Антология классического детектива-15. Компиляция. Книги 1-15 [Виктор Каннинг] (fb2) читать онлайн

Фриман Виллс Крофтс Самое запутанное дело инспектора Френча

Анонс

Самый первый роман с инспектором Джозефом Френчом. Несмотря на достаточно претенциозное название критики сразу отметили, что автору в дальнейшем удавалось создать куда более запутанные сюжеты. И хотя преступлению в Хэттон-гарден нельзя отказать в хитроумии, «Самое запутанное дело» так и не попало в списки лучших книг об инспекторе Френче.

Замысел преступления не совсем соответствует поджанру полицейского романа, в котором подозреваемые, сменяя друг друга, уходят со страниц навсегда, а инспектор делится своими версиями по ходу их появления. Возникает впечатление, что Джон Роуд, Эдмунд Клерихью Бентли или Филип МакДоналд воплотили бы эту идею куда как в более выигрышной форме.

Ранний полицейский роман, в отличие от книг поздних классиков вроде англичанина Колина Декстера или американца Эда МакБейна, отличался упрощенным психологизмом и часто создавал впечатление весьма небрежного ведения следствия по сравнению с методами сыщиков-любителей (недаром в серии с участием мисс Силвер инспектор Лэм неоднократно указывает на преимущества, которыми она обладает по сравнению с официальными представителями закона). Так, инспектор Френч совсем не расспрашивает Вандеркемпа о его племяннике и прекращает наводить справки о ключе от сейфа. Он не проверяет сразу несколько возможных версий, предпочитая следовать одной линии расследования. И уж, разумеется, здесь, как и во всех романах 20-х годов, напрочь отсутствует социальный подтекст.

Можно предположить, что, подобно Эркюлю Пуаро и мисс Марпл, инспектор Френч в то время не призван был стать сквозным персонажем ряда произведений. Автор практически не дает описания его внешности, а данное ему в романе прозвище «Галантный Джо» не упоминается впоследствии, так же как и привычка обсуждать текущие дела с женой. В шестой главе он по совершенно непонятным причинам именуется «домоседом», лишь изредка выезжавшим в другие города Англии, хотя мы знаем, что чуть ли не в каждом третьем романе Френч выезжает за границу, и иногда надолго. Другими словами, инспектор производит впечатление намеренно обезличенной фигуры, обобщенного образа молодцов из Скотленд-Ярда. Периодически работающий с ним сержант Картер также представляется как бы между прочим…

Наверное, единственной традиционной чертой всех романов оказывается обязательный комментарий – пусть поверхностный – по поводу природы и мест, в которых приходится бывать инспектору. Любовь к путешествиям (явный подарок от автора) служит причиной того, что Френч практически всю работу по делу проводит сам. Он даже берется самостоятельно расшифровывать таинственную записку, словно в Скотленд-Ярде нет специалиста по шифрам!

Удивившись наравне с читателями своему открытию – чем он снова продемонстрировал разницу между собой и другими популярными частными сыщиками, – инспектор тем не менее остается постоянным членом детективной «Валгаллы» и участником нескольких знаменитых приключений 30-х годов.

Роман вышел в Англии в 1925 году.

Перевод выполнен М. Николаевой специально для настоящего издания и публикуется впервые.

Глава 1 Убийство!

Дальние улочки, за Хэттон-гарден в лондонском Сити даже в самый лучезарный день не производят отрадного впечатления. Узкие, убогие, с выстроившимися вдоль них уродливыми, мрачного вида зданиями; дома, потускневшие от вечного городского смога и тумана, давно нуждаются в покраске и неизменно внушают уныние всякому приверженцу прогресса в нашем цивилизованном обществе двадцатого века.

Но если и в ясный солнечный день вид этих улиц столь печален, то в один темный ноябрьский вечер, в десять часов, они казались куда более угрюмыми. Бледная луна смутно виднелась сквозь завесу влажного тумана и еле освещала невзрачные фасады закрывшихся контор. Было холодно и сыро, тротуары отливали черным после недавнего дождя. На улице было почти безлюдно, ибо все, кто имел на то возможность, уже разошлись по домам.

По одной из самых узких и непривлекательных улиц, Хакли-стрит, и вовсе шел один-единственный человек. Хотя благородные блюстители закона в обычной жизни ведут себя ненавязчиво, это совсем не означает, что их не существует вовсе. Человек, шедший по Хакли-стрит, как раз представлял Закон и Порядок, иными словами, это был постовой полицейский.

Констебль Джеймс Алкорн шел медленно, привычно обводя наметанным глазом зашторенные витрины магазинов и закрытые двери контор и торговых центров. Как и большинство констеблей, он не отличался богатым воображением, а то бунтовал бы куда яростнее против скуки и монотонности своей службы. А так он просто подумал, остановившись на перекрестке: «Это ночное патрулирование в Сити – настоящая собачья жизнь! Тоска смертная! Никаких происшествий! И как же в такой дыре бедному констеблю отличиться? Днем еще ничего: по улицам хоть люди идут, да и своих нет-нет увидишь, а то и словом перекинешься. А ночью никого не видно, не за кем следить; только и жди до бесконечности, не подвернется ли этот неуловимый шанс проявить себя, – неблагодарная доля. Как она осточертела!»

А шанс не замедлил представиться. Ни о чем не подозревая, констебль Алкорн прошел по Чарлз-стрит и свернул в Хэттон-гарден, как вдруг в доме совсем неподалеку распахнулась дверь и оттуда в темноту стремглав выбежал молодой человек.

Прямо над дверью висел уличный фонарь, и Алкорн увидел, что на лице юноши застыли ужас и тревога. На миг он потоптался в растерянности, а потом, заметив констебля, помчался к нему.

– Полиция! – закричал он. – Скорее сюда! Тут беда!

Уныние Алкорна тотчас исчезло, и он поспешил навстречу молодому человеку.

– В чем дело? – спросил констебль. – Что случилось?

– Убийство, ей-богу, убийство! – прокричал напуганный юноша. – Там, наверху, в конторе. Пойдемте, посмотрите.

Они быстро вошли в распахнутую дверь. На лестнице горел свет. Молодой человек взбежал наверх и прошел в комнату на втором этаже. Алкорн поднялся следом и оказался в конторе. В первой комнате стояло три или четыре письменных стола. Дверь, ведшая во внутреннюю комнату, была открыта. Молодой человек указал на нее.

– Там, – сказал он, – в кабинете директора.

В кабинете тоже горел свет, и Алкорн сразу же увидел: здесь действительно произошла трагедия. Он на минуту остановился и окинул помещение внимательным взглядом.

Кабинет был небольшой, но уютный. У окна стояло шведское старомодное бюро. Рядом размещалось обитое кожей кресло для посетителей, а за ним – книжный шкаф. В камине все еще краснели догорающие угли. Заваленный книгами и бумагами стол и большой сейф известной фирмы завершали убранство комнаты. Дверца сейфа была открыта.

Эти подробности Алкорн отметил машинально, но не на этом прежде всего сосредоточилось его внимание. Перед сейфом лежало тело мужчины: лицом вниз, неловко согнутое, словно человек упал, когда наклонился к сейфу, желая что-то оттуда достать. Лица видно не было, но поза не оставляла сомнений: человек был мертв. Столь же очевидна была и причина смерти. На затылке, прямо над жиденьким венчиком седых волос темнела страшная рана, нанесенная сзади по-видимому, чем-то тупым и тяжелым.

Алкорн, тихо вздохнув, подошел к телу и прикоснулся к щеке убитого.

– Щека холодная! – удивился констебль. – Его, похоже, убили довольно давно. Когда вы его нашли?

– Только что, – ответил молодой человек. – Я зашел за книгой и увидел, что он здесь лежит. Я сразу же бросился звать на помощь.

Констебль кивнул.

– Врача в любом случае надо поскорее вызвать, – решил он, взял трубку телефона, стоявшего на столе, и позвонил в свое отделение с просьбой прислать офицера полиции и судебного медика. Затем он повернулся к молодому человеку.

– Так, сэр, а теперь скажите, как все случилось? Кто вы и как здесь оказались?

Хотя молодой человек был очень потрясен и взволнован, отвечал он довольно четко.

– Меня зовут Очард, Уильям Очард, я служу в этой фирме торговцев алмазами, «Дьюк и Пибоди». Как я только что сказал, я зашел за забытой книгой и обнаружил… то, что вы видите.

– И что вы сделали?

– Сделал? То, что сделал бы любой при таких обстоятельствах. Посмотрел, мертв ли мистер Гетинг, и, убедившись в этом, тела не тронул, а бросился звать на помощь. Первым я увидел вас.

– Мистер Гетинг? – строго переспросил констебль. – То есть вы знаете убитого?

– Да. Это мистер Гетинг, наш главный секретарь директора.

– Про сейф вы знаете что-нибудь? Оттуда что-нибудь исчезло?

– Не знаю, – ответил молодой человек. – Наверное, там было много алмазов, но сколько точно, не знаю; что там сейчас, я не посмотрел.

– А кто мог бы знать об этом?

– Думаю, никто, кроме мистера Дьюка, раз теперь мистер Гетинг убит. Мистер Дьюк – совладелец фирмы, о втором ничего не могу сказать.

Констебль молчал, быстро прикидывая, о чем еще стоит спросить. Наконец он достал из кармана потрепанный блокнотик и коротеньким тупым карандашом стал записывать выясненные детали происшествия.

– Значит, вы сказали, что фамилия убитого – Гетинг? Как его имя?

– Чарлз.

– Чарлз Гетинг, скончавшийся, – вслух повторял записываемое констебль. – Так. Его адрес?

– Фулхэм, Монктон-стрит, двенадцать.

– Фулхэм… Монктон… стрит… двенадцать. Хорошо. А вас зовут Уильям Очард?

Рутинный опрос продвигался медленно. Двое мужчин со стороны являли собой яркий контраст. Алкорн уже пыхтел от записывания показаний, но был спокоен, деловит и озабочен лишь тем, чтобы его действия одобрил начальник. Отвечавший же, напротив, дрожал от еле сдерживаемого волнения и не мог забыть о бездыханном человеке на полу. Бедняга Гетинг! Хороший добрый старик, таких поискать. Ужасно, что его тело лежит вот так, неловко согнутое, а разбитая голова даже платочком не накрыта хоть для приличия. Но ничего не поделаешь. У полиции свои правила, и ему, Очарду, лучше не вмешиваться.

За вопросами, ответами и усердной писаниной прошло минут десять. Потом на лестнице послышались шаги и голоса, и в комнату вошли четверо мужчин.

– В чем дело? Что случилось, Алкорн? – точно так же, как до того спрашивал клерка сам констебль, громко спросил первый – полный, гладковыбритый человек начальственного вида. Он остановился в дверях и теперь пристально осматривал комнату, переводя взгляд с констебля на труп, с открытого сейфа – подозрительно на молодого клерка, потом снова на Алкорна.

Констебль застыл под его внимательным взглядом и ответил ровным деловым тоном, словно оглашая официальные улики в суде.

– Я был на посту, сэр, и примерно в десять часов пятнадцать минут заворачивал с угла Чарлз-стрит к Хэттон-гарден, когда заметил, как этот молодой человек, – он указал рукой на Очарда, – выбежал из этого дома. Он закричал мне, что здесь что-то случилось, и я пришел посмотреть и увидел вот это тело. Ничего здесь не тронуто, но кое-какую информацию я для вас записал.

Алкорн показал блокнот. Начальник кивнул и обратился к одному из сопровождавших, высокому мужчине, в котором безошибочно угадывался судебный медик.

– Он мертв, доктор, надеюсь, вы не сомневаетесь в этом. Пожалуй, мы пока не будем его трогать. Наверняка за дело возьмется Скотленд-Ярд, а раз так, то оставим его тому, кого они сюда пошлют.

Медик прошел к телу и наклонился над ним.

– Да, он мертв, – заключил врач, – но умер не так давно. Если бы можно было перевернуть труп, я бы мог сказать кое-что более конкретное. Но раз вы не хотите, я трогать его не буду.

– Ага, не трогайте пока, ладно? Итак, Алкорн, что еще вам известно?

Констебль в считанные секунды доложил своему начальнику все, о чем успел узнать. Последний обратился к медику:

– Здесь не только убийство, доктор Джордан, как видите. Все дело в сейфе. Слава богу, такие случаи – только для Скотленд-Ярда. Сейчас я туда позвоню, и через полчаса они пришлют своего человека. Извините, доктор, но вам придется подождать. – Он повернулся к Очарду: – Вам, боюсь, тоже придется подождать, молодой человек, но, надеюсь, инспектор из Скотленд-Ярда вас быстро отпустит. Так, а семья у этого бедняги есть? Он женат?

– Да, но его жена больна, прикована к постели. У него две дочери. Одна живет с матерью и ведет хозяйство, а другая замужем и живет где-то в Лондоне отдельно.

– Надо их известить. Ступай, Карсон, – велел начальник одному из двух сопровождавших его констеблей. – Старой леди пока ни о чем не говори. Если дочери не будет дома, дождись ее. И предложи ей свои услуги: захочет послать за сестрой – поезжай сам. А ты, Джексон, спустись к входной двери и, когда появится человек из Ярда, проводи его сюда. Алкорн, оставайся здесь.

Распорядившись, офицер полиции позвонил в Скотленд-Ярд и изложил суть дела, потом снова обратился к молодому служащему:

– Так вы говорите, мистер Очард, будто никто не знает, что именно пропало – если пропало – из сейфа, кроме мистера Дьюка, как я понял, единственного действующсго совладельца? Мистера Дьюка нужно срочно пригласить сюда. Его телефон?

– Джерард, четырнадцать семнадцать Б, – быстро ответил Очард. Его волнение немного улеглось, он с интересом наблюдал за действиями полицейских и восхищался тем, как уверенно и профессионально они взялись за дело.

Офицер полиции еще раз снял трубку телефона и набрал номер:

– Мистер Дьюк дома?.. Да, скажите: старший офицер полиции. – Последовала пауза, затем он продолжил: – Мистер Дьюк?.. Я звоню из вашей конторы на Хэттон-гарден. С прискорбием извещаю вас, сэр: здесь произошла трагедия. Ваш главный секретарь, мистер Гетинг, мертв… Да, сэр. Вот он лежит здесь, в вашем кабинете, и все обстоятельства указывают на то, что это убийство. Сейф открыт и… Да, сэр, боюсь, что так. О содержимом я, разумеется, ничего сказать не могу… Нет, но ничего определенного нельзя пока… Мне бы хотелось, чтобы вы срочно подъехали сюда. Я пригласил полицейского из Скотленд-Ярда… Очень хорошо, сэр, мы будем вас ждать.

Он положил трубку и обратился к присутствующим:

– Мистер Дьюк уже выезжает. Нам нет смысла здесь стоять. Пойдемте в ту комнату и хотя бы сядем.

В общей комнате было холодно, огонь в камине явно погасили уже давно, но они все равно сели и стали ждать. Старший офицер предупредил всех, что мебель в соседнем кабинете должна оставаться на своих местах. Из всех четверых только он один казался спокойным и уверенным в себе. Очард заметно нервничал, пытался изображать задумчивость и беспрестанно ерзал на стуле. Констебль Алкорн, чувствуя себя неловко в такой компании, сидел навытяжку на краешке стула и смотрел прямо перед собой. Доктор же откровенно скучал и очень хотел поскорее вернуться домой. Разговор не клеился, хотя время от времени старший офицер пытался его завязать; поэтому, заслышав шаги по лестнице, все четверо испытали облегчение.

В двоих вошедших угадывались констебли в штатском – с чемоданчиками из черной кожи. Третий был крепкий невысокий мужчина в твидовом костюме с чисто выбритым добродушным лицом и темно-синими глазами, которые, помимо проницательности, таили в себе смешливые искорки. Он держался просто и спокойно; видно было, что такой человек с удовольствием отдаст дань хорошему обеду и последующей беседе за курительной трубкой.

– А-а, здравствуйте, капитан! – весело заговорил он, протягивая руку. – Давно мы не виделись. После того дела в парикмахерской Лайм-хауса. Скверная была история. А теперь у вас, я вижу, нашелся еще повод, чтобы лишить бедного сыщика его заслуженного тяжким трудом отдыха?

Старшему офицеру показалось, что легкомысленное панибратство сейчас неуместно.

– Добрый вечер, инспектор, – ответил он официально и резко. – Позвольте представить доктора Джордана. Вы не знакомы? Доктор Джордан, это инспектор Френч из отдела по криминальным расследованиям. А это, инспектор, – мистер Очард, служащий этой конторы, обнаруживший труп и сообщивший о преступлении.

Инспектор Френч приветливо со всеми поздоровался. За обходительность манер в Скотленд-Ярде за глаза его прозвали Галантный Джо.

– Ваше имя мне, конечно же, известно, доктор, но вряд ли мы встречались. Рад познакомиться с вами, мистер Очард. – Инспектор уселся на стул и продолжил: – Быть может, капитан, вы введете меня в курс дела, прежде чем мы двинемся дальше.

Все уже известные факты были вскоре изложены сыщику из Скотленд-Ярда. Инспектор Френч слушал внимательно, а записи в блокноте констебля одобрительно назвал ценным документом.

– Ну что ж, – улыбнулся он присутствовавшим. – Пожалуй, нам лучше осмотреть, что там внутри, до появления здесь мистера Дьюка.

Все перешли в кабинет. Френч, сунув руки в карманы, немного постоял, не двигаясь и осматривая место преступления.

– Ничего не трогали, надеюсь? – спросил он.

– Ничего. По словам мистера Очарда и констебля Алкорна, они оба были аккуратны.

– Замечательно. Тогда пойдем дальше. Джайлз, приготовьте фотоаппарат и сделайте все полагающиеся снимки. Думаю, джентльмены, мы могли бы подождать в соседней комнате, пока он все отснимет. Это не займет много времени.

Сам он за другими не последовал, а продолжал шаг за шагом изучать кабинет, пристально рассматривая обстановку, но ни к чему не притрагиваясь. Через несколько минут фотоаппарат был подготовлен, и Джайлз сделал ряд снимков со вспышкой: труп, сейф, обе комнаты во всех ракурсах и даже лестница с прихожей. Удивительным образом слухи о происшествии уже разнеслись по округе, и у двери образовалась кучка любопытных ротозеев.

Не успел фотограф закончить съемки, как работа была прервана появлением нового персонажа. По лестнице застучали торопливые шаги, и в комнату вошел высокий, сухощавый, исключительно элегантно одетый пожилой джентльмен. Хотя ему было уже далеко за шестьдесят, это был по-прежнему красивый мужчина с хорошей осанкой, выразительными правильными чертами лица и седыми волосами. В обычной обстановке он наверняка держался бы с приятным достоинством, но теперь на его лице были написаны ужас и горе, и торопливые движения тоже говорили о его возбуждении. При виде стольких незнакомых людей в своей конторе он остановился в растерянности. Инспектор Френч шагнул ему навстречу.

– Мистер Дьюк, если не ошибаюсь, сэр? Меня зовут Френч. Я инспектор из отдела криминальных расследований Нового Скотленд-Ярда. Очень сожалею, что мне приходится подтвердить то, что вы уже слышали: ваш главный секретарь, мистер Гетинг, убит, а ваш сейф, боюсь… ограблен.

Было видно, что пожилой джентльмен сильно взволнован, но он сдержал свои эмоции и заговорил довольно спокойно:

– Это ужасно, инспектор. Не могу поверить, что бедного старою Гетинга больше нет. Я поехал сюда тотчас, как узнал об этом. Расскажите мне, как все это случилось?

Френч указал па открытую дверь в кабинет.

– Пройдемте, сэр, в ваш кабинет. Все оставлено так, как было.

Мистер Дьюк прошел вперед, потом, увидев тело, остановился и глухо вскрикнул от ужаса.

– О, бедный старый друг! Как ужасно, что он там лежит. Ужасно! Поверьте, инспектор, что я потерял настоящего друга, верного, честного, преданного. Его нельзя поднять с пола? Не могу смотреть, как он лежит вот так… – Его взгляд перешел на сейф. – А сейф! Милостивые небеса! Инспектор, что-нибудь исчезло? Скажите мне сразу, я должен знать! Кажется бессердечным думать об этом, когда здесь лежит твой убитый друг, но я всего лишь человек.

– Я пока не трогал сейфа, но мы им сейчас займемся, – ответил инспектор. – В нем было много ценностей?

– В том нижнем отделении были алмазы на сумму тридцать три тысячи фунтов стерлингов, а также тысяча фунтов банкнотами, – горестно произнес владелец конторы. – Унесите, пожалуйста, тело, и давайте посмотрим.

Френч присвистнул, потом позвал своих помощников:

– Уберите все со стола в той комнате и перенесите на него тело, – приказал он, затем обратился к врачу: – Вы осмотрите тело, доктор?

Труп осторожно подняли и унесли из кабинета. Мистер Дьюк нетерпеливо пошел к сейфу, но инспектор Френч остановил его.

– Минутку, сэр, если позволите. Мне жаль, что приходится так долго испытывать ваше терпение, но прежде чем вы прикоснетесь к сейфу, мне нужно изучить все оставленные на нем отпечатки пальцев. Вы понимаете, что это совершенно необходимо?

– Я буду ждать хоть всю ночь, если это поможет вам выйти на след мерзавцев, – с горечью сказал пожилой джентльмен. – Делайте так, как вам нужно. Я умею терпеть.

Инспектор Френч одобрительно кивнул и принес один из кожаных чемоданчиков, с которыми пришли его помощники. Достав оттуда коробочки с тальком и ламповой сажей, он начал осыпать гладкие поверхности сейфа: темные – белым порошком, светлые – наоборот. Сдув излишек порошка, он гордо указал на несколько отпечатков и объяснил, что влага от кожи рук закрепила на себе порошок, там же, где отпечатков не было, порошок легко сдулся. Почти все отпечатки были смазаны и по этой причине бесполезны для следствия, но на нескольких отчетливо виднелись тоненькие петли, завитки и рубчики кожи пальцев.

– Конечно, – продолжил инспектор Френч, – все это может оказаться ненужным. Это могут быть отпечатки пальцев тех, кто имел полное право открывать сейф, – например ваши собственные, мистер Дьюк. Но если они принадлежат вору, – если он вообще был, – то их важность просто неоценима. Теперь смотрите: я могу открыть это отделение, не прикасаясь к отпечаткам.

Терпение мистера Дьюка было на грани – он нервно ходил вокруг сейфа, сжимая и разжимая руки и выказывая все признаки исключительного нетерпения и тревоги. Как только ящик открылся, мистер Дьюк ринулся к нему и сунул туда руку.

– Пропали! – хрипло крикнул он. – Все пропали, до единого! На тридцать три тысячи фунтов! О боже мой! Мы разорены. – Он закрыл лицо руками, потом дрожащим голосом продолжил: – Конечно я этою боялся. Я так и подумал, ч го дело с алмазах, когда мне позвонил полицейский. И с этого момента старался приготовиться к самому худшему. Я не о себе беспокоюсь – о дочери. Только подумать, что ей грозит нужда! Но хватит. Чудовищно с моей стороны так говорить, когда я лишился только денег, а бедный старый Гетинг – жизни. Не обращайте на меня внимания, инспектор. Продолжайте. Теперь я больше всего на свете хочу услышать, что убийцу и грабителя арестовали. Если я хоть чем-то могу вам в этом помочь, я к вашим услугам.

Он стоял, немного ссутулясь, но измученное лицо сохраняло достоинство даже в такое горестное время. Инспектор Френч попытался вселить в него надежду со свойственной ему мягкостью и обходительностью.

– Ну что вы, сэр, не надо отчаиваться, – сказал он. – Алмазы не так-то легко сбыть или увезти из страны, ведь мы обеспечим наблюдение за всеми каналами переправки. Они вернутся к вам, если все получится, как я сказал. Они были застрахованы?

– Только часть из них, па сумму около девятнадцати тысяч фунтов. Из-за моей проклятой глупости остальные не были застрахованы. Гетинг советовал мне это сделать, но у меня никогда ничего не крали, и я не хотел тратить деньги на страхование. Как вы понимаете, после войны паша торговля шла нелегко и доходы были не такими, как прежде. Учитывалась каждая малость, и нам уже давно приходится экономить.

– Тогда, в худшем случае, пропало четырнадцать тысяч?

– Если страховые компании выплатят все полностью, то да, если не считать тысячи фунтов банкнотами. Но, инспектор, и это уже слишком. Выплата моей доли убытка сделает меня нищим. – Он безнадежно покачал головой. – Но пока не обращайте внимания на мои финансовые проблемы. Прошу вас, умоляю: как можно скорее поймайте преступника.

– Вы правы, сэр. В таком случае, посидите здесь немного. Я отправлю всех остальных и тогда спрошу вас кое о чем еще.

Пожилой джентльмен устало опустился па стул, а Френч отправился в соседнюю комнату. Как раз в это время вернулся полицейский, которою послали уведомить семью Гетинга о случившемся. Френч вопросительно взглянул на него.

– Я ездил, сэр, по данному мне адресу, – отчитался он. – Мисс Гетинг была дома, и я рассказал ей о трагедии. Она была потрясена и попросила меня сообщить об этом сестре и се мужу. Они живут в районе Бэттерен, Хоукинг-стрит, Дили-Террейс, двенадцать. Я сказал, что доставлю их к ней. Муж сестры, по фамилии Гамидж, уехал по делам в Лидс – он коммивояжер в фирме по торговле мехами, а миссис Гамидж была на месте, и я привез ее в родной дом. Похоже, что старая леди пожелала узнать, что произошло, и мисс Гетинг все ей рассказала. У леди случилось что-то вроде удара, и они попросили меня вызвать врача, что я и сделал. Обе дочери сказали, что не могут приехать сюда, потому что им нужно позаботиться о маме.

– Это даже лучше, – сказал Френч и, записав в спои блокнот новые адреса и имена, обратился к медику.

– Ну как, доктор, у вас продвигается дело?

Врач, склонившийся над трупом, выпрямился.

– Сделал все, что мог, – ответил он. – Нет сомнений, ею убили неожиданно, уларом по голове. Череп пробили, скорее всего, каким-то тяжелым тупым орудием. Видимо, удар нанесли сзади, когда бедняга склонился к сейфу, возможно открывая его… Хотя это, наверное, уже ваша компетенция.

– Спасибо за намек, в любом случае. Что же, джентльмены, мне кажется, на сегодня мы сделали все. Господин капитан, ваши люди заберут тело? Я хочу произвести еще кое-какие замеры. Вы сообщите мне завтра об осмотре трупа. Мистер Очард, задержитесь, пожалуйста, на минутку: я хочу задать вам пару вопросов.

Старший офицер отправил одного из своих констеблей за носилками, труп аккуратно переложили на них и медленно понесли в ожидавшее внизу такси. Пожелав всем спокойной ночи, местные полицейские удалились, оставив инспектора Френча, мистера Дьюка и мистера Очарда в конторе. Двум констеблям в штатском было велено дежурить у здания.

Глава 2 Фирма «Дьюк и Пибоди»

Когда инспектор Френч провел клерка Очарда в кабинет, они увидели, что мистер Дьюк прохаживается по комнате с выражением полного недоумения.

– Послушайте, инспектор, – тотчас обратился владелец фирмы к Френчу, – вот это загадка. Я осмотрел дверцу сейфа и увидел, что ее открывали ключом. Я сначала думал, что его взломали или вскрыли воровской отмычкой. Но теперь вижу, что дверца просто отперта.

– Да, я заметил это, сэр, – ответил Френч. – Но не понимаю, к чему вы клоните. Что в этом загадочного?

– Ну как же, ключ, разумеется. Я твердо знаю, что существует всего два ключа от этого сейфа. Один из них я ношу на кольце, прикрепленном к своему ремню. Он всегда при мне, днем и ночью. Вот он. Второй спрятан в моем банке, и там его никто не найдет. Так вот: откуда же вор взял ключ, что торчит теперь в замке?

– Это один из вопросов, которые мы должны разрешить, – сказал Френч. – Вам, быть может, это покажется странным, но такого рода деталь, будто бы запутывающая все еще больше, часто быстрее приводит к разгадке. Она направляет поиск в более определенное русло, понимаете, и зачастую сужает рамки расследования. Надеюсь, вы не трогали ключ?

– Нет. Я запомнил все, что вы сказали об отпечатках пальцев.

– Хорошо. Так, джентльмены, соблаговолите присесть. Я хочу задать вам несколько вопросов. Начну с вас, мистер Очард. Ваше имя и адрес – Блумсбери-сквер – мне известны. Теперь скажите: это ваш домашний адрес?

Молодой человек отвечал без запинки и сомнений, и Френч одобрительно отметил про себя его прямой взгляд и очевидную искренность, с которой тот говорил. Оказалось, что Блумсбери-сквер – адрес общежития, сам же клерк родом из Сомерсета. Из конторы в ют день он ушел около половины шестого. Мистер Гетинг тоже собирался вот-вот уйти. Мистер Гетинг обычно всегда уходил из конторы последним. В тот день ничего необычного в его поведении Очард не заметил, хотя последние две-три недели он казался несколько печальным и озабоченным. Из конторы Очард отправился на вокзал, откуда на поезде, отходившем в 17.52, доехал до Илфорда. Там он поужинал с другом по имени Форрест, служащим в корабельной конторе на Фенчерч-стрит. Из кафе Очард вышел около половины десятого, а в Лондон вернулся примерно к десяти вечера. К этому времени кончился дождь, и молодой клерк решил прогуляться от станции до дома. Хэттон-гарден был не намного в стороне от его пути и, проходя мимо, он вспомнил, что забыл библиотечную книгу на своем рабочем столе. Очард решил зайти и забрать ее, чтобы немного почитать перед сном. Так он оказался в конторе и обнаружил труп мистера Гетинга. Наружная входная дверь была заперта, и он открыл ее своим ключом. Обе двери в контору были распахнуты. Везде горел свет, только в общей комнате была зажжена всего одна лампочка в центре, лампы па столах были выключены. Никого поблизости он не увидел.

Френч похвалил молодого человека за толковый ответ, пожелал ему спокойной ночи и отпустил домой. Как только служащий вышел из комнаты, инспектор шепнул что-то одному из своих помощников, тот быстро кивнул и скрылся вслед за Очардом. Френч повернулся к мистеру Дьюку.

– По-моему, очень честный и толковый молодой человек, – похвалил инспектор молодого клерка. – А каково ваше мнение о нем?

– Абсолютно честный. – Совладелец фирмы говорил убежденно. – Он работает у меня уже более четырех лет и всегда проявлял себя как добросовестный и толковый молодой человек. Вообще, мне всегда везло с подчиненными. Надеюсь, они думают обо мне так же.

– Очень рад за вас, мистер Дьюк. Возможно, теперь вы что-нибудь расскажете мне о вашей фирме и подчиненных.

Мистер Дьюк, все еще глубоко потрясенный случившимся, уже овладел своими эмоциями и спокойно ответил:

– Наше предприятие не из крупных, и в настоящее время заведую всеми делами я один. Пибоди хотя и моложе меня, но болен и практически превратился в развалину. Он редко появляется в конторе и никогда не берет на себя ответственность за что-либо. Наш младший совладелец, Синнамонд, путешествует по Востоку уже несколько месяцев. Мы ведем обычные торговые дела, связанные с драгоценными камнями, и у нас небольшой филиал в Амстердаме. Вообще-то я практически равное время провожу по делам в Лондоне и Амстердаме. Здесь у нас только эти две комнаты. Наш персонал, работающий в той комнате, состоит… вернее, состоял из пяти человек: главного и доверенною секретаря (это тот бедняга, которого только что убили), молодого человека по имени Харрингтон – он стажируется, чтобы вступить в совладение, – Очарда, машинистки и посыльного. Помимо них мы привлекаем коммивояжера по зарубежным делам, голландца по фамилии Вандеркемп. Он присутствует на торгах и тому подобном, а когда не в разъездах, то работает в амстердамском филиале.

Инспектор Френч записывал все, что говорил мистер Дьюк о каждом из упомянутых.

– Вернемся к мистеру Гетингу, – предложил он. – Вы сказали, что он работал с вами более двадцати лет и что вы ему полностью доверяли. Но я все равно должен задать вам вопрос: ваше доверие было действительно абсолютным? Иными словами, у вас нет подозрения, что он сам хотел украсть ваши алмазы?

Мистер Дьюк решительно замотал головой.

– Я уверен, что это не он, – ответил он с оттенком возмущения. – С таким же успехом я бы мог подозревать собственного сына, будь он у меня. Нет, готов жизнью поклясться: Гетинг не мог быть вором.

– Рад, что вы так считаете, мистер Дьюк, – мягко сказал инспектор. – А теперь, когда все ваши подчиненные разошлись, скажите мне: кого-нибудь из них вы подозреваете?

– Ни единого! – с той же ноткой возмущения заявил мистер Дьюк. – Ни единого! Представить себе не могу, чтобы кто-нибудь из них пошел на такое. Если бы я мог…

Инспектор Френч задумался.

– Вы, конечно же, понимаете, сэр, что если бы вы кого-либо назвали, то это не вызвало бы у меня предубеждения по отношению к этому человеку. Это означало бы только, что я сделал бы соответствующие запросы. Не бойтесь причинить кому-либо неприятности.

Мистер Дьюк хмуро улыбнулся.

– Не беспокойтесь. Если бы у меня были хоть малейшие подозрения, я бы с радостью их вам высказал. Но у меня их просто пет.

– Сэр, когда вы в последний раз видели своего покойного помощника?

– Примерно в половине пятого сегодня вечером. Я как раз собирался уходить, на час раньше обычного, потому что без четверти пять у меня была назначена деловая встреча с мистером Питерсом из корпорации барристеров^[1] «Линкольнз Инн». Это мой поверенный.

– И в контору вы не возвращались?

– Нет. Я проговорил с мистером Питерсом полчаса, а потом, поскольку мои деловые проблемы не были разрешены и он попросил день на обдумывание, мы решили пообедать вместе в моем клубе на Тауэр-стрит. Возвращаться в контору не было смысла, поэтому от Питерса мы сразу же направились в клуб.

– А вы не заметили ничего особенного в поведении мистера Гетинга?

– Ничего особенного в тот вечер. Он держался как обычно.

– Как это «ничего особенного в тот вечер»?

– Он был, пожалуй, несколько огорчен чем-то в последние две-три недели, как будто его что-то тяготило. Когда я впервые это заметил, то спросил его, не случилось ли чего. Он ответил что-то неопределенное насчет семейных проблем, нездоровья жены – она ведь с давних пор инвалид, – и не настроен был об этом распространяться, а я не стал доискиваться. Но сегодня днем он выглядел так же, как всегда последние полмесяца.

– Попятно. Что же тогда, по-вашему, привело его обратно в контору сегодня вечером?

– Понятия не имею. – Мистер Дьюк в отчаянии взмахнул рукой. – Ничто не могло! Ничто, насколько мне, по крайней мере, известно. У нас не было напряженного графика, и, насколько я знаю, со своей работой он справлялся своевременно.

– Не поступают ли к вам почтовые отправления с половины пятого до закрытия вашей конторы?

– Конечно бывают, и могла прийти телеграмма, даже посыльные с запиской от руки. Но если предположить, что пришло какое-то важное послание, требующее немедленного рассмотрения… Гетинг никогда бы не стал действовать, не посоветовавшись со мной. Ему стоило лишь мне позвонить.

– То есть он знал, где вы были?

– Нет, но он мог бы позвонить мне домой. Там знали, куда я уехал, и, решив пообедать в своем клубе, я предупредил об этом домашних.

– Но вы пробыли в клубе весь вечер, так? Извините за настойчивые расспросы, но это, по-моему, важно для того, чтобы убедиться: мистер Гетинг не пытался связаться с вами?

– Понимаю вас. Да, я проболтал в клубе с мистером Питерсом почти до половины десятого. Затем, устав от разговоров о делах за весь этот долгий день, я решил, что неплохо будет прогуляться, и пошел домой пешком. Домой л вернулся не позже пяти минут одиннадцатого.

– Вполне убедительно. И все же, сэр, когда вы вернетесь домой, полагаю, вам стоит уточнить, не звонил ли вам кто-нибудь.

– Я обязательно уточню, но моя горничная очень ответственна в этом отношении, и я уверен, что она бы сразу доложила мне о звонке.

Инспектор Френч на несколько секунд углубился в размышления, а затем начал расспрос на другую тему.

– Вы сказали, что у вас в сейфе были алмазы на сумму тридцать три тысячи фунтов. Это не слишком много для хранения в конторе?

– Вы совершенно правы, слишком много. Я очень виноват – и в этом отношении, и насчет страхования. Но я не собирался хранить их здесь долго. Ведь переговоры о продаже большей части этих драгоценностей уже активно велись. С другой стороны, я сам говорил, что сейф снабжен очень современной и эффективной системой защиты.

– Так, сэр. А теперь не скажете ли мне, кто, кроме вас, знал о существовании этих драгоценных камней?

– Боюсь, – с горечью признался мистер Дьюк, – что секрета из этого вообще не делали. Гетинг знал, конечно. Ему я полностью доверял в таких вопросах. Вандеркемп, мой агент по внешнеторговым связям, знал, что недавно я сделал серьезные закупки, поскольку не только вел переговоры, но и лично привез алмазы сюда. К тому же по этому поводу было немало писем, доступных всему персоналу. Боюсь, вы сочтете, что каждый служащий нашей фирмы знал о хранении в сейфе больших ценностей, хотя о точной сумме не догадывался.

– А также, что персонал мог разболтать об этом посторонним. Молодые люди склонны к хвастовству, особенно если они в своей компании, как говорят в Ирландии.

– Да-да, это так, – согласился мистер Дьюк тоном, осуждавшим такие нелепые привычки молодежи.

Получив от мистера Дьюка подробный список пропавших камней, инспектор обратился к новой теме.

– А та тысяча фунтов банкнотами? Их номера вы, наверное, не записывали?

– Нет, к сожалению. Но в банке, возможно, их знают.

– Об этом мы спросим. Теперь, мистер Дьюк, относительно ключа. Это еще один странный момент.

– Удивительный момент. Совершенно не понимаю, откуда мог взяться ключ. Как я уже говорил, один экземпляр всегда со мной, а второй – единственный второй, – столь же надежно спрятан в банке.

– Вы всегда лично открывали и закрывали сейф?

– Всегда. Или, по крайней мере, это делалось с моего разрешения и в моем присутствии.

– Ну, знаете, это совсем не одно и то же. Кому вы поручали открывать или закрывать его?

– Гетингу, и не один-два, а дюжины, если не сотни раз. Но всегда в моем присутствии.

– Понимаю, сэр. А кроме мистера Гетинга?

– Нет, – немного заколебавшись, медленно произнес владелец фирмы. – Никому, кроме него. Он был единственным, кому я доверял настолько. И у меня были причины ему доверять, – добавил он с ноткой раздражения.

– Конечно, сэр, я вас понимаю, – мягко поддержал его Френч. – Я просто пытаюсь правильно выстроить в уме все факты. Значит, как я уяснил, убитый джентльмен был единственным человеком, кроме вас, кто держал в руках ваш ключ? У вас дома никто не имел к нему доступа, например слуги?

– Нет, я никогда не оставлял ключ просто гак. Даже ночью он был у меня на поясе.

Инспектор встал.

– Ну что же, сэр, – вежливо сказал он. – Извините, что пришлось вас задержать так надолго. Позвольте только снять ваши отпечатки пальцев, чтобы сравнить их с теми, что на сейфе, и я вас наконец отпущу. Я позвоню и вызову вам такси?

Мистер Дьюк взглянул на часы.

– О, уже почти час, – воскликнул он. – Да, конечно, такси, пожалуйста.

Хотя инспектор Френч и сказал, что на тот день все возможное уже сделано, однако не ушел из здания вслед за владельцем фирмы. Вместо этого вернулся в кабинет и приступил к неспешному, более тщательному изучению его обстановки. Начал он с ключа от сейфа. Вынув его из скважины специальными щипцами, он посмотрел, нет ли на ручке отпечатков пальцев, но их не оказалось. Когда же Френч изучил другой конец ключа, его внимание привлекла небольшая шероховатость па одном из выступов в бородке ключа. Под лупой он разглядел ряд тонких царапин, шедших параллельно по всей поверхности ключа.

– Так вот в чем дело, – довольно пробормотал он себе под нос. – На заводах ключи от цепных сейфов обрабатывают как следует. А этот вырезали напильником, и скорее всего, это делал не профессионал. По словам Дьюка, старина Гетинг был единственным, кому доверяли пользоваться ключом. А раз так, то он мог снять восковой слепок. Ну-ну, посмотрим.

Инспектор запер сейф, опустил ключ к себе в карман и занялся камином, продолжая рассуждать сам с собой.

Когда был обнаружен труп, чуть позже десяти часов вечера, огонь еще догорал в камине. Это, вне сомнения, означало, что его специально разожгли, потому что камин в соседней комнате давно остыл. Значит, кто-то намеревался провести в кабинете не пару минут. Кто бы это мог быть?

Насколько представлял себе Френч, это мог быть только Гетинг. Но если Гетинг собирался ограбить сейф, а это заняло бы самое большее десять минут, разжигать камин ему бы не понадобилось. Нет, похоже, ему действительно нужно было сделать что-то важное, что-то такое, что потребовало бы времени. Но если так, то почему Гетинг не посоветовался с мистером Дьюком? Френч отметил про себя этот факт, чтобы потом рассмотреть его в ходе дальнейшего следствия.

Установить личность того, кто разжег огонь, не составит труда. Опять же по отпечаткам пальцев. У совка для угля гладкая лакированная деревянная ручка, исключительно подходящая для изучения отпечатков. Быстрая проверка белым порошком выявила на ней отличный отпечаток большого пальца правой руки.

Вслед за ручкой совка Френч изучил кочергу, и здесь его ожидала вторая находка. Подняв кочергу щипцами так же аккуратно, как до этого он вынимал ключ, инспектор заметил на ней темно-бурое пятно. Рядом с пятном к металлу прилип седой волосок.

Было почти очевидно, что сыщик держит в руках то самое орудие, которым был нанесен смертельный удар. Френч тотчас принялся искать отпечатки на другом конце, но здесь его ждало разочарование: нигде не было ни намека на них. Было похоже, что убийца надел перчатки или стер с кочерги все следы. А это значило, что преступник был хладнокровен, а убийство продумано.

Френч продолжил тщательное изучение кабинета, но больше ничего примечательного не нашел. Наконец, пока его помощники фотографировали найденные им отпечатки, инспектор сел в обтянутое кожей кресло и обобщил результаты осмотра.

Несомненно, многие улики указывали на то, что ограбление хотел совершить Гетинг. Гетинг знал о драгоценностях в сейфе. По словам Дьюка, больше никто не имел доступа к ключу от сейфа; а тот, кто имел доступ, мог сделать слепок. Более того, тело Гетинга обнаружили перед открытым этим ключом сейфом. Все косвенные улики, вместе взятые, были очень красноречивы.

Но если Гетинг и задумал ограбление, то он его не совершил. Алмазы забрал кто-то другой. И тут Френч припомнил то простое предположение, которое пришло ему в голову, как только он услышал первое сообщение офицера полиции. А вдруг преступник – Очард? А вдруг этот самый Очард, зайдя в контору вечером, увидел открытый сейф и склонившегося над ним старого Гетинга? Его моментально мог охватить острый соблазн: так просто все сделать, так легко замести следы, так близко обогащение. Откинувшись на спинку кресла, Френч постарался представить себе эту сцену. Пожилой мужчина склоняется над сейфом, молодой неслышно входит. Остановился в изумлении, неожиданно его охватывает всепоглощающее желание завладеть драгоценностями; вот он хватает кочергу, крадучись подходит к старику; наносит удар, возможно намереваясь лишь оглушить свою жертву. Но удар слишком силен; в ужасе от совершенного, молодой клерк все же понимает, что спастись может, лишь устранив улики. Онвспоминает, что нельзя оставлять отпечатки пальцев, и протирает кочергу и ручки ящика сейфа. С похвальной предусмотрительностью дожидается, пока тело похолодеет, чтобы полицейский, которого он должен позвать, поверил в его непричастность к произошедшему. Потом выбегает, якобы взволнованный и перепуганный, и начинает бить тревогу.

Хотя такая теория подтверждалась рядом фактов, Френч ею не обольщался. Она не объясняла, что Гетинг делал у сейфа, да и к характеру Очарда не очень подходила. Но все равно он велел своему констеблю следовать за Очардом, так как при сложившихся обстоятельствах это было нелишней предосторожностью, и Френч радовался, что не упустил это из виду.

Пока он размышлял в уютном кожаном кресле, ему пришло в голову еще одно предположение. Если бы камни украл Очард, он ни за что бы не стал бить тревогу, имея их при себе. Он обязательно бы спрятал алмазы, а вот как он мог это сделать не выходя из здания, Френч себе не представлял. Сам собой напрашивался тщательный обыск обеих комнат конторы.

Инспектор Френч устал, но, хотя было уже далеко за полночь, три часа кропотливо обыскивал помещения конторы, пока не убедился в том, что там не спрятано ни одного алмаза. Решив, что исчерпывающе изучил место преступления, он закрыл за собой дверь и пошел домой. На востоке уже занималась заря.

Глава 3 Предварительные выводы

Бессонная ночь, но понятиям инспектора Френча, ни в коем случае не оправдывала опоздания па работу на следующий день. Поэтому он появился в Скотленд-Ярде к началу рабочего дня, составил предварительный отчет о преступлении в Хэттон-гарден, а потом приступил непосредственно к разработке этого дела.

Нужно было прежде всего расспросить персонал фирмы «Дьюк и Пибоди».

Автобус, курсировавший по Оксфорд-стрит, доставил его к концу Хэттон-гарден, и сыщик вновь появился на месте вчерашнего преступления. В первой комнате конторы он увидел мистера Дьюка, Очарда, машинистку и посыльного.

– Я как раз говорил этим молодым людям, что они могут расходиться по домам, – объяснил директор фирмы. – Мы откроемся только после похорон.

– Родные мистера Гетинга будут этим тронуты, сэр. По-моему, это очень великодушно с вашей стороны и дальновидно. Но прежде чем эта юная леди и джентльмены отправятся по домам, мне бы хотелось задать им кое-какие вопросы.

– Пожалуйста. Мой кабинет в вашем распоряжении. Проходите, мисс Прескотт, и расскажите инспектору Френчу все, о чем он захочет узнать.

– Боюсь, это будет выше ваших сил, мисс Прескотт, – улыбнулся Френч, стараясь шуткой снять заметное волнение девушки.

От нее инспектору не удалось узнать ничего, кроме того, что мистер Дьюк очень любезный джентльмен, но она его немного побаивается, и что мистер Гетинг всегда относился к пей очень тепло, что на пего всегда можно было положиться и что он позволял ей работать, как она находила нужным. Ни о служащем Очарде, пи о Харрингтоне, готовившемся стать младшим совладельцем, она не распространялась, а посыльного Билли Ньютона и вовсе игнорировала, как надоедливую муху или маленькое неизбежное зло. По словам мисс Прескотт, накануне мистер Гетинг держался, как обычно в последние две-три недели; он, как ей казалось, был чем-то озабочен и взволнован. Самой ей нравится здесь служить, с работой она успешно справляется, а бедного мистера Гетинга ей очень жалко. Накануне она из конторы сразу пошла домой и была весь вечер дома с мамой. Поблагодарив мисс Прескотт за рассказ обо всем, что она знала, Френч снял ее отпечатки пальцев и отпустил.

От Билли Ньютона, не по годам сметливого посыльного, инспектору удалось узнать только одно: накануне вечером мальчик одним из последних уходил с работы, и мистер Гетинг попросил его разжечь огонь в камине в кабинете директора. Гетинг собирался вернуться в контору и заняться каким-то важным делом. Мальчонка разжег огонь как следует и после этого ушел.

Выйдя из кабинета директора в общую комнату, Френч обнаружил там новое лицо. С мистером Дьюком разговаривал высокий молодой человек приятной наружности. Директор фирмы представил его инспектору как мистера Стэнли Харрингтона – клерка-стажера, готовящегося к роли младшего компаньона. Харрингтон извинялся за опоздание. Он сказал, что по дороге на службу встретил старого школьного приятеля, с которым давным-давно не виделся. Тот попросил проводить его до вокзала Кингс-Кросс, откуда в 9.50 уезжал на север. Молодой человек был как будто несколько смущен, а когда Френч провел его в кабинет и начал беседу, Харрингтон уже откровенно занервничал. По колоссальному опыту общения с допрашиваемыми Френч заподозрил в этом нечто большее, чем естественное замешательство при разговоре с полицейским. Инспектор присмотрелся к секретарю, и ему показалось, что перед ним нормальный честный человек, пытающийся однако что-то скрыть. Но ни тени подозрения Френч не выказал и был по-прежнему сама учтивость.

Харрингтон был племянником того самого мистера Вандеркемпа, который работал в фирме коммивояжером. Мисс Вандеркемп, сестра голландца, в свое время вышла замуж за Стюарта Харрингтона, преуспевавшего йоркширского биржевого маклера; он и стал отцом теперешнего визави инспектора Френча. Стэнли Харрингтон хорошо окончил школу и уже год учился в колледже, когда его настиг тяжелый удар: родители погибли в железнодорожной катастрофе неподалеку от Милана. Вскоре выяснилось, что отец, хотя и получал большие деньги, тратил их целиком на текущую жизнь и не оставил никакого наследства. После выплаты долгов отца Стэнли остался почти без гроша. Тогда-то его дядя, Ян Вандеркемп, проявил заботу о племяннике. Из своих не бог весть каких средств он оплатил обучение молодого человека в Кембридже, а потом уговорил мистера Дьюка взять его на работу для начала карьеры.

Вскоре после того как Стэнли Харрингтон приступил к своим новым обязанностям, появилось неожиданное осложнение – по крайней мере, для мистера Дьюка. Дочь директора, мисс Силвия Дьюк, как-то зайдя в контору отца, познакомилась с галантным молодым человеком, и не успел мистер Дьюк понять, в чем дело, как молодые люди без ума влюбились друг в друга. В результате мисс Дьюк объявила потрясенному отцу, что они помолвлены. Все протесты бедного отца были напрасны. Юная леди, как правило, все решала сама, и в конце концов мистер Дьюк был вынужден согласиться. Он примирился с неизбежным и пообещал сделать Харрингтона компаньоном, как только тот докажет свою пригодность. В этом Харрингтон преуспел, и свадьба была назначена на следующий месяц; в тот же день должно было быть объявлено о принятии Харрингтона в младшие компаньоны.

Френч расспросил Стэнли о том, куда он ходил и ездил накануне вечером. Оказалось, что вскоре после окончания работы и возвращения домой ему позвонила мисс Дьюк и сказала, что папа задержится в городе по делам и она с удовольствием бы пообедала с ним, так что пусть приезжает в Хэмпстед. Приглашение такой решительной леди было равносильно команде, которую благоговейно выполняют. Еще не было семи, когда Харрингтон примчался к дому мистера Дьюка. Но вечер его несколько разочаровал. После обеда мисс Дьюк запланировала визит в дамский клуб в Уайтчепеле, которым заправляла ее подруга, некая мисс Эми Лестрейндж. Харрингтон проводил свою нареченную до Ист-Энда, но идти с ней в клуб она ему не разрешила. Поэтому Стэнли пришлось вернуться туда позже и отвезти ее домой, после чего он сразу же отправился к себе.

Только с помощью умелого опроса Френчу удалось выудить все вышеописанные сведения, и теперь он сидел, прокручивая их в уме. В рассказе все сходилось, и если гак было на самом деле, то в невиновности Харрингтона не возникало сомнений. Но Френча озадачило поведение молодого человека. Он мог поклясться: что-то здесь не так. Или рассказ был выдумкой, или кое-что в нем было неправдой, или что-то было недосказано. Инспектор решил, что, как только освободится, проверит поездки мистера Харрингтона накануне вечером, как и все его слова.

Не показывая молодому человеку, что его заподозрили, Френч отпустил его со словами благодарности и подошел к мистеру Дьюку, ожидавшему в общей комнате конторы.

– Теперь, сэр, если вы готовы, мы можем отправиться в ваш банк по поводу ключа.

Директор банка прочел об ограблении в утренней газете, заинтересовался и, обеспокоенный, сам занялся расследованием. Мистеру Дьюку и Френчу он доложил, что ключ находился в условленном месте, и его ни разу не брали с тех пор, как мистер Дьюк его туда положил.

– Была также украдена тысяча фунтов банкнотами, – напомнил Френч. – Можно ли надеяться, что у вас найдутся их номера?

– Ваш кассир, возможно, запомнил эту операцию, – взволнованно вступил в разговор мистер Дьюк. – Я сам обналичил чек на указанную сумму во вторник, за день до убийства. Мне выдали шестнадцать купюр по пятьдесят фунтов, остальные – десятками. Я рассчитывал передать некоторую сумму за алмазы португальскому торговцу, которого ждал. Деньги положил в сейф, как только получил их от вас, но торговец не появился, и больше я о них не думал.

– Мы можем только спросить, – с сомнением протянул директор. – Возможно, о купюрах по пятьдесят фунтов есть запись, а о десятках – вряд ли.

Но, на их счастье, кассир позаботился записать номера всех купюр. Записи передали Френчу, а тот попросил директора банка уведомить Скотленд-Ярд, если такие купюры обнаружатся.

– С банкнотами все вполне ясно, – сказал инспектор Френч мистеру Дьюку, когда они вышли из банка. – Но вы же понимаете, о чем говорит то, что этого ключа никто не брал? Это говорит о том, что слепок снимали с того ключа, который всегда при вас. Следовательно, ключ должен был быть в чьем-то распоряжении достаточное время, чтобы сделать восковой слепок. Операция, конечно, очень быстрая, все можно закончить за пару секунд. Опытный поддельщик держит восковую основу на ладони, «захватывает», как говорят фокусники, ключ, и он вжимается в нес настолько естественно, что непосвященному ничего не заметно. Поэтому прошу вас очень тщательно подумать: если никто, кроме Гетинга, не имел доступа к ключу, то слепок мог снять только он. Никак иначе. Я бы хотел, таким образом, убедиться: никто больше не мог взять в руки ключ, пусть даже на минуту? Вы понимаете меня?

– Конечно понимаю, – слегка раздраженно бросил мистер Дьюк, – но, как бы странно это ни казалось, я не могу поверить, что Гетинг был на такое способен. Вы, инспектор, можете это предполагать, поскольку его не знали. Я же знал Гетинга слишком хорошо, чтобы усомниться в его порядочности. Наверняка ключ взял кто-то другой, но кто – клянусь, не представляю.

– Может, кто-нибудь взял его ночью, пока вы спали?

– Могу лишь ответить, что это маловероятно, – пожал плечами мистер Дьюк.

– Хорошо. Постарайтесь продумать любые возможные варианты. Я должен ехать в Скотленд-Ярд.

– А я к Гетингам, – сказал мистер Дьюк. – Я слышал, его вдове очень плохо. Такой удар совсем подкосил ее. Вы будете держать меня в курсе дел?

– Конечно, сэр. Как только появятся новости, я вам сообщу.

Очень скоро инспектор Френч уже изучал труп Чарлза Гетинга и снимал отпечатки пальцев убитого, чтобы сравнить с обнаруженными на сейфе. Далее он осмотрел содержимое карманов, надеясь, что оно хотя бы немного прояснит цель возвращения мистера Гетинга в контору. К большому сожалению, ни малейшего намека на это обнаружить не удалось.

Осмотр трупа у коронера был назначен на пять вечера, и Френч некоторое время обсуждал со своим начальником те улики, которые надлежало представить со стороны полиции. Относительно заключения коронера никаких сомнений быть не могло.

После совещания Френч подумал, что мистер Дьюк, скорее всего, уже покинул дом Гетингов, и теперь он сам может нанести туда визит. Чем больше он узнает о старом секретаре, тем лучше.

Через пятнадцать минут Френч доехал на такси до Монктон-стрит, узкой и довольно унылой улочки па окраине Фулхэма. Дверь дома номер тридцать семь открыла темноволосая женщина лет тридцати пяти с приятным и добрым, но грустным лицом. Френч снял шляпу.

– Мисс Гетинг? – спросил он.

– Нет. Я миссис Гамидж. Но моя сестра дома, если вы хотели се видеть.

Молодая женщина говорила с тихой печалью, которая очень тронула Френча.

– Боюсь, что мне придется побеспокоить вас обеих, – сочувственно улыбнулся инспектор, представившись и изложив цель своего визита.

Миссис Гамидж отступила в узкий коридор, впуская инспектора.

– Проходите, – пригласила она, – мы очень хотим вам помочь. Кстати, полиция очень любезна, особенно тот констебль, который пришел вчера и сообщил нам о случившемся. Право, все исключительно добры к нам. Только что заходил сам мистер Дьюк. В горькие времена узнаешь людей по-настоящему.

– Мне очень жаль, я слышал, что миссис Гетинг стало хуже, – заметил Френч.

Он последовал за молодой женщиной в крохотную гостиную. Его удивило, что дом обставлен далеко не лучшим образом. Буквально на всем лежала печать почти отчаянной попытки сохранить приличия и достоинство перед лицом жестокой бедности. Старый ковер протерся до дыр и был аккуратно заштопан, как и обивка двух стареньких кресел. Сломанную ножку третьего кресла починили с помощью гвоздей и проволоки. Все было ветхим, но безукоризненно чистым, порядок здесь поддерживался тщательнейшим образом. День стоял очень холодный, но в камине не поблескивало ни искорки огня. Об этом, подумал инспектор, надо будет потом спросить. Если Гетинг действительно был настолько беден, как о том свидетельствует обстановка в доме, то не мог ли он из-за этого пойти на ограбление?

– Мама уже многие годы прикована к постели, – сказала миссис Гамидж, неосознанно отвечая на мысленно заданный Френчем вопрос. – Она страдает артрозом, и лучше ей уже не станет. Мой несчастный отец все свое скромное состояние потратил на врачей и лечение, но, по-моему, маме это лечение не принесло пользы. А такая трагедия окончательно подкосила ее. Она почти не приходит в сознание, и мы боимся, что конец придет в любой момент.

– Позвольте выразить вам мое сожаление, – тихо проговорил Френч с искренней печалью в голосе. – Все, о чем вы рассказали, вдвойне утяжеляет для меня необходимость мучить вас расспросами. Но ничего не поделаешь.

– Я понимаю. Конечно, – чуть улыбнулась миссис Гамидж. – Спрашивайте обо всем, о чем нужно, и я постараюсь вам ответить, а когда нужно будет позвать сестру, я сменю ее у постели мамы, и Эстер спустится к вам.

От миссис Гамидж инспектор узнал не много. После того как она четыре года назад вышла замуж, молодая женщина сравнительно редко видела отца. Было ясно, что она его боготворит, но собственные семейные заботы не позволяют ей часто навещать родной дом. Посему Френч вскоре поблагодарил ее за помощь и попросил позвать к нему младшую сестру.

Эстер Гетинг выглядела намного моложе сестры. Она была похожа на миссис Гамидж, но смотрелась привлекательнее. Ее даже можно было назвать красивой, хотя красота была неброской и мягкой. Карие глаза светились такой чистотой, что даже Френч почувствовал: ей можно полностью доверять. Ее лицо выражало такую же доброту, но казалось, что рассказать она может гораздо больше, чем се замужняя сестра. Какой же опорой она была для своих родителей! Хорошая женщина, подумал он, а такое определение он употреблял нечасто по отношению к слабому полу. Но в данном случае оно абсолютно соответствовало истине.

Инспектор искусно направлял беседу, и Эстер описала ему довольно убогое существование, которое вела вместе с родителями последние несколько лет. Складывалось впечатление, что все в их жизни было подчинено лечению миссис Гетинг, все делалось для того, чтобы облегчить ее страдания, и расходы на это сильно опустошали семейный бюджет. Из расчетного журнала мистера Дьюка Френч узнал, что жалованье покойного составляло около четырехсот фунтов в год, а с недавнего времени выросло до четырехсот пятидесяти: это случилось после того, как владелец фирмы навестил приболевшего мистера Гетинга. По словам Эстер, мистер Дьюк всегда был внимательным работодателем.

На вопрос о том, не изменилось ли здоровье и настроение ее отца незадолго перед смертью, мисс Гетинг ответила, что да: в последние недели три в нем чувствовались подавленность и тревога. Под разными предлогами дочь пыталась узнать их причину, но он ничего ей не объяснял, просто говорил, что на работе не все ладится. Правда, однажды отец обронил фразу, заставившую ее задуматься, хотя она и не поняла его слов. Мистер Гетинг спросил ее тогда, считает ли она, что человека можно простить, если он совершит злодеяние во имя добра. Когда Эстер ответила, что не знает, он вздохнул и сказал: «Дай бог, чтобы тебе никогда не пришлось думать об этом».

В тот день, когда его ждала смерть, мистер Гетинг обещал Эстер, что посидит с женой, чтобы дочь могла сходить на спевку хора в их церкви. Но домой он вернулся таким встревоженным и расстроенным, каким Эстер его никогда не видела. Всячески извиняясь, он сказал с сожалением, что неожиданная срочная работа требует его возвращения в контору поздно вечером, и если ее никто не подменит у мамы, то посещение церкви придется отложить. Он очень нервничал и волновался, почти ничего не ел за обедом и около восьми ушел, сказав, что не знает, когда вернется. Больше Эстер не видела его живым и ничего о нем не знала, пока в половине двенадцатого полицейский не принес в их дом страшную весть.

Мисс Гетинг, как и старшая сестра, обожала и нежно любила отца, и Френч понял, что убийство отца для нее совершенно непостижимо, как и для самого инспектора. Больше спрашивать было не о чем, и Френч, вновь искренне выразив свои соболезнования, ушел.

Вернувшись в Скотленд-Ярд, он узнал, что уже готовы увеличенные снимки обнаруженных им отпечатков пальцев. Френч с энтузиазмом принялся сравнивать эти фотоснимки с отпечатками на своих карточках. Некоторое время он считал и измерял линии и завитки и наконец пришел к выводу: почти все отпечатки на внешней и внутренней сторонах сейфа принадлежали мистеру Дьюку и мистеру Гетингу, причем большинство – последнему; отпечаток на ручке совка был от большого пальца мистера Гетинга, остальные немногочисленные отпечатки принадлежали разным служащим фирмы. К сожалению, изучение отпечатков не дало Френчу никакой подсказки.

Он со вздохом взглянул на часы. До осмотра трупа у коронера он еще успеет узнать, правду ли говорил Очард о том, что делал в минувший вечер. Через полчаса инспектор разыскал того, с кем Очард обедал в Илфорде, и приятель клерка полностью подтвердил рассказ Очарда. Таким образом, Очарда можно было определенно вычеркнуть из числа подозреваемых.

Осмотр трупа при коронере прошел практически формально. Очард, мистер Дьюк и констебль Алкорн дали показания, им задали пару уточняющих вопросов и отпустили. Со стороны полиции присутствовали Френч и офицер местной полиции, ближайших родственников покойного не было. Через полчаса коронер подготовил отчет, и суд присяжных, далее не уходя па тайное совещание, вынес очевидный вердикт: умышленное убийство неизвестным лицом или неизвестными лицами.

Вечером, пообедав и устроившись в гостиной перед камином, Френч раскурил трубку и положил на столик раскрытую записную книжку. Он решил обдумать добытые им новые факты.

Прежде всего было ясно, что Чарлза Гетинга убили, чтобы украсть алмазы из сейфа мистера Дьюка. Расположение раны подтверждало: ее нельзя было получить случайно, покойный также не мог нанести ее себе сам. То, что вор сделал копию ключа, указывало на спланированное ограбление. Отсутствие камней возле тела Гетинга свидетельствовало, что их забрал кто-то другой. Но пока оставалось неясным, кто именно вынул алмазы из сейфа.

До этих пор все факты укладывались в одну линию, но дальше все обрывалось.

Гетинг был беден. Жалованье при его должности нельзя было назвать скудным, но оплата лечения жены привела к тому, что семья еле сводила концы с концами. Френч постарался представить, сколь мучительна такая постоянная борьба за выживание. Чтобы обрести покой, человек может решиться на отчаянный поступок. Он знает, что в доступном для него месте хранятся богатства, ему стоит предпринять лишь небольшое усилие – и они окажутся у него. Мог ли Гетинг пасть перед таким соблазном?

Ясно, что последние три недели он что-то обдумывал, и столь же очевидно, что свои мысли всячески скрывал. Когда мистер Дьюк поинтересовался, не случилось ли чего, Гетинг говорил о здоровье жены и семейных проблемах; а когда ему задала тот же вопрос его дочь, он ответил, что его беспокойство связано с делами на работе. Таким образом, старый секретарь, стараясь скрыть свои замыслы, лгал и дома, и на работе.

Так же известно, что его тревога и беспокойство усилились вечером перед смертью. Дочери он сказал, что срочное дело требует его возвращения в контору. Но мистер Дьюк ничего о таком деле не знал, и что это было за дело, пока выяснить не удалось.

Все эти противоречия улеглись бы в разумную версию и стали объяснимы, если бы недели три назад Гетинг решил украсть деньги и алмазы из сейфа; тогда его особенное волнение в тот вечер, когда его ждала смерть, можно было бы объяснить тем, что именно на тот день он наметил кражу.

С другой стороны, несколько умозаключений противоречили такой версии. Во-первых, этой версии не соответствовал характер самого Гетинга. Он проработал в фирме более двадцати лет, и ни разу у мистера Дьюка не было повода усомниться в его честности. Поэтому-то владелец фирмы полностью отрицал вину секретаря. Дочери Гетинга тоже в высшей степени тепло отзывались о своем отце, и судя по откровенности последних, Гетинг просто не мог быть злодеем или слабовольным человеком. Показания всех остальных, насколько смог выяснить Френч, говорили о том же.

Далее, Гетинг не скрыл, что возвращается в контору. Если бы он собирался ограбить сейф, неужели он не держал бы свое намерение в тайне? А Гетинг сказал посыльному, что вернется, и попросил разжечь камин в кабинете, и о том же самом упомянул в разговоре с дочерью, обсуждая, может ли та пойти на спевку церковного хора.

Далее, этот камин в кабинете владельца фирмы. Если Гетинг собирался обокрасть сейф, зачем ему понадобился камин? Он не только попросил посыльного разжечь огонь, но и сам впоследствии подбрасывал угля в камин, что видно по отпечатку пальца на ручке совка. Кража из сейфа была бы минутным делом. Не доказывает ли разожженный огонь того, что Гетинг действительно был занят какой-то особенной работой, как сказал об этом дочери?

В целом, полагал Френч, обвинительных данных против Гетинга больше, чем наоборот. Инспектор начал складывать в уме предварительную версию такого типа. Гетинг, будучи не в состоянии больше выносить удручающих условий домашней жизни и зная, что в сейфе хранятся редкой ценности камни, решил кое-что взять себе, скорее всего, на небольшую сумму. Он учитывал при этом, что оплата утери ляжет не на мистера Дьюка, а на страховую компанию. Гетинг сам снял слепок с ключа от сейфа и заказал для себя копию. В качестве «легенды» он придумал срочную работу в конторе, на случай, если его застанут там вечером. Его действительно там случайно застали, и тот, кто его застал, увидел такую головокружительную возможность воспользоваться ситуацией, что не совладал с соблазном, убил старого секретаря и бежал со всем содержимым сейфа.

Под эту версию, по крайней мере, подходило большинство известных фактов. Френчу она не очень нравилась, но лучшего он придумать пока не смог и решил принять се за рабочую гипотезу. В то же время инспектор не замыкался на ней, понимая, что обнаружение какого-либо нового факта может придать делу совсем другое направление.

На следующее утро Френч снова стал наводить справки. Путем ловких косвенных расспросов он узнал, что ни мистер Гетинг, ни другие служащие фирмы «Дьюк и Пибоди» не обладали навыками выпиливания ключа, и велел одному из своих людей попытаться выйти на след того, кто этот ключ выпилил. Инспектор разослал описание украденных алмазов в полицию Англии и Голландии, а также в несколько ювелирных фирм, от которых надеялся получить сведения о попытках их продажи. Затем он позаботился о том, чтобы в банки разослали уведомление относительно пропавших банкнот и их номеров, а сам занялся опросом тех, кто знал о драгоценностях в сейфе и не мог достаточно четко описать, как он провел день и ночь убийства. Последнее результатов не принесло.

Дни текли, не принося с собой никаких известий, и Френча это все больше беспокоило. Он начал подозревать всех, от машинистки и посыльного до самого мистера Дьюка, но это ничего не дало. Машинистка доказала, что весь вечер была дома, Билли Ньютон присутствовал на сборе бойскаутов, что подтвердили директор клуба бойскаутов и все домашние. О поездках Стэнли Харринтона у инспектора уже были сведения, и хотя алиби молодого человека было не стопроцентным, пока обвинить его повода не нашлось.

Неудачи преследовали Френча, и он стал падать духом, а его начальники все упорнее и жестче требовали от него отчетов по расследованию этого дела.

Глава 4 Исчезновение

На десятый день после убийства Чарлза Гетинга инспектор Френч сидел в своем кабинете и в тысячный раз спрашивал себя: неужели он что-то упустил, неужели на что-то не обратил внимания в этом странном деле.

Редко доводилось ему сталкиваться с такой трудной задачей. «Ведь из природы преступления, – повторял он себе, – решение должно вытекать само собой», но никак не мог продвинуться в раскрытии этого дела. Найденные улики, казалось, вот-вот приведут к разгадке, но везде инспектора ждал тупик. В банки не поступило ни одной из украденных банкнот, на торги не было выставлено ни одного алмаза. Никто из подпавших под подозрение не разбогател, и все могли более или менее убедительно рассказать, где провели тот злосчастный вечер.

Френч начал составлять список сделанного в надежде найти хоть одну упущенную деталь. И тут зазвонил телефон. Инспектор машинально взял трубку.

– Мне нужно поговорить с инспектором Френчем, – услышал он знакомый голос. – Скажите, что звонит мистер Дьюк из фирмы «Дьюк и Пибоди».

В голосе звучало требовательное волнение.

– Инспектор Френч у телефона, – сразу оживившись, ответил он. – Доброе утро, мистер Дьюк. Надеюсь, у вас есть какие-нибудь новости?

– Новости у меня есть, – отозвался голос откуда-то издалека, – только не знаю, имеют ли они отношение к нашему делу. Я только что получил письмо от Скоофса – это директор нашего филиала в Амстердаме, как вы помните, – и в этом письме он сообщает, будто бы Вандеркемп исчез.

– Исчез? – переспросил Френч. – Как? С каких пор?

– Не знаю точно. Я просматриваю бумаги и пытаюсь восстановить даты. Получается, что его не было в амстердамской конторе уже несколько дней, и Скоофс думал, что он в Лондоне. Но у нас он не появлялся. Не могу взять в толк… Если бы вы могли подъехать и прочесть письмо Скоофса…

– Выезжаю сейчас же.

Через полчаса Френч поднимался по лестнице конторы на Хэттон-гарден. Приветливо улыбаясь, юный Билли Ньютон провел его в кабинет. Взволнованный мистер Дьюк ждал Френча. Они пожали друг другу руки.

– Чем больше я думаю об этом деле, инспектор, тем меньше оно мне нравится, – сразу же заговорил владелец фирмы. – Я очень надеюсь, что больше ничего плохого не произошло. Прежде чем вы прочтете письмо, я расскажу вам все, что знаю, и объясню, почему Скоофс его написал.

Мистер Дьюк вопросительно поднял глаза, и когда Френч кивнул, продолжил:

– Кажется, я уже говорил, что Вандеркемп – мой коммивояжер. Он ездит на торги и аукционы по всем странам Европы. Провел несколько очень выгодных для меня крупных сделок, и я полностью доверяю как его деловой проницательности, так и честности. Я также говорил, что именно он закупил и доставил в Лондон большую часть пропавших камней.

– Да, сэр, вы говорили мне об этом.

– В последние годы если Вандеркемп не в разъездах, то работает в нашем амстердамском филиале. За три-четыре дня до смерти Гетинга он вернулся из поездки по южной Германии, где приобретал драгоценности у какого-то бывшего дворянина, для которого после революции в России настали тяжелые времена. Три дня назад, а если быть точным – в прошлый понедельник, я узнал, что одна очень известная коллекция драгоценных камней скоро будет продаваться во Флоренции, и в тот же вечер написал Скоофсу, велев ему отправить Вандеркемпа в Италию посмотреть, оценить и, может быть, купить эти камни. Вот ответ Скоофса, который я получил этим утром. Смотрите, что он пишет: «Я учел ваше распоряжение отправить Вандеркемпа во Флоренцию, но он еще не вернулся сюда из Лондона, где, как я полагал, он находится по вашему указанию. Как только он вернется, я тотчас же пошлю его в Италию». Как вы это понимаете, инспектор?

– Значит, Вандеркемп не возвращался в Лондон?

– Насколько мне известно, нет. Здесь он точно не появлялся.

– Хотелось бы мне знать, почему мистер Скоофс полагал, что Вандеркемп сюда возвращался, а также, когда его ожидали в Амстердаме.

– Это мы можем узнать, телеграфировав Скоофсу.

Инспектор Френч немного помолчал. Голландский филиал он упустил из виду. По меньшей мере, это еще одно направление поиска, к тому же довольно перспективное.

Персонал филиала, по словам мистера Дьюка, состоял из четырех человек: директора, машинистки, посыльного и появлявшегося наездами коммивояжера Вандеркемпа, того самого Вандеркемпа, который приходился дядей Стэнли Харрингтону. Все эти люди почти наверняка знали об алмазах в сейфе мистера Дьюка. Директору филиала мистер Дьюк полностью доверял, и Скоофс знал об этой сделке все. Вандеркемп сам закупил и привез в Лондон солидную долю камней и видел, как их поместили в сейф. Но Вандеркемп, разумеется, не знал, долго ли их будут хранить в конторском сейфе. Кстати, утечка информации из филиала могла произойти так же легко, как и из конторы в Лондоне. Френчу стало ясно, что теперь ему предстоит расследование в Амстердаме.

– Думаю, телеграфировать пока не стоит, – сказал он наконец. – Нет смысла поднимать тревогу, пока мы не убедимся, что произошло что-то неладное. Вполне возможно, у ситуации найдется самое обычное объяснение. Но вы должны знать, что собираюсь предпринять я. Я съезжу в Амстердам и наведу кое-какие справки. Если что-то окажется не так, я вам сообщу.

– Хорошо. Я был бы вам очень признателен. Я напишу Скоофсу и попрошу оказать вам любое содействие.

Френч отрицательно качнул головой.

– Если вы не против, я бы и этого не стал делать, – заявил он. – Я просто съезжу туда и осмотрюсь. Об этом совсем не нужно никому докладывать.

Мистер Дьюк возразил было, что его письмо только поможет Френчу. Но инспектор настоял на своем, и владелец фирмы обещал следовать его указаниям.

Ночным рейсом из Гарвича Френч пересек Ла-Манш и на следующее утро в половине девятого вышел из центрального вокзала в старинную европейскую столицу.

Хотя задачи перед ним стояли сложные, он не остался равнодушен к своеобразному очарованию Амстердама – сначала проезжая к Библ-отелю в Дамраке, а потом, после завтрака, не спеша отправившись на разведку.

Филиал фирмы «Дьюк и Пибоди» располагался невдалеке от Сингельграхта. Вдоль этой улицы, наполовину отданной под деловые конторы, пролегал канал, обсаженный деревьями по обоим берегам. Здесь же стояла покосившаяся с одной стороны церковь в готическом стиле с забавной деревянной башенкой, весьма напоминавшей громадный колпак для гашения свеч.

Очень часто инспектору удавалось уловить замешательство в испуганном или понимающем взгляде при неожиданном вопросе, и ему очень хотелось не упустить подобного шанса и на этот раз. Посему он толкнул входную дверь и, не представившись, потребовал директора.

Мистер Скоофс оказался вертлявым человечком самодовольного вида и с большим чувством собственной значимости. Он прекрасно говорил по-английски и учтиво приветствовал своего гостя, пригласив садиться. Френч сразу же приступил к делу.

– Я приехал, сэр, – начал он жестко, не совсем в своей обычной деликатной манере, уставив на собеседника холодный и суровый взгляд, – в связи с убийством мистера Гетинга. Я инспектор Френч из отдела по криминальным расследованиям в Скотленд-Ярде.

Но его задумка провалилась. Мистер Скоофс только приподнял брови и слегка пожал плечами, как бы удивляясь не сути вопроса, а всего лишь тону своего посетителя.

– А-а, да-да! – спокойно проговорил он. – Очень грустная история. И, как я понимаю, ни следа убийцы и вора? Как должно быть неприятно лондонцам, что в их великом городе злодеяния совершаются так безнаказанно.

Поняв, что его первый ход не сработал, Френч сменил тон.

– Верно, сэр, мы еще никого не арестовали, но у нас есть надежда очень скоро это сделать. Я и приехал к вам за тем, чтобы кое-что уточнить.

– Я полностью к вашим услугам.

– Не буду спрашивать об очевидном: об этом вы бы уже сами нам сообщили. Но, возможно, вы смогли бы пролить свет на какие-нибудь детали, которые вам казались до сей поры второстепенными.

– Например?

– Например, кто знал о существовании алмазов в сейфе мистера Дьюка. Вот одна из важных деталей.

– Так. А другие?

– Давайте начнем с первой. Можете вы утверждать, что об алмазах здесь было всем известно?

– Я знал о них, если вы это имеете в виду, – немного сухо ответил мистер Скоофс. – Мистер Дьюк говорил мне о своей намечающейся сделке и просил подыскать ему подходящие камни. Мистер Вандеркемп тоже знал, так как покупал многие из этих алмазов и доставлял их в Лондон. Но не думаю, чтобы кто-либо еще знал об этом.

– А ваш секретарь или посыльный?

– Нет, ни один из них не мог знать, – покачал головой мистер Скоофс.

Застать Скоофса врасплох не удалось, потому Френч продолжал расспросы со своей обычной обходительностью, но ничего интересного не узнал и никак не смог вызвать у Скоофса замешательства или других подозрительных реакций. Тогда инспектор обратился к непосредственной цели своей поездки.

– А теперь давайте поговорим о вашем коммивояжере, мистер Скоофс. Мистер Вандеркемп – что он за человек?

Доверительность и почтительность, которые теперь проявлял инспектор, понемногу растопили настороженность Скоофса, и он как будто уже готов был помочь Скотленд-Ярду. Оказалось, что Вандеркемпа фирма очень ценит, хотя по возрасту – ему было чуть за шестьдесят – он уже не мог выполнять столько поручений, как прежде. Сам по себе он не очень привлекателен: пьет немного лишку, играет в азартные игры, а о его частной жизни ходят компрометирующие, хотя беспочвенные слухи. К тому же характер у него угрюмый, и ведет он себя довольно грубо; конечно не во время деловых переговоров – тогда у него весьма учтивые манеры. Но все знают, что он способен совершать великодушные поступки: например, он исключительно добр к своему племяннику Харрингтону. Ни самому Скоофсу, ни работникам фирмы он особенно не симпатичен, но у него одно ценное качество: глубокие познания и точность в оценке драгоценных камней, а это чрезвычайно важно. Он честно трудился па благо фирмы, и мистер Дьюк закрывает глаза на его недостатки – лишь бы не потерять его.

– Хотелось бы с ним переговорить. Он сейчас здесь?

– Нет. Почти полмесяца назад он уехал в Лондон. И пока не вернулся. Но я жду его со дня на день: мистер Дьюк распорядился, чтобы я послал его во Флоренцию.

Френч оживился.

– Уехал в Лондон? – повторил он. – Могу заверить вас, он туда не приезжал или, во всяком случае, не появлялся в конторе мистера Дьюка. Я спрашивал мистера Дьюка о коммивояжере, но он определенно сказал, что две-три недели до убийства не видел этого мистера Вандеркемпа.

– Но это в высшей степени странно! – воскликнул Скоофс. – Он отправился отсюда именно в Лондон, это точно… Когда же это было?.. Как раз в тот самый день, когда убили несчастного Гетинга. Вандеркемп поехал дневным рейсом через Роттердам и Куинсборо. Во всяком случае, он собирался так сделать, – я виделся с ним накануне вечером.

– Так вот: он в Лондон не прибыл. Он собирался в деловую поездку?

– Да. Ему написал мистер Дьюк.

– Ему написал мистер Дьюк? – переспросил Френч с искренним удивлением. – Как? Приехать в тог самый день?

– Чтобы он появился в конторе на следующий день. Я покажу вам письмо. – Директор филиала нажал па кнопку звонка и отдал необходимые распоряжения. Клерк принес письмо, и Скоофс подал его инспектору.

Это была записка форматом в одну восьмую листа на казенной бумаге; наверху стоял штамп фирмы, далее шел текст, отпечатанный на машинке:

20-е ноября

Г. А. Скоофсу, эсквайру

Буду очень признателен, если Вы попросите мистера Вандеркемпа приехать и прийти ко мне в 10 утра в среду, 26 числа текущего месяца, поскольку хочу, чтобы он провел переговоры относительно новых приобретений. Возможно, ему придется незамедлительно отправиться в Стокгольм.

Письмо кончалось подписью «Р. Э. Дьюк», с последующим росчерком, уже знакомым Френчу.

Инспектор сидел и изучал листок, пытаясь вписать новый факт в свою версию. Но задача казалась ему неразрешимой. Неужели мистер Дьюк не доверчивый милый пожилой джентльмен, каким представлял его себе Френч, а участник, если не зачинщик какого-то тайного заговора? Если он писал это письмо, почему не сказал об этом, когда они говорили о Вандеркемпе? Почему он удивлялся, получив письмо Скоофса, сообщавшее, что коммивояжер выехал в Лондон? Что скрывается за этим вызовом Вандеркемпа?

Инспектору пришла мысль, и он еще внимательнее присмотрелся к тексту.

– Вы уверены, что это подпись мистера Дьюка? – медленно спросил он.

Мистер Скоофс взглянул на него с любопытством.

– А как же, конечно, – ответил он. – По крайней мере, мне никогда не приходило в голову сомневаться в этом.

– Не позволите ли мне взглянуть на другие его письма?

Тотчас же Френчу достали полдюжины писем, и он, тихонько насвистывая, начал сравнивать подписи под лупой, извлеченной из кармана. Изучив последовательно все письма, он положил их на стол и откинулся в кресле.

– Глупо с моей стороны, – сказал он. – Мне следовало бы догадаться обо всем и без этих дополнительных писем. Последняя подпись подделана. Вот, посмотрите сами.

Инспектор передал лупу Скоофсу, и тот в свою очередь изучил подпись.

– Видите, линии в этом росчерке не такие ровные; они состоят из массы крохотных черточек, сделанных дрожащей рукой. Это означает, что их выводили неуверенно. Их либо писали медленно, либо обводили линии, сделанные карандашом. Сравните с любым из полученных вами прежде писем, и вы заметите, что хотя на расстоянии эти подписи похожи, на самом деле они очень разнятся. Нет, это письмо писал не мистер Дьюк. Боюсь, мистер Вандеркемп оказался жертвой какого-то обмана.

Скоофс был заметно взволнован. Теперь он уже безоглядно верил объяснениям инспектора и энергично соглашался с его объяснениями и выводами. Потом он пространно выругался по-голландски.

– Господи, инспектор! – продолжил он. – Да понимаете ли вы, как это важно?!

– В каком смысле? – спросил Френч и пристально поглядел на Скоофса.

– Ну как же… происходит убийство, ограбление, а потом еще все это… и почти одновременно. Разве это не наводит на мысль?

– Вы хотите сказать, что все происшествия связаны между собой?

– А вы как думаете? – нетерпеливо ответил Скоофс вопросом на вопрос.

– Действительно, похоже, что так и есть, – медленно произнес Френч. В его мозгу уже активно выстраивалась новая версия, но пока ему хотелось выяснить мнение собеседника. – Вы предполагаете, насколько я понял, что Вандеркемп может быть как-то замешан в преступлении?

Скоофс решительно помотал головой.

– Ничего подобного я не предполагаю, – жестко ответил он. – Это не моя забота. Просто ситуация показалась мне своеобразной.

– Нет-нет, – мягко сказал инспектор Френч. – Я не совсем точно выразился. Мы с вами никого не обвиняем. Мы просто обсуждаем дело с глазу на глаз и, надеюсь, в доверительном ключе. Каждый стремится докопаться до истины. Любое предположение может оказаться полезным. Мы обсуждаем возможную виновность мистера Вандеркемпа, но это вовсе не означает, что кто-либо из нас в этом уверен. И уж тем более я не заставляю вас так думать.

– Понимаю вас, но ничего подобного не могу предположить.

– Тогда предположу я, – заявил Френч. – Просто ради основы для дискуссии. Давайте предположим, ради обсуждения, что мистер Вандеркемп решает присвоить часть богатств фирмы. Он присутствует в конторе в момент перекладывания алмазов в сейф и каким-то образом, за спиной мистера Дьюка, снимает слепок с ключа от этого сейфа. Вернувшись в Лондон, он либо обнаруживает Гетинга в конторе, либо тот застает его в момент кражи. Вандеркемп убивает старика, забирает алмазы и исчезает. Что вы на это скажете?

– А как же письмо?

– А что, оно очень даже сюда вписывается. Мистеру Вандеркемпу нужно уехать отсюда так, чтобы не вызвать подозрений с вашей стороны и избежать вопросов о лондонской конторе. Что может быть лучше подделки письма?

Мистер Скоофс еще раз выругался.

– Если он такое сделал, – в сердцах крикнул он, – то достоин виселицы! Я сделаю все, что в моих силах, инспектор, чтобы помочь вам докопаться до истины, и не только во имя правосудия, но и во имя старого Гетинга, которого я искренне уважал.

– Я не сомневаюсь, что вы так и поступите, сэр. Но вернемся к подробностям. Боюсь, вы не сохранили конверта от Этого письма?

– Даже не видел его. Конверт вскрывает секретарь. Наверняка он порвал и выбросил его.

– Давайте лучше позовем этого секретаря и спросим у него.

– Господи боже! – неожиданно воскликнул мистер Скоофс и взмахнул рукой. – Да это же был сам Вандеркемп! Он выполняет обязанности секретаря здесь, когда не в разъездах.

– Тогда у нас никаких свидетельств по этому вопросу. Либо письмо пришло по почте, и в этом случае он порвал конверт, как обычно, либо он сам принес письмо в контору.

Френч снова повертел в руках письмо. По опыту он знал, что шрифт пишущей машинки обладает исключительно ценными для следствия особенностями.

Да, особенности у шрифта, несомненно, имелись. Под лупой обнаружилась зазубринка в букве «п» – там литера слишком сильно ударяла по валику, а хвостик в букве «у» слегка не пропечатывался.

Далее Френч изучил неподделанныеписьма и с удивлением обнаружил, что в них шрифт имел те же особенности. Следовательно, фальшивое письмо было отпечатано в лондонской конторе фирмы.

Он глубоко задумался, бессознательно насвистывая сквозь зубы любимый мотивчик. В подделанном письме была еще одна особенность. Буквы были слегка зазубрены, а это говорило о том, что но клавишам машинки ударяли с большой силой. Френч перевернул листок и удостоверился: сила удара была такова, что на местах точек чуть не пробились дыры. Он взял подлинные письма, поискал ту же особенность, но в них удар по клавишам производился значительно легче, а точек на обратной стороне почти не было видно. Это подтверждало следующий вывод: автор фальшивки не привык печатать, а подлинные письма отпечатаны профессиональной машинисткой. Френчу показалось, что он может с уверенностью полагать: фальшивку напечатал непрофессионал.

Но, насколько он понимал, эти заключения ничуть не проясняли вопрос о виновности либо невиновности Вандеркемпа. Письмо могло быть отпечатано кем-то другим в Лондоне, или же Вандеркемп мог напечатать его сам во время одного из приездов в столицу Англии. Для окончательного вывода требовалось больше данных.

Хотя по поведению Скоофса инспектор не склонен был считать его замешанным в том, что начинало смахивать на заговор, о своих заключениях он директору филиала ничего не сказал и продолжил расспрашивать его об исчезнувшем коммивояжере. Оказалось, что Вандеркемп высокого роста, но сутулится и ходит ныряющей походкой – это отвлекает внимание от его роста. Начинает полнеть. Волосы темные, цвет лица – бледный и нездоровый. Подбородок всегда чисто выбрит, а усы – пышные и темные. Вандеркемп носит очки, потому что близорук.

Френч добыл несколько образцов его почерка, но не нашлось ни одной фотографии. Больше у мистера Скоофса, а также машинистки и посыльного, немного понимавших по-английски, инспектор никаких новых сведений не извлек.

– Где жил Вандеркемп? – спросил Френч напоследок.

Оказалось, что коммивояжер не женат, а мистеру Скоофсу неизвестно, есть ли у него здравствующие родственники помимо Харрингтона. Он снимал квартиру у миссис Мевроув Бондикс на Кинкерстраат, и туда-то отправились инспектор с директором филиала. Френч попросил Скоофса составить ему компанию па случай, если понадобится переводчик.

Мевроув Боидикс, словоохотливая миниатюрная старая леди, по-английски почти не говорила. Вопросы Скоофса действовали на нее, как нажатие кнопки на электрический звонок. Ее разговорчивость переполнила посетителей всякого рода информацией. Френч не понял ни слова, и даже Скоофс не без труда ухватывал смысл. Все же суть дела выяснить удалось: Вандеркемп покинул ее дом вечером, в половине девятого, за день до убийства Гетинга, сказав, что собирается в Лондон поездом в 21.00. С тех пор она не видела его и ничего о нем не слышала.

– Но постойте, – удивился Френч, обращаясь к Скоофсу, – вы, кажется, говорили мне, что он отправился в Англию дневным рейсом в день убийства.

– Он сам так сказал, – немного озадаченно ответил тот. – Сказал предельно четко. Я хорошо это помню, потому что он заметил: мистер Дьюк после встречи наверняка попросит меня отправиться в новую поездку дневным поездом. Потому-то Вандеркемп и намеревался ехать накануне, чтобы за ночь в Лондоне как следует выспаться. Он мне это объяснил в ответ на мое предположение, что можно успеть, даже если отправиться ночью.

– В какое время эти поезда приходят в Лондон?

– Не знаю, но об этом можно спросить.

– Теперь мне хотелось бы пойти вместе с вами к Центральному вокзалу, если вы не против, – сказал Френч. – Там все и узнаем. А пока еще такой вопрос: нет ли среди этих фотографий портрета мистера Вандеркемпа? – Он указал на ряд карточек, украшавших камин и стены.

Пропавший коммивояжер действительно был изображен на одном из снимков, и мистер Скоофс со старой леди в один голос заявили, что сходство портрета с их знакомым изумительное.

– Тогда я возьму его, – решил Френч и сунул фотографию себе в карман.

На Центральном вокзале инспектор ознакомился с расписанием поездов. Дневные поезда приходили на лондонский вокзал Виктория не раньше 22.05. От Френча не ускользнула важность этого факта. Очард заявлял, что пришел в контору на Хэттон-гарден в 22.15, не позже, и это совпадало с показаниями констебля Алкорна. Труп к тому времени уже остыл, следовательно, преступление совершили значительно раньше. Таким образом, человек, приехавший дневным поездом из Амстердама, это убийство совершить не успел бы. Намеренно ли Вандеркемп лгал Скоофсу, когда говорил, что собирается ехать дневным поездом? Если да, то не для того ли, чтобы обеспечить себе алиби? Не была ли у него назначена тайная встреча Гетингом на более ранний час в тот злополучный вечер? И не приехал ли он на сутки раньше, чтобы прийти на эту встречу? Вопросы требовали убедительных ответов, и Френч не теряя времени стал действовать.

С помощью своего нового знакомого он опросил персонал Центрального вокзала в надежде уточнить, действительно ли пропавший человек уезжал тем самым поездом. Но так ничего и не выяснил. Никто из служащих не признал внешности Вандеркемпа и никто уже не помнил такого пассажира по словесным описаниям Скоофса.

Два дня провел инспектор Френч в дивном старинном городе, пытаясь выведать все возможное о жизни и привычках исчезнувшего работника фирмы. Он встретился с людьми, знавшими коммивояжера, но ни один из них дружбы с Вандеркемпом не поддерживал. Знакомые с ним мало что добавили к известным фактам, и всем было как будто безразлично, появится Вандеркемп здесь снова или нет. Из всего услышанного Френч заключил, что характер исчезнувшего вполне подходит к убийце, но было слишком мало данных относительно мотива и никаких – относительно виновности.

Ночным рейсом инспектор вернулся в Лондон и, уточнив, что пароход, на котором он пересек Ла-Манш, был тот же, на котором предположительно плыл Вандеркемп, дотошно расспросил о нем обслуживающий персонал на борту. Но, к сожалению, безрезультатно.

И на следующий день его старания не были вознаграждены. Большую часть дня Френч обсуждал ситуацию с мистером Дьюком, пытаясь составить список лиц; которые могли бы воспользоваться пишущей машинкой, но ничего конкретного ему установить не удалось.

Составив и разослав описание Вандеркемпа в полицейские участки страны с приложением копии фотографии, Френч ушел домой озабоченным и недовольным. Но новые известия уже спешили ему навстречу, хотя он еще об этом не догадывался.

Глава 5 Френч отправляется в путешествие

Не успел инспектор закончить ужин, как зазвонил телефон. Френча срочно требовали в Скотленд-Ярд: только что поступила новая информация по делу об алмазах.

Его ожидало письмо, недавно переданное с посыльным. Повеселевший Френч быстро вскрыл его и прочел:

Филиал Банка лондонского Сити в Рединге.

11 декабря.

Уважаемый сэр!

По Вашему запросу относительно похищенных, банкнот извещаю Вас, что десятифунтовые купюры Банка Англии под номерами A/V 173258 W и N/L 386427 P были получены в виде вклада в наш филиал сегодня перед самым закрытием банка. К счастью, наш кассир обратил внимание на номера почти тотчас же и полагает, хотя и не совсем уверен, что данные купюры были вложены неким полковником Фицджорджем из Лондона. Его адрес – Окленд, Виндзор-роуд.

Посылаю Вам эту записку с посыльным, отправляющимся сегодня в Сити.

Искренне Ваш

Герберт Хинкстон,

директор филиала.

Восторг, испытанный Френчем от такой информации, быстро сменился опасением. На первый взгляд, что могло быть ценней для сыщика, чем обнаружение нескольких украденных банкнот? И все же, когда инспектор прикинул, что их принес военный, живущий в Рединге, у него тотчас же закралось подозрение: а вдруг и эта многообещающая информация ни к чему не приведет? Если полковник Фицджордж на самом деле расплатился этими купюрами, это совсем не означает, что он и есть грабитель. До своего появления в банке Рединга эти купюры могли пройти через дюжину рук.

Но, как бы там ни было, задача Френча была ясна: надо ехать к полковнику Фицджорджу. Инспектор заглянул в лучший железнодорожный справочник. Да, он успеет добраться до Рединга сегодня же: поезд отходит от Паддингтонского вокзала в 20.10, и еще до девяти вечера он прибудет в тот район.

Сбежав с лестницы внушительного здания Нового Скотленд-Ярда, Френч взял такси и доехал до вокзала за минуту до отхода поезда. Без пяти девять инспектор уже говорил с таксистом у вокзала в Рединге.

– Ага, сэр, знаю я этот дом, – ответил таксист. – Десять минут езды по Виндзор-роуд.

Уже стемнело, и Френч не мог как следует рассмотреть местность, но по шуму колес такси понял, что до Окленда от дороги идет удобная подъездная аллея, покрытая мелким гравием. Очертания большого особняка, выступившие навстречу шедшему к крыльцу инспектору, говорили о хорошо обеспеченном владельце. Это впечатление подтвердилось, когда в ответ на слова инспектора дворецкий почтенного вида проводил его через внушительных размеров холл в роскошную гостиную. Там дворецкий оставил посетителя и через несколько минут вернулся доложить, что его хозяин в библиотеке и примет мистера Френча.

Полковник Фицджордж был высокий и осанистый седой джентльмен со светскими манерами. При появлении Френча он поклонился и указал ему на мягкое, обитое кожей кресло, уютно расположенное перед камином с горящими сосновыми поленьями.

– Прохладный вечер, инспектор, – любезно заговорил хозяин. – Прошу вас, присаживайтесь.

Френч поблагодарил и, извинившись за поздний визит, приступил к сути вопроса:

– Мой приезд, сэр, связан с тем, что мы разыскиваем некоторые банкноты. Не так давно в Сити произошло ограбление и были похищены купюры Банка Англии. Владелец украденных купюр, к счастью, смог узнать их номера. Когда Скотленд-Ярду сообщили об этом, мы, естественно, обратились ко всем банкам с просьбой сообщить о возможном появлении у них купюр с этими номерами. До сегодняшнего вечера никаких известий не поступало, но сегодня, перед самым закрытием, две из искомых купюр появились в филиале Банка лондонского Сити в Рединге. Кассир полагает, хотя и не до конца уверен, что их вкладывали вы. Теперь вы понимаете, полковник, в чем состоит цель моего визита. Я хотел бы спросить вас, откуда вы получили эти купюры. Этим вы поможете мне напасть на след вора. Купюр две, обе по десять фунтов, под номерами A/V 173258 W и N/L 386427 P.

Полковник Фицджордж удивленно взглянул на Френча.

– Да, я действительно заходил сегодня днем в этот банк и вложил некоторую сумму денег, – ответил он. – В основном в виде процентных купонов, а также в виде нескольких купюр. Откуда я их получил? Я бы с удовольствием ответил вам сразу, но боюсь, не помню. Позвольте, пожалуйста, подумать.

На время в изысканно обставленной комнате воцарилась тишина. Всегда внимательный Френч тайком наблюдал за своим новым знакомым, но вынужден был признать: ни тени обычного в подобных случаях замешательства ему заметить не удалось. Но кто знает, подумал он, и решил, что, если ответ не будет убедительным, он начнет узнавать о поездках полковника в ночь убийства.

– Кажется, – внезапно заговорил Фицджордж, – я знаю, откуда у меня эти купюры. Конечно не поручусь, но, по-моему, вспомнил. Если не ошибаюсь, я получил их от администратора гостиницы «Босежур» в Шамони.

– В Шамони? – удивленно переспросил Френч.

– Да. Последние полтора месяца я провел в Швейцарии и Савойе,^[2] а два дня назад, днем, чтобы быть точным, выехал из Шамони в Женеву, оттуда ночным поездом в Париж, и вчера, в среду днем, прибыл на чаринг-кросский вокзал. Сегодня я просмотрел свою корреспонденцию, а после обеда отправился в банк – вложить деньги, в основном в виде дивидендных чеков и кое-каких банкнот наличными.

– А две десятифунтовые купюры, сэр?

– Две десятифунтовые купюры, как я уже сказал, я, по-моему, получил в гостинице в Шамони. Я узнал, что мне надо вернуться раньше, чем я планировал, и, уезжая, хотел обменять валюту, оставив себе лишь небольшую сумму. В гостинице это было удобно сделать. К тому же не всегда можно ожидать, что всю сумму обменяют в Кале или на пароме. Я попросил администратора гостиницы «Босежур» обменять мои франки, и он сразу же это сделал.

– А почему вы думаете, что эти самые банкноты вы получили именно от него?

– Он обменял мне все франки сразу на пятьдесят фунтов только десятифунтовыми купюрами. У меня, правда, и до того были при себе английские деньги, и здесь оставались, конечно, но, насколько помню, десятифунтовых купюр среди них не было; только пятифунтовые и дивидендные чеки.

Только этим рассказом инспектору и пришлось довольствоваться. Он задал еще немало вопросов, но ничего ценного больше не узнал. Учитывая то, что искомые купюры полковник мог получить и в других местах, Френч попросил дать ему маршрут поездок Фицджорджа за рубежом. Судя по нему, оказалось, что в ночь убийства Чарлза Гетинга путешественник спал в отеле «Бельвю» в Кандерстеге, собираясь прогуляться на следующий день по Жеми Пасс. Френч отметил про себя этот отель – для проверки, если таковая потребуется.

Таксиста инспектор не отпустил и теперь, покинув дом полковника, без особых затруднений нашел адрес кассира, принимавшего деньги у Фицджорджа, и направился к нему. От кассира ничего нового он не узнал, только заметил: тот увереннее утверждал, что принимал деньги именно у полковника Фицджорджа, чем это описал его директор. Кассир сказал, что полагается только на свою память, но точно просмотрел все банкноты перед самым приходом полковника и уверен: украденных среди них не было.

В откровенно пессимистическом настроении возвращался инспектор Френч из Рединга в Лондон, сидя в углу вагона для курящих. И на следующее утро, когда представлял шефу результаты своей работы по делу об алмазах, не был ничуть оптимистичнее. Найдены две купюры из числа украденных – вот и все, о чем можно говорить с определенностью. То, что их принес в банк полковник Фицджордж, уже не так очевидно, еще менее – то, что он получил их именно от администратора гостиницы в Шамони. Даже если предположить, что память полковника точна, в этом тоже мало проку: вряд ли администратор сможет сказать, откуда появились эти самые банкноты у него. Даже если удастся узнать и это, а Френч каким-то чудом исхитрится и выследит того, от кого администратор получил две купюры, тот, скорее всего, тоже окажется невиновен, и цель ничуть не станет ближе. Все это, как сказал Френч начальнику, напоминало ему сизифов труд.

Но у вышестоящего было иное мнение. Он начал со слов, которые Френч говорил сам себе, но в другом контексте.

– Кто знает, – заговорил шеф. – У вас пока не получилось, и вы сразу расклеились, как я вижу. А если съездите и переговорите с тем администратором – кто знает, может, что-то и прояснится. Если вор останавливался в той гостинице, его там зарегистрировали. Из этого уже можно кое-что добыть. Да, я согласен: шанс невелик, но это лучше, чем ничего.

– Значит, вы полагаете, сэр, что мне стоит съездить в Шамони?

– Да. Обойдется это недорого, а удача улыбнуться может. Вы там бывали?

– Нет, сэр.

– Тем лучше. Вам там понравится. Я бы много дал, чтобы оказаться на вашем месте.

– Да, не сомневаюсь, что мне там понравится, сэр, не па удачу не очень-то надеюсь.

– Френч, – шеф сухо, но приветливо улыбнулся, – вы раньше не были таким закоренелым пессимистом. Собирайтесь и надейтесь на лучшее.

Френч изучил расположение Шамони и Кандерстега и понял, что если сделать сравнительно небольшой крюк, то можно по пути к первому городу заехать и в последний. Таким образом, решил инспектор, он прояснит вопрос о местопребывании полковника Фицджорджа в ночь убийства. Нет, он не подозревал полковника, но все-таки хотел удостовериться.

Для этого требовались дополнительные данные. Нужно было, по возможности, достать фотографию полковника и образец его подписи. Еще не было десяти утра, и Френч подумал, что успеет раздобыть необходимые документы до отъезда послеполуденным поездом на континент.

К половине двенадцатого инспектор снова был в Рединге. Он подал таксисту записку, заготовленную в пути, попросил отвезти ее полковнику Фицджорджу и вернуться с ответом к нему на станцию. Записка была не шедевр, Френч этого не отрицал, но ничего лучше придумать не смог. В ней он извинялся за новое беспокойство такого приятного знакомого и за то, что так нелепо потерял карточку с названием гостиницы в Шамони, откуда пришли украденные купюры; не будет ли полковник Фицджордж так любезен написать ее название еще раз.

Отправив записку, инспектор занялся второй частью своего замысла. Он всегда отличался тонкой наблюдательностью, и потому, беседуя с полковником в библиотеке, сразу заметил па камине фотографию Фицджорджа и то, что она сделана в студни «Гэйл и Хардвуд» в Рединге. Узнав у другого таксиста адрес фотостудии, он велел везти его туда в надежде получить копию.

Ему на удивление повезло. В студни «Гэйл и Хардвуд» нашли снимок на одной из витрин, через пять минут он уже перекочевал в карман инспектора, и он вернулся на станцию еще до приезда таксиста с ответом от Фицджорджа.

Здесь Френчу тоже повезло. Таксист застал полковника, когда тот как раз выходил из дома и намеревался отправиться в город. В ответ Френч получил свою же записку, внизу которой твердым решительным почерком было написано: «Босежур. Б. Л. Фицджордж».

Спрятав фотографию и записку в блокнот, инспектор вернулся в Лондон и в тот же день, в два часа уехал с вокзала Виктория в новое путешествие по Европе. Ранее он уже бывал во Франции и Германии, а в Швейцарию ездить еще не доводилось, и он мечтал взглянуть на чудесный горный пейзаж этой страны.

Френч высадился в Кале, прошел таможенный контроль и занял место в экспрессе «Летчберг-Симплтон», с чисто британским неодобрением поглядывая па все вокруг. Но потом подали замечательный обед, за окнами поезда замелькали живописные пейзажи Аббвилля и Амьена, и настроение инспектора стало более умиротворенным; а выкурив хорошую сигару и выпив чашечку на редкость вкусного кофе, английский сыщик уже совсем благодушно смотрел, как за окном день сменяется ночью. Примерно в половине седьмого на следующее утро он последовал проторенным путем своих бесчисленных сограждан и спустился на платформу в Бале выпить утренний кофе. Потом снова полюбовался привлекательными пейзажами, проезжая от Берна в Шпиц, увидел, что в Тунском озере действительно необыкновенного цвета вода. В Лондоне он частенько посмеивался над красочными открытками с видами этого озера, в глубине души поражаясь его живописности. Наконец, взобравшись по серпантину через долину Фрутиген, поезд прибыл в Кандерстег. Заметив носильщика в кепке с надписью «Бельвю», инспектор воспользовался его услугами и вскорости оказался в гостинице.

После второго завтрака Френч разыскал администратора, говорившего по-английски с акцентом, немного напоминавшим нью-йоркский. Нет, пояснил Френч, его интересует не гостиничный номер. К сожалению, переночевать в таком гостеприимном отеле ему пока не придется, но он надеется, что скоро вернется и тогда остановится здесь, а пока пришел по делу. Он – сыщик, и… короче говоря, не мог бы господин администратор ему помочь? Вот фотография интересующего полицию джентльмена.

– Ну конечно же! Узнаю, – быстро ответил тот, взглянув на портрет. – Это полковник Фицджордж, англичанин из Лондона. Он был здесь… так, позвольте… недели две-три назад. Сейчас я справлюсь в регистратуре.

Из дальнейших расспросов выяснилось, что полковник пробыл в гостинице три дня и уехал рано утром па следующий день после убийства Гетинга, сказав, что собирается пройтись до Лейкербада по Жеми-Пасс.

Завершив свою миссию в Кандерстеге, Френч тщательно изучил расписание поездов до Шамони. Оказалось, что в тот же день уехать нельзя, и, утомленный дорогой, он решил остаться в городе до утра. Весь день он любовался прелестной долиной, а ночью спал в гостинице под шепот горного ручья под окном.

Наутро он сел в поезд южного направления. Проехав девятимильный летчбергский тоннель, он с нескрываемым ужасом глянул в пугающую бездну Летченталя и огромный залив в долине Роны, поразившись тому, как поезд мчится по краю крутой скалы и не падает. В Бриге он сделал пересадку, спустился по долине Роны и снова сделал пересадку в Мартиньи. Четыре часа он провел в «самом потрясающем круизе на свете», как выразился его сосед с выраженным носовым прононсом, – через Валлорсин и Аржантьер до Шамони. Он буквально затаил дыхание, когда перед ним возникла панорама Монбланского массива, словно нависавшего над долиной, – и Френч поклялся, что следующий отпуск непременно проведет среди этих громадных потрясающих гор.

В Шамони все было так же, как в Кандерстеге: инспектор прибыл в отель «Босежур», отлично пообедал, а потом разыскал администратора. Мосье Марсель, как и его коллега в «Бельвю», был сама любезность и внимательно слушал инспектора Френча. Но, осознав суть поставленного перед ним вопроса, он лишь покачал головой и пожал плечами.

– Увы, мосье, – огорченно сказал он, – при всем моем желании, разве это возможно? Я обмениваю столько английских банкнот… А-а… Помню, такие десятифунтовые купюры я давал какому-то господину из Англии – ведь довольно редко меня просят обменять французские деньги на английские, а вот английские обмениваю постоянно. Нет, извините, не могу сказать вам, откуда у меня эти купюры.

Френч не очень-то надеялся на другой ответ, но все же не смог скрыть огорчения. Он показал администратору фотографию полковника Фицджорджа, и мосье Марсель сразу же узнал в нем того самого англичанина, которому выдал названные купюры. Но больше ничего полезного у администратора выведать не удалось.

Потерпев очередную неудачу, Френч решил попросить регистрационный журнал и посмотреть – не покажется ли ему знакомой какая-нибудь подпись. Но прежде он спросил мосье Марселя о Вандеркемпе. Не приезжал ли в последнее время к ним человек под таким именем?

Имени администратор вспомнить не смог, но тщательно просмотрел все регистрационные записи, правда безрезультатно. Тогда Френч протянул ему фотографию коммивояжера и спросил, не знакомо ли мосье Марселю это лицо.

И тут удача улыбнулась инспектору. Администратор просиял:

– Ах да, мосье! – воскликнул он и закивал головой. – Ваш соотечественник провел у пас несколько дней, а уехал примерно полмесяца назад. Это мосье Харрисон из одного вашего крупного города в центральном графстве, да? Он сказал из какого, но я забыл.

– Именно он, – улыбнулся Френч, обрадованный повой находкой. – А я везде ищу его. Можно взглянуть на его подпись в журнале?

Снова достали и принесли журнал, и при виде подписи Вандеркемпа Френч просиял от торжества. Сравнив запись «Дж. Харрисон, Хаддерсфилд, Великобритания» с образцами почерка коммивояжера, он увидел: они были несомненно сделаны одной и той же рукой. Значит, Вандеркемп попался! Теперь уже не будет сомнений в его виновности.

Секунду Френч молчал, обдумывая неожиданное открытие. Теперь было ясно, что Вандеркемп под именем Харрисона прибыл в отель «Босежур» около полудня на второй день после преступления и, пробыв здесь неделю, уехал в неизвестном направлении. Но на этом дело не кончилось. Администратор вдруг театрально взмахнул рукой, будто желая что-то добавить.

– Вы заставили меня кое-что припомнить, мосье, – объявил он. – Этот мосье Харрисон попросил меня обменять ему деньги. Теперь я все вспомнил! Гостиничный счет составлял четыреста-пятьсот франков, и расплачивался он десятифунтовой купюрой. По нынешнему курсу он обменял фунты примерно на триста франков. А вот еще я вспомнил, что в то же время он попросил меня разменять вторую десяти фунтовую купюру, так что я дал ему в целом около тысячи франков. Может, как раз на эти самые купюры, но не поручусь…

Мосье Марсель пожал плечами и развел руками, словно говоря, что он ни за что не отвечает и всем правит судьба, и вопросительно посмотрел на своего гостя.

Инспектор Френч был на седьмом небе от счастья. Это известие казалось ему завершением дела. В Амстердаме он уже нашел основания подозревать Вандеркемпа, а здесь обнаружил и соответствующие улики самого убедительного свойства. Френч быстро прокрутил в уме основные доказательства виновности коммивояжера.

Вандеркемп обладал всеми необходимыми сведениями: знал о коллекции алмазов, был знаком с обстановкой лондонской конторы, ее служащими и их привычками. Поскольку он явно не был богат, то все эти сведения могли вызвать вполне объяснимый соблазн.

Что же до частностей, то необходимой деталью подготовки преступления должно было стать фальшивое письмо с вызовом коммивояжера в Лондон или нечто подобное. И такое письмо есть; к тому же у Вандеркемпа был доступ к пишущей машинке в лондонской конторе. Сказав мистеру Скоофсу, что он отправляется поездом, прибывшим в Лондон после совершения убийства, на самом деле обманщик поехал более ранним рейсом, который доставил его к месту событий в удобное для ограбления время. Эта догадка, правда, косвенная, но довольно правдоподобная. А если добавить к ней то, что Вандеркемп исчез из фирмы без всякого объяснения, прибыл в Шамони на второй день после убийства, зарегистрировался под выдуманным именем и адресом и, что важнее всего, обменял две купюры, украденные из сейфа мистера Дьюка, – дело можно считать раскрытым. Виновность Вапдеркемпа несомненна. По правде говоря, нечасто приходилось инспектору столь убедительно раскрывать преступления. Осталось только найти и арестовать этого Вандеркемпа, и задача Френча будет выполнена.

Но именно в разгар торжества удача отвернулась от инспектора. Администратор понятия не имел, куда направился постоялец, выехав из «Босежура». Напрасно Френч задавал вопросы и высказывал предположения, надеясь каким-нибудь словом пробудить в памяти мосье Марселя хоть что-то об отъезде Вандеркемпа. Администратор ничего не помнил, но с готовностью помог Френчу опросить всех служащих, так или иначе вступавших в контакт с разыскиваемым. И здесь, благодаря своей настойчивости, Френч все-таки извлек кое-что ценное. Выясняя, кто переносил багаж Вапдеркемпа, он узнал, что вместо штатного носильщика это сделал его помощник, который, перенося чемодан, заметил бирку с указанием отеля в Барселоне. Название отеля он забыл, но город помнил точно.

Френч поблагодарил администратора, раздал чаевые персоналу, от штатного носильщика узнал, как ехать из Шамони в Барселону, и решил, что его миссия в Савойе завершена. Он с удовольствием лег спать, а на следующее утро сразу же отправился в Испанию.

Глава 6 Отель в Барселоне

Для такого домоседа, как инспектор Френч, считавшего поездку в Плимут или Ньюкасл долгим путешествием, следование за Яном Вандеркемпом по юго-западу Франции основательно расширило его представление о границах обитаемого мира. Путешествие из Савойи в Испанию казалось бесконечным, расстояния – невероятными, отдаленность от своей страны – неизмеримой. Он сидел в поезде, а за окном час за часом вязы и дубы сменялись кипарисами и оливами, яблони – виноградниками, пшеница – кукурузой. Только к вечеру второго дня состав прибыл на Французский вокзал в Барселоне.

Носильщик из отеля «Босежур» написал для Френча названия двух-трех отелей, в которых, как он полагал, говорят по-английски. Выйдя с вокзала, Френч взял такси и подал список водителю. Тот сперва недоверчиво воззрился на него, потом с пониманием улыбнулся и изрек бурный поток слов на незнакомом языке, пригласил пассажира сесть и, быстро запустив мотор, рванул в сгустившуюся ночь. Френч мчался по огромной авеню, каких он прежде никогда не видел, ярко освещенной, с рядом пальм посередине. Они пересекли большую площадь с чем-то вроде обелиска в центре, потом поехали по не такому широкому, окаймленному деревьями бульвару. Наконец такси резко затормозило у тротуара, и Френч оказался перед гостиницей «Ориент».

Слава богу, носильщик говорил по-английски. Френч попросил его передать деньги и благодарность таксисту, а вскоре уже забыл о тяготах дороги, приняв роскошную ванну и замечательно пообедав.

С удовольствием выкурив сигару, инспектор вышел на широкую улицу перед отелем, утопавшую в зелени и ярко освещенную. Тогда он еще не знал, что это бульвар Рамбла – одна из знаменитых улиц мира, такая же известная, как лондонская Пиккадилли, парижские Елисейские Поля или нью-йоркская Пятая авеню. Около часа он прогуливался по улице, потом, устав, вернулся в «Ориент» и через несколько минут погрузился в глубокий сон.

Рано утром следующего дня он уже разговаривал с администратором, неплохо понимавшим по-английски. Но ни тот, ни персонал его отеля ничем не смогли помочь инспектору. Тогда Френч принялся обходить все отели, начиная с крупных: «Колон», «Пласа де Каталуна», «Куатро Насионес» и другие такие же. Потом стал изучать менее дорогие и у четвертого остановился как вкопанный.

Входная дверь небольшой гостиницы неподалеку от большого бульвара, по которому его везли накануне вечером, вела в помещение наподобие гостиной, и там сидели полдюжины людей, явно ожидавших второго завтрака. Все были испанцы, кроме одного, и этим исключением – Френч готов был поклясться – являлся обладатель внешности с фотографии Вандеркемпа.

Инспектор давно надеялся на такую встречу, и она застала его врасплох лишь на мгновение. Он сразу же прошел к маленькой стойке в конце гостиной и довольно громко спросил по-английски:

– Можно у вас заказать ленч? Он скоро будет готов?

К нему, улыбаясь, подошла темноглазая и темноволосая девушка, с сожалением качая головой и что-то тихо говоря – явно насчет того, что не понимает его.

– Вы не говорите по-английски, мисс? – Инспектор продолжал говорить четко и громко. – Я хотел бы знать, можно ли здесь получить ленч и скоро ли он будет готов?

Девушка снова покачала головой, а Френч обернулся к сидевшим.

– Извините, пожалуйста, – обратился он ко всем сразу, – не говорит ли кто-нибудь из вас по-английски, джентльмены? Эта юная леди меня не понимает.

Маленькая уловка сработала. Человек, напоминавший Вандеркемпа, встал.

– Я говорю по-английски, – ответил он. – Что вам надо?

– Ленч, – сказал инспектор, – скоро ли он будет готов?

– На это я вам сам могу ответить, – объявил незнакомец, объяснив все девушке. – Ленч будет готов ровно через пять минут, и гостям здесь всегда рады.

– Благодарю вас. – Френч говорил спокойно и дружелюбно. – Я остановился в «Ориенте», там пара людей понимают по-английски, но дела привели меня в эту часть города, и возвращаться на ленч туда мне не захотелось. Как трудно объясняться в чужой стране! Чувствуешь себя полным болваном, когда надо о чем-нибудь спросить.

– Это верно, – согласился незнакомец. – Почти во всех крупных отелях говорят по-французски и по-английски, а в небольших – почти никогда. В этом, например, только один официант чуть-чуть понимает по-французски. Ни по-английски, ни по-итальянски, ни по-немецки. Кое-кто из обслуги не говорит даже по-испански.

Хотя Френча волновали куда более важные вопросы, он невольно удивился.

– Не говорят по-испански? Это как же? А на каком же языке они говорят?

– На каталонском. Это же Каталония, понимаете, и этот народ, как и их язык, отличается от всех остальных испанцев. Они более энергичные и предприимчивые, чем южане.

– Это немножко похоже на Ирландию, – заметил Френч. – Я бывал и в Северной, и в Южной, и наблюдал примерно такую же картину. А Дублин – отличный город, согласитесь.

Они продолжали разговор о народах и языках, о том, что в большинстве европейских стран более энергичные люди живут, как правило, в северных районах, пока стрелки на часах не показали полдень и, соответственно, время ленча. Новый знакомый пригласил инспектора разделить с ним трапезу, что Френчу как раз и было нужно.

Он по-прежнему дружелюбно беседовал с предполагаемым Вандеркемпом, и после еды пригласил того выпить кофе и выкурить сигару в уединенном уголке гостиной. Сочтя, что новый знакомый уже расслабился, он предложил другую тему их мирной беседы.

– Удивительно, каким разным делам посвящают себя люди, – заговорил как бы между прочим инспектор, налив себе вторую чашечку кофе. – Вот я готов поспорить на десять фунтов, что вы не угадаете моей профессии и каким делом я здесь занимаюсь.

Усатый собеседник засмеялся.

– Признаюсь, я пытался угадать, – сказал он, – но, боюсь, проиграю.

– Ну так я вам скажу, хотя обычно мы не афишируем свою профессию. Я инспектор из Скотленд-Ярда.

Произнося эти слова, Френч пристально всматривался в лицо своего визави. Если он тот, кого инспектор ищет, он непременно проявит свои эмоции. Но его новый знакомый снова просто рассмеялся.

– Тогда я бы точно проиграл. Честно скажу, такого у меня и в мыслях не было.

Продолжая наблюдение, Френч заговорил более серьезно.

– Это правда, и я здесь по очень важному делу. Ищу убийцу и грабителя, совершившего свои злодеяния в лондонском Сити. Мерзкое дело. Он убил доверенного секретаря торговца алмазами на Хэттон-гарден, обчистил сейф и скрылся с драгоценностями на сумму бог знает сколько тысяч фунтов.

В начале беседы похожий на предполагаемого убийцу проявлял едва заметный интерес к рассказу, но при упоминании торговца алмазами на Хэттон-гарден буквально обратился в слух.

– Хэттон-гарден? – повторил он. – Потрясающее совпадение. Ведь я как раз работаю в фирме по продаже алмазов на Хэттон-гарден! Я вообще всех их знаю. Кто же это?

Инспектор Френч был озадачен. Или Вандеркемп – а теперь не было сомнений, что перед ним именно Вандеркемп, – невиновен, или он невероятно талантливый актер. Френч намеренно помедлил с ответом.

– Неужели вы ничего не знаете? – спросил он с искренним удивлением. – И долго вы не получали вестей из Лондона?

– Никаких не было, с тех пор как я уехал, а уехал я почти три недели назад. Ночным рейсом двадцать пятого ноября, если быть точным.

– Двадцать пятого! Ну, знаете, вот это тоже совпадение так совпадение. Как раз в ту самую ночь убили мистера Гетинга.

Вандеркемп мгновенно замер и вцепился руками в подлокотники кресла.

– Что? – вскрикнул он. – Это не Чарлз Гетинг из фирмы «Дьюк и Пибоди»?

Френч, теперь уже в открытую изучая пожилого коммивояжера, кивнул.

– Именно он. Значит, вы его знали?

– Конечно знал. Да что вы, это же моя фирма! С ума сойти, бедный старина Гетинг! И сейф, говорите, обчистили? Да неужели же коллекция камней мистера Дьюка похищена? Да быть этого не может!

– Все камни, сэр. И деньги в придачу. Убийца обчистил весь сейф.

Вандеркемп присвистнул, потом выругался.

– Расскажите, как все было, – потребовал он.

Френч был еще больше озадачен. Поведение коммивояжера, его нескрываемые эмоции, его вопросы – все, казалось, говорило о его невиновности. В уме инспектора зашевелились сомнения: может, этим объясняется… Он не отвечал, обдумывая, каким способом выманить из Вандеркемпа всю правду.

Но Вандеркемп тоже погрузился в размышления, и вдруг на его лице выразилась еще большая тревога. Он как будто хотел заговорить, но заколебался, и в глазах блеснуло какое-то подозрение. Он прокашлялся, потом изменившимся голосом спросил:

– Когда это произошло?

Френч быстро подался вперед и, глядя в упор на своего собеседника, сказал глухо и жестко:

– Вот об этом я хочу спросить вас, мистер Вандеркемп.

Коммивояжер отшатнулся. Он ничего не ответил, а настороженность сменилась неподдельным волнением, росшим с каждой секундой. Наконец он заговорил.

– Мне только что подумалось, когда вы обо всем этом рассказали: наше знакомство вовсе не такая случайность, как я сперва полагал. Вы подозреваете меня, это ясно. Не знаю, что произошло, не знаю, что вы имеете против меня, но скажу сразу: я не только абсолютно непричастен, но вообще не знал о совершенном преступлении до вашего сообщения. Я вам обо всем расскажу и отвечу на любые ваши вопросы, поверите вы мне или нет.

Френч кивнул. Да, конечно, если он виновен, то актер превосходный. Но, возможно, он и не причастен ни к чему; поэтому Френч ответил осторожно.

– Я ни в чем не обвиняю вас, мистер Вандеркемп. Но против вас есть определенные подозрения. Возможно, вы сумеете все объяснить. Надеюсь, что сумеете. В то же время должен предупредить: если вы не сможете дать убедительных объяснений, вас могут арестовать, и в этом случае все, что вы сейчас скажете, может быть обращено против вас.

К этому моменту Вандеркемп уже сильно встревожился. Лицо его побледнело и болезненно исказилось. Он немного помолчал, сидя в глубокой задумчивости, потом вдруг резко взмахнул рукой, будто отметая всякую осторожность, и заговорил.

– Я расскажу вам, что знаю, инспектор. Не знаю, может, это глупо, раз вы можете меня арестовать. Но, уверяю вас, все это чистая правда.

Он взглянул на Френча, и тот одобрительно кивнул.

– Конечно, я вам не советчик, мистер Вандеркемп, – произнес он, – но думаю, что вы поступаете мудро.

– Я в затруднении, – продолжил Вандеркемп, – потому что не знаю, о чем вам известно. Наверное, было бы лучше, если бы вы задавали мне вопросы.

– Я задам их, но сначала хотел бы услышать ваш рассказ. Мне известны ваше имя и положение в фирме. Кроме того, известно, что мистер Скоофс двадцать первого ноября получил письмо, в котором его просили отправить вас в Лондон за инструкциями относительно командировки в Швецию. Кроме того, знаю, что вы покинули свою комнату на Кипкерстраат в восемь тридцать вечера двадцать четвертого ноября. Еще мне достоверно удалось кое-что узнать о ваших последующих переездах, но пока я об этом умолчу. Я бы хотел, чтобы вы сделали вот что: дайте мне подробный отчет о своих действиях с момента выхода из своей квартиры до настоящего времени.

– Конечно я это сделаю, – порывисто сказал Вандеркемп, словно желая поскорее оправдаться. – Но вот о чем я должен сказать прежде всего. Вы, скорее всего, знаете об этом от мистера Дьюка, но я все равно скажу. Я ездил в Лондон за инструкциями, которые передаются лично. Вы видели копию письма?

Френч, никогда не терявший бдительности, сведениями не сорил. Он не знал, что имеет в виду сотрудник фирмы, и потому сказал просто:

– Должен признаться, не видел, мистер Вандеркемп. Я просто обязан сверить ваши слова с информацией, имеющейся в моем распоряжении.

– Хорошо. Тогда, хоть вы наверняка уже об этом знаете, я на всякий случай повторю. Я получил дополнительные пояснения о необходимости моего приезда в Лондон. Мистер Дьюк написал мне личное письмо на адрес моей квартиры, в котором распорядился… да вот оно, со мной, можете сами посмотреть.

Вандеркемп достал из кармана конверт и протянул инспектору. В конверте лежало письмо, внешне почти такое же, как фальшивка, полученная Скоофсом. Оно было отпечатано на дешевой казенной бумаге с фирменным штемпелем, с теми же реквизитами и тем же шрифтом. Под лупой обнаружились те же дефекты в пропечатке букв «п» и «д», подпись явно была подделана, а на обратной стороне листка обозначились выпуклости от сильных ударов по клавиатуре машинки. Было очевидно, что обе фальшивки написаны одним человеком на пишущей машинке хэттон-гарденской конторы. Текст послания был следующим:

Уважаемый Вандеркемп!

В дополнение к моему письму для мистера Скоофса относительно Вашего приезда в Лондон в среду утром 26 ноября сообщаю Вам: дело, в связи с которым нам необходимо встретиться, оказалось более срочным, чем я предполагал вначале. Вследствие чего прошу Вас прибыть скорее, а после наших переговоров немедленно выехать в Париж, а не в Стокгольм. Я вернусь в контору после обеда во вторник вечером, 25 ноября, и буду рад, если к 20.30 Вы придете ко мне за дальнейшими указаниями. Это позволит Вам в 21.30 отбыть в Париж – через Саутгемптон и Гавр.

Хотел бы подчеркнуть, что, поскольку данное дело сугубо конфиденциально, я буду Вам обязан, если изменение сроков Вашего отбытия Вы сохраните в тайне.

Искренне Ваш

Р. Э. Дьюк.

Письмо было очень интересно, а вот в качестве улики, к огорчению Френча, совершенно не подходило. Если письмо Вандеркемпу действительно прислали, то обвинение с голландца можно снять; если же коммивояжер сам состряпал это письмо, то его вина налицо. Конечно понятно, что конверт был с европейским штемпелем и соответствующей датой, но опять же нет доказательств, что это письмо пришло именно в нем. Эти мысли промелькнули в уме инспектора, но он оставил их на потом, и снова обратился к собеседнику.

– Я заберу его, если вы не против, – сказал он, указав на письмо. – Прошу вас, продолжайте.

– Я выполнил все так, как просили в письме, – снова заговорил Вандеркемп. – Изменение срока встречи требовало моего отъезда из Амстердама ночным поездом двадцать четвертого. День я провел в лондонском отеле, сходил на дневной спектакль. В восемь тридцать вечера, со всем своим багажом, я появился на Хэттон-гарден. В общей комнате было темно, а в кабинете горел свет. Там был только мистер Гетинг. Он попросил меня войти и закрыть за собой дверь. Я так и сделал и сел в кресло для посетителей. Мистер Гетинг сидел за столом мистера Дьюка. Это старинное бюро с крышкой. Крышка была открыта.

– А сейф?

– Нет, и его при мне не открывали. Мистер Гетинг сказал, что мистер Дьюк намеревался лично дать мне поручения, но в последний момент что-то помешало ему приехать, и он попросил мистера Гетинга сделать это вместо него. Мистер Дьюк вроде бы получил сведения от своего конфиденциального агента в Константинополе, что один старый русский аристократ бежал с семейными драгоценностями из лап большевиков и теперь хочет выставить всю коллекцию на продажу. В свое время он был известен как князь Сергей, губернатор одной из уральских провинций, – название у меня в записной книжке наверху, – но теперь выдает себя за поляка по имени Франциско Лот. Коллекция исключительной ценности, и мистер Дьюк надеется, что ее можно приобрести за треть настоящей стоимости, а то и дешевле. Он связался с князем через своего агента и предложил сделку. Однако бедаоказалась в том, что советское правительство пронюхало о бегстве князя и всеми средствами стремится вернуть его обратно. Их шпионы рыщут по всей Европе, и Лот в безумном страхе, ибо поимка означает верную смерть. Мистер Гетинг также сказал мне прямо: если я сумею приобрести драгоценности, моя жизнь гроша ломаного стоить не будет, пока я не передам все камни в контору. Мистер Гетинг сказал, что, учитывая такую опасность, мистер Дьюк решил существенно расширить мои полномочия, а потом спросил, хочу ли я взяться за такое поручение.

– И вы согласились?

– Ну а как вы думаете? Конечно согласился. Спросил о дальнейших распоряжениях. Ради безопасности – моей собственной и этого Лота – мне нужно было предпринять особые меры предосторожности. Мое имя довольно хорошо знают в биржевых кругах Европы, а значит, оно станет известно и советским шпионам, так что мне пришлось его сменить. Я стал Джоном Харрисоном из Хаддерсфилда, производителем белой жести. Я должен был писать отчеты не прямо в контору, а на адрес друга мистера Дьюка, мистера Герберта Лайонза, живущего неподалеку от него в Хэмпстеде. При необходимости посылать письма я был обязан быть предельно аккуратен в формулировках, чтобы в случае подозрения и просмотра моей переписки фразы не выдавали сути дела. Распоряжения для меня должны были быть адресованы Харрисону и написаны на простой почтовой бумаге с такими же аккуратными формулировками. В случае заключения договора мне нужно было телеграфировать о согласованной оплате. Для этого мистер Гетинг передал мне шифр. Деньги я должен был получить от секретного посыльного.

Вандеркемп помолчал и взглянул на инспектора. Тот ничего не сказал, и Вандеркемп продолжил.

– Лот прятался в Константинополе, но захотел переехать ближе к западу. Он сомневался, как это лучше сделать: по суше или морем. Если бы он выбрался из Турции сушей, то двигался бы по Дунаю через Австрию и Швейцарию, до конечной остановки – гостиницы «Босежур» в Шамони. Если бы это оказалось невозможным, он попытался бы переправиться морем: на корабле компании «Навигационе Женерале Итальяна» доплыл до Генуи, а оттуда ехал бы в Барселону и остановился бы здесь, в отеле «Гомес». Через своего друга в Константинополе князь дал знать мистеру Дьюку, что, если не появится в Шамони до четвертого декабря, это будет означать либо то, что большевики его поймали, либо то, что он направляется в Барселону. Я, таким образом, получил распоряжения поехать в Шамони, остановиться в «Босежуре» и ждать до четвертого декабря высокого бледнолицего и темноволосого человека по имени Франциско Лот. Он не появился, и мне надлежало переехать сюда. Здесь я должен ждать его две недели, а потом, если ничего о нем не узнаю, направиться в Константинополь, разыскать агента мистера Дьюка и попытаться выяснить все о Лоте.

– И вы выполнили эти инструкции?

– Да. Из Шамони я приехал сюда и с тех пор жду. Завтра мне предстоит выехать в Константинополь.

Френч закурил новую сигару.

– Такое путешествие без денег не совершить, – задумчиво отметил он. – Как вас снабдили в этом отношении?

– Мистер Гетинг передал мне сто фунтов десятифунтовыми купюрами. Две из них я разменял в Шамони, а остальные восемь у меня в кармане.

– Позвольте взглянуть.

Вандеркемп тотчас повиновался, и инспектор обнаружил, как и ожидал, что эти восемь купюр тоже из украденных. Он возобновил допрос.

– Вы сказали, что прибыли в контору на Хэттон-гарден около половины девятого?

– Да, а ушел около девяти. Все дело заняло лишь полчаса.

– И кроме Гетинга вы никого не видели?

– Никого.

Френч, предложив подозреваемому еще сигару, глубоко задумался. Он не сомневался, что история о беглом русском – выдумка от начала и до конца. Сама по себе маловероятная, она выдавала и своего автора. То, что Гетингу эту историю поведал мистер Дьюк и он же сам собирался приехать и рассказать ее Вандеркемпу, тоже было чистой выдумкой. Без имени мистера Дьюка истории не хватало бы достоверности, ради этого же подделали подписи мистера Дьюка в письмах Скоофсу и Вандеркемпу.

Но попытавшись продумать версию дальше, Френч столкнулся с той же трудностью, что и при рассмотрении подделанных писем. Виновен ли Гетинг, он ли придумал этот хитрый план бросить подозрение на Вандеркемпа, или преступник сам Вандеркемп, а вся история – его прикрытие на время после убийства? В этом заключалась основная сложность, и Френч сидел, прикидывая, нельзя ли каким-нибудь способом проверить свои выводы, нет ли ловушки, в которую удалось бы заманить подозреваемого?

Через некоторое время ему пришла мысль, которой, как ему показалось, можно было бы руководствоваться дальше. Из анализа манеры печатания обоих фальшивых писем получены вполне определенные данные. Умеет ли Вандеркемп печатать и если да, то сильно ли ударяет по клавишам? Он обратился к подозреваемому.

– Мне бы хотелось, чтобы вы написали мне краткое изложение своих передвижений по Лондону в день убийства, указав время вашего прихода и ухода из тех или иных мест, где бывали. Я бы предпочел в отпечатанном виде, если, конечно, вы умеете печатать. Сделаете?

– Думаю, что да, – вяло улыбнулся Вандеркемп. – Я печатаю и знаю скоропись на четырех языках. Но здесь нет пишущей машинки.

Выразив свое восхищение талантами собеседника, Френч предложил тому попросить машинку у администратора.

Вандеркемп, стремясь исполнить все пожелания инспектора, ухитрился уговорить томную темноглазую красотку, заправлявшую канцелярией, и торжествуя вернулся с машинкой. Через десять минут перед Френчем лежал отчет о переездах Вандеркемпа в ночь убийства.

Инспектор тотчас же увидел, что печатает Вандеркемп профессионально – легко и уверенно ударяя по клавиатуре, отлично отпечатывая текст, но не пробивая бумагу. Этот факт был в пользу его невиновности. И, хотя он не был окончательным доказательством, все же им пи в коей мере нельзя было пренебрегать.

Инспектор Френч недоумевал. Опыт подсказывал ему, что в этом мире все, как правило, развивается по обычной схеме, естественно и очевидно. Человек, тайно явившийся на место преступления примерно тогда, когда оно было намечено, и затем уехавший из Англии с секретной и неправдоподобной миссией, человек, у которого в кармане банкноты, украденные на месте преступления, – такой человек по обычной логике обязательно и есть преступник. Таков, подумал Френч, здравый смысл, а здравый смысл оказывается верен в девяноста девяти случаях из ста.

Но всегда есть и этот сотый случай. Невероятности и совпадения все-таки иногда случаются. В тот момент Френч много бы отдал за то, чтобы знать, действительно ли ею дело – исключение, которое лишь подтверждает правило.

Он осознавал, что его второе предположение, пусть и немного притянутое за уши, вполне может оставаться в силе. Очень даже вероятно, что Вандеркемпа одурачил и вовлек в эту сумасбродную затею сам убийца, чтобы бросить на него подозрение, под которое тот и попал, и, таким образом, дал остыть настоящему следу. Очень много фактов подтверждало это предположение: фальшивые письма, якобы переписка со Скоофсом, то, что никакого русского аристократа не появилось ни в одном из оговоренных мест, путешествие под чужим именем, предупреждение избегать контактов с фирмой и, наконец, но не в последнюю очередь, поведение Вандеркемпа во время разговора – все это несомненно подтверждало: коммивояжера использовали как большую подставную куклу.

Если так, то это дьявольская ловушка для незадачливого простака. Френч постарался представить себе, как это предполагали разыграть. Добравшись до агента мистера Дьюка в Константинополе, Вандеркемп узнает об убийстве и сразу же поймет, какому подвергается риску. Чем больше подробностей он будет узнавать, тем острее будет чувствовать, что попался. Он поймет, что если вернется в фирму и расскажет всю открывшуюся ему историю, то ему не поверят ни за что на свете. Тогда он уже по-настоящему обратится в бегство, и тем самым как бы признает свою вину. План был великолепный и выявлял характер и редкую изобретательность выдумавшего его человека.

Френч вовсе не был уверен в правильности своей догадки и полагал, что, хотя и имеет несомненные доказательства, оправдывающие взятие коммивояжера под арест и его экстрадицию, лучше было бы по возможности избежать такого развития событий. Если Вандеркемп попытается удрать, местная полиция тотчас же возьмет его. Обдумав все, он снова обратился к голландцу.

– Мистер Вандеркемп, мне очень бы хотелось верить вашим словам. Но, как опытный и рассудительный человек, вы, конечно же, понимаете, что их необходимо изучить более детально, прежде чем полностью им поверить. Теперь вопрос такой: хотите ли вы вернуться в Лондон со мной и оказать мне помощь в выяснении истины? Не могу обещать вам, что вас не арестуют по прибытии на землю Британии, но обещаю, что с вами будут обращаться достойно и вы получите любую возможность и помощь в подтверждении вашей невиновности.

Вандеркемп ответил без колебаний.

– Я поеду. Я понимаю, что вы можете арестовать меня прямо здесь, если захотите, обратившись к испанским блюстителям закона, так что у меня нет выбора. Но, пожалуй, я бы в любом случае поехал с вами. Я не совершил ничего противозаконного и мне нечего стыдиться. Теперь я не успокоюсь, пока не признают мою невиновность.

Френч серьезно кивнул.

– Скажу снова, сэр: мне кажется, вы на правильном пути. Поедем сегодня же вечером парижским экспрессом. А пока пойдемте на почту и помогите мне отправить телеграмму в Скотленд-Ярд.

Через два дня они прибыли в Лондон. Мистер Дьюк был искренне изумлен тем, что рассказал Френчу его подчиненный, и, выслушав инспектора, высказал мнение, что Вандеркемп стал жертвой одного или нескольких неизвестных мошенников. Еще важнее было то, что начальник Френча, старшин инспектор Митчелл, разделял это мнение, поэтому Вандеркемпа не арестовали, но установили за ним круглосуточное наблюдение. Френч принялся изучать обстоятельства его жизни. Они оказались не такими мрачными, как говорил ему Скоофс, но не добавили ни одного факта к делу об алмазах. Более того, ни один из алмазов невозможно было «привязать» к Вандеркемпу, как и украденные купюры, кроме тех, о которых он говорил.

В очередной раз дни поплыли, не принося на свет ни одного нового факт, и чем больше проходило времени, тем больше отчаивался Френч и тем больше требовали с него вышестоящие. А потом случилось так, что его мысли потекли в совершенно ином направлении.

Глава 7 К вопросу о свадьбе

Когда инспектор Френч чувствовал, что не может справиться с трудностями в расследовании, у пего было в привычке пересказывать обстоятельства дела во всех подробностях своей жене. Оторванная от священных забот по ведению хозяйства, которым была предана всей душой, эта женщина обычно безропотно приносила свое шитье и мирно садилась в углу большого мягкого дивана, а ее властелин и повелитель ходил взад-вперед по комнате, излагая свои размышления, оспаривая их с безжалостной логикой, при этом интенсивно жестикулируя, скрупулезно анализируя факты, перетасовывая их и пересказывая заново… Порой она вставляла несколько слов, а чаще всего предупреждала, чтобы он не наткнулся на столик у пианино, и просила ходить по менее вытершимся местам на ковре. При этом внимательно слушала его и время от времени выражала свое мнение, или, как Френч это называл, «высказывала замечания». И не раз эти «замечания» проливали совершенно новый свет на обсуждаемый вопрос, и этот свет уже не раз указывал то направление поисков, которое в результате приводило к раскрытию преступлений.

После возвращения из Испании инспектор осчастливил ее исчерпывающим изложением фактов, связанных с преступлением на Хэттон-гарден. Она слушала мужа внимательнее обычного, и вскоре он заметил, что она готова сформулировать свои «замечания».

– Не думаю, что бедный старик решился на что-либо дурное, – сказала миссис Френч. – Стыдно тебе переделывать его характер, когда он уже мертв.

Френч, перестав вышагивать по комнате, повернулся к жене.

– Да я не переделываю его характер, Эмили, дорогая, – возразил он, задетый этой неожиданной атакой с тыла. – Я просто считаю, что он единственный из известных нам, кто мог сиять слепок с ключа. А раз так, то значит, что он пошел туда, чтобы ограбить сейф.

– Ну а я считаю, что ты ошибаешься, – твердо заявила женщина и продолжила с безжалостной логикой под стать самому инспектору, – потому что если он пошел на ограбление, то у него должен быть не такой характер, как ты описал; а если у него такой характер, как ты описал, тогда он не собирался грабить. Вот что я думаю.

Френч слегка опешил. Эту неувязку он чувствовал с самого начала, но не обратил на нее внимания. Теперь же, когда его Эмили, как всегда честно и бескомпромиссно, указала ему на это противоречие, он понял, что жена абсолютно права. Если Гетинг действительно был таким, каким его описывали все его знавшие, то он не мог быть вором.

Френч сел за стол, открыл записную книжку и стал просматривать все известные факты об убитом. И все больше убеждался в правоте жены. Гетинг невиновен, если только и многочисленные свидетели не были введены в какое-то невероятное заблуждение.

Ум инспектора вернулся к другой стороне дилеммы. Если Гетинг невиновен, кто снимал слепок с ключа? Ключ не брали из банка, следовательно, копию делали с экземпляра мистера Дьюка. Кто же это сделал?

Никто из служащих конторы – по крайней мере, если мистер Дьюк не ошибался. А Френч не думал, что в таких делах директор может так сильно ошибаться. Любую вопиющую ошибку директора почти наверняка заметили бы и запомнили подчиненные. Нет, подумал Френч, пока что на слова мистера Дьюка можно полагаться.

А вот уверенность последнего в том, что никто в его доме не мог взять ключа, вызывала у инспектора большие сомнения. Судя по всему, торговец алмазами намного пристальнее следил за деловыми партнерами, чем за своими домашними. Убежденный, что вокруг свои, он мог считать достаточными свои предосторожности. Не это ли дало мистеру Дьюку основание утверждать, что никто в доме не тронул бы ключа?

Пожалуй, Френч упустил из виду такое предположение. А если так, то нужно непременно искать способ исправить свою ошибку.

Сперва он захотел поделиться своими соображениями с мистером Дьюком и попросить директора помочь ему беспрепятственно проникнуть в дом владельца фирмы. Но почти сразу Френч понял, что лучше не говорить пожилому джентльмену о своем намерении, чтобы тот случайно не предупредил возможного преступника.

Френч также решил, что лучше не заниматься этим делом самому. Он знал, кому можно доверить такую работу – младому сыщику по имени Патрик Ноулан. Это был в своем роде Дон Жуан, отлично умевший располагать к себе представительниц прекрасного пола и добывать у них любые сведения. Если ему удастся познакомиться с женской половиной прислуги, не пройдет и нескольких дней, как он все у них выведает.

На следующее утро Френч вызвал сержанта Ноулана и изложил ему свой замысел. Ноулан, в присутствии начальства отличавшийся краткостью ответа, сказал: «Хорошо, сэр» – и отправился на задание.

Через день он вернулся с первыми сведениями. Переодевшись под электрика и захватив с собой чемоданчик с инструментами, Ноулан прибыл в дом мистера Дьюка якобы для того, чтобы проверить осветительную арматуру.

Мисс Дьюк дома не оказалось, а очень хорошенькая горничная, открывшая ему дверь, была так очарована незнакомцем, что сразу же пригласила его войти. Он обошел весь дом, особенно внимательно изучив спальню мистера Дьюка. В полдень он без труда получил разрешение разогреть на кухне свой суп в кастрюльке и благодаря своим чарам успел уговорить хорошенькую горничную пойти с ним в кино и на ужин, когда у нее будет очередной вечерний отгул.

– Стоит мне капельку ее раззадорить, и она расскажет обо всем, что знает, – подвел он итог, – хотя вряд ли она знает много.

– Для начала очень хорошо, – одобрил Френч, – но что конкретно ты выяснил?

– Так, прежде всего – семья. Их двое: отец и дочь, мисс Силвия. Мать жива, но уже много лет находится в доме для душевнобольных. Говорят, неизлечима. Мисс Силвия – красивая юная леди и многим нравится, как говорит Рейчал, – это горничная. Дальше слуги: эта самая Рейчал, еще одна девушка, Энни, и Сара, кухарка, а помимо них, как она сказала, «шофер», которого зовут Мэнли. Его я не видел, а девочки, по-моему, приличные: во всяком случае, не из тех, кто будет таскать ключи от чужих сейфов с драгоценностями.

– Как выглядит дом?

– Не очень большой, мебель, видимо, была хорошей, когда ее покупали, но теперь уже стала немножко потертой. Спальня мистера Дьюка располагается в конце левого крыла, а спальня дочки – в центре дома, так что любой может пройти в комнату мистера Дьюка незамеченным. Любой мог бы снять слепок с того ключа, если директор оставил ею в комнате, скажем, пока ходил принимать ванну.

– Ты не заметил возможных похитителей, каких-нибудь ремесленников вроде твоего электрика или кого-то, кто временно гостит в доме?

Сержант помотал головой.

– Нет, сэр, – признался он. – Подумал, что для первого дня достаточно. Я не хотел, чтобы они в чем-то меня заподозрили. Но я это выведаю у Рейчал завтра вечером.

– Лучше познакомься с этим шофером, Мэпли… Или нет, я сам с ним поговорю. А ты занимайся своим делом. Еще что-нибудь?

– Нет, боюсь, что нет, сэр. О чем девчонки болтали больше всего, так это о помолвке мисс Силвии. Похоже, она была помолвлена с каким-то своим дружком из Сити и они собирались сыграть свадьбу в конце месяца. А теперь у них какая-то ссора, и вся штука откладывается, если не отменяется вовсе.

– Даже так? Эти девушки, они не сказали почему?

– Нет, сэр. Но я могу и об этом легко разузнать у Рейчал, если вам это важно.

– Да мне-то какое дело, – сыронизировал Френч. – Но ты все-таки узнай как можно больше – на всякий случай. Ты знаешь, кто этот молодой человек?

– Нет, сэр. Они не говорили.

Френч заглянул в свою записную книжку.

– Получается, что я знаю куда больше тебя, – проворчал он. – Он служащий в конторе мистера Дьюка, зовут Харрингтон, Стэнли Харрингтон. Как и прочих, я опрашивал его в конторе на следующий день после убийства, и он упомянул о помолвке. Тогда казалось, что их намерения серьезны. Когда они отложили свадьбу?

– Об этом служанки тоже ничего не сказали, сэр.

– Значит, и об этом узнай. Пока достаточно.

В тот же вечер Френч, изображая безработного автомеханика, занял пост возле дома мистера Дьюка и почти сразу увидел пожилого джентльмена, вернувшегося с работы на своей машине. Часом позже инспектор проследовал за шофером до дома на узкой улочке в стороне от Истер-роуд. Там Френч пооколачивался еще с час и только потом был вознагражден тем, что вновь увидел «преследуемого». Тот вышел из дома, прошел вниз по улице и исчез за дверью бара «Роза и чертополох». Как раз на это сыщик и надеялся. Через несколько минут он последовал за шофером.

Завязать знакомство удалось довольно быстро. Френч в роли механика без работы получил искренние рекомендации обратиться к любому шоферу, и после двух стаканов пива сначала узнал обо всех возможностях найти работу в районе, а потом, путем искусного выуживания, и многие подробности о работе самого Мэнли и владениях мистера Дьюка. Но ничего, что вызвало бы малейший интерес или подозрение, Френч не услышал. Сам шофер показался ему малым честным и безобидным, а кроме того, слишком тупым, чтобы самому пойти на какой-либо риск, тем более с ключами от сейфов.

Через день сержант Ноулан принес сведения, заставившие инспектора направить свои размышления еще в одно русло. Ноулан, по его словам, сначала повел хорошенькую горничную Рейчал в кино, а потом на ужин в известный ресторан. Девушка была, как выразился сержант, «бойкой болтуньей», и ему приходилось лишь ловко предлагать – как бы невзначай – новую тему, чтобы непрерывный поток более или менее важных сведений не иссякал.

Прежде всего Ноулан уточнил, не заходил ли кто-нибудь в последние недели в гардеробную мистера Дьюка ночью или рано утром. До него самого, как сказала Рейчал, никакие мастеровые в дом не заходили уже давно. Единственным, кто оставался ночевать довольно продолжительное время, был мистер Стэнли Харрингтон, жених мисс Дьюк. Молодые люди с азартом репетировали пьесу, которую ставило местное общество театральной самодеятельности, и за четыре дня до выступления мисс Дьюк не позволила своему воздыхателю тратить время на отъезды и приезды и настояла на том, чтобы он ночевал у них. Это случилось примерно за месяц до убийства, и спал Харрингтон в комнате как раз напротив спальни мистера Дьюка. Таким образом, стало очевидно, что если бы ключ в какой-то момент оставили в гардеробной, Харрингтон мог спокойно снять с него слепок.

Далее Ноулан рассказал о том, что ему удалось выяснить относительно отложенной свадьбы, и эти новости дали Френчу новую пищу для размышлений. Оказалось, что разлад – неизвестно из-за чего – возник мгновенно, и произошло это на следующий день после убийства. Накануне вечером, как говорила Рейчал, мистер Дьюк не обедал дома. Пришедший мистер Харрингтон и мисс Дьюк пообедали вдвоем, в полном мире и согласии. После обеда они вместе куда-то отправились. Около десяти вечера мисс Дьюк вернулась и тотчас же ушла спать. Следовательно, она почти наверняка не знала о том, что мистера Дьюка вызывали ночью в контору в связи с убийством. Девушка, по всей вероятности, узнала о трагедии от отца на следующее утро за завтраком. Не прошло и пяти минут после завтрака, а она уже выскользнула из комнаты и кому-то позвонила. И, как только мистер Дьюк вышел из дому, тотчас оделась и пошла вслед за ним. Мисс Силвии не было минут двадцать, а потом она сразу же ушла к себе в спальню, где и провела весь день, сославшись на головную боль. Когда Рейчал заходила к ней под каким-то предлогом, то заставала молодую госпожу лежащей на кровати, но почти все остальное время слышала, как мисс Силвия часами ходила взад-вперед по комнате. Из этого горничная заключила, что ее хозяйка страдает скорее не физически, а душевно. Около четырех часов дня пришел мистер Харрингтон. Мисс Дьюк приняла его в своей гостиной, и во время разговора, видимо, вспыхнула ссора. Мистер Харрингтон ушел примерно через полчаса, и Рейчал, закрывавшая за ним дверь, сказала, что выглядел он так, будто ему вынесли смертный приговор. На его лице была написана горькая мука и отчаяние, он походил на помешанного или ошарашенного каким-то ужасным бедствием. Обычно он был очень приветлив с горничной, но в тот день словно и не заметил ее, шатаясь, вышел за порог и поплелся по улице как конченый человек. Позднее, тем же вечером Рейчал заметила, что у мисс Дьюк от слез покраснели и опухли глаза. С той поры молодая леди изменилась до неузнаваемости. Она стала молчалива, печальна и подавлена, похудела и подурнела. По мнению Рейчал, если все пустить на самотек, то скоро бедная мисс Силвия совсем зачахнет.

Инспектора Френча такие события сильно заинтересовали. С трудом верилось, что между убийством Чарлза Гетинга и отложенной свадьбой существует какая-то связь. Тем не менее некоторые факты указывали на это.

Если мисс Дьюк впервые услышала о трагедии от отца за завтраком, не потому ли она побежала звонить по телефону? Кому она позвонила? Что она делала, уйдя на двадцать минут из дома? Что произошло во время разговора мисс Дьюк и Харрингтона? И, что важнее всего, почему отложили свадьбу? Френч понял, что не успокоится, пока не получит ответов на все эти вопросы. Для этого ему нужно было знать, что мисс Дьюк делала в течение интересующего его периода.

Основательно обдумав пути и средства поисков, Френч снова вызвал сержанта Ноулана.

– Послушай, – начал Френч, когда тот появился на пороге. – Я хочу, чтобы ты кое о чем еще узнал у этой горничной. Когда вы снова можете с ней увидеться?

– В воскресенье, сэр, – ответил сердцеед. – Я пообещал ей еще одну встречу, решив, что Рейчал может вам понадобиться.

– А сегодня пятница. Так, значит, придется подождать. Лучше встречайтесь в воскресенье, как договорились. Выясни, во-первых, каким, транспортом мисс Дьюк поехала в дамский клуб своей приятельницы в ночь убийства; во-вторых, каким транспортом вернулась; в-третьих, получала ли она какую-либо записку или послание после возвращения и до прихода мистера Харрингтона на следующий день. Усвоил?

Ноулан кивнул и вышел из кабинета, а Френч занялся текущей работой, сильно застопорившейся в последнее время.

В понедельник утром, сержант Ноулан отчитался инспектору. Свою милую болтунью он весь воскресный день катал по Темзе и за это получил от нее такие сведения.

Мисс Дьюк и мистер Харрингтон уехали в машине мистера Дьюка без пяти восемь. Шофер Мэнли сказал потом Рейчал, что молодая госпожа не просила ее дожидаться, поскольку полагала, что машина потребуется отцу – вернуться домой из клуба. Около десяти юная леди вернулась на такси и быстро скрылась в своей комнате. Насколько было известно Рейчал, хозяйке никто не звонил и ничего не передавал до прихода мистера Харрингтона.

Френч стремился сохранить в тайне свой интерес к делам мисс Дьюк, и поэтому не хотел ни о чем расспрашивать шофера Мэнли. Адрес дамского клуба он узнал от Харрингтона и решил навести справки и там. Через час он уже стоял перед несколько покосившимся зданием воскресной школы на узкой улочке в районе Шедуэлл с обшарпанными и невзрачными домишками. Школа была закрыта, но из расспросов соседей выяснилось, что сторож живет в доме 47.

Дверь ему открыла бледная и усталая молодая женщина с ребенком на руках. Френч спросил, не уделит ли она ему пару минут, и женщина пригласила его в не особенно чистую кухню. В ответ на ею вопросы она сказала, что клуб возглавляет некая мисс Эми Лестрейндж. Клуб открыт каждый вечер, но сама женщина только убирает там комнаты. А вот ее муж, сторож, бывает там каждый день. Скорее всего, он был там и тогда, когда приезжала интересующая уважаемого сэра молодая леди. Муж работает неподалеку на фабрике и через полчаса придет на обед, если сэр соблаговолит подождать.

Френч сказал, что скоро вернется, и прошелся по неказистым окрестностям. Через сорок пять минут он появился в доме 47, куда только что пришел и сторож. Френч спокойно дождался, пока тот пообедает, а потом приступил к расспросам.

Сторож, явно рассчитывая на то, что ему заплатят, старался не забыть ничего, о чем знал. Он был в клубе в тот самый вечер. Когда Френч описал интересовавшую его молодую пару, он тотчас вспомнил, как они приехали. Не так уж часто такая шикарная машина появляется среди убожества этого мерзкого уголка, такую не забудешь. Сначала из автомобиля вышел джентльмен и спросил сторожа, это ли дамский клуб на Кертис-стрит, а потом помог выйти спутнице. Леди сказала шоферу, что ему не нужно ни ждать ее, ни заезжать за ней. Она скрылась в клубе, оставив сопровождавшего джентльмена на тротуаре. Около половины десятого подъехало такси, и тот же джентльмен вышел и попросил его, сторожа, пойти в клуб и сказать, что мистер Харрингтон ждет мисс Дьюк. В скором времени молодая леди вышла вместе с мисс Лестрейндж, главой клуба. Все трое поговорили о чем-то несколько минут, после чего молодая пара села в такси и уехала.

– Чудесная девушка, эта мисс Дьюк, – заметил Френч, предлагая сторожу табак из своего кисета. – За все те годы, что я ее знаю, всегда она такая улыбчивая и милая.

– Это верно, – ответил собеседник, жадно набивая трубку. – Прелесть, и все тут.

Френч одобрительно кивнул.

– Ставлю соверен, что она была так же мила и улыбчива, когда уезжала, как и когда приехала, – заявил инспектор. – Она всегда такая.

– Что ж, вы б выиграли. Но, черт возьми, это ж так просто этаким леди, у которых куча денег, быть милыми. С чего бы нет?

Френч встал.

– Ну, знаете, я думаю, и у них есть свои беды, как у всех нас, – сказал он, опуская полкроны в жадную руку сторожа.

Если последний не соврал и мисс Дьюк уезжала в хорошем расположении духа, это означало, что никакой ссоры тогда еще не произошло. Следовательно, теперь нужно было разыскать такси, на котором молодые люди уехали в Хэмпстед, чтобы узнать, не случилось ли чего-нибудь необычного во время этой поездки.

Инспектор вернулся в Скотленд-Ярд, вызвал своих помощников и объяснил им суть вопроса. В тот же день таксист нашелся, и этим Френч более всего был обязан удаче, а не исполнительности подчиненных. Джеймс Томкинз, везший молодую пару в тот вечер, в пять часов уже был в Скотленд-Ярде и ждал, когда Френч его вызовет.

Глава 8 Силвия и Харрингтон

Таксист Томкинз был худой морщинистый человек угрюмого вида; создавалось впечатление, что он вечно чем-то недоволен, но явно перепуган вызовом в полицию и прилагает все усилия, чтобы как можно четче отвечать на вопросы инспектора.

Тот вечер он хорошо помнил. Возле Ливерпуль-стрит его нанял один джентльмен и велел ехать к дамскому клубу на Кертис-стрит. Там, немного погодя, он посадил в машину молодую леди.

– Куда вас попросили ехать?

– Вот никак не вспомню, – замялся таксист и почесал голову. – Куда-то в Хэмпстед, но, ей-богу, не помню точного адреса.

– В район Сидерз, может быть?

– Да, верно, сэр. Именно туда.

– И эти двое поехали вместе?

– Да, другая молодая дамочка просто провожала их.

– Теперь скажите: они ни с кем не встречались на обратном пути?

– Нет, пока сидели в салоне, ни с кем.

– Может, покупали газету или еще зачем-то останавливались?

– Они попросили остановиться и вышли, сказав что-то вроде «диимент», но, по-моему, не для того, чтобы купить газету.

– Ага, значит вы останавливались? Где?

– В Холбернс, чуть дальше за Хэттон-гарден.

– Что? – вскрикнул Френч от удивления, что обычно было ему не свойственно. – Расскажите-ка мне об этом.

Таксист был туповат и подозрителен, но все же постепенно подробности выяснились. Кратчайший маршрут лежал через Холберн, и водитель сам выбрал его. Когда он доехал до этого места, молодой человек обратился к нему через переговорную трубку. «Остановитесь на минутку, – сказал он. – Живее, пожалуйста». Таксист отъехал к обочине и не успел остановиться, как молодой человек выскочил из машины и заспешил через дорогу. Леди тоже вышла из машины, велела Томкинзу ждать и последовала за своим кавалером. Сперва Томкинз перепугался, что плакали его денежки, но через пару минут оба вернулись, и девушка села в такси. Она пожелала своему другу спокойной ночи, и Томкинз повез ее, оставив молодого человека на тротуаре. Прибыв в Хэмпстед, леди заплатила ему и вошла в дом. Насколько заметил водитель, никто из молодых людей не был ни возбужден, ни расстроен.

Этот рассказ дал Френчу новую пищу для размышлений. Еще слушая заявление Харрингтона на следующее утро после убийства, он заподозрил, что молодой служащий о чем-то умалчивает. И теперь оказалось, что инспектор не ошибся. Молодой человек не упомянул о том, что находился в нескольких ярдах от места преступления как раз в то самое время, когда оно было совершено. Он заявил, что проводил Силвию до дома, а оказалось, что он сопровождал ее лишь часть пути. Френч похвалил себя за свое чутье, которое, как правило, его не подводило.

Новые сведения подтвердили подозрение инспектора, что мисс Дьюк тоже кое-что знает о преступлении. Слишком уж неправдоподобной выглядела случайность, при которой неожиданная остановка у места преступления, душевное расстройство обоих молодых людей и отложенная свадьба не были бы связаны с убийством и ограблением. Какой была эта связь, Френч пока не мог себе представить, но и не верил, что ее не существует.

Решив все проверить не откладывая, он поехал в контору на Хэттон-гарден и подошел к Харрингтону. Молодой служащий встретил его почтительно, но Френч почувствовал в его поведении некоторую напряженность. Инспектор сразу приступил к сути вопроса.

– Мистер Харрингтон, – начал он. – Я хотел бы задать вам один вопрос. Вы сказали мне, что вечером в день убийства проводили мисс Дьюк до самого дома. Почему вы так сказали, если на самом деле сопровождали ее только до Хэттон-гарден?

Молодой человек несколько побледнел. У Френча сложилось впечатление, что вопрос не удивил юношу; наоборот, он его давно ждал. Он ответил уверенно, даже с претензией на благородное высокомерие.

– Я признаю, что простился с мисс Дьюк в конце Хэттон-гарден, но и хочу заметить, что это ни в коей мере не противоречит тому, что я вам сказал. У меня, безусловно, не было намерения вас обманывать.

– Я не разделяю вашу точку зрения, мистер Харрингтон, – жестко сказал Френч. – Между тем, что вы проводили мисс Дьюк до дома, и тем, что вы этого не сделали, – принципиальная разница.

Молодой человек вспыхнул.

– Я взял такси, приехал в клуб за мисс Дьюк, посадил ее в машину и сопровождал значительную часть пути до дома. И считаю, что вполне вправе сказать, что проводил ее домой.

– В таком случае наши взгляды на трактовку значений слов удивительно расходятся. Я был бы рад, если бы теперь вы рассказали мне, почему вы оба вышли из такси неподалеку от Хэттон-гарден и почему после этого вы отпустили мисс Дьюк домой одну.

На этот раз Харрингтон как будто был захвачен врасплох, но через секунду взял себя в руки и ответил вполне связно:

– Конечно же в этом нет никакой тайны. Во время поездки мисс Дьюк неожиданно указала мне на высокую девушку в блестящем голубом плаще и попросила остановить такси, потому что хотела с ней поговорить. Я крикнул водителю, и когда он подъехал к обочине, выпрыгнул и побежал за той девушкой. К сожалению, она исчезла, и, хотя я все вокруг обыскал, найти ее не смог. Возвращаясь, я увидел, что мисс Дьюк тоже вышла из такси. Я сказал, что упустил ее подружку, но она лишь ответила: «Ничего страшного, теперь ее уже не догнать». Она снова села в такси, и я собрался сесть тоже, но она сказала: «нет, возвращайся скорее домой, а я поеду одна».

– Вы знали эту девушку?

– Нет, мисс Дьюк не сказала мне, кто она.

– Могли бы вы ее описать?

– Боюсь, что нет, кроме того, что она была высокая, в голубом плаще и с зонтиком. Понимаете, было темно, и я еле видел ее в свете уличных фонарей. Она быстро шла к Оксфорд-стрит.

– Что вы делали после того, как мисс Дьюк уехала?

– Пошел домой, как я вам уже сказал.

Больше Френчу от Харрингтона ничего добиться не удалось. Какие бы вопросы он пи задавал, молодой человек ни на йоту не отклонился от своего объяснения.

Теперь нужно было послушать мисс Дьюк, и Френч выехал в район Сидерз. Харрингтона он попросил его сопровождать, чтобы тот не смог по телефону предупредить свою нареченную, а когда прибыл на место, чуть насмешливо улыбнувшись, распрощался с молодым человеком.

Мисс Дьюк оказалась дома и вскоре появилась в утренней гостиной, куда проводили инспектора.

Это была очаровательная девушка, слегка, пожалуй, склонная к полноте, но красивая и доброжелательная, – одним словом, ее внешность не могла не тронуть мужского сердца. Но девушка была бледна и взволнованна, и Френч понял: что-то сильно ее потрясло.

– Извините, мисс Дьюк, что вынужден вас побеспокоить, но я выясняю обстоятельства, касающиеся недавно произошедшей трагедии в конторе вашего отца, и мне придется задать вам несколько вопросов.

Произнося эти слова, Френч пристально наблюдал за девушкой и с интересом заметил вспыхнувший в ее ясных глазах блеск опасения.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – с немного натянутой улыбкой сказала она.

Он неспешно уселся и продолжил:

– Мои вопросы, боюсь, носят личный характер и могут показаться вам дерзкими, но мне ничего не остается, как их вам задать. Приступаю к ним сразу же, без дальнейших преамбул. Первый вопрос: что так сильно расстроило вас на следующий день после убийства?

Она взглянула на него с искренним удивлением и, как ему показалось, с некоторым облегчением.

– Право же, разве нужно об этом спрашивать? – воскликнула мисс Дьюк. – Такое событие может расстроить кого угодно, разве не так? Я ведь знала бедного мистера Гетинга с детских лет, и он всегда был добр ко мне. Я искренне любила и уважала его, и… узнать, что его убили так безжалостно… ну, право, это было ужасно… ужасно. Конечно же я расстроилась и не представляю, как могло бы быть иначе.

Френч понимающе кивнул.

– Конечно так, мисс Дьюк, я полностью согласен с вами. Но рискну предположить: было кое-что еще, помимо трагической гибели вашего старого знакомого, что взволновало вас; кое-что более важное и личное. Прошу вас, мисс Дьюк, скажите мне, что это было.

Искра опасения снова мелькнула в глазах, а лицо выразило облегчение.

– Вы имеете в виду утрату алмазов, – спокойно ответила она. – Я очень сожалела об этом, особенно из-за отца. Но по-настоящему меня взволновала, как вы говорите, смерть мистера Гетинга. Без алмазов мы можем обойтись, а вот жизнь старому другу вернуть невозможно.

– Я имел в виду не утрату алмазов, мисс Дьюк. Я имел в виду нечто более личное. Боюсь, вам все-таки придется мне об этом рассказать.

Теперь уже не было сомнений в том, что девушка нервничает, и Френч все больше надеялся, что он напал на верный след. Но Силвия Дьюк пока не сдавалась.

– Вы ошибаетесь, – понизила она голос. – Именно известие об убийстве, оно одно так меня расстроило.

Френч покачал головой.

– Я бы предпочел услышать от вас другой ответ. Подумайте еще раз над ответом, прошу вас. Вы ничего больше мне не скажете?

– Ничего. Я все вам сказала.

– Ну, хорошо. Уверен, что к этой теме нам не придется больше возвращаться. Теперь я хотел бы попросить вас рассказать о том, почему вы отложили вашу свадьбу с мистером Харрингтоном.

Мисс Дьюк густо покраснела.

– Об этом я вам ничего не скажу, инспектор! – произнесла она, несколько рассердившись. – Какое право вы имеете задавать мне такие вопросы? Это касается только меня и мистера Харрингтона.

– Надеюсь, что это так, мисс Дьюк, но, возможно, вы и ошибаетесь. Вы абсолютно отказываетесь отвечать мне?

– Конечно! Ни одна девушка не станет отвечать на такой вопрос. Это дерзость – спрашивать об этом.

– В таком случае, – строго сказал Френч, – я не буду настаивать на вашем ответе – пока. Позвольте обратиться к другому вопросу. Я хотел бы, чтобы вы рассказали, почему вы остановились у Хэттон-гарден по пути домой из клуба на Кертис-стрит вечером в день убийства.

На миг девушка словно онемела от изумления, потом заговорила с явным возмущением.

– Позвольте, мистер Френч, это уже слишком! Можно узнать: вы подозреваете меня в преступлении?

– В его совершении – нет, – серьезно ответил Френч, – но… – он подался вперед и пристально глянул ей в глаза, – я очень даже подозреваю, что вы кое-что о нем знаете. Не могли бы вы, мисс Дьюк, навести меня на след преступника?

– О нет, нет, пет! – жалобно закричала девушка, взмахнув руками, словно отмахиваясь от таких ужасных домыслов. – Ну как вы могли так подумать? Как вам не стыдно!

– Конечно, мисс Дьюк, я не могу заставить вас отвечать мне, если вы того не желаете. Но ставлю вас в известность, что в ваших интересах подумать еще раз, прежде чем пытаться скрывать информацию. Запомните: если ваши ответы меня не удовлетворят, вам, возможно, придется отвечать на те же вопросы в суде, и тогда у вас не будет выбора. Итак, я спрашиваю вас еще раз: почему вы выходили из такси на Хэттон-гарден?

– Я считаю, что с вашей стороны абсолютно неприлично запугивать меня таким образом без всяких на то оснований, – сказала мисс Дьюк слегка дрогнувшим голосом. – Нет никакого секрета в том, почему я остановила такси. Не представляю, какое вам может быть до этого дело. – Она помолчала, а потом, сделав движение, будто отбрасывая всякую скромность, продолжила: – Просто по пути домой я неожиданно увидела девушку, с которой давно хотела встретиться. Я остановила такси и послала за пей мистера Харрингтона, но он ее не догнал.

– Кто она?

– Не знаю. Поэтому-то я так хотела с ней поговорить. Я полагаю, вы хотите, чтобы я рассказала вам и об этом? – Она вскинула голову и продолжила, не дожидаясь ответа: – Прошлым летом я ехала в Лондон из Тонбриджа, где отдыхала, и мы с этой девушкой оказались в одном купе. Мы познакомились и разговорились. Когда пришли собирать билеты, я обнаружила, что потеряла свой. Кондуктор хотел записать мое имя, но девушка настояла на том, чтобы я выплатила штраф ее деньгами на месте. Я записала се имя и адрес на клочке бумаги, чтобы вернуть ей деньги, но, приехав домой, не нашла этого листочка, а адрес по рассеянности не запомнила. Поэтому деньги переслать не смогла и не знаю теперь, что она обо мне думает. Надеюсь, вы понимаете, как мне захотелось все ей объяснить, когда я увидела ее из окошка такси.

– А почему вы оплачивали свой проезд вторично? Вы же наверняка знали, что вам всего-навсего нужно назвать свое имя и адрес кондуктору, и он нашел бы в регистрационном журнале, что билет был вами приобретен.

– Знала, – согласилась мисс Дьюк, – но предпочла заплатить, чем терпеть всякие объяснения и, возможно, даже письма в главное бюро.

Инспектор Френч был огорчен. Инстинктивно он чувствовал: история выдумана, но мисс Дьюк ответила на его вопрос логично и, если станет придерживаться своих слов и дальше, ему пока нечем будет заставить ее проговориться. С тех пор прошло столько времени, что было почти невозможно что-либо проверить. Френч выдержал паузу и продолжил допрос.

– Кому вы звонили, закончив завтрак наутро после убийства?

То, что мисс Дьюк удивлена осведомленностью инспектора, было очевидно, но ответ последовал незамедлительно.

– Мистеру Харрингтону.

– Что вы хотели сказать ему?

– Если я обязана повторять свой личный разговор с будущим мужем, то скажу: я хотела попросить его немедленно встретиться со мной, потому что мне нужно было кое-что ему сообщить.

– В чем заключался смысл того, что вы хотели ему сообщить?

Мисс Дьюк снова покраснела.

– Нет, право же, я протестую. Какое отношение вообще могут иметь наши личные дела к вашему расследованию?

– Вы сами виноваты, мисс Дьюк. Вы не говорите мне всей правды, а я, таким образом, перестаю вам доверять. Я хочу выяснить, что вы пытаетесь скрыть и, клянусь, я это выясню. Для чего вам нужно было увидеться с мистером Харрингтоном так срочно?

Девушка ужасно разволновалась.

– Ну, если вы такнастаиваете, разговор был о том, чтобы отложить свадьбу, – тихо проговорила она. – Понимаете, мы обсуждали это и накануне вечером, но не пришли ни к какому решению. Но проведя ночь в раздумьях об этом, я решила отложить свадьбу и хотела сразу сообщить об этом мистеру Харрингтону.

– Но почему так срочно? Вы не могли подождать хотя бы до полудня?

– Я почувствовала, что не могу ждать. Это было так важно для нас обоих.

– И вы отказываетесь назвать мне причину, по которой отложили свадьбу?

– Отказываюсь. Вы не имеете права спрашивать об этом.

– Вы увиделись с мистером Харрингтоном тем у гром?

– Да.

– Где?

– У входа на станции метро «Финчли-роуд».

– Почему вы не попросили его заехать к вам, а поехали сами?

– Чтобы, насколько возможно, сократить его опоздание в контору.

Френч внезапно вспомнил, что Харрингтон пришел на работу при нем и извинялся перед мистером Дьюком за опоздание. Тогда Френч не придал этому значения, но теперь вспомнил: когда мистер Дьюк заговорил с молодым подчиненным о трагедии, тот сказал, что уже слышал об этом. Откуда? – задал себе вопрос инспектор. Просто из утренней газеты или – от мисс Дьюк? Или, что еще важнее: может, помолвленные узнали об этом накануне вечером?

Неожиданно ему в голову пришла идея, и несколько минут он молча обдумывал ее. А вдруг, остановившись у Хэттон-гарден, Харрингтон сказал, что ему за чем-то надо зайти в контору, или об этом его попросила мисс Дьюк, и поэтому он вышел из такси. На следующее утро за завтраком Силвия узнает от отца об убийстве и начинает паниковать из-за Харрингтона. Она понимает, что, если он скажет о своем приходе в контору, его могут заподозрить в убийстве, и предупреждает его об этом до его появления на работе. Или, может быть, зная о том, что Харрингтон намеревался зайти в контору тем вечером, сама мисс Дьюк стала его подозревать и позвонила, чтобы как можно раньше услышать его объяснения. Эти предположения не имели под собой веских оснований, но Френч был больше чем уверен: эти двое сговорились скрывать очень важные сведения.

Из дома мистера Дьюка инспектор вышел крайне недовольный собой и, вернувшись на Хэттон-гарден, еще раз допросил Харрингтона. Он изо всех сил пытался выжать у молодого служащего признание в том, что тот был в конторе в ту трагическую ночь. Харрингтон всячески это отрицал, и Френч ничего не смог от него добиться. Он снова сверил все переезды служащего в ночь убийства, но ни единого луча света так и не пролилось на эту загадку.

Внезапно новая версия озарила ум сыщика, но после тщательного обдумывания ему пришлось от нее отказаться. Если бы Вандеркемп был виновен, всем этим странным совпадениям было бы объяснение. Харрингтон был исполнен благодарности к своему дяде и, казалось, искренне к нему привязан. Разделяла ли его чувства мисс Дьюк? Вполне возможно. А вдруг по дороге домой из Ист-энда они увидели в конце Хэттон-гарден Вандеркемпа? Их удивило необычное выражение его лица: вороватое или зловещее. Зная, что дядя должен был находиться в Амстердаме, Харрингтон мог запросто остановить такси, чтобы узнать, в чем дело. Но, пока такси доехало до тротуара, Вандеркемп скрылся. Молодые могли бы не придать увиденному большого значения, если бы на следующее утро мисс Дьюк не узнала об убийстве; тогда появление Вандеркемпа среди ночи у конторы вызвало бы у нее подозрения. Она могла не подозревать Вандеркемпа, но поняла бы, что увиденное придется объяснять. Появилась неотложная причина предупредить Харрингтона, чтобы он не упоминал, что видел дядю практически на месте преступления. Мисс Дьюк тотчас позвонила возлюбленному в надежде, что он еще не вышел из дома, но не могла сказать ему по телефону о своих опасениях и договорилась о встрече. Она попросила Харрингтона после работы как можно скорее приехать к ней, чтобы узнать о произошедшем в конторе. Он приехал во второй половине дня, и, поговорив, они решили, что из-за неопределенности положения свадьбу нужно отложить. Предполагаемое бегство Вандеркемпа подтвердило их подозрения и привело их в состояние тревоги, которое они не смогли скрыть.

Версия была очень увлекательна, и на следующий день инспектор в очередной раз спросил молодых людей напрямую: видели ли они в ту ночь Вапдеркемпа. Оба это отрицали, и Френч досадливо простился еще с одной многообещающей догадкой.

Безрезультатные дни стали превращаться в педели, а до раскрытия преступления было так же далеко, как и прежде.

Глава 9 Миссис Рут из Питсбурга

Однажды утром через полтора месяца после убийства па Хэттон-гарден Френча вызвал начальник.

– Слушайте, Френч, – приветствовал его старший инспектор Митчелл, – а вы здорово завозились с этим делом Гетинга. Не могу я больше ждать. Что у вас сейчас есть по этому делу?

Обычная жизнерадостность Френча тотчас улетучилась, и он с запинкой признал, что пока у него почти ничего нет, а в ходе довольно тяжелого разговора дошел до того, что у него вообще ничего нет по этому делу и что лично он совсем запутался и совершенно выбился из сил.

– Я так и думал, – сказал шеф. – В таком случае можете нанести визит в фирму ростовщиков «Уильяме и Дейвис» на Кокспур-стрит. Мне только что позвонили оттуда и сказали, что недавно получили несколько алмазов, которые, по их словам, напоминают украденные у Дьюка и Пибоди. Присмотритесь-ка к этому.

Через пятнадцать минут в контору «Уильяме и Дейвис» на Кокспур-стрит поднимался уже совсем другой Френч. Исчезли вялость, уныние и усталый мрачный взгляд, и это снова был бодрый оптимист с уверенной улыбкой и пружинистой походкой. Он толкнул вращающуюся дверь и с отеческим добродушием спросил крошку посыльного, на месте ли мистер Уильяме.

Старший совладелец был свободен, и двумя минутами позже Френча провели в небольшой мрачноватый кабинет, где сидел холеный человек с седеющими волосами. По опыту, Френч сразу предположил в нем не только дотошного, но и занудного собеседника.

– Мне позвонили из Скотленд-Ярда, инспектор, и сказали, что вы зайдете, – сказал он, когда Френч представился. – Надеюсь, что не побеспокоил вас из-за ерунды. В этом деле надо бы разобраться.

– Вы еще ничего не рассказали мне об обстоятельствах появления у вас камней, сэр, – напомнил Френч.

– Я не хотел вдаваться в подробности по телефону, – пояснил мистер Уильяме. – Никогда не знаешь, кто тебя подслушивает. Однажды я слышал на линии голос девушки, явно отказывавшей делавшему ей предложение. А в этом деле все очень просто. Примерно полтора месяца назад леди, представившаяся как миссис Чонси С. Рут, явно американка, зашла к нам и спросила, не могла бы она поговорить с одним из директоров моей фирмы. Ее провели ко мне и она рассказала такую историю. Она жена некоего мистера Чонси С. Рута, богатого сталепромышленника из Питсбурга и недавно прибыла на лайнере «Олимпик» на отдых в Европу. Накануне вечером миссис Рут приехала в Лондон. Стечение неблагоприятных обстоятельств привело ее в затруднительное положение. Сначала она, оказывается, допустила глупость, ввязавшись в азартную игру во время рейса, и проиграла, как она выразилась, «чертовски много денег». Она говорила в колоритном американском стиле. Проигрыш составил несколько сотен фунтов – она не уточнила, сколько именно, – но все ее наличные деньги вышли, и плюс к ним она выдала несколько долговых расписок. Это ее, надо заметить, ничуть не стеснило в средствах, так как у нее остались аккредитивы на сумму, во много раз превышавшую проигрыш. Но в порту, в давке на набережной, у нее стащили маленькую дорожную сумочку, в которой она держала все наличные деньги и бумаги, и дама осталась почти без гроша и, кроме того, без аккредитивов, паспорта и прочих документов, удостоверяющих личность. Она, разумеется, сообщила об этом в полицию, но там только покачали головами, пообещав, однако, сделать все возможное. Ей же пришлось взять в долг двадцатнфунтовую купюру у кого-то из прибывших вместе с ней, чтобы добраться до Лондона, и здесь она оказалась уже совсем без денег. Поэтому американка пожелала взять в долг три тысячи фунтов, чтобы расплатиться со своими карточными долгами и дождаться в Лондоне, пока ей пришлют новые аккредитивы. Дама производила впечатление деловой и сообразительной. К счастью, у нее при себе осталась коллекция неоправленных алмазов, которые она намеревалась отдать в оправку лондонским ювелирам, о чьем мастерстве была наслышана. Эти алмазы она хотела положить в банк в качестве залога и была согласна оплатить любой установленный процент. Она спросила, не может ли наша фирма ссудить ей деньги на таких условиях.

– А почему она не телеграфировала своему мужу?

– Я спросил ее об этом. Она ответила, что не хотела бы сообщать об этом мистеру Руту, поскольку у него стойкая неприязнь к азартным играм и они неоднократно ссорились из-за ее пристрастия заключать пари. Вообще-то, в их отношениях была, как она сказала, нешуточная напряженность, пока она не пообещала исправиться, и признание в новых прегрешениях могло легко привести к разрыву. Кражей мадам объяснить утрату не могла, ибо она составляла такую большую сумму, какую в маленькую сумочку просто невозможно поместить. Она сказала, что предпочла бы взять кредит, пока ее поверенный в финансовых делах не реализует кое-что из ее собственных сбережений.

Я ответил, что мы часто принимаем в заклад драгоценные камни и ювелирные украшения в качестве залога, но, поскольку она наш новый клиент, прежде чем приступить к делу, нам обязательно нужно удостовериться в ее личности. Она с улыбкой сказала, что конечно вполне понимает: при отсутствии документов и, особенно, паспорта потребуются другие свидетельства, и мы можем навести любые интересующие нас справки – «только ради бога, скорее, потому что деньги нужны позарез». Миссис Рут спросила, сколько времени займет у нас наведение справок, и я ответил: сутки. Это ее удовлетворило. Она пожелала далее, если мы согласимся на сделку, оцепить алмазы у кого-нибудь из известных ювелиров Лондона. Я позвонил мистеру Стронгу из фирмы «Херст и Стронг» па Бонд-стрит и спросил, не произведет ли он оценку. Он, как вы, наверное, знаете, один из самых знаменитых экспертов в мире. Он согласился, и мы оговорили сумму гонорара. Наконец было решено, что, если со справками все будет в порядке, мы с миссис Руг встретимся в фирме «Херст и Стронг» в половине одиннадцатого па следующее утро: она принесет алмазы, а я – чековую книжку. Мне надлежало выплатить ей пять шестых стоимости алмазов. Она сказала, что надеется выплатить заем через четыре недели, и мы оговорили приемлемые ставки процента.

Мистер Уильяме умолк и взглянул на инспектора, словно желая удостовериться, что его рассказ производит должное впечатление. Заинтересованное внимание Френча не оставило у него никаких сомнений, и он продолжил:

– Я навел справки и был ими вполне удовлетворен. Позвонил миссис Рут в «Савойю», сообщил, что готов к сделке и в назначенный час встретился с ней в «Херст и Стронг». Мистер Стронг провел нас в свой личный кабинет, там миссис Рут извлекла сумочку с драгоценностями. В основном это были алмазы, несколько изумрудов и один крупный рубин – все без оправы. Всего камней было шестнадцать, ценностью от сорока до четырехсот фунтов, правда, большинство – в пределах двухсот-двухсот двадцати. Мистер Стронг оценивал их очень тщательно, и после долгого ожидания мы наконец услышали его заключение. Все камни вместе стоили около трех тысяч трехсот фунтов, и в соответствии с нашим договором я предложил миссис Рут чек на две тысячи семьсот пятьдесят фунтов. Она согласилась, что это справедливо, но призналась, что хотела бы получить три тысячи, и после недолгого торга я согласился уступить ее желанию и выписал чек па запрошенную сумму. Тогда она напомнила, что ни один банк не выплатит ей денег без документов, удостоверяющих се личность, и попросила меня пойти в банк вместе с ней и подтвердить, что она именно то лицо, на имя которого я выписал чек. Я согласился, и мы отправились в филиал «Лондон и Каунтиз Бэнк» на Пиккадилли. Представив ее директору, я распрощался с ней, вернулся к себе и спрятал камни в сейф.

– Надо полагать, директор банка поверил вам…

– О, конечно. Я знаю его лично, и здесь никаких проблем не возникло. На этом мое участие в сделке кончилось, и почти месяц я о ней не думал. Но и по прошествии шестой недели мадам не дала о себе знать, я забеспокоился. Позвонил в «Савойю», и мне ответили, что миссис Рут уехала – как раз в тот день, когда получила деньги. Я решил, что она на континенте, и скоро вернется, потому никаких подозрений у меня не возникло.

– Что же тогда их пробудило?

– Я как раз об этом собираюсь рассказать, – холодно ответил мистер Уильяме, не привыкший, чтобы его прерывали. – Сегодня утром я показывал эти камни, – не говоря о том, как они попали ко мне, разумеется, – моему близкому другу, торговцу алмазами по имени Спроул, зашедшему ко мне по совсем другому делу. Увидев алмазы миссис Рут, он озабоченно поинтересовался, откуда они у меня. Я спросил, почему это его так интересует, и он сказал, что алмазы соответствуют разосланным описаниям тех, которые украли у «Дьюк и Пибоди». Он горячо убеждал меня поставить их фирму в известность, но я решил, что лучше позвоню вам.

– Очень мудро с вашей стороны, сэр, – благодарно сказал Френч. – Именно так и следовало поступить. Значит, первое, что нам нужно сделать, – это узнать, прав ли ваш друг, мистер Спроул, в своем предположении. У меня с собой список пропавших камней, но вряд ли я сумею сам идентифицировать их. Думаю, что нам нужно пригласить мистера Дьюка. Позвольте позвонить по вашему телефону?

Мистер Дьюк, конечно же, согласился прийти и меньше чем через полчаса уже был в конторе мистера Уильямса. Френч изложил ему суть дела и закончил рассказ словами:

– А теперь, мистер Дьюк, мы хотели бы узнать, есть ли среди этих камней утраченные вами.

Торговец алмазами с заметным волнением тотчас же принялся за осмотр. Он пристально изучал каждый камень под лупой, взвешивал на принесенных с собой миниатюрных весах и подвергал другим способам проверки, с высшей степени заинтриговавшим остальных. Откладывая в сторону очередной камень, он изрекал свой вердикт. Так были изучены все шестнадцать, и все оказались украденными из сейфа мистера Дьюка. Это были самые маленькие и дешевые алмазы из его коллекции.

Каждый из присутствовавших воспринял эту новость совершенно по-разному. Находка мистера Дьюка обернулась потерей для мистера Уильямса, и потому на их лицах отразились соответственно радость и огорчение, что же касалось инспектора Френча, то он излучал живейшую заинтересованность не без примеси недоумения.

– Господи! – вскричал мистер Уильяме дрожащим от волнения и негодования голосом. – Значит, меня надули! Ограбили на целых три тысячи фунтов! – Он свирепо воззрился на инспектора, как будто тот был повинен в этом. – Я полагаю, – продолжил он, – если этот джентльмен докажет свое право на драгоценные камни, то платить придется мне? С ума сойти. Я этого не перенесу.

– Будем надеяться, что нет, сэр, – сочувственно сказал Френч. – Будем надеяться, что все обойдется и вы вернете ваши деньги. Но нельзя больше медлить. Я начну с того, что пойду в банк и узнаю, все ли деньги забрали. Буду вам обязан, мистер Уильяме, если вы согласитесь меня сопровождать. Я сообщу вам, мистер Дьюк, как пойдут дела, и, разумеется, вы получите свои камни обратно, как только закончатся обычные формальности.

Мистер Уильяме взял себя в руки, драгоценные камни заперли в его сейфе, и трое мужчин вышли из конторы на улицу. Там Френч простился с мистером Дьюком. Тот неохотно расстался с обладателями его сокровищ. Вместе с совладельцем фирмы ростовщиков инспектор направился в банк и через две-три минуты их провели в кабинет директора.

– Боюсь, мистер Скарлетт, что у меня серьезные неприятности, – начал мистер Уильяме, едва все успели сесть. – Только что я обнаружил, что меня надули на три тысячи фунтов. Это инспектор Френч из Скотленд-Ярда, и мы оба просим вашей помощи в этой ситуации.

Мистер Скарлетт, ухоженный джентльмен средних лет с породистой внешностью и изысканными манерами, выразил подобающую озабоченность. Он подал руку Френчу, в немногих простых словах высказал свое сочувствие по поводу утраты и заявил, что готов помочь.

– Помните, – сразу же продолжил мистер Уильяме, – как примерно полтора месяца назад я пришел к вам с одной дамой, которую представил, как миссис Рут из Питсбурга? Она получила от меня чек на три тысячи фунтов, и я пришел представить ее вам.

Директор припомнил такой случай.

– Эти деньги, – уточнил далее мистер Уильяме, – она взяла под залог оставленных у меня алмазов. Они были оценены мистером Стронгом из фирмы «Херст и Стронг», и я выплатил ей, правда меньше их стоимости, – в соответствии с процентом. Я считал, что все в полном порядке, но теперь… – Мистер Уильяме горестно развел руками. – Теперь выяснилось, что алмазы, кажется, краденые.

– Краденые? – повторил в ужасе мистер Скарлетт. – О боже мой. Позвольте выразить вам свое искреннее огорчение, ибо должен сказать, что вы узнали об этом слишком поздно. По вашему чеку была выплачена практически вся сумма.

Мистер Уильяме тихонько охнул, хотя и предчувствовал такой поворот событий. Он хотел было заговорить, но его опередил Френч:

– Это правда, сэр? Именно об этом мы и пришли спросить. Расскажите, пожалуйста, об этом деле как можно подробнее.

– Да-да, конечно, – ответил мистер Скарлетт, – но, боюсь, мой рассказ не особенно вам поможет. – Он снял трубку с телефона на столе: – Попросите мистера Плентоуза зайти ко мне, – распорядился он, а когда в кабинет вошел белокурый молодой человек, пояснил: – Это мистер Плентоуз, который непосредственно занимался этой операцией. Как и сказал мистер Уильяме, они пришли ко мне с этой дамой… – Директор перелистал страницы дневника, – около полудня в четверг, двадцать шестого ноября. Он представил мне даму, как миссис Чонси С. Рут из Питсбурга, и заверил меня, что чек на сумму три тысячи фунтов выписан им на ее имя. Она поблагодарила его, и он ушел. Тогда она сказала, что хотела бы открыть временный счет и обналичить полторы тысячи фунтов. Я послал за мистером Плентоузом и попросил его оформить это дело. На следующий день остаток тоже был взят, за исключением нескольких шиллингов, которые, думаю, и сейчас здесь. Все так, Плентоуз?

– Да, сэр, – ответил молодой блондин, – совершенно так. Могу сразу посмотреть, сколько точно осталось.

– Немного погодя, если можно, мистер Плентоуз, – вступил в разговор Френч. – А пока расскажите нам, как вы оформляли документы.

Служащий взглянул на мистера Скарлетта, а потом ответил:

– Миссис Рут подала мне чек на три тысячи фунтов и сказала, что половину хотела бы положить в банк. Я заполнил соответствующие бланки, попросил ее расписаться и выдал ей чековую книжку. Все как обычно. Тогда она сказала, что хотела бы получить полторы тысячи фунтов мелкими купюрами. Она призналась, что впервые в Лондоне, но уже успела столкнуться с трудностями обмена купюр Банка Англии. Не имея мелких денег, она в одном магазине подала двадцатнфунтовую купюру, но ее не взяли. На просьбу обменять деньги в банке по соседству кассир вежливо ответил, что не уполномочен обменивать деньги гражданам без документов. Поэтому ей пришлось вернуться в свой отель, чтобы разменять деньги. Она просила выдать ей всю сумму купюрами стоимостью не выше десяти фунтов, и я отсчитал ей сто десяток и сто пятерок. Она убрала их в свой ридикюль. Я посоветовал такую большую сумму хранить в более надежном месте, но она рассмеялась и ответила, что не стоит беспокоиться: никто не догадается, сколько у нее там денег. Потом она попрощалась и вышла, и больше я ее не видел.

– Вы не заметили ничего подозрительного в ее поведении и действиях?

– Абсолютно ничего.

– Вы сказали, что остаток вклада был впоследствии тоже взят? Если можно, поподробнее об этом.

– Он был взят в том смысле, что почти на всю сумму были выписаны чеки. Сама леди снова не заходила, и счет закрыт не был. Небольшой остаток по-прежнему у нас.

Френч кивнул.

– Хорошо, я понял вас. Не могли бы вы показать мне гроссбух, а также те чеки, которые были выписаны?

Через несколько секунд служащий вернулся с увесистым томом и нашел в нем имя миссис Хелен Сейди Рут. На стороне дебита была лишь запись о 1500 фунтах, а на другой стороне оказалось шесть пунктов о выписке чеков на сумму от 210 фунтов 10 шиллингов до 295 фунтов, составлявших в целом 1495 фунтов 7 шиллингов 9 пенсов. Все шесть погашенных чеков соответствовали записям. Изучая их, Френч с интересом заметил, что все они были выписаны на имена известных лондонских ювелиров.

– Можно взять их па время? – спросил он, указав на чеки.

Служащий замялся, но тут вмешался мистер Скарлетт.

– Конечно, – с готовностью ответил он, – но вам придется дать расписку для наших аудиторов.

С формальностями вскоре было покончено, и они с мистером Уильямсом покинули банк.

– Теперь, – быстро сказал инспектор, не давая спутнику собраться с мыслями, – я намерен обойти этих шестерых ювелиров, но сначала мне нужно кое-что уточнить у вас. Давайте вернемся к вам в контору.

Мистер Уильяме охотно согласился. Он забыл о сдержанности и, подобно избалованному ребенку, засыпал инспектора вопросами о том, насколько вероятны его шансы на удачу. Френч отвечал в своей неунывающей манере, и только когда они вновь расположились в святая святых мистера Уильямса, он оставил тон отеческого добродушия и снова превратился в проницательного и опытного сыщика из Скотленд-Ярда.

– Прежде всего, – заговорил он, доставая записную книжку, – я хотел бы услышать, как выглядела эта леди, именно от вас. Я так думаю, она красива и привлекательна как внешне, так и в общении. А что вы мне на это скажете?

Мистер Уильяме смутился.

– Вообще-то да, вы правы, – как будто извиняясь, признался он. – В пей определенно было что-то такое… что-то непохожее па моих обычных клиентов. По ее поведению я бы никогда не заподозрил ее в чем-либо нечестном.

– Большинство обманщиц привлекательны, – спокойно заметил инспектор. – Это неотъемлемое качество в их ремесле. Опишите мне ее как можно подробнее.

Миссис Рут оказалась женщиной среднего роста с темными, почти черными волосами и ресницами. А глаза не такие темные, золотисто-каштанового цвета. Нос немного вздернутый, а рот маленький, овальное лицо и удивительно белая здоровая кожа. Волосы почти закрывали уши, а при улыбке на щеке неожиданно появлялась ямочка. Мистер Уильяме так увлеченно пересказывал все детали, что Френч улыбнулся про себя, тщательно записывая все в блокнот. Ростовщик не запомнил, как была одета американка, но это не имело значения: мистер Скарлетт запомнил ее костюм очень хорошо, и его подробное описание уже было внесено в блокнот.

– Теперь, мистер Уильяме, расскажите, пожалуйста, какие документы, удостоверяющие личность, представила вам эта леди и какие справки вы навели, чтобы их проверить? Ведь она потеряла паспорт?

– Да, я уже рассказал вам, как это случилось… то есть, рассказал то, что услышал от нее. Она подала мне свой билет и показала несколько конвертов от писем, адресованных ей в Питсбург. Еще несколько фотографий, где среди прочих была изображена она сама на борту «Олимпика», и меню обеда, датированное третьим днем после выхода из порта. Ее обратный билет пропал вместе с паспортом, и поэтому она не могла мне его представить.

– Боюсь, это не очень убедительно, – заметил Френч. – Все эти свидетельства могли быть подделаны.

– Я это прекрасно понимаю, как понимал и тогда, – заявил ростовщик. – Но я не остановился на этом. Я обратился в компанию Дашфорда, как вы знаете, это агентство частного сыска. Я попросил их телеграфировать своим агентам в Питсбург, запросить описание миссис Рут и узнать, отбыла ли она в Европу на борту «Олимпика». Вот их ответ.

Он достал листок бумаги из папки и протянул инспектору. Заголовок гласил: «Дж. Т. Дашфорд и K°, агентство частного сыска». Далее было написано:

Уважаемый сэр!

На Ваш запрос от вчерашнего дня относительно миссис Чонси С. Рут сообщаем, что телеграфировали своим агентам в Питсбург и получили следующий ответ: «Чонси С. Рут, совладелец местного сталелитейного завода, богат; жена: красива, рост – средний, волосы – темные, кожа – белая, лицо – овальное, рот – маленький, манеры – выразительные и привлекательные. Отбыла в Европу на лайнере „Олимпик“. Семейные отношения нормальные».

Надеемся, что эта информация Бас удовлетворит.

Искренне Ваш

Дж. Т. Дашфорд

Френч присвистнул и задумался.

– Все выглядит весьма убедительно, – медленно проговорил он. – Я немного знаю этих агентов Дашфорда, им вполне можно доверять в таких делах. Мне начинает казаться, что вы имели дело с двойником миссис Рут.

– О, – ахнул мистер Уильяме, – двойник! Это мне и в голову не пришло. – Он помолчал, потом продолжил: – И все-таки не понимаю, как это можно было сделать. Ведь я не остановился на обращении к Дашфорду. Я позвонил в корабельную фирму «Уайт стар», и они сказали мне, что миссис Рут действительно путешествовала на «Олимпике». Я также позвонил в «Савойю», и мне сказали, что она прибыла туда именно в тот час, который леди сама мне назвала, и на ее чемоданах были бирки «Олимпика». Наконец, чтобы выяснить все, как я считал, досконально, позвонил в полицию Саутгемптона и узнал, что история об украденной дорожной сумке не ложь. Все произошло именно так, как рассказала мне миссис Рут. Получив всю эту информацию, я полностью поверил этой леди.

– Это меня не удивляет, сэр, – признался Френч. – Такие сведения удовлетворили бы большинство людей. Но не нас, ибо у нас теперь возникли подозрения. В тех обстоятельствах, из-за которых эта дама обратилась к вам, не было ничего подозрительного. Я очень сочувствую вам, правда, боюсь, что мое сочувствие делу не поможет… Но теперь вы, конечно, понимаете, что ни один из собранных вами фактов не был по-настоящему убедительным. Не сомневаюсь, что существует некая миссис Чонси С. Рут из Питсбурга, которая прибыла в Европу на «Олимпике» и которая в целом напоминает вашу знакомую, но очень сильно сомневаюсь, что она именно та леди, которая производила заем. Видите ли, настоящие документы: паспорт, обратный билет, где было бы написано ее имя, – отсутствуют. Больше того, она не позволила вам связаться с мистером Рутом. Нет, думаю, что приходившая к вам женщина не настоящая миссис Рут. Но, с другой стороны, она либо лично знакома с миссис Рут, либо знает о ней очень и очень много. Что вы скажете на это?

– Вроде бы все верно, да нет, абсолютно верно, инспектор. Боюсь, что все произошло именно так, как вы говорите. Но если так, то какова вероятность того, что мои деньги вернутся ко мне?

Френч покачал головой.

– Боюсь, шансы весьма призрачны, – сказал он. – Но кто знает. Мы постараемся, конечно, напасть на след этой женщины, и может оказаться, что она еще не истратила деньги. А теперь, сэр, если вам больше нечего мне сообщить, я отправлюсь в отель «Савойя» и в те ювелирные магазины, где она расплачивалась чеками.

Инспектор Френч медленно шел по Кокспур-стрит. Его ум был занят странным развитием событий. То, что кто-то выдал себя за миссис Рут, можно было легко – или, по крайней мере, сравнительно легко – представить. Для обеспеченной дамы ото не составило бы никаких серьезных трудностей, хотя обращение в полицию Саутгемптона определенно было удивительным. Но как эта дама смогла раздобыть алмазы мистера Дьюка – этого Френч никоим образом не мог вообразить. Двойника миссис Рут наверняка задумали до ограбления, а если так, то это указывало на гораздо более серьезно продуманное преступление, чем он предполагал. И преступление должно было быть не одно, если только эта загадочная женщина не сама убила Гетинга, во что ему с трудом верилось. Он порадовался при мысли о массе сведений, которые он вот-вот получит и с которыми, возможно, ему удастся восстановить свое реноме.

И вдруг он подумал о мисс Дьюк. Нет ли связи между ней и таинственной женщиной? Или миссис Рут – это девушка в плаще? Или это сама мисс Дьюк? Вопросов было очень много. Обдумав их, Френч понял, что на следующие несколько дней работа для него обеспечена.

Глава 10 Несколько пар одеял

Во время короткого перерыва на второй завтрак инспектор Френч продолжал прокручивать в уме, с чего лучше начать дальнейшее расследование.

Полученные сведения требовали серьезных уточнений, и он решил, как обычно, все проанализировать, прежде чем пытаться придумать правдоподобную версию преступления. Сначала нужно было выведать все возможное об этой таинственной миссис Рут, а для этого навести справки в Питсбурге, в конторе корабельной компании «Уайт стар», в полиции Саутгемптона, в отеле «Савойя» и в тех ювелирных фирмах, с которыми дама расплатилась чеками. Необходимо было разыскать саму леди или ее двойника. Когда это будет выполнено, Френч сможет попытаться выяснить, как связаны между собой найденная особа и мисс Дьюк, алмазы мистера Дьюка и, соответственно, убийство Чарлза Гетинга.

К концу завтрака Френч решил, что начнет с расспросов в «Савойе», и через десять минут уже появился в отеле и попросил провести его к директору.

Тот лишь покачал головой, услышав о том, что от него требуется, но все-таки спросил Френча, каким образом мог бы помочь следствию.

– Прежде всего я хотел бы посмотреть регистрационный журнал, – ответил инспектор.

– Это, во всяком случае, можно сделать легко.

Директор прошел в контору и представил Френча ослепительной молодой красавице, дежурной регистратуры. Пролистав журнал, он сказал:

– Инспектор, кажется, это как раз то самое.

Запись гласила:

Ноябрь, 24. Миссис Чонси С. Рут, Питсбург, США, 137.

Френч достал полученные у мистера Скарлетта чеки и тщательно сравнил подписи в журнале и на чеках.

– Да, это она, – сказал он. – Вне сомнения, почерк один и тот же. Теперь такой вопрос: не помнит ли эта юная леди ту женщину?

Девушка задумалась.

– В тот день к нам приехало много американцев, – не спеша проговорила она, водя глазами по спискам фамилий. – Не так-то просто за всеми уследить. Да и было это полтора месяца назад. – Она помолчала, потом отрицательно покачала головой. – Нет, боюсь, не вспомню.

– Это было в тот день, – подсказал Френч, – когда «Олимпик» прибыл в Саутгемптон. Конечно же, среди ваших гостей было много его пассажиров. – Он еще раз взглянул в журнал. – Да-а, целая толпа американцев. Нью-Йорк, Бостон, Нью-Йорк, Нью-Йорк, Филадельфия и так далее. Это пассажиры «Олимпика». Однако… – он осекся и провел пальцем по списку приезжих, – вот это очень даже интересно. Среди них фамилии миссис Рут нет. А, она вот где – в самом конце списка. Это значит, что она приехала поздно вечером, правильно? Это ни о чем вам не говорит, мисс Пирсон? – Он подождал ответа, но девушка промолчала, и он продолжил: – Может, вам что-нибудь подскажет номер комнаты – номер сто тридцать семь ничего не вызывает в вашей памяти?

Девушка покачала хорошенькой головкой.

– Давайте посмотрим счет, мисс Пирсон, – предложил директор.

Девушка извлекла еще одну толстенную книгу, и все трое принялись изучать ее. Выходило, что за номер с одной спальней, ванной и гостиной миссис Руг заплатила за три ночи: 24, 25 и 26 ноября. Она семь раз ела в отеле: обед в день приезда, завтрак, ленч и обед в остальные два дня. Всю еду она заказывала в номер.

«Чтобы не привлекать внимания», – подумал Френч, а вслух сказал:

– Значит, в день отъезда она не завтракала?

При этих словах мисс Пирсон воскликнула:

– Теперь я ее вспомнила! Ваши слова пробудили мою память! Да, она не завтракала тем утром, о котором вы спрашиваете, потому что отбыла накануне вечером. Теперь я вспомнила все обстоятельства. Она прибыла в отель вечером… – девушка заглянула в журнал, – двадцать четвертого, довольно поздно, между семью и восемью часами, наверное, и попросила устроить ее в номер-люкс на три или четыре недели. У нее были темные волосы, белая кожа и совершенно американская манера говорить. Я выдала ей ключи от сто тридцать седьмого номера, и она попросила, чтобы обед принесли к ней в номер. На третий день вечером, около восьми, она опять появилась здесь и сказала, что получила срочную телеграмму из Парижа и ей нужно ехать сегодня же. Она рассчитывала вернуться примерно через неделю, но просила не оставлять за ней номер, так как не знала, как у нее все сложится. Я составила счет и – вот это как раз и помогло мне вес вспомнить – попросила ее оплатить пребывание за третью ночь. Таковы у нас правила. Она вроде бы не возражала, как некоторые в таком случае. Потом она уехала, и с тех пор у нас не появлялась.

Ничего больше не добившись от хорошенькой секретарши, Френч попросил пригласить горничную, обслуживавшую номер 137 в тот вечер.

Четверть часа он тщетно пытался навести ее на какие-нибудь воспоминания, а потом, так же, как в разговоре с секретаршей, случайное слово, как луч, осветило ее память. На вопрос, не видела ли горничная багаж с баркой «Олимпика» и именем миссис Рут, она неожиданно ответила, что да. Ее заинтриговала фамилия Рут, поскольку в какой-то газете она читала об известном американце с такой фамилией, и она подумала, а не родственница ли ему владелица этих двух чемоданов. Их она отчетливо вспомнила: большие, с виду новенькие, американские, с бирками парохода на имя миссис Что-то Странное Рут. Да, пожалуй, Чонси Эс. В любом случае, что-то типа этого – непонятное иностранное имя, такие только американцы и могут носить. Но хотя горничная запомнила чемоданы, о самой леди ничего сказать не могла.

После бесплодных расспросов еще нескольких человек из прислуги Френч удалился в безлюдный уголок гостиной отеля и принялся обдумывать, что делать дальше. И вскоре ему пришла мысль: а не могут ли чемоданы таить в себе разгадку? Их наверняка грузили в такси, а если так, то это такси можно найти.

Инспектор вызвал носильщика. Тот сообщил, что транспорт обычно берут со стоянки на прилегающей улице. Конечно, часто случается, что ищущий приработка водитель подъезжает в нужный момент и получает клиентов, но в семи случаях из десяти машины берут со стоянки.

Френч не спеша спустился к стоянке и заговорил с водителем такси, стоявшего первым. Тот сказал, что все машины на стоянке принадлежат одной фирме – «Метрополитен транспорт лимитед». Все поездки записываются ежедневно в журнал и, если Френчу надо, то пусть обратится в контору на Виктория-стрит и там обо всем узнает.

Френчу это как раз и надо было, и через пятнадцать минут он уже разговаривал с управляющим. Тот, правда, засомневался, что сможет предоставить необходимые сведения. Да, у них хранится достаточно полный список поездок, там же записываются показания счетчиков и полученные деньги, но, конечно же, не отмечаются имена клиентов.

– Если вы предоставите мне список машин, отъезжавших от отеля вечером с семи сорока до восьми десяти, независимо от их маршрута, буду вам обязан, – сказал Френч. – Я бы переговорил со всеми водителями, и, возможно, кто-нибудь из них вспомнил бы ту женщину.

– Это я могу для вас сделать, – согласился управляющий, – только придется немножко подождать, пока мы это все найдем. – Он позвонил секретарю, дал необходимые распоряжения, а потом, удобно устроившись в своем кресле, продолжил неофициальным тоном: – А в чем, собственно, дело? Или об этом нескромно спрашивать?

Френч добродушно улыбнулся.

– Конечно нет. Сейчас я вам все расскажу. Мы считаем, что леди, которую я разыскиваю, мошенница – воровка алмазов. Она выдавала себя за жену богатого американского промышленника, но мы думаем, что она такая же американка, как и мы с вами. Она выехала из отеля в тот вечер с двумя чемоданами и какими-то сумками и собиралась в Париж поездом в восемь двадцать с вокзала Виктория. И исчезла. А я теперь пытаюсь напасть па ее след.

Управляющий заинтересовался.

– Так, – проговорил он, – вот сейчас вы мне как раз кое-что подсказали. Наши таксисты записывают, какой везли багаж: имеется в виду тот, который не помещают в салон и за который взимается плата. Если учитывать только те такси, что везли два багажных места, ее будет легче найти.

– Действительно, – согласился Френч, – хорошая подсказка. Но может случиться, что вне салона везли больше поклажи.

– Вряд ли. Если леди была одна, то ручной багаж она наверняка взяла с собой. А-а, вот и список.

Из принесенного управляющему разграфленного листка выяснилось, что между 19.40 и 20.10 в тот день от отеля «Савойя» отъехало по меньшей мере 28 такси. Из них двадцать направились к театрам. Из оставшихся восьми два поехали к Юстонскому вокзалу, одно на Кингс-Кросс, одно в Хэмпстед, одно в Кенсингтон и три – к вокзалу Виктория.

– А вот это для вас, – управляющий указал на второе такси к Виктории. – Посмотрите в графе «Дополнительная плата»: «Два багажных места». Это то, что вам надо.

Управляющий, скорее всего, не ошибался. Первое из трех такси к вокзалу Виктория не везло багажа вне салона, а третье взяли пять человек. Такси помер два отъехало в 19.55 с одним пассажиром и двумя багажными местами.

– Очень подходяще, – обрадовался Френч. – Если вы еще скажете мне, где найти этого таксиста, я буду вам очень обязан.

– Джон Стрейкер, – сказал себе под нос управляющий и снял телефонную трубку. – Где сейчас Джон Стрейкер? – спросил он по телефону и через минуту повернулся к Френчу: – Он в рейсе, прибудет на стоянку за «Савойей», и если вы пойдете туда прямо сейчас и наберетесь терпения, то увидите его. Я дам вам записку для него. Тогда он скорее разговорится. Смахивает на еврея: чисто выбрит, лицо худое и бледное, нос крючком, глаза черные-черные. Вы его сразу узнаете. Возьмите, пожалуй, его расписание. Это поможет ему припомнить поездку.

Поблагодарив управляющего, инспектор вернулся на стоянку. Прохаживаясь и всматриваясь в лица водителей, он вскоре увидел, как подъехала новое такси и заняло свое место в конце ряда. Таксист оказался именно тем, кого описал управляющий. Дождавшись, когда тот выключит мотор и освободится, Френч подошел к нему и задал свои вопросы.

Таксист помедлил минуты две, почесывая макушку и листая страницы своего расписания, и наконец взглянул на инспектора.

– Помню эту поездку, – сказал он. – Удивительно, но на той неделе я только раз ездил к вокзалу Виктория. Мы туда весьма часто возим, вы же понимаете. Вот я и запомнил ту ездку. Отвозил одну леди, у нее было два здоровых коробка. Их я запомнил, потому что места много заняли наверху. Но я их закрепил как следует.

– И до какого места вы доехали?

– Кажется, до выхода на перроны, хотя не поручусь.

– Отлично! – от души похвалил его Френч. – Ну а леди описать сможете?

Это, увы, оказалось таксисту не по силам. Он не особенно обратил на нее внимание, и грузчика, несшего багаж, тоже описать не смог. Но Френч этого и не ожидал, его радовало уже то, что удалось узнать.

Весь остаток дня и почти весь следующий инспектор опрашивал на вокзале носильщиков, контролеров, кондукторов и всех прочих, кто мог случайно видеть искомую даму. Но на сей раз ему не повезло. Тайное осталось тайным.

Продолжая прокручивать дело в уме, он сделал еще одно возможное предположение относительно чемоданов. Они были большими; им не хватало места в салоне такси, значит, и в вагон их нельзя было внести. Тогда почти наверняка их сдали в багаж.

Френч отправился в бюро регистрации и спросил секретаря о записях относительно багажа. Да, они есть, ответил тот; их некоторое время сохраняют, а потом уничтожают. Он может без проблем найти записи, касающиеся поезда из Нью-Хейвена, отошедшего 26 ноября, и с удовольствием сделает это ради инспектора.

Но в записях, в конце концов найденных, не было пи имени миссис Рут, ни упоминания о том, что кто-либо сдавал в багаж два больших чемодана.

Френч спросил, могли ли взять чемоданы без регистрации. Оказалось, что это возможно, но очень маловероятно. В любом случае, заверил его клерк, если бы это сделали, то поставили бы в известность таможенников. Но выяснение этого потребует немало времени.

– Не беспокойтесь насчет этого, – остановил его Френч. – По крайней мере, пока.

Если предположить, что эта мошенница изображала из себя миссис Рут, как считал Френч, разве она, избавившись от алмазов, не захотела бы исчезнуть со сцены и снова стать самой собой? А если так, то разве не искала бы она возможности избавиться и от чемоданов? Действительно ли они были ей нужны или только исполнили свою службу по приезде на вокзал?

Френч решил проверить эту мысль как последнюю надежду. Если она хотела от них избавиться, как бы она это осуществила?

Было несколько путей, но его привлек самый простой и удобный: просто оставить чемоданы в камере хранения. Пока о них спохватятся, немало воды утечет, а потом, скорее всего, их вскроют в присутствии представителей железнодорожной компании и продадут содержимое по сходной цене.

Френч пошел в бюро невостребованного багажа и тотчас же получил ответ на свой вопрос, ответ, приятно удививший его. Клерк, к которому инспектор обратился, полистал какие-то документы и с улыбкой указал на следующую запись: «Два больших американских чемодана: бирки компании «Уайт стар» и принадлежащего ей парохода «Олимпик». Миссис Чонси С. Рут, пассажир на Саутгемптон».

– Вам немного повезло, сэр, – заметил клерк. – Я как раз сегодня просмотрел список и обнаружил эту запись. Чемоданы были оставлены двадцать шестого ноября. С тех пор о них не спрашивали.

– Мне хотелось бы открыть их и, возможно, забрать в Скотленд-Ярд.

Получив необходимое разрешение, Френч проследовал за клерком в огромную комнату, заставленную самым разнообразным багажом. Вызвав дежурного носильщика, они прошли в угол, где стояли два больших чемодана, и Френч по биркам увидел, что это как раз те, которые он искал.

– Джордж, вынесите эти два, – распорядился клерк, – чтобы джентльмен мог их открыть, и отдайте их ему, если он пожелает. Вы еще хотели бы что-нибудь, сэр? – обратился он к Френчу. Но тому больше ничего не требовалось.

Оставшись один, Френч с удовлетворением убедился, что почерк на бирках тот же, что и на чеках. Затем, вооружившись связкой отмычек, извлеченной из кармана, он быстро открыл оба чемодана.

Долго стоял Френч, в изумлении глядя на содержимое чемоданов. Они были битком набиты одеялами! Просто новенькими топкими одеялами, дешевыми и низкого качества. Уложены они были довольно плотно, полностью заполняя чемоданы.

Френч вынул одеяла и стал по одному разворачивать и перетряхивать все, чтобы посмотреть, не спрятано ли хоть что-нибудь между складками. Но ничего не нашел.

Не было внутри чемоданов и гладких поверхностей, на которых могли бы остаться отпечатки пальцев: внутренняя поверхность была обтянута холстом отличного качества, но слишком шершавым, чтобы на нем сохранились отпечатки.

Никогда еще не был инспектор Френч так обескуражен и озадачен. Зачем же, в самом деле, здесь эти одеяла? И где та женщина, которая с ними путешествовала?

Он ничуть не продвинулся в ее поисках. Поехала ли она в Париж или куда-то на юг Англии или просто вышла с вокзала и смешалась с лондонской толпой, – для него она по-прежнему была неуловима. Что за невезение – только порадуешься, что нашел чемоданы, и снова неудача.

Но все же появился ответ на вопрос о двойнике. Вне сомнения, никак иначе объяснить избавление от чемоданов было нельзя.

К Френчу вернулась одна мысль, которую он уже обдумывал ранее. Если неизвестная изображала из себя миссис Рут, значит, она или была знакома с ней, или многое о ней знала. В таком случае возможно, что настоящая миссис Рут и искомая дама встречались. Было также весьма вероятно, что миссис Икс, как Френч стал про себя называть незнакомку, действительно прибыла на «Олимпике». Иначе откуда у нее бирки и меню обеда со штампом корабля? Основываясь на этих двух предположениях, можно почти с уверенностью заключить: подлинная миссис Рут и миссис Икс встретились на борту корабля. Если так, было бы очень полезно выяснить, не сможет ли миссис Рут припомнить имена тех или той, кто мог бы пойти на такой фокус, и тем самым дать Френчу новое направление поисков.

Решив разобраться с этой проблемой, инспектор вернулся в Ярд и послал телеграмму в полицию Питсбурга с просьбой выяснить, где сейчас находится миссис Рут. Потом он взглянул на часы. Пяти еще не было, и до конца рабочего дня он успел бы сделать еще один визит.

Через пятнадцать минут инспектор Френч быстро вошел в Бюро частного сыска Дашфорда на Саффолк-стрит.

– Мистер Паркер у себя? – спросил он милую молодую секретаршу, подошедшую к конторке, и на ее вопрос, кто он, ответил: – Инспектор Френч из Скотленд-Ярда. Паркер – мой старый друг, и я пройду к нему сразу.

Девушка недоверчиво взглянула на пего, пропуская мимо конторки. Он пересек приемную, постучался в кабинет начальника и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь, вошел и закрыл ее за собой.

За столом в центре комнаты сидел человек огромных габаритов и что-то писал. Он не взглянул на вошедшего, а лишь недовольно проворчал:

– Ну, что там еще?

– Может, лучше «кто»? – усмехнулся в ответ Френч.

Толстяк поднял глаза, на его квадратном румяном лице появилось подобие улыбки, он неуклюже встал и протянул Френчу огромную лапу.

– А-а, Джо, дружище, рад тебя видеть. Давненько ты к нам не забегал. Подвинь стул к огню, садись и рассказывай.

Усаживаясь, Френч спросил:

– У тебя все в порядке, Том? Не занят?

– Не настолько, чтобы не поболтать с тобой. Как там в вашем Ярде?

– Ярд стоит, как крепость. Все те же шесть фунтов восемь пенсов в неделю. Я частенько думаю, что ты мудро поступил, завязав с Ярдом и устроившись здесь. Сам себе хозяин, верно?

Толстяк покачал головой.

– Не знаю, – протянул он, подавая гостю кисет с табаком. – Не знаю. Пожалуй, действительно, сам себе хозяин, но сам все и расхлебывай. Здесь заказ не получишь – никто и не заплатит, и пенсии никакой потом, кроме того, что сумел накопить. Не раз я жалел об этой самой пенсии, с тех пор как ушел от вас.

– Чепуха! – добродушно рассмеялся Френч, набивая трубку. – Рано тебе еще о пенсии думать. Я примерно педелю назад заходил к тебе, но ты уезжал в Шотландию.

– Да, занимался делом этого Манро, защищал старика. Думаю, он выкрутится.

– Пожалуй.

Беседа некоторое время шла своим чередом, потом Френч приступил к цели своего визита.

– Я занимаюсь одним делом, в которое твои люди тоже совали свой нос. Это насчет миссис Рут из Питсбурга, о которой вас запрашивали из компании «Уильяме и Дейвис» с Кокспур-стрит полтора месяца назад. Они хотели, чтобы вы узнали, что она из себя представляет и прибыла ли к нам на борту «Олимпика». Не расскажешь ли об этом поподробнее?

– А-а, – сказал толстяк. – Ну, мы им все доложили. Я лично этим занимался.

– Они не сказали, зачем им эти сведения?

– Не-а. Только задали вопрос.

– Вот здесь они и промахнулись. Одна дамочка пришла к Уильямсу, назвалась миссис Рут и сказала, что прибыла к нам на «Олимпике». Далее сказала, что потеряла дорожную сумочку вместе с паспортом, билетами и деньгами. Она хотела занять три тысячи фунтов, заложив имевшиеся при ней алмазы.

– Ну? И что-то получилось не так?

– Пока все исключительно так. Уильямса удовлетворили добытые вами сведения, что это та самая миссис Рут, и он ссудил ей деньги.

Френч помолчал, загадочно улыбаясь.

– Да черт тебя дери! – выругался его друг. – Дальше-то что, не тяни. Камни оказались подделкой?

– Ни в коем случае. Их отнесли оценить в «Херст и Стронг». С ними все было в полном порядке, стоили все вместе три тысячи триста футов с чем-то, но… – Френч сделал паузу и очень выразительно продолжил: – Они все были украдены у «Дьюк и Пибоди» накануне ночью!

Толстяк был явно потрясен. Он не мигая уставился на Френча так, словно тот превратился в миссис Рут прямо на его глазах. Потом резко хлопнул себя по бедру.

– Тьфу ты черт! – изрек он. – Накануне ночью! А эта, значит, воровка. Расскажи все как следует.

– Я уже почти все рассказал, – ответил Френч. – Дамочка прибыла в отель «Савойя» около восьми вечера двадцать четвертого ноября, вроде как с «Олимпика», а через день вечером уехала и исчезла. И на вокзале Виктория след обрывается.

Толстяк Паркер глубоко задумался.

– Ну, если «Уильяме и Дейвис» захотят обвинить нас, то пусть поищут другого козла отпущения, – сказал он наконец. – Они задали нам вопрос, а мы дали им своевременный верный ответ.

– Знаю, – согласился Френч. – Просто сам Уильяме задал неверный вопрос. Кто-то выдал себя за миссис Рут, во всяком случае, я так считаю. А от тебя хочу узнать, как вы получаете свои сведения? Между памп: источник надежный?

Паркер шутливо погрозил Френчу кулаком.

– Потише, малыш, – посоветовал он, посерьезнев. – Источник – агентство Пинкертона. У нас договор с ними. Я телеграфировал в их бюро в Нью-Йорке, и они прислали мне эту информацию.

– Я так и знал, что у тебя с этим порядок, – сказал инспектор. – Просто мне любопытно стало, как вы работаете.

Поболтав еще немного, Френч сказал, что ему пора. Через полчаса он добрался до дома и со вздохом облегчения подумал, что сейчас наконец наденет тапочки и сядет в любимое кресло.

Глава 11 Фокус с драгоценностями

Никогда Френч не бывал так бодр и уверен в себе, как в тех случаях, когда у него не возникало сомнений по поводу дальнейших действий. Если четкая задача ждала своего решения, он неизменно приступал прямо к ней и выполнял ее, невзирая на трудности, убежденный в том, что сможет довести дело до успешного конца. А когда он не видел ясного плана действий, то становился мрачным и похожим на ворчливого медведя, которого все раздражает. Его подчиненные в такие дни держались от Френча как можно дальше, обращаясь к нему лишь в случаях крайней необходимости.

На следующее утро после беседы со своим тучным приятелем из сыскного агентства Френч был в великолепном настроении, и это говорило не только о том, что намеченное на день будет продвигаться должным образом, но и о том, что у него нет ни тени сомнения в собственной гениальности. Прежде всего он решил зайти к тем ювелирам, с которыми миссис Икс расплатилась чеками, а если эти визиты не дадут новых направлений поиска, он намеревался продолжить расспросы в конторе компании «Уайт стар». К тому времени должен был подоспеть ответ из питсбургской полиции.

Отчитавшись, как обычно, на утренней пятиминутке к Скотленд-Ярде, он достал чеки и записал адреса магазинов. Два первых находились на Пиккадилли, и он поехал туда автобусом.

К часу дня Френч побывал у всех шести ювелиров и за завтраком в небольшом французском ресторанчике принялся обдумывать полученные сведения. В каждом магазине ему удалось найти продавца, обслуживавшего миссис Икс. Все шестеро помнили ее. Каждый раз она просила показать ей украшение для дорогой подруги, которая собиралась выйти замуж, что-нибудь не слишком броское, но хорошего качества: кольцо, или браслет с бриллиантами, или еще какой-нибудь дорогой пустячок, который бы порадовал юную невесту. В каждом магазине стоимость ее приобретений колебалась в пределах двухсот-трехсот фунтов, и в каждом случае дама предлагала оплату в виде чека. Она соглашалась подождать, пока посыльный съездит в банк, потому что понимала: не могут продавцы принять ее чек, не зная, кто их покупательница. Все продавцы говорили, что это вовсе не обязательно и мило беседовали с ней, пока выясняли ее платежеспособность. Наконец раздавался телефонный звонок из банка, личность клиентки подтверждалась, леди получала свою покупку и с ней раскланивались. Никто из продавцов не заметил ничего подозрительного или необычного в этих операциях, и все были довольны.

Френча это удивило, но после чашечки кофе ему в голову пришла еще одна возможная версия.

Разве не может быть, что приобретение этих дорогостоящих, но заурядных ювелирных украшений в шести разных магазинах – просто часть плана по превращению шестнадцати алмазов мистера Дьюка в деньга? Обдумав эту версию, Френч понял, что может, хотя и смутно, представить себе этот план в целом.

Прежде всего, в конторах мистера Уильямса и мистера Херста заподозрить леди Икс в чем-то с первого раза никак было нельзя: когда она пришла с просьбой, о преступлении еще ничего не было известно. Если бы Очард не появился случайно в конторе мистера Дьюка, эти два джентльмена не узнали бы о краже и к моменту второго визита американки. Со стороны преступника все было исключительно тонко продумано, и ловкие действия миссис Икс сошли ей с рук: она обменяла свои алмазы – а точнее, алмазы мистера Дьюка – на чек мистера Уильямса, но, по всей видимости, боялась обналичить всю сумму. Френч понимал ее опасения: открыть счет и положить на него 1500 фунтов было хитрым шагом, ибо обналичивание сразу трех тысяч мелкими купюрами вызвало бы подозрения. Но миссис Икс необходимо было получить максимально возможное количество наличных денег. Приобретение украшений и последующая продажа, подумал Френч, позволяли осуществить этот план. Раз она так поступила, значит, все три тысячи фунтов превращены в банкноты, за которыми невозможно проследить.

Разумеется, на каждой стадии этой операции преступница несла определенные убытки. Сначала – при закладе алмазов. Мистер Стронг оценил их в три тысячи триста с лишним фунтов, а от мистера Уильямса она получила только три тысячи. Она потеряла еще больше, если действительно продала все драгоценности, купленные на Пиккадилли и Риджент-стрит. К тому же она утратила небольшую сумму на счете в банке. Но, несмотря на это, в ее задумке был здравый смысл. Благодаря ей она получила примерно семьдесят-восемьдесят процентов от стоимости камней. А если бы она имела дело с одним из профессиональных скупщиков краденого, то не получила бы больше пятнадцати-двадцати процентов. Обращение к нелегальному скупщику могло к тому же ввергнуть ее во власть шантажистов. А ее план оказался четким и надежным, и как бы ни храбрился Френч, где-то в глубине души он с ужасом допускал, что миссис Икс может его обставить.

Но если его версия правильна и если он выследит эти перепродажи, то разузнает еще об одном или нескольких путях, по которым можно будет продолжить погоню за неуловимой. Новый вопрос, таким образом, выглядел так: продала ли миссис Икс дорогие побрякушки, и если да, то сможет ли он это достоверно установить?

Френч снова отправился к шести ювелирам и получил подробное описание купленных незнакомкой драгоценностей. Вернувшись в Скотленд-Ярд, с помощью справочника и своего знания Сити составил список скупщиков, к которым могла бы обратиться миссис Икс. К делу были привлечены полдюжины полицейских в штатском и получили задания зайти к этим скупщикам и выяснить, не появлялись ли в их руках искомые драгоценности.

Как только инспектор Френч закончил давать эти распоряжения, ему принесли телеграмму. Это был ответ па его запрос.

Миссис Чонси С. Рут. Отель «Бельгард», Мюррен, до конца месяца.

Мюррен? Это где-то в Швейцарии… Он попросил, чтобы ему принесли атлас и справочник железных дорог в Европе. Заглянув туда, он убедился, что это Швейцария, причем расположен Мюррен неподалеку от тех мест, где он недавно проезжал: от того чудесного Тунского озера, а также Интерлакена и знаменитого Бернского нагорья, – недалеко от всех тех мест, где он так хотел побывать. Теперь уже с гораздо большим воодушевлением он перебрал в уме причины, по которым хотел встретиться с миссис Рут, и затем бодро направился к шефу. Начальник выслушал его доводы и согласился с ними. Френч, торжествуя, поехал готовиться к отъезду следующим вечером.

Наутро по пути в Ярд инспектор завернул в контору компании «Уайт стар» и взял копию списка пассажиров «Олимпика» ноябрьского рейса. Ему сообщили, что сейчас корабль в Нью-Йорке и направится в Европу через три дня, следовательно, прибудет в Саутгемптон в следующую среду.

Френч также узнал, что можно получить образцы почерка всех пассажиров. При покупке билета и прохождении таможенного контроля заполняются бланки и составляются декларации с подписями. Если инспектору очень нужно их посмотреть, он может обратиться в филиал «Уайт стар» в Саутгемптоне или в таможню.

Френч решил, что, если его разговор с миссис Рут ни к чему не приведет, он последует совету людей из «Уайт стар» и отправится в Саутгемптон, когда туда придет «Олимпик», чтобы заодно опросить и персонал корабля.

Придя на службу, инспектор узнал, что одному из шести переодетых в штатское полицейских улыбнулась удача. В первом же магазине он нашел кольцо, соответствовавшее описанию одного из приобретенных незнакомкой подарков. Оно было куплено магазином у одной леди на следующий день после того, как миссис Икс открыла счет. Полицейский отнес кольцо в магазин «Луэс и Тоттнем», где оно было куплено, и там подтвердили, что его продали миссис Икс и получили деньги с чека миссис Рут. «Робсонз» заплатили за него 190 фунтов, тогда как «Луэс и Тоттнем» продали за 225. Неизвестная, таким образом, сильно проиграла на этой сделке. От «Робсонз» она получила деньги мелкими купюрами, и их номеров не записали.

Кассир «Робсонз», обслуживавший миссис Икс, не мог вспомнить ее внешности; и саму-то сделку он припомнил с трудом, только когда ему показали соответствующие записи. По его словам, клиентка была американкой, не очень старой и не очень молодой, самой обыкновенной наружности.

Инспектора Френча эти новости обрадовали. Они наилучшим образом подтверждали его версию. Приобретение драгоценностей – лишь часть плана по безопасному превращению краденых алмазов в деньги. Далее, новые данные доказывали его правоту и в предположении, что разыскиваемая не отправилась во Францию в тот вечер, когда доехала до вокзала Виктория, а осталась в Лондоне по меньшей мере еще на день.

Но пока это ничуть не приблизило Френча к обнаружению миссис Икс. Кассир не смог описать ее, а она не оставила никаких следов, по которым ее можно было бы найти. Иными словами, решение еще одной задачи пока не приблизило Френча к раскрытию дела в целом. Углубившись в размышления, сыщик почувствовал, как тень разочарования наползает на его недавний восторг.

До полудня еще один полисмен в штатском доложил о такой же сделке, а к перерыву на обед стало известно и о третьей перепродаже.

К сожалению, никто из ювелиров не помнил, кто им продавал ту или иную драгоценность. Френч сам обошел все магазины, но как бы упорно ни пытался выудить какие-либо уточняющие сведения, его усилия ничем не увенчались.

Вечером он уехал в Мюррен. В Берне пересел на другой поезд, проследовал через Спиц, под высоким конусом горы Нисен, вдоль берега Тунского озера в Интерлакен. Там он переночевал, а наутро ступил на узкую тропу, ведшую на юг, к самым вершинам Бернского нагорья. Он благоговел перед башнями гор: Маттерхорн, Айгер, Монх, Юнгфрау – они высились над ущельем, и Френч чувствовал, будто с обеих сторон на него надвигаются завораживающие громады. Из Лаутенбруннена он на фуникулере перебрался до Мюрренского плато и продолжил свое путешествие трамваем к знаменитому курорту. Там, подходя к отелю «Бельгард», он зачарованно смотрел на возвышающиеся за долиной могучие вершины Юнгфрау, одна за другой в ослепительной белизне сменявшие друг друга, все дальше и дальше устремляясь в чистое голубое небо. Мечтательное замечание попутчика о том, что наконец-то они смогут выпить чего-нибудь достойного после всех этих восхождений по снегам, не вернуло впечатлительного сыщика на землю. Только после двойной порции скотча, выпитого с новым знакомым в баре отеля, волшебное очарование гор стало немного тускнеть, а разговор с миссис Рут приобрел былую важность.

Изучение регистрационного журнала не обмануло ожиданий инспектора: имя и адрес – миссис Чонси С. Рут, Питсбург, США – были теми же, что и в «Савойе», но здесь они были написаны совсем другим почерком. На этот раз это настоящая миссис Рут, подумал Френч, выходя из регистратуры.

Он решил начать беседу с американкой после второго завтрака, во время которого попросил официанта сделать знак, когда она появится у входа в ресторан. Женщина полностью соответствовала описаниям, данным как американскими агентами, так и мистером Уильямсом, но при взгляде на нее Френч понял, насколько неточны словесные портреты. Имевшееся у пего описание подошло бы для сотен женщин.

После завтрака Френч подошел к миссис Рут. Извинившись за беспокойство, он объяснил, кто он такой, и попросил разрешения побеседовать с ней и получить некоторые сведения.

– Почему же нет, конечно, – согласилась она. – Пойдемте прямо в мою гостиную.

Услышав ее речь, Френч подумал, что такой выговор может быть только в Соединенных Штатах Америки.

– Вы миссис Чонси С. Рут? – начал он, когда они расположились в гостиной лучшего номера отеля. – Я буду рад, если перед тем, как мы начнем разговор, вы покажете мне ваш паспорт. Зачем, я объясню потом.

– Пожалуй, лучше сейчас, – ответила она, откидываясь на спинку кресла и закуривая сигарету.

Френч улыбнулся.

– Как хотите, мадам. Дело в том, что две дамы, каждая представившись миссис Чонси С. Рут из Питсбурга, прибыли на «Олимпике» в Саутгемптон. Скотленд-Ярд направил меня выяснить, кто же из них настоящая.

Женщина удивилась.

– Так, послушайте, откуда вы взяли такую нелепицу? На «Олимпике» прибыла я, а других пассажиров с таким именем на борту не было.

– И тем не менее некая миссис Чонси С. Рут появилась в лондонском отеле «Савойя» сразу по прибытии «Олимпика» и провернула махинацию, лишив одного человека трех тысяч фунтов. Я знаю, мадам, что это не вы, но мне нужны доказательства, которые бы убедили мое начальство.

Тихонько хмыкнув, удивленная леди встала, открыла дорожную сумку и достала оттуда книжечку.

– Вот паспорт, смотрите сразу, – сказала она. – Вы меня здорово заинтриговали. Давайте рассказывайте обо всем сейчас же.

Френч изучил документ, и последние сомнения исчезли. Перед ним была миссис Рут. А миссис Икс осталась миссис Икс.

Он попросил ее никому не говорить об этой истории и рассказал достаточно подробно все, что знал о таинственной клиентке мистера Уильямса, а потом сказал:

– Теперь, миссис Рут, я объясню вам, какая помощь мне от вас требуется. Дама, выдававшая себя за вас, скорее всего, прибыла вместе с вами из Нью-Йорка. Подумайте, кто это мог быть. Вот копия списка пассажиров. Прошу вас потратить время на то, чтобы припомнить тех, с кем вы общались во время вояжа. Исключите тех, в непричастности которых вы уверены, а напротив остальных поставьте галочку. Понимаете, что я хочу сказать?

– Отлично понимаю, да, но это не так просто, как вам, быть может, кажется. Не могу я вспомнить всех, с кем общалась за время путешествия от Нью-Йорка до Лондона.

– Но дело-то, в конце концов, не такое сложное. Ведь очень мало кто из женщин были точно похожи на вас. Во-первых, такая женщина должна иметь приблизительно ваш рост и фигуру, не абсолютно такие же, но все-таки схожие. Цвет волос не стоит принимать во внимание: его легко переделать, а вот глаза хорошо бы вспомнить. У нее светло-карие глаза с золотистым отблеском. Вы помните кого-нибудь с такими глазами?

Леди покачала головой, и Френч продолжил:

– Значит, она очень умна; умная, смелая и решительная; к тому же немного актриса. Чтобы успешно провернуть свое дело, она должна была обладать всеми этими качествами. – Френч помедлил, дожидаясь, пока его слова будут восприняты, а потом заговорил снова: – А еще она многое знает о вас. Она не только скопировала вашу внешность, но наверняка попыталась выяснить все возможное о вас, чтобы суметь ответить на вопросы, если ей их зададут. Эти сведения не наводят вас на мысль о ком-нибудь? Прошу вас, миссис Рут, постарайтесь мне помочь. Если вы не натолкнете меня на какую-нибудь догадку, я просто не буду знать, что делать дальше.

– Ну хорошо, я сделаю все, что в моих силах, но пока ни проблеска у меня не забрезжило. – Она прошлась по комнате и снова порылась в дорожной сумке. – Вот фотографии, которые я снимала своим «кодаком». Может, здесь кто-нибудь похожий попадется.

Фотографий было не меньше двух дюжин; на них пестрели группы пассажиров на борту «Олимпика». Миссис Рут стала тщательно их просматривать и, указывая инспектору на ту или иную даму, сообщала все, что ей было про нее известно.

– Миссис Джелфс… пожалуй, не подойдет: слишком полная. Мисс… мисс… не помню, как фамилия этой молодой особы, но она в любом случае очень высока, на полголовы выше меня. А это Хейди Сквонс, дочь старика Сквонса из «Консолидейтед ойл». Ее я помню с рождения. А это у нас кто такая? Кто же это? А-а, вспомнила. Малютка Динсмор, видимо, ирландка. Она тоже не подходит: глаза бесподобно голубые. А это миссис Перс… – и так минут двадцать пять, если судить по электрическим часам на каминной полке.

Френча очень порадовал ответственный подход американки к делу. Из всех, изображенных на фотографиях, возможными кандидатурами миссис Рут сочла восемь женщин, но вспомнила фамилии только пяти из них. Из этих пяти одна, некая миссис Уорд, с которой миссис Рут познакомилась на борту, казалась наиболее подходящей по нескольким причинам. Она была одного роста с миссис Рут, правда немного полнее; у нее, вроде бы, глаза были светло-карими, а держалась она дружелюбно и была, как теперь припомнилось озадаченной американке, излишне любопытной. Но из-за акцента ее тоже можно было отставить: несомненно, англичанка. В этом миссис Рут была абсолютно уверена. Френч показал ей чеки, но та никогда не видела подобного почерка.

Еще миссис Рут сказала, что стюардесса, обслуживавшая ее каюту, была исключительно сообразительна и наблюдательна. Миссис Рут несколько раз за время путешествия удивляло, какие подробности знала эта женщина о ней самой и ее попутчиках. Нет, миссис Рут не обвинила бы ее в шпионаже, но полагала, что стюардесса смогла бы лучше всех ответить на вопросы сыщика. Имени этой женщины американка не помнила, но о внешности сказала следующее: сразу привлекающая взгляд, темные глаза, молодое лицо и совершенно седые волосы, – короче, ему не составит труда узнать ее.

Сама миссис Рут в высшей степени заинтересовалась этим происшествием и просила инспектора держать ее в курсе того, как будут развиваться дела. Это он ей пообещал и распрощался.

В Скотленд-Ярде его ждали сообщения еще о трех операциях таинственной леди, но, к сожалению, пи одна не принесла с собой подсказок, как установить личность аферистки. Ее приобретения, найденные полицией, оценивались примерно в 1200 фунтов, а получила она при их продаже 1090; таким образом, убыток при сделке составил всего около девяти процентов.

Френч сразу же пошел к мистеру Уильямсу и спросил, не узнает ли он свою загадочную клиентку среди попутчиц миссис Рут. Некоторое время ростовщик молча рассматривал фотографии, потом наконец не совсем уверенно указал на фигуру миссис Уорд.

– Вот эта похожа на ту леди, – с сомнением проговорил он, – но, честно скажу, не берусь утверждать, что это она. Если это она, то фотография сделана из рук вон плохо. – Продолжая рассматривать карточку, он медленно проговорил: – А знаете, я видел раньше эту женщину, ту, которую вы называете миссис Уорд. Точно где-то видел. Странно, но у меня было такое же ощущение, когда ко мне пришла американка с алмазами; мне и тогда смутно показалось, что я ее раньше видел. А сейчас я просто уверен, что когда-то, где-то я ее видел. Господи, как бы я хотел вспомнить где.

– А как бы этого хотел я, – с некоторой горечью отозвался Френч, – Мне бы это очень помогло.

– Если я не могу вспомнить, чтобы помочь вернуть себе три тысячи фунтов, то вряд ли смогу это сделать только для того, чтобы облегчить работу вам, – сухо парировал ростовщик. – Не могу вспомнить, где я ее видел. Все думаю и думаю, и все впустую. Скорее всего, это кто-то из тех, кого я видел в поезде или ресторане. Не думаю, что мы с ней знакомы.

Далее Френч переговорил с мистером Скарлеттом и служащим Плентоузом. Оба вполне уверенно указали на фотографию миссис Уорд в качестве похожей на их странную клиентку, но оба сомневались, что это именно она. Так же, как мистеру Уильямсу, директору лицо дамы было смутно знакомо, но он уверял инспектора, что лично ее не знал. Этим Френчу и пришлось удовлетвориться.

Весь день он провел в разъездах по магазинам и встречался с агентами, с которыми имела дело неуловимая миссис Икс. Из одиннадцати обслуживавших ее семеро сочли, что она похожа на миссис Уорд, а четверо других вообще не помнили ее внешности.

Френч не был удовлетворен, но решил, что в целом весы склоняются в пользу того, что искать нужно именно миссис Уорд. Теперь он направился в Саутгемптон, чтобы прибыть туда к приходу «Олимпика».

Глава 12 Неуловимая миссис Икс

Инспектор Френч остановился в небольшой гостинице возле саутгемптонского вокзала и на следующее утро направился в контору «Уайт стар». Там ему сказали, что «Олимпик» именно сейчас подходит к порту, и он пошел к набережной наблюдать за швартовкой громадного судна.

Его прибытие производило сильное впечатление: медленно подходил лайнер к причалу, занимая нужное положение, бросал якорь и крепился тросами. Потом с трапов на причал устремились пассажиры. Одни спешили, уже сосредоточившись на предстоящих деловых встречах или боясь опоздать на поезд, другие безмятежно ожидали такси и легковых автомобилей, третьи улыбкой приветствовали друзей или махали на прощание бывшим попутчикам… Одни исчезали, их сменяли другие… Френчу даже показалось, что этот калейдоскоп никогда не остановится, но вот толпа рассосалась, он поднялся на борт и стал искать помощника капитана. Из-за срочных дел в связи с прибытием корабля помощник капитана не смог сразу же принять инспектора и послал стюарда, чтобы тот проводил Френча в каюту, куда вскоре пришел и сам.

– Извините, что заставил вас ждать, инспектор, – начал он. – Вы хотели что-то узнать о нашем рейсе в Англию в прошедшем месяце?

– Да. – Френч объяснил суть дела и, разложив отмеченные миссис Рут фотографии, сказал: – Я хочу выяснить имена и адреса этих восьми дам и узнать о них как можно больше.

– Боюсь, что вряд ли смогу вам в этом поспособствовать, – сказал помощник. – Регистрационные журналы каждого рейса сдаются на берег по прибытии, и у меня сейчас только записи о прибывших сегодня. Но, может, кто-нибудь из персонала помнит фамилии этих дам, и если так, то их адреса вы узнаете в канцелярии на берегу.

– Отлично. У меня с собой копия списка пассажиров того рейса, может быть, он пригодится.

– Да, он поможет кое-что вспомнить. Позвольте взглянуть – а вдруг я и сам смогу вам помочь, или хотя бы подскажу, как вам все разузнать.

Он начал пристально изучать снимки.

– Это миссис Рут, – сказал Френч, обойдя стол и встав за спиной помощника капитана. – Она назвала мне пять фамилий, но мне бы хотелось проверить ее память. Остальные три она не помнит.

Моряк кивнул, перебирая фотографии.

– Это миссис Форбз, – указал он на одну из дам, – а это, кажется, мисс Грейсон, или Грейвз, или что-то вроде этого. Лица я почти все помню, а вот имена – нет.

Миссис Рут тоже сказала, что эти две – миссис Форбз и мисс Грейсон.

Помощник подумал и решительно положил фотографии па стол.

– Боюсь, большего сказать не смогу. – Он нажал кнопку вызова. – Попросите миссис Хоуп зайти ко мне, – велел он и продолжил, обращаясь к Френчу: – Миссис Хоуп – наша старшая стюардесса. Расспросите ее, и она вам наверняка расскажет обо всем, что вас интересует.

Миссис Хоуп быстро поняла, чего от нее хотят. Она деловито пригласила Френча в свой рабочий кабинет и там рассмотрела фотографии. Сама она узнала шесть женщин из восьми, а с помощью своих подчиненных вскоре назвала инспектору и остальные фамилии.

Френч покинул корабль с надеждой, что в списке указанных женщин окажется и миссис Икс, как полагала миссис Рут.

В конторе «Уайт стар» он сказал, что хотел бы узнать имена, адреса и любую ценную информацию о восьми пассажирках, чьи фамилии были отмечены в списке, а также посмотреть образцы подписей каждой.

Если одна из восьми женщин пишет так, как миссис Икс на чеках, значит, он достиг цели. Если же нет, то он просмотрит образцы почерка всех женщин, плывших тем рейсом, в надежде найти почерк, которым были выписаны чеки.

Служащий, которому поручили помочь инспектору, внес в комнату кипу документов.

– Не знаю, – с извиняющейся заминкой сказал он, – а может, вы это все сами просмотрите? У пас сегодня такой насыщенный день, и у меня еще дел по самую макушку. Смотрите, все очень просто. Вот это пассажирские декларации па рейс. Они собраны в алфавитном порядке по каждому классу. В них вы найдете все, что вам нужно.

– Спасибо, – отозвался Френч, обрадовавшись, что ему дадут спокойно посмотреть все самому. – Не беспокойтесь из-за меня. Сейчас я зароюсь в эти бумаги и приду спросить, если запутаюсь.

Он стал просматривать декларации каждой из восьми женщин, выписывая имя, адрес, подданство и другие сведения, а затем сравнил почерк каждой с подписями миссис Икс на чеках.

Экспертом по почерку он не был, но знал достаточно о способах распознавания характерных особенностей, остающихся неизменными при подделке почерка. Очень терпеливо и тщательно изучал он подпись за подписью, не пропуская ни одной, даже казавшейся на первый взгляд неподходящей, проверяя каждую по заученным правилам и убеждаясь, что это, к сожалению, не та рука.

Наконец Френч добрался до восьмой фамилии списка. Увидев декларацию миссис Уорд, той самой леди, которую миссис Рут сочла более прочих похожей на себя, он тихонько присвистнул от неожиданной радости. Именно такой почерк был на чеках, вне сомнений, та же рука, и написано все было без всякой попытки что-либо подделать. Вот она! Миссис Элизабет Уорд, 39 лет, подданная Великобритании, и пр., и пр.; адрес: Оуклендз, Терскроуд, Йорк. Он достиг, добился своей цели!

Но вдруг он вспомнил, что миссис Рут сначала сочла миссис Уорд подходящей кандидатурой, а потом исключила из списка из-за подданства. Она не сомневалась, что миссис Уорд англичанка, а между тем по меньшей мере семнадцать или восемнадцать человек, встречавшихся с неуловимой миссис Икс, говорили, что она американка. Френч надеялся, что миссис Рут ошиблась, но и в декларации значилось: подданная Великобритании. Инспектор был озадачен. Он решил вернуться па корабль и уточнить мнение персонала на этот счет.

Все вторили миссис Рут. Миссис Уорд была англичанкой, вне всякого сомнения, истинной англичанкой. Стюарды и стюардессы имели достаточный опыт общения с иностранцами и считали, что не ошибаются. Френч также переговорил с врачом, к которому несколько раз обращалась миссис Уорд, и он столь же уверенно заявил, что она англичанка.

Спускаясь с корабля, Френч столкнулся со стюардессой, к которой ему советовала обратиться миссис Рут, яркой женщиной с темными глазами и седыми волосами. Он остановился и заговорил с ней.

Стюардесса помнила миссис Уорд и по фамилии, и по наружности, хотя ее не обслуживала. Дама привлекла внимание стюардессы из-за одного случая, произошедшего ближе к концу вояжа. Проходя по коридору во время второго завтрака, седоволосая служащая увидела, как дверь одной из кают, которые она обслуживала, приоткрылась и оттуда показалась миссис Уорд. Каюту же занимала американка миссис Рут. Что-то вороватое и злорадное во взгляде миссис Уорд возбудило подозрение стюардессы, и она спряталась в одну из кают: посмотреть, что будет дальше. Миссис Уорд, явно довольная тем, что ее не заметили, направилась в столовую и села на свое место. Стюардесса продолжала наблюдать за ней и после завтрака увидела, как та подошла к миссис Рут и как будто сообщила той о чем-то, что делала в ее каюте. Это уменьшило подозрительность служащей, но на всякий случай она вернулась в каюту миссис Рут и посмотрела, все ли в порядке. Насколько ей показалось, ничего не исчезло, и сама миссис Рут в дальнейшем не жаловалась на то, что кто-то трогал ее вещи.

Если Френчу и нужны были дальнейшие подтверждения его подозрений, то этот эпизод стал прекрасным дополнением. Конечно же, миссис Уорд собирала сведения об одежде и вещах американки для того, чтобы ее скопировать! Возможно, фотографировала конверты и другие бумаги, которые понадобилось подделать.

Однако по-прежнему оставался неясным вопрос о подданстве. Понятно, что акцент и поведение иностранца вполне легко изобразить, но Френчу с трудом верилось в столь совершенное подражание, чтобы обмануть многих людей, в том числе и тех, кто отличал английский акцент от американского. Однако этот вопрос не имел отношения к его новой задаче: отыскать миссис Элизабет Уорд по адресу Йорк, Терск-роуд.

Инспектор спустился на берег, зашел на почту и послал телеграмму начальнику полиции Йорка с вопросом, проживает ли названная им леди по данному адресу и если да, то на месте ли она сейчас.

Затем он направился в главное полицейское управление, но по дороге ему в голову пришла одна мысль, и он свернул к пакгаузу, где проверяли багаж пассажиров трансатлантического лайнера. Там работали несколько таможенников, и Френч обратился к одному из них.

– Вот те на, – удивленно протянул молодой парень, выслушав инспектора, – чертовски странно, что вы спрашиваете об этом меня. Вот так совпадение, ну и ну. Я знаю того, кто просматривал эти чемоданы. Он как-то говорил мне о них. Мы подумали: как чертовски глупо везти из Америки полные чемоданы одеял. Пойдемте, я его найду. Значит, эту дамочку разыскивают, да? Эй, Джек! – закричал он своему товарищу, такому же опрятному и деловитому молодому парню, – гут тебя хотят видеть. Инспектор из Скотленд-Ярда! Он хочет узнать о тех чемоданах с одеялами, о которых ты мне говорил, с «Олимпика», два-три рейса назад. Чертовски потрясающая случайность, что он наткнулся па меня, просто обалдеть!

– Да, вам уж повезло так повезло, – сказал Френчу второй парень. – Помню и чемоданы, и ту леди, что их сдавала, – ведь странно, зачем везти одеяла через океан. Больше такого не припомню.

– А вы ей об этом ничего не сказали? – спросил Френч.

– Я-то нет, она сама. Сказала, дескать, полагаю, не часто вам доводилось видеть, чтобы чемоданы, полные одеял, перевозили из Америки. Видите ли, я слегка опешил поначалу и просматривал их очень даже внимательно. Я сказал, что да, действительно, не доводилось. А она объяснила, что собирается увезти обратно небольшой, но ценный набор фарфоровых статуэток, и его-то она и завернет в одеяла. А поскольку чемоданы все равно с собой всегда берут, она решила, что лучше упаковку привезти с собой, а не тратиться на новую. Это показалось мне странным, но одеяла не подлежали обложению налогом, а остальное меня не касалось. А что-нибудь не так?

– Не знаю, – ответил Френч. – По-моему, эта дамочка мошенница, но я еще не раскусил этого фокуса с одеялами. Кстати, среди этих пассажиров ее нет? – Он подал таможеннику фотографии.

Парень не колеблясь указал на миссис Уорд.

И что же означал этот фокус с одеялами? Френч медленно шел к полицейскому участку, склонив голову и тупо глядя на асфальт, и вдруг придумал возможное объяснение. Эти чемоданы, безусловно, требовались единственно для придания обману правдоподобия. Миссис Рут, жена питсбургского магната, вряд ли прибыла бы в лондонскую «Савойю» без американских чемоданов. Но когда мнимой миссис Рут нужно было исчезнуть, чемоданы стали обузой. От них нужно было избавиться, и от них избавились. Следовательно, в них не должно было остаться ничего из вещей неуловимой дамы, ничего, что дало бы ключ к установлению ее личности. Но в них должно было что-то лежать. Иначе они были бы слишком легкими, да и горничная могла бы, обнаружив, что они пусты, разболтать об этом персоналу гостиницы; а если бы об этом узнали администраторы, они бы могли упомянуть о такой странности, отвечая на вопросы мистера Уильямса. А с одеялами все получилось шито-крыто, и вряд ли можно было придумать лучше, признал Френч. Одеяла сделали чемоданы вполне весомыми, никак не выдав личности миссис Уорд и обойдясь мошеннице дешево, а на таможне их сочли обычным грузом. Да, заключил про себя Френч, вполне разумное предположение.

В полицейском участке он подал свою визитную карточку и сказал, что хочет видеть начальника участка.

Офицер полиции Хейз до своего нынешнего назначения работал в Лондоне и не раз встречался с Френчем в связи с раскрытием разных дел. Поэтому он сердечно приветствовал инспектора, усадил на стул поудобнее и подал ему отличнейшую сигару.

– Из Тринидада, – пояснил он. – Я их получаю прямо оттуда. Ну, а у тебя что хорошенького?

Они немного вспомнили годы совместной работы, а потом Френч вернулся к насущным вопросам.

– Случай у меня запутанный, – сказал он и, изложив коллеге подробности дела, продолжил: – Дамочка явно не из робкого десятка. Скроить историю о потерянном паспорте, чтобы поверил ростовщик Уильяме, можно легко, а вот обратиться до этого к вам с просьбой его найти – это, я скажу, не слабо.

– Да, в хладнокровии ей не откажешь, – согласился офицер полиции. – Но, как ты понимаешь, это было необходимо. Она наверняка знала, что отсутствие паспорта возбудит у Уильямса подозрение, а ей этого надо было избежать. Объяснять пропажу дорожной сумки, не упомянув, что обратилась в полицию, непросто; вот она и обратилась. Знала ведь, что Уильяме будет се проверять, как он, собственно, и сделал. Так что ей без нас было не обойтись. Обычная предосторожность.

– Полностью с тобой согласен, – ответил Френч, – но это и под стать хладнокровной штучке; не только, как говорится, положить голову в львиную пасть, ко в то же время еще обратить внимание льва на то, что она там находится. Так или иначе, мне надо ее найти, и я хотел бы у тебя узнать о ней. Кое о чем мне рассказали на «Олимпике», но я хочу выведать как можно больше.

Офицер кому-то позвонил и велел прислать к нему сержанта Макафи. Когда в дверях появился высокий измотанный малый, старший офицер сказал:

– Сержант Макафи как раз занимался этим делом, его перевели к нам недавно из Ливерпуля. Садись, Макафи. Инспектор Френч хочет кое-что уточнить по поводу той женщины, которая потеряла сумку, спускаясь с «Олимпика», недель семь назад. Кажется, ты занимался этим делом. Помнишь миссис Рут из Питсбурга?

– Помню хорошо, сэр, – ответил тот, как показалось Френчу, с ирландским акцентом. – Но сумку она потеряла, не спускаясь с «Олимпика», а позже на набережной.

– Расскажи нам обо всем.

Сержант вытащил блокнот, взглянул па него и покачал головой.

– У меня все это в другом блокноте, – сказал он. – Извините, я сейчас его принесу.

Он тотчас вернулся, сел и, листая засаленные странички хорошо послужившего блокнота, заговорил сухо, как при оглашении свидетельств в суде.

– Двадцать четвертою ноября прошлого года, около трех часов дня, проходя в толпе неподалеку от причала, я услышал женский крик. «Вор, вор!» – закричала женщина, подбежала и схватила меня за руку. Она была среднего роста, стройная, очень светлая кожа, волосы темные. Говорила она с американским акцентом и была то ли возбуждена, то ли расстроена. С трудом переводя дыхание, она сказала мне: «Эй, полицейский, у меня только что украли дорожную сумку». Я спросил, где и как и что в сумке. Она сказала, что прямо здесь, в толпе, минуту назад. Женщина обернулась и увидела, как какой-то мужчина пробирается сквозь толпу. Она закричала и бросилась за ним, но он исчез. Я спросил, как выглядела сумка. Она сказала: небольшая, прямоугольная, из коричневой сафьяновой кожи с золотыми пряжками. Я пошел и сказал об этом двум ближайшим дежурным на посту, и мы наблюдали за выходившими, но ничего похожего не увидели. – Сержант Макафи угрюмо покачал головой и заключил: – Нечего ей было разгуливать с сумкой с золотыми побрякушками среди толпы, вот что.

Что верно, то верно, сержант, – сказал старший офицер. – Вы эту сумочку так и не нашли?

– Нет, сэр. Даму я привел в участок, записал ее имя и все приметы. Вот отчет.

Высокий сержант развернул листок бумаги и положил его на стол старшего офицера. В отчете было подробное описание внешности американки, якобы украденной сумки и ее содержимого, а также перечень предпринятых мер: предупреждение ростовщиков о пропаже, установление особого наблюдения за скупщиками краденого и другими каналами сбыта таких вещей.

Изучив эти данные, инспектор Френч в очередной раз достал фотографии и подал их Макафи.

– Взгляните на них, сержант. Нет ли среди них той женщины?

Сержант медленно просмотрел снимки, вглядываясь в каждый с тем же озадаченным видом, что и мистер Уильяме, мистер Скарлетт идругие люди в Лондоне, кому Френч показывал эти фотографии. И с тем же сомнением и колебанием наконец указал на миссис Уорд.

– Это, по-видимому, она, – медленно произнес он, – конечно, если она вообще есть на этих снимках. Не совсем похожа, но думаю, что все равно это она.

– Готовы поклясться?

– Нет, пожалуй. Но все-таки думаю, что это она.

Френч задумчиво кивнул. Ответ сержанта совпадал со словами Уильямса, Скарлетта и прочих и объяснял все, кроме одного. То, что миссис Икс была миссис Уорд, было ясно; но до встречи с этими людьми она загримировалась под миссис Рут. Все видели сходство с миссис Уорд, потому что это она и была, но все были не уверены, потому что она была в гриме.

Инспектор подался вперед и постучал пальцем по фотографии.

– Посмотрите-ка, сержант, – попросил он. – На этой карточке дама выглядит как обычно. Когда же вы с ней встретились, она была загримирована под другую женщину. Что скажете, а?

В тусклых глазах Макафи вдруг вспыхнула искорка.

– Вот-вот, это как раз то самое, – ответил он оживившись. – Именно так и не иначе. Она похожа на женщину на снимке очертаниями фигуры, а не по макияжу, – уверенно заявил Макафи.

– Отлично. – Инспектор Френч неизменно стремился вытянуть из опрашиваемого как можно больше. – А не вспомните ли вы еще что-нибудь?

Но у сержанта Макафи были записаны еще только уже известные два адреса той дамы: один – отеля «Савойя» в Лондоне, другой – домашний адрес миссис Рут в Питсбурге.

Инспектор пообедал со своим приятелем старшим офицером, а потом устроился в комнате отдыха в гостинице, чтобы спокойно покурить и подумать.

Через некоторое время перед ним возник посыльный с телеграммой. Это был ответ из полиции Йорка:

На Ваш запрос. Никого с таким именем и адресом.

Френч с досадой выругался. Да, конечно, он понимал, что имя могло быть ложным, но все же надеялся вопреки всему: а вдруг он добрался до конца хотя бы этой части своего расследования. И вот опять тупик! Придется искать новые пути к этой неуловимой леди (про себя он назвал ее иначе), а у него, с той поры как он покинул контору мистера Уильямса, не накопилось никаких новых данных, за которые можно было бы ухватиться. Совершенно удручающее дело: только манит, казалось бы, многообещающими находками, а потом каждая – пшик! – и вылетает в трубу. Все равно как если бы переходишь ручей по камушкам: только ступишь, они непременно выскальзывают из-под ног. А шеф такие поэтические сравнения вряд ли оценит. Он и так уже давно не хвалит Френча, а эту телеграмму воспримет и вовсе без энтузиазма.

Впрочем, сожаление и уныние тоже ни к чему привести не могли, и он заставил себя снова переключиться на обдумывание своей проблемы. Вскоре ему пришла еще одна мысль.

С того момента, как Френч опросил персонал в «Савойе», ему не давал покоя вопрос: почему искомая дама появилась в отеле намного позже остальных пассажиров «Олимпика», – и теперь увидел причину. Кража сумки произошла примерно через четыре часа после того, как отошел специальный поезд, приуроченный к прибытию лайнера. Миссис Икс – а она по-прежнему оставалась миссис Икс, – таким образом, должна была добираться послеполуденным поездом, скорее всего, в 17.26 или 18.22 с Западного вокзала, а приехала либо в 18.58, либо в 20.20 соответственно. Так зачем эта задержка? Что она делала эти четыре часа?

Ответ напрашивался сам собой. Разве не для того, чтобы переменить внешность? Дама была сама собой, если не считать имени, на борту «Олимпика» и, не изменяя внешности, прошла таможенный досмотр собственной персоной. Потому-то персонал корабля и таможенник сразу же узнали ее на фотографии. Но ее перевоплощение в миссис Рут произошло прежде, чем она обратилась в полицию Саутгемптона, и поэтому сержант Макафи и опрошенные Френчем в Лондоне сомневались, она ли изображена на снимке. Разумеется, отправилась в гостиницу. Взяла номер, где занялась гримом.

Обкатав эту мысль, Френч предположил дальнейшие действия аферистки. Она ушла в помер в одном обличье, а вышла из него уже в другом. Отсюда вывод: чем больше отель, тем меньше вероятность, что эту перемену заметят. В толпе других она подошла к регистратуре, сняла комнату на несколько часов и расплатилась за нее. Потом, завершив преображение, незаметно ушла из отеля, смешавшись с другими постояльцами. Френч почувствовал, что он на верном пути, и с новым приливом сил пружинисто встал, вытряхнул пепел из своей трубки и вышел на улицу.

Сначала он зашел в отель «Юго-Западный». Но здесь ничего выяснить не удалось. В «Дольфинс» ему тоже не повезло, а в «Полигоне» он наконец нашел то, что искал. Изучив записи в регистрационном журнале, секретарша смогла вспомнить американку. Она появилась около полудня, сказала, что хотела бы отдохнуть до отъезда в 17.26, и сняла номер на этаже потише. Ее зарегистрировали, и Френч, взглянув на записи в журнале, с радостью обнаружил тот же почерк, которым были выписаны чеки. На этот раз, правда, она назвалась миссис Сайлас Р. Кламм, а адрес дала такой: Хилл-драйв, Бостон, Массачусетс. Но теперь, уже зная ее манеру, Френч удивился бы как раз только прежнему имени.

Он был очень рад такому яркому подтверждению своей догадки, но последующие расспросы расстроили его.

Никто из персонала не мог припомнить американку. Со своим неизменным упорством сыщик расспросил всех, кто мог бы так или иначе сталкиваться с ней, но ни от кого не получил ни малейших сведений. То, что миссис Икс перегримировалась в отеле под миссис Рут, было ясно, но столь же ясно было и то, что она исчезла из него совершенно бесследно.

Френч не знал теперь, в каком направлении двигаться дальше. Основные факты, на которых он строил свою тактику, его подвели, и теперь ничего не оставалось, кроме опознания по фотографии. Инспектор решил сделать увеличенную копию лучшей карточки и разослать ее по полицейским участкам в надежде, что кто-то когда-то признает эту миссис Икс. Конечно, надежда была очень слабой, но что оставалось делать?

Френч вернулся в Лондон и через два часа добрался до дома, вконец измученный и раздосадованный.

Глава 13 Миссис Френч делает важное «замечание»

К тому времени когда Френч закончил ужинать и закурил трубку со своей любимой смесью Табаков, ему стало намного лучше. Вместо того чтобы лечь пораньше спать, о чем он мечтал, сидя в поезде, Френч уговорил многострадальную свою жену выслушать его рассказ о своем деле в надежде, что она что-нибудь подскажет.

Убрав со стола и перемыв посуду, миссис Френч расположилась в своем излюбленном уголке дивана и взялась за мирное вязанье, а он приступил к рассказу о своих невзгодах.

В мельчайших подробностях изложил он все, что ему удалось сделать до возвращения из Саутгемптопа, а точнее, с тех пор, как в фирме «Уильяме и Дейвис» он впервые услышал о таинственной миссис Икс. В конце он выразил свое мнение, что миссис Икс и миссис Уорд одно и то же лицо, и объяснил, с какими трудностями столкнулся в попытке напасть на ее след. Жена слушала его не перебивая, а потом спросила, что он собирается делать дальше.

– В этом и весь вопрос, – с некоторой досадой ответил Френч. – Если бы я знал, что делать, то и проблем бы не было. Что бы ты посоветовала?

Она тряхнула головой и склонилась над вязаньем, словно бы поглощенная им целиком. Френч знал: это не означало безразличия к его рассказу, просто у нее была такая привычка. Поэтому он приготовился ждать с еле мерцающей надеждой, и когда через пару минут Эмили начала задавать ему вопросы, эта надежда стала в нем крепнуть.

– Ты сказал, что миссис Рут и люди с корабля считают эту женщину англичанкой?

– Да.

– И таких довольно много, тех, кто считает ее англичанкой?

– В общем, да, – подтвердил Френч. – Сама миссис Рут, врач, помощник капитана, стюард-официант и по меньшей мере четыре стюардессы. Все они в этом уверены. И другие пассажиры и обслуживающие наверняка были в этом уверены. Но я не совсем понимаю, к чему ты клонишь.

– Хорошо, а ты сам считаешь, что она англичанка? – не отклоняясь от темы, спросила она.

Френч задумался. Сам он? Нет, пожалуй, не совсем он в этом уверен. Показания, вроде бы, весомые, но и в пользу того, что она американка, они тоже весомы, и даже больше. Мистер Уильяме, например, был…

– Не считаешь, – сделала вывод миссис Френч. – Так. Теперь смотри. Мистер Уильяме говорил, что она американка?

– Вот-вот, – начал развивать свою мысль ее муж. – Он говорил, что…

– А тот директор банка и его кассир, они считали ее американкой?

– Да, но…

– А в ювелирных магазинах, в «Савойе», в саутгемптонской полиции се все считали американкой?

– Да, но мы не…

– Это должно навести тебя на мысль.

– Что это сестры? Я предполагал такое, но почерк это отрицает.

– Да нет, конечно же, я не о сестрах. Подумай-ка еще.

Френч чуть не подпрыгнул от удивления.

– О чем же ты тогда, Эмили? Я не улавливаю, на что ты намекаешь.

– И еще тебе следовало бы кое о чем подумать, – не обращая внимания на реакцию мужа, продолжала Эмили. – Этот твой Уильяме полагал, что видел эту женщину прежде. Сколько ему лет?

Френч был совершенно сбит с толку.

– Сколько лет? – беспомощно повторил он. – Не знаю. Около шестидесяти, пожалуй.

– Подходяще, – сказала жена. – А тот другой, Скарлетт, тоже полагал, что видел ее прежде. А ему сколько лет?

Инспектор нервно заерзал.

– Слушай, Эмили, – он сделал протестующий жест, – лучше объясни, к чему ты клонишь. Я совсем не понимаю что к чему.

– Поймешь, если пошевелишь мозгами, – поддела его жена. – Так сколько лет Скарлетту?

– Примерно столько же, как и тому, – пятьдесят пять или шестьдесят. Но какое отношение это имеет к…

– А тот молоденький кассир, он ведь не говорил, что видел ее раньше?

– Нет, но…

– Ну вот и все попятно, глупенький! Кем должна быть женщина, которая умеет гримироваться под другую, изображать то английский, то американский акцент, и которая запомнилась пожилым лондонцам? Это же элементарно, Ватсон!

Когда миссис Френч называла мужа именем друга великого Шерлока Холмса, это означало две вещи: во-первых, что она, как он выражался, в хорошем настроении, а во-вторых – что ей приятно ощущать, что она что-то поняла, а он упустил из виду. И он всегда радовался, когда обсуждение доходило до этого момента, ибо надеялся на то, что наконец-то хоть как-то запутанное дело прояснится.

На этот раз его самого тотчас осенило, стоило ей договорить. Ну конечно же! И как это только не пришло ему в голову? Эта женщина актриса, бывшая лондонская актриса! И тогда все встает на свои места. А раз так, то он скоро ее найдет. Секретари актерских клубов, служители, театральные агенты, швейцар у служебного входа, редакторы светской хроники – ее знали десятки людей, и ему тоже не составит труда выяснить ее имя и биографию.

Френч подбежал к жене и расцеловал ее.

– Господи, Эмили, ты просто волшебница! – искренне сказал он.

– Седина в бороду – бес в ребро, – смущенно ответила она, безуспешно пытаясь скрыть любовь к мужу и восхищение им.

На следующее утро Френч, наметив новую, очень четкую программу, устремился вперед, чувствуя необыкновенный прилив сил. У него уже был составлен список театральных агентств, в которые он собирался зайти в первую очередь. После этого, если удача ему не улыбнется, он отправится по театрам и переговорит со швейцарами при служебном входе, а если и здесь не повезет, дойдет до пожилых импресарио, режиссеров и всех прочих, у кого можно что-либо узнать о загадочной актрисе.

Молодые руководительницы первых трех агентств, которым Френч показал фотографии миссис Икс, покачали хорошенькими головками и не смогли ему помочь. Но в четвертом агентстве секретарша пообещала инспектору такое, что он чуть не подпрыгнул от радости.

– Нет, – сказала она, – я никого похожего на нее не знаю, но если она уже достаточно давно оставила сцепу, то я и не могу ее знать: я здесь работаю только второй год. И не знаю никого, кто мог бы вам помочь – мы совсем недавно открылись. Но… вот что я вам скажу, – вдруг просияла она, – у нас сейчас мистер Роумер. Если кто в Лондоне и знает ее, то это точно он. Если вы подловите его на выходе, можете спросить.

Мистер Хорас Роумер! Король режиссеров! Френчу хорошо было известно его имя, хотя он ни разу не видел мастера. Он поблагодарил секретаршу, сел и приготовился ждать.

Скоро она шепнула инспектору: «Вот он идет», – и Френч увидел приземистого полноватого джентльмена. Сыщик поспешил за ним, представился и показал знаменитому режиссеру фотографию. Тот бросил взгляд на карточку и разулыбался.

– Ах, боже ты мой, ну конечно, я-то ее знаю. А эти – нет. – Он кивком указал на агентство и его штат. – Она блистала до них. Ну как же, это же великая Сисси Уинтер. По крайней мере, когда-то она претендовала на такое звание. Она была примой-актрисой в труппе Пантона лет десять-пятнадцать назад. Помню ее в спектаклях «О, Джонни!», «Графиня», «Секретарша» и тому подобных – вполне приличные по тем временам пьесы, но теперь вышли из моды. Надеюсь, с ней ничего не случилось?

– Она как-то связана с делом об украденных алмазах, – ответил Френч, – но я думаю, что ее вины в этом нет. Просто нужно кое-что уточнить.

– Было бы печально услышать, если что-то нечисто, – сказал мистер Роумер. – Я в свое время видел за ней большое будущее, а она все-таки ушла со сцепы и загубила свою карьеру.

– Каким образом, сэр?

– Да из-за одного типа. Стала с ним жить, а он женат был и уже в летах. Так, во всяком случае, в свое время говорили. Я не придирчив в этом отношении и закрыл бы на это глаза, если бы только она продолжала работать на сцене. А она сбежала и скрылась из виду. А ведь могла бы всего достичь. Талантливая молодая женщина – и пропала. Вспоминать тошно, вот что я скажу.

– Полагаю, вы не можете подсказать мне, как ее разыскать?

Режиссер пожал плечами.

– Боюсь, никак не могу. Даже не знаю, жива ли она.

– В каких театрах она играла?

– В нескольких, но имя себе сделала в «Комеди».

– Попробую узнать там.

– Попробуйте, но особо не надейтесь. Театральные труппы быстро меняются и память у них короткая. Если не повезет, ступайте к Жаке. Ну, знаете, режиссер такой – Ришар Жаке. Если мне не изменяет память, он как раз ставил те пьесы, что я назвал. А если это не он, то скажет, кто их ставил.

Френча переполняла радость. Наконец-то удача оказалась на его стороне. Он доказал свою версию – роль жены в этом уже стала понемногу забываться, – он сделал верное дедуктивное заключение и оно подтвердилось. Собраны сведения, которые неминуемо приведут его к цели. Дальше он направится в «Комеди» и там, если повезет, получит информацию, которая сразу выведет его па след аферистки.

Чуть отойдя от агентства, инспектор почувствовал, что кто-то тронул его за плечо. Он обернулся и увидел мистера Дьюка. Пожилой джентльмен тепло его приветствовал и спросил, как продвигается расследование.

– Я собирался как раз зайти сюда, – мистер Дьюк указал на несколько старомодный и неприглядный ресторан напротив них, – и выпить чашечку кофе. Буду рад, если вы составите мне компанию. Мы так давно не виделись, и я совсем не в курсе, как идут дела.

Переполненный своими впечатлениями, Френч с энтузиазмом согласился, предвкушая, как изложит цепочку своих достижений. Когда они удобно устроились в тихом уголочке зала, сыщик с упоением начал рассказывать о своей поездке в Мюррен, о фотографиях, данных ему миссис Рут, о своей слежке за тем, что делала неуловимая миссис Икс в Саутгемптоне, о своем дедуктивном методе, с помощью которого он вычислил, что она актриса, и, наконец, о грандиозном успехе – установлении ее личности.

Мистер Дьюк слушал это повествование со столь заинтересованным вниманием, что оно льстило даже немалому самолюбию Френча. Он вспомнил имя этой актрисы, хотя больше ничего в его памяти не задержалось.

– Это очень обрадует Вандеркемпа, – заметил мистер Дьюк. – Я ему сейчас же обо всем сообщу. Хотя вы уже сняли с него надзор, ему все равно кажется, что теперь его репутация подорвана до конца его дней. А это ваше открытие его успокоит и воодушевит. Так, и что же дальше?

Мистер Дьюк снова приготовился слушать, но когда выяснилось, что Френч уже окончил свой рассказ и что он столь же далек от задержания мисс Сисси Уинтер, как был и от поимки миссис Икс, лицо пожилого джентльмена приняло выражение полнейшего разочарования, граничившего с отчаянием.

– Боже правый, инспектор! Вы пробудили во мне надежду и вдруг говорите, что на деле вы практически стоите на месте, – огорченно сказал он. Потом, понизив голос, медленно продолжил: – Если в ближайшее время ничего не раскроется, то, скажу я вам, не знаю, на что решусь. Мои возможности на исходе. Мне даже не хватает наличных. Страховая компания ничего не платит – пока; говорят, неизвестно, а вдруг камни найдут. Говорят, вы обязаны ждать. Но мои кредиторы не ждут.

Он замолчал и уставился в пустоту, а Френч, лишь сейчас посмотрев на него пристально, поразился тому, как постарел и сдал этот человек.

– Даже если страховая компания выплатит все, – продолжил тем временем тот, – я все равно не знаю, смогу ли свести концы с концами. Мне начинает казаться, что крах неминуем. Я-то думал, что у меня хватит сил устоять перед превратностями судьбы, а я не могу. Не могу, инспектор. Я уже не тот, каким был прежде, этот кошмар подорвал мои силы.

Горестный монолог Дьюка смутил Френча, и он искренне пожалел старика, в конце своей достаточно комфортной и успешной жизни оказавшегося перед крахом и нищетой. Инспектор, как мог, утешил его, подчеркнув, что установление личности миссис Икс – это верный шаг к раскрытию преступления, и выразил убежденность в том, что такая известная особа не может долго прятаться.

– Я от всей души надеюсь, что это так, – ответил мистер Дьюк, – извините за несдержанность. Но постарайтесь, инспектор, – он умоляюще взглянул па Френча, – постарайтесь поскорее раскрыть это дело. Я понимаю, вы делаете все, – он жалко улыбнулся, – что в ваших силах, но для меня это так отчаянно важно. Надеюсь, вы понимаете, что я не жалуюсь? Я восхищаюсь вашими замечательными успехами в таком запутанном деле.

Френч заверил его, что он сам как никто стремится раскрыть тайну, пусть мистер Дьюк не беспокоится, все возможное будет сделано, и с выражениями взаимной симпатии они расстались.

Инспектор отправился в театр «Комеди». Здание было открыто, в театре шли репетиции. Зайдя за кулисы, он обратился к швейцару.

– Нет, сэр, – учтиво ответил тот. – Я здесь недавно, только девятый месяц.

– А кто служил до вас?

– Один человек, они его называли Даудз, уже совсем старик. Работа стала ему не по силам, и он уволился.

– Не могли бы вы подсказать мне, где его искать?

– Пожалуй, спросите у нас в конторе, сэр. Думаю, они знают его адрес. Дойдете до конца коридора и направо.

С небольшими затруднениями Френч все же нашел контору. Склонившийся над письменным столом молодой человек быстро взглянул на него и отрывисто сказал:

– Слушаю, сэр?

Френч сказал, что хочет узнать, где проживает бывшая актриса, мисс Сисси Уинтер. Он не может се найти. Не подскажут ли ему адрес бывшего швейцара Даудза, ведь тот наверняка мог бы ему помочь.

– Мисс Сисси Уинтер? – резко переспросил молодой человек. – Я слышал о ней, но когда сюда пришел, она уже не выступала. Что-нибудь о се возрасте или спектаклях знаете?

– Она оставила сцепу лет десять-пятнадцать назад, как мне сказали. Играла в пьесах «Секретарша», «Графиня», «О, Джонни!».

Молодой человек задумался, тихонько насвистывая.

– Боюсь, ничем не смогу вам помочь насчет этой леди, – наконец сказал он. – Записей десятилетней давности у нас не осталось. Но с Даудзом я могу вас связать, во всяком случае, дам тот его адрес, по которому он проживал, когда служил здесь.

– Очень вам признателен.

Молодой человек прошел по комнате и, взяв со шкафа какую-то книжку, быстро перелистал ее.

– Вот. Бэбкок-стрит, двадцать девять. Это в сторону от Чаринг-Кросс-роуд, на полпути к ней, слева по южной стороне. Там вы его найдете, если он не переехал.

Френч записал адрес и собрался уходить.

– Погодите минутку, – сказал молодой человек. – Не уверен, но вроде бы эти пьесы ставил Ришар Жаке. Если так, то он вам поможет как никто другой. Он теперь заправляет другим театром, «Аладдином» на Пиккадилли. Поищите его.

Френч поблагодарил молодого человека и, скова пройдя по бесконечным коридорам огромного здания, вышел наконец на улицу.

Дверь дома 29 на Бэбкок-стрит ему открыла достойного вида женщина и сказала, что ее муж, Питер Даудз, дома. Здоровье у него неважное, но если уважаемый господин пожелает зайти, то ее муж изволит к нему спуститься.

Френч сел в крохотной гостиной и стал ждать. Вскоре в коридоре послышался шорох, дверь медленно открылась и явила взору инспектора низенького, но удивительно полного человечка. Его глазки вопросительно изучали посетителя. Френч встал и поздоровался.

– Здравствуйте, здравствуйте, – просипел человечек, тяжело передвигаясь по комнате и опускаясь в кресло. – Это все моя астма, – продолжил он сипло. – В это время года всегда обостряется. – Он замолчал, отдышался, потом спросил: – Вы хотели со мной поговорить?

– Да, – ответил Френч, – но очень сожалею, что у вас обострение астмы. Чем вы лечитесь?

Инспектор из многолетнего опыта знал, что время, отведенное на обсуждение недуга с больным человеком, не тратится даром. Больному доставляет удовольствие интерес к его персоне, он проникается симпатией и расположением к собеседнику. Интерес Френча не был лицемерием, это была часть его профессиональной деятельности, да к тому же он был сам по себе добрый человек, любивший доставлять людям удовольствие. Поэтому несколько минут они посвятили разговору об астме и способах ее лечения, а потом уже перешли к мисс Сисси Уинтер.

К сожалению, на этот раз произведенное инспектором приятное впечатление почти ничем не окупилось. Толстый старый швейцар хорошо помнил мисс Уинтер и сразу же узнал ее па снимке, но ничего о ее нынешнем местонахождении ему известно не было. Она в свое время сбежала с одним человеком, которого старик тоже хорошо помнил, поскольку очень часто эти двое болтали в актерской. Мужчина был высок и хорошо сложен, в летах и держался с достоинством. Фамилия его, если Даудз не ошибался, была Вейн, но швейцар немного сомневался. Как он узнал, что актриса сбежала с этим или каким-то другим мужчиной? Этого он точно не знал; просто так все говорили в те годы. Адреса мужчины он никогда не слышал, но, по ею мнению, мужчина был богатый и на чаевые не скупился. С той поры – а прошло уже тринадцать лет – Даудз никого из них не видел и ничего о них не слышал. О мисс Уинтер у него сложилось неважное мнение. Может, актриса она и хорошая, а в обычной жизни – грубая, мелочная и язвительная. Что в ней нашел тот мужчина, он, Даудз, решительно не понимал, но тот явно здорово по ней с ума сходил.

На этом знания швейцара иссякли, и вскоре Френч уже шел к театру «Аладдин» па Пиккадилли.

Мистер Жаке был в театре, но занят, и Френч нервничал и кипятился почти два часа, пока его наконец провели к режиссеру. И тотчас почувствовал, что ждал не зря. Как и большинство тех, кто знакомился с мистером Жаке, Френч вскоре пал жертвой его яркой личности и бездны обаяния. Пожилой джентльмен изысканно извинился, что так задержался на, как он объяснил, «скрипучей» репетиции, а потом с пристальным вниманием стал слушать Френча.

Но и известный режиссер мало чем смог помочь сыщику. Мисс Уинтер он вспомнил и, пролистав кое-какие старые записи, рассказал некоторые подробности ее биографии. Режиссер впервые увидел ее в нью-йоркском театре «Тиволи» примерно шестнадцать лет назад, и ее игра произвела на него большое впечатление. Она каким-то образом узнала, что он присутствовал на спектакле, и потом они вместе дошли до отеля. Мисс Уинтер объяснила, что жаждет закрепиться на английской сцене, и попросила его дать ей роль в одной из ставившихся тогда пьес. Мистер Жаке согласился, она завершила свой контракт в Нью-Иорке и последовала за ним в Англию, а он дал ей главные роли в спектакле «О, Джонни!» и нескольких других известных постановках того времени. В целом она выступала в семи спектаклях, и о ее таланте мистер Жаке был высокого мнения.

Примерно три года спустя она уведомила его, что хочет оставить сцену по окончании сезона. Он возражал, говоря, что она погубит потрясающую карьеру, но она настояла на своем, объяснив, что собирается выйти замуж. Он в это не поверил, хотя причин для того никаких не имел. Все стали говорить, что она уехала с каким-то женатым человеком, но как возникли такие слухи, режиссер не мог сказать. Он, так или иначе, ни разу больше о ней не слышал. Когда она ушла из театра, ей было двадцать девять лет и проживала она в Челси, на Стэнфорд-стрит, 17.

– Боюсь, она стала мошенницей, – сказал Френч и поведал режиссеру историю о ее «перевоплощении» в миссис Рут.

– Я об этом, конечно, ничего не знаю, – ответил мистер Жаке, – по, во всяком случае, могу вам сказать: никто не смог бы справиться с такой задачей лучше Сисси Уинтер. Она была умна, решительна и предприимчива. Очень жаль, что она свернула с праведного пути, но если вы подозреваете ее, уверяю вас: перед вами крепкий орешек.

Френч горько усмехнулся и встал.

– Это я уже понял, – признался он, – но узнав многое от вас, теперь я постараюсь быстрее ее разыскать.

– Видимо, я должен пожелать вам удачи, – протянул руку мистер Жаке, – но вряд ли смогу сделать это искренне. В свое время я много думал об этой женщине и очень сожалею, что так печально сложилась ее судьба.

Отослав телеграмму нью-йоркской полиции с просьбой прислать сведения о ранних годах актрисы, Френч пошел к Стэнфорд-стрит, 17. Это оказался частный дом для богатых клиентов, и здесь ему ничего узнать не удалось.

Снова неудовлетворенный, Френч вернулся в Скотленд-Ярд и пустил в ход свой прежний план: договорился, чтобы фото аферистки опубликовали в свежем номере «Полис бюллетин» вместе с наиточнейшим описанием внешности и объявлением, что се разыскивают. Надежды на этот план было мало, но другого выхода он не видел.

Глава 14 Трагедия

Несколько дней спустя инспектора Френча снова вызвали к начальнику. Шеф был раздражен и заговорил прежде, чем сыщик переступил порог.

– Взгляните-ка, Френч, – таково было приветствие, – вот и новенькое происшествие в этом чертовом деле об алмазах. Прочтите.

Френч подошел к столу и взял поданные ему телеграфные листки. В них содержалось сообщение от начальника полиции из порта Хук, посланное в 8.27.

Капитан парохода «Паркестон» сообщает, что высокий, чисто выбритый седой мужчина, возможно по фамилии Дьюк, прошлой ночью совершил самоубийство во время рейса из Гарвича. В каюте найдены пальто и чемодан, а также письмо, адресованное в Лондон, Хэмпстед, район Сидерз, для мисс Дьюк. Прилагаю письмо с подробным сообщением.

Френча такое сообщение сильно удивило. Хотя он ни когда не шпал особой симпатии к владельцу фирмы, но уважал ею за доброе отношение к подчиненным и за стоически переносимую утрату. Значит, крах потряс пожилого джентльмена гораздо сильнее, чем он хотел это показать. Френчу припомнились отрывки их последнего разговора, измученное тревогой лицо торговца, его жалкий вид и почти отчаянные слова: «Мои возможности на исходе. Мне начинает казаться, что крах неминуем». Тогда Френч не воспринял этот крик души так серьезно и не предвидел таких трагических последствий. Мистер Дьюк находился в таком положении, которое можно было исправить, лишь вернув украденные алмазы.

– Не ожидали, а? – спросил шеф. – Хотя, правда, думаю, это самоубийство никак не отразится на ходе раскрытия дела.

– Думаю, что пет, сэр, – ответил Френч сначала на второй вопрос. – Но и не думаю, что этого нельзя было ожидать. По меньшей мере, могло быть и так и так. Конечно я удивлен, что человек с характером Дьюка решил таким образом избежать проблем, но знаю, что проблемы у него были серьезные.

Шеф поднял брови.

– Должен признать, сэр, я не принял сказанное старым джентльменом совсем всерьез. На прошлой неделе мы столкнулись на Пиккадилли, он очень хотел узнать новости и пригласил меня на чашечку кофе. Он тогда был в мрачном расположении духа, говорил, что не хватает денег, что ею возможности на исходе и такое прочее. Выглядел постаревшим и измученным.

Шеф досадливо крякнул.

– Как я уже сказал, не думаю, чтобы это как-то повлияло на раскрытие дела, – заявил он. – Но надо бы еще о его дочери позаботиться. Съездите-ка к ней. В конце концов, ее надо как-то подготовить до того, как она прочтет об отце в газетах.

– Хорошо, сэр.

Такие задания Френч терпеть не мог, но делать было нечего. Он позвонил мисс Дьюк и предупредил о своем визите.

Она встретила его бледная, с вопросом в глазах, и ему снова показалось, будто бы она что-то скрывает и боится, что его приход связан с этой тайной.

Она, бесспорно, ожидала услышать совсем другое, и известие, с запинкой и неловко изложенное инспектором, совершенно шокировало бедную девушку. Издав глухой стон, она уставилась на пего расширенными от ужаса глазами. От потрясения она не могла говорить, и все же Френч не мог отделаться от ощущения, что в ее немых переживаниях присутствовал и оттенок облегчения. При всем сочувствии к осиротевшей мисс Дьюк подозрение его не покидало.

Наконец глухо и монотонно она заговорила о том, что понимала, как переживал и мучился в последнее время ее отец, и хотя он пытался не подавать виду, из его слов она поняла, что он расстроен прежде всего из-за своего финансового краха. А однажды он сказал ей: если бы только страховщики заплатили, уже было бы легче, – и говорил так бодро, что у нее и мысли не возникло о том, насколько все серьезно.

– Когда нам сообщат подробности? – закончив, спросила она. – Мне надо поехать в этот Хук.

– Боюсь, от этого будет мало пользы, – ответил Френч, – а вам только причинит дополнительную боль. Я, конечно, не хочу вас переубеждать: если вы считаете, что вам от этого станет легче, поезжайте. Но в любом случае, не лучше ли подождать, когда доставят адресованное вам письмо? К тому же голландская полиция может заявить о нежелательности приезда.

Мисс Дьюк немного подумала, потом согласилась. Френч сказал, что письмо и другие документы придут в Скотленд-Ярд, скорее всего, завтра утром, и пообещал тотчас же доставить их в Хэмпстед.

– А пока, мисс Дьюк, – продолжил он с искренней заботой, – это, конечно, не мое дело, но все-таки: может, будет лучше, если с вами в доме кто-нибудь останется на время – приятельница, тетя, кузина… Или мистер Харрингтон? То есть я хочу спросить: послать кому-нибудь записку или телеграмму?

Мисс Дьюк поблагодарила его, ее глаза наполнились слезами, и она попросила позвонить Харрингтону на работу. Оказалось, что близких родственников у нее нет. Она была единственным ребенком в семье, а теперь и отца нет, и матери, как знал Френч, можно было сказать, тоже нет: бедняжка долгие годы ведет жалкое существование в доме для душевнобольных в Оттергеме.

Френч позвонил Харрингтону и ушел.

Возвращаясь на метро в Скотленд-Ярд, инспектор не мог отделаться от мысли, что говорил с мисс Дьюк не так, как собирался. Он старался, насколько возможно, облегчить этот разговор для несчастной девушки. Это, вне сомнения, гуманно и естественно, но сочетается ли с его долгом? Разве не стило воспользоваться шоком мисс Дьюк, чтобы выведать у нее то, что, как ему казалось, она скрывает? Если он упустил такую подходящую возможность, значит, пренебрег своим долгом и поставил себя под удар. Его начальник не дурак и, непременно просчитав такую возможность, спросит, как Френч ею воспользовался.

И все же, несмотря на некоторые сомнения, он не сожалел о выбранном стиле беседы. Он был не только добрым от природы человеком, но и человеком с даром воображения. Он представил себя на месте осиротевшей Силвии и порадовался, что не причинил ей дополнительных страданий.

На следующее утро из Голландии пришло сообщение, а вместе с ним и письмо для мисс Дьюк. В первом излагались все подробности, касавшиеся самоубийства. Вкратце это выглядело так:

4 января.

Сегодня в 7.21 из бюро пристани в Хуке было получено телефонное сообщение о том, что во время рейса исчез пассажир при обстоятельствах, указывающих на самоубийство. Инспектору Ван Бьену было поручено выяснить ситуацию, и он получил следующую информацию.

Когда судно было почти готово бросить якорь, стюарды, по традиции, обошли отдельные каюты, чтобы разбудить пассажиров. Из одноместной каюты по левому борту ответа не последовало. Стюард Джон Уилсон постучал в дверь вторично, а потом заглянул в каюту. Она была пуста. Постель была разобрана, но в нее не ложились; на полу стоял большой чемодан, несколько предметов мужского гардероба висело на спинке стула. Стюард подумал, что путешествующий – по его словам, седой пожилой мужчина, – видимо, где-то на палубе, и ушел. Через полчаса он снова заглянул в номер, но там все было в том же положении. До прибытия корабля стюард Уилсон был занят, но когда пассажиры стали спускаться на берег, он снова зашел в указанную каюту и увидел, что там все по-прежнему. Это его встревожило, и он сообщил о ситуации старшему стюарду. Тот проследовал за Уилсоном в каюту, и они произвели обыск. Был найден наполовину исписанный лист бумаги и конверт, вставленный за валик на деревянной полочке над раковиной. Па листе было написано: «Финансовые затруднения сделали мою жизнь невозможной, и я хочу покончить с ней этой ночью. Я просто спрыгну в воду с корабля, и смерть моя придет легко и быстро. Прошу отправить мое письмо по адресу.

Р. Э. Дьюк»

Адрес письма был таким: «Лондон, Хэмпстед, район Сидерз; мисс Дьюк». И листок, и письмо прилагаются.

С билетами по данному маршруту поступают следующим образом. Проверки билетов у пассажиров, покидающих корабль, не предусмотрено, ибо это производит слишком долгую задержку на сходнях. По прибытии на борт пассажиры обращаются к старшему стюарду, их билеты забирают или компостируют и выдают пассажирам номерки кают и талон на высадку. Последние забирают при спуске пассажиров на берег и отмечают на них оплату путешествия. В данном случае было выдано 187 билетов на высадку, а собрано только 186, что говорит о том, что один из прибывших на борт в Гарвиче пассажиров не сошел на берег в Хуке.

Обыск судна не выявил никаких следов пропавшего, никто не видел его в коридорах или на палубе прошедшей ночью. Главный стюард вспомнил обращение пропавшего в бюро за ключом от каюты, заказанной заранее. Он заметил тогда, что пожилой мужчина был рассеян и, похоже, старался скрыть какое-то беспокойство.

В чемодане были обнаружены предметы личной гигиены и одежды, рассчитанные на три-четыре дня, но ничего, проливавшего свет на причины трагедии. Пересылаем чемодан вам для передачи его мисс Дьюк, которой, по всей видимости, он теперь принадлежит.

Прочтя сообщение, инспектор Френч занялся письмом. Конверт был прямоугольный, из бумаги хорошего качества, и адрес был написан почерком мистера Дьюка. Френч сидел, вертя в руках конверт и раздумывая: нет, не стоит; с другой стороны, он обязан… Там может оказаться нечто, что дало бы ему намек…

Он достал из ящика бритву «Жиллетт» и, подсунув ее под проклеенный откидной угол, подвигал ею туда-сюда. Конверт открылся, Френч вытащил письмо и аккуратно развернул. Оно тоже было написано почерком мистера Дьюка. Френч стал читать:

Моя любимая Силвия!

Когда ты получишь это письмо, ты уже будешь знать о том, что я сейчас намереваюсь сделать. Дорогая моя, не буду пытаться себя оправдывать; надеюсь, я не струшу и буду держаться до конца. По я просто не в силах выносить крах и позор, перед которыми очутился. Даже до ограбления мои дела шли не лучшим образом. Как ты знаешь, война в наибольшей степени подорвала такой бизнес, как мои. И вот теперь, даже если страховая компания выплатит нам деньги, этого мне не хватит, чтобы расплатиться с долгами, а они составляют десятки тысяч фунтов. Силвия, не кори меня: я не могу этого вынести. Утрата репутации, друзей, дома, всего – и это в мои-то годы. Я просто не могу.

Но прежде всего я не могу перенести того, что вместе со мной терпела бы унижение и ты. Теперь ты свободна. Долю наследства твоей матери трогать нельзя. оно принадлежит ей – и тебе. Ты увидишь: за нее все расходы оплачены; остальное – твое. Конечно, дом надо продать, но тебе хватит на приличную жизнь. Ты выйдешь замуж… надеюсь, скоро. Помни: это мое последнее желанна и последняя просьба к тебе: выйди замуж за того, кого любишь, и как можно скорее. Хотя у нас иногда бывали разногласия, ты была мне хорошей дочерью.

Дорогая Силвия, постарайся не принимать это все близко к сердцу. Я стою перед лицом будущего, если таковое есть, без угрызений совести. Меня могут назвать трусом, но это лучший и скорейший выход для всех нас.

Прощай, моя любимая доченька, и благослови тебя Бог, если он существует.

Твой преданный отец,

Р. Э. Дьюк.

Инспектор Френч с некоторым чувством стыда заново сложил это горестное послание, с привычной ловкостью заклеил конверт и крепко припечатал. Ему было жаль, что в письме не содержалось никакой ценной информации, и, тяжело вздохнув, он отправился с новостями в Хэмпстед.

Мисс Дьюк и Харрингтон ждали его с нетерпением. Френч подал девушке бумаги и сказал, что подождет в соседней комнате, если она пожелает сразу все прочесть. Она сохраняла спокойствие, но бледность и круги под глазами выдавали ее страдания. Извинившись, она сама пошла в другую комнату в сопровождении Харрингтона. Френч остался сидеть и размышлять: если неожиданно обрушить на них прямой вопрос, не выдадут ли они в растерянности свой секрет?

Но, вернувшись в гостиную примерно через полчаса, мисс Дьюк тотчас обезоружила его, протянув адресованное ей письмо.

– Вам, наверное, стоит его прочесть, – сказала она. – Ничего секретного в нем пег.

Френч еле сдержал порыв признаться, что вскрывал письмо, но решил не выдавать полицейских приемов, взял его, перечитал и вернул девушке с благодарностью.

– Ваш отец говорил, ч го собирается в Голландию? – спросил он.

– Да, это его обычная поездка в амстердамский филиал. Он рассчитывал вернуться через два-три дня. Но теперь мне кажется, что он тогда уже принял решение о… об этом… до отъезда. Он сказал прощай… – Она замолчала, губы се задрожали, и внезапно она бросилась на диван и зарыдала. – О! – горестно восклицала она, – ну зачем его поглотило море? Не могу… только представлю, что он… там…

Казалось, ее сердце вот-вот разорвется от рыданий. В том состоянии, в котором сейчас находилась мисс Дьюк, нельзя было задавать ей каверзные вопросы. Ничего не оставалось, как уйти, и Френч сделал это как можно тактичнее, препоручив девушку Харрингтону.

Интересно, подумал Френч, кто займет место мистера Дьюка в его фирме и с кем придется иметь дело, если усилия по поиску алмазов увенчаются успехом? Он решил не мешкая зайти в контору и все узнать.

Обязанности бывшего владельца уже исполнял мистер Скоофс, он и провел своего посетителя в кабинет бывшего директора. Дело, насколько понимал голландец, перейдет к мисс Дьюк, хотя веских причин гак считать у пего не было. Он знал, что господа из «Линкольнз Инн», Тинзли и Шарп, были поверенными погибшего и, бесспорно, обладают более обширными сведениями, чем сам Скоофс.

– Я приехал этой ночью и пока что веду здесь дела, – пояснил он Френчу, – так что обращайтесь ко мне или мистеру Тинзли.

– Спасибо, – поблагодарил инспектор. – Значит, я обращусь к вам.

– На сегодня мы уже закончили работу, – продолжил мистер Скоофс. – Я просто пользуюсь возможностью просмотреть бумаги мистера Дьюка и разобраться в положении дел. Если бы Харрингтона уже оформили совладельцем, этим бы занимался он, а пока все лежит на мне.

Френч, сказав несколько подобающих слов, собрался было идти, но задержался и проговорил:

– Как это неожиданно, что старый владелец так поступил, а? Я бы не подумал, что он из таких.

Мистер Скоофс сочувственно махнул рукой.

– Не из таких, – согласился он, – но это отнюдь не удивительно. Вы, наверное, не видели его последние недели две, а я могу вам сказать: плох он был, очень подавлен, и с каждым днем все хуже и хуже. Думаю, не все у него было в порядке – не в смысле здоровья, а что-то в голове помутилось. Он постоянно переживал из-за утраты денег.

– А он на самом деле обанкротился?

Мистер Скоофс не знал точно степень убытков, но подозревал, что они серьезны. Дочери мистера Дьюка обеспеченное будущее не улыбалось, да и всем им тоже. Пожилым людям приходится очень тяжело, когда рушится их дело и нужно начинать жить как-то иначе. Это все из-за проклятой войны, она больше всех прочих бед подточила их предприятие. Возможно, и инспектор ее ощутил на себе?

– Потерял сына, – глухо сказал Френч и снова стал расспрашивать о мистере Дьюке.

Считалось, что он направляется в Амстердам по обычным делам. Камней при себе он не имел, его исчезновение нельзя было, следовательно, объяснить не чем иным, как самоубийством. Френч не сомневался в заключении голландской полиции: у человека с грузом большой ценности всегда подозревают насильственную смерть, и он был рад, что в данном случае таких подозрений нет.

Затем инспектор направился в контору «Тинзли и Шарп», адвокатам из «Линкольнз Инн». После смерти мистера Шарпа все дела были в ведении мистера Тинзли, и к нему через некоторое время провели Френча.

Оказалось, что мистер Дьюк все завещал Силвии.

– Правда, – признался мистер Тинзли, – по всем подсчетам бедной девочке достанется совсем не много.

Мистер Тинзли был исполнителем завещания, и поэтому все дальнейшие переговоры в связи с ограблением Френчу предстояло вести с ним. Мистер Тинзли и мистер Дьюк были давними друзьями, адвокат был шафером на свадьбе друга, – когда это произошло, он вспоминать не захотел. За три дня до смерти мистер Дьюк зашел к своему поверенному, и тот был потрясен переменой в друге. Он выглядел больным и подавленным и сказал: «Мне нездоровится, Тинзли. Это сердце. Боюсь, из-за проклятой нервотрепки с финансами», – а потом попросил поверенною позаботиться о Силвии, «если вдруг что-то случится».

– Учитывая все проблемы последних месяцев,думаю, что он решился на самоубийство, так как счел его самым простым выходом из ситуации. Но я был страшно удивлен и потрясен, когда услышал об этом.

– Понимаю, сэр, – сказал Френч, вставая. – Значит, если по делу об ограблении возникнут вопросы, я теперь буду обращаться к вам.

Он вернулся в Скотленд-Ярд, отчитался перед начальством и, поработав по ряду текущих дел, обнаружил, что рабочий день подошел к концу и пора домой.

Глава 15 Дом в Сент-Джонз-Вуд

Чаще всего инспектор Френч ворчал на то, что человек его профессии всегда должен оставаться на посту. Он может вернуться домой после тяжелого рабочего дня в надежде на долгий спокойный вечер с трубкой и книжкой в руках, но не успеет доужинать, как очередное распоряжение начальства перечеркнет все его планы и вытащит на борьбу с нарушителями законов страны. Не для него восьмичасовой рабочий день, высокая оплата за сверхурочную работу, право на досрочное погашение кредитов и скидки, оплата расходов по расследованию дела. Ему положено выполнять свою работу и нести ответственность за ее результаты без повышения или даже при понижении в должности.

– И никакого тебе «спасибо» за то, что ты от всех перегрузок еще не откинул копыта, – говаривал Френч, – а если вдруг чуть ошибся – ткнут носом, и часа не пройдет.

После таких слов в его глазах обычно вспыхивал лукавый огонек, и большинство друзей понимали: на самом деле их доблестный инспектор Френч очень предан своему делу и, более того, будет поощрен своим начальством и обретет большие полномочия в самом ближайшем будущем.

В тог вечер его ворчание оправдалось. Не успел инспектор толком приступить к ужину, как раздался звонок в дверь и горничная сообщила, что с мистером Френчем желает переговорить констебль Колдуэлл.

– Скажи, пусть подождет, – ответила миссис Френч прежде, чем ее дражайший супруг успел принять решение. – Проведи его в гостиную, Элайза, и подай ему вечернюю газету.

Френч, уже почти встав, снова опустился на свое место.

– Спроси его, по срочному он делу или нет, – крикнул он вслед уходящей девушке, отчасти из любопытства, а отчасти для того, чтобы показать, что в своем доме он сам себе хозяин.

– Твой ужин важнее любого срочного дела. Пускай подождет, – непреклонно повторила его жена. – Минутой позже – какая разница, в конце концов?

– Он сказал, это не срочно, – передала появившаяся в дверях Элайза. – Он может подождать, пока вы освободитесь.

– Хорошо. Пусть подождет, – в свою очередь сказал френч, довольный, что все так удачно решилось, и пятнадцать минут ублажал свой желудок. Затем, взяв трубку, он вышел к своему гостю.

– Привет, Колдуэлл. Что случилось на сей раз?

Колдуэлл, высокий и грузный мужчина средних лет, неуклюже встал и отдал честь.

– Это по вашему этому… циркуляру, сэр, – объяснил он. – Я нашел эту женщину.

– Черт возьми, да неужто! – Френч перестал набивать трубку и воззрился на констебля. – Ну и кто же она?

Колдуэлл достал из кармана блокнот и стал неторопливо листать порядком засаленные странички. Мерное перелистывание рассердило его начальника.

– Давай же, Колдуэлл, не тяни, – заворчал Френч. – Ты и этого не можешь вспомнить без своей чертовой книжонки?

– Да, сэр, – отвлеченно ответил тот. – Вот, нашел. – Он стал читать из блокнота: – Ее зовут миссис Генри Вейн, и она живет в отдельном домике на Сент-Джонз-Вуд-роуд; место называется Крю-лодж.

– Отлично! – от души похвалил его Френч. – Надеюсь, ты не ошибся?

– Думаю, что нет, сэр. Я показал фотокарточку троим разным людям, и все они сказали, что это она.

Звучало это многообещающе, особенно когда Френч припомнил, что бывший швейцар Даудз утверждал, будто бы поклонника мисс Уинтер звали Вейн. Протянув кисет, инспектор предложил констеблю сесть и рассказать ему обо всем подробно.

– Благодарю вас, сэр, я с удовольствием. – Колдуэлл неловко сел в кресло, неторопливо набил и закурил трубку, утрамбовав табак здоровенным пальцем. – Дело было так, сэр. У меня с собой в кармане был этот ваш циркуляр с фото этой женщины, когда я шел со службы чуть за полдень. По дороге домой я повстречал свою знакомую девушку и пошел вроде как уже с ней. Чтобы, так сказать, не играть в молчанку, я показал ей это фото, ни на что, понятное дело, не надеясь. Ну вот, она глядь – и говорит: «Знаю я эту женщину». «Ты – ее? – спрашиваю. – Ее знаешь? Кто же она такая?» – спрашиваю. «Эта женщина иногда к нам в магазин заходит, – отвечает моя приятельница, – но имени ее не припомню, хотя слыхала». Надо сказать, эта девушка, та, с которой я шел, до недавнего времени работала в магазине тканей, а сейчас, вот уже пару педель, пока не работает нигде. «Ух ты, – говорю, – а мне бы надо узнать, как ее звать. Никак не вспомнишь?» «Нет, – говорит, – не помню». Она и слыхала-то эту фамилию один раз, да и не особенно запоминала.

– Так-так, – подбодрил Френч, заметив, что констебль как будто собирается на этом и остановиться.

– Я сказал, что если она сама не помнит, то, может, другие девушки знают. Сначала она никого не хотела называть – я ведь обещал сводить ее в кафе на чашку чаю и потом в кино, и ей ой как хотелось пойти. Но когда она поняла, что я это серьезно, что нужно мне все это знать, то сдалась, и мы пошли в тог магазин, где она раньше работала. Расспросив трех-четырех девиц, мы отыскали одну, которая эту женщину точно помнила. «Да это миссис Вейн, – говорит, – она живет там, на Сент-Джонз-Вуд, местечко Крю-лодж называется. Я частенько заворачивала ее покупки, вот и знаю».

– Отлично, – еще раз тепло поощрил рассказчика Френч.

– Я подумал, может, надо бы это проверить, – продолжил констебль с тягостной неторопливостью, – потому попросил мисс Суонн, это та девушка, с которой я пришел, пойти туда вместе со мной. Домик мы нашли неподалеку от конца Бейкер-стрит, уединенное такое местечко. Я не захотел сам расспрашивать и попросил мисс Суонн пойти в дом по соседству и узнать, в каком доме проживает миссис Вейн. Она пошла, и ей сказали: в особнячке, в Крю-лодж. Ну, я, значит, понял, что все в порядке, отложил кино на другой раз и сразу приехал к вам рассказать.

Френч разулыбался.

– Здорово у тебя это получилось, дружище, – похвалил он. – Честно говоря, лучше бы и у меня не вышло. Тебе за это полагается награда. Возьми еще табачку, пока я соберусь, а потом поймай такси, и мы сейчас же туда поедем.

Инспектор позвонил в Скотланд-Ярд, дал кое-какие распоряжения, и когда они с констеблем Колдуэллом подъехали к огромному зданию главного лондонского отделения полиции, двое в штатском уже ожидали их. Один из них подал Френчу чемоданчик и ордер на арест миссис Вейн (она же миссис Уорд, она же миссис Рут из Питсбурга). Затем все четверо втиснулись в такси и помчались па Сент-Джонз-Вуд-роуд.

Сворачивая к Уайтхоллу, они услышали, как Биг-Бен отбил половину десятого. Ночь была ясной, но луны не было, и за ореолами уличных фонарей начиналась кромешная тьма. Френч в двух словах изложил вновь присоединившимся их задачу, и дальше все ехали в полном молчании. Инспектор и констебль Колдуэлл были взволнованы: Френч надеялся на скорое разрешение своих проблем, а констебль – на продвижение по службе, которое могло последовать за успешным исполнением задания. Остальные двое воспринимали происходящее как обычную дополнительную нагрузку и не проявляли к ней особого интереса.

Подъехав к Сент-Джонз-Вуд-роуд, все последовали за Колдуэллом к воротам подъездной аллеи. За высокой каменной стеной ничего не было видно. На верхней планке ворот была надпись: «Крю-лодж». Справа находилась калитка с изящной металлической решеткой. И она, и ворота были заперты. Через калитку виднелись ряды густых высоких деревьев по сторонам аллеи. Пробивавшийся меж ветвей свет уличных фонарей слабо выделял из мрака стены и фронтон небольшого особняка. Помедлив секунду, Френч отмычкой открыл калитку и все четверо прошли внутрь.

– Пай и Франкленд, ждите здесь, за деревьями, – шепотом велел он. – А ты, Колдуэлл, следуй за мной.

Аллея была недлинная, не больше сорока ярдов, и вскоре перед ними полностью открылись очертания дома. Он оказался еще меньше, чем на первый взгляд, но был красиво построен: с изящным изгибом крыша, большие стрельчатые окна и крошечная лоджия с застекленной дверью. Почти в самом центре столицы удивительно было видеть такой уединенный уголок, окруженный деревьями и купами вечнозеленых кустарников.

Фасад домика был погружен в темноту, и двое полицейских на ощупь, крадучись двинулись к торцу. Там тоже было темно, и они тихо пробирались вперед, пока не обошли дом кругом и не вернулись к парадной двери.

– Похоже, здесь никого нет, – прошептал Френч, нажимая на кнопку звонка.

На его многократные звонки ответа не последовало, в домике было по-прежнему тихо и темно. Френч повернулся к констеблю.

– Позови этих двоих, – велел он, и скоро Пай занял пост на углу фасада и торца, а Франкленд – на противоположном углу по диагонали. Им было приказано держаться в тени и пропускать всех в дом, но никого не выпускать.

С электрическим фонариком в руке Френч начал осторожно обследовать двери и окна. Наконец, остановив свой выбор на двери в лоджию, он передал фонарь Колдуэллу и сперва с помощью связки отмычек, а потом куска проволоки стал колдовать над замком. На это ушло минут десять, но вот задвижка щелкнула и отошла в сторону, Френч повернул ручку, оба вошли внутрь и прикрыли за собой дверь.

Они очутились в небольшой богато обставленной гостиной, несомненно дамской. Комната была меблирована в несколько вызывающем и претенциозном стиле, как будто главным хозяйка считала дороговизну вещей, а не хороший вкус. В гостиной никого не было, но складывалось впечатление, что ее покинули совсем недавно: в камине была не убрана зола, на журнальном столике лежали книги, одна была раскрыта и положена на стул обложкой вверх. На столе стоял сервиз для послеполуденного чая, чай из чашки был выпит.

Френч не стал осматривать комнату более тщательно, а прошел в маленькую прихожую, из которой двери вели еще в три комнаты, а лестница – на второй этаж. Под пролетом лестницы располагалась вешалка, на которой висел мужской костюм, пара шляп и пальто, а также плащ.

Инспектор быстро заглянул в другие комнаты. Первая оказалась курительной, это была чисто мужская комната, обставленная мебелью с обивкой из зеленой кожи, со стенами, обшитыми темным дубом. Следующая дверь вела в столовую, тоже маленькую, с немалым количеством ценного обеденного серебра. За последней дверью находились кухня, посудомойня, кладовая и выход на задний двор. Здесь тоже заметны были признаки недавнего пребывания людей: везде было не убрано и лежало съестное.

Порадовавшись, что они не обнаружили трупа на полу, Френч поднялся на второй этаж. Самая большая спальня, несомненно принадлежавшая хозяйке дома, своим беспорядком выдавала смятение покинувшей ее дамы. Ящики комода выдвинуты, дверцы шкафа распахнуты, их содержимое разбросано, на полу валялись платья, туфли и другие предметы женского туалета. Френч тихо выругался. Было абсолютно очевидно, что птичка улетела. Но не исключено, что с минуты на минуту здесь мог кто-нибудь появиться, и Френч поспешил продолжить осмотр.

Рядом располагались мужская гардеробная и спальня. Здесь, наоборот, везде царили чистота и порядок. Зато в комнате для горничной все свидетельствовало о недавнем бегстве. Дверцы, ящики шкафа и стенного шкафчика не захлопнуты, пол засыпан газетами и поношенными вещами. Отличие от спальни владелицы состояло лишь в том, что все ценное было унесено с собой.

Френч снова выругался. Да, нет сомнений, он опоздал. Миссис Икс вспугнули, и та упорхнула. А если так, то как она учуяла, что ее подстерегает опасность?

Френч остановился посреди разворошенной комнаты и задумался. Что же теперь предпринять? Прежде всего, убедиться, что миссис Вейн действительно та женщина, которую он ищет. Потом он должен выяснить, действительно ли она сбежала и если да, то почему и, по возможности, куда. Если ее исчезновение означает побег, то он должен разузнать, как или от кого она получила предупреждение об опасности. И, наконец, надо добраться до места, где она скрывается, и арестовать ее.

Но и мужа тоже необходимо найти. Если это та самая миссис Икс, обладательница краденых алмазов и, вполне возможно, убийца старого Гетинга, то мистер Вейн тоже должен быть в этом замешан. Почти наверняка он состоит в этом преступном сговоре.

Итак, сначала необходимо выяснить все возможное о таинственных обитателях Крю-лодж. Во-первых, тщательно осмотреть особняк. По обстановке дома почти всегда можно судить о характере хозяев и их взаимоотношениях. Во-вторых, найти и опросить прислугу. Соседи, местные мастеровые и торговцы также могли подсказать что-нибудь важное. И, наконец, могут пригодиться и жилищные агенты.

Было почти одиннадцать, но Френч решил, что его неукоснительный долг – начать обыск дома прямо сейчас, даже если работа займет всю ночь. Он призвал Пая и Франкленда, опытных в такой работе, а Колдуэлла поставил на стражу.

Изучение дома сопровождалось его подробнейшим описанием. Трое полицейских тщательно осмотрели комнату за комнатой, каждый предмет мебели, каждую книгу, каждую бумажку, каждую вещь из гардероба. Обыск продолжался час за часом, несмотря на растущие голод и усталость, и только к половине седьмого утра был завершен. При разгоравшемся свете дня трое из Скотленд-Ярда по одному незаметно вышли на улицу, потом вместе дошли до ближайшей станции метро и отправились по домам. С первой же попавшейся по дороге телефонной станции Френч позвонил в главное управление полиции Лондона и договорился, чтобы оттуда прислали человека сменить Колдуэлла, оставленного на посту.

Дома Френч позавтракал, закурил традиционную трубку и записал в блокнот важные наблюдения, сделанные им при обыске. Ничего, прямо указывавшего бы на местонахождение каждого из четы Вейнов, им найти не удалось, но кое-что из найденного позволяло строить определенные догадки.

Прежде всего не вызывало сомнения, что отъезд хозяйки был внезапным. Об этом свидетельствовали оставленные в беспорядке спальни мадам и ее горничной, а также книга, которую положили раскрытыми страницами вниз, чтобы вскоре вернуться к чтению и не искать нужную страницу. Кроме того, в камине остались угли и в кухонной печи тоже, из чашки па подносе пили чай, а на кухне как будто собирались приступить к приготовлению обеда: на плите стояли разные кастрюльки, а на столе лежали овощи и другие продукты, явно предназначенные для варки и жарки. На кухне и в погребе нашлось немало съестных припасов, а в столовом буфете – вино и виски. С другой стороны, не было заметно ничего, что указывало бы па спешный отъезд владельца особняка.

День отъезда, как полагал Френч, он мог бы примерно определить по внешнему виду продуктов. Молоко в большой чашке и двух кувшинах скисло, но не свернулось. Сырое мясо в погребе было свежим, хлеб – довольно засохшим и черствым. Листья салата на полке в посудомойке завяли. А несколько хризантем, поставленных в воду в гостиной, имели еще вполне красивый вид. По всему, подумал Френч, выходит, что побег состоялся дня четыре назад.

Это подтверждалось еще одной уликой. В почтовом ящике на двери в прихожую инспектор обнаружил письмо, адресованное миссис Вейн. Штемпель указывал, что его отправили из Лондона третьего января. Значит, его доставили вечером третьего или утром четвертого. Но сегодня было восьмое. Значит, леди уехала как минимум четыре дня назад.

Само письмо его порядком заинтриговало. Это был перечень проданных и купленных акций разных компаний. Сумма многочисленных сделок достигала в целом нескольких тысяч фунтов. Сделки не были датированы, и не прилагалось ни сопроводительной записки, ни имени отправителя. Было ясно, что кто-то занимался сложными финансовыми операциями, но кто именно, определить было невозможно.

То, что чета Вейнов была по меньшей мере хорошо обеспеченной, явствовало из убранства особняка. Вся мебель и все аксессуары были добротными и дорогостоящими. Гостиную, хоть и небольшую, украшал ковер, который Френч оценил не меньше чем в сто двадцать фунтов. Туалеты мадам были из дорогих шелков, и хотя в доме не оставили настояших драгоценностей, но украшения и безделушки обошлись владельцам в кругленькую сумму. К тому же в курительной в полупустом портсигаре лежали знаменитые «Corona Coronas».^[3] Правда, гараж и автомобиль отсутствовали, но последний могли держать где-нибудь по соседству. Складывалось впечатление, что Вейны жили примерно на две-три тысячи фунтов в год. Уточнить это было очень просто: среди бумаг нашлось и название банка миссис Вейн.

Еще одно обстоятельство показалось инспектору любопытным. Было похоже, что и у хозяина, и у хозяйки дома отсутствовал вкус к литературе. В шкафу курительной стоял ряд классических книг в красивых переплетах, но по их нетронутости легко можно было догадаться: они лишь часть обстановки. В курительной Френч не увидел ни одной книги, которую бы по-настоящему читали. В гостиной лежали романы более легкого содержания, несколько – па французском и испанском – в излишне ярких и броских обложках. И среди этой дешевой литературы столь же неуместно выглядел новенький Краткий Оксфордский словарь, как пророк Илия на пиру своего противника Ваала.

В изящном письменном столике мадам лежало несколько старых счетов, но кроме названий фирм, Френч ничего из них не узнал. Еще в гостиной стояла прекрасно выполненная фотография кабинетного формата. На пей была изображена женщина, точь-в-точь похожая па миссис Рут. Фотографию сыщик сунул в карман куртки.

Покончив с записями, Френч вытряхнул пепел из трубки и отправился на Сент-Джонз-Вуд-роуд, где узнал от констебля Эслера, присланного на смену Колдуэллу, что за ночь никто возле дома не появлялся. Потом инспектор стал обходить прилежащие дома и магазины. Везде он говорил, что ищет миссис Вейн, а се дом закрыт, и спрашивал, не может ли кто ему помочь.

Зная, что в крупном городе соседи могут годами жить бок о бок и даже ни разу не встретиться, Френч на многое не надеялся, и в первых двух домах ему действительно не повезло. Зато в третьем доме его ждала удача. Служанка, открывшая ему, кое-что знала о чете Вейнов. Но она посмотрела на чужого человека подозрительно и на его простые вопросы отвечала с неохотой. Френч умерил свой разведывательный пыл и заговорил доверительно и мягко:

– Я хотел повидать миссис Вейн по вопросу о владении полем возле Кентерберийского графства, где она жила раньше. Я представляю агентство «Хилл и Луишем», поверенных из «Линкольнз Инн», и нам бы хотелось иметь некоторые сведения о границах владений ее отца. Это не очень срочно, но я бы за возможность с ней связаться заплатил пять шиллингов. Так что если вы поможете мне, то вы их честно заработаете.

Девушку это привлекло. Она оглянулась на прихожую, потом вышла на крыльцо и, прикрыв за собой дверь, скороговоркой сказала:

– Многого я не знаю, но что знаю, расскажу.

Из ее слов выходило, что в прошлую пятницу, то есть пять дней назад, миссис Вейн получила телеграмму о том, что ее муж попал в Нью-Йорке в аварию и находится при смерти. Ее просили срочно приехать. Она поспешно собралась и уехала в Ливерпульский порт. О мистере Вейне девушка ничего не знала и, похоже, не считала его сколь-нибудь важной персоной. В особняке он почти не бывал, но даже и тогда его редко видели.

Френч поинтересовался, откуда у девушки такие подробные сведения о соседях, и она объяснила, что они познакомились с горничной миссис Вейн благодаря случаю: ее подопечный мальчик запустил самолетик за стену Крю-лодж и тамошняя горничная с осуждающим видом передала ей игрушку. Этот случай их неожиданно сдружил, а потому обмен занятной информацией о своих нанимателях шел постоянно. Вечером в ту пятницу горничная миссис Вейн посигналила своей подружке особым способом, чтобы та подошла к стене, и быстро ей сообщила: хозяйку вызывают в Америку, а их с кухаркой рассчитывают; дом миссис Вейн запрет сама. «Она ужасно торопится па поезд, и нам надо поскорее собраться», – с этими словами горничная на бегу пожелала своей подружке всего доброго и умчалась.

Эти сведения порадовали Френча, но ему хотелось узнать кое-что более существенное. Возможно, мистер Вейн действительно попал в аварию; но в таком случае, большая часть выстроенной им версии разлеталась в дым. Надо проверить, действительно ли в тот день эта дама отплыла в Америку.

– Очень бы мне хотелось найти эту вашу подругу, – обратился он снова к служанке. – Не могли бы вы подсказать мне ее имя и адрес?

Звали горничную Сюзан Скотт, но адреса ее девушка не знала. Френч на секунду растерялся, но потом искусными вопросами выяснил, что мисс Скотт говорит с лондонским акцентом, что, скорее всего, она постоянная клиентка одного из бюро найма где-то в районе Эджвэр-роуд.

– А теперь еще один вопрос, – продолжил он, – не назовете ли вы жилищное бюро, сдающее в аренду Крю-лодж?

Девушка очень пожалела, что не знает.

– А агента вашего дома? – не отставал Френч. – Раз ваши особняки стоят рядом, может, они принадлежат одному человеку?

Этого девушка тоже не знала, но сказала, что ее хозяин наверняка знает, и он пока дома. Френч попросил проводить его к этому джентльмену, представил ему свое удостоверение и получил ответ: оба особняка принадлежат фирме «Финдлейтер и Хайнд».

Выяснив все возможное, Френч распрощался с горничной и вручил ей заслуженные пять шиллингов.

Через двадцать минут инспектор был уже в конторе мистера Уильямса на Кокспур-стрит. Владелец приветствовал его с выражением, призванным означать энтузиазм.

– Здравствуйте, инспектор, рад вас видеть. У вас, надеюсь, есть хорошие новости?

Френч сел и достал из кармана фотографию миссис Вейн, найденную в гостиной.

– Не знаю, не знаю, мистер Уильяме, – спокойно ответил он, – новости это для вас или нет.

В глазах мистера Уильямса блеснуло удивление.

– Господи боже мой! – воскликнул он. – Неужели вы ее нашли? Это же миссис Рут!

– Вот это-то мне и важно знать. Вы уверены, что это миссис Рут?

– Уверен? Да это абсолютно точно! Во всяком случае, это та самая женщина, которая украла у меня три тысячи фунтов, как бы ее пи звали. Так вы нашли се?

– Ну, еще нет, – признался Френч, – пока еще не нашел. Но надеюсь, что скоро найду.

– Расскажите же мне об этом.

– К сожалению, рассказывать особо не о чем. У меня появились сведения, что эта женщина, – та, которая на фотографии, – отбыла в Нью-Йорк в прошлую пятницу. Не знаю, правда ли это. Если да, го американская полиция возьмет ее па корабле.

Мистеру Уильямсу хотелось разузнать подробности, но Френч был немногословен. Уходя, он обещал держать ростовщика в курсе своих действий.

От Кокспур-стрит до конторы «Финдлейтер и Хайнд» было совсем близко. У мистера Хайнда он узнал, что фирма действительно сдавала Крю-лодж, особняк миссис Вейн арендовала пять лет назад, хотя договор об аренде подписывал мистер Вейн. Съемщики они были отличные, сразу оплатили аренду и не требовали беспрерывных ремонтных работ.

Теперь в «Уайт стар», и пора на ленч, подумал инспектор. Здесь он получил весьма солидную пищу для размышлений и убедился, что напал па верный след. До прошлой субботы ни один пароход, – пи от компании «Уайт стар», ни от какой другой – не выходил из Ливерпуля в Америку, и в пятницу вечером поездов до Ливерпуля с Юстонского вокзала не было.

Миссис Вейн, таким образом, бесспорно была той, кого он разыскивал, и ее исчезновение определенно было побегом.

Глава 16 Горячий след

Теперь у инспектора Френча было столько направлений для разработки, что он даже немного растерялся, за какое взяться в первую очередь. Ясно было, что первостепенной задачей является выход на след миссис Вейн, но абсолютно не ясно, какое из направлении вернее всего приведет к этой цели. Если не вычислить основное направление, то потеря нескольких часов может привести к провалу всего дела. У миссис Вейн было преимущество перед сыщиком в пять дней, и Френч не мог допустить, чтобы оно возросло еще хотя бы на минуту.

Обдумав за ленчем план действий, он в конце концов пришел к выводу, что для начала следует разыскать горничную аферистки, Сюзан Скотт.

Вернувшись в Ярд, Френч поручил двоим подчиненным составить список всех бюро по найму в районе Эджвэр-роуд, обзвонить эти агентства и спросить, числится ли в их списках имя горничной. Сам же инспектор пошел к шефу доложить о ходе дела и за получением полномочий для рассекречивания директором банка финансовых операций его клиентки миссис Вейн.

Директор банка, мистер Харрод, сообщил представителю полиции немало весьма любопытных сведений. Миссис Вейн открыла у него счет около пяти лет назад, когда был арендован особняк на Сент-Джонз-Вуд-роуд. Ее вклад был небольшим, редко достигал и никогда не превышал 1000 фунтов, чаще всего на счету лежало 400–800 фунтов. Но за последние несколько месяцев сумма стала сокращаться, а месяца два с половиной назад была полностью истрачена. Выплата по чеку за тот период превысила кредит примерно на 15 фунтов, и кассир уведомил об этом мистера Харрода, прежде чем обналичить чек. Мистер Харрод, зная Крю-лодж и уровень доходов, на которые жили Вейны, без сомнений дал соответствующее разрешение, и оказался прав, ибо через три недели миссис Вейн лично добавила к вкладу 100 фунтов. Потом их сняли, и в настоящее время остаток составлял 11 фунтов с небольшим.

Все эти сведения укладывались в версию Френча. Вейны наверняка жили не по средствам или, по крайней мере, миссис Вейн жила не по своим, и ей, видимо, в последнее время было очень трудно сводить концы с концами. Другого объяснения уменьшения остатка и превышения кредита он найти не мог. Последние деньги взяли, как он предположил, чтобы купить билет в Америку. Сто фунтов, вложенные на следующий день после заклада алмазов были, видимо, из тех 3000 фунтов, которые мистер Уильяме выплатил миссис Икс. Здесь, во всяком случае, можно думать о связи с ограблением, а также первых плодах его реализации. Более того, последующее взятие всей суммы вклада, кроме небольшого остатка, оставленного, бесспорно, для спокойствия директора банка, тоже шло в копилку Френча в связи с версией о побеге. В целом, сыщик остался очень доволен полученными данными.

Но еще больше его порадовало то, что его помощники установили бюро найма, где в списках значилось имя Сюзан Скотт. По счастливой случайности, имя горничной нашлось в нервом же бюро. Разумеется, полисмены понимали, что в Лондоне много женщин по имени Сюзан Скотт, но выяснив, что она была записана в журналы фирмы на следующий день после отъезда миссис Венн, убедились, что напали на верный след. Поэтому они прекратили расспросы, а переключились на поиск инспектора, чтобы как можно скорее сообщить ему новости.

Через несколько минут инспектор уже направился по данному его помощниками адресу: Эджвэр-роуд, Хосуэлл-стрит, 75, бюро по найму, миссис Джилл. Бюро было маленьким, состояло лишь из двух комнаток в частном доме на тихой улочке в стороне от Эджвэр-роуд. В передней комнатке сидели две молодые женщины; они с любопытством посмотрели на Френча, как на возможного работодателя. Миссис Джилл разговаривала еще с одной женщиной, но вскоре та ушла, и его пригласили в кабинет руководительницы.

Поначалу миссис Джилл была неприветлива, но Френч показал ей свое удостоверение и напомнил о власти и могуществе закона. Тогда хозяйка бюро искренне извинилась и выразила готовность помочь. Она просмотрела свои журналы и сообщила, что мисс Скотт снимает квартиру на Мистлтоу-роуд, Норфолк-террейс, 31.

Место находилось неподалеку, и Френч пошел туда пешком. Здесь удача улыбнулась инспектору, как он выразился, во весь рот. Высокая блондинка, красивая, но с грубоватыми чертами лица, открыла ему дверь и в ответ на его вопрос сказала, что мисс Скотт это она и есть. Она пригласила его в маленькую гостиную, усадила и, расположившись напротив, устремила на него смелый, несколько нагловатый взгляд.

Френч, быстро оценив ее, повел себя вежливо, но твердо. Он демонстративно положил на стол свой блокнот и раскрыл его на чистой странице.

– Мисс Сюзан Скотт? – спросил он и записал наверху страницы ее имя. – Что же, мисс Скотт, я инспектор Френч из Скотленд-Ярда и занимаюсь расследованием дела об убийстве и ограблении. – Он сделал паузу и, убедившись, что произвел на женщину необходимое впечатление, продолжил: – Ваша недавняя нанимательница, миссис Вейн, объявлена в розыск по этому делу. Я пришел к вам, чтобы выяснить, как ее найти.

Молодая женщина издала удивленное восклицание, и в голубых глазах появилось то ли опасение, то ли полускрытое злорадство.

– Я ничего о ней не знаю, – заявила она.

– А я уверен, что вы знаете очень даже немало, – парировал Френч. – Я просто хочу задать вам несколько вопросов. Если вы честно на них ответите, бояться вам нечего; но вы, вероятно, знаете, что за сокрытие сведений существуют строгие наказания. Вас могут даже посадить в тюрьму.

При таких угрозах лицо женщины приняло нормальный вид и Френчу удалось направить ее мысль в нужное русло.

– Правильно ли я понимаю, что до прошлой пятницы вы служили горничной у миссис Вейн из Крю-лодж на Сент-Джонз-Вуд-роуд?

– Да, я работала там месяца три.

Френч, не только для памяти, но и ради внушительности допроса, записал ответ в блокнот.

– Три месяца, – намеренно повторил Френч. – Очень хорошо. И почему же вы ушли?

– Потому что работы не стало, – неохотно ответила молодая женщина. – Миссис Вейн закрыла дом.

– Я так и понял, – кивнул Френч. – Расскажите, пожалуйста, как все было, своими словами.

– Она появилась в тот день около четырех, вся такая – в тревоге и спешке и сказала, что срочно выезжает в порт и оттуда в Нью-Йорк. Сказала, что только что получила телеграмму – мистер Вейн попал в аварию и там боятся, что он не выживет. Потом попросила кухарку сделать ей чашку чаю, а я пока ее вещи собирала. Она просто побросала свои наряды в чемоданы. Ой, боже, если б я так собиралась, вот бы нагоняй получила бы! Она уложилась прям к чаю, а пока пила его, мы с кухаркой все упаковывали. Я стала было убирать со стола, а хозяйка сказала: времени мало – оставь и беги за двумя такси. Она сказала, что в Америку плывет особый корабль, и ей нужно непременно на него поспеть. Ну, я вызвала такси, она села в одно, а мы с кухаркой в другое, и все вместе отъехали. Вот и все, что мне известно.

– Когда это было?

– Около половины пятого, пожалуй. Я па часы не смотрела.

– А где такси брали?

– На стоянке, что в конце Гардинер-стрит.

– Кто говорил водителю такси с миссис Вейн, куда ехать?

– Я. На Юстонский.

– Тяжко пришлось вам и этой кухарке: так вот сразу потерять место… Надеюсь, она как-то отблагодарила вас?

Мисс Скотт презрительно фыркнула.

– Ага-ага. Мы сами ей напомнили об этом, и тогда она помимо месячной оплаты дача нам по пятерке фунтов.

– Ну, вполне прилично, – сказал Френч. – Кто запирал особняк?

– Она же, и ключ забрала.

– А вы с кухаркой?

– Мы доехали досюда, и я вышла. Это дом моей сестры, понимаете. Кухарка поехала к Паддингтону. Она живет в Рединге или где-то там. Миссис Вейн сказала, что когда вернется, она нас поищет, и если мы будем свободны, то можем к ней вернуться. Но сказала, чтобы мы ее не ждали и искали себе место, потому что не знает, как долго она может задержаться в Америке.

Френч задумался, потом продолжил:

– Миссис Вейн часто не бывала дома, пока вы служили у нее?

– Нет, только один раз. Ее тогда недели три не было. Странновато, конечно, что тогда тоже случилось несчастье. Ее сестра в Шотландии упала и сломала ключицу, так нам хозяйка сказала, и поехала вести там дом, пока сестре не стало лучше. Где-то в Шотландии, так она сказала.

– А когда это случилось?

– Не знаю, запомнила ли точно, – после некоторых сомнений ответила молодая женщина. – Она вернулась месяца полтора-два назад, а уехала, наверное, за три недели до этого, пару недель после того, как я стала у нее работать. В общем, месяца два с половиной назад.

Это-то Френчу и было очень важно знать! Отсутствие миссис Вейн как раз приходилось на период пребывания миссис Икс в Америке и на пароходе.

– Мне бы хотелось, если можно, уточнить, когда именно уезжала миссис Вейн, – упорно продолжал допытываться Френч, – или, по крайней мере, день, когда она вернулась. Просто постарайтесь вспомнить, прошу вас. Неужели не было ничего, что удержалось бы у вас в памяти?

Женщина, по-видимому, постаралась, ибо на несколько минут замолчала, но ее попытки ни к чему не привели. Она лишь мотнула головой.

– А вы оставались в доме, пока хозяйки не было?

– Нет, я сюда вернулась, а кухарка домой поехала.

Это было уже что-то. Раз нескольким людям потребовалось переезжать, то кто-то обязательно вспомнит точную дату.

– А в какой день недели вы вернулись сюда? – помог ей вопросом Френч.

– В четверг, – после долгого раздумья ответила мисс Скотт. – Я теперь вспомнила, потому что в четверг вечером у меня отгул, и тогда я подумала, что на той неделе он у меня погорел.

Ответ очень обрадовал инспектора. Как раз в четверг вечером, семь недель назад, миссис Икс выехала из «Савойи» к вокзалу Виктория, оставила там свои чемоданы и исчезла из виду. Все сходилось.

– В какое время дня она приехала?

– Вечером. – На этот раз мисс Скотт ответила не задумываясь. – В половине девятого или без четверти.

Все лучше и лучше! – ликовал про себя Френч. Миссис Икс покинула «Савойю» около восьми, до Виктории доехала, скорее всего, минут за сорок пять, отнесла чемоданы в камеру хранения и отправилась в свой особняк.

– Знаете, если бы вы или ваша сестра смогли точно припомнить неделю приезда вашей мадам, я был бы вам очень обязан.

Сюзан Скотт нахмурила в задумчивости свое симпатичное лицо. К серьезным раздумьям она явно не привыкла. Но в конце концов ее усилия увенчались успехом.

– Все, вспомнила, – с некоторой гордостью объявила она. – Это была последняя неделя ноября. Я почему помню, потому что муж моей сестры в начале декабря получил новую работу, а это было в первый понедельник после приезда миссис Вейн. Я так наслушалась об этой его работе, что запомнила.

Френч и не сомневался, что это та самая неделя, но иметь такое веское доказательство было прекрасно. Он явно продвигался в сплетении сети вокруг неуловимой миссис Икс.

– Очень хорошо, – похвалил он бывшую горничную. – А теперь расскажите мне о мистере Вейне.

Женщина хмыкнула.

– О нем-то? А чего о нем рассказывать-то? Он нам не часто надоедал своим появлением.

– Как же так? Разве они не жили вместе? Помните: мы с вами говорим с глазу на глаз.

– Ну как – я его и вовсе не видела. За тс три месяца, что я у них была, он ни разу не появился. А слыхала я о нем от кухарки. Его все время не было или почти все. Если и приезжал, то обычно на два дня. Приезжал поздно вечером, как говорила кухарка, сидел два дня в особняке, редко выходя за порог, а потом так же вечером уезжал.

– То есть если он, допустим, приезжал в понедельник, то оставался до среды?

– Да. Ну, иногда на три дня появлялся, но словам кухарки.

– В какое время вечером он приезжал и уезжал?

– Приезжал обычно в половине одиннадцатого, а уезжал чуть раньше восьми.

– То есть всегда в одно и то же время?

– Да, всегда примерно в одно и то же время.

– Значит, когда уже становилось темно?

– Ну нет. Летом было так же, как зимой. Во всяком случае, кухарка так говорила. Не раз мы об этом толковали. Она считала, что он чокнутый.

Эти сведения несколько озадачили Френча. Вся история была тем, что он с некоторым неуважением к точности метафоры называл «развесистой лапшой». Сначала казалось удивительным, что мистер Вейн бывал в собственном особняке тайными наездами, а если так, то он очень даже мог быть тем мужчиной, о котором говорил старый швейцар, и жить где-то в другом месте. Но последние слова требовали другого объяснения таинственных появлений в доме мистера Вейна. Помолчав, инспектор задал следующий вопрос.

– Вам не показалось, что он старался сохранить свои визиты в тайне?

– Пожалуй, нет, – с явным сожалением ответила мисс Скотт. – Кухарка никогда об этом не говорила. Но ведь… – добавила она с любопытным блеском в глазах, – могло быть и так, правда?

– Не знаю, – покачал головой сыщик. – Я вас спрашиваю.

Мисс Скотт тоже не знала, но сочла предположение господина инспектора вполне вероятным. Френч про себя оставил эти слова для дальнейшего обдумывания и продолжил расспросы.

– А как выглядел мистер Вейн? Кухарка что-нибудь говорила о нем?

И об этом кухарка рассказывала. Даже Френч, знавший о повадках прислуги, был удивлен обстоятельностью, с которой эти две женщины обсуждали дела своих нанимателей. Мистер Вейн был высокого роста, но сутулился, с болезненно бледным лицом, пышными темными усами и в очках.

Френчу тотчас пришла в голову почти невероятная мысль. Перед глазами возникло представительство фирмы «Дьюк и Пибоди» в Амстердаме, а в ушах зазвучал голос юркого Скоофса: «Высокий мужчина, но сутулится, с болезненно бледным лицом, пышными темными усами и в очках». Не может быть! Неужели этот таинственный мистер Вейн не кто иной как его старый знакомый Вандеркемп?

Некоторое время инспектор сидел неподвижно, углубившись в обдумывание такой возможности. Она бы определенно прояснила много белых пятен в этом деле: действия Вандеркемпа перед убийством, равно как и его отъезд в Швейцарию; причину замешательства Силвии Дьюк и отсрочки ее свадьбы; то, как миссис Вейн получила предупреждение: ведь мистер Дьюк собирался сразу же сообщить Вандеркемпу о догадке относительно актрисы Сисси Уинтер. Даже выбор фамилии Вейн тоже был достаточно понятен. Есть выгода в псевдониме, начинающемся с буквы настоящего имени, хотя бы потому, что не нужно менять метки на белье и на чем-либо еще, что могло бы выдать тайну. Больше того, в этой версии не было ничего неправдоподобного. В таком случае, Вандеркемп, видимо, был или находится в длительной командировке по Соединенным Штатам, так что, насколько теперь это представлялось инспектору, его алиби снова становилось шатким.

На первый взгляд Френчу показалось, что он дошел до разгадки, но чем дольше он прокручивал в уме все выводы, тем больше начинал сомневаться. Несколько важных моментов в его версию никак не укладывалось. Прежде всего в нее не укладывалось представление инспектора о характере Вандеркемпа, Френч был весьма высокого мнения о своих способностях угадывать характер человека – что было, кстати сказать, справедливо, – и чем больше он думал о поведении Вандеркемпа во время их памятного разговора в Барселоне, тем больше убеждался в невиновности голландца. И поэтому никак не мог себе представить, что человек, разбогатевший более чем на 30000 фунтов, не позволил себе хотя бы чуть-чуть пошиковать: остановиться в дорогом отеле и т. д. Но главная сложность заключалась в том, как связать Вандеркемпа и проделки мисс Уинтер с шестнадцатью алмазами. Откуда она их получила? В то время когда было совершено ограбление и когда Вандеркемп уехал из Лондона, миссис Икс находилась в отеле «Савойя», следовательно, встретиться они не могли. Френч также не думал, что такой опасный груз могли доверить еще кому-то или переслать по почте.

Таковы были несомненные противоречия его версии, и все же Френч с приятно греющим интересом раздумывал, так ли уж невозможна была их встреча и так ли уж он далек от последнего шага в своем долгом расследовании. Наконец он решил, что по возвращении на службу проверит свои предположения и снова обратился к мисс Скотт.

– А где живет кухарка миссис Вейн?

Адреса кухарки высокая блондинка не знала, кроме того, что та жила где-то под Редингом. Еще она добавила, что кухарку зовут Джейн Хадсон, что она низенькая, плотная и проворная.

По правде говоря, Френч не надеялся, что кухарка сможет сообщить ему больше, чем горничная, но па всякий случай решил дать одному из своих подчиненных задание разыскать ее.

Увидев, что мисс Скотт исчерпала свои познания о жизни нанимателей, он вскорости откланялся, попросив молодую женщину звонить ему, если ей станет что-нибудь известно о кухарке или чете Вейнов.

Вернувшись в Скотленд-Ярд, он позвонил в фирму на Хэттон-гарден, узнал, где в последнее время находился коммивояжер и телеграфировал в полицию США с просьбой сообщить о местонахождении Вандеркемпа.

Далее ему предстояло найти таксиста, отвозившего миссис Вейн к Юстонскому вокзалу. За несколько минут инспектор дошел до стоянки на Гардинер-стрит, созвал пятерых водителей выстроившихся в ряд такси и объяснил, что ему надо. Он сразу же представился полицейским из отдела криминалистики, и это возымело свое действие.

Один из таксистов сказал, что в тот день его самого и его напарника из соседнего такси молодая красотка просила приехать в Крю-лодж к 16.30. Было похоже, что из дома уезжали надолго. Дама, вне сомнения, хозяйка особняка, села в машину его напарника и укатила, а потом и красотка, вызвавшая их, и ее подружка – он счел, что это были служанки, – сели в его такси и поехали той же дорогой. Красотка попросила высадить ее на какой-то улице возле Мэйда-вэйл – то ли Тистл-роуд, то ли Мистлтодроуд, – а вторую женщину он довез до Паддингтонского вокзала. Его приятель, отвозивший хозяйку, сейчас был в рейсе, но скоро, по подсчетам водителя, должен был вернуться.

Френч решил подождать, и меньше чем через полчаса был вознагражден появлением нужного такси. Водитель Джеймс Такер тот вечер помнил. Они с приятелем поехали в Крю-лодж, и дама, которую он принял за владелицу особняка, села в его машину. Девица, вызывавшая их на стоянке, велела ему ехать на Юстонский, и он поехал через Норт-гейт по Элберт-роуд. А когда они были уже почти у вокзала, леди обратилась к нему через переговорную трубку. Она сказала, что передумала и хочет ехать на Сент-Панкрас. Он повернул машину к названному вокзалу и там получил плату за свою услугу.

– У нее был с собой какой-нибудь багаж?

Да, у нее были два или три чемодана, но сколько точно, водитель не помнил. В служебной книжке записей о дополнительной оплате багажа не было, потому что его везли внутри салона. Вроде бы, на Сент-Панкрасе леди взяла носильщика, но теперь уже точно таксист его не помнил. Нет, за времяезды она ничего не говорила, а он не мог взять в толк, с какой стати она передумала.

Френч подумал, что самое время навести справки на Сент-Панкрас, и попросил Такера довезти его до старого вокзала. Куда же, гадал инспектор, могла отправиться с него эта неуловимая дама? Он выяснил у Такера, что мадам прибыла па вокзал без пяти минут пять. Расплатившись с таксистом, сыщик отправился изучать расписание и искать в нем те поезда, которые отходили примерно в это время.

Исходя из характера случая: женщина поспешно убегает от блюстителей Закона, – Френч посчитал, что, скорее всего, она должна была постараться уехать подальше. Правда, очень умный беглец может додуматься, что надежнее всего скрываться в одном из районов Лондона, но чаще обычный преступник стремится отделить себя от места преступления как можно большим числом миль. Это, конечно, было не гениальное достижение дедукции, но, за неимением лучшего, Френч решил первым делом изучить основные направления железной дороги.

Взглянув на расписание, он тотчас обратил внимание на экспресс, отходивший ровно в пять вечера. Он останавливался в Ноттингеме, Честерфилде, Шеффилде и Лидсе, а также имел пересадки на Харрогит, Брэдфорд, Моркам и Хейшем к пароходу из Белфаста. Но отправным пунктом для Дальнейшего побега могло быть любое из этих мест, и без какой-либо подсказки нечего было и надеяться па успешное преследование беглянки. К тому же она могла отбыть и не этим поездом. Поезд в 17.05 до Нортгемптона шел со всеми остановками, а поезд в 17.35 до Ноттингема делал несколько остановок; был еще экспресс в 18.15, шедший на север, не говоря уже о местных поездах. Нет, вряд ли из расписания можно извлечь какой-либо толк, подумал сыщик.

Он показывал фотографию дамы служащим, бывшим на платформе во время отхода этих поездов, но расспросы оказались безуспешны.

Он предпринял еще одну отчаянную попытку и отправил сообщения в полицейские управления Ноттингема, Честерфилда, Шеффилда, Лидса, Харрогита, Брэдфорда, Моркама, Хейшема и Белфаста, указав, что женщина, описанная на четвертой странице выпуска «Бюллетин» за прошлую неделю, возможно, прибыла в эти города, и попросил неусыпно смотреть, не появится ли она.

В который раз Френч ощущал себя сбитым с толку. Опять в этом удручающем деле он оказался в тупике. Все добытые сведения как будто сговорились подводить его в самый ответственный момент. Почти в полном унынии сидел он в тот вечер за своим рабочим столом и два часа просматривал заново свои записи по делу в надежде отыскать хоть какой-нибудь намек, случайно не замеченный им прежде. После вдумчивого анализа он пришел к выводу: есть еще одно неизученное направление, малоперспективное, конечно, но все-таки направление. Тот список сделок на фондовой бирже, находившийся в конверте, вынутом из почтового ящика. Может, из него удастся что-нибудь выкопать? Возможно, к примеру, секретари разных фирм подскажут ему, кто проводил эти операции? Если да, то это как-то подведет его к миссис Вейн или к кому-то, с кем она общалась. Он не надеялся на успех, но решил, что, если новый день не принесет ему новых известий, он проверит и это направление.

Глава 17 Фокус с акциями

Приехав на службу на следующее утро, увлеченный своей новой идеей Френч достал все документы по делу мистера Гетинга, нашел письмо, адресованное миссис Вейн, и положил перед собой на столе.

Просмотрев список продаж и покупок акций, он снова поразился не столько количеству операций, сколько неоднородностью компаний, с которыми имел дело адресат. Акции компаний «Бритиш Уор Лоун», «Колониал Гавернмент» и зарубежных железнодорожных компаний, а также акции банков, страховых компаний, универмагов и разных промышленных концернов – всего не меньше двадцати пяти. Непонятно, подумал инспектор, в какой из этих компаний скорее можно получить нужную информацию.

Наконец он выбрал компанию Джеймса Баркера и журнал «Дэйли лукинг-гласс». Начав с последнего, он отправился в главный офис компании и попросил провести его к секретарю. Вопрос Френч задал простой: в расследовании дела подозреваемого ему попался документ о продаже обыкновенных акций «Дэйли лукинг-гласс» стоимостью 895 фунтов 19 шиллингов и 8 пенсов. Не мог бы секретарь сообщить ему о тех, кто совершал операцию, или о биржевом брокере, с помощью которою она оформлялась.

Секретарь удивился и спросил, знает ли Френч дату продажи; услышав «нет», он сказал, что найти такие сведения будет очень трудно. Курсы акций постоянно меняются, а раз неизвестно время сделки, выявить эту продажу очень сложно, вероятнее всего, и вовсе невозможно. Френч, в свою очередь, сказал, что дело очень срочное и важное, после чего двоим служащим велели взяться за поиски, а инспектору обещали сообщить о результатах, как только их получат.

Френч обратился с тем же вопросом в компанию Джеймса Баркера и добился того же результата. Аналогичное задание было направлено и в офис гостиницы «Пикардия».

Из нее он получил первый ответ. Секретарь сообщил ему по телефону, что провел тщательные поиски и не нашел ни одной операции, точно соответствовавшей указанной инспектором сумме в восемь фунтов.

Только он закончил разговор с представителем гостиницы, как ему позвонил секретарь компании Баркера. Он тоже просмотрел записи за несколько лет и тоже не нашел ни одной операции на ту сумму, которую называл Френч. Второго марта прошлого года была совершена продажа на сумму, па фунт превышавшую указанную инспектором: 1 фунт 2 шиллинга 1 пенс, а кроме этого ничего похожего. Через час пришел такой же ответ из «Дэйли лукинг-гласс»: ни одной операции на интересовавшую инспектора сумму найдено не было.

Не могут ли расхождения в цене объясняться вознаграждением брокера, гербовыми сборами или налогом какого-то рода? Убедиться в этом, подумал Френч, будет нелегко, придется копаться в бухгалтерских книгах компаний. Он довольно плохо разбирался в биржевых делах и не представлял себе ни размера брокерских вознаграждений, ни как они выплачиваются. И все-таки он решил: если хотя бы в шести компаниях найдутся записи имен тех, кто был связан со всеми сделками на суммы, приближающиеся к указанным в письме на имя миссис Вейн, и если один и тот же брокер, продавец или покупатель обнаружится в сделках каждой из компаний, то его предположение о связи этого человека с миссис Вейн оправдается. Дело было сложным, но Френч все равно решил за него взяться.

Поразмыслив, он решил поделиться своей проблемой с приятелем-брокером. Джордж Хьюитт состоял младшим совладельцем небольшой фирмы, находившейся на Норфолк-стрит неподалеку от Стрэнда. Уже через пятнадцать минут Френч договорился о встрече с Хьюиттом, сунул список в карман и пошел в его контору по набережной Темзы.

Его приятель встретил его, как брата, которого давно не видел. Они закурили, вспомнили прошлое, Хьюитт рассказал о завещательных делах некого Болсовера, уже почившего, дошедших до разбора в суде лорда-канцлера, где Хьюитту пришлось давать показания. Когда эта тема иссякла, Френч приступил к своему непосредственному вопросу. Он подал своему приятелю загадочный список и, объяснив суть дела, спросил мнение знатока в этой области.

Брокер взял листок и быстро его проглядел, потом начал вчитываться более внимательно. Френч наблюдал за ним, попыхивая сигарой. Наконец его друг сделал свое заключение.

– Не знаю, провалиться мне на этом месте, Френч. Это на вид отчет о чьих-то сделках на денежном рынке, но составленный совсем не так, как делают сведущие в этом люди. Честно говоря, я в жизни подобного не видел.

– Даже так? – удивился Френч. – А по каким признакам он отличается от тех, к которым ты привык?

– Думаю, что не сильно ошибусь, если скажу, что по всем, – пожал плечами Хьюитт. – Во-первых, даты сделок не указаны. Разумеется, если этот список составлен лишь затем, чтобы показать чистый финансовый и юг сделок, то даты не имеют большого значения, но биржевик обязательно бы их представил. Смотри: «Уор Лоун» проданы четырехпроцентпые акции, а пятипроцентные у нее же куплены; обыкновенные акции «Грейт вестерн» проданы, а «Нортистернз» – куплены; а вот именные шестипроцентные акции «Острелиа» проданы, а такие же акции «Бритиш Ист Эфрика» куплены. Все они почти не отличаются по стоимости, и ничего не выгадаешь, продавая одну и покупая другую. Точно так же, как ни один разумный человек не стал бы продавать акции «Элиенс Эшуаренс» и покупать акции «Эмелгейтед Ойлз» одновременно. Чуешь, к чему я клоню?

– Вполне. А не мог маклер не знать цен или забыть их поставить?

– Мог, конечно, или его обманули. Но даже если допустить такое, у него дикое представление о биржевых торгах. Потом вот эти статьи очень странные. Что это за «балансы»? И почему «телеграммы» значатся как продажа, а не как покупка? Френч, должен сказать, что эта штука меня ошарашила. Так ведут дела, видимо, в Бедламе, если там есть биржа.

– Я пытался разыскать маклера через секретарей некоторых из этих компаний, но никакого толку.

– Каких именно?

– «Дэйли лукинг-гласс», Джеймса Баркера и отеля «Пикардия».

– И они ничем тебе не помогли?

– Они сказали, что ни одной сделки на точно такие суммы у них не проводилось. Самые близкие к суммам из этого списка различались на несколько фунтов. Я подумал, не включают ли эти суммы брокерские комиссионные, гербовые сборы, налоги какие-нибудь и из-за этого получается разница?

– Вряд ли. – Хьюитт молча буравил взглядом листок, потом посмотрел на гостя. – Слушай-ка, знаешь, что я думаю?

– За этим я как раз и пришел, – напомнил ему Френч.

– Так вот что я тебе скажу. Я думаю, что вся эта штуковина – мошенничество чистой воды. А знаешь, почему я так считаю?

Френч покачал головой.

– Ну, до этого ты и сам мог бы дойти, – продолжил Хьюитт. – Здесь ничего не сходится. Числа в графе «итого» не составляют сумму указанных в столбцах. Это обман чистейшей воды.

Френч обозвал себя за промах последними словами, а потом внезапно в его уме мелькнула потрясающая мысль. А вдруг этот список покупок и продаж не имеет с финансами ничего общего? А вдруг в нем содержится закодированное или зашифрованное послание? Слегка дрожащим голосом, торопливо, совсем не в своей изысканно вежливой манере, он распрощался с Хьюиттом и поспешил в Скотленд-Ярд – отрабатывать свое новое предположение.

Он сел, разложил листок на столе и стал изучать его заново. В листке значилось:

Перечень привилегированных и обыкновенных купленных и проданных акций.

I. Куплено

1. Уор Лоун 5 % – 328 фунтов 4 шиллинга 2 пенса

2. Ассошиейтед Ньюс (обыкн.) – 936 ф. 6 ш. 3 п.

3. Эрейтед Бред – 713 ф. 9 ш. 2 п.

4. Барклиз Бэнк – 991 ф. 18 ш. 1 п.

5. Бритиш Ист Эфрика 6 % – 401 ф. 3 ш. 9 п.

6. «Л. и Н.Е.» – 292 ф. 1 ш. 1 п.

7. Брит. Америкен Тобакко – 898 ф. 5 ш. 7 п.

8. Мэппин и Уэбб – 463 ф. 4 ш. 5 п.

9. Эмелгейтед Ойлз – 748 ф. 5 ш. 7 п.

10. Кэнейдиен Гавернмент 3,5 % – 958 ф. 5 ш. 6 п.

11. Балансы – 17 ш. 3 п.

12. Метрополитен Рэйлуэй – 812 ф. 10 ш. 4 п.

–

Итого куплено на: 6935 фунтов 12 шиллингов 1 пенс

II. Продано

1. Острелиа 6 % – 568 фунтов 5 шиллингов 0 пенс

2. Грейт вестерн (обыкн.) – 1039 ф. 1 ш. 3 п.

3. Эллайенс Эшуаренс – 394 ф. 19 ш. 10 п.

4. Лайонз – 463 ф. 17 ш. 5 п.

5. Отель «Пикардия» – 205 ф. 14 ш. 11 п.

6. Англо-америкен Ойл – 748 ф. 3 ш. 9 п.

7. Уор Лоун 4 % – 403 ф. 18 ш. 10 п.

8. Арми и Нэйви Сторз – 1039 ф. 0 ш. 4 п.

9. Ллойдз Бэнк – 586 ф. 10 ш. 10 п.

10. Атлас Иншуаренс – 922 ф. 4 ш. 5 п.

11. Телеграммы – 16 ш. 7 п.

12. Мэйпл – 90 ф. 19 ш. 6 п.

13. Уор Лоун 4,5 % – 568 ф. 2 ш. 3 п.

14. Дэйли лукинг-гласс (обыкн.) – 895 ф. 19 ш. 8 п.

15. Дж. Баркер – 371 ф. 18 ш. 11 п.

–

Итого продано на: 9127 фунтов 18 шиллингов 2 пенса

Разница между проданными и купленными акциями:

2192 фунта 6 шиллингов 1 пенс

Первый вопрос, возникший у Френча, был: если в списке содержится скрытое сообщение, то где его искать – в названиях акционерных компаний, в числах или и там, и там?

Он начал с первого предположения и стал пытаться сложить слова из определенных букв в названиях. Из комбинаций заглавных букв сверху вниз, а также, если читать их снизу вверх, – ничего не получилось. С конечными буквами было то же самое. Подбор вторых и предпоследних, а также прочтение по диагоналям тоже не принесло успеха.

Френч перепробовал все возможные варианты, упорно и методично прорабатывая каждый, пока наконец не убедился, что идет по ложному пути. Он пришел к выводу, что если в списке и таится какое-то сообщение, то оно скрыто в цифрах, а не в названиях. Инспектор заметил, что чаще всего названия различных компаний начинались с первых букв алфавита. Кроме того, он заметил, что это были компании, акции которых принадлежали к числу наиболее котирующихся. Он взял газету «Дэйли мэйл» и просмотрел финансовую страницу. Акционерные компании подразделялись на заголовки: «Британские компании», «Доминионы», «Внутренние железные дороги», «Канадские и иностранные железные дороги» и так далее. В первом заголовке, «Британские компании», первым номером значилась «Уор Лоун 5 %». А в списке миссис Вейн первой шла как раз эта «Уор Лоун 5 %».

Вторым номером в списке шла «Острелиа 6 %». Снова заглянув в «Дэйли мэйл», Френч увидел, что этот номер идет первым во втором разделе. Это было уже очень интересно, а когда последующие пять компаний оказались каждая первой в соответствующих разделах, он понял, что натолкнулся на нечто большее, чем просто совпадение.

Сыщик пересмотрел список под новым углом зрения. По-видимому, составивший этот перечень просто переписал названия компаний из какой-то газеты, может из той же «Дэйли мэйл». Чтобы сделать перечень разнообразным и отвести от него подозрения, он не просто переписал все названия подряд, а взял первое из каждого раздела. Френч пробежал все разделы снова, нашел в них компании, идущие вторыми, и так до тех пор, пока не получил полный список из 25 наименований. Абсолютной точности не было, но в целом последовательность соблюдалась. Выходило, что любое сообщение, содержавшееся в списке, заключено в столбцах с цифрами. Френч перевел все свое внимание на последние.

Суммы варьировались от 16 шиллингов 7 пенсов до 1039 фунтов и в этих пределах появлялись на удивление беспорядочно. Френчу не встретились суммы от 100 до 200 фунтов и от 600 до 700, остальные сотни были представлены. По большому счету, суммы в размере 800 и 900 фунтов назывались чаще, чем меньшие, но системы вычислить он не мог.

Не имея четкой линии поиска, Френч стал тщательно продумывать возможности «подстановки» – одного из шифров, в котором цифра или иной знак обозначает букву. Было ясно, что однозначные цифры для этого вряд ли подходят, так как в таком случае используются только десять букв алфавита. Следовательно, должны существовать комбинации цифр. Френч перепробовал разные варианты, подключил к этому еще троих помощников, но им так и не удалось выявить ни одной сколько-нибудь разумной комбинации.

Занимаясь этим, инспектор заметил, что в столбцах с фунтами не меньше трех пар одинаковых сумм: под номерами II.1 и II.13, II.2 и II.8, I.9 и II.6. Некоторое время он изучал эти пары, и вдруг додумался до того, что могло наконец-то оказаться верным.

Френч написал числа пар одно под другим:

ф. ш. п.

II.1 568 5 0

II.13

568 2 3

и увидел, что если сложить шиллинги и пенсы, то получатся одинаковые результаты: 5+0=5; 2+3=5. Он быстро перешел ко второй и третьей паре:

ф. ш. п.

II.2 1039 1 3

II.8 1039 0 4

I.9 748 3 9

II.6 748 5 7

С первого же взгляда было ясно: здесь та же самая картина. Фунты были сами по себе, а сложение шиллингов и пенсов давало одинаковые суммы и, таким образом, в этих номерах, вполне возможно, содержались одинаковые слова.

Это открытие пробудило в сыщике новые силы. Оно определенно подтверждало три позиции. Во-первых, эти комбинации чисел действительно представляли собой скрытое послание. Во-вторых, они показывали, ч го он, инспектор Френч, на верном пути к раскрытию дела. А в-третьих, они подходили под довольно часто используемую систему шифрограмм с парными номерами.

Далее он переписал весь перечень в двойные колонки: в первую – фунты, во вторую – сумму шиллингов и пенсов. Из этого он получил такой расклад:

328 6

568 5

1039 4

936 9

713 11

и так далее.

Троим помощникам инспектор поручил попытаться найти ключ путем построения квадратов, параллелограммов и другими хорошо известными способами. Когда оказалось, что числа, обозначающие фунты, слишком велики для этих расчетов, Френч попробовал разделить числа на отдельные цифры. В этом случае 328 превращалось в 3+2+8=13, и второй список начинался так:

Сумма чисел фунтов: Сумма чисел шиллингов и пенсов:

13 6

19 5

13 4

Но никакие усилия и самого Френча, и его помощников не выявили ключа к шифру. Рабочий день давно кончился, а они все трудились, пока инспектор не распустил всех по домам.

Следующее утро началось с новой атаки на неподдававшийся шифр, и лишь когда миновал полдень, Френчу удалось еще немного продвинуться. До этого он, усталый и раздосадованный, попросил чашку кофе для просветления ума, а потом, вопреки служебной традиции, закурил трубку и удобно устроился па стуле, продолжая мысленно обкатывать задачу. Он уже почти готов был счесть се неразрешимой, как вдруг его озарила новая идея, и он быстро склонился над расчетами с тайной надеждой, что догадался.

Френч взял за основу шифры, ключом к которым служи г та или иная книга. Такие шифры состоят обычно из набора трех чисел: первое означает страницу, второе – строку, третье – слово на ней. Но он понимал, что второе или третье число могло быть неизменным: например, слово всегда находится на, скажем, пятой строке, или это слово всегда первое или второе в строке. В таком случае шифр можно разгадать с помощью пар номеров. Трудность заключалась, конечно, в том, чтобы узнать, какой книгой пользуются обе стороны.

И как раз при этих раздумьях Френча посетила гениальная мысль. Где он видел книгу, странно выделявшуюся среди прочих? Ну конечно же! Наконец-то! Это же Краткий Оксфордский словарь в гостиной миссис Вейн!

Теперь он все больше и больше убеждался в том, что решил задачу. Дело было не столько в том, что он определил книгу, а в том, что словарь не только лучшая книга для шифровальщиков, но и самая удобная для системы двойных чисел. Первое число представляет страницу, а второе – слово на этой странице. Эта идея подтверждалась еще и тем, что количество фунтов – или страниц – выражалось в числах от 1 до 1000, тогда как шиллинги и пенсы – или слова на странице – нигде не превышали числа 30. «Больше сомнений нет, – подумал Френч, – я все-таки разгадал этот фокус».

В Скотленд-Ярде все можно узнать в считанные минуты. Инспектор позвонил помощнику и велел срочно найти и прислать ему Краткий Оксфордский словарь. Через пять минут он уже с азартом перелистывал словарные страницы. Сразу же отыскав страницу 328, он отсчитал шестое слово: «Ищейка».

Не вдумываясь, относится это к нему и таким образом подтверждает его догадку, или это просто совпадение, из которого ничего не вытекает, Френч перешел к следующему номеру: страница 568, пятое слово. «Напала на». «Ищейка напала на» – может, получится какой-то смысл, а может, и нет. Он нашел третье слово на странице 1039: «твой».

«Ищейка напала на твой» уже обрело некоторый смысл, а когда под номером 4 он нашел девятое слово на странице 936 – «след», сомнений уже не осталось. «Ищейка напала на твой след». Он раскусил эту загадку, и как здорово!

Слова подбирались легко, пока Френч не дошел до номера 17, 922 ф. 4 ш. 5 п. Девятое слово на странице 922 не подходило к тексту, но он уже так навострился отыскивать закодированные слова, что это его не остановило. Почти сразу он увидел: если прибавить шиллинги и пенсы на следующей строке – топ, где отсутствовали числа в колонке фунтов, – к 922 фунтам, то он найдет нужное слово. Просто это означало, что перед нужным словом было более 30 слов. 19 и 11, или 30, являлось самым большим числом, которое могли в сумме показать шиллинги и пенсы, поэтому число выше 30 требовало две строки шиллингов и пенсов па один фунт. Слово «телеграммы» бесспорно означало пробел, как и «балансы», в чем Френч вскоре убедился. После этого хватило нескольких минут, чтобы расшифровать все слова, и вот уже инспектор сидел и любовался результатами своей работы:

Ищейка напала на твой след. Рандеву отель виктория ли д с если я не смогу бери билет корабль отходи т двадцать шесто-г-о.

Все было понятно и так, но Френч переписал сообщение, расставив заглавные буквы и знаки препинания и соединив буквы в словах.

Ищейка напала на твой след. Рандеву в отеле «Виктория», Лидс. Если я не смогу, бери билет. Корабль отходит двадцать шестого.

Значит, они пытаются бежать морем, эти миссис Вейн и тот, кто послал ей предупреждение! Кто он был, Френч почти не сомневался. Безусловно, это мистер Вейн, а если так, посчитал Френч, то нет сомнений и в том, что мистер Вейн убийца. Так или иначе, убийца или нет, но тот, кто послал шифровку миссис Вейн, упомянув их совместный побег, как раз и нужен был Френчу. Инспектор довольно хмыкнул себе под нос, предвкушая, как скоро найдет беглецов. Сейчас он узнает, на каком корабле они уплывают, и они окажутся у него в руках.

Но окажутся ли? Взглянув на календарь, висевший над каминной полкой, Френч выругался. Календарь безжалостно напоминал, что сегодня как раз двадцать шестое. Пароход отошел именно сегодня!

Но, как бы там ни было, его задача оставалась прежней: узнать, па каком корабле уплыли преступники. С минуту он прикидывал, как поступить, потом его внимание привлекло построение последней фразы в шифровке: «Корабль отходит двадцать шестого». Это определенно давало подсказку: рейс был не ежедневным. Если бы было иначе, написали бы так: «Отправляйся кораблем в четверг» – или как-нибудь еще в том же духе. Если вывод инспектора оказался верным, то, следовательно, пароход был океанским, а не просто челноком по Ла-Маншу. Это заключение к тому же подтверждалось в некоторой степени и тем, что беглецы почти наверняка выбрали для укрытия дальнюю, а не соседнюю страну.

А каковы ближайшие к Лидсу порты? Конечно, прежде всего Ливерпуль, но и не обязательно он. Корабли направляются в иностранные порты из Халла и Гримсби, а также из Манчестера и Гулля. Необходимо было составить список трансокеанских судов, вышедших в указанный день из всех ближайших к Лидсу портов.

Хотя день уже склонялся к вечеру, Френч истово взялся за дело. Изучив расписания, он обнаружил, что из Ливерпуля, Халла и соседних портов готовы к отплытию семь пароходов. Из Ливерпуля выходил лайнер компании «Уайт стар» в Бостон и Филадельфию, корабль компании «Лэмпорт и Холт» – в Буэнос-Айрес и Розарио, лайнер фирмы «Бут» – в Пару и Манаос и лайнер фирмы «Бибби» – в Египет, Коломбо и Рангун. Из Халла выходил финский лайнер до Хельсингфорса и корабль компании «Уилсон» до Копенгагена, а еще один их корабль отплывал из Гримсби в Осло. Помимо этих судов было, конечно, немало грузовых кораблей, некоторые из них могли брать на борт пассажиров. Но все-таки Френч решил первыми проверить постоянно курсирующие пассажирские лайнеры.

Он обзвонил дирекции всех этих компаний и спросил, не заказывал ли кто-либо по фамилии Вейн билет на лайнер, отходивший в тот день, и если нет, то не делала ли этого пара, отвечающая его описаниям. Ответы приходили с большой задержкой, но, получив сообщение от фирмы «Бут», инспектор не сожалел более о потраченном времени. Сообщение гласило, что некие мистер и миссис Вейн из Крю-Лодж в Лондоне заказали билеты на лайнер «Енох», направляющийся в Манаос в 15.00 26 января. Далее сообщалось, что эти люди прибыли на борт и, насколько было известно дирекции, действительно отбыли в указанный срок.

Френча несколько смутил рейс лайнера от компании «Бут». Он знал, что Манаос находится где-то в Южной Америке – в Бразилии, насколько он помнил, – но отправился ли пароход напрямую туда или будет делать заходы в попутные порты, где можно задержать и арестовать преступников?

Запросив необходимую информацию по телефону, он в ожидании ответа с облегчением подумал: «Последний штрих!», и представил себе, как пароход прибывает в Манаос, беглецы спускаются с трапа на пристань и попадают в крепкие объятии поджидающих полицейских. Для Френча это означало бы не только окончание удивительно нервного и трудною дела, но, безусловно, и похвалу, если не повышение.

Глава 18 Пароход «Енох»

В такой огромной организации, как Скотленд-Ярд, сбор и распределение данных по любому вопросу превратилось в нечто большее, чем искусство. Если бы Френчу захотелось узнать, сколько жителей в Праге, каковы любимые виды досуга старшего состава Тринити Хауса – правления маячно-лоцманской корпорации, или ширину Ганга в месте его слияния с Джамной, ему бы немедленно доставили необходимые сведения или справочники, в которых содержится вся интересующая информация. Что уж говорить о таких мелочах, как время и пункты следования поездов и пароходов.

Вскоре раздался телефонный звонок, и инспектор получил ответ на свой вопрос: лайнер «Енох» компании «Бут», вышедший из Ливерпуля днем, заходит в Гавр, Порту, Лисабон, Мадейру и Пару па пути в Манаос, до прибытия в который проходит тысячу миль по Амазонке. Кроме того, в Гавре лайнер будет дожидаться корабля из Саутгемптона, поезд к которому отходит с вокзала Ватерлоо в 21.30 в ночь на 27-е.

«Значит, сегодня!» – обрадовался Френч и торопливо взглянул на часы. Было еще только 20.42. Какая удача! Он поедет этим поездом и, если все будет в порядке, не пройдет и половины суток, как эти Вейны окажутся у него в руках.

Как человек дела, Френч все обдумал. Через пять минут в его кабинете уже появился помощник, сообразительный и энергичный молодой сержант по фамилии Картер. Именно его инспектор выбрал сопровождающим в Гавр. Другому сметливому и деловому подчиненному Френч поручил подготовить ордера на экстрадицию и другие необходимые документы и доставить их на вокзал. Потом на такси доехал домой, сообщил жене об изменившихся планах и собрал необходимые в дорогу вещи. Таким образом, благодаря его оперативности они с сержантом Картером прибыли па платформу, когда стрелки часов на вокзале показывали 21.25. Их уже поджидал Маннинг, тот самый второй умный и проворный помощник. Он передал Френчу ордера на арест и экстрадицию мистера и миссис Вейн, заграничные паспорта, английские и французские деньги, а также официальное рекомендательное письмо полиции в Гавре.

– Молодец, Маннинг! Все в порядке, – похвалил его инспектор, забирая у него бумаги.

Через пару минут поезд плавно тронулся с вокзала, набирая скорость, оставил позади мерцающий вечерними огнями Южный Лондон, и помчался сквозь темноту.

К счастью, ночь была спокойной, корабль, на который пересели с поезда сыщики, шел полупустым, и им удалось занять удобные полки и хорошенько выспаться, чтобы лучше справиться с трудами грядущего дня. В Гавр они прибыли вовремя, тотчас прыгнули в такси и были у причала до того, как «Енох» бросил якорь. Когда лайнер пришвартовался, Френч поспешил па борт и попросил провести его к капитану, а Картер остался на сходнях, чтобы перехватить беглецов, если они, завидев Френча, попытаются скрыться на берегу.

Капитан Дейвис немедля принял представителя Скотленд-Ярда.

– Садитесь, мистер Френч, – приветливо сказал он, изучив его удостоверение, – и объясните, чем я могу быть вам полезен.

Френч сел и достал из кармана фотографию миссис Вейн, а также их с мистером Вейном словесные портреты.

– Капитан, – заговорил он, – я разыскиваю мужчину и женщину, совершивших убийство и ограбление. Они называют себя мистер и миссис Вейн, но я не знаю, настоящая ли это фамилия и женаты ли они на самом деле. Лишь сегодня вечером я узнал, что они взяли билеты на ваш корабль от Ливерпуля до Манаоса, поэтому я прибыл через Саутгемптон сюда в надежде их арестовать. Вот их описания.

Инспектор протянул капитану фотографию и бумаги. Тот бросил на него быстрый взгляд, не говоря ни слова, просмотрел все и только потом сказал:

– Боюсь, мистер Френч, что они вас перехитрили. Какие-то мистер и миссис Вейн действительно заказывали билеты и даже поднялись на борт нашего лайнера в Ливерпуле, но почти сразу же покинули корабль и после не появлялись. Я подумал, что они опоздали и нагонят нас саутгемптонским рейсом, как и вы. Но из того, что вы мне рассказали… Похоже, они узнали, что вы напали на их след, и сбежали. Но лучше спросим моего помощника. Он расскажет в подробностях.

Френч потерял дар речи. С ним вновь произошло то, что случалось уже не раз. Именно тогда, когда он был полностью уверен в своей правоте и успехе, его ожидало фиаско! Как часто он сомневался в возможности выйти на след, а дело завершалось блестящей победой. И, увы, как часто его уверенность в успехе кончалась провалом!

Когда подошел помощник капитана, Френч уже немного успокоился.

– Мистер Дженпингз – инспектор Френч из отдела криминалистики Скотленд-Ярда, – представил их друг другу капитан. – Садитесь, Дженнингз, и послушайте, зачем к нам приехал инспектор. Это насчет тех мистера и миссис Вейн, которые поднялись на борт в Ливерпуле и покинули корабль до нашего отплытия. Задавайте вопросы, мистер Френч.

Мистеру Дженнингзу было лет сорок, и он производил впечатление компетентного и умного человека. Френч сразу понял, что от него любом случае получит ясное и четкое изложение ситуации с Вейнами.

– Дело вот в чем, мистер Дженпингз, – заговорил Френч. – Эти Вейны разыскиваются как совершившие убийство и ограбление. Я выследил их и прибыл ночью из Лондона в надежде арестовать на вашем корабле. Но капитан говорит, что я их упустил. Может, вы что-нибудь знаете о них.

– Не очень много, – ответил помощник капитана. – На борт они поднялись около полудня в четверг, мистер Вейн предъявил билеты и попросил проводить в каюту. Билеты были в одном направлении – от Ливерпуля до Манаоса, все в полном порядке. Каюту первого класса номер двенадцать на верхней палубе они заранее заказали из Лондона; я подозвал стюарда и видел, как он пошел вперед, указывая им дорогу и неся чемоданы. Примерно через полчаса Вейны пришли в мой кабинет и спросили, когда отойдет корабль. Я ответил, что в три часа. Мистер Вейн сказал, что им нужно сойти на берег, чтобы закончить какие-то дела. Они предполагали вернуться вовремя и направились к трапу.

– Вы сами видели, как они спустились на берег?

– Нет, с моей палубы не видно сходней.

– Так. А потом?

– После обеда, когда лайнер уже был в пути, обслуживающий их каюту стюард спросил, не видел ли я их, сказав, что на обед они не приходили и нигде па корабле ему не попадались. Мы обыскали корабль, и я пошел к капитану Дейвису. Он приказал провести тщательный осмотр. Их нигде не нашли и совершенно точно, что сейчас их на борту нет.

– Не могли они где-нибудь спрятаться и сойти на берег здесь, в Гавре?

– Абсолютно невозможно. У меня нет ни малейшего сомнения, что они остались в Ливерпуле.

– Намеренно или ненамеренно? – вставил вопрос капитан.

– По этому поводу ничего не могу сказать, – ответил мистер Дженнингз, – но они точно не плыли с нами. Возможно, инспектор, они как-то узнали, сойдя на берег, что вы их разыскиваете?

– Это исключено, – отрезал Френч. – Я и сам до вчерашнего вечера не знал, что они собираются плыть морем.

Он с горечью убеждался в том, что вся эта история – лишь часть тонко продуманной приманки на ложный след, а от корабельщиков вряд ли можно еще чего-либо добиться. Инспектор подтолкнул свои бумаги к помощнику капитана.

– Эти описания соответствуют внешности Вейнов?

Дженнингз с первого взгляда на фотографию узнал в ней миссис Вейн, пробывшую на борту «Еноха» всего полчаса. Описание мистера Вейна, с его точки зрения, также полностью соответствовало внешности ее спутника. Френчу пришлось признаться себе, что эти беглецы действительно, как выразился капитан, перехитрили его, и он шепотом крепко выругался. А вслух спросил:

– Так вы сказали, что в каюте остались какие-то их вещи. Можно на них взглянуть?

– Конечно. Но, знаете, эти люди ведь могут еще прибыть сюда. Не раз я сталкивался с тем, что пассажиры, опоздавшие на рейс из Ливерпуля, догоняли корабль здесь. Так что они в любую минуту могут тут появиться.

– Тем лучше, – ответил Френч, – но не поручусь, что они появятся. Я осмотрю багаж сейчас же, если не возражаете. Когда вы отплываете?

– Примерно через полчаса.

– Я как раз успею. К тому же у трапа стоит мой человек, он их засечет, если они поднимутся на борт.

В просторной и уютной каюте, предоставленной Вейнам, стояли четыре больших чемодана, а также лежало несколько вещей из одежды и косметики, по которым можно было определить, что пассажиры сразу же начали распаковывать багаж. Чемоданы еще были закрыты, но Френч вскоре отпер их с помощью связки отмычек. И тотчас же получил подтверждение своей догадке о том, что все путешествие в Манаос не более чем хитрая уловка. Чемоданы были пусты. Поддельный багаж для отвода глаз. И ни намека, куда скрылись аферисты.

– Не стоит и дожидаться их, – буркнул Френч. – Эти пустые чемоданы свидетельствуют об их новой хитрости.

– Боюсь, похоже на это, – согласился помощник капитана. – Жаль, но мы не могли и предположить подобное.

– Что поделаешь. Именно с такими трудностями нам в Скотленд-Ярде и приходится сталкиваться.

Инспектор пожелал доброжелательному Дженнингзу всего хорошего и спустился на берег. Он остался па пристани, все-таки лелея один шанс из тысячи, что беглецы опоздали на пароход и прибудут к его отплытию в Гавр, и ему самому хотелось в этом убедиться.

Френч дождался, пока «Енох» снялся с якоря и направился в открытое море, но так и не заметил появления опоздавших пассажиров, взглянул в последний раз на удалявшийся корабль и разочарованно обернулся к своему напарнику.

– Прокололись мы, Картер, насчет этого путешествия. Они показали нам, как надо смываться. Только Богу известно, где они теперь. Может, уже на полдороге к Штатам. Пойдем найдем телеграфный пункт и пошлем отчет начальству.

Через несколько минут сыщики уже отправили в Скотленд-Ярд длинную телеграмму. Потом Френч по-приятельски обратился к сержанту:

– Ну, Картер, что нам теперь делать? Десять утра, до вечера рейсов нет. У нас целый свободный день.

Кроме того, что неплохо бы позавтракать, мысли сержанта были довольно смутными, и Френч добродушно рассмеялся.

– Я об этом и сам думал, – признался он, – но нам не повезло. Этот народ совсем не понимает, что такое настоящий хороший завтрак, а ленч у них бывает попозже. Но все-таки давай поищем какой-нибудь ресторанчик.

Они зашли в скромный ресторан и заказали кофе и яичницу с ветчиной. Официант английского не знал, и пришлось вызвать владельца. Тот чуть-чуть говорил по-английски и наконец уяснил, чего хотят иностранные посетители.

– О да, мосье! – гостеприимно взмахнул он руками. – Ветчина, яйца, омлет, правильно? – Он отвесил низкий поклон. – Немедленно, мосье. Не пожелают ли мосье присесть?

«Мосье» пожелали, и почти мгновенно им принесли дымящийся омлет, украшенный картофелем фри и луком, а также кофе, аппетитные булочки и масло. Голодные сыщики с удовольствием отдали дань этому угощению. Невысокое мнение Картера о французах несколько изменилось. На завтрак ушло достаточно времени, но когда трапезе подошел конец, у них снова возник вопрос, как провести долгие часы до вечера.

– Можем прогуляться и поглядеть на виды с берега, – предложил Френч. – Сен-Мало или еще какие-нибудь. Или, допустим, добраться как-нибудь до Дьепа и дневным рейсом махнуть до Ньюхейвена. Как ты на это смотришь?

Картер согласился идти к вокзалу и попытаться уехать дневным рейсом. Они не спеша направились в центр города, с интересом наблюдая за суетой иностранного порта. Гавр – красивый город с хорошими улицами, магазинами и общественными зданиями, но в целом непримечательный. Пока полицейские дошли до вокзала – а он находился в полутора милях, – им здесь уже все наскучило.

Изучив расписания, они выяснили, что в Дьеп ехать поздно: корабль на Великобританию отойдет оттуда задолго до их появления. Оказалось также, что Сен-Мало находится совсем не близко, а где-то на юго-западе. Ближе всего был Трувиль, милях в десяти от бухты, но зимой это место привлекательностью не отличалось.

– Что я тебе скажу, – обратился наконец инспектор к сержанту, – у нас есть рекомендательное письмо к этим французикам-ажанам. Пойдем поищем, может, набредем на их участок.

Сержант Картер порадовался решению начальника и сразу же согласился. Несколько минут спустя представители английской полиции уже поднимались по лестнице большого здания с надписью на двери: «Жандармерия». Френч предъявил рекомендательное письмо, и его провели к дежурному офицеру, который принял его очень учтиво.

– Сожалею, что шеф находится в настоящее время вне города, – сказал дежурный па хорошем английском. – Он будет огорчен, что не повстречался с вами. Надеюсь, что вы не откажете мне в удовольствии пригласить вас на ленч. Но еще рано, и пока позвольте узнать, чем я мог бы вам помочь.

Френч описал ситуацию. На ленч он остаться не может, так как совсем недавно превосходно позавтракал, но будет очень благодарен, если полицейский подскажет ему, как лучше всего провести время до отплытия в Саутгемптон.

– Корабль отойдет только в полночь, – ответил француз. – Вы пашу провинцию знаете?

– Совсем пет. Если можно какие-то достопримечательности осмотреть поблизости, то мы с удовольствием.

– Конечно, мосье. Будь я на вашем месте, то непременно съездил бы в Канн. Это замечательный старинный город, его стоит посетить. Пароход курсирует постоянно, но вам это вряд ли придется по вкусу: он идет очень медленно. Я бы посоветовал доплыть до Трувиля – он прямо за бухтой, – а потом оттуда отправиться в Канн поездом. За оставшееся в вашем распоряжении время большее вам вряд ли удастся сделать. – Френч поблагодарил полицейского, а тот продолжил: – Пароход отходит в соответствии с приливом. Сегодня, – он взглянул на календарь, – сегодня он отойдет в полдень. В Канне вы будете около двух, успеете там пообедать и вернуться вечером к отплытию вашего корабля.

Без десяти минут двенадцать Френч и его спутник дошли до пристани, задержавшись, чтобы купить буклеты-путеводители в одном из многочисленных симпатичных кафе в центре города. Взяв билеты, они поднялись на борт небольшого пароходика. День стоял холодный, но ясный, пассажиров было мало. Сыщики побродили по палубе, полюбовавшись на окрестности, и, выбрав себе места на подветренной стороне от дымохода, стали ждать отплытия.

Наступил полдень, неторопливо дали гудок, спустили сходни на берег и ослабили тросы. Капитан поднес к губам трубку связи с машинным отделением, но не успел отдать распоряжения, как его прервали крики, поднявшиеся на берегу. Жандарм в синей форме бежал к кораблю и неистово размахивал руками. Капитан велел крепко натянуть ослабленные тросы, и все застыли в ожидании.

Жандарм запрыгнул на борг и помчался по ступенькам на мостик. Все вопросительно смотрели на него. Он что-то быстро сказал капитану, и тот обратился к встревоженным пассажирам:

– Мосье Фр-р-ронш? – крикнул он зычным голосом, пристально вглядываясь в поднятые к нему лица. – Мосье Фр-р-ронш де Лондре!^[4]

– Это вас зовут, сэр! – воскликнул Картер. – Что-то стряслось.

Френч поспешил на мостик, и жандарм подал ему голубой конверт. «De monsieur le chef»,^[5] – торопливо отсалютовав, бросил он и побежал обратно.

В конверте лежала телеграмма, в которой была новость, чуть не сбившая инспектора с ног. Телеграмму прислали из Скотленд-Ярда, она гласила:

Ливерпульская полиция сообщает: Вейны поднялись на борт «Еноха» и не спускались на берег. Макей наблюдал за кораблем в поисках Хенсона и видел их. Они должны быть по-прежнему на борту. Следуйте за кораблем в Порту или Лисабон.

– Картер, на берег! – крикнул Френч на бегу. Пароходик уже приготовился отчаливать, но полицейские одним прыжком оказались на берегу под возмущенные крики капитана и команды.

– Послушайте, – обратился Френч к посыльному жандарму, с интересом наблюдавшему за происходящим, – как быстро добраться до начальника?

Полицейский поклонился и пожал плечами, показывая, что ничего не понимает. Френч поймал проходившее такси и затолкал туда обалдевшего жандарма.

– Мосье ле шеф! – закричал он ему, потрясая телеграммой. – Мосье ле шеф!

Француз понял. На смущенном лице появилась слабая улыбка, и он быстро назвал таксисту адрес начальника полиции. Через десять минут они были в жандармерии, и Френч опять требовал «мосье ле шеф».

Его снова провели в кабинет того же учтивого полицейского, с которым они так недавно распрощались.

– А-а, – обрадовался тот, – значит, мой посыльный успел вовремя! Вы получили телеграмму?

– Да, сэр, и очень обязан за ваши хлопоты. Но я никак не пойму, в чем дело: утром на этом «Енохе» меня убеждали, что разыскиваемые с ними не отплывали.

Офицер пожал плечами.

– Возможно, – миролюбиво сказал он. – Но я подумал, что телеграмму вам надо передать, даже если вы уже решили отбыть на том пароходике, как собирались.

– У меня нет выбора, – ответил Френч, – это приказ начальства. Возможно, сэр, вы подскажете мне, каким рейсом отплыть. Из-за этой проклятой разницы в наших языках я везде попадаю в тупик.

Полицейский, явно скучавший, пока Френч говорил о деле Вейнов, снова оживился и стал с энтузиазмом объяснять англичанину маршрут.

– Конечно же, лучше всего через Париж. Разумеется, можно ехать до Бордо и там сесть на международный экспресс, но через Париж быстрее и удобнее. Ваша удача, что вы вернулись как раз вовремя и успеете на послеполуденный поезд в столицу. Он отходит в двенадцать сорок, а за двадцать минут вы спокойно доберетесь до вокзала и купите билеты.

До того как экспресс на Париж отошел от платформы в Гавре, Френч был так занят, что не мог толком обдумать присланную ему телеграмму. Теперь же, сидя в уголочке купе второгокласса напротив Картера, он вытащил из кармана тоненькую бумажку и внимательно ее перечитал. Кто такие Макей и Хенсон, ему было известно. Старший сыщик Макей был одним из лучших детективов Ливерпуля и занимался почти таким же запутанным делом, что и сам Френч. Макей отслеживал отплывавшие пароходы в надежде поймать некоего Чарлза Хенсона, который с двумя напарниками совершил налет на государственный банк, убил директора и унес из сейфа почти все деньги. Френч лично знал Макея и понимал: раз тот сказал, что Вейны остались на борту «Еноха», значит, так оно и есть.

Инспектора, правда, удивило, почему Макей не принял мер к задержанию Вейнов. Вероятно, подумал Френч, тот был так занят своими делами, что не прочитал в «Полис бюллетин» об объявлении в розыск этих аферистов, хотя этот журнал и был предназначен все-таки больше для рядовых полицейских. Так или иначе, Макей упустил шанс задержать Вейнов, но его обычно тщательным наблюдениям можно было доверять, что в какой-то степени могло загладить допущенную оплошность.

Но если верно то, что Вейны не покидали корабля в Ливерпуле, как понять слова капитана и его помощника? Вряд ли их могли одурачить таким образом. Они знают свое дело, больше того, они служат на корабле, где им знаком каждый уголок. Для Вейнов же, наоборот, корабль – место непривычное, и они незнакомы с его порядками. Поэтому им абсолютно невозможно спрятаться на корабле. Нет, если бы они остались на борту, капитан бы об этом точно знал. Объяснения такому противоречию Френч никак не мог найти.

Еще нужно было разобраться, как им с Картером действовать дальше. Доброжелательный французский полицейский помог ему: позвонил в местный офис компании «Бут» и узнал маршрут «Еноха». Была суббота, а в воскресенье в полдень ожидалось прибытие парохода в порт Лейшонеш в Порту. Там «Енох» должен был задержаться на ночь и па следующий день, в 20.00, отбыть из Лейшонеша. Во вторник около полудня пароходу надлежало прибыть в Лисабон и остановиться там на два дня. Следующим по курсу портом была Мадейра.

Френч намеревался встретить «Енох» в Лисабоне, но теперь ему показалось возможным нагнать корабль еще в Порту. В Гавре он купил расписание европейских железнодорожных поездов, и теперь стал его изучать. Маршрут шел в Бордо по линии Париж-Орлеан, потом до испанской границы в Ирун, а дальше через Медину и Саламанку в Порту. Первый трансэкспресс после их приезда в Париж отходил в 22.22 от Гар Кэ д'Орсе и прибывал в Порту чуть за полдень в понедельник. От Порту до Лейшонеша было всего полчаса езды. Таким образом, представители Скотленд-Ярда окажутся там за шесть-семь часов до прибытия корабля. Значит, их цель – Порту.

Сыщикам удалось заказать спальное купе от Парижа до Бордо, а в поезде до Ируна посетить вагон-ресторан. На границе они час ждали поезда, и Френч благословил сообразительного Маннинга, сделавшего им с Картером удостоверения не только на французском, но также на испанском и португальском.

Во время путешествия из Шамони в Барселону Френча уже удивляли просторы европейской земли, но то, что он испытал в пути от Ируна до Порту, не шло ни в какое сравнение с его прежним удивлением. Дорога казалась абсолютно бесконечной – абсолютно. Во всяком случае, Френч так думал, глядя, как миля за милей бесконечно сменяют друг друга, а тем временем за окном смеркается, темнеет и еще медленнее светает. К тому же па испанском высокогорном плато было холодно, ужасно холодно, английские сыщики ели невкусные блюда и не могли выспаться из-за того, что полки как-то подозрительно покачивались. Но все кончается, и в понедельник, в половине второго, на час опоздав, поезд все-таки остановился на центральном вокзале в Порту. Свободного времени было много, и они с Картером сразу же отправились в гостиницу «Порту», чтобы отдохнуть перед поездкой в Лейшонеш.

Френча поразил живописный город Старого Света, примостившийся на крутом гористом побережье Дору, инспектор на каждом шагу замирал от восхищения. Мост Дон-Луиш раскинул свой стальной свод почти на 600 футов и, как громадный паук, навис над мирно текущей рекой. Пройдя по спускающимся к морю улицам, сыщики сели в прибрежный трамвай и поехали к морю, по дороге огибая правое побережье Дору.

Хотя полицейские находились здесь по службе, это не мешало им увлеченно глазеть на природные достопримечательности, которые они проезжали: субтропическую растительность, длинные узкие телеги, запряженные быками, мол, сооруженный через три четверти устья Дору для улучшения судоходности. Затем, оставив позади череду песчаных холмов, трамвай наконец достиг Лейшонеша; внизу открывалась гавань, ограниченная двумя каменными пирсами, и – о чудо! – «Енох» бросал якорь.

Сыщики из Скотленд-Ярда договорились со смуглым лодочником за, как показалось Френчу, капитанское жалованье, и через десять минут они уже во второй раз взошли по трапу на палубу парохода «Енох».

Глава 19 Френч загадывает загадку

Если капитан Дейвис и удивился, вновь увидев Френча в дверях своей каюты, то своих чувств не выдал.

– Добрый день, инспектор, – спокойно приветствовал он своего знакомого. – Вернулись к нам? Вам бы стоило тогда остаться, знаете ли. – Он загадочно улыбнулся. – Это было бы гораздо менее утомительно, чем столько времени таскаться по суше и, надо сказать, дешевле. Нашли вы своих преступников?

– Ну, еще нет, – медленно проговорил Френч, – пока. Но надеюсь скоро найти. Капитан, из Ярда мне прислали телеграмму, в которой сообщили, будто бы эти аферисты все-таки на борту вашего корабля.

Капитан нахмурился.

– Не сомневаюсь, Ярд исключительно компетентная организация, – помрачнев, сказал он, – но кома дело доходит до того, что мне указывают, кто у меня на борту есть, а кого нет, – ну, это, пожалуй, мягко выражаясь, чересчур. Откуда они могли об этом узнать?

– Сейчас я вам объясню. Телеграмму я получил почти сразу после того, как ваш корабль вышел из Гавра в субботу. В ней сообщалось, что один из ливерпульских сыщиков, сержант Макей, наблюдал за отплытием вашего судна из Ливерпуля. Он тоже разыскивал убийцу, не этого Вейна, в общем, другого человека. Он видел, как Вейны поднимались на борт, но не знал, что они объявлены в розыск. Все же он сумел убедить Ярд, что это были именно они. Макей дождался, пока корабль отчалил, и утверждает, что Вейны на берег не спускались. Я лично знаком с сержантом и знаю его как исключительно обязательного и честного полицейского. Так что если он о чем-то сообщает, я уверен, что это правда. Дальше: никто из ваших подчиненных не видел, как эти двое спускались на берег, и при всем уважении к вам и вашему помощнику есть основания считать, что они по-прежнему на борту. Телеграмма заканчивалась тем, что мне было велено догнать вас или здесь, или в Лисабоне, и продолжить розыски.

– Нас вы догнали, а раз так, я бы хотел задать вам, быть может, нескромный вопрос: что вы намерены предпринять теперь?

Френч понял, что если хочет заручиться поддержкой капитана Дейвиса, то отвечать должен со всей осторожностью.

– Капитан, я собирался просить вас о помощи, хотя понимаю, что уже причинил вам массу хлопот. Вот о чем я подумал по пути к вам. Допустим, что информация из Ярда верна и преступники действительно находятся на борту. После проведенного вами обыска очевидно, что они присутствуют на корабле, но выдают себя за двух других. Думаю, что мои коллеги из Ярда приняли во внимание как раз такую возможность.

– И что дальше?

– То, что это не так уж неправдоподобно, как кажется. Эта женщина была актрисой, и как нам известно, очень изобретательной. Ее талант проявился не только на сцепе, но и в более тонкой роли, недавно блистательно ею исполненной ради розыгрыша. Она прибыла из Нью-Йорка в Саутгемптон па лайнере «Олимпик» и сумела убедительно представить из себя англичанку, и этому поверили как пассажиры, так и персонал. Потом в Лондоне убедила всех, что она американка. Я встречался с этими людьми – это умные, серьезные люди, – но они со смехом отвергали мысль, что она не та, за кого себя выдавала. Если она была способна на такое, она бесспорно сумела бы выдать себя еще за кого-нибудь. Ей лишь потребовался бы довольно простой грим, чтобы вы с вашим помощником ничего не заподозрили.

Капитан слушал внимательно, но его оскорбленные чувства еще не улеглись и заметно выдавали себя.

– Все это вполне могло бы быть, – сказал он, – по вы не учли наличность билетов. Билеты из Ливерпуля заказали сто семьдесят шесть пассажиров, и почти в каждом случае билеты были взяты заранее и каюты зарезервированы. Исключение составляли лишь несколько мужчин. На борту появились все сто семьдесят шесть, в том числе и мистер и миссис Вейн. Но когда мы отплывали из Ливерпуля, пассажиров было сто семьдесят четыре. Понимаете, о чем я? О том, что все остальные пассажиры на борту и учтены.

– Понимаю, – задумчиво согласился Френч, – и, возможно, вы правы. Ваши доводы действительно трудно опровергнуть. Но в то же время, в соответствии с распоряжениями из Скотленд-Ярда я обязан проверить все еще раз.

– Конечно, но каким образом?

– Не знаю. Пока не вижу, что можно предпринять. Конечно мне придется опросить всех женщин на борту, особенно обращая внимание на грим, чтобы выяснить, кто попытался за ним скрыть свою внешность. Если это не поможет, я или брошу поиски, или что-то еще буду придумывать. Надеюсь, вы можете оставить меня па борту до Лисабона?

– С удовольствием. – Капитан, казалось, справился со своим минутным раздражением. – Если я чем-то смогу вам помочь, скажите. Хотя, признаюсь: думаю, что вы на ложном пути, но я окажу вам любое содействие.

– Благодарю вас, капитан. Вы поймете меня: что бы я ни думал сам, в этом случае не я здесь главный. Сейчас мне бы хотелось побеседовать с вашим помощником относительно списка пассажиров.

– Это, в любом случае, легко устроить, – сказал капитан Дейвис и нажал кнопку вызова.

Помощник капитана не видел возвращения инспектора ч выразил изумление, снова встретив его на боргу.

– Мне начинает казаться, не посещают ли призраки наш корабль, – улыбнулся он, пожимая Френчу руку. – С мистером и миссис Вейн мы расстаемся в Ливерпуле, а в Гавре вы говорите, якобы они на корабле. Вас мы оставляем в Гавре – я лично видел, как вы сходили на пристань, – и вот в Лейшонеше вы снова на корабле! Какого досточтимого незнакомца мы должны ожидать в Лисабоне?

– Надеюсь, что в Лисабоне вас покинут четверо, – в топ ему ответил Френч. – Хоть и невежливо так говорить, но ничто не обрадует меня больше, чем возвращение в родные края в компании с моим сержантом и четой Вейнов.

– Как? Вы до сих пор считаете, что они на корабле?

– Инспектор по-прежнему так считает, – вставил капитан, – и он хочет побеседовать с вами об этом. Отведите его в свою каюту и постарайтесь оказать ему всяческую посильную помощь.

– Есть, сэр. Пройдемте ко мне, мистер Френч.

Мистер Дженнингз, хотя несомненно деловой человек, обладал приятными мягкими манерами, очень привлекавшими многих; к нему шли за советом, уверенные, что, несмотря на занятость, он обязательно уделит их бедам самое пристальное внимание. Точно так же он выслушал Френча, точно так же достал список пассажиров и был готов обсуждать с сыщиком всех, указанных в нем.

– Я сначала познакомлюсь с женщинами, – предупредил Френч. – Вы сказали, их на борту шестьдесят семь, то есть примерно вдвое меньше, чем мужчин. К тому же о миссис Вейн у меня больше сведений, чем о ее муже. Так что, если не возражаете, давайте с них и начнем.

Помощник пробежал пальцем по списку.

– Первая у нас мисс Акфилд. Ей на вид от пятидесяти до шестидесяти лет. С ней можно легко встретиться, но я сомневаюсь, чтобы она была кем-то иным, чем она есть на самом деле.

Френч записал особенности.

– Хорошо, – сказал он, – давайте дальше.

– Дальше идет мисс Бонд. Она тоже в летах, но не ваша знакомая точно: как минимум на четыре дюйма выше.

– Очень хорошо.

– А это миссис Брент. Она совсем молоденькая, путешествует с мужем, они, очевидно, совсем недавно обвенчались. Для миссис Вейн слишком молода.

Двое мужчин продолжили работу над списком, исключая одну за другой непохожих женщин. Миссис Кокс была слишком высокой, мисс Даффилд слишком маленькой, миссис Иглфилд слишком полной, мисс Фейтон слишком худой и так далее. В конце концов они сократили число кандидатур до десяти, из которых, но правде говоря, ни одна не обещала Френчу никаких надежд.

Была лишь одна пара, поначалу привлекшая внимание инспектора. Мистер Перейра да Силва и его дочь, мисс Мария да Силва. Они почти все время находились в своих каютах и лишь изредка присоединялись к другим пассажирам. Мистеру да Силве было, на глаз мистера Дженнингза, за семьдесят; он, по всей видимости, был инвалидом, так как на борт он поднимался с трудом, опираясь на палку и на плечо дочери. Он практически прикован к постели, и мисс да Силва неустанно заботится о нем, читает и сидит с ним, тогда как многие дочки в такой ситуации развлекались бы на палубе или в салоне вместе с другими пассажирами. «Эти двое вместе, и мисс, такая милая в редкие минуты появления на палубе или в салоне, в основном почти не выходит из каюты. Это, пожалуй, достаточно подходящая уловка для беглецов», – подумал Френч. Его подозрения усилились, когда он узнал, что мисс да Силва в целом похожа на миссис Вейн. Но мистер Дженнингз вскоре разрушил его надежду как карточный домик. Отец и дочь были явно бразильцами. Оки, а скорее, женщина – поскольку старик был слишком слаб даже для того, чтобы предъявлять билеты, – свободно говорила по-португальски, так, как настоящая бразильянка. А вот английский у нее был не просто ломаный, а ломаный именно так, как ломают его бразильцы и португальцы. Да Силва проживают в Рио, как понял мистер Дженнингз, и приезжали в Англию навестить брата мистера да Силвы, лондонского торговца. Они взяли билеты до Пары, где живут другие их родственники, и оттуда вернутся в Рио. Каюты и билеты они заказали раньше Вейнов.

Френч был разочарован. На всякий случай купив билет до Лисабона, не привлекая к себе внимания, он вернулся в свою каюту, а сержант Картер остался наблюдать у трапа.

Закурив трубку и устроившись у открытого иллюминатора, инспектор все ломал голову над тем, как справиться с задачей. Корабль вышел из гавани между двух каменных молов и пошел, взрезая носом глубоководье ленивых атлантических волн. В это время к Френчу забежал помощник капитана и сказал:

– К слову, о маскировке. Жаль, что вы не можете сами надеть маску, мистер Френч. Сегодня вечером у пас в кают-компании первый импровизированный концерт. У вас была бы отличная возможность посмотреть на всех пассажирок.

– А что, это мысль, – отозвался Френч. – А вы не спрячете меня, скажем, у двери в кают-компанию, чтобы я взглянул на всех входящих?

Мистер Дженнингз обещал подумать, как это устроить, и уже собрался уходить, когда Френча озарила идея, и он сказал:

– Мистер Дженнингз, не беспокойтесь пока об этом. Не зайдете ли ко мне через полчасика? Я тогда кое о чем вас попрошу.

Дженнингз с любопытством взглянул на инспектора, но лишь кратко ответил «Идет!» – и ушел. Через оговоренное время он вернулся, и Френч заговорил серьезно.

– Послушайте, мистер Дженнингз, если вы сумеете кое-что для меня сделать, буду ваш должник по гроб жизни. Дело вот в чем. Прежде всего, я хотел бы, чтобы вы незаметно провели меня в кают-компанию до начала концерта. Хочу занять такое место, чтобы при входе в зал меня не видели. Это возможно?

– А почему же нет – пожалуй. Это я вам как-нибудь устрою. Насколько я понял, вы надеетесь, что, увидев вас, эта дама от неожиданности выдаст себя?

– Примерно, хотя не совсем так. Это могло бы сработать, если бы она знала меня в лицо, а она, я думаю, не знает. У меня другая идея. Пусть кто-нибудь прочтет вот это, в качестве номера на концерте. Не хотите ли вы?

И Френч протянул помощнику капитана лист бумаги, на котором за полчаса смастерил такое объявление:

Загадка

За лучший ответ победитель получит приз – пятифунтовую коробку шоколадных конфет.

Если Она – Уинтер в «Комеди»,

Уорд на «Олимпике»,

Рут в «Савойе»,

Вейн в Крю-лодж,

То кто Она на нашем «Енохе»?

Мистер Дженнингз вопросительно поглядел на инспектора.

– Я не совсем вас понял.

– Это псевдонимы той дамы и места, где она под ними появлялась.

– Вот это да! – В глазах моряка вспыхнуло восхищение – Здорово придумано! Если эта женщина здесь и не чует опасности, при этих словах она себя выдаст. А почему бы вам самому это все не прочесть?

– Если она предпримет попытку к бегству, мне нужно будет ее обогнать. Если она побежит, это будет означать, что ее мужа на концерте нет, а я хочу перехватить ее до того, как она успеет его предупредить. Картер тоже будет на страже.

– Ладно, прочту, если хотите, но, по правде сказать, вам бы лучше поискать на эту роль кого-нибудь другого.

– Например, капитана Дейвиса?

Дженнингз невольно оглянулся и понизил голос.

– Мой вам совет: оставьте старину капитана в покое. Ему это не понравится. Он относится к пассажирам как к своим гостям и разыгрывать их явно не захочет.

– Но я не разыгрываю их, – лукаво сощурился Френч. Достав из кармана купюру в один фунт, он протянул ее помощнику: – Это на коробку конфет, и ее обязательно получит тот, кто отгадает загадку. Никакого «мошенства». А поймаем мы эту даму или нет, никому знать не требуется.

Дженнингз улыбнулся, но с сомнением покачал головой.

– Тогда это деньги на ваши «похороны». Но раз я сказал, что прочту, значит, прочту.

– Прекрасно! – Френч снова был весел и благодушен. – И вот еще одно, если эта задумка провалится. Миссис Вейн может ведь остаться в каюте. Я хотел бы, чтобы вы посмотрели на женщин в салопе и назвали мне отсутствующих. Тогда я пойду по каютам и под каким-нибудь предлогом переговорю со всеми.

На это помощник капитана тоже согласился.

– Я вам пока пришлю обед, – сказал он вставая, – а потом, когда пассажиры пойдут в столовую, я за вами зайду и мы все подготовим в кают-компании.

– И еще пришлите сюда Картера. Мы вместе пообедаем, и я объясню ему свою задумку.

Дженнингз ушел, а Френч повернулся к иллюминатору и стал смотреть на вздымающиеся волны. Совсем стемнело, но небо было ясно и на нем сияла полная луна. Необозримую равнину моря пересекала широкая полоса света, по краям мерцая мириадами серебристых искр. Его каюта располагалась по левому борту, и примерно в трех милях от корабля инспектор мог разглядеть неясную белую полосу прибоя у прибрежных скал. Казалось, что в море ужасно холодно, и, поежившись, Френч отошел от иллюминатора, и тут появился Картер.

– А, вот и ты, Картер. Мистер Дженнингз обещал прислать нам что-нибудь поесть. Я задумал одно дельце на сегодняшний вечер. – И он изложил помощнику свой план и то, что он поручал непосредственно Картеру. Тот на все ровным голосом отвечал: «Есть, сэр», – но Френч видел, что его замысел произвел впечатление на сержанта.

Незадолго до восьми мистер Дженнингз зашел и пригласил заговорщиков следовать за ним. Они быстро прошли по палубе, по каким-то коридорам и незамеченными пробрались в кают-компанию. Там помощник капитана уже установил возле двери два кресла, спрятанные за ширмой. С места Френча были видны лица входящих, а с кресла Картера открывался обзор на весь зал.

Концерт был назначен на половину девятого и пассажиры небольшими группками уже начали заполнять кают-компанию. Держа на коленях раскрытую книгу, Френч пристально и в то же время незаметно изучал каждого входившего. Вот он впился взглядом в темноволосую слегка полноватую женщину, прошедшую в компании двух мужчин. Ему показалось, что она немного похожа на изображенную на фотографии, но ее выразительная жестикуляция и быстрый разговор на незнакомом языке убедили его, что это не та, которую он ищет. Обратившись к стюарду, инспектор узнал, что это мисс да Силва, которую он уже имел случай заподозрить.

Зал постепенно заполнился людьми, но нигде сыщики не заметили дамы с внешностью разыскиваемой. Концерт начался коротким сольным выступлением известного пианиста, направлявшегося на лечение в Мадейру.

Френч меломаном не был, но даже будь он им, сейчас он совершенно не смог бы следить за программой концерта. Все внимание он сосредоточил на изучении лиц сидевших мужчин и женщин. Едва ли инспектор отметил, что знаменитый пианист завершил свой мини-концерт виртуозным исполнением сложнейшего по технике пассажа, две дамы – а может, три, – спели, густой бас прогудел что-то вроде шотландской песни, а скромная, очень хорошенькая девушка сыграла какую-то приятную мелодию на скрипке. Но вот он встрепенулся и в напряженном ожидании обратил взор на появившегося на сцене мистера Дженнингза.

– Леди и джентльмены! – обратился к публике помощник капитана своим приятным голосом. – Возможно, загадки уже пережили свои дни и, конечно, в разгаре концерта не лучшее время их загадывать, но позвольте мне, однако, одну вам предложить. Она имеет отношение к нашему путешествию и загадана одним из вас. За лучший ответ на нее он предлагает в качестве приза вот эту большую коробку шоколадных конфет. Итак, все желающие могут взять себе распечатанную копию, а загадка такова: «Если Она – Уинтер в «Комеди», Уорд на «Олимпике», Рут – в «Савойе» и Вейн в Крю-лодж, то кто Она на нашем «Енохе»?

Публика слушала с добродушным вниманием. На миг мистер Дженнингз замер, продолжая мило улыбаться. В мягко покачивающемся салоне слышалось лишь мерное гудение двигателей. Обычный в таких ситуациях негромкий гул голосов только начал подниматься, как вдруг в тишине раздался неожиданный щелчок. У мисс да Силва с колен соскользнула сумочка и с легким металлическим стуком упала на паркет.

Френч, чуть вздрогнув, взглянул на ее лицо. На нем появилась какая-то тень, рука сжалась в кулак, и костяшки пальцев приобрели желтоватый оттенок. Женщина явно слышала, как упала ее сумочка, и в застывшем взгляде Френч прочитал нарастающий ужас. Кроме него никто как будто не заметил ее замешательства. Сидевший рядом мужчина наклонился за сумочкой. В тот же момент полный пожилой джентльмен с военной выправкой нарушил безмолвие, веселыми восклицаниями приглашая других поломать голову над загадкой, и вслед за ним заговорили все вокруг. Мисс да Силва тихо встала и, пошатываясь, направилась к двери.

Встать и открыть ей дверь было для Френча обычным проявлением вежливости. Слегка поклонившись, он подержал дверь, давая ей пройти, и сразу же пошел следом, закрыв дверь за собой.

Они остались одни в коридоре, ведшем к трапу на другую палубу. Он еще раз пристально посмотрел на женщину, и сомнений у него не осталось. Ловко изменены прическа, брови, а также форма челюсти, меняющая очертания лица, цвет кожи сделан более смуглым, надеты очки, – но перед ним все равно та, что изображена на фотографиях. Он положил руку ей на плечо и строго сказал:

– Мисс Уинтер, я инспектор Френч из Скотленд-Ярда. Вы арестованы по обвинению в участии в убийстве Чарлза Гетинга и в краже драгоценных камней и денег в фирме «Дьюк и Пибоди» двадцать пятого ноября прошлого года.

Женщина не ответила, только молнией взметнулась ее свободная рука ко рту. Френч вцепился в ее руку, но… Женщина сглотнула и в то же мгновение потеряла равновесие. С выступившими на лоб бусинками пота, Френч подхватил ее и осторожно положил на пол. Она была без сознания. Инспектор поспешил обратно в салон, тихо пробрался туда, где сидел корабельный врач, и что-то шепнул ему на ухо. Тотчас же поднялся сержант Картер, и мгновение спустя двое сыщиков встревоженно смотрели на неподвижное тело актрисы. Доктор Сандифорд склонился к ней.

– Боже правый! – воскликнул он в испуге. – Она мертва! – Врач приблизил нос к се губам. – Синильная кислота! – Он воззрился на своих спутников со страхом и удивлением.

– Да, это самоубийство, – констатировал Френч. – Давайте перенесем ее в мою каюту, пока никто не увидел.

Ничего не знавший врач взглянул на инспектора с внезапно охватившим его подозрением, но Френч кратко пояснил ситуацию, врач кивнул, и все трое перенесли безжизненное тело в каюту инспектора и аккуратно уложили на диван.

– Когда вы осмотрите труп, сообщите обо всем капитану, – сказал Френч доктору Сандифорду, – а нам с Картером надо арестовать мужа покойницы. Кстати, проводите нас в его каюту.

Врачу хватило на осмотр нескольких секунд, после чего он молча повел за собой полицейских к каюте на верхней палубе. Френч постучал в дверь и тотчас вошел, остальные последовали за ним.

Они оказались в просторной комнате, обставленной под гостиную. Открытая дверь вела в спальню. В гостиной было уютно, повсюду лежали книги и газеты, на столике стояли шахматы, лежала колода карт. На шезлонг было брошено вышивание. На обеденном столе стояла чашка с остатками выпитого кофе, в воздухе висел густой запах хорошего табака.

В кресле под торшером сидел пожилой джентльмен в халате и тапочках, с сигарой в одной руке и книгой – в другой. Даже сидя он выглядел высоким. Длинные волосы, борода, усы и кустистые брови были совершенно белыми. Он смотрел на незваных гостей с недоумением и нескрываемым раздражением.

Но когда взгляд седого мужчины остановился на Френче, его лицо выразило изумление, неверие и все нарастаюший ужас. Френч шагнул к нему, но потрясенный старик не шелохнулся, уставившись на незваного гостя как кролик на удава. И вот уже Френч в изумлении воззрился на своего визави. Что-то знакомое было в его глазах. Такой оттенок темно-синего Френч отлично помнил. И под уголком левого глаза была родинка, крошечная темная родинка, которую сыщик не так давно видел. Мужчины долго и напряженно изучали друг друга, не двигаясь с места.

И вдруг Френч вспомнил, у кого он видел такой цвет глаз и родинку. Потрясенный, он подался вперед:

– Мистер Дьюк! – не веря себе, ахнул он.

Старик с яростным ревом загнанного зверя уже отчаянно рылся в кармане. Френч и Картер мгновенно бросились на него и поймали руку, которую старик стремился поднести ко рту. Пальцы сжимали крохотную белую пилюлю. Через секунду ему надели наручники, Френч тщательно обыскал одежду арестованного и обнаружил в кармане флакончик, где оставалось еще несколько смертоносных пилюль. В это время на пороге появился капитан Дейвис.

– Закройте, пожалуйста, дверь, капитан, – попросил его Френч. – Скотленд-Ярд в итоге оказался прав. Вот преступник.

В нескольких словах капитана посвятили в суть произошедшего. Потом Френч осторожно и с искренним сочувствием рассказал арестованному о смерти мисс Уинтер. Тот лишь с облегчением вздохнул.

– Слава богу! – вскрикнул он в порыве чувств. – Она ушла раньше меня! Слава богу, что успела! Теперь, когда ее нет, мне не важно, что ждет меня. Если бы не моя дочь, – его голос дрогнул, – я бы благодарил судьбу, что все кончено. Последние месяцы я жил как в аду. Повсюду мне мерещится Гетинг, что он смотрит на меня. Это просто ад, настоящий ад! Злейшему врагу не пожелал бы того, через что прошел сам. Я полностью признаю свою вину. Только прошу вас: как можно скорее избавьте меня от позора.

Все произошло так быстро, что Френч с того момента, как узнал в пассажире лайнера мистера Дьюка, не в состоянии был ни о чем подумать. Теперь же, когда ситуация была взята под контроль, его с еще большей силой потрясла удивительная развязка. Френчу казалось, что на миг он ступил за грань сверхъестественного, словно увидел воскрешение из мертвых. Мистер Дьюк был мертв – так, по крайней мере секунду назад он считал. Доказательства смерти были бесспорны, и вдруг – они рухнули! Какой фокус сделал преступник? Как ему удалось так ловко обмануть всех, изучавших странное самоубийство во время плавания от Гарвича в Хук? Френчу страстно захотелось поскорее вернуться в Скотленд-Ярд и разобраться в этой головоломке. Теперь уже он твердо знал, что уничтожит все белые пятна в этом, так неожиданно раскрытом деле.

На следующий день корабль бросил якорь в Лисабоне, и там Френч со своим арестантом пересели на лайнер, направлявшийся в Британию. Через три дня они уже были в Лондоне.

Глава 20 Заключение

Теперь, когда личность убийцы была установлена, инспектору Френчу не составило труда уточнить все подробности убийства Чарлза Гетинга и кражи алмазов и расположить их в надлежащем порядке. Он в который уже раз пришел к выводу: то, что на первый взгляд представляется неразрешимой тайной, часто оборачивается очень простой историей. Вкратце обстоятельства, выясненные – частично в ходе расследования, частично из признания Дьюка, – были таковы.

Реджиналд Эйнзли Дьюк вел спокойную и счастливую жизнь до тех пор, пока на него не обрушилось ужасное несчастье. Ум его жены помутился, и ее поместили в дом для душевнобольных как опасную неизлечимую пациентку. Хотя мистер Дьюк никогда не испытывал страстной любви к своей жене, они были искренне привязаны друг к другу, и после такого удара он долго не мог прийти в себя. Но так же, как и всегда, время смягчило остроту горя, и страшные годы остались позади, как кошмарный сон. А потом он увидел на сцене «Комеди» актрису Сисси Уинтер, она ему понравилась, и он пригласил ее однажды на ужин. Интерес оказался взаимным, последовали новые встречи, и чувство мистера Дьюка переросло в безумную любовь. К его безграничному восторгу, он вскоре понял, что мисс Уинтер разделяет его страстное чувство.

Перед ними возникла обычная в таких случаях преграда: они не могли пожениться. Поэтому, передумав обо всем многократно, они поступили так, как поступили бы на их месте многие, – стали вести тайную жизнь. Если бы не дочь мистера Дьюка, им не составило бы труда скрывать такое положение. Но Дьюк не хотел запятнать репутацию Силвии и решил, с одобрения мисс Уинтер, вести двойную жизнь и содержать два дома. Потребовалась маска, и он воспользовался внешностью Вандеркемпа. Коммивояжер был приблизительно одного с Дьюком роста и телосложения. С помощью любимой Дьюк подобрал себе парик, накладные усы, очки, – и научился ходить ссутулясь, как Вандеркемп. Как Дьюк он оставался самим собой, а в гриме становился Вейном. Их уловка удалась на славу, и никто ничего не заподозрил. Дочери Дьюк объяснял свои частые отлучки необходимостью быть в постоянном контакте с филиалом в Амстердаме, а прислуге в Пеннингтоне, ставшем потом Крю-лодж, дали понять, что он коммивояжер инженерной фирмы.

Все шло замечательно, пока война не подорвала прибыльности его бизнеса. Содержать два дома Реджиналду Дьюку стало не под силу. Некоторое время он перебивался как мог, но потом его стал неотступно преследовать соблазн, и, чем хуже шли дела, тем сильнее он становился. По сути, все дело по продаже алмазов было подконтрольно лишь ему, Дьюку, совладельцы мало им интересовались. Пибоди постарел и ушел на покой, а Синнамонд разбогател и почти все время проводил в путешествиях. Чуть-чуть подтасовать цифры, слегка кое-что подправить в расчетных книгах – и Дьюк получит необходимые для привычной жизни деньги. Он изо всех сил сопротивлялся этому соблазну, но все равно просчитывал в уме новые пути достижения цели. Должно получиться совершенно безопасно… никто не подкопается… И в конце концов владелец фирмы пал перед соблазном. Подтасовка удалась на славу, Дьюк справился с финансовыми трудностями, поздравил себя и абсолютно уверился в том, что теперь все наладится.

Но одного он не предусмотрел. Он забыл, что невозможно перестать обманывать или воровать по своему желанию. Очень скоро Дьюк обнаружил, что каждая подделанная статья расходов и доходов требует дальнейших подделок для своего подтверждения, и как бы теперь ни старался вырваться из трясины мошенничества, она засасывала его все больше и больше. И разразилась неизбежная, но непредвиденная им катастрофа. Его личный секретарь, Чарлз Гетинг, что-то заподозрил, стал разбираться в счетах, обнаружил, что его подозрения подтверждаются, и со свойственной ему прямотой представил директору фирмы свои расчеты, заявив, что долг обязывает его призвать всех совладельцев.

Дьюк, поняв, что прижат к стене, стал клятвенно убеждать Гетинга, что тот ошибся и скоро нестыковка прояснится. Надо лишь подождать отчета из Амстердама, и сразу же все встанет на свои места. В тот же вечер Дьюк приехал в Крю-лодж и рассказал о возникшей проблеме своей возлюбленной. Коварная и умная женщина поняла: если ей удалось скрыть их первое нарушение морали простым ношением обручального кольца, то теперь перед ними стоит задача совсем иного рода. Если все откроется, это будет означать заключение в тюрьму ее незаконного мужа и потерю ее собственной репутации. Она быстро решила, что огласки нужно избежать во что бы то ни стало.

Пустив в ход все свое искусство, после упорного сопротивления, она уговорила-таки Дьюка принять ее доводы, и они стали вместе ломать голову над изобретением плана, чтобы обезопасить себя. Идею предложила мисс Уинтер, а Дьюк, не столько хитрый, сколько скрупулезный, проработал детали. План сводился к тому, чтобы убить Гетинга, инсценировать ограбление конторы, захватить как можно больше алмазов, а потом отплыть в далекие и более безопасные земли.

Мисс Уинтер знала Бразилию и Штаты как свои пять пальцев. Ее отец родился в Англии, но как представитель фирмы был направлен в Рио-де-Жанейро и осел в Бразилии, женившись на португалке. У их дочери открылся актерский дар. Родители умерли, когда Сисси не было и двадцати, но уже в столь юном возрасте она стала участвовать в постановках на сцене в Рио. Через пять лет режиссер из Нью-Йорка, путешествуя по Бразилии, увидел ее игру и, оценив талант, заключил с мисс Уинтер контракт. Через два года выступлений в Соединенных Штатах она переехала в Лондон и здесь, как уже говорилось, познакомилась с мистером Дьюком.

Проживание в Бразилии и знание Америки подкрепляло план мисс Уинтер. Бразилия была той самой страной, куда можно бежать после преступления, и первой заботой заговорщиков стала организация побега. Никаких сомнений в том, что они – Вейны, ни у кого не возникло. Они легко получили паспорта для поездки в Бразилию. Знания и искусство мисс Уинтер в театральном деле помогли им выстроить соответствующие роли, которые они и разыграли в том же бюро, но уже при получении паспортов на имя отца и дочери да Силва. Таким образом преступники обзавелись двумя комплектами паспортов – на имя Вейнов и да Силва.

Вторым пунктом плана было изыскание достаточной суммы наличных денег на покупку билетов на лайнер и на другие неизбежно возникающие расходы. Для этого была задумана поездка миссис Вейн в Нью-Йорк. Ей нужно было отплыть одним рейсом и тотчас же вернуться другим. Во время возвращения она должна была внимательно изучить попутчиц и выбрать самую похожую на себя женщину, познакомиться с ней, выяснить о ней как можно больше и получить данные, которые помогли бы в дальнейшем свалить вину за мошенничество на эту американку. В Саутгемптоне миссис Вейн следовало дождаться ухода с причала «прототипа» своей новой роли, уточнить, куда та направляется, потом в какой-нибудь гостинице перегримироваться, приехать в Лондон и остановиться в том отеле, где она наверняка не столкнется со своим двойником. На следующий день ей надлежало переговорить с Уильямсом по поводу залога алмазов без документов, и в случае удачи позвонить Дьюку из телефона-автомата, чтобы он мог приступить к выполнению решающей части их замысла.

В это же время Дьюк должен был успокаивать Гетинга обещаниями предоставить ему объяснение мнимых нестыковок в счетах, сказать, что настоящие деньги для расплаты с долгами они получат, как только из Амстердама поступят некоторые письма. Ему нужно было также собрать в одном месте максимальное количество алмазов. Потом Дьюк должен был назначить Гетингу встречу в конторе вечером того дня, когда мисс Уинтер в первый раз придет в фирму ростовщиков «Уильяме и Дейвис», якобы для решения всех вопросов. После этого надлежало убить Гетинга, забрать алмазы и деньги из сейфа, передать мисс Уинтер на запасной лестнице метро несколько камней для заклада у Уильямса и как можно скорее вернуться домой с остальными камнями.

Замысел показался Дьюку и актрисе не совсем надежным, и они разработали еще три дополнительные уловки, чтобы лучше обезопасить себя, если возникнут подозрения.

Первой было обеспечение алиби мистера Дьюка. Было решено, что он пообедает со своим поверенным в клубе и уйдет оттуда в заранее оговоренное время. Важно было, чтобы поверенный и клубный портье запомнили это время, а прислуга – время возвращения Дьюка домой. Промежуток должен был оказаться таким, чтобы он спокойно мог дойти до дома пешком. Так он и скажет полиции. На самом же деле Дьюку надо было взять такси неподалеку от клуба, доехать почти до самой конторы и после убийства Гетинга вернуться домой в Хэмпстед на метро.

Вторая предосторожность заключалась в попытке бросить тень на Вандеркемпа. Для этого Дьюк лично отпечатал письмо, призывавшее коммивояжера в Лондон за получением секретных инструкций, и распорядился, чтобы Гетинг до встречи с ним принял Вандеркемпа, отправил его от имени Дьюка в Европу ждать у моря погоды и передал тому деньги банкнотами, номера которых, как Дьюк надеялся, записаны в банке. Впоследствии Дьюк стал бы утверждать, что эти банкноты украдены из сейфа.

После преступления дела пошли так гладко, что заговорщики решили не использовать пока третью предосторожность. Они даже стали подумывать о том, что вообще не нужно бежать в Бразилию и можно по-прежнему жить в Лондоне. Но неожиданно инспектор Френч сказал Дьюку о том, что неуловимой миссис Икс является актриса Сисси Уинтер. Карточный домик преступников зашатался, и теперь надо было бежать. Боясь ехать в Крю-лодж, Дьюк написал мисс Уинтер шифровку. О шифре они позаботились заранее. Но по одной из непредвиденных случайностей, которые вмешиваются в жизни и планы смертных, как только Дьюк отправил шифровку, они с мисс Уинтер столкнулись в вагоне метро. Когда платформа опустела, Дьюк передал новости соучастнице напрямую. И тогда мисс Уинтер совершила ошибку, из-за которой весь их хитроумный замысел полетел под откос. Она забыла, что Дьюк отправил ей шифровку, и бежала, оставив письмо в руках полиции.

Дьюк же, ни о чем не подозревая, приступил к осуществлению третьей предосторожности: инсценированию самоубийства как причины своего исчезновения. Это ему удалось благодаря загодя продуманному трюку. Дьюк заказал на свое имя билет и каюту из Лондона в Амстердам и обратно через Гарвич и постарался зафиксировать внимание клерка на своей внешности. В другой кассе под личиной Вейна он приобрел такой же билет от Лондона до Брюсселя тем же рейсом.

Под своим именем владелец фирмы приехал на поезде в Гарвич, выбрав вагон так, чтобы одним из первых взойти на борт судна, предъявил билет, получил талон на высадку и занял свою каюту. Там он распаковал багаж и оставил письмо для дочери. Затем загримировался под Вейна, незаметно выскользнул из каюты, смешавшись с последними пассажирами, поднимавшимися на корабль, подал свой билет на имя Вейна и прошел в каюту, предназначенную ему как Вейну. В его же облике он сошел на берег, оставив на судне неопровержимые доказательства самоубийства Дьюка.

В Брюсселе он взял билет, чтобы вернуться через Халл в Лидс, и остановился в отеле «Виктория» до отплытия «Еноха». Мисс Уинтер присоединилась к нему в Лидсе, и они поехали в Ливерпуль. Сбить дотошных сыщиков со следа преступники решили с помощью той же уловки, к которой прибегал Дьюк, инсценируя самоубийство. У них было при себе два комплекта билетов – на имя Вейнов до Манаоса и на имя да Силва – до Пары; заказывая каюты, они каждый раз пытались обратить внимание на свою внешность. Заранее были заготовлены чемоданы – побольше и поменьше. В маленькие они упаковали одежду и алмазы и наклеили бирку «Да Силва», а на большие – «Вейн». Чемоданы «Да Силва» спрятали в чемоданы «Вейн», поднялись на борт под именами Вейнов, прошли в свою каюту, под той же личиной вернулись к помощнику капитана и сказали, что им нужно ненадолго сойти на берег, потом вышли на палубу в сторону сходен, но не сошли, а вернулись в свою каюту, перегримировались в отца и дочь да Силва, забрали маленькие чемоданы, незаметно вышли и предстали перед помощником как вновь прибывшие на корабль.

Замысел в целом сработал, как и планировалось, если не считать оплошности мисс Уинтер, не дождавшейся шифровки и не уничтожившей ее. Но преступники не знали, что еще раньше вся их затея чуть не повисла на волоске из-за непредвиденного случая. Когда в ночь преступления мистер Дьюк выходил с Хэттон-гарден на Холборн-стрит, Силвия и Харрингтон как раз возвращались из Ист-Энда и увидели его. Он торопливо шел по тротуару, и лицо его выражало отнюдь не обычное спокойное достоинство. Что-то вороватое было в его походке, а в лице, ненадолго попавшем в полосу света из витрины кондитерской, читались мука и ужас. Почуяв недоброе, Силвия остановила такси и вместе с Харрингтоном поспешила за отцом, но он исчез прежде, чем они добежали до тротуара. Мисс Дьюк быстро забыла об этом эпизоде. Даже когда утром отец сообщил ей об убийстве, дочь не подумала заподозрить его. Но потом он со старательной естественностью сказал, что весь вечер накануне провел в клубе и вернулся домой пешком. Тогда-то Силвия вспомнила то, что видела ночью, и поняла, что отец ей лжет. В ее душу закралось подозрение. Испугавшись, как бы Харрингтон случайно не выдал сведений, которые наведут полицейских на след отца, она позвонила возлюбленному, назначила срочную встречу и предупредила его. В тот же день Харрингтон приехал к ней и рассказал о положении дел в конторе. И тогда Силвия обрушила на него решение отложить свадьбу, пока все не выяснится. Потом она поняла, что инспектор Френч подозревает, будто они с Харрингтоном что-то знают о преступлении. У бедной девушки чуть не помутился ум от страха, что делать в случае ареста отца.

Остается лишь сказать о том, что несколько недель спустя Реджиналд Эйнзли Дьюк понес высшую меру наказания за свои преступления. Его дочь, возненавидев Лондон и всю Англию за кошмарные воспоминания, позволила уговорить себя еще раз назначить день венчания со Стэнли Харрингтоном и уехала с ним искать счастья на ранчо одного из родственников Вандеркемпа в Южной Калифорнии. Фирма «Дьюк и Пибоди» кое-как пережила скандал и убытки, исовладельцы не забывали дочерей Гетинга при погашении счетов.

Фриман Виллс Крофтс Тайна Ла-Манша (Тайна «Нимфы»)

Глава 1 Смерть в открытом море

Капитан опустил бинокль шестикратного увеличения.

— Ну что, она передвигается, мистер Хандз?

— Я бы этого не сказал, сэр, — ответил помощник капитана, он же сегодняшний вахтенный офицер.

Пароход «Чичестер», принадлежавший Южной железнодорожной компании, был на полпути к Франции, совершал ежедневный свой рейс из Нью-Хейвена в Дьепп. Пароход, надо сказать, был великолепный, последнее приобретение компании для данного маршрута, двадцать три узла в час и почти никакой тряски, вроде бы неизбежной при столь мощных двигателях, затаившихся в глубоких недрах трюмов под палубами.

Выдался славный денек, какие выпадают иногда в конце июня. Море было таким, о котором говорят: прозрачное и гладкое, как стекло, на широкой кильватерной полосе дрожали блики, там, где солнечные лучи настигали гребни мелких волн. Легкая дымка реяла в воздухе, недостаточно плотная, чтобы называться туманом, но достаточная для того, чтобы скрыть горизонт и все, что находилось на его линии, примерно на две-три мили. Было жарко, и если бы не ветерок, порожденный большой скоростью, солнце палило бы нещадно. Короче, это был денек, призывающий понежиться в полудреме под лучами, и, судя по плотным рядам шезлонгов, расставленных на всем палубном пространстве, пассажиры вняли этим призывам.

Все как один перебрались из кают на свежий воздух. Пора была действительно горячая, отпускная, и помимо обычного контингента деловых людей там хватало и тех, кто, переплыв Канал^[6], намеревался продолжить путешествие, о чем свидетельствовали ярлыки на их чемоданах, отделявшие овец от козлов^[7]. Кто-то собирался провести недельку в швейцарском Прекрасном Люцерне, кто-то надумал прогуляться по замкам Луары, кто-то решил побаловать себя затяжными выходными в Париже.

Объектом же пристального внимания пароходного начальства была миниатюрная прогулочная яхта — прямо по курсу. Яхта маячила на линии их фарватера, но они не сомневались, что там давно заметили пароход и сейчас возьмут вбок. Но после непродолжительного изучения объекта стало очевидно, что он не двигается. Надо было срочно корректировать направление, чтобы не врезаться в корму нерадивой яхты. Помощник капитана подошел к рубке и резко скомандовал рулевому:

— Право руля, два градуса!

Когда рулевой развернул судно, капитан снова опустил бинокль.

— Бензобак на пятьдесят фунтов; скорее всего, эта посудина британская. Флага не вижу. А вы?

— И я, сэр, — ответил помощник, тоже вглядываясь в тускловатое марево. — И на палубе — ни единой души.

— Рубка вроде бы есть, — добавил капитан, — если тот белый холмик действительно рубка, а не защитные экраны.

— Да точно рубка, сэр. Но там тоже никого не видно.

— Пока судить рано — надо подойти поближе.

Помощник вежливо поддакнул и, помолчав, предположил:

— Наверняка какая-то неисправность. Иначе чего ради им тут околачиваться?

— Но ведь помощи не просят, — возразил капитан Хьюитт.

Он поднес бинокль к глазам и, хорошенько осмотрев яхту, заключил:

— Есть рубка. Вижу штурвал, но не вижу штурвального.

— Небось там такие важные птицы, что не соизволят даже выползти на палубу и посмотреть, что вокруг них делается, — брезгливо пробурчал помощник. — А потом будут охать да ахать, если что не так. И если с ними и впрямь что-то… того, скажут, что они ни при чем, что это мы виноватые.

Капитан молчал, продолжая рассматривать изящное суденышко, к которому они стремительно приближались. Было очевидно, что яхта действительно прогулочная, причем щегольская и ухоженная. Сверкали бриллиантовым блеском надраенные медные детали, корпус был ослепительно белым. С каждой секундой очертания становились все четче, а размеры — все крупнее. И вскоре уже во всей своей красе яхта была отлично видна невооруженным глазом. Еще немного и «Чичестер» с нею поравняется.

Внезапно капитан прищурился.

— А что это там такое черное, возле трапа?^[8] — отрывисто спросил он.

— Да вроде как человек, сэр. О господи, точно! На палубе. Лежит, весь скукожился! Ах ты боже мой! Не то мертвый, не то ему совсем худо, сэр!

— Плохо дело, — капитан Хьюитт искоса зыркнул в сторону шезлонгов. — Жаль, конечно, будить всех этих спящих красавиц, — посетовал он, — да, видно, придется. Сигнальте, мистер Хандз.

Раздался оглушительный вой сирены. Море тел на палубе всколыхнулось и встрепенулось, будто подражая васильковой глади за бортом, которую морщил легкий бриз. Разомлевшие под солнцем пассажиры открыли глаза, осмотрелись и, что-то пробормотав, снова погрузились в блаженное забытье.

Однако яхта никак не отреагировала на мощный свист сирены.

— Похоже, на борту только тот малый, который лежит, — констатировал капитан. — Что-то у них там не то… Не нравится мне, как он лежит, будто мешок. А что это за темное пятно рядом с ним? Уж не кровь ли? Дайте еще один сигнал, мистер Хандз.

Еще два сиплых свистка потревожили любителей солнечных ванн, а несколько самых энергичных даже подошли к бортовому поручню, чтобы посмотреть, из-за чего был устроен целый концерт из сигналов.

Однако повторные свирепые свистки не произвели на яхту ни малейшего впечатления. Лежащий неподвижно человек даже не пошевельнулся, а на палубу больше никто не поднялся. Теперь в миниатюрной рубке можно было разглядеть надраенный до блеска медный штурвал, но рулевого там не было.

— А пятно и правда кровавое, вернее верного, — сказал Хандз. — Рана у парня, видимо, очень серьезная, больно много натекло.

Яхта была теперь рядом. Сильные линзы бинокля приближали ее почти вплотную, словно она находилась всего в нескольких ярдах от парохода.

— Да, действительно кровь, — подтвердил капитан, снова приложив к глазам бинокль. — Черт бы побрал эту яхту, значит, придется делать остановку. Может, этот бедняга еще жив, в любом случае нельзя ее тут оставлять, еще протаранит кому-нибудь нос. Распорядитесь, мистер Хандз.

Пока старпом отзванивал команду «Стоп!», а чуть позже, через несколько секунд, «Полный назад!», капитан повернулся к стоящему поблизости матросу.

— Скажите мистеру Макинтошу, что я хочу его видеть, немедленно. А старший стюард пусть поищет среди пассажиров врача, и его тоже к нам сюда, живо.

Какое-то время на судне царила суматоха. Снова свистки, звон колоколов, беготня то тут, то там матросов и стюардов. Легкая продолжительная дрожь прокатилась по туловищу парохода, как будто тревожная суета людей передалась вниз, двигателям. Из защищенных клапанами труб со страшным ревом вырвался пар. Матросы, вежливо оттесняя самых любопытных, ринулись к правому борту, к шлюпкам, и вскоре уже разматывались тросы, выбивались клинья, с немыслимой скоростью был сорван чехол с одной из них, убраны тормозные колодки. И вот уже, чуть покачиваясь, нависла над водой шлюпбалка с шлюпкой, укомплектованной гребцами.

На этот раз пассажиры все до одного, точнее до одной, вскочили и сгрудились у поручней в ожидании развлечения. Приглушенные голоса постепенно утихали, смешки замирали, подошедшие позже напирали, пытаясь разузнать в чем дело у тех, кому удалось прорваться в первые ряды. Все выуживали из сумок очки и фотоаппараты, приготовившись к душераздирающему зрелищу. Как только яхта со зловещей ношей попала в поле зрения наблюдающих, все зашикали друг на друга, и повисла тишина, полная благоговейного страха перед неведомой трагедией.

Было в этом происшествии нечто чрезвычайно драматичное, тревожившее воображение именно своей обыденностью. Эта щегольская яхта, сверкающая нарядной медью и свежей белизной, с ярким флагом яхт-клуба на корме, безусловно была исключительно средством развлечения, игрушкой какого-то богача. На таком роскошном кораблике все трагедии и житейские беды казались особенно неуместными. Однако в данный момент именно они господствовали на его борту. На этой чистенькой палубе должны были бы звучать смех хорошеньких женщин и голоса безупречно элегантных мужчин, но там было пусто. На всем обширном ее пространстве находилась лишь скрюченная фигура лежащего и это кошмарное отвратительное пятно.

Офицерам экипажа предаваться подобным философским размышлениям было некогда. Они, выполняя приказ капитана, старались действовать слаженно и быстро. После недолгих расспросов в курительном салоне был обнаружен врач, который тут же отправился на капитанский мостик в сопровождении второго помощника, мистера Макинтоша.

— Доктор Оутс? — обратился к нему капитан. — Весьма признателен вам за то, что согласились нас выручить. Мистер Макинтош, я бы хотел, чтобы вы поднялись на борт яхты и выяснили ситуацию. Если тот человек жив, переправьте его вместе с доктором на пароход. Если нет, пусть там и остается. Если окажется, что на яхте больше никого нет, возьмите наших двух людей и отведите ее в Нью-Хейвен. Прихватите с собой мегафон, чтобы сообщить мне оттуда как и что. В случае необходимости я пришлю вам подмогу из Дьеппа. И ради бога, не теряйте ни минуты. Мы и так уже опаздываем.

Через пару минут шлюпка была спущена на воду, отданы швартовы, и мистер Макинтош со своими подопечными направился к цели, преодолевая легкие волны.

— Поднажмите, ребятки, — подбодрил он гребцов, и громада «Чичестера» начала медленно отдаляться.

— В первый раз, знаете ли, вижу, чтобы судно болталось посреди Канала, не добравшись до берега, — заметил доктор Оутс, когда они отплыли немного дальше.

— Да, на моей памяти такое ЧП было только однажды, — продолжил эту волнующую тему мистер Макинтош. — Я про «Джозефину». О ней тогда писали в газетах. Читали? Это гр-р-рузовая посудина, по восемьсот тонн возила из Гримсби в Гавр — масла и краски. Такой был тарар-р-рам! Дым был виден с расстояния в десять миль. Это было похоже на извержение вулкана, да-а…

— И сгорела?

— «Джозефина»-то? Думаю, дотла. Никогда не видел такого пожарища. Огромные языки пламени, высотой в милю, не меньше. Это была кар-р-ртина, можете мне поверить.

— Были погибшие?

— Обошлось. Все расселись по шлюпкам, и мы их подобрали. А яхта, как я погляжу, солидная. «Нимфа. Фолкстон», — прочел он на боку кормы. — Ну, что скажете, доктор? В ней футов пятьдесят. Хорошая морская яхта, но модель старая. Ей годков двадцать, не меньше. У теперешних нос повыше задран, а корма ниже. Думаю, делает восемь-десять узлов в час. Мотор, скорее всего, новый. Раньше, видимо, был паровой двигатель.

— Мощная, правда, на мой вкус, ей не хватает элегантности.

— Да, пожалуй, — кивнул Макинтош, — но содержат ее отлично, сверкает и блестит как новенькая. Ну что ж, доктор, давайте посмотрим, что там такое стряслось.

В тот момент яхта была развернута боком, параллельно шлюпке.

— Запросто к ней подберемся. Без проблем.

Матросы, сидящие на корме и на носу, разом подцепили борт яхты отпорными крюками, взяв ее на абордаж, и через несколько секунд яхта и шлюпка бок о бок покачивались на волнах как единое целое. Макинтош, поднявшись, отомкнул бортовой порт на яхте и вытащил сходню, потом рысью взбежал на палубу. Доктор Оутс последовал за ним, шагая, однако, с легкой опаской.

С первого же взгляда стало ясно, что человек, распластавшийся у люка с трапом, ведущим вниз, в каюты, действительно один-одинешенек на этой просторной палубе. Более тщательное изучение лишь подтвердило первое впечатление: владелец яхты весьма богат и обладает отменным вкусом. На палубе все было размещено очень компактно и удобно, ничего лишнего. Рулевая рубка, два световых люка, две мачты, люк с трапом, ведущим в каюты. Все. Оставалось еще очень много места для приятных променадов. Рубка сдвинута почти к самому носу, отстоит от него всего на восемь футов. За ней — первый световой люк, судя по размеру, под ним кают-компания, далее люк с трапом и, наконец, второй световой люк, гораздо меньше первого, видимо, под ним была капитанская каюта. Вдоль всего борта тянулся леер^[9] из полированного тикового дерева, который крепился на белоснежных опорных стойках, на стойках висели спасательные круги, и на них четкими черными буквами было выведено: «М.Я.^[10] Нимфа. Фолкстон». Палуба была идеально отдраена до светло-песочного цвета, и все, что можно было отчистить до зеркального блеска, сверкало как золото.

Но внимание доктора и помощника капитана было отвлечено от этих красот более насущными проблемами. Они обнаружили свидетельства того, что трагедия была куда более ужасной. Сделав пару шагов, они едва не наступили на лужицу крови, от которой тянулась дорожка из красных брызг — к лежащему ничком мужчине. Видимо, в тот момент, когда его ранили, он постоял на месте, а потом двинулся в сторону люка, рядом с которым силы оставили его, и он упал. Окинув взглядом кровавые меты, вновь прибывшие поспешили к мужчине, ибо что-то в его позе говорило, что они прибыли слишком поздно.

Он был высокого роста, сухощав. На нем был дорогой темно-серый пиджачный костюм, ничего общего с обычной униформой яхтсменов. Они обратили внимание на шелковые серые носки и очень качественные черные ботинки. Пальцы левой руки, вытянутой вперед, были скрючены, отчего рука эта напоминала лапу крупной птицы, эти скрюченные пальцы словно бы пытались вцепиться в пол. Он лежал, уткнувшись лицом в палубу, навалившись на правую руку. Шляпы не было. Куда-то исчезла. Поблескивала лысина, едва прикрытая редкими седыми волосами, свалившиеся очки зацепились дужкой за ухо. Воротник тенниски отделан кантом, по краю виднеющейся щеки можно было определить, что он тщательно выбрит. Рядом с головой расплылось зловещее темно-красное пятно.

Доктор опустился на колени.

— Если этому парню уже ничем не поможешь, я бы на вашем месте вообще его не трогал, — посоветовал Макинтош.

— Я только приподниму голову. — Проделав это, доктор тихонько ахнул. Застрелен, — сказал он, осторожно опуская голову мертвеца на прежнее место. Кончено. Я ничего не могу сделать.

— Застрелен? Господи помилуй и спаси! И давно его прикончили, доктор?

— Не думаю. Тело еще не остыло. Примерно час тому назад.

— Точно? Вам там не видно правую руку? Может, у него пистолет?

Доктор покачал головой.

— Правую руку не видно совсем. Я не стану больше ничего трогать. Это уже дело полиции. Вы собираетесь отправлять его обратно в Нью-Хейвен?

— Наверное, придется. Давайте посмотрим, что делается внизу, а потом вас доставят на пароход.

Он начал спускаться по трапу в люк, и почти сразу со ступенек донесся крик:

— Бог ты мой! Доктор, да тут черт знает что творится!

Оутс тоже устремился вниз, и вскоре они оба ошеломленно озирались по сторонам.

Лесенка привела их в просторную каюту примерно в десять футов длиной, а ширина была практически та же, что у самой яхты. У правой стены стоял складной стол, на котором было несколько тарелок с едой. Со стороны стены стоял рундук^[11], на котором можно было сидеть или лежать, такой же стоял у левой стены. Напротив они увидели еще одну дверь, электрический камин. На стенах были полки, часы, барометр-анероид, подставка с гнездами, в которых торчали свернутые в рулон карты. Повсюду играли прелестные блики — от зеркальной поверхности воды и от лучей, пронизывающих световой люк.

Но и здесь, в капитанской каюте, визитеров привлек не уютный антураж и не симпатичные солнечные зайчики, а совсем другое. Посреди каюты неподвижно лежал еще один мужчина, видимо застигнутый врасплох за едой, о чем свидетельствовала его поза. Он тоже лежал лицом вниз, но часть лба можно было рассмотреть, и на этой части зияло огромное круглое отверстие — там, где вошла пуля. Он был помоложе мужчины на палубе, более плотный и коренастый. Густые черные волосы только-только начали седеть. Он тоже был одет скорее как сухопутный городской житель, чем как яхтсмен: коричневый твидовый пиджачный костюм, коричневые ботинки, отложной воротничок, все очень добротное и дорогое. Обе руки вскинуты вверх, видимо, он пытался от кого-то защищаться. Рядом с его телом крови почти не было.

Макинтош выругался, но потом, опомнившись, сдержанно поинтересовался:

— А с этим вы можете что-нибудь сделать, доктор?

Оутс наскоро осмотрел тело.

— Ничего. Смерть наступила мгновенно. И совсем недавно, как и в предыдущем случае.

Услышав это, мистер Макинтош очень живо представил себе капитана «Чичестера», нетерпеливо мечущегося по капитанскому мостику, и решил поскорее отправить доктора восвояси.

— Сейчас скоренько закончим осмотр, и вы сможете возвратиться на пароход.

Выйдя через дверь, ведшую в кормовую часть, они попали в маленькую двухместную каюту. А перед кают-компанией были миниатюрная кухня и буфетная, туалет и ванная, под рубкой было моторное отделение, а под носовой частью — своего рода кубрик: кладовая с двумя койками. Помощник капитана и доктор двигались целенаправленно, стараясь не глазеть по сторонам, им важно было лишь убедиться, что на судне больше никого нет — ни мертвецов, ни живых. Но даже этот поверхностный осмотр несколько их обескуражил: поражала не только роскошь каютных интерьеров, но и безупречные порядок и чистота.

Они не потеряли ни одной минуты напрасно, однако капитану «Чичестера» так не казалось. Едва осмотр судна был завершен, раздались два свирепых зычных свистка. Макинтош с трудом удержался от крепкого словца.

— Ради всего святого, доктор, — крикнул он, — шире шаг! Не будем заставлять старину капитана нервничать. — Он в несколько прыжков оказался наверху, на палубе.

— Смит и Уилкокс! — на бегу проорал он, живо ко мне! Снелгроув, весла на воду! Погоди секунду, доктор сейчас подойдет. Правда ведь, док? Вы расскажете старине капитану, что тут и как? Ну добро, трогайте! Хорошенько поднажмите, парни!

Парни поднажали, и под килем шлюпки забурлила-запенилась вода. Макинтош обернулся к своим помощникам.

— А вы оба марш вниз, — коротко скомандовал он, будто не замечая их полных любопытства взглядов на распростертого на палубе мертвеца.

— Запустите двигатель и проверьте, сколько у нас тут горючего. Шевелитесь. Я хочу, чтобы мы управились с этим до того, как эту штуковину кто-нибудь протаранит.

Наклонившись над люком, ведущим в крошечное машинное отделение, он наблюдал за своими подчиненными. Он знал, что Смит до того, как податься в моряки, работал механиком. И буквально через пару минут второй помощник капитана в полной мере ощутил, как хорошо иметь под рукой такого парня. Он почти любовно прикасался ко всяким рычажкам, клапанам, нежно и бережно крутил ручки и тумблеры. Но вот он резко дернул за какую-то ручку — мотор, чуть помешкав, чихнул, и раздалось отрывистое пыхтенье, но потом оно сменилось веселым урчанием. Минуту спустя Смит крикнул, что бензина полно.

— На сорок миль хватит?

— Да на все восемьдесят, сэр.

Они еще возились с тросами, но Макинтош спешно поднес к губам мегафон:

— Я остаюсь, переправлю ее в Нью-Хейвен, — гаркнул он. — Дополнительной помощи не требуется, справимся.

Капитан махнул ему рукой. Пока яхта выбиралась из водного плена, «Чичестер» начал набирать ход, вот он разогнался, ряды лиц у поручня постепенно исчезали, пароход с немыслимой скоростью превращался в смутное пятно, размытое в тумане.

Теперь, когда можно было немного перевести дух, Макинтош призвал свой экипаж.

— Заглушите мотор, Смит. Надо сначала прикрыть мертвеца. У них тут где-нибудь есть флаги?

Они обшарили все судно и наконец нашли флаги в одном из рундуков в капитанской каюте. Из огромной кипы флагов они выбрали синий английский кормовой, так как он был самым большим. Все трое говорили приглушенными голосами, поскольку инстинктивно испытывали благоговейный страх перед мертвецом, расположившимся на полу каюты. Как только они поднялись на палубу, Макинтош захлопнул крышку люка с трапом.

— В каютах нам больше нечего делать, — непререкаемым тоном заявил он. — Уилкокс, поищите какие-нибудь тяжелые штуковины — придавить края флага… А вы, Смит, помогите закрыть тело.

Вскоре мертвец был тщательно укрыт, а края растянутого флага были прижаты к полу запасными частями, нашедшимися в машинном отделении. Это было единственное, что они могли сделать для погибшего, хотя бы этим его уважить. Макинтош машинально взглянул на часы: они показывали 13.50.

Из-за этой истории ему придется иметь дело с полицией, а полиции требуются точные факты. Его угораздило оказаться первым свидетелем, оказавшимся на месте преступления, и теперь копы будут вынимать из него душу, подавай им подробности, и побольше. Перед тем как тронуться в Нью-Хейвен, надо бы проверить, все ли он приметил и все ли обшарил?

Тут, конечно, не авария, а убийство или самоубийство. Сам Макинтош склонялся к версии с убийством, поскольку при беглом осмотре кают-компании никакого оружия найдено не было. Лично его это, в общем-то, не касалось, но ему хотелось наверняка убедиться. И, нарушив собственный приказ, он снова спустился в кают-компанию. Нет, никаких ножей и пистолетов там не было. Ни на виду, ни припрятано. Все ж таки тут совершено убийство.

Но еще немного подумав, он решил, что вывод делать рано. Тут могло быть и то и то. Если бы в руке у того, что лежал на палубе, был пистолет, это могло бы означать, что сначала он пристрелил своего компаньона, а потом себя.

«Ладно, пусть полицейские ломают головы», — сказал себе Макинтош, внимательно осматривая помещение.

Ему сразу бросилась в глаза одна деталь, упущенная при первом осмотре. У мертвеца в каюте на запястье поблескивали часы, стекло на циферблате было треснувшим, видимо, от удара об пол. Стрелки остановились на 12.33.

Если трагедия произошла в это время, то все вполне совпадало с предположением доктора. Макинтош подумал, что неплохо было бы раздобыть еще одно подтверждение.

Он отправился в машинное отделение. Потрогав кожух мотора, он спросил у Смита, проявившего себя настоящим экспертом:

— Когда, по-вашему, у них тут заглох мотор?

Смит ответил, что, прежде чем браться за дело, он тщательно все осмотрел и что, по его прикидкам, мотор не работал примерно час. Макинтош кивнул.

— Зафиксируйте показания всех приборов, — приказал он. — Топливо бензин, да? Отметьте, сколько чего. Да, еще ведь смазочное масло. Тоже зафиксируйте. Мы должны отрапортовать, что тут у нас никаких проколов.

Его приказание было прилежно выполнено. Вроде бы никаких неотложных и важных дел больше не было.

— Сейчас два часа, — заметил помощник капитана. — Нам пора трогать. Заводите эту штуку снова, Смит, посмотрим, как она себя поведет.

За штурвал Макинтош поставил Уилкокса, а сам наблюдал за движением. Скорость, похоже, была не так уж и велика, гораздо меньше десяти узлов. Максимум шесть.

Пелена над морем рассеялась, но не до конца. Никаких судов вокруг не наблюдалось, однако как только они набрали скорость, справа, в направлении норд-норд-ост, замаячила темная черточка. Макинтош приложил к глазам бинокль, найденный в рубке. Судно находилось слишком далеко, чтобы рассмотреть его подробно, но скорее всего, это был моторный катерок. Он несся им навстречу и, судя по двум белым гребням, вздыбившимся с обеих сторон от его носа, скорость была солидная. Убедившись, что столкновение явно им не грозит, Макинтош тщательно набил трубку, радуясь возможности хоть чем-то себя порадовать.

Макинтош был, как говорится, стреляным воробьем, успел послужить в военном флоте, но и его крепко задела за живое увиденная трагедия. До этого момента у него не было времени хорошенько подумать об увиденном, но теперь, когда все необходимые рутинные процедуры были позади, в голову невольно лезли непрошеные мысли. Кто такие эти двое и почему им выпала такая страшная участь? Обнаружится ли в правой руке человека на палубе — невидимой в данный момент — револьвер? Он ли убил того, второго, а потом и себя? Если да, то куда подевалась команда? Ведь эти двое явно люди сухопутные. Или их прикончил кто-то еще, и этому третьему удалось каким-то образом сбежать с яхты?

Мистер Макинтош отнюдь не испытывал особой тяги к детективным изысканиям, но естественное любопытство заставляло его снова и снова анализировать происшедшее, в надежде найти ответы на все множившиеся вопросы, хотя он и пытался отвлечься от истории мертвецов. Из полицейских предписаний он помнил лишь одно: ни к чему не прикасаться и держаться подальше от трупов, чтобы ненароком не затоптать следы и не смазать отпечатки пальцев.

— Сапожник должен знать свое место, — сказал он себе, как человек до мозга костей благоразумный и практичный. — Мое дело — доставить груз в Нью-Хейвен, и нечего ломать себе голову над тем, как все это случилось.

Но несмотря на этот мудрый вывод, он продолжал мучиться над этой головоломкой.

Глава 2 Макинтош принимает гостя

Да, несмотря на все свое чисто житейское здравомыслие, он не мог отвлечься от этой трагедии и унять сердечный трепет. И теперь в задумчивости расхаживал по палубе, по той ее части, где не было кровавых следов, ходил и ходил туда и обратно, посасывая трубку и с привычным автоматизмом поглядывая на горизонт при каждом развороте.

Больше всего его смущало отсутствие команды (если таковая вообще имелась). По идее, тут как минимум должен был быть машинист-механик, он же рулевой, и кок, он же стюард и уборщик, который все тут чистит и отдраивает. И в то же время яхта не так уж велика, с ней мог бы управиться сам владелец и его друзья, помешанные на суровой «морской романтике». Трудно было прийти к какому-то определенному выводу. Кровати в кладовой-кубрике явно не использовались, и это позволяло предположить, что никакой обслуги не было. С другой стороны, сами погибшие явно не были моряками: в таких костюмчиках в море не выходят.

Да, одежда на них была довольно странной. Макинтош еще никогда не видел, чтобы для прогулки на яхте одевались подобным образом, во всяком случае на яхтах, пересекающих Английский Канал. Видимо, путешествие на «Нимфе» с самого начала было не совсем обычным. Экипировка обоих мужчин была малоподходящей не только для яхты, но и для пеших прогулок. Вид у обоих был такой, будто они явились на борт с какого-то делового совещания в лондонском Сити. Похоже, они были только пассажирами. Нежданными и незваными пассажирами?

В этот момент Макинтош вдруг подумал о другом, чрезвычайно важном обстоятельстве сугубо личного свойства. Он ведь может стать очень знаменитым… Это расследование, независимо от того, кем окажутся убитые, вызовет невероятный резонанс. Сам факт, что посреди Английского Канала нашли брошенную прогулочную яхту со столь страшным грузом, был весьма драматичным. История тут же станет достоянием общественности. Газетчики уж постараются разнюхать побольше и расписать все в ярких красках. Макинтош явственно представил свое имя в крупных заголовках на первых страницах крупнейших газет. И подумал, что некая юная леди тоже непременно их увидит.

Пока он прикидывал, как она на это отреагирует, далекий катерок взял чуть западнее, словно хотел подойти поближе. Макинтош сообразил, что через пару миль они окажутся совсем рядом. Снова вооружившись биноклем, кстати сказать, очень мощным, он навел фокус на встречное судно. Это была маленькая моторка с небольшой палубной каютой. Она двигалась примерно с той же скоростью, что и «Нимфа», ну, может, чуть-чуть быстрее. Макинтош разглядел на борту только одного человека, стоящего у миниатюрного штурвала.

Пока Макинтош изучал рулевого, тот тоже поднес к глазам бинокль и стал смотреть на «Нимфу». Поняв, что его заметили, он отпустил руль и начал яростно размахивать флажком.

Этот человек хотел поговорить, это было яснее ясного. Поскольку Макинтош был волен прибыть в Нью-Хейвен когда угодно (это как уж получится), то дал команду «стоп». Минут пятнадцать можно и потратить на разговор. Пятнадцать минут — не такой уж великий грех, полицейские в Нью-Хейвене подождут.

Он дал отмашку, просигналив, что остановился, и катерок, развернувшись, устремился к ним. Смит, узнав, что наступила неожиданная передышка, вышел на палубу и направился в рубку к Уилкоксу, они вполголоса принялись обсуждать все эти невероятные кровавые события. Макинтош продолжал степенно прохаживаться по чистому куску палубы, машинально поглядывая на горизонт. Однако на обозримом пространстве не было никаких судов, только их «Нимфа» да тот ретивый катер. Он приблизился почти к самой корме, но потом какое-то время выруливал вбок, чтобы встать параллельно корпусу «Нимфы». В результате очень ловкого, по-настоящему профессионального маневра он оказался в тридцати футах. Макинтош увидел, что эта модель повторяла типовой военный катер, здесь еще добавили закрытую рулевую рубку. А военные катера это, конечно, вещь… Двойная диагональная обшивка, квадратная корма, мощная тяга, гребной вал^[12] чуть наклонен, поэтому там нормальный ахтерштевень^[13]. Скорость не так уж велика, примерно такая же, как у «Нимфы», но все равно отличное судно, просторное и надежное, даже в непогоду. Денег на этот катер явно не жалели, та же безупречная белизна и нарядный блеск меди, как на «Нимфе».

Похоже, на палубе был действительно один-единственный человек. Макинтошу удалось его рассмотреть. Мужчина среднего возраста, хорошо сложенный, смуглое тонкое лицо, взгляд умный и приметливый. Довольно крупный нос и квадратный подбородок свидетельствовали о сильном характере и решительности. Способный и предприимчивый, подумал Макинтош, всегда гордившийся своим умением с первого взгляда определять характер.

— «Нимфа», ответьте! — крикнул мужчина. — Есть у вас на борту мистер Моксон? — в его голосе звучали явное недоумение и смущение.

Вопрос был самый простой, но даже на него у Макинтоша не было ответа.

— На яхте случилась беда, — отозвался он. — Я-то сам с парохода «Чичестер», второй помощник капитана. И вахтенный офицер. Так что позвольте узнать, как вас зовут и что именно вам требуется?

— Моя фамилия Нолан, — представился незнакомец, — но думаю, она вам ничего не говорит. Мы с мистером Моксоном коллеги, деловые партнеры. Так он у вас на борту?

— Я думаю, вам самому стоило бы подняться к нам на борт, мистер Нолан. Подойдите ближе.

— Есть! — Он отвел катер немного назад, а потом дал ход вперед, поставив катер строго параллельно корпусу яхты. Пока Макинтош спускал кранец^[14], Смит и Уилкокс закрепили носовые и кормовые швартовы, концы которых ловко швырнул им Нолан, и скоро оба судна уже покачивались на волнах совсем рядышком. Нолан лихо забрался к ним на борт.

— Святые угодники! — крикнул он, приметив кровавые пятна, а потом и холмик, прикрытый синим флагом. — Что тут такое стряслось?

— Похоже, что-то вроде… убийства, мистер Нолан. Да вы сами взгляните на все это.

Нолан уставился на Макинтоша непонимающим, ошарашенным взглядом.

— Что-что? Убийство? Нет, не может быть!

— Смотрите сами.

Макинтош взмахнул рукой, и его подчиненные приподняли синий флаг. С губ Нолана сорвалось тихое проклятье.

— Святые угодники! — снова вскричал он. — Дипинг! — Он беспомощно посмотрел на Макинтоша. — Дипинг мертв! Вы говорите, что его убили? Боже мой! Нет, конечно!

— Но согласитесь, что это не очень-то похоже на несчастный случай.

— Что бы это ни было, это ужасно… Бедняга Дипинг!

— Так вы его знали?

— Знал ли я Дипинга? Разумеется! Как можно не знать собственного сослуживца и партнера по бизнесу? Да, он был моим партнером. Я только вчера вечером с ним разговаривал, и он был в полном здравии, как вы и я. — Он, помолчав, покрутил головой, и еще более изумленным голосом добавил: — Но он ни словом не обмолвился о том, что собирается плыть на «Нимфе»! Ни единым словом! Правда, разговаривали мы очень поздно, но вполне можно было обсудить и это… Ничего не понимаю…

Макинтош снова взмахнул рукой, и край синего флага был опущен на прежнее место, прикрывая голову мертвеца.

— Это не все, мистер Нолан. Есть еще один сюрприз. Внизу. Давайте спустимся.

Увидев второй труп, Нолан впал в еще большее отчаянье. Ужас и удивление, отразившееся в его глазах при взгляде на мертвого Дипинга, теперь были поистине безграничны. Было очевидно, что это не просто естественная человеческая скорбь, тут речь шла о потере близкого человека. Он сразу его опознал. Это и был Моксон, о котором он спрашивал с самого начала. Моксон был не просто его партнером по бизнесу, но и другом. С ним он тоже разговаривал накануне вечером. Оба этих человека были живы и здоровы, и, само собой, им предстояло прожить еще много-много лет. Однако по каким-го неведомым обстоятельствам их лишили этой жизни. Мертвы! Оба! Нолан не в состоянии был это осмыслить, свыкнуться с этим чудовищным фактом.

Когда первое потрясение прошло, к боли и ужасу прибавилось удивление, все более нараставшее.

— Но почему?! Почему! — кричал он. — Что же это такое! Вчера вечером, вернее, уже ночью, Моксон говорил мне, что не сможет поехать! И просил меня отправиться в плаванье на «Нимфе» по Каналу вместо него. Потому, собственно, я сейчас здесь нахожусь.

Макинтош молчал. Пояснения мистера Нолана лишь еще больше все запутывали. Помощник капитана был не прочь задать новому знакомому кое-какие вопросы, но вспомнил о своих обязанностях и о доверенной ему миссии. Он понял, что пора остановиться: он и так потратил слишком много времени.

— Ничего, все обязательно прояснится, — неловко попытался утешить он мистера Нолана. — Мы не можем больше тут задерживаться. Мне приказано доставить груз и саму яхту в Нью-Хейвен. Давайте поднимемся на палубу, там и поговорим.

Нолан, кивнув, бросил прощальный взгляд на бездыханное тело, распростертое на полу, и покорно двинулся следом за мистером Макинтошем.

— Мы можем вместе отправиться на яхте. А ваш катер пока побудет здесь.

Нолан снова отрешенно кивнул, все его мысли были сейчас заняты свалившейся на него бедой, и его мало волновали такие мелочи, как собственный катер. Смит и Уилкокс отправились на свои места, снова заурчал мотор. Макинтош теперь уже в сопровождении гостя медленно прохаживался по палубе, рассказывая про то, как была обнаружена яхта, а потом выяснилось, что на ней творились такие страсти…

— Они были замечательными, — сказал Нолан, когда Макинтош умолк, — такие люди встречаются редко. Моксон… верный мой друг, мы знакомы с ним уж не помню сколько лет. Дипинг тоже благороднейший человек и отличный товарищ, я успел это понять, хоть с ним мы были знакомы не так уж давно. Надо же, они оба теперь мертвы. И какая страшная смерть! Боже ты мой, как все это ужасно!

— Как вы думаете, что же все-таки могло случиться? — осторожно спросил Макинтош.

— Что могло случиться? — Нолан растерянно взмахнул рукой. — Загадка. С таким же успехом можно гадать, кто родится, мальчик или девочка! Тайна, беспросветная тайна. Фантастика. Говорю же, я виделся с ними прошлым вечером или, если угодно, ночью. И ни слова о том, что они решили проехаться на «Нимфе». Моксон твердо сказал, что он не поедет. Вообще-то он собирался, но внезапно получил печальное известие, и ему пришлось отменить поездку. Понятия не имею, что заставило их все-таки отправиться в плаванье… Не представляю.

— Так вы говорите, что мистер Моксон попросил вас поехать вместо него? А вы не могли бы рассказать почему?

— Разумеется. Тут нет никаких секретов. Мы все были партнерами в одной компании. У Моксона в Генеральном банке ценных бумаг. Вы про нее, конечно, слышали. Одна из крупнейших английских финансовых компаний. Моксон был председателем, Дипинг его заместителем, ну а ваш покорный слуга — заведующим одного из отделений.

— И чем именно вы занимались? — с многозначительным видом поинтересовался Макинтош.

— Деньгами, — коротко ответил тот. — Инвестиции, ссуды и все такое прочее.

— В Лондоне?

— Да, наша контора в Лондоне, на Треднидл-стрит^[15]. Ну так вот. Моксону понадобилось встретиться с одним французским финансистом, с мосье Пастером. Они довольно долго вели переговоры на уровне деловых писем, но Моксону хотелось пообщаться с ним лично. Мосье Пастер гостит сейчас у друзей в Фекане^[16]. И кстати сказать, он заядлый яхтсмен, обожает море. Моксон решил подъехать туда на своей «Нимфе» и пригласить мосье Пастера на морскую прогулку. Сугубо дипломатический ход, он подумал, что во время приятного путешествия гораздо проще будет обо всем договориться.

— Психологический фактор-р-р, — ввернул Макинтош.

— Вот именно, — усмехнулся Нолан. — Конечно, прогулка затевалась исключительно по деловым соображениям. Предполагалось, что вечером они с Пастером отобедают, а утром выйдут в море. Все вроде бы складывалось отлично. Но была одна заковыка. Вчера вечером у нас в Лондоне тоже был обед, очень ответственная встреча, на которой нужно было обсудить одну очень важную финансовую операцию. Компания собралась такая: мы втроем и еще два наших сотрудника. И, сами понимаете, у Моксона оставалось не так уж много времени, чтобы перегнать яхту в Фекан да еще успеть сегодня к восьми часам на встречу с Пастером.

Макинтош согласился, что график у Моксона действительно получался довольно жесткий.

— Он решил действовать следующим образом. Перегнать свою машину в Халлам, где мы должны были обедать, а из ресторана потом сразу поехать в Фолкстон, где он держал свою яхту, переночевать на борту, и с утра пораньше отчалить во Францию. Видимо, именно так он и поступил. Но почему? Он же сказал, что не сможет поехать. Я… я ничего не могу понять.

— А он объяснил, что именно заставило его переменить планы?

— Да-да, конечно. Как только мы собрались разъезжаться по домам, он подошел ко мне, очень расстроенный, сказал, что ему только что позвонила сестра, она живет в Бокстоне. В общем, она сказала, что на ее мужа напали и убили, когда он возвращался домой из театра. Разумеется, ему срочно нужно было отправляться в Бакстон. О поездке в Фекан больше не могло быть и речи, и он попросил, чтобы Пастером занялся я. Во-первых, потому, что я хорошо знаю все тонкости обсуждаемого дела, во-вторых, только у меня есть катер, и я смогу устроить Пастеру обещанную прогулку, столь важную для нашей фирмы. «И еще, — сказал он, — обязательно прихвати с собой Реймонда». Реймонд тоже работает у нас. Я знал, что Моксон и сам хотел взять его с собою. Это молодой парень, самый младший из нас. Очень обаятельный и общительный малый, составил бы Пастеру отличную компанию, тот бы наверняка не скучал. А кроме того, он шикарно печатает на машинке и знает стенографию. То есть если бы вдруг — вроде бы экспромтом — начались какие-то важные обсуждения, Реймонд бы все отлично запротоколировал. Моксон специально не хотел брать с собой секретаря, боялся спугнуть Пастера, тот мог догадаться, что его решили… мм… так сказать, «дожать». Я спросил у Моксона, как нам теперь связаться с Реймондом, ведь он уехал домой. Но оказалось, что Моксон как раз его и попросил подогнать машину. И заверил меня, что обо всем с ним договорится. Реймонд приедет ко мне домой к назначенному мной часу, и мы на моей машине отправимся в Дувр, где стоит мой катер. Мы решили, что выехать мне лучше в четыре тридцать, чтобы в семь тридцать мы уже могли отплыть. Я подумал, что лучше выйти в море пораньше, чтобы не опоздать на обед с Пастером.

— Какая скорость у вашего катера? — спросил Макинтош.

— Предельная — десять узлов.

— Добрались бы до Фекана часов в пять, в шесть — самое позднее.

— Я так и прикинул, но решил на всякий случай подстраховаться. Только вошел в квартиру, звонит Дипинг. Ну надо же, кто бы мог подумать… — он молча кивнул в сторону прикрытого флагом тела. — Ведь получается, я последним слышал его голос! Ну вот… он сказал мне, что Реймонд захотел сам добираться до Дувра, оставить там свою машину, чтобы потом, после прогулки, без проблем сразу поехать домой. В общем, он подъедет утром прямо к причалу. Ну к причалу так к причалу, подумал я. Да, еще одна деталь. Моксон передал мне папку с нужными бумагами и страшно благодарил за то, что я согласился его выручить. Но как я мог не согласиться?

— Никак, — лаконично заметил Макинтош. И тут же недоуменно поинтересовался:

— А как вам удалось заполучить вовремя ваш катер?

— Тут я тоже все предусмотрел. Из дому — кстати, живу я неподалеку от Сент-Джеймс — сразу позвонил знакомому ночному портье, который работает в дуврской гостинице «Лорд Уорден», я там всегда останавливаюсь. Попросил его передать моему человеку, это тамошний лодочник, чтобы он подготовил катер к семи тридцати. Понимаете какая штука, я очень волновался, что начнется отлив. Катер мой стоит в Гранвилльской бухте, она мелкая, и если опоздаешь, ворота приливного бассейна запрут, и жди потом, когда начнется очередной прилив.

— Это уж точно. Я хорошо знаю их порядки.

— Я велел своему слуге поставить будильник на четыре. Пока одевался и разогревал машину, он приготовил мне завтрак. Выехал в четыре тридцать пять, не позже — сразу в Дувр. Там я был в семь пятнадцать. Портье мое поручение выполнил, лодочник все сделал как надо. Катер уже ждал меня у Кроссуоллской набережной, готовый к отплытию.

— Вам здорово повезло, что вы вовремя выудили его со стоянки.

Нолан невесело усмехнулся.

— Это как посмотреть. Если бы не сумел выудить, не был бы сейчас здесь, не видел бы всего этого…

Макинтош ответил лишь коротким «это точно».

— А потом все пошло вкривь и вкось, — продолжил свой рассказ Нолан. Во-первых, там не было Реймонда. Семь тридцать — его нет, семь пятьдесят его нет. Я ждал долго, но потом стал бояться, что опоздаю. В восемь я отчалил — один. Я был очень расстроен, ведь это рушило все наши планы. Но я действительно больше не мог ждать.

— Как видите, от вас уже все равно мало что зависело, — сухо заметил Макинтош. — Итак, вы отчалили и взяли курс на Фекан?

— Да, верно. Вы представляете, как я был поражен, увидев на горизонте «Нимфу»? Сначала заметил маленькое судно где-то там впереди и еще подумал, уж не «Нимфа» ли, вроде как пошутил сам с собой, мне и в голову не могло прийти, что это действительно она. А потом, когда я подошел к вам ближе и рассмотрел рубку, то уже не было никаких сомнений. Моксон все тут переделал посвоему вкусу, рубки с такой крышей и так близко придвинутой к носу нет больше ни у кого. Я терялся в догадках. Как она здесь очутилась? — Он печально потряс головой. — А тут, оказывается, вон какие дела творились…

Некоторое время они шагали в полном молчании, потом Нолан, собравшись с силами, продолжил:

— Не представляю, что будет с миссис Нолан. Она этого не переживет… у нее такое хрупкое здоровье… А миссис Дипинг? Кошмар. У него сын, в этом году собирается поступать в колледж. Одно утешение, если его можно таковым считать: оба моих несчастных друга были людьми состоятельными. По крайней мере, их близкие не будут нуждаться.

Макинтош, кивнув, заметил, что это очень важно. Но говоря откровенно, его больше интересовала сама история убийств, чем страдания родственников погибших.

— Скажите, — решился спросить он о том, что давно не давало ему покоя, — они были одни на борту? То есть только они двое?

— Не могу сказать ничего определенного. Мне известно столько же, сколько вам. Но, по-моему, наемного экипажа у Моксона вообще нет. Я понимаю, вас смутил его костюм: типичный делец из Сити. Но он бывалый яхтсмен, любому даст фору. Он не признавал помощников, справлялся сам. У него, разумеется, был человек, следивший за порядком на яхте, но в море он всегда выходил один.

Макинтош был в полном замешательстве. Рассказ Нолана ничего толком не прояснил, наоборот, все безнадежно запуталось. Однако, помолчав, он все же рискнул дать свое объяснение некоторым событиям.

— Я расскажу вам, как все могло сложиться, хорошо? А что, если он, приехав домой, получил другую телефонограмму от сестры? Выяснилось, что произошло какое-то недоразумение, и на самом деле его зять жив и здоров. Узнав это, ваш друг подумал: «Выходит, я зря втравил Нолана в эту историю, ему совсем незачем тащиться во Францию». Полагаю, он даже передал для вас сообщение, но вы его по чистой случайности не получили. Потому «Нимфа» и оказалась здесь, между Фолкстоном и Феканом. Что вы на это скажете?

На Нолана домыслы помощника капитана явно произвели впечатление. Он подумал, что действительно все могло случиться именно так. Но… это никоим образом не объясняло, почему его друзья были убиты.

— Конечно, это далеко не полное объяснение, — скромно признал Макинтош, но по его голосу чувствовалось, что он ожидал иной, более живой и восторженной реакции на его столь хитроумные рассуждения. Впрочем, в них не было главного — причины, приведшей к трагедии. Но, в конце концов, это не его ума дело. Он моряк, а не какая-то ищейка из полиции. Его дело смотреть на горизонт, а не рыскать с лупой.

— Да, я совершенно не представляю, что стало причиной гибели ваших коллег, — честно признал он, тем самым закрывая тему, и заговорил уже о другом: — но я точно знаю, что нам еще плыть и плыть, а мощности у «Нимфы» не так много, буксир из нее неважнецкий. Так что лучше вы перебирайтесь на свой катер, мистер Нолан, мы отцепим швартовы, и дальше двинем порознь. Вы ведь тоже теперь в Нью-Хейвен?

— Разумеется. Куда же еще? Честно говоря, вы правы, мистер Макинтош, порознь мы доберемся вдвое быстрее.

Еще несколько минут ушло на то, чтобы развести борта, и в половине шестого оба судна, заглушив скорость, медленно причаливали к одному из нью-хейвенских молов.

Глава 3 В игру вступает Закон

На моле их поджидала небольшая группа мужчин, и даже сходня была уже наготове. Прибыл сержант Хит и еще двое полицейских из окружного участка графства Суссекс, тут же присутствовал начальник порта и двое его помощников. А чуть поодаль за их спинами маячила кучка зевак, почуявших, что сейчас их развлекут чем-нибудь страшным, они напоминали слетевшихся на падаль стервятников. Они молча наблюдали за тем, как Макинтош пришвартовывает «Нимфу», завороженные ало-коричневыми пятнами на светлой палубе и красноречивыми очертаниями груза, накрытого британским синим торговым флагом. Потом к яхте подплыл Нолан, подсоединился к ней тросами и перекинул трап, то есть проделал тот же маневр, который был произведен раньше посреди Канала. Макинтош был известной личностью в Нью-Хейвене, его сразу все узнали, но на Нолана смотрели с подозрением и недоумением.

— Мы получили сообщение от капитана Хьюитта, — крикнул начальник порта, когда оба судна прочно угнездились у причала, — мы ждем вас, мистер Макинтош. Но кто это прибыл с вами?

— Это мистер Нолан, — ответил ему помощник капитана. — Этот джентльмен знал погибших. Мы встретились с ним на воде уже после того, как «Чичестер» отплыл.

— Вас понял, — сказал начальник порта и принялся что-то обсуждать с сержантом Хитом.

— Джентльмены, я покорнейше вас прошу пока не высаживаться, — крикнул прибывшим сержант и продолжил беседу со смотрителем бухты, причем было ясно, что они о чем-то жарко спорят. В конце концов смотритель удалился, а сержант и двое его подчиненных стали довольно неуклюже спускаться по трапу.

Сержант Хит был общительным приятным человеком и истинным профессионалом, который без лишней суеты и шума отлично делал свое дело, поэтому вся округа его обожала. Он сердечно приветствовал Макинтоша — как старого друга, потом доброжелательно поздоровался с Ноланом, абсолютно не корча из себя строгого слугу закона. И только после этого стал смотреть на палубу.

— История, конечно, кошмарная, такого и заклятому врагу не пожелаешь, сказал он, вглядываясь в кровавые пятна. — Я разговаривал с капитаном Хьюиттом и с доктором по телефону, они вкратце все мне изложили. Вам удалось разведать что-то еще?

— Нет. Только то, что рассказал мне мистер Нолан, — отчеканил Макинтош. — Он хорошо знал погибших, как я уже сказал.

— Понятно. Об этом поговорим чуть позже. А сейчас придется заняться другим. Приподнимите флаг, мистер Макинтош.

И снова застывшая фигура в сером костюме и зловещая красная лужа рядом с головой убитого были открыты для обозрения.

— Тело кто-нибудь трогал?

— Нет, сержант, никто. Только врач, он приподнимал ему голову, когда производил осмотр.

— Доктор сказал, что погибший был застрелен. Вы не нашли пистолет?

— Нет, но мы пока не видели правую руку убитого.

Сержант кивнул.

— Пока не стоит ничего трогать. Давайте взглянем на второго.

Они спустились в капитанскую каюту. Хит остановился на последней ступеньке лестницы, Макинтош смотрел из-за его плеча. Два младших полицейских, вытянув шеи, посмотрели на труп и, видимо решив, что с них достаточно этого кошмарного зрелища, снова поднялись на палубу.

— Ясно, — сказал сержант. — Пока лучше оставим все как есть. А теперь я бы хотел, чтобы вы, мистер Макинтош, и вы, мистер Нолан, рассказали мне, что и как происходило, все по порядку. Пока самую суть. Деталями и уточнениями займемся позже.

Он вернулись на палубу, и Макинтош быстренько изложил результаты осмотра «Нимфы», строго по порядку, и описал, как они встретились с Ноланом.

Едва он закончил свой рассказ, как они заметили, что по береговому трапу на яхту неуклюже спускается бравый, ладно скроенный мужчина средних лет в очках. Сержант, резко развернувшись, приветственно взмахнул рукой.

— Добрый вечер, сержант. Добрый вечер, джентльмены, — бодрым голосом сказал он. — Так, значит, яхта прибыла? А я ехал домой, дай, думаю, заеду узнаю.

— Прибыла минут двадцать назад, сэр. Я уже приступил к расследованию.

— Это радует. А кто эти джентльмены?

— Мистер Макинтош, — представил сержант с легким поклоном. — Он помощник капитана на пароходе «Чичестер», который следовал в Дьепп. Он, собственно, и доставил обнаруженную яхту сюда. А это мистер Нолан, как я понял, он подплыл к «Нимфе» чуть позже, когда она уже направлялась к нам в Нью-Хейвен. Мистер Нолан пока не успел дать предварительные показания. — Он обернулся к Макинтошу и Нолану: — Джентльмены, хочу представить вам майора Тернбулла, начальника полицейского отделения нашего графства.

Начальник полиции церемонно поклонился.

— Не хочу вам мешать, сержант, — сказал он, — но раз уж я тут, пожалуй, взгляну, что у вас здесь происходит. Ну и ну! Страсть-то какая! Ага… тут первые следы? — Он указал на цепочку кровавых пятен, потом прошел к люку с трапом, ведущим в нижние каюты, спустился и бегло осмотрел вторую жертву преступления.

— Боже милостивый! Чудовищно! Нет слов! Страшно жаль этих двух бедолаг! — то и дело выкрикивал он. — Чудовищно! Надеюсь, тут ничего не трогали?

— Ничего, сэр. Только врач при осмотре, очень деликатно, — и он изложил своему шефу то, что рассказал Макинтош.

— Боже милостивый! Просто сердце кровью обливается. Вы, я смотрю, даже успели взять показания у мистера Макинтоша?

— Так точно, сэр.

— В письменном виде?

— Нет, сэр. Пока в устной форме и коротко, чтобы представить картину в целом.

— Резонно, весьма резонно. Но мы попросим мистера Макинтоша повторить свой рассказ — для меня. И заодно все запишем. Кстати, кто-нибудь из ваших полицейских умеет стенографировать?

— И тот и другой, сэр.

— Вот и отлично. А теперь нам не мешало бы присесть. Констебль сможет положить блокнот на колени. Мне очень неловко, мистер Макинтош, вынуждать вас сызнова все это переживать, но не откажите в любезности. Мистер Нолан, а вы, надеюсь, составите нам компанию? Ваши показания тоже очень для нас важны. Крайне важны.

Все направились к шезлонгам, стоявшим на краю палубы, у самого поручня. О шезлонгах позаботился Макинтош: он вспомнил, что видел несколько штук в кладовке и приказал своим парням их принести. Расположившись на одном из них, начальник полиции заметил, что чувствует себя ничуть не хуже, чем в кабинете у сержанта, и почти так же защищенным от посторонних глаз и ушей. Надо сказать, что в это время вода уже отлила, и яхта заметно осела, опустившись вниз, и была надежно загорожена молом, так что можно было спокойно разговаривать на палубе, не заботясь о том, что кто-то их услышит. А находиться в непосредственной близости от места преступления было чрезвычайно важно при неизбежном уточнении деталей.

— Кстати, сержант, — продолжил Тернбулл, — было бы неплохо, если бы вы послали одного из ваших подчиненных за фотографом. А потом пусть попросит наведаться к нам сюда доктора Нелсона. Думаю, нам пора взглянуть на правую руку жертвы, выяснить, нет ли там чего-нибудь. А теперь я весь внимание, мистер Макинтош.

Второму помощнику капитана пришлось снова все пересказывать, но уже более детально.

— Славненько, — одобрительно пробормотал майор Тернбулл. — Мы получили каблограммы от капитана и доктора, а ваш обстоятельный рассказ существенно дополнил картину, верно, сержант? Вы все успели зафиксировать, констебль?

— Так точно, сэр.

— Вот и отлично. Мы потом расшифруем стенограмму и попросим вас расписаться. Загадочная история, крайне загадочная! Но большинство убийств выглядят поначалу крайне загадочными. А теперь, мистер Нолан, мы бы с удовольствием послушали вас. Пожалуйста, назовите ваше полное имя и адрес.

— Джон Патрик Нолан. Сент-Джеймс, Мэриз-Меншинс, пятьсот шесть.

— Род деятельности?

— Сотрудничал с Моксоном, в его Генеральном банке ценных бумаг.

Начальник полиции пытливо на него посмотрел, будто хотел что-то сказать по этому поводу. Но подумав, почему-то не стал этого делать и задал очередной вопрос:

— Как я понял из показаний мистера Макинтоша, вы хорошо знали обоих покойных?

— Совершенно верно. Они были моими партнерами. Мистер Моксон возглавлял фирму. А Дипинг — его заместитель.

Шеф полиции лишь тихонечко присвистнул в ответ, ничего не сказав. Какое-то время он сосредоточенно что-то обдумывал, потом продолжил:

— Я бы хотел услышать происшедшее в вашей интерпретации, мистер Нолан. Я не требую от вас доскональных подробностей, это пока не к спеху. Я бы хотел услышать ключевые моменты. Понимаете, мне важно определиться. Возможно, расследование следует проводить на более высоком уровне, а не здесь у нас в Суссексе.

Нолан молчал, собираясь с мыслями, он чуть дрожащими пальцами зажег сигарету.

Стороннему наблюдателю происходящее на палубе «Нимфы» показалось бы по меньшей мере странным, если не невозможным. Уже наступил благодатный летний вечер, очень теплый и безмятежный. Дымка над морем все еще парила, окутывая сонные суда, стоявшие в маленьком порту, расположенном в устье реки. Замерла опустевшая пристань, смутно темнел трап, опутанный паутиной из тонких водорослей, тихо шелестели мелкие волны, больше похожие на зыбь, на них мягко покачивалась нарядная яхта, любимая игрушка преуспевающего богача… Эта идиллия совершенно не вязалось с кровавой трагедией и суровыми лицами полицейских. Толпа из любопытствующих успела потихоньку разбрестись, и теперь не слышалось ни людских голосов, ни шагов, только поскрипывал где-то поодаль подъемный кран, загружавший сухогруз, готовящийся отбыть во Францию.

— Основные моменты… Попробую быть кратким, — после довольно долгой паузы произнес Нолан и принялся рассказывать то, что уже изложил раньше Макинтошу. Про французского финансиста Пастера, с которым Моксон вел длительные переговоры, про назначенную на сегодня встречу за обедом. Про намеченную на завтра морскую прогулку, во время которой эти переговоры должны были бы наконец завершиться каким-то обоюдным решением. Рассказал про поздний, по сути дела ночной, обед в Лондоне, про просьбу Моксона выручить и отправиться во Францию вместо него. Про те усилия, которые ему пришлось приложить, чтобы вовремя попасть в Дувр и заполучить свой катер.

— Вы очень четко и доходчиво все изложили, мистер Нолан, — прокомментировал шеф полиции, — думаю, все всё поняли. Представляю, как вы устали и как вам не терпится нас покинуть. И все же я прошу вас остаться. Мы не можем производить осмотр тел до прибытия врача и фотографа. А мне все-таки при вас хочется посмотреть, есть ли в правой руке убитого пистолет. Вы ведь никакого оружия не обнаружили, верно, сержант?

В этот момент на трапе появился маленький человечек с огромным фотоаппаратом и стал ловко спускаться вниз. Чуть помешкав, он повернулся к сержанту, но тут майор Тернбулл поднялся со своего шезлонга и подошел к вновь прибывшему:

— Вы, как говорится, легки на помине, — весело сообщил он. — Пойдемте, я покажу вам, что нужно снимать.

Сначала было сделано несколько снимков поручня — вдоль всей палубы, а майор Тернбулл произвел необходимые замеры. Потом снова был снят флаг с бездыханной фигуры в сером костюме. Фотограф зафиксировал тело, а сержант обвел фигуру мелом, обозначив контуры. Те же самые процедуры были проделаны и в капитанской каюте.

Очень скоро с мола донесся громкий оклик, и по трапу, пыхтя и отдуваясь, стал спускаться низенький толстяк.

— Добрый вечер, — он приветствовал всех дружелюбной улыбкой. — Как поживаете, сержант? Мое почтение, майор. А-а, и вы здесь, мистер Макинтош! Вы ведь главный герой в этой печальной сенсации? Благодарение господу, что такие происшествия в нашем Нью-Хейвене действительно сенсация. Двое убитых, я верно вас понял?

— Совершенно верно, доктор. Ваш коллега доложил нам, что они оба застрелены, но сами мы пока не делали никакого осмотра.

— Гм. Сейчас все увидим собственными глазами. Дырку от пули, знаете ли, не скроешь. Это не в состоянии сделать даже самый коварный убийца, ведь так, дорогой майор?

— Пока мы еще не можем утверждать, что это убийство.

— Думаю, это довольно просто выяснить. Как у нас с орудием убийства?

— В том-то и загвоздка, доктор. Мы пока не знаем, имеется ли на борту яхты это самое орудие. — Они подошли к убитому. — Видите, доктор? Правую руку не видно, она скрыта под торсом убитого. Возможно, он сам и стрелял. И мы хотели бы выяснить именно это.

— Боже, помилуй нас и спаси! — вырвалось у доктора, когда он увидел застывшую фигуру мертвеца. — А где же второй?

Все снова отправились в каюту.

— Но тут-то все предельно ясно, ведь так, майор? Стреляли прямо в лоб! Мгновенная ли смерть? Да, это уж как пить дать. Использовали очень серьезное орудие. Возможно, армейский револьвер. Впрочем, пока не стану ничего утверждать. У этого бедолаги никакого оружия нет, ни в левой, ни в правой. Надеюсь, дорогой майор, вы не станете просить меня отыскать его. Полагаю, это сделают ваши подчиненные.

— Да-да, конечно, доктор Нелсон. Помогите нам прояснить ситуацию с другим убитым, который наверху.

— Ладно, сейчас помогу. Ну пошли, что ли, ребятки? — обратился он к констеблям.

Под руководством доктора тело было осторожно перевернуто на спину. И тут же было обнаружено пулевое отверстие в голове. И в этом случае смерть наверняка была мгновенной. Но полицейских сейчас больше интересовало другое: в правой руке убитого не было ни пистолета, ни револьвера.

— Значит, все-таки убийство! — воскликнул начальник полиции, а потом на какое-то время воцарилось удрученное молчание. Доктор Нелсон, производивший осмотр, был, похоже, чем-то озадачен, потом на лице его отразилось удивление. Заметив это, Тернбулл тут же поинтересовался, в чем дело.

— Видите ли какая штука, — обернулся к нему доктор. — Этот выстрел в голову вызвал мгновенную смерть. Но нам с вами прекрасно известно, что мертвое тело не кровит, а если кровит, то совсем немного. А тут, видите, какая лужа крови. Из дырочки от пули, даже от пули крупного калибра, столько никогда бы не натекло. Должна быть еще какая-то рана, но я пока ее не вижу.

Тернбулл задумчиво кивнул.

— Вы правы, доктор, вы абсолютно правы. А я совершенно об этом не подумал. Значит, вы полагаете, что сначала он был только ранен. И какое-то время лежал, истекая кровью, а потом в него снова выстрелили — уже в голову, и все было кончено. Я верно вас понял?

— Похоже, события разворачивались именно так. Но пока ничего не могу сказать — я должен сначала хорошенько осмотреть тело.

— Думаю, что сейчас это делать не обязательно. Мы отправим оба трупа в морг, и там вы сможете проделать все, что полагается в таких случаях. Не возражаете, сержант? Огромное вам спасибо, доктор, что пришли сюда, на борт яхты.

Доктор сердечно всем поклонился и в сопровождении фотографа отбыл. Фотографу было приказано не вылезать из лаборатории хоть всю ночь, но чтобы к девяти утра фотографии были готовы. Когда все распоряжения были отданы, начальник полиции обернулся к помощнику капитана.

— Ну что ж, мистер Макинтош, полагаю, и с вас уже более чем достаточно. Можете отбыть в любое удобное для вас время. Вы оказали нам неоценимую услугу, я сердечно вам благодарен. Разумеется, мы бы хотели видеть вас на дознании.

Макинтош тут же с радостью ретировался, и майор, изобразив вежливую улыбку, обратился к Нолану:

— А каковы ваши ближайшие планы?

— Мне нужно попасть в Лондон. И как можно скорее. Теперь, когда со мной нет моих бедных товарищей, мне придется занять место начальника. Я просто обязан быть к началу рабочего дня на месте. Откровенно говоря, мне будет нелегко заменить столь блистательных руководителей, какими были мои бедные друзья.

И снова майор пытливо на него посмотрел, но сказал только это:

— Думаю, поезд для вас не лучший выход. На тот, что отходит в восемь пятьдесят, экспресс, вы уже не успеете. Следующий идет со всеми остановками, вы попадете в Лондон почти в час ночи. Мне тоже срочно понадобилось туда наведаться, с удовольствием вас подвезу.

— Вы очень любезны, майор. Буду очень вам признателен.

— Нам надо еще заехать в гостиницу, чтобы немного подкрепиться. К сожалению, пообедать с чувством, с толком, с расстановкой не удастся времени у нас в обрез. Думаю, в Лондоне мы будем в половине двенадцатого, самое позднее — в двенадцать. Вас это устроит?

— Великолепно. Огромное вам спасибо. Но перед отъездом я должен уладить пару дел. Во-первых, дать телеграмму в Фекан — мосье Пастеру, сообщить ему, что встреча отменяется, никто из нашего банка приехать не сможет. Во-вторых, разобраться с ключами. Существует три ключа от хранилища, чтобы открыть его нужны два — в любой комбинации. Один ключ был у Моксона, один у Дипинга и один у меня. Завтра нам будет необходимо попасть в эту комнату-сейф, нужны все три ключа.

— Все ясно. Я скажу сержанту, чтобы он принес их в гостиничный ресторан. Кстати, если вы набросаете текст телеграммы в Фекан, сержант ее отошлет.

— Спасибо. И еще одна проблема. Как мне быть с катером? Ваши люди присмотрят за ним? Или мне лучше договориться со здешним смотрителем?

— Пару деньков мы за ней присмотрим. Вам ведь в любом случае придется приехать сюда на дознание. А уж после дознания кого-нибудь наймете.

— И последнее. Мне нужно забрать бумаги.

Перебравшись на свой катер, он нырнул в каюту и через минуту возвратился с папкой.

— Тут документы, касающиеся наших договоренностей с Пастером, — пояснил он. — Я бы хотел взять их собой. Надеюсь, вы не возражаете?

— Что вы, что вы, мистер Нолан.

Нолан протянул ему небольшую связку ключей.

— Это от катера. Пусть сержант все там запрет, хорошо?

Тернбулл обещал, что всенепременно, а потом, извинившись, отвел сержанта в сторонку.

— Думаю, мы с вами сделали все, что могли, и было бы непростительной глупостью предпринимать что-то дальнейшее. Не нам с этой историей разбираться. Наша территория — тридцать миль во все стороны, и точка. А в этом кровавом деле задействованы столичные жители. Пусть с ними ребята из Скотленд-Ярда разбираются. К ним я сейчас и отправляюсь. Вы уж простите, сержант, что лишаю вас возможности проявить ваши таланты, — майор всегда гордился своим умением подсластить пилюлю. — Но вы только представьте: для того чтобы вести расследование, вам пришлось бы переехать в Лондон.

Сержант с воодушевлением вскинул руку к виску, отдавая честь, живо представив, от какого тяжкого бремени избавил его шеф.

— Сегодня же отправьте тела убитых в морг, а капитанскую каюту на «Нимфе» опечатайте, поставьте посты у катера, и у яхты, чтобы никто не мог туда пробраться. Фотографии должны быть готовы к утру, а сами приготовьтесь оказывать всяческое содействие нашему коллеге из Ярда. И еще одна просьба, сержант. Пусть побыстрее расшифруют и перепечатают стенограмму сегодняшних показаний, принесите мне их в гостиницу вместе с ключами, которые будут найдены в карманах убитых. Я сегодня же повидаюсь кое с кем из Скотленд-Ярда и хотел бы иметь все это с собой, и ключи, и протоколы.

Сержант еще раз лихо вскинул руку к виску, а майор снова подошел к своему попутчику и повел его к машине.

Глава 4 В Скотленд-Ярде

— Я только что уведомил сержанта, что решил передать это дело в Скотленд-Ярд, — сообщил он Нолану, как только машина тронулась. — Поэтому я, собственно, и еду в Лондон, точнее говоря, в Скотленд-Ярд. Имейте в виду, мистер Нолан, они наверняка захотят побеседовать с вами, чтобы получить информацию из первых рук. Я понимаю, что мы и так сегодня вас замучили расспросами, но это действительно очень важно — чтобы вы составили мне компанию.

Нолан безропотно согласился:

— Я к вашим услугам, майор. Полагаю, у меня просто нет выбора…

— Вот это вы напрасно, — перебил его Тернбулл, — у меня нет никаких полномочий заставлять вас делать то, что вы не считаете нужным. Имейте это в виду. Так-так. Мне надо позвонить моим столичным коллегам. А вы пока сделайте заказ, хорошо?

Если бы Нолан вздумал подслушать беседу, он не сразу бы сообразил, что это разговаривают полицейские, настолько мягким и искательным был тон. Тернбулл попросил соединить его с помощником комиссара, который является его личным другом. Сэр Мортимер Эллисон сидел в этот момент за обеденным столом, но, однако, тут же взял трубку. Он сразу же прервал извинения за то, что его побеспокоили в столь поздний час, и с явным интересом выслушал историю о трагедии, разыгравшейся на яхте.

— Одна любопытная деталь, Эллисон, — добавил Тернбулл, — сегодня днем до меня дошли кое-какие слухи об этом банке. А сообщил мне их один знакомый, пока мы играли в гольф. У него есть друг на Фондовой бирже, так этот друг заклинал его по телефону всеми святыми, чтобы он немедленно забрал свои деньги из этого банка. Этот малый считает, что эта лавочка скоро лопнет. А тут как раз на тебе, веселенькое происшествие на яхте! Странное совпадение Эллисон, весьма странное. Вы-то сами ничего не слышали — про грядущее банкротство, я имею в виду?

Сэр Мортимер был немногословен, но подтвердил, что да, что-то такое слышал. И сказал, что подъедет в Скотленд-Ярд к тому часу, когда они, ориентировочно, должны бы добраться. И там уже на месте они проведут небольшое совещание.

— Спасибо, Эллисон. Вы крайне великодушны, заявляю это совершенно ответственно. И еще один момент. Полагаю, вам небезынтересно будет прощупать этого мистера Нолана. Учитывая все эти слухи, вся история выглядит весьма подозрительно. Подробнее объясню при встрече. Он обещал зайти к вам вместе со мной при условии, что его долго не задержат. Полагаю, не мешало бы организовать за этим парнем слежку. Собственно, для этого я и уговорил его составить мне компанию.

За ужином мистер Тернбулл превзошел самого себя, он был неотразимо обаятелен и чертовски остроумен. С особым вдохновением он рассказывал о своих подвигах на поле для гольфа, а поскольку Нолан и сам любил помахать клюшкой, очень скоро разговор перешел на тонкости, доступные только знатокам. Как известно, ничто так не сближает людей, как общее хобби, и к концу трапезы мистер Тернбулл и думать забыл о том, что подозревал своего гостя в сомнительных делишках сомнительной фирмы. Выяснилось, что это истинный спортсмен, почитатель древнейшей и благороднейшей английской игры.

Ужин длился недолго, поскольку нужно было как можно скорее отправляться в Лондон. Майор Тернбулл был к тому же и лихачом, стрелка спидометра плясала между цифрами 30 и 50. Еще при свете дня они промчались вдоль долины Оуз и по крутым и узким улочкам старинного городка Льюис, но сумерки сгущались очень быстро, Ашдаунский лес они проезжали уже в темноте, и весь остаток пути был проделан в полном мраке. Промчавшись на скорости мимо Перли, они сбавили скорость и уже вполне благопристойно подкатили к зданию Скотленд-Ярда. Часы показывали 23.55. Их встретил констебль, отдав им честь, он провел их в кабинет помощника комиссара.

Кабинет был не так уж и велик и обставлен, как говорится, просто, но со вкусом. В середине стоял обширный стол, на котором лежал блокнот промокательной бумаги, стопка бумаги для заметок, очень большого формата, календарь, настольная лампа, небольшая резная панель черного дерева, на которой белело семь кнопочных звонков, под каждым был ярлычок с надписью. И еще на столе стояли три пустых подноса для писем. За столом сидел сэр Мортимер Эллисон и с задумчивым видом курил сигарету. Это был стройный, весьма элегантный мужчина со страшно усталым взглядом. Перед столом стояло два легких, но все же достаточно основательных кресла. В углу комнаты был стальной шкаф с множеством вертикальных ячеек. Между двух высоких окон посверкивал сталью массивный сейф. А всю стену напротив занимали книжные шкафы с застекленными дверцами. В комнате был еще один человек. Он стоял, повернувшись спиной к камину. У него была мускулистая сухощавая фигура, темно-синие, очень живые, «цепкие» глаза и плавные, слегка небрежные движения.

Сэр Мортимер поднялся, приветствую своих полуночных гостей.

— А-а, вот и вы, Тернбулл. Рад вас видеть, — тепло произнес он, протягивая руку. — Давненько мы не встречались. Помните ту нашу поездку в Портраш? Постойте, постойте, неужели прошло уже девять лет? Славно мы тогда повеселились, а? А это, как я понимаю, мистер Нолан? Здравствуйте, сэр. Очень жаль, что мы собрались по столь печальному поводу. — Он обернулся в сторону камина. — Джентльмены, позвольте представить вам инспектора Френча, который будет вести расследование. Прошу присаживаться. — Он вытащил из ящика пачку сигарет и протянул гостям.

Все заняли свои места: Тернбулл и Нолан расположились в креслах, Френч с блокнотом пристроился в торце огромного стола.

— Я прекрасно понимаю, как вам сейчас тяжело, мистер Нолан, — участливо произнес сэр Мортимер. — Майор Тернбулл сообщил мне по телефону, что вы опознали убитых. И что это оказались ваши ближайшие друзья и коллеги. И вы все вместе работали в банковской фирме погибшего мистера Моксона…

— Да, так оно и было, сэр Мортимер, — подтвердил Нолан.

— Вероятно, у вас каждая минута на счету. Поэтому я не буду тратить время на предисловия. — Он обернулся к майору. — Тернбулл, я прошу вас изложить вкратце известные вам факты.

Майор извлек из кармана сложенные листки и протянул их комиссару.

— Это запись заявлений, сделанных капитаном «Чичестера» и доктором Оутсом, это один из пассажиров, который прибыл со вторым помощником капитана мистером Макинтошем на «Нимфу» и установил факт и примерное время смерти. Кроме того, тут есть протоколы показаний самого мистера Макинтоша и мистера Нолана. Думаю, сначала вам следует их прочесть. Там изложена вся информация, которой мы располагаем на данный момент.

Помощник комиссара с тоской посмотрел на листочки и протянул их Тернбуллу.

— Окажите дружескую услугу, — умоляюще произнес он, — прочтите нам все это сами. Заодно и инспектор Френч послушает.

Майор вслух прочел то, что было зафиксировано на листках, и продолжил уже от себя.

— К этому должен добавить, что оба тела были сфотографированы и после осмотра нашего участкового полицейского врача отправлены в нью-хейвенский морг. Доктор сказал, что оба были убиты наповал выстрелами, что скорее всего использовалось военное оружие, револьвер, но пока это под вопросом. Ни при первом поверхностном, ни при более тщательном обыске яхты никакого оружия обнаружено не было. Полагаю, нет ни малейших сомнений в том, что это убийство. И в том, и в другом случае.

— Да, совершенно с вами согласен. Это очевидно.

— Потому я и решил, — продолжал Тернбулл, — что расследованием должно заняться ваше ведомство. Не знаю, распространяются ли ваши полномочия на эксцессы, происходящие в открытом море, но мне доподлинно известно, что у полиции графства Суссекс таких полномочий нет. Как я уже сообщил мистеру Нолану, мы к этой трагедии имеем весьма косвенное отношение, лишь постольку, поскольку мистер Макинтош переправил обнаруженную посреди Канала яхту «Нимфа» в нашу гавань. Только и всего. Поэтому вам и карты в руки.

— Возможно, вы правы, — согласился сэр Мортимер, — но вы, разумеется, должны подать официальный рапорт о том, что вам требуется наше содействие.

Тернбулл решительно помотал головой.

— Нет, Эллисон, вы не так меня поняли. Нам не нужна ваша помощь. Мы хотим передать это дело в ваши руки и в дальнейшем не иметь к нему никакого отношения. Именно поэтому я приехал к вам сюда, в Лондон, чтобы утрясти все на месте.

— Я понимаю, о чем вы хлопочете, — улыбнулся сэр Мортимер. — Но давайте не будем при посторонних выяснять наши внутренние проблемы, так сказать выносить сор из квартиры. Давайте лучше закончим с мистером Ноланом и отпустим его наконец домой. Но прежде чем вы нас покинете, мистер Нолан, я хотел бы задать вам несколько вопросов.

Он начал спрашивать о каких-то мелочах, абсолютно несущественных, как казалось остальным, словно пока оттягивал действительно важный вопрос. А спрашивая, украдкой приглядывался к своему собеседнику, совсем как Тернбулл несколькими часами раньше. Видимо, его преследовала та же мысль, что и его коллегу из суссекской полиции. Наконец он решился затронуть эту неприятную тему:

— Мистер Нолан, мой следующий вопрос наверняка покажется вам обидным и бестактным. И я заранее должен оговорить, что вы имеете право на него не отвечать. Вам, безусловно, известно о том, какие неприятные слухи ходят последнее время о вашем банке. А вопрос у меня такой: действительно ли эти слухи справедливы, и если да, не считаете ли вы, что с ними каким-то образом связана гибель ваших друзей?

На лице Нолана сначала отразился легкий испуг, постепенно сменившийся крайней растерянностью и смущением.

— Слухи? — машинально повторил он. — Но я ничего такого не слышал. Что вы имеете в виду? Пожалуйста, объясните мне, сэр Мортимер.

Помощник комиссара пристально на него посмотрел.

— То есть вы хотите сказать, мистер Нолан, что вы, будучи одним из главных должностных лиц в вашей фирме, не знаете, что говорят окружающие о Генеральном банке, о концерне, который возглавлял покойный Моксон?

— Не слышал ни единого слова! — с жаром заявил Нолан. — Не имею ни малейшего понятия, о чем вообще идет речь!

Сэр Мортимер кивнул.

— Ну что ж, в принципе я могу представить, что у вас не было возможности что-то услышать, — тут же согласился он. — В таком случае, мне придется, как это ни прискорбно, рассеять ваше неведенье. — Он замолчал, видимо стараясь найти наиболее щадящий вариант, потом продолжил: — Очень многие утверждают, что дела у вас сейчас идут не лучшим образом. Короче говоря… что в самые ближайшие дни вас неминуемо настигнет… банкротство. Полный крах.

Нолан изумленно вытаращил глаза, потом отчаянно затряс головой.

— В жизни не слышал ничего подобного! Святые угодники! Неминуемый крах! В ближайшие дни! — Он от души выругался. — Хотел бы я заполучить того типа, который пустил эту сплетню!

— Так, значит, это неправда?

— Неправда — это мягко сказано. Это самая наглая ложь, от начала до конца. Вот что это такое! Да во всей Англии вы не сыщете более надежной и благополучной финансовой корпорации, чем наш Генеральный банк ценных бумаг.

— Вы совершенно в этом уверены, мистер Нолан? Я услышал эти печальные прогнозы от весьма авторитетных людей.

— Еще бы я не был уверен, — ответил Нолан почти сердито. Но потом вдруг на миг замешкался, словно его осенила какая-то идея. — Конечно же уверен, — добавил он, но чуть менее убежденно.

Сэр Мортимер молча за ним наблюдал. Он понимал, что неспроста в голосе мистера Нолана проскользнула едва заметная нотка сомнения. Лицо его чуть заметно напряглось, а потом на этом вдруг осунувшемся лице снова отразился испуг. Он беспокойно ерзал в своем кресле.

— А что именно вы слышали? — спросил он уже совсем другим тоном.

— Только то, о чем сообщил вам, — ответил сэр Мортимер. — Подробности мне не известны. Трое моих друзей из Сити, причем работающих в разных компаниях, позвонили мне сегодня с одной лишь целью. Спрашивали, не держу ли я какую-то часть денег в вашем банке, и если да, то посоветовали немедленно снять их со счета, а счет вообще аннулировать. Они ссылались на достоверные сведения о том, что у вас дела неважнецкие, и того и гляди, фирма лопнет. Примерно то же самое я слышал в своем клубе, пока сидел там за ленчем. Эти слухи докатились даже до Нью-Хейвена, пусть майор сам вам расскажет.

— Да. У моего друга есть знакомый брокер, тот тоже его предупредил, — сказал Тернбулл. — Я знаете ли…мм… все не мог решить, стоит ли вам об этом говорить. Не хотелось выглядеть бестактным служакой.

Нолан, похоже, едва его слушал. Легкий испуг постепенно сменился откровенным страхом. Он невидящим взглядом смотрел перед собой, лицо стало совсем белым.

— Боже мой! — слабо воскликнул он дрожащим голосом и тут же повторил: Боже мой!

Сэр Мортимер какое-то время молча наблюдал за мимикой своего собеседника, за разительными переменами на его лице. Наступившее молчание делало атмосферу в комнате еще более нервозной и давящей. Наконец помощник комиссара заговорил сам:

— Вы вспомнили что-то такое, что напугало вас, и, вероятно, это что-то подтверждает справедливость вышеупомянутых слухов? Не поделитесь ли с нами своими соображениями?

— Нет, ничего я не вспомнил, я не знаю ничего такого, — ответил Нолан, но вид у него был самый несчастный.

— Ничего такого не знаете, но что-то вас, однако, пугает. Лучше я все-таки сказу вам, что смущает меня, поскольку очень рассчитываю на вашу помощь. Итак, сначала до меня доходят слухи о возможном вашем банкротстве, что в принципе нас, нашего ведомства, не касается. Но чуть позже я узнаю о трагической гибели двух ведущих сотрудников фирмы, один из которых к тому же ее возглавлял. Ну и сами понимаете, невольно напрашивается вы вод, что два этих обстоятельства каким-то образом связаны между собой. И если эта связь существует, предсказанное банкротство неминуемо становится предметом пристального внимания Скотленд-Ярда. Вы следите за ходом моих рассуждений, мистер Нолан?

Мысли Нолана явно витали где-то далеко, тем не менее он кивнул.

— Очень хорошо, — заметил сэр Мортимер, — тогда, может быть, вы нам расскажете о том, что вас так смущает? Возможно, это пригодится следствию. Но, разумеется, я ни на чем не настаиваю, вы вольны сами решать, что говорить, а что нет.

В конце концов Нолан все же решился быть откровенным.

— Признаться, я в полном смятении, сэр Мортимер, — начал он, — но совсем не потому, что якобы располагаю какими-то фактами, оправдывающими эти слухи. Нет-нет! Просто, если произойдет нечто подобное, я в жизни себе этого не прощу! Это ведь будет означать, что я не справился со своими обязанностями. Сейчас я поясню…

Позвольте напомнить вам, что Моксон был председателем нашего концерна, а Дипинг его заместителем. Оба моих несчастных друга определяли, так сказать, стратегию действий. Хотя считалось, что все решения принимаются всеми деловыми партнерами. Но это была чистая формальность, поскольку никто из нас не мог тягаться с Ноланом и Дипингом, они были профессионалами высочайшего класса, финансисты от бога. Только не подумайте, что я говорю это специально, что заранее пытаюсь уйти от ответственности… Если беда все-таки грянет, я честно признаю свою вину и надеюсь с достоинством вынести все справедливые упреки. Я просто хочу подчеркнуть, что все финансовые операции проводились под эгидой моих друзей, а я лишь исполнял их распоряжения, не особо вникая в то, что они предпринимали, в чем теперь горько раскаиваюсь.

— Вы все очень доходчиво изложили, мистер Нолан, — заметил сэр Мортимер. — Полагаю, мои коллеги тоже прекрасно вас поняли, — он обвел взглядом остальных и получил в ответ молчаливые кивки.

— А за тем, как все потом раскручивается, непосредственно за процедурами следили мы с Реймондом, это тоже наш сотрудник. Да, мы были исключительно исполнителями. Наша работа состояла в том, чтобы, так сказать, воплотить идеи Моксона и Дипинга в жизнь. Потому-то мне сейчас и стало как-то не по себе. Я мог просто-напросто не знать, что у нас что-то не заладилось…

— Понимаю ваши опасения, — сочувственно произнес сэр Мортимер. — И все же… Вы действительно не знаете ничего такого, что заставило бы вас усомниться в благополучии вашей фирмы?

И снова Нолан замешкался, и снова, пересилив себя, все-таки ответил помощнику комиссара.

Как выяснилось, на завтрашний день была намечена очень ответственная сделка, точнее сказать, на сегодняшний, поскольку часы показывали уже двадцать минут первого. Банку предстояло выплатить колоссальную сумму полтора миллиона. И теперь не кто иной, как Нолан, был ответственным за успешное проведение этой сделки. Реализацией наличности занимались исключительно Моксон и Дипинг, и Нолан не знал, каковы их запасы и возможности. Из-за того, что никогда не обременял свою память лишними, как ему казалось, сведениями, он чувствовал себя теперь крайне неуверенно и боялся натворить ошибок.

Ответ его был довольно уклончивым, но между строк легко читался ответ истинный. Было очевидно, что Нолан боялся несостоятельности своей фирмы, что имеющихся на данный момент средств не хватит на оплату счета в полтора миллиона. И теперь именно ему придется искать выход, если ситуация окажется критической. А он совершенно не был готов к подобным форсмажорным обстоятельствам.

И, как назло, двоих его самых опытных и компетентных служащих в эти дни не было на месте. Эсдейл, их главный бухгалтер, уехал в командировку в Париж, а управляющий делами, мистер Ноулз, был болен. То есть практически не с кем было посоветоваться. Еще и Реймонд куда-то запропастился, не приехал в Дувр. В сущности, паниковать по этому поводу не стоило, но когда на тебя наваливается разом столько неприятностей… Нервы у Нолана были на пределе. Разумеется, существовали и другие сотрудники, но они в счет не шли. Так, всего лишь скромные статисты.

После парочки очередных каверзных вопросов Нолан признался, что действительно в последнее время вид у его друзей был усталый и озабоченный. И припомнил, что стоило ему внезапно войти в кабинет и застать их за разговором, они почему-то как по команде умолкали. Так было несколько раз. Тогда он, естественно, не придавал этому ни малейшего значения, но теперь ему кажется, что у них были какие-то секреты, тщательно скрываемые. Ну и, разумеется, он никак не думал, что их секреты связаны с шатким положением фирмы. Но теперь, когда он узнал про все эти сплетни, в голову лезут самые мрачные мысли.

Хотя все сказанное не выходило, в сущности, за рамки предположений, лица у всех троих полицейских были очень мрачными. Когда Нолан завершил свой рассказ, никто из них уже не сомневался, что фирма покойного Моксона доживает последние дни и что гибель главы фирмы и его заместителя безусловно связана каким-то образом с грядущим банкротством.

Между тем был уже почти час ночи, и сэр Мортимер, спохватившись, стал извиняться.

— Полагаю, мы и так слишком долго задержали мистера Нолана и пора его отпустить. Что вы на это скажете, Френч?

— Я — за. Только пусть мистер Нолан оставит свои координаты, чтобы я мог, если понадобится, найти его.

Нолан лишь обреченно махнул рукой.

— Ах, инспектор… Одному господу известно, где я завтра буду. Возможно, к этому времени меня уже бросят в клетку со львами. Мой адрес указан в показаниях, которые я давал в Нью-Хейвене. А что касается рабочего… вы наверняка знаете наш офис, он на Треднидл-стрит. Если не найдете меня дома, значит, я там. Ну и, соответственно, наоборот. Если же мне вдруг понадобится куда-то уехать, я сразу вам позвоню. Договорились?

— Договорились, сэр. Благодарю вас. А как нам быть с вашей папкой?

Нолан устало улыбнулся.

— Вы хотите просмотреть лежащие там бумаги?

— Если вы не возражаете, сэр.

— Вот, держите. Полистаете в свободную минутку.

— Благодарю, сэр. Больше пока никаких вопросов. Я провожу мистера Нолана?

— Да-да, конечно, Френч, и потом возвращайтесь к нам. Спокойно ночи, мистер Нолан. Искренне надеюсь, что все ваши страхи окажутся безосновательными.

Как только за ними захлопнуласьдверь, сэр Мортимер посмотрел на Тернбулла и сообщил:

— Слежку мы установили. Как вы просили. А теперь выкладывайте, какие страхи одолевают вас? Зачем вам понадобилась вся эта морока со слежкой?

Тернбулл ощупал свой нагрудный карман.

— Дайте мне сначала сигарету, свои я забыл в машине. Я вот о чем подумал… Спасибо, зажигалка у меня есть. Я подумал, что этот деятель действовал заодно с теми двумя. Они почуяли, что дела их плохи, что, того и гляди, их хваленый концерн лопнет, ну и решили прибиться к более счастливому берегу, но судьба жестоко над ними посмеялась, не позволив им завершить это приятное путешествие.

— Так они отправились в путешествие поодиночке?

— Не знаю, не знаю. Скорее всего, не совсем так. Моксон и Дипинг отправились вдвоем на яхте. А Нолан должен был отбыть следом на своем катере. Потом он догоняет яхту, и они уже втроем исчезают в каком-нибудь заповедном местечке, во Франции таких хватает.

— А вы не думаете, что Нолан сам мог их прикончить?

Похоже, такой вариант вообще не приходил Тернбуллу в голову.

— Он? Прикончить? Да нет. Не думаю, что у него была такая возможность. Но если он и его друзья действительно собирались бежать, он этой же ночью предпримет еще одну попытку.

— Резонное соображение, Тернбулл. Такая опасность существует. Идите-ка сюда, Френч, — крикнул он входящему в дверь инспектору. — Майор Тернбулл подкинул нам интересную идею. Он думает, что эти три молодца, почуяв, что банкротства уже не миновать, решили убраться, пока не грянул гром. Те двое отбыли на яхте, а Нолан должен был нагнать их на своем катере. Что они собирались делать после, можно только предполагать. Возможно, яхту бы затопили, а на катере Нолана подплыли бы ночью к какому-нибудь укромному месту на французском побережье. Итак, он подплывает, как и было условлено, к яхте, а там — Макинтош со своими матросиками. Разумеется, бедняга совсем ополоумел от ужаса. Ему не оставалось ничего другого, как присоединиться к ним. Что он и сделал. Поэтому майор и попросил, чтобы мы не выпускали его из виду. А то еще попытается снова сбежать, прямо сейчас.

— Ну, это ему вряд ли удастся, — мрачно заметил Френч.

— Ну и как вам эта версия с побегом? — спросил помощник комиссара.

Френч ответил не сразу.

— Это, конечно, тоже вариант, но… А майору не приходило в голову, что, возможно, Нолан сам их и укокошил?

— Вы почти слово в слово повторили мой вопрос, инспектор! Вот что думают блестящие умы! Но мы с вами ошибаемся, инспектор. А майор, само собой, нет. Верно, майор?

— Я действительно только что сказал сэру Мортимеру, что у Нолана вряд ли была возможность совершить эти убийства, — пояснил Тернбулл.

— Думаю, это не так уж сложно проверить, — сказал Френч. — У нас имеется свидетельство того, что обе жертвы были убиты примерно за час до того, как их нашли. То есть преступление было совершено около половины первого. Теперь нужно выяснить, когда Нолан отплыл от Дувра. Это не проблема. А потом прикинуть, мог ли он в начале первого нагнать яхту… Если да, значит, вопрос о его причастности остается открытым. Если нет, значит, он тут ни при чем.

— Согласен, инспектор, это отличный выход, — сказал Тернбулл. — Это действительно многое прояснит. Но я хотел бы особо отметить одно обстоятельство. От бортового входа на палубу до люка с трапом, ведущим вниз, в каюты, была дорожка из кровавых пятнышек. Сначала я подумал, что дело было так: у самого входа на яхту Дипинг был ранен, и уже окровавленный как-то дополз до люка, но там силы оставили его, он упал и умер от сильной потери крови. Все, кто видел его позу и лужу крови, подумали то же самое. Но наш полицейский врач, я имею в виду, в Нью-Хейвене, усомнился в правильности данной версии. Дипинг был убит выстрелом в голову, то есть смерть наступила мгновенно. То есть он никак не мог доползти до люка, и вообще там не могло быть столько крови, разве что совсем немного.

Оба собеседника ловили каждое его слово. Френч даже не скрывал своего острого интереса. Тогда как помощник комиссара откинулся на спинку стула, слегка прикрыв глаза, но все его приближенные прекрасно знали, что эта его поза как раз означала предельное внимание.

— Так вот, наш доктор предположил, что Дипинг был ранен дважды, сначала не смертельно. По идее, тогда и накапало вокруг столько крови, а потом его долбили выстрелом в голову. Однако доктору удалось обнаружить только пулевое отверстие в голове. Само собой, это был довольно поверхностный осмотр, явно недостаточный. Но согласитесь, что рана, из-за которой полпалубы было в крови, не могла быть до такой степени незаметной.

— Весьма логично, должен сказать.

— Тогда продолжим наши рассуждения. А далее сам собой напрашивается вывод. Эти кровавые следы мог оставить кто-то третий.

— Браво, Холмс! — вполголоса воскликнул сэр Мортимер.

Тернбулл усмехнулся.

— Но, разумеется, сами вы до этого не додумались бы, дорогой Ватсон, — парировал он. — Для вас стараюсь, рассказываю. Мм… Так что я хотел сказать до того, как вы меня перебили? Ах да. Спрашивается, кто же мог быть этим третьим? Довольно сложно представить, что на яхте мог оказаться кто-то кроме убийцы и его жертв. Вы согласны? То есть третьим мог быть не кто иной, как сам убийца. И этот убийца был ранен. Догадываетесь, к чему я веду? Что, если этим раненым был Нолан?

— Браво, Холмс! — повторил сэр Мортимер. — Старый добрый метод дедукции опять вас выручил, верно, Френч? Кстати, сделайте пометку в своей шпаргалке. Придумать убедительный повод для того, чтобы мистера Нолана осмотрел врач.

Френч добавил этот пункт, дописав строчку в своем уже наполовину заполненном блокноте. Эта ночная беседа была для него замечательным подспорьем, так сказать заделом. Обычно ему все предварительные прикидки приходилось делать самому. Практически начинать с нуля, но в данном случае материала было хоть отбавляй. Только успевай записывай. Потом он хорошенько все обдумает, определит, что с чем связано, что тут главное, а что второстепенное, а еще в отдельную графу занесет улики, по крайней мере то, что может служить уликами, и поломает голову над тем, к чему бы их можно было притянуть. Кстати, этот последний пункт насчет того, что убийца был ранен, может оказаться очень полезным. Френч и сам обязательно к этому бы пришел, но теперь можно не тратить время на обдумывание этой загадки с пятнами крови, а заняться прочими ребусами.

— Есть еще один чрезвычайно важный момент, — продолжил сэр Мортимер, посмотрев на собеседников прищуренными глазами. — Во всей этой суматохе могла бесследно пропасть часть денег.

Френч энергично закивал, поддержав своего шефа.

— Я тоже об этом подумал. Эти внезапно исчезнувшие начальники из банковской корпорации наверняка почуяли, что запахло жареным. И просто-напросто сбежали. А без денег далеко не убежишь.

— Вот именно, Френч, вы мыслите так же, как и я. Не удивлюсь, если выяснится, что в последнее время в концерне Моксона большой расход средств и на удивление мало наличности.

— Деньги требуются не только для организации самого бегства, — продолжил Френч. — Если эти три дружка решили скрыться, им, по сути дела, нужно было начинать жизнь с белого листа. Это не так-то просто, особенно в зрелом возрасте. Куда разумнее позаботиться о более надежных доходах.

— Записывайте еще один пункт, Френч. Перво-наперво проверьте, отбыли наши друзья налегке или, так сказать, с набитыми карманами. И если при них будут деньги…

— Понял. Если при них будут деньги, — чуть усмехнулся инспектор, — проверить количество наличности в их банке.

— Совершенно верно, — сказал сэр Мортимер и не без удовольствия добавил: — Думаю, в ближайшие два дня вам будет чем заняться.

Френч пожал плечами.

— Мне кажется, со всем этим я смогу разобраться и за один день.

Помолчав, он спросил:

— Больше никаких особых указаний, сэр? А у вас, сэр? — повернулся он к майору.

— Дальше уж решайте сами, на что еще следует обратить внимание, — улыбнулся сэр Мортимер. — Полагаю, мы передаем дело в надежные руки, вы согласны, Френч? И потом, зачем держать собаку, ну и так далее^[17]. Верно, Тернбулл? Ну а если серьезно, Френч, больше пока никаких указаний. Действуйте по тем направлениям, которые мы тут сегодня наметили. Думаю, молодцы майора Тернбулла помогут вам, если понадобится, сделают все, что в их силах. Прямо сейчас и приступайте.

— Я так и сделаю, сэр. Утром же поеду в Нью-Хейвен, осмотрюсь. Думаю, надо отвезти туда заодно и кого-нибудь из семей погибших. Нам нужно, чтобы их опознал кто-то еще, кроме Нолана. — Инспектор взглянул на часы. — Я сейчас позвоню их родственникам.

— Позвонить, конечно, можно. Френч. Но, по-моему, лучше было бы к ним съездить. Их адреса есть в показаниях Нолана.

Френч поднялся.

— Хорошо, сэр. Сейчас же выезжаю. — И он направился к двери, но Тернбулл остановил его:

— Минутку, инспектор. Если вас это устроит, я мог бы прихватить вас утром. В моей машине спокойно помещаются пять человек. Я остановлюсь в ближайшей отсюда гостинице, надо немного поспать перед дорогой. Ну как, подойдет?

Френч с радостью его поблагодарил. Такой вариант действительно был очень удобен. Решено было, что, если Френчу удастся уговорить родственников убитых поехать в Нью-Хейвен, все встречаются в Скотленд-Ярде в шесть тридцать.

Инспектор тут же отдал распоряжение сержанту Картеру, чтобы ждал их внизу ровно в половине седьмого. Потом стал звонить домой родным погибших. И в первом и во втором случае он не решился быть откровенным. Сказал только, что ему нужно сообщить чрезвычайно важную новость, и поэтому он не может откладывать свой визит до утра. Затем вызвал по телефону полицейскую машину и сначала поехал в Хэмпстед^[18], в особняк Мокстона.

Когда он позвонил, ему доложили, что миссис Моксон уже легла, и он был чрезвычайно удивлен тем, что буквально через несколько минут она вошла в гостиную, сама не своя от страха и волнения.

— Что с ним, что с моим мужем? — тут же спросила она, даже не поздоровавшись. — Скажите сразу. Очень вас прошу.

Как же Френч ненавидел подобные моменты! Хотя инспектору постоянно приходилось сталкиваться с людскими страданиями, душа его нисколько не зачерствела. Инспектор еле заставил себя выговорить страшные слова, сказать бедной женщине, что ее муж мертв. О том, что это не единственная печальная новость, он предпочел пока умолчать. Скоро она и так все узнает.

Миссис Моксон восприняла известие очень тяжело, это был страшный шок. Френч звонком вызвал дворецкого и, узнав, что никого из родных дома сейчас нет, велел ему прислать горничную. Затем сообщил несчастной вдове, что отправляется утром в Нью-Хейвен. Она тут же заявила, что поедет вместе с ним.

— На вашем месте, мадам, я не стал бы этого делать, — мягко возразил он. — Позвольте мне взять с собой вашего дворецкого. Он сделает все, что в таких случаях полагается. Даю вам слово, что мы будем предельно деликатны и почтительны.

Было видно, что она тронута заботливостью Френча и очень ему благодарна. Помолчав, она согласилась на его предложение.

Пообещав, что обязательно потом обо всем ее известит, инспектор отбыл.

Визит в дом Дипинга прошел чуть менее драматично. Там ему пришлось разговаривать со старшим сыном, которому было лет двадцать. Он был сражен страшным сообщением, но, судя по испугу в его глазах, юноша боялся услышать что-то еще, что усугубило бы обрушившуюся на их семью беду. Он мужественно старался держать себя в руках, сам вызвался сказать матери и поехать с Френчем в Нью-Хейвен.

Домой Френч попал около трех. Он поставил будильник на половину шестого и, пошатываясь от усталости, побрел к кровати. Через минуту он уже крепко спал.

Глава 5 Нью-Хейвен

Утро выдалось на редкость ясным и прохладным. Когда инспектор подошел к Скотленд-Ярду, все были уже в сборе. И ровно в половине седьмого машина майора Тернбулла двинулась в путь. Как только они миновали Вестминстерский мост и свернули вправо, Френч немного воспрянул духом. Солнце уже поднялось и хорошо освещало дома южной части Лондона, которые в его лучах казались несколько нереальными, почти сказочными. Свежий ветер холодил ноздри и пьянил сильнее, чем вино, с которым его так любят сравнивать в толстых романах. Это было поистине благословенное утро, полное безмятежности и покоя. Оно призывало забыть на время о трагической цели их путешествия, все эти несчастья казались теперь просто дурным сном, о котором грех и вспоминать.

В этот ранний час машин на дорогах почти не было, и майор мчался с хорошей скоростью. Френч сидел с ним рядом, а сержант Картер, молодой Дипинг и дворецкий Моксона расположились сзади. Ехали молча, всем было не до светских разговоров. Майор был сосредоточен на дорожных знаках и своей трубке, и его вполне устраивали столь неразговорчивые пассажиры. Картер и дворецкий сохраняли философское спокойствие, но для молодого Дипинга эта по ездка была настоящим кошмаром, и только быстрое мелькание пейзажей за окном немного отвлекало его от скорбного ожидания.

— Наш врач подъедет прямо в Нью-Хейвен, — сообщил Френч, как только они отъехали от Скотленд-Ярда. — Я звонил ему, он доберется на своей машине.

Не получив в ответ никаких комментариев. Френч рассудил, что и ему лучше помолчать.

В Льюисе Тернбулл сделал остановку.

— Не знаю, как вы, джентльмены, но я бы хотел позавтракать. На вашем месте, Френч, я бы тоже подкрепился. Тогда не придется отвлекаться на еду в Нью-Хейвене, сразу приступите к делу.

Предложение майора поставили на голосование, все были «за», кроме Дипинга. Ему хотелось как можно скорее добраться, сделать все, что от него требовали, и побыстрее расстаться с невольными своими попутчиками. Френч прекрасно его понимал, и когда они вылезли из машины, он отвел молодого человека в сторонку со словами:

— Могу представить, каково вам сейчас, но поверьте, чашечка кофе — это как раз то, что вам сейчас требуется. Составьте нам компанию. Мы быстро, обещаю.

Наскоро перекусив, они с ветерком промчались вдоль долины, откуда уже рукой было подать до Нью-Хейвена. Там их дожидался сержант Хит с пачкой свеженьких фотографий. Тернбулл, как всегда, разговаривал с ним по-свойски, ни намека на начальственный тон.

— Поздравьте меня, сержант. Мне удалось пристроить наше дельце в Скотленд-Ярд. Теперь это не наша головная боль. Признаться, я этому рад, да и вы вряд ли расстроены. Это инспектор Френч, теперь ему придется копаться во всей этой грязи, ну а мы будем помогать ему по мере сил и возможностей. — Он обернулся к Френчу. — Да-да, инспектор, мы в любой момент к вашим услугам Если что понадобится, обращайтесь к сержанту, он все сделает.

Такая перспектива показалась Френчу заманчивой, но он поспешил успокоить погрустневшего сержанта.

— Постараюсь вас не беспокоить, сержант, только в случае крайней необходимости. А теперь проводите нас в морг, необходимо провести дополнительное опознание, подтверждающее, что убиты именно те, кто был назван первым свидетелем.

Когда они двинулись в путь, Френч подошел к Динингу и сказал:

— Я просто обязан вас предупредить, мистер Дипинг. С вашим несчастным отцом расправились очень жестоко. Мужайтесь. Пусть вас немного утешит то, что вы избавили от этого испытания свою мать.

Морг располагался в маленьком белом здании, сверкающем больничной чистотой. Трупы лежали на мраморных столах. Когда простыни были откинуты, Френч втайне порадовался, что предупредил Дипинга. Свидетели были потрясены увиденным. Дипинг содрогнулся от ужаса, а дворецкий испуганно перекрестился и спешно отвел глаза.

Как бы то ни было, цель был достигнута. И дворецкий, и молодой человек подтвердили, что это мистер Моксон и мистер Дипинг, глава Генерального банка ценных бумаг и его заместитель.

— Ну вот, слава богу, теперь это все уже позади, — сказал Френч, выводя свидетелей из здания морга. — Пока от вас больше ничего не требуется, джентльмены, и вы можете заняться организацией похорон. Погибшие, сами понимаете, должны находиться здесь, забрать их можно будет только после дознания, но оно не займет много времени. Разумеется, вы обязаны там присутствовать, чтобы засвидетельствовать результаты опознания. Это будет чисто формальная процедура, поскольку пока в этом деле нет никакой ясности.

— А когда будет известно, на который час назначено дознание? — спросил Дипинг. — Если уже скоро, нет смысла возвращаться в Лондон.

Френч отослал Картера узнавать, а сам снова заговорил с Дипингом.

— То, ради чего вам пришлось сюда ехать, сделано, но… раз уж вы здесь, не возражаете, если я задам вам несколько вопросов? Мне так или иначе придется брать у вас показания. И меня вдруг, знаете ли, осенило: зачем откладывать нашу беседу?

Дипинг не возражал, и они направились в кабинет сержанта Хита, который тот любезно предоставил своему лондонскому коллеге. Молодой человек был страшно подавлен, он словно находился в трансе, и, однако же, Френч снова почувствовал испуг во всей его повадке, испуг, который тот старательно скрывал. Опять инспектору показалось, что юношу гнетет не только трагическая утрата, выпавшая на долю его семьи. И, разумеется, сам собой напрашивался вывод: сын знает, что за всем этим кошмаром кроются финансовые проблемы.

— Мистер Дипинг, — начал Френч, вытаскивая из кармана пачку сигарет, — когда вы в последний раз виделись с вашим отцом?

— В среду утром, — отрешенно и словно бы через силу ответил молодой человек. — За обеденным столом. Мы всегда завтракали вместе.

— Вы имеете какое-то отношение к бизнесу вашего отца?

— Нет. Я учусь. Изучаю историю искусства.

— Ваш отец был в спокойном состоянии? Или он нервничал и был чем-то угнетен? Может быть, вы заметили что-то необычное в его поведении?

Дипинг молчал, опустив глаза, но потом все-таки с некоторым вызовом ответил:

— Ну да, он был несколько угнетен и явно нервничал. Он уже две-три недели был в таком состоянии. Я решил, что у него на работе какие-то неприятности, но конечно не стал приставать к нему с дурацкими вопросами.

— И все же… Вам не показалось, что он расстроен сильнее, чем всегда, когда случались такие… критические моменты?

— В общем-то показалось. Я чувствовал, что он постоянно о чем-то размышляет, но никак не думал, что за этим скрывается нечто большее, чем… чем обычные неурядицы. Он ничего не говорил, ну я и не спрашивал. Какой от этого толк?

— Он должен был вернуться прошлой ночью домой?

— Нет, мы его не ждали. Марвелл сказал мне…это наш дворецкий. Он сказал мне утром, что отец обедать собирается в Сити и вернется очень поздно.

— Вернется?

— Ну да. Но он потом вечером позвонил, примерно в десять, и сказал, что ему придется поехать на пару дней за город. Что так вдруг сложились обстоятельства.

— Он не сказал, куда именно?

— Нет, не сказал.

— У него был с собой какой-нибудь багаж?

— Я спрашивал у Марвелла. Он сказал, что отец взял с собой вечерний костюм. Когда он обедал в городе, то иногда заезжал в свой клуб, чтобы переодеться. И на этот раз он собирался сделать то же самое. Но ничего, что обычно берут, когда собираются ночевать не дома, отец не взял.

— Понятно. И еще один, самый последний вопрос, мистер Дипинг. Вам известно хоть что-то, что можно было бы как-то связать с этой кошмарной историей? Хотя бы слегка рассеять мрак. Может быть, какая-то мелочь, пусть даже самая ничтожная?

Дипинг покачал головой.

— Нет, ничего такого припомнить не могу, — решительно произнес он.

Следующим был дворецкий Моксона. Он рассказал Френчу примерно ту же историю. В последний раз видел хозяина утром в среду, но тот сказал, что отправляется в деловую поездку, вернется через два дня. Взял с собой небольшой чемодан с пижамой, бельем и еще несколько вещей, чтобы было во что переодеться. На несколько дней он уезжал не так уж часто, но это не было чем-то из ряда вон выходящим.

Моксон тоже пребывал уже довольно долгое время в странном напряжении, и в то утро был, пожалуй, еще более мрачным, чем накануне. Вообще-то он был по натуре человеком спокойным и сдержанным, но действительно примерно месяц назад стал вдруг на удивление раздражительным и нервным. В последнюю неделю перед смертью никуда не ездил и сам никого не принимал, все сидел в своем кабинете с бумагами, все что-то считал. И пил больше, чем обычно себе позволял, иногда даже чересчур… с перебором. У дворецкого сложилось такое впечатление, что хозяину хотелось от чего-то отвлечься, забыться, потому и пил.

В этот момент в комнату заглянул сержант Хит и сообщил, что дознание назначено на три часа. Он поговорил с коронером, и тот сказал, что на повестке дня будут только показания свидетелей, опознавших тела, и за неимением улик и необходимых фактов дознание будет перенесено на неопределенное время.

Вытянув из свидетелей всю возможную информацию, Френч отпустил их, не преминув напомнить, что в три часа они должны быть у коронера. Теперь стоило бы самому осмотреть оба трупа, но поскольку лондонский полицейский врач еще не приехал, он попросил Картера проводить его на «Нимфу».

Она стояла на прежнем месте, в шестистах ярдах от автомобильного моста, пересекавшего реку, на западной стороне, на восточном берегу была набережная, стена которой вертикалью высилась над руслом, там же чуть поодаль располагалось здание портовой администрации и причалы для судов, прибывающих из Дьеппа. На западной же стороне пристани как таковой не было, просто обычный каменистый береговой склон, на котором построили несколько отстоящих друг от друга мостков со сходнями, эдакие миниатюрные молы из дерева. Рядом с одним из молов стояла «Нимфа».

Инспектор в сопровождении сержанта осторожно спустились по скользкой лесенке на палубу. Произведя общий осмотр судна, Френч начал терпеливо исследовать буквально каждый дюйм. Первым делом он с помощью фотографий точно определил, где лежали тела и в каких позах. Затем прикинул, в какой точке находились жертвы, прежде чем упасть, и в каком они были состоянии. Покончив с этим трудоемким процессом, он уже приблизительно представлял, как все происходило.

Тот погибший, которого нашли в капитанской каюте, Моксон, видимо, подкреплялся, когда туда явился убийца. На одном краю стола стояла тарелка с небольшими обрезками жилок, судя по всему, Моксон покончил с холодным мясом и собирался перейти к хлебу и сыру, рядом с тарелкой стояла полупустая кружка с пивом. Нож, которым он пользовался, валялся на полу. Напротив тарелки Моксона стояла еще одна тарелка с мясом, совершенно нетронутая.

Судя по всему, Моксона застрелили с порога каюты в тот момент, когда он поднимался с компактного рундука, служившего ему стулом. То, что пулевое отверстие было на лбу, подтверждало идею Френча, раненный насмерть Моксон упал головой вперед, в этом положении его потом и нашли.

Когда Френч обследовал каюту, взгляд его наткнулся на какой-то блестящий предмет. Оказалось, что это гильза, причем от патрона крупного калибра, скорее всего для боевого оружия. Гильза все еще пахла порохом. Она лежала в левом углу, рядом с нижней ступенькой трапа и наискосок от тела. И это было еще одним подтверждением догадки Френча — стреляли их автоматического пистолета в упор, прямо со ступеньки.

При дальнейшем скрупулезном обследовании Френч обнаружил еще одну гильзу, точно такую же. Она закатилась за ножку стола, ближайшую к выходу. Эта гильза лежала неподалеку от левой стены. Френч был немало озадачен подобным месторасположением, но, поднявшись на палубу и проанализировав обстоятельства смерти Дипинга, он понял, в чем тут дело.

Тело этого погибшего лежало таким образом, что было очевидно: в момент выстрела Дипинг шел к люку, видимо, намереваясь спуститься в капитанскую каюту. Он упал не сразу. Все его тело было как бы устремлено вперед. Френч не сомневался, что в последнюю секунду, уже умирая, он сделал еще шаг, даже побежал. Тоже застрелен в голову, из чего следовало, что его противник стрелял со стороны люка, может, даже стоя на ступеньке люкового трапа, на одной из верхних ступенек. Так и получилось, что гильза отлетела влево.

Не исключено, что сначала убийца спустился в каюту и прикончил — прямо с порога — Моксона, когда тот поднялся, чтобы честь по чести его встретить. Вполне вероятно, что Дипинг в этот момент стоял за штурвалом в рубке и, услышав выстрел, кинулся к люку. Убийца же развернулся и, бегом одолев несколько ступенек, снова выстрелил, когда Дипинг был уже достаточно близко.

Если эта версия была верна, то из этого следовал прелюбопытный вывод. Убийца не был человеком посторонним, обе жертвы хорошо его знали. И, безусловно, всецело ему доверяли. Его атака была для них абсолютной неожиданностью.

Френч присел на шезлонг и стал обдумывать этот вариант. Если он на верном пути, расследование сразу здорово продвинется вперед. Круг людей, допущенных на борт яхты, всегда был очень ограниченным, это ясно. Составить список этих избранных будет довольно просто, а дальше — тщательный отбор, сортировка, лишнее вычеркнуть.

Тут важно не ошибиться. И чем дольше он об этом думал, тем больше ему казалось, что тут и думать-то особо не о чем… Если учесть, что это были не просто яхтсмены, собравшиеся на прогулку. Это были без пяти минут банкроты, скрывающиеся от правосудия. Разве хоть на миг можно допустить, что на яхте мог оказаться кто-то почти незнакомый? И что ему позволили спокойно разгуливать по палубе и всем каютам? Исключено.

Да-а, было бы замечательно, если бы все эти его предположения подтвердились, такой рывок в самом начале расследования! Обычно пока наткнешься на что-то стоящее и додумаешься до чего-то дельного, проходит не одна неделя, вспомнил Френч. Нет, что-то слишком гладко все получается.

Рапортовать о том, что он нашел единственно верный путь, было рановато. Френч снова занялся восстановлением картины преступления.

Теперь ему предстояло разобраться с этой дорожкой кровавых пятен. Они начинались у самого бортового порта и заканчивались рядом с телом Дипинга. Спрашивается, откуда могло взяться столько кровавых пятен?

Никаких очевидных ран на теле Дипинга обнаружено не было. Значит, это не его кровь. А чья?

Получается, что это кровь убийцы. Это версия, предложенная Тернбуллом, и, скорее всего, начальник местной полиции был абсолютно прав. Убийце нужно было пересечь палубу, чтобы ее покинуть, и если он был ранен, то капающая из раны кровь вполне могла «нарисовать» эту кошмарную дорожку.

Тихонько насвистывая, Френч опустился на колени и начал всматриваться в полузасохшие капли. Он вспомнил, что когда капля жидкости падает на горизонтальную плоскость вертикально, то след от нее получается почти идеально круглым. Если же капля летит косо, то центр тяжести перемещается, и следы получаются более овальными, а с наружной стороны они окружены совсем мелкими капельками — это брызги. Интересно, найдет ли он тут достаточно четкую картину?

Старания Френча были не напрасны. Форма капель безусловно не была круглой, это были овалы и нечто грушевидное, правда, чтобы это определить, надо было внимательно приглядываться, и тем не менее… К тому же брызги рядом с каждой каплей располагались с внешней стороны. То есть раненый двигался от люка в сторону борта.

В общем, стрелял он второй раз в Дипинга или не стрелял, было очевидно, что кровь лилась не из раны — или ран — убитого. Надо полагать, это кровь самого убийцы.

Работа детектива во многом напоминает работу конструктора. Только справишься с одной проблемой, как тут же возникает новая. Бесконечная череда трудностей, каждая из которых порождена предыдущим успешным решением. Вот и сейчас. Только Френч успел порадоваться, что нашел доказательство того, что убийца действительно был ранен, как в мозгу его возник очередной вопрос, еще более сложный. Кто мог ранить убийцу?

Френч долго не мог нащупать мало-мальски убедительный ответ. Но в конце концов представил себе следующую картину.

Дипинг находится в рубке, у штурвала, или где-то поблизости от рубки. Он слышит внизу, под палубой, выстрел и сразу понимает, что их гость (кем бы он ни был) — враг и предатель. Он хватает нож, это, скорее всего, единственное оружие, которое могло оказаться у него под рукой, и бросается к люку, чтобы немедленно спуститься. Этот нож, возможно, лежал в рубке. Или среди инструментов. Да и у самого Дипинга мог быть при себе большой карманный нож. Короче, он достает откуда-то нож, подбегает к люку, и как только убийца поднимается на верхнюю ступеньку, наскакивает на него. Убийце приходится думать не только о том, как бы не промахнуться, но и защищаться. Это получается у него не слишком удачно. Лезвие ножа все-таки задевает его, по идее, у него была сильно порезана левая ладонь. Одновременно с ударом или на секунду позже звучит роковой выстрел. Мускулы жертвы мгновенно расслабляются, и убийца выбивает из его руки нож, который, перелетев через борт, шлепается в воду. Он мог в спешке и промахнуться, ударить сначала в живот. В таком случае Дипинг бы чуть согнулся и его правая рука повисла бы вдоль тела. О чем свидетельствует то, что он лежал на правой руке. Далее. Убийца хотел убедиться, что пуля достигла цели, и пока он осматривал голову жертвы, рядом натекла лужа крови.

Но все это, напомнил себе Френч, только теория. И в то же время он не мог не признать, что все отлично сходится. Ладно, решил он, дальнейшее покажет, прав он или нет. А пока хватит об этом думать.

В этот знаменательный момент сержант Картер крикнул с берега, что доктор Хемингуэй уже прибыл. Он начал осмотр, и хотя вскрытия пока не делал, говорит, что на теле Дипинга никаких ран больше нет.

— Понял. Мне требуется ваша помощь, надо хорошенько обыскать всю яхту.

Целый час они обшаривали все помещения, не пропустив ни одного самого потаенного закутка, ни одного рундучка и шкатулки. Но не нашли ничего похожего на орудие убийства. И ничего, что могло бы хоть чуть-чуть прояснить картину трагедии.

Судя по всему, в тот роковой день, незадолго до появления на горизонте парохода, раненый убийца покинул яхту.

Ну и что из этого следует? Только одно. Преступнику было на чем уплыть. А на чем именно? Видел ли кто его судно? Судно, разумеется, кто-то мог засечь, Френч, тяжко вздохнув, снова начал почти беззвучно насвистывать какой-то мотивчик, опять все прокручивая в голове. Итак. Убийцу хорошо знали обе жертвы и полностью ему доверяли. Ему безусловно были известны все подробности побега. У него наверняка было какое-то плавсредство. Он находился не так уж далеко от «Нимфы», когда ее углядел «Чичестер». И снова всплыло подозрение, разом посетившее и самого Френча, и его шефа. То самое, которое они изложили майору Тернбуллу. Обе жертвы очень хорошо знали Нолана и доверяли ему Он был осведомлен о побеге. У него было плавсредство — катер. Его катер был не так уж далеко от яхты в соответствующее время…

Интересно, имеет смысл поискать отпечатки пальцев? На палубе-то, конечно, они вряд ли где сохранились. Кровавые пятна появились напоследок, и все побывавшие на яхте не топтались только на этом участке. А если учесть, что все время ветер, солнце, брызги… Какие уж тут отпечатки. «Нимфа» почти сутки находилась на открытом воздухе. Да, верно. Но есть еще перила. Лестница, ведущая в каюты. Там с двух сторон перила, лакированные. В конце концов, чем черт не шутит…

Вооружившись копировальным аппаратом, они с Картером сняли несколько проб наугад. Результат оказался потрясающим. Вся поверхность перил была сплошь в отпечатках. Френч рычал от азарта и нетерпения, снимая очередное скопище отпечатков.

— Отличный улов, — сказал он Картеру. — Наши ребята из отдела дактилоскопии, конечно, помянут нас не самыми добрыми словами, им придется долго копаться в этом месиве. Но игра стоит свеч. Глядишь, выкопают то, что надо, и тогда делу конец.

— Так значит, что-то прояснилось, сэр? — спросил Картер, наводя фокус и прикладывая пластину к очередному участку полированного дерева.

— Сам не знаю, — ответил Френч. — Могу только поделиться своими домыслами, — и он пересказал Катеру ход своих рассуждений.

На Картера они произвели невероятное впечатление. Он даже ни на секунду не усомнился в том, что все происходило именно так.

— Быстро же вы его раскусили, — восхищенно пробормотал он и надолго умолк. Отсутствующий взгляд и наморщенный лоб свидетельствовали о том, что Картер интенсивно о чем-то размышляет.

— Сэр, если ваша версия верна, — изрек он наконец, — в принципе, ее довольно просто проверить.

— Вы думаете? Не томите, скорее скажите, где, как и когда.

— Я вот о чем подумал, сэр. Если Нолан оставил столько кровавых отметок на палубе «Нимфы», то когда он перебирался на свой катер, кровь должна была и там накапать, хоть немного. Катер его тут, на причале. Наверное, нам можно его осмотреть?

Френч расхохотался.

— Еще как можно! А зачем я, по-вашему, сюда приехал? Какой же вы чудак! Сейчас снимем все отпечатки и займемся катером.

Закончив с отпечатками, они перекочевали на катер. Палуба его занимала две трети длины. Внизу, под палубой, было три отсека: кают-компания, маленькая капитанская каюта с двумя спальными местами и совсем небольшое машинное отделение. В капитанской каюте стоял на удивление объемный шкаф, запертый. Ключ от него болтался на связке, переданной Ноланом Френчу. В шкафу висела мужская одежда, главным образом вещи, которые обычно носят яхтсмены. Катер был обустроен весьма добротно, как «Нимфа». Обычно на таких катерах военного образца каюты выглядят гораздо более скромно, по-спартански.

Обыск, однако, не принес никаких обнадеживающих результатов. Ничего, что могло бы сойти за улику. Ни единого пятнышка крови, никаких пистолетов, ружей, патронов. Только провизия и вода, в весьма умеренном количестве. С такими скромными запасами в бега не пускаются. В сущности, все, что они обнаружили, лишь подтверждало показания Нолана относительно его перемещений в тот злополучный день и накануне.

— Я и сам сразу подумал, что слишком уж гладенько все получается, — признался Френч, когда обыск был завершен. — Давайте потолкуем с доктором, а потом где-нибудь поедим.

Когда они пришли в морг, доктор Хемингуэй как раз закончил обследование останков.

— Вот они, полюбуйтесь, — доктор раскрыл ладонь, на которой лежали две пули. — Вроде бы и смотреть не на что. Но эти штуковины попали в самое что ни на есть жизненно важное место. Что скажете, Френч?

В ответ Френч извлек из кармана две гильзы.

— А эти штуковины я нашел в капитанской каюте на «Нимфе», причем они лежали в разных местах. Думаю, это автоматический кольт тридцать восьмого калибра, — предположил он, прикладывая гильзы к пулям. — К сожалению, такие еще у многих на руках. Все наши попытки ввести строгие ограничения на продажу ничего не дали.

— И в том и в другом случае причиной смерти стала пуля, — сказал доктор. — У вас ко мне больше нет никаких вопросов?

— Вы не могли бы сказать, с какого расстояния были произведены выстрелы?

— Нет. Теперь порох бездымный, никакой возможности определить. Ручаюсь только за то, что оба выстрела сделаны с расстояния, превышающего три дюйма.

— Я бы хотел узнать еще одну, только одну деталь, доктор. Примерные траектории полета пуль.

Для доктора это был привычный при подобных вариантах вопрос. Его объяснение совпадало с гипотезой Френча. Именно с таких позиций убийца выстрелил. В первом случае он стоял на пороге каюты, а во втором — на ступеньке трапа. Поэтому оба раза пули пробили череп жертвы с лицевой стороны.

Исследование одежды погибших абсолютно ничего не дало. В карманах были лишь вещи, подтверждающие личность.

— Вот такой компот, — проворчал Френч, обшарив последний карман. — Пойдемте, Картер. Где тут можно подкрепится?

Глава 6 Крах

Френч был весьма опытным сыщиком, и в солидном списке расследованных им дел чаще всего попадались такие, где главной проблемой было нащупать хоть какие-то зацепки, так построить расследование, чтобы набрести на убедительные улики. Иногда он неделями бился в глухую стену, не в состоянии представить хотя бы примерную картину преступления.

В истории с «Нимфой» все было совсем иначе. Тут, наоборот, было столько разных подступов к проблеме, что сложно было выбрать наиболее перспективную линию. Даже во время ленча Френч прокручивал и прокручивал в уме всякие варианты.

— Я думаю, — наконец сказал он Картеру, — что на данном этапе мы сделали все, что от нас требовалось. Далее нужно проверить состояние дел в фирме Моксона. Действительно ли она на грани катастрофы. Надо выяснить, все ли деньги у них на месте. И не разбежались ли другие компаньоны и рядовые сотрудники. На дознании нам лучше все-таки поприсутствовать, а потом первым же поездом двинем в Лондон.

После ленча оставалось еще порядочно времени, и Френч снова наведался в морг, чтобы снять отпечатки пальцев у обоих мертвецов. Он мысленно отметил, что еще нужны отпечатки того, кто ухаживает за яхтой. Эти три набора отпечатков можно будет потом исключить и работать уже с оставшимися. Конечно их нужно будет сравнить с дактилограммой Нолана.

Когда Френч вышел из морга, было уже почти три часа, и они с Картером отправились в местный Дом собраний, в зале которого должны были проводить дознание. Трагедия вызвала невероятный ажиотаж, и жители Нью-Хейвена толпой устремились в Дом, надеясь пощекотать себе нервы очередной сенсацией. Френч от этого дознания ничего конструктивного не ожидал, поэтому они с Картером забрались на незаметные боковые места.

Процедура была чисто формальной, хотя, вопреки современной традиции, позвали даже присяжных, обязав их предварительно взглянуть на тела. Дворецкий Моксона и младший Дипинг показали, что жертвы убийства действительно те люди, которых назвал при опознании первый свидетель. После чего коронер закрыл заседание, объявив, что дело передается в полицию для дальнейшего расследования.

Прибыв в Лондон, Френч обнаружил, что вся общественность взбудоражена грандиозным скандалом. Финансовый мир был в полной прострации. Спецвыпуски вечерних газет выплескивали на читателей бурный поток новостей, которые тут же разносились по всем уголкам и закоулкам. Люди на улицах собирались группами. Пересказывая друг другу устрашающие огромные заголовки, вглядывались в свежие оттиски: одни пытались осмыслить масштабы этого кошмара, другие надеялись найти что-то, что могло бы избавить их от панической тревоги.

Френч купил сразу несколько газет и, придя домой, стал их штудировать. Самой емкой была статься в «Афтернун мейл», причем подробности были поданы весьма эффектно. В редакции исхитрились обыграть сенсацию на все сто процентов. Вверху первой полосы бил по глазам заголовок из дюймовых букв:

ГРАНДИОЗНЫЙ ПЕРЕПОЛОХ В СИТИ

Ниже чуть мельче в ширину обычных трех столбцов были напечатаны строки:

Генеральный банк ценных бумаг Моксона на грани краха.

Дефицит бюджета составляет 8 000 000 фунтов стерлингов.

Финансовая трагедия обернулась кровопролитием.

Два компаньона убиты во время бегства за границу.

Третий компаньон и главный бухгалтер фирмы бесследно исчезли.

Эксперты пророчат огромные растраты.

Тысячи вкладчиков будут разорены.

Под столбиком из этих журналистских перлов шел сам текст. По старому доброму обыкновению желтой прессы, в абзацах повторялось в более подробном изложении все то, что уже было ясно из лесенки подзаголовков, пущенных в одной обойме.

…Финансовый концерн господина Моксона, всемирно известная фирма «Генеральный банк ценных бумаг» сегодня утром объявила о своей неплатежеспособности. Дефицит бюджета составляет восемь миллионов. На Фондовой бирже поднялась паника. Есть резонные опасения, что в этом скандале замешаны и другие, более мелкие фирмы. Эксперты пророчат колоссальные растраты. Трое компаньонов и главный бухгалтер в минувшую среду тайно покинули Лондон. Двое самых крупных представителей концерна, его глава мистер Пол А. Моксон и помощник Моксона, мистер Сидни Дипинг, были найдены вчера мертвыми на борту яхты «Нимфа». В свою очередь «Нимфа» была обнаружена на середине акватории Английского Канала.

Третий компаньон, мистер Брюс Реймонд, а также главный бухгалтер фирмы, мистер Джошуа Эсдейл, до сих пор находятся в розыске.

…Тысячи людей разорены, и очень вероятно, что это только начало, что масштабы трагедии намного крупнее.

После этого «захватывающего» комментария далее был напечатан один-единственный столбец:

Сегодня утром Уолл-стрит объявила, что стране угрожает одна из самых трагичных финансовых катастроф. Генеральный банк ценных бумаг на протяжении полувека олицетворял собою процветание и стабильность. Теперь его руководство заявило, что в настоящий момент концерн не в состоянии выплатить задолженности. Это известие — поистине самое драматичное событие в истории развития английской банковской системы. В последнее время ходили разговоры о том, что фирма переживает не лучшие свои дни. Но вчера эти слухи вдруг начали стремительно подтверждаться. В финансовых кругах открыто заговорили о грядущем крахе этой почтенной, снискавшей всеобщее доверие и уважение фирмы. С каждом часом нарастала вероятность банкротства, прогнозы становились все более неутешительными. А сегодня, как мы уже сказали, слухи обрели статус факта — после официального объявления о том, что банк не в состоянии выполнить свои долговые обязательства. Мы выражаем искреннее сочувствие тысячам несчастных вкладчиков, доверивших свои сбережения этой фирме. Теперь многие из них разорены и вряд ли сумеют оправиться от постигшего их удара. Когда этот номер подписывался в печать, нам стало известно, что задолженность концерна составляет восемь миллионов фунтов стерлингов.

…Примерно месяц — теперь об этом тоже сообщено официально — фирма испытывала серьезные трудности. Что и говорить, времена нынче весьма непростые, и сумма долга многократно превысила предполагаемый уровень. Эти события самым непосредственным образом отразились и на других фирмах того же профиля. Они понесли массу непредвиденных убытков. Некоторые тоже стали жертвой банкротства, а если и не стали, то на их долю выпало резкое сокращение дивидендов. Долгое время сохранялась надежда на то, что при разумных действиях руководства эту финансовую бурю удастся пережить, и постепенно дела концерна пойдут на лад. Ксожалению, катастрофа неотвратимо приближалась, спасти тонущий корабль уже не представлялось возможным.

Теперь стало уже доподлинно известно, что плачевные дела фирмы Моксона самым пагубным образом отразились на их бомбейских компаньонах, мосье Миллуотере и Хьюверсэке. Их гораздо более скромное предприятие разорено. Воистину это стало последней каплей и для самого концерна. Полмиллиона надежно защищенных капиталовложений обратились в ничто. А эта сумма могла бы стать существенным подспорьем для концерна. Хотя бы при описи наличного имущества, которую проводят на предприятиях, оказавшихся на грани банкротства.

Но самое страшное испытание было уготовано фирме на сегодняшнее утро. Фирме предстояло выплатить одному деловому партнеру крупную сумму, более одного миллиона. Чтобы провести подобную операцию, руководство банка продало часть ценных бумаг. Соответственно, в хранилище банка хранилась огромная сумма. Точная цифра пока не известна. Но предполагают, что там было не менее полутора миллионов. Однако в том-то и весь ужас, что вся эта колоссальная сумма исчезла…

…Из надежных источников нам стало известно, что в четверг утром причем весьма ранним утром — три компаньона фирмы, а именно, мистер Пол А. Моксон, мистер Сидни Л. Дипинг и мистер Брюс Реймонд куда-то уехали. Накануне, то есть в среду вечером, эти трое джентльменов присутствовали на обеде, который был дан в честь представителей Южноамериканской ассоциации присяжных бухгалтеров, прибывших в нашу страну с визитом. После обеда вышеупомянутые джентльмены попросту исчезли. Одна любопытная подробность: в среду утром мосье Моксон и мосье Реймонд сообщили своим почтенным семействам, что их не будет пару деньков дома. Уже в самый разгар пиршества мистер Дипинг позвонил своим домочадцам и сообщил им ту же самую новость. К этому можно добавить и то, что главный бухгалтер фирмы, мистер Джошуа Эсдейл, в ту же самую среду отбыл в Париж, вроде бы вызволять какие-то облигации, но и по сей день о нем нет ни слуху ни духу. Выводы, смеем заметить, слишком очевидны.

…Мистеру Дж. Патрику Нолану — это тоже один из компаньонов — пришлось денно и нощно трудиться, чтобы по возможности уменьшить негативные последствия катастрофы. Именно на его плечи легла эта непосильная задача. Мистер Нолан тоже присутствовал на официальном обеде, состоявшемся в среду. Когда все уже собрались разъезжаться по домам, мистер Моксон вдруг попросил его съездить завтра в Фекан (этот французский город расположен между Дьеппом и Гавром), чтобы встретиться там с неким французским финансовым деятелем. Вообще-то Моксон и Реймонд должны были сами туда отправиться на яхте «Нимфа», чтобы наутро пригласить финансиста на морскую прогулку. Однако мистер Моксон сказал, что в силу чрезвычайных обстоятельств должен срочно выехать в Бакстон к сестре. Что сегодня же вечером его зять, возвращаясь вечером из театра, попал под машину. И Моксону, разумеется, следовало взять на себя скорбные хлопоты. Похороны и все прочее.

Мистер Нолан согласился поплыть вместо него в Фекан на своем катере. Они договорились с мистером Реймондом встретиться в Дувре. Однако мистер Реймонд на встречу не явился, и мистер Нолан отправился во Францию один. Опросы, проведенные сегодня полицией в Бакстоне, позволили выявить примечательные факты: никакой дорожной аварии не было, и зять мистера Моксона пребывает в полном здравии. Соответственно, никто не посылал мистеру Моксону никаких телефонограмм.

Как мы уже сообщали в вечернем спецвыпуске, яхту «Нимфа» случайно обнаружил пароход «Чичестер» (владелец — Южная железнодорожная компания), совершавший свой однодневный рейс из Нью-Хейвена в Дьепп. Яхта дрейфовала посреди Канала, мотор ее не работал. Поэтому капитан и его старший помощник поначалу решили, что на судне никого нет. Потом, уже с более близкого расстояния, им удалось увидеть на палубе мужчину. Судя по всему, он был мертв. Капитан дал команду остановиться и выслал к яхте шлюпку со своими людьми, велев им подняться на борт яхты и выяснить, что там стряслось. Мужчина действительно был мертв. Внизу в каюте, был найден еще один мужчина, тоже уже не подававший признаков жизни. И тот и другой были убиты выстрелами в голову.

Второму помощнику капитана, возглавлявшему экспедицию на яхту, было приказано доставить ее и этот страшный груз в Нью-Хейвен, где ее поджидали представители полиции графства Суссекс.

Итак, «Нимфа» снова двинулась в путь, и тут — какое совпадение! — совсем поблизости оказывается Нолан на своем катере. Он узнает яхту и говорит, что она принадлежит Моксону. Его приглашают на борт и сообщают о трагедии. Взглянув на убитых, мистер Нолан узнает в них мистера Моксона и мистера Дипинга, своих давних друзей и компаньонов. Как они оказались на яхте и зачем, полиции пока не известно. Пока канул в небытие и мистер Реймонд, который тоже является не просто служащим, но компаньоном фирмы. Нет никаких сведений и о главном бухгалтере Эйсделе.

Эта история повторялась на все лады. Одно и то же, только разными словами и с чуть измененными сюжетными линиями. С редкой журналистской изворотливостью было состряпано девять с половиной убористых столбцов захватывающего чтива. И тебе краткие биографии — как погибших, так и пропавших пока без вести; и список прежних «проколов» концерна, с указанием дат и сумм. Видимо в качестве симптомов грядущей — нынешней — катастрофы. А рядом со списком «проколов» — список тягостных последствий. И наконец, леденящие душу пророчества Как этот катаклизм повлияет на всю систему финансов на торговлю, на иностранные ценные бумаги, на престиж Англии.

Но и это было еще не все. Не забыли в подробностях изобразить картины насилия, перечислить все те муки, которые, по всей видимости, испытали жертвы. Все те детали, которые наверняка будут смаковать почтенные граждане. Редактор потрудился на славу, подумал Френч, выжал все что можно и что нельзя из этой трагедии.

Френч терпеливо одолел все эти излияния и разглагольствования, не пропустил ни единого слова. Однако единственный новый и довольно любопытный факт, который он узнал, был таков: покойный Пол А. Моксон приходился племянником Хьюго X. Моксону, основателю фирмы, зарегистрированной в 1882 году.

Явившись в Скотленд-Ярд, Френч, в соответствии с требованиями субординации, отправился к своему непосредственному начальнику, к главному инспектору Митчеллу. Но Френчу было сказано, что помощник комиссара решил самолично заняться этим делом. То есть рапортовать о нынешней ситуации нужно было непосредственно ему.

В кабинете сэра Мортимера уже началось совещание. По крайней мере, сэр Мортимер что-то вещал, а двое сослуживцев Френча, инспектор Таннер и инспектор Уиллис ему внимали.

— Заходите, Френч, вы как раз вовремя, — обрадовался сэр Мортимер. — Старшему инспектору нужно встречать представителей нью-йоркской полиции, поэтому я решил сам послушать, какие там у вас новости.

Френч постарался быть предельно кратким. Остальные слушали его отчет с живейшим интересом.

— Я смотрю, вы не теряли времени даром, — одобрительно заметил шеф, когда Френч завершил свое повествование. — Весь Скотленд-Ярд гудит как осиное гнездо. Полагаю, вы уже наслышаны об исчезновении одного из компаньонов и главного бухгалтера. И не только их… Полтора миллиона тоже скрылись. Недостача.

— Только что прочел об этом в газете, сэр.

— Полагаю, нам теперь придется здорово попотеть. Давненько нам не приходилось расследовать столь грандиозный скандал. Ситуация сложная. Просто критическая, — сэр Мортимер сокрушенно покрутил головой. — Должен вам сказать, Френч, что сегодня утром мы проводили тщательный опрос всех сотрудников концерна Моксона и, представьте, все были на своем рабочем месте. Все. Кроме Реймонда и Эйсдела. Я только что позволил себе высказать одно соображение.

— Хотите сказать, что по всем параметрам, это кто-то из них или оба?

— Вот и вы о том же… Да, именно это я хочу сказать, уже сказал. Похоже, нам необходимо отловить обоих. Поэтому я и вызвал Таннера и Уиллиса. Только не подумайте, что что-то не так. К вам никаких претензий, ни малейших. Просто один человек не в состоянии разорваться на части. Таннер будет выслеживать Реймонда, Уиллис займется главным бухгалтером. А вы, Френч, продолжайте работать с Ноланом.

Откровенно говоря, Френч расстроился из-за того, что самая ценная и крупная добыча достанется не ему.

— Сэр, вы все еще думаете, что Нолан мог их убить?

— В любом случае, мы не можем исключить этот вариант. Насколько я понял, имеющиеся на данный момент улики в равной степени касаются всех троих. Все были лицами, пользующимися особым доверием. Трудно себе представить, что они не знали о том, что творится в их конторе. Если они знали о мошенничестве, логично предположить, что им было известно и о предстоящем бегстве главы фирмы и его заместителя. В сущности, исчезновение Реймонда и Эсдейла именно это и подтверждает. А что касается появления Нолана и его возвращения в Лондон… Что ж, вполне вероятно, что это лишь остроумный трюк, подстроенный специально, чтобы сбить нас с толку. — Сэр Мортимер замолчал и обвел вопрошающим взглядом своих подчиненных.

— Безусловно, вы правы, сэр, — дипломатично заметил Френч, — и еще совсем не факт, что Моксон попросил его съездить в Фекан. Возможно, он это придумал, чтобы как-то объяснить свою поездку на катере. Очень удобное оправдание, если учесть, что Моксон мертв и не в состоянии ничего опровергнуть.

— Вот именно. А это означает, что расследование должно проводиться в трех направлениях сразу. Я думаю, задача вам ясна, коллеги. Но в общем и целом за расследование этого дела отвечаете вы, Френч. Как только вы достигнете определенности в отношении Нолана, сразу принимайте эстафету у Танкера. А как только будет выведен на чистую воду Реймонд, подмените Уиллиса. И еще один момент, Френч. Я беседовал с финансовым экспертом из штаб-квартиры концерна, нам нужно точно знать, сколько пропало и что именно нужно искать. Это мистер Ханифорд. Думаю, вам было бы полезно с ним повидаться, Френч. Возможно, вам придется воспользоваться его помощью. Чем быстрее вы отпустите своих коллег, тем лучше.

Френч обещал предпринять все, что в его силах.

— Я надеюсь на вас, — сдержанно отозвался сэр Мортимер. И, помолчав, спросил: — Есть еще какие-нибудь предложения, коллеги?

Последовала короткая пауза, затем Френч поинтересовался, действительно ли пропали деньги?

— Да, банкноты.

— Тогда нужно выяснить все номера.

Сэр Мортимер от восхищения даже щелкнул пальцами.

— Представьте себе, я ведь тоже об этом подумал! И попросил Ханифорда прислать перечень всех номеров, которые ему удастся узнать. Вам лучше лично поговорить с ним на эту тему и разослать соответствующие распоряжения по всем банкам.

— Сейчас же всем этим займусь, сэр.

Сэр Мортимер кивнул.

— Вы знаете, Френч, что я человек не сентиментальный, — продолжил он, — но стоит мне подумать обо всех этих обманутых людях, о ни в чем не повинных честных гражданах, ставших жертвами грязных махинаций, просто сердце кровью обливается. Я бы не задумываясь пожертвовал своей зарплатой, если бы это что-то дало, помогло бы упрятать этих грабителей за решетку, в Дартмур^[19]. Я могу привести печальный пример того, что происходит. По соседству от нас живут две милые леди, незамужние, они дружат с моей женой. Я случайно узнал, что они положили все свои сбережения в концерн Моксона. И что им теперь делать? Переезжать в приют для бедных? А это всего один случай из тысяч. Даже если, по счастью, люди лишились только части средств, все равно это драма. Кто-то не сможет отправить своих сыновей в приличную школу. Кто-то останется без отпусков и вынужден будет отказать себе в скромных удовольствиях, о которых мечтал годами и годами экономил каждый фунт. И вот что я вам скажу. Френч. Если этим парням все же удастся неплохо устроиться, Скотленд-Ярд будет тут ни при чем. Мы приложим все силы, чтобы этому воспрепятствовать.

Френч горячо его поддержал.

— Но есть же еще другие компаньоны, сэр. А не только эти трое. Они-то что обо всем этом думают?

— Они тут только для проформы, все до одного. По крайней мере, это отчасти проясняет, как такое могло случиться. Они вообще не представляют, что тут происходит. Отличная система, верно? Их позвали сюда ради громких имен и титулов, для того чтобы привлечь клиентов, добиться доверия общества. Добиться доверия! Вспомните Карлейля^[20], его утверждение, что среди знати «хватает дураков». Иногда мне кажется, что он был отчасти прав.

— Нолан, по-вашему, тоже пребывает в неведенье?

— Нет-нет. Нолан пока что остается темной лошадкой. Он-то как раз прекрасно понимает, что к чему. Так это или нет, выяснять придется вам.

— Есть, сэр.

Помощник комиссара развернулся вместе с креслом ближе к столу, и все три инспектора разом поднялись, поняв молчаливый намек.

— Сейчас же отправлюсь к мистеру Ханифорду и потороплю его, — пообещал Френч.

По пути на Треднидл-стрит Френч думал о том, как давно он не видел сэра Мортимера в таком сильном негодовании. Это впечатляло, поскольку помощник комиссара был у них оригиналом. При всей своей беспощадности к криминалу как таковому, он довольно часто сочувствовал провинившимся. Ему всегда было жаль наказывать безработного или человека с нищенской зарплатой, который решился на кражу только потому, что семья его живет впроголодь. Однажды он немало удивил Френча, посетовав относительно несправедливой жестокости по отношению к убийцам. По его мнению, не все убийцы — закоренелые преступники, и среди них попадаются приличные и безобидные люди. Но как только речь шла о богатом преуспевающем мошеннике, ловко манипулирующем на курсах акций, использующем сомнительные уловки, хорошо известные любому опытному финансисту, тут его суровости не было предела. Независимо от того, удавалось этому дельцу остаться в рамках закона или он попадал впросак, сэр Мортимер не испытывал к нему никакой жалости, только презрение и враждебность.

Констебль, поставленный у заднего входа в здание концерна «Генеральный банк ценных бумаг», пропустил Френча внутрь. Хотя было уже почти восемь часов, в кабинетах начальников продолжала кипеть бурная деятельность. Правда, большинство младших сотрудников и клерков ушли домой, но все руководители отделов оставались на местах, они подсчитывали убытки. Для большинства из них грянувшая катастрофа была отвратительным и непостижимым сюрпризом. Они, в качестве подчиненных, подумывали иногда о том, что могли бы вести дела куда лучше начальства, такова природа вещей. Но при всем при том в глубине души знали, что фирма их крепко стоит на ногах. Грянувшее вдруг банкротство они восприняли как гром среди ясного неба. Рухнула не только их святая вера в незыблемую надежность, рухнуло их благополучие, поскольку крах этот лишал и самих их материальной поддержки. Легкое недоумение застыло на их бледных взволнованных лицах, а голоса были неестественно тихими.

Нолана и Ханифорда Френч нашел в кабинете Моксона, они сосредоточенно рылись в гроссбухах, разложенных на столе. Комната была очень просторной и богато украшенной. Этот роскошный интерьер, вкупе с именами титулованных компаньонов, должен был производить соответствующее впечатление на посетителей, рождать в их очарованных умах ощущение абсолютной надежности данного предприятия, финансового рая. Нолану и Ханифорду помогали двое высокопоставленных сотрудников и секретарша, которая записывала цифры и стенографировала выводы, их сопровождавшие. Увидев входящего в дверь Френча, Нолан бросил ручку на стол и откинулся на спинку кресла. Его лицо было серым от усталости, под глазами были черные круги.

— Уже восемь часов, — сказал он тусклым измученным голосом. — Я больше не могу. Хватит. Я не сплю вторую ночь, а сегодня целый день не ел, сил никаких. У кого они есть, продолжайте, но лучше всем отправиться по домам, оставить эти чертовы гроссбухи в покое до завтрашнего утра.

Ханифорд тоже откинулся на спинку кресла.

— Совершенно согласен с мистером Ноланом, — заявил он. — Мы и так уже слишком засиделись. Предлагаю собраться завтра утром. Гроссбухи убирать не будем, пусть лежат, как лежат. А двое полицейских пусть ночью их постерегут, чтобы никто их не трогал. — Он медленно поднялся, пытливо изучая Френча. — Вы ведь инспектор Френч из Скотленд-Ярда? Промните, как мы с вами встречались на одном деле? По поводу аферы на Мисинг-лейн^[21]? Вы не могли бы дать нам пару своих людей? Чтобы они присмотрели ночью за всеми этими «амбарными книгами»? А то снова расставлять их по шкафам жуткая морока.

— Добрый вечер джентльмены, — поздоровался со всеми Френч, входя в комнату. — Рад вас снова видеть, мистер Ханифорд. Я отправлю к вам сюда двоих констеблей, обязательно. Как хорошо, что я нашел вас тут, вас и мистера Нолана. Мне нужно с вами обоими поговорить.

— Боюсь, длинный разговор мне не по силам, инспектор, — заявил Нолан, — разве что вас устроит спящий собеседник. — Он устало потянулся. Его помощники, немного помедлив, тоже позволили себе потянуться. Только Ханифорд продолжал сидеть в той же позе.

— Я согласен хотя бы на короткую беседу, мистер Нолан, — улыбнулся Френч. Он уселся рядом с Ханифордом и, чуть понизив голос, сказал:

— Я только что от помощника комиссара. Он велел обговорить с вами некоторые тонкости нашего дела. Мистер Ханифорд, его очень волнуют номера исчезнувших купюр. Как бы нам их получить? Это, наверное, не очень сложно.

— Как раз наоборот. У меня пока не было времени вплотную этим заняться, но по моим сведениям, никаких документов, где были бы зафиксированы номера, нет. Разве что попытаться отловить их в других банках, где они осели. В отчетах кассиров.

Френч пожал плечами.

— Полагаю, это вряд ли удастся, — заметил он, — если отчисления платежей в другие банки не зарегистрированы.

— Они не зарегистрированы. Все было проделано в строгом секрете.

— Что ж, этого следовало ожидать. Тем не менее, мистер Ханифорд, я должен знать наверняка. У вас не найдется завтра для меня несколько минут, чтобы обсудить эту проблему?

— Разумеется, инспектор. Я все проверю, для того я здесь и нахожусь.

— Отлично, я приду в половине десятого. Доброй ночи, мистер Ханифорд. Сейчас же отправлю к вам констеблей. Мистер Нолан, если вы не против, мы можем вместе выйти, по дороге и поговорим.

Они молча спустились по лестнице и вышли на улицу. У дверей инспектор задержался, чтобы передать распоряжение насчет ночного поста в кабинете Моксона, а потом обернулся к Нолану.

— Весьма сожалею, что вынужден вас побеспокоить, хотя вы уже еле держитесь на ногах от усталости, но служба, знаете ли. Я обязан задать вам несколько вопросов, иначе не смогу продвигаться вперед. Может быть, нам вместе пообедать? В «Орлеане» есть отдельный кабинет. Там нам никто не помешает. Думаю, за обедом все и обсудим.

Нолан молчал. Было очевидно, что он предпочел бы сразу отправиться домой. Но при сложившихся обстоятельствах он был человеком подневольным. И, едва сдержав досаду, он все же принял приглашение инспектора.

Глава 7 Что рассказал Нолан

«Орлеан» — это небольшой французский ресторанчик на Кинг-стрит, кухня там незатейливая, но все очень качественное и вкусное. Отдельный кабинет оказался свободным, и вскоре Френч и его жертва были туда препровождены.

— Святые угодники! Мне бы сейчас чего-нибудь покрепче! — воскликнул Нолан, плюхаясь на кушетку, стоявшую у стены.

Френч не мог упустить столь благоприятную возможность.

— Я пойду что-нибудь закажу, — выпалил он и выскользнул в коридор. При помощи недолгих переговоров и нескольких шиллингов, перекочевавших из портмоне инспектора в руки официанта, стакан был подан тщательно вымытый, а когда его после уносили, то держали за самый краешек. Далее же он был тщательно упакован и уже в таком виде совершил впоследствии путешествие в Скотленд-Ярд.

В ближайшие пять минут Нолан произвел дегустацию трех фирменных коктейлей, основным ингредиентом которых был крепкий коньяк. Столь интенсивная мера тут же оказала благотворное действие. Его осунувшееся бледное лицо немного порозовело, в тусклых глазах появился блеск, движения стали более живыми и энергичными.

— О господи, именно об этом я мечтал! — воскликнул он. — Все эти цифры сидят уже у меня в печенках! Нет никаких сил все это высчитывать!

— Как я вас понимаю, — отозвался Френч. — В любом случае, на голодный желудок все воспринимается в еще более мрачном свете. Вы три дня практически ничего не ели, кошмарные дни, мистер Нолан.

Мистер Нолан сказал, что это было просто неописуемо, мрак, беспросветный мрак. Поистине ultima thule^[22] самых кошмарных кошмаров.

Френч решил, что пора поменять тему.

— Вы ведь наверняка ирландец, мистер Нолан? — почти утвердительно заявил он. — Нолан — ирландская фамилия.

— Ну да, я родом из Лимерика, — угрюмо отозвался Нолан. — И лучше бы там и оставался.

— А у меня там поблизости года два работал приятель — на строительстве Шаннонской электростанции. Видели, как ее строили?

Нет, ничего такого он не видел, и ему нет дела до всяких набежавших туда иностранцев. Чувствовалось, что настроение у Нолана отвратительное, и Френч был очень рад, когда наконец принесли закуску.

Постепенно вкусная еда заставила его немного оттаять. А к тому моменту, когда они принялись за кофе, затягиваясь время от времени отличной сигарой, гость Френча почти окончательно оправился. Инспектор, выждав еще немного, вернулся к главной теме.

— Мне бы хотелось уточнить некоторые моменты в делах фирмы и узнать, где и когда вы были в эти три дня. Ваше заявление майору Тернбуллу было достаточно пространным, но я должен записать мельчайшие детали и дополнить его. Я могу вас попросить о таком одолжении?

Нолан вздохнул.

— Так и быть. После вашего угощения я чувствую себя совсем другим человеком. В общем, я теперь готов отвечать на ваши вопросы. Но что же вы хотите еще узнать?

— Сначала несколько слов о вашей фирме и сотрудниках.

Нолан теперь был даже и не прочь поговорить. Он повольготнее развалился на кушетке и, попыхивая сигарой, послушно начал:

— Генеральный банк ценных бумаг весьма крупное предприятие, концерн. Это вы уже знаете. У него миллионные обороты, наши филиалы есть во всей Европе, и даже в Америке. Основателем же фирмы был дядюшка Моксона. Примерно пятьдесят лет назад все и началось, с очень скромных сумм. Банк укреплялся, и в какой-то момент Моксон стал основным держателем акций и главой фирмы, председателем. Покойный Моксон, мой компаньон, унаследовал от него недюжинные финансовые таланты. Дипинг, тот был одно время просто крупным вкладчиком наличности, а после ему предложили тоже стать компаньоном, со временем же он дорос до поста заместителя Моксона. Как я уже вам говорил, они действовали вместе, были, точнее говоря, сопредседателями.

Всего же было двенадцать компаньонов. Мы с Реймондом были, что называется, исполнительной властью, следили, чтобы все было исполнено как надо, эдакие рабочие лошадки. Еще трое: сэр Гарнетт Чизлхерст, лорд Мелби и мистер Артур Грантем занимались проблемами концерна от случая к случаю. Они особо не углублялись в рутинные дела, лишь присутствовали иногда на заседаниях правления. Оставшиеся пятеро — это типичные «спящие партнеры»^[23]. Ну а что касается остальных, главного бухгалтера Эсдейла, старшего бухгалтера Ноулза и прочих руководителей, это всего лишь управленцы, которые заняты только своими отделами. Они делают то, что им прикажут. И совершенно не влияют на стратегию и тактику, на разработку дальнейших планов. Вы удовлетворены моим отчетом относительно сотрудников?

— Да, тут мне все ясно и понятно. Я бы хотел подробнее узнать о том, как банк получил наличность в столь крупных размерах.

— Мы все интенсивно этим занимались. На протяжении нескольких недель. Как вам известно, фирме предстояло совершить одну сделку, которая требовала колоссальных выплат. Для этого нужно было накопить достаточное количество живых денег.

Френч кивнул. В финансах он разбирался не очень, но рассудил, что за переводом ценных бумаг в денежные купюры в данном случае не кроется никакой ловушки. По крайней мере, тут всегда можно было проконсультироваться у Ханифорда.

— В преддверии крупных операций мы всегда действовали по отработанной уже схеме, — продолжил Нолан. — Мы постепенно накапливали ту сумму, которую нам предстояло выплатить. Обычно деньги поступали в банк отдельными партиями через определенные интервалы, а чтобы оплатить долг, мы пользовались чековой системой.

— Но на этот раз схема не сработала.

— Да, не сработала, — упавшим голосом произнес Нолан, — боюсь, что причины этого настолько очевидны, что глупо надеяться на что-то еще.

— А эта задержка денежных поступлений не заставила вас заподозрить что-то неладное?

— Я понятия не имел, что тут происходят какие-то сбои. За поступлением денег следили Моксон и Дипинг. Я об этом вообще не думал, это меня не касалось.

— Вот оно что… Я понял, мистер Нолан. А сами вы не припоминаете ничего такого, что помогло бы мне продвигаться дальше?

— Абсолютно ничего. А все остальное вы знаете. И про поздний официальный обед в среду вечером, и про то, что Моксон вдруг попросил меня съездить в Фекан к Пастеру, и про то, как я встретился с «Нимфой» и прибыл с ней потом в Нью-Хейвен. Вот, собственно, и все.

— Да, тут никаких встречных вопросов. Но ваш рассказ обрывается на вчерашнем дне, то есть где-то на середине четверга. Я действительно знаю о том, что и в какой последовательности происходило. Вы прибыли в Нью-Хейвен, доложили все полиции, потом вместе с майором Тернбуллом поехали в Лондон. А ночью мы с вами познакомились в Ярде. Помучаю вас еще совсем немного. Очень коротко о том, что происходило сегодня.

— Кромешный ад, вот что сегодня происходило. Я пришел в офис около восьми. Ноулз пришел еще раньше и уже встречал меня, весь белый как простыня. Я ведь среди ночи позвонил ему и попросил прийти пораньше. А через несколько минут явились Мелби и Грантем, перепуганные как кролики. Первым делом надо было открыть хранилище. Как вы понимаете, обычно эта процедура проделывается только в присутствии директоров. Один ключ был у меня, но еще два, существующих в единственном экземпляре, были у Моксона и Дипинга. Их забрали ваши коллеги из Скотленд-Ярда. Мы туда позвонили, и ключи были немедленно доставлены. Когда мы открыли все запоры, то сразу поняли, что случилась беда.

— Сразу поняли, сколько денег исчезло, хотя бы примерно?

— Практически все, мистер Френч. Естественно, мы тогда еще не знали сколько, но счет шел на сотни тысяч. Я сразу прошел в свой кабинет. Вместе с Ноулзом. Это единственный человек, который мог что-то прояснить. Стали решать, что же теперь делать. Наличности практически не было. Позвонили директорам крупным банков и поняли, что на помощь извне рассчитывать не приходится. Такая вот история… Я решил закрыть фирму. Клянусь честью, мистер Френч, это была одна из самых страшных минут в моей жизни! Но я действительно ничего больше не мог поделать.

— А потом вы стали во все вникать, чтобы точно определить потери.

— Именно так. И вскоре поняли, что из хранилища исчезло больше миллиона, а к полудню эта цифра выросла до полутора.

— Да уж, положение было отчаянным.

— Это еще не все, — обреченным голосом произнес Нолан. — Посыпались со всех сторон долговые документы. И активы^[24], на которые мы так рассчитывали, вдруг резко обесценились. Я имею в виду доходы с инвестированного капитала. В общем, обложили со всех сторон, никакого просвета. Восемь миллионов или около того.

— Да-а, катастрофа, — невольно вырвалось у Френча. Он был потрясен признанием Нолана. Чувствовалось, что тот говорит правду, ничего не утаивая. Инспектор очень хорошо представил себе, что творилось утром в банке и что творилось на душе у Нолана. Он еще раз прокрутил в мыслях эту историю и начал задавать вопросы.

— Вы вроде бы говорили, что о предстоящей поездке во Францию узнали только во время того официального обеда?

— После обеда, как раз в тот момент, когда все собрались уезжать домой.

— Да-да, я припоминаю. Вам сказал об этом мистер Моксон. Кто-то еще мог услышать ваш разговор?

— Ну, не то чтобы услышать… Мы с Моксоном стали думать, как сообщить в офис, что меня завтра не будет на месте. Вспомнили про сэра Гарнетта Чизлхерста, который тоже присутствовал на обеде. Это один из наших компаньонов, я вам его уже называл. Послали какого-то парня его найти. Моксон объяснил Чизлхерсту, какая сложилась ситуация и попросил его подежурить завтра в конторе — на случай, если понадобится его подпись. Сэр Гарнетт обещал меня подменить и известить о моей неожиданной командировке сотрудников.

— Как зовут фолкстонского лодочника, который присматривает за «Нимфой»?

— Джон Харли. Адреса его не знаю, знаю только, что он живет через два дома от таверны «Ангел», это совсем близко от гавани.

— А как зовут вашего человека в Дувре?

— Джон Скуэнз, Штурманская улица, семнадцать-Б.

— Ясно. Мистер Нолан, мне кажется, что вам наверняка пришло в голову одно соображение, о котором вы предпочли никому не сообщать. Вы ведь подумали, что все трое ближайших ваших партнеров уплыли на «Нимфе»?

Нолан неловко поерзал.

— Да, такая мысль в какой-то момент мелькнула, — откровенно сказал он. — Хотя у меня нет никаких оснований так думать. Ни малейших.

— И все же вы были удивлены, не обнаружив на борту яхты мистера Реймонда. Разве не так?

— Ничего подобного. То есть я конечно был удивлен, но исключительно теми ужасами, с которыми мне пришлось столкнуться. Я вообще ни о чем больше не мог тогда думать.

— А потом?

— А потом, уже намного позже, я, естественно, пытался понять, куда же мог подеваться Реймонд.

— И у вас не возникло никаких подозрений?

— Нет, никаких. А что вы, собственно, имеете в виду?

Инспектор чуть ближе к нему наклонился и совсем тихим голосом спросил:

— Вам никогда не приходило в голову, что это мистер Реймонд повинен в этой страшной трагедии?

Нолан смотрел на Френча ошарашенным взглядом.

— Реймонд?! Убил Моксона и Дипинга?! — выпалил он. — Да я бы никогда до такого не додумался. Уверен, что и вы тоже, если бы знали, какой это человек. Абсолютно абсурдная идея! Знаете, инспектор, если вы собираетесь придерживаться этой линии, ей-богу, лучше передайте дело кому-нибудь другому.

Френча совсем не обидела его дерзость, скорее даже обрадовала.

— Я просто задал вопрос, — мягко уточнил он. — Я никого не обвиняю.

— Должен заметить, очень глупый вопрос, — произнес Нолан. — Если у вас все, инспектор, то я бы хотел отправиться домой, мне бы хоть немного поспать.

— Еще только два момента. Во-первых, я хотел бы получить адреса ваших остальных компаньонов, главного бухгалтера и старшего бухгалтера.

Записав их, Френч продолжил:

— И второе. Я получил приказ от начальства: все лица, так или иначе причастные к данному делу, должны быть осмотрены врачом. Тут вот какая штука. У нас есть основания думать, что убийца на борту «Нимфы» был ранен. Все, у кого на теле окажутся следы от свежих ран, будут включены в список подозреваемых. Временно, разумеется. Как вы, не возражаете, если вас посмотрит врач?

Нолан недоуменно уставился на Френча.

— То есть меня вы тоже подозреваете в убийстве моих собственных друзей?

— Вы же прекрасно понимаете, что это не так. Но существуют определенные правила. Элементарная осторожность, которую мы обязаны соблюдать, невзирая на личности. Перестраховка, если угодно.

Нолан продолжал пристально на него смотреть, потом пожал плечами.

— А если нет ран, то ты не попадешь в черный список?

— Вы хотите сказать, что отсутствие ран означает, что подозреваемый невиновен? Не стал бы утверждать столь категорично, но предварительный вывод будут именно таким.

— Ладно, — решительно произнес Нолан, — пусть меня непременно осмотрят. Это, по крайней мере, избавит меня от очередных неприятностей. Мне их и так хватает. Хотите, отправимся к вашему врачу прямо сейчас?

— Если вы не против, сэр, — тут же подхватил идею Френч, всегда считавший, что нужно ковать железо, пока оно горячо.

Нолан немного поворчал, но потом все же кивнул. Френч тут же позвонил полицейскому врачу, и через двадцать минут они уже входили в его дом. Доктор засвидетельствовал, что никаких порезов и ран на теле Нолана нет.

А значит, те кровавые следы и пятна, которые фигурируют в описях и протоколах, были оставлены кем-то еще, а не Ноланом.

Заключение врача не давало ничего нового, но по крайней мере подтверждало выводы, сделанные после осмотра катера Нолана.

Было уже почти одиннадцать, когда Френч наконец отпустил свою жертву, пожелав ей спокойной ночи. Ему и самому не мешало бы хорошенько выспаться. Сегодня он с половины шестого на ногах, устал зверски. Но мало того, что доставшееся ему дело было совершенно особым, государственной важности, тут еще и каждая минута была буквально на вес золота. Успех расследования напрямую зависел от его расторопности. Инспектор Таннер жил довольно близко от «Орлеана», и очень неплохо было бы заскочить к нему, вдруг ему удалось сегодня что-нибудь разнюхать.

Таннер был не просто сослуживцем, но и лучшим его другом. Они часто работали на расследовании вместе. Их связывала горячая взаимная симпатия и уважение, но ни тот, ни другой даже под пыткой никогда бы в этом не признались. Оба не раз рисковали жизнью, чтобы совместными усилиями обезвредить опасного преступника, упрятать его за решетку. Приключений на их головы всегда хватало. Вспомнить хотя бы ту бомбу, подложенную в кафетерий на эдинбургском вокзале Уэверли. Это лишь один из эпизодов, когда только благодаря незамедлительной помощи друга его напарник остался цел и невредим. С годами их дружба становилась все крепче. Пожалуй, самой серьезной проверкой ее на прочность был десятидневный поход пешком по шотландским горам, причем девять дней из десяти лил дождь.

Френч застал Таннера и его жену в гостиной. Сидя у открытого окна, оба увлеченно читали какие-то толстенные романы. Расплывшись в улыбках, они тут же придвинули к окну еще один стул, и вскоре все трое болтали не умолкая. Через некоторое время у миссис Таннер стали слипаться глаза, и она удалилась, оставив друзей одних.

— Ну вот, опять мне пришлось за тебя вкалывать, — устало проворчал Таннер. — Отвратительная привычка, переваливать свои дела на чужие плечи.

Таннер обожал подтрунивать над другом (сам он ласково называл свои колкости «шуточками»), всячески пытаясь вывести Френча из себя, но это редко ему удавалось.

— Ну нельзя же всю жизнь бездельничать, — в тон ему ответил Френч. — Если бы я не позволял тебе хоть изредка на меня поработать — причем это громко сказано, потому что доверить тебе можно только всякую ерунду, — ты бы вообще разучился ходить, все мышцы бы атрофировались.

Какое-то время они любовно друг друга поколачивали, изображая бой на боксерском ринге, совсем как мальчишки, но наконец Френч заговорил серьезно.

— Я бы хотел знать, как у нас дела.

— Я бы тоже, — с ехидцей отозвался Таннер.

— У меня сегодня была весьма познавательная экскурсия. С массой аттракционов и достопримечательностей, — сообщил Френч. — Поездка в Нью-Хейвен. С утра пораньше на машине Тернбулла. Яхты, катера, допросы, трупы. Как видишь, программа действительно обширная.

— Что-нибудь накопал?

— Как обычно: подозрений выше крыши, доказательств — никаких.

Таннер подошел к шкафчику и достал бутылку виски, сифон и два стакана.

— Скажешь, когда тебе хватит, — деловито сказал он и мрачно добавил: Реймонд их и прикончил.

— Нолан так не думает, — возразил Френч, отпивая глоток виски.

— Еще бы он так думал. Они же с этим Реймондом дружки. И все равно это он.

— Но почему ты так в этом уверен?

— Почему? Да больше некому. Все остальные отпадают.

— Хватит отвлекаться на всякую чепуху, сынок, — предупредил его Френч. — Скажи, что у тебя есть конкретно, и я поеду домой. Я сегодня встал в половине шестого, а лег, между прочим, в три.

Когда дело дошло до фактов, их у Таннера оказалось не так уж много.

— Наш шеф, как ты знаешь, велел мне охотиться за Реймондом. След я пока не взял, но кое-что о нем разузнал. Начинал как скромный служащий, конторская крыса, потом ему подфартило: получил неплохое наследство. Это дало ему возможность вложить свою долю в бизнес. И вот результат: два года назад стал компаньоном. Сейчас ему тридцать три, компанейский малый, главный любимчик начальства. Неплохо для случайного выскочки, а?

— Дурные привычки, сомнительное прошлое?

— Я ничего такого не нарыл.

— И тем не менее ты вычислил, что это он злодей и убийца. Ясно. Давай дальше, старина.

— После я отправился к нему домой. У него недурственная квартирка на Халфмун-стрит, маленькая, но уютная, даже шикарная. Двое слуг — супружеская пара. По виду — вполне приличные люди. Слуга сообщил, что во вторник вечером, то есть накануне официального обеда, Реймонд предупредил его, что на пару дней отлучится из Лондона. Едет он завтра, то есть в среду, и ему понадобится вечерний костюм и вещи для прогулки на яхте. Куда он отправляется и когда ждать его домой, слуге сообщено не было. Вел он себя так же, как обычно, и был в отличном настроении. Утром слуга упаковал то, что ему было велено, и подогнал такси. После завтрака его хозяин отбыл — в обычное время.

Такси слуга поймал на ближайшей стоянке, и я без особой мороки нашел таксиста. Реймонд попросил подвезти его прямо к офису, по дороге они никуда не заезжали и клиент не делал никаких телефонных звонков.

— Выглядит все так, как будто впереди не намечалось никаких чрезвычайных ситуаций, — прокомментировал Френч, — едва ли он держался бы с таким спокойствием, если бы ему предстояло столь рискованное предприятие.

— Предполагать мы можем все что угодно. Я вернулся в офис и продолжил опрос. Мне рассказали, что Реймонд приехал с чемоданом и сразу отнес его в свой кабинет, где этот чемодан и простоял целый день. Они с Моксоном допоздна работали, потом, прямо в офисе, переоделись и поехали на обед. Поехали на машине Моксона, и тот и другой с чемоданами. Я нашел привратника, который помогал им укладывать эти чемоданы в багажник. Потом я отправился в Халлам, где находится ресторан, в котором проходил обед. Мне сообщили, что пиршество было завершено где-то за полночь и что Реймонд и Моксон отбыли на машине Моксона.

— На машине Моксона? — изумился Френч.

— Именно так.

— Господи, Таннер, тут есть над чем подумать, честное слово! Если Реймонд уехал с Моксоном, а Моксон решил удрать на своей яхте, то почему бы Реймонду было не отправиться с ним вместе?

Таннер лишь ухмыльнулся.

— А если, — продолжил Френч, упреждая его ответ, — если Реймонд тоже оказался на яхте… А это весьма и весьма вероятно, то…

— Ну-ну, я оч-чень внимательно тебя слушаю.

— Он мог оказаться на яхте, а потом исчезнуть, а вместе с ним и деньги. Плюс тот фактик, что оба его компаньона мертвы… Да, ты прав, старина, картина складывается выразительная. Похоже, Реймонд действительно тот, кто нам нужен.

— Делать выводы рановато, — напомнил Таннер. — Сам знаешь, пока у нас только догадки.

— Надо этого милягу искать и выяснять, что там на самом деле. Я бы на твоем месте продолжил охоту.

Действительно Реймонд мог уплыть на «Нимфе» вместе с Моксоном — из Фолкстона. И если у него была какая-то возможность потом перебраться с яхты на другое судно, улики против него вырисовывались весьма серьезные. Друзья решили, что следует немедленно выяснить именно эту подробность: не мог ли Реймонд оставить «Нимфу» посреди Канала и ретироваться на каком-нибудь подручном плавсредстве прочь.

— А кстати, ты ничего не узнал насчет того, когда они отчалили на «Нимфе»? — спросил Френч.

— Ну как же. Позвонил в фолкстонскую полицию, и сержант доложил мне, что «Нимфа» отплыла в четверг, в пять пятьдесят утра, но кто был на борту, ему не известно. А я все никак не могу выкроить время, чтобы самому все выяснить на месте.

Френч тоже считал, что Таннеру нужно самому поехать в Фолкстон, непременно.

— Постараюсь завтра же туда махнуть, — пообещал Таннер. — Если мне действительно удастся разнюхать, что Реймонд уплыл с теми двумя гусями, это будет грандиозный прорыв.

Френч пылко с ним согласился. Потом заявил, что уже черт знает сколько времени и что у него слипаются глаза. В общем, он пошел.

Через полчаса он уже лежал наконец в постели.

Глава 8 Отплытие катера

А утром, лаконично отрапортовав начальству о своих успехах, Френч прямо из Скотленд-Ярда двинулся на Треднидл-стрит, где должен был встретиться с Ханифордом.

Величественное здание концерна с плотно закрытыми дверьми и пустыми окнами выглядело скорбно-отрешенным, как будто эти каменные стены и квадратики стекол знали, что обитателей, находящихся внутри, постигло несчастье. Френч позвонил в звонок у бокового входа и уже через несколько минут сидел напротив Ханифорда в кабинете покойного Моксона. Сначала они вскользь обсудили ситуацию, но Френч почти сразу перешел к конкретным вопросам.

— Я бы хотел с вами обсудить, мистер Ханифорд, как бы нам раздобыть номера пропавших купюр и облигаций.

Ханифорд повторил, что раздобыть их очень непросто. Мало того что у них нет записей номеров, но он почти уверен, что уничтожены и записи сумм, вырученных от продажи ценных бумаг. Если это подтвердится, он абсолютно не представляет, как теперь можно узнать, от кого были получены деньги. А бродить по окрестным банкам и выспрашивать номера переведенных купюр он не может, поскольку и сам не знает, какие платежные операции были проделаны. Это уж совсем позор.

— Да, пожалуй, — согласился Френч. — А если пойти другим путем?

— Каким именно?

— Спросить у наиболее вероятных ваших партнеров по бизнесу, я имею в виду банки, сколько денежных купюр и облигаций было отчислено ими на вашу фирму на протяжении нескольких последних недель. Может быть, почти все и определится?

Ханифорд лишь жалобно улыбнулся в ответ.

— Я вчераэто уже сделал, как только пришел на работу. Попросил их посмотреть. Однако боюсь, что это ничего не даст.

— Но почему, мистер Ханифорд? Мне кажется, это достаточно надежный вариант.

Ханифорд закурил очередную сигарету.

— Позвольте объяснить, почему я не разделяю вашего оптимизма, — медленно произнес он. — Если действительно намечалось бегство, а ведь все пока говорит именно в пользу такого сценария, то преступники наверняка постарались закамуфлировать источники получаемой наличности. У финансистов, знаете ли, есть в арсенале кое-какие хитрости. А можно и без хитрости, просто продавать совсем маленькие партии бумаг. Возможно, операции проводились лишь с мелкими банками в какой-нибудь глухомани. Или со столичными, только в других государствах.

Вот ведь какая штука… Как бы то ни было, я предприму все, что в моих силах. Ну а если у вас будут ко мне претензии, что ж, тогда уж сами попытайтесь решить этот ребус.

Френч подумал про себя, что Ханифорд скромничает. Если за дело возьмется он сам, лучшего и не пожелаешь.

— Похоже, все было тщательно продумано заранее? — предположил Френч, тоже закуривая.

На этот вопрос Ханифорд отреагировал довольно странно:

— И да и нет, — сказал он (если этот ответ можно считать ответом). — Лично мне кажется, но опять-таки ничего не стану утверждать… Так вот, мне кажется, что банкротство это настоящее, а не спровоцированное. Я хочу сказать, оно действительно было неизбежным, и компаньоны самоотверженно пытались его избежать, это истинная правда. Но тут совпало сразу столько нежелательных факторов, что ситуация была очень острой. Последствия войны, падение спроса на товары, безработица, и так далее, и тому подобное. Сами знаете, какие теперь времена. В общем, как говорится, не успели оправиться. Вся эта паника на Уолл-стрит, потом дело Хэтри. Наш концерн понес из-за этих катаклизмов колоссальные потери, и тут мы не имеем права предъявлять претензии к руководству.

— Так вот откуда все это пошло-поехало? Все эти мошенничества?

— Думаю, что да. Я уверен, что они какое-то время отчаянно боролись с надвигающейся катастрофой. Думаю, их основной просчет был в том, что они вовремя не отступили. Раз почуяли, что дело плохо, надо сразу было заявить о ликвидации фирмы, и тогда было бы меньше потерь.

— Люди всегда надеются на лучшее, верно?

— Полагаю, это не тот случай. Увидев, что катастрофа и позор неминуемы, они вспомнили, что своя рубашка ближе к телу. Надо спастись самим, и теперь не так уж важно, что какие-то деньги они прихватят с собой.

— Что значит какие-то? Когда люди начинают новую жизнь, надо иметь про запас солидную сумму.

— То-то и оно. Как говорится, лиха беда начало. Если они решили прихватить сумму, достаточную для того, чтобы было на что жить, то почему бы не пожить с комфортом? И не обеспечить себе безбедное существование до конца дней. А главное — возможность не думать о завтрашнем дне. Им нужны были деньги, в основном, для собственного спокойствия. Сами понимаете. Единожды оступившись, человек падает все ниже, таков уж неизбежный ход вещей.

Некоторое время оба молчали, сосредоточенно пуская клубы дыма.

— В принципе, это еще не самое страшное, — наконец, сказал Френч. — Но я, разумеется, их не оправдываю…

Ханифорд швырнул свою сигарету в пепельницу.

— Со стороны всегда все кажется не таким уж страшным, — сказал он, — тем, кто не знает досконально обстоятельств, — заявил он. — Но вы-то, инспектор, человек опытный. Вы же понимаете, сколько горя все это принесет? И уже принесло…

— Да-да, конечно, — сказал Френч, поднимаясь и гася сигарету о дно пепельницы. — Но жизнь слишком коротка, чтобы предаваться метафизическим изысканиям. Будем думать о вещах насущных. Пойду поищу что-нибудь конкретное. Весьма вам признателен за беседу, мистер Ханифорд. Думаю, скоро мы с вами снова увидимся.

Френч подумал, что раз уж он здесь, было бы очень неплохо заодно поговорить с Ноулзом, он у них тут старший бухгалтер. Вряд ли от него можно было получить много сведений, и Френч рассчитывал, что этот разговор займет не много времени.

Ноулза он почему-то представлял себе благожелательным седым стариком. Старомодный предупредительный служащий, а не современный нагловатый всезнайка. И был несказанно удивлен, увидев полную противоположность воображаемому портрету. Довольно высокий господин средних лет с угрюмым матово-смуглым лицом, у него были впалые щеки и острый умный взгляд. Слишком острый и умный, по мнению Френча. И высокий узкий лоб. Чувствовалось, что это яркая личность, причем не слишком симпатичная.

Как бы то ни было, Ноулз с готовностью вызвался помочь следствию. На вопросы отвечал подробно и прямо, не пытаясь увильнуть. Но к сожалению, и беседа с ним почти ничего не дала.

Судя по рассказу Ноулза, Моксон, Дипинг, Нолан и Реймонд торчали целый день в своих кабинетах, работая в поте лица. Все прочие компаньоны, в сущности, мало что понимают и мало чем могут помочь. Тем не менее Ноулз отказался как-либо комментировать заявление Френча о том, что вроде бы Нолан и Реймонд знать не знали, что дела фирмы плохи. Ноулз лишь сказал в ответ, что вообще-то им, как компаньонам, была доступна вся имеющаяся информация, но, возможно, они предпочитали во все это особо не вникать. Лично он получал распоряжения от всех четверых, вот и все, что он может сказать.

Главный бухгалтер Эсдейл, по мнению Ноулза, тоже был человеком достаточно осведомленным и уж конечно мог смекнуть что к чему. Но опять-таки, высказав свое мнение, он отказался что-либо утверждать. Одно он мог сказать точно: к регистрационным книгам доступ был и у компаньонов, и у главного бухгалтера. А хранили все эти гроссбухи под замком.

— А теперь, мистер Ноулз, — продолжил Френч, — пожалуйста, расскажите, что делали вы в интересующие нас дни. Мне предписано подробно опросить всех, кто имеет хоть какое-то отношение к недавним событиям. Итак, я вас слушаю.

Ноулз подхватил накануне простуду. Его не было в конторе как раз в то время, когда грянул гром. Надо сказать, в тот самый четверг ему полегчало, он решил выйти на работу. Утром встал, оделся, но вдруг снова почувствовал себя настолько скверно, что пришлось снова лечь в постель. На следующий день он все-таки, пересилив себя, отправился в Лондон, это уже была пятница. Мистер Нолан действительно звонил ему. Да, лечил его доктор Суэйн, тот, что живет поблизости от его дома. Нет, в четверг он не стал его вызывать. Он приходил накануне, в среду и велел ему еще день-два полежать. Но после звонка Нолана он разнервничался и решил, что в пятницу все-таки должен быть на работе, хотя жена уговаривала остаться дома. Он надеется, что инспектор в полной мере понимает, как он был рад, что не послушался жену и смог хоть чем-то помочь своим товарищам. Конечно, чувства, которые он испытал, услышав новости, описать невозможно. Он был в шоковом состоянии, и не только потому, что узнал о гибели своих начальников, хотя, справедливости ради, их следовало бы назвать друзьями, ибо покойные относились к нему с сердечной теплотой, что один, что другой… А еще он был ошеломлен внезапной перспективой остаться без работы.

Все эти откровения были весьма драматичны и брали за душу, но не давали инспектору ни малейших зацепок. А прислуга, как выяснилось, как раз отсутствовала. Она тоже разболелась и примерно за неделю уехала. А потом и он свалился. Мало того что его жене пришлось возиться с домашними делами, тут еще и за ним пришлось ухаживать. Ну что ж, недаром говорится, пришла беда, отворяй ворота.

В ответ на эти излияния Френч пробормотал дежурную сочувственную фразу.

Примерно в одиннадцать инспектор, донельзя разочарованный результатами двух этих бесед, покинул здание концерна и направился обратно в Скотленд-Ярд. Как выяснилось, там он никому пока не нужен, то есть можно было заняться дальнейшими изысканиями, и в первую очередь проверить показания мистера Нолана.

Начать следовало с беседы с сэром Гарнеттом Чизлхерстом и расспросить его насчет разговора Моксона и Нолана — сразу по окончании того знаменательного официального обеда. Френч направился в его клуб.

Сэр Гарнетт был не очень-то сообразительным стариканом, зато очень чопорным и надменным. Однако тот разговор помнил точно, до деталей. Моксон тогда сообщил, что только что получил телефонограмму от своей сестры, которая живет в Бакстоне. Произошло несчастье: ее мужа, возвращавшегося из театра, сбила машина, и он скончался на месте. Моксон был сам не свой от горя. Он сказал, что сестра его там одна и что утром он должен срочно поехать в Бакстон. Нолан согласился вместо него съездить во Францию. А потом Моксон попросил сэра Гарнетта позвонить утром в офис и объяснить, почему Нолана нет на месте. Ну и вообще там побыть — на случай, если придется срочно подписывать какие-то бумаги.

Френч рассудил, что это очень важные для Нолана показания. Будь Нолан виновен, ему пришлось бы выдумать именно такую историю, что будто бы это Моксон попросил его отправиться во Францию. А теперь выясняется, что это никакая не выдумка, а истинная правда.

Чтобы уже развязаться с этой частью расследования, Френч стал въедливо изучать содержимое папки с бумагами, врученной ему Ноланом вместе с ключами от кают и подсобок катера. Там действительно были документы, касающиеся переговоров с мосье Пастером. Среди писем имелось и то, которое подтверждало намеченный на четверг визит Моксона в Фекан. Что, разумеется, было еще одним подтверждением искренности Нолана. Однако Френч на этом не успокоился. Письма и бумаги могли быть поддельными. Он не поленился принести их Ноулзу, и тот подтвердил, что письма настоящие.

Следующим этапом была поездка в Дувр. Сев на ближайший по расписанию поезд, Френч быстро добрался до места и вскоре уже бродил по улочкам портового города в поисках Штурманской улицы, строения 17-Б и, разумеется, самого Джона Скуэнза. Дома была только его жена, но она подробно описала, как ее супруг выглядит и во что одет. Френч без малейшего труда нашел его в гавани.

Скуэнз был уже в солидном возрасте, интуиция подсказывала Френчу, что этому почтенному человеку вполне можно доверять. Он зарабатывал тем, что предоставлял желающим лодки, а последние три года еще и приглядывал за катером Нолана, который стоит в Гранвилльской бухте. Ему поручено держать все в чистоте, и чтобы мотор был всегда в порядке, чтобы в любой момент можно было выйти в море. Все требования хозяина он выполнял, и, как ему кажется, очень даже неплохо.

В прошлую среду, уже почти в половине двенадцатого к нему постучался парнишка, работающий в гостинице «Лорд Уорден» и сказал, что сейчас звонил мистер Нолан, просил, чтобы катер был на плаву к завтрашнему утру, в восемь тридцать, и чтобы на борту были припасы в соответствии с картой «Е».

Дело в том, что у Нолана была довольно оригинальная система загрузки продовольствия — в зависимости от длительности путешествия и количества гостей. Каждый вариант носил название «карта номер такая-то». Карта «Е» означала, что требуется приготовить продукты для двухдневного путешествия для двух персон.

Скуэнз сразу же поспешил вызволить катер со стоянки, надо было успеть до отлива. А то шлюзовые ворота запрут, и тогда жди до утреннего прилива. Слава богу, успел подогнать катер к ступенькам Кроссуоллской набережной, это сразу за входом в док. Возни было не много, поскольку Нолан выходил в море в прошлое воскресенье. Само собой, после, в понедельник утром Скуэнз хорошенько все прибрал да надраил, ну и долил горючего и масла. Час был поздний, и ночевать ему пришлось на борту, чтобы с утречка попытаться добыть продукты. Да куда там… Все магазины были еще закрыты. Хорошо, выручили друзья, было у кого занять и провизию, и воду, для двух-то деньков.

В общем, минут десять седьмого все было готово. Садись и плыви. Кругом чистота; продуктов — сколько велено; мотор заведен. Скуэнз ждал хозяина минут пятнадцать, не больше. Нолан был в бодром настроении: не дергался, не спешил, разговаривал спокойно, без окриков.

Он как подошел, сразу сказал, что там подальше, у моста, оставил свою машину. Велел Скуэнзу пойти после в гараж Нолсворта и попросить там кого-нибудь перегнать машину, пусть подержат ее у себя пару дней. Потом спросил, не появлялся ли Реймонд. Скуэнз хорошо знал этого джентльмена в лицо, тот много раз плавал с мистером Ноланом. Он ответил, что нет, не появлялся. Тогда Нолан сказал, что немного его подождет.

Ждал до восьми. А потом сказал, что боится опоздать, дескать, у него с кем-то назначена встреча на французском побережье, то есть ему нужно было переплывать весь Канал. Скуэнзу он велел дождаться Реймонда, и если тот появится, сказать, что он, Нолан, уплыл. Пусть, дескать, сядет на рейсовый пароход, они ходят от Дувра и от Фолкстона. Скуэнз ждал-ждал, но мистер Реймонд так и не появился.

— Я правильно вас понял, что мистер Нолан отбыл совсем один?

— Да, сэр, больше на катере никого не было.

— Вы сказали, что недавно заправили судно горючим и маслом. А сколько литров было налито? Мне важно знать, сколько топлива было израсходовано до того момента, когда катер прибыл на стоянку. Вы могли бы назвать какие-то ориентиры?

— Да, сэр. Это проще простого. На баки нанесены отметки, чтоб знать, сколько там чего есть. Я все баки долил до самой верхней черты.

— Ясно. И еще одно уточнение, Скуэнз. Вы только что сказали, что Нолан ждал мистера Реймонда до восьми. Он действительно отчалил ровно в восемь?

— Да нет, еще минутки три промешкал.

— А почему вы так в этом уверены?

— Дело было так, сэр. Мистер Нолан, он начал готовиться к старту, когда пробили часы, надо было разобраться со швартовами, открыть-закрыть бортовой порт, вот на это ушло минуты три.

Френч был поражен такой наблюдательностью. Да, этому бывалому портовику всецело можно было доверять. Он все выкладывал без обиняков, и голова у него работала, дай бог каждому. Френч нутром чуял, что старик абсолютно честно и точно все изложил. Но, как говорится, лишнее свидетельство никогда не помешает.

— Кто-нибудь еще видел, как катер отплывал?

Выяснилось, что таковых было еще несколько, в том числе рабочий, который мостил пристань, полицейский Хогарт и двое лодочников. Френчу крайне важно было установить точное время отплытия, поэтому он все-таки переговорил еще с двумя свидетелями: с мостильщиком и с полицейским. Их показания совпадали с показаниями старого Скуэнза.

Все эти проверки лишь лишний раз подтвердили искренность Нолана. Теперь нужно было каким-то образом проверить скорость. Поначалу Нолан решил взять с собой в Нью-Хейвен Скуэнза, чтобы он сделал замеры на каком-то определенном отрезке. Но, хорошенько поразмыслив, все-таки решил привлечь людей со стороны, чтобы исключить любой намек на предвзятость. Он позвонил в Нью-Хейвен сержанту Хиту и велел найти приличную ремонтную мастерскую, где чинят высококлассные суда, им нужен хороший механик. Хит обещал это устроить, и Френч на ближайшем экспрессе отбыл в Нью-Хейвен.

Разумеется, проводить подобный эксперимент, когда того и гляди стемнеет, было невозможно, но поговорить с владельцем мастерской было еще не поздно. Инспектор набрал его домашний телефон.

— Не беспокойтесь, мистер Френч, у меня есть классный специалист, могу предложить вам даже парочку. У вас-то и так будет дел по горло, рекомендую взять с собой двоих ребят. Снимать показания прямо на ходу не так-то просто, тут требуется сноровка и аккуратность.

Френч сказал, что он непременно последует его совету, поскольку сведения будут предъявлены в суде, и тут действительно важно соблюсти предельную точность.

— Возьмите Бейтмана и Ланкашира. Эти парни не подведут, уж будьте уверены.

— Договорились. Завтра у нас воскресенье. Жду их на пристани в девять утра.

— Я их пришлю. Явятся минута в минуту.

Глава 9 Скорость есть частное от деления расстояния на время

Френч был из тех, кто чтит субботу^[25]. Если, конечно, позволяли обстоятельства. Он скептически относился к рьяным служакам, которые изводили себя трудами даже в выходные. И его начальники, надо отдать им должное, тоже чтили предписания начальства небесного. Если в воскресенье выдавался погожий денек, Френч и его жена редко могли усидеть дома. Они любили выбираться на природу.

Однако «дело Моксона» нарушило весь привычный жизненный распорядок. Воскресный отдых был сейчас непозволительной роскошью. С каждым часом вероятность напасть на след пропавших без вести становилась все более нереальной, и, соответственно, вероятность вернуть похищенные деньги. Поэтому Френч не мог тянуть с испытаниями. К сожалению, это мероприятие совпало с долгожданным воскресным днем.

Согласно учениям многих известных церковников, всякому нарушившему безмятежное спокойствие субботы небеса пошлют бурю. Тем не менее погода выдалась изумительная. Небо было ясным, солнце ласковым, воздух пьянил прохладной свежестью — благодаря легкому ветерку, легкому настолько, что море оставалось совершенно безмятежным. Грешнику Френчу повезло хоть с этим. Надо сказать, что, хотя путешествие предстояло сугубо деловое, Френча не оставляло сладкое ностальгическое ощущение. Подходя к сходням, где его уже ждали двое парней из ремонтной мастерской, Френч почувствовал себя школьником, отбывающим на долгожданные каникулы.

— Я сам назначил вам в девять, — сказал он, поздоровавшись, — но вы уж простите. Тут у меня еще одно дельце. Я должен наведаться на борт «Чичестера», потолковать с капитаном. Их причал на другой стороне. А уж потом приступим.

— Мы вас сейчас туда доставим, инспектор.

Они стали медленно двигаться на катере вдоль бухты к стоянке парохода. Френч выбрался на сушу и, приблизившись к пароходу, спросил капитана Хьюитта. В тот же момент человек, стоявший спиной к пристани, обернулся. Это и был капитан, собственной персоной.

— Милости прошу ко мне в каюту, — приветливо пригласил он. — Догадываюсь, с чем вы пожаловали. Вашему брату теперь во всем этом придется долго копаться, чтобы не напортачить. Я еще тогда, когда мы на эту яхту наткнулись, подумал, что шума из-за нее будет много. Закурите?

— Спасибо, — сказал Френч, взяв толстую темную сигарету, очень похожую на сигару, и усаживаясь в удобное кресло. — Дело это совершенно особое. Убийство, вроде бы уж куда серьезнее. Но, представьте, сейчас главное для нас не поймать убийцу, а найти денежки. Даже если у них там пропали десятки миллионов, за эти живые полтора миллиона стоит побороться, ведь они могут спасти очень многих.

— Да, бедолаги, остались на мели, — посочувствовал разорившимся вкладчикам капитан, доставая зажигалку. — Но вам не кажется, мистер Френч, что тут, в сущности, одна проблема, а не две? Что, если вы найдете убийцу, а при нем будут и денежки?

— Честно говоря, не кажется. Хотя такой вариант вполне возможен. Надеюсь, капитан, что вы сумеете мне помочь.

Капитан сказал, что едва ли, ведь он уже рассказал решительно обо всем, что ему было известно. Однако готов был отвечать на любые вопросы.

— Тут вот какая история, — начал Френч. — У меня возникла одна версия, уж не знаю, насколько она верна. Суть ее в том, что вместе с Дипингом и Моксоном на яхте был третий человек, который отплыл вместе с ними из Фолкстона. Доказательств у нас нет, но предположить это мы можем.

Капитан Хьюитт молча кивнул.

— И опять-таки, пока только на уровне предположения… Этим третьим мог быть Реймонд.

Капитан даже присвистнул.

— Я подчеркиваю, что это пока только домыслы. И все же я позволю себе предположить, что он отбыл на яхте вместе со своими компаньонами, а потом, уже в открытом море, их убил. Убил, забрал деньги и сбежал. Теперь вопрос к вам, капитан. На чем он мог сбежать? Вы понимаете, почему я решил задать этот вопрос именно вам? Вы случайно не приметили поблизости какой-нибудь катер или моторку?

Капитан снова кивнул.

— Я понял вашу идею. Я тогда как-то об этом не подумал, а напрасно. Было там неподалеку одно французское рыбацкое судно. Мой старпом, мистер Хандз, тоже его углядел. Небольшой такой люгерок для лова макрели, у них обычно еще прилажен мотор, ну и экипаж имеется, человека три. Туман был, несильный, но названия на корме все равно рассмотреть никак не получалось.

— Мог этот люгер^[26] участвовать в игре, как вы думаете, капитан?

— Теоретически — да. Он был мили на четыре ближе нас к Франции и шел по курсу зюйд-зюйд-вест, а это прямехонько на Фекан. Мы засекли эту посудину сразу, как отплыли от «Нимфы», мы проплыли мимо ее кормы примерно на расстоянии в одну милю.

— Если эта посудина была поблизости от «Нимфы» в момент совершения убийств, могла она в тот момент, когда вы ее увидели, доплыть до того самого места?

Капитан Хьюитт выглядел озадаченным.

— Люгер мог отплыть и гораздо дальше, а при желании вообще не попадаться нам на глаза. Тут самое важное, на мой взгляд, вот что: он явно не старался убраться подальше от «Нимфы».

— И все же стоило бы его осмотреть?

Капитан задумался и долго молчал.

— Если вас интересует мое личное мнение, — произнес он наконец, — то я бы не стал. Как-то все это неубедительно. По-вашему, эта посудина оказалась рядом с «Нимфой» случайно или преднамеренно?

— Не знаю. Возможен любой из вариантов.

Капитан пожал плечами.

— На вашем месте я бы сразу отбросил вариант «случайно». Если закрыть глаза на то, что пересечься в открытом море с каким-нибудь судном с точностью до двух-трех минут весьма проблематично, я бы принял во внимание вот что. Любому убийце не нужны лишние глаза и уши, и уж тем более он не станет выдавать свой секрет незнакомым людям, и каким? Бесшабашным гулякам-рыбакам. А если вы склоняетесь к тому, что тут действовали по предварительной договоренности, то учтите: справиться с такой задачей прийти в точное время и не проскочить мимо — смог бы только очень опытный человек, профессионал. И вы полагаете, что какой-то бывалый моряк согласился стать бандитом, вступить в шайку ваших яхтсменов-любителей?

— Эх как бы мне хотелось, чтобы ваши доводы были менее убедительными, — печально произнес Френч. — Вы не представляете, как я обрадовался, когда услышал про этот люгер. Я абсолютно с вами согласен, капитан, вероятность почти нулевая. И тем не менее очень вас прошу описать это судно.

Капитан надавил кнопку звонка и приказал, чтобы к нему немедленно прислали мистера Хандза.

— Мой старший помощник, мистер Хандз, — представил он. — Мистер Хандз, это инспектор Френч из Скотленд-Ярда. Он пришел поговорить насчет тех убийств на «Нимфе». Мистер Френч желает получить портрет того французского люгера, который попался нам на глаза, как только мы дали полный назад от «Нимфы».

— Мне бы рисуночек, и чтобы со всеми деталями. Попытайтесь изобразить, хорошо? — смиренно попросил инспектор.

Мистер Хандз изобразил парусник очень лихо, как заправский художник.

— Корпус черный, дайна — футов тридцать с лишним, — приговаривал он, рисуя. — Палуба под таким вот наклоном, мотор подвесной. Тут белая линия с регистрационным номером, это обозначение порта приписки. Мачты отстоят с обоих концов где-то на фут. Фок-мачта^[27] самая высокая из двух. Кормовая мачта смещена чуть вправо, чтобы было место для румпеля^[28]. Мачты в принципе должны быть укреплены строго вертикально, но на самом деле, как и в этом случае, малость друг к другу наклонены. На обеих мачтах — по коричневому рейсовому^[29] парусу. На середине палубы — небольшая шлюпка. Вроде бы все. Наверное, есть пара люков, ну и какое-нибудь прикрытие для мотора, но я ничего такого не видел, только предполагаю. Готово, сэр.

Капитан Хьюитт сказал, что очень похоже и даже попросил мистера Хандза сделать такой же рисунок для его личной каюты.

— Но почему вы так внимательно разглядывали этот люгер? — изумился Френч. — Всякие мелкие суденышки вам, наверное, часто попадаются?

Его собеседники, усмехнувшись, переглянулись.

— Неужели вы еще не догадались? — капитан чуть заметно подмигнул своему помощнику. — Мы сразу сообразили, что какой-нибудь оч-и-ень любознательный джентльмен будет потом приставать к нам со всякими дурацкими вопросами, и решили заранее подготовиться.

Френч расхохотался.

— Я смотрю, вы мудрые люди. Уж не откажите мне в совете. Как бы мне найти этот чертов люгер?

— По-моему, самое милое дело, — уже серьезно продолжил капитан, — искать его в то же самое время, что мы его видели. Люгеры обычно работают ночью и выходят в море между шестью и десятью утра. Не всегда, но чаще всего. Этот мы видели уже в тридцати милях от берега примерно в два часа пополудни. Думаю, это для вас подходящий ориентир.

Пока Френч брел к катеру, его охотничий пыл заметно уменьшился. Линия с люгером, поначалу столь многообещающая, после скептических комментариев капитана уже не казалась перспективной. Разумеется, то обстоятельство, что капитан и его помощник не увидели никакого судна в относительной близости от «Нимфы», еще не означал, что его не было. И все же это значительно снижало надежность данной версии.

Когда инспектор подошел, мотор работал на полную катушку.

— Я тут немного его погонял, — объяснил механик, — чтобы разогрелся. Теперь можно приступать к вашим испытаниям.

— Задание будет совсем несложным, — сказал Френч. — Мне нужно знать максимальную скорость этого катера. А после я бы хотел узнать предельную скорость «Нимфы». Вы специалисты, вам и карты в руки. Только позволю себе напомнить, что полученные результаты будут представлены в суде в качестве улик. Так какие будут предложения?

Парни некоторое время вполголоса совещались. До ушей Френча время от времени долетали обрывки фраз.«…Сифорд Мартелло Тауэр», «…береговой мыс», «…семь с половиной миль», потом Бейтман, их штурман, обернулся:

— Предлагаю пройтись от того мола, на котором установлен маячок, до пирса в Роттингдине и обратно. Подойдет? Получится в общей сложности десять миль — пять туда, пять обратно. А по пути все будем сверять по карте.

Френч задумался. Десять миль показалось ему маловато.

— Надо бы выбрать маршрут подлиннее, — сказал он.

— Ну тогда смотаемся до Брайтона^[30], — предложил Бейтман. — До него девять миль, а то и чуть больше.

— Решено. И еще один момент. До того как мы тронемся, посмотрите, сколько в баках масла и бензина, а когда прибудем назад, проверьте, сколько останется.

Через пару минут все показания объемов топлива были зафиксированы, Френч приказал трогаться. Еще несколько секунд — и они уже скользили по реке мимо «Чичестера» и точно такого же парохода «Стейнинг», потом, обогнув бухту, плавно развернулись в сторону востока и поплыли к молу, избранному точкой отсчета. Когда они поравнялись с маяком, и Френч, и Бейтман засекли время. Затем мотор запел еще веселее, и катер направился к Брайтону.

Они, весело болтая, сидели с Бейтманом на палубе, инспектору даже подумалось, что это, пожалуй, можно считать воскресной прогулкой, причем одной из самых приятных. Солнце ласково пригревало, дышалось легко, синяя вода искрилась и разбегалась в стороны радующими глаз округлыми волнами. Словом, не работа, а сплошное удовольствие. Держались они близко к берегу, поэтому хорошо были видны белые обрывистые стены меловых скал, россыпи гальки на берегу, а там, где скалы были не слишком высоки, чуть поодаль можно было разглядеть и покрытые ровной травой спуски. Вскоре они проплывали мимо Нью-Хейвена, застроенного нарядными бунгало. Потом на траверзе^[31] показался Роттингдин, который через несколько минут скрылся за кормой. И, наконец, они увидели «панораму» Брайтона с величественными викторианскими особняками, а с берега в море протянулись два огромных пирса.

Когда катер достиг середины ближайшего пирса, Френч и Бейтман снова взглянули на часы и чуть ни в один голос произнесли одну и ту же цифру. Затем был совершен второй маневр с разворотом: сделав плавный полукруг, они снова оказались у пирса, и снова было засечено время.

Обратный путь был не таким безмятежным. Ветер стал более резким и теперь дул прямо в лицо. Но все равно плыть даже и против ветра инспектору было намного приятнее, чем опять очутиться в Нью-Хейвене. Снова сверив часы, они вошли в устье реки и подплыли к пристани.

Оба отрезка пути заняли почти одинаковое время, что было удивительным. Но Бейтман объяснил, в чем тут фокус: ветер и отливная волна действуют в противоположных направлениях. Сверив оба отрезка пути по карте, они вычислили, что скорость «туда» была равна 9,62 узла, а «обратно» — 9,47.

— Если вы хотите знать максимальную, мистер Френч, то можете смело называть десять узлов в час, практически не ошибетесь. Ну а средняя у нас получается девять с половиной.

— Отлично, — сказал Френч. — Теперь нам надо узнать максимум и среднюю «Нимфы».

Они заперли катер и переместились на «Нимфу». Порядок действий был таким же. Ланкашир только настоял на том, чтобы проехаться до Сифорда и обратно — разогреть мотор. Затем они снова прошли по тому же маршруту до Брайтона и обратно.

Нолан утверждал, что скорость «Нимфы» примерно на два узла ниже, чем у катера. Сделав поправку на прилив (ветер на этот раз совсем исчез), они вычислили, что средняя скорость «Нимфы» составляет восемь узлов в час или чуть-чуть меньше.

— Ну все, — сказал Френч Бейтману, — с тестами мы покончили. Теперь займемся расчетами и выводами. Давайте спустимся в каюту и посмотрим, что у нас получится с цифрами.

В рулевой рубке Френч нашел крупномасштабную карту Канала, и затем все втроем отправились в каюту капитана.

— Оба этих судна, — начал Френч, когда они расположились за столом, — в четверг утром вышли в море. «Нимфа» — из Фолкстона, катер — из Дувра. И яхта и катер направились к тому месту, где потом произошла трагедия. «Нимфа» прибыла туда раньше, катер подплыл значительно позже. У меня есть показания относительно передвижения обоих судов, истинность которых я должен проверить.

У Бейтмана сразу загорелись глаза. Он почитывал иногда детективные романы и не без удовольствия следил за расследованиями известных литературных сыщиков. Но совсем другое дело, когда тебе выпадает возможность наяву понаблюдать за реальной работой настоящего детектива из Скотленд-Ярда. Он был полон энтузиазма и, вытащив листок бумаги, линейку и карандаш, не без благоговения уставился на Френча.

— Прежде всего, — начал объяснять Френч, — нам нужно зафиксировать точку, в которой были совершены убийства. Давайте так ее и назовем: точка У — точка Убийств. У нас довольно много источников информации, позволяющей точно установить ее расположение. Начнем с анализа показаний капитана. Он указал следующие координаты: пятьдесят градусов пятнадцать минут северной широты и сорок одна минута западной долготы. Сделаете?

Бейтман сделал счисление^[32] и нанес карандашом точку У.

— А теперь ее надо совместить с направлением парохода. Если вы правильно ее нанесли, то она должна быть на линии, соединяющей Нью-Хейвен и Дьепп. Нарисовали?

Линия прошла точно через точку.

— Отлично. Поехали дальше. Теперь нужно определить, когда к этой точке подошел «Чичестер». Сколько морских миль получилось от точки У до Нью-Хейвена?

— Тридцать одна, — уверенно ответил Бейтман.

— А с какой скоростью шел «Чичестер»? Давайте-ка прикинем. У меня есть время прибытия и отбытия. Из Нью-Хейвена он выходит в одиннадцать сорок пять, а в Дьепп прибывает в четырнадцать пятьдесят пять. Итого — сто девяносто минут, три часа и десять минут. Сколько там у нас получается между этими портами?

— Шестьдесят семь морских миль.

— Ну что ж, составим пропорцию. Если шестьдесят семь миль пароход проходит три часа десять минут, то за какое время он покроет тридцать девять миль?

— За час пятьдесят, — доложил Бейтман.

— Похоже на то. Получается, что к роковой точке «Чичестер» должен был подойти примерно в половине второго. Что практически соответствует времени, названному капитаном. А он указал час тридцать три. Значит, мы идем по верному пути.

— На этот счет будьте спокойны, мистер Френч.

— Мы не имеет права ошибаться, — напомнил Френч. — От этих цифр может зависеть чья-то жизнь. А теперь еще одна, заключительная проверка. Моя версия такова: эти люди направлялись в Фекан. Проложите, пожалуйста, линию между Фолкстоном и Феканом и посмотрите, пройдет ли она через точку У.

Френч с едва сдерживаемым любопытством посмотрел на чертеж.

— Почти точное попадание опять, — прокомментировал Бейтман. — Плюс-минус миля. Для моря это очень даже нормально.

— Вы меня утешили. Эти перепроверки всегда пугают, боишься сглазить, а когда все сходится, сразу легче на душе. Но на самом деле у меня есть еще одна подстраховка. Врач, которого взяли с собой на борт «Нимфы», осмотр проводил чуть позже половины второго. Он определил, что смерть обеих жертв наступила примерно час тому назад. На разбившихся часах одного из убитых стрелки остановились в двенадцать тридцать три. И наконец, действительно последняя деталь. Механик определил по состоянию мотора, что он заглох примерно час назад. По-моему, этих свидетельств достаточно, чтобы удостовериться в том, что трагические события произошли примерно в половине первого. Таким образом, «Нимфа» достигла точки У в двенадцать тридцать. Вы следите за моими рассуждениями?

— Очень внимательно, сэр.

— Отлично. Теперь нужно узнать вот что. Если «Нимфа» в точке У оказалась в двенадцать тридцать, то когда она отплыла от Фолкстона?

Бейтман опять взялся за расчеты. От пресловутой точки до Фолкстона было пятьдесят четыре мили. Поделив их на полученные ранее восемь узлов в час, он получил шесть часов и три четверти, что в конечном счете дало искомый результат. Получилось, что Моксон покинул Фолкстон в пять сорок пять утра.

— Совсем неплохо, черт возьми! — обрадовался Френч. — У меня есть показания свидетелей, утверждающих, что она отбыла в пять пятьдесят.

Азарт Бейтмана нарастал. В результате в общем-то самых обычных нехитрых действий, шаг за шагом информация скапливалась. И благодаря его, Бейтмана, точности и аккуратности, непроверенные данные обретали статус полновесной улики. Его почтение к деятельности Скотленд-Ярда росло с каждой минутой. Расследование, опирающееся на столь серьезные тесты, впечатляло.

И все же даже после всех этих тестов оставался открытым самый главный вопрос. Причастен ли к убийству мистер Нолан?

— Теперь обсудим ситуацию с катером, — продолжил Френч. — Здесь мы пойдем от противного. Мне известно, что он отбыл из Дувра в восемь утра. Я хотел бы знать, в котором часу он мог подплыть к «Нимфе»?

— Это пожалуйста, — сказал Бейтман, снова взяв в руки линейку. — Дувр находится в пятидесяти семи милях от точки У. За сколько времени судно, делающее девять с половиной узлов в час, одолеет эти пятьдесят миль? Делим. Получаем шесть часов. Восемь плюс шесть получается четырнадцать. То есть два часа дня.

Полученный результат не был для Френча сюрпризом. Он предчувствовал, что будет несостыковка. По большому счету он никогда не верил в виновность Нолана.

— Два часа! Похоже, это уж слишком большая натяжка. Но у меня есть еще один вопросик, — сказал Френч, перебив Бейтмана, которому и этот результат показался почти точным, — давайте уж подчистим все концы. Предположим, катер все-таки подплыл в то самое время, в час У, с какой скоростью он тогда должен был двигаться?

От двенадцати тридцати отняли восемь, получилось четыре с половиной часа. Соответственно, чтобы покрыть расстояние в пятьдесят семь миль, скорость должна была быть не меньше тринадцати узлов. Френч задал сакраментальный вопрос:

— Может ли такой катер при форсмажорных обстоятельствах идти с этой скоростью?

После недолгого совещания оба его помощника сказали «нет». Три узла сверх максимальной скорости это уж слишком, это нереально. Не раз и не два одолевавшие Френча сомнения снова подтвердились. Нолан был чист.

— И теперь самое последнее, — продолжил Френч. — Я хотел бы проверить уровень горючего в баках.

— Я записал нужные цифры, мистер Френч, — сообщил Бейтман, и все опять занялись подсчетами.

Тут тоже были свои тонкости. В случае с «Нимфой» был неизвестен изначальный объем горючего, с которым яхта отправилась в путь, зато им удалось узнать, сколько его было, когда яхта находилась в роковой точке У. Однако исходя из предположения, что баки были полными, они вычислили, что тот объем, который был зафиксирован первоначально, когда яхту обнаружили посреди Канала, соответствовал показаниям Нолана. То есть «Нимфа» шла прямо к цели, не отклоняясь от курса на Фекан.

В случае с катером был точно известен начальный объем, с которым он вышел из Дувра. Однако не было сведений о том, сколько бензина осталось в момент встречи с яхтой в точке У. Зато был известен объем, с которым катер прибыл в Нью-Хейвен. Что позволяло вычислить расход топлива при перемещении из Дувра в Нью-Хейвен. И по этим довольно, правда, грубым подсчетам выходило, что катер никуда не сворачивал и не делал никаких остановок.

Это был значительный рывок вперед в расследовании, хотя результат вышел отрицательным. Однако Френч испытывал чувство удовлетворения, которое человек обычно испытывает при завершении неотложного дела. Нолан был главным подозреваемым, и хотя вина его с самого начала казалась маловероятной, необходимо было все тщательно проверить. Шеф сказал, что, как только он, Френч, все прояснит с Ноланом, надо сразу отпустить Таннера или Уиллиса. Теперь все тучи подозрений сгустились над головой Реймонда. Френч решил не мешкая переключиться на его поиски. У Таннера и так хлопот полон рот. Сегодня же вечером нужно заскочить к нему, все у него расспросить, а с утра пораньше — вперед, выслеживать Реймонда.

Однако недолго он радовался своим завершенным на данном этапе подвигам, сообразив вдруг, что понапрасну потерял уйму времени. Он прошляпил самое главное доказательство того, что Нолан невиновен, можно было не затевать все эти тесты.

Украденные деньги! Вот что он совсем упустил из виду! Вот что было главным и повлияло на развитие всех дальнейших событий.

Теперь, только теперь до него дошло, что пропавшая наличность должна состоять из мелких купюр. От крупных банкнот не так-то просто избавиться, не важно от какого количества. Всякий, кто просит разменять крупную купюру, вызывает пристальное внимание. В любом банке всегда записывают номера таких банкнот. Потом их легко выследить, а потом обнаружить, что эти деньги часть похищенной наличности концерна. Всем банкам разошлют приказы быть начеку. И когда очередному незнакомцу, не из числа постоянных клиентов, вдруг вздумается разменять крупные деньги, его будут долго-долго расспрашивать… пока не сообщат в полицию. Полицейские хватать его, разумеется, не станут, но из виду не выпустят. И если обнаружится, что он явно причастен к исчезновению денег, ему останется очень недолго разгуливать на свободе.

Так-так, но если наличность мелкая, по пять, десять, двадцать фунтов, бумажек должно быть очень много. Френч мысленно представил кучу купюр, составляющих полтора миллиона. И решил, что похитители не могли обойтись без довольно большого чемодана, а то и нескольких.

И тут в памяти Френча всплыл примечательный факт. Чемоданы-то были! Два чемодана, принесенные в здание банка в среду утром. Их продержали целый день в кабинетах. А владельцы их, Моксон и Реймонд, торчали в конторе допоздна. Они остались одни, и им ничего не стоило проникнуть в хранилище. А потом эти чемоданы были погружены в машину Моксона. Моксон (и, вероятнее всего, Реймонд тоже) сел в Фолкстоне на свою яхту и отбыл. Мог ли он не взять эти деньги с собой? Нет, не мог. Френч пришел к выводу, что оба чемодана, набитые тысячами мелких купюр, отбыли из Фолкстона на борту «Нимфы».

Вот такая складывалась картина. И без всех этих замеров расстояний и вычисления скоростей было очевидно, что Нолан тут ни при чем. Деньги исчезли, но Нолан их точно не брал. Их не было ни на «Нимфе», ни на катере, когда оба судна обыскивали уже в Нью-Хейвене. На берег Нолан их тоже вынести никак не мог. У него не было с собой ни чемодана, ни сумки, а распихать такое количество денег по карманам или за подкладку не удалось бы даже фокуснику. Однако представить, что человек, прикончивший своих друзей и коллег из-за полутора миллионов, в состоянии расстаться с этими деньгами, Френч никак не мог. Чушь какая-то!

Он повернулся к своим помощникам и сердечно их поблагодарил.

— Вот и все, — заключил он. — Теперь можно все запереть и разойтись. Ну и, само собой, наверстать упущенное. Я имею в виду воскресные радости.

Френч успел попасть на поезд, приуроченный к прибытию вечернего парохода, дома он быстренько поужинал и отправился к Танкерам. Выяснилось, что Таннер сидит в одиночестве. Жена его поехала навестить семейство своей сестры. Он явно изнывал от скуки и страшно обрадовался появлению приятеля.

— Привет, старичок! Я смотрю, ты совсем обнаглел. Неужели у тебя повернется язык снова клянчить о помощи?

— Еще чего, — фыркнул Френч. — Некогда мне ждать, пока ты соизволишь что-то сделать, и вообще ты только все запутываешь. Чувствую, мне нужно поскорее все брать в свои руки, давно пора.

— Ха-ха-ха, — рассмеялся Таннер, весь сияя… — Так, значит, Джон Патрик Нолан, эсквайр, чист как стеклышко! А что я тебе говорил? Почему ты, дурья башка, сразу мне не поверил?

— Потому что научен горьким опытом. Ты много чего всегда болтаешь… И вечно не по делу…

— Ладно-ладно. Давай-ка тогда ближе к делу. Что там у тебя.

Френч изложил свои последние достижения. Карту он прихватил с собой и досконально изложил все проделанные операции и выводы.

Таннер слушал непривычно внимательно.

— Впечатляет, — пробормотал он, когда Френч закончил, — только мог бы и не мучиться. Если бы знал то, что знаю я. Правда, до сегодняшнего дня у меня не было никаких доказательств, одни подозрения…

— Ты хочешь сказать, что работал сегодня, в воскресенье?

— А как ты думал? Тут такое громкое дело, и наш шеф, помощник комиссара, шипит, как кот на раскаленной крыше. Естественно, я работал. И тоже кое-что выяснил.

— Выкладывай.

Таннер подошел к шкафчику, вытащил на свет божий виски и содовую воду, подождал, когдаФренч наполнит свой стакан, и только тогда начал рассказывать.

Глава 10 Человек с чемоданами

— Не скажу, чтобы это было очень эффектное наблюдение, но зато полезное. Я расскажу тебе о своих действиях, а выводы ты и сам сделаешь. Мне было известно, что Моксон и Реймонд — с чемоданами — отправились в среду вечером в Халлам, где происходил деловой обед. Мне было известно, что Моксона нашли на следующий день мертвым на собственной яхте, которая болталась на волнах посреди Канала. Нашли в половине второго. Мне было известно, что «Нимфа» ранним утром того же дня отчалила от Фолкстона. Как сообщил мне сержант из местной полиции, в пять пятьдесят. И еще мне было известно, что Реймонд и оба чемодана исчезли. Я принял все это к сведению. Я говорил тебе, что ездил в Халлам и сумел выудить кое-что любопытное у швейцара? Он видел, как Моксон и Реймонд вместе отбывали на машине Моксона. И что еще примечательнее, видел на заднем сиденье оба чемодана — когда открывал дверцы. Происходило это примерно в половине первого ночи. Халлам был, так сказать, только началом.

— Это я уже понял.

— Далее я решил наведаться в Фолкстон. Перед отъездом позвонил Нолану, попросил адрес человека, присматривающего за «Нимфой». Он дал.

— Джон Харли, живет через пару домов от таверны «Ангел».

— Ты тоже его знаешь? Позволь уточнить, что живет он на улице Святого Михаила. И дом этот, и самого хозяина я нашел практически сразу. Харли этот старик уже, но фору даст любому молодому. Присматривает за всякими лодками-катерами, тем и кормится. У Моксона он работает уже пять лет, драит его катер, закупает, когда требуется, провизию и все такое прочее. Такие люди на вес золота.

Во вторник он получил весточку от Моксона. Тот велел, чтобы «Нимфа» была готова к завтрашнему дню, то есть в среду. Велел обеспечить запасы еды и воды на три дня — для троих человек. Сказал, что днем в среду придет проверить, все ли в порядке.

Харли утречком сделал все, что было приказано. Отдраил всю яхту, проверил мотор, наполнил баки для масла и для бензина, закупил провизию. Примерно в двенадцать прикатил Моксон на своей машине. Обошел всю яхту, все проверил, даже запустил мотор, чтобы убедиться, что ничего в нем не заедает. «Нимфа» была пришвартована к причалу за нос и за корму. Он еще проверил, не скользкие ли доски на причале.

Моксон сказал, что собирается завтра плыть во Францию, но сегодня ему еще предстоит поздний обед, он не сможет попасть в бухту раньше трех утра. Поэтому сразу приедет сюда и отправится на яхту. Поспит три-четыре часа в каюте, чтобы не позже шести утра уже можно было отплыть.

Харли вызвался его подождать, но Моксон сказал, что не нужно, он управится и сам. Только попросил привязать к одному из крюков на пристани шлюпку, чтобы можно было подплыть к входу на борт. Потом Харли спросил, как быть с машиной, на что Моксон ответил, что тут никаких проблем, он поставит ее в гараже при бухте, который работает круглосуточно.

— Все пока, выглядит вполне естественным и невинным, — заметил Френч.

— Еще бы оно так не выглядело. Он же был башковитым малым. Ну, поговорили и поговорили. Я подумал, что вытянул из старика все, что было можно. Но оказалось, что самое главное еще не было сказано. И выплыло наружу абсолютно случайно.

— А эта шлюпка, — спросил я, — она ваша собственная?

— Нет, сэр, — ответил он. — Это лодка с «Нимфы».

— Ах вот оно что, — говорю я, — а где же она хранится, когда «Нимфа» отправляется в плаванье?

— На ней и хранится, — отвечает старикан. — Мистер Моксон забирает ее с собой.

— То есть, насколько я понимаю, когда яхта утром отчалила, то и лодку прихватила с собой? — на всякий случай переспросил я.

Он ответил, что, наверное, так оно и было. Своими глазами он, конечно, этого не видел. Но раз лодка исчезла, то где ей быть, как не на яхте? Ну как тебе эта новость, Френч? По-моему, весьма достойная внимания.

Френч даже слегка обомлел. Это было то, что он так долго искал. Недостающее звено в его версии. Вот она, эта лодка, на которой Реймонд мог уплыть! Убил своих сообщников, погрузил чемоданы с деньгами и был таков.

— О господи, Таннер, это же настоящий прорыв, и уже никаких промахов! И что, тебе удалось добыть доказательства того, что была лодка?

— Пришлось здорово повозиться, но в конце концов я действительно кое-что добыл. Слушай дальше. Я спросил у Харли, в каком часу «Нимфа» отплыла. Он ответил, что без десяти шесть, то есть назвал то же самое время, что и сержант. Я спросил, откуда ему это известно. Он видел, как она отплывает? Нет, говорит, не видел. Но видели его друзья.

Друзья оказались рыбаками, и я черт знает сколько времени их разыскивал. Все до одного подтвердили, что видели, как «Нимфа» отплыла, а на буксире у нее была весельная лодка. Вот такие у нас делишки.

Френч не на шутку разволновался. Было очевидно, что теперь самое главное — отыскать эту лодку, и наверняка это будет очень и очень непросто. Скорее всего, на ней добрались до какого-нибудь пустынного местечка на побережье Франции, а после затопили. В тот же прошлый четверг, под прикрытием сумерек. Как бы то ни было, полицию изобрели для расследования преступлений, а не наоборот. Проблемы полицейских никому не интересны.

— Здорово, Таннер, ты не мог бы продиктовать мне имена рыбаков?

Он внес всех этих долгожданных свидетелей в свой блокнотик, затем Таннер стал рассказывать дальше:

— Ну, сам понимаешь, теперь нужно было выяснять, кто же все-таки погрузился на яхту. Уж кого я только не спрашивал: и сторожей и полицейских, дежуривших с ночи до утра. Никто ничего не видал. До шести часов я занимался этой ерундовиной, потом решил — к черту, лучше выяснить, что там было с машиной.

Тут все прошло как по маслу. Дежурный механик из гаража при бухте знал Моксона и хорошо помнил, как тот ставил у них свою машину. Моксон прибыл примерно в три утра, ничего не объясняя, заехал внутрь, сказал только что неожиданно задержался по дороге, пока ехал из Лондона.

— Странно. Даже не пытался прятаться и избегать разговоров.

— А чего ему было дергаться? Пока бы его хватились после отплытия, прошло бы уже несколько часов.

— Возможно, ты прав, старик.

— Глянул я тогда в гараже на часы, смотрю — пора обедать. Подумал, что на сегодня, вернее, на вчера, хватит. Пошел в гостиницу и устроил себе заслуженный отдых. А сегодня с утра опять начал искать свидетелей, которые могли бы видеть, кто именно садился на яхту. Господи, сколько же я везде шнырял! Наконец, наткнулся на того, кого нужно.

— Отлично! И на кого же?

— На двух кочегаров с рейсового парохода. Они были в гостях у приятеля, ну и повеселились там от души, с танцами и с горячительными напитками. Ушли они только в три, спустились по улице Стренд, под железнодорожный мост и решили прогуляться вдоль гавани. Представляешь себе это место?

— Очень хорошо.

— Со стороны Портовой улицы гавань огорожена барьером. Там эти весельчаки и проходили, когда с улицы выехала машина и остановилась у гаража. Оттуда вышел высокий мужчина с двумя чемоданами, развернулся и подошел к отелю «Королевский шатер». Там он остановился, а машина пересекла улицу и направилась в гараж.

Кочегары, сам понимаешь, были настроены по-боевому и жаждали развлечений. А тут появилось что-то, на что можно поглазеть. Они остановились за барьером и стали смотреть, что будет дальше. А дальше было вот что. Через некоторое время из гаража вышел второй господин и подошел к первому. Тот, что из гаража, был чуть ниже и пошире в кости. Они уже вдвоем, держа в руках по чемодану, спустились на один из причалов, к которому была прицеплена шлюпка. Они на ней подплыли к стоявшей на некотором расстоянии от причала «Нимфе» и поднялись на борт. Ну и что ты по этому поводу скажешь?

— Скажу, что ты молодчина, Таннер! Черт возьми! Это же Моксон и Реймонд, с такими уликами можно затевать судебное разбирательство.

Таннер, вдруг резко развернувшись, стукнул кулаком по столу.

— В том-то и дело, что нельзя! — рявкнул он. — Ты уверен, что это были Моксон и Реймонд. Я тоже так думаю. Но как мы это докажем? Это ведь мог быть Дипинг, а не Реймонд!

Френч взмахнул рукой от досады.

— Да, черт подери, вполне мог! Я совсем забыл про Дипинга. А эти кочегары случайно не рассмотрели их лица?

— Нет, те два джентльмена были слишком далеко.

Френч улыбнулся.

— Хотел бы я полюбоваться на физиономии этих весельчаков, когда они узнают, что глазели они на грабителей, которые собрались смыться за границу, и в чемоданах у них, между прочим, покоилось полтора миллиончика.

— Я тоже тогда сразу об этом подумал. И чует мое сердце, что если бы беглецы хоть чем-то себя выдали, то мы бы обнаружили их трупы не посреди Канала, а в Фолкстоне.

— Я бы не удивился, — сказал Френч. — Да-а. Все это замечательно и восхитительно, старина, но если даже мы с тобой правы насчет Реймонда, остается одна неувязочка.

— Это какая же?

— Откуда на яхте взялся Дипинг? Как он туда попал?

Таннер обиженно пожал плечами.

— А то я и сам не знаю про эту твою неувязочку! Тоже мне умник нашелся! Думаешь, я успокоился, когда отпустил кочегаров? Кого я только не спрашивал, с каких сторон не заходил… Ни черта. Но в конце-то концов, он мог проскочить туда прямо с берега, «Нимфа» недалеко стояла. Подошел, окликнул, и Моксон его подобрал.

— Ладно-ладно, не кипятись, — сказал Френч. — Ты все равно гений. И что же ты решил? Продолжишь или передашь эстафету мне?

— Да, я бы с удовольствием передал. Понимаешь, у меня ведь тоже дельце не подарочек, та история в церкви Святого Альбана^[33]. Надо продолжать расследование.

— Понял. Завтра продолжу твою работу. К тебе еще только два вопроса. Первое. Как выглядела эта лодка? Есть ее описание?

— На, держи, — Таннер выдрал листок из своего блокнота и протянул другу. — Больно она здоровая. Харли говорит, что на ней легко плыть даже при переменчивом ветре.

— И еще: ты объявил ее в розыск?

— Само собой. Это первое, что я сделал.

— Это хорошо. А не слышал случайно, что поделывает сейчас Уиллис?

— Знаю только, что он уехал во Францию, будет там гоняться за бухгалтером.

— Надеюсь, ему повезет. Ну ладно, старина, я, пожалуй, пойду, пора спать. В это время мне всегда начинает казаться, что лучшие мои помощники подушка и одеяло.

— Ленивый ты пес, даром что ищейка. Желаю удачи.

Придя утром на службу, Френч тут же отправился искать своего друга инспектора Барнза, который был специалистом по расследованию преступлений на море. Со всеми вопросами относительно кораблей, навигации, розы ветров и прочих морских премудростей обращались всегда к нему. Он был умен, остроумен и очень добр, а потому пользовался всеобщей любовью и симпатией.

— Двойное убийство на яхте? — переспросил он, когда Френч приготовился мучить его расспросами. — Я так и знал, что рано или поздно ко мне из-за него пожалуют. Ну и как у тебя дела? Тайна на тайне? Или все уже выяснил?

— Кое-что выяснил. Но требуются кое-какие уточнения. Ты вообще в курсе, что это за история?

— Только газетный вариант. Я ведь уезжал в Саутгемптон, расследовал кражу на лайнере, принадлежащем компании «Юнион касл»^[34], они перевозят и почту. Так вот, часть бандеролей и посылок пропала.

— Надо же, а я и не знал.

Барнз усмехнулся.

— Обычное, как говорится, проходное дело. Замешаны сами почтовые служащие, трое. Часть вещей обнаружили при обысках у них дома. Вот твое дело действительно интересное.

— Да уж, дальше некуда. Сейчас я расскажу тебе все подробности, которые удалось выяснить, — Френч лаконично изложил самые важные детали.

— Сенсация для желтой прессы, — прокомментировал Барнз. — Огромные деньги, тысячи разоренных граждан, кровавые лужи на яхте. Это же просто приключенческий роман! Ну и как, газетчики здорово донимают?

— Да ничего, пока терпимо. Слушай, Барнз, я хочу найти эту шлюпку. Если у тебя есть какие-то завалявшиеся блестящие идеи, поделись.

— Что ты, мой мальчик, откуда! Я знаю об этом деле ровно столько же, сколько ты.

— Да, конечно, — сухо отозвался Френч. — Но все равно, одна голова хорошо, а две лучше, сам знаешь. — Он развернул перед ним свою всю изрисованную разными линиями карту Канала и объяснил, что какая означает. — Самое последнее мое предположение таково: совершив преступление примерно в час тридцать убийца покинул вот это место, обозначенное точкой У, «точкой Убийств», как ты, разумеется, догадался. И покинул на весельной лодке, а лодка эта, заметь, гораздо более основательная и тяжелая, чем обычные типовые лодки. И я вот что хотел спросить. Какие пароходы и прочие суда проходят тут мимо в это время? Если бы я знал, мог бы поговорить с экипажем. Может, кто-то из плавсостава и заметил эту лодку?

Барнз задумчиво посвистел сквозь зубы.

— Клянусь тебе, Френч, что на всех окружающих Британию водах ты не найдешь менее судоходного отрезка, чем этот. Вряд ли я смогу тебе чем-то помочь. Дай-ка я отмечу карандашом навигационные маршруты. Видишь, что получается? Все они на этой части Канала сбиваются ближе к английскому побережью. С французской стороны, от Кале до Шербура тут образуется огромная, растянутая на много миль бухта. Корабли идут по прямой, на черта им накручивать лишние мили по этой дуге? А твоя точка У расположена внутри этой бухты, то есть в стороне от проложенных маршрутов. Видишь, да?

Да, Френч видел. И понял, что тут особо рассчитывать не на что.

— Единственный пароходный маршрут, который мог бы тебе что-то дать, если повезет, это тот, что проложен между портом на северной части мыса Гри-Не и Гавром. Но насколько мне известно, регулярных рейсов тут нет. Пассажирам приходится нанимать суда. Тебе придется плыть в Гавр и уже на месте выяснять, какие суда выходили в четверг в море. Это самое разумное.

— Я так и сделаю, — сказал Френч.

— А кроме того, — продолжил рассуждать Барнз, — есть каботажные суда, рыбацкие лодки, прогулочные яхты, да мало ли… Небольшие суда заходят и в Ле-Трепор, и в Дьепп, и в Сен-Валери, и в Фекан. Если хочешь все проверить, надо это делать там, на месте. Тебе в любом случае пришлось бы туда поехать, ты же вроде собирался поискать люгер, который видели на «Чичестере»?

— Как думаешь, может, пролистать «Регистр Ллойда»^[35]?

— Попробуй, но я бы не стал. Я бы уж сразу поехал, чего зря тянуть.

— Ты прав. Поеду. Это займет не так уж много времени.

Барнз молчал, что-то обдумывая.

— А какая у тебя, собственно, идея? — наконец спросил он. — Ты полагаешь, что убийца дал деру на лодке, а потом его подобрало какое-то подвернувшееся случайно судно?

— Ну, в общем, да. Или он сам догреб до берега.

Барнз покачал головой.

— Насчет того, что сам, это вряд ли, — сказал он, что-то вымеряя на карте. — Смотри, от этой твоей точки У примерно двадцать четыре морских мили до ближайшей суши, то есть до французского берега. Это еще дальше, чем даже от Дувра до Кале. На всем этом участке сильнейшие перепады уровня воды, опять же, то прилив, то отлив. Из-за этого плыть по прямой практически невозможно, то есть на самом деле нужно пройти больше двадцати четырех миль. Конечно, вот тут, в направлении Стрейтса, в принципе терпимый участок пути. Но ты и сам знаешь, что основная проблема не столько расстояние, сколько борьба с приливами, вот с чем не могут справиться большинство тех, кто пересекает Канал. Однако даже на этом, повторяю, относительно спокойном отрезке, сильные перепады. Так что проплыть этот путь на веслах весьма проблематично, уж поверь. Особенно когда на веслах не моряк, а конторский служащий, да и если лодка более объемистая и тяжелая, чем обычно. Послушай моего совета, Френч, выкинь ты эту идею из головы. Твой убийца не смог бы один добраться до берега, не хватило бы силенок.

— Все равно не мешает разузнать.

— Давай разузнавай, но только с учетом того, что этого малого кто-то подобрал. Только я лично сильно сомневаюсь, что владелец какого-нибудь рыбацкого судна, подобрав человека в шлюпке, потом никому бы об этом не рассказал. Само собой, ему могли заплатить, чтобы держал язык за зубами. Но потом-то он наверняка узнал про убийство, тут здорово подумаешь, стоит ли молчать. Так недолго и в соучастники попасть. А кому охота так рисковать? И потом, кроме хозяина, существует команда, что сильно усложняет проблему.

Френч вздохнул в ответ.

— Ты трижды прав, Барнз. Поэтому я все больше склоняюсь к одному очень нежелательному, но необходимому шагу. Поместить объявление. Будь добр, проверь, не наврал ли я чего в описании лодки. — И он протянул ему листок с объявлением, в которое были внесены и выжимки из записей Таннера.

Расследование убийства в Английском Канале.

(Банкротство Генерального банка ценных бумаг Моксона).

Разыскивается.

Лодка английская. Длина — 12 футов 6 дюймов, ширина — 4 фута 3 дюйма. Очень прочная, рассчитана на 4-х человек. Корма квадратная, якорь малый, с тремя лапами и пятисаженным^[36] канатом. Кроме того, оснащена двухсаженным носовым фалинем^[37]; два легких весла, длина — 5 футов 6 дюймов. Сделана из американского вяза. Подержанная, но в отличном состоянии. Предположительно в 12.30 26 июня находилась в точке: 50 град. 15 мин, сев, широты и в 41 мин, зап. долготы. На борту лодки должен был находиться один мужчина и два чемодана. (См, далее.)

Также разыскивается.

Реймонд, Норман Брюс, сотрудник фирмы Моксона «Генеральный банк ценных бумаг». Возраст: 32 года. Рост: 6 футов. Сухощав, сложение атлетическое. Овал лица правильный, щеки чуть впалые. Волосы рыжие, коротко подстриженные. Глаза голубые, кожа слегка загорелая, нос прямой, рот маленький, крупный подбородок. Возможно, одет как яхтсмен, то есть в белые брюки, белый же либо синий пиджак, на голове, возможно, фуражка.

Возможно, при нем два чемодана из дорогой кожи. Один — коричневый с серебристыми металлическими замками и металлической монограммой «П.А.М.», буквы — размером в 2 дюйма. Другой — желтый, с замками цвета меди, с монограммой «Н.Б.Р.», буквы — 2,5 дюйма, коричневого цвета.

Прочитав, Барнз сказал, что по поводу характеристик лодки у него нет никаких замечаний. На этом Френч с ним распрощался и отправился к помощнику комиссара, чтобы отчитаться о состоянии дел на данный момент и заручиться разрешением отослать материалы следствия французской полиции.

— Все вы сделали правильно, Френч, — одобрил шеф, — но думаю, вам все же придется туда поехать. Я снабжу вас рекомендательным письмом к французским властям и смело отправляйтесь в путь. Как вам такая перспектива?

— Я и сам хотел это предложить, сэр.

— Вот и славненько. А кстати, что там у нас получилось с отпечатками, снятыми с перил на лестнице, ведущей в каюты?

— Почти все отпечатки принадлежат Моксону, сэр. Есть и отпечатки Дипинга, но немного, и всего несколько штук — лодочника, приглядывающего за яхтой. Есть и пара отпечатков, которые идентифицировать не удалось.

— Не удалось? Это досадно.

— Еще как, сэр. Мне ведь удалось заполучить «пальчики» Нолана. Мы как-то вечером вместе обедали, и я попросил официанта придержать его бокал. Зря старался. На перилах его отпечатков нет.

— Ну это тоже важный факт. Что ж, Френч, полный вперед. Посмотрим, что вам удастся раскопать во Франции.

Глава 11 Дьепп. Мосье Фике

Перед отъездом Френч заскочил в контору Моксона и попросил позвать мистера Ханифорда.

— Приветствую вас, мистер Ханифорд. Вот, решил узнать, как у вас дела с добычей номеров денежных купюр.

Вместо ответа тот протянул ему огромные листы бумаги, испещренные столбиками цифр: тысячи и тысячи чисел. У Френча даже на миг перехватило дыхание.

— Господи! — тихо воскликнул он, глядя на эти бумажные простыни. — И что же прикажете со всем этим делать? Отдать в типографию и издать в виде книги?

— Ну знаете, инспектор! — Ханифорд обиженно фыркнул. — Вот она, ваша благодарность? За то что я, можно сказать, в поте лица своего добывал эти проклятые номера! Отлично. Значит, они не так уж сильно были вам нужны.

Френч кисло усмехнулся, рассматривая записи. Как он и предполагал, купюры были мелкие, в основном пятерки и десятки. По идее, было и несколько сотен двадцаток, но это была капля в море в сравнении с еще более мелкими. Номера располагались под графами, где были записаны названия разных банков.

— Да, я смотрю, вам действительно пришлось здорово попотеть, мистер Ханифорд. Но как вам удалось все это собрать?

— Принцип был предельно прост. Начал с того, что написал руководству всех банков, с которыми мы в последние три-четыре месяца имели дело. Таких набралось двадцать семь. Я попросил посмотреть, какие последние отчисления наличности были сделаны в адрес нашей фирмы. Потом, так сказать, все свел воедино. А когда выяснилось, что итоговая сумма равна примерно полутора миллионам, я подумал, что мои труды были не напрасны.

Френч кивнул.

— Ну а дальше, как вы понимаете, я снова написал своим коллегам из этих банков и попросил прислать номера купюр, которые были выданы.

— Вот это очень хорошо. Это даст нам возможность сделать важную вещь проследить дальнейший путь исчезнувших купюр. Нашим приятелям, кто бы это ни был, очень скоро придется расстаться с частью своего драгоценного груза: такие забавы, как поспешное бегство, удовольствие не из дешевых.

— У них полно и однофунтовых.

— Однофунтовых банкнот, которые нигде не учтены?

— Боюсь, что это так.

Френч поднялся.

— Пойду отдам распоряжение, чтобы брали на заметку тех, кто оплачивает счета крупными суммами в однофунтовых купюрах. Впрочем, это мало что даст. Они могут производить оплату во многих банках. Что ж, попробуем хоть что-то отследить. А теперь пойду в Скотленд-Ярд, пусть они займутся выпуском книги.

Зайдя в свой кабинет, он положил «рукопись» с цифрами на стол и стал обдумывать программу своего визита во Францию.

Перед ним стояло три совершенно разных задачи. Хотя, конечно, если повезет, решение одной из них, возможно, позволит разом решить и остальные две.

Итак. Он должен отыскать Реймонда, он должен отыскать пропавшие деньги, он должен отыскать тот люгер. Ему казалось, что самым легким, а возможно, и самым перспективным будет поиск люгера.

После беседы с умницей Барнзом Френч отбросил прочь так полюбившуюся ему версию — что Реймонд доплыл до берега на шлюпке с «Нимфы». Значит, если этот малый все-таки доплыл, то его подобрало какое-то судно. На данный момент единственным реальным судном, оказавшимся в относительной близости от яхты, был тот пресловутый люгер. Если команда люгера не брала его на борт, возможно, они видели, как это сделал кто-то еще. В любом случае надо было найти этот парусник и все точно разузнать, Френч решил отправиться во Францию сегодня же вечером. Поезд отходил в восемь двадцать с вокзала Виктория.

Взяв паспорт, некоторое количество денег и рекомендательное письмо начальству французской полиции, с которым сэр Мортимер Эллисон успел поговорить по телефону, Френч отбыл в командировку. В Дьепп он приехал в третьем часу ночи и тут же отправился в одну из прибрежных гостиниц, где постарался скорее лечь и наверстать часы вынужденного бодрствования. Утром, после легкого завтрака, он явился со всеми своими бумагами в комиссариат полиции.

Дежурный офицер уже получил из Парижа соответствующую телеграмму и принял Френча чрезвычайно любезно.

— Mon Dieu, oui, monsieur!^[38] Дело ваше, безусловно, чрезвычайной важности. Для нас это великая честь оказать содействие нашим британским коллегам.

Не угодно ли мосье Френчу изложить свои проблемы, и тогда он предпримет все возможное, чтобы лучшие специалисты французской полиции помогли их разрешить.

Френч, несколько огорошенный таким горячим сочувствием, пробормотал, что у него и в мыслях не было доставлять французским коллегам такие хлопоты. Единственное, что ему требуется, это отыскать вполне конкретный французский люгер, команда которого могла оказать содействие английскому преступнику, при этом даже не подозревая, что помогает скрыться человеку, замешанному в убийствах. Затем он деликатно спросил у своего собеседника, не подскажет ли тот, где разумнее всего было бы поискать вышеупомянутое судно.

Офицер снова заявил, что и он лично, и все его сослуживцы — в полном распоряжении их выдающегося английского коллеги. Френч мигом сообразил, что этот сладкоречивый балагур никогда не допустит, чтобы sacre anglais^[39] рыскал без присмотра по вверенной ему территории. А далее последовало великодушное предложение. Самый блистательный местный детектив, мосье Жюль Фике с готовностью «поможет» мосье Френчу в его трудах. Как бы то ни было, такой вариант вполне устраивал Френча, не слишком преуспевшего в изучении французского. А без приличного знания языка ему все равно одному было не справиться с задачей.

Надо сказать, что мосье Фике абсолютно не походил на горячего галла. Высокий рост, белокурые волосы и голубые глаза свидетельствовали о северных корнях. И вообще черты его характера были на удивление английскими, по крайней мере, по представлениям Френча. Сдержанность, умение внимательно слушать, немногословность и высокий профессионализм — все эти качества Френч считал исключительно достоянием британцев. К ним присоединялось и хорошо развитое воображение, это была уже чисто французская пикантная приправа. Помимо профессиональных достоинств он обладал еще одним, крайне важным бегло говорил по-английски. Короче, лучшего помощника просто невозможно было и пожелать.

Сердечно, даже слишком, распрощавшись с дежурным офицером, Френч предложил своему новому знакомцу зайти в ближайшее уютное кафе и скрепить их сотрудничество двумя кружками темного пива, а заодно разработать план предстоящей кампании. Фике хорошо знал «дело Моксона» по тому, что писали в газетах, но ему было, разумеется, любопытно получить информацию из первых рук. Выслушав описание люгера, он сказал, что найти его будет несложно.

— Надо поискать на берегу, да-да, — заверил Фике, когда Френч прочел последний путает описания, — но мы гоняться за ним не будем, non! Мы останемся здесь, в Дьеппе. Напишем подробный циркуляр и разошлем по округам, пусть там местные полицейские все прочесывают. А мы займемся более серьезными вещами. Вы согласны?

Они расположились на симпатичной полукруглой террасе перед казино. Сидя на железных, покрашенных темно-желтой краской стульях за таким же темно-желтым изящным столиком, они сочиняли свое послание. Выдалось погожее утро, солнечное, но не жаркое. Хотя было только начало летнего сезона, народу в Дьеппе уже хватало, и несмотря на относительно ранний час, на пляже собралось много отдыхающих. Но Френч и Фике, увлеченные своим делом, ничего не замечали и не слышали: ни городского шума, ни шуршания шин по гладким мостовым, ни пароходных гудков, ни басистого рычанья моторов трогающихся легковушек.

Дописав последнюю строчку, они вернулись в комиссариат и разослали депеши по всему побережью, во все полицейские участки от Булони до Гавра. Затем они снова отправились в гавань и, пройдя вдоль набережной Дюконе, спустились к Рыбацкой бухте. Эта бухта соединялась с основным портом, откуда стартовали суда, идущие в Нью-Хейвен. И в этом порту находилось в данный момент несколько рыбачьих люгеров и пара траулеров. На набережной толпилось довольно много рыбаков. Френч и Фике, передвигавшиеся неспешным прогулочным шагом, тут же ретиво устремились к одной из компаний из трех человек.

От всех троих здорово несло чесноком, как будто они питались исключительно этим полезным, но слишком «душистым» овощем. Фике явно хорошо их знал, и тут же сумел завязать разговор.

Его друг, мосье Френч, приехал их Лондона, решил тут у них отдохнуть. Они ищут хорошее судно, чтобы друг мог немного порыбачить. Может, кто-то из них одолжит английскому другу свое?

Фике говорил с небрежной ленцой. Создавалось полное впечатление, что речь идет всего лишь о странной прихоти гостя, которого хотелось угостить оригинальным развлечением. Но чем дольше шла беседа, тем очевидней было, что тут вряд ли чего можно добиться. Эти трое выглядели подозрительно и явно были способны на всякие выходки, но в присутствии полиции вели себя очень корректно, и беседа получалась слишком вялой.

Фике угостил всех сигаретами и, опершись спиной о железный поручень ограды, сменил тему. Предоставлять гостю лодку для прогулки никто не собирался, другого, впрочем, Фике и не ожидал, и теперь речь пошла о серьезной рыбной ловле. Вроде бы ненароком Фике посетовал на то, какая у них опасная профессия, ведь море, оно очень коварное, и как тяжела рыбацкая доля. Самое противное, конечно, это бессонные ночи. Приходится иногда работать как каторжным, верно? И возвращаться поздним утром. Фике ловко удалось затеять спор о том, кому из них дольше всех приходилось торчать ночами в море, не отходя от сетей. И тут он, весьма кстати, ввернул историю о том, что недавно собственными глазами видел, как лодка возвращалась почти в пять часов дня! Можно себе представить, как досталось бедным парням! Но, возможно, такие задержки случаются очень редко?

Однако Фике не удалось поймать ни одной рыбки в столь старательно замутненной им воде. Когда он назвал число, точный день столь позднего появления парусника, в ответ не последовало никакого отклика. Рыбаки не видели никакого парусника и не слыхали о таком.

— Думаете, они выложат вам правду? — спросил Френч, когда они направились к очередной группе рыбаков.

Фике энергично вскинул вверх обе руки.

— Конечно выложат! — воскликнул он. — Во Франции не принято обманывать полицию без крайней надобности. — Он снова вскинул вверх руки. — С какой стати им врать?

— Некоторые это делают из принципа.

Фике решительно помотал головой.

— Non, non, мой друг, это исключено. Они предпочитают — как бы это сказать? — быть на солнце, а не в тени перед полицией. Они врут иногда, конечно врут! Но только когда есть какая-то выгода. А просто так, зачем им это нужно?

Фике продемонстрировал неслыханную предприимчивость. Все, кто предположительно имел хоть малейшую возможность увидеть люгер либо что-то о нем услышать, были им скрупулезно опрошены. И служители при маяках, и начальник порта, и его подчиненные, и ремонтники, и хозяева лодок — он никого не пропустил. Разговаривал даже с таксистами, находившимися на набережной в тот день, даже с наемными рабочими. Никто ничего не знал и не видел. Его методичность очень понравилась Френчу, он и сам предпочитал работать спокойно и основательно. На опросы ушел практически весь день, и только в седьмом часу Фике все-таки сдался.

— Разумеется, утверждать ничего не берусь, — заявил он, подводя итоги, — но ставлю один против ста, что это судно сюда не заходило. Если и в других портах ничего не обнаружим, начнем опрашивать владельцев всех люгеров, и пусть предъявят доказательства того, что они не причаливали в тот день к здешнему берегу. Но чутье подсказывает мне, что эта посудина найдется. Aliens!^[40] Мы и так сегодня совсем заработались. Надеюсь, очень скоро увидимся за обедом.

Френч сказал, что он тоже надеется, но выставил одно условие: он угощает. Нет, ни в коем случае, получил он в ответ. Мосье Френч гость. Вот когда он, Фикс, приедет в Англию… На том и порешили.

— Думаю, нам недолго придется ждать сообщения, — заметил Фике, когда, уже отобедав и снова все обсудив, они пожелали наконец друг другу спокойной ночи. — Если люгер найдут, нам сразу дадут знать. Надеюсь, это случится завтра же. А если нет, не переживайте, в Дьеппе есть на что посмотреть. Не пожалеете.

Френч поблагодарил за радушие, и на этом они расстались, довольные друг другом.

Фике оказался провидцем. На следующее утро пришла телеграмма из Фекана. Какое-то подходящее суденышко было обнаружено.

— Bon^[41], — сказал Фике. — У меня есть машина. Поехали.

Поездка была поистине восхитительной. Лесочки, холмики, пригорки. Френчу все это чем-то напоминало ландшафты Суррея. Ехали они часа полтора, прежде чем дорога довольно резко взмыла на холм, а потом, извиваясь то вправо, то влево, привела их в расстилавшуюся у подножия долину, в которой и разместился Фекан.

Глава 12 F 711

Фекан оказался куда более крупным и цивилизованным городом, чем предполагал Френч. Он никогда раньше не слыхал о Фекане и был несколько удивлен, что такая малоизвестная, по его понятиям, географическая единица столь значительна. Город располагался на берегах бухты, образованной речным устьем, примостился между двух больших холмов. Там был типичный укрепленный бетоном пляж, растянувшийся вдоль берега почти от одного холма до другого, примерно на полмили. За ним, естественно, выстроились вереницей отели. В устье реки располагалась хорошо оборудованная гавань. Там были мощные молы, далеко выдававшиеся в море, по обеим сторонам которых было пришвартовано множество разнообразных рыбацких суденышек, а за ними, у береговых причалов стояли штук шесть пассажирских пароходов. Повсюду бродили стайки отпускников. Френч решил, что непременно занесет этот городок в список мест, где хотелось бы провести очередной отпуск. Фике, приметив, с каким интересом его попутчик озирается по сторонам, провез Френча по всем местным достопримечательностям. И уж только после этой импровизированной экскурсии они приступили к делам, то есть отправились в местный полицейский участок.

Сержанту, собственно, нечего было добавить к сведениям, отмеченным в телеграмме. Получив циркуляр Фике, он вспомнил, что один из здешних люгеров, вроде бы похожий на тот, который ищут, пробыл в море целый четверг. А четверг был тоже упомянут в циркуляре. Люгер вышел в море в среду в восемь часов вечера. Это нормально. А вернулся только около шести утра в пятницу, то есть на сутки позже, чем обычно. Когда шкипера знакомые стали спрашивать, что стряслось, он сказал, что сломался подвесной мотор, он промучился с ним несколько часов, пытаясь починить. А в четверг совсем не было ветра, заштилело, и дойти на одних парусах не было никакой возможности. В конце концов мотор заработал, но они решили уж остаться в море, чтобы не пропустить вечерний лов.

Так что тот это люгер или не тот, сержант не знал. Он просто сообщил на всякий случай, не расспрашивая рыбаков с этой посудины. Те знать не знают, что ведется какое-то расследование. Правда, сержант присовокупил к своим словам, что у них тут дурная слава, что их считают des mauvais types^[42], которые запросто могут ввязаться в любую темную историю.

Фике похвалил сержанта за бдительность и предприимчивость, и они какое-то время что-то страстно обсуждали по-французски, слова сыпались с невероятной скоростью, после чего Фике уже более разборчиво произнес:

— Ладно, ведите их сюда, мы с ними потолкуем.

Сержант выскочил за дверь, и примерно полчаса Френч и Фике сидели в праздном ожидании и дымили сигаретами. Наконец сержант привел весь экипаж: самого шкипера и двух его помощников. Вид у этой троицы действительно был довольно зловещий. Присмотревшись к ним, Френч почувствовал, что никаких этических норм для них в принципе не существует и они вообще не знают, что это такое.

— По одному, — лаконично распорядился Фике.

Матросы попятились к двери, а шкипер остался стоять под взглядами троих полицейских. Видно было, что он чувствует себя крайне неуютно.

— Как зовут? — резко спросил Фике.

— Жан Мартин, мосье.

Фике строго на него посмотрел.

— Ну что ж, Мартин, — продолжил Фике, и лицо его стало суровым, даже свирепым. — Я обязан предупредить тебя, что дело очень серьезное. И если вздумаешь увиливать и врать, то не миновать тебе… — он выразительным жестом провел ребром ладони по шее. — Единственное, что может — тебя спасти, это правда, абсолютная правда. Понял?

Мартин с потерянным видом забормотал, что да-да, он будет говорить только правду, и чтоб его разорвало на месте, если хоть что-то приврет. Фике, не обращая внимания на его заверения, продолжил:

— Ты ведь не хочешь угодить за решетку по обвинению в сокрытия от правосудия факта убийства, а? А сокрытие факта убийства знаешь что означает? Чертов Остров, вот что. Предупреждаю: что-нибудь утаишь, придется тебе париться на этом острове.

Фике еще довольно долго продолжал нагонять на шкипера страх, создавая весьма неприятную атмосферу. Мартин верил каждому его слову и все больше сжимался от испуга. Он жалобно моргал в ответ на угрозы Фике своими близко посаженными, бегающими глазками и твердил как заведенный, что он не делал ничего худого и вообще не понимает, о чем идет речь.

— Не понимаешь, совсем не понимаешь? — наседал на него Фике, видимо, решивший, что подходящая атмосфера уже создана и можно переходить к более конкретному разговору. — Сейчас мы это проверим. — Он развернулся на стуле и накинулся на свою жертву с еще более яростной настойчивостью. — А скажи-ка мне тогда, Мартин, в каком месте ты высадил того джентльмена на берег в пятницу утром?

Френчу все меньше и меньше нравилась тактика, выбранная его французским коллегой. Последний же вопрос окончательно его разочаровал. Слишком грубо, подумал Френч, и даже, можно сказать, некорректно. Он и сам вдруг ощутил ужас, увидев, как отреагировал Мартин на этот вопрос. Шкипер вздрогнул, и в глазах его промелькнул страх. Судя по всему, вопрос Фике попал в самую точку.

Но даже если и попал, результат был ничтожным. Мартин только и делал, что отнекивался и клялся, что не видел никакого джентльмена в пятницу утром и уж тем более не высаживал его на берег. Фике свирепствовал все сильнее, но толку от этого не было.

— Где ты был в прошлый четверг в половине первого? — продолжал свои пытки инквизитор.

— В половине первого, мосье? На Канале мы были, примерно на полпути в Англию. И где-то напротив Дьеппа.

— А нью-хейвенский пароход видал?

— Видал, мосье. Только гораздо позже, около двух часов.

— Где он в тот момент находился?

— Шел в сторону Дьеппа. В двух километрах от нас.

Когда Фике переключился на пароход, на физиономии Мартина промелькнуло облегчение. Видимо, тут никаких опасных подвохов он не ждал и немного успокоился.

— Когда ты заметил пароход, он стоял на месте?

— Нет, мосье, шел на обычной своей скорости, хорошо шел.

— Яхту «Нимфа» ты и твои парни тоже, разумеется, видели?

Мартин ответил, что в глаза не видел никакую «Нимфу». Там вообще не было никакой яхты. И лодку он тоже не видел. И он клянется всеми святыми, что говорит истинную правду. Пока Фике обдумывал его ответы, шкипер еще больше воспрянул духом и стал вести себя не то чтобы нагло, но вызывающе, что было ему гораздо привычней.

— Уведите его, только не отпускайте, — брезгливо приказал Фике.

Мартину было велено удалиться, и в комнату вошел один из его подчиненных. Это был неуклюжий увалень с глупой физиономией и пустым взглядом, звали его Мореном.

Фике сразу же спросил у него, какие волосы были у того парня, которого они подобрали в прошлый четверг, черные или рыжие? Но если он и знал какие, то предпочел оставить эту информацию при себе. Тактику он выбрал самую выгодную: полное неведенье. В ответ на каждый вопрос он лишь тупо пялился на Фике, слегка тряс круглой головой и твердил, что понятия не имеет ни о каких убийствах и джентльменах. После нудного утомительного допытывания из него удалось выудить примерно то же, что из его хозяина, но одно маленькое отличие все же было. Под сильнейшим напором он все-таки признался, что видел, что «Чичестер» какое-то время стоял на месте. А уж потом поплыл дальше. Но ни яхты, ни лодки он не видел, что б он лопнул, если брешет. И никакого молодого человека тоже, ну и, само собой, чемоданов.

После допроса жирного увальня тоже выставили вон, чтобы заняться последним из троицы персонажем по имени Мало. В отличие от Морена он был невероятно тощим, с крысиным лицом и хитрым взглядом. Чувствовалось, что этот тип себе на уме. Фике снова начал с вопроса о цвете волос молодого джентльмена, которого они взяли на борт.

Мало с наигранным изумлением захлопал глазами, всем своим видом изображая абсолютное непонимание. Фике повторил свой вопрос более жестко. И снова — никакого результата: он понятия не имеет, о каком молодом джентльмене идет речь. Затем Фике спросил, видел ли Мало, как «Чичестер» остановился. Похоже, Мало не знал, как ему лучше ответить. Немного помешкав, он сказал, что «Чичестер» шел по обычному своему маршруту, проходил за их кормой примерно в два часа. А вот делал ли этот пароход остановку или нет, он не видал.

— А вот шкипер и Морен сказали, что делал, — вкрадчиво сказал Фике, — значит, они оба соврали?

Но Мало не так-то просто было загнать в угол. Он заявил, с еле заметным злорадством, что за хозяина и Морена он не в ответе. Он и не говорит, что «Чичестер» не останавливался, он лишь честно сказал, что он лично этого не видал. Они это никак не обсуждали, так что он знать не знает, что там было с пароходом.

После этого пассажа Френч еще больше заподозрил, что рыльце у них в пуху, но они сговорились говорить что-то одно, если потребуется. А вот эту деталь, насчет остановки «Чичестера», упустили, хотя это был куда более важный момент, чем им казалось поначалу. Очень важный, поскольку речь шла об убийстве. Фике тоже считал эту подробность крайне значительной, поэтому продолжил атаку, но уже с более точным прицелом. Стал прощупывать более мелкие детали. Мало явно понял, в какую точку бьет инспектор, потому что злорадный блеск в хитреньких глазках исчез, нагловатая уверенность сменилась настороженностью и нервозностью. Память его, до сего момента действовавшая безотказно, вдруг стала ему изменять. Фике педантично занес в протокол несколько весьма сомнительных заявлений и заставил Мало его подписать, хотя тот всячески отнекивался.

Снова были вызваны поочередно предыдущие двое, им были заданы одни и те же серии вопросов. Какие-то ответы совпали, какие-то абсолютно нет. В результате этих повторных «контрольных» опросов очевидным было одно: мотор действительно был неисправен, но случайно или его вывели из строя преднамеренно, оставалось неясным.

Все как один утверждали, что заглох мотор и называли примерно одно и то же время, затраченное на ремонт. Но как только Фике попросил детально описать саму процедуру ремонта, тут-то иначались расхождения. Мало уверял, что провозился с головкой цилиндра два часа, а помогавший ему Морен назвал пятнадцать минут. Были и еще кое-какие мелкие несовпадения.

Разделавшись со всеми этими выматывающими и нудными опросами, Фике повернулся к Френчу:

— Думаю, нам лучше провести на люгере обыск. Вдруг да найдем какой-нибудь окурок от дорогой сигареты, которые любит курить ваш неуловимый приятель.

В сопровождении шкипера и его молодцов они проследовали к «внешней» гавани. Инспекторы так скрупулезно изучили каждый сантиметр на люгере под номером F 711, как, наверно, его не осматривали даже техники в отделе технического контроля перед первым спуском на воду. Но ничего обнадеживающего так и не нашлось. Ни пепла, ни сигареты, ни иных улик пребывания на борту случайного пассажира мосье Реймонда.

Страшно разочарованные, но все равно не избавившиеся от своих подозрений сыщики наконец отпустили сомнительную троицу и побрели в один из прибрежных отелей, чтобы перекусить и обсудить ситуацию. Оба детектива сошлись во мнении, что, если даже шкипер и его команда не имеют прямого отношения к истории с «Нимфой», что-то эти пройдохи все-таки знают.

— Мне нужно повидаться с этим деятелем, с Пастером, — заметил Френч. — Почему бы не завтра? Хотите, съездим вместе?

Френч заранее чувствовал, что эта встреча ничего не даст. Ведь по просьбе Скотленд-Ярда финансиста уже допрашивали в местной полиции и ничего полезного не наскребли. Так оно и получилось. Ничего сверх того, что Френчу уже сообщил Моксон, Пастер рассказать не мог.

— Будь я у себя в Англии, — заявил Френч после их долгих, но тщетных попыток выработать дальнейший план действий, — я бы сделал рывок.

— Рывок? — с легким изумлением переспросил Фике. — Что-то оторвал? А у кого? Я не понимаю…

Френч улыбнулся.

— Да нет, ничего отрывать не нужно. Я имею в виду рывок вперед. В Скотленд-Ярде мы так говорим, когда не удается найти очередное звено в цепи расследования. Тогда мы пытаемся перепрыгнуть «глухое» место, где нет никаких следов, и двигаемся дальше по удобной дороге, где легче обнаружить эти самые следы.

Фике широко улыбнулся в ответ, очень довольный тем, что узнал новое английское выражение. Оказывается, фраза «делать рывок» означала прием, которым он тоже часто пользовался.

— Да, мой друг, — торжественно произнес он, — мы сделаем рывок. Bon! Так что же вы предлагаете?

— Давайте примем как данность аргумент, что Реймонд непременно должен был попасть на берег. Это будет наш Шаг Номер Один. Вторым Шагом должен быть вопрос: как он это сделал? Ответа у нас нет. Итак, мы делаем рывок и таким образом сразу делаем Шаг Номер Три: ищем, куда он мог направиться после того, как попал на сушу. Иными словами, я предлагаю поискать его следы в прибрежных городках и деревнях. Ему нужно было добывать себе еду, значит, он волей-неволей должен был контактировать с местным населением.

— Но мы уже разослали подробный циркуляр.

— Я знаю, но давайте удвоим старания и поищем более внимательно именно в этих местах.

Фике совсем не был уверен в том, что второй циркуляр возымеет больший эффект, чем первый, однако спорить не стал, и новый документ вскоре был составлен. Фике продиктовал его по телефону в Дьепп, откуда его должны были разослать по всем пригородным местечкам, окружавшим Фекан.

— Пока мы здесь, давайте еще раз навестим сержанта и озадачим его новым предписанием.

Озадачив бдительного сержанта, они со спокойной совестью поехали обратно в Дьепп. Туда они приехали уже ближе к вечеру. Фике, извинившись, сказал, что ему необходимо отлучиться по делам и оставил Френча одного наслаждаться прогулкой по городу. А город, с его узкими старинным улочками и древними постройками, и впрямь был очарователен. Чем-то он напоминал английские города, в чем-то был совсем другим и непривычным. Да, Дьепп безусловно заслуживал куда большего внимания, чем думал Френч, и вечер пролетел незаметно.

Рано утром они с Фике встретились в полицейском управлении. Фике приветствовал его с ликованием.

— Ах, mon ami! — воскликнул он, потрясая двумя тоненькими листочками бумаги. — Вы только посмотрите! Целых два сообщения! Наши люди не дремлют. Вы согласны?

Френч разразился восхищенными фразами и поздравлениями.

— Начнем вот с этого сообщения, — продолжил Фике. — Где-то около семи утра в прошлую пятницу в Сеннвиле видели молодого человека, и по всем приметам это был Реймонд. Его заметил работавший в поле крестьянин, когда тот проходил мимо. Причем шел он со стороны берега. Мой друг, — продолжил Фике, и его голос стал еще более торжественным, — это действительно был он, Реймонд!

Френч воспринял это заявление довольно прохладно.

— Откуда это известно? — скептически спросил он.

— Откуда? — Фике лишь красноречиво пожал плечами. — Но это же Сеннвиль! Место, где пасутся все контрабандисты, поэтому там ничего не стоит затеряться любому чужаку. Вы согласны? Но это еще не все.

Он положил листочек на стол и взял в руки второй, причем проделал это с ужимками фокусника, собирающегося продемонстрировать какой-то сногсшибательный трюк.

— Вы только посмотрите! — снова призвал он, хотя Френч и так не сводил глаз с этого листочка. — Это второе сообщение. Между прочим, от нашего друга сержанта. Он докладывает, что тем же утром в пятницу в феканскую гостиницу «Этранже» прибыл в восемь утра молодой человек, по всем параметрам соответствующий описанию, и заказал себе petit dejeuner^[43].

— Но должен вам сообщить, дружище, что Сеннвиль находится в часе ходьбы от Фекана. В Сеннвилле его видели в семь утра, а в Фекане — в восемь, то есть ровно через час. Ну как?

Френч кивнул. Все это звучало действительно обнадеживающе.

— Bon! Молодой человек. Он заказал себе завтрак. А потом ушел. Сержант молодец, постарался. Он до сих пор проводит опрос граждан, ищет свидетелей.

— Великолепно, Фике. Рад за вас. Вы отлично вышколили своих подчиненных.

Фике смущенно помотал головой, протестуя, но видно было, что он польщен похвалой английского коллеги.

— Ах, — продолжил он уже без всякого пафоса, — все равно пока ни в чем нельзя быть уверенными. Вроде бы все совпадает, но мало ли… Вдруг мы — как это у вас говорится? — лаем не с того дерева.

— Нет, это звучит немного иначе, собаки ведь не кошки, по деревьям не лазят. «Лаем не на то дерево», вот что вы хотели ска…

Френч вдруг оборвал фразу и спросил:

— Погодите. Вы же не упомянули про чемоданы. Что там насчет чемоданов?

Фике выразительно развел руками.

— Я изложил вам все, что было в сообщениях.

Более он ничего добавить не мог, предстояли дальнейшие опросы. Но в конце концов все прояснится, надеялся он.

Френч тоже очень на это надеялся.

— Полагаю, нам снова предстоит прошвырнуться до Фекана? — спросил он.

— Да-да! По вчерашнему маршруту. Машина уже ждет. Allons! В путь.

Когда они уже въезжали на знакомый холм, Фике сказал:

— Держу пари, что это он. Наверняка высадился на берег в Сеннвиле и притаился там до утра. А вы как думаете?

Френч думал точно так же. Надо сказать, что настроение у него заметно улучшилось, и расследование стало казаться не таким уж безнадежным. Очень даже вероятно, что в этих двух городках видели действительно Реймонда и что он действительно убийца. И что он, Френч, наконец напал на след убийцы.

Глава 13 Очевидные следы

Своему приятелю, сержанту из Фекана, они дали телефонограмму, чтобы ждал их в Сеннвиле. Это была небольшая живописная деревушка.

— Начнем с того свидетеля, который работал в поле, — сказал Фике.

Пройдя по узкой тропке, они свернули на дорогу, ведущую к морю. Сначала им попадались домики сельских рабочих с ухоженными садами и огородами, засеянные поля, потом ландшафт стал более диким, домов уже почти не было, а те немногие, что были тут построены, справедливей было бы назвать лачугами. У одной из них сержант остановился и зычно крикнул:

— Жюль Марке!

Высокий, крепко сбитый парень, работавший неподалеку в поле, нехотя двинулся в их сторону. Медлительный, не слишком сообразительный, отметил про себя Френч, зато упрямый и добросовестный. Людям такого склада можно доверять, самые надежные свидетели.

Рассказ Марке был незамысловат и краток. Около семи утра в пятницу он работал на участке позади дома, ну и увидел, как по дороге со стороны моря идет высокий молодой человек, рыжий, на нем были белые фланелевые брюки и синий пиджак. Марке удивился, чего это он тут шатается в такую рань, хотя в общем-то у них много всякого люда бродит, ведь деревня совсем рядом с морем, место бойкое. Его самого молодой человек не заметил, прошел мимо. Марке был уверен, что запросто его узнает, если снова увидит. Но никаких чемоданов и прочего багажа у него не было, это точно.

— Ну! Что я говорил? — с воодушевлением произнес Фике, когда они все втроем подошли к машине. — Реймонд, никаких сомнений!

Они проехали вперед по дороге, которая вскоре сильно сузилась, теперь по ней могла проехать только одна машина, с боков больше места не было. Далее она пошла вниз, к узкой долине, прихотливо извиваясь. Внезапно за одним из поворотов они увидели море, обрамленное скалами ущелья.

Дорога уперлась в маленькое плато, возвышавшееся над берегом на шестьдесят с лишним футов. От этого тупичка непосредственно к берегу вела зигзагообразная тропинка, выбитая в камне. Она делалась все более узкой и крутой, но за десять футов до берега и она оборвалась. Над этими последними футами склона нависала ветка, накрепко вбитая в камень. Желающие могли воспользоваться ею как канатом, чтобы спуститься или забраться, это уж как любители острых ощущений пожелают. Уцепившись за ветку, оба детектива и свидетель спустились на берег.

Что и говорить, более подходящего места для тайной высадки на берег при всем желании не сыщешь, мысленно отметил Френч. Берег представлял собой плотную череду отвесных меловых скал, сиявших первозданной белизной. Они выстроились в ровную линеечку, ни одного уступа, ни одной выбоины: белая стена, тянущаяся в обе стороны. Похоже, извилистая тропинка была единственным путем, ведущим в Сеннвиль, по крайней мере, путем, который можно было сразу увидеть. В общем, это было дикое, практически неприступное, затерянное в глуши место, спрятанное от людских глаз. В былые времена и в самом деле настоящий рай для контрабандистов, подумал Френч.

— Ну, что скажете? — снова спросил Фике, словно продюсер, откопавший новую кинозвезду. — Взгляните туда, — он махнул рукой вправо, — если идти вдоль кромки берега, тут до Фекана не больше пяти километров. Эти хитрецы рыбаки подплыли на своем люгере к берегу, высадили Реймонда, а после поплыли себе дальше в Фекан. И все концы в воду.

— Вполне вероятно, — согласился Френч, — но сюда можно подплыть только при очень спокойном море.

— Именно! Но не забывайте, что вечером в четверг как раз и был полный штиль. Пойдемте, мой друг, мы уже тут все уяснили. Едем в Фекан. Там сержант отведет нас в отель, где тот молодой человек завтракал. Ну что, пошли назад?

Они вскарабкались на тропинку и через некоторое время вернулись к машине.

— Справедливости ради должен заметить, что этот путь к морю не единственный, — сказал Фике, когда они осторожно пробирались на машине по узкой дороге. — Тут полно долин, не только там, где Фекан и Дьепп. Все прочесать невозможно. И домов кругом полно. Здесь неподалеку большая долина Гранд Дал и поменьше — Пти Дал. И всюду есть тропки, ведущие к морю. В Пти Дал не просто много домов, там целый городок.

— У нас тоже есть такие долины, — сказал Френч, — но мы их чаще называем лощинами. Тут на берегу тоже есть такие расселины в скалах, только сами скалы намного круче.

Они снова выбрались наверх, в Сеннвиль, и поехали по открытому пространству вдоль пастбищ, в сторону каменистых скал, обрывавшихся над долиной, в которой располагался Фекан. Отсюда, с высоты, город выглядел очень живописно. Полоска пляжа казалась узкой лентой, повсюду виднелись стройные шпили церквей; в маленьких бухтах, образовавшихся в устье реки, замерли крохотные суда. У дороги, идущей вдоль берега стояла небольшая церквушка.

— Видите вон ту церковь? — спросил Фике, ткнув пальцем в точку, расположенную чуть ближе к кромке воды, — сюда приходят рыбаки, попавшие в шторм, чтобы поблагодарить Бога за то, что остались живы, и что их лодки целы.

Вот она, страшная подоплека существования рыбаков, которым довелось жить на этом суровом каменистом берегу. Френч с волнением смотрел на маленькое строение со скромным шпилем. Сколько самых сокровенных чаяний и печалей вобрали в себя старинные серые каменные стены этой церквушки. Жизнь, смерть, кто-то стал вдовой, кто-то осиротел — сюда, в эти стены, несут самое-самое главное в душе…

Фике отнюдь не собирался настраивать своего гостя на созерцательно-философский лад. Как прирожденный гид он заботился совсем об ином. Главным его девизом было — удивить. Поэтому он остановился у крутого изгиба на дороге.

— А сейчас, мосье, — сказал он, вылезая из машины и устремляясь к тропке, проложенной среди густой травы. — Сейчас я покажу вам очень красивый вид на скалы, в совсем другом ракурсе. Приготовьтесь.

Тропинка средь травы через пятьдесят ярдов вдруг пошла слегка вверх, а потом уперлась в площадку, заросшую травой до самой кромки земли, резко обрывавшейся. Дальше зияла пустота.

— Вот, полюбуйтесь, — радушно пригласил Фике.

Вцепившись руками в траву, Френч послушно глянул вниз.

Внизу бились о камни волны, до них отсюда было пятьсот или шестьсот футов. Обрыв был абсолютно отвесным, ни каменных подпорок, ни отрогов, ни намека на откос, там, внизу. Абсолютная вертикаль от края обрыва до россыпей галечника на берегу. Френч, вздрогнув, отпрянул назад.

— Здесь на бережок точно не высадишься, — усмехнулся Фике.

И снова они вернулись в машину, после чего довольно долго спускались по петляющей дороге вниз, пересекли подвесной мост, зависший над гаванью, и подкатили к гостинице «Этранже».

Спустя несколько секунд вопрос вопросов был задан хозяйке гостиницы. Она сама встретила молодого человека в то утро. И она и официантка, приготовившая ему завтрак без колебаний показали на его фотографию, когда Френч разложил перед ними шесть снимков молодых людей с внешностью примерно такого же типа.

Что же касается деталей, то обе женщины практически не сообщили ничего нового. Молодой человек вошел в вестибюль около восьми часов. Мадам сразу к нему подошла и предложила petit dejeuner. Тот с готовностью согласился. Расплатился он французскими деньгами. Закончив завтрак, он сидел какое-то время за столом и читал газету. Спросил у официантки, в котором часу отходит на Дьепп поезд или автобус. Она сказала, что есть автобусный рейс в 10.40. Он еще минут двадцать читал свою газету, а потом ушел. Вид у него был очень расстроенный. Ни чемоданов, ни сумок при нем не было.

Френч был доволен, весьма доволен. Он приехал во Францию на всякий случай, только по умозрительному предположению, что Реймонд мог оказаться во Франции. И вот вам пожалуйста: три дня поисков, и уже напал на след. Великолепный результат! Конечно ему помогла французская полиция, но он бы и без них справился, разве что не так быстро — из-за языкового барьера. Реймонд добрался-таки до Франции! И сразу куда-то скрылся, хотя на самом деле ему полагалось уже быть в Лондоне. Где-то затаился, и о нем ни слуху ни духу. Это ли не доказательство его виновности? Разве могут оставаться на этот счет хоть какие-то сомнения?

Нет, не могут, заключил Френч, после долгих раздумий. Будь Реймонд чист перед законом и своей совестью, он бы немедленно поспешил вернуться в Лондон и рассказать, что с ним приключилось. А то, что он явился в Фекан без чемоданов, ровным счетом ничего не значит. Он мог спрятать их где-то на берегу или в кустах, растущих вдоль тропинки, ведущей на берег. Френч все больше и больше склонялся к такому варианту. Таскать с собой кучу денег было слишком опасно. Чемоданы мог кто-нибудь случайно открыть, и тогда пиши пропало. Он мог припрятать их на берегу Сеннвиля, а придя в Фекан, купить там подержанную машину и на следующий вечер уже на машине вернуться в деревушку за спрятанными чемоданами.

Однако прятал он чемоданы или нет, Френч понимал, что вряд ли они все еще находятся где-то тут, в окрестностях. Френч обсудил свои выводы с Фике, но, к немалому его удивлению, тот загорелся идеей провести поиски. Он считал, что у Реймонда могли возникнуть непредвиденные обстоятельства, помешавшие ему вернуться за своим кладом. А Френч, разумеется, был только рад возможности поискать еще какие-то улики. Сержанту тут же было приказано призвать подчиненных и тщательно прочесать все окрестности Сеннвиля.

Около половины шестого должен был прибыть автобус из Дьеппа. Чтобы не скучать до его прихода, друзья отправились пить пиво. Встретив автобус, они подождали, когда все выйдут, и стали расспрашивать кондуктора.

Расспросы ничего существенного не дали. В те часы, которые интересовали Френча и Фике, в автобусе было полно народу, кондуктор не мог вспомнить среди пассажиров никого мало-мальски похожего на Реймонда.

Перед их отъездом из Фекана Френч снова послал за Мартином и его подручными и категорически им заявил, что разыскиваемый полицией человек мог попасть в Сеннвиль только на их посудине. Однако все трое рыбаков продолжали энергично отнекиваться.

Когда коллеги наконец добрались до Дьеппа, было уже поздно. Оба валились с ног от усталости и рассудили, что давно пора немного отдохнуть. После обеда они пару часов провели в казино, пытая удачу. Однако с утра пораньше уже снова были при исполнении служебных обязанностей.

— Думаю, было бы нецелесообразно снова рыскать по побережью, — заметил Фике. — Полагаю, нам лучше остаться в Дьеппе.

В ответ Френч подал идею проверить гаражи, на тот случай, если Реймонд обзавелся машиной.

— И еще я не исключаю, — продолжил он, — он мог засветиться и в другом месте. Предположим, он приехал сюда в то утро. Но в нем ведь за несколько метров можно было сразу распознать англичанина. Тот, кому необходимо затеряться во французском городе, непременно попытается замаскироваться. Он прежде всего отправится в магазин и купит французскую одежду. Может, нам стоит проверить и магазины готового платья?

Фике сказал, что это весьма разумная идея.

— Кстати, у него еще и рыжие волосы. Это тоже проблема. Во Франции рыжих практически нет. Значит, он должен был их покрасить. Значит, нужно будет прихватить и парикмахерские.

День начался удачно. Не прошло и часа, как им сообщили, что с мосье Фике и мосье Френчем желает переговорить мосье Лемонье, владелец магазина на улице Сен-Жак.

Через десять минут они уже были на месте, в огромном магазине мужской одежды. У двери их ждал констебль, который тут же проводил их в кабинет мосье Лемонье. Там за письменным столом восседал плотный важный господин. Перед столом стоял стул, на самом краешке которого примостился молодой человек, очень испуганный. Констебль молча махнул рукой в сторону господина.

— Я думаю, — сказал мосье Лемонье, когда посетители уселись, — у нас есть для вас кое-какие полезные сведения. Вот этот джентльмен, мосье Жиляр, работает у меня продавцом. Он недавно обслуживал одного англичанина. Возможно, это был тот, кто вас интересует. Ну-ка, Жиляр, расскажите нашим гостям то, что рассказали мне.

Молодой человек нервно заерзал.

— Это было в прошлую пятницу, мосье, — начал он, — тот рыжий джентльмен зашел к нам примерно в час дня. Он сказал, что его багаж затерялся и что ему необходимо купить самое необходимое. Он подобрал себе костюм, галстук, воротнички, шляпу, туфли, плащ. В общем, полный набор. Я принес ему все в примерочную, он сразу же переоделся, расплатился и ушел.

Фике ободряюще ему кивнул.

— Весьма вероятно, это тот самый человек, которого мы ищем, мосье Жиляр, — ласково сказал он. — Взгляните, он тут есть? — спросил Френч, раскладывая на столе фотографии, прихваченные Френчем.

Ни секунды не колеблясь, Жиляр ткнул пальцем в фото Реймонда. Фике расплылся в улыбке.

— Отлично, мосье Жиляр. Вы очень наблюдательны, это редкий дар. А теперь я прошу вас описать те вещи, которые были им куплены. Чтобы мы могли сообщить нашим людям.

Жиляр описал все предметы туалета до мельчайших деталей. Инспекторы многозначительно переглянулись.

— Чемодан, — напомнил Френч.

— Вы сказали, мосье Жиляр, — продолжил Фике, — что джентльмен облачился во все новое. Но ему нужно было куда-то деть старую одежду. Куда же он ее дел?

— Положил в чемодан, мосье.

— А не могли бы вы его описать?

Жиляр, засмущавшись, пробормотал, что он не очень хорошо помнит, как выглядел чемодан. Тем не менее даже по тому, что он помнил, было ясно: этот чемодан был не из тех, набитых деньгами, которые покинули Англию.

— Небось купил здесь же, в Дьеппе, подержанный дешевый чемоданчик, — предположил Френч.

Полученную информацию надо было срочно внести в Циркуляр с описанием Реймонда, и детективы поспешили назад в комиссариат. Были отданы распоряжения постам в отелях, на набережных, на пригородных станциях высматривать вышеупомянутого джентльмена. Гаражами инспекторы решили заняться сами. Вскоре они уже методически объезжали один за другим, терпеливо задавая набившие оскомину вопросы.

Но удача решила больше их не баловать. Нигде не удалось обнаружить даже самого эфемерного следа. Реймонд словно растаял в воздухе. Весь день до самого вечера они искали, искали, искали, но все их титанические усилия оказались напрасными. Под занавес трудового дня они отправились в управление, чтобы подвести окончательные итоги.

Новых фактов было всего два. В маленьком магазинчике на улице Виктора Гюго молодой человек, внешность которого соответствовала указанным приметам, купил подержанный чемодан из темно-коричневой кожи. И еще один молодой человек, тоже очень похожий на того, которого ищут и в такой же одежде, зашел в парикмахерскую на улице Бар, где и купил коричневую краску для волос.

За исключением этих двух мелких деталей, самоотверженные поиски не принесли ничего стоящего.

В момент этой скорбной констатации Фике подозвали к телефону. Звонил их ретивый сержант из Фекана. Его люди прочесали всю округу возле Сеннвиля, но ни самих чемоданов, ни какой-либо информации о них не обнаружили.

— Сдается мне, — сказал Фике после недолгого обсуждения, — что мосье Реймонд отбыл в Париж. Чем больше город, тем проще там спрягаться. Снял квартирку на какой-нибудь глухой улочке в южном районе. Теперь будет ждать, когда уляжется суматоха. Или когда отрастет бородка. А потом предпримет еще один вояж. Последний. В Бразилию или в Чили. А там ему уже действительно будет не о чем беспокоиться.

Френч придерживался иного мнения.

— Не могу полностью с вами согласиться, — задумчиво проговорил он. — Реймонд часто бывал в Париже, у него там полно знакомых. И еще у него много английских приятелей, которые тоже часто наведываются в Париж. Думаю, он побоялся бы нарваться на кого-то из знакомых.

— Ну и что, по-вашему, он стал бы делать?

Френч пожал плечами.

— Трудно сказать. Но я уверен, что он постарался бы как можно скорее покинуть Францию. Доехал бы до южного порта и оттуда прямиком в Испанию или Италию, пока его карточка и особые приметы не разосланы по всем странам. Южная Америка, безусловно, наиболее подходящая территория для желающего скрыться, и он при первой же возможности отправится туда.

В конце концов было решено, что французская полиция продолжит поиски, а Френч вернется в Лондон, чтобы отчитаться перед начальством.

Настроение у Френча было преотвратительное, поскольку Фике обратил его внимание на одно важное обстоятельство, о котором сам Френч даже не задумывался.

— Теперь с этой задачей не справиться одному человеку, — сказал его французский друг, видимо желая утешить. — Это не под силу ни вам, ни мне, ни кому-либо еще. Теперь, чтобы его поймать, нужно задействовать уйму людей. Сотни, тысячи, и еще четко распределить все обязанности, разработать план этой грандиозной кампании, иначе ничего не получится. Иначе этот тип останется на свободе.

Френчу пришлось с ним согласиться. Но справедливость этого утверждения ни в малейшей степени не улучшила его настроения. Однако поздно вечером в комиссариат позвонили из Скотленд-Ярда и передали, чтобы Френч немедленно возвращался в Англию. Там у них какие-то новости. Френч немного приободрился. Сердечнейшим образом распрощавшись с французскими коллегами, он отбыл в Лондон, предварительно доплыв ночным пароходом до Нью-Хейвена.

Глава 14 Новое направление

Поезд прибыл на вокзал Виктория в пять минут седьмого. Френч заехал домой перекусить, а потом отправился в Скотленд-Ярд. На своем столе он нашел записку: по прибытии немедленно явиться к помощнику комиссара. И когда сэр Мортимер Эллисон пришел на службу, в кабинете его уже дожидался инспектор Френч.

— Ну что, Френч, не удалось отловить нашего птенчика во Франции?

Френч сокрушенно покачал головой.

— Пока нет, сэр. Но предприняты все необходимые меры, чтобы продолжить тщательные поиски по всей стране.

— Вы думаете, он еще во Франции?

— По крайней мере, никаких свидетельств того, что он ее покинул, мы не обнаружили.

— То есть очевидных свидетельств, верно? Давайте вспомним, что вам удалось узнать. Поправьте, если я что-то упустил. Вам удалось выяснить, что Реймонд высадился на берег Сеннвиля, это деревушка рядом с Феканом. Высадился он в четверг вечером. Потом он отправился в Дьепп, купил там новую одежду, после чего окончательно скрылся. Так?

— Боюсь, что дела обстоят именно так, сэр, — со скорбным видом подтвердил Френч. — Но думаю, это наводит на определенные мысли. — И он рассказал о неудачных поисках чемоданов.

— Вас волнует, что они так и не были обнаружены?

— Не то слово, сэр. Ведь если не будет чемоданов, то не будет и мотива преступления.

— Поиски продолжаются?

— Да, сэр.

Сэр Мортимер пожал плечами.

— Что ж, пусть наши французские друзья и дальше развлекаются игрой в прятки. А для вас у меня имеется нечто более существенное.

Френч был искренне изумлен. Обычно помощник комиссара не проявлял столь долгой заинтересованности каким-то конкретным расследованием. Он с нетерпением ждал, что же сейчас скажет шеф.

— Вчера нам кое-что сообщили, — сказал сэр Мортимер, — по-моему, это важная информация. Я подумал, что лучше вам самому сразу этим заняться. Потому и вызвал.

Сэр Мортимер сообщил, что поступил сигнал из филиала Лондонского северного банка на Чансери-лейн^[44]. Они там засекли несколько банкнот, номера которых были указаны в циркуляре Скотленд-Ярда от тридцатого июня, и предложили прислать кого-то из сотрудников, они готовы изложить ему все тонкости.

Френч невероятно обрадовался.

— Это как раз то, что нам требуется, — удовлетворенно заметил он. — Банкноты это уже что-то конкретное, думаю, тут мы сумеем добиться большего успеха.

— В таком случае немедленно отправляйтесь в банк. Чего тянуть-то.

Банк занимал несколько викторианских зданий в конце Чансери-лейн, ближайшем к Флит-стрит. Все внутри было по-старомодному массивным и вычурным. Френча проводили в приемную, и привратник, спросив его имя, отправился в таинственные недра, не доступные простым смертным. Наконец его пригласили пройти в святая святых.

Мистер Крейвен, директор, великий и всемогущий, ждал его. Снисходительным тоном он предложил Френчу сесть. Инспектор тут же подумал, что вряд ли этот надменный господин снизойдет до жалких подробностей примитивной финансовой операции, но очень скоро убедился в своей несправедливости.

— Не угодно ли присесть, инспектор? — начал он. — Я полагаю, вам известно, зачем я вас позвал? Три банкноты из вашего циркуляра поступили в наш банк. Один из наших кассиров обнаружил их прошлым вечером среди купюр, полученных за день.

— Это для нас хорошая весть, — заметил инспектор. — Наверное, вам известно, что купюры эти имеют непосредственное отношение к расследованию банкротства концерна Моксона?

— Нет, этого я не знал, хотя и подозревал — уж слишком огромный перечень купюр у вас в полиции получился. Поистине чудовищная катастрофа, инспектор! Трое моих знакомых жили без особой роскоши, но, что называется, безбедно. Симпатичные коттеджи, сыновья учатся в колледже, и все такое прочее. А теперь все пошло прахом, накопленные за долгие годы сбережения пропали. В одночасье. И теперь им, можно сказать, на старости лет надо начинать все сызнова. И одному Господу известно, сумеют ли они вообще найти работу. Страшно даже обо всем этом думать!

Френч был всецело с ним согласен.

— Этих троих бедолаг я знаю лично, — продолжал мистер Крейвен, — а ведь пострадавших тысячи, сотни тысяч. И не только в Англии, — все больше распалялся он. — Не далее как сегодня утром мне сообщили о банкротстве берлинской банковской компании «Шнейдер-Хаммель». И это только начало, у Германии все еще впереди в этом смысле. Миланский банк Боллини лопнул буквально на третий день после трагедии в концерне Моксона. Многие французские фирмы понесли тяжелейшие потери, и я очень сомневаюсь, что им удастся теперь оправиться. Как хотите, инспектор, но вы просто обязаны поймать этих негодяев! Я человек не мстительный, но всему, знаете ли, есть границы! За столь крупное хищение они должны быть наказаны с предельной суровостью. А скольких людей они разорили своими махинациями, чтобы уклониться от выплат?! Вы уж простите, если мой вопрос покажется вам некорректным… Есть какие-то сдвиги в расследовании?

Френч молчал, но потом решил, что часть информации можно и сообщить.

— Конечно это строго между нами, — предупредил он. — Мы узнали, что Реймонд сумел высадиться на французский берег. Мы разыскиваем его, ведем слежку, но пока безуспешно. И пока у нас нет никаких доказательств того, что он виновен.

Тон мистера Крейвена стал более доверительным.

— Признаться, я был весьма изумлен, узнав, что Реймонд причастен к этой грязной истории. Мне он всегда казался человеком очень порядочным, одним из лучших в их фирме. Но никогда и ни в чем нельзя быть абсолютно уверенным… Обещаю, инспектор, сохранить все в тайне. А теперь займемся нашими проблемами. Думаю, нам нужно пригласить сюда мистера Блейка. Это тот самый кассир, который обнаружил… мм… крамольные купюры.

Он нажал на звонок, и в комнату почти тут же вошел очень важный молодой человек. У него было круглое лицо и круглые же очки в черепаховой оправе, что делало его похожим на филина.

— Присаживайтесь, Блейк. Это мистер Френч, детектив-инспектор из Скотленд-Ярда. Расскажите ему про те банкноты.

Молодой человек, близоруко прищурившись, посмотрел на Френча.

— Я заметил их вчера, ближе к вечеру, — сказал он. — Уже после того, как двери были заперты. Когда я стал выгребать из ящичков деньги, чтобы подсчитать сумму, в глаза мне бросился в глаза номер одной десятифунтовой купюры — он вроде бы был в вашем списке. Я взял циркуляр и сверил цифры смотрю, точно есть.

— Блестяще, — восхищенно произнес Френч.

— И тут уж я сообразил, — продолжил молодой человек, — что могут попасться и другие купюры из списка. Стал просматривать всю наличность. И действительно нашел еще парочку, обе по десять фунтов. Значит, в общей сложности три штуки. Я тут же доложил о своей находке господину директору.

— Ну а я тут же позвонил в Скотленд-Ярд, — добавил мистер Крейвен.

— Я так и понял, сэр, — сказал Френч. — Вы оказали нам неоценимую услугу, — он снова обернулся к Блейку:

— А теперь, мистер Блейк, я хочу задать весьма важный вопрос. Вы можете сказать, от кого поступили эти деньги?

— Да, могу. Как вы знаете, мы всегда записываем купюры в пять и выше фунтов. И те, которые выдаем, и те, которые принимаем. Эти три банкноты принес мистер Самьюэл Томпсон, живет на Ковент-Гарден^[45].

Узнав это, Френч, окрыленный, поймал такси и помчался на Ковент-Гарден.

Самьюэл Томпсон был низеньким старичком с козлиной бородкой и хитрющими глазами. Френч объяснил, кто он и откуда, и спросил, как к тому попали эти купюры.

Томпсон прекрасно все понял, но просто так ответить ему было скучно, поэтому он решил устроить себе развлечение и немного поворчать.

— Это что же, — начал лицедействовать он, — хотите упрятать меня за решетку, за то что я расплатился фальшивками? Или вы думаете, что они ворованные?

— Именно так, ворованные, — с энтузиазмом подтвердил Френч.

— А-а, значит, краденые. И теперь мне, что ли, из-за них томиться за решеткой? Не на того напали. Вам, фараонам проклятым, ни разу в жизни не удалось меня сцапать. И сейчас я тоже не дамся, ни боже мой!

Он говорил с яростным апломбом, но в глазах мелькали лукавые искры.

— Сожалею, — притворно вздохнул Френч. — А я-то надеялся, что вы составите мне компанию, мы прошвырнёмся до Скотленд-Ярда. Но чувствую, мне придется искать другого попутчика. Мистер Томпсон, вы ранили меня в самое сердце. Но хоть чем-нибудь помогите. Хотя бы разобраться с этими самыми купюрами, будь они неладны.

— Так и быть, помогу, раз вы действительно не замыслили никаких каверз против старого Томпсона. Хотите знать, откуда у меня эти денежки?

— Просто мечтаю.

— Да-а, вам нипочем не догадаться откуда, так что придется вам сказать. Я взял их в банке.

— Значит, выиграли в карты?

— Нет, я толкую не про карточный банк, а про самый что ни на есть настоящий.

— Это про какой же?

— Про тот самый, на Чансери-лейн. В который я их до этого клал.

Френч улыбнулся.

— Вы, я смотрю, большой оригинал, мистер Томпсон. Забираете деньги домой, ждете когда нарастут проценты, а потом снова относите их в банк.

— Смейтесь не смейтесь, а только в данном случае так оно и получилось. Дочка моя, она держит пансион. Только вот дом уже весь грязный, во всех помещениях пора делать ремонт. Жильцы стали разъезжаться, а хозяин дома, он… — мистер Томпсон так и не смог найти подходящего слова для точной характеристики и лишь презрительно сплюнул. — Ну я и надумал послать ей тридцать фунтов, чтобы она навела чистоту. Взял в банке три десятки, завтра, думаю, пошлю. А тут от нее возьми да и приди письмо. Дядя ее муженька помер и оставил ей сотню фунтов. Повезло девке, а? Такое редко кому выпадает, верно?

Френч бурно порадовался за его дочку.

— Да-а, вот как оно вышло. И мои денежки, мои кровные тридцать фунтов уцелели. Нечего, думаю, им тут без пользы болтаться. Вчера их отнес и положил назад. Те же самые бумажки, которые забрал у них около двух недель назад.

— Это просто проверить, — сказал Френч, — они там записывают все деньги, которые выдают на руки.

— А коли так, — заметил старик, — чего же они сами вам этого не сказали? Не пришлось бы вам со мной разводить тары-бары.

Френч подумал о том же самом, но промолчал.

Надо сказать, разговор с мистером Томпсоном сильно его разочаровал. Видно, память у старика уже слабая, подкачала. Те купюры, которые были изначально в банке Моксона почти наверняка уже далеко от Англии, путешествуют в одном из чемоданов. В чемодане Моксона или самого Реймонда. А этот чудак утверждает, что взял их на Чансери-лейн еще до того, как случилась трагедия. Да, старик явно ошибся.

Через двадцать минут Френч уже снова беседовал с Блейком, уединившись с ним в одном из свободных кабинетов.

— Томпсон утверждает, что эти купюры были выданы ему в вашем же банке. Говорит, что взял их в позапрошлую среду, то есть за день до убийств на яхте. Не могли бы вы это проверить?

Через пять минул Блейк уже докладывал:

— Эти три купюры были выданы Томпсону двадцать пятого июня. Старик ничего не перепутал.

— И кто их ему выдал?

— Я сам.

Френч едва не отпустил ехидную реплику, но прикусил язык, сообразив, что нужно бы, наоборот, отдать должное его аккуратности и потрясающей памяти. Ведь купюры были выданы до того, как по банкам был разослан циркуляр Скотленд-Ярда.

Френч не знал, что и думать. Все его выводы опирались на то, что купюры были отправлены банком в контору Моксона, а потом их забрали сам Моксон и Реймонд, чтобы вывезти из Англии. Но в эту картину определенно не вписывались эти три банкноты. Кроме того, у Френча тут же возник естественный вопрос: возможно, такие купюры «от Моксона» попались не только одному кассиру, и не только в этом банке?

Он хотел тут же позвонить Ханифорду и спросить, что он обо всем этом думает. Но потом решил, какая, собственно, разница? Факты остаются фактами, независимо от того, как их воспримет Ханифорд. Он должен исходить именно из конкретных обстоятельств. А обстоятельства диктовали следующее: надо составлять очередной циркуляр и просить, чтобы банки проверили свою наличность на предмет загадочных купюр. И если в их хранилищах эти купюры присутствуют, то пусть сообщат, от кого они получены и когда.

Френч вернулся на службу, составил циркуляр и приказал немедленно его разослать. Чтобы ускорить процесс, он сам позвонил мистеру Крейвену и директорам нескольких других окрестных банков, попросив их немедленно проверить хранилища.

Едва он повесил трубку, как позвонил Блейк. Он нашел еще некоторое количество купюр и хотел бы переговорить с инспектором лично.

Френч тут же снова поехал на Чансери-лейн. «Филин» явно нервничал, от его благовоспитанной сдержанности не осталось и следа.

— В нашем хранилище их полно! — воскликнул он, и его совиные глаза сделались еще более круглыми. — Да, полным-полно! Я насчитал уже почти четыре тысячи фунтов, а это еще не все, и пока я считаю только десятки! Вы не могли бы немного подождать, мистер Френч? Я позвал двух помощников, думаю, втроем мы скоро управимся.

Френч был в полной прострации. И уже не мог определить, хорошая это новость или плохая. Если эти деньги попали сюда по милости беглецов, с территории Франции или через их английских агентов, нужно было только радоваться появлению новых столь весомых улик. Но с другой стороны, если деньги эти покинули Генеральный банк ценных бумаг раньше катастрофы, то они вообще не могут считаться уликой. Значит, единственное, что бедному инспектору оставалось, — ждать, когда будет выяснена дата их поступления.

Он сидел как на иголках, снова и снова прокручивая в уме всю ситуацию. Эти неизвестно откуда свалившиеся купюры могли в корне изменить весь ход расследования. Господи, скорее бы Блейк все подсчитал…

Однако ждать инспектору пришлось больше часа. Блейк подошел к нему с раскрытой тетрадью и, даже уже не пытаясь скрыть волнение, сказал:

— Вот, мистер Френч. — Он положил тетрадь на стол. — Как вам это понравится? Двадцаток — сто сорок одна, сто пятьдесят три десятки и триста двадцать семь пятерок! Итого: пять тысяч девятьсот восемьдесят пять фунтов, и если вы еще накинете десятка три фунтовых бумажек, получится больше шести тысяч! Вам помогут наши сведения?

Ошарашенный Френч не знал, что и говорить. Он всегда считал, что бесполезной информации не бывает, но абсолютно не представлял, какой толк можно извлечь из всех этих скрупулезных подсчетов.

— Когда они поступили и от кого? — спросил он в ответ. — Вот что чрезвычайно важно выяснить… Когда вы могли бы предоставить мне эти сведения?

Блейк, наконец уяснивший, чего от него добивается инспектор, улыбнулся.

— О-о! Тут сам черт ногу сломит. Я бы на вашем месте больше не стал ждать. — И он принялся пространно объяснять, сколько нужно будет проделать всяких операций, чтобы получить интересующие Френча данные. В разгар этой лекции в кабинет заглянул привратник.

— Прошу прощения, сэр, не у вас ли мистер Френч? Его просят к телефону, сэр.

— Алло, Френч? — донесся с другого конца провода знакомый энергичный голос. — Это Эллисон. Ну как вы там, все закончили?

— Более или менее, сэр. Но кое-что осталось.

— Тогда заканчивайте и поезжайте в филиал Банка западных округов на Оксфорд-стрит. Там у них тоже новости, примерно такие же.

— Это звонили из Ярда, — сказал Френч «филину». — Я срочно кое-кому понадобился. Я чрезвычайно вам признателен, мистер Блейк, за ваши труды и надеюсь, что вам удастся побыстрее добыть недоступные нам пока сведения.

На Оксфорд-стрит повторилась та же самая история, Френч приехал туда, сильно припозднившись, но его ждали. Потом провели к директору. Френч изложил ему основную суть. Позвали кассира. Тот рассказал все в подробностях. Короче, все разворачивалось в соответствии с уже заранее известным сценарием.

Как и Блейку, кассиру передали распоряжение из Скотленд-Ярда: отлавливать крамольные купюры. Вскоре выяснилось, что в банковском хранилище их просто залежи. Он сразу доложил об этом начальству, ему дали помощника. Общая сумма оказалась весьма солидной. Сложив все отловленные пятерки, десятки и двадцатки, они получили девять тысяч двадцать пять фунтов.

Френч вполголоса выругался. Потом взяв себя в руки приступил к опросу. Когда купюры поступили в банк? От кого? Ему нужно уяснить, каким образом они снова попали в банк. Его просьба была встречены без особого энтузиазма, но обещали приложить все усилия и сразу позвонить, когда это все удастся разузнать.

Уже отнюдь не бодрым шагов возвращаясь в Скотленд-Ярд, Френч вынужден был мысленно признать, что если в первом случае еще можно было все списать на случайность или на ошибку в расчетах, то два таких случая означают уже некую закономерность, определенную тактику. Это могло означать, что противники его чрезвычайно умны и сумели все замечательно организовать. Не прошло и двух недель со дня трагедии, как, несмотря на все расставленные посты и ловушки, ворам удалось избавиться от столь крупных сумм! Какая-то мистика, ей-богу… Он ведь составил список всех возможных подозреваемых. Подробные описания их внешности были на руках не только у всех английских полицейских, но даже у их коллег в Западной Европе! И однако же кто-то из беглецов преспокойно кладет их в банк и расплачивается ими в магазинах. Тысячи ворованных фунтов расходятся по стране прямо на глазах у полиции, хотя каждый банковский служащий предупрежден — будьте начеку! У Френча это все просто не укладывалось в голове. Невероятно…

Раз уж не сработали все эти меры, значит, преступники действовали совсем не так, как ему представлялось. Значит, нынешняя официальная версия в корненеверна и никакой кражи вообще не было. Но как, как деньги попали в банки? Может, тут действовали маленькими партиями через Фондовую биржу? Однако же Ханифорд абсолютно не сомневался в том, что деньги украдены. А что, если он ошибся?

Но если кражи вообще не было, зачем кому-то понадобилось идти на такой риск, как убийство? Два убийства! И куда же все-таки запропастились Реймонд и Эсдейл? А чемоданы?

Френч почувствовал, что ему необходимо выпить чашечку кофе. Поужинав, он сварил себе крепчайшего кофе. Весь остаток вечера он терзал свои мозги разными предположениями и комбинациями, но ни до чего путного не додумался Но, однако же, на следующее утро рьяно продолжил расследование, поскольку поступила новая информация.

Глава 15 Надежная валюта

Информация была обильной. Часть ее — в том же духе, что и вчера. Еще четыре банка обнаружили у себя купюры из скотленд-ярдовского реестра. Кто-то больше, кто-то меньше. В одном — на три тысячи, в другом — всего несколько сотен. Вкупе с уловом в двух вчерашних банках получалась сумма в двадцать тысяч фунтов стерлингов.

Были и весьма существенные новости. Первая была такова: во всех четырех банках показали, что деньги эти ходят по рукам и сейчас. Деньги приносили в эти банки прямо вчера, иногда даже дважды. К счастью, кассиры аккуратно записывали, кто это был.

Френч даже зарычал от удовольствия. Наконец-то появилось хоть что-то конкретное, с чем можно работать. Только бы не упустить эти ниточки, проследить, каким образом они оказались завязаны с концерном Моксона.

Вторая поступила от его вчерашнего нового знакомца Блейка. Этот безусловно предприимчивый и способный молодой человек составил список клиентов, принесших в банк злополучные купюры.

Через полчаса Френч был уже в банке и получил из рук Блейка долгожданный список.

Первый же пункт сразил бедного Френча наповал. Вкладчик принес свои 547 фунтов 10 шиллингов пятого июня! За три недели до трагедии! «Абсолютная мистика!» — уже в который раз пронеслось в голове Френча.

Чем дальше он читал, тем меньше что-либо понимал. Деньги поступали в разные дни, но обязательно — до рокового двадцать шестого июля. В большинстве своем вклады делались за несколько недель до убийств!

Френч окончательно пал духом. Судя по записям старательного мудрого «филина», самоотверженного его помощника Блейка, кражи действительно не было. Черт бы побрал всю эту путаную историю!

Отведя душу ругательством, инспектор вмиг сообразил, в чем тут дело. Все эти даты несомненно фиксировали первичную финансовую процедуру. Деньги уже после были отосланы в концерн Моксона.

Это казалось совершенно очевидным. Но Френч привык все проверять досконально. Он попросил Блейка проанализировать даты, учитывая и эту деталь.

Он был не прав! Во всех случаях банкноты сначала были отосланы к Моксону, а уж потом снова вернулись в банк, что и было зафиксировано. Более того: все это время после возвращения они находились в хранилище.

У Френча голова шла кругом. Однако времени на раздумья не было. Последующие два дня он кочевал из банка в банк, во все вникая и все беря на карандаш, по ходу дела к шести намеченным прибавилось еще семь. Методичное изучение недр этой чертовой финансовой дюжины дало ему достаточно фактов для того, чтобы сделать по крайней мере один точный вывод.

Довольно длительный отрезок времени Генеральный банк ценных бумаг Моксона получал при оплате чеков и векселей мелкие купюры. Они поступали туда с апреля до второй декады июня. Таким образом, набрался примерно миллион фунтов. Однако очень скоро банк стал сам ими расплачиваться. Но с кем и за что, оставалось загадкой. Эти операции в банковских гроссбухах зафиксированы не были.

Френч тщетно пытался понять, что бы все это значило, но — увы! Наконец он решил прекратить эти муки и еще раз просмотреть списки вкладчиков, вернувших крамольные купюры в другие банки.

Первой в сводном списке значилась Ювелирная компания Пола Малета на Риджент-стрит^[46].

Френч тут же подумал, что в деле могут быть косвенно замешаны и женщины, подобная перспектива сразу его приободрила. Если его неуловимые беглецы раскошелились на подарки, это позволит значительно расширить круг свидетелей.

Рядом со второй фамилией тоже стояло слово «ювелир», и Френч уже с удовольствием предвкушал, как среди постных мужских физиономий появится нечто более приятное для глаз.

Но когда инспектор под третьим номером узрел третьего ювелира, его одолели сомнения. Уставясь невидящим взглядом в листок с фамилиями, он начал тихо насвистывать любимый мотивчик.

И тут его наконец осенило! Он начал спешно просматривать список, читая фамилии наугад.

Так и есть! Все, кто там значился, все до одного были ювелирами!

Снова чертыхнувшись, он вскочил с кресла и стал метаться по комнате. О господи, ну конечно! Теперь все стало на свои места. Теперь понятно, почему возникла такая путаница. Каким же он был идиотом! Мог бы и раньше догадаться. Это же так очевидно!

Компаньоны скупали драгоценные камни. Необработанные, в этом Френч мог поклясться. А он-то все гадал, как этим умникам удалось избавиться от крупных сумм и при этом «не засветиться», почему краденые купюры так и не навели на их след ни одного полицейского, хотя должны были бы… Вот оно, объяснение!

Разумеется, можно выследить и камни, тем более необработанные. У специалистов глаз наметанный, не хуже, чем у кассиров на банкноты. И все же Френч вынужден был признать, что камни отловить гораздо сложнее, чем банкноты. Награбленное таким образом «добро» мошенники наверняка сразу же отдали в огранку, а если так, идентифицировать исходный товар будет практически невозможно. И даже если исходить из того, что попадутся честные огранщики, поди докажи, что такой-то бриллиант совсем недавно был алмазом, в сущности, украденным. Ловко они это придумали, ничего не скажешь… Опасные банкноты они решили превратить в гораздо менее опасную «валюту», в алмазы. По крайней мере, так Френч сейчас думал.

Подобное заключение невольно заставило его вспомнить про чемоданы. До сего момента они были неотъемлемой частью всей картины преступления, важнейшей составляющей расследования. Без чемоданов такое количество банкнот вывезти было практически невозможно. А теперь выяснилось, что деньги были вложены в камни. Горстка алмазов легко поместится в кармане, даже если эти алмазы стоят полтора миллиона фунтов стерлингов. Очень надежно и удобно. Никаких проблем с блюстителями закона и транспортировкой.

Одно теперь цеплялось за другое. Очередной мыслью была следующая: Реймонд бежал налегке, без чемоданов, однако вся добыча могла быть при нем. Френч снова остро осознал, что поимка Реймонда — задача номер один. Нужно приложить все усилия и здесь, в Англии, и на территории Франции. Нужно сообща непременно его поймать!

Усилием воли он заставил себя переключиться на более неотложные проблемы. Разумеется, надо немедленно обзвонить всех ювелиров. Наверняка тут действительно богатая жила! Если уж он и от ювелиров не добьется ничего стоящего, значит, самое время подавать рапорт об отставке!

Час был уже поздний, но наутро он помчался к номеру первому в списке. К мистеру Полу Малету на Риджент-стрит.

Френч велел отнести мистеру Малету свою визитную карточку, и через пару минут уже сидел в его личных апартаментах.

— Надеюсь, ваш визит не означает, что нам грозит буря? — сразу же спросил хозяин. — Визит представителя полиции для человека моей профессии не менее опасен, чем для какого-нибудь бандита.

— На этот раз вам не о чем волноваться, — успокоил его Френч. — Я тут действительно по поводу кражи, но не драгоценностей. Все, что мне требуется, это информация.

Малет вопрошающе на него посмотрел.

— Двадцать третьего мая, — начал Френч, ваша фирма сдала в филиал лондонского северного банка пятьсот сорок семь фунтов и десять шиллингов. Я хотел бы узнать, за что вам была уплачена эта сумма?

— А почему вы меня об этом спрашиваете? — изумился Малет.

— Это касается расследования кражи в концерне Моксона. Вам наверняка известно, что там огромная недостача. По нашим подсчетам, примерно полтора миллиона фунтов. Вы ведь в курсе?

Малет кивнул.

— Сначала мы думали, что воры забрали наличность. Но теперь у нас есть веская причина считать, что незадолго до банкротства их фирмы эта наличность была превращена в драгоценные камни, — и Френч рассказал ему про свою эпопею с обследованием банков.

— Но я тут абсолютно ни при чем.

— Повторяю, сэр, к вам никаких претензий и быть не может. Но я был бы вам чрезвычайно обязан, если бы вы все-таки сообщили, за что были получены эти деньги.

Помрачневший Малет тут же призвал своего управляющего мистера Дьюлапа и спросил, может ли он узнать, в чем там было дело.

Дьюлап сказал, что попробует. Вернулся он буквально через несколько минут. Его рассказ Френч слушал не отрываясь, впитывая каждое слово. Так иссохшая земля впитывает долгожданный дождь.

Двадцать третьего мая к ним зашел один джентльмен и спросил, нет ли у них для продажи алмазов высокого качества. Он сказал, что собирается заняться оптовой продажей, и ему нужно иметь на руках минимальный исходный капитал. Он внимательно изучил предложенные ему камни и выбрал четыре штуки общей стоимостью в пятьсот сорок семь фунтов и десять шиллингов. Продавца тогда еще удивила одна особенность. Расплачивался этот мужчина сравнительно мелкими купюрами, преимущественно пятерками и десятками. Продавец никогда раньше его не видел. Представился он как мистер Септимус Биррел. И назвал свой адрес: Суррей, город Фарнем, район Дюны, коттедж «Дандженез».

Звучало все очень вдохновляюще, но надо было прийти к чему-то конкретному. Френч попросил пригласить продавца.

— Взгляните на эти фотографии, — сказал он, раскладывая на столе целую пачку. — Нет ли среди них вашего покупателя?

Пачка действительно была солидная. Помимо компаньонов Генерального банка ценных бумаг и всех тамошних начальников, Френч вложил в нее две дюжины фотографий похожих на них людей, какие уж сумел раздобыть.

Пока продавец изучал фотографии, в комнате повисла напряженная тишина. Продавец не спешил, внимательно разглядывая каждое лицо, Даже если он никого не опознает, уговаривал себя Френч, эту жилу надо разрабатывать дальше, пока рано ставить на ней крест. Но если все-таки опознает, это будет колоссальный шаг вперед, прорыв. Френч наблюдал за продавцом, затаив дыхание.

Тот просмотрел почти все, потом вернулся вспять, несколько секунд сравнивал две фотографии и наконец одну отложил. Взял оставшуюся, потом положил ее на стол, потом все-таки снова взял.

— Вот этот похож, — заявил он, — но точно сказать не могу. Нет, не могу.

Френч забрал у него фото. Эсдейл! Эсдейл, пропавший бухгалтер! Эсдейл, умчавшийся в Париж за день до трагедии, и с тех пор ни от него, ни о нем никаких вестей! Это была несомненная удача. Если бы еще помочь этому парню вспомнить получше, чтобы он был более уверенным. Это было бы здорово.

Но продавец продолжал сомневаться. Его смущала одна-единственная деталь. На покупателе были очки в тяжелой черепаховой оправе, а на фотографиях все люди были без очков. Френч попытался закрыть полоской бумаги глаза Эсдейла, но это ничего не дало.

Наконец, предложив ему всякие наводящие вопросы, Френч выудил то, что хотел. У покупателя был не совсем обычный мизинец на левой руке — чуть согнутый. По описанию Уиллиса у Эсдейла был действительно чуть скрюченный мизинец. Значит, покупателем камней действительно был Эсдейл. И к тому же он явно пытался замаскироваться, нацепил очки.

У Френча отлегло от сердца. Опознание можно было считать полноценным, стало быть, следствие наконец сдвинулось с мертвой точки. Чтобы подстраховаться, он с позволения Малета позвонил в полицейский участок Фарнема. Дежурный сержант доложил ему, что в Дюнах нет такого коттеджа, а среди местных жителей нет никого по имени Септимус Биррел. Это могло означать только одно: Эсдейл был сообщником этих мошенников. Френч обернулся к Малету.

— Я должен побеспокоить вас еще одним вопросом, но это крайне важная для нас информация. Мы должны найти эти камни. Не могли бы вы предоставить мне точное их описание, чтобы я мог передать его перекупщикам камней?

— Я могу дать описание только тех камней, которые были проданы, — сказал Малет. — Но если у этих ваших приятелей есть голова на плечах, они не станут перепродавать их в первозданном виде, они сразу отдадут их в огранку. А после уже никому при всем желании не удастся их опознать.

— Мы предупредим и огранщиков.

Малет пожал плечами.

— Они и сами могли их огранить.

На это инспектору было нечего возразить.

— Ну что ж, — сказал он наконец, — предпримем все, что в наших силах. Поэтому я все же хотел бы иметь на руках описание.

Френч понимал, что действовать надо весьма энергично. Вернувшись в Скотленд-Ярд, он подключил к работе несколько помощников. Они навестили еще шестерых ювелиров и предложили им те же вопросы, что сам Френч Малету. Банк информации начал стремительно пополняться.

Выяснилось, что, видимо, вся четверка — и Моксон, и Дипинг, и Реймонд, и Эсдейл — занималась скупкой алмазов. Продавцы тыкали пальцами в разные фотографии, но при этом никогда не были до конца уверены, что человек на фото — действительно тот, кто покупал у них в такой-то день такие-то камни. Абсолютно точно было выяснено лишь одно: у кого-то из покупателей был скрюченный палец, что, как было известно Френчу, являлось особой приметой Эсдейла. В общем, все подтверждало предположение Френча о том, что они маскировались, прежде чем отправляться в ювелирный магазин за камнями.

Френч был приятно изумлен идеальным порядком в описях камней, принадлежавших разным фирмам. Полученные им описания были столь подробны и точны, что попади такой камешек на рынок, его тут же можно будет «вычислить». Теперь самое главное было себя не выдать. Все эти скупщики-перекупщики не должны были даже догадываться о том, что за ними наблюдают. Френч попросил всех свидетелей никому не говорить о визитах людей из Скотленд-Ярда.

Однако камешков в полученных описаниях было примерно на пятьдесят тысяч фунтов, тогда как общая сумма должна была составлять полтора миллиона. То есть пока им удалось отследить лишь один из каждых тридцати камней. А откуда взялись остальные двадцать девять и как найти их источник — сие было покрыто мраком. Как бы то ни было, придя в Скотленд-Ярд, Френч обнаружил, что из банков продолжают поступать списки клиентов, сдавших выручку от продажи камней. Несколько дней ушло на то, чтобы проверить эти списки. Неожиданно выяснилось, что компаньоны действовали с куда большим размахом, чем предполагал Френч. В списках фигурировали главным образом скупщики камней из Амстердама, их услугами активно пользовались Моксон и Дипинг. В конечном счете Френчу удалось отследить покупки камней примерно на полмиллиона фунтов.

Что и говорить, на сей раз его хлопоты оказались весьма плодотворными. Бдительность банковских служащих помогла ему выяснить крайне важные моменты. Первое: преступление было преднамеренным. Второе: оно было спланировано за три месяца до убийств. Третье: оно было тщательно проработано и очень четко проведено. А главное, он вышел наконец на нужную колею, теперь появилась реальная возможность помешать мошенникам добывать деньги, перекрыть все подходы к скупщикам камней. Но действовать надо очень осторожно: их ни в коем случае нельзя спугнуть.

Вот именно. Все эти камешки и подсчеты конечно вещь полезная, но сосредоточиться надо на другом. На том, как отыскать самих этих типов, Реймонда и Эсдейла. Найти их как можно быстрее. А без них все его гениальные догадки и гроша ломаного не стоят.

С походами в ювелирные лавки Френч покончил в субботу. Наконец-то он мог провести выходные дома, но отдохнуть так и не удалось: мозг его помимо воли хозяина продолжал искать выходы и новые подходы.

Нет, пора делать решительный шаг. В понедельник он вплотную займется поимкой. Надо обязательно поговорить с инспектором Уиллисом, которому поручили выслеживать Эсдейла. Если у него нет пока никаких зацепок, придется снова ехать во Францию и снова искать Реймонда.

Однако утром, как только Френч закрыл за собой дверь своего кабинета. Судьбе заблагорассудилось отменить его грандиозные планы. В захлопнувшуюся дверь постучали, и молоденький констебль сообщил, что Френча был бы крайне рад видеть помощник комиссара. Причем немедленно.

Глава 16 Кочегар с парохода «Щегол»

— Ну что, Френч. Теперь вы лучше нас всех представляете, как выглядят английские деньги?

Френч, знавший, что шеф его был большим шутником, застонал. Сэр Мортимер коротко захохотал.

— Дело под названием «Лиха беда начало». Так, по-моему, говорят в Северной Ирландии, когда чего-то очень много?

Френч не был в этом уверен. Ему вспомнилась совсем другая пословица, весьма актуальная для ирландцев, «пришла беда — отворяй ворота». Но он предпочел не уточнять, сказал, что не помнит.

— Ай-ай-ай. А я слышал, вы знаток ирландского фольклора. Ну, как ваши дела?

— Вот, собираюсь приступать к очередному этапу. Полагаю, мне можно больше не возиться с купюрами и алмазами. Все распоряжения я отдал, посты и перехваты расставил, все перекупщики предупреждены, у каждого из них есть реестр с описанием интересующих нас камешков. Пора вплотную заняться Эсдейлом или Реймондом.

— Ну, положим, это проще сказать, чем сделать. Ни Уиллис, ни французская полиция пока ничего утешительного не обнаружили. Ни единой зацепочки.

— Вот-вот. Признаться, я понятия не имею, как и где искать дальше.

Шеф улыбнулся.

— Возможно, я сумею вам помочь. Давайте вспомним, что у нас есть на настоящий момент. Вы засекли, что Реймонд был в Дьеппе. Там он купил себе новый костюмчик и краску для волос. Так?

— Да, сэр.

— И это происходило в пятницу, так? И в пятницу же в Лондоне было объявлено о банкротстве фирмы Моксона?

— Совершенно верно, сэр.

— И до какого момента вам удалось его отследить?

Френч задумался, но ненадолго:

— Примерно в час он вышел из магазина мужской одежды и сразу отправился в парикмахерскую, которая находится через пару улиц оттуда, покупать краску для волос. В парикмахерской он был примерно в час десять, сэр. А после этого его следы обрываются.

Сэр Мортимер усмехнулся.

— Все сходится, — с загадочным видом произнес он. — Честно говоря, Френч, пока вас тут не было, я получил кое-какие интересные новости. — Он взял со стола телеграфный бланк. — Вот, взгляните. Мы получили это послание днем в субботу, но отрывать вас от дел было пока совсем ни к чему. Сейчас сами в этом убедитесь. Если капитан Куэйл не обознался, вы сразу поймете, почему вы сбились со следа.

Френч с бьющимся сердцем схватил бланк. Текст запечатленной там радиограммы был таков:

Кому: СКОТЛЕНД-ЯРД. Уверен, что объявленный в розыск Брюс Реймонд находится на моем судне в качестве кочегара. Прошу встретить меня в Суонси^[47], прибываю во вторник утром. Куэйл, капитан парохода «Щегол».

Радиограмма была отправлена с Северного моря в два часа пятьдесят пять минут. В субботу.

— О господи, сэр! Еще один Криппен!^[48] Вы узнали откуда он плывет?

— Да. Сразу полезли в «Регистр Ллойда». «Щегол» — это трамп^[49], сухогруз емкостью в десять тонн. Работает по найму на европейских маршрутах. Он отбыл из Дьеппа в Осло в субботу, то есть на следующий же день после пятницы. Шел с балластом, там, в Осло, он загрузился деревянными подпорками для шахт Ньюкасла. В Ньюкасле он оставил крепежные подпорки и загрузился углем, уголь отвез обратно в Осло и загрузился очередной порцией подпорок. Ранним утром в прошлый четверг отбыл из Осло и взял курс на Суонси. Ну как, пока все совпадает?

— Абсолютно, сэр. Если «Щегол» отчалил от Дьеппа в субботу, значит, в ту пятницу он еще был в порту, и Реймонд мог на него попасть, очень даже спокойно. Поэтому мы и потеряли его след.

— Я смотрю, этот ваш Реймонд весьма сообразительный малый, — заметил Мортимер. — Едва ли можно было придумать более остроумный способ без хлопот убраться из Франции. Правда, мне непонятно, как ему удалось обвести вокруг пальца бывалого морского волка…. Но сейчас не это нас должно больше всего волновать. Ваша забота — встретить пароход в Суонси, а там уж будем выяснять, что да как. Вы ведь, кажется, знакомы с Хауэллзом?

— Это старший офицер в полиции Соунси, сэр? Да, мы с ним сотрудничали, когда я расследовал дело Пайка.

— Я так и думал. Пошлю ему каблограмму, что вы к ним едете. Неплохо было бы вам с ним увидеться сегодня вечером, а там уже и до прихода «Щегла» останется всего два-три часа.

В пятом часу Френч уже входил в кабинет Хауэллза в Главном управлении полиции города Суонси. Старший офицер приветствовал его с искренним удовольствием.

— Привет, старина! Я-то надеялся, что ты выберешься к нам гораздо раньше. Тот, кто хоть раз побывал в Южном Уэльсе, не может с ним надолго расстаться. У нас тут, знаешь ли, совершенно особая аура. У тебя опять какие-то морские тайны?

— По крайней мере, их меньше, чем в прошлый раз, — заверил его Френч. — Я ведь к вам когда являюсь? Когда мне нужно, чтобы отработано все было очень чисто, наверняка. Потому что знаю, что ты и твои ребята настоящие профессионалы, не подведут. В прошлый раз вы меня здорово выручили, и вот я опять здесь, мне нужна ваша помощь.

— Я так и понял. Ладно, поможем Скотленд-Ярду удержаться на ногах, не бухнуться в грязь. Какие проблемы на этот раз? Помощник комиссара не отдал никаких распоряжений. Сказал, что все нужные бумаги ты привезешь с собой и все объяснишь при встрече. Ты у нас куряка или нет? — спросил он, протягивая гостю сигареты. — Я уже не помню.

— Спасибо, — Френч выудил одну из пачки. — Я тут по поводу того двойного убийства на Канале. Дело Моксона.

— Великий Боже! Но какое отношение оно может иметь к нашему Суонси?

— Резонный вопрос, — улыбнулся Френч. — Разумеется, никакого. Я прибыл сюда по особому случаю. Сейчас все поймешь, — сказал он, протягивая приятелю радиограмму капитана Куэйла.

— Куэйл? Да я его отлично знаю. Это наш человек, на него можно положиться. Раз он утверждает, что у него на борту Реймонд, значит, так оно и есть.

— Ну раз так оно и есть, то тогда уж помогите мне ссадить этого умника на берег. Со мной прибыли еще двое. Старший бухгалтер фирмы Моксона, Ноулз, он должен будет опознать Реймонда. И сержант Картер, в качестве конвойного. Но мне нужны еще двое ребят, чтобы подстраховали, когда я предъявлю этому ловкачу ордер на арест. Мне кажется, что лучше на всякий случай перекрыть все выходы с судна.

— Ты прав. Пока ты будешь пробираться к капитанской каюте, он может проскользнуть на корму и спрыгнуть оттуда в лодку.

— А ведь действительно может. Посторожите там?

Хауэллз сиял трубку, и его с кем-то соединили.

— Тебе как всегда везет, — он улыбнулся. — Я только говорил с начальником порта. Твой «Щегол» прилетит к нам примерно в пять часов. Может еще раньше. Но точно уже после трех. Как я понимаю, тебе с трех часов придется торчать на причале. — Он снова снял трубку. — Пришлите ко мне Ллойда и Джоунза.

— Вот они, ваши помощники, инспектор, — представил он, когда в комнату вошли двое констеблей. — Ну что, ребятки, помните инспектора Френча?

Те почтительно вскинули к виску ладонь, отдавая честь. Быстренько обсудили детали операции, и оказалось, что у Френча еще уйма свободного времени.

— Пойдем ко мне домой, поужинаем, — радушно пригласил старший офицер. — А после посидим в саду, поболтаем, столько времени не виделись…. Или, если есть настроение, я прокачу тебя на машине, у нас тут есть на что посмотреть.

Френч провел восхитительный вечер, и до часу вообще не помышлял о сне. А после часа ложиться основательно уже не имело смысла, поэтому Хауэллз уложил его на диване в гостиной и поставил на столик, стоявший рядом, будильник, очень громкий, заверил он.

Будильник был действительно хоть куда, Френч сразу вскочил как ошпаренный. Зябко поеживаясь и зевая, он незадолго до трех уже стоял на причале, к которому должен был прибыть «Щегол». Рядом с ним с самым несчастным видом стоял Ноулз, лицо у него было каменным. Картер, Джоунз и Ллойд стояли чуть поодаль, как говорится, сгруппировавшись.

— Знали бы вы, мистер Ноулз, как я ненавижу это делать, — обратился Френч к своему спутнику, совершенно искренне ему сочувствуя. — Да, я терпеть не могу брать подозреваемого под стражу. Но вам сейчас во сто крат тяжелее, чем мне. Вы же столько лет были добрыми знакомыми, коллегами.

После этих слов Ноулз немного оттаял и честно признался, что с ужасом думает о том, что ему предстоит. Они с Реймондом были хорошими друзьями, и он чувствует себя настоящим предателем.

— Хочу вам напомнить, что если выяснится, что мистер Реймонд невиновен, то ему не причинят никакого вреда. Конечно это тяжкое моральное испытание, по никто и пальцем его не тронет. Но если его вина подтвердится, думаю, что даже во имя вашей прежней дружбы вы не станете его защищать.

Ноулз уныло кивнул, соглашаясь с доводами инспектора.

Они прохаживались по пристани, дымя сигаретами и скрашивая ожидание разговором. Френч обнаружил, что старший бухгалтер — блистательный эрудит, причем разбирающийся в совершенно недоступных простому обывателю предметах. Его любимым коньком была история, и Френч был потрясен глубиной его познаний относительно развития человеческого общества, от самой древности до современности. Хотя его профессия не требовала серьезного экономического образования, Френчу показалось, что теорию финансов он знает ничуть не хуже, чем сугубо прикладные дисциплины. Да что там экономика и финансы.

Как выяснилось, он читал все последние труды по астрономии и физике, по атомной физике, в частности. Когда он заговорил о теории относительности и о квантовой теории. Френч слушал его с разинутым ртом.

Ей-богу, ему повезло, что в голове у этого человека помещалась целая энциклопедия, и не одна. Ибо ожидание их сильно затянулось. Четыре с половиной часа они провели на пристани, вся их пятерка. Только в половине восьмого в море замаячил «Щегол». Встречающие спрятались за складскими сараями и за кранами, наблюдая за тем, как идет швартовка.

Как только опустили трап, Френч с Ноулзом и Картером поднялся на борт. Местные полицейские остались сзади, держа в поле зрения другие возможные подходы и выходы. Когда Френч приблизился к капитанскому мостику, к нему спустился сам капитан.

— Инспектор Френч, департамент лондонского уголовного розыска, — вполголоса представился он.

Капитан кивнул и молча махнул рукой в сторону штурманской рубки.

Когда они зашли в рубку и сели, капитан заговорил сам.

— Я велел ему немного прибраться, под присмотром старшего механика. Так что никуда этот голубчик не денется, не беспокойтесь. Главное выяснить, тот ли это человек, который вам нужен.

Френч достал свой апробированный набор фотоснимков.

— Взгляните, нет ли его среди этих людей.

Капитан просматривал их быстро, но без суетливости. На него действительно можно положиться, подумал Френч. Но вот дошла очередь до фотографии Реймонда. Капитан взял ее в руку и внимательно присмотрелся.

— Он самый, — жестко сказал он.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

Френчу стоило огромного труда не выдать охватившего его волнения. Это он, Реймонд! Неуловимый Реймонд почти пойман, а это означает — по большому счету, — что близится конец этого чертова дела. Конечно, этим триумфом Френч обязан не столько себе, сколько другим, но все равно это триумф, долгожданная победа! Одно Френч знал точно. Отныне это расследование будет у него ассоциироваться в первую очередь со старым капитаном Куэйлом! С благородным морским волком!

— Как он вел себя на борту?

— Ни единого нарекания.

— Вы сейчас прибыли из Осло?

— Да. Отплыли во вторник, примерно в три часа пополудни.

— Он не пытался там сбежать?

— Нет, и когда мы были в Ньюкасле, это еще до Осло, тоже ничего подобного. Я вообще тогда еще ни в чем его не подозревал. И еще не следил за ним. Так что он мог запросто покинуть судно.

— А почему вы вдруг стали его подозревать? — спросил Френч.

— Давайте-ка я лучше расскажу все по порядку, — предложил капитан. — Мы привезли в Дьепп уэльский уголек, стояли на разгрузке. Прибыли мы туда вечером в среду, а в субботу утром налегке, но, разумеется, с балластом, должны были отправиться в Осло. Вечером в пятницу после обеда я решил немного пройтись по берегу. И тут же на пристани ко мне подошел молодой парень. Очень вежливо поинтересовался, не я ли капитан этого судна. На что я ему сказал, он самый и есть. Тогда он заявил, что неожиданно попал в тяжелое положение и умолял его выручить. Признаться, он сразу мне понравился, и вместо того, чтобы сказать «катись ты к черту!», что сделал бы всякий другой на моем месте, я стал спрашивать, что с ним такое приключилось. Он сказал, что вел себя как последний идиот.

Что он приехал сюда отдыхать и напоследок решил заглянуть в казино. А там к нему подсел шулер. Он даже и опомниться не успел, как у него в карманах не осталось ни единого пенни. Он тут один, ни знакомых, ни друзей, ни денег, так что пришлось продать обратный билет. Совсем недавно, по чистой случайности, он узнал от кого-то из моряков, что на моем судне есть вакансии. И если мне действительно требуется человек, он умоляет проявить великодушие и вписать его в судовую роль^[50]. Он согласен и на то, чтобы его никуда не вписывали, согласен работать за еду и за то, что его доставят в Англию. Ну, короче, мне он показался хорошим парнем, это я уже говорил, и, представьте, я тут же ему поверил. Он не ныл, не скулил, сразу спросил, чем ему придется заниматься. Посмотрел я на него: вроде крепкий, не рохля. Подойдет для кочегара. А у нас как раз не хватало кочегара, и старший механик все время ворчал по этому поводу. Ну, думаю, раз такое дело, выручу парня. Ну и пустил его на борт.

Куэйл замолчал, чтобы перевести дух, открыл шкафчик и достал из его недр бутылку.

— Лучший французский коньяк многолетней выдержки, — сообщил он. — Не хотите немного, для бодрости, а, инспектор?

— От такого коньяка не отказываются, — тут же сдался Френч. — Только совсем немного. Мне нельзя расслабляться, пока я не заполучу этого молодца.

— Не беспокойтесь. Он под надежным присмотром. Итак, мы остановились на том, что я нанял его. Все честь по чести, официально зачислил в состав команды кочегаром, занес в судовую роль. Он сразу приступил к работе. Доплыл с нами до Осло, потом оттуда до Ньюкасла, а от Ньюкасла мы снова двинулись к Осло. Старший механик докладывал, что новенький хорошо справляется.

Так вот. Когда мы снова шли в Осло, мне на глаза попалась старая «Дейли мейл». А там пишут про какого-то Реймонда, которого ищут и не могут найти. Этот самый Реймонд замешан в истории с Генеральным банком ценных бумаг Моксона и предположительно находится сейчас на севере Франции, возле Дьеппа. Там было еще и фото напечатано. Гляжу, а на снимке этом не кто иной, как мой новый кочегар. Позвал я старшего механика, и мы уже вместе долго изучали фото: он или не он? Он дал ему какое-то поручение, и когда мы подходили к Каналу, я отослал радиограмму в Скотленд-Ярд. Вот как оно все было.

— Скажу вам только одно, — заявил Френч, — если это действительно он, Реймонд, вы станете самым знаменитым капитаном современности. Помните, как был арестован Криппен? Первый случай в истории криминалистики, когда преступника перехватили благодаря радиограмме. И вот теперь снова ситуация повторяется. Я бы хотел, чтобы сначала на него взглянул свидетель, которого я привел с собой.

Капитан Куэйл поднялся на капитанский мостик и крикнул в рупор:

— Скажи ему, чтобы оделся, что ты хочешь отправить его на берег, докупить кое-какие продукты. Когда оденется, пришли его ко мне. — Он обернулся к Френчу. — Проведите своего свидетеля в мою каюту, а дверь оставьте приоткрытой, чтобы было видно, как он подаст вам знак, да или нет. А потом уже будете действовать соответственно обстоятельствам.

Весьма оперативно была произведена необходимая дислокация. Ноулз расположился в капитанской каюте, усевшись так, чтобы ему была видна рубка. Френч и Картер расположились на палубе таким образом, чтобы сквозь иллюминатор можно было увидеть сигнал, поданный Ноулзом. Если он опознает Реймонда, тут же можно будет его перехватить и взять под стражу. Местные помощники заняли посты на берегу, рядом с носом и кормой, на случай, если Реймонд все же попытается бежать.

Прошли долгие-долгие десять минут. И вот наконец высокий мускулистый парень легко взбежал по ступенькам на мостик и постучался в дверь рубки.

— Входи, — услышал Френч и тут же, вытянув шею, стал смотреть на иллюминатор капитанской каюты.

Первые несколько секунд ничего не происходило. Ноулз подошел ближе к двери и, наклонившись вперед, посмотрел в узенький зазор между косяком и полуоткрытой дверью. Затем он попятился назад и кивнул, очень уверенно. Френч подал знак Картеру, и они, мигом обогнув палубную рубку, поднялись в рубку штурманскую.

Реймонд резко обернулся, и на лице его отразилась ярость, ярость человека, угодившего в ловушку.

— Брюс Реймонд, — тут же выпалил Френч. — Я сотрудник Скотленд-Ярда. Мне приказано арестовать вас по подозрению в убийствах Пола Артура Моксона и Сиднея Лоуренса Дипинга, совершенных двадцать шестого июня на акватории Английского Канала. Обязал вас предупредить, что все сказанное вами может быть использовано судом в качестве улик, подтверждающих вашу вину.

Лицо Реймонда покрыла смертельная бледность, но держался он достойно, без всякой паники. Хотя было очевидно, что он никак не ожидал такого подвоха.

— Если вы не станете оказывать нам сопротивления, это избавит вас от лишних неприятностей.

Реймонд энергично кивнул.

— Только позвольте мне сразу сказать одну вещь, — попросил он. — Я невиновен в совершении этих убийств, но прекрасно понимаю, что при сложившихся обстоятельствах не могу рассчитывать на то, что вы мне поверите.

— Вам предоставят возможность сказать в свое оправдание все, что вы сочтете нужным, — заверил его Френч. — В данный же момент мы с вами должны как можно скорее отправиться в Лондон. Картер, попросите кого-нибудь из наших здешних помощников подогнать сюда такси. Мы должны успеть на поезд, который отходит в восемь пятьдесят пять.

Уже сидя в поезде, Реймонд сам заговорил с Френчем:

— Я много чего передумал по поводу всей этой истории, инспектор. Разумеется, гораздо раньше, чем вы меня арестовали. Я ведь знал, что за мной охотится Скотленд-Ярд. Я бы хотел сделать заявление. Причем рассказать все как есть, без утайки, только правду. Наверное, это будет не очень умно с моей стороны. Но чем скорее я облегчу свою душу, тем лучше.

Френч посмотрел на него довольно скептически. Сколько раз он слышал подобные речи от людей, которые были сама кротость и невинность, но впоследствии оказывалось, что они действительно убийцы, вне всякого сомнения. Изобразить раскаявшегося грешника — излюбленный прием многих преступников.

— Если вы намерены сделать заявление, я, конечно, обязан вас выслушать. Я уже официально вас предупредил, что всякое сказанное вами слово может быть использовано на суде против вас в качестве улики. А теперь я хочу посоветовать вам уже не как должностное лицо при исполнении, а просто как опытный человек. Гораздо разумней было бы сначала посоветоваться с адвокатом, а уж потом делать заявление. Но решать вам.

— Спасибо вам, инспектор, на добром слове. И все-таки я хотел бы поговорить прямо сейчас. Гораздо легче рассказывать о таких вещах в приватной обстановке. Хотя потом придется все повторять, ну да ладно. Знаете, раз уж я собрался рассказывать все как было, думаю, адвокат мне не очень-то и пригодится.

— Ну что ж, я могу только повторить свое предупреждение, а вы вольны поступать так, как считаете нужным.

— Я хочу все вам рассказать. Только не знаю, с чего начать. Что именно вам известно и с какого момента вы хотели бы проследить за ходом событий?

— Начните примерно с того обеда в среду вечером, который был своего рода деловой встречей. Если вы что-то упустите, я переспрошу. Картер, сядьте поближе, будете вести протокол. Я весь внимание, мистер Реймонд.

Какое-то время он молчал, не решаясь заговорить, но потом отчаянно махнул рукой, словно хотел сказать: будь что будет.

— Пожалуй, мне лучше начать с чуть более раннего времени, чтобы вы могли понять, что происходило в ту среду и почему я действовал именно так, а не иначе. Во вторник днем Моксон вызвал меня в свой кабинет и сказал, что либо в четверг, либо в пятницу у него должна состояться встреча с весьма важным для нас клиентом, с одним французским финансистом, у которого огромное состояние. Этот человек приехал погостить к своим друзьям, живущим в Фекане, и Моксон надеялся, что сумеет этим воспользоваться и провернуть крупную сделку.

«Он заядлый яхтсмен, — объяснил Моксон, — и, по-моему, добиться его расположения будет проще всего во время прогулки на «Нимфе». Так называется его яхта, а впрочем, вам же это известно… Я хочу, чтобы ты поехал со мной, — сказал Моксон, — если мне все-таки удастся вырулить на нужный разговор, ты сделаешь необходимые записи. Я не хочу тащить с собой стенографиста, боюсь, что француз сразу сообразит, что ему хотят что-то навязать». Программа предлагалась такая. В четверг вечером мы отправляемся с финансистом обедать, и за обедом Моксон пригласит его на морскую прогулку, завтра же утром. То есть в пятницу.

Честно говоря, я возроптал, представив, что после позднего обеда в среду, по сути дела после бессонной ночи, придется в немыслимую рань тащиться на море. Но Моксон сказал, что он и об этом подумал. После обеда он сразу поедет в Фолкстон, где на приколе стоит его «Нимфа», прямо на борту переночует, и с утра пораньше поплывет в Фекан. Он предложил мне тоже переночевать на его яхте, и я согласился. Потом он уточнил, что поедет на машине и предложил поехать с ним вместе. Я принял и это его приглашение.

На следующий день в среду я собрал чемодан, взял все, что требовалось для этих двух-трех дней. Положил смокинг, пару сорочек, костюм для прогулки на яхте. То есть это все сделал мой слуга, но вы меня поняли.

— Поскольку вы даете показания, то советую вам быть предельно аккуратным и точным, мистер Реймонд.

— Да-да. Я буду более внимательным. Итак, после обеда мы сели в машину Моксона, он сам был за рулем. И покатили мы…

— Где вы переодевались в вечерний костюм? — перебил его Френч.

— В конторе. У нас там есть одна комнатка, мы иногда используем ею в качестве гардеробной.

— А почему вы не поехали домой?

— Моксон задержался и попросил ему помочь. Работы действительно было выше крыши. Надо было сделать и то, что планировалось на четверг и пятницу. В общем, работали мы, как говорится, в поте лица. Но Моксон готов был потерпеть, лишь бы угодить французу, лишь бы состоялась их сделка. Ну так вот, сели мы с Моксоном в машину и покатили в Фолкстон. Там он поставил машину в гараж, мы погрузились на «Нимфу». А потом…

— Минуточку, теперь, пожалуйста, помедленнее и как можно более подробно. Когда вы приехали в Фолкстон, то где высадились?

— На углу так называемой Внутренней гавани и гаража, он тоже при гавани. Вы хорошо представляете это место?

— Да. Вполне. У вас был с собой какой-нибудь багаж?

— Конечно. А разве я не сказал? У меня был чемодан с костюмом для вечера и с вещами для прогулки, ну и, разумеется, пижама и все прочее. У Моксона тоже был чемодан.

— И что вы сделали с этими чемоданами?

— Я вытащил их из багажника и поставил рядом с трапом, по которому мы должны были спускаться. А Моксон поехал в гараж, чтобы оставить там машину.

— Он долго отсутствовал?

— Да нет. Минут пять, не больше. К трапу была прицеплена лодка. И когда он пришел, мы в нее сели, подплыли к «Нимфе», с той стороны, где открывается бортик. В общем, забрались мы на борт. Было это примерно в три часа ночи.

Реймонд остановился, и странное выражение мелькнуло на его глазах. Будто он сказал самому себе: «Ну вот, легкая часть позади, теперь начинается самое трудное». Френч насторожился. Не означала ли эта перемена, что Реймонд приготовился врать?

Надо сказать, до этого момента он говорил правду, Френч все время мысленно сопоставлял его показания с тем, что известно полиции. Интересно, что будет дальше?

— Даже не знаю, как мне рассказывать о том, что было дальше, — наконец решился продолжить Реймонд, — потому что в это невозможно поверить. Могу только дать честное слово, что все именно так и происходило. У самого у меня нет на этот счет никаких объяснений. Могу только подробно все описать.

Он снова замолчал, и Френч подбодрил его кивком.

— Когда мы поднялись на борт, Моксон сказал, что он устал от дороги, так долго пришлось сидеть за рулем, и что ему хочется выпить. Спросил, составлю ли я ему компанию. Я, разумеется, с радостью согласился. Выпили мы с ним по стаканчику и разошлись по своим спальным местам. По крайней мере, я точно отправился в каюту, где находилась предоставленная мне кровать.

Понимаете, есть одна штука, которая очень меня смущает. Даже не знаю, как это выразить. Когда я спал, мне снился странный сон. Но, может, на самом деле это был не сон? Тогда я думал, что мне это просто приснилось. Но теперь мне все больше кажется, что все происходило наяву. Кто-то меня разбудил и сунул мне стакан виски с содовой. По крайней мере, так мне сейчас кажется. Не могу сказать, кто это был, но тогда мне показалось, что Моксон. Кто же еще? Было это или мне только привиделось, не знаю. Думаю, что было. Но чтобы точно это вспомнить… нет, не могу.

— Я понял, — сказал Френч, поскольку Реймонд ждал, как он отреагирует на его объяснения.

— А потом началась вообще какая-то чертовщина, — покрутив головой, пробормотал Реймонд. — Проснувшись, я обнаружил, что лежу в каком-то другом месте, явно не в той кровати, на которой заснул. Кругом страшная темень, холодно, и постель почему-то жесткая, как камень. Голова у меня раскалывалась, как наутро после хорошей выпивки, во рту пересохло, и был отвратительный привкус. Я был не в состоянии дажепошевелиться, так и лежал, как какой-то мешок с костями, и довольно долго. Потом, видимо, меня снова сморил сон. Но когда я проснулся второй раз, мне удалось сесть, с трудом, конечно. И тут… и тут я увидел, что уже светло и что я лежу на склоне какой-то скалы, вернее на тропинке, пробитой в этой скале, которая ведет вниз, к морю. Да, это был берег моря, и местечко, прямо скажем, не самое райское. Вокруг — отвесные меловые скалы, куда ни посмотри, высоченные, в несколько сот футов высотой. Жуть! Потом я увидел, что тропинка идет откуда-то из ущелья или из небольшой долины. Я подумал, что это похоже на южную часть Фолкстона. Но тем не менее все вокруг было совершенно незнакомым.

Опять накатила ужасная слабость, и я долго отлеживался, потом собрался с силами и кое-как поднялся на ноги. Спускаться к морю было вроде бы незачем, и я стал карабкаться наверх. Вскоре тропинка вывела меня на довольно приличную дорогу, на которой по бокам были полоски с отпечатками от автомобильных шин. Который был час я не знал, так как часы мои остановились. Посмотрев по сторонам, я сообразил, что сейчас утро, причем очень раннее.

Реймонд снова умолк и вопрошающе взглянул на Френча, но тот тоже молчал, и он продолжил свой фантастический рассказ:

— Я пошел по этой дороге, она становилась все лучше, а потом вообще сменилась нормальной, покрытой асфальтом. Я шел мимо каких-то домиков, совершенно неанглийского вида, вот тогда я и стал подозревать, что нахожусь во Франции. Но вокруг не было ни единой живой души, а постучаться к кому-нибудь я не решался. С какой стати мешать людям спать?

Я еле-еле тащился дальше, мимо маленькой деревушки, в конце концов вышел на голую равнину, она начиналась за скалами, прямо над ними. Почти сразу я наткнулся на дорожный столб, он был квадратной формы и с круглым набалдашником терракотового цвета, я такие раньше видел во Франции. Глянул я на этот столб и понял, что я и есть во Франции. На той стороне, что смотрела на меня значилось: Фекан, четыре километра. На другой стороне было написано: Дьепп, шестьдесят один километр.

По этой, «географической», части повествования Френч не мог предъявить арестованному никаких претензий. Он прекрасно помнил этот столб с указателями на въезде в Сеннвиль.

— Я был наслышан, что Фекан очень приятный город, решил двинуть туда. Самочувствие мое постепенно улучшалось, вот только страшно хотелось пить, я мечтал о горячем кофе. В конце концов я добрел до Фекана. Зашел в какую-то гостиницу и заказал завтрак, совсем легкий.

— А откуда у вас были французские деньги? Вы же заплатили за еду?

— Обменял на всякий случай пять фунтов, когда Моксон сказал, что предстоит проездка во Францию. — Чуть помешкав, он признался: — Вы не представляете, в какой я был растерянности, это просто невозможно передать на словах. В том, что мне подсыпали какую-то дрянь в стакан, я уже не сомневался, что-то вроде наркотика или снотворного. Но я никак не мог понять почему. Наверное, это Моксон постарался, подумал я. Наверное, он в первый раз, когда мы вместе с ним пили, что-то добавил. Но зачем ему это было нужно? Я не мог найти ни единой причины.

Выпив кофе, я стал соображать немного лучше. Попросил газету, а когда ее открыл, то мне стало здорово не по себе. На первой странице в правом углу было выведено: пятница. Поначалу я решил, что это старая газета, недельной давности, потом понял, что нет, она совсем свежая. Я не верил собственным глазам. Спать я лег поздней ночью в среду, или, если угодно, ранним утром в четверг. И произведя нехитрые подсчеты, я понял, что проспал двадцать четыре часа, то есть целые сутки! Вот тогда-то я впервые и усомнился в том, что тот странный сон действительно мне приснился. Элементарная логика подсказывала, что меня разбудили. Специально. Чтобы дать мне еще порцию виски со снотворным.

Френч вдруг ощутил знакомое чувство разочарования, которое так часто настигало его в тот самый момент, когда все вроде бы уже прояснялось. Поистине роковая история и роковое для него дело! Пока что в истории Реймонда не было ни одного сомнительного эпизода. Если так пойдет и дальше, будет очень трудно его расколоть. Похоже, он действительно говорил чистую правду. Но если его показания окажутся абсолютно искренними, то самая надежная линия расследования опять приведет в тупик. Нет, конечно же он не желал зла этому парню, но когда все твои скудные улики, добытые с таким трудом, рассыпаются в прах, тут кто угодно впадет в отчаяние. Но в этот момент приунывший инспектор вспомнил про маскировку и немного воспрянул духом. Пусть попробует объяснить все эти фокусы с переодеванием и с краской для волос.

— Значит, кому-то непременно было нужно вывести меня из строя. Чем больше я об этом думал, тем меньше что-либо понимал. Стал не спеша, почти машинально, листать газету, и тут получил второй шок, теперь уже самый настоящий, такой, что страшнее не бывает. Там была заметка о том, что «Нимфа» была найдена посреди Канала и что на борту ее обнаружены тела Моксона и Дипинга! То есть трупы! Вы только себе представьте!

Меня охватил ужас. Описать это невозможно, я даже не стану пытаться. Чем больше я думал об убийствах, тем больше осознавал всю чудовищность происшедшего. И нелепость, да-да, нелепость. Я ничего не мог понять. Как на борту «Нимфы» очутился Дипинг? И каким образом меня, наоборот, выкинули с борта? Кто совершил эти убийства? Как убийцам удалось сбежать? Ни на один вопрос у меня не было ответа, хотя бы приблизительного.

Больше всего мне не давал покоя временной фактор. Было очевидно, что я не мог валяться на той тропинке целый день, меня бы кто-то наверняка заметил. Значит, меня туда определили не раньше, чем в четверг вечером. Но тогда, спрашивается, где же я был в четверг? На «Нимфе» я быть не мог, поскольку она оказалась под командованием помощника капитана парохода «Чичестер». И опять-таки в голове моей не было ни единого проблеска, ни намека на объяснение.

Как ни странно, инспектор, до меня очень долго не доходило, в каком щекотливом положении оказался я сам. Я решил первым же пароходом возвратиться в Лондон и даже спросил у гостиничной прислуги, как мне попасть в Дьепп. Они посоветовали мне сесть на автобус, и только поджидая этот самый автобус, я постепенно начал соображать, во что я вляпался. Ну кто поверит всем этим моим россказням про непонятные перемещения во времени и пространстве?! Восстановив в памяти, эпизод за эпизодом, свое приключение, я запаниковал. Я понял, что мне никто и никогда не поверит. Тем более что мне абсолютно нечем было подтвердить свой рассказ, ни единым фактом. Зато свидетельств моей причастности к преступлению было более чем достаточно.

Я отплыл из Фолкстона на «Нимфе», я знал, что проверить это будет проще простого. Я оказался во Франции, то есть, если рассуждать логически, получается, что я туда сбежал, чтобы скрыться. Разве кто-нибудь поверит, что я скрылся там просто так? Что предварительно не укокошил двух человек? Да никто не поверит, в этом даже не стоило сомневаться! Было от чего прийти в отчаянье.

Именно страх, инспектор, заставил меня совершить первую ошибку. Я был убежден, что меня непременно обвинят в совершении убийств и отправят в тюрьму. Я ни разу не подумал о том, что можно попробовать оправдаться. Я совсем потерял от страха голову.

Френчу стало совсем тоскливо. Его надежная версия рассыпалась прямо на глазах.

— Пожалуйста, продолжайте, — только и сказал он.

— Я доехал на автобусе до Дьеппа. И решил, что нужно каким-то образом постараться исчезнуть. Купил французскую одежду и коричневую краску для волос. Потом долго болтался по Морскому вокзалу, там заперся в туалете и покрасил волосы. Теперь я стал шатеном. После я болтался уже по пристани, ну и услышал случайно, как лодочник кому-то говорит, что на трампе «Щегол», который пришвартован ближе к краю бухты, требуются люди. Я сразу помчался туда и наткнулся на капитана, который как раз вышел прогуляться по берегу. Я тут же сочинил душераздирающую историю о том, как меня облапошил шулер, и я просадил в казино все деньги. Старик по доброте своей включил меня в состав команды и поставил в известность старшего механика. Так я и вышел в море. Вот, собственно, и все. По-моему, я ничего не упустил.

— А что вы собирались делать? Я имею в виду, потом.

— Ничего не собирался, точнее, не знал, что же мне теперь делать. В Осло я узнал о краже наличности из хранилища фирмы и о том, что меня и Эсдейла разыскивает полиция. Я понял, что совершил непростительную ошибку, что действовал как настоящий болван. Если бы я сразу вернулся домой, то мог рассчитывать хоть на что-то, мне еще все-таки могли поверить, а теперь у меня не оставалось ни единого шанса. Возникла еще одна серьезная проблема. Мне надо было как-то зарабатывать деньги, поэтому я решил пробыть на «Щегле» как можно дольше, сколько получится. Все надеялся, что со временем найдут настоящего убийцу, и тогда я наконец смогу вернуться домой.

Френч задумчиво просвистел сквозь зубы несколько тактов, потом задал свой коронный вопрос.

— Мистер Реймонд, скажите, пожалуйста, не приходилось ли вам покупать алмазы — в интересах фирмы?

— Приходилось, и довольно часто, — ни на секунду не замешкавшись, ответил молодой человек. — Мы все этим занимались. Один аргентинский миллионер, которому мы должны были выплатить колоссальную сумму, попросил нас расплачиваться с ним таким оригинальным способом — камнями. Мы вообще-то подобными делами не занимались, но это был очень ценный партнер, мы заключили с ним весьма крупную сделку, и Моксон согласился выполнить его каприз.

— Откуда вам это известно?

— Моксон мне сам рассказал. И Дипинг, наверное, тоже это говорил.

— А вам не пришло в голову, что тут что-то не так? Слишком экзотический каприз?

— Да нет, это же сам Моксон сказал. Такие тонкости не моего ума дела. Раз Моксон велел, надо было выполнять поручение начальства. Только и всего.

Френч кивнул и сказал, что показания будут переданы в соответствующие инстанции. После чего в купе повисло молчание. Френчу было над чем подумать, он услышал много нового. Времени до прибытия в Лондон оставалось еще порядочно, и грешно было бы им не воспользоваться.

Глава 17 Подвиги Уиллиса

Френч, как водится, начал рассматривать историю Реймонда с двух разных точек зрения. Сначала исходя из того, что рассказанное — правда. Потом отталкиваясь от обратного, от тезиса, что его рассказ — выдумка. Сначала он обдумывал первый вариант.

Сама по себе эта история была вполне вероятной. Все могло происходить именно таким образом. Никому не покажется странным, что Моксон, Дипинг или их убийца захотели убрать Реймонда со своего пути, но предпочли оставить его в живых, не создавать себе лишних проблем. Возможно, Реймонд в чем-то не соглашался со своими, ныне покойными, начальниками, и они сочли, что их молодой друг слишком строптив и потому — опасен. Наверное, до него дошли какие-то слухи о неладах в фирме, как раз в тот роковой четверг, он парень умный, мог запросто сообразить, что происходит, и докопался бы до их махинаций. Если он действительно честный малый, как о нем отзывались все сотрудники, вовсе не факт, что он стал бы молчать. Весь этот шум поднялся бы слишком рано, то есть до того, как мошенникам удалось унести ноги. Вполне резонный мотив, чтобы обезопасить Реймонда, на время вывести его из строя, чтобы вдруг не наболтал лишнего.

Далее Френч отметил для себя, что практически все рассказанное было уже подтверждено его собственными проверками, то есть все там было сущей правдой. Все передвижения Реймонда, вплоть до его посадки на «Нимфу», в четверг, в три часа ночи, были отслежены и подтверждены свидетелями. Равно как были отслежены и подтверждены все его перемещения от семи утра в пятницу и до настоящего момента. Единственное, что оставалось неясным в этой картине, — тот отрезок времени, когда Реймонд, как он утверждает, был в беспамятстве из-за подсыпанного ему снотворного. Все, что касалось четверга и ночи с четверга на пятницу, было покрыто туманом, никаких улик и свидетельств, только показания самого Реймонда. Это, конечно, серьезный пробел. Но судя по всему, вряд ли приходилось рассчитывать на то, что удастся нащупать какие-то зацепки. Наверняка тот, кто намеревался избавиться от Реймонда, действовал очень осторожно и осмотрительно, ликвидировав все возможные улики.

Очень важно было и то, как вел себя Реймонд. Все эти его попытки спрятаться, его переодевания и прочие уловки были, конечно, полным идиотством, но с чисто психологической стороны, его поступки были очень естественны и легко объяснимы. Паника всегда пагубно действует на мозги. Так что сомневаться в том, что он что-то придумал насчет своего пребывания в Дьеппе, не приходилось.

Но наиболее убедительным доводом в пользу искренности показаний было как раз то, что рассказано не было. Пробелы в повествовании. Например, он даже не пытался объяснить, откуда взялся на яхте Дипинг. А ведь Реймонд знал, то ли из газет, то ли из других источников, что на яхте был найден и труп Дипинга. Опять же это таинственное перемещение на незнакомый берег самого Реймонда. Он не стал вилять. Он честно признался, что понятия не имеет, как это могло произойти. И то, что он только в пятницу сообразил, что проспал весь четверг, и так и не смог вспомнить, как и на чем его доставили на берег Сеннвиля, тоже впечатляло.

Френч был убежден, что в заранее сочиненной истории не были бы оставлены такие несовпадения и пробелы.

Если бы Реймонд решил все наврать, то наверняка придумал бы хоть приблизительное объяснение. Несмотря на то, что на самом деле был в полном беспамятстве из-за чьего-то угощения. Да-да, конечно, он попытался бы что-то придумать, как-то вывернуться, ведь это самая важная часть показаний.

Обдумав все «за», Френч стал обдумывать вариант со всеми возможными «против».

С таким же успехом можно было предположить, что все откровения арестованного — лишь убедительная выдумка или, по крайней мере, та их часть, которая наиболее важна для следствия. В тот роковой четверг Реймонд мог запросто прикончить своих дружков, Дипинга и Моксона. Потом он забрал их алмазы и каким-то образом добрался до французского берега, возможно на том самом люгере. Припрятать где-нибудь горстку камешков отнюдь не проблема. Он решил, что вернется за ними позже, когда уляжется весь этот шум, и расследование будет приостановлено.

Френч стал взвешивать, чего все-таки больше, «за» или «против». Он долго был на перепутье, но потом вынужден был признать, что первый вариант выглядит более убедительным. Тут ему невольно вспомнился люгер F 711 и его шкипер, мосье Мартин. В историях Реймонда и пройдохи Мартина явно прослеживались некие параллели. О них не было ни слуху ни духу весь четверг, и как раз в четверг Реймонда кто-то переправил на берег Сеннвиля. Может быть, это отнюдь не случайное совпадение?

Если Моксон и его сообщники действительно хотели избавиться от Реймонда, могли ли они использовать Мартина? Если Реймонд был действительно до бесчувствия накачан виски с наркотиком или снотворным, разве сложно было перетащить его на люгер и приказать Мартину доставить его на берег?

Все это было очень даже возможно. А раз так, то если Мартина удастся «расколоть», это будет веским доказательством того, что Реймонд ничего не придумал.

Инспектор записал все эти идеи в блокнотик и отправился к сэру Мортимеру. После коротенького совещания было решено, что Мартина нужно снова допросить, и как можно скорее. Френч тут же позвонил Фике и с вечерним рейсом отплыл во Францию.

Там его встретили по всем правилам. Угостили сигаретами, он тоже не остался в долгу, потом и гость и хозяин выпили пару кружек пива, что не помешало Фике внимательно выслушать соображения английского коллеги. Фике подтвердил, что действовать нужно решительно и хорошенько потрясти Мартина и его бандитов. Фике готов был сопровождать Френча, причем сию же минуту. Но готов ли Френч ехать сейчас в Фекан? Френч был готов. Тогда отлично! Через пару минут они выезжают.

В положенный час они прибыли в полицейский участок, куда немедленно доставили всех троих рыбаков. Вид у них был испуганный, сразу приметил Френч. Гораздо более испуганный, чем в тот раз. Они сразу смекнули, что просто так их не потащили бы снова в участок, значит, эти полицейские ищейки что-то разнюхали…

Увидев их настороженные физиономии, Френч решил, что разговор обещает быть по-настоящему деловым.

— Ну, Мартин, смотри у меня, — начал Фике, окинув своих жертв своим «фирменным» грозным взглядом, — как выяснилось, история оказалась куда более серьезной, и если вы в нее замешаны, советую не делать глупостей. Итак, напоминаю: на Канале была найдена яхта «Нимфа», а на ней — двое пристреленных мужчин. Но это, как выяснилось, еще не все. Практически одновременно с убийствами произошла кража. Пропало сто восемьдесят миллионов франков! Тебе это известно?

Мартин пробормотал, что да, он читал про это все в газетах.

— Произошло еще одно событие, напрямую связанное с этими двумя преступлениями. На берег Сеннвиля поздним вечером в четверг или ранним утром в пятницу был доставлен один молодой человек. — И Фике подробнейшим образом описал внешность Реймонда. — Как ты понимаешь, Мартин, кто-то его туда доставил и высадил на берег, точнее сказать, положил. — Тут Фике привстал и ткнул в сторону шкипера указательным пальцем, направив этот обличающий перст прямо на его физиономию. — И кто же это, по-твоему, сделал?

Мартин, отпрянув назад, пробормотал, что он понятия не имеет кто.

Фике скептически покачал головой.

— А теперь слушай внимательно, Мартин, — продолжил он, буквально испепеляя несчастного шкипера свирепым взглядом. — Не будь уж совсем безмозглым дураком. — Он сделал паузу, потом вкрадчивым голосом продолжил, покачивая обличающим перстом. — Если те, кто притащил Реймонда на этот берег, вздумают отпираться и если потом выяснится, что они ввели следствие в заблуждение, они все равно понесут наказание за соучастие. Так сказать, задним числом. Напоминаю, что речь идет об убийстве, а не о какой-то мелочи. Понимаешь, чем это пахнет? — Он снова выдержал паузу. — Но если эти ребята во всем признаются и, наоборот, помогут полиции, они отделаются очень легким наказанием. Пойми, Мартин, — тут его голос сделался очень доверительным и даже дружеским, — сам ты нам не нужен, нам нужна только информация. Нам нужно знать, каким образом этот Реймонд оказался на берегу. Разумеется, ты не должен был брать на свое судно человека, который находился в беспамятстве, держать его весь день у себя, а потом, на ночь глядя, вышвыривать его на берег. Если это было похищение, мы, так и быть, закроем на это глаза. Если это можно квалифицировать как незаконный перевоз пассажира, мы тоже сумеем это замять. Но если ты и дальше намерен отпираться, это означает, что ты замешан в более серьезном деле. То есть в убийстве или в похищении денег, я имею в виду те сто восемьдесят миллионов. Смелее, не будь ты таким дураком, не порть себе жизнь. Четко отвечай на мои вопросы. Когда ты пересекся с «Нимфой»? И не виляй, сам видишь, что нам все известно.

На физиономии Мартина отражались то ужас, то нерешительность. Было очевидно, что он имел дело с «Нимфой», но было очевидно и то, что он не верит посулам Фике. Не верит, что полиция закроет глаза на все его делишки.

— Я даю тебе шанс, — торжественным голосом заявил Фике, — признавайся, пока это еще может тебя спасти. — Он снова выжидающе умолк, а потом вдруг добавил: — Кстати, я не предупредил тебя, что нашелся свидетель, который был в тот вечер на сеннвильском берегу?

Френч подумал, что это уже игра не по правилам, однако тут же имел возможность убедиться, что и такая игра иногда оправданна. Мартин вздрогнул, и на лбу его выступили крупные капли пота.

— Да не было там никого, мосье! — в запальчивости воскликнул он. — Готов поклясться чем угодно, что там никого не было!

Он резко умолк, но было уже поздно, страшное смятение отразилось на его потной физиономии. Застонав, он горестно взмахнул рукой, и этим красноречивым жестом было выражено столько отчаянья, сколько не могло поместиться в самых крепких словах. Он разом весь обмяк и спрятал лицо в ладонях.

Но уже буквально через пару секунд он вскочил на ноги и быстро затараторил:

— Вы обещаете, мосье? — воскликнул он. — Вы даете слово, что не арестуете меня, если я все расскажу?

Фике в ответ тоже красноречиво взмахнул рукой.

— Разумеется! Мы не будем предъявлять тебе никаких претензий, ни по статье «похищение», ни по статье «незаконный провоз пассажиров». Но в любом случае, ты признал, что кого-то вез. Давай уж выкладывай все. Ничего другого тебе не остается.

Мартин и сам это понимал. Перепуганный насмерть тем, что полицейским уже многое известно, он решил, что осторожность — высшая доблесть, и выложил все. Отдельно допрошенные члены его команды подтвердили его показания.

А дело было так. В четверг утром они собрались возвращаться на берег после ночного лова, но заглох мотор. Ветра же как назло не было, полный штиль, им ничего не оставалось, как лечь в дрейф. Один из помощников Мартина немного разбирался в моторах. Вместе со вторым помощником они сняли свой подвесной мотор и разобрали его на части. Их умелец нашел поломку и сумел ее устранить, мотор заработал. Но на починку ушло много времени, целых пять часов. Было уже одиннадцать, а они все еще болтались почти на середине Канала. И только они собрались двинуться к берегу, где-то сбоку замаячила «Нимфа». Она была довольно далеко от них, но как только там на яхте приметили их люгер, сразу взяли лево руля и подплыли поближе. Потом двое мужчин сели в лодку и стали грести в их сторону.

Это были Моксон и Дипинг, Мартин сразу их узнал, когда Френч разложил перед ними свою колоду фотографий. Это окончательно подтвердило верность показаний шкипера. Они подплыв, развернули лодку вдоль их борта и попросили его парней позвать капитана. Мартин подошел и помог Моксону забраться, Дипинг остался в лодке.

Моксон спросил, не хотели бы они немного подзаработать. Мартин ответил ему: кто ж этого не хочет? И тут Моксон рассказал, что у него на яхте есть один человек, которого нужно доставить на берег, и обещал хорошо за это заплатить. Дело в том, сказал он, что человек этот — частный Детектив. Его наняли, чтобы он добыл улики для одного бракоразводного процесса. В общем, на «Нимфе» гостят одни его друзья, джентльмен и леди. Они уже вышли в море, и тут обнаружилось, что тот шпик где-то ухитрился спрятаться, чтобы подслушивать и подсматривать, ясное дело для чего. И он сам, и его гости оказались в затруднительном положении. Нужно было во что бы то ни стало заставить этого типа держать язык за зубами, а еще лучше, вообще от него избавиться, но, разумеется, не причинив ему никакого вреда. Они придумали такой выход: подсыпать ему в выпивку снотворное, разумеется, это абсолютно безвредное лекарство. Это выведет его из рабочего состояния по крайней мере до вечера. Моксон хотел, чтобы Мартин отвез этого спящего красавца на берег. Если он согласится, то получит десять фунтов, а его парням он даст по пятерке.

Джентльмены заверили шкипера, что лекарство никак на этого сыщика не повлияет, что когда он проспится, то будет чувствовать себя совершенно нормально. Мартин созвал свою команду и изложил им просьбу джентльмена. Те были рады получить по пять фунтов, и Моксон с Дипингом погребли на своей лодочке к яхте. А вернулись уже с парнем, которого Мартин тоже сразу узнал на фото, то есть с Реймондом. Он спал как убитый. Мартину приходилось видеть много людей, баловавшихся наркотиками и всякими сонными снадобьями, и он сразу понял, что «пассажир» действительно просто крепко спит, что его не отравили. Они втащили его на борт, получили двадцать фунтов, и после этого люгер пошел своим курсом, а яхта — своим.

Одним из условий сделки была полная секретность, это было и в интересах самого Мартина. Поскольку возвращаться в порт им уже было нельзя, они снова легли в дрейф, болтались на море целый день и даже снова сняли с мотора кожух, чтобы можно было сослаться на поломку, если кто-то на них наткнется. Конечно, вряд ли кто стал бы задавать вопросы, у всех своих дел по горло, но капитан решил не рисковать. Вечером они снова привели мотор в божеский вид, прицепили его к корме и поставили сети, чтобы наловить хоть немного рыбы, а примерно в три часа ночи вытащили Реймонда на берег Сеннвиля и подняли его на тропинку.

По простоте душевной они сразу поверили, что этот парень — сыщик, собирающий улики для развода. А потом, как увидели, что пишут в газетах, сначала про убийства, потом про кражу, душа у них ушла в пятки, совсем как у Реймонда. Они мигом сообразили, что здорово влипли, что, возможно, стали соучастниками какого-то подлого дела, и теперь их даже могут притянуть и к этим убийствам. Если бы не эти трупы да кража, они бы еще в первый раз все рассказали, заверяли они Фике. И все трое поклялись самыми страшными клятвами, что Реймонд ни разу не просыпался, пока был у них на борту, и что он действительно понятия не имеет, ни где находился весь четверг, ни кто его привез в Сеннвиль.

Сообщив по телефону в Скотленд-Ярд, что с Реймонда сняты все подозрения в убийствах, Френч в траурном настроении вернулся в Лондон. Итак, столь многообещающие улики, выведшие на Реймонда, отпали одна за другой. Когда он начинал расследование, перед ним было три возможных варианта: Нолан, Реймонд или Эсдейл. Нолан отпал почти сразу, потом он долго отслеживал Реймонда, все вроде бы сходилось, и опять прокол. Теперь оставался только Эсдейл, он должен оказаться тем, за кем инспектор охотится. Если и тут он промахнется, значит, расследование ведется вообще не в том направлении, поскольку иных кандидатур, у которых могли бы быть замараны руки в связи с банкротством фирмы Моксона, просто не существовало. По крайней мере, так считал Френч.

В Лондон он прибыл в глубочайшем отчаянии. Он устал как собака, проведя две ночи в пути, а день между этими ночами выдался очень напряженный, и к тому же этот день принес ему колоссальное разочарование.

Дома инспектор тут же залег в ванну и позволил себе как следует понежиться. Серебристые облака тем временем начали редеть, истончаясь по краям, делаясь все больше похожими на ажурное кружево, и к тому моменту, когда Френч завершил свой весьма сытный и аппетитный завтрак, на небе уже вовсю сияло солнце. Его сияние подействовало на инспектора как целительный бальзам. Почти преодолев свое уныние, он отправился в Скотленд-Ярд.

Посещение помощника комиссара окончательно вернуло инспектору его обычную бодрость духа. Сэр Мортимер совсем не разделял пессимистического настроения своего подчиненного по поводу последних его неурядиц.

— Я очень вами доволен, Френч. Вы сделали все, что требовалось. Наконец-то ситуация с Реймондом прояснилась, мы получили все недостающие факты. Огромное вам спасибо.

— Весьма польщен, сэр, вашей похвалой. Согласен, что иметь четкое представление обо всех объектах расследования, доводить каждую линию до конца всегда полезно. Меня смущает только одно-единственное «но». По-моему, нам так и не удастся довести до конца само это расследование. Насколько я понимаю, из тех, кто реально мог иметь отношение к преступлению, остался один-единственный подозреваемый. Эсдейл. Но этот самый Эсдейл канул в никуда. У нас ведь никаких зацепок.

Сэр Мортимер тонко улыбнулся.

— Вот тут позвольте с вами не согласиться, Френч. Я ничего вам не говорил, потому что хотел, чтобы вы довели до ума расследование истории с Реймондом. А между тем Уиллису удалось наконец выйти на след Эсдейла.

Френч даже подскочил.

— Неужели удалось, сэр?

— Отправляйтесь к Уиллису, пусть он передаст вам все записи и введет в курс дела. Я уже предупредил его, что вы зайдете. Потолкуйте с ним, а после доложите мне, что намерены предпринять.

От усталости Френча не осталось и следа. Он чуть ли не рысью помчался в кабинет Уиллиса. Поистине, и бодрость духа влияет на бодрость тела самым непосредственным образом…

Уиллис сидел за письменным столом и что-то строчил. Они с Френчем были давними приятелями, поэтому поприветствовав друг друга весьма вольными словечками и обменявшись колкими репликами, сразу приступили к главному.

— После ленча мне нужно поехать в Линкольн, с представителем Министерства внутренних дел. Я расхлебываю историю с отравлением Халберта, — пояснил Уиллис, — поэтому решил набросать основные моменты на бумаге, вдруг, думаю, мы с тобой разминемся. Я почти закончил, еще немного осталось. Так что пять минут помолчи, хорошо?

Молчать Френчу пришлось минут двадцать, не меньше, после чего Уиллис наконец отложил ручку, сладко потянулся и сложил исписанные листки в аккуратную стопочку.

— Ну вот, — удовлетворенно произнес он. — Тут все изложено. Можешь не читать. Сейчас я сам все тебе расскажу. Прежде всего должен сразу предупредить, что рассказывать, в сущности, почти нечего, хотя времени пришлось потратить на все это жуть сколько. Могу сказать без ложной скромности, что действовал я весьма энергично. Но не всем везет, как некоторым. Видишь ли, мне не попался капитан, который сделал бы за меня всю работу.

Все, от начала до конца, мне пришлось делать самому. Согласись, что это важный момент, крайне важный.

— Можешь не оправдываться, — с ласковой ехидцей произнес Френч, — я все равно ни на что особо не рассчитывал.

— Ах ты не рассчитывал, совсем не рассчитывал, старый мошенник! Ну ладно, поехали. Как тебе известно, шеф приказал раздобыть ему Эсдейла. Ты в тот момент пас Нолана, Таннер гонялся за Реймондом, ну а мне достался третий гусь из этой стаи. Поначалу все шло довольно гладко. Первым делом я, сам понимаешь, потащился в их контору, где мне сообщили, что Эсдейл отбыл в два часа, конечный пункт — Париж. Отбыл в среду, то есть прямо накануне банкротства. Поехал он, как мне объяснили, получать какие-то ценные бумаги, которые хранятся в парижском филиале их фирмы, а они были нужны для какой-то сделки, намеченной на пятницу.

Потолковав с сотрудниками, я вскоре вышел на одного парня, которого посылали в «Агентство Кука» за билетом для Эсдейла. В общем, повел я этого парнишку в агентство, чтобы он показал мне кассира, который продал ему этот билетик. Поскольку предварительного заказа не было, я уже и не надеялся ничего узнать. Но кассир попался смышленый, каким-то чудом откопал то, что мне требовалось. Билет был в два конца, номер его должен был быть где-то в промежутке между номерами «шестьдесят шесть — триста сорок два» и «триста шестьдесят шесть — триста сорок девять». Разумеется, на двадцать пятое июня.

Потом я отправился пытать администраторов в портах, чтобы они проверили полученные от пассажиров билеты. И представь, все-все оказались на месте. Все, кроме номера «шестьдесят шесть-триста сорок пять». Это могло означать, что пассажир от Виктории^[51] добрался до Булони, а дальше не поехал. Обратных билетов у них в кассе еще не было.

В общем, я стал проверять весь маршрут. На Виктории так ничего и не нарыл. Поехал в Фолкстон, стал там всех тормошить. И таможенников, и полицейских — опять ничего. Нашел пароход, на котором этот гусь должен был плыть в Булонь, расспросил капитана и его помощников, потолковал со стюардами и матросиками. Ни черта. То же самое в Булони, там наш шеф попросил французскую полицию оказать мне содействие. Оказали, только толку никакого. В Париже опять та же история. Короче, где я только ни рыскал, и все напрасно.

— Дьявольщина, — с чувством произнес Френч.

— То есть полная чертовщина. Время шло, а сдвигов ни на йоту… Само собой, я наведался в парижское отделение фирмы, где Эсдейлу велено было забрать бумага, какие-то там облигации. Но ничего нового они мне не сказали, то же самое, что и по телефону, я же им сразу позвонил, как только шеф меня подключил. Они ждали Эсдейла, но этот гусь так и не приходил. Они о нем вообще ничего не слышали.

Я предпринял все, что полагается, и все, что было в моих силах. Словесный портрет был разослан по всей Франции, я облазил все парижские вокзалы. Бесполезно. Поставил на уши полицию во всех портах, и не только во французских, но еще и в Бельгии, и в Голландии. Ничего. Этот твой бухгалтер точно в воду канул.

В конце концов я вернулся в Булонь. Конечно, этот мифический пока билет не ахти какая улика, но его отсутствие наводило на мысль, что именно в Булони наш друг стал запутывать следы. И я решил, что тут нужно прочесать все более основательно.

Я опросил всех служащих при Морском вокзале, но потом меня вдруг осенило: есть ведь еще и поезда! Причем прибывающие специально к приходу парохода, они останавливаются в Булоньвилле, во всяком случае у того, что привязан к интересующему нас рейсу, там точно была остановка. Конечно, нормальный человек ради нескольких остановок не потащится на поезд, идущий в Париж. Нормальный человек сядет тут же, на пристани, на водный трамвайчик и намного быстрее доберется до Булоньвилля, по прямой. Но мы-то имеем дело с пассажиром совершенно особым. В общем, я решил снова наведаться на эту станцию. И представь, мне удалось кое-что разузнать.

— Неужели? — Френч навострил уши.

— Абсолютно случайно. Можно сказать, наконец-то повезло. На платформе, куда как раз подошел поезд на Париж, дежурил уже знакомый мне кондуктор. Разумеется, поезд этот дожидались несколько местных жителей, ради них он и делает тут остановку, а не ради пассажиров с парохода. Когда я разговаривал с кондуктором в первый раз, он заявил, что никто тут у них не высаживался. Так вот представь. После нашей беседы он еще раз хорошенько все обдумал и вспомнил, что один человек все-таки вышел. А вспомнив это, вспомнил и что это был за человек. Англичанин. И билет у него был от Лондона до Парижа. В оба конца, англичанин этот объяснил, что ему нужно навестить одного знакомого, но он этим же вечером уедет в Париж, но на более позднем поезде. Кондуктор стал его описывать. Ну, думаю, точно Эсдейл. Показал фотографию, да, говорит, это и есть тот англичанин. Я спросил, как ему удалось так хорошо запомнить того пассажира? Кондуктор ответил, что просто тот чудак очень его удивил. Тем, что решил поехать на поезде. Ведь там же на quais^[52] можно было сесть на водный трамвай и добраться до их городка гораздо быстрее. Его слова лишь подтвердили справедливость моих подозрений.

— А он ничего не оставлял в камере хранения, никаких чемоданов? — поинтересовался Френч.

— Не оставлял. У него с собой был только портфель, очень компактный. Его он в камеру хранения не сдавал, ни на железнодорожной станции, ни на пристани. Ну наконец хоть что-то, порадовался я. Если он действительно сошел с поезда, куда же его потом понесло? Сел я на скамеечку и стал думать.

— В какое-нибудь укромное местечко, где можно выпить темного пива?

— Ты, я чувствую, именно это и сделал бы. В последнее время ты у нас стал заядлым путешественником, почти всю Францию объездил. Я решил от тебя не отставать. В Булони тоже есть очень недурственные места для нашей нелегкой работы. И вот сижу я себе, потягиваю из кружки темное пиво, и думаю: куда же Эсдейл мог потом отправиться? Ничего путного долго не приходило в голову. Но потом, как ты, наверное, уже догадался, меня опять осенило. Я готов был сам себе врезать по физиономии за то, что не сообразил раньше. И как ты думаешь, куда он подевался?

— Вернулся в Англию?

— Целься точнее, старый греховодник. Ты немного промазал.

Френч хлопнул себя по ляжкам.

— О господи, Уиллис! На «Нимфу»!

— Да, именно об этом я и подумал. Но рано пока предаваться ликованию. Доказательств-то нет. Вот какая штука.

Френч тем не менее сразу ухватился за идею Уиллиса.

— Доказательств я тебе приведу сколько угодно! — воскликнул он. — Он подходит по всем параметрам. Кто убил Моксона и Дипинга? Кто уплыл потом на лодке? Кто прихватил деньги? Разумеется, тот, кто присутствовал на борту «Нимфы». Кто был осведомлен о побеге и, стало быть, имел возможность совершить убийства? Только Эсдейл. Если мы сумеем доказать, что он вернулся в Англию, зачем он туда вернулся, будет ясно и так.

— Ну-ну, попробуй убедить в этом присяжных. Впрочем, пока нам рановато думать о присяжных, ты согласен? Позволь мне все же высказаться до конца.

Если выехать из Лондона в два часа, в Булонь попадешь около пяти, то есть около семнадцати. Обратным же рейсом, уже из Парижа, поезд, соответственно, тоже прибывает в Булонь. Пароход из Булони отходит в девятнадцать десять и до Фолкстона добирается примерно в половине девятого. Эсдейл мог запросто доплыть этим пароходом до Фолкстона, где-нибудь затаиться и через шесть часов пробраться на «Нимфу».

Я тут же начал поиски улик, подтверждающих эту версию. Уже через час я обнаружил в кассе булонского Морского вокзала, что первый билет до Фолкстона в тот вечер, причем в один конец, был продан именно на этот рейс, на девятнадцать десять. Билетов было продано не так уж много, все-таки люди больше любят ездить, когда есть возможность, на поездах… Но я так и не смог выйти на след этого… мм… морского волка. Возможно, он предусмотрительно смешался с толпой тех, кто поджидал поезд. В Фолкстоне я тоже не нашел никого, кто его видел. Хотя билет его был у контролера, то есть Эсдейл должен был быть на борту, но почему-то никто не может этого типа вспомнить. Вот таким путем, Френч. Я изложил тебе свою версию. А ты у нас малый энергичный, в два счета добудешь улики.

— Ты уверен? — мрачно спросил Френч. — Спасибо, друг, что ты так в меня веришь. Но знаешь, если говорить серьезно, я думаю, что с этим особых проблем не будет. Готов побиться об заклад, что ты вышел на верный след. Одно только меня смущает, впрочем это мелочь, не столь уж существенная.

— И какая же?

— То, что он возвращался тем же путем. У таможенников глаз острый, они могли кое-что заметить. Например, явное сходство с одним из личных, так сказать, «друзей» инспектора Френча. Это было рискованно, а зачем ему было нарываться на неприятности?

— Думаю, он вынужден был рисковать. Только на этом пароходе он мог попасть в Фолкстон.

— Это-то ясно как дважды два. Но есть еще один непонятный нюанс. Почему Эсдейл не воспользовался тем билетом, который был у него на руках? Почему ему взбрело в голову покупать отдельный билет до Фолкстона, зачем ему было оставлять лишний «след» в кассе Морского вокзала? У него же был обратный билет?

— Билет у него, безусловно, был, — признал Уиллис, — только на нем так и не появилось парижского штемпеля. А это могло вызвать у дорожных и прочих служб некоторое недоумение. Пришлось бы отвечать на вопросы.

— Ты прав, старина, я совсем упустил это из виду. Итак, что мы имеем на данный момент?

— Про билет на пароход, отбывающий в Фолкстон, я узнал только вчера, но потом меня вызвал шеф, говорит, что я срочно должен ехать в Линкольн, сказал, что ты уже прибыл из очередного вояжа и сам займешься Эсдейлом.

— Все верно. Я твой должник, Уиллис. Наконец хоть что-то проявилось, и я абсолютно уверен, что на этот раз мы идем по верному пути. Кого еще, по-твоему, стоило бы опросить?

— Едва ли это что-то даст, но, думаю, объекты очевидны. Гостиницы, театры, кинотеатры, пивные. Расспросить ночных патрульных. И, разумеется, портовых служащих.

Френч кивнул. По крайней мере, следующий шаг был ясен. Записав в блокнот кое-какие возникшие по ходу обсуждения идеи, он отправился к сэру Мортимеру. Помощник комиссара полностью одобрил его планы и велел этим же вечером отправляться в Фолкстон, чтобы он мог приступить к работе уже утром.

Глава 18 Тайна лодки

Утро выдалось на редкость неудачное. Френч провел его в бесплодных разговорах. Он прочесал весь Фолкстон в поисках свидетелей, но никто ничего не мог ему сказать, ни полслова.

Когда изнемогающий от усталости инспектор уже в сотый раз попытался представить, как бы действовал он сам, оказавшись в подобных обстоятельствах, до него вдруг дошло, что самым разумным было бы убраться из города. А вернуться уже к моменту посадки беглецов на яхту. Додумавшись до этой гениальной идеи, Френч стал обходить пригородные железнодорожные станции и автобусные остановки. У шоферов узнать ничего не удалось, но в кассе Центрального фолкстонского вокзала ему сообщили нечто любопытное.

Новость была не такая уж сногсшибательная, но мало ли… В ту самую среду вечером на поезд, отбывающий в двадцать один час, был продан билет до Дувра. В купе первого класса. Все совпадало, пассажир, приплывший на пароходе из Булони, спокойно мог добраться к этому времени до вокзала. Возможно, билет был куплен совсем другим человеком, но проверить эту версию стоило. Проще всего было доехать до Дувра именно на поезде, и там временно скрыться.

На станции «Дуврский монастырь», куда должен был прибыть поезд, ничего обнадеживающего узнать не удалось. Тогда Френч начал обходить гаражи и расспрашивать на стоянке таксистов. Безрезультатно.

Однако если Эсдейл действительно уехал от греха подальше в Дувр, обратно в Фолкстон он наверняка двинул пешком, опять-таки из осторожности, чтобы его никто не видел. На удачную «охоту» оставалась последняя надежда: дорога «Дувр-Фолкстон». Изнемогший Френч решил сосредоточиться на ней. Он приготовился к последнему рывку. Строго говоря, дорог было две: новое шоссе и старая, которую не стали трогать, оставили для любителей пеших прогулок.

Зайдя в полицейский участок, он расспросил коллег. Нет, патрульные наряды не приметили в ту ночь ничего из ряда вон выходящего, никаких подозрительных личностей. Но они могут на всякий случай сделать запросы на местах. Только мистеру Френчу придется немного подождать.

Ждать Френч не стал, объяснив, что ему еще нужно опросить береговую охрану. Но он был бы страшно признателен, если бы коллеги опросили людей, которые могли оказаться в ту ночь на этой дороге. Врачей, медсестер, сиделок, людей, возвращавшихся с танцевальной вечеринки или засидевшихся за партией бриджа в гостях. Короче, старшему офицеру видней, с кем из местных жителей стоило бы поговорить на эту тему.

Старший офицер обещал тут же сообщить, если что-то удастся разузнать, после чего Френч отправился в гавань.

И там ему повезло. Он и сам не верил вдруг улыбнувшемуся счастью.

Дежурный тут же стал смотреть в графике, кто нес вахту в тот вечер. Выяснилось, что трое охранников, причем двое из них патрулировали участок возле железнодорожной станции и дорогу. Этих парней тут же вызвали, и показанияодного из них Френча весьма заинтриговали.

Примерно в три часа ночи этот парень шел по дороге в Дувр, был он уже в милях двух от Фолкстона, а на этом участке дорога проложена почти у самого края обрывистого берега. И этот участок даже обнесен насыпным ограждением, за которым — кусок земли, поросший травой, шириной футов в тридцать, не больше. А потом сразу — обрыв, отвесная скалистая стена, высотой в двести футов. А внизу, между этой каменной стеной и морем отмель, кусок суши, по которому проложены рельсы. В общем, тут нужно вести себя очень аккуратно, не зевать.

И когда охранник подошел к этому замечательному отрезку дороги, ему показалось, что за ограждением, чуть впереди от него, словно бы промелькнула какая-то тень. Патрульный ускорил шаг и увидел, что ему не показалось. Вдоль насыпи крадущимся шагом шел какой-то мужчина. Увидев охранника, достал зажигалку и начал демонстративно раскуривать сигарету, но у него не получалось, огонь тут же задувало ветром. Парень направил на него фонарик и напомнил этому смельчаку, что разгуливать по краю обрыва развлечение опасное, и велел ему вернуться на дорогу. Тот спорить не стал, сразу подчинился. Посмотрев на фото Эсдейла, охранник сказал, что да, похоже, это тот самый тип, но точно утверждать он не может. И еще сказал, что загостился у дуврского приятеля до двух ночи, и вот теперь приходится возвращаться своим ходом.

Эта новость была очень приятной, но одна деталь, которую сообщил охранник, была просто восхитительной. Свет от фонарика случайно попал и на левую руку гуляки, и патрульный заметил, что мизинец у него слегка согнут!

Вот она, долгожданная улика! Теперь Френч точно знал, что Эсдейл вернулся из Франции. Да, он действительно доехал на поезде до Дувра, а ночью пешком отправился назад в Фолкстон. Потом он пробрался на «Нимфу», убил Моксона и Дипинга, прихватил их добычу и уплыл на лодке, а потом его подобрал какой-нибудь трамп, да, наверняка.

Пусть только этот гусь попадется ему в руки! Он хорошенько его выпотрошит, и тогда… тогда расследование наконец будет завершено.

Инспектор вернулся в Фолкстон и обрыскал всю пристань, набережную и причалы, выспрашивая, не видел ли кто, как Эсдейл проникал на борт яхты «Нимфа». И опять осечка: никто и ничего.

Дело снова застопорилось, Френч уперся в очередной тупик. Были приняты беспрецедентные меры. Теперь Эсдейла искали не только в Англии и Франции, но и но всему миру. Френч проштудировал весь «Регистр гражданских судов Ллойда», пытаясь вычислить, с каким из плавсредств могла пересечься лодка злодея бухгалтера. Но из этого ничегошеньки не вышло. Никакого просвета. Помощник комиссара только скорбно качал головой. Начальство из высших инстанций не давало ему покоя, позволяя себе всякие комментарии и советы. Тем же, кто непосредственно был связан с расследованием, оставалось только просить «инстанции» заткнуться, не вслух, разумеется.

На долгое время наступило полное затишье, мертвый штиль.

Потом поступила некая информация, заставившая Френча развернуться в другую сторону и разбавившая его растущее отчаянье слабенькой дозой надежды. Одно из отделений Лондонского северного банка, их офис на Мейда-Вейл^[53], отловило десятифунтовую купюру из «черного» списка.

Вспомнив бессмысленность прежних своих походов по банкам, Френч довольно скептически воспринял это известие и ни на что не надеялся. Но это было хоть что-то, потому что вот уже несколько дней новостей не было вообще никаких. Френч, поймав такси, отправился на улицу Мейда-Вейл.

Там все повторилось по хорошо знакомому сценарию. Разговор с начальником, вызов бдительного кассира, недолгое изложение фактов. Факты были таковы: купюру принесли среди прочих полчаса назад, рассыльный из компании «Пленди», производящей морские лодочные моторы, Форрес-роуд, дом 24Б.

Френч довольно равнодушно это все выслушал. Отловленная купюра могла уже пройти через множество рук, после того как покинула хранилище Генерального банка ценных бумаг. Разумеется, он поблагодарил руководство банка на Мейда-Вейл и для очистки совести отправился в моторную компанию. Через десять минут он уже сидел в кабинете управляющего.

Мистер Нортон лишь покачал головой, когда Френч упомянул купюру, только что поступившую в банк. Деньги в их компании не залеживаются, уследить, от кого получена та или иная купюра, практически невозможно. Управляющий всей душой рад бы помочь, но просьба инспектора абсолютно невыполнима.

Френч и сам это понимал, но пока решил не отступать. Подумав немного, он осторожно продолжил разведку.

Вскоре ему удалось выяснить, что купюра все же могла находиться в их конторе достаточно долгое время. Поскольку некоторое количество наличности на всякий случай оставляют в кассе, пояснил кассир, если вдруг срочно понадобится с кем-то рассчитаться. Купюра могла лежать на самом донышке кассового ящика бог знает сколько. Возможно, с того дня, когда были совершены убийства, а то и с более раннего. Из чего следовало, что этой десяткой мог расплатиться кто-то из беглецов. Но опять же это были чистые домыслы.

Похоже, в них не было никакого рационального зерна. Френч почувствовал, что дальнейшие расспросы и предположения ничего не дадут. Но чтобы окончательно в этом убедиться, задал последний, ставший уже «дежурным» вопрос:

— А не можете ли вы припомнить какого-нибудь клиента, который бы расплачивался с фирмой не совсем обычным образом? Меня интересуют последние три месяца. Ну, скажем, мелкими купюрами, десятками, пятерками. Или двадцатками?

Эти вопросы он задавал при каждом опросе. Сначала управляющий, как и все ответил «нет», но потом все же вспомнил один странный случай, действительно необычный, и купюры там фигурировали мелкие.

— Погодите, погодите, — вдруг задумчиво произнес он. — Да как же его звали, того чудака, который прислал деньги? Помните, мистер Элпин, — он посмотрел на старшего бухгалтера, — тот заказ на камеру хранения? Фамилия у него начиналась с буквы X. Хайр… Хайв… Хавлок! Точно! Принесите мне папку с письмами.

Нортон вытащил из папки листок, пробежал его глазами и снова обернулся к Френчу.

— Как вы понимаете, инспектор, не в наших правилах разглашать информацию, доверенную нам клиентами. Вы настаиваете, что это необходимо в интересах следствия?

Френч сказал, что ни на чем пока настаивать не может, поскольку не знает, о какой именно информации идет речь. Но пообещал, что без крайней надобности ею не воспользуется и сохранит полную конфиденциальность.

— Теперь я спокоен, — заявил Нортон, протягивая письмо инспектору, — все факты здесь. Письмо мы получили двадцатого июня, в пятницу.

Листок был выдран из дешевенького блокнота, таких полно, не отследишь. Текст был напечатан на старенькой машинке со стершимися литерами, что давало шанс ее отыскать. Имя и фамилия тоже были напечатаны. Дата получения письма была примечательна, поскольку до преступления тогда оставалось всего шесть дней.

Но эти детали были сущей ерундой в сравнении с содержанием самого письма. Френч еще не успел дочитать его до конца, как у него мелькнула мысль, что это пишет сам Эсдейл. Если это и вправду был он, сразу становилось ясно, каким образом ему удалось справиться с громоздкой лодкой и доплыть до берега.

На письме была указана дата, 19 июня, но адреса не было:

Уважаемые господа, я буду вам крайне признателен, если вы доставите выпускаемый вами подвесной мотор модели «А-75» (25 л.с.) в центральную камеру хранения на вокзале Ватерлоо. Квитанцию с отметкой об оплате просьба вложить в конверт и передать мистеру Джону Марксу по адресу: Йорк-Роуд, Брук-стрит, 118, сделать это сразу после доставки. Двадцатого я вам позвоню в три часа дня, тогда вы мне и сообщите, сумеете ли вы исполнить мою просьбу, и во сколько обойдется покупка и все прочее.

С почтением,

Губерт Хавлок

Эта история становилась все более любопытной. Френч уже почти не сомневался, что за фамилией Хавлок скрывается неуловимый бухгалтер! Да-да, теперь понятно, каким образом изнеженному чиновнику, не привыкшему к физическим нагрузкам, удалось совладать с тяжелой лодкой и с мощными отливными течениями. Запасшись таким мощным мотором, едой и при спокойном море Эсдейл мог доплыть и до Испании, и до Голландии, даже до Норвегии! А упомянутый в письме Джон Маркс вполне мог располагать полезными сведениями. Френч взглянул на управляющего.

— Мистер Нортон, письмо весьма ценное. Возможно, оно самым непосредственным образом связано с преступником. Прошу вас, продолжайте.

— Итак, получили мы это самое письмишко двадцатого, значит, июня. Мистер Хавлок накануне, как и обещал, позвонил, ровно в три. Я сказал, что мы готовы выполнить его просьбу, но за мотор и все прочее ему придется выложить крупную сумму. Если угодно, могу вам ее назвать, инспектор. Он сказал, что деньги сразу же вышлет, повторил, что мотор нужно доставить в камеру хранения на Ватерлоо, а квитанцию об оплате — мистеру Марксу. Просил, чтобы мы сделали это на следующий день, до четырех. Следующий день попадал на субботу. Я пообещал, что все будет сделано. Потом он сказал, что не сможет зайти и самолично проверить мотор. Спросил, может ли он на нас положиться, что с мотором не будет никаких недоразумений. Разумеется, ответил я, и мы распрощались, вполне довольные друг другом.

В субботу с утренней почтой пришло второе письмо, точнее записка, вложенная в конверт с деньгами. Не скрою, меня удивило, что это был не чек, а живые деньги, купюры. Впрочем, сумма была точной, как говорится, тютелька в тютельку. После чего мотор был упакован и доставлен в камеру хранения, а квитанцию я велел передать вышеупомянутому адресату. Мотор, надо полагать, мистер Хавлок получил и остался им доволен, поскольку от него больше не было ни писем, ни звонков.

— Весьма занимательная история, — сказал Френч. — А вам не показалась подозрительной вся эта таинственность?

— Подозрительной нет, но, безусловно, странной. Я вам разве этого не говорил? А насчет подозрительности… А какие, собственно, у меня могли возникнуть подозрения?

Френч улыбнулся.

— В самом деле, никаких. Ладно, с этим разобрались. Теперь насчет денег. Вы не могли бы вспомнить, какие именно в конверте были купюры, какого достоинства?

— Десятки, в основном. По-моему их было семь, а остаток суммы однофунтовые бумажки.

— Благодарю вас за подробный рассказ, мистер Нортон, вы ответили на все интересующие меня вопросы. Остался самый последний. Этот мотор пригоден для весельной лодки, двенадцать на шесть футов?

— А какая корма? Квадратная?

— Да.

— И, видимо, сама лодка достаточно основательная?

— Да-да. И тяжелая. Я бы сказал, слишком громоздкая для лодки, которую используют как шлюпку.

Норман что-то обдумывал.

— Вообще-то этот наш мотор очень мощный. Для шлюпок его точно не покупают. Но вы говорите, что лодка по размерам больше обычного и довольно тяжелая. Тогда все нормально.

— В таком случае, я хочу уточнить еще одну деталь. Может ли один человек, я имею в виду, без помощников, сам распаковать мотор, сам его собрать и установить?

— Вне всяких сомнений, наша фирма специализируется именно на таких моторах. Даже с самыми мощными моделями может справиться один человек. Тот мотор, о котором идет речь, весит примерно девяносто фунтов^[54].

Френч поднялся.

— Премного вам благодарен, мистер Нортон. Изложенные вами факты могут оказаться весьма полезными для нашего расследования.

Нортон тоже поднялся.

— Вы не могли бы рассказать, как обстоят дела? Если это, конечно, возможно.

Френч слегка замешкался, но тут же нашел обтекаемый ответ.

— Видите ли, пока я могу только предполагать, и я просто не имею права что-то утверждать. Но если мои подозрения окажутся верными, вас вызовут в качестве свидетеля, и тогда вы узнаете все от начала до конца, все подробности.

Нортон велел принести точно такой же мотор, который был продан загадочному клиенту, чтобы Френч хорошенько его изучил и запомнил. Потом он вручил инспектору оба письма от «Хавлока» и проводил гостя до двери.

Очередной маршрут был очевиден. Спустя полчаса Френч входил в табачный магазинчик на Брук-стрит, владельцем которого был мистер Джон Маркс.

— Я смотрю, вы по совместительству работаете и почтальоном, мистер Маркс? — спросил Френч, предварительно запугав своего собеседника своим удостоверением.

Маркс подтвердил, что иногда оказывает людям услуги.

— Вот и хорошо, — сказал Френч. — Не вижу в этом ничего крамольного. Мне, собственно, нужно поговорить насчет одного из ваших, так сказать, почтовых клиентов. Лично к вам у меня никаких претензий, не волнуйтесь.

Сразу успокоившись, продавец стал очень разговорчивым. Ясно было, что ему не хотелось портить отношения с полицией.

— Да, примерно в середине июня ко мне заходил один человек. Среднего роста, смуглый, темноволосый, худенький такой, но жилистый. Сказал, что он Губерт Хавлок и спросил, не могу ли я подержать для него одно письмо. Я сказал, да ради бога, и он дал мне немножко денег. Письмо принес шофер грузовика через пару дней после нашего разговора. И чуть ли не в тот же день мистер Хавлок за ним зашел. Вот и все.

Далее последовал «коронный» вопрос:

— Нет ли его среди этих людей? — Френч протянул продавцу пачку фотографий.

Однако Маркс никого не признал. Ничего удивительного. С того времени прошло уже полтора месяца, виделись они пару раз по паре минут. А ничего примечательного в облике того мужчины не было, да и света в магазинчике было маловато, из-за украшенной роскошными коробками и трубками витрины.

И все же Френч посредством целой серии хитроумных вопросов сумел навести продавца на нужную подробность. Оказывается, тот визитер оба раза держал левую руку в кармане! Уж не хотел ли спрятать свой кривой мизинец?

Тот факт, что он прятал руку в кармане, был еще более весомой уликой, чем даже сам палец. Если даже предположить, что кто-то нарочно маскировался под Эсдейла, тогда этот кто-то выставлял бы якобы искалеченный палец напоказ. Но раз уж руку прятали, тогда это точно был Эсдейл, собственной персоной.

Все разом становилось на свои места. Эсдейл купил мотор, расплатился «крамольными» купюрами, одна из которых завалялась в кассе среди наличности фирмы, а потом попала в банк. Мотор Эсдейлу нужен был для того, чтобы доплыть до Франции или какой-нибудь другой страны: скрыться после расправы над компаньонами. Выбравшись на берег, он пробил днище лодки, развернул ее носом в сторону моря и завел мотор. Расчет был прост: в считанные минуты лодка домчится до большой глубины, наполнится водой и затонет, канет и воду одна из важнейших улик.

И опять Френчу с тяжким вздохом пришлось признать, что все эти его замечательно логичные выводы едва ли доказуемы. Медленным шагом бредя в сторону Скотленд-Ярда, он мучительно пытался вспомнить что-то такое, на что можно было опереться.

Господи! Ведь такая надежная улика у него на руках! Пишущая машинка! Если он сумеет найти машинку, на которой напечатали эти два письма, и доказать, что Эсдейл имел к ней доступ, дело, можно сказать, в шляпе.

А к каким машинкам Эсдейл мог иметь доступ? Разумеется, к тем, которые находятся в его собственной конторе, в Генеральном банке ценных бумаг, а именно в тех кабинетах, ключ от которых был, разумеется, и у Эсдейла. Тут не должно было возникнуть никаких проблем. Френч позвонил Ноулзу и попросил его снять образцы шрифта всех конторских пишущих машинок.

Через час образцы были доставлены в Скотленд-Ярд. Френч, схватив лупу, стал их рассматривать, стараясь выявить характерные дефекты и особенности. На листочке было двадцать четыре строки с очень похожим шрифтом. По-видимому, все машинки в свое время закупили у одной фирмы. Слава богу, в письмах Френч разглядел, что у буквы «д» не хватает правой ножки.

Через пять минут строчка с одноногим «д» была найдена и среди образцов. Да, в строке под номером семнадцать!

Схватив листок с образцами, Френч поехал к Ноулзу.

— Меня интересует машинка, значащаяся в вашем списке под номером семнадцать. Если позволите, я хотел бы на нее взглянуть и узнать, кто на ней работает.

Френча подвели к машинке, он ее осмотрел, но выяснять, чья это машинка, передумал. Эсдейл, будучи начальником, естественно, мог воспользоваться ею уже после рабочего дня. Только как доказать, что он действительно это сделал? Пока ничего не получалось.

Френч решил зайти с другого конца. В ту субботу, двадцать первого июня, Эсдейл зашел к Марксу, чтобы забрать квитанцию. Предположим, после этого он забрал мотор из камеры хранения и повез его на пристань, чтобы погрузить на борт «Нимфы». Или лодки? Можно ли добыть доказательства этой операции?

Френч понял, что и это проблематично. Но все-таки велел сержанту Картеру отправиться в камеру хранения на Ватерлоо и поспрашивать тамошнего приемщика или носильщика.

Расспросы расспросами, но среди прочих проблем был и такой ответственный момент, как доставка мотора из камеры хранения на борт «Нимфы». Надо было вытащить тяжелый ящик с мотором из машины, а потом каким-то образом переместить его с берега на плавсредство. Не самая простая задачка. А проверить это тоже совсем не просто.

Спрашивается, когда Эсдейл мог все это провернуть?

У Френча был расписан хронометраж передвижений всех подозреваемых не только в день преступления, но и примерно за неделю до него. Хотя, конечно, выяснить удалось не все. Инспектор просмотрел листок со сведениями об Эсдейле. Главный бухгалтер из дому уехал на машине в субботу в три часа, сказав домашним, что собирается с Моксоном на морскую прогулку. Вернулся поздним вечером в воскресенье. От того воскресного вечера вплоть до его отъезда в Париж — в среду — все его передвижения удалось зафиксировать. То есть, по идее, мотор он должен был затащить на яхту в субботу, вечером или ночью, или уже в воскресенье.

Эта потенциальная улика была настолько важной, что Френч, сев на ближайший по времени поезд, снова отправился в Фолкстон — производить дальнейшую разведку. Вскоре он разговаривал с лодочником Джоном Харли, обслуживавшим «Нимфу» Моксона.

Харли прекрасно помнил все «вылазки» хозяина в море. В ту субботу яхта весь день стояла на приколе. Но часов в десять вечера приезжал на машине Моксон с двумя мужчинами. Одного лодочник сразу узнал, это был Дипинг, второго он раньше не видел, но по фотографии опознал в нем Эсдейла. Они переночевали на борту, а наутро в восемь часов отчалили. Вернулись около пяти в тот же день, и все вместе уехали на машине Моксона. С того воскресенья и до утра того проклятущего четверга «Нимфа» стояла себе на приколе. Не принесли ли они с собой какую-то тару, в которой мог быть подвесной мотор? Да нет, ничего такого. Правда, когда он потом, в понедельник, прибирался, то никаких ящиков и рундуков не отпирал, может, этот мотор где и лежал. Вряд ли эти шкафы да сундуки были заперты, но проверять он не проверял.

Взвесив все возможные варианты, Френч заключил, что мотор, скорее всего, попал на борт — если попал — вечером в субботу. Затем он снова продолжил опрос, действуя по той же методе, что и Таннер, когда тот выяснял, попали на борт Моксон и Реймонд или нет. Но все его старания не принесли никаких результатов.

В конце концов он устало опустился на ступеньку лестницы, ведущей к берегу, раскурил трубку и погрузился в раздумья.

Если его версия насчет Эсдейла верна, получается, что Моксон и Дипинг были осведомлены насчет мотора. Могло ли такое быть?

Почти час он прокручивал в голове все «за» и «против», а потом его настигла новая идея. Куда более убедительная, чем все прежние.

Вполне вероятно, что Моксон, Дипинг и Эсдейл — соучастники. Зная, что в пятницу грянет финансовая катастрофа, они решили смыться в четверг. Сначала нужно было вывести из игры Нолана и Реймонда. Это они проделали виртуозно. Но потом сообразили, что как только их афера раскроется, они все втроем окажутся на особом счету у полиции, что за ними будут охотиться. Значит, следовало срочно придумать нечто такое, что сбило бы полицию с толку, и поиски постепенно бы сошли на нет. Были у них такие возможности? Безусловно, решил Френч.

Предположим эта троица доплыла на яхте до того места, где ее потом нашли, то есть вырулила как раз на тот участок, который расположен на пути следования парохода «Чичестер». Возможно, ими был разработан такой вот план: они, прихватив добычу, пересаживаются в лодку, потом обливают яхту бензином и зажигают. После чего, благодаря мощному мотору благополучно добираются вечером до берега Франции или какого-то еще. Далее пробивают в днище лодки дыру и, снова заведя мотор, порожняком пускают ее в море, прекрасно зная, что, отплыв на милю или полторы, лодка пойдет ко дну. На появившемся вдалеке «Чичестере» наверняка заметят пылающую яхту. Лодки на яхте уже не будет, поэтому все решат, что троим путешественникам удалось эвакуироваться. А поскольку лодку так нигде и не обнаружат, спасательные и прочие службы объявят об их гибели. И тогда поиски полиции сами собой прекратятся. А преступникам как раз это и требовалось.

А теперь предположим, что Эсдейл решил внести коррективы в этот план и избавиться от сообщников. Тогда происходит следующее: он убивает их из пистолета. Но из-за полученной каким-то образом раны действует недостаточно энергично. Собравшись облить палубу бензином и устроить пожар, он вдруг замечает, что «Чичестер» неотвратимо приближается. Ему ничего не остается, как прыгнуть в лодку и поскорее завести мотор. В конечном счете «Нимфу» находят целой и невредимой, а ее хозяина и его яруга и заместителя убитыми.

Чем больше Френч обо всем этом думал, тем более убеждался в правомочности подобной версии. Потому что теперь наконец сошлись все концы, вплоть до мелких деталей. Но тут же в голове его возник знакомый коварный вопрос. Откуда взять доказательства?

Их и для этой, вполне убедительной версии не было. Но инспектор упрямо продолжал продумывать все детали, выискивая возможные зацепки. Ни-че-го. В какой-то момент ему показалось, что Эсдейл, лодка и алмазы действительно пропали уже бесследно, что пора прекратить все поиски. В Скотленд-Ярде шеф выслушал его уже с нескрываемым разочарованием. Помощник комиссара посуровел лицом, явно с неохотой прерывая беседу с более достойными подчиненными. Френч рассвирепел, словно раненый медведь. А поступившие вскоре новости изменили ситуацию в корне, и не в лучшую для Френча сторону, надежда на то, что преступника удастся схватить, растаяла почти окончательно.

Глава 19 Двойной удар

Как правило, основные источники информации, поступающей в Скотленд-Ярд, начинают действовать по наводке самих сотрудников. Возьмем то же дело Моксона. Почему из банков регулярно поступали сведения о купюрах из «черного» списка? Потому что Френч заранее позаботился о рассылке соответствующего циркуляра в соответствующие организации.

Однако сведения, полученные на этот раз, были иного свойства. Мало того что они были абсолютно неожиданными, сам Френч и его помощники не имели ни малейшего отношения к их появлению. Безусловно, тут немалую роль сыграли обстоятельства, при которых было совершено преступление, и тем не менее то, что эти сведения вдруг стали известны, было скорее игрой случая, а не закономерностью.

Как водится, сообщение поступило по телефону. Начальник полиции города Кале уверял, что располагает некой весьма огорчительной информацией, которая, возможно, напрямую связана с делом Моксона. Он полагает, что офицеру, ведущему расследование, необходимо поскорее прибыть сюда к ним, причем непременно вместе с человеком, хорошо знавшим всех руководителей фирмы.

Спустя четыре часа Френч и Ноулз вышли на пирс города Кале. Они прибыли туда на пароходе «Кентербери». Их с необыкновенным радушием встретил офицер полиции и проводил в Управление полиции. Там снова начались изъявления восторга. Как выяснилось, мосье начальник много слышал о мосье Френче от своих дьеппских коллег и теперь был просто счастлив с ним познакомиться. А это мосье Ноулз? Очень, очень приятно. У него, у мосье начальника есть для мосье Френча кое-какие новости. Он не знает, важные ли это новости, поэтому решился побеспокоить своего выдающегося confrere^[55], призвав его сюда, в Кале, чтобы он мог разобраться на месте. А сейчас, если мосье Френчу будет угодно, лейтенант Гаспар объяснит, что, собственно, произошло. К великому сожалению, сам он должен срочно уйти, ибо приглашен на званый вечер. Но он надеется, что их дорогой гость великодушно его простит.

Дорогой гость между тем пребывал в крайнем недоумении. Мосье начальник ни словом не обмолвился о том, что случилось. И лейтенант Гаспар, которому было велено все объяснить, не изъявлял никакого желания выполнить приказание своего шефа. Сказал только, что «нужно будет пройтись, тут совсем недалеко», а по дороге все твердил Френчу, что напрасно он и его компаньон так спешат. Мосье Гаспар повел их с Ноулзом на окраину города, весьма непрезентабельную, и вскоре они подошли к стоящему на отшибе домику, видимо заброшенному.

— Что и говорить, местечко не самое приятное, — загадочно произнес он, нажимая кнопку дверного звонка. Когда же Френч поинтересовался, что это, собственно, за местечко, их провожатый коротко ответил:

— Это городской морг.

Дверь открыл служитель. Увидев лейтенанта Гаспара, он подобострастно поклонился и отошел в сторону. Лейтенант двинулся вперед по каменному коридору с отмытыми добела стенами, от которых отдавалось гулкое эхо, гулкое и торжественно-зловещее. У самой крайней дверцы мосье Гаспар остановился, молча ее распахнул и жестом показал, что Френч и Ноулз могут войти.

— Местечко, конечно, не из приятных, — снова повторил он.

Это было небольшое помещение, без всякой мебели, посреди которого возвышался помост, а на помосте стоял стеклянный ящик, странно напоминавший огромное блюдо накрытое квадратной прозрачной крышкой. Пол был каменным, стены белыми, на потолке был застекленный «фонарь» с открытыми сейчас вентиляционными решетками по бокам. Воздух был тяжелым, и вообще действовало все это подавляюще.

Все трое подошли к помосту и заглянули сквозь стекло внутрь ящика. Там лежало тело мужчины, вид его был чудовищным. Ноулз вскрикнул от ужаса, и даже привычному к подобным картинам Френчу стало не по себе.

Человек этот умер, по-видимому, очень давно. Ибо время успело нещадно исковеркать разлагающуюся плоть. Судя по всему, труп долго находился в воде. Одежда — вернее, то, что осталось от легкого костюма для отдыха, — уже утратила цвет, ткань разбухла и местами расползлась. Лодыжки мужчины были несколько раз обмотаны якорной цепью, видимо, кто-то предусмотрительно позаботился о том, чтобы труп потом не всплыл. Отвратительное, леденящее душу зрелище. Не верилось, что это бесформенное, это жуткое существо было когда-то человеком.

Френч, преодолевая отвращение, смотрел на останки, но абсолютно не понимал, зачем его и Ноулза сюда затащили. Да, разумеется, жаль человека, но он-то тут при чем? Какого черта его вызвали в Кале и привели в этот морг?

Гаспар обогнул помост, приглашая посмотреть с другой стороны.

— Видите, мосье, — сказал он, указывая на раздувшуюся бесформенную голову, — его не сразу утопили. Видите, вот там — отверстие, пробитое пулей. Задета сонная артерия. Он умер от потери крови.

Это было очевидно. Человека застрелили. Огромная дыра зияла на его шее, и, безусловно, пуля пробила и сонную артерию. Все верно, только с какой стати он, английский полицейский, должен вникать в подробности гибели какого-то француза?

…Прозрение настигло инспектора внезапно. Каким-то образом память его все же уловила в этом раздувшемся, Донельзя искаженном лице знакомые черты. Френч никогда не видел этого лица наяву, только на фотографии, правда, знал уже наизусть описание этих черт… Но неужели это так? Неужели это останки того человека, на поимку которого Скотленд-Ярд мобилизовал лучшие свои силы, задействовав к тому же и полицейских всего мира? Неужели это труп — Эсдейла!

Френч обернулся, ища глазами Ноулза. Но его рядом не было, однако по раздавшемуся в отдалении странному покашливанию Френч понял, что увиденное оказалось слишком жестоким испытанием для его спутника. Френч резко обернулся к лейтенанту.

— Эсдейл! — воскликнул он таким тоном, будто обнаружил привидение.

Гаспар закивал головой.

— Да-да, — торопливо подтвердил он. — Именно так мы и подумали. Что это Эсдейл. Вы ведь его узнали, да?

— Я никогда его не видел, но он похож на человека на фотографии, — с горечью произнес Френч и повернулся к Ноулзу. — Прошу прощения, мистер Ноулз, но, к сожалению, вам придется еще раз взглянуть. Скажите, это он?

На смертельно бледном лице Ноулза мелькнула гримаса отвращения, но он послушно приблизился к стеклянному саркофагу.

— Это он, мистер Эсдейл, — пробормотал он, кивнув, и торопливо зашагал к двери.

— Вы совершенно в этом уверены? — спросил Френч, устремляясь за ним.

Да, Ноулз был уверен. Несмотря на страшные метаморфозы, произошедшие с убитым, никаких у Ноулза сомнений не возникло.

Пока они возвращались в Главное управление полиции, Френч запрещал себе думать о последствиях этого опознания, о том, какая участь теперь ждет все его тщательно выстроенные версии. Теперь они шли, можно сказать, черепашьим шагом.

Французские коллеги предъявили Френчу вещи, найденные в карманах покойного. Золотые часы с монограммой «Дж. Э.», изящный портсигар, записная книжка в кожаном переплете со слипшимися страницами, на которых вместо записей были теперь размытые чернильные пятна, и книжечка билетов на поезд. Френч аккуратно разложил вещи по пакетам, надеясь, что в Лондоне без труда сможет все это идентифицировать.

— Расскажите, как было найдено тело, — попросил он.

Хотя бы тут было все более или менее понятно, обошлось без мистических тайн. Эта кошмарная добыча случайно попала, в сеть траулера, вышедшего на лов в Ла-Манш (он же Английский Канал). Как только рыбаки вернулись в порт, сразу вызвали полицию, а полицейские вызвали спецмашину и отвезли останки в морг. Поначалу никому и в голову не приходило, что утопленник имеет какое-либо отношение к делу Моксона, но когда стали анализировать детали, возникли определенные подозрения, которые подтверждались сначала одним фактом, потом другим, потом третьим… И так далее.

Во-первых, черты лица, телосложение и одежда — очень многое совпадало с описанием объявленного в розыск Эсдейла. Далее, когда посмотрели карту Канала, выяснилось, что когда трал был уже спущен в воду, траулер проплывал по тому месту, где «Чичестер» заприметил «Нимфу». Это во-вторых. А в третьих, патологоанатом, осматривавший труп, определил, что этот мужчина погиб примерно полтора месяца назад, а приблизительно столько же времени прошло с того дня, когда была найдена «Нимфа» с телами двух убитых. И наконец, сама рана, ее специфика. При подобном поражении бывает обильное кровотечение, что вполне сообразуется со всеми этими кровавыми пятнышками, пятнами и тем более — с лужей крови. Видимо, в Эсдейла выстрелили, когда он находился рядом с трапом. Лужа крови натекла, пока его лодыжки обматывали цепью, а цепочка из кровавых пятен образовалась, когда тело тащили к бортовому порту, потом его, видимо, открыли и выкинули тело в воду.

Факты были настолько красноречивыми, что к ним необходимо было привлечь внимание Скотленд-Ярда. Мосье начальник явно наслаждался эффектом, который произвела на «выдающегося confrere» (так он упорно продолжал называть Френча) их находка. При этом он деликатно намекал, что совсем не прочь передать останки на родину усопшего, то есть в Англию.

Френч был словно в тумане, почти машинально отдавал нужные распоряжения и оформлял бумаги. Отправил телеграмму в Ярд с просьбой оповестить родных Эсдейла, затем последовала процедура, эквивалентная английскому дознанию, после чего Френч препроводил гроб в Англию, точнее, к месту последнего упокоения Эсдейла — на ближайшее от его дома кладбище. Отныне Эсдейл перестал быть подозреваемым убийцей, переход в иной мир вернул ему статус добропорядочного гражданина. Ну а если он действительно был одним из сообщников? Даже если и был, никаких доказательств тому нет. И в конце концов, он уже мертв. И у него осталась семья. А у его близких, между прочим, двойное горе: они потеряли не только дорогого человека, но и кормильца.

И вот наконец настал миг, когда Френч не без трепета решился проанализировать теперешнюю ситуацию в расследовании.

Ну и как теперь оценивать его замечательную версию? А ведь он тогда словно наяву видел, как Эсдейл стреляет в своих сообщников, как он потом спрыгивает в лодку и запускает мотор. Так все гладко складывалось, не версия была, а конфетка, все факты сходились. А что теперь! Френч готов был честно признать свою неправоту. Никто не застрахован от ошибок. Но это еще полбеды. Самым неприятным было другое… Инспектор чувствовал себя полным банкротом. Тупик. Он абсолютно не представлял, куда идти дальше.

Даже сэр Мортимер Эллисон, которому, по идее, полагалось изображать из себя ангела мщения, пожалел Френча.

— Не стоит так себя терзать, Френч, — дружески пожурил его он. — Все рано или поздно утрясется. Возьмите пару выходных и выкиньте все эти лодки, трупы и алмазы из головы, ей-богу. А потом со свежими силами начнете сызнова. Закрыть это дело мы не имеем права, как вам известно.

Френч был благодарен шефу за заботу, но выходных он брать не стал и действительно все начал сызнова. Перетасовал все факты, снова их взвесил, прошелся по всем цепочкам рассуждений и выводов. В тысячный раз напряг свою память и воображение в робкой надежде, что выплывет что-то существенное, на что он раньше не обращал внимания. Но небеса к нему не благоволили.

Прокручивая в голове все имеющиеся на данный момент сведения, Френч пришел к давным-давно сделанному выводу: убийца был человеком, которому его жертвы всецело доверяли. Это раз. Его предательство было для них абсолютно неожиданным. Это два. А после он пересел на лодку и скрылся с места преступления. Убийца тоже должен был находиться на яхте вместе со своими будущими жертвами. Иначе ему там было просто неоткуда взяться. И еще он должен был уплыть на лодке. Иного пути к отступлению не было. Предположим, что ему удалось скрыться с места преступления на чем-то еще. Тогда, спрашивается, куда подевалась лодка? Френч чувствовал, что эти пункты в его версии можно считать абсолютно надежными.

Что и говорить, Эсдейла он подозревал напрасно, вообразил его эдаким коварным злодеем. А потом вон как все обернулось. Главный бухгалтер тоже стал жертвой этого мерзавца, как Моксон и Дипинг. Выходит, на борту яхты был кто-то еще. Но кто?

Внезапно перед мысленным взором инспектора возникла загорелая и мрачная физиономия Ноулза. Ноулз! Как же он мог упустить этого типа! Непростительная, чудовищная оплошность!

Ноулз всегда казался ему загадочной личностью, неизвестной величиной в уравнении. Может ли это неизвестное оказаться тем самым числом, которое ему требуется получить?

Разумеется, Френч и раньше обдумывал вариант с Ноулзом. Но всякий раз делал это скорее для проформы. Всякий раз находились более подходящие кандидатуры, и он внутренне был заранее настроен на то, что Ноулз ни при чем, ведь у него неопровержимое алиби.

Но ничего, если это Ноулз, тут все еще можно поправить. Этого гуся он может поймать в любой момент. Поскольку он даже не пытался исчезнуть. Возможно, потому что невиновен, а возможно — из-за самонадеянности.

Френч не мог и не хотел терять ни минуты. Он схватил листок бумаги и вдохновленный новой идеей стал записывать свои рассуждения.

Отправная точка для этих рассуждений была такова: Ноулз — темная лошадка. Ведет себя так, что никому и в голову не придет в чем-то его заподозрить. Уточним: знает, как нужно себя вести. Френч написал словно «характер» и трижды его подчеркнул, ибо оно было ключевым для нового этапа расследования.

Мотив был очевиден. Что называется, сотни раз апробированный и универсальный: колоссальное количество денег. С мотивом-то никаких проблем не было.

Другое дело — реальная возможность осуществить запланированное преступление. Да, пожалуй, прежде чем думать о характере и мотиве, надо разобраться с возможностью…

Ладно, начнем с его замечательного алиби. Ноулз говорит, что был болен. «Грипп, пришлось даже вызвать врача». А был ли он, собственно, болен?

Френч вообще не особо доверял всяким алиби. Вдруг ему вспомнилась одна замечательная подробность. Тот факт, что Ноулз действительно приболел, был подтвержден только его женой. Только ею.

Вспомнив это, Френч стал прокручивать в уме показания Ноулза насчет болезни.

Главбух не был на службе около недели, якобы из-за гриппа. Однако же именно в четверг, в тот самый, почувствовал себя лучше и на следующий день, то есть в пятницу, вышел на работу.

Так был ли он в тот четверг болен или нет? Выздоровел ли он или вообще не было у него никакого гриппа?

Проанализировав все факты, Френч выяснил, что после визита доктора, то есть в среду и до утра пятницы, когда он вернулся на работу, Ноулза могла видеть только его жена. Служанка их была в отъезде. Однако если Ноулз виновен, полагаться на показания его собственной жены нельзя, она вполне могла стать его сообщницей.

Конечно есть еще и доктор. Доктор Суэйн подтвердил диагноз. Но Френчу было прекрасно известно, что изобразить недомогание от гриппа довольно просто. Искусственно повысить температуру не такая уж проблема, а симптомы известны каждому. Лежал пациент в затемненной комнате, чтобы не резало глаза, поэтому доктор толком его и не посмотрел. И, разумеется, даже не заподозрил, что перед ним симулянт.

Врач засвидетельствовал, что Ноулз болен. Это от него и требовалось. А в ту же среду ночью пациент отправляется в Фолкстон. Там садится вместе с остальными тремя беглецами на «Нимфу», улучив момент, их убивает (в точке У), уплывает на лодке назад, в Англию, затапливает лодку и в четверг, ближе к ночи, возвращается домой. Спрашивается, мог ли он все это проделать?

В общем-то, да, вполне. Но тут возникает все та же проблема: преодолеть на лодке столь большое расстояние… нет, едва ли это было Ноулзу под силу, он ведь конторская крыса и вряд ли когда-нибудь подолгу сидел на веслах. Тут Френч снова крепко призадумался, а потом… потом до него дошло, что мотор мог купить не Эсдейл, а Ноулз. Хотя они были абсолютно непохожими внешне, приметы, перечисленные в разосланных Скотленд-Ярдом циркулярах, полностью совпадали: оба смуглые и темноволосые, оба примерно одной конституции. Ноулз мог специально слегка согнуть левый мизинец при разговоре с владельцем табачной лавки. Или специально держать руку в кармане, чтобы сбить полицию с толку.

Но тут неизбежно возникал еще один вопрос. Почему на «Нимфе» нашли только два трупа? Объяснение напрашивалось само собой. Полиция рано или поздно должна была обнаружить, что Эсдейл тоже был на борту «Нимфы». Но раз его нет, и лодки тоже нет, значит, он и есть убийца.

Френч попробовал представить, как Ноулз убивает всех тех своих сообщников. Потом он двоих оставляет на месте а Эсдейла топит, обмотав ему ноги цепью. Расчет был верный: «Чичестер» находит только два трупа, а потом, когда выясняется, что Эсдейл тоже был причастен ко всей этой авантюре, все думают, что он, прихватив добычу, отбыл на лодке во Францию.

Френч подумал, что заслужил хороший нагоняй от начальства. Как же он мог прохлопать такой вариант? Надо было срочно наверстывать упущенное, безотлагательно.

Он стал обдумывать тактику дальнейших действий. Пожалуй, начинать надо было издалека, чтобы не спугнуть этого типа. Разговор с миссис Ноулз и прислугой оставить на крайний случай, если уж не удастся получить достоверные сведения из иных источников. Френч стал изобретать, как бы все это устроить. Потом он поехал к дому Ноулза и стал исподтишка изучать его месторасположение.

Френч сразу определил, что стоит он очень удачно. Это была новая застройка, где дома расположены довольно близко, город все-таки, но и не настолько, чтобы можно было услышать, что происходит в соседском дворике. Гараж находится в доме, поэтому можно выезжать и возвращаться в любое время суток, не опасаясь, что кто-то увидит. Если дома были только сам Ноулз и его жена, рассчитывать на то, что каким-то образом удастся разнюхать правду, было бы наивно. Служанка, конечно, могла приметить что-то, что сошло бы за косвенную улику, но и это было скорее из области фантазии.

Ноулза мог увидеть полицейский патруль, как он отъезжает от дома или возвращается. Френч не преминул наведаться в местный участок, но у них никакой информации не было.

Тем не менее информацию предстояло каким-то образом раздобыть. Нужно было снова затевать опросы. Френч пометил, что будет выяснять и в какой очередности.

Сначала нужно сосредоточиться на машине Ноулза. Тут больше всего шансов за что-то зацепиться. Ее могли видеть где-нибудь на шоссе в ту ночь, а в четверг, как он ее припарковывал. Где-то ведь он останавливался. Где? Порыскать по гаражам и стоянкам на южном побережье, это УЖ непременно. Потолковать с полицейскими. Не засек ли кто из дорожных служб припозднившееся авто. И не забыть спросить насчет бензина. Не покупал ли он где про запас галлонов пять горючего, многовато будет для проделанных им поездок.

Потом придется выяснять, не появлялась ли шлюпка с борта «Нимфы» у берегов Англии. Хотя это было бы чрезвычайно рискованным шагом. От точки У до Франции плыть пришлось бы, можно сказать, по водной пустыне. А тут, на подступах к Англии, слишком оживленное движение судов — самое «пиковое» в мире. Тут проскочить незамеченным практически невозможно. Список плавсредств, которые могли бы оказать поблизости от беглеца в принципе можно было составить, порывшись в «Регистре Ллойда», а дальше все та же опостылевшая процедура — опросы, опросы, опросы.

И, наконец, сама «Нимфа». Френч все больше склонялся к мысли, что там необходимо провести еще один обыск. Теперь, когда вся ситуация видится ему в принципиально ином ракурсе, когда ставка сделана на Ноулза, за что-то глаз может и зацепиться, за то, что ускользало раньше, ибо Френч шел по ложному следу.

Собрав свои только что вымученные записи, Френч отправился к сэру Мортимеру Эллисону — порадовать его очередным прорывом.

Помощниккомиссара поддержал его планы — и насчет машины, и насчет «лишнего» бензина, и насчет поисков следов лодки в Англии. Действительно все это нужно было разузнать.

— Значит, решили еще разок осмотреть «Нимфу»? — продолжил шеф. — Потрясающее совпадение. Я как раз хотел предложить вам это сделать, но по иной причине. — Сэр Мортимер умолк и как-то странно посмотрел на Френча.

— Отнюдь не уверен, — заговорил он снова, — что мои предположения оправдаются, но вдруг… Ставки у нас с вами слишком высоки, лучше перестраховаться, даже если все это покажется вам абсурдным…

Френч был полностью согласен с шефом и нетерпеливо ждал продолжения.

— Меня, знаете ли, смутило то обстоятельство, что алмазы, закупленные нашими друзьями, так и не попали к торговцам драгоценностями. Как вы думаете, почему бы это?

— Слишком велик был риск, сэр. Слишком мало времени прошло после кражи.

— Вы так думаете? Но позвольте вам напомнить, что беглецам никак не могло быть известно, что мы пронюхали про обуявшую их страсть к алмазам. Поэтому они, по идее, должны были со спокойной душой сплавлять их скупщикам.

Френч был совсем в этом не уверен.

— Признаться, я тоже сомневаюсь в том, что какие-то камни были проданы, — сказал сэр Мортимер. — Но, на мой взгляд, дело тут совсем не в осторожности. Ведь могло так случиться — маловероятно, но могло… Так вот, могло так случиться, что камешки не попали в руки убийцы. Вспомните вашу собственную версию насчет не состоявшегося поджога «Нимфы». Может, преступнику пришлось срочно ретироваться, и он не успел забрать алмазы. Не учел, что их куда-то спрятали, а времени на поиски уже не было. Алмазы алмазами, но жизнь все-таки дороже самых дорогих камешков. Так вот я к чему веду, дорогой коллега… Во время первого обыска на «Нимфе» вы и понятия не имели, что существуют какие-то алмазы. И, соответственно, не были настроены на то, чтобы их найти. Уловили мою мысль? Они могут до сих пор находится на «Нимфе». Я хочу, чтобы вы это учли. И, разумеется, не удивлюсь, если их там в итоге не окажется.

— Я все проверю, сэр, тщательнейшим образом и заодно поищу улики против Ноулза.

Френч ни на что не рассчитывал, но памятуя о том, что Судьба великая затейница и любит преподносить сюрпризы, приготовился к Великому Обыску.

Призвав на помощь сержанта Картера, Френч снова отправился в Нью-Хейвен.

Никогда еще сотрудники Скотленд-Ярда не демонстрировали миру такого кроткого терпения и такой блистательной изобретательности. Просто осмотреть яхту, даже очень хорошо, было недостаточно. Алмазы — это вам не купюры. Каждый дюйм на палубе и в трюмах был обследован, каждый дюйм деревянных обшивок и переборок, каждый миллиметр в металлических приборах и крепежах короче, каждое отверстие, каждая выемка, каждый желобок, которые могли быть использованы в качестве тайника. Френч и Картер разобрали мотор, опустошили баки с горючим, чтобы посмотреть, что там внутри, они беспощадно вскрывали Добротную мебель. Если на яхте был припрятан хоть один алмаз, они бы непременно на него наткнулись.

До вечера все осмотреть не удалось, поэтому решили продолжить завтра. И продолжили — с той же педантичностью. И так — до последнего уголка. И хотя Френч прекрасно понимал, что вероятность найти алмазы была ничтожно мала, разочарованию его не было предела. Ибо никаких новых улик тоже обнаружить не удалось, ни против Ноулза, ни против кого-либо еще. То есть два дня этой каторжной работы не принесли ровным счетом ничего.

Френч опустился на палубу и вытер платком лоб. Он весь вспотел и дико устал. Два часа им пришлось болтаться по палубе, согнувшись в три погибели, заглядывая в каждый закуток. И все это под палящим солнцем…

— Проклятье, — пробормотал измученный инспектор. — Сейчас бы пивка.

Хмурая физиономия Картера сразу просветлела. Инспектор угадал самое его заветное на данный момент желание, поэтому он даже решился предложить на некоторое время вернуться на сушу.

Инспектор пробормотал в ответ что-то невразумительное. Случайно глянув на покачивающийся рядом катер Нолана, он вдруг вспомнил о недавно завершенном и тоже стоившем ему большой нервотрепки расследовании, правда, там ему пришлось бороздить воды Северного пролива. По ассоциации ему вспомнилось, как ловко он дурачил Виктора Магилла рассказами о своем дружке, у которого такой же катер, как у Нолана, и который якобы пригласил его совершить многодневное путешествие по западному побережью Шотландии. И пересказал Магиллу примерно то же самое, что услышал от него самого. Ибо на самом деле путешествие это совершил Магилл с тремя своими закадычными друзьями — Малласом, Тиром и Джоссом. Как ни странно, Магилл даже не заметил подвоха, и дружки его тоже, слушали разинув рот.

Да-а, было бы очень недурственно действительно отправиться в подобное путешествие. Купить бы по дешевке такой катерок, и на нем потом куда угодно, никаких проблем с отпуском.

Инспектор продолжал рассеянно разглядывать катер Нолана, вяло прикидывая, какие замечательные перспективы сулит подобная покупка.

Был уже четвертый час, и солнце переместилось на юго-западную часть небосклона, но шпарило еще вовсю.

И «Нимфа», и параллельно к ней пришвартованный катер Нолана были слегка развернуты носом к северо-западу. «Нимфа» почти полностью была скрыта в тени, падающей от причала, катер — чуть меньше. Но корма у обоих судов была ярко освещена. На задник квадратной кормы катера лучи на дали под сильным углом, почти параллельно, и на гладком бортике обозначились какие-то шероховатости. «Интересно, что это за отметины», — подумал Френч. Они были почти не видны. Два небольших углубления в полмиллиметра глубиной, не больше. Они только сейчас стали заметны, когда на них легла почти эфемерная тень. В центре каждого углубления была вмятина, похожая на миниатюрное колесо с восемью спицами, на колесико, с которого сняли обод и втулку, диаметры у этих кругляшей были одинаковые, примерно в два дюйма. А еще они напоминали две изящные звезды. Отметины были смещены к левому борту, на середине между рулем и углом борта, точнее, в девяти дюймах от угла и ниже края среза кормы на три дюйма.

Что бы это могло означать? Френч вяло рассматривал отметины. В сущности, ему не было до них никакого дела. Просто он до того устал, что не было сил повернуть голову и больше на них не глазеть. Давно пора было подняться и заняться чем-нибудь более полезным. Маленькие звездочки на торце кормы, или колесики…

И тут вдруг его апатия сменилась острым любопытством, сердце часто забилось. Что же это все-таки за отметины? Откуда они тут взялись? Неужели?! От нахлынувшего волнения Френч очень резво вскочил на ноги и начал нервно прохаживаться по палубе, уже больше ничего вокруг не замечая. Да, точно! Иного объяснения просто не существует! Неужели он нашел разгадку преступления?

Глава 20 Тайна звезд

Френч двигался как сомнамбула, очнуться его заставил голос Картера, говорившего, что, если мистер Френч действительно не против, можно сойти на берег и пропустить где-нибудь по круже…

— Картер! — зычно гаркнул инспектор, так, что сержант даже отскочил в сторону, будто перед самым его носом просвистела пуля. — Картер, вы только посмотрите!

Картер испуганно на него уставился.

— Эти следы! Да не на меня надо смотреть, а на них! Вы понимаете, что они означают?!

Картер продолжал ошеломленно таращиться на орущего начальника.

— Ну что вы стоите как какой-то истукан! На них, на смотрите, говорю я вам! — еще яростнее заорал Френч, пританцовывая от нетерпения. — Надо же хоть иногда пользоваться мозгами! Да поймите же вы, что это не просто отметины! Это — улика! Все — нашему делу конец! Неужели вы еще этого не поняли? Да черт вас возьми! Напрягите же мозги!

Френч от волнения совсем забыл о субординации, о том, как положено обращаться с подчиненными. Картер же, продолжая таращить от изумления глаза, медленно потер лоб.

— Пытаетесь заставить свои мозги поработать? — не унимался Френч. — Это не так-то просто, как я погляжу! Так что не мучайтесь понапрасну. Немедленно спускаемся на берег. Теперь наше дело в шляпе. Мы возвращаемся в Лондон, срочно.

Всю дорогу Картер честно пытался постичь, что заставило Френча впасть в неистовство, но — безуспешно. Он надеялся, что Френч смилостивится и хотя бы намекнет. Но инспектор был неумолим.

— Соображайте сами. Вам известно столько же, сколько мне. Вмятины на корме я вам показал? Показал! Вот и думайте что и как, делайте выводы.

В конторе Френч быстренько посовещался с инспектором Барнзом и прошел в кабинет сэра Мортимера, но час был поздний, и шеф уже ушел. Однако ждать до утра Френч никак не мог и набрал его домашний номер.

Услышав, что есть свежие новости, шеф и сам заметно воодушевился и велел Френчу приехать сейчас же. Френч с готовностью повиновался, и очень скоро они уже сидели в домашнем кабинете сэра Мортимера.

— Вы же знаете, сэр, — начал Френч, — зачем я снова потащился в Нью-Хейвен. Но я не нашел то, что искал. Зато я нашел кое-что другое, гораздо белее ценное, — еле сдерживая ликование, заявил он. — Теперь я понял, что там происходило.

— Вы уже заинтриговали меня по телефону, — сдержанно произнес сэр Мортимер. — Рассказывайте, Френч. Что же вы там такое откопали?

— Два маленьких следа, точнее, две еле приметные вмятины на корме. Только я имею в виду совсем не «Нимфу». Я имею в виду корму катера Нолана. Они выглядели вот так, — и Френч подробно описал, как выглядели «звезды» и где они были расположены.

Сэр Мортимер слушал с предельным вниманием, не сводя с подчиненного пытливого взгляда. Закончив рассказ, Френч ждал реакции шефа, теперь уже с откровенно торжествующей улыбкой. Между тем сэр Мортимер принялся еле слышно что-то насвистывать, переваривая услышанное.

— Боже мой, — наконец пробормотал он, и в его голосе послышалось легкое волнение. — Следы от креплений подвесного мотора!

— Так точно, сэр. И не просто от мотора, а от того самого, марки «Пленди», в двадцать пять лошадиных сил.

— На катере Нолана?

— Так точно, сэр. На нем самом.

Сэр Мортимер продолжал сверлить Френча взглядом.

— Боже мой! — теперь уже не пробормотал, а воскликнул он. — Ну и ну, Френч. Если вы сумеете это доказать, а так же и все прочее, что неизбежно будет следовать из данного доказательства…

Френч расплылся в блаженной улыбке.

— Полагаю, доказать это будет не так уж сложно, сэр.

Сэр Мортимер вскочил и начал мерить шагами кабинет: от двери к окну, от окна к двери…

— Нолан! — чуть помолчав воскликнул он. — Нолан! Невероятно! Мы ведь проверили его, как говорится, по всем статьям. — Он умолк, продолжая энергично шагать, между бровей обозначилась глубокая складка. — Погодите, погодите. Дайте подумать, — сказал шеф. — Я хочу удостовериться, что верно понял вашу свежеиспеченную версию. Итак, вы обнаружили на корме катера какие-то отметины. Вы считаете, что, во-первых, эти меты оставлены подвесным мотором; во-вторых, что это тот самый мотор, который мы уже обнаружили; в-третьих, купил его на самом деле Нолан, поскольку отметины — на корме его катера. И в четвертых…Что там у вас в-четвертых?

— А в-четвертых, сэр, мотор этот позволил Нолану увеличить скорость — с десяти узлов до тринадцати.

— И, стало быть, в-пятых, алиби Нолана — чистейшей воды фальшивка, и он именно тот, за кем мы столько времени гоняемся. Я верно вас понял?

— Абсолютно верно, сэр, — подтвердил Френч умиротворенным голосом, уже не сомневаясь в том, что помощник комиссара сейчас разделит его радость.

Однако шеф Френча был не столь оптимистичен.

— Пять в высшей степени убедительных и, надеюсь, верных выводов, — подытожил сэр Мортимер, — но… — он искоса посмотрел на Френча, — каждый из них — пока только предположение. Ни единого, хотя бы крошечного реального доказательства.

Блаженная улыбка мигом исчезла с губ Френча, будто ее стерли губкой.

— Да, пока ни единого, сэр, — вынужден был признать он, — но вероятность настолько велика, что практически никаких сомнений.

— Вы уверены? А что, если эти ваши «звездочки» появились на корме еще полгода назад?

Френч с досадой почувствовал, что разговор принимает совсем другой оборот. Вообще-то шеф никогда не ставил палки в колеса понапрасну, надо отдать ему должное… Сразу погрустневший инспектор начал сбивчиво оправдываться, твердить о четко прослеживаемых возможностях и слишком уж фантастических совпадениях. Но пришлось признать, что скептицизм сэра Мортимера оправдан, что насчет сроков установки мотора ему, Френчу, ничего пока не известно.

— Сам-то я надеюсь, что ваши выводы верны, — продолжил сэр Мортимер. — Но есть еще один момент… Предположим, это действительно был Нолан. Но куда же в таком случае подевались деньги?

У Френча перехватило дыхание — от горечи и обиды. Опять… в который уже раз все повторилось. Едва он настраивался на завершение этого проклятого дела, как его подстерегало жестокое разочарование. А он-то размечтался, что шеф будет на седьмом небе от счастья, что он начнет осыпать Френча похвалами и благодарностями!

— Боюсь, вы абсолютно правы, сэр, — почтительно произнес он, — но наш друг может сам вывести нас на след денег.

— Безусловно, может. И горячо надеюсь, что он нас с вами не подведет. Но только очень вас прошу, Френч, не горячитесь. Воздержитесь от скоропалительных выводов. Проверка и еще раз проверка. Ваша версия великолепна, но пока не подтверждена качественными уликами. Надеюсь, за ними дело не станет. — Сэр Мортимер снова уселся за стол и, раскрыв портсигар, протянул Френчу коричнево-золотистую сигару. — Давайте покурим и все еще разок спокойно проанализируем. Спички у вас есть?

— Само собой, — ответил Френч, добавив при этом, что никогда не забывает про спички и прочие достижения цивилизации, кои помогают при случае хоть немного скрасить тяготы неудач.

— Это очень хорошо. Итак, приступим. Вы уверены, что это были следы от крепления мотора?

— На сто процентов, сэр. Это следы от зажимов, восемь маленьких выемок, их оставили ребра, которые специально делают на головках зажимов для лучшего сцепления с гладкой поверхностью.

— Это-то понятно. Но просто назвать причину — еще не значит что-то доказать.

— Но ведь это легко проверить, сэр. Мы можем взять у фирмы точно такой же мотор и посмотреть, совпадут ли зажимы с теми отметинами.

— Это действительно несложно, но возникает еще одна проблема. Как вы собираетесь выйти на тот мотор, о котором идет речь в письме, напечатанном на машинке?

— Попробую отследить все перемещения Нолана в интересующие нас дни, сэр.

— Ну, в добрый час. Это было бы очень неплохо. Я просто хочу напомнить, что хотя ваша версия весьма заманчива и действительно весьма убедительна, праздновать победу пока рановато.

Френч с готовностью это признал. Сэр Мортимер какое-то время с задумчивым видом курил, потом вдруг с чувством произнес:

— Боже мой! Френч, если ваша догадка подтвердится, мы, по сути дела, вернемся к прежним нашим версиям!

— Но эти версии опирались на вполне весомые доводы, сэр. Разве не так? Сначала мы заподозрили именно его, Нолана. Поскольку он был одним из, так сказать, посвященных, знал обо всех планах и тайнах руководства фирмы. Это раз. И к тому же оказался поблизости от места трагедии. Это два. Потом мы исключили его из списка подозреваемых по трем причинам. Во-первых, мы подумали, что убийца был ранен, но у Нолана не было обнаружено никаких шрамов. Во-вторых, мы подумали, что убийство могло быть совершено только ради денег, однако поскольку деньги были мелкие, по логике, при нем непременно должен был быть чемодан. Но чемодана не было, ни на «Нимфе», ни на катере, ни у самого Нолана. И, наконец, третье «но»: мы вычислили, что предельная скорость катера была недостаточной, чтобы Нолан мог оказаться в точке У в тот отрезок времени, когда, по всем данным, были совершены убийства.

— Вполне резонные «но», вы согласны?

— Да, сэр. Но только резоны оказались никудышными. Вся наша достоверная информация оказалась ложной, все три пункта. Дорожки из капель крови и кровавая лужа появились не потому, что был ранен сам убийца, а потому, что была и третья жертва, которой прострелили артерию. Я имею в виду Эсдейла. Потом нам стало известно, что не существовало и никаких чемоданов с деньгами, что пресловутые мелкие купюры были превращены в алмазы, которые можно положить в карман. Но оставался еще третий факт, решающий, снимавший с Нолана все подозрения. Скорость катера, по нашим расчетам, не позволила бы ему оказаться в соответствующее время на месте преступления. А теперь мы видим, что скорость могла быть увеличена с помощью подвесного мотора. То есть не остается ни единого довода в пользу невиновности Нолана. И чтобы соблюсти полную корректность в рассуждениях, поставим вопрос иначе: зачем Нолану понадобилась дополнительная скорость? Разумеется, не просто так, что опять же говорит о его виновности.

— Безусловно, если новый мотор появился именно тогда. А знаете, Френч, все это действительно обнадеживает. Тем не менее я пока не совсем уверен в новой версии, в отличие от вас. Взять хотя бы этот подвесной мотор. Вы точно знаете, что он дал Нолану возможность увеличить скорость… мм… сколько там требовалось? Тринадцать узлов вместо десяти?

И снова Френч несколько опешил.

— Пока нет, сэр. У меня еще не было времени проверить, но я обязательно это сделаю. Но едва ли тут грянут какие-то неожиданности. Понимаете, чтобы добиться даже небольшого увеличения скорости, нужен мощный дополнительный мотор.

— Дополнительный? Вы хотите сказать, что оба мотора работали одновременно?

— Разумеется, сэр. Думаю, сначала Нолан шел с максимальной собственной скоростью, то есть делал десять узлов в час. Но как только он отплыл на порядочное расстояние, где уже не было случайных свидетелей, тут же привинтил к корме подвесной мотор и включил его. Я тут обсудил этот вариант с Барнзом, и Барнз сказал, что да, такое могло быть…

— Значит, вы консультировались с Барнзом? Славненько… И что он говорит?

— Барнз говорит, что обычно дополнительный подвесной мотор практически не дает увеличения скорости, поскольку его гребной винт работает почти вхолостую — из-за вращательного течения, так он это называл. Это происходит из-за работы основного, собственного винта. Вода от его лопастей так быстро уходит назад, что винту дополнительного мотора уже просто не за что уцепиться, никакого напора.

— Признаться, я тоже об этом подумал.

— Вполне логично, сэр. Но у нас тут несколько иная картина. Катер Нолана построен по образу и подобию военно-морских катеров. У них гребной винт стоит не по центру, а смещен вбок, в данном случае, вправо. Нолан приладил мотор ближе к левому борту, таким образом, оба мотора могли действовать, так сказать, в автономном режиме, их вращательные течения не были помехой друг для друга. Да, тут не было обычных проблем, так как винты были расположены параллельно, а не один над другим. Короче говоря, одномоторная лодка сделалась двухмоторной. Вы поняли мою мысль, сэр?

Сэр Мортимер беспокойно поерзал.

— Но ведь перепад скоростей вращения винтов должен был привести к тому, что лодку все время бы заносило в одну сторону.

— Нет, сэр. Главное тут, насадить мотор под правильным углом, чтобы возникло компенсационное течение.

— Возможно, так все и происходило, Френч. Но одно дело достичь предельной скорости, действительно можно постараться все выжать из мотора, и совсем другое — превысить ее, даже немного, тут уже требуется неизмеримо большая мощность.

— Как раз это Барнз мне и сказал. Что даже мощный мотор не дает сильного увеличения скорости. Но какое-то все-таки дает, узла на три, то есть вместо десяти получится тринадцать узлов. А с мощностью там как раз все было в порядке: к двадцати лошадиным силам катера прибавилось еще двадцать пять, то есть она увеличилась в два с лишним раза.

— Звучит очень убедительно. Надеюсь, ваши выводы подтвердятся, Френч. Но нужно досконально все проверить, без этого мы не сможем двигаться дальше. Так что утречком отправляйтесь в контору компании, которая производит эти моторы. Возьмите у них точно такую же модель и, прихватив с собой их представителя, отправляйтесь снова в Нью-Хейвен для проведения эксперимента. Думаю, вы не станете возражать.

— Я и сам хотел это предложить, сэр.

— Вот и отлично. Договорились. Теперь можно обсудить, как все происходило. Какова ваша версия развития событий?

— По моему разумению, сэр, те, кто погрузился на «Нимфу», а именно Моксон, Дипинг и Эсдейл, договорились о встрече с Ноланом в точке У, тот должен был подплыть к ним в половине первого. Это условие было выполнимо лишь при наличии на катере дополнительного мотора. Под каким-то благовидным предлогом Нолан поднялся на борт «Нимфы» и хладнокровно всех прикончил, застрелил всех троих: Моксона в капитанской каюте, а Дипинга и Эсдейла на палубе, у лестницы, ведущей вниз. Тела Моксона и Дипинга он трогать не стал, а труп Эсдейла подтащил к борту и выкинул в море, предварительно обвязав ему ноги цепью. Затем он пробил брешь в днище лодки. Расчет его был таким: все подумают, что убийства совершил Эсдейл, который сел потом в лодку и уплыл. И ведь мы действительно так и думали, сэр, пока не было обнаружено тело Эсдейла.

— И теперь получается, что и мотор был куплен Ноланом, который изображал Эсдейла, нарочно сгибая левый мизинец.

— Он изобрел трюк гораздо более убедительный, сэр. Он просто держал левую руку в кармане, делая вид, что прячет свой скрюченный палец. Ловко придумано, ничего не скажешь.

Сэр Мортимер кивнул, соглашаясь.

— Затем, — продолжал Френч, — Нолан забрал алмазы, поплыл обратно в сторону Дувра и, проплыв несколько миль, выкинул подвесной мотор в море. После чего развернулся и снова направился к «Нимфе», так рассчитав время, чтобы на нее уже успел наткнуться «Чичестер», ну и плыл он с обычной своей скоростью, вроде бы из Дувра. А дальше — мастерски разыгранное удивление и ужас при виде окровавленной палубы и мертвецов, после чего ему велят плыть в Фолкстон, а ему только того и надо — попасть на берег. Потом он, естественно, в конце концов попадает в Лондон, где и прячет алмазы в надежном месте.

Какое-то время шеф с сосредоточенным видом переваривал услышанное, потом взгляд его оживился:

— Ну что ж, ваша версия выстроена очень даже неплохо. Теперь дело остается за малым — все проверить. Надеюсь, вы не станете с этим тянуть?

— Завтра же утром и займусь, сэр.

Сэр Мортимер поднялся из-за стола.

— Тогда, полагаю, на сегодня хватит. Но напоследок выкурим еще по одной сигаре. Так вы все рассказали, или есть еще какие-то соображения?

Френч, помешкав, смущенно произнес:

— Есть еще один момент, но его можно обсудить и завтра.

— Ну зачем же откладывать. Давайте уж сразу с этим покончим, прямо сейчас.

— Я вот тут все прикидывал, как бы «расколоть» самого Нолана, чтобы он сам себя выдал, и таким образом у нас будет на руках козырная улика.

— Так-так. Выкладывайте, что вы там такое задумали.

Френч изложил свою идею. Сэр Мортимер долго молчал и наконец произнес:

— Попробовать можно, мы ничем тут не рискуем. Дерзайте. О результатах потом доложите.

С утра пораньше Френч отправился к управляющему компании «Пленди» и час спустя уже ехал в Нью-Хейвен, снабженный точно таким же мотором, который в свое время был доставлен в камеру хранения на вокзале Ватерлоо. Первый следственный эксперимент завершился очень быстро. Параметры всех зажимов полностью совпали с отметинами на корме катера. Потом отплыли на катере в море, и когда он набрал предельную скорость, включили только что прилаженный второй мотор. Да, морской волк Барнз знал, что говорил. Его пророчество сбылось почти на сто процентов. Скорость действительно возросла до тринадцати узлов, точнее говоря, до тринадцати с четвертью.

Все, что касалось проверки катера, прошло без сучка и задоринки. Но второй эксперимент, в котором был задействован Маркс, владелец табачного магазина, оказался неудачным. Старика привезли в офис концерна Моксона и велели ему из «засады» (то есть из-за ширмы) наблюдать за проходившим мимо Ноланом. Но он никак не мог признать в нем «мистера Хавлока», приходившего за письмом в его лавчонку. В принципе, в этом не было ничего неожиданного, ведь Нолан старательно подделывался под Эсдейла. Френч даже не слишком сильно огорчился, но понял, что на прямую улику рассчитывать не приходится. Стало быть, надо было добывать косвенную и постараться заставить Нолана себя выдать. То есть испробовать тот план, который он изложил вчера ночью шефу.

Сначала нужно было найти способ как бы невзначай на него выйти и «случайно» завести нужный разговор. К этой «операции» был привлечен Ханифорд, все еще продолжавший разбираться с финансовыми проблемами фирмы, и ему активно помогал Нолан. Френч зашел к Ханифорду и, заметив, что Нолан решил тактично удалиться, остановил его, заверив, что он никоим образом им с Ханифордом не помешает. Они обсудили какую-то финансовую тонкость, после чего Ханифорд, действуя по заранее обговоренному плану заявил, что его зачем-то хотел видеть один кассир, и ушел.

Оставшись с Ноланом наедине, Френч довольно долго болтал с ним о предметах приятных и совершенно безобидных, но потом исподволь мастерски перевел разговор в нужное русло. Они стали обсуждать убийства, и в какой-то момент Нолан задал тот самый вопрос, который и требовался Френчу, то есть спросил, не обнаружила ли полиция какую-нибудь улику, которая может вывести на след преступника.

Мысленно поздравив себя с хорошим ходом, Френч сделал загадочное лицо и наклонился к собеседнику чуть ближе.

— Да, у нас появилась одна весьма обнадеживающая улика, мистер Нолан, — доверительным тоном сообщил он, — мы надеемся, что она выведет нас непосредственно на убийцу. Могу вам рассказать, но сами понимаете, это строго между нами. Не знаю, насколько верна наша догадка, но у нас есть основания думать, что преступник воспользовался подвесным мотором, чтобы отплыть от «Нимфы» и живенько смыться. Возможно, он пересел в лодку, которую, кстати сказать, нам пока так и не удалось найти. Но не исключено, что это был катер или яхта. Собственная скорость выбранного преступником плавсредства показалась ему недостаточной, и он решил поправить дело, приладив второй мотор. Нам пока неизвестно, каким образом он все это проделал. Но мы почти на сто процентов уверены, что наши предположения подтвердятся.

На Нолана это сообщение явно произвело сильное впечатление. Но он изо всех сил старался себя не выдать и почти естественным тоном поинтересовался:

— Но разве можно таким образом увеличить скорость? Неужели может быть какой-то толк от этой штуковины?

— Представьте, иногда может, — ответил Френч. — Я, так и быть, расскажу вам, почему мы так уверены в существовании второго мотора, но напоминаю: информация сугубо конфиденциальная. — Он наклонился еще ближе и теперь говорил почти шепотом. — Мы обнаружили, что некий господин заказал у фирмы «Пленди» подвесной мотор мощностью в двадцать пять лошадиных сил, причем сделал это довольно необычным образом. Прислал им письмо, в котором просил доставить свой заказ в камеру хранения на вокзале Ватерлоо, то есть явно не хотел, чтобы его видел сотрудник фирмы. А теперь слушайте внимательней.

Письмо это было напечатано на одной из пишущих машинок в вашей конторе! И что вы на это скажете, а? По-моему не остается никаких сомнений в том, что этот самый мотор точно имеет отношение к нашей печальной истории. Вы согласны?

Нолан был теперь мрачнее тучи. Но он старался сохранить невозмутимый вид, хотя это довольно плохо ему удавалось. Наконец он все-таки сумел взять себя в руки и ровным голосом произнес:

— Все это действительно весьма любопытно и подозрительно. Но только я никак не могу понять, каким образом эти факты могут помочь вашему расследованию?

— В самом деле? — изумился Френч. — А я думал, что это совершенно очевидно. Нам осталось лишь найти ту лодку или яхту, на которой этот мотор был установлен. Как вы понимаете, мотор довольно мощный агрегат, и прочно закрепить его на корме, не оставив на гладкой деревянной поверхности транца^[56] никаких следов от зажимов, практически невозможно. Короче, если мы сумеем найти нужное судно, следы от мотора мы найдем и подавно.

На Нолана было уже просто больно смотреть, он весь побелел, но Френч благополучно делал вид, что не замечает его плачевного состояния.

— Разумеется, отыскать ее будет не так-то просто, хотя бы потому… — Френч с громкого шепота перешел на самый тихий. — Вообще-то есть еще одно важное обстоятельство. Я не имею права даже его упоминать, но… я уже так много вам рассказал, что вы, наверное, и сами уже догадались.

Инспектор сделал эффектную паузу.

— Да, — он посмотрел на собеседника многозначительным взглядом, — грипп болезнь всем хорошо известная, ничего не стоит и притвориться больным. Понимаете?

Нолан судорожно вздохнул.

— Грипп?! — изумленно переспросил он. — Святые угодники!

— Мы давно следим за этим джентльменом, — продолжил Френч, — но нам необходимо получить доказательства, прежде чем двигаться дальше.

Нолан, видимо, уже и сам не понимал, на каком свете находится. А Френч, упорно не замечая его замешательства, продолжал обсуждать ситуацию, постепенно выруливая на более общие рассуждения. Когда вернулся Ханифорд спустя заранее условленные двадцать минут, — Френч успел окончательно запугать свою жертву, так ему, по крайней мере, казалось. Теперь оставалось ждать, даст ли этот «конфиденциальный» разговор должные результаты.

С этого часа слежка за Ноланом была усилена. Денно и нощно подручные Френча следовали ним по пятам, ничем не выдавая своего присутствия. Иногда это делали полицейские патрульные, иногда какой-нибудь старичок, бредущий со званого обеда в своем клубе, иногда молодая продавщица или секретарша, иногда энергичный бизнесмен, решивший наскоро перекусить среди рабочего дня. Обличья у осведомителей Френча были самые разные, но они неукоснительно соблюдали два железных правила: во-первых, ни на миг не выпускать жертву из виду, и, во-вторых, вовремя передавать «эстафету» своим преемникам, чтобы у жертвы не возникла даже тень подозрения, что она на крючке. Чтобы случайно не спугнуть добычу.

Как Нолан отреагирует на провокационную беседу, Френч предугадать не мог. Но одно он знал твердо: если Нолан все же рискнет отправиться в поездку, то сделает это немедленно.

Была суббота, как раз очень удобный день недели, чтобы вечером незаметно исчезнуть. Френч надеялся, что через двенадцать часов, не позже, у него в руках будет и Нолан, и последнее звено в этом невообразимо затянувшемся расследовании.

Между тем инспектор и сам с азартом готовился к решающей битве.

Глава 21 Последний раунд

Френч еще раз тщательно всех проинструктировал. Пока Нолан в Лондоне все тот же строжайший надзор. Если он покатит на своей машине в сторону Нью-Хейвена, соблюдать предельную осторожность, никаких погонь. Нолан не должен знать, что за ним следят. Обо всех перипетиях сообщать в полицейский участок Нью-Хейвена, ибо штаб-квартирой Френча в ближайшие сутки будет именно он.

Френч вызвал сержанта Картера, и они отправились в Нью-Хейвен на поезде, отходившем от Виктории в восемнадцать сорок. На этот раз они прихватили с собой револьверы. В начале девятого они прибыли на место и тут же отправились в полицейский участок.

— Это опять мы, — приветствовал Френч сержанта Хита, — снова вынуждены морочить вам голову своими проблемами. Ждем звонка из Скотленд-Ярда, уж позвольте нам тут у вас расположиться.

Сержант сказал, что рад их снова видеть, сказал, что конечно, конечно, располагайтесь как дома. И если требуется его помощь, он умоляет не стесняться.

Френч заверил, что помощи никакой не требуется, и чтобы сержант Хит не умер от любопытства, рассказал ему, в чем, собственно, дело, и какие развлечения им готовит грядущая ночь.

— А попросить я вас хочу лишь об одном одолжении, — продолжил Френч. — Прикажите вашим подчиненным держаться подальше от лондонского шоссе и от подъездов к бухте. Если там появится Нолан, лучше ему не видеть полицейских, а то еще начнет нервничать и насторожится. И еще одна личная просьба, сержант. Пошлите кого-нибудь из констеблей за пивом, хлебом и сыром. Мы не обедали, но идти в кафе или ресторан опасно, вдруг кто-то меня узнает и случайно оповестит нашего друга, а ему вовсе не обязательно знать, что мне вздумалось вдруг прокатиться до Фолкстона.

Сержант тут же выполнил первую его просьбу, убрал посты, но категорически отказался выполнять вторую. Его дом в нескольких шагах от участка, и жена будет просто счастлива накормить гостей ужином. Никакие отговорки не были приняты, и Френч с Картером в конечном счете очутились в уютной маленькой гостиной сержанта Хита, где совсем неплохо проводили время, куря и болтая.

Однако прошел час, потом второй, Френча все сильнее грызло беспокойство. Правильно ли он поставил свой капкан? Мог ли Нолан почуять неладное и все-таки ускользнуть от железных зубьев невидимой ловушки? Сомнения становились все более мучительными. А что, если Нолан только сделал вид, что едет в Нью-Хейвен, а сам, сделав рывок в сторону, устремился в более надежное место? Прорваться на континент он никак не мог, все маршруты и рейсы жестко контролируются. Но в любой момент любая непредвиденная случайность могла в корне все изменить, и тогда все их расчеты полетят к черту. Услужливое воображение подсовывало Френчу множество самых разных непредсказуемых обстоятельств.

Если же все пойдет в соответствии с их расчетами, Нолан мог выбрать один из двух вариантов отъезда. Первый: он бы двинулся в путь сразу после окончания рабочего дня, быстренько доехал до Нью-Хейвена, сделал там, все, что надо, и вернулся в Лондон к тому времени, когда обычно ложится спать, или чуть позже. Второй вариант. Он бы мирно отправился почивать, а примерно в час ночи тайком выбрался из дому и помчался в Нью-Хейвен. Тогда в Лондон он вернулся бы ранним утром, когда его домашние еще не проснулись. И в этом случае тоже все было бы шито-крыто. Инспектор решил, что второй вариант, пожалуй, более приемлем.

Он посмотрел на часы: одиннадцать. Значит, еще два часа неопределенности! Френч больше не мог злоупотреблять гостеприимством Хита и отнимать у него два часа отдыха. Несмотря на все протесты и уговоры, они с Картером вернулись в полицейский участок и снова погрузились в ожидание.

Надо сказать, ночка выдалась ненастная. Снаружи неистовствовал юго-восточный ветер, а по оконным стеклам хлестал дождь, не струи, а целые потоки воды. Ночь самая подходящая для предстоящей Френчу работы. Луна была полной, но ее свет значительно приглушал густой слой облаков. Это мягкое освещение позволяло достаточно хорошо ориентироваться в пространстве, но при этом самому остаться невидимым. Шум и свист ветра забивал все шорохи и прочие звуки, значит, можно было не опасаться, что Нолан услышит шаги своих преследователей. Да, это была очень подходящая ночка, и для самого Френча, и для его жертвы.

Время тянулось невыносимо медленно. Но вот обе стрелки сомкнулись на двенадцати, а телефон все молчал. Френч признался сам себе, что, если в течение следующего часа не будет звонка, это будет означать провал. Провал операции, стоившей стольких усилий и эмоциональных перегрузок… вынести это будет нелегко.

И наконец он раздался, дребезжащий телефонный звонок! Новости были отличные! В двенадцать пятнадцать Нолан выехал из гаража и на высокой скорости помчался по дороге, ведущей в Перли.

От Лондона до Нью-Хейвена миль пятьдесят пять-шестьдесят, прикинул Френч. Это примерно два часа езды. Пока можно не спешить, посидеть в тепле.

В два часа Френч решил, что пора. Они с Картером вышли на улицу и двинулись но безлюдному западному берегу реки, мимо угольного склада и причалов, туда, где были пришвартованы «Нимфа» и катер Нолана. Несмотря на густые облака, видимость была сносная. Можно было разглядеть все встречные объекты, правда только их темные силуэты. За той линией, где небо граничило с землей, мрак становился более плотным. От фонарей, выстроившихся вдоль берега, на чернильную воду падали мерцающие дорожки. А красный сигнальный фонарь только что прибывшего трампа отражался в воде трепещущим пятном, похожим на кровавое свидетельство какого-то злодеяния.

Для середины августа погода была невероятно холодной. С моря дул резкий ветер, вздыбивший речную гладь мелкими волнами, которые прихотливо бились о борта яхты и катера.

Время от времени кранцы на их бортах ударялись друг о друга, и тогда раздавался скрип, похожий на стон.

На счастье полицейских на берегу прямо напротив нужного им причала стоял небольшой ангар, где можно было укрыться от ветра и дождя. И опять началось изнурительное ожидание. Френчу вспомнилось, как он под таким же проливным дождем подстерегал свою жертву в прошлый раз, во время предыдущего расследования. Он с инстинктивным содроганием представил тот кошмарный вечер, когда под хлещущими струями и ветром им со старшим офицером Рейни пришлось торчать в ущелье неподалеку от Белфаста. Тогда им, слава богу, удалось незаметно подкрасться и схватить своего противника, одного из самых опасных нынешних рецидивистов. Инспектор надеялся, что опыт, полученный тогда на берегу Северного канала, выручит его. Семена, посеянные в ту бурю, взойдут пышными всходами сегодня, помогут сделать предстоящую операцию менее рискованной.

Прополз еще один долгий-долгий час. В какой-то момент Френч вдруг с легким изумлением подумал, что большая часть порученных ему дел так или иначе связана с морской стихией. В расследовании дела Хаттона Гардена завершающий этап проходил на лайнере, правда там собирались бежать не в Рио, а Лисабон. Дело Максвелла Чейна начиналось на море и там же закончилось. И та кошмарная история с убийствами нескольких молоденьких кассирш. Ну и недавно пришедшая на ум эпопея в Северной Ирландии, там, кстати, тоже все крутилось-вертелось вокруг катера. Если так будет продолжаться, усмехнулся про себя Френч, он скоро станет морским экспертом, не хуже самого Барнза, их скотленд-ярдовского матерого морского волка.

Да, им с Картером здорово повезло с этим ангаром, иначе вымокли бы до нитки. Между тем пошел уже четвертый час, и Френчу снова сделалось не по себе — вдруг очередная осечка? Он бы с радостью сейчас выкурил трубку, но об этом не могло быть и речи.

Картер время от времени пытался поговорить, уверяя, что за шумом ветра и дождя их голоса никто не услышит. Но Френч пресекал все его попытки. Он боялся, что увлекшись беседой, они прохлопают появление объекта.

Потом Френча начало донимать беспокойство уже по другому поводу. Он был так увлечен доказательством виновности Нолана, что совершенно упустил из виду возможных сообщников. Того же Ноулза. И совсем не исключено, что придется иметь дело сразу с двумя противниками. Непростительная ошибка, нужно было попросить у Хита двоих его ребят на подмогу. Конечно, двое на двое, даже без фактора внезапности, это норма. Но когда имеешь дело с мерзавцами, один меткий выстрел — и равновесие сил будет нарушено. Но теперь уже ничего не изменишь, что будет, то и будет…

Стоп! Что это там такое?

На фоне чернильной воды возник двигающийся вдоль берега призрак, еще более темный, чем сама вода. Френч мигом сосредоточился на этой тени, забыв обо всех своих опасениях. Сомнений не было: идущий только что подъехал со стороны города.

Френч схватил Картера за запястье, и они стали осторожненько пробираться вдоль стенки ангара. Призрак свернул налево и быстрым шагом пошел по сходням. Преследователи крадучись двинулись следом. Дойдя до конца, они опустились на колени и стали наблюдать за призраком.

Инспектор благодарил судьбу за то, что она расщедрилась и послала им пасмурную ночь, за эту густую пелену облаков, скрывшую ослепительно-яркий лик луны! В некотором отдалении от них призрак медленно подбирался по трапу к «Нимфе». Вскочив на палубу, он пересек ее и, выдвинув перекидную сходню, перебрался на палубный колодец катера. У двери в кают-компанию он замешкался, потом вошел.

Френч и Картер, проделав тот же самый путь — на «Нимфу», с «Нимфы» по сходне на катер, подкрались к двери и заглянули внутрь. Там царила полная темнота, но дверь, ведущая из каюты в машинное отделение, была приотворена, и сквозь щель пробивался слабый свет.

Френч действовал не спеша. Шум бьющихся о борт волн наверняка заглушил бы любой нечаянный шорох или скрип. Проблема была в ином. Нолан мог вернуться в каюту, и тогда не останется никаких шансов застукать его с поличным. Но надо было идти на риск, другого выхода не было, Френч подкрался к приотворенной двери и заглянул в щель.

Увиденное заставило его вздрогнуть от волнения, дрожь прокатилась по всему телу. Чуть отодвинувшись, инспектор дал возможность и Картеру понаблюдать за любопытнейшей картиной.

Нолан стоял к ним спиной, чуть наклонившись над запасным малым мотором, соединенным с миниатюрным генератором света. Он гаечным ключом отвинчивал гайки от болтов, которыми станина крепилась к палубе.

Френч смотрел на него во все глаза, еле дыша от возбуждения. В Нью-Хейвене он надеялся получить coup^[57], которую можно предъявить присяжным. Но его надежды превзошли самые смелые ожидания! Интересно, зачем Нолану понадобилось лезть в мотор?

Очень скоро это стало очевидным — Френч боялся поверить собственным глазам. Сняв кожух, Нолан с большим трудом извлек небольшой мотор. Потом запустил руку в образовавшуюся дыру, в самый ее низ, и вытащил оттуда небольшой мешочек!

Френч едва сдержал крик торжества. Что было в мешочке, он прекрасно знал. В десяти футах от самого Френча находились алмазы. Алмазы стоимостью в полтора миллиона фунтов стерлингов!

Нолан аккуратно спрятал мешочек в карман, потом водворил мотор на прежнее место, приладил болты и гайки, крепко их затянул и повесил гаечный ключ на крючок, рядом с прочими инструментами. Френч внутренне приготовился к решающему этапу. Однако Нолан явно не спешил покинуть катер. Он снова повернулся к моторам и стал что-то такое делать с основным, с двигателем. Френч не видел, что он там творит, но, услышав бульканье ипочуяв запах бензина, догадался…

Френч понял, что дела плохи. Одна зажженная спичка или выстрел револьвера — и они все, все трое неминуемо погибнут. Если загорится бензин, выбраться из кают-компании не удастся никому. В этом смысле бензин ничуть не лучше сухого пороха.

Но что же все-таки замыслил Нолан? А-а, понятно!

Тот вытащил из кармана небольшую флягу, к которой был примотан будильник. Часовая зажигательная бомба, которая сработает спустя несколько часов. И за это время Нолан, разумеется, сумеет добраться домой и лечь в постель, будто из нее и не выбирался. Отличное алиби.

Френч тихонько махнул рукой Картеру.

— Свет! — громко прошептал он, одновременно включая и свой фонарик.

Приготовившись к атаке, они ждали. Однако ожидание длилось всего секунду. Приладив бомбу, Нолан включил свой собственный фонарик и начал шарить лучом света по всему машинному отделению, проверяя, все ли в порядке. Фонарь он держал в левой руке, и Френч сразу приметил, что правую руку противник прячет в кармане куртки. Внезапно луч скользнул по двери и — прямо по глазам Френча.

Френч сделал рывок вперед, однако Нолан среагировал мгновенно и отступил назад. В мгновенье ока он вытащил из кармана руку, в которой был зажат автоматический пистолет. И нацелен он был на голову Френча!

Какие-то секунды оба не двигались, пожирая друг друга взглядом. Нолан заговорил первым.

— Думаю, теперь моя очередь командовать, инспектор, — спокойно сказал он, но голос его был напряженным. — Пожалуйста, ведите себя благоразумно. Если я выстрелю, мы с вами мигом покинем земную юдоль и войдем в Царство Божие. Вы это понимаете?

Френч молчал, застыв на месте. За долгие годы работы в Скотленд-Ярде он побывал в разных переплетах, ему часто приходилось сталкиваться лицом к лицу со смертью, но всегда оставалась хоть микроскопическая надежда, хотя бы ничтожный шанс побороться за жизнь, спастись. Но сейчас все складывалось иначе. Френч почувствовал, как холодеет его тело, как наваливается на сердце невыносимая тяжесть. Он ясно видел, что допустил непростительный промах, последний в своей жизни. Это был конец. Никто из них, ни он сам, ни Нолан, ни Картер не увидит завтрашнего дня.

В эти страшные секунды мозг Френча работал с удесятеренной силой. Его сознание с лихорадочной скоростью предлагало ему десятки вариантов спасения, но все они были неосуществимы. Надежды не было никакой. Если он или стоящий сзади Картер сделают хоть один шаг, противник выстрелит. И тогда кабина будет в тот же миг охвачена пламенем. Даже если ему удалось бы опередить Нолана и выстрелить первым, итог будет таким же. Положение было безвыходным.

Мучительное искушение овладело Картером: отпустить Нолана, предложить ему сделку. Жизнь за жизнь. Пусть убирается вместе со своими гнусными алмазами. Какого черта Картер должен расплачиваться своей жизнью всего лишь из принципа, пусть даже самого благородного?! Не лучше ли временно отступить? В конце концов, он многое сделал для страны и еще сделает. И потом, Нолан все равно от них не уйдет, они обязательно снова его поймают…

Френч тут же опомнился. Эта уступка все равно его не спасет. Нолан, тот еще может уцелеть, но не он сам. С мерзавцами договариваться бесполезно. Нолан наверняка обманет, другого от него ждать просто глупо. Он…

И тут Нолан снова заговорил.

— Я знал, что они могут принести мне крупные неприятности, — беспощадным тоном произнес он, — эти проклятые отметины от мотора, теперь я сполна расплачусь за то, что вовремя их не ликвидировал. Но я хочу сказать о другом. Неужто вы, инспектор, и впрямь решили, что я клюнул на вашу сказочку про подвесной мотор? Не слишком у вас лестное мнение о моих мозгах, но, по-моему, и Скотленд-Ярд чересчур себя переоценил. Ваша рассказанная мне «по секрету» история означало одно: игра окончена. Мне оставалось уповать только на то, что вы не разыгрываете передо мной дурака, что вы действительно заподозрили Ноулза, переболевшего некстати гриппом. Но в глубине души я понимал, что уже вряд ли сумею выпутаться. — Он вынул из кармана заветный мешочек и положил его на капот мотора. — Вам, разумеется, известно, что тут у меня те самые полтора миллиона, за которыми вы так долго охотились. Что ж, вы их все равно не получите. И я, как вы понимаете, тоже. Когда обугленные останки моего катера упадут на дно, эти камешки будут погребены под глубокими слоем ила. Никому и в голову не придет искать их там, а если даже и придет, пусть попробует… это утопия. Какая жалость. Френч, верно? Мне и вас немного жаль. Вы же исполняли свой долг. Но если я оставлю вас в живых, мне не миновать виселицы. Зачем болтаться на виселице, если можно все проделать более эстетично и безболезненно? У меня есть пуля и для себя лично. Стреляю я хорошо, можете не беспокоиться.

Нолан замолчал и поточнее направил дуло пистолета, потом торжественно произнес:

— Ну что ж, прощайте, Френч. Закройте глаза, я собираюсь нажать на ку…

— Погодите, Нолан, — вдруг затараторил Френч, не узнавая собственного голоса. Ему хотелось жить, жить! — да не будьте же вы таким кретином! Мы оба должны остаться живыми. Для всякого человека нет ничего дороже, чем его собственная жизнь. Вот о чем надо помнить прежде всего. И тогда мы сможем прийти к компромиссу. Должен существовать какой-то приемлемый выход. Должен. Не стоит так торопиться.

Френч и сам не понимал, что он такое несет. Им правил в этот момент слепой инстинкт, инстинкт самосохранения: выжить во что бы то ни стало.

Нолан горько усмехнулся.

— Это и есть самый приемлемый, — отозвался он, — тот, который я вам только что предложил. Не уговаривайте, Френч. Я все обдумал уже сотню раз. Это тупик. Так что закройте глаза, дружище, сейчас я…

Выстрел раздался раньше, чем он закончил фразу, а еще раздался звон разбитого стекла. Френч ошарашенным взглядом смотрел перед собой. Силы небесные, что же произошло? Почему вокруг не заполыхало пламя? Френч мгновенно сообразил, что пребывает в ясном сознании, и даже по-прежнему стоит на ногах, он ожидал гораздо более плачевного исхода… Но что с Ноланом! Пистолет его с глухим металлическим стуком грохнулся на пол, а сам он, остолбенев, смотрел округлившимися глазами на свою правую кисть, из которой хлестала кровь. Обоюдное остолбенение длилось не более доли секунды, ибо в следующий миг Нолан с яростным воплем накинулся на Френча.

Во время своего невероятного, поистине циркового прыжка Нолан уронил фонарь. Его кулак проскользнул мимо Френча, но — увы! — вышиб из рук инспектора фонарь. Фонарик инспектора упал на пол, разбившись на мелкие кусочки, и погас. Машинное отделение погрузилось в кромешный мрак.

— Фонарь! — крикнул он Картеру, вцепляясь в Нолана.

И началась отчаянная схватка. Они топтались на небольшом пятачке, шатаясь и раскачиваясь из стороны в сторону, то утыкаясь в борт, то в обшивку мотора. Нолан сражался с неистовостью дикого животного, пытающегося вырваться из капкана. Но Френч держал его крепко. В какой-то момент они замерли в мертвой хватке, их дыхание заглушало даже шум волн и скрип кранцев.

Потом снова каждый начал налегать на противника. И каждому казалось, что прошло несколько долгих эр. Но в какой-то момент Френч споткнулся, и они рухнули на пол. Френчу показалось, что из него вышибли дух.

— Картер, живо, — прохрипел он, чувствуя, как стремительно иссякают силы.

Однако Картер все не подходил, и казавшаяся бесконечной схватка, продолжилась. Френч, крепко ударившийся при падении, быстро слабел, но не выпускал свою жертву. Он поранил бок о выступ мотора, и если бы его противник и сам не был ранен в руку, все бы уже закончилось… Потом вдруг накатила страшная слабость, и Нолану удалось схватить его здоровой левой рукой за горло. Френч продолжал самоотверженно сопротивляться, но мышцы уже не желали ему подчиняться. В ушах зазвенело, и Френч впал в полузабытье. Какое-то время он еще чувствовал боль, потом и она исчезла — инспектор потерял сознание.

Когда Френч пришел в себя, то обнаружил, что лежит на рундуке в кают-компании. И что какой-то незнакомец, близко наклонившись, с интересом за ним наблюдает.

— Здорово вы заставили нас понервничать, инспектор, — услышал он смутно знакомый голос, почти ликующий, — не переживайте, скоро снова будете в полной боевой готовности. Подумаешь, три сломанных ребра, ничего серьезного.

— Нолан? — пробормотал сквозь стон Френч.

— Ему пришлось расстаться с большим пальцем, а больше ни одной царапины. Выкиньте вы его из головы. Сейчас самое главное — перенести вас на кровать. Там вам будет полегче.

В тот же вечер Френчу поведали о том, что и как происходило. Только благодаря выдержке и сообразительности Картера инспектор и его потенциальный арестант остались живы.

Когда Нолан включил свой фонарик, Картер мигом сообразил, что противник его не заметил, поскольку он стоял чуть дальше от двери и на него падала тень от фигуры Френча. У Картера тоже был револьвер, но он тоже понял, что стрелять нельзя — тесное машинное отделение было наполнено парами бензина. И отойти подальше от опасной зоны тоже было невозможно, поскольку тогда Нолан оказался бы вне поля зрения. План дальнейших действий пришел в голову мгновенно. В следующий миг Картер уже тихонько крался к двери каюты. Выбравшись наружу, он ринулся к стеклянному световому люку над машинным отделением, чтобы сквозь него выстрелить в Нолана. Но там его поджидала неудача: стекло было непрозрачным. Были, конечно, и бортовые иллюминаторы, но один борт был точно недоступен: там стояла «Нимфа». Однако же и к иллюминаторам второго борта с палубы было дотянуться невозможно. Картер сразу пал духом и растерялся. Но еще секунда раздумий — и выход был найден! Перемахнув через поручень, он спрыгнул в воду, держась за него свободной левой рукой. Это позволило ему держаться на плаву на уровне пояса, правая же рука, полуопущенная в воду, стала гораздо легче. Перебирая ногами, Картер подобрался к нужному иллюминатору и толчком отодвинулся назад, чтобы пламя при выстреле никоим образом не попало за разбитое стекло — только летящая пуля. И вот он наконец выстрелил. И, надо сказать, очень вовремя. А замешкался в ответ на призыв Френча он потому, что пришлось пару минут потратить на то, чтобы снова забраться на палубу.

Поймав Нолана с поличным как раз в тот момент, когда он спрятал в карман алмазы, полицейские получили долгожданную достоверную улику. Многое еще предстояло прояснить и уточнить, но при наличии имевшейся уже информации это особых трудностей не представляло.

Очень скоро версия, изложенная Френчем сэру Мортимеру Эллисону еще на первом этапе расследования, полностью подтвердилась. Когда над концерном Моксона стали сгущаться тучи, компаньоны предприняли самые героические усилия, чтобы все поправить. Когда же стало очевидным, что избежать банкротства невозможно, они решили спасать свои шкуры, забыв о долге и чести. Они стали подворовывать наличность и устроили всю эту аферу. Рыльце в пуху оказалось у Моксона, Дипинга, Эсдейла и Нолана. Реймонд наверняка не согласился бы участвовать в этом грязном деле, это сообщники прекрасно знали, все же прочие компаньоны, более мелкого калибра, в расчет вообще не принимались.

Нолан практически сразу задумал избавиться от своих сообщников, отчасти ради собственной безопасности, чтобы не осталось свидетелей, но основной мотив был все же иным: обыкновенная алчность. Действовал он четко и продуманно. Покупая алмазы, он старательно держал правым мизинец согнутым, чтобы его приняли за Эсдейла. Когда же ему пришлось забирать письмо насчет мотора, он действовал просто гениально. Рассудив, что настоящий Эсдейл наверняка постарался бы спрятать столь красноречивую «особую примету», Нолан при разговоре с владельцем табачной лавки все время держал руку в кармане.

Помимо скупки алмазов и закупки мотора Нолан занимался не менее важным делом: настойчиво убеждал своих сообщников принять его план бегства. После судебного разбирательства, когда стало ясно, что на пересмотр вынесенного приговора надежды нет, Нолан, как говорится, «раскололся».

Да, они действовали вчетвером. Он должен был подплыть на своем катере к «Нимфе», в ту точку, через которую пройдет «Чичестер». Остальные трое должны были пересесть на его катер. «Нимфу» было решено поджечь, а лодку утопить. «Чичестер» обнаружил бы полыхающую «Нимфу», но без лодки. Ну и решили бы все, что беглецам удалось удрать на этой самой лодке. Стали бы ее искать, но, разумеется, не нашли бы. Великие конспираторы надеялись, что полиция решит, что они утонули, купится на их трюк и прекратит поиски. А на самом деле они доберутся на катере Нолана до Франции, сделают пробоину в днище — и катер тоже исчезнет на дне морском. В общем, все так или иначе совпадало с предварительными домыслами Френча. Далее все четверо, соблюдая строжайшую конспирацию, окольными путями должны были переправиться в Аргентину. Там они снова бы обменяли алмазы на деньги и зажили бы припеваючи.

Нолану стоило немалых хлопот уговорить своих сообщников выбрать именно его план. Они не соглашались, рассудив, что, если поблизости от горящей «Нимфы» кто-нибудь обнаружит их катер, а потом катер тоже исчезнет, это наведет полицию на подозрения. Если кроме лодки канет в небытие еще и катер — это уже перебор, поиски будут наверняка продолжены. На это Нолан ничего не мог возразить, но предложил им придумать что-нибудь более приемлемое. Встречный вариант был таков: они все вчетвером садятся на «Нимфу» и действительно пересаживаются потом на лодку. Нолан тут же его отверг. Если лодку с четырьмя мужчинами засечет какой-нибудь пароход, капитан решит, что их судно потерпело аварию, и конечно же захочет взять пострадавших на борт. А если они переберутся на катер, ничье великодушное милосердие им не грозит.

Еще одной серьезной проблемой был Реймонд. Никто из четверки не собирался его убивать, но ради их собственного спасения его необходимо было нейтрализовать. Они решили взять его с собой на борт «Нимфы», там подпоить его виски, подмешав в него морфий, потом перенести на катер, а потом оттуда на берег. Там бы он продолжал сладко спать, а они тем временем успели бы добраться до другого, более укромного места на побережье. Этот вариант тоже вызвал долгие споры, ибо этот трюк тоже мог навести на след и на естественные подозрения. Однако когда виски с подмешанным зельем подействовало, и Реймонд заснул как убитый, решено было, что опасаться нечего, можно действовать по задуманному плану.

Встреча катера с «Нимфой» в условленном месте, поджог «Нимфы», затопление лодки и бегство на катере — в конечном счете все четверо согласились с таким сценарием. Но в действительности все происходило совсем иначе.

Первым делом Нолан стал добывать подвесной мотор, действуя при этом крайне осмотрительно. Все нужные переговоры он обставил таким образом, чтобы при малейших подозрениях все следы вели к Эсдейлу. Из камеры хранения Нолан забрал мотор самолично. В ту же субботу, уже ночью, он отвез его на одно заброшенное местечко неподалеку от Гастингса^[58]. Дождавшись четырех утра, когда уровень отлива достигает нижней точки, он подтащил ящик с мотором к кромке воды, потом подтащил к себе буек и привязал его к ящику, потом проследил, чтобы ящик полностью накрыла вода. Дальше он отправляется в Дувр, садится на свой катер и возвращается к этому месту. Вода уже прибывает, ее уже достаточно для того, чтобы подплыть к месту, где спрятан ящик. Нолан подтаскивает буек, а стало быть и ящик, к борту и затаскивает на палубу мотор. Потом он его прилаживает, проверяет, как он работает, после чего прячет в шкаф в капитанской каюте и запирает.

Убийства были совершены именно так, предполагал Френч. Пистолет Нолан купил во Франции. Разделавшись со своими компаньонами и сообщниками, он просто швырнул его в море. Та же участь постигла потом и подвесной мотор. Опасаясь подозрений полиции, а также того, что его обыщут, Нолан заранее спрятал мешочек с алмазами под малым мотором. Он решил при первой же возможности снова отправиться в Нью-хейвен. Ночью, разумеется. И забрать алмазы. Само собой, у него был дома комплект запасных ключей. Но у него хватило ума понять, что слежку за ним продолжают, и он рискует себя выдать. Однако услышав рассказ Френча о подвесном моторе, Нолан вынужден был пойти на риск, независимо от последствий.

Причалив вместе с Макинтошем к берегу Нью-Хейвена, Нолан очень убедительно изобразил честного трудягу и чересчур доверчивого простофилю, даже не подозревавшего о мошенничестве своих коллег. Нолан приготовился к аресту, который даже его устраивал, поскольку, надеялся он, будет недолгим и отведет от него подозрения в совершении убийств.

Труднее всего было заставить Моксона попросить его поехать на встречу с Пастером, разумеется, в присутствии свидетелей. Моксон считал, что это уже лишнее. Он в любом случае не собирался ехать в Фекан. Но Нолан прекрасно понимал, что заготовленная им история насчет того, что Моксон умолял его подменить, вряд ли кого убедит, если ее не подтвердит хотя бы один свидетель. Ему пришлось пустить в ход всю свою изворотливость, чтобы Моксон поддался на уговоры. Главным аргументом был следующий: если они все вчетвером объявят, что отправляются в командировку, причем прямо накануне инсценировки с пожаром, это мгновенно вызовет у полиции подозрение. Такого еще не бывало — чтобы все начальники разом покинули свою драгоценную контору. А ведь только Моксон, Дипинг, Реймонд и сам он могут решать некоторые вопросы и подписывать соответствующие бумаги. Надо объявить всем сотрудникам, что в четверг за главного остается он, Нолан. А чтобы оправдать и его внезапный отъезд, надо срочно придумать какую-то важную причину, нечастный случай. Причем этот случай должен касаться не его, не Нолана. Гораздо более убедительным будет вариант, при котором якобы придется переменить свои планы самому Моксону. Да, именно так, настаивал Нолан. Это будет выглядеть гораздо более естественно. Убедить Моксона так и не удалось, но он, видимо, устав от препирательств, согласился устроить этот спектакль, не распознав никакого подвоха.

Изъятые алмазы действительно стоили примерно полтора миллиона фунтов стерлингов. Эти деньги не могли предотвратить окончательного банкротства фирмы Моксона, но, по крайней мере, позволили выплатить вкладчикам по двенадцать шиллингов из каждого фунта. Таким образом, для многих людей полный крах обернулся просто потерями, правда, очень крупными.

Френч наконец ощутил законное чувство удовлетворения от хорошо проделанной работы и очень надеялся, что это расследование позволит ему подняться на следующую ступеньку в табели о рангах, что не за горами и чин старшего инспектора, о котором он давно страстно мечтал.

Однако когда он явился с рапортом к помощнику комиссара, тот сказал на прощанье только это:

— Ну что ж, Френч, дело сделано. Быстренько прячьте в папку свои бумажки. Вам надо успеть на поезд в одиннадцать сорок, до Мейдстона, пятьдесят шесть. Я хочу, чтобы вы подключились к делу об Эйлсфордском ограблении.

1931

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА: «Тайна «Нимфы»

Роман вышел в 1931 году, ознаменовав десятилетний юбилей инспектора Френча, а заодно и начало его необыкновенной активности: в 30-х годах вышло в свет 16 романов с его участием.

Сюжет романа весьма познавательный. Читатель побывает на морских просторах, в банковских офисах, в живописных прибрежных уголках Франции и в доках Уэльса; он окажется на борту пароходов и яхт, помотается по различным закоулкам Англии в автомобиле, заглянет на железнодорожные вокзалы и даже преодолеет изрядный отрезок пути пешком. Подобная активность, которой суждено стать привычной в более поздних шпионских или политически-авантюрных романах, в классическом детективе встречалась не так уж и часто. Подозреваемые в них сменяют один другого в порядке очереди, а не в произвольном порядке, что также является не вполне обычным. Так что данный роман больше похож на приключенческий своей стройностью и последовательностью сюжета, и читатель может отдохнуть от обычного метания между разными подозреваемыми.

В основу сюжета положен трюк, придуманный Агатой Кристи для своего первого романа «Таинственное происшествие в Стайлз» (см, том 1 наст. Собр. соч.) и впоследствии неоднократно использованный ею самой и другими ее коллегами. В этом же романе он творчески переработан и значительно усложнен, делая сюжет идеальным с точки зрения сочетания кажущейся сложности и реальной простоты сюжета.

На страницах романа автором демонстрируется острая неприязнь к дельцам, стремящимся в любом случае выйти сухими из воды. Кульминацией же подобного неприятия является авторская ремарка о сэре Мортимере Эллисоне, весьма терпимо относящемся ко всем преступникам, за исключением финансовых воротил.

Впрочем, в романе немало страниц, показывающих, что автор не стремился к огульным социальным обвинениям. «Мистер Крейвен, директор, великий и всемогущий, ждал его. Снисходительным тоном он предложил Френчу сесть. Инспектор тут же подумал, что вряд ли этот надменный господин снизойдет до жалких подробностей примитивной финансовой операции, но очень скоро убедился в своей несправедливости».

По ходу дела рисуется очень приятная, почти семейная атмосфера Скотленд-Ярда, где не чувствуется никакое политическое давление, характерное для сенсационных дел, отсутствуют ревность и соперничество, а начальство демонстрирует внимание и заботу о подчиненных. Отношения между Скотленд-Ярдом и местной полицией разных графств пропитаны взаимопомощью и дружбой. Правда, попадая в соседнюю страну, Френч выдает глубоко спрятанный национализм: «Сдержанность, умение внимательно слушать, немногословность и высокий профессионализм — все эти качества Френч считал исключительно достоянием британцев».

Вышел в Англии в 1931 году.

Перевод выполнен М. Макаровой специально для настоящего издания и публикуется впервые.

Фриман Виллс Крофтс Неуловимый убийца

Анонс

Обаятельный и беспринципный молодой человек, привыкший загребать жар чужими руками и проявляющий патологическое безразличие к последствиям – часто встречающийся в британском детективе типаж преступника. Агата Кристи, чей брат Монти принадлежал к этой категории людей, создала целый ряд портретов подобных личностей. Можно вспомнить «Шипучий цианид», «Хикори, дикори, док», «Испытание невиновностью», «Бесконечную ночь» – и это только те романы, где подобный персонаж играет видную роль в сюжете. Дань таким же личностям отдали и другие мастера детективов: Джон Диксон Карр, Айра Левин и многие, многие другие.

Роман благодаря хорошей компановке легко читается. Сначала описывается история парочки мошенников: Далей и Фрэнка. Затем автор переносит читателей в совершенно другую среду, где развивается своя драматическая линия (и где имеются свои местные мошенники). Как только ситуация достигает апогея, происходит убийство, а происходящее описывается с точки зрения Силвии, до тех пор остававшейся на втором плане. Такой прием является довольно редким не только для романов с участием инспектора Френча, но и для классического детектива вообще.

Ближе к концу романа читателя ожидает достаточно объемная часть, посвященная деятельности инспектора Френча. Последующие после этого главы (как всегда) выписаны более сухо и поверхностно, но на сей раз они не сводятся к уже известным читателю фактам. Загадка продумана в лучших традициях детективного жанра – убийство кажется невозможным, «ловушка для солнца» напоминает сюжет с «запертой комнаты», и в какой-то момент проблема кажется неразрешимой.

Но стоит тайне раскрыться, как роман начинает быстро двигаться к очень сентиментальной концовке. На страницах многих предыдущих романов Френч тщетно мечтал о повышении, которое наконец получает. Расследование дела отнимает у него не так много времени и сил, как это часто бывало, и кажется, что столичная персона только и делает, что поражает провинциалов своими способностями.

Очень мало верится в перерождение Фрэнка Роско. Далей Хит, может быть, и склонна к чистосердечным признаниям, но Фрэнк никогда не выказывал угрызений совести. Его роман с Джулиет Четтертон развивался по ее инициативе, и думается, она должна была более решительно выразить свои чувства и после раскрытия преступления. Удивляет и то, что Фрэнк не растратил большую часть присвоенных денег.

Такая искусственность концовки портит общее ощущение, навеянное драматичным и реалистичным началом. Вопрос, почему один мошенник оказывается белее другого, остается списанным на тайны человеческой души. Так что, несмотря на успешную деятельность Френча, роман не оставляет удовлетворения от торжества справедливости. Как бы ни ценил автор своего героя, мы не можем полагаться только на его мнение, чтобы чувствовать себя комфортно в этом мире. Наверное, следовало бы предложить нечто более действенное, чем кратковременное пребывание под стражей, для большей достоверности хэппи-энда.

Вышел в Англии в 1948 году.

Перевод выполнен М. Макаровой специально для настоящего издания и публикуется впервые.

Глава 1 Возвращение домой

Далси Хит торопливо шагала по улочкам Северного Лондона, лицо ее сияло, а походка была летящей. Полностью погрузившись в свои мысли, она тем не менее заметила, что нудный мартовский вечер сегодня не такой мрачный, как всегда, что дома стали гораздо симпатичнее, а прохожие – гораздо более улыбчивыми и добродушными. Спешила она на Юстон, и даже этот старый угрюмый вокзал показался ей сегодня более приветливым. В общем, весь мир похорошел – оттого, что душа Далси была полна волнующего ожидания.

Никто бы не назвал мисс Далси красавицей, но наблюдать за тем, как она стремительно шагает сквозь сумерки, было чрезвычайно приятно, и, ей-богу, уличные фонари могли бы светить поярче, чтобы каждый мог ею полюбоваться. Она была невелика ростом, а со временем, вероятно, раздастся вширь и погрузнеет, но пока эти печальные метаморфозы, тьфу-тьфу, были очень далеки. Самым лучшим ее достоянием были, безусловно, темно-рыжие блестящие волосы, изумительно гармонировавшие с серыми глазами и молочно-белой кожей. Одевалась она очень хорошо, не всегда по последней моде, но всегда со вкусом, безупречной опрятностью и элегантным кокетством. Двигалась она ловко и быстро, осанка у нее была идеальной, манера держаться – спокойной и уверенной, а выражение лица – располагающим.

Сегодняшний день был для Далси поистине историческим: она шла встречать своего самого дорогого друга, Фрэнка Роско. Неделю назад он демобилизовался и прибыл в Ливерпуль, прослужив шесть лет в армии, главным образом, на территории Северной Африки и Италии. Официального предложения руки и сердца он ей еще не делал, но они с Фрэнком «отлично друг друга понимали», так Далси обычно определяла для себя характер их отношений. Всю войну они регулярно переписывались, и Далси не сомневалась, что по возвращении Фрэнк сразу исправит свою оплошность, и они смогут официально объявить о помолвке. А если уж говорить совсем откровенно, мисс Хит в самом ближайшем будущем надеялась стать миссис Роско.

Когда Фрэнка призвали в армию, Далси страшно переживала. Он, конечно, был чудесным парнем: веселый, общительный, красивый, с изящными изысканными манерами, в общем, всем хорош. И все-таки была у ее друга одна слабость. Далси не любила об этом вспоминать, но факт оставался фактом: он бывал иногда не совсем… честным. Фрэнка ничего не стоило сбить с толку, и порою он не очень, четко различал, что ему принадлежит, а что – нет. Она боялась, что служба в армии доведет его до беды. Попав в новую обстановку, ее бесшабашный Фрэнк мог натворить что угодно, сорваться.

К счастью, переживания Далси оказались напрасными, по крайней мере, в письмах его не упоминалось ничего настораживающего. Вскоре он получил звание сержанта, а это означало, что все с ее ненаглядным в полном порядке. Напрасно она так паниковала.

Кого-то, наверное, удивит, что, – зная эту слабость Фрэнка, Далси все равно мечтала стать его женой. Ответ был достаточно банальным и простым: она любила его. Ну а этот досадный изъян почему-то даже усиливал пылкость ее чувства.

Они не виделись целых шесть лет, однако Далси была по-своему счастлива все это время – настолько, насколько можно было быть счастливой в военном Лондоне. Работа у нее была хорошая – секретарь-регистратор в клинике хирурга Берта, на Харли-стрит. Ей повезло: мистер Бартоломью Берт был замечательным шефом, лучше и быть не может. Добрый, щедрый и все понимающий. Квартира ее осталась цела, ее не разбомбили, маловата, конечно, но зато очень уютная и удобная. И наконец (а это очень даже важно), ей и морально было комфортно, потому что Далси умела профессионально оказывать первую помощь пострадавшим во время налетов. Бродя среди пылающих развалин, она сознавала, что ее ловкость и отвага помогут кому-то выжить, а менее удачливым облегчат последние страдания.

Поезд опаздывал. Далси нетерпеливо бродила туда-сюда по платформе, перебирая в памяти отдельные эпизоды их многолетней дружбы. Познакомились они с Фрэнком, когда Далси было всего шесть, произошло это потому, что его отец тоже был врачом, практиковал в том же районе Ливерпуля, что и ее папа. Оба преуспевали и были, как говорится, нарасхват. Боже, неужели с той поры прошло уже двадцать четыре года?! Фрэнк был бойким, – пожалуй, даже слишком бойким для своих девяти лет – сорванцом, способным иногда кого угодно довести до белого каления, даром что личико у него было поистине ангельское и неотразимая улыбка. В ту пору Далей почти его боготворила. Ее почтительное обожание он принимал как должное и вел себя снисходительно, но надменно: во-первых, она была девчонкой, а во-вторых, он был ее старше. Потом начались школьные годы, и они виделись все реже и реже.

По странной и жестокой прихоти судьбы позже их преследовали почти одни и те же несчастья. Отец Фрэнка скоропостижно скончался, когда он учился на последнем курсе медицинского колледжа в Лондонском университете. Вместо приличного дохода, на который Фрэнк вроде бы вполне мог рассчитывать, несчастный оставил в наследство своему сыну кучу долгов. С университетом Фрэнку пришлось распрощаться и искать работу, а найти удалось только место старшего секретаря в маленькой строительной фирме неподалеку от Клэфема. За эти пять лет он сменил не одну контору, по ходу дела набираясь опыта. Научился печатать на машинке и стенографировать. Со временем он научился водить машину и даже чинить мотор, и делал это очень даже неплохо, хотя и не был профессионалом. Тем не менее его шоферские навыки позволили ему попасть в отделение ВВС, где его определили в механики при аэродроме. А после легкого ранения его с аэродрома переправили в контору армейского казначейства, где он получил возможность вспомнить стенографию и научиться быстрее печатать. Однако потом его опять ранило – в результате прямого попадания в здание их офиса. На этот раз рана оказалась очень серьезной, он несколько месяцев провалялся в госпитале, после чего его отправили домой в Ливерпуль.

Далси тоже училась – в госпитале, на медсестру, и у нее тоже умер отец. Долгов он, правда, не оставил, но ее наследства хватило бы разве что на карманные расходы. Профессия медсестры сызмальства вызывала у нее отвращение. Вдохновленная примером Фрэнка, она самостоятельно изучила стенографию и научилась печатать, после чего уволилась из госпиталя и устроилась в офис одной кораблестроительной компании. Там она проработала, точнее говоря, промучилась почти шесть лет, начальник постоянно был ею недоволен. Она регулярно просматривала газетные объявления и, прочитав однажды, что «мистеру Берту требуется секретарь-регистратор», сразу ему позвонила. У нее за плечами был и опыт работы в госпитале, плюс чему-то она научилась от отца, плюс опыт секретарской работы… все это позволило ей получить хорошее место, где ею были довольны, а соответственно, была довольна и она сама…

Наконец поезд появился и теперь скользил вдоль платформы, постепенно замедляя ход. Далси, слегка нервничая, стояла у головного вагона – боялась, что они с Фрэнком разминутся. И вообще ее пугала предстоящая встреча. Шесть лет – это большой срок. И к тому же Фрэнку пришлось пережить столько испытаний… он наверняка изменился…

Через минуту платформа была битком набита людьми. Далси невольно подумала, что пассажиров в поезде гораздо больше, чем пассажирских мест. Приехавшие все выходили и выходили, сотнями, целый город высадился на платформу. Толпа бурлила, кто-то устремлялся к стоянке такси, кто-то – к частным автомобилям. Однако Фрэнк все не появлялся.

Когда лавина пассажиров почти схлынула, Далси увидела высокого сутулящегося мужчину в мешковатом костюме, в руке у него был маленький чемоданчик. Далси пристально на него посмотрела – на всякий случай, и вдруг ее сердце болезненно сжалось. Господи, не может быть! Неужели этот неряшливый худосочный человек с бледным от напряжения лицом и затравленным взглядом – он? Неужели это ее Фрэнк?

Непроизвольно ахнув от ужаса, она поняла, что сердце ее не ошиблось. Но вот и Фрэнк заметил ее… вот он взмахнул рукой и стал приближаться. Усилием воли Далей преодолела отвращение и выдавила из себя счастливую улыбку.

– Фрэнк! – воскликнула она. – Ах, Фрэнк! – не обращая внимания на окружающих и разом забыв о том, что они не помолвлены, она обняла его и страстно поцеловала.

Похоже, друг ее был приятно удивлен этим порывом.

– Ты поистине долгожданная услада для глаз, Далси, – торжественно произнес он. – Господи, как же я рад, наконец-то я снова тебя вижу!

– Ах, Фрэнк, у тебя измученный вид, – она слегка его отодвинула и придирчиво осмотрела, – будто ты очень долго болел.

– Милая моя, я действительно долго болел. Потому меня и демобилизовали. Осколком снаряда мне разворотило весь бок. Но это уже в прошлом. Теперь уже все раны зажили. Ну а тебя я могу ни о чем не спрашивать. Я и так вижу, что все у тебя отлично.

– У меня все отлично. А вот ты, наверное, замерз и проголодался. Я приготовила ужин, домашний. Думаю, у меня нам будет уютнее, чем в ресторане.

– Еще бы!

– Я нашла для тебя комнату, по соседству, как ты просил в письме.

– Великолепно. Я страшно тебе благодарен, Далси, за беспокойство.

– Прекрати болтать всякие глупости. И давай скорее отсюда уйдем. Знаешь, я такая дура, не сообразила, что нужно заказать такси, а теперь ни за что не поймаем.

– Такси? Да-а… ты, я вижу, неплохо устроилась, старушка. Лично я могу позволить себе лишь автобус.

Господи! Это действительно был совсем другой человек. Раньше он был транжирой, обожал всякие очаровательные безумства. Сколько раз она распекала его за то, что он спускал последние деньги на какую-нибудь никчемную безделушку, совершенно не думая о том, что ему не на что будет пообедать. Сейчас деньги у него наверняка были. Даже если он истратил все жалованье, наградные точно были при нем. И потом, всем демобилизованным полагалось выходное пособие.

Когда они в конечном счете сели на автобус, он позволил ей заплатить за билеты. Это тоже оставило неприятный осадок. Правда, он сделал вид, что ищет мелочь, но специально долго рылся в кармане, выжидая, когда она достанет свой кошелек. Всю дорогу, пока автобус медленно тащился по грязным улицам, Фрэнк молчал. Коротко отзывался на се реплики, но явно просто из вежливости. И ни разу не улыбнулся, лицо его было по-прежнему напряженным и даже слегка испуганным.

У Далси защемило сердце. Она видела за это время столько страшного – горящие и падающие дома, искореженные тела, но видеть, что сделала война с таким красивым жизнерадостным человеком, было еще страшнее, еще мучительнее.

Только после того, как Фрэнк уселся в кресло перед камином, растопленным ради знаменательного события скудными запасами угля, и выкурил почти все сигареты Далси, с таким трудом добытые, его скованность исчезла Он размяк и слегка задремал. За ужином они говорили исключительно на общие темы, и с каждой минутой почему-то становилось все труднее перейти к их собственным проблемам. Прибыв в Ливерпуль, он написал ей, что собирается в Лондон, ему нужно поискать работу, и попросил найти ему комнату. Интересно, какие у него планы? Он уже наметил себе что-то конкретное или еще нет?

– Ну, – решилась она наконец, – расскажи о себе. Все это было сплошным кошмаром, да?

Фрэнк, вздрогнув, открыл глаза.

– Да нет, не сказал бы. Случались, конечно, пренеприятные ситуации. Но в целом не так уж и плохо. На фронте полно отличных парней, настоящая мужская дружба и все такое. Думаю, вам тут было гораздо тяжелее.

– Ну что ты, – тут же вырвалось у нее, – мы как-то приспособились. Давай лучше поговорим о тебе. Это так страшно – быть раненым.

– Не так уж и страшно. Тебя сразу отправляют в госпиталь, лежишь, отсыпаешься, уж куда лучше, чем прочищать мотор или раздавать деньги по ведомости. Не схлопотал бы серьезного ранения, не отправили бы домой.

Легкое ощущение неловкости, не оставлявшее Далси, почему-то усилилось. Хотя Фрэнк наконец заговорил о себе, отчуждение нарастало. Будто бы их разделял невидимый барьер.

– Тебе нужен отдых и хорошее питание, – сказала она. – В Лондоне это нереально. Неплохо бы на месяц уехать в Уэльс, или в Корнуэлл, или в Западную Шотландию? Ты хотел бы?

– Еще бы не хотел! Только вот где взять денег? Мне нужно поскорее найти работу.

– Но из твоего письма я поняла, что тебя готовы взять в какой-то строительной фирме – в Манчестере?

– Я тоже так понял. И как только приехал, сразу к ним отправился. Пришел, а на месте их конторы – труда обломков. Прямое попадание при бомбежке.

– Ах, Фрэнк! Как же так! Но, может, они, когда оправятся, снимут новый офис?

– Том Семпл уже точно не оправится. Он владелец фирмы. И мой друг. И во время налета был на рабочем месте. Даже тела его не нашли.

– Какой кошмар! Но фирма-то осталась?

– Фирмой был только сам Том. Он открыл ее один, на свой страх и риск.

– Значит, этот вариант отпадает. Ах, Фрэнк, как же все это несправедливо, как обидно. И что же ты теперь собираешься делать?

– Искать дальше. Что угодно. Я должен найти работу. Я сейчас на мели.

Далси окончательно растерялась и расстроилась. Демобилизованным полагается солидное пособие. У Фрэнка нет никаких родных, которым надо было бы помогать. Он вполне мог бы позволить себе месячную передышку.

– Но ведь… – начала было она, но Фрэнк ее перебил.

– Можешь не напоминать мне о тех деньгах, которые мне выдало военное начальство. Их у меня нет. Пришлось уплатить кое-какие долги.

Далси тихо охнула.

– Неужели у тебя совсем ничего не осталось? Но как такое могло случи…

– Обыкновенно, – он горько усмехнулся. – На службе деньги мигом расходятся. Потом, естественно, приходится занимать, долги растут, так и получается, что ты вроде бы как в ловушке.

– Я все понимаю, только… Фрэнк, я не хочу вмешиваться в твои дела, но почему ты столько задолжал? Я общалась со многими демобилизованными, и у всех было достаточно денег, по крайней мере на первое время.

Он кивнул.

– Ясно. Значит, твоим знакомым повезло больше. Но можешь мне поверить, что таких как я – тысячи. С абсолютно пустыми карманами. – Он начал хохотать, но смех ею был каким-то истеричным.

– Сейчас же перестань! – вырвалось у Далси. – Возьми себя в руки! Жаль, что у меня нет спиртного, но есть кофе, он пока не остыл. Налить тебе еще?

– Нет, не надо. Все в порядке. Прости меня.

– Я понимаю твою тревогу, – более мягко произнесла она. – Я, конечно, не знаю, какая у тебя ситуация… Но будем искать вместе. Не бойся. В ближайшее время что-нибудь обязательно подвернется.

– Мне нужно как можно быстрее.

– Ты хочешь сказать, что у тебя совсем мало денег? Прости за нескромный вопрос… Но… сколько их у тебя?

Его взгляд снова стал испуганным.

– Сколько? – мрачно переспросил он. – Ладно, раз тебе это так интересно, слушай. После покупки билета на поезд и пары сандвичей у меня осталось семнадцать фунтов и четыре пенса.

Далси не могла поверить собственным ушам.

– Ты хочешь сказать, что это – все, что у тебя есть?

– Именно это я и хочу сказать.

Далси была настолько ошеломлена, что даже потеряла дар речи. Ее все больше охватывало негодование. Далси была уверена, что Фрэнк чего-то недоговаривает. Он явно боялся смотреть ей в глаза и снова весь напрягся. Наверняка опять что-то натворил. До призыва у него несколько раз случались разные неприятности, всегда из-за денег. Далей и тогда догадывалась, что неспроста он так часто менял место работы. Вот и сейчас, откуда бы могли взяться эти чудовищные «долги»?

Она уже собралась задать ему парочку колких вопросов, но, увидев, что глаза его полны страха – самого настоящего страха! – не решилась. И вот уже возмущение ее улетучилось, а сердце сжалось от любви и жалости. Как хорошо, что она вовремя прикусила язык! Когда человек в таком состоянии, любое резкое слово может нанести непоправимый вред. Желание помочь ему, и как можно скорее, вытеснило все остальные чувства.

– Бедный Фрэнк, – ласково пробормотала она, – ты не представляешь, как я тебе сочувствую. Мы завтра же приступим к поискам. А насчет денег не волнуйся, мне удалось немного накопить, я тебе одолжу. Отдашь потом, когда сможешь.

Похоже, он был даже слегка шокирован этим предложением. Лицо его стало менее мрачным. Несколько секунд он молчал, и она решила, что сейчас он наконец все ей выложит.

Но он опять отвел глаза и пробормотал:

– Далси, я никогда этого не забуду, ты настоящий друг. Через несколько дней я все верну, с первой же получки.

Далси вдруг вспомнила, что помощник мистера Берта, Грэхэм, уволился и в субботу уезжает. На его мест мистер Берт пока никого не нашел. Конечно, такая работа Фрэнку внове, но учитывая его безвыходное положение, временно, конечно… Берт человек покладистый и добрый. Если Фрэнк согласится, он постоянно будет у нее на глазах, что тоже крайне важно. Далси была уверена, что ее рекомендации будет достаточно, ее шеф примет Фрэнка, даст ему шанс.

– Слушай, – сказала она, – я кое-что вспомнила, моему шефу нужен помощник. Я понимаю, что такая работа не по тебе, но, может, попробуешь? Это выход. Временный, конечно.

Он взглянул на нее с надеждой,смешанной с отчаяньем.

– Думаешь, твой шеф согласится?

Ее сердце снова болезненно сжалось. Как же он все-таки изменился! Эта неуверенность и заискивающий тон, куда подевались его беззаботность и снисходительно-надменный тон!

– Конечно согласится, и даже подумает, что ему повезло. Ты же без пяти минут врач, и секретарь хоть куда. Ну и плюс хорошие манеры и житейский опыт, ты ведь, можно сказать, много чего повидал. Он наверняка обрадуется и…

– Так ты с ним поговоришь? – нетерпеливо перебил ее Фрэнк.

– Значит, ты согласен?

– Еще бы я не был согласен! Это очень здорово. Я согласен на любое жалованье и на любую работу. Скажи ему, что я буду очень стараться.

Теперь оставалось только осуществить этот столь важный для обоих план. На следующее утро Далси так ловко провела предварительные переговоры, что доктор Берт тут же велел ей привести своего протеже. При личной беседе Фрэнк произвел хорошее впечатление, уж что-что, а это он умел делать. Было решено, что со следующего же понедельника он приступит к своим служебным обязанностям. Добрейший мистер Берт даже предложил ему денег на новый костюм и прочее – в счет будущего жалованья.

Обычно свой офис на Харли-стрит мистер Берт делил со своим коллегой. Оба доктора жили на окраинах, а тут только принимали клиентов. Однако в данный момент комнаты коллеги пустовали. В хозяйстве доктора Берта имелась зала ожидания, типичная для медицинских заведений, правда, тут газеты и журналы на столиках всегда были свежими. За ней – святая святых, кабинет доктора, с кушеткой, с неброскими эстампами и впечатляющим письменным столом. Святилищем Фрэнка должна была стать кухня, там тоже был стол, на котором можно было разложить книги и папки с историями болезни, еще там было удобное компактное кресло. В распоряжении доктора была и гостиная, где можно было передохнуть. За гостиной располагался кабинет Далси, а за ним – две кладовки, набитые старой мебелью и прочим ненужным барахлом. Коллега мистера Берта занимал третий этаж, там же была небольшая лаборатория и кое-какие подсобные помещения. В кабинете доктора Берта был специальный звонок, которым он вызывал в случай надобности Далси и своего ассистента.

Далси ни минуты не сомневалась, что ее шеф не разочаруется в Фрэнке. Когда надо было, ее друг мог делать все что угодно, и всегда замечательно. Он вообще любил осваивать новое, это всегда было ему интересно. Проблема была в другом: постепенно ему становилось скучно, и тогда он начинал работать спустя рукава.

Фрэнк быстро освоился на новом месте. Делал он, можно сказать, все играючи. Далси знала, что при его способностях никаких проблем и трудностей наверняка не возникнет. Далси чувствовала, что доктор Берт доволен, хотя он ничего не говорил. Пациенты тоже сразу полюбили Фрэнка. Им нравилась его спокойная благожелательность и то, что он с первого раза запоминал их лица и фамилии.

Вроде бы все устроилось, но душевные терзания не оставляли Далси. Она так его любила, сильнее, чем раньше. Его болезненность и странная робость почему-то делали его еще более неотразимым. Непривычная ей покорность придавала ему еще больше очарования. Почти все вечера они проводили в ее квартирке, он не рвался ни в театры, ни в кино. Совсем одомашнился, стал ручным. Здоровье его постепенно входило в норму.

И вместе с тем она чувствовала, что его по-прежнему что-то гложет. Смутная тревога почти постоянно видна была в его глазах, а когда он думал, что Далси на него не смотрит, эта тревога сменялась ужасом. Что же такое с ним там, на фронте, случилось? Она несколько раз пыталась что-то у него выудить. Но – безуспешно. Ему удавалось деликатно, но решительно перевести разговор на другое.

Так прошло три недели, и вдруг в одно прекрасное утро все резко изменилось. Далси сразу это заметила. Он подошел близко-близко и лукаво ей улыбнулся, он даже почти не сутулился. Движения стали более плавными и одновременно более энергичными. И поздоровался он с ней так весело, как это делал прежний Фрэнк. А самое восхитительное – он как ребенка поднял ее на руки и начал целовать в щеки, в лоб, в губы, и поцелуи эти были отнюдь не дружеские…

– Фрэнк! – закричала она, как только ей удалось перевести дух, – что ты делаешь? Отпусти! Всю пудру сотрешь, и помаду!

Чуть не разрыдавшись от счастья, она начала снова пудриться.

– Что это на тебя нашло? Что-нибудь случилось? Ты сегодня совсем другой.

С прежней бесшабашной усмешкой он ответил:

– Другой, говоришь? Да, я чувствую себя совсем по-другому. То есть – хорошо. А не такой развалиной, как все это время. Сейчас я мог бы допрыгнуть до луны.

– Бедненький, неужели все это время тебе было так худо? Но ты ни разу не пожаловался, ни разу!

– Просто слишком часто пришлось бы жаловаться. Но теперь я точно приду в себя, как говорится, полегонечку… Я уже несколько месяцев не чувствовал себя таким бодрячком.

Как бы то пи было, с этого момента Фрэнк преобразился. Тихие домашние вечера у камина были забыты. Они теперь напропалую веселились, побывали везде, где только можно было побывать в изувеченном войной и лишениями Лондоне. Наконец Далси жила той жизнью, которую рисовала в своих мечтах, как только он сообщил ей, что возвращается. Она была невероятно счастлива.

Фрэнк и выглядел теперь гораздо более крепким и бодрым. От пего снова веяло неукротимым жизнелюбием. В глазах его больше не было страха. С каждым днем кожа его становилась менее бледной, а щеки – менее впалыми. Еще чуть-чуть – и он окончательно выздоровеет, радовалась Далси.

И вдруг снова откуда-то набежали тучи, и снова Фрэнк сделался несчастным и подавленным.

В тот роковой день они как обычно пошли на ленч в свой излюбленный маленький ресторанчик. Далси потом сразу отправилась на Харли-стрит, а Фрэнк пошел обменять книжку в платной библиотеке. Днем они больше не разговаривали, так, встречались случайно в коридоре, но она сразу обратила внимание на то, что он какой-то сникший. И только вечером, когда они вместе ужинали у нее дома, Далси поняла, насколько все ужасно. Снова эта застывшая маска страдания, этот полный страха и отчаянья взгляд… Причем страха кошмарного, еще более сильного, чем раньше.

– Фрэнк, дорогой, – сказала она, вся похолодев от волнения, – что стряслось? Ты выглядишь ужасно!

Он старательно прятал от нее глаза.

– Мне сегодня что-то нездоровится, – потерянно пробормотал он. – Не переживай. Сейчас все пройдет.

– Хватит! – крикнула она. – Сколько можно изворачиваться? У тебя какая-то неприятность. Что произошло?

Он, помолчав, выдавил:

– Ничего особенного. Наверное, что-то не то с желудком.

И тут на Далси накатила волна ярости, которая мигом смыла естественное сочувствие.

– Прекрати изображать из себя полного кретина, – резко выпалила она. – В конце концов, сколько можно трепать мне нервы? Я давно догадалась, что у тебя какие-то серьезные неприятности. Мне надоело ломать себе голову, терзаться. Давай выкладывай, в чем дело. Я требую.

Лицо его стало еще более несчастным и испуганным.

– И чтобы без всяких вывертов! Хватит отмалчиваться! В конце концов, я сделала все, чтобы тебе помочь, и, думаю, имею право на то, чтобы со мной обращались не как со случайной знакомой.

Он неловко заерзал.

– Милая моя, я знаю, что ты для меня сделала. Я страшно тебе благодарен. Просто…

– Благодарен! А я-то, дура несчастная, считала, что мы настоящие друзья. Что мне ты уж мог бы довериться… вместе мы смогли бы справиться с твоей бедой.

Слова се произвели на него впечатление, это Далси сразу почувствовала. Он не решался какое-то время заговорить, потом очень тихо произнес:

– Вряд ли. Я натворил слишком много недопустимых глупостей, а самое ужасное, что я моту и тебя в это втянуть, сам того не желая.

– Рассказывай, Фрэнк. Выкладывай все как есть.

Она почувствовала, что наконец его одолела. Он закурил и сделал несколько затяжек.

– Поначалу все было тихо-мирно. Я был паинькой, не делал ничего такою. А потом пошло-поехало. Чем дальше, тем страшнее. А теперь – вообще никакой надежды. Я повязан по рукам и ногам, и ничего не могу поделать.

– Фрэнк, милый, не надо так. Всегда можно найти выход. Расскажи мне все-все, мы обязательно что-нибудь придумаем.

Он посмотрел на нее, и в глазах его промелькнула робкая надежда.

– Ты настоящий друг, Далси, кажется, я тебе это уже говорил. Твоя доброта очень мне помогла, и помогает. Ладно. Я все тебе расскажу. Может, мне сразу станет легче, гораздо легче. Я давно хотел с тобой поделиться, но все никак не мог набраться храбрости.

– Бог дурачок, меня-то зачем бояться? Ну, смелее.

– Ладно. Началось это не так уж давно, после второго моего ранения. Я получил отпуск, и можно было на четыре дня съездить в Рим. Нас много таких собралось, с увольнительными. Бродили, смотрели достопримечательности. Ну, сама понимаешь, Рим.

Далси молча кивнула.

– Однако по вечерам бывало скучновато, и кто-то предложил сыграть в картишки. Все согласились, и мне, конечно, неудобно было отказываться. Как ты понимаешь, мы слегка выпили и не очень хорошо соображали, что делаем. Ставки росли, сама понимаешь, как это все бывает…

Далси знала, что должна любой ценой выудить из него правду. Любой намек на порицание – и он захлопнет створки, как моллюск.

– Еще бы, – сказала она, – конечно понимаю.

– Мне поначалу чертовски везло. Ты и представить не можешь как. Всякий раз я знал, что пойдет нужная карта, и увеличивал ставки. И все получалось так, как я думал. Это была какая-то фантастика!

– Я знаю. Удача, она всегда идет полосой, несколько раз подряд. Мне всегда казалось, что в этом есть что-то дьявольское.

– Очень верное наблюдение, я тоже тогда это понял. Но не сразу. Не буду вдаваться в детали. Когда я вернулся в казарму, у меня было шестьдесят пять фунтов долга, и ни единого пенни в кармане.

– Бедный ты мой! И как же ты выкрутился?

– Хороший вопрос. Деньги я профукал, а карточный долг – это долг чести. Разумеется, мне не грозил арест, или отчисление из части, но я бы не смог смотреть в глаза своим товарищам, будто ничего особенного не случилось.

– Понимаю. Я прекрасно тебя понимаю.

– Но вряд ли догадываешься, что было дальше. Ты знаешь, что меня перевели в казначейскую часть, и, естественно, через мои руки проходило море денег. Я подумал, что смогу подделать кое-какие расчеты в ведомостях, а если кто-то это обнаружит, сделать вид, что случайно ошибся. Решил, что так смогу выкрутиться, размечтался… Опять-таки избавлю тебя от рассказов о том, как мне удалось осуществить свою задумку. Короче: я изменил несколько цифр и подделал баланс. Пришлось изрядно помучиться, все пересчитывать и перекраивать, зато через неделю у меня в кармане была сотня фунтов из государственной казны.

Далси предчувствовала, что услышит нечто в этом роде, но тем не менее ее охватил ужас. Фрэнк всегда слишком легкомысленно относился к чужим деньгам, но этот его демарш не шел ни в какое сравнение с прежними выходками, во всяком случае, горько усмехнулась она, с теми, о которых ей было известно. Но она не смела даже нахмуриться, она должна была узнать все до конца.

– Бедный ты мой недотепа, – лишь пролепетала она. – Это же какое-то безумие!

– Еще бы не безумие, я и сам понимал, что творю, – честно признался он, – но все равно был очень доволен. Ребятам сказал, что попросил родственников прислать деньжат, ну и отдал эти проклятые шестьдесят пять фунтов. У меня оставалось еще тридцать пять, и никто от этого ничуть не пострадал, наше замечательное правительство бросает на ветер миллионы, и моя жалкая сотня – это пшик, ничто.

– А начальники твои… они ничего не заметили?

– Они-то пет. Но лучше бы заметили они, чем кое-кто другой. Был в нашем отделе один клерк, Гарнетт его фамилия, он все просек, но не стал меня выдавать.

Далси посмотрела на него с недоумением.

– Как-то вечерком он отвел меня в сторонку и заявил, что ему необходимо поговорить со мной в приватной обстановке. Короче, он сразу понял, что никаких денег я из дома не получал, поскольку он отвечает за почту, а в последние две недели на мое имя не приходило никаких писем. Потом этому гаду не лень было перерыть все папки, ну и в конце концов он докопался до листка с фальшивыми цифрами. Он вынул его и забрал себе.

– Но раз он ничего никому не сказал, зачем ему тогда этот листок?

– Сейчас узнаешь. Он спросил, сколько я могу заплатить ему за молчание. Я, разумеется, стал божиться, что у меня нет ни пенни. А этот проныра сказал, что он все разузнал: по его сведениям, у меня на руках должно быть еще тридцать пять фунтов. Если я готов платить, листок остается у него, а если нет, тогда он обязан доложить кому следует.

Далси вся похолодела, но усилием воли отогнала охвативший ее страх.

– Но ты же мог сказать, что сам доложишь куда следует о его вымогательстве.

– Чтобы доказать факт шантажа, я вынужден был бы рассказать и о своем мошенничестве. Расправившись с ним, я бы и сам угодил в капкан.

– Действительно. Я как-то об этом не подумала… Ну и как же ты поступил?

– Известное дело как. Отдал ему деньги. А что мне оставалось? Больше он меня не трогал, но как только стало известно, что меня отправляют на гражданку, явился снова. Он, понимаешь ли, слышал, что я пролил кровь за родину, и за этот подвиг мне полагается щедрая награда. А он как раз здорово поиздержался и с удовольствием примет от меня подарок.

– Ах, Фрэнк! Это же чудовищно!

– Я попытался от него отделаться, но не тут-то было. Очень скоро я сообразил, что меня могут отправить не домой, а на пару лет упечь в тюрьму. Что мне было делать? Я снова от него откупился.

– Но чем ты мог откупиться? Тебе же еще тогда не выдали ни подъемных, ни наградных?

– Этот тип все продумал. Накануне моего отъезда мы пошли к нашему с ним начальству, к главному дивизионному казначею, и я написал официальное заявление: прошу выплатить полагающиеся мне деньги мистеру Гарнетту. По ходу дела сочинил историю про долги, что мне нужно с кем-то там расплатиться, и мистер Гарнетт обещал оказать мне любезность. Не думаю, что наш главный мне поверил.

– Почему?

– Он потом снова меня вызвал, попозже, и спросил, точно ли я хочу отказаться от денег, и не требуется ли мне его помощь. Я заверил его, что все нормально, и он, помнится, посмотрел на меня с большим подозрением и сказал: «Ну, вам виднее».

– Так вот почему ты был такой мрачный и нервный – тогда на вокзале! Ах, Фрэнк, представляю, как тебе было горько и обидно!

– Ах, Далси, это я еще как-нибудь бы пережил. Ладно бы речь шла только о тех деньгах. Но я знал, что он от меня не отцепится. Он вскоре тоже должен был демобилизоваться. То есть снова здорово – найдет меня и снова будет доить до тех пор, пока я его не прикончу. Если честно, я уже и об этом подумывал. Слава богу, хватило ума хоть этой глупости не сделать, не пачкать руки кровью.

Слава богу, мысленно согласилась Далси, но это ничуть не облегчало отчаянья, охватившего ее. Однако она боялась хоть словом выдать свой ужас.

– Я не понимаю, как он может снова тебя подловить, – сказала она. – В конце концов этот листок потеряет силу, за давностью.

– Финансовые преступления не прощаются за давностью. До тех пор пока существует армейское казначейство, они имеют право упечь меня за решетку.

– Но теперь и сам он окажется в двусмысленном положении. Ему ведь тоже нужно будет объяснять властям, откуда у него этот листок, это же официальный документ, а не личное письмо. И потом, если он раскрыл обман, когда вы были еще в Италии, то почему сразу не написал рапорт в соответствующие инстанции? Я понимаю, что ты тогда был в его власти, но теперь – что он может сделать с тобой здесь, в Англии?

– Погоди, ты еще не все знаешь. Раз уж я начал, позволь мне высказаться до конца. Если ты еще в состоянии слушать все эти мерзости.

– Фрэнк, миленький, не говори так, прошу тебя.

– В общем, оставил я ему почти все свои денежки и поехал домой. И первым светлым событием за долгое время была встреча с тобой. Ты спасла меня, устроила к доктору Берту, все было бы отлично, если бы не Гарнетт. Я каждый день с ужасом ждал его появления. Но чуть больше месяца назад узнал чудесную новость и решил, что отныне я свободен.

Далси тут же вспомнила, как Фрэнк внезапно преобразился, будто с плеч его свалилась тяжкая ноша. Она слушала почти не дыша.

– Я увидел его фамилию в списке без вести пропавших пассажиров. Его судно, направлявшееся домой, на что-то там наскочило. Знаешь, после многомесячного пребывания в аду я будто снова выбрался на свет. Ну все, подумал я, теперь все пойдет нормально. Теперь я быстренько оправлюсь, верну Далси деньги, подкоплю немного и начну искать более подходящую работенку. Только ты не думай, что я неблагодарный тип, ты очень меня выручила, замолвив за меня словечко доктору.

– Но что-то случилось? Какая-то неприятность?

– Да, случилось. Как раз сегодня. Все было замечательно – до того как мы с тобой расстались после ленча. Случилось самое страшное. Я встретил Гарнетта.

– Ах, Фрэнк! Значит, список был неточным!

– Он остановил меня и сразу же с места в карьер: «Бывают же такие совпадения! Вас-то я и искал. Меня тут тоже искали – нашу шлюпку отнесло течением, наверное, слышали про неприятное происшествие с пассажирским судном, на котором я возвращался в нашу милую Англию? Но в конце концов нас подобрали. Только что стал вольным человеком, отправлен в запас. И сразу решил встретиться с вами». «Ну встретились, и дальше что?» – спросил я его.

Фрэнк умолк, видимо не решаясь рассказывать дальше, но все-таки продолжил:

– Беседа наша была предельно краткой и деловой. Он поведал мне, что ему предложили выгодную работу, но при условии, что он сделает взнос – двести фунтов. И если я их раздобуду, он отдаст мне тот проклятый листок с фальшивыми числами.

– Опять шантаж!

– Да, опять. Но это уже в последний раз. Мне бы только забрать листок – и все, свобода. Тогда никто больше не сможет меня обвинить. Игра стоила свеч.

– Но у тебя же нет таких денег. Что ты мог сделать?

– Ничего. Но мне предлагали свободу, представляешь? Возможность вернуться к нормальной жизни, на которой я уже поставил крест.

– Как я тебя понимаю, Фрэнк! Ты, наверное, чуть с ума не сошел от злости.

– Знаешь, я действительно сошел с ума. Я подумал, на кону – вся моя жизнь. Если я получу этот клочок бумаги, все будет замечательно. Чтобы выиграть время, я сказал, что мне нужно своими глазами увидеть этот листок, убедиться, что он действительно существует. Он ответил, что только идиот будет таскать с собой такие важные бумаги. Но он отдаст листок, если я достану деньги. И дал мне свой адрес.

– Я поняла. Деньги достать было негде И ничего не вышло.

Фрэнк молчал, но вид у него вдруг стал такой страдальческий, такой виноватый, что Далси испугалась.

– Фрэнк, что ты натворил?! – крикнула она. – Ведь ты что-то натворил? Я вижу по твоему лицу. Что?

Он дважды собирался с духом, чтобы заговорить. Потом, запинаясь, произнес:

– Я… я д-достал деньги.

– Достал? Но где?

И снова последовала долгая пауза, он тихо продолжил:

– Боюсь, ты будешь руга…

– Прекрати! Где ты их взял? Сейчас же мне ответь!

Он посмотрел на нее потухшим взглядом.

– У Берта.

От неожиданности Далси даже не поняла, о чем речь.

– У Берта? Ты попросил у него двести фунтов и выложил всю эту историю?

Фрэнк покачал головой и почти беззвучно прошептал:

– Он ничего не знает.

Повисла мучительная пауза. Далси решила, что она ослышалась.

– Ты хочешь сказать, что ты… их украл?

– Нет, что ты, – торопливо возразил он, – я их только одолжил. Я верну их – при первой же возможности. Ты мне веришь, Далси? Ты должна мне верить.

Далси казалось, что она бредит, что ей снится какой-то кошмар. В реальной жизни такого не бывает, эго слишком ужасно.

– Но как тебе это удалось? Где ты их нашел?

– Эго получилось случайно, – сказал Фрэнк уже более бодрым голосом. – Все произошло гак быстро и неожиданно, что у меня не было ни секунды на раздумья. Я увидел деньги и схватил их… А положить назад было уже поздно.

– Но двести фунтов без присмотра никто не оставляет. Где ты их взял?

– Дело было так. Сразу после ухода миссис Редлейк мистер Берг поднялся в лабораторию. Я услышал на лестнице его шаги и зашел к нему в кабинет, чтобы разжечь камин. Обычно это делаю я. Разжег. А потом посмотрел… совершенно случайно…

– Я внимательно тебя слушаю, рассказывай дальше.

– Посмотрел на сейф, а в замке болтается связка ключей. И тут мне пришло в голову, что там наверняка полно денег, ведь некоторые пациенты расплачиваемся наличными. Просто вдруг об этом подумалось, понимаешь?

Далси казалось, что ее сердце сжимает чья-то рука с ледяными пальцами, все сильнее и сильнее.

– Дальше, – еле слышно пролепетала она.

– А дальше я уже ни о чем не думал. Если бы я подумал, то ни за что бы этого не сделал. Но за дверцей были деньги, по крайней мере, я был в этом уверен. Берт мог вернуться в любую минуту. Поэтому времени на раздумья не было. Я открыл сейф и увидел, что в ящичке полно денег, разные купюры. Я отсчитал двести однофунтовых бумажек. Это было неопасно – я внимательно слушал, чтобы не пропустить момент, когда доктор начнет спускаться. Потом я снова запер сейф и… Вот, собственно, и все.

Далси застонала.

– Ах, Фрэнк! Этого я от тебя никак не ожидала! Ты обокрал Берта? Как ты мог! Ты должен немедленно вернуть эти деньги! Я выберу подходящий момент, чтобы положить их на место. Мне иногда приходится доставать из сейфа бумаги.

Он посмотрел на нее с изумлением.

– Но я не могу этого сделать. У меня их нет. Я отдал их Гарнетту и забрал у него листок.

Далси даже не могла говорить. Она медленно отвернулась и, спрятав лицо в ладонях, горько заплакала, и ей казалось, что сердце ее сейчас разорвется.

Глава 2 План действий

Далси долго избегала Фрэнка, отношения были налажены с великим трудом.

После того их разговора, увидев, как сильно она расстроена, он наверняка раскаялся. Правда, Далси не могла понять, в чем именно: в том, что довел ее до слез, или в содеянном. Он пытался ее утешать.

– Милая, напрасно ты так переживаешь. Все не так ужасно, как тебе кажется. Я ведь не украл, а только одолжил. Берт ничего не узнает, деньги я потом верну, все будет нормально.

Но Далси никак не могла успокоиться.

– Это что, так просто? – пробормотала она, когда ей удалось наконец унять слезы. – Ты говоришь, что вернешь их. Но каким образом? Откуда они у тебя возьмутся?

– Я человек неприхотливый. За год накоплю.

– За год! Но он может хватиться их в любой момент, возможно, завтра же!

– Совсем необязательно. Там осталась еще целая куча банкнот.

– Ну конечно же он поймет, что часть денег пропала. Он ведь не идиот.

Он пытливо на нее посмотрел, будто что-то обдумывая.

– Ты думаешь? Тогда вот что. Ты должна мне помочь. Если ты не согласишься, мне конец.

И снова сердце ее сжалось. Что еще от нее сейчас потребуют?

– Что ты имеешь в виду? – угрюмо спросила она.

– Ведь ты вынимаешь деньги из ящика и относишь их в банк?

– Ну да, я, но только когда доктор просит меня их отнести.

– В таком случае… – он умолк, видимо побаивался продолжать, потом нехотя произнес: – Ты могла бы… если ты согласишься, все наши проблемы будут решены.

– Интересно, каким образом?

– Ты могла бы ну… сказать, что ты уже отнесла деньги в банк? Я просто предлагаю, ищу варианты – могла бы или это исключено?

Она смотрела на пего округлившимися глазами.

– Фрэнк, по-моему, ты действительно тронулся.

– Послушай, – умоляюще произнес он. – Это же очень просто. Тебе только нужно сказать ему, что в ящике накопилось слишком много банкнот, и ты подумала, что он совсем забыл про сейф, ну и проявила инициативу – отнесла в банк двести долларов. И что ты надеешься, что он не рассердится на тебя за своеволие.

Она резко развернулась.

– У тебя, что ли, совсем плохо с головой? Неужели ты не понимаешь, что по твоей милости я тоже стану воровкой?

– Милая, ну зачем ты так? Какая из тебя воровка? Никому и в голову не придет заподозрить тебя в таких страшных грехах. Можно подумать, я прошу тебя бог знает о чем. Просто как бы между прочим сообщи ему о том, что ты отнесла деньги на счет. Одна фраза – и дело сделано.

– Ты в этом уверен? Я где я возьму квитанцию, которую выдает банк?

– Намекни, что принесешь ее позже, вместе с другими, когда они накопятся.

– Великолепно. Значит, я должна стать не просто воровкой, но еще и врушкой. Думай, что говоришь, Фрэнк Роско! Думаешь, я совсем дурочка?

– Значит, ты не хочешь меня выручить? Но это же совсем несложно. Просто поговорить.

– Как ты вообще смеешь мне такое предлагать!

Он вздохнул.

– Ты права. Такие вещи не для тебя. Прости, зря я тебя об этот попросил.

– И что же ты собираешься делать?

– А разве у меня есть выбор? Признаюсь, что взял эти двести фунтов, а потом получу по заслугам.

– Но тебя же посадят в тюрьму!

– Ну да, посадят. Ничего не поделаешь, рано или поздно недостача обнаружится.

Последовала долгая пауза. Далси вся кипела от негодования. Фрэнк неисправим! Сначала делает, а потом думает. Этот человек не способен думать о последствиях, только о том, что ему нужно в данный, конкретный момент! Всякий раз забывает о том, что придется расплачиваться – либо самому, либо кому-то другому. Конечно он не нарочно втравливает в свои делишки других, но почему-то так получается всегда. Он с самого детства такой. Что-нибудь натворит, а наказывают их вдвоем. Сколько раз такое бывало!

Но сейчас речь шла уже не о детских проказах. Все было очень серьезно. Его сумасбродство может стоить счастья и благополучия всей их жизни. А если она откажется выручить этого дурачка, его вообще упеку г за решетку. Разве это справедливо – отказать человеку в помощи? Очень даже справедливо!

Конечно сухие моралисты тут же заявили бы, что ее стремление спасти его свидетельствует о недостаточно твердости ее принципов. Далси лихорадочно пыталась сделать единственно правильный вывод. И ложь, и воровство, к которым Фрэнк, по сути дела, ее призывал, были недопустимы, и не только потому, что могли довести до суда и тюрьмы. Но… но почему бы ей все-таки не поступиться совестью, не пожертвовать своей честностью ради спасения Фрэнка?

В конце концов выбор был сделан, но не в результате абстрактных размышлений о том, что есть добро и зло. Просто она взглянула на Фрэнка, такого жалкого, такого несчастного, и поняла, что все ее чистоплюйство – полная ерунда. Она любит его. И это самое главное. Никогда и ни при каких обстоятельствах она не бросит его в беде. Она разделит с ним все страдания, до последней капли, какими бы горькими они ни были. Это будет для нее счастьем. Лучше страдать и бедствовать вместе с Фрэнком, чем жить в роскоши без Фрэнка, даже если ей предложат сокровища самого царя Соломона. И совершенно не важно, что на самом деле он достоин порицания.

Только не нужно сразу показывать, что она на его стороне. Пусть немного помучается, это пойдет ему на пользу. Она медленно обернулась.

– Пока мне нечего тебе ответить, Фрэнк, и не уговаривай. Теперь в любой момент может грянуть скандал. И я совершенно не представляю, каким образом его можно предотвратить. По-моему, самое разумное – пойти к мистеру Берту и честно во всем признаться. Возможно, он тебя простит и не станет затевать судебное разбирательство.

– Это вряд ли.

В ответ Далси лишь молча пожала плечами.

– Честное слово, Далси, – снова начал он. – Я знаю, что сглупил. Но я же все тебе объяснил: думать было некогда, а когда дело было сделано, тут думай, не думай – назад не вернешь. Слушай, может, тебе удастся что-нибудь изобрести? Попробуй, а?

– Интересно, что же такое я могу изобрести? Приходи утром ко мне завтракать, и если мне придет в голову какая-нибудь идея, сразу все обсудим. Только я очень в этом сомневаюсь.

Этот ее строгий отчужденный тон явно его покоробил, но, похоже, он боялся еще сильнее ее рассердить, и молча кивнул. Придя на следующее утро, Фрэнк продолжал, на всякий случай, отмалчиваться, Далси же, в предвкушении позорного разоблачения, была вся на взводе. Завтрак стал для обоих настоящей пыткой.

На работе Далси примерно час разбирала вместе с доктором письма, и уже поднявшись, чтобы уйти к себе, как бы между прочим (но каких же это ей стоило усилий!) сообщила:

– Мистер Берт, я вчера отнесла в банк двести фунтов. Ящик в сейфе был уже переполнен, и я подумала, что вы просто забыли мне про это сказать.

– Вот и умничка, – отозвался доктор, снимая трубку и набирая какой-то номер. – Я, знаете ли, совсем закрутился и действительно забыл про денежные дела.

Далси на негнущихся ногах, то и дело спотыкаясь, вышла из кабинета, но шеф был увлечен разговором и ничего не заметил. Придя к себе, Далси рухнула на стул, чувствуя, как ее прошиб холодный пот. Она все-таки это сделала! Теперь она воровка, и пока деньги не будут возвращены, ее жизнь будет сущим адом. Если они вообще будут возвращены! Своим враньем она лишь на день отсрочила час расплаты. Завтра ее уличат. Завтра ей придется положить перед Бертом отчет о финансах за две недели, к которому она прикладывает банковские квитанции – о том, что на счет их положена такая-то сумма такого-то числа. Если Берт вспомнит об упомянутых ею сегодня двух сотнях – она пропала! Может, вспомнит, а может – нет. Вообще-то он был очень пунктуальным и въедливым человеком, но все его внимание было сосредоточено па самой работе, а финансовые дела интересовали его мало, только как нечто неизбежное. К тому же, чуть не разрыдавшись, вспомнила Далси, профессор полностью ей доверял. Он обычно почти не смотрел на разложенные перед ним листочки.

Совершенно разбитая, и морально, и физически, Далей гадала, что же теперь будет. И в этот момент появился Фрэнк. Щеки его порозовели от нетерпения.

– Ну что? – прошептал он. – Операция прошла нормально?

И тут на Далси внезапно накатила ярость. Еще пару минут назад она чуть не умерла от стыда и страха, а он как ни в чем не бывало отпускает свои шуточки! Это было последней каплей.

– Убирайся! – прошипела она. – И посмей только ко мне подойти – убью!

Не будь Далси в таком ужасном состоянии, у нее хватило бы ума посмеяться над его идиотской самоуверенностью… После ее «убью!» подбородок его задрожал, а в глазах отразились боль и недоумение. Прежде чем она успела сказать что-то еще, он выбежал за дверь.

В конечном счете судьба смилостивилась над Далси, решила ее спасти. На следующий день незадолго до того, как она должна была принести Берту счета, ему позвонил старый друг, тоже хирург, который хотел с ним посоветоваться по поводу одного неординарного случая. Поскольку мистер Берт тоже сталкивался в своей практике с чем-то подобным. Когда Далси вошла, мистер Берт сосредоточенно листал толстенную тетрадь с записями.

– Я только что все оформила… Но, может, мне лучше зайти попозже?

– Нет-нет, – сказал Берт, заложив пальцем нужную страницу. – Давайте сюда вашу бухгалтерию, посмотрим, что мы нынче имеем.

На просмотр «бухгалтерии» он потратил еще меньше времени, чем обычно. Пробормотав, что примерно такие суммы и ожидал увидеть, Берт снова раскрыл свои записи… Почувствовав уже знакомую дрожь в коленках, Далси с трудом доплелась до двери.

Пока им везет, но это пока. Как только Берт сам залезет в сейф, он сразу вспомнит про ее самовольный поход в банк. И одному Господу известно, вспомнит ли он и эту роковую цифру: 200. Скорее всего, не вспомнит – пока снова не увидит гроссбух, где зафиксированы все их дебеты-кредиты. Обычно он лежит на ее столе.

Когда она наконец сообщила о своем визите к шефу. Фрэнк изобразил пылкую благодарность и искренне раскаянье. Ведь из-за него у нее сплошные неприятности! И однако ему не удалось скрыть своего тайного ликования. Ситуация было до боли знакомой: он заварил кашу, а расхлебывать все пришлось кому-то другому, то есть ей…

День прошел спокойно, Берт не говорил ни о каких пропажах, и Далси тоже успокоилась: пока опасность действительно миновала. Но в конце года Берт самолично сверяет банковские счета с их собственными записями, и тогда эти две сотни непременно выплывут наружу. Но до конца года оставалось еще целых восемь месяцев, за это время деньги будут возвращены.

Далси почувствовала облегчение, но не надолго. Теперь ее терзали новые сомнения. Откуда Фрэнк возьмет деньги? При самой строгой экономии ему удастся выкроить не больше фунта в педелю. За восемь месяцев не накопится и сорока фунтов. С тяжелым сердцем она подумала о том, что ей придется расстаться со своей уютной квартиркой, снять что-нибудь подешевле. Таким образом будет выкроен еще фунт в педелю, к тому же у нее есть маленькая заначка в банке – 60 фунтов. Итого – 90 фунтов. Вместе с сорока самого Фрэнка выходит 130 фунтов. Даже если она вызовется сама подбить годовой баланс (но совсем не обязательно, что шеф согласится на ее «жертву»), недостачу семидесяти фунтов тоже не скроешь – слишком крупная сумма.

Дальше все пошло совсем не так, как она рассчитывала. Фрэнк не отдавал обещанного фунта, и у него всегда находились убедительные оправдания. Всегда оказывалось, что без того-то и того-то он не в состоянии нормально работать, а если Берт его уволит, они вообще пропадут… На данный момент все утряслось, и Фрэнк сразу успокоился, но Далси чувствовала себя ужасно. Ведь они медленно, но верно приближались к катастрофе.

И вот примерно месяц спустя, в очередной раз обсуждая с ним эту немыслимую ситуацию, Далси не выдержала и дала волю своему гневу. И поставила перед опешившим от неожиданности Фрэнком ультиматум: если он не придумает какой-то выход и не начнет действовать, она все выложит доктору, и ей уже плевать, что с ними будет.

Как ни странно, Фрэнк сразу поверил, что она действительно на это решится.

– Далси, умоляю, не делай этого. Потерпи еще немного. Напрасно ты думаешь, что я безнадежный идиот, я просто пытаюсь найти оптимальный вариант и даже кое-что уже наметил. Уверен, что мы сможем раздобыть нужную сумму, причем достаточно быстро.

– Ну и что же ты наметил? – угрюмо буркнула она.

– Погоди, еще рано об этом говорить. Дай мне, как говорится, проработать детали. А пока это секрет.

Гнев свой она уже выплеснула, и поэтому довольно вяло отреагировала на его обещания, не зная, стоит ли принимать их всерьез. Но вообще-то при желании Фрэнк способен был выкрутиться из любой ситуации, мозги у него отличные. А сейчас у него был такой скорбный, такой серьезный вид, что любовь перевесила все обиды – Далси даже стало стыдно, что она посмела усомниться.

– Ах, Фрэнк! – воскликнула она, еле сдерживая слезы. – Пожалуйста, поторопись.

– Дай мне неделю. Всего неделю. И я предъявлю тебе план, который, клянусь, должен сработать. Но мне потребуется твоя помощь. Ты ведь мне не откажешь?

Далси покорно согласилась, опасаясь в душе, что ей придется опять чем-то поступиться. Но вслух она только и сказала:

– Договорились, ровно через неделю ты мне расскажешь о своем плане, а до вторника – больше никаких разговоров па эту тему.

Но план был готов гораздо раньше. Фрэнк прямо-таки бегом влетел к ней в воскресенье утром, явно переполненный впечатлениями и чувствами.

– Ну? – улыбнулась она, – чем порадуешь?

– Обещанным гениальным планом, он уже готов.

– Как здорово! Чем раньше мы начнем действовать, тем лучше. И в чем состоит твой план?

Он почему-то молчал и как-то разом поскучнел.

– Не знаю, как ты к этому отнесешься, – пробормотал он. – Я все продумал, но тебя тут может кое-что смутить.

– Давай рассказывай, а я уж сама решу.

– Конечно, конечно… Слушай, положение у нас практически безвыходное, верно?

– Мы уже тысячу раз это обсуждали, не начинай снова.

– Хорошо, не буду. Рискованная ситуация требует рискованных способов ее решения, сказал кто-то из мудрецов. Ты с ним согласна?

– Все зависит от конкретных обстоятельств. В чем состоит твоя грандиозная идея?

– Сейчас объясню. Но предупреждаю, тут нужно проявить смелость, решиться на то, что показалось бы нам… не совсем допустимым в обычных обстоятельствах.

Сердце Далси привычно заныло. Начало разговора не предвещало ничего хорошего.

– Продолжай, – коротко попросила она.

– Не скажу, что сам в большом восторге от своей идеи, но это единственный выход. Учитывая обстоятельства, которые ничем не лучше этого выхода.

Он резко к нему повернулась.

– Ради бога, Фрэнк, прекрати ходить вокруг да около, говори, что там у тебя!

– Ладно, – набрав в легкие побольше воздуха, он решился произнести: – Мы возьмем эти деньги… у пациентов.

Она смотрела на него чуть вытаращенными от удивления глазами.

– У пациентов? Что ты такое несешь?

– Я хотел бы уточнить: у некоторых пациентов. В большинстве своем наши клиенты обеспеченные люди. Но не богачи. О них речь вообще не идет. Но есть и такие, у кого денег – завались, для них тысяча фунтов – мелочь, как для нас пять шиллингов. Вот их мы можем немного пощипать, тем более что они этого даже не почувствуют.

Далси даже растерялась – она решительно не могла понять, что он имеет в виду.

– Ты хоть сам понимаешь, что говоришь? С какой стати пациенты будут отдавать нам свои деньги?

– Ну, это-то устроить несложно, – он неловко поерзал в кресле, – ты сначала дай мне договорить.

Он немного выждал – Далси покорно молчала.

– Я вот что имею в виду: мы заставим их платить чуть больше, чем все остальные.

Далси никак не могла уяснить, что он такое изобрел, но уже точно знала, что это что-то гадкое.

– Ты должен придумать что-нибудь более подходящее, – твердо сказала она, – это нам точно не подходит.

– Давай я все объясню на конкретном примере, – решившись начать, он уже несся вперед без оглядки. – Предположим, кому-то из этих Крезов предстоит операция. Док Берт велит тебе выписать чек на сто двадцать гиней. А ты выписываешь этому толстосуму чек на сто тридцать. И вот у нас уже есть десяточка.

Далси похолодела от ужаса. Гениальный план Фрэнка сводился к откровенному и вульгарному воровству! По сути дела, он предлагал запустить руку уже в карман пациентов! Вот чем ей предлагают отплатить Берту за всю его доброту и доверие – низким обманом. Она еле нашла в себе силы ответить:

– Ну ты и тип, как ты вообще посмел такое придумать! Будем считать, что ты ничего мне не говорил, так и быть.

– Я так и знал, что ты скажешь что-то в этом роде. Нормальная реакция. Мне и самому стало тошно, когда эта идея пришла мне в голову. Но потом, немного поразмыслив, я понял, что этот вариант далеко не самый отвратительный.

– Отвратительнее и быть не может.

– Вот тут позволь с тобою не согласиться. Еще как может! И будет, если мы продолжим сидеть сложа руки. Давай вместе проанализируем ситуацию. Мы стащили деньги у Берта. Я знаю, радость моя, что ты этого не делала, что просто согласилась меня выгородить – по доброте душевной. Но как ни прискорбно это говорить, ты теперь моя сообщница. Ты стала ею, как только сообщила Берту, будто отнесла эти две сотни в банк. Разумеется, я говорю о том, как это расценивается представителями закона.

Он был прав. Далси сама знала, что делала, и теперь она тоже стала воровкой. Но тогда ее вынудили отчаянные обстоятельства, тогда нужно было срочно что-то предпринять. То, что он предлагал сейчас, совсем другое. Если она согласится, это будет заранее продуманное мошенничество. И тут уже нечем будет оправдаться, даже перед собой…

– Не хочу даже слышать об этом. Неужели ты рассчитывал на то, что я соглашусь? Выкинь эту свою великую идею из головы, и немедленно.

Он кивнул, но продолжил атаку.

– Да, конечно, душа моя, но попробуй взглянуть на мое предложение с другой стороны. Мы попали в щекотливое положение. И что для нас сейчас самое главное? Выпутаться. Ты согласна?

– Разумеется согласна. Но то, что ты предлагаешь, лишь ухудшит наше положение, мы еще глубже завязнем.

– Ты, по-моему, до конца еще не поняла весь ужас нашей ситуации. Нам не собрать этих денег до конца года, когда шеф устроит генеральный досмотр всей бухгалтерии. Он все просечет и выведет нас на чистую воду.

И опять она была вынуждена признать его правоту. Она и сама прекрасно понимала, что такую сумму им не раздобыть, но не знала, что и Фрэнк это осознал.

– Ну тогда все, нам конец, – убитым голосом сказала она.

– Но этого можно избежать. – настаивал он. – С помощью моего плана. Нет-нет, – он опередил ее возражения, – дай мне договорить. Мы хотим выпутаться, верно? А для этого нам нужно возместить недостачу… Кроме того, мы действительно не хотим отплатить Берту черной неблагодарностью.

– Вот в этом я с тобой абсолютно согласна.

– Так я и думал. Рассуждаем дальше. Если мы хотим возместить деньги Берту, придется изъять деньги у пациентов.

– Нет, нет и нет! Никогда!

– Послушай, Далси, – в его голосе вдруг зазвучал металл. – Сейчас речь идет не о том, красть деньги или нет. Они уже украдены. И с этим уже ничего не поделаешь, этот факт нужно принимать как данность. Теперь нужно действовать в соответствии с обстоятельствами. Если мы даже не попытаемся выкрутиться, воспользовавшись моей идеей, нам крышка. Мы останемся без работы, и не исключено, что нас упрячут в тюрьму. Действительно, стоит рискнуть, возможно, все обойдется. Деньги мы вернем, и все будет шито-крыто.

– Но тогда нам придется обворовывать пациентов.

– Это же совсем другое дело. Согласен: это противно, гадко, непорядочно… Но разве мы кого-то обрекаем на лишения? Ничего подобного. Мы ведь не станем обманывать тех, для кого десять фунтов – существенная сумма. Ни-ни.

– Но это же преднамеренное преступление!

– Позволь мне продолжить, еще буквально два слова. Почему бы нанесенный нами урон не восполнить с помощью тех, кто даже не почувствует, что у них прихватили лишку? Это будет, по крайней мере, справедливо.

Далси, совсем растерявшись, молчала. В этом был весь Фрэнк. Он всегда умел доказать, что черное это белое. Так все преподнесет, что ты потом диву даешься: и почему ты сама до этого не додумалась? Может, и правда, так будет лучше?

– Мало ли что мы сейчас решим, – наконец сказала она. – Даже если мы захотим это сделать, то как это устроить? Нет, это невозможно.

Он наверняка понял, что опять одержал над ней верх, но даже не подал виду.

– Это мы пока не обсуждаем. Мое дело – предложить вариант иразработать надежную тактику, а твое – решать, «да» или «нет».

– Но как это все устроить? Пациенты знают расценки. Получив чек с завышенной суммой, они немедленно сообщат об этом Берту.

– Ничего подобного. Тут можешь положиться на меня. Девять пациентов из десяти, разумеется, сначала выяснят, во сколько им обойдется операция. Но есть и такие, их, разумеется, единицы, кого подобные мелочи не волнуют. Или они делают вид, что не волнуют. Им хочется продемонстрировать свое бескорыстие и щедрость. И не говори, что среди пациентов не попадаются подобные экземпляры.

– Попадаются, конечно, и такие, – признала она.

– Вот и отлично. С ними и будем работать. Чеки на оплату выписывают их секретари, они сами только расписываются, даже не посмотрев на сумму. Если даже кому-то из этих денежных мешков покажется, что расценки великоваты, они промолчат. Поскольку что-то переспрашивать – унизительно для таких важных птиц.

Как всегда, очень убедительно! Как всегда, Фрэнку почти нечем возразить.

– А откуда мы узнаем, что Берт не сообщил этому самому мешку стоимость услуг?

Тут Фрэнк еле-еле сумел скрыть свою гордость.

– Предоставь все своему Фрэнку, старушка. Это, как говорится, не проблема. Но я все-таки расскажу, какой я нашел выход. У меня есть старый стетоскоп. Прилажу к его концу трубочку, которую можно вставить в замочную скважину, и когда к шефу придет какой-нибудь подходящий пациент, подслушаю их разговор. Если о гонораре речь не зайдет, значит, мы смело можем действовать.

Она опять стала возмущаться, но Фрэнк настойчиво повторял, что это ерунда, зато они будут спасены. Тогда она стала твердить, что неизбежно возникнут проблемы с банковскими счетами, с учетом наличности, с теми отчетами, которые она готовит для мистера Берта каждые две недели. Но у Фрэнка на все находились ответы. Далси убедилась в том, что он действительно все тщательно продумал.

В конечном счете она уступила, терзаясь от страха и стыда. План Фрэнка был отвратителен, но он давал надежду на то, что им удастся избежать окончательного краха. А если говорить о моральном аспекте, новое мошенничество уже мало что меняло – все равно Далси уже была соучастницей. Она согласилась, с горечью про себя признав, что речь идет не о выборе между добром и злом. Ей приходится выбирать между меньшим и большим злом.

Фрэнк был отличным психологом. Ни единым жестом он не выдал своего торжества. Он демонстрировал только искреннее раскаянье в том, что она так огорчена и горячо благодарил за великодушие, ибо она решилась на огромный риск: на карту поставлена ее репутация. Он сказал, что ему нужно обдумать еще кое-какие детали, а через несколько дней можно будет начинать. Обрадовавшись, что ей позволили несколько дней прожить в относительном покое, Далси не стала выяснять, что это за детали.

Всю следующую неделю у Фрэнка был очень озабоченный и загадочный вид. Потом последовала еще одна просьба, касающаяся их «операции».

– Одолжи мне двадцать фунтов, – попросил он небрежным тоном, – а еще лучше – тридцать. Не бойся, я не собираюсь их транжирить. Просто нужно открыть счет в банке.

Он стала спрашивать, зачем это нужно. И Фрэнк тем же небрежным тоном объяснил:

– Когда мы приступим, потребуется дополнительная чековая книжка. Лучший способ ее получить – открыть счет.

И она, доверившись ему во всем, отдала ему деньги. Все это казалось действительно пустяком в сравнении с избавлением от кошмарного бремени… вскоре он сообщил, что он открыл счет в том же отделении банка, адрес кассиру он дал только домашний, наврал, что он на днях демобилизовался и еще не успел устроиться на работу.

Через три дня Фрэнк торжественно объявил, что все подготовительные работы завершены и можно действовать. Далси была уже в таком напряженном состоянии, что его заявление почти не добавило ей переживаний. Она действовала как автомат, тупо выполняя все его просьбы.

Подыскивая подходящую жертву, они начали с того, что просмотрели истории болезней пациентов, записанных на завтрашний прием. Фрэнк решил, что ни один им не подходит. Четыре последующих дня тоже оказались неудачными. Только на пятый на консультацию к Берту пришел сэр Клаудсли Риджуэлл, чтобы окончательно выяснить, можно ли обойтись без операции или все-таки придется лечь под нож. Фрэнку из разных источников удалось узнать, что это скороспелый современный богач, из выскочек, и, скорее всего, с удовольствием демонстрирует свое благополучие при каждом подходящем случае. На следующий день Фрэнк почтительно провел его в кабинет и неторопливо удалился. Старательно топая, он отошел от двери, но потом на цыпочках подкрался обратно. Надо сказать, он заранее наклеил на подметки куски резины, но только на переднюю часть, на каблуки наклеивать не стал, чтобы можно было изображать «громкую» походку. Приладив к дверной скважине стетоскоп, он прослушал весь разговор. Когда пациент ушел, Фрэнк доложил Далси, что операция состоится, но о гонораре упомянуто не было.

Момент оформления чека был еще далеко, так что Фрэнк продолжил свою разведывательную деятельность. Подходящие кандидатуры появлялись примерно раз в четыре дня, и Фрэнк исправно подслушивал у двери кабинета. Как правило, ему приходилось разочаровываться: речь о размере оплаты рано или поздно обязательно заходила. Однако медленно, но верно список потенциальных жертв увеличивался. Через полтора месяца к «номеру первому» прибавилось еще семеро «перспективных» пациентов.

Наконец-то можно было оформлять первый счет: первым счастливчиком оказался сэр Риджуэлл. Берт велел отправить ему счет на сто пятьдесят гиней. Убитым голосом Далси сообщила об этом Фрэнку.

– Не волнуйся ты так, старушка. Это не так уж сложно, сама увидишь. Слушайся меня, и все будет отлично. Отошли сэру Клаудсли счет, только не на сто пятьдесят, а на сто восемьдесят гиней.

Далси была в шоке.

– Но тридцать гиней – эго же колоссальная разница! Он сразу почет что-то неладное.

– Ничего подобного! – он энергично помотал головой и погрозил Далси пальцем: – Ты должна беспрекословно мне подчиняться, таков был уговор. Из-за одной-двух гиней вообще не стоит все это затевать. А тут за один раз мы оттяпаем сразу тридцать гиней.

– Это как-то уж… чересчур. У меня уже душа ушла в пятки.

– Быстрее ее оттуда доставай. Да не будь ты такой рохлей, Далси! Оформи счет и отошли его. Но не забудь, что на корешке чека надо написать цифру сто пятьдесят.

– Ужас!

– Да, абсолютно с тобой согласен. Но другого выхода у нас нет.

Два дня Далси была на грани истерики, готовая каждую минуту разрыдаться, лишь огромным усилием воли ей удавалось сохранять относительно нормальный вид. На третий день пришел конверт с подписанным чеком, и никаких записок с вопросами или комментариями. Далси не верила собственным глазам. Минутное чувство облегчения было тут же вытеснено тревогой. Далси понимала, что рано или поздно грянет скандал.

Фрэнк воспринял удавшийся трюк с чеком, как нечто само собою разумеющееся.

– Я же говорил, что ты зря переживаешь. Сама увидишь: все теперь пойдет как по маслу.

Но Далси решительно не понимала, что делать с этим чеком дальше, она окончательно запуталась, Фрэнку пришлось долго все ей растолковывать.

– Сначала надо заняться платежной квитанцией, которую заполняют при подаче чека. Тут надо действовать осторожно. В той части, которую ты отошлешь Риджуэллу будет указано сто восемьдесят гиней, а на корешке квитанции, которая останется у пас в офисе, сто пятьдесят.

– Это невыносимо!

– Что же делать, старушка, такова цена свободы.

– А вдруг Риджуэлл упомянет в разговоре с Бертом сумму гонорара?

– В таком случае ты изобразишь, что ах, ты случайно ошиблась, и немедленно все утрясешь. Но он ничего не упомянет. Вспомни, что это за личность, и сама поймешь, что никаких разговоров о гонораре просто не может возникнуть.

– Да… наверное, ты прав.

– Еще бы я не был прав. Они с Бертом уже все обсудили, а господа из этой породы – из породы тех, кого не слишком волнует сумма, с которой придется расстаться, – не станут задним числом что-то выяснять, это несолидно.

– Ладно, с квитанцией все ясно. Ну а дальше-то что? Заполнить ее можно как угодно. Но примет ли ее кассир? Чек у меня на сто восемьдесят гиней вместо ста пятидесяти. И в платежке тоже должно стоять сто восемьдесят, тут-то все и выплывет.

– Не выплывет, если действовать с умом. Что ты обычно делаешь с чеками? Ждешь, когда накопится какое-то количество, берешь книжечку с квитанциями и бредешь в банк. Кассир забирает у тебя чеки, проверяет, правильно ли заполнены квитанции и ставит на их корешках печать, расписывается, подсчитывает итоговую сумму, это для него самое главное: чтобы сумма на чеках сошлась с суммой на квитанциях. Эти корешки – доказательство того, что ты сдала чеки в банк.

– Ну и что? Что это дает нам?

– Сейчас поймешь. Берт потом проверяет, все ли чеки отданы в банк. А как он это делает? Просматривает предъявленные тобой корешки квитанций, верно?

– Ну да. При отчете, который я делаю каждые две недели.

– Поехали дальше. Но тот корешок, где будет стоять число сто восемьдесят, ты шефу не покажешь. Значит, ты должна завести две книжечки с квитанциями: одну для банка, вторую для Берта, где на одном из корешков будет стоять число сто пятьдесят. Таким образом мы сумеем скрыть от него эти тридцать гиней.

– Ах, Фрэнк, это так ужасно! Вся эта двойная бухгалтерия! Ну ладно, квиток я заполню, но какой от этого толк? Ведь на нем не будет банковской печати и подписи кассира?

Фрэнк ехидно усмехнулся.

– А она совсем не так глупа, как может показаться, – театральным голосом произнес он. – Твой верный Фрэнк, как всегда, готов тебя выручить, старушка. Он все продумал, и эту часть операции тоже. Претерпев невероятные мучения, он сотворил нужную печать, точно такую же как банковский штемпель. А уж ею редчайший дар имитировав чужой почерк известен тебе давно. Ставим штамп, я расписываюсь за кассира, и – оп-ля! – на корешке банковской квитанции появляется все, что полагается.

– Это так ужасно, – снова произнесла она, но уже не с таким жаром. Несмотря на все свое негодование, она почувствовала восхищение. Какой все же Фрэнк талантливый!

– Конечно, ужасно, радость моя, – с готовностью согласился он. – Но мы уже зашли слишком далеко. Назад хода нет. Если мы не будем действовать дальше, крах неизбежен.

И опять ей нечем было возразить. За Фрэнком всегда оставалось последнее слово, всегда! Он загнал ее в ловушку.

– Ну хорошо, видимо, мне ничего другого не остается, – пробормотала она, пытаясь постичь смысл всех этих «операций». – Но все равно непонятно, каким образом эти тридцать гиней попадут к нам.

– Наконец-то ты заговорила о самом главном. Скажи, Берт просит тебя иногда взять в банке некоторое количество наличности, говоря проще – обыкновенных денежных купюр?

– И довольно часто. Он пишет мне записку, сколько ему нужно денег. Я беру в банке эту сумму и оставляю у него на столе.

– Понятненько. А каким образом ты получаешь эти деньги?

– Каким образом? Самым обыкновенным. Заполняю чек на получение наличности и подписываюсь, у меня есть доверенность от мистера Берта.

– Я так и понял. Я же просмотрел корешки твоей «рабочей» чековой книжки. Ничего принципиально нового тебе делать не придется. Когда ты будешь сдавать тот чек на сто восемьдесят гиней, одновременно тебе надо будет заполнить чек на получение тридцати гиней. Только квиток нужно будет взять из другой книжки. Вот тут нам и пригодится та книжка, которую я недавно завел. Если ты попросишь у доктора вторую, он может спросить, зачем она тебе нужна. Так что тебе лучше воспользоваться моей.

Ей больше нечего было сказать. Он продумал каждую мелочь. Она указала в «правильной» – для банка – квитанции сто восемьдесят гиней и одновременно заполнила чек на получение тридцати гиней, воспользовавшись книжкой Фрэнка. В банке с бьющимся сердцем она разложила перед кассиром чеки и квитанции, он быстренько все сверил, проштамповал корешки квитанций и поставил на них свой росчерк, одновременно мило болтая с ней о погоде. Мельком взглянув на чек для получения тридцати гиней, он, ни слова не говоря выдал ей деньги. Она втайне возликовала. Ничего не заметил! Как же он так?

Вернувшись в офис, она заполнила корешок квитанции из «книжечки для Берта», удостоверяющей, что сэр Клаудсли прислал чек на сто пятьдесят гиней. Потом книжечка попала в руки Фрэнка, и он снабдил корешок печатью и подписью кассира.

– Ах, Фрэнк! – пылко прошептала Далси, почти счастливая оттого, что кассир в банке ничего не заметил, и опять, сама того не желая, ощутила гордость и восхищение. – И как тебе все это удалось? Где ты раздобыл эту печать?

– Это особая история, – сказал он, с трудом скрывал свое ликование. – Я заказал кучу всяких штампов в разных фирмах. У одного подошла форма и размер, у других был подходящий шрифт и нужные буквы. Штампы, как ты понимаешь, заказал самые невинные, не имеющие отношения к банковскому делу. Я вырезал нужные буквы и собрал из них то, что нам требуется.

– Все это ужасно, но у тебя здорово получилось. И как тебе только удалось?

– Сам удивляюсь. Кстати, не стоит держать наши… ээ… дополнительные книжки в ящике стола, мало ли кто туда может заглянуть. Ты могла бы их где-нибудь спрятать?

Далси придирчиво осмотрела комнату.

– На моей книжной полке. И загородить книгами.

– Отлично. И учти: изводить себя тебе совершенно не из-за чего. И с банком, и с Бертом у нас все по-честному, ни у кого ничего не берем. Подумаешь, слегка пощиплем несколько богачей, без пяти минут миллионеров, они просто этого не заметят.

– Меня вся эта история просто убивает. Но что теперь об этом говорить. Я ведь теперь тоже к этому причастна.

– Тридцать гиней, – напомнил ей Фрэнк. – Почти шестая часть нашего долга. Потерпи Далси, думаю, мы скоро сможем обо всем этом забыть.

Итак, план Фрэнка стал руководством к действию.

Глава 3 Мосты сожжены

Какое-то время после своего «криминального» крещения Далси чувствовала себя бесконечно несчастной: ее попеременно терзали угрызения совести и страх, что все непременно раскроется. Но день катился за днем, и все было тихо и мирно. Далси немного успокоилась. В конце концов, они не совершили чего-то ах какого ужасного. Фрэнк был прав. Действительно ужасной – недопустимой! – была кража денег из сейфа Берта, а то, что было совершено потом – это уже мелочь, это почти не в счет. А сама она согласилась в этом участвовать только из жалости. Ей самой – никакой от этого выгоды, только сплошные переживания и страхи. Если бы не отчаянное положение Фрэнка, она ни за что бы не ввязалась во все это.

Однако несмотря на двусмысленность своего теперешнего положения, Далси не могла не признать, что план Фрэнка был просто потрясающим. Они после первого же фокуса с-чеками получили тридцать гиней, то есть, если действовать по схеме Фрэнка, им придется всего несколько раз пойти на риск, и нужная сумма будет собрана. Получалось, что более дерзкая игра была менее опасна, чем, скажем, приписывать мелкие суммы, но чаще. Успех напрямую зависел от умелого и скрупулезного выбора жертв. На самом деле подходящих и надежных в этом смысле пациентов было очень мало.

И все-таки они выбрали крайне опасный путь, малейшее подозрение грозило провалом. Далси оставалось только надеяться на лучшее.

Потом возник один неприятный сюрприз. Банк начал рассылать своим клиентам распечатанные на машинке листы с указанием всех последних финансовых операций, произведенных со счетами. Такие же листы вот-вот должен был получить и доктор Берт. Когда это произойдет, приписка в тридцать гиней может раскрыться в любой миг! Улучив свободную минуту, Далси тут же помчалась с этой убийственной новостью к Фрэнку.

– Я уже в курсе, – сказал он. – И не знаю, как с этим быть. Я подумывал о том, чтобы сделать поддельный лист, чтобы вписать туда нужную цифру. Но это слишком трудоемкая работа. Я не справлюсь.

– Ну и что же прикажешь мне делать с этими листами?

– А ничего. Когда они придут, просто подшей их в папку и не показывай шефу. Думаю, он о них даже не спросит, ведь все цифры, которые ему требуются, указаны на корешках квитанций. Главное, чтобы итоговые цифры в твоих корешках совпадали с итоговыми банка.

Далси такой ответ не устраивал.

– И все-таки? Что мне делать, если он попросит эти листки?

– Отдашь ему листки с данными полугодовой давности. Скажешь, что остальные пока не прислали. Как-нибудь его отвлеки.

– Листки могут понадобиться, когда он будет заполнять налоговую декларацию.

– Значит, тебе нужно самой заполнить эту декларацию, – сказал Фрэнк уже несколько раздраженно. – Прекрати, Далси, нечего заранее паниковать. Всегда можно найти какой-то выход, надо только хорошенько постараться.

– Ты, я смотрю, так во всем уверен…

– Да, вполне. Разрабатывая этот план, я делал ставку на то, что Берта интересует прежде всего медицина, а финансовые проблемы для него дело десятое. Если он ничего не заподозрит, то не станет заглядывать в эти банковские листы. А что-то заподозрить ему не с чего.

Далси его доводы немного успокоили, правда не совсем. Однако все шло своим чередом, без скандалов и новых сюрпризов, и Далси чувствовала себя все уверенней и уже не так остро воспринимала двусмысленность своего положения. План Фрэнка оказался весьма надежным. Каждые две недели их копилка пополнялась двадцатью-тридцатью гинеями, и Далси надеялась, что через три-четыре месяца они сумеют набрать всю сумму.

Были и хорошие новости: Далси с радостью замечала, как улучшается физическое состояние Фрэнка. Он стал гораздо спокойнее, исчез этот вечный ужас в глазах. Он посвежел и поправился. Приступы депрессии тоже исчезли, и Далси надеялась, что со временем он выздоровеет окончательно, о чем раньше даже не смела мечтать. Хорошее самочувствие сказывалось на всем остальном. Он был полон энергии, он хватал все на лету, у него все получалось. С каждым днем он все больше обретал уверенность в себе, чувствовалось, что за мягкими манерами скрывается сильный мужчина, твердо стоящий на ногах.

Но к радости примешивалась и тревога: до сих пор не было пи слова сказано о помолвке. Было понятно, что пока Фрэнк не может содержать семью, какая уж тут женитьба. По крайней мере, это было понятно самой Далси – что проблема только в его маленьком жалованье, хотя он ни разу на это даже не намекнул. Но предложение все же мог бы сделать, с досадой думала Далси. Мог, но не делал.

Однажды вечером она сама завела разговор о браке, это вышло совершенно случайно. Они вместе обедали в одном ресторанчике и обсуждали свои проблемы.

– Ах, Фрэнк, я так устала от такой жизни, – вдруг вырвалось у нее, она и сама этого не ожидала. – Эти кошмарные рестораны! Так хочется уюта и покоя. Хорошо бы иметь домик. Я согласна даже на квартиру, но пусть она будет нашей. Может, нам что-то поискать?

– Не надо об этом, моя радость! Не сыпь соль на рану. Деньги! Деньги! Деньги! Все упирается в них. Из-за всех этих бомбежек кругом одни руины, найти жилье по карману практически невозможно.

– Да, конечно, – пролепетала она, и он продолжил:

– Я много об этом думал. Надо искать работу, такую, где больше платят. Но я не хочу уходить от Берта, пока мы не вернем ему деньги.

Это был разумный довод, и Далси опять вынуждена была согласиться с Фрэнком:

– Само собой, ты не можешь уволиться, пока не развяжешься со всем этим, – сказала она и, внезапно осмелев, добавила: – Но почему бы нам не пожениться? И оба будем продолжать работать.

– О таком варианте я тоже думал, – сказал он, – это было бы счастьем… Но ты уверена, что не возникнут другие сложности? Денег у нас не прибавится, жить нам негде. Была бы у тебя более просторная квартирка, другое дело, но там нам вдвоем не развернуться. И потом, знаешь, – он посмотрел ей в глаза и почти торжественно произнес: – Не стану скрывать, что это мне претит, когда жене приходится работать. Я бы хотел, чтобы моя жена сидела дома, и тут меня поддержит любой мужчина. Я знавал семьи, где жена вынуждена и работать, и вести дом, и это был сущий ад. Она ничего не успевала сделать, из-за этого происходили бесконечные выяснения отношений. Мне бы не хотелось, чтобы моя жена погрязла в домашних хлопотах, у нее должно оставаться время и для себя.

Да, все он верно говорил. Разрываться между домом и работой очень тяжело, хорошо справляться и с хозяйством, и с работой умеют очень немногие женщины. Обычно на первом месте либо работа, либо дом, и соответственно – неизбежные проблемы. Все эти кафе и ресторанчики уже опостылели, но там, по крайней мере, тебе все подают на тарелочке, готовое. Она представила, как вся промокшая и продрогшая приходит вечером домой, а там тоже холод и нечем даже перекусить. Фрэнк был прав, как всегда! Действительно из-за всех этих бытовых неурядиц могут начаться ссоры, какое уж тут семейное счастье.

Далси была страшно расстроена – ее замужество откладывалось на неопределенный срок! – но радовалась хотя бы тому, что Фрэнк точно собирался на ней жениться. И слава богу, что препятствием к браку была лишь нехватка денег, могли быть причины куда более серьезные. Она уговаривала себя: как только Фрэнк вернет свой «долг», он сразу начнет искать другую работу. И не только потому, что теперешнее его жалованье было просто ничтожным. При его способностях он может получить более солидную должность, чем помощник хирурга.

Через три с лишним месяца двойной жизни настал великий день. По отработанной схеме была сделана приписка к последнему чеку, и у сообщников на руках было двести четыре фунта, даже чуть-чуть больше, чем требовалось. Фрэнк настоял на том, что такое событие необходимо отметить в хорошем ресторане.

– Ах, Фрэнк, ты не представляешь, как я счастлива, что все эти унизительные хитрости позади! – призналась она, когда они вернулись из ресторана к ней домой. – Теперь будем копить деньги, чтобы расплатиться с ограбленными пациентами.

– Я тронут твоим благородством, радость моя, но каким образом ты собираешься им вернуть эти денежки?

– А разве это так сложно? – искренне изумилась она.

Он пожал плечами.

– Ты вообще думала, как все это будет выглядеть? Представь: ты решила вернуть некому мистеру Иксу тридцать гиней. Ты посылаешь ему деньги, и как ты ему объяснишь этот свой приступ великодушия?

Далси растерянно молчала. Фрэнк снова уличил ее в наивности и глупости. Действительно, как только она попытается вернуть кому-то деньги, все их фокусы выплывут наружу. Даже если она не назовет своего имени, выяснить, откуда письмо было послано, совсем несложно. Она вспомнила детективные романы, которые читала довольно часто, сыщики всегда докопаются до чего угодно. Некоторые из этих богатеев могут затеять расследование даже просто из любопытства. А Далси так хотелось сбросить с души это тягостное бремя, успокоить свою совесть, но, видимо, ей придется смириться с тем, что она на всю жизнь останется воровкой.

– Да, в самом деле, – огорченно пробормотала она в ответ. – А я-то мечтала, что все будет по-честному. Но ты прав, это опасно. Теперь осталось проделать две процедуры, и все можно будет забыть как кошмарный сон.

– Две процедуры? Ну-ка, ну-ка… ч го ты имеешь в виду?

– Первое: нужно отдать эти две сотни Берту; второе: нужно вписать их в его налоговую декларацию.

– Радость моя, мы же обо всем с тобой договорились. Зачем навлекать на себя всякие неприятности.

– А, по-твоему, рисковать дальше, как мы рисковали все это время – это очень приятно? Нам просто повезло, что нас не поймали с поличным.

– Мы будем действовать так, как договорились, – твердо сказал Фрэнк. – Ты дождешься момента, когда Берт поручит тебе сдать в банк наличность и отдашь на двести фунтов больше, чем он велел.

– Он может заметить, что сумма на корешке банковской квитанции больше.

– Такой вариант мы с тобой тоже учли. Если заметит, изобразишь невероятную скорбь и раскаянье. Скажешь, что здорово его подвела и напомнишь тот разговор про двести фунтов, которые ты якобы отнесла по своей инициативе в банк. А па днях ты нашла эти деньги в своем столе, под бумагами. Возможно, он удивится, но вряд ли что-то начнет выяснять.

– Скорее бы все это было позади. Мне станет гораздо спокойнее.

– Не сомневаюсь, – сухо отозвался Фрэнк. – Теперь еще раз поговорим о декларации. Напоминаю. Скажешь ему, что сама ее составишь, а еще лучше – заверь его, что я мастер по части составления налоговых деклараций, и за скромное вознаграждение сделаю все в лучшем виде. Пошути, пококетничай, и он с радостью примет твою помощь.

Как всегда, Фрэнк знал ответы на все вопросы, и, как всегда, она ему уступила. Уступила, не ведая того, какая ей предстоит борьба, великая битва, которая вынудит ее принять одно из самых важных решений и, в сущности, повлияет на всю ее судьбу.

Битва эта началась в тот же самый вечер, в тог момент, когда она снова порадовалась, что все это вранье скоро кончится. На этот раз Фрэнк никак не отозвался на ее реплику, лишь пристально посмотрел, причем с явной насмешкой.

– Ты уверена? – помолчав, ласково спросил он.

Теперь она смотрела на него во все глаза.

– Что ты имеешь в виду? – резко спросила она. – Ты и сам знаешь, что кончится.

– Это я уже слышал. Но ты уверена, что оно должно кончиться?

– Что ты опять придумал? Нам нужно было двести фунтов, мы их получили. Что тебе еще нужно?

Он повернулся к ней всем корпусом.

– Милая моя девочка, – произнес он почти шепотом, но выразительным шепотом, – знаешь, сколько мы могли бы иметь денег, если продолжим игру? Примерно восемьсот фунтов в год! Восемьсот!

– Ну да. Если за три месяца двести, то за год восемьсот. Считать я тоже умею.

– Одно маленькое «но»: те двести фунтов, которые у нас есть, нам не принадлежат. Это деньги Берта. Но если… Ты понимаешь, о чем я!

В первый момент она ничего не поняла, но его многозначительный взгляд помог ей догадаться… догадаться о том, что он побоялся произнести вслух. Она вся окаменела.

– Я смотрю, тебе моя идея не нравится, – продолжил он, – но не нужно сразу вставать на дыбы. Сначала выслушай меня. Мы хотим иметь свой дом? Хотим. Но мы не можем его иметь, потому что у нас денег – кот наплакал. Но если к нашим зарплатам прибавить еще восемьсот фунтов… Ты поняла меня?

Далси наконец обрела дар речи.

– Фрэнк! Ты с ума сошел! Как ты мог подумать, что я…

– Радость моя, я не хотел тебя обидеть, – торопливо выпалил он. – Ты не совсем правильно меня поняла. Я же не призываю тебя кого-то… огорчать. Деньги эти, можно сказать, сами плывут в руки. Почему бы нам ими не воспользоваться? Сами пациенты даже ничего не заметят, с их-то деньжищами. Далси, старушка, честное слово, не стоит так расстраиваться. Тебе только кажется, что это так ужасно, а если вдуматься…

– Я не могу не расстраиваться, – сказала она, еле сдерживая слезы. – И мне кажется, что это – чудовищно!

– Попробуй понять, девочка моя, – в его голосе было столько нежности, что сердце ее разрывалось па части. – По большому счету тут нет никакого обмана. Государство всегда действовало по этим правилам, которые никоим образом не противоречат закону. Всегда и везде у богатых забирали немного денег, чтобы отдать их бедным. Веками проверенное правило, которому следуют все, хотят они этого или нет.

Теперь отчаянная борьба шла в мыслях самой Далси, еще более яростная, чем в тот раз, когда Фрэнк впервые предложил ей свой план с приписками. Страх и отвращение сменялись манящими картинами будущего, если она согласится… И эти картинки манили все сильнее. В конце-то концов, почему им не воспользоваться этими деньгами? Так трудно во всем разобраться, понять, где правда, где кривда, что допустимо, что нет, какая зыбкая грань… Жизнь проходит, а они с Фрэнком не могут позволить себе элементарного человеческого счастья, только потому, что у них мало денег. А некоторые купаются в этих деньгах, стоит только немного зачерпнуть из этой реки, совсем немного, и все устроится, и они будут наконец счастливы! До сего момента план Фрэнка действительно работал великолепно, ни одной осечки. И никому никакого урона, они же устраивали эти фокусы только с богачами, для которых их приписки – капля в той самой денежной реке. К тому же она не одна, а с Фрэнком…

Короче говоря, моральные принципы Далси стали куда более гибкими с того момента, когда она согласилась на первую уступку! Она и сама не знала, когда ее совесть окончательно умолкла, но вдруг всем нутром почувствовала, что не устоит перед искушением. Свое собственное жилье, любимый муж, она всю жизнь мечтала об этом. Что в сравнении с этим несколько устаревшие уже устои? Любая женщина на ее месте тоже бы согласилась.

И снова Фрэнк не стал ни на чем настаивать, лишь пылко поцеловал Далси, растроганно лепеча, какая добрая у него девочка, всегда готовая ради него идти наперекор собственным чувствам. Он очень ей благодарен, так как иметь свой дом, свой родной очаг – самая заветная его мечта. Больше на эту тему они не разговаривали, но утром он деловито принялся просматривать истории болезней очередных толстосумов – игра продолжалась.

Всю следующую неделю у пего был очень озабоченный вид, и однажды он как ни в чем не бывало заговорил об их афере:

– В нашем плане есть одна существенная недоработка. Меня с самого начала это беспокоило, но я не знал, как быть. Но теперь, кажется, нашел выход.

Далси вопрошающе на него посмотрела.

– Я говорю о прослушивании бесед шефа с пациентами. Это опасно. В любой момент пациент может неожиданно выйти в коридор, мало ли… плохо себя почувствует или сильно расстроится. Мы в любой момент можем погореть.

– Это уж точно, – с горечью подхватила она, но он не дал ей договорить:

– Глупо так рисковать. Но есть еще одна деталь, куда более неприятная… Сквозь стетоскоп я не всегда четко могу расслышать, шла речь о деньгах или нет. Я довольно часто действовал наугад.

Далси побледнела.

– Ах, Фрэнк! Как ты мог! Все могло кончиться катастрофой!

– Приходилось идти на риск, иначе мы бы никогда не выпутались. Но теперь я придумал кое-что получше, больше не будет никаких проблем.

Далси изумлялась сама себе: с тех пор как она сделала выбор, ее отношение к происходящему заметно изменилось. Ей было страшно и некомфортно, но моральные переживания отступили на второй план, теперь ее больше всего интересовала реальная выгода. Она почти с энтузиазмом выслушала сообщение Фрэнка – о том, что он изобрел что-то более надежное.

– Так что же ты придумал?

Фрэнк приготовился к тому, что она примет в штыки даже упоминание об очередном его изобретении. И надо сказать, был приятно удивлен ее деловитым тоном.

– Ты когда-нибудь слышала о «жучках»? – весело поинтересовался он. – Так их называют в народе, а вообще-то это микрофоны, только совсем маленькие.

– Нет, не слышала.

– Я всю неделю над ним бился и хочу теперь его опробовать. Если все получится, ты сможешь слышать каждое слово шефа.

– Я?!

– Да, ты, динамик будет у тебя под столом.

– У меня? – Далси задумалась. – Тогда и это будет как бы на моей совести.

– Ничего не поделаешь, старушка, таков ход вещей.

– Не нравится мне все это, Фрэнк. Мы все больше себе позволяем, это еще одна улика.

– Ты неверно выразилась. Мы все больше себя защищаем. Давай быстренько собирайся – мы идем в контору. Портфель с инструментами и всем прочим я уже приготовил, по дороге заскочим ко мне и заберем ею.

Она подчинилась, но с тяжелым сердцем.

Войдя в кабинет Берга, они тут же опустили старомодные жалюзи – чтобы никто не увидел, как в комнате сейчас вспыхнет свет. Фрэнк уселся за стол начальника и сдвинул убирающуюся крышку, которая никогда не запиралась – в столе не было ничего ценного. Из своего портфеля он достал маленький сверточек и осторожно развернул.

– Вот, смотри! – он гордо продемонстрировал Далси его содержимое.

Это был обычный кнопочный электрический звонок, только корпус у него был вдвое выше, чем у обычного.

– Это и есть твой «жучок»? – скептически спросила Далси.

– Он самый. А теперь смотри внимательней.

Как мы уже упоминали, на столе у доктора был звонок, которым он мог вызывать Далси или Фрэнка – с помощью условленного количества звонков. Звонок был ввинчен в боковину стола, чтобы можно было звонить, не поднимаясь со стула. От звонка к стене шел провод. Фрэнк приложил к звонку свой.

– Один к одному! – воскликнула Далси.

– Не совсем, – сказал Фрэнк. – Снаружи да, Берт ни за что не заметит подмену. А вот начиночка… Там столько всего, что в теперешнее гнездо не поместится. Придется сделать выемку в столе более глубокой, чтобы он по виду совсем не отличался.

– Это, наверное, очень трудно.

– Это-то как раз ерунда, древесина легко режется. Сложно было сам корпус сделать таким компактным, чтобы он точно встал в старое гнездо. Но, как видишь, я справился.

От любопытства Далси забыла про свои огорчения.

– А как эта штучка работает?

– Эта штучка очень хитрая, настоящее чудо техники, можешь поверить мне на слово. Ты не представляешь, сколько с этой штукой пришлось возиться. Перерыл массу книг, перепробовал кучу «жучков», прежде чем получилось что-то сносное. Но я все-таки добил это дело до конца.

– Понятно. Но как все-таки это твое чудо работает?

– Да погоди ты, торопыга! Сначала ты что должна сказать? «Ах, Фрэнк, какой ты умный, тебе нет равных!»

– Кто же сомневается? Но только я бы сделала оговорку. Тебе нет равных среди обманщиков.

– И не говори, моя прелесть, удар ниже пояса.

Когда Фрэнк начинал вот так балагурить и отшучиваться, Далси точно знала, что он в отличном настроении. Творческая личность, пока ему приходилось что-то придумывать, он бывал счастлив. В данный момент он был увлечен своим изобретением, звонком-«жучком».

– Ладно, так и быть, расскажу тебе, как он работает. Микрофон спрятан внутри корпуса, и очень хитро соединен с кнопкой. Пока звонок в покое, то есть на кнопку никто не давит, микрофон включен. Все, что говорится, он честно отлавливает. Но как только на кнопку жмут, наш «жучок» отключается, и только после этого раздается звонок, абсолютно нормальный. Берт сроду не догадается, что звонок у пего теперь с секретом.

– Неплохо.

– Что значит, неплохо?! Великолепная работа! Шедевр!

Она пропустила мимо ушей все его словеса.

– Знаешь, я мало что смыслю в электричестве, но ведь теперь должно быть четыре провода: два для звонка и два для прерывателя, для отключения микрофона.

Фрэнк какое-го время смотрел на нее, чуть наклонив голову, потом с дурашливым изумлением произнес:

– Ну и ну, а она действительно совсем не так глупа, как может кому-то показаться. С этим тоже было много мороки. Нельзя же, в самом деле, пропустить сквозь маленькую дырку в стене еще два провода. Но я, нашел способ обойти эту проблему. Подобрал нужную батарейку. В кабинете доктора никаких лишних проводов не будет, я прилажу их в твоем кабинете, соединю с телефонным, аккуратно переплету. Схема действия цепи такая: когда микрофон у Берта в действии, силы тока хватит только на то, чтобы работал твой динамик, а звонок – нет. А когда нажимают на звонок, напряжение растет, сила тока растет, звонок у тебя тоже звонит. Все понятно?

– В общем, я надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Конечно эго все отвратительно, но техника, насколько я понимаю, пас не подведет.

Пока она беседовали, Фрэнк времени не терял: снял старый звонок, срезал специальным ножичком со дна гнезда несколько слоев – дыра в торце стола сделалась более глубокой, и он стал прилаживать новый звонок. Провозились они с ним почти час. Микрофон пока опробован не был, но звонок трезвонил не хуже старого. Еще два часа они прилаживали провода к звонку на столе Далси, так чтобы никто не мог заметить лишнюю пару. Отбыли они в два часа ночи. На следующий вечер они приладили миниатюрный динамик к столу Далси, снизу. Он работал отлично. Каждое слово, произнесенное Фрэнком в кабинете шефа, было слышно изумительно.

Теперь они начали действовать более активно. Далси сделала интересное открытие: она не только слышала вес, что говорил Берт, но по интонации его собеседника научилась понимать, насколько перспективен выбранный ею и Фрэнком объект. Теперь она с большей смелостью рассылала поддельные счета. Вырученные суммы стали быстро увеличиваться.

Когда Берт в очередной раз велел Далси сдать в банк накопившуюся наличность, она, следуя инструкции Фрэнка, добавила туда «долг» в двести фунтов. С замиранием сердца она йотом отдала корешки квитанций Берту, но тот даже не заметил, что сумма подозрительно выросла. Изнемогая от пережитого волнения, она – в который уже раз! – спотыкаясь вышла из кабинета.

Одна неделя сменяла другую тихо и незаметно, без всяких сюрпризов, денег у них с Фрэнком становилось все больше, и Далси уже почти не мучилась, почти не вспоминала о том, что деньги эти неправедные.

Но вот однажды вечером, когда они ужинали в квартирке Далси, Фрэнк вдруг огорошил ее таким заявлением:

– А знаешь, старушка, в последнее время меня гложет тоска. Думаю, при нынешней ситуации нам еще долго придется прозябать. Пора изобрести что-нибудь новенькое.

Далси посмотрела на него изумленным взглядом.

– Тебя не устраивает нынешняя ситуация? Не гневи небеса. У пас получается тысяча фунтов в год – помимо зарплаты. Что тебе еще нужно?

– Дело ведь не только в деньгах. Туг все идет нормально, даже лучше, чем я ожидал. Меня не устраивает мой статус. Я полагаю, моя жена заслужила более солидного мужа, чем какого-то там помощника хирурга.

– Мудрая мысль. Но что ты предлагаешь?

– Я должен поискать другую работу.

– И бросить меня одну со всеми этими фальшивыми квитанциями и штампами? Ты этого не сделаешь!

– Успокойся. Я не собираюсь ехать в Тибет или Патагонию. Я хочу устроиться где-нибудь здесь, в Лондоне, и буду по-прежнему тебе помогать.

Далси задумалась. Ах, если бы им можно было прекратить эту опасную игру! Как все это отвратительно… но деньги, как от них можно было отказаться, она уже слишком втянулась, вошла во вкус.

Насколько это отвратительно для Фрэнка… об этом она как-то не думала. Ведь от его уже профессионального, можно сказать, вымогательства зависит ее судьба: быть ей замужней женщиной или не быть. Но она понимала, что ему действительно нужна более достойная его амбиций и способностей работа, для мужчины это важнее всего. И все-таки ей было страшно теперь остаться на Харли-стрит одной.

– Без тебя мне будет трудно, – вздохнула она, – но ничего не поделаешь. Ты уже что-нибудь надумал?

Он усмехнулся.

– Ты хочешь спросить, какое я избрал поприще? – Он покачал головой. – Это не так уж важно, лапонька. Главное – делать то, что я хорошо умею, ну и получать – соответственно.

– Так что ты у нас умеешь? Давай обсудим. Перечисляй все по порядку.

– Что я умею? Да практически все. Итак, поехали. Мистер Фрэнк Роско, ловок, талантлив, предприимчив, мечта любого начальника. Краткая характеристика: привлекательная внешность, отличные манеры, блестящая эрудиция и опыт, что помогает ему находить общий язык с представителями самых разных сословий. Ничего не забыл?

– Ты забыл отметить свою необыкновенную скромность. Ладно, можешь продолжить.

– И спортсмен тоже хоть куда: бридж, бильярд, теннис, но лучшие результаты имеет в гребле и плаванье. Квалифицированный до чертиков. Отлично стенографирует, печатает на машинке, раскладывает по папочкам всякие нужные и не очень бумажки. Опытный механик и мотор машины знает как свои пять пальцев.

– Хитер как дьявол и ради шести пенсов готов обмануть даже лучшего друга, – добавила Далси.

– А вот это уже грязная клевета.

– Ну, и что бы все-таки выбрал этот гений высшей квалификации?

– Я подумываю заняться продажей автомобилей, – уже серьезно ответил Фрэнк, – еще можно пристроиться в «Королевский автомобильный клуб» или в «Ассоциацию автомобилистов». В общем, что-то так или иначе связанное с машинами. Неплохо стать секретарем при каком-нибудь тузе, скажем, при члене парламента, это должность перспективная. Ну не знаю. Надо хорошенько осмотреться.

Нужно отдать Франку должное, за поиски он взялся основательно. Начал с того, что купил дорогой костюм и ботинки, ну и все прочее под стать костюму: портфель, портсигар, зажигалку. Потом стал рыться в рекламных объявлениях и заполнил множество анкет, предложенных нанимателями. Заняться продажей машин не удалось. В этом бизнесе предпочитали иметь дело с теми, кто уже крепко стоял на ногах. Он искал надежных компаньонов, но надежные требовали с него солидный взнос в качестве уставного капитала, а тех, кто готов был довольствоваться меньшими суммами, он и сам побаивался: вдруг надуют.

Целый месяц он убил на бесплодные поиски. И вот однажды уже почти машинально стал просматривать в «Тайме» страничку объявлений, читая все подряд. Требовались шоферы, няньки, гувернантки, садовники, управляющие, администраторы. Несложные домашние обязанности… присмотр за слугами, и так далее и тому подобное. И вдруг его взгляд уперся во что-то любопытное. Он снова перечитал объявление:

Требуется личный секретарь с хорошими манерами. Проживание по месту службы в качестве члена семьи. Высокая квалификация. Обращаться по адресу: Миддлсекс, неподалеку от Стейнза, поместье «Жасмин», сэру Роланду Чаттертону.

Фрэнк стал еле слышно насвистывать модную песенку. С манерами у него вроде бы все в порядке. Проживание там, пусть даже и в качестве члена семьи, совсем не гарантия того, что он получит то, к чему стремится. А нужна ему приличная надежная зарплата, пристойный социальный статус, неплохо бы стать в доме влиятельным человеком, со временем, конечно. Высокая квалификация. Слишком общо. Ну ничего, можно разобраться на месте и выработать нужную тактику, приврать, если понадобится, только осторожно. Похоже, игра стоит свеч.

Он тут же помчался с этой газетой к Далси.

– Рискни, Фрэнк. Сегодня же туда напиши! – воскликнула она, прочитав объявление.

– Погоди, старушка. Сначала нужно разузнать, что это за старикан, – сказал Фрэнк и понесся на Харли-стрит, где стоял на полке справочник «Кто есть кто».

Сэру Роланду Чаттертону был отведен огромный параграф. Родился в 1877-м, стало быть, теперь ему стукнуло уже шестьдесят девять. По окончании Оксфорда поступил на службу вМинистерство иностранных дел, много лет проработал в Западной Африке, потом его перевели в Индию, где он стремительно поднимался вверх по служебной лестнице. Потом снова вернулся в Африку, рее в качестве губернатора, там под его началом оказалась территория, равная примерно двадцати Англиям. В пятьдесят девять вынужден был уйти в отставку – из-за серьезных проблем со здоровьем. С тех пор безвыездно живет в поместье «Жасмин». Дважды женат, двое детей от первого брака. Дочь Джулиет. Сын погиб несколько лет назад – его сбила машина.

В общем, старикан попался очень даже солидный. Фрэнк отправился обратно к Далси. Она была потрясена услышанным.

– Нужно действовать. И немедленно. Садись и пиши.

Черновик был тщательно ими выправлен, и письмо получилось именно таким, какого ожидали от настоящего джентльмена. Никакого нытья по поводу злодейки-судьбы. Просто сдержанная констатация того, что непредвиденная потеря источников дохода вынудила Фрэнка зарабатывать себе на жизнь. Он вкратце описал свою семью и уровень образования, которое, к сожалению, не удалось завершить – на последнем курсе университет пришлось покинуть. Он честно перечислил все места службы и должности, не упустив пребывания в рядах Британской армии. «Что же касается моих практических навыков, то они таковы: владею стенографией, быстро печатаю на машинке, хорошо знаю делопроизводство и прочие канцелярские тонкости, умею чинить моторы и водить машину. Возможно, вы сочтете целесообразным дать мне испытательный срок? Если моя кандидатура вас заинтересует, то с радостью к вам приеду, чтобы попробовать свои силы». Поручиться за него могли бы пастор церковной общины, членом которой когда-то был его отец, и кое-кто из армейского начальства, к сожалению, всем прочим работодателям он не сообщал о том, что работал секретарем.

Переписав письмо каллиграфическим почерком, Фрэнк понес его в почтовый ящик, хотя было уже два часа ночи.

К искреннему его изумлению, через два дня пришел ответ. Назавтра, в три часа пополудни, он должен был явиться к сэру Чаттертону. Он собрался наврать Берту, что простыл и хотел бы посидеть дома, но Далси уговорила его сказать правду. Фрэнк послушался. Берт отнесся к решению Фрэнка с пониманием, не высказав никаких упреков, и даже пожелал удачи. Разумеется, он и не рассчитывал на то, что такой опытный и образованный человек вечно будет у него в помощниках.

Через час в кои-то веки удержавшийся от вранья Фрэнк ехал на поезде в Стейнз.

Глава 4 Поместье «Жасмин»

– «…счел это возможным», – прилежно повторила Джулиет Чаттертон, единственная дочь сэра Роланда Чаттертона, кавалера ордена Бани второй степени, а также кавалера ордена Британской империи. – «Адмирал счел это возможным…» – еще раз повторила Джулиет. – Знаешь, папочка, я чувствую себя уткой из «Алисы в Стране чудес», это утка там все время дремала?^[59] Я не поняла, что значит «это»? Что именно он счел возможным?

– Детка, по твоей милости я постоянно теряю нить, – проворчал сэр Роланд. – «Адмирал счел возможным прекратить все увольнения на берег до самого конца», то есть я хотел сказать, до конца их стоянки в гавани.

– «До конца стоянки в гавани». – пробормотала Джулиет, пытаясь как можно быстрее записать фразу. – Может быть, вместо «прекратить» лучше напишем «отменить»? Так, по-моему, точнее…

Отец и дочь сидели в библиотеке. Сэр Роланд расположился на своем шезлонге, стоявшем у камина. Когда-то это был стройный бравый мужчина с отличной выправкой. Лицо его до сих пор было очень выразительным: высокий благородный лоб, волевой рот, острый взгляд. Но тело было изувечено ревматизмом настолько, что сэру Роланду приходилось почти все время лежать. Передвигаться он мог лишь на несколько метров – опираясь на две трости, а для более дальних расстояний ему требовался поводырь, обычно им был Артур Бун, его слуга.

Телесная немощь совершенно не отразилась на его уме, по-юношески живом и гибком. В настоящее время он писал мемуары, ради которых был специально нанят секретарь, поскольку скрюченные и деформировавшиеся пальцы сэра Роланда не могли совладать с ручкой. Однако у его секретаря Траутона внезапно умер отец, и ему пришлось спешно взять расчет. Тогда сэру Роланду вызвались помогать дочь и жена, они очень старались, но все очевиднее становилось, что без профессионала никак не обойтись.

Джулиет уютно устроилась на низеньком стульчике, положив блокнот на колени и терпеливо ожидая продолжения диктовки. Она была сейчас такой милой, такой очаровательной… Невысокая изящная брюнетка, вылитая покойная мать, она нисколько не походила на рослого светловолосого отца. У нее было живое приятное личико с чуть слабоватым подбородком, выдававшим мягкий характер. Отца, порою чересчур строгого и упрямого, она побаивалась, но искренне любила. Она чувствовала, что недуг для него – тяжкое испытание. Она догадывалась, что эта беспомощность и полная зависимость от других особенно мучительны для гордого и энергичного человека, а ее отец был именно таким. А как он держался! Ни единой жалобы, всегда старается не раскисать, всегда приветлив и добр. Она была счастлива хоть чем-то ему помочь, но все сильнее сожалела о том, что не умеет стенографировать и печатать на машинке. Слишком уж ничтожны были результаты ее усердия.

Джулиет так любила это маленькое поместье на берегу Темзы, особенно ей нравился пейзаж, открывавшийся из окна библиотеки. Она заметила, что отцу не надоедает любоваться этим видом, несмотря на то что он не имеет возможности подышать слишком холодным для него мартовским воздухом и вынужден торчать у камина. Он часто повторял, что именно этот вид вдохновил его на покупку поместья. За окном раскинулись лужайки и цветочные клумбы, тропинка, проложенная между ними, вела к реке. С левой стороны росли три огромных бука, которые существовали здесь еще до отъезда Наполеона с Корсики. За ними был теннисный корт, окаймленный высокими кустами, их плотная полоса огораживала сад с северной и восточной стороны. Справа земли поместья прихотливо окаймляла речка Мерроу, уже по-настоящему широкая в этом месте, там, где она сливается с великой Темзой. Там же лужайка плавно переходила в пологий склон, угнездившийся между руслами обеих рек. Склон радовал глаз зеленью, которая была такой же свежей, как вечнозеленые кусты. Это было не просто приятное яркое пятно. В этом месте сэру Роланду удалось устроить ловушку для солнца, чтобы хоть немного отогреть и тело и душу. Это благословенное место было огорожено со всех сторон густым кустарником, защищая его от ветра, только юго-западная часть была открыта – для потока лучей и воды. Посреди лужайки высился гигантский дуб. В летние погожие дни старый джентльмен просил ставить шезлонг под его ветвями, там он мог сидеть целый день, с книгой или газетами.

Объявление в «Тайме» дала Джулиет. На него отозвались сорок семь человек, однако сэр Роланд отобрал только четыре письма. Трое претендентов уже приезжали и были отвергнуты. Оставался последний, некто Фрэнк Роско, который с самого начала показался ему наиболее подходящим. Тон его письма был более сдержанным, чем у остальных, старавшихся разжалобить. Вчера сэр Роланд позвонил пастору и одному из офицеров, указанных в письме. Пастор, как выяснилось, давно ушел на покой, но офицер отзывался о своем бывшем подчиненном очень хорошо.

Когда эпизод с адмиралом был наконец дописан, Джулиет посмотрела на часы.

– Без пяти три, сейчас явится твой посетитель. Я, пожалуй, пойду.

– Нет-нет, останься, – попросил сэр Роланд. – Я хочу, чтобы и ты взглянула на него. Честно говоря, мне почему-то кажется, что он подойдет, но важно, чтобы он нам всем понравился.

– Уговорил, взгляну. – Она отложила в сторону блокнот. – Хорошо бы он действительно был поприличнее, чем твой прежний секретарь. Бедняжка Траутон славный малый, но жуткий зануда. Из него и слова не вытянешь, клянусь, никто лучше ею не умеет так ловко загонять разговор в тупик.

– Ты преувеличиваешь.

– Ничего подобного, это ходячее недоразумение, сомнамбула, на любой вопрос он мог минут пять искать подходящий ответ, я уже, бывало, и сама не рада, что что-то спросила.

– Зато он не был болтуном, – мрачно пошутил сэр Роланд.

– Я чувствую себя гнусной привередой, папочка. Ты напоминаешь мне того ирландца, которому велели утопить котят, и он потом рассказывал, что котятам, кажется, это не понравилось.

Как только часы пробили три, дверь распахнулась, и Бун чинно доложил:

– К вам прибыл мистер Роско, сэр.

Джулиет с любопытством посмотрела на вошедшего. Он был высоким и, безусловно, красивым, одет был на редкость элегантно, держался с непринужденным изяществом, чувствовалось хорошее воспитание. Короче, он превзошел все ее ожидания. Она продолжала тайком за ним наблюдать, и за отцом тоже.

Сэру Роланду явно пришлась по душе безупречная пунктуальность визитера, он протянул ему руку.

– Извините, что не могу приветствовать вас, как полагается, мистер Роско, к сожалению, я не могу встать без посторонней помощи. Позвольте представить вам мою дочь, мисс Чаттертон.

Джулиет понравилось, как гость улыбается, очень сдержанно, и понравилось его рукопожатие, крепкое, но в меру, без всякой назойливости.

«Офицер в отставке», – определила она про себя, попав почти в точку.

– Пожалуйста, присаживайтесь, – пригласил сэр Роланд. – Портсигар на столике.

Фрэнк сначала протянул раскрытый портсигар Джулиет, потом поднес зажигалку к ее сигарете, а уже после закурил сам. Сэр Роланд тоже взял сигарету, зажечь которую ему стоило больших усилий. Джулиет знала, что это первая проверка, и с интересом ждала, как отреагирует на попытки отца этот красавец. А повел он себя весьма тактично. Трое его предшественников тут же вскакивали, чтобы помочь, а сэр Роланд терпеть не мог, когда ему лишний раз напоминали о его немощности. Фрэнк будто не замечал мучений отца, разглядывая пейзаж за окном.

– У вас тут прелестный уголок, – заметил он, слегка откинувшись в кресле. – А летом, наверное, вообще рай.

– Да, у пас действительно неплохо, – согласился сэр Роланд. – Я тут кое-что усовершенствовал. Сделал теннисный корт, посадил кусты. При прежних владельцах не было ни одного.

– Папа у нас такой выдумщик, настоящий изобретатель, – заметила Джулиет, – только не любит хвастаться.

– Это же не просто кусты. Это – ограда «ловушки для солнца». Они загораживают склон строго с севера и востока, чтобы не было ветра. Склон открыт только со стороны реки.

Фрэнк улыбнулся.

– Эта лужайка со склоном действительно чудесна. Мне вообще все тут нравится. Да еще и река рядом, просто роскошь.

Наверное, нарочно все расхваливает, чтобы понравиться отцу, рассудила Джулиет. Но немного подумав, все-таки решила, что гость не кривит душой – ему действительно у них нравится.

Разговор продолжался примерно в том же духе, но Джулиет чувствовала, что отец уже принял решение. Очень скоро он перешел к делу.

– Что ж, – с улыбкой произнес он, – пейзаж и прочие местные прелести мы обсудили, пора поговорить о главном. Сначала я изложу, что мне требуется, а ваше дело – решить, устраивает ли вас такая работа. Это во-первых. А во-вторых, мне важно знать, достаточно ли у вас умения и опыта, чтобы справиться с нашей задачей.

Фрэнк рассмеялся.

– Вы совсем меня запугали, сэр, однако хочу сразу ответить на первый вопрос. Такая работа меня точно устраивает. Но все зависит от того, устроит ли вас мой ответ на второй вопрос.

– Сначала выслушайте, каковы будут ваши обязанности, – и сэр Роланд начал описывать, чем ему предстоит заниматься: обычная, не слишком мудреная секретарская работа. – Как видите, ничего сверхсложного, думаю, мы поладим, если вы докажете, что я могу полностью на вас положиться. Итак, от меня требуется доверие, а от вас – тактичность и хорошее чувство юмора.

– Постараюсь соответствовать вашим требованиям.

– В этом я не сомневаюсь. Далее еще один существенный момент. Я долгие годы работал при правительстве, вам придется добывать данные из всяких справочников и спецархивов – цифры, факты, отчеты. И еще нужно будет сделать предметный каталог, чтобы в рукописи мгновенно можно было отыскать нужное место. Видите ли, моя книга – это не просто моя собственная биография, личные воспоминания, я затрагиваю темы, важные для истории страны, вопросы политики и правосудия. Короче, мне требуется настоящий помощник, готовый исполнять самые разные поручения.

– Честно признаюсь, сэр, – деликатно начал Фрэнк, – некоторые вещи мне делать еще не приходилось. Но я уверен, что справлюсь, во всяком случае, приложу вес усилия к тому, чтобы вас не подвести.

– Я знал, что вы это скажете. Поэтому хочу заранее упредить о некоторых своих причудах, порожденных, увы, моим недугом. Я не могу работать в строго намеченные часы. Когда мне нездоровится, я не в состоянии ничего делать. Зато когда чувствую себя сносно, то могу работать в самое неподходящее время. После обеда, и даже ночью. Как вы, выдержите?

– Без проблем, – бодро заявил Фрэнк и рискнул сам кое о чем спросить: – А как насчет свободного времени? У меня будут выходные? Мне нужно иногда наведываться в Лондон, всякие дела, встречи.

– Разумеется, будут. По воскресеньям, и свободные полдня среди недели. Думаю, тут мы с вами всегда можем решить все, как говорится, в рабочем порядке. Предположим, вам вдруг необходимо отлучиться в Лондон в какой-то иной, не оговоренный нами день, – извольте, только заранее меня предупредите. В свою очередь, я тоже прошу вас, если возникнут особые обстоятельства, перенести свой обычный выходной. В общем, как-нибудь договоримся.

– Меня как раз очень устраивает такой гибкий график, – обрадовался Фрэнк.

– У вас будет достаточно свободного времени, – заверил его сэр Роланд. – Ведь вы станете в некотором роде членом нашей семьи. Главное, чтобы мои поручения были выполнены, а далее вы вольны играть в теннис, кататься на лодке, в общем, это ваше дело, чем вам заниматься. И выполнять свою работу вы тоже вольны, когда вам угодно. Предположим, нужно что-то перепечатать, а вы хотите поиграть в теннис. Играйте на здоровье, а за машинку можете сесть и попозже. Я не собираюсь следить за каждым вашим шагом, но я должен знать, что моя лояльность не повредит делу, что я могу всецело на вас положиться. Таковы мои условия.

– А вы играете в теннис? – оживившись, поинтересовалась Джулиет.

– Играл когда-то. Но давно не тренировался, очень давно.

Сэр Роланд взглянул на него не без лукавства, явно уверенный в том, что этот молодой человек быстро восстановит былую сноровку.

– Полагаю, – заметил он, – все вопросы относительно работы и досуга мы сумеем решить непосредственно во время испытательного месяца. Сейчас гораздо важнее обсудить финансовую сторону…

Джулиет порывисто поднялась.

– Не хочу вам мешать… – начала было она, но сэр Роланд ее перебил:

– Погоди, не убегай, – он обернулся к Фрэнку: – Я говорил, что кое-что уже прикинул на бумаге. Взгляните-ка. Вас это устроит?

Фрэнк внимательно изучил все пункты.

– Вы очень щедры, сэр, – сказал он, возвращая листок сэру Роланду.

– Значит, будем считать наше дело решенным. Вы служите у меня месяц, а потом мы еще раз досконально обсудим все детали. Теперь остается уточнить последнее: когда вы сможете приступить к своим обязанностям?

– Сегодня у нас пятница. Боюсь, мне придется еще недельку отработать у доктора. Что, если я приеду к вам в следующее воскресенье вечерком? Чтобы в понедельник прямо с утра и начать.

– Отлично. – Сэр Роланд посмотрел на дочь. – Джулиет, покажи мистеру Роско наше имение, хорошо? А потом снова приведи его сюда, попьем вместе чаю.

Джулиет все больше и больше нравился этот незнакомец. Он был во многом похож па тот идеал настоящего мужчины, какой она сама себе придумала. Несмотря на эффектную внешность и лоск, чувствовалось, что это человек хорошо знающий жизнь, а не просто самовлюбленный красавчик. Он был безупречно вежлив, но без тени подобострастия. С первого же взгляда было ясно, что умом его бог не обидел. И тем не менее была в нем какая-та мальчишеская открытость, граничащая с озорством. Это почему-то страшно подкупало.

– Нам пришлось переделать комнаты, – сразу предупредила Джулиет, как только они вышли. – Библиотека всегда ею и была. А вот в прежней гостиной нам пришлось устроить папину спальню, ведь он не может подниматься на второй этаж. Поэтому гостиная у нас наверху, я вам ее покажу. Но давайте начнем с вашей рабочей комнаты, это бывшая малая гостиная. Вид из окна там не очень симпатичный, надеюсь, вас это не слишком расстроит.

– Совсем не расстроит, – улыбнулся он, – ведь мне нужно будет печатать и рыться в справочниках, а красивый пейзаж очень отвлекает.

– Значит, туг вам нечего опасаться искушения.

Комната оказалась приятной и светлой, да и вид из окна был вполне симпатичным: оно выходило на подъездную аллею и деревья, растущие за ней. Обстановка была вполне современной: удобный стол для машинки, у стены напротив окна – шкафчик для хранения папок, с четырьмя стальными ящиками. Идеальное место для работы.

– Не понимаю, чем вам не угодил этот вид, по-моему, очень даже милый, как и все прочее.

– Ну что вы… Если вы у нас останетесь, то еще успеете им налюбоваться. А сейчас я хочу показать вам вашу спальню.

И на первом и на втором этаже вдоль всего дома, прямо посередине, шел широкий коридор. Джулиет то и дело показывала на какие-то двери, коротко поясняя, что есть что. Окно его спальни выходило на ту же сторону, что в рабочей комнате. Но сама комната была очень уютной и удобной. Джулиет надеялась, что гость останется доволен. И Фрэнк оправдал ее ожидания.

– Мисс Чаттертон! – воскликнул он. – Я никак не ожидал подобной роскоши. Это куда опасней, чем красивый пейзаж за окном. Вот оно – искушение! Мне не захочется отсюда уходить.

Они вышли на улицу и направились к реке.

– Видите, как нам повезло, – на том берегу есть буксировочный путь,^[60] и проложен он у самого берега, – сказала Джулиет. – Вы любите кататься на лодке?

Фрэнк ответил, что да, только вот с шестом никогда не плавал, только на веслах.

– Ничего, у нас и научитесь, если вам это интересно. – Она указала на какой-то сарай. – Это лодочный домик, там есть ялик и шест.

Обогнув домик, они вышли вправо – к густым зарослям из кустов.

– Вот она, папина ловушка для солнца, прямо за кустами. Сейчас, конечно, ни одного лучика не поймаешь, зато в августовскую жару здесь действительно благодать.

Джулиет никогда еще не имела дела с таким восприимчивым гостем. Он был в полном восторге от увиденного. Впрочем, Джулиет понимала, что папина «ловушка» действительно прелестна. Особенно был хорош могучий дуб с мощными ветвями, под которыми всегда можно было укрыться от палящих лучей.

Осмотрев все достопримечательности, они вернулись в библиотеку. После чая еще немного поболтали, и Бун проводил Фрэнка к выходу.

– Ну что? – спросил сэр Роланд, как только гость удалился. – Как он тебе?

– Намного приличней всех остальных. Если он хорошо играет в теннис и бридж, это вообще замечательно. Бедненький мистер Траутон в этом смысле совсем никуда не годился.

– Конечно, это самое главное. А уж какой из него секретарь, дело десятое, верно?

– Насчет этого можно не волноваться, – заметила Джулиет, – все равно быть хуже тех, кто у тебя был, просто невозможно.

– Например, быть хуже мисс Джулиет Чаттертон? Ладно, возможно, ты и права. Вроде бы этот малый должен справиться. Но сам я пока ни в чем не уверен.

– Папа, но надо же хоть что-то делать! Иначе ты совсем завязнешь. Кстати, что там у нас дальше с адмиралом?

Довольно скоро диктовку опять пришлось прервать. За окном послышался звук мотора, потом звук каблучков и голосов в холле, через несколько секунд дверь отворилась, и в комнату вошла высокая эффектная женщина. Красавицей ее, пожалуй, никто бы не назвал, но черты лица были тонкие, а выражение его – спокойное и доброе. Дорогая шубка и безупречная осанка придавали вошедшей поистине царственный вид. С первого же взгляда было очевидно, что перед вами весьма разумная и много чего знающая дама.

– Сильвия, как хорошо, что ты уже вернулась, – приветствовал ее сэр Роланд. – Мы думали, что ты приедешь через час.

Леди Чаттертон сразу прошла к камину.

– Сегодня удачный день, – сказала она, голос у нее был низкий и звучный. – Практически сразу нашла все, что нужно, и нигде никаких очередей. Повезло.

– Действительно повезло, обычно в магазинах жуткая толчея, – заметила Джулиет. – Хочешь чаю? Или ты уже пила?

– Нет. Единственное, что мне сегодня не удалось. Так что с удовольствием выпью.

– Пойду распоряжусь, – сказала Джулиет, направляясь к двери, но на полпути задержалась.

– К папе приезжал очередной секретарь. Только что ушел. Вроде бы вполне нормальный.

– О-о, – леди Чаттертон обернулась к мужу. – Надеюсь он поприличней прежнего?

Джулиет весело рассмеялась.

– Бедненький мистер Траутон, – пробормотала она, закрывая за собой дверь.

– Джулиет он вполне устраивает, – пояснил мистер Роланд, – поскольку умеет играть в теннис и в бридж.

– Полагаю, этого все же недостаточно. А как он тебе самому? Понравился? Или, как это обычно бывает, придется выбирать лучший вариант среди малоподходящих?

– Я бы этого не сказал. По-моему, он справится, но это можно определить только по ходу работы. Во всяком случае, человек он по виду приличный, если тебя волнует этот момент.

– Не столько этот, сколько его расторопность. Мистер Траутон был очень порядочным и славным, но ведь сплошное недоразумение, а не человек. Ну и когда этот новенький к нам приедет?

– В следующее воскресенье вечером. Ему нужно неделю доработать у доктора Берта. Ну, ты знаешь его, Бартоломью Берт, хирург.

– Да, прекрасно его знаю. Милейший человек. Если он работал у доктора, то можешь не беспокоится, он не подведет.

Вошла Джулиет.

– Чай сейчас будет готов. Я поставлю чашку на этот столик, чтобы ты могла погреться у камина.

– Спасибо, дорогая.

Сильвии было сорок семь, а Джулиет двадцать шесть. Но несмотря на разницу в двадцать один год, мачеху и падчерицу можно было принять за сестер, старшую и младшую. У Сильвии всегда хватало мудрости и такта не изображать из себя главную, а Джулиет, поняв, что никто не покушается на ее статус хозяйки дома, добровольно отдала новой избраннице отца бразды правления. В конце концов они стали лучшими подругами, и более того: по-настоящему друг к другу привязались.

Нового секретаря обсуждали не только в библиотеке, но и в бывшей буфетной, которая была переоборудована и теперь получила другое имя: «комната мистера Буна». Разговор шел между мистером Буном и горничной Мэгги Грин.

Артур Бун служил у сэра Роланда уже девять лет. Какое-то время он работал учеником механика, но дядя уговорил его переквалифицироваться в «медбрата». Дядя же и пристроил его на работу в психиатрическую лечебницу и заставлял учиться, пока наконец Артуру не стали платить хорошее жалованье. Однако опекать сумасшедших под силу не всякому, и когда мистер Бун увидел однажды в газете объявление сэра Роланда, то немедленно отозвался. Новая работа устраивала практически по всем параметрам, и он всячески старался стать незаменимым. И почти в этом преуспел.

Сэр Роланд действительно не мог обходиться без своего помощника, и что самое главное – его даже не требовалось ни о чем просить, настолько тот изучил привычки и потребности своего хозяина.

С остальными слугами Бун ладил неплохо, хотя и не был ни с кем накоротке. Он вообще был себе на уме, поэтому особой симпатией ни у кого не пользовался. За исключением Мэгги Грин, которая появилась в доме на пять лет позже. Мэгги ему нравилась и, похоже, он ей – тоже. Однако отношения у них оставались сугубо дружескими. Он был всегда уверен, что при желании тут же добьется большего, но он не создан для женитьбы, уговаривал себя он, да и содержать жену пока не в состоянии. Часть зарплаты уходила на стол и комнату, это было одним из условий при поступлении к сэру Роланду. И если они поженятся, денег и у него, и у Мэгги почти не будет.

Да-а… восемь лет его все устраивало, он даже не задумывался о будущем. До того памятного вечера, когда его жизнь вдруг предстала перед ним совсем в ином свете. Случилось это в начале лета, с хозяином был в тот день Траутон, поэтому Бун получил наконец выходной. Он пришел тогда к сэру Роланду и попросил разрешения взять лодку. Дело в том, что к Мэгги приехала в гости ее сестра Агнес, которая в ту пору была замужем за трактирщиком, жили они в соседней деревне. Бун вызвался покатать их на лодке. И только они доплыли до островка, где собирались устроить чаепитие, как разразилась гроза, ливень был страшный. Они вымокли до нитки, в общем, прогулка была безнадежно испорчена. И теперь им предстояло еще в столь жалком виде возвращаться домой. Одна Мэгги и не думала унывать, наоборот всех приободряла, обратный путь оказался даже приятным. С того дня Артур воспринимал эту хохотушку совсем иначе, дружба их стала еще теплее и постепенно переросла и в более нежное чувство. В общем, они обручились.

Вскоре даже появился шанс зажить наконец одной семьей. Зять Мэгги, тот самый трактирщик, вдруг расхворался, и довольно скоро стало ясно, что ему уже не оправиться. Печальное будущее было уготовано и его жене Агнес. Им пришлось отказаться от трактира, потому что без помощи мужа Агнес никак не могла с ним управляться. У них были деньги, чтобы как-то продержаться несколько месяцев, но после смерти несчастного Джо у Агнёс совсем ничего не осталось.

И однажды ее осенила неплохая идея. Пусть Мэгги и Артур поженятся, и тогда они уже втроем смогут работать в трактире. Влюбленные обрадовались и тут же согласились. Но сразу возникли два препятствия. Во-первых, ни у Буна, ни у Мэгги не было опыта. Эта беда была поправима: Агнес обещала всему их научить. Вторая препона была более серьезной. Нужно было заплатить большие деньги. Агнес и Джо только арендовали помещение трактира, а теперь владелец решил его продать. Он был человеком некорыстным и цепу назвал вполне разумную. Но и этих денег, а именно, тысячи двухсот фунтов, у будущих компаньонов не набралось. У Агнес не было вообще ничего. У Буна было в запасе пятьсот, у Мэгги – двести, не хватало еще пятисот фунтов.

Вот как обстояли дела у Мэгги и Артура, когда в поместье «Жасмин» впервые наведался Фрэнк Роско. В данный момент речь шла именно о Фрэнке. Буну очень важно было найти общий язык с будущим секретарем, ведь им предстояло работать в тесном контакте. Поэтому жених Мэгги был очень взволнован, и она разделяла его тревогу.

– Ты успел к нему присмотреться?

– Почти нет. Я только взял у него шляпу и проводил в библиотеку – хотя это полагается делать тебе. Только ты куда-то запропастилась.

– Что значит куда-то? У меня, между прочим, был в тот день свободный вечер, и я уже уходила.

– Ладно, не ворчи.

– И ты больше его не видел?

– Видел. Я приносил чай, ведь тебя-то не было. Он разговаривал с сэром Роландом, а она, как обычно, встревала со своими вопросами. И провожал его тоже я.

– Ну и как он, вежливый небось?

– В общем, да. А что ему хорохориться? Пока не с чего.

– А все ж таки у тебя была возможность тайком его рассмотреть и сообразить, что это за фрукт.

– Была, и неужто ты думаешь, что я ее упустил? Нет, конечно. И сразу понял, что мистер Фрэнк Роско еще тот фрукт. И совсем не дурак. Такой воспитанный, такой модный, видать, учился когда-то в дорогой школе, и все такое прочее. А глаза блестя г, как у хищника, и взгляд очень цепкий.

– Интересно, он вообще любопытный?

– Трудно сказать, но сразу видно, что малый не промах, все вокруг замечает. И кто знает, как это отразится на нас.

– Ну и что с того, что он такой шустрый? Может, будет день-деньской рыться в своих бумажках, а до остального ему не будет дела.

– Еще неизвестно, до чего ему будет дело, а до чего нет.

– Ой не нравится мне все это.

– Мне тоже, детка, только нас с тобой никто спрашивать не станет. Мисс Джулиет считает, что он – подходящий вариант. Вот такие дела.

– Какая жалость, что Траутон уволился. Вот кто действительно был подходящим.

– Твоя правда. Вообще не замечал, что творится у пего под носом, хоть пляши, хоть стреляй. Но рано или поздно эта благодать должна была кончиться.

– Ну и что ты теперь будешь делать?

– То же, что и раньше. Но придется быть осторожнее. Принесла же его нелегкая!

Послушав эту милую парочку, любой сразу бы сообразил, что Артур и Мэгги были не слишком щепетильны, о чем сэр Роланд даже не догадывался… И тот, и другая считали, что их преданность и усердие стоят гораздо больших денег, чем им платят, поэтому где могли, добирали сами, пользуясь тем, что сэр Роланд не мог за ними следить. Собственно говоря, действовал один Артур Бун, Мэгги ограничивалась лишь общими советами и призывами быть посмелее.

Бун не посвящал ее в свои делишки – опасался, что его действия покажутся ей слишком уж смелыми. Что, впрочем, и дало ему возможность регулярно обворовывать своего хозяина. Во время работы в психиатрической больнице ему пришлось основательно изучить наркотики и всякие успокоительные. Однажды вечером он подлил такое сонное зелье в хозяйский стакан с виски. Убедившись, что сэр Роланд его выпил, Бун уже без опасений вошел в его спальню и сделал отпечатки со всех ключей с помощью воска. А потом в хозяйской же мастерской, оборудованной отличным токарным станком и прочими инструментами, он сделал свой комплект ключей, руки у него были ловкие, недаром он когда-то работал помощником механика.

Сам-то сэр Роланд по известным причинам наведывался в свою мастерскую крайне редко. Теперь у его помощника появилась возможность лазить по всем ящикам, и в письменном столе, и в сейфе. Часть денег, лежащих там, перекочевывала в карманы Буна. Но основной статьей дополнительных доходов были счета, которые он ловко подделывал. Сэр Роланд часто поручал ему купить кое-какие мелочи в деревенских магазинах. Тамошние торговцы были бы крайне изумлены, увидев, какие суммы фигурируют в домашних гроссбухах сэра Роланда, как резко они отличаются от их скромных чеков. Надо ли говорить, что разница между реальной оплатой и фальшивыми отчетами тоже оседала в кошельке преданного его помощника.

Сообразительный и все подмечающий секретарь был им с Мэгги совсем ни к чему. С тоской и страхом ждал Артур Бун приезда новичка.

Глава 5 Любовные страдания

Пока Фрэнк любовался видами из окон поместья «Жасмин», Далси, не разгибаясь, корпела над бумажками в своем кабинетике на Харли-стрит. Чтобы у Фрэнка не возникло никаких проблем с поездкой, Далси пообещала Берту, что сама все за него сделает. Однако начав разбираться с его бумагами, поняла что не так-то это просто. Наскоро перекусив после окончания рабочего дня, она вынуждена была вернуться и целых два часа разбирать почту.

Далси очень устала, но еще сильнее ее мучила тоска. За эти месяцы она так привыкла к тому, что Фрэнк все время рядом, что ей было сейчас страшно одиноко. Они виделись по несколько раз на дню, а если даже и не виделись, она знала: он тут, рядом. Как восхитительны, как волнующи были эти нечаянные встречи в офисе. Без Фрэнка ее жизнь сразу утратила всякий смысл, все вокруг стало серым и угрюмым. Боже, а что же она будет делать, если его примут на новую службу?

Как же велика была ее радость, когда, открыв дверь своей квартиры, она увидела его, Фрэнка…

– Я так и понял, что тебе пришлось задержаться, старушка, – улыбнулся он, – но я не поехал в контору, решил подождать здесь. Вдруг, думаю, мы случайно разминемся.

– Ах, Фрэнк, ну что там у тебя? – первым делом спросила она.

– Меня взяли! – воскликнул он и радостно ухмыльнулся.

– Мой дорогой! Я так за тебя рада и так… расстроена! Расскажи, как там у них в поместье, и что тебе придется делать.

– Поместье что надо. Отличный дом, речка, лужайка и все такое прочее. На расходы там явно не скупятся. Старикан, по сути дела, прикован к постели из-за ревматизма. Пишет мемуары, поэтому ему и нужен секретарь.

Далси негодующе фыркнула.

– Только не надейся, что отделаешься общими фразами. Рассказывай все по порядку и, пожалуйста, поподробней.

Он сразу посерьезнел.

– Кстати, ты уже ужинала?

– Да нет, просто перекусила. А ты?

– Тоже нет. Думаю, нам стоит отметить мою удачу. Приглашаю тебя в ресторан «Красный дракон».

Во время пиршества Фрэнк послушно выложил все подробности своего визита. Дом очень уютный и удобный, обитатели его вроде тоже ничего, работа – не ахти какая сложная, он надеется, что старикан будет им доволен.

– А как тебе мисс Чаттертон? – строго спросила Далей. Фрэнк только ее упомянул, ничего не рассказав об этой девице. – Я требую полного отчета. И попробуй только сказать, что она тоже вроде ничего, я такой крик подниму…

– Кричи сколько угодно, душа моя, раз уж тебе так хочется, – разрешил он. – Но она действительно вроде ничего. Что ты еще хочешь услышать?

– Как она выглядит?

– Ничего особенного. Вся какая-то… никакая.

– И о чем она с тобой говорила?

– Да так, просто поддерживала светскую беседу. Тактичная. Когда папенька ее завел речь о жалованье, тут же вскочила и хотела уйти. Но сэр Роланд ее не отпустил, все цифры у него были уже выписаны на листочке. Листочек я изучил с большим удовольствием. Так что никаких обсуждений и торгов не было.

Далси слегка встревожило наличие в поместье мисс Чаттертон. Фрэнк с малых лет неравнодушен к смазливым личикам, и Далси побаивалась, что он лукавит, обозвав эту девицу «никакой». Ведь он же не сказал, что она страшная. Далси поспешила себя одернуть. Вечно она его ко всем ревнует, так, в конце концов, нельзя.

– А условия там какие? – спросила она, благоразумно сменив тему.

– Ну-у… по-моему… гм… неплохие.

– Ты хотел сказать, вроде ничего?

– Ну да, хотел. Со мной будут обращаться как с членом семьи, а не как с прислугой. Обеспечат меня пропитанием и крышей над головой. Это, конечно, дорогое удовольствие, которое буде сжирать львиную долю жалованья. Честно говоря, я бы обошелся и более скромными условиями. Но за вычетом этих расходов у меня будет оставаться еще пять фунтов в неделю.

– Ах, Фрэнк! Это же замечательно! Ты ведь можешь их не тратить! Ну… почти.

– Могу, конечно, – согласился Фрэнк, однако без особого энтузиазма. – Но старикан сказал, что положение члена семьи обязывает, и мне придется иногда делать кое-какие траты. Так что получится все же меньше пяти фунтов.

– Но все равно тебе здорово повезло, – сказала Далей, а потом, чуть помедлив, добавила: – Тут есть только один неприятный момент, Фрэнк. Помнишь, мы договаривались, что ты устроишься на работу, чтобы помогать мне… с нашими делами. Но раз ты уезжаешь, с ними придется покончить. Мы потеряем довольно много денег.

Он возмущенно взмахнул руками.

– Ни в коем случае! План наш оказался очень удачным, все хорошо отлажено. Я уже все продумал – ты вполне сумеешь проворачивать это одна. Разумеется, все вырученные деньги будут твоими. Раз я в этом не буду участвовать, то уступаю тебе свою долю.

Это был неожиданный поворот. Далси, растерявшись, молчала.

– Тысяча фунтов в год, – продолжил он, – солидная прибавка, она очень нам пригодится, когда мы соберемся покупать дом.

– Но без тебя бы у меня ничего не получилось, – подумав, сказала Далси. Теперь ее уже смущал не сам факт мошенничества, а то, что основная заслуга принадлежит не ей.

– Чушь, прекрасно бы все, получилось. В сущности, девяносто процентов работы было на тебе, справишься и с остальными десятью, запросто. Что делал я? Только шлепал печать на фальшивые квитки и расписывался за кассира. Штемпель я тебе отдам, а кассир расписывается так небрежно, к тому же ставит только свои инициалы. Ты можешь вписать любые каракули, доктор ничего не заметит.

Далси все равно смотрела на него с сомнением.

– Н-нет, мне страшно, – пролепетала она.

– Хватит трястись, Далси! Тысяча фунтов в год с неба не падают, за такие деньги можно немного и поволноваться. Главное, нужно писать быстро и небрежно. Какие-то две буковки, можно даже не стараться их подделывать. Говорю же: любые каракули сойдут. А если начнешь все-таки их перерисовывать, сразу начнет дрожать рука, и получится черт знает что. Лучше даже не пытайся. Поняла? Тебя сразу выведут на чистую воду.

Далси охватили стыд и омерзение, но она быстренько сумела их подавить.

– Ладно, я попробую. Знаешь, я страшно рада, что тебе повезло. Но я буду ужасно скучать. Когда мы снова увидимся?

Он тайком облегченно вздохнул.

– У меня выходной по воскресеньям, и еще свободный вечер на неделе. Вряд ли мне удастся отпрашиваться по субботам. Но воскресенья все будут наши, обещаю. Буду приезжать утренним поездом, а уезжать как можно позже.

– Это было бы неплохо. Знаешь, теперь недели мне будут казаться невероятно длинными. Как хорошо было, когда мы работали вместе. Вот бы снова так устроиться.

– Не расстраивайся, душа моя. Я же не собираюсь всю жизнь торчать в этом поместье. Я там особо не задержусь.

– Не задержишься? Но почему? Я думала, что ты теперь нашел как раз то, что искал.

– Да что ты, ничего подобного! Это только очередная ступенька в моей карьере. По-твоему, я полный идиот и буду безвылазно торчать в этой дыре? Даю тебе слово, что скоро вернусь в Лондон, но только уже в ином качестве. Пристроюсь секретарем к какому-нибудь члену правительства, или к важному чиновнику из Министерства обороны.

– Но каким образом ты из этой, как ты говоришь, глуши попадешь к этим шишкам?

– Мне предстоит выуживать и уточнять всякие факты и цифры для старикана, поэтому придется таскаться ко всяким правительственным чиновникам и к военному начальству. Архивы, спецбюллетени и все такое прочее. Это нужно для книги, которую пишет сэр Роланд. А уж налаживать контакты с нужными людьми ваш покорный слуга всегда умел.

На следующий же день он подал заявление об уходе. Доктор Берт пожелал ему всяческих успехов и снабдил замечательной рекомендацией. Далси он попросил дать объявления в газеты – о том, что им требуется помощник. Вскоре к ним пришел безобидного вида господин по имени Джон Райдер, раньше служивший в привокзальной камере хранения. Доктор Берт попросил Далси с ним поговорить и определить, подойдет он им или нет. В конце концов она сказала, что да, подойдет, поскольку Райдер мог уже с четверга приступить к работе, и таким образом, у Фрэнка было в запасе целых три дня, чтобы передать ему дела и рассказать, что от того требуется.

Все воскресенье Фрэнк провел с Далси, а поздно вечером она проводила его на поезд, отбывавший в Стейнз. Ужинать ей предстояло в одиночестве. Когда она вернулась домой, ее охватила такая тоска, будто Фрэнк отбыл на Северный полюс, а не в сельский городок. Она обозвала себя дурой и строго приказала себе не распускать нюни. Но держать себя в руках было так трудно…

Всю неделю Джулиет Чаттертон ловила себя на мыслях о новом секретаре. Она отдавала себе отчет в том, что появление в доме благовоспитанного красивого мужчины может скрасить ее скучную жизнь. Вроде бы мисс Джулиет не с чего было скучать, но факт оставался фактом. Да, разумеется, она никого не могла винить в том, что ей вечно чего-то не хватает, ну и что?

Причина этой хандры была проста: у нее не было подходящей компании. Отец был человеком суровым и не слишком общительным, к тому же сейчас его интересовала только будущая книга, и все разговоры обязательно сводились к ней. Ее мачеха, безусловно, вполне милая и дружелюбная, вечно была занята домашними хлопотами и благотворительными комитетами, действительно крайне необходимыми в это суровое военное время. А больше ей общаться было не с кем. Гостей и друзей в их доме хватало. Но либо они приезжали по делу, либо, пользуясь случаем побыть на природе, отправлялись на охоту или поиграть в поло.

Джулиет совершенно не интересовали политические проблемы, которые без конца обсуждал ее отец. Заниматься домом она не любила, хотя изредка помогала мачехе. Прелести охоты ей тоже были недоступны: она не понимала, зачем нужно убивать несчастных зверушек. Так и получалось, что и с родными, и с друзьями она редко могла найти общий язык. Собственно, это и было причиной того, что она приняла так близко к сердцу появление Фрэнка. Если бы не ее невольное одиночество, все сложилось бы иначе.

Несколько лет назад ей пришлось пережить потерю брата, погибшего в автокатастрофе. Это было страшным ударом. И к тому же эта трагедия в корне изменила ее положение. Она стала единственной наследницей отца. Леди Чаттертон, разумеется, тоже в случае смерти сэра Роланда получила бы немалое состояние. Но основная часть капиталов предназначалась Джулиет. Сэр Роланд неоднократно об этом говорил. И сразу же заметно выросло количество кавалеров, добивающихся ее руки. Джулиет была несколько обескуражена столь откровенным житейским цинизмом. Как бы то ни было, пока она не встретила никого, с кем решилась бы связать свою жизнь.

В воскресенье вечером у них собралось много гостей, совсем закрутившись, Джулиет только перед обедом вспомнила, что как раз сегодня приезжает Фрэнк.

Когда началась война, обычай переодеваться к обеду как-то отпал сам собой. Поэтому Фрэнк в своем новеньком синем костюме, великолепно на нем сидевшем, и в свежей, без единого пятнышка сорочке выгодно отличался от всех остальных. Незадолго до обеда он вдруг появился в холле, где в этот момент не оказалось никого, кроме самой Джулиет.

– О-о, а я и не знала, что вы уже приехали, – сказала она, протягивая ему руку. – И когда же?

– Примерно час назад. Я был наверху. Распаковывал вещи…

– Как ваша комната, там все в порядке?

Он улыбнулся.

– Настоящий дворцовый покой! Боже! Как вспомню, в каких условиях мне приходилось обитать, то даже не верится, что бывает такая красота!

Они начали обсуждать северо-африканскую кампанию, она высказала свое мнение на этот счет, он начал говорить о стратегии и тактике. Тут появились сэр Роланд и Сильвия, они тоже подключились к разговору.

Вечер и половина следующего дня прошли без каких-либо примечательных моментов. Ближе к вечеру Джулиет, как обычно, заглянула в библиотеку. Там были только отец и Сильвия.

– Привет. У тебя какой-то озабоченныйвид, папочка, – прямо с порога заявила она. – Твой секретарь уже успел сделать что-то не то?

– Тебе показалось, детка. Ничем я особо не озабочен, и вряд ли у меня какой-то особый вид.

– Ну, значит, я не так выразилась. Значит, просто задумчивый.

– А что мистер Роско? – спросила Сильвия. – Подходит он тебе?

– Пока рано делать выводы, но малый он, безусловно, сообразительный и дельный.

– И много вы сегодня наработали? – спросила Джулиет тоном опытной секретарши.

– До ленча я вообще не вставал, – ответил сэр Роланд. – А ему поручил пока ответить на письма. Не диктовал, а просто дал наметку, кому о чем надо писать. И он справился с этим превосходно. Хороший язык, четко все изложено.

– Это обнадеживает, молодец, – одобрила Сильвия.

– Непосредственно книгой мы занялись после ленча. Он все застенографировал, теперь посмотрим, как ему удастся расшифровать всю эту абракадабру.

– Да-а, ты у нас известный оптимист, – ехидно прокомментировала Джулиет. Она хотела еще что-то сказать, но тут в библиотеку вошел Фрэнк, и тему пришлось срочно переменить.

Когда они все вместе пили чай, Сильвия спросила:

– Мистер Роско, а вы играете в бильярд?

– Когда-то, еще до войны, играл, леди Чаттертон. У себя дома. Но это было так давно… Только пару раз в Риме, когда мне дали отпуск после госпиталя.

– Давайте сыграем партию после чая, – тут же предложила Джулиет. – Заодно потренируетесь.

– Огромное спасибо. Если вы согласны терпеть мою неуклюжесть, я с удовольствием, – сказал Фрэнк, но тут же вопрошающе посмотрел на сэра Роланда: – Я вам еще буду нужен?

– Признаться, у меня что-то нет настроения, пожалуй, на сегодня хватит. Завтра утром мне нужно просмотреть, что мы сделали. Но вы вполне можете перепечатать этот кусок и после обеда.

Они сыграли три партии. Фрэнк играл с огромным удовольствием, да и Джулиет отнюдь не скучала. Фрэнк часто мазал, но по отдельным ударам было видно, что когда-то он был виртуозом. Сама Джулиет играла средне, но стабильно, что и позволило ей обыграть Фрэнка во всех трех партиях.

– Сразу видно, что вы мастер, – сказала Джулиет, когда кии были отложены в сторону. – Немного практики, и опять войдете в форму.

В течение недели они сыграли еще несколько партий, и накануне выходных Фрэнк уже обрел былую удаль.

В субботу приехали гости – поиграть в бридж. Джулиет пригласила и Фрэнка. Играл он довольно обыкновенно, но, в общем, недурно.

Чем больше они общались – то за карточным столом, то за бильярдным, то просто разговаривали, – тем сильнее он ее заинтриговывал. Джулиет возомнила, что вот он, настоящий мужчина, закаленный невзгодами и тяготами жизни. Сильный, целеустремленный. Она была уверена, что он сумеет добиться многого, хотя судьба почти не дала ему никаких шансов. Чем больше она обнаруживала в нем талантов, не свойственных ей самой, тем сильнее им восхищалась.

Держался он с ней тоже превосходно. В меру почтительно, в меру фамильярно. Был ненавязчиво галантным, всегда внимательно ее выслушивал, но не просто из вежливости, его действительно интересовало ее мнение. Они вес больше времени проводили вместе, и ни разу – ни единого намека на большее, чем просто хорошие приятельские отношения. Джулиет была страшно рада, что он появился в их доме.

Сама она все свои двадцать шесть лет провела, можно сказать, в полном благополучии. По-настоящему серьезное испытание жизнь посылала ей дважды. В двенадцать лет она лишилась матери, а потом, как уже было упомянуто, погиб в автокатастрофе ее брат. Впрочем, следовало бы назвать и третье испытание. Но это несчастье уже совсем другого рода, вполне житейское и обыденное.

Чуть ли не с самого детства она мечтала стать актрисой. Отец был категорически против, он твердил ей, что у актрис каторжная жизнь, что по-настоящему известными и успешными становятся очень немногие. Но ей все равно хитростью удалось добиться своего. Когда ей исполнился двадцать один год, сэр Роланд опрометчиво спросил, что бы она больше всего хотела получить в подарок. «Помоги мне попасть на сцену», вот что он услышал. Его непредсказуемая дочь загнала его в угол, как когда-то библейская Саломея своего отчима Ирода.^[61] Но сэр Роланд обещания привык выполнять, и поэтому помог ей получить актерское образование и попасть на прослушивание. Результаты были плачевны. Ее прослушивали четыре антрепренера, но ни один не захотел заключить с ней контракт.

Горько во всем разочаровавшись, она вернулась в поместье, но, будучи неисправимой мечтательницей, втайне надеялась, что все еще изменится, и она найдет свое место в жизни. Может быть, появление нового секретаря каким-то образом приблизит счастливые перемены? Друг, который понимает тебя с полуслова, – как это было бы здорово. Да еще такой красивый и талантливый.

И однажды между ними состоялся один знаменательный разговор, после которого Джулиет еще больше стала ценить Фрэнка. Во время ленча речь зашла о развалинах замка, расположенного поблизости. Сэр Роланд не очень хорошо себя чувствовал, поэтому Фрэнк решил воспользоваться свободным временем и сходить на экскурсию. Он попросил Джулиет показать кое-какие уголки этой крепости, которые только что обсуждались. По дороге она вскользь упомянула какой-то спектакль, и Фрэнк спросил, любит ли она театр.

– Люблю ли я театр? Да я его обожаю! А вот он меня… Но это очень грустная тема, – она вздохнула, а потом вдруг взяла и рассказала Фрэнку о своих неудачах. Все-все.

Он сочувственно помычал:

– Ммм… действительно не повезло. Уж я-то хорошо представляю, каково это. Когда тебя не принимают в одном месте, в другом, в третьем… Конечно, вы искали работу не ради хлеба насущного, но все равно… для вас это было крайне важно. Попасть в труппу.

– Как приятно, когда тебя понимают. Спасибо вам. А мои друзья надо мной посмеиваются, считают, что мое стремление попасть на сцену – это блажь. Они говорят, что я наверняка получу от отца столько денег, что мне работать вообще незачем, тем более актрисой. Вы первый, кто мне посочувствовал.

– В этом нет ничего странного, – заметил Фрэнк, – я тоже люблю театр. Правда, я никогда не учился. Участвовал в молодости в любительских спектаклях. Но мне хотелось бы заняться чем-то в таком роде… Если честно, я хотел бы написать пьесу.

– О-о! – выдохнула она. – Я тоже когда-то собиралась. Но я не знаю, как к ней подступиться. А вы… вы уже пытались?

Он покачал головой.

– Нет, только мечтал. Но кто из нас не мечтал о чем-то подобном… Людям часто хочется заниматься тем, чем они никогда не смогут. Поэтому свои прожекты я воспринимал как некие неосуществимые курьезы. На них просто не было времени. Это самое главное.

– Я тоже не воспринимала эти свои выдумки всерьез, правда, в отличие от вас, у меня свободного времени полным-полно. А у вас был какой-то конкретный сюжет?

– Нет. Правда, возникла одна идея, которую можно было бы развить. Но я не пробовал.

– А какая? Мне почему-то кажется, что вы задумали что-то оригинальное.

– Ну… пока это нечто слишком абстрактное. Проблема перемещенных лиц. Я видел таких в Италии, впрочем, там людей, сорванных войной с насиженного места, не так уж много. Тем не менее проблема действительно наболевшая. Моя пьеса должна была продемонстрировать, в каком ужасном положении они оказались. И что это может случиться в любой момент с каждым. Поэтому нужно дать этим людям шанс обрести себя, выжить в новых условиях, в другой стране. Просто нужно проявить милосердие. По-моему, из этого можно что-то сделать.

Джулиет сразу загорелась: еще как можно!

– Тема замечательная, – с жаром произнесла она. – По-настоящему драматичная.

– С драматизмом тут, безусловно, все в порядке. Но публике хватает сейчас и своих драм, люди хотят чего-нибудь повеселее.

– Но и грустное можно преподнести по-разному, вы согласны?

– В общем-то, да. Можно что-то придумать. Чтобы уж совсем их не запугивать.

– Такая пьеса может оказаться действительно востребованной. А может, она затронет души, общество станет терпимее относиться к этим несчастным, и для них начнут делать что-то реальное. – Энтузиазм Джулиет нарастал. – Почему бы вам за нее не взяться? Ведь теперь, когда вы работаете на папу, у вас будет иногда свободное время.

– Звучит заманчиво, – медленно произнес Фрэнк. – И все-таки я не уверен в своих силах. Диалоги. Это для меня слишком сложная задачка.

И тут Джулиет осенило:

– А что, если… я попробую вам помочь? Конечно с сюжетом мне не справиться, но диалоги – с ними я могла бы совладать.

Он внимательно на нее посмотрел, и впервые в его глазах мелькнуло восхищение.

– Отличная идея, – тихо, почти нежно произнес он, – я был бы страшно признателен.

Джулиет с удивлением обнаружила, что от этих его слов сердце ее забилось чаще.

– Тогда – договорились! Это будет грандиозно. Только никому ни слова, а то нас с вами засмеют.

С этого момента их дружба стала стремительно крепнуть, но Джулиет даже в голову не приходило, что она может перерасти в нечто иное.

Фрэнк был человеком слова, поэтому через несколько дней принес ей наброски сюжета. Джулиет замысел очень понравился. Из этого действительно можно было сделать неплохую пьесу. Они обсудили кое-какие детали, с учетом которых он написал уже четко выстроенную сюжетную канву. Теперь была ее очередь – надо было наполнить эту канву диалогами, разбить все на акты, описать место действия, расписать мизансцены.

Тот день, когда Джулиет на чистом листе бумаги вывела: «Акт первый. Зал ожидания на каком-то европейском вокзале», был один из самых памятных (и самых знаменательных) в ее жизни.

Ничего удивительного, что общее увлечение с голь романтичным делом еще больше их сблизило. Очень скоро они стали называть друг друга на «ты» и просто по имени. Но при других обращались друг к другу по-прежнему. Делали они это не только из страха, что про их пьесу все-таки прознают и начнут издеваться. Они боялись, что их фамильярные отношения не понравятся старшим, и тогда Фрэнку могут просто-напросто отказать от места – под каким-нибудь благовидным предлогом.

Их тайное сотрудничество благополучно продолжалось – никем не замеченное. Но в один прекрасный день в поместье приехал ее кузен капитан Фермер, на целых две недели. Джулиет никогда не питала к нему особой симпатии, однако сам капитан был к ней неравнодушен, постоянно искал встреч наедине, надеялся, что рано или поздно все завершится свадьбой. В ответ на его ухаживания Джулиет так и подмывало спросить: «Кого ты любишь больше, меня или мои деньги?». Но будучи особой благовоспитанной, она отмалчивалась.

Дерик Фермор был тощим угловатым малым с костистым лицом, вел он себя довольно нагло. На правах родственника хозяина дома совсем загонял слуг, а с Джулиет обращался так, будто она его собственность, игрушка. К Фрэнку капитан относился с небрежной снисходительностью, и Джулиет чувствовала, что тот все сильнее ненавидит ее родственничка.

Гостя полагается занимать, и Фермор искусно пользовался своими привилегиями. Джулиет теперь была лишена общества Фрэнка. Ни катания на лодке, ни тенниса, ни прочих развлечений. Ей так хотелось, чтобы он избавил ее от назойливого кузена, хотя бы составил им компанию. Но она понимала, что не может пригласить Фрэнка, это было бы слишком рискованно. Ей оставалось лишь довольствоваться короткими случайными встречами. Когда капитан был занят другими делами и развлечениями, Джулиет отыскивала Фрэнка, чтобы пообщаться с ним хоть несколько минут.

Контраст между Фрэнком и капитаном был разительный. Джулиет особенно остро почувствовала это незадолго до отъезда своего кузена.

Однажды за обедом тот начал бахвалиться своими охотничьими подвигами, и в этот момент Джулиет случайно посмотрела на Фрэнка. На его лице была написала откровенная брезгливость. Во время очередного краткого свидания она ловко навела разговор на «прелести» охоты.

– Честно говоря, – признался Фрэнк, – мне всегда приходилось скрывать свое истинное отношение. Ведь никому не хочется выглядеть рохлей. Я понимаю, что это глупо – быть таким сентиментальным, но ничего не могу с собой поделать!

– Сентиментальным? Что ты имеешь в виду?

– Видишь ли… я ненавижу охоту. Нет-нет, я никого не осуждаю. Но лично мне такие развлечения кажутся дикими. Как можно получать удовольствие от того, что укокошил несчастную зверушку?

– О-о! – Джулиет ощутила насказанный восторг. – Как я рада это слышать! Наконец-то у меня нашелся единомышленник! Я ведь тоже не выношу всего этого безобразия! Сколько я ругалась из-за этого со своим кузеном. Он просто невыносим. Он презирает всех, кто не любит гоняться по нолю за ни в чем не повинными тварями. Он считает, что охоту не любят только трусы и абсолютные тюфяки.

– В принципе, любителей охоты можно понять, во всем можно найти свои «за» и «против», – сказал Фрэнк. – В конце концов, я знаю милейших людей, и при этом они страстные охотники. Хотя обожают всяких кошек и собак. Вероятно, тут сложно давать однозначные оценки…

– Ты совершенно прав! – воскликнула Джулиет. – Меня тоже всегда поражало, что вполне порядочные и добрые люди могут быть заядлыми охотниками. Зачем им это нужно?

– Ну как зачем… Наверное, хотят, чтобы их считали в обществе настоящими мужчинами. А о своих жертвах они просто ни разу не задумывались.

Джулиет и сама была немного ошарашена тем, что ее так обрадовал отъезд Дерика Фермора, она просто блаженствовала. И причина была не в том, что она так уж не любила своего кузена, просто из-за него она гораздо меньше времени проводила с Фрэнком. Она совершенно искренне считала, что увлечена совместной работой над пьесой, а не им самим. Но то, что его отношение к ней делаемся все более нежным, Джулиет приметила сразу. Представить его в роли будущего мужа она пока не пыталась, но уже мечтала о том, чтобы он никогда не уезжал из поместья.

Через три дня после отъезда капитана Фенимора произошло одно событие, которое открыло ей истинную картину.

В свободные вечера Фрэнк и Джулиет часто обсуждали свою пьесу, которая обретала все более четкие очертания, по крайней мере, количество страниц точно увеличивалось. Джулиет продолжала старательно скрывать от близких свое творчество – боялась насмешек. Но дело было не в насмешках. Сама того не понимая, она лукавила, причина скрытности была иной.

Как бы то ни было, Фрэнк считал, что такая осторожность вполне оправданна. Иногда за ленчем они при всех договаривались о прогулке, но гораздо чаще отправлялись на место встречи порознь.

Однажды они отправились осматривать развалины вышеупомянутого замка. Когда они карабкались на какую-то руину, у Джулиет из-под ноги сорвался камень, и она резко покачнулась, едва не упав. До земли было всего футов десять, но это был дворик, усеянный острыми обломками, так что пораниться можно было серьезно. Фрэнк, шедший сзади, успел подхватить свою спутницу. Чтобы самому не свалиться, ему пришлось крепко ее обнять.

И тут произошло это… Ее руки обвились вокруг его шеи, а Фрэнк стал осыпать страстными поцелуями ее щеки и губы. Ни он, ни она даже не поняли, как это случилось.

– Фрэнк! – со стоном выдохнула Джулиет, обнимая его еще крепче.

Однако он вдруг резко отшатнулся.

– Нет! – испуганно воскликнул он. – Мы не должны… Так нельзя! Мы ведь никогда не сможем стать мужем и женой. Дорогая моя, мое сокровище, нам нельзя терять голову!

– Это почему же? – спросила она, задорно рассмеявшись. – Иногда просто необходимо ее терять. Чем мы хуже других?

– Но мы не должны, – повторил он, и Джулиет почувствовала, как он весь напрягся, пытаясь преодолеть свой порыв. – Я никогда не смогу на тебе жениться.

В этот момент Фрэнк совершил самую главную – роковую – ошибку. Ему было достаточно упомянуть имя Далси, и все разрешилось бы само собой. Но он струсил, и подходящий момент был упущен.

Смятение овладело Фрэнком, гораздо более мучительное, чем то, что испытала Далси, впервые соглашаясь поддержать его обман. Боже! Он ведь был стольким обязан Далси. Они не были помолвлены, но это подразумевалось как бы само собой. Он не имел права ее предать, такую великодушную, такую самоотверженную… Он не любил ее, но она-то его любила, в этом у Фрэнка не было ни малейших сомнений… Он некоторое время собирался с духом – нужно сказать Джулиет правду. Немедленно! Но с каждой секундой решимость его таяла. В конце концов он подумал: а стоит ли? Судьба только что предоставила ему выигрыш, который он не мог даже вообразить, сравнимый разве что с получением портфеля премьер-министра. Оставалось только протянуть руку и взять этот потрясающий выигрыш. Деньги, положение, уверенность в завтрашнем дне, даже власть! Все это было бы ему обеспечено. Если бы Джулиет стала его женой…

Пока он мучился сомнениями, Джулиет сама сказала ему такое, что отступление стало почти невозможным.

– Фрэнк, милый… – пролепетала она, прижимая его к груди. – Неужели это все – правда? Я и не представляла, что на свете бывает такое счастье. Пообещай, что не оставишь меня. Я тебя ни за что не отпущу. Никогда-никогда!

При этих словах стыд и раскаянье охватили Фрэнка: Далси, он был не в состоянии отогнать мысли о ней!

– Дорогая, это невозможно, – пробормотал он, борясь с искушением выложить все как есть. – А на что мы будем жить? Что я могу тебе предложить? У меня – ни положения, ни мало-мальски приличных доходов.

– Ты можешь предложить мне себя! Любовь моя, не терзайся ты так! Деньги для нас не проблема. У меня и сейчас кое-что есть – тетушка завещала мне часть своего состояния. И учти: я главная наследница отца. О деньгах можешь вообще не волноваться.

Стремление Фрэнка рассказать о том, что у него уже есть невеста, слабело с каждой минутой.

– Милая моя, неужели ты думаешь, что я позволю своей жене меня содержать? Есть некоторые вещи, в принципе недопустимые для нормального мужчины. И это – одна из них.

Она снисходительно улыбнулась.

– Глупый мальчишка! Все эти условности важны для тех, кто не знает, что такое любовь. Но раз мы любим друг друга, какая разница, на чьи деньги мы будем жить. Главное – что они есть.

– Джулиет, я страшно тронут, у меня просто нет слов… но пойми, ведь существует такое понятие, как мужская честь и элементарная порядочность, в конце концов.

– Мужская честь, мужская порядочность, – с досадой выпалила она, – какая ерунда! Только жалкие личности могут пожертвовать любовью ради своих амбиций. Мой Фрэнк – выше всего этого!

И тут Фрэнк не выдержал. Он снова крепко ее обнял.

– Милая моя девочка! – прошептал он. – Ты меня почти убедила. – Он прильнул к ее губам, потом, словно вдруг опомнившись, резко отстранился. – Сокровище мое, не будем тешить себя напрасными надеждами. Подумай о своем отце. Думаешь, он обрадуется?

– Сначала он, естественно, будет артачиться. Как все родители. Но потом смирится, ему придется смириться.

– Да, похоже, ничего хорошего мы от него не услышим. Что ж, это логично. Наша любовь останется лишь сказкой, прекрасной сказкой.

– Никаких сказок! Сейчас же пойдем и все им скажем.

Он еще раз ее поцеловал.

– Дорогая, нужно трезво оценивать ситуацию. Твой отец тут же выставит меня из дома. Ты же знаешь, что он миндальничать со мной не будет.

Джулиет задумчиво молчала.

– Сначала, может, и выставит, – сказала она, – но потом поймет, как это для меня важно, и позовет снова.

– А вот это уже вряд ли. При теперешнем моем статусе он ни за что этого не сделает.

Однако Джулиет ничего не желала слушать. У Фрэнка больше не было сил сопротивляться, и тогда он решился предложить свой вариант.

– Ну ладно, уговорила, хотя я не могу даже представить, что вдруг заявлю такое твоему папеньке. В любом случае, пока не стоит его волновать. Будем пока хранить все в тайне.

– Но я не хочу никаких тайн!

– Я прекрасно тебя понимаю. Но посуди сама, радость моя, если ты сейчас выйдешь замуж за какого-то секретаря, сэру Роланду придется с тобой порвать. И это будет для него ударом, жесточайшим ударом. Надо действовать очень деликатно, нам нужно дождаться подходящего момента, когда он сам будет готов нас, так сказать, благословить.

Они еще долго спорили, но потом наконец достигли единодушия хотя бы в одном. Отныне они жених и невеста, но о своей помолвке пока никому рассказывать не станут. Они будут терпеливо ждать благоприятного момента, чтобы открыться сэру Роланду. А пока об их планах на будущее – никому ни слова.

А как же Далси? Фрэнк предпочитал пока о ней не думать. Зачем заранее ломать голову над тем, как одолеть стену? Такие задачки нужно решать прямо на месте.

Глава 6 О женской зоркости

Теперь, как только Джулиет оказывалась одна, ей сразу хотелось громко петь и смеяться. Ей никогда еще не было так хорошо. Она часто влюблялась, но это быстро проходило, не затрагивая сердца. Она уже начала бояться грядущего одиночества. Что она так и проведет лучшие свои годы в этой глуши. Но, к счастью, все страхи были позади. Она полюбила! Теперь ей больше не грозит бездарное увядание, нашлась родственная душа, способная в полной мере оценить все ее таланты! Теперь она избавлена от скуки и унылого прозябания. Теперь у нее совсем иная жизнь! Милый Фрэнк! При мысли о нем Джулиет сразу начинала блаженно улыбаться. Какой он у нее добрый и справедливый, какой щепетильный – даже слишком! – в отношении денег. Ему необходимо отцовское благословение, он боится, что не сумеет обеспечить жене привычный комфорт. Это так трогательно. Ничего удивительного, что она не смогла тогда сдержать улыбку. Ее Фрэнк – истинный джентльмен, как бы старомодно это ни звучало. Джулиет было даже немного страшно. Ведь судьба свела ее с таким совершенством…

Фрэнк был не только воплощением благородства и порядочности. Даже в обыденных мелочах он был как раз таким человеком, который ей подходил. В отличие от остальных ее кавалеров Фрэнк – не жалкий прожигатель жизни, сосредоточенный исключительно на удовольствиях и развлечениях. Да, он любит играть в теннис и в бильярд, но это для него отнюдь не главное. Он любит театр и искусство, так же пламенно, как она сама. Милый Фрэнк! Разве кто-то может с ним сравниться?

Но как же все в этой жизни непросто… Фрэнк прав: они не могут пожениться без согласия отца. Но даст ли он его когда-нибудь? Даже такая неисправимая оптимистка, как Джулиет, понимала, что это почти утопия. Она как наяву слышала недовольный голос отца: «Это глупая блажь, дорогая, моя дочь не может выйти за нищего выскочку». А если после долгой борьбы он все-таки смягчится, то она может рассчитывать примерно на такое: «Я готов с миром его отпустить, пусть поищет более подходящее занятие, чтобы должным образом тебя содержать. И тогда я подумаю».

Чем больше Джулиет обо всем этом думала, тем сильнее сомневалась в благополучном исходе. А если отец останется непреклонным, что тогда? Можно сколько угодно говорить, что она уже совершеннолетняя и имеет полное право выйти за своего избранника. Она хорошо знала его характер. Он, конечно, человек добрый и справедливый, но и достаточно жесткий. Если избранник дочери будет ему не по нраву, он пойдет на многое, лишь бы предотвратить этот брак. Может даже вычеркнуть ее из своего завещания, только бы не допустить в семью нежеланного зятя.

Но если ее лишат наследства, то им не на что будет жить. Те деньги, которые ей оставила тетушка (и которыми она похвасталась Фрэнку), па самом деле были ничтожными. Вся надежда только на доходы, которые они получат благодаря пьесе (а ей, разумеется, успех будет обеспечен). Ее денег хватит только на свадьбу, те гроши, что останутся после, можно вообще не брать в расчет.

Осознав все это, Джулиет почувствовала, как меркнет ее радость, и с ужасом подумала, что может опять превратиться в восторженную неудачницу, что ее счастье окажется совсем недолгим. Однако ей ничего не оставалось, как покорно ждать развития событий.

Ее настроение испортилось бы куда сильнее, узнай она о двух беседах, которые – по иронии судьбы – состоялись именно в тот день, когда они с Фрэнком обручились.

Первая произошла между ее отцом и мачехой. Все утро он диктовал Фрэнку и теперь отдыхал в библиотеке – читал книжку, прислоненную к специальной подставке. Леди Чаттертон тоже решила отдохнуть от своих общественных дел и что-то вязала, разложив на столике множество разноцветных клубков. Какое-то время в комнате царила тишина, прервал ее сэр Роланд.

– А знаешь, Сильвия, я велел Роско завтра съездить в Лондон, мне нужны кое-какие данные из отдела, курирующего колонии. Тебе, кажется, нужно было передать кому-то посылку, поручи ему, он с удовольствием тебя выручит.

– В этом я не сомневаюсь, – усмехнулась она, и они стали обсуждать, когда лучше это сделать. Заметив, что мужу наскучило читать, леди Чаттертон попросила: – Расскажи мне про этого твоего Роско. Уже прошло какое-то время, наверное, ты успел к нему присмотреться. Как он тебе?

– Парень он на редкость толковый, – задумчиво ответил сэр Роланд, – с предыдущими не сравнить, разумеется, за исключением Хопкинса. Впрочем, в некоторых вещах он переплюнул даже старину Хопкинса.

– Ну раз уж он переплюнул самого Хопкинса, то считай, тебе крупно повезло. Но меня интересуют не деловые качества. Что он за человек? Он тебе нравится?

Сэр Роланд пристально на нее посмотрел, и ответил далеко не сразу:

– Даже не знаю, что тебе сказать. Вроде бы всем хорош: вежливый, исполнительный, инициативный, не лодырь и не шалопай. Правда, он никогда ничего о себе не рассказывает, но это тоже, в сущности, скорее достоинство. За что мне его не любить?

Леди Чаттертон рассмеялась.

– Вот-вот. Не за что. Но раз ты задаешь такой вопрос, значит, все-таки не любишь. Но почему? Очень бы хотелось знать.

– Перестань, Сильвия. Это несправедливо. Разве я хоть раз дал повод для подобных подозрений? Как можно выражать недовольство человеку, который так старается тебе угодить. Это просто непорядочно.

– И все-таки… – сказала Сильвия, не обращая внимания на оправдания мужа, – тебе он точно не нравится. Что же тебя в нем не устраивает?

– А тебе он нравится? – раздалось в ответ.

– Если это тебя так волнует, я скажу: скорее нет. В профессионализме и опыте ему не откажешь, и чувствуется, что он хочет всем понравиться, стать своим в доме. Всегда готов помочь не только тебе, но любому, кто его попросит.

– Тогда что же не так?

– Именно об этом я только что спросила тебя. Но мне лично трудно сказать что-то определенное. Но почему-то он вызывает у меня недоверие. Надеюсь, я не очень тебя огорчила.

– Если честно – очень. Потому что попала в самую точку. Он и у меня вызывает то же самое чувство. Недоверие. Но справедливости ради должен сказать, что он предельно честен, ни единого намека на фальшь, сколько я к нему ни присматривался.

– Рада это слышать.

– Я, конечно, рад, что ты рада. Только не надейся, ч го я поверю, будто ты завела этот разговор просто так. Что тебя смущает?

– У меня к нему нет никаких конкретных претензий.

– Тогда повторю ваш собственный вопрос, миледи… Что же тебя в нем не устраивает?

– Ты всегда умел загнать меня в угол, старый хитрец, – Сильвия улыбнулась. – Понимаешь, я немного волнуюсь. Только не подумай, что я заподозрила какой-то обман или непорядочность… И все-таки у меня на душе неспокойно.

– Но почему?

– Почему? Ладно, не стану ходить вокруг да около… Я боюсь за Джулиет.

– За Джулиет? – удивленно переспросил старый джентльмен.

– Я опасаюсь, что эта глупышка влюбится в него.

Сэр Роланд помрачнел.

– Дорогая, надеюсь, твои опасения окажутся напрасными. Только этого нам не хватало. Но почему это вообще пришло тебе в голову?

– Трудно сказать. Вроде бы пока никаких поводов, но учитывая обстоятельства, это может произойти само собой. Они много времени проводят вместе. Это неизбежно, ведь мистер Роско живет в нашем доме, он твой секретарь. Так вот. Я как-то видела их вдвоем, когда они были уверены, что рядом никого нет. Это произошло случайно, я не собиралась за ними следить.

– Совсем-совсем не собиралась? – сэр Роланд лукаво усмехнулся. – Рад это слышать.

– Я сидела у окна в своем кабинете, а они как раз выбирались из лодки. Ничего настораживающего, но однако каждый их жест говорил о том, что они не просто друзья, а очень хорошие друзья.

– Тебе могло показаться, от твоего окна до берет – немалое расстояние.

– Естественно, я могла ошибиться. Но сердце подсказывает мне, что так оно и есть. Ты видел, как она на него смотрит? Ну хотя бы когда мы садимся обедать? Ловит каждый его взгляд, каждое слово. А потом вдруг, будто спохватившись, торопливо отводит глаза.

– У тебя слишком богатое воображение.

– Но не до такой же степени. Впрочем, не думаю, что это что-то серьезное. Но знаешь, Роланд, мне кажется, что в любой момент все может перемениться.

Повисло долгое молчание. И снова его первым нарушил сэр Роланд.

– Дьявольщина! Наконец-то после всех этих бестолковых мартышек я нашел нормального секретаря, и вот пожалуйста… Если то, что ты говоришь, – правда, мне придется выставить этого Роско. Ей-богу, я был бы здорово расстроен, но надо спасать дочь.

– Пока рано бить тревогу. Возможно, у самого Роско и в мыслях нет ничего такого. Ты сможешь и дальше вести себя так, будто у пас не было этого разговора?

– Смогу, – угрюмо буркнул сэр Роланд.

Вторая беседа наверняка огорчила бы Джулиет даже еще сильнее.

Это обсуждение происходило в комнате Буш. Мистер Артур Бун изливал душу своей нареченной.

– Конечно паниковать пока ни к чему, – говорил ей Бун, нахмурив брови, – вряд ли он о чем-либо догадывается, но малый он ушлый. Слишком ушлый.

– Так, значит, он может что-то заподозрить, если вдруг начнет лезть не в свои дела?

– Конечно паниковать пока ни к чему, – снова пробурчал Артур, – но догадаться он действительно может, если начнет всюду соваться.

– Не станет он никуда соваться.

– Это почему же? Если он почует что-то неладное, нам не поздоровится. Нос у него длинный, как у птиц, которые всегда выискивают червячка пожирнее. Почему бы ему не выслужиться перед хозяином, а? Это никогда не лишнее.

– Может, ты и прав. Тогда нужно вести себя осторожнее.

Он пожал плечами.

– Легко сказать. Что ты предлагаешь?

– А что я могу предложить? Это не моя забота.

– Хочешь все спихнуть на меня? Ишь ты какая умная. И твоя забота тоже. Как барыши делить, ты знаешь, а как помочь…

– Погоди, этот Роско скоро сам схлопочет. Такой начнется скандал, что любо-дорого, это я тебе обещаю.

– Скандал? И с какой такой радости?

– Я тут кое-что видела. Тут втихую такие дела творятся… Если хозяин прознает, только мы этого умника и видели.

– Что ты несешь? Какие еще дела?

– Это было вчера, – с важным видом продолжила Мэгги. – У меня был выходной вечер. Обычно я езжу в город, но в этот раз мне незачем было туда тащиться. Дай, думаю, прогуляюсь вдоль нашей речки Айви, дойду до того места, где поляна, там можно передохнуть, попить чаю. Ты ведь знаешь это местечко?

Бун молча кивнул.

– Примерно за час до ухода я видела, как наша барышня и секретарь плывут куда-то на лодке. Ну плывут и плывут, мне-то что до них. А потом как вышла, все поглядывала иногда на речку – просто так.

– Это я уже понял, – нетерпеливо перебил он. – Ты можешь не отвлекаться, говорить по делу?

– А я и не отвлекаюсь, – огрызнулась Мэгги. – Надо же объяснить, что и как было, иначе ты ничего не поймешь.

– Ладно, молчу. Давай объясняй.

Бросив на него обиженный взгляд, Мэги продолжила:

– До поляны пройти нужно примерно полмили, там дорожка как раз почти к берегу спускается.

– Знаю.

– Там еще русло надвое делится. А в середке – островок.

– Ну да, да, островок.

– И вижу, на берегу островка знакомая лодка, совсем как наша. Стала я этот остров оглядывать, ну и высмотрела их. Сидят под деревом, сбоку куст, за которым их почти не видать, голубчиков. И она читает ему книгу. Книгу эту я сразу признала.

– Какая глазастая! С расстояния в пятьсот ярдов сумела прочесть название!

– А ты меня не подкалывай, Артур Бун. Не ровен час, сам наколешься. Книгу эту толстенную я видела у нашей барышни в спальне. Она при мне ее захлопнула, вот я и запомнила цвет обложки – красный.

– Ну и что дальше?

– А дальше вот что. Они что-то обсуждали. Наклонятся к ней, почитают страницу-другую, и давай спорить, что-то друг дружке доказывают, руками размахивают. Сразу видно, что друзья, да такие, что не разлей вода. Уж сколько я лет тут прислуживаю, а никогда не видела, чтобы мисс Джулиет так волновалась и переживала.

– Да, глаза у тебя и впрямь зоркие, как у орла, за полмили все видят.

– Можешь сколько угодно надо мной насмехаться, только я видела, что видела. И вот что я тебе скажу: неспроста они прячутся в укромных уголках.

– Почему бы им не посидеть в теньке под деревом, прежде чем плыть назад?

– Ох и простофиля ты, Артур, любой обведет тебя вокруг пальца, – Мэгги презрительно фыркнула. – Разве я про то говорю, что они решили передохнуть в тенечке? Я говорю, что они кое-что скрывают. И я знаю что.

Артур Бун нетерпеливо взмахнул рукой.

– Черт побери! Мэгги, с тобой и святой начнет чертыхаться! Почему ты не можешь обойтись без всяких фокусов, возьми и скажи, все как есть.

– А ты бы пореже меня перебивал, тогда давно бы все знал. Сегодня утром, когда я прибиралась в спальне мисс Джулиет, то стала смотреть, нет ли где той книжки. На виду ее не было. Я залезла в комод, открыла один ящик – нету, открыла второй – она там! Лежит себе полеживает.

– Ну и? Да не молчи же ты, Христа ради!

– Она спрятала ее под бельем. Я вытащила и посмотрела, что это за книга такая. Которую нужно прятать. И знаешь, что это было?

– Откуда мне знать, Мэгги? Ты ведь еще ничего не сказала!

– Это не книга, а пьеса!

– Пьеса?

– Да. Под обложкой оказались листочки, напечатанные на машинке, а некоторые страницы были исписаны ручкой – я сразу узнала почерк самой мисс. Похоже, они вместе ее сочиняют, пьесу эту.

Бун нетерпеливо поерзал.

– Ах какое интересное открытие! Нам-то что с того?

– Иногда мне кажется, что ты и вправду дурачок. Если молодой пригожий парень и молодая пригожая девушка все время вместе над чем-то корпят, обязательно будет продолжение. А какое, сам сообразишь, если у тебя хоть на это хватит мозгов.

Бун посмотрел на нее с явным изумлением.

– Да что тут соображать-то. Мне уже давно все про них понятно.

Мэгги даже открыла рот, явно не зная, что сказать.

– Откуда ты знаешь? – наконец пробормотала она.

– Может, я, конечно, и вправду дурачок, – обиженно сказал он, – но зрение у меня не хуже твоего. Его вполне хватает, чтобы разглядеть все, что нужно. Можешь себе представить, а?

– Да хватит тебе… болтаешь и болтаешь, точно диктор по радио. Что тебе про них понятно?

– Понятно, что они влюблены друг в друга. Ну и что теперь?

– Теперь все устроится! – торжественно воскликнула Мэм и. – Наконец мы нащупали его слабину!

– Послушай, Мэгги, мы же с тобой не в субботнюю викторину играем. Может, хватит всех этих «угадаек»? Что за камешек ты прячешь за пазухой? Быстренько его вытаскивай.

– Да неужели ты еще не сообразил, что к чему? Если хозяин прознает про то, что известно нам с тобой, наш хитрец мистер Роско вылетит из поместья.

Глаза Буна хищно сощурились.

– Мэгги, я всегда говорил, что ты – умница. Отлично! Если мистер Роско вздумает совать нос, куда не просят, мы хорошенько его приструним. Наконец-то я услышал что-то полезное и приятное насчет этого типа. Надо будет переговорить с хозяином.

– Ты погоди, не торопись. Дело-то рискованное. Надо сначала все как следует обдумать.

– Положись на меня. Если повезет, наш друг особо долго тут не задержится. Ты хорошая девочка, Мэгги. Ты обязательно получишь по заслугам.

Этим двусмысленным обещанием и завершилась беседа.

Возможно, что напрасно, совершенно напрасно сэр Роланд и Артур Бун решили выждать. Сэр Роланд не стал ни о чем расспрашивать своего секретаря, а мистер Бун не стал ничего сообщать хозяину насчет вышеупомянутого секретаря. Каждый втайне надеялся, что все и так обойдется (то есть Фрэнк будет благоразумно вести себя с Джулиет, равно как не будет совать нос в «дела» Буна).

Знаменательный и самый счастливый для Джулиет день для Далси стал роковым: с него началась полоса бесконечных терзаний и страхов.

На работе все складывалось очень даже неплохо. Все шло своим чередом. Гениальный план обдуривания пациентов, разработанный Фрэнком, приносил все больше денег. Однажды ей удалось всего за одну неделю получить дополнительно девяносто четыре фунта и десять шиллингов! И никто ничего не заподозрил. Это была просто фантастика!

Ее мучило совсем другое. После своего отъезда Фрэнк при их редких теперь встречах держался по-прежнему – как верный друг и помощник, хотя ей, конечно, хотелось большего. Но спустя несколько недель Фрэнк вдруг резко изменился. Вечно торопился, стал приезжать в Лондон все реже и реже. От него веяло холодом и, похоже, он совсем о пей не скучал. Его раздражало каждое ее – даже самое безобидное – замечание. Общаться с ним становилось все тяжелее. Кроме того, он сделался очень скрытным, Далси пыталась узнать, что там, в этом его захолустном поместье, происходит, но он почти ничего не рассказывал.

Что-то там точно случилось. Но что? Наверняка это не было связано непосредственно с работой, потому что все испытательные сроки давным-давно к тому моменту прошли. Значит, сэр Роланд был им доволен. Перемена произошла внезапно. Значит, для этого существовала какая-то причина. А поскольку его отчуждение и раздражение никуда не девались, и даже усиливались, Далси поняла, что и причина этих печальных изменений все еще существует…

Как уже было сказано, Далси была женщиной ревнивой, и вскоре ее подозрения обрели вполне определенное направление. Она вспомнила, что в поместье «Жасмин» есть леди Чаттертон и мисс Чаттертон, но и о той, и о другой Фрэнк отзывался отнюдь не лестно. Но ее Фрэнк хитрец, каких мало. Может быть, он специально это делал, чтобы она ничего не почуяла? Далси любила Фрэнка, но прекрасно знала, что он дамский угодник, он никогда не мог устоять перед женскими чарами.

Жила она довольно замкнуто, а одиночество – лучший союзник непрошеных мыслей. Подозрения все сильнее растравливали душевные раны, в конце концов она уже была не в состоянии думать о чем-то другом. Только о том, как удержать Фрэнка… И настал момент, когда она поняла: лучше знать, как все обстоит на самом деле, чем так страдать. Любой ценой она готова была это узнать.

Только вот как добиться этой правды? Спрашивать что-то у самого Фрэнка бесполезно. Он обязательно как-нибудь выкрутится. К тому же она совсем не хотела, чтобы он знал о ее подозрениях. В лучшем случае он разозлится, в худшем – вообще ее бросит.

И вдруг Далси с ужасом вспомнила: ведь он никогда не делал ей официального предложения! Сердце ее сжалось от боли, которая была сильнее любой физической. То, что они рано или поздно поженятся, было вроде бы очевидным, по крайней мере ей. Так, может быть, он потому и не делал ей предложения, что совсем не собирался на ней жениться?!

Потеряв последний покой, Далси уже хотела нанять частного сыщика, чтобы он отправился в Стейнз и следил за обитателями поместья «Жасмин». Теперь у нее были деньги, и она могла позволить себе подобное сумасбродство. Но потом рассудила, что это слишком уж гадко. И вообще это унизительно: придется выкладывать свои горести постороннему человеку. А уж если об этом вдруг случайно узнает Фрэнк, вся их многолетняя дружба будет прервана.

Долго Далси пыталась найти выход. А потом решила, что и сама может заняться слежкой. Ей никогда не приходилось этого делать, но раз другие с этим справляются, почему и ей не попробовать? Детективов она прочла целую кучу, так что все эти методы и приемчики она знает. Надо только обязательно разработать четкий план, продумать детали.

Уже в следующую же субботу она выкрасила свои роскошные рыжие волосы в тусклый коричневый цвет и нанесла темную жидкую пудру на молочно-белую кожу… Затем нацепила на нос очки с простыми стеклами в громоздкой черепаховой оправе – купила их в лавке, торгующей всякими карнавальными костюмами. Как мы уже упоминали, Далси была небольшого роста и поэтому постоянно носила высокие каблуки. Для своего предприятия она купила туфли на плоской подошве и сразу па пару дюймов стала ниже. Далее она сняла идеально сшитую блузку и юбку и напялила на себя бесформенное помятое платье. Старания новоиспеченного сыщика увенчались замечательным результатом. Узнать Далси было абсолютно невозможно, разве что совсем вблизи.

В Стейнз она отправилась на автобусе, чтобы по роковой случайности не столкнуться с Фрэнком на вокзале. Он всегда ездил только на поезде. Раньше он так часто описывал ей все эти дорожки, и речку, и поляны, что она сразу сообразила, куда идти. Дойдя до поместья, она спряталась в рощице напротив и стала следить за ворогами.

Долгое время решительно ничего не происходило. Но примерно без четверти пять из ворот выехал лимузин. За рулем сидел шофер в форме с галунами, а рядом с ним – молодая женщина. Машина развернулась и на сильной скорости двинулась в сторону города, почти сразу скрывшись из виду. Через десять минут лимузин вернулся, но уже без молодой леди. Он въехал на подъездную аллею и вскоре исчез.

Прошло еще пять минут – и сердце Далси бешено забилось. Теперь по подъездной аллее шел Фрэнк. Далси, притаившаяся за кустами, слегка присела. Фрэнк вышел за калитку и пошел в ту же сторону, куда недавно умчался лимузин. Далси выждала, когда он отойдет подальше, а потом, крадучись, двинулась следом, мягко ступая в своих новых туфлях без каблуков и непривычно сутулясь. Вокруг не было ни души. Только Фрэнк и она…

В какой-то момент Фрэнк свернул в сторону. Далси в панике прибавила шаг, боясь упустить его. Она тоже свернула за угол и прижалась спиной к растущей вдоль дорожки живой изгороди, совершенно с нею слившись.

В следующую секунду она мысленно похвалила себя за предосторожность, потому что Фрэнк, находившийся всего в шестидесяти ярдах от нее, внезапно остановился и воровато оглянулся. Убедившись, что никто его не видит, он пошел быстрее. Пройдя еще немного, он подошел к изгороди – и пропал. Видимо, там был проход между кустами. Далси перевела дух,убедившись, что он ее не заметил.

Решив полминуты выждать, она продолжала стоять на месте. Собравшись продолжить слежку, она посмотрела назад, потом вперед. По дороге навстречу ей шла какая-то женщина. Когда та подошла поближе, Далси узнала молодую леди, сидевшую в лимузине.

Далси боялась пошевельнуться, сердце ее снова забилось, едва не выскакивая из груди. Женщина подошла к тому месту, куда проскользнул Фрэнк, опасливо осмотрелась – и исчезла меж кустов.

Далси больше не стала терять ни секунды. От злости у нее помутилось в голове, но она сумела взять себя в руки и продолжала действовать с предельной осторожностью. За изгородью оказалась небольшая рощица, и Далси, прячась за кустами и стараясь не шуметь, последовала за женщиной.

В просвете между ветвей она увидела крохотную полянку, на которой лежал поваленный ствол. И на стволе этом сидел Фрэнк, он явно кого-то ждал. Увидев ту женщину, он вскочил и бросился ей навстречу. Еще миг – и он стиснул эту женщину в объятиях. Далси едва не задохнулась от ярости. Но она помнила, что ей нельзя себя выдавать, и так и стояла – вся скорчившись, боясь нечаянно задеть ветку, надежно ее скрывавшую. А те двое уселись на ствол и стали что-то с жаром обсуждать. Потом в руках у них она увидела какие-то листочки. И вот уже они дружно склонились над ними, ничего вокруг не замечая.

Далси поняла, что сейчас самый подходящий момент для отступления. Она стала осторожно пробираться назад. Через несколько секунд она уже снова была на дорожке.

Почти в полуобморочном состоянии она вернулась в Стейнз и там села на автобус, отправлявшийся в Лондон.

В следующее воскресенье Фрэнк не приехал. В письме он жаловался, что сэр Роланд завалил его работой, и он никак не может вырваться, умолял ее не сердиться, пылко извинялся. Прошла еще неделя, и снова Далси получила письмо с извинениями, а не общество самого Фрэнка. Далси рада была, что он хоть написал, и в ответных письмах просила его не волноваться. Она понимает, что работа у него особая, полная непредвиденных сложностей. Письма ее были безмятежны и ласковы.

Однако за эти две недели она успела превратиться из влюбленной, готовой со всем смириться барышни в настоящую фурию. Одна мысль о том, что Фрэнк посмел так ее обмануть, доводила ее до безумия. Беззаветная любовь превратилась в жгучую ненависть. Теперь Далси жаждала только отомстить за все страдания, которые он ей принес. Да, он должен получить сполна. Однако чем больше Далей обдумывала свое положение, тем больше понимала, что ничего не может поделать. Собственное бессилие лишь распаляло ненависть, но Далси понимала, что Фрэнк опять ее перехитрил.

Сначала она хотела поехать к Джулиет и все ей рассказать, пусть знает, с каким низким типом она связалась. Но потом подумала, что эта влюбленная во Фрэнка по уши девица пи за что ей не поверит. Она по себе знала, каким Фрэнк бывает убедительным, прирожденный актер! Потом подумала, что лучше прорваться прямо к сэру Роланду. «Старикан» конечно же сразу ей поверит. Только вот что будет потом? Потом Фрэнк сам ей отомстит. Одно его слово доктору Берту – и вся афера с приписками в счетах будет раскрыта. Конечно он не будет действовать напрямую, иначе доктор спросит, откуда ему известно про приписки. Однако Далси знала, что Фрэнк найдет способ ее оговорить, а самому остаться в стороне.

Подумав это, Далси вдруг поняла, что ее вероломному дружку даже не придется ничего искать! Голова у нее закружилась от ярости. Как же ловко он все просчитал, на несколько ходов вперед! Он же теперь чистенький, он же все-все перевалил на нее! Теперь она одна, без его помощи, продолжала обворовывать почтенного доктора! Он и фальшивую печать ей отдал не просто так, решил умыть руки. Она-то думала, Фрэнк хочет ее подстраховать. Как же! Он, наоборот, решил ее подставить… Теперь она точно это знала. А если история со счетами выплывет наружу, он останется ни при чем, а сама она… сама она попадет в тюрьму.

Когда Далси осознала эту убийственную истину, то даже ненависть отошла на второй план. Теперь у нее появилась единственная цель – погубить Фрэнка. Вредить ему открыто она не могла из-за своих приписок. Ведь если этот притворщик ее выдаст, и она окажется в тюрьме, то ей не удастся с ним расправится. Придется считаться с обстоятельствами. Притворяться, что она по-прежнему его лучший друг. Надо держать себя в руках и хладнокровно все обдумать, чтобы потом выбрать самый подходящий момент и нанести точный удар.

В первую очередь нелишне было разузнать, что собой представляет его зазноба, эта Джулиет Чаттертон. Дождавшись субботы, Далси снова нацепила очки, бесформенный балахон и туфли без каблуков и поехала в Стейнз. Еще в прошлый свой приезд она приметила неподалеку от поместья маленькую кондитерскую. Туда она и направилась, специально задолго до пяти, пока не было наплыва посетителей.

Сделав заказ, она поведала официантке, что оказалась в этих краях случайно, что ей тут страшно нравится. А кондитерская их выше всяких похвал. Она обожает такие места, особенно хорош садик. Во всем – скромное очарование старины, но комфорт вполне современный.

Официантка, больше привыкшая к ворчанию клиентов, чем к благодарности, сразу растаяла и с готовностью поддержала разговор, благо, что в этот момент никто се не звал.

– Да, очень у вас тут славно, – продолжала Далси, – но буквально пять минут назад я так перепугалась! Меня чуть не задавила машина, я едва успела отбежать! Представляете? Я переходила дорогу, а она как выкатит из-за угла – и прямо на меня, на дикой скорости! Ужас!

– Жуть, – покачала головой официантка.

– Именно! Именно жуть, – согласилась Далси. – Если бы я хоть на секунду замешкалась, то сейчас бы тут не сидела, попивая чаек.

– Ох уж эти автомобилисты, – проворчала официантка, – носятся как сумасшедшие, управы на них нет.

– И как вы думаете, что было дальше? – продолжала заинтриговывать ее Далси. – Она даже не соизволила остановиться. За рулем этой огромной машины сидела женщина. Могла бы затормозить и хотя бы извиниться. Нет, она преспокойненько покатила дальше.

– Жуть, – повторила официантка. – Вы напрасно не вызвали полицию.

– Я хотела, но потом решила, что они спросят номер машины, а я, разумеется, даже на него не посмотрела…

– Они всегда спрашивают. Но кто же станет с перепугу разглядывать номер, а?

– Вот и я не стала, – тут же подхватила Далси. – Но запомнила цвет – темно-синий. Кажется, это был лимузин – длинная такая машина. Очень-шикарная.

Официантка сразу оживилась.

– А как выглядела та женщина?

– Ну-у… – потянула Далси, делая вид, что пытается вспомнить. – Я даже не запомнила ее лицо, только одежду, – и она описала то платье, которое было на Джулиет тогда в рощице.

– Она. Точно она, – сказала официантка. – Это мисс Чаттертон. Она живет тут неподалеку, в имении «Жасмин».

Далси понимающе кивнула.

– Ах в имении… Но все равно. Кем бы она ни была, этой особе не мешало бы поучиться хорошим манерам. Она опасный для общества человек.

– Она действительно сплоховала, – согласилась официантка. – Но вообще-то мисс Чаттертон не такая. Она очень хорошая. Их кухарка – моя приятельница, и много чего мне рассказывает, как у них там в имении. Так она говорит, что мисс Джулиет сама доброта, что она и мухи не обидит.

– Ну что ж, – Далси примирительно пожала плечами, – мы все совершаем иногда ошибки. Может, она и в самом деле меня не заметила. – Она помолчала. – Судя по машине, деньги у них там водятся?

– У них-то? Да они в них просто купаются. Две горничные, кухарка, у хозяина особый помощник, который его везде провожает, шофер, садовник, а еще у хозяина есть секретарь, две машины, теннисный корт, две лодки, да еще ялик есть, с шестом. В общем, все есть, чего душа желает.

– Повезло им. Так всегда и бывает: одним все, а другим…

– Не такие уж они везучие. Сэр Роланд – калека. Всего его, бедняжку, скрючило, из-за ревматизма. Еле-еле ковыляет, с двумя палочками. И сыночка единственного потерял. Погиб в автомобильной катастрофе. Иметь деньги, конечно, хорошо, но не в них одних счастье.

– Вот это верно. Но не все это понимают. Сын умер. А кто же наследник этих богатств? Наверное, миссис Чаттертон, то есть леди Чаттертон.

– В самую точку попали. Леди Чаттертон. Вторая жена сэра Роланда. Приятельница моя говорит, и впрямь настоящая леди, и совсем не вредная. Уж не знаю, что потом будет с деньгами, но у сэра Роланда есть целых две наследницы.

Далси больше ни о чем спрашивать не стала, поскольку уже кое-что для себя уяснила. Конечно, кухарка Чаттертонов – это не их семейный стряпчий, но Далси не сомневалась, что сведения, которые она выкладывает своей подружке, абсолютно достоверны. Фрэнк не стал бы обхаживать леди Джулиет, если бы та не была богатой наследницей.

В этот момент собеседницу Далси позвали к другому столику, и она торопливо отошла. Далси не огорчилась, ей и так уже многое удалось вызнать. И было над чем поломать голову. Как же все-таки испортить Фрэнку игру, и при этом не угодить в тюрьму из-за собственного мошенничества?

Всю дорогу она пыталась найти выход, но тщетно.

Глава 7 Трагедия

Прошло еще несколько недель, настало девятнадцатое августа. Сильвия Чаттертон сидела в своей маленькой гостиной, примыкавшей к спальне. Она просматривала счета и заносила итоговые суммы в «амбарную книгу». Но в какой-то момент отложила ручку, и, устало откинувшись на спинку кресла, стала смотреть в окно.

Окна гостиной, также как и окна кабинета сэра Роланда, выходили на юг, но открывавшийся вид был даже еще более живописным, поскольку гостиная находилась на втором этаже, и обзор был шире.

В августе сельская местность необыкновенно хороша, солнце греет еще по-летнему, но уже пет изнуряющей жары. Сад, располагавшийся прямо под окнами, был сейчас похож на сказочный архипелаг – всюду яркие островки, эффектно оттененные вечнозелеными деревьями и кустарниками. А у подножия сад окаймляла гладкая, как зеркало, лента реки, в чистейшей воде отражалось ярко-голубое небо и деревья с их коричневыми стволами и изумрудными кронами. За речкой виднелся пологий склон, а за этим склоном – сплошь покрытые лесом холмы.

Со стороны теннисного корта доносились глухие удары мяча и веселые молодые голоса, но самих игроков Сильвии не было видно, только мелькали за стволами и ветками их белые силуэты. К Чаттертонам снова ненадолго приехал Дерик Фермер. Они с Джулиет играли против Тома и Марджори Олгудов, живших по соседству, за рекой. Справа от корта виднелись кусты, за которыми располагалась «ловушка для солнца» сэра Роланда – на поляне, вклинившейся между руслами двух речек. Как раз с этой, южной стороны, кусты размыкались. Это были как бы ворота на солнечную поляну, вход, но тропка, ведущая туда тоже была обсажена кустами, и леди Чаттертон сам вход в «ловушку» тоже видеть не могла. Чуть поодаль от входа пестрел цветами широкий бордюр, его старательно обихаживал садовник Уикс.

Картина, открывавшаяся взору леди Чаттертон, могла бы развеять тоску даже у самого закоренелого мизантропа. Однако выражение лица супруги сэра Роланда все равно оставалось печальным и озабоченным. Дело было в том, что ее очень тревожило состояние сэра Роланда. В последние две-три недели он заметно сдал, и физически и морально. Он был угрюм и замкнут, и депрессия его становилась все более заметной окружающим, а ведь до сих пор сэр Роланд храбро сражался со своим отчаяньем, не позволяя ему одержать верх. Печальнее всего было то, что он утратил всякий интерес к мемуарам, работа над которыми была единственным, по мнению Сильвии, стимулом, заставлявшим ее мужа преодолевать недомогание, и вообще цепляться за жизнь. Она хотела пригласить врача, но сэр Роланд категорически не желал его видеть. Когда речь заходила о медицине, он страшно раздражался, да и сам всех раздражал. Она чувствовала: его гложет какая-то мысль, она все надеялась, что он ей откроется, облегчит душу. Однако в ответ на ее неоднократные попытки ему посочувствовать он отмалчивался и лицо его делалось каменным.

Она продолжала безучастно смотреть в окно, и вдруг ее взгляд наткнулся на сэра Роланда. Он, опираясь на тросточку, медленно ковылял по тропинке в свою «ловушку», слева его поддерживал Артур Бун, несший вторую хозяйскую клюку. Сердце Сильвии сжалось от боли: какой же он был худой, как сильно горбился! Она с ужасом подумала, что, возможно, ему уже не станет лучше, что это ухудшение – начало неотвратимого конца. Боже, она что угодно бы отдала, лишь бы облегчить его страдания, но – увы! – ничего нельзя было сделать.

Немного погодя она увидела, что Бун возвращается в дом. Значит, он уже усадил сэра Роланда в его шезлонг под дубом. Возможно, сэр Роланд побудет на воздухе до шести, порадуется последнему летнему солнышку. Сейчас двенадцатый час. По идее, Бун пошел за супом. И действительно через пару минут Сильвия увидела, что тот шагает в сторону «ловушки», неся в руках глубокую тарелку.

Тяжко вздохнув, леди Чаттертон снова погрузилась в работу, а когда вновь подняла глаза, Бун опять шагал в сторону «ловушки». Видимо, уже успел отнести на кухню пустую тарелку и теперь хотел справиться у хозяина, не нужно ли ему принести что-нибудь еще. Однако из «ловушки» вдруг вышел Фрэнк. Лицо секретаря не было видно, но по нервозным жестам стало ясно, что он чем-то сильно расстроен. Пройдя всего несколько шагов он, естественно, наткнулся на Буна, тот что-то ему сказал, и Фрэнк остановился.

Примерно минуту они что-то бурно обсуждали, а потом оба быстрым шагом устремились к дому. «Интересно, что они могли так горячо обсуждать?» – невольно подумала леди Сильвия, записывая очередную сумму в «амбарную книгу». Однако писать ей пришлось недолго, так как раздался настойчивый стук в дверь.

В ответ на ее «да-да» вошел Фрэнк, лицо его было испуганным.

– Простите, что я отрываю вас от дел, леди Чаттертон, но мы с мистером Буном очень тревожимся за сэра Роланда. Я только что от него, заходил к нему в «ловушку» – спросить, что будем дальше делать с книгой. Но он меня не слушал и вообще был какой-то странный. Мне даже сложно описать его состояние. Но он точно очень страдает. Он очень возбужден и, по-моему, даже немного… не в себе.

У Сильвии екнуло сердце – в предчувствии беды. Она снова отложила ручку и инстинктивно качнулась назад, словно боялась, что ее сейчас ударят.

– Мне кажется, нужно что-то делать, я шел к вам, чтобы это сказать, но немного задержался, так как наткнулся на Буна. Он тоже обеспокоен. Он и сам заметил что-то неладное и хотел к вам зайти, но увидел, что я иду к сэру Роланду, и решил сначала узнать мое мнение. В общем, мы оба решили, что нужно срочно поставить вас в известность.

Сильвия порывисто поднялась.

– Благодарю вас. Я сию же минуту пойду к нему. И вы с Буном… пойдите туда тоже. Если ему так нехорошо, мне может понадобиться ваша помощь.

Леди Чаттертон и оба ее помощника торопливо спустились в сад, полный терпких ароматов и звуков позднего лета, где все вокруг было таким ласковым, таким умиротворяющим. Но внезапно этот благодатный покой был нарушен громким хлопком. Это был выстрел, там – в «ловушке»…

Все трое разом остановились и со страхом переглянулись. Потом, секунду выждав, помчались к входу на поляну. В тот момент когда они уже были у входа, подбежали Дерик и Том, за ними мчалась Джулиет, не такая быстрая, как они. Уикс, склонившийся над очередной клумбой, выпрямился и тоже засеменил к «ловушке».

– Сильвия, постой! – крикнул Дерик Фермер. – Сначала мы… сначала мы пойдем посмотрим, – он вбежал в разъем между кустами, а за ним туда буквально влетели Том Олгуд, Фрэнк и Бун.

Но разве Сильвия могла оставаться в стороне? Она тоже вошла внутрь «солнечной ловушки». То, что она увидела, заставило ее остолбенеть, замереть на месте.

Сэр Роланд, лежал, откинувшись на спинку шезлонга, неестественно обмякший, будто у него вообще не было костей. У правого виска темнело маленькое отверстие, пробитое пулей, из которого текла тоненькая струйка крови. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: старый джентльмен мертв.

Судорожно сцепив пальцы, Сильвия продолжала стоять на месте, будто зажатая в невидимых тисках. Вот все и кончилось. У нее больше нет мужа, подарившего ей долгие годы семейного счастья! Возможно, для Роланда смерть стала избавлением. Он был уже стариком, очень-очень больным, жизнь его давно превратилась в непосильное бремя. Но самой Сильвии было сейчас невыносимо тяжело и горько. Она так его любила, так привыкла о нем заботиться и во всем помогать… Служение ему стало смыслом ее жизни, ее счастьем. А теперь – все кончено. Она медленно двинулась вперед. Мужчины что-то вполголоса обсуждали, девушки стояли сзади них (Марджори Олгуд тоже подошла – чуть позже).

– Мы не должны ничего трогать, – сказал Дерик, оборачиваясь. – Дорогая кузина, боюсь, нам все же придется вызвать полицию. Посмотри-ка сюда, – он указал на землю справа от шезлонга сэра Роланда.

Правая рука сэра Роланда бессильно повисла, и под самой кистью валялся пистолет.

Так вот оно что… Самоубийство! Сердце леди Чаттертон обожгла мучительная боль. Боже, если бы она знала! Если бы догадалась, к чему все неумолимо идет, она сумела бы его спасти! Ее поддержка и сочувствие наверняка предотвратили бы эту чудовищную, нелепую трагедию.

И снова до Сильвии донесся голос Фермора, будто откуда-то издалека:

– Роско, пожалуйста, позвоните им, – сказал он и потом добавил: – Сначала доктору Манселу, потом в полицию.

– Леди Чаттертон, – ласково обратился к ней Том Олгуд, как только ушел Фрэнк, – вам лучше вернуться в дом. И вам, девочки. Вам незачем тут оставаться. Дерик, проводи их. А мы с Буном дождемся доктора.

Сильвия понимала, что Том абсолютно прав. Помочь она уже ничем не могла, она будет только мешать мужчинам и мучить себя. Посмотрев долгим-долгим взглядом на застывшую хрупкую фигурку мужа, она медленно развернулась и пошла прочь.

– Джулиет, Марджори, – позвала она, – пойдемте, это самое разумное, что мы можем сделать. Не будем мешать мужчинам. Дерик, не нужно нас провожать. Мы и сами сможем добрести до дома.

Разумеется, она давно осознавала, что может в любой момент потерять Роланда: возраст, да еще этот изнуряющий, кошмарный недуг… Она прекрасно это осознавала и даже пыталась иногда представить, какой станет ее жизнь без него. Но к подобным ударам невозможно подготовиться заранее – Сильвия была в ужасном состоянии. То ли из-за внезапности его гибели, то ли из-за того, что он так ушел из жизни, свел с ней счеты, Сильвия невероятно страдала, душевная боль была настолько сильной, что она с радостью предпочла бы ей боль физическую.

Время тянулось и тянулось в томительном ожидании. Сначала приехал доктор и направился в «ловушку», чуть позже – наряд полиции проделал то же самое. Все три дамы находились в гостиной, Марджори и Джулиет вполголоса переговаривались, Сильвия почти не участвовала в беседе, погруженная в свои мысли. Прошла целая вечность, когда в гостиную наконец-то вошел доктор Мансел, страшно подавленный. Он тихонько махнул рукой, обе девушки, верно истолковав этот выразительный жест, торопливо вышли.

– Голубушка вы моя, – начал доктор совершенно убитым, но при этом странно-настораживающим голосом, – у меня нет слов, это непостижимо… невероятное горе… Одно могу сказать, чтобы хоть немного утешить. Смерть была мгновенной, он не страдал.

Мистер Мансел был для Чаттертонов не просто семейным доктором, но верным другом. Сильвии всегда импонировали его прямота и честность, и она всецело доверяла ему как врачу. Она знала, что это очень добрый и отзывчивый человек, но никак не ожидала, что он так болезненно воспримет эту трагедию. Сердце ее наполнилось горячей благодарностью.

– Спасибо вам, – слабым голосом произнесла она, – я… мне очень дорого ваше участие. Знаете, я все никак не могу осмыслить… Это так на него не похоже… он ведь такой мужественный. Правда, он был в тот момент не в себе… Вам об этом сказали?

– Это и так очевидно, – Мансел горестно вздохнул. – Человек в здравом уме на такое никогда не решится.

– В последнее время он был вялым и подавленным, – продолжила она, – но мне и в голову не приходило, что усталость и отчаянье доведут его до безумия… до крайности. Бедный мой Роланд! Как же ему было тяжко, раз он решился на это!

Мансел был не только преданным другом и отличным врачом, он был мудрым и опытным человеком, умевшим чрезвычайно тактично говорить о самых щекотливых вещах. Но сейчас вид у доктора был крайне растерянным. Он то нервно потирал руки, то откашливался, то хмурил брови. Даже Сильвия, ничего не замечавшая от горя, обратила на это внимание.

– Что такое? – насторожилась она. – Выяснилось что-то еще, о чем я не знаю?

Доктор нервно вытер лоб, вдруг покрывшийся мелкими капельками пота.

– Дорогая моя леди Чаттертон, – сочувственно произнес он, – мужайтесь. Я понимаю, это будет для вас еще одним ударом. Я не хотел говорить, но… На дознании это все равно будут обсуждать. Лучше уж вам узнать все заблаговременно…

Леди Чаттертон побледнела и вцепилась в спинку кресла так крепко, что побелели костяшки пальцев.

– Говорите, – тихо попросила она.

– У него в кармане нашли письмо, датированное вчерашним днем. – Доктор умолк, не решаясь продолжать. – И в этом письме говорится… Право, я даже не знаю, как вам это сказать.

– Продолжайте, – прошептала Сильвия.

Доктор снова утер вспотевший лоб.

– Там говорится… гм… что автор этого послания сидел в тюрьме и что отправил его туда сэр Роланд.

– Ну и что в этом такого? – резко спросила Сильвия. – Думаю, когда Роланд служил губернатором в Западной Африке, ему часто приходилось прибегать к подобным мерам.

– Это было совершено не по долгу службы. В данном случае сэр Роланд лишь предоставил суду решающую улику.

– Пусть даже и предоставил, – еще резче произнесла она. – Что вас так смущает?

– Я еще не все вам рассказал. В письме говорится… разумеется, я никоим образом этому не верю… в нем говорится, что улика была ложной, что сэр Роланд хотел… гм… таким образом спасти себя.

– Спасти себя? – потерянно пробормотала Сильвия, глядя на доктора округлившимися глазами. – Я ничего не понимаю… Что вы имеете в виду?

– Ничего. Я только повторяю то, что было в письме. Судя по тому, что там написано, сэр Роланд совершил какое-то преступление, а потом дал ложные показания, чтобы перевалить вину на автора этого послания.

Глаза Сильвии засверкали от гнева.

– Доктор Мансел, как вы смеете повторять эту чудовищную ложь? Это абсурд, это… я не знаю что такое! Вы ведь столько лет были знакомы с Роландом, кому как не вам знать, что это – совершенно невозможно!

– Я же сказал вам, что не верю ни единому слову, – печально напомнил он. Но наше мнение никого интересовать не будет. Коронера будет интересовать именно это письмо и то, что в нем изложено. Вот в чем весь ужас. Но и это еще не все. Я вынужден сообщить вам еще одну подробность.

С замирающим сердцем Сильвия посмотрела на доктора, приготовившись к очередному удару.

– Писавший уверял, что не желает сэру Роланду смерти. Ему будет достаточно его позора и ареста, и еще…

– О-о! – простонала леди Сильвия, закрыв лицо ладонями. – Какой кошмар! Кто посмел все это написать?

– Некий Сэнди Арчер. Так подписано письмо. Но отправитель не удосужился написать свой адрес. И еще я обязан вас предупредить, что у него есть надежные доказательства, которые он готов в любой момент предъявить полиции.

– О-о! – снова простонала Сильвия. – Этого не может быть! Люди, хорошо знавшие моего мужа никогда не поверят в подобные бредни! Это – чудовищная ложь! Или… чудовищная ошибка.

– Разумеется, друзья сэра Роланда сразу поймут, что его оговорили. Но мы должны доказать, что все эти обвинения – ложны. Голубушка моя, теперь вы понимаете, почему я счел своим долгом сообщить вам все это? Коронер прочтет это письмо, и вы должны быть готовы к самым нелицеприятным вопросам.

– Скажите, доктор, что этому типу надо? Это шантаж?

– Видимо, да, шантаж. Но глупо сейчас гадать, надо бы поскорее найти этого субчика и поговорить с ним по душам. Мне почему-то кажется, – доктор вдруг заговорщицки ей подмигнул, – что мы сумеем его обойти. Если он только угрожает не потащиться ни в какую полицию, значит, никаких улик у него нет. А если даже и потащится, ему предъявят обвинение в шантаже. Так что я думаю, мы в конечном счете поставим его на место. Есть еще одна неотложная проблема, – торопливо продолжил доктор, явно радуясь тому, что самая болезненная часть разговора уже позади. – В принципе, я, кажется, знаю, что вы сейчас скажете, но обязан уточнить. Вы хотите, чтобы мы отсюда проводили сэра Роланда в последний путь?

– Да, конечно. А откуда же еще?

– Можно отправить тело в морг, а на кладбище забрать его уже прямо из церкви.

– Нет, нет, не нужно его никуда отправлять.

– Я так и знал, что вы не захотите. Все будет сделано.

– Дерик обещал отложить свой отъезд, чтобы организовать… все это.

– Дорогая моя леди, если требуется какая-то помощь, располагайте мною, насчет похорон можете вообще не беспокоится, мы все устроим так, как вы хотите. – Он внимательно на нее посмотрел. – Вы мужественная женщина! Но не стоит переоценивать свои силы, это может подорвать ваш организм. Я пришлю вам лекарство, которое поможет вам пережить эту ночь.

Пробормотав еще несколько слов утешения, опечаленный доктор оставил Сильвию одну. Она заперла дверь и снова уселась за стол, уставившись перед собой невидящим взглядом, стараясь заранее собраться с силами перед предстоящими испытаниями.

Правда ли то, что написано в этом омерзительном письме? Довольно часто ей намекали, что в молодости ее муж был далеко не таким праведником, как в конце жизни. Неужели он мог совершить какое-то преступление, а потом «подставить» другого человека, чтобы избежать ареста? Неужели он мог все эти годы жить в покое и комфорте, зная, что кто-то по его милости томится в тюрьме?

– Нет! – сказала она себе, облегченно вздохнув. Такого быть просто не могло! Даже если бы Роланд совершил что-то ужасное, он не смог бы поступить так вероломно. Да, он был нетерпимым человеком, да, у него был сложный характер, но никто и никогда не смог бы его уличить в трусости, подлости или нечестности.

А раз так, то автор письма действительно просто пытался шантажировать ее мужа. Но теперь, когда Роланд мертв, этому негодяю больше незачем утруждать себя доносами. Едва ли он будет предпринимать что-то еще. Значит, она может успокоиться. Доктор прав: все эти обвинения – циничный блеф.

Подумав это, Сильвия вдруг с ужасом вспомнила, что так и не знает, почему Роланд застрелился. А вдруг действительно из-за письма? Но в таком случае… в таком случае напрашивается вывод, что обвинения писавшего справедливы.

Но почему же все-таки Роланд решился покончить с собой? Сильвия продолжала изводить себя бесплодными размышлениями. Из-за того что устал от физических мук, и в конце концов депрессия довела его до безумия? Да, похоже на то. В последние недели он совсем пал духом и был страшно замкнут, и в конечном счете это привело к трагедии… Правда, у нее не было такого ощущения, будто его мучает что-то конкретное, какая-то неведомая страшная тайна. Просто бедный ее Роланд действительно устал бороться. А письмо стало последней каплей.

В этот момент в дверь постучали. Сильвии пришлось встать и отпереть ее. На пороге стоял Дерик.

– Прости, что помешал, но мне нужно с тобой кое-что обсудить. Это Роско подал идею, сам бы я не додумался. Голова у него работает хорошо, этого не отнимешь. Он начал с того, что, разумеется, это не его ума дело, просто он решил высказать свое мнение.

– Да, я слушаю. Что у него за идея?

– В общем, – Дерик вдруг заметно смутился, – это касается того письма. Письмишко, конечно, гнусное. Разумеется, никто не поверит во всю эту чушь, но нервы из-за него могут попортить здорово.

– Так что ты предлагаешь?

– На самом деле не я, а Роско. Он считает, что на дознание тебе нужно взять своего адвоката. Чтобы, если что, защитил твои интересы. Мне показалось, что это бы действительно не повредило, вот я и пришел сказать это.

Сильвия была ошарашена. То, что ей предлагали, означало, что письмо, казавшееся ей всего лишь отвратительным пасквилем, на самом деле действительно представляло серьезную опасность. Да, именно, если уже на дознании требуется защита адвоката. Или все-таки обойтись без него?

Сильвия растерялась, не зная, как быть. Она никогда не сталкивалась с подобными проблемами. Интересно, что сам Роско во всем этом понимает… Хорошо бы узнать.

– Приведи сюда мистера Роско, – в конце концов сказала она. – Раз идея его, давай с ним все и обсудим.

Фермер посмотрел на кузину с изумлением и даже хотел что-то возразить, но потом лишь молча кивнул и удалился. Через минуту он возвратился с Фрэнком. Леди Чаттертон жестом пригласила мужчин усаживаться.

– Капитан Фермер рассказал мне о вашем предложении, – сразу же начала она. – Я благодарна вам за участие. Но, говоря откровенно, мне кажется, подобный шаг был бы опрометчивым. Давайте лучше обсудим это все вместе.

– Благодарю за доверие, леди Чаттертон, – смиренно произнес Фрэнк.

– Действительно из-за этого письма могут возникнуть осложнения, – согласилась Сильвия, – и я прекрасно понимаю, что нам очень не помешало бы присутствие адвоката. Но меня очень смущает, что его появление будет многими воспринято так, будто мы принимаем всерьез все эти обвинения в адрес моего несчастного мужа. А этого допустить никак нельзя.

– В этом-то и загвоздка, – заметил Дерик.

– А что вы скажете на это, мистер Роско? – спросила Сильвия, поскольку Фрэнк молчал.

– Я совершенно согласен с вами и с капитаном, миледи. – ответил Фрэнк. – Это действительно щекотливый момент. Наверное, вам стоило бы потолковать со своим поверенным. Изложите ему все факты, и пусть он вам посоветует, стоит брать с собой адвоката или нет.

Сильвии такой выход из положения показался вполне приемлемым.

– Я так и сделаю, – сказала она. – Спасибо, что надоумили. Дерик, позвони мистеру Каммингзу, попроси его ко мне заехать, только пусть поторопится. Можешь сказать, что меня крайне беспокоит предстоящее дознание, но что именно – не уточняй.

Узнав о существовании письма, мистер Каммингз очень расстроился. И настоятельно рекомендовал Сильвии взять с собой на дознание адвоката. В итоге он согласился сопровождать ее самолично.

Сильвии предстояло еще пережить самые мучительные часы. Тело сэра Роланда отвезли в морг – до дня похорон. В имении – и в саду, и на лужайках, и в самом доме – было полно полицейских. Местный полицейский инспектор, мистер Пардью, долго терзал ее расспросами. Он был безупречно вежлив и тактичен, но все равно это было ужасно. Однако то, что ждало ее впереди, было еще хуже. Дознание. Да, вот где ее ждет настоящее испытание. Ну что же, надо будет это как-то пережить, стиснуть покрепче зубы и терпеть. По крайней мере, все окружающие относились к Сильвии с искренним участием. Коронер, в конце концов, не зверь и, наверное, постарается не мучить ее понапрасну.

Глава 8 Дознание

Джулиет Чаттертон тоже было очень тяжко. Она тоже очень любила отца, хотя и не так самозабвенно, как мачеха. Она чтила его, она была искренне к нему привязана и прочее, и прочее, но самым сильным в сложной гамме дочерних чувств (хотя сама Джулиет этого не осознавала) было благоговение. Сейчас же она чаще всего ощущала горькое раскаяние из-за тех огорчений, которые ему доставляла, а особенно из-за своего обмана – из-за того, что старательно скрывала от отца свои отношения с Фрэнком.

Первая ее реакция на трагедию была такова: боль от страшной потери и жалость к мачехе, обожавшей отца. Но Джулиет была не ангелом, а земным созданием, и спустя какое-то время она не могла не подумать о том, что теперь станет состоятельным человеком. А это даст ей возможность выйти замуж за Фрэнка. Ей безумно хотелось обсудить грядущие перспективы с Фрэнком, но он сказал, что им лучше пока отказаться от тайных свиданий – надо подождать, пока пройдет первый шок. Джулиет понимала, что он прав. Объявить сейчас об их с Фрэнком помолвке было никак невозможно.

Однако все ее мечты вмиг отошли на задний план, как только Дерик сообщил ей о письме. Сначала она даже решила, что ее самоуверенный родственник что-то перепутал. Чтобы отец совершил что-то предосудительное? Чушь, Дерик и сам мог бы это сообразить, а не повторять всякие мерзости. Узнав, что там написано, Джулиет живо представила, как отец лежит на своем шезлонге перед камином… Поверить в то, что он коварный преступник, мог бы только сумасшедший.

Тем не менее письмо существовало, как и тот факт, что отец покончил с собой. Она чувствовала, что существует какая-то особая причина такого исхода, совсем не та, что кажется очевидной. Но какая?

Когда приехал мистер Каммингз, Джулиет тоже пригласили на обсуждение, и ее поразило, насколько сильно их поверенный был встревожен этим гадким письмом.

– Не суть важно, что мы с вами прекрасно знаем, что все это ложь, – повторил он довод доктора, – главное, как воспримет письмо коронер, возможно, он распорядится его обнародовать, и тогда нам придется доказывать, что все это не соответствует действительности.

– И каким образом мы сможем это сделать? – спросила Сильвия.

– Пока мне сложно что-то предложить. Надо бы, конечно, попытаться найти автора письма, ведь если этого не удастся, предугадать, как пойдет судебное разбирательство, невозможно, сколько бы вариантов мы ни обсуждали. Лично я считаю, нам не стоит тратить на это время. На самом деле я уверен, что никаких особых проблем с письмом не возникнет.

Дерик спросил, что он имеет в виду, и мистер Каммингз заявил, что наверняка все эти инсинуации будут разоблачены, и, возможно, уже па самом дознании, так что никого не придется искать. Однако почему он так уверен в том, что все пройдет благополучно, поверенный так и не объяснил.

Время шло, но атмосфера в доме оставалась гнетущей, над поместьем словно нависла черная туча. Все старались говорить вполголоса и быть тише воды, ниже травы. Фрэнка Джулиет практически не видела, разве что в присутствии остальных домочадцев. Джулиет чувствовала себя бесконечно несчастной и одинокой.

Дознание должно было состояться на третий день после трагедии, с утра. Джулиет со страхом ждала этого испытания, нервничая ничуть не меньше, чем Сильвия.

Здание с актовым залом, где проходили общегородские мероприятия и где должно было состояться предварительное коронерское разбирательство, находилось неподалеку от поместья «Жасмин». Джулиет, Сильвию, Марджори Олгуд и Дерика шофер повез туда на машине, остальные отправились пешком. В зале было полно народу, что было необычно для этого района, скорее сельского, чем истинно городского. Дело в том, что сэр Роланд был человеком в этих краях известным, и его трагическая смерть, естественно, вызвала огромный интерес.

Сам зал был довольно узким и вытянутым, в глубине его стоял стол, окруженный стульями. В торце стола было кресло для коронера, рядом – стул для секретаря. Первый стул с правой стороны пустовал, Джулиет потом поняла, что это был стул для тех, кто давал свидетельские показания, далее восседал почтенный мистер Каммингз, чуть откинув голову с высоким лбом, взгляд его был настороженным и цепким. Рядом с ним сидела Сильвия, затем – по порядку – Джулиет, Дерик, Марджори, Том, Фрэнк и Бун. Семь стульев, стоящих напротив них, оставались пустыми, а дальше, на противоположной стороне сидели доктор Мансел, инспектор Пардью, рядом с ним еще двое полицейских. За ним, чуть поодаль, стояли карточные столы, вокруг которых сгрудились газетчики. Отдельно от всех, на углу, сидела девушка с блокнотиком и ручкой, приготовившаяся вести протокол заседания. На некотором расстоянии основного стола и столиков для прессы были уже, так сказать, зрительские места.

Атмосфера в зале была почти домашней, но все равно Джулиет испытывала самый настоящий ужас перед тем, что должно было вот-вот начаться. Мистер Каммингз что-то старательно втолковывал Сильвии, Дерик и Том Олгуд время от времени перекидывались репликами с Марджори. Инспектор Пардью и доктор Мансел увлеченно что-то обсуждали, а со стороны публики доносился ровный гул голосов, как это бывает в театре перед началом спектакля. Джулиет была ошарашена тем, как воспринимали происходящее разные люди. На лицах близких и друзей, которым предстояло давать показания, отражалась искренняя боль и волнение, ну а посторонние, те, кто пришел просто так, чуть ли не улыбались, предвкушая интересное развлечение. Невозмутимо-спокойные лица были только у доктора и полицейских, для которых предстоящая процедура была делом рутинным и привычным.

Примерно за минуту до десяти к столу подошел коронер со своим секретарем. Каммингз представил его Сильвии: мистер Лоусон. Джулиет услышала, как Лоусон выразил сожаление по поводу того, что свело их всех сегодня вместе в этом зале. Джулиет подумала, что, судя по лицу, коронер человек вполне приличный и честный, но, похоже, слишком рьяный, не склонный к поблажкам буквоед, которого не проймешь никакими смягчающими обстоятельствами.

Кивком поприветствовав собравшихся, он стал расстегивать портфель. Тут к нему подошел инспектор Пардью, и они некоторое время что-то шепотом обсуждали. Затем коронер окинул всех строгим взглядом и объявил:

– На сегодняшнее заседание я решил пригласить присяжных, – он выудил какой-то документ и стал перечислять имена и фамилии.

Среди названных им семерых человек было пятеро мужчин и две женщины. Все семеро подошли к семи пустым стульям и заняли свои места. Джулиет вдруг ощутила, что ее «я» будто бы раздвоилось. Одна его часть – основная – покорно ждала, когда начнется разбирательство, другая же – помимо ее собственной воли – исподтишка изучала присяжных. Какие они все обыкновенные, но в то же время каждый представлял собой вполне определенный типаж. Но, может быть, одно другому не мешает? Трое из мужчин – основательные, невозмутимые, рассудительные, таких на мякине не проведешь, но при всем при том им определенно недоставало воображения и гибкости ума. Четвертый – маленький и юркий, чрезмерно суетливый. Такие тины обожают совать нос в чужие дела и ухитряются находить тайный смысл в совершенно обыкновенных поступках. Если он действительно таков, то очень плохо, что он сегодня назначен присяжным! Та-а-ак, теперь пятый. Тоже особый экземпляр. Тощий и сухопарый тип с ехидной физиономией. Наверняка любит заумные речи, ему, главное, покрасоваться, блеснуть оригинальностью, а кто там прав, кто виноват ему вообще не интересно. Женщины представляли собой совершенно разные типажи. Одна, худая, как палка, грымза с кислым лицом, явно завистливая, таким везде мерещатся всякие обманы и подвохи. Другая же очень спокойная и доброжелательная, с милой приятной улыбкой. Тут свидетели могут рассчитывать на понимание и непредвзятое отношение. Интересно было бы посмотреть, как они будут общаться друг с другом, услышать все эти диалоги! При таком разнообразии характеров, а стало быть, и мнений, они, возможно, и в самом деле сумеют нащупать истину!

Джулиет в какой-то момент вдруг сообразила, что процедура уже началась. Она тут же отвлеклась от своих фантазий и «раздвоенности», приказав себе сосредоточиться. Присяжные присягнули на Библии, после чего коронер обратился к собравшимся. Он кратко изложил, по какому поводу они тут собрались и выразил сочувствие близким покойного, которое прозвучало очень искренне, несмотря на торжественно-официальную формулировку. Затем он спросил у присяжных, готовы ли они освидетельствовать тело покойного. Послышалось торопливое перешептыванье, затем старшина присяжных заявил, что да, они готовы, после чего вся семерка удалилась.

Когда присяжные вернулись, был вызван первый свидетель, то есть Дерик Фермер. Джулиет было интересно, как он справится с этой нелегкой ролью. Дерик терпеть не мог, когда его о чем-то спрашивали, и она ожидала, что ответы его будут вызывающе-короткими и даже грубоватыми. Однако вскоре сна убедилась в том, что, оказывается, недостаточно хорошо знала своего родственника. Он отвечал спокойно и вежливо, и при этом держался совершенно свободно, будто речь шла о вине, которое подали к обеду. В этот момент Джулиет почти его любила.

Он заявил, что он родственник покойного, и немного рассказал о себе. В настоящее время он гостит в поместье «Жасмин», как неоднократно делал и раньше. Он прекрасно знал покойного и готов присягнуть, что покойный действительно является его троюродным братом, то есть сэром Роландом Чаттертоном. Затем Дерик описал ту поляну, которую в доме Чаттертонов обычно называют «ловушкой для солнца».

– Вы первым обнаружили, что сэр Роланд мертв? – продолжил допрос коронер.

– Совершенно верно. Я первым вошел в «ловушку для солнца», – подтвердил Дерик, – но в принципе мы все там были, – он указал на сидящих с правой стороны стола.

– Опишите с максимальной точностью, что вы делали до того, как попали в «ловушку для солнца».

Дерик рассказал про то, как шла игра в теннис.

– Я находился в ближайшей к «ловушке» части корта. Мы как раз на несколько секунд прервали игру, так как у мисс Олгуд лопнул на туфле шнурок. И вдруг раздался выстрел. Звук был довольно тихий, и донесся он со стороны «ловушки». Я увидел, что Том Олгуд схватил ракетку и помчался в ту сторону. Я последовал его примеру, но поскольку был ближе к «ловушке», то добежал первым. Я зашел сквозь проем в кустах на поляну и увидел сэра Роланда.

– Сзади вас кто-нибудь находился?

– Да, сэр. Когда я оглянулся, то увидел несколько человек. Там были леди Чаттертон, мисс Чаттертон, Том Олгуд, Фрэнк Роско, помощник сэра Роланда, Артур Бун и садовник Уикс. Минуты через две к ним присоединилась и мисс Олгуд.

– И что вы делали дальше?

– Поскольку было ясно, что сэр Роланд мертв, я попросил мистера Роско позвонить доктору Манселу и в полицейский участок. Затем мы уговорили женщин отправиться в дом, а сами втроем – мистер Олгуд, мистер Буи и я – остались ждать доктора Мансела и полицейских.

– Вы прикасались к чему-либо до приезда полиции?

– Нет. Я лично проследил за тем, чтобы никто ничего не трогал. Даже доктор Мансел только посмотрел на убитого.

– Благодарю вас, капитанФермер.

Когда Дерик засвидетельствовал, что из «ловушки для солнца» никто не выходил и что на самой поляне тоже не было никого, кроме мертвого сэра Роланда, коронер Лоусон сказал, что у него больше нет вопросов к свидетелю. После чего добавил:

– Желает ли кто-нибудь из присяжных что-либо уточнить?

Все семеро присяжных дружно замотали головами, после чего коронер снова поблагодарил Дерика и предложил ему возвратиться на место. Как только он уселся на свой стул, Джулиет шепотом поздравила его с благополучным избавлением и сказала, что теперь и ей будет не так страшно, затем снова сосредоточилась на происходящем.

Далее стул, предназначенный для свидетелей, занял доктор Мансел. Он тоже вкратце рассказал о себе и роде своих занятий. Джулиет лишний раз убедилась в том, какой эго славный и добрый человек. Сразу чувствовалось, что ему можно всецело довериться, что он непременно поможет тебе в трудную минуту. Его мягкий, отчасти даже обыденный тон как бы делали менее зловещей и саму трагедию, превращая ее в некую неприятную проблему, которую как-то нужно решать. Лоусон обращался к доктору с подчеркнутой вежливостью.

– В минувший вторник вас вызвали в поместье «Жасмин». Можете ли вы подтвердить данный факт?

– Безусловно. Я был у одного пациента, мне перезвонили туда из моего дома. Я тут же прервал визит и поспешил в поместье. Там меня встретил мистер Роско и проводил в так называемую «ловушку для солнца».

– Будьте добры, расскажите присяжным, что происходило на поляне и что делали там вы сами.

– Я увидел, что пострадавший лежит, откинувшись навзничь, на своем шезлонге. Шезлонг был поставлен под ветвями дуба. Взглянув на лицо сэра Роланда, я заметил пулевое отверстие – чуть ниже правого виска, – из которого текла кровь, слабая струйка. Мне одного взгляда было достаточно, чтобы определить, что сэр Роланд скончался, и поэтому я даже не стал его трогать. Решил дать полиции возможность увидеть картину преступления в первозданном виде.

– А что вы делали после?

– Когда тело перевезли в морг, я извлек пулю, застрявшую в верхней части мозга и прошедшую достаточно глубоко, затем отдал ее инспектору Пардью.

– Были ли вами проделаны еще какие-нибудь манипуляции?

– Я произвел осмотр всего тела – хотел убедиться, что у покойного нет больше никаких ран. Их действительно не было. Вскрытие я делать не стал, поскольку мне не было дано соответствующих распоряжений.

– Понятно. Могли бы вы сказать, за сколько времени до осмотра наступила смерть?

– Совсем недавно. Тут речь идет о минутах, а не о часах. Но точную цифру я назвать не берусь.

– Могла смерть произойти в тот же момент, когда раздался выстрел?

– Конечно. Лично мне кажется, что так оно и было.

– Считаете ли вы, что выстрел был произведен самим сэром Роландом?

– У меня на этот счет нет никаких сомнений, хотя я не могу безоговорочно что-то утверждать.

– Вы были лечащим врачом покойного?

– Да, я регулярно посещал его на протяжении нескольких лет.

– Каково было состояние его здоровья?

– Здоровье у него было довольно слабое. Он был калекой – из-за тяжелой формы ревматоидного артрита. Ходить мог лишь опираясь на трости, на две, держал их в обеих руках. Ну а в остальном, как у нас, у медиков, принято говорить, «состояние в пределах возрастной нормы».

– Но у нас имеются несколько иные свидетельства. Что в последнее время состояние его ухудшилось, и он был очень подавлен. Что вы можете сообщить суду по этому поводу?

Доктор покачал головой.

– Ничего конкретного. Меня в этот период к пациенту не вызывали, поэтому ни на какие личные наблюдения я сослаться не могу.

Лоусон заглянул в свои записи.

– Благодарю вас, доктор Мансел, я вполне удовлетворен вашими ответами, – он окинул взглядом присяжных и спросил, нет ли у кого еще вопросов. Все молчали, и доктор Мансел возвратился на свое место.

Следующим был вызван инспектор Пардью. Тот стремительно подошел к свидетельскому стулу, затем почти скороговоркой ответил на первые формальные вопросы.

– Должен сказать, инспектор, что я отступаю от традиции, свидетели из полиции обычно дают показания последними, – сказал Лоусон, – но в данной ситуации может оказаться, что вы располагаете такими фактами, относительно которых я мог бы поговорить с остальными свидетелями. Я был бы вам крайне признателен, если бы вы сообщили суду все известные вам подробности этой трагической истории.

Пардью был довольно молодым и весьма исполнительным полицейским. У него было длинное бледное лицо с квадратным подбородком и острый взгляд. Джулиет показалось, что он человек знающий и, видимо, способный подметить любые мелочи. Он не без изящества поклонился Лоусону и сугубо официальным тоном, которого не мог смягчить даже жгучий интерес публики, начат давать показания.

– Вызов в поместье «Жасмин» поступил в наш полицейский участок в минувший вторник – в одиннадцать часов пятьдесят три минуты. Нам сообщили о смерти сэра Роланда и попросили приехать. Я не мешкая вызвал наряд и отправился в поместье, где меня встретил мистер Роско, который и проводил меня на поляну, огороженную кустами. Мне сообщили, что место это обитатели поместья обычно называют «ловушкой для солнца». На территории этой «ловушки» в момент моего прибытия находились доктор Мансел, капитан Дерик Фермер, мистер Том Олгуд и мистер Бун. Доктор Мансел как раз осматривал тело покойного. Могу удостоверить, что это был сэр Роланд Чаттертон.

– Что происходило дальше, инспектор?

– Доктор сообщил мне, что сэр Роланд мертв и что смерть наступила из-за нулевого ранения. Доктор описал это ранение, в наличии которого я тут же и убедился. Мистер Олгуд и мистер Фермор заявили, что играли в теннис, и вдруг раздался выстрел – со стороны «ловушки», и они сразу туда побежали. Я произвел осмотр места происшествия. Рядом с шезлонгом, на котором лежал покойный, стоял столик с книгами и стопкой бумаги, к столику были прислонены две трости. Шезлонг был развернут так, чтобы лежащий мог смотреть на реку, и стоял под ветвями дуба, от которых падала густая тень, видимо хорошо защищавшая от лучей солнца. Правая рука покойного свисала с подлокотника почти до земли, а прямо под полураскрытой ладонью валялся маленький пистолет, украшенный резьбой, от которого сильно пахло порохом. Я уверен, что выстрел был совершен совсем недавно. На рукоятке были отпечатки пальцев, как выяснилось, они принадлежали мистеру Чаттертону. Я заявляю это с полной ответственностью, так как точно такие же отпечатки были нами обнаружены на сейфе в кабинете покойного. Футляр для пистолета со вторым, парным пистолетом, мы нашли на письменном столе. Выстрел был произведен после того, как дуло было поднесено вплотную к голове, поскольку кожа вблизи раны была слегка испачкана порохом. – Он умолк.

– Пожалуйста, продолжайте.

– Кроме пистолета я так и не смог найти ничего, что имело отношение к случившемуся. За одним-единственным исключением. На покойном был легкий летний пиджак, и в левом нагрудном кармане я обнаружил слегка измятое письмо, подписанное неким Сэнди Арчером. Адреса там указано не было, только число – вчерашнее. Письмо напечатано на машинке, на дешевой бумаге. Я захватил его с собой, сэр, вот оно.

Инспектор протянул письмо коронеру, который тут же стал его читать, и по мере чтения лицо его делалось все более обеспокоенным.

– Письмо в высшей степени обескураживающее и огорчительное, – заявил он, явно заинтригованный, – полагаю, я обязан прочесть его вслух.

Он так и сделал:

18 августа

Напрасно ты возомнил, что поступил очень умно, вынудив меня лучшие годы моей жизни гнить в тюрьме из-за одного гнусного дельца, которое в действительности сотворил ты. Но знай: как только меня выпустили, я занялся поисками улики против тебя, неопровержимой улики. Теперь она у меня есть, и скоро я вернусь в Англию, чтобы с тобой поквитаться. За свою жалкую жизнь можешь не волноваться. Мне нужно вот что: чтобы ты тоже позагорал в тюрьме и тоже сполна хлебнул позора.

Сэнди Арчер.

Хотя Джулиет была готова ко всяким неприятным неожиданностям, прилюдное чтение этого чудовищного письма заставило ее сжаться от мучительного стыда. Это невыносимо! Выслушивать подобные гадости про своего честнейшего отца! И как этот Сэнди Арчер вообще посмел такое сочинить! Погруженная в свои горькие мысли, Джулиет тем не менее чутко уловила мгновенную перемену в атмосфере заседания. До этого все, что тут говорилось, звучало чинно и официозно, и в общем-то абсолютно бездушно, хотя речь шла о трагической смерти. Теперь витавшая в зале скука сменилась живым напряжением. Публика слушала письмо, затаив дыхание. Довольно обыденная, при всей своей трагичности, история обещала превратиться в нечто интересное, потешить любопытство собравшихся зевак интригующими подробностями.

Закончив чтение, Лоусон снова обратился к инспектору:

– Вам удалось узнать, о каком инциденте говорится в письме?

– Нет, сэр, – ответил Пардью, – но у нас пока не было времени хорошо изучить досье покойного.

– Вы установили, кто автор письма?

– Нет, сэр.

– Вам удалось определить, каким образом письмо попало к покойному?

– Я провел несколько допросов. Помощник сэра Роланда сообщил, что во вторник с утренней почтой пришло четыре письма. Три из них я обнаружил в спальне покойного – в корзине для бумаг, из чего я сделал вывод, что искомое письмо было четвертым.

– А на основании чего вы сделали подобный вывод?

– На основании дат, сэр. На всех четырех письмах было указано число, которое приходилось на понедельник.

– А что с конвертами? Вы нашли их?

– Да, сэр. Три валялись в той же корзине, где и выброшенные письма. Четвертый лежал на столике, стоявшем рядом с шезлонгом – в «ловушке». На всех почтовых штемпелях было указано то же число, что и в самих письмах.

– Понятно. Из этого вы заключили, что именно эти четыре письма пришли с утренней почтой. Что ж, логично. Письмо, найденное в кармане у покойного, совпадало в сложенном виде с размерами конверта, лежавшего на столике?

– Да, сэр.

– Полагаю, в этом четвергом конверте не было ничего примечательного?

– В том-то и дело, что было. Я как раз собирался об этом рассказать. На оборотной стороне его, в верхнем левом углу, были написаны две заглавные буквы, рядышком. «Эс» и «А». Написаны чернилами, очень мелко и еле-еле заметно, однако не настолько, чтобы их нельзя было разобрать.

– «Эс» и «А»? Возможно, это инициалы автора письма?

– Я тоже сразу так и подумал, сэр.

– Вы, наверное, показывали их кому-то еще. Остальные тоже смогли определить, что это именно эти буквы?

– Да, сэр, с первого же взгляда и без всяких сомнений.

– Любопытная подробность, инспектор, крайне любопытная. Очень хорошо. Вы только что слышали показания доктора Мансела. Он полагает, что выстрел был произведен самим покойным, но не берется это утверждать. Вы согласны с мнением доктора?

– Да, сэр. Судя по следам пороха на коже и по расположению пулевого отверстия, покойный действительно сам мог произвести этот выстрел. Но точно такую же картину мы могли бы наблюдать, если бы в сэра Роланда выстрелил кто-то еще.

– Безусловно. Доктор сказал, что отдал вам извлеченную пулю. Вы можете подтвердить, что именно она была выпущена из пистолета, найденного рядом с шезлонгом покойного?

– Да, сэр, именно она.

– Вы сказали, что пистолет принадлежал покойному и хранился в сейфе. Сейф обычно был заперт?

– Когда я подошел, чтобы произвести осмотр, сейф был заперт. Но мне неизвестно, был ли он заперт всегда.

– В любом случае всякий, у кого в руках мог оказаться обычный ключ от сейфа, имел доступ к пистолету?

– Вне всяких сомнений.

– Вы пытались обнаружить следы пребывания на территории поместья неизвестною нам на данный момент человека, который каким-либо образом мог пробраться в «ловушку для солнца»?

– Я осмотрел все самым тщательным образом и не обнаружил никаких подозрительных следов.

– Но, в принципе, вы допускаете, что в момент выстрела на поляне мог находиться кто-то посторонний?

– Нет, сэр. Я абсолютно уверен, что там в этот момент находился только сам мистер Чаттертон.

– Будьте добры, объясните присяжным, на основании каких данных вы пришли к подобному заключению.

– Я могу лишь повторить показания свидетелей, которые мне тогда удалось получить. Я исхожу только из них, а не из личных наблюдений.

– Ваша поправка принята. Пожалуйста, продолжайте.

– В момент выстрела все подходы к «ловушке» были в поле зрения свидетелей. Пространство с северной стороны, практически вплоть до входа, было на глазах у леди Чаттертон, мистера Роско и мистера Буна, как раз только что вышедших из дома, чтобы пойти к мистеру Роланду. Садовник Уикс возился с цветочным бордюром, то есть находился совсем неподалеку от «ловушки». С восточной стороны от «ловушки», тоже совсем рядом от нее, четверо свидетелей играли в теннис, а в тот момент игра была прекращена, поскольку все ждали мисс Олгуд: у нее вдруг лопнул шнурок, и пришлось разуваться и завязывать узел. Нет, со стороны корта и с северной стороны никто не смог бы пробраться незамеченным. А с двух других сторон у нас имеется естественная преграда в виде рек: на юге это Темза, а на западе – Мерроу.

– Я понял. Насчет географических деталей мы более подробно расспросим самих свидетелей. А вас я попрошу ответить на такой вопрос. Разве не мог гипотетический убийца сделать свое дело, а потом спрятаться в кустах или на берегу? Затем он дождался, когда все, кто мог его заметить, соберутся в «ловушке», и убежал. Вы допускаете подобный вариант?

– Думаю, он совершенно исключен. Если бы кто-то прятался в кустах, мы обнаружили бы следы его пребывания: обломанные ветки, примятые листья, но кусты были в полном порядке. На берегу тоже нет ни одного подходящего местечка для укрытия, он представляет собой пологий склон, подступающий вплотную к руслу. К тому же все свидетели показали, что на реке в то время не было поблизости ни одной лодки.

– Вы дали нам убедительный ответ, инспектор.

Коронер сверился со своими записями и сказал, что к инспектору у него больше нет вопросов. После чего справился у присяжных, нет ли вопросов у них. И тут поднял руку тот присяжный, которого Джулиет назвала про себя «юрким и суетливым».

– Я вас слушаю, сэр.

– Мистер коронер, я хотел бы узнать у инспектора, не допускает ли он, что покойного мог кто-то застрелить?

– Лично я полагаю, что свидетель только что дал нам исчерпывающий ответ по этому поводу. Но раз вы спрашиваете, я готов еще раз уточнить. Что вы на это скажете, инспектор?

– Я полагаю, возможность выстрелить была только у сэра Роланда, сэр.

Суетливый пробормотал, что он вполне удовлетворен, и Лоусон лаконично объявил:

– Леди Чаттертон.

Джулиет ощутила прилив острой жалости. Бедная Сильвия! Давать показания на глазах публики – суровое испытание, а тут еще это дурацкое письмо, вообще кошмар. Но в полной мере осознать всю кошмарность ситуации с письмом, ей было некогда, на раздумья у нее оставалось всего несколько секунд – пока инспектор Пардью возвращался на свое место.

Сильвия шла к свидетельскому месту очень медленно, будто на эшафот. Губы ее были крепко сжаты, сразу видно было, насколько тяжело ей держать себя в руках. Коронер старался говорить с ней очень мягко:

– Мне крайне неловко беспокоить вас, леди Чаттертон, но таковы уж правила. Постараюсь сделать нашу беседу предельно короткой.

– Благодарю вас, – тихо отозвалась Сильвия.

Коронер начал с обычных формальных расспросов. Сильвии было предложено назвать свою девичью фамилию, затем она сказала, что была второй женой сэра Роланда и что женаты они были тринадцать лет. Последние десять лет жили в поместье «Жасмин».

– Вы слышали, как доктор Мансел только что подробно охарактеризовал состояние здоровья сэра Роланда, – продолжил Лоусон, – так что не будем снова на этом останавливаться, но я хотел бы уточнить: вам не показалось, что в последнее время недомогание вашего супруга усугубилось?

– Да, безусловно усугубилось, – безжизненным голосом отозвалась Сильвия. – В последнее время он плохо себя чувствовал и был очень подавлен.

– Вот об этом периоде давайте поговорим более подробно. Когда именно началось это ухудшение?

– Началось оно как-то незаметно, он постепенно слабел и терял силы. Назвать в качестве точки отсчета какую-то конкретную дату мне сложно.

– Ну хотя бы приблизительно.

– Эти изменения начались полтора-два месяца назад.

Лоусон кивнул.

– В чем именно они проявлялись?

– Несмотря на жесточайший ревматизм, мой муж был веселым и жизнерадостным человеком. Но теперь он все чаще грустил и замыкался в себе. На интеллектуальных способностях это не отражалось, ум его был по-прежнему острым и гибким, но ему как-то вдруг стало все неинтересно. Он охладел даже к книге, которую с таким энтузиазмом начал писать. Даже занятия ею не могли развеять его хандру.

– А вам не приходило в голову, что его мучают мысли о какой-то неприятности?

– Никогда. Я думала, что причина дурного настроения – дурное самочувствие.

– И тем не менее вы не стали приглашать доктора?

– Не стала. Понимаете, я много раз предлагала мужу ему показаться. Но Роланд даже слышать об этом не хотел. Я опасалась, что приход доктора лишь ухудшит его моральное состояние, и решила пока его не тревожить.

– Понятно. Теперь я обязан задать вам очень деликатный вопрос. Вам не кажется, что подавленность вашего мужа, то его состояние, которое вы только что обозначили словом «хандра», могло быть вызвано неприятными известиями, скажем, такими, которые упоминалось в только что прочитанном нами письме?

Сильвия ответила лишь после длительного раздумья:

– Откровенно говоря, до настоящего момента я об этом не задумывалась. Но, по-моему, это не так. Если бы перемена в поведении зависела от письма, то она была бы резкой, я бы сразу это заметила. Но все складывалось совсем иначе: постепенное ухудшение и потеря вкуса к жизни, без всяких конкретных причин.

– Благодарю вас, с этим все ясно. Следующий вопрос, вы уж простите, будет несколько бестактным. В письме предъявлены определенные обвинения. Могло ли на самом деле произойти что-то подобное?

Самообладание Сильвии на этот раз ей изменило, голос стал звенящим.

– Никогда! Я не верю ни единому слову этого послания. У моего мужа были свои недостатки, как у всякого из нас, но подлым он не был никогда. И мошенником – тоже.

Лоусон поклонился ей, словно хотел этим поклоном подтвердить ее слова.

– Ваш покойный супруг, будучи членом правительства, занимал ряд официальных должностей в одной из британских южно-африканских колоний. Вы можете это подтвердить?

– Да, он служил там на разных должностях, а последние пять лет своего пребывания в Африке был губернатором.

– Благодарю вас. Общеизвестно, что ваш супруг достиг больших успехов в своей карьере. А теперь разговор пойдет о прошлом вторнике. Вы в тот день виделись с супругом?

– Разумеется, виделась, – голос Сильвии снова сделался тусклым и безжизненным. – Мне сказали, что он не собирается завтракать, и я пошла к нему в спальню. Он лежал в кровати. Мы немного поговорили, и я отправилась в столовую. После завтрака я снова его навестила, посидела с ним минут пятнадцать.

– Эта встреча оказалась последней вашей с ним встречей? Больше вы его живым не видели?

– Не совсем так. То есть это действительно была последняя паша встреча и последний разговор. Но я видела Роланда и несколько позже, из окна моей гостиной. Примерно в четверть двенадцатого, я видела, как Бун провожал его в «ловушку для солнца».

– Когда вы виделись с мужем после завтрака, утреннюю почту уже доставили?

– Да, конечно, обычно ее приносят до завтрака.

– Ваш супруг уже успел прочесть письма, когда вы навестили его во второй раз?

– Этого я не знаю, могу только сказать, что обычно Роланд читал все письма до завтрака.

– Когда вы зашли к сэру Роланду уже после завтрака, вам не показалось, что настроение его ухудшилось? Что было бы вполне естественно после ознакомления с вышеупомянутым письмом.

– Нет, никаких перемен я не заметила. Он выглядел грустным и подавленным, но не больше, чем на протяжении всей предыдущей недели.

– Благодарю вас, леди Чаттертон. Вы сказали, что видели, как сэр Роланд направлялся в сторону «ловушки для солнца» в сопровождении мистера Буна. А больше туда никто не направлялся или, наоборот, оттуда не возвращался?

Сильвия подробно описала увиденные ею из окна перемещения Фрэнка и Буна, затем рассказала о том, как они решили сообщить ей о настораживающем поведении сэра Роланда. И как она тут же отправилась с ними в «ловушку». И уже идя туда, они услышали выстрел. А напоследок мужественно рассказала о том, что увидела, зайдя на поляну с дубом.

После этого Лоусон больше не стал ее ни о чем спрашивать. Присяжные тоже были удовлетворены. С явным облегчением Сильвия направилась к своему стулу, Джулиет тоже облегченно вздохнула.

Глава 9 Вердикт

В промежутках между показаниями Джулиет со все нарастающим любопытством поглядывала на девушку с блокнотиком, сидящую в углу. Ей было интересно, кто она такая. Джулиет спросила у Дерика, не знает ли он, что это за девица. Но тот, нехотя обернувшись, пробормотал:

– Наверное, журналистка.

Джулиет была совсем в этом не уверена. Газетные репортеры почему-то напоминали ей масонов: они все хорошо друг друга знали, как члены масонской ложи. Это впечатление подкреплялось тем, как держались друг с другом репортеры, собравшиеся за карточными столами – действительно, единое братство, цеховое. Но девушка ни с кем из них не разговаривала, и к ней никто не обращался. Более того, Джулиет успела заметить, что она делала намного более подробные записи, чем те, за карточными столами. Что-то все чиркала и чиркала в своем блокнотике, когда остальные уже снова глазели на коронера и его жертв. Джулиет хотелось с ней поговорить, но как это сделать? Невозможно.

Следующим показания давал Артур Бун, помощник сэра Роланда. Он сообщил присутствующим, что ему сорок шесть полных лет, что у него среднее медицинское образование, что он проработал несколько лет в психиатрической больнице. Присматривать за пациентами подобных заведений очень тяжко, поэтому он решил поискать что-то другое и с удовольствием принял предложение сэра Роланда, у которого прослужил девять лет. Хозяин часто его хвалил и был совершенно им доволен.

– Каковы были ваши обязанности? – спросил коронер.

– Самые разнообразные, я помогал ему практически во всем: одеваться, разрезать ножом мясо, намазывать хлеб и так далее, и так далее. Сам он был не в состоянии всего этого делать.

– Вы обратили внимание на то, что настроение у вашего хозяин к последнее время было подавленное?

Да, это он заметил, но так же, как и леди Чаттертон, подумал, что это вызвано ухудшением самочувствия, а не какими-то дурными известиями.

– В прошлый вторник ваш хозяин, проснувшись, не стал вставать?

– Да, сэр, ему нездоровилось. Вообще-то, как правило, он завтракал со всеми. Но день-два в неделю предпочитал оставаться в постели.

– Во сколько ваш хозяин встал в прошлый вторник?

– Примерно в половине одиннадцатого.

– Подробно опишите, как прошло то утро. Расскажите присяжным, что происходило до половины одиннадцатого.

– В восемь я принес сэру Роланду чай и раздвинул занавески на окнах. Когда я пришел, он уже не спал, так чаще всего и бывало. Он сказал, что чувствует какую-то усталость и к завтраку сегодня не выйдет. В половине десятого я принес ему поднос с завтраком и письма. Потом я то приходил, то уходил, не помню, чтобы он что-то мне говорил. Просто молча лежал, и я не видел, чтобы он читал письма.

– Ч то это были за письма? Где вы их нашли?

– В почтовом ящике у входной двери. Когда я нес хозяину завтрак, то решил заодно заглянуть в ящик – по пути. Поставил поднос на столик в холле и пошел к ящику. Забрал письма на имя сэра Роланда, а остальные оставил на столике.

– Сколько писем пришло вашему хозяину?

– Четыре штуки, сэр.

– Вы видели конверты от трех писем, которые были найдены в корзине?

– Да, сэр, инспектор Пардью показывал мне их.

– Вы сразу поняли что это конверты от только что полученных писем?

– Один узнал сразу, темно-синий, надписанный крупными буквами – от руки. Остальные два были вполне обычные, такие часто используются.

– Расскажите, пожалуйста, присяжным, как выглядел четвертый конверт, который лежал на столике у шезлонга, а не в корзине.

– Он тоже был совершенно обычным, в таких посылают деловые письма, адрес был напечатан на машинке.

– Итак, всего было четыре конверта. Вы обратили внимание на буквы «Эс» и «А», написанные на обороте одного из них?

– Нет, сэр, не обратил, я вообще их не рассматривал, прочел только, кому эти письма предназначены.

Лоусон кивнул.

– Далее вы помогли сэру Роланду одеться?

– Да, сэр.

– Всем нам известно, что покойный тщательно следил за своей внешностью, и одежда его всегда была в идеальном порядке. Как вы считаете: он был щепетилен при выборе костюма?

– Весьма. Всегда проверял, хорошо ли все отглажено. Носки и галстук должны были идеально сочетаться с костюмом. В карманах не должно было лежать ничего такого, из-за чего они, не дай бог топорщились бы или хоть на миллиметр отвисали.

– А в то утро, о котором идет речь, он не высказывался по поводу костюма?

– Нет, сэр. Сказал только, что наденет светло-серый. Думаю, его все устраивало. Если бы он обнаружил, что что-то не так, то наверняка тут же меня бы отчитал.

– Понятно. Итак, вы помогли сэру Роланду одеться. А что происходило потом?

– Потом мы отправились в «ловушку для солнца». Он опирался на трость и на мою руку. А в другой руке я нес книги и вторую трость. Когда мы дошли до дуба, я усадил его в шезлонг и накрыл пледом.

– Итак, примерно в половине одиннадцатого сэр Роланд пожелал встать, вы помогли ему одеться, после чего сразу отвели ею в «ловушку». Во сколько вы туда пришли?

– Полагаю, примерно в четверть двенадцатого.

– А что было дальше?

– Я вернулся в дом, разогрел суп для хозяина, ну и потом отнес ему.

– Сколько времени прошло между тем моментом, когда вы отошли, и тем, когда вы принесли разогретый суп?

– Минут пятнадцать.

– То есть на поляну вы вернулись примерно в половине двенадцатого? Вы заметили какие-либо изменения в облике своего хозяина?

– Да, сэр. Он откинулся на спинку шезлонга и смотрел прямо перед собой, как будто о чем-то глубоко задумался. Он выглядел совсем больным и измученным. А выражение лица было такое… мне трудно даже описать. Очень напряженное, почти… отчаянное, что ли.

– То есть вам показалось, что он выглядел так, будто внезапно узнал что-то ужасное.

– Да, именно так, сэр.

– Продолжайте.

– Правая его рука лежала на коленях, он держал какой-то листок, по виду – письмо. Заметив меня, он спешно запихал листок в карман, словно хотел его спрятать.

– В какой именно карман?

– В карман пиджака, в левый нагрудный.

– Конверт лежал на столике, когда вы принесли суп?

– Да, я обратил на него внимание, когда ставил тарелку.

– Опишите, что было после того, как он спрятал письмо.

– Я спросил, не стало ли ему хуже, но он хмуро на меня посмотрел и ничего не ответил. Тогда я сказал, что после горячего супа ему полегчает. «Поставь его на столик, я поем попозже», – велел он. Я стал говорить, что суп быстро стынет, а он почти рявкнул: «Поставь. А дальше я как-нибудь сам разберусь».

– И что вы сделали?

– Когда сэр Роланд так разговаривал, это означало, что он хочет остаться один. Я оставил тарелку на столике и снова пошел к дому, решил, что надо рассказать про это леди Чаттертон.

– Сколько времени вы пробыли в «ловушке»?

Бун задумался.

– Совсем недолго, сэр. Минут пять.

– Продолжим. Мы остановились па том, что вы снова отправились в дом. Но так до него и не дошли, верно?

– Да, сэр. Пройдя несколько метров, я увидел, как из парадной двери вышел мистер Роско и направился в сторону «ловушки». Я постоял некоторое время и, убедившись, что он действительно зашел туда, а не прошел мимо, отправился назад. Мне хотелось спросить, что он думает относительно состояния сэра Роланда. Только я подошел к входу в «ловушку», смотрю, а Роско уже выходит.

– Так-так.

– В общем, ему тоже показалось, что с сэром Роландом что-то не так, и он тоже решил доложить об этом леди Чаттертон. И теперь мы уже вдвоем направились к дому.

Лоусон чуть откинул голову назад и расправил плечи.

– А теперь, мистер Бун, у меня к вам весьма важный и очень непростой вопрос. Учитывая специфику вашей работы и многолетний опыт, я хочу спросить вот о чем… Полагаю, что вы в таких вещах разбираетесь лучше, чем кто-либо другой. Так вот. В поведении сэра Роланда или в его высказываниях вы никогда не отмечали ничего настораживающего, что выдавало бы его намерение свести счеты с жизнью?

Бун решительно покачал головой.

– Никогда, сэр. Ни единого намека на что-то подобное.

Лоусон порылся в бумагах, потом снова откинулся назад в своем кресле.

– Есть еще вопросы? – он окинул взглядом семерку присяжных. – Пока достаточно, мистер Бун. Но попрошу вас не покидать свое место, возможно, мне еще понадобится ваша помощь – в качестве свидетеля.

Он никому еще такого не говорил, и Джулиет стала гадать, что бы это значило. Но ее размышления были тут же прерваны очередным объявлением коронера:

– Свидетель Фрэнк Роско.

Сердце Джулиет едва не выскочило из груди, будто вызвали ее саму. Как она за него переживала! Она смотрела, как он идет к свидетельскому месту и уговаривала себя не волноваться. Фрэнк наверняка скажет все что надо и как надо. Фрэнк ведь все делает отлично. За что бы он ни брался.

Процедура была прежней: несколько вводных формальных вопросов, затем уже свидетельские показания. Фрэнк перечислил прежние свои занятия и должности, потом рассказал, каким образом попал в поместье – благодаря газетному объявлению. Он вкратце рассказал, что ему приходилось делать для сэра Роланда, точнее, для его книги.

– Теперь вернемся к прошлому вторнику, – продолжил Лоусон, – расскажите присяжным, что вы делали до того, как произошла трагедия.

– После завтрака мистер Бун сказал мне, что сэр Роланд пока еще не встал с постели, поэтому я отправился в его комнату спросить, не будет ли каких-то поручений. Новых поручений не было, он велел мне продолжить проверку. Я так и сделал.

– О какой проверке шла речь?

– Надо было уточнить взаимоотношения лиц, упомянутых в книге. Я просматривал справочники. «Кто есть кто», «Дебретт»^[62] и прочие.

– Понятно. Пожалуйста, продолжайте.

– В какой-то момент у меня возник вопрос, который мне нужно было обсудить с сэром Роландом. Он ссылался в одном эпизоде на сэра Герберта Уитакера, тогда как по моим сведеньям там фигурировал сэр Чарлз. Не выяснив этого, я не мог продвигаться дальше, поэтому снова отправился в спальню сэра Роланда. Однако там его уже не было. Значит, он находился либо в кабинете, либо на поляне с дубом, то есть в «ловушке для солнца».

– В котором часу это было?

– По-моему, примерно в половине двенадцатого.

– И что же происходило дальше?

– Кабинет тоже оказался пустым, поэтому я отправился в «ловушку». Сэр Роланд сидел в своем шезлонге под дубом.

– Пожалуйста, с этого момента опишите все как можно подробнее.

Показания Фрэнка почти дословно совпадали с показаниями Буна. Он тоже спросил сэра Роланда, не стало ли ему хуже.

– И что он вам ответил?

– Посмотрел на меня так, будто видел в первый раз, и словно бы через силу произнес: «Нет-нет, все нормально». Я стал излагать свою проблему, но он почти сразу перебил меня словами: «Чуть позже». Он произнес их почти шепотом, а потом добавил: «Только не сейчас. Я устал».

– И как вы на это отреагировали?

– Растерялся. Не знал, что мне делать. Я понял, что ему нехорошо, и боялся уйти. Но он явно хотел остаться один. Я потоптался рядом примерно минутку, но сэр Роланд демонстративно закрыл глаза, и мне пришлось убраться.

– И сколько времени вы провели в «ловушке»?

– Да минутки две, не больше.

Далее Фрэнк описал свою встречу с Буном, и как они, обсудив состояние сэра Роланда, решили сообщить о нем Сильвии. Потом рассказал, как они втроем услышали выстрел, и что последовало потом. Его показания полностью совпадали с показаниями уже опрошенных свидетелей.

Лоусон перевернул очередную страничку своих записей.

– Теперь расскажите о книге, которую писал покойный. О чем там идет речь?

– Это мемуары, в основном, автобиографические. Сэр Роланд успел написать только половину.

– А в эту половину попали воспоминания о том периоде, когда он жил в Западной Африке?

– Только частично. Вообще там несколько тем. Родители и родственники. Юные годы и, соответственно, годы учебы, затем служба в Министерстве иностранных дел – в Лондоне. Потом описывается тот период, когда он работал в Индии, а затем в Западной Африке. Насколько я понял, он был там долгое время и дослужился до губернатора крупной территории. Но о своем губернаторстве сэр Роланд написать не успел.

– Сейчас едва ли целесообразно детально обсуждать уже написанную часть, но вы, вероятно, ее просмотрели?

– Да, конечно, это мне было необходимо, чтобы представлять, о чем будет идти речь дальше.

– Значит, факты, упомянутые в первой части, вам известны. Только что было оглашено письмо, найденное у покойного. Как вы считаете, есть в рукописи такие эпизоды или факты, которые можно было бы соотнести с содержанием письма?

– Нет, ни единого.

Лоусон, кивнув, снова начал рыться в своих бумагах.

– Инспектор Пардью сообщил нам, что пистолеты хранились в сейфе. Полагаю, сейф был закрыт?

– Да, постоянно.

– У кого был ключ от него? Впрочем, сначала я должен спросить, сколько было ключей?

– Ключ от сейфа один, и хранился он у самого сэра Роланда.

– А он мог открыть сейф самостоятельно?

– Вполне. Он мог подойти к сейфу и, опираясь на обе трости, вставить ключ в замок. Конечно проделать все это ему было довольно сложно, но он справлялся сам.

– Вы никогда не открывали этот сейф? По просьбе сэра Роланда?

– Нет, никогда.

– Вы заглядывали внутрь сейфа?

– Один раз. Случайно. Как-то я зашел к сэру Роланду в тот момент, когда дверца была открыта. Он сразу развернулся и захлопнул ее, но поскольку движения сэра Роланда были затруднены, я успел туда заглянуть, машинально.

– И что там было?

– Главным образом, бумаги. В нижнем отделении несколько ящиков, над ними – открытая полка. Это все, что я запомнил.

– А пистолеты?

– Никаких пистолетов я не видел.

– А вы знали об их существовании?

– Нет, сэр Роланд никогда о них не говорил и я никогда их не видел.

– Рукопись книги тоже хранилась в сейфе?

– Нет, сэр, она хранилась и хранится в большом шкафу, там же находятся все черновики, блокноты с данными и справочники.

– А у кого хранятся ключи от этого шкафа?

– Их два. Один был у сэра Роланда, второй – у меня.

– Так. Это мы выяснили. Располагаете ли вы еще какими-либо фактами, которые прямо или косвенно могли иметь отношение к этой трагедии?

– Нет, сэр. Более мне ничего неизвестно.

– Благодарю вас.

Джулиет была довольна и горда. Все прошло именно так, как она ожидала. Фрэнк – образцовый свидетель. Никакой нервозности, четкие фразы, никаких не относящихся к теме отступлений, вежливый, но без всякого заискивания, тон как раз такой, каким следует разговаривать с представителем власти. Нет, все-таки Фрэнк молодец, с ним тут никто не может тягаться?

Но тут сердце Джулиет опять подпрыгнуло в груди, так как на этот раз прозвучало ее собственное имя. Однако когда она начала отвечать на вопросы, страх сразу исчез. Коронер говорил с ней очень бережно и почтительно, вопросы задавал легкие. Она даже не успела толком ничего понять, как ее уже отпустили. Страшное испытание, которого она так боялась, было позади.

После нее давали показания еще трое свидетелей, беседы с ними тоже были непродолжительными, эти трое лишь подтвердили уже выясненные факты. Том Олгуд почти дословно повторил то, что сообщил Дерик: как он услышал выстрел и как увидел мертвого уже сэра Роланда. Садовник Уикс показал, что с северной стороны «ловушки для солнца» не смог бы проскочить ни один чужак, он, Уикс, обязательно его бы увидел. Не было там никаких чужаков, а ходили туда-сюда только те, которые тут присутствуют.

Марджори Олгуд рассказала про то, как у нее лопнул шнурок на туфле, поэтому игру пришлось прервать, и все трое ее партнеров стали ждать, когда она свяжет обрывки шнурка. Потому они все сразу и услышали выстрел. Том, Джулиет и Дерик помчались к «ловушке», а ей пришлось еще пару минут возиться с туфлей: надевать, потом зашнуровывать. Но в этот отрезок времени она не заметила никого подозрительного: никто не выбирался из кустов – с восточной стороны «ловушки», и по берегу тоже никто не проходил.

Марджори отвечала на вопросы последней, и сидящие за столом начали уже нетерпеливо ерзать и перешептываться. Мистер Лоусон вроде бы этого не замечал, но и сам начал собирать свои бумаги. Джулиет была потрясена тем, с какой скрупулезностью разбиралась каждая деталь, каждое событие, как строго фиксировалась каждая минута. О чем тут только не спрашивали! Буквально обо всем! Присяжные наверняка теперь настолько зримо представляли, как все происходило, будто все было совершено у них на глазах. Потрясающе, как каждое выступление свидетелей постепенно дополняло картину. Теперь, когда коронер так профессионально всех допросил, все стало ясно, все разрозненные факты теперь прочно сцепились друг с другом, ни убавить, ни прибавить. Джулиет казалось, что уже не осталось ни одной невыясненной детали.

Но коронеру так совсем не казалось. Теперь он обратился к присяжным.

– Господа присяжные, вам, вне всяких сомнений, известно, что вы должны решить три задачи: во-первых, если это удастся, опознать покойного. Во-вторых, на основании результатов опознания определить физическую причину смерти, причем не просто констатировать эту причину, но еще выяснить, что именно вызвало трагические последствия. Полагаю, вам излишне напоминать, что тут возможны три варианта: либо несчастный случай, либо самоубийство, либо убийство. И, наконец, вам предстоит определить – если удастся, – повинен ли в смерти покойного некий человек, или несколько человек, и если да, то кто. А теперь позвольте мне вкратце описать факты, полученные нами в результате опроса свидетелей.

Первое. Все показали, что покойный действительно является сэром Роландом Чаттертоном, и коль скоро этот факт не подлежит сомнению, вы можете опираться на него при вынесении вердикта. Затем вам было сообщено о том, что покойный был человеком известным и заслуженным и многого достиг на своем служебном поприще. Вы узнали, что он был женат вторым браком и что вместе со своей супругой леди Чаттертон проживал в поместье «Жасмин». Еще вам сообщили, что покойный страдал ревматоидным артритом, который и превратил его в калеку. Это несчастье вынудило его нанять двух помощников. А именно: мистера Буна, который был его опекуном в быту, и мистера Роско, исполнявшего обязанности секретаря. Оба они были сегодня опрошены в вашем присутствии.

Несмотря на тяжкий недуг, мистер Роланд оставался жизнерадостным человеком, сохранившим бодрость духа и вкус к жизни, но месяца полтора-два назад в его поведении начали происходить печальные перемены. Постепенно усиливалось не только физическое недомогание, но и моральный дискомфорт. Он стал замкнутым и подавленным, его депрессия углублялась с каждым днем. Все сегодняшние свидетели подтвердили: им казалось, что дурное настроение сэра Роланда было вызвано дурным самочувствием.

Теперь более конкретно остановимся на событиях минувшего вторника: сэр Роланд в тот день чувствовал себя совсем разбитым и оставался в постели до половины одиннадцатого, затем Бун помог ему встать и одеться, после чего отвел его на поляну с дубом, именуемую «ловушкой для солнца», потом ему принесли суп.

По мнению мистера Буна, его хозяин был в то утро в спокойном состоянии, хотя и не в очень хорошем настроении, во всяком случае тогдашнее его состояние было таковым уже на протяжении всей предыдущей недели. Усадив своего подопечного в шезлонг под дубом, мистер Бун пошел подогревать для него суп, а по возвращении – буквально через пятнадцать минут – увидел, что у хозяина его страшно изможденный и расстроенный вид. Мистер Роско, подошедший к сэру Роланду чуть позже, тоже отметил его необычный и крайне удручающий вид. Оба помощника решили немедленно сообщить об этом леди Чаттертон.

И тут каждый наверняка спросит себя: что же стало причиной столь внезапной перемены? Среди прочих сегодняшних показаний свидетелями было упомянуто письмо, содержащее угрозы в адрес покойного. Вы должны решить, повлияло ли оно на вышеупомянутую перемену.

Обсудим еще раз все обстоятельства, связанные с данным письмом. Нам известно, что во вторник утром сэру Роланду пришли четыре письма, – далее Лоусон обобщил показания свидетелей относительно писем и продолжил: – Если вы допускаете, что в конверте, лежавшем на столике под дубом, находилось то самое, полное угроз письмо, вы вправе далее предположить, что сэр Роланд вскрыл это письмо позже трех других, уже после того, как Буи привел его в «ловушку для солнца». И следовательно, вы вправе – опять-таки действуя по своему усмотрению – сделать вывод, что резкое изменение состояния и поведения сэра Роланда было вызвано содержанием письма. Так это или нет, предстоит решить вам.

Но почему покойный отложил чтение четвертого письма, не стал читать после трех остальных? Думаю, ответ напрашивается сам собой. Сэр Роланд догадался, что в данном письме непременно будут плохие новости, и решил дождаться того момента, когда останется совсем один. Догадаться же об этом ему, видимо, помогли написанные на обороте конверта буквы, «Эс» и «А». Но мы с вами можем только делать предположения, напоминаю вам, господа присяжные, что никаких доказательств на этот счет у нас нет. Еще было бырезонно предположить, что эти две буквы являются инициалами имени и фамилии автора письма, Сэнди Арчера. Но опять-таки только предположить.

Позвольте напомнить, что сведения, содержащиеся в письме, не должны вас занимать. Это не входит в вашу компетенцию – оценивать поступки покойного и решать, что он совершал и чего не совершал в прошлом. Единственное, что вы уполномочены определить – и обязаны это сделать, – было письмо правдивым или там сплошная ложь. Все прочие нюансы пусть вас не тревожат.

Однако прежде всего вам необходимо составить свое собственное мнение о том, что стало причиной смерти. Несчастный случай, убийство или самоубийство. У нас нет ни единого свидетельства, которое позволило бы допустить, что смерть сэра Роланда произошла в результате несчастного случая, и поэтому я уверен, что вы тут же откажетесь от этой версии, как от абсолютно несостоятельной.

В нашем распоряжении есть достаточно много улик, говорящих о том, что это было убийство, но вы можете выразить свое несогласие с подобным предположением. Во-первых, никто из свидетелей не называл это убийством. Во-вторых, мы не можем определить мотива преступления – ни у кого. В-третьих, в «ловушке для солнца» прибежавшие туда на звук выстрела свидетели не обнаружили никого, кроме самого сэра Роланда, к тому моменту уже скончавшегося. В-четвертых, гипотетический убийца не смог бы уйти незамеченным, ведь на поляне собралось несколько человек. И наконец, лицо покойного было немного испачкано порохом, то есть стреляли в упор, а не с какого-то расстояния. Учитывая все эти свидетельства, я не сомневаюсь, что вы отметете в сторону и версию с убийством.

Таким образом, наиболее вероятным остается третий вариант – самоубийство. К тому же это подтверждают и некоторые свидетельства. Ну, во-первых, позволю себе повторить, если это не убийство и не несчастный случай, то что же еще, как не самоубийство? Во-вторых, если автор письма написал правду, этого, возможно, оказалось достаточно, чтобы сэр Роланд решился умереть. В-третьих, покойный был в подавленном состоянии, и довольно долгое время. Это тоже стоит учесть, вполне вероятно, что дурные вести окончательно подорвали его душевные силы, и он предпочел избавиться от всех мучений разом. В-четвертых, пистолет был его собственным, и на нем были найдены только его отпечатки пальцев. В-пятых, как мы знаем, в момент выстрела на поляне не было никого, кроме самого сэра Роланда, и что стреляли практически в упор.

По-моему, я перечислил все ключевые моменты данного дела. Если у кого-то из вас возникли вопросы, постараюсь на них ответить. Если нет, то попрошу вас удалиться в комнату для совещаний, чтобы все обсудить и вынести вердикт.

Минуту-две присяжные с жаром перешептывались, потом старшина присяжных объявил, что им никуда не нужно удаляться, им все и так ясно. Они готовы подтвердить, что покойный является сэром Роландом Чаттертоном, они тоже считают, что причиной его смерти была рана, нанесенная огнестрельным оружием, что выстрел был произведен самим сэром Роландом, пребывавшим в тот момент в состоянии аффекта.

ВНИМАНИЕ!

Теперь читатель располагает всеми сведениями, которые позволили инспектору Френчу найти истину и доказать, что в действительности скрывалось за смертью сэра Роланда Чаттертона.

Глава 10 Сомнения

В этом месте повествования нам нужно возвратиться на день назад и последовать за Далси, пока не подозревавшей, какая накануне произошла трагедия.

Доходы Далси росли, и она теперь позволяла себе каждое утро по пути на работу покупать газету «Дейли телеграф». Пройдя в свой кабинет, она наскоро просмотрела заголовки и отложила газету в сторону. Кое-что ей удалось прочесть во время перерыва на ленч, сидя за столиком ближайшего ресторанчика. А дочитывать придется дома – за ужином, прикидывала она.

Итак, нынешний день, среда, должен был завершиться неспешным просмотром газеты. Но когда Далси уже заканчивала ленч, ее взгляд уткнулся в небольшую заметку.

СМЕРТЬ СЭРА РОЛАНДА ЧАТТЕРТОНА

Вчера утром сэр Роланд Чаттертон, кавалер ордена Бани второй степени, а также кавалер ордена Британской империи, был найден застреленным. Произошло это в его поместье «Жасмин», расположенном неподалеку от города Стейнз (графство Миддлсекс). За месяц до инцидента состояние здоровья сэра Роланда резко ухудшилось, что сопровождаюсь и ухудшением его морального состояния и постоянной подавленностью. Б момент выстрела погибший был один. Дознание состоится завтра. Сэр Роланд был человеком выдающимся и достиг больших успехов в своей карьере…

Далси тупо смотрела на эти строки, не в силах оторвать от них взгляд. Ее состояние можно было понять: новость и впрямь была шокирующей. Что же теперь будет с Фрэнком? Он останется без работы? Но в таком случае ему придется искать другое место. Но такого теплого и выгодного местечка, как в поместье «Жасмин», ему уже, конечно, не попадется. Как бы то ни было, пусть не надеется, что она снова его пожалеет и согласится участвовать в еще каких-нибудь хитроумных аферах, которые он тут же начнет изобретать.

Подумав это, она тут же, задохнувшись от пароксизма ненависти, сообразила, что, если он будет ей что-то предлагать, ей придется покорно выслушивать все эти гадости. И не только выслушивать, но соглашаться на все его предложения. Она была в его власти. Этот вероломный предатель в любой момент мог ее разоблачить, а ей даже нечем доказать его вину. Он давно вне игры, и все ее обвинения будут звучать нелепо, поскольку у нее на руках нет ни одной улики против него.

Кстати, почему он даже не соизволил ей написать? Если бы он отослал письмо вчера же, пусть даже и вечером, утром она наверняка получила бы его – до ухода на работу. Похоже… похоже, Фрэнка мало волнует, узнает она про смерть его работодателя или нет.

Но его действительно это не волнует! У него же теперь другая! Наверняка он собрался жениться на мисс Чаттертон, рассчитывает на то, что в один прекрасный день на нее свалится богатство. Как же он мог упустить такой шанс!

Тут вдруг до нее дошло, что произошедшая трагедия никоим образом не разрушит благополучие Фрэнка – скорее наоборот! Возможно, богатство на мисс Чаттертон уже свалилось, скорее всего, именно она законная наследница всех папочкиных денег и капиталов… Если так, то более выгодную невесту трудно и представить. Интересно, Фрэнк успел с ней обручиться до смерти сэра Роланда?

Фрэнку наверняка и тут повезло! Если они уже помолвлены, то сэр Роланд очень вовремя отправился на тот свет. Каким бы замечательным ни был «старикан» и какими бы замечательными ни были их с Фрэнком отношения, ее бывшему другу он только мешал. Да уж, Фрэнк на редкость везучий, таких счастливчиков, как он, Далси никогда еще не встречала.

Но тут в ее голове зародились смутные сомнения. Везучий! Но разве он всегда не помогал своей удаче? Ну да, он постоянно делал что-то, чтобы удача не прошла стороной, чтобы залучить ее в свои сети… Но в таком случае… И снова Далси обуяли подозрения, на этот раз самые страшные.

Нет-нет! Как она могла даже подумать? Фрэнк поступил бесчестно, он заслужил ее ненависть, все верно. Но он не мог – никогда бы не смог! – пойти на убийство!

Подумав это, она даже улыбнулась – от облегчения. В заметке указано, что сэр Роланд был один. Что это означает? Несомненно то, что рядом не было никого, кто мог бы в него выстрелить. Иными словами, это было самоубийство.

Далси попыталась выкинуть из головы свои чудовищные подозрения. Но они не желали уходить. Время шло, а эти проклятые мысли донимали ее все больше. Постепенно ей становилось все очевидней, что, если бы эти подозрения все-таки оказались верными, и ее собственное положение в корне бы изменилось.

Сама того не желая, Далси вдруг осознала, что если бы Фрэнка арестовали по подозрению в убийстве – на основании вдруг выплывших улик, то сама она была бы спасена! По крайней мере, уже не нужно было бы опасаться Фрэнка, хотя, конечно, то, что она продолжает обманывать доктора Берта и само по себе достаточно рискованно… Мысль об аресте Фрэнка завораживала, не отпускала. Примерно так же перепуганного кролика завораживает взгляд удава. Да, если бы Фрэнк оказался виновным и его вина была бы доказана, Далси могла бы жить спокойно.

А что, если он действительно виновен, хотя полиция его не заподозрила? Такой вариант весьма вероятен, ведь Фрэнк дьявольски хитер. Да, скорее всего, ей придется вечно от него зависеть, испытывая постоянный страх перед разоблачением.

Тщетно пытаясь найти какой-то выход, Далси додумалась еще до одной любопытной идеи. А если бы она сама откопала подходящие улики? Тогда их позиции мгновенно бы переменились. Тогда бы уже Фрэнк оказался в ее власти. Конечно она не стала бы на него доносить, достаточно было бы просто ощущать, что она в любой момент может это сделать. Зная это, Фрэнк никогда бы уже не решился разоблачить ее обман, ведь тогда не сносить головы и ему самому. У Далси даже захватило дух, как только она представила, что ненавистный Фрэнк – у нее в руках.

Но как все-таки узнать, виновен он или нет? Она понятия не имела, как это сделать. Да и что можно предпринять, если она не имеет ни малейшего представления, о том, что и как там было? И уж тем более ей неизвестно, что обо всем этом думает полиция?

Незаметно подошло время пить чай, и, уже допивая его, Далси придумала, каким образом ей добыть все нужные сведения. Причем оставаясь в тени… Она тут же отправилась к доктору Берту и попросила на часик отпустить ее к зубному, так вдруг разболелся зуб, что она боится насажать ошибок в своих расчетах.

Разумеется, доктор ее пожалел и сказал, что она вообще может сегодня уже не возвращаться. Именно на это Далси и рассчитывала. Она чуть ли не бегом помчалась в солидную контору, предоставляющую услуги секретарей, и сказала, что ей нужно побеседовать с начальницей.

– Я бы хотела нанять стенографистку – на завтра, на полный рабочий день, – объяснила она, назвав себя мисс Эдуардз. – Понимаете, мне требуется не совсем обычная услуга. Я сейчас пишу детективный роман, и один мой персонаж – престарелый джентльмен из самых высших кругов общества, кончает жизнь самоубийством. Мне очень важно правильно описать процедуру дознания, я не юрист, и поэтому очень опасаюсь переврать какие-нибудь детали. В общем, я даже специально искала в газетах сообщение о подобном самоубийстве, сама хотела поехать на дознание. И вот я нашла то, что мне нужно, – она протянула начальнице «Дейли телеграф», – дознание состоится завтра. Но на завтра у меня назначена встреча, которую уже нельзя отменить, вот такое невезение. Вы не могли бы послать туда свою стенографистку?

Начальница сказала, что это вполне возможно.

– Но мне нужны не просто записи того, что там будут говорить, хотелось бы получить и описание того, что там будет происходить.

Немного подумав, начальница сказала, что с этим ее подчиненная тоже справится. Очень способная девушка, но за такую работу, требующую высочайшего уровня квалификации, и плата будет гораздо выше. Для Далси это теперь было не помехой, но она, разумеется, этого не сказала, и с озабоченным видом стала обсуждать каждый пункт договора, чтобы не привлекать ненужного внимания к своей персоне.

Придя домой, она обнаружила в ящике письмо от Фрэнка. Всего несколько строчек: она, безусловно, уже знает из газет о самоубийстве сэра Роланда, поэтому его самого, надо полагать, попросят уехать. Когда что-то прояснится, он ей снова напишет.

Далси подумала, что такое буднично-деловое письмо мог написать только человек, наверняка не причастный к трагедии, но тут же вспомнила, каким Фрэнк умеет быть вероломным, и решила, что наблюдения и записи стенографистки все же могут ей пригодиться. К тому же Фрэнк никогда не узнает, что она присылала па дознание своего «агента».

Назавтра Далси, чудесным образом исцеленная дантистом, пришла па работу, и ей казалось, что день этот никогда не кончится. Она с большим трудом заставляла себя сосредоточиться на делах, но часто ловила себя на том, что думает о вчерашнем дознании в Стейнзе: как же там все происходило? В вечерней газете «Ивнинг стандард» было написано, что присяжные подтвердили своим вердиктом версию самоубийства. Но это не развеяло сомнений Далси. Раз среди опрошенных свидетелей был Фрэнк, какой еще мог быть вынесен вердикт? Далси была готова пожертвовать годовой зарплатой ради того, чтобы немедленно узнать подробности. Ее так и подмывало помчаться в секретарскую контору и потребовать записи стенографистки, но подобное нетерпение выглядело бы слишком подозрительным.

Но когда она в субботу вернулась с работы, как раз к ленчу, ее ждал огромный толстый конверт на имя мисс Эдуардз. Он выглядел как бандероль с рукописью небольшой книги. Далси нарочно отложила его пока в сторону, с большим аппетитом не спеша поела, а уж потом, вместо того чтобы отправиться на обычную субботнюю прогулку, она уселась в самое удобное кресло и погрузилась в чтение.

Стенографистка постаралась на славу. Описала весь антураж, нарисовала план помещения и стол, за которым размещались главные действующие лица. И далее все по порядку: появление коронера, его вступительное слово, вызов присяжных, их клятвы на Библии, как он отправил их на опознание тела и так далее. Девушка упомянула и о том, что вызвала явное любопытство у некоторых свидетелей, поскольку несложно было догадаться, что она не журналистка. Девушка очень метко описала даже реакцию допрашиваемых на вопросы коронера. Далси подумала, что девушка с лихвой отработала высокий гонорар.

Однако чем больше она читала, тем яснее становилось, что все ее козни и расходы были ни к чему. Сэр Роланд вне всяких сомнений сам лишил себя жизни, и все ее подозрения в адрес Фрэнка абсолютно беспочвенны. На этот раз она была несправедлива к нему. Присяжные подтвердили первоначальную формулировку и вынесли соответствующий вердикт: самоубийство. Окажись Далси там, среди присяжных, она бы тоже проголосовала за этот вердикт.

Теперь она поражалась собственной уверенности в том, что Фрэнк виновен. Ну да, ей просто хотелось так думать, отчасти из-за горькой обиды, отчасти из-за желания заполучить власть над ним. А пока она сама от него зависела. Как бы то ни было, она ошиблась.

Но если он не причастен к гибели сэра Роланда, может, и романа с Джулиет Чаттертон тоже не было и нет? Мелькнула мысль: ну, подумаешь, встретились, чтобы что-то обсудить. И тут же ее сменила другая: нет, тут уж точно никаких ошибок быть не могло! Как они воровато озирались – оба! – когда шли в на ту полянку! А как страстно обнялись при встрече. Девица эта точно влюблена во Фрэнка по уши. Влюблен ли он сам в нее, или только в ее деньги, Далси не знала, но в любом случае он набивается в мужья. Ну конечно! Если бы они были уверены в том, что сэр Роланд даст им свое благословение, не встречались бы тайком. Значит, боялись огласки. Наверняка!

Придя к такому выводу, Далси невольно вернулась к прежним сомнениям – относительно невиновности Фрэнка. Если Фрэнк завел роман с Джулиет, прекрасно при этом понимая, что сэр Роланд никогда не согласится с ним породниться, что он может даже вычеркнуть дочь из завещания… так-так, не слишком ли это странное совпадение: отец богатой невесты Фрэнка вдруг покончил с собой?

Она снова проштудировала показания, более внимательно вчитываясь в заключительное выступление коронера, в котором тот подытожил все сказанное свидетелями. Выступление показалось ей замечательным: все изложено предельно четко, не упущено ни единой мелочи. Еще немного поразмышляв, Далси решила, что на самом деле во всей этой массе сведений существенны только два обстоятельства. Первое: то, что в момент выстрела в «ловушке для солнца» находился только сам сэр Роланд, второе: что после выстрела оттуда никто не смог бы выйти незамеченным.

Таким образом, как ни крути, Фрэнк наверняка невиновен. На этот раз эта мысль принесла ей не облегчение, а тяжкое разочарование: единственный шанс заручиться гарантией того, что Фрэнк ее не выдаст, лопнул, как мыльный пузырь. Далси продолжала изводить себя поисками каких-то зацепок или намеков, но ни единая фраза в этой пухлой кипе листочков не была обнадеживающей.

Ночью она долго ворочалась без сна, потом вдруг; мала: с какой стати она должна сдаваться врагу раньше времени? Ведь битва даже еще не началась! Ничего удивительного в том, что ни коронер, ни сама она не смогли найти улик против Фрэнка. Коронер считает, что это было самоубийство, поэтому и не рассматривал способы, которые мог использовать убийца. Сама она вполне допускала, что это убийство, но ничего не знала про известные криминалистам способы. Но предположим, какой-нибудь специалист по криминальным делам тоже заподозрил бы убийство? Неужели он не смог бы вывести преступника на чистую воду, разгадать план его действий?

Да, у нее была еще одна возможность побороться за собственный покой! Надо изложить свои подозрения специалисту, но сделать это похитрее, не упоминая имени Фрэнка. Конечно глупо было надеяться на удачу, но попробовать стоило.

А специалиста даже не нужно было искать. Далси была наслышана о подающем надежды барристере, о мистере Энтони Лидделе. В воскресенье она отослала ему письмо с просьбой принять ее – ей нужна его консультация относительно одного необычного дела.

Лидделы были когда-то пациентами ее отца, и хотя она никогда их не видела, об Энтони знала давно. Доктор Хит однажды с большим восторгом отзывался о его необыкновенных способностях. Отец Артура был стряпчим и, естественно, хотел, чтобы сын стал его преемником на юридическом поприще. Сам же Энтони мечтал стать врачом. Доктор Хит нашел мудрое решение этой дилеммы, которое было тут же с благодарностью принято. Пусть Энтони получит юридическое образование, станет барристером, а потом займется изучением судебной медицины; получив два диплома, он сможет в дальнейшем специализироваться на криминологии.

Он уже участвовал в разбирательствах, хотя пока только в качестве защитника, но уже прослыл многообещающим адвокатом. Далси решила, что никто лучше его ей не поможет.

С очередной почтой она получила ответ: он готов принять ее завтра вечером в своих апартаментах в «Линкольновском инне».^[63] Встреча была назначена на двадцать тридцать.

Далси никогда не была паникершей, но, остановившись у двери будущего барристера, она ощутила предательскую тревогу. Могло ведь получиться и так, что она выдаст себя. Если Лиддел действительно такой проницательный (потому она, собственно, к нему и явилась), он сразу догадается, что она хитрит. Виновен Фрэнк или нет, она решилась на слишком рискованный шаг. Но отступать было поздно. Напросившись на консультацию, она сожгла за собой мосты, теперь уже будь что будет.

Дверь открыл высокий и довольно привлекательный молодой человек и приветливо улыбнулся. Он был нисколько не похож на сухаря-законника, и Далси немного осмелела.

– Мисс Хит? – осведомился он, протягивая ей руку. – Пожалуйста, заходите. Буду рад вам помочь, как говорится, чем смогу, – он придвинул к отворенному окну второе кресло. – Располагайтесь. Сигарету?

В ответ на ее «спасибо» он протянул ей раскрытый серебряный портсигар, затем поднес зажигалку. Некоторое время они поговорили на отвлеченные темы. Когда она немного освоилась, он спросил, чем может быть полезен.

– Вообще-то я долго не решалась вам написать, – начала Далси. – Неловко, знаете ли, беспокоить такого занятого человека, как вы, всякими пустяками, я знаю, вы отнесетесь к этому именно так.

Он улыбнулся.

– Если вы намеревались меня заинтриговать, то выбрали верную тактику. Теперь я не успокоюсь, пока не узнаю, что это за пустяк.

– Ладно, лучше уж с ходу признаться, не мямлить, – Далси тоже ему улыбнулась. – Этот пустяк – книга.

– Книга? И какая именно?

– Понимаете, я решила написать детектив, но не знаю некоторых важных юридических тонкостей, а без них мне не обойтись. Вот я и подумала, что вы сможете мне дать конкретные советы, ну… относительно технологических моментов. Естественно, я уплачу вам столько же, если бы речь шла о настоящем преступлении.

– Да, забавная просьба. Я тоже люблю детективы и с удовольствием вам помогу. Так в чем проблема? Вас завели в тупик наши законы? Или что-то не ладится с действиями полицейских?

– Нет, – сказала она, – это бы ладно еще. Тут кое-что посерьезнее. Конечно, я как автор, не должна бы обращаться с подобными просьбами, но… у меня возникла легкая проблема с сюжетом.

– Так-так, с такими просьбами ко мне действительно еще не обращались. Но, как говорится, начнем с начала. Рассказывайте, что там у вас.

– Спасибо вам, – пробормотала Далси, – вы очень великодушны. В моем романе речь идет об убийстве пожилого джентльмена, но поначалу никому и в голову не приходит, что его убили. Однако потом возникают соответствующие подозрения, и постепенно правда выходит наружу. Боюсь, этот литературный прием не назовешь свежей находкой.

– Описанная ситуация вполне типична, разумеется, – прокомментировал он. – Поэтому, на мой взгляд, тут главное – найти удачные детали при подаче истории.

– Да, абсолютно с вами согласна. Детали – это очень важно. Поэтому я и стала просматривать газеты, чтобы найти что-нибудь похожее на мой сюжет, ведь и на самом деле может внезапно умереть какой-нибудь старый джентльмен из загородного поместья, тогда съезжу на дознание, хоть узнаю, о чем там говорят, и вообще как это все выглядит.

– Очень остроумно, – согласился Лиддел. – Вы нашли отличный путь к успеху, поздравляю.

– Поздравлять меня пока, если честно, не с чем. Хотя пролистав кучу газет за целый месяц, я все-таки нашла вот это, – она протянула ему вырезку с сообщением о смерти сэра Роланда. – Мне показалось, как раз то, что нужно, и я решила: поеду.

– Ну и как, съездили?

– В том-то и дело, что нет. Как раз в тот день, на который было назначено дознание, мне нужно было быть в другом месте, причем встречу уже невозможно было отменить. Но я так долго искала подобный случай, что было страшно обидно его упускать. И тогда я придумала выход, – Далси рассказала про стенографистку, – вот, – продолжила она, протягивая Лидделу толстую кипу перепечатанных на машинке записей, – это ее отчет о заседании.

Он расхохотался.

– Великолепно, я же сказал, что вы очень находчивы! Пожалуйста, продолжайте.

– Присяжными был вынесен вердикт «самоубийство». Я внимательно прочла все свидетельские показания, в случае с сэром Роландом действительно не могло идти речи о чем-то другом. И я даже подумала, что примерно такие же показания можно было бы использовать в моем романе. Понимаете? Когда по всем свидетельствам получается, что человек покончил с собой, ни у кого ни тени сомнения на этот счет. Но в конце книга выяснится, что это было убийство.

Он как-то странно на нее посмотрел.

– Я так и понял. Должен вам сказать, что это тоже далеко не оригинальный ход. Любой другой автор на вашем месте использовал бы тот же самый прием. Однако раз вердикт был именно таким, значит, все свидетельские показания подсказывали именно такой вывод. И если бы это было убийство, а не суицид, то и свидетельства были бы иными.

Далси резко наклонилась вперед.

– В этом-то и загвоздка, мистер Лиддел. Мне нужно вырулить на убийство именно при наличии улик, которые безоговорочно подтверждают факт самоубийства. Вот тогда книга получится интересной, но как проделать этот хитрый трюк, я не знаю. Так может… вы могли бы мне что-то подсказать?

Лиддел продолжал молча курить.

– Милая леди, вы требуете слишком многого, – с мягким укором произнес он. – Вы хотите, чтобы я нашел нужный сюжетный ход, но в таком случае вам следовало бы обратиться не к барристеру, а к писателю. Но, возможно, я не совсем верно истолковал вашу просьбу?

У Далси сердце ушло в пятки от страха и волнения, но она постаралась сохранить уверенный, чуть небрежный тон:

– Ой, я, наверное, действительно как-то не так выразилась. Я, разумеется, не рассчитывала на то, что вы вместо меня будете придумывать вариант с убийством. Вы совершенно правы – подобными вещами должен заниматься писатель, а не барристер. Я имела в виду совсем другое. Вы не могли бы – как опытный специалист, – прочитав эти показания, представить, как бы действовал убийца. Ваше предположение, возможный план действий в данных, конкретных обстоятельствах. Назовите только самый вероятный, на ваш взгляд, способ. А уж над деталями я буду биться сама.

– А-а, – с понимающей улыбкой протянул он, – вот вы о чем… Ход вы, конечно, придумали отличный, если, конечно, удастся с ним справиться. Но, говоря откровенно, – он посерьезнел, – думаю, то, о чем вы просите, невозможно.

– Думаете, я не понимаю, насколько нелепа моя просьба? Но, мистер Лиддел! А вдруг при чтении вам придет в голову какая-нибудь идея? Не лишайте меня надежды, пусть даже самой призрачной. Если эти записи действительно наведут вас на какую-нибудь удачную, скажем так, вероятность, я… Тогда эта книга наверняка станет бестселлером. А если вы ничего такого не выловите, ну что ж, хуже мне от этого не станет.

– Вот в этом я не уверен. Вам все равно придется мне уплатить. Ведь чтение этих записей займет часть моего времени, даже если меня при этом не осенит подходящая идея.

Далси облегченно улыбнулась, чувствуя, что все-таки его уговорила.

– Я готова уплатить за надежду, даже за напрасную. Ведь на карту поставлена моя писательская карьера, а не только судьба этой книги. Так что насчет гонорара не волнуйтесь. Если вы согласитесь покопаться в этих бумажках, я в любом случае буду вам страшно благодарна.

– Признаться, мне и самому стало интересно, – улыбнулся он. – Понимаю, что могу вас подвести, ничего не высмотрев в этих записках, но уговор есть уговор, от гонорара все равно не откажусь.

– Разумеется, – Далси поднялась. – Значит, договорились? Огромное вам спасибо.

Он снова рассмеялся и пошел открывать дверь.

– А знаете, я вдруг вот о чем подумал, – он сделал короткую паузу. – Хорошо бы мне заодно прочитать и ваш черновик, так мне проще будет придумать именно то, что вам подойдет.

Далси опешила, почувствовав легкий страх. Она не рассчитывала на подобный поворот событий.

– Но… но… у меня и черновика-то нормального пока нет. Я пока на стадии обдумывании сюжета. Есть, конечно, кое-какие заметки. Но это разрозненные клочочки, жутко исчирканные, в них никто, кроме меня, не сможет разобраться.

Он кивнул.

– На «нет» и суда нет. Почитаю записи о дознании, и если мне в голову придет что-то стоящее, сразу вам сообщу.

* * *

Пока Далси плела интриги против Фрэнка, в имении «Жасмин» все шло так, как обычно бывает в подобных случаях.

Через два кошмарных дня, на протяжении которых все бродили как потерянные, будучи не в состоянии ничем заниматься, настал день похорон. Вес прошло без всякой помпы, с приличествующим почтением и скорбью. Для всех присутствовавших этот похоронный ритуал был неприятной обязанностью, за исключением, разумеется, Сильвии и чуть менее остро переживавшей смерть отца Джулиет. Когда все было позади, все вздохнули с облегчением. Всех прочих обитателей поместья куда больше волновала другая процедура: предстоящее оглашение завещания. Только об этом все и думали.

– Нам может обломиться лакомый кусочек, – сообщил Бун своей невесте Мэгги Грин, впервые употребляя слово «мы». – Старик жмотом никогда не был, это я тебе точно могу сказать. Я болтался при нем девять лет, он наверняка про меня вспомнил.

– Ах, Артур, наконец-то мы сможем выкупить трактир!

Бун, видимо, решил, что лучше пока не искушать судьбу и строго прикрикнул:

– Не болтай глупостей, женщина. Если нам достанется хоть четверть от нужной суммы, считай, что крупно повезло.

– Но ведь так всегда было заведено? Что хозяин завещает часть денег и своим слугам?

– Ну, это смотря какой хозяин, – осторожно продолжил Бун, – но большинство хозяев про слуг не забывают. Думаю, я тоже могу на что-то рассчитывать. В конце концов, мало, что ль, я для него делал?

– Но тебе же за то и платили, – не преминула ввернуть Мэгги.

Бун сразу обиженно надулся и решил вообще прекратить разговор с этой ехидной девчонкой, но тут Мэгги кое-что предложила:

– Ты бы поговорил с Роско. Он был у хозяина любимчиком и, может, видел какие-нибудь документы.

– Ни черта он не видел, так и сказал на дознании. И вообще, мне этот мистер Проныра – как кость в горле. Не стану я ничего у него выпытывать.

Но хозяйское завещание не давало Буну покоя настолько, что он завел о нем разговор с Уиксом, поскольку садовник дольше всех служил в поместье. Уикс тоже ничего не знал, но чувствовалось, что и он лелеет надежду на то, что хозяин оценил его верную службу.

Волнение достигло крайней точки, когда всем слугам было велено присутствовать при чтении завещания. Это была добрая весть. Никогда еще слуги не проявляли такого рвения при исполнении хозяйских приказов.

Наконец великий момент настал. Вся прислуга собралась в гостиной. Там за столом уже восседал мистер Каммингз. Он особо рассусоливать не стал. Как только все расселись, он произнес коротенькую вводную речь и приступил к оглашению документа, сообщив предварительно, что сам к составлению его отношения не имеет, что он нашел уже готовое завещание в сейфе покойного.

Как и полагается, оно было составлено предельно четко и скрупулезно. Поместье «Жасмин» и крупная сумма денег предназначались Сильвии в пожизненное пользование, а все остальные капиталы, а со временем и то, что досталось Сильвии, должно было отойти Джулиет.

– Определить сумму тут довольно сложно, – пояснил мистер Каннингз, – но, по самым грубым минимальным прикидкам, тут в общем получается сто тридцать тысяч фунтов. Это у нас два основных пункта, – продолжил он, – но имеются и ряд дополнительных пунктов. – Он перечислил суммы, предназначенные для благотворительных учреждений и потом, наконец, начал зачитывать список изнемогших от нетерпения слуг. Никто из них не был забыт. Личному секретарю и личному помощнику причиталось по пятьдесят фунтов за каждый год службы, плюс соответствующий процент за неполный последний год, остальным слугам полагалось двадцать пять фунтов за год и соответственно часть этой суммы за набежавшие месяцы и дни этого года.

В тот вечер в поместье царило ликование, разумеется, тщательно закамуфлированное. Особенно радовался Бун, видимо, никак не ожидавший такого щедрого дара. За девять лет службы он должен был получить четыреста пятьдесят фунтов, Мэгги за четыре года дадут сотню. Теперь они выкупят у владельца трактир, и даже еще что-то останется.

Безусловно, в имении «Жасмин» произошли грандиозные перемены, но пока там шло все как прежде. Если, конечно, не учитывать самую главную перемену.

* * *

Когда Далси ушла, Лиддел долго смотрел невидящим взглядом в открытое окошко, обдумывая этот странный визит. Он честно признался себе, что давно не был так заинтригован. Бог с ней, с этой книгой, которую вознамерилась написать его клиентка, может, у нее действительно получится неплохое чтиво. Гораздо больше его заинтересовала личность самой Далси. Вряд ли она сказала правду, книга, скорее всего, была лишь поводом для того, чтобы к нему прийти. Уж не кроется ли тут что-то еще?

Он не просто так попросил у нее черновик. И ведь она явно смутилась. Но если история про книгу – чистый блеф, зачем ей все это нужно? В сущности, она призналась, что никакого черновика у нее нет. И мистер Лиддел сильно подозревал, что никаких детективов она вообще не собиралась писать. Чем больше он обдумывал их беседу, тем больше убеждался в том, что книга тут вообще ни при чем. Эту девушку явно волнует что-то другое.

Но что? Чтобы это понять, нужно было для начала прочесть записки. Он взвесил на руке папку с машинописными листками. Солидный объем, за такую работу ей пришлось выложить немалые деньги, и ему самому она готова уплатить хороший гонорар. Видимо, со смертью сэра Роланда Чаттертона было связано нечто такое, что было для этой девушки крайне важным.

Вконец заинтригованный, он начал читать записи и вскоре понял, что в показаниях свидетелей комар носа не подточит: вердикт присяжных, подтверждавший первоначальную версию, был абсолютно обоснованным и справедливым. Так чем же он так не устраивал мисс Хит?

И вдруг его осенило. Ну конечно! У нее были подозрения, что это – убийство! То есть ей было известно нечто такое, что не обсуждалось на дознании и о чем она не стала ему рассказывать.

Он снова все проанализировал и решил, что да, так оно и есть. Но если она заподозрила убийство, что ей нужно от него самого, от Лиддела? Зачем ей нужны от него несуществующие улики?

Может, она боится, что кто-то захочет обвинить ее друга, на самом деле не причастного к убийству? Нет, это едва ли. При подобных опасениях она вообще ничего бы не предпринимала. Дознание прошло благополучно, зачем же будить спящего пса? Она не могла не понимать, что само обращение за консультацией к адвокату – шаг довольно рискованный. Это же явное свидетельство того, что она хочет что-то скрыть.

А если предположить, что ее гипотетический друг, наоборот, виновен? В таком случае она тоже должна была молчать как рыба и не ходить ни к каким юрисконсультам.

Но может быть, она – близкий друг покойного или кого-то из членов его семейства? Тогда ей действительно важно, чтобы убийца был разоблачен и понес заслуженное наказание. Пока это были только возможные версии, но Лиддел был собой доволен, для начала неплохо.

На следующий вечер он перечел перепечатанные стенограммы и сопроводительные пояснения прилежной стенографистки, решив разобрать их с точки зрения судьи, который должен рассмотреть все возможные варианты.

Итак, какие у нас факты, свидетельствующие в пользу версии с самоубийством?

Основной аргумент, сделал вывод мистер Лиддел, это состояние здоровья покойного. Все отмечают, что в последнее время он был очень подавленным, глубокая депрессия. Одного этого достаточно, чтобы предположить самоубийство. А там еще было письмецо с угрозами, аргумент не менее важный. То есть обстоятельства были таковы, что самоубийство выглядит не просто возможным, но и весьма вероятным.

А если исходить из того, что это убийство? Что у нас есть?

Когда раздался выстрел, мистер Роланд был в своей «ловушке» один. Полиция это определяет четко, тут они никогда не ошибаются. То, что погибший был один, подтверждает сам полицейский инспектор. Кроме того, стреляли практически в упор, а не с какого-то расстояния. На виске были черные пятна – от пороха, и самое главное – на земле, прямо под правой рукой покойного был обнаружен пистолет.

Вариант с самоубийством, во-первых, подкрепляется показаниями проживающих в поместье, все они в момент трагедии находились на территории поместья, а, во-вторых, свидетели находились в разных местах, и поэтому гипотетический убийца не смог бы ни ускользнуть с поляны незамеченным, ни зайти в эту их «ловушку для солнца».

И наконец, мистер Лиддел был вынужден отметить, что ни у кого из свидетелей не было никакого мотива для убийства мистера Роланда.

Было очевидно, что дальнейшие попытки выудить из имеющихся материалов что-то крамольное, абсолютно бессмысленны. Присяжные вынесли единственно возможный в данных обстоятельствах вердикт. То есть помочь своей клиентке подобраться к уликам несуществующего убийства он никак не мог.

Он стал думать о мисс Хит. Эта молодая леди была совсем не похожа на наивную дурочку. Она прекрасно понимала, что он тоже, вслед за присяжными, решит, что это самоубийство, она и сама знала, что другого вывода просто не может быть! Тогда зачем же она к нему явилась и стала морочить ему голову какой-то книгой?

Эта история не давала ему покоя. Если мисс Хит предполагает (якобы понарошку!), что это было убийство, значит у нее должна быть для этого весомая причина. Теперь мистера Лиддела волновало совсем другое: как добиться признания от самой Далси?

Первая его мысль была – взять на испуг. Сказать ей, что он уверен – ее подозрения отнюдь не вымышленные, и она обязана все ему рассказать, ибо для него самое главное – интересы правосудия. Но немного поразмыслив, молодой барристер понял, что этот наскок ничего ему не даст. Эта сообразительная особа сделает большие глаза и начнет уверять его, что он заблуждается, и снова начнет плести какие-нибудь небылицы про свой детективный романчик.

Неужели нет ни одного способа вывести его клиентку на чистую воду? Он долго пытался придумать, как ему докопаться до истины, пока наконец не пришел к одному обнадеживающему умозаключению. Если не всплывшие на дознании факты действительно нужны только для книги, то обитатели имения «Жасмин» – абсолютно посторонние для мисс Хит люди. Но если она в самом деле заподозрила убийство, кто-то там, в поместье, отлично ей знаком.

Можно ли это выяснить? В принципе, да, но это обойдется в кругленькую сумму… Стоит ли игра свеч? Разум подсказывал мистеру Лидделу: нет, не стоит. Но азарт и любопытство твердили: да!

Любопытство все-таки одержало верх. На следующий день он позвонил в частное сыскное агентство «Миллер и Макинтош» и попросил позвать мистера Макинтоша.

Глава 11 Слежка и сбор информации

Агентство располагалось в одном из крошечных помещений в доме на Арундельской улице, примыкавшей к Странд.^[64] Стюарт Макинтош в данный момент, чуть наклонив плечи и голову, корпел над одним пикантным отчетом. Он был составлен для одной почтенной дамы и не менее почтенного господина, желавших знать, как проводят свой досуг их законные спутники жизни. Добытые сведения наверняка позволяли и той, и другому начать бракоразводные процессы, что в свою очередь, должно было привести к пополнению казны мосье Миллера и Макинтоша.

Сбор «улик» для бракоразводных дел приносил хорошую прибыль, но партнеры не ограничивались только этими проблемами. Они брались за любые изыскания, за исключением тех случаев, когда речь шла уже об уголовном деле. Там, где бессилен был закон, они могли продолжить расследование – уже за деньги клиента, но только с благословения окружной полиции. Это помогало им не преступать опасной границы, иногда им удавалось помочь полицейским или хотя бы подсказать им, в какую сторону было бы разумнее двигаться дальше, если официальное расследование заходило в тупик.

Агентство организовал Миллер, бывший детектив Скотленд-Ярда. Отслужив положенный срок, он вышел в отставку, в чине сержанта. Макинтош приходился ему зятем. Он раньше был помощником стряпчего, а в свободное время – сыщиком-любителем. И надо сказать, на этом своем хобби он был просто помешан.

Начав работать вместе, новоиспеченные коллеги так рьяно и так умело взялись за дело, что вскоре достигли успехов, которые не шли ни в какое сравнение с результатами их прежней деятельности.

Миллер был весьма представительным мужчиной, могучим и рослым. Разговаривая с потенциальным клиентом, он умел произвести впечатление своей силой и энергичностью. При общении со свидетелями, он обычно брал на себя более пугливых, из которых можно было вытрясти больше, чем они сами намеревались выложить, это он делал виртуозно. Радом с этим великаном щупленький Макинтош выглядел крайне невзрачным в своем мешковатом и довольно поношенном костюмчике. Он умел оставаться совершенно незаметным – практически в любом окружении. Поэтому самым деликатным делом – выслеживанием и подсматриванием, в основном, занимался он, хотя, разумеется, шеф оказывал ему всяческую поддержку и помощь.

Макинтош только что вернулся с ленча и сразу же приступил к очередной главе своего труда «Приключения леди Икс и господина Игрек», но буквально через пару минут консьержка, плотная молодая женщина с восточным лицом ввела в кабинет Энтони Лиддела. Макинтош встал, приветствуя гостя.

– Спасибо за оказанную честь, мистер Лиддел, не угодно ли присесть?

Молодой барристер часто видел этого неприметного человека в зале суда, всякий раз мысленно восхищаясь его талантами. Почтительно с ним поздоровавшись, Лиддел поинтересовался:

– Вы сейчас очень заняты?

– В общем, да, не жалуемся, сэр, дел хватает, – ответил Макинтош, и Лиддел уловил в его речи легкий шотландский акцент. – На жизнь хватает, и даже немного остается. Вам требуется наша помощь?

– Да. Это, так сказать, моя личная просьба. Понимаете, сугубо личная.

На невозмутимой физиономии Макинтоша отразился легкий укор.

– Именно для того мы и существуем, сэр: для решения сугубо личных проблем. Вам, вероятно, это известно?

– Да, конечно известно. Но в данном случае для меня очень важно, чтобы никто даже не понял, что у них что-то хотят узнать.

– Тогда вы пришли по верному адресу, сэр. Позволю себе заметить, что это как раз и есть наш козырь.

– Об этом мне тоже хорошо известно, но всегда нелишне подстраховаться. Ситуация не совсем обычная, и, думаю, у вас могут возникнуть непредвиденные трудности. Но мне почему-то кажется, что вы с ними справитесь.

– Вы же знаете, сэр, что мы всегда работаем на пределе наших возможностей, желание клиента – закон, к этому мне больше нечего добавить.

– Отлично сказано, – сказал Лиддел, выкладывая на стол листок бумаги. – Эго адрес и имя интересующей меня особы. Мисс Далси Хит. Рассказать о ней ничего не могу, так как ничегошеньки не знаю. Мы беседовали всего один раз. Но тут есть еще один адрес: поместье «Жасмин».

– Кстати, это не то самое, владелец которого несколько дней назад покончил с собой? Погодите-ка… минуточку… нет, никак не вспомню его имя. Я читал об этой истории, но не особо внимательно. Мало ли чего на свете случается.

– Сэр Роланд Чаттертон. Да, он владелец этого поместья. Бывший.

– Я внимательно вас слушаю, сэр.

– Я хочу знать, нет ли у леди Хит каких-то связей с имением «Жасмин», пусть даже косвенных, или связей с каким-то человеком, имеющим отношение к этому имению. Боюсь, что моя просьба подразумевает вторжение в личную жизнь мисс Хит, поэтому, повторяю, для меня крайне важно, чтобы она не догадалась, что вы с ней… проводите работу.

– Задача ясна. Что ж, если удача не повернется к нам спиной, мы сумеем все это для вас разузнать. Эта леди – из тех женщин, которым приходится работать? И если да, то в каком учреждении она служит?

– К сожалению, это мне неизвестно.

– Вы не могли бы ее описать?

Лиддел подробно описал свою клиентку, после чего Макинтош заключил:

– Думаю, на все про все потребуется довольно много времени. Как насчет расходов, сэр? Не могли бы вы назвать конкретную сумму, за пределы которой мы не должны выходить?

– Пока нет. Но вы по ходу дела ставьте меня в известность. Если я почувствую, что мне уже не потянуть, я сразу попрошу вас остановиться.

– Было бы крайне обидно – остановиться на полпути, так ничего для вас и не накопав.

– Ладно, посмотрим, как все пойдет.

Мистер Макинтош снова заверил клиента, что они сделают все возможное, и Лиддел откланялся. Макинтош достал новенький скоросшиватель и, аккуратно выведя на обложке «Мисс Далси Хит», вложил туда листок, оставленный Лидделом, затем спрятал скоросшиватель в солидную папку. Затем он снова погрузился в похождения мистера Игрека и леди Икс и уже не отвлекался от них, пока не закончил. Только завершив свой труд, он отправился к своему компаньону, и они провели небольшое производственное совещание, обсудив новое дело и разработав план действий на завтрашний день. Точнее говоря, действовать должен был не шеф, а его подчиненный.

Отужинав, мистер Макинтош отправился на разведку. Надвинув шляпу почти на брови, он принялся фланировать по переулку, где жила Далси; слегка замедлив шаг у ее дома, он присмотрел пару местечек, где можно было спрятаться, чтобы без помех вести наблюдение.

С утра пораньше он уже снова прохаживался по улице, на которую выходил переулок Далси. Спустя некоторое время из переулка вынырнула молодая женщина – по всем приметам это была она, мисс Хит. Он прошел к переулку, затем развернулся и двинулся следом за объектом. Она подошла к очереди па автобусной остановке – Макинтош тоже встал в очередь, через пару человек от нее. В автобусе он постарался встать так, чтобы не попасться ей на глаза. Когда автобус подъезжал к Уигмор-стрит, Макинтош увидел, что мисс собирается выходить. Он выскочил первый и тут же не оборачиваясь, сделал несколько шагов вперед. Спустя пару секунд он увидел ее отражение в витрине и проследил взглядом, куда она пойдет. Девушка свернула на Харли-стрит, и сыщик в два прыжка оказался на том же углу, потом медленно двинулся следом – по противоположной стороне. Девушка остановилась у дома под номером 779 и достала ключ. Первый пункт сегодняшнего плана был выполнен. Макинтош развернулся и двинулся назад. Позвонив в офис, он попросил шефа полистать справочник. Выяснилось, что апартаменты под номером 779 арендует мистер Бартоломью Берт. У них нашлось и необходимое досье: род деятельности, продвижение по службе и прочее, и прочее.

Пока все шло гладко и по отработанной не раз схеме. Но дальше возникла первая трудность. У мисс был собственный ключ, и она пришла за несколько минут до открытия – это означало, что она не пациентка, а сотрудница. Она могла быть либо медсестрой, либо регистратором, либо секретаршей, а могла быть и сестрой, и секретаршей, и регистратором – все сразу. Но как это выяснить? Он подумал было зайти и пройтись по комнатам, а потом сослаться на то, что перепутал адрес, или позвонить и спросить: «Это регистратура?» Но все взвесив, решил этого не делать. Совсем ни к чему, чтобы эта леди запомнила его физиономию или голос.

В конце концов он рассудил, что на сегодня достаточно, и вернулся в офис, где, безмерно довольный его появлением шеф, тут же велел ему привести в порядок кучу бумаг. Однако к пяти часам Макинтош вернулся на Харли-стрит, на этот раз в своем скромном авто с мотором в десять лошадиных сил. Он припарковался у дома номер 779 с таким расчетом, что Далси, которой нужно было выйти на Уигмор-стрит, непременно должна была двигаться навстречу и приблизиться почти вплотную к его машине. Затем он извлек из портфеля совершенно замечательную вещь: миниатюрную видеокамеру, это была одна из лучших моделей. Она закрепил ее – с помощью специального зажима – на боковом стекле, потом навел объектив па мостовую и поднял его приблизительно на уровень лица возможных объектов съемки, потом отрегулировал резкость. Далее была извлечена газета, в чтение которой он якобы погрузился. Теперь оставалось только ждать.

Первым появился почтенный господин. Тут же распахнулась дверца стоящего напротив входа «роллс-ройса», господин быстренько юркнул на заднее сиденье, и машина вмиг умчалась. Конечно же это был доктор Берт, сообразил Макинтош. Далси появилась примерно через полчаса, двинувшись в нужном ему направлении. По-прежнему прикрывшись газетой, он украдкой наблюдал за ней и в определенный момент нажат на рычажок видеокамеры.

Он почти развернул машину, намереваясь на малой скорости двинуться следом за объектом, но тут парадная дверь снова распахнулась, и на пороге возник какой-то малый. Судя по его физиономии и походке, он не имел никакого отношения к племени медиков, видимо, он тут, как говорится, на подхвате, ассистент. Мистер Макинтош мигом смекнул, что у этого малого можно было бы много чего узнать. Покрепче сжав рулевое колесо, он двинулся следом за ним.

К счастью, его жертва направилась к автобусной остановке: если бы этому малому нужно было ехать на метро, шанс обзавестись тайным осведомителем был бы упущен. Охота продолжалась до Юстонской улицы, где объект сошел с автобуса. Пройдя пару кварталов, он свернул в переулок. Макинтош оставил машину на углу и дальше пошел пешком. Наконец малый остановился и, достав из кармана ключ, вошел в парадную дверь. Грин-стрит, дом номер 22. Запомнив этот адрес, Макинтош вернулся к машине.

Наличие ключа свидетельствовало о том, что парень тут живет, и сейчас он, скорее всего, ужинал. Теперь все зависело от того, как этот парень собирается провести сегодняшний вечер. Пользуясь передышкой, Макинтош подрулил к ближайшему ресторанчику и, наскоро там перекусив, припарковал машину на боковой улочке, минут через двадцать он снова приблизился к дому номер 22.

Целый час он топтался там, стараясь держаться подальше от входной двери. И его упорство оказалось ненапрасным. Парень появился снова и вразвалочку двинулся по переулку, на углу он вдруг свернул, но преследователь успел подойти поближе и увидеть, как тот входит в огромную пивную. Выждав пять минут, Макинтош тоже проскользнул внутрь.

Там было полно народу: столики почти все заняты и целая толпа у стойки бара. Но сыщику опять повезло: за столиком, который выбрал его объект, больше никого не было. Купив в баре кружку пива, он сделал вид, что ищет свободное местечко. Он предусмотрительно смотрел только на те столики, где все было занято, а потом словно ненароком взглянул на столик парня.

– Тут у тебя не занято, приятель? – спросил он, остановившись.

– Да нет. Если хочешь, причаливай, – предложил парень.

– Хорошая пивнушка, – тут же отозвался Макинтош. – Но я сюда забрел в первый раз. Еду на вокзал, ну и подумал: надо заскочить, выпить кружечку пива.

Начался разговор на общие темы, но главное было начать, Макинтош всегда умел направить беседу в нужное русло. Немного выждав, он наклонился поближе и доверительным тоном сообщил:

– У меня тут возникла одна проблема, может, ты что посоветуешь? – потом посмотрел на его почти пустую кружку и продолжил: – Но сначала еще по пинте? Угощаю.

Парень, естественно, охотно согласился.

– Так уж все сложилось, что мне теперь приходится срочно искать работу. Я много чего могу. Хоть шофером, хоть садовником и если надо что подремонтировать – всегда пожалуйста. Может, кому требуется такой умелец? Не слыхал?

– Да вроде нет, – ответил парень. – Никто из знакомых вроде ничего такого не спрашивал. Там, где я работаю, шофер уже есть, но он увольняться не собирается. И давно тебе дали расчет?

– Не очень, пока всего неделю болтаюсь. Так все нелепо вышло, трагический, можно сказать, случай. Мой хозяин захворал, старый уже был, наш местный врач сказал, что нужна срочная операция. Семья его решила проконсультироваться с лондонским светилом, есть тут у вас такой доктор Берт, если я не перепутал фамилию. Ну и пока ждали этого Берта, старикан наш откинул копыта.

На физиономии парня отразился живейший интерес.

– Какая, ты сказал, фамилия у лондонского врача? Берт? Это случайно не Бартоломью Берт, у которого кабинет на Харли-стрит?

– Точно, он самый. Я запомнил, потому что и имя и фамилия начинается с «бэ».

– Вот это да, бывают же такие совпадения! Я же как раз у него и работаю, у Бартоломью Берта. Ассистентом.

– Да что ты! Вот уж действительно – нарочно не придумаешь. Прочел бы про такое в книге, подумал бы, что полная чушь, так в жизни не бывает. Я ничего плохого про него не говорю. Он же не виноват, что так вышло.

– Берт человек надежный. И специалист классный, так все говорят. И за пациентов здорово всегда переживает, готов ради них в лепешку расшибиться.

Макинтош подумал, что пора уже выруливать к интересующим его вопросам.

– А чем ты у него там занимаешься? Ты, что ли, учился в медицинской школе? Или на аптекаря?

– Да нет, никакой я не аптекарь, и не медбрат. Раньше я работал на вокзале, при камере хранения, семь лет там проторчал. Работенка неплохая, но надоела до смерти, вот я и стал искать другое место. Увидел в газете объявление, ну и решил попытать удачи.

– Ну и как, работой доволен?

– Пока да, мне вообще-то все быстро надоедает. Но здесь я решил подольше задержаться. Я у Берта всего полгода работаю.

– Вот бы и мне найти такое приятное местечко. А что тебе приходится делать? Ничего, что я спрашиваю?

Парень охотно стал рассказывать про свое житье-бытье, про работу, но Макинтошу нужно было выудить из него нечто иное. Снова заявив, что и сам был бы не прочь так устроится, Макинтош стал подбираться к самому главному пункту. Изображая вежливую заинтересованность, он как бы между прочим спросил, сколько людей работает у Берта.

– Нас всего двое, не считая шофера. Я сам и мисс Хит. Она секретарь и регистратор. Хорошая девушка. Мы с ней нормально сработались.

Макинтош демонстративно посмотрел на часы.

– Мне пора бежать. Надо забрать на Юстонском вокзале чемодан и завезти его к сестре. Но на прощанье давай выпьем еще по кружечке. – Он заказал две пинты пива. – Слушай, может, я оставлю тебе свой адресок и почтовую карточку? Вдруг услышишь, что у вас там на Харли-стрит нужен помощник какому-нибудь доктору? Тогда черкни мне пару строчек, лады? Моя фамилия Данкан, Джеймс Данкан.

– А я Райдер, Джон Райдер. Давай свою открытку, только вряд ли тут можно на что-то рассчитывать.

Макинтош вытащил из кармана открытку с уже наклеенной маркой, надписал на ней свое только что придуманное имя и вымышленный адрес и, вручив ее своему новому другу, сердечно с ним распрощался, пожелав напоследок спокойной ночи.

Результатами сегодняшнего дня мистер Макинтош был не очень доволен, но хорошо хоть теперь ему известно имя этого парня и его адрес, и все же потянулась ниточка к Далси.

Поручив внештатному помощнику присматривать за Далси в то время, когда она находится вне стен своего офиса, сам Макинтош на следующее же утро отправился на поезде в Стейнз. Поинтересовавшись у прохожего, как пройти в поместье «Жасмин», он вскоре прибыл на место, но не стал подходить к воротам, а осмотрелся, ища надежное укрытие. Потом зашел в лесок, как это сделала Далси несколько недель назад, и начал наблюдать за воротами.

В унылом ожидании прошел целый час, прежде чем из ворот выехал синий лимузин. За рулем сидел шофер, на заднем сиденье – молодая леди. Прошел еще час – лимузин с леди вернулся. Спустя пять минут из ворот вышел атлетически сложенный темноволосый мужчина и быстрым шагом двинулся в сторону Стейнза. Через час он вернулся, вошел в ворота и двинулся по подъездной аллее.

Макинтош смутно почувствовал, что это тот персонаж, который ему требуется. Он уже просто умирал от голода и, вспомнив, что, идя со станции, наткнулся на маленький придорожный ресторанчик, ринулся туда энергичной походкой. Для ленча было еще рановато, и Макинтош оказался единственным посетителем. Когда официантка принесла суп, сыщику не стоило пи малейшего труда вовлечь ее в разговор.

Этот блистательный виртуоз слежки и представить себе не мог, что его тактика, в данном конкретном случае, отнюдь не оригинальна. Он сидел на том же самом месте, что и Далси, проводившая некоторое время тому назад свое расследование. Только официантка ее обслуживала другая, редкая болтушка. Впрочем, и эта была не прочь поболтать, пока не набежали клиенты. Очень скоро он, естественно, ловко завел речь о трагедии в поместье «Жасмин», после чего ему оставалось только внимательно слушать и не перебивать.

– Да, вы правы, теперь там все переменится. Взять хоть помощника сэра Роланда, мистера Буна, теперь он им там ни к чему. Да и мистера Роско они навряд ли станут дальше держать, это секретарь покойного. А больше мне вам нечего сказать. Еще у них есть садовник, мистер Уикс, старый совсем уже, теперь, когда его хозяин умер, небось тоже попросится на покой. А там, кто ж его знает.

– Старый, говорите? – переспросил Макинтош. – Я сейчас не у дел, и с радостью бы пристроился куда-нибудь садовником. Надо будет к ним зайти поспрашивать, спасибо вам, что сказали про это местечко.

После беседы с этой менее разговорчивой официанткой Макинтош, однако, точно знал теперь, кто проживает в поместье «Жасмин» и даже некоторые детали их жизни и особенности характера. Троих он уже видел: шофера, мисс Чаттертон, а пешком прогуливался мистер Роско. Макинтош снова спрятался в своем укрытии среди деревьев. Теперь ему нужно было вступить в контакт с кем-нибудь из обитателей поместья, и хорошо бы попасть на помощника или секретаря. Служащие, которым почти наверняка грозит увольнение, обычно более смелы и разговорчивы.

В четвертом часу пополудни наблюдающий увидел, что из ворот выходят две леди: та молодая, сидевшая несколько часов назад в лимузине, и дама постарше. Мисс Чаттертон и миссис Чаттертон, определил для себя наблюдатель. Они направились в сторону леса и поля. Десять минут спустя на дороге появился мужчина средних лет с довольно кислой физиономией, он двинулся в сторону города.

Макинтош вычислил, что это мог быть только мистер Бун, личный помощник сэра Роланда. Такой шанс никак нельзя было упустить, и, когда печальный помощник скрылся за поворотом, Макинтош выскользнул из засады и устремился за ним. Он соблюдал значительную дистанцию, и только уже в городе рискнул подойти поближе. Бун забрел в пару магазинчиков, а потом, угодив тайным надеждам Макинтоша, толкнул вращающуюся дверь трактира «Веселый рыбак». Минут через пять то же самое сделал и Макинтош.

Далее все повторилось примерно по тому же сценарию, что и в прошлый вечер. Бун стоял в очереди в баре, Макинтош встал сзади. Когда тот стал заказывать себе пиво, Макинтош отпустил какой-то комментарий. Постепенно беседа наладилась, и тогда сыщик наклонился поближе и осторожно поинтересовался:

– Простите, вы случайно не мистер Бун?

Мистер Бун посмотрел на него с подозрением.

– Да, это я, но вас я вижу в первый раз.

– Конечно-конечно. И я вас тоже. Просто я тут поговорил с людьми насчет поместья «Жасмин», и среди прочих его обитателей, они упомянули вас. Не могли бы вы мне кое о чем рассказать? Но сначала, может, быть составите мне компанию, а? Я закажу еще по пинте.

Как и вчерашний его знакомец Райдер, Бун не стал отказываться от дарового угощения. Макинтош с двумя кружками в руке прошел к столику, Бун двинулся следом.

– Как говорится, дело обыкновенное, сейчас у многих та же проблема, – сразу начал он, как только они уселись. – Ищу работу. Прочел в газете про смерть сэра Роланда, ну и подумал, может, в имении теперь все изменится. Вдруг, думаю, найдется для меня местечко?

– А какую должность вы хотели бы получить?

– Шофера или садовника. Могу всякий мелкий ремонт делать. И не мелкий – тоже.

– Ну, пока даже не знаю, что там будет дальше. В моих услугах там больше не нуждаются, наверное мистер Роско тоже уедет, хотя, конечно, точно сказать не могу. Шофер у них есть, садовник тоже, по-моему, они просить расчет не собираются.

– Да-а, похоже, я зря сюда притащился, – удрученно пробормотал Макинтош. – Спасибо, что предупредили. Получается, что мы с вами товарищи по несчастью. Я тоже остался не у дел из-за внезапной смерти моего хозяина. Он был холостяком, и дом вообще заперли и опечатали.

– И долго вы там прожили?

– Четыре года, – ответил Макинтош, нарочно чуть помолчав, сделав вид, что прикидывает, сколько прослужил.

– Солидный срок, это хорошо. Сам-то я ничуть не жалею, что придется уволиться. Я и так там слишком засиделся. Девять лет! Когда долго торчишь на одном месте, становишься тяжелым на подъем и очень трудно потом прилаживаться к новым хозяевам.

– Что да, то да. А я очень жалею, что так все вышло, вряд ли я смогу снова так хорошо пристроиться. Но я согласен с вами, слишком долго служить на одном месте плохо.

– Слишком долго – плохо, но слишком мало – еще хуже, – уточнил Бун. – Если вдруг почему-то скоро уволишься, найти работу потом еще труднее, все начинают подозревать, что с тобой что-то не так. У меня в этом смысле – никаких проблем, а вот Фрэнку Роско, секретарю моего покойного хозяина, думаю, придется побегать. Он пробыл в поместье всего ничего. Не знаю, где он работал раньше, но если и там он, как говорится, особо не задержался, его ждут трудные денечки.

– Согласен, таких непосед хозяева обычно не жалуют. Но ведь он не виноват, что его работодатель умер, и ему теперь придется уйти. По-моему, весьма веская причина.

– Это понятно. Но в принципе с большей охотой в дом берут тех, кто долго служил на прежнем месте.

Макинтош был рад собрать побольше информации, но ничего примечательного пока добыть не удалось. Он встал, собираясь уходить, его очередной новый друг тоже поднялся. Они еще немного поболтали, задержавшись на пороге. Макинтош рассудил, что в любом случае ему лучше будет пойти в противоположную сторону.

Именно в этот момент Макинтошу наконец улыбнулась удача. Они уже собрались разойтись, но тут Бун махнул рукой, показывая на дорогу.

– Ой-ой-ой! Вон идет мисс Грин, наша горничная. Я лучше побегу, мне же нужно еще кое-куда заскочить, совсем забыл!

Макинтош пожелал ему всего доброго и, развернувшись, отыскал взглядом горничную. Раз уж ему на блюдечке преподнесли такую возможность, надо провести разведку на другом фланге. Как только Бун скрылся из виду, он устремился к горничной.

– Прошу прощения, – начал он, вежливо приподняв шляпу, – вы, наверное, мисс Грин и живете в поместье «Жасмин»?

– Да, ну и что с того? – она с изумлением ждала объяснений.

– Мне велено кое-что разузнать, тот, кто мне это поручил, готов выложить пару фунтов за нужную информацию. Сдается мне, что вы могли бы мне помочь?

– Я? А что вам нужно-то?

– Конечно, я сейчас все вам объясню, только… как говорится, в ногах правды нет, может быть, вы позволите угостить вас чаем? – И он махнул рукой в сторону кондитерской, очень кстати оказавшейся поблизости.

Девушка не решалась согласиться, но потом не устояла перед искушением.

– Дело в том, – начал он, сделав заказ, – что хозяину моему не по душе дом, в котором он живет. Ему кто-то еще давно рассказал про поместье «Жасмин», и хозяин мой прямо в него влюбился. А теперь, когда узнал, что мистер Роланд приказал долго жить, подумал, может, «Жасмин» теперь выставят на продажу. Так я вот к чему веду… Вы ничего такого не слышали?

– Нет, – коротко ответила она. – Вам, наверное, лучше поговорить с леди Чаттертон, или с ее поверенным.

Мистер Макинтош грустно улыбнулся.

– Вообще-то я парень нетрусливый, но приставать к леди Чаттертон с такими вопросами… а кто у нее поверенные я не знаю, да и откуда мне это знать? Может, назовете их фамилии?

– Боюсь, что тут я вам тоже ничем не смогу помочь.

Этот ответ не слишком обрадовал Макинтоша, но поскольку заводить разговор о том, что его действительно интересовало, было никак нельзя, сыщик мужественно продолжал изображать невезучего слугу, жаждавшего потрафить хозяину.

– Да-а, обидно, – огорченным тоном произнес он. – Тут зевать нельзя, на такой дом многие позарятся, не успеешь оглянуться, его купят. Мой хозяин не станет понапрасну суетиться, но, если имение и вправду будут продавать, он не хочет его упустить. Извините за беспокойство, но я подумал, что вы знаете.

Мисс Грин уже прониклась к нему доверием и немного осмелела. Насчет продажи она ничего не слыхала, но если мистера интересует ее мнение, оно такое: леди Чаттертон нипочем не станет отсюда уезжать.

Они продолжали болтать о том о сем, попивая чаек, и Макинтош решил, что пора подготавливать почву для главного вопроса.

– В любом случае, – продолжил он, – я вам благодарен. Из ваших слов я понял, что затея моего хозяина безнадежна. Думаю, не стоит даже разыскивать поверенных. Поскольку я волен распорядиться деньгами по своему усмотрению, вот, держите, – он выложил на стол фунтовую банкноту.

Горничная помотала головой, заявив, что ничем не заслужила таких денег, но Макинтош настаивал, в конце концов она позволила ему себя уговорить.

– А с мисс Хит я поговорю по душам, сразу как приеду, – сказал он. – Ведь именно она первая подала такую идею.

– Какую? И кто такая мисс Хит?

– Разве вы се не знаете? Странно, а она описала поместье «Жасмин» с такими подробностями, будто все видела своими глазами. Вот ее фотография.

Мисс Грин взглянула на фото и решительно покачала головой.

– Я сроду не видела этой леди. Если бы она к нам заходила, то я б ее точно запомнила, потому что входную дверь, когда кто приходит, завсегда я открываю.

Макинтош изобразил удивление, тщательно скрыв свое разочарование.

– Ну надо же! Она так уверенно обо всем рассказывала… Может быть, она приходила, когда у вас был выходной?

– Да наверняка. Потому что при мне она ни разу не появлялась.

Мистер Макинтош спрятал фото Далси в карман.

– Ладно, в конце концов, это не важно. Ей просто мог рассказать кто-то из тех, кто у вас там бывает, – беспечно произнес он, меняя тему. Но довольно скоро снова искусно переключился на обитателей поместья «Жасмин». Прямых вопросов он задавать не мог, тем не менее ему удалось выяснить, что мисс Грин ко всем благоволит и со всеми нашла общий язык, кроме секретаря покойного хозяина. Он в поместье совсем недавно, и сразу ей не понравился. Ей трудно сказать почему, он вроде бы обходительный. Но не лежит к нему душа, и все тут.

– Вы сказали, этот мистер Роско совсем новичок? – переспросил Макинтош. – Это в каком смысле? Всего месяц у вас прослужил?

– Нет, подольше, конечно. Кстати, я даже запомнила, когда он появился, – она улыбнулась, – как раз в мой день рождения. Десятого марта. Тогда был понедельник.

– Ну раз вы называете его новичком, – он улыбнулся ей в ответ, – значит, всех остальных слуг, и вас тоже, можно считать старожилами.

Она кивнула, соглашаясь.

Возвращаясь на поезде в Лондон, Макинтош мысленно раскладывал по полочкам добытую информацию. Теперь он достаточно много знал о поместье «Жасмин» и его обитателях, но ни единого намека на то, что эта история каким-то образом затрагивает Далси Хит, он не обнаружил. Но пока он не мог с полной уверенностью заявить об этом Лидделу. Все-таки пока маловато было доказательств. Ладно, не беда. Он честно делает свою работу, работа будет хорошо оплачена. Что еще нужно частному сыщику?

Когда поезд подъезжал к Паддингтонскому вокзалу, Макинтош вдруг сделал интересное открытие. Десятое марта. Выходит, что Роско служит в имении примерно полгода. Но примерно столько же времени служит у доктора Берта мистер Райдер. Занятное совпадение!

Впрочем, оно могло оказаться абсолютно случайным. Макинтош выкинул это совпадение из головы. Но после ужина, когда он решил, что пора и отдохнуть, мысль о том, что Райдер и Роско как-то связаны, снова стала его донимать. Какая может быть связь между сроком службы сотрудника мисс Хит и вопросом, интересующим мистера Лиддела? Райдер уж точно не мог иметь никакого отношения к служащим в загородном имении «Жасмин». И все-таки… и все-таки весьма любопытное совпадение.

В понедельник утром помощник, следивший за Далей, доложил Макинтошу, что никаких примечательных поездок и свиданий он не зафиксировал. Сыщик не представлял, что же делать дальше. Разве что проверить пресловутое совпадение сроков службы этих двух малых, просто так, для очистки совести. Ну убьет он несколько часов на расспросы, зато хоть что-то будет сделано.

Джон Райдер сказал, что до работы у Берта служил в камере хранения на лондонском вокзале. Макинтош стал объезжать привокзальные камеры хранения и спрашивал не работает ли у них парень по фамилии Райдер. Он, дескать, на днях вернулся из Австралии и хочет найти своего закадычного дружка.

Никто даже не слыхал про такого парня, но на станции «Чаринг-Кросс» дежурный вспомнил Райдера, правда, не смог назвать число, когда тот уволился. Макинтош стал сокрушаться и попросил дежурного еще раз напрячь память. Тут такая штука, объяснил Макинтош, он послал письмо Райдеру на рабочий адрес, из Австралии, и теперь надо как-то разузнать, успел ли Райдер получить его. Служащий предложил Макинтошу наведаться в их офис. В офисе сыщика долго гоняли по разным кабинетам, но наконец он добился своего: Райдер уволился пятого марта, это была среда. Секретарь, соизволивший выдать ему эту информацию, проворчал, что этот Райдер здорово их подвел, не отработав положенного перед увольнением срока.

Макинтош сразу смекнул, что для такой спешки была какая-то причина. Похоже, Райдеру уже в понедельник нужно было выходить на работу на Харли-стрит. И в тот же самый понедельник Роско обосновался в поместье «Жасмин». Макинтош глубоко вздохнул и задал себе очередной вопрос: где обретался Роско до понедельника?

Размышляя об этом, он отправился в собственное агентство.

– Знаешь, Боб, – сказал он своему коллеге, – настала пора и тебе поработать на Лиддела. Поезжай к доктору Берту, там тебе нужно будет изобразить из себя помещика или еще какого-нибудь богача. Скажи, что к тебе в секретари хочет наняться Фрэнк Роско и что этот Роско сказал, что доктор может дать ему рекомендацию. Ну и послушаешь, что тебе мистер Бартоломью Берт на это ответит.

– Может, все-таки расскажешь, что ты там накопал, а, Стюарт? – раздраженно поинтересовался Миллер. – Я тебе не цирковой маг и чародей и пока еще не научился читать мысли. Кто вообще такой этот твой Роско и с чем его едят? И какого черта он нам нужен?

Макинтош вкратце изложил ситуацию, после чего шеф его тут же набрал номер доктора Берта. В трубке раздался женский голос: это, несомненно, была мисс Далси Хит. Она спросила, что ему требуется. Миллеру требовалось побеседовать с доктором с глазу на глаз, и срочно, поэтому он попросил записать его на сегодня. Его милостиво записали на семнадцать двадцать, при условии, что он пробудет у доктора не более пяти минут.

Явившись к Берту, Миллер рассыпался в извинениях, поклялся, что он займет у него не более пяти минут (все, как было обещано мисс Далси), конечно он мог послать письмо, но личная беседа стоит дюжины писем. После этого обезоруживающего вступления Макинтош задал вопрос.

Берт ответил четко и ясно. Да, Роско служил у него, правда не секретарем, а ассистентом, хотя, конечно, этот весьма способный молодой человек в состоянии справиться с гораздо более серьезной работой. Лично у него, у Берта, не было к мистеру Роско никаких претензий, все он делал великолепно. Конечно, в качестве секретаря он не может его рекомендовать. Но если мистеру Миллеру требуется человек, умеющий содержать в идеальном порядке документы, отвечать на письма и телефонные звонки, то лучшего помощника ему не найти.

Макинтош, выслушав сообщение коллеги, втайне возликовал. Это было точное попадание! А ведь стреляли, можно сказать, наугад! Эта была двойная удача, не только в профессиональном смысле, но к тому же сулившая серьезную прибыль их с Бобом предприятию. Он с энтузиазмом начал составлять отчет для мистера Лиддела.

Глава 12 Дружеский допрос

Тем же вечером Макинтош позвонил своему клиенту и сказал, что им нужно кое-что обсудить. Лиддел ответил, что ждет его через часик.

Лиддел сейчас занимался разбором одного убийства, материалы расследования которого недавно поступили в Центральный уголовный суд. Лидделу предстояло выступать на суде защитником. Он уже почти не вспоминал про Далси – и уже жалел о том, что пошел на поводу у своего любопытства. Все его подозрения относительно Далси Хит теперь казались ему несостоятельными, он и сам был не рад, что связался с частным агентством. Мало того что он действовал не совсем пристойно, но теперь еще придется расстаться с крупной суммой. Да уж, попутал черт! При всем при том Лиддел был рад отвлечься от пухлой папки с протоколами и прочими бумажками.

Макинтош прибыл даже чуть раньше, Лиддел жестом указал гостю на кресло и положил на столик пачку с сигаретами.

– Честно говоря, я не ожидал, что вы позвоните так скоро, – признался он. – Неужели уже удалось что-то обнаружить? Вашей оперативности любой из нас может позавидовать.

– Просто мне повезло, сэр, – скромно возразил Макинтош. Но было видно, что он доволен.

Отличный малый этот Лиддел, подумал Макинтош. Честный и благожелательный, потому и пользуется популярностью, умеет найти подход к любому и, главное, действовать с учетом обстоятельств, а не только статей закона.

– Везение иногда штука оч-чень полезная, – заметил Лиддел. – Так я вас слушаю.

Макинтош раскрыл папку.

– Ваши предчувствия подтвердились, сэр, – сказал он опуская папку па колени. – Мисс Хит действительно имеет некоторое отношение к поместью «Жасмин». Но тут случай не совсем обычный, сразу ни за что не подкопаешься.

Лиддел вдруг почувствовал сильное волнение. Прежние подозрения сразу всплыли в памяти.

– Рассказывайте, – попросил он, с трудом скрывая свое нетерпение.

– Начал я с того, – послушно продолжил Макинтош, еще больше вдохновленный явным интересом клиента, – что установил слежку за мисс Далси, это позволило мне выявить место, где она служит. А служит она у мистера Бартоломью, Харли-стрит, семьсот семьдесят девять. Ее шеф – известный хирург, светило. Она – секретарша и регистратор. – Макинтош замолчал, но комментариев никаких не последовало, только нетерпеливый кивок, и он продолжил рассказ: – На следующее же утро я отправился в Стейнз и навел контакты с прислугой из поместья «Жасмин». А прислуживают в этом поместье… – он перечислил весь штат наемных работников. – Они все там уже несколько лет. Кроме мистера Фрэнка Роско, прибывшего в имение примерно полгода назад, точнее говоря, десятого марта.

– Как вам удалось раздобыть такую кучу сведений всего за несколько дней? – изумился Лиддел, умело продемонстрировав этим немудреным вопросом свое восхищение, что никогда не было лишним.

Макинтош по достоинству оценил эту тонкую лесть и продолжил все тем же сдержанным тоном, без малейшего намека на самодовольство:

– В сущности, это, в принципе, оказалось не так уж и сложно, – заметил он. – Я выследил, как один не очень уже молодой мужчина двинулся по дороге в сторону Стейнза, и вычислил, что это мистер Бун, личный помощник покойного сэра Роланда. Я, естественно, двинулся следом, потом я с ним заговорил и выудил много любопытных подробностей о прислуге, так как наплел ему, что ищу работу.

– Отличный ход. Продолжайте.

– Должен сказать, накануне вечером, до поездки в Стейнз, я, действуя примерно по той же схеме, «разговорил» парня, который вышел из офиса на Харли-стрит – через несколько секунд после мисс Хит. Я тоже проследил, как он входит в пивнушку и, немного подождав, вошел внутрь. С ним, как вы понимаете, я тоже завел разговор насчет работы, и парень рассказал мне, что нанялся к мистеру Берту примерно полгода назад ассистентом.

Лиддел посмотрел на своего собеседника с легким недоумением, хотя Макинтош явно желал его поразить.

– Ну и что в этом такого?

– Видите ли, сэр, – продолжил Макинтош, – тут налицо одно любопытное совпадение. Мистер Роско тоже служит в поместье «Жасмин» фактически столько же времени, что и Райдер – у доктора Берта.

– Ну и что? Что это нам дает? – продолжал недоумевать Лиддел.

– Я тоже поначалу не придал этому никакого значения. А потом решил на всякий случай проверить, когда Райдер нанялся к Берту. И выяснилось, что с прежней своей работы, в камере хранения, он уволился совершенно неожиданно. Пятого марта, это была среда.

– Всего за пять дней до выхода на новую службу!

– То-то и оно. Я подумал, к чему бы такая спешка, и попросил своего коллегу под видом эдакого вальяжного помещика явиться к доктору Берту с легендой о том, что мистер Фрэнк Роско изъявил желание работать у него секретарем и сказал, что доктор может его порекомендовать. Мы стреляли, как говорится, наугад, но представьте, попали в самое яблочко.

Лиддел смотрел на сыщика округлившимися глазами.

– Вы хотите сказать, что этот Роско раньше работал у доктора?

– Совершенно верно. Около года, а уволившись, уехал в имение «Жасмин». Вот вам, сэр, та самая ниточка, связывающая имение и мисс Хит.

Лидделу вдруг стало не по себе, но он совсем не хотел, чтобы собеседник это заметил.

– Благодарю вас, мистер Макинтош, – с чувством произнес он. – Великолепная работа! Вы сделали все, о чем я вас просил. Но, возможно, вам удалось узнать и что-нибудь еще?

Макинтош ответил не сразу.

– Есть один любопытный момент, но даже не знаю, стоит ли вам об этом говорить. Видите ли, это не доказанный факт, а только предположение.

– Это не важно. Рассказывайте.

– Насколько я понял, мисс Хит в имении никогда не видели, я расспросил горничную, которая обычно впускает посетителей, посмотреть на ее фото, и та утверждает, что эта леди ни разу к ним не заходила. Возможно, за этим ничего не кроется, но можно предположить и другое: мисс Хиг и мистер Роско предпочитают не афишировать то, что они знакомы.

Лиддел согласился с ним, но почти тут же заметил:

– Полагаю, не стоит делать из этого далеко идущие выводы. Если они просто сослуживцы, а не близкие друзья, мисс Хит вроде бы незачем было туда приезжать. А фактов, подтверждающих их дружбу, у нас нет.

– Это точно, сэр. Но я подумал, что должен высказать свои соображения. Вот, собственно, и все. Мне остается лишь добавить, что все, о чем мы сегодня говорили, изложено в моем отчете, – он протянул Лидделу папку.

На секунду Лидделом овладело искушение рассказать Макинтошу о своих домыслах, но потом он передумал. Этот парень безусловно очень умен и предприимчив, но пока лучше оставить все сомнения при себе, рассудил Лиддел. Еще раз отдав дань восхищения высокому профессионализму своего гостя, он с ним распрощался.

Сказать, что сообщение Макинтоша произвело на Лиддела сильное впечатление – значит, ничего не сказать. Теперь он ни на йоту не сомневался в том, что Далси подозревает убийство. А поскольку он сразу понял, что эта девушка далеко не глупа, стало быть, у нее есть и серьезные причины это подозревать.

Теперь, заполучив информацию, добытую Макинтошем, Лиддел мог двигаться в своих рассуждениях дальше. Если ее интерес к поместью «Жасмин» обусловлен присутствием там Роско, то все ее старания найти улики убийства продиктованы отнюдь не скорбью по сэру Роланду и благим желанием наказать убийцу. По идее, если она заподозрила своего дружка, то должна бы наоборот радоваться, что присяжные подтвердили вердикт «самоубийство». Но ее действия совершенно не поддаются логике. Если она хочет ему помочь, не лучше ли было вообще не затевать никаких самодеятельных расследований? Как говорится, не буди лиха, пока оно тихо.

Поломав над этим голову, Лиддел стал твердить себе, что обстоятельства смерти сэра Роланда совершенно его не касаются. Надо еще раз встретиться с этой леди, сказать, что не смог найти зацепок, которые дали бы ей возможность соорудить задуманный сюжет, и на этом можно будет поставить точку. Долго он себя уговаривал, но загадочное поведение мисс Хит не давало ему покоя. Что же все это означало?

Два дня он выжидал, потом любопытство вновь взяло верх над благоразумием. Он написал Далси письмо, приглашая ее зайти завтра вечером.

Далси все эти дни просто не находила себе места. Ее мучило не только любопытство, но и страх. Она не переставала удивляться собственному безрассудству. Одно дело самой подозревать Фрэнка, и совсем другое – выложить эти подозрения кому-то еще. Мистер Лиддел прославился своим острым проницательным умом, потому она к нему и отправилась. Неужто он не сможет раскусить ее? Так он и поверил этой дурацкой выдумке насчет детектива!

Тем не менее, получив письмо Лиддела, она твердо решила снова его навестить. Она должна выслушать то, что он ей скажет. А скажет он, скорее всего, вот что: он никак не может помочь ей справиться с эффектным сюжетом. И на этом они расстанутся. Ну и что же тогда делать дальше? Ладно, нечего заранее гадать, одернула себя Далси. Сначала надо поговорить с Лидделом, а потом обдумывать очередной шаг.

Лиддел и в этот раз был необыкновенно галантен, встретил ее уже как старого друга. Сообщив, что еще не успел попить кофе, попросил составить ему компанию. И только когда чашки были опустошены и раскурены сигареты, любезный хозяин заговорил о деле.

– Прочел я ваш отчет о дознании. Должен сказать, это было весьма интересно. Действительно, если бы вам удалось при наличии подобных показаний и фактов доказать, что ваш герой на самом деле стал жертвой убийства, успех вашей книге был бы обеспечен.

– Но вы не знаете, как это сделать? – с улыбкой спросила она.

– Как это ни печально, вы угадали. Я старался. Я очень старался выудить для вас зацепку, но, судя по всем показаниям, тут действительно было совершено самоубийство, и ничего другого тут быть не могло.

– Этого я и боялась, – выпалила она и лишь заметив его изумленную улыбку, поняла, что ляпнула что-то не то. – То есть я хотела сказать, – Далси поспешила исправиться, – в общем, я… – она осеклась, смущенно покраснев.

– Можете ничего не объяснять, – он усмехнулся. – Вам обидно, что с этой задумкой придется расстаться. Вы надеялись, что я помогу вам найти нужные ходы, но я вас подвел. Мне и самому обидно. Но понимаете, слишком сильны улики.

– Конечно же понимаю. Я сказала, что этого я и боялась… в том смысле, что моя просьба невыполнима.

– Видите ли, в показаниях свидетелей фигурируют сразу две цепочки доказательств, а на самом деле было бы достаточно даже одной. А тут у присяжных было полно оснований для вынесенного ими вердикта. Во-первых, подавленное состояние сэра Роланда и то письмо с угрозами – уже серьезный мотив для того, чтобы свести счеты с жизнью. А во-вторых, обстоятельства самой смерти. Во время выстрела сэр Роланд был в «ловушке для солнца» один, пистолет, из которого стреляли, лежал под правой кистью покойного, пуля была от пистолета, на виске покойного были следы пороха, судя по ране, стреляли всего с расстояний в пару дюймов. Уверяю вас, что при всем желании никто не стал бы утверждать, что мистера Роланда убили. Мне очень жаль, – он снова усмехнулся.

Далси заранее ожидала услышать примерно такой ответ, но, слушая эти рассуждения, она ощутила горькое разочарование. Фрэнк снова ее обставил! Она остается в его власти. Ему, как всегда, везет! А вот ей… Что бы ни случалось, вечно она в проигрыше!

От этих малоутешительных мыслей ее отвлек голос Лиддела:

– Я ответил практически на все ваши вопросы, мисс Хит. Вы позволите и мне кое о чем вас спросить? Всего один вопрос.

– Конечно-конечно, мистер Лиддел, – слегка удивившись, сказала она. – Только не знаю, смогу ли я на него ответить.

– Почему вы считаете, что сэра Роланда убил Фрэнк Роско?

Сердце Далси лихорадочно забилось. Она не верила собственным ушам! Что он такое сказал? Нет, не может быть… Ей показалось… Если ему известно, что они с Фрэнком знакомы, не исключено, что он знает что-то еще… Она какое-то время молчала, потом, запинаясь, попробовала изобразить неведение:

– Простите, я, видимо, не совсем верно поняла, что вы…

Ласково улыбнувшись, Лиддел перебил ее:

– Все вы поняли, моя дорогая леди. Будь у меня какие-то сомнения на этот счет, а их, если честно, у меня ни разу не возникло, то ваше нынешнее замешательство окончательно меня убедило. Но почему же вы так меня боитесь? В том, что вы кого-то заподозрили, нет ничего зазорного, ведь ваши попытки добиться истины столь деликатны и осторожны, что никто не сможет предъявить вам какие-то претензии.

У Далси пересохло от страха горло. Она была в панике. Этот улыбчивый молодой человек времени даром не терял, а что, если он успел пронюхать и про приписки к счетам пациентов? Она изо всех сил старалась взять себя в руки и придумать подобающий, а главное, обтекаемый ответ, но – не могла. И Лиддел ее опередил:

– Конспиратор из вас неважный, мисс Хит, поэтому я заранее готов поверить каждому вашему слову. У меня нет ни малейших сомнений в том, что вы считаете, будто с сэром Роландом разделался мистер Роско. Поскольку вам нечем на это возразить, от этого и будем отталкиваться. На самом деле вы никакую книгу не пишете, верно? Вы не смогли понять, каким образом Роско мог совершить убийство, и пришли ко мне в надежде, что я сумею что-то вам подсказать. Позвольте еще раз сделать вам комплимент: вы очень изобретательны и очень осмотрительны.

Далси снова не нашлась, что ответить, и Лиддел продолжил свою речь, уже более серьезным тоном:

– Позвольте напомнить вам некоторые важные моменты, о которых вы, вероятно, уже забыли. Первое: вы наняли меня для того, чтобы я действовал в ваших интересах. И я обязан их соблюсти, разумеется, если это не идет вразрез с моральными и правовыми нормами, обозначенными в Законе нашей страны. Поясняю: помогая клиенту, я никоим образом не должен укрывать преступника, во всех же остальных случаях я обязан сохранять профессиональную тайну, то есть не разглашать информацию, доверенную мне клиентом. Я выразился достаточно ясно?

Далси наконец удалось выдавить из себя ответ:

– Да-да, я все хорошо поняла.

У нее немного отлегло от сердца. Если бы Лиддел узнал про ее мошенничество, то вряд ли разговаривал таким дружелюбным тоном. Если ее постыдная тайна не раскрыта, может, даже и к лучшему, что он узнал про Фрэнка! Похоже, этого молодого человека здорово заинтересовала ее история, глядишь, ончто-то все-таки обнаружит, и тогда… тогда держись, Фрэнк Роско!

Тем временем Лиддел продолжал ее уговаривать:

– Если я вас верно понял, лично вы не причастны к убийству сэра Роланда, – он улыбнулся. – Поэтому вы с легким сердцем можете открыть мне все ваши сомнения по поводу мистера Роско. Но я должен кое о чем вас предупредить. Если сэр Роланд действительно был убит и если вы действительно знаете нечто такое, что могло бы помочь следствию раскрыть это преступление, вы обязаны сообщить эту информацию соответствующим органам. Вот это действительно весьма серьезно, полагаю, вам даже в голову не приходит, насколько это серьезно. Если человек, располагающий жизненно важной для выявления убийцы информацией, скроет ее от властей, и это будет доказано, этого человека задним числом могут обвинить в укрывательстве и привлечь к уголовной ответственности. Поэтому вы должны очень хорошо подумать, прежде чем что-то утверждать.

Далси снова почувствовала панику. Похоже, она недооценила рискованность своей затеи.

– Почему вы решили, что я считаю мистера Роско убийцей? – еле слышно спросила она.

– Но ведь это единственный вывод, который можно сделать из всех ваших заявлений, – ответил он. – Разве не так? – Далси совсем растерялась, потому что ей так совсем не казалось. А Лиддел продолжал говорить – Ну ладно, это уже не так уж важно. Лучше ответьте мне на такой вопрос: почему вы думаете, что он убийца?

Далси, помолчав, робко возразила:

– Но на самом деле я так не думаю…

Лиддел снова ее перебил:

– Это мы уже выяснили, вы же сами минуту назад фактически в этом признались, пусть и без слов. Так что лучше отвечайте на мой вопрос.

– Ну-у… – беспомощно протянула она, – у меня ведь нет никаких доказательств. Вы действительно во многом правы, но – не во всем. Я не подозреваю Роско, нет-нет. Меня интересует, была ли у него возможность совершить это преступление, вот, собственно, и все. В свидетельских показаниях нет никаких намеков на это. Но лично у меня есть сомнения.

– Ясно. Но почему у вас возникли эти сомнения?

– Ну-у… видимо, потому, что я неплохо знаю этого человека.

– Это мне известно. Доктор Берт Бартоломью. Харли-стрит, семьсот семьдесят девять.

Тут сердце Далси снова замерло от ужаса. Что же именно он уже успел узнать про нее? Вся похолодев, Далси невольно вздрогнула.

Она почувствовала, что Лиддел исподтишка за ней наблюдает. Потом губы его раздвинулись в подбадривающей улыбке.

– Раз уж вы столько всего мне рассказали, выкладывайте все до конца, – посоветовал он.

Во всех его жестах и словах сквозил нескрываемый интерес, но никакого порицания Дачей не чувствовала. Это придало ей храбрости.

– Господи, как же вы узнали про Харли-стрит? – вырвалось у нее. – Но так оно и есть. Мистер Роско тоже там работал. Никак не мог устроиться и поэтому временно нанялся к доктору Берту.

Лиддел молча кивнул.

– Должность ассистента была для него не слишком подходящей, и он подыскивал что-нибудь посолиднее, место секретаря или референта. Мистер Роско – профессионал высокой квалификации.

– Я так и понял.

– И вот однажды он нашел в газете объявление сэра Роланда. Условия показались мистеру Роско приемлемыми, и он уехал в Стейнз, в имение «Жасмин».

– Об этом я тоже уже догадался.

Далси немного приободрилась. Снова подумав о том, что Лиддел не держался бы так дружелюбно, знай он про аферу с чеками, она успокоила себя. Ну чем она может навредить Фрэнку? Тем, что расскажет кому-то о своих нелепых домыслах? Глупости! И уже без всяких уговоров она продолжила:

– Мистер Роско человек обходительный и обаятельный, с безупречными манерами. Особенно хорошо ему удается ладить с дамами, – Далси, разумеется, не заметила, с такой горечью произнесла эти слова, однако заметила, что ее собеседник снова посмотрел на нее с пристальным вниманием. – А в имении «Жасмин» есть молодая женщина, мисс Чаттертон.

– Вы хотите сказать, что Роско начал за ней ухаживать?

– Я убеждена в этом.

– К сожалению, я вынужден спросить, на чем основана ваша уверенность.

Далси почувствовала, что ей придется говорить о вещах, которые она бы предпочла не обсуждать.

– Говоря откровенно, мистер Фрэнк всегда искал возможность выбиться в люди, надеялся на счастливый шанс. Думаю, вы поняли, что я имею в виду. Мисс Чаттертон ни с кем не помолвлена. Сэр Роланд был человеком богатым, леди Чаттертон – вторая его супруга, единственный его сын погиб в автокатастрофе. Любому ясно, что мисс Чаттертон – очень выгодная партия.

Брови Лиддела взметнулись вверх от изумления.

– То есть вы считаете, что Роско хочет жениться на мисс Чаттертон лишь из-за денег?

– Я могу только предполагать, у меня нет никаких доказательств. Поэтому я не имею права это утверждать.

– Но все же вы подозреваете, что ситуация именно такова?

– Да нет же… Но все-таки я этого не исключаю.

Лиддел слегка посуровел.

– Мисс Хит, раз у вас возникли подобные подозрения, значит, к тому были причины. Что заставило вас так думать?

Боже! Опять он поймал ее в ловушку… Далси совсем не хотелось, чтобы барристер узнал про их с Фрэнком отношения. Это было слишком унизительно, и к тому же если она признается в их давней дружбе, не успеешь даже опомниться, как выплывет наружу и история с приписками.

– Он из таких… – только и произнесла она, снова не заметив, какая горечь прозвучала в этих словах.

– В этом я не сомневаюсь, но даже если вы хорошо знаете этого человека, наверняка был конкретный повод для ваших переживаний. Конкретная, так сказать, улика.

В конце концов Далси решилась рассказать про свою поездку в Стейнз. Ну съездила туда, что тут особенного?

– Да, я действительно кое-что видела, когда была в Стейнзе, – и она рассказал про тайное свидание Фрэнка с мисс Чаттертон.

Лиддел понимающе кивнул.

– Это и в самом деле наводит на подобные размышления. Они вас не видели? Ни он, ни она?

– Нет.

– Но если он не увидел вас, когда вы были в рощице, значит, он не заметил вас и тогда, когда шел по подъездной аллее. Где же вы находились в тот момент?

Далси опять смущенно замешкалась, в очередной раз ощутив легкую панику: эти непредвиденные вопросы могли довести ее и до опасной черты, запросто.

– Просто так вышло, что как раз в этот момент я стояла за деревьями, росшими напротив калитки.

– Просто так вышло? То есть вы решили там спрятаться и понаблюдать за подъездной аллеей. Верно? И вам было важно, чтобы никто вас не увидел.

– Почему вы говорите мне такие вещи? Да, я увидела его на подъездной аллее, случайно.

– Вы работали вместе на Харли-стрит, вы случайно увидели его выходящим из ворот поместья и тем не менее не вышли из своего укрытия и не окликнули? И не подошли, чтобы перемолвиться парой слов? Мисс Хит все это выглядит диковато, ей-богу. Не отрицайте: вы специально решили понаблюдать за поместьем, чтобы хоть что-то разузнать. Вы напрасно на меня обиделись. Если вы рассчитываете на мою помощь, я должен, по крайней мере, знать факты.

Его слова отчасти даже ее успокоили. Он говорил участливым тоном, ни малейшего намека на то, что ему известно про приписки в счетах Берта.

– Д-да, конечно, – она сделала вид, что ей ужасно стыдно признаваться, – скажу вам правду: я действительно тайком наблюдала за воротами.

– Вот так-то лучше. Действительно наблюдали. Из чего можно сделать следующий вывод. Ваши подозрения относительно того, что мистер Роско завел роман с мисс Чаттертон, возникли до того, как вы их выследили. – Он пристально на нее посмотрел. – Заранее прошу прощения за слишком смелый вопрос, мисс Хит, но раз уж зашла речь о вероятном убийстве, я обязан все прояснить. Мистер Роско когда-нибудь выказывал вам свою симпатию? Или, позволю себе уточнить, у вас были внеслужебные отношения?

Далси почувствовала свою беспомощность. Только бы не зайти слишком далеко, не наговорить лишнего. Но что крамольного в том, что они были друзьями? Это признание ничем ей не грозит.

– Мы были друзьями, – сказала Далси.

– То есть вы были помолвлены?

Она опять замешкалась с ответом, и Лиддел торопливо продолжил:

– Конечно были, не отпирайтесь. Он был вашим женихом, и вы испугались, что он расторгнет помолвку и предложит руку и сердце мисс Чаттертон, поскольку эта девушка богата? Ведь так все было?

Далси скорбно потупилась.

– Все верно, вы угадали, – пролепетала она.

– Да не расстраивайтесь вы так! Если он такой ловкач, радуйтесь, что судьба вас уберегла. Ну теперь наконец все встало на свои места, теперь я понял, зачем вы прятались в засаде. Наверное, ваши подозрения возникли не на пустом месте? А когда вы почувствовали, что мистер Роско начал относиться к вам более холодно?

– Да, именно тогда.

– Так-так. Теперь все прояснилось. Представляю, каких вам это стоило страданий… Я понимаю вашу скрытность, нежелание все это рассказывать, очень хорошо понимаю… – И тут вдруг его вдруг осенила какая-то догадка. – А скажите… вы были знакомы с Роско до того, как он стал работать на Харли-стрит?

Далси решила, что это тоже не стоит уже скрывать.

– Кто из вас первым стал работать у доктора? – продолжал выяснять Лиддел.

– Я.

– Полагаю, вы и порекомендовали своего друга вашему шефу?

– Да, я. – Далси рассказала о том, что Фрэнк, вернувшись после госпиталя из Италии, вынужден был срочно искать работу, хотя бы временную.

– Понятно. А теперь, мисс Хит, мы должны еще раз все сформулировать, очень четко, ничего не забыв. Вы полагаете, что мистер Роско вполне способен был совершить убийство сэра Роланда. И ваши доводы таковы, поправьте, если я что-то не так скажу… Первое. Он всегда мечтал заполучить счастливый шанс и, разумеется, не для того, чтобы его упустить, и хотя вы ни разу не произнесли этого вслух, я догадался, что вы считаете его человеком бесчестным. Второе. Вы были помолвлены, но как только мистер Роско перебрался в имение «Жасмин», вы стали все сильнее ощущать его отчужденность. Третье. В поместье живет мисс Чаттертон, незамужняя молодая женщина, которая со временем должна была унаследовать большие деньги. Четвертое. Роско всегда умел произвести на женщин впечатление, и вы решили, что он сумел добиться любви мисс Чаттертон. Пятое. Вы увидели, как они при встрече обняли друг друга. Шестое. Вы не назвали одного довода вслух, но явно его подразумевали: сэр Роланд умер в весьма подходящий для Роско момент. Старого джентльмена наверняка не устроил бы избранник его дочери, и, сдается мне, что, если бы мисс Чаттертон продолжала упорствовать, мистер Чаттертон мог бы лишить ее наследства. Седьмое. Роско последним видел сэра Роланда живым; ведь практически он разговаривал с ним за несколько минут до смерти. Все ли я верно понял, ничего не переврал?

Выслушав этот перечень, Далси была поражена прозорливостью Лиддела. Он, можно сказать, прочел все ее мысли, сразу понял, что ею движет. Нет, она определенно недооценила профессиональные качества этого молодого человека…

– Все верно, – еле слышно призналась она, поскольку другого выхода просто не было.

– А довод, отрицающий эту версию с убийством, у нас только один: ни вы, ни я не можем представить, каким образом он мог бы организовать убийство сэра Роланда. Однако раз эти подозрения пришли вам в голову, значит, вам кажется, что он способен даже на убийство?

– Думаю, да, способен.

Лиддел ничего в ответ не сказал, сосредоточенно что-то обдумывая.

– Ну что же, позвольте сделать вам еще один комплимент: вы провели серьезное расследование и получили важные факты, действуя при этом крайне осмотрительно. Изложенные вами подробности действительно дают все основания вернуться к той проблеме, которую вы назвали при первой нашей встрече. Мог ли сэр Роланд стать жертвой убийства? И хотя имеющиеся в нашем распоряжении показания не подтверждают этой версии, мне нужно еще раз хорошенько все проанализировать.

Далси ушла от него с тяжелым сердцем. Слишком много Лиддел теперь знал, и еще неизвестно, как это отразится на Фрэнке. Однако припомнив еще раз весь их разговор, Далси решила, что ничего опасного для Фрэнка она все-таки не сказала. В конце концов, дознание уже позади, Фрэнка никто ни в чем не заподозрил, так что ему ничего не грозит. И к тому же Лиддел явно понятия не имел об их афере с чеками. Все будет хорошо!

Глава 13 Старший полицейский офицер Френч

В отличие от Далси, Лиддел был совершенно доволен результатами беседы. Далси оказалась куда податливее, чем он ожидал, и, скорее всего, выложила ему все, ну, почти все, о чем явно не собиралась говорить. В се рассказе не было никаких несостыковок и провалов, что свидетельствовало о его правдивости. Разумеется, кое о чем она умолчала, что-то приуменьшила, что-то преувеличила, но все эти «поправки» не помешали ему уловить самое главное. Мисс Хит не сказала ему о том, как мучительно она ревнует этого Роско к Джулиет Чаттертон и, одновременно, ненавидит его – за то, что он так с ней обошелся. Именно его предательство подстегнуло ее, заставило действовать. Она не сказала, но эти чувства выдает каждое ее слово, и именно эмоции заставили Лиддела поверить ей.

Беседа беседой, но Лиддела тоже не оставляла тревога. Он предупредил Далси, что сокрытие фактов может трактоваться как соучастие. Но теперь, когда ему сообщили о возможном убийстве, он тоже может считаться соучастником?

Строго говоря, никакой достоверной информации он не получил, никаких доказательств причастности Роско к убийству. Однако Лиддел был слишком честным и порядочным человеком, чтобы довольствоваться резонными оправданиями. Коль скоро доводы мисс Хит показались ему убедительными, имеет ли он право утаить их от полиции?

В конце концов он решил, что необходимо еще раз все проанализировать и точно определить, согласен ли он с подозрениями своей клиентки. Взяв блокнот, Лиддел набросал все семь пунктов, которые он перечислил Далей. Пункты были вполне убедительными, но на точные улики никак не тянули. Даже все вкупе они могли стать только поводом для дальнейшего расследования, а не доказательством.

Главной загвоздкой оставался следующий пункт: мог Роско совершить убийство или нет? И снова Лиддел мысленно согласился с подозрениями Далси.

До самой ночи он обдумывал эту головоломку и понял одно: убийство было возможным лишь при условии, что Роско воспользовался каким-то спецустройством, благодаря которому пистолет выстрелил лишь после ухода Роско с поляны. Но об этом даже не могло быть и речи. Полицейские наверняка тоже подумали о каком-нибудь хитром фокусе и тщательно обшарили всю территорию вокруг этой «ловушки для солнца». Если бы они обнаружили что-нибудь примечательное, то наверняка об этом было бы доложено на дознании. В общем, получалось, что к невиновности Роско просто невозможно было придраться.

В очередной раз придя к такому выводу, Лиддел понял, что пора выкинуть эту загадочную историю из головы. Однако это оказалось совсем не просто. Мысли Лиддела продолжали вертеться вокруг признаний Далси, не давая ему сосредоточиться на подготовке защитительной речи. А что, если по имению «Жасмин» и в самом деле разгуливает непойманный убийца? И только он, Лиддел, может что-то предпринять. Но что именно?

Он вспомнил про Джулиет Чаттертон и понял, что должен действовать. Если Роско действительно прикончил сэра Роланда, то сделал он это наверняка ради того, чтобы заполучить его дочь. Если он уговорит девушку выйти за него, это будет настоящая трагедия, возможно, более ужасная, чем сама смерть. Нужно было каким-то образом удостовериться, что этот Роско – никакой не злодей и не циничный соблазнитель. Только тогда можно будет и дальше хранить, так сказать, тайну исповеди – того, что рассказала ему мисс Хит.

Два дня Лиддел ничего не предпринимал, но потом не выдержал…

По долгу службы ему много раз приходилось сотрудничать с офицерами Скотленд-Ярда, и был среди них человек, вызывавший у него особую симпатию и уважение. Мистер Френч. Следователь, каких поискать, человек с богатым опытом, много чего переживший, а главное – человек очень добрый и честный. Когда они познакомились, Френч был в чине старшего инспектора, но недавно его повысили в звании, теперь он старший полицейский офицер. Нехорошо, конечно, отвлекать человека от работы, ему хватает и своих дел, но Лиддел знал, что Френч всегда готов был помочь. Если рассказать ему про опасность, возможно угрожавшую мисс Чаттертон, Френч обязательно возьмет это на заметку. Набрав номер Френча, Лиддел сказал, что ему нужно кое о чем посоветоваться, и пригласил его на завтрашний обед.

В следующий вечер они не спеша насладились трапезой, потом сели в кресла, чтобы выпить кофе и насладиться курением. И только в этот момент Лиддел, наконец, заговорил о том, что его волновало.

– Честно говоря, – начал он, смущенно улыбнувшись, – мне крайне неловко беспокоить вас из-за такой ерунды, не поддаваться своей впечатлительности. Но мне недавно сообщили о весьма взволновавших меня обстоятельствах, и я подумал, что только такой опытный человек как вы, сумеет развеять мои сомнения, пролить свет на эту темную историю.

В глазах Френча вспыхнул неподдельный интерес, он пробормотал, что будет рад помочь, если, конечно, сумеет.

– Должен сказать, что я обращаюсь к вам, как к частному лицу, а не как к офицеру Скотленд-Ярда. Я надеюсь, вы не станете возражать?

Френч хитро ему подмигнул.

– Если бы ко мне обратился на таких условиях кто-то еще, я бы сначала хорошенько прощупал его самого. Но вам, мистер Лиддел, я доверяю на все сто процентов.

– Боитесь, что я впутаю вас в какую-нибудь криминальную историю, а потом попрошу никому ничего не говорить? – Лиддел усмехнулся. – Не беспокойтесь. Я даже не знаю, можно ли назвать ее криминальной, но если вы решите, что она такова, разумеется, о ней нужно сообщить в соответствующие инстанции.

На лице Френча отразилась легкая обида.

– Я пошутил, дружище, можете меня не успокаивать, не нужно никаких оправданий.

– Я знаю. Но давайте я сначала все расскажу. Полмесяца назад я получил письмо от мисс Хит, – он рассказал о первом визите Далси, о том, как она оставила машинописный отчет о дознании, который он тщательно изучил, о том, какие сведения удалось добыть мистеру Макинтошу, и, наконец, о втором визите своей клиентки. Френч слушал с неослабевающим любопытством.

– История весьма необычная, – заметил он, когда Лиддел замолчал. – Леди готова затеять настоящее расследование, но вы же и сами поняли, что ею движет. Ревность и жгучая обида. Мотивы вполне достаточные, чтобы обвинить Роско в убийстве. Ей хочется верить, что он виновен. Это сплошь и рядом встречается в нашей с вами практике. Истец видит ту картину, которую ему хочется увидеть.

– Значит, вы считаете, что все ее доводы ничего не стоят?

– Я не рискнул бы пока делать подобные заявления. Сначала я сам должен просмотреть протоколы дознания. Просто я сказал, что кавалер этой барышни наверняка здорово ее обидел, до такой степени, что ей захотелось, чтобы он оказался виновным в столь чудовищном преступлении. Именно это желание могло породить все эти подозрения в убийстве.

– Согласен, но думаю, что одного желания для подобных обвинений было бы все же недостаточно. Эти семь пунктов могут оказаться ложными. Но если они – не выдумка, то не мешало бы с ними разобраться. Может быть, стоит еще раз их обсудить? Пункт первый: Роско всегда мечтал заполучить счастливый шанс, а заполучив, цинично его использовал.

– Вовсе не факт, что мечтал и что что-то там заполучил. Возможно, это просто фантазии мисс Хит, навеянные ревностью. Впрочем, мы можем просмотреть досье этого красавца, чем и как он отличился, где работал, извольте. Думаю, сразу будет понятно, что это за субъект и чего от него можно ожидать.

– Это не помешало бы… Но давайте двинемся дальше. Этот Роско был помолвлен с мисс Хит, однако как только переехал в имение «Жасмин» стал к ней охладевать. Нам известно, что в имении оказалась пи с кем еще не помолвленная молодая женщина, она же будущая богатая наследница. Нам известно, что Роско умеет нравиться женщинам и что сумел увлечь мисс Чаттертон.

Френч аккуратно выбил из своей трубки пепел.

– Нам действительно известно, что мисс Чаттертон унаследовала от отца большие деньги. Но насчет того, есть ли у нее жених или нет, мы ничего точно не знаем. Впрочем, если бы был, это непременно проскользнуло бы в показаниях свидетелей. В конце концов, это легко проверить. Но все остальные пункты, на мой взгляд, не выдерживают критики. Мисс Хит утверждает, что они с мистером Роско были помолвлены и что он потом к ней охладел. Но это мы знаем лишь с ее слов. Она была увлечена этим Роско, потому и считает его неотразимым. И потому уверена, что мисс Чаттертон тоже не могла перед ним устоять. По-моему, на все это полагаться нельзя.

– Ну а что вы скажете про тайное свидание?

– А вы уверены, что оно было па самом деле?

– Старый джентльмен оставил этот-мир в очень подходящий для Роско момент. По крайней мере это точно не вызывает сомнений.

– Возможно. Если исходить из того, что заявление мисс Хит во всем соответствует действительности. Но у нас на этот счет нет никаких доказательств.

– Значит, по-вашему, мне стоит забыть все это?

– Если мисс Хит действовала лишь под влиянием эмоций, то ее выводы могут быть ложными. Но, возможно, она руководствовалась и чем-то вполне реальным. Тогда к ее заявлению следует отнестись серьезно и все-таки получше вникнуть во всю эту историю.

– Я и сам подумал о том же и хочу знать, мог ли Роско совершить убийство? Разумеется, исходя из фактов и обстоятельств, упомянутых на дознании. Если нет, вопрос отпадет.

Френч кивнул, соглашаясь.

– Вы нравы. И мы действительно можем опираться лишь на то, что есть в материалах дознания. Хотя показания тех лиц, которые производили осмотр тела, на мой взгляд, нуждаются в уточнениях.

– И все-таки… Может быть, у вас есть возможный вариант действий Роско?

– Нет, сэр. Честно говоря, абсолютно не представляю, что бы он мог предпринять, если бы задумал избавиться от своего хозяина. В любом случае ему пришлось бы воспользоваться неким приспособлением, с помощью которого выстрел был бы произведен после ухода Роско с поляны. При других обстоятельствах такой трюк не представлял бы особого труда. Но есть два факта, которые практически исключают подобный вариант.

– И какие же это факты?

– Ну, во-первых, выстрел был произведен с весьма близкого расстояния, практически в упор. Никакое самое хитроумное изобретение не позволило бы так близко расположить дуло пистолета. Сэр Роланд непременно бы его заметил и вряд ли продолжил спокойно сидеть в шезлонге, дожидаясь, когда пистолет выстрелит. Да, не стал бы… если, конечно, его заранее не… мм… обработали.

– Вы имеете в виду наркотики? – мигом отреагировал Лиддел. – Но в протоколе медицинского освидетельствования нет ни слова о наркотических веществах.

– Разумеется. Возможно, стоило бы еще раз потолковать с врачом. Но есть достаточно существенное обоснование того, что никакого хитроумного устройства не было. Иначе обязательно остались бы следы. А на дознании об этом не было и речи. Но опять-таки не мешало бы поговорить на эту тему с местным инспектором.

– Ну что ж, остальные факты, которые обсуждались на дознании, видимо, можно не анализировать.

– Не совсем с вами согласен, – возразил Френч. – По крайней мере два из них заслуживают внимания. В показаниях свидетелей постоянно упоминается, что состояние здоровья сэра Роланда действительно могло довести его до крайней черты и подтолкнуть к самоубийству. Если Роско действительно виновен, напрашивается вывод, что это он поспособствовал резкому ухудшению самочувствия у своей жертвы. Но это уж слишком фантастично.

– И все-таки… он мог бы это сделать? Теоретически?

– Едва ли. Это мог бы сделать только врач, неспециалист ничего не смыслит в таких лекарствах и просто не имеет к ним доступ. И потом, если бы сэра Роланда месяц с лишним кто-то накачивал наркотиками или психотропными лекарствами, неужто полицейский врач этого бы не обнаружил? Исключено.

– Наверное, второй заинтересовавший вас факт – письмо? Если Роско причастен к смерти сэра Чаттертона, то он же должен был написать то письмо с угрозами и подсунуть умирающему?

– Точно. Но и это уже какая-то натяжка. На дознании никто не усомнился в том, что сэр Роланд прочел письмо. Иначе почему он был таким расстроенным уже после того, как мистер Бун проводил его в «ловушку для солнца», и до того момента, как он же принес ему суп?

– А он был расстроенным? – Лиддел недоверчиво улыбнулся.

– Будьте уверены, сэр! Об этом заявили и Роско и Бун. Если это ложь, стало быть, они должны были заранее сговориться до дачи показаний. Но вы вряд ли могли подумать, что они вместе расправились с сэром Роландом. Вам, так же как и мне, прекрасно известно, что убийцы действуют в одиночку. Сообща – лишь в крайне редких случаях.

– Наверное, вы правы. Напрасно я поддался панике.

– Хотите знать мое мнение, Лиддел? Это месть ревнующей оскорбленной женщины, которая таким образом пытается выместить свою злобу на мужчине, посмевшем ранить ее самолюбие.

– Скорее всего. Но меня заинтересовала еще одна деталь. Сущий пустяк, конечно, только вроде бы не совсем типичный для мстительницы. Всякий раз, когда я заводил разговор о Харли-стрит, особенно о том времени, когда там служил Роско, лицо мисс Хит становилось испуганным. Наверное, у меня слишком неуемная фантазия, только мне сразу начинало казаться, что за этим испугом скрывается что-то еще, пока от нас ускользнувшее.

Френч улыбнулся.

– Чует мое сердце, вы нацелились во что бы то ни стало добиться расследования. Полагаю, небольшая беседа с мистером Бертом все прояснит.

Лиддел не во всем был согласен с Френчем, хотя в целом разговор их показался ему очень конструктивным и полезным. Да, конечно, Далси ревновала и хотела отомстить, но… Не мог он поверить, что этого для нее достаточно, чтобы пожелать смерти невинного человека, не такая уж она злодейка. Шестое чувство подсказывало Лидделу, что его клиентка искренне убеждена в том, что Роско мог убить своего хозяина. И то, что Роско – циник, гоняющийся за выгодой, не казалось ему выдумкой оскорбленной женщины. Из чего следует, что Роско действительно замыслил жениться на мисс Чаттертон. Вспомнив об этом удручающем обстоятельстве, Лиддел снова обернулся к своему гостю.

– Наверное, я неисправимый перестраховщик и зануда. Вы только что доказали, что для подозрений моей клиентки практически нет оснований, но меня все-таки одолевает… нет, не сомнение, а какая-то тревога. Вы не считаете, что и в самом деле было бы нелишне еще раз поговорить с доктором и с местным полицейским инспектором?

Френч неловко поерзал.

– Мистер Лиддел, дружище, вы меня знаете. Я всегда готов оказать содействие. Но ваш покорный слуга – человек подчиненный. Поймите, я не могу начать расследование без соответствующего приказа. Если вы хотите, чтобы полиция снова занялась этой трагедией, вам придется обратиться к майору Летбриджу, это начальник полиции Стейнза.

– А что он за человек?

– Замечательный, душа человек. Никому не отказывает в помощи.

– Вы не возражаете, если я сошлюсь на сегодняшнюю нашу беседу?

– Разумеется, почему бы нет.

Они еще немного поболтали и выпили но стаканчику, потом Френч собрался уходить, и Лиддел сердечно поблагодарил его за поддержку и помощь. На том они и расстались.

Оставшись один, Лиддел продолжал изводить себя размышлениями о проклятом Роско. Если этот скользкий тип действительно убийца, нужно было во что бы то ни стало спасти мисс Чаттертон от этого кошмарного замужества. И спасать ее нужно было срочно.

На следующее же утро Лиддел уже без всяких колебаний набрал телефонный номер мистера Летбриджа.

Майор Летбридж достиг уже почтенного возраста, да и здоровье его оставляло желать лучшего. Ему совсем недолго оставалось до ухода на покой, поэтому начальник полиции честно выполнял свои обязанности, но лишних хлопот старался избегать. Тем не менее, когда Лиддел сообщил ему по телефону, что хотел бы посоветоваться относительно одного сомнительного дела, которое очень его беспокоит, майор Летбридж сразу был заинтригован. Не так часто в его практике попадались барристеры, способные в чем-либо сомневаться и просить у кого-то совета. Выяснилось, что днем ни у Летбриджа, ни у Лиддела нет ни единой свободной минутки, поэтому встречу пришлось перенести на вечер. Правда, на этот раз Лиддела самого пригласили на обед.

Летбридж даже обрадовался столь неожиданной компании, поскольку, будучи холостяком, чаще всего обедал в одиночестве. И гостю, и хозяину было о чем поговорить, благо, профессии их скучать вообще не давали, а вскоре, как это часто бывает в неофициальной обстановке, выяснилось, что у них куча общих знакомых. Короче, когда они приступили к кофе, Летбридж сам попросил своего нового друга рассказать, что же его так смутило.

Лиделл изложил все, ничего не упуская, – от первого визита Далси до обсуждения ее истории с мистером Френчем.

– Сам Френч не склонен всерьез воспринимать подозрения мисс Хит, – отметил Лиддел, – но, однако, он считает, что тут можно было бы получше кое-что выяснить. Потому я и решился изложить все эти факты и соображения вам. Если вы сочтете, что прав Френч, то будем считать наш разговор оконченным. Если же, на ваш взгляд, сведения, изложенные мисс. Хит, можно отнести к разряду свидетельских показаний, тогда… тогда, наверное, вы прикажете продолжить расследование. Мне крайне неловко вас беспокоить, но, если честно, я теперь тоже считаю себя ответственным и, если что случится, никогда себе не прощу.

Некоторое время майор Летбридж молча продолжал курить.

– Да-а, история, ~ пробормотал он наконец, – тут есть о чем подумать. Должен вам признаться, я и сам довольно скептически отнесся к этой версии с самоубийством. Правда, по иным причинам, не тем, что у вас. Видите ли, я был лично знаком с сэром Роландом, не могу сказать, что знал его очень хорошо, но достаточно хорошо. Мы познакомились в ту пору, когда он был губернатором одной из наших колоний – в Западной Африке. Надо сказать, человек он был замечательный, редкостный человек. Поэтому когда я узнал, что из-за резко обострившегося ревматизма он вынужден был подать в отставку и вернуться в Англию и поселиться в нашей глуши, я тут же отправился к нему с визитом. Потом мы наезжали друг к другу в гости, среди прочих разговоров он часто заводил речь о своей будущей книге, мы подробно ее обсуждали. В общем, у меня было достаточно возможностей составить мнение о его характере. Это была яркая, сильная личность, и когда до меня дошла весть о самоубийстве, я никак не мог этому поверить. Чтобы сэр Роланд покончил с собой? Это какая-то чудовищная ошибка. Вот что я тогда подумал.

– Весьма красноречивая мысль, сэр. Вы наверняка тогда отдали приказ провести самое тщательное расследование.

– Разумеется. Выяснив, что дело попало в руки одного из наших лучших специалистов, в руки инспектора Пардью, я велел ему не доверять никаким самым очевидным выводам и проводить расследование таким образом, будто произошло самое настоящее убийство, а не самоубийство. Он не упустил ни одной мелочи. Ни отпечатков, ни баллистической экспертизы. Должен вам сказать, что представленный им отчет был предельно точным и одновременно подробным. Он не вызвал у нас ни единого дополнительного вопроса.

– А что вы скажете о сведениях мисс Хит? Они не заставили вас снова усомниться в правильности вынесенного вердикта?

Начальник полиции снова довольно долго медлил с ответом.

– И да и нет, – отозвался он наконец. – Как мне самому казалось, то есть, точнее говоря, как мне кажется теперь, в деле этом существуют три пункта, свидетельствующие против самоубийства, и один – за.

– Три против одного! – воскликнул Лиддел. – Значит, мисс Хит была права!

– Не торопитесь с выводами, – сдержанным тоном посоветовал Летбридж, – я же еще не назвал эти пункты. Итак, пункт первый. Как я уже сказал, версия с самоубийством никак не вязалась в моем представлении с особенностями характера покойного. Но я узнал, что примерно за месяц до смерти сэр Роланд находился в подавленном состоянии, причем депрессия постепенно усиливалась. Сам я не виделся с ним в ту пору, когда ему стало хуже, и ничего не могу сказать о том, насколько существенно изменилось его поведение и настроение. Однако и жена его и другие хорошо знавшие его люди подтверждали, что да, сэр Роланд сильно сдал, стал совсем другим. Таким образом, сомнение в том, что такой сильный человек, как сэр Роланд, мог покончить с собой, отпало само собой.

– Да, я так и понял.

– Пункт второй – письмо с угрозами, весьма сомнительное, на мой взгляд. Я ни на секунду не мог вообразить, что сэр Роланд способен совершить преступление, а потом оговорить невинного человека, таким образом вынудив жертву своего обмана отбывать тюремное заключение. Абсурд! Никто и никогда не посмел бы усомниться в честности и благородстве сэра Роланда, по крайней мере, никто из тех, кто хорошо его знал. И поначалу, я, разумеется, не поверил в эту байку.

– А потом что-то заставило вас изменить свое мнение?

– В общем, да. Мистер Пардью сумел откопать такие факты, которые вынудили меня это сделать. Понимаете, сэр Роланд наверняка понял, от кого письмо, еще до того, как его прочел. Ведь на обороте конверта были две эти буквы, «эс» и «а», и еще он наверняка знал, что ничего хорошего в письме не будет. Потому и не стал вскрывать его до тех пор, пока не остался один – в этой своей «ловушке для солнца». Я долго ломал над этим голову и придумал одну версию. Сами понимаете, никаких доказательств у меня нет. Но как бы то ни было, версия моя такова. Сэр Роланд действительно дал какие-то свидетельские показания, из-за которых был несправедливо осужден невинный человек. Но одна важная деталь: сэр Роланд искренне верил в то, что говорил, в достоверность своей улики. Улика могла быть верной, но не однозначной. Возможно, сэру Роланду были неизвестны какие-то существенные нюансы, и в конечном счете это привело к вынесению несправедливого приговора. В любом случае совесть сэра Роланда была чиста, он даже не подозревал о невольно совершенном им злодеянии. И вот несколько недель назад он каким-то образом узнал о судьбе того несчастного. Возможно, из письма от того же адресата, который известен теперь нам. Видимо, для сэра Роланда это был настоящий шок, но он мог ничего толком не понять, ему захотелось узнать все досконально. Но хотя еще ничего не было ясно, сама мысль о том, что такая ошибка действительно могла произойти, подействовала на него угнетающе, вот вам и разгадка все усиливавшейся депрессии.

Лиддел был поражен.

– Весьма убедительная версия, – с восхищением произнес он.

– Да, такова моя идея. Произошла роковая ошибка, за которую пожелали расквитаться. Как видите, третий пункт, в сущности, ничем не лучше предыдущих двух. Чуть тронь пальцем, и все разлетится на кусочки.

– Боюсь, я не совсем четко понял вашу мысль, господин майор.

– Предыдущие два пунктика в первый момент казались просто незыблемыми, но стоило копнуть поглубже, тут же выяснялось, что они гроша ломаного не стоят. Вспомните, какими убедительными казались вам семь пунктов, доказывавших виновность мистера Роско, а потом пришел наш милейший мистер Френч и одним махом разделался со всеми вашими аргументами, заявив, что это лишь домыслы, порожденные женской ревностью и обидой.

– Теперь я и сам это понимаю. Вы сказали, что у вас три пункта против версии с самоубийством, но один все-таки – за. И какой же?

– Очень простой. Убийство просто невозможно было совершить.

Лиддел рассмеялся.

– Железный аргумент! Который означает, что вы совершенно удовлетворены результатами дознания, и не стоит разводить канитель с новым расследованием?

И снова последовала пауза, даже несколько более длительная, чем раньше.

Нет, – наконец произнес майор Летбридж, – это не так. Признаться, меня тоже не оставляет беспокойство. Разум подсказывает мне, что это самоубийство, но сердце продолжает твердить, что сэр Роланд никогда бы на такое не пошел. Называйте это интуицией, если угодно, или шестым чувством. Но интуицию к делу не подошьешь, это не улика, – он улыбнулся, – вот и делайте выводы.

Лиддел понимающе кивнул.

– Все ясно, сэр. Больше никаких вопросов. И все же меня, как и вас, не оставляют сомнения. – Он помолчал. – Но вы считаете, что в тех обстоятельствах убийство было абсолютно невозможным? А если преступник использовал какое-то механическое устройство?

– Да ну что вы! Какое же он мог использовать устройство, по-вашему?

– Честно говоря, я в таких вещах не силен.

– Тогда слушайте… Мы тщательно проработали эту версию, уж поверьте мне на слово. И очень скоро убедились в том, что это допущение абсурдно. По двум существенным причинам. Невозможно представить себе такое приспособление, которое поднесло бы дуло практически вплотную к виску, и потом, оно должно было бы исчезнуть, буквально раствориться в воздухе. Это уже из области фантастики. Нет, если уж это действительно убийство, то совершила его человеческая особь, которая все-таки присутствовала на поляне в момент выстрела.

– Но там никого не было?

– Но там никого не было. В том-то и штука.

Лиддел стал выбираться из кресла, поняв, что аудиенция окончена.

– Огромное вам спасибо, сэр, за то, что развеяли мою тревогу. Мне лично все представлялось в несколько ином свете, но правы, безусловно, вы. Иначе не могло и быть.

Несмотря на заверения Лиддела, Летбридж видел, что в действительности его гость продолжает сомневаться. На самом деле Летбридж и сам уже ни в чем не был уверен. Интуиция, над которой он только что подтрунивал, по-прежнему призывала его быть более осторожным и критичным. Когда Лиддел собрался уходить, майор признался:

– У меня на душе тоже как-то неспокойно, – он покачал головой, а потом добавил, словно наконец приняв окончательное решение: – И вот что я вам скажу. Потолкую-ка я со своими ребятками, со старшим офицером и с инспектором Пардью, а то и с вашим Френчем. Если мы обнаружим, что какие-то нюансы все-таки были упущены, пусть это будет даже мелочь, я потребую пересмотра дела. Но вряд ли там есть какие-то огрехи.

Летбридж был сильно раздосадован тем, как все оборачивалось. Напрасно он тогда поддался уговорам своих подчиненных и пустил все на самотек, хотя ему с самого начала не нравилась эта версия с самоубийством, ой не нравилась! Что-то там не так, пора окончательно разобраться. Он знал, что требование пересмотра дела повлечет за собой кучу неприятностей. Он представил себе, как отнесутся его парни к тому, что он вроде как зачеркнет всю их работу, все их рапорты и выводы. Коронер тоже разобидится, ведь он, по сути дела, собирается продемонстрировать свое недоверие присяжным и вынесенному ими вердикту! А если он предложит обратиться за помощью к Скотленд-Ярду, мера, которая явно напрашивалась, все начнут возмущаться, это уж как пить дать. Мистер Летбридж приказал себе не думать о подобных пустяках. Государство платит ему деньги, и он обязан честно отрабатывать свое жалованье. Вот па этом и поставим точку.

На следующее же утро он устроил совещание, пригласив в свой кабинет старшего офицера Клементса и инспектора Пардью. Он подробно изложил историю, рассказанную Лидделом, и был крайне удивлен их реакцией. Оба подчиненных отнеслись к услышанному крайне серьезно.

– От этого Роско чего угодно можно ждать, сэр, не удивлюсь, если все это окажется правдой, – подумав, заявил Клементс. – Его голыми руками не возьмешь, темная лошадка, мы про него так ничего толком и не узнали. Язык у этого красавчика хорошо подвешен, и держится он как истинный джентльмен, мисс Чаттертон точно могла на это клюнуть. Она у нас натура деликатная и впечатлительная. Бросить ту девчонку ради другой, богатенькой, он, конечно, тоже мог, и запросто, но это еще не означает, что он решился бы на кровавое дело. Мы остаемся при старом своем мнении: принимая во внимание все известные нам факты и обстоятельства, мы утверждаем, что совершить убийство было практически невозможно. Верно, Пардью? Интересно, что скажешь ты?

Инспектор какое-то время молчал, обдумывая подходящий ответ, и ответ этот действительно был неплох:

– Не стану отрицать, сэр, что дело, о котором нам напомнил майор Летбридж, вызывало у меня примерно те же сомнения, – заявил он, возможно, из чисто дипломатических соображений, чтобы угодить высшему начальству, но тут же поддержал и своего непосредственного шефа: – Однако тот факт, который вы только что упомянули, сэр, оказался решающим. При сложившихся на тот момент обстоятельствах убийство действительно было неосуществимым. Была бы у нас хоть какая-то мало-мальски приемлемая версия, я непременно добился бы дальнейшего расследования.

– Не сомневаюсь, – сказал Летбридж, – и согласен со всеми вашими доводами. И все-таки гложут меня разные мысли. Чем больше я думаю о том, каким сэр Роланд был человеком, никогда не раскисал и не перед чем не трусил, так вот, чем больше я об этом обо всем думаю, тем меньше верю в его самоубийство. И, готов поклясться, история мистера Лиддела никоим образом не повлияла на мое мнение, просто она оживила прежние сомнения.

– Если мы все-таки затеем расследование, – помолчав, сказал Клементс, – то с чего нам следует начать?

– Вопрос, как говорится, на засыпку, – шутливо отозвался Летбридж, надеявшийся, несмотря на свой прямо-таки неприличный демарш, сохранить доверительные отношения со своими подчиненными. – Перепроверять те данные, которые нам предоставил Пардью, мы, разумеется, не будем. Свою часть расследования он провел великолепно, лучшего нечего и желать. Я-то хочу пойти по несколько иному пути. Полагаю, нам стоило бы получше узнать этого Роско, любопытно, что он поделывал раньше, до того, как явился в наши края. Если выяснится, что он всегда был законопослушным гражданином, тогда бог с ним, больше не будем с ним возиться. Ну а если за ним водились всякие сомнительные делишки, придется обстоятельства смерти сэра Роланда изучить более детально. Пока нам с вами, правда, не удалось найти никаких зацепочек, но, думаю, что-нибудь да придумаем, главное, напрячь мозги.

– А вам не кажется, сэр, что копаться в его прошлом сподручнее было быСкотленд-Ярду?

Летбриджу как раз это и требовалось! Он еле сдержал улыбку.

– Скотленд-Ярду? – якобы с обидой переспросил он. – Что ж… Возможно, так оно действительно будет лучше. Надо мне с ними проконсультироваться. Про наши сомнения относительно самоубийства сэра Роланда я говорить не стану, скажу только, что хочу побольше узнать про Роско. Как вам мой план действий? Годится?

Летбридж надеялся, что выбрал верную тактику. Клементс и Пардью наверняка считали, что это его начальственная придурь – снова затевать расследование и что он не успокоится, пока не добьется своего, но перетруждаться он тоже не захочет. Зачем им туг в Стейнзе особо напрягаться? А главное, не попасть бы пальцем в небо, иначе засмеют. Наверняка оба его подчиненных думали про себя: «Пусть старикан делает что хочет, нам же так будет спокойнее».

Услышав ответ Клементса, майор Летбридж подумал, что неплохо изучил своих офицеров:

– Узнать о подозреваемом как можно больше всегда полезно, – деликатно заметил Клементс, – сразу вырисовывается характер, а по особенностям характера проще определить, способен он ради денег пойти… гм… на крайние меры или нет. Вы верно рассудили: если наши подозрения подтвердятся, если у этого парня были в прошлом темные истории, тогда и начнем действовать.

Начальник полиции встал из-за стола.

– Я рад, что мы пришли к единому решению, коллеги, – сказал он. – Сейчас же позвоню сэру Мортимеру и попрошу меня принять.

Сказано – сделано. Когда Летбриджа соединили с Мортимером, помощником комиссара Скотленд-Ярда, он не стал ничего рассказывать, только попросил назначить время встречи, намекнув, что разговор предстоит совсем не телефонный.

Ранним утром майор Летбридж отправился в Лондон.

Глава 14 Дело сдвигается с мертвой точки

Старший полицейский офицер Джозеф Френч был занят, очень занят, правда, такой работой, которая, по его понятиям, была почти отдыхом. Совсем недавно он ездил на курорт Бат, там был изуверски убит милейший старичок, живший тихо и уединенно. Вернувшись в Скотленд-Ярд и обнаружив, что никаких срочных важных поручений ему не оставлено, он с радостью воспользовался этим «простоем». Давненько он мечтал начать наконец освоение нового поля деятельности, проблем, унаследованных от предыдущего старшего полицейского офицера. Для начала он решил привести в порядок папки, ибо они едва не лопались от уймы подшитых и неподшитых бумаг. Стол был завален кипами листков, обрывков, клочков и прочего бумажного хлама, и в самый разгар этой ответственной операции назойливо задребезжал телефон. Сэр Мортимер Эллисон, помощник комиссара, желал немедленно его видеть. Положение было безвыходное, и мистер Френч мог позволить себе лишь смачно выругаться, и слова, срывавшиеся с его уст, были страшны, бесстыдны и зловещи.

Однако в тот момент, когда офицер Френч входил в кабинет своего шефа, это был совершенно невозмутимый, спокойный, дружелюбный человек, готовый помочь, и – самое главное! – умеющий это делать. Правда, братья-офицеры из-за этой сдержанности почему-то считали его чопорным гордецом. Френч увидел, что шеф не один, что рядом с ним сидит майор Летбридж.

– Старший полицейский офицер Френч, – торжественно произнес сэр Мортимер, но Летбридж, не дождавшись, когда его представят, уже пожимал Френчу руку.

– Мы с мистером Френчем давние друзья, – объяснил начальник стейнзской полиции. – Поздравляю с повышением, искренне рад за вас.

– Большое спасибо, сэр. Тронут. – Френч расплылся в улыбке.

– Мы с Френчем вместе расхлебывали дело Арбутнота, – пояснил Летбридж сэру Мортитмеру. – Вы помните его, Френч?

– Еще бы! – отозвался Френч. – Пардью тогда пришлось здорово потрудиться.

– Дело Арбутнота? – задумчиво пробормотал сэр Мортимер. – Ах да, вспомнил! Этот мерзавец убил собственного дворецкого, который пронюхал про кое-какие его грязные делишки.

– Кошмарная история, – заметил Летбридж. – Скандал тогда грянул неслыханный. Арбутнот оказался причастным ко многим несчастьям. Потом все это пришлось еще долго расхлебывать.

– Могу себе представить, – сказал сэр Мортимер, поворачиваясь к Френчу. – Майор Летбридж хочет обсудить с вами одно дело, Френч. Он говорит, что вы уже в курсе, что вам известны все обстоятельства – от мистера Лиддела.

– Вы имеете в виду гибель сэра Чаттертона, сэр? Действительно, мы с мистером Лидделом подробно обсудили эту трагедию.

– Отлично. В таком случае можете пригласить майора в свой кабинет. Вероятно, у нею возникнут кое-какие вопросы. И тогда уж вы постарайтесь помочь, по мере возможности, разумеется.

– Боюсь, вам это покажется нелепым, – сразу начал оправдываться Летбридж, как только они переместились во владения Френча, – по у меня всегда оставался какой-то осадок, ну не верю я, что сэр Чаттертон мог свести счеты с жизнью. Разговор с мистером Лидделом лишь воскресил мои сомнения, – и он перечислил все три пункта. – Но, – вздохнув, продолжил начальник полиции, – ни сам я, ни Клементс, ни Пардью решительно не можем представить, каким образом могло быть осуществлено это убийство.

– Вот и я не смог, сэр. В момент выстрела в «ловушке для солнца» никого, кроме самого сэра Роланда, не было. Если отмести версию с самоубийством, там должно было скрываться какое-то устройство, приведшее в действие пистолет. Никаких механических средств обнаружено не было, а если такое приспособление успели убрать, опять-таки это должен был сделать человек.

Летбридж расхохотался.

– Те же соображения посетили и меня, а потом и единственно возможный вывод: глупо ворошить это дело, раз все очевидно. Но теперь, когда у нас есть заявление мисс Хит, мне хочется получше узнать, кто такой этот Роско. Как раньше жил, чем занимался? Может, он на самом деле авантюрист? Или проще говоря, талантливый мошенник? Ведь если что-то такое выплывет, тогда нам точно нужно будет еще раз проанализировать варианты, допускающие убийство.

Френч выслушал эту идею без особого энтузиазма, хотя ему пришлось признать: дополнительные сведения о Роско действительно могут что-то прояснить. Повинуясь служебному долгу, он заверил майора, что будет счастлив, в случае необходимости, помочь в проведении дальнейших расследований.

Как выяснилось, майор именно на это и надеялся. Заручившись обещанием Френча, Летбридж тут же встал и, чтобы избежать каких-нибудь досадных уточнений и ограничений, поспешил распрощаться, дескать, иначе он опоздает на поезд. Проводив гостя до двери, Френч вернулся к своему столу и с грустью посмотрел на кипы разложенных бумаг.

– Одному Богу известно, когда все это закончится! – пробормотал он. – Теперь Летбридж будет мучить меня до скончания века, то одно ему нужно будет узнавать, то другое!

Было бы дело как дело, а не тупиковый вариант, Френч бы с удовольствием им занялся. А тут… Тут предстоит бессмысленная и нудная работа. Конечно, чем бы он ни занимался, деньги ему будут платить те же, но все-таки насколько приятнее над чем-то корпеть, когда в этом есть какой-то смысл.

Он вызвал в памяти трагические события, происходившие в «ловушке для солнца», и попытался представить, как могло произойти убийство. Однако чем дольше он терзал свои мозги, тем больше находилось доводов, подтверждающих официально существующий вердикт – самоубийство. Потом он вспомнил, что его мнение сейчас мало кого интересует. И сколько бы раз он не излагал все свои резоны Летбриджу, старикан теперь не отступится, будет дальше мусолить эту историю. То есть Френчу все равно предстояло копаться в прошлом Роско и выяснять подробности его отношений с Далси Хит. Хорошо бы побыстрее со всем этим разделаться, только вот как?

Френч снова стал перечитывать отчет о дознании и свои собственные записи, сделанные после разговора с Лидделом. Он взвешивал каждую фразу, каждое слово. Закончив чтение, он понял, что из всех этих набивших оскомину, сто раз обсужденных фактов ничего нового вытянуть нельзя. Лишь одна деталь показалась ему мало-мальски обнадеживающей. Лиддел сказал, что, как только он в разговоре с Далси упоминал Харли-стрит, на лице ее появлялось выражение тревоги. Что же такое страшное там могло происходить? Френч решил, что все-таки стоило бы потолковать с мистером Бертом. Может, и удастся узнать что-то любопытное об этой парочке.

Звонить доктору в офис было нельзя, поскольку трубку наверняка сняла бы сама Далси, поэтому пришлось побеспокоить Берта после работы и напроситься к нему домой.

Френч был очарован этим человеком. Все-таки известный хирург, светило, а как просто держится, сколько дружелюбия, и ни намека на высокомерие. Он провел Френча в библиотеку, угостил его коньяком и сигаретой. Они немного поболтали на общие темы, потом доктор спросил, чем может быть полезен.

– Меня к вам привело одно довольно деликатное дело, сэр, – Френч пояснил, что речь идет об одном предположении, но не доказанном преступлении. – Некоторое время назад у вас работал мужчина по имени Фрэнк Роско, а в настоящее время у вас работает мисс Далси Хит. Нам бы хотелось, чтобы вы рассказали об этих молодых людях.

Берт посмотрел на гостя почти с ужасом.

– Боже мой! – воскликнул он. – Неужели вы в чем-то их подозреваете?

– Нет-нет, не беспокойтесь. Просто существует ряд обстоятельств, касающихся мистера Роско, которые хотелось бы прояснить. Мисс Хит нас, собственно, интересует в меньшей мере. Только ее отношения с мистером Роско.

Берт продолжал смотреть на Френча округлившимися глазами.

– Понимаю, – пробормотал он, – то есть я хотел сказать, что решительно ничего не понимаю. Полагаю, мое любопытство в данном случае совершенно неуместно, мистер Френч, поэтому жду ваших вопросов. Спрашивайте, не стесняйтесь, отвечу уж как могу.

– Большое спасибо, сэр. Начнем с Роско. Что вы можете рассказать об этом молодом человеке?

– Честно говоря, почти ничего. Его мне порекомендовала мисс Хит. По-моему, он тогда только-только демобилизовался. Она привела его ко мне, он мне сразу понравился, я его нанял.

– Ну и как? Не пожалели потом?

– Ну что вы! Внимательный, исполнительный, хваткий. Очень способный молодой человек. Таких сотрудников днем с огнем не сыщешь.

– Думаю, редкий начальник станет так расхваливать своего подчиненного. Вы сказали, что он хваткий и способный молодой человек. Вы имели в виду, что он хорошо справлялся со своими обязанностями? Или что он вообще достаточно незаурядная личность и у него, так сказать, большой потенциал?

Доктор Берт энергично закивал.

– Разумеется, работа ассистента для него была слишком примитивной, при его опыте и профессионализме, при его действительно незаурядных способностях, мистер Роско мог бы со временем добиться больших успехов.

– Ясно. Вы не могли бы назвать день, когда он к вам поступил, и последний день его пребывания на Харли-стрит?

Мистер Берт слегка замешкался.

– Точные даты мне вспомнить вряд ли удастся, а все служебные записи хранятся у меня в офисе. Могу только сказать, что он пришел ко мне полтора года назад и проработал примерно год.

– Этого вполне достаточно, сэр. Я был бы весьма вам обязан, если бы вы назвали тех, кто дал ему рекомендацию, если он, конечно, таковые вам предъявил.

– Он сказал, что я могу поговорить со священником прихода, где он рос, и с одним из его армейских командиров. Но, скажу вам по секрету, меня их отзывы не слишком волновали, я целиком и полностью полагался на мнение мисс Хит. И поймите, молодой человек только что из армии, без гроша в кармане. Мне даже пришлось выдать ему солидный аванс, бедняге не на что было купить приличный костюм. Представляете?

– Позвольте заметить, что эго было весьма великодушно с вашей стороны. Я теперь, вы уж простите за назойливость, расскажите, почему вы взяли на службу мисс Хит.

– Мисс Хит какое-то время училась на медсестру, хотя диплома у нее нет. Потом достаточно долго работала в офисе одной кораблестроительной компании. Она хорошо воспитала, чрезвычайно трудолюбива и добросовестна, ну и, разумеется, хорошо знает свое дело. Как видите, качества для женщины отменные. Как она ко мне попала? Увидела в газете мое объявление и позвонила.

– То есть ваша сотрудница тоже полностью вас устраивает?

– Весьма. Я считаю, мне очень повезло.

– А не могли бы вы назвать координаты тех, кто в свое время дал рекомендации ей? Вас не затруднит сообщить мне это завтра утром, по телефону?

– Непременно позвоню, не беспокойтесь.

Назавтра, получив от доктора обещанные адреса, Френч долго созерцал разложенные на его столе кучки бумаг, потом снял трубку внутреннего аппарата и, мрачно улыбнувшись, поочередно набрал первый номер. Эта процедура была повторена еще трижды. В результате двоим его подчиненным было приказано проверить, чем Роско занимался до призыва и уже в самой армии, а еще двоим предстояло аккуратно выяснить, как жила и что поделывала Далси, работая на сестринской практике в больнице, а после – в кораблестроительной компании. Отдав распоряжения, Френч со спокойной совестью принялся приводить в порядок первую папку.

Инспектор Дэвид Хорн, как правило, получал задания от Френча, и они хорошо сработались. Все бы начальники были такими: всегда готов оказать содействие, никогда не ворчит, с пониманием относится к непредвиденным трудностям, не скупится на похвалы, разумеется заслуженные. Поэтому Хорн старался как можно быстрее выполнить его поручение.

Довольно скоро выяснилось, что пастор, па которого ссылался Фрэнк, нанимаясь к хирургу Берту, давно на пенсии. Однако прихожане сообщили инспектору, что после школы Фрэнк поступил в медицинский колледж Лондонского университета. Поэтому Хори решил направиться прямо к начальству колледжа. Передав секретарю конверт со своей визитной карточкой, он буквально через несколько минут был приглашен в кабинет. Доктор Наттолл держался просто, с чуть старомодной учтивостью.

Услышав просьбу инспектора, доктор Наттолл открыл картотеку и извлек одну из карточек.

– «Роско, Фрэнк Меймур, – прочел он вслух. – Поступил в колледж шестнадцатого сентября тысяча девятьсот тридцать первого года. А в августе тридцать пятого ушел, не завершив учебу и не получив диплом». Это тот, кто вам нужен?

– Да, сэр, это он. Не могли бы вы назвать школу, в которой мистер Роско учился до поступления в ваш колледж?

– «Редвуд Хаус», графство Лестершир.

– Он хорошо там учился?

– Нормально. Ничем особо не выделялся. Никаких нареканий.

– А у вас? Он был прилежным студентом?

– Вполне. Преподаватели не жаловались.

– Сэр, а что вы можете сказать насчет его возможностей? Он был способным учеником?

– И да и нет. Тут вот дана краткая характеристика. Если ему что-то было интересно, то он становился очень находчивым и даже настырным… мм… в хорошем смысле слова. Но когда нужно было заниматься чем-то скучным, а без рутины в любой профессии не обойдешься… в общем, когда требовалось просто терпение и внимание, он делался страшным лодырем.

– Типичная черта творческих натур, не так ли? Вы сказали, что он не защищал диплом. Как же это получилось?

Доктор Наттолл стал смотреть, что там написано дальше, и выражение его лица чуть заметно изменилось. Он снова посмотрел на инспектора, но уже с легкой настороженностью. Хорн тоже сразу насторожился и с интересом ждал продолжения.

– Оказывается, у него скоропостижно умер отец, не оставив никаких денег, на которые этот юноша, видимо, рассчитывал. Полагаю, ему просто нечем было оплатить последний год учебы.

– Но я был уверен, сэр, что для таких неординарных ситуаций существует некий фонд, выдаются стипендии. Может быть, я что-то перепутал?

Доктор Наттолл молчал, что-то напряженно обдумывая.

– Такие стипендии у нас действительно существуют, для особых случаев. Но тут такая история… В общем, лучше я выложу все, без обиняков. Решение о выдаче подобных благотворительных стипендий принимает правление колледжа. Они сочли невозможным предоставить Роско такую стипендию.

– О-о, – изумился Хорн. – И какова была причина отказа?

Доктор Наттолл пожал плечами.

– Вы сказали, что беседа наша будет сугубо конфиденциальной. Это весьма меня радует. Так вот. В последний год пребывания Роско в стенах нашего колледжа произошло несколько краж, не буду утомлять вас подробностями, скажу только, что все замки оставались целыми, видимо, вор пользовался своими ключами. Никаких улик обнаружено не было, но все почему-то сразу подумали на Роско. Его не исключили, повторяю, что никаких доказательств не было. И однако же, когда Роско, в силу сложившихся обстоятельств, вынужден был нас покинуть, ни у кого не возникло желания его удержать.

– Да-а, случай действительно неординарный. И что же? Когда он уехал, деньги пропадать перестали?

– Перестали, – сухо ответил мистер Наттолл.

– А если оставить в стороне эти гипотетические кражи, что вы о нем можете сказать? Были к нему еще какие-либо претензии – как к человеку?

– Нет, никаких. Хорошо воспитанный, обаятельный юноша.

– Полагаю, о его дальнейшей судьбе вам ничего не известно?

– Нет, боюсь, тут я вам ничем помочь не смогу.

Поняв, что больше тут ничего не добудешь, Хорн горячо поблагодарил своего собеседника и удалился. Не далее как через час на столе Френча лежал свеженький отчет о результатах беседы с доктором Наттоллом.

Френч прочел его не без волнения. Если до сих пор к Роско невозможно было подкопаться, ни одного обличающего свидетельства, то тут уже просматривался след, фигурально говоря, дьявольского копыта. Френч печально вздохнул: от нового расследования теперь никак не отвертеться.

Перво-наперво надо выяснить, чем Роско занимался, уйдя из колледжа. Лучше всех это знает, конечно, мисс Хит. С ней в любом случае пришлось бы встречаться, попробовать выяснить, что ее так пугает на службе, ведь начальник у нес – сама доброта. Действовать, конечно, нужно исподволь, никаких наскоков и острых вопросов.

Пока он размышлял над дальнейшей тактикой, принесли сведения от тех, кто занимался прошлым мисс Хит. И в больнице, где она училась на медсестру, и в кораблестроительной компании о ней отзывались очень хорошо, она и там проявила себя как очень надежный и знающий человек, на которого всегда можно положиться. Так откуда же этот испуг? Ведь доктор Берт совершенно ею доволен…

Поломав еще немного голову над этой загадкой, Френч снова велел прислать к нему инспектора Хорна.

Прошло уже несколько дней после второго визита Далси к барристеру, а от того все не было никаких вестей. После последней их беседы на душе у Далси было неспокойно, и это беспокойство все нарастало. Почему Лиддел молчит? Она уже готова была решиться на какое-нибудь очередное сумасбродство, только бы узнать, что происходит.

Фрэнк тоже в эти дни ни разу не появлялся, и Далси была ему за это благодарна. Письмо он все же прислал, сообщил, что пару недель еще побудет в имении, поскольку леди Чаттертон попросила его разобрать бумаги и черновики сэра Роланда, она надеется, что кто-то все же закончит эту книгу. Фрэнк писал, что работы у него – невпроворот, и наведаться в Лондон он в ближайшее время никак не сможет. Далси написала ему, что она прекрасно его понимает, бедняжку, наверное, он совсем утонул в бумагах. Ну ничего, как-нибудь все образуется. У нее лично все более или менее в порядке, так что ему не стоит волноваться, можно встретиться и попозже.

Далси изнывала от неведенья, но однажды вечером, сразу после ужина, вдруг раздался звонок в дверь. На пороге стоял симпатичный молодой мужчина атлетического сложения. Вид у него был вполне дружелюбный, манеры – отличные, а представился он как… инспектор Хорн из Скотленд-Ярда.

У Далси мигом душа ушла в пятки. Что его сюда привело? Фрэнк? Или афера на Харли-стрит?! Несколько бесконечных, кошмарных секунд она не могла даже пошевельнуться, но потом все-таки взяла себя в руки.

– Мистер Хорн? – повторила она едва слушавшимися губами. – Здравствуйте. Чем могу быть вам полезна?

– Вы уж простите меня за внезапное вторжение, мисс Хит. Речь идет о последней вашей беседе с мистером Лидделом.

У Далси снова перехватило дыхание.

– Видите ли, он обратился за консультацией к нам, а именно – к старшему полицейскому офицеру Френчу. У мистера Френча возникли кое-какие вопросы к вам. Но тут такая неувязочка… Он не имеет права покидать надолго свой кабинет. Собственно, поэтому он и прислал к вам меня. Он спрашивает, не могли бы вы сами его навестить?

Далси облегченно вздохнула.

– Да-да, конечно, – выпалила она. – Я обязательно зайду. А когда он хотел бы меня видеть?

– Да хоть прямо сейчас, – он улыбнулся. – Если вы согласитесь, я с удовольствием доставлю вас на своей машине, а потом привезу домой.

Это действительно был неплохой выход. Далси сказала «спасибо» и попросила подождать пару минуток.

В прежние времена, когда в жизни Далси не было всех этих тайных перипетий, она была бы счастлива возможности побывать в Скотленд-Ярде. Сколько раз она читала в детективных романах об этом «мрачном здании на берету Темзы», ей казалось, что она сразу узнает все эти строго обставленные комнаты и гулкие коридоры. Но, к сожалению, теперешние обстоятельства были таковы, что Далси было не до экскурсий, даже таких необычных. Она уже столько всего натворила за спиной Фрэнка… и наговорила, да еще того и гляди выплывет их афера с чеками. Страх не давал ей насладиться столь знаменательным событием, как визит в Скотленд-Ярд.

Уже сидя в машине Далси немного успокоилась: Хорн по-прежнему держался очень дружелюбно, водитель он был превосходный, и вообще почти все время молчал. А если и открывал рот, то лишь затем, чтобы отпустить какую-нибудь уморительную шутку в адрес незадачливого пешехода или едущих рядом машин. Если бы совесть Далси была чиста, инспектор показался бы ей славным балагуром и весельчаком, но теперь она была уверена: он шутит специально, чтобы она расслабилась и наболтала лишнего.

Коридоры, по которым шла Далси, действительно оказались гулкими, и интерьер кабинета, в который ее провели, был по-спартански строгим, однако хозяин его, старший офицер Френч, был, наоборот, очень приветлив.

– Я бесконечно благодарен вам, мисс Хит, за то, что отозвались на мою просьбу, – начал он. – Прошу садиться. Сигарету? – Он протянул ей раскрытую пачку и поднес потом зажигалку. – Поверьте, мне очень неловко в столь поздний час мучить вас всякими расспросами, но днем вы, к сожалению, заняты.

– Да, целый день, с самого утра. Я работаю секретарем-регистратором в приемной доктора Берта, на Харли-стрит. Впрочем, это вам наверняка известно.

– Да, конечно, – Френч кивнул. – Нам нужно обсудить кое-какие моменты, высказанные вами мистеру Лидделу. Полагаю, Хорн уже вас предупредил. Я провожу расследование, касающееся некоторых ваших заявлений. Надеюсь, совместными усилиями мы быстро доберемся до истины, и наш долг можно будет считать выполненным.

– Я тоже на это надеюсь, мистер Френч.

– Итак, я рассчитываю на вашу помощь. Есть некоторые детали, которые показались мне не очень понятными, и я хотел бы кое-что у вас прояснить, вдруг вы знаете?

Далси снова почувствовала, что настороженность уходит. Почему-то было совсем не страшно. А может, это плохо, и они тут специально поначалу изображают из себя добрячков?

– Конечно, с удовольствием вам помогу, если сумею, – услышала Далси свой голос.

– Вот спасибо, – тон Френча стал еще более доверительным, – я предчувствовал, что вы захотите нам помочь, потому все-таки и решился на ночь глядя вытащить вас из дома. Ну что ж, начнем. Сначала поговорим о Роско. Из колледжа он ушел в августе тридцать пятого года, а у доктора Берта начал работать с одиннадцатого марта прошлого года. Хотелось бы узнать, чем он занимался все эти годы. Вам это известно?

– Кое-что – да. После колледжа на него свалилось много неприятностей. Возможно, вы знаете, что вырос он в благополучной семье, никогда не нуждался, и для него было страшным потрясением узнать, что отец ничего ему не оставил.

– Могу себе представить.

– Какое-то время мистер Роско пытался устроиться референтом или секретарем, он изучил машинопись и стенографию, но – ничего не получалось. В конце концов он нашел место клерка в строительной компании. Совсем не то, что он хотел, но другого выхода не было.

– А где находился офис этой компании?

– Адреса я не помню, помню только, что это где-то в южной части Лондона.

– Там он и проработал до поступления к доктору Берту?

– Нет-нет, что вы. Он продолжал искать работу, ведь в строительной фирме ему очень не нравилось. Он нанялся помощником к одному букмекеру. Там он тоже долго не задержался.

– Адрес букмекера? Может, вспомните?

– Боюсь, что это слишком сложно. Уже столько лет прошло…

– А где он подвизался потом?

– Нанялся рабочим. Это было ужасно… но жизнь заставила. Не знаю, чем именно он занимался, но помню, что он работал в гараже.

– Что за гараж?

– Гараж мистера Гудвина на Хампмерсмит-бродвей.

– Понял. И как долго он там продержался?

– Точно вам не скажу… Знаю только, что уволился он незадолго до начала войны.

– А вам известно, почему он уволился?

– Ввязался в спор с начальством. Так он мне сказал. Начальник отказывался платить за сверхурочные часы, и вообще был страшным грубияном. Это даже хорошо, что мистер Роско от него ушел. Он человек очень способный, ему не место в гараже.

– А потом его призвали в армию, я верно вас понял?

– Да, он отслужил шесть лет.

– А после того как демобилизовался, поступил к доктору Берту?

– Спустя какое-то время. Когда кончилось выходное пособие.

– И тогда вы помогли ему попасть на вакантное место к своему шефу?

– Да, я действительно сказала о нем мистеру Берту. Мистер Берт с ним поговорил и сразу же принял.

– Ясно. Вам нравится работать у мистера Берта?

Далси заметила, что Френч как-то не так на нее посмотрел, очень уж внимательно… Или ей померещилось? Привычная уже тревога охватила Далси. Нужно бы отвечать как можно более естественно, но она боялась, что ничего не получится, что он заметит ее напряжение. Однако Френч продолжал разговаривать прежним ласковым тоном. Слава богу, ничего не заподозрил…

– Да, кстати, – вдруг спохватился он, – совсем забыл спросить. Вам знаком этот человек? – Он вытащил из ящика фотографию и положил ее на столешницу. – Поверните ее поближе к свету.

Со странным смешанным чувством отчаянья и беспомощности Далси смотрела на лицо угрюмого мужчины, совершенно незнакомого. Она молча покачала головой.

– Нет? – переспросил Френч, взяв у нее фото. – Ладно, это не так уж важно. Вот, собственно, и все. Благодарю вас, мисс Хит, вы очень нам помогли. Мы внимательно проанализируем все возможные варианты – я имею в виду трагедию в имении «Жасмин», и если что-то прояснится, непременно поставим вас в известность. А теперь, если не возражаете, инспектор Хорн отвезет вас домой.

Уже в который раз за сегодняшний вечер Далси облегченно вздохнула. Все прошло замечательно. Она ответила на все вопросы, и при этом инспектор ни в чем ее не заподозрил, если бы это случилось, она бы это наверняка почувствовала. Далси встала с кресла.

– Мистер Хорн пусть не беспокоится, – сказала она. – Я с удовольствием немного пройдусь пешком, хочу подышать свежим воздухом.

Френч нажал на звонок, вскоре появился Хорн.

– Проводите мисс Хит к выходу. Она изъявила желание пройтись пешком. – Френч с улыбкой посмотрел на Далси. – Я вынужден приставить к вам провожатого, иначе вас отсюда просто не выпустят.

Далси показалось, что в словах его есть некий зловещий подтекст, но Френч продолжал мило улыбаться и тепло пожал ей руку.

Пока они с Хорном снова шли по коридорам, произошел один забавный эпизод. Как только они свернули за угол, по глазам Далси ударил вдруг резкий свет. Они очутились в ярко освещенном закутке. Хорн что-то проворчал и повернул выключатель, свет стал обычным.

– Вот разгильдяи, – пожаловался он. – Здесь делают большие копии с фотоснимков, видите, какую устроили иллюминацию. Вот какие в Скотленд-Ярде нерадивые сотрудники, верно, мисс Хит? – и он улыбнулся лукавой обезоруживающей улыбкой.

Когда Далси добралась до своей квартиры, настроение у нее было почти умиротворенное. Она уже не сомневалась в том, что не сделала Фрэнку ничего плохого, равно как и в том, что никому из полицейских даже в голову не приходит заподозрить ее в чем-то неблаговидном, в каких-то там махинациях.

Глава 15 Грабитель-невидимка

Френчу беседа с Далси тоже показалась вполне приемлемой. Он получил от нее ценную информацию. Теперь у них есть адрес гаража, где Роско работал перед уходом в армию, а в гараже, глядишь, подскажут что-нибудь еще. Так постепенно все и прояснится, где мистер Роско обретался после колледжа. Потом нужно сделать запрос в военные инстанции. И тогда посмотрим, способен ли этот молодой человек пойти на крайние меры ради собственного благополучия.

Что же касается самой мисс Далси… Френч убедился, что Лиддел был прав. При упоминании о Харли-стрит она явно разволновалась, точнее говоря, даже испугалась. Поэтому, вызывая к себе Хорна, Френч не просто позвонил в звонок, а нажал его дважды: это означало, что инспектор должен не просто проводить Далси, но успеть ее сфотографировать. А отпечатки пальцев своей гостьи Френч уже получил – с помощью одного их старых отработанных трюков. Это было обычное для Скотленд-Ярда правило, и Френч решил от него не отступать.

Времени было в обрез, поэтому он решил сам отправиться в названный Далси гараж. Это был крупный объект, и, возможно, найти нужную ниточку будет непросто, придется вести долгие опросы.

Припарковавшись у гаража, Френч сразу отправился к начальнику.

– Мистер Хадсон, у нас никаких претензий к вашему предприятию, – сразу успокоил его он. – Дело в том, что мне требуются кое-какие данные об одном из ваших прежних сотрудников, сугубо конфиденциально. Был бы весьма вам признателен. Меня интересует мистер Фрэнк Роско, по моим сведениям, он уволился незадолго до начала войны.

– Роско? – переспросил хозяин гаража и почему-то еле заметно улыбнулся. – Помню, помню. У него, что ли, неприятности?

– Не совсем так. Просто он стал жертвой обстоятельств, ситуация сложилась довольно скверная, и нам необходимо убедиться, что с ним все в порядке.

Собеседник Френча кивнул с таким видом, будто ожидал услышать нечто в этом роде.

– Опять, значит, скверная ситуация, – загадочно произнес Хадсон. Пройдя через комнату, он подошел к шкафчику и вынул папку.

– Вот его трудовая карточка. Пришел к нам в октябре тридцать седьмого, уволился в январе сорокового. Начинал помощником механика, но башковитый малый, ничего не скажешь, прирожденный механик, хоть нигде специально и не учился. Но сами понимаете, профсоюз не дремлет, и в обход них я не мог назначить его механиком, поэтому я предложил ему работать аварийным, так сказать, мастером, мог делать то, с чем другие не справлялись, и тут уж профсоюзные правила не действовали. Надо сказать, справлялся он с любой неполадкой играючи, остальные ему завидовали. Мне приходилось платить ему часть денег потихоньку, так чтобы другие про то не пронюхали.

– Знакомая картина, таких умельцев часто недолюбливают, слишком умны, – заметил Френч. – Значит, по-вашему, у него были большие способности, и он, вообще-то, был напористым парнем?

– Да когда как. Когда хотел, все мог сделать.

– И что же, бывали случаи, когда он не хотел что-то делать?

– Бывали. Интересную работу всегда делал с удовольствием, любо-дорого было посмотреть. А что попроще всегда старался перепихнуть на других.

– А почему же он уволился?

Чувствовалось, что этот вопрос застал мистера Хадсона врасплох, он чуть заметно смутился.

– Тут такое дело, господин инспектор… гм… я нарочно нашел повод, чтобы избавиться от него. Возникли кое-какие подозрения, но улик – никаких. Так что не хочу понапрасну ни в чем его обвинять, попрошу вас это учесть.

Френч тут же вспомнил о рапорте Хорна по результатам беседы с ректором медицинского колледжа.

– Я понимаю ваши сомнения, но ответьте мне только па один вопрос: его увольнение было связано с какими-то финансовыми неурядицами?

– Да, – признался Хадсон. – Это из-за денег.

– Начали пропадать деньги, и вы заподозрили Роско, но доказать, что их брал он, было невозможно.

Хадсон был безусловно потрясен возможностями современной полиции.

– Но откуда вам это известно, мистер Френч? Вы попали в самую точку.

– Мне ничего не было известно, – честно признался Френч. – Просто я догадался, потому что в биографии Роско уже до вас была подобная ситуация.

– Не знаю, что было в предыдущем случае, но вы действительно угадали. Начали пропадать деньги из ящика, где хранилась наличность. Видимо, у воришки был свой ключ от кабинета и от ящика, потому что все замки были в полном порядке. Кражи происходили регулярно, так продолжалось некоторое время. Мы установили собственное наблюдение, но нам так и не удалось поймать этого типа. Но как только происходило очередное ограбление, Роско всегда оказывался где-то рядом, разумеется, по уважительной причине.

– Вы сообщили об этих кражах в полицию?

– Да, но они тоже никого не смогли поймать, – вежливым и почтительным тоном констатировал мистер Хадсон, но Френч заметил лукавую искорку, мелькнувшую в его глазах.

– Не повезло, беднягам, верно? – великодушно пошутил Френч. – А после ухода Роско деньги больше не пропадали?

Мистер Хадсон энергично закивал.

– С тех пор – ни разу. Поэтому я решил, что все-таки поступил справедливо, выпроводив Роско.

Схема действий неведомого нарушителя спокойствия из колледжа настолько напоминала схему действий воришки из гаража, что Френч уже не сомневался в том, что Роско мог оказаться причастным и к трагедии в поместье «Жасмин». Малый он ушлый и изобретательный, в этом уже сомневаться не приходилось, моральными принципами особо не обременен и ради денег способен пойти на многое. Все эти качества как нельзя лучше вписывались и в характер неведомого убийцы сэра Роланда Чаттертона. Правы, правы были Лиддел и Летбридж, хлопотавшие о дальнейшем расследовании, чутье их не подвело. Френч и сам уже настроился на битву, решил не отступать, готов был потратить сколько угодно времени и сил, лишь бы докопаться до истины.

Вернувшись в Скотленд-Ярд, Френч увидел у себя на столе записку о прохождении Роско армейской службы. В составе Восьмой армии тот проделал немалый путь: от египетского Эль-Аламейна до итальянской Флоренции. Солдат из него, видимо, получился неплохой, никаких особых подвигов не совершал, но и проступков тоже. В положенный срок получил звание сержанта. К записке прилагалась таблица с датами: где, когда и кем служил.

Френч со свойственной ему обстоятельностью проанализировал все данные, содержавшиеся в записке, но ничего компрометирующего там не обнаружил, ни единого намека. Но потом ему вспомнилось одно любопытное обстоятельство.

Фрэнк Роско прибыл в Ливерпуль, и с момента демобилизации до момента поступления к Берту прошло всего десять дней. Мисс Хит упомянула, что по приезде в Лондон ее друг был в крайне стесненных обстоятельствах, настолько стесненных, что готов был пойти на любую работу, даже на такую, где никому не требовались его многообразные таланты и умения. Его безденежье было потом косвенно подтверждено и доктором Бертом, которому даже пришлось выдать своему новому сотруднику аванс, поскольку тому не на что было купить костюм. Но почему Роско оказался в таком отчаянном положении? Ведь военным полагается солидное выходное пособие, так называемые подъемные. Куда подевались все эти деньги?

Френч стал вспоминать разговор с Далси. Он спросил, пришел ли Фрэнк к Берту сразу после увольнения из армии, на что она ответила таким образом: «Спустя какое-то время. Когда кончилось выходное пособие».

Однако получалось, что выходное пособие иссякло уже через десять дней. Не специально ли Далси дала столь обтекаемый ответ. Конечно она не покривила душой, сказала правду, но… Но не слишком ли это опрометчиво – спустить за десять дней солидное пособие? Мог ли Фрэнк, которому не на кого было рассчитывать, кроме себя самого, вести себя таким образом? Нет, не мог, что-то тут было не так.

И тут память подсказала дотошному Френчу еще одну примечательную деталь.

Покинув Берта, Фрэнк Роско нанялся личным секретарем к сэру Роланду Чаттертону, весьма состоятельному человеку из самых высших кругов, с соответствующим образом жизни, жизни не просто в комфорте, но в роскоши. Роско было обещано, что он будет там жить чуть ли не на правах члена семьи. Чтобы произвести хорошее впечатление на своего работодателя, Роско должен был позаботиться о достойной экипировке: шикарная тройка и пальто, дорогие джентльментские аксессуары, такие, как качественный портсигар и модная зажигалка. Но такие прихоти не по карману скромному ассистенту хирурга. Откуда же Роско достал деньги на все это?

Скорее всего, он их украл, как когда-то в колледже, а потом в гараже. Этот вывод напрашивался сам собой. Френч долго сидел, глядя перед собой, машинально барабаня по столешнице кончиками пальцев. И еще этот странный испуг в глазах Далси Хит…

В тот же вечер Френч позвонил доктору Берту.

– Простите великодушно за беспокойство, это опять я, но мне необходимо кое-что с вами обсудить. Если честно, я бы предпочел зайти к вам домой, а не в офис. Когда вам было бы удобно?

– А не хотите зайти сегодня же?

– С удовольствием, сэр.

– Милости прошу. В любое время после девяти.

Берт ждал его в своем кабинете.

– Кофе, виски, пиво? – предложил он.

– Если можно, чашечку кофе, – сказал Френч. – Вы так гостеприимны, что мне придется почаще изобретать поводы для визитов.

– Мне почему-то кажется, что вам даже не потребуется их изобретать. Так о чем вы хотели со мной поговорить?

– Тема, говоря откровенно, весьма деликатная. Меня интересует состояние ваших финансов. Скажите, сэр, у вас в последнее время не случалось денежных недостач? Сами понимаете, это строго между нами.

Берт изумленно вскинул брови, потом решительно покачал головой.

– Вы не на шутку меня удивили, мистер Френч. С деньгами у меня полный порядок. Но откуда такой странный вопрос?

– Есть у меня кое-какие подозрения, но надеюсь, они не подтвердятся. У меня есть все основания предполагать, что мистер Роско нечист на руку, но действует он всегда осторожно и хитро. Вполне вероятно, что за время своей службы у вас, он, помимо законного жалованья, сумел прикарманить солидную сумму.

– Господь с вами! Это было бы чудовищно! Искренне надеюсь, что вы заблуждаетесь.

– Возможно. Повторяю: это только предположение. Но я еще не сказал самого ужасного. Не исключено, что они действовали на пару с мисс Хит. То есть бессовестно вас обкрадывали.

– С мисс Хит? Ну уж это полная дичь! Этого не может быть. – Берт замотал головой. – Никогда в это не поверю. Тем более что у меня ничего никогда не пропадало.

– Боюсь, мы вынуждены будем устроить проверку, чтобы окончательно в этом убедиться.

Берт не знал, что и говорить, потом беспомощно пожал плечами.

– Что ж, раз у вас возникли сомнения, мне остается только подчиниться. Но что именно вы намерены предпринять?

– Мне пока трудно сказать что-то конкретное, я ведь пока не знаю, каким образом с вами расплачиваются пациенты, как строятся отношения с банком, ну и прочие тонкости. К сожалению, мне придется попросить вас все это рассказать. Ну а потом мы просмотрим всю финансовую документацию, без этого никак не обойтись.

Берта подобная перспектива, похоже, не очень радовала, но и не удручала.

– Думаю, вы правы, не обойтись, – угрюмо согласился он. – Теперь надо определиться со временем. Это не так-то просто.

– Завтра вечером. Завтра среда. Устроим у вас на Харли-стрит вечеринку, согласны?

– Ладно, завтра так завтра. Жду вас примерно в половине девятого, хорошо?

– Великолепно, сэр. Непременно буду. И прихвачу с собой одного своего подчиненного, который неплохо разбирается в бухгалтерии. Надеюсь, вы не станете возражать? Да, и еще один существенный момент. Мисс Хит ничего не должна подозревать. Ведите себя как обычно, будто нашего с вами сегодняшнего разговора не было.

– Легко сказать, но не уверен, что у меня получится.

– Тогда заранее скажите ей, что у вас болит голова, и потому неважное настроение.

Прощаясь с доктором, Френч отметил про себя, что все прошло довольно спокойно, он боялся, что доктор более сурово отреагирует на все эти унизительные домыслы.

На следующий вечер ровно в двадцать тридцать Френч прибыл на Харли-стрит. С ним был молодой инспектор, некогда учившийся на бухгалтерских курсах. Диплома он не получил, но с цифрами был на короткой ноге и успел хорошо изучить все основные дисциплины. Берт уже их поджидал и пригласил пройти в свой кабинет.

– Позвольте представить: инспектор Гулд, – сказал Френч, и тут же поспешил добавить: – Он в финансах разбирается гораздо лучше меня, поэтому я, как говорится, умываю руки.

Берт пожал Гулду руку, и тот сразу приступил с делу. Он спросил у Берта, был ли у Роско доступ к денежным документам и вообще к деньгам, находящимся в офисе? И имеет ли какое-либо отношение к финансовым делам фирмы его секретарша, мисс Хит?

– Роско был моим ассистентом, – напомнил Берт, – и наши финансы абсолютно его не касались. Разумеется, он мог что-то обсуждать с мисс Хит, но это уже по личной инициативе, а не по служебной необходимости.

– Насколько я понял, речь идет о том, что он мог принимать самое активное участие в финансовых операциях. Но сначала мне хотелось бы уяснить, каков круг обязанностей мисс Хит?

– Ей-то как раз приходится много возиться со всякими денежными документами, со счетами, с платежками, и все такое прочее, но с этим у меня строго, я устраиваю периодические проверки. Думаю, достаточно надежные. Так что какие-либо подтасовки попросту исключены. – И он пространно описал свои методы проверки. Гулд внимательно слушал объяснения профессора, и довольно скоро на лице его отразилось тайное изумление и даже разочарование.

– Должен сказать, сэр, что ваша система проверок действительно достойна восхищения, – заметил инспектор. – На первый взгляд она просто идеальна. Но меня смущаетодин-единственный момент. К вам в руки не попадают чеки пациентов, ими занимается только мисс Хит. Впрочем, она потом предъявляет вам корешки квитанций, подписанные банковским кассиром.

Берт удовлетворенно кивнул.

– Именно так. Если бы мисс Хит забирала часть полученных по чекам денег себе – ведь вы в этом ее подозреваете? – то ей бы не удалось заручиться соответствующими документами в банке.

– Это-то понятно, – сказал Френч, – но все-таки тут что-то не так. Если мои подозрения, не дай бог, подтвердятся, то мы имеем дело с весьма изворотливым и умным противником.

– В принципе, я понял систему проводимых вами финансовых операций, – заметил Гулд, – но хотелось бы посмотреть, как она работает. Мистер Берг, вы позволите взглянуть на книги с записями?

Берт наконец сообразил, что его собственных объяснений полицейским недостаточно.

– Почти все они хранятся в кабинете мисс Хит, – сказал он, кивая. – У меня есть только ее отчет, который она приносит мне каждые две недели, и мой собственный гроссбух, к нему мисс Хит никакого отношения не имеет. – Он подошел к сейфу и достал оттуда пачку бланков и толстую тетрадь. – Тут мисс Хит фиксирует данные о полученных мной гонорарах. Тут все в полном порядке, она выполнила все мои поручения. Я уже вам рассказал, что к отчету она прилагает корешки банковских платежек. Я, знаете ли, всегда проверяю, соответствуют ли ее записи суммам на корешках, и, представьте, ни разу не обнаружил каких-либо несовпадений. Итоговые суммы я заношу в свой гроссбух, если угодно, можете в этом убедиться.

– Вы сказали, что у мисс Хит есть книжечка бланков для фиксации оплат в банке? Не могли бы мы осмотреть ее стол?

– А ключик от стола у вас есть, мистер Берт? – спросил Френч.

– Лежит где-то, – ответил доктор, – но совсем не уверен, что я сейчас смогу его найти.

– Ничего страшного, – успокоил его Френч. – Обойдемся и без ключа. Ведите нас к ее столу.

Берт провел их в кабинет Далси, и Френч уселся на ее стул. Порывшись в кармане, он достал отмычку и принялся за работу. И сразу раздался тихий щелчок: замок открылся.

– Я всегда подозревал, что мистер Френч выбрал не ту профессию, – с невозмутимым видом произнес Гулд. – Если бы он навещал квартиры граждан, естественно, когда их не бывает дома, то зарабатывал бы куда больше, чем в Скотленд-Ярде. – Он посмотрел на доктора: – Вы согласны?

Берт тут же поддакнул, добавив, что столь редкие таланты надо использовать по назначению. Френч мгновенно отпарировал, заявив, что в чужих письменных столах ничем особо не разживешься, поэтому не стоит так рисковать.

– А теперь, Гулд, ваша очередь, – сказал Френч, вставая, – проводите свою бухгалтерскую ревизию.

Некоторое время оба офицера старательно копались в бумажках, придирчиво просматривая каждый квиток и аккуратно водворяя все на прежнее место, причем проделывали они это с филигранной точностью. Наконец Френч устало откинулся на спинку стула.

– Похоже, все тут в полном порядке, – объявил он, не скрывая своего удивления. – А ваше мнение, Гулд?

Тот подтвердил слова Френча: ни единого намека на обман.

– Что ж, выходит, мы зря подняли весь этот шум, – продолжил Френч. Он обернулся к Берту. – Вы уж простите за беспокойство, профессор. Поверьте, наши подозрения возникли далеко не на пустом месте, придется искать другие зацепки.

– И что же вы намерены предпринять?

Френч пожал плечами.

– Ну что нам остается? Только проконсультироваться с сотрудниками банка, с которым вы обычно имеете дело. Завтра же туда и отправимся.

Говоря это, Френч стал вылезать из-за стола, но вдруг резко остановился, уставившись на пол.

– Мистер Берт, а что это за провода? – спросил он, ткнув пальцем вниз. – Здесь, у ножки стола?

Берт озадаченно покачал головой.

– Понятия не имею, никогда их раньше не замечал.

– Может, раньше с этой стороны стола была настольная лампа? – предположил Френч. – Ну-ка посмотрите, что там такое, Гулд, сделайте одолжение.

Инспектор уже и сам приступил к осмотру, не дожидаясь распоряжения шефа.

– Они подсоединены к плоской коробке, которая закреплена под столешницей, – по ходу дела докладывал он, – а вот тут выключатель, его почти не видно, но, когда сидишь за столом, он практически под рукой.

– Ну-ка нажмите на кнопку, – приказал Френч.

Гулд нажал.

– Я, конечно, ничего не берусь утверждать, – сказал инспектор, – но эта штуковина здорово напоминает динамик.

– Динамик? – ошеломленно пробормотал Берт. – Это какое-то безумие! Откуда здесь мог взяться динамик?

– Посмотрите, куда эти провода ведут с другой стороны, – посоветовал Френч.

– Они подсоединены к звонку, – доложил Гулд. – Что это за звонок, мистер Берт?

– Для вызова, проведен из моего приемного кабинета. У нас есть условные знаки. Одним звонком я вызываю к себе мисс Хит, двумя – своего ассистента.

– Тут какой-то дополнительный провод, сэр, по виду более новый, – сообщил Гулд, – пока не пойму, для чего его сюда приделали.

– Ну что ж, – заключил Френч, – раз кому-то понадобилось его сюда приделать и раз мистер Берт ничего о нем не знает, значит, кто-то этот провод подсоединил тайком, и ничего хорошего нам ждать не приходится. Мистер Берт, не могли бы вы пойти позвонить в свой звонок? Может, это нас на что-нибудь выведет?

Берт вышел из комнаты, в коридоре раздались его шаги, постепенно стихавшие. Потом наступила полная тишина, длившаяся, впрочем, совсем недолго: теперь уже было слышно, как он идет по своему кабинету, потом стал различим мягкий шорох перекладываемых бумаг, а после этого раздался пронзительный звонок.

Полицейские переглянулись.

– Осторожно уточните, когда он нажал звонок: уже после того, как передвинул бумаги, или после, – еле слышно приказал Френч.

Гулд устремился в кабинет доктора и спросил про бумаги. И тут же стало понятно назначение «штуковины» и дополнительного провода. Вопроса Гулда Френч не услышал, но отчетливо разобрал все, что сказал в ответ Берт, причем звук доносился из коробочки под столешницей.

Френч тоже отправился в приемный кабинет доктора.

– Это точно динамик, – сообщил он, – и устроен он таким образом, чтобы мисс Хит могла слышать каждое ваше слово, мистер Берт. По идее, где-то тут должен находиться «жучок». Ищите, дружище, – мягко приказал он своему подчиненному.

Искать Гулду пришлось недолго, поскольку провода были подсоединены прямо к кнопке звонка.

– Ей нужно было знать, что вы говорите своим пациентам, – продолжал рассуждать Френч. – Спрашивается, зачем? Что это могло ей дать?

Берт сокрушенно покачал головой. Он выглядел страшно подавленным.

– Не представляю… это выше моего разумения, – расстроенным голосом сказал доктор, – никогда в жизни не поверил бы во всю эту чертовщину… если бы не увидел собственными глазами.

– Итак, – продолжил Френч, – искомая улика обнаружена. Теперь нам бы выяснить, для чего… гм… вся эта чертовщина затеяна, и тогда мы точно выбредем на верный путь.

– Это не просто улика, – с болью произнес Берт. – Непостижимо… чтобы эта девушка, такая милая, умная, всегда готовая помочь… чтобы она специально мне вредила… Но зачем она все это делала?

– Все из-за них, из-за денег, – сказал Френч, – я чувствую, что эти двое точно вас обворовывали. Завтра мы пойдем в банк, и я хотел бы прихватить документы, которыми занимается мисс Хит, записи и финансовые отчеты, только она не должна об этом знать. Не могли бы вы придумать для нее какое-нибудь поручение подальше от офиса?

– Хорошо. Попрошу ее отвезти моему коллеге один прибор. Прямо сейчас с ним договорюсь.

Берт набрал номер телефона и после краткого разговора пояснил:

– Главный врач петвортского санатория. Он позвонит мне завтра утром и скажет, что ему срочно требуется этот прибор. Я велю мисс Хит немедленно отправляться в Петворт, эта поездка займет у нее почти весь рабочий день.

– Это было бы очень кстати, сэр. Тогда до завтра?

Берт позвонил после десяти и доложил, что Далси только что отправилась в Петворт. Через пятнадцать минут Френч и Гулд прибыли на Харли-стрит.

– Я сказал пациенту, чтобы пришел попозже, – сообщил Берт, – и готов проводить вас в банк. Но, боюсь, при самой процедуре расследования я присутствовать не смогу.

– Мы это учли, – сказал Френч. – Полагаю, нам лучше воспользоваться машиной Скотленд-Ярда. Вашему шоферу ни к чему знать, что вы отправляетесь в банк.

– Я чувствую себя как мальчишка, которого уговорили поиграть в какую-то глупую смешную игру, хотя, разумеется, все это совсем не смешно. И все-таки мне кажется, что ваши подозрения напрасны. Я пролистал свои собственные записи: все суммы гонораров соответствуют нашим расценкам. Если что-то и пропало, то это такие пустяки, что не стоит из-за этого поднимать шум.

– Мистер Берт, никто не станет устанавливать «жучок» просто так, из-за праздного любопытства, – твердо сказал Френч. – Мы обязаны выяснить, что все это означает.

На это доктору Берту ответить было нечего, и минут через десять все трое уже входили в кабинет директора банка, мистера Харкорта. Когда доктор Берт представил ему детективов из Скотленд-Ярда и объяснил, какова цель их визита, бедный директор даже не нашелся что сказать. Но он быстро оправился от изумления и заверил, что он и его сотрудники сделают все, что в их силах, чтобы помочь следствию. Профессор Берт, извинившись, откланялся. Директор велел принести нужные записи и документы, после чего приступили к делу. Гулд зачитывал вслух суммы и фамилии плательщиков, обозначенные на корешках от квитанций оплаты, которые оставались у Далси, а Харкорт отыскивал соответствующую запись в своем гроссбухе, куда были внесены суммы, обозначенные в платежках. На первых девяти корешках суммы тютелька в тютельку совпадали с суммами в гроссбухе, но когда Гулд прочел десятое число, Харкорт его остановил.

– Минуточку. Какая, вы сказали, там сумма?

– Фортескью. Чек на сто сорок семь фунтов и десять шиллингов, – еще раз прочел Гулд. – Внесены на текущий счет.

– Значит, примерно сто пятьдесят гиней, – решил округлить Френч.

– Но у меня тут указано сто восемьдесят девять фунтов, – сказал Харкорт.

– По-моему, проще сравнивать в гинеях, – не отставал Френч.

Однако директор пропустил его реплику мимо ушей и спросил у Гулда:

– И какая там указана дата?

– Шестое августа.

– И у меня тоже шестое августа. Ничего не понимаю… Дайте-ка я взгляну на этот корешок. Вроде бы все тут в порядке. Надо будет потом перепроверить данные за этот день. Может, в этот день от Фортескью было два чека?

– Но в тетради для записей мисс Хит фигурирует только один чек от Фортескью.

Кивнув, мистер Харкорт вызвал звонком главного бухгалтера и велел ему отыскать сам квиток. Выяснилось, что там действительно указана сумма в сто восемьдесят девять фунтов, совсем не та, которая стояла на корешке книжки Далси. Дальнейшая проверка подтвердила, что шестого августа от Фортескью в банк поступила оплата по одному чеку.

Директор и оба детектива обменялись недоуменными взглядами. Френч попросил разрешения позвонить, и мистер Харкорт молча придвинул аппарат к нему поближе. Френч набрал номер.

– Мистер Берт? Вы помните пациента по фамилии Фортескью?

– Сэра Ридли? Разумеется, помню. Несколько недель назад я его прооперировал.

– А вы не могли бы вспомнить, сколько он вам заплатил?

– Дело было еще в августе, и точную сумму я назвать затрудняюсь. Думаю, он заплатил сто пятьдесят гиней.

– А случайно, не сто восемьдесят?

– Сто восемьдесят? Едва ли. За такую операцию мы берем гораздо меньше. Но почему вы об этом спрашиваете?

– Да тут неразборчиво написана одна цифра, сэр, – не моргнув глазом объяснил Френч. – Так что большое вас спасибо за подсказку, выручили.

Он повесил трубку и задумчиво произнес:

– Похоже, у мисс Хит цифры верные.

На минуту в комнате повисла гнетущая тишина. Гулд не мог скрыть своего торжества, Френч сохранял невозмутимый вид, а Харкорта явно обуревали изумление и ярость – одновременно.

– Давайте не будем торопиться с выводами, – предложил Френч, – и продолжим проверку.

Результаты дальнейшей проверки были малоутешительны. Через пять дней после шестого августа чек в сто шестьдесят гиней был разбит: сто двадцать внесено на текущий счет, а сорок гиней забрали наличными. Каждые четыре-пять дней все повторялось по той же схеме. После того как в банк поступали деньги по чеку более крупному, чем тот, что фигурировал в корешке платежек Далси, далее следовал «нивелирующий» излишек. Когда же было окончательно выяснено, что ни пенни из этих «излишков» доктор Берт не получал, цель всех этих манипуляций наконец стала ясна. Поблагодарив совсем павшего духом директора за помощь, возмутители спокойствия отправились на Харли-стрит.

Там они аккуратнейшим образом разложили все тетради и квитки Дачей по прежним местам, справедливо рассудив, что обязательно должны существовать дубликаты записей и корешков от квитанций, но хранят их уже не в письменном столе, а в более надежном месте. И тайник в конце концов был найден. Вечером Френч и Гулд встретились с доктором Бергом и, прочитав ему небольшую разъяснительную лекцию, отправились к себе в Скотленд-Ярд.

Узнав правду, мистер Берт схватился за голову. Френч, грешным делом, считал, что не стоит ему так уж сильно переживать, но отчаянию Берта не было предела.

– Мои пациенты! – стонал он. – Я обманул их! Я обсчитал их самым бессовестным образом! А потом как ни в чем не бывало снова с ними встречался, разговаривал… как будто ничего такого не произошло! Какой кошмар!

Френч пытался его утешить.

– Вашей вины тут нет, сэр, ни малейшей. Деньги присвоил этот мошенник, безусловно незаурядных дарований. Да-да, наверняка это все придумал и разработал Роско, мисс Хит действовала по его указке. Вы ничего не знали, стало быть, вы за эти хитроумные фокусы не в ответе.

– Как это не в ответе?! Нет, я обязан все вернуть, до последнего пенни.

– Думаю, с них хватит и половины, и то это будет слишком щедро с вашей стороны, – возразил Френч. – Впрочем, это меня уже не касается, простите, я немного увлекся.

Френчу стоило немалого труда убедить доктора в том, что ему не следует ничего предпринимать без санкции Скотленд-Ярда. Поначалу профессор и слушать ничего не хотел, только твердил, что немедленно должен покончить с этим кошмаром. Френчу пришлось прибегнуть к угрозам.

– Сэр, вы вынуждаете меня говорить нелицеприятные вещи. Ваша попытка восстановить справедливость может обернуться бедой, и тогда на вашей совести будет уже человеческая жизнь. Поймите, мы пришли не ради того, чтобы найти воришку, укравшего по нескольку гиней у ваших пациентов. Мы ищем убийцу. У нас есть подозрение, что мистер Роско из корыстных побуждений совершил убийство – из корыстных побуждений. Но никаких доказательств у нас пока нет. Если вы скажете мисс Хит, что нам все про нее известно, она тут же предупредит Роско, а он может уничтожить все важные улики. Если это случится, вы будете нести ответственность за то, что он не понесет наказания. Вам могут предъявить обвинение в соучастии, точнее говоря, в укрывательстве преступника.

Последняя фраза все-таки произвела отрезвляющее действие. Берт, вздохнув, обещал ничего не предпринимать без ведома полиции.

Немного остынув после споров, они – теперь уже втроем – стали детально обсуждать найденные улики, раскладывая все факты по полочкам. И в результате обсуждения все окончательно прояснилось. Теперь было понятно, зачем понадобился «жучок» в кабинете доктора и микрофон под столом у Дачей, зачем нужна была двойная бухгалтерия и, стало быть, разные тетради для записей и прочее. А потом сам собой напросился естественный вывод: столь искусно сделанная поддельная печать была под силу настоящему виртуозу, не уступающему своими способностями все тому же Роско.

– Чтобы придумать такую изощренную схему, требуются не только изощренные мозги, но и особый кураж, – подытожил обсуждение Френч. – И еще гибкость, умение найти подходящую жертву. Должен признать, что мисс Хит, безусловно, тонкий психолог. Ведь ее задачей было не только убедиться в том, что выбранный для обмана пациент не спросил о стоимости предстоящих услуг, но понять, что он и потом ничего не станет спрашивать, даже если ему покажется, что цена слишком завышена.

– Да, у нас есть такая категория пациентов, их совсем немного, – подтвердил доктор. – Обсуждать сумму гонорара они считают слишком унизительным для себя. Они обожают демонстрировать, что подобные суетные мелочи их не интересуют, и готовы выложить любую сумму.

– Роско наверняка делал расчет именно на таких пациентов, которые любят пускать пыль в глаза. Однако игра эта все разно была слишком опасной, рано или поздно все наверняка бы раскрылось.

– Возможно, потому Роско все устроил таким образом, чтобы в случае «прокола» все улики падали только на мисс Хит, – предположил Гулд.

Френч кивнул.

– Скорее всего, но он все равно от нас никуда не денется. Ну что же, мистер Берт, нам пора возвращаться на службу. Мы будем держать вас в курсе. А пока – никакой личной инициативы.

Перед уходом Френч позвонил сэру Мортимеру Эллисону, чтобы получить его благословение на встречу с майором Летбриджем, после чего набрал номер майора и сказал, что приедет завтра утром.

Глава 16 Лучик света

Прибыв в полицейское управление Стейнза, Френч увидел в кабинете не только Летбриджа, но также и старшего полицейского офицера Клементса и инспектора Пардью. Френч подробно описал сделанные накануне открытия, и его сообщение произвело настоящий фурор.

– Так я и знал! – торжествующе воскликнул Летбридж, – знал, что тут что-то нечисто! Разумеется, я не представлял, что именно этот Роско натворил, но что он скользкий тип, понял сразу! Судя по тому, что нам сейчас рассказал мистер Френч, он мог ловко подстроить и убийство, ему не занимать ни ума, ни наглости. А мотив у него имеется, тут уж точно никаких сомнений. У меня есть свидетели, которые могут подтвердить, что он крутит амуры с мисс Чаттертон. Что и говорить, невеста она очень выгодная.

– Однако самая главная проблема остается нерешенной, – напомнил Френч, – мы не знаем, как он мог все это организовать.

– В том-то и загвоздка, – удрученно заметил Клементс. – Потому мы ничего не предпринимали. – Он посмотрел на Летбриджа. – Ведь ясно, что пока мы сами не сообразим, сэр, каким образом этот ловкач мог бы организовать убийство, у нас связаны руки. Как только появится убедительная версия, я готов сразу же возобновить расследование.

– И я тоже, сэр, – поддержал его инспектор Пардью. – Мы с Клементсом не раз это обсуждали.

– Руки у нас пока действительно связаны, – согласился Летбридж. – Но теперь, когда мы узнали новые факты, мы просто не имеем права оставаться в стороне. Что скажете, Клементс?

Могучий здоровяк Клементс неловко поерзал.

– Должен признать, сэр, что вы и мистер Френч совершенно правы. Поначалу я думал, что все эти подозрения насчет Роско абсолютно беспочвенны, но теперь, когда нам стали известны его фокусы с деньгами, картина выглядит совсем иначе. Тем не менее не представляю, как бы он мог действовать. А что вы скажете насчет Буна? Если Роско виновен, то мог ли этого не знать помощник сэра Роско? Может, они соучастники? Хотя это, разумеется, маловероятно.

Начальник полиции устало вздохнул.

– Ваше мнение, мистер Френч?

– Я разделяю опасения мистера Клементса, думаю, мы все понимаем, что ситуация пока безвыходная. Я долго над всем этим ломал голову и пришел к выводу, что нам остается только одно.

– Что именно, сэр?

– Скрупулезное расследование жизни Роско в самом имении. Ведь если он действительно совершил убийство, ему необходимо было тщательно его подготовить, в несколько этапов. В ходе расследования мы непременно обнаружим хоть что-то. Главное – откопать факт, который он не сумеет убедительно объяснить, и тогда можно будет считать, что он у нас па крючке.

– Это уж точно, – согласился начальник полиции.

– А теперь неизбежно возникает вопрос, – продолжил Френч, – надо ли нам сейчас брать Роско под арест?

– На каком основании? – спросил Клементс.

– За пособничество Далси Хит, подделывавшей счета пациентов мистера Берта.

– А у вас есть доказательства его соучастия?

– Нет, – ответил Френч, – хотя, если хорошенько порыться в его комнате или в ее квартире, наверняка что-нибудь да выплывет. Но меня сейчас волнуют не улики. Просто я хочу изолировать его на то время, пока мы будем искать зацепки, которые помогут нам выявить убийство.

– Довод существенный, – пробормотал Летбридж, но в голосе его звучало сомнение. – Если он будет арестован, нам гораздо проще будет опрашивать возможных свидетелей – на предмет убийства. Но с другой стороны, лучше бы сначала узнать, каким образом он действовал.

Подчиненные поддержали своего шефа, и началось бурное обсуждение того, как все-таки действовать дальше, какие конкретные шаги предпринимать. Очень скоро Летбридж уяснил, что ни Клементс, ни Пардью не горят желанием проводить опросы, хотя и считают их необходимыми. Поначалу он рассердился, но потом рассудил, что его парни, пожалуй, правы. Роско совсем ни к чему знать о том, что полиция снова что-то вынюхивает, а надеяться на то, что до него не дойдут никакие слухи, было бы наивно. Придя к этому заключению, начальник полиции понял, что должен сделать вполне недвусмысленное заявление. Он обернулся к Френчу.

– Мистер Френч, полагаю, мы вынуждены прибегнуть к помощи Скотленд-Ярда. Клементс и Пардью слишком сейчас загружены и не имеют возможности проводить необходимые опросы. Насколько я понял, сэр Мортимер готов оказать нам содействие?

– Да, сэр. Он распорядился, чтобы я непременно учел ваши пожелания.

– Отлично. В таком случае я официально прошу вас и дальше не отказывать нам в помощи. Ну а что касается ареста Роско, то, как говорится, вам и карты в руки. Мы к тому, что происходит в Лондоне, касательства не имеем, тамошние преступники нам не подчиняются.

Френч, прекрасно представлявший всю сложность проблемы, улыбнулся про себя мудрой прозорливости и осторожности начальника полиции. Ему самому не оставалось ничего иного, как согласиться с доводами своего стейнзского коллеги. Летбридж, разумеется, пообещал, что его подчиненные будут оказывать мистеру Френчу всяческую – посильную, разумеется, – помощь, и на этой патетической ноте совещание было закончено.

Когда начальник полиции удалился к себе, Клементс спросил у Френча:

– Пока вы здесь, у нас, может, заодно что-нибудь посмотрите? Пардью, что мы могли бы предложить сэру Френчу?

– Может, полистаете папку с архивными материалами? – предложил Пардью.

Френч сказал, что это действительно было бы недурно. Пардью положил перед ним папку с фотографиями тела, «ловушки для солнца» и обитателей поместья «Жасмин», увеличенной фотокопией пресловутого письма с угрозами и конверта с двумя заглавными буквами на обороте. Еще там имелись данные баллистической экспертизы, описание раны и пистолета, найденного на траве. Пардью сообщил Френчу, что Роско – замечательный механик, хотя не имеет никакого специального образования, что он время от времени наведывался в мастерскую сэра Роланда, оборудованную новейшими станками и инструментами, в сущности, только он туда и ходил, поскольку сам хозяин был уже не в состоянии что-то делать. Затем Пардью провел его в имение, где Френч осмотрел и «ловушку для солнца», и мастерскую, и все лужайки, рощицы, склоны и берега. Они даже проникли в дом, под тем предлогом, что им необходимо увидеться с леди Чаттертон, что было хитрой уловкой, поскольку им было известно, что она только что куда-то отправилась на машине. Короче говоря, когда Френч покинул Стейнз, он знал материалы дела и само место, где произошла трагедия, не хуже дотошного инспектора Пардью.

На следующий день разговор об аресте Роско был продолжен в кабинете сэра Мортимера. Френч повторил свои аргументы в пользу того, чтобы Роско был упрятан в тюрьму. Помощник комиссара долго их обдумывал.

– Но вы же сами понимаете, Френч, какая непростая сложилась ситуация, – наконец заговорил сэр Мортимер. – Арест крайне нежелателен, пока не будут собраны основополагающие данные. Разумеется, всякие мелочи можно добавлять потом. Мелочи, но не то, на чем, собственно, строится расследование. Пока вы даже не представляете, каким образом было совершено убийство, у вас нет даже приблизительных предположений и наметок. А это крайне важно, это вам не какая-нибудь побочная деталь. Так что вы должны руководствоваться следующим хорошо проверенным принципом: никаких арестов, пока не прояснится самое главное. Безусловно, любой неординарный случай предполагает некоторые исключения из правил. Вы полагаете, что тут такие исключения оправданны? Чем именно?

– Нам было бы проще действовать, если бы Роско был изолирован, – ответил Френч, но тут же добавил: – Но эта мера может и навредить.

– Вот и я тоже так думаю. Так что сосредоточьтесь на схеме действий, которую мог использовать убийца. Хорошенько над этим поработайте, и тогда мы снова обсудим целесообразность ареста.

Френч был удручен подобной перспективой, но приказ есть приказ. Он попытался разработать план собственных действий, и вскоре им овладело так хорошо ему знакомое ощущение. Полная несостоятельность! Сколько же раз это уже случалось в его жизни! Вроде бы все в расследовании шло как по маслу, а потом вдруг – тупик, глухая стена, и все попытки пробить эту стену были напрасными. Да, как часто он был на грани краха! Как часто он терпел сокрушительное поражение! Но разве редко бывало, что сгустившаяся тьма, позорный крах становились прелюдией успеха? Разве так уж редко складывалось, что, когда все было безнадежно, вдруг происходил некий сдвиг, и мрак постепенно рассеивался!

Пусть пока ничего не получается, это еще не повод для отчаяния. Путь к успеху давно известен миру и предельно прост. Возможно, лучше всего его суть выражена в старинной детской песенке: «Не стоит унывать, лучше снова все начать».

Завтрашний день был воскресным. Они с женой отправились на экскурсию, и Френч приказал себе выкинуть из головы неуловимого Роско и все эти неодолимые тайны. Однако вечером после чая он уселся в любимое кресло и стал перечитывать записи, появившиеся благодаря предприимчивости Далси. Он анализировал каждое слово, каждый факт, каждое описание, сделанное наблюдательной стенографисткой. Два часа он штудировал показания свидетелей и резюме коронера, но не высмотрел в них ничего полезного, ни единого лучика надежды. Его оптимизм, столь старательно разогретый досадой на себя, снова стал гаснуть, снова накатили волны отчаяния.

В какой-то момент внимание его задержалось на одном предложении, и он в изумлении перечел его. Это были показания Артура Буна, личного помощника сэра Роланда. Френч вчитывался в каждое слово диалога коронера и Буна.

Коронер: Всем нам известно, что покойный тщательно следил за своей внешностью, и одежда его всегда была в идеальном порядке. Как вы считаете: он был щепетилен при выборе костюма?

Бун: Весьма. Всегда проверял, хорошо ли все отглажено, носки и галстук должны были идеально сочетаться с костюмом. В карманах не должно было лежать ничего такого, из-за чего они, не дай бог, топорщились бы или хоть на миллиметр отвисали.

Коронер: А в то утро, о котором идет речь, он не высказывался по поводу костюма?

Бун: Нет, сэр, сказал только, что наденет светло-серый. Думаю, его все устраивало. Если бы он обнаружил, что что-то не так, то наверняка тут же меня бы отчитал.

Коронер: Понятно. Итак, вы помогли сэру Роланду одеться. А что происходило потом?

Бун: Потом мы отправились в «ловушку для солнца». Он опирался на трость и на мою руку. А в другой руке я нес книги и вторую трость. Когда мы дошли до дуба, я усадил его в шезлонг и накрыл пледом.

Коронер: Итак, примерно в половине десятого сэр Роланд пожелал встать, вы помогли ему одеться, после чего сразу отвели его в «ловушку». Во сколько вы туда пришли?

– Но если, – пробормотал Френч, волнуясь все сильнее, – если сэр Роланд так тщательно следил за своим костюмом, настолько, что даже ничего не клал в карманы, чтобы они не оттопыривались… в таком случае… если он прямо из спальни отправился в «ловушку», не заходя по пути в кабинет, то… то кто же взял из кабинета пистолет?

Френч отложил в сторону несколько раз перечитанные листочки и устало откинулся на спинку кресла. Если Буи ничего не придумывает насчет привычек своего покойного хозяина – а зачем ему, собственно, что-то придумывать? – то выходит, что сэр Роланд никак не мог сам забрать пистолет. Пистолет был, конечно, небольшим, но дуло у него все-таки довольно длинное. Френч с удовлетворением подумал, что даже такое миниатюрное оружие наверняка бы заметно оттянуло карман элегантного летнего костюма, вышколенный Бун сразу бы обратил внимание на такой «непорядок».

Дальнейшие рассуждения порождали все больше вопросов. Если исходить из того, что до чтения пресловутого письма сэр Роланд не собирался сводить счеты с жизнью, а судя по показаниям того же Буна, когда они только-только пришли в «ловушку», хозяин его был в обычном своем состоянии… Так-так, если резкое ухудшение было отмечено Буном лишь через пятнадцать минут, когда он принес сэру Роланду суп, то что же получается? Сам сэр Роланд покинуть поляну до того, как пришел Бун с супом, не мог. А случись такое чудо, это непременно заметил бы садовник, показавший, что никто из «ловушки» не выходил. Тогда каким образом к сэру Роланду попал пистолет, находившийся в кабинете?

Ясно, что сам он забрать его не мог. Тогда кто же его забрал? С бьющимся сердцем Френч невольно подумал, что ответ тут может быть только один!

Итак, все-таки это было убийство! Мысленно перебрав в памяти все факты, которые недавно удалось раскопать, Френч уже не сомневался в том, что виновным мог быть только один человек. Подозрения Далси и Летбриджа оказались не напрасными. Пусть пока неизвестно, каким образом он все это устроил, но это точно сделал он, Роско!

Нужно добывать доказательства, и поскорее! Надо как следует проследить за всем, что делал Роско во время своего пребывания в поместье. Чтобы организовать подобное убийство, требуется серьезная предварительная подготовка. Надо разузнать, что именно он предпринимал.

Френч полагал, что без дополнительных опросов не обойтись, но теперь, нащупав хоть какую-то зацепку, он для начала решил попробовать сам найти ответ хотя бы на часть вопросов. Интересно, поможет ли ему старый добрый метод дедукции? Надо попытаться.

Оставив на время бесплодные раздумья о возможных способах убийства сэра Роланда, Френч решил проанализировать два очевидных факта: состояние здоровья жертвы и письмо с угрозами.

Предположим, что Роско действительно убийца. Он воспользовался депрессией сэра Роланда и письмом или сам же это все устроил?

Начнем с депрессии: при каких условиях Роско мог довести старого джентльмена до этой кондиции? Как минимум тут требовалось два условия: он должен разбираться в лекарствах и иметь сами лекарства. Мог Роско обладать такими знаниями и такими лекарствами?

Тут же возникший мысленный ответ заставил Френча резко выпрямиться. Разумеется, Роско разбирался в лекарствах. Он не закончил университет, но ушел только на последнем курсе. И если даже он чего-то не успел узнать, то наверняка знает, в каких справочниках можно почерпнуть нужные сведения.

Только вот был ли у него доступ к этим справочникам? И Френч тут же понял, что, да, наверняка был, и к лекарствам тоже. Ведь кражи в колледже и в гараже свидетельствовали о том, что у неведомого вора были свои поддельные ключи. У Роско могли быть ключи от шкафов офиса на Харли-стрит. Правда, Берт хирург, а не терапевт, но у него тоже могли храниться какие-то обезболивающие и успокоительные лекарства. А если так, разве Роско не мог забрать нужные ему снадобья?

Френч продолжил свои рассуждения. Предположим, Роско добыл лекарства. Но мог ли он пустить их в дело? И тут Френч понял, что у него есть ответ и на этот вопрос. Да, он уже располагал достаточной информацией. В показаниях Буна говорилось о том, что когда он относил сэру Роланду завтрак в спальню, то обычно ставил поднос на столик в холле, чтобы заодно вынуть письма из почтового ящика на входной двери. Френч вспомнил расположение холла и столика. В тот момент, когда Буи выходил за письмами, поднос на столике оставался без присмотра, и в эту минуту кто угодно мог подмешать в кофе снотворное или наркотик.

Ободренный хоть каким-то просветом, Френч переключился на письмо. Если выяснится, что Роско за день до убийства ездил в Лондон или у него там был сообщник, становится понятным, как было отправлено это письмо. Да, пожалуй, это единственный допустимый вариант. Если бы он просто опустил письмо в ящик, до того как Бун пошел забирать почту, или, улучив момент, подменил им одно из писем, положенных Буном на поднос, были бы проблемы со штемпелем, с датой на этом штемпеле. Выяснить, ездил ли Роско накануне трагедии в Лондон, было нетрудно, гораздо сложнее узнать, не попросил ли он Далси опустить это письмо. Впрочем, это вряд ли. Френч не мог не учитывать того, что, по сути дела, сам вручает ей очевидную улику своей причастности.

И тут Френча осенила одна совершенно неожиданная для него самого идея. Внезапное сильное расстройство, внезапное помутнение разума… Это же самые ходовые объяснения для самоубийства. А тут явное убийство, значит, нужна была убедительная инсценировка. Надо бы еще узнать причину этого расстройства, прямо-таки на грани безумия. Может, сэра Роланда специально довели до такого состояния – прямо накануне смерти?

Теперь буквально напрашивался и второй вопрос. Видел ли старый джентльмен это роковое письмо? И знал ли он вообще о существовании пострадавшего по его вине заключенного? А что, если Роско сначала убил сэра Роланда, а уж потом подсунул мертвецу это пакостное письмишко?

Френч от волнения вскочил, потом снова уселся. Последняя версия, окажись она верной, разрешила бы многие неизбежно возникающие сомнения. И в первую очередь это: личные качества покойного никак не увязывались с теми обвинениями, которые были предъявлены автором письма. Майор Летбридж попытался все увязать. Но все его обоснования того, что сэр Роланд по нелепой случайности действительно мог подставить невинного человека, были слишком уж надуманными. И потом: письмо и адрес на конверте напечатаны на разных машинках. Это тоже настораживает. Но самой впечатляющей Френчу теперь казалась ставка на существование еще одного письма, полученного ранее. Ведь не будь первого, сэр Роланд не смог бы догадаться, от кого второе. Но если сэр Роланд получил это неведомое письмо, оно тоже должно было его расстроить, не меньше, чем первое, вывести из равновесия. Но ведь ничего такого не происходило! Подавленное состояние – было, оно постепенно усугублялось, но внезапное расстройство, чуть ли не на грани помешательства… таких свидетельств не было. Френч был теперь убежден, что вся эта история про внезапное расстройство – бессовестная ложь, преступнику нужно было еще одно обоснование самоубийства, а уж это – самое расхожее.

Френч решил, что если ход его рассуждений верен, то тут налицо – типичный промах зарвавшегося криминального «гения». Решил, что он умнее всех и потерял всякую осторожность!

Френч двинулся дальше. Если письмо сфабриковал Роско, то каким образом на конверте появился штемпель с нужной датой? Ответ пришел почти сразу: это было сделать очень просто! Как только Бун повел сэра Роланда в «ловушку», Роско обследовал корзину для бумаг, резонно полагая, что там окажутся какие-нибудь выброшенные письма, и хотя бы одно будет напечатано на машинке, и, соответственно, адрес на конверте. Письмо Роско уничтожил, а конверт забрал. Потом он надписал на конверте эти самые «Эс» и «А» – почти незаметные, и положил конверт на столик у шезлонга, а в карман своей жертвы сунул свое собственное письмецо.

Однако Френч почти сразу отмел этот вариант прочь. Полная белиберда! Версия, конечно, очень удобная, но он, увлекшись, абсолютно забыл про Буна! Тот ведь тоже заявил на дознании, что хозяин его был накануне смерти не в себе, и тоже упомянул про письмо.

Что это? Сговор? Френч тщательно обдумал подобную возможность. Нет, все-таки это маловероятно. Обзавестись сообщником убийца рискует в крайне редких случаях, когда нет иного выхода. И потом, что может быть общего у лощеного секретаря Роско и простого «медбрата»? У них разный уровень, разное происхождение, разный образ жизни. Нет, сообщниками они стать никак не могли.

Усталость и полная опустошенность, вот что вдруг почувствовал Френч. Однако, немного передохнув, он снова принялся терзать свои мозги. Итог этих терзаний был таков: по крайней мере два своих предположения он может проверить. Взглянув на часы, он снял телефонную трубку и набрал номер доктора Берта.

– Мне срочно нужно еще кое-что у вас узнать, это действительно очень важно, очень важная ниточка, которая может привести нас к цели. Мне даже страшно произнести свою просьбу, но… но не могли бы вы сейчас отправиться со мной в свой офис?

Чувствовалось, что Берт крайне удивлен очередной причудой старшего полицейского офицера, но вежливо согласился. Прихватив фотографию увеличенного фрагмента из письма, переданную ему инспектором Пардью, Френч отправился за доктором.

– Я хочу, – рассказывал он уже несколько минут спустя вконец озадаченному доктору, – проверить две версии. Возможно, они обе окажутся провальными, но если я попал в цель, то мы сможем доказать причастность Роско к гибели сэра Роланда. Как бы то ни было, я – разумеется, это сугубо конфиденциально – должен ввести вас в курс дела, – заявил он вконец заинтригованному доктору. – Первое. Я должен проверить, не было ли это письмо напечатано на машинке мисс Далси. Второе. Это вопрос уже к вам, доктор. Нет ли у вас в офисе запаса лекарств, которые могли бы спровоцировать состояние депрессии. И если такие средства у вас есть, тогда сразу же ответьте и на второй вопрос. Не пропали ли какие-нибудь упаковки или ампулы?

На этот раз удача изменила Френчу. В офисе Берта было две машинки, но письмо было напечатано точно не на них. Соответствующие лекарства у Берта были, но он совершенно не помнил, сколько их было припасено, и поэтому ответить, брал ли их кто-то без его ведома, так и не смог.

Страшно разочарованный, Френч долго извинялся перед доктором, потом в отвратительном настроении отправился домой.

Глава 17 Незамеченная улика

В эту ночь Френчу так и не удалось уснуть, мысли его продолжали крутиться вокруг трагедии и возможного убийцы. И именно в эту ночь судьба смилостивилась и послала ему великое озарение. Наконец-то! Он чувствовал, что это тот самый вариант, беспроигрышный! Поскольку он давал ответы на все то и дело возникавшие в ходе следствия вопросы. Да, это самое настоящее убийство, никакой таинственности и мистики, все ясно как божий день.

Френч теперь и сам диву давался, как он ухитрился не обратить внимание на столь существенную деталь, а ведь столько раз мысленно проверял все мелочи, крутил их так и эдак. Все, да не совсем, как оказалось… Но о чем думали Летбридж и его парни, как они-то проморгали этот факт? Клюнули на всякую чушь. Ладно, теперь главное – и для них, и для него самого – поскорее забыть об этом недоразумении.

Тут его энтузиазм несколько угас. Одно дело сообразить, что их всех ловко обвели вокруг пальца, и совсем другое – представить доказательства этого трюка. Остаток ночи Френч провел теперь уже за обдумыванием того, как убедить коллег в верности своей догадки. К концу ночи тактика действий была полностью отработана. Френч был совсем не уверен в успехе предприятия, но ничего лучшего ему в голову не приходило, а медлить было нельзя.

С утра пораньше он отправился в Стейнз и сразу прошел в кабинет Клементса.

– У меня тут к вам один вопросик, – с места в карьер начал он. – Постарайтесь вспомнить такую штуку. Не слышал ли кто-то из местных каких-нибудь неожиданных выстрелов еще до смерти сэра Роланда? Скорее всего, ночью, впрочем, это совсем не обязательно.

В глазах Клементса вспыхнуло любопытство.

– Мистер Френч, а почему вы об этом спрашиваете? Выстрелы действительно были, но того, кто стрелял, нам найти не удалось.

– Были. Это весьма любопытно, – заметил Френч, стараясь не выдать своей радости. – Будьте добры, расскажите мне о них поподробнее.

– Наши патрульные слышали их – несколько вечеров, после наступления темноты. Довольно-таки слабые, похоже, что стреляли из пистолета, точно не из ружья или дробовика. Доносились они со стороны заброшенного песчаного карьера. Парни наши тут же отправлялись к карьеру, но не находили там ничего подозрительного. Я и днем посылал туда констебля – на разведку, но тот тоже ничего примечательного не обнаружил.

– Пусть кто-нибудь из патрульных, слышавших выстрелы, проводит меня к карьеру. Я пока ничего говорить не стану, вы уж не обижайтесь. Если мои догадки подтвердятся, думаю, мы значительно продвинемся вперед. Я все потом вам расскажу, независимо от результатов проверки.

Через полчаса Френч, руководствуясь объяснениями молоденького констебля, обследовал один из уголков огромного карьера.

– Выстрелы доносились вон оттуда, сэр, – констебль показал, – правда, точное место я указать не берусь, я ведь был в этот момент на дороге, футах в тридцати от края.

– Отличное место для тренировки – для того, кто хочет набить руку в стрельбе, но не хочет этого афишировать, – заметил Френч. – Тут и вспышек не видно.

– Это точно, сэр, и вспышек никто не увидит, и видеть их в общем-то некому. На ночь глядя сюда вряд ли кто забредет, да и днем тут пустынно, карьер-то заброшенный.

Френч был полностью согласен со своим провожатым. Тепло его поблагодарив, Френч заявил, что больше в его помощи не нуждается. Молоденький полицейский удалился, а Френч начал снова тщательнейшим образом изучать указанный им участок. Основная проблема состояла в том, что он понятия не имел, что тут, собственно, можно найти, точнее говоря, как выглядит тот предмет, который он надеялся обнаружить. Перво-наперво он разбил исследуемую территорию на квадраты, апотом, соорудив из хвороста нечто вроде циновки, опустился на колени и методично, дюйм за дюймом, начал осматривать каждый квадрат.

Наконец он наткнулся на некий маленький предмет. Он был похож на осколок булыжника, и еще – на кусок ссохшейся глины. В любом случае это был фрагмент чего-то, что походило на теннисный мяч – и по форме, и по размеру. Он поскреб свою находку перочинным ножом и с удовольствием убедился в том, что это никакой не булыжник, и не глина. Он осторожно уложил этот кусочек в маленькую коробочку и продолжил свои поиски.

Ему удалось найти еще два почти таких же осколка. Он приложил их к первой находке: края не совпадали. Тем не менее было очевидно, что это фрагменты одного предмета, либо предметов чрезвычайно похожих.

Завершив поиски, Френч вернулся в полицейский участок. Клементс, слава богу, куда-то ушел. Но Пардью был на посту. Френч обратился к нему с просьбой:

– Вы не могли бы уделить мне пару часиков? – спросил он. – Нужно кое-что поискать в имении «Жасмин». В принципе, я мог бы управиться и один, но лучше, если рядом будет свидетель.

Пардью был заинтригован и с готовностью предложил свою помощь.

Когда они направились в сторону имения, Френч извлек из кармана коробочку со своими трофеями.

– Надеюсь, что нам удастся найти нечто подобное на поляне, именуемой «ловушкой для солнца», – сказал он. – Сами понимаете, что найти такую штучку непросто, ее ведь практически невозможно отличить от кома земли. А теперь слушайте, что это такое, – Френч пустился в подробные объяснения, а Пардью время от времени лишь тихонько охал.

Шли они вдоль берега, и по укромной тропке, никем не замеченные, добрались до «ловушки». Здесь тактика действий была та же самая, которую Френч только что апробировал в песчаном карьере. Долго они ползали по поляне, не забывая пропускать сквозь пальцы даже комья земли под кустами. И наконец раздался счастливый смешок Френча: он нашел осколок, весьма похожий на те, что уже покоились в коробочке! Только этот больше напоминал кусок яблока. Френч подозвал Пардью.

– Ну и что вы на это скажете? – сказал Френч, предъявляя свой очередной трофей.

Пардью был в полном восторге.

– Теперь мы точно сможем передать дело в суд, мистер Френч, – ликующим шепотом заявил инспектор. – Вы сумели его подловить!

– Мы сумели его подловить, – поправил Френч.

Пардью покачал головой.

– Бросьте. Мы были уверены, что это самоубийство, – удрученно пробормотал он.

– Просто мне чуть больше повезло, – небрежно произнес Френч. – Хорошо бы раздобыть побольше этих осколков, – продолжил он, бережно укладывая в коробочку свеженькую находку.

Однако дальнейшие поиски никакого улова не принесли, и Френчу пришлось довольствоваться тем, что есть.

– Ладно, думаю, этого будет достаточно, – сказал Френч. – Вы готовы под присягой подтвердить, что это – действительно фрагменты того, что я вам назвал?

– Разумеется, сэр.

Френч, кивнув, продолжил:

– Теперь самое время осмотреть мастерскую. Учитывая ваши прежние полномочия по ведению этого дела, думаю, мы вправе обойтись без особого разрешения на обыск. Тем не менее было бы лучше, если бы о нашем посещении никто не узнал.

– Не беспокойтесь, сэр, я посторожу. И если кого-то увижу, подам вам знак.

Из «ловушки» они возвращались прежним окольным путем – вдоль берега. Чтобы попасть в мастерскую, они воспользовались лазом в живой изгороди. Что и говори очень удобная вещь для тех, кому нежелательно привлекать внимание к своей персоне. Маленькая компактная мастерская оказалась незапертой. Пардью встал на страже у двери, а Френч принялся спешно все обследовать.

На инструменты, на ящики с гвоздями, на всякие доски, чурбачки и железяки он едва взглянул, целиком сосредоточившись на осмотре токарного станка и пола. Вооружившись лупой и великолепным тоненьким шилом, Френч начал исследовать пазы на станке и половицы. После получасовых поисков из мастерской донесся довольный рык. Снедаемый любопытством Пардью, не утерпев, тут же вбежал внутрь.

– Сегодня мне определенно везет, – сообщил Френч, поднимая голову. – Взгляните-ка сюда.

В щели между досок пола белел какой-то порошок.

– Это гипс, даю голову на отсечение, – продолжил Френч. – Те шары были сделаны из гипса. Кстати, хорошо бы узнать, где он его раздобыл.

– Выследить, где был куплен гипс, довольно сложно, слишком ходовой товар, им торгуют во многих местах. А вот краска, которую этот тип использовал, штука более приметная. Как вы думаете, сэр, что это за краска? Жженая умбра?

– Не уверен. Возможно, гипс он смешивал с каким-то коричневым порошком, чтобы шары невозможно было отличить от земляных комьев. Но в любом случае вы правы: хорошо бы определить, что это за ингредиент, лично у меня пока никаких идей по этому поводу. Ничего, наши ребята из лаборатории Скотленд-Ярда с этим разберутся, а потом мы и начнем искать, где этот умник закупил материалы. – Немного помолчав, Френч снова обратился к своему помощнику: – Взгляните, Пардью, я ведь нашел кое-что еще, думаю, они нам тоже пригодятся. – На его ладони лежало несколько маленьких завитков металлической стружки. – Нашел на токарном станке. Обратите внимание: это сталь. Это облегчает нашу задачу: хорошо, что это, например, не бронза.

Пардью посмотрел на него несколько растерянным взглядом.

– Я что-то не улавливаю суть, сэр.

– Не все сразу, – Френч лукаво усмехнулся. – Скоро все поймете.

Пока они с Пардью возвращались в полицейский участок, Френч то и дело ощупывал коробочку и боялся ее уронить, как будто там лежали настоящие рубины, а не обломки застывшего гипса. Клементс уже прибыл, и Френч снова повторил свою версию. Тот был заметно раздосадован собственной несообразительностью, но это не помешало ему выразить столичному гостю самое искреннее восхищение.

– Вы не могли бы дать мне двух помощников, сэр? Нам действительно крайне важно выяснить, где он купил материалы для своей авантюры, – попросил Френч, выслушав заслуженные комплименты. – И еще один важный момент. Сдается мне, что кое-какие улики мы могли бы достать со дна реки. У вас найдется для меня лодка и – опять же – двое помощников?

– Само собой. Но что вы надеетесь обнаружить в реке?

Френч объяснил, вызвав у Клементса очередной приступ ревнивой досады.

– Да, звучит весьма убедительно, – с чувством сказал он, – только нужно все это сделать незаметно, чтобы ни одна душа не узнала.

– Я что подумал, – вмиг отреагировал Френч, – может, нам лучше пошарить по речному дну ночью?

Клементс посмотрел на него с сомнением.

– Но как же вы будете искать в темноте?

– Темнота сейчас не совсем темная, поскольку луна находится в последней фазе. Ее света вполне достаточно, чтобы спокойно работать, и недостаточно для того, чтобы кто-то на берегу мог нас засечь.

– Ну что ж, это замечательно. А лодку я вам обещаю. Как насчет сегодняшней ночи? Или лучше завтра?

– Думаю, можно и сегодня. Мне нужно смотаться в Лондон за кое-каким оборудованием, но к вечеру я точно успею вернуться.

* * *

Примерно в час ночи от пристани Стейнза отчалил легкий ялик. Френч, державший в руках небольшой чемоданчик, расположился на палубе, на веслах – один из рядовых полисменов, на носу – в роли впередсмотрящего – инспектор Пардью.

Ночь выдалась весьма подходящая для их экспедиции. Ветра вообще не было, на реке – ни малейшей зыби. Берега были почти не видны, но света вполне хватало, чтобы определить по ним точное местонахождение.

– А теперь представьте, Пардью, – сказал Френч, как только они достигли поместья «Жасмин», – что вы находитесь на территории «ловушки для солнца», и в руках у вас – некий металлический предмет, от которого вам нужно срочно избавиться. Как вы поступите?

Ответ Пардью был вполне предсказуемым и единственно возможным.

– Вот из этого я и исходил, – продолжил Френч. – А теперь будем действовать таким образом. Вы прикиньте, где примерно мог упасть искомый предмет, на каком участке реки. Дадите нам команду. И там уже пусть констебль гребет как можно медленнее, будем двигаться от одного края этого участка до другого, а потом, чуть переместившись вглубь, поплывем вспять. А я в это время буду ловить рыбку.

Он извлек из чемоданчика сильный магнит, привязанный к тонкой бечевке. Как только лодка пересекла границу того участка, который предстояло обследовать, Френч опустил магнит на дно. Они теперь еле-еле ползли по водной глади, и Френч, чуть подергивая за бечевку, водил магнитом по дну. Через каждые тридцать-сорок секунд он командовал «стоп!» и, выудив магнит из воды, внимательно его осматривал.

Битых три часа они бороздили темный квадрат воды, пока совсем не обессилели. Но только Френч подумал о том, что пора отправляться спать, как удача снова милостиво ему улыбнулась. К магниту прилип маленький металлический цилиндр.

– А что я вам говорил? – он посмотрел на Пардью. – Как хорошо, что он использовал именно сталь. Стальные предметы проще всего искать с помощью магнита.

Теперь Пардью понял все – и восхищенно чертыхнулся. При свете тщательного загороженного фонарика они с Френчем долго рассматривали свою добычу. Теперь они оба наконец поняли, как было совершено убийство. Картина была совершенно ясной. Со дна реки они выудили не что иное, как выточенный на токарном станке глушитель. Судя по размеру, он точно подходил к пистолету покойного сэра Роланда Чаттертона.

Френч, переполненный радостным предчувствием, тем же утром убедился в том, что да, подходит, тютелька в тютельку, потом он проверил и все остальные свои догадки, а чуть позже отправился в полицейское управления города Стейнза, чтобы доложить о результатах своих поисков.

Там его приветствовал Клементс.

– Мистер Френч, – сказал Клементс, пожимая ему руку, – а шефа, как назло, нет на месте. Срочно вызвали в Лондон. На какую-то встречу. Будете рассказывать или дождетесь возвращения начальника полиции?

– Я бы все выложил, как на духу, но как к этому отнесется ваш начальник?

– Не волнуйтесь. Он звонил и велел передать, чтобы вы его не ждали, дело не терпит отлагательств.

Френч подробно описал свои поиски.

– Проанализировав свежие данные, я наконец смог хорошо представить всю картину преступления. У меня больше не осталось никаких сомнений. Убийца действовал по четко разработанному плану. Сначала он добыл необходимые лекарства, наркотики, я полагаю. Он регулярно добавлял их в питье и в пищу сэра Роланда. Вот вам и причина усугублявшейся депрессии. Специально доводил сэра Роланда до нужной кондиции, мостил дорожку к удобной версии с самоубийством. Потом он сфабриковал письмо, опять-таки для подстраховки этой версии. Как он раздобыл конверт с нужным штемпелем, мы уже раньше обсудили. Письмо с конвертом он подбросил в момент убийства.

– Хоть бы его поскорее повесили! – свирепо прорычал Клементс. – Мало ему было прикончить несчастного старика, он еще облил его грязью.

– И не говорите, такому типу чего только сгоряча не пожелаешь, – поддержал его Френч, с трудом пряча улыбку. Он чувствовал, что ярость собеседника вызвана не только цинизмом убийцы, но и его собственным промахом. – Постепенно, обдумывая каждый шаг, наш друг готовился к решающему моменту. Запасся гипсом для лепки этих своих бомбочек и коричневой краской, чтобы осколки их потом невозможно было отличить от комьев земли. Эти бомбочки должны были отвечать двум требованиям: во-первых, раскалываясь, они должны были имитировать звук пистолетного выстрела, во-вторых, никто ничего не должен был заметить.

– Не заметить осколки? Это задачка сложная.

– Не то слово. Я долго ломал голову над этой загадкой. По-моему, тут был возможен один-единственный вариант. Убийца взял два шнура, один должен был служить запалом, плотно сплетенным из ватных жгутов, предварительно смоченных в растворе селитры. Вы же знаете, что такой шнур может тлеть долго, но чем крепче раствор, тем интенсивнее тление, можно даже рассчитать время, приблизительно, разумеется.

– Л и сам проделывал подобные фокусы, когда был мальчишкой.

– В таком случае, вам об этом известно лучше, чем мне. Второй шнур, наоборот, должен был сгореть очень быстро, практически мгновенно. Тут обработка была посложнее. Этот шнур тоже был опущен в селитру, потом высушен, потом между волокон он втер пасту из крахмала, воды и пороха. Затем – снова просушка. Такой шнур, разумеется, должен был вмиг вспыхнуть и вмиг исчезнуть. И конец шнура-запала тоже был обработан пастой с порохом – дюйма три.

– Как жаль, что я в детстве не знал этого рецепта, – усмехнулся Клементс.

– А может, оно и лучшему, – философски заметил Френч. – Далее. Этот затейник налепил из гипса бомбочек, размером с яблоко. Бомбочки он сделал полыми, чтобы можно было воткнуть туда запальный шнур тем концом, который обработан не только селитрой, но и пастой с порохом, и нашпиговать их порохом. Скорее всего, распотрошил несколько патронов, стибрил несколько штук из сейфа сэра Роланда. Отверстие в начиненных порохом бомбочках он заткнул пробкой, тоже сделанной из гипса. Шнур должен был постепенно сгорать, этот паршивец рассчитал нужное время, потом тлеющий огонь должен был вспыхнуть ярко и сквозь зазор между затычкой и остальной частью снаряда проникнуть внутрь. В этот момент бомба, естественно, должна была взорваться. Конечно, такая сложная операция требовала долгой подготовки, нужно было сначала все хорошо отладить, поэкспериментировать. Вот почему из карьера несколько вечеров доносились звуки выстрелов.

– Это похлеще любого боевика! Ей-богу, мистер Френч, даже жаль вас перебивать. Но позвольте сделать одну реплику. После взрыва такой бомбы наверняка остались бы какие-то следы: копоть, сажа или продукты горения или развороченная земля па месте взрыва, если бомба была спрятана в траве, или поломанный куст, ну и так далее.

– Я понял, что вас смущает. Меня это тоже здорово сбивало с толку – полное отсутствие следов. И все-таки такая операция была возможна, правда, только при одном условии. Шнур с бомбой преступник должен был прикрепить к ветке дуба, под которым всегда ставили шезлонг сэра Роланда. И вот вам, можно сказать, идеальный вариант: бомба висит в воздухе, не соприкасаясь ни с травой, ни с кустами, а главное – пи с какими из предметов, которые неизбежно были бы задеты взрывом. Для того он и химичил с этими веревками. Как только бомба разлетелась на кусочки, шнур, к ней приделанный, мгновенно вспыхнул и сгорел дотла.

– То есть и тут никаких следов!

– Абсолютно. А теперь перейду к самому убийству. Преступник специально выбрал момент, когда в «ловушке» никого не было, ему же требовалось, чтобы все могли убедиться в том, что после так называемого выстрела из «ловушки» никто не выходил. Он несколько дней выжидал, но в конечном счете воспользовался ситуацией, когда вокруг ловушки было полно свидетелей, причем со всех сторон. С западной, на корте, четыре игрока в теннис, с северной работал в цветнике садовник.

– Но самые главные свидетели – леди Чаттертон и Бун, – решил уточнить Клементc.

Френч как-то странно на него посмотрел.

– Да-да, конечно. И времени у преступника было предостаточно. Если бы по каким-то причинам они надумали отправиться на поляну раньше нужного времени, преступник нашел бы предлог, чтобы их задержать. Продолжим дальше. Он, прихватив бомбу, письмо, пистолет и глушитель, заранее изготовленный в мастерской, отправляется на поляну с дубом. Там он убивает сэра Роланда. Весь его план построен на том, что выстрела не будет слышно, даже если кто-то услышит слабый хлопок, наверняка, подумает, что это кто-то из игроков ударил ракеткой по мячу. Глушитель убийца тут же выбросил в реку, прижал пальцы своей жертвы к рукоятке пистолета и положил пистолет на траву – под свесившейся с шезлонга правой рукой покойного. Конверт он кладет на столик, а фальшивое письмо запихивает в карман пиджака покойного.

– Вполне вероятно, что именно гак все и происходило.

– Далее ему нужно было приготовить все для взрыва. Скорее всего, он уже за несколько дней до этого закрепил на ветке темную бечевку, под цвет коры, оставалось только привязать к ней шнуры с бомбой. Он с помощью бечевки подтягивает комбинацию из шнуров к ветке, оба закрепляет рядышком и отвязывает бечевку. Все. Осталось только запалить шнур с бомбой с того конца, который вымочен в селитре, и можно было идти к леди Чаттертон. Когда убийца с двумя своими спутниками шел к «ловушке», гипсовая бомба взорвалась, а от шнуров тоже не осталось ни клочка. Этот взрыв и был вроде бы как выстрелом, так все и подумали.

– И все-таки, как ни круги, это целиком и полностью ваша заслуга! – воскликнул Клементc. – Мы тут ни при чем! Черт возьми, великолепная работа! Я никогда не слышал такой остроумной версии. Шеф будет очень рад, но, – Клементc грустно улыбнулся, – но наверняка подумает, что мы и сами должны были вывести этого гаденыша на чистую воду.

– Бросьте, Клементc, просто на этот раз мне немного больше повезло. Вам ли не знать, как это бывает. Бьешься целый месяц над какой-нибудь головоломкой, но в конце концов все решает везение.

– Не стану с вами спорить, – Клементc снова улыбнулся. – Ну что, будем оформлять ордер на арест?

Френч медлил с ответом.

– Я не уверен, что мы готовы это сделать, – медленно произнес он. – Кого именно вы собираетесь арестовать?

Клементc недоуменно на него уставился.

– Полагаю, на этот счет не осталось никаких сомнений. Это Роско. По всем параметрам, это он. У него был доступ к лекарствам, он мог узнать, какие именно нужны и какую нужно подбавлять дозу, чтобы достичь нужного эффекта. Ведь доктор Берт прямо заявил, что не помнит, сколько у него в офисе лекарств. Роско у нас мастер на все руки и конечно же ему ничего не стоило выточить на станке глушитель. У него весьма убедительный мотив, и он последний видел сэра Роланда живым. Кого же еще, как не его, мистер Френч?

– А что вы скажете насчет Буна?

– Бун… гм. Он, конечно, малый не промах, но до Роско ему далеко, и не такой рукастый. Вы что же, и его подозреваете?

– Прежде чем оформлять ордер на арест, думаю, нам надо бы точно узнать, кто это был. А может, они вообще действовали вдвоем?

– Вдвоем? – Клементc поосновательнее уселся в кресле. – Теоретически такой вариант возможен. Но я лично весьма в этом сомневаюсь. Ладно, мы с вами можем делать сколько угодно предположений, последнее слово все равно останется за мистером Летбриджем. Он ведь начальник полиции.

На этом их импровизированное совещание было завершено. Невероятно довольный своими сыщицкими подвигами, Френч со спокойной душой отправился в Скотленд-Ярд. Но когда Пардью вечером сообщил ему по телефону, что майор Летбридж решил немедленно арестовать Роско, Френч слегка расстроился.

Глава 18 Френч снова погружается в раздумья

Открыв утреннюю газету, Далси тут же наткнулась на сообщение об аресте. Сердце ее неистово забилось. Значит, все-таки это сделал Фрэнк! Значит, ее подозрения были верными! Полиция просто так никого не арестовывает, значит, они уверены, что Фрэнк – убийца!

В первый момент она ничего не соображала от волнения, но немного успокоившись, осознала, к чему этот арест в итоге приведет. Леденящий страх охватил Далси. Но ведь это случилось не по ее вине? Конечно не по ее! И не по ее вине Фрэнка теперь приговорят к смерти, к мучительной смерти. Конечно же она тут ни при чем! Фрэнк, ее Фрэнк! Фрэнк, с которым они вместе так замечательно работали, так замечательно дружили, который так ее любил, а уж она-то как его любила!

Ну зачем, зачем она стала во всем этом копаться? Пусть бы все шло, как шло. Только теперь она поняла одну очевидную истину, но слишком поздно… Она до сих пор его любит. И всегда его любила. Без Фрэнка этот мир ничего для нее не стоил. Без Фрэнка не стоило даже жить. Что за чудовищное безумие поразило ее мозг? Эта ее дурацкая мерзкая ревность? Это из-за нее она разрушила жизнь и себе, и своему любимому!

Она бы все отдала за то, чтобы вернуться назад, в прошлое. Если бы такое было возможно! Она согласна даже на то, чтобы он женился на мисс Чаттертон и был счастлив. Чтобы Фрэнк был счастлив. Далси вдруг поняла, что всегда хотела только этого.

А что теперь? Теперь никто из них не будет счастлив. Никогда. Ни сам Фрэнк, ни Джулиет Чаттертон, ни она сама. А ее жизнь превратится в настоящий ад. Если Фрэнк умрет – из-за ее безумной выходки! – она тоже умрет. Если это случится, она покончит с собой.

Она неподвижно сидела перед нетронутым завтраком, совершенно забыв о том, что нужно отправляться на Харли-стрит, что впереди – целый рабочий день. Неужели ничего нельзя сделать? Неужели уже слишком поздно?

Так ничего и не придумав, она машинально надела пальто и переобулась. В полубессознательном состоянии она куда-то побрела и потом вдруг с удивлением обнаружила, что ноги сами привели ее к воротам Скотленд-Ярда. У стоявшего на посту дежурного офицера она спросила, нельзя ли ей повидаться со старшим офицером Френчем. Она назвала свое имя, но как объяснить, зачем она сюда явилась? Однако взглянув на лицо Далси, дежурный впустил ее и назвал номер кабинета. Френч встретил ее очень радушно. И если даже был удивлен, то ничем этого не выдал.

– А-а, это вы, мисс Хит! – радостно воскликнул он, окинув ее острым цепким взглядом. – Что случилось? Вам требуется моя помощь?

Она ошеломленно на него посмотрела.

– Что случилось? – растерянно повторила она. – И вы еще спрашиваете? После того, как сами его арестовали?

– Его арестовали в Стейнзе, местная полиция, – пояснил Френч. – Меня никто не спрашивал. Но у вас ужасно расстроенный вид. Вы же сами подозревали его в убийстве.

– Нет! – почти прокричала Далси. – Я ошиблась! Я тогда совсем потеряла голову! Фрэнк далеко не паинька, но он не способен убить человека! Он не убийца! Он невиновен, клянусь!

Френч снова посмотрел на нее еще более пытливым взглядом.

– Присаживайтесь, и давайте-ка все хорошенько обсудим, – пригласил он с эдакой дружелюбной небрежностью, и Далси сразу стало легче. – Сигарету?

Она несколько раз жадно затянулась, это тоже придало ей сил.

– Я в полном отчаянии, – наконец продолжила она уже более спокойным тоном. – Я чувствую, что все это из-за меня… если бы я не пошла к мистеру Лидделу, не было бы этой чудовищной ошибки. Потому что я вела себя как полная идиотка. Теперь я это прекрасно понимаю. Я должна вам признаться: я сходила с ума от ревности. Мне показалось, что я ненавижу его. Но на самом деле это не так. На самом деле я люблю его! Скажите, неужели нет никакой надежды? Неужели я погубила его – собственными руками! А значит, погубила и себя!

Взгляд Френча слегка посуровел.

– Вряд ли вас это утешит, – пробормотал он, – но я знал, что вы пошли на поводу у ревности. Более того, вмесив все ваши слова, я понял, что вы не все мне сказали. Я видел, что вас мучает ревность, но не только она, но и страх. Что вас так пугало, мисс Хит?

Днем раньше Далси похолодела бы от ужаса, услышав этот вопрос. Но сейчас ей было наплевать на собственное благополучие. Жестокое раскаянье заглушило все остальные чувства. Она молчала, собираясь с мыслями, желание во всем признаться, облегчить душу, росло, у нее уже не было сил сдерживаться.

– Да, вы правы! – воскликнула она, нервно взмахнув рукой. – Я должна была рассказать вам еще кое о чем. Мы обворовывали мистера Берта. Сначала вдвоем, а когда Фрэнк уехал в имение сэра Роланда, я продолжала эту игру. Ну вот, теперь можете и меня арестовать! Мне теперь все равно, будь что будет.

– Очень хорошо, что вы рассказали об этом, – более мягким тоном заметил Френч. – О вашем обмане я тоже все знаю. Позвольте уточнить: вы обкрадывали не мистера Берта, а его пациентов. Я знаю, сколько денег вы присвоили, и сколько денег потерял каждый из них.

Несмотря на свое подавленное состояние, Далси испытала страшный шок. Ее будто током ударило! Она смотрела на Френча с явным недоверием. Это была какая-то мистика! Их с Фрэнком дьявольски хитроумный план, о котором не догадывался и не мог догадаться ни один человек, план, в котором были учтены любые неожиданности, этот шедевр обмана, эта замечательная схема, которая не дала ни единого сбоя за столько времени, была известна полиции! Причем во всех деталях! Нет, этого не может быть!

Далси вдруг поняла, что она натворила. Как она могла проговориться? Что на нее нашло? Теперь ей уже не верилось, что она так глупо себя выдала.

Она почти не осознавала, что происходит, голос Френча доносился до нее будто сквозь плотную пелену.

– …можете не отвечать на мои вопросы, – говорил он, – если хотите, вы имеете право давать показания в присутствии своего адвоката… еще должен предупредить, что все ваши слова могут быть использованы законом в качестве улики.

Он умолк и вопрошающе на нее посмотрел, однако Далей никак на это не отреагировала, и Френч продолжил:

– Я вас предупредил. И вот что. Раз уж вы так далеко зашли, расскажите мне все, это в ваших же интересах, поверьте. Вы же добропорядочные приличные люди, как могло получиться, что вы на такое решились?

Далси немного помолчала, но потом слова так и хлынули, безудержным бурным потоком. Начала она с возвращения Фрэнка: какой он приехал больной, несчастный и практически без гроша в кармане. Она рассказала о том, как его обобрал шантажист, выудил у него денежное пособие, выдаваемое каждому демобилизованному, и о том, как его угораздило попасть в лапы этого мерзавца. Рассказала о том, как Фрэнк выкупил у него ведомость с поддельными цифрами, стащив деньги у Берта, уж слишком велико было искушение избавиться от этого кошмара. Потом о том, как возникла идея с приписками, собственно говоря, возникла лишь ради того, чтобы незаметно вернуть Бергу украденные деньги. Но придуманный Фрэнком план оказался настолько хорош, что жаль было упускать такие легкие деньги, тем более что никто ни разу не заподозрил обмана.

Далси не, упустила ничего, ни единой подробности. А вызванный Френчем констебль слово в слово их застенографировал.

– Очень хорошо, что вы все это рассказали, – снова похвалил се Френч. – Я прошу вас подождать, когда стенограмма будет перепечатана. Потом вы прочтете уже готовый протокол, уточните, если что-то окажется не так, и поставите свою подпись. А потом я вас отпущу.

Его слова были для нее очередным сюрпризом, такой уж, видно, сегодня выдался день, сплошные сюрпризы. Далси смотрела на Френча с открытым от удивления ртом.

– А разве вы не собираетесь меня арестовать? – почти шепотом спросила она.

– В любом случае, не сейчас, – ответил Френч. – Буду с вами откровенным: если кто-то из потерпевших подаст на вас в суд, нам придется это сделать. Только не натворите каких-нибудь глупостей. Даже если мы вас арестуем, при судебном разбирательстве чистосердечное признание будет учтено, оно даст суду возможность вынести более мягкий приговор.

Но Далси снова почти его не слушала, ее гораздо больше интересовала участь Фрэнка, чем ее собственная.

– Лучше скажите мне, что будет с Фрэнком, – попросила она. – Мистер Френч, есть хоть какая-то надежда на то, что его оправдают? Хоть самая малюсенькая?

– Отвечу вам любимым моим девизом – голос Френча заметно потеплел. – «Не оставляй надежды, даже если надеяться не на что». Мисс Хит, а что вы намерены делать дальше!

– Хочу все рассказать доктору Берту.

– Вот это правильно! – уже почти по-свойски заметил он. – Если позволите, еще один совет: отправляйтесь к нему сейчас же, пока не остыла решимость.

Далси никак не рассчитывала найти поддержку и сочувствие у одного из начальников Скотленд-Ярда, она даже несколько растерялась. Далси пролепетала «большое спасибо» и подписала протокол, после чего ее проводили к выходу. Выйдя на улицу, она немного постояла, потом поспешила на Харли-стрит, замирая от ужаса в предчувствии разговора с доктором.

Оставшись один, Френч отложил в сторону очередную раздувшуюся от бумаг папку. На душе было муторно, в таком состоянии совершенно не получалось сосредоточиться на папках. Как можно перекладывать туда-сюда бумажки, если тут такое творится… Да-да, в глубине души Френч не верил, что это Роско расправился с несчастным стариком. В сущности, это уже его не касается. Летбридж решил предъявить Роско обвинение, а мнение самого Френча, по-видимому, его не интересовало. И все-таки… Френч по-прежнему чувствовал себя ответственным за исход этого расследования. Чуть ли не в сотый раз он прокручивал в голове все факты и события. А вдруг он что-то не так интерпретировал? Просмотрел важное звено в цепи, которое как раз и вывело бы на верное решение?

Вся эта запутанная история уже сидела у него в печенках, но отвлечься от нее он не мог. Целых три часа он снова и снова рылся в своих записях, перечитывал каждый пункт, опять нещадно напрягая свои мозги, пытаясь нащупать еще какую-нибудь красноречивую улику. В разгар этих изнуряющих поисков Френч вдруг смачно выругался. С нарастающим волнением он стал торопливо пролистывать кое-какие страницы с показаниями. Так и есть, черт возьми! Вот оно, заявление одного из свидетелей, очень коротенькая, ничем не примечательная фраза. Всего несколько слов – но от них зависела человеческая жизнь!

Взяв чистый листок, Френч принялся, как обычно, записывать свои соображения, это организовывало, придавало им четкость. Есть. Теперь можно было звонить Клементсу.

– Мистер Клементc, это опять Френч, и опять, как вы понимаете, по поводу трагедии в именин «Жасмин». Заранее прошу прощения за то, что снова вмешиваюсь не в свое дело, – смиренно произнес Френч, – но мне хотелось бы кое-что с вами обсудить, или с начальником полиции Я тут еще одну улику откопал, думаю, важную. Мы не могли бы еще раз встретиться?

– Разумеется, мистер Френч. Завтра у нас на десять назначена «летучка». Сможете подъехать к этому часу?

Наутро мистер Френч подошел к полицейскому участку в тот самый момент, когда к крыльцу подкатила машина Летбриджа.

– С добрым утром, – бодро поприветствовал его шеф местной полиции. – Значит, еще что-то для нас выкопали?

– Представляете, уже под вечер вдруг осенило, – шутливо отозвался Френч и уже более серьезно добавил: – Я подумал, что обязан сообщить вам эту деталь, на мой взгляд, весьма важную.

– Ясно. Ну что же, сейчас сразу все и обсудим. Клементc, привет. У вас все готово и мы можем пройти в ваш кабинет?

Когда все расселись и были утрясены все организационные моменты, начальник полиции обернулся к Френчу.

– А теперь, мистер Френч, мы с удовольствием вас выслушаем.

– Сэр, позвольте мне сперва задать один вопрос. Роско делал какие-то заявления уже после своего ареста?

– Да, он попросил сделать ему такое одолжение. Протокол у меня с собой. – Мистер Летбридж протянул ему несколько отпечатанных на машинке листочков. – Не скажу, что это все вполне убедительно, но, видимо, ничего более остроумного он придумать не сумел.

Френч вернул ему листочки со словами:

– Сэр, прежде чем я это прочту, позвольте я попробую угадать, что тут написано?

Летбридж даже несколько оторопел.

– Как вам угодно. Нам будет даже интересно послушать, а, Клементc?

– Крайне интересно, сэр, – отозвался Клементc. Он и Пардью смотрели на Френча, как на слишком самоуверенного наездника, который вот-вот грохнется, и по их лицам было видно, что жалеть этого выскочку они не станут.

– Вероятно, он начал с того, что не все его показания были искренними, но теперь он хотел бы рассказать правду. Затем он заявил, что действительно собирался уточнить у сэра Роланда одну деталь, фигурирующую в книге, что тут он ничего не наврал. Роско было известно, что утром сэр Роланд скверно себя чувствовал, но без уточнения этой детали он не мог выполнить данное ему самим же сэром Роландом поручение.

Френч не без удовольствия заметил, что на лицах слушателей мелькнул легкий испуг. Начальник полиции выразительно посмотрел на Клементса, и тот нехотя произнес:

– Должен признать, что начало весьма впечатляющее, мистер Френч. Роско именно это и сказал, только говорил не конкретно про книгу, а про то, что ему нужно было перекинуться с сэром Роландом парой слов, кое-что у него выяснить, сущий пустяк.

– Так оно и было, – заметил Френч, – сэру Роланду достаточно было ответить «да» или «нет». Затем он, видимо, стал клясться и божиться, что на самом деле понятия не имел о том, что сэр Роланд вдруг впал в состояние аффекта и был на грани помешательства, – когда отправился к нему на поляну.

– И тут вы попали в точку, – нехотя пробурчал Клементс.

– А дальше происходило вот что. Роско заходит в «ловушку» и видит застреленного сэра Роланда. Разумеется, он страшно перепугался. Он сразу понял, что старый джентльмен уже мертв, увидел, что рядом с шезлонгом валяется пистолет, а на столике лежит распечатанный конверт.

Все три офицера смотрели на Френча округлившимися глазами, совершенно потрясенные. Никто из них не проронил ни слова, и Френч стал излагать свою версию дальше.

– Он сообразил, что нужно срочно поднимать тревогу, и помчался к выходу из «ловушки», но там наткнулся на Буна. Я не знаю, что, по словам Роско, сказал ему Бун, но попробую представить их беседу. Скорее всего, она была такова: «Вижу, ты просек, что произошло. Это я его застрелил, только что. Но если ты сейчас поднимешь шум, заподозрят тебя, а не меня». Не знаю, какие Бун привел аргументы, но, смею предположить, это касалось нежных отношений Роско с мисс Чаттертон. И мотив действительно был налицо, даже два мотива. Первый: избавиться от папаши, который наверняка был бы против их женитьбы, и второй: заполучить причитающееся дочке богатое наследство. «Учти, – наверное, сказал Бун, – что ты последний уходил с поляны. Сам видишь, улик у меня против тебя полно, черта с два ты сумеешь выкрутиться, если расколешься».

И снова на слова Френча никто не отозвался. После затянувшейся паузы Летбридж сдавленным голосом пробормотал:

– Продолжайте.

– Ладно, двинемся дальше. Пока они шли к дому, Бун изложил ему свой план убийства. Рассказал про глушитель и про то, что гипсовая бомба скоро взорвется, и все решат, что это звук выстрела. Поэтому надо поскорее сообщить леди Чаттертон, что супруг ее не в себе. Роско малый далеко не глупый, сразу сообразил, что к чему. Положение у него было критическое, из двух зол надо было выбирать меньшее, и он решил, что сговор с Буном менее опасен. А уж обсудить, что именно нужно говорить на дознании, времени потом было достаточно.

Его слушатели переглянулись, после чего сэр Летридж сказал:

– Уж не знаю, как вы до всего этого додумались, Френч, но ваши догадки верны… я даже не рискую назвать их догадками. Но, как я понимаю, вас мало волнует, насколько точно вы предугадали новые показания Роско. Вы что же, считаете, что сэра Роланда убил не он?

Клементc скорбно кивнул.

– В том-то и штука, сэр. Ведь вы действительно так считаете, а, мистер Френч?

– Прежде чем мы продолжим обсуждение Роско, – снова заговорил Френч, – вы позволите мне обрисовать еще одну гипотетическую ситуацию? Давайте представим, что сказал бы Бун, если бы арестовали его. Можно?

– Валяйте, – коротко произнес шеф полиции, точнее, простонал.

– Мне почему-то кажется, что он почти слово в слово повторил бы рассказ Роско. Тоже начал бы твердить, что наврал половину показаний, а теперь готов исправиться и честно во всем признаться. Сказал бы, что когда притащил сэру Роланду суп, старик был абсолютно в здравом уме и чувствовал себя нормально. Правда почему-то не стал есть суп сразу, а велел поставить тарелку на столик. Еще Бун обязательно назвал бы какой-нибудь повод, из-за которого ему пришлось снова явиться на поляну. Сложно, что ли, найти повод? Сказал бы, что спросил у сэра Роланда, не желает ли тот выпить свой любимый какао В любом случае, он бы и словом не обмолвился о том что видел, как Роско зашел в «ловушку».

– Лихо, ничего не скажешь, – пробормотал мистер Летбридж, – но не слишком ли вы увлеклись, Френч?

– Но это всего лишь предположение, сэр, досужие домыслы, – улыбнулся Френч. – Я же ничего не утверждаю.

– Ладно, честно говоря, все это действительно крайне любопытно. Что у вас там дальше?

– Бун наверняка сказал бы, что, зайдя на поляну во второй раз, еще издали увидел страшную картину: сэр Роланд лежит бездыханный на шезлонге, явно кем-то застреленный. Он, естественно, хотел подбежать к шезлонгу, но увидел Роско, который как раз бегом направлялся к выходу из «ловушки». Роско, разумеется, понял, что его застукали с поличным и сказал ему буквально следующее: «Вижу, ты уже понял, что к чему. Да, это я его застрелил, только что. Но если ты сейчас поднимешь шум, заподозрят-то тебя, а не меня». У Роско тоже нашлись бы убедительные доводы. Какие именно, мне сказать трудно. Например, этот: он скажет на дознании, что пошел узнать у сэра Роланда, будут ли они сегодня работать над книгой, и увидел, что тот лежит мертвый. И, разумеется, застрелить его мог только Бун. «Учти: я назову такие улики, что черта с два ты выкрутишься, если расколешься», – якобы припугнул его Роско. Ну а потом рассказал ему про глушитель и бомбу. Бун тоже малый далеко не глупый. Он смекнул, что лучше уступить Роско, приняв его игру, раз уж нужно было из двух зол выбирать меньшее.

– Очень лихо, – повторил начальник полиции, – но, возможно, ваши домыслы оказались бы верными.

– Уверяю вас, сэр, что и в этом случае не позволил себе ни единой натяжки и строил свои рассуждения на тех же самых фактах, что и в случае с Роско, который уже дал вам свои новые показания.

– Ловко вы меня подловили, – сокрушенно произнес Летбридж. – Но, признаться, я теперь окончательно запутался. Вы полагаете, что доверять показаниям обоих этих молодцов нельзя и что обвинение, судя по всему, можно предъявить и тому и другому?

– Говорил же я вам, сэр, – ввернул Клементc, – что мистер Френч сомневается в том, что сэра Роланда укокошил Роско.

– Да, я припоминаю. Но я как-то не думал, что это настолько серьезно, что могут быть иные варианты. Что же вы молчите, Френч? Вы действительно не могли точно определить, кто же из них убийца?

– Действительно, сэр. До вчерашнего вечера. Я, знаете ли, никак не мог успокоиться и начал снова рыться в показаниях, перечитывал каждую фразу по нескольку раз. И случайно, совершенно случайно набрел на слова, которые и положили конец моим сомнениям. Бун, естественно, сам того не заметив, подсказал мне эту улику.

Летбридж снова переглянулся со своими подчиненными.

– Вы окончательно нас заинтриговали. Я читал протокол дознания и, признаться, ничего такого в показаниях не приметил. И что же такое там выкопали вы?

Френч ответил как истинный дипломат.

– Ах, сэр, знали бы вы, сколько раз я перечитывал эти показания, не меньше ста, наверное. И тоже ничего не замечал. Улика такая, что действительно сразу не бросается в глаза: временной фактор. Давайте произведем кое-какие расчеты. – Он раскрыл блокнот. – Сначала прикинем, сколько времени нужно было убийце, чтобы совершить убийство. По порядку вспомним, какие ему нужно было проделать действия. Войти в «ловушку», подойти к сэру Роланду, выстрелить. Еще нужно было снять глушитель и бросить его в реку. Потом тщательно вытереть пистолет, чтобы на нем остались только отпечатки самого сэра Роланда, причем не абы как: они должны были соответствовать положению пальцев, сжимающих рукоятку. Потом надо было положить пистолет на траву и посмотреть, точно ли он под правой рукой покойного. Далее, убийце нужно было положить на стол конверт и запихать письмо в карман пиджака сэра Роланда. Потом еще нужно было проделать кучу манипуляций со шнурами, обработанными селитрой и порохом, установить бомбу на расстоянии в пять-шесть футов от земли, чтобы тлеющий шнур тлел сколько нужно, нужно было отвязать темную бечевку и спрятать ее уже в собственный карман. Наконец, нужно было запалить шнур и убедиться в том, что он действительно горит, а не потухнет через пару секунд. И сколько на это ему понадобилось времени? Как вы думаете, мистер Клементc?

– Минут пять? – не слишком уверенно отозвался Клементc, глядя на Летбриджа, тот кивнул.

– Верно, минут пять или шесть, – согласился Френч. – Бун заявил, что он пробыл в «ловушке» минут пять, пока усаживал сэра Роланда в шезлонг, накрывал его пледом, раскладывал на столе книги. Как видите, он назвал на дознании именно эту цифру, он понимал, что кто-то мог увидеть, как он входил в «ловушку» и потом выходил. Причем увидеть его могли сразу несколько свидетелей.

– А ведь и впрямь могли.

– Роско же показал, что пробыл на поляне с дубом минуты две, не больше. Ему тоже нужно было назвать точное время – по той же самой причине. Кто-то мог случайно увидеть, как он зашел в «ловушку», и этот свидетель, или свидетели, мог запомнить, как долго он там пробыл.

Летбридж нетерпеливо поерзал.

– Все это, конечно, резонно, но недостаточно убедительно. Жидковата ваша улика. Как вы считаете, Клементc?

– Возможно, улика и жидковата, – не выдержал Френч, – тем не менее я считаю, что она все расставила по своим местам. Позвольте напомнить, что рассказал на дознании мистер Бун. Из «ловушки» он направился к задней стороне дома – со стороны сада – и увидел, как из парадной двери вышел Роско и направился к реке. Далее Бун сказал, что остановился, чтобы посмотреть, не пойдет ли тот в «ловушку». Роско туда вошел, и тогда сам Бун вернулся назад и наткнулся на Роско, уже выходившего из «ловушки». Как вы думаете, сэр, сколько времени понадобилось Буну, чтобы перехватить Роско у выхода из «ловушки»?

– А-а, – понимающе протянул Летбридж, – кажется, до меня наконец дошло.

Клементc еле слышно выругался.

– Он добежал до него секунд за тридцать, верно, Клементc?

Клементc неспешно развернул свой могучий атлетический торс.

– Мистер Френч на этот раз положил нас на обе лопатки, сэр, – твердо произнес он. – Он прав, вне всяких сомнений. Не мог Роско устроить весь этот балаган за то время, пока Бун возвращался к входу в «ловушку». Боюсь, все мы тут дали маху.

– Ладно, это не так уж важно, – заметил Летридж, – главное, что не дошло до беды. Роско нужно будет отпустить, а Бума арестовать.

Далее разговор перешел на организационные моменты, в том числе долго обсуждалось, каким образом добыть дополнительные улики. В результате интенсивного расследования их в конце концов удалось обнаружить.

Дважды Буна видели на дороге, ведущей ккарьеру, – в те вечера, когда там раздавались загадочные выстрелы. Видели не у самого карьера, а где-то на середине между ним и поместьем. Один раз он шел в сторону карьера до того, как звучали выстрелы, а второй – со стороны карьера, когда выстрелы уже прекратились.

Никаких сведений о том, где он купил гипсовый порошок и стальную заготовку, найти не удалось, зато вышли на магазин на Виктория-стрит, там большой выбор красок. Бун настолько был уверен в своем успехе, что в какой-то момент утратил бдительность. Взял да и спросил у продавца, нет ли у них красящего порошка, который можно смешать с гипсом, чтобы получился цвет, неотличимый от цвета земли. Продавца настолько поразила эта просьба, что он тут же вспомнил покупателя и безошибочно ткнул в его фотографию среди дюжины прочих.

Выяснили, что до работы в психиатрической клинике он проработал пару лет помощником механика на заводе. Теперь было очевидно, что он способен был сделать и глушитель, и бомбы – с помощью превосходных инструментов в мастерской сэра Роланда. Было установлено, что за два месяца до трагедии он наведался в психиатрическую клинику и попросил позвать своего бывшего сотрудника. Пока дежурный искал этого человека, он был в приемной один и вполне мог зайти в комнату, где хранятся лекарства, и взять некоторое количество сильных психотропных лекарств. Доказать, что он стащил эти лекарства, не удалось, но вывод напрашивался сам собой.

Наконец, определили и мотив преступления, хотя и тут никаких доказательств, его подтверждающих, обнаружить не удалось. Однако полиция узнала о том, что Бун собрался выкупить трактир. Такому умельцу, как он, ничего не стоило проникнуть в сейф и забрать пистолет. Естественно, полиция даже не сомневалась в том, что у него есть второй комплект ключей. Вот это в конце концов доказать удалось: узнали, что он покупал заготовки для ключей – соответствующих размеров. Среди фальшивых ключей имелся ключ и от сейфа. А там, между прочим, хранилось завещание сэра Роланда. Разумеется, Бун с ним ознакомился и узнал, что хозяин распорядился выплатить ему по пятьдесят фунтов за каждый год службы. Таким образом, за девять лет службы ему причиталось четыреста пятьдесят фунтов, а с деньгами, которые получила бы Мэгги Грин (по двадцать пять фунтов за четыре года), набралась бы сумма, достаточная для выкупа. Нам осталось лишь добавить, что все эти улики присяжные, приглашенные на судебное разбирательство, сочли более, чем достаточными, чтобы на судебном разбирательстве Бун понес заслуженное наказание за свое чудовищное преступление.

А что же случилось с Фрэнком и Далси?

Фрэнк пробыл под арестом совсем недолго, но и этого времени ему хватило, чтобы основательно все обдумать. Только теперь, когда он понял, какая расплата, возможно, его ожидает, он сумел трезво оценить свою жизнь. Он дал себе слово: если он выберется из этого кошмара, то будет жить как все честные люди, он очень постарается. Теперь, когда он был так несчастен и так одинок, чары Джулиет Чаттертон развеялись. Фрэнк понял, что ему нужна только Далси, которую, возможно, он никогда больше не увидит. Только теперь он понял, как сильно ее любит.

Когда его освободили, он помчался в Лондон, полный раскаяния, он ел себя поедом, так же как и сама Далси. Увидев ее, он сразу кинулся просить прощения за свое предательство и сказал, что она его единственная, что больше ему никто не нужен. Узнав, что она призналась в их общем обмане, Фрэнк страшно обрадовался. И тут же заявил, что они немедленно отправятся к Берту. Доктор должен знать, что это он сбил ее с толку, он – главный обманщик.

Их вновь обретенное счастье омрачало лишь то, что они совершенно не представляли, к каким последствиям приведет их признание. Успокаивало хотя бы то, что из украденных денег было истрачено не так уж много. Только то, что пошло на покупку вещей, в которых Фрэнк отправился на переговоры с сэром Роландом. Но эти деньги, а также первые украденные Фрэнком двести фунтов, им удалось компенсировать из законных своих зарплат и той суммы, которую получил Фрэнк по завещанию сэра Роланда. Короче говоря, они вернули Берту весь свой «долг», до последнего пенни. Доктор вернул недостачу своим пациентам. Он успокоил их, сказал, что теперь не станет затевать судебного разбирательства, но еще неизвестно, как отреагируют на обман пациенты. С пациентами тоже все обошлось. Все они были рады неожиданно получить по двадцать-тридцать гиней, и все как один заявили, что раз недоразумение утрясено, то не о чем больше и говорить. Итак, Берт избавил их от судебного преследования, но на этом его великодушие иссякло. Он отказал Далси от места. Теперь у них с Фрэнком не было ни денег, ни работы. Но зато хоть тут им повезло: довольно быстро оба устроились на службу и наконец смогли пожениться. Теперь у них был свой долгожданный домашний очаг, правда это была лишь крошечная квартирка. Но они были счастливы, как никогда раньше, хотя их планы на будущее стали намного скромнее и, разумеется, были рассчитаны лишь па честные доходы.

Дорасследование шло своим чередом, и Френч мог теперь со спокойной совестью время от времени разбирать старые папки, выкидывая все ненужное.

Фриман Виллс Крофтс Смерть на рельсах

Анонс

Задуманный в ключе самых дерзких сюжетов Агаты Кристи, «Смерть на рельсах» вполне может претендовать на номинацию «Лучший роман об инспекторе Френче». За повседневными деловыми подробностями, которыми наполнена первая глава, легко угадывается приближающаяся трагедия. Неуверенность относительно того, кто станет жертвой, и наконец, кажущееся немотивированным преступление составляют изысканный аперитив для ценителей жанра.

По мере развития сюжета мы можем оценить изобретательность преступника, а количество нюансов, имеющих отношение к действительной трактовке событий, таково, что роман легко выдержит повторное прочтение.

Далеко не во всех детективных романах последняя глава, как правило содержащая полное объяснение дела, оказывается действительно необходимой. Нередко, если читателю удалось самому разоблачить преступника, второстепенные обстоятельства угадываются легко, и интерес к объяснениям падает. В «Смерти на рельсах», напротив, «Заключение» оказывается очень важным для понимания происшедшего и читается с неослабеваемым интересом.

Забавно отметить, что в преступлении а-ля Агата Кристи инспектор Френч чувствует себя неловко. Неоднократно отмечалось, что он склоняется к шерлокхолмсовским методам работы, и здесь он проявляет такие холмсовские таланты, как детальный осмотр места преступления с далеко идущими выводами и разрушение алиби (с линейкой). Психологически оценить людей, участвующих в драме, ему труднее. Он часто затягивает расследование, но одно дело, когда ему приходится колесить по Европе, и другое – когда он работает в пределах небольшого района Англии. Расследование тянется почти полгода (между двумя дознаниями проходит четыре месяца), и инспектор начинает считать, что ему попалось одно из самых сложных дел в его практике. Поэтому не особенно удивляет, когда к концу дела на сцене появляется молодая пара, вызывающая в памяти Бобби Джоунза и леди Фрэнсис Дервент из «Почему не Эванс?», которая на свой страх и риск берется за любительские изыскания.

Авторитет Джозефа Френча поддерживается его бульдожьей цепкостью, интеллектом и умелой работой полисмена, заключающейся в поисках и опросах свидетелей. Он знает про конхиологию, пытается вникнуть во все обстоятельства работы подозреваемых и неоднократно жалеет, что у него не хватает времени расспросить всех попадающихся ему специалистов об их сфере деятельности. И, как всегда, ему удается произвести впечатление на местных полицейских своей учтивостью и сообразительностью.

В конце мы вынуждены признать, что дело было раскрыто только благодаря ошибкам убийцы, который напрасно подбросил инкриминирующий обрывок в офис Кэри и не уничтожил печатную машинку. Но, хотя всегда предпочтительнее отдать лавры умелому сыщику, в данном случае можно оценить и способности убийцы, а возможно, и посочувствовать ему, как это делают его знакомые явно по наущению автора. И в очередной раз восхититься тем, как сложное становится простым благодаря талантливой работе мастера.

Вышел в Англии в 1932 году.

Перевод выполнен А. Орловым специально для настоящего издания и публикуется впервые.

Глава 1 Прелюдия трагедии

Клиффорд Парри устроился в уголке купе первого класса утреннего поезда из Лидмута в Уитнесс, отходящего в восемь двадцать. Он просматривал колонки новостей в газете, и, надо сказать, новости вовсе не бодрили. Стояли последние дни октября, пасмурные и унылые. Железная дорога шла по берегу моря, и отступившая вода отлива обнажила илистые низины отмелей с разбросанными там и здесь каменистыми грядами, пятнами влажных морских водорослей и извилистыми руслами крошечных ручьев. Непрестанная морось дождя наводила уныние, добавляя безрадостных красок к однообразным тонам побережья. На отдалении, едва проступая из тумана, виднелось море, вода была тусклого цвета, как свинец.

Парри, хоть и устроился со всеми удобствами в первом классе, на самом деле был самым обыкновенным трудягой и ехал на работу. Он занимал должность младшего помощника инженера в районном инженерном офисе местного подразделения Южной железной дороги, в ведении которого находился участок от Лидмута до Дорсета. Он ехал в Уитнесс, чтобы рассчитать объем земляных работ на новом строящемся участке Редчерч-Уитнесс, где прокладывалась еще одна колея – параллельно уже существующей одноколейке, соединяющей эти два местечка и проложенной Железнодорожной компанией.

«Ничего себе работенка – исчисление объема земляных работ!» – может иронически протянуть кто-то. Кто-то – но не Парри. До того как попасть на это место, он несколько лет мыкался в поисках работы. Демобилизовавшись после войны, он смог найти лишь случайную работу. У него бывали периоды безработицы, когда ему просто не на что было жить. Работа для него являлась бесценным благом. Даже тягостная, скучная, монотонная. А уж его теперешнюю работу никак нельзя было назвать тягостной, скучной и монотонной. На самом деле его вдохновляла любая работа.

Поезд начал сбрасывать скорость, подходя к Редчерчу. В Редчерче должен был подсесть его коллега, Акерли. Акерли занимал более высокую должность, чем Парри, он являлся постоянно прикрепленным инженером, ответственным за новый участок пути. Акерли считался одним из ведущих специалистов, вкалывал будь здоров и весьма ревностно относился к своим обязанностям.

Когда поезд подошел к перрону, Парри выглянул в окно. Вот и Ронни Акерли, высокий, хорошо сложенный молодой человек, одетый в макинтош, массивные ботинки, с саквояжем в руках. Он подсел к Парри в купе.

– Привет, Ак! – поздоровался с ним Парри. – Дрянное утро.

– Дерьмо, – лаконично согласился Акерли. Они не спеша перемыли косточки погоде, поставили ей неутешительный диагноз и закрыли тему.

– А где Брэгг? – наконец спросил Акерли.

– Подойдет позже. Ему надо встретиться с кем-то из Уэстингхауса, по вопросу о семафорах в Лидмуте.

Брэгг был третьим в команде инженерного персонала их конторы. Он отвечал за сооружения, создаваемые в подразделении, и был шефом Акерли. На нем лежала ответственность за строящуюся линию.

Акерли кивнул.

– Удивительно, как у тебя голова варит! – заметил он. – Мне как-то пришлось на некоторое время переключиться на семафоры – когда мы разрабатывали генплан, и с тех пор я потерял всякий интерес к этой теме.

– Ты не можешь отвечать за все, – заметил Парри.

Акерли пробурчал:

– Вот что, этот проклятый насос прошлой ночью опять отказал.

– Вода поднялась?

– Нет, Лоуэлл подключил водомет. Но чтобы он работал, пришлось всю ночь топить котельную.

– Так они никогда не откачают воду от фундаментов у четвертой опоры.

– Это уж точно. По крайней мере, не этим насосом.

Парри уже вышел из того возраста, когда люди готовы бесконечно говорить о своих покупках, и это доставляет им огромное удовольствие. Зато на языке у него вечно вертелось что-нибудь, имеющее непосредственное отношение к работе. Однако сейчас он не ответил на последнюю реплику Акерли и уныло уставился в окошко. Они все еще ехали по побережью, но илистые низины уступили место глубоководью.

Железнодорожная насыпь образовала здесь подобие дамбы. Ветер дул с юго-запада, и море волновалось. Вода выглядела неприветливой, холодной, серой.

Акерли пытливо взглянул на своего коллегу.

– Что с тобой? – спросил он. Парри встряхнулся.

– Ничего. Зуб ноет. Думаешь, вечером будет много народу, Ак?

Вечером Акерли устраивали танцы в своем доме в Редчерче, и Парри тоже был в числе гостей. Ронни Акерли пригласил его развеяться и поужинать. Парри принял приглашение, и его саквояж с вечерним костюмом лежал в багажной сетке у него над головой.

Парри слегка удивился, получив это приглашение.

Говорили, что Парри влюблен в Перл, сестру Ронни, и что в Перл нельзя не влюбиться. Ронни считал это простым трепом.

Они въехали в тоннель, пробитый в меловой скале – ее называли «Белый Мыс». От скалы местечко и получило свое название. Затем въехали на виадук, проложенный через глубокое ущелье, потом чуть больше полумили тянулись пригороды и морские пейзажи, наконец показалась станция в Уитнессе.

– Мне – на балластный состав до Каннан-Каттинг, – сказал Акерли, когда они сошли. – Вернусь к ленчу либо к обеду. Ужинаешь у нас?

Парри кивнул и указал на саквояж, который держал в руке.

– Спасибо за приглашение. Все необходимое я прихватил с собой.

Парри прошел в конец платформы и, машинально поздоровавшись с начальником станции, оставил свой саквояж у него в кабинете. Затем вдоль железнодорожной насыпи он двинулся в обратную сторону к главному управлению подрядчиков. Они располагались на террасе возле Уитчайн. Компания «Джон Спенс и K°» арендовала участок рядом с железной дорогой, который они использовали как «двор». Сюда подвели подъездной путь, разместили здесь свои конторы, склады, магазин стройматериалов и скобяную лавку, а также основное производство. Железнодорожная компания снимала в уголке «двора» домик на две комнатки для своих инженеров. Здесь Парри и занимался подсчетом своих кубометров.

Он подошел к ограде, ощетинившейся, как еж, и прошел в ворота для подъездных путей. Возле магазина стройматериалов в вагон грузили крепежный лес. Мастером у них был крупный круглолицый парень в дождевике и зюйдвестке. Повернувшись, он увидел Парри и подошел к нему.

– Привет, Парри! Видел Акерли?

Это был Лоуэлл, второй помощник у Спенса. Он занимал такой же пост у подрядчиков, что и Акерли у железнодорожников.

– Он поехал на балластном составе в Каннан-Каттинг. Сказал, что вернется к обеду.

– Думаю, он решил взглянуть на опору на сто двадцать четвергом километре. Он знает что делает.

– Под дождем щебенка вряд ли ляжет плотно.

– Ну, дождь не такой сильный, чтобы этого опасаться, – сказал Лоуэлл с самоуверенностью, присущей двадцатипятилетним парням. – Мне бы вот что надо обсудить с Акерли, – и он углубился в технические детали. Парри вежливо выслушал его, затем зашел в свой домик, с отсутствующим видом снял пальто и шляпу, развел огонь в двух печках и раскрыл свои бумаги. Рассеянно взглянув в окно, он уселся за стол и со вздохом приступил к работе.

Клиффорду Парри недавно исполнилось тридцать два года. Он закончил школу в Лидмуте, где жили его родные и где была замечательная школа. Родители хотели, чтобы после школы он поступил в колледж. Вместо этого он в тысяча девятьсот шестнадцатом году поступил на военную службу. Прослужил всего месяц, застав самый конец войны, был контужен и демобилизован после контузии по состоянию здоровья, совершенно разбитый физически.

За это время его отец умер, мать осталась почти без средств и сильно занемогла. Они с трудом сводили концы с концами. Немного оправившись, Парри решил вновь начать посещать инженерные курсы, на которые он когда-то ходил. Однако ему пришлось бы бросить их, не доучившись, и искать работу, если бы не пятьсот фунтов, оставленных матери ее умершим родственником. После долгих обсуждений они решили потратить эти деньги на завершение образования Парри. Он сдал экзамен, получил диплом и стал ассоциированным членом Института гражданских инженеров. Но еще до того, как пришло сообщение об успешном завершении учебы, его мать сильно простудилась и умерла.

Он остался один и без пенни в кармане – ведь скудное вспомоществование матери ушло вместе с ней. Парри занялся поисками работы. Именно тогда ему довелось хватить лиха. Сперва появились долги, которые он сам наделал до того, как осознал, насколько ограниченны его средства. Никто не хотел брать на работу молодого специалиста без практического опыта, да еще и со слабым здоровьем. Нужда вплотную подступила к нему. Он все же сумел устроиться младшим клерком в контору и был рад любой работе. По крайней мере, теперь он не голодал. Однако из-за сокращения кадров его уволили, но ему удалось найти такое же место. Так он перебивался, пока однажды, вернувшись в Лондон, не отважился навестить мистера Марлоу, инженера на железной дороге. Марлоу знал его отца и потому принял в нем участие. К счастью для Парри, работы на перегоне только начинались, и Марлоу, извинившись, предложил ему должность младшего помощника инженера. Вот тогда ему стало ясно, что хоть он и на четыре года старше Акерли, но на производстве ему придется подчиняться ему.

Парри с благодарностью принял предложение, и хотя его переполняла горечь, он смирился со своим положением и выкладывался на работе полностью. С долгами он так и не разделался, и они висели над ним как дамоклов меч. Однако потихоньку он начал выплачивать их. Появился постоянный заработок, что позволило ему постепенно вылезти из долгов. Эта перемена и жизнь на свежем воздухе благотворно подействовали на его здоровье и восстановили силы и уверенность в себе.

Еще два качества характера помогли ему встать на ноги. Первое – редкая изобретательность и чисто инженерная хватка. Столкнувшись с проблемой, он был способен компенсировать недостаток эрудированности созданием оригинальных средств для преодоления трудности. Второе – большое природное обаяние и врожденное благородство манер, что способствовало добрым отношениям с коллегами. У Рональда Акерли была совсем другая биография. Он защитил диплом инженера в Лондонском университете и поступил на работу в головное подразделение Южной железной дороги. Затем открылась вакансия в Лидмуте, а его родные жили в Редчерче. Он попросил о переводе и был переведен в Лидмут. Когда начались работы на новом перегоне и его назначили младшим инженером, он по-прежнему жил дома. Ему было двадцать восемь лет и он уже зарекомендовал себя как знающий специалист. Иногда его манеры оставляли желать лучшего, но все любили и уважали его.

Пару часов Парри усердно работал. Ему нужно было сделать расчет: подсчитать объем земляных работ, произведенных за прошедшие четыре недели. Это был итоговый показатель, по нему оценивали общий ход работ. Именно по нему определялись темпы строительства – точно так же, как температура пациента определяет его состояние. Более того, это был определяющий показатель для оплаты труда, являясь итоговой цифрой для подсчета стоимости работ, произведенных за четыре недели; на его основании производились денежные выплаты подрядчикам.

Неожиданно дверь распахнулась и вошел высокий дородный человек лет сорока пяти. Кожа у него была смуглая, глаза и волосы черные как смоль, словно в его венах текла кровь южанина. Он говорил с акцептом, но довольно правильно.

– Привет, молодой Парри, – медлительно произнес он.

– Привет, Брэгг.

– Мучаешься с показателями?

– Вот именно. В этот раз выработка побольше.

– Да, похоже, наши лодыри взялись за ум. Видел сегодня Кэри?

Кэри был главным инженером у подрядчиков, шефом Лоуэлла.

– Нет. Когда я проходил, Лоуэлл был во дворе, а Кэри еще не появлялся.

Брэгг подошел к телефону и нажал зуммер.

– Привет, Лоуэлл, это ты? Кэри там?

В трубке что-то затрещало, так что Парри с трудом разобрал слова.

– Уехал в Редчерч? А когда вернется?.. Хорошо, я зайду после ленча.

Брэгг облюбовал себе дальнюю из двух комнатушек, на которые был поделен их домик. Он распахнул дверь и прошел на свою половину. Дверь он оставлял открытой, чтобы они могли время от времени переброситься словечком.

Около часа дня он вышел.

– Как насчет ленча? – спросил он. – Акерли подойдет?

– Он точно не обещал.

– Не будем его дожидаться.

Оба извлекли из карманов пальто и саквояжей сандвичи и кучу снеди. Затем, удобно устроившись перед печкой, приступили к трапезе. Но едва они взялись за еду, как дверь распахнулась и появился Акерли.

– Знакомые все лица! – приветствовал он их. – Как ни встречу вас обоих – все вы за едой! Ты когда-нибудь работаешь, Брэгг?

Брэгг пропустил эту тираду мимо ушей.

– Чем это вы занимались все утро, юный Акерли? – спросил он.

Акерли снял мокрый макинтош и стал мыть руки у небольшой раковины в углу.

– Ездил взглянуть на осадку грунта насыпи у Каннан-Каттинг.

– Сильно она поехала?

– Вверху на фут, а внизу, наоборот, выпятилась.

Брэгг кивнул.

– Потом укрепим ее.

За едой все трое трепались о чем попало: немного о своих покупках, чуть-чуть необидных шуточек и изрядно – о катании на доске с выдвижным килем под парусом. Брэгг и Акерли очень увлекались этим видом спорта и были искусными спортсменами, а Парри играл роль новичка, благоговейно внимающего мастерам. Затем, когда дело дошло до трубки и сигарет, Брэгг вернулся к делам.

– Знаешь, Акерли, похоже, данные по проходке на сто десятой отметке завышены. Они не согласуются с цифрами подрядчиков. Наши данные показывают, что за четыре недели пройдено три тысячи пятьсот ярдов. Даже навскидку видно, что столько не уложили.

– Три тысячи пятьсот ярдов, – медленно повторил Акерли. – Ты прав, Брэгг, это многовато. Кто производил измерения?

– Я с Полом, – вступился Парри, – и я совершенно уверен, что мы измерили все точно. Давай-ка взглянем на цифры, Брэгг.

Пол был младший инженер подрядчиков и работал вместе с Парри.

– Цифры у меня на столе, – отозвался Брэгг. – Я не сказал, что ты не прав, молодой Парри. Как ты знаешь, свои цифры я получаю, экстраполируя общую выработку, исходя из показателей на конец предыдущего периода и того, что должно быть сделано на сегодняшний день. Возможно, неточность была допущена в прошлом месяце.

– Нам с Полом от этого мало проку, – заметил Парри, – ведь и в прошлом месяце промеры производили мы. Более того: клянусь, они были точны.

– Вот и хорошо, – сказал Брэгг, – приятно иметь дело с безупречными работниками, которые никогда не ошибаются. Но как бы там ни было, молодой Парри, следует еще раз проверить промеры. Предлагаю сделать это сегодня же, потому что цифра пойдет в ведомость о заработной плате. Акерли, нет желания прокатиться до Редчерча?

– Есть. Мне как раз надо бы увидеться с Поттсом, поговорить о правах на прокладку пути. Парри видел Поттса и договорился с ним.

– Я и забыл, что это надо уладить сегодня. Тогда просто взгляни на насыпь, когда будешь проезжать мимо.

– Так и сделаю.

– Ты когда двинешься, Акерли? – поинтересовался Парри.

– Думаю, в половине пятого. Хочу по дороге еще заглянуть в пару мест на виадук.

Парри кивнул.

– Вот и отлично. Поеду с тобой. А с показателями я разделаюсь до половины пятого.

– Просто подбить итог будет недостаточно, Парри, – сказал Брэгг. – Я должен иметь обоснованную цифру для ведомости, иначе придется торчать здесь до ночи.

Парри ощутил недовольство.

– Ну уж, Брэгг, – возразил он, – надеюсь, ты не заставишь меня торчать здесь допоздна. У меня дело, очень важное, ей-богу.

– У меня тоже, – сухо ответил Брэгг. – Ведомость. В какое время ты хотел уйти?

– Я рассчитывал быть в Редчерче в половине седьмого. Это в самый раз, правда, Ак?

Акерли кивнул.

– Ладно уж, смотри в оба и заканчивай расчеты, – подвел итог Брэгг. – Посмотрим, что у тебя получится. Все еще льет, Акерли?

– Да, невезуха. Но ветер стих.

Акерли, надев свой макинтош, с которого на пол натекла изрядная лужа, вышел, а Брэгг с Парри вновь взялись за работу. Но едва они погрузились в дела, как появился новый посетитель. На этот раз это был высокий мужчина средних лет, крепкого телосложения, с небольшими темными усиками, в дождевике, с которого ручьями текла вода.

– Начальство на месте? – спросил он высоким писклявым голосом, с сочным ирландским акцентом. Парри откинулся назад на своем стуле, оторвавшись от работы.

– Я тут, Кэри, – ответил он вежливо. – Чем могу служить?

Кэри заполнил собой всю комнату.

– Очень мне нужно с тобой разговаривать! – задрал нос Кэри. – Тут он начальник, с ним и поговорю. – Резким движением руки он указал на Брэгга, который появился на пороге своей комнатушки. – Ты звонил мне, Брэгг?

Брэгг кивнул, и они оба зашли в дальнюю комнатку. Работая, Парри через открытую дверь слышал обрывки их разговора: «усилить клиньями…», «прогиб в три восьмых дюйма…», «компенсировать боковое давление…». Затем раздался громкий голос Брэгга: «Когда вы смените насос, чтобы осушить котлован у четвертого устоя?» и возражение Кэри: «Дорогой мой, насос один из лучших. Уверен, что этот идиот Хадсон привез его, не подумав очистить от гравия, и просто подсоединил как есть».

Вновь реплики превратились в неразборчивое бормотание, потом опять раздался голос Кэри:

– Клянусь богом, этот человек сведет меня с ума своим подходом к делу.

Проблема с насосом все еще обсуждалась, когда раздался шум отодвигаемых стульев и оба вышли в комнатку Парри.

– Ладно, – сказал Брэгг. – Уровень воды необходимо понизить.

Дверь за Кэри закрылась, и в домике стало тихо. Брэгг и Парри вернулись к работе. У обоих было немало дел, причем неотложных. Вернувшийся Акерли подсел к Брэггу и они занялись проверкой показателей для ведомости. Какое-то время их голоса сливались для Парри в неразборчивое бормотание. Затем раздался голос Брэгга:

– Эй, Парри!

Парри поднялся и подошел к двери в комнатку Брэгга.

– Сколько времени тебе нужно, чтобы все закончить? – спросил Брэгг. – Принеси-ка, что у тебя получилось.

Парри принес листы с таблицами.

– Я почти закончил, – сказал он, раскладывая листы перед Брэггом, – но боюсь, нужен завершающий штрих.

– И сколько же на него нужно?

– Около часа, думаю.

– Хорошо. Акерли готов отправиться, и медлить нельзя, а то скоро стемнеет. Закончишь, когда вернешься.

Лицо у Парри вытянулось, и Брэгг заметив это, сказал нетерпеливо:

– Ах да, я и забыл про твое неотложное дельце. Смотри-ка, мы можем вечером вернуться не на поезде, а на локомотиве балластного состава. Дай-ка мне арифмометр, я сам сведу счеты с этими проклятущими цифрами.

– Большое спасибо, Брэгг! Очень обязан тебе!

Брэгг жестом отмел его благодарность.

– Сразу возвращайся, Парри, как только проверишь длину проходки. А ты, Акерли, жди нас. Встретимся в Редчерче. Вечером расскажешь мне об оползне, не хочется откладывать это на завтра.

Было около половины пятого, когда Парри и Акерли вышли из домика и направились к железнодорожной станции.

– Между прочим, – заговорил Парри, – вон стоит балластный локомотив, подвозящий бригаду Лоуэлла. Я подскочу к ним и скажу Блейку, что мы вечером поедем с ними. Десять к одному, что Брэгг забудет их предупредить.

Он перешел через подъездной путь и подошел к локомотиву. Машинист остановился, когда он поднял руку.

– Слушай, Блейк, – начал Парри, – подбросишь нас вечером в Редчерч, мистера Брэгга и меня?

– Хорошо, мистер Парри.

– Тогда подхватишь нас возле офиса. И вот еще что, Блейк, – продолжил Парри, – ты до вечера еще будешь на станции?

– Да, нужно перегнать вагоны отсюда на склад за товаром.

– Слушай, будь другом, прихвати мой портфель, он в кабинете у начальника станции. Желтый саквояж. А то, боюсь, я не успею сходить за ним.

– Хорошо, мистер Парри. Я захвачу его.

Парри поблагодарил и вышел из ворот вслед за Акерли, который шел вдоль насыпи к виадуку. Погода по-прежнему не баловала их. Хотя дождь прекратился, было холодно и мокро. Море, блекло-свинцового цвета, было в белой пене. С побережья и со стороны скал доносился глухой шум прибоя. Вдалеке небольшой пароходик, спешащий в Лидмут, переваливался с волны на волну, и когда его нос зарывался в волны, седые пенные брызги летели во все стороны.

Молодые люди, дойдя до конца гряды Уитчайн, спустились вниз, туда, где массивные опоры нового виадука сменялись тонкими опорами старого виадука. Акерли мельком взглянул на ход работ и переговорил с бригадирами. Они стали подниматься на другую сторону гряды, где в ста ярдах над ними зиял черный запретный зев тоннеля.

– Не будем заходить в тоннель, – решил Акерли. – Я был там вчера, все было в порядке. А то опоздаем.

Когда тропа повернула от железной дороги к побережью, упали сумерки. Узкая тропинка террасировала склон горы, огибая ее и вновь подходя к железной дороге там, где кончался тоннель.

– В субботу пойдешь на хоккей? – спросил Акерли, шагая по тропинке.

Парри думал о своем, ему не хотелось говорить о хоккее. Справа от него вверх поднималась белесая скала, смутно светясь в сумерках, а слева склон уходил круто вниз, к подножию скал, где гарцевали белые лошадки пенных гребней и реяли чайки, оглашая воздух меланхоличными вскриками. Он едва слушал болтовню Акерли о том, что голкипер Редчерча напоминает дрессированного пуделя, что Бренда играет лучше, чем Молли, и что Уитнессу придется выйти из привычной спячки и изрядно попотеть, если они действительно надеются выиграть кубок. Ему все это было неинтересно, но он поддакивал в нужных местах, и Акерли вскоре переключился на свою излюбленную тему – покупки.

Они вновь вышли к железной дороге у того конца тоннеля, который выходил к Редчерчу. Здесь железнодорожная насыпь шла на протяжении нескольких сотен ярдов по узкому карнизу, выбитому в вертикальной скале. Еще полмили – и они добрались до Каннан-Каттинг. Одного взгляда на насыпь было достаточно, чтобы определить, что оползней больше не было. Они прошли к концу участка – туда, где начинался залив, залив Брауна. В этом месте работы были в самом разгаре. Пласты прибрежных илистых наносов были сняты и сдвинуты в сторону моря, здесь полным ходом шло строительство каменной дамбы, защищающей железную дорогу от волн. Именно здесь находился тот злополучный участок проходки, относительно которого возникли сомнения.

– Вот и твой участок для промера, – указал Акерли на незавершенную насыпь непосредственно перед ними в полосе прибоя. – Тут вполне можно принять ванну, если чуть зазеваешься. Начни вон с той отметки и двигайся в сторону Уитнесса. И не вымеряй все до дюйма. Ну, пока. Увидимся в Редчерче.

Впоследствии, когда Парри вспоминал об этом, в голове у него всплывали две детали – вроде бы малозначительные, но яркие. Первая – блеск перстня на руке у Акерли. Когда Акерли сказал «вот и твой участок для промера», он махнул левой рукой, и даже в сумерках Парри уловил отблеск камня в перстне. Акерли носил его на мизинце, и Парри видел его сотни раз. Это был перстень из чистого золота с небольшим рубином, очень простой, без оправы и узоров. Парри часто задавал себе вопрос, почему Акерли носит его, но никогда не спрашивал об этом. А сам Акерли, казалось, вовсе не замечал своего перстня.

Второе, что ему вспомнилось, – необычная живость и приподнятое настроение Акерли. Удаляясь, он шагал размашисто, ступая энергично и живо, силы играли в нем как в молодом жеребчике. Он насвистывал какую-то мелодию – что-то веселое и популярное, со свингом.

Парри пожелал доброй ночи десятнику участка, который как раз проходил мимо, и отправился к своей насыпи.

Глава 2 Трагедия

Проходка линии «Редчерч-Уитнесс» была крайне серьезным начинанием, она включала проведение ряда весьма трудоемких работ. Главная линия Южной железной дороги в этом районе проходила восточнее Лидмута, одного из наиболее важных водных узлов на южном побережье, и где-то посередине между Темплкомбом и Солзбури соединялась с линией «Экзетер-Ватерлоо».

Первые пятнадцать миль от Лидмута до Редчерча дорога шла по побережью, а у Редчерча отходила вглубь. Редчерч был небольшим местечком, но его предпочитали любители природы и тихих, не затронутых цивилизацией уголков.

Железнодорожная линия на Редчерч отличалась от прямой лондонской ветки, уходящей на восток по берегу через Уитнесс на Борнмут и Саутгемптон. Эта ветка была двухколейной на всем протяжении, за исключением одного перегона в три с половиной мили между Редчерчем и Уитнессом. Здесь стоимость прокладки второй колеи до последнего времени представлялась непомерно высокой.

Теперь строителям предстояла крайне сложная проходка и защита от моря. Кроме того, надо было проложить тоннель длиной в четверть мили и построить новый виадук. Стоимость работ оценивалась примерно в четверть миллиона фунтов стерлингов.

Три мили одноколейки являлись источником постоянных осложнений. Этот участок, словно затычка в бутылке, тормозил весь график движения поездов, вызывая бесконечные задержки и неприятности. И хотя для капиталовложений время было не самое подходящее, но конкуренция автобусных перевозок вынудила директоров компании действовать, и был подписан контракт на триста двадцать тысяч фунтов. Работы продолжались уже около года.

Когда Парри вернулся в инженерный домик, он совершенно выдохся. Он торопился как мог, чтобы выгадать время и успеть завершить работу. А кроме того, ему никак нельзя было опоздать на балластный состав, который перевозил щебень для засыпки строящейся ветки. Времени у него осталось в обрез, чтобы завершить расчет показателей и внести в ведомость. Парри обрадовался, увидев наконец ярко освещенные окна домика, сияющие в ночи словно путеводный маяк.

Он поторопился войти. Брэгг все еще возился с ведомостью.

– Ну как? – пробурчал Брэгг, не поднимая головы. – Что там с проходкой?

Парри бросил на письменный стол свою записную книжку.

– Я должен извиниться, Брэгг, это моя ошибка. Я еще раз сделал промеры, проверил каждую цифру и в конце концов обнаружил прокол. Мы с Полом измерили все правильно, но я ошибся, когда списывал цифры из записной книжки. Правильная цифра – триста двадцать семь, а я подумал, что это восемьсот двадцать семь.

– В таком случае расчеты Пола правильны?

– Да. Я не ищу повода для оправданий, но это все из-за того, что записная книжка промокла и цифры расплылись.

– Да ладно. Чего теперь говорить, я довел до конца твои расчеты.

– Брэгг, ты молодчина! Я так тебе обязан!

В ведомость была внесена завершающая цифра, Брэгг быстро подсчитал стоимость работы, добавил сумму к тому, что получилось, и подписал документ.

– Достань-ка оберточной бумаги, – попросил он, скатав документы в трубку и надев на них резинку.

Парри достал бумагу и бечевку, ведомость и сопутствующие бумаги были завернуты и завязаны.

– Ты куда-то собрался с Акерли? – спросил Брэгг.

– Да. На танцы.

– Что ж, у тебя будет время в Редчерче зайти на почту и отправить бумаги в офис. Я уже достаточно с ними повозился. Торопись, Парри. Нужно поворачиваться, иначе пропустим наш паровоз.

Парри кивнул. Минуту спустя оба уже шагали к воротам в ограждении подрядчиков, которые были специально устроены рядом с железнодорожным переездом. Они вышли как раз на боковую ветку, которая проходила сзади по двору.

– Хорошо, что я вспомнил про фонарик, – сказал Брэгг, и перед ними на земле заплясал кружок света.

– Не так уж и темно, – сказал Парри. – Думаю, нам все будет видно и без фонарика.

– Фонарик нужен, чтобы попасть ключом в замочную скважину, молодой Парри, – наставительно пробурчал Брэгг.

Они прошли ворота и подошли к путям. Как и сказал Парри, было довольно светло. Небо затянули облака, но над ними сияла луна, освещая все вокруг неярким светом. Хоть дождь давно прекратился, трава все еще была мокрая, везде стояли лужи. С моря доносился неясный гул – это волны перекатывали гальку по берегу и бились в камень у основания скал.

– Вот и он, – сказал Парри.

Со стороны станции показались огни, они потихоньку приближались, становясь ярче. Скоро перед ними выросла темная громада, в которой угадывался абрис подходящего паровоза. Брэгг помигал фонариком. С шумом сработали тормозные колодки, отошли и снова лязгнули, прижавшись к колесам. Движение замедлилось, и громада остановилась. Прямо против них оказалась чуть подсвеченная кабина. Оттуда выглянул кочегар с лампой-линейкой в руке и ветошью протер металлические поручни, идущие вдоль лесенки наверх. Затем, спустившись, он уступил место Брэггу и Парри, которые поднялись в кабину.

Машинист ждал их, положив руку на регулятор. Как только все были в кабине, он мягко отвел регулятор, затем потянул другую ручку, дав короткий свисток. Паровоз задрожал, движок начал работать и «зачухал». Дверца топки была открыта, и было видно, что каждый «чух» сопровождался вспышкой угля до белого каления, которая освещала кабину и всех, кто в ней находился.

Места здесь хватало. Брэгга, как наиболее почетного пассажира, усадили на место кочегара в правом углу. Парри стоял слева, за машинистом, из-за его плеча глядя в горящую топку. Они уже были на виадуке, и Парри казалось, что они движутся в пустоте. Слева ему был виден лишь залив – кабина оказалась выше ограждения виадука, и Парри не видел его. За окном в семидесяти футах под ним простиралось побережье и бушующие волны. Он ухватился за вертикальную стойку, которая поддерживала крышу кабины, чтобы при тряске от движка сохранять устойчивость. Чтобы освободить для этого руки, он положил упакованный рулон с ведомостью в ящик машиниста.

Машинист снова дал свисток, и откуда-то вырвалась струя пара, заполнившая кабину. У Парри заложило уши. Над ними возникли своды тоннеля, и шум во много раз усилился. Впечатление от прохождения тоннеля было очень сильным. Отсветы огня из приоткрытой дверки топки, раскалившейся добела от непрерывного нагрева, ложились на тендер и крышу кабины, которые в свою очередь бросали рефлексы на панель управления, высвечивая переплетение трубок и рукояток, приборов и шкал. Полированные металлические части отбрасывали неожиданные отблески.

В углу смутно виднелась фигура сидящего Брэгга. Рядом с ним неясной тенью маячила фигура кочегара, а Парри стоял за машинистом. Черные стены тоннеля по обеим сторонам между тендером и кабиной тоже переливались светом во время их движения, а над ними пар свивался в широкие клубящиеся кольца, образующие за паровозом подобие кильватерной струи.

Наконец Парри повернулся и посмотрел вперед, в окно кабины – по стеклу стекали струи воды с крыши. Сквозь стекло смутно виднелись две уходящие вперед дуги. Это были рельсы, по которым они двигались. Их полированная поверхность отражала свет, пронизывающий тоннель вплоть до выходного отверстия.

Машинист Блейк опять дал свисток, степы и своды Ушли назад, и они выехали из тоннеля.

Несколько сотен ярдов они двигались по карнизу, выбитому в скале. Далеко внизу метались пенные валы. Затем скала осталась позади. Еще несколько сотен ярдов – и они пересекли Каннан-Каттинг. Участок, который отправился осматривать Акерли, остался позади. Теперь пути шли вдоль моря в обход большой бухты – залива Брауна – к следующему мысу. Этот мыс, или коса Дауни, имел плавное, «тупое» окончание, и железная дорога, не срезая мыс и не забираясь в тоннель, плавно огибала его по берегу моря.

Когда они достигли этого участка, рельсы перед ними из-за большой кривизны пути резко поворачивали вправо и скрывались из виду. Из-за этого Парри и машинист Блейк видели лишь ближайший отрезок полотна. Никому в этот момент не пришло в голову особенно глазеть по сторонам. Кочегар энергично орудовал в топке длинной кочергой с крюком на конце, ворочая куски угля. Он старался забраться крюком поглубже, чтобы все загруженное топливо прогорело. В топке целый день горел огонь и образовалась окалина из шлака, препятствующая горению. Кочегар мастерски разбивал и разравнивал ее среди горящих кусков угля, чтобы завтра утром топку вновь можно было беспрепятственно разжечь. Брэгг, раскурив трубку, неотрывно наблюдал за кочегаром. Огонь заполыхал с новой силой – кочегар был доволен. Он вытянул кочергу – ее крюк раскалился добела – и забросил ее на тендер. Там, где кочерга соприкоснулась с углем, появились небольшие язычки пламени и дымок, исчезнувшие, когда металл остыл.

Оставив дверцу топки приоткрытой примерно на дюйм, кочегар отошел в сторону, выставил голову в боковое окно и взглянул вперед.

Парри, который как раз смотрел на него, увидел, как тот внезапно изменился в лице, вглядываясь во что-то впереди, затем резко повернулся к машинисте предупредительным криком:

– Эй, старина, там что-то на путях!

Сердце у Парри екнуло, когда он увидел, как стремительно отреагировал Блейк. Одной рукой он рванул до упора регулятор, перекрыв подачу пара, другой передвинул рукоятку пневматического тормоза в крайнее положение. Затем он дал несколько коротких резких свистков. В это время кочегар захлопнул и закрыл на задвижку дверку топки, из которой вырывалось пламя, перекрыв подачу воздуха. Движок переключился на холостой ход, а скорость упала так резко, что Парри пришлось вцепиться в вертикальную стойку кабины, чтобы не рухнуть вперед на Блейка. Брэгг и кочегар высунулись из окон кабины, каждый со своей стороны, глядя назад.

Кочегар круто повернулся.

– Мы переехали его, – крикнул он Блейку, в то время как паровоз неожиданным рывком остановился. Раздался страшный скрежет тормозных колодок. Через мгновение кочегар уже был на земле. Брэгг и Парри каждый со своей стороны тоже спустились вниз.

Спрыгнув на гравий, Парри прошел назад, мимо тендера, спотыкаясь о камни. Кочегар обогнал его ярдов на тридцать и остановился между рельсами, склонившись над какой-то темной массой. Парри невольно затаил дыхание, подойдя к нему. Когда он разглядел, что это было, его сердце так сжалось, что онне мог перевести дух.

Темная масса была человеком, точнее, тем, что от него осталось. Паровоз раздавил его. Нанесенные телу повреждения были ужасны. С первого взгляда было ясно, что человек мертв. Безмолвно воззрившись на тело, Парри внезапно почувствовал дурноту. Вдруг он отчаянно вскрикнул. Человек был одет в дождевик и массивные ботинки. Его левая рука была откинута в сторону и на мизинце блестел перстень – золотой ободок с единственным рубином…

Почти бессознательно Парри взял у подошедшего Брэгга фонарик и приблизил его к лицу лежащего. Черты лица лишь немного изменились, но его можно было легко признать. Это мертвое тело, эти изувеченные останки – единственное, что осталось от его коллеги, Рональда Акерли.

Глава 3 Разбирательство

Трясясь словно в лихорадке, Парри едва услышал испуганный вскрик кочегара: «Боже мой, да это ж мистер Акерли!» и восклицание Брэгга, полное ужаса. Все трое были потрясены разыгравшейся трагедией.

Мысль о том, что они уже ничем не могут помочь молодому человеку, ввергла их в оцепенение. Наконец Брэгг Длинно выругался и с трудом взял себя в руки.

– Бедняга, с ним все кончено, – пробормотал он. – Мы ничего не можем сделать. Вот что, Аткинс, – он повернулся к кочегару, – помоги-ка мне убрать его с путей. А ты, Парри, беги назад и скажи Блейку, что случилось.

Как во сне, Парри побрел к паровозу, какой-то частью сознания поняв, что Брэгг отослал его, чтобы избавить от лицезрения леденящих душу подробностей трагедии. Словно лунатик, он поднялся в кабину и как-то объяснился с Блейком. Он смутно сознавал, какие слова произносит, но когда в середине его рассказа Блейк свесился в окно кабины и ответил кому-то внизу, он не удивился. Он понял, что Брэгг и кочегар вернулись к паровозу. Забравшись на лесенку, Брэгг говорил:

– Гони во всю мочь в Редчерч, Блейк. Скажи начальнику станции, чтобы вызвал санитарную машину. Я буду ждать здесь, у тела.

Брэгг замолчал и с сомнением взглянул на Парри.

– Вот что, Парри, – нерешительно произнес он, – ты ведь знаком с семейством Акерли? Думаю, ты тоже должен ехать в Редчерч и позвонить им. Это тяжело, я понимаю. Если не сможешь сделать это сам, пусть Клей позвонит. Ну, вперед!

Он спрыгнул на гравий, и Блейк тотчас прибавил пару.

А Парри в этот момент думал о семье Акерли. Где ему найти силы, чтобы сообщить им это ужасное известие? Как теперь он посмотрит в глаза Перл? Она всегда немилосердно подшучивала над Ронни, но он знал, что она очень любит его. Каким ударом это будет для Перл и для всей семьи! Парри подумал, что больнее всего эта смерть ударит по родителям. Миссис Акерли души не чаяла в своем сыне, а мистер Акерли так гордился им! Как сообщить им об этом?

Погрузившись в свои мысли, Парри почти полностью отрешился от окружающего. Паровоз несся на всех парах, и Блейк уже сбросил скорость на подъезде к Редчерчу и дал предупредительный свисток сигнальщику, извещая о своем приближении. Промелькнул и скрылся позади желтый глаз семафора. Блейк начал притормаживать. Впереди светился красный свет, и, если его не откроют для них, им придется остановиться. Хотя Парри с трудом воспринимал окружающее, он испытал неожиданное раздражение от непредвиденной задержки. Однако когда до семафора оставалась сотня ярдов, включился зеленый свет. Блейк, перестав тормозить, опять прибавил скорость. Вновь впереди засветились красные огоньки и слева с краю – один зеленый. Они подошли поближе, прошли стрелку, паровоз отвернул влево с главного пути и въехал в локомотивное депо, оказавшись в окружении доброго десятка своих собратьев.

Блейк перевел рукоятку в среднее положение.

– Пойдемте, мистер Парри, – сказал он. – Нам нужно сообщить обо всем мистеру Клею.

Словно во сне, Парри проследовал за машинистом через локомотивные пути и поднялся на платформу номер один, где находился офис начальника станции. Клей был тщедушный мужчина, но очень энергичный. Он выслушал их рассказ, быстро выказал подобающие случаю эмоции и тотчас взял ситуацию под контроль.

– Если бедняга мертв, то особая спешка ни к чему, – сказал он. – Мы пропустим поезд в шесть десять и двинемся за ним, чтобы успеть до товарняка в шесть двадцать пять. А тебе, Блейк, уж придется поработать. – Он присел за свой письменный стол и поднял трубку одного из двух телефонов. – Редчерч, один-шесть-шесть, – произнес он, и после паузы: – Полицейский участок? Говорит Клей, агент Южной железной дороги. Суперинтендант на месте? Добрый вечер, суперинтендант. Да, это Клей говорит. Мне только что доложили, что мистера Рональда Акерли, одного из инженеров компании, задавило поездом на мысу Дауни, на полпути между нами и Уитнессом. Что? Да, сын адвоката… Что? Не понял? Ах да, очень печально. Вот что, суперинтендант, я предполагаю послать специальный поезд, чтобы привезти тело. Планирую его отправку в шесть десять из Уитнесса или, скажем, в шесть пятнадцать. Буду рад, если кто-то из ваших присоединится, может быть, вы сами… Очень хорошо, пусть он подходит к моему офису. Я пошлю кого-нибудь встретить его.

Мистер Клей положил трубку и взялся за второй телефон, нажав кнопку зуммера.

– Кто это? Да, говорит Клей. Найдите Спаркса, немедленно, и скажите ему, что на перегоне между нами и Уитнессом человек попал под поезд, пусть он к шести десяти приготовит товарный вагон с санитарными носилками. Блейк прицепит его к балластному паровозу. Прихватите пару людей покрепче. Отъезжаем с первого пути. И обязательно дождитесь меня. Все ясно?

Он опустил трубку и сразу же сделал еще один звонок.

– Сцепка? Кто говорит?.. А, Харрис, – и он объяснил, что необходимо сделать.

Пока все это происходило, Парри сумел немного прийти в себя.

– Надо ведь сообщить обо всем семье Акерли? – спросил он севшим голосом, когда Блейк ушел.

– Я как раз хотел спросить вас об этом, – ответил Клей. – Вы это сделаете или лучше мне?

– Попробуйте подготовить их. Скажите, что я сейчас подъеду к ним. И еще необходимо послать сообщение мистеру Марлоу.

Марлоу был начальником Парри, инженером отделения компании в Лидмуте.

– Я собирался телеграфировать управляющему и пошлю копию телеграммы Марлоу, – и Клей с сочувствием взглянул на Парри. – Не сочтите за навязчивость, мистер Парри, но я бы вам посоветовал наведаться в буфет и чего-нибудь выпить. Это вам отнюдь не повредит перед встречей с семьей Акерли.

Совет был хорош и Парри последовал ему. Он испытал сильное потрясение, и сердце замирало у него в груди, стоило ему лишь подумать о предстоящем разговоре. Однако отсрочка здесь вряд ли помогла бы, и когда он поймал такси, то сказал водителю, чтобы тот поторопился.

Парри часто встречал в газетах выражение «убитые горем», но всегда думал, что это выдумка журналистов. Но теперь он воочию увидел, что на самом деле это чистая правда. Именно это выражение точно описывало состояние семейства Акерли.

Служанка, открывшая ему дверь, была бледной и испуганной.

– Вам, я вижу, уже все известно, Этель, – сказал Парри.

Девушка молча кивнула, и Парри прошел в гостиную. Мистер Акерли куда-то звонил, и, увидев его, Парри невольно вздрогнул: тот сразу постарел на десять лет. Лицо его посерело, глаза ввалились, у рта легли глубокие складки. Он медленно подошел к Парри, с трудом волоча ноги, словно невидимое бремя придавило его к земле.

– Как это произошло? – спросил он почти шепотом.

Парри его вопрос привел в замешательство.

– Мы не знаем, сэр, – ответил он, тоже понизив голос. – Могу лишь сказать, что все случилось мгновенно, он не мучился. Но мы не знаем, как он оказался на путях. Возможно, он споткнулся и расшиб голову о рельсы, – добавил он, чуть помедлив.

– Они поехали за ним, – с трудом произнес мистер Акерли. – Я должен их встретить.

– Я поеду с вами, сэр. – Парри замялся. – А что с миссис Акерли и… и Перл?

– Они знают, я сообщил им.

Парри ощутил, как на сердце у него полегчало.

– Знаете, сэр, если я чем-то могу быть полезен… Может быть, обзвонить ваших гостей и сказать, чтобы не приезжали?

– Гостей? – Мистер Акерли непонимающе поднял на него глаза. – Ах да, мы же собирались потанцевать, – произнес он как во сне. – Благодарю вас, Парри, славно, что вы подумали об этом. Этель передаст вам список приглашенных. Позовите Этель. А я должен идти.

И он, как слепой, начал на ощупь искать свое пальто. Парри нашел пальто и помог ему одеться. В этот момент появилось новое действующее лицо. По лестнице сбежала хрупкая девушка, бледная как мел.

– Вот что, Клиффорд, – сказала она. – Я слышала, о чем вы говорили. И не думайте об этом, мы сами позаботимся обо всем. А вы езжайте с ним на станцию.

– Да, конечно, – ответил Парри. Он хотел было подойти к ней, но она взбежала наверх так же стремительно, как появилась.

– Поедемте на такси, – махнул рукой мистер Акерли. – Машину заводить слишком долго.

Парри не отпускал такси, на котором приехал, и спустя несколько минут они уже были на станции. Здесь им сказали, что паровоз и прицепленный к нему вагон уехали и пока не вернулись. По пути Парри рассказал мистеру Акерли все подробности. После его рассказа повисла пауза. Наконец губы мистера Акерли шевельнулись.

– Ах Ронни, Ронни, – едва расслышал Парри его шепот. – Сынок, сынок…

Парри подумалось, что сейчас мистеру Акерли не до него, он полностью забыл о его существовании.

Наконец вдали засветились огни, и к платформе медленно подошел паровоз с вагоном. О несчастье стало мгновенно известно, и собралось немало путевых рабочих, хотя на платформу никого из них не пустили. Брэгг и Клей спрыгнули из товарного вагона и открыли пошире боковую дверь. Все сняли шапки, когда двое мужчин медленно пронесли носилки, на которых под белой простыней угадывалась распростертая фигура. В помещении рядом с офисом Клея заранее подготовили место, куда на стол установили носилки. Мистер Акерли прошел вперед, перед ним все расступились.

– Его нельзя забрать домой, мистер Клей? – спросил он.

Клей замялся.

– Боюсь, сэр, по делу будет проводиться расследование, и мы подумали, что будет лучше, если тело пока побудет здесь, на станции. Что вы скажете, сержант?

Сержант сопровождал Клея от вагона до офиса. Теперь он отдал честь мистеру Акерли.

– Будет лучше, сэр, если останки побудут здесь до освидетельствования. Вы можете не беспокоиться. Все будет сделано с предельным тщанием.

– Дверь мы запрем, мистер Акерли, – сказал Клей. – Сюда никто не войдет.

– Что ж, хорошо, – медленно ответил мистер Акерли. – Вижу, вы все уже продумали. Спасибо вам всем за участие.

Клеи пробормотал, что он соболезнует мистеру Акерли, а сержант вновь отдал ему честь. Затем Клей повернулся к Парри.

– Отвезите его домой, мистер Парри. Он еще не оправился от шока.

Но мистер Акерли хотел узнать все подробности, и Парри представил ему Брэгга и кочегара, хоть они и не смогли добавить ничего нового к его рассказу. Никто не мог сказать, как молодой Акерли оказался там, где его обнаружили.

В конце концов Парри отвез старого джентльмена домой. Но Перл он так и не увидел. Дамы были наверху и их не стоило тревожить. Мистер Акерли пригласил его остаться на ужин, но Парри извинился и ушел.

Вернувшись на станцию, он обнаружил, что сержант ждет его. Крайне корректно он попросил его рассказать о происшествии, и Парри описал все, чему был свидетелем. Брэгг тем временем уехал в Лидмут, и Парри, оставшись в одиночестве, долго бродил по Редчерчу перед тем, как вернуться к себе.

Слушание дела было назначено на следующий день, на одиннадцать часов. Незадолго до этого времени Парри опять был на первой платформе в Редчерче. С ним были мистер Акерли, Брэгг, Клей, машинист Блейк, кочегар Аткинс и еще три-четыре человека. Одна из комнат ожидания была реквизирована, ее заняла полиция для проведения дознания. Здесь же собралась толпа любопытствующих, глазеющих на каждого, кто имел отношение к инциденту.

Мистер Акерли, хоть и выглядел по-прежнему бледным и осунувшимся, немного пришел в себя и беседовал с низкорослым мужчиной средних лет интеллигентного вида, похожего на юриста. Это был мистер Локстон, его партнер, который, судя по всему, приехал, чтобы защищать его интересы. С Брэггом беседовали Хью Грэхем, главный инженер Лидмутского офиса, и адвокат Железнодорожной компании мистер Кеньон. С машинистом и кочегаром, которые в костюмах выглядели довольно нелепо, был мужчина с крупными чертами лица в сером твидовом костюме. Парри знал его, это был Джордж Томпсон, местный представитель Объединенного общества локомотивных техников и кочегаров.

Клей опекал всех сразу, словно наседка цыплят.

– Ну что ж, джентльмены, пожалуйста, следователь ждет, – объявил он наконец.

Толпа на платформе всколыхнулась и свидетели прошли в комнату ожидания. Она была довольно вместительная, в центре находился большой стол, вокруг которого стояли стулья. Во главе стола восседал следователь, мистер Латимер, местный юрисконсульт. Стул рядом с ним оставался свободен, он предназначался для ответчика, далее уселись мистер Акерли и его партнер Локстон. Затем шли представители компании, Грэхем и Кеньон, а также Брэгг и Парри. Томпсон сел рядом с Кеньоном, вместе с машинистом Блейком и кочегаром Аткинсом. Возле кочегара устроился Матч, десятник перегона до Уитнесса, отвечающий за укладку шпал, хотя Парри не представлял себе, какое отношение он имеет к делу. За столом напротив Томпсона устроились два или три репортера. Клей, заботливо рассадив всех, наконец устроился на стуле рядом с мистером Акерли.

Стулья с противоположной стороны стола остались незанятыми, и теперь сержант Харт, который сопровождал доставку тела, попросил присяжных заседателей занять эти места. Когда их привели к присяге, следователь окинул всех взглядом и сказал, что перед тем, как начать слушание, он уверен, что выскажет общее мнение, выразив соболезнование и искреннее сочувствие мистеру Акерли и его близким в связи с прискорбным происшествием.

После этого поднялся мистер Кеньон. Он сказал, что, являясь представителем Железнодорожной компании, он присоединяется к словам следователя и от себя хотел бы добавить, что компания готова оказать всемерную поддержку следствию, чтобы выяснить все обстоятельства дела.

– Здесь присутствуют машинист, кочегар и официальные лица, и если вам понадобится кто-то еще, – он кивнул следователю, – вам достаточно лишь сказать об этом.

Сержант Харт, судя по всему, был не слишком доволен этим заявлением, которое затрагивало его компетенцию, но он удержался от словесного выражения своего недовольства. Затем поднялся Томпсон и от имени локомотивного депо также присоединился к предыдущему оратору. Мистер Акерли был очень тронут и кратко поблагодарил всех. Следователь кивнул и сказал:

– Свидетель Джордж Акерли, – и затем добавил: – Мистер Акерли, вы можете говорить с места.

Мистер Акерли принес присягу и сказал севшим голосом, что он видел останки и свидетельствует, что это останки Рональда Джорджа Акерли, его сына. Он в двух словах рассказал о карьере своего сына, объяснив, что последние четыре года работа позволяла ему жить дома. Рональд не был женат и жениться не собирался, насколько было известно мистеру Акерли. Свидетель в последний раз видел своего сына утром за завтраком, тот был в добром здравии и в прекрасном расположении духа.

Затем вызвали мистера Грэхема, главного инженера. Он рассказал о карьере погибшего с того момента, как тот влился в их коллектив, добавив, что с самого начала Акерли ревностно относился к своим обязанностям и прекрасно справлялся с ними. Его назначение инженером, ответственным за строительство новой ветки до Уитнесса, было повышением по службе и очевидным свидетельством доверия к нему со стороны вышестоящих сотрудников. Погибший полностью оправдал оказанное ему доверие, успешно решая все встававшие перед ним производственные проблемы. Насколько было известно Грэхему, у Акерли не было никаких причин для недовольства, ему нравилась работа, он прекрасно ладил с коллегами и казался вполне преуспевающим в жизни человеком.

– Клиффорд Парри.

Парри вдруг разнервничался, хотя к этому вроде бы не было особых причин. Он подошел к стулу рядом со следователем и принес присягу. Мистер Латимер задал ему ряд обычных в таких случаях вопросов, а затем перешел к событиям предыдущего вечера.

– Примерно в половине пятого вы и погибший вместе вышли из офиса в Уитнессе и отправились вдоль железнодорожной насыпи в направлении на Редчерч?

– Именно так.

– С какой целью вы это сделали?

– Для проверки произведенных работ. Мистер Акерли хотел осмотреть насыпь в Каннан-Каттинг, где случился оползень. Кроме того, он хотел поговорить с мистером Поттсом о праве на проведение дороги. А я должен был проверить промер проходки в конце Каннан-Каттинг у залива Брауна. Мы дошли вместе до этого места.

– Где вы расстались?

– На насыпи.

– В котором часу это было?

Парри замялся.

– Должно быть, чуть больше пяти часов, – сказал он наконец. – Точно не могу сказать, но думаю, было примерно десять минут шестого.

– Очень хорошо. Должен сказать, что другой свидетель утверждает, что было двенадцать минут шестого.

Парри слегка смутился. Он не понял, кого они имели в виду. Затем он вспомнил Матча, десятника, который прошел мимо как раз в тот момент, когда они с Акерли расстались. Конечно, это был он.

– С погибшим все было в порядке, когда вы расстались?

– Он был в полном порядке!

– Когда вы в последний раз видели его, где он находился?

– Он шел по направлению к мысу Дауни, а я начал измерять проходку.

Мистер Латимер взял чистый лист бумаги и выдержал небольшую паузу перед тем, как перейти к другого рода вопросам.

– Чем вы занимались потом? – спросил он.

– Я измерил протяженность проходки и за несколько минут обнаружил ошибку, которую допустил. Я тотчас отправился обратно в офис в Уитнессе.

– Сколько это заняло у вас времени?

– Измерение отняло семь-восемь минут. И еще миля ходьбы до офиса, это минут пятнадцать, возможно меньше, потому что я часть пути бежал. Скажем, двадцать две-двадцать три минуты.

– Получается, что вы добрались до офиса около половины шестого или двадцать пять минут шестого?

– Было тридцать три минуты шестого, – вспомнил Парри. – Я посмотрел на часы, поскольку торопился вернуться так, чтобы у меня осталось время обработать данные о проходке и успеть на балластный паровоз, отходящий в пять часов пятьдесят минут.

– Очень хорошо. И еще один вопрос. Когда вы расстались с погибшим, было уже темно?

– Стало смеркаться, но вечер еще не наступил. Я еще мог разглядеть отметки на насыпи, но разобрать записи в записной книжке без фонарика уже не мог.

Следователь сделал паузу.

– Может быть, кто-то хочет задать свидетелю вопрос? – спросил он наконец. Никто не изъявил такого желания. Парри сел на свое место, и вызвали Брэгга.

Брэгг вышел вперед и уселся на свободный стул по левую руку от следователя. Отвечая на его вопросы, он рассказал, что был начальником строительства и исполнительным помощником, подчиняющимся мистеру Грэхему, и погибший был его непосредственным подчиненным. Ему повезло, что его опыт проведения подобного рода работ помог ему, Брэггу, получить назначение и участвовать в работе, курируя строительство ветки. В соответствии с полученными указаниями он осматривал фронт работ три-четыре раза в неделю и следил за их ходом.

– Вы были вчера на строительстве? – спросил мистер Латимер.

Оказалось, Брэгг был там. Он подробно объяснил принцип составления ведомости на работы, произведенные за последние четыре педели, и сказал, что в тот день как раз занимался составлением такой ведомости.

– Мистер Брэгг, вы слышали заявление предыдущего свидетеля, что он и погибший вышли из офиса в половине пятого, чтобы проверить произведенные замеры. Это вы дали им такое указание?

– И да и нет, – Брэгг тяжело вздохнул. – О разговоре с фермером, мистером Поттсом, договоренность была достигнута заранее, в рабочем порядке. А идея по пути взглянуть на оползень принадлежала самому погибшему. Однако он отправился на дистанцию с моего ведома и получив мое одобрение на то и другое. Я дал указание Парри проверить промеры, но время для проверки он выбрал сам. Из того, что он сказал, я заключаю, что он выбрал время так, чтобы пройтись вместе с погибшим.

– Я понял. Мистер Брэгг, вы сказали, что договорились с погибшим встретиться здесь, в Редчерче, по прибытии балластною поезда. В какое время эго должно было произойти?

– За минуту или две до шести.

– Очень хорошо. Итак, если погибший расстался с мистером Парри возле оползня в пять часов двенадцать минут, как мы точно установили, и должен был оказаться в Редчерче около шести часов, то в какое время он оказался в том месте, где произошел несчастный случай?

– На мысе Дауни? Это в семи-восьми минутах ходьбы от оползня. Значит, он был там около пяти часов двадцати минут.

– А в котором часу ваш поезд подошел к мысу Дауни?

– Примерно около пяти часов пятидесяти пяти минут.

– Вот к этому я и подвожу. Как вы полагаете, мистер Брэгг, почему погибший был всего лишь на мысе Дауни, когда подошел поезд?

– Понятия не имею. Меня тоже сильно удивило, что он был там, хотя должен был уже дойти до Редчерча.

На этом вопросы кончились, и мистер Кеньон использовал возможность задать вопрос.

– Скажите, мистер Брэгг, – сказал он, – а вы часто ходили с погибшим вдоль путей по данному участку?

– Да. Мы делали это каждый день. Это прямо вытекало из профессиональных обязанностей погибшего.

– Допустим. А что, если наступили сумерки или даже ночь?

Брэгг пожал плечами.

– Это доставляет не много удовольствия, конечно, но в это время года с этим приходится мириться.

– Я не это имею в виду, мистер Брэгг. Я хотел узнать, происходило ли такое и насколько это опасно?

– Да, происходило, и без всяких последствий, – твердо ответил Брэгг. – А кроме того, вспомните, что вчера вечером было довольно светло. Светила луна.

– У погибшего не было дурных предчувствий и опасений на предмет возможного несчастного случая?

– Думаю, нет. Он был человек искушенный и хорошо знал каждый дюйм этой дороги. Он мог легко определить, где находится.

Мистер Кеньон признался, что это все, что ему хотелось узнать, и сел.

Мистер Уильям Поттс рассказал, что он фермер, живет в полумиле от мыса Дауни в сторону Редчерча. У него была назначена встреча с погибшим на половину шестого. Он спустился к железной дороге, прождал Акерли до шести часов и, решив, что тот задерживается, вернулся домой.

Далее вызвали машиниста Блейка. Он рассказал о поездке балластного поезда, а затем его попросили подробно описать то, что происходило в кабине в минуты, предшествовавшие несчастному случаю. Он стоял на своем месте, глядя вперед. Мистер Парри находился за ним. Мистер Брэгг сидел на месте кочегара, а кочегар шуровал в топке. Они не разговаривали друг с другом и были заняты исполнением своих обязанностей. Все шло как обычно. Он не видел никого на путях. Он и не мог бы никого увидеть из-за резкого поворота. Предупреждение прозвучало из уст кочегара, и он остановил паровоз за минимальное время, которое необходимо для остановки в такой ситуации.

Кочегар Аткинс повторил свидетельство машиниста. Топка горела слабо и требовала внимания, поэтому он был занят делом, когда они достигли мыса Дауни. Закончив с топкой, он отошел к боковому окну кабины и взглянул вперед. У него не было для этого никаких особых причин, простая мера предосторожности, ведь он знал, что у машиниста плохой обзор через переднее стекло. Посмотрев вперед, он увидел что-то черное на путях. Он крикнул машинисту, и тот немедленно остановился. Он прошел назад и обнаружил, что они переехали мистера Акерли.

– Когда вы увидели темный объект, – уточнил мистер Латимер, – вы поняли, что это человек?

– Нет, я не мог определить, что это такое. Но что бы это ни было, мы должны были остановиться.

– Пожалуй. Можно уточнить, где находился объект?

– Примерно на полпути огибающей мыс дуги.

– Я не это имею в виду. Лежал ли объект между рельсами, поперек рельсов или сбоку от них?

– Насколько я мог разглядеть, он лежал поперек «нижней ноги».

– А что вы называете «нижней ногой»?

– Внутренний рельс.

– То есть правый от вас рельс, поскольку поворот был вправо?

– Так и есть.

– Вы можете подтвердить под присягой, что он не стоял?

Кочегар не решился подтвердить это под присягой, но ему показалось, что человек не стоял на ногах. Он видел Акерли как темную массу и из-за темноты не мог точно сказать, в каком положении находился несчастный юноша.

– А после того как прошел паровоз, изменилось ли положение тела погибшего?

Насчет этого сомнений не возникло. Паровоз врезался в тело и протащил его вперед, оставив лежать между рельсами. Правая рука была отрезана и се обнаружили справа от правого рельса.

– Вы осмотрели паровоз?

Выяснилось, что на правой защитной решетке и на ведущей колесной тележке были следы крови. Стало ясно, что раны нанесены именно попаданием тела под балластный паровоз, а не под предыдущий поезд.

В ответ на обычное предложение следователя задавать вопросы поднялся мистер Томпсон.

– После того как вы увидели тело, возможно ли было остановить паровоз раньше, чем это было сделано?

Свидетель полагал, что сделать это раньше было невозможно.

– Вы уверены, что сделали все от вас зависящее?

– Да, совершенно уверен.

– А могли бы вы увидеть погибшего раньше, чем это имело место?

– Нет, разве что днем.

Затем мистеру Клею задали вопрос о времени прохождения через мыс Дауни предыдущего поезда. Оказалось, что предыдущий поезд вышел из Редчерча в пять часов, специально сделал остановку на мысе Дауни, чтобы забрать рабочих, и прибыл в Уитнесс десять минут шестого. Здесь уже стоял поезд из Борнмута, который тотчас отбыл из Уитнесса и прибыл в Редчерч в шестнадцать минут шестого. Дальше до десяти минут седьмого в расписании не было поездов. Кроме балластного поезда, ушедшего из Уитнесса без десяти шесть, в тот вечер не было других поездов вне расписания.

Затем вызвали десятника Матча. Он рассказал, что возвращался домой и на насыпи между заливом Брауна и Каннан-Каттинг встретил мистера Акерли и мистера Парри. Они только что расстались. Уходя, он оглянулся и увидел, как мистер Акерли направился к мысу Дауни, а мистер Парри спускается к насыпи у полосы прибоя на побережье.

– В котором часу они расстались, Матч? – спросил следователь.

– Двенадцать минут шестого.

– Как вам удалось так точно определить время?

– Как раз прошел поезд отправлением из Уитнесса в пять часов десять минут вечера – примерно за минуту до того, как они расстались. Значит, было тринадцать-четырнадцать минут шестого.

– По нашим прикидкам, погибший должен был достичь того места, где он погиб, примерно в двадцать минут шестого. Вам знакома эта дорога и вы видели, с какой скоростью он шел. Вы согласны с этой оценкой?

Матч кивнул, соглашаясь.

– Могло ли так случиться, что он погиб под колесами поезда отправлением пять десять из Уитнесса, о котором вы упоминали?

Насчет этого у десятника не возникло сомнений: было совершенно невозможно пройти такое расстояние за столь короткое время.

– Тогда он не мог погибнуть в пять пятьдесят пять. Как вы думаете, что могло его задержать?

Матч в ответ лишь пожал плечами и освободил место свидетеля рядом со следователем. К последнему подошел сержант Харт и, наклонившись к нему, тихо произнес:

– Сэр, я мог бы изложить свои соображения касательно гибели Акерли, но, разумеется, это лишь предположения.

Следователь одобрительно кивнул:

– Отлично, сержант, мы вас выслушаем в свое время.

Доктор Криппс, врач, которого привлекали для проведения медэкспертизы, подтвердил, что осмотрел останки. Он так живо описывал повреждения тела, что Парри чуть не стало дурно. Лицо слегка деформировано от соприкосновения с гравием насыпи, па правой стороне черепа след от удара с повреждением кости черепа. Возможно, от удара о рельсы, так как кожа лишь слегка повреждена. Правая рука отсечена. По мнению врача, повреждения могли быть получены при падении на рельсы и последующем наезде поезда. Смерть наступила мгновенно.

Последним свидетелем выступал сержант Харт. Он рассказал, что присутствовал при перевозке тела с мыса Дауни в Редчерч. Он осмотрел место происшествия с фонариком и по следам, обнаруженным на гравии, готов попробовать восстановить ход событий.

Во-первых, если исходить из характера повреждений, до появления паровоза погибший лежал на рельсах поперек полотна. Там, где находились ноги погибшего, была поперечная водосточная канава, и гравий между шпалами в этом месте осел примерно на девять-десять дюймов. Судя по всему, погибший в сумерках угодил ногой в канаву и упал, ударившись головой о рельс и потеряв сознание. Разумеется, это лишь предположение, истинность которого нуждается в доказательстве.

После опроса свидетелей устроили небольшой перерыв, пока следователь приводил в порядок свои заметки. Затем он весьма ясно и конструктивно, как подумалось Парри, подвел итог всему, что прозвучало. В конце он высказал свою собственную точку зрения.

– Уважаемые члены суда, не думаю, что у вас могут возникнуть трудности при вынесении суждения об этом печальном инциденте. Можно полагать, что молодому человеку просто не повезло и с ним произошел несчастный случай, так что никто не несет за это ответственности. Если вы согласны с этой точкой зрения, то следует признать, что перед нами несчастный случай. Если же вас не удовлетворяет эта позиция, вы вправе выдвинуть другие. Их только две: самоубийство и убийство.

Предположение о самоубийстве отпадает, поскольку засвидетельствовано, что погибший был физически и психически здоров, вполне доволен своей работой и коллегами, энергично и ревностно исполнял свои обязанности, чтобы добиться успеха и продвижения по службе. У него не было ни денежных затруднений, ни любовных трагедий. Его жизненные обстоятельства складывались удачно, и гипотеза о самоубийстве представляется мне маловероятной.

Однако среди свидетельских показаний есть один момент, который на первый взгляд подтверждает эту гипотезу: погибший, судя по всему, пробыл около получаса на том месте, где был обнаружен. Так, может быть, он намеренно ожидал поезда, чтобы броситься под колеса? Однако сержант Харт предложил версию, объясняющую это промедление, и весьма правдоподобно. На путях был водосток, в темноте погибший не заметил его, случайно попал туда ногой, споткнулся о шпалы и упал вперед, ударившись головой о рельс и потеряв сознание. Это всего лишь гипотеза, но тем не менее ее нельзя сбрасывать со счетов.

Если версия о самоубийстве отпадает, думаю, еще меньше оснований полагать, что перед нами убийство. Полагаю, не стоит тратить время на рассмотрение этой возможности.

А теперь, уважаемые члены суда, попрошу вас удалиться для вынесения своего решения. И если я чем-то могу вам помочь, то буду рад исполнить свой долг.

Присяжные с важным видом тихо зашептались друг с другом, затем председатель, встав, сказал, что присяжные не находят нужным удаляться для вынесения вердикта по делу, они единодушно считают, что смерть вызвана несчастным случаем, в чем нет ничьей вины.

Глава 4 Появляется инспектор Френч

На следующий день после судебного разбирательства дела Рональда Акерли рано утром суперинтендант Роуди и инспектор Доу из полиции Редчерча сидели в кабинете инспектора Доу в городском полицейском участке. Трудно было найти в городке лиц, более известных, чем эти двое. Роуди был крупный, крепко сложен, с властным выражением лица и грубоватыми манерами. Доу, напротив, был худощавый и нервный, вид у него был слегка болезненный. Роуди обычно достигал своего, идя напролом, невзирая ни на какие препятствия, а Доу шел к разгадке путем умозаключений. Оба были отличные ребята и с уважением относились друг к другу. Начальство их очень ценило.

Они не обсуждали случившееся. Дело их ничуть не заинтересовало. Достаточно было и того, что сержант Харт потерял целый день, занимаясь этим делом. А следует заметить, что полиция Редчерча и без того работала в эти дни с перегрузкой: сразу три серьезных преступления – убийство и два ограбления – были совершены за последнее время в этом мирном местечке, и этого было явно многовато для немногочисленного следственного персонала. Сейчас как раз решался вопрос об обращении в Скотленд-Ярд с просьбой прислать кого-нибудь в помощь местной полиции, чтобы заняться делом об убийстве. Вот над чем раздумывали Роуди и Доу. Они составляли рапорт для своего шефа, в котором приводились доводы «за» и «против» обращения в Лондон. Доу был против этого, Роуди в целом склонялся за обращение, и им необходимо было достигнуть единодушия.

– Если мы свалим на них дело Фарджин, – сказал Доу, – мы вполне справимся с остальными. Вот как нужно поступить.

– Уже неделю этим делом занимается немало людей, – ответил Роуди, – а мы еще ничуть не продвинулись. Если мы переключим их на ограбления, то, скорее всего, раскроем их. Боюсь, Доу, если мы не справимся с этим завтра-послезавтра, то придется просить о помощи.

Ответ Доу был прерван стуком в дверь, и показалась голова констебля.

– Сэр, пришел патрульный пограничной службы Уилмот со станции в Уитнессе. Он хотел видеть вас по делу о смерти мистера Рональда Акерли.

Роуди с Доу переглянулись.

– Бог мой! – промолвил Доу. – Новые неприятности на нашу голову! Давай его сюда, Брейтуэйт!

Уилмот был представительный мужчина в летах, интеллигентного вида, сохранивший выправку моряка Британских военно-морских сил. Он поздоровался с офицерами и сел на стул, предложенный ему Роуди.

– Ну, Уилмот, – произнес Роуди, который хорошо его знал, – что там стряслось? Что-то, связанное с делом Акерли?

– Простите за беспокойство, джентльмены, – сказал патрульный. – Я, право, не знаю, важно ли то, что я видел. Но я подумал, если здесь что-то есть, почему бы не рассказать об этом, а если это все пустяки, то мои слова никому не повредят.

– Истинная правда, – сухо заметил Роуди. – Я полностью с вами согласен, и инспектор тоже. Что ж, мы готовы выслушать самое худшее.

Уилмот явно произнес свою тираду, чтобы чуть-чуть приободриться.

– Я просто кое-что заметил, – объяснил он, – после обеда в понедельник, в тот день, когда погиб мистер Акерли, я нес службу на берегу. Я вышел из Уитнесса примерно в половине пятого и отправился к Редчерчу. До мыса Дауни я шел поверху, по гребню горной гряды – там нет никакой тропы. Потом я спустился на шоссе, огибающее мыс, и пошел в Редчерч. Я прошел примерно половину пути, огибая мыс Дауни, когда заметил огни парохода, идущего в сторону Канала. Я остановился, чтобы поглядеть на него. Ничего особенного я не увидел и повернулся, чтобы идти дальше, и перед этим бросил взгляд назад, на дорогу в Уитнесс – так, на всякий случай, как вы понимаете.

– Понимаю, – терпеливо поддержал его Роуди, когда патрульный сделал паузу.

– Поглядев назад, я увидел мужчину. Он появился, перебравшись через невысокое ограждение шоссе со стороны моря. Как вы знаете, сэр, в этом месте шоссе приподнято примерно футов на восемьдесят над железной дорогой, и если этот человек не поднялся от железной дороги, то я уж не знаю, откуда тогда он мог взяться. Он остановился и внимательно поглядел по сторонам. Не думаю, что увидел меня – я как раз зашел за терновый куст – там только один такой растет на обочине, обращенной к морю. Затем он перемахнул через насыпную ограду на другой стороне дороги и побежал к зарослям кустарника. Знаете, сэр, там есть плоский участок перед тем, как дорога начинает круто извиваться, идя на подъем. Он как раз был на этом участке шоссе.

– Я хорошо знаю его. Продолжайте.

– Я не очень-то и удивился, увидев, как он спешит, несясь по дороге, словно за ним гонятся. Но он явно старался двигаться так, чтобы его не заметили. Вы меня понимаете, да?

Роуди от нетерпения застучал ногой по полу, но сдержал себя и спокойно ответил:

– Да, конечно.

– Мне некуда было спешить, и я подумал: пойду-ка посмотрю, что там такое. А этот тип мигом достал из кустов велосипед, обычный такой, дорожный, сел на него и покатил в сторону Уитнесса, что было сил крутя педали.

– Это все?

– Все, – ответил патрульный. – Уж очень он торопился, а велосипед заранее припрятал, это и показалось мне подозрительным. Впрочем, может быть, за этим ничего и не стоит.

Роуди нетерпеливо дернулся.

– Я не совсем вас понял, – сказал он. – Как все это связано с делом Акерли?

– Да я и не говорю, что здесь есть связь, – раздраженно произнес Уилмот. – Но мне это показалось подозрительным из-за времени.

– Времени?

– Да, сэр. Было как раз четверть шестого.

Воцарилось молчание. Затем Уилмот добавил:

– Конечно, сэр, вы понимаете, что в тот момент я ничего такого не подумал, кроме того, что рассказал вам. Все это слегка настораживало. Но когда я прочел во вчерашней вечерней газете о разбирательстве дела, я подумал, уж не кроется ли за этим что-то? Юноша должен был подойти к мысу Дауни как раз десять минут шестого. Что, если именно в это время его убили? Ведь поезд проходит лишь в пять пятьдесят пять, и никто не мог объяснить, что Акерли делал от пяти десяти до пяти пятидесяти минут.

Роуди изумленно воззрился на него.

– Что я слышу? – сказал он. – Вы считаете, что Акерли убили?

Патрульный покачал головой.

– Нет, сэр, я ничего не считаю. Но я подумал, что лучше рассказать вам о том, что я видел. Если вы решите, то за этим ничего не стоит, что ж, значит, все в порядке.

Роуди, нахмурившись, переглянулся с Доу.

– Вы точно уверены во времени?

– Я посмотрел на часы. Я подумал, что-то здесь нечисто, и решил, что не помешает точно засечь время.

Вновь в комнате повисло молчание, затем Роуди нажал кнопку звонка.

– Харт здесь? – спросил он у вошедшего констебля. – Если нет, пошлите за ним.

Тотчас появился сержант Харт.

– Садитесь, Харт. Это патрульный береговой охраны Уилмот, он рассказал нам о том, что видел на мысе Дауни в тот вечер, когда погиб Акерли. Он говорит… – И Роуди кратко изложил суть рассказа, закончив так: – Что вы думаете по этому поводу? Здесь что-то есть?

Харт не торопился с ответом. Он был очень взволнован и глубоко задумался. Наконец, помявшись, он сказал, что не знает.

– Значит, вы думаете, что тут что-то может скрываться, а? – подковырнул его Роуди. – Почему?

– Из-за этого промедления в полчаса, сэр, – ответил нерешительно Харт. – Об этом говорили во время слушания дела. Ну и конечно, – он вновь запнулся, – па голове был след от удара, который предположительно вызван падением и ударом о рельс.

Роуди нервно дернулся.

– Господи боже, старина, теперь ты начинаешь выстраивать версию об убийстве, хотя сам же на разбирательстве дела сказал, что это несчастный случай? – Он нахмурился, затем продолжил: – Вот что, отправляйся сейчас же с Уилмотом, осмотри то место, откуда поднялся тот мужчина. Проверь, не находится ли оно над тем местом, где нашли тело. И еще раз подробно расспроси обо всем Уилмота. Затем возвращайся и доложи.

Он взглянул на инспектора.

– Это максимум того, что мы можем предпринять, Доу?

Доу согласно кивнул. А когда сержант с Уилмотом ушли, он добавил:

– Это последняя капля. Если дело Акерли придется вернуть па доследование – тут-то нам и крышка. Придется обращаться в Ярд.

Роуди уныло кивнул.

– Знаешь, – сказал он, – хоть я и не придал этому большого значения, но мне подумалось, что опытный железнодорожник не мог так запросто погибнуть. Это какая-то сверхъестественная беспечность. Ведь там всего одна колея, других поездов, которые принудили бы его поспешно сойти с полотна, не было. Никаких отвлекающих внимание шумов. Я этого не понимаю. Боюсь, если Харт не сможет сам разобраться, придется нам с тобой заняться и этим тоже.

– Тогда нам просто необходим человек из Ярда.

– Ну что ж, затребуем сотрудника из Ярда, – повторил Роуди.

– Да, пожалуй, так и сделаем. И все же дождемся возвращения Харта.

Они занялись другими делами, пока через пару часов не вернулся Харт.

– Похоже, дело дрянь, – сказал сержант. – Этот тип поднялся как раз оттуда, где нашли тело Акерли. Я осмотрел участок склона между шоссе и железнодорожной линией. Вы же знаете, там довольно круто. Над железной дорогой выемка высотой в сорок футов, затем крутой, почти отвесный склон с кустарником. Там остались следы, свидетельствующие, что кто-то недавно забирался наверх. Следы неотчетливые, они вряд ли будут нам полезны. Я порыскал в кустах с другой стороны дороги и нашел след велосипедной шипы, отпечатавшийся между двумя молодыми деревцами березок, которые образуют подобие стояка для велосипеда. Но этот отпечаток тоже был неотчетливый. Больше там ничего не было.

Роуди присвистнул.

– Ты что-нибудь знаешь о молодом Акерли? У него были враги?

– Насколько я слышал, нет, сэр. Но вы же знаете, мы не выясняли этот вопрос.

Роуди кивнул.

– Отлично, Харт. Надо бы это выяснить. Я поговорю с главным констеблем. А ты подключись к делу Фарджин.

Следствием совещания, на котором присутствовал главный констебль, явилось прибытие детектива Джозефа Френча из отдела по расследованию уголовных преступлений Нового Скотленд-Ярда. Он приехал в Редчерч поездом в тот же день, к вечеру.

Последние месяцы Френч безвылазно просиживал в Ярде и вел весьма размеренный образ жизни. После Гринсмидского дела в Эшбридже, графство Кент, ему попадались рутинные дела, которые отнимали немало внимания и времени, но были скучны Френчу. В них не было, что называется, «изюминки». Он раскрыл два ограбления, шантаж и убийство жены напившимся мужем-ревнивцем. В двух случаях он упрятал виновных за решетку, но один из взломщиков ускользнул от него. Пьяный муженек не сделал попытки скрыться, так что это дело трудно было считать триумфом детективного искусства. На данный момент Френч был свободен. Он надеялся поехать в Брюссель, где скрывалась банда международных преступников, разыскиваемая лондонской полицией. Однако просьба о помощи из Дорсета разрушила его далеко идущие планы и ему пришлось первым же поездом отправиться вРедчерч.

На станции его встретил Харт.

– Полицейский участок в двух шагах отсюда, сэр, – пояснил он. – Я могу взять ваш багаж, и мы дойдем пешком.

– Это чудесно, пройтись пешком. А не отдать ли нам сразу багаж одному из этих людей – служащих отеля?

Так они и сделали. Багаж Френча со станции сразу отправился в отель, а они пошли пешком в участок. Френч, следуя своему неукоснительному правилу, с юмором рассказал о том, как доехал, затем доброжелательно осведомился о местных новостях. Сержант, польщенный вниманием важной особы из Лондона, растаял, они отлично поладили, и у Френча появился новый надежный помощник и друг.

Роуди ждал их в своем кабинете. Он пожал Френчу руку и после краткого приветствия приступил к делу.

– Вам лучше остаться, сержант, – кивнул он Харту. – Может быть, у инспектора будут к вам вопросы. Присаживайтесь. Полагаю, инспектор, вы совершенно не в курсе дела?

– Так оно и есть, сэр. Меня просто уведомили, что вам необходим детектив для проведения расследования.

– Что ж, тогда я в общих чертах расскажу о деле. Мы практически не занимались им, поскольку у нас просто некому поручить его. У нас было два ограбления, а тут еще на нас свалилось дело Фарджин – вы, наверное, в курсе: миссис Фарджин и капитан Хиггинс были найдены застреленными.

– Я читал об этом. Кажется, подозревают адмирала Фарджина.

Роуди пожал плечами.

– Возможно, – кратко заметил он. – Во всяком случае, у нас просто нет людей. Главный констебль решил, что мы должны сосредоточить свои усилия на деле Фарджин и попросить помощи из Ярда для расследования дела на железной дороге. И вот вы здесь, инспектор. Вы вольны действовать по своему усмотрению.

– Я понял, сэр, – вежливо ответил Френч, хоть ему и было смешно. Все его расследования в провинции начинались именно с такой преамбулы. Ни разу он еще не слышал, чтобы местная полиция столкнулась с трудностями, с которыми она не смогла бы справиться сама. Всегда оказывалось, что лишь крайняя загруженность личного состава не давала возможности заняться и этим случаем. Что ж, такова человеческая природа. Френч взял себе за правило принимать те негласные условия игры, которые ему предлагались, и неукоснительно следовал этому правилу.

Роуди беспокойно повернулся на своем стуле.

– Молодой человек попал под поезд, – начал он. – Они прокладывают вторую колею от нас до Уитнесса, это городок в трех с половиной милях от нас к востоку, на побережье. Погибший, Рональд Акерли, был инженером Железнодорожной компании.

И он описал обстоятельства дела, разбирательство, визит патрульного Уилмота и возникшие в связи с этим подозрения.

– Как вы видите, – заключил он, – мы располагаем довольно скудными сведениями, и вам, инспектор, придется заняться выяснением истинной подоплеки случившегося. Если удастся получить доказательства того, что гибель была случайностью, на этом дело будет закрыто. А если это убийство, – Роуди пожал плечами, – то все только начинается.

– Понятно, – кивнул Френч. – Какие-то сведения о погибшем имеются? Были ли у него враги, например?

– Должен признаться, что этим никто не занимался. Сержант осмотрел место происшествия и, как я уже упоминал, подтвердил факт присутствия там мужчины и велосипеда. Это все, что было сделано. Что касается врагов, то мы о таковых не слышали, но, впрочем, сбор такой информации не производился. Пожалуй, инспектор, вам лучше поговорить с сержантом Хартом. Он знает все обстоятельства дела лучше, чем кто-либо. Харт, проводите инспектора в другой кабинет.

Френч, уловив намек, тотчас поднялся.

– Буду рад получить информацию от сержанта, – сказал он. – А также материалы судебного разбирательства. Вечером я изучу их, а завтра с утра приступлю к делу.

Разговор с Хартом не дал ничего нового – тот не смог ничего добавить к рассказу Роуди. Френч вернулся в отель и после ужина сел за изучение досье, куда были подшиты все документы по делу, и сразу решил, что нечего строить гипотезы, не ознакомившись досконально с обстоятельствами дела. Для начала следует опросить свидетелей, имеющих касательство к делу. Лишь тогда появится твердая основа для предположений.

Поэтому на следующее утро он первым же поездом уехал в Уитнесс, отыскал инженерный домик и предъявил Парри свое служебное удостоверение.

– Я был бы вам очень обязан, мистер Парри, – сказал он после вступительных фраз, – если бы вы провели меня на мыс Дауни и показали, где обнаружили тело. При этом были вы, мистер Брэгг и кочегар, не так ли?

– Да.

– Нельзя ли прихватить с собой также и двух других свидетелей?

– Когда вы хотите отправиться туда?

– Как можно скорее. Прямо сейчас, если это можно устроить.

Парри немного подумал.

– Мистера Брэгга сегодня нет, но думаю, я смогу вызвать кочегара.

Он позвонил по телефону.

– Вам везет, инспектор, – сказал он. – Если мы подойдем к тоннелю, то нас подвезет на паровозе именно тот кочегар, с которым вы хотите встретиться. Пошли?

Они вышли из домика, оставили позади оба виадука, старый и новый, и по путям дошли до входа в тоннель. Денек выдался пригожий, и море, отливавшее бирюзой и голубизной, было спокойным и кротким. У самого горизонта, темная линия которого казалась туманной по сравнению с ясным небом, большой пароход шел в сторону Канала.

Ближе к берегу виднелись две-три белоснежные прогулочные яхты, которые пытались поймать парусами слабый бриз. Френч просто отдыхал душой, глядя на эту картину, столь разительно отличавшуюся от лондонских видов. Его немало интересовал и ход работ па железной дороге, и он решил, что обязательно подробно расспросит Парри о делах на строительстве и о том, что уже сделано.

На подъездном пути, для строительства которого использовалась горная порода, извлеченная из тоннеля, стоял балластный поезд. Миггс, укладчик щебенки, и Блейк, машинист, стояли на насыпи возле паровоза.

– Ждем прохода поезда на девять пятьдесят? – спросил Парри.

Миггс сказал, что так оно и есть, и скорый не заставит себя ждать.

– Мистер Френч проводит расследование по делу о гибели мистера Акерли. Блейк, ты не подвезешь нас на место происшествия? Я предупредил мистера Пола, что мы вас немного задержим.

Мужчины пробормотали: «Хорошо, сэр» и с интересом оглядели Френча. Едва лишь успели отзвучать их слова, как внезапно откуда ни возьмись появился поезд. Он словно материализовался в воздухе и медленно скрылся в тоннеле, издав свисток.

– Тут надо держать ухо востро! – заметил Френч, весьма удивленный неожиданным появлением поезда.

Парри кивнул в ответ.

– Если ветер с моря, то приближение поезда практически не слышно. Многие пострадали из-за этого. Поднимайтесь в кабину, инспектор. Сейчас поедем.

Парри забрался по лесенке в кабину, и Френч, которого разбирало любопытство, последовал за ним. До этого ему ни разу не доводилось ездить на паровозе, и у него как у ребенка захватило дух. Ему даже пришлось внутренне одернуть себя: он же здесь по делу! Любопытство любопытством, но нельзя же забывать о работе!

Аткинс, пошуровав в топке, подошел к тендеру, выбрал оттуда кусок угля и подбросил в топку. Они проехали по каменной насыпи, миновали Каннан-Каттинг, по плавной кривой обогнули залив Брауна и подъехали к месту трагедии – на середине дуги, огибающей мыс Дауни. Парри выбрался из кабины, за ним Френч и кочегар Аткинс.

– Теперь, джентльмены, – обратился к ним Френч, – покажите мне, как лежал бедный юноша.

Врач и свидетели показали, что Акерли погиб не от наезда поезда. Он уже лежал лицом вниз на рельсах, когда подошел поезд. Лицо было слегка поцарапано, а одежда спереди не порвана, как случилось бы, если б он упал лицом вниз на острый щебень. Небольшие ранки па лице возникли оттого, что тело немного протащило вперед паровозом. Повреждения, причиненные при наезде, были крайне серьезные, но локальные. Судя по всему, несчастный лежал поперек рельсов, и колесами раздробило грудную клетку и отрезало правую руку и плечо.

Френч посчитал это крайне веским доводом. Если бы Акерли сбило поездом, то не только лицо и одежда спереди получили бы серьезные повреждения, но и задняя часть тела была бы превращена в лепешку. Однако повреждения задней части тела отсутствовали. Френч прихватил с собой досье и перечитал заключение врача. Помимо отрезанной правой руки, на черепе за правым ухом был след сильного удара. Было установлено, что такой удар не мог быть получен в результате наезда, поскольку кожа была лишь слегка повреждена. Френч посчитал это заключение вполне резонным. Если бы его сшиб поезд, голова разлетелась бы как скорлупа яйца. Сержант решил, что Акерли споткнулся и разбил голову во время падения. Френч был не в восторге от этой гипотезы. Он постоял, раздумывая над этим, затем принялся вышагивать по шпалам, сделал вид, что угодил ногой в канаву, и упал вперед на рельсы.

Так он и думал! Если бы при падении он ушиб голову о рельсы, удар получился бы скользящим, по касательной. Прямой удар, с вдавленными краями, мог появиться на лбу, но уж никак не за ухом. Френчу вообще казалась сомнительной возможность разбить себе голову при падении. Парри прервал его размышления.

– Мы не можем больше задерживать здесь паровоз, – заметил он. – У нас осталось шесть минут, чтобы освободить колею для следующего поезда.

– Спасибо, я все осмотрел с кочегаром, но буду очень обязан, если вы пройдетесь со мной, мистер Парри.

Паровоз уехал обратно, и Френч вновь погрузился в размышления. Ему пришло в голову еще одно соображение, оно было простым, но очень убедительным: если бы Акерли споткнулся и упал, он выставил бы вперед руки, чтобы уберечься от удара. При простом падении он никак не мог с такой силой удариться головой. И Френч был совершенно уверен, что удар нанесен до того, как подошел поезд. Но если это так, то из этого следовал однозначный вывод: случившееся не было несчастным случаем. Акерли убрали, убрали расчетливо, тщательно продумав все детали и инсценировав несчастный случай, чтобы скрыть факт убийства. Френч понял, что ему предстоит долгое расследование.

Какое-то время он раздумывал над тем, не замешан ли в деле врач, который высказался в пользу несчастного случая. Но прикинув, резонно решил, что, будь он на его месте, то пришел бы к такому же заключению. У него даже не возникло ни малейшего подозрения, что здесь что-то иное. Он ведь не был на месте события и не занимался его реконструкцией, как сделал Френч. Ведь лишь когда Френч мысленно воспроизвел ситуацию, он понял, что его водят за нос.

Нет, врач здесь ни при чем.

Френч подумал, что сделанные им выводы достаточно обоснованные, но когда он внимательно огляделся по сторонам, то заметил кое-что, еще более укрепившее его уверенность, что он на правильном пути. Полотно между рельсами, засыпанное битым щебнем, представляло собой не самое лучшее место для ходьбы. Однако параллельно рельсам, между насыпью и обрывом к морю оставалась полоса шириной в шесть-восемь футов, прямо посередине которой проходила натоптанная тропинка.

– Скажите-ка, Парри, – спросил Френч, вникнув в эти детали, – а почему, собственно, мистер Акерли оказался на рельсах? Он что, никогда не пользовался тропинкой?

Это обстоятельство не приходило в голову Парри и явно озадачило его. Акерли всегда предпочитал тропинку. Парри ходил с ним множество раз, и они всегда шли по тропинке. Парри казалось невероятным, что на этот раз Акерли вдруг пошел по путям, хотя, возможно, он вышел на пути, зная, что должен пройти балластный поезд.

Френч с отсутствующим видом кивнул. Подобного рода предположения слишком поспешны, чтобы их можно было принимать всерьез. Френч знал, что нет ничего более легковесного, чем поспешные выводы. К тому, что он уже открыл, добавились еще три важных соображения, говоривших в пользу версии с убийством. Первое: опытный железнодорожник с большим стажем работы в принципе не мог так вот запросто угодить под поезд. Второе – временная неувязка, возникавшая при любых других версиях случившегося, помимо убийства. И третье – поспешный отъезд неизвестного велосипедиста. Френч про себя решил, что этого более чем достаточно, чтобы принять за рабочую гипотезу версию об убийстве.

Больше здесь смотреть было нечего, и он обратился к своему спутнику:

– Как нам вернуться обратно в Уитнесс, мистер Парри?

– Пешком. Либо, если хотите, можно подняться на шоссе и подождать автобуса.

– Лучше пешком, если вы не против.

Они чудесно прогулялись под лучами осеннего солнца. Френч использовал возможность осмотреть тот участок, который измерял Парри, и заодно расспросил его о персонале компании, работавшем на строительстве. Затем он задал Парри вопрос: кто знал о том, что Акерли вечером того трагического дня будет на путях в районе мыса Дауни?

– Думаю, все об этом знали, – ответил Парри. – Прежде всего я, ведь мы с ним расстались за несколько минут до его прихода сюда. Брэгг был в курсе всех наших дел. Из подрядчиков – Кэри, Лоуэлл и Пол. Точно им не было известно время, когда он будет здесь, но они вполне могли прикинуть и довольно точно определить его. Поттс тоже знал об этом, это тот фермер, с которым Акерли должен был встретиться. Десятник Матч, ответственный за участок дороги в Уитнессе, и другие рабочие, которые видели, как мы уходили или проходили мимо.

Похоже, эта линия расследования была малообещающей. Френч пока оставил ее и решил поглубже вникнуть во внутренние дела Железнодорожной компании. Когда они вернулись в Уитнесс, он попросил Парри представить его другим членам их небольшого коллектива, чтобы составить о них свое мнение. Однако его наблюдения не пролили свет на возможные мотивы смерти Акерли.

Поблагодарив Парри за помощь, Френч вновь отправился пешком на мыс Дауни, на этот раз по шоссе. Офицер берегового патруля пообещал никому не рассказывать о человеке, которого он видел, и Френч не хотел заниматься этой линией следствия при свидетелях. Поэтому он отправился один.

С шоссе открывался удивительный вид. До горизонта простиралось море – безбрежная равнина темно-синих тонов. Вдоль берега шло каботажное судно, направляясь в Лидмут. По обеим сторонам шоссе виднелись заливы, которые огибала железная дорога. Та, что слева, заканчивалась на мысу, где виднелся разверстый зев входа в Каннан-Каттинг. Справа возвышалось несколько хребтов, они шли один за другим вплоть до Лидмута, их абрисы постепенно размывались в дымке.

Внизу, то и дело пропадая среди зарослей кустарника, покрывавшего склоны, виднелся одноколейный путь. С такой высоты шпалы казались спичками. Внизу как раз показался поезд – он выглядел кик игрушечный. Поезд обогнул залив Брауна и скрылся в ущелье.

Френч спустился по склону к железной дороге, сперва сквозь кусты, затем по редкой траве. Сколько времени потребовалось убийце, чтобы скрыться? – подумал он. Если очень поторопиться, то можно подняться на шоссе снизу минуты за две. Еще минута, чтобы достать велосипед из кустов на другой стороне дороги. Итого три минуты нужно было убийце, чтобы, бросив жертву, уехать на велосипеде.

Френч уверился в том, что именно столько времени понадобилось незнакомцу. Следы поспешного подъема, обнаруженные Хартом, все еще сохранялись, и хотя Френч внимательно изучил их, они были настолько неотчетливы, что ничего не давали.

Он перешел через шоссе и скоро нашел велосипедный след на влажном песке, выброшенном кроликом из норы у корней березки. Деревце имело развилку, как отметил сержант Харт, два стволика шли дюймах в четырех друг от друга, и переднее колесо прекрасно помещалось между ними. Отпечаток шипы был небольшой и тоже неотчетливый.

Френч исследовал всю местность вокруг, надеясь обнаружить другие следы или что-нибудь, оброненное незнакомцем, но безуспешно. И все же он нашел кое-что, поначалу озадачившее его. На левом стволике березки примерно в футе от земли кора была содрана, на стволе остался глубокий порез. Френч быстро догадался, что это за след: велосчетчик! Велосипед вытаскивали в спешке, и счетчик зацепился. Его явно дернули с большой силой, и Френч решил, что счетчик при этом мог быть поврежден. Если это так, то незнакомец должен был, заметив это, снять его.

Френч остановился, размышляя. Наконец-то зацепка: велосипед с погнутым или сломанным счетчиком. Его поисками следует озадачить местную полицию – либо Роуди, Доу и Харта, либо команду из Уитнесса. Он решил, что следует начать с Уитнесса – ведь незнакомец уехал в этом направлении!

Он пошел обратно, и ему улыбнулась удача: подъехал автобус. Через десять минут он уже входил в полицейский участок в Уитнессе.

Дежурил сержант Эмери. Он удивился появлению Френча, но отнесся к нему крайне уважительно. Рассказ инспектора из Скотленд-Ярда его крайне заинтриговал, и он обещал сделать все, что в его силах. Он опросит всех, кто мог в то время оказаться на дороге между мысом Дауни и Уитнессом, и попытается отыскать велосипед. Если человек очень спешил, то кто-то мог обратить на него внимание. Эмери также подумал, что можно выяснить, кто и когда уходил и возвращался во двор подрядчиков в тот день, кто из рабочих имеет велосипеды, есть ли на них велосчетчики, и не потерял ли кто-нибудь счетчик. Он также попытается выяснить, нет ли каких-нибудь внутренних дрязг и интриг внутри компании. Если что-нибудь выяснится, он тотчас сообщит инспектору. А если Френчу понадобится что-то еще, достаточно позвонить ему в участок.

– Прекрасно, – вежливо поблагодарил его Френч. – Это именно то, что я и собирался сделать. А что касается поиска случайных свидетелей поспешного проезда нашего незнакомца по дороге – как вы собираетесь искать их?

– Сначала опросим наших людей, сэр. Далее береговую охрану, почтальонов, водителей автобусов, врачей, санитарок, рабочих, которые ездят с работы в Редчерч на велосипеде. Видите, сколько людей, которых можно расспросить.

Френч был глубоко впечатлен. Этот Эмери действительно толковый парень.

– Вы попали прямо в точку, сержант. Ваш подход правильный, и он обязательно должен принести свои плоды. Позвоните мне в отель, если что-то выясните.

Когда Френч уходил, ему вослед прозвучал приятный голос сержанта, попрощавшегося с ним.

Френч решил, что успеет до вечера сделать еще одну вещь. Он возвратился в инженерный домик и попросил у Парри разрешения осмотреть содержимое стола Акерли. Однако среди его бумаг он не нашел ничего, что могло бы навести его на след.

Позвонив Роуди и рассказав ему о результатах первого дня работы, Френч вернулся в отель, чтобы привести в порядок свои записи и продумать дальнейшие шаги.

Глава 5 О велосипедах

Френч, придя к кардинальному выводу о том, что Акерли был убит, сразу оказался перед необходимостью найти ответ на два новых вопроса: каковы мотивы убийства и кто мог это сделать?

Вывод о том, что Акерли был убит, дался Френчу довольно легко: ему улыбнулась удача и он обнаружил достаточно веские улики, которые если и не с полной уверенностью свидетельствовали в пользу совершения преступления, то, по крайней мере, были весьма убедительны. Надобность в дальнейших доказательствах факта убийства практически отпала. Зато ответы на два последующих вопроса еще нужно было найти. И сделать это можно было лишь путем упорных разысканий – дотошных расспросов, рутинного сбора информации, изучения обстоятельств жизни. Чтобы обнаружить мотивы убийства, необходимо войти в детальное рассмотрение подробностей личной жизни Акерли, а также всех, с кем он общался. А это кропотливая, требующая неимоверного терпения, монотонная работа. Френч ненавидел ее, но именно этим ему зачастую и приходилось заниматься. То же самое относилось и к выяснению вопроса о том, кто мог убить его: необходимо выяснить, кто где был во время совершения преступления, кто имеет алиби, а кто нет, – также кропотливое и нудное занятие, к тому же зачастую не приносящее результатов. Однако в этом и заключалась его работа, и чем скорее он приступит к ней, тем скорее закончит.

Он поехал домой к Акерли и успел перехватить мистера Акерли до ухода па работу.

– Простите, сэр, что я задерживают вас, – начал он, предъявив свое служебное удостоверение, – но если вы уделите мне пару минут до вашего ухода, думаю, что это пойдет на пользу нам обоим.

Мистер Акерли весьма удивился, но долг вежливости взял верх:

– И чем я могу быть вам полезен, инспектор? – спросил он.

– Боюсь, мистер Акерли, мои слова причинят вам боль, но, думаю, лучше сразу сообщить вам обо всем. Разбирательство дела о смерти вашего сына оставляет определенные сомнения. Не совсем ясно, как с таким опытным железнодорожником мог произойти такой нелепый случай. Кое-кто высказывает сомнения на этот счет, и так как версия о самоубийстве полностью отпадает, встал вопрос о том, не инсценирована ли эта смерть, произошедшая якобы от несчастного случая? Я лично допускаю, что такая возможность отнюдь не исключена.

Мистер Акерли был столь поражен услышанным, что с трудом нашел слова.

– Боже мой! – пробормотал он с запинкой, подняв на френча изумленный взгляд. – Что вы такое говорите? Это подстроено? О нет! Такое попросту невозможно!

Он был очень растерян, но согласился с тем, что если уж возникла такая гипотеза, то ее следует проверить. Наконец он взял себя в руки и спросил, какие именно обстоятельства показались подозрительными.

– «Подозрительные обстоятельства» – слишком сильно сказано, – ответил Френч и рассказал о сомнениях, которые возникли у Роуди после рассказа Уилмота. При этом он ни словом не обмолвился о своих собственных разысканиях.

Мистера Акерли, казалось, это не слишком убедило, но он обреченно пожал плечами и повторил свой вопрос:

– Чем я могу быть вам полезен, инспектор?

– Мне бы хотелось, сэр, чтобы вы рассказали мне о своем сыне все, что знаете: кто его друзья, есть ли у него враги, о его сердечных делах, как он проводил свой досуг – все, чем была наполнена его жизнь. Все, что может помочь мне обнаружить того, кто мог желать его смерти.

Мистер Акерли покачал головой.

– Нет такого человека. Я уверен, что нет. Рональда всегда любили. Ни у кого, я уверен, не было повода поднимать на него руку.

– И все же, сэр, я бы хотел, чтобы вы рассказали мне подробно все, что знаете. Может быть, о его друзьях?

Френч умел уговаривать людей, и пожилой джентльмен согласился ответить на его вопросы. Но он не сообщил Френчу ничего, за что можно было бы зацепиться. Действительно, все, что он рассказал, говорило против версии об убийстве. У Акерли был обширный круг знакомых, и все они были его хорошими друзьями. Это были добропорядочные люди, юноши и девушки, так же увлеченные своим делом, как он сам.

У него не было врагов – по крайней мере, его отцу они были неизвестны. Он не был влюблен и жениться не собирался – насколько мог судить его отец. Он не был стеснен в средствах и не нуждался в деньгах. Он полностью выкладывался на работе и часто возвращался домой настолько уставший, что уже никуда не выходил из дома.

Френч, выслушав мистера Акерли, попросил разрешения осмотреть комнату молодого человека в надежде отыскать ключик среди вещей погибшего. Мистер Акерли дал свое согласие на это и также написал записку банковскому клерку, который вел финансовые дела Рональда, попросив, чтобы тот предоставил Френчу всю необходимую ему информацию о финансах своего сына.

Однако Френч не смог ничего обнаружить. Ни старые письма и бумаги, ни осмотр одежды, ни финансы не пролили свет на дело.

Нужные ему сведения оказались ближе, чем он предполагал. Роуди, который был в курсе всех его перемещений, позвонил ему в банк и сказал, что требуется его немедленное присутствие в полицейском участке.

В участке Френч увидел, что Роуди беседует с невысоким дородным мужчиной, который держался с большим апломбом. Круглое красное лицо коротышки светилось нескрываемым самодовольством.

– Заходите, инспектор, – приветствовал Френча Роуди. – Это мистер Чарлз Юинг, у него сообщение, которое может заинтересовать вас. Мистер Юинг, пожалуйста, расскажите инспектору о вашей находке.

Коротышка взглянул на Френча с нескрываемым интересом.

– Вы инспектор Френч из Скотленд-Ярда, не правда ли? – спросил он, ерзая на своем стуле. – Я слышал о вас. То есть я читал про вас. Рад встретиться с вами.

– Спасибо, – Френч суховато улыбнулся. – Я с готовностью выслушаю вас.

– Да, – сказал мужчина с неожиданной серьезностью, видимо, для того, чтобы придать своим словам больший вес, – я читал про вас. Публикации о преступлениях, которые вы раскрыли. Мне было очень интересно.

Френч рассмеялся.

– Я, право, смущен таким вниманием, сэр, – заявил он. – Журналисты все преувеличивают.

Мистер Юинг несколько раз кивнул, делая это быстро и как-то по-птичьи.

– Преувеличивают, – повторил он. – Да, крайне любопытно встретиться с вами.

Краешком глаза Френч заметил, что Роуди не слишком-то радует тематика их разговора. Не стоило испытывать терпение суперинтенданта, даже в шутку.

– Я вам очень признателен, мистер Юинг, – сказал Френч, – но боюсь, к делу это не относится. Может быть, вы расскажете, что же вы обнаружили?

– Ничего особенного, – коротышка вновь заерзал на своем стуле. – Просто велосипед. Но мне показалось, что за этим что-то кроется, знаете ли, иначе я не пришел бы сюда. Но это действительно выглядело как несчастный случай.

Велосипед! Неудивительно, что Роуди срочно вызвал френча, чтобы выслушать рассказ коротышки. Правда, были вещи и поважнее, которые Френчу хотелось бы сейчас прояснить для себя. Но Френч никак не выказал своих чувств и спокойно спросил:

– Где вы обнаружили его, сэр?

– Это случилось сегодняшним утром, – произнес мистер Юинг, слегка нахмурившись. Он явно не хотел упускать случай рассказать обо всем по порядку. – Видите ли, я ученый, занимаюсь ракушками. Есть такая наука – конхиология.

– Я знаю, – отозвался Френч.

– Я часто гуляю по побережью в поисках особых экземпляров для иллюстрации своих выступлений. Я фотографирую их и делаю слайды. Это крайне важно в моей профессии. – Коротышка приосанился. – Мне необходимо было раздобыть несколько раковин для иллюстрации брошюры, которую я недавно написал. Обычно их можно найти при низкой воде. Вы, несомненно, знаете, что как раз сегодня низкая вода, и я решил побродить среди камней.

«Шут его возьми! – подумал Френч. – Этот зазнавшийся ослик нашел на побережье велосипед. Почему бы сразу не сказать об этом, не теряя попусту время?» Однако вслух произнес другое:

– Ясно, сэр, и что же дальше?

– Вы, наверное, знаете, инспектор, а может, и нет, если вы не бывали в наших краях, что здесь есть скалы к западу от городка, примерно в миле отсюда, где берег обнажается лишь при самой низкой воде, и то лишь в спокойную погоду. Именно там встречаются те раковины, которые мне были нужны. К сожалению, место это труднодоступное. Сегодня как раз низкая вода и на редкость спокойное море, и я решил отправиться туда. Прямо под скалой я нашел велосипед.

– Где он находился, сэр?

– В озерце, как раз у подножия скалы. Он был под водой, и я бы не заметил его, если бы не остановился как раз в том месте, чтобы поискать раковины. Очевидно, его сбросили со скалы, он был сильно помят. Я заметил, что он лежит здесь сравнительно недавно – металлические части еще не покрылись ржавчиной.

* * *

Было видно, что коротышка страшно доволен собой и своей наблюдательностью, и Френч не преминул похвалить его за это.

– Так вот, – продолжал тот, – я все это заметил, а потом подумал: не похоже, что велосипед рухнул со скалы без седока. Может быть, велосипедист тоже сорвался вниз? Вот почему я зашел поговорить с суперинтендантом – а вдруг это несчастный случай?

– Думаю, сэр, – сказал Френч, – что вы поступили весьма предусмотрительно. А вы как полагаете? – обратился он к Роуди с лукавой искоркой в глазах.

Роуди в ответ что-то пробурчал, и Френч продолжил расспросы:

– Вы можете сказать, какова высота скал в том месте, мистер Юинг?

Коротышка склонил голову набок и задумался.

– Знаете, – протянул он, – там довольно высоко. Пожалуй, две сотни футов, и очень круто.

– А неподалеку проходит дорога?

– Да, точно. Главная дорога в Лидмут огибает вершину горы в сотне ярдов от края обрыва. Пожалуй, там будет сотня ярдов, а, суперинтендант?

Роуди с сердитым видом кивнул.

– В этом месте железная дорога и шоссе меняются местами, – продолжал мистер Юинг. – По пути в Лидмут железная дорога идет по берегу, а шоссе – на отдалении. А здесь железная дорога отступает от берега, обходя ряд холмов, образующий скалистый мыс.

Френч кивнул. Действительно, коротышка весьма наблюдателен. Его рассказ был длинноват, но изобиловал точными деталями.

– Думаю, мистер Юинг, – сказал Френч, – нам следует взглянуть па этот велосипед. Ведь он так и остался под водой?

Мистер Юинг покачал головой.

– Э нет, сейчас до него уже не добраться. Теперь в течение двух недель он будет недоступен, а там – лишь если повезет с погодой.

Френч взглянул на Роуди.

– Может быть, взять лодку, сэр, а мистер Юинг отправится с нами и точно укажет место? Вы сможете оказать нам эту услугу, мистер Юинг?

– Конечно, но должен заметить, что местные крайне неохотно заходят на лодках к подножию скал.

Френч встал.

– В таком случае лучше сделать это немедленно, пока не поднялся ветер. Что скажете, сэр?

Роуди кивнул в ответ.

– Да, отправляйтесь прямо сейчас. Возьмите лодку Джона Незбита. Скажите ему, что сохранность лодки я гарантирую. Он не будет возражать.

– Видите, мистер Юинг, сохранность наших жизней отнюдь не гарантируется, – улыбнулся Френч, выходя с конхиологистом из комнаты.

Френч ничем не выдал, что его крайне заинтересовал рассказ мистера Юинга. Скорее всего, это был тот самый велосипед, па котором скрылся предполагаемый убийца Рональда Акерли. Трудно предположить, что это случайное совпадение. Френч просто боялся поверить в свою удачу!

Шагая со своим спутником к пристани, он лишь краем уха слушал разглагольствования ученого о своем предмете. В другое время он с удовольствием побеседовал бы об этом, но сейчас ему было сложно даже просто кивать в ответ, поддерживая разговор. До пристани было недалеко, и скоро они получили у Джона Незбита то, за чем пришли.

Френч с удовольствием сел в лодку. Ветерок едва ощущался и ставить парус не имело смысла. Небо было ясное, солнце в легкой дымке роняло на воду затейливые пятна свет, а меловые скалы казались белее, чем обычно. Лодку слегка покачивало, воздух был довольно теплым. Им снова повезло – на этот раз с погодой! В это время года легко могло случиться так, что Френчу пришлось бы долго ждать погожего денька, чтобы добраться до важной улики.

Два гребца управлялись с веслами с той легкостью, которая отличает приморских жителей от городских. Через несколько минут они уже были напротив скалы. Лодочник, передав своему товарищу весло, достал багор и встал с ним на носу. Медленно лавируя, они двинулись среди острых зазубренных рифов, где вода слегка бурлила даже в спокойную погоду.

– Чуть дальше, – направлял их мистер Юинг, – еще вперед и теперь направо. Так, пожалуй. Думаю, это здесь.

Пока гребец удерживал лодку на месте, Незбит опустил за борт небольшой трехлапый якорь, лежавший в лодке, и начал водить веревкой вдоль борта. Дело двигалось медленно. Якорь то и дело застревал в камнях, и освободить его было непросто.

– Извините, – сказал мистер Юинг, – что я не догадался пометить место. Если бы у меня был поплавок и бечевка, я бы так и сделал. Но ничего такого я с собой не прихватил. Я и подумать не мог, что он вас настолько заинтересует.

Часа два прошли безрезультатно, наконец Незбит указал на темное пятнышко у горизонта.

– Ветер оттуда, – сказал он. – И волнение усиливается. Если сейчас мы его не зацепим, тогда все. Вы уверены, что он не ближе, мистер Юинг?

Мистер Юинг кивнул, но не слишком уверенно.

– Попробуем чуть подойти, если и на этот раз ничего не зацепим… – Незбит опустил якорь за борт. Неожиданно он воскликнул: – А это что такое?! Ей-богу, мы подцепили его!

Он потянул за веревку, и, сверкая хромированной рамой, за которую зацепилась лапа якоря, показался велосипед с сильно погнутым передним колесом. Френчу так не терпелось, что, не дожидаясь, когда его отцепят, он развернул его левой стороной к себе и взглянул на переднюю вилку. Так и есть: здесь был велосчетчик, сильно отогнутый вперед со своего места.

Уже не пытаясь скрыть свою радость, Френч поздравил мистера Юинга и остальных. Их возвращение на пристань походило на триумфальное шествие. С причала Френч по телефону вызвал полицейский фургон. В него и погрузили велосипед.

– Подвезти вас до дома, мистер Юинг? – ненавязчиво осведомился Френч.

Коротышка поглядел на фургон и отказался. Френч, изобразив сожаление, вежливо попрощался с ним и попросил водителя проехать на мыс Дауни. Там он прислонил велосипед к березке: отметина на стволе точно совпала по высоте со счетчиком.

Оставив велосипед в полицейском участке Редчерча, Френч на машине отправился по дороге в Лидмут до скалы над тем местом, где они выудили велосипед. Дорога шла вдоль берега, покрытого дерном, между дорогой и обрывом к морю росла густая трава. Целых два часа Френч прочесывал каждый дюйм земли, пытаясь обнаружить следы убийцы, но безрезультатно. Он надеялся отыскать то место, откуда велосипед сбросили вниз, – хотя бы одну свежую отметину на самом обрыве, но незнакомец не оставил никаких следов.

Находка велосипеда развеяла последние сомнения Френча в том, что Акерли именно убили. Убийца решил избавиться от очевидной улики – это было разумно. Возможно, велосипед пробыл в кустах на мысе Дауни такое-то время, и на него мог кто-нибудь наткнуться. А если случайный свидетель имел наметанный глаз, он мог впоследствии опознать велосипед. И если бы возникли сомнения по поводу причин гибели Акерли, такое свидетельство могло быть гибельным для убийцы. А с исчезновением велосипеда такая опасность исключалась.

Френч вернулся в полицейский участок Редчерча и приступил к тщательному осмотру велосипеда. Постепенно в нем нарастало разочарование, оно полностью развеяло ту радость, которую он испытал, когда велосипед показался из морских вод. Осмотр ровным счетом ничего не дал. Никаких зацепок. Правда, на велосипеде уже немало поездили, но модель была самая ходовая и ничем не отличалась от тысяч других таких же велосипедов на дорогах Англии, кроме счетчика.

Неожиданно ему пришла в голову мысль, которая тотчас же изгнала все его уныние. Он вновь был полон сил и энергии.

А почему, подумал он, для владельца велосипеда было более безопасным избавиться от велосипеда, а не сохранить его? Ведь с первого взгляда безопаснее было бы поступить наоборот! – оставить велосипед. Это не привлекло бы к убийце никакого внимания. И тем не менее он решительно и бесповоротно избавился от него.

Не значит ли это, что убийца специально раздобыл велосипед для этого случая? Но тогда, без сомнения, он раздобыл его каким-нибудь «левым» путем, так, чтобы нельзя было выяснить, где именно он его взял, и поймать за руку. Тогда становится понятным, почему он избавился от него: велосипед больше не был нужен.

Френч задумался над таким вариантом, и изрядная доля оптимизма улетучилась. Теперь он уже был не так уверен в том, что велосипед наведет его на след. Ясно, что покупка велосипеда не менее опасна, чем избавление от него. Он попытался поставить себя на место незнакомца – оказалось, что он не может с уверенностью сказать, как бы он поступил.

Одно было ясно: велосипед надо было где-то раздобыть. А если так, может, стоит попробовать отследить факт покупки? Сомнения недолго мучили Френча. Это был реальный шанс, вполне очевидная и многообещающая линия расследования.

Такого рода задания Френч любил перекладывать на плечи своих подчиненных. Но в данном случае он не мог так поступить. Люди Роуди и так были загружены. Поэтому в течение трех последующих дней Френч объехал всех торговцев подержанными велосипедами, которых сумел отыскать, а в багажнике его машины лежал извлеченный со дна моря велосипед.

Хоть он и думал, что убийца не настолько глуп, чтобы купить велосипед в таком маленьком местечке, как Уитнесс или даже Редчерч, он прежде всего прочесал именно эти городки. Затем пришел черед Лидмута. На него было больше надежды. Это был самый крупный город в районе с населением в пятьдесят тысяч человек. Драйчестер, располагавшийся в нескольких милях от побережья, также был взят в оборот. И наконец Экзетер. На самом деле, как Френч сам себе неохотно признался, это мог быть любой город в Дорсете или соседних графствах.

Покончив с Уитнессом и Редчерчем, он взялся за Лидмут. Он ездил от лавки к лавке, расспрашивая владельцев и предъявляя им для опознания свой велосипед. Так прошел целый день, а никаких сдвигов не было.

На следующий день с утра он продолжил свои поиски, и вновь они были безуспешны, пока неожиданно его упорство не было вознаграждено.

Мистер Пибоди, глава небольшой фирмы «Джон Пибоди и сын», опознал велосипед и сказал, что продал его на прошлой неделе в субботу – в субботу, предшествующую убийству.

– Это была хорошая машина, – сказал мистер Пибоди, – первоклассная, в полном порядке, со всеми принадлежностями, разве что подержанная, знаете ли. Она стоила все пять фунтов, а я продал ее за четыре. Приходится отдавать подержанные велосипеды дешевле их настоящей цены.

– Да уж, – сочувственно отозвался Френч. – А кому вы продали его, мистер Пибоди?

Мистер Пибоди покачал головой.

– Вам это может показаться странным, – сказал он, – но я знаю о покупателе столько же, сколько об обитателях Луны.

Ну что ж, это было уже что-то реальное. По крайней мере, Френч понял, что он на правильном пути.

– Как это произошло? – спросил он.

– Я не видел этого человека.

– Вы в это время выписывали чек?

– Нет, ничего подобного.

– Тогда почему?

– Это была продажа по телефону. Давайте зайдем в магазин, я вам все расскажу.

Френч прошел за ним через тесную грязную лавочку в еще более тесный и грязный офис, располагавшийся за ней. Мистер Пибоди снял пачку каталогов с единственного стула и принудил Френча сесть. Френч достал и протянул ему портсигар. Мистер Пибоди отодвинул его.

– Благодарю, я курю трубку.

Остывшая трубка лежала на заваленном бумагами столе, он взял ее и не сразу раскурил.

– В прошлую субботу вечером, где-то около половины восьмого или чуть позже раздался телефонный звонок. Голос был мне не знаком. Меня спросили, продаю ли я подержанные велосипеды, и если да, найдется ли у меня исправный велосипед за четыре фунта? Я сказал, что у меня есть отличный «рудж-витворт», в прекрасном состоянии, практически новый, со всеми принадлежностями, даже с карбидной фарой. Человек сказал, что его это устраивает, и спросил, может ли он расплатиться наличными.

– Он назвал свое имя?

– Да. Мистер Говард Уилльямс, но он сказал, что мне его имя вряд ли знакомо, потому что он приезжий. Он сказал, что ко мне ему посоветовал обратиться его друг.

– Он дал адрес?

– Нет.

– А какой был голос?

– Голос?

– Ну да: высокий или низкий, чистый или с хрипотцой; может быть, с какой-то особинкой?

– Это был высокий голос, но не слишком, однако чуть повыше, чем обычный мужской.

– Был ли акцент? Как вы думаете, из какой части страны он приехал?

Мистер Пибоди покачал головой.

– Не знаю, но не из тех мест, где я бывал.

– Может, он намеренно искажал голос?

У Пибоди не сложилось такого впечатления, но, поразмыслив, он сказал, что это вполне может быть.

– Отлично. Что же было дальше?

– Человек сказал, что путешествует пешком, но решил продолжить путешествие на велосипеде. Он уезжает из города в понедельник и в воскресенье хотел бы опробовать велосипед. Сам он занят и за велосипедом пришлет посыльного. Тот передаст мне четыре фунта, а я отдам ему велосипед. Если машина его устроит, то все сладилось, а если нет, то в понедельник утром он вернет ее, а я верну ему деньги – за вычетом стоимости одного дня проката велосипеда и стоимости повреждений, если таковые будут иметь место. Согласен ли я на такие условия?

– И что вы ему сказали?

– Конечно я согласился. Почему бы и нет? Все обговорили.

– Да, звучит основательно. Ну и?..

– Я протер велосипед, вывел его из магазина на улицу и минут через двадцать, около восьми часов вечера, пришел мальчик и сказал, что он за велосипедом для мистера Уилльямса. Он передал мне конверт. Там были четыре банкноты по одному фунту. Все было как договорились. Я отдал машину мальчику, и он укатил на ней. Тогда я и видел велосипед, в последний раз перед тем, как вы привезли его.

Френч кивнул. Он как раз ожидал чего-нибудь в этом роде.

– Конверт был с адресом?

– Нет, чистый.

– Он у вас случайно не сохранился?

Мистер Пибоди лукаво ухмыльнулся в ответ:

– Мы волей-неволей храним массу бесполезных вещей, – отозвался он, окидывая взглядом крохотный офис, заваленный кипами пыльных бумаг, – при этом выбрасывая старые конверты.

Френч усмехнулся.

– Это так понятно, – сказал он. – А что это был за мальчик, мистер Пибоди? Вы, случайно, не знаете его?

– Никогда не встречал его, ни до, ни после.

– Что ж, попробую найти его. Буду вам благодарен, если вы подробно опишете, как он выглядел.

Описательный талант мистера Пибоди сильно уступал его дару рассказчика. Френчу пришлось задать ему массу наводящих вопросов, а затем и двум его помощникам, чтобы образ посыльного наконец возник в его мозгу.

Оказалось, это был мальчик лет двенадцати, по виду из рабочей семьи, а может быть, из беспризорников. Он был высокий и худощавый, бледнолицый, его бледность подчеркивалась черным цветом волос и глаз, симпатичный на вид, одетый довольно опрятно, хоть на одежде и были заплатки.

Описание было довольно общим и вряд ли помогло бы ему отыскать мальчика, но дальнейшие расспросы проявили важную деталь. Мальчик говорил писклявым тенорком, с трудом произнося слова.

– Вы бы узнали его, если б он вам встретился?

О да, мистер Пибоди узнал бы его без труда. Более того, он готов участвовать в опознании и идентификации мальчиков, которых Френч представит для этой цели.

Добившись этих результатов, Френч перекусил в чайной и тотчас приступил к поискам мальчика. На этотраз объектом его интереса стали школы. От своего начальства он получил список всех школ в районе лавочки Пибоди. Он спешил охватить как можно больше школ до конца дня.

В первой школе, куда он зашел, он отыскал директора и изложил ему суть дела. Директор, уяснив, что к ею ученикам у Френча нет никаких претензий, тотчас стал любезен. Френч предложил, чтобы директор провел его по школе, выдавая за школьного инспектора, проверяющего знания учеников по истории и математике. Они договорились, что Френч будет задавать вопросы только худощавым высоким подросткам в возрасте около двенадцати лет с бледным лицом. Ни один из таких подростков не говорил высоким голосом. Среди учеников, отсутствующих в этот день в школе, не было высоких и худощавых учеников.

Во второй школе разыскания Френча также не дали результатов, зато в третьей ему повезло.

Тощий белолицый паренек, отвечая на вопрос, знает ли он городок с названием Ривер-Мерсей, ответил ломающимся высоким голоском. Френч не показал вида, что он нашел того, кто ему был нужен, а выйдя из класса, попросил позвать паренька.

– Лат гон, джентльмен хочет задать тебе пару вопросов, – сказал директор. – Пожалуйста, постарайся на них ответить. Тебе не о чем беспокоиться, к тебе нет никаких претензий. Я оставлю вас здесь, мистер Френч. Мне пора в класс.

– Сынок, ты здесь совершенно ни при чем, – сказал Френч с улыбкой. – Я просто хотел, чтобы ты чуть-чуть помог мне. Против тебя я ничего не имею. Скажи-ка, ты помнишь, как в прошлую субботу оказал услугу кое-кому? С велосипедом?

Мальчик кивнул, и Френч облегченно вздохнул. Ему пришлось задать пареньку немало вопросов, и в конце концов выяснилось следующее.

В тот день около восьми часов вечера он как раз подходил к перекрестку с той улочкой, на которой находилась лавочка мистера Пибоди. Перекресток был расположен буквально в двадцати пяти-тридцати ярдах от нее. На углу стоял мужчина, он окликнул Лангтона и спросил, не хочет ли тот заработать шесть пенсов. Мальчик в ответ кивнул головой. Мужчина сказал:

– Отлично, отнеси деньги в лавку мистера Пибоди, попроси велосипед для мистера Уилльямса и пригони его сюда, ко мне. Я бы и сам сходил, – пояснил мужчина, – но я назначил здесь встречу с другом и боюсь пропустить его, если пойду сам.

Лангтон отправился в лавочку и передал конверт и просьбу. Ему вручили велосипед и он подъехал на нем к мужчине. Тот дал ему обещанные шесть пенсов, и паренек, довольный, отправился домой.

– Мужчина был тебе знаком?

– Нет, сэр.

– Попробуй описать его.

Как и в случае с мистером Пибоди, описание удалось составить далеко не сразу. Добрые полчаса Френч бился с пареньком так и эдак, и нельзя сказать, что он добился особых успехов. У мужчины воротник был поднят, а шапка с козырьком надвинута на глаза, так что лицо было трудно разглядеть. Кроме того, дело происходило возле фонарного столба, так что лицо оказалось в тени, отбрасываемой светом фонаря, лившимся сверху. Все же он заметил, что мужчина был рослый и дородный, одет в желтовато-коричневый дождевик и мягкую спортивную шапочку с козырьком. У него были черные усы и темные очки. Голос довольно высокий, и говорил он как-то странно. Но все усилия Френча выяснить, что же именно было странным, потерпели фиаско.

Полученная информация была не столь подробна, как хотелось бы Френчу, но ее было даже больше, чем он ожидал. Он не знал, насколько добытые сведения будут важны для поимки незнакомца, – судя по всему, тот тщательно переоделся и изменил внешность. Но, по крайней мере, появилась новая реальная зацепка. По пути на станцию он зашел на Лидмутский телефонный узел с тем, чтобы выяснить, если возможно, кто звонил в лавочку Пибоди в прошлую субботу с семи двадцати вечера до семи пятидесяти. Он не ожидал ничего существенного от этой информации, по предыдущим шагам расследования поняв, что имеет дело с человеком, который тщательно заметает свои следы. Вряд ли на этот раз он сделает промашку. Но надежда на это всегда оставалась, и не стоило пренебрегать ни единой возможностью.

Уставший, но довольный достигнутыми результатами, Френч вернулся в Редчерч.

Глава 6 Дело пошло!

Когда вечером Френч принялся сравнивать описание покупателя велосипеда, данное Лангтоном, с внешностью инженеров Железнодорожной компании, результаты были неоднозначны. Если неизвестный действительно был рослый и дородный, а не старался показаться таковым, то это явно не Парри и не Пол, они оба среднего роста и сухопарые. Это и не Темплтон, учетчик подрядчиков, он хоть и высокий, но худощавый. Зато Брэгг, Кэри и Лоуэлл все рослые и крупные как на подбор. Так что не исключено, что велосипед покупал кто-то из них. Что ж, этой троицей следует заняться в первую очередь.

Френч сразу исключил усы и очки, предположив, что они были использованы намеренно, чтобы изменить внешность. Правда, Кэри как раз носил усы и очки, но усики у него были крошечные, а очки представляли собой пенсне. У всех прочих усов не было.

Между прочим, очки и усы могли послужить важными зацепками – в случае, если их действительно использовали для изменения внешности. Значит, их где-то купили, и можно попробовать отследить факт покупки. Френч решил, что вернется к этому моменту, если в ближайшее время не отыщет незнакомца, и сделал себе пометку для памяти.

Другим важным моментом был тот очевидный факт, что убийца, судя по полученным данным, в восемь вечера в воскресенье, предшествующее преступлению, находился в рабочем квартале Лидмута. А где находились в это время все подозреваемые? Френч понял, что установление алиби относительно этого времени будет столь же весомым, как и алиби относительно времени самого убийства.

Что ж, к этому он еще вернется.

Из тех троих, с кого он решил начать, – Брэгга, Кэри и Лоуэлла – Брэгг казался наиболее многообещающей фигурой. Он более тесно общался с Акерли, чем двое других, и вполне мог провертывать с ним какие-то делишки. Поэтому Френч решил начать с Брэгга.

Позвонив в главное управление, Френч выяснил, что Брэгг в Уитнессе, и спустя полчаса, добравшись на местном автобусе, Френч уже стучал в дверь инженерного домика. Брэгг сам открыл ему. Он пригласил Френча войти и кивнул, услышав, в чем проблема.

– Парри сказал мне, что вы занимаетесь этим делом, – сказал он. – Можно ли узнать, что вызвало сомнения в решении суда?

Френча замялся.

– Главный констебль не совсем уверен, что это несчастный случай, – объяснил он. – Мне поручили собрать дополнительные сведения.

– Как же он объясняет случившееся? Не самоубийством же?

– Нет, не самоубийством.

Френч поднял глаза на инженера.

– На самом-то деле он хочет убедиться, не мокрое ли это дело.

Брэгг крайне удивился. Он изумленно взглянул на Френча.

– Мокрое дело? Боже мой! Инспектор, вы имеете в виду убийство? Неужели это возможно?

Френч пожал плечами.

– Так ему показалось, мистер Брэгг. Мне поручено собрать информацию. Поэтому я здесь.

– Но кому… – Брэгг почти потерял дар речи. – Кому могло прийти в голову убивать Акерли? С какой стати? Его же все любили. Он со всеми ладил. Не могу представить себе, кто мог поднять на него руку.

– Честно говоря, я тоже этого не представляю, – признался Френч. – Однако делать нечего, приказ есть приказ. Вот почему я попрошу вас ответить на несколько вопросов, мистер Брэгг.

– Конечно, инспектор. Я готов помочь вам. Но по-. помните мои слова: я уверен, что вы на ложном пути. Давайте ваши вопросы.

Френч хотел знать о многом. Он начал с расспросов об Акерли: о его характере, привычках, манерах, причудах. Френча интересовали и все те, с кем общался Акерли по долгу службы. Брэгг охотно отвечал, но не сказал ничего, что могло бы помочь ходу следствия. По большей части его ответы повторяли то, что уже было известно Френчу из других источников, а новые сведения были несущественными.

Однако эти вопросы, в принципе нужные, были лишь прелюдией. Свой главный вопрос Френч задал только теперь: где находился Брэгг в момент убийства?

Брэгг, который до этого выглядел удивленным и заинтересованным, вдруг сразу стал напряженным и собранным. Френчу показалось, что, отвечая на этот вопрос, Брэгг взвешивал каждое свое слово, чего он определенно не делал до этого.

– Ну, на это ответить легко, – сказал он с легкой заминкой. – Я был здесь.

– Здесь?

– Да. Я пробыл в офисе всю вторую половину дня до отхода балластного поезда.

– Я понял, сэр. Вы работали?

– Разумеется, работал. Я заканчивал составление ведомости. Вы представляете себе, что это такое?

– В общих чертах.

– Вот и хорошо. В понедельник ведомость нужно было сдать. А она не была отработана до конца, ваг почему мы с Парри пропустили наш поезд и уехали на балластном поезде.

– Понятно.

Френч, помолчав, сказал:

– Знаете, для полиции обычно недостаточно простого заявления. Кто-нибудь может подтвердить, что вы находились здесь?

Брэгг явно встревожился. Он сразу не нашелся, что ответить.

– Пожалуй что нет, инспектор, – медленно сказал он. – Я был один, вы же знаете. Я находился здесь с половины пятого, когда Акерли и Парри отправились на перегон, до половины шестого, когда Парри вернулся. Парри может подтвердить мои слова. Что же касается промежутка…

Брэгг замолчал.

– Знаете, ко мне никто не заходил в это время. Вам остается лишь положиться на мои слова… или не доверять им.

Френч помолчал.

– Это весьма важно, мистер Брэгг, – наконец произнес он. – Может, вы что-нибудь вспомните?

Брэгг пожал плечами.

– Я бы с удовольствием… Но увы. Если бы я знал, что такое подтверждение будет необходимо, я бы зашел в офис подрядчиков поболтать с кем-нибудь. Это было бы нетрудно устроить. Но я просто не знал.

– Да уж, проблема, – согласился Френч. – А чем вы занимались в течение этого часа?

– Я же вам сказал: заканчивал расчеты для ведомости.

– А можно поподробнее?

– Да, конечно. Парри должен был подсчитать общий объем вынутого грунта. Я внес эти показатели в ведомость, рассчитал стоимость работ и прикинул, насколько реальна получившаяся цифра. Вам это понятно?

Френч кивнул.

– Мне показалось, что цифра явно завышена, и я подумал, а не ошибся ли Парри? И я послал его проверить длину проходки. Он ушел, не доведя до конца свои расчеты, и я завершил их за него. Это заняло у меня почти час, плюс работа с самой ведомостью.

Весь этот разговор изрядно смутил Френча. Против его воли их беседа развивалась так, что создавалось впечатление, будто он, Френч, пытается доказать виновность ни в чем не повинного человека. На самом деле Френч пока не склонялся ни в пользу виновности Брэгга, ни в пользу его невиновности. И если Брэгг ни в чем не замешан, то чем скорее он исключит его из списка подозреваемых, тем будет лучше.

– Можете вы подтвердить, что эта работа была сделана за час? – спросил он.

Брэгг пожал плечами.

– Интересно, как? Я был один. – Он помолчал, затем добавил: – Подождите-ка, пожалуй, это можно сделать. Свидетельства Парри будет для вас достаточно?

– В данных обстоятельствах, думаю, да, – осторожно ответил Френч.

– Парри вполне мог бы подтвердить это. Он знает, какой объем работы остался невыполненным, когда он уходил, и конечно он знает, что я довел расчеты до конца.

– Хорошо, мы спросим ею об этом. Да, я хотел бы, чтобы вы мне показали, чем вы занимались.

Брэгг наконец понял, чего хотел от него Френч. Он как-то слишком уж поспешно извлек из шкафа толстый гроссбух. Френч подумал, что на самом деле Брэгг встревожен гораздо больше, чем показывает внешне. Брэгг положил книгу перед Френчем и стал перелистывать страницы.

– Вот, взгляните, – сказал он. – Здесь изображены поперечные разрезы, взятые па всем протяжении нового перегона, через сто футов друг от друга. Видите эти цветные участки на них?

Френч кивнул.

– Эти цветные участки представляют собой объемы вынутого либо насыпанного грунта за те четыре недели работы, на которые и составляется ведомость. Разные цвета соответствуют разным четырехнедельным периодам. Давайте посмотрим.

Он стал листать страницы.

– Вот здесь, – он указал на разрез под номером сто восемнадцать, – как раз закончил расчеты Парри. А я продолжил со сто девятнадцатого разреза и до конца. Вы можете посмотреть сами расчеты. Мы всегда сохраняем подлинники этих документов.

И он достал из шкафа большой лист бумаги, покрытый записями расчетов. Расчеты явно делали два человека. До секции сто восемнадцать записи производились одним почерком, а дальше – другим.

– Первая часть – это Парри, а вторая – моя.

Френч кивнул.

– Мне придется попросить вас, мистер Брэгг, еще раз проделать эту работу. Думаю, это в ваших же интересах: просто точно повторить то, что вы делали, пока мистер Парри отсутствовал.

Брэгг с готовностью согласился.

– Вы будете засекать время? – спросил он. – Я с удовольствием. Правда, я не думаю, что это как-то поможет вам. А вы не подумали, что я могу намеренно тянуть время?

Френч улыбнулся.

– Мое дело просто проверка, – сказал он.

Время пошло. Френч с интересом наблюдал за действиями Брэгга. Тот приготовил большой лист бумаги и достал из ящика странный небольшой инструмент, состоящий из блестящих стержней, укрепленных на шкале, и небольшого градуированного колесика.

– Это планиметр, – сказал Брэгг, уловив вопросительный взгляд Френча. – Ну вот. Вы можете не засекать время, которое ушло на подготовку, потому что все необходимые инструменты у меня были под рукой. Вот теперь давайте.

Френч засек время и стал наблюдать за работой. Брэгг, проставив на своем листе бумаги номер очередной секции, взял планиметр, поместил его на нужное место чертежа разреза и прокатил колесико но бумаге. Разница между начальным и конечным значением на шкале сразу давала нужную цифру. Быстро и удобно, подумал Френч.

Брэгг, получив результат, перешел к следующей секции. Пройдя все секции, он суммировал их на арифмометре, добавил пару ноликов, перевел футы в ярды и вписал результат в большую синюю таблицу.

– Теперь мне придется предположить, что вес клеточки этой таблицы содержат цифры стоимости работ, – сказал он. – Их семьдесят две. Я суммирую их на арифмометре. Затем вношу полученный показатель в ведомость и в копию ведомости.

Он сделал все необходимое, вписал цифры и подписал обе ведомости.

– Сколько получилось, инспектор?

– Пятьдесят семь минут, мистер Брэгг.

– Очень похоже. Теперь вы видите? Я бы не мог завершить расчеты, если бы выходил из офиса.

Френч был доволен результатом. Если Брэгг действительно проделал эту работу в интересующий его промежуток времени, то у него явно не было возможности съездить на мыс Дауни и убить Акерли.

Вот только когда он на самом деле сделал ее?

– Что ж, мистер Брэгг, теперь я собираюсь попросить мистера Парри выполнить ту же работу. Пожалуйста, не предупреждайте его об этом. Он появится сегодня?

Брэгг рассмеялся.

– Теперь я вижу, что вы всерьез принялись за нас. Парри должен вот-вот подойти, и вы сможете тоже озадачить его. Вот газета. Вы пока можете присесть и почитать.

– Благодарю. Знаете, раз уж я здесь, можно прояснить еще один вопрос. Мистер Брэгг, где вы находились в субботу перед убийством от половины восьмого до восьми вечера?

Френч, огорошив подозреваемого неожиданным вопросом, крайне внимательно наблюдал за реакцией Брэгга, но так и не понял, было ли это для него неожиданным ударом или нет. Брэгг выразил удивление, вполне уместное в данных обстоятельствах – и не более того.

– В субботу вечером на прошлой неделе… – Брэгг задумался. – Даже и не помню точно. Сейчас, подождите-ка… – Он задумался или сделал вид, что вспоминает. – В ту субботу во второй половине дня я ходил под парусом. А вечером… Вспомнил! Вечером жена, взяв ребенка, пошла к матери. Хотела о чем-то с ней посоветоваться. Какие-то детские проблемы. Меня тоже звали, но я ненавижу такие вещи и не пошел. Сидел дома, читал книжку, отдыхал после морской прогулки.

– Вы были один в доме?

– Да, слуга по субботам уходит.

– Кто-нибудь может это подтвердить?

Брэгг с трудом скрыл свое беспокойство.

– Боюсь, что нет. Жена и сын могут подтвердить, что я был дома около семи часов, когда они уходили, и в десять, когда вернулись. Других свидетельств у меня нет.

– Где вы живете, мистер Брэгг?

– В Лидмуте, на Говард-стрит.

Хоть Френч и убеждал себя, что показания Брэгга выглядя г весьма убедительно и вполне могут быть правдивыми, ему было ясно, что они также могут служить и для отвода глаз и что он вполне мог быть покупателем велосипеда. Более того, если убил Брэгг, то уж он несомненно позаботился об алиби на время убийства, а вот обеспечить себе алиби на время покупки велосипеда ему могло и не прийти в голову. Он ведь не думал, что факт покупки может выплыть наружу. Однако говорить больше было не о чем, и Френч взялся за газету, пока не появился Парри.

– Смотрите-ка, молодой Парри! – приветствовал его Брэгг. – Инспектор ждет от тебя фокусов. Я вас оставляю, инспектор. Пойду взгляну на виадук.

Парри разделся, и Френч объяснил ему, что от него требуется. Парри был малый сообразительный и тотчас смекнул, что означает эта просьба. Он присвистнул, вымыл руки и сел за стол, перед гроссбухом с чертежами.

– Где точно вы прервали работу в тот день, когда отправились делать повторный промер насыпи? – задал первый вопрос Френч.

– Сейчас посмотрим, – сказал Парри. – Подлинник ведомости всегда сохраняется – на тот случай, если возникнут какие-то вопросы. Он здесь. – И Парри достал тот самый лист, который уже показывал Брэгг. – Вот это я писал, – сказал он, – а остальное – Брэгг.

– Очень хорошо, мистер Парри. Пожалуйста, сделайте при мне расчеты, которые производил мистер Брэгг. Мне необходимо знать, сколько времени на них ушло.

Парри работал точно так же, как Брэгг, но не с такой сноровкой. Он явно старался вовсю, но уложился лишь в шестьдесят две минуты. Было очевидно, что Брэгг был добросовестен в своей работе. Френч уверился в том, что данный объем работы можно выполнить минимум за час.

– Теперь такой вопрос, – сказал Френч, – он крайне важен. Помните, что от вас может потребоваться свидетельство на суде, и вы должны будете отвечать под присягой: убеждены ли вы в том, что мистер Брэгг завершил работу к тому моменту, когда вы вернулись после измерения проходки насыпи и до того, как вы вышли к балластному поезду?

– Конечно, абсолютно уверен, – твердо заявил Парри. – Он вписал окончательную цифру земляных работ в ведомость. Не просчитав поперечные разрезы, это невозможно было бы сделать.

Френчу заявление показалось весьма убедительным. Он задумался над тем, возможен ли здесь подвох. Голос Парри прервал его раздумья.

– Знаете, инспектор, можно проверить, действительно ли Брэгг завершил расчеты, – произнес он. – Я как-то упустил это из виду. Брэгг тогда же передал мне ведомость и попросил отослать ее в наше управление, сам он не хотел на это тратить время в Лидмуте. На балластном поезде я убрал ее в ящик машиниста, а когда мы нашли Акерли, это совершенно вылетело у меня из головы. После окончания смены машинист обнаружил ведомость и утром передал ее мистеру Клею, начальнику станции в Редчерче. Она была запечатана, адрес был надписан, и, конечно, Клей отослал ее в управление. На следующий день машинист напомнил мне об этом, и я специально узнавал, получили ли ее в управлении. Как вы видите, у Брэгга не было возможности изменить цифры после того, как он ушел из офиса. Если бы ведомость была не закончена, то учетчик в управлении поднял бы страшный шум.

Это действительно меняло дело. Однако Френч решил проверить и это сообщение и сделал себе пометку на будущее обязательно поговорить с машинистом Блейком и начальником станции Клеем перед тем, как окончательно принять алиби Брэгга.

Френч спросил Парри, где тот был во время убийства. Но Парри мало что мог сказать ему. Он просто повторил свои показания на слушании дела: он расстался с Акерли возле насыпи на побережье, затем произвел измерения и поспешно вернулся в офис. К сожалению, по дороге ему никто не встретился. Рабочий день официально закончился, и на полотне никого не было.

А ту самую субботу он провел, как он сказал, дома. Он долго гулял во второй половине дня и, как и Брэгг, устал и остался дома после ужина. Возможно, его хозяйка сможет подтвердить это, хоть он в этом не совсем уверен.

Хотя Френч пометил себе, что необходимо встретиться с домохозяйкой Парри, но на самом деле он не включил Парри в число подозреваемых – из-за свидетельства мальчика, Лангтона.

По пути в отель Френч заехал к Клею, начальнику станции Редчерча, и тот подтвердил рассказ Парри об отсылке ведомости.

Вечером после ужина, перебирая в памяти события дня, Френч пришел к выводу, что алиби Брэгга безупречное. Вечером того рокового дня, в половине пятого, ведомость еще не была закончена, для этого был необходим час работы. В половине шестого работа была завершена. Ее необходимо было закончить к этому времени, поэтому возможность того, что ее сделали позже, исключается. И именно Брэгг занимался ею. Потому-то Брэгг и просидел в домике все это время. Следовательно, Брэгг здесь ни при чем.

В тот же вечер пришло сообщение, которое могло послужить зацепкой для дальнейшего расследования. Выяснилось, откуда звонили Пибоди насчет покупки велосипеда. Из телефонной будки на железнодорожной станции. В рапорте говорилось, что эта будка размещена в таком темном углу, что практически невозможно было заметить, как звонивший входил в будку или уходил.

Хоть Френч и решил, что не мешает опросить станционных рабочих, однако надеяться на положительный результат здесь не приходилось.

На следующее утро Френч уехал поездом в Уитнесс, чтобы продолжить установление алиби всех подозреваемых.

В офисе подрядчиков выяснилось, что ни Кэри, ни Лоуэлла нет на месте. Зато здесь были младший инженер Пол и Темплтон, учетчик. Как и Парри, они не подходили под описание, данное Лангтоном. Френч не питал подозрений к ним. Однако он опросил каждого из них – не для того, чтобы что-то выяснить, а скорее, чтобы отвлечь внимание от истинных подозреваемых.

У Темплтона, судя по тому, что он рассказал, было двойное алиби. В понедельник он работал в офисе до шести часов и задержался на работе до глубокой ночи вместе с несколькими своими коллегами. Все они могут подтвердить его слова. В субботу в семь часов он ужинал дома, в Уитнессе, а около восьми часов отправился играть в бильярд. У него были свидетели, которые видели его от восьми до половины девятого.

Френч записал все это, чтобы впоследствии проверить, и переключился на Пола. У того не было алиби на вечер понедельника. Уйдя с работы, он отправился в «Серкью» – там он, Кэри и Лоуэлл снимали комнаты. Вернувшись домой, он никого не застал, поэтому никто не может подтвердить, что он был там. Зато в субботу вечером, в семь часов, он ужинал с Лоуэллом в «Серкью», и хотя после ужина они расстались, но разошлись они лишь около восьми часов. Это было твердое алиби.

Если доверять их показаниям, ни Пол, ни Лоуэлл не были замешаны в деле.

От Темплтона, когда тот появился, Френч получил запись передвижений всех членов коллектива. В день гибели Акерли Кэри, Лоуэлл, Пол и Темплтон работали в офисе. Около пяти часов Кэри ушел. Лоуэлл ушел почти вслед за ним, а Пол – несколько минут спустя. Темплтон остался, чтобы доделать работу. Около шести часов Кэри вернулся и, узнав, что работа не закончена, почти тотчас же ушел. Пол сообщил, что Кэри и Лоуэлл ужинали в «Серкью» в семь часов вечера.

От них Френч узнал, что Лоуэлл в тот день выглядел как обычно, а вот Кэри во второй половине дня был чем-то обеспокоен, словно что-то угнетало его. Вопреки своему обыкновению, он ушел, не сказав, где его искать. На следующий день все тоже отметили эту обеспокоенность. К Кэри так и не вернулась привычная для него веселая беспечность. Пол вскользь заметил, что Кэри отсутствовал за ужином в ту субботу, а потом сказал им, что ходил в театр в Лидмуте.

Френч внутренне насторожился. Он решил, что в разговоре с Кэри нужно быть особенно бдительным.

В этот момент появился Лоуэлл. Заходя в кабинет Кэри, он окинул Френча не слишком дружелюбным взглядом. Френч попросил разрешения задать ему несколько вопросов. Лоуэлл без затруднений ответил на все вопросы, его ответы полностью совпали с тем, что рассказали Темплтон и Пол. Хотя Темплтон имел твердое алиби на вечер субботы, алиби на понедельник у него не было. Во время совершения преступления, судя по его рассказу, он гулял по набережной в Уитнессе. Он целый день провел в четырех стенах и в конце концов у него разболелась голова. Поэтому вместо того, чтобы сразу пойти домой, в «Серкью», он решил прогуляться. К сожалению, ему не встретился никто из знакомых, поэтому ему нечем подтвердить свои слова.

Френч как раз закончил разговор с Лоуэллом, когда пришел Кэри. Лоуэлл представил ему Френча и вышел, оставив Френча наедине с Кэри.

С первого же взгляда на него Френч понял, что тот полностью соответствует описанию, данному мальчиком, Лангтоном. Его ирландский акцент вполне мог быть той «странностью», о которой упоминал мальчик. Более того: голос у него был высокий. Френч, вспомнив, что Кэри был чем-то крайне озабочен до и после совершения преступления, в понедельник отсутствовал на рабочем месте между пятью и шестью часами, и где-то пропадал в субботу вечером, внутренне приготовился к разговору.

Кэри, похоже, не удивили задаваемые вопросы. Он сказал, что слышал, будто началось расследование. Казалось, у него не вызвал ни малейшего возмущения и тот факт, что он был в числе подозреваемых. Но выглядел он крайне настороженно и его ответы казались заранее продуманными.

Ею рассказ изобиловал конкретными деталями, но далеко не удовлетворил Френча. Он сказал, что в тот самый понедельник получил письмо от своей близкой знакомой, одной дамы, которая назначила ему встречу вечером в четверть шестого возле впадины Вирлпул, чтобы обсудить частные дела. Впадина находилась в Блекнессе, на мысу из черных скал, протянувшихся вдоль побережья, примерно в миле к востоку от Уитнесса, то есть в стороне, противоположной Редчерчу. Туда вела горная тропинка, по которой летом часто ходили любители прогулок, но в это время года совершенно безлюдная. Поскольку дело предстояло не слишком приятное, Кэри весь день был обеспокоен предстоящей встречей, хотя не ставил под сомнение необходимость уладить возникшие проблемы.

Он вышел из офиса за пару минут до пяти и направился к впадине. Пришел вовремя, но никого не застал. Подумав, что дама опаздывает, он решил подождать. Прождал ее полчаса. Было без четверти шесть, когда он решил, что она передумала и не пришла, хотя такие смены настроения были ей совершенно не свойственны, и это его слегка удивило.

Он вернулся в офис, убедился, что за время его отсутствия никаких серьезных дел не возникло, и отправился домой, в «Серкью». Там он поужинал с коллегами.

Френч вновь повторил свою речь о необходимости подтверждения своих слов. Кэри покачал головой:

– Ребята вам скажут, когда я ушел и когда вернулся. По крайней мере, Темплтон – он был здесь все время. Что же касается моего похода к впадине, то вряд ли вы найдете свидетелей.

– По дороге туда или обратно вам никто не встретился?

– Ни души, по крайней мере, я никого не видел.

Френч наклонился вперед, проявляя настойчивость:

– Это крайне важно, мистер Кэри, – веско сказал он, – крайне важно и для вас, и для меня. Необходимо подтверждение вашего рассказа. Это не значит, что я сомневаюсь в нем, просто речь идет о расследовании убийства, и каждое заявление, связанное с этим делом, должно быть проверено. Пожалуйста, подумайте хорошенько. Попытайтесь вспомнить что-нибудь.

Кэри пожал плечами.

– Инспектор, я не могу вспомнить того, чего не было. Я бы с удовольствием предоставил вам столь необходимых свидетелей, но только в данном случае их нет.

– Вы потом встретились со своей дамой?

– Да.

– Чем она мотивировала свое отсутствие?

– Это была ошибка. Она вовсе не писала мне.

Френч изумленно воззрился на Кэри.

– Не писала? Кто же тогда его написал?

– Я об этом знаю не больше вашего.

– Но какие-то соображения у вас есть на этот счет?

– Не больше, чем у новорожденного.

– Вы сохранили письмо?

В первый раз за все время Кэри замялся.

– Ну да, – неохотно признался он, – но ведь оно никак не связано с тем, что вас интересует.

– Никак не связано? А мне вот кажется, что оно впрямую связано с делом.

– Оно связано с моей прогулкой до впадины Вирлпул, но никак не со смертью Акерли.

– Откуда вы знаете? – довольно жестко произнес Френч. – Боюсь, мистер Кэри, мне придется попросить вас показать мне это письмо.

Кэри откинулся назад и отрицательно покачал головой.

– Знаете, вы не можете принудить меня показать вам частное письмо, посланное дамой и совершенно не имеющее отношения к делу.

– Но вы же только что сказали, что она не писала письма, – заметил Френч.

– Не писала.

– Тогда это не ее письмо и дама не может быть причиной вашего отказа показать письмо мне.

Кэри нечего было возразить на это. Но он сказал, что дама будет возражать против этого, потому что письмо было о ней. Френч сказал, что в данном случае не важно, возражает дама или нет. Письмо проливает свет на случившееся, поэтому он должен ознакомиться с ним.

– Вы не представляете себе всей серьезности ситуации, мистер Кэри, – сказал он наконец с нажимом. – Мистер Акерли убит. Кто-то совершил это убийство. Вы можете использовать свое право не отвечать на мои вопросы, но ведь это сыграет на руку убийце! Неужели вы не хотите воспользоваться случаем и поймать его?

Френч, конечно, блефовал, но Кэри воспринял его слова серьезно.

– Письмо не будет предано огласке? – спросил он.

– Не будет, – сказал Френч, – если оно не окажется вещественной уликой, свидетельствующей против убийцы. Если же оно никак не связано с убийцей, даю вам слово, все будет сохранено в тайне.

Кэри это убедило. Поколебавшись, он медленно вынул из кармана письмо и протянул его Френчу. Оно было отпечатано на пишущей машинке на фирменном бланке с заголовком «Серкью, Уитнесс, Дорсет», слева в уголке мелкими буквами значилось: «Телефон в Уитнессе 73». Вот что там было:

Дорогой мистер Кэри,

у меня серьезные неприятности, причина которых один из ваших помощников. Надеюсь, вы будете столь добры и поможете мне советом.

Я подойду к впадине Вирлпул на Блекнессе вечером в четверть шестого. Буду очень благодарна, если вы встретите меня. Я не смогу ждать долго. Пожалуйста, сохраните нашу встречу в тайне по вполне понятным причинам.

Ваша горестная

Бренда Вэйн.

Письмо было подписано от руки.

По стилю изложения Френчу сразу стало ясно, что письмо – поддельное. Изучив подпись через лупу, он получил Доказательство этого. Росчерк пера на самом деле состоял из крошечных точек. Значит, росчерк был сделан не резко и размашисто, как можно было подумать, а медленно и скрупулезно. Иными словами, это была фальшивка. Трудно даже представить себе, какого труда стоило неизвестному имитатору воспроизвести подпись.

– Кто такая Бренда Вэйн? – спросил он.

– Мисс Вэйн – дочь хозяйки, которой принадлежит «Серкью», ее младшая дочь. У нее две дочери.

– Это ее подпись?

– Я думал, что да, пока она сама не сказала, что это не она.

– А фирменный бланк действительно из «Серкью»?

– Да.

– И вы в самом деле поверили, что дама попала в беду, как она пишет, и хочет посоветоваться с вами об этом?

Кэри замялся.

– Скажу вам честно, – доверительно склонился он к Френчу, – я не поверил, что она в затруднении того рода, о котором вы подумали. Я решил, что дело в деньгах: надо срочно заплатить по счету или что-нибудь в этом духе.

Он беспокойно шевельнулся, затем продолжил:

– Признаюсь вам, инспектор, что меня тронуло это послание. Не знаю уж, она это писала или не она. В любом случае я подумал, что не должен остаться в стороне.

Теперь поведение Кэри получило ясное объяснение. Его история вполне могла оказаться правдой. Впрочем, он мог и сам легко напечатать такое письмо, чтобы мотивировать свое отсутствие в офисе в критический период. Френч кивнул.

– С вашего разрешения, я заберу письмо. Мы попробуем разыскать отправителя.

Кэри не протестовал, и Френч, покончив с этим, вернулся к разговору о субботнем вечере.

Объяснения Кэри относительно субботы выглядело одновременно и достоверным, и легковесным. Он сказал, что на служебной машине компании поехал с заказчиками в Лидмут. Случайно ему на глаза попалась афиша лидмутского мюзик-холла, и он остался посмотреть представление. Это вышло непреднамеренно, к тому же у него не было никаких дел, призывающих его обратно в Уитнесс.

Заказчики могут подтвердить факт поездки. Смотритель автостоянки, где он оставил свою машину, возможно, вспомнит его. Он купил билет в партер, и, возможно, в театре кто-то заметил его. Точно он не может сказать. Инспектор, без сомнения, проведет расследование, если сочтет это необходимым.

Френч отметил все возможные линии поиска свидетелей, затем попытался сгладить то негативное впечатление, которое их разговор мог оставить у Кэри. Он сказал ему, что убийца, должно быть, послал письмо Кэри, чтобы лишить его алиби – в надежде, что подозрение падет на Кэри. Френч уверил Кэри, что расследование движется именно в этом направлении.

И все же его удивила реакция Кэри. Кэри, казалось, так и не понял, что дело может обернуться против него самою. Он явно понял серьезность ситуации и придавал ей большое значение, но при этом вел себя так, словно все это не имеет никакого отношения лично к нему.

Покинув двор подрядчиков, Френч отправился в полицейский участок и вновь встретился с сержантом Эмери.

– Велосипед нашелся, сержант, все в порядке, – добродушно сказал он. – Вы получили мое письмо о прекращении его поисков?

– Да, сэр, но я продолжаю вести другие дела.

– Вот и хорошо. Вы мне не расскажете о «Серкью» и его обитателях?

– Там нет ничего особенно примечательного, сэр. «Серкью» расположен на набережной, в западной части городка, на собственной земле, хотя участок там небольшой. Здание не особенно вместительное, но содержится прекрасно и привлекает приличных посетителей. Миссис Вэйн, которая ведет дело вместе со своими двумя дочерьми, была женой священника, они прекрасно ладили. Мистеры Кэри, Лоуэлл и Пол живут там. Все знают, что это добропорядочные и энергичные джентльмены, у них хорошая репутация в городке. Они члены местного клуба, проводят там изрядное время, особенно вечерами. Констебль Мортон ухаживает за служанкой из «Серкью», они вместе ходят в кино. От нее он узнал, что там неприятности: двое джентльменов, мистер Кэри и мистер Лоуэлл влюбились в младшую дочь хозяйки, мисс Бренду. Не знаю, может, это слухи.

– Должно быть, она привлекательная девушка.

– Достаточно привлекательная, – осторожно подтвердил Эмери.

В следующие дни Френч занимался кропотливой работой, проверяя алиби. Сперва он позвонил в «Серкью» и повидался с Брендой Вэйн, убедившись, что Кэри и Лоуэлл не ошиблись в своем выборе. Бренда сказала, что ничего не знала о письме. Она не писала его и понятия не имела, кто мог сделать это и для чего.

Все усилия Френча выяснить, кто же отослал письмо, окончились неудачей. Фирменный бланк мог попасть в руки кому угодно. Любой человек, зайдя с улицы, мог попросить лист бумаги, чтобы написать записку. Любой постоялец мог попросить бумаги. Откуда Бренде знать, кто именно сделал это? Образцы письма на пишущей машинке Бренды, Железнодорожной компании и конторы подрядчиков показали, что письмо было напечатано где-то в другом месте. Поиски в комнатах подозреваемых не привели к находке каких-то новых машинок. Кэри, к сожалению, не сохранил конверт, так что место отправления осталось невыясненным.

Тщательные поиски людей, которые находились в момент убийства на тропе, ведущей к Блекнессу, и могли встретить Кэри, когда он шел к впадине Вирлпул, не принесли результата. Поэтому алиби Кэри пока осталось под сомнением.

Что же касается субботы, то здесь нашлось немало свидетелей его передвижения. Заказчики подтвердили, что они встретились в половине пятого и расстались около пяти. Продавец в чайном магазине вспомнил, что он заходил к ним за чаем где-то сразу после пяти. Служитель автостоянки утверждал, что он припарковал машину где-то вскоре после четырех часов и уехал около восьми вечера. В ответ на просьбу указать время поточнее служитель смутился. Он не смог сказать точнее. Возможно, было около восьми, а может, и девять часов. В конце концов служитель у входа в мюзик-холл вспомнил, что видел, как Кэри входил в зал в начале седьмого.

Все эти свидетельства в целом подтверждали рассказ Кэри – но не в той его части, которая интересовала Френча. Кэри ничего не мешало в антракте выйти в бар и вместо того, чтобы вновь зайти в зал, незаметно выскользнуть из здания и купить велосипед.

Он мог отъехать на нем куда-нибудь в тихое местечко, и спрятать его, а затем приехать за ним или даже перевезти его на машине прямо на мыс Дауни. Вариантов было достаточно. Однако не было никаких намеков на то, что именно он сделал это.

Не было и никаких иных версий объяснения истории с письмом, кроме той, которую рассказал сам Кэри. Не удалось проверить, сам ли он написал его или действительно получил по почте. Оно было напечатано на старой пишущей машинке, некоторые буквы на ней имели дефекты, но отыскать эту машинку так и не удалось. В целом он готов был принять на веру рассказ Кэри. Предположим, что Кэри хотел обеспечить себе алиби. Разве не мог он избрать себе в помощники кого-то еще вместо девушки, в которую влюблен? Во-первых, он вряд ли вовлек бы ее во всю эту тягомотину с визитами в полицию и дачей свидетельских показаний. Во-вторых, он должен был знать, что ее свидетельство не будет иметь большой силы. Он должен был предусмотреть, как отнесутся в полиции к ее свидетельству: раз она любит его, то сделает все, чтобы выгородить его.

И наконец: если действительно у них близкие отношения, тогда он мог подумать совсем о другом, получив письмо, а вовсе не о том, что она попала в беду из-за его коллег.

Дни шли за днями, и беспокойство Френча все росло. Ведь убийца был! И на главный, важнейший вопрос – о мотивах убийства – Френч так и не нашел ответа!

С ответом на второй вопрос – кто мог убить его? – дело обстояло чуть лучше. Кэри имел такую возможность. И Френч был уверен, что лишь Кэри мог это сделать, хотя веских доказательств у него не было. Что же касалось всех остальных, кто тоже мог это сделать, против них не было никаких улик или факты говорили в пользу их невиновности.

Наконец он решил продолжить расследование в городском управлении подрядчиков. Это было не слишком многообещающее направление, но здесь могла появиться зацепка, которая подскажет, куда двигаться дальше.

Глава 7 Поденная работа

Пока Френч с головой ушел в кропотливое расследование, связанное с установлением алиби, строительство железнодорожной ветки шло своим чередом. Для Парри последние несколько дней имели особое значение. В его жизни произошло знаменательное событие, которого он, по правде сказать, никак не ожидал. Шеф, Марлоу, вызвал его в Лидмут и осведомился, как он смотрит на то, чтобы занять место Акерли. Десять минут спустя Парри утвердили в новой должности. А на место Парри взяли новичка, его звали Аш, он только что закончил колледж.

Вторым событием, которое имело для Парри гораздо более важные последствия, чем он сначала думал, было его знакомство с Брендой Вэйн. Через пару дней после нового назначения он совершенно неожиданно задержался допоздна на работе из-за внезапной осадки грунта, и чтобы не возвращаться в Лидмут, Лоуэлл предложил ему поужинать и переночевать в «Серкью». Парри с благодарностью принял предложение. После ужина Кэри и Пол ушли, а Парри и Лоуэлл остались в большой гостиной на втором этаже, которую трое инженеров-подрядчиков снимали сообща, устроившись у разожженного камина, и начали было обсуждать перспективы команды по регби в этом сезоне, когда дверь отворилась и вошла Бренда Вэйн с подносом в руках.

Это была милая девушка лет двадцати пяти, высокая, стройная, голубоглазая, как все северяне, с чудесными волосами. Она была очень симпатичная, правда, ее слегка портил тяжеловатый подбородок, указывая на силу воли и твердость духа.

Лоуэлл тотчас поднялся.

– Бренда! – воскликнул он с радостью. – Как чудесно, что ты…

Тут он вспомнил о своем госте:

– Это мой друг, Парри. А это мисс Бренда Вэйн.

Девушка подошла и протянула руку.

– Здравствуйте, мистер Парри. Я не раз слышала ваше имя из уст мистера Кэри, – он вечно бранит вас.

– Ты уверена? Да, старина Кэри на это способен. Ну что ж, боюсь, Парри совсем не так плох, как ты можешь ожидать. А Кейт ушла?

– Она пошла на собрание в церковь.

– Молодчина, Кейт! – тепло отозвался о ней Лоуэлл. – Знаешь, Бренда, сегодня чудесный вечерок. – Он замолчал, и его взгляд стал просительным. – Такая луна и на улице сухо. – Снова пауза. – Мы с Парри хотели прогуляться, но нам нужен провожатый, чтобы присматривал за нами, держал за ручку. Как, Бренда? Можно втроем пройтись на Блекнесс?

Бренда сначала отнекивалась, а потом согласилась, и четверть часа спустя все трое шли по пустынной набережной. Звуку их шагов аккомпанировал мягкий шорох волн. Идущая на мыс тропка извивалась, огибая острые скалы, поднималась и опускалась, проходя по впадинам и глубоким оврагам, по дну которых лениво журчали ручьи. Самой глубокой была впадина Вирлпул.

В темную ночь они бы не сумели сюда добраться, но луна светила достаточно ярко, чтобы спокойно пройти среди скал. Они поднялись еще на четыреста футов к вершине скалы и остановились, любуясь огнями парохода, идущего по заливу, и мигающими глазками маяков на близлежащих грядах к востоку и западу от них.

Прогулка сблизила их, и когда Парри распрощался с ними и отправился на станцию, ему казалось, что он и Бренда знакомы уже сто лет.

Во вторник утром, на следующий день после встречи с Брендой, Парри появился на работе в обычное время. Едва он вошел, Брэгг предложил ему перебраться жить вРедчерч. Ездить из Лидмута довольно далеко, а жить в Уитнессе неудобно, поскольку он не хочет, чтобы инженер компании проводил все вечера с подрядчиками.

Утром по дороге на работу Парри, ожидая на платформе поезда восемь двадцать из Лидмута, думал: надо же, как все перевернулось! Он занял место Акерли, а Аш – его место. Теперь он ждет поезда в Редчерче – точно так же, как ждал его Ронни, а Аш едет в поезде из Лидмута, как он сам раньше ездил. Они будут ездить вместе до Уитнесса точно так же, как он ездил с Ронни, и он будет брать себе работу поинтереснее, как обычно делал Ронни, а на долю Аша будет оставлять измерения и кропотливые расчеты. Но Аш все равно будет гордиться этим и радоваться таким поручениям.

Они добрались до офиса в Уитнессе и приступили к работе. Разобрав почту, Парри раскрыл свой ежедневник и проверил, что у него намечено на сегодня. Если он отправится взглянуть, как продвигается работа на перегоне, то может перекусить в Редчерче и вернуться обратно с Брэггом, который появится во второй половине дня. У него было несколько мелких дел, и чтобы успеть их провернуть, нужно было вставать и двигать вперед.

Было ясное солнечное утро, довольно холодное. Был заморозок, и земля еще не оттаяла. Ветер дул с севера, и море заслоненное береговыми скалами от ветра, было покрыто зыбью Парри подумал, что никогда не видел горизонт так ясно и резко, как сейчас. Справа вдали большой пароход шел в сторону Канала. Парри шел быстро, задерживаясь, чтобы осмотреть фронт работ и поговорить с бригадирами. В одном месте он натолкнулся на всю команду инженеров-подрядчиков.

Примерно за четверть мили перед мысом Дауни железнодорожная линия пересекала небольшой грязный затон, который с иронией именовали «пруд Лили». Через него был перекинут мостик, так что во время приливов и отливов вода свободно заходила в затон. Чтобы снизить затраты, вместо нового моста решено было поставить трехфутовую водопропускную трубу и заслонку. Установка трубы была в самом разгаре. Вместо того чтобы снять рельсы и шпалы, убрать лишний грунт, положить трубу, а затем засыпать ее, как обычно и поступали в таких случаях, на этот раз избрали другой способ: трубу продавливали прямо сквозь грунт железнодорожной насыпи, под рельсами, ведя ее насквозь и наращивая секциями по мере продвижения. Первая секция трубы имела заостренный стальной край, остальные секции были железобетонные и имели соединительные крепления. Внутри медленно двигающейся трубы рабочий грузил землю на крошечные вагонетки и вывозил наружу. Парри было любопытно, ему не доводилось видеть такого способа трубопрокладки.

Здесь-то он и встретился с Кэри, Лоуэллом и Полом. Кэри окликнул его.

– Полетело еще одно хваленое соединение, – пожаловался он, указывая на подкачавший блок. – В жизни не видел такой дряни! На чем приходится работать?! И это ваша компания посылает нам, называя инструментами?!

– Дареному коню в зубы не смотрят, – резонно заметил на это Парри, спускаясь с насыпи. – Одно я тебе точно гарантирую: счет за испорченную секцию.

– За испорченную секцию? – повторил Кэри. – Да она бы треснула даже под тяжестью двух бисквитов, а должна выдерживать одну четвертую веса паровоза! Что ты на это скажешь?

– Это не моя забота, – ответил Парри. – Вот что, я сейчас двигаю в Редчерч и могу связаться с компанией и сказать, чтобы вам подвезли еще пару секций.

– Хорошо бы. И пусть поторопятся.

– А как в целом все идет? – спросил Парри, делая запись себе в блокнот.

– Чего можно ожидать, когда работаешь с таким гадким материалом? – пробурчал Кэри.

К ним подошел Пол.

– Ты в Редчерч, Парри? Я пройдусь с тобой, нам по дороге.

Они двинулись в путь, и Пол тут же начал ныть.

– Эти двое, Лоуэлл и Кэри, доконали меня, – пожаловался он. – У них вечно одно и то же: вынюхивать несуществующие огрехи. Они отправили меня перепроверять разметку для опорной стенки на шестьдесят первом участке. Я сделал разметку на прошлой неделе, и там все было на месте, так нет же, их это не устроило. Я использовал мягкую рулетку, так теперь надо взять стальную! О господи! Впрочем, мне что? Лишний раз прогуляюсь. Знаешь, я звонил в головной офис. Бетон подорожал. Таких высоких цен я и не припомню.

– Не ворчи, – ответил Парри. – Цены вполне приемлемые.

– Да ты просто не в курсе, – с пренебрежением произнес Пол. Затем он сменил тон: – Знаешь, Парри, я договорился пойти с Лоуэллом и сестрами Вэйн в мюзик-холл, а мне придется вместо этого тащиться в Редчерч. Думаю, ты не откажешься пойти вместо меня? Должен тебя предупредить, чтобы ты ухаживал только за Молли Вэйн, потому что Лоуэлл неравнодушен к Бренде.

– Я не смогу, – сказал Парри. – Я и сам уже купил билет. А Кэри будет? Я думал, он как хвостик везде мотается за сестричками.

– Кэри? Ты что, хочешь, чтобы они уложили друг друга? Ну ты и даешь! Чтобы Кэри и Лоуэлл вместе куда-то отправились с Брендой?!

– Так Кэри тоже влюблен в нее?

– Ясное дело. И Кэри, и Лоуэлл. Интересная ситуация. И если она сама не выберет одного из них, они передерутся до смерти.

– Да ладно тебе, Пол. А ей самой кто больше нравится?

– Похоже, что Лоуэлл. Да разве наверняка узнаешь?

Под болтовню Пола они прошли около полумили, и он сказал:

– Ну вот, я уже на месте, – и отправился делать свои промеры.

Дальше Парри шел один, он спешил на станцию. Железнодорожная насыпь была здесь уже вдвое шире и везде стояли мерные рейки, задающие габариты. Затем пошли железнодорожные стрелки, и через две-три сотни ярдов ветка соединилась с основной колеей дороги из Лондона. Парри свернул налево, в паровозное депо.

Парри нравилось здесь, он любил смотреть на паровозы, и хотя, чтобы поддержать марку профессионала, он частенько делал вид, что и не замечает локомотивы, на самом деле он был в восторге от них. Он постоянно читал специальные журналы о паровозах и безошибочно различал их. Здесь был паровоз особой марки, «два-шесть-ноль», производившийся на континенте, с бортиком вокруг верхней части паровозной трубы вместо обычного фланца. У него были цилиндры снаружи и привод Уэмшерта. Была и очень старая модель, выпускаемая на юго-востоке, «ноль-четыре-четыре», где машинист помещался ниже уплотнителя сальника. А сейчас Парри медленно шел мимо «Лорда Нельсона» – тог едва слышно дышал. Его паровой котел был такой высокий, что заслонял паровозную трубу, были видны лишь громадные отклоняющие пластины – Парри не был уверен, что они называются именно так. Он читал, что эти пластины ставятся для того, чтобы создавать воздушный поток, направляющий дым из трубы поверх кабины, чтобы он не застилал поле зрения машинисту.

Было что-то волнующее в массивных парных соединительных тягах, которые медленно поднимались, проплывали мимо на уровне его глаз и опускались. Шипение пара, вырывающегося из инжектора, когда паровоз заходит на поворотный круг, приводило Парри в неописуемый восторг.

Он зашел в здание депо. Здесь было темновато и дымно. На всех путях стояли паровозы. Некоторые как раз мыли. Работники в высоких сапогах обдавали их струей из пожарных шлангов, и по кирпичному полу текли ручьи с бесчисленными хлопьями бурой окалины. Другие паровозы чистили, протирая ветошью и начищая полированные части…

– Добрый день, мистер Парри, – произнес кто-то. Это был статный жизнерадостный мужчина, начальник депо.

– А я как раз ищу вас, мистер Флойд, – отозвался Парри. – Хотел вас попросить об одной вещи, – и он рассказал об испорченной секции трубы.

– Что ж, само собой, – ответил Флойд. – Могу забросить вам парочку. Они срочно нужны?

– Просто позарез, мистер Флойд. Сумеете послать их в Уитнесс поездом в час сорок? А я скажу Блейку, чтобы он перебросил их мистеру Кэри.

Выйдя из депо, Парри заметил, что вместо «Лорда Нельсона» на поворотном круге теперь вращается большой «ноль-восемь-ноль». Потом он вновь заметил «Лорда Нельсона». Он стоял у горы песка и пополнял запас в ящиках с песком. Его машинист с длинноносой масленкой в руке почтительно стоял возле паровоза словно священник, совершающий некий ритуал. Парри даже позавидовал ему.

Перекусив в буфете, Парри дошел до будки сигнальщиков, откуда можно было позвонить Миггсу и сказать, чтобы он забрал трубные секции. У него еще осталось несколько свободных минут до поезда, и он постоял, наблюдая за тем, что происходит вокруг.

Будка в Редчерче была средних размеров, она включала около восьмидесяти плунжеров. Плунжеры поднимались вверх прямо из пола, образуя ровный ряд, и лишь несколько рычагов нарушали общую стройность: они были передвинуты до отказа в крайнее переднее положение.

Вдоль линии плунжеров на стене размещалась полка с инструментами. Здесь же были коробки со стандартными сигналами и индикаторы, указывающие положение семафоров, удаленных от будки настолько, что сигнальщик не мог с уверенностью их различить. По сторонам находились блокираторы, которые показывали, свободна ли линия в каждом направлении, или подходит поезд, или он уже на перегоне. Они соединялись с плунжерами, и когда сигнальщик работал, отражали текущее состояние линии. Время прохода поезда заносилось в книгу.

В центре, протянувшись сквозь ряд других проводов, плунжеров и индикаторов, находилась световая диаграмма. Она была смонтирована сравнительно недавно, во время частичной модернизации будки. Это была огромная схема перегона; главная линия на ней состояла из цепочки пронумерованных секций, каждая из которых подсвечивалась лампочкой. Если секция была свободна, то лампочка горела. При нахождения на ней поезда лампочка выключалась. Перемещение поезда по перегону обозначалось смещением по диаграмме темной секции. Точно так же и стоящий на путях паровоз или поезд обозначался неосвещенной секцией пути.

Парри стоял, вслушиваясь в симфонию звуков, окружающую его со всех сторон. «Чух-чух-чух» – завибрировала будка, и ее окна затянули клубы пара. Паровоз задним ходом медленно подавал к платформе пассажирский состав. «Раз-два, пауза, раз-два-три» – звякают звонки, перемежаясь мягкими звуками плунжеров, повторяющих тот же ритм. «Щелк-щелк-щелк» – передвигаются рукоятки. «Тук-тук-тук» – доносится перестук колес товарняка на рельсовых стыках. Телефонный звонок. «Алло. На четвертый? Хорошо, тридцать восьмой закрываю». «Чух-чух-чух», – отчетливо и внятно, вторя в такт стуку колес, прокатился мимо паровоз. Вновь телефон. И снова все повторяется.

– Ага, «Красотка»! – произнес сигнальщик.

Парри выглянул наружу. По лондонской ветке приближался поезд. Это была «Лидмутская Красотка» – ежедневный экспресс из Ватерлоо. Парри взглянул на приближающийся паровоз. Он тяжело подрагивал на стрелках, быстро увеличиваясь в размерах, и с ревом пронесся мимо будки. Парри успел мельком увидеть машиниста – тот сосредоточенно смотрел вперед, держа руку на регуляторе. За паровозом замелькали длинные зеленые вагоны. В их окнах были видны столики с белоснежными скатертями и смутные абрисы пассажиров.

Поезд, как молния, пронесся мимо будки, проскочил станцию и исчез. На мгновение стало тихо. Затем Парри услышал, как сигнальщик, переводя плунжер, говорит: «…Он покрывает пятнадцать миль за шестнадцать минут». Именно столько оставалось экспрессу до следующей станции. Парри кивнул. Скоро должен был подойти его поезд, и он, попрощавшись с сигнальщиком, вышел на платформу.

В поезде он встретил Брэгга, до Уитнесса они доехали вместе. Во второй половине дня они собирались закончить отчет с предложениями по ускорению хода работ.

– Мне надо наведаться на виадук, а уж потом засядем за отчет, – сказал Парри. – Я забыл сказать Бленкинсопу про железобетонные секции.

– Не задерживайся, – предупредил его Брэгг. – Я хотел все закончить до шести, потом мне нужно еще съездить в Драйчестер. Я еще вчера специально приехал на машине.

– Я мигом.

У Парри были свои причины поскорее закруглиться с делами. Он готов был поработать до шести, но на вечер после шести у него были свои планы.

На виадуке Парри приостановился, чтобы посмотреть, как подвигаются дела с бетонированием. Незадолго до этого у Кэри возникла проблема – то ли из-за щебенки, то ли из-за самой бетономешалки. Брэгг считал, что состав бетона грязноват, в нем слишком много пыли. Кэри это отрицал. Когда Парри подошел, Кэри как раз стоял у бетономешалки.

– Пытаешься унюхать пыль? – крикнул он, увидев, куда смотрит Парри. – Побереги себя. Пыли здесь нет. Вы с Брэггом вечно выискиваете то, чего нет. Ты сейчас на двор?

– Да, как раз туда.

– Я с тобой. Пошли, что ли? Ну ее, эту проклятущую щебенку. Надоело забивать себе голову всем этим.

Кэри был крайне недоволен медленными темпами выемки битого камня из тоннеля. Он хотел поговорить об этом с Брэггом и спросил, где он.

– Думаю, ты можешь поговорить с ним в поезде, по дороге, – с умыслом сказал Парри, он не хотел, чтобы Кэри отвлекал сегодня Брэгга, у них же еще отчет не готов!

– Сейчас половина шестого? – спросил Кэри.

– Около того.

– Не знаю уж, что там Брэгг думает, – начал было Кэри очередную тираду, но услышал какой-то странный звук и обернулся, остановившись. Затем послышался его смех. Земля вокруг виадука напоминала минное поле: она была растоптана в грязь и изобиловала глубокими грязными лужами. Вдобавок здесь везде валялся строительный хлам: обрезки досок, обрывки веревок и лестниц, клинья, мотки проволоки, какие-то ржавые обрезки. Кэри услышал, как под ногой у Парри звякнула железяка и, обернувшись, успел увидеть, как Парри взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, и плюхнулся в глубокую грязную лужу.

Кэри согнулся пополам от смеха, глядя на него.

Услышав, как изощренно Парри ругается, он против своей воли восхитился им.

– Святые угодники! Парри, служба в армии явно не прошла для тебя даром! – воскликнул он. – Что же ты раззявился и не глядишь под ноги?

Парри, пытаясь пучком травы счистить грязь с брюк, доходчиво объяснил, почему он этого не сделал.

– Так ты только размажешь грязь, – заметил Кэри. – Лучше высушить брюки у печки в офисе. Грязь сама отвалится. По крайней мере, будет лучше, – добавил он рассудительно.

Парри вернулся в офис не в лучшем расположении духа. Брэгг сидел один, Аш уже уехал домой, в Лидмут. Изумленно оглядев Парри, Брэгг тоже захохотал.

– Скажи-ка, Парри, это что, новая игра? – едва сумел он выдавить из себя между приступами смеха. – Научи-ка нас тоже. Миггс коврик не подстелил? – И он вновь загоготал, но увидев, что Парри бьет дрожь, перестал. – Невезуха, старина?

– Похоже на то, – пробормотал Парри, отмывая руки. – Споткнулся о железку у виадука. – Он сел и вдруг начал сам истерически смеяться высоким писклявым тоном.

Брэгга передернуло от его взвизгиваний. Он понял, что Парри слегка не в себе после приключения.

– Прекрати! – жестко сказал Брэгг, доставая из шкафа виски. – Ну и осел же ты! На, выпей.

Парри как следует приложился к бутылке. Это вернуло ему присутствие духа.

– Ничего, высохнет, – успокоил его Брэгг. – Давай-ка поскорее покончим с этим проклятущим отчетом.

– Я вчера вечером написал пару предложений, – и Парри выложил перед Брэггом рукописные листки.

Брэгг пробежал глазами текст.

– Кстати, где твоя пишущая машинка? Чего ты не печатаешь на ней?

Парри в ответ вздохнул.

– Я ее отдал на время. Она у Перл Акерли. Вот уже три недели. Кроме того, это ведь мое частное дело.

– Конечно. Мне понравился второй пункт. – И Брэгг ушел в обсуждение технических деталей.

Они справились с отчетом быстрее, чем рассчитывал Парри, и освободились довольно рано.

– Слава богу, дело сделано, – сказал Брэгг, бросая ручку. – Парри, пробегись-ка по тексту еще разок, проверь, все ли исправления внесены, чтобы мисс Редферн завтра утром могла их перепечатать.

Парри положил листки перед собой.

– Я сегодня был у четвертой опоры, – сказал он. – Не хотел тебе говорить, полагал, мы долго провозимся с отчетом. Думаю, там дело дрянь, цемент в бетономешалке с сильной примесью, некондиция. Наверное, тебе надо взглянуть самому, тем более что завтра утром тебя не будет.

Брэгг посмотрел на часы.

– Двадцать пять минут. Думаю, я успею.

– Я встретил Кэри, – продолжил Парри. – Он хотел увидеться с тобой. Я сказал ему, что он может это сделать перед твоим уходом.

– Что он хотел?

– Поговорить о скорости выемки камня из тоннеля.

Брэгг поднялся.

– Схожу на виадук, – сказал он. – Меня уже тошнит от этих разговоров о взрывных работах. Если я не вернусь до его прихода, скажи ему, что увидимся завтра.

Парри усмехнулся. Он ожидал именно такого ответа. Брэгг надел пальто.

– Ты когда едешь? – спросил он, открывая дверь.

– На шесть десять.

Парри уселся просматривать текст доклада. Это заняло у него всего несколько минут. Он внес пару уточнений и сложил листы. Когда Парри надписывал адрес, в дверь постучали и вошел Кэри.

– Ну как, после купания тебе лучше? – пошутил Кэри, оглядывая Парри. – Ну вот, грязь отвалилась.

Он заглянул в другую комнату.

– Я думал, Брэгг еще на месте.

– Он пошел к четвертой опоре взглянуть на бетономешалку.

Его слова вызвали ожидаемую реакцию. С Кэри можно было писать портрет человека, ослепленного гневом.

– Подожду, пока он вернется, – пробурчал он, – и выскажу ему все, что о нем думаю. И о тебе тоже, – добавил он, чуть помедлив.

Он подвинул к печке стул, удобно устроился на нем, раскурил трубку и начал свои нападки. Парри передвинул свой стул и, усевшись рядом с ним, стал доблестно отстаивать честь своего коллектива. Наконец послышались шаги и появился Брэгг.

– А я тебя тут поджидаю, Брэгг, – сказал Кэри, повернувшись на своем стуле. – Этот чертенок сказал мне, где ты был. Вот что, Брэгг, я хотел тебе сказать, что для тоннеля можно добавить еще пару взрывов в день: в двадцатиминутный перерыв между поездами до полудня и в семнадцатиминутный перерыв после полудня, когда мы не рвем камень. Почему бы нам не использовать эти интервалы?

Брэгг взглянул на часы и нетерпеливо шевельнулся.

– Знаешь, Кэри, мне надо в Драйчестер, давай потом это обсудим. Я буду во вторник с утра и мы спокойно поговорим.

Кэри, пробурчав что-то о проволочках и оттяжках на веки вечные, ушел.

– Я внимательно осмотрел бетономешалку, – сказал Брэгг, когда они с Парри остались одни. – Не знаю, что там тебе примерещилось, Парри. Мне показалось, что все в порядке.

– Может, они взялись за ум, – ответил Парри. – При мне шла некондиция. Видимо, увидев меня, они испугались, что мы нагрянем и возьмем образцы бетона на анализ.

Брэгг проворчал:

– Отчет закончил?

Парри показал на просмотренный им черновик.

– Присмотри, чтобы завтра с утра его отпечатали до одиннадцати для Марлоу. Я сам отвезу его в Драйчестер.

Он замолчал и с участием взглянул на Парри.

– Плохо дело, – сказа он. – Ты весь дрожишь.

– Даже не знаю, – неуверенно ответил Парри. – Наверное, простудился из-за этой дурацкой лужи.

– Вот что, двигай-ка домой со всех ног. Ты хотел уехать на шесть десять? Еще успеешь, если поторопишься.

– Лучше уж поеду на шесть двадцать пять, – решил Парри. – Я еще не просмотрел план для Холфорда, а ему он нужен к завтрашнему утру.

Речь шла о плане небольшого сарая, который был построен на складском дворе в Уитнессе. Парри получил фотографию нужной части двора, и теперь ему для отчетности необходимо было по ней начертить план сарая в трех проекциях.

– Да, это дело важное, – согласился Брэгг. – План готов?

– Нет, но думаю, за четверть часа управлюсь.

Он открыл выдвижной ящик, достал план и выложил его на стол.

– Брэгг, взгляни, а? Эти двадцать футов отсчитываются от угла склада, а не от задней стены?

– Да, от переднего угла. Точно. Ну ладно, ты дожидайся своего поезда, а я поеду. – Брэгг кивнул и вышел. Парри слышал, как тот завел машину, стоящую в примыкающем к домику сарае, который использовали как гараж.

В сарае находилась целая коллекция различных транспортных средств. У Брэгга был двухместный автомобиль. Большой «моррис» принадлежал подрядчикам. Теоретически на нем мог ездить любой из их команды, а практически его монополизировал Кэри для прогулок. Кэри мотивировал это тем, что, во-первых, шоссе между Уитнессом и Редчерчем проходило на значительном удалении от железной дороги, и автомобиль нельзя было использовать для служебных поездок, и, во-вторых, тем, что любой, умеющий водить машину, мог воспользоваться ею. Кроме автомобилей, здесь стояли четыре мопеда, принадлежавшие Лоуэллу, Полу и двум конторщикам.

Закончив работу, Парри поспешил на станцию. План вместе со всей необходимой документацией он передал начальнику станции, чтобы тот утром вручил его инспектору Холфорду.

У Парри был сильный озноб, его била дрожь, когда он забрался в товарный вагон поезда на шесть двадцать пять. Добравшись до дома, он обнаружил, что у него заложило горло. Он хотел вечером пойти на танцы, но почувствовал себя так плохо, что вместо этого выпил стакан горячего грога и улегся спать.

Глава 8 Вновь трагедия

На следующее утро Парри чувствовал себя неважно, хотя и не так скверно, как накануне вечером. Он решил, что причин оставаться в постели у него нет, позавтракал, чашка горячего кофе взбодрила его. Он как обычно добрался до станции в Редчерче и сел на свой поезд до Уитнесса. Здесь его с видом заговорщика отозвал в сторону Клей, начальник станции.

– Слышали новость, мистер Парри?

– Нет, – сказал Парри. – А что такое?

Клей склонился к нему.

– Мистер Кэри, – сказал он тихо. – Он мертв.

Парри изумленно уставился на него.

– Мертв? – повторил он недоверчиво. – Вы шутите, мистер Клей?

– Какие шутки… Об этом только что стало известно. Его нашли утром в его офисе. Он повесился.

– Господи боже! – тихо воскликнул Парри. – Самоубийство? – спросил он почти шепотом.

Клей пожал плечами. Подробностей он не знал. Без сомнения, мистер Парри узнает детали в Уитнессе.

Как во сне, Парри увидел, что пришел его поезд. Ни Брэгг, ни Аш не приехали этим утром, и Парри все еще, как во сне, зашел в пустое купе. Ужас буквально придавил его. Это чувство было ему хорошо знакомо, он практически непрерывно – по крайней мере на уровне подсознания – ощущал этот ужас во время войны. Это же чувство возникло у него во время смерти Акерли. Гибель Ронни потрясла Парри до глубины души. И сейчас этот ужас вновь вернулся к нему. Его стала бить дрожь.

Он невидяще смотрел в окно, на летящий мимо пейзаж, вспоминая, как встречался с Кэри вчера. Иногда они целыми днями не встречались, а вот вчера столкнулись несколько раз за день. В первый раз – у водоотводной трубы возле «пруда Лили», потом – у бетономешалки возле четвертой опоры виадука и, наконец, – перед самым отъездом Парри из Уитнесса. Кэри выглядел как обычно, покидая инженерный домик, где оставались они с Брэггом. Правда, он казался слегка раздраженным – видимо, из-за утренней неудачи с треснувшей секцией трубы и из-за подозрений, что в бетономешалке была пыль. Но Парри был уверен, что на самом деле все это не слишком трогало Кэри. Такова была его манера поведения – он всегда выглядел чем-то озабоченным. В действительности же он играл в озабоченность. Возможно, он слегка устал, но ведь это пустяки! Парри лишь один раз видел, чтобы Кэри по-настоящему разозлился, и это было совсем иное.

В Уитнессе Парри поговорил с начальником станции. Тот подтвердил печальную новость. Истопник обнаружил Кэри в офисе, придя утром разжечь печки. Он тотчас поднял тревогу и теперь делом занимается полиция. Предполагают, что это самоубийство, но начальнику станции как-то мало верилось в эту версию.

Парри торопливо добрался до двора подрядчиков. У двери офиса подрядчиков стоял констебль. Парри подошел к нему.

– Мистер Лоуэлл или мистер Пол здесь? – спросил он.

– Да, они здесь, сэр. С ними разговаривает сержант. Ваше имя, сэр?

– Парри, Клиффорд Парри. Я инженер Железнодорожной компании.

– Значит, вы знали мистера Кэри?

– Разумеется. Я видел его вчера вечером.

– В таком случае, сэр, сержанту будет важно поговорить с вами. Вы не подождете минутку?

– Конечно. Я буду в нашем офисе. Вы меня там и найдете.

Парри был слишком взбудоражен, чтобы взяться за работу. Он попытался было разобрать почту, но поймал себя на том, что вновь и вновь перечитывает одну и ту же строчку, не в силах уловить ее смысл. Он никак не мог отвлечься от офиса, который находился напротив них.

Парри не так уж много знал о Кэри. Да и никто не знал. Говорили, что его отец был чернорабочий и что он начинал в компании простым клерком и самостоятельно прошел путь до инженера. О его нынешнем семейном положении никто ничего не знал, даже о том, женат ли он.

* * *

Его фамилия и акцент выдавали ирландское происхождение, но и только.

Парри немного удивляла его скрытность: мало того что он никогда не рассказывал о себе, Кэри во всем, что он делал, был таким же скрытным. За это его не любили. Впрочем, «не любили» – возможно, слишком сильно сказано. Просто слегка недолюбливали – это будет точнее. Кэри любил делать все сам, никого не посвящая в свои дела. Он и свои обязанности инженера у подрядчиков исполнял подобным же образом. Таков уж был у него характер, и тут ничего не поделаешь. Правда, для дела такой стиль работы – не подарок. Он часто играл роль затычки, которая тормозит ход всей работы.

С другой стороны, у Кэри были и положительные черты, и довольно много. Он прекрасно знал свое дело, умел расставить людей по местам и не требовал от них невозможного. Он был честный человек и сам работяга. Если он требовал чего-то от других, то и сам выкладывался на работе. Он всегда был…

Раздался стук в дверь и вошел сержант полиции.

– Мистер Парри? – спросил он с порога, отдавая честь.

Парри поднялся.

– Да, это я. Вы хотели видеть меня? Пожалуйста, садитесь.

Сержант вместе с констеблем зашли в комнату. Они сели па стулья, предложенные Парри.

Парри охватил ужас при мысли о том, что сейчас придется рассказывать обо всем, но он взял себя в руки и отвечал на вопросы сержанта очень собранно.

– Дело касается несчастного случая, – начал сержант. – Сэр, вы знали погибшего?

– Да, я его хорошо знал, хотя наши отношения были скорее чисто профессиональными, чем дружескими. Мы ладили друг с другом, но не были особенно близки.

– Я понял, сэр. Какую должность здесь вы занимаете?

– Прикрепленный инженер Железнодорожной компании.

– Отлично. Как давно вы знакомы с погибшим?

Парри рассказал сержанту все, что знал о Кэри: прошлое, характер, отношение к работе, репутация. Это не заняло много времени. Затем он описал свои три встречи с Кэри минувшим днем. Нет, Кэри не выглядел взволнованным или угнетенным. Ничего необычного в его поведении не было. Он, Парри, не представляет себе, что могло настолько сильно повлиять на него, чтобы лишить себя жизни. Скорее напротив. Насколько ему было известно, Кэри был вполне доволен своим положением. Оно было прочным и давало ему достаточный доход, как полагал Парри. Кэри дорожил своим местом, вполне оправдывая ожидания фирмы. У него были прекрасные перспективы. Он не знал, женат ли Кэри и нет ли у него сердечных или финансовых затруднений.

Сержант просмотрел свои записи.

– Думаю, этого достаточно, сэр, – медленно произнес он. – Похоже, вы с мистером Брэггом были последними, кто видел погибшего живым. Он ушел отсюда, как вы сказали, вчера вечером около шести часов или за несколько минут до шести. Именно тогда вы видели его в последний раз?

– Да.

Отвечая, Парри пытался разрешить один вопрос. Он гадал, стоит ли рассказывать сержанту о том, что…

Сержант прервал свое занятие, оставив записки. Он, видимо, заметил, что Парри что-то мучает, и произнес более жестко, чем до этого:

– Вы что-то хотели добавить, сэр? Пожалуйста, я вас слушаю.

Парри замялся, затем пожал плечами.

– Как хотите, сержант. Сущий пустяк, знаете ли. Боюсь, что вчера вечером я был слегка рассеян. К тому же я не обращаю внимания на то, что меня не касается. А вдобавок ко всему я вчера сильно простудился и чувствовал себя неважно, так что извините меня за неточности.

– Ничего страшного, сэр. Расскажите мне о том, что вы заметили.

– Я вышел из офиса. Было четверть шестого, я торопился на товарняк в шесть двадцать пять и вышел за десять минут, чтобы успеть дойти до станции. Дорога проходит примерно в сорока ярдах от конторы подрядчиков. Все окна у них были темные, кроме окна мистера Кэри. Там горел свет, хотя шторы были опущены. Вечер был довольно светлый – безлунный, но звездный. Я увидел, как кто-то идет к офису. Он прошел между мною и освещенным окном, и я ясно увидел силуэт головы и плечи. Человек подошел к двери и постучал.

– Дверь открыли?

– Нет, он открыл ее сам, но не сразу.

– Открыл сам? Так она не была заперта?

– Она была заперта. Но у него был ключ.

Сержант явно удивился.

– Я не совсем понял, – сказал он. – Почему же он постучал, если у него был ключ? Полагаю, чтобы дать знать, что это он?

– Не знаю, – сказал Парри. – Я и сам отметил про себя эту странность.

– Сколько времени прошло от того момента, как он постучал, до того момента, как он открыл дверь?

– Не могу сказать. Я же вам сказал, что не придал этому никакого значения.

– Я вот что хотел выяснить, – настоятельным тоном произнес сержант, – он просто постучал, чтобы дать о себе знать, или постучал и подождал, не откроют ли дверь?

– Вот именно, он подождал. Не могу сказать, сколько времени это длилось, но достаточно долго.

– Дверь он закрыл за собой?

– Да, он зашел и закрыл дверь.

– Он видел вас?

– Не думаю.

– Ого-го! – многозначительно протянул сержант. – Это может оказаться крайне важным, а может, и нет. А теперь скажите мне, – он наклонился поближе к Парри и спросил с волнением: – Кто это был?

Долю секунды Парри колебался. Именно этого вопроса он ожидай.

– Не знаю, – ответил он.

Сержант проницательно взглянул на него.

– Конечно, я прекрасно понимаю, что в данных обстоятельствах вы не можете с уверенностью назвать имя, – вкрадчиво произнес он. – Но я очень удивлюсь, если вы скажете, что у вас не возникло никаких подозрений.

– Боюсь, сержант, мне придется сказать именно это. Я не узнал его и у меня не возникло никаких подозрений.

Сержант дернулся на стуле, сделав вид, что просто устал сидеть в неудобной позе.

– Сэр, боюсь, мне придется попросить вас оказать нам услугу. Подумайте сами: нам крайне важно отыскать этого посетителя. Он мог сообщить погибшему что-то такое, что побудило его к дальнейшим действиям. Я уверен, что вам следует поделиться с нами своими соображениями о том, кто был этот пришелец, из-за исключительной важности этой информации. Если он не объявится сам, нам следует разыскать его. Подумайте об этом, мистер Парри. Может, он вам кого-то напомнил?

– Это мог быть кто угодно, в том-то и проблема. Я не видел лица и не узнал его.

Сержант повернулся к констеблю.

– Форстер, зайдите в тот офис и раздобудьте список всех, у кого есть ключ от двери. – Потом он обратился к Парри: – Горестная череда событий, сэр. Я имею в виду предыдущее несчастье с мистером Акерли.

– Я знаю, – сказал Парри тихо. – Он был моим лучшим другом.

– Простите, сэр, – с участием отозвался сержант. – Может, вы были на паровозе, когда это случилось?

– Да, мистер Брэгг и я.

Сержант покачал головой.

– Должно быть, для вас это был тяжелый удар. Простите, что я вновь досаждаю вам в связи с новым делом.

Он прервался, потому что вошел констебль и вручил ему лист бумаги, затем продолжил:

– Я рассчитываю, что вы поможете нам, мистер Парри. Попробуем использовать метод исключения. Этот список открывает мистер Лоуэлл. Вы можете с уверенностью сказать, что это был не он? – Сержант, несмотря на свои вкрадчивые манеры, пронзительно взглянул на Парри.

Парри замялся, затем твердо ответил:

– Я не уверен, что это не он, сержант, но с еще меньшей уверенностью я могу утверждать, что это он.

Сержант проявил изрядную настойчивость. Он перебрал весь список: инженеров, клерков, учетчика и истопника. И в каждом случае Парри давал один и тот же ответ. Сержант лишь головой покачал.

– Мистер Парри, я уверен, вы можете дать более определенный ответ, – заявил он. – Прикиньте, на какой высоте относительно окна находилась голова того человека? Ведь в нашем списке есть высокие мужчины в шесть футов ростом, а есть и невысокие, меньше пяти футов. Я их всех видел. Это может вам помочь. Если вам трудно прикинуть рост мысленно, мы вечером включим свет в том окне и проведем всех, чтобы вы могли посмотреть еще раз.

Хоть Парри и допрашивали по делу Акерли, но его поразила та находчивость, с которой сержант стремился добиться своего. По предложению сержанта, Парри вышел взглянуть на окно Кэри в то время, как мимо него прошел констебль.

– А мне и в голову не пришло прикинуть, какого он был роста, – сказал Парри. – Человек был довольно высокий – почти такого же роста, как констебль.

Исходя из этого, сразу отпали Пол и еще двое клерков. Остались сам Кэри, Лоуэлл, Темплтон и еще один клерк. Затем сержант стал выяснить, как выглядел головной убор, но Парри не смог ответить. Наконец сержант со словами благодарности ретировался, предупредив, чтобы Парри был готов присутствовать на слушании дела, которое состоится на следующее утро.

После ухода сержанта Парри отправился в офис подрядчиков. Он ведь еще так и не успел ничего толком узнать о том, как все произошло, и хотел поговорить с Лоуэллом или Полом. Однако здесь еще была полиция. Прибыла санитарная машина, она стояла возле домика. Очевидно, останки уже были внутри, так как дверцы машины были закрыты.

Здесь же стояли еще две легковушки. Пока Парри подходил, из домика вышел мужчина, которого он знал: это был местный врач, Уиллкокс. Он сел в одну из машин и уехал. Тотчас отъехала и санитарная машина. И наконец, в последней машине уехали полицейские.

Парри подошел к домику. В канцелярии сидели Лоуэлл, Пол и Темплтон. Они выглядели встревоженными и возбужденными, но переговаривались почти шепотом. Все кивком поздоровались с Парри.

– Расскажите-ка мне все, – попросил Парри, тоже сбавив тон. – Я еще ничего не знаю.

Лоуэлл кивком указал на кабинет Кэри.

– Это случилось там, – сказал он с оттенком крайнего отвращения и брезгливости. – Он снял мерную веревку с больших кольев, которые мы используем для разметки – тех самых, три на три по центральной линии, – и повесился на перекладине одной из потолочных балок. Видимо, встал на свой стул, а потом оттолкнул его. Слава богу, мы его не видели. Когда мы подошли, здесь уже была полиция, и его сняли.

– А тело вы видели?

– Да. Но я не хочу об этом говорить.

Слегка удивившись, Парри взглянул на Лоуэлла. Тот казался весьма удрученным. Ясно, что все были взбудоражены. Он, Парри, и сам был «на взводе». Но Лоуэлл был не просто подавлен. Печаль, потрясение – это было бы Парри понятно. Но Лоуэлл явно нервничал! Словно он ожидал от случившегося неприятностей лично для себя. Парри, сделав вид, что не обратил внимания на его выпад, спросил, когда предположительно это произошло.

– Вчера вечером, так они считают. Во всяком случае, прошло всего несколько часов.

– Так он вернулся сюда вечером?

– Вернулся? – переспросил Лоуэлл. – Ас чего ты взял, что он уходил? Или ты знаешь, где он был?

– Я? Нет. Разве он не ужинал с вами?

– Нет. Вчера весь вечер его не было. Мы все пошли спать. У Кэри свой ключ от входной двери.

– Точно. – Парри выглядел слегка озадаченным. Выходило, что Кэри и не уходил вчера с работы, а выйдя от них, сразу вернулся к себе.

– Похоже на то, – сказал Пол. – Полицейские прямо этого не говорили, но по их вопросам ясно, что они тоже так думают.

«Вот оно что! – отметил про себя Парри. – Вот почему сержанта так заинтересовал поздний визитер». Он невольно взглянул на Лоуэлла.

– Это взбудоражит весь «Серкью». Особенно миссис Вэйн. Слава богу, что это случилось не у них.

– Думаю, теперь, когда полиция уехала, мы можем заняться делом, – сказал Лоуэлл. – Схожу к ребятам на линию, расскажу, что здесь стряслось.

Он вышел за дверь. Были слышны его удаляющиеся шаги.

– Лоуэлл прямо сам не свой, – заметил Парри.

– Еще бы! – ответил ему Пол. – Нам всем не по себе. Если честно, то я сильно удивлен. Мы-то все знаем, что у Кэри не было никаких причин так поступить. Он был вполне доволен жизнью. Никаких драм и неприятностей. Денег ему хватало, работа его устраивала, с людьми он ладил. Просто не за что зацепиться. Правда, так все представляется со стороны. И все же я не понимаю: почему он это сделал?

– Я тоже не возьму этого в толк, – сказал Темплтон, который до этого молчал. – Я с ним проработал дольше всех, и знаете, он совершенно не менялся. В том смысле, что он всегда вел себя очень ровно. Он был на редкость уравновешенный человек.

Парри подумал, не рассказать ли им о позднем визитере. А что такого? К чему делать тайну из ничего?

– Парни, думаю, никто из вас не возвращался в офис вчера вечером? – спросил он.

– Нет.

– А Лоуэлл?

– Нет-нет.

– Сержант тоже об этом спрашивал, – ответил Пол.

– Кто-то все же там был, – и Парри рассказал о том, что видел. Всех взбудоражил его рассказ.

– Ей-богу, хотел бы я знать, кто это был! – воскликнул Пол, в то время как Темплтон уверял, что за этим определенно что-то кроется.

– Вы же знаете, Кэри был достаточно скрытный парень, – заметил он, – мы мало что о нем знали.

– Я так и сказал сержанту, когда он насел на меня, – заметил Парри.

– Мы тоже, – кивнул Пол.

– Что ж, – подытожил Парри, собираясь уходить, – в любом случае Лоуэллу не поздоровится: Бренда Вэйн теперь уж точно решит, что она бы выбрала Кэри.

– Не думаю, что Бренда имела виды на Кэри, – сказал Пол. – Но Лоуэлл был в этом уверен, хотя я полагаю, что он просто преувеличивал из ревности.

– Он ревновал? Разве?

– Еще как! Но об этом молчок, а то еще подумают, что это он убрал Кэри и все такое.

– Это не он.

– А почему бы и нет?

– Допустим на минутку, что это он, – сказал Парри.

– Шуточка не в бровь, а в глаз, – отозвался Пол. – Что скажешь. Темплтон?

– Ты тоже знал об этом? – удивился Парри.

– У нас все об этом знали, – ответил Темплтон. – Они из-за этого были просто «на ножах» друг с другом. И вражда у них была не напоказ, а молчаливая, затаенная. Были моменты, когда Лоуэлл вел себя как круглый идиот. Он совсем потерял голову и выкидывал такие штуки!.. Могло даже показаться, что он на все способен. Потом, когда он поостыл, все вошло в норму. Затем ему опять моча ударила в голову, и это случилось в «Серкью».

Парри придвинулся поближе к остальным.

– Послушайте-ка, – сказал он заговорщицким шепотом, – не из-за Бренды ли все это вышло? Может, Кэри решил, что она ему отказала? Мог он это сделать из-за нее?

– Нет, исключено, – решительно возразил Темплтон. – Кэри был верующим человеком и ни за что не пошел бы на такое. Но в Бренду он действительно был влюблен по уши.

– От нее кто угодно потеряет голову! Такая дивная девчонка!

– Это точно, – кивнул Пол. – Но одно дело – быть без ума от девушки, и совсем другое – лишить себя из-за этого жизни. Меня слегка беспокоит вот что: должны ли мы замалчивать этот момент? Лоуэлл считает, что не должны, но до конца он не уверен.

– На твоем месте я бы не стал мучиться с этим, – сказал Парри. – Думаю, чем меньше мы будем волноваться из-за пустяков, тем лучше.

– Я согласен с Парри, – сказал Темплтон. – В любом случае это личное дело Лоуэлла.

– Пожалуй, это правильно, – сказал Пол, – разве можно скрыть такие обстоятельства? Например…

Парри оставил их в разгар спора и вернулся к себе в офис. Он позвонил в Лидмут и передал Марлоу все подробности дела. После этого ему ничего не оставалось, как взяться за разбор почты.

Весь день Парри обуревали мысли о трагедии. Он переделал массу дел и, наконец, ощутив, что больше не в силах заниматься привычной рутиной, ушел на перегон. Но и там он не мог полностью отвлечься от своих мыслей. Он постоянно возвращался к виденному им человеку у окна.

Ему дважды прямо напомнили о том, что произошло. В первый раз – после ленча, когда прибыл констебль с предписанием явиться на следующее утро в десять тридцать на слушание дела. Оно должно было состояться в магазине стройматериалов, который для этого случая специально подготовили. Во второй раз – во второй половине дня, когда он позвонил хозяйке «Серкью», чтобы выразить свое соболезнование по поводу случившегося.

На следующее утро, сев в свой поезд в Редчерче, он встретил Брэгга. Тот вчера тоже имел разговор с констеблем и тоже получил повестку, Казалось, Брэгг сильно удручен трагедией. Из всех работников железной дороги он лучше всех знал Кэри и, пожалуй, они по-настоящему дружили. По поводу его смерти он был того же мнения, что и Пол с Темплтоном.

– Мне бы и в голову не пришло, что он на такое способен, – заявил он. – Это лишний раз доказывает, как сильно мы заблуждаемся в людях. К самоубийству склонны трусы, а он не был трусом. Знаешь, Парри, я с трудом могу поверить в это. Я не так уж хорошо знал Кэри, но уж никак не мог подумать, что он решится на такое. И как только это могло случиться?

– Все в таком же недоумении, – сказал Парри.

– Мы же вечером говорили с ним, и не было никаких признаков того, что он решится на столь отчаянный шаг, едва выйдя от нас. Знаешь, Парри, это просто невероятно. Наверняка за этим что-то кроется, чего мы не знаем.

– Тебе сказали, что я видел, как кто-то заходил в офис?

Брэгг с интересом выслушал рассказ Парри.

– Твои слова только подтверждают наши соображения. За этим что-то кроется.

Помолчав, он спросил как бы ненароком:

– Небось говорят, что здесь замешана одна из сестер Вэйн?

– Да, об этом упоминали, но все решили, что она здесь ни при чем.

– Но точно ведь никто не знает?

– Нет, конечно, но в этом все уверены.

Брэгг пожал плечами.

– Что ж, думаю, в течение часа мы все узнаем. Между прочим, Марлоу пришлось смириться и с этой неприятностью, – и он заговорил о делах.

Незадолго до половины одиннадцатого они подошли к магазину стройматериалов.

Глава 9 Новое разбирательство

Парри мысленно перенесся на четыре месяца назад, он вспомнил то утро на станции в Редчерче, когдаслушалось дело Ронни Акерли. Похоже, история повторялась вновь. Магазин стройматериалов, самое просторное помещение в окрестностях, был специально убран. Скамейки сдвинули в один конец, в центре водрузили стол на козлах. Вокруг него расставили стулья, взятые на станции. Хотя место было иное, но атмосфера была та же, что и в Редчерче. Точно так же тут и там люди, собравшись небольшими группами, с тревогой ждали начала слушания. Полицейские надзирали за всем происходящим, торопливо переговариваясь между собой. Везде витал дух тревожных догадок.

Дело вел мистер Латимер – тот самый, который разбирал дело Акерли. Лишь вместо сержанта Харта и констеблей из Редчерча были люди из Уитнесса, сержант Эмери и другие блюстители закона. Более того, в этот раз, кроме полиции, присутствовал инспектор Френч.

Вновь были повторены все обязательные процедуры, как и в прошлый раз, за исключением выражения соболезнования. Присяжные заняли свои места и были приведены к присяге. Они единодушно высказались за то, чтобы не осматривать тело, и слушание началось. Следователь произнес пару вступительных слов, и вызвали первого свидетеля: Хью Бертрана Спенса.

– Мистер Спенс, вы – младший партнер фирмы «Джон Спенс и K°» инженерных подрядчиков, ведущих работы на железной дороге? – спросил мистер Латимер.

– Да, это я.

– Вы видели останки погибшего, которые являются предметом данного разбирательства?

Мистер Спенс видел останки, более того, он засвидетельствовал, что погибший – Майкл Джон Кэри, прикрепленный инженер, ответственный за строительство.

– Мистер Спенс, может быть, вы вкратце расскажете о трудовой биографии погибшего?

Оказалось, что Кэри пришел в компанию двадцать лет назад, восемнадцатилетним юнцом, так что на момент смерти ему исполнилось тридцать восемь лет. Он так хорошо себя показал, что его сделали младшим посыльным. Успешно справляясь с работой, вечерами он успевал учиться, и в конце концов получил квалификацию ассоциированного члена Института гражданских инженеров. Его периодически повышали в должности и прибавляли оклад, и когда был подписан контракт на строительство данного участка железной дорога, он был назначен ответственным за строительство. И он, мистер Спенс, с радостью убедился, что Кэри прекрасно справляется с возложенными на него обязанностями.

– Что вы можете сказать о состоянии его здоровья, как физического, так и психического?

– Могу засвидетельствовать, что и здоровье, и психика у него были в полном порядке.

– Вы никогда не замечали у него признаков меланхолии или депрессии?

Мистер Спенс никогда ничего подобного не замечал. Он также не думал, что у погибшего могла быть какая-то тайна, гнетущая его. Он не мог представить себе, какие причины могли толкнуть его на самоубийство. Напротив, ему представлялось, что у Кэри были все условия жить себе припеваючи, не думая ни о какой смерти. Он был перспективный работник, жизнь складывалась вполне удачно.

– Вы не в курсе, нуждался ли он в деньгах?

– Я не в курсе, но не думаю, что он нуждался.

– Вы можете назвать присяжным размер его месячного оклада?

– Семьсот пятьдесят фунтов, – ответил мистер Спенс после небольшой заминки. – Однако существуют различные выплаты, которые делают эту сумму значительно больше.

– Погибший был женат?

– Нет, насколько мне известно.

Было очевидно, что мистер Спенс не мог оказать следствию реальной помощи, и ему больше не задавали вопросов. Он сел на свое место.

Следующий свидетель был пожилой мужчина в рабочей одежде, его звали Альберт Брадстрит.

– Вы работаете в фирме «Спенс и K°»? – задал первый вопрос следователь.

– Да, сэр. Вот уже тридцать пять лет, днем меньше, днем больше. Я…

– В какой должности? – прервал его мистер Латимер.

– Помощник кладовщика: взвешивание материала, измерение жидкостей, уборка склада, вот этим я и занимаюсь, и…

– Хорошо. В ваши обязанности также входит уборка офисов по утрам и разведение огня?

– Так и есть, сэр. Я как главный уборщик делаю это до того, как придут джентльмены. Я поднимаю шторы, протираю полы, подметаю, выношу корзинки с бумагами, разжигаю огонь, приношу уголь, и еще…

– Вот что, Брадстрит, прошу вас отвечать строго на заданный вопрос. Вам понятно? Только на заданный вопрос и не более того.

– Ясно, я так и делаю, я просто хотел…

– Не важно, что вы хотели. Слушайте меня и отвечайте на мои вопросы. Итак, вчера утром вы работали как обычно?

– Так, да не совсем так, если быть уж совсем точным. Я начал работу как обычно, но когда нашел босса, я тотчас остановился. Я уже не мог ничего делать после того, как…

– Вы сказали, что нашли босса? Вы имеете в виду погибшего, я полагаю?

– Ну-у, мистера Кэри. Обнаружив его, я уж больше не работал, как вы понимаете. Все это не…

– Расскажите-ка присяжным, что вы обнаружили.

– Шторы были опущены, как всегда, и я подошел поднять их, а то там темновато, чтобы зажигать огонь. И когда я их поднял, тут-то я и увидел босса, свисающего с потолка.

– И что вы сделали?

– Я сказал себе: «Ой-ей-ей» или что-то в этом роде, и подошел к нему поближе посмотреть, может, он еще жив? Но нет. Он был мертвый, и довольно давно, потому что я потрогал его – а он холодный как лед.

– Что было дальше?

– Ну, я стал думать, что теперь делать. И я подумал, что…

– Брадстрит, вы кому-то сообщили об увиденном?

– Точно, сэр! Я выбежал вон, заперев дверь за собой, прибежал к Альфу Уитакеру, кладовщику, и говорю: «Разрази меня гром, Альф, если наш босс не удавился!» А Альф в ответ…

– Затем вы вернулись в офис?

– Да, как только Альф Уитакер позвонил в полицию, мы вместе и вернулись. Он просто глазам своим не мог поверить. Альф не мог. И он…

– Вы оставались в офисе до приезда полиции?

– Точно, мы ждали…

– И еще один вопрос, Брадстрит. До приезда полиции в комнате что-нибудь трогали?

– Ничего, мы ни к чему не прикасались. Я потрогал тело, чтобы убедиться, остыло ли оно, но больше ничего не трогали. Я…

Следователь окинул взглядом присутствующих.

– Может быть, у кого-то есть вопросы к свидетелю?

Но никто больше не решился вновь открыть плотину красноречия Брадстрита, его попросили сесть на место, что он и сделал с явной неохотой и видимым сожалением.

Следующим свидетелем был сержант Эмери. По предложению следователя, он дал показания в форме заявления.

– Вчера в восемь тридцать утра, – начал он, – мне позвонили отсюда и сообщили, что главный инженер найден мертвым в своем кабинете. Я выехал на место и обнаружил погибшего. Он висел на веревке, укрепленной на потолочной балке. Смерть наступила довольно давно, тело уже остыло. Кончики пальцев ног не доставали пола примерно на три дюйма. Высокий конторский стул лежал на боку на полу возле тела, так что до него нельзя было дотянуться ногой. Создавалось впечатление, что погибший встал на стул, чтобы надеть петлю, и затем оттолкнул стул прочь.

– Не было ли следов борьбы или насилия на теле или в помещении?

– Нет, сэр. Я не обнаружил на теле никаких отметин, но здесь доктор Уиллкокс, и он более подробно расскажет об этом. В помещении не было никаких следов борьбы.

– Хорошо, сержант. Что вы предприняли?

– Я позвонил доктору Уиллкоксу еще до отъезда из полицейского участка, и вскоре он подъехал. Мы обрезали веревку и сняли тело, он осмотрел его, пока я осматривал помещение. Я не нашел ничего, что могло бы вызвать сомнения в том, что погибший покончил жизнь самоубийством. Правда, я так и не сумел выяснить, почему он это сделал.

– Дальше, сержант.

– Дальше, сэр, я провел расследование. Узнал я немного, но обнаружились новые свидетели, которые и предстанут перед вами.

– Хорошо, сержант, мы их тоже выслушаем.

Мистер Латимер задал новые вопросы, но сержант уже рассказал все, что знал. Его отпустили и пригласили доктора Уиллкокса.

У доктора не было особенных сообщений. Вчера утром его вызвали в контору подрядчиков, там он осмотрел человека, повесившегося на потолочной балке, как рассказал предыдущий свидетель. Человек был мертв, смерть наступила примерно двенадцать часов назад. Следует отметить, что эта цифра приблизительна, и точно указать час смерти невозможно. Человек умер от удушья, все признаки и состояние горла говорят за смерть от удушья. На теле не обнаружено никаких повреждений или следов борьбы.

Затем вызвали Лоуэлла. Он кратко описал свой коллектив и те дружеские отношения, которые в нем царили. Он виделся с Кэри в день трагедии. Кэри выглядел как обычно, и он, Лоуэлл, и подумать не мог, что с ним что-то не так.

Лоуэлл описал события предыдущего вечера. Незадолго до конца рабочего дня все члены коллектива были на рабочих местах, в офисе. Примерно в половине шестого погибший сказал, что пойдет поговорить с Брэггом и чтобы его не ждали, если он задержится, и ушел. Вскоре после этого Темплтон собрал свои бумаги и тоже ушел. Лоуэлл закончил работу без четверти шесть и отправился домой, а Пол еще остался – у него была работа. У Лоуэлла разболелась голова, и он прогулялся пешком перед тем, как возвращаться в «Серкью» – усадьбу, где трое из них снимают комнаты. От прогулки ему стало лучше, голова прошла. Когда он добрался до «Серкью», Пол уже был там, вернувшись из офиса никуда не заходя. Кэри не появлялся, они подождали его несколько минут и, решив, что он ужинает в другом месте, поужинали без него. Он, Лоуэлл, и Пол весь вечер были дома, проведя его за чтением.

На следующее утро за завтраком Кэри не появился, и Лоуэлла послали за ним. Постель Кэри была не тронута. Но им и в голову не пришло ничего дурного, они решили, что тот встретил друзей и провел с ними ночь. Он, Лоуэлл, узнал о трагедии лишь в конторе, от полиции.

Следователь задал Лоуэллу еще несколько вопросов, и наконец одни из присяжных спросил его, пропускал ли Кэри ужин, не предупредив об этом заранее. Лоуэлл сказал, что нет, по крайней мере, на его памяти такого не случалось. Присяжный спросил его, почему в таком случае они не обеспокоились его отсутствием. Лоуэлл сказал, что они просто не придали этому значения, и добавил, что не пытается оправдаться, а передает то, что было.

И снова Парри удивило то, как вел себя Лоуэлл. Казалось, его что-то беспокоило и тревожило, что было ему не свойственно. Признаки внутренней озабоченности были едва заметны, и Парри подумал, что вряд ли еще кто-то обратит на них внимание. Но он явно ощущал, что Лоуэлл ведет себя не как всегда.

Затем допрашивали Пола. Он вкратце повторил то, что сказал Лоуэлл, уточнив, что он ушел через пять минут после Лоуэлла и отправился прямо в «Серкью». До его ухода Кэри так и не появился.

Следующим свидетелем выступил Брэгг. Он рассказал о добрых отношениях, которые установились между инженерами Железнодорожной компании и инженерами подрядчиков, описал приход Кэри к ним в офис, о котором упоминали предыдущие свидетели. Они говорили о вывозе породы из тоннеля. Кэри ушел от них без пяти шесть. Потом ушел Брэгг, а Парри еще оставался.

Затем вызвали Парри. После того, как он подтвердил сказанное Лоуэллом, Полом и Брэггом, мистер Латимер спросил его, чем тот занимался в вечер трагедии:

– Что вы делали после уходя мистера Брэгга?

– В течение дня я забыл отослать план инспектору Холфорду, который контролирует ход строительства. План следовало представить на следующее утро, поэтому пришлось заняться им вечером. Я закончил его и внес данные, необходимые инспектору.

– И вы ушли из офиса?

– Да.

– К тому времени рабочий день закончился и двор закрыли?

– Так и было.

– Как я понимаю, во дворе дежурит ночной сторож? Вы его видели, когда уходили?

– Да, он открывал мне ворота.

– Мистер Парри, вы видели кого-нибудь во дворе в то время, пока шли от офиса до ворот?

– Да, – сказал Парри и рассказал о незнакомце. У присутствующих вспыхнул интерес, но тотчас угас, когда на вопрос мистера Латимера Парри повторил свое заявление, что не в состоянии сказать, кто это был. Мистер Латимер не настаивал. Парри был последним свидетелем, и когда он сел, следователь обратился к присяжным.

После вступительных фраз мистер Латимер подвел итог всему сказанному свидетелями, и Парри, как и в прошлый раз, показалось, что тот предельно беспристрастен, рассматривая дело. Затем он изложил свою точку зрения, повторив немало фраз из предыдущего дела. Он предложил три версии события: несчастный случай, самоубийство и убийство. К счастью для присяжных, он не видит особых трудностей для них в отнесении данного случая к одной из трех категорий. Несчастный случай можно сразу исключить. Трудно предположить, что погибший привязал веревку к потолочной балке, имея какую-то иную цель, помимо самоубийства, даже если веревка и случайно захлестнула ему шею, и он случайно опрокинул стул. Присяжные, разумеется, могут рассмотреть и эту возможность, но если они сразу отринут ее, следует в качества альтернативы обратиться к версиям о самоубийстве и убийстве.

– Нет никаких оснований предполагать, что это убийство, – сказал он. – Убийство через повешение в данном конкретном случае – вещь небывалая по простой причине: это крайне сложно. На практике, если исключить случай беспомощной или тщедушной жертвы, это попросту неосуществимо. Жертва должна быть беспомощной либо слабой.

Правда, часто бывает, что убийца вешает свою жертву. Но почти всегда при этом человека лишают жизни как-то иначе, и имитация повешения нужна, чтобы ввести в заблуждение полицию. В данном случае доктор сообщил, что состояние тела соответствует повешению, других следов на теле нет.

Также следует иметь в виду, что ни у кого не было причин желать его смерти. К тому же ход следствия показал, что у него не было серьезных недругов.

Итак, уважаемые господа присяжные, если вы придете к заключению, что это не убийство, то остается одна версия: самоубийство.

В этом случае смерть находит свое вполне понятное и логичное объяснение. К повешению часто прибегают самоубийцы, и чем пристальней мы вглядываемся во все обстоятельства дела, тем более склоняемся к версии о самоубийстве. Все произошло в его собственном кабинете после того, как все ушли. Веревку взяли из места, которое погибший хорошо знал – ее сняли с кольев для строительной разметки. Использовали офисный стул, который валялся рядом так, словно его оттолкнули. Короче говоря, если имело место самоубийство, то можно было обнаружить именно то, что и было обнаружено.

Есть одно замечание, которое я хочу поставить в связь с человеком, который входил в домик со своим ключом. Не думаю, что стоит придавать этому эпизоду большое значение. Если вы решите, что имело место убийство, то сейчас не слишком важно, кем именно был этот человек. Ваш долг – ответить на три вопроса: первое, что явилось причиной смерти? Второе: смерть произошла в результате несчастного случая, убийства или самоубийства? И третье: если это убийство, то вы можете, если пожелаете, высказать свои соображения по поводу того, кто это мог сделать. А теперь, уважаемые господа присяжные, вы можете удалиться, чтобы вынести свой вердикт.

Через пять минут присяжные вновь были на своих местах. Их решение не явилось неожиданностью для присутствующих. Они решили, что во вторник, двадцать четвертого ноября, вечером либо ночью Майкл Джон Кэри покончил с собой, повесившись в своем офисе под влиянием минутного порыва.

Два дня спустя состоялись похороны Кэри. Полагали, что они будут довольно скромные, но они вылились в крупное событие. Хоть он и не был особенно популярен, но сделал много добра, и о его добрых делах помнили. Парри и Брэгг посчитали своим долгом прийти, как и большая часть работников двора. К всеобщему удивлению, мистер Спенс, партнер, который давал показания на слушании дела, приехал из Лондона, чтобы присутствовать на похоронах.

Однако он прибыл не только для этого. Как потом оказалось, у мистера Спенса была иная и более приятная миссия. После похорон, как Парри потом рассказали, он вызвал Лоуэлла в отдельный кабинет и после долгого разговора о строительстве сообщил ему, что фирма довольна тем, как он справляется со своими обязанностями, и предлагает занять место Кэри с условием более частых инспекций из головного офиса ввиду его молодости.

Действительно, это был мудрый тактический ход партнеров. С профессиональной точки зрения Лоуэлл вполне обладал необходимым опытом, а кроме того, его сильный характер гарантировал выполнение принимаемых им решений. Более того, случившееся сделало его популярным.

Парри был искренне рад его продвижению и прямо сказал об этом. Брэгг был того же мнения. Брэгг заметил, что ведь сверху вполне могли прислать им из города взамен Кэри какого-нибудь скособоченного старикашку, который, чтобы настоять на своем, тянул бы из них нервы. Брэгг был доволен.

Когда в понедельник утром после похорон Парри вернулся в офис и поприветствовал Лоуэлла с новым назначением, ему показалось, что началась новая страница и в его жизни. Ужасный период трагедий был позади. Больше этого никогда не повторится. Он с надеждой смотрел в будущее, которое теперь представлялось ему гораздо более радужным, чем после смерти Акерли.

Однако в тот же самый день был сыгран первый акт новой драмы, менее ужасной, чем те, которые предшествовали ей, но также повергшей в растерянность и новые душевные волнения не только Парри, но и многих других людей, как занятых на строительстве, так и не имеющих к нему отношения.

Глава 10 Обрывок чертежа

Тем утром Парри, как обычно, начал рабочий день с просмотра корреспонденции. Он был один в офисе. Аша отправили на отдаленную станцию сделать необходимые промеры, и он должен был вернуться не ранее чем через два-три дня, Брэгг обещал появиться после часу дня, у него с утра были дела в Лидмуте. Работы в офисе сейчас было немного, но через четыре-пять дней можно было начинать измерения для очередной ведомости.

Писем было немного, и скоро Парри переключился на другое: просмотреть список запланированных встреч и составить перечень дел на сегодня. Во второй половине дня они с Брэггом собирались пройтись по линии. На утро никаких дел не значилось, и можно было никуда не выходить. Он решил до прихода Брэгга закончить небольшой дополнительный план модификаций бокового откоса для водопропускной трубы. Сейчас до него еще не дошли руки, но скоро он должен был понадобиться.

Он уселся за свой письменный стол. Все чертежи в офисе сначала делались карандашом на бумаге, а затем уже выполнялись тушью на листах того или иного стандартного размера. После этого карандашный вариант уничтожался, а чертеж тушью в качестве оригинала хранится в архиве в головном офисе в Лидмуте. Для текущей работы с чертежей делались фотокопии. Чертеж-оригинал из головного офиса не выдавался. Зато в любое время можно было получить любое число его копий – столько, сколько требовалось.

Парри закончил чертеж карандашом и уже развернул лист бумаги, чтобы выполнить его тушью, когда дверь распахнулась и вошел Лоуэлл.

– Привет, Парри. Ты один?

– Да, Брэгг появится примерно без пяти час.

– Завтра хотим начать бетонирование третьего устоя, – сказал Лоуэлл. – Не хочешь взглянуть на арматуру перед тем, как мы приступим?

– Там все в порядке, – сказал Парри. – Мы с Брэггом были там три-четыре дня назад.

– Хорошо.

Они обсудили текущие производственные дела, потом Лоуэлл вручил ему обрывок бумаги.

– Поздравляю тебя, вы тут на редкость аккуратны и внимательны, – объявил он. – Взгляни, что я нашел, разбирая бумаги в нашем офисе.

Парри взял обрывок. Он был треугольной формы – уголок большого листа. Фотоотпечаток, потертый на сгибах. На нем был виден один, нет, даже два цветных поперечных разреза, изображающих выемку. Чертеж был потертый и порванный.

– Господи боже! – произнес Парри. – Это же из нашей книги поперечных разрезов. Взгляни, на нем пометка, сделанная рукой Акерли. – И он указал на едва заметную надпись карандашом о том, что это мост девятьсот восемьдесят шесть, находящийся в пятнадцати футах девяти дюймах к востоку от секции сорок восемь.

– Где ты его нашел? – спросил он.

– Среди бумаг в одном из ящиков письменного стола Кэри. Я их разбирал, чтобы выкинуть весь хлам.

Парри кивнул, затем встал и прошел к шкафу во внутреннем офисе.

– Вот наши копии, – сказал он, кладя книгу на письменный стол.

Это была та самая книга, которую доставал Брэгг, когда Френч проверял его алиби. Она представляла собой толстый скоросшиватель, в котором хранилось семьдесят или даже восемьдесят листов фотобумаги. Листы имели размер восемнадцать на двенадцать дюймов, с отчеркнутыми полями в одну десятую дюйма. На каждом листе было представлено от одного до шести поперечных разрезов – в зависимости от глубины выемки или высоты насыпи. Разрезы делались для всей строящейся линии через каждые сто футов и имели номера от нуля до ста восьмидесяти восьми. Фотокопии были раскрашены. Во-первых, на них были слабые акварельные размывки красного либо синего цвета – для обозначения слоя, который подлежал выемке либо насыпке. И во-вторых, яркими цветами обозначались уровни реально вынутого либо насыпанного к конкретному сроку грунта.

Обрывок чертежа изображал разрезы номер сорок восемь и сорок девять. Парри, недоумевая, открыл нужную страницу. В книге все было на месте.

Парри рассмеялся.

– Смотри, разиня, – сказал он, – это обрывок вашей копии!

– Нет, не нашей, – возразил Лоуэлл. – Я первым делом проверил наши чертежи. Наша страница тоже в целости.

Парри пожал плечами.

– Что ж, все понятно: просто кто-то сделал третью копию, о которой мы не знали, только и всего.

– Я не в курсе этого.

– И я не в курсе.

Лоуэлл по-прежнему был озабочен.

– Взгляни-ка, Парри, – сказал он, – выходит, Акерли подписал чертеж дважды?

– А? Что ты имеешь в виду?

– Надпись карандашом о местоположении моста девятьсот восемьдесят шесть.

Парри изменился в лице. Для сравнения он положил обрывок чертежа рядом с разворотом книги.

– Боже мой! – воскликнул он. На обоих чертежах была надпись, сделанная одной и той же рукой и точно на том же месте. Обе записи были одинаковы, словно на фотокопии.

– Взгляни-ка на это, – наконец сказал Парри.

В центральной части чертежа была запись, сделанная рукой Брэгга:

На отметке «сорок восемь футов пятьдесят шесть дюймов» устроить водоотвод.

Обрыв на фрагменте чертежа проходил по слову «водоотвод» так, что ясно читалась вторая половина слова – «отвод».

– Получается, Акерли дважды сделал одну и ту же запись? – повторил Лоуэлл.

– Это вполне могло случиться, если они что-то меняли на чертеже. Но странно, что две записи настолько похожи. Знаешь, Лоуэлл, я тут чего-то недопонимаю. Кто-то сделал точный дубликат, но для чего?

Оба плана выглядели совершенно одинаковыми, за единственным исключением. Оба были подцвечены слабым красным цветом, обычным для обозначения выемки. Но на плане в книге был обозначен ярко-красным цветом грунт, вынутый к определенным датам, а на обрывке чертежа он не был обозначен.

Вдруг Парри воскликнул:

– Смотри-ка! – и ткнул пальцем. – Они не одинаковые! И они не являются копиями с одного оригинала. Посмотри на цифры уровня земли по осевой линии!

И действительно, на обрывке чертежа уровень земли по осевой линии был для сорок восьмого разреза – пятьдесят два фута семьдесят четыре дюйма, а в книге – пятьдесят три фута семьдесят четыре дюйма; а для разреза номер сорок девять – соответственно пятьдесят футов двадцать шесть дюймов и пятьдесят один фут двадцать шесть дюймов.

– Давай сверим все остальное, – предложил Лоуэлл.

Так они и сделали. Лоуэлл считывал цифры с обрывка чертежа, Парри сверял их по книге. Затем они озадаченно переглянулись.

Все данные совпадали, за исключением заниженного уровня земли по осевой линии. На обрывке в обоих разрезах был проставлен уровень, заниженный на один фут. Более того, на обоих чертежах были иначе проведены и линии земной поверхности – в соответствии с проставленными значениями.

– Что бы это значило? – недоуменно сказал Лоуэлл.

– Ей-богу, не пойму сам.

Оба задумались. Наступило молчание. Потом Парри спросил:

– А какие цифры в твоей книге?

– Не знаю, – ответил Лоуэлл. – Надо посмотреть. Я мигом.

Через несколько минут он вернулся с книгой.

– Цифры те же, что и в вашей книге, – протянул он.

– Очень странно, – озадаченно сказал Парри. – Разрази меня гром, если я понимаю, в чем тут дело.

– Я бы и внимания на него не обратил, если бы не пометка, сделанная карандашом, – сказал Лоуэлл. – Но что-то здесь не так.

– Да ничего здесь нет, – произнес Парри. – Я понял, что произошло. Чертеж для этих разрезов был сделан с ошибкой и вместо него начертили новый. А старый вместо того, чтобы уничтожить, завалялся где-то и оказался в столе у Кэри. Кто-то просто развлекался, от нечего делать копируя надписи – точно так же, как иногда рисуешь всякую белиберду на чем попало.

Лоуэлл вздохнул с облегчением.

– Похоже на то, – нехотя произнес он и затем более живо: – Конечно, так оно и было. Забавно, что этот бракованный чертеж валялся здесь столько времени.

– Это не так уж забавно, как может показаться, – сказал Парри. – Мы с тобой работаем по книге, ведь правда? Слава богу, что он не попал в книгу. Тогда он исказил бы всю картину.

– Да, так вполне могло случиться, – согласился с ним Лоуэлл. – А мне это показалось забавным. На самом деле хорошо, что мы с этим разобрались, да, Парри? – спросил он нервно. – Кстати… знаешь… может, ты слышал… хм… Бренда и я… мы решили пожениться.

Парри вскочил.

– Прекрасно, старина! – радостно воскликнул он и затряс его руку. – Поздравляю тебя, и все такое. Она замечательная девушка. Я чертовски рад за вас обоих. Знаешь, – он вновь подошел к шкафу, – мы должны это отметить.

Он достал бутылку виски и два стаканчика, и они торжественно выпили за помолвку Лоуэлла. Парри никогда не злоупотреблял спиртным, просто он был искренне рад за своего коллегу. А бутылка с виски хранилась в шкафу специально для посетителей, ради особых случаев, таких, как этот.

– Я лучше пойду, – сказал Лоуэлл, когда они выпили. – Не хочу, чтобы тебя обнаружили на полу в бесчувственном состоянии.

Он ушел. Парри начал обводить свой чертеж тушью. Это была легкая работа, не требующая сосредоточенности, и его мысли унеслись далеко отсюда. Сначала он думал о Лоуэлле с Брендой, затем вернулся к находке обрывка чертежа. В конце концов он поднял трубку, позвонил в головной, офис компании в Лидмуте и попросил позвать Брэгга.

– Послушай, Брэгг, – сказал он, услышав его голос. – Раз уж ты там, пожалуйста, сделай одну вещь. Лоуэлл попросил уточнить цифры уровня земли по осевой линии на разрезах сорок восемь и сорок девять. Возможно, в наши чертежи вкралась ошибка. Взгляни на цифры в оригиналах… Да, не на фотокопиях. И запиши точные цифры. Уже пишешь? Ха-ха, ты здесь прав… Что?.. Да, что-то странное. Долго объяснять по телефону. Расскажу, когда вернешься. Пока.

Парри закончил обводку, перекусил и подготовил папку документов для головного офиса. Дальнейшие дела требовали присутствия Брэгга. Ожидая его, Парри раскурил трубку, протянул ноги к печке и раскрыл газету.

Наконец появился Брэгг.

– Привет, молодой Парри. Как обычно, весь в работе? Ты ведь знаешь: если не будешь беречь себя, так и надорваться недолго, – пошутил он.

Парри не спеша поднялся.

– Да ну тебя, Брэгг. Вечно ты некстати. Я как раз дошел до самого интересного: при трупе был обнаружен героин!

– Ты мне расскажешь об этом по дороге. Бумаги Нельсона ты захватил?

– Ага, и бумаги Меллона о задержке в три сорок пять, и письма об осыпании берега в Каннан-Каттинг из-за наших кольев, и еще два-три письма, тоже о пустяках.

– Хорошо, тогда пошли.

– Ты записал цифры уровня земной поверхности по осевой?

– Записал. А что там такое?

– Ну и какие там цифры. Брэгг?

Брэгг достал из кармана записную книжку и начал листать ее.

– Какая таинственность!.. Ага, вот они. Уровень земной поверхности по осевой линии для разреза сорок восемь – пятьдесят два фута семьдесят четыре дюйма, для разреза сорок девять – пятьдесят футов двадцать шесть дюймов. Ну что, ты доволен?

Именно такие цифры значились на обрывке чертежа, но не в книге! Вместо ответа Парри молча раскрыл перед Брэггом книгу.

– Ну, что там? – рассеянно спросил Брэгг.

Но Парри не ответил, и он вгляделся в чертеж более пристально, затем сверился с записной книжкой и тихо присвистнул.

– Описка, да? Придется исправить. Думаю, в дальнейшем нам следует быть более внимательными.

– Тут еще кое-что, Брэгг, – не унимался Парри. – Взгляни-ка, как изображена линия земной поверхности в обоих случаях.

– Линия земной поверхности… Господи боже! Что я вижу? Видимо, кто-то просто ошибся и вычертил линию неправильно. Такое и раньше нередко случалось в строительных конторах.

Вместо ответа Парри достал обрывок чертежа и положил на стол.

– Это еще что? – сказал Брэгг. – Ага, это правильный план. Где ты его взял?

– Лоуэлл нашел его в одном из ящиков письменного стола Кэри.

– Как он там оказался? Наверное, случайно попал в папки, которые мы ему передавали. Не вижу особых причин для беспокойства, Парри. Что тебя озадачило?

– Вот эти пометки, которые сделал своей рукой Акерли, – ткнул пальцем Парри. – Мог он подписать чертеж Дважды?

Брэгг нетерпеливо отмахнулся от него:

– Ну конечно мог. Он часто делал пометки на испорченных листах. Ему вернули чертеж на переделку. Естественно, он заново сделал все надписи перед тем, как уничтожить старый.

– И ты тоже заново надписывал его?

– А? О чем ты?

Парри указал на вторую часть слова «водоотвод», ясно читаемую на обрывке чертежа и написанную почерком Брэгга.

Сначала Брэгг удивился. Он сложил оба чертежа и тщательно сверил их.

– Забавно! – сказал он наконец. – Видимо, кто-то хотел скрыть внесенные изменения и скопировал надписи, чтобы не привлекать внимания. Кто-то допустил ошибку и хотел исправить ее, не выдавая свой промах. Конечно, это ужасно глупо. Нет ничего зазорного в том, что мы иногда ошибаемся, тем более если человек сам обнаружил свою ошибку и исправил се. Я все проверю, как только мы вернемся. Но дело-то пустяковое. Ошибка на фут в двух разрезах при таком объеме работ – ни то ни се, как сказал бы бедняга Кэри. Дай-ка мне этот обрывок. Ну вот, с этим покончено, теперь пошли.

Они прошлись до Редчерча, проверяя ход работ, разговаривая с урядниками и десятниками, попутно решая массу мелких текущих проблем, возникающих буквально на глазах в ходе строительства, выслушивали сетования окрестных фермеров, успевая в перерывах еще и поболтать.

В Редчерче они расстались. Брэгг поехал в Лидмут, а Парри с кучей заметок вернулся в Уитнесс. Их разбор он решил отложить на следующий день, просмотрев лишь наиболее срочные.

На следующее утро ему позвонил Брэгг.

– Вот что, молодой Парри, подъезжай сюда в офис и захвати с собой все разрезы.

– Прямо сейчас?

– Да.

Парри взглянул на часы.

– Я буду в десять пятьдесят.

– Хорошо.

Приехав в Лидмут, Парри прошел с платформы номер один в арку и одолел пару пролетов темной крутой лестницы. Она привела его в коридор с застекленной крышей, по обе стороны которого шли двери. Он зашел в одну из них, оказавшись в просторной комнате с окном во всю стену. Перед окном стоял большой письменный стол, рассчитанный на три рабочих места для чертежников. Два места из трех были заняты молодыми людьми. В камине горел огонь, в воздухе висел дым.

– Боже! – воскликнул Парри. – Что за атмосфера! Вы что, никогда не проветриваете комнату?

– А тебя сюда звали? – огрызнулся ближайший чертежник. – И без тебя тошно.

– Если бы я не заглядывал к вам, вы бы тут вообще закисли. Брэгг там?

– Да, но с ним старина Хорниман, – ответил второй. – А чего это ты приперся? Мы думали, что хоть теперь отдохнем от твоего общества.

– Да уж, у вас тут элита подобралась, – заметил Парри, вешая свое пальто. – Очередной гениальный проект, Болтон? – сказал он, заглядывая через плечо ближайшему чертежнику.

– Ничего особенного, просто новый пешеходный мост для Лидватера.

– Все как обычно?

– Нет. Взгляни, вот ступеньки, – и Болтон углубился в описание своего проекта, которым он явно очень гордился.

Парри заинтересовался, и они обсудили требования к движению в Лидватере, пока из-за двери не выглянул Брэгг – посмотреть, не появился ли Парри.

– Можете чем-нибудь заняться, пока я буду занят, – сказал Парри и отправился вслед за Брэггом в соседний кабинет.

Брэгг закрыл за ними дверь.

– Вчера вечером я никак не мог заснуть и размышлял об этом случае с разрезами, – сказал он, доставая свой портсигар. – Я склонен согласиться с тобой, что здесь что-то нечисто. Я подумал, не просмотреть ли нам на всякий случай еще парочку-другую страниц.

Парри кивнул.

– Хорошо. Но зачем? Ведь это незначительная ошибка, как ты сказал вчера.

– Да, действительно, – ответил Брэгг. – Я и сейчас так думаю. Но все равно, не помешает просмотреть другие разрезы, чтобы уж быть уверенным, что больше ошибок нет.

– Хорошо, – повторил Парри. – Начнем по порядку, с первого разреза?

– Да. Здесь у нас наши копии. Сначала проверим уровень земной поверхности по осевой линии. Ты будешь читать цифры, а я сверять.

После Редчерча строящаяся железнодорожная линия около полумили шла практически по самой поверхности земли. Для этого участка на одном чертеже умещалось от четырех до шести разрезов. Парри начал с первого разреза и остановился, дойдя до двадцать четвертого.

– Прошли две дюжины, – заметил он. – Все в порядке. Думаешь, есть смысл продолжать?

– Давай-ка еще посмотрим, – решил Брэгг.

Парри двинулся дальше. Уровень земли начал повышаться, и железная дорога ушла в выемку. Двадцать пятый разрез был в порядке, двадцать шестой тоже, а на двадцать седьмом Брэгг остановил Парри.

– Прочти-ка еще раз, – спокойно произнес он.

– Двадцать седьмой: тридцать восемь точка два девять.

Брэгг с подозрением взглянул на Парри.

– Двадцать седьмой: тридцать семь точка два девять, – произнес он. – Вот что, Парри, мне это не нравится. И здесь расхождение. – Он беспокойно шевельнулся. – Меня всегда это слегка беспокоило, знаешь ли, – продолжил он. – Однако не будем торопиться с выводами. Продолжай и отмечай расхождения.

Парри был поражен их новым открытием, затем продолжил читать.

– Двадцать восемь: сорок точка один семь.

– Двадцать восемь: тридцать девять точка один семь. Расхождение. Продолжай.

Дальше выяснилось, что в каждом из шести следующих разрезов, с двадцать девятого по тридцать четвертый включительно, вкралась ошибка на фут. Брэгг выглядел озабоченным.

– Продолжай, – сказал он, когда Парри остановился, чтобы выразить свои чувства.

– Тридцать пять: пятьдесят три точка два один.

Брэгг слегка задохнулся и изумленно воскликнул:

– Боже мой! Тридцать пять: пятьдесят один точка два один. Два фута ошибки!

Он беспомощно взглянул на Парри. Парри ответил ему таким же взглядом и промямлил:

– Этого просто не может быть! Надо проверить. – Он сам заглянул в книгу, по которой делал сверку Брэгг. – Точно, пятьдесят один. Что все это значит, Брэгг?

Брэгг только головой покачал.

– Боюсь, дело плохо, – сказал он, и его голос дрогнул. – Похоже, что случилось как раз то, о чем я вчера подумал.

– Что же это?

– Давай-ка доведем дело до конца, а потом поговорим об этом. Вперед!

Они проверили оставшиеся разрезы, затем свели воедино все найденные несоответствия. Результат их поразил: из ста восьмидесяти восьми разрезов восемьдесят девять имели ошибку в один фут и сорок два – в два фута. Ошибок, превышающих два фута, они не обнаружили.

– Что ж, – сказал Брэгг, – если мои предположения верны, эти ошибки появляются лишь в выемках определенной глубины. Давай проверим это.

На проверку ушло изрядное время. Чтобы получить реальную цифру земной поверхности по осевой линии для каждого разреза, заниженную цифру нужно было скорректировать, исходя из точных данных. Полученные цифры они записали в три колонки – в зависимости от глубины разреза и размера ошибки.

Наконец результат был получен. Он был весьма показательным. Все разрезы глубиной менее пятнадцати футов были даны без ошибок. Разрезы глубиной от пятнадцати до тридцати футов глубиной были изображены с ошибкой в один фут, а глубже тридцати – с ошибкой в два фута.

– Но почему? Почему? – повторял Парри. – Что ты об этом думаешь, Брэгг?

Брэгг вновь покачал головой.

– Мы всего-навсего вскрыли факт серьезного мошенничества, молодой Парри, – сказал он хмуро, – в весьма крупных масштабах. Это дело – в компетенции Марлоу и, полагаю, полиции.

Глава 11 Мошенничество!

Парри уставился на Брэгга, онемев от изумления.

– Господи, Брэгг, – наконец произнес он, – ты шутишь? При чем здесь полиция?

Но Брэггу было не до шуток.

– Смотри, Парри, – сказал он, – обо всем этом никому ни слова. Понял? Мы сейчас же доложим обо всем Марлоу, Ты сам сделаешь это. Если его не будет на месте, ты отыщешь его и все расскажешь. А я приду, сняв пару копий. Вот, забери книгу с разрезами.

Парри знал, что, когда Брэгг в таком состоянии, лучше всего молча исполнять то, что тот предлагает. Он забрал свою книгу, вышел в коридор и, открыв другую дверь, прошел в небольшую комнату, обставленную гораздо лучше, чем офисы чертежников. За пишущей машинкой сидела привлекательная молодая женщина с жемчужным ожерельем и золотыми браслетами.

– Здравствуйте, мисс Амберли! Шеф не занят? – натянуто улыбнулся он ей.

– Сейчас узнаю.

Она скрылась за другой дверью, а Парри остался стоять перед ее столиком. Его заинтриговала эта история с разрезами, и он был рад, что Брэгг не взял дело в свои руки, отстранив всех остальных, хотя обычно он именно так и поступал: собирал нужные материалы с чужой помощью, а Марлоу передавал их сам лично. Нет, пожалуй, не совсем так: он всегда, что называется, отдавал долги сторицей. Но все равно…

– Мистер Марлоу примет вас.

Секретарша оставила дверь приоткрытой, и Парри прошел в кабинет. Шеф что-то писал, сидя за столом.

– Ну, Парри, как подвигается строительство? – спросил он, взглянув на молодого сотрудника.

Марлоу пользовался репутацией человека, трудного в общении, но Парри легко ладил с ним. Марлоу был особенно предупредителен, когда предлагал Парри его нынешнюю должность. С того времени у Парри всегда оставалось благоприятное впечатление от встреч с ним, время от времени случавшихся по производственным вопросам.

– Хорошо, сэр, – ответил Парри. – Все в порядке. Брэгг послал меня к вам в связи с весьма странным случаем. Он сейчас подойдет с кальками.

Марлоу откинулся назад на своем стуле.

– Что ж, – сказал он, – звучит интригующе. Что же это за эпохальное событие?

– Сэр, мы обнаружили, что чертежи большей части наших разрезов – подложные.

– Что? – интонация Марлоу мигом изменилась. – Что вы имеете в виду?

Парри объяснил, в чем дело. Марлоу кивнул, но сам ничего комментировать не стал, лишь произнес:

– Подождем Брэгга.

Вошел Брэгг.

– Садитесь поближе, вы оба, – сказал Марлоу. – Ну, Брэгг, что скажете?

Они устроились по разные стороны письменного стола, вокруг книги с поперечными разрезами, которые являлись предметом разговора.

– Парри рассказал, что мы обнаружили? – спросил Брэгг.

Марлоу кивнул.

– Сэр, я расскажу вам, о чем я думал вчера целую ночь. Чтобы вы поняли ход моих мыслей, я скажу два слова о предыдущих событиях. Во-первых, мы обнаружили, что в книге Парри есть чертеж, который отличается от оригинала одним показателем в каждом разрезе. Во-вторых, был найден обрывок подлинного чертежа этих секций, который, само собой, отличался от чертежа в книге Парри. В-третьих, на каждом из чертежей были воспроизведены надписи карандашом, сделанные мною и Акерли. Я также обратил внимание на то, что при изготовлении чертежей этих секций, насколько мне известно, не было допущено никаких ошибок, которые потребовали бы их полной переделки. Далее, я абсолютно уверен, что не подписывал дважды на чертеже фразу о необходимости постройки водоотвода.

Марлоу снова кивнул. Он слушал крайне внимательно.

– Очевидно, – продолжил Брэгг, – что кто-то тайно скопировал этот чертеж. Я задал себе вопрос: для чего это сделали? Сперва я предположил, что кто-то из моих парней допустил ошибку в своих разрезах и не захотел признаться в ней. Но чем больше я над этим думал, тем менее правдоподобным мне казалось это предположение. Если это сделал один из парней из нашего офиса, он бы уничтожил оригинал и заменил его новым. Вы согласны со мной, сэр?

– Да, согласен, – ответил Марлоу. – Есть еще одно соображение, говорящее в пользу этого. Ваши парни и не стали бы делать новый чертеж. Они просто сразу убрали бы неверные отметки. Зачем им возиться с изготовлением копии? Они бы обратились к вам, признавшись, что допустили ошибку, и посоветовались бы с вами о том, как лучше всего исправить ее.

– Я согласен с вами, – сказал Брэгг. – Мне тоже пришло это в голову. Добавлю также, что, когда я вчера изучал обрывок чертежа, который мне передал Парри, я обнаружил, что на нем отсутствуют более блеклые места. Если бы одни цифры были изменены на другие, вокруг них оказалось бы пятнышко, более блеклое по цвету. Я захватил с собой парочку чертежей, и вы можете сами убедиться, что этот чертеж не переправляли.

– Ясно, – ответил Марлоу.

– Я задумался над этим, – повторил Брэгг, – и чем больше я размышлял, тем больше склонялся к весьма серьезному выводу – столь серьезному, что долгое время не решался принять его.

– Я пока не понимаю, к чему вы клоните, – жестко сказал Марлоу.

Брэгг тяжело вздохнул.

– Мне показалось, что новый чертеж выполнил кто-то со стороны.

– Ага! – Марлоу даже присвистнул. – Очень на то похоже, Брэгг. И что же?

– Я перебирал другие возможности, но лишь укрепился в мысли, что это именно так. Тогда я принял эту возможность в качестве рабочей гипотезы и задался вопросом: кто мог это сделать, если он не из наших?

Брэгг сделал паузу. Марлоу выглядел весьма удрученным. Парри был крайне заинтригован.

– Не хотелось бы мне ворошитьвсе это, – наконец сказал Брэгг, – но вы сами видите, что осталась одна единственная возможность. Если это не наши, следовательно, это сделали подрядчики. Я невольно спросил себя: почему?

– Да, почему? – повторил Марлоу. – И вы нашли ответ на этот вопрос?

– Сперва нет. Долгое время я мучился догадками. Затем попытался понять смысл внесенных исправлений и неожиданно понял, в чем тут дело.

Марлоу сделал нетерпеливый жест.

– Ей-богу, Брэгг, я пока не понимаю, к чему вы клоните. Объяснитесь.

Брэгг достал из кармана чертеж и выложил на стол.

– Это схема разреза сорок восемь, где показаны настоящий и фальсифицированный уровни земной поверхности. Взгляните, каковы последствия внесенных искажений. Нижний уровень выемки на обоих чертежах одинаков – тридцать пять точка сорок. А уровень земной поверхности на фальсифицированной копии завышен на один фут относительно оригинала. Думаю, сэр, нам придется в дальнейшем называть оригинал, хранящийся у вас в офисе, подлинным, а наши копии – подложными. В результате подделки выемка оказалась на фут глубже, чем на самом деле: восемнадцать футов вместо семнадцати.

– И вы рассчитывали показатели для ведомости на оплату, исходя из этих разрезов?

Брэгг кивнул:

– Да, сэр.

Марлоу разъярился:

– Так эти гнусные негодяи получали оплату за объем работ, превышающий реальный! Вы это имели в виду?

– Именно к такому выводу я и пришел, – ответил Брэгг.

На минуту воцарилось молчание. Затем Брэгг продолжил:

– Есть еще два важных момента. Во-первых, как вам, конечно, известно, лишний фут значит гораздо больше, чем кажется на первый взгляд. Поскольку речь идет о самой верхней части выемки, где она резко расширяется, то возникает довольно существенная прибавка объема. Я рассчитал эту прибавку для данного разреза. Его глубина изменена с семнадцати до восемнадцати футов, это увеличение на шесть процентов, но при этом общая площадь увеличивается на сто квадратных футов, это около девяти процентов. Значит, на сто футов длины пути, приходящихся на этот разрез, прибавка составляет около четырехсот кубических ярдов, с учетом стоимости работ это примерно пятьдесят фунтов. И это один из наименее глубоких разрезов.

– Какова суммарная цифра добавочных выплат?

– Не знаю, сэр, у меня не было времени оценить ее. Но примерно можно сказать, что она раз в триста больше. Получается пятнадцать тысяч фунтов. Скажем, от двенадцати до восемнадцати тысяч. Такова избыточная стоимость земляных работ.

Марлоу задумался.

– А подложные разрезы изменены? Я имею в виду чертежи, Они изображены более глубокими, чем оригиналы?

– Да, и это касается не только уровня земли. Все подогнано под новое значение.

– Значит, будет несложно доказать, что чертежи подделаны?

– Никаких сложностей. Одного занижения уровня земли уже будет достаточно.

– Очень хорошо. Давайте устроим генеральную проверку. Мы должны быть абсолютно уверены в наших выводах, прежде чем поднимать шум.

Вновь наступило молчание. Его опять нарушил Марлоу.

– И вот еще что: следует проверить и другие чертежи, например объемы бетонирования при строительстве мостов. Небольшое изменение в общих размерах может очень сильно ударить по стоимости работ.

– Не думаю, сэр, – заговорил Парри, впервые за все время, – что возможны серьезные ошибки, связанные с мостами. Бетонные работы многократно проверяются.

– Я знаю, – нетерпеливо произнес Марлоу, – но ведь при этом никто не сомневался в правильности исходных чертежей?

На это Парри нечего было ответить. Он молча кивнул. Марлоу повернулся к Брэггу.

– Скажите мне, Брэгг, кто, по-вашему, всем этим занимался? Кто мог провернуть такое?

Теперь пришел черед Брэгга пожать плечами. Он бы и сам хотел это выяснить. Он перебрал всех, кого знал, но не смог сделать однозначных выводов. Марлоу испытующе взглянул на него.

– На самом деле вы просто не хотите говорить о своих подозрениях, – сказал он. – Но вы наверняка думали об этом. Нет ли здесь, – он невольно понизил голос, – не существует ли связи между этим делом и недавней трагедией?

Парри ощутил, как забилось его сердце. Такая связь сразу проясняла этот прискорбный случай. Если Кэри все это проворачивал и как-то узнал, что грядет разоблачение…

– Такая мысль, конечно, тоже приходила мне в голову, – медленно сказал Брэгг, – но не думаю, что такая связь существует. Деньги шли подрядчикам, я имею в виду, в пользу фирмы, а не Кэри. Вряд ли он имел к этому отношение.

– Возможно, ему специально приплачивали за это.

Брэгг пожал плечами.

– Строительная фирма имеет хорошую репутацию. Вряд ли они пошли бы на подобный подлог.

– Я сказал бы то же самое, – ответил Марлоу, – но следует помнить, что времена нынче не те. Потеря нескольких тысяч фунтов может привести к банкротству. И вот еще что, Брэгг: вы не думали над тем, как изготавливались подложные чертежи?

– Насколько я могу судить, они изготавливались по чертежам из нашей книги, при этом менялся уровень, на новый чертеж переносились все надписи, и затем его вставляли взамен настоящего.

– Да, похоже, вы правы. Однако…

Неожиданно зазвонил телефон.

– Марлоу слушает, – отозвался шеф, взяв трубку. – Хорошо, мисс Хант. Пусть приходит в любое время.

Он опустил трубку.

– Это председатель. Он сегодня будет здесь и хочет осмотреть двор. Вам лучше уехать. И запомните: никому ни о чем ни слова. А вы, Брэгг, зайдите ко мне сегодня в четыре часа. Грэхема сегодня нет?

– Нет, сэр. У него встреча с инспектором из министерства транспорта по поводу Лидминстера.

– Ах да. Вы, Парри, возвращайтесь в Уитнесс. Нет нужды попусту мозолить здесь всем глаза. Это все.

– Если поторопишься, еще успеешь на двенадцать пятьдесят пять, – сказал Брэгг, когда они вышли в коридор. – А книгу оставь мне.

Парри кивнул. До отхода оставалось три минуты, и он пустился бегом. Он вошел в вагон, когда кондуктор уже замахал флагом.

Усевшись в уголке, Парри предался размышлениям об этом необычном деле, которое так неожиданно всплыло на свет. Насколько ему было известно, такого в истории строительства железных дорог еще не случалось. Неужели придется затевать судебный процесс? Кому, в таком случае, будет предъявлено обвинение? Он попытался непредвзято взглянуть на ситуацию, чтобы оценить, как будет восприниматься гипотеза Брэгга незаинтересованными лицами, такими, как суд присяжных. Подрядчики, подумал он, часто шельмуют. Это он усвоил из собственного опыта. Они не упустят случая урвать побольше или схитрить. Но они не жулики и не мошенники. Одно дело – сделать вид, что ты не до конца разобрался в спецификации и упростил себе работу, и совсем другое – фальсификация данных. Парри был согласен с Брэггом: суд признает, что строительная фирма пошла на подлог, лишь перед лицом очевидных доказательств. Ну а что будет, если Железнодорожная компания все же подаст иск в суд на строительную фирму для возмещения своих убытков – на том основании, что в этом замешаны работники фирмы, даже если они и не являются ключевыми фигурами? Насколько юридически убедителен такой иск, Парри не знал.

Следующие два дня он с Брэггом провел, сравнивая чертежи компании с оригиналами из головного офиса. Работа была нудная: кроме виадука, было еще несколько мостов поменьше, не говоря о водоотводах и других менее важных работах. Но несоответствий больше нигде они не обнаружили. Подлог ограничивался объемом вынутого грунта.

Аш и еще двое молодых специалистов провели проверку поперечных разрезов на местности. Как и ожидалось, чертежи в головном офисе оказались правильными, а копии офиса в Уитнессе – не соответствующими реальности.

Парри, проявив вполне понятное любопытство, спросил у Брэгга, что будет предпринято дальше. Ничего, ответил Брэгг, пока не станет ясной вся картина. Он оценил стоимость работы, оплаченной по припискам. Получилось шестнадцать тысяч семьсот пятьдесят фунтов. Однако Марлоу не хотел ничего предпринимать, пока не будут проведены все возможные разыскания. Затем он предложил устроить встречу с главами фирмы подрядчиков, предъявить им вскрывшиеся факты и потребовать объяснений.

Пять дней спустя в обстановке крайней секретности такая встреча состоялась. Даже Парри узнал о ней лишь задним числом. Марлоу, Грэхем и Брэгг представляли компанию, а от подрядчиков прибыли оба совладельца фирмы: мистер Спенс, который присутствовал на слушании дела Кэри, и его кузен, мистер Элмер Спенс со своим бухгалтером, которого звали Портман.

От Брэгга Парри узнал о ходе встречи. Марлоу начал с извинений, что вынужден столь спешно вызвать в Лидмут таких занятых людей, и выразил сожаление, что ему придется выступить вестником не слишком приятных известий. Затем он сказал, что собирается честно выложить все карты на стол, и попросил Брэгга ввести гостей в курс дела.

Брэгг обо всем рассказал, начав с того, как Лоуэлл нашел обрывок чертежа, и подробно осветил ход проведенных разысканий, вплоть до оценки, показавшей, что подрядчикам выплачено от шестнадцати до семнадцати тысяч фунтов, которые они не заработали.

Затем слово вновь взял Марлоу. Он сказал, что гости, разумеется, должны понять его правильно. Он далек от мысли, что руководство фирмы каким-либо образом участвовало в подлоге. И тем не менее, как они сами видят, вскрытые факты требуют своего объяснения. Он уверен, что совладельцы фирмы даже больше, чем они, заинтересованы в прояснении обстоятельств дела.

Мистер Элмер Спенс, главный владелец, который живо реагировал на рассказ, поднявшись, сказал, что он, честно говоря, просто потрясен и ошеломлен только что услышанным. Вряд ли стоит убеждать мистера Марлоу в том, что изложенные факты явились для него полнейшей неожиданностью и сокрушительным ударом, так что он не способен сразу что-то сказать. Поэтому он ограничился парой замечаний. Во-первых, он хочет выразить свое искреннее сожаление по поводу этой истории, ставящей под сомнение доброе имя его фирмы. Далее, он хотел бы подчеркнуть, что ему по душе тот прямой и открытый образ действий, который избрал мистер Марлоу, непосредственно встретившись с ним и его партнером и лично рассказав о сути дела.

Он может заверить мистера Марлоу в том, что будет с ним столь же откровенным. Он немедленно начнет тщательное расследование по этому делу. И если виновные будут найдены, они будут отданы под суд, независимо от занимаемой должности и положения. И наконец, если окажется, что его фирма действительно получила суммы сверх реальной выработки, то все деньги будут возвращены вплоть до последнего пенни.

Марлоу ответил, что благодарит мистера Спенса за отзывчивость и что он, Марлоу, именно этого и ожидал от главы фирмы со столь безупречной репутацией. Они со своей стороны как представители компании будут с интересом ожидать результатов расследования мистера Спенса. До того как они расстанутся, не следует ли им оговорить дату следующей встречи, на которой будут оглашены результаты расследования?

После обсуждения решили встретиться ровно через неделю, и стороны расстались на дружеской ноте.

Мистер Спенс сдержал свое слово. В тот же день в офисе подрядчиков в Уитнессе было проведено тщательное расследование. Парри и Брэгга также вежливо попросили ответить на несколько вопросов, однако остаться им не предложили. Все было устроено так, чтобы сохранить дело в тайне, и хотя команда инженеров знала, что случилась крупная неприятность, никто не представлял себе, что именно стряслось.

Еще до истечения срока совладельцы фирмы прислали Марлоу официальный отчет. В нем говорилось, что в результате расследования, проведенного в связи с фактами выявленного подлога, получены показания, на основании которых можно сделать следующие выводы:

1. Суть дела заключается в факте подлога, целью которого является выплата денег по завышенным показателям от Железнодорожной компании.

2. Директора и управляющие фирмы «Джон Спенс и K°» не имеют никакого отношения к подлогу и не знали о существовании подложных чертежей до того, как получили их от Железнодорожной компании.

3. Подлог был осуществлен непосредственно главным инженером мистером Майклом Джоном Кэри.

4. Больше никто из работников фирмы и людей, связанных с ее деятельностью, не участвовал в этом и не знал о подлоге.

Далее в отчете говорилось, что владельцы фирмы, лично не имея никакого касательства к этой афере, без колебаний решили принять на себя ответственность за действия своего главного инженера и готовы возместить ту сумму, которую потеряла компания. Поэтому предлагается создать небольшой объединенный комитет для дальнейшего рассмотрения дела и определения размеров данной суммы.

– Ну, Брэгг, для тебя это настоящая победа! – воскликнул Парри, когда Брэгг показал ему документ. – Если бы ты не пораскинул той ночью мозгами, компания потеряла бы свои шестнадцать тысяч.

– Знаешь что, – тотчас откликнулся Брэгг, – ты способствовал этому не меньше моего. Могу сказать, что Марлоу прекрасно это понимает.

Парри улыбнулся и скорчил рожицу:

– Я что, я ничего. Если Марлоу думает, что и я приложил к делу руку, – не будем его разубеждать, – Парри замолчал, о чем-то задумавшись, и через несколько секунд спросил: – Я кое-чего не понимаю. Что Кэри с этого имел? Помнишь, ты сам заметил, что о его невиновности говорит то, что прибыль шла не ему лично, а в пользу фирмы.

– А-а, – протянул Брэгг. – Мы хотели прояснить этот вопрос, ну Марлоу нажал на них, и они проговорились. Оказалось, они платили Кэри за дополнительную прибыль хорошие комиссионные – не меньше двадцати процентов. Подлога принесли ему лично в общей сложности около трех тысяч фунтов. Не думаю, что он платил с них налоги.

– И все же я не понимаю, как ему это удавалось? – не унимался Парри.

– Все весьма просто. Каждая ведомость включает определенное число ярдов вынутой земли за определенную стоимость, из чего и складывается вся сумма. Предположим, в ведомости значится восемь тысяч ярдов по полкроны. Тогда подрядчики должны получить тысячу фунтов, и именно столько им выплачивают. Теперь предположим, что реально эта работа стоит шестьсот фунтов, то есть они имеют четыреста фунтов прибыли на восемь тысяч ярдов. Однако обычный размер прибыли на восемь тысяч ярдов – скажем, двести фунтов, то есть у Кэри получилась дополнительная прибыль в двести фунтов, и из этой суммы ему выплачивают двадцать процентов, то есть сорок фунтов. Усек?

– Ага, – протянул Парри. – Хитрая уловка. – Он замолчал, задумавшись, затем медленно произнес: – Но послушай, Брэгг, когда начали поступать эти сверхприбыли, руководство должно было почувствовать, что дело нечисто. Они не могли не знать о том, что происходит.

Брэгг пожал плечами.

– Чего гадать об этом? – ответил он. – Марлоу прижал их к стенке. Естественно, они все отрицали. Они сказали, что прибыли, даже с приписками, не показались им чрезмерными и не вызвали подозрений, во-первых, из-за крепкой деловой хватки Кэри и, во-вторых, из-за использования новых механических лопат Бенболта с прямой конвейерной подачей. Что можно на это возразить?

– Да уж, – согласился Парри. – Все равно выглядит все это крайне сомнительно.

Через несколько дней Парри, Брэгга и Мейерса выбрали как представителей компании в комитет по оценке размеров переплаты. Итогом их работы явилась сумма в одиннадцать тысяч четыреста шестьдесят пять фунтов.

Как раз в это время поползли первые слухи о подлоге. Для них вроде бы не было никаких оснований. И все же они росли и множились. Возникнув как бы на пустом месте, они постепенно приняли более отчетливую форму и наконец приобрели оттенок полной неоспоримости. Слухи связывали подлог с самоубийством Кэри. Говорили, будто бы бедняга понял, что разоблачение неминуемо, и покончил с собой, страшась последствий.

Эта версия, возникнув, получила дальнейшее развитие. Разве мог один человек совершить подлог такого масштаба? У него, скорее всего, был сообщник среди работников компании. Кто же он? Это же так просто: наверняка Акерли! Наконец стали говорить, что и Акерли покончил с собой именно из-за страха перед разоблачением и что руководство компании знало об этом.

Когда эти слухи дошли до Парри, он со всем пылом молодости попытался опровергнуть их, однако преуспел в этом весьма мало. Тотчас припомнили, что он был очень дружен с Акерли и, кроме того, частенько встречался с сестрой Акерли, а может быть, был даже влюблен в нее. Поэтому все решили, что он просто выгораживает Акерли.

В разгар этих баталий случилось еще одно событие, придавшее слухам подобие достоверности. Мейерс, конторский служащий компании, входивший в состав комитета с Брэггом и Парри, рассказал об одном давнем случае, и его впечатляющая история оставила у всех неприятный осадок.

Оказывается, за три-четыре дня до своей гибели Акерли по делам строительства приезжал в головной офис в Лидмуте, и они разговорились с Мейерсом. Говорили о стоимости и объемах работ, и в разговоре Акерли случайно обмолвился, что озабочен объемами вынутого грунта. Оказывается, один из десятников спросил его, какой объем грунта перевозит стандартный вагон. Они разошлись во мнениях, и Акерли решил проверить это. Он подсчитал число вагонов, которые вывозили грунт с одного из разрезов, затем по чертежу разреза вычислил объем вывезенного грунта и разделил на число вагонов. Цифра оказалась гораздо выше, чем предполагали и подрядчик, и Акерли. Тогда Акерли выбрал случайным образом дюжину груженых вагонов и отослал их в Редчерч на взвешивание. К своему удивлению, он обнаружил, что явно заниженная цифра подрядчика оказалась ближе к истине, чем его теоретические расчеты.

Итак, реальный вес вынутого грунта отличался от теоретически рассчитанного по чертежу! Очевидно, Акерли не придал этому особого значения, но сказал, что собирается продолжить свои разыскания. Однако ему уже не представилось такой возможности. Мейерс также не придал этому случаю особого значения и никому об этом не рассказывал. Однако сейчас стало очевидным, что если бы Акерли продолжил свои эксперименты, то он вскрыл бы факт подлога.

Парри мог бы напомнить Мейерсу, что тот кое-что добавил от себя, поскольку в тот самый день Мейерс рассказал об этом случае Парри. Однако ни Парри, ни Мейерс никому не рассказывали об этом.

Теперь же, когда дело получило широкую огласку, Парри пытался доказать, что эта история как раз и свидетельствует о невиновности Акерли. Если бы он являлся соучастником, указывал Парри, он бы ни за что не стал проводить такого рода тесты и уж никогда не проболтался бы об этом Мейерсу. Однако ему возразили, что уже в то время Акерли видел, что подлог вот-вот раскроют, и готовил себе почву для «раскрытия». Говорили также, что он пытался удержать ситуацию в своих руках и отвести от себя подозрения, как и Кэри. Кэри какое-то время удавалось держать ситуацию под контролем, хотя впоследствии и этому пришел конец.

Вскоре все эти слухи дошли до мистера Акерли, и старик очень переживал. Пылкие уверения Парри, что никто не принимает эти россказни всерьез, не смогли утешить его. Доброе имя его сына оказалось запятнанным, и он не собирался с этим мириться. Но что он мог сделать? Слухи – не статья в газете и не заявление в суде под присягой. Закон здесь бессилен. Более того, мистер Акерли понимал, что защита доброго имени его сына подобными средствами ни к чему бы и не привела. Одно было очевидно: все обвинения в адрес Ронни не имели под собой никаких веских оснований. Оставалось надеяться, что со временем выяснятся факты, доказывающие его полную невиновность.

Дни шли за днями, как вдруг совершенно неожиданно для всех полиция провела решительную акцию, которая буквально ввергла в шок работников строящейся железной дороги и вызвала широкий общественный резонанс не только в графстве, но и во всей стране.

Глава 12 Френч расследует подлог

Пока Компания Южной железной дороги и фирма «Джон Спенс и K°» искали компромисс в оценке стоимости земляных дорог на строительстве новой ветки, инспектор Френч не терял времени даром.

В тот понедельник, когда обнаружили Кэри, Френч как раз уехал в Лондон, чтобы поговорить с руководством подрядчиков в надежде обнаружить хотя бы крошечную зацепку, позволявшую судить о мотивах убийства Акерли. Он поехал, не слишком надеясь на успех своей поездки, но решив использовать все возможности отыскать хоть что-нибудь. Его неутешительный прогноз оправдался. Он зашел в офис фирмы на Виктория-стрит и встретился с мистером Хью Спенсом, младшим совладельцем фирмы. Он задал ему все мыслимые вопросы о Кэри и его отношениях с работниками на строительстве, и получил подробные и обстоятельные ответы на каждый вопрос. Однако в них не было ничего, что могло бы навести его на след. Почему Кэри мог желать смерти Акерли, если именно он это сделал, оставалось для Френча непостижимой тайной.

Разочарованный, но ничуть не удивленный отсутствием прогресса, Френч использовал преимущества пребывания в городе, чтобы на следующее утро позвонить в Ярд и отчитаться о проделанной работе. Он предусмотрительно акцентировал ту часть задачи, которая была успешно решена: прояснение вопроса о том, был ли Акерли убит. Проблему поиска убийцы он едва обозначил, просто сказав, что как раз занимается этим.

Он как раз разговаривал с главным инспектором Митчеллом, когда позвонил Роуди, сообщил о самоубийстве Кэри и попросил его вернуться, чтобы участвовать в слушании дела.

Этот звонок очень огорчил Френча. Ему показалось, что он догадывается о причинах случившегося, и для него это не сулило ничего хорошего. Он допустил непростительный промах, дав виновному ускользнуть. Кэри убил Акерли и видя, что кольцо вокруг него неуклонно сжимается и его вот-вот возьмут, избрал свой выход из ситуации!

Хотя у Френча хватило осмотрительности не делиться ни с кем своими соображениями, он считал, что его догадки достаточно весомы, и немилосердно ругал себя за промедление. Разговаривая с Кэри, он не сумел скрыть от него своих подозрений. А он не должен был давать ему ни малейших поводов для подозрений! Вполне возможно было получить от него нужную информацию без нажима и не прибегая к давлению.

Френч не имел привычки особенно долго горевать над своими промахами, и все же эта неудача расстроила его. Дело было даже не в том, что он упустил преступника. Помимо ощущения провала, был еще один повод для тревоги. В последнее время он уж слишком благодушно был настроен – и вот результат! Однако сейчас проблема состояла в другом: означает ли самоубийство Кэри окончание расследования? И вообще: связано ли оно с действиями, которые предпринимал он, Френч, занимаясь расследованием? И насколько важно теперь, был ли Кэри виновен или нет? Ведь он вне досягаемости. Предположим, Френч докажет его вину: кому от этого станет легче?

Однако Роуди, с которым он по приезде обсудил ситуацию, имел на этот счет совершенно другое мнение. Он смотрел на дело более широко и не думал, что вину Кэри можно автоматически считать доказанной.

– Доказательств нет, – с нажимом сказал он. – Поэтому мы можем полагать, что это сделал кто-то другой. Думаю, вам следует продолжить следствие, инспектор. Вы со мной не согласны?

– Ну почему же, – бодро ответил Френч. – Все мои выводы пока чисто предположительны. – Он сделал паузу, затем продолжил: – Это правда, у меня нет неоспоримых доказательств вины Кэри. Тут вы правы. Но вы не думаете, что его самоубийство само по себе является таким доказательством?

Роуди пожал плечами.

– Я полагаю, что это вполне возможно, – признался он. – Но одного предположения явно недостаточно. Меня бы устроила большая определенность в этом вопросе.

Френч криво усмехнулся:

– Меня бы тоже. Я убежден, что пока мы не отыщем подходящий мотив, дело не сдвинется с мертвой точки.

Роуди тряхнул головой:

– Так и есть, инспектор. Здесь я с вами полностью солидарен. Полагаю, следует еще раз попытаться выяснить мотивы.

Поэтому Френч отправился в Уитнесс, чтобы ознакомиться с результатами осмотра тела Кэри. Сам он его не осматривал, положившись на отчет сержанта Эмери.

Почувствовав, что ход следствия буксует, Френч решил прощупать уже намеченные линии расследования. Выдав мальчика Лангтона за своего племянника, который приехал к нему на каникулы, он привел его с собой на строительство и представил Брэггу, Парри, Лоуэллу, Полу и Темплтону. Однако не заметил ни тени удивления в глазах тех, с кем он знакомил его. Далее он попросил Пибоди выдать себя за торговца старыми шпалами и позвонить каждому из подозреваемых в надежде, что он узнает голос человека, заказавшего велосипед. Но и это не дало результата. Френч провел тщательные розыски на вокзале в Лидмуте, пытаясь выяснить, не заметил ли кого-нибудь человека, звонившего из телефонной будки Пибоди. Но никто ничего не заметил. Напрасно он пытался отыскать кого-нибудь, кто видел человека с велосипедом по дороге на скалу, под которой прогуливался мистер Юинг, или прохожего, который шел от скалы. Он переговорил с каждым, кто знал умершего, в надежде зацепиться за случайно оброненное слово – и ничего! Так прошло несколько дней. Френч вкалывал будь здоров – и все без толку.

Но потом Парри проговорился ему о подлоге…

Он сделал это ненамеренно. Наоборот, Парри всячески старался обойти скользкую тему, но его недомолвки как раз и навели Френча на мысль, что от него что-то скрывают. Он проявил свою обычную настойчивость и скоро знал столько же, сколько Парри.

Для Френча эти сведения были подобны исчезновению тумана, застилавшего окрестности: теперь вся картина стала для него ясной и отчетливой. Это и был ключ, который он так долго искал. Подлог явно лежал в основе всего дела.

Предположим, Кэри узнал, что Акерли заинтересовался загрузкой вагонов с грунтом. Это неизбежно должно было привести к разоблачению подлога! Такое разоблачение для Кэри было чревато бесчестием и тюрьмой. Для него это был бы полный крах. Что, если Кэри из-за этого решился на крайние меры: подстроить несчастный случай с Акерли? Допустим, убийство совершено, но Кэри обнаружил, что, несмотря на предпринятые им шаги, подлог либо убийство, а скорее всего и то, и другое вот-вот выплывут наружу. Возможно, он считал, что Френч уже напал на его след. В таком случае самоубийство представлялось едва ли не единственным выходом из этой ситуации. А что еще ему оставалось?

Чем больше Френч раздумывал над этой версией, тем более убедительной она ему казалась. Она объясняла все известные факты. Правда, не было доказательств, но сведения, которые он теперь получил, могли способствовать формальному завершению дела. Он пришел поделиться своими соображениями с Роуди. Но тот и не подумал согласиться с ним.

– Я как раз собирался звонить вам и договориться о встрече, – сказал он. – Забавно, что мы узнали о подлоге одновременно. Мистер Акерли-старший рассказал об этом старшему констеблю, а майор Дьюк передал мне. Ходят слухи, что столь крупный подлог не мог провернуть один человек и что наверняка у Кэри был сообщник из числа инженеров компании. Говорят, что им якобы и был Акерли. Его отец просто уничтожен. Он слезно молил майора о проведении следствия, чтобы вернуть доброе имя его сыну. Я не виню старика, на его месте я поступил бы точно так же.

– Это резонно, – согласился Френч.

– С точки зрения отца – разумеется, но не с нашей точки зрения. Майор Дьюк извинился перед старым Акерли и сказал, что обязательно провел бы такое следствие, если бы нам это было по средствам. Вот еще одна причина, инспектор, в пользу продолжения расследования и установления истины.

Френч раздраженно махнул рукой.

– Ведь ясно же, что Акерли был убит. Ему этого недостаточно? – возразил он. – В случае самоубийства можно было бы предположить, что он в чем-то замешан. Но я не могу взять в толк, как его убийство можно связать с подлогом?

– Согласен с вами, но тем не менее слухи обошли эту сложность. Говорят, что Акерли с очевидностью замешан в подлоге, поскольку Кэри не мог бы справиться в одиночку. Полагают, что Акерли почуял, что запахло жареным, и решил сам устроить разоблачение мошенничества – в свою пользу, чтобы выйти сухим из воды. Согласен, это звучит достаточно натянуто. И тем не менее об этом говорят.

В свой номер в отеле Френч вернулся в приподнятом настроении. Пришло время спокойно обдумать ситуацию. Факт подлога все менял. Это была ось, вокруг которой все было закручено. Теперь вместо череды разрозненных фрагментов возникла единая ткань, пронизанная ясными мотивировками и логическими связками.

Продумывая свои дальнейшие шаги, Френч понял, что прежде всего следует выяснить, участвовал ли Акерли в подлоге или нет. Сам он склонялся к тому, что Акерли здесь ни при чем, но требовались убедительные доказательства. На чем строились подозрения в отношении Акерли? Против него не было ни одного факта, связанного лично с ним. Все зависело от того, мог ли Кэри провернуть дело в одиночку. Если да, тогда не было ни малейших оснований подозревать Акерли.

Как можно проверить эту позицию? Следует более подробно проработать сведения, связанные с подлогом. Френч решил, что не помешает сперва наведаться в Железнодорожную компанию, а затем потревожить подрядчиков.

Поэтому на следующее утро на первом поезде он уехал в Лидмут и встретился с Брэггом. Он уже беседовал с ним о ситуации в целом, теперь же темой их беседы было это мошенничество. Он выслушал соображения Брэгга о деталях подлога.

– Конечно, многое остается непроясненным, – завершил Брэгг свой рассказ. – Мы не присутствовали на разбирательстве дела в конторе подрядчиков и сами лишь дали показания. Но если это нужно для дела, то я не сомневаюсь, что вы узнаете все необходимое в офисе фирмы «Джон Спенс и K°»

– Я так и сделаю, – согласился с ним Френч. – Мистер Брэгг, мне хотелось бы узнать ваше мнение по одному вопросу. Полагают, что мистер Акерли был соучастником подлога. Что вы об этом думаете?

Брэгг о многом упоминал с оттенком сомнения, но здесь он ни минуты не сомневался:

– Я в это не верю, – взволнованно произнес он. – Любой кто знал Акерли, скажет то же самое.

Френч слегка наклонился к нему.

– Действительно ли, – спросил он более доверительным тоном, – такой подлог требовал соучастника со стороны работников компании? Ходят такие слухи, и мне они кажутся убедительными.

– Я так не думаю, – возразил Брэгг.

– Нет? Вы считаете, одному человеку это было под силу?

Брэгг протянул Френчу свой портсигар.

– Думаю, да, – веско произнес он. – Но это мое частное мнение. Давайте рассмотрим суть дела и вы сможете составить свое мнение об этом. Во-первых, следует уяснить себе, что это за чертежи. Существуют оригиналы чертежей поперечных разрезов, они хранятся в архиве, с них делается пять фотокопий. Две из них подписываются и являются частью трудового договора. Вместе с другими документами один из них хранится у нашего руководства, а другой – у руководства подрядчиков. Еще один хранится здесь, у нас, в секретариате офиса в Лидмуте. Две оставшиеся фотокопии являются рабочими: одна находится у нас в инженерном домике в Уитнессе, а другая – там же у подрядчиков. Так что из пяти фотокопий реально используется только две. Как я объяснил, они являются исходными документами для проведения работ, на них также периодически фиксируется объем произведенных работ. Они используются для составления ведомости на оплату. Я рассказываю вам все это, чтобы показать, что необходима подделка лишь двух рабочих экземпляров чертежей в Уитнессе и, как вы понимаете, эти чертежи никогда и никому не придет в голову сравнивать с другими фотокопиями. Вы следите за мной?

– Да, сэр.

– Хорошо. Предположим, кто-то хочет совершить подлог. Пусть для примера это будет Кэри. Как это сделать? Думаю, он начал бы с изготовления комплекта новых чертежей разрезов с необходимыми изменениями. Далее он…

– Простите меня, а сколько времени это может занять? Это трудоемкая работа?

– Да, трудоемкая, но ничего сверхъестественного в ней нет. Главное – на нее нужно немало времени. Он вполне мог работать по ночам и по воскресеньям. Как вы понимаете, он мог забирать с собой сразу несколько чертежей из книга, которая на самом деле представляет собой скоросшиватель.

– Он мог брать их домой?

– Он мог брать их куда угодно.

– Причем вынув из скоросшивателя, разумеется? Я имею в виду книгу подрядчиков.

– Конечно. А изготовив поддельные чертежи, он мог сделать пару фотокопий на той же бумаге, которую мы используем. Она называется «Аркоба X 35». Это феррогалловая бумага, выпускаемая фирмой «Реднат и Халлидей». Далее он заменяет чертежи и…

– Простите меня еще раз, но где он мог изготовить копии?

– Ха, – пожал плечами Брэгг. – Хотел бы я это знать. Требуется специальный аппарат. У нас есть такой, у подрядчиков тоже наверняка есть в их головном офисе. А вот есть ли в Уитнессе – не могу ответить.

– Такие фотокопии можно изготовить где-то по заказу?

– Обычно именно так и делается. Лишь крупные офисы делают их сами.

– Ага, значит, можно попытаться отследить их изготовление?

Брэгг вновь пожал плечами, показывая, что этот вопрос вне его компетенции, но ответил, что, пожалуй, действительно можно этим заняться.

– Вот еще что, – сказал Френч. – Предположим, Кэри имел доступ к копировальному аппарату. Но ему нужна бумага. Сколько бумаги могло ему понадобиться?

– Не могу сказать точно, ведь очевидно, что это зависит от размера рулона. Если он использовал наш размер, то есть обычный, – здесь Брэгг отвлекся на несложные вычисления, – то ему понадобилось два рулона. И кроме того, еще нужна прорисовочная подкладка.

– Да, правда, – согласился Френч, – я совсем упустил это из виду. Между прочим, подкладка и ткань – это одно и то же?

– Да. Одни говорят «подкладка», другие – «ткань».

– Но в таком случае ему было нужно еще два рулона ткани?

– Нет. Ведь на два отпечатка он делал одну прорисовку. И кроме того, рулоны прорисовочной подкладки больше по объему. Одного рулона вполне достаточно.

– Спасибо, – сказал Френч. – Итак, мы остановились на том, что он изготовил отпечатки. Что следует дальше?

– Следующий шаг – самый трудный, – продолжил Брэгг. – Каким-то образом ему необходимо добраться до наших чертежей в Уитнессе. Либо он должен на время забрать их, что нежелательно для него, либо он должен раздобыть ключ от нашего офиса и работать с ними ночью, либо что-нибудь еще в этом духе, Ему необходимо перенести на свои копии все записи и раскраску, которые были добавлены с тех пор, как была заведена книга. Этих добавлений немного, потому что он рассчитывал подменить чертежи еще до того, как они будут задействованы в работе. Одновременно ему пришлось подделать и надписи своих сотрудников на второй копии. Затем он просто подменил старые чертежи на новые в обоих скоросшивателях, и все было кончено. Далее дело шло уже независимо от него, поскольку ведомости составлялись исходя из фальшивых чертежей.

На Френча этот рассказ произвел глубокое впечатление. Если Кэри вполне мог обойтись без соучастника среди инженеров компании, тогда все подозрения против Акерли лишались оснований. После разговора с Брэггом Френч утвердился в мысли, что Акерли невиновен.

Этот вывод лишь еще более укрепился после беседы с Мейерсом, одним из клерков компании. Именно благодаря Мейерсу стало широко известно, что Акерли якобы интересовался объемами производимых земельных работ, и это было главным аргументом в пользу виновности Акерли. Но когда Френч выслушал подробный рассказ Мейерса, он понял, также как Парри и другие, что слухи исказили суть дела. Акерли не затрагивал эту тему. Они с Мейерсом говорили в основном о финансовой стороне работы, и Мейерс заметил, что, судя по размерам зарплат, работы идут полным ходом. В ответ на это замечание Акерли сказал, что его все устраивает, за исключением объема земляных работ, и рассказал историю о загрузке вагонов с грунтом. Мейерс обратил внимание на то, что Акерли был искренне озадачен, и сразу отмел идею, что Акерли мог быть замешан в подлоге.

Мейерс также заявил, что ему и в голову не пришло, что его рассказ будет истолкован как указание на участие Акерли в подлоге, и сказал, что теперь будет держать язык за зубами. Он просто подумал, что этот рассказ прольет определенный свет на дело с подлогом.

Вернувшись к себе, Френч подвел итог тому, что удалось узнать.

Во-первых, для подлога помощь Акерли не требовалась.

Во-вторых, как выяснилось, Акерли крайне ответственно относился к своей работе и дорожил своей репутацией безупречною работника. У него не было финансовых затруднений, на его счету в банке лежала кругленькая сумма. Судя по его чековой книжке, в долги он не залезал, более того, тратил на себя довольно мало. Он не думал о женитьбе, у него не было любовной связи. Он не имел склонности к азартным играм и вел здоровый, нормальный образ жизни.

Вплоть до самой своей смерти никаких отклонений от обычного жизненного уклада никто не заметил, ни тени обеспокоенности, возбужденности или смятения.

Если бы он испытывал крайнюю нужду в деньгах, лишь тогда, пожалуй, он отважился бы на такой рискованный шаг, как подлог, чтобы раздобыть необходимые средства. Но Френч не верил в то, что в этом случае Акерли сумел бы скрыть, что он попал в стесненные финансовые обстоятельства. Френчу также казалось невероятным, что в таких обстоятельствах Акерли сумел бы вести себя как ни в чем не бывало. В целом Френч пришел к заключению, что Акерли не имеет никакого отношения к подлогу. Поэтому он поставил крест на этом вопросе и перешел к следующему.

Если Акерли невиновен и почти обнаружил подлог, что было теперь совершенно ясно, и если Кэри был виновником подлога, что казалось Спенсу вполне очевидным, тогда предположение о том, что Кэри убил Акерли, было вполне логичным и походило на правду. Френч был убежден, что так оно и есть, хотя у него не было формальных доказательств. И он в сотый раз принялся размышлять о том, как можно раздобыть необходимые улики.

В голову ничего не приходило, и он вернулся к той линии расследования, которая наметилась в ходе разговора с Брэггом: изготовление фотокопий. Он набросал образец обращения к фирмам, имеющим фотокопировальные устройства, подробно описав поперечные разрезы и попросив сообщить в случае, если фирма изготавливала копии подобных чертежей. Записку он отослал в Ярд для публикации во всех технических журналах данного профиля.

Он также написал в фирму «Реднат и Халлидей», производящую специальную бумагу для фотокопий, с просьбой сообщить, не продавали ли они в период начала работы на железной дороге один-два рулона бумаги Кэри или другому неизвестному покупателю, особенно в окрестностях Лидмута или Уитнесса.

Через два дня пришел ответ на это письмо. Из фирмы «Реднат и Халлидей» сообщали, что двадцать восьмого января они получили по почте заказ на два рулона феррогалльской фотобумаги «Аркоба X 35» и один рулон подкладки шириной в тридцать дюймов. Имя заказчика ранее не значилось в их книгах. Это некий мистер Джон Сальвингтон, проживающий в Драйчестере на Кинг-стрит Вест, шестнадцать, к заказу был приложен чек на требуемую сумму. Они тотчас послали товар, который, они уверены, дошел по назначению.

Драйчестер был расположен в вершине треугольника, основание которого составляли Лидмут и Редчерч. От Редчерча до Драйчестера было двенадцать миль. И хотя железная дорога проходила через Лидмут, на автобусе можно было доехать кратчайшей дорогой. Час спустя после получения письма Френч уже был на Кинг-стрит Вест.

Он был готов к тому, что мистер Джон Сальвингтон – инженер или архитектор, решивший заказать фотокопии своих чертежей, или, возможно, книгоиздатель, бизнес которого требует изготовления фотокопий. Поэтому он довольно потер руки, увидев надпись «Джон Сальвингтон» на табачной лавочке. Этот адрес использовался по договоренности!

Мистер Сальвингтон был морщинистый старик с седой козлиной бородкой и хныкающим голосом. Увидев его, Френч подумал, что лучше всего представиться ему важным блюстителем закона. Напустив на себя подобающий вид, он достал свое удостоверение и, представившись инспектором Скотленд-Ярда, сообщил, что расследует дело об убийстве, и у него есть основания полагать, что мистер Сальвингтон может оказать ему весьма важную помощь.

Сальвингтон, на которого речь Френча явно произвела немалое впечатление, сказал, что ничего не знает ни о каком убийстве и что господин явно ошибся.

– Не думаю, мистер Сальвингтон, – с нажимом произнес Френч. – Наши сведения точны. Я не говорю, что вы лично замешаны в преступлении. По нашим данным, вы вошли в контакт с убийцей непреднамеренно. Скажите, – он достал записную книжку и начал перелистывать ее; это всегда вызывало почтительность, – двадцать девятого или тридцатого января этого года вы получали посылку от фирмы «Реднат и Халлидей», производителей инженерных и оптических инструментов в Хай-Холборне?

Мистер Сальвингтон, явно обеспокоенный, облегченно всплеснул руками.

– Так дело в этом? – воскликнул он. – Никогда бы не подумал. Такой спокойный, интеллигентный мужчина, ничуть не похожий на убийцу.

– Именно о нем я и говорю, – сказал Френч. – Расскажите мне о нем.

Сальвингтон оказался словоохотливым. Да, действительно, за три-четыре дня до даты, названной инспектором, в лавочку зашел человек и попросил о небольшой услуге – за плату. Он сказал, что его зовут Роберте, он архитектор и только приехал в Драйчестер. Он еще не снял комнату и поинтересовался, нельзя ли использовать адрес табачной лавки для пересыпки пары писем и посылки. Сальвингтон никогда не давал свой адрес, но и причин отказать тоже не видел, тем более за шесть пенсов. Роберте сказал, что ждет посылку от фирмы «Реднат и Халлидей» и заглянет через несколько дней. Три-четыре дня спустя пришла посылка, адресованная не Робертсу, а самому Сальвингтону. Он хотел было открыть ее, но, увидев надпись «Производители инженерных и оптических инструментов» на наклейке, не стал этого делать. Посылка была длинная и тонкая и вполне могла включать три рулона бумаги.

На следующий день объявился Роберте. Он объяснил, ч го сделал ошибку при оформлении заказа и назвал ею имя вместо своего. Заплатив шесть пенсов, он забрал посылку и ушел. Сальвингтон не придал этому случаю особогозначения, но все же слегка удивился, что больше никаких писем и посылок на имя Робертса не приходило. С тех пор Сальвингтон Робертса не видел.

Френч, услышав именно то, что и ожидал, задал наконец решающий вопрос. Он достал из кармана фотографии всех инженеров железной дороги, которые специально для этого случая раздобыл. Разложив их, он спросил, нет ли па них Робертса.

Несмотря на свой долгий опыт, Френч внутренне затаил дыхание, ожидая ответа. Он с волнением следил за тем, как старик перебирает фотографии одну за другой. Наконец он выбрал одну из них.

– Вот он, – и Сальвингтон ткнул грязным пальцем в одну из фигур на групповой фотографии.

Это был Кэри. На профессиональной фотографии он получился очень четко. Вот и важное подтверждение отчета Спенса о своем главном инженере. Покупка фотобумаги доказывала, что подлог осуществил именно Кэри. Конечно, из этого не следовало, что больше здесь никто не замешан. Френч ощутил, что он на верном пути и можно двигаться дальше.

В автобусе на обратном пути в Редчерч он подумал, что недостающее звено можно восстановить, изучив тонкости выплат от подлога. Как они выплачивались, кому именно, участвовал ли в них еще кто-то, кроме Кэри?

Следовало еще раз посетить головной офис фирмы «Джон Спенс и K°». Френч решил, что позвонит им утром и договорится о новой встрече.

В то же время он вдруг понял, каким должен быть его следующий шаг. Если Кэри купил фотобумагу, то как и где он изготовил отпечатки?

Френч не представлял себе в точности, как выглядит процесс такой печати. Он смутно понимал, что должен быть фотоувеличитель с кадрирующей рамкой и промывка проточной водой. Нужна ли для этого темная комната и какие требуются химикаты, он не знал. Он решил спросить об этом у Брэгга, затем постараться узнать, было ли все необходимое для печати у Кэри.

Но сначала он надо было съездить к Спенсу.

Глава 13 Опущенные шторы

После ужина Френч в своем номере в отеле решил просмотреть свои записи и проверить свои выводы. Как показывал его опыт, внимательный анализ выводов в спокойной обстановке был очень продуктивен. Часто зацепка, ключевой момент или вывод, который он проглядел в спешке дневной работы, выявлялся именно при таком анализе, избавляя его от пустой траты времени и ненужных ошибок. Также очень помогало составление списка узловых моментов дела. Он записывал те позиции, которые уже устоялись и не вызывали сомнений.

Заметок по делу накопилось довольно много, к ним добавились материалы слушания дел в Уитнессе и Редчерче, а также стенограммы допроса свидетелей. По опыту Френч знал, что эти вроде бы не имеющие прямого отношения к делу материалы являлись настоящим кладезем новых идей. Часто новые зацепки возникали именно благодаря им.

Он закончил писать и, приведя в порядок свои записи, принялся за другие бумаги. Он просмотрел полицейские отчеты и документы, касающиеся дела Акерли, и затем перешел к записям по делу Кэри, намереваясь перечитать их.

Неожиданно он прервался и, удивленно подняв брови, замер, глядя прямо перед собой. Он обнаружил нечто забавное.

Просматривая свидетельские показания, Френч вспоминал, как вели себя свидетели и далее с какой интонацией они произносили ту или иную фразу. Он как раз дошел до показаний Альберта Брадстрита, помощника кладовщика. Это был тот самый человек, который обнаружил тело Кэри. Френча привлекла одна фраза: Брадстрит заявил, что когда он вошел в офис, шторы были опущены, и он, как всегда, поднял их, чтобы в комнате стало светло и можно было разжечь огонь. Сделав это, он увидел Кэри, болтающегося в петле.

Френч отодвинул бумаги и откинулся на стуле назад, задумавшись.

Действительно, весьма курьезное утверждение. И как только никто не заметил этой странности? И как он сам это пропустил? Теперь этому оставалось лишь удивляться. Оживившись, Френч вновь перечитал досье, чтобы освежить в памяти положение обнаруженного тела.

Кэри перекинул веревку через одну из потолочных балок, а его стул, на котором он, по-видимому, стоял, пока надевал петлю на шею, лежал на полу у его ног. Френч представил себе эту картину и, отодвинув бумаги, глубоко задумался.

Что-то здесь было не так. Френчу пришло в голову, что именно такие моменты давали возможность Шерлоку Холмсу распутать все дело, не вставая с дивана, что так удивляло Ватсона.

Если Брадстрит поднял шторы, чтобы было больше света, значит, свет в кабинете не горел! Теперь-то Френчу было очевидно, что если бы свет был включен, то об этом обязательно упомянули бы. Но если свет был выключен, то как мог Кэри привязать веревку?

Мог ли он сделать это в темноте?

Френч задумался. Для Кэри было крайне важно привязать веревку надежно. Он не мог допустить промашки. Если он действительно собирался свести счеты с жизнью, он должен был отнестись к этой акции с максимальным тщанием. Очевидно, что в темноте он не смог бы перекинуть веревку через потолочную балку и надежно обвязать ее за стропила, при этом спустив конец с петлей на нужную высоту. А может, он выключил свет, в темноте забрался на стул, надел петлю на шею и выбил стул из-под ног?

Френч сомневался в этом. Он был уверен, что, если Кэри был необходим свет, он бы включил его. Но в этом случае не было никаких причин гасить его. Инженеры часто работали допоздна, и свет в окне офиса никому не показался бы подозрительным – по крайней мере, до того времени, пока леденящий замысел Кэри не был бы доведен до конца. Свет в окне мог увидеть лишь ночной сторож.

Чем больше Френч думал об этом, тем больше утверждался в мысли, что сам Кэри не стал бы гасить свет перед тем, как исполнить задуманное.

Результат этих размышлений привел Френча в замешательство: выходило, что Кэри убили! Никакого самоубийства не было!

Он встал и начал расхаживать по комнате. Кэри был убит! Возможно ли такое?

Затем ему пришло в голову, что если Кэри убили, то именно убийца, уходя, мог по привычке выключить свет. Разумеется, он напрасно сделал это, но такие ошибки как раз в порядке вещей.

Френча охватило волнение. Не хватил ли он через край со своими гипотезами? Ведь абсолютно все без исключения восприняли смерть Кэри как самоубийство, что подкрепляется всеми известными обстоятельствами дела. Версия об убийстве все опрокидывает! Ведь никто не предполагал, что все это может быть подстроено!

Затем Френч припомнил, что ведь и в деле Акерли все выглядело точно так же: ни у кого не возникло никаких сомнений в том, что это несчастный случай! Если Кэри действительно был убит, то можно предположить, что это один и тот же почерк и что убийца наверняка позаботился о безупречном алиби.

Френч даже присвистнул про себя. Если его новая гипотеза справедлива, то вся предыдущая работа шла прахом! Все его скрупулезные построения и выводы требовали коренного пересмотра и перепроверки. Все надо было начинать с нуля.

И здесь он одернул себя. Ведь убить человека, повесив его, практически невозможно, за исключением двух случаев: во-первых, если убийц – несколько человек, как при линчевании, и, во-вторых, когда жертва беспомощна, например оглушена ударом или одурманена наркотиком. Ведь повесить человека непросто. Жертва не сдастся без борьбы, и один человек просто физически не в состоянии повесить другого. Это за пределами человеческих возможностей.

Френч достал из чемодана справочник по криминалистике Тейлора и раскрыл его. Ход его мыслей был совершенно справедлив. На странице семьсот шесть он нашел нужный пункт:

10. Трудности убийства через повешение

Совершенно справедливо отмечают, что убийство через повешение – одно из наиболее трудных в реализации, поэтому оно встречается крайне редко. В большинстве преступлений, имеющих дела с повешением, это происходит уже после умерщвления жертвы и делается для того, чтобы инсценировать самоубийство и избегнуть подозрений. При обнаружении повесившегося человека, как правило, принимается гипотеза о самоубийстве. Однако следует заметить, что человек может быть убит через повешение, и отсутствие других повреждений на теле, равно как и обстановка, вроде бы подтверждающая гипотезу о самоубийстве, не могут служить убедительными доказательствами в пользу самоубийства. Следующие обстоятельства могут косвенно свидетельствовать в пользу того, что в конкретном случае мы имеем дело не с самоубийством, а с убийством:

1) когда повесившийся – немощной и слабый физически, а его противник – сильный, здоровый мужчина. Жертвой может быть ребенок, юноша, женщина, человек почтенного возраста или больной. В этом случае его могут убить, повесив;

2) когда повесившийся – человек здоровый и в расцвете сил, находился в состоянии опьянения, алкогольного или наркотического, или страдал обмороками, либо изнемог, защищая свою жизнь;

3) во всех случаях убийство может быть совершено через повешение, когда нападающих много, а жертва – в одиночестве (например, суд Линча).

Таковы исключения. Если эти исключительные моменты отсутствуют, то криминалисту следует в качестве рабочей гипотезы принять гипотезу о самоубийстве. Если жертва не находилась в состоянии опьянения и не страдала от физической слабости, отсутствие на теле следов борьбы не является доказательством самоубийства, поскольку бывают редкие случаи, когда убитый через повешение не оказывает сопротивления своему противнику.

Итак, по Тейлору, смерть через повешение с очевидностью является самоубийством, если налицо нет определенных признаков. Френч, вспомнив, что в медицинском заключении было сказано, что смерть наступила от удушья через повешение, с особой тщательностью просмотрел обозначенные у Тейлора пункты исключений. Кэри не был слабаком, не страдал обмороками и не находился в состоянии опьянения, иначе это было бы отмечено на слушании дела. Он не выдохся в борьбе за свою жизнь по той простой причине, что он этого не делал. На теле не было следов насилия. Наконец, трудно было предположить, что на него навалились скопом.

Оставалась одна возможность: Кэри дали наркотик. Факт присутствия наркотика можно было установить с помощью вскрытия трупа, однако вскрытие не было проведено, поскольку в этом не видели необходимости.

Задумавшись над этой возможностью, Френч понял, что в его случае это вполне может иметь место. Действительно, согласно Тейлору, Кэри нельзя было повесить, не опоив наркотиком. Френч подумал, что нужно иметь в виду и оборотную сторону дела: если Кэри дали наркотик, то он тем более не смог бы совершить самоубийство. Наличие наркотика – очевидное свидетельство того, что его убили. Итак: если Кэри дали наркотик, то это явно убийство; если же нет, то это самоубийство.

Френча захватил новый ход его размышлений, и он напрочь забыл о тех треволнениях, которые уже доставило ему это дело. Эксгумация и вскрытие трупа сразу прояснят этот вопрос. Затем он подумал, что непросто будет обосновать необходимость проведения эксгумации. На чем основаны его построения? Всего лишь на факте выключенного в комнате света. Не найдется ли других, более веских соображений в пользу его новой гипотезы?

Распытывая внутренний подъем, на следующее утро Френч отправился в Уитнесс, чтобы тщательно осмотреть место трагедии. В офисе сидел один Лоуэлл, Пол и Темплтон ушли на перегон.

– Я составляю отчет о драматических событиях, мистер Лоуэлл, – объяснил он, – в том числе и о самоубийстве мистера Кэри. Надеюсь, вы не будете возражать, если я с этой целью осмотрю его кабинет?

– Конечно, пожалуйста, – откликнулся Лоуэлл. – Я как раз собирался наведаться к виадуку, так что не буду вам мешать. Я вам не нужен?

– Пока нет, сэр. Если я обнаружу что-то, в чем не смогу разобраться сам, тогда мне придется прибегнуть к вашей помощи.

– Хорошо, я вернусь примерно через час. Если понадоблюсь раньше, то я буду у четвертой опоры.

Френч именно этого и хотел, но не смел и надеяться на такую удачу. Он начал с тщательной проверки свидетельств из досье, Лоуэлл тем временем ушел.

Осмотр офиса лишь укрепил во Френче уверенность в своей правоте. Ему стало совершенно очевидно, что приготовления к смерти были попросту невозможны без света, и он уверился в том, что перед ним не самоубийство.

Во-первых, взобраться на конторский стул было не так-то легко. Он был высокий, неустойчивый и грозил опрокинуться. Френч лишь с третьей попытки сумел залезть на него. В темноте он вряд ли вообще сумел бы это сделать.

Далее, петля на веревке. Это был ключевой момент. Она не должна провисать или проскальзывать по балке. Здесь опять свет был очень важен. Если Кэри, забравшись на стул и привязав веревку, решил погасить свет, то он не мог сделать это иначе, чем вновь спустившись со стула на пол. Выключатель находился довольно далеко, и если бы он использовал бечевку или что-нибудь в этом роде, это приспособление было бы найдено утром.

Френч продолжил осмотр, тщательно исследовав стул, выключатель и другие предметы в комнате в надежде обнаружить что-нибудь полезное. Но нигде ничего не было. Наконец он подумал, что неплохо было бы напоследок осмотреть потолочную балку, к которой была привязана веревка. Положив на стул несколько книг, он не без труда взгромоздился на них. Наконец-то ему попалось кое-что любопытное! Направив луч фонарика на балку сверху, он понял, что нашел улику, которая была ему так нужна!

Потолочная балка была изрядной толщины и очень прочная. Сверху ее покрывал толстый слой пыли. Эта пыль и сохранила отметки, которые крайне заинтересовали его. По характеру отметок было очевидно, что веревку не просто перебросили через балку и затем использовали. Переброшенная веревка уже была привязана к чему-то весьма тяжелому! Поэтому при своем скольжении вдоль балки она сняла с нее всю пыль на протяжении около фута. Видимо, ее натяжение было очень сильным, поскольку отметины остались даже на древесине!

Насколько Френч мог судить, такие отметины могли получиться только в одном случае: Кэри опоили наркотиком и он потерял сознание, после нею убийца передвинул бесчувственное тело под балку, надел петлю ему на шею, перекинул веревку через балку и вздернул тело к потолку. При этом веревка протерла на дереве отчетливый след. А стул, разумеется, уже после для отвода глаз был аккуратно уложен возле висящего тела на пол.

И кстати, в случае самоубийства Кэри не было никакой нужды возить веревку туда-сюда вдоль балки. Она бы не оставила на балке этого широкого следа в один фут!

Френч почувствовал что-то вроде гордости. Искусно, очень искусно все это было подстроено. Конечно, местная полиция сразу купилась. Он готов был поспорить на что угодно, что Эмери и в голову не пришло бы заглянуть на эту балку, а если бы он и взглянул на нее, то не сумел бы прочитать оставленные следы. А ведь и он, и Роуди, и главный констебль знали, что свет был выключен. Но никто из них не придал этому никакого значения. Плохо у них работают мозги, у этих местных! Неудивительно, что они обратились за помощью в Ярд.

Однако Френч понимал, что не стоит слишком уж полагаться на собственную сообразительность и пренебрегать поиском улик. Следует продолжить осмотр офиса – а вдруг убийца оставил след?! Ведь убийцы на удивление часто роняют всякие мелочи или оставляют другие отчетливые следы своего присутствия на месте преступления. Френч тщательно все осмотрел, однако не нашел больше никаких следов преступления.

Он не стал ждать возвращения Лоуэлла и отправился обратно в Редчерч. Дело принимало серьезный оборот, и прежде всего необходимо поставить обо всем в известность Роуди. Кроме того, необходимость эксгумации теперь была очевидна, и Роуди мог это организовать.

Однако Роуди не было на месте, и Френч сумел увидеться с ним только вечером. Как обычно, Роуди молча выслушал рассказ Френча, хотя по ходу рассказа его крупное лицо не раз хмурилось. Он заговорил, лишь когда Френч завершил рассказ. Его тирада напоминала по стилю зловещее пророчество.

– Уже во второй раз мы дали маху, – горько заметил он. – Мы опозорились в деле Акерли, на слушании утвердив вердикт о самоубийстве, а это было убийство. И при слушании дела Кэри мы поступили точно так же, и вновь дали маху. Я должен поздравить вас, инспектор, и все такое, но нам от этого мало проку.

– Боюсь, сэр, я оказался ничуть не лучше ваших людей, – тактично заметил Френч. – Я ведь тоже присутствовал на втором разбирательстве, но до вчерашнего вечера не удосужился обратить внимание на этот момент с выключенным светом.

Роуди досадливо отмахнулся от его слов.

– Что вы предлагаете? – спросил он.

– Перед тем как что-либо предпринимать, следует кое-что проверить, – ответил Френч. – Полагаю, это многое прояснит. Речь идет вот о чем, – и он изложил прочитанный фрагмент из «Принципов и практики судебной экспертизы» Тейлора. Роуди тотчас стал менее приветливым.

– Полагаю, вы хотите вскрытия? – пробурчал он.

– Да, сэр. Как вы на это смотрите?

– А с доктором вы говорили? – спросил Роуди после короткого раздумывания.

– Не уверен, что он может что-то сказать. Он же не заметил наркотика, иначе упомянул бы об этом. И уж конечно, нет смысла упрекать его в том, что он не сделал вскрытия – никто ведь не предполагал, что это убийство.

– Не думаю, что доктор не заслужил наших упреков. Но что махать кулаками после драки?

Френч тактично согласился с этим не вполне понятным замечанием.

– Я поговорю с главным констеблем, – наконец сказал Роуди. – Он должен дать свое согласие, и мы проведем вскрытие. – Он помолчал, глядя прямо перед собой. – Выходит, ваши предположения пошли прахом, инспектор?

Френч кивнул.

– Полностью. Придется начать все сначала.

– Но какие-то моменты и догадки остались в силе?

– Думаю, да, сэр, хотя точно пока не могу сказать, что именно. Теперь ясно, что не Кэри убил Акерли. А если не он убийца, тогда все мои гипотезы рушатся.

– Знаете, Френч, – суперинтендант доверительно наклонился к нему, – если честно, я не очень-то верил в то, что алиби Кэри – фальшивка. Если это принять, то концы перестают сходиться с концами.

– Я теперь тоже так думаю, сэр. А какова ваша версия дела?

– Кэри не мог сам написать письмо, это выглядит совершенно по-дурацки. Во-первых, если он действительно был влюблен в эту девушку, Бренду Вэйн, а я в этом не сомневаюсь, разве он привел бы в письме такой сомнительный предлог для встречи? Якобы девушка попала в беду благодаря одному из его помощников! Вряд ли он написал бы такое. Точно так же он не стал бы вовлекать ее в ход судебного разбирательства, тем более для того, чтобы засвидетельствовать его алиби. Кроме того, если они любили друг друга, то тем более он должен был знать, что ее свидетельство не будет принято во внимание. Совершенно очевидно, что она вполне могла солгать, чтобы выгородить его. Вы думали об этом?

– Да.

– Но признали их недостаточно весомыми?

Френч отрицательно покачал головой.

– Нет, я бы этого не сказал. Я подумал, что эти доводы достаточно весомы. В то же время мне показалось, что они менее серьезны, чем доводы в пользу виновности Кэри.

– Может быть, вы и правы, – согласился Роуди. – Кэри мог убить Акерли, а кто-то мог убить Кэри. Но это вряд ли.

– Да, сэр, не похоже на то. В обоих случаях один и тот же почерк. Возможно, кто-то еще был замешан в подлоге вместе с Кэри, а потом они не поладили. Можно принять это в качестве одной из версий.

– Что вы будете делать дальше, Френч?

– Еще не решил, сэр. Пойду поужинаю, а потом еще раз все обдумаю и намечу план дальнейших действий.

Однако составление плана дальнейших действий оказалось не таким простым делом, как предполагал Френч. Он крайне удивился, обнаружив, что чем больше он размышляет над делом, тем меньше понимает его логику. Он-то полагал, что новые сведения прольют свет на происходящее, но ничего подобного не случилось. Наоборот, все окончательно запуталось. И самое главное: у него не было ни одного подозреваемого! Френч опять взялся за досье, чтобы перечитать материалы с иной точки зрения.

Что же на самом деле произошло в ту ночь, когда умер Кэри? Незадолго до половины шестого все инженеры собрались в офисе. В половине шестого Кэри ушел. Он сказал, что зайдет к Брэггу и чтобы его не ждали. Его коллеги разошлись, Темплтон ушел в пять сорок, Лоуэлл – в пять сорок пять, Пол – в пять пятьдесят пять. Клерки тоже давно ушли, и Пол выключил свет и запер входную дверь. Никто из них не возвращался вечером в офис.

Кэри вышел из своего офиса в пять тридцать и зашел в офис к Брэггу, но не застал его и сидел там, дожидаясь его прихода. Он ушел в пять пятьдесят пять. Куда он направился, неизвестно. Похоже, никто не заметил, ушел ли он или остался во дворе. По идее, уходя, он должен был выйти в ворота для проезда поезда. Он обычно именно так и делал.

Судя по всему, примерно в шесть пятнадцать он вернулся в свой кабинет, поскольку Парри видел свет в его окне.

Врач сказал, что Кэри умер за много часов до того, как обнаружили его тело. Так что, скорее всего, убийство было совершено вечером, и довольно рано.

Все эти соображения заставляли взглянуть на эпизод с незнакомым визитером совершенно иначе. Похоже, что это и был убийца. Френч перечитал показания Парри. По пути от офиса к воротам тот проходил в сорока ярдах от освещенного окна офиса и заметил человека, подошедшего к домику подрядчиков. Незнакомец как раз оказался между ним и освещенным окном, и Парри видел абрис головы в вязаной шапке. Человек постучал в дверь, но ему никто не открыл. Тогда он отпер дверь своим ключом и вошел.

Парри не узнал незнакомца и не смог описать его, отметив лишь, что тот был высокого роста. Однако Парри точно описал, как тот постучал, подождал, а затем сам отпер дверь. Френчу все это показалось крайне существенным – ведь действия незнакомца были совершенно нетривиальны! Зачем стучаться, если у тебя есть ключ? В крайнем случае можно постучать, оповещая о своем приходе, и тотчас самому отпереть дверь и войти. Но незнакомец постучал и подождал ответа. Он вошел, лишь когда удостоверился в том, что ему не откроют. Как странно, подумал Френч.

Неожиданная догадка пронзила его. Конечно, это же был убийца, а Кэри уже отключился под воздействием наркотика, который ему дал либо сам убийца, либо его сообщник. Подходя к домику, убийца не был уверен, подействовал ли наркотик. Возможно, он не хотел, чтобы Кэри видел его – ведь тот мог догадаться об опасности и позвать кого-нибудь на помощь. Поэтому убийца постучал. Если бы Кэри был способен открыть дверь, убийца, услышав его шаги, мог скрыться и вернуться позднее. Но Кэри не открыл, и убийца понял, что наркотик подействовал, и Кэри отключился. Лишь тогда он вошел.

Френч понимал, что все это чистые рассуждения, но по крайней мере они давали приемлемое объяснение всем фактам. Стало ясно, что он должен во что бы то ни стало «вычислить» таинственного незнакомца!

Френч взял лист бумаги и выписал в три колонки имена всех подозреваемых. Первая колонка – подлог, вторая – убийство Акерли и третья – убийство Кэри. Неясно, взаимосвязаны ли три этих дела, но скорее всего да, связаны. Допустим, что это так, и посмотрим, что из этого следует.

Итак, первое: подлог.

Здесь возникают два вопроса: (1) кому он выгоден? и (2) кто мог подменить разрезы?

Для ответа на первый вопрос следовало еще раз встретиться с руководством подрядчиков, что он как раз и собирался сделать. Теперь такая встреча стала просто-таки неотложной, и он решил утром позвонить им и договориться о встрече. Пока же он мог сказать одно: подлог был выгоден Кэри. Однако вполне возможно, что Кэри делился выручкой с кем-то еще.

Что же касается подмены разрезов, Френч понимал, что это мог сделать практически любой из инженеров – Кэри, Лоуэлл, Пол, Брэгг, Акерли либо Темплтон. Любой из них мог быть соучастником Кэри безотносительно к тому, кто именно подменил разрезы.

Второе: убийство Акерли.

Его Френч уже анализировал, и оказалось, что лишь Кэри может быть убийцей, поскольку все остальные либо имели алиби, либо не соответствовали описанию мальчика, Лангтона.

Оставался третий эпизод: убийство Кэри.

С этим было проще. У кого из подозреваемых нет алиби?

И здесь Френч обнаружил, что не располагает необходимыми сведениями на этот счет и не может ответить на поставленный вопрос. Он не знал, были ли алиби у Лоуэлла, Пола и Темплтона. У Парри и Брэгга было сомнительное алиби: первый был занят планом, второй уехал в Драйчестер. Однако оба алиби вполне могли оказаться ложными.

Френч слегка приуныл, прикинув, сколько работы ему предстоит, чтобы ответить на поставленные вопросы. Однако сама постановка вопросов уже говорила о том, что дело сдвинулось с мертвой точки. Ободренный этой мыслью, Френч лег спать.

Глава 14 Половина суммы премиальных

На следующий день Френч с утра позвонил мистеру Хью Спенсу и договорился о встрече во второй половине дня. В три часа он вновь был в офисе фирмы на Виктория-стрит.

– Ну как, инспектор, – встретил его мистер Спенс, – что-то еще стряслось? Я понял по вашему звонку, что произошло нечто серьезное?

– Боюсь, что вы правы, сэр, – ответил Френч, – по крайней мере, по сути. Ничего нового не случилось, но, судя по всему, мы ошибались в оценке того, что произошло. Предполагалось, что мистер Акерли погиб случайно, а мистер Кэри покончил с собой. Увы, сэр, обе эти версии неверны. Я сожалею, но должен заявить, что оба были убиты.

Френч не сомневался, что это сообщение в глазах Спенса вполне оправдало его новое появление у них. Младший совладелец не смог скрыть своего удивления и ужаса.

– О небо! Инспектор! Вы серьезно? – выдохнул он. – Кэри убит! Просто невероятно!

– В этом нет сомнений, сэр, – продолжил Френч. – Оба преступления совершены весьма искусно, одно – так, чтобы сойти за несчастный случай, другое – за самоубийство. Истина открылась лишь по чистой случайности.

Мистер Спенс был просто раздавлен услышанным.

– Я должен позвать своего партнера, – заявил он. – Он должен узнать обо всем из первых рук.

Мистер Спенс вышел, оставив Френча в одиночестве. Тот окинул взглядом прекрасную меблировку офиса. Ну что ж, подумал он, по крайней мере не будет проблем с получением нужных сведений. Мистер – Хью Спенс явно готов был сделать все, что в его силах, чтобы помочь следствию. А когда появился его кузен, мистер Элмер Спенс, Френч понял, что вполне может сказать то же самое и о нем.

Элмер был намного старше своего кузена. Он выглядел представительно и импозантно. Френч невольно подумал: вот подлинный руководитель фирмы! Однако вместо ожидаемой рассудительности он, как и Хью, был попросту раздавлен нежданным известием.

– Какой ужас, инспектор! – наконец выговорил он. – Я с трудом могу в это поверить! Вы сказали, что Акерли и Кэри были убиты? Это не ошибка? Вы в этом уверены?

– Да, сэр, – заверил его Френч. – Как я уже сообщил вашему партнеру, этот факт открылся по чистой случайности, но в нем не приходится сомневаться.

Партнеры обмякли на своих стульях.

– Ужасно, ужасно, – пробормотал мистер Элмер. – И так неожиданно! Чего-то в этом роде я и ожидал от последнего происшествия. Но скажите… гм… кто это мог сделать?

Френч постарался напустить на себя таинственность.

– Мы еще не думали над этим, – ответил он, – но, конечно, мы начали расследование. Потому-то я и здесь.

Партнеры молча посмотрели друг на друга. Первым заговорил Хью:

– Боюсь, мы рассказали все, что нам известно. Но, разумеется, мы будем рады оказать вам посильную помощь.

– Да-да, конечно, – присоединился к нему Элмер. – Инспектор это знает. Но в самом деле, при всем нашем желании я не представляю себе, чем еще мы могли бы быть вам полезны. Мы совершенно не в курсе этих ужасных событий.

Френч кивнул.

– В этом я уверен, джентльмены. Но вы можете помочь мне выявить мотивы преступления. Предполагается, что трагедия связана с недавним подлогом. Вы, джентльмены, расследовали это дело, и я хотел бы узнать, что же вы обнаружили.

Несмотря на всю отзывчивость партнеров, они явно были недовольны таким поворотом разговора, и Френч мысленно спросил себя: с чего бы это?

– Конечно, вы понимаете, джентльмены, что все сказанное останется между нами, – добавил Френч, – за исключением тех моментов, которые могут послужить уликами для следствия. Поверьте, у нас нет привычки совать нос в чужие дела без крайней па то необходимости.

– Да-да, – отозвался старший Спенс, – мы понимаем. Но нам нечего добавить к тому, о чем говорилось в нашем отчете, посланном Железнодорожной компании. Вы, конечно, ознакомились с ним?

– Да, сэр. Мистер Брэгг показывал его мне.

– Так чего еще вы хотите?

– Мне бы хотелось знать, сэр, – произнес Френч, – во-первых, какие суммы в процентах или премиальных выплачивались мистеру Кэри за превышение объема работ, и во-вторых, получал ли подобные надбавки к жалованью кто-то еще, и если да, то кто и какие?

Партнеры, замявшись, обменялись взглядами. Наконец мистер Спенс-старший ответил.

– Разумеется, это строго конфиденциальная информация, инспектор, и в обычных обстоятельствах мы бы не стали говорить об этом. Разумеется, мы не можем спорить с представителем правосудия, и тем не менее, мистер Френч, боюсь, вы должны сперва убедить нас в том, что такие сведения вам действительно необходимы.

Френч чертыхнулся про себя, но вслух вежливо сказал, что ему позиция мистера Спенса кажется вполне резонной, однако он испытывает некоторые трудности в предоставлении необходимых доказательств.

– Ведь речь идет о возможных мотивах преступления, – пояснил он. – Необходимо выяснить, кто именно получал за подлог премиальные и насколько велики были суммы. Лишь тогда станет ясно, было ли их получение связано с самими преступлениями.

– Вознаграждение получал один Кэри. Мы упомянули об этом в отчете для компании.

– Я уверен, что так и было, но Кэри мог делиться ими еще с кем-то. Поэтому необходимо выяснить размеры выплат и даты, когда это происходило, чтобы установить, не замешан ли здесь кто-то еще.

Однако оба Спенса не пожелали ничего больше сообщить Френчу, и наконец он вежливо заметил, что, если они не сочтут возможным предоставить ему необходимые сведения в частном порядке, ему придется выписать ордер на изъятие документов, и их ведомости будут фигурировать в суде. Ему пришлось привести и другие аргументы, и наконец кузены пошли на попятный и сделали значительный шаг навстречу. Они не только назвали цифры выплат, но и показали ведомости, объяснив Френчу, как производились выплаты. Премиальные выплачивались отдельным чеком, раз в четыре педели, в то время как обычная зарплата выплачивалась строго первого числа каждого месяца.

Оказалось, что в результате подлога Кэри получил премиальные на сумму в две тысячи двадцать пять фунтов. Премиальные выплачивались практически с самого начала строительства, то есть в течение целого года. Сами суммы варьировались от семидесяти пяти до трехсот фунтов. Френч переписал цифры выплат по месяцам.

– Благодарю вас, джентльмены, это может быть полезным. Теперь еще один-два вопроса напоследок. Вы что-нибудь знаете о семье мистера Кэри или о его наследниках?

Оба Спенса не могли ответить на этот вопрос. Было известно, что его родители умерли, и насколько они знали, он не был женат и не имел родственников.

– И наконец, самый трудный вопрос, – произнес Френч, – потому что он самый важный. Не известно ли вам что-нибудь, что может пролить свет па трагедию, или будет полезным для хода следствия?

Оба Спенса тотчас ответили отрицательно. Но Френч не отставал от них и задал тот же вопрос иначе, однако ничего существенного не выяснил.

– И последний вопрос, – Френч невольно отметил выражение облегчения, промелькнувшее на их лицах. – Вы, разумеется, знаете, что подлог предполагал переделку чертежей всех поперечных разрезов и изготовление двух комплектов их фотокопий. У меня есть свидетельства, что Кэри тайно приобрел копировальную ткань и фотобумагу для этой цели. Но я…

– Мы не знали этого, инспектор.

– Да, сэр. Я забыл упомянуть об этом в нашем разговоре. Но я хотел сказать, что пока неясно, где он делал фотокопии. Как я понимаю, у вас есть копировальный аппарат. Мне хотелось бы выяснить, можно ли было тайком от всех изготовить их здесь?

Этот новый поворот дела явно вновь сильно смутил обоих Спенсов.

– Я вижу, к чему вы клоните, – беспомощно произнес Элмер Спенс. – Вы думаете, что у Кэри был сообщник в офисе?

– Не обязательно. Мог ли Кэри, скажем, прийти сюда в субботу, поработать ночью и вернуться в Уитнесс в воскресенье?

– Да, все инженерные работники имели ключи, – ответил старший Спенс и посмотрел на своего кузена. – Хью, я думаю, что предположение инспектора вполне справедливо, а?

Хью согласился, что теоретически это возможно, но кузены не могли поверить в то, что такое могло случиться.

– Тем не менее мне хотелось бы поговорить с обслуживающим персоналом, – настаивал Френч. – Возможно, кто-то заметил что-то, что может помочь мне.

Партнеры не возражали и, вызвав главного технического ассистента, попросили ею ответить на все вопросы инспектора.

Последовала долгая беседа, и Френч не пожалел, что потратил на нее много времени. Все вопросы были сняты, и Френч пришел к заключению, что оба Спенса были правы: хотя в принципе подложные фотокопии могли быть изготовлены в офисе, однако крайне маловероятно, что их делали здесь, на Виктория-стрит.

Вечером, возвращаясь поездом в Редчерч, Френч ощутил, что день прошел не зря. Он узнал размеры премиальных из-за подлога, выплаченные Кэри, и убедился, что больше деньги никому не выплачивались. Фотопечать разрезов была вопросом второстепенным. Честно говоря, он и не надеялся найти здесь ответ на этот вопрос.

Теперь оставалось выяснить, не делился ли Кэри своими неправедными прибылями с кем-то еще. Эту задачу Френч оставил на утро.

На следующий день он решил прояснить другой момент той версии, которую он теперь так тщательно выстраивал. Френч вошел в отделение банка Ллойда в Уитнессе сразу после открытия и осведомился, можно ли увидеться с менеджером.

Изложив дело, которое привело его в Дорсет, Френч сказал:

– Из бумаг, обнаруженных в письменном столе покойного мистера Кэри, следовало, что он хранил свои сбережения у вас, и мне хотелось бы ознакомиться с ею счетами.

Он доверительно поведал менеджеру о том, что по его предположениям Кэри был убит, добавив, что, насколько ему известно, у погибшего нет родственников и он не оставил завещания.

– Я знаю, сэр, – продолжил он, – что джентльмен на нашем месте не стал бы без особого разрешения предоставлять полиции подобного рода сведения о состоянии счета его клиента, но данный случай, как вы видите, особый.

Он столь красноречиво расписал крайнюю необходимость для хода следствия в этих сведениях, что в конце концов сумел убедить в этом и менеджера – сам изрядно удивившись этому.

Оказалось, что Кэри все получаемые им от фирмы подрядчиков чеки переводил на свой счет в банке и свои расходы оплачивал по мере необходимости, используя чековую книжку. Френч обнаружил, что на его счету зафиксированы все ежемесячные чеки, то есть обычная зарплата Кэри. Что же касается чеков на премиальные выплаты, то когда Френч начал проверять их суммы, то с удивлением обнаружил отклонение от общего правила.

Начиная с момента поступления самых первых чеков премиальных выплат и вплоть до третьего октября Кэри переводил на свой счет лишь половину полученной суммы премиальных. Вторую половину он сразу забирал наличными, в виде банкнот. Однако с двух последних выплат премиальных, а именно, тридцать первого октября и двадцать восьмого ноября, он не стал, как обычно, брать половину денег наличными и всю полученную сумму полностью перевел на свой счет.

Далее Френч получил от менеджера цифры поступлений и расходов со счета Кэри, чтобы выяснить, не снял ли Кэри эту сумму ранее. Но нет, денег он определенно не снимал.

После визита в банк Френч устроился в комнате ожидания на станции, чтобы обдумать ситуацию. Премиальные выплаты за подлог получал только Кэри. Однако похоже, что ему доставалась лишь половина денег. Куда же шла вторая половина, переводимая в банкноты?

Объяснение напрашивалось само собой, хоть Френч и был крайне удивлен тем, что ему открылось: выходило, что сначала у Кэри был соучастник подлога, сообщник, который получал половину премиальных. Далее следовало предположить, что в октябре сообщник куда-то делся, оставив всю сумму прибыли Кэри.

Кем мог быть этот сообщник? Ответ был вполне очевиден. В октябре в составе инженерного персонала случилось лишь одно изменение: Акерли! Неужели Кэри и Акерли были сообщниками и вступили в преступный сговор, чтобы обмануть Железнодорожную компанию? Сговор, которому положила конец гибель Акерли?

В комнате ожидания Френч просидел часа два. Он курил, прорабатывая различные гипотезы, и в конечном счете пришел к выводу, что другого столь же логичного и правдоподобного объяснения, пожалуй, не существует.

Он вполне понимал, что новое предположение входит в противоречие с его предыдущей гипотезой о невиновности Акерли и Кори и о том, что некто третий убил их обоих. Что ж, если это действительно сделал некий неизвестный, то он это совершил не из-за денег. Все деньги шли Кэри, и они оставались на его счету – за исключением половины премиальных выплат. Если некто третий совершил эти убийства, то что двигало им? Френч не мог представить себе его мотивы. Он даже выругался. Дело явно зашло в тупик. Все так хорошо шло – и на тебе! Теперь опять придется начинать все заново.

Роуди просил Френча позвонить вечером и рассказать о результатах поездки. До вечера времени еще было достаточно, и Френч подумал, а не попробовать ли отследить изготовление фотокопий?

На первом же поезде он уехал в Лидмут и, позвонив Марлоу, спросил, не может ли тот помочь ему в этом. На его счастье случилось так, что в офисе не было ни Парри, ни Брэгга. Честно говоря, он на это и рассчитывал. Марлоу позвонил Болтону, с которым Парри обсуждал достоинства проекта пешеходного моста в Лидватере, и попросил его помочь инспектору.

Болтон оказался словоохотливым. Он показал Френчу, где и как делаются фотокопии чертежей, и долго распространялся о том, можно ли сделать их тайком от всех. Вывод был тот же самый, что и на предыдущих этапах этого запутанного дела: в принципе, это возможно, и каждый, кто имеет ключ от офиса, может это сделать, не оставив никаких следов. И, однако, не было никаких указаний на то, что кто-то действительно занимался такой работой.

Когда Френч вернулся в Редчерч, Роуди ждал его. Рассказ о похождениях Френча он выслушал без комментариев.

– Такие вот дела, – закончил Френч. – Можно предположить, что Акерли был сообщником Кэри, поскольку пока первый был жив, Кэри обменивал половицу своих премиальных на банкноты. Однако все, что нам известно об Акерли, говорит в пользу того, что он здесь ни при чем. Более чем забавно!

Роуди очень заинтересовался фактом обмена половины суммы премиальных на банкноты.

– Думаю, мы можем расценивать это как доказательство того, что Кэри имел сообщника, с которым делил деньги поровну, – заметил он. – Но я не уверен, что это Акерли.

– Я тоже, – согласился Френч. – Но я не представляю себе, как тогда объяснить сохранение суммы премиальных в целости после смерти Акерли.

Роуди тихонько присвистнул и погрузился в размышления. Наконец он заговорил.

– Предположим, у Кэри был сообщник, но не Акерли. Возможно, они поссорились и Кэри отказался платить. Тогда это все объясняет. Из-за этого его и убили.

– Меня смущает то, что они поссорились как раз во время гибели Акерли. Странное совпадение.

– Чего только не бывает в жизни!

Френч задумался.

– Есть еще одна трудность, сэр. Если все действительно обстояло именно так, то как сообщник мог добраться до его денег? Я имею в виду, после смерти Кэри? Деньги ведь выплачивались только Кэри.

– Действительно.

Роуди помолчал, затем произнес:

– Действительно, все говорит в пользу виновности Акерли, хотя, как вы сами сказали, судя по всему, он здесь ни при чем.

– Меня это тоже озадачило, – согласился Френч. – Я подумал, не замешано ли здесь третье лицо, но не могу представить себе, кто бы это мог быть.

Он помолчал, затем неожиданно огонек зажегся в его глазах.

– Знаете, сэр, что мне пришло в голову? Есть человек, который не проиграл в деньгах с гибелью Кэри.

Роуди пронзил Френча взглядом.

– Думаете, я читаю ваши мысли? – произнес он. – Поясните, что вы имеете в виду?

– Я имею в виду преемника Кэри.

Роуди задумчиво кивнул.

– А это идея! – согласился он. – Да, в самом деле. Даже если ему доставалась половина при Кэри, теперь, оказавшись на его месте, он вместо Кэри получал все. Что ж, Френч, в этом что-то есть. И что дальше?

– Дальше все очень просто: место Кэри занял Лоуэлл. Вопрос в другом: был ли он уверен, что займет его место, еще когда Кэри был жив?

– По крайней мере, он мог надеться па это. Должностные передвижки подобного рода нетрудно вычислить. Пожалуй, вам следует проработать и эту версию.

– Согласен с вами, сэр. Я займусь Лоуэллом. И все же не стоит забывать, что Лоуэлл имеет алиби на тот вечер, когда погиб Акерли.

Роуди пожал плечами.

– Я бы не придавал этому большого значения, – посоветовал он. – Вы не хуже меня знаете, что подобное алиби можно фальсифицировать. Посмотрите, не будет ли эта версия вам полезна, и если необходимо, к вопросу об алиби можно будет вернуться позднее.

– Я так и поступлю. – Френч поднялся. – Полагаю, мы все обсудили?

– Нет, присядьте-ка еще. Вчера вечером мы провели вскрытие.

– О-о! – удивленно протянул Френч. Он ожидал, что его пригласят на вскрытие.

– Да. Вы были в городе, когда мы получили предписание, и я подумал, что не стоит ждать вас.

– Я вернулся вчера вечером, сэр.

– Я этого не знал, иначе бы вас предупредили. Однако дело не в этом. Сообщение от медика должно вот-вот прийти. Думаю, вам лучше дождаться его.

Френч был настолько уверен в правильности своих заключений относительно смерти Кэри, что заключение медика не слишком его интересовало. Заключение о наличии наркотика в организме будет иметь вес для суда, но Френч не думал, что сейчас оно как-то поможет следствию. Он сказал об этом Роуди, и оба пустились в обсуждение темы наркотиков как причиныпреступлений.

– Вы можете попробовать отследить покупку наркотика, – наконец предложил Роуди. – Может быть, это наведет на след.

Френч тоже думал об этом, и пока они говорили о возможных шагах в этом направлении, поступил отчет медика.

Все было так, как Френч и предполагал. Кэри сильно накачали наркотиком, это был гидрат бутилхлорала. Медик оценил дозу в шестьдесят гран.

– Вы были правы, – как-то хмуро сказал Роуди. – Теперь вы довольны?

Френч подтвердил, что он именно этого и ожидал.

– Гидрат бутилхлорала, – повторил он. – Если я не ошибаюсь, он не ядовит. Любой может купить его в аптеке. Покупку будет отследить нелегко, но я попробую сделать это.

Вечером Френч написал Хью Спенсу личное письмо, попросив, чтобы тот назвал ему соображения «за» и «против» назначения Лоуэлла на место Кэри, и знал ли об их соображениях сам Лоуэлл. Затем он подготовил циркуляр для фармацевтических и медицинских изданий, запрашивая информацию о покупке гидрата бутилхлорала посетителями, незнакомыми продавцам.

Френч решил, что нет необходимости ожидать, когда придет ответ от Спенса. Можно сразу начать проверку алиби Лоуэлла. Вне зависимости от их ответа Лоуэлл на подозрении, и следует выяснить, чем он занимался в тот вечер, когда убили Кэри. Этим он и решил заняться на следующий день, надеясь, что тем самым поставит точку в этом хлопотном и затянувшемся расследовании.

Глава 15 Работает метод исключения

На следующее утро Френч снова отправился в офис подрядчиков. Ему повезло: Лоуэлл был на месте, как и Пол с Темплтоном. О вскрытии тела уже стало известно, и все трое надеялись получить информацию об этом от Френча, в то время как он надеялся раздобыть нужные сведения у них.

– Да, – кивнул он в ответ на вопрос Лоуэлла, – есть основания подозревать убийство, что делает мою настойчивость извинительной: боюсь, мне придется задать каждому из вас несколько не слишком приятных вопросов, хотя они и носят сугубо формальный характер.

И он продолжил в том же духе, убеждая их, что это чистая проформа. При этом Френч следил за реакцией своих слушателей. Пол и Темплтон проявили к его словам обычный интерес, а вот Лоуэлл что-то забеспокоился. Однако все они были готовы ответить на его вопросы.

– Я хотел узнать, джентльмены, – продолжил Френч, – чем вы занимались в тот вечер. Думаю, будет лучше, если каждый из вас побеседует со мной отдельно. Можем ли мы воспользоваться внутренним кабинетом?

– Конечно, инспектор, – ответил Лоуэлл.

– Тогда один из вас может пройти со мной.

– Давайте я первый, – откликнулся Лоуэлл. – А уж за мной другие.

Они уединились и сели друг против друга.

– Ну вот, мистер Лоуэлл. Расскажите мне все как можно более подробно. Это избавит меня от необходимости задавать вопросы.

– Непросто вспомнить, чем же ты занимался в ничем не примечательный день, – начал Лоуэлл. – Вот следующий день, день смерти Кэри, врезался в мою память до мельчайших подробностей. А предыдущий вечер… Он был совершенно обычный. Однако я попытаюсь…

Френч по достоинству оценил такое вступление. Если Лоуэлл невиновен, то его наблюдение было чистой правдой. А если он виновен, то именно это он и должен был сказать.

– Во второй половине дня в тот день мы все были в офисе. Я что-то был не в форме и возился с какой-то тягомотной работой. И вдруг я вспомнил, что с утра должны были приступить к бетонированию арки моста номер девятьсот восемьдесят два. Это небольшой мост в дальнем конце Каннан-Каттинг, примерно в миле или чуть больше отсюда. Я вспомнил, что не посмотрел, как собрали каркас арматуры для бетонирования. Я хотел сделать это с утра – и позабыл. А ведь это входит в мои обязанности – проверить металлический каркас до начала бетонных работ. Если потом что-то будет неладно – спросят с меня. Я стал успокаивать себя тем, что там все нормально, а потом решил, что мне неприятности ни к чему и лучше сходить и посмотреть. Кэри и Темплтон ушли, и я не стал ничего говорить Полу, чтобы мне не влетело за мою забывчивость.

Лоуэлл прервался, но Френч молча ждал продолжения, и тот вновь заговорил.

– Близился конец рабочего дня и уже смеркалось, поэтому я положил в карман фонарик и вышел. Дорогу я знал хорошо и дошел быстро. С помощью фонарика я осмотрел мост, это не отняло много времени. Затем отправился в «Серкью» и пришел как раз к ужину. Кэри не было. Мы поужинали вдвоем с Полом. После ужина у меня не было настроения куда-то идти, я улегся на кушетку и допоздна читал книжку. Пол тоже никуда не пошел, и он может подтвердить эту часть моего рассказа.

Френч сделал мягкий извинительный жест.

– Все просто замечательно, мистер Лоуэлл. Скажите, а вы в тот день не смотрели на часы? Было бы весьма полезно задать какие-то временные отметки. Вот, скажем, в какое время вы вышли из офиса?

Лоуэлл задумался.

– Думаю, без четверти шесть, но точно не уверен.

– Очень хорошо. А когда вы пришли в «Серкью»?

– Сейчас прикинем. Двадцать минут мне понадобилось, чтобы дойти до моста, минут двадцать – на осмотр арматуры и еще двадцать пять минут – чтобы дойти до «Серкью», до него от моста чуть дальше, чем до офиса. Должно быть, я был в «Серкью» примерно без десяти семь. Да, похоже па то. Мы ужинаем в семь, и у меня еще осталось время, чтобы переодеться.

– Очень хорошо.

Френч чуть подвинулся к Лоуэллу, и его тон сделался более доверительным.

– Знаете, мистер Лоуэлл, по инструкции мы должны выяснить все до мельчайших деталей. Что касается времени, пока вы были в офисе до вашего ухода к мосту и после вашего возвращения в «Серкью», – здесь нет причин для беспокойства. Однако время от пяти сорока пяти до шести сорока пяти очень важно. Кто-нибудь может подтвердить ваши слова?

Лоуэлл пожал плечами.

– Боюсь, что нет. Я никого не встретил. Ведь уже стемнело, все разошлись.

– А сторож?

– Он не видел меня. Я вышел через калитку возле офисов.

Френч задумчиво потер подбородок.

– Попробуйте вспомнить, может быть, кто-то заметил вас и может подтвердить эту часть ваших показаний, – настаивал он. – Знаете, судя по тому, что Кэри убили именно в это время, желательно установить твердое алиби на этот час.

Лоуэлл явно встревожился: лицо слегка побледнело, и было видно, что он нервничает. Он беспомощно покачал головой.

– Что ж, нет так нет, – наконец сказал Френч, откидываясь на стуле. – Но если что-то вспомните, дайте мне знать. Спасибо, мистер Лоуэлл. Пригласите мистера Пола.

Лоуэлл поднялся, прошел к двери и, помедлив, вернулся.

– Я вспомнил одну вещь. Боюсь, она незначительна, но, по крайней мере, хотя бы отчасти подтвердит мои слова.

– Хорошо, – откликнулся Френч, – рассказывайте.

Лоуэлл снова сел.

– Это такая мелочь, – сказал он. – Осматривая арматуру моста, я потерял свою масштабную линейку – выложил ее, чтобы свериться с планом, и забыл взять. Потом я решил, что она соскользнула в арматуру и лежит где-то среди железных прутьев. Лишь на второй день обнаружил пропажу.

– Это все?

– Да. Я подумал, может, то, что она там отыскалась, послужит доказательством, что я там был.

– Вы можете подтвердить это? – с сомнением спросил Френч.

– Думаю, да. За день до смерти Кэри я пользовался линейкой на виадуке. Со мной был Пол и видел это. Потом я был в офисе до пяти сорока пяти и никак не мог обронить линейку у моста.

Лоуэлл явно приободрился и заговорил более свободно.

– Думаю, это прояснит дело, инспектор. На следующий день после смерти Кэри я не выходил со двора. Наверняка это могут подтвердить. Я хватился линейки и спросил, не видел ли кто ее. На следующее утро ее нашли у моста. Меня там не было, когда она отыскалась.

– Это очень нам поможет, мистер Лоуэлл.

Френч и не думал перечить Лоуэллу. Хотя такого рода алиби он не любил. Было что-то нарочитое в том, что линейка потерялась как раз в том самом месте и в нужное время, и ее находка подтвердила слова свидетеля.

Однако это могло быть чистой правдой. Его долг – проверить факты, и он должен будет это сделать со всем тщанием.

Когда Лоуэлл завершил свой рассказ, Френч попросил его позвать Пола.

Пол сообщил, что после полудня в тот самый день Кэри первым ушел из офиса. Через несколько минут ушел Темплтон, потом Лоуэлл. Последний ушел без четверти шесть. Он, Пол, тоже скоро ушел, незадолго до шести, заперев входную дверь. Он отправился прямо в «Серкью», где переоделся и до ужина читал газету. После ужина они с Лоуэллом читали.

Пол не знал, кто может подтвердить его местопребывание от пяти сорока пяти до шести сорока пяти. Сторож видел его, когда он уходил, но вспомнит ли он об этом, он не может сказать. Он добрался до «Серкью» где-то после шести, сразу ушел к себе и не мог сказать, видел ли кто-нибудь, как он вернулся. Френч сделал себе пометку о том, что необходимо выяснить это.

Затем Френч проверил алиби Лоуэлла. Действительно, Пол видел, что Лоуэлл пользовался своей линейкой на виадуке в тот день около полудня. Он и сам ею пользовался и точно знал, что это линейка Лоуэлла, потому что тот подписал на ней свои инициалы. На следующий день Лоуэлл сокрушенно сказал, что где-то обронил свою линейку. Он упомянул об этом в офисе и спросил, не попадалась ли она кому-нибудь. Это было в тот день, когда обнаружили тело Кэри. На следующий день линейка нашлась. Она соскользнула к основанию армирования моста у Каннан-Каттинг. Лоуэлл потом сказал, что вечером накануне гибели Кэри ходил проверить армирование, так как забыл сделать это днем. Действительно, Лоуэлл пробыл весь следующий день, когда нашил тело Кэри, в офисе и не был у моста. И конечно, находка линейки доказывает, что Лоуэлл и в самом деле ходил к мосту, по крайней мере он, Пол, так думает.

Френч про себя решил, что Пол не замешан в деле. Он полагал, что тот слишком молод, чтобы решиться на такие отчаянные поступки. Однако если бы удалось подтвердить, что он вернулся в «Серкью» вскоре после шести, это сняло бы с него все подозрения.

За Полом шел Темплтон. Он объяснил, что снимает жилье в другом квартале в городе, и с работы отправился прямо домой. Он не знал, видел ли кто-нибудь, как он вернулся, но в семь часов он ужинал, и это могут подтвердить. После ужина он пошел играть в бильярд – как и в тот вечер, когда погиб Акерли, и владелец бильярдной, без сомнения, вспомнит его.

Далее Френчу пришлось заняться неблагодарной работой по проверке свидетельских показаний всех троих. Что касается Пола и Темплтона, то здесь мало что прояснилось. Опросы в «Серкью» и в меблированных комнатах, где жил Темплтон, подтвердили, что оба поужинали в семь часов, но когда каждый из них вернулся, установить не удалось. Слова Темплтона о том, что он провел вечер в бильярдной, подтвердились.

Насколько Френч мог судить, и Пол, и Темплтон вполне могли совершить убийство. Но он не верил в их виновность. Однако это было его личное мнение, поэтому он все же сделал пометку напротив их фамилий о том, что вопрос об их виновности не снят, но их участие в деле маловероятно.

В невиновности Лоуэлла Френч не был столь же уверен. Его история с потерей линейки звучала крайне натянуто. Алиби такого рода можно было подстроить. Оно было не слишком убедительным – как раз таким, какое мог бы придумать себе человек с менталитетом Лоуэлла. В хорошем алиби случайные совпадения отсутствуют, а это как раз строилось на случайном совпадении.

Вот о чем думал Френч, шагая вдоль железнодорожной линии к мосту. День выдался ненастный, серый и промозглый. Дул восточный ветер, и свинцовое море было покрыто белыми барашками. Френчу было интересно наблюдать за строительными работами на перегоне, и он пару раз приостановился, с любопытством наблюдая за строительством. Ему пришлось одернуть себя: что это он ведет себя как мальчишка по дороге в школу! Он здесь не для того, чтобы стоять и глазеть, как работают другие.

У моста номер девятьсот восемьдесят два десятник указал ему рабочего, который нашел линейку. Тот описал место, где она лежала, хотя указать его было невозможно – оно уже было забетонировано.

– Вы нашли ее в четверг, да? – спросил Френч.

– Да. Я посмотрел и вижу, она лежит возле арматуры.

– А к бетонированию приступили в среду?

– Точно. Я приглядывал за этим, все было нормально.

– А почему же вы не нашли линейку в среду?

Рабочий слегка опешил от неожиданности. Он явно ожидал, что его похвалят за находку, вместо этого его ругают за то, что он сразу не нашел линейку.

Френч вернулся в Уитнесс, довольный получеными результатами. Ему стало ясно, что находка линейки действительно свидетельствует о том, что Лоуэлл ходил к мосту. Если бы он был убийцей, он ни за что не доверил бы находку вещи, на которой строится его алиби, случайному человеку. Вопрос заключался лишь в том, когда он был у моста. На этот счет существовали свидетельства коллег Лоуэлла. И когда Френч перебрал их в своей памяти, они обрели ту неоспоримость и убедительность, которую он сперва не заметил.

Пол был с Лоуэллом на виадуке после ленча во вторник. Там он видел, как Лоуэлл пользовался линейкой и убрал ее в карман. Пол возвращался в офис вместе с Лоуэллом, который затем не выходил из офиса до пяти сорока пяти. Время с семи часов вечера и до отхода ко сну Пол провел с Лоуэллом, как и весь следующий день и вечер. Если Пол говорил правду, то у Лоуэлла больше не было возможности оставить линейку у моста.

Все говорило в пользу того, что Лоуэлл не виновен. Френч, хоть и не имел твердой уверенности, все же пометил Лоуэлла в своем списке как «условно» невиновного.

Мысли Френча переключились на Парри. Возможно ли, чтобы убийцей был Парри?

Френч проанализировал все, что знал о Парри, и пришел к выводу, что это не он. Все его наблюдения и факты говорили за это. Прежде всего, было маловероятно, чтобы Кэри выбрал себе в сообщники такого неоперившегося юнца. Более того, не было никаких фактов, подтверждающих, что Парри получил хотя бы пенни сверх своей законной зарплаты. В случае с Акерли у Парри явно не было времени, чтобы измерить длину проходки и догнать Акерли у мыса Дауни. Даже если бы он и успел туда, его внешность не соответствовала описанию человека, купившего велосипед с помощью Лангтона.

Френч был уверен: если Парри не участвовал в подлоге и в убийстве Акерли, то отсюда само собой следовало, что он не замешан в смерти Кэри. Кроме того, еще одно соображение доказывало то же самое. С шести часов, когда Брэгг ушел из офиса, до шести пятнадцати, когда Парри отправился на станцию, он работал над планом. В этом не могло быть сомнений, потому что непосредственно перед этим Брэгг видел, что план еще не готов. А в шесть двадцать пять, перед отходом поезда Парри передал начальнику станции в Уитнессе уже готовый план.

Следующим в списке Френча стоял Брэгг. Френч понял, что придется еще раз поговорить с ним.

На самом деле Брэгг с гораздо большей вероятностью, чем Лоуэлл, мог быть сообщником Кэри. Именно Брэгг с Кэри согласовывали показатели для ведомости, и ему было легче, чем кому-то еще, осуществить подлог. Оставалось ответить на решающий вопрос: где находился Брэгг во время убийства Кэри?

Френч не сомневался, что Брэгг вполне мог помочь Кэри организовать подлог. Он имел доступ в лидмутский офис и мог легко напечатать там фотокопии чертежей. Но в то же время Френч был уверен, что Брэгг не мог убить Акерли. Его алиби было безупречным. Он, безусловно, работал над ведомостью во время совершения преступления.

Но если он не принимал участия в убийстве Акерли, следует ли из этого, что он не замешан и в убийстве Кэри?

Френч так не думал. Он исходил их того, что дело Акерли прямо связано с подлогом, но не с убийством Кэри. Поэтому Брэгг вполне мог быть замешан в убийстве Кэри.

Предположим, что Брэгг участвовал в подлоге. Он может быть и не виновен в убийстве Акерли, но приложил руку к убийству Кэри. С ним необходимо было поговорить, и безотлагательно.

Брэгга не было в Уитнессе, и Френч, позвонив в Лидмут, договорился с ним о встрече на следующее утро.

– А, инспектор, как продвигается расследование? – встретил его Брэгг, когда Френч постучался к нему на следующий день.

– Скажу одно: работы по горло. Надеюсь, вы знаете, сэр, что мы установили факт убийства мистера Кэри?

– Я слышал об этом, – с интересом сказал Брэгг. – Как вы это обнаружили?

– Оказалось, он принял наркотики, но в этом случае он не мог совершить самоубийство.

Брэгг улыбнулся.

– Вряд ли это можно считать ответом на мой вопрос, – заметил он, – но думаю, к делу это не относится. Что ж, ваша работа – собирать сведения, а не делиться ими. Чем могу быть вам полезен, инспектор?

– У меня к вам вновь те же самые вопросы для чистой проформы, которые я уже задавал, – объяснил Френч. – Как я вам уже говорил в связи со смертью Акерли, в случае убийства нам полагается узнать у всех из ближайшего окружения погибшего, где он или она были во время совершения преступления. Пожалуйста, припомните, где вы были в тот вечер?

Брэгг кивнул.

– Сейчас соберусь с мыслями, – сказал он, – чтобы ничего не упустить.

После небольшой паузы он начал свой рассказ.

– В тот вечер я ездил в Драйчестер. Можно сказать, нам обоим повезло, вам – из-за того, что это был необычный день, и он мне очень запомнился, а мне – потому что немало людей могут засвидетельствовать, что я был в Драйчестере и не убивал Кэри. Ведь это как раз то, что вам нужно, я полагаю?

– Да, сэр, – ответил Френч так официально, что Брэгг сразу утратил свою фамильярность.

– Что ж, расскажу вам все по порядку. Я был здесь до шести часов пли, пожалуй, задержался на несколько минут после шести. Ко мне приходил Кэри, и мы проговорили с ним почти до шести часов. Минут без пяти шесть он ушел. После этого я еще перекинулся словечком с Парри и уехал. В тот день в Драйчестере давали пьесу «Этель Олдхайт». Уверен, вы о ней слышали. Главную роль в ней исполняет моя кузина, мисс Лоис Лолесс, таков ее сценический псевдоним, а в жизни она – миссис Джон Барлоу. Я обещал как-нибудь приехать посмотреть на ее игру, и мы договорились именно на тот вечер. Выйдя из офиса, я завел машину и выехал со двора. Незадолго до семи я подъехал к Армс-отелю в Драйчестере, где мы встретились с кузиной и поужинали вместе. Точнее, – Брэгг ухмыльнулся, – это была легкая закуска. Перед выступлением она предпочитает лишь слегка подкрепиться. Но вам, конечно, это не интересно. Вам требуется свидетельство, что я был в Драйчестере. После ужина мы отправились в театр, я посмотрел пьесу, а затем мы с кузиной и несколькими ее друзьями поужинали. Потом я поехал домой в Лидмут и приехал около двух ночи. Вам этого достаточно?

– Да, это то, что нужно, сэр. – И Френч вновь завел свою песню о необходимости подтверждения своих слов.

– Я понял, – отозвался Брэгг. – Но ведь если вы не знаете, что такое подтверждение понадобится в дальнейшем, вам не придет в голову документировать каждый свой шаг! Не знаю, смогу ли я представить вам документальное подтверждение своих передвижений, инспектор. Я, разумеется, имею в виду безусловные свидетельства. Парри в курсе, когда я ушел из офиса. Портье и официанты в Армс-отеле, а также моя кузина конечно могут засвидетельствовать, что я там был. Но, думаю, вам нужны свидетели и на остальное время, и здесь, боюсь, я не смогу вам ничем помочь.

– Сколько миль отсюда до Драйчестера, мистер Брэгг?

– Около двадцати.

– И вы добирались целый час?

– Нет, меньше часа. Я вышел из офиса уже в седьмом часу, а в Драйчестере я был, когда еще не было семи. Примерно без десяти минут семь. Мне еще нужно было завести машину и выехать из гаража – около пяти минут. Получается, что я находился в дороге примерно сорок пять минут. Это значит, что я ехал со скоростью примерно тридцать миль в час – обычная скорость на дороге.

– Вам никто не встретился по пути? Может быть, вы останавливались, чтобы заправить машину, или что-нибудь в этом роде?

Брэгг покачал головой.

Френч изменил позу и открыл свою записную книжку.

– Что ж, сэр, давайте прикинем, что у нас получается. Время до шести часов пас не интересует, потому что мистер Кэри был еще жив. Меня интересует время, начиная с шести часов. Без сомнения, ваше пребывание в Драйчестере легко подтвердить. А вот что касается времени между шестью и семью, здесь придется провести уточнение. Точное время убийства нам неизвестно, однако предположительно оно произошло вечером, до полуночи. Можем ли мы с вами уточнить время, затраченное на отъезд и дорогу до Драйчестера?

Брэгг был бы рад это сделать, но не представлял себе, как это возможно.

– Что ж, – сказал Френч, – в таком случае я попрошу вас сделать то же самое, что вы делали в тот вечер: собраться и проехаться до Драйчестера, в то время как я буду засекать время. Вы не возражаете?

У Брэгга не было ни малейших возражений.

– Давайте тогда встретимся сегодня в Уитнессе во дворе около шести.

Брэгг согласился.

– Хорошо, – продолжил Френч. – Теперь, сэр, еще один вопрос. В дополнение к упомянутым вопросам меня интересует еще и финансовая подоплека дела. Я могу прямо сказать вам, чего бы мне хотелось. Не могли бы вы дать мне записку к вашему финансовому менеджеру с тем, чтобы он ответил мне на все вопросы, касающиеся вашего счета в банке? Мистер Брэгг, вы имеете право отказать мне в этом, но в ваших же интересах помочь мне установить факт вашей невиновности.

Впервые Брэгг недовольно поморщился.

– Что еще, инспектор? – спросил он негодующе. – В ваши должностные обязанности определенно не входит совать нос в мои личные дела лишь на том основании, что меня угораздило работать там, где произошло убийство.

– Мне положено разобраться со всеми, имеющими касательство к делу, – упрямо повторил Френч. – Вы можете отказаться, если хотите. Но если возникнет необходимость, у меня достанет полномочий, чтобы получить нужные сведения. Если у вас есть что скрывать, вы это сделаете. А если нет, сэр, то вы не только поможете моей работе, но, возможно, и себя избавите от беспокойства, если дадите свое согласие.

Брэгг был очень возмущен, но потом остыл и неохотно согласился. Напомнив о встрече вечером, Френч отправился в банк Брэгга.

Имея дело с финансовой отчетностью, Френч, конечно, понимал относительную ценность получаемой информации. Тот факт, что половина суммы премиальных выплат не поступала на счет подозреваемого, ничуть не доказывала, что они не шли подозреваемому. Но Френч полагал, что если все же эти деньги предназначались для кого-то еще, то, возможно, этот человек перечислял их на свой счет. В этом случае, сверив суммы поступлений по месяцам, можно было сделать определенные выводы.

Результаты посещения банка совсем не устроили его. Формально никаких следов, бросающих тень на Брэгга, не обнаружилось, однако косвенные признаки его виновности имели место. С того времени как в банк стала поступать ежемесячная зарплата инженера, не было ни одного поступления денег неизвестно откуда и в другие сроки. Все поступающие суммы были заработной платой плюс небольшие проценты от начислений на вклад. Френч взял на себя труд проверить все суммы – они точно соответствовали заработку Брэгга.

И все же Френч нашел здесь материал для раздумий. С того времени как счет был заведен, с него постоянно снимались определенные суммы на разные нужды, скажем, на портного, и счет был почти на нулях. Френч не пожалел времени, пытаясь разобраться, на что тратились деньги. Однако в течение последнего года траты резко сократились, сведясь почти к нулю. Разумеется, такое сокращение расходов было вполне объяснимо во время кризиса – многим пришлось потуже затянуть пояса. Можно было объяснить это большей экономией и бережливостью Брэгга, и все же…

Было в этом что-то подозрительное. Денег Брэггу явно не хватало. И именно в это время Кэри затеял свое мошенничество. Выходило, что Брэгг экономил весь последний год, но именно в этот период Кэри каждые четыре недели отстегивал неизвестно кому довольно крупные суммы. Не существовало ли здесь связи? Френч этого не знал. Все выглядело достаточно невинно, и все же за этим что-то могло скрываться.

Френч пометил себе, что если у Брэгга не окажется твердого алиби, следует более детально изучить его траты и прежде всего разузнать, не тратит он реально денег больше, чем зарабатывает.

Вечером Френч заглянул в домик инженеров в Уитнессе, чтобы поговорить с Парри.

– Мистер Парри, мне бы хотелось, чтобы вы постарались с максимально возможной точностью определить время, когда мистер Брэгг ушел из офиса в тот вечер. Вы уже называли мне примерное время. Может быть, вы сумеете определить его более точно?

Парри недоумевал, каким образом он мог бы уточнить названное им время. Он повторил, что Брэгг говорил, что собирается уйти в шесть, и, похоже, он так и сделал.

– Он сказал мне, что если я собираюсь успеть на поезд шесть десять, то мне пора двигать. Но тут мы вспомнили, что план сарая не готов, я сказал ему об этом. Помнится, я взглянул на свои часы и подумал, что из-за этого проклятого плана придется пропустить поезд в шесть десять. Значит, было шесть часов или без одной-двух минут шесть, потому что до станции идти десять минут, и мы всегда выходим за десять минут. Я ушел позже, в шесть пятнадцать, закончив чертеж.

– Да, – согласился Френч. – Вы упоминали об этом.

– Я еще кое-что припомнил, – сказал Парри. – Была одна стершаяся отметка на плане, с которой я не разобрался и спросил у Брэгга. Он помог мне разобраться, это могло задержать его еще на две-три минуты.

– Значит, с учетом этой задержки получается, что Брэгг должен был выйти из офиса спустя две-три минуты после шести?

– Да.

– Полагаю, что тот план, над которым вы работали, сохранился?

– Да, он здесь. Холфорд вернул его потом нам.

Продолжая говорить, Парри достал небольшую фотокопию чертежа.

– Вот чем я занимался, – объяснил он, указав на стрелки для задания размеров и проставленные цифры. – А вот здесь сохранился след карандаша Брэгга, хоть я его и тер ластиком.

Френч разглядел едва проступающие карандашные линии, все-таки оставшиеся на чертеже несмотря на то, что их пытались стереть.

– Что ж, мистер Парри, можете повторить вашу работу, чтобы точно определить, сколько времени она заняла?

Парри с готовностью согласился. Он положил лист кальки на чертеж и начал проставлять размеры. Френч, наблюдая за ним, понял, что тот работает добросовестно, и эту работу невозможно выполнить быстрее. Она заняла тринадцать минут.

Проверка подтвердила слова Парри о том, что он ушел из офиса в шесть пятнадцать. Значит, Брэгг ушел не позже двух минут седьмого.

Наконец подъехал Брэгг.

– Вы уже здесь, инспектор? – приветствовал он Френча. – Начнем сейчас или вы хотите дождаться шести?

– Осталось всего несколько минут, – ответил Френч. – Можно подождать.

Брэгг полностью подтвердил показания Парри. Он взял чертеж, указал свои отметки карандашом и подтвердил получившуюся оценку времени работы Парри над чертежом. Ровно в две минуты седьмого Френч и Брэгг вышли из офиса.

– Я подошел к сараю, отпер его, – Брэгг словами комментировал свои действия, – завел машину, вывел ее и запер сарай – точно так же, как сейчас.

Сторож открыл большие ворота, они выехали со двора и повернули на драйчестерскую дорогу. Брэгг ехал довольно быстро и не тянул время. Дорога была узкая и петляла, ехать быстрее явно не было возможности. И Френч и Брэгг молчали. Каждый был занят своими мыслями. Миля летела за милей, и наконец они въехали в предместья Драйчестера.

Когда машина остановилась у Армс-отеля, Френч взглянул на часы. Было без двенадцати семь.

Брэгг внешне держался вежливо, но внутри кипел от злости. Он кратко осведомился, все ли теперь в порядке и можно ли ехать домой. Френч, который до этого колебался, не пригласить ли Брэгга выпить, был рад, что вопрос решился сам собой. Поблагодарив Брэгга, он сказал, что все в порядке, и Брэгг, кивнув на прощание, уехал.

Френч решил зайти в отель. Сперва он поговорил с портье в холле, затем во время ужина с официантом, а после ужина со старшим официантом и, наконец, с менеджером. Все они запомнили визит Брэгга и подтвердили его рассказ.

Итак, заявление Брэгга было чистой правдой. Френчу удалось выяснить еще кое-что сверх того, на что он надеялся. Брэгг приехал в отель вечером, поужинал с мисс Лоис Лолесс; после спектакля они вернулись в отель с двумя коллегами, поужинали и разошлись около часа ночи. Более того: менеджер видел Брэгга в театре. Френч получил точные сведения о том, когда приехал Брэгг: в шесть пятьдесят три. Так получилось, что Брэгг сам обратил на это внимание менеджера, спросив его, здесь ли мисс Лолесс. Он пошутил, что женщины редко приходят па семь минут раньше условленного времени. Потому-то старший официант и запомнил время его приезда.

Итак, из проверки следовало, что в первый раз дорога из Уитнесса заняла у Брэгга на пять минут больше. Но Френч подумал, что в этом нет ничего настораживающего. Брэгг сегодня ехал явно быстрее, чем обычно. Если бы он смотрел на часы, то вполне мог приехать на пять минут позже.

Ну а что, если Брэгг убийца? Он выехал со двора и вместо того, чтобы свернуть на драйчестерскую дорогу, которая начинается от станции в Уитнессе, объехал двор и вновь оказался возле домиков инженеров. Скорее всего, он сразу развернулся, чтобы не терять времени при отъезде. Затем зашел во двор через калитку, подошел к офису подрядчиков и постучал, чтобы узнать, в каком состоянии Кэри. Было шесть пятнадцать – именно в это время его увидел Парри. Даже если все было приготовлено заранее, убийце понадобилось на все минут пять-шесть, пусть даже семь. Значит, он вновь оказался в машине в шесть двадцать три. В отель он приехал в шесть пятьдесят три, затратив на дорогу полчаса.

Дойдя до этого момента в своих построениях, Френч присвистнул. Мог ли Брэгг проехать двадцать миль за полчаса? Сегодня ему понадобилось тридцать девять минут, включая время, чтобы завести машину и выехать со двора. А можно ли при желании доехать за тридцать минут?

Френчу казалось, что это вряд ли возможно. Ехать со средней скоростью сорок миль в час по узкой петляющей дороге – за пределами человеческих возможностей. Но в таком случае Брэгг невиновен. Хронометраж подтверждает это: он не участвовал в убийстве Кэри. Но такой же хронометраж работы над ведомостью подтверждает, что он не виновен и в убийстве Акерли. Значит, он не участвовал и в подлоге. Да, Брэгг определенно ни в чем не замешан.

Что ж, полная ясность в этом вопросе – прекрасный результат. Но если исключить Брэгга из списка подозреваемых, то кто тогда в нем останется?

Насколько Френч мог видеть, других кандидатов на место главного подозреваемого не было.

К себе в номер Френч вернулся обескураженный. Он был не в духе. Все его схемы разваливались. Он потратил столько сил и времени – а толку ничуть. Пожалуй, этот случай оказался самым сложным в его практике. Ему остается лишь признать свое поражение. У него достаточно свидетельств – а он все никак не может найти преступника. Никаких улик, одни предположения. А ведь все так обнадеживающе началось. Первые две-три позиции казались весьма весомыми, а потом – сплошная вода. Особое уныние наводила на него перспектива неизбежного разговора с Роуди. Для Френча не было ничего, более ненавистного, чем докладывать о своей неудаче. Неужели он сдастся? Нет, надо еще раз все просмотреть. Должна же быть какая-то зацепка!

Глава 16 Наконец-то забрезжил свет!

Френч вновь расположился у себя в гостиничном номере. Положив перед собой лист с именами подозреваемых, он принялся вновь взвешивать улики против каждого из них. Однако это ничего не изменило. Чем больше он раздумывал над своими подозрениями, тем острее ощущал, насколько они зыбкие. Наконец он вынужден был признать, что у него в руках нет ни единой ниточки, ни одного указания на то, кто же из подозреваемых виновен. Но если он не мог доказать вину, то тем более невозможно было взять кого-то под стражу и отдать под суд.

Хуже всего было то, что новых подозреваемых у него не было. Он был не в состоянии расширить свой список.

Какое-то время он просидел, глядя на огонь газового камина. Затем взял себя в руки. Подумаешь! Разве такое у него в первый раз? Разве неудачи не смотрели ему в лицо и раньше? Такое уже бывало. Нечасто, но бывало, что он ощущал себя зашедшим в тупик. Ощущение такое, словно блуждаешь во мраке. Но ведь выход всегда находился! И он отыскивал его сам! Если бы дело было простым, его бы и приглашать не стали. Его потому и послали, что никто не смог с этим разобраться. Что ж, это его дело, и он должен раскрыть его. Френч невольно напрягся, пальцы инстинктивно сжались в кулаки. Он решил, что не отступится, пока полностью не раскроет это дело! Запрется здесь и просидит столько, сколько будет нужно. Хоть месяц!

Принятое решение мобилизовало все его силы. Он вновь обрел веру в успех. Позвонив, заказал себе крепкий кофе. Затем в течение трех часов то присаживался на стул, то принимался расхаживать по комнате, но долгожданный выход не находился. Тогда он решил прогуляться и совершил шестимильную прогулку. Потом часок отдохнул, листая иллюстрированные журналы, поужинал и вновь вернулся к обстоятельствам дела.

Прошло около часа с того времени, когда он обычно ложился, как вдруг неожиданная мысль пронзила его. Что, если неверна одна из его исходных посылок? Потому-то все здание его построений и рассыпается как карточный домик. Узнав о смерти Кэри и о подлоге, он решил, что они связаны друг с другом и с убийством Акерли. Но это всего лишь предположение и не более того. А он вцепился в него мертвой хваткой. Предположим, что он здесь ошибался, и все три преступления независимы друг от друга либо два убийства не имеют отношения друг к другу. Что тогда?

Единственный человек, о ком точно известно, что он замешан в подлоге, – это Кэри. Прекрасно. С какой стати он решил, что здесь замешан еще кто-то? Допустим, что подлог – дело одного Кэри. Далее предположим, что Кэри узнал, что Акерли близок к разоблачению подлога, и убил его. Во всем этом не было ничего нового. Но в пользу этих допущений говорят пять соображений:

1) Кэри вполне мог осуществить подлог в одиночку, и следствие, проведенное Спенсами, показало, что так оно и было.

2) Кэри один получал вознаграждение за подлог, и не важно, делился ли он с кем-то или нет.

3) Из беседы с Мейерсом ясно, что Акерли был близок к разоблачению подлога.

4) Кэри вполне мог убить Акерли.

5) Кэри попытался обеспечить себе алиби, утверждая, что во время убийства был у впадины Вирлпул. Он изготовил подложное письмо в подтверждение своего заявления. В эту схему укладывались все факты, за одним исключением: регулярный обмен на банкноты половины премиальных. Однако это исключение никак не влияло на факт его собственной виновности в подлоге.

Как же отыскать убийцу Кэри? Да очень просто, подумал Френч: Кэри был убит за что-то, совершенно не связанное с подлогом. Существовала ли подходящая причина? Конечно существовала! Удивительно, как это сразу не пришло ему в голову. Надо же быть таким идиотом! Кэри погиб из-за ревности. Его приревновали к Бренде Вэйн. Может, это Лоуэлл просто убрал своего соперника? Такое предположение вполне могло иметь место. Подобное случалось сплошь и рядом. При этом Лоуэлл мог не быть сообщником Кэри в подлоге. А существуют ли доказательства того, что Лоуэлл убил Кэри из ревности? Френч сильно сомневался в этом.

Но он не забыл о сомнительном алиби Лоуэлла, строящемся на потере линейки. И хотя в целом Френч пришел к выводу, что Лоуэлл ни в чем не замешан, что-то в нем сопротивлялось этому выводу. Потеря линейки уж слишком походила на инсценировку.

Что ж, ему ничего не остается, как начать все сначала. Прежде всего следует выяснить, насколько глубокие чувства питали к Бренде Вэйн Кэри и Лоуэлл. И если у них обоих были серьезные намерения, следует еще раз проверить алиби Лоуэлла.

На следующее утро Френч отправился в Уитнесс. На самом деле он собирался в «Серкью», но не хотел появляться там слишком рано. Поэтому он вновь зашел во двор подрядчиков поговорить с Парри.

Парри был немногословен. Френч решил, что это из-за того, что тот ничего толком не знал из первых рук и не желал распространяться о сплетнях и слухах. Однако он сообщил Френчу важную новость: Бренда и Лоуэлл обручились; их помолвка состоялась сразу после смерти Кэри.

Зато Пол был в курсе событий. Он тоже не желал ничего рассказывать, и лишь когда Френч: припугнул его всеми мыслимыми карами, тот согласился отвечать.

Действительно, отношения Лоуэлла и Кэри были натянутые. Они почти не разговаривали друг с другом. И все это из-за Бренды Вэйн. Оба без памяти влюбились в нее. Незадолго до смерти Кэри у них была пара серьезных стычек. Один раз они крепко поссорились в офисе, другой раз – в «Серкью». Пол слышал, как они ссорились. Они не повышали голоса, но тон разговора был весьма недружелюбный. Слов он не слышал, только интонацию.

У Френча сложилось впечатление, что Пол знает гораздо больше, чем говорит, но большего от него добиться не удалось. Расставшись с ним, Френч отправился в «Серкью».

Узнав, что Бренды Вэйн нет, он почувствовал облегчение. Хоть долг и обязывал его расспросить Бренду, сама мысль о том, что он должен вытянуть из нее показания против ее жениха, была ему ненавистна. Вместо этого он встретился с ее сестрой, а потом с матерью.

Разузнать ему удалось немного. Обе знали, что отношения между Лоуэллом и Кэри были крайне натянутые, и не более того. Они были бы рады помочь инспектору, но… Инспектор должен понимать…

Инспектор прекрасно все понял и решил поговорить со служанкой. Кейт была корнуолкой, имела живой нрав и была очень сообразительна. Френч, тотчас найдя к ней подход, и не подумал блефовать. Он обстоятельно изложил суть дела и подчеркнул, что, хотя она не обязана отвечать на его вопросы, для всех будет лучше, если она сделает это. Она спокойно ответила, что понимает это. Что его интересует?

Она подтвердила, что последние шесть-восемь недель Кэри и Лоуэлл почти не разговаривали друг с другом. Все знали причину этого: оба были влюблены в мисс Бренду.

Мисс Бренда очень огорчалась из-за этого, и миссис Вэйн хотела даже, чтобы дочь отказала обоим, но мисс Бренда не согласилась на это. Действительно, мужчины крупно повздорили. Кейт случайно слышала, как они ссорились. Да, каждый из них угрожал убить соперника. Она точно не помнит слов мистера Лоуэлла, но он, похоже, выполнил свою угрозу, и поэтому мисс Бренда досталась ему. Если бы Кэри опередил Лоуэлла, то мисс Бренда досталась бы ему.

Девушка говорила об этом, словно констатируя факт, без тени эмоций. Френч подумал, что ему очень повезло. Он знал женщин такого рода. При перекрестном допросе она, мило улыбаясь, будет нести всякую безобидную чепуху, отказавшись от своих предыдущих заявлений.

Теперь нужно было еще раз проверить алиби с линейкой. Перекусив в ресторане в Уитнессе, он задумался, как это осуществить.

Так и не придумав ничего определенного, он вновь дошел до моста номер восемьсот девяносто два и отыскал рабочего, нашедшего линейку.

– Простите, что снова потревожил вас, – вежливо начал он. – Боюсь, что во время прошлого разговора я допустил ошибку. Помнится, я сказал, что линейку потеряли вечером накануне бетонирования?

– Да, мистер.

– На самом деле ее потеряли на следующий день, – солгал Френч. – За день до того, как вы нашли ее. Не так ли?

Ответ рабочего подтвердил догадку Френча. Рабочий помолчал, соображая, а затем сказал именно то, что Френч и ожидал. Так вот в чем дело! А он-то никак не мог понять, как это он проглядел линейку в первый день бетонирования. Он ведь все осмотрел, и если бы линейка была в углу, он бы ее заметил. Он сказал, что не увидел ее, так как был уверен, что она была здесь. Вот все и выяснилось. Он ведь следил за работами в течение этих двух дней. Когда линейка появилась, он тотчас нашел ее, а пока ее не было, он ее и не видел. Теперь все ясно.

Френч понимал, что в любом случае рабочий мог сказать что-то подобное, чтобы доказать свое ответственное отношение к делу. Но облегчение и радость рабочего были столь непосредственны, что Френч принял его слова за чистую монету. На самом деле его свидетельство имело крайне важные последствия. Если он был прав, то линейка оказалась у моста не за день до убийства Кэри, а на следующий день, когда было обнаружено его тело. Отсюда вытекало два заключения: первое, что Лоуэлл не ходил к мосту во время убийства, и второе, тот факт, что он задним числом озаботился своим алиби, практически доказывало его вину.

Когда же Лоуэлл на самом деле был на мосту? И неужели на всем перегоне не оказалось ни одного человека в тот вечер с пяти сорока пяти до шести сорока пяти?

Френч завел разговор с десятником, чтобы выяснить это. Оказалось, что в пять часов, время конца рабочего дня, все бригады заканчивают работу и собираются на мысе Дауни. Их забирает поезд и подвозит до Уитнесса. После этого на перегоне никого не остается:

Френч не спеша прошелся обратно в Уитнесс, останавливаясь у каждой бригады и беседуя с бригадиром. Четверо ничего не смогли сообщить ему, зато от пятого он узнал кое-что, вдохнувшее в него новые силы.

Пятый бригадир работал на каменной насыпи возле тоннеля. Бригадир рассказал, что как раз в тот день для починки телефонной линии, которая идет вдоль железной дороги, прислали бригаду телефонистов. Бригадир был знаком с десятником бригады телефонистов, того звали Даунз, он жил с ним на одной улице в Редчерче. Они перебросились парой слов, и Даунз обмолвился, что у него срочная работа и они будут работать допоздна, пока не исправят линию. Они наверняка так и сделали, по крайней мере, когда железнодорожники уехали, телефонисты остались работать. А утром они уже не появлялись.

Решив поговорить с телефонистами, Френч на первом асе поезде уехал в Редчерч и в почтовом отделении попросил адрес инженера-телефониста. Через четверть часа он уже сидел у него в кабинете.

– Вы хотите видеть Джона Даунза и его бригаду? – переспросил инженер. – Это легко устроить. Вы на машине?

– Я могу взять машину напрокат.

– Они в трех милях от города по главному шоссе, прямо у дороги. Вы их ни с кем не спутаете, это единственная бригада в районе.

Френч нашел неподалеку гараж и взял напрокат машину.

Даунз оказался смышленым парнем и толково ответил на вопросы Френча. В тот день они занимались ремонтом возлетоннеля. Они должны были обязательно все исправить, поэтому задержались на час-другой. К работе они приступили в половине пятого, а ушли около семи. Работали при свете ацетиленовых ламп.

Он знал мистера Лоуэлла, они встречались с ним раньше, когда занимались прокладкой телефонной линии на перегоне. Он был уверен, что мистер Лоуэлл не проходил мимо них, пока они работали в тот день.

Френч испытал прилив сил. Наконец-то! Ведь Лоуэлл не мог попасть к мосту, минуя это место. Уверенность Френча в виновности Лоуэлла окрепла. Однако следовало увериться в этом. Он поговорил с каждым членом бригады телефонистов. Никто из них Лоуэлла не видел, а половина людей была уверена, что он мимо них не проходил.

Попутно Френч отметил важный момент: уже тот простой факт, что бригада телефонистов была здесь, сам по себе доказывал, что Лоуэлл лгал. Очевидно, Лоуэлл понял, что ему необходимо алиби. Если бы он знал, что на линии были телефонисты, он непременно сказал бы об этом Френчу. И уже то, что Лоуэлл не упомянул о них, являлось для Френча доказательством, что тот просто не знал об их приезде.

В Редчерч Френч вернулся, окрыленный успехом. Наконец-то забрезжил свет! Он нащупал твердую почву. Остается закруглить дело.

Но он понимал, что доказать вину Лоуэлла будет непросто. Ведь он имеет свидетельства от противного. А суду нужны доказательства вины. Где их искать?

Было очевидно, что линейку подбросили не днем, иначе рабочие, занимавшиеся бетонированием, увидели бы Лоуэлла. Он не мог сделать этого и в среду вечером, ведь вечер он провел в «Серкью». Значит, он ходил к мосту ночью. Стало ясно, что если Френч докажет это, то виновный будет осужден.

Он вновь отправился в «Серкью» и еще раз попросил разрешения осмотреть комнату Кэри. А попутно он заглянул также и в комнаты Лоуэлла и Пола. В комнате Лоуэлла он прошел к окну и выглянул на улицу. Стало ясно, что без веревки из окна не спуститься. В комнате не было ничего такого, где можно было бы спрятать веревку.

Затем он осмотрел заднюю дверь. В дневное время она запиралась на ключ, а ночью – еще и на засов. Френч попробовал то и другое и убедился, что при желании дверь можно открыть бесшумно.

Он вновь поднялся наверх. Дом был построен добротно и ступени лестницы не скрипели. Он спросил, не слышал ли кто-нибудь ночью шаги в среду вечером?

Миссис Вэйн вспомнила, что слышала. Она так переполошилась, что поднялась, открыла дверь и прислушалась. Но все было тихо, и она решила, что ей показалось. Было окало трех часов утра. На следующий день она упомянула об этом, но никто ничего не слышал. Из-за этого ей и запомнилась дата.

Далее мысль Френча заработала в привычном направлении: кто мог оказаться на пути между «Серкью» и мостом номер девятьсот восемьдесят два в три часа утра в четверг? Дело виделось почти безнадежным, но это был его единственный шанс. Напрасно он искал свидетелей. Ни полиция, ни пограничники ничего не видели. Он опросил врачей – безрезультатно. Сестра милосердия не выходила из дому. В тот вечер не устраивалось ни танцев, ни поздних вечеринок. Ночной сторож на дворе подрядчиков в это время сидел с своей сторожке. Машинисты и сигнальщики ночных поездов никого не видели.

Пару дней Френч пытался что-то нащупать. Наконец, отчаявшись, он решил обойти все дома на пути. Их было не так много, всего семнадцать. Он обходил их один за другим, задавая один и тот же вопрос, и наконец, в последнем, семнадцатом, узнал даже больше того, на что надеялся.

Этот, семнадцатый дом стоял напротив «Серкью», и из его окоп на фасаде были видны входные ворота усадьбы. В доме тяжело болел ребенок, и в ту ночь мать дежурила у его постели. Сонная и усталая, она подошла к окну, открыла форточку и постояла несколько минут, дыша свежим воздухом. Было довольно светло, и она увидела мужчину, поспешно возвращающегося со стороны тоннеля. Крадучись, он прошел в ворота «Серкью». Она была уверена, что это Лоуэлл.

Он явно хотел, чтобы его не заметили, и если бы это был кто-то другой, она бы даже обеспокоилась. Но она знала, где работает Лоуэлл, и решила, что он задержался на железнодорожной линии, как это часто бывало. Его крадущаяся походка не вызвала у нее подозрений: вполне естественно, что он не хотел никого беспокоить и старался не шуметь.

Френч спросил, может ли она подтвердить под присягой, что это был Лоуэлл. Она ответила отрицательно – ведь света было мало, и она не может быть абсолютно в этом уверена. И все же она полагает, что это Лоуэлл.

Ликующий Френч решил, что «расколол» дело. Он позвонил суперинтенданту Роуди и договорился о встрече.

Роуди выслушал его, не прерывая, с его крупного лица не сходило выражение неизбывного пессимизма. Френч про себя усмехнулся, увидев его.

– Это все, что мне удалось установить, сэр, – закончил Френч. – Встает вопрос: следует ли нам остановиться на этом и арестовать Лоуэлла или необходимо проработать дополнительные направления расследования и уже затем взять его?

Роуди не спеша шевельнулся.

– Мы вполне можем взять его, – ответил он. – У нас достаточно улик для обвинения. Налицо мотив преступления, угрозы, которые он бросал в лицо убитому; отсутствие твердого алиби; наконец, ложное алиби. Зачем ему ложное алиби, если он не виновен? Думаю, Френч, надо его брать. Каково ваше мнение?

– Мне бы хотелось выяснить, кто получал вторую половину премиальных, – медленно произнес Френч.

Роуди пожал плечами.

– До всего не докопаешься. Да разве это гак уж важно? Если эти выплаты как-то связаны с делом, то они имеют отношение к убийству Акерли, но не Кэри. Знаете, что я думаю? – Суперинтендант склонился к Френчу. – Я уверен, что Акерли и Кэри были заодно, – и он сцепил ладони обеих рук, наглядно проиллюстрировав свои слова. – Акерли увидел, что скоро их раскроют, и решил опередить ход событий и сделать это сам, чтобы отвести от себя подозрения. Вы утверждаете, что Акерли не получал за это денег. Это не аргумент. Вы ведь не нашли того, кому шли деньги. А ведь кто-то их получал. И этим кем-то вполне мог быть Акерли. Поверьте мне, Френч, все ясно как божий день.

Френч не согласился с ним. Он и сам думал над такой версией и отверг ее, решив, что Акерли не стал бы впутываться в подлог. Однако он допускал, что слухи о добропорядочности Акерли могли быть сильно преувеличены, и вполне возможно, что суперинтендант прав.

– Я поговорю с главным констеблем, – сказал Роуди, беря трубку. Он довольно долго говорил по телефону, потом обратился к Френчу: – Он сейчас будет – хочет обсудить дело. Через десять минут он подойдет.

Спустя четверть часа вошел майор Дьюк. Он выслушал отчет Френча и поздравил его с завершением дела. Затем он обратился к суперинтенданту.

– Похоже, Лоуэлл у пас в руках. Что скажете, Роуди?

Роуди согласился с ним.

– А вы, Френч?

– Он единственный, против кого у нас есть хоть какие-то улики, – подтвердил Френч.

Главный констебль поднялся.

– Вот и хорошо, – сказал он. – Давайте на этом и закончим. Выписывайте ордер и арестуйте его.

Поздно вечером Генри Петерсон Лоуэлл был взят под стражу по обвинению в предумышленном убийстве.

Глава 17 Бренда вступает в игру

Пока длилось расследование, Парри все силы вкладывал в работу. Ему слегка нездоровилось, врач определил нервное переутомление. До него доходили отрывочные слухи о деятельности Френча. Расследование, казалось, будет длиться бесконечно, и в конце концов все привыкли к лондонскому инспектору как к неотъемлемой части местной жизни. То его видели в полицейском участке в Уитнессе, то в головном офисе беседующим с Марлоу, то в Каннан-Каттинг, то на дворе подрядчиков. Его встречали в самых неожиданных местах, он беседовал с незнакомыми людьми и тотчас исчезал, явно куда-то торопясь. Никто в точности не знал, чем же он занимается. Это способствовало появлению самых нелепых слухов, которые множились день ото дня.

Однако никто не подозревал, в каком направлении движется расследование. Поэтому арест Лоуэлла был подобен удару грома среди ясного неба. Лоуэлла все знали, никто не мог предположить, что убийца – он. Правда, умники тотчас начали качать головами, утверждая, что они всегда подозревали, что с Лоуэллом что-то неладно. Но, конечно, подобные сплетни оставались сплетнями.

Парри сразу подумал, как тяжело переживет арест Лоуэлла Бренда. Бедная Бренда! После всех невзгод наконец-то впереди забрезжила надежда на счастье – и вдруг такой сокрушительный удар! Услышав об аресте, Парри, отложив все дела, тотчас отправился из офиса к Бренде.

Когда он пришел, она как раз оделась и собралась куда-то уходить.

– А, Клифф, – воскликнула она, – рада тебя видеть. Составишь мне компанию? Ненавижу выходить одна.

– Конечно, Бренда. Куда пойдем?

– В полицейский участок. Больше за него никто не заступится. Его родные живут в Италии, у его матери слабое здоровье и ей противопоказан наш климат. Кроме меня, у него здесь никого нет.

– А в чем дело, Бренда? Может, расскажешь мне? Возможно, я смогу помочь.

– Ты же знаешь, его взяли в одиннадцать вечера. Он имеет право на адвоката. Я хотела узнать, нет ли у него адвоката на примете, и собиралась заняться этим.

– Ни к чему тебе туда ходить, – сказал Парри. – Я все устрою. Он сейчас в полицейском участке?

– Да. Я разговаривала по телефону с сержантом. Он сказал, что надо выбрать адвоката.

– Само собой, – подтвердил Парри, хотя до разговора с Брендой у него и в мыслях этого не было. – Я этим займусь. Ты не в курсе, есть ли у него знакомый адвокат?

– Уверена, что нет. Мне кажется, адвокат должен быть из Уитнесса. У нас нет времени искать кого-то на стороне. Думаю, следует прибегнуть к услугам мистера Хорлера. У него хорошая репутация. Я его знаю и уверена, что он сделает все возможное.

– Хорошо, – сказал Парри. – Я выясню, что думает о кандидатуре адвоката Лоуэлл. И если он не против, договорюсь с Хорлером. Не выходи, Бренда, я проверну это и позвоню, если возникнут какие-то затруднения.

Полицейский участок располагался в двух шагах, и через несколько минут Парри уже объяснял свою проблему сержанту Эмери.

– Я передам ваш вопрос мистеру Лоуэллу, – сказал сержант. – Тот, кого он выберет, может прийти и поговорить с ним.

– Если мне нельзя с ним сейчас увидеться, скажите ему, что это заслуга мисс Бренды Вэйн, и она сделает все, что в ее силах.

– Я передам ему, сэр.

Скоро сержант вернулся. Лоуэлл благодарил мисс Вэйн и хотел бы, чтобы его защищал мистер Хорлер, если это возможно.

Парри явился в офис «Рейд и Хорлер» одновременно с самим мистером Хорлером. Он представился и изложил суть дела. Хорлер не слышал об аресте, но сказал, что немного знает Лоуэлла и готов взяться за его защиту. Парри предложил тотчас позвонить Бренде, чтобы сообщить, что дело улажено. Хорлер знал о деле немногим больше того, что сообщалось в прессе, он задал Парри несколько вопросов.

– Не стоит торопиться, – сказал он наконец. – Полиция никогда не производит аресты, не имея неоспоримых улик против подследственного. Боюсь, на поруки его не выпустят.

– Я тоже так думаю, – согласился Парри.

– Сейчас десять утра. У меня есть час свободного времени. Я зайду к Лоуэллу.

Парри пошел с ним. Эмери показал им ордер: Лоуэлл был оставлен под стражей на неделю. Парри отправился в «Серкью» рассказать обо всем Бренде.

– Сейчас от нас ничего не зависит, – закончил он свой рассказ. – Хорлер во всем разберется. Что ж, Бренда, мне надо идти. Я загляну завтра вечером. Если будут новости, позвони мне.

В тот же день Бренда позвонила и попросила Парри обязательно прийти вечером в «Серкью». Когда они встретились, она сказала, что ей звонил Хорлер. Он предложил им встретиться, чтобы поговорить о деле. Они договорились на вечер. Бренда не хотела встречаться с ним одна. Не составит ли Парри компанию ей?

Парри был польщен и, разумеется, согласился.

– Мы договорились дома у Хорлера, – объяснила она, когда они вышли. – Он живет примерно в миле отсюда, по Драйчестерскому шоссе. Пройдемся пешком?

– С удовольствием, – ответил Парри.

Хорлер не выразил недовольства, увидев Парри. Он вежливо приветствовал их обоих, и за кофе они вели необязательную беседу. Потом, закурив сигарету, он перешел к делу.

– Я понимаю, что вы заинтересованы в этом деле, мисс Вэйн, и думаю, хотите услышать мое мнение. Я рад, что вы пришли с Парри. Две головы – хорошо, а три – лучше. Я был в полиции и видел Лоуэлла. Я разобрался в сути обвинения. Разумеется, пока не вникая в детали – на них у меня не было времени, – но пока достаточно. Я расскажу все как есть, и боюсь, начать следует с того, что паша позиция весьма уязвимая.

– Но у них против него не может быть никаких серьезных улик, – возразила Бренда.

– Они все же что-то раскопали, – ответил Хорлер. – Не могу сказать, насколько это серьезно. Судя по всему, он вел себя как осел и сам себя запутал.

Бренда побледнела.

– Ах, мистер Хорлер, не говорите так! – взмолилась она. – Я знаю, что он невиновен, и против него не может быть серьезных улик!

– И я верю в его невиновность, – подчеркнуто вежливо согласился с ней Хорлер. – Более того, я не сомневаюсь, что мы сможем доказать это. Но, похоже, для этого потребуются немалые усилия. Полиция провела расследование крайне грубо. Простите, мисс Вэйн, но ваше имя тоже будет фигурировать в процессе.

Бренда сделала нетерпеливый жест.

– Да разве в этом дело? – повышенным топом произнесла она. – Переживу как-нибудь. Главное – вытащить его.

– Я этого и ожидал от вас. Но вы тоже в этом замешаны. Вас это касается напрямую. Давайте поговорим о самом деле.

Он наклонился чуть вперед и в такт своим словам начал постукивать указательным пальцем по столу.

– Полицейские говорят, что и Лоуэлл, и Кэри оба были влюблены в вас, мисс Вэйн. Из-за этого они были «на ножах». Очевидно, у них есть свидетельства того, что в двух случаях Лоуэлл угрожал убить Кэри. Я говорю все как есть, ничего не утаивая.

Бренда еще больше побледнела, в глазах появилось страдание. Не ответив, ока просто кивнула. Парри, который тоже слышал об этих стычках, удивился лишь той скорости, с которой полиция все разнюхала.

– Так что у них налицо мотив преступления, – подвел итог Хорлер. – Рассмотрим, что еще у них на руках. Во-первых, очевидно, что Лоуэлл при таких обстоятельствах вполне мог решиться на убийство. Он был в курсе всего, что происходит в офисе, и знал обо всех передвижениях Кэри. Он мог легко подмешать Кэри наркотик. У него был ключ от офиса. Ну и так далее.

Известно, что в тот вечер, когда произошло убийство, Лоуэлл ушел из офиса без четверти шесть, а в «Серкью» появился около семи. В полиции подозревают – хотя я не уверен, что они способны это доказать – что убийство произошло именно в это время. Похоже, что так оно и было. Встал вопрос о том, где был Лоуэлл в течение этого часа. И здесь этот осел выставил себя полным идиотом.

Он сказал полиции, что в тот вечер должен был осмотреть арматуру моста, где на следующее утро должны были начать бетонирование. Он забыл сделать это днем и отправился туда вечером. Это выглядело резонно: арматуру зальют бетоном, и он бы уже не смог проверить, все ли там в порядке. Но своим коллегам он ничего об этом не сказал, не желая афишировать свою забывчивость.

Когда полицейские спросили Лоуэлла, чем он может подтвердить свои слова, он им рассказал историю о потерянной линейке. В среду во второй половине дня линейка еще была у него, и Пол мог это подтвердить. На мосту она была, он проводил измерения. На следующий день, когда обнаружили тело Кэри, он хватился своей линейки. А еще через день, в четверг линейку нашли на мосту. И поскольку Лоуэлл больше туда не ходил, он решил, что находка линейки доказывает, что он был там.

В полиции его рассказ внимательно выслушали. Они приняли его за чистую монету. Алиби представлялось достаточно надежным, но внезапно оно обратилось в пыль.

– Обратилось в пыль? – удивленно повторил Парри, а Бренда с изумлением взглянула на Хорлера.

– Да. На самом деле он им наплел чепухи. Полиция выяснила, что если бы линейка была потеряна в тот день, который назвал Лоуэлл – во вторник вечером, – то ее бы нашли в среду. Рабочий, нашедший ее в четверг, в среду тщательно осматривал это место – линейки там не было. Это вызвало у полиции подозрения, и они отыскали целую бригаду телефонистов, которые работали на перегоне как раз в это время. Если бы Лоуэлл ходил к мосту, как он утверждал, он обязательно должен был пройти мимо них. А они все как один утверждают, что его не видели! Полиция стала копать дальше и нашла молодую женщину, миссис Данн, которая живет рядом с вами, мисс Вэйн. Та рассказала, что в три часа утра в четверг она сидела с больным ребенком и видела, как Лоуэлл поспешно возвращался со стороны тоннеля и крадучись прошел в «Серкью».

Естественно, полиция сделала вывод, что Лоуэлл не был па мосту во вторник вечером, а подбросил линейку рано утром в четверг, чтобы обеспечить себе алиби. Они рассудили, что если бы за ним не было вины, то он не стал бы этого делать, и решили арестовать его.

Бренда была просто потрясена услышанным, и даже Парри был изумлен.

– Ох! – простонала Бренда. – Это ошибка! Он не мог солгать! Он этого не совершал!

– Факты говорят сами за себя, – возразил Хорлер. – Я изложил все это ему, и он признал, что действительно дело было именно так. Он просто струсил, побоялся, что в убийстве обвинят его. Он действительно сам все запутал, поступив как настоящий олух! Конечно, его действия можно по-человечески понять, хотя это не извиняет его.

На Бренду слова Хорлера сильно подействовали, но тот продолжал, ничего не замечая:

– В тот вторник он получил письмо. Он сказал мне об этом, и я верю ему. Письмо с угрозами, которое, боюсь, больно заденет вас. Однако вам лучше ознакомиться с ним. Подумав, что письмо может иметь большое значение, он спрятал его в своем офисе и отдал его мне. Полиция письма не видела.

Хорлер развернул лист бумаги, и Парри, пропустив вперед Бренду, прочел письмо, склонившись над плечом Хорлера.

Вторник

Сэр,

берегитесь! Бренда Вэйн обманывает вас. Она через день встречается с Кэри. Если вы сегодня в шесть пятнадцать подойдете к впадине Вирлпул, вы убедитесь в этом сами. Я пишу вам, поскольку не в силах видеть, как дурят голову достойному молодому человеку, движимый сочувствием к вам.

Благожелатель.

Вместо ожидаемой подавленности послание оказало на Бренду прямо противоположный эффект. Она так разъярилась, что потеряла дар речи. Ее глаза метали молнии, щеки заалели. Парри подумал, что легко представляет себе, что у нее на душе. Ее задели вовсе не грязные намеки в ее адрес. Она негодовала, увидев, какие козни плелись против Лоуэлла. Так вот что заставило его изворачиваться и плести небылицы! Лоуэлл любой ценой хотел сохранить письмо в тайне. Видимо, именно на это и рассчитывал автор письма.

– Лоуэлл говорит, – продолжил Хорлер, когда Бренда слегка остыла, – что, получив письмо, он страшно расстроился. Он клянется, что ни на секунду не поверил тому, что в нем написано, и первым делом он хотел бросить его в огонь. Но прошел день, и он решил, что должен сходить к впадине и сам во всем убедиться. Он ничуть не усомнился в вас, мисс Вэйн, но он хотел своими глазами убедиться, что все это ложь, чтобы ни тени сомнения не осталось в его душе. Он колебался весь день и в конце концов решил сходить к впадине.

Нечего и говорить, что у впадины он не встретил ни вас, ни Кэри. Такого рода письма – старая «добрая» уловка. Ему было очень стыдно, что он поддался на нее, он весь вечер казнился. Ему стоило большого труда заставить себя рассказать обо всем.

На следующий день стало известно о смерти Кэри. Лоуэлл, разумеется, знал о сомнениях, которые возникли по поводу гибели Акерли. Он и сам не понимал, как Акерли – с его-то опытом! – мог угодить под поезд. Когда Кэри нашли мертвым, Лоуэлл скорее инстинктивно связал это с гибелью Акерли и действительно решил, что это самоубийство. Это первое, что приходило в голову, и он даже не подумал о других возможностях. Но по некоторым фразам, оброненным полицейскими, он понял, что они предполагают, что Кэри погиб между шестью и семью часами. И тогда он понял, для чего предназначалось письмо. На самом деле Кэри убили, и письмо должно было сделать его козлом отпущения. Послав ему письмо, убийца оставил его без алиби.

Лоуэлл с ужасающей ясностью понял, что оказался в крайне опасном положении. Все знали, что они с Кэри были «на ножах» и даже впрямую угрожали расправиться друг с другом. Более того, он не мог доказать, что ходил к впадине. По пути ему никто не попался. Даже если бы он предъявил письмо, из этого не вышло бы ничего хорошего: полиция могла предположить, что он сам напечатал его, чтобы придать достоверность своему рассказу.

Хорлер сделал паузу, бросил окурок в огонь и зажег другую сигарету. Все молчали, и он продолжал.

– До этого места все звучит достаточно достоверно, но дальше Лоуэлл потерял голову. Разумеется, ему надо было сразу обратиться в полицию и рассказать им о письме. Он говорит, что не сделал этого по двум причинам. Во-первых, он сомневался, что ему поверят. Во-вторых, он подумал, что дело будет закрыто как самоубийство и об убийстве не зайдет и речи. Здесь его можно понять, но его следующий шаг уже совершенно необъясним.

Он подумал, что ему не помешает алиби на время убийства, если дело все же начнут расследовать, и решил придумать что-нибудь убедительное. С его точки зрения, идея с линейкой была блестящей – но не с точки зрения искушенной в таких вещах британской полиции. Начало бетонирования в тот день, когда обнаружили тело убитого Кэри, подсказало ему, что надо делать. Он решил, что на перегоне с шести до семи вечера во вторник никого не было. Точно так же никто не увидит его, если он сходит к мосту ночью в четверг. Однако все эти здравые соображения не учитывают тех мелочей жизни, из-за которых потом все всплывает на поверхность! Ему и в голову не пришло, что на линии может оказаться бригада телефонистов. Откуда ему было знать, что миссис Данн будет сидеть ночью со своим больным ребенком и выглянет из окна именно в тот момент, когда он возвращался?

Теперь вы все знаете. Лично я уверен, что, если бы Лоуэлл не поддался панике и не взялся подделывать алиби, его бы ни за что не арестовали.

Хорлер замолчал. Все трое курили, не торопясь что-то сказать. Затем Парри тяжело вздохнул.

– Как вы думаете, что мы можем сделать? – спросил он.

– Ох, – вздохнул Хорлер, – вот это и обсудим. Совершенно очевидно, что прежде всего можно попытаться доказать, что Лоуэлл был в критическое время у впадины Вирлпул. Это сразу сняло бы с него все подозрения.

– А возможно ли это?

– В том-то и дело. Лоуэлл сказал, что по дороге никого не видел. Однако его мог кто-то заметить, сам оставшись незамеченным Лоуэллом. Если здесь мы потерпим неудачу, то можно попробовать выяснить, кто написал письмо. Возможно, это даже более перспективно – в плане выявления истинного убийцы.

– Ну, это нелегко, – заметил Парри.

– Да, действительно. Но для искушенного детектива это вполне возможно. Вопрос в том, кто именно будет этим заниматься.

– Что вы имеете в виду, мистер Хорлер? – спросила Бренда.

Хорлер пожал плечами.

– Заниматься подобными вещами – задача детектива, и лучше поручить ее специалисту. А я – юрист, Парри – инженер, а у вас, мисс Вэйн, свои обязанности. Вы думаете, что кто-то из нас способен успешно справиться с этой задачей?

– Так что вы предлагаете? – спросила Бренда.

– Думаю, следует поручить дело специалисту.

– Частному детективу? – сказал Парри. – Это влетит нам в копеечку, не так ли?

– Не обязательно частному детективу. Думаю, можно найти лучшую кандидатуру.

Бренда и Парри вопросительно подняли на Хорлера глаза.

– Скажите-ка, – продолжал Хорлер, – вы оба встречались с инспектором Френчем, который ведет дело. Что он за человек?

Парри и Бренда переглянулись.

– Думаю, это подходящая кандидатура, – наконец сказал Парри. – Культурный, обходительный человек. Я лишь боюсь, что он такой же несообразительный, как все они.

– Я согласна, – добавила Бренда. – Надо сказать, что он был со мной обходителен и откровенен.

– Я хорошо знаю сержанта Эмери, – продолжил Хорлер. – Мы с ним давно знакомы и о нем я столь же высокого мнения. Итак, стоит над этим подумать. Почему бы не посвятить этих двоих в наши проблемы и попросить провести расследование? Им это сподручнее и результат будет более эффективным. Вопрос лишь в том, возьмутся ли они за это. Лично я верю, что возьмутся, но это надо еще обсудить.

Бренда и Парри отнеслись к этому предложению по-разному. Бренда решила, что это прекрасная идея. Парри воспротивился. Он полагал, что это уж слишком – надеяться на то, что полиция энергично займется поисками доказательств, опрокидывающих ими же созданную версию дела. Скорее всего, они не станут особенно утруждать себя, а в конце доложат, что, к сожалению, расследование не дало никаких результатов. «И тогда наша партия проиграна, – закончил Парри. – Если мы придем с этим в полицию, нам скажут: полиция уже давно разобралась с этим делом».

Хорлер согласился с ним.

– Я понимаю вас, – ответил он. – Потому-то я и говорю, что мы должны все взвесить до того, как что-то предпринять. Однако несмотря на возражения, я вовсе не уверен, что вверение нашего дела полиции – худший выход. У нас есть день-два, чтобы подумать.

– А не можем ли мы сперва попробовать сами справиться? – предложила Бренда. – Если ничего не выйдет, тогда обратимся в полицию?

– Хорошая идея, Бренда, – воскликнул Парри. – Что вы об этом думаете, мистер Хорлер?

Хорлер был не в восторге.

– Нам следует помнить вот о чем, – пояснил он. – Я должен буду предъявить письмо в полицию. Было бы неразумно утаить его сейчас, а затем «козырнуть» им на слушании дела. Это не будет нам на руку. Обвинение может сказать, что это фальшивка, сфабрикованная в последний момент, чтобы ввести в заблуждение правосудие. И наконец, даже если они так не скажут, они могут просто усомниться в письме, чтобы дискредитировать его в глазах присяжных. Так что возникает вопрос: не стоит ли сразу рассказать обо всем полиции? Это нелегко после того, что произошло. И я не рассчитываю, что вы сразу же примете решение. – Хорлер суховато улыбнулся. – Я просто размышляю вслух, чтобы вы оценили наше положение.

Еще некоторое время Хорлер размышлял вслух, а Бренда с Парри задавали вопросы и подавали реплики. Наконец решили, что за день-два Хорлер составит свое собственное мнение и выяснит возможности провести расследование без участия полиции. Если же окажется, что частное расследование не имеет достаточных шансов на успех, он позвонит Френчу и обо всем ему расскажет.

– Вот еще что, мистер Хорлер, – сказала Бренда, когда решение было принято. – Могу я увидеть Гарри?

Хорлер предостерегающе погрозил ей:

– Знаете, мисс Вэйн, мне бы хотелось, чтобы вы вели себя мудро и осмотрительно. По версии полиции Лоуэлл страстно влюблен в вас. Я бы не советовал без нужды афишировать это. Я могу видеться с Лоуэллом и могу передавать ему ваши письма. Но вам самой лучше не показываться. Пожалуй, вы напрасно звонили сержанту насчет адвоката. Возможно, что эти предосторожности и не понадобятся, однако попрошу вас впредь ничего подобного не делать.

Они еще поговорили, затем Бренда заметила, что уже поздно, и ей пора домой.

Глава 18 Бренда узнает правду

Бренда и Парри ушли от Хорлера, испытывая смешанное чувство тревоги и успокоенности. Оба были абсолютно уверены в невиновности Лоуэлла, и в то же время оба опасались неблагоприятного исхода дела. Поверят ли присяжные, что Лоуэлл действительно получил письмо и отправился к впадине Вирлпул? Им это представлялось вполне возможным. Они были уверены, что этот рассказ достаточно убедительно объяснит, почему Лоуэлл озаботился своим алиби.

Два дня спустя перед ленчем Парри попросили к телефону. Это была Бренда. По ее голосу он понял, что она очень взволнована.

– О Клифф, – сказала она встревоженно, – я кое-что открыла. Надо рассказать тебе. Приходи к нам на ленч, хорошо? Я сейчас одна. Мама в постели, а Молли ушла. Приходи, ладно?

– Я отправляюсь на встречу, – сказал Парри Ашу, – Возможно, позавтракаю где-нибудь в городке. Не жди меня.

Бренда при встрече с ним действительно выглядела очень взволнованной, как он точно определил по се голосу.

– Знаешь, Клифф, – воскликнула она, – все это вышло благодаря чтению детективов. Я забыла имя автора, но там фигурировало письмо, напечатанное на пишущей машинке, и говорилось, что машинопись это почти то же самое, что и письмо от руки, и что внимательный наблюдатель способен идентифицировать пишущую машинку, на которой напечатано письмо.

Парри кивнул в ответ.

– Действительно, это возможно, – подтвердил он. – Шрифты па пишущих машинках разных марок слегка различаются, и эксперт способен идентифицировать их. Однако если марка машинок одна и та же, их различить уже невозможно.

– В том-то и дело, что возможно! Каждая машинка обычно имеет свои индивидуальные особенности. Но не будем об этом. Лучше послушай, что я обнаружила.

– Говори скорей, Бренда.

– Вечером, вернувшись от мистера Хорлера, я всерьез задумалась, а что, собственно, мы с тобой можем сделать. Я размышляла всю ночь и кое-что придумала. Я не представляла себе, приведет ли это к каким-либо результатам, но, по крайней мере, это что-то реальное. Мне казалось, что если я чем-нибудь не займусь, то просто сойду с ума. Ты ведь меня понимаешь?

– Конечно понимаю. Это вполне естественно. И что же ты предприняла?

– Я позвонила мистеру Хорлеру и попросила у него увеличенную фотокопию письма. Я решила изучить машинопись и посмотреть, не имеют ли буквы каких-нибудь особенностей. Затем я подумала, что стоит попросить тебя взять примеры машинописи всех пишущих машинок в офисах, чтобы посмотреть, не напечатано ли письмо на одной из них.

До Парри не сразу дошла суть рассказа Бренды, но его лицо быстро прояснилось. Они ведь не знали, что Френч уже занимался этим.

– Честное слово, Бренда, – с восхищением сказал Парри, – у тебя голова варит. Хороший вариант. Мы можем получить улику, которой нам так не хватает.

Потом выражение его лица опять изменилось.

– А может, и нет. Ты подумала о другом возможном исходе? Предположим, выяснится, что использовалась пишущая машинка из офиса Лоуэлла, что тогда?

Бренда нетерпеливо махнула рукой.

– Да не торопись так, Клифф. Дай мне договорить. Таким был ход моих мыслей, не более того.

– Прости. Продолжай, пожалуйста.

– Я позвонила мистеру Хорлеру, он решил, что от моей затеи никакого вреда не будет, если я не буду афишировать, для чего я это делаю. Он отослал мне фото, и я получила его перед тем, как позвонила тебе. Вот оно. Ты не видишь здесь ничего примечательного?

Фотокопия давала примерно трехкратное увеличение машинописи. Парри внимательно вгляделся в буквы.

– Так ты ничего не заметишь, – сказала Бренда, – ведь ты не знаешь, что я имею в виду. Кстати, не забудь, что я – профессиональная машинистка.

– Я тоже умею печатать, – сказал Парри.

– Уметь-то ты умеешь, но этого мало. Взгляни-ка вот сюда, – и она показала на одну из букв. – Видишь это «р»? Оно чуть-чуть ниже остальных букв и слегка скошено в сторону. Оно встречается в письме двенадцать раз и эти дефекты проявляются каждый раз. Так что случайности здесь исключены.

Парри всерьез заинтересовался. Он не ожидал, что Бренда что-то раскопает.

– Здесь есть и другие дефекты, которые столь же очевидны. Например, буква «т» имеет небольшой дефект в вертикальной ножке. «Н» слегка поведено. Но это все детали. Я говорю обо всем этом, чтобы показать, что пишущую машинку, на которой письмо было напечатано, можно идентифицировать, если бы мы отыскали се.

Парри нетерпеливо дернулся.

– И что же, Бренда?

– А помнишь ли ты то письмо, которое получил мистер Кэри? – торжествующе проговорила Бренда. – Он показывал его мне. В нем я якобы назначала ему встречу у впадины Вирлпул. Так вот, там было точно такое же «р»!

Парри присвистнул.

– Что? – вскричал он. – Оно написано тем же человеком! Ей-богу, Бренда, это действительно важно. Ты в этом уверена?

– Абсолютно! Я приметила это «р» еще в первом письме. Дефектов «Н» и «т» не заметила просто потому, что не выискивала их. Да у меня и не было увеличенной копии письма.

– Мы можем попросить Хорлера сделать фотокопию первого письма. Я уверен, что письмо хранится в полиции. Следует еще раз проверить.

– В проверке нет нужды, – с жаром сказала Бренда. – Я абсолютно уверена в этом.

– Ну разумеется, – с готовностью согласился Парри. – Однако Хорлеру все равно понадобится подтверждение. Ты сообщила ему?

– Нет. Я хотела узнать, что ты думаешь об этом.

– Что ж, вот мое мнение: я думаю, это крайне важно. Если бы мы сумели найти пишущую машинку! Думаю, я смог бы взять образцы машинописи из обоих офисов. Но до этого я бы не советовал тебе ставить в известность Хорлера.

– Почему, Клифф? Почему бы сразу не сообщить ему обо всем?

Парри ответил не сразу.

– Знаешь, Бренда, – наконец произнес он, – мне бы не хотелось остужать твой пыл. Ведь твое открытие может спасти Лоуэлла. В то же время не стоит забывать об оборотной стороне дела. А вдруг мы выясним, что оба письма напечатаны на пишущей машинке, к которой имел свободный доступ Лоуэлл? Тогда вместо помощи мы окажем ему медвежью услугу. Теперь ты понимаешь, что я имею в виду? Лучше ничего не говорить Хорлеру до тех пор, пока мы не узнаем больше.

Бренда была глубоко разочарована. Она решила, что ее открытие сразу позволит вызволить Лоуэлла из тюрьмы. А оказалось, что у нее в руках всего лишь зыбкая ниточка. Но она нашла в себе силы согласиться с Парри. Далее они обсудили, как лучше достать образцы машинописи.

– Если повезет, я уже сегодня к вечеру буду что-то иметь, – заявил Парри. – В четыре часа я должен быть в Лидмуте на конференции. Использую эту возможность для получения образцов с местных пишущих машинок. Не думаю, что успею сегодня взять образцы машинок наших офисов до своего отъезда. Я уеду в три десять. – Он взглянул на часы. – Мне пора бежать.

– Когда мы увидимся?

– Может, завтра вечером? Думаю, к тому времени я раздобуду все образцы.

– Отлично, Клифф. Жду тебя завтра вечером.

Парри успел еще забежать в домик инженеров. Ничего важного в его отсутствие не произошло, и он отправился на станцию на свой поезд.

Он вовремя успел на конференцию, а после ее окончания сумел под разными предлогами раздобыть у машинисток нужные ему образцы. Честно говоря, он и не наделся на такую удачу. Однако он с грустью подумал о том, что Бренда будет разочарована результатом, поскольку ни одна из пишущих машинок явно не соответствовала искомой. Впрочем, у него возникла пара предложений по расширению области поиска, и он подумал, что Бренда определенно обрадуется его предложению.

Когда он вернулся в свою комнату, домохозяйка окликнула его из кухни. Его спрашивали, молодая дама, мисс Бренда Вэйн. Она заходила незадолго до его прихода и спрашивала, не вернулся ли он. Миссис Пик сказала ей, что он будет с минуты на минуту, и дама сначала хотела оставить ему записку, а затем все же решила остаться и дождаться его. Так она и сделала. Миссис Пик проводила ее наверх в комнату Парри, и она немного подождала его там, а затем спустилась вниз и сказала, что, к сожалению, у нее встреча и она не может больше ждать. Она торопливо ушла, не оставив записки.

– Очень хорошо, миссис Пик, – вежливо ответил Парри. – Я должен был отдать ей письма. Увижусь с мисс Вэйн завтра и передам ей их.

Парри подумал, что Бренда не дождалась его просто потому, что она очень нетерпелива и ее буквально распирает жажда деятельности. Видно, ей настолько не терпелось, что она даже не могла дождаться, когда он зайдет к ней в «Серкью». Она явно хотела забрать у него образцы машинописи. Что ж, ей не придется долго ждать.

Парри устал просто до изнеможения. Когда он уселся в ожидании ужина, он ощутил, как ноют у него кости. Он подумал, что после ужина хорошо бы сразу лечь. Можно было пару часов почитать в постели, а утром он встанет как новенький. Заботы, касающиеся Лоуэлла, изрядно потрепали ему нервы. Теперь он непрестанно думал обо всем этом, забыв и о себе, и о своей работе. А ведь работа требовала от него максимальной отдачи, всего, на что он был способен. Он вспомнил по крайней мере два дела, которые не выполнил сегодня, и провал каждого из них тормозил общую работу и сулил ему неприятные объяснения в офисе. Он как раз собирался заняться ими до ленча, но звонок Бренды отвлек его, а после ленча он забыл о них. Проклятье! Уж лучше бы он вернулся в офис после ужина и сделал все необходимое до начала работы завтра утром.

Неожиданно его взгляд остановился на полке над камином, и он опять выругался. Шут его возьми! Его письмо Перл Акерли! Парри довольно часто виделся с Перл и наконец начал замечать, что она неравнодушна к нему. У нее было первое представление, и он написал ей предыдущим вечером поздравление по этому поводу. Но у него не было марки, и он оставил письмо возле каминных часов, чтобы утром не забыть о нем. А из-за Лоуэлла он позабыл отправить его! Ему просто повезло, что Перл так легко все воспринимала. Она не придаст этому никакого значения.

Когда Парри уселся перед камином, случилось нечто совершенно неожиданное. Он вдруг ощутил, как у него защемило сердце. Но ведь с сердцем у него всегда все было в порядке! И за исключением редких рецидивов своей фронтовой контузии, он был совершенно здоров! А сейчас сердце защемило, словно готовясь вот-вот остановиться. Он едва не потерял сознание. Парри застыл, холодный пот выступил на лбу. Испугавшись, что потеряет сознание, он с трудом поднялся со стула, медленно пересек комнату и трясущимися руками налил себе стакан виски. Он выпил его, не разбавляя.

Это помогло ему прийти в себя. Его все еще била сильная дрожь. Такого с ним никогда не случалось. Ужасная мысль пронзила его: а вдруг он умирает?! Парри похолодел. Захлестнутый ужасом, он налил себе еще виски. Постепенно ему стало получше. Сердце приобрело привычный ритм, и слабые приступы дурноты прошли. Он почувствовал себя даже бодрее, чем до приступа, – отдохнувшим, энергичным. Не отправиться ли ему в Уитнесс и доделать все то, что он наметил на сегодня? И еще он хотел повидаться с Брендой.

Он несколько секунд просидел, соображая, за что взяться, затем развил кипучую деятельность. Теперь он не мог усидеть на месте. Он чувствовал себя как на иголках, ему хотелось чем-нибудь заняться. Он подумал, а где сейчас Бренда? Вернулась ли она в Уитнесс? Она не любила автобусы и обычно ездила на поезде, но в это время был как раз перерыв, и поезда еще не было. Не попробовать ли догнать ее на станции? Впрочем, едва ли он успеет.

Не совсем еще придя в себя, Парри вышел из дома. Он подумал, не слишком ли много виски он выпил? Да, поспеть к поезду нечего было и пытаться, он уже пропустил его. Он словно лунатик дошел до телефонной будки и стал звонить в «Серкью», чтобы предупредить, что он зайдет к ним. С телефоном он провозился довольно долго. Стало ясно, что он действительно перебрал. Он вышел из будки, увидел автобус с надписью «Уитнесс» и сел в него. Тот подвез его прямо до «Серкью». Когда он подходил, какая-то женская фигурка как раз вышла из ворот и удалилась в противоположном направлении. Он постучался. Открыла Молли Вэйн. Она была чем-то расстроена.

– А, Клиффорд, это вы? – сказала она. – А Бренда только что ушла. Вы, наверное, разминулись.

– Ушла? – повторил Парри. – Куда ушла?

– Ах да, вы не в курсе! – взволнованно произнесла она, все еще стоя в прихожей. – Все случилось буквально в последние четверть часа! Бренды не было дома, только я с мамой. Сначала позвонили вы и сказали, что зайдете. Тут же раздался второй звонок, это был сержант Эмери. Ему нужна была Бренда. Он звонил со двора подрядчиков, куда они приехали с инспектором Френчем. Они хотели, чтобы Бренда подошла туда. Он сказал, что они обнаружили нечто крайне важное, что может оправдать Гарри Лоуэлла, и хотели что-то уточнить.

А тут как раз и Бренда подошла, такая взволнованная, что едва могла говорить. Она успела лишь сказать, что нашла доказательство невиновности Гарри, но не упомянула, что именно. Услышав о звонке сержанта Эмери, она лишь воскликнула: «О боже!», и тотчас ушла. Я просила ее подождать, чтобы пойти с ней вместе, но она не захотела. Она была так взволнована. И сразу выбежала вон.

Парри неожиданно протрезвел. Его опьянение как рукой сняло, он выглядел собранным, энергичным и крайне озабоченным.

– Не нравится мне все это, Молли, – быстро сказал он. – Мне нужно позвонить.

Он ринулся к телефону и произнес в трубку лишь одно слово: «Полицию!»

Затем Молли услышала:

– Сержант Эмери на месте?.. На проводе? Сержант, боюсь, затевается что-то преступное! Только что мисс Бренде Вэйн звонили от вашего имени и сказали, что якобы вы и Френч находитесь на дворе подрядчиков и хотите ее видеть прямо сейчас… Да, она ушла. Похоже, она сама отыскала что-то, доказывающее невиновность Лоуэлла. Это может послужить уликой против кого-то еще. Похоже, сержант, кто-то узнал об этом.

Несколько секунд он молчал, слушая, что ему говорят на том конце провода, а потом произнес:

– Хорошо, я бегу за ней, а вы высылайте помощь на случай, если здесь что-то нечисто. Я очень беспокоюсь за нее. Не медлите, ради бога!

Ни слова не сказав Молли, Парри выбежал из дома и исчез в том же направлении, что и Бренда.

* * *

Когда Бренде передали просьбу Френча и Эмери встретиться с ней на дворе подрядчиков, ей и в голову не пришло усомниться в подлинности сообщения. Она была возбуждена своим открытием, которое она сделала и которое должно было доказать невиновность Лоуэлла. Она была настолько взволнована, что почти полностью утратила способность соображать, не говоря уже о критическом анализе ситуации, которая того заслуживала. Она торопилась изо всех сил, подгоняемая единственной мыслью: как можно скорее добраться до места!

Она могла избрать один из двух путей. Лучше всего было идти через город, пересечь железную дорогу по переходу у станции, затем по окольной дороге на Редчерч, идущей по предместьям. Дорога проходила рядом с двором и соединялась сглавной дорогой сразу после того, как проходила под виадуком.

Другой путь шел по берегу моря, затем через городской парк, и далее по улочке, которая шла вдоль железной дороги и выводила прямо к воротам двора. Последняя дорога была темной и пустынной, парк в это время года не освещался. Но здесь было короче. Поэтому Бренда избрала эту дорогу.

Хотя фонари в парке не горели, здесь все же можно было что-то различить. Луны не было, но ночь была ясная, светили звезды. Холодный ветер дул с моря и тревожно завывал среди деревьев и кустов. Несколько дней не было дождя, и шаги Бренды гулко отдавались по твердой почве.

В парке не было ни души. Бренда торопливо шла среди деревьев и неожиданно ощутила, как что-то изменилось. Она не могла бы объяснить этого, но у нее возникло безотчетное предчувствие чего-то дурного.

Завывания ветра стали еще яростнее, мрак сгустился и стал угрожающим, кусты казались хищниками, готовыми броситься на нее.

Бренда поежилась. Она не была подвержена воображаемым страхам и не могла понять, что с ней творится. Она подумала, что, наверное, дает себя знать напряжение, в котором она находилась. Что ж, ничего страшного, это вполне естественно. Должна же быть какая-то реакция. Она почти миновала парк, дальше оставалась короткая улочка и перекресток – и она будет на месте.

Внезапно она услышала звук шагов, шаги бегущего человека. Они звучали где-то на отдалении, и она не могла определить, где именно. Затем шаги неожиданно стихли.

Бренда огляделась вокруг. Никого не было видно.

В этом месте по обе стороны от дорожки тянулись густые заросли высоких вечнозеленых кустов, в сорока-пятидесяти ярдах от нее была небольшая ложбинка. Тропинка здесь спускалась в выемку, и отцы города, проявив заботу, насадили кусты, чтобы защитить ее от ветра, который обычно продувал насквозь крошечную долину.

На мгновение Бренду охватил страх. Ее встревожили не чьи-то шаги, а ее собственное состояние. Да что с ней такое? Вокруг ни души. Ей припомнились эти шаги! Это все из-за постоянной тревоги, которая обуревала ее. А теперь ей мерещится невесть что. И нервы вдобавок расшалились. И в самом деле…

Неожиданно ее глаз уловил движение. Она всмотрелась – и замерла на месте, скованная ужасом. Она как раз дошла до конца аллеи из кустов. За стройным кустом притаился человек. Когда она увидела его, он выпрыгнул и кинулся к ней. Он держал что-то в руке, тускло отсвечивающее, когда он поднимал руку. Затем она различила его искаженное, ужасающее лицо. Это был лик Смерти.

Когда этот лик приблизился, она пронзительно закричала, закричала так, словно ее жизнь зависела от этого крика. Силы вернулись к ней, она повернулась и как заяц кинулась бежать обратно – так, словно ад разверзся позади нее.

Мужчина бежал сзади. Он нагонял ее. Его рука коснулась ее локтя. Сверхчеловеческим усилием она сбросила ее. Она ощутила, что ее рукав разорван. И снова она пронзительно и безнадежно закричала. И тут она споткнулась и покатилась на землю, ударившись лицом, но не ощутив боли. Мужчина тоже споткнулся. На мгновение он потерял равновесие, затем выровнялся, вновь откачнулся назад. Подошел к ней. Занес над ней руку со своим оружием… Для нее все было кончено…

И тут произошло чудо. Удара не последовало. Загромыхали стремительные шаги. Возникли две темные фигуры. Мужчина бросил свое оружие и попытался скрыться. Фигуры нагнали его. Завязалась борьба. Он вновь и вновь пытался ускользнуть. Но ему это не удалось. Его скрутили. Раздался металлический щелчок наручников.

Бренда с трудом поднялась на ноги.

Скрученный двумя полицейскими, с перекошенным лицом, почти неузнаваемый, пышущий ненавистью и яростью, перед ней стоял Клиффорд Парри.

Глава 19 Заключение

Два дня спустя в «Серкью» состоялась несколько необычная встреча, носящая сугубо неофициальный характер.

На почетном месте сидела Бренда, ее голова была забинтована, а левая рука висела на перевязи. Она выглядела бледной, но печать тревоги и страдания исчезла с ее лица. Теперь она светилась глубоким и полным счастьем, хотя и печали оставили на ее лице свой след. Рядом с ней сидел Гарри Лоуэлл, единственный источник всех ее треволнений. Он тоже не мог отвести глаз от Бренды, которая читала в них что-то такое, что делало ее улыбку просто-таки блаженной.

Несмотря на счастливый финал, она не могла отрешиться от грустных мыслей. Напротив нее сидел инспектор Френч, и уже его присутствие возвращало ей ощущение того неизбывного ужаса, который она испытала, когда открыла для себя правду о Клиффорде Парри. Даже теперь она начинала трепетать от одной мысли о несчастном молодом человеке.

Френч в ответ на ее просьбу раскурил трубку и заговорил:

– Я попросил вас, мисс Вэйн, собрать всех, потому что, во-первых, подумал, что лишь благодаря вам и мистеру Лоуэллу удалось выяснить истину, и во-вторых, потому что мне очень хотелось выслушать ваш рассказ. Должен сказать, что наша встреча – совершенно неофициальная, о ней ничего не известно моему начальству. Но, думаю, мы можем быть вполне откровенны друг с другом по простой причине: судебного разбирательства не будет, по крайней мере, в обычном смысле. Парри во всем признался, его неминуемо осудят. В тех обстоятельствах, при которых он был задержан, он вряд ли сумеет выкрутиться. Но помимо всего прочего, он рассказал, что в течение года, пока он пытался сохранить все в тайне, он в конце концов стал рабом своего страха и тревоги, буквально снедающих его. Поэтому единственным его желанием стало облегчить свою совесть признанием и затем принять неизбежный конец.

Бренда вздохнула.

– Бедняга, – сказала она мягко. – Несмотря ни на что, я не могу не сочувствовать ему. По крайней мере, теперь он обрел душевный покой.

– Защита в его случае не сможет ничего сделать, – резюмировал Френч. – Хотя лично я думаю, что все это – порождение нездорового ума, что явилось следствием фронтовой контузии. Я уверен, что он просто не в себе. Однако – благодарение небу! – не мне это решать.

– Оставим эту тему, – предложил Лоуэлл. – Мы оба ценим, что вы пришли, инспектор, и хотели бы услышать ваш рассказ. Надеюсь, вы выполните нашу просьбу?

– Да, пожалуйста, мистер Френч, – присоединилась и Бренда.

– Тогда сначала, мистер Лоуэлл, я думаю, следует пояснить, почему мы решили, что вина лежит на вас. Знаете, сэр, вы сами же в этом и виноваты и должны благодарить за это только самого себя. Если бы вы не потеряли голову и не занялись подтасовкой алиби, мы бы никогда всерьез вас не заподозрили. Смотрите сами, – и Френч последовательно изложил все свои шаги, начиная с самого начала расследования, которые привели его к выводу о виновности Лоуэлла. – Так что вы должны признать, – настаивал он, – что хоть мы и ошиблись, но правильно отреагировали на неизвестные нам факты.

– Что теперь ворошить прошлое? – ответил Лоуэлл. – В любом случае я немало способствовал тому, что меня арестовали. Что ж, это мне урок на будущее, инспектор. А теперь расскажите нам, как все обстояло на самом деле.

– Я это сделаю, но в надлежащем месте. А сейчас, пожалуй, нам следует попросить мисс Вэйн, чтобы она рассказала, почему она начала подозревать Парри, потому что именно этим все и кончилось. Мне-то это известно благодаря показаниям, данным Парри, но хотелось бы услышать все из ее собственных уст.

– Согласен, – сказал Лоуэлл. – Начинай, Бренда.

– Да что тут рассказывать? – ответила Бренда. – Все очень просто. Вы знаете, что мистер Хорлер показал нам письмо, которое ты, Гарри, получил. Оно было подписано: «Доброжелатель». Вы ведь видели его, мистер Френч?

– Да, теперь видел. Если бы оно попало ко мне до ареста, вполне возможно, никакого ареста бы и не было.

– Так вот, я заметила, что «р» выпадало из строки и было чуть скошено – и в этом письме, и в том, которое получил мистер Кэри. Было ясно, что оба письма отпечатаны на одной и той же машинке и скорее всего одним человеком.

– Молодец, Бренда! – воскликнул Лоуэлл.

– Да брось ты! – сказала Бренда. – Это было крайне просто. Ведь я же сама машинистка. Я договорилась с Клиффордом Парри, что он достанет образцы машинописи всех машинок в обоих офисах – в надежде обнаружить машинку с западающим «р». Он с готовностью согласился помочь.

Бренда с трудом справилась со своим волнением.

– Разумеется, он согласился, – сказал Френч. – Это ему замечательно удавалось. Он отметил это в своем признании. Предлагая помощь, он оказывался в курсе проводимого расследования и мог предпринять необходимые шаги для того, чтобы выгородить себя. Но в одном он просчитался. Я могу теперь сказать об этом, раз уж мы подняли эту тему. Он не знал, что вполне возможно идентифицировать конкретную пишущую машинку, на которой напечатано письмо. Он понял свою ошибку лишь в ту пятницу, когда вы рассказали ему об этом, два дня назад. В тот же вечер он собирался выбросить свою машинку в море и купить другую. А вы тут и нагрянули к нему. Как это произошло, мисс Вэйн?

– По чистой случайности, точнее, благодаря моей нетерпеливости. В тот день он поехал в Лидмут и сказал, что добудет образцы машинописи из городского офиса. На следующий день он собирался достать образцы машинописи из офиса в Уитнессе и вечером обещался передать их мне. Но я просто не могла спокойно сидеть и дожидаться их. Я как раз была в Редчерче и решила по дороге на станцию заглянуть к нему. Он еще не вернулся, но вот-вот должен был подойти. Я решила дождаться его и зашла к нему в комнату. Стоя возле часов у камина, я заметила письмо. Оно просто случайно попалось мне на глаза. Я скользнула по нему взглядом. Этот момент я никогда не позабуду. Адрес был напечатан на машинке: ВС-2, Лондон, Стрэнд, отель «Хантер», для мисс Акерли. Я изумленно уставилась на него. На адресе было три «р», и все они выпадали из строки и были чуть скошены!

У Лоуэлла в этом месте вырвалось крепкое словечко, а Френч удовлетворенно кивнул.

– Крайне примечательное и любопытное наблюдение, и такое неожиданное для вас, мисс Вэйн, – произнес Френч.

– В машинописи письма Гарри были и другие дефекты, это касалось букв «т» и «и». Я проверила, как они отпечатаны на конверте. И та и другая тоже идентифицировались. Я сразу даже не сообразила, что все это означает. Наконец до меня дошло. Я вспомнила множество незначительных эпизодов – все они теперь получили свое объяснение. Я словно прозрела. Это было скорее похоже на внутреннее озарение, чем на умозрительный вывод. Сомнений у меня больше не было. Надо было уходить, чтобы меня не застигли. Я извинилась перед домохозяйкой и поторопилась уйти.

Сначала меня парализовал ужас от моего открытия. Затем, ожидая поезда на станции, я поняла, какое огромное значение это имеет для тебя, Гарри. Вы не поверите, но сначала до меня это не дошло. Я страшно разволновалась, пока добралась до дома. А тут мне рассказали о телефонном звонке, и я тут же выбежала из дома, но не переставала обо всем этом думать. Все остальное вам известно.

Френч кивнул.

– Все в точности совпадает с показаниями Парри, мисс Вэйн. Он понял, что вы увидели письмо, и решил принять меры. Но лучше уж я расскажу вам все по порядку.

Слушатели заверили Френча, что именно этого от него и ждут. Вновь закурив трубку, Френч начал свой рассказ.

– Не знаю, известно ли вам, как складывалась судьба Клиффорда Парри. Мне представляется, что во всем виновата война. Парри служил в армии и выбыл из се рядов по инвалидности. Пока он воевал, его отец умер, и матери пришлось нелегко. К счастью, в это время они получили наследство в пятьсот фунтов. Решили потратить эти деньги на завершение образования Парри – он ведь учился на инженера, а потом ушел на военную службу. Когда он вернулся, состояние его здоровья оставляло желать лучшего. Вскоре после этого его мать скончалась. Она получала небольшую пенсию, и после ее смерти Парри остался один и без гроша в кармане. Хуже всего было то, что ему нечем было заплатить долги, которые он неосторожно наделал.

Он с трудом сводил концы с концами. Долгое время не мог устроиться на работу. Затем все же нашел место и угроза умереть с голоду миновала. Однако место было бесперспективное. Я не хочу искать ему оправданий, но нет сомнений, что ему пришлось туго и именно этот период его жизни усилил его асоциальную ориентацию и развеял представления о моральных нормах. Видимо, именно тогда он с горечью решил мстить за свои страдания всем и каждому, используя любой удобный случай.

Наконец ему улыбнулась удача. Он вновь навестил мистера Марлоу. Мистер Марлоу знал его родителей и с определенными колебаниями предоставил ему место с испытательным сроком. Парри всегда славился своей обходительностью. Частично из-за этого, частично из-за ревностного отношения к работе его утвердили в должности.

Тотчас налетели кредиторы. Теперь он был на окладе. Что ж, ему пришлось выплачивать свои долги. Однако самому ему мало что оставалось из заработанных денег. На жизнь едва хватало. Его озлобление усилилось, когда он видел впереди лишь перспективу такого же нищенского существования. Но он не собирался отказываться выплачивать долги. Он боялся, что его кредиторы обратятся к мистеру Марлоу и тогда он потеряет работу.

Затем начали строить новый перегон. Кэри, прожженный мошенник, намеревался извлечь побольше выгоды из работы – он уже не раз провертывал такие штуки. Кэри нужен был простофиля, до него дошли слухи о том, что Парри нуждается, и он сделал соответствующие выводы. Он очень осторожно подкатил к Парри. Тому нужны деньги? Прекрасно, есть простой способ заработать несколько сотен фунтов, а может, тысячу или даже две. Безопасность? Да, это совершенно безопасно. Никто ни о чем не догадается. У Кэри уже был опыт в подобных делах, все должно было сработать и на этот раз. Вы можете представить себе, в каком духе все это подавалось.

Френч сделал паузу, но никто ничего не сказал. На всех услышанное произвело гнетущее впечатление. Никто не предполагал, что у Парри была такая тяжелая судьба. Даже желчное отношение Лоуэлла к нему смягчилось, а Бренда с трудом удерживалась от слез, слушая рассказ Френча. Тот продолжил свой рассказ.

– Кэри провел в жизнь свой план. Они изготавливали чертежи разрезов вдвоем, затем по ночам Парри делал фотокопии в Лидмутском офисе. Кэри покупал необходимые расходные материалы, чтобы не навлечь на офис железнодорожников ни малейшего подозрения.

Кэри знал, что наиболее уязвимым местом плана является изготовление фотокопий, поэтому их следовало изготавливать так, чтобы отследить место изготовления было невозможно. Это он и поручил Парри. В случае разоблачения тому грозила тюрьма, а Кэри вполне мог остаться в стороне. Именно поэтому он всеми силами стремился сделать Парри своим сообщником – так он мог в крайнем случае все свалить на него. Парри получал половину выручаемых денег.

Все шло по заранее намеченному плану. Подлог сработал, никто ничего не заподозрил. В течение десяти месяцев все шло как по маслу, и Парри, постепенно расквитавшись с долгами, зажил более обеспеченно и стал откладывать деньги, которые он хранил в чемоданчике в своей комнате. Затем случилась непредвиденная неприятность.

Как-то мистер Мейерс сказал Парри, что мистер Акерли заинтересовался объемами земляных работ, которые, как он полагает, являются завышенными. У Парри душа тотчас ушла в пятки. Он решил, что разоблачение неминуемо.

Сначала он хотел было сразу рассказать обо всем Кэри. Затем придумал кое-что получше. Конечно, Кэри был прожженный мошенник, но Парри не думал, что тот решится на убийство. Не лучше ли будет, если с мистером Акерли произойдет несчастный случай? Парри был крайне изобретателен и разработал план, который, как он был уверен, никто не раскусит.

Я думаю, – продолжал Френч, – что затею Парри лучше, чем кто-либо из нас, смог бы оценить мистер Брэгг – ведь именно он все время находился рядом с Парри.

Вот что тот затеял: прежде всего он обсудил проблему с выемкой грунта с мистером Акерли и предложил свою помощь в его изысканиях. Тот же прием он затем применил и к вам, мисс Вэйн. Точно так же он уговорил мистера Акерли никому не сообщать о своих открытиях. Затем он выбрал тот самый вечер, когда следовало сдать ведомость, для организации «несчастного случая». За день-два до этого он договорился о деловой встрече мистера Акерли с фермером по имени Поттс, речь шла о правах на прокладку пути, и у него сразу возникла одна мысль. Он договорился о встрече на половину шестого в день сдачи ведомости. Это значило, что мистеру Акерли придется в конце рабочего дня пройти от Уитнесса до Редчерча, а до вечера безвылазно просидеть в офисе, занимаясь ведомостью. Он специально подстроил так, чтобы мистер Акерли оказался на перегоне в то время, когда там уже никого нет. Далее он нашел повод для того, чтобы отправиться вместе с ним.

Он выбрал тот участок самой обычной проходки по берегу моря, который был ему наиболее удобен. Он должен был изменить проходку для ведомости, и сделал это безупречно. Когда в тот день в офисе появился Брэгг, Парри намеренно изменил цифру своих измерений, сильно завысив ее. Он знал, что мистер Брэгг обязательно обратит на это внимание и, скорее всего, пошлет его сделать промер повторно. У него не было полной уверенности, что его план сработает, и если бы все сорвалось, он бы испробовал что-нибудь другое. Но его замысел сработал на все сто. Мистер Брэгг заметил сомнительный показатель и велел проверить его. Парри нарочно стал отнекиваться и тянуть время, чтобы избежать подозрений, и в конце концов устроил все так, чтобы они вышли вместе с мистером Акерли, когда тот отправился на встречу с Поттсом.

А в субботу, предшествующую избранной для «несчастного случая» дате, Парри пошел на серьезный риск: он купил подержанный велосипед.

И Френч рассказал, как это было сделано.

– Чтобы запутать следствие, он изменил внешность, стараясь добиться сходства с Кэри. Он подложил высокие вкладки в башмаки, чтобы увеличить свой рост, надел побольше одежды, чтобы казаться представительным мужчиной, говорил высоким голосом и имитировал, насколько мог, ирландское произношение Кэри. Разумеется, это переодевание не могло бы ввести в заблуждение того, кто знал Кэри, но вполне годилось для маскировки.

В ту же субботу вечером Парри доехал на велосипеде до мыса Дауни и спрятал его в зарослях недалеко от дороги. Ему пришлось пойти на определенный риск, оставляя там велосипед на воскресенье, но опасность была не так велика: кто мог забраться в эти края? И действительно, велосипед никто не видел. Он отправился вместе с мистером Акерли измерять проходку. Так вышло, что они встретили бригадира Матча – тот шел домой вдоль линии. Парри намеревался дойти с мистером Акерли прямо до мыса Дауни, но из-за присутствия бригадира ему пришлось расстаться с Акерли и спуститься на склон якобы для проведения измерений. Лишь потом он сообразил, что свидетельство бригадира будет для него крайне ценным в плане алиби.

Как только Матч скрылся из виду, Парри помчался вслед за Акерли. Конечно он не стал измерять проходку, так как точно знал правильную цифру. Он стремился нагнать мистера Акерли в намеченном месте и здесь, настигнув его, нанес ему удар по голове сбоку обрезком свинцовой трубы, обернутой в носок. Трубу он прихватил с собой и затем сразу бросил в море. Он уложил тело мистера Акерли так, чтобы казалось, будто молодой человек угодил ногой в водоотвод и упал поперек рельсов. Затем он поднялся наверх к дороге, вывел велосипед и на предельной скорости помчался в Уитнесс. Он спрятал велосипед в небольших зарослях возле двора подрядчиков, как ни в чем не бывало зашел в калитку и повернул к офису, сделав вид, что всю дорогу шел пешком вдоль линии.

Свою неизбежную возбужденность он готов был объяснить тем, что очень торопился вернуться и даже бежал, но мистер Брэгг не обратил на это никакого внимания.

А когда произошел наезд на паровозе, ему уже не было нужды притворяться. Его нескрываемый ужас и душевное волнение были восприняты как вполне естественная реакция на пережитое. Никто ничего не заподозрил.

Отправившись провожать мистера Акерли-старшего до дома, Парри дал мистеру Брэггу возможность уехать в Лидмут. Поэтому он остался в Редчерче один. Он вновь пешком дошел до Уитнесса, вытащил из кустов свой велосипед, доехал до скалы возле Лидмута, сбросил его в воду, думая, что там глубоко, и лишь потом вернулся к себе.

Дознание прошло именно так, как он и наделся, и Парри вздохнул спокойно, решив, что опасность миновала. Но его заблуждения быстро рассеялись. Когда пришло время следующей выплаты денег за подлог, Кэри сказал, что больше не будет ему платить, оставляя все деньги себе. Парри начал возмущаться, и тогда Кэри сказал: хорошо же, может, сдать тебя полиции за убийство Акерли? Парри продолжал возмущаться, и тогда Кэри весьма недвусмысленно объяснился с ним.

Лоуэлл и Бренда ошеломленно слушали это повествование. Так вот где таилась разгадка двух убийств, причины которых так долго оставались скрытыми для всех! Не прерывая Френча, они ожидали продолжения.

– Я забыл упомянуть еще об одном поступке Парри. На случай, если возникнут подозрения, что гибель Акерли не совсем случайна, он решил устроить так, чтобы подозрение пало на кого-нибудь другого. Козлом отпущения он избрал Кэри, решив, что, если Кэри возьмут, ему же будет лучше. Поэтому он отпечатал письмо Кэри, то самое, о котором вы упоминали, мисс Вэйн. Письмо оказало желаемый эффект. Кэри принял его за чистую монету и отправился к впадине Вирлпул. Однако это вышло боком для Парри. Как говорится, он сам себя наказал. Дело в том, что, когда Кэри возвращался в офис, он невольно сыграл роль нежелательного для Парри свидетеля. Почти дойдя до главных ворот, Кэри увидел, как Парри примчался на велосипеде, а затем спрятал его в кустах. Сам Парри Кэри не видел. Кэри это показалось подозрительным. Он знал, что у Парри не было велосипеда. Когда Парри прошел на двор, Кэри зашел в кусты и внимательно осмотрел велосипед. На следующий день стало известно о гибели Акерли и о том, что письмо было подложным. Кэри сразу уловил связь этих событий. Он сам навел справки и в конце концов нашел магазин, где Парри купил велосипед. Он даже сумел забраться в комнату Парри и нашел пишущую машинку с западающей буквой «р», хотя об этом Парри так и не узнал. Кэри сказал ему, что, если тот не будет сидеть тихо, он, Кэри, «раскроет» подлог, свалив всю вину на Парри, а вдобавок упомянет и про велосипед, сказав, что важность этого эпизода лишь теперь дошла до него.

Должен сказать, что я тоже наведывался к Парри, чтобы взглянуть нет ли у него пишущей машинки с западающей «р». Однако, на наше несчастье, так случилось, что в тот момент машинка была у мисс Акерли, которой как раз понадобилось отпечатать бумаги для Музыкального общества. Так что никакой машинки у Парри я не обнаружил. Если бы я тогда нашел ее, вы были бы избавлены от всех треволнений, а Кэри, возможно, остался бы жив.

Парри, конечно, понял, что его подставили. Если возникнет хотя бы малейшее подозрение – он пропал. Он вновь вынужден был начать полунищенское существование, и к этому прибавилась постоянная угроза разоблачения. С этим Парри не мог смириться. Он решил любыми средствами избавиться от нависшей над ним угрозы. Было очевидно, что в такой ситуации его мысли обратились к уже апробированным средствам.

Он предпринял четыре попытки убить Кэри, о чем он заявил напрямую. Первые три потерпели крах из-за того, что отдельные моменты плана не сработали. Четвертая оказалась успешной.

Мистер Брэгг сказал ему, что во вторник поедет в Драйчестер и поэтому уйдет с работы около шести. Парри решил осуществить четвертую попытку в тот вечер, тем более что мистера Аша не было в Уитнессе. Так случилось, что тот был в командировке, и Парри никто не мешал. Он хотел подмешать Кэри наркотик, а затем застать его одного в его кабинете. Если бы он сумел устроить так, чтобы Кэри зашел к мистеру Брэггу незадолго до шести, а затем Брэгг уедет, тогда он мог спокойно предложить Кэри выпить.

У Парри была припасена бутылка виски, и Кэри никогда не отказывался от предложения выпить стаканчик. В тот раз у Кэри в офисе все разошлись, и если бы Кэри вернулся, никто не узнал бы об этом.

Парри сказал, что достал наркотик у одного химика в Лондоне, подделав рецепт на имя известного врача Эксетера, которого он нашел по телефонной книге. Он сказал лаборанту, что тот якобы прописал ему это лекарство, а он, к сожалению, уехал в Лондон, забыв лекарство дома. Я это проверил и убедился в справедливости рассказа Парри.

Парри в тот же день решил договориться с Кэри о встрече у себя в офисе, но так случилось, что они встретились на виадуке. Парри уже собрался завести разговор о встрече, когда Кэри сам угодил в его сети, сказав, что собирается зайти к Брэггу поговорить о скорости проходки в тоннеле. Парри договорился с ним, что тот зайдет к ним в половине шестого.

Френч выложил на стол перед собой записную книжку и периодически заглядывал в нее, чтобы освежить в памяти имена и точное время. Однако его рассказ и без этого звучал весьма обстоятельно и изобиловал подробностями.

– Далее Парри необходимо было избавиться от присутствия Брэгга, чтобы тот не стал свидетелем воздействия наркотика. Однако он хотел, чтобы Брэгг застал Кэри в их офисе и подтвердил, что Кэри ушел от них в добром здравии. Чтобы задержать Брэгга, он и рассказал ему о том, что подрядчики якобы смешивают бетон с грязью. Мистер Брэгг не мог остаться к этому равнодушным.

Когда пришел Кэри, Парри был один. Он достал виски и угостил Кэри, подмешав наркотик. Свою необычную щедрость Парри мотивировал тем, что простыл на ветру и хочет согреться, и предложил Кэри присоединиться к нему. Потом пришел Брэгг, но он должен был тотчас уехать в Драйчестер, поэтому Кэри ушел до того, как подействовал наркотик.

Когда мистер Брэгг уехал, Парри отправился в офис подрядчиков. Он постучался, чтобы увериться, что все, кроме Кэри, ушли, затем открыл дверь своим ключом и вошел. Он как-то попросил у мистера Пола его ключи, чтобы попробовать открыть один ящик, и сделал себе копию ключа от двери. Кэри был один и спал. Поэтому Парри удалось совершить задуманное.

Френч сделал паузу. Он мог быть вполне доволен своими слушателями – те следили за его рассказом, затаив дыхание. Никто и не думал прерывать его, и он продолжил.

– Чтобы застраховаться от провала, Парри предпринял определенные меры предосторожности – на случай, если его начнут подозревать. Он понимал, что его будет угнетать сознание содеянного и он не сможет вести себя как ни в чем не бывало, что может навлечь на него подозрения. Поэтому он озаботился своим алиби. Он убедил всех, что со времени ухода Брэгга и до шести пятнадцати, когда он ушел на поезд шесть двадцать пять, он был в офисе и вносил отметки в план для инспектора Холфорда. Мистеру Брэггу перед тем, как тот уехал в Драйчестер, он показал план, где размеры еще не были проставлены, а на плане, который спустя двадцать пять минут он отдал начальнику станции в Уитнессе, уже содержалась вся необходимая информация. Он сказал, что выполнил эту работу за четверть часа в офисе до своего ухода. На самом деле он заранее изготовил два одинаковых чертежа: один – с размерами, другой – без размеров. Брэггу он показал незаконченный план, затем перенес на законченный план пометки Брэгга карандашом, слегка потер их ластиком и вручил план начальнику станции.

Еще одно алиби – от начала до конца придуманный им рассказ о незнакомце, силуэт которого он якобы видел, спеша на свой поезд.

Чтобы создать впечатление, что мистер Кэри покончил жизнь самоубийством, он намеренно подбросил обрывок подлинного плана одного из разрезов туда, где вы его нашли, мистер Лоуэлл. Он был уверен, что вы обратите на него внимание. Далее он искусно направил дело к тому, чтобы был обнаружен подлог. Он полагал, что подлог послужит явным и бесспорным мотивом самоубийства.

Однако он понимал, что в результате какой-нибудь случайности вполне может всплыть факт убийства Кэри, и создал себе еще одно прикрытие. Оно заключалось в том, чтобы бросить тень на вас, мистер Лоуэлл. Он решил сыграть на более чем напряженных отношениях своей жертвы с вами, тем более что о них все знали. Он послал вам то самое письмо, которое его и выдало. Оно должно было лишить вас алиби на время смерти Кэри. В то же время он рассчитывал на вашу порядочность, которая не позволит вам рассказать о том, где на самом деле вы были и по какой причине пошли туда.

Когда эта часть его замысла сыграла свою роль, и вы, сэр, были арестованы, он подкатил к мисс Вэйн с предложением своей помощи. Как я уже упоминал, это был ловкий ход для того, чтобы находиться в курсе событий и при необходимости предпринять дополнительные шаги, чтобы обезопасить себя. Благодаря вашей находчивости, мисс Вэйн, правда вышла наружу.

И вот еще что, – прибавил Френч, кивнув Бренде, – теперь, когда все позади, я могу сказать вам о том, что вы, вероятно, и сами знаете, мисс Вэйн: вы ведь были на волосок от гибели. Даже при возникшей спонтанно попытке убить вас Парри действовал крайне искусно и изобретательно. Конечно это он сам сделал оба звонка. Здесь, в «Серкью», он убедил вашу мать и сестру в том, что некто может напасть на вас, и его звонок сержанту Эмери для проверки его подозрений, и просьба о помощи – просто блестящий трюк. К счастью для вас, он перестарался. Его тревога выглядела столь неподдельной, а просьба звучала так убедительно, что Эмери тотчас выслал двух полицейских па машине. Парри надеялся, что, если он срежет дорогу, пройдя напрямик, у него будет достаточно времени, чтобы убить вас до появления полиции. Затем он выбросил бы свою свинцовую дубинку, укрылся бы, дождался, пока полиция обнаружит ваш труп, и тогда уже как ни в чем не бывало, запыхавшись, появился бы на сцене, изобразив вполне уместные удивление и ужас.

Между прочим, если бы он нанес вам свой удар, его план увенчался бы успехом. Вы спасли себе жизнь бегством, тем самым выиграв время и дав возможность полиции добраться до вас.

И еще. Я хочу сказать пару слов от себя лично и от имени полиции. Никогда не стоит опасаться ошибок правосудия. Могу сказать, что, если бы вы, мистер Лоуэлл, не навели нас на ложный след своим подтасованным алиби, я бы перевернул вверх дном дома и квартиры всех, кто значился в моем списке подозреваемых. Рано или поздно я бы выяснил, что у Парри была пишущая машинка – а об этом должны были знать, и конечно я добрался бы до нее и понял, что письмо Кэри напечатано на ней. В вашем случае выяснение причин, которые подвигли вас на подделку алиби, поставило под сомнение вашу виновность. Однако я должен сказать, мистер Лоуэлл, что вы сильно рисковали. Нельзя выкидывать такие фокусы, когда речь идет об убийстве.

Собственно, на этом я и хотел закончить. Позвольте мне выразить сожаление по поводу тех страданий и тягот, которые выпали вам обоим, и в то же время радость, поскольку теперь ничто не омрачит ваше счастье.

– Тогда вот что, – произнес Лоуэлл. – Вы добрый малый, инспектор. Давайте-ка выпьем за то, чтобы между нами никогда больше не возникало никаких недоразумений!

Крофтс Фриман Виллс Тайна залива Саутгемптон

перевод А.Орлов

Часть первая ПРЕСТУПЛЕНИЕ  

Глава 1

"Джоймаунт" в смятении

- А теперь, джентльмены, слово для доклада предоставляется управляющему заводом.

Сэр Фрэнсис Асквит, председатель совета директоров Джоймаунтской компании по производству быстро твердеющего цемента, огласив повестку дня, взглянул на своих коллег и снова опустился на стул.

Лица семерых мужчин, сидящих за столом в комнате для заседаний совета директоров, были хмурые. Собрание не было рядовым. На этот раз оно было посвящено отнюдь не обсуждению текущих производственных проблем. Дела шли из рук вон плохо, и сейчас от них требовалось принятие кардинальных мер.

Все они выглядели именно так, как и должны выглядеть директора небольшой фирмы. Четверо из них были "балластом". На сэра Фрэнсиса, обаятельного мужчину, который выглядел на редкость представительно, его почтенный семидесятилетний возраст наложил свой неизбежный отпечаток. Он был судьей в суде графства, но сейчас удалился от дел. Его роль председателя совета директоров была чисто номинальной. Слева от него сидели двое мужчин, у которых тоже все было в прошлом. Они были слишком дряхлы, чтобы эффективно заниматься бизнесом. Четвертому было чуть за тридцать, он выглядел как повеса и смотрелся как чужеродный элемент в этом храме дипломатии и финансов.

Трое оставшихся были совершенно не похожи друг на друга. Один из них, Брамвелл, представлял собой классический тип преуспевающего дельца: мужчина средних лет, спокойный, собранный, излучающий уверенность. Мнение такого человека всегда представляется весомым, на такого можно положиться во времена любых экономических передряг. К сожалению, Джоймаунтская компания по производству цемента была для него слишком незначительной, и он не уделял ей серьезного внимания, достаточного для того, чтобы повлиять на ход ее дел.

Рядом с ним сидел самый молодой член совета, ему было около тридцати. Его звали Уолтер Брэнд. Будучи директором, он также вел финансовые дела фирмы. Его наружность и манеры указывали, что именно он был "движущей пружиной" предприятия.

Оставшийся член совета сидел напротив председателя, занимая противоположную сторону стола. Его звали Джеймс Таскер, он был управляющим заводом. Именно ему предоставил слово для доклада сэр Фрэнсис. Это был мужчина лет пятидесяти, роста чуть ниже среднего, чисто выбритый, с длинным носом, лисьими глазками и узкогубым ртом, похожим на капкан. Внимательный наблюдатель безошибочно узнал бы в нем реального главу компании - и был бы прав. Джеймс Таскер был очень способный человек. Он досконально знал все тонкости своего бизнеса. Никто лучше его не ориентировался в проблемах сбыта продукции и управленческих вопросах.

Он медленно поднялся, все еще перебирая бумаги, лежавшие перед ним на столе. Остальные с тревожным ожиданием наблюдали за ним. Все уже настроились на плохие новости и сейчас готовы были выслушать их.

- Уважаемый председатель и джентльмены,- начал Таскер сухо, но голос его звучал приятно,- поскольку мы с вами не собирались в полном составе для обсуждения возникшей ситуации, а вдаваться в детальное рассмотрение вопроса до нашей встречи было не слишком уместно, мне бы хотелось изложить все обстоятельства дела с самого начала - в интересах тех, кто не полностью вхож в суть проблемы.

Он сделал паузу и окинул взглядом сидящих.

- Думаю, это следует сделать,- откликнулся сэр Фрэнсис, и Таскер легким кивком поблагодарил его.

- Вряд ли необходимо возвращаться к самому началу, когда семь лет назад была образована наша фирма. Тогда наши перспективы выглядели многообещающими, и подобно другим фирмам мы решились попытать удачи. И как и они, мы обнаружили, что совершили ошибку. Воспоминания о депрессии и без того слишком свежи и болезненны, чтобы напоминать об этом. Как вы знаете, в прошлом году мы все едва не закрылись. К счастью, этого не произошло. Летом тысяча девятьсот тридцать третьего года, как вы знаете, дело медленно, но верно пошло на поправку. Попрошу вас взглянуть на график, который я приготовил. Его копии лежат перед каждым из вас. Он отражает жизненный ритм нашего предприятия. Вначале - успехи, потом постепенный спад, падение до минимума и затем возрождение.

Легкое оживление среди слушателей говорило, что графики сыграли свою роль. Последние годы существования оказались для их фирмы подлинной драмой драмой, которая еще ожидала своей развязки. При взгляде на график всем невольно вспомнились обстоятельства возникновения их фирмы.

В течение десятилетий нужда в портлендском цементе лишь возрастала, пока в начале двадцатого века цемент не стал главным строительным материалом во всем мире. Однако он имел один серьезный недостаток: требовалось около месяца, чтобы он по-настоящему затвердел и набрал крепость. Тогда французы изобрели ciment fondu - быстротвердеющий цемент, материал, которому для схватывания требовались уже не дни, а часы. Были сделаны и другие открытия подобного рода, и вскоре все строительные фирмы в Англии уже производили новые материалы.

Джоймаунтская компания производила материал типа ciment fondu. Своим возникновением она была обязана молодому Брэнду, который впоследствии вошел в совет директоров. Его включили, чтобы поощрить молодого человека. Как-то, купаясь в устье Гамбла, небольшой речушки с обширной дельтой, впадающей в Саутгемптонский залив недалеко от больницы Нетли, он заметил, что илистые наносы, обнажающиеся во время отлива, весьма похожи на те, которые возле его дома использовались одним предприятием для производства цемента. Он знал, что цемент уже производится на острове Уайт, где имелись в наличии два главных компонента: ил и мел. Здесь, на Гамбле, мела было не так много, но он навел справки и выяснил, что мел вполне можно подвозить из ближайшего карьера. Брэнд сообщил о своих наблюдениях шефу, общественному бухгалтеру в Сити. Тот проверил полученные сведения, и они подтвердили правоту Брэнда. Молодой человек хотел наладить производство простого портландского цемента, но вышло даже лучше, чем он ожидал. Неожиданно открытое месторождение бокситов добавило еще один важный компонент для производства ciment fondu. Была организована небольшая компания, приобретены права и земля, и в 1927 году дело пошло. Сначала все шло хорошо - до кризиса, когда, как только что упоминал Таскер, они чуть было не закрылись.

- Как можно видеть,- продолжал Таскер, указывая на график,- во время кризиса наши прибыли стали падать. До сентября тридцать второго года мы еще получали прибыль, далее мы, к нашему прискорбию, опустились ниже уровня самоокупаемости и в течение года работали себе в убыток. Убытки росли вплоть до мая тридцать третьего года, когда они достигли ста фунтов стерлингов в неделю. В год это составило около пяти тысяч фунтов стерлингов. Стало ясно, что ни вы, джентльмены, ни наши пайщики не способны долго нести такие убытки. Как вы знаете, вновь и вновь ставился вопрос о ликвидации предприятия. Однако мы не прибегли к этому крайнему средству, веря, что рано или поздно дела поправятся, а дальнейшие прибыли от нашего бизнеса покроют понесенные нами убытки.

Таскер чутко следил за своей аудиторией. Все слушали его с вниманием. Яркое июльское солнце, льющееся через открытые окна, контрастировало с мрачным выражением лиц. Тишина, царящая в комнате, нарушалась лишь отдаленными криками морских птиц, кружащих над небольшой пристанью фирмы в надежде поживиться чем-нибудь без особого труда. Брэнд, которому был не чужд философский склад ума, не мог удержаться от мысли о том, насколько сходны цели у птиц и людей.

- В июне тридцать третьего,- продолжил Таскер,- наступили желанные перемены. В июле наши средние потери снизились до восьмидесяти фунтов стерлингов в неделю. В августе - до пятидесяти, в сентябре - до десяти. В октябре впервые за год мы получили прибыль - всего двадцать пять фунтов стерлингов в неделю, но это означало перелом. В ноябре показатели стали еще лучше: прибыли выросли до шестидесяти фунтов стерлингов в неделю. Резюмируя, можно сказать, что с июня по ноябрь мы наблюдали устойчивый и неуклонный рост прибылей ежемесячно В ноябре уже можно было надеяться на то, что наши дела вновь быстро пойдут в гору. Но все это, джентльмены, вам всем хорошо известно.

Таскер окинул взглядом сидящих, и пара слушателей кивнули в ответ.

- Теперь мы подходим к печальным и нежелательным изменениям.- продолжил он.- Направление кривой, как вы можете видеть на графике, внезапно меняется. С ноября до настоящего момента она так же неуклонно снижается, как до этого возрастала. В декабре прибыли снизились с шестидесяти до пятидесяти фунтов стерлингов в неделю. В январе доходы упали до тридцати пяти фунтов, и эта тенденция продолжалась, пока в апреле мы вновь перешли за черту рентабельного производства, хотя убытки составили всего пятнадцать фунтов в неделю. Однако в мае эта цифра выросла до сорока пяти фунтов, а в прошлом месяце, в июне,- до восьмидесяти. Как вы видите, наши убытки резко возрастают. При таком положении дел вряд ли будет преувеличением, если мы скажем, что нас вскоре ожидает банкротство.

При этих словах Таскера его слушатели зашевелились. Затем заговорил Брамвелл - человек, являющий собою классический тип преуспевающего бизнесмена.

- Я был в Южной Америке, когда обсуждался этот вопрос, и не знаком с деталями. Что конкретно повлияло на ухудшение ситуации: рост цен, сокращение объема продаж или что-то еще?

- Продажи,- ответил Таскер.- Объем продаж неуклонно снижается.

- А с ценами все в порядке?

- Цены на должном уровне. Наше производство, как вы знаете, организовано по новейшим мировым образцам. У нас научная организация труда, тщательный подбор кадров, отдел продвижения продукции и учета продаж, плановый отдел и высокие показатели безопасности труда на производстве. Я с полной ответственностью могу заявить, что наши цены соответствуют среднему уровню цен. Могу добавить, что у нас прекрасный коллектив.

- Я тоже так думаю,- сказал Брамвелл.- Все, что я видел на нашем производстве, показалось мне великолепным. Спасибо, Таскер.

- На нашей последней встрече в июне, когда вы, Брамвелл, были в Южной Америке,- продолжил Таскер,- когда я рассказал, сколь серьезный оборот принимает дело, мы решили, что я займусь сбором необходимой информации, чтобы сегодня, если возможно, рассказать не только о причинах того, что происходит, но и дать рекомендации по лучшему преодолению ситуации.

Казалось, Таскеру было трудно продолжать. Он находился в немалом смущении. Вопрос о возможном закрытии завода для него значил больше, чем для остальных. Таскер был небогат. Заработок управляющего для него много значил. Вообще-то Брэнд тоже существовал на свой заработок, но Брэнд был молод и не женат. Для Таскера это время давно прошло. Он имел жену и двоих детей, сына и дочь, которых надо было содержать. В его возрасте нелегко было отыскать новую должность.

Для всех остальных ситуация не была столь серьезной. Все они были обеспеченные люди, и хотя потеря денег никого не оставляет равнодушным, закрытие завода было для них не большой потерей.

После недолгой заминки Таскер продолжил.

- Прежде всегоследовало выяснить, что конкретно повлияло на ухудшение ситуации. Именно об этом спрашивал Брамвелл. Как мы видим, ничего таинственного здесь нет: у нас падает объем продаж. Ряд новых клиентов отпал, а наши регулярные клиенты снизили объемы закупок без каких-либо удовлетворительных объяснений.

Тогда я встретился с нашими конкурентами. На них особенно рассчитывать не приходилось, но есть один-два человека, мои старые знакомые, от которых я кое-что узнал. И полученные новости, надо сказать, меня изрядно удивили. Дело в том, что у них тоже упал объем продаж.

Здесь напрашивается единственное объяснение: инженеры и архитекторы по какой-то причине стали с большим подозрением относиться к быстротвердеющему цементу и вернулись к использованию старого "портленда". Мои друзья и я обратились к специальным журналам, пытаясь выяснить причину происходящего, но безрезультатно. Мы не обнаружили упоминаний ни о снижении объема продаж быстротвердеющего цемента, ни статей или сообщений на интересующую нас тему.

Тогда я обратился в Торговую палату и запросил последние данные по быстротвердеющему цементу в Англии. Представляете, каково было мое удивление, когда я обнаружил, что объем продаж производимого в Англии цемента сократился, а общий объем закупок - увеличился!

Таскер начал перебирать свои бумаги.

- Не знаю, будут ли вам интересны цифры,- сказал он,- На всякий случай я выписал их. Грубо говоря, из них следует, что внутреннее производство сократилось на двадцать процентов, в то время как объемы закупок выросли на пять процентов.

Откуда же берется излишек? Сперва мне показалось, что несмотря на пошлины цемент ввозится морем, и в больших количествах. Но я убедился, что это не так. Благодаря моему хорошему знакомому из Таможенного управления я точно выяснил, что количество ввозимого в Англию морем цемента не увеличилось.

- Невероятно,- отозвался сэр Фрэнсис, окинув взглядом своих коллег. Все зашушукались, но никто не стал высказываться, и Таскер продолжил.

- Тогда оставалось единственное предположение: некая британская фирма или фирмы продают по демпинговым ценам значительную часть своей продукции.

Я отправился к управляющему Робертсону и откровенно поговорил с ним. Дело в том, что мы с ним закадычные друзья, знаем друг друга много лет, и наша дружба выше деловых отношений. Я сказал:

- Взгляни-ка, Тони, твоя фирма была одним из наших постоянных клиентов с тех пор, как мы открыли свое дело. Теперь вы снизили объем заказов на двадцать процентов. Что происходит?

Он не хотел отвечать, но потом под страшным секретом рассказал, в чем дело. Нас подрезали сниженными ценами. Речь идет не о назначении новой продажной цены, а о скидках: на каждый грузовик, или вагон, или баржу. Скидки небольшие, но там, где на счету каждое пенни, наличие скидок меняет всю картину.

Председатель неожиданно откликнулся на последние слова.

- Если нас подрезают демпинговыми ценами, как вы утверждаете, как же тогда нам удается что-то продавать? Как я понял из ваших слов, объем наших продаж сократился лишь на двадцать процентов.

- Боюсь, что на этот вопрос нетрудно ответить,- с гримасой ответил Таскер.- Скидки распространяются на определенный объем поставок, и фирма моего друга не может приобрести со скидкой весь объем поставок, который им нужен. Предложений, однако, с каждым днем все больше, и если так пойдет дальше, Робертсон будет приобретать со скидкой все больше и больше, а наша доля будет падать.

- Незавидные перспективы,- вздохнул сэр Фрэнсис. В ответ на его реплику раздался одобрительный шепот.

- Вы выяснили, кто сбивает нам цены?- сказал Брамвелл.

- Да,- медленно произнес Таскер,- и я думаю, это будет для вас самой большой неожиданностью. Это "Шале"!

- "Шале"?- повторил Брамвелл.- Не может быть!- донеслись удивленные возгласы других членов совета.

- Да, "Шале". Я и сам сперва не мог поверить, но это факт.

"Шале", или Компания Хэвиленда и Мейерса в Шале на острове Уайт производила тот же продукт и была единственным конкурентом "Джоймаунта" в этом районе. Она образовалась на два года раньше "Джоймаунта" и размешалась в Торнесс-Бэй на Соленте, на побережье, в четырех милях к западу от Ковес. Их предприятие было значительно крупнее, чем "Джоймаунт", и тоже работало с высокой эффективностью. Никто из членов "Джоймаунта" не был с ними связан. Таскер как-то встречался с Хэвилендом и Мейерсом, но никогда не стремился свести с ними близкое знакомство. Они держались друг от друга на отдалении.

- Я чего-то не понимаю,- вступил Брамвелл.- "Шале" не слишком крупное предприятие. Как же они могли произвести столько продукции, чтобы сбить рыночные цены?

- Я и сам не понимаю,- согласился Таскер.- Здесь я что-то упустил.

- Это единственная фирма, которая выбрасывает на рынок цемент по дешевке?- неожиданно спросил молодой человек с внешностью повесы и бездельника.

- Мне известна только одна.

- Может быть, поискать резервы для снижения себестоимости?- предложил Брамвелл.- Мы только что говорили, что наши методы и оборудование - на высшем уровне, но, похоже, следует еще раз вернуться к этому вопросу. Должно быть, они нашли возможность сделать свою продукцию дешевле нашей.

Таскер отрицательно покачал головой.

- Дело не в этом,- сказал он.- Я абсолютно уверен, что ни одна фирма не в состоянии производить продукт дешевле, чем мы. Разрешите, я продолжу.

- Извините,- произнес Брамвелл.- Я подумал, что вы закончили.

- И я сделал то, что мне казалось вполне очевидным,- продолжил Таскер.Если цемент у "Шале" дешевле, следовательно, он должен быть хуже по качеству. Я закупил продукцию "Шале" и попросил нашего химика сделать анализ.

- Кинга?- спросил сэр Фрэнсис.

- Да, Кинга. Он прекрасно справляется со своей работой, как вам всем хорошо известно, и он классный специалист. Я полностью полагаюсь на его мнение. Я сказал ему, что анализы должны быть готовы к сегодняшнему дню, и получил их вчера вечером.

- И он что-нибудь раскопал?

- Похоже на то, Брамвелл,- с некоторым волнением произнес Таскер.- Судя по результатам, дело обстоит даже более серьезно, чем казалось на первый взгляд. Я оказался прав и в то же время ошибался. Я был прав насчет того, что их цемент отличается от нашего. Я ошибся, предположив, что он хуже. Он не хуже.- Таскер выдержал паузу, затем медленно выговорил: - Он лучше.

Опять пронесся шепоток беспокойства и недоверия.

- Он отличается от нашего по химическому составу,- продолжил Таскер.Приводить точную формулу нет нужды, не думаю, что это целесообразно. Но она у меня имеется, если кто-то захочет взглянуть. Она почти такая же, как у нас, но не совсем. Любопытно, что разница заключается не просто в изменении пропорций компонентов - это было бы вполне понятно и не имеет существенного значения. Разница состоит в введении совершенно новых элементов. Совершенно очевидно, что "Шале" открыли нечто новое, что позволило им оставить нас позади.

- Вы имеете в виду, что они создали новый цемент?

- Совершенно точно, новый цемент.

Опять пронесся беспокойный шепоток. Для их предприятия новость не несла ничего хорошего. Если в "Шале" разработали лучший состав, который обходится дешевле, чем у них, ничто не спасет "Джоймаунт" от краха. Наконец сэр Фрэнсис нарушил молчание.

- Вы полагаете, что наши коллеги в Шале сделали открытие или внедрили изобретение в сфере производства цемента,- сказал он Таскеру.- Если это действительно так, то, может быть, они запатентуют его и разрешат другим пользоваться их открытием по лицензии? Лучше заплатить им, чем пытаться освоить секретный процесс, который, как я полагаю, опираясь на ваши слова, они используют.

Таскер пожал плечами.

- Я не знаю,- медленно ответил он.- Я думал об этом, но я не уверен, что вы правы. Во-первых, патентование не гарантирует сохранения авторских прав на открытие. Всегда есть вероятность, что путем введения небольших модификаций ваш патент обойдут. В этом случае вы теряете и деньги, и ваше открытие. Кроме этого, сам патент стоит немалых денег. Если открытие серьезное, то следует запатентовать его по всему миру. Патентование в одной Англии дела не решает. Не знаю, но я думаю, что они решили, что проще держать свое открытие в тайне.

Джентльмен с видом повесы тяжело вздохнул.

- Если Таскер прав, то в этом должны участвовать и другие фирмы. Ведь возможности "Шале" ограниченны.

- Это резонно,- сказал Брамвелл.- Что вы скажете на это, Таскер?

- Я уже говорил, что не знаю. Вполне может быть, что кто-то работает, объединившись с "Шале".

Опять повисло беспокойное молчание, которое вновь прервал Брамвелл.

- Как долго мы можем продержаться, Таскер?

- Времени у нас нет совсем. Мы не можем двигаться в никуда. Как вы знаете, мы задолжали банку. И мы уже начали выплачивать долг, но последние четыре месяца прекратили выплаты. Сейчас сумма долга растет, и банк вряд ли будет с этим мириться.

- Они проявляют недовольство?

- Ну, не совсем, но менеджер попросил, чтобы я заглянул к нему, и дал мне понять, что мы почти исчерпали свой кредит.

- Мне претит мысль о том, что мы сдадимся без борьбы,- заявил сэр Фрэнсис.

Раздался одобрительный шепот, но конкретных предложений не последовало, и сэр Фрэнсис продолжил.

- Таскер, было бы несправедливо не предоставить вам первое слово,сказал он, криво улыбаясь.- Ведь вы заявили - да мы и сами знаем об этом,что уполномочены не только разобраться в ситуации, но и предложить рекомендации по выходу из кризиса. Первую часть вы, как обычно, блестяще выполнили. Можно переходить ко второй. Вы можете нам что-то предложить?

Таскер пожал плечами, пока остальные обменивались небрежными улыбками.

- Боюсь, что это нелегко,- признался он.- Я не вижу, что мы могли бы предпринять.

Поколебавшись, он продолжил чуть медленнее.

- Есть одно предложение. Лично я не думаю, что оно сулит выход, но рассказать о нем все-таки стоит.

Он снова сделал паузу, и все глаза обратились на него.

- Это идея Кинга. Он просит разрешить ему попробовать воспроизвести аналогичный процесс. Он считает, что нам стало известно то, чего не знает ни один из наших конкурентов. Мы знаем, что состав цемента "Шале" отличается от всего остального цемента на рынке особыми компонентами. Кинг полагает, что, зная это, он сможет воспроизвести технологию его производства.

Предложение вызвало бурную дискуссию. Насколько реален возможный успех Кинга? Сколько на это понадобится времени? Каковы будут потери за этот период? Обсуждалась даже моральная сторона подобного эксперимента. Наконец Брамвелл положил конец дискуссии.

- С вашего дозволения, господин председатель, думаю, нам следует пригласить Кинга и выслушать его самого.

Такой поворот дела был предусмотрен и Брэнд послал за Кингом. Кинг тотчас явился.

Это был приятный молодой человек лет двадцати восьми, очень собранный, с проницательным взглядом темных глаз. Было совершенно очевидно, что это незаурядная личность. Такие люди, как правило, всегда выполняют те обязательства, которые берут на себя, в случае опасности они находят средство избежать ее, а при возникновении трудностей способны разрешить их.

- Мистер Таскер рассказал нам о ваших исследованиях нового цемента,начал сэр Фрэнсис, когда молодого человека усадили за общий стол.- Он говорит, что с учетом того, что вам уже известно, вы готовы попробовать воспроизвести процесс производства нового цемента. Нам хотелось бы услышать, что вы об этом думаете и как вы оцениваете ваши шансы на успех.

- Мне бы очень хотелось попробовать, сэр,- ответил молодой человек.Думаю, решение задачи вполне реально. Хотя, разумеется, вы должны понимать, что гарантировать стопроцентный успех я не в состоянии.

- Мы понимаем это и не требуем невозможного. Но нам необходимо решить, во-первых, покрывают ли ваши шансы на успех потери за тот период, пока вы будете проводить ваши эксперименты, и во-вторых,- я буду с вами откровенен не стоит ли нам привлечь для этого более квалифицированные кадры.

Видно было, что последняя идея явно пришлась Кингу не по вкусу, что, впрочем, было вполне естественно.

- Я настоятельно прошу вас дать мне шанс, сэр, хотя бы на первых порах.

- Хорошо, мы обсудим это позже. А теперь скажите, сколько вам потребуется времени.

Другие члены совета задали несколько вопросов, затем Кинга поблагодарили и отпустили. Краткое обсуждение завершило дело. Кингу дали месячный срок на эксперименты. Через месяц решили вернуться к этому вопросу, чтобы еще раз рассмотреть дело. Если Кинг добьется существенного прогресса, срок мог быть продлен. В случае неудачи можно было либо привлечь специалистов со стороны, либо закрыть дело.

Изложив все это, сэр Фрэнсис поднялся, на этом собрание окончилось.

Глава 2

Борьба начинается

Брэнд задержался, когда остальные члены совета вышли из комнаты. Он исполнял роль секретаря совета, который был в отпуске, и хотел сделать запись в протокол собрания, пока принятые решения были свежи у него в памяти. На минутку он задержался у окна, задумавшись.

Он был рад, что Кингу пошли навстречу. В течение семи лет их совместной работы на "Джоймаунте" они с Кингом стали хорошими друзьями. Правда, их сближению способствовали не столько личные качества, сколько производственная атмосфера. В обычных обстоятельствах они, скорее всего, так и остались бы шапочными знакомыми. Но было два фактора, которые сблизили их. Во-первых, на предприятии лишь эти двое подходили друг другу по возрасту, социальному положению и взглядам на жизнь. Во-вторых,- и это касалось непроизводственной сферы - оба жили в одном пансионе или, как называл его владелец, в частном отеле. Кроме того, оба увлекались механикой и двигателями, обожали моторные лодки и водные гонки. Саутгемптонский залив был идеальным местом для подобных хобби. Единственным моментом диссонанса в их дружбе было то, что по какой-то неизвестной причине Кинг был уверен, что он очень неплохой певец, и при любой возможности бесцеремонно мучил окружающих, неожидан но запевая тенором фрагменты классических арий. Особое пристрастие Он питал к популярным мелодиям Шуберта. Эта привычка изрядно досаждала Брэнду, который сам был очень музыкален.

Какое-то время Брэнд думал о своих делах, а затем его мысли вновь вернулись к Кингу. Без сомнения, Кинг сделает все возможное для решения проблемы. Если происки "Шале" угрожали материальному положению Брэнда, то для Кинга, судя по всему, ситуация была еще серьезнее. Кинг занимал в "Джоймаунте" прекрасную должность и не собирался ее терять. Здесь он был сам себе хозяин и прекрасно ладил с Таскером и другими членами совета. Он зарабатывал не так уж много, но вполне прилично. Работа оставляла ему достаточно времени для досуга и общения, и "достаточно" - это еще мягко сказано. На самом деле все его время принадлежало ему. Так что в этом они были сходны с Брэндом.

Но у Кинга, помимо желания сохранить свой пост, была еще более серьезная причина бросить все свои силы на решение возникшей проблемы, причина, о которой Брэнд и не подозревал. В случае удачи последствия могли быть для него крайне важными. Он мог в один миг стать независимым или даже богатым. Это сразу выделило бы его и в профессиональной среде, придало бы ему вес и влияние. Да и почему бы не улучшить формулу, найденную в "Шале", и не стать "человеком № 1" в мировом производстве быстротвердеющего цемента? Без сомнения, Кинг готов был ради этого превзойти самого себя.

Надо заметить, что обычно ему все удавалось, он был мастер на все руки. Занявшись анализом нового цемента, он в то же время успевал следить за добычей известняка из карьера, за работой земснаряда, добывающего ил, за транспортом и камнедробилками, печью для обжига, шаровыми мельницами, грохотами, грузоподъемниками и другими механизмами, за линией узкоколейки, проложенной по территории завода, за пристанью, где загружались "паровички" и небольшие суда.

Он блестяще управлялся со всем этим. Благодаря его усилиям производство работало как часы. Мел и ил бесперебойно подавались к дробилкам и смесителям. Именно в тот момент, когда печь для обжига готова была принять жидкое цементное тесто, необходимое его количество загружалось в них. Как только накапливалось достаточное количество застывшей массы, по конвейеру ее переправляли из печи в шаровые мельницы. Ни один механизм не простаивал ни минуты, все производственные звенья работали с максимальной загрузкой, на пределе своих возможностей. Как можно было пустить на слом все это великолепие? Для Кинга это было все равно что вонзить нож в сердце.

Перед тем как засесть за стол писать свой протокол, Брэнд выглянул в окно.

Стоял великолепный июльский день. Светило солнце, на небе не было ни облачка. Вид отсюда открывался прекрасный. Перед ним простиралась дельта Гамбла. Ее желтовато-серые илистые отмели, которые сейчас были скрыты приливом, светились голубизной, словно воды Средиземноморья. С другой стороны примерно в четверти мили располагалось селение Гамбл и низкие травянистые берега общинных земель Гамбла, протянувшиеся вниз, в сторону залива Саутгемптон. Вправо от себя Брэнд мог видеть сам залив Саутгемптон и противоположный берег возле Калшота. Иногда отсюда были видны контуры океанских лайнеров, медленно движущихся к Саутгемптону. Там постоянно сновали гидропланы и доносился шум военных самолетов с авиабазы в Калшоте. Брэнд любил провинцию. Помимо всего прочего, ему было бы жаль расстаться со всем этим.

Пока он писал протокол, паровой гудок оповестил о начале обеденного перерыва. Недалеко находилась небольшая столовая, оттуда для трех ведущих сотрудников приносили ленч прямо в комнату для собраний. Брэнд как раз закончил, когда вошли Таскер и Кинг.

У них существовало неписаное правило: никаких разговоров о работе во время ленча. Но не бывает правил без исключений, все были слишком взбудоражены утренними событиями, чтобы думать о чем-то другом. И все же разговор принял деловую окраску лишь после кофе, когда присутствующие достали сигареты.

- Я вот о чем хочу сказать,- произнес Кинг после краткого молчания.Хоть это и вне моей компетенции, но, может, стоит об этом подумать. А нет ли иною пути решения нашей проблемы, а, Таскер? Вы же знаете, старина, я это говорю не потому, что хочу перебежать вам дорогу.

Таскер хмуро взглянул на него.

- Если мы сейчас начнем выказывать друг другу свое благородство, то лишимся всего, что имеем. Любой, кто предложит выход из создавшейся ситуации, заслужит всеобщую благодарность и получит награду. Так что вперед.

- Я так и представлял себе вашу позицию,- сказал Кинг.- Возможно, моя идея ни на что не годна, ну а вдруг? Я вот о чем: почему бы не развернуть военные действия во вражеском лагере?

Таскер зажег новую сигарету.

- Что вы имеете в виду?- спросил он.

Кинг понизил голос.

- Можно, невзначай встретившись с Хэвилендом, Мейерсом или любым другим человеком из "Шале", спросить как бы ненароком, что же это они нас подставляют и как им это удается. Здесь будет уместен легкий шутливый тон. Не думаю, что они так вам прямо и ответят, но что-нибудь, глядишь, из этого и выйдет.

Таскер не ответил, и Брэнд спросил:

- Вы ведь не говорили с ними об этом?

- Нет,- протянул Таскер.- Не говорил. Я думал об этом, разумеется, но мне представляется, что от этого будет больше вреда, чем пользы. Пожалуй, будет лучше, если они не будут знать, чем мы озабочены.

- При этом не обязательно упоминать о новом цементе,- уточнил Брэнд,- а только о том, что они сбивают нам цены.

- Если просто сказать им о том, что они нас подсиживают, то, боюсь, вряд ли это что-нибудь даст.

- А вы, Кинг, как полагаете, о чем с ними следует говорить?

- Я думаю, вам следует дать им понять, что мы не прочь заплатить им, чтобы войти в долю.

Таскер одобрительно кивнул.

- Ага,- сказал он,- это разговор. Я мог бы намекнуть, что мы заинтересованы в них и хотим выяснить, во сколько нам обойдется войти с ними в долю, как вы предлагаете. А вы что скажете, Брэнд?

Брэнд согласился, что придумано неплохо.

- И все же я не уверен, что мы чего-то добьемся,- стоял на своем Таскер.- Думаю, Кинг, окончательное решение о том, стоит ли выходить на переговоры с "Шале", надо принимать в зависимости от результата ваших экспериментов. Если у вас дело пойдет, то будет лучше, если они не будут знать, что мы в курсе. А если у вас ничего не выйдет, тогда это будет наш резервный план действий.

Такое предложение всем показалось разумным. Контакты с "Шале" решили пока отложить. Затем Кинг заговорил о второстепенных деталях.

- Между прочим, Таскер, как вы собирались встретиться с владельцами "Шале"? Просто договорились бы о встрече по телефону?

- Нет, это было бы слишком навязчиво. Я как-то случайно встретил Хэвиленда в электричке. Каждую пятницу он ездит в город и возвращается рейсом в четыре пятьдесят "Ватерлоо-Портсмут". Сев в тот же вагон, я бы отправился за чаем и, встретив его, разыграл удивление. Думаю, наша дальнейшая беседа выглядела бы вполне естественно.

- Хороший план,- одобрительно отозвался Кинг.- Знаете, Таскер, есть еще одна вещь, которую я хотел обсудить с вами. Эти эксперименты, которыми я занимаюсь,- с ними немало возни.

- Не думаю, что вы не знали об этом, когда просили пойти вам навстречу и разрешить их проведение.

- Да я совсем не о том. Я бы с удовольствием занимался ими до глубокой старости, но мне дали на все только месяц. Это означает, что значительную часть опытов придется проводить параллельно. Но я же не могу раздвоиться. Мне нужны помощники.

Таскер недовольно сморщился.

- Вот что это нам обойдется?- спросил он.

Кинг пожал плечами.

- Не так уж много. Пара молодых людей с оплатой в четыре-пять фунтов в неделю каждому. Мне не нужны специалисты высокого класса, руководить их работой я буду сам. Нужны просто химики-лаборанты, а не теоретики.

- На месяц,- произнес Таскер.- Хорошо, согласен. Вы найдете их сами?

- Да. Я сейчас же позвоню в город и к вечеру они будут здесь.

- Послушайте-ка, а не могу ли и я пригодиться?- включился Брэнд.- Я не слишком загружен сейчас, и Харпер, мой клерк, отличный парень, часть моих дел он возьмет на себя. Я не химик, но в химии чуть-чуть разбираюсь и думаю, что под руководством Кинга я справлюсь.

- Отлично!- воскликнул обрадованный Кинг.- Значит, мы займемся всем этим вчетвером. У нас дело пойдет! Вы согласны, Таскер?

Таскер кивнул.

- Теперь все зависит от вашей удачи,- подвел он итог.- было бы глупо не испробовать этот шанс. Что ж, я согласен. Это все, что вам нужно?

Кинг усмехнулся.

- В таком деле никогда не знаешь заранее, что тебе понадобится,- сказал он.- Там будет видно. Но уж если мы втроем с этим не справимся, значит, задача нам не по плечу.

Так и сделали. Кинг позвонил в город, и к вечеру подъехали два энергичных молодых химика, Рэдклиф и Эндикот, а наутро они уже рьяно взялись за работу. С утра Брэнд работал в своем отделе, а после ленча и до глубокой ночи помогал химикам, проводя бесконечные эксперименты под руководством Кинга. У Кинга появилась привычка отлучаться в некие загадочные командировки - обычно вечером или ночью, из которых он возвращался уставший и грязный, с образцами ила, мела и других отложений, аккуратно разложенных по разным карманам чемоданчиков. Эти образцы становились материалом для новых экспериментов. Все делалось быстро и споро.

Однако пока никаких ощутимых результатов все это не принесло. Как-то вечером Брэнд заговорил об этом, когда они с Кингом вернулись в свои комнаты.

- Ну что?- спросил он.- Думаешь, какое-то продвижение есть?

- Пока рано об этом говорить,- ответил Кинг, но Брэнд видел, что тот тоже обеспокоен и слегка приуныл.- Ты же знаешь, я одновременно веду четыре линии исследования. Две из них доказали свою бесперспективность. Надеюсь, что из двух оставшихся одна приведет нас к цели. Это станет ясно через неделю.

- А что об этом думает Таскер?

- Он хочет запустить резервный план и собирается в пятницу якобы ненароком встретиться с Хэвилендом.

- Вот как? Он решился? А ты что думаешь об этом?

- Мне остается лишь соглашаться. Разве не я предложил это с самого начала? В конце концов, какая разница, как он оценивает мои шансы?

Брэнд кивнул. Хотя он симпатизировал Кингу, но полностью одобрил предложение, которое они вместе приняли относительно резервного плана.

В пятницу вечером они оба с нетерпением ждали Таскера у него дома, чтобы узнать о результатах встречи. Он появился, изрядно удивленный.

- Ну вот,- сказал он.- Я встретился с ним в поезде, как мы и планировали. Он был очень учтив, таким я ею никогда не видел. Очень вежлив и очень откровенен.

- Откровенен? Но держу пари, что он не проболтался?- произнес Кинг.

- Вот именно что проболтался. Он наговорил столько, что я был просто ошеломлен. Сейчас я вам все расскажу. Выпьем чего-нибудь?

Таскер принес виски и высокие стаканы. Затем он предложил коллегам сигареты и приступил к рассказу.

- Наш план сработал безукоризненно. В поезде я сел в то купе, где видел Хэвиленда в предыдущий раз. Все сложилось крайне удачно: из заходивших на остановках пассажиров ко мне никто не подсел. Когда появился Хэвиленд, он прямо направился к свободному месту в моем купе. Я, разумеется, был удивлен встречей и прямо сказал ему об этом. Он что-то сказал, но из-за шума поезда я не расслышал его реплику и, проявив учтивость, пересел к нему. Все прошло вполне естественно, он вряд ли заподозрил, что наша встреча вовсе не случайна. По крайней мере, у меня сложилось такое впечатление. И вот представьте себе, мы сидим с ним и дружески болтаем. Затем мы попили чаю, и я подумал, что наступил благоприятный момент. И тогда в шутку я спросил его, не из-за него ли поднялся весь этот переполох в курятнике, пояснив, что имею в виду скидки, которые заставили его соседей, нас то есть, позеленеть от зависти. Он сразу насторожился и я видел, что он взвешивает, в каком ключе ему следует вести дальнейший разговор. И он решил быть со мной откровенным, избрав безыскусную прямоту к подкупающую искренность. Мне казалось, что я просто читаю его мысли.

- И он вам все рассказал?

- Да, и предельно исчерпывающе. Он начал с пояснения, что, естественно, не стал обсуждать проблему скидок с однопрофильным предприятием, находящимся в том же районе, то есть с нами, поскольку снижение цен конкурентами редко воспринимается как дружественная акция. Но, разумеется, сказал он мне, это не относится к вам, ведь вы человек широких взглядов. Он сообщил, что они пошли на снижение цен в надежде на будущие прибыли, и выразил уверенность, что я согласен с тем, что они имели полное право так поступить. Ведь любой честный метод ведения торговых операций в наши тяжелые времена вполне легитимен, не так ли?

Разумеется, я согласился с ним, и в этом мы достигли полного взаимопонимания. По крайней мере, у меня сложилось такое впечатление.

- Возникло содружество единомышленников?

- Точно. Затем он перешел к своему объяснению. Он сказал, что Мейерс получил наследство. Умер его богатый дядюшка, оставив весьма приличное состояние. Во время кризиса их дела пришли в упадок, рынок сбыта сузился, и Мейерс решил вложить часть доставшихся ему денег в дело, чтобы создать своим клиентам более выгодные условия - разумеется, временно. Таким образом они надеются восстановить свой рынок. Разумеется, такой убыточный для них самих курс продаж - это временное явление. Как только их рынок сбыта наладится, они вновь вернутся к прежним условиям торговли. Ну, что вы об этом думаете?

Кинг жестом изобразил крайний восторг.

- Здесь чувствуется тот же гениальный ум, который изобрел новый цемент,- сказал он.- Великолепная история, просто на редкость, но в ней нет ни грана правды.

- Вы так думаете?

- Я уверен. Более того, Таскер, я думаю, он просто проверял вас: примете ли вы это за чистую монету.

- Не думаю, что у него было это в мыслях.

- Тогда зачем он это рассказал?

- Потому что это вполне может быть правдой. Он был уверен, что я не смогу опровергнуть его слова.

Брэнд пожал плечами.

- Здесь он прав. Человеку со стороны это не под силу.

- Но он ошибался,- неожиданно повернул разговор Таскер.- Он сказал неправду, и я поймал его на этом.

Оба его слушателя изумленно взглянули на него.

- Продолжайте,- наконец произнес Кинг.

- На самом деле очевидно, что он лгал, об этом говорит изменившийся состав цемента, что свидетельствует о наличии новой схемы производства,пояснил Таскер.- Я располагал и другими сведениями, которые помогли мне сразу и безоговорочно отринуть ту сказку, которую он мне рассказал. Могу честно сказать: я совершенно случайно узнал об этом в клубе.

Кинг ухмыльнулся.

- Да вы продувная бестия! Черпаете нужные сведения прямо из воздуха. Что же это за история?

- Весьма убедительная. Я пил кофе в клубе после ленча, когда появился Мак-Фарлан. Не думаю, что вы с ним встречались, он мой биржевой маклер. Это славный малый, весельчак. Он тотчас начал напевать, что рад поздравить меня с бумом, начавшимся в сфере производства быстротвердеющего цемента. Я спросил, что это за бум такой. Он принялся шутить, назвал меня удирающим псом и спросил, обратился ли я к другому брокеру, чтобы вложить свои нажитые нечестным путем прибыли. Можете представить себе его стиль.

- Так что же он имел в виду?- спросил Брэнд.

- Именно об этом я его и спросил. Вместо ответа он послал меня куда подальше. Видимо, он понял, что случайно проболтался, и тут же решил улизнуть. Но я не дал ему это сделать, и под страшным секретом он рассказал мне, что в Сити говорят о подъеме деловой активности в области производства быстротвердеющего цемента. Он узнал от другого брокера, что "Шале" повезло: Хэвиленд и Мейерс сделали серьезные инвестиции. Предполагалось, что другие фирмы сделают то же самое. Так что вот.

Брэнд и Кинг молча посмотрели на него. Затем Кинг выругался.

- Тогда это серьезнее, чем мы думали,- сказал он.- Возможно, производство цемента обходится им даже дешевле, чем мы предполагаем.

- С другой стороны, если богатый дядюшка не миф,- заметил Брэнд,- и сумма была весьма значительная, они тоже могли вложить ее в дело.

- Нет,- сочувственно сказал Таскер.- Есть одна тонкость. Смотрите, если история с дядей правдива, то инвестиции мог сделать только Мейерс. Однако Хэвиленд тоже вложил деньга. Кинг прав. Дело серьезнее, чем мы предполагали.

- Эх!- промычал Кинг.- Нам бы чуть-чуть удачи!

- В случае неуспеха наших опытов мы все окажемся за бортом,- хмуро произнес Таскер.

Еще целый час они обсуждали свои перспективы и наконец разошлись с общим чувством шаткости своего положения.

Глава 3

Дурацкая договоренность

Дни шли за днями, и по мере исчерпания месячного срока Кинг становился все более замкнутым, а его лицо - озабоченным. Он не только не нашел секрета нового состава, но и начал сомневаться, что он в силах это сделать. Тщетно он и его команда трудились, подбодряемые "Военным маршем" или "Незавершенной симфонией", до двух-трех часов ночи, а иногда засыпая прямо на рабочем месте. Неуловимый процесс по-прежнему ускользал от них. Кинг наметил четыре направления исследования, но все они оказались тупиковыми. В минуту отчаяния он признался Брэнду, что не видит, куда дальше двигаться, и готов признать свое поражение.

- Если я этого не сделаю, мне конец,- сказал он с горечью.- Больше у меня такого шанса не будет никогда. С одной стороны, слава и удача, с другой - полный крах. Я бы перебрал, если бы мог, все возможные комбинации, чтобы найти нужную, но я не знаю какой-то тонкости, и из-за этого ничего не выходит. Упущена какая-то важная мелочь. Поэтому ничего не получается.

Было около трех часов ночи, когда Брэнд и Кинг наконец разошлись по своим комнатам. Оба устали так, что у них просто глаза слипались. Оба были подавлены чувством грядущего краха. Для конца июля ночь была просто великолепной: ясной, спокойной и умиротворенной. Почти полная луна склонялась к западу, но стояла еще высоко, заливая окрестности ярким светом, так что было светло как днем. В ее свете побережье за Гамблом казалось окутанным таинственной дымкой.

Похоже, Кинг внутренне принял свое поражение. В первый раз Брэнд увидел, как тот полностью растерял свою обычную уверенность, и это сильно подействовало на Брэнда. Конечно Брэнд сочувствовал ему, но потакать малодушию своего друга он был не намерен.

- Старина!- в конце концов сказал он ему в ответ на его очередные жалобы,- не на одного тебя посыплются все шишки. Если ты потерпишь крах, мы все останемся без работы. Таскер, может быть, останется на плаву, но и для него это будет ударом. У меня нет ничего, кроме моей работы. И мне никогда не найти такого же места. Так что не ты один такой.

Кинг повернулся и угрюмо взглянул на него.

- Я и так все прекрасно понимаю, Брэнд,- сказал он.- Похоже, ты воспринимаешь это более спокойно. А представляешь ли ты себе, что будет для тебя значить наше поражение? Я сомневаюсь в этом. Впрочем, думать об этом уже слишком поздно.

- Какая от этого польза?- возразил Брэнд.- Размышления ничего не изменят. От голода я не умру. Подышу что-нибудь, устроюсь клерком.

- Да неужели?- агрессивно возразил Кинг.- С чего это ты так уверен? Неужели ты не понимаешь, что тысячи клерков сегодня бродят по улицам и не могут найти работу? Не воображай, что тебя возьмут только потому, что ты был директором. Наоборот, именно поэтому ты не найдешь работы. "А, этот человек руководил отделом? Какой же из него служащий? Он привык быть большой фигурой. Возьмем кого-нибудь попроще". Вот что тебе скажут. А кругом масса безработных, из которых можно выбрать кого-нибудь более подходящего. Говорю тебе, Брэнд, крах завода - эго наш крах. Не питай на этот счет никаких иллюзий.

Но такие же точно мысли посещали и самого Брэнда в моменты неуверенности в себе и упадка духа. Они маячили перед ним мрачной тенью, преследуя его как кошмар, который, несмотря на все его усилия, все более угнетал его. Кинг говорил чистую правду. Устроиться на другую работу надежды на это было мало. Сотни человек, которые были не хуже его, сидели без работы. С чего он решил, что он лучше других? Кинг, пожалуй, был прав даже в том, что его должность окажет ему плохую услугу.

Но если он не найдет работу, что с ним будет? Все свои небольшие сбережения он вложил в "Джоймаунт". Если компания лопнет, плакали его денежки. Он в один присест окажется без гроша в кармане.

Брэнд даже ощутил слабость, представив себе это. Он попытался превозмочь себя, он сказал себе, что его страхи порождены элементарной усталостью, и несколько часов сна развеют их. Но несмотря на это, он знал, что дело плохо. В таком положении он оказался впервые. Он видел, что потеря работы повлечет за собой катастрофические последствия.

- Да пошел ты, Кинг!- проворчал он.- С тобой не развеселишься. Мы просто устали и должны выспаться, вот в чем наша единственная беда. Давай-ка спать. Утро вечера мудренее.

Кинг задержал в своей руке руку Брэнда.

- Нет, не торопись. Самое время исправлять положение. Я хочу понять, насколько для нас важно избегнуть краха. Это не праздный вопрос. Я кое-что придумал. Но до того как обсуждать это, надо понять, на каком мы свете.

- Давай отложим это до утра.

- Нет, надо все решить сейчас. Один Бог знает, что может случиться утром. Да не прикидывайся ты дурачком. Пойми, что под удар поставлено наше будущее! Тьфу, пропасть!

- Ладно,- Брэнд едва не выругался.- Что за план?

- Сейчас расскажу. Но сначала хочу спросить: что будет с тобой, если мы ничего не добьемся?

Брэнд с удивлением отметил, что Кинг просто преобразился. Усталости и уныния как не бывало. Теперь он казался взвинченным и просто лучился энергией. Брэнд ощутил, что против своей воли подпадает под его влияние. Неожиданно он вдруг понял, что Кинг вовсе не приходил в отчаяние. Он никогда не склонял головы перед обстоятельствами. Все это он просто разыграл. Но для чего?

- Ну давай, старина,- добродушно произнес Брэнд.- Выкладывай, что там у тебя.

- Я хочу знать, как скажется на тебе неудача наших исследований,серьезно повторил Кинг.- Давай сначала поговорим на эту тему. А потом я тебе все расскажу.

Брэнд был весьма заинтригован. Он уже не сомневался, что у химика на уме что-то серьезное.

Не дождавшись ответа, Кинг вновь заговорил.

- Ясно, что в случае неуспеха мы потеряем работу. Брэнд, ты откладывал деньги на черный день? Я не собираюсь лезть в твои дела, но это важно. Со своей стороны могу сказать, что у меня не отложено ни пенни.

- У меня тоже,- протянул Брэнд.- Я подкопил немного денег, но все вложил в наше дело. Это помогло мне получить пост директора.

- Если компания лопнет, ты не вернешь ни пенни.

- Это точно,- согласился Брэнд.

- У меня то же самое. А родственники у тебя есть? У меня никого. В случае неудачи я останусь в полном одиночестве и без гроша. А ты?

У Брэнда была такая же ситуация. Совершенно один и без гроша в кармане! Какие скверные перспективы! Если фирма лопнет, для него это будет просто фатально. Один и без гроша. Впервые Брэнд ощутил внутреннее смятение.

Кинг не стал ждать ответа. Он видел, какое впечатление произвели на Брэнда его слова. Немного помолчав, он вкрадчиво заговорил.

- А чем бы ты пожертвовал ради своего преуспевания?

Фраза вошла в сознание Брэнда как нож в масло. Чем бы он пожертвовал ради своего преуспевания? Да чем угодно. Он стремился именно к этому и ни к чему больше. Преуспевание не ценишь, пока все идет хорошо. Утратив его, понимаешь, что это самое главное.

- Преуспевание!- произнес Кинг.- И не только! А что бы ты отдал за славу? А, Брэнд? Преуспевание и слава - вместо поражения и краха.

Преуспевание! Слава! Эти слова вызвали в Брэнде такой глубокий отклик и были столь желанны, что Брэнд буквально впал в транс. Но его ответ прозвучал достаточно трезво.

- Какой смысл говорить об этом? Ты прекрасно знаешь, как и я, что я готов отдать все что имею, но, увы, у меня ничего нет.

Кинг жестом показал, что это не так.

- А вот и ошибаешься, Брэнд,- сказал он убежденно.- Ты можешь пожертвовать кое-чем, чтобы реализовать один ловкий ход. Я в нем не до конца уверен, есть шанс, что ничего не выйдет. Но, думаю, шансов на успех девяносто девять против одного.

Брэнд удивленно уставился на Кинга.

- Ради бога, говори же, что за идея.

Хотя они были одни на лунной дорожке, Кинг склонился к Брэнду и понизил голос.

- Процесс спасет нас. И есть способ, как его открыть.

Брэнд по-прежнему недоуменно смотрел на него.

- Как?- коротко спросил он.

- Надо отправиться на "Шале" и посмотреть, как там все работает.

Брэнд насмешливо рассмеялся.

- И это все? Ну ты даешь! Гора родила мышь! Ты думаешь, они нас примут с распростертыми объятиями и все покажут?

- Не валяй дурака, приятель. Мой план должен сработать безотказно. Они-то нам ничего не покажут, да только мы у них не будем спрашивать разрешения.

- К чему ты клонишь, Кинг?

- Нам вообще не стоит беспокоить их просьбами,- насмешливо произнес Кинг, понизив голос.- Мы выясним все, что нас интересует, э-э... частным образом.

- Ты имеешь в виду, что мы должны к ним залезть?- впрямую спросил Брэнд.

Кинг пожал плечами.

- Практически, пожалуй, так оно и есть,- невозмутимо согласился он.- Но фактически нет. Вот что я предлагаю: мы наведаемся к ним ночью, перелезем через стену, походим и посмотрим, что у них там такое. Почти наверняка мы отыщем разгадку.

Брэнд присвистнул.

- Но это же...- Он замолчал в нерешительности.- Это же кража со взломом. Взломать замок и залезть. Все это крайне сомнительно. Прибегнуть к воровству - последнее дело.

- А что делать?- нервно спросил Кинг.- А чем мы занимались последние три недели, с одобрения всех заинтересованных лиц? Пытались украсть их идеи! Купили их продукт, сделали анализ, выяснили состав, попытались повторить их процесс. Это что, попытка улучшить технологию производства? Ничего подобного. Мы пытаемся присвоить себе их достижения. Как это еще можно назвать, если не воровством? И ты в этом участвуешь наравне со всеми.

Брэнд покачал головой.

- Это совсем другое дело. Мы работаем не нарушая закон. Мы имеем полное право использовать свои руки и голову.

- Брэнд, ты меня удивляешь. Это все чистое лицемерие, и ты это знаешь. Нам с тобой прекрасно известно, что мое предложение и наша деятельность одно и то же. Отличие между ними лишь в месте, где это происходит. Мы пытались ощипать их идеи здесь, теперь попробуем сделать это там. Вот и вся разница.

Брэнд начал было возражать, но Кинг накинулся на него.

- А они разве не крадут у нас наши труды?- с яростью спросил он.- Они немало имели со своего производства. И мы тоже были вполне довольны и процветали. Но вот они нашли способ получать больше. О нас они подумали? Нет. Мы можем подыхать с голоду, их доля от этого только удвоится. Ну что? Думаешь, незаконно защищать себя от вещей такого рода?

Брэнд вновь хотел возразить, но Кинг опять перебил его.

- Ладно, да что там. Поступай как знаешь,- сказал он, жестом отметая воображаемое подношение.- Одному мне это будет не под силу, нужен еще кто-нибудь, а кроме тебя, больше никого нет. Если ты согласишься, ты выручишь не только себя и меня, но и весь "Джоймаунт", всех его работников. А если откажешься, потому что ты такой совестливый, то мы все разорены. Прикинь, Брэнд. Если ты не хочешь позаботиться о себе, подумай о тех, для кого завод - это их жизнь и смерть. Отбрось свой эгоизм и чистоплюйство хотя бы ради них.

Брэнд ничего не отвечал. Предложение Кинга свалилось на него как снег на голову. Он не знал, что сказать. У него и в мыслях не было кичиться перед Кингом своей честностью или моралью. Но вариант со взломом - это для него было слишком. За взлом можно было годы провести в тюрьме. Годы! Но можно ли назвать это взломом? Если они ничего не унесут с собой, будет ли это кражей? Кинг сказал, что нет. Прав ли он? Брэнд в этом не был уверен. Не превысит ли их вина просто вторжение в чужие владения?

Чем больше он думал об этом, тем меньше ему нравился весь план. Однако разве его личные пристрастия в данном случае играют роль? Разве ради интересов коллектива он не должен пожертвовать личными пристрастиями?

Брэнд видел, что он поставлен перед выбором вовсе не между добром и злом, он был вынужден выбирать из двух зол меньшее. Нечистая совесть и возможность угодить в тюрьму с одной стороны, а с другой - разорение всех его коллег поработе.

Как и они, он тоже лишится всего. Стоит ли ставить под угрозу свое будущее из-за соображений порядочности, причем ложной?

И вновь Кинг перебил его.

- Я забыл сказать об одной мелочи: если мы осуществим план, предложенный мной, то ни одна живая душа никогда не узнает об этом. Я тщательно все продумал. Все должно пройти как по маслу. Тебе не о чем тревожиться.

Именно этот последний довод перевесил чашу весов. Внутренне Брэнд решился. Но еще около часа он спорил с Кингом, прогуливаясь вперед и назад. Разумеется, они решили пойти обманным путем, но ведь слишком далеко они не заходили! К тому же это не имело никаких последствий для работников "Шале": обеим фирмам хватало места на рынке.

- Ну вот и славно,- сказал Кинг, когда Брэнд наконец дал свое согласие.- Я знал, что ты не сдрейфишь. Смотри-ка, уже пятый час утра. Пошли спать, утром поговорим о деталях. Ну и, разумеется, никому ни слова об этом!

На следующий день вскоре после ленча они вновь вернулись к этому разговору. Кинг, убедившись, что его ассистенты Рэдклиф и Эндикот заняты, пригласил Брэнда в свой офис.

Это была крошечная комната, обитая шпунтовой доской, с большим окном, выходящим на юг, в сторону залива Саутгемптон. Здесь было не слишком прибрано и царил беспорядок. Книги и каталоги заполняли не только полки, но и лежали грудами на письменном столе и на полу. Всюду виднелись груды бумаг. Кинг освободил для гостя стул, смахнув с него все что было.

- Давай-ка я расскажу о том, что я предпринял, а затем наметим план действий.

Он закурил сигарету и, отодвинув стул, достал стоящий в углу рулон бумаги и развернул его на своем рабочем столе.

- Это крупномасштабная карта нашего района. Мы находимся здесь. Вот северо-западное побережье острова Уайт, между нами, само собой, Солент. Здесь Торнесс-Бэй, от него до Ковеса - три-четыре мили на восток вдоль берега. Вот эти здания в Торнесс-Бэй на берегу и есть завод "Шале". Взгляни, они расположены в низине, в небольшой долине, между невысокими холмами, напротив устья реки Болье. Между прочим, от нас до них, как тебе известно, девять миль.

- Кому как не мне знать это.

- Ладно. Надо же с чего-то начинать. Тебе знакомы эти здания завода, ты их видел сотни раз с Солента, а вот был ли ты вблизи хоть раз?

- Что-то не припоминаю. Похоже, нет. Я не подходил к ним ближе чем на милю. На моторке мигом проскакиваешь мимо. Это совсем не похоже на неторопливое скольжение под парусом.

- Я так и думал. А я подошел поближе и прекрасно все разглядел. Первое, на что я обратил внимание,- высоченная стена вокруг. На всякий случай я взял на заметку, что там есть небольшой причал, где постоянно стоит два-три "паровичка" или моторки.

- Я тоже их видел.

- Само собой. Так вот, как-то вечером я отправился в Ковес и гулял до сумерек. Я вышел прямо к заводу и обнаружил, что он напоминает средневековый форт. Там лишь двое ворот, одни - в самом конце пирса, другие обращены к дороге.

- Ну конечно, оберегают свои секреты,- предположил Брэнд.

- Да. Я заметил еще кое-что любопытное. В ближайшем пабе я выяснил, что стена-то новая. Ее построили три года назад.

- Вот и точная дата перехода завода на новый цемент?

- Разумеется. Естественно, мне хотелось заглянуть внутрь, но это мне не удалось. Поэтому я сделал единственное, что мне оставалось. В сторону Ковеса местность повышается. Как ты помнишь, там глинистые холмы, из городи и густой кустарник. На следующий вечер я вновь приехал, прихватив с собой еду и плед, переночевал в моторке в Ковес-Харбор, а до рассвета по берегу отправился в Шале. Когда рассвело, я уже сидел на самом высоком холме. Оттуда мне были видны внутренние постройки. Я сравнил их с изображенными на карте и обнаружил, что прибавилось две новых. У меня был с собой мощный бинокль, и я убедился, что кладка стен этих зданий новая. Думаю, что они построены одновременно со стеной и скрываю!- тот самый секрет, который нам так нужен.

- Но ты ведь не торчал там целый день?

- Действительно, нет. Я просидел там до ленча и увидел немало любопытного. Прежде всего я обратил внимание на приход работников, сначала рабочих, затем служащих. Они выглядели так же, как наши, и я довольно легко мог угадать, кто из них чем занимается. Из ворот с ночной смены вышла небольшая группа людей с рослым прихрамывающим мужчиной с корзинкой. Совершенно очевидно, что это ночной сторож. Я заметил, что хотя на территорию завода постоянно заезжали и выезжали обратно грузовики, въездные ворота не оставляли открытыми. Их открывали для каждого автомобиля и тут же закрывали, как только он проедет. На пирсе, куда подведена узкоколейка, у ворот все время дежурит охранник.

- Они отрезали все возможности проникнуть к ним.

- Ой ли? Ну да ладно, после этого я превратился в шотландца, который приехал на остров подлечиться. Я обошел все бары, какие только мог найти, и клеился ко всем и каждому. Наконец мне улыбнулась удача. Ты думаешь, кого я встретил? Ночного сторожа собственной персоной!

- Как ты его узнал?

- Думаю, это был он. В бинокль я довольно ясно разглядел его. Я разговорился с ним и угостил его пинтой пива. Он был неразговорчив, шельма, но вторая пинта развязала ему язык. Действительно, это был сторож, и он немало рассказал мне о своей работе. Можешь себе представить, как крепко мы с ним набрались. Он сказал, что года три назад фирма построила новые печи для обжига и сушки. Именно для них были возведены два новых здания, а затем и стена. Совершенно очевидно, что детали ему не были известны, в любом случае мне не стоило проявлять чрезмерное любопытство. Печи прекрасно работают и обслуживаются немалым числом работников. После этого всем прибавили зарплату.

Я подумал, что, пожалуй, хватит выспрашивать его о работе, и перевел разговор на него самого. Оказалось, что его зовут Клэй. Он рассказал мне о своих родителях и о себе, выложил всю подноготную. Между прочим, у него никого нет на всем белом свете. Он работал на заводе водителем грузовика. Машину он водил классно. Года три назад произошел несчастный случай. Он сказал, что не по его вине: какой-то недотепа сбил его. Он попал под колеса и больше не мог работать. Тогда его взяли ночным сторожем. Платят неплохо и работенка непыльная.

- Интересно, правда не совсем по делу,- сказал Брэнд.- Честное слово, Кинг, совсем не плохо. Ты узнал обо всем - кроме того, что нам нужно.

- Такие дела,- сухо сказал Кинг.- Думаю, ты согласишься с тем, что нам следует наведаться в новые здания? Вот это и я собираюсь сделать, ночью.

- Уверен, что они запираются.

Кинг пожал плечами.

- Наша первая загвоздка - стена,- отметил он.- Нам нужно одолеть эту стену. Если после этого перед нами возникнет запертая дверь, что ж, я позабочусь об этом. Мы сумеем с ней справиться. А если нет, там должно быть окно. Оставь это на мое усмотрение, Брэнд. А теперь иди-ка домой и поспи, после обеда мы отправимся.

- Я не хочу спать. Я прекрасно себя чувствую.

- А каким ты будешь к полуночи? Тебе надо обязательно поспать. Так что не ерепенься, будь хорошим мальчиком.

Брэнд, понимая, что Кинг прав, ушел. Он только-только прилег на свою кровать - и тут Кинг разбудил его к обеду. Оказывается, уже прошло четыре часа.

Глава 4

Первая попытка

Около десяти вечера Кинг и Брэнд ушли из пансиона, как обычно предупредив, что у них внеурочная работа в офисе, и трудно сказать, когда они вернутся. Погода, казалось, шла им навстречу. Было свежо и тихо, правда, полная луна светила слишком ярко. Однако, к счастью, на небо набежали облачка, а над водой поднялся туман. Света было достаточно и в то же время они могли не беспокоиться, что их заметят.

Кинг пересек двор пансиона, направляясь к небольшому сараю, в котором он устроил себе мастерскую. У него были золотые руки, привычные к работе и с деревом, и с металлом. Этот сарайчик был для него "святая святых", он дорожил им даже больше, чем своей лабораторией на заводе.

- Прихватим пару штуковин,- пояснил он Брэнду.- Ну, как тебе это? Я смастерил ее за последние дни.

И он показал лестницу оригинальной конструкции, сделанную из дерева и веревок, весьма прочную и очень легкую. Он вложил в нее немало творческой смекалки. В рабочем состоянии лестница напоминала букву "Л", но без перекладины. Одна ее сторона была деревянная, она состояла из двух частей и выдвигалась на высоту четырнадцать футов. К самому верху прикреплялась веревочная лестница такой же длины, образуя вторую сторону буквы "А".

- Заметь, в сложенном виде она легко умещается в моторке,- отметил Кинг.- У стены мы раздвинем ее, по высоте она достанет до самого верха. Мы заберемся по ней, сбросим по другую сторону стены веревочную лестницу и спокойно спустимся. Ну как?

Брэнд одобрительно кивнул. Он справился с муками совести и теперь смотрел на предстоящее дело как мальчишка, ищущий приключений.

- Тогда прихвати ее. А я возьму остальное снаряжение.

Брэнд взвалил лестницу на плечо, она оказалась на удивление легкой, а Кинг подхватил сумку, приготовленную заранее, и они вышли из сарая.

- Думаю, нам не стоит идти на завод обычной дорогой,- сказал Кинг, понизив голос.- Если нам кто-то встретится, наше снаряжение может вызвать ненужные вопросы. Пройдем по берегу.

Брэнду это показалось весьма разумным. Они спустились на берег и двинулись по жесткой траве вдоль отметки самого высокого уровня прилива. Здесь их наверняка никто не увидит, а на траве не оставалось никаких следов.

- Что там у тебя в сумке?- спросил Брэнд на ходу.

- Старая мешковина на случай, если верх стены усыпан битым стеклом,ответил Кинг.- Четыре фонарика, два рабочих и два запасных. Маски на случай, если кто-то захочет взглянуть нам в лицо. Набор отмычек для замков разного типа. Перчатки, чтобы не оставить отпечатков пальцев. Ну вот. Может, я что-то упустил?

Брэнду так не показалось. Наоборот, он оценил тщательность подготовки. Было очевидно, что замысел этой экспедиции Кинг вынашивал гораздо дольше, чем хотел показать Брэнду. Брэнд сказал об этом Кингу.

- Ну да,- невозмутимо признался Кинг.- С самого начала я подумал о возможной неудаче обычного химического исследования. Но это еще не означало полного поражения. Поэтому появился такой план.

"Как это типично для Кинга!- подумал Брэнд.- Даже там, где приходится отступить, Кинг найдет возможность добиться успеха!"

Они уже подошли к пристани. Их предприятие располагалось в самом устье Гамбла и из-за такого расположения не было необходимости в строительстве гавани. Небольшой причал на железобетонных сваях соорудили параллельно береговой линии. Возле причала немного углубили дно, этого было достаточно для небольших судов, которые приставали здесь. В конце причала находился навес для лодок, принадлежащий заводу. Здесь стояли моторные лодки Брэнда и Кинга. И в прилив, и в отлив лодки оставались на плаву.

- Возьмем твою лодку,- сказал Кинг.- Она меньше и движок у нее работает тише.

Теперь они старались не шуметь, чтобы их не услышали на небольшом каботажном судне, пришвартованном здесь. Бесшумно отперев дверь лодочного навеса, они погрузили свое снаряжение в лодку Брэнда. Это было низкое судно с широкой прямой кормой. Создавалось впечатление, что это пятнадцатифутовый обрубок передней части большого судна, которое разрезали пополам. Кинг добавил пару легких весел, но когда Брэнд уже собрался отходить, он остановил его.

- Не сейчас, дружище,- прошептал он.- Нам нужно обеспечить себе алиби. Все так делают. Пошли на работу.

Обойдя кругом, они вышли к главному входу на завод, который, как и "Шале", был обнесен стеной, правда высотой лишь в четыре фута. Они вошли. Сторож увидел их и вышел.

- Добрый вечер, Тэйлор,- сказал Кинг.- Мы собираемся работать допоздна, может быть, всю ночь. Так что не беспокойся. Когда мы закончим, мы сами откроем вход, не будем тебя тревожить.

Старик приподнял кепку.

- Добрый вечер, джентльмены. Видать, у вас хватает работы.

- Особое задание,- ответил ему Кинг.- Слава богу, скоро закончим.

В лаборатории Кинг запер дверь, включил свет и опустил жалюзи. Затем они прошли в его офис, заперев обе двери - из лаборатории и из коридора. Здесь Кинг выключил свет и включил свой фонарик.

- Мы оставим гореть свет в лаборатории,- сказал он.- Если он виден, подумают, что мы там. А мы выберемся наружу здесь. Я приготовил это сегодня.

И он достал из стенного шкафа веревку с узлами. Одним концом она уже была закреплена за скобу внутри шкафа. Другой конец он выбросил из окна.

- Ты первый,- сказал он.- Не бойся, веревка достает до самой земли.

- Я смотрю, ты все продумал до мелочей,- пробормотал Брэнд, забираясь на подоконник и переваливаясь вниз.

Лаборатория находилась на втором этаже офисного здания, и до земли было около двадцати футов. Спустившись, Брэнд подергал веревку. Через несколько секунд она натянулась, и рядом с ним оказался Кинг.

- Если утром мы вернемся тем же путем, тогда уберем веревку и выйдем через дверь. Тэйлор подтвердит, что мы всю ночь были в здании. Рэдклиф и Эндикот скажут то же самое, потому что я провел пробы, о чем они не знают, а им скажу, что сделал их сегодня ночью. Так что они будут уверены, что мы работали всю ночь.

Брэнду оставалось только удивляться его предусмотрительности. Они направились к берегу. Земля под ногами была твердая и не оставляла отпечатков. Эта часть территории пустовала, Тэйлору здесь нечего было делать. Так что вряд ли кто-нибудь заглянет сюда и заметит их веревку. Они подошли к стене, перебрались через нее и тихо двинулись к лодочному навесу.

- Хорошенько оттолкнемся,- прошептал Кинг,- тогда течением нас отнесет от пристани. Потом отойдем подальше на веслах. Подожди-ка, я подложу под уключины тряпки, чтобы нас не услышали. И никакого света.

Они оттолкнулись от берега и их беззвучно понесло течением по темной воде. Затем Брэнд поставил весла и начал бесшумно грести.

Лишь отойдя на милю, они включили огни и запустили движок. Лодка жалась к берегу, не выходя на фарватер, которого придерживались большие лайнеры, идущие в Саутгемптон. Они оставили Калшотский маяк и Хилхедский бакен по правому борту и повернули на Ковес-Роудс не раньше, чем попали в створ "бакен Вест Брамбл - Египетский мыс". Затем они опять прижались к берегу, пока не дошли до мыса Гурнард. Здесь Кинг, тихонько напевавший "Военный марш", заглушил движок и погасил огни.

- Тут осталась всего одна миля,- объяснил он.- Лучше пройти ее на веслах. Давай-ка наденем маски и перчатки, чтобы потом не позабыть о них.

Здесь стелилась небольшая дымка, но это было им только на руку. С потушенными бортовыми огнями они шли никем не замеченные, в то же время различая сквозь дымку бортовые огни других судов. Брэнд не любил такую погоду. Если туман сгустится, им придется нелегко на обратном пути. Однако нечего было и думать о том, чтобы повернуть назад с полпути. Брэнд молча греб так, что лодка двигалась почти беззвучно. Ветра не было и никакой зыби на воде. Было слышно лишь, как нос лодки разрезает воду. Наконец Кинг заговорил.

- Не стоит подходить к их причалу, слишком рискованно, сказал он.Пристанем здесь. Правда, мы промочим ноги, но, надеюсь, это не смертельно.

- Пристать-то мы пристанем,- возразил Брэнд.- А вот как мы отплывем? Сейчас прилив, а потом вода отступит. Если мы долго провозимся, то рискуем найти лодку на отмели, далеко от воды.

- Поставим ее на якорь, а сами выберемся вброд. Все будет в порядке.

Брэнд без вопросов повернул к берегу. Кинг перешел на нос и взял багор.

- Подгреби чуть-чуть,- сказал он.

Брэнд так и сделал и Кинг бросил якорь за борт.

- Под нами два фута воды,- сказал он.- Теперь давай собираться. Фонарики взял? Хорошо. Ты берешь лестницу, я - все остальное.

- Ладно,- откликнулся Брэнд.- Пошли.

Они лишь порадовались тому, что было лето, когда, сняв ботинки и брюки, спустились в воду. Правда, им не пришлось долго брести в воде, отлогий берег был рядом. Они выбрались на узкую галечную отмель, расположенную У подножия невысокого глинистого обрыва, и двинулись вдоль берега. Постепенно обрыв отодвинулся от берега и перед ними возникла стена. Кинг выбрал подходящее место, приставил лестницу и поднялся наверх, прихватив с собой мешковину. Она пригодилась - гребень стены был Усыпан битым стеклом. В два счета они оба оказались по ту сторону стены. Кинг прекрасно ориентировался, видимо, хорошо запомнив план завода, и без колебаний двинулся вперед.

В том месте, где они перелезли через стену, на территории там и здесь валялся всякий хлам: старые доски, бочки, металлический лом как неотъемлемая часть производства. Слева от них смутно маячили в тумане очертания большого корпуса, и они осторожно направились к нему.

- Это старый корпус,- прошептал Кинг.- Зато сразу за ним, в нескольких футах - один из новых.

Они прокрались к новому корпусу. Это было приземистое узкое сооружение из кирпича, сильно вытянутое в длину. Ряд окон с подоконниками в восьми футах от земли слабо светился изнутри, но стекла были непрозрачные. Сверху находилась сложная система вытяжек. Изнутри доносился шум работающих механизмов.

- Новые печи,- прошептал Кинг.

Они осторожно двинулись вперед вдоль стены. Лунный свет был им подспорьем, все было видно и без фонариков.

В длинной стене, вдоль которой они шли, не оказалось двери. Не было ее и в торцовой стене, которой они наконец достигли, хотя через нее проходил конвейер, соединяющий цех с примыкающим бункером. Вторая длинная стена тоже была без дверей, но с окнами. Зато в противоположном торце они наконец обнаружили вход. Это были дубовые ворота, весьма надежные на вид. В них была калитка, запертая на автоматический "американский" замок. Увидев его, Кинг с сожалением поцокал языком, поняв, что его отмычки бесполезны.

- Нам не войти,- прошептал он.- Пошли посмотрим на второй корпус.

С большими предосторожностями они прокрались ко второму корпусу. Здесь все обстояло точно так же. Корпус в точности повторял по размерам первый и тоже был заперт. Изнутри доносился шум работающих машин.

Брэнд шепотом выразил свою досаду, но Кинг покачал в ответ головой.

- Ничего страшного,- прошептал он.- Я в общем-то ожидал этого. Заглянем внутрь в следующий раз.

Он чуть замялся, а затем сказал:

- Хочу здесь все осмотреть. Нет нужды нам обоим рисковать, не дай бог нарвемся на кого-нибудь. Возвращайся к лестнице и жди меня там как верный напарник.

Брэнд кивнул, и Кинг тотчас истаял как тень, а он тихо прокрался обратно к тому месту, где они перелезали через стену. Там, у основания веревочной лестницы, он уселся, ожидая Кинга.

Немного же они выяснили в результате своей вылазки. Они лишь убедились в том, что в новых корпусах находятся новые печи. Но если нет возможности проникнуть внутрь и осмотреть их, то что еще могло заинтересовать Кинга?

Однако похоже, Кинг был ничуть не разочарован. Видимо, он и не предполагал, что они сумеют добраться до печей. Зачем же тогда затевалась их вылазка? Все это волновало Брэнда, но он всецело положился на Кинга и решил, что, наверное, тот извлек из этого хоть какую-то пользу.

По крайней мере, одна вещь его порадовала. Хотя они "нарушили и проникли", говоря специальным языком, все же они не совершили ничего постыдного. И их намерения тоже не содержали никакого криминала. Он не думал, что за их действия может последовать серьезное наказание.

Время тянулось медленно. Брэнд думал о том, что может сейчас делать Кинг. Он начал тревожиться за него. Вдруг смутная тень рядом с ним неожиданно материализовалась в фигуру химика.

- На сегодня все,- прошептал Кинг.- Убедимся, что мы не оставили следов, и можно уходить.

Брэнда распирало любопытство, но он сдержался, оставив вопросы на потом. Они перебрались через стену, сняли мешковину и лестницу, и пошли к лодке. Лишь тогда Брэнд позволил себе вопросы.

- Узнали мы не много, это точно,- ответил ему Кинг.- Но я и не рассчитывал с первого раза на успех. Это была рекогносцировка. Надо будет повторить вылазку и уж тоща, думаю, мы до всего доберемся. Хотя мне все же улыбнулась удача. Я побывал у них в офисе.

- Вот это да! Как тебе это удалось?

- По чистой случайности. Так получилось. Расставшись с тобой, я потихоньку двинулся к зданию, где помещаются офисы. И тут я едва не наткнулся на двух мужчин, которые, видимо, шли проверить, все ли в порядке в цехе. Я вовремя укрылся, и они прошли мимо, не заметив меня. Похоже, что у них предусмотрена ночная смена для контроля работы автоматики в цехе в ночное время.

- Меня, честно говоря, даже удивило полное отсутствие признаков жизни,сказал Брэнд.

- На то есть свои причины. Помнишь, я видел, как с ночной смены выходила всего лишь горстка людей? А я хотел посмотреть, чем занят сторож, начеку он или дрыхнет. Здесь мне опять повезло. Я почти подошел ко входу в корпус, и тут дверь открылась и вышел мой знакомец по пабу. Он честно отрабатывает свои денежки и обходит территорию, а ведь за ним никто не следит. Я укрылся за большой бочкой, и он прошел мимо, не заметив меня. Когда он ушел, я, секунду поколебавшись, зашел в дверь, которую он оставил открытой - жаль было упускать такую возможность,- и оказался в крошечной ярко освещенной комнатке с камином. На столе стоял ужин. Я сразу прошел в коридор, который, как я полагал, вел к офисам. Так оно и оказалось. Я прошел насквозь через все офисные помещения: офисы руководящих работников, личные кабинеты, технический офис и лабораторию. Побывал везде. Это большая удача.

- Тебе это что-нибудь дало?

- До секретов я не добрался, если ты спрашивал об этом. Но в подобных случаях ничем не стоит пренебрегать. Не тревожься, Брэнд. Удача нам улыбнется.

- Сторож не видел, как ты уходил?

- Нет, я исчез до его возвращения.

Брэнд продолжал свои расспросы, но его компаньон раздраженно замолчал и не стал говорить о своих дальнейших планах. Однако из того, что он сказал, Брэнд сделал вывод, что планы у него далеко идущие. Какие именно? Этого он не мог бы сказать.

На обратном пути они в точности повторили свой маршрут. Вода спала и они легко сели в лодку. На веслах дошли до мыса Гурнарда и лишь там запустили движок. При подходе к Гамблу они вновь перешли на весла и подошли к своей пристани без огней. Никем не замеченные, они завели лодку в ангар и, оставив снаряжение в лодке, по веревке забрались в офис Кинга. Затем, громко беседуя, они выставили пробы, которые были сделаны заранее, выключили свет в лаборатории и двинулись к выходу. Они специально попались на глаза сторожу и, пожелав ему доброй ночи, намеренно обратили его внимание на время, сказав, что еще не так поздно, как они думали. Затем, забрав снаряжение из лодки, они вернулись в пансион, сложили свои причиндалы в сарай Кинга и отправились спать. Не важно, много ли им удалось узнать, зато Кинг был доволен, что все прошло шито-крыто.

Утро подтвердило это. Рэдклиф и Эндикот удивились, сколько они успели сделать за ночь. Брэнду было очевидно, что их свидетельство и показания сторожа являются неоспоримым алиби. Не осталось никаких следов их вылазки в "Шале". Если и остальные планы Кинга сработают так же надежно, как этот, "Джоймаунт" будет спасен!

Однако время поджимало, оставалось всего шесть дней до очередного собрания директоров, которое могло продлить срок исследований Кинга. Был четверг, а в следующую среду соберется совет. И Брэнд был уверен, что они не продлят срок, если не убедятся, что Кинг действительно продвинулся в своих исследованиях и достиг ощутимых результатов.

Брэнд горел желанием еще раз обсудить все дело с Кингом, но ни в четверг, на следующий день, ни в пятницу Кинг не появился на работе. Никто, даже Таскер, не знал, куда он уехал. Это восприняли спокойно, поскольку Кингу на время проведения исследований предоставили полную свободу действий.

Не было его и с утра в субботу. Но вечером Брэнд заметил в его сарае свет и решил заглянуть. Дверь была заперта, и после небольшой заминки Кинг открыл ему.

- Я вижу, ты выглядишь молодцом. Где ты пропадал?- приветствовал его Брэнд.

- В разных местах,- с усмешкой заметил Кинг.- В основном Экзетер и Лондон, если тебе интересно. И что?

- И что?- повторил Брэнд.- Что значит "и что"? Видишь ли, мне хочется знать, как наши дела.

Кинг ухмыльнулся и спросил:

- Как насчет решающей вылазки завтра в ночь?

- Снова в "Шале"?

- Ну да, по прежнему маршруту, только на этот раз мы все узнаем.

- Я готов. А почему ты на этот раз так надеешься на успех?

- Я не надеюсь, я знаю, что все получится.- И Кинг, повернувшись, выдвинул ящик верстака. В нем лежал набор ключей для американского замка, очевидно в процессе доводки. Кинг опасливо закрыл дверь в сарай.- Ключи от "Шале",- прошептал он с торжеством.

Брэнд изумленно взглянул на него.

Глава 5

Сахарница

- Ну, приятель, теперь рассказывай.

Полчаса спустя оба неторопливо шагали по дороге на Сванвик.

- Тут нет ничего мистического,- ответил Кинг.- Еще приступая к опытам, как я тебе говорил, я предполагал, что, может быть, для успешного хода дела придется заглянуть на завод в Шале. На этот случай могли понадобиться ключи, поэтому с самого начала я задумался над тем, как их достать.

- И как же?

- Я торопился как мог. После нашей вылазки в среду ночью я понял, что нужные нам ключи - для американского замка, причем малые. Сейчас не часто встретишь чтобы большую дверь закрывали небольшим ключом, и я похоже, догадался, почему так вышло. Обычно хозяева носят ключи с собой и поэтому им удобнее, когда ключи небольшие. Я решил, что в карманах Хэвиленда или Мейерса обязательно отыщется та самая связка из восьми американских ключей. Оставалось раздобыть их, и я сделал это.

- Боже мой, Кинг, ты ведь не собирался лезть за ключами к ним в карман?

- Опять муки совести? Не будь ослом, Брэнд. Коготок увяз - всей птичке пропасть. Правда, с ключами ты действительно ни при чем. Лучше тебе вовсе не встревать в это.

Брэнд был ошарашен. Если Кинг действительно совершил что-то в этом роде, то он совсем не хотел бы оказаться соучастником. Похоже, речь шла о карманной краже. Затем он подумал о том, сколько пользы извлечет он и другие от действий Кинга. Кинг без сомнения сделал это без всякой охоты. А он поступил бы точно так же? Кинг пренебрег своими склонностями. Как же он, Брэнд, сможет воспользоваться плодами поступков Кинга, если сам не внесет в дело свою лепту?

- Прости, Кинг,- сказал он.- Что-то на меня накатило. Мы с тобой заодно, ты же знаешь.

Кинг кивнул.

- Это уж точно, старина. Я ведь понимаю твои муки совести. Я и сам немало мучился, пока на это решился. Но давай не забывать: мы не собираемся никому причинять вред, а лишь принимаем превентивные меры.

- Вот задница, да знаю я! Расскажи-ка мне про все.

Кинг обиделся было, но потом улыбнулся, довольный собой.

- Итак, мне надо было каким-то образом запустить руку в карман Хэвиленда либо Мейерса и убедиться, что ключи там. Как можно такое провернуть?

Именно Таскер натолкнул меня на одну мысль. Он сказал, что Хэвиленд каждую пятницу ездит в Портсмут на поезде в четыре пятьдесят от Ватерлоо. Я тоже мог сесть в этот поезд. Подходящее место для встречи. В поездах люди довольно часто засыпают. Мог ли я этим воспользоваться? Я решил, что вполне: ведь Хэвиленд не знает меня в лицо.

Я продумал детали и в прошлую пятницу, пойдя по стопам Таскера, отправился на встречу с Хэвилендом. Было много свободных мест, и я сел так, чтобы незаметно наблюдать за ним. Он даже не поднял головы от своих бумаг, когда я вошел, а вошел я намеренно позже его, так что не думаю, что он вообще меня видел. А я увидел то, что хотел: он взял две чашки чая и на каждую по два пакетика сахара, то есть всего четыре пакетика. На самом деле это не пакетики, а бумажные обертки. Я навел справки и узнал, что Хэвиленд человек очень консервативный, поэтому я решил, что в поезде он всегда берет две чашки и четыре пакетика сахара. Так оно и оказалось, как я убедился.

Конечно это были лишь приготовления. Но в этот четверг я приступил к осуществлению своего плана.

Сначала я решил прокатиться на поезде Южной Компании куда-нибудь, где никогда не бываю. Я выбрал поезд в два двадцать восемь из Экзетера в Ватерлоо. В четверг приехал в Экзетер и сел в этот поезд. Выбрал простое купе и отправился за чаем минут на десять позже остальных пассажиров. Я пил чай намеренно долго и справился с ним одним из последних. К тому времени когда я заплатил за чай, ни в моем купе, ни в соседних никого не было. Улучив момент, когда возле титана никого не оказалось, я достал из портсигара сигаретку и пошел пройтись. Меня никто не видел, но действовал я с предельной осмотрительностью. В соседнем пустующем купе я уронил свою сигарету на столик и наклонился, чтобы поднять ее. А когда выпрямился, сахарница со стола со всем ее содержимым была у меня в кармане. Я вернулся в свое купе, спрятал сахарницу в свой чемоданчик и поздравил себя с успешным завершением первого этапа. Думаю, что они хватились сахарницы, но ведь она исчезла не с моего стола и не было никаких причин связывать ее исчезновение со мной.

Это было совсем не то, что ожидал услышать Брэнд, и Кинг ухмыльнулся, увидев его выражение лица.

- Ну, как тебе сага о плетении нашей запутанной паутины? Ты предполагал что-нибудь в этом роде?

- Я на такое не способен,- сказал Брэнд.- За это ведь придется отвечать!

- Воистину так, о философ!- добродушно ответил Кинг.- И безусловно, лучше, если отвечать придется кому-нибудь другому. Ну почему ты такой неблагодарный и самодовольный, чертяка?

- Нет, правда, я благодарен тебе. Я же сказал, что мы заодно.

- Да, сынок. Уж положись на меня.- Это было сказано с иронией, но напористо, и на мгновение Брэнду в этих словах почудилась угроза. Он взглянул на своего компаньона, но Кинг обезоруживающе улыбался ему.

- Продолжай,- попросил Брэнд.- Что же было дальше?

- Итак, первый этап завершился успешно,- повторил Кинг.- Я стал обладателем миниатюрной сахарницы из белого китайского фарфора с зеленым ободком и словами "Южная железная дорога" сбоку, взятыми в аккуратный овал. В сахарнице было около дюжины пакетиков сахара, и на каждом - имя производителя и инструкция по пользованию, напечатанная синими и красными буквами. Подлинный шедевр, да и только! Ни единого изъяна!

- Я видел такие,- произнес Брэнд.

Кинг кивнул в ответ.

- Да, но у тебя никогда такой не было! Ну ладно, перехожу к дальнейшему. Для того чтобы на следующий день в поезде Хэвиленд прекрасно выспался, требовалось снотворное. Я рассчитал, что ему должно хватить полтаблетки. Сон должен быть достаточно крепким, но и не слишком - чтобы в Портсмуте он проснулся. Здесь, признаюсь, я действовал наобум, толика медицинского образования мне бы не помешала. Я исходил из того, что он положит в чай четыре пакетика сахара. Эти четыре пакетика должны были содержать нужную дозу. Значит, одна таблетка снотворного - на восемь пакетиков. Я осторожно открыл свой чемоданчик и пересчитал сахар в сахарнице. В ней оказалось двадцать пакетиков, и в каждом, как ты знаешь, по два крошечных кусочка сахара. Если я оставлю в сахарнице шестнадцать пакетиков, то для них потребуется две таблетки снотворного. И у меня они были. Надо сказать, именно мои таблетки и навели меня на всю эту затею с чаем. Недавно у меня была бессонница, и мне прописали барбитуровые таблетки. В упаковке осталось пять таблеток. Ты начинаешь понимать, к чему я клоню?

- Так, в общих чертах.

- Сейчас тебе все станет ясно. Дальше я поступил просто. Я отправился в гостиницу, заперся в номере и приступил к работе. Сперва я осторожно развернул все мои шестнадцать пакетиков сахара. Затем крошечным сверлом, которое я прихватил с собой, я высверлил углубления в каждом из тридцати двух кусочков - ведь в каждой упаковке, как ты знаешь, завернуто по два крошечных кусочка сахара. Каждую из двух таблеток снотворного я разделил на шестнадцать порций и засыпал по одной порции в каждый кусочек сахара. После этого я аккуратно заровнял отверстия сахарной пудрой, оставшейся от высверливания отверстий, чуть смочив ее водой, чтобы она прилегла плотно и "схватила" края. Закончив, я осмотрел свою работу и остался доволен: "заряженные" кусочки сахара на вид ничем не отличались от обычных. Затем я вновь завернул сахар в бумажные обертки и уложил его в сахарницу. Все было готово для эксперимента.

На следующий день была пятница, и утром я купил себе билеты до Портсмута, Фраттона, Петерсфилда и Хаслимера, чтобы иметь возможность сойти с поезда сразу, как только я завершу свое дело. В четыре пятьдесят я повторил те же маневры, что и на прошлой неделе, сев в то же купе, что и Хэвиленд, но через проход от него. Я сидел за одиночным столиком, а он - за двойным.

Теперь успех моего предприятия зависел от двух моментов. Во-первых, второе место за столиком Хэвиленда должно было остаться незанятым. Во-вторых, в сахарнице Хэвиленда не должно быть сахара намного больше, чем в моей.

Что касается сахарницы, то я заметил, что с этим все в порядке. И к моей радости, никто из вошедших пассажиров не сел к Хэвиленду.

Усевшись за свой столик, я сразу передвинул сахарницу к окну и закрыл ее карточкой меню. Затем я достал свою сахарницу и, улучив момент, незаметно подменил одну Другой. Теперь уже моя "заряженная" сахарница стояла у окна, скрытая от Хэвиленда карточкой меню, а настоящая покоилась в "дипломате", лежащем рядом со мной на сиденье. Ты следишь за мной?

- Еще как.

- Не видя на моем столе сахарницы, Хэвиленд вполне мог подумать, что ее просто забыли поставить, если он вообще смотрел в мою сторону. Однако весь мой план пошел бы насмарку, если бы проводник подошел и поставил на мой столик другую сахарницу. Поэтому я расположил карточку меню так, чтобы краешек сахарницы чуть-чуть выступал за ее край, но не был виден Хэвиленду.

Брэнд в ответ лишь кивнул, ничего не сказав.

- Затем я подошел к проводнику и сказал, что у меня разболелась голова, и попросил, чтобы он поскорее принес мне чаю. Он проникся ко мне симпатией и тотчас принес мне чашку чая. Как только он ушел, я подошел к Хэвиленду и попросил разрешения воспользоваться его сахарницей, поскольку мне поставить сахар забыли. Он читал и без разговоров протянул мне сахарницу. Я без труда подменил ее, и когда через десять секунд я возвращал ее Хэвиленду, это была уже моя, "заряженная" сахарница.

- Честное слово, Кинг, славно сработано!- с невольным восхищением отозвался Брэнд.

- Мне просто повезло, что все так удачно сложилось,- сказал Кинг.- Но праздновать победу было еще рано. Я тоже был взволнован, но постарался скрыть свое волнение. Я не хотел, чтобы Хэвиленд запомнил меня, и раскрыл газету. Поэтому у нас не возникло повода для разговора. Тем временем ему принесли чай и, скрытый газетой, я видел, как он взял две чашки и положил в каждую по два пакетика сахара. Когда он принялся за вторую чашку, я тоже заказал еще чашку чая и вновь попросил у него сахарницу. Он снова протянул мне ее, даже не взглянув на меня. На этот раз, как ты можешь предположить, я вновь повторил свой маневр с подменой сахарниц и вернул ему его сахарницу с обычным сахаром. Моя, "заряженная" сахарница теперь вновь стояла у меня на столике, спрятанная карточкой меню. Я раскрыл свой "дипломат", чтобы достать из него книгу, и это дало мне возможность незаметно убрать со стола мою сахарницу и поставить на него прежнюю. После этого я облегченно вздохнул.

- Ума не приложу, как тебе удалось придумать такое!- отозвался Брэнд.

- Еще один барьер был взят, но я еще не чувствовал себя в безопасности. Если бы у нашего приятеля возникли подозрения на мой счет, меня бы скрутили в два счета. Поэтому я взял свой "дипломат" и отправился помыть руки. В туалете я открыл кран и высыпал в мойку весь сахар из своей сахарницы. Пока он таял, я сжег все бумажные обертки и смыл пепел. Затем я разбил сахарницу и выбросил осколки в окно. Когда вода смыла остатки сахара и раковина очистилась, все следы были ликвидированы. Теперь я был вне всяких подозрений.

- Это уж точно!- кивнул Брэнд.

- Остался последний этап моего эксперимента, пожалуй самый трудный. Я вернулся на свое место. Мне оставалось только ждать. Скоро я с радостью заметил, что Хэвиленд привалился в уголок и закрыл глаза. Через пять минут Он уже крепко спал.

Мы как раз сделали остановку в Хаслимере, и я лишний раз убедился, что он крепко спит. И здесь мне вновь повезло: пассажиры из соседнего с нашим купе вышли, и та часть вагона, где сидели мы с Хэвилендом, опустела. Проводники закончили свою работу и тоже исчезли. Я решил, что как только мы тронемся, приступлю к завершающей части плана. Я поднялся со своего места и, пересев на место рядом с Хэвилендом, запустил руку ему в карман. Он даже не пошевелился.

- Чудовищный риск,- отозвался Брэнд.

- Никакого риска,- ответил Кинг.- Мне была видна дверь купе проводников, и я мог незаметно вытащить руку из кармана Хэвиленда до того, как проводник приблизится ко мне. А если бы меня поймали, я заранее приготовил ответ на этот случай. Я бы сказал, что сидел напротив него и подумал, что Хэвиленду стало плохо, и подошел посмотреть, не нужна ли помощь. Ведь его действительно сморил сон, так что я был бы прав.

- Ты все предусмотрел.

- По крайней мере, я постарался все продумать. Но на самом деле меня никто не потревожил. Никто не заходил. И тогда я приступил к самому сложному. Скоро я обнаружил ключи. В правый карман брюк уходила цепочка, и я решил, что ключи на ней. Так оно и оказалось. Но он сидел в такой неудобной позе, что было весьма затруднительно добраться до правого кармана. Однако и тут удача не оставила меня, и он не проснулся, когда я наконец добрался до ключей. Как я и предполагал, это были в основном ключи от автоматического американского замка, небольшого размера, семь штук.

Я заготовил с дюжину восковых шариков в отдельных коробочках. Снять ключи с цепочки я не мог, поэтому мне пришлось делать слепки, сидя возле Хэвиленда. Ты можешь себе представить, как это непросто - снять слепки с ключей для автоматического замка,- гораздо сложнее, чем с обычных ключей. Поэтому я не торопился и действовал очень тщательно. Когда я закончил, поезд как раз подходил к Петерсфилду. Я опустил связку ключей обратно в карман Хэвиленду и вернулся на свое место в тот момент, когда показался вокзал.

Я решил, что мне лучше сойти пораньше - а то вдруг Хэвиленд не проснется в Портсмуте? Поэтому сошел в Петерсфилде. Никто не видел, как я выходил из вагона.

- Ну и ну!

- Мне просто повезло. Множество случайностей могло расстроить весь план, но ничего не помещало мне. Все сошло на редкость гладко. Хотелось бы мне знать, чем закончилось дело для старины Хэвиленда. Проснулся ли он в Портсмуте, или его сдали полиции или на руки врачей?

- А что ты делал дальше?- спросил Брэнд.

- После того как сошел с поезда? Я сел на автобус, идущий из Петерсфилда в Винчестер, а оттуда добрался сюда как обычно. Дело закончилось вполне банально. Однако!- Кинг буквально сиял от удовольствия,- теперь у меня в ящике ключи от "Шале", и никто не знает об этом, кроме тебя и меня.

- Хитрая операция. Никогда с таким не сталкивался,- признался Брэнд.- И что ты теперь предлагаешь?

- Пока ничего. Ключи еще не готовы. Дьявольски сложно их вытачивать. На волосок ошибешься - и конец, вся работа насмарку.

- Значит, завтра ночью?

- Да, завтра ночью. Мы повторим нашу вылазку, которую сделали в среду, но теперь-то мы проберемся к печам и тогда уж, Брэнд, старина, мы узнаем то, что узнаем!

Кинг, довольный, захихикал. И хотя Брэнд ненавидел подобные вещи, он тоже засмеялся, подумав, что наконец-то все закончится.

Возвращаясь, по дороге они встретили Таскера. Он остановился, чтобы поговорить с ними.

- Вы ведь отсутствовали два дня?- обратился Таскер к Кингу.

- Я переночевал в городе,- ответил Кинг.- Полагаю, вы представляете почему. Собирал нужную информацию по нашей проблеме.

- Так я и думал,- кивнул Таскер.- Я буду рад, когда все эти сложности кончатся, Кинг,- и он криво улыбнулся.- Конечно я знаю, что на этот месяц вам предоставлена полная свобода действий, и не придираюсь. Но все же управляющий должен быть в курсе, чем занимаются его подопечные.- Он стал более серьезным.- Мне бы хотелось знать, как наши дела. Надеюсь, у вас есть что сказать. Сегодня суббота. А в среду собирается совет. Если У вас до среды ничего не выйдет, нам всем плохо придется.

Кинг кивнул.

- Полагаю, ваше беспокойство вполне обоснованно. Действительно, вы как никто другой должны быть в курсе всего, что происходит. Но я прошу мне поверить, Таскер, что единственная причина, по которой я не могу сказать вам, добились ли мы успеха или нет,- это то, что я сам пока этого не знаю. Дело только в этом. Мы ведем исследования по нескольким направлениям одновременно, и каждое могло привести пас к успеху. Мы отработали четыре варианта, которые оказались тупиковыми. Сейчас на очереди пятый. Он видится многообещающим - более, чем все другие. Но приведет ли он нас к искомому, я не знаю. Могу лишь сказать, что мы питаем вполне обоснованные надежды на успех. До среды станет окончательно ясно, есть ли резон двигаться дальше или я потерпел крах.

- Хорошо. Уговор дороже денег, и я не собираюсь ограничивать свободу ваших действий. Но помните, что ваш успех или неудача отзовутся на всех пас.

- Как будто я этого не знаю! Я делаю все, что в моих силах.

Таскер выразил уверенность, что так оно и есть, и, кивнув на прощанье, отошел от них.

Глава 6

Несчастье

В субботу в течение всего дня Кинг и Брэнд с тревогой следили за погодой. Сгустился туман, плотный и непроницаемый. Небольшой туман был бы их лучшим союзником, позволяя действовать скрытно и незаметно. Но плотный туман оказывался их врагом, который мог легко свести на нет весь план кампании. Брэнд великолепно ориентировался на воде в заливе Саутгемптон, но и он лишь качал головой при мысли о плавании в Шале, глядя на белесую дымку, со всех сторон окружавшую их.

- Мы вполне можем дойти до Шале вслепую, ориентируясь по компасу и карте,- убеждал его Кинг.- У нас нет выбора. Мне ведь еще нужно время для того, чтобы опытно проверить те данные, которые мы получим. Боюсь, ждать другого раза нам некогда.

- Все это хорошо,- возражал Брэнд,- но полученные сведения не помогут нам, если мы сядем на мель в устье Медины или угодим под форштевень проходящего судна.

- Мы должны рискнуть. В случае удачи туман будет нам лишь на руку. Нас не увидят ни охранники, ни бакенщики. А суда при таком тумане будут стоять на якоре.

К счастью, после полудня туманслегка рассеялся. Он еще был довольно плотным, но плыть было можно. Видимость увеличилась с пяти ярдов до двадцати.

Они предприняли все те же меры предосторожности, что и в прошлый раз. В это воскресенье их бригада работала в полном составе, но в четыре часа Кинг сказал, что на сегодня хватит, и все могут расходиться по домам. Он уходил последним и оставил веревку, свисающую из окна офиса. Убедившись, что сторож видел, как они уходили, они с Брэндом вернулись безопасным путем. Здесь туман был им на руку, скрыв от глаз случайных прохожих. В оставшееся время дня они сделали задел, который собирались выдать за ночную работу, что было нужно для создания алиби. А на тот случай, если их спросят, где они были между четырьмя и восемью часами, они решили сказать, что совершили длительную пешую прогулку, чтобы как следует проветриться после работы. Это было трудно подтвердить, но и опровергнуть тоже было невозможно - из-за тумана.

Вечером они вновь предупредили в пансионе, что собираются работать ночью. По берегу они дошли до лодочного ангара и погрузили в лодку Брэнда лестницу и снаряжение. Обойдя вокруг, они через главный вход зашли на завод, поздоровавшись с ночным сторожем, зажгли свет в лаборатории, заперли дверь офиса и вылезли по веревке. С теми же предосторожностями они вывели лодку на веслах подальше от пристани, обернув уключины тряпками.

До этого момента все шло по плану: туман не мешал им. Но когда они вышли на веслах в дельту Гамбла, туман начал сгущаться. Рассеянный свет убывающей лупы проникал сквозь туман, но они оказались полностью отрезанными от берегов. Их окружала черная водная гладь, над которой висела слегка подсвеченная туманная мгла. Казалось, больше нет никого, кроме них, во всей вселенной. В этот раз Кинг сидел на веслах, а Брэнд был за штурмана и лоцмана, выверяя направление движения по компасу и карте.

- При таком плавании только и остается, что сидеть сиднем,- ворчал Брэнд.- Провались все пропадом, от карты и компаса толку мало, особенно когда имеешь дело с приливом.

- Все будет хорошо,- коротко откликнулся Кинг.

Когда, по прикидкам Брэнда, они отошли на достаточное расстояние от пристани, Кинг запустил движок и зажег бортовые огни. Брэнд взял курс по компасу на Калшотский маяк. Если они пройдут не более чем в двухстах ярдах от него, то должны увидеть его огонь, и тогда большая часть трудностей останется позади.

Со всех сторон до них приглушенно доносились звуки судового колокола, гудки, сирены. Но было трудно определить направление, откуда долетал звук, тем более что свою лепту, и довольно ощутимую, в этот хор вносил и их движок. Кинг добавил к этому еще и свободное переложение "Незаконченной симфонии", по крайней мере Брэнд для себя именно так определил первоисточник этой мелодии.

- Смотри в оба, Кинг,- сказал Брэнд через несколько минут,- мы где-то возле Калшотского маяка.

Он еще не закончил, когда Кинг тихо вскрикнул. Прямо перед ними засветился огонек, постепенно становясь все ярче.

Брэнд резко взял влево, и огонек проплыл вдоль их правого борта и ушел за корму, пока они делали поворот, разворачиваясь на юго-запад. Затем огонек постепенно скрылся в тумане.

- Просто блеск,- добродушно произнес Кинг.

- Да, удачно,- согласился Брэнд.- Теперь курс на маяк Египетского мыса.- Все бы ничего, если б не эти приливы.

Приливы в этих краях действительно сбивали с толку не только любителей, но и профессиональных лоцманов. Две приливные волны заходили в залив Саутгемптона и район Ковес-Роудс: первая через Солент, вторая, более поздняя - через Спитхед. Это приводило к тому, что в течение суток здесь наблюдалось два прилива и отлива вместо одного. У Брэнда был немалый опыт плавания по заливу, но приливные и отливные течения могли даже его ввести в заблуждение. К счастью, сложности их плавания не усугублялись ветром, в последнем случае их положение стало бы почти безнадежным. Кроме того, и расстояние было не таким большим - всего три мили. При благоприятных условиях они покрыли бы их за четверть часа.

Оба решили, что нужно идти на предельной скорости, поскольку опасность сбиться с курса была много больше вероятности столкнуться с кем-либо. Им действительно не встретилось ни одного судна, хотя один раз хриплый рев пароходного гудка раздался в неприятной близости от них.

Через четверть часа Кинг резко сбросил скорость. Если они проскочили маяк на Египетском мысу, то сейчас они свободно могли вылететь на мелководье. Мягкий ил, разумеется, не повредит лодку, но если они напорются на камни, вполне может быть пробоина.

Три-четыре минуты они медленно подвигались вперед. Затем на минутку туман стал реже и по правому борту они заметили вспышку света. Свет мигнул и пропал.

- Так его!- облегченно выдохнул Брэнд.- Наше счастье, что туман чуть рассеялся. Мы шли прямо на берег.

- Все идет как надо,- откликнулся Кинг.- Теперь худшее позади.

Они повернули на запад, пока свет не оказался у них по левому борту. Чуть больше мили они шли на запад, затем повернули на юго-запад и прошли еще две-три мили.

- Мы где-то на подходе,- сказал Брэнд, поворачивая на юг.- Выключай движок и берись за весла.

Туман вновь сгустился, вокруг почти ничего не было видно. Стало промозгло.

- Похоже, будет дождь,- заметил Брэнд.- Нам же лучше. Осторожно!встревоженно произнес он.- Я слышу шум гальки на берегу.

Кинг затабанил и мгновение спустя они мягко уткнулись в берег. Кинг молча снял весла и сбросил якорь за борт. Затем, взяв снаряжение, как и в прошлый раз, они соскользнули за борт. На этот раз глубина была менее шести дюймов. Они не боялись, что лодка окажется на берегу, потому что прилив только начинался.

Судя по пройденному расстоянию они должны были оказаться где-то у западной стены завода "Шале". Поэтому они двинулись на восток. Туман вновь поредел, и они увидели на берегу невысокие глинистые обрывы. Скоро они сошли на нет, и это послужило приятелям знаком, что они приближаются к заводу. Еще несколько минут - и из тумана вынырнула знакомая стена. Они облегченно вздохнули. Первая трудность была позади.

Не сказав ни слова, они повторили предыдущие действия. Кинг собрал лестницу и, установив ее в том же месте, забрался наверх, застелил верх стены мешковиной и спустился на ту сторону по веревочной лестнице. Брэнд последовал за ним. Они выждали минутку, прислушиваясь, и двинулись в обход нового корпуса к знакомой двери.

Теперь наступила решающая фаза их экспедиции.

Те ли ключи добыл Кинг и подойдут ли его дубликаты? Оба затаили дыхание, пока Кинг подбирал ключи. Когда один из ключей наконец подошел и дверь открылась, они вздохнули с облегчением.

- Осторожнее, Брэнд,- прошептал Кинг,- внутри может быть кто-то из механиков. Тебе лучше остаться у двери. Если меня поймают, не медля возвращайся домой.

Внутри корпус был слабо освещен и было видно, что здесь стоит не одна, а целых две ротационные печи. Они с шумом вращались. Подача жидкого цементного теста и топлива, а также отвод клинкера осуществлялись автоматически, поэтому было маловероятно, чтобы кто-то присматривал за их работой. Однако Брэнд спрятался за цистерну, стоящую возле двери, пока Кинг направился к печам.

Кинг почти тотчас вернулся и доложил:

- В корпусе никого нет. Пошли-ка отсюда.

Они приоткрыли дверь, осторожно выглянули наружу и выскользнули из корпуса. Заперев за собой дверь, они направились ко второму, новому корпусу. Здесь опять все прошло удачно. Один из ключей подошел, и дверь открылась. Внутри корпуса не было ни души. Здесь тоже стояли две работающие печи.

- Я просто раздавлен,- прошептал Кинг, когда закончил осмотр.Совершенно очевидно, что процесс связан с этими четырьмя засекреченными печами, но, увы!- я не могу понять, как именно. На вид это совершенно обычные печи, правда они раза в три короче. Хотя снаружи кажется, что они нормальной длины, и это хуже всего.

На мгновение он замялся.

- Пошли,- наконец сказал он.- Выбираемся отсюда. Какой-нибудь парень с масленкой в любой момент может нагрянуть сюда.

Никем не замеченные, они выбрались из корпуса и скрылись за углом. Кинг сердито бранился.

- Поделом мне!- повторял он.- Я-то был уверен, что секрет внутри этих корпусов! И, однако, я ни на йоту не продвинулся, попав внутрь!

Брэнд тоже очень огорчился.

- Какой удар, Кинг!- произнес он.- Столько усилий потрачено. Мы так рисковали, и все напрасно.

- Я не уйду отсюда, пока не выведу их на чистую воду!- завелся Кинг.Пропади все пропадом. Процесс работает, он у меня перед носом, а я ничего не понимаю!

Он замолчал, затем с беспокойством произнес:

- Может, еще раз наведаться в офисы? Жаль, если мы упустим нужную информацию. Еще одно усилие - и искомое у нас в руках.

Брэнд отнесся к этому предложению без энтузиазма, но Кинг быстро убедил его.

- Думаю, один из наших ключей подходит к главному входу, так что сторожа мы не потревожим. Пошли, Брэнд. Дело того стоит.

Брэнд нехотя подчинился, и они двинулись вдоль степы корпуса. К этому времени туман слегка рассеялся, но был еще довольно плотным. Они могли видеть вокруг на пятьдесят-шестьдесят футов. Сквозь туманную дымку пробился свет луны, и стали ясно видны близлежащие предметы.

С самого начала их предприятия все складывалось для них необыкновенно удачно, но теперь везению пришел конец. Неожиданно их вылазка обернулась кошмаром. Все случилось так быстро, что Брэнд даже не успел толком понять, что происходит. Завернув за угол корпуса, они буквально натолкнулись на мужчину.

- Ага!- воскликнул он писклявым голосом.- Вот вы где! Я нашел вашу лестницу. Хозяину будет о чем с вами поговорить! Руки вверх, вы!

Брэнд чуть опередил Кинга, когда они поворачивали за угол, и с ужасом обнаружил, что на него направлен автоматический пистолет. Такое с ним случилось впервые в жизни. Он был потрясен, но, несмотря на это, отметил, как зловеще поблескивает стальной ободок ствола. Он машинально поднял руки, чувствуя себя так, словно наступил конец света.

Но ни Брэнд, ни его противник не приняли во внимание мгновенную реакцию Кинга. Когда незнакомец поднял руку, Кинг подобрался для прыжка, и прежде чем кто-то успел что-либо сообразить, распрямился вперед и вверх, выбросив правый кулак и с силой врезав мужчине с пистолетом в подбородок.

Брэнду никогда не приходилось видеть такого нокаута. Одним ударом все было кончено. Мужчина с глухим стуком рухнул на землю и остался лежать без движения.

- Хорошо, что мы не забыли про маски,- сказал Кинг, опускаясь на колени.- С ним ничего страшного. Он придет в себя, а мы тем временем смоемся.

- Он был один?- сказал Брэнд, тоже наклонившись.

- Будем надеяться,- ответил Кинг.- Это ночной сторож, Клэй. Я разговаривал с ним в пабе. Он просто делал ночной обход.

Голос Кинга неожиданно прервался. Но Брэнд не заменял этого. Он уже не слушал. Ужасное подозрение закралось в его голову. Похоже, Кинг подумал о том же самом. Этот человек, Клэй... Он лежал как-то необычно. Мертвенно-бледный, никакого движения... Брэнд посветил фонариком на землю.

- Кинг,- сказал он севшим голосом, сразу охрипнув, и протянул дрожащую руку,- посмотри, камень! Он ударился головой о камень!

Кинг замялся, затем раздался его неузнаваемый, тоже севший голос.

- Боже мой, Брэнд! Принеси воды. Вон из той бочки.- Он рассеянно махнул рукой в направлении, откуда они пришли.

С тревожно колотящимся сердцем Брэнд бросился назад, нашел бочку, кепкой зачерпнул из нее воды и прибежал обратно. Кинг смочил носовой платок и обтер мужчине лицо.

- Еще воды,- пробормотал он.

Брэнд, которого начало трясти, бросился к бочке и зачерпнул еще воды. Вернувшись, он увидел, что Кинг расстегнул одежду на мужчине и приложил ухо к его груди.

- Ну что?- выдохнул Брэнд.

Кинг поднял голову, его лицо было таким же мертвенно-белым, как у сторожа. Он отрицательно покачал головой.

- Дай-ка мне воды.- Он взял кепку.- Может, ты послушаешь?

Брэнд опустился на колени и положил руку на грудь сторожа. Грудь была совершенно неподвижна. Ни малейшего следа дыхания. Брэнд с ужасом воззрился на него. Несколько секунд царило молчание. Затем Кинг заговорил.

- Держись, Брэнд,- сказал он.- Он мертв.

Брэнд едва не потерял сознание.

- А может, еще ничего, Кинг?- прошептал он, зная ответ. Сомнений не было: Клэй был мертв.

Оба медленно поднялись, глядя на бездыханное тело.

- Бедняга!- горестно произнес Брэнд.- Мы ничего не можем сделать?

Кинг выглядел потрясенным. Казалось, его всегдашняя собранность и энергичность оставили его. Он беспомощно покачал головой.

- Бедняга!- повторил Брэнд.- Он просто выполнял свой долг. Ничего не поделаешь, Кинг. Это был несчастный случай.

Кинг постепенно приходил в себя.

- Хорошего здесь мало,- ответил он, и в его голосе проскользнул ужас.Кто нам поверит?

Брэнд вздрогнул. Это был новый поворот дела. Он настолько был поглощен разыгравшейся трагедией, что мысль о возможных последствиях, которые ожидали его и Кинга, просто не приходила ему в голову.

- Что ты имеешь в виду?- задыхаясь, сказал он.

- Что я имею в виду?- повторил Кинг скорее для себя, чем для Брэнда.- А ты как думаешь? Если нас тут поймают, то обвинят в убийстве. Вот что.

Брэнда ужаснули его слова. На мгновение ему показалось, что это просто невозможно, но затем он понял их справедливость.

- Но это был несчастный случай,- запинаясь, пробормотал он, не желая смотреть в лицо ужасающей реальности.

- Да я-то об этом знаю. Какая польза повторять одно и то же? Думаешь, в суде нам поверят?

Они невольно отошли в сторону от распростертой фигуры, и Кинг опять заговорил.

- Нет, и мы должны быть к этому готовы. Если пас поймают, нам крышка. И ничто нас не спасет.

Брэнд задрожал.

- Но ведь ясно, что это вышло непреднамеренно, Кинг. Наша репутация...

Кинг желчно чертыхнулся.

- "Наша репутация", как же! В ней мало толку. Мы забрались сюда, позарившись на чужое добро. Нас поймал сторож. Мы применили физическую силу, чтобы сбежать, и убили его. "Наша репутация"! Говорю тебе, Брэнд, не важно, что мы собирались делать. Не глупи. Если нас схватят, у нас никаких шансов.

Брэнд тяжело задышал.

- Тогда сматываемся, пока нас не поймали,- предложил он.

Кинг покачал головой.

- Ради бога, Брэнд, возьми себя в руки,- свирепо заворчал он.- Нам придется сделать еще кое-что. Ты же видишь, если мы сейчас просто уберемся, нас легко найдут. Думай! Надо обставить все иначе. А пока перенесем беднягу к лестнице, туда никто не заходит. Там и обдумаем, что нам делать.

Не без внутреннего трепета они вернулись к телу и, оттащив его в сторону, присели на старые ящики. Это простое действие успокоило Брэнда, но теперь его охватил всепоглощающий страх. Он знал, что должен справиться с ним. Он должен сохранять спокойствие и помогать Кингу. Как славно, что можно положиться на Кинга! Кинг - его единственная опора. Кинг найдет выход.

- Давай-ка прикинем, что мы имеем,- начал Кинг все тем же севшим бесцветным голосом.- Сначала взвесим, что свидетельствует против пас, затем - что играет нам на руку. Исходя из этого будет ясно, что нам предпринять. Сейчас,- он взглянул на наручные часы,- около двенадцати, нам нужно вернуться домой часам к четырем утра. Около часа займет обратная дорога. Значит, у нас еще три часа, чтобы обдумать и уладить возникшую ситуацию. Не будем торопиться, спешка все портит. Помни, что на карту поставлена наша жизнь.

Брэнд, ощущая, что совершенно не способен сейчас здраво рассуждать о чем-либо, через силу попросил Кинга начать.

- Первое, что будет их интересовать, это наши мотивы. Они запустили у себя секретный процесс и, скорее всего, предположат, что нас интересовал именно он. Не случайно же они снабдили сторожа оружием. Поэтому начнут с предположения, что убийца как-то заинтересован в процессе. Улавливаешь?

- Еще как.

- Дальше они зададут вопрос, кому мог понадобиться процесс? Очевидно, другому предприятию-производителю быстротвердеющего цемента. Есть ли в округе такое? Да, и оно единственное: это "Джоймаунт". Затем они начнут перетряхивать "Джоймаунт". Логично? Я говорю об этом не для того, чтобы предсказать ход будущего следствия, а наоборот, для того чтобы найти способ сбить следствие с этого пути.

Брэнд тяжело вздохнул.

- Я согласен с тобой. Но они ничего не смогут доказать. Кроме того, у нас есть алиби.

Кинг покачал головой.

- Ты хоть знаешь, как проводится дознание? Малейшая обмолвка - и нас заметут. Почва здесь кое-где мягкая, мы вполне могли оставить следы, и тогда нам крышка. Если начнут проверять работников "Джоймаунта", то прежде всего под подозрением окажется руководящий инженерно-технический персонал. Прежде всего они нацелятся на тебя и на меня. Подловят нас, проверят отпечатки наших башмаков - и готово дело! Знаешь, ведь невозможно, что-то сделав, не оставить никаких следов. Я привел в пример следы, но есть десятки других возможностей выдать себя.

Для Брэнда это было уже чересчур.

- Ради бога, хватит, Кинг. Давай посмотрим, что играет за нас.

- Позитивных моментов гораздо больше, чем негативных,- начал Кинг.- Я упомянул о них, только чтобы подчеркнуть необходимость крайней осторожности. Нам на руку то, что нас никто не видел ни здесь, ни по дороге, ни на берегу. Мы нигде не оставили следов. Наше алиби подкрепляется свидетельством нашего сторожа, что мы всю ночь пробыли в лаборатории "Джоймаунта", и свидетельством Рэдклифа и Эндикота об объеме сделанной нами работы, доказывающем, что мы действительно работали всю ночь. У нас надежное алиби, и особенно хорошо, что мы занимались своим привычным делом, а не чем-то случайным. Все это говорит в нашу пользу.

- Разве всего этого недостаточно?

- Отнюдь нет. Хороший детектив способен поставить его под сомнение. Однако оно достаточно надежное. Вот наши преимущества.

Спокойное и конструктивное обсуждение ситуации пошло на пользу Брэнду. Его страх и внутреннее смятение пошли на убыль, а перечисление преимуществ их положения приободрило его.

- Ты говорил, что мы обсудим доводы "за" и "против" и затем наметим план действий. Ты что-нибудь придумал?

Кинг сморщился.

- Нет, ничего. Я заранее предусмотрел много ситуаций, но такое мне и в голову не приходило. Посиди-ка тихо, дай мне подумать. Слава богу, что ночь такая теплая.

Около часа они просидели в полутьме. Наконец Брэнд ощутил, что еще немного - и он вскочит и начнет вопить. В этот момент Кинг неожиданно поднялся.

- Ты что-то придумал?- отрывисто спросил он.

Брэнд признался, что у него на уме лишь одно: поскорее выбраться отсюда и вернуться в Джоймаунт.

- Не пойдет,- коротко ответил Кинг.- В этом случае нас повяжут через пару дней. Я кое-что придумал. Тоже невесть что, конечно, но получше, чем твое предложение. И поскольку выбора у нас нет, давай примем его к исполнению. Ты согласен?

- Конечно, Кинг, и что это?

- Боюсь, ничего особенно приятного или легкого. Но это наша единственная надежда. Если вкратце, то мы должны представить дело так, как будто Клэй скрылся по своей воле. Чтобы не возникло никаких предположений, будто его убили. Понимаешь?

- Отлично, но как это сделать?

- Думаю, мы справимся. Прежде всего я наведаюсь в офис, а ты жди меня здесь. Подумай тем временем вот над чем: как нам без особых сложностей переправить тело в лодку и где его спрятать до завтрашней ночи? Я возьму на себя проблему, где окончательно спрятать тело, с твоей помощью, разумеется. А ты решай задачу, где пока укрыть тело. И не волнуйся, если я буду отсутствовать час или больше. У нас вполне хватит времени на все.

Конечно меньше всего Брэнд хотел бы остаться наедине с ужасным свидетелем случившегося, но Кинг принял на себя ответственность за их общую безопасность, и он подчинился ему.

Кинг беззвучно растворился в тумане, и Брэнд остался один на один с телом и со своими мыслями.

Глава 7

Заметание следов

Этот томительно долгий час, в течение которого Кинг пытался реализовать свой план, Брэнду дался очень тяжело. Теперь, когда Кинг ушел, он осознал, как много для него значило его присутствие. Он играл роль спасительного якоря, предохраняющего его от паники. Теперь, когда это сдерживающее начало исчезло, все его силы уходили на то, чтобы держать себя в руках. Для этого ему оказалось проще всего занять себя решением тех конкретных задач, которые поставил перед ним Кинг.

Казалось, что первая проблема не представляет трудностей. Клэй был хоть и рослый, но довольно сухопарый. Донести его до лодки представлялось несложной задачей. Но как поднять его на стену? Похоже, что вдвоем они вполне справятся с этим.

Вторая задача была более сложной. Предположим, они вернутся в Джоймаунт. И что делать с телом? Его нельзя оставлять в лодке, ведь ключи от лодочного ангара были и у других владельцев лодок. Лодку нельзя оставить где-то еще, кроме ангара, без сомнения, ее следовало поставить на место, чтобы не вызвать подозрений. Тело следовало спрятать подальше от ангара, это очевидно.

Проблема решилась бы легче, если бы Кинг посвятил его в детали своего плана. Если бы он объяснил, как он собирается избавиться от тела. Это подсказало бы, где его пока спрятать. В воде или на земле, в лодке или в автомобиле.

В автомобиле? А что, это идея.

У Брэнда был автомобиль, легковушка "триумф". Она стояла в отдельном гараже - бывшем сарае для хранения конской упряжи при пансионе. Подходит ли гараж для решения их проблемы? Ключ от гаража был только у него. Место надежное. Что, если спрятать тело там?

Не будет проблем и с доставкой его туда. Все равно придется заносить лестницу и старую мешковину в сарай к Кингу, который находится в том же дворе. Заодно можно прихватить и тело.

Брэнд был доволен, что решил свои задачи. Если план Кинга в целом так же хорош, как та его часть, которая касалась Брэнда, то они выкрутятся.

Как же ему хотелось, чтобы Кинг поскорее вернулся! Прошло около получаса, и сидеть одному в тумане было просто нестерпимо. А чем еще ему заняться? Не разгадыванием же секрета. Похоже, теперь секрет так и останется для них загадкой на веки вечные. Ему была ненавистна сама мысль о нем. Не о секрете надо думать, а о том, как вывернуться из затруднительного положения, в котором они оказались. Вот о чем надо думать.

Затем ему стало ясно, что теперь о секрете и речи быть не может. Они не могут использовать его, даже если бы и раскрыли. Если они покажут, что знают его, это может навлечь на них подозрения. Без сомнения, предположат, что секрет украден, и все фирмы, заинтересованные в нем, будут "под колпаком". Из спасительного средства секрет теперь превратился для них в смертельную опасность.

Чем же это сейчас, интересно, занимается Кинг? Брэнд почувствовал непреодолимое желание встать и отправиться его искать. Но он ведь не знает, где находится Кинг, и боязнь разминуться с ним удержала его.

Внезапно ужасная мысль осенила Брэнда, и он поскорее прогнал ее. А можно ли Кингу полностью доверять? Что, если он сбежал, оставив Брэнда расхлебывать все последствия их совместной акции?

Кинг был человек очень обязательный и прекрасный товарищ, но Брэнду пришлось признаться самому себе, что Он никогда полностью не доверял ему. А что случится, если самолюбие Кинга и его чувство долга войдут в противоречие друг с другом?

Ему стало стыдно за свои мысли. Он проработал с Кипром семь лет и тот ни разу не подвел его. Нет, Кинг не таков, чтобы бросить его в беде. Он ратует за них обоих. Подумав об этом, Брэнд успокоился.

Словно в награду за его лояльность в ту же минуту из тумана возникла знакомая фигура.

- Ну как?- волнуясь, спросил Брэнд.

- Лучше, чем можно было надеяться. Расскажу потом. Сейчас нам надо вытащить беднягу отсюда и замести следы.

- Хорошо. Я все обдумал. Здесь не будет сложностей.

- Ладно. Тогда взяли.

Однако они переправили труп через стену совсем не так, как представлял себе Брэнд. Кинг решительно отказался от его идеи, решив, что веревочная лестница не выдержит двойного веса.

- Ну ты осел!- сказал он раздраженно.- Она же развалится. Я делал ее в расчете на одного человека. Ты же не хочешь, чтобы утром тебя нашли здесь лежащим с переломанными ногами возле трупа?

В конце концов они привязали труп к веревочной лестнице и, забравшись на стену, вместе с лестницей втянули его наверх и спустили с другой стороны.

Кинг подошел к делу весьма основательно. Перед тем как уйти, они тщательно осмотрели при свете фонариков место, где произошла трагедия, и все места, где они побывали, чтобы убедиться, не осталось ли следов их пребывания. Они ничего не обнаружили и лишь тогда ушли.

Дорога до берега порядком измотала их: одному пришлось тащить на себе труп, а другому - все снаряжение. К счастью, туман стал менее плотным, и они без труда нашли свою лодку. Кинг зашел в воду и подвел лодку к берегу, труп погрузили на борт и на веслах бесшумно пошли к северу. Затем запустили движок, и Брэнд вновь взял на себя обязанности штурмана.

Поредевший туман позволил им увидеть береговые огни и они без затруднений добрались до Гамбла. Вдоль берега они дошли до пристани и никем не замеченные завели лодку в ангар. Оставив труп в лодке, они отправились на завод, чтобы подтвердить свое алиби. Как и в прошлый раз они забрались в офис Кинга, убрали веревку, вышли через лабораторию, перекинулись словцом со сторожем, как бы случайно обратив его внимание на время, и затем вернулись в ангар. С немалым трудом они доставили тело и снаряжение во двор пансиона, тело заперли в гараже, а снаряжение уложили в сарай Кинга.

Кинг согласился с Брэндом, что гараж является идеальным укрытием. У него был план, который удивил и обеспокоил Брэнда. Сперва он настоял на том, чтобы снять с трупа всю верхнюю одежду - отвратительное занятие, от которого Брэнду стало дурно. Далее он не позволил уложить тело на заднее сиденье машины, как хотел Брэнд. Вместо этого он усадил труп на место водителя, поместил стопы ног на педали, а руки - на рулевое колесо. Он хотел, чтобы труп закоченел в этом положении. Брэнд неохотно согласился и на это. Кинг не отступился до тех пор, пока труп с помощью сложной системы подпорок и подкладок не зафиксировали в позе, максимально приближенной к естественной позе водителя.

Он не объяснил, что у него на уме, просто сказал, что тело окоченеет и что нужно придать ему позу, отвечающую схеме.

- Ну вот,- удовлетворенно сказал Кинг, когда их ужасное занятие подошло к концу.- Я на весь день уеду. Надо кое-что посмотреть. Ты сегодня проводишь те же пробы, как обычно, с двумя нашими коллегами. Если увидишь Таскера, можешь намекнуть ему, что все в порядке, и больше ни слова. Вечером ты поможешь мне избавиться от трупа.

- Как ты собираешься это сделать?- с беспокойством спросил Брэнд.

- Сейчас нет времени обсуждать это,- ответил Кинг.- Давай-ка пойдем спать - на тот случай, если кто-нибудь заметит, когда мы вернулись, и тогда сможет подтвердить показания сторожа. А теперь, Брэнд, слушай внимательно, что ты должен сделать. Ты должен провести день как обычно, словно ничего не случилось. Вечером отправляйся спать в обычное время. Застели свою постель так, словно ты лежишь в ней и спишь, а сам проберись в мою комнату. Разумеется, сперва выключи свет у себя и запри свою дверь.

Ключ забери с собой. Я буду у себя в комнате либо скоро подойду. Если кто-то заглянет, спрячься под кроватью. Тебе понадобятся резиновые перчатки и фонарик. Я бы на твоем месте прихватил с собой даже два фонарика. Все ясно?

- Все ясно.

- Выйдем около двух. Дело займет около двух часов. Затем все наши неприятности развеются как дым. Ты уверен, что гараж надежно заперт?

- Абсолютно.

- Смотри, не выпускай ключ из рук. И между прочим, если спросят обо мне, то я утром поехал в город.

Больше Кинг ничего не сказал. Зайдя в пансион, они на цыпочках разошлись по своим комнатам.

Несмотря на пережитое, Брэнд заснул крепким сном без сновидений, как только его голова коснулась подушки. Ничто так не подтачивает физические силы, как внутренняя тревога. Вдобавок к этому Брэнд немало ночей отработал в лаборатории.

Утром он проснулся посвежевший и успокоившийся, хотя весь ужас его с Кингом положения по-прежнему довлел над ним. Он не преминул тотчас встретиться с Рэдклифом и Эндикотом.

- Кинга сегодня не будет,- сказал он им.- Он уехал в город. Мы с ним работали ночью и закончили цикл опытов с кислотой. Вот, взгляните. Он просил, чтобы вы сегодня продолжили опыты с солью алюминия.

- Самую тяжелую работу он всегда берет на себя, да и ты тоже,- заметил Эндикот.- Сколько ночей вы потратили на эту соль?

- Опыты почти завершены,- ответил Брэнд.- Он говорит, что еще денек-другой - и конец.

- А чего он добивается?- спросил Рэдклиф.- Я никак не могу уловить конечной цели экспериментов. Или это производственная тайна?

- Вовсе нет,- ответил Брэнд.- Я и сам всего не понимаю, но в общих чертах представляю себе суть дела. Он надеется снизить себестоимость производства цемента. Он обратился к директорам с этим предложением и получил разрешение на проведение экспериментов.

- Те же байки он рассказал и нам, когда мы пришли. Я как-то об этом толком и не задумывался.

- Что вы имеете в виду, Рэдклиф? Он сообщил вам Достаточно, чтобы вы включились в общую работу, не правда ли?

- Ну, это не наше дело,- пожал плечами Рэдклиф.- Нам платят за нашу работу, все в порядке. Думаю, если он близок к решению, значит, нашей работе конец?

- Вас ведь брали на временную работу, не правда ли?

- О да, мы и не жалуемся. Работа интересная и деньги платят хорошие.

Все в этот день страшно раздражало Брэнда. Время тянулось так медленно. К вечеру его нервы были на пределе Он с трудом держал себя в руках, старательно делая вид что ничего не случилось и все идет как обычно. Это требовало от него больших внутренних усилий. Привычные занятия отчасти помогли ему отрешиться от своих проблем Наконец рабочий день закончился.

За обедом его ждал жестокий удар.

- Ты слышал об ограблении в Шале?- спросил его сосед, банковский клерк, находящийся в отпуске по болезни.

- Ограблении?- повторил Брэнд.- Нет. А что случилось?

- Было сообщение в вечерней газете. Похоже, ограбили цементный завод. Этой ночью вытащили четыреста фунтов стерлингов из сейфа.

У Брэнда сжалось сердце.

- Боже мой!- воскликнул он и тут же опомнился.- Из сейфа? "Медвежатник" взломал замки?

- Нет,- пояснил клерк,- ничего подобного. Сейф не был взломан. Его открыли, не повредив. Кажется, у них исчез ночной сторож. Возможно, он как-то раздобыл ключ и забрал деньги.

Несмотря на необходимость соблюдать осторожность, Брэнд не мог унять дрожь. Так вот что делал Кинг, когда отправился проведать офисы! Без сомнения, среди ключей, с которых он снял слепки, был и ключ от сейфа. Так вот в чем заключался его план. Он решил похитить что-нибудь ценное, чтобы стало понятным исчезновение Клэя и создалось ощущение, что тот просто сбежал. Да, придумано неплохо, но украсть деньги! Как же Брэнд ненавидел вещи такого рода! Это было просто отвратительно.

Кинг должен был сказать ему об этом. Тогда эта новость не была бы для него столь шокирующей. Кинг слишком...

Здесь Брэнд резко оборвал себя. Не стоит попусту думать обо всем этом. И без того его собеседник недоуменно поглядывает на него.

- Странное дело,- сказал он.- Как же это ночной сторож смог раздобыть ключ от сейфа?

- Непонятно. Думаю, его быстро найдут. Кажется, он калека. Калеке не удрать с такой добычей.

- Глупо даже и пытаться,- согласился Брэнд.

- Без сомнения. Никогда не знаешь, на что такие люди способны ради денег. А четыре сотни - кругленькая сумма для такого молодца.

- Это правда.

Брэнд подумал, что едва не выдал себя. Разговор об ограблении стал общим, все единодушно решили, что виновника быстро разыщут. Затем заговорили о крикете, и Брэнд облегченно вздохнул.

Ближе к вечеру вернулся Кинг. Громким голосом он отклонил предложение хозяйки пообедать, сказав, что пообедал в поезде на обратном пути. Кто-то спросил его:

- Так вы были в городе сегодня, Кинг?

Брэнду стало ясно, что этого-то он и добивался. Он ответил, что ездил на химическое производство в интересах фирмы, и долго распространялся о том, какая жара в городе.

- Вы в курсе волнующих событий у наших соседей в Шале?- спросил его кто-то.

- Да, я видел заметку,- ответил он в меру заинтересованным тоном.- Не так уж много, всего четыре сотни, там сказано.

Брэнд отметил про себя ту естественность, с которой говорил Кинг. Он и не подозревал за Кингом таких актерских способностей. Без малейшего налета неловкости и в то же время с вполне естественным, но не чрезмерным интересом Кинг участвовал в разговоре, пока наконец тема не исчерпала себя.

Вечер тянулся медленно, но вот пришло время идти спать. Как обычно, Брэнд пожелал всем спокойной ночи и поднялся в свою комнату. Здесь он точно выполнил инструкции Кинга: уложил одеяло так, что казалось, будто он в постели, выключил свет, запер дверь и тихо прокрался в комнату Кинга. Кинга не было, но он вскоре пришел. Увидев Брэнда, он кивнул, а когда Брэнд хотел было заговорить, прижал палец к губам.

- Подожди, пока мы выберемся,- прошептал он.

Брэнд с интересом наблюдал за его приготовлениями. Из стенного шкафа Кинг достал веревочную лестницу, которую они использовали в Шале. Теперь она была привязана к деревянной перекладине. Кинг открыл окно, укрепил на нем перекладину и спустил лестницу. Окно выходило на мощеный камнем двор, где находился гараж. Так вот почему Кинг выбрал свою комнату! Комната Брэнда находилась в угловой части дома, ее окно выходило на фасад дома и смотрело на Гамбл, а под окном была цветочная клумба с мягкой землей, на которой обязательно остались бы следы Приготовив перчатки, фонарики и кое-какие мелочи, Кинг улегся на кровать. Брэнд устроился в единственном кресле.

Некоторое время в комнате горел свет. Наконец Кинг потушил его, взглянув на часы. Брэнд подумал, что, видимо, Кинг обычно читает перед сном и тушит свет именно в это время. Кинг заворочался на постели, словно он укладывается спать, кровать заскрипела под ним, и стало тихо. Лишь посветив фонариком, Брэнд увидел, что на самом деле Кинг сидит на стуле у окна.

И снова время потянулось мучительно медленно. Несколько раз Брэнду даже показалось, что его часы остановились. Каждый раз, когда он взглядывал на них, оказывалось, что минутная стрелка едва сдвинулась с места. Он все еще никак не мог прийти в себя после известия о так называемой краже в "Шале". Это было преднамеренное преступление, которому уже не могло быть оправдания. Это принципиально отличалось от их попытки проникнуть в производственную тайну соперников, что еще как-то укладывалось в рамки производственных интересов. Но кража четырехсот фунтов стерлингов наличными совершенно меняла картину. У Брэнда это просто не укладывалось в голове!

До какой мерзости они докатились! Бедняга Клэй был достойный человек. Теперь благодаря им на нем клеймо вора. Это просто отвратительно! Правда, это никому не повредит. Как заметил Кинг, человек этот уже мертв, а родственников у него нет. И все равно Брэнд чувствовал, что этот тяжкий груз - опороченную репутацию умершего - уже не снять с его души.

Но что еще им оставалось делать? План Кинга сыграет свою роль, да он, пожалуй, уже сработал. Человек сбежал - и ни у кого не возникло никаких мыслей об убийстве. Допустим, что все пройдет как надо и эта кошмарная заваруха утихнет, так что ни у кого и мысли не возникнет об убийстве. А если так, они будут вне всяких подозрений...

Казалось, прошла целая вечность. Наконец Кинг пошевелился. Брэнд посветил фонариком: его часы показывали четверть второго. Забрав перчатки и фонарики, Брэнд, а за ним Кинг спустились по веревке во двор.

Погода вновь благоприятствовала им. Небо было затянуто плотными облаками, сквозь которые едва пробивался свет луны, позволявший им ориентироваться. В то же время их фигуры были практически неразличимы. Они спустились на камни и молча пересекли двор.

- Нам придется выкатить машину отсюда на руках, чтобы не привлекать внимания. Заведем ее на дороге в ста ярдах отсюда, там этого никто не услышит.

Избегая шума, они зашли в гараж. Как Кинг и предполагал, тело окоченело, и им составило немалого труда переместить его с места водителя на соседнее сиденье впереди. Еще более трудным и леденящим занятием оказалось вновь одеть труп в ту же одежду - Кинг принес ее завернутой в сверток. Когда этот ужасный труд был закончен, они выкатили машину на дорогу, подальше от пансиона. Кинг достал крупномасштабную карту их района.

- Смотри, вот дорога из Саутгемптона через Свэйтлинг в Феруак. Вот здесь,- он указал место,- от шоссе отходит проселочная дорога. Сможешь доехать туда? Поедешь через Барслдон и Тернхильский парк в направлении Свэйтлинга, перед въездом в Итчен повернешь налево. Я поеду с тобой до Барслдона, там пересяду на машину, которую спрятал сегодня днем, и поеду за тобой до развилки на проселочную дорогу.

- Так ты не был в городе?- удивленно спросил Брэнд.

- Конечно нет. Я устраивал наши дела. Сейчас это не важно. Если с маршрутом все ясно, тогда вперед.

- Я знаю дорогу,- ответил Брэнд.- Я был там несколько раз.

- Хорошо.

Кинг сел сзади, и Брэнд, чувствуя в душе леденящий холод от присутствия на соседнем кресле "пассажира", завел мотор. В тот же миг он отпустил сцепление, и они тронулись с места. Какое-то время он вел машину молча, но потом, одолеваемый своими невеселыми мыслями, заговорил.

- Слушай, Кинг,- сказал он, полуобернувшись,- так что там с этими четырьмястами фунтами?

Кинг наклонился вперед.

- Я все понимаю, Брэнд. Я вижу, как это гнетет тебя. Могу сказать тебе, что я и сам пошел на это скрепя сердце. А что мне оставалось делать? Это был единственный выход. Самому Клэю это уже не повредит, а родственников у него нет. И все равно я не хотел этого. Но ты же видишь, все сработало.

- Грязное это дело.

- Я знаю. Но здесь был однозначный выбор: либо оно либо мы. Человек исчез. Почему? Оставалось сымитировать кражу. Давай пока больше не будем говорить об этом На этот раз мы должны выйти сухими их воды.

Брэнда отчасти успокоили сожаления Кинга, хотя он понимал, что его спокойствие в данной ситуации - вещь противоестественная. Ему хотелось, чтобы Кинг поделился с ним своими планами. Брэнд небезосновательно подозревал, что Кинг молчит для того, чтобы не отпугнуть его и повязать участием во всех своих замыслах до того, как Брэнд разберется, что происходит. Это отрезало ему возможность к отступлению, даже если бы он захотел это сделать.

Они проехали Барслдон, и на пустынной развилке Кинг вышел.

- Я нагоню тебя,- сказал он.- Я спрятал машину в заброшенном карьере. Когда повернешь на проселок, остановись и жди меня.

Кивнув, он исчез, а Брэнд вновь оказался пассивной жертвой его планов.

Большей жути, чем в этой поездке, Брэнд никогда не испытывал. Хотя труп практически выпадал из его поля зрения, он постоянно ощущал его присутствие у своею плеча. Окоченевшая фигура возвышалась на сиденье как живая, но время от времени, на поворотах, она опрокидывалась на Брэнда. Отпихнув ее от себя три или четыре раза, он дошел до того, что едва не кричал от ужаса. И еще он ужасно боялся, что его остановят. К примеру, если в Саутгемптоне или где-нибудь еще произошло ограбление, полиция могла останавливать и проверять все машины подряд. Он ведь предлагал Брэнду уложить тело на заднее сиденье и прикрыть тряпками. Так ему было бы гораздо спокойнее. Но Кинг не согласился на это. Он сказал, что если его вдруг остановят, то уж обязательно проверят, что это там такое под тряпками. Зато труп на переднем сиденье в темноте вполне могут принять за пассажира. Брэнд согласился с ним и сейчас горько жалел об этом.

Однако поездка завершилась без всяких происшествий. Он доехал до условленного места встречи, свернул на проселочную дорогу и остановился, выключив фары. Ему пришло в голову, что надо как-то мотивировать свою остановку, и он уже решил выйти и поднять капот, но тут подъехал Кинг.

Он приехал на стареньком потрепанном "остине" седьмой модели и остановился прямо перед Брэндом, но поближе к краю, дороги. Он тут же выскочил из машины.

- Разверни машину, Брэнд, и задним ходом подгони ее прямо к моей,сказал он тихо.- И выключи подфарники. По этой дороге редко ездят, поэтому каждая машина здесь очень заметна.

Брэнд развернулся и дал задний ход. Когда обе машины почти соприкоснулись, Кинг подал Брэнду знак остановиться.

- Теперь надо перенести тело в "остин" и усадить его за руль. Там немного тесновато для него, но делать нечего. Пошли, Брэнд. Раньше начнем раньше кончим.

И опять они занялись делом, способным вызвать лишь содрогание. Наконец все было закончено. От таких трудов лоб у Брэнда покрылся испариной.

- Теперь банкноты и ключ от сейфа в карманы и, думаю, мы готовы.

Кинг вынул пачку денег из своего нагрудного кармана и засунул их в карман на груди трупа, затем положил ключ в карман брюк.

- Вот, думаю, и все.

Он на минутку замер, размышляя.

- Боже мой, чуть не вляпался!

И он достал из багажника "остина" канистру с бензином и переложил ее в "триумф".

- Все наконец. Теперь - заключительный аккорд.

И снова Кинг остановился, над чем-то раздумывая, но тотчас нашел выход.

- Ты, Брэнд, садись вперед, на место рядом с водителем. СРОЮ дверь не захлопывай. Соберись. Вот так. Теперь заводи ее. Хорошо. Послушай, что ты должен сделать. Езжай потихоньку вперед со скоростью пешехода, затем переключись на вторую скорость. Дорога имеет небольшой уклон, и машина наберет скорость. Улавливаешь? Затем выпрыгивай - резко, и захлопни дверь. А я подрулю и вручную дросселем увеличу обороты. Она пойдет вперед и свалится в реку. Толика бензина довершит дело.

Так вот в чем заключался план Кинга! Инсценировать аварию на дороге. Неплохо, хоть и не слишком оригинально.

Мысль о появлении полицейского патруля не выходила У Брэнда из головы. Но он забрался в машину и завел мотор. Затем, прижавшись к ужасной фигуре, он выжал сцепление, включил первую скорость и нажал на газ. Машина медленно стронулась с места. Кинг шел рядом с ней, руля через окно.

- Давай вторую,- сказал Кинг, и Брэнд включил вторую. Скорость увеличилась, и Кингу пришлось бежать, чтобы держаться вровень с машиной.

- Выходи!- крикнул Кинг и Брэнд выскочил из машины, захлопнув за собой дверь.

Тотчас двигатель взревел имашина рванулась вперед как стрела, пущенная из лука, все ускоряя ход. Они помчались за ней.

Все произошло очень быстро. Машина вылетела на берег реки, где дорога заворачивала вправо на мост, и на скорости тридцать миль в час протаранила ограждение на откосе. Именно сюда и нацеливал машину Кинг. Раздался треск ломающегося дерева и машина рухнула под откос. Было слышно, как она сползает вниз, затем все затихло.

- Может быть, кто-то услышал,- выдохнул Кинг.- Бензин, живо!

Брэнд побежал к "триумфу", достал канистру и вернулся к месту "автокатастрофы". Кинг уже был у разбитой машины.

- Хорошо, что она не загорелась,- быстро проговорил он.- Я выставлю дроссель газа так, словно он сильно газовал и превысил скорость. Я все ломал голову, как бы это сделать, а тут все само сложилось.

Затем он начал бить камнем по подводящим трубкам карбюратора.

- А вот и причина возгорания,- сказал он.- Полей-ка все бензином. Все, что может нас выдать, должно исчезнуть в пламени.

Тело и сиденья были обильно политы бензином, карбюратор разбит, и из него потек бензин. Вокруг машины тоже плеснули горючего. В канистре осталось чуть-чуть.

Кинг, который обо всем подумал заранее, достал из кармана короткий фитиль и обмакнул его в горючее.

Чиркнула спичка, и они молча бросились к "триумфу". Брэнд сразу завел его, и они медленно двинулись в обратный путь.

Внезапно сзади раздался взрыв и полыхнуло. Оглянувшись, они увидели кончики языков пламени, вздымающиеся над дорожным ограждением.

- Дело сделано,- воскликнул Кинг.- Теперь домой, и поскорее!

Они возвращались тем же путем, через Тернхильский парк и Барслдон. Остановились и заглушили мотор в том же самом месте недалеко от пансиона, куда они откатили машину на руках. Отсюда снова вручную закатили машину в гараж Брэнда. Пройдя через двор, по веревочной лестнице они поднялись в комнату Кинга. Кинг смотал лестницу и спрятал ее в шкаф.

Выглянув в коридор, Кинг убедился, что там никого нет, и Брэнд проскользнул в ванную комнату, а оттуда к себе.

Встретившись за завтраком, они убедились, что никто и не подозревает об их ночных похождениях.

Оставалось подчистить кое-какие мелочи, и до ухода на работу Кинг занялся этим. Он разобрал деревянную и веревочную лестницы и сжег их в камине в своей мастерской. Он также сжег их резиновые перчатки и старую мешковину, которую они использовали на стене в Шале. Он расплавил восковые слепки ключей и уничтожил формы для их отливки. Оставшиеся ключи он закопал в землю, тем самым уничтожив все следы их предприятия.

- Наконец-то я слышу, что все кончено!- с облегчением произнес Брэнд, когда Кинг рассказал ему о предпринятых им мерах предосторожности.- Слава богу, что весь этот ужас теперь позади. Если бы я знал, во что мы ввязываемся, я бы безропотно принял закрытие нашего завода.

- Завод не закроют,- с апломбом ответил Кинг.- Той ночью, кроме денег, я добыл и тайну их производственного процесса.

Часть вторая

РАССЛЕДОВАНИЕ

Глава 8

Френч получает особое задание

Старший инспектор Джозеф Френч устало отодвинул стопку бумаг, которые он изучал, и, встав из-за стола, подошел к окну, чтобы чуть-чуть расслабиться.

Его кабинет - бывший кабинет старшего инспектора Митчелла в здании Нового Скотленд-Ярда - был крайне Удачно расположен. Раньше его окно выходило во двор на глухую кирпичную стену, а сейчас перед ним открывалась обширная панорама: набережная, Темза со снующими по ней судами, за рекой здания Лондонского совета графства, справа - Вестминстерский мост, который был виден ему сбоку и чуть сверху.

Кабинет был просторнее, чем прежний, и более комфортабельно обставлен. Это соответствовало его новой должности.

Где-то около года назад произошло событие, которое позволило ему к своей должности "инспектор" прибавить довесок "старший". Сколько же ему пришлось ждать этого! Сколько он мечтал об этом! А теперь, когда его наконец повысили, он воспринял свое положение довольно спокойно. Его жизнь не слишком изменилась от нового назначения. Он стал чуть ближе к высшим кругам руководства и чуть дальше от непосвященных, чьи приветствия при встречах стали более педантичными и уважительными. Но увы - назначение отдалило его от бывших коллег, инспектора Таннера, Уиллиса и других. Он пытался преодолеть холодок отчужденности, возникший между ним и старыми друзьями, но безуспешно. Как и тысячи людей до него, он вдруг открыл для себя, что повышение в должности влечет за собой одиночество.

Его нынешние обязанности не особенно отличались от привычных занятий. Было меньше следственной работы и больше участия в следствиях, проводимых другими. Он одновременно курировал ведение нескольких дел, в то время как раньше он просто вел одно из дел сам.

Теперь он распределял задания, загружал работой своих подчиненных и включался в процесс расследования лишь в случае крайней необходимости.

Ему приходилось постоянно заниматься координацией усилий своих подчиненных и определять линию их поиска, когда они заходили в тупик. Такое случалось нередко.

Оклад его вырос. Изменился и его статус: больше ответственности и меньше возможностей забыть о своих проблемах, уходя вечером с работы. И хотя Френч был счастлив, получив долгожданную должность, он обнаружил, что на своем новом посту ему приходится потрудиться, отрабатывая свои деньги.

Но кое-что он утратил с этим назначением: полевую работу детектива. Теперь, исключая благословенное время отпуска, он никуда не отлучался со службы в Скотленд-Ярде, даже на денек.

И теперь, когда он стоял у окна и глядел на буксир, тянущий цепочку барж против течения во время отлива, ему так хотелось вновь заняться полевой работой детектива!

В это чудесное июльское утро его так и подмывало выехать за город, на побережье. Впоследствии он думал: было ли случайным совпадением то, что эта мысль пришла ему в голову как раз в тот момент, когда раздался телефонный звонок. Звонил помощник комиссара. Френчу нравился сэр Мортимер Эллисон, он питал к нему глубокое уважение, особенно с тех пор, как близко сошелся с ним, ведя пело об убийцах на лодках в Канале. Сзр Мортимер стал его другом. Он был безупречен в обхождении и всегда шел навстречу инициативе своих подчиненных; работать под его началом было сущим удовольствием.

Френч поспешно отошел от окна и, выйдя в коридор, постучал в дверь помощника комиссара.

Сэр Мортимер с присущей ему грацией сделал приглашающий жест, который означал: "Заходите, закройте дверь, садитесь сюда и слушайте". Френч выполнил все в точности.

- Сводка сообщений от старших констеблей Хантса, острова Уайт и Саутгемптона,- начал сэр Мортимер.- Весьма запутанный случай, которому, должен признаться, я сначала не придал большого значения: кража и вслед за ней автокатастрофа. Из сейфа на цементном заводе на острове Уайт украдены четыреста фунтов стерлингов; в сгоревшем "остине 7" возле Истлея найден человек. Возможно, здесь есть какая-то связь, неочевидная с первого взгляда. Местная полиция считает, что случай не такой простой, как может показаться. В чем дело, они не сообщили.

- Я читал сообщение о сгоревшем автомобиле, сэр.

- Я тоже. Информация, которую мы получили, не слишком-то подробна. У меня есть основания полагать, что случай серьезный. Дело в том, что я близко знаком с полковником Трэссидером, старшим констеблем Хантса. Его прозвали "хитрая лисица" за его безошибочный нюх, Френч. И уж если его что-то зацепило, значит, дело действительно важное, можете мне поверить.

- Да, сэр,- откликнулся Френч, не зная, что сказать.

- Знаете,- вкрадчивым тоном сказал сэр Мортимер,- я столь ценю его чутье, что он вполне может этим гордиться.- И он сардонически улыбнулся.Что, если вы лично займетесь этим делом?

Предложение оказалось совершенно неожиданным для Френча.

- Разумеется, сэр, если вы так считаете,- ответил он быстро, но без торопливости. Вот и исполнение его потаенного желания!

- А что вы думаете?- напрямую спросил его сэр Мортимер.

Френч продемонстрировал ответственный подход:

- Единственное, что сейчас у меня на руках, это дело Кромера. Оно близко к завершению, и думаю, до вечера я закончу и на вечернем поезде смогу уехать в Хэмпшир. Все остальные дела идут своим чередом и не требуют моего вмешательства.

Сэр Мортимер кивнул.

- Несколько часов задержки ничего не решают. Отправляйтесь в Хэмпшир. Свяжитесь со старшим полицейским офицером Гудвилли в Саутгемптоне, он посвятит вас во все подробности. Если вы сумеете увидеться с ним сегодня же вечером, это будет нам на руку. Тогда уже с утра вы сможете приступить к расследованию, пока еще можно собрать какие-то улики. Итак, я позвоню полковнику Трэссидеру и в компанию, а вы свяжетесь с Гудвилли.

Вернувшись в свой офис, Френч сиял от счастья. Это дело давало ему возможность развеяться и побывать на природе, а то и на побережье, о чем он так страстно мечтал. Он с энтузиазмом завершил дело Кромера, привел в порядок бумаги по другим делам и передал их коллегам. Этим же вечером он с детективом сержантом Картером сел на поезд 6.30 от Ватерлоо.

Поезд шел быстро, и они приехали в Саутгемптон ровно в восемь вечера, а через несколько минут они уже были в главном полицейском управлении в кабинете старшего полицейского офицера Гудвилли.

Гудвилли был молод, он недавно устроился на эту работу. Френчу он сразу пришелся по душе. На вид это был решительный парень, открытый и доброжелательный, в глазах его светился ум. Он держался просто и непосредственно, в то же время проявляя глубокую осведомленность в своем деле. Френч понял, что тот может реально помочь ему, и что разница в их служебном положении ничуть не повлияет на их отношения.

- Старший инспектор, данную сводку составили после совместного рассмотрения три старших констебля,- отрапортовал Гудвилли после обычных приветствий и формальностей.- Вы сможете увидеться с ними позже. Тем временем я бы мог ввести вас в курс дела.

- Буду рад встретиться с ними,- вежливо ответил Френч.- Что же касается обстоятельств дела, то хотелось бы, чтобы вы - посвятили меня во все подробности.

Гудвилли был польщен вниманием, которое оказал ему Френч. Он уселся поудобнее на стуле и приступил к рассказу.

- В действительности дело не подлежит ведению Саутгемптона. Оно делится на две части, одна из которых - в ведении людей из Ковеса, а второй занимается бригада из Истлея. Так случилось, что обе бригады попросили меня провести розыск, в результате которого выяснилось, что оба случая взаимосвязаны. Я могу лишь в общих чертах обрисовать вам, что произошло. Детали вы узнаете в Ковесе и Истлее.

- Мы получили письмо от старшего констебля с упоминанием, что эти два события связаны, но там не говорилось, что это за связь.

- Сейчас поясню. Вы не курите?- Гудвилли достал кисет и открыл сигаретницу. Френч набил свою трубку, а Картер взял сигарету.

Перед Гудвилли лежала целая папка с документами, но он помнил все назубок и не заглядывал в бумаги. Он говорил легко, нанизывая факты один на другой и достигая большей наглядности, чем это обычно бывает в официальных документах.

- Сперва поступила телефонограмма от офицера полиции в Ковесе о розыске высокого худощавого мужчины с бледным чисто выбритым лицом, который хромает, одет так-то и так-то, и так далее. Вот это описание.

Гудвилли положил перед ними бумагу.

- Оно довольно подробное, как вы видите, но к нему не приложено фото.

Френч просмотрел бумагу и кивнул.- Да, правда,- согласился он.

- Телефонограмма пришла в одиннадцать ноль пять утра в прошлый понедельник и легла в основу всего дальнейшего. Позже она была дополнена новыми подробностями. Вкратце события развивались так.

Он прервался, чтобы разложить на столе карту района.

- Здесь, на острове Уайт, напротив устья реки Болье, в Шале находится завод по производству быстротвердеющего цемента, принадлежащий Хэвиленду и Мейерсу. Это предприятие средней мощности, на Соленте у них небольшая пристань.

Гудвилли вкратце описал местность.

- Мейерс отвечает за финансы. В понедельник утром он, как обычно, пришел на работу в бухгалтерию, открыл свой сейф и обнаружил пропажу денег. Он проверил счета и выяснил, что исчезло четыреста пятнадцать фунтов стерлингов. Заперев комнату, он сообщил Хэвиленду о своем открытии и позвонил в полицию Ковеса. Старший полицейский Ханбури приехал лично и провел следствие.

Первое, что он обнаружил сразу вслед за выяснением обстоятельств дела, это пропажа ночного сторожа. Никто не видел его тем утром, а его ужин, нетронутый, так и стоял в дежурке. Ханбури тотчас наведался к нему домой сторож жил неподалеку - и выяснил, что тот не возвращался с дежурства. Выяснили, что на дежурстве сторож ужинал где-то между часом и двумя ночи. Именно в это время с ним что-то произошло.

Все сошлись на том, что эти два события связаны и сторож Клэй взял деньги из сейфа и скрылся с добычей. Первое, что сделал Ханбури, получил описание внешности Клэя, именно оно сейчас перед вами, и разослал его по острову, сюда к нам, в Портсмут и в другие места на материке.

- Как я понимаю, бухгалтер открыл сейф своим ключом?- спросил Френч.- Я хочу уточнить: злоумышленник открыл сейф ключом или взломал его?

- Сейф не имел никаких повреждений. Следовательно, его открывали ключом.

- Может быть, Мейерс забыл запереть его, когда уходил в пятницу с работы?

- Нет, это исключено. Мейерс очень собранный и ответственный человек. Утром в понедельник, когда он пришел на работу, сейф был заперт, и он отпер его перед тем, как обнаружил кражу. Кроме того, мы нашли ключ, которым открыли сейф, о чем я скажу позже. Все это я пересказываю со слов других людей. Вы можете получить сведения из первых рук от непосредственных участников событий.

- Разумеется,- согласился Френч.- Но чем больше я узнаю сейчас, тем лучше.

Гудвилли кивнул.

- Я понимаю вас, инспектор. Это все, что я узнал от людей из Ковеса. Ах да. Есть еще одна деталь. Мейерс говорит, что за последнюю пару недель он несколько раз привозил деньги из Лондона и Южного банка в Ковес, причем большей частью это были банкноты номиналом в один фунт. Однако среди них были банкноты номиналом в пять и десять фунтов. В тот раз однофунтовых банкнот было на триста фунтов, а остальные - номиналом пять и десять. В банке нам дали список номеров крупных банкнот. Вот он.

Гудвилли положил перед ним другую бумагу.

- Это может оказаться полезным,- заметил Френч.

- Вряд ли, как вы со мной согласитесь, дослушав до конца. Итак, все это произошло в понедельник и относится с заводу в Шале. Во вторник утром доложили о другом происшествии, на этот раз из Истлея. Сначала показалось, что оно никак не связано с первым, и лишь позже мы установили их связь. Старший офицер полиции Кроуфорд доложил, что найден человек, сгоревший в машине "остин 7". Его не могли опознать и сообщили лишь номер машины - ОЮ 0091. ОЮ - это номера Саутгемптона. Кроуфорд попросил меня выяснить, кому принадлежит машина. Я послал человека в регистрационный офис графства на Чивик-сквер, и он выяснил, что машина принадлежит мистеру Джеймсу Норману, живущему за городом. Мой человек сходил по указанному адресу и встретился с Норманом. Тот сказал, что машина принадлежала ему, но месяц назад он продал ее в гараж Фишеров, которые торгуют запчастями для автомобилей. Человек отправился к Фишерам и разговор с ними точно воспроизвел в своем рапорте. Ему сказали, что около девяти часов утра в понедельник к ним пришел человек и спросил, нет ли у них подержанной малолитражки на продажу. Это был высокий сухощавый мужчина, чисто выбритый, с белым лицом и прихрамывающий. Он говорил высоким голосом. Он был одет довольно бедно. В общем, далее нет нужды продолжать. Описание в точности повторяет описание Клэя. Он посмотрел две или три машины и в конце концов за тридцать фунтов купил старенький "остин 7" Нормана. Узнав об этом, я сам отправился к Фишерам. Они подтвердили описание и припомнили, какими деньгами расплатился Клэй. Это были банкноты, две десятки и две пятерки. На следующий день они были сданы в банк. Я связался с банковским менеджером, и он проверил номера банкнот. Все четыре оказались из числа тех, которые были украдены в "Шале".

- Очень хорошо,- сказал Френч.- Он очевидно не подозревал, что номера пятерок и десяток были переписаны.

- Похоже что так,- согласился Гудвилли.- Так была Установлена личность погибшего. Я позвонил Кроуфорду, он подъехал ко мне. С ним был полковник Трэссидер, и он тоже зашел ко мне. Кроуфорд рассказал нам, что машина не вписалась в поворот на дороге из Свэйтлинга в Феруак, скатилась с откоса к реке и остановилась у самой воды Вспыхнул пожар, и она сгорела. Передок машины слегка разбит, хотя грунт там мягкий и повреждения не так велики, как можно было ожидать. Поврежден карбюратор, что и привело к утечке горючего. Без сомнения, именно это и вызвало воспламенение. В данной устаревшей модели бензобак расположен так, что топливо может выплеснуться при сильном ударе. Врач осмотрел останки, но мало что мог сказать. Это был высокий, сухопарый человек, он хромал на левую ногу, как Клэй. Задняя часть черепа была повреждена, что и явилось причиной смерти, как сказал врач. Вполне вероятно, что он ударился и умер в тот момент, когда машина летела с откоса вниз. Наконец, у него обнаружили запломбированный зуб, и врач сказал, что пломба поставлена недавно. Сколько прошло времени, он не может сказать, но насчет пломбы он уверен на все сто. Мы пытались дозвониться Ханбури в Ковес, чтобы тот отыскал дантиста, но это далеко, и связи не было. Если мы найдем дантиста, то личность погибшего будет установлена уже наверняка, хотя я лично не вижу причин сомневаться в том, что это Клэй.

- Да,- задумчиво протянул Френч,- все это выглядит весьма логичным. Хотя все равно трудно себе представить, как могла произойти эта авария.

- Врач упомянул об одной возможности, хоть и чисто предположительно, поскольку это всего лишь гипотеза. Видите ли, Клэй, который был довольно молод, работал водителем грузовика на заводе в Шале и года три назад попал в аварию, столкнувшись с другой машиной. Взгляните, Ханбури после описания внешности приводит его краткую биографию. После этой аварии он навсегда остался хромым. Но в довершение к хромоте у него могли быть и внутренние повреждения. Врач полагает, что из-за этого в минуту большого возбуждения с ним мог случиться обморок. Конечно, без мнения врача Клэя об этом преждевременно говорить. Но такую возможность следует иметь в виду.

- Звучит разумно.

- Пожалуй. Еще одна находка Кроуфорда - ключ. Он лежал возле тела, как если бы находился в кармане брюк у погибшего. Совершенно очевидно, что он изготовлен вручную и его бороздки, но не ручка, точно совпадают с описанием ключа от сейфа "Шале". Мы передали ключ Ханбури, чтобы он попробовал, подходит ли он к сейфу, но пока не получили от него сообщений.

- Я уверен, что подходит,- кивнул Френч.

- Я тоже, инспектор. Очень скоро мы это точно установим. Итак, когда мы все трое собрались здесь, полковник настоял на том, чтобы мы провели что-то типа обсуждения дела. Это было не совсем по правилам, поскольку наш начальник отсутствовал и, кроме того, он ведь ничего мне не поручал. Но мы были здесь и мы сделали это. Когда мы обсудили все дело, выплыли моменты, которые оказалось крайне трудно объяснить. Я оставил их "на закуску".

Впервые Гудвилли проявил некоторое замешательство. Он помолчал, заглянул в свои бумаги, помялся и наконец перешел к делу.

- Если взглянуть на все дело в целом, возникает ощущение противоречивости его отдельных сторон. Я попытаюсь объяснить, что я имею в виду. Если Клэй сумел достать ключ для сейфа, следует предположить, что он человек умный и сообразительный. Мы же знаем, что ключ не был украден. Ключ, который он использовал, специально изготовлен для этого случая. А ведь это непросто - выточить ключ, который подходит к такому сложному замку. Далее, крайне сложно раздобыть настоящий ключ, чтобы сделать с него дубликат. Нам всем троим показалось, что Клэй должен быть очень хитер.

Полковник сказал, чтобы я позвонил Ханбури и изложил ему наши соображения. Ханбури ответил, что он тоже подумал об этом, но с объяснениями зашел в тупик. Он еще не до конца все выяснил, но оказалось, что существует лишь два ключа от сейфа: один все время носит при себе Хэвиленд, а другой Мейерс. Они никому не доверяют свои ключи и оба уверены, что никто не способен добраться до них, чтобы сделать дубликат. Это одна сторона дела.

С другой стороны, человек весьма изворотливый и хитроумный проявил необыкновенную глупость, заплатив крадеными купюрами за машину, которую без труда опознает любой полицейский. Он даже не потрудился сменить номерной знак. Неужели он предполагал скрыться на такой машине? Над этим ломал голову не только я, но и старший констебль и Кроуфорд.

- Это серьезное наблюдение,- согласился Френч. Картер лишь одобрительно кивнул.

- Человеку, у которого хватило ума раздобыть ключ от сейфа, несомненно должно быть известно, что номера пяти - и десятифунтовых купюр записываются в банке при получении и выплате денег. Он также должен знать, что номер автомобиля сразу выдаст его. Мы все трое решили что за этим, несомненно, что-то скрывается.

- Согласен,- сказал Френч.

- Когда мы обсуждали этот момент, полковник сказал, что, возможно, нам известны не все участники этого дела. Об этом говорит выявленный нами факт наличия двух разных уровней сообразительности и ума. Возможно, здесь действовали два разных человека. Нет нужды повторять наш разговор, но в конце концов полковник выдвинул гипотезу, которая показалась разумной и мне, и Кроуфорду.

- Я начинаю понимать, почему сэр Мортимер столь внимателен к мнению полковника Трэссидера,- вставил замечание Френч.

- Его гипотезы практически всегда оправдываются. Полковник - один из лучших среди нас. Итак, он предположил, что их было двое, сторож и кто-то еще, возможно служащий. Когда сейф был открыт, служащий мог отвлечь внимание своего начальника, вынуть ключ из замка, сделать восковой слепок и вернуть ключ на место так, что этого никто не заметил. Вполне возможно, что он имеет слесарные навыки и сумел сам изготовить дубликат. Он понимал, что нет смысла красть купюры. Сделай он это - подозрение падет на него, методом исключения его тотчас вычислят. Поэтому ему нужен был козел отпущения, и он нашел его: это Клэй. Он отдал Клэю часть денег, чтобы подставить его и самому избежать огласки. Возможно, он сделал это не впрямую, а, скажем, внушив не слишком сообразительному Клэю, что его планы насчет машины вполне надежны.

- Возможно, он намеренно отдал ему все пяти - и десятифунтовые банкноты,- высказал предположение Картер.

- Вы правы, сержант, мне это не пришло в голову,- откровенно признался Гудвилли.- В таком случае он оставил себе триста фунтов стерлингов бумажками в один фунт, зная, что ему нечего опасаться. Что вы на это скажете, инспектор?

Френч тяжело вздохнул.

- Я согласен с тем, что скорее всего в деле участвовали два человека,неспешно произнес он.- Насколько справедливы остальные предположения, я не знаю. Перед тем как что-либо утверждать, следует хорошенько разобраться во всем этом.

- Разумеется, нет смысла делать поспешные выводы,- подхватил Гудвилли.Кроме того, полковник Трэссидер предложил и другой ход событий, он спросил у Кроуфорда, не осталось ли на теле каких-либо следов денежных купюр? Кроуфорд сказал, что он обнаружил пепел, по виду напоминающий пепел от сгоревших бумаг. Были ли это денежные купюры, он не мог сказать. Пламя было столь сильным, что испепелило все, что могло гореть. Тогда полковник сказал: "Это могла быть и просто бумага, а не банкноты". Мы в недоумении посмотрели на него, до нас не сразу дошло, что он имел в виду. Тогда он пояснил, что это дорожное происшествие могло быть специально подстроено с некой особой целью. Он напомнил нам о деле Роуза и деле в Германии, а также привел еще пару аналогичных случаев. Предположим, сказал он, служащий или второй соучастник преступления, кто бы он ни был, убрал Клэя из-за денег и инсценировал автокатастрофу, чтобы скрыть все следы. Сначала мы с Кроуфордом отнеслись к этому предложению без энтузиазма, но чем больше мы размышляли над ним, тем менее надуманным оно нам казалось. И действительно, в этой версии нет ничего невозможного, такое вполне по силам изворотливому уму человека, сумевшего раздобыть ключ.

- Есть ли какие-то улики, которые позволяют думать, что авария была подстроена?- спросил Френч. На него все услышанное не произвело большого впечатления. Ему показалось, что полковник искусственно усложняет дело вместо того, чтобы предпочесть простейшее объяснение событий. Его собственный опыт доказывал, что простейшее объяснение всего таинственного оказывается ближе всего к истине.

- Двое или даже трое из нас, если считать полковника, сошлись на том, что трудно объяснить, почему, собственно говоря, произошла авария. Пока нет никаких оснований для поддержания гипотезы о неожиданном обмороке. Была высказана любопытная гипотеза о том, почему авария произошла именно там, а не где-нибудь еще. Кроуфорд сказал, что это идеальное место для подобной аварии. Вполне может быть, что место было подобрано специально.

- Да уж,- с сомнением произнес Френч.

- Есть и еще одно соображение, высказанное Кроуфордом,- продолжил Гудвилли,- относительно найденного возле тела ключа. Если бы это была подлинная автоавария, ключ вряд ли оказался бы там. Если Клэй решил удрать, то первое, что он должен был сделать, это избавиться от ключа. Он должен был понимать, что, если у него найдут этот ключ, ему конец. Поэтому мы все трое склоняемся к предположению, что это специально инсценированная авария.

Френч кивнул.

- Здесь вы правы,- сказал он.- Это самый сильный довод из всех, которые вы привели за весь разговор. А каково мнение старшего констебля?

- Он принял это к сведению и сказал, что хотя это ничего не доказывает и что не следует делать скоропалительных выводов, однако дело, безусловно, нуждается в дальнейшем расследовании. Учитывая, что дело оказалось в ведении сразу трех полицейских управлений, он подумал, что здесь был бы полезен человек со стороны для общей координации усилий. Он созвонился с другими участками и предложил вызвать человека из Скотленд-Ярда.

Френч усмехнулся.

- А как на это отреагировали вы с Кроуфордом?

- Меня это никак не затрагивает, это не мое дело. Кроуфорду это не слишком пришлось по душе, как я заметил, но тогда полковник сказал, что если он возьмется за это дело, то будет полностью зависеть от информации, которую ему по своему усмотрению будет передавать Ханбури из Ковеса. А приезд человека из Скотленд-Ярда только пойдет всем на пользу.

Теперь усмехнулся Гудвилли.

- Честно говоря, я тогда не знал, что Ханбури и Кроуфорд "на ножах" из-за какой-то ссоры. И вот вы здесь, инспектор. Такова история этого дела на сегодняшний день, насколько я в курсе.

- Хорошо,- сказал Френч.- Вы весьма наглядно показали, что дело нуждается в доследовании. Что мы имеем на текущий момент? Могу ли я действовать самостоятельно, по собственному усмотрению?

- Разумеется. Все устроено именно таким образом. Кроуфорд и Ханбури предупреждены о вашем прибытии и получили инструкции предоставить в ваше распоряжение людские ресурсы, которыми они располагают, и обеспечить всемерную помощь и поддержку. Но я должен сказать, инспектор, что эти инструкции излишни. Они оба - славные люди и сделают все, что в их силах. Мы также получили официальную депешу для полицейских сил графства, подтверждающую ваши полномочия. Если вам нужен отдельный кабинет в качестве штаб-квартиры, то с этим нет проблем.

Френч поднялся.

- Великолепно,- сказал он.- Вы прекрасно справились со всем. Благодарю вас. Пожалуйста, позвоните Кроуфорду и скажите, что завтра утром я подъеду к нему. И не смею вас больше задерживать, и без того уже поздно.

На этом разговор закончился. Через полчаса Френч и Картер уже спали в отеле.

Глава 9

Френч осматривает сгоревший автомобиль

Если бы Френч верил в приметы, он вознес бы благодарственную молитву, выглянув утром в окно. Было первое августа. На небе - ни облачка. Яркое солнце сияло вовсю, начиная припекать. Френч любил жару. Какая благодать! Это было получше, чем его кабинет в Скотленд-Ярде.

Они с Картером успели на первый автобус и уже в девять утра сидели в кабинете Кроуфорда в полицейском управлении Истлея. Кроуфорд был крупный смуглый мужчина, слегка неуклюжий. Казалось, он принадлежит к тому роду людей, которые тяжелы на подъем, но уж если за что возьмутся, то их с пути не свернешь. Он был вежлив, но в меру, и Френч подумал о том, что в глубине души Кроуфорд, видимо, недоволен своим положением.

Однако Френчу не на что было жаловаться: Кроуфорд выказал предупредительность к нему, посвятил во все подробности дела, показал сделанные на месте происшествия фотографии и закончил словами о том, что он и его команда находятся в распоряжении Френча. Он спросил, что Френч намеревается делать.

Френч подумал, что необходимо съездить на место происшествия, и Кроуфорд тотчас позвонил, чтобы прислали его машину.

- Есть ли проблемы с оценкой технического состояния автомобиля?спросил Кроуфорда Френч.- Если да, то не прихватить ли нам с собой автоэксперта? Не знаю, насколько вы разбираетесь в технике, но я себя экспертом не считаю.

- Если бы я вел дело, я бы прибегнул к помощи эксперта. Я немного разбираюсь в автомобилях, но экспертом не являюсь. В любом случае, думаю, вам нужен свидетель, если дело дойдет до суда.

- Вы правы. Я об этом не подумал. Давайте возьмем эксперта.

Френч действительно не загадывал так далеко и решил, что небольшая лесть не повредит совместному сотрудничеству с теми, в чье расследование он по необходимости включился. К тому же он и не покривил душой. Почему бы не облегчить себе контакт с людьми и не заручиться их поддержкой?

Кроуфорд подъехал к большому гаражу, вывеска на котором гласила, что здесь расположено представительство фирмы "Остин", и скрылся внутри, сказав, что он ненадолго. И действительно, он быстро вернулся с модно одетым молодым человеком в клетчатом пальто.

- Мистер Декстер,- представил его Кроуфорд.- Он директор фирмы и инженер. Никто не разбирается в автомобилях лучше, чем он.

Декстеру явно польстило приглашение принять участие в этом деле, которое взбудоражило весь район. Он, однако, ничего не сказал, просто упомянув, что рад хотя чем-то помочь своему старому другу. С его стороны это было очень любезно и мило. Он сел сзади с Картером и через несколько минут они уже были на месте.

Место выглядело именно так, как Френч представлял его по описаниям. Дорога проходила по берегу реки высотой около пятнадцати футов и делала резкий поворот направо, если смотреть по ходу машины, потерпевшей аварию, выводя к мосту. На левой обочине шириной около восьми футов росла трава. Далее берег резко понижался к воде, внизу у воды образуя траверс или террасу. Единственной защитой на повороте было деревянное ограждение, состоящее из стоек, находящихся в шести футах от дороги, с диагональным крепежом. На стойках поверху шла общая горизонтальная планка в три дюйма шириной. Ограждение было выкрашено в белый цвет и носило чисто предупредительный характер. Ночью, безусловно, оно было хорошо заметно при свете фар.

В самом низу откоса на мягкой взрытой земле у самой воды находился автомобиль. Он снес горизонтальную планку и одну вертикальную стойку ограждения, которое при ударе слегка накренилось вправо. Машина по диагонали пропахала откос, оставив позади себя глубокую борозду, и стояла внизу, накренившись на левую сторону и упершись в небольшой холмик.

Огонь явно бушевал вовсю, особенно это сказалось на передней части, остова машины. Здесь выгорело абсолютно все. Коврики на полу, сиденья, внутренняя обивка салона, краска - все. Ключ и останки водителя забрали, все остальное оставалось в неприкосновенности.

Френч внимательно осмотрелся вокруг, стараясь запомнить все детали. Затем повернулся к Кроуфорду.

- Как насчет следов?- спросил он.

Кроуфорд лишь пожал плечами.

- Мы пытались что-то обнаружить,- сказал он.- Но безрезультатно. Все было истоптано зеваками.- По сути дела, возможность обнаружить какие-то следы была упущена.

- Понятно,- спокойно ответил Френч.- В любом случае на такой траве вряд ли остались бы какие-то следы.

Детальный осмотр автомобиля мало что прибавил к тому, что уже было известно. Радиатор забит землей, капот сорван и сильно помят, так что виден разбитый карбюратор. Остальные части автомобиля лишь слегка деформированы. Оба передних крыла помяты, но шасси казались неповрежденными.

- Ну что ж, мистер Декстер,- сказал Френч,- начнем? Как вы думаете, на какой скорости произошла авария?

Декстер покачал головой.

- Трудно сказать. Можно предположить, что скорость была от двадцати пяти до тридцати миль в час. При большей скорости машина глубже зарылась бы в землю и повреждения были бы значительнее.

- Вполне справедливо. Теперь, пожалуйста, осмотрите автомобиль и сообщите нам об имеющихся повреждениях. А вы, Картер, записывайте за ним.

Картер кивнул. Он уже достал записную книжку.

- Как я вижу, повреждения не слишком велики,- начал инженер.- Радиатор, вентилятор, карбюратор, крылья и так далее, как можно видеть. Рулевая колонка сгорела, о ней ничего сказать нельзя. Передняя ось возможно погнулась, необходимо приподнять машину, чтобы убедиться в этом.

- Мы обязательно это сделаем. Как, по-вашему, все эти повреждения могло вызвать столкновение с оградой и падение с откоса вниз?

- Думаю, да,- медленно ответил Декстер.- Из-за этого вмялся радиатор, повредив вентилятор и все прочее. При этом, разумеется, пострадали и крылья.

- А карбюратор?

Декстер помедлил.

- Думаю, и он тоже,- задумчиво произнес он.- Не могу сказать точно, как это произошло, но трудно представить себе все в деталях.

Френч усмехнулся.

- Извините, мистер Декстер, если наши вопросы покажутся, вам странными. Полицию, как правило, интересуют как раз детали. Если мы не сумеем выяснить, отчего пострадал карбюратор, можно считать, что день пошел насмарку.

Он склонился, осматривая поврежденные медные патрубки.

- Попробуем уточнить ваше наблюдение,- начал он.- Похоже, что карбюратор был разбит чем-то тяжелым. Вот эти царапаны, это следствие случившегося или они были всегда?

- Вы правы, инспектор,- отозвался Декстер.- Эти отметки искусственного происхождения. Ясно, что карбюратор был разбит при сильном ударе и отметины свидетельствуют об этом.

- Обо что же он так ударился?

Декстер покачал головой.

- Не могу сказать,- заявил он.- Но без сомнения, что-то было.

- Ну ладно,- без нажима произнес Френч.- Чего нет, того нет. Повреждение карбюратора было решающим, ведь именно из-за возникшей утечки топлива вспыхнул пожар, как я полагаю?

- Похоже на то.

- У вас есть какие-то сомнения?- уточнил Френч.

- Нет, не думаю,- ответил Декстер, слегка замявшись.

- И все же?..- тотчас спросил Френч.- Я вижу, вас что-то насторожило?

Декстер покачал головой.

- Да нет, ничего особенного. Просто мне показалось, что интенсивность пожара не отвечает количеству топлива, которое могло вылиться из разбитого карбюратора.

- В самом деле?

- Видите ли, здесь старая форма бензобака, он довольно высоко расположен. Поэтому при повреждении патрубка бензин начинает выливаться из него. Но как видите, патрубок имеет небольшой диаметр, и много бензина вылиться через него не могло. По моему убеждению, огонь должен был охватить только переднюю часть машины. Но как видите, я ошибся.

- Невозможно во всем быть правым. Кстати, как вы думаете, отчего произошло воспламенение бензина?

- Это неясно. Возгорание обычно вызывается либо коротким замыканием, либо попаданием вытекшего при аварии бензина на горячий металл. В нашем случае я не думаю, что бензин мог попасть на что-то горячее, и пока я не вижу, что здесь могло замкнуть. Но что-то важное вполне могло выпасть из нашего поля зрения - хотя бы за счет того, что машина заляпана землей.

- К этому вопросу мы вернемся позднее. А теперь, мистер Декстер, я задам вам вопрос, по поводу которого не следует делать поспешных выводов. Это обычный вопрос, который задается во всех случаях подобного рода. Не находите ли вы здесь каких-либо признаков, указывающих на то, что автокатастрофа была намеренно инсценирована? Помните, было похожее дело, дело Роуза? Там выяснилось, что возгорание не было случайным, оно было намеренно организовано. Есть ли какие-нибудь улики, свидетельствующие в пользу этой гипотезы или против нее?

Декстера крайне заинтересовала подобная постановка вопроса.

- Судя по вашим предыдущим вопросам, вы не исключаете такую возможность. Я должен признать, что повреждения карбюратора и возгорание бензина на первый взгляд выглядят как подтасовка. Однако мой опыт доказывает, что мы просто не способны учесть всего, что может произойти при аварии. То, что мы не можем найти объяснение двум этим моментам, не может свидетельствовать в пользу имитации аварии. Вы понимаете, что я имею в виду?

- Разумеется. А нет ли здесь каких-нибудь более явных улик?

- Похоже, что есть,- к удивлению Френча ответил Декстер.- Взгляните на рычаги управления. Судя по ним, машина развила предельную скорость. Предположим, что на дороге что-то стряслось. Водитель должен был сбросить газ и начать тормозить. А вот если предположить, что он был мертв еще до аварии... Тогда надо признать, что никакой аварии не было, и все было подстроено заранее. Что вы об этом думаете?

- Я пока ничего не думаю,- ответил Френч.- Единственное, о чем я вас просил, это поискать очевидные свидетельства "за" или "против" этой гипотезы.

- Хорошо, я вижу кое-что, свидетельствующее "против" этого. Если водитель был мертв, катастрофа должна была произойти оттого, что машину сначала завели без стартера, затем вырулили на дорогу и начали разгонять до при личной скорости. В этом случае последние несколько ярдов она должна была проехать сама, без управления. Не думаю, что это возможно. Скорость была слишком высока, чтобы умудриться выскочить из машины.

Френч кивнул.

- Может быть, это не слишком веский довод, но я думаю, его стоит высказать: в случае преднамеренной аварии единственный способ газовать - это ручное управление дросселем газа. Ведь совершенно ясно, что у вас нет возможности нажимать на педаль газа, для этого нужно находиться внутри. Но если вы используете ручное управление дросселем, он останется фиксированным в своем положении. Ведь сам по себе он не возвращается на "нейтралку", как делает педаль газа, когда вы ее отпускаете. А у нас ручной дроссель находится в нейтральной позиции, обеспечивая минимальное ускорение. Следовательно, во время аварии использовалась педаль газа. Следовательно, водитель был жив и управлял машиной, так что мне это кажется подлинной, а не подстроенной аварией.

- Это очень ценно, мистер Декстер, и именно то, чего я добивался. Да, как вы понимаете, все это - конфиденциальная информация, не подлежащая разглашению.

Он повернулся к Кроуфорду.

- Как вы смотрите на то, чтобы отправить автомобиль в ремонтную мастерскую при гараже мистера Декстера, где его можно будет более тщательно продиагностировать? Мистер Декстер, мы можем на вас рассчитывать?

- Конечно. Тогда я воспользуюсь вашей машиной?

- Разумеется,- сказал Кроуфорд.- Пожалуйста.

Когда инженер уехал, Френч повернулся к Кроуфорду.

- Что вы думаете по поводу мнения нашего друга?- спросил он.- Мне кажется, он упустил из виду нечто существенное.

- Что же?- откликнулся Кроуфорд.

- Он принял во внимание лишь одну возможность инсценировки. Он рассмотрел лишь один случай того, как машина могла оказаться на этом месте, упустив из виду, что и после того, как она сюда попала, можно было инсценировать дело.

- То есть он исходил из того, что пожар возник в результате падения с откоса?

- Вот именно. Если это не так и возгорание было произведено умышленно, после аварии, тогда его доводы лишаются силы.

На Кроуфорда это произвело большое впечатление.

- Действительно, инспектор, рычаги управления могли быть выставлены после аварии, перед поджогом.

- Совершенно верно. Вы точно уловили суть дела.

- Вы все еще думаете, что это был несчастный случай?

Френч выглядел озабоченным.

- Скажите-ка, ваши люди прикасались к капоту?

- Нет, совершенно точно,- уверенно ответил Кроуфорд - Мы ничего не трогали, за исключением тела.

- Как вы думаете, могло его сорвать при ударе, оставив карбюратор незащищенным? Взгляните, он просто помялся и задрался вверх, но и только.

- Я вижу, куда вы клоните. Вы считаете, что при ударе карбюратор не был поврежден?

- А что вы думаете об этом? Похоже, что радиатор защитил его. Конечно радиатор сдвинулся назад, но и в этом положении он оставался надежной защитой карбюратора.

Кроуфорд всплеснул руками.

- Совершенно верно. Но если так, тогда удары были нанесены намеренно, и в этом случае мы имеем дело с убийством.

- Я тоже начинаю склоняться к этому. Я не верю, что карбюратор пострадал при аварии. Я не верю, что бензин воспламенился сам по себе. И я не верю, что утечка бензина из разбитого патрубка могла вызвать такой пожар. Но как это доказать?

- Да, в этом вся загвоздка.

- Так всегда происходит. Что ж, попробуем за что-то зацепиться. Если карбюратор остался цел при аварии, значит, его чем-то разбили. Что это могло быть? На нем есть отметины, которые способны послужить нам подсказкой.

Оба еще раз склонились над двигателем, изучая царапины и вмятины на медных патрубках.

- Заметьте, они достаточно хаотичны,- сказал Френч.- Если бы били молотком, то остались бы более аккуратные отметины. Но эти следы настолько случайны, что напоминают рваные зазубрины.

- Камень?- предположил Кроуфорд.

- Как раз об этом я и подумал,- признался Френч.- Но если это камень, то он может оказаться уликой. Думаю, все камни по-прежнему здесь, ни один из них никуда не делся.

Кроуфорд кивнул. Вокруг них в траве виднелись камни разных размеров.

- Давайте-ка посмотрим вокруг,- предложил Кроуфорд, неожиданно оживившись.

Они начали искать, но удача улыбнулась Картеру. Он рыскал туда-сюда еще во время их разговора и теперь издал призывный крик. Оба поспешилик нему.

Под низким кустиком виднелся след от камня неправильной формы, который недавно лежал здесь.

- Вот откуда его взяли!- сказал Френч и не спеша осмотрелся по сторонам.- Если мы найдем и сам камень, вдруг на нем сохранились отпечатки пальцев? Это бы нам очень помогло.

Они снова разошлись, и на этот раз Френч издал призывный крик.

Среди кустов лежал увесистый булыжник около девяти дюймов длиной, который точно подходил по форме к месту, найденному Картером. Френч с необходимыми предосторожностями поднял его. Трава под ним была свежая. Повернув камень, он не удержался от одобрительного возгласа. На остром выступе были видны следы меди.

- Дело проясняется,- сказал он, нахмурившись.- Ваш старший констебль был прав. Это убийство.

Кроуфорд с волнением кивнул, соглашаясь.

- Тут он дал промашку. Если бы мы доверились мнению автоэксперта, то убийце все сошло бы с рук. И все же Декстер хороший человек.

- Он по-своему прав, но не мог предусмотреть всего.

При этом Френч внимательно осматривал камень.

- Посмотрите,- сказал он,- на камне смазанные следы пальцев. Человек был в перчатках. Больше мы ничего не выжмем из этого. Но все равно, Картер, заберите его с собой.

На минуту все замолчали, затем Френч заговорил вновь.

- Посмотрим, что мы теперь имеем. Мы считаем, что жертва была убита, ее поместили в машину и затем машину скатили на берег. Из-за того, что разогнать машину до большой скорости было сложно, авария не совсем удалась и машина не загорелась. Но пожар был необходим - чтобы скрыть следы убийства. Для этого надо повредить бензопровод. Самое простое - разбить карбюратор, и он был разбит. Но при этом появилась возможность выставить рычаги управления в нормальную позицию. Лично я думаю, что здесь намеренно все полили бензином, но как это доказать? Вы согласны с моим изложением событий? Такова моя версия случившегося. И вот еще что: положение тела - за рулем укладывается в эту версию, не так ли? И эта трещина в задней части черепа?..

Кроуфорд вновь всплеснул руками.

- Ей-богу, инспектор, вы здесь правы. Я тоже отметил странность этой раны: по идее во время аварии водителя должно было бросить вперед. Но я списал эту странность на непредвиденные обстоятельства. Теперь-то я вижу, насколько это неправдоподобно. Видимо, голова была травмирована до того, как машина оказалась на берегу. Что вы думаете об этом?

- Я тоже склоняюсь к этой мысли. Пойдемте, я хочу еще взглянуть на тело и побеседовать с врачом.

- Нам придется подождать, пока вернется Декстер.

- Он не заставит себя долго ждать.

Словно в подтверждение этих слов из-за поворота дороги на большой скорости показалась машина Кроуфорда. Она остановилась возле них, и вышел Декстер.

- Тягач-эвакуатор будет здесь через несколько минут,- пояснил он.Машину тотчас погрузят, и через час она будет в гараже. Еще час понадобится для осмотра, и затем я буду готов рассказать о результатах.

- Отлично!- одобрительно отозвался Френч.- Тогда мы не будем вам мешать. Так мы едем?

Осмотр тела не дал Френчу ничего нового и они поехали на дом к врачу. Им повезло: тот оказался дома.

Однако и он не мог сказать ничего определенного. Трещина в черепе свидетельствует о весьма сильном ударе. Она могла быть следствием аварии, когда, например, покойного резко отбросило назад и ударило головой о твердый предмет. Или здесь мог быть убийца: кто-то подкрался к жертве сзади и нанес удар чем-то тяжелым. Возможность того, что покойный нанес себе такой удар сам, крайне мала. Что же касается возможности получить такую травму в результате аварии, то вероятнее всего случай, о котором он уже сказал: травма могла возникнуть, если покойного резко отбросило назад, при этом он ударился о тяжелый и твердый предмет. Могло ли это произойти в конкретном случае, он не компетентен судить. Выносить подобные заключения - Дело полиции.

Френч, улыбнувшись, признал справедливость этих наблюдений, и они расстались с врачом.

- Он не исключает возможности, что имело место убийство,- сказал Френч, когда они вернулись к машине.

- Вы так думаете?

- Я в этом уверен. Он не сказал нам этого впрямую но явно не думает, что травма вызвана аварией. Я заключил это из характера его изложения.

Кроуфорд кивнул.

- Видимо, вы правы. Я и сам уверен, что так оно и есть, и поздравляю вас, инспектор, с утренней находкой Это сразу продвинуло дело, и так быстро.

- Дорогой мой,- сказал в ответ Френч,- мы все трое в этом участвовали на равных. Но пока перед нами лишь слабо забрезжил свет. Мы лишь убедились в том, что это убийство. Теперь займемся поисками убийцы.

- Каков ваш следующий шаг?

- Полагаю, надо переключиться на Шале. Здесь, похоже, мы вряд ли узнаем что-то новое.

Но так получилось, что их ожидала еще одна важная информация. Когда они подошли к полицейскому управлению, к ним подошел констебль. В Ковесе нашли дантиста, который лечил Клэя, и он только что приехал для опознания тела.

Кроуфорд отправился с дантистом на опознание, Картер пошел с ними, а Френч остался ждать результатов, усевшись за письменный стол Кроуфорда.

Если авария действительно была подстроена - а Фрет до сих пор слегка сомневался в этом, то они имели дело с умным проницательным преступником, о чем и говорил им старший констебль. "Авария" была так же тщательно разработана и спланирована, как и добыча ключа для сейфа. Все это мог осуществить лишь высокий интеллектуал. У старшего констебля действительно было поразительное чутье на сложные случаи!

Но если бедняга сторож пал жертвой неизвестного нам интеллектуала, то вполне возможно, что он с самого начала и не был ни в чем замешан? Френч склонялся именно к такой мысли. Ничто ведь не указывало на то, что Клэй соучастник кражи.

Если же он с самого начала являлся жертвой обмана, то как удалось его склонить к участию в краже? Как можно было принудить Клэя бежать с завода, купить автомобиль и сделать все, что необходимо?

Это пока оставалось необъяснимым. Хромота делала Клэя очень заметным и он никогда не пошел бы на это, если бы не давление неких чрезвычайных обстоятельств. Видимо, следует подробнее изучить обстоятельства его жизни. Безусловно, это важное направление дальнейшего расследования.

Оно поможет обнаружить движущие мотивы, которые в свою очередь приведут к обнаружению преступника.

У Френча не было времени продолжить свои размышления Он лишь успел наметить основные пункты, когда Кроуфорд и Картер вернулись вместе с дантистом.

- Это действительно Клэй.- сообщил Кроуфорд, когда они вошли.

- Вы вполне в этом уверены, сэр?

- Абсолютно,- ответил дантист.- Вам, вероятно, известно, джентльмены, что рот каждого человека имеет свои индивидуальные особенности. А ведь моя профессия связана именно с этим. По своей картотеке,- он похлопал по портфелю, который захватил с собой,- я могу вспомнить любого, кого лечил, безошибочно. Это так же точно, как отпечатки пальцев.

Френч и без того не сомневался, что человек в машине был Клэй. И все же точное установление его личности ставило все точки над "i". Хотя бы в этом пункте была достигнута абсолютная ясность. Что ж, все к лучшему. Френч был доволен тем, как продвигается расследование.

Однако его утренние дела еще не были завершены. Прошло около двух часов, как они расстались с Декстером, и все трое вновь отправились в представительство "Остин" ознакомиться с результатами подробного осмотра машины.

Декстер как раз закончил осмотр. Он сказал, что детально осмотрел машину и не обнаружил ничего, что объяснило бы причины аварии. Рулевое управление было в порядке, за исключением тяги, которая явно была повреждена при столкновении с землей. В действительности все повреждения, крайне незначительные, вполне могли быть результатом аварии, а не ее причиной.

- Все это подтверждает версию об убийстве,- сказал Кроуфорд, когда они вышли из гаража.- Придется проводить дознание.

- Похоже на то,- ответил Френч.- Думаю, будет лучше, если пока мы сохраним в тайне наше открытие.

Он взглянул на часы.

- Ну вот, уже около часа дня. Как насчет совместного ленча? В это время дня я могу думать только о еде и питье. Картер тоже никогда не отстает от меня в этом.

Кроуфорд с готовностью согласился, и они отправились в ближайший отель. Настало время интенсивной деятельности иного рода, затем Френч и Картер уехали в Саутгемптон, чтобы успеть на паром 2.20 до Ковеса.

Глава 10

Френч узнает о процессе

За час, пока шел паром, Френч с Картером получили немалое удовольствие. День оправдывал их ожидания. Стояла жара, солнце слепило глаза, но на борту ходко шедшей "Медины" их обвевал приятный прохладный ветерок. День играл красками. Синева неба придавала воде лазурный цвет к этому добавлялись зеленые рефлексы от деревьев по берегам справа и слева, а чуть ниже - от красно-бурых обрывов возле Хилхеда.

Френч не бывал здесь, ему все было в новинку - берега, вода, и он наслаждался пейзажем. Он с интересом следил за судами, и целых четыре круизных лайнера, которые он увидел, поразили его. Затем он увидел громадный плавучий док, который в тот момент был пуст; он возвышался над водой, словно два узких многоэтажных здания. На каждом был кран со стрелой, устремленной в небо - словно два шпиля этого собора коммерции. После таких гигантов обычные пароходы, яхты и лихтеры казались мелкой сошкой, и Френч не отрывал взгляда от великанов, пока они не отдалились от гавани и не зашли в воды залива Саутгемптон.

Его поразил контраст между густонаселенным районом, примыкающим к городу, и пустынным побережьем дельты.

За исключением скопления домов в местечках Хаит и Ли, местность выглядела необитаемой. Было видно, что депрессия ударила и по побережью, особенно по западной части, которая была низкой и заболоченной. К востоку берег был выше, зелени на нем было больше. Примечательная особенность ландшафта - огромные приземистые круглые емкости с соляркой, которые серебрились на солнце. Затем показался Калшот - кучка низких строений, окружающих замок. Здесь они подошли близко к берегу, увидев Ковес-Роудс и ту акваторию, где сливались Солент и Спитхед.

Френч с волнением взирал на эти исторические водные просторы, названия которых были знакомы ему с детства. Далеко на горизонте к юго-востоку виднелись два из трех старых фортов, которые, как он знал, находились там. Они были похожи на крышки круглых почтовых ящиков, выступающих из моря. Ему пришли на память истории, которые он читал мальчишкой, о пассажирских судах, фрегатах и корветах, ожидающих в Спитхеде попутного ветра, чтобы отправиться во Францию, Испанию или Данию. Затем они прошли Ковес-Роудс, оставив по правому борту Египетский мыс, а по левому - крытые тростником крыши Осборна. Наконец они вошли в устье Медины и причалили к пирсу в Ковесе.

Френч звонил старшему полицейскому инспектору Ханбури, и когда они сошли на берег, к ним подошел сержант. Он сказал, что начальник занят и не смог встретить их но он освободится к тому времени, когда они доберутся до управления. Это близко, и если они не против, можно пройтись пешком, он проводит их.

Сержант был предупредителен и разговорчив, но о деле "Шале" ничего не знал. Поэтому Френч отложил разговор об этом до встречи с Ханбури.

Старший полицейский инспектор Ханбури составлял разительный контраст с Кроуфордом. Тоже крупный, он был блондин, а не брюнет, голубоглаз, со светлой кожей, с небольшими подвитыми усиками светлого цвета. Он обладал приятными манерами и приветствовал Френча более дружески.

- Прошу прощения, что не смог встретить вас, джентльмены,- извинился он,- у нас сегодня судебное заседание и я должен был присутствовать. Полагаю, вы захотите съездить в Шале? Или еще куда-то по вашему усмотрению?

Френч сказал, что ему хотелось бы сперва обсудить дело, на что Ханбури с готовностью согласился. Он детально описал свои действия по делу, но при этом Френч не узнал ничего нового, кроме одного факта: ключ, найденный в сгоревшем автомобиле, подошел к сейфу. Он тоже видел неубедительность версии, по которой Клэн ограбил сейф, но не мог предложить ничего взамен. Он сразу принял версию Френча о том, что дорожное происшествие подстроено, но предположение, что Клэй был убит, не показалось ему убедительным. Наконец Френч, видя, что тема исчерпана, сказал, что едет на завод.

- Я могу подвезти вас, но не смогу остаться с вами,- предложил Ханбури.- Мне необходимо вернуться в суд. Когда вы закончите там, позвоните, и я пришлю за вами машину.

Это вполне устроило Френча. Он предпочитал сам вести расследование. Поэтому он поблагодарил Ханбури и сказал, что хоть им и придется нанести визит в "Шале" без него, но это вполне приемлемый вариант.

Ханбури хотел представить Френча владельцам завода Хзвиленду и Мейерсу, но оба были на деловой встрече в Саутгемптоне и пока не вернулись.

- Тогда вам лучше встретиться с Сэмсоном,- предложил Хэвиленд.- Он инженер, на нем все держится. Думаю, он в курсе всех дел.

Френча представили мистеру Ноэлю Сэмсону, высокому худощавому молодому человеку с большим носом, глубоким низким голосом и дурными манерами. В начале беседы он спросил, чем может быть полезен своим посетителям.

- Может быть, для начала вы покажете нам завод,- сказал Френч,- чтобы у нас сложилось общее представление о производстве. Затем я хотел бы осмотреть дежурку ночною сторожа и взглянуть на сейф, из которого были украдены деньги. Возможно, что-то еще по вашему усмотрению, имеющее касательство к делу. Наконец, мне бы хотелось, чтобы вы мне рассказали все, что знаете об этом деле. И потом...

Услышав этот педантичный перечень, Сэмсон заулыбался. Теперь он громко рассмеялся.

- Пока достаточно, инспектор, я не смогу всего запомнить. Вы хотите осмотреть завод, отлично. Пойдемте. А дальше перейдем к следующему пункту вашей программы.

Сэмсон показал себя хорошим гидом. Он провел посетителей по всем цехам и описал весь производственный цикл. Потом они осмотрели дежурку сторожа, где он находился между пятью обходами, совершаемыми во время дежурства: в девять, одиннадцать, час, три и пять часов утра. По ходу беседы Сэмсон рассказал им все, что знал о деле, и ответил на заданные вопросы.

В целом Френч не узнал ничего нового по сравнению с тем, что рассказал ему Гудвилли. Похоже, Клэй, как обычно, находился на дежурстве с восьми вечера в течение шести-восьми часов. Он должен был делать общий обход территории несмотря на то, что ночью работала небольшая смена, присматривающая за механизмами непрерывного действия, а именно печами, которые работали круглосуточно. На ночь сторож приносил с собой два свертка с едой. Было известно, что в первый раз он ужинал между двенадцатью и часом ночи, а второй - около четырех утра. В ту ночь, когда он исчез, оба свертка остались нетронутыми, а значит, он ушел довольно рано.

Хоть Френч и не ожидал многого от инженера, все же его удивили его манеры. В каждом его слове сквозило чувство обеспокоенности. Сэмсон явно был чем-то встревожен. Френч взял это себе на заметку.

- Что ж, мистер Сэмсон, пока все идет отлично,- сказал он наконец.Давайте взглянем на сейф?

Они находились в офисе Сэмсона, и тот без комментариев сразу же позвонил по телефону.

- Я узнал, вернулся ли мистер Мейерс,- пояснил он френчу.- Он уже на месте. Поскольку он ведет всю бухгалтерию и это его сейф, я думаю, лучше будет свести вас с ним. А если я вам понадоблюсь, вы найдете меня здесь.

Френч согласился, и они прошли в офис Мейерса. Гросвенор Мейерс был низкорослый, круглолицый, очень порывистый, при каждом шаге он чуть скашивал голову набок словно пловец, делающий гребок. Он вел себя довольно шумно и бесцеремонно, но в его глазах светился холодный расчет, и это позволяло предположить, что на самом деле он взвешивает каждый свой шаг. Сэмсон представил их и ушел.

- Я рад, что дело передали в ведение Скотленд-Ярда,- сказал Мейерс.- Я ничего не имею против нашей местной полиции, знаете ли, честное слово. Но складывается ощущение, что Ярд имеет больший опыт расследования серьезных преступлений. А мистер Хэвиленд и я считаем, что наш случай как раз является таким.

Френч был заинтригован.

- Почему вы так считаете, мистер Мейерс?

Мейерс замялся.

- Думаю, мистер Хэвиленд расскажет вам об этом, как только приедет,сказал он.- Он скоро будет. А пока я могу ответить на все другие вопросы.

Наступил подходящий момент для осмотра сейфа. Мейерс с готовностью пошел навстречу Френчу. Он показал ему сейф и четко ответил на все его вопросы.

И вновь Френч убедился, что Гудвилли рассказал ему практически все, что он сейчас услышал. Сейф стоял в офисе Мейерса. Он был громоздкий, старого образца. В нем хранились бухгалтерские книги фирмы и деньги для выплаты работникам.

- Мистер Мейерс, кто знал, что в сейфе хранятся деньги?- спросил Френч.

- Вероятно, всем работникам известно, что деньги хранятся на заводе и что сейф в моем офисе - самое подходящее место для них. Но то, что в ту ночь там находилось четыреста фунтов, было известно только мне и двум работникам кассы.

- Они никому не говорили об этом?

- Они утверждают, что нет, и я доверяю им. Оба - надежные ребята, они много лет работают у пас. Но, однако, оказывается, что все может случиться...

Мейерс пожал плечами.

- Да уж,- деликатно поддакнул ему Френч.

- Есть один момент, который вам будет небезынтересен,- продолжил Мейерс.- Наши выплаты колеблются от двух до трех сотен фунтов в неделю, зарплата выдается каждую пятницу. Деньги мы получаем из банка в среду, чтобы иметь время разложить суммы по конвертам. Если бы вор пришел в среду ночью, он бы обнаружил в сейфе около семисот фунтов вместо четырехсот.

- Это было известно всем вашим работникам?

- Работникам неизвестна сумма, но все знают, что перед днем выплаты денег больше.

- Действительно. Это весьма любопытно.

От Мейерса Френч получил всю необходимую информацию: имена, адреса и биографии клерков и всех, кто знал, что деньги хранятся в сейфе. Он узнал подробности биографии Клэя, что ни на йоту не прояснило ситуацию.

Он выяснил, что Сэмсон - исключительно ответственный работник, инженер и химик высшего класса. Он с ними с самого начала - около девяти лет.

Мейерс еще говорил, когда раздался телефонный звонок.

- Хорошо, мы идем,- ответил он в трубку.

- Инспектор, это мистер Хэвиленд. Он будет рад видеть нас в своем офисе, если вы готовы к встрече с ним.

Он проводил их. Картер как обычно замыкал шествие, чем-то напоминая верного пса.

Хэвиленд представлял полную противоположность Мейерсу в манерах и наружности. Это был плотно сложенный мужчина с вислыми усами "как у моржа". Он был старше Мейерса и выглядел как человек очень осмотрительный. Он пожал руку Френчу, кивнул Картеру и пригласил всех садиться.

- Инспектор, я рад видеть вас здесь,- тягуче проговорил он.- Должен признаться, что я просил старшего констебля обратиться в Скотленд-Ярд. Он ответил, что это уже сделано. Я был приятно удивлен.

- Желательно было просто согласовать работу различных полицейских участков, в ведении которых оказалось это дело,- ответил Френч.

- А вы осторожны, инспектор,- откликнулся Хэвиленд.- Но это ваше дело. Со своей стороны мы с мистером Мейерсом должны сообщить вам то, что придаст этой истории совершенно иную окраску. Но сначала вы позволите задать вам пару вопросов?

Френч улыбнулся.

- Пожалуйста, сэр, но я не гарантирую ответы на них.

- Эти вопросы не представляют никакой тайны. Во-первых, мне сообщили, что человек, найденный в сгоревшем автомобиле, это действительно Клэй. Так ли эго?

- Да, сэр.

- Далее, существует гипотеза, согласно которой дорожное происшествие на самом деле было подстроено. Это действительно так?

Френч замялся. А что он выигрывает, храня это в тайне? В любом случае рано или поздно все станет известно.

- Есть основания думать, что это не несчастный случай,- спокойно произнес он.

- Ого!- Хэвиленд быстро переглянулся с Мейерсом.- Именно этого мы и боялись. Это лишь подтверждает те подозрения, которые возникли у нас обоих одновременно и независимо друг от друга. Мейерс, я расскажу им?

- Думаю, следует это сделать.

- Так вот, инспектор, я полагаю, что это не тот случай, когда дело может решить обращение к медэксперту или юристу. На самом деле оно имеет совершенно иную подоплеку. У нас обоих такое чувство, что за всем этим что-то кроется. Вкратце говоря, мы полагаем, что кража была совершена для отвода глаз, как и убийство - ведь авария скрывает убийство?

- Мы полагаем, что да.

- Я был уверен в этом. Вся эта каша заварилась вовсе не ради четырехсот фунтов, вообще не ради наличных денег, которые могли оказаться в сейфе. Мы думаем, что вор даже не знал про деньги.

- Возможно, вы правы, сэр. В то же время в мире найдутся тысячи людей, готовых пойти на убийство ради такой суммы.

- Не при таких обстоятельствах, я думаю.

- Тогда необходим другой мотив.- заметил Френч.

- Он существует,- ответил Хэвиленд.- Именно к этому я и клоню. На заводе есть нечто гораздо более ценное, чем четыреста фунтов. Но не в том сейфе, о котором мы говорили, а в этом,- и он указал на большой зеленый милнеровский сейф в углу комнаты.- Там хранится кое-что, стоящее сотни тысяч, возможно, миллионы фунтов. Вот чего мы опасаемся, инспектор.

Френч тихо присвистнул, и даже Картер заинтригованно выпрямился.

- Расскажите мне, сэр.

Хэвиленд так и сделал. Он рассказал о том, как они основали завод и пригласили Сэмсона, человека с блестящей характеристикой, в качестве инженера и химика. Это было девять лет назад. Пять лет все шло прекрасно, и тут Сэмсон сказал им, что близок к открытию, которое, как он надеется, явится настоящей революцией в области производства быстротвердеющего цемента.

Он ознакомил их с результатами опытов, и они финансировали дальнейшие исследования. Они были долгими и дорогостоящими, но в конце концов Сэмсон довел процесс до запуска в коммерческое производство. Само открытие было крайне простым. Знает ли инспектор что-нибудь о производстве цемента?

Френч весьма туманно представлял себе это.

Так вот, грубо говоря, он выглядит так: мел, смешанный с различными добавками, измельчается и разводится водой, превращаясь в жидкое цементное тесто. Оно спекается в клинкер в больших печах. Клинкер смалывают в муку, это и есть цемент. В этом процессе наиболее дорогостоящая операция спекание подсушенного цементного теста в клинкер. Именно этой операции и касалось открытие Сэмсона. Несомненно, инспектору известно, что существуют особые вещества, флюсы, это составы, включающие, например, металлы, которые ускоряют плавку при нагревании.

Сэмсон открыл, что некоторые химические вещества в определенных пропорциях весьма ускоряют процесс превращения подсушенного цементного теста в вязкий конгломерат, который впоследствии становится клинкером. Воздействие флюсов настолько эффективно, что цементное тесто спекается с гораздо меньшими энергозатратами, чем раньше. Инспектор сам может увидеть достигнутые результаты. С новым процессом достигается большая экономия угля и сокращается время нахождения цементного теста в печи.

Хэвиленд не вдавался в детали, но инспектор понял, что новый производственный цикл уникален, он способен принести миллионы фунтов.

Теперь, когда формула производства флюса и метод его использования готовы, они были надлежащим образом описаны, и описание хранится в зеленом сейфе, стоящем в этом офисе. Хэвиленда и Мейерса страшила потеря вовсе не четырехсот фунтов, они боялись утраты своего секрета. Теперь инспектору стала ясна причина их тревоги.

Френч, крайне заинтригованный, сказал, что это действительно меняет все дело. Немного помолчав, он начал задавать вопросы, как обычно, спокойно и не спеша.

- Вы считаете, что секретную формулу пытались украсть, но не украли?

- Да. В противном случае об этом уже стало бы известно.

- Были ли на зеленом сейфе какие-то следы, говорящие о том, что его вскрывали?

- Нет. Никаких следов.

- Не исключено, что документ пересняли фотоаппаратом и положили на место.

- Да, это вполне может быть.

- Кто знал, что этот документ существует и хранится в зеленом сейфе?

- Насколько мне известно, никто, кроме мистера Сэмсона, мистера Мейерса и меня.

Здесь в первый раз в разговор включился Мейерс.

- Как вы думаете, не следует ли пригласить Сэмсона для участия в обсуждении?- предложил он.

- Думаю, следует,- отозвался Хэвиленд.- Что вы скажете, инспектор?

Френч подумал, что это весьма желательно, и Хэвиленд позвонил по телефону. Тотчас появился Сэмсон.

- Входите, Сэмсон, и присядьте,- сказал Хэвиленд.- Нам пришлось рассказать инспектору о процессе. Он хочет задать несколько вопросов.

- Скажите, мистер Сэмсон, кто знал, что ваши записи хранятся в зеленом сейфе?

- Никто, за исключением нас троих. Я с этим очень осторожен, никто даже не знает, что у нас новый процесс. Я сам проводил опыты и никто не знал, над чем я работаю. Когда мы меняли технологическую цепочку, мы просто сказали, что занимаемся модернизацией. Не думаю, что кому-то пришло в голову, будто это секретно и крайне ценно.

- И все же ваши высокие стены и крепкие ворота предполагают что-то в этом роде?

- Да, конечно нам пришлось принять меры предосторожности. Случайные посетители не принесут вреда, а вот квалифицированный химик сразу бы понял, что здесь что-то новенькое.

Френч сделал паузу.

- Скажите-ка,- произнес он наконец.- Разве на такие процессы не дают патент? Почему надо было запускать его в обстановке такой секретности?

Партнеры переглянулись.

- Вопрос прямо в точку, инспектор,- откликнулся Хэвиленд.- Мы сами серьезно рассматривали его. Причина по которой мы не стали брать патент, такова: мы производим цемент, себестоимость которого на двадцать процентов ниже чем у наших конкурентов, если мы скроем существование нового процесса, то можем продавать наш продукт по обычной цене и получать прибыль. И мы действительно так и поступаем, но делаем небольшие скидки за целый вагон или баржу. Это гарантирует продажу каждой тонны, производимой нами, и не вызывает подозрений.

- Я внимательно слежу за вашим рассказом.

- Теперь предположим, мы запатентуем процесс. Самые лучшие в мире инженеры все равно сумеют модифицировать его так, чтобы обойти нашу монополию. Вполне возможно, что кто-то добьется лучших результатов. В любом случае мы в убытке и выходим из игры. Даже если мы начнем бороться и отстоим свои права - а это весьма дорогостоящее занятие, нам придется продавать лицензии другим фирмам на использование своего процесса. Это приведет к общему падению цен и наши прибыли значительно снизятся. Не знаю, сумел ли я достаточно ясно обрисовать вам положение дел.

- Более чем ясно, сэр.- Френч снова сделал паузу.- Итак, вы говорите, что лишь вы трое знали о существовании секретного процесса. Но если вы правы, и на самом деле это попытка украсть его, следовательно, вы ошибаетесь?

Вновь партнеры переглянулись.

- Думаю, мы все заметили эту трудность,- согласился Хэвиленд.Действительно, дело выглядит так, как будто кто-то еще знал об этом, но как это могло произойти, трудно себе представить.

- А что касается кражи денег, то вы полагаете, это было сделано лишь для отвода глаз?

- Именно так. Видимо, вор искал материалы по процессу и оставил - или подумал, что оставил,- следы своего пребывания. Чтобы скрыть их, было инсценировано обычное ограбление.

- Думаете, Клэй в этом был замешан?

Хэвиленд пожал плечами.

- Клэй был человек доброго нрава. Я уже говорил о его порядочности. Но никогда не знаешь наверняка...

- Если вы правы, то я вижу два главных направления дальнейшего расследования,- сказал Френч, помолчав.- Первое, кого мог заинтересовать ваш процесс? Второе: кто ног взять ключи от ваших сейфов?

Хэвиленд жестом выразил согласие.

- Вы правы, инспектор. Мы тоже задавали себе эти вопросы. Но теперь ваша очередь искать ответы. Нетрудно ответить, кто мог быть заинтересован в процессе, а вот ответ на второй вопрос совершенно неясен.

- Хорошо, тогда рассмотрим первый. Кому мог понадобиться процесс?

- Мы думаем,- не торопясь заговорил Хэвиленд,- что это технический специалист, кто-то, связанный с производством цемента. Мистер Сэмсон говорит, что не специалист не сможет разобраться в формуле.

- У вас есть такие на вашем заводе?

Хэвиленд взглянул на Сэмсона.

- Нет, насколько мне известно,- ответил инженер.

- А вне завода? Кто может быть на подозрении?

Хэвиленд покачал головой.

- Боюсь, это очень обширный вопрос. Их могут быть сотни. Если предположить невероятное - что о существовании процесса стало известно, найдутся сотни людей, готовых попытать счастья.

- Значит, владеющий формулой может продать ее как свою собственную?

- Думаю, да.

Френч снова замолчал, погрузившись в размышления.

- Эти скидки, которые вы делаете,- сказал он наконец,- вы уверены, что не они выдали вас?

Хэвиленд покачал головой.

- То, что мы делаем небольшие скидки, конечно известно, но не думаю, что они могут навести кого-то на мысль о процессе. Скорее всего, скидки будут объяснять так: либо мы продаем себе в убыток, чтобы сохранить "на ходу" производство, либо у нас лучше управление производством, чем на других заводах.

Помолчав, Хэвиленд опять заговорил.

- Я даже придумал специальную легенду на этот случай, а именно: якобы мистер Мейерс получил небольшое наследство и вложил его в дело для покрытия наших убытков от продаж, чтобы сохранить завод и пережить тяжелые времена.

Френч кивнул.

- Замечательно, сэр. Кому вы рассказывали эту историю?

- Мистеру Таскеру. Он спрашивал меня о скидках. Он Управляющий заводом "Джоймаунт" на Гамбле.

- Чем они занимаются?

- Выпуском цемента, как и мы.

- Ага!- произнес Френч.- Много ли вокруг таких заводов?

- Нет, только два: "Джоймаунт" и мы. Большие заводы на Медине выпускают улучшенный портлендский цемент и в нас не заинтересованы.

- Мистер Таскер был единственный, кому вы рассказали эту историю?- не спеша спросил Френч.

- Да, лишь он спрашивал про скидки.

Френч замялся:

- Его вопрос не показался вам наводящим на размышления?

Все трое удивленно переглянулись.

- Наводящим на размышления?- повторил Хэвиленд.- Что вы имеете в виду?

- Я имею в виду, что есть предприятие, которое жизненно заинтересовано в вашем открытии,- ответил Френч.- Предприятие расположено недалеко от вас, гораздо ближе, чем все остальные ваши конкуренты. Они обнаружили, что вы им сбиваете цены, ведь в действительности так оно и есть, и их управляющий пытается прощупать, в чем дело. Не кажется ли все это более чем многозначительным?

И снова все молча переглянулись.

Глава 11

Френч выходит на след

Наконец Хэвиленд нарушил молчание.

- Правильно ли я вас понял, инспектор? Вы полагаете, говоря без обиняков, что Таскер или кто-то из его людей позарился на процесс?

- Я просто поинтересовался, не приходила ли такая мысль вам в голову,с улыбкой ответил Френч.

Хэвиленд решительно покачал головой.

- Определенно нет,- ответил он.- И я не думаю, что...

Он взглянул на Мейерса и Сэмсона.

- Такое мне не приходило в голову,- сказал Мейерс.

- Мне тоже,- присоединился к общему мнению Сэмсон.

- Не думаю, что есть основания для подобного предположения,- сказал Хэвиленд.- Думаю, на самом деле вопрос Таскера о скидках отводит от него подозрения. Если бы они задумали кражу, какой резон ему привлекать к себе внимание расспросами подобного рода?

Френч кивнул.

- Я просто хотел узнать ваше мнение, поскольку вижу, что вы немало размышляли над этим делом.

- Не понимаю,- продолжал Хэвиленд,- как в "Джоймаунте" могли узнать про наш процесс, и не представляю себе, как они могли заполучить наши ключи.

- И все же кто-то достал их,- заключил Френч.- Почему бы и не "Джоймаунт"?

- Но как им это удалось?- не унимался Хэвиленд.

- Возможно, у них был сообщник, кто-то из ваших работников?

Хэвиленд покачал головой.

- Не представляю, кто бы это мог быть.

Френч не был уверен в невиновности "Джоймаунта" и взял этот пункт расследования себе на заметку. Однако сообщать об этом вслух было не обязательно.

- Возможно, вы правы, сэр,- учтиво произнес он.- Я и сам вижу сомнительные моменты в этой гипотезе. Но вернемся к ключам. Как я понимаю, существуют лишь два ключа?

- Да,- ответил Хэвиленд.- Это касается обоих сейфов: того, из которого украли деньги, и зеленого в углу. У мистера Мейерса, на котором лежат обязанности бухгалтера и кассира, одна пара ключей, а у меня вторая.

- Где вы их храните?

- Мои на кольце, одетом на цепочку, которую я прикалываю к брюкам. Я снимаю цепочку только ночью и прячу ключи под подушкой.

- Вы уверены, что никто не мог добраться до них?

- Совершенно уверен.

- А вы, мистер Мейерс?

- Я храню их точно так же. Когда встал вопрос с процессом, мы обсудили проблему с ключами и решили, как будем их хранить. Я тоже уверен, что никто не мог взять мои ключи.

- Какие еще ключи находятся на той же связке?

- Все ключи от завода, одинаковый набор у меня и у Мейерса,- ответил Хэвиленд.- Два ключа от сейфов, ключ от калитки входных ворот, ключи от двух новых корпусов, где стоят новые компактные печи, и ключ от корпуса с офисами. Еще у каждого из нас по ключу от своего кабинета. Кроме того, у меня два ключа от дома.

- У меня то же самое,- подтвердил Мейерс.- ключа от дома плюс ключи от заводских помещений.

- Хорошо,- сказал Френч.- Отсюда следует, что ключи не могли взять на долгое время, достаточное для того чтобы открыть ими сейф. Поэтому пришлось взять их на очень короткой срок, чтобы сделать слепки. Когда это могли сделать?

Хэвиленд недоуменно покачал головой.

- Мне бы тоже хотелось знать это,- заметил он.

- Попробуем прикинуть, как это могло случиться,- сказал Френч.Предположим, один из вас, джентльмены, открыл сейф и на минутку отвернулся. Предположим, что при этом присутствовал клерк или кто-то другой. Мог он вынуть ключ, сделать восковой слепок и вставить ключ обратно так, что вы этого не заметили?

И вновь Хэвиленд отрицательно покачал головой.

- Невозможно,- заявил он.- Вы не учитываете, что ключ на цепочке. В такой ситуации любой из нас сначала запирает сейф и убирает ключ в карман. Мы никогда не снимаем ключи с цепочки, только на ночь.

Мейерс одобрительно кивнул, и Френч предпринял другую попытку.

- Вы оба абсолютно уверены, что никому не давали ключи? Или ключи от дома, что висят на той же связке?

Но нет, этого не было. Ни одному из них ни разу не случалось этого делать.

- Тогда похоже, что до них добрались ночью,- сказал Френч.- Небольшая доза снотворного, чтобы не вызвать подозрений, однако достаточная для того, чтобы погрузить клиента в крепкий сон на некоторое время. Что вы на это скажете, джентльмены?

Партнеры вновь отрицательно покачали головами. Они были уверены, что ничего подобного не могло произойти.

Френч замолчал. Действительно, это была головоломка. Если оба партнера правы, самое время вспомнить высказывание Ханбури о том, что случилось невозможное. Ладно, Френч сталкивался и не с такими трудностями. Если кто-то утверждает, что случилось невозможное - тем хуже для заявителя. В первый раз Френчу пришла в голову мысль: что, если люди "Шале" знают больше, чем хотят показать? Как он может проверить это?

Хэвиленд внезапно шевельнулся, словно неожиданная идея пришла ему на ум. Он, казалось, обдумывал ее, потом нерешительно заговорил.

- Ваше упоминание о снотворном навело меня на одну мысль. Может, за этим ничего и не стоит, но... думаю, стоит рассказать вам.

- Я весь внимание, сэр,- с готовностью откликнулся Френч. Мейерс и Сэмсон, заинтригованные, тоже приготовились слушать.

- Это случилось в прошлую пятницу,- начал Хэвиленд.- Я ездил в город и возвращался на поезде в четыре пятьдесят. Все очень просто: в поезде я заснул. Ровным счетом ничего не произошло, такое уже случалось много раз. Но в этот раз я крепко заснул и даже не проснулся, когда мы прибыли в Портсмут. Проводник никак не мог разбудить меня. Но когда ему все же удалось это, я прекрасно себя чувствовал.

- Так обычно говорят после дозы снотворного,- заметил Френч.- И что вы думаете об этом?

- Ничего,- решительно сказал Хэвиленд.- Думаю, это совершенно нормально. У меня был трудный денек в городе, и если вы помните, в прошлую пятницу было очень жарко, в поезде было душно, спертый воздух.

- Значит, тогда у вас не возникло подозрений, что вам дали снотворное? А сейчас, в свете нашего обсуждения, вы подумали об этом?

Хэвиленд вновь замялся.

- Знаете ли, я потому и колебался, стоит ли об этом рассказывать... Мне показалось, что у чая был странный привкус. Я, помнится, подумал, что он не так хорош, как обычно.

Френч кивнул.

- В вагоне, кроме вас, было много пассажиров?

- Не слишком, я не обратил на это внимания. Я же сказал, я ехал уставший и пока не заснул, читал.

- За вашим столиком никого не было?

- Никого.

- А через проход?

Хэвиленд снова замялся.

- Похоже, там сидел мужчина, но я особенно не разглядывал его.

- Можете его описать?

- Боюсь, что нет. У меня не было причин изучать его наружность.

Френч попытался выяснить хоть что-нибудь, связанное с пассажиром, но безуспешно. Тогда он вернулся к обстоятельствам поездки. Однако несмотря на все его усилия, ему не удалось ничего узнать.

В "Шале" у Френча оставалось еще одно дело. Он снят отпечатки пальцев у Хэвиленда и Мейерса и тщательно обследовал внутренние стенки обоих сейфов, убедившись, что там встречаются только отпечатки пальцев партнеров. На самом деле он и не ожидал ничего обнаружить, помня, что человек, который разбил карбюратор "остина 7", был в перчатках. Однако на всякий случай это следовало сделать. Когда с этим было покончено, Картер позвонил Ханбури, чтобы тот выслал машину, и когда она пришла, оба уехали.

Френч остался весьма доволен результатами, с которыми они возвращались в Саутгемптон. Он блестяще разрешил свою главную проблему, выяснив, нуждается ли дело в дознании. Он нашел улику, доказывающую существование убийцы. Он надеялся, что рано или поздно она выведет его на след убийцы. Действительно удачный денек!

Но не в правилах Френча было терять время на раздумья о прошлом. Сейчас, как и всегда, он думал о планах на будущее. Каким будет его следующий шаг?

Если бы у него было достаточно данных для того, чтобы представить себе картину преступления в целом! Но, увы, их было явно недостаточно. Однако в ходе беседы с владельцами "Шале" он наметил для себя две версии дальнейшего поиска.

Первая: люди из "Джоймаунта" узнали о процессе и попытались его украсть - или даже украли. Возможно, Клэй помогал им, и когда они получили то, что хотели, они отделались от него, прикончив, чтобы сберечь свой секрет. Эта версия заключала в себе возможность разного развития ситуации и отчасти подкреплялась расспросами Таскера.

Вторая версия исходила из того, что владельцы "Шале" сами прикончили Клэя. Здесь вроде бы отсутствовал мотив преступления, но его легко можно было восстановить. Предположим, например, они обнаружили, что Клэю стал известен процесс и он решил его продать. Такая гипотеза весьма правдоподобна и в ее пользу свидетельствует наличие неразрешимого противоречия в показаниях работников "Шале" - он имел в виду доступ к ключам.

Френч прекрасно видел, что пока его версии напоминают хождение по тонкому льду, и все же так ходить лучше, чем вообще не иметь опоры. Положим, одна из версий истинна. Есть ли возможность проверить, какая именно?

Он решил, что да. Сон в поезде! Эта поездка, пожалуй, была единственной возможностью снять слепки ключей. В самом ли деле Хэвиленду подсыпали снотворное?

Если да, тогда противоречие в его показаниях снимается - ведь он утверждал, что до ключей невозможно добраться. Одновременно это подтверждает существование преступника со стороны. Френч видел, что ход расследования просто-таки требует проверки эпизода в поезде.

Однако хотя эти версии казались достаточно разумными - как отправная точка для дальнейших построений, Френч был далеко не удовлетворен ими. В то время как пароходик подходил к Калшоту и Гамблу, он вновь и вновь перебирал в уме имеющиеся у него факты. Наконец у него сложилась достаточно целостная картина, и он издал вздох облегчения.

Предположим, некий посторонний человек проник на завод с целью украсть процесс - представитель "Джоймаунта" или кто-то еще. Пока опустим вопрос, как он узнал о его существовании и добрался до ключей. Допустим, что он узнал о процессе и, раздобыв ключи, забрался на завод. Очень хорошо.

Теперь пускай его застукает Клэй в то время как он шарил в сейфе. Он вполне мог стукнуть Клэя по голове и убить его. Такой ход событий казался Френчу вполне логичным. Он стал развивать его дальше.

Если до сих пор все логично, то что случится дальше? Незваный гость оказывается с трупом на руках. Ему нужно немедленно избавиться от трупа. И что он делает?

Он мог бы просто оставить труп там, где тот был. Но это сразу привлекло бы внимание к убийству. Он не мог ни закопать труп, ни сбросить его в Солент - в этом случае дело, скорее всего, все равно выплыло бы наружу. Что же делать? Симулировать несчастный случай, если возможно. Для этого идеально подходит дорожное происшествие и пожар.

История получалась впечатляющей, но в ней не было ничего невероятного. Что из нее следовало? Первое: машину покупал убийца. Он мог "работать" под Клэя, это несложно: выбеленное лицо, прихрамывающая походка, нарочито высокий голос. Но в любом случае убийца не мог изменить свой рост и конституцию тела. Следовательно, убийца должен быть поджарым, роста чуть выше среднего. Это уже кое-что!

Такая версия объясняла почти неразрешимую дилемму: как Клэй оказался замешанным в этом деле. Она объясняла причину автоаварии, покупку машины крадеными банкнотами номиналов в пять и десять фунтов. Для достоверности картины необходимо было, чтобы Клэй сам оказался за рулем машины. Теперь все известные факты легко нализались на общую нить.

Конечно, гипотеза о том, что Клэя убили в "Шале" вполне подходит для обеих версий: и происков "Джоймаунта", и владельцев "Шале". Критерием истинности одной из них оказывается эпизод в поезде. Можно ли отыскать какие-то улики,доказывающие, что Клэй был убит на заводе? Обдумав вопрос, Френч пришел к выводу, что такие улики вполне могут открыться.

Можно ли выяснить, как Клэй попал с острова на материк?

Если выяснится, что сторож в это время был жив, тогда его версии конец. Но если его никто не видел, то это, наоборот, подтвердит его версию.

Итак, чем следует теперь заняться в первую очередь: выяснить подробности поездки Хэвиленда в поезде; как Клэй попал на материк и кто изображал Клэя, покупая машину. Между прочим, Френч отметил, что это не мог быть ни Хэвиленд, ни Мейерс. Хэвиленд был слишком дородный, а Мейерс мелковат. Зато Сэмсон вполне подходил и ростом, и конституцией.

Добравшись до своего отеля, Френч попросил Картера позвонить Ханбури. Извинившись, Френч объяснил, что хотел бы выяснить два момента: первое, может ли Ханбури установить, как Клэй попал на материк. И второе: может ли он доставить ему фотографию Сэмсона, желательно, не тревожа самого Сэмсона.

Ханбури выразил сожаление, что ему не пришло в голову самому выяснить первый момент. Однако он этим займется. Что касается второго, то с этим, к счастью, все в порядке. Фотография у него имеется. Это групповой снимок работников завода "Шале", сделанный по случаю победы футбольной команды "Шале" в соревнованиях. Сэмсон вышел отчетливо, в полный рост. Ханбури тотчас принес снимок.

Это была большая удача. Снимок доставили на следующее утро, когда Френч и Картер завтракали, и они сразу отправились в гараж Фишера.

Фишер был достаточно корректен, но выразил свое негодование по поводу непрестанных визитов полицейских чинов.

- Я обо всем расскажу старшему офицеру Гудвилли,- обиженно пообещал он.- Я уверен, что он передал вам всю собранную информацию о деле.

- Он так и сделал, мистер Фишер,- вежливо ответил Френч,- но мы с тех пор немного продвинулись в расследовании. Сейчас я устанавливаю личность человека, которому вы продали автомобиль. У меня с собой групповой снимок работников "Шале". Мне бы хотелось, чтобы вы указали на ней Клэя. Если вы опознаете его, это решит все проблемы раз и навсегда.

Фишера не пришлось долго упрашивать, ему все же льстило повышенное внимание к его особе. Но ни он, ни его помощники не сумели найти покупателя на фото.

Наконец Фишер спросил, указав на Сэмсона:

- Вы уверены, что это не он?

- Вот этот?- удивился Фишер.- Нет, это не он. Интересно, если это был не Клэй, то кто тогда?

- В том-то и вся загвоздка, мистер Фишер,- согласился Френч.- Могу вам сказать по секрету, что это был не Клэй, а кто-то, кто, как я думаю, выдавал себя за него. На самом деле Клэя не было на фото. Спасибо, мистер Фишер, вы мне очень помогли.

Итак, одна из версий Френча не оправдала себя. Сэмсон был единственный из управленцев "Шале", кто подходил по росту и конституции для изображения Клэя. Но это был не он. Похоже, что версию "Шале" пора было отбросить.

Конечно эта версия была наименее вероятной. В ней гораздо больше натяжек, чем в версии преступника со стороны. Френч понял, что его следующий шаг - достать такую же фотографию джоймаунтской команды и предъявить ее Фишеру. Может быть, попытка опознания на этот раз будет более успешной.

Где бы достать такое фото?- ломал он себе голову. Вряд ли стоит надеяться, что здесь ему так же повезет, как и с Сэмсоном. И тем не менее удача вновь улыбнулась ему. Убедившись, что в полицейском участке такого снимка нет, Френч закинул удочку наудачу: он отправился в редакцию местной газеты и, предъявив свое удостоверение, сделал тот же запрос. Ему показали прекрасный снимок футбольной команды, которую выставлял от себя завод "Шале". А нет ли такого же снимка джоймаунтской команды? Или других, на которых работники Джоймаунта?

Оказывается, есть. Хоть он и не был суеверен, но подобное везение его слегка ошарашило: обычно на подобные поиски уходило немало времени, тормозя расследование. А здесь ему просто везло, и он мог лишь радоваться этому.

В сауттемптонском "Аргусе" нашлась фотография работников "Джоймаунта". Она была сделана года три назад по случаю визига канадской комиссии, изучавшей производство быстротвердеющего цемента. Внизу были подписаны имена всех, кто был на снимке.

Это было именно то что нужно. Обрезав подписи, он вновь навестил гараж мистера Фишера. Но это ничуть не продвинуло дела. Предположительно автомобиль купил кто-то из четырех работников "Джоймаунта", изображенных на снимке, но ни Фишер, ни его работники не смогли опознать покупателя.

Френч переписал себе имена. Это были мистер Уолтер Брэнд, директор; мистер Фредерик Кинг, инженер-химик; мистер Джеймс Кэмпбелл, сборщик; и мистер Роберт Армуар, истопник.

Из этих четверых наиболее подходили под описание Клэя два человека, и Френч решил безотлагательно заняться ими. Это был химик Кинг и молодой директор Брэнд.

Наметив их в качестве ближайшего пункта своей программы, Френч тем не менее решил, что его следующий шаг будет иным. Относительно "Джоймаунта" у него имелись одни предположения, в то время как он мог получить непосредственную разгадку тайны, работая в другом направлении. Если преступник был лицом посторонним, то именно этот посторонний сделал слепки ключей. Произошло ли это с помощью усыпления Хэвиленда в поезде? Этот вопрос был более насущным, чем "Джоймаунт". Им ну было заняться в первую очередь.

Из расписания, висящего в отеле, он выяснил, что поезд в 4.50 из Ватерлоо приходит в Портсмут в 6.56. Когда поезд прибыл этим вечером, он и Картер ожидали на платформе.

И опять ему несказанно повезло. Так вышло, что в этот день была смена тех же проводников, что и в интересующую его пятницу. Старший проводник сразу вспомнил инцидент.

- Я хорошо знаю этого джентльмена,- сказал он.- Я не знаю его имени, но он ездит каждую пятницу во второй половине дня и всегда берет чай и кекс. Он всегда сходит на одной и той же станции.

- Чтобы попасть на остров,- уточнил Френч, для которого это были отнюдь не праздные вопросы.

- Видимо, так,- ответил проводник.

- Это точно, он живет возле Ковеса. Так вы говорите, он неожиданно заснул?

- Да. Этого никогда не случалось прежде. Тем вечером, в прошлую пятницу, шесть дней назад, он сел, взял чай и кекс, как обычно. Никто больше не заказывал чай, и мы убрали столики и сервировку до того, как миновали Хаслимер.- Я как раз разговаривал с другом в Хаслимере на платформе и заметил, что в наш вагон никто не сел. Поэтому после того, как мы тронулись дальше, у меня не было нужды заходить в вагон. Кроме того, знаете ли, если кому-то понадобится проводник, его можно вызвать звонком. Следующая остановка - Петерсфилд, там я не выходил на платформу. Поэтому когда мы отошли от станции, я прошел по вагону, чтобы убедиться, что никто не вошел и проводник никому не нужен. Мы, знаете ли, всегда так поступаем.

- Это мне известно,- сказал Френч.- Подобное внимание к пассажирам весьма похвально.

Френч, как обычно, тонко польстил проводнику. Тот оценил его слова.

- Мы стараемся как можем, сэр. Итак, когда я прошел по вагону после Петерсфилда, я заметил, что джентльмен заснул. Мы проехали остановки в Фраттоне и Саутси и наконец остановились здесь, у Пристани. Я прошел по вагону посмотреть, не осталось ли забытых вещей, и заметил, что джентльмен все еще спит. Я заговорил с ним, но он не проснулся, и я потряс его за плечо. Знаете, сэр, вы не поверите: я не мог его добудиться! Я позвал другого проводника, чтобы он помог мне переправить его в офис начальника станции, где его при необходимости осмотрит врач. Но когда мы попытались поднять его, он проснулся. Он не сразу пришел в себя, но очень любезно обошелся с нами. Он дал нам пять шиллингов и поблагодарил. Я спросил, не вызвать ли ему такси, но он отказался и сказал, что с ним все в порядке. Мы проводили его и это все, что я могу сказать.

- Вы очень четко все изложили,- поблагодарил Френч. Затем он взял более официальный тон.

- Я должен вам сообщить одну вещь. Вы можете сохранить это в тайне?

Проводник, заинтригованный необычным поворотом разговора с инспектором Скотленд-Ярда, разумеется, ответил, что на него можно полностью положиться.

- Отлично,- сказал Френч.- Об этом никому ни слова. Мы считаем, что в поезде у джентльмена похитили небольшую и весьма ценную вещицу. Именно это дело мы и расследуем. Весьма похоже, что ему дали снотворное. Каково ваше мнение?

Проводник ничуть не удивился. По его мнению, пассажиру, которого с таким трудом добудились, вполне могли подсыпать снотворного.

- Предположим, что его усыпили,- сказал Френч.- Как это можно было сделать?

Проводник не мог и вообразить, что это осуществимо. Он был абсолютно уверен, что в пакетики с сахаром подсыпать снотворное заранее невозможно. Инспектор может убедиться в этом сам, если захочет, сев в вагон и проследив за процессом сервиса. Где именно размещались другие пассажиры, он не может сказать, но он помнит, что джентльмен сидел один в купе за одним из столиков на двоих.

Френч был настойчив в своих расспросах, но дальше услышанного не продвинулся. Было совершенно очевидно, что проводник рассказал все без утайки. Он не заметил ничего подозрительного. И сам Френч не мог предложить удовлетворительного объяснения тому, как же это могло произойти.

Наконец Френч показал фотоснимки. Проводник легко узнал Хэвиленда и Мейерса, но больше никого. Когда наконец Френч указал на Кинга и Брэнда, тот сказал, что лицо Кинга кажется ему знакомым, хотя он не может сказать, был ли тот в вагоне.

Хотя Френч и не узнал всего, на что рассчитывал, он понимал всю важность свидетельства проводника. Теперь стало вполне очевидным, что Хэвиленду дали снотворного, а если так, это объясняло, как были сделаны слепки ключей. Это в свою очередь доказывало, что убийца Клэя - человек со стороны и что на самом деле его интересовал процесс. Все это было серьезным шагом вперед. Приятно обрадованный, Френч с Картером вернулся в Саутгемптон.

Его ожидало любопытное сообщение от старшего офицера Ханбури. Он и его подчиненные попытались выяснить, как Клэй попал с острова на материк. К записке был приложен предварительный отчет.

Около девяти утра Клэй заходил в гараж в Саутгемптоне, писал Ханбури, не зная, что по версии событий Френча Клэй никак не мог там оказаться. Он мог попасть туда лишь на пароме 7.30 из Ковеса. Поэтому Ханбури собрал свидетельства всех, кто мог видеть Клэя на пароме и по дороге. Никто Клэя не видел. Более того, два независимых свидетеля готовы были поклясться, что на паром не заходил прихрамывающий человек.

Ханбури был явно подавлен своим открытием. Отсюда следовало, как он отмечал, что сторож добрался до материка на частной лодке или моторке, и сейчас он пытается выяснить, как это было сделано.

В этих новостях была и другая сторона. Хотя они и не доказывали истинность предположения Френча, что Клэй был убит на заводе, в то же время они являлись косвенным подтверждением правоты Френча. Все шло отлично!

Но когда Френч вернулся к своей первостепенной проблеме, то вынужден был признать, что здесь дела выглядели не столь обнадеживающе. В первую очередь следовало прояснить вопрос о том, как Хэвиленду дали снотворное. Это представлялось ключевой проблемой, которую надо было всесторонне изучить.

Затем вставал вопрос: кто мог дать снотворное Хэвиленду и убить Клэя? На него не было ни малейшего намека. Расспросы Таскера о скидках и общие обстоятельства дела предполагали, что необходимо прощупать работников "Джоймаунта" и прежде всего Кинга. Однако никаких реальных оснований подозревать Кинга или кого-то еще у него не было.

Френч лег спать с чувством, что впереди у него еще полно работы.

Часть третья

МИСТИФИКАЦИЯ

Глава 12

"Джоймаунт" берет новый старт

В первые несколько дней после трагедии каждый раз, когда Брэнд вспоминал о ней - а это он делал постоянно,- он ощущал дурноту, ужас и отвращение.

Его даже не слишком страшили последствия случившегося, грозившие ему лично, хотя, конечно, это тоже изрядно омрачало его сознание. Все следы содеянного были уничтожены и они были вне всякой опасности, но все равно его преследовал страх. Причиной его было сознание, что он потворствовал тому, что невинный человек расстался с жизнью, а его честное имя оказалось запятнанным навсегда.

Кинг тоже казался обеспокоенным, но совсем по другому поводу. На самом деле Кинг серьезно опасался, как бы У Брэнда чувства не возобладали над разумом и тот не выдал себя.

- Мы вне всякой опасности,- увещевал он его, используя каждый удобный случай.- И нам ничего не грозит, если мы сами не навлечем на себя подозрений. Если мы попадем под подозрение и полиция начнет расследование, лишь Господу Богу известно, до чего они способны докопаться.

Брэнд видел резонность этого заявления и изо всех сил старался вести себя как ни в чем не бывало.

Но это было нелегко. Особенно трудно было, когда приходили газеты. Брэнд открывал их с душевным трепетом. Вечером в понедельник и во вторник утром были сообщения об ограблении и исчезновении Клэя, чисто информационные сообщения, за которыми тем не менее угадывался намек на виновность сторожа. Во вторник вечером в газетах появилось сообщение об автомобиле. Сообщалось лишь о тех деталях, которые были очевидны стороннему наблюдателю, и было ясно, что автор уверен, что это несчастный случай. Что ж, дальше - лучше.

Однако, открыв газету в среду утром, Брэнд был просто потрясен. Крупные заголовки кричали: "Шокирующее открытие!" У Брэнда сильно забилось сердце, когда он начал читать.

Установлена личность погибшего. Клэй, ночной сторож, исчезнувший с завода в Шале, приобрел сгоревший автомобиль у торговца в Саутгемптоне, именно его тело было найдено в машине.

Похолодев, Брэнд бросился искать Кинга. Но Кинг только улыбнулся.

- Все замечательно, ослиная твоя голова!- сказал он.- Все идет по плану. Они нашли то, что хотели. Все довольны: именно Клэй купил автомобиль, разве не этого мы добивались?

И Брэнд, хоть и перетрусивший, почувствовал облегчение.

Та же среда, первое августа, стала "красной датой" в истории завода "Джоймаунт". Это был день собрания совета директоров, крайний срок, к которому Кинг должен был успешно завершить свои исследования. Брэнд был у Таскера, когда пришел Кинг обсудить свое заявление на совете.

Кинг приготовил пространный и обстоятельный отчет, суть которого была очень проста. Он открыл "некий процесс" и был настолько осторожен, что не использовал более определенный термин. Это было именно то, что требовалось. Он собирался сказать, что пока не в состоянии запустить его в производство необходимо изготовить новые агрегаты, которые пока еще даже не сконструированы. Но у него была основа, и директора вполне могут надеяться на снижение себестоимости производства на двадцать процентов.

- Звучит слишком заманчиво, даже не верится, что это правда,- заметил Таскер, прочитав отчет.- Вы уверены, что здесь нет подводных камней? Осуществим ли такой проект?

- Абсолютно уверен,- ответил Кинг.- Все проверки уже сделаны. Остается непосредственная отладка и инженерная проработка линии. Результат обеспечен.

- Если вы провалите дело, мы закроемся.

- Дело уже сделано, Таскер. Если я получу возможность продолжать, то в течение месяца процесс заработает.

Таскер выглядел почти побежденным.

- Если вы сделаете это,- медленно произнес он,- вы не только спасете завод и сохраните все рабочие места, но и устроите свою судьбу. Я позабочусь, чтобы вы получили по заслугам.

- Как и вы, Таскер. Я знал, что все устроится. Брэнд может подтвердить, что в течение этих четырех недель мы не теряли времени даром. И мы просто не в состоянии были сделать больше, чем сделали.

На совете директоров возродилась оптимистическая атмосфера. Было очевидно, что на директоров отчет произвел сильное впечатление, но в него поверили не до конца. Однако в силу сложившейся ситуации им оставалось лишь положиться на Кинга и ждать результатов. Кинга полностью устроили несколько нерешительные поздравления и указание продолжать работу над внедрением нового процесса.

Наступил иной период оживленной деятельности. Прежде всего Рэдклиф и Эндикот были уволены на том основании, что директора закрыли дальнейшие исследования Кинга. Затем Кинг полностью ушел в инженерную проработку технических агрегатов. Необходимо было изготовить новые укороченные печи, а также смесители для получения особой смеси, которая и составляла основу нового процесса, иначе говоря, флюса. Здесь уже Брэнд не мог помочь Кингу, и тот завершил всю проработку за десять дней. Заказы на изготовление узлов разослали различным фирмам таким образом, чтобы ни одна из фирм-производителей не могла Догадаться, что же это за узлы. От каждой фирмы по одному наименованию, по одному заказу, чуть ли не по болтику - Для изготовления особых узлов по новым образцам были привлечены сто двадцать восемь фирм. Когда все части были присланы, Кинг сам начал монтаж новой линии. В такой же обстановке строгой секретности были предприняты две важные меры предосторожности. Первая: не возводить новых корпусов. Печи - их было только две - планировали собрать в существующем корпусе. В Саутгемптоне сняли временное помещение для складирования узлов. Второе: они решили скопировать внешнюю уловку "Шале". Одну из печей решили разобрать, и хотя новая занимала лишь треть длины корпуса, со стороны могло показаться, что ничего не изменилось.

Когда все узлы были сконструированы и заказы доставлены, настал черед Брэнда удивляться: оказалось, что предварительная работа не завершена. Кингу снова понадобилась его помощь для серии химических экспериментов.

- Что еще такое?- спросил Брэнд.- Я думал, у тебя все готово. Опять исследования?

- Они необходимы,- резонно заметил Кинг.- Прикинь сам: предположим, мы начнем выпускать точно такой же цемент, как в "Шале". Если они узнают об этом, что тогда? А это непременно случится, как только мы начнем поставлять новый цемент на рынок. Для этого они вполне могут использовать те же методы, что и мы. И что тогда они сделают? Они поймут, что на самом деле произошло, и предъявят нам обвинение в том, что мы украли их формулу. И что будет с нами?

- Они не смогут ничего доказать.

- Может быть, и не смогут. Но если мы не сможем объяснить, как мы получили формулу, то доказательств может и не потребоваться. Мы должны предусмотреть этот случай.

- И как ты собираешься это сделать?

- Так, как и намеревался с самого начала. Необходимо провести серию экспериментов, по результатам которых любой специалист сразу увидит, как я постепенно приближался к искомому решению и в конце концов нашел его. И это мои собственные эксперименты, будь уверен. Если я смогу подтвердить это - мы неуязвимы для любых подозрении.

- И серия таких экспериментов осуществима?

- Да, конечно. Я веду записи всех проведенных экспериментов, в том числе там зафиксированы две тупиковые ветви, когда я выбирал ошибочный путь и мне приходилось возвращаться к главному направлению. Из этих записей весь ход исследований становится ясен как божий день. Сейчас мне нужно провести серию экспериментов и записать результаты так, чтобы документировать ход якобы допущенных мной оплошностей и процесс их выявления и исправления.

И снова Брэнда заразила энергичность его компаньона. Проведя эксперименты, они и в самом деле обезопасили бы себя даже в том случае, если бы стало известно, что у них есть формула.

Интерес прессы к делу Клэя угас в течение недели. Каждое утро газетные сообщения делались все лаконичнее, на пятый день они вовсе исчезли. Появились заметки о том, что ведется следствие, к которому подключился Скотленд-Ярд. Стало ясно, что полиция по-прежнему занимается делом, но не было ни единого намека на то, в каком направлении вдет расследование.

Брэнд ощущал себя как на вулкане. Он испытывал то ужас при мысли, что полиция добирается до них, то облегчение, вспоминая о предпринятых Кингом мерах предосторожности. Однако все это время смерть Клэя тяжким бременем давила на его сердце.

Дни тянулись томительно медленно, а вместе с ними шло и разбирательство дела. Брэнд ожидал судебного разбирательства дела с нарастающим беспокойством. Было видно, что даже выдержка Кинга подверглась немалому испытанию.

Оба они прилагали немало усилий к тому, чтобы выглядеть так, будто все в порядке. Оба хорошо понимали, что выдать себя сейчас, показав причастность к делу,- полное безумие. Каждый, насколько это было в его силах, стремился скрывать приступы внутренней растерянности за внешней беззаботностью. Оба делали вид, что все идет прекрасно.

Наконец в местной вечерней газете появилась подробная статья о судебном разбирательстве дела. Взяв по экземпляру газеты, каждый заперся читать материал в своей комнате, приготовившись к худшему.

Новости действительно были не из приятных.

Было очевидно, что расследованием занимались всерьез, работа следователей освещалась крайне подробно. После интригующего вступления о необычной и драматической природе событий, вызвавшей повышенный интерес жителей тех районов, где проводилось расследование, шло описание собранных улик.

Первым свидетелем был рабочий, который ранним утром ехал на велосипеде на ферму. Он заметил, что белое ограждение на краю дороги возле моста у Феруака частично снесено. Вечером предыдущего дня, когда он возвращался с работы домой, оно было целым. Поэтому он остановился, чтобы посмотреть, в чем дело. Он увидел на берегу реки остов сгоревшего автомобиля. Спустившись, он осмотрел его и обнаружил человеческие останки, также обгоревшие. Человек явно был мертв, поэтому, ни к чему не прикасаясь, он доехал на велосипеде до Истлея и сообщил обо всем в полицию.

Далее следовал старший полицейский офицер Кроуфорд. Он заявил, что, получив сообщение от предыдущего свидетеля, вызвал медэксперта и отправился с ним на место происшествия. Он детально изучил место аварии, состояние и положение автомобиля и тела, следы, обнаруженные в том месте, где машина сошла с дороги, пробив ограждение. После того как медэксперт провел предварительный осмотр тела, останки были отправлены в Истлей. Он собирался сам заняться расследованием дела, но его начальник, старший констебль, указал на то, что случаем, видимо, будут заниматься одновременно несколько полицейских участков, и предложил обратиться в Скотленд-Ярд, чтобы оттуда прислали человека, который будет координировать ход следствия. Поэтому до прибытия следователя он оставил все как есть. Следователь прибыл на следующее утро.

Затем шли показания медэксперта. Он описал останки с такими подробностями, что Брэнд содрогнулся. На вопрос о трещине в задней части черепа он ответил, что, возможно, эта травма нанесена во время аварии, при сильном ударе головой. Однако он не представляет, как это могло случиться, хотя, впрочем, это вне его компетенции. Травма могла возникнуть из-за неосторожности самого водителя, но, с его точки зрения, вероятность этого ничтожна. Вскрытие показало, что эта травма была смертельной.

Затем слово было предоставлено Герберту Декстеру, специалисту по автомобильным двигателям. Он описал технические повреждения автомобиля и пояснил, что они соответствуют скорости двадцать пять миль в час, именно на этой скорости автомобиль рухнул с откоса.

Следователь спросил его мнение о повреждении карбюратора и возгорании горючего. Эксперт сказал, что, по его мнению, они не являются следствием аварии.

Уилфред Бутби, дантист из Ковеса, удостоверил личность погибшего: это Джон Клэй, один из его пациентов, работник Хэвиленда и Мейерса из Шале.

Далее выступил Хэвиленд. Он описал внешность Клэя и рассказал о нем. В частности, об аварии, после которой Клэй остался хромым, и о травмах, которые тот получил, из-за чего перешел на работу сторожем. Он очень хорошо отзывался о Клэе и сказал, что доверял ему, что это был достойный и надежный человек. Его крайне удивило известие о том, что Клэя обвиняют в краже денег.

Мейерс рассказал в подробностях об исчезновении денег. О том, как получал деньги в филиале Лондонского и Южного банка в Ковесе, о ключах и о том, как они хранились, подробно описал свои шаги, которые предпринял, чтобы ввести полицию в курс дела.

Арнольд Фишер, владелец гаража, рассказал о покупке машины, которая затем была найдена сгоревшей, и описал покупателя. Он объяснил, что покупатель, по описанию, был похож на Клэя, но он не в состоянии с уверенностью сказать, кто это был. Банкноты, полученные от покупателя, он сдал в саутгемптонский филиал банка Ллойда.

Были опрошены двое банковских клерков, один из банка в Ковесе - для установления номеров банкнот, которые банк выдал для выплаты зарплаты в "Шале", другой - из банка Ллойда в Саутгемптоне, он подтвердил, что они получили от мистера Фишера банкноты из числа выданных в "Шале".

И наконец, последним был старший инспектор Френч из Нового Скотленд-Ярда. Следователь спросил, что он может сказать об этом деле. Френч сказал, что был послан расследовать этот случай, поскольку у местной полиции возникло подозрение, что это дело "с двойным дном". Осмотр сгоревшей машины заставил его усомниться в том, что карбюратор был поврежден в результате аварии. Он сообщил о находке камня, сказав, что, по его мнению, это доказывает, что "несчастный случай" был подброшенной уликой, специально организованной для особой цели, относительно которой у него есть подозрения, к сожалению, пока недоказуемые.

Он также обратил внимание на травму, полученную пострадавшим: при ударе водителя должно было отбросить вперед, и тело должно было находиться именно в таком положении. Поэтому травма задней части головы не могла быть получена во время аварии. Поскольку этот удар сзади, как считает медэксперт, был смертельным, он, Френч пришел к выводу, что погибший был убит до того, как оказался в машине, и что дорожное происшествие было намеренно инсценировано, чтобы скрыть убийство. Но у Него пока нет конкретных подозреваемых.

Это заявление оказалось настоящей сенсацией, хоть и До этого не было недостатка в слухах об истинном положе ним дел. Френчу задали много вопросов, но больше он ничего не смог сообщить.

Когда Френч закончил, следователь обратился к суду, его речь приводилась полностью. Подводя итог всему сказанному, он уклонился от выводов.

- Мы не знаем, что же на самом деле произошло,- сказал он, обращаясь к суду.- Нет доказательств того, что погибший, Клэй, изготовил ключ и ограбил сейф в "Шале". Однако мы переходим на почву чистых догадок, утверждая, что это сделал кто-то другой. Если Клэй был убит, это означает, что кто-то еще был замешан в этом, и вполне может быть, что этот неизвестный или неизвестные лица также участвовали в ограблении. А может быть, кто-то, узнав об украденных деньгах, отнял их у Клэя и совершил убийство, чтобы скрыть свое преступление. Все эти предположения, однако, не имеют к вам отношения.

Далее он сказал, что суд должен просто констатировать личность погибшего и причину его смерти, добавив - если суд найдет это необходимым пункт о том, на кого они возлагают вину за его смерть.

Суд после короткого совещания вынес ожидаемый вердикт о предумышленном убийстве, совершенном неизвестным или неизвестными лицами.

С ужасающей ясностью Брэнд понял, что этот вердикт раз и навсегда отрезает для него с Кингом возможность представить дело как несчастный случай - если вдруг полиция до них доберется. Уже то, что они не заявили о случившемся, заслуживало резкого осуждения. А если станет известно, что они приступили к переоборудованию завода и украли секрет, ничто не спасет их от наказания.

С другой стороны, судебное разбирательство все же разрядило обстановку, показав, как мало известно суду о деле.

Похоже, они решили, что Клэй купил машину у Фишера, и если это действительно так и есть, то он и Кинг в полной безопасности. Конечно Брэнд слышал, что полиция не всегда говорит все, что знает. Но ведь в "Джоймаунте" никто из полицейских не появлялся. И до публикации материала о судебном разбирательстве дела он был уверен, что особенно беспокоиться нечего.

Но теперь на Брэнда накатила волна страха, который до этого таился где-то в подсознании. Теперь, подстегиваемый угрозой дознания, страх резко усилился.

Был и еще один вроде бы малозначительный повод для страхов: Кинг в последнее время выглядел крайне обеспокоенным. Его тревога явно нарастала день это дня. Он ничего не говорил, но Брэнд и сам догадался, что возникло какое-то серьезное затруднение.

Несколько дней спустя после судебного разбирательства Он наконец спросил об этом Кинга. Кинг с сомнением посмотрел на него, а потом сказал: "Давай прогуляемся вечерком, заодно и поговорим".

Оставшуюся часть дня Брэнд провел как на иголках, с трудом сохраняя самообладание. Что-то стряслось, это было очевидно.

Но когда Кинг наконец рассказал ему, в чем дело, Брэнд не принял это слишком близко к сердцу и даже слегка успокоился.

- Так в чем дело?- решительно спросил он у Кинга.- Что-то прошло не так?

- Все прошло как надо,- ответил Кинг.- Меня беспокоит не прошлое, а настоящее. Загвоздка только в этом.

- Расскажи мне.

- Ладно. Давай прикинем возможный ход событий. Когда детективы ездили в "Шале", Хэвиленд и Мейерс наверняка рассказали им о процессе. Спрашивается, с какой стати реальный мотив, скрытый за внешним ходом событий, ничуть не заинтересовал их? Мне это кажется необъяснимым.

- А что, если они докопались до него?- возразил Брэнд. Разве не на этот случай Кинг осуществил последние серии экспериментов?- Разве с этой стороны нам грозит опасность?

- Не спеши. Если они обратили внимание на процесс и предположили, что он был украден, первым делом они должны были задаться вопросом: а кому он нужен? Ответ очевиден: "Джоймаунту", единственному заводу в округе. Помни, наши коллеги из Медины их не интересуют, ведь процесс предназначен для быстротвердеющего цемента, который они не производят.

Брэнд кивнул и Кинг продолжил:

- Так вот, если они думали о "Джоймаунте", то прежде всего нацелились на меня, технического специалиста фирмы. А если они решили, что мне кто-то помогал, то это, разумеется, ты. Так что, Брэнд, ты видишь, нам нельзя рисковать, чтобы не вызвать подозрений.

- Но как нам этого избежать?

- Есть лишь один способ: мы не должны продавать наш Цемент по сниженным ценам и делать скидки. Иначе это сразу же навлечет на нас подозрения.

- Но мы получим прибыль и при стандартных ценах!

- Без сомнения. Но это будет нашим секретом. Скотленд-Ярд не должен знать об этом. А если мы введем скидки, они сразу возьмут нас на крючок.

Брэнд колебался.

- А пойдут ли на это директора?- нерешительно произнес он.- Ты же знаешь, они намереваются снизить цену и в четыре раза увеличить наш оборот.

- Вот именно!- сказал Кинг.- Это я и хотел с тобой обсудить. Таскер способен удержать их от этого. Похоже, нам придется рассказать ему все.

Это предложение было крайне неприятно Брэнду. Он сразу отверг его. Они не могут доверять ни Таскеру, ни кому бы то ни было. Хорошо известно: тайна, о которой знают трое,- уже не тайна. Кроме того, с чего они взяли, что Таскер поверит, будто смерть Клэя была чистой случайностью? А если он не поверит, с какой стати ему нас покрывать?

- Да, это серьезная проблема,- согласился Кинг.- Но думаю, нам стоит рискнуть. Если мы собьем цены "Шале", то уж точно натравим на себя Скотленд-Ярд. Уж лучше рискнуть, рассказав все Таскеру. Здесь у нас есть шанс. А ты что предпочитаешь? Другой вариант? Признать себя побежденными и выйти из игры?

Они спорили около часа. Наконец Брэнд признал, что его компаньон прав. Если не рассказать все Таскеру, то совет примет решение о демпинговых ценах. А уж Таскер сумеет представить дело так, чтобы этого не произошло. Из двух зол решили выбрать меньшую: рассказать все Таскеру.

- Хорошо!- сказал Кинг, когда они приняли такое решение.- Ты договоришься с Таскером о встрече?

Брэнд кивнул и с тяжелым сердцем, предчувствуя недоброе, расстался с Кингом и вернулся в пансион.

Глава 13

Снова переполох в "Джоймаунте"

На следующее утро, когда пришла почта, Брэнд зашел к Таскеру.

- Кинг хочет поговорить с вами в связи с новым процессом,- сказал он.Хотим рассказать вам кое-что не слишком приятное. Приготовьтесь к плохим новостям, Таскер.

- И что же это?- пробормотал Таскер, не отрывая глаз от письма, которое он читал.

- Без Кинга не стоит говорить об этом. Но дело весьма серьезное. Есть повод для расстройства.

Таскер отложил письмо и внимательно взглянул на молодого человека.

- Я вижу, вы сами расстроены,- мягко сказал он.- Если это так важно, давайте поговорим прямо сейчас. Зовите его сюда.

Уверившись, что их никто не слышит, Кинг изложил всю историю. Он начал с напоминания Таскеру о том, как хот выбрал его для исследования причин падения продаж Джоймаунтской компании, и он нашел причину. Он очень живо обрисовал судьбу концерна и каждого из них в случае, если не удастся переломить полосу неудач, постигнувших их. Мало того что открытие процесса "Шале" - единственная надежда для "Джоймаунта", на чем он сделал особый упор, это открытие не должно нанести ущерба "Шале".

- Вам хорошо известно, и, пожалуй, даже лучше, чем нам, что мы не хотим нанести урона "Шале", но лишь защититься, чтобы "Шале" не нанесло урона нам,- убеждал он.

Таскер, который к тому времени сидел мрачный как туча, кивнул в ответ, и Кинг начал рассказывать, как он решил взглянуть на завод в Шале, как он заручился помощью Брэнда, как они совершили предварительную вылазку, обнаружив, что необходимы ключи. Он рассказал, как сделал слепки ключей и о второй вылазке в "Шале" с ее ужасающим финалом. Затем он изложил, что они предприняли, чтобы избежать той жуткой ситуации, в которой они оказались: сторож должен был исчезнуть и для его исчезновения требовался ясный мотив. Он описал, как осмотрел офисы, обнаружил деньга и решил, что это самое подходящее для его цели. Он сделал это, зная, что умерший был одинок и пятно на его имени никому не повредит.

Далее он описал свое отчаяние, когда после тех неимоверных усилий, которые они приложили, чтобы добраться До "Шале", оказалось, что все было напрасно.

Он рассказал о внутренней борьбе, которую выдержал с самим собой в "Шале" той ночью, с трудом удержавшись от бегства прочь оттуда, из этого внушающего ужас здания. Его удержала лишь мысль о том, что это его единственный шанс, который никогда не повторится. Ведь если он бросит все, "Джоймаунт", он сам и его друзья окажутся "за бортом".

В конце концов он сумел перебороть свое смятение и отпер оба сейфа. В сейфе Хэвиленда он обнаружил то, что искал. Сделав над собой колоссальное усилие, он заставил себя присесть и скопировать бесценный документ слово в слово.

И наконец, он рассказал, как они скрыли тело, спрятав его в гараже Брэнда; как он, переодевшись в одежду Клэя и напудрив лицо, изображал хромоту и говорил писклявым голосом, когда покупал автомобиль, как он ездил на нем целый день и наконец поздно вечером спрятал его в старом карьере; как они организовали дорожное происшествие и о серии последних экспериментов, проведенных, чтобы можно было продемонстрировать, как он открыл процесс, если такое объяснение окажется необходимым.

По мере развития повествования на лице обладающего железной выдержкой Таскера все сильнее проявлялись обуревавшие его чувства. Услышанное просто потрясло ею. На время он даже потерял дар речи. Наконец он справился со своими чувствами и, нахмурившись, с ужасающей педантичностью отметил, что если они попадутся, то ни один суд не усомнится в факте убийства. С ним хмуро согласились, и Таскер добавил, что теперь и он тоже определенно становится их соучастником. Но ему придется пойти на это, потому что ведь не может же он оставить Кинга и Брэнда на произвол судьбы. Он выслушал их историю, и даже безотносительно к его собственной участи и судьбе "Джоймаунта" он не может преднамеренно подвергнуть своих коллег риску быть схваченными за убийство, которого они, как он искренне верит, не совершали.

Молодые люди были слегка ошеломлены тем, что их шеф принял такое живое участие в них, но Таскер без церемоний отмел их выражения признательности. Обладая недюжинной деловой хваткой, он тотчас смекнул, в чем дело, когда Кинг заговорил о сниженных ценах.

- Мы сделаем это когда-нибудь в будущем,- сказал он с неожиданной решимостью.- Мы ведь выпускаем не так много цемента. А прибыли и без того будут вполне достаточными.

- Именно этого я от вас и ждал, Таскер,- сказал Кинг.- А вы сможете убедить в этом совет директоров, не посвящая их в нашу историю?

- О господи, конечно,- с пренебрежением сказал Таскер.- На что они способны? Брамвелл в отъезде, а больше никто не разбирается в бизнесе. Когда вы будете готовы?

- Через две недели.

- Ну что ж, нам ничего больше не остается, кроме как притаиться и держать язык за зубами.

С таким напутствием, достигнув полного взаимопонимания, они разошлись.

В положенное время собрался совет директоров. Директора последовали совету Таскера и решили, что продажная цена продукта останется неизменной. Все горячо поздравляли Кинга и по предложению Таскера решили выделить ему пять процентов прибылей от процесса плюс существенное увеличение жалованья.

Таскер настоял на необходимости соблюдения полной секретности, чтобы другие фирмы не перехватили процесс. Иначе конец их прибылям - резонно объяснил он. Он был очень рад, что директора приняли все его предложения.

Дела пошли своим чередом, узлы новых механизмов были доставлены и собраны Кингом. Шесть недель спустя после получения процесса новая линия была пущена.

Результаты превзошли все ожидания. Когда Брэнд подсчитал реальную стоимость продукта, оказалось, что экономия даже больше, чем выходило по оценкам Кинга. "Джоймаунт" тихо ликовал. Завод был спасен. Все сохранили свои рабочие места, и теперь оставалось лишь получать денежки. Запуск процесса знаменовал начало периода процветания, особенно для трех ведущих специалистов завода.

Полиция никак не проявляла себя. Сомнения и страхи Брэнда начали потихоньку таять и мысли об аресте и о том, что последует за ним, постепенно оставили его. Создавалось впечатление, что власти были вполне удовлетворены тем, что во всем оказался виноват погибший Клэй, либо дальнейшее расследование зашло в тупик.

Брэнд начал надеяться, что самый ужасный эпизод его жизни безвозвратно канул в прошлое.

Затем произошло новое событие, которое заставило его и двух его сообщников крайне серьезно задуматься.

Как-то ранним ноябрьским утром Брэнда вызвали в офис Таскера. Придя, он застал там Хэвиленда и Мейерса.

Брэнд был едва знаком с владельцами "Шале", он встречал их на деловых собраниях. Они никода не были в "Джоймаунте", а он и Таскер - у них в "Шале". Они вежливо приветствовали друг друга.

- Наши коллеги приехали обсудить с нами деловые вопросы,- пояснил Таскер,- и так как тема затрагивает нас всех, я подумал, что будет лучше позвать вас.

Брэнд пробормотал, что рад видеть гостей. Сначала шел общий разговор, затем Хэвиленд перешел к делу.

- Ныне время жестокой конкуренции и мы крайне внимательно следим за действиями наших конкурентов. Думаю, что и вы этим не пренебрегаете?произнес он.

Таскер подтвердил, что так он и есть.

- Мы постоянно следим за рынком,- размеренным тоном, как всегда, продолжал Хэвиленд.- Полагаю, что и вы делаете то же самое.

Он снова выдержал паузу, но Таскер просто кивнул, и он продолжал.

- Частью наших мер является периодический анализ состава цемента наших коллег, мы делаем это в течение последних трех-четырех лет.

- Весьма полезная практика,- любезно откликнулся Таскер.- Хотя боюсь, мы не уделяем ей должного внимания. Изменение цен и скидки - вот что нас волнует.

Хэвиленд согласился с ним.

- Мы не упускаем из виду и это, но считаем химический анализ крайне значимым. Сейчас мы анализируем образцы всего цемента, который появляется на рынке. Среди прочих мы исследовали и ваш цемент. Надеюсь, вы не против?

Таскер улыбнулся.

- Конечно нет,- сказал он.- С чего бы это?

- За нашими действиями, разумеется, не скрывается каких-либо происков, это чисто деловая акция. Но по поводу состава вашего цемента Сэмсон, наш эксперт, представил интересный доклад. Он обнаружил, что ваш цемент содержит значительно больше минеральных добавок, чем любой другой, и в связи с этим обладает особыми свойствами. Должен сказать, что такой цемент нам хорошо знаком: мы сами выпускаем его уже в течение довольно продолжительного времени.

- Это очень интересно,- заинтересованным тоном проговорил Таскер.- В нашем цементе нет ничего таинственного. Мы слегка изменили процесс, который был доработан нашим химиком Кингом. Так вы говорите, у вас что-то похожее?

- Точно такой же материал мы выпускаем уже около трех лет.

- Действительно, очень примечательно. Разумеется, прогресс движется в одном направлении. История учит, что одни и те же открытия совершаются разными людьми одновременно. Похоже, в мировой истории наступает период, когда все готово к появлению нового продукта - и он появляется, одновременно в разных местах.

Хэвиленд выдержал паузу.

- Действительно,- сказал он сухо,- это правда. Но это не единственный способ объяснить столь примечательное совпадение,- присовокупил он со зловещим акцентом, по крайней мере так показалось Брэнду.

Он сделал паузу и, не давая Таскеру заговорить, продолжал.

- Но мы пришли сюда вовсе не затем, чтобы тратить время на обсуждение проблемы случайных совпадений. Оставим совпадения в покое. Нам хотелось бы поговорить о более приятном деле. Не заключить ли нам - ввиду вашего открытия - определенный договор?

Во время этой преамбулы у Брэнда сердце буквально ушло в пятки. Он истолковал всю беседу в одном ключе: каким-то немыслимым образом стало известно, что они натворили в "Шале". И теперь партнеры явились к ним, взыскуя мести.

Однако последняя реплика Хэвиленда придала разговору совершенно неожиданный оборот. А ведь Брэнд мог бы поклясться, что их гость клонит к чему-то совсем иному. Ситуация развеселила его и в то же время на душе у него стало неспокойно. А может, гадал он, партнеры "Шале" подозревают о том, что произошло, и их предложение на самом деле искусная ловушка, расставленная, чтобы доказать их виновность?

Эти мысли промелькнули в мозгу Брэнда, но он не успелсосредоточиться на них. Таскер заговорил.

- Любопытное предложение,- сказал он,- и мы были бы рады принять его. В то же время я пока не знаю, о чем идет речь. Говоря напрямик, какого рода подразумеваемая договоренность?

- Мы оба, производя новый продукт, получали с него хорошую прибыль. А сейчас возникла ситуация, в которой мы можем начать сбивать цены друг друга. Это было бы прискорбно,- и он криво улыбнулся.

- Вы имеете в виду, что мы не должны играть на понижение наших цен?

- И это тоже.

Таскер встал и подошел к шкафу. Он достал ящик с сигарами и предложил гостям.

- Похоже, наша беседа будет более длительной, чем я Предполагал, давайте устроимся поудобнее,- предложил он и достал виски, содовую и четыре стакана.

- Очень любезно с вашей стороны,- откликнулся Хэвиленд, Мейерс тоже пробормотал что-то учтивое.

На некоторое время они упустили нить беседы, но Таскер не преминул вернуться к ней.

- Я могу сразу сказать,- начал Таскер,- что нам легко договориться о том, чтобы не сбивать цены друг друга. Да ведь вам известно, что мы и сейчас этого не делаем.

Он обезоруживающе улыбнулся и добавил:

- А вот вы срезаете нам цены.

- Это так,- с готовностью согласился Хэвиленд.- Но это мы поправим. Если мы договоримся о главном, подобные мелочи урегулируются сами собой.

- Я думаю,- сказал Таскер осторожно,- нам нужно обсудить между собой пакет предложений, с которыми вы вышли на нас.

Он взглянул на Брэнда, и тот утвердительно кивнул.

- Разумеется,- сказал Хзвиленд.- Пока наши объединенные предприятия производят лишь малую часть быстротвердеющего цемента в стране, положение не столь серьезно. Но если объем производства увеличить за счет лицензий другим фирмам на наш процесс - это совсем другое дело.

- Я понимаю,- сказал Таскер, кивнув.- Вы думаете, что нам следует договориться о том, чтобы не распространять лицензии, не увеличивать производство путем покупки новых предприятий и расширения существующего производства?

- Это может быть тоже включено в соглашение,- кивнул Хэвиленд.- Но есть еще более важный аспект: это прибыль. Нам известны размеры нашей прибыли, и, учитывая, что у нас один процесс, мы вполне можем оценить ваши прибыли.

- Не думаю, что наши процессы идентичны,- тотчас ответил Таскер.- Вы утверждаете, что наш новый продукт такой же, как ваш. Вы провели анализ, и, если вы так говорите, я готов согласиться с вами. Но я лично не в курсе. И я не очень понимаю, как можно утверждать, что процессы идентичны. В Рим ведет много дорог.

- Таково мнение нашего инженера Сэмсона, который утверждает, что процессы должны быть идентичны. Однако давайте опустим этот вопрос. Если вы полагаете, что я не в состоянии оценить размер ваших прибылей, то далее я буду просто говорить о прибыли в общем смысле.

Таскер улыбнулся.

- Вот это вполне корректно.

- Что ж, хорошо. Вы сказали, что ваш химик Кинг запустил свой процесс сравнительно недавно?

Таскер на мгновение замялся.

- Не помню точно своих слов, но это правда. Он долго работал над ним, но лишь сравнительно недавно мы начали производить продукт.

- Прекрасно. Мы тоже сделали такой вывод. Итак, мы обсудили целый круг вопросов, но лишь сейчас подходим к наиболее важному пункту. Можно сказать, что мы говорили о кокосах, но пока не затрагивали тему кокосового молока. Вы выпускаете продукт недолго, а мы - уже более трех лет.

Таскер разыграл удивление.

- Что ж с того? Можно сказать, мы подхватили эстафету. Не вижу в этом ничего, затрагивающего наш престиж.

- Возможно, я не слишком ясно выразился,- вежливо произнес Хэвиленд.Исходя из сроков мы считаем, что наш процесс предшествовал вашему. И в этом мы фактически имеем перед вами приоритет.

- Что ж, разумеется,- согласился Таскер.- Об этом спорить не приходится. Хотя я могу предположить, например, что вы намеренно стали подрезать нам цены, узнав, что Кинг ведет исследования.

- Хорошо. Но у нас есть право первенства на процесс.

- Умозрительно - да. Но только умозрительно. Ведь вы не запатентовали ваш процесс?

- Нет. Но мы думаем, это вряд ли относится к делу. В действительности, мистер Таскер, мы не имеем в виду просто признание нашего приоритета. Мы думаем, что это влечет за собой отчисления с прибылей.

Таскер стал еще более учтив.

- Боюсь, что на этот раз это я выразился недостаточно ясно. Наш инженер открыл процесс, я имею в виду наш процесс,- в результате серий независимых экспериментов. Я думаю, это можно легко подтвердить.

- Дорогой сэр!- Хэвиленд просто-таки переполняли чувства,- не подумайте, пожалуйста, что я сомневаюсь в этом. Я уверен, что он готов продемонстрировать нам все стадии поиска от изначальной неопределенности до законченного процесса. Но сомневаюсь, что это меняет дело. Я настаиваю на нашем требовании о простом приоритете.

- Но ведь в случае, когда два человека независимо друг от друга сделали незапатентованное открытие, вы же не будете требовать, чтобы тот, кто оказался вторым, присягнул в верности первому?

- Боюсь, нам не стоит тратить время на рассмотрение отвлеченных ситуаций, наш случай вполне конкретный и весьма ясный, я думаю.- Хэвиленд натужно рассмеялся.- Это наш цемент. В этом случае у нас есть все основания думать, что мы можем претендовать на процент отчислений с ваших прибылей от процесса.

Таскера не удовлетворила такая формулировка.

- Полагаю,- он улыбнулся,- что это совершенно неприемлемая позиция. Не припомню, чтобы мне когда-то доводилось слышать о выдвижении подобных требований. Но возможно, мы говорим о разных вещах. Я вкладываю в слово "отчисления" нечто весьма существенное. А вы, без сомнения, подразумеваете некую номинальную сумму в знак признания права первенства?

- Боюсь, не номинальную. Чтобы понапрасну не занимать ваше время, скажу, что, по нашему мнению, обстоятельства вынуждают нас претендовать на семьдесят пять процентов прибылей от процесса.

Таскер опять улыбнулся, но Брэнд видел, что за улыбкой таится тяжелый холодный взгляд.

- Вы шутите, мистер Хэвиленд,- игриво сказал он.- Как я упомянул, простое признание, что вы были первыми, это одно. Но ваше предложение равнозначно нашей работе с процессом по вашей лицензии, названная вами цифра прямо говорит об этом.

- Да, именно в этом и заключается наше предложение. Вы не находите, что оно вполне резонно?

- Я никак не могу воспринять его всерьез. Те позиции, о которых вы упоминали ранее, действительно вполне разумны. Но отчисления в семьдесят пять процентов!..

Таскер рассмеялся, это его явно позабавило.

- Что ж,- сказал Хэвиленд,- жаль, что нам не удалось уладить это дело с глазу на глаз. Мы думали, что предлагаемые условия вполне приемлемы. Что ж, давайте пока прервем наши переговоры. Вы со своей стороны подумайте о том, на каких условиях вы готовы сотрудничать с нами. По крайней мере, я рад, что вы считаете наше сотрудничество желательным.

- Я тоже рад,- ответил Таскер.- Разумеется, вы понимаете, что наш статус различается. Вы - владельцы предприятия и можете поступать по своему усмотрению, а я подчиняюсь совету директоров. Однако могу вас уверить, что мы всесторонне рассмотрим ваше предложение. Не знаю,- тон его стал шутливым,- не окажусь ли и я включенным в эти семьдесят пять процентов отчислений.

- Мы не исключаем другие возможности,- добавил Хэвиленд с улыбкой.- Мы совершенно непредвзято подходим к будущим встречам с вами, готовые к любым предложениям. Разве не это является международной практикой? Пошли, Мейерс, не стоит целый день отрывать людей от дела.

Он обратил это в шутку, но глаза его не улыбались.

Соблюдая этикет, Таскер и Брэнд проводили их до пристани и помахали вслед ручкой словно добрым друзьям. Но когда они возвращались обратно, лицо Таскера было хмурым.

- Ну вот, Брэнд,- сказал он отрывисто.- Они знают!

Глава 14

Альянс с врагом

Во время ленча Брэнд выглядел озабоченным. Его одолевали мысли о своем благополучии, безопасности, надеждах на будущее. Ведь Таскер был прав. Вместо того чтобы навсегда кануть в прошлое, жуткое дело "Шале", похоже, только начиналось.

Невозможно было даже предположить, к чему может привести новый оборот событий. Они явно шантажировали их, но ограничивалось ли дело только этим? Означало ли предложение Хэвиленда лишь снижение их прибылей? Или Хэвиленд хотел получить доказательство их причастности к делу, чтобы предъявить обвинение в убийстве?

Брэнд страшно перепугался.

Такого страха на него еще не накатывало со времени начала этого отвратительного дела. Как же он жалел, что впутался в него, связавшись с Кингом! Он отдал бы что угодно за то, чтобы, проснувшись утром, обнаружить, что весь этот кошмар ему приснился.

Как легко он теперь воспринял бы потерю работы и денег! Если бы он мог так же легко рассеять тот ужасный мрак, что сгустился над ним!

Его приободрил деловой тон Таскера.

- Нам следует всесторонне обсудить дело, Брэнд,- предложил управляющий.- Если мы не проявим бдительности, эти парни нас достанут.

Брэнд взял себя в руки.

- Давайте вернемся в ваш кабинет и позовем Кинга,- в свою очередь предложил он.

- Нет,- возразил Таскер.- Именно этого и не стоит делать. Если мы тут же соберем совещание, будет ясно, что для нас это крайне важно. Нет, Брэнд, ты возвращайся в свой офис, словно ничего не произошло, и не заходи к Кингу. А вечером вдвоем приходите ко мне домой.

Это было разумно. Брэнд последовал совету Таскера. Но вернувшись в свой офис, он понял, что не в состоянии заниматься делами. Он никак не мог сосредоточиться на работе и перепоручил свои обязанности одному из клерков.

Он увиделся с Кингом за ленчем, но лишь сказал, что случилось нечто весьма серьезное и вечером они собираются у Таскера. Лишь по пути к Таскеру он рассказал Кингу обо всем.

Кинг очень встревожился. Он-то был абсолютно уверен, что его план безупречно сработал, и новость, показав, что весь план пошел прахом, не только лишила его душевного равновесия но и больно ущемила самолюбие.

Управляющий ждал их в библиотеке. Брэнд успокоился, увидев, что Таскер ничуть не взволнован и выглядит как обычно.

- Холодная ночь,- заметил он.- Вы как раз успели к кофе.

Они расположились возле камина, Брэнд с Кингом достали сигареты, Таскер закурил трубку и заговорил о футболе, пока служанка не принесла кофе и не вышла. Лишь тогда он приступил к делу.

- Скверная штука,- сказал он Кингу.- Полагаю, Брэнд рассказал тебе?

- Да,- сдержанно ответил Кинг.- Дело просто дрянь.

- Насколько все скверно, нам не известно,- уточнил Таскер.- Можно только гадать, какими уликами они располагают и о чем просто догадываются.

- Думаете, они отчасти блефуют?- спросил Кинг.

Таскер кивнул.

- Да, но вот насколько? Именно это главный вопрос.

- Так блефовать довольно рискованно,- в голосе Брэнда слышалось сомнение.

- Думаешь?- Таскер покачал головой.- И как это выяснить?

- Никак. Предположим, что мы не были в "Шале". Мы можем привлечь их к суду за клевету.

- Нет, не можем,- сказал Таскер.- Во время разговора об этом не было сказано ни слова.

Кинг кивнул.

- Это правда. Похоже, они намеренно так провели встречу, чтобы, если мы решим, что у нас рыльце в пушку, мы приняли их предложение. Но в то же время они и словом не обмолвились о нашей подмоченной репутации, насколько я могу судить из того, что мне рассказал Брэнд.

- Они нас шантажируют,- предположил Брэнд.- Разве стали бы они рисковать, если бы у них не было надежных тылов?

- Они ведут себя так, чувствуя свою правоту,- ответил Таскер.

- Несмотря на то, что у них нет доказательств?

- Думаю, да.

- Я тоже склоняюсь к этому мнению,- заметил Кинг.- Здесь явно замешан Скотленд-Ярд. Трудно поверить, что Хэвиленд и Мейерс обнаружили что-нибудь, до чего не докопался Скотленд-Ярд. Но если бы Ярд до чего-то докопался, полиция навестила бы нас с Брэндом. Однако они не пришли. Поэтому я думаю, что на самом деле у них нет никаких доказательств.

Таскер жестом выразил свое несогласие.

- Я так не думаю. Мне представляется, что в "Шале" прекрасно все знают, но не хотят вмешивать полицию.

- Не похоже,- возразил Брэнд.

- Подумайте сами.- Таскер наклонился к ним, жестикулируя.- У них секретный процесс, о котором никому не известно и который приносит им большие прибыли. Пусть мы позаимствовали его. Тогда логично предположить, что в "Шале" захотят избежать огласки.

- Вы думаете, если бы о его существовании стало известно, все бросились бы его заимствовать?

- Да. Все химики начнут искать и рано или поздно кто-нибудь получит его.

- Это точно. Если Скотленд-Ярд оповестить об этом, то существование секрета станет всем известным.

- Вот именно. Поэтому они не хотят втягивать в это полицию.

Брэнд беспокойно шевельнулся.

- Так вы и в самом деле надеетесь, что они утаили Дело от полиции? В таком случае, если истинная подоплека дела выплывет наружу, они задним числом окажутся соучастниками.

- Ага,- сказал Таскер,- об этом-то и речь, Брэнд Вот что нам следует обсудить. Пойдут ли они на такой риск?

- Здесь нет никакого риска,- возразил Кинг.- Например, они могут сказать, что ничего не утаивали, но не представляли себе значение ключевого факта, и лишь сейчас оно стало им ясно.

- Думаю, что так можно обойтись с любыми фактами.

- Такую возможность трудно допустить, но и сбрасывать ее со счетов тоже нельзя.

Наступило молчание. Затем Кинг шевельнулся.

- Чем больше я об этом думаю, тем сильнее у меня ощущение, что у них нет доказательств. Они блефуют, вынуждая нас сделать первый ход. Предлагаю выждать и посмотреть, что последует дальше.

Таскер поверялся к Брэнду.

- Что вы на это скажете?- спросил он.

- Думаю, это резонно,- нерешительно согласился Брэнд.

- А каково ваше мнение, Таскер?

- Мне-то что, решайте вы,- ответил Таскер.- Ведь это прежде всего касается вас, а не меня.

- Так вы устраняетесь, Таскер?- взъелся на него Брэнд.- А я думал, мы все друг за друга.

Таскер пожал плечами:

- Я с вами всем сердцем и душой и готов всячески содействовать вам, насколько это в моим силах. Но вы должны понимать, что если дело выплывет наружу, то какая польза от моего или вашего самопожертвования?

- Но вы не можете остаться в стороне.

Таскер улыбнулся.

- Почему же нет? Разве Кинг не дал мне письменного заявления, что процесс - это его собственное открытие, сделанное в результате его собственных экспериментов? Я ничего не знаю ни о каких вылазках в "Шале". Однако...- Он жестом остановил Кинга, который хотел что-то сказать,- давайте не будем рассматривать отвлеченные случаи, подобные этому. Так вы оба полагаете, что нам следует считать их демарш блефом?

- Да,- сказал Кинг, игнорируя зловещее предупреждение своего шефа.- Мне кажется, что если мы не пойдем у них на поводу, то они будут вынуждены открыть свои карты.

- Хорошо. Вы согласны, Брэнд?

Брэнд согласился, хоть и нерешительно.

- Ладно я тоже согласен. Я рад, что мы это решили. Давайте еще по стаканчику перед вашим уходом.

Спустя четыре дня Таскер отослал письмо невинного содержания Хэвиленду. Он написал, что рассмотрел возможность согласования позиций, высказанных в их недавнем разговоре, и он, Таскер, выражает уверенность, что они вполне могут заключить соглашение о сотрудничестве по обсуждаемым позициям. Он полагает, что это будет в интересах и "Джоймаунта", и "Шале". Он не думает, что его директора будут возражать против признания чисто формального приоритета "Шале" в открытии процесса. Он закончил фразой о том, что "Джоймаунт" готов к дальнейшему обсуждению предложений "Шале".

- Это будет нашей уловкой,- сказал Кинг, когда Таскер пригласил его и Брэнда к себе в офис, чтобы прочитать письмо.- Теперь они будут вынуждены либо остановиться на этом, либо открыть свои карты.

Брэнд согласился, хоть и не видел причин для "Шале" останавливаться.

Его мнение вскоре подтвердилось. Хэвиленд, также выждав четыре дня, ответил, что он был рад получить письмо Таскера с подтверждением, что инициатива "Шале" в целом встречена с одобрением. Без сомнения, добавил он, финансовые предложения будут, очевидно, рекомендованы правлению "Джоймаунта". Он думает, что будет полезным дальнейшее обсуждение, и поскольку в будний день трудно выкроить время для дел, выходящих за рамки привычных занятий, он пригласил Таскера и его коллег в "Шале" в следующий вторник к девяти часам вечера.

Трое управленцев "Джоймаунта" подумали, что письмо выглядело малозначительным. Его лаконизм мог указывать на то, что самоуверенности у Хэвиленда поубавилось. Более того, здесь явно угадывалось желанней сохранить дело в тайне. Когда во вторник вечером все трое садились в лодку Брэнда для поездки на остров, каждый был обеспокоен чуть больше, чем можно было ожидать.

Когда они прибыли, по чистой случайности или намеренно на пристани не было ни одного судна. Мейерс ждал их у причала и, открыв калитку в воротах своим ключом, провел их в комнату для совещаний.

Хэвиленд и Сэмсон уже ждали их. Сэмсона представили всем прибывшим, так как никто из них не был с ним знаком.

Хэвиленд показал себя радушным хозяином. Он позаботился, чтобы гости удобно устроились в креслах и предложил напитки и сигары. Сначала разговор касался общих тем, затем Хэвиленд перешел к делу.

- В письме я не стал об этом говорить,- начал он по мы подумали, что наши встречи должны быть по возможности строго приватными. Даже наш сторож не знает что вы здесь.

Таскер лаконично одобрил такой подход, и Хэвиленд продолжил.

- Полагаю, мы можем продолжить наш разговор с того места, где остановились в прошлый раз. Итак, в целом вы рассмотрели возможность достижения соглашения между нами. Из вашего письма я понял, что это сделано?

- Мы втроем обсудили это,- подтвердил Таскер,- но я не донес дело до сведения совета. Я бы предпочел представить им готовые конкретные предложения.

- Логично,- сказал Хэвиленд.- Каково ваше мнение о наших предложениях?

- Если говорить в целом,- ответил Таскер,- то мы за соглашение, но предложения недостаточно проработаны, чтобы сразу ответить однозначно.

Хэвиленд кивнул.

- Именно для уточнения предложений, как я полагаю, мы и собрались. Могу я узнать, есть ли у вас конкретные позиции?

- Думаю, с учетом того, что это ваша инициатива, ваши предложения, вероятно, обдуманы более взвешенно, чем наши. Полагаю, что сперва следует выслушать вашу сторону. Лично я предполагаю, что они составят основу соглашения.

Хэвиленд пожал плечами.

- Как вам угодно. Я набросал несколько пробных пунктов, которые мы выдвигаем в качестве исходных моментов для обсуждения.

Он достал бумаги из ящика стола и протянул Таскеру.

Не без трепета управленцы "Джоймаунта" заглянули в них. Список содержал семь коротких пунктов, не развернутых, а просто кратких заметок о том, что должен включать будущий документ. Ознакомившись с ним, гости поняли, что их ждет полный крах.

Первые пять пунктов были весьма безобидные, хотя и значимые. Кратко говоря, они включали в себя требование, чтобы существование и природа процесса, используемого обеими фирмами, хранились в тайне; что цены будут одинаковыми и согласованными, как и скидки или уступки, что работа будет вестись в духе согласия и сотрудничества, ни одна из фирм не будет иметь преимущества в расходах. Каждая будет ставить другую в известность о своих контрактах. При необходимости рабочие мощности одной из них могли быть использованы для содействия в исполнении объемных заказов. Эти пять пунктов выглядели вполне приемлемо.

Но, конечно, управленцев "Джоймаунта" взволновали не эти пункты. Они были обескуражены пунктами шесть и семь, весьма лаконичными, однозначными и составлявшими разительный контраст с предыдущими.

Они выглядели так:

6. "Джоймаунт" признает, что новый процесс является абсолютной собственностью "Шале".

7. "Джоймаунт" использует процесс по лицензии "Шале" и выплачивает "Шале" 75 % прибылей, получаемых от процесса.

Брэнд был уничтожен. Дела обстояли хуже некуда. "Шале" вряд ли выдвинул бы такие требования, если бы им не было точно известно, что произошло. Он с беспокойством, которое пытался скрыть, взглянул на Таскера. Таскер, подумал он, отменно играет свою роль. Он просмотрел пункты и когда добрался до шестого и седьмого, его брови поползли вверх, он недоуменно присвистнул и слегка улыбнулся, весьма выразительно изобразив ироническое принятие навязчивой идеи.

- Точно так же и некоторые живые существа,- сказал он любезно,- имеют жало на хвосте. Что ж,- он взглянул на Брэнда и Кинга,- думаю, мы можем с определенностью сказать, что первые пять пунктов великолепны и действительно создают основу для обсуждения. Мне даже кажется, что лучше и не сформулируешь. Но два последних пункта...

Он прервался и открыто засмеялся.

- Не думаю, Хэвиленд, что вы предложили их всерьез?

- Уверяю вас, Таскер, что мы предельно серьезны.- И он в свою очередь переглянулся со своими коллегами.

- Вы согласны, Мейерс? А вы, Сэмсон?

Мейерс и Сэмсон полностью одобрили его. Мейерс даже посчитал, что пункты шесть и семь составляют основу соглашения. Сэмсон кивнул, поддержав его.

Таскер заговорил более официальным тоном.

- Но вы не можете принуждать нас к тому, чтобы из-за вашего первенства пошли прахом все наши труды.

- Дорогой мой Таскер,- искренне повторил Хэвиленд,- полагаю, мы прекрасно понимаем друг друга. Нет нужды облекать в слова неприятные факты. Но прошу мне поверить, мы знаем свои права в этом деле.

Таскер пожал плечами.

- Ну что ж, вы знаете свои права, а мы нет. Полагаю, что если вы действительно всерьез настроены, то следует прямо сказать, каковы ваши основания для выдвижения столь странных притязаний.

Хэвиленд все еще говорил увещевающе.

- Хорошо бы обойтись без качания прав,- сказал он.- Крайне желательно. Разговор об этом не доставит нам радости, а нам нежелательно омрачать нашу беседу.

Он сделал паузу, затем продолжил.

- Я могу сказать две вещи. Первое: прошу мне поверить, что мы не торопимся с выводами. Мы знаем. Второе: мы полагаем, что наше требование относительно семидесяти пяти процентов от ваших прибылей - весьма умеренное.

Таскер недоуменно пожал плечами.

- Я полностью разделяю вашу установку на приятную беседу,- сказал он.В то же время,- он улыбнулся,- семидесяти пяти процентов прибылей достаточно для неприятного разговора. Боюсь, чтобы рассмотреть ваше предложение, нам необходимо выяснить ваши основания, по которым оно делается.

"Ну вот,- подумал Брэнд,- наконец-то дошло до дела". Они с Кингом выразили свое согласие.

Хэвиленд замялся и взглянул на своих приверженцев, словно ища поддержки. Мейерс тоже замялся, но Сэмсон произнес:

- Начинайте. Лучше сказать им.

- Ну что ж,- сказал Хэвиленд, пожав плечами,- как хотите. Простите, я еще раз повторяю, что мне не хочется доставлять неприятности и говорить о скучных вещах. Словом, мы знаем, что произошло с Клэем и откуда растет ваше открытие процесса. Как мы это выяснили - об этом умолчим. Если подумать, то станет очевидно, что говорить об этом было бы неразумно.

- Я не могу прийти в себя от удивления,- ледяным тоном сказал Таскер.Мы все трое не могли и предположить, что вы имеете в виду что-либо подобное. Ведь такой образ мыслей предполагает, что это мы убили Клэя и украли ваш секрет. Вы это имеете в виду?

- Именно так,- ответил Хэвиленд с той же прямотой, с какой был задан вопрос.

- Тогда не очень понятно, зачем был нужен этот вечерний визит,- вежливо сказал Таскер.- Наш ответ такой: если вы питаете такого рода подозрения, как законопослушные граждане, вы должны заявить в полицию о ваших подозрениях. Мы же не просим, чтобы вы нас покрывали. Мы готовы отвечать перед властями за наше поведение.

Он улыбнулся.

- Мне кажется, Хэвиленд, что трудности у вас, а не у нас.

Хэвиленд сделал пренебрежительный жест.

- Это совершенная правда, как вам хорошо известно. Мы не хотим обращаться в полицию, и вы знаете почему. Если мы обратимся в полицию, станет известно о существовании процесса. Вы видите, я полностью откровенен с вами. Если процесс станет достоянием гласности, все химики тотчас начнут работать в этом направлении. А если мы будем сидеть тихо и коллегиально работать, опираясь на то соглашение, которое мы предложили, все будут довольны, да и прибыли будут немалые. Мы потрудились больше и потому претендуем на большее.

Таскер решил, что самое время открыть свои козыри.

- Все это прекрасно, Хэвиленд,- сказал он,- но вы упустили из виду одну вещь. Предположим в качестве абстрактного примера, что мы виновны в этом деле, что я, разумеется, категорически отрицаю. Итак, предположим, вы замалчиваете те улики, которые у вас имеются против нас, но в этом случае вы становитесь соучастниками. Что вы на это скажете?

- Ответ очень прост. Располагая уликами против вас, мы не осознавали их значимости. Если в будущем мы найдем нужным обратиться в полицию, мы скажем, что значимость улик лишь сейчас дошла до нас. Но давайте не будем продолжать это бесплодное обсуждение,- и он жестом показал, что закрывает спор.- Я предлагаю отложить разговор на день-два, чтобы спокойно все обдумать, а затем встретиться еще раз. Возможно, в следующий раз у вас появится альтернативное предложение? Уверяю вас, мы готовы к любому диалогу на разумных основаниях.

Кинг неожиданно шевельнулся.

- Я бы хотел задать один вопрос, Таскер. Предположим, мы сошли с ума и согласились на ваши джентльменские условия. Каковы гарантии, что этим все и кончится? Здесь присутствует шесть человек. Мы все друг другу доверяем. Ни один из пас ничего не разгласит. Но ведь информация о соглашении просочится и станет достоянием посторонних. И что тогда?

Хэвиленд поднял руку.

- Нет никаких причин для опасений подобного рода,- уверил он их.- Никто не узнает, что здесь происходит, исключая нас шестерых. Вы же понимаете, что утечка информации в данном случае так же опасна для нас, как и для вас.

Они еще поговорили, затем Таскер сказал, что уже довольно поздно. Сославшись на то, что дело осталось незавершенным, Таскер предложил еще раз встретиться на неделе. Хозяева с готовностью согласились. На "Джоймаунте"? Вечером? Они подтвердили свое согласие. С холодноватым радушием хозяева проводили своих жертв к моторке.

Глава 15

"Шале" закручивает гайки

Пока моторка Брэнда добиралась мимо Ковес-Роудс по Саутгемптонскому заливу до Гамбла, все молчали. Досада, которую каждый испытывал, была с явным привкусом страха, хоть никто и не признавался в этом. Хотя было непохоже, что "Шале" собираются использовать против них свои сведения, они чувствовали, что ощущение защищенности покинуло их. Кто знает, чего ждать от такой ситуации?

- Хэвиленд мастерски выкрутился,- наконец сказал Кинг.- Мы так и не выяснили, не блефуют ли они. Конечно позиция Хэвиленда убедительна. Они не могут сказать нам, что они знают, чтобы мы не сумели обойти их улики.

- Я думаю,- откликнулся Таскер,- мы должны исходить из того, что им что-то известно. При любом развитии событий нам следует помнить о совете Хэвиленда, который он дал: мы хотим покончить с этим делом. Давайте так и сделаем и снова встретимся у меня в пятницу вечером.

- Хорошо, подходит,- сказал Кинг.- В то же время?

- В то же время.

В пятницу вечером исследователю человеческой природы было бы интересно понаблюдать, как характеры всех трех участников разговора проявляются в выводах, к которым каждый из них пришел. Застенчивость Брэнда, стойкость Кинга, осторожность Таскера отражались как в зеркале в их высказываниях.

Когда они вновь собрались в кабинете Таскера, у каждого оказалась своя точка зрения на события.

Брэнд был первым.

- Я неотвязно думал обо всем этом со вторника,- начал он,- и, честно говоря, ни о чем другом просто не мог думать. Я пришел к выводу, что слова Таскера, сказанные в моторке на обратном пути, совершенно справедливы. Мы должны исходить из того, что им что-то известно. Не знаю, достаточно ли у них улик, чтобы нас арестовали, но думаю, что они при необходимости пойдут и на это.

- Я согласен с Брэндом,- присоединился Таскер.- Давайте разберемся с этим перед тем, как двигаться дальше. Ты как, Кинг?

- Я согласен,- кивнул Кинг.- Даже если это лишь блеф, все равно слишком опасно пренебречь им.

- Тогда будем считать это исходным моментом. Итак, Брэнд, что дальше?

- Если мы считаем это установленным,- продолжил Брэнд,- тогда, похоже, мы у них в руках. То, что они предлагают, не так уж плохо. Без процесса мы бы закрылись. С их предложением мы продержимся на плаву и даже получим небольшую прибыль. Мы избежим банкротства и навсегда позабудем о деле Клэя. Это не так уж плохо. Лично меня это вполне бы устроило.

- Это будет прозябание вместо материальной обеспеченности, на которую мы рассчитывали,- взорвался Кинг.

- Давай дадим высказаться до конца Брэнду,- сказал Таскер.- Итак, Брэнд, ты за принятие их предложений?

Брэнд решительно кивнул.

- Да я "за". Но я хочу, чтобы это соглашение так крепко связало нас, чтобы они стали соучастниками и впоследствии не смогли сдать нас полиции. Что же касается Денег,- Брэнд неловко пошевелился на своем стуле,- мы не можем отрицать, что они имеют право на всю прибыль. Мы украли их замечательный процесс и на самом Деле не имеем права на что-то претендовать.

Таскер кивнул.

- Что ж, это весьма разумная точка зрения. Первый голос - за соглашение. Теперь послушаем, что скажет Кинг.

- Я согласен с Брэндом, что мы должны отнестись к Угрозам "Шале" серьезно независимо от того, блефуют они Или нет,- сказал Кинг.- Думаю, нам следует отвергнуть их финансовые притязания.

- Полностью?

- Полностью. Я смотрю на это именно так. Мы знаем, что они получают бешеные прибыли. Если они заявят в полицию, то, скорее всего, лишатся их. Так что они не станут рисковать. Если мы будем вести дело как и раньше они по-прежнему будут получать свои прибыли. У нас нет нужды конкурировать с ними, потому что на рынке достаточно места для нас обоих. Я предлагаю отказаться, потому что я уверен, что они ничего не смогут нам сделать.

- А моральные соображения Брэнда?

- Боюсь, что теперь уже слишком поздно думать об этом если вообще в этом есть какой-то смысл. Кроме того, мы ведь это уже обсуждали. Они пытались нас разорить, мы защищались. Мы не желаем им вреда. Вот все, что я предлагаю.

Таскер угрюмо улыбнулся.

- Что ж, не так плохо. Мы имеем две прямо противоположные точки зрения. Брэнд за соглашение, Кинг против. Значит ли это, что я должен примирить их?

- Похоже на то,- сказал Кинг.

- Если соблюдать тактичность,- начал Таскер,- то следовало бы сказать, что мне симпатичны оба предложения. А если не соблюдать, то надо сказать, что оба мне несимпатичны. Брэнд, я не думаю, что мы должны поднять руки и идти сдаваться. С другой стороны, Кинг, мне видится, что просто отказаться будет недальновидно. Поэтому я голосую за компромиссное решение. Думаю, на встрече с ними нужно поторговаться за более выгодные для нас условия.

- Я с этим согласен,- высказался Брэнд.

- И вот еще что,- продолжил Таскер.- Я стараюсь держаться подальше от людей, думающих, что деньги решают все. Например, все забастовки, которые мне известны, на самом деле случались не совсем из-за денег. Поверхностный мотив - деньги. Но в действительности в каждом конкретном случае не деньги, а чувство несправедливости толкает людей на выражение протеста. Такова человеческая природа. И в нашем случае, похоже, то же самое. Люди разработали свой процесс, затратили массу усилий и средств. А теперь мы подсуетились и снимаем пенки с их открытия. Я легко могу представить, как они говорят: "Ну уж дудки, далеко они не уйдут!"

На Брэнда аргумент Таскера подействовал, но Кинг отверг его.

- Я в это не верю,- заявил он.- Я все время встречаюсь с прямо противоположным. Мы не можем пойти на их условия, потому что соглашение фактически явится признанием нашей вины.

Таскер кивнул.

- Я тоже размышлял об этом, но не думаю, что вы правы, Кинг. Мы говорим им: "Мы невиновны, но обстоятельства весьма сомнительны, и хотя мы уверены, что можем доказать свою невиновность, мы не хотим даже думать о такой хлопотной возможности. Поэтому мы хотим уплатить определенную мзду - не львиную долю, а определенную мзду,- чтобы избежать этой неприятности. Похоже, это разумная альтернатива, в то же время не компрометирующая нас.

Однако согласия пока достигнуто не было. Брэнд согласился, что предложение Таскера лучше, чем его собственное, но Кинг жаждал борьбы.

- Лучшая оборона это нападение,- заявил он, в то время как Таскер умолял его не говорить глупостей и пренебрежительно отзывался о клише подобного рода.

В конце концов Таскер поставил вопрос на голосование. Кинг с явной неохотой пошел навстречу большинству. В результате предложение Таскера было принято единогласно.

После обсуждения Брэнд приободрился. Он теперь видел ситуацию иначе, не так, как вначале: как бы ни была сильна позиция "Шале", она не довлеет над ними. Он опять утвердился в мысли, что их жизнь и свобода, заработок и работа достаточно надежно защищены. У "Шале" нет причин выдавать их, и наоборот: они всемерно заинтересованы держать все в тайне.

Наступил вторник - день следующей встречи. Управленцы "Шале" прибыли на моторке, которой управлял Сэмсон. Таскер не предпринимал таких мер предосторожности, как Хэвиленд, и это выглядело почти бравадой: во время их приезда у пристани стоял на загрузке пароход. Однако правила хорошего тона были соблюдены: Кинг ожидал на пирсе и проводил их в офис.

Таскер больше не пытался превзойти Хэвиленда в гостеприимстве. Его знаки внимания к гостям были достаточными, но не претендовали на чрезмерное дружелюбие. Брэнд подумал, что это было мудро. Это ставило его в более выгодные условия, чем выказывание чрезмерной любезности.

После небольшого вступления Таскер перешел к деловой части. Он кратко обрисовал ситуацию, которая сложилась на обсуждении в пятницу. Во-первых, сказал он, люди Джоймаунта отметают какие-либо обвинения на свой счет. Главным пунктом дела была смерть Клэя, и они полностью и категорически отрицают свою причастность к ней. Далее, они надеются, что при необходимости могут доказать свою невиновность. Их совесть чиста. Однако они прекрасно видят, что сложившаяся ситуация выглядит подозрительной, и понимают, что назойливость полиции доставит им массу беспокойства. Желательно избежать этого.

Они готовы выделить определенную сумму - не слишком большую - за то, чтобы избежать назойливого внимания полиции. Они готовы заплатить за это, если получат от представителей "Шале" необходимые гарантии, что вопрос о вмешательстве полиции будет раз и навсегда снят. Речь идет об отчислениях с прибыли от производства цемента по новому процессу. Конечно им трудно поверить, что приведенная Хэвилендом цифра в семьдесят пять процентов - это всерьез. Он, Таскер, полагает, что предельная цифра здесь - двадцать пять процентов, хотя не хотелось бы подходить и к этой крайности.

Хэвиленд, учтивый и вежливый, ответил на эту тираду в том духе, что он и его компаньоны рады достигнутому принципиальному согласию со стороны коллег из "Джоймаунта". Раз в принципе все согласны, детали можно утрясти в рабочем порядке.

На это Таскер ответил, что следует вновь внимательно пройтись по всем предлагаемым пунктам, начиная с самого начала. И если удастся достигнуть согласия по шести первым пунктам, то, вполне возможно, этот успех их совместного рассмотрения приведет к тому, что и седьмой, наиболее спорный из всех, также будет согласован. Чтобы содействовать обсуждению, он предложил пока рассмотреть проект из шести первых позиций в качестве основы соглашения. Это были те же пункты, что и у Хэвиленда, слегка расширенные и измененные в соответствии с позицией "Джоймаунта". Практически вопрос заключался в том, согласится ли "Шале" с этими несущественными дополнениями. Если да, то дело сделано. Если нет, то придется искать компромисса. С этими словами Таскер огласил свой проект.

- Простите за то, что у меня лишь один экземпляр,- принес он свои извинения.- Я сам напечатал его, а печатать на машинке не умею и заложил копирку не той стороной. Однако,- думаю, мы обойдемся и одним экземпляром.

Документ детально и развернуто формулировал семь позиций Хэвиленда. Изменения были несущественными, за исключением седьмого пункта, где вместо слов "семьдесят пять процентов" стояло "двадцать пять процентов".

Как и у Хэвиленда, первые пять пунктов были, в сущности, соглашением о взаимовыгодном сотрудничестве двух фирм на равных правах. Так уж случилось, что эти пять не вызывающих возражений пунктов как раз уместились на одной страничке. На второй страничке были отпечатаны пункты шесть и семь. Шестой пункт гласил, что новый процесс является абсолютной собственностью "Шале", и седьмой - что "Джоймаунт" использует процесс по лицензии "Шале" с отчислением процента от прибылей.

Принципиальные изменения, внесенные Таскером, заключались в следующем: лицензия, которую давал "Шале" "Джоймаунту", ни при каких обстоятельствах не могла быть отобрана; упоминались основные особенности процесса, отличающие его от других, которые могли бы впоследствии появиться; говорилось, что отчисления рассчитываются не от суммарной прибыли, а от той дополнительной прибыли, которую новый процесс обеспечивает по сравнению со старым; и конечно отчисления составляли двадцать пять процентов, а не семьдесят пять.

Повторив прием Таскера, который тот использовал неделей ранее, Хэвиленд выразил глубокое удовлетворение проектом, который, как он сказал, на первый взгляд выглядит именно так, как они того и хотели.

- Разумеется, за исключением седьмого пункта,- уточнил он.- Трудно поверить, что вы всерьез предлагаете подобное изменение.

Таскер повторил свое предложение, чтобы все пункты рассматривались по очереди. Так и поступили. Обсудили шесть первых позиций и после незначительных уточнений их утвердили. Затем перешли к пункту семь.

Окончательная доводка пункта оказалась непростым делом. Таскер принял предложение о том, что отчисления должны рассчитываться от цифры, заверенной финансовым аудитором от "Шале". Все всех устраивало, кроме размера отчислений.

- Ну что ж,- начал Таскер, когда наконец они подошли к самому главному.- Думаю, я достаточно ясно обрисовал нашу позицию. Процесс наш, но вследствие неожиданных обстоятельств мы согласны выплачивать двадцать Пять процентов, чтобы избавиться от неприятностей полицейского расследования. Большей платы эта привилегия вряд ли заслуживает. Если вы настаиваете на большем, нам придется отказаться от платы и примириться с полицейским расследованием.

Хэвиленд мрачно качнул головой.

- Мои коллеги и я ожидали чего-то подобного,- сказал он.- Но мы думаем, что ваша позиция исходит из неверной оценки наличной ситуации. И я далек от того, чтобы говорить неприятные вещи, но вынужден заявить, джентльмены, что полицейское расследование вам не пережить.

- Не находите ли вы, что это следует оставить на наше усмотрение, а не ваше?- учтиво спросил Таскер.

- Нет. Вы ведь не знаете, какого рода сведения мы приготовили для передачи полиции, а мы знаем. Поэтому мы более точно способны оценить ситуацию в целом.

Таскер улыбнулся.

- Если вы хотите произвести на нас впечатление, боюсь, вам придется сообщить нам, какого рода сведениями вы располагаете.

- Что ж, если вы настаиваете, мне придется это сделать,- ответил Хэвиленд.- Но вы должны понимать, что я не могу вдаваться в детали, иначе мы утратим наши преимущества. Вы видите, я с вами предельно откровенен.

- Это единственное средство прийти к решению, устраивающему обе стороны.

Если бы предмет обсуждения не был жизненно важен для них, Брэнд рассмеялся бы, следя за тем, как достойно держится Таскер, блефуя. А может, Хэвиленд тоже блефует? Или они действительно раскопали что-то? Если они говорят правду, сейчас это выяснится.

- Есть два момента, на которые я хотел бы обратить ваше внимание,начал Хэвиленд.- Первый: сейфы, из которых изъяты четыреста пятнадцать фунтов и формула нашего секретного процесса, были открыты ключами, как вам, разумеется, известно. Когда я говорю об изъятии нашего процесса, я не имею в виду, что его описание исчезло. Его просто взяли, прочли и положили на место. Оба сейфа отпирали не ключами "Шале", следовательно, ключи были специально изготовлены для этой цели. Вы следите за мной?

- Ваши заключения очень логичны.

- Полиция придерживается той же версии событий. Эти ключи явно изготовил не Клэй, у него нет ни нужных умений, ни сноровки. Их изготовил кто-то, кто сумел добраться до связки ключей, которая есть у меня и у Мейерса.

Таскер кивнул.

- Упомяну также об одной поездке, где я имел удовольствие встретиться с моим коллегой мистером Кингом - надеюсь, я могу так называть его. Поездка в чайном вагоне поезда в четыре пятьдесят от Ватерлоо в Портсмут двадцать седьмого июля этого года. Я крепко заснул. Забыли поставить сахарницу, и я дважды передавал свою сахарницу моему коллеге, первый раз до того, как я положил сахар себе, второй раз - после. Я вспомнил об этом, когда обнаружил на ключах крошечный кусочек воска. Заметьте, я избегаю делать какие-то выводы.

- Действительно любопытно, но я не вижу, как все это связано с нашим пунктом.

- Не видите? Это оттого, что я скрыл одну деталь. Крошечную деталь, но весьма важную. Эта деталь известна лишь троим из нас, но почему бы не сообщить ее полиции? Если будет необходимо, я скажу, что лишь сейчас понял, насколько она важна. Может, полицию это тоже заинтересует, и она довершит все остальное. Это первое.

- Действительно любопытно,- повторил Таскер.

- И мне так кажется,- отозвался Хэвиленд.- Но, пожалуй, второй момент будет поинтересней. Мы знаем, кто покупал автомобиль. Я не собираюсь рассказывать вам, как мы узнали это,- по вполне понятной причине. Но если понадобится, мы можем представить неопровержимые доказательства. И если насчет сахарницы еще могут возникать какие-то сомнения, то приобретение машины - вещь однозначная.

- Да,- бесстрастно сказал Таскер,- я взвешиваю, какой из двух моментов более любопытен. Хотя жаль, что вы скрыли именно то, что придает им убедительность.

- Возможно, мистер Кинг так не думает,- возразил Хэвиленд.- Теперь у вас есть пища для размышлений. Я лишь намекнул на то,какого рода сведениями мы располагаем. Моя задача - дать намек, и я объяснил, почему мы не можем сказать больше. Следующий ход, джентльмены,- ваш.

- Хорошо, Хзвиленд, предположим, что ваши догадки верны, что я отрицаю. Значит ли это, что вы постфактум становитесь соучастниками?

- Само собой, нет. Я же объяснил, как мы можем избежать этого. Тот же прием можно использовать в каждом случае - что мы знали о чем-то, но не придавали значения.

- И вы думаете, что это пройдет?

Хэвиленд пожал плечами.

- Не в этом дело. Улики невозможно опровергнуть.

- Но в моральном плане вы собираетесь покрывать убийство?

Хэвиленд развел руками.

- Не мы несем ответственность за то, что произошло. Мы не берем на себя роль поборников общественной морали или государственных структур безопасности. Это все не про нас. Мы, Таскер, просто коллеги и партнеры, как я надеюсь. Ни к чему доставлять неприятности своим коллегам.

Похоже, в этом вопросе Хэвиленд был неуязвим, и Таскер наконец сказал, что хотел бы переговорить со своими коллегами наедине. Перед тем как уйти, он предложил гостям виски и сигары и попросил их быть как дома.

- Пройдем в ваш офис, Брэнд,- серьезным тоном сказал Таскер.- Нам нужно уточнить некоторые цифры.

Когда дверь за ними закрылась, он сказал:

- Боюсь, мы у них в руках. Я склоняюсь к позиции Брэнда, что нужно принять их условия. Что ты скажешь, Кинг?

Кинг пожал плечами.

- Я и сам слегка растерян,- признался он.- Если Хэвиленд готов подтвердить, что именно я дал ему сахар, дело может обернуться скверно. У меня есть алиби на время смерти Клэя, но не на время поездки в поезде.

- Думаю, следует принять,- искренне сказал Брэнд. Происходящее крайне встревожило его.

- Не думаю, что мы должны принять их условия безоговорочно,- возразил Таскер.- Попытаемся добиться большей выгоды для себя. Но если они не пойдут на это, тогда согласимся.

На том и сошлись. Таскер предложил еще кое-что.

- Мне нужны некоторые цифры для обоснования своей позиции. Прежде всего - себестоимость нового процесса, предполагаемый объем продукции нового завода и наши предполагаемые прибыли. Они должны быть у меня перед глазами.

И Таскер погрузился в технические детали.

- Думаю, Брэнд,- заметил он,- им тоже надо было дать возможность поговорить наедине, вот почему я решил собраться здесь.- Затем он обратился к Кингу.- Кинг, а тебя я попрошу составить краткую бумагу о том, как ты по лучил процесс. Я имею в виду не твои вылазки в "Шале",- и он улыбнулся,- а краткую запись экспериментов, которые вывели тебя на правильный путь. Мне представляется, что такая бумага может сыграть свою роль. Сможешь ты быстро подготовить ее?

- За десять минут. У меня записан весь ход экспериментов, осталось лишь напечатать общую часть, из которой будет ясно, как они связаны.

- Хорошо,- сказал Таскер,- подготовь ее.

Кинг перешел в свой офис, который был по соседству, и оттуда донесся стрекот пишущей машинки. Таскер, как всегда, знал, чего он хочет, и запрашивал у Брэнда нужные ему данные. Он записывал их по мере того, как Брэнд находил их.

- Может, они мне и не понадобятся,- приговаривал Таскер,- но на всякий случай пусть будут.

Кинг тоже не дремал. Его пишущая машинка стрекотала непрерывно, он лишь пару раз прервался, и Брэнд слышал, как он открывал и закрывал сейф. Затем, по своему обыкновению, Кинг стал напевать Шуберта, немилосердно фальшивя. Брэнд, чьи нервы были на пределе, выругался.

- О боже, как ты допустил, чтобы этот проклятый марш был написан!пробурчал он.- Услышишь его разок - и он прилип к тебе навсегда.

Словно услышав сетования Брэнда, Кинг завершил "Военный марш" и раздался его голос.

- Даты вам не нужны, Таскер?

Таскер задумался.

- Нет, не утруждайся,- ответил он.- Только эксперименты.

- Хорошо,- откликнулся Кинг и опять принялся печатать.

Наконец он закончил и вернулся к ним.

- Думаете, этого будет достаточно?- спросил он Таскера, протягивая ему два листка.- Это сжатая сводка работы, связанной с экспериментами. А на этих старых листках, которые я добавил, подробности экспериментов.

Таскер, взглянув, сказал, что это как раз то, что ему нужно. Какое-то время они еще возились с Брэндом над статистикой, и Кинг ждал, пока они закончат.

- Ну вот, все в ажуре,- наконец сказал Таскер.- Попробуем использовать статистику и эксперименты Кинга.

Приготовившись к бою, троица вернулась на поле битвы.

Глава 16

В "Шале" вновь трагедия

На заключительном этапе переговоров Хэвиленд проявил неожиданную несговорчивость. Таскер произнес хорошо аргументированную речь. Он сказал, что у них одни и те же цели и задачи: во-первых, получить максимальную прибыль от процесса, и во-вторых, избежать неприятностей. Затем он обратился к цифрам, заметив, что хоть цифры и не так важны, как принципы, но приходится считаться и с ними. Он подчеркнул, что процесс, использованный в "Джоймаунте", запущен Кингом, который вел записи экспериментов, и пояснил, что они потратились на проведение экспериментов и приобретение всего необходимого для нового производства. Поэтому они рассчитывают на соответствующую компенсацию. В то же время они полагают, что "Шале" может помочь им в обслуживании, которое будет оплачено. Они полагают, что двадцати пять процентов, которые были предложены, вполне достаточно, но не желая ссориться с новыми коллегами и идя им навстречу, чтобы урегулировать вопрос, они согласны на равные доли.

Однако Хэвиленд с предельной учтивостью настаивал на семидесяти пяти процентах. Все красноречие Таскера пропало втуне. Семьдесят пять процентов, по их мнению, было вполне умеренной цифрой. Они не собираются вмешиваться в стратегические планы "Джоймаунта", но искренне надеются, что их новые коллеги найдут возможность принять их предложение.

В конце концов Таскер согласился. Он сделал все, что было в его силах. Таскер сдал позиции, но сделал это с большим достоинством. Кинг выглядел расстроенным и мрачным, а Брэнд был рад.

- Прошу прошения, что я не сделал копий,- сказал Таскер, когда генеральное решение было принято.- Вот что я предлагаю. Давайте подпишем этот экземпляр, а я сделаю две копии на хорошей бумаге, мы подпишем их и пошлем вам вместе с первым экземпляром. Вы сможете сверить их с оригиналом, подписать и вернуть первый экземпляр. Затем мы можем привлечь наших юристов для работы над окончательным документом.

По тому, как вел себя Хэвиленд, Брэнд ожидал, что тот предпочтет сделать копию прямо сейчас, но тот, видимо, посчитал, что подобная настойчивость будет чрезмерной.

- Остался нерешенным лишь один вопрос,- заключил Хэвиленд.- Слухи об этом деле просочатся наружу, о наших взаимных визитах известно, о них будут судачить. Вам, как и мне, хорошо известно, что таинственность - кратчайший путь к привлечению общественного мнения. Поэтому я предлагаю объявить, что мы разрабатываем рабочее соглашение между нашими двумя фирмами с целью урегулирования цен. Тем самым мы пресечем слухи и подозрения и, разумеется, никаких упоминаний об отчислениях или о чем-либо, относящемся к процессу.

Брэнд решил, что это прекрасная идея. Но Хэвиленд, не дав Таскеру ответить, продолжал:

- Так случилось, что первые пять пунктов договора уместились на первой странице нашего предварительного соглашения. Пусть эта часть будет официальной. Шестой и седьмой пункты на второй странице будут неофициальными. Я даже решусь предложить, чтобы существовало два соглашения. Одно, подписанное нашими юристами,- ваша первая страница. Второе - секретное соглашение между нами. Что вы на это скажете?

С этим все согласились, и обе страницы были подписаны Таскером и Хэвилендом, представляющими каждый свою компанию.

- Что ж,- продолжил Таскер,- деловая часть вечера завершена, пора перейти к более приятной части. Давайте выпьем за наши будущие успехи. В надежде, что мы придем к согласию, я прихватил из дома пару бутылок хорошего вина. Брэнд, коллега, откройте пожалуйста.

Брэнд открыл шампанское, и они выпили за новое содружество. Еще около получаса шла дружеская беседа, затем Хэвиленд сказал, что им пора отправляться.

- Мы проводим вас до пристани,- Таскер решил до конца выдержать марку, невзирая на печальный исход переговоров. Все шестеро вместе проделали путь из офиса через заводской двор на пристань.

Загрузка судна продолжалась, и хотя было полнолуние, пристань была ярко освещена фонарями. Автопогрузчики с цементом выезжали со двора, корабельная лебедка грузила цемент на борт. Стояла прекрасная ночь, правда прохладная. Начался прилив. Дул свежий юго-западный ветер, нагоняя волну. Небольшие барашки вскипали у причала, и лодка переваливалась на волнах. Брэнд знал, что в заливе и особенно на акватории Солента у Калшота волнение гораздо сильнее.

- Вы вымокнете на обратном пути,- предостерег он шедшего рядом Сэмсона.

- Не тревожьтесь,- ответил Сэмсон.- Лодку не заливает. Там сухо как в доке. Это ведь моя лодка, она меня ни разу не подводила. Я сам ставил мотор, это предмет моей гордости.

Брэнд сказал, что тогда все в порядке, и с елейными напутствиями управленцы "Шале" отчалили.

Трое оставшихся на пристани молча следили, как моторка прошла вдоль судна и повернула в сторону Саутгемптонского залива. Брэнд был уверен, что они поступили правильно. В данных обстоятельствах лишь так можно было обезопасить себя.

И все равно он вздохнул, глядя, как моторка исчезает вдали.

- Что ж,- произнес Таскер, когда они вернулись,- дело сделано.

Ему никто не ответил. Этим все было сказано.

Хотя ситуация оставляла желать лучшего, у Брэнда с души словно камень свалился. Со времени первого визита Хэвиленда и Мейерса его снедала тревога. Теперь будущее рисовалось ему в более радужных тонах. Он подумал, что им повезло, и худшее уже позади. Теперь он мог спокойно смотреть в будущее. Оно сулило материальное благополучие и освобождение от страхов, которые было взяли над ним верх.

Бывает, однако, что такое состояние благодушия часто оказывается прелюдией к несчастью. К сожалению, так вышло и на этот раз.

На следующее утро их ожидал сокрушительный удар.

Дело показалось не таким уж и скверным, когда Брэнду передали о случившемся. И сперва весь ужас ситуации не дошел до него. Он осознал все возможные последствия потом, обсудив случившееся с двумя своими коллегами.

Утром он пришел на работу в обычное время и, как обычно, начал день с просмотра почты. Одно из писем было особенно важным, и Брэнд решил показать его Таскеру. Он тотчас отправился к нему. Таскер также разбирал почту и оторвался от нее, когда зашел Брэнд.

- Это по делу Хадсона,- сказал Брэнд, присаживаясь на стул для посетителей.- Письмо от самого Хадсона.

Таскер протянул руку, чтобы взять письмо, но в это время зазвонил телефон. Он поднял трубку.

- Да-да,- сказал он нетерпеливо.- Говорите.

Брэнд наблюдал за тем, как меняется выражение лица Таскера. Нетерпение тотчас сменилось удивлением, затем недоверием и наконец страхом.

- Боже милостивый!- сказал Таскер подавленно.- ужасные новости, офицер. Я с трудом могу поверить этому. Оба мертвы, вы говорите?

Брэнд вскочил.

- Что там. Таскер?- возбужденно воскликнул он.

Таскер покачал головой в знак того, чтобы тот пока помолчал, а потом, скорее для себя, чем для Брэнда, сказал подавленно:

- Хэвиленд и Мейерс! Утонули! Невозможно!

Брэнд представил их такими, какими запомнил вчера вечером: полными жизненных сил, здоровья и энергии, уверенно смотрящих в будущее, словно впереди у них вся жизнь. И вот... Они мертвы!

Должно быть, их опрокинуло по пути домой. А Сэмсон так гордился своей моторкой! Брэнд вспомнил свое замечание о погоде. А Сэмсон хвастался, что его лодку не заливает волной! Похоже, он ошибался.

Таскер опять заговорил.

- Да, так оно и есть,- ответил он в трубку.- Они были здесь, все трое, до половины одиннадцатого. Потом на моторке они отправились в Шале... Да, все было в полном порядке, насколько я мог судить... Да, мы их проводили... Совершенно трезвые, в полном порядке.

Затем наступила долгая пауза, после которой он произнес:

- Разумеется, офицер, мы будем здесь. Если кто-то от вас прибудет, мы все время на месте.

Таскер медленно положил трубку на место и с ужасом поднял глаза на Брэнда. Он ничего не говорил. Брэнд забросал его вопросами.

- Что там, Таскер? Скажите же. Они перевернулись на обратном пути?

Таскер покачал головой. Он был не просто потрясен, но глубоко озадачен. Поэтому он заговорил не сразу.

- Нет,- сказал он медленно,- они не перевернулись. Лодка взорвалась!

Брэнд изумленно уставился на него.

- Прямо за Ковесом,- продолжил Таскер.- На пути Домой. Сэмсон остался жив, остальные утонули вместе с лодкой.

Брэнд чертыхнулся дрожащим голосом.

- Утонули вместе с лодкой?

Он изумленно смотрел на Таскера.

- Вы сказали, взорвалась? Она взорвалась? Но как это моторка могла взорваться?

- Это и хотел узнать офицер. Сэмсон не может этого объяснить.

- Где-то потекло горючее,- размышлял Брэнд.- работала на солярке. Сэмсон сам ставил мотор.

Вместо ответа Таскер кивнул.

- Вечером было большое волнение,- продолжал Брэнд.- Им особенно досталось, когда они прошли Калшот. Возможно, они налетели на топляк и пробили бензопровод.

- Похоже на то. Скверное дело!- поежился Таскер.

- Надо сообщить Кингу,- сказал Брэнд и заторопился в лабораторию.

Кинг был просто ошарашен новостью. Она его потрясла не меньше, чем Таскера, и еще более озадачила.

- Ты говоришь, лодка затонула?- повторил он.- Но как она могла затонуть? Она могла загореться от солярки, но не взорваться.- Помолчав, он добавил: - Но я думаю, это все равно. Наверное, лодка загорелась до того, как ее захлестнуло волнами.

- Если огонь охватил лодку, то они не могли управлять ею. Лодка встала бортом к волне и быстро наполнилась водой - если она сразу не пошла ко дну вместе с ними.

- Похоже на то,- согласился Кинг.- Да, видимо, так оно и было. Таскер знает?

- Это он сказал мне. Звонили из полиции, выясняли обстоятельства. Давай-ка заглянем к нему.

Все трое обсудили возможные причины несчастья, но не смогли предложить ничего более убедительного, чем версия Брэнда. Затем разговор обратился к умершим партнерам. Было очевидно, что последствия трагедии должны были сказаться и на "Джоймаунте".

- Вряд ли у нас возникнут какие-то трудности,- сказал Кинг.Подписанное соглашение забрал Сэмсон. Если бы погибли все трое, тогда другое дело. А так все остается в силе.

Таскер покачал головой.

- Боюсь, все не так просто. Возможно, придется осветить всю подоплеку наших отношений. Полиция захочет узнать, что делали здесь эти трое, и мы должны договориться о том, что мы им скажем.

Все оценили важность этого предложения. Брэнд, к которому вновь вернулись все страхи перед угрозой полицейского расследования, предложил рассказать полиции все начистоту, Но Таскер сразу категорически отверг это предложение.

- Ни при каких обстоятельствах мы не должны упоминать об отчислениях с прибылей,- решительно сказал он.- Как вы могли предложить такое. Брэнд? Только подумайте, что это может повлечь за собой. Мы говорим полиции, что договорились платить им процент от прибылей. Они, само собой, спрашивают: с какой стати? Тогда нам придется рассказать о процессе. Они говорят себе: "Ага, в "Джоймаунте" запустили процесс "Шале". Вот те, кого мы ищем в связи с делом Клэя!" Они начинают расследование - и мы в западне. Им достаточно просто пригласить эксперта, чтобы установить идентичность процессов. И помните, вы оба: после решения суда о том, что с Клэем произошел несчастный случай, уже не может быть и речи. А дело будет возобновлено, если мы проболтаемся об отчислениях. И тогда вас засудят.

- Ну а вы сами, Таскер?- спросил Кинг.- Вы же тоже соучастник дела, как вы сами говорили Хэвиленду.

- Я уже объяснял, что ничего не знаю ни о каком Клэе. Я получил подписанное тобой заявление, что ты открыл процесс, и я знаю об экспериментах, которые ты проводил в течение шести недель. А если меня спросят, почему я согласился платить проценты, я скажу, что думал, "Шале" причастен к этому, что мы использовали их процесс. Именно благодаря анализу их цемента мы получили новые ингредиенты. Мы же занимались их внедрением.

Несмотря на свое недовольством всем этим, Брэнд не мог не восхититься ловкостью Таскера.

- Однако если о существовании процесса станет известно,- продолжил Таскер, не давая Брэнду заговорить,- я, скорее всего, потеряю свой оклад и, кроме того, наживу кучу неприятностей. Поэтому я так пекусь о том, чтобы все было шито-крыто. Ну, теперь вы согласитесь со мной, что об отчислениях мы должны молчать как рыба?

Брэнду ничего не оставалось, кроме как согласиться. Кинг тоже утвердительно кивнул.

- Тогда я предлагаю,- продолжил Таскер,- то же, что предложил Хэвиленд: упоминать лишь о первом листе Договора, а о втором - молчок! Наша цель при заключении соглашения, как он сказал, снизить цены, и если нас спросят, как соглашение способствует этому, мы можем сказать, что надеемся, помимо увеличения товарооборота и тому подобного, что наши мощности могут быть использованы совместно и это удешевит продукт.

Брэнд и Кинг кивнули, соглашаясь.

- Конечно, ситуация щекотливая для нас,- сказал Таскер,- ведь мы не знаем, что скажет Сэмсон. Но в его интересах сохранить процесс в тайне и, скорее всего, он поступит так же, как мы.

- А что, если позвонить ему?- предложил Брэнд.

Таскер прохладно отнесся к этому предложению.

- Я думал об этом,- сказал он с сомнением.- Но я не уверен, что это целесообразно. В любом случае он, вероятно, уже дал показания полиции.

- Ну и что?- возразил Кинг.- Нам же лучше, мы можем точно узнать, что он сказал, и согласовать наши показания.

Таскер кивнул.

- Да, пожалуй, в этом есть резон,- признал он и поднял телефонную трубку.

- Можно попросить мистера Сэмсона? Если его не затруднит. Это мистер Таскер с завода в Джоймаунте.

Когда на том конце провода к телефону подошел Сэмсон Таскер заговорил:

- Сэмсон, я рад, что вы на работе. Мы только что узнали о случившемся, и я решил позвонить вам. Мы все очень расстроены и соболезнуем вам. В это просто не верится. Как это случилось?

Выслушав рассказ Сэмсона, Таскер воскликнул:

- Звучит совершенно невероятно! Что вы об этом думаете?.. Удивительно!.. Что ж, Сэмсон, знаете, мне не хотелось бы говорить о делах при таких обстоятельствах, но я полагаю, мы последуем совету покойного Хэвиленда и сделаем достоянием гласности наше соглашение из пяти пунктов?.. Да, я тоже так думаю. Хорошо, вы, должно быть, заняты, не буду вас задерживать. Сэмсон, мы рады, что вы избежали печальной участи и соболезнуем о судьбе ваших коллег.

Таскер положил трубку.

- Он говорит, что упомянул в своих показаниях соглашение из пяти пунктов, так что все в порядке. Но сам случай совершенно необъясним. Он говорит, что это был настоящий взрыв и он не в силах объяснить его причину.

Кинг пожал плечам.

- Мне это кажется совершенно необъяснимым. Если это была утечка горючего, как мы полагаем, оно могло натечь на дно лодки. При воспламенении оно могло взорваться.

- Сэмсон очень расстроен. Не думаю, что он сейчас в состоянии разбираться в причинах случившегося.

- Ничего удивительного,- воскликнул Брэнд.- И как у него еще хватило мужества выйти на работу!

Брэнд тоже был весьма удручен. Мало того что его потрясло случившееся, его следствием было неминуемое полицейское разбирательство. Сама мысль об этом уже вызывала у него холодный озноб.

- Не понимаю, почему вы сразу не позвонили Сэмсону,- сказал Кинг Таскеру.- Отчего вы решили, что это будет неосмотрительно?

Таскер беспокойно шевельнулся. Он выглядел очень подавленным.

- Меня удивляет, что ни один из вас не сообразил, о чем я подумал. Честно говоря, я понял, что за этим происшествием что-то кроется. Что же? Вам не пришло в голову, что если очевидного объяснения нет, то полиция может заподозрить в преступлении,- он невольно понизил голос,- нас?!

Брэнд вскочил. Такая идея не приходила ему в голову. Кинг тоже вскинулся.

- Бросьте, Таскер,- возразил Кинг.- Вы это всерьез? Кто мог на это пойти?

- Это очевидно,- хмуро ответил Таскер.- Мы.

- Чепуха. Почему это мы?

- Я не имею в виду, что мы это сделали, но полиция вполне может так подумать.

Брэнд ужаснулся. Такое подозрение приведет к скрупулезному расследованию. А если так, едва ли им удастся сохранить в тайне отчисления. А если об этом станет известно полиции, то его с Кингом точно ожидает тюрьма! Нет, этого не может быть! Он даже на мгновение не мог допустить такую возможность.

Кинг думал о том же самом. Его дело затрагивало в той же степени.

- Нет, Таскер,- сказал он,- это чепуха. Предположим, что это преступление, хотя я не вижу ни малейшего повода так думать. Но положим, что это так. Тогда кто-то Должен был подложить в лодку взрывчатку. Но мы не подходили к лодке. Это можно легко подтвердить.

- Я знаю, что мы можем это подтвердить,- ответил Таскер,- что и будет свидетельствовать о нашей невиновности. Я опасаюсь вовсе не обвинения в убийстве. Однако совершенно очевидно, что полицейские ищейки перевернут весь "Джоймаунт" вверх дном. Боюсь, что вряд ли при этом от них удастся скрыть процесс.

Кинг не согласился с ним. Даже если такая дикая гипотеза возникнет, очень быстро станет ясно, что она ложная, и на этом все закончится. Он не понимал позиции Таскера. Паниковать - это было на него не похоже.

Брэнда вполне убедили эти аргументы, но он все еще тревожился при мысли о том, что их ожидает. Предчувствуя недоброе, он думал о том, что ему неизбежно придется давать показания.

Все трое были удивлены, что больше в тот день полиция их не беспокоила. Но затишье продержалось лишь до следующего утра.

Брэнд изрядно перетрусил. Прибыл не местный офицер, который им звонил, а тот самый детектив из Скотленд-Ярда, который вел дело Клэя.

Однако встреча с ним прошла мягко и доверительно. Старший инспектор Френч был вежлив и внимательно выслушал их показания. Все трое были уверены, что он и думать не думает ни о каком преступлении, а если эта идея и пришла ему в голову, то он тотчас отбросил ее. Он не проявил особого интереса к позициям предполагаемого соглашения с "Шале", просто приняв к сведению, что текст договора был вполне ординарным. Он ограничился расспросами о ходе визита и отъезда гостей, не задавая никаких посторонних вопросов. Уезжая, он поблагодарил их за помощь, сказав, что кому-то из них придется выступить на суде. Впрочем, дата разбирательства пока не назначена.

Брэнд испытал чувство облегчения, когда Френч и его сержант уехали. Хотя его визит прошел гораздо спокойнее, чем Брэнд представлял себе, все же это было суровое испытание - несмотря на доверительный тон их разговора. Таскер и Кинг были того же мнения.

По мере того как дни проходили за днями, в них крепло чувство безопасности. Дальнейших визитов полиции не последовало. Их не вызывали для дачи показаний по делу которое, как они узнали из газет, было заведено и отложено. Но никто из них не сомневался, что их вызовут позже.

Брэнд снова начал думать, что полоса неприятностей уже позади. Дело закончится, нет нужды чего-то опасаться.

Снова управленцы "Джоймаунта" пришли в себя и зажили припеваючи.

Часть четвертая

РАССЛЕДОВАНИЕ

Глава 17

Френч вновь берется за дело

Быстрое продвижение расследования дела Клэя и сгоревшего автомобиля вызвало у старшего инспектора Френча опасения: как бы это везение не вышло ему боком. Он замечал, что если все идет слишком уж гладко, то затем возникает какое-нибудь серьезное препятствие. Иногда происходило и обратное. Но явно неудачное начало вовсе не обязательно влекло за собой посредственный финал. Он редко терял надежду, видя, что чаша весов склоняется не в его пользу. Но в такие минуты, как теперь, его опасения представлялись вполне обоснованными. Дело Клэя так замечательно началось. За несколько часов он выяснил, что Клэй был убит, а авария подстроена. И почти сразу у него сложилась убедительная версия виновности двух работников "Джоймаунта", которая объединяла все известные факты.

Но на этом все и закончилось. Версия осталась версией. Не то чтобы он отказался от нее, хуже она не стала. Но как он ни бился, так и не смог обнаружить что-либо, что доказывало бы его правоту.

Его построения покоились на допущении, что процесс был украден неким лицом или лицами, связанными с производством быстротвердеющего цемента. Но и здесь ничего не удалось разузнать. Если хищение имело место, следовало ожидать, что одна из фирм начнет продавать цемент дешевле, чем другие. Но, похоже, никто не делал этого. Он говорил об этом с Хэвилендом и Мейерсом, и они согласились с ним. Они даже утверждали, что если кто-то будет продавать цемент ниже установленных цен, то это свидетельство хищения процесса.

Они выдвинули важную инициативу, которую Френч одобрил: у них действовал отлаженный механизм слежения за рынком. Можно было сразу обнаружить изменение цен. Они собирались бдительно отслеживать цены и обещали Френчу тут же сообщить, если заметят, что кто-то продает цемент по Дешевке. Френч был доволен, что в "Шале" взяли дело под контроль, ведь их и его интересы в этом деле совпадали.

Однако полностью полагаться на "Шале" он не мог. Занимаясь текущими делами, он, как только у него выдавалась свободная минута, по своим каналам наводил справки о том, что происходит в области цен на цемент, также интересуясь скрытыми скидками на его продажу. Однако, насколько он мог судить, управленцы "Шале" были совершенно объективны, сообщая, что ничего подозрительного не замечается.

Тогда он обратил самое пристальное внимание на "Джоймаунт". Нельзя сказать, чтобы у него были веские основания для подозрений, но он не исключал их причастности к делу, прежде всего из-за того, что они находились недалеко от "Шале". Они вполне могли переправить труп Клэя на моторке с острова на материк. Однако не было никаких поводов думать, что они получили процесс. Другие подозрения Френча были еще более зыбкими. С равной вероятностью можно было подозревать работников любого производства такого профиля. И все же он по неофициальным каналам навел справки о том, что происходит в "Джоймаунте". В основном он получал информацию от рабочих. Он допросил ночного сторожа и членов команды двух небольших пароходов, которые были пришвартованы у причала Джоймаунта в ночь предполагаемого убийства Клэя. От них он получил информацию, которая, похоже, доказывала, что он на неверном пути.

У ночного сторожа он выяснил, что за месяц до трагедии на заводе проводились специальные исследования, в том числе в ночное время. В ночь трагедии Кинг и Брэнд были на заводе. Они пришли в десять вечера и ушли в три часа утра. Оба находились все это время в химической лаборатории. Уйти незамеченными сторожем было невозможно. Если доверять этим показаниям, то они никак не могли оказаться в Шале.

У Френча не было никаких оснований подозревать двух других работников "Джоймаунта", которые были на фото: ведь Фишер из гаража в Саутгемптоне никого из них не опознал. Это были Кэмпбелл, слесарь, и Армуар, истопник. И все же Френч посчитал необходимым выяснить, где они находились той памятной ночью. Оказалось, что оба провели ночь дома, и это было точно установлено.

Далее Френч исследовал вопрос с моторной лодкой или катером. Он заглянул в лодочный ангар Джоймаунта, где находились все суда работников завода. Он убедился, что крайне трудно, практически невозможно вывести лодку так, чтобы ее не заметили на пристани. Расспросы команды двух пароходов показали, что никто ничего не видел и не слышал в ту ночь. Кроме того, он выяснил, что в то воскресенье стоял густой туман, поэтому моряки в один голос утверждали, что в такую погоду вообще нельзя отходить от берега.

Все говорило за то, чтобы снять подозрения с "Джоймаунта". Он не слишком полагался на свидетельство сторожа, что Брэнд и Кинг не могли покинуть территорию завода ночью, но плавание в тумане в Шале и обратно показалось и ему достаточно невозможным предприятием.

Если бы "Джоймаунт" начал выпускать дешевый цемент, он бы тотчас решил, что эти трудности были как-то преодолены, но ничего не происходило, и его подозрения казались безосновательными.

Дело застыло на мертвой точке. Френч вернулся в город и представил отчет сэру Мортимеру Эллисону. Тот, выслушав его, лишь пожал плечами. В результате дело пока было отложено, а Френч переключился на другие дела. Однако было решено, что, если возникнут колебания цен на цемент, Френч тотчас продолжит расследование. Это, конечно, был наиболее неудовлетворительный результат, но ничего большего выжать из ситуации было нельзя.

Три месяца спустя, ночью, дело опять напомнило о себе, причем самым драматичным образом.

Было около четырех часов утра, когда зазвонил телефон: работа приучила Френча всегда быть начеку. Кроме того, он был уверен, что звонят из Скотленд-Ярда. И действительно, только что пришла телефонограмма из Ковеса. Может быть, Френч напрямую перезвонит им? Телефонограмму прислал его старый знакомый, старший офицер Ханбури. Он сообщил плохие новости. Хэвиленд и Мейере утонули вчера вечером в результате взрыва моторной лодки; Сэмсон спасся, едва не захлебнувшись. В деле были наводящие на подозрения странности, и Ханбури связался со своим шефом. Тот дал указание связаться с Френчем, чтобы он по возможности как можно скорее приехал. Старший констебль сам связался с начальством Скотленд-Ярда.

В результате Френч получил предписание вновь отправиться на место событий. За сержантом Картером, который поедет вместе с ним, уже послали.

Первый поезд на остров Уайт уходил с вокзала Ватерлоо в пять сорок утра, и если не мешкать, Френч мог успеть на него.

Он позвонил Ханбури, и тот ответил, что к их приезду будет готов завтрак. За завтраком он обо всем расскажет.

Они доехали до места без всяких приключений и около восьми утра были в Саутгемптоне, дошли до пристани пешком и успели на паром в восемь пятнадцать до Ковеса, где были через час.

Спустя несколько минут они уже пили горячий кофе закусывая ветчиной и яйцами, в то время как Ханбури начал свой рассказ.

Впрочем, о главном происшествии особенно рассказывать было нечего. Вчера вечером в одиннадцать сорок пять произошел взрыв примерно в миле от берега к северо-западу от маяка на Египетском мысу. Так вышло, что один из местных жителей, который жил на побережье, вышел перед сном на террасу подышать свежим воздухом и внезапно увидел пламя, неожиданно взметнувшееся от воды, вспышку, которая затем исчезла, а четыре-пять секунд спустя донесся звук взрыва. Полагая, что дело может быть серьезным, этот джентльмен тотчас позвонил в полицию. Из полиции перезвонили на пристань и оттуда выслали четыре моторки. Три из них ничего не обнаружили, зато четвертая получила определенные сведения.

Каботажное паровое суденышко стояло в этом районе на якоре, и мистер Локе, владелец и штурман четвертой лодки, подойдя к ним поближе, увидел, что они спускали шлюпку. Он поднялся к ним на борт. От шкипера он узнал, что это был пароход "Бенболт", судно, идущее из Кардифа в Госпорт с грузом угля. Примерно в миле от маяка на Египетском мысе шкипер заметил маломерное судно, приближающееся к ним. Оно должно было пройти в сотне ярдов от них. Когда лодка подошла поближе, стало видно, что это небольшая моторка. Ее изрядно потряхивало на волне. Он не обратил на нее особого внимания, но вышло так, что он как раз смотрел на нее, когда лодка взорвалась. Центр взрыва был на корме. Ему было видно, что корму буквально разнесло на куски. Тотчас пламя исчезло, повалил густой дым. Он остановил машину и спустил шлюпку. Шлюпка была на месте взрыва через пять минут. Она обошла вокруг и почти сразу обнаружила человека, вцепившегося в спасательный круг. Они переправили его на борт судна и вернулись посмотреть, не выжил ли еще кто-нибудь, но безрезультатно. Моторка затонула, видимо, унося с собой тела остальных пассажиров, бывших на борту.

Добрая порция грога и сухая одежда позволили выжившему быстро оправиться. Он сказал, что его зовут Ноэль Сэмсон, инженер-химик с завода Хэвиленда и Мейерса в Шале. Он, Хэвиленд и Мейерс были на заводе "Джоймаунт" на Гамбле и возвращались в Шале. Лодка принадлежала ему, и он сидел на руле. Когда они проходили Ковес, Он заметил, что их якорь отцепился из-за сильной качки и грозил пробить борт на носу. Он посадил на руль своего шефа, мистера Хэвиленда, а сам прошел вперед в носовую часть лодки, чтобы закрепить якорь. На носу он нагнулся, чтобы вернуть якорь на место, в полуклюз. В этот момент на корме прогремел мощный взрыв. Его сбросило в воду. Как он оказался здесь и что сталось с лодкой, он не знает. Он какое-то время боролся с волнами и хотя плавал неплохо, но нахлебался воды. Он уже совсем было распрощался с жизнью, и тут неожиданно наткнулся на что-то. Это был спасательный круг. Он помог ему продержаться на воде до подхода шлюпки.

Локе взял Сэмсона на борт и на своей моторке доставил в Ковес, где береговая охрана и полиция взяли у него показания. Сэмсон был глубоко потрясен случившимся. Он предположил утечку солярки, но она никак не могла вызвать взрыв. Во-первых, не было никаких оснований для утечки и воспламенения. Уже много лет лодка служила ему верой и правдой, работая безупречно. Ему не раз приходилось ходить на лодке и в худших погодных условиях, поэтому волнение на море как причину взрыва можно было сразу отбросить. Во-вторых,- и это удивительно - взрыв, по мнению Сэмсона, не выглядел так, словно воспламенилась солярка. Когда такое происходит, огонь распространяется очень быстро, не все же не мгновенно. При взрыве на лодке этого не было, все случилось в один миг. Причем звук взрыва соответствовал взрыву мощного взрывчатого вещества типа динамита. В-третьих,- и это был наиболее веский довод - похоже, что корму разнесло на куски, так быстро затонула лодка. Этого никак не могло бы случиться при простом воспламенении солярки. Сэмсон заявил, что на борту, конечно же, не было никаких взрывоопасных веществ.

Ханбури понял, что дело требует тщательного расследования. К тому же все трое фигурировали в деле Клэя. Поэтому он позвонил старшему констеблю и после их разговора тот решил вновь вызвать Френча - разумеется, если Френч найдет возможность приехать.

- Вы связывались с работниками "Джоймаунта"?- спросил Френч, когда рассказ Ханбури подошел к концу.

- Да, сегодня утром. Я позвонил Таскеру, их управляющему. Он подтвердил показания Сэмсона. Хэвиленд Мейерс и Сэмсон прибыли к ним вчера вечером около девяти часов и пробыли до половины одиннадцатого. Они обсуждали деловые вопросы, о которых Таскер предпочел умолчать,- о них он готов рассказать при личной встрече. Две фирмы работали над заключением договора о сотрудничестве и как раз обсуждали пункты договора. Все трое уехали в упомянутое время. Все было в порядке - они были трезвые и все такое. С лодкой не возникло никаких проблем.

- Да, выглядит неважно,- сказал Френч, помолчав.

- Старший констебль и я думаем точно так же,- ответил Ханбури.

- Мы решили, что дело нуждается в тщательном расследовании. И мы подумали, что если оно связано с предыдущим, то именно вам следует заняться им.

- На первый взгляд кажется, что связь налицо,- сказал Френч.- Кажется невероятным, чтобы два чрезвычайных происшествия, случившихся на одном заводе с промежутком в три месяца, никак не были связаны между собой.

Он замолчал, задумавшись, а затем вновь заговорил.

- Здесь любопытно вот что: моторка шла из Джоймаунта. Мы ищем фирму по производству быстротвердеющего цемента, замешанную в деле Клэя, и, как вы знаете, взяли на заметку "Джоймаунт". Да, я согласен, следует дотошно разобраться во всем этом.

У Ханбури Френч выяснил все интересующие его подробности. Картер записал необходимые адреса. Когда завтрак подошел к концу, Френч поднялся.

- Что ж,- сказал он добродушно,- для начала очень неплохо, Ханбури.

Не совсем ясно было, к чему относилась его похвала: к рассказу Ханбури или к завтраку. Уточнять он не стал.

- Я начну со встречи со всеми действующими лицами. Вы можете доставить меня в Шале или мне придется нанять в городе машину?

- Я вас довезу,- ответил Ханбури. В этот момент в ресторан вошел констебль и что-то тихо шепнул ему.- Вот как? Хорошо. Я сразу же вернусь,ответил он и повернулся к Френчу.- Похоже, нашли тело одного из погибших. Береговая охрана занималась этим. Его уже доставили сюда. Полагаю, вы задержитесь, чтобы осмотреть его?

Френч кивнул, и все трое вернулись в полицейский участок. Ханбури позвонил медэксперту, и когда привезли останки, они приступили к осмотру.

Это был Мейерс. Было очевидно, что он захлебнулся. На теле не было повреждений, кроме ног, одна из которых была почти оторвана, а другая отсечена и страшно изуродована. Это свидетельствовало о колоссальной силе взрыва и о том, что он произошел в днище лодки.

Пока врач осматривал останки, Френч занялся одеждой. Он тщательно исследовал содержимое карманов, но не обнаружил ничего, бросающего свет на трагедию. Здесь были бумаги, хотя и намокшие, но читабельные. Но ничего, что могло навести их на след.

Затем Френч воспользовался машиной Ханбури и с Картером отправился в Шале. Френч позвонил домой Сэмсону, но инженер ответил, что собирается на работу. Поэтому они встретились в его офисе.

После нескольких незначительных фраз Френч перешел к делу. Может быть, мистер Сэмсон любезно расскажет ему о происшествии?

Было очевидно, что Сэмсон пережил сильное потрясение, от которого еще не успел оправиться. Он очень нервничал, руки у него дрожали, и он не раз прерывал свой рассказ и сбивался.

В действительности он мог рассказать немного. Он сказал, что они решили расширить дело, и так как "Джоймаунт" был ближайшим к ним заводом и наиболее подходил, они предложили объединиться в концерн. По различным причинам это оказалось не резонным, и тогда они решили ограничиться деловым соглашением о сотрудничестве. Они начали переговоры с "Джоймаунтом" и вчера вечером выработали условия, приемлемые для обеих сторон. Он использовал слово "приемлемые", потому что соглашение должно быть подписано советом директоров "Джоймаунта". Но у Таскера не было сомнений в том, что оно будет утверждено.

Их встреча была назначена на восемь сорок пять вечера, и они прибыли в "Джоймаунт" точно в срок, немного опоздав по причине сильного ветра. Представители Джоймаунта любезно встретили их.

Они не просто подписывали уже готовый документ, Таскер отпечатал пункты договора, которые обсуждались, Формулировались и наконец были подписаны.

Все закончили к десяти часам. Таскер настоял на том. Чтобы открыть бутылку шампанского и отпраздновать под писание соглашения. Это заняло еще полчаса. Все трое управленцев "Джоймаунта" сопровождали их до причала и проводили добрыми напутствиями.

Поскольку они завершили переговоры раньше, чем планировали, Хэвиленд решить заехать в Гамбл проведать свою сестру. Его сестра была замужем за майором Ашесом. По телефону ему сообщили, что в тот день она родила мальчика. Он предложил по дороге заехать в Гамбл, чтобы он мог на минутку заглянуть к сестре. Они согласились и зашли в Гамбл.

Ашесы жили в полумиле от пристани и Хэвиленд пошел пешком. Мейерс и Сэмсон остались в лодке. Они курили и говорили о прошедшей встрече, пока Сэмсон начищал хромированные части мотора. Вернувшийся Хэвиленд сказал, что сестра и ребенок чувствуют себя хорошо, и они отправились в Шале. Затем Сэмсон пересказал историю про взрыв.

Хотя Картер стенографировал показания, Френч помечал себе неясные моменты. Теперь он просмотрел их. Затем не спеша стал уточнять их.

- Случай выглядит крайне необычно. Как вы сами объясняете случившееся?

- Я теряюсь в догадках, инспектор. Все это совершенно необъяснимо.

- Вы полагаете, что это не солярка? Ведь моторка работает на солярке?

- Работала,- кисло ответил Сэмсон.- Не думаю, что взорвалась солярка.

И Сэмсон изложил те же самые три соображения, которые он сообщил Ханбури: в лодке надежный механизм подачи топлива; взрыв был мгновенным; и наконец, воспламенение солярки не могло тотчас пустить лодку ко дну. К этому теперь добавился еще один факт: в результате взрыва солярки не могли возникнуть такие серьезные травмы, которые были обнаружены на теле Мейерса.

- Допустим, взорвалась не солярка,- предложил Френч.- Следовательно, в лодке каким-то образом оказалась взрывчатка. Как это могло произойти?

- Никак. Я со взрывчаткой не имею дела. Я уверен, что ни Хэвиленд, ни Мейерс не могли принести с собой взрывчатку, не предупредив меня об этом. Если бы это имело место, я был бы в курсе.

- Ясно,- кивнул Френч, затем наклонился к Сэмсону поближе и более веско сказал: - Но если взорвалась не солярка, и ни вы, ни мистер Хэвиленд, ни мистер Мейерс не проносили на борт взрывчатку, следовательно, это сделал кто-то другой. Вы видите, к чему все клонится?

Сэмсон с самого начала прекрасно видел это. Френч ног судить об этом по тому, как тот держался.

- Что ж, тогда еще пара вопросов, не относящихся к тому, как на борт попала взрывчатка и как она взорвалась в нужный момент. Давайте отвлечемся от этого. Как вы думаете, кто мог быть заинтересован в том, чтобы произошел подобный несчастный случай? Подождите,- он поднял руку, не давая Сэмсону заговорить.- Как вы понимаете, ваш ответ на этот вопрос вовсе не означает, что вы кого-то подозреваете. Но если вы полагаете, что существует лицо или группа лиц, которые были бы рады убрать вас и ваших коллег со своего пути, ваше заявление помогло бы мне наметить дальнейшую линию расследования.

Сэмсон хмуро улыбнулся.

- Если бы я думал, что кто-то пытается убить меня, я бы тотчас назвал его, отдав в руки правосудия. Но у меня нет никого на подозрении. И в любом случае я не представляю, как можно было заминировать лодку.

- Это мой второй вопрос,- заметил Френч.- С чело вы так уверены, что лодку нельзя было заминировать? Она же находилась без присмотра в течение всего времени вашей встречи?

- Да, но на пристани было полно народу, вы ведь в курсе этого, не так ли?

- Да, действительно.

- Мы подошли к сходням в самом конце причала, у лодочного ангара. Все места у причала были заняты пароходами. Нам даже пришлось огибать корму одного из них - он занял все оставшееся место.Это судно тоже загружали. Таскер сказал, срочный заказ для Плимута. Судно встало под загрузку еще до нашего прихода и его продолжали загружать, когда мы уезжали. На лодку невозможно было пробраться никем не замеченным.

- И никто из рабочих никого не видел?

- Я этого не знаю. Думаю, в такой ситуации никто бы и не стал рисковать.

Что ж, ваши соображения резонны,- согласился Френч, про себя взяв этот момент на заметку.- И еще один чисто формальный вопрос. Я задаю его, потому что таков порядок. Находились ли трое работников "Джоймаунта" во время вашей встречи все время с вами?

Сэмсон улыбнулся.

- Боюсь, инспектор, ответ вам не очень-то поможет. Хотя, действительно, я не могу сказать, что они все время были с нами. Кинг встретил нас у причала. Он проводил нас от лодки до офиса. Таскер и Брэнд были там. Ни один из них не имел возможности заминировать лодку до начала нашей встречи. А после они проводили нас до лодки. Правда, во время переговоров все трое выходили из комнаты для того, чтобы приватно обсудить пару пунктов соглашения. Но мы слышали всех троих.

- Все троих?

- Да. Они перешли в офис, расположенный напротив нашего, через коридор, и мы слышали приглушенные голоса Таскера и Брэнда, хотя не могли разобрать слов. Время от времени доносился голос Кинга. Он печатал для Таскера данные. Мы слышали стук его пишущей машинку, а в паузах он что-то напевал по своему обыкновению.

- Значит, ни один из них не отлучался?

- Определенно нет.

Френч вновь погрузился в размышления. Он сразу подумал, что кто-то из "Джоймаунта" убил Клэя и похитил секретный процесс. В "Шале" узнали об этом и потребовали своей доли прибылей, используя шантаж. В такой ситуации убрать всех троих, посвященных в дело, было лучшим выходом. Но теперь он начал сомневаться: не поспешил ли он со своими умозаключениями? Его гипотеза вошла в противоречие с неопровержимыми фактами.

Френчу часто помогала в делах последовательная реконструкция событий с точным указанием хронометража. Вот и сейчас, пока события были свежи в памяти Сэмсона, Френч с его слов составил хронологическую таблицу событий вчерашнего вечера. Получилось следующее:

08.00 Отъезд от пристани в Шале.

08.40 Прибытие на пристань в Джоймаунте.

08.50 Начало встречи.

10.00 Окончание переговоров и начало празднования.

10.30 Лодка отошла от пристани Джоймаунта.

10.35 Прибытие в Гамбл.

11.20 Отход из Гамбла.

11.45 Взрыв.

- Скажите-ка,- произнес он,- вы знали до отхода от пристани Джоймаунта о том, что будете заходить в Гамбл?

- Нет,- ответил Сэмсон,- никто из нас этого не знал. Думаю, и самому Хэвиленду эта мысль пришла в го лову лишь после нашего отхода. Мы еще не дошли до дельты, когда он неожиданно предложил это, и я изменил курс.

- Хэвиленд не упоминал об этом при работниках "Джоймаунта"?

- Нет, совершенно точно. Я был рядом с ним все время и услышал бы, если бы это имело место.

Френч задал еще несколько вопросов, но не узнав больше ничего нового, поблагодарил Сэмсона за помощь и уехал.

Глава 18

Френча выручает педантичность

Во время разговора с Сэмсоном Френч наметил несколько линий, нуждающихся в дальнейшей проработке. Возвращаясь на пароме в Ковес, он оценил их приоритетность и выстроил в определенной последовательности. Приехав, он сперва встретился с Ханбури, затем по телефону поговорил с Гудвилли в Саутгемптоне и с Кроуфордом в Истлее, наметив план совместной работы. Далее они с Картером отправились на машине Ханбури в Риде, где успели на паром 2.55 в Портсмут. Отсюда по железной дороге они добрались до Госпорта и после коротких поисков отыскали небольшое суденышко для перевозки угля "Бенболт", в четыре часа они были на борту, чтобы встретиться с владельцем судна.

Френч не ожидал многого от опроса команды, но решил начать именно с визита на "Бенболт". Он поступил так, руководствуясь двумя соображениями. Во-первых, он знал, где в данный момент находится "Бенболт". Если бы он промедлил, судно, разгрузившись и уйдя из Госпорта, могло на долгое время стать недосягаемым. Во-вторых, от Риде, Портсмута и Госпорта было рукой подать до Джоймаунта, куда он как раз собирался наведаться.

Как он и ожидал, капитан Джонс мало что мог добавить к тому, что он уже рассказал Локе. Подробно повторив свой рассказ, он высказал то же мнение, что и Сэмсон: солярка не могла привести к такому взрыву.

Френч надеялся в тот же день успеть в Джоймаунт, но было уже поздновато. Был еще один вопрос, который он Хотел разрешить, и он решил переночевать где-нибудь в окрестностях Джоймаунта. Он выбрал местечко Сванвик, куда они и отправились первым же поездом.

Из отеля он позвонил майору Ашесу и объяснил, что хотел бы поговорить с ним об обстоятельствах гибели его шурина. После обеда он взял такси и они с Картером поехали к Ашесу. В девять часов они были в Брантингсе местечке в окрестностях Гамбла, где жили Ашесы.

Здесь они получили подтверждение соответствующей части рассказа Сэмсона. Хэвиленд позвонил им вечером чтобы осведомиться о состоянии сестры. Его приезд явился неожиданностью, и он объяснил, что мысль заехать к ним пришла ему в голову неожиданно, уже после их отъезда из Джоймаунта. Час был поздний, поэтому время его приезда и отъезда не осталось незамеченным. Он добрался до Брантингса в 10.45 и уехал в 11.00.

У Френча была возможность пройтись от дома Ашесов до пристани в Гамбле; оказалось, что дорога занимает восемь минут. Это явилось лишним подтверждением показаний Сэмсона, что они прибыли в Гамбл в 10.35 и уехали в 11.20.

Из Сванвика было рукой подать до Джоймаунта, и на следующее утро Френч с Картером вновь взяли такси и поехали на завод. Они спросили Таскера и их тотчас провели к нему в офис.

На Френча произвели больше впечатление степенные манеры Таскера. Управляющий принял посетителей учтиво, но не лебезил перед ними и спросил, чем он может быть полезен.

После традиционного обмена общими фразами Френч приступил к делу.

- Как я понимаю, сэр, несчастье произошло на обратном пути от вас в Шале,- сказал он,- и я хотел бы, чтобы вы подробно описали ход встречи в надежде, что это прояснит ту атмосферу загадочности, которой сейчас окутана их гибель.

Таскер был готов охотно рассказать все, что знает, хотя он вряд ли сможет сообщить что-то, что окажется полезным старшему инспектору. Он был просто потрясен, услышав о трагедии. Он теряется в догадках и не может предложить никаких объяснений случившемуся.

Что же касается его показаний, то будет лучше, если инспектор будет задавать вопросы, а он постарается на них подробно ответить.

Френч начал с выяснения цели визита, и Таскер рассказал о первом появлении Хэвиленда и Мейерса, об их предложении о сотрудничестве вместо конкуренции друг с другом. Он рассказал о ходе переговоров, которые имели место, и сказал, что на встрече в роковой вторник они должны были подписать пункты соглашения, которые были выработаны ранее. Так и произошло, и он достал и протянул Френчу первый лист соглашения, на котором стояли подписи его и Хэвиленда и дата.

Френч внимательно ознакомился с документом, отметив, что предприятия выступают в роли равных партнеров, и вернул бумагу Таскеру. Затем он стал расспрашивать его о ходе переговоров. Таскер был словоохотлив, но не сообщил ему ничего нового. По мнению Таскера, и с их гостями, и с лодкой все было в порядке. Однако он удивился, узнав, что их гости отправились не прямо в Шале. Лодка, отойдя от их пристани, пошла вниз по течению, и он не видел, как они повернули к Гамблу.

Френч спросил, покидал ли Таскер своих гостей во время визита, на что тот ответил:

- Лишь на десять-пятнадцать минут,- и пояснил, что он с коллегами выходил, чтобы выписать некоторые данные, которые могли понадобиться ему в ходе обсуждения. Брэнд и Кинг помогали ему в этом, Брэнд - по финансовой части, Кинг - по технической.

Далее Френч спросил, были ли они трое все время вместе во время их отлучки из комнаты, где проходило совещание. Практически да, ответил Таскер. Он и Брэнд находились в офисе Брэнда, а Кинг - в следующем офисе, за стенкой, печатал на пишущей машинке.

Это полностью совпадало с показаниями Сэмсона. Френчу не пришло бы в голову заподозрить Таскера, он подозревал лишь Брэнда и Кинга.

После разговора с Таскером Френч начал допрашивать Брэнда.

Но Брэнд в точности повторил показания Таскера. Френча это не удивило. Либо они говорили правду, и в этом случае совпадение было вполне естественным, либо они лгали, заранее договорившись, что будут говорить.

Френч отметил про себя, что Брэнд нервничал, словно боясь чего-то, и вздохнул с явным облегчением, когда допрос закончился. Казалось, он что-то скрывает. С другой стороны, Френч понял, что Брэнд никак не связан с взрывом лодки - его потрясение и смятение по поводу трагедии были искренними.

Затем допрашивали Кинга. Тот повторил показания слово в слово, полностью согласуясь с показаниями Сэмсона, и Френчу ничего не оставалось, как принять их на веру Совпадение с Сэмсоном было весьма убедительным. Если бы Сэмсон подозревал в случившемся "Джоймаунт", он не преминул бы сказать об этом.

Сэмсон утверждал, что взрывчатка не могла попасть на борт лодки в то время, как она находилась в Джоймаунте. Теперь Френчу предстояло проверить справедливость этого заявления.

Он отправился на пристань в сопровождении троих управленцев "Джоймаунта" и попросил показать ему, где была пришвартована лодка и где находились суда, стоящие в тот день под загрузкой. Затем он воспроизвел в уме общую картину.

Пристань была устроена крайне просто: берег реки выровняли и укрепили камнем против волн, на берегу был возведен собственно причал, состоящий из железобетонных свай, поддерживающих железобетонный настил.

На половине высоты свай находились горизонтальные перетяжки, видимые лишь в низкую воду, они крест-накрест связывали между собой сваи.

Протяженность пристани была около ста футов; справа находились сходни для причаливания моторок. Они шли наклонно и на два фута возвышались над пристанью, чтобы лодка в любую воду, независимо от времени прилива или отлива, могла подойти к сходням носом или кормой.

С другой стороны к пристани примыкала небольшая бухта, куда выходили ворота ангара для лодок.

Во вторник вечером, как объяснил Таскер, моторка из Шале была пришвартована у сходней. Хотя был прилив, вода была еще в семи-восьми футах от верхнего края пристани. Здесь же стояли два судна. Рядом с лодкой находилась "Люси Джейн" из Плимута, откуда поступил срочный заказ, и судно загружали до полуночи. Никто не мог спуститься по сходням незамеченным работниками.

Двое учетчиков, объяснил Таскер, следили за погрузкой, ведя счет мешкам, один - от отправителей, другой - от получателей.

На судовой лебедке работал моторист, и еще шесть человек подвозили мешки с цементом со двора завода на пристань. Кроме того, пристань была ярко освещена.

Когда Френч представил себе эту картину, ему оставалось лишь согласиться с мнением Сэмсона, что никто не мог бы пробраться на лодку незамеченным. Сама лодка не была видна с пристани, ее заслонял край причала. Но добраться до сходней к ней можно было лишь на виду у всех.

Затем Френч опросил всех, кто работал в тот день на погрузке. Учетчик уверял, что никто не появлялся. Шестеро грузчиков были такого же мнения. По крайней мере трое из них одновременно находились на пристани, сменяя друг друга. Френчу оставалось лишь положиться на их показания.

Френч уезжал из Джоймаунта со вздохом: такое многообещающее направление расследования, похоже, закрывалось.

Пока они с Картером возвращались в Сванвик, он понял, что разгадка находится где-то в другом месте.

Вернувшись в отель, он уселся поудобнее, закурил трубку и погрузился в размышления.

С того момента как ему стали известны подробности взрыва, в нем подсознательно зрела мысль о бомбе с часовым механизмом. Он представил себе, что некое лицо, решив покончить с руководителями "Шале", заложило в лодку бомбу замедленного действия. Эта гипотеза казалась ему наиболее вероятной из всех, но сейчас ему пришлось отказаться от мысли, что бомба была заложена в Джоймаунте. Он задумался: а может быть, она попала на борт лодки до того, как та вышла из Шале?

Его мысли вернулись к началу дела Клэя. Он интуитивно ощущал, что оба преступления связаны. Может быть, он с самого начала ошибался в своих гипотезах относительно дела Клэя? Возможно, оно было связано не с хищением процесса, а с чем-то, относящимся именно к "Шале"? Похоже, пора было изучить эту возможность.

Френч видел, что теперь необходимо окончательно прояснить вопрос о том, была ли бомба заложена в Джоймаунте или нет. Для этого необходимо было опросить членов команды "Люси Джейн". Поэтому он связался с полицией Плимута, попросив выяснить, там ли будет находиться завтра "Люси Джейн". В Саутгемптоне он получил ответ из Плимута: "Люси Джейн" разгрузилась и сегодня во второй половине дня ушла в Веймут, груженая балластом.

Френч был доволен. Веймут гораздо ближе, чем Плимут. В четыре часа на Веймут отходил поезд, он прибывал на место в 6.30. Френч с Картером уехали этим поездом.

Они прождали "Люси Джейн" до десяти часов вечера, но она не пришла. Зато на следующее утро, придя на пристань, они увидели ее. Френч поднялся на борт.

Он провел скрупулезное расследование. Моторист, который работал на корабельной лебедке, утверждал, что на Пристань можно было пройти, оставшись не замеченным им. Однако учетчик был абсолютно уверен, что никто не проходил. Было еще одно свидетельство такого же рода - человека, который занимался ремонтом опалубки.

Френч уезжал из Веймута с твердым убеждением в истинности показаний свидетелей. Никто не мог проникнуть в лодку, пока она стояла в Джоймаунте.

В поезде, возвращаясь в Саутгемптон, он продолжал ломать голову над загадкой. Он начал склоняться к мысли, что бомба была заложена еще в Шале. Все остальные возможности отпали.

Затем неожиданное соображение опрокинуло все ею построения: бомба с часовым механизмом здесь вообще не могла иметь места!

Ведь тогда существовал некто, кто был в курсе всех планов руководителей "Шале". Лодка Сэмсона развивала скорость в десять узлов, расстояние от Джоймаунта до Шале примерно девять миль. Чтобы добраться туда, требовалось около сорока пяти минут. Следовательно, взрыв должен был произойти где-то в промежутке в сорок пять минут. Далее, необходимо было точно знать время пребывания гостей в Шале. Френч подумал, что если бы Таскер и его люди были замешаны в этом, они могли бы затянуть отъезд до удобного им времени, чтобы отвести от себя все подозрения. Но лодка не возвратилась в Шале в ожидаемое время, как могли предполагать Таскер и компания. Она задержалась в Гамбле не менее чем на сорок минут. Если бы речь шла о бомбе с часовым механизмом, она бы сработала на стоянке в Гамбле.

Невиновность работников "Джоймаунта" прямо подтверждалась тем, что взрыв произошел лишь через полчаса после выхода лодки из Гамбла. Если бы это случилось сразу после отплытия из Гамбла, можно было бы предположить определенную погрешность в задании времени взрыва. Но если бы лодка пошла прямо в Шале, не заходя в Гамбл, взрыв произошел бы через полчаса после ее прибытия!

Чем больше Френч думал над своей гипотезой, тем более зыбкой она становилась. И с этим ничего нельзя было поделать!

Но если отмести возможность использования часового механизма, тогда вообще не оставалось никаких приемлемых объяснений!

Загадка, казалось, дразнила его. Он по-прежнему ломал над ней голову, когда они прибыли в Саутгемптон. Но по приезде он перестал об этом думать: наступило время действовать. Пока он не собрал все улики, нечего особенно печалиться о воссоздании картины в целом.

В Ковесе началось следствие по делу о смерти Мейерса, но так как Ханбури и следователь решили, что сперва следует провести опознание тела, Френч понял, что он вряд ли понадобится. Поэтому он, просмотрев список насущных задач, решил, что посвятит остаток дня выяснению важного вопроса: где можно достать взрывчатку.

Этот вопрос был одним из тех, для решения которых он лек местные силы, и теперь он хотел узнать, каковы результаты разысканий. Поэтому он начал со звонка старшему офицеру Гудвилли в полицейский участок Саутгемптона.

- Взрывчатка?- переспросил Гудвилли, когда после общих фраз Френч осведомился об этом.- Мы начали искать, но пока ничего не обнаружили. Мы были во всех магазинах и у дилеров в районе и проверили их листы продаж за последние недели. Это ничего не дало. Мы составили списки всех потребителей, использующих взрывчатку, включая каменоломни и карьеры, но пока не было времени пройтись по этому списку. Я собирался опросить всех, кто имеет лицензию на взрывные работы. Далее, разумеется, военные и морские власти, хотя с ними мы не взаимодействуем. Они тоже появляются в Портсмуте, но не думаю, что они замешаны в этом.

- Вижу, вы не теряли времени даром,- ввернул Френч комплимент.- Я еще позвоню вам позже, а пока узнаю, как обстоят дела у других.

Он обзвонил старших офицеров других полицейских участков, они тоже не сидели сложа руки, но реальных результатов не было. Похоже, отследить утечку взрывчатки было крайне непросто.

На свою долю Френч приберег два наиболее вероятных с его точки зрения канала доступа к взрывчатке: меловые карьеры, принадлежавшие "Джоймаунту" и "Шале". Он надеялся, что у него будет время съездить на карьер "Джоймаунта" сегодня во второй половине дня, и рассчитывал заняться этим.

Вчера на заводе он проявил предусмотрительность, взяв У Таскера записку к десятнику на карьере. Туда-то они с Картером и отправились на машине, предоставленной им Гудвилли.

Карьер находился на некотором удалении от завода, и Мел возили на грузовиках. Он представлял собой обычную Разработку среди ровной зелени гряды меловых холмов, хаотичный амфитеатр из белого камня, состоящий из тер рас, уступов и обрывов, усеянных грудами расколотых глыб и камней.

Из небольшого сарая возле входа доносился шум дизельного компрессора, подающего сжатый воздух для отбойных молотков. Там и здесь копошились люди, хотя с такого расстояния нельзя было различить, чем они занимались. Кроме компрессора, здесь был еще один крошечный сарай со словом "Офис" на двери. Френч открыл дверь. Прямо перед ним, у двери, за грубо сколоченной конторкой сидел мужчина и что-то писал.

- Доброе утро,- поздоровался Френч.- Вы десятник?

Человек как-то неуверенно кивнул.

- Тогда мне нужна ваша помощь. Я из Скотленд-Ярда. Я виделся с мистером Таскером, и он попросил меня передать вам это.

Френч произнес заветные слова и вручил мужчине записку. На десятника это явно произвело впечатление. Он вскочил со стула, пинком задвинул его под конторку, тем самым освободив пятачок перед дверью, и пригласил Френча войти. Тот так и сделал. Картер втиснулся следом - насколько позволяла теснота помещения.

- Дело касается взрыва моторки,- приступил к делу Френч,- нам не известно, взорвалась ли солярка или взрывчатка, поэтому мы ищем, не пропадали ли взрывчатые вещества где-нибудь в окрестностях. У нас, разумеется, нет причин подозревать, что взрывчатка была взята у вас. Всем десятникам карьеров задаются стандартные вопросы, которые я собираюсь задать и вам.

Приняв молчание за знак согласия, Френч попросил десятника рассказать, как они работают со взрывчаткой.

Десятник был образован и внятно ответил на вопрос. Он сообщил следующее. Для подрыва камня и больших глыб, которые затем измельчались в мельницах, здесь использовали гелигнит. Он посылал заявку на дюжину ящиков, а когда их привозили, они хранились в сарае для взрывчатых веществ - его специально возвели в четверти мили отсюда. Патрон представлял собой цилиндр из чистого гелигнита; его стандартный размер - три дюйма в длину и три четверти дюйма в диаметре. Для глубоких скважин использовали патроны большего размера. Гелигнит представлял собой желтоватое вещество не тверже сыра. Каждый патрон был упакован в водостойкую бумагу.

Гелигнит не мог взорваться просто от нагревания и, помещенный в огонь, горел словно дрова. Взрыв происходил от небольшого детонатора либо он мог произойти от внезапного сильного удара или искры. Поэтому при работе с ним стальные орудия не использовались из-за опасений, что при ударе о кремень может выбиться искра. Для взрыва в скважине использовали небольшие детонаторы диаметром в четверть дюйма и длиной в полтора дюйма, напоминающие патроны для револьвера. Детонатор срабатывал либо от запала, либо от электрического разряда. Если старший инспектор желает пройти на склад, то он все увидит своими глазами.

Френч был готов пройтись, и по дороге задавал вопросы.

Детонаторы не должны быть сырыми, иначе они не сработают. Если они находились в воде, детонация от запала невозможна, но электрический разряд может быть использован. Детонаторы поставлялись с подводящими проводами, во влагозащитной упаковке. Для использования детонатора с одного конца патрона снималась влагозащитная упаковка; деревянным шилом в гелигните делалась выемка, куда и помещался детонатор с подводящими проводами и вновь закрывался сорванной оберткой. Гелигнит взрывался при прохождении тока низкого напряжения.

Перед осмотром склада десятник послал за одним из рабочих, который, как он объяснил, был ответственным за взрывчатые вещества. Этот человек присоединился к ним. Френч обнаружил, что лишь у этого человека есть ключ от склада. Он спросил об этом.

- Действительно,- ответил десятник,- мы очень внимательны к этому. Существует лишь два ключа: один у этого человека, другой хранится в сейфе в офисе. Здесь никто не имеет доступа к взрывчатке, кроме ответственного. Он никогда не оставляет склад незапертым.

Это было важно, и Френч осведомился о деталях. Поговорив с рабочими, он убедился в следующем:

1. Склад может открыть лишь ответственный либо лицо, имеющее доступ к сейфу.

2. Ответственный никому не передает свой ключ и никто не может им воспользоваться без его ведома.

3. Ответственный никогда не оставляет склад незапертым.

4. На склад заходит только ответственный либо кто-то с его разрешения.

5. Ответственный выносит необходимое количество взрывчатки; выдача полностью контролируется им}

6. Ответственный был весьма надежный человек, и Френч убедился, что на его показания можно положиться.

Второй момент, который интересовал Френча, так и остался недостаточно проясненным. Он спросил ответственного: если склад откроют вторым ключом и возьмут один патрон и один детонатор, заметит ли он эту убыль?

Сначала тот ответил утвердительно, но затем его уверенность поколебалась. Патроны и детонаторы никто не пересчитывал, и убыль патрона и особенно детонатора - они же такие маленькие - могла пройти незамеченной.

Френч уезжал из карьера, уверившись в трех моментах. Во-первых, если такая кража имела место, ее мог совершить лишь человек, имеющий доступ к запасному ключу в сейфе офиса. Второе: почти наверняка Таскер, Брэнд и Кинг могли взять ключ и ночью наведаться на склад. И наконец, если они или кто-то из них сделали это, шансы доказать это практически равны нулю.

Не слишком довольный своим визитом, Френч решил, что завершит эту часть расследования на следующее утро поездкой на карьер "Шале".

Здесь повторилась та же история. Взрывники "Шале" работали со взрывчатыми веществами точно так же, как в "Джоймаунте", и безусловно, лицо, имевшее доступ к сейфам "Шале", могло взять запасной ключ и незаметно добыть взрывчатку.

В случае с "Шале", однако, следовало принять во внимание следующее. Некто сделал слепки ключей сейфов "Шале". Возможно, с тех пор Хэвиленд сменил замки, но если были изготовлены дубликаты старых ключей, то почему бы не изготовить дубликаты новых? Это предположение расширяло область поисков до неопределенных размеров, и Френч отогнал от себя эту мысль.

Ощутив уныние, он позвонил в полицейский участок в Ковесе, чтобы посоветоваться с Ханбури перед возвращением в Саутгемптон.

Глава 19

Френч использует свои аналитические способности

По приезде в Саутгемптон Френч не узнал ничего утешительного. Отчет Ханбури не содержал ничего позитивного. Он не только не разузнал ничего нового, но и не представлял себе, где искать новые сведения. Френч ощутил, что он и сам этого не знает.

Трудность состояла не в отсутствии проблем, которые требовалось разрешить, а в том, что он не видел путей и средств к их решению. С какой стороны за них браться? Был ли процесс украден? Если да, то связан ли взрыв лодки с этой кражей? У него даже не было уверенности, что дело Клэя как-то связано с процессом или взрывом.

В деле со взрывом лодки было три загадочных момента: где и как взрывчатка попала на борт лодки? Как ее взорвали в нужный момент? И наконец, кто это мог сделать?

Френч, сколько ни бился, не мог ответить ни на один из вопросов. Если бы найти разгадку хотя бы одного из них! Сразу стало бы легче продвинуть все дело.

Он стал анализировать, связаны ли оба преступления, и если да, то является ли их причиной кража процесса или что-то иное, случившееся в "Шале", о чем он пока ничего не знал. Весь вечер он прорабатывал различные версии, но лег спать, так ни к чему и не придя.

Но заснуть он не смог.

Его так "зацепило", что он не смог отключиться. Он должен найти решение, отыскать разгадку, иначе на следующий день он не сможет двигаться дальше. Может быть, следует исходить из того, что преступления не имеют отношения к процессу, и сосредоточиться на "Шале"? Что, если отправиться туда с утра и тщательно расследовать обстоятельства жизни Хэвиленда, Мейерса и Сэмсона в надежде наткнуться на что-либо, проливающее свет на ситуацию? А если нет, то что ему делать?

Неожиданно что-то в нем сдвинулось, и он понял, что тормозило его все это время: ему казалось невероятным, чтобы два преступления не имели между собой никакой связи.

Он мысленно вновь вернулся к своей гипотезе. Не было никаких улик, подтверждающих связь обоих преступлений с процессом. Не было никаких доказательств того, что процесс украден. Не доказано, что сейф с формулой открывали. Формула была на положенном месте наутро после исчезновения Клэя и не было никаких следов того, что бумаг кто-то касался. И самое важное: ни одна из фирм не продавала цемент дешевле рыночных цен. Было не похоже, что процесс является отправным пунктом событий.

Несколько часов Френч ворочался в постели, измученный и раздраженный, напрягая свой ум в поисках решения. Но ничего не приходило в голову. Тогда он обратился к другим проблемам. Как же была подложена взрывчатка? Но здесь вновь его ожидал тупик. Напрасно он и так и эдак перебирал известные ему факты. Нигде ни малейшего просвета.

Он ощутил, что в конце концов должен хоть немного поспать, и здесь неожиданно новая идея пришла ему в голову. Сначала он даже не осознал ее истинную значимость, затем им овладело сильное возбуждение.

Да, было кое-что, что он упустил! И очень важное!

Это касалось возможности минирования лодки. Чем больше Френч думал об этом, тем больше склонялся к мысли, что так оно и есть. Да, он был уверен, что нрав! Он решил основную проблему!

С чувством облегчения он выключил свет, немного поворочался и уснул.

Когда четыре часа спустя он сошел вниз, чувство облегчения лишь укрепилось в нем. Нередко случалось, что соображения, пришедшие в голову в ходе лихорадочных ночных раздумий, при свете дня теряли свою убедительность. Но на этот раз его новая теория выдержала утреннюю проверку. Он мысленно проверил свои доводы и убедился, что действительно нашел разгадку хитрой головоломки.

Он понял, что зашел в тупик, потому что противился фактам. Его сбила с толку собственная предвзятость. Он подошел к делу с готовым мнением, и это лишило его объективности. Что ж, это послужит ему хорошим уроком. Нужно опираться на факты и только на факты, отводя гипотезам подчиненную роль и использовать их лишь для поисков новых линий расследования.

Во время завтрака - молчаливый Картер не мешал ему - он обдумывал свою новую теорию.

Прежде всего, характер взрыва доказывает, что взрыв был не случаен; иначе говоря, он был спланирован с определенной целью. С какой же?

Он полагал, что целью было уничтожение Хэвиленда, Мейерса и Сэмсона. Именно в этом и заключалась связь преступления с процессом. Предположим, "Джоймаунт" украл процесс, в "Шале" это стало известно и "Джоймаунт" решил избавиться от всех, кто обладает этой весьма нежелательной для них информацией.

Но, может быть, эта основополагающая посылка неверна? И, опираясь на нее, Френч приходит к совершенно неправомочным заключениям?

С чего он взял, что целью преступления было убрать Хэвиленда, Мейерса и Сэмсона? Ни с чего. Это просто гипотеза. И теперь он ясно осознал, что именно эта гипотеза сбила его с толку, затемнив суть дела.

Как только он отбросил ложную посылку, сразу возникла возможность ответить на вопрос, как заложили и взорвали заряд.

Спрашивается: почему погибли не все трое? Лишь Хэвиленд и Мейерс, но не Сэмсон?

Да потому, что Сэмсон и был убийцей.

Такое предположение сразу разрешало все трудности. Все было подстроено Сэмсоном!

Сэмсон мог скрытно заложить в лодку что угодно. Она же принадлежала ему, и он мог, ни перед кем не отчитываясь, брать ее и возиться с ней в ангаре в любое время. Он мог легко заложить бомбу в корму и вывести провода в носовую часть, чтобы в нужный момент замкнуть контакты.

Что говорит в пользу этого?

Френч мог назвать несколько причин.

Первое: насколько он мог судить, лишь таким образом могла быть взорвана лодка. Это уже само по себе служило уликой, но был и ряд других фактов, подтверждающих его предположение.

Если Сэмсон не виноват, то казалось странной случайностью, что небольшой якорь или "кошка" сорвался с цепи и Сэмсону пришлось пройти на нос, чтобы закрепить его как раз тогда, когда происходит взрыв. Более того, лодка в этот момент как раз оказывается неподалеку от другого судна.

Френч представил себе происходящее так. Перед выходом из Шале Сэмсон закладывает бомбу, прокладывает контактный провод так, чтобы он был незаметен. В нужный момент он пускает в ход свою байку о якоре, проходит на нос, пригибается, чтобы ходовая рубка прикрыла его от взрыва, и соединяет провода. Бомба срабатывает, разнося в куски корму лодки. Лодка идет ко дну. Сэмсон заранее предусмотрительно держит под рукой спасательный круг, на котором он продержался до подхода шлюпки. Несомненно, он шел на риск: он же мог утонуть, но именно поэтому он уверен, что его не заподозрят в убийстве.

Картина показалась Френчу достаточно убедительной. Теперь встает вопрос о мотивах преступления. Была ли у Сэмсона причина желать смерти Хэвиленду и Мейерсу?

Об этом Френч ничего не знал, но ему запомнились необычные манеры Сэмсона. Тот постоянно выглядел недовольным, как будто что-то угнетало его, особенно он хмурился в присутствии Хэвиленда. За этим могло что-то крыться. Надо было этим заняться.

Среди рядовых подробностей, которые сообщил ему Ханбури, были имена адвокатов Хэвиленда и Мейерса Френч подумал, что пора навестить их.

И те и другие жили в Ковесе. Картер позвонил им утром и договорился о встрече. Френч и Картер прибыли на ближайшем пароме, отыскали фирму "Дакре и Джонс" и осведомились, можно ли видеть мистера Дакре.

Френч знал, как нелегко выжать из адвокатов нужную информацию, и решил действовать не как официальное лицо а просто попросить об одолжении в качестве любезности.

- Я хотел бы, чтобы наш разговор остался в тайне, мистер Дакре,доверительно сказал он.- Должен вам признаться, что имеются подозрения, и достаточно основательные, что это не несчастный случай, а преднамеренное убийство.

Мистер Дакре издал резкое восклицание, но Френч заговорил вновь.

- А раз так, то вы как адвокат покойного мистера Хэвиленда, без сомнения, должны быть заинтересованы не меньше меня в поимке убийцы. Имея это в виду, я решился задать вам несколько вопросов, и я очень надеюсь, сэр, что вы найдете возможность помочь мне, хотя, как нам обоим хорошо известно, вы вовсе не обязаны это делать.

Дакре был действительно потрясен услышанным. Оказалось, что он был близким другом Хэвиленда и его доверенным лицом. Было ясно, что ему и в голову не приходило, что здесь что-то большее, чем несчастный случай.

- Я буду рад помочь вам,- сказал он, приведя в порядок свои расстроенные чувства.- Но знаете, инспектор, в таких случаях лучше ничего не говорить. Но я готов выслушать ваши вопросы и ответить на них, если это будет в моих силах.

Френчу хотелось знать все о жизни Хэвиленда, особенно о ее финансовой стороне. Он хотел знать, каково его завещание. Имел ли тот врагов и если да, то каковы причины вражды. В действительности ему нужны были любые сведения, которые могли указать мотивы преступления.

Мистер Дакре понял суть вопросов, но выказал осторожность, присущую юристам. В конце концов он решил, что не способен сам обо всем рассказать. Вместо этого он мог бы отвечать на вопросы своего посетителя.

После беседы с Дакре Френч увидел, что узнал немного. Хэвиленд был устроен неплохо, жил довольно богато, хотя, конечно, как отметил Дакре, эти оценки относительны. Он был женат и все свои деньги, исключая небольшую часть наследства, завещал семье. Его единственный сын собирался стать врачом, так что не было никого, кто мог бы заменить его на производстве. Что же касается врагов, то мистер Дакре не мог никого назвать и не располагал сведениями, проливающими свет на мотивы преступления.

Мистер Левишам, адвокат Мейерса, с которым далее встретились Френч и его спутник, был не столь чопорен. Он без затруднений ответил на вопросы Френча. Выяснилось, что Мейерс не был женат и не имел близких родственников. Он завещал свое имущество, которое было небольшим, в равных долях Хэвиленду, Сэмсону и дальнему родственнику, капитану торгового флота.

Левишам отверг само предположение о том, что его клиент был убит, сказав, что тот был прекрасный человек и все его любили. Он был уверен, что у Мейерса не было врагов, и не верил в их существование.

Из расспросов Френчу стало ясно, что после смерти Хэвиленда и Мейерса Сэмсон не только получил часть наследства, но и практически стал хозяином завода. Это была не компания, и, выплачивая душеприказчикам Хэвиленда их долю прибылей, Сэмсон в остальном имел полную свободу действий. Ради этого он вполне мог пойти на мокрое дело.

Во время разговора с адвокатами Френч подумал, что ему следует заглянуть к Дагги и Тримблу, адвокатам фирмы "Шале". Офис был закрыт, их с Картером принял мистер Тримбл.

Он ничего не сообщил им, сказав, что теперь он адвокат мистера Сэмсона и в этом качестве должен получить инструкции мистера Сэмсона до того, как говорить с ними о бизнесе.

- Что ж,- сказал Френч,- на самом деле вы уже дали ответ на мой главный вопрос. Я хотел узнать, с кем теперь мне следует связываться по делу "Шале". Мистер Сэмсон один принял на себя бремя руководства или имеются другие партнеры, с которыми мне придется держать связь?

Тримбл, поразмыслив, решил, что вопрос вполне безобидный.

- Вам придется иметь дело с мистером Сэмсоном,- ответил он.- В настоящее время других представителей фирмы нет. Впоследствии появится представитель мистера Хэвиленда, но в данный момент мистер Сэмсон руководит предприятием.

Вот он, бесспорный мотив! В то же время Френч был недоволен. Во-первых, мотив казался не слишком значительным. Во-вторых, он не соответствовал тому душевному недовольству, которое вечно сопутствовало Сэмсону.

Френч подумал: а не поговорить ли с самим Сэмсоном?

"Попытка не пытка",- решил он и отправился в Шале.

Сэмсон тотчас принял их, и Френч, не теряя времени, перешел к делу.

В первую очередь он с неподражаемой серьезностью призвал Сэмсона к молчанию. Затем рассказал ему, что его подозрения действительно подтвердились: взрыв лодки и в самом деле представляет собой организованное покушение на жизнь трех ее пассажиров. Однако расследование дела осложнилось из-за того, что Хэвиленд и Мейерс были люди доброжелательные, щедрые, прямые и великодушные. Все прекрасно ладили с ними, у них не было ни единого недоброжелателя.

Сэмсона слегка покоробили эти речи, но Френч продолжал лить воду на свою мельницу и разливался соловьем. Он намеренно провоцировал Сэмсона, расставляя ему ловушку.

- Не такие уж они святые,- наконец не выдержал Сэмсон.- Обычные люди. Такие же, как вы и я.

Френч подумал, что время еще не приспело, и продолжил свои дифирамбы Хэвиленду и Мейерсу. Сэмсона это задело сильнее, чем он мог надеяться.

- Все это чушь,- в конце концов сказал он, не выдержав.- Они проворачивали грязные делишки точно так же, как все прочие. Кто вам наговорил такого?

Это было уже что-то. Френч ухватился за реплику Сэмсона бульдожьей хваткой.

- Что мистер Сэмсон имеет в виду? Наверняка ему что-то известно. Тогда его долг сообщить об этом следствию. Иначе порядочный человек не станет так выражаться о своих коллегах.

Сэмсон тотчас пошел на попятный и попытался увильнуть от ответа. Но это было бесполезно. Френч настаивал, прижал его к стенке и в конце концов поставил инженера перед выбором: либо отвечать, либо нести ответственность за сокрытие важных для хода следствия фактов. И тот все рассказал.

Сэмсон имел зуб против Хэвиленда и Мейерса, особенно против Хэвиленда. Он считал, что с процессом его надули. Он дни и ночи вкалывал целых четыре года, тратил на исследования все свободное время, прихватывая и рабочее разумеется, не в ущерб своим обязанностям. Завершив исследования, он рассказал им о своем открытии. И что он получил взамен? Вместо благодарности владельцы завода занялись мелочными придирками, особенно Хэвиленд, который проявил двуличие - Сэмсон так и выразился - и сказал ему, что исследования проводились в рабочее время, в качестве экспериментальных материалов использовались их материалы и оборудование, так что и само открытие принадлежит не Сэмсону, а фирме.

Сэмсон с горечью обнаружил, что его изобретение попало в чужие руки.

У него не было средств, чтобы перенести свой процесс в другое место. Если бы он ушел на другое предприятие, Хэвиленд мог бы притянуть его к суду за продажу собственности "Шале".

Однако в конце концов Хэвиленд обошелся с ним не так уж скверно. Когда процесс был внедрен, Сэмсона сделали совладельцем завода, посчитав процесс его вкладом в общий капитан.

Но Сэмсон полагал, что эта концессия преследует единственную цель: удержать его от ухода с фирмы. Его чувство обиды лишь окрепло.

Френч видел, что перед ним налицо все мотивы, необходимые для выстраивания его версии дела. С одной стороны - неудовлетворенность, затаенная горечь и жгучая обида по отношению к обоим погибшим; с другой стороны - финансовая и материальная независимость, а также укрепление свободы и престижа, стоило лишь убрать их с дороги. Да, мотивы были налицо.

Здесь присутствовал и еще один существенный момент, усиливающий подозрения Френча. В случае с Сэмсоном имелись не только мотивы, но и реальная возможность осуществления всех его планов. Сэмсон мог добыть необходимый ему гелигнит и детонатор в карьере "Шале", у него были все возможности заложить его в лодку и в нужный момент взорвать ее, приняв меры предосторожности, чтобы обезопасить себя.

Что же касается улик, третьей важнейшей составляющей,- здесь позиция Френча была довольно шаткой. У него были доказательства лишь "от противного": он был уверен, что иным путем взрыв нельзя было подстроить. Однако такого рода соображения недостаточны, суд не примет их во внимание. А как раздобыть прямые доказательства Френч понятия не имел.

Еще одно соображение пришло ему в голову. Оно не было доказательством вины Сэмсона, но полностью укладывалось в сложившуюся у него версию дела. Возможно, Сэмсон намеренно избрал для взрыва обратный путь из Джоймаунта, чтобы подозрения пали на конкурентов. Ведь он знал, что полиция обязательно заинтересуется их рабочими контактами. Достаточно ли этого, чтобы предположить, что он предусмотрел тот ход мысли, которым сейчас руководствуется Френч? Вполне достаточно. Но тогда он как раз и рассчитывает, что во взрыве лодки заподозрят "Джоймаунт", который сводит счеты со своими врагами.

Такое предположение вкупе с тем очевидным фактом, что сам Сэмсон едва спасся, снимало подозрения с Сэмсона и переключало внимание на "Джоймаунт".

И все же Френч был недоволен. Ему была нужна безусловная улика, что-нибудь, прямо связывающее Сэмсона с преступлением. Где ее искать? Он не знал.

Потянулись дни, когда Френчу казалось, что расследование окончательно зашло в тупик. Ему нужны были новые неопровержимые улики. Если они и существовали, то оставались скрытыми от внимания Френча. Он весь извелся, и бедный Картер очень переживал за него.

Нельзя сказать, что они провели эти дни, бездействуя. Наоборот, они работали не покладая рук, с утра до ночи. Но все было напрасно.

Френч набрал уже целое досье фактов, но они несли в себе отрицательный заряд и связывались воедино лишь "от противного", исходя из предположения, но иначе быть не может. Они вовсе не доказывали правильность его гипотезы, но и не отрицали ее.

Во время этого периода Френчу немало хлопот доставила помощь добровольных помощников и общественности. В этом деле, как и во многих других, многие люди искренне думали, что могут помочь ему, присылали ему письма, обещали сообщить важную информацию, которая приведет его к разгадке. Эта фаза реакции общественности обычно ярче всего проявляется, когда публикуют описание разыскиваемого человека. В таких случаях пропавший неожиданно обретает удивительную способность к созданию своих двойников. Его одновременно встречают во множестве мест, и подробности каждой встречи прилежно доводятся до сведения полиции. Беда состояла в том, что каждый сигнал такого рода тщательно проверяется: а вдруг за ним действительно стоит что-то важное? Френч и его помощник потратили немало сил на проверку сообщений подобного рода, поступающих от активных общественников.

Состояние полного тупика длилось около недели. Затем Френча осенила идея, которая, как он надеялся, сдвинет дело с мертвой точки и предоставит в его руки новые данные.

Вечером он зажег ночник у постели и,оставшись один, решил еще раз с самого начала просмотреть все известные ему факты по делу. У него была слабая надежда выявить какие-то скрытые моменты, ранее ускользнувшие от его внимания.

Он сосредоточенно просматривал свои записи, но не нашел никаких зацепок, пока не дошел до предполагаемого механизма взрыва лодки. Он считал, что существовал шнур, идущий с кормы, где была заложена взрывчатка, в носовую часть. Стоило дернуть шнур - и происходил взрыв. Теперь он подумал, что гораздо легче было сделать электрический контур.

Хотя на первый взгляд разница казалась незначительной, на самом деле это соображение было очень существенным. Как он полагал, именно это соображение легло в основу той линии расследования, которая увенчалась успехом.

Подумав об электропроводе, он решил, что шнур проложить намного труднее. Размышляя над этим, он понял, что попросту усложняет дело. Разумеется, можно было разработать устройство для взрыва с помощью шнура: например, привязать шнур к курку пистолета или к тяжелому подвешенному грузу, или к сжатой пружине, которая бьет, распрямляясь, по детонатору. Но все это вызывало возражения.

Ведь прежде всего такое устройство надо было изготовить, и его изготовление могло привлечь внимание, что повлекло бы за собой нежелательные расспросы. Затем, такое устройство требовало немало места. Пистолет, например, нужно было так спрятать, чтобы он не попался на глаза жертвам. Здесь имели значение размеры. В-третьих, устройство такого рода оказывалось экспериментальным и не опробованным, а это было крайне нежелательно. Френч теперь уверил себя, что шнур могли использовать лишь за неимением лучшего.

А электропровод был идеальным средством. В этом случае не надо было ничего придумывать, ведь детонатор уже снабжен подводящими проводами, на складе в "Шале" их сот ни. И все это требовало минимальных затрат труда. Правда нужна была пара сухих батарей, но их необязательно было располагать в корме, где укромных мест немного. Батареи можно легко поместить в любое удобное место на лодке. При таком плане всякие эксперименты исключались. Ведь электрические выключатели - вещь бытовая, проверенная.

Френч окончательно утвердился в этой идее. Предположим, что использовался электрический разряд. Как тогда он работал?

Взрывной заряд с детонатором должен был находиться в корме. Об этом свидетельствует рапорт капитана "Бенболта" и оторванные ступни Мейерса. А выключатель должен был находиться в носу, где его и привел в действие Сэмсон, так что провода должны идти от носа к корме. Батарея, вероятнее всего, находилась где-то в носовой части, подальше от жертв.

Френч просмотрел описание лодки, сделанное Сэмсоном. Длина - пятнадцать футов; полностью открытая, за исключением пары футов на носу, где Сэмсон сделал навес на случай плохой погоды. Она была широкой и плоской - идеальная форма для моря. Сэмсон купил ее и поставил на нее мотор - сзади, по центру. Мотор защищен кожухом. Чтобы лодку не заливало волной, он поставил фальшборта. Фальшборт на корме был съемным - для доступа к мотору. Горючее хранилось в баке на носу.

Френч попытался представить себе, где могли проходить провода, и когда он сделал это, все тотчас встало на свои места. Их можно было крайне легко и быстро проложить по фальшбортам, закрепив гвоздиками или чем-нибудь подобным. Они не были заметны - разве что от качки могли выбиться из-под фальшбортов. Возможно, они проходили и по съемному фальшборту или под сиденьями в кормовой части лодки.

Если это было сделано, то провода до сих пор там. Конечно концы, подводящие к заряду, оборваны, но средняя часть и замыкающее устройство в носу должны сохраниться.

Френч подумал: а нельзя ли добраться до затонувшей лодки?

Если бы найти провода и выключатель, то это явилось бы безусловным доказательством вины Сэмсона.

На следующее утро после завтрака Френч рассказал о своих выводах Картеру. Ему не просто хотелось услышать мнение сержанта, но и - что было гораздо более важным - прояснить по ходу рассказа для себя самого различные обстоятельства дела. Обсуждение показало, что его соображения вполне резонны. После этого он позвонил Ханбури и попросил его договориться о встрече со старшим констеблем.

Глава 20

Френчу помогает море

Френч встречался с майором Консидином на рабочих совещаниях, ему нравилась его энергичность и жизнерадостность. Сэр Мортимер Эллисон сказал ему, что в определенных кругах полковника Трэссидера прозвали "хитрая лисица" за его безошибочный нюх, и что уж если тот за что-то зацепился, то будьте уверены, здесь что-то есть. Остается лишь тщательно проработать этот пункт. Френч подумал, что то же самое можно сказать и о майоре Консидине.

По счастливой случайности, тем утром майор как раз оказался на полицейском участке в Ковесе, и в одиннадцать часов он и Ханбури уже сидели по одну сторону стола в офисе Ханбури, а Френч и Картер - по другую.

- Ну что ж, инспектор,- начал майор Консидин,- я был рад услышать, что вы хотите встретиться и обсудить дело. Подготовка к решительным действиям, а?

Френч пожал плечами.

- Боюсь, сэр, это не те действия, которых вы ожидаете. Речь не идет о поимке преступника.

- Но все же достигнут прогресс?

- Да, но не совсем тот, о котором хотелось бы услышать. Речь идет о необходимости выделения на ведение дела крупной денежной суммы.

Старший констебль покачал головой.

- Да, хорошего в этом мало. Однако за удовольствие надо платить. Что ж, мы вас слушаем.

- Необходимость этого вытекает из моей версии дела, сэр, которую мне придется предварительно изложить. Я проанализировал, как можно было взорвать лодку в нужный момент,- и Френч описал свою версию, по которой виновником выступал Сэмсон, с использованием электрического контура, сказав, что уверен в том, что переключатель и провода должны были уцелеть среди обломков лодки. Если их отыскать, они послужили бы доказательством виновности Сэмсона.

Консидин и Ханбури по достоинству оценили предложение Френча.

- Что конкретно вы предлагаете?- спросил майор.

- Разумеется, мне хотелось бы поднять лодку. Однако я полагаю, что это за пределами наших возможностей, и я хотел бы попросить у вас водолаза.

Консидин тяжело вздохнул.

- Боюсь, это нам влетит в копеечку. Во что это нам обойдется, Ханбури?

- Не так уж дорого сэр,- ответил тот.- Я случайно узнал, что у компании по подъему затонувших судов "Эврика" в Саутгемптоне сейчас период затишья. Я уверен, что они с радостью возьмутся за это и запросят недорого. Могу сейчас же связаться с ними и узнать.

- Так и сделайте.

Ханубри позвонил.

- Их менеджер говорит, что не может оценить стоимость работы, не зная, сколько времени она займет. Но они сейчас в простое и готовы взяться за минимальную плату. Видите ли, сэр,- доверительно произнес он,- сейчас он вынужден платить своим людям за простой, и если он займет их работой, это сэкономит ему деньги.

- Но мы не можем нанять его людей, не условившись о плате. Полагаю, он может назвать ежедневную плату?

Еще раз созвонившись, они согласовали сумму ежедневной оплаты.

- Когда они могут приступить?- спросил майор.

- Завтра же с утра, если мы готовы.

- Отлично. Оформите договор, я подпишу и можно тотчас же отослать его им.

После нового звонка договорились, что судно компании "Эврика" завтра в шесть утра выйдет из Саутгемптона на поиски лодки. Их менеджер предложил послать в Ковес человека, чтобы как можно более точно определить район поиска - это сэкономит время. Человек пребудет сегодня паромом 14.20, и менеджер попросил его встретить.

- Ей-богу, пожалуй, я присоединюсь к вам завтра,- предложил майор Консидин.- Давайте прикинем. У меня на завтра назначена встреча в Риде в одиннадцать. Я отправлюсь в Ковес, и если вы все еще будете там, поднимусь на борт и взгляну, как пойдут дела.

Френч с жаром заявил, что будет просто счастлив, если старший констебль сочтет возможным присутствовать. На этом совещание закончилось.

- Теперь, Картер, есть кое-что и для вас,- сказал Френч, когда они вышли из полицейского участка.- Как насчет ленча?

Картер в ответ заметил, что сегодня шефа просто-таки распирает от гениальных идей, и они завернули в ближайший ресторанчик.

Когда прибыла "Медина", они свели знакомство с мистером Тимом О'Брайеном, дородным джентльменом в фуражке и рабочих брюках из грубой бумажной ткани, с проницательным взглядом, чье произношение сразу выдавало его происхождение.

- Вы откуда, инспектор?- спросил он Френча, обращаясь к нему как к старому приятелю.- Да уж,- произнес О'Брайен, ни к кому конкретно не обращаясь,- одно время здесь была работенка,- и он ударился в воспоминания, которые Френчу пришлось прервать, чтобы все же выполнить свои профессиональные обязанности.

Они позвонили в полицейский участок, чтобы подключить Ханбури.

- Здесь мистер О'Брайен,- объяснил Френч.- Он прибыл, чтобы помочь нам определить район завтрашних поисков. Он говорит, что главное здесь - точно установить местонахождение лодки, а само погружение занимает не так много времени.

Ханбури кивнул представителю "Эврики".

- С чего начнем?- спросил он.

- Мы обсуждали это по дороге сюда,- ответил Френч.- У нас есть возможность ускорить поиск. Вот этот джентльмен видел взрыв; у нас есть Локе и еще трое человек, которые выходили на лодках, шкипер "Бенболта" и, наконец, Сэмсон. Мистер О'Брайен полагает, что если мы возьмем их с собой для точного определения места, то не промахнемся с районом поиска.

Ханбури вновь кивнул.

- Давайте навестим доктора Садлера,- предложил он лаконично, и они отправились вдоль берега на запад.

- Доктор Садлер видел взрыв,- на ходу объяснил он О'Брайену.

- Доктор наук, на пенсии. Так ведь?

- Да. Он, похоже, еще и навигатор. Он давненько здесь не показывался, около года,- ответил Ханбури.

- Он ведь и сам был шкипером,- сказал О'Брайен,- так что этот парень умеет определять координаты. Глаз у него наметанный, он должен был заметить, где это случилось.

Ирландец говорил чистую правду. Доктор Садлер, слегка смутившись при виде столь многочисленной делегации быстро уловил, что от него требуется.

- Конечно,- тотчас согласился он,- я помогу вам Но лишь с одной координатой - направлением. А расстояние от берега я смогу оценить лишь приблизительно.

- Поверьте, доктор, и это нам очень поможет,- встрял О'Брайен.- Мы как раз и надеялись, что вы точно укажете одну из координат, хоть и не слишком верили в это. А насчет удаленности от берега, так мы этого от вас и не ожидали. Да и как бы вы могли определить расстояние?

Садлер чуть натянуто улыбнулся.

- Лишь измерив время между вспышкой и звуком взрыва,- объяснил он.Конечно весьма приблизительно, но тоже указание.

- Надо же, это умно! Думаю, инспектор, вы бы до такого не додумались, а?

- Нет,- согласился Френч.- Мы вас отвлекаем, доктор Садлер.

- Вовсе нет,- возразил ученый.- Знаете, я обожаю смотреть на вечерние огни маяков, когда стоит ясная погода. Тот вечер как раз был таким. И еще я люблю смотреть на звезды, что А и делал всю жизнь. Но, конечно, вам все это ни к чему. Так вот, как я сказал, я смотрел на маяки. Передо мной был маяк на мысе Калшот, когда возникла вспышка. Она была в десяти градусах западнее Калшота.

О'Брайен был в восторге.

- Точнее не скажешь!- восхищенно произнес он.- Это относительно оконечности мыса, доктор?

- Да. Его протяженность, насколько я знаю, одиннадцать градусов, но я имею в виду сам маяк.

- Итак, к западу от Калшота,- повторил человек из "Эврики".

- Где примерно она находилась, док? Если взять за ориентир западный край вон того длинного серого ангара?

- Как раз по линии направления на него. Если лодка затонула сразу, то не сомневаюсь, что вы найдете ее, ориентируясь на этот створ.

- Да уж, между нами, мы тоже думали об этом. Если она не затонула сразу, один Бог знает, где она может быть.

- Она затонула весьма быстро,- заметил Френч.- Ведь Сэмсона обнаружили именно там.

- Ваша правда, инспектор.- О'Брайен посмотрел в бинокль в указанном направлении.- Чтоб ей пусто было! Вот если бы нам еще одну засечку! Их пересечение дало бы нам точную наводку.- И он обратился к Френчу: - Шкипер может показать нам створ с воды. Но чтобы искать лодку, кто-то с берега должен подавать сигналы на судно, слегка смещая его курс. Похоже, этим придется мне заняться.

- Вы можете подавать сигналы из моего сада,- сказал доктор Садлер.- Это частное владение.

О'Брайен был премного благодарен. Это облегчало задачу. Договорились, что он придет в семь, если утром будет ясно.

- Да, доктор, вы упомянули о расстоянии до вспышки,- вспомнил он.- Мы будем очень обязаны, если вы расскажете нам об этом.

- По моим оценкам, вспышка опередила звук на четыре-пять секунд,ответил Садлер.- Считаем: тысяча сто футов в секунду это миля или чуть меньше от моего дома, скажем, три четверти мили от берега.

- Это согласуется с показаниями капитана Джонса с "Бенболта" и Сэмсона,- заметил Френч.- Оба утверждают, что находились примерно в миле от берега.

- Уже неплохо,- сказал О'Брайен.- Вряд ли мы установим ее местонахождение точнее.

- Все же давайте заглянем к Локе,- предложил Ханбури.- Он тут неподалеку.

- Хорошо,- согласился Френч.- Чем больше данных, тем лучше.

Поблагодарив доктора Садлера за его участие, они вернулись в город, чтобы отыскать Локе. Он был в клубе и подтвердил их сведения.

- Миля,- сказал он.- Максимум миля. Думаю, три четверти мили будет точнее.

На улице Френч отозвал Ханбури в сторону:

- Нельзя упускать из виду еще одно обстоятельство. Предположим, что Сэмсон виновен. Он видит, что начат поиск и догадывается, чем это мы занимаемся. Пусть провода и переключатель там. Тогда он будет знать, что мы до него добрались. Вы понимаете?

Ханбури согласно кивнул.

- Это правда, инспектор. Думаете, он может зацепить Драгой и вытащить провод?

- Думаю, будет разумно держать его под наблюдением до того, как дело будет закрыто.

- Я это устрою,- сказал Ханбури, и они расстались.

Еще не рассвело, когда на следующее утро колесный пароходик с оптимистическим названием "Эврика" вышел из Саутгемптона. На борту, кроме команды и довольно необычного аппарата, были два пассажира: Френч и Картер. По приглашению шкипера они заняли почетное место на капитанском мостике, что было необычно для пассажиров, не связанных с морской службой.

Капитан Сутар был молчалив настолько же, насколько был разговорчив его спутник О'Брайен. Он коротко пояснил, что утро подходящее, а мостик единственное место на этом проклятом рыболовном судне, и что они будут на месте проведения работ примерно через час. После этою он погрузился в безысходное молчание.

Они проделали свой путь в предрассветной тьме и были на месте, когда небо на юго-востоке начало светлеть и стали видны очертания низких берегов.

Команда во время плавания не сидела сложа руки. Аппарат перенесли на палубу и тщательно осмотрели.

Лебедки, которые, как оказалось, были на судне, не спеша привели в рабочее состояние.

Водолаз, великан по имени Кендрик, примерил и вновь снял шлем своего костюма, который лежал на упаковке перед ним, как бы примерив его и оставшись недовольным. Френч спустился и подошел поговорить с ним. Пользуясь случаем, Френч доходчиво объяснил, что они ищут.

- И между прочим,- закончил он свое объяснение,- все это строго конфиденциально. Я попрошу вас хранить дело в тайне.

- Обещаю вам,- кивнул великан и перешел к рабочим моментам.- Поиски остатков лодки - просто потерянное время,- сказал он напрямик.- Это слишком мелкая вещь. Мы можем пройти прямо над ней, и драга не сумеет ее зацепить. В этих водах мы можем поднять с дюжину корабельных корпусов до того, как зацепим нужный.

- Не стоит отчаиваться,- улыбнулся Френч.

- Впрочем, мы можем и сразу напасть на нее. Уж как повезет. Но если мы ее отыщем, работа не займет много времени.

Френч с интересом наблюдал за приготовлениями. Сперва судно подошло на полмили к берегу и встало носом к Калшоту. Было еще темно, чтобы увидеть дородного О'Брайена и флаги, которые он должен был использовать. Однако он тоже принимал участие в управлении маневрами судна - с помощью красного и зеленого фонарей. Затем с носа спустили необычное устройство - "драгу" для замера глубины, и судно медленно двинулось вперед, слегка уклоняясь вправо или влево в зависимости от цвета фонаря О'Брайена.

Они прошли с драгой примерно полмили и затем, развернувшись, вновь вернулись на то же место.

- О'Брайен каждый раз сдвигается на несколько футов; - объяснил капитан Сутар,- чтобы драга не шла по одному и тому же месту. Но здесь довольно сильное приливное течение, так что надеяться можно лишь на удачу.- А он мрачно покачал головой.

Френч скоро ощутил монотонность этого занятия. Они ходили взад-вперед, медленно и, осторожно, и пока безрезультатно. О'Брайен скоро стал виден и сменил фонарики на флаги.

Время шло, и Френч почувствовал, что проголодался, когда рабочие возле драги закричали.

Драга за что-то зацепилась.

Тотчас началась бурная деятельность. Машина была остановлена, с разных сторон отданы три якоря, чтобы "Эврика" оставалась точно над объектом. Все делалось быстро, но заняло определенное время. Когда капитан Сутар наконец выполнил все необходимые действия, Кендрик уже был готов к погружению.

При первом же сигнале он начал надевать свой костюм. Френчу не доводилось наблюдать за водолазными работами, и он следил за Кендриком с нескрываемым интересом. Сперва великан надел несколько пар носков и свитеров, вязаную шапочку, затем натянул резиновую робу. Френч удивился, увидев, что ее рукава заканчиваются у запястий, оставляя руки незащищенными. Резиновые манжеты на запястьях не давали воде проникнуть внутрь, но ему казалось, что запястья при этом должны затекать от сильного сжатия. Однако, похоже, Кендрику это и в голову не приходило. Френч отметил, что тот весьма тщательно проверил, как пригнаны манжеты рукавов.

Спустя несколько минут Кендрик облачился в костюм, который заканчивался медным кольцом вокруг шеи. Он подал знак огромной ручищей, его помощник водрузил на медное кольцо тяжелый шлем и быстро закрепил его винтами. Двое человек тотчас принялись качать помпу, которая нагнетала воздух внутрь костюма. На Кендрика надели громадные башмаки с толстыми свинцовыми подошвами. Теперь он был готов к погружению.

Великан едва мог двигаться под тяжестью своего снаряжения. Но под водой его вес компенсировался подъемной силой воздуха внутри костюма, как объяснили Френчу Кендрика подвели к трапу, спущенному за борт, и он начал погружаться. Сперва под воду ушли огромные башмаки, затем фигура и мощный электрический фонарь, который был у него в руке и, наконец, круглый блестящий шлем со стеклянным окошком, сверкающим словно глаз циклопа из меди. Вот он весь скрылся под водой, остался лишь резиновый шланг для подачи воздуха, уходящий на глубину, словно водяная змея, решившая нырнуть. И еще двойная веревка - страховочный конец, который он держал в руке. На поверхности бурлила цепочка пузырей, всплывающих из перепускного клапана в шлеме.

Кендрик погружался на редкость медленно. Так было необходимо, как объяснили Френчу, из-за увеличения давления на глубине. Слишком резкий перепад давления опасен для человека.

- При работе на глубине значительную часть времени занимают погружение и подъем,- сказал шкипер.- Но здесь довольно мелко, так что задержка незначительная.

- А что случится, если он опустится быстро?- спросил Френч.

- Ничего особенного,- ответил Сутар.- Но если человек быстро поднимется с большой глубины, его ушные перепонки могут лопнуть и из ушей хлынет кровь. Чтобы изменения давления хорошо переносились, внешнее давление должно уравниваться внутренним. А если внутреннее давление много выше, чем внешнее, это может привести к смерти. У нас на борту есть барокамера, и если водолаз поднимается слишком быстро, мы помещаем его в барокамеру и устанавливаем давление, которое он испытывал на глубине. Тогда нежелательных последствий не будет.

- А что же дальше? Он ведь не будет все время сидеть в барокамере?

- Затем давление медленно понижают до нормального, чтобы компенсировать ему время безопасного всплытия. Тогда все приходит в норму.

В шлеме у Кендрика был микрофон, а один из помощников сидел в наушниках. Теперь он выступил вперед.

- Он говорит, мы зацепили небольшой пароходик, сэр,- объяснил он.Вокруг нет следов лодки, и он поднимается.

- Мало шансов напасть на нее с первого раза,- сказал френчу шкипер.Еще хорошо, что здесь не так глубоко, чтобы на дне мог спрятаться самолет. Мелковато для самолетов, а то можно было бы поудить и их. Джентльмены, не перекусить ли нам внизу? Я присоединюсь к вам, как только мы снимемся с места.

Кендрика подняли на палубу, якоря были тотчас подняты и челночное движение судна возобновилось. Френч и Картер отдали должное простой, но превосходной пище. Затем они расположились на мостике, закурив трубки, и наблюдали за неспешным траверсом судна.

Время тянулось медленно. Френч понял, что слова о трудности поиска лодки были абсолютной правдой.

Около двух часов от пристани в Ковесе отошла моторка и направилась к ним. Она доставила майора Кинсидина. Он поднялся на борт и поинтересовался их успехами. Услышав мрачные предсказания капитана Сутара о возможных сроках поиска, он лишь покачал головой, но не успел высказать свое мнение. С кормы раздался крик. Драга вновь за что-то зацепилась.

Словно специально в честь прибытия майора Консидина были повторены все предыдущие операции. Якоря отданы, Кендрик облачился в свой костюм и погрузился. Затем потекло время ожидания. Все с нетерпением ждали сообщений. И вновь разочарование! Это действительно были разбитые, но очень древние остатки торгового брига.

Сутар, словно это было его главным занятием,- хотя так, собственно, оно и было,- вновь выбрал якоря и возобновил плавание. Майор Консидин вскоре решил, что видел достаточно, и отбыл на своей моторке. Оставшимся оставалось лишь терпеливо ждать.

День начал склоняться к вечеру, и О'Брайен решил воспользоваться последними угасающими красками заката. И здесь, словно в награду за потраченное время, зацепили еще что-то.

- Отправим Кендрика посмотреть, что это,- решил Сутар к облегчению Френча.- Если это то, что нам нужно, мы прихватим вечерних часов.

Вновь Кендрик скрылся под водой. Он взял сильный электрический фонарь, свет которого сперва таинственно Доходил из глубины, но постепенно мерк - по мере того как водолаз опускался все глубже и глубже. На этот раз задержка была меньше, чем в предыдущих случаях. Затем заработало переговорное устройство.

- На этот раз то что нужно, сэр,- доложил помощник.- В корме большая дыра.

- Отлично!- радостно воскликнул Френч.- Действительно удача!

Шкипер решил, что им повезло больше, чем они заслужили.

- Мы проискали ее до вечера,- сказал он.- Она же небольшая.- Затем обратился к своему помощнику: - Он собирается осматривать ее прямо сейчас?

Оказывается, Кендрик уже приступил к осмотру.

- Все в порядке,- проворчал Сутар.- А потом сразу отправимся домой.Затем опять своему помощнику: - Скажи ему, когда закончит, пусть перед подъемом сначала поговорит с инспектором.

Двадцать минут прошли в томительном ожидании, затем снизу был получен вызов.

- Он хочет, чтобы ему спустили гаечный ключ на одну и четверть дюйма,объяснил помощник.

- Ключ на одну и четверть дюйма Кендрику,- отдал команду Сутар.

Один из людей тотчас принес нужный ключ. Его привязали свободной петлей к шлангу и после сообщения отпустили за борт.

- Ключ у него,- доложил помощник.

Потянулась томительная пауза.

Наконец телефон опять ожил.

- Он говорит, что нет необходимости говорить с инспектором,- доложил помощник.- Он все расскажет, когда поднимется.

Сутар кивнул, и в надлежащее время в воде опять забрезжил свет и водолаза подняли на борт.

- Это та самая лодка,- сказал он, когда с него сняли шлем.- В корме большая пробоина. Сейчас сниму этот проклятый балахон и тогда уж все расскажу.

- Приходи в мою каюту, когда будешь готов,- сказал Сутар и вернулся с Френчем на мостик.- Ну вот, вы сможете там обсудить ваши дела. А у меня полно забот наверху. Чувствуйте себя как дома.

Френч поблагодарил Сутара и отправился с Картером в каюту.

Появился водолаз и сел напротив. Френч предложил ему сигарету.

- Так вот,- начал Кендрик,- там кое-что было, но не то, что вы ожидали, инспектор.- И он сардонически улыбнулся.- На небольшом расстоянии,- добавил он с явным удовольствием.

- Говорите же,- произнес Френч.

- Сейчас, сэр. Я тотчас нашел лодку, трап спускался прямо к ней. Наш шкипер знает свое дело, скажу прямо. Так вот, я обошел вокруг, чтобы добраться до носа и для верности посмотреть название лодки перед тем как приступать. Это была как раз ваша лодка.

- Это большая удача, как сказали мне все ваши,- отозвался Френч.

- Мы могли бы искать ее неделю и не найти и за две недели. А мы наткнулись на нее в первый же день. Я вам скажу: вам везет. А нам не очень.Кендрик ухмыльнулся.- Нашим заработкам теперь конец.

- Надеюсь, вы бы сделали это в любом случае.

- Словом, найти ее так быстро мы не рассчитывали. Итак, затем я решил взглянуть на корму, где, как вы сказали, был взрыв. Он был, точно. Там в днище пробоина три на три фута, прямо посередине. Шкив винта даже погнулся немного, словно от хорошего удара.

- Вы можете сказать, где находилась взрывчатка?

- Да, это легко. Кормовая обшивка была загнута вниз, а фальшборта над винтом - вверх, так что заряд находился между ними.

- Что-то такое мы и предполагали. Место там укромное.

- Да, пока не поднимешь крышку, чтобы взглянуть на гребной винт.

- Вряд ли кому-то взбрело бы это в голову в вечернее время.

Кендрик кивнул.

- Я думаю, так оно и есть. Однако мне до этого дела нет. Потом я заглянул на нос в поисках переключателя или кнопки, которая, как вы полагали, должна там быть. Ее там не было.

- Не было?- Френч ощутил что-то вроде недовольства.

- Нет, ничего похожего.

- Никаких проводов?

- Нет. В носу ничего не было.

Гипотеза о виновности Сэмсона разлетелась в пух и прах.

- Как вы думаете, переключатель не могло смыть водой?- спросил он.

- Уверен, что нет.

- Почему вы так уверены?

- Я вам скажу. Потому что я нашел настоящую причину взрыва.

- Ради бога, говорите же. Что вы нашли?

Вместо ответа Кендрик достал из кармана небольшой предмет и с огоньком выложил на стол.

- Я нашел это,- сказал он и замолчал.

Френч изумленно рассматривал предмет. Он был необычен и выглядел как часть некоего устройства. Кусок стали длиной в три дюйма, одним концом переходящий в узкую пластину с отверстием посередине. Другой конец был длинным и тонким и свернут в пружину около дюйма в диаметре. На пружине крепилась ручка также около трех дюймов длиной. Ручка выставлялась под разными углами к пружине и могла поворачиваться, но пружина препятствовала этому вращению и фиксировала рукоятку в одном положении. Это было похоже на часть турникета, в котором крестовина прикреплялась к пружине, а один из четырех вращающихся концов представлял ручку.

Но внимание Френча привлекла не столько пружина и ручка, сколько предмет, укрепленный на ручке. К ее свободному концу был прикреплен велосипедный счетчик. Его зубчатое колесико с лопастями отсутствовало, на его месте стоял ролик с резиновыми краями диаметром около дюйма с четвертью. Этот ролик или диск выступал за пределы корпуса счетчика. С другой стороны от счетчика шли два изолированных электропровода около двух футов длиной с оборванными концами.

- Господи, что это?- произнес Френч.- И где вы это обнаружили?

- Хорош, да?- ответил Кендрик, готовясь поведать наиболее интригующую часть своей истории.- Я нашел его в том месте, которое ясно указывает, для чего эта штуковина была предназначена. Она находилась на оси гребного вала. В отверстие, которое вы видите в центре пластины, входил болт, он держался на гайке на кронштейне возле винта. Пружина удерживала рукоятку в нужном положении, как вы понимаете. Колесико счетчика прижималось к оси винта этой пружиной, и когда винт вращался, оно тоже крутилось. Вращение винта приводило в действие счетчик. От него провода тянулись к пробоине в днище лодки. Теперь понятно, сэр?

Еще мгновение Френч не мог уловить его мысль, но затем чудовищный план стал полностью ясен ему.

- Вы имеете в виду, что лодка во время движения вращала счетчик до тех пор, пока...

- Вот именно,- перебил его Кендрик, не в силах сдержать свое возбуждение.- К счетчику подведен электрический провод, и когда километраж достигает определенного значения, контакт замыкается и по проводам проходит ток. Я обнаружил эту штуковину прикрепленной к гребному валу на несущей стойке за мотором, там еще была низковольтная батарея для создания разряда, от которого срабатывал детонатор. Так что все ясно как день!

Френч про себя чертыхнулся. Значит, его теория не оправдала себя: Сэмсон был невиновен! Эта штуковина была собственноручно установлена убийцей и должна была сработать в нужный момент. Не важно, сколько прошло времени, а важно, какое расстояние прошла лодка. Поэтому заход в Гамбл не играл никакой роли. Так вот как все объяснялось! Почему он не подумал об этом раньше?

- Вы не прихватили батарею?- спросил наконец Френч, и его вопрос прозвучал отрезвляюще.

- Прихватил. Она снаружи. Это все, что вам требовалось? Если так, то мы можем уходить.

Френч, подумав, решил, что большего ему и не нужно.

- Вам придется выступить свидетелем в суде,- добавил он.

- Мне это не впервой,- ответил Кендрик и отправился к капитану сообщить, что работа завершена.

- Эй!- окликнул его Френч.- Вы нашли ее вне лодки?

- Да, сэр. Я хотел упомянуть об этом. Ее вырвало взрывом, и краска была поцарапана там, где она крепилась.

"Да, вот и все,- подумал Френч.- Сэмсон говорил правду, он невиновен в убийстве".

Френч вздохнул. Разговор был окончен.

Глава 21

Френча выручает сообразительность

Пока они возвращались по темным водам залива Саутгемптон, направляясь к скоплению огней, которые становились все ярче, Френч неотступно думал о новой находке. Что ж, теперь невиновность Сэмсона была очевидной, и получение такого доказательства - важный и примечательный шаг вперед.

Затем он подумал, что находка ничуть не прояснила дело. Теперь оно выглядело еще более загадочным, чем раньше.

Если Сэмсон ни при чем, кто же тогда это сделал? Этот вопрос так и оставался непроясненным.

Он вновь стал размышлять о том, где же бомбу могли заложить в лодку. Очевидно, что не в Джоймаунте, там не было возможности это сделать. И не во время стоянки в Гамбле - из-за ее непредвиденного характера. Тогда оставалось лишь Шале. Теперь эту возможность нельзя было так просто исключить. Наличие счетчика делало ее вполне реальной.

Но такое предположение разрушало всю схему. Оно не давало объяснения, кто же виновен.

Что, если кто-то из работников "Джоймаунта" тайно сделал визит в Шале? Следовало проработать эту версию. Мог ли до лодки добраться посторонний? Если да, то как и когда? Могли ли в Джоймаунте вычислить заранее поездку к ним и было ли у них время? Следует этим, заняться.

А не поторопился ли он, решив, что находка счетчика полностью исключает Сэмсона из числа подозреваемых? Ведь лодка могла и не затонуть, а затонувшую лодку мог осмотреть водолаз, зачем же ему было возиться со счетчиком? Вовсе не обязательно его использовать, чтобы взорвать заряд. Сэмсон вполне мог это сделать с помощью замкнутого контура, а провода можно было сбросить за борт, перед тем как замкнуть цепь. В этом случае их бы никто не нашел. Да, Сэмсон определенно ни при чем.

Но ведь счетчик и заряд мог установить кто угодно - не обязательно кто-то из Джоймаунта или Сэмсон. Теперь Френч был еще более обескуражен, чем раньше. Похоже, он был еще дальше от разгадки, чем в самом начале. Одно было ясно: необходимо еще более тщательно изучить все обстоятельства, связанные с "Шале" и его работниками.

Правда, появился новый момент: счетчик. Если попытаться выяснить, где он куплен, это может дать зацепку. Но если его приобрели, к примеру, в лавочке Ист-Энда в Лондоне, где и покупают такие вещи опытные преступники с которым он, безусловно, имеет дело,- то шансы проследить покупателя были невелики.

В Саутгемптоне Френч позвонил майору Консидину и Ханбури и сообщил им о находке. На следующее утро он созвонился с Гудвилли и попросил его прислать эксперта для осмотра счетчика.

Эксперт разобрал счетчик и выяснил, что его колесико "сотен" подсоединено к проводу. При последнем передвижении этого колесика к цифре "1", обозначающей сто миль, контакт замыкался. Больше эксперт не мог ничего сказать, за исключением того, что замена обычной зубчатой "звездочки" на резиновое колесико сделана очень умело.

Во время разговора с экспертом Френча осенила новая идея. Он придумал устроить проверку Сэмсону: если инженер виновен, то при виде счетчика он обязательно выдаст себя непроизвольным движением или жестом. Такая реакция, конечно, не будет являться законным доказательством, но Френч подумал, что это поможет ему самому наконец-то разрешить неопределенность в отношении Сэмсона и решить, виновен тот или нет.

Поэтому они с Картером вновь отправились вниз по заливу Саутгемптон и сначала добрались до Ковеса, а затем до Шале. Сэмсон был на рабочем месте и тотчас встретился с ними.

Френч начал с общих фраз, касающихся дела, затем перешел к рассказу о том, чем они занимались вчера, о чем - он был уверен - его жертва уже была наслышана. Сэмсон был явно заинтригован и спросил, что же обнаружил водолаз. Френч описал повреждения лодки, ни словом не обмолвившись о счетчике. Затем во время паузы между малозначительными репликами он сказал самое главное.

- Вам, может быть, интересно узнать, что мы выследили преступника, мистер Сэмсон,- сказал он доверительным тоном, слегка понизив голос.- Никому об этом не говорите, но, похоже, мы отследили, кто покупал счетчик.

Внимательно, но доброжелательно Френч наблюдал за инженером. Если это дело рук Сэмсона, Френч был уверен, что тот как-то выдаст себя. Но кроме недоумения, на лице Сэмсона ничего не отразилось.

- Счетчик?- повторил он.- Что вы имеете в виду?

- На лодке мы обнаружили счетчик оборотов и теперь пытаемся выяснить, кто купил его. Для чего он был предназначен мистер Сэмсон?

Сэмсон ответил, что понятия не имеет об этом. Френчу показалось, что он говорил вполне искренне.

- Где вы кашли его?- спросил Сэмсон.

- На корпусе лодки. Я думал, вы что-нибудь об этом знаете.

- Нет, никогда не видел и не слышал. Он действительно был там?

Френч молча кивнул. У него не было полной уверенности, но в целом он ощутил, что Сэмсон действительно ничего об этом не знает. Но если не он, кто же тогда это сделал?

Он с Картером уже собрался уходить, когда ему в голову внезапно пришла замечательная идея. Это было просто-таки озарение. Ему открылось то, что до этого он упускал из виду.

- Между прочим, мистер Сэмсон,- сказал он,- я просматривал записи, касающиеся вашей лодки. Вы не могли бы кое-что дополнить? Какую скорость она развивала?

- При хорошей погоде около десяти узлов.

- А сколько оборотов в минуту делает гребной вал?

Сэмсон выглядел удивленным.

- Для чего это, инспектор?- спросил он.- При чем здесь обороты?

Френч пожал плечами.

- Вы родились под счастливой звездой. Благодарите Бога, что у вас не было контактов с Отделом уголовного розыска,- доверительно сказал он.- Вы не представляете себе, насколько они педантичны. Ваша лодка фигурирует в деле, поэтому все детали, очевидные и неочевидные, следует принять во внимание. У меня отмечена ее длина, ширина, осадка и общая конструкция. Необходимы данные о числе оборотов двигателя в минуту и характеристики двигателя: тип, мощность в лошадиных силах и так далее, вплоть до диаметра оси винта.

По виду Сэмсона было видно, что его уважительное отношение к Скотленд-Ярду понесло значительный урон. Однако пожав плечами с видом человека, который снисходит к дурацким вопросам своего собеседника, он сообщил всю необходимую информацию. На самом деле Френча интересовали ответы лишь на первые два вопроса: число оборотов двигателя и диаметр оси.

Идея Френча была очень проста. Он исходил из того, что был использован новый счетчик. Хотя вполне возможно, что убийца просто снял старый счетчик со своего велосипеда. В этом случае он вряд ли стал бы скручивать его показания, чтобы обнулить их. Еще менее вероятно, что он снял счетчик с чужого велосипеда.

Так вот. Если использовался новый счетчик, то, когда его закрепили на лодке, он показывал ноль миль. Взрыв происходит, когда его показания достигают ста миль. Следовательно, между временем, когда он был установлен, и взрывом его показания должны измениться от нуля до ста.

Понятно, что за это время лодка вовсе не обязательно должна пройти сто миль, ведь обороты винта не совпадают с оборотами велосипедного колеса. Френч подумал: а можно ли рассчитать, сколько миль должна пройти лодка, чтобы "накрутить" на счетчик сто миль? Если это возможно, то знание расстояния может помочь ему выяснить, когда счетчик был установлен на лодку.

Он решил, что полученные технические характеристики позволяют ему сделать такую прикидку, хотя бы приблизительную.

Вернувшись в Ковес, он зашел в веломагазин и попросил продавца показать ему велосчетчики. Он выяснил, что зубчатая "звездочка" на счетчике имеет пять зубчиков, а диаметр велосипедного колеса - двадцать шесть либо двадцать восемь дюймов. Затем он зашел в полицейский участок и сделал пару телефонных звонков. Один из звонков был производителям двигателя и винта, которые стояли на лодке Сэмсона. Он сделал запрос по поводу числа оборотов винта при обычной скорости - чтобы проверить Сэмсона. Второй звонок был тоже проверкой: он решил узнать у водолаза Кендрика, не измерил ли тот диаметр оси винта.

Два сделанных запроса должны были подтвердить верность данных, которые сообщил Сэмсон. А пока, не дожидаясь ответов, он приступил к расчетам.

Сперва необходимо было установить, сколько оборотов делает "звездочка" счетчика для смены показаний на одну милю. Это было несложно. Велоколесо в 26 дюймов диаметров имело в окружности 7 футов. Каждый оборот колеса продвигал счетчик на один зубок. Итого пять зубчиков - целый оборот - давали 35 футов. Поделив 5 280 - число футов в одной миле - на 35, он получил 150 оборотов счетчика на милю. Тогда на 100 миль придется 15 000 оборотов.

Оказалось, что диаметр резинового колесика счетчика совпадает с диаметром оси винта. Выходило, что с тех пор, как устройство было закреплено на лодке, винт сделал 15 000 оборотов.

Сэмсон сказал, что мотор - а он составляет единое целое с осью винта делает 450 оборотов в минуту. Разделив 15 000 на 450, он получит время в минутах, в течение которого работал мотор. Френч быстро выполнил деление. Получилось 30! Мотор работал тридцать минут с того момента, когда устройство было закреплено на лодке и до взрыва. Френч сразу понял, что это означает.

Чтобы проверить себя, он просмотрел свои записи. Да, все было верно. С того момента как лодка вышла из Джоймаунта и до взрыва она двигалась на моторе около тридцати минут. Ясно, что эта оценка была приблизительной, как и его вычисления, и тем не менее в целом совпадение было более чем убедительным. Стало совершенно очевидно, что счетчик был поставлен в Гамбле либо в Джоймаунте. Гамбл сразу отпадал, следовательно, оставался Джоймаунт.

Конечно оставалась возможность того, что данные Сэмсона неверны. Но при таком результате у Френча на их счет не оставалось сомнений. К тому же ведь он сделал два запроса, которые послужат проверкой. Теперь стало ясно, что виновника следует искать в Джоймаунте.

Подтверждение было получено. Еще до того как он собрался уходить из полицейского участка, пришли ответы из фирмы по производству лодочных моторов и от Кендрика. В обоих случаях цифры, названные Сэмсоном, подтвердились.

Когда они вновь пересекли пролив, направляясь в Саутгемптон, в голове у Френча царила изрядная сумятица. Как же так: он пришел к выводу о виновности работников "Джоймаунта", но ведь он был полностью уверен в их невиновности! Похоже, что он ошибался. Как можно было провернуть это дело? Он не понимал. Какое-то умопомрачение: невозможное было каким-то образом реализовано!

Мозга его заработали, подстегнутые удачей со счетчиком. И когда они подошли к пирсу в Саутгемптоне, еще одно соображение взбодрило его. Разгадка была близка. Ночная загрузка судна! Не было ли здесь чего-то необычного?

Он вспомнил: да, было! Торговля цементом не имела особой срочности. Цемент не был товаром первой необходимости, и задержка доставки на несколько часов обычно не имела значения. Конечно бывали и исключения. Иногда работа могла остановиться из-за нехватки материалов. Но обычно задержка на день-два ничего не решала.

Выглядит так, подумал Френч, как будто тем вечером на пристани специально было столько народу. Иными словами, существовала ли реальная необходимость для срочной погрузки или просто было необходимо доказать, что никто не мог проникнуть на борт лодки?

Френч решил, что крайне важно проверить срочность доставки, и ради этого придется опять съездить в Плимут.

Поэтому они с Картером провели остаток дня в поезде, идущем на запад. Они приехали слишком поздно, чтобы выяснить что-либо тем же вечером, но утро застало их в офисе на пристани.

Удостоверение Френча обеспечило им должный прием Судно "Люси Джейн", капитан Фогат, пришло в Плимут двадцать первого ноября с грузом цемента с завода в Джоймаунте на Гамбле. Френч хотел узнать, кто получатель. Не будут ли они так любезны сообщить ему заказчика?

Власти пристани пошли ему навстречу, и несколько минут спустя оба полицейских офицера были на пути к складам Равле и Томкинсона, торговцев стройматериалами, возле Фрайэри Стэйшн.

Здесь они застали мистера Равле. Френч объяснил, что проводит секретное расследование, и попросил, чтобы мистер Равле сохранил их разговор в тайне. Мистер Равле обещал ему молчание. Френч был очень тронут этим. Он интересовался пароходом "Люси Джейн" и попросил посмотреть записи его рейсов: разумеется,его расследование проводится вне какой-либо связи с фирмой Равле и Томкинсона, его интересует лишь судно. Оно доставило фирме груз цемента двадцать первого ноября, не так ли? Не может ли мистер Равле сообщить точную дату его прибытия и разгрузки?

Равле не имел такой информации, но мог раздобыть ее. Он позвонил и дал необходимые указания. Скоро он получил нужные сведения. "Люси Джейн" выгрузила сто девяносто тонн цемента двадцать второго ноября. Ничего особого о скорости разгрузки он сказать не мог. Это был самый обычный рейс.

Френч задал еще ряд вопросов, упирая на ту спешку, с которой был осуществлен этот рейс. Он спросил, не может ли быть, что цемент был очень нужен и требовался срочно. Но мистер Равле сказал, что это не так. Цемент был получен в сроки, оговоренные в контракте, без всякой спешки.

Френч подумал, что все это звучит достаточно аморфно и недостаточно однозначно. Может быть, хотя груз не был срочным, но судно спешило на другой рейс? Он зашел на почту и позвонил в полицию Веймута. Его интересует "Люси Джейн". Он будет очень обязан, если они выяснят, когда судно ушло из Веймута, куда и с каким грузом.

Ответ ожидал его в Саутгемптоне. Судно простояло в Веймуте два дня, затем загрузилось пустой тарой из-под цемента и отправилось на завод в Джоймаунт!

Значит, не было никакой необходимости грузить цемент во вторник вечером! Зачем же это было сделано? Ответ был прост: чтобы во время визита управленцев "Шале" пристань была освещена и там было полно народу - для доказательства, что к лодке никто не мог подобраться. Значит, эта поздняя погрузка была специально спланирована работниками "Джоймаунта"!

Френч подумал, что такой поворот дела снимает все сомнения относительно виновности "Джоймаунта".

Теперь он понимал, что на самом деле на пристани в тот вечер абсолютно все было заранее подстроено. Он пытался разобраться с этим - и не смог раскусить их игру. Что ж, есть прекрасное правило на этот случай: попробовать еще раз. Теперь-то он на верном пути, а это - половина успеха.

Теперь нужно было выяснить, как можно было незаметно от рабочих на пристани доставить на лодку взрывчатку и счетчик. Сейчас уже было очевидно, что это каким-то образом было осуществлено.

Он уже много раз пытался найти ответ на этот вопрос, но безрезультатно. И вдруг его осенило: это было сделано гениально просто! Как же он раньше до этого не додумался?! Ведь достаточно было одного внимательного взгляда. А может, он вновь ошибается и нужна проверка? Подумав, он решил, что проверка в любом случае не помешает.

Он вспомнил, что во время визита к майору Ашесу заметил пришвартованные в Гамбле лодки. Предоставив Картера самому себе, Френч спустился к Гамблу и с большим трудом - потому что сезон давно окончился - нанял на денек-другой легкий ялик.

Он внес за него залог и отправился в путь один. Ему хотелось взглянуть на пристань Джоймаунта во время отлива. Ему повезло: на пристани никого не было. В первый раз он видел ее безлюдной. Он подошел поближе, чтобы досконально осмотреть все.

Он нанял лодку вечером, и уже стемнело, когда он закончил свои изыскания и вернулся в Саутгемптон. Сразу же по возвращении он позвонил Гудвилли.

- Я хочу провести небольшой следственный эксперимент,- объяснил он.Помните, мы обсуждали возможность закладки взрывчатки на борт лодки, когда она находилась у причала в Джоймаунте? Мы сошлись на том, что это невозможно. Теперь я не столь категорично настроен и хочу попробовать, смогу ли я это сделать.

Гудвилли заинтересовался, что требуется от него.

- Дайте мне лодку, троих людей и фонари,- ответил Френч.- Мы отправимся на место, воспроизведем, насколько это в наших силах, условия той ночи и я попытаюсь пробраться незамеченным на лодку.

- Лодка, три человека и фонари? Это возможно. Когда Они вам нужны?

- Завтра к четырем утра.

Очевидно, Гудвилли такого не ожидал. Однако это его нисколько не обескуражило и они обо всем договорились.

- Мне и самому любопытно,- признался Гудвилли.- И если у вас есть место, я бы не отказался принять участие в эксперименте.

- Отлично!- обрадовался Френч.- Я буду рад вашей помощи!

На следующее утро в три часа небольшая моторка вышла из Саутгемптона. На борту находились Френч, Гудвилли, Картер и трое констеблей.

Начиналось чудесное утро, правда, было холодновато и очень темно. Ветра не было, и воды залива Саутгемптон были тихи как заводь для гусей.

Лодку качнуло лишь дважды: когда с ними разминулись огромный лайнер и баржа водоизмещением в шесть тысяч тонн, первый подходил к причалу, вторая отходила от причала. Навигационные огни сияли ярко и отчетливо, но помимо самого Саутгемптона, на побережье было мало огоньков.

Пока лодка деловито двигалась в сторону моря, на борту царило глубокое молчание.

За исключением Френча и Гудвилли, все остальные предпочли бы в такое время оказаться в постели. Но для Френча эксперимент был важным моментом. Если он пройдет успешно, значит, его проблема решена. Конечно на этом дело не закончится, потому что показать это еще не доказать.

Но уверенность в том, что он на верном пути, избавляла Френча от пустой траты сил на блуждания вслепую и позволила бы ему сосредоточиться на главном направлении и заняться сбором улик.

Когда они повернули к Гамблу, Френч заглушил мотор. Дальше они шли на веслах.

- Если мы не будем шуметь,- сказал он,- нас могут и не заметить. А это будет очень кстати. Конечно наши бортовые огни видны, но с этим придется примириться. Предпримем все же все меры предосторожности, которые от нас зависят.

Они тихо подошли к пристани. Удача не оставляла Френча - здесь не было ни одного судна. Они причалили к сходням в конце пристани и пришвартовались.

- Теперь все, кто с фонарями,- на пристань!- приказал Френч.

Все покинули лодку.

Чтобы воспроизвести всю сцену, понадобилось всего несколько минут. Лампы, горевшие на пристани в ночь трагедии, заменили фонарями. Картер и трое полицейских разместились там, где находились работники, и получили указание смотреть в оба.

- Все как в тот вечер,- объяснил Френч для Гудвилли.- Думаю, никто не сможет подойти к лодке, оставшись незамеченным одним из наших людей.

- Это уж точно,- ответил Гудвилли.- Что невозможно, то невозможно.

- Отлично,- сказал Френч.- Дайте-ка мне что-нибудь из ваших личных вещей, какой-нибудь предмет, который невозможно подменить.

- Кисет?

- Подойдет.

На кисете была оторочка серебряной нитью и вышиты инициалы Гудвилли.

- Итак, мне необходимо приготовиться. Подождите меня, а затем начнем эксперимент.

Гудвилли кивнул, и Френч через ворота прошел во двор и исчез среди каких-то навесов.

Гудвилли взглянул на часы и принялся ждать. Он подумал, что, если бы не фонари, их бы никто и не заметил. На пристань выходили лишь окна офисов, а в такое время там никого не могло быть. Было не похоже, чтобы сторож выходил из своего закутка. Если в Гамбле кто-то не спал и глядел в окно, он мог видеть свет, но если он не знал, что происходит, то увиденное ничего не скажет ему.

Френч был прав, засекретив их следственный эксперимент. Наконец Френч появился из-за навесов и подошел к ним.

- Сколько времени я отсутствовал?- спросил он у Гудвилли.

- Двадцать минут. Теперь вы готовы?

Френч проигнорировал вопрос Гудвилли.

- За это время на пристани никого не было?

- Ни души.

- Спросите-ка у своих людей.

- Дорогой Френч, я сам был здесь. Никто не появлялся.

- Все равно давайте спросим их,- настаивал Френч.

Все трое подтвердили, что никто не проходил.

- Отлично,- Френч остался доволен.- Сработало!

Гудвилли удивленно воззрился на него.

- Что сработало?

- Ваш кисет уже лежит на кожухе мотора в лодке.

Гудвилли во все глаза смотрел на него.

- Вы осторожны,- сказал он, а затем засмеялся.- Как вам это удалось?

- Я достоин высылки отсюда обратно в Саутгемптон,- сказал Френч.- Это так просто, что я в конце концов додумался до этого. Но сперва я упустил эту возможность из виду - Пройдемте к другому концу пристани, я покажу вам.

Они прошли к навесам, туда, куда уходил Френч, и дошли вдоль стены завода до противоположного конца пристани. Теперь сходни и ангар для лодок находились от них на другом конце причала. Здесь, согнувшись, он спустился вниз на перекрестные тяги, едва возвышавшиеся над водой.

- Смотрите, здесь можно выйти в море, оставаясь незамеченным с пристани,- подчеркнул он.

Находясь ниже настила пирса, они были недосягаемы для посторонних взглядов. Освещение на пристани оставляло их в тени. Френч прошел по идущим крест-накрест тягам до конца пристани. Протянув руку, он поймал веревку, которая свешивалась со сходней, и потянул за нее на себя. Появилась лодка, которую он взял напрокат. Подсветив себе фонариком, они оба забрались в нее.

Отвязав веревку, Френч толкнул лодку вперед под пристань. Они могли плыть по коридору между железобетонными сваями. Быстро и бесшумно они преодолели этот коридор, пока нос лодки не уткнулся в сходни. Точнее, это была задняя сторона сходней. Френч подтянулся и через секунду уже был на сходнях. Еще шаг - и он в полицейской моторке, которая стояла у самого пирса и была скрыта от глаз людей, находящихся наверху, на пристани.

- Наши коллеги из Джоймаунта держат здесь пару яликов,- сказал Френч, указав на ангар для лодок.- Так что можно без труда заблаговременно перегнать один из них на другой конец пристани. Ну как?

Гудвилли был возбужден. Реконструкция, проведенная Френчем, предлагала убедительное решение этой части дела.

- Когда вы свели меня вниз,- сказал он,- я подумал, что нам придется пробираться по тягам. Я предполагал, что они здесь должны быть. Но о лодке я и не подумал.

- Я сначала тоже подумал о тягах,- признался Френч.- Но они для нас бесполезны. По ним можно пробраться лишь в низкую воду. Но взрыв произошел, когда вода стояла на гораздо более высокой отметке. В такое время по ним не пробраться, они оказываются на глубине четырех, пяти футов. Вы вымокнете и в любом случае вода натечет в лодку. Но той ночью никто не вымок и в лодку не попало ни капли воды - иначе кто-нибудь из троих пассажиров обязательно заметил бы это.

- Что ж, отлично, Френч, поздравляю вас. Однако остаются две проблемы. Первая: демонстрация не является доказательством. Вторая: как я понял, никто из участников переговоров не выходил из офиса во время визита.

Френч кивнул.

- В обоих случаях вы правы. Я прекрасно вижу, что мы еще не у цели, но мы уже на верном пути.

У Гудвилли было приподнятое настроение на всем пути, когда они плыли обратно. Еще бы, дело сдвинулось с мертвой точки. Одного констебля оставили, чтобы он на веслах вернулся на лодке в Гамбл и забрал заклад Френча. Все остальные вернулись в Саутгемптон.

Глава 22

Френч получает помощь от жертвы

Тем утром после завтрака Френч уединился в своей комнате, чтобы поразмыслить над возникшей проблемой. Если его подозрения относительно "Джоймаунта" справедливы, а это теперь казалось ему очевидным, то почему было совершено это преступление? Каковы его мотивы?

Один мотив сразу приходил на ум. Он выдвинул его как наиболее вероятный еще в самом начале дела. Очевидно, что если "Джоймаунт" заимствовал процесс, а в "Шале" это обнаружили, то они решили их шантажировать. Позиция "Шале" обретала особый вес, если они располагали доказательствами, что люди "Джоймаунта" убили Клэя.

Френч решил, что все замешано на краже процесса. Он должен установить факт кражи. Если кража имела место, то это практически доказывает, что они виновны в убийстве. А если нет, то он, Френч, остается на бобах.

Каким образом можно это выяснить?

Он прикидывал и так и эдак, ища возможные решения. Но перебрав с дюжину вариантов, отверг их все. Сейчас успех всего дела зависел от того, найдет ли он выход. Он должен за что-то зацепиться!

Наконец он решил рассмотреть, что, собственно, представляет собой процесс. Кратко говоря, это усовершенствованный метод производства цемента. Он начал методично раскладывать в своей голове найденное определение наподобие того, как корова пережевывает жвачку. Не будучи специалистом, он не входил в рассмотрение технических подробностей. Но сейчас этого и не требовалось.

Итак, Хэвиленд говорил, что добавка определенных химикатов воздействует как флюс и сокращает время нагрева. А что происходит с химическими добавками? Не остаются ли они в конечном продукте? А куда им еще, собственно говоря, деваться?

Но если они сохраняются, то, сделав химический анализ, можно установить факт их наличия. Не здесь ли кроется желанное решение?

Френч ощущал, что он загнан в угол. В таком положении он не мог упускать ни единой возможности. Он связался с профессором Гринуэем, химиком из Лондона, которого Скотленд-Ярд привлекал в качестве консультанта в сложных случаях. Рассказав о процессе, он спросил его, должен ли новый продукт отличаться по составу от обычного цемента.

Гринуэй резонно заметил, что никогда прежде не имел дела с цементом, и поэтому понятия не имеет, отличается состав или нет. Но если инспектор пришлет ему образцы, он сможет ответить ему.

Поняв, что решение близко, Френч купил два мешка цемента, один "Шале", другой "Джоймаунта". Он упаковал их в ящики и взял с собой в качестве личного багажа. С вокзала на такси он доставил их прямо домой к профессору.

Гринуэй был свободен. Он сказал, что дело его заинтересовало, и уж если на рынке появился новый цемент, то скоро он будет знать о нем все.

- Ваши образцы необходимо тотчас переправить в мою лабораторию, а утром я тотчас займусь ими.

- Может быть, вы позвоните в Скотленд-Ярд, когда у вас будут результаты.

- Хорошо, я позвоню.

Профессор позвонил на следующий день, и Френчу передали, чтобы тот связался с лабораторией.

Френч, разумеется, тотчас позвонил.

- Что ж, инспектор,- сказал Гринуэй,- вы попали прямо в точку. Присланные вами два образца идентичны. Более того, они отличаются от всех остальных видов цемента, которые я исследовал. Теперь, скажу вам прямо, я стал крупным спецом по части цемента, имеющегося на рынке.

Френч был потрясен.

- Ради бога, сэр, скажите мне вот что: значит ли это, что оба образца произведены с использованием одинаковой технологии?

- Определенно да. Видите ли, у них одинаковый химический состав и при этом они отличаются от остальных образцов. Хотя внешне этот цемент совершенно обычный, и у меня не было времени проверить, каковы его свойства. Но можно с уверенностью сказать, что они изготовлены по одному рецепту.

Френч колебался.

- Сэр, готовы ли вы подтвердить это в суде, если понадобится?

- То, что образцы идентичны? Конечно. А то, что у них один и тот же производственный процесс - нет. Лично я в этом не сомневаюсь, но, конечно, не могу этого доказать.

Это был успех, но успех не окончательный. Френч снова ненадолго задумался.

- А если у вас будет возможность посетить оба завода, "Шале" и "Джоймаунт", вы сумеете установить идентичность производственных процессов?

- Возможно. Исходя из результатов анализа, я буду знать, на что обращать внимание, и думаю, что сумею идентифицировать процессы.

- Тогда, сэр, в случае необходимости вам придется съездить на заводы.

- Хорошо. Вы не интересовались, не устанавливали ли там новое оборудование?

- Увы, нет, сэр,- признался Френч.- В "Шале" не шла речь о новом оборудовании. Они говорят, что дело просто в ином использовании готовых технологий.

- Хорошо, я с удовольствием приму участие в осмотре. Уверяю вас, дело меня очень заинтересовало.

Наконец-то Френч мог быть доволен! Это было открытие первостепенной важности. Правда, само по себе оно еще не являлось доказательством причин преступления, но было той опорой, на основании которой такое доказательство должно быть - и могло быть - получено. В этом Френч был уверен. Это был серьезнейший рывок вперед со времени его приезда в Саутгемптон.

Теперь он видел, что из этого проистекает другой очень важный факт. А именно: то, что представители "Джоймаунта" не были искренни в своих показаниях. Они опустили все, что могло навести на мысль о процессе и в определенных обстоятельствах могло послужить уликой против них, Френч теперь был уверен, что соглашение с "Шале" было связано с процессом. А если так, то ему показали не все, а возможно, лишь часть договора.

И здесь Френча ожидало затруднение. Сэмсон! Сэмсон поддерживал эти лживые показания. Он должен быть знать о том, что "Джоймаунт" украл процесс, и ни словом не обмолвился об этом. Определенно Сэмсон с этого что-то имеет и потому покрывает "Джоймаунт". Если они надули "Шале", они надули и его. Почему же тогда он лгал - не в свою пользу?

В поезде на обратном пути в Саутгемптон Френч размышлял об этом, однако так и не смог найти достаточно убедительного объяснения и переключился на другую проблему.

Это был вопрос, над которым он столько мучился - о минировании лодки. Теперь представлялось очевидным, что это сделали работники "Джоймаунта" на своей пристани, и похоже, он даже знал, как именно это было осуществлено. Но оставался ключевой вопрос: когда это было сделано? Ведь ни один из них не имел такой возможности. Размышляя над этим, Френч вновь и вновь хватал руками воздух.

Во-первых, было ясно, что это мог сделать Таскер, Брэнд либо Кинг. Все трое оставались на виду. Они вели переговоры и, видимо, лишь они были посвящены в подробности с процессом. Вероятно, эти трое замешаны в убийстве - лишь у них были на то веские причины. И если так оно и есть, то не похоже, чтобы они посвятили в свои мрачные тайны еще кого-то. Положим, один из этих троих преступник. Когда он мог ускользнуть, чтобы подложить мину?

Момент прихода лодки в Джоймаунт исключается. Прибывших встретил на пристани Кинг и проводил прямо в офис, где их ожидали Таскер и Брэнд. В этот момент у них явно не было времени заминировать лодку.

Также очевидно, что этою нельзя было сделать непосредственно перед отъездом гостей. Все шестеро были вместе вплоть до ухода из офиса, когда гости отправились домой. Следовательно, дело можно было провернуть лишь где-то в середине переговоров. Для этого оставалась единственная возможность.

Во время встречи трое управленцев Джоймаунта покидали своих гостей, чтобы уединиться для приватного обсуждения предложений. Так объяснили свой уход управленцы "Джоймаунта" работникам "Шале". Это объяснение звучало достаточно убедительно. Однако в беседе с Френчем Таскер объяснил это иначе, он сказал, что ему понадобились некие данные, чтобы использовать их в дальнейших переговорах. Насколько это объяснение убедительно? Френч решил, что оно крайне неубедительно: Таскер должен был подготовить все необходимые показатели до встречи.

Это была важная зацепка, и она обострила внимание Френча к этому эпизоду.

Все трое утверждают одно и то же: по предложению Таскера, они перешли в офис Брэнда, поскольку Брэнд ведет всю отчетность и мог быстро найти требуемые данные. Таскер и Брэнд вместе выписывали нужные показатели.

В это время Кинг, выполняя просьбу Таскера, уходит в свой офис за стенкой и печатает там некий документ, детали которого не обсуждаются. Он использовал пишущую машинку. Кинг сказал, что не выходил из своего офиса. Это заявление подтвердили Таскер, Брэнд и Сэмсон. Все трое сказали, что слышали, как Кинг практически не переставая печатал, а в перерыве напевал. Где-то в середине этого промежутка времени Кинг через стенку задал Таскеру вопрос, касающийся своей работы, и Таскер ответил ему. Затем стрекот пишущей машинки возобновился. Более того, Сэмсон слышал вопрос и ответ.

Очевидно, что если эти свидетельства истинны, то никто не покидал офисов. Но если никто не выходил, тогда трио из "Джоймаунта" не могло заложить взрывчатку в лодку. Поэтому остается предположить, что свидетельства - возможно, все - ложные.

Френч перебрал по очереди всех действующих лиц. Долгая служба сыщиком выработала в нем глубокую проницательность; он мог легко представить себе характер человека и практически всегда знал, говорят ли свидетели правду или лгут. В этом деле среди четырех свидетелей - Таскера, Брэнда, Кинга и Сэмсона - был лишь один, на слова которого он мог положиться. Брэнд. Негусто. И все же он верил в искренность Брэнда и считал, что тот не способен на обман. Брэнд был человек слабохарактерный и робкий, и Френч был уверен, что тот не способен на серьезное преступление.

Френч вспомнил, как вел себя Брэнд. Тот явно нервничал и чувствовал себя не в своей тарелке. Френч беседовал с Брэндом предельно мягко, но, несмотря на это, Брэнд очень волновался. Френч был уверен, что тот скрывает что-то изобличающее его и очень боится, как бы это не выплыло наружу. Но с другой стороны, все, что он сообщил об обстоятельствах того вечера, звучало как чистая правда, Френч пришел к выводу, что для Брэнда взрыв лодки был такой же необъяснимой загадкой, как и для него самого.

Трое остальных были люди более решительные, и Френч был уверен, что они вполне могли лгать, не выдавая себя, как Брэнд.

Могли ли они ввести в заблуждение Брэнда в течение этих десяти минут?

Френч подумал, что следует расширить постановку вопроса. Ведь если Брэнда попросту разыграли, то и с Сэмсоном проделали такую же штуку.

Несколько минут Френч дымил как паровоз, обдумывая проблему. Затем он издал короткий смешок и пожал плечами. Проблема оказалась не такой уж и проблематичной. Кинг и Таскер могли использовать один испытанный трюк, и тогда Кинг вполне мог выйти из офиса и заминировать лодку. Граммофон!

Это же так легко: зайдя в свой офис, Кинг заводит граммофон и ставит пластинку, где записаны звуки работы на пишущей машинке и его передвижения, кроме ответа на вопрос Таскеру. Вернувшись в офис, Кинг выключает граммофон и прячет его. Теперь все слышат реальные звуки его действий. Такое проделывали много раз, и в книгах, и в жизни.

Возможно, именно так Брэнд и Сэмсон были введены в заблуждение. Но использование граммофона - это Френч отметил про себя особо - предполагало соучастие Таскера! Видимо, все было проведено по заранее оговоренному плану, так, чтобы Брэнд ничего не заподозрил. Точно так же и ответ Таскера на вопрос Кинга был заранее спланирован.

Френч понял, что если сумеет доказать факт использования граммофона, то это позволит ему отдать под суд Таскера и Кинга.

Еще полчаса Френч прикидывал, каким образом можно установить факт использования граммофона. Наконец он выбрал наиболее приемлемый путь и, покинув с Картером отель, отправился в крупнейший в городе магазин по продаже граммофонов.

Встретившись с менеджером, он объяснил суть дела. Он хотел узнать, как можно сделать граммофонную запись по индивидуальному заказу. Аппараты для записи существо вали и были в продаже, но они были не слишком качественными. Поэтому обычно прибегали к услугам одной из граммофонных компаний, что обеспечивало высокий уровень записи. Практически все граммофонные компании делали записи для частных лиц.

Отвечая на дальнейшие вопросы, менеджер сказал, что вряд ли можно самостоятельно сделать качественную запись бытовых шумов, которая звучала бы вполне реалистично. Почти наверняка появятся искажения, которые позволят определить, что это запись.

Если полученная Френчем информация была верной, то вряд ли Кинг делал запись самостоятельно. Слишком многое было поставлено на карту. К тому же он мог решить, что обращение в граммофонную компанию не представляет для него риска - ведь никому и в голову не придет, что здесь использовалась запись. Поэтому стоит выяснить, не делала ли одна из компаний запись для него.

Френч тотчас послал запрос в Ярд, приложив описание содержания записи, предположительные даты, когда могла быть сделана запись, и копию фотографии Кинга. Он попросил разослать письмо всем граммофонным компаниям.

На следующий день было воскресенье, и Френч провел его в кругу семьи, отдыхая. В понедельник утром перед возвращением в Саутгемптон он позвонил в Скотленд-Ярд. Как раз пришел ответ на его запрос.

Откликнулась граммофонная компания "Этна". Они по телефону сообщили, что, похоже, делали запись, о которой упоминается в субботнем письме из Ярда. Френчу с трудом верилось в удачу.

С замирающим сердцем он поспешил в Паддингтон и с Картером уехал на первом поезде в Ридинг.

Менеджер компании "Этна" был готов предоставить необходимую информацию офицерам, однако им следует знать, что их компания гарантирует тайну записи своим клиентам. Поэтому он сможет побеседовать с ними, лишь убедившись, что долг обязывает его к этому.

Френч избрал форму доверительной беседы.

- У нас есть основания подозревать,- сказал он,- что эту запись использовали для создания алиби, в то время как заказчик принимал участие в организации жестокого убийства. Сэр, у вас нет причин покрывать такого человека,- и он принялся уверять менеджера, что, если выяснится, что запись была ни при чем, о ней ничего не станет известно широкой публике.

Это возымело желаемый эффект и менеджер предоставил требуемую информацию.

Четырнадцатого ноября ему позвонил некий человек, назвавшийся Клементом Олворти. Он спросил, делает ли компания "Этна" записи по индивидуальным заказам для частных лиц и если да, то сколько это стоит. Ему сообщили все необходимое, и он сказал, что хотел бы воспользоваться их услугами. Договорились делать запись на следующий день.

В условленное время он приехал, вновь представившись Клемент Олворти, и назвал адрес: Клуни, Бабакомбе Роуд, Торквей. Он сказал, что заключил пари с друзьями на почве спора о спиритуализме. Он поспорил с друзьями, что с помощью достижений современной науки сможет воспроизвести нужную текстовую информацию на сеансе, на котором они все будут присутствовать. Медиум должен был напечатать на пишущей машинке текст, который находился в соседней комнате и был недоступен. Это подвигло Олворти прибегнуть к помощи граммофона. Он хотел создать впечатление, что все время печатает на пишущей машинке, чтобы быстро выйти в соседнюю комнату, прочесть письмо и, возвратившись, напечатать его содержание.

Запись в основном состояла из стрекота пишущей машинки, а также мурлыканья и реплик, чтобы создать ощущение присутствия. Оказалось, что одна запись не может длиться требуемое время - пятнадцать минут, поэтому было сделано три записи. Олворти сказал, что у него граммофон с автоматической сменой пластинок. Записи были сделаны очень качественно, заказчик заплатил за них и увез с собой. Менеджер и звукооператор подтвердили, что Олворти тот самый человек, фотографию которого прислали из Ярда.

- Мы храним оригинал каждой записи,- сказал в завершение менеджер,- и если хотите, мы можем прослушать все три записи.

Френч именно этого и хотел. Он кивнул и издал торжествующий крик, услышав, как напевает Кинг и задает свой вопрос Таскеру.

Его восторг лишь еще более усилился, когда на обратном пути в город в поезде он осознал, что означает его находка. Это было доказательство правоты его трактовки всего дела о смерти Хэвиленда и Мейерса. Теперь Кингу придется признать свою вину - а как еще он сможет объяснить заказ такой фонограммы? Фонограмма доказывала и вину Таскера как соучастника дела. Но она никак не затрагивала Брэнда и Сэмсона. Эти двое могли быть введены в заблуждение.

Френч размышлял, достаточно ли у него оснований, чтобы произвести аресты. Сначала он решил, что достаточно, затем подумал, что многое еще остается ему неизвестным. Он решил еще кое-что попытаться разузнать до того, как выпустить когти.

Когда поезд подходил к вокзалу в Паддингтоне, он решил, как следует поступить. Не попробовать ли вынудить признание у Брэнда?

Конечно, Брэнд человек слабохарактерный, боязливый и робкий, но Френч полагал, что тот по-своему честен. По его наблюдениям, Брэнд хранил какую-то гнетущую тайну. Френч полагал, что Брэнд был жертвой обмана со стороны двух других участников дела.

Френч гадал, сумеет ли он вынудить Брэнда признаться, если сообщит то, что ему уже известно. Он чувствовал, что внешний нажим может совпасть с внутренним побуждением Брэнда избавиться от гнетущей его тайны, и тогда тому будет трудно устоять под таким двойным давлением.

Приехав в Саутгемптон, Френч рассказал о своем плане Гудвилли и затем позвонил Брэнду. Он извинился за то, что побеспокоил мистера Брэнда, и спросил, не собирается ли тот в ближайшее время в Саутгемптон? Не собирается? Хорошо, в таком случае он просит его заглянуть к нему. Они получили некие сведения, которые озадачили их, и хотели бы прибегнуть к его помощи, чтобы разобраться в них.

Брэнд сказал, что, если это необходимо, он может специально приехать. Френч поблагодарил его, и они договорились о встрече вечером того же дня.

Брэнд появился в условленное время, он выглядел встревоженным. Френч заранее продумал обстановку и ход встречи и пригласил Брэнда в мрачную комнату для ожидания. Тот просидел там двадцать минут. Френч был уверен, что задержка усилит его мрачные предчувствия.

Наконец его пригласили в офис Гудвилли. Здесь находились Гудвилли, Френч и Картер, все они выглядели весьма официально. Они приветствовали его кратко и не извинились за то, что заставили столько ждать.

- Мы хотим, чтобы вы помогли нам, мистер Брэнд,- начал Френч,- но до того как вы начнете говорить, мой долг предупредить вас, что все, сказанное вами, будет зафиксировано и может быть использовано как свидетельство на суде. Поэтому, как вы понимаете, вы не обязаны отвечать на наши вопросы и, если хотите, можете потребовать пригласить своего адвоката.

Эта тирада, произнесенная торжественным и даже угрожающим тоном, произвела нужный эффект. Брэнд побледнел, душа у него ушла в пятки.

- Что это значит, инспектор?- нервно спросил он.- Вы что, собираетесь арестовать меня?

- Я ничего не говорил об аресте,- ответил Френч.- Если вы рассеете наши сомнения, вы не потерпите никакого ущерба. Однако мой долг - официально предупредить вас о возможных последствиях. На самом деле вы просто должны объяснить нам кое-что.

Френч хотел посеять в душе Брэнда тревогу, и он явно преуспел в этом. Он был уверен, что Брэнд скрывает нечто крайне важное.

- Я расскажу вам все, что знаю,- неуверенно проговорил Брэнд.- Что вас интересует?

- Мы хотим знать,- жестко сказал Френч,- не желаете ли вы сделать заявление относительно убийства Хэвиленда и Мейерса?

Брэнд изменился в лице. В его глазах появилось выражение ужаса. Охваченный отчаянием и страхом, он не мог шевельнуться. Трое офицеров молча смотрели на него.

- Убийство!- наконец выдохнул он.- Вы сказали, что их убили?- И он растерянно чертыхнулся.

Его удивление явно не было наигранным, подумал Френч. И все же здесь присутствовало не только удивление. Брэнд выглядел так, словно на него обрушился удар, которого он так страшился. Молчание затягивалось. На лбу у Брэнда выступили капли пота, и он даже не шевельнулся, чтобы смахнуть их. Наконец он заговорил, и голос его неожиданно сел.

- Я не знал, что это убийство,- проговорил он дрожащим голосом.Клянусь вам! Я не знал. Могу в этом присягнуть.

- Хорошо,- сказал Френч,- вы отвечаете за свои слова. Если вы утверждаете, что ничего не знаете об этом, мы так и запишем, а вы подпишете ваши показания. Но этого мало. Необходим ваш подробный рассказ о вашем участии в этом деле, начиная от кражи процесса в "Шале" и до настоящего времени.

Брэнд буквально оцепенел от ужаса. Френч понял, что попал прямо в точку. Вот в чем был замешан Брэнд - в хищении секрета, а возможно, и в убийстве Клэя. Френч был уверен, что Брэнд ничего не знает о последнем преступлении.

- Как вам известно,- начал Френч,- похищение формулы - серьезное преступление вследствие убийства Клэя И инсценированная авария - также дело весьма серьезное Мы не хотим нажимом добиваться ваших показаний, мистер Брэнд, но я полагаю, что для вас лучше всего будет чистосердечно рассказать нам обо всем. Мы не собираемся ставить вас в невыгодное положение. Может быть, вам нужно время, чтобы подумать над нашим предложением?

Брэнд выглядел таким потерянным и напуганным, что Френч даже пожалел его, хотя ничем не выказал этого внешне. Брэнд несколько раз попытался заговорить, но безуспешно. Наконец он пробормотал, что ему нечего сказать.

Френч похлопал рукой по своей записной книжке.

- Подумайте, мистер Брэнд. Не совершайте чудовищную ошибку, которая принесет вам больше вреда, чем пользы. Подумайте.- Он повернулся к Картеру: - Покажите мистеру Брэнду комнату, где он может обдумать наше предложение.

Картер поднялся и, положив руку на плечо свидетеля, молча вывел его из комнаты. Брэнд двигался как во сне.

- Он явно замешан в хищении, но не имеет касательства к делу с лодкой. Как вы думаете?- обратился Френч с вопросом к Гудвилли, когда дверь закрылась.

- Я того же мнения,- ответил Гудвилли.- Сколько мы продержим его, если он не заговорит?

- Он заговорит. Больше всего на свете он хочет все выложить. И это желание сильнее его. Он поймет, что участие в хищении процесса - ничто по сравнению с делом об убийстве. Дайте ему чего-нибудь перекусить, а в девять часов мы вызовем его.

Когда в девять часов Брэнда вновь привели, он попытался угрожать. Он требовал определенности. Он хотел знать, арестован ли он, и если да, то он хочет видеть ордер.

- Вас никто не арестовывал, мистер Брэнд,- невозмутимо ответил Френч.Сейчас вы задержанный. Нам бы хотелось избежать вашего ареста, но мы не можем вас отпустить, пока дело не прояснится. Все сейчас зависит от вас.

- Если я все расскажу, вы отпустите меня?

- Я не могу обещать вам этого, сэр. Если окажется, что вы не виновны в обоих преступлениях, то да. В противном случае,- нет.

- Хорошо, нужно сообщить моим соседям по общежитию, что я здесь.

- Да, сэр, это резонно. Мы отправим им сообщение по вашему усмотрению. Вы можете не говорить, что вы здесь.

По просьбе задержанного Френч позвонил и сообщил, что мистер Брэнд задержится в Саутгемптоне.

Брэнд, однако, не собирался ничего рассказывать, Френч ожидал, что тот потребует вызвать своего адвоката, но тот этого не сделал. После короткого разговора его увели и заперли на ночь.

На следующий день было то же самое. Френч поместил его в достаточно комфортабельную комнату, в которой тот ночевал, и еще раз предложил сделать чистосердечное признание. Но Брэнд покачал головой.

- Хорошо,- сказал Френч.- Вот звонок. Если захотите увидеть меня или старшего офицера, просто позвоните.

Целый день прошел без всяких сдвигов. Брэнд отказывался говорить. Френч начал тревожиться. Он и так зашел слишком далеко. Он имел право задержать Брэнда еще на одну ночь, не больше. Хотя "приемлемое время", в течение которого подозреваемого могли содержать под стражей, часто достигало одной недели, это практиковалось лишь тогда, когда его заявления нуждались в проверке. Френч не мог пользоваться задержанием как средством давления на задержанного.

Однако на следующее утро его сомнениям пришел конец, его ожидания оправдались. Брэнд и в самом деле не мог без страха смотреть в будущее. Он передал, что хочет сделать заявление.

- Думаю, это мудрое решение, мистер Брэнд,- поддержал его Френч, когда они вновь уселись в кабинете Гудвилли.- Истина редко причиняет вред.

- Но не тогда, когда люди нарушают закон, инспектор,- ответил Брэнд.- Я же преступил закон, хоть и не имел никаких дурных намерений. Я расскажу вам все, поскольку не виновен ни в убийстве, ни в иных серьезных преступлениях, прошу мне в этом поверить.

- Мы рассмотрим ваши показания самым внимательным образом. Они будут записаны, и вы сможете прочитать их перед тем, как подписывать. Поэтому можете быть уверены в точности их записи. Теперь, сэр, можете приступать.

Брэнд начал с самого начала. Он рассказал о финансовом положении завода в Джоймаунте и об опасениях, что им придется закрыться и они все останутся без работы со всеми вытекающими последствиями. Он описал, как они обнаружили, что "Шале" сбивает им цены и подрывает их торговлю, об исследовании Кинга и открытии, что "Шале" использует новый цемент. Он описал усилия Кинга воспроизвести процесс и неудачу его исследований, искушение сделать вылазку в "Шале" и узнать секрет, просто посмотрев на их цеха. Он подчеркнул, что они не собирались причинять ущерб "Шале", но хотели спасти самих себя от краха. Он излагал историю весьма убедительно, и у Френча не было ни малейших сомнений, что все это - чистая правда.

Френч не усомнился ни в едином слове Брэнда и тогда, когда тот рассказал, как умер Клэй. В любом случае, было ли это убийством или непредумышленным убийством в глазах закона, Френч вынес уверенность, что смерть была непреднамеренной. И хотя Френч понимал, что молодые люди должны были сразу же обратиться в полицию, ему были понятны причины, которые побудили их скрыть случившееся.

Брэнд подробно рассказал о том, как избавились от тела - то, что было ему известно. Он не пытался переложить всю ответственность за случившееся на Кинга, хотя и упомянул о том, что все это придумал Кинг. Он рассказал, с какой неохотой и отвращением он участвовал в этой операции. Его удерживало крайне простое соображение: что его заявлению не поверят, и лучше избавиться от тела, чем отвечать за несовершенное убийство.

Френч не прерывал Брэнда, за исключением нескольких второстепенных вопросов. Рассказ Брэнда не нес в себе неожиданностей для него. Он так себе все и представлял. Он даже был несколько удивлен, насколько точны оказались его предположения.

Затем Брэнд рассказал, как в "Шале" узнали о краже их секрета, об их предложениях, которые, как он подчеркнул, практически строились на шантаже. Он подробно осветил ход переговоров между двумя фирмами и, наконец, перешел к финальному соглашению, которое было подписано вечером перед взрывом. Он рассказал, как после взрыва "Джоймаунт" и Сэмсон договорились скрыть факт существования второго листа соглашения, и объяснил причины.

Френч с полным доверием отнесся ко всему, сказанному Брэндом. Брэнд по слабоволию оказался втянутым в дело с хищением, но у Френча и в мыслях не было, что тот имеет какое-то касательство к убийству, он потихоньку шепнул об этом Гудвилли.

- Согласно вашему заявлению, мистер Брэнд,- сказал он, когда Гудвилли согласно кивнул,- вы виновны в совершении кражи. Придется ли вам отвечать за это или нет, я не могу вам сейчас сообщить, поэтому мы вынуждены задержать вас до того, как этот вопрос разрешится.

Он замешкался, но его добрый нрав взял верх над осторожностью, и он прибавил:

- Хотя я и не ручаюсь за это, но могу сказать для вашего спокойствия, что у нас нет никаких оснований обвинять вас в убийстве.

Брэнда вновь отвели в его комнату, но у него словно гора с плеч свалилась.

Глава 23

Френчу помогает враг

Теперь в распоряжении Френча находились сведения, которые содержались в признании Брэнда. Они дополняли улики, которыми он располагал. Медлить с арестом Кинга и Таскера больше было нельзя. Он сообщил об этом Гудвилли.

- Конечно, инспектор,- согласился тот.- Похоже, больше нам ничего не остается. Думаю, сегодня же вечером следует это сделать.

- А что насчет Брэнда?

Гудвилли пожал плечами.

- Не знаю, что и сказать,- признался он.- Я склоняюсь к тому, что, если мы притянем тех двоих за преднамеренное убийство, мы можем закрыть дело Клэя. Что же касается хищения, то если "Шале" не затеет преследование в судебном порядке, а я уверен, что этого не будет, тогда большой вопрос, будет ли вообще ставиться вопрос о его виновности.

- Я тоже так думаю,- ответил Френч.- Полагаю, придется задержать его до консультации с прокурором. Но, думаю, обвинение в убийстве ему не грозит.

Можно сказать, что для Френча этот день стал "красной датой". Пока Гудвилли готовил ордера на арест Таскера и Кинга, Френч прорабатывал другие линии расследования и получил неожиданные, но весьма продуктивные результаты.

Старший полицейский офицер из Портсмута позвонил ему и доложил, что засек факт продажи счетчика. Один из его людей в одном из довольно бедных городских кварталов нашел возле веломагазина торговца, который вспомнил покупателя, чья внешность подходила под описание Он запомнил эту покупку, потому что этот покупатель выглядел гораздо более состоятельным, чем его обычные покупатели. Он сказал, что обещал счетчик своему сынишке, которому недавно купили новый велосипед. Это был мужчина средних лет, хорошо одетый, чисто выбритый с "лисьим" лицом. Продавец узнал бы его, если бы увидел вновь.

Констебль доложил об этом начальству, и, получив групповую фотографию работников "Джоймаунта", вновь навестил продавца, предъявив ему фото. Тот без колебаний указал на Таскера, сказав, что готов присягнуть, что это он.

Для Френча это была прекрасная новость. Получить документальное подтверждение, что счетчик покупал Кинг, было бы замечательно, но обнаружить, что это сделал Таскер, было еще лучше. Виновность Кинга Френч уже мог доказать, но он не был уверен, что эпизод с граммофоном будет достаточной уликой против Таскера. Теперь новый факт подтвердил его участие в деле.

Правда, пока не было подтверждения, что купленный Таскером счетчик тот самый, который был найден в лодке. Но учитывая, что у Таскера взрослый сын и у него нет велосипеда, Френч решил, что Таскеру будет трудно объяснить свою покупку.

Тем же вечером Таскер и Кинг были арестованы - без предупреждения - и по отдельности доставлены в Саутгемптон.

После предъявления обвинения их предупредили, что чистосердечное признание смягчит их вину. Таскер сказал, что он не виновен, и отказался говорить до прибытия своего адвоката. А Кинг обозлился на полицейских и клялся, что может доказать свою невиновность и готов ответить на любые вопросы. Френч заметил, что время позднее и они продолжат разговор утром. Разбушевавшегося Кинга посадили в камеру.

Однако Френч отказался выслушать Кинга не из-за позднего времени. После вечернего ареста допрос часто длился всю ночь. Френч хотел подготовиться: ему представлялось важным сначала осмотреть жилища арестованных и изучить их бумаги. Френч даже сожалел об этой вынужденной отсрочке, боясь, что желание Кинга говорить остынет через несколько часов, но из двух зол ему пришлось выбирать меньшее.

На следующий день Френч с Картером тщательно обыскали жилища Кинга и Таскера и привезли в Саутгемптон немало бумаг и документов. Френчсам занялся их изучением. До позднего вечера он просматривал свою добычу, но безрезультатно. Наконец, когда он довольно безнадежно листал книгу заказов завода, ему пришла в голову великолепная идея, и он замер, чтобы не упустить ее.

В книге значился ряд заказов на различные технологические агрегаты. Он задумался: для чего они могли быть предназначены? Если для обычного процесса, тогда это не важно. А если для установки нового процесса, тогда Кинг у него в руках. Грустная улыбка набежала на его лицо. Теперь лишь остается доказать вину арестованного.

Наконец он поднялся, вышел в коридор и постучался к Гудвилли. Тот, как это частенько бывало, засиделся допоздна, тоже расследуя очередное дело.

- Что, если сейчас поговорить с Кингом?- предложил Френч.- Я просмотрел его бумаги. И если он по-прежнему хочет дать показания, мы должны выслушать его.

Гудвилли согласился. Была создана нужная обстановка. Френч, Гудвилли и Картер уселись за стол в кабинете Гудвилли. Перед столом поставили стул для Кинга. Затем ввели обвиняемого.

- Вчера вечером, мистер Кинг, вы сказали, что хотите дать показания по делу,- начал Френч,- и что вы готовы ответить на все наши вопросы. Вчера вы были слегка расстроены и сегодня могли передумать. Мы хотели узнать, вы по-прежнему готовы отвечать?

- Да,- резко ответил Кинг.- Я могу сам постоять за себя и не вижу причин откладывать.

Френч со вздохом кивнул.

- Мой долг предупредить вас, что все, сказанное вами, может быть обращено против вас и будет использовано на суде. Вы не обязаны отвечать сейчас. Вы готовы дать показания?

- Конечно,- сказал Кинг.- Я не хочу оставаться здесь дольше, чем необходимо. Думаю, после моих объяснений меня тотчас освободят.

- Если вы дадите удовлетворительное объяснение фактов и убедите меня и старшего офицера в своей невиновности, то у нас не будет необходимости задерживать вас. Но вы должны помнить, что может случиться и обратное.

Кинг желчно рассмеялся.

- Но не со мной, инспектор. Давайте начнем.

- Хорошо сэр. Мы готовы выслушать ваши показания Я не хочу оказывать на вас давление, но полагаю, что вы осветите все дело, с самого начала до настоящего времени Под началом я подразумеваю тот момент, когда вы обнаружили, что прибыли "Джоймаунта" стали падать.

Эта деловая тирада, казалось, слегка отрезвила Кинга Он чуть задумался, потом начал говорить.

Его история, по крайней мере вначале, совпадала с показаниями Брэнда. Он рассказал о потерях "Джоймаунта" и о полученных им указаниях изучить ситуацию. Он объяснил, как сделал химический анализ цемента "Шале" и обнаружил, что это новый продукт, для производства которого нужна особая технология. Он сказал, что совет директоров дал ему "добро" на исследования и они увенчались успехом.

- И вы это сделали, мистер Кинг? Каким образом?- спросил Френч.

- Благодаря упорному труду,- ответил Кинг.- Я проводил эксперимент за экспериментом, пока не получил процесс.

- Химические эксперименты?

- Да. Сначала я изучил состав цемента "Шале" и определил его компоненты. Затем я разработал методы введения этих ингредиентов в наш цемент. Это было сложно, но в конце концов я добился своего.

- Что ж,- сказал Френч,- это первый пункт, в котором вам придется убедить нас в своей невиновности. Предполагают, как вам известно, что вы забрались на завод в Шале и скопировали документ с описанием процесса, который хранился в сейфе офиса мистер Хэвиленда.

- Это чистые наветы,- Кинг изобразил невинное удивление.- Ничего подобного. Процесс был разработан в лаборатории "Джоймаунта".

- Хорошо. Вы можете это доказать? Как нам убедиться, что вы и в самом деле провели эксперименты?

- В моем сейфе в "Джоймаунте" хранятся мои записи.

Френч указал на кипу бумаг на краю стола.

- Сегодня мы изъяли часть ваших бумаг. Взгляните, нет ли среди них нужных?

Кинг быстро просмотрел стопку и нашел несколько страничек, скрепленных вместе.

- Вот они,- сказал он и протянул их Френчу.

Френч взял бумаги, просмотрел их, затем пожал плечами.

- К сожалению, я не химик. Как вы докажете, что провели эксперименты и что именно они привели вас к результату, о котором вы говорите?

Теперь Кинг пожал плечами.

- Если вы не компетентны в этом, пригласите химика,- сказал он угрюмо.

- Это резонно, мистер Кинг,- согласился Френч.- До вполне возможно, что мы получим подтверждение другим путем. Эти эксперименты требовали привлечения нескольких химиков?

- Разумеется.

- И где вы их взяли?

- Я просто-напросто нанял их. Так я обычно поступаю, когда мне что-то нужно сделать.

Френч раскрыл финансовую отчетность "Джоймаунта".

- Если вы нанимали их, то должны были оплатить их труд,- сказал он с триумфом.

- Конечно, я сделал это,- желчно заметил Кинг.- Дайте-ка мне отчет.

Френч выглядел поникшим, когда передавал отчет Кингу. Кинг просмотрел отчет, отмечая выплаты.

- Вот же они. Вы удовлетворены?

Но Френчу этого было недостаточно. Он настаивал на том, чтобы Кинг указал выплаты за каждую проведенную серию экспериментов. Он предложил Кингу письменно перечислить, кто и какие конкретно эксперименты проводил, и подписать эту бумагу.

Составление подробного списка отняло немало времени и, похоже, удовлетворило Френча.

Наконец с этим было покончено, и Френч предложил своей жертве продолжать рассказ.

Кинг, решив, что в вопросе об экспериментах последнее слово осталось за ним, стал еще более агрессивен и самоуверен, чем раньше. Он рассказал, как доложил об успешных результатах совету директоров и получил указание наладить производство нового цемента.

- Это потребовало каких-то нововведений в заводском оборудовании?спросил Френч.

Вопрос был очень важным. Он затрагивал совершенно не проработанное направление расследования, и Френч был очень дотошен. Он попросил Кинга показать ему свои чертежи и заказы на различные части механизмов.

До этого момента Френч еще сомневался, сработает ли его план так, как он задумал. Но теперь, получив от Кинга сведения о переоборудовании завода, он понял, что бедняга у него в руках. Практически Кинг сам подписал себе обвинительный приговор.

Френч помолчал, тщательно подбирая слова, затем неторопливо произнес:

- Итак, мистер Кинг, вы утверждаете, что получили указание разработать производственный процесс и достигли цели с помощью лабораторных экспериментов, зафиксированных вами. О своем открытии вы доложили совету и совет дал "добро" на создание необходимого оборудования, которое было вами спроектировано. Я верно излагаю? Вы готовы подписаться под этим?

- Все это чистая правда,- ответил Кинг и подписал свои показания, сказав, что инспектор может распоряжаться его показаниями по своему усмотрению.

- Хорошо,- с расстановкой проговорил Френч, с сочувствием взглянув на Кинга.- Теперь обратим внимание на даты проведения работ. Вечером в воскресенье двадцать девятого июля произошло ограбление на заводе в Шале и исчез сторож, который затем был найден мертвым. В следующую среду, первого августа собрался совет директоров, на котором вы объявили, что открыли процесс. Вы провели...

Кинг беспокойно дернулся на стуле.

- Это нечестно, инспектор,- перебил он Френча.- Я не несу ответственности за случайное совпадение дат.

Френч поднял руку.

- Позвольте мне договорить,- сказал он.- После совета директоров вы в течение десяти дней занимались проектированием технических узлов. Вы сами сказали, что это заняло у вас десять дней. Затем вы разослали заказы на их изготовление. Книга заказов подтверждает ваше заявление и названные сроки. Правильно?

Почувствовав подвох, Кинг неохотно подтвердил, что все верно.

- Отлично,- продолжил Френч.- Я полагаю, что ваши эксперименты уже были завершены до того, как первого августа собрался совет директоров?

Впервые Кинг заколебался. Нерешительность и страх блеснули в его глазах. Но он сделал вид, что все в порядке.

- Конечно,- ответил он.- Эксперименты были завершены в течение месяца, предшествующего собранию совета.

Френч помолчал, глядя на него, затем покачал головой.

- Тогда как же вышло, мистер Кинг,- спросил он,- что вы подписали заказы на химикаты для экспериментов уже после того, как были заказаны технические агрегаты?

Это был нокаут. Кинг пробормотал что-то о том, что в даты вкралась ошибка. Но он не договорил. Названные даты были подтверждены документами. Он умолк. Френч заговорил вновь.

- Даты указаны точно, и вам это прекрасно известно. Мы получили процесс из сейфа Хэвиленда в "Шале" той ночью, когда погиб Клэй. Сразу после этого вы начали проектировать нужные агрегаты и разослали заказы на их изготовление. Но затем вам пришло в голову, что необходимо документальное подтверждение ваших экспериментальных исследований, и вы заказали необходимые химикаты. Что вы можете возразить на это?

Кинг буквально оцепенел от неожиданности. Он и не пытался что-либо сказать. Френч пожал плечами.

- Боюсь, Кинг,- сказал он сочувственно,- ваша игра окончена. Человек, который делал граммофонную запись, опознал вас. И мы все знаем об установке счетчика. Вы хотите что-то добавить?

Кинг с усилием заговорил.

- Только одно. Смерть Клэя была несчастным случаем.

- Да,- откликнулся Френч.- Здесь вы сказали правду. Нужно было сообщить обо всем в полицию вместо того, чтобы затевать все это дело с фальсификацией аварии на дороге.

Кинг был полностью раздавлен.

- Я боялся, что мне не поверят.- Он замолчал.- Должен сказать, инспектор, что Брэнд в этом не участвовал. Это я втянул его. На нем нет никакой вины. Он и не подозревал о том, что у меня на уме.

Френч кивнул.

- Я тоже пришел к такому выводу, мистер Кинг, но я рад услышать это из ваших уст. Ваше заявление будет иметь определенный вес.

В ходе дальнейших допросов и изучения документов были реконструированы все недостающие звенья дела. Во вступительном слове на слушании дела прокурор изложил дело так, как оно разбиралось в полиции.

Отправным пунктом всего дела явилось снижение прибылей "Джоймаунта", и Кингу было поручено разобраться в причинах этого. Кинг работал по указанию Таскера, который дал ему это задание, поскольку полностью полагался на него и тот наиболее подходил для подобного исследования.

Кинг оправдал его надежды. Он обнаружил систему скидок в "Шале", сделал химический анализ нового цемента и на основании этого предположил, что в "Шале" существует секретное производство.

Получив отчет Кинга, Таскер, который его хорошо знал сказал, что секрет должен быть как можно скорее раскрыт легальными средствами, а если нет, то нелегальными. Кинг почти сразу понял, что ему не добиться успеха легальным путем, и именно Таскер предложил ему наведаться ночью в "Шале". Если этого визита будет достаточно - тем лучше. Однако, предполагая и обратное, они обсудили возможности получения слепков ключей от сейфов и вскрытия сейфов. Именно Таскер предложил подмешать Хэвиленду снотворное в поезде, что затем было осуществлено Кингом.

Одним из главных препятствий, стоящих на пути заговорщиков, была настороженность и добросовестность Брэнда. Участие Брэнда в деле было чисто номинальным. Просто он с такой дотошностью исполнял свои обязанности, что и Таскер, и Кинг были уверены, что не смогут осуществить свой план, не вызвав его подозрений. А если бы таковые возникли, Брэнд сообщил бы о них совету директоров.

Чтобы избежать этого, Таскер предложил коварный план: сделать Брэнда соучастником, принудить его нарушить закон, чтобы заставить молчать, если правда станет ему известна.

Впоследствии так все и получилось. Были наняты Рэдклиф и Эндикот, и Брэнд сам напросился в добровольные помощники. Он занимался бессмысленными экспериментами, которые на самом деле служили прикрытием их истинных замыслов. После неудачи их экспериментов, что не было для них неожиданностью, Брэнда обманом побудили помогать Кингу во время его вылазки на завод в Шале. Он и понятия не имел об истинной цели Кинга.

Затем произошел несчастный случай с Клэем, ненамеренный и непредусмотренный. Той ночью, доставив труп в Джоймаунт, Кинг позвонил Таскеру. Они встретились и за ночь продумали все детали плана с фальсифицированной аварией. Брэнда вновь намеренно вовлекли в эту затею, чтобы обеспечить его молчание.

Когда шум вокруг дела утих, Таскер и Кинг, увидев, что полиция не предпринимает никаких шагов, облегченно вздохнули. Теперь угроза их будущему была отведена, их ожидало богатство, независимость и уверенность.

Визит Хэвиленда и Мейерса был для них просто катастрофой. Вместо достатка им вновь пришлось бы потуже затянуть пояс, их ожидало существование на жалкие гроши. Вместо обеспеченного будущего их в любой момент могли посадить в тюрьму и даже приговорить к смерти. Вместо независимости они теперь были мальчиками на побегушках у своих новых хозяев из "Шале".

Они не знали, что Хэвиленд блефовал, когда диктовал свои условия. У него были лишь одни подозрения и никаких доказательств. Но даже если бы он ими и располагал, на самом деле это бы вряд ли что-нибудь изменило. Их разочарование было слишком сокрушительным. Ни Таскер, ни Кинг не собирались всю жизнь влачить жалкое существование, которое предлагал им Хэвиленд. И они готовы были бороться за свое будущее, даже с риском проиграть все - только бы не бедность и страх, которые станут их спутниками до конца жизни. Их благополучию угрожали Хэвиленд, Мейерс и Сэмсон. Если убрать этих троих, их мечты о лучшей жизни вновь станут реальностью.

С этого момента Таскер и Кинг и начали думать о том, чтобы убрать с пути троих управленцев "Шале", хотя они не представляли себе, как это сделать, не навлекая на себя подозрений.

Наконец Таскер предложил взорвать лодку. Оба они надеялись, что в результате взрыва лодка и все ее пассажиры исчезнут без следа, не оставив никаких зацепок и улик. А если их заподозрят, они были уверены, что сумеют доказать свою невиновность.

Таскер, разумеется не без задней мысли, поместил первые пункты договора на одном листе - чтобы в случае, если тела погибших все же будут найдены, при них не обнаружили разоблачающих "Джоймаунт" пунктов шесть и семь. Именно для этого он уместил первые пять пунктов договора на одном листе - чтобы впоследствии предъявить полиции лишь этот лист, выдав его за полный текст заключенного соглашения. Если бы Хэвиленд, сыграв ему на руку, не предложил отдельно подписать каждый лист, Таскер сам внес бы такое предложение.

Когда произошло непреднамеренное убийство Клэя, Кинг не намеревался взвалить на себя всю ответственность за это, поэтому были спланированы дальнейшие действия с участием Брэнда.

Таскер должен был достать патрон гелигнита и детонатор со склада взрывчатки на карьере, а также купить счетчик и батареи. А Кинг, тайком побывав в лодочном ангаре и предварительно осмотрев лодку Сэмсона, должен был поставить устройство в моторку. Брэнда и здесь тоже подставили. Сам того не подозревая, он должен был подтвердить алиби своих коллег: его заявления полиции были чистосердечными и вызывали полное доверие.

Спасение Сэмсона было для Таскера и Кинга настоящей катастрофой. Они поняли, что Сэмсон неминуемо обратит свои подозрения на них, но невзирая на очевидное, надеялись, что у него не будет улик против них. Сэмсон позднее признался, что действительно сначала подозревал их, но для подозрений не было никаких оснований и он выбросил их из головы.

Обрисовав дело в общих чертах, прокурор продолжил изложение известных фактов. Каждому обвиняемому предъявили разные обвинения.

Против Кинга свидетельствовали следующие улики:

Запись процесса "Шале", найденная в его сейфе, являлась копией той, которая хранилась в офисе в Шале. В нескольких местах были незначительные разночтения, но формулировки совпадали. В одном месте в документе "Шале" была ошибка. Вместо "результат должен быть смешан" стояло "результат должен смешан", и эта ошибка была повторена в документе Кинга, Было ясно, что список Кинга - копия.

Факт кражи процесса Кингом также подтверждался датами, о чем уже говорилось, которые показывали, что он заказал агрегаты сразу после гибели Клэя и еще до того, как он провел эксперименты, которые могли подтвердить его открытие процесса.

Показания Брэнда и собственное заявление Кинга, сделанное им полиции, доказывали, что Кинг играл ключевую роль в имитации дорожного происшествия.

Но Кинга не судили ни за кражу процесса, ни за имитацию аварии. Ему предъявили единственное обвинение - в убийстве Хэвиленда и Мейерса. Улик по делу было более чем достаточно. Во-первых, был очевиден мотив преступления: о шантаже работников "Джоймаунта" дал показания Брэнд и это подтвердил Сэмсон. Истинность обоих свидетельств подтверждалась вторым листом соглашения, который, само собой, обнаружили в сейфе у Таскера.

Далее, находка проводов и счетчика доказывала, что взрыв был заранее организован. Прикидка километража, сделанная Френчем, убедительно показала, что счетчик был поставлен в Джоймаунте.

Френч провел следственный эксперимент и убедительно показал, как это можно было осуществить. Он повторил путь Кинга из окна его офиса по веревочной лестнице к западной части пристани, там на лодке он проплыл под пристанью к сходням, выждал три минуты и вернулся в офис. На это ушло одиннадцать минут. Время, которое Кинг провел один в своем офисе, по оценкам составляло от двенадцати до пятнадцати минут, так что он вполне мог уложиться.

Наконец, то, что Кинг действительно совершил это, следовало из первых показаний самого Кинга, Таскера. Брэнда и Сэмсона. Все четверо показали, что из офиса Кинга, пока его не было во время переговоров, доносились определенные звуки. Представитель граммофонной компании "Этна" подтвердил, что была сделана заказная запись именно с этими звуками и что именно Кинг был тем человеком, который заказывал запись. По предложению прокурора был предъявлен граммофон Кинга и копия записи, которая была прослушана на суде.

Защита не смогла привести никаких убедительных версий по поводу того, для чего запись подобного рода могла понадобиться Кингу. Она явно была нужна лишь для организации незаметной отлучки из офиса.

Улики против Таскера сводились к четырем главным пунктам: первое - без его всесторонней поддержки Кингу не удалось бы совершить преступление; второе - существование ясных мотивов, тех же, что и у Кинга; третье - трюк с граммофоном не обошелся без активного участия Таскера, особенно это касалось ответа на вопрос, записанный на пластинку, который требовалось заранее отрепетировать; наконец, приобретение счетчика, по поводу чего защита не смогла привести удовлетворительных объяснений.

После высказываний с обеих сторон и долгого беспристрастного разбирательства присяжные пришли к выводу, что оба - Таскер и Кинг - виновны в предумышленном убийстве. Апелляции были отклонены, и решение суда было признано окончательным.

Перед исполнением смертного приговора оба признали свою вину и обо всем рассказали. Их рассказ не был неожиданностью для Френча. Он был близок к версии прокурора, которую тот изложил в своей вступительной речи на суде. Оба в один голос заверяли, что Брэнд ни в чем не виноват - по крайней мере, он совершал свои действия в неведении.

Против Брэнда не стали возбуждать дело. Не стал поднимать шум и Сэмсон. Наоборот, он предложил Брэнду партнерство, но тот решил уехать из этих мест и отправился в Южную Америку, где хотел начать все заново.

Что же касается Френча, то дело для него явилось отдыхом от монотонной работы в Лондоне. Скупые слова благодарности от помощника комиссара были ему наградой за успешное завершение этого так долго тянувшегося и хлопотного дела.

БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА: "Тайна залива Саутгемптон"

Роман написан в так называемом стиле "преступления и наказания" (характерный пример - "Бесконечная ночь", см, том 17 наст. Собр. соч.) и неплохо представляет все преимущества этого направления.

С первых страниц читатель оказывается не среди неспешно представляемых ему аристократов или сельских сквайров, но вовлекается в полную тревог жизнь людей делового круга. Их злоключения оказываются наиболее увлекательной частью повествования, тогда как главы, посвященные расследованию, носят второстепенный характер. Компенсируя это, в конце третьей части появляется тайна сгоревшей лодки, сразу же привлекшая интерес к инспектору Френчу. И все же наиболее интересными персонажами являются преступники. Их отношение к ситуации, линии поведения выписаны психологически достоверно и придают книге увлекательность и напряжение.

Полицейские на этом фоне выглядят куда более безлико. Любовь к природе и "выездной работе" Френча придает ему оттенок человечности, но в целом и скотленд-ярдовцы, и местные полицейские выписаны в привычной манере, демонстрирующей сплоченность, трудолюбие и душевное здоровье, что является явной и намеренной идеализацией.

И вообще, как это часто бывает в классическом детективе, деление на хороших и сомнительных персонажей проведено довольно четко. С хорошего Клэя быстро снимают подозрения, и даже Брэнд много переживает именно по поводу того, что бросил тень на порядочного человека.

В критический момент Таскер произносит фразу, обобщающую проблему книги. Он говорит: "В действительности в каждом конкретном случае не деньги, а чувство несправедливости толкает людей на выражение протеста. Такова человеческая природа". Подобные понятия справедливости и несправедливости пропитывают весь текст романа и выводятся как причина всех злоключений. Преступники теряют то, что старались сохранить, и даже освобожденный от ответственности Брэнд в последней главе сам отказывается от возможности сохранить то положение, ради которого он пережил много неприятных минут. В тот период в детективах было мало морализаторства, но выводы, вырисовывающиеся в конце, самоочевидны.

Вышел в Англии в 1935 году.

Перевод выполнен А. Орловым специально для настоящего издания и публикуется впервые.

Виктор Каннинг Рука-хлыст

Глава 1 Никогда не отказывайтесь от селедки

Я водрузил на стол ноги, закурил и уставился на дальнюю стенку, мысленно представив себе скачки, которые проходили в тот день в Кемптон-парке, и в этот момент в комнату вошла моя секретарша.

Хильда Уилкинс (не замужем, сорок три года, проживает со своим отцом, бывшим стюардом, в Гринвиче на Серкус-стрит, 20) была умелой, умной, непривлекательной и всегда правой, одним словом, совершенной секретаршей, не способной, однако, воодушевить на веселую ночную пирушку. Мы питали друг к другу естественную неприязнь и не скрывали этого.

— Позвоните Дюку, — сказал я, — и поставьте пятерку на Мувен. Первые скачки в Кемптоне. А вы что будете делать?

— Дельфиниумы.

Я сочувственно улыбнулся ей. Конечно, в тот день из земли полезли дельфиниумы.

Она положила на стол записку и сказала:

— Звонили из банка. Я ответила, что вас нет.

Я кивнул. Независимо от того, сколько я зарабатывал, но время от времени набегали весьма приличные суммы, а я, кажется, вечно превышал кредит в банке, что постоянно вызывало у Уилкинс тревогу.

Я взял в руки визитку. По краям она была украшена узором в виде золотых листьев. «Ганс Стебелсон, Кельн». И дальше следовал длинный, цветистый адрес.

— Он хочет, чтобы вы его приняли.

По тону ее голоса я понял, что посетитель ей не нравится.

Меня это не удивило. Из тех, кто ожидал в приемной, одобрительно она воспринимала очень немногих.

— Что вы можете сказать о нем?

Уилкинс на минуту задумалась, определяя, к какой категории людей его можно отнести, а затем сообщила:

— Выглядит преуспевающим, но он не джентльмен. В нем есть что-то показное. По-моему, он немного вульгарен. Его ничто не беспокоит, как и большинство людей подобного типа.

В приемной сидит уже десять минут, но нисколько не волнуется и не суетится. Его английский лучше вашего, за исключением тех случаев, когда вы хотите произвести впечатление.

Она не сказала мне всего. Уилкинс всегда придерживала какую-нибудь мысль, чтобы поделиться ею перед тем, как покинуть мой кабинет. Она, конечно, страдала снобизмом, особенно в отношении одежды и образования. Лицезрение галстука-бабочки могло испортить ей весь день, но больше всего ей не нравилось во мне то, что я окончил провинциальную школу в Девоне.

— Он разведен?

— Нет. Я спрашивала.

Она всегда задавала клиентам подобные вопросы, поскольку знала, что этой темы я никогда не касаюсь.

Уилкинс подошла к двери, а затем повернулась и посмотрела на меня. У нее была привычка: перед тем как сказать мне что-нибудь напоследок, она поднимала правую руку и закладывала выбившуюся прядь волос за правое ухо. У нее были рыжие волосы — цвета ржавчины — и самые голубые, самые честные в мире глаза. И хотя я никогда не мог представить себя с нею в постели, думаю, она была очень сексуальна.

— У меня такое предчувствие, что, чтобы он ни предложил вам, вы должны сказать «нет».

— Ваша доля дохода составляет двадцать пять процентов, Уилкинс. Остальная часть принадлежит мне, и решения принимаю я.

Я никогда не обращался к ней «Хильда» и не буду.

Ганс Стебелсон оказался крупным, рыхлым мужчиной, с удивительно круглым, большим и неулыбчивым лицом ребенка. Его глаза были словно сделаны из коричневой пластмассы, и я уверен, что они никогда не знали слез. Он грузно уселся — так, что стул под ним заскрипел, — рассматривая меня со спокойствием монолита. На нем был темно-коричневый костюм, возможно итальянский, из-под которого виднелась шелковая рубашка и тонкий галстук в полоску, с золотой булавкой в виде руки. На пальце — золотое кольцо с печаткой, на руке — массивные золотые часы, которые, наверное, были способны защитить от радиации и обошлись ему не меньше двух сотен гиней.

Из нагрудного кармана торчали позолоченные колпачки двух авторучек, наверное, Уилкинс содрогнулась при виде их.

Он положил на мой стол свои большие, тщательно наманикюренные руки цвета сырого теста и произнес — Я приехал из Кельна и хочу поручить вам разыскать одну девушку. — Он уставился на меня своими коричневыми глазами, чтобы я не истолковал его слова неверно, и продолжал:

— Это молодая немка, она приехала в Лондон в поисках работы.

Но сейчас она оставила эту работу и уехала в Брайтон. Оттуда она послала открытку моей сестре в Кельн.

— Разумеется, без обратного адреса?

— Разумеется.

Интересно, подумал я, была ли это обычная открытка, которую можно послать из Брайтона.

— Она подруга вашей сестры?

— Да.

— Тогда почему она не указала обратного адреса?

— Потому что не хочет, чтобы мы знали, где она находится.

— Но почему?

— Ее отец и мать, оба они уже умерли, когда-то очень помогли мне. Я относился к ней как старший брат. Она всегда отличалась своевольностью и безответственностью. Отвергала любое вмешательство с моей стороны.

— Как ее зовут?

— Кэтрин Саксманн. Блондинка, ей около двадцати двух. Голубые глаза. Очень привлекательная девушка. Уехала из Кельна в марте прошлого года. Говорит по-английски, по-французски и немного по-итальянски.

— И чем она занимается в Брайтоне?

— Не знаю. Где-то работает. Она написала моей сестре, что каждое утро перед работой гуляет по пристани.

— В таком случае для вас не представляет особой сложности самому разыскать ее.

— Возможно, но если она увидит меня, то тут же скроется.

Я бы хотел только узнать, где она живет и чем занимается.

Казалось, он говорил честно и убедительно, но я прекрасно знал, что такое впечатление создается всегда, когда человек хочет скрыть правду. В подобной игре обычно нелегко заметить тот момент, когда люди решают утаить свои истинные намерения. Сейчас же я не стал утруждать себя этим.

— Где вы остановились? — поинтересовался я.

— В отеле «Браун».

— Ив какую, по-вашему, беду попала эта девушка?

Он пожал своими массивными плечами:

— Бог его знает. Она молодая, своенравная, предприимчивая, с большой жаждой жизни. Она считает, что может справиться со всем сама. Мы тоже так думали в ее возрасте. Я только хотел бы посмотреть, как она живет. А затем уж принять решение. Ее можно отправить обратно в Германию, прервав ее контракт, или нет?

Я пожал своими, не такими уж массивными плечами, сделав намеренно преувеличенное движение:

— Подготовительная работа будет стоить вам сто фунтов, не считая дополнительных расходов. Деньги вперед. Эта работа займет много времени. В случае неудачи я возвращаю половину гонорара, но не накладные расходы.

Разговор о деньгах, как правило, сразу выявлял, кто есть кто.

Не колеблясь, Стебелсон достал бумажник с золотыми уголками, такой толстый, словно он был на восьмом месяце беременности, и отсчитал двадцать пятифунтовых банкнотов, а затем, возможно, чтобы показать, что разгадал мою уловку, сказал:

— Моя просьба не содержит в себе ничего незаконного.

— Кто рекомендовал вам меня?

Стебелсон замялся, но не сделал ни малейшей попытки скрыть это. Его крупное детское лицо конвульсивно дернулось (я решил, что он просто так улыбается), и он сказал:

— Я работаю в очень крупной международной компании.

Председатель компании знает о том, что я беспокоюсь за эту девушку. Он и сказал мне о вас. Не то чтобы он вас знает. Но у него есть друг по имени Мэнстон, который сказал ему, что вы лучший частный детектив в Лондоне.

Я и глазом не моргнул. Когда Стебелсон пусть даже отдаленно, но упомянул о Мэнстоне, я понял, что не переборщил с оплатой.

Я вышел вместе с ним в приемную и велел Уилкинс проводить его.

Может быть, Мэнстон действительно рекомендовал меня. Но мне это было непонятно. Я работал с ним всего несколько раз, но ни одно из наших совместных дел нельзя было предать огласке.

Поэтому, чтобы убедиться, что это, в конце концов, простейшее задание, я позвонил своему знакомому в Скотленд-Ярд и назвал ему имена Кэтрин Саксманн и Ганса Стебелсона. За редкими исключениями, я всегда стараюсь ладить с этими ребятами, а в том случае, когда это не получается, по крайней мере делаю вид, что лажу с ними. Я звоню им или они звонят мне.

Все по-дружески. Но стоит сделать лишь один шаг в сторону, чтобы убедиться в истинной сути дружеских отношений с законом. Вам нельзя выходить за рамки закона. Если вы переступите их, то можете оказаться в черной пропасти, где нет ни кораллов, ни анемонов, но где прячутся огромные акулы службы безопасности, которые никогда даже не слышали о дружеских отношениях. Некоторые из них обыскивают своих жен прежде, чем поцеловать их на ночь.

Мой знакомый, услышав оба имени, сказал «нет». Было пять часов вечера.

Через несколько минут я вышел из кабинета, но остановился в приемной. Уилкинс сидела у своей пишущей машинки и штопала отцовский носок.

Я сказал:

— Сейчас самый разгар сезона, поэтому я ставлю пять фунтов на то, что вы не сможете забронировать для меня комнату в «Альбионе» в Брайтоне, к тому же выходящую окнами на пристань.

Она кивнула, поднесла носок ко рту и откусила конец нитки, чтобы вынуть из штопки иглу.

— Позвоните мне домой.

Я спустился по лестнице и остановился в дверном проеме, глядя на Нортумберленд-авеню. Мимо шла девушка в летнем платье; по ее правому чулку протянулась длинная «стрелка». Два голубя ворковали прямо посередине дороги: «форду-консулу» из-за них приходилось ехать очень медленно, он почти остановился. Судя по гневному движению губ водителя, он вовсе не считал, что земной шар еще крутится именно благодаря подобной любви. Заходящее солнце отбрасывало красноватые отблески на медную табличку, которая гласила: «Карвер и Уилкинс».

Прежде на ней значилось только «Карвер», но следующий год после того, как я начал свою деятельность, был очень неудачным, и Уилкинс опустошила свой старый чайник, стоявший на каминной полке у нее на Серкус-стрит, и пришла мне на помощь. Ее глаза смотрели с таким выражением, что я осмелился продемонстрировать ей свою благодарность лишь в течение двух секунд. Затем, не сказав ей ни слова, сменил табличку.

Я отправился к Миггсу на тренировку. Позади гаража у него располагался небольшой гимнастический зал. Некогда Миггс был сержантом в «Коммандос». После тренировки я выпил с ним пинту пива и на метро отправился домой.

Моя квартира располагалась возле галереи Тейта: спальня, гостиная, ванная и кухня — чудесные, меблированные, обычно дорогие квартиры, но всегда почему-то чертовски неопрятные.

Из окна гостиной была видна река.

Было четверть седьмого, когда я открыл дверь.

Он сидел в моем глубоком кресле с подлокотниками, одетый в плащ, и держал в руке стакан с моим виски и содовой, но все же у него хватило вежливости, чтобы курить собственные сигареты. Я никогда не задавался вопросом, как он проникает в дом.

Двери не представляли для него никаких проблем.

— Добрый вечер, — сказал я, прошел в комнату и налил себе виски с содовой.

— Кажется, ты меня осуждаешь, — заметил он.

Я подошел к окну и выглянул. Был теплый вечер, и легкий бриз донес до меня слабый запах речного ила и выхлопных газов. Река вздулась: по ней шли три тяжело груженные баржи, напоминающие размокшие черные колбасы. Насколько я видел, никто не ждал его снаружи. Я уселся на подоконник и зажег сигарету. Выпустил дым, похожий на пар, исходящий изо рта золотой рыбки, и произнес:

— Итак?

— Если бы Мэнстон не был в отпуске, они бы послали его.

— Очень мило с их стороны.

Уж я-то знал, что они никогда не послали бы Мэнстона. Он не был у них на посылках.

— Он очень высокого мнения о тебе. Говорят, что не только он, весь департамент тоже.

— Говорят?

— У меня есть свое мнение.

Он зевнул, стряхнул с сигареты пепел, но попал мимо пепельницы, а затем, застенчиво взглянув на меня, произнес:

— Стебелсон.

Я сказал:

— Наше взаимодействие крепнет. Я звонил в Скотленд-Ярд в пять часов. Полагаю, что это результат недавних разговоров насчет сотрудничества между полицией и службами безопасности. Я был рад убедиться в этом.

— Стебелсон, — повторил он.

В моем деле ничто не достается бесплатно. Все имеет свою цену. Если они вздумают подкрутить гайки, они могут это сделать. Но обычно они ждут до тех пор, пока их не достанут как следует. В этом и заключается слабость всей системы. Они ждут до тех пор, пока не придут в бешенство, а потом зачастую бывает слишком поздно.

— Возвращение имущества, — объяснил я. — У него кое-что украли в ночном клубе, но он не хочет предавать это дело огласке. Возвращение украденного — это моя специальность.

— О да. Об этом они мне тоже говорили.

— Он приехал из Кельна. Остановился в «Брауне». Его визитка разукрашена весьма мудрено.

Я бросил ему визитку Стебелсона, и он поймал ее на лету.

Разглядывая визитку, спросил:

— Будет очень неэтично, если я поинтересуюсь, о каком имуществе идет речь?

— Да.

— А при чем здесь Кэтрин Саксманн? — Он поднял глаза и уставился на мой затылок.

— Это девушка, которую он встретил в клубе, — солгал я. — Стебелсон вовсе не уверен, что она назвала свое настоящее имя.

Он был пьян тогда. Еще что-нибудь? Если да, то, может, ты поможешь мне сделать яичницу, а потом мы откроем бутылку дешевого испанского белого вина?

Он покачал головой:

— Как-нибудь в другой раз. У меня нет больше вопросов, за исключением...

Я подождал немного, а затем переспросил:

— За исключением чего?

— За исключением того, что ты не против, если я позвоню и кое с кем поболтаю? Просто чтобы быть в курсе. Ничего официального.

— Давай. Я предпочитаю отсутствие формальностей.

— Отлично.

Он поднялся с кресла и подошел к двери. Взялся за ручку, а затем повернулся ко мне вполоборота. В этот момент я понял, что он собирается звонить Уилкинс.

— Они сказали, — небрежно бросил он, — что однажды предложили тебе работать с ними. Почему ты отказался?

— Я люблю одиночество и предпочитаю свободный график работы. Понимаешь, я сам себе хозяин, сам назначаю себе выходной, чтобы пойти порыбачить.

Он кивнул:

— Я послежу за твоей рыбалкой. Ты можешь кончить на дне реки, — подмигнул и исчез.

Я подошел к двери и приоткрыл ее — на лестнице раздавались звуки его шагов. Из окна увидел, как он перешел улицу и повернул за угол, ни разу не обернувшись. Но это ничего не значило, потому что если бы они решили следить за мной, то этим бы занялся кто-то другой.

Через пять минут позвонила Уилкинс:

— Вы должны мне пять фунтов.

— Возьмите их из денег на мелкие расходы и запишите на Стебелсона.

Я положил трубку, а затем позвонил Миггсу.

— Мне нужно кое-что шикарное. Сегодня в семь. Слоун-сквер.

Он поворчал, что применительно к Миггсу означает «как следует выругался», но обещал быть. Положив трубку, я поджарил яичницу и съел ее, запив стаканом молока. Затем тщательно занавесил окно в гостиной и включил свет. Упаковал чемодан и отправился в спальню, оставив в гостиной включенный свет. Я выбросил чемодан за окно, а потом выпрыгнул сам.

Садик внизу не относился к моей квартире. Он принадлежал семье, чья парадная дверь находилась за углом и вела на улицу.

Я вошел в кухню и увидел миссис Мелд, которая чистила селедку на ужин. Мистер Мелд, ссутулясь, сидел в тяжелом кресле и не отрываясь, словно в ступоре, смотрел телевизор.

— Добрый вечер, мистер Карвер. Куда-то уезжаете? — спросила миссис Мелд.

— Хочу подышать морским воздухом, миссис Мелд, — ответил я. — Я страшно люблю его.

— А почему бы и нет — ведь вы такой одинокий и ни от кого не зависите? Может быть, хотите селедки?

— Не сегодня.

Она взяла фунтовую бумажку, которую я протянул ей, подмигнула мне и, когда я прошел через кухню, сказала:

— Я всегда рада видеть вас, даже когда вы появляетесь неожиданно.

Она произносила эти слова каждый раз, и ее смех провожал меня до тех пор, пока я не оказывался на улице.

Я высадился из такси на Слоун-сквер. Через несколько минут я был уже на другой стороне реки и держал путь в Брайтон. Миггс дал мне «ягуар» кремового цвета. Очень шикарный.

Впереди был Брайтон. Я не знал тогда, что оказался бы одним из самых счастливых людей, если бы принял приглашение миссис Мелд и отведал ее селедки.

Глава 2 Девушка на пристани

На следующее утро я встал в шесть часов, уселся на подоконник своего номера в «Альбионе» и принялся наблюдать за входом на пристань. Там было не так уж много народу. До девяти часов я не видел никаких девушек, и тем более таких, которые бы подходили под описание Кэтрин Саксманн.

Утром позвонил Уилкинс:

— Есть что-нибудь интересное?

— Они звонили и спрашивали вас. Хотели узнать, где вы.

— И что вы сказали?

— Что вы, вероятно, уехали на скачки.

— Хорошо.

— Вы находите, что это хорошо?

— По-моему, да. Как человек может выложить сотню фунтов за такую простую работу? Где есть сто, там найдется и больше. Вспомните управляющего банком.

— Вы так наивны во всем, что касается людей и денег.

Я не смог придумать ответ на подобное замечание, поэтому повесил трубку, вышел на улицу и обошел несколько кафе-баров.

Затем перед ленчем полчаса провел в аквариуме и несколько минут смотрел на состязание гигантских морских угрей. После ленча вздремнул и оставшуюся часть дня провел не занимаясь ничем особенным. Такова одна из особенностей моей профессии, благодаря которой вы ни за что не стопчете ноги.

Она появилась на следующее утро, в полдевятого. Она шла по пирсу со стороны Хова. Утро было свежим, с пролива дул ветер.

Было время прилива, и волны накатывались на галечный пляж.

Девушка шла с непокрытой головой, и ее длинные распущенные светлые волосы развевались вокруг шеи. Руки она держала в карманах распахнутого пальто. Я следил за ней в бинокль, пока она не прошла через турникет пирса, а затем двинулся вслед.

Я был одет достаточно модно для этой местности — обеспеченный молодой человек на каникулах, прогуливающийся в поисках компании.

Я нашел ее на дальнем конце пирса, за павильоном, где, перекинув через заграждения удочки, стояли любители утренней рыбалки. Лески утопали в желто-зеленой пене, а на концах удочек болтались маленькие колокольчики, и рыбаки ждали, что они зазвонят, чтобы в тот момент, когда треска, или лещ, или камбала, или еще какая-нибудь рыба схватит наживку, подсечь ее. Рядом, на пирсе, в беспорядке валялись корзинки, жестянки и неопрятная одежда, и никто не произносил ни слова.

Девушка облокотилась на ограждение, глядя на столб дыма, поднимавшегося от далекого судна на горизонте. Я тоже облокотился на ограждение в двух ярдах от нее и стал смотреть на дым. Затем зажег сигарету и, повернувшись вполоборота, наблюдал за человеком, который собирался закинуть удочку.

Девушка не обращала на меня никакого внимания. Она была крупной, но не чрезмерно. Приятный профиль, широкий, крупный рот, кожа — золотисто-коричневая, такая, что мне захотелось протянуть руку и дотронуться до нее кончиками пальцев.

Мысленно я представил ее облаченной в различную одежду: купальник, старый мешковатый свитер, брюки, а затем лежащей на кровати с наполовину прикрытыми глазами. И во всех случаях поставил ей высший балл. Я понял, что очень разочаруюсь, если это окажется не Кэтрин Саксманн.

Рыбак забросил удочку — раздался такой звук, словно разрывали ткань. Девушка повернула голову и посмотрела на падающую леску. Я перестал видеть ее лицо, но зато моим глазам предстала ее крепкая, длинная шея. Когда она обернулась, я стоял уже в футе от нее.

Я жестом указал в сторону воды:

— Довольно ловко, да?

Она кивнула, посмотрела на меня, и я увидел ее фиолетовые или, скорее, темно-синие глаза. Она смотрела на меня оценивающе, и я сделал то, что сделал бы на моем месте любой молодой человек. Несколько нервозным движением поправил узел своего галстука.

— Мой отец просто помешан на рыбалке.

Я знал, как нужно привлечь внимание человека. Я учился этому несколько лет в Уэстоне-супер-Мечте и тому подобных местах. Если это не сработает, вы пропали. Говорите побольше слов, держитесь твердо и спокойно, ведь вам придется согреть ту холодную и осторожную пустоту, которой всегда окружен незнакомец, даже в том случае, когда ни он, ни она не хотят оставаться таковыми.

— Но не натакой, конечно. Он удит на муху. Форель поднимается по Дартмуру. Это не очень-то крупная рыба, но тут дело в спортивном интересе.

Разговор о ловле рыбы на муху был полезен, потому что позволял, хотя и весьма условно, отнести собеседника к той или иной категории. Уилкинс, например, действительно верила, что тот, кто бездарно ловит рыбу, и сам бездарен.

— Дартмур?

Я сумел привлечь ее внимание, но думаю, все дело было в том, что каждый раз, выходя на пирс, она хотела, чтобы это случилось. Она произнесла всего одно слово, но в нем четко был заметен иностранный акцент, что придало ему очарование.

— Да. Девон. Печь, дикие пони, иногда олени. И все эти реки, где он ловил рыбу. Он обычно проводил там выходные, когда я был мальчиком. Но сейчас мне больше по душе Брайтон. Вы здесь на каникулах?

— Нет, я тут работаю.

Она улыбнулась. У нее был большой мягкий рот с полными губами, пожалуй, на каком-либо ином лице он показался бы слишком большим.

— Жаль, — сказал я, с легкостью меняя тему. — Такая красивая девушка, как вы, не должна работать. Попросите недельный отпуск, и я вам гарантирую, что вы напрочь забудете о работе и тому подобных вещах. Возьмите старую машину, поезжайте куда-нибудь, хорошенько повеселитесь и отдохните. Не пожалеете.

Внутренне я вздохнул, подумав о том, что все же существуют люди, которые действительно могут так поступить. Например, я сам, причем не так давно.

— Старую машину?

— Ну, на самом деле не такую уж старую. «Ягуар». Кремового цвета. Самый подходящий цвет к этой одежде.

На ней было зеленое платье, и я кивком указал на него, опустив глаза до уровня ее груди. Я почувствовал, как мою кожу за ушами начало покалывать. Прежде я не испытывал ничего подобного, к тому же это было совершенно неуместно, ведь я был, так сказать, на работе.

Она издала короткий смешок, вероятно чтобы не мешать рыболовам, и весело сказала:

— Вы пытаетесь познакомиться со мной?

Ну и чутье. Впрочем, подобное развитие событий не могло повредить делу, и я ответил:

— Точно. Если стоять и молчать, то так и останешься один.

Я достал портсигар, черный, кожаный, от Данхилла, и зажигалку «Орифлейм». Я нарочно сделал вид, что никак не могу зажечь ее сигарету, чтобы ее голова склонилась над моими руками на несколько секунд дольше. Мимо пролетела чайка, издав насмешливый крик. Я почувствовал аромат духов и ощутил секундное прикосновение руки, когда Кэтрин придержала зажигалку. Она выпустила облачко дыма, которое мгновенно унесло ветром, и посмотрела на меня своими темно-синими глазами.

— Вы забавный.

В последнем слове очень отчетливо послышался акцент, и оно прозвучало фальшиво.

— Давайте где-нибудь пообедаем, — предложил я. — Отправимся куда-нибудь за город. Найдем хорошее местечко. Может быть, потанцуем. Меня зовут Рекс Карвер.

— Сейчас слишком поздно. Мне пора на работу.

— А вечером? — настаивал я. — Я заеду за вами. Только скажите куда.

Девушка резко выпрямилась, будто собравшись уйти, и мне на миг показалось, что она сейчас сбежит, улыбнувшись и бросив мне на прощанье туманный взгляд, но она сказала:

— В полседьмого.

— Где?

— У входа в отель «Шип».

— Я буду там. — И прежде чем она ушла, спросил:

— Я не знаю вашего имени.

— Кэтрин.

— Красивое имя. А дальше?

Она улыбнулась:

— Просто Кэтрин. Разве этого не достаточно, по крайней мере, пока?

— Конечно. Могу я проводить вас?

— Нет.

Она отвернулась и направилась вокруг павильона; ее «нет» прозвучало весьма отчетливо. Я облокотился о заграждение, глядя, как она идет. Мой взгляд был лишь наполовину взглядом профессионала, а наполовину взглядом самого обычного самоуверенного молодого человека на каникулах, имеющего кремовый «ягуар» и карманы, набитые деньгами.

В двух ярдах от меня один из рыболовов достал из пластмассового ящика сандвич с сыром и, впившись в него зубами, посмотрел на меня.

— Не рановато ли для таких дел?

— Ранняя пташка по зернышку клюет, — ответил я.

Я двинулся прочь, обогнул павильон, а затем прошел вниз вдоль пирса. Справившись с искушением сделать «быструю фотографию», твердо прошел мимо кафе, ларька с открытками, у которого толпились мужчины с опухшими от пива лицами и толстозадые женщины, и все это время, как бы ненарочно, он держался от меня в пятидесяти ярдах. Молодой человек, который стоял у дальнего конца павильона с рыболовами, видел мою встречу с Кэтрин Саксманн.

У него были светло-каштановые волосы с торчащими из-за ушей вихрами — длинными, чуть ли не до плеч; одет в черную кожаную куртку; руки в карманах, лишь большие пальцы наружу; обтягивающие черные джинсы и остроносые ботинки. Его губы беспрестанно двигались, словно он нашептывал сам себе что-то нелицеприятное, а глаза были посажены так близко, что портили его симпатичное лицо.

Дойдя до «Альбиона», я остановился у главного входа и стал ждать. Он прошествовал мимо отеля, ни на миг не прекращая за что-то мысленно выговаривать самому себе.

Она пришла в четверть седьмого.

Я выехал на дорогу, ведущую к Льюису, и мы сидели, не произнося ни слова. Это молчание не беспокоило меня. Ктонибудь и мог бы сказать «привет, красотка» и тем самым поддержать разговор, не давая ему увянуть до тех пор, пока лед не будет растоплен. Но в этом нет ничего хорошего. Сейчас или потом, но после первого шага вам наконец надоест молчать и вы посмотрите трезвым взглядом и решите «за» или «против». Я не знал, какое решение приняла она, мое же было «за». Мне нравилось в ней все, начиная от макушки и кончая пятками. Я вел «ягуар» без всякого ухарства, держа скорость в пятьдесят пять миль, и одна половина моего существа была настроена держаться по-настоящему честно.

Когда на горизонте появились очертания Льюисской тюрьмы — серое судно, выброшенное на высокий риф, она спросила:

— Куда вы меня везете?

— Я подумал, что мы выпьем в «Белом олене», а затем пообедаем.

— Звучит заманчиво.

Я припарковал машину на судебном дворе. Как-то мне пришлось давать здесь свидетельские показания таможне и акцизному управлению по делу о контрабанде. Какой-то джентльмен остановился в нескольких сотнях ярдов и принялся совершать регулярный моцион, дыша свежим вечерним воздухом.

Она выпила два больших стакана мартини, а затем мы взяли копченую семгу и «морской язык»; потом она выпила большой стакан неаполитанского со льдом, а я в это время ждал кофе и допивал остатки «Ле Монтраче» пятьдесят восьмого года — это было одно из самых дорогих бургундских вин, которые здесь предлагались. Но, в конце концов, я тратил деньги Стебелсона.

За едой мы расслабились, стали вести себя более естественно, и она смеялась, когда я рассказал несколько смешных случаев.

Она сказала, что работает в магазине одежды «Бутик Барбара», а я сказал, что работаю в банке «Бритиш лайнен».

Допив вино, она решила, что ей стоит сходить припудрить нос. Я встал и передал ей сумочку, лежащую на столе. Она весила намного больше, чем обычные дамские сумочки, и, когда Кэтрин вышла, я посмотрел ей вслед, все еще чувствуя тяжесть сумки на своей ладони.

Когда она вернулась, я, глядя на нее, вспомнил картину, которую видел однажды в галерее Тейта, когда я заскочил туда, чтобы спастись от дождя. Это было изображение богини охоты Дианы или что-то в этом роде. Кэтрин казалась прекрасной.

Найдется не так уж много девушек, о которых можно сказать то же самое. Хорошенькая, раскованная, привлекательная, умная, неотразимая, убийственно красивая — только эти определения подходили ко всем им. Но Кэтрин была единственной, кого я назвал бы прекрасной.

Когда мы сели в машину, она откинулась на спинку кресла, вытянула руки и сказала:

— А сейчас отвези меня туда, где побольше свежего воздуха.

И откуда видно на много миль весь мир.

Я подумал о том же самом. Мы проехали Льюис, свернули вправо и двинулись по дороге к Поулгейту. Несколько миль дорога вела наверх, к холмам. Пятьсот пятьдесят футов над уровнем моря, и вот в наши лица дует ночной бриз с пролива и у нас под ногами раскинулось все южное побережье:

Брайтон, Ньюхэвен, Сифорд и Истбурн — россыпь драгоценных камней, мерцающих в море. Мы вдыхали запах майорана и нагретой травы. Несколько судов, плывущих в тумане, казались уродливыми призраками. Мы вышли из машины, прошли несколько ярдов и, облокотившись на ворота у дороги, стали смотреть на звезды. Они представляли собой изумительное зрелище, просто дух захватывало. Я слышал, как Кэтрин глубоко вздохнула, и почувствовал, как ее плечо лишь слегка коснулось моего. Я посмотрел на звезды еще несколько секунд, послушал, как судно в тумане покашляло, точно старик, а над головой с треском пролетел майский жук.

Затем я повернулся к Кэтрин, положил руки ей на плечи и посмотрел в ее глаза. Я собирался заговорить первым, но она опередила меня:

— Я тебе нравлюсь?

— Да, — ответил я.

— И ты мне нравишься. Ты мне очень нравишься.

Я прижался своими губами к ее губам и обнял ее, а она обвила мою шею. Мы стояли так довольно долго, а затем она медленно сделала шаг назад, держа мою руку, и мы спустились к машине.

Я открыл заднюю дверцу, она скользнула внутрь, забилась в дальний угол и, вытянув руки, привлекла меня к себе. Я пролез вслед за ней, взял ее руки, и она вздрогнула, но не так, как тогда, когда мы первый раз поцеловались, — она перестала быть сдержанной и стала страстной, задыхающейся от желания.

Поэтому не было ничего удивительного в том, что я не услышал его появления. Должно быть, он ехал на малой скорости, а затем остановил мотоцикл в нескольких ярдах. Я обнял Кэтрин, а она смотрела на меня, и ее рот был слегка приоткрыт; я дотронулся до ее щеки, шепча ее имя и радуясь первой вспышке страсти.

Вдруг позади открылась дверца, и он сказал:

— Выходи.

Утром я видел, как он беззвучно твердил сам себе какие-то гневные, горькие слова. Теперь услышал его голос. Это был низкий голос, и в нем звучали резкие нотки. Я не торопился повиноваться ему, поэтому он нырнул внутрь, ухватил меня за воротник куртки и вытащил наружу. Я упал на влажную от росы траву, а затем ощутил на своем правом боку носок его ботинка.

Отступив назад, он наблюдал, как я шумно пытаюсь вдохнуть воздуху. Он не подозревал, что я не просто пытаюсь отдышаться. Я тянул время, чтобы как следует рассмотреть его и решить, что же мне делать. В руке он держал за ремешок мотоциклетный шлем. Его кожаная куртка была распахнута, а джинсы заправлены в черные ботинки для верховой езды, настолько хорошо начищенные, что они отражали свет звезд.

Он постоял, а затем сказал:

— Ты — жалкий сопляк с дурацкой машиной...

Кэтрин вышла из машины и стояла, облокотись на нее, переводя взгляд с него на меня, глаза ее яростно горели, да и выражение лица было таким же: яростным и гневным.

Я не спеша поднялся на ноги, стянул с себя куртку и, не отводя от него взгляда, бросил ее Кэтрин. Он усмехнулся, и от этого его глаза показались посаженными еще ближе, но я видел лишь кончик языка, которым он облизнул верхнюю губу. Я понял, что он встревожился. Думаю, ему не понравилось то, как я спокойно поднялся с земли и снял с себя куртку.

Я дал ему подойти. Он бросил шлем мне в лицо и двинулся на меня, целясь одной рукой мне в горло и размахивая другой.

Я ухватил его за запястье и резко дернул его руку. Он перекатился через меня, и я дернул его за руку так, чтобы он еще долго помнил о своем плечевом суставе. Когда он ударился о землю, я развернулся и (стиль Миггса) ударил его точно в то место, куда он ударил меня. Ему это не понравилось, но он быстро вскочил, вцепился в мою рубашку и обхватил меня руками, пытаясь поднять и бросить. Он был силен, но не владел техникой.

Я ударил его головой в лицо, а коленом двинул ему между ног.

Когда он отпрянул и споткнулся, я врезал ему еще пару раз — по подбородку и чуть повыше сердца.

Это его и добило. Он лежал на земле, пытаясь, очевидно, понять, что произошло. Я стоял над ним и ждал, когда его дыхание станет ровным.

Затем сказал:

— Ты выбрал не сопляка. У тебя есть две минуты на то, чтобы дойти до своей тарахтелки и смыться.

Я подошел к машине и взял у Кэтрин куртку. Потом зажег сигарету, а он все еще лежал на земле, издавая такие же хриплые звуки, что и суда, идущие в тумане.

— Твое время истекло, — сказал я.

Он поднялся и, не произнося ни слова, отправился к мотоциклу, видневшемуся в туманной дымке. Проходя мимо, он глянул сначала на меня, а затем перевел взгляд на Кэтрин, но она смотрела не на него, а на меня.

Через несколько минут я услышал шум мотоциклетного двигателя; вспыхнули фары, подрагивающие в тумане, а затем он выехал на дорогу.

Кэтрин подошла ко мне, глаза ее по-прежнему яростно сверкали.

— Тебе понравилось? — спросил я.

— Wunderbar^[65].

Я отбросил сигарету в сторону. Она придвинулась ко мне вплотную, и через шелковую ткань рубашки я ощутил на своих плечах прикосновение ее рук, а ее рот казался мягким, бархатистым водоворотом. Но та магия, что настигла меня в машине и готова была сбить с ног, уже исчезла. Она была где-то недалеко, но сейчас я не чувствовал ее столь же ясно, как раньше.

Если бы это было не так, я бы не слышал пофыркивающих судов или кричащего в темноте кроншнепа или, когда мы оба сотрясались от дрожи, вызванной не холодом тумана, я бы не открыл переднюю дверцу машины и не помог ей сесть на соседнее с водительским сиденье.

Я зажег новую сигарету и еще одну — для нее; мои руки больше не дрожали.

— Wo gehen Sie hin?^[66] — спросила Кэтрин.

— В трактир, выпьем по пинте пива. И говори по-английски.

Она засмеялась, открыла сумочку и, ища пудреницу, вывалила ее содержимое себе на колени. Пистолет. Она и не пыталась скрыть от меня то, что предстало моим глазам, и я почувствовал себя так, словно мы оба стали членами какой-то тайной ложи. Я взял пистолет в руки и спросил:

— Откуда он у тебя?

Это был автоматический пистолет итальянской марки «беретта». Свет, лившийся с приборной доски, не давал мне возможности сказать точно, какого он был калибра, 6-го или 8-го.

— Я купила его в Брайтоне у одного человека.

— Зачем?

На секунду Кэтрин перестала пудрить нос и сделала гримасу. Мне хотелось поцеловать ее, но я решил дождаться ответа.

— Потому что я в чужой стране. Для защиты.

— Если этот парень один из твоих друзей, то пистолет, может, тебе и понадобится.

— Или ему.

Она засмеялась, принялась складывать вещи в сумочку и забрала у меня пистолет.

— У тебя есть разрешение?

— А разве оно нужно?

— Ну, тебе, черт возьми, виднее. Кто это был?

— Дино. Один знакомый. После обеда он подкарауливал меня возле отеля.

— И ты молчала?

— Но твоя машина очень быстрая. Я думала, мы отвяжемся от него. Он жутко ревнивый.

— И у него есть на это причины?

Она посмотрела на меня; взгляд ее был колючим, и мне показалось, что она тщательно обдумывает, рассердиться ей или нет. Затем Кэтрин улыбнулась:

— Нет.

Я готов был расцеловать ее и знал, что она ждет этого. Но я лишь завел машину, и мы съехали по склону холма, затем отыскали в деревне трактир под названием «Уэст Файл», и без всякого удивления обнаружил, что в выпивке она могла бы тягаться с завсегдатаями этого заведения.

Я отвез Кэтрин домой около полуночи. Она жила на маленькой улочке возле вокзала, и, когда мы стояли в дверях и прощались, я слышал радио, оравшее в доме.

Лежа в постели, я открыл аварийную бутылку и плотно приложился, раздумывая над случившимся и удивляясь тому, каким я был дураком или каким мог бы стать. Дино, возможно, действовал по собственному усмотрению. Но Кэтрин знала, что он был там, и не предупредила меня. Тот факт, что меня смогли запросто вытащить с заднего сиденья автомобиля, нисколько не смутил ее. В любом случае ее это устраивало и в любом случае взволновало. Я договорился, что встречу ее вечером у отеля «Шип».

Глава 3 Прощай, Дино

Я приехал в Лондон на следующий день утром, припарковался на Беркли-сквер, прошел к отелю «Браун» и разыскал Ганса Стебелсона. В его гостиной на столе стояла большая ваза с голубыми и желтыми ирисами, а на камине — фотография в обтянутой кожей рамке, на которой был изображен маленький мальчик в Lederhosen^[67]. Стебелсон был еще в халате. Я почувствовал сильный запах одеколона. Он заказал кофе, предложил мне сигарету и, казалось, был очень рад видеть меня.

Я сказал:

— Кэтрин Саксманн живет в Брайтоне, на Кэдмен-авеню, дом 20. Это возле вокзала. Она работает в магазине одежды «Бутик Барбара» на Норт-стрит. Я немного потратился. Мой секретарь запишет расходы и пошлет вам счет.

Он кивнул и, попросив меня повторить еще раз, записал все в маленькую книжку в черном кожаном переплете. Затем спросил:

— Вы ее видели?

— Да, — ответил я. — Она очень красивая девушка.

Он улыбнулся, но лишь одним ртом, без участия своих карих пластмассовых глаз, так что на какой-то миг я даже решил, что у него нервный тик.

— Вы с ней разговаривали?

Я кивнул:

— Я пригласил ее на обед. Естественно, не упоминая вашего имени.

— И каковы ваши впечатления?

— Ну что же. Она красивая девушка. Кроме того, она носит в сумочке автоматический пистолет «беретта», на который у нее нет разрешения.

Стебелсон кивнул, а затем заметил:

— Кэтрин необычная девушка. Зачастую кажется, что она родилась не в свою эпоху. Я за нее беспокоюсь.

Я не стал спрашивать почему. Либо он скажет мне это сам, либо не скажет вообще.

— По-моему, она прекрасно может сама о себе позаботиться.

Стебелсон покачал головой:

— Нет. Что касается некоторых вещей, нет. Вот почему, мистер Карвер, я бы хотел, чтобы вы последили за Кэтрин. Вы уже познакомились с ней. Если, скажем, раз в неделю вы навещали бы ее и давали мне отчет о том, чем она занимается, куда ходит или если вдруг она решит куда-нибудь уехать. Разумеется, я оплачу все расходы.

— Как вам будет угодно.

— Да, я был бы не против. Очень даже не против. Я, возможно, приеду сюда в следующем месяце. К тому времени мы можем пересмотреть ситуацию.

Я встал, подошел к маленькому столику с телефоном и загасил окурок в пепельнице:

— Буду держать связь с вами.

— Благодарю вас, — ответил Стебелсон и, когда я уже подошел к двери, добавил:

— И если возможно, убедите ее выбросить этот дурацкий пистолет в море.

Я зашел за угол, отыскал телефонную будку и извлек из кармана кучку мелочи, чтобы позвонить. Я набрал номер магазина в Брайтоне, который был нацарапан в блокноте Стебелсона.

Женский голос на другом конце провода с изысканностью бамбуковой рощи, качающейся на ветру, произнес:

— "Бутик Барбара". Чем могу служить?

Я положил трубку и уставился на грубый набросок лошади, который кто-то нарисовал карандашом на стенке будки. Я решил, что за дополнительные обязанности стоит попросить дополнительный гонорар.

Потом выпил стакан пива и съел сандвич в баре у дороги, а к четырем часам вернулся в Брайтон. «Бутик Барбара» закрывался в пять часов. Я стоял на другой стороне улицы и смотрел, как из магазина выходят продавцы. Я увидел двух молоденьких девушек и высокую, с костлявыми плечами женщину постарше. Кэтрин Саксманн среди них не было.

В половине шестого она не появилась возле отеля. Я прождал час, а затем поехал на Кэдмен-авеню, 20. Дверь мне открыл высокий молодой человек со светлыми волнистыми волосами. Он был без пиджака и в одной руке держал книгу в мягкой обложке.

Я спросил его о Кэтрин Саксманн, но он покачал головой:

— Она уехала.

— Куда?

— Не знаю. Мама сказала, что она пришла домой в обед, упаковала вещи и уехала.

Из глубины дома послышался женский голос.

— Мама сказала, — продолжал парень, — что она заплатила за проживание и даже больше. Она ведь не предупредила за неделю.

— Она не оставила свой новый адрес?

Но прежде чем парень успел ответить, над его плечом возникло лицо его матери, утомленное, полное, приятное лицо.

Оглядывая меня, она сказала:

— Нет, не оставляла. Просто уехала в большой машине, с водителем за рулем.

— И никакой записки для меня? Моя фамилия Карвер.

Она покачала головой:

— Никаких записок. Просто заплатила и уехала. Мне будет не хватать ее. Она была хорошей собеседницей во время прогулок.

— Лучше бы она сидела дома, — сказал парень.

Его мать подмигнула мне:

— Гарольд невзлюбил ее, потому что она невзлюбила его.

Я вышел обратно на дорогу к тому месту, где припарковал машину. Рядом с мотоциклом, который был прислонен к обочине за машиной, стоял Дино.

Я протянул ему свою визитку; он взял ее и прочитал. Я спросил:

— Где тут ближайший бар?

— За углом.

Мы прошли в бар, сели за угловой столик и взяли две большие порции виски. Рассмотрев мою визитку, Дино сразу же переменился и, судя по всему, решил больше не наезжать на меня.

— Интерес у меня чисто профессиональный, — сказал я.

— Да уж не очень-то похоже.

— Но тем не менее. Расскажи-ка о ней.

Минуту он молчал, отхлебывая маленькими глотками виски и раздумывая над чем-то. И наконец сказал:

— Она не такая, как остальные девушки, понимаете? Встретил ее месяц назад. Ей нравилось кататься, сидя на заднем сиденье старого мотоцикла. Не зачем-то там, а из-за скорости.

Она с ума сходит от быстрой езды.

Дино допил свое виски, и я заказал ему еще.

— Ну а остальные друзья?

— У нее больше нет друзей.

— Ты знал, что она собиралась делать?

— Так, примерно. Она сказала, что ждет новостей насчет работы.

— Какой работы?

— Кэтрин не говорила. Просто работы. Но она не сказала, что уедет сегодня.

— А ты ее сегодня видел?

— Утром. Я подбросил ее до работы. Я обычно так делал, кроме тех дней, когда бывал утром занят. — Минуту он мялся, а затем спросил:

— Вы хоть раз с ней танцевали?

Дино уткнул свой нос в стакан, не глядя на меня, вид у него был какой-то грустный и усталый. Было несложно понять, что с ним. Он был безнадежно влюблен в нее.

— Нет.

— Что за девушка! Она все умеет. Танцевать, плавать, кататься на коньках. И на старом мотоцикле. У нее не было водительских прав, но иногда я давал ей попробовать. Мистер, у меня от ее езды волосы дыбом вставали. Как будто она всю жизнь этим занималась, понимаете. Это что-то непередаваемое. И у нее есть пистолет. Она ездила в Дайк на уик-энд и стреляла по молочным бутылкам. Все время пугала меня, чтобы посмотреть, как я буду реагировать.

— Брайтону, должно быть, сильно не хватает ее.

— Да, он уже мертв. А остальные всего лишь картонные куклы.

— И это все, что ты о ней знаешь?

— А вы знаете что-то еще?

— Нет. Она даже не намекнула тебе, что это за работа?

— Да нет. Но мне почему-то показалось, что это как-то связано с той женщиной.

— С какой женщиной?

— Около недели назад какая-то женщина остановилась в отеле «Метрополь». А Кэтрин зашла туда выпить чаю. Я пошел туда, чтобы встретить Кэтрин, но явился слишком рано и увидел их.

Они прогуливались по улице перед отелем. Эта женщина такая старая и разряженная, как кукла, у нее были рыжие волосы. Но Кэти ничего не сказала мне о ней. Это было уже после того, как она упомянула о той работе. Это залетная птичка.

— Ты имеешь в виду рыжеволосую женщину?

— Да. У меня тут есть знакомый официант. Он проверил специально для меня.

Дино порылся во внутреннем кармане куртки и извлек оттуда кусочек бумаги. Он не дал мне его в руки, а лишь разрешил посмотреть издали. Может, его сердце и было разбито, но он не собирался ничего никому дарить.

Тогда я выложил на стол пару фунтов. Он забрал их и протянул мне бумажку. На ней было небрежно нацарапано: "Миссис Вадарчи. Швейцарский паспорт. Приехала из Лондона.

Отель «Дочестер».

Я поднялся с места и сказал:

— Если вспомнишь что-нибудь еще, просто позвони мне. Я заплачу.

Он кивнул, по-прежнему не поднимая глаз, и сказал:

— Я извиняюсь за прошлую ночь. На меня просто что-то нашло.

— Забудем об этом.

Я оставил этого парня с разбитым сердцем, но с двумя фунтами в кармане, у которого не было иного будущего, кроме как связать свою жизнь с городом картонных кукол, который ему достался. В какой-то степени я почти мог разделить его чувства к Кэтрин. Она и меня успела тронуть за сердце. Не настолько глубоко, как его, конечно, но он ведь находился под воздействием ее излучения дольше, чем я.

Я сдал свою комнату в «Альбионе» и вернулся в Лондон.

Я позвонил в «Дочестер». Мне сказали, что миссис Вадарчи у них нет. Но она останавливалась у них. Я удержался от соблазна позвонить Гансу Стебелсону и на следующее утро обсудил все с Уилкинс.

Она сказала:

— Почему этот человек платит вам такие большие деньги за столь простое задание? Вы не сделали ничего такого, чего он бы не смог сделать и сам.

— Он занятой человек.

— Он? Вчера он все утро ходил по магазинам, потом отправился в Национальную галерею. В одиночестве завтракал в «Булестине». А днем отправился по реке к Гринвичу.

Я скривил лицо:

— Неплохая работа.

У меня было несколько человек, которые выполняли для меня разные мелкие поручения такого рода. Я не собирался спрашивать у Уилкинс, кому именно она поручила вести слежку.

— Он не из тех, кто привык швырять деньги на ветер, — заключила Уилкинс.

— Моя поездка кончилась ничем. Я потерял эту девушку.

— Хотите держать пари?

Я посмотрел на Уилкинс — она стояла передо мной, прижав к груди папку, словно это был больной ребенок, и ее ледяной взгляд ясно говорил мне, что я наверняка проиграю пари.

— Нет.

— Хотите, дам вам хороший совет?

— Слушаю.

— Позвоните Стебелсону. Скажите, что вы ее потеряли и что на вас навалилось слишком много другой работы, чтобы вы могли продолжать эту.

— Это и есть ваш хороший совет?

— Он настолько хорош, что мне ясно: следовать ему вы не станете.

— Не знаю, — ответил я.

Уилкинс промолчала. Она подошла к двери и взялась за ручку, но остановилась.

— Да, я забыла вам сказать, — проговорила она. — Кто-то был здесь прошлой ночью. Должно быть, они использовали отмычку, чтобы вскрыть наружный замок.

— Они искали деньги? Только зря потратили силы.

— Нет. Они перерыли все папки. Замок кабинета был сломан. Они даже не пытались скрыть то, что сделали.

— Что-нибудь пропало?

— Нет. Но их интересовали материалы по делу Стебелсона.

— Откуда вы знаете?

— Они сложили папки не в том порядке. Может, их разозлило отсутствие того, что ожидали найти, — его адрес или копию вашего счета расходов.

Уилкинс вышла.

Через полчаса на моем столе зазвонил телефон.

— Вас спрашивает какая-то женщина, — сообщила Уилкинс. — Она не назвала своего имени.

— Соедините, — попросил я.

Раздался щелчок, а затем я услышал:

— Рекс?

— Да? — ответил я.

— Это Кэтрин.

Я услышал новый щелчок, Уилкинс положила свою трубку.

Она подслушивала только в тех случаях, когда имела на это мои указания.

— Что ты хочешь? — спросил я.

— Увидеть тебя, что же еще, — сказала Кэтрин и засмеялась.

Я подождал, когда ее смех смолкнет, раздумывая, внять ли мне совету Уилкинс, но затем все-таки решил, что не стоит.

Когда Кэтрин замолчала, я спросил:

— Где и когда?

* * *

Она пришла ко мне на квартиру на следующий день, вечером.

Я откупорил бутылку «Шато Латур» и шлепнул на сковородку кусок мяса толщиной с вафлю. На стол я поставил медную вазу с дюжиной роз и мои лучшие стаканы для вина. Пока я вкалывал, как бобр, взбивая подушки и пряча разный хлам в шкаф, вверх по реке шел паром — он свистел о том, что я последний дурак, а мотоцикл, ревевший под окном, напоминал мне о Дино. Несколько недель спустя Уилкинс, которая следила за прессой, передала мне вырезку из «Ивнинг стандарт». Четыре строки рассказывали о том, что на шоссе А-23 на Пэтчем, сразу за Брайтоном, разбился на мотоцикле некий Эдвардино Мантинелли. Думаю, он хотел выяснить, с какой скоростью нужно мчаться, чтобы забыть о ком-то.

Я все спланировал: немного выпивки, немного легкой музыки, вечерний разговор, пока я готовлю, а затем, после еды, честная, откровенная беседа. Я чувствовал себя счастливым, представляя, что снова увижу Кэтрин. Кроме того, я люблю готовить — когда получается просто и хорошо, по книге Роберта Кэри.

У моего дома остановилось такси, и я открыл дверь в ожидании, когда Кэтрин поднимется по лестнице и впорхнет мне в руки как домашний голубь. Поцеловал ее, привлек к себе и, не переставая целовать ее, захлопнул дверь ногой. Когда я отпустил ее, она рухнула в кресло, вытянула ноги, безвольно свесила руки, на одной из которых болталась сумочка, и улыбнулась.

— Жара, — сказала Кэтрин.

На ней было милое платье из белого шелка, с глубоким квадратным вырезом, который обнажал ее загорелую шею и часть груди; ее волосы были распущены, а глаза, может быть, все дело было в тусклом свете, казалось, подернулись темно-фиолетовой дымкой. И тут мое сердце принялось бешено стучать, и я почувствовал, что мне плевать, попадусь я на ее крючок или нет. Я был готов к тому, чтобы двигаться до финишной прямой.

— Ты кажешься холодной, как нереида.

— Это что-то красивое?

— Да, мифологические дочери морского старца Нерея.

Кэтрин кивнула, соглашаясь, посмотрела на бутылки, стоящие на буфете, и сказала:

— Налей в стакан джина на три "Четверти, брось половинку ломтика лимона, затем долей доверху содовой и положи лед.

Я приготовил коктейль, себе налил виски со льдом и спросил ее:

— Откуда ты узнала мой лондонский адрес?

Она открыла сумочку, извлекла оттуда мою визитку и бросила ее на стол.

— Ты соврал мне насчет своей работы, Рекс, — резко произнесла она.

— И пока я разбирался с Дино, ты вытащила визитку из моей куртки?

— Да.

Я передал ей джин, она подняла свой стакан и сделала большой глоток.

— Ура, — сказал я и лишь пригубил выпивку.

Проигрыватель, стоящий в углу, издавал приятные, приглушенные звуки, и я видел, как Кэтрин покачивала ногой в такт музыке.

До ужина она выпила три стакана, но, по-моему, ничуть не опьянела. Взяв в руки второй стакан, Кэтрин встала и принялась расхаживать по комнате, разглядывая мой хлам, а затем отправилась в спальню, расспрашивая меня, пока я был на кухне. Кто помогает мне по хозяйству? Миссис Мелд, соседка. Зачем мне такая большая двуспальная кровать? Потому что когда я поселился здесь, она уже стояла тут. Зачем я складываю в бутылку из-под виски шестипенсовики? Коплю на отпуск. Кто такая Элизабет Трэнт? Положи телефонную книжку на место и не любопытничай.

Она вошла в кухню, прислонилась к дверному косяку и смотрела, как я сдираю кожуру с помидоров.

— Как ты начал этим заниматься, Рекс? — спросила Кэтрин. — Я не представляла, что такая работа для тебя.

Мне понравилось, как она сказала.

— Наверное, во всем виноваты дешевые книги, которые я читал мальчишкой. Секстон Блэйк, Нельсон Ли.

— Никогда не слышала о таких.

— Не важно. Однажды у меня было пятьдесят фунтов, я очень берег их, но тут что-то стукнуло мне в голову, и я поставил все деньги на лошадь.

— И ты выиграл?

— Да. Затем все, что получил, я поставил на другую лошадь, потом еще и еще. Несколько раз.

— И каждый раз лошадь выигрывала?

— Да.

После ужина и кофе она уселась в большое кресло, а я примостился на коврике у ее ног. Нам было хорошо. Мне всегда нравились девушки, которые серьезно относились к еде и выпивке, особенно приготовленным мною. Она положила мне руку на шею и пальцами перебирала мои волосы, я а провел рукой по ее ноге, от колена вниз и до самых пальцев. Она сбросила туфли.

Наконец я сказал:

— Намного удобнее нам будет в постели.

Она наклонилась вперед, притянула мое лицо и поцеловала меня. Затем оторвала губы от моего рта и пробежалась ими по лицу, лишь слегка дотрагиваясь до кончика моего носа, бровей, и наконец прикоснулась своими мягкими и теплыми губами к правому уху. Она кое-что шепнула, а затем ее губы снова приникли к моим. Этот поцелуй должен был меня утешить, он длился довольно долго, и ее губы прижались к моим, ее рука — к моей, и она гладила и ласкала до тех пор, пока я не встал и не подошел к окну, чтобы подышать свежим воздухом. Над рекой висела луна. Я мысленно попросил ее поменять свой цикл в будущем и краем глаза заметил, что в дальнем конце улицы под фонарем стоит человек и читает вечернюю газету.

Я вернулся обратно, приготовил большую порцию не очень крепкого напитка, а затем присел на скамеечку и посмотрел на Кэтрин:

— Что тебе известно о Гансе Стебелсоне? Она терла краем стакана свой подбородок, но не произносила ни слова.

— Он нанял меня следить за тобой. Заплатил много денег.

Даже слишком много. Но я совершенно уверен, что все это время он знал, где ты.

Я говорил, не отрывая от нее глаз, но мне ничего не удалось прочесть на ее лице.

— Он из Кельна. Он был без ума от меня и не понимал, почему я не хочу выходить за него замуж, ведь он так богат. Но я выйду замуж за человека с таким же хорошим телосложением, как у тебя.

— Я вполне подхожу. Но сейчас давай вернемся к Стебелсону.

— Его семья родом из Кельна, как и моя. Я хорошо знаю его сестру. Она намного моложе Ганса. И она мне нравится. Я уехала в Англию, потому что Ганс никогда бы не оставил меня в покое. Он сейчас в Англии?

— Ты же знаешь, что да.

— Нет, это не так.

Она произнесла это без всякого выражения, и мне бы не хотелось клятвенно утверждать, что это была ложь.

— Тогда зачем он звонил тебе в «Бутик Барбара» утром того дня, когда ты уехала из Брайтона? Откуда он узнал, что ты там?

— Никто мне не звонил в магазин в то утро. По крайней мере, до одиннадцати. В одиннадцать я ушла. Так, значит, это Тане тебя нанял? Но он богат, понимаешь? Очень богат. Ты должен выписать ему крупный счет.

— Откуда он мог узнать про «Бутик Барбара»?

— Кажется, я догадываюсь. Я как-то написала его сестре Грете в Кельн. Но я не давала ей свой адрес, потому Ганс всегда старался выведать у нее новости обо мне и мог бы заявиться сюда за мной. Но две недели назад я написала ей, что живу в Брайтоне и работаю в магазине одежды. И послала ей джемпер.

Из английской шерсти. А потом вспомнила, что вместе с ним послала и чек магазина. Знаешь, оказывается, это очень сложно послать в Германию джемпер. Нужно пройти через кучу таможенных формальностей!

— И ты думаешь, что он взял адрес магазина у нее?

— Уверена. Если бы он узнал, что у нее есть мой адрес, он выкручивал бы ей руки до тех пор, пока она не скажет.

Я зажег сигарету. Она останется сухой, если не придется идти далеко под дождем. Стебелсон был в одном списке со мной и Дино. И Стебелсон был богат. Он хорошо заплатил только за то, чтобы узнать, где Кэтрин. Просто и откровенно. В поведении Кэтрин не было и намека на то, что здесь кроется что-то другое. Я мог бы поверить всему этому, если бы не человек, стоящий на углу и наблюдающий за моей квартирой, и если бы не тот факт, что в том самом кресле, в котором сейчас расположилась Кэтрин, всего несколько дней назад сидел один мой приятель, одетый в плащ. И я не мог игнорировать эти факты.

Я протянул руку и мягко пробежался пальцами по ноге Кэтрин. Она поморщила нос.

— Следующий вопрос, пожалуйста, — сказала она.

— Миссис Вадарчи. Кто она?

— Это связано с моей новой работой. Она из Швейцарии.

Несколько месяцев назад она была проездом в Брайтоне, останавливалась в «Метрополе». Миссис Вадарчи пришла к нам в магазин, чтобы купить кое-какие вещи, но она неважно говорит по-английски. Я заговорила с ней по-немецки и понравилась ей. Она предложила мне работу в качестве секретаря-компаньона, и поэтому я сейчас в Лондоне.

— И она тоже?

— Да, конечно. Она остановилась в отеле «Клэридж».

— "Клэридж"!

— Миссис Вадарчи очень богата. И собирается хорошо мне платить. Но она говорит только по-немецки. А я говорю на французском, шведском и итальянском. — Кэтрин встала и подошла к каминной полке, на которой стояли часы. — Мне пора возвращаться. Я сказала ей, что пошла в кино.

Я помог ей накинуть легкое пальтишко.

— Спущусь вниз вместе с тобой и возьму такси.

В дверях Кэтрин обернулась.

— Поцелуй меня, — попросила она.

Мы поцеловались, и тут же все вылетело у меня из головы.

Потом она осторожно отстранилась от меня и спросила:

— Тебя еще что-то беспокоит? Я уверена, что не эта дурацкая история с Гансом. Он просто сумасшедший. А может, ты ревнив? Ты, наверное, думаешь, что я люблю его? О, Рекс, милый, послушай, что я скажу тебе. Я люблю тебя. Да, я почти уверена в этом. Я завтра позвоню тебе, обязательно.

Улыбаясь, Кэтрин спустилась по лестнице, держа меня за руку, и мы вышли на улицу. Стоял теплый летний вечер, и я прошел с ней до галереи Тейта, а там поймал такси. Она забралась в машину и послала мне воздушный поцелуй. Я назвал водителю отель «Клэридж». Машина тронулась, и Кэтрин, высунув в заднее окошко руку, помахала мне. Кромка реки была оторочена темными резкими тенями — на небе висела яркая луна. Я видел, как по Вухоллу движутся автобусы, напоминающие пришедшие в движение витрины, и мне показалось, будто я слышу голос Кэтрин: «Тебя еще что-то беспокоит?»

Меня действительно кое-что беспокоило. Когда я звонил в «Дочестер» и спрашивал о миссис Вадарчи, мне сказали, что сейчас ее среди постояльцев нет, но она проживала там не так давно, и тогда я позвонил в «Савой», а потом в «Мэйфейр» и в «Клэридж», надеясь, что где-нибудь, да найду ее. Но везде получил ответ, что миссис Вадарчи у них не останавливалась.

Отъехав немного, Кэтрин, возможно, назвала водителю другой адрес.

Я развернулся, чтобы подняться к себе, и в этот момент на тротуар въехал черный автомобиль. Из заднего окошка высунулась рука и поманила меня.

Я забрался в машину.

— Сейчас поздно, — устало улыбнувшись, сказал плащ, — но он хочет поговорить с тобой.

— Я не занимаюсь делами по ночам. Кроме того, я поставил на плитку кастрюлю с молоком, чтобы приготовить себе чашку какао.

— Я послал человека, чтобы он выключил плитку.

— Очень мило. Может, он заодно помоет посуду?

Машина двинулась в направлении Вестминстерского аббатства, а когда мы въехали на мост Ламбет, он сказал:

— У тебя на подбородке губная помада.

Глава 4 У него будет новый хозяин

Однажды я уже был там с Мэнстоном. Они не просят тебя позвонить им в офис. Мне даже кажется, они и сами не уверены в том, что у них вообще где-то есть офис. Это была квартира в Ковент-Градене, и я даже знал его имя, или, по крайней мере, то имя, которое было указано рядом с телефонным номером. Плащ не поднимался вместе со мной. Он остался снаружи, сидел на заднем сиденье машины и позевывал, а меня встретил его слуга. Не знаю его имени, но он был такой же сноб, как и Уилкинс. Он не стал тратить на меня много времени, потому что сразу понял, что я не постоянный сотрудник, как плащ.

Сатклифф полулежал в своем кресле и курил сигарету, небрежно закутавшись в старый вельветовый халат и поставив ноги на низенькую скамеечку. Сатклифф был маленьким и жирным коротышкой, но стоило поглядеть на его физиономию, как сразу становилось ясно, что он всегда был и будет важной шишкой. По брюкам и белой жилетке было нетрудно догадаться, что он только что вернулся с «приватного» обеда где-нибудь в Уайтхолле, где за портвейном они решали судьбу наций, не тратя на это так уж много времени, чтобы затем можно было быстро перейти к обсуждению шансов Англии в следующей серии испытаний. Но это не значит, что я недооценивал его.

Он приветливо улыбнулся мне и махнул рукой в сторону буфета. Я подошел и налил себе выпивки.

— Сигару?

Я покачал головой и закурил сигарету. У меня было предчувствие, что он молчит «по причине преступных намерений», а значит, должен вскоре расколоться.

Он обратился ко мне уже более холодно:

— Садись и не ерзай, Карвер.

— У меня аллергия на бюрократические проволочки. А где-то здесь точно лежит целый моток.

Он улыбнулся и спросил:

— Твой паспорт еще действителен?

— Он всегда действителен.

— А югославская виза у тебя есть?

— Нет.

— Отправишься за ней завтра. Заплатишь шиллингов пятнадцать. Или, может, семь шиллингов и шесть пенсов.

— Как скажете.

— Скажу. Но это не приказ.

— Когда же будет приказ?

— Никогда. Ты свободный гражданин, занимающийся частным бизнесом. И это свободная страна.

Я взглянул на него через край стакана. Казалось, он говорил совершенно искренне, и я ответил:

— Так вот ради чего была развязана Столетняя война, а также многие другие. Но если бы я потребовал восстановления лицензии, или что там у вас, это вызвало бы определенные затруднения. Полиция взяла себе за привычку нанимать меня, чтобы двадцативосьмимильный лимит превратить в тридцатимильный. Честному человеку тяжело зарабатывать на жизнь. Я могу отказаться от всего этого и найти себе другую работу.

Сатклифф хихикнул:

— Ты должен был последовать совету Мэнстона и начать работать с нами.

— Нет уж, спасибо.

— Но ты не можешь винить нас в том, что мы иногда используем тебя — человека с такими талантами. На этот раз мы увеличим гонорар.

— Я бы предпочел поехать домой.

— Нет, — сказал он, уныло покачав головой, — ты останешься.

Упорствовать не имело смысла. Когда меня привезли сюда впервые, я попытался было спорить, но ничего не вышло. На этот раз я не стал даже пытаться.

— В чем суть дела?

Сатклифф встал и отправился за водой; проходя мимо меня, он взял мой стакан и налил мне виски.

— Ганс Стебелсон и Кэтрин Саксманн. Они нас интересуют.

Вот так история. Я подумал, знает ли он, что меня тоже очень сильно интересует один из перечисленных людей. И решил, что нет.

— И чем я могу быть полезен?

— Ганс Стебелсон собирался дать тебе особое задание. Это доказывает, что у него хорошее чутье. Он не мог бы найти лучшего человека для своего дела.

— Это что, комплимент?

— Нет, я действительно так думаю. Ты умен. В тебе есть жажда наживы.

— А в ком ее нет?

— И ты не можешь устоять при виде красивого лица и вертлявых ягодиц.

— Слава Богу.

— И ты становишься упрямым как осел, когда тебе пытаются противоречить.

— Прекрасная рекомендация. Я отпечатаю ее, а вы подпишете.

Сатклифф водрузил ноги на скамеечку и уставился на одну из модернистских картин, висевших на стене. Не глядя на меня, он произнес:

— Ты примешь его предложение и будешь работать на него с полнойотдачей, держа с нами связь и сообщая обо всем.

— Работать на двух хозяев?

— И за два гонорара и возмещение двух статей расходов. Ты сможешь неплохо заработать, если только у тебя, Карвер, не появятся собственные идеи относительно твоего финансового благополучия. Впрочем, хотел бы предупредить тебя, что немало людей переломало себе пальцы, пытаясь запихнуть в свой бумажник слишком много денег.

— И вы ничего не скажете мне об этой загадочной истории? Вы могли бы, по крайней мере, намекнуть, что это в интересах государства, а может быть, всего мира или служб безопасности?

— Я думал, тебе все известно, — ответил Сатклифф, улыбаясь. — Так или иначе, но пока мы играем свои роли, не советую тебе недооценивать Стебелсона. Не придавай слишком много значения тем ошибкам, которые он совершает. Стебелсон делает это для того, чтобы ты пребывал в уверенности, что его легко одурачить.

— И как мне передавать вам информацию, если я буду в другом месте?

Сатклифф встал, и я понял, что беседа подошла к концу. Он поднял руку и приложил пухлые пальцы ко рту, деликатно прикрывая зевок:

— Возле тебя всегда будет кто-нибудь из наших людей.

— А если у меня возникнут сомнения?

— Спроси пароль.

— Какой еще пароль?

— Придумай сам. Такой, чтобы ты был уверен в его надежности.

— Ладно. Тогда — «мамаша Джамбо».

— Отлично. «Мамаша Джамбо». Он объявится сегодня в три часа в Брайтоне.

— Это хорошо. Я питаю слабость к лошадям и Брайтону.

К Брайтону особенно.

Мы направились к двери, и, остановившись в проходе, я вынул из кармана «беретту» — пистолет, который тайком вытащил из сумочки Кэтрин после обеда, поглаживая ее колено.

— А это? — Я показал «беретту». — Какое у меня будет прикрытие? Я имею в виду тот момент, когда я склонюсь над своим бумажником, пытаясь засунуть в него слишком много денег, и кто-то нападет на меня.

— У тебя есть право защищать себя и свое имущество, — ответил Сатклифф. — Но не этим. — Он взял у меня «беретту». — Мы дадим тебе другой. Нам нужно проверить этот пистолет, просто чтобы узнать, как он попал к Кэтрин Саксманн.

Я вернулся в машину, и плащ молчал до тех пор, пока мы не проехали здание парламента. Затем он спросил:

— Наняли на работу?

— Да, — ответил я.

Он хмыкнул, ясно давая понять, что не собирается тратить много времени на человека, постоянно на них не работающего.

В глубине души он был сторонником профсоюзов.

Я поднялся в свою пустую квартиру, к раковине, полной грязной посуды, и пустил горячую воду, удивляясь тому, почему они не приставили следить за Кэтрин кого-то из своих сотрудников. Может, сейчас у них слишком много работы или просто не хватает людей? Временный наемный работник, вот я кто.

Специальный посыльный доставил мне пистолет на следующее утро, в девять тридцать. Я расписался в получении и нераспакованным положил его на буфет. «Автоматический пистолет, один, Рексу Карверу для работы». Я позвонил Стебелсону и назначил ему встречу. По дороге в отель я вспомнил то, что сказал мне Сатклифф перед моим уходом. «Ты работаешь на двух хозяев, но в последний момент ты будешь выполнять наши приказания». «Последний момент». Это ни о чем не говорило.

Мне подумалось — хорошо бы, если бы Стебелсон хотя бы чуть-чуть удовлетворил мое любопытство — не обязательно правдой, но хотя бы такими словами, выслушав которые я перестал бы волноваться перед сном.

Когда я поднялся к нему в комнату, на подносе уже стояла бутылка шампанского. Пока я говорил, Стебелсон открыл ее. Прежде чем прийти сюда, я сделал короткий телефонный звонок.

— Кэтрин приехала в Лондон, — сказал я. — Она сказала, что остановилась в «Клэридже», но это не правда. Она мастерски умеет осложнять жизнь. На самом деле она остановилась в «Камберленд-пэлис» — со своим новым работодателем.

— Работодателем?

Он поднял свой стакан и держал его, уставившись на меня, словно обдумывал тост. Большая его рука немного дрожала, и я вдруг понял, что он нервничает или чего-то боится.

— Миссис Вадарчи, — сказал я и посмотрел на него. Но догадаться о том, значило ли что-нибудь для него это имя, было невозможно. Я продолжал:

— Она будет работать секретарем миссис Вадарчи. Это старая богачка с рыжими волосами. Они обе утром отправились в Париж.

Он отхлебнул шампанского и, не глядя на меня, спросил:

— Как она познакомилась с этой женщиной?

— В «Бутик Барбара». Кэтрин ей понравилась. А теперь вот они уехали из страны. Моя работа на этом закончена.

Он взял бутылку шампанского и подошел ко мне. Наполнил мой бокал, а затем остановился, глядя на меня, поджав губы. И я без труда догадался, что он собирается сказать. Иначе не могло быть — не стал бы Сатклифф просто так посылать за мной.

Он не разочаровал меня.

— Ваша работа будет окончена только в том случае, если вы откажетесь от путешествия за границу и значительного гонорара.

— Я не отказываюсь, но сначала мне хотелось бы узнать, что от меня требуется, а также получить разумное объяснение происходящему.

Он не торопился с ответом. У меня создалось впечатление, что он разгуливает по острию бритвы, не желая ни терять меня, ни рассказывать всего.

— Думаю, — ответил он, — что могу сказать: от вас требуется, чтобы вы последовали за Кэтрин. Вы же понимаете, не я главный во всем этом деле.

— Вы хотите сказать, что ваша история о нежной братской любви к Кэтрин не правда?

— Не совсем правда.

Похоже, он был довольно откровенен и испытывал даже некоторое облегчение.

— А как насчет разумного объяснения происходящему, на этот раз правдивого? Что все это значит?

— Это зависит от моего нанимателя. Думаю, я сумею уговорить его проинформировать вас. Или, по крайней мере, предоставить вам достаточно сведений, чтобы вы не беспокоились о законности моей просьбы.

— Вам не кажется, что мы зашли уже чертовски далеко, а вы все бродите вокруг да около? Или вы просто пытаетесь для начала прощупать меня, посмотреть, как я мыслю, и проверить на деле?

Он улыбнулся, и его крупное лицо на мгновение исказилось, затем взял блокнот и начал что-то писать.

— Вот адрес. Приходите завтра вечером, в шесть, спросите меня.

Стебелсон вырвал листок и протянул мне.

Сунув листок в карман, я сказал:

— Кэтрин знает, кто я. Она вытащила у меня из кармана визитку. Она сказала, что вы хотите жениться на ней. Или, если быть откровенным, что вы преследуете ее.

Он покачал головой:

— Это не правда. Я просто к ней привязан. Много лет назад ее семья сделала мне много хорошего. Кэтрин, как вы, возможно, уже поняли, скажет все, что может сыграть ей на руку. Я увижу вас завтра?

В его вопросе послышалась тревога.

— Да.

Когда я уже взялся за ручку двери, Стебелсон сказал:

— Хочу дать вам небольшой совет, мистер Карвер. Не влюбляйтесь в Кэтрин. Простите меня, если это звучит нахально.

Но, ради вашего же блага, вы должны устоять против этого соблазна.

Я успокоил его, слегка пожав плечами, но, спускаясь в вестибюль, подумал, что совет несколько запоздал. Тем не менее, как хороший мальчик, я сделал себе в мозгу пометку — соблазн, устоять. У конторки администратора я раздал бесчисленное множество обезоруживающих улыбок затем, чтобы просмотреть записи в книге посетителей, и дежурная закрыла глаза на мои не вполне законные действия.

Придя в офис, я не застал Уилкинс, она ушла на обед; на столе лежала записка.

"Мисс Кэтрин Саксманн звонила в 10.00.

Сообщение. Дать определенный ответ на вопрос по-прежнему не могу.

Если хочешь получить точный ответ, то мой адрес: Париж, Бальзака, 35-30".

Внизу Уилкинс приписала карандашом: "Бальзака, 35-30 — это адрес отеля «Георг V». Какое-то время я не мог сообразить, что Кэтрин имела в виду, в частности, что значит «ответ на вопрос». Затем вспомнил, что она обещала сообщить, если поймет, что любит меня.

В этот момент зазвонил телефон.

Я поднял трубку и услышал:

— "Мамаша Джамбо".

— Завтра уезжаю в Париж, — сказал я, — чтобы поболтать с одним человеком, который живет... — Я сунул руку в карман, вытащил листок и медленно прочел адрес.

Голос в трубке повторил его, а затем трубку положили.

* * *

Они проделали все очень грамотно, уложившись почти в тридцать секунд. Вечером, после десяти, я спустился вниз, чтобы отправить сестре в Гонитон письмо (я писал ей раз в три месяца), в котором сообщал, что на какое-то время уеду. Затем направился обратно, спокойно куря и раздумывая над тем, какого черта я вдруг решил рвануть завтра в Париж, и тут-то это и произошло.

Двое вынырнули со стороны входа миссис Мелд и втащили меня в тень. На голову мне накинули что-то вроде мешка, который плотно затянули вокруг шеи. Я внезапно оказался лежащим на спине, и сигарета, вылетевшая у меня изо рта, прижгла мне горло. Я взревел, подскочил, ухватил кого-то за лодыжку, но чья-то рука через мешок зажала мне рот. Затем меня уложили на землю и принялись обшаривать, и по тому, как они это делали, мне стало ясно, что работают профессионалы. Я чувствовал их ловкие пальцы, которые не пропускали ничего.

Ровно тридцать секунд. Я услышал, как они побежали, сел, быстро справился с мешком и через несколько секунд уже был свободен. Поднявшись, увидел машину, поворачивающую в дальнем конце улицы, и милую парочку, проходящую мимо, — они держались за руки так, словно катались на коньках. В двери показался мистер Мелд, он улыбнулся, выдохнув мощные пары пива.

— Хороший вечер, — сказал он.

— Да, приятный.

— Очень, очень хороший. — Он взглянул на пурпурное небо и улыбнулся. — Да, для Лондона это очень хороший вечер. — Посмотрев на меня, добавил:

— Вы знаете, что сигарета прожгла вам воротник?

Я отряхнул воротник, отказался от предложения зайти к мистеру Мелду, чтобы разделить с ним поздний ужин и посмотреть телевизор, а затем поднялся к себе, держа в руке мешок, который оказался моим мешком для обуви. Благодаря этому я узнал, что они у меня побывали. Я бы никогда не догадался об этом, если бы не мешок, который сестра подарила мне на Рождество. На нем маленькими голубыми цветочками было вышито слово «обувь».

Я налил себе выпивки, сел и стал медленно осматривать карманы. Они забрали парижский адрес и записку, которую оставила Уилкинс, а я положил их в карман. Я сидел, удивляясь всему случившемуся и раздумывая над тем, были ли пятнадцать процентов, которые добавил мне Сатклифф, достаточной компенсацией, учитывая тот факт, что слово, произнесенное типом, которого я ухватил за лодыжку, было единственным из четырех слов этого языка, известных мне.

Глава 5 Милый ребенок с подушкой

Уилкинс не одобряла моих поступков. Иногда я удивлялся, как она рискнула вложить деньги в дело, которое явно оскорбляло ее моральные принципы и коммерческое чутье. Я не верил, что она не уходит только ради удовольствия быть рядом со мной. Вся личная жизнь Уилкинс состояла из встреч с летчиком (он был финном), который остался работать у Насера после суэцкого кризиса. Она виделась с ним примерно раз в год. Может, подобная романтика была вполне по ней.

— Ваша беда в том, что вы надеетесь, что ваша жизнь будет более длинной, яркой и более волнующей, чем жизнь обычного человека, — сказала Уилкинс.

— Вы сравниваете меня с раскрашенным двухпенсовиком?

— Вы хуже. Неужели вы не знаете, что половина жизни обязательно бывает серой и скучной? Вы неисправимый романтик.

— Я с этим не согласен.

Она проигнорировала мое замечание и продолжала:

— Я проверяла ваш чемодан. Вы не положили туда запасного белья. Вам придется купить его в Париже.

Плащ ожидал меня в лондонском аэропорту, и мне, как важной персоне, был обеспечен самый заботливый уход. С пистолетом проблем не было. Но я бы предпочел что-то вроде «уэбли» — полицейскую модель с коротким четырехдюймовым барабаном калибра 8,0 или 9,5 миллиметров, который остановил бы даже слона, решившего подойти слишком близко. Мой же пистолет был изготовлен оружейной корпорацией «Винфилд» по лицензии «МАВ» во Франции и имел смешное название — «Le Chasseur»^[68], выштампованное на барабане: калибр 5,5 миллиметров с магазином на девять патронов, еще один набор патронов в патроннике и автоматическое предохранительное устройство, которое при извлеченном магазине не позволит вам случайно выстрелить в себя или кого-то еще, если в патроннике остались патроны. Эта модель не была такой уж новинкой, и я решил, что человек, ведающий оружием у Сатклиффа, вытащил из своего запасника первый попавшийся ему пистолет. Впрочем, я не работаю на них постоянно, поэтому мне не стоит артачиться.

— Там тебя встретят. Они сняли тебе комнату. Отели все забиты, — сказал плащ.

Мне не понравилось то, что я услышал.

— Прошлой ночью на меня напали два советских ублюдка.

— Я знаю, — ответил он. — Мы видели.

— Ну спасибо.

— Что они забрали?

— Парижский адрес.

— Так мы и думали.

— Вы поднимете крик, если я потребую заплатить за воротник, прожженный сигаретой?

Он зевнул и ничего не ответил.

Самолет оказался наполовину пустым. Стюардессы были хорошенькие, но не вступали в разговоры, поэтому я, выпив большую порцию мартини, завалился спать.

В Ле-Бурже меня встретил человек по имени Роберт Казалис. Ему было около сорока, выглядел он молодо, но был непомерно раздут от мышечной массы, что обычно случается с бывшими гребцами. У него были рыжие волосы и честные карие глаза, которые, как я знал, ничему никогда не удивлялись. Я встречал его прежде один раз, у Мэнстона. Он не принадлежал к числу плащей. У него был гораздо более высокий статус.

Он отвез меня на квартиру возле Пале-Ройяль и, когда мы сидели в гостиной, бросил мне ключи.

— Не думаю, что ты пробудешь здесь долго. Но пока ты здесь, это все твое. Еда в холодильнике. Все работает. В отеле «Флорида» мы забронировали номер на твое имя — двухзвездочный отель на бульваре Малерб, на тот случай, если кто-то попросит тебя дать адрес. Содержание всех писем и сообщений, которые для тебя оставят, будут передавать каждое утро, в восемь, по телефону. Я припас тут немного виски. — Он направился к двери, а затем добавил:

— У нас нет на то четких правил, но я бы не стал приводить сюда без надобности случайных посетителей. Ну а если к тебе зайдут незваные гости, имей в виду, что комнаты звукоизолированны.

Я кивнул и спросил, не надеясь, впрочем, получить правдивый ответ:

— А где в эти дни будет Мэнстон?

— Бог его знает, к тому же это строжайший секрет. Но я не сомневаюсь, что он, будучи тихим провинциалом, неплохо проведет время. Всего хорошего! — И исчез.

Я принял душ. Стоял июнь, было жарко и влажно. Надев симпатичный легкий костюм, я вышел. Зашел в магазин, где купил шесть пар белья, а затем отправился в отель «Георг V» и, развалившись в шезлонге, постукивая пальцами по свертку, принялся наблюдать за жизнью отеля. До встречи оставалось три часа.

Они появились примерно через полчаса, и, увидев их, я понял, что они были в магазинах, возможно, на Риволи. Обе были обвешаны вешалками и тонкими квадратными пакетами, которые легко можно раздавить мизинцем. На Кэтрин был скромный костюм, который, очевидно, стоил безумных денег, и шляпка, приковавшая внимание всех, кто сидел рядом со мной. Она словно внезапно покинула бесприметную серость Брайтона и оказалась в другом мире: среди блестящей, на все плюющей толпы, которую интересовало лишь то, куда бы пойти поразвлечься. Пожилая женщина, шедшая рядом с Кэтрин, выглядела так, будто она покупала вещи в лавке старьевщика, и, лишь когда они подошли ближе, я понял, насколько ее одежда была дорогой. На миссис Вадарчи была черная фетровая шляпа, похожая на те, что носят римские католические священники. Шляпа гордо возвышалась на копне мелко завитых рыжих волос. Ее квадратное, мужеподобное лицо было покрыто морщинами, а под выщипанными бровями поблескивали голубые глаза. Зеленое, немного устаревшего фасона платье висело на ней так, словно она завернулась в театральный занавес, украшенный бахромой и припорошенный пылью на складках. Объемистую грудь украшали мощные бусы из жемчуга, а в правой руке она держала длинную черную трость с костяным набалдашником. Миссис Вадарчи выглядела как довольная жизнью, богатая старушенция, но у меня создалось совершенно четкое ощущение, что она при желании могла быть жесткой, упрямой и энергичной. Я слышал каждое слово из ее указаний клерку. Она велела поскорее прислать кого-нибудь, чтобы он заплатил таксисту. Говоря с клерком, она постукивала тростью по полу. Они с Кэтрин вызвали лифт, и у миссис Вадарчи был такой вид, словно она — бонна, сопровождающая испанскую инфанту. Если бы я знал, как близок был тогда к истине, я бы немедленно взял билет на ближайший самолет в Лондон.

Они вошли в лифт, и тут Кэтрин обернулась и увидела меня.

Она посмотрела прямо на меня, и лишь на секунду ее губы тронула слабая улыбка.

Затем я полчаса проверял свой французский, читая «Пари суар». Кэтрин спустилась вниз именно в тот момент, когда я собирался подняться наверх.

Она прошла через зал, села рядом и, сделав рукой легкий приветственный жест, который снова словно втянул меня в некий магический круг, взяла мою руку и принялась поглаживать ее.

— Милый, — сказала она, — это великолепно. Но я могу побыть с тобой лишь несколько минут. А то миссис Вадарчи рассердится.

— Кто она тебе? Тюремщица?

— Нет. Но одно из условий моего контракта говорит о том, что у меня не должно быть, как бы это сказать?..

— Ухажеров? Да, я твой ухажер.

— Поэтому, если увидишь меня с ней, не жди, что я поздороваюсь с тобой.

— Ладно, но я хотел бы обсудить с тобой чертову уйму вопросов.

— Хочешь получить ответ? Но ты мог бы просто позвонить мне.

— Ответ? Ну да. Конечно, я хочу получить его. Но у меня к тебе много других вопросов. Понимаешь, я должен поговорить с тобой.

Кэтрин улыбнулась, наклонилась и быстро поцеловала меня в щеку.

— Где ты остановился?

— В отеле «Флорида».

— Сейчас я спешу, я тебе позвоню. Мне пора. Она хочет, чтобы я помассировала ей лопатки.

— Что сделала?

— У нее опухоль. Я делаю ей массаж утром, днем и вечером.

Знаешь, я выучилась шведскому массажу.

— Я не могу ждать, пока меня как следует продует и у меня появится опухоль, — сказал я. — Можно ее просто засунуть в лопатку?

— Рекс, милый, это гадко.

— Она встала и ушла.

Я ничего не мог поделать — просто сидел, околдованный, и смотрел, как от меня удаляются ее прелестная спина, ноги и быстро мелькающие лодыжки. Я ни на миг не поверил, что она училась шведскому массажу. За свою жизнь я встречал множество лгунов — как мужчин, так и женщин, — но никогда еще не влюблялся в лгунью.

Я вернулся к себе на квартиру, переоделся и выпил большую порцию виски. Затем спустился вниз и взял такси. С криками и руганью мы пробивались сквозь вечерние пробки к Триумфальной арке, пистолет мягко терся о мои ребра, а сам я все удивлялся, какого черта я ношу его.

Маленькая бакалейная лавка располагалась на дальнем конце проспекта Великой армии, на Порте-Малло, улице с зелеными деревьями и истоптанным лугом Булонского леса за углом. До угла мне оставалась сотня ярдов, и я не мог сказать, просматривалось ли это место и была ли за мной слежка.

Лавка была освещена плохо, но зато я чувствовал приятный запах молотого кофе. На стене висел большой рекламный плакат шоколадных конфет, у прилавка стояла коробка артишоков; здесь было ужасно тесно. Пожилая женщина с пухлыми красными щеками и пучком волос, собранным на макушке, слушала орущую по радио современную музыку. Я посмотрел на нее, и она чуть уменьшила громкость. Но мне все равно пришлось почти кричать.

— Мсье Стебелсон?

Она кивнула, снова увеличила громкость и указала пальцем на забранную стеклом дверь за прилавком.

Я вошел в гостиную, такую же захламленную и тускло освещенную, как и сама лавка. Стебелсон стоял спиной к окну, выходившему в маленький дворик. На нем была черная немецкая шляпа и легкий летний костюм серого цвета. Он курил сигару.

Он бегло окинул своими пластмассовыми глазами мой костюм, а затем протянул руку. Она выглядела мягкой, безвольной, будто сделанная из резины.

— Хорошо, — сказал он. — Идемте со мной. — Повернулся и открыл дверь, ведущую на двор.

Мы быстро миновали двор, аллею, черный ход и оказались на маленькой улице. Стебелсон открыл дверцу машины и пригласил меня сесть. Я старался запомнить маршрут. В Лондоне я мог бы тягаться с самыми лучшими таксистами, но Париж оказался мне не по зубам. Какое-то время мы двигались на юг вдоль Бойса, затем повернули направо и, миновав проспект Виктора Гюго, вновь оказались в лабиринте улиц, и тут я перестал следить за дорогой.

— Чисто сработано, — сказал я. — Если кто-то и следит за вами, вы уже наверняка избавились от них.

Стебелсон кивнул, но промолчал.

Машина внезапно остановилась на узкой глухой улочке, названия которой я так и не разглядел. Перед нами была голубая дверь с цифрой восемь. Мы вошли внутрь, миновали маленький садик и оказались в небольшом темном зале. Здесь мы обнаружили служебный лифт. Стебелсон отворил решетчатую дверь и жестом пригласил меня зайти туда.

— Вы подниметесь один, — сказал он. — Четвертый этаж.

Вас там встретят.

Я вошел в лифт. Когда он остановился на четвертом этаже, я увидел ожидающую меня девушку.

— Мсье Карвер?

Я кивнул, и она повела меня по коридору, устланному коврами. Девушка была высокой, стройной, из тех, на ком даже обычное дешевое платье смотрится как одеяние из коллекции самого знаменитого кутюрье. У нее были гладкие черные волосы, и рядом с ней в воздухе витало некое noli me tangere^[69].

Она постучала в дверь, распахнула ее и, сделав прелестный жест кистью, пригласила войти. Я прошел в комнату, она за мной. Это был кабинет. В нем стоял большой старинный стол, обтянутый золоченой кожей, с позолоченными ножками и украшенный резьбой. Сверху на него лился тусклый зеленый свет. За столом сидел человек, про которого, наверное, можно было сказать, что это один из самых крошечных людей в мире. Бледное лицо, крючковатый нос и грустные серые глаза, два взлохмаченных пучка тонких волос торчали по бокам куполообразной лысой головы. На нем был смокинг; чтобы положить локти на стол, ему пришлось сесть на пару подушек. Из уголка рта свисала огромная сигара, и я начал опасаться, как бы она своим весом не переломила пополам его хрупкую шейку.

Тонким пальцем он указал на кресло, и я сел. Девушка устроилась где-то позади меня и принялась шуршать страницами блокнота. Шорох подействовал на меня успокаивающе. Я услышал слабый, под стать габаритам, голос хозяина кабинета:

— Я рад, что вы пришли, мистер Карвер, и постараюсь быть с вами по возможности откровенным. Мое имя Авраам Малакод. От Стебелсона я узнал, что вы в принципе согласились на его предложение, но с какими-то оговорками?

— Я лишь хотел, чтобы мне рассказали, во что меня втягивают. Я так понял, что Стебелсон — ваш агент?

— Да.

Он сурово уставился на меня, не отводя взгляда, и я не мог понять: то ли он ждет, что я начну говорить, то ли о чем-то размышляет. Я решил, что, вероятнее всего, второе, и тоже стал ждать. Спустя несколько минут он вынул изо рта сигару и осторожно положил ее на серебряный поднос. Затем улыбнулся, и тут случилось чудо. Он больше не казался мне гротескным гномом. Это была ободряющая улыбка, которой, я был в этом совершенно убежден, поверил бы любой от Парижа до Тимбукту. Может быть, он почувствовал, что я ему доверяю, а может, просто знал о воздействии на людей своей улыбки. Так или иначе, но он заговорил:

— До вашего прихода, мистер Карвер, я решил, что буду лгать вам. Не потому, что я хочу, чтобы вы сделали для меня что-то незаконное, а просто потому, что это дело представляет для меня и многих других людей огромную важность. Я собирался рассказать вам некую историю, выдуманную, конечно, которая удовлетворила бы ваше любопытство, после чего вы продолжили бы работать на меня. Однако сейчас я переменил решение.

— За последние три минуты?

— Да.

— Почему же?

Он снова улыбнулся:

— Мистер Карвер, вам уже известно мое имя. Когда вы уйдете отсюда, вам не составит труда навести обо мне справки и узнать, кто я такой. Один из факторов, благодаря которым я поднялся до своей высоты, это моя способность быстро оценивать человека. Я оценил вас.

Мне понравилось то, что он сказал. И почему-то стало приятно. Еще мне понравилось, как он это сказал, — Малакод произносил слова мягким, низким голосом, и хотя было заметно, что английский не был его родным языком, он относился к нему с уважением.

— И какой же вывод вы для себя сделали, мистер Малакод?

Что мне можно сказать правду? Или вы намерены, не раскрывая карт, просить меня работать на вас, просто положившись на вашу порядочность?

— Правду, — ответил он, беря в руки сигару, — пока рассказать невозможно. Но я не хочу и лгать. Поэтому я прошу вас работать на меня и довольствоваться тем, что со временем вы все узнаете, а сейчас поверить на слово, что я человек честный.

Я улыбнулся:

— Вы многого просите. В моей профессии мне все реже приходится полагаться на честное слово людей.

— Это везде так. Но я бы хотел, чтобы наши отношения были по возможности честными. Что касается оплаты, то вы можете сами установить ее. Доверие, в конце концов, тоже должно быть вознаграждено. — Он снова улыбнулся, но на этот раз это была улыбка искушенного человека, знающего, что люди должны есть, пить и оплачивать счета. — Я, в свою очередь, прошу вас лишь последить за миссис Вадарчи и той девушкой, Кэтрин. Просто следить за ними и сообщать мне об их передвижениях.

— А кто такая миссис Вадарчи?

— Человек, который собирается использовать Кэтрин Саксманн, думаю, что пока девушка об этом не догадывается. Я хочу знать, где это произойдет и как — Вы хотите, чтобы я повсюду следовал за ними?

— Да. И еще я уверен, что это случится в каком-то отдаленном месте, там, где не жалуют незваных визитеров.

— Думаю, вы хотите, чтобы я следил за ними незаметно.

Увы. Кэтрин знает меня. Если я буду повсюду следовать за ними, она может сказать что-нибудь миссис Вадарчи.

Он снова изобразил на лице улыбку искушенного человека.

— Думаю, что не скажет, если вы найдете к ней правильный подход. Кэтрин необычная девушка. Она и сама прекрасно умеет использовать людей. Думаю, вам будет не так уж сложно договориться с ней. Если понадобится, можете заключить с Кэтрин финансовое соглашение. Все, что мне требуется: чтобы миссис Вадарчи не знала о слежке? Итак?

Я понял, что больше он ничего мне не скажет.

У меня за спиной шелестели страницы блокнота: девушка записывала нашу беседу. Что мне было делать? Раньше, если я решался поверить кому-нибудь, это обычно заканчивалось превышением кредита в банке. Но в этом крошечном человечке с куполообразной головкой и тонкими, как спички, руками, в его улыбке и мягком голосе было что-то такое, что поразило меня, и я услышал, как где-то в моей душе зазвенел звоночек, который подавал голос только тогда, когда я сталкивался с искренним отношением.

Околдованный и пойманный в ловушку, я сказал:

— Ну ладно. Договорились.

Малакод кивнул:

— Хорошо. И спасибо вам за доверие.

— А что насчет некоторых деталей? Как мне связываться с вами и все прочее. У меня такое ощущение, что путешествие обещает быть долгим.

— Конечно, мистер Карвер. И естественно, вы не хотите быть обремененным какими-то ненужными сложностями. Мадам Латур-Мезмин будет сопровождать вас, передавать все ваши сообщения и заказывать билеты, бронировать номера в отеле и так далее. Начиная с этого момента вы можете звонить ей и просить обо всем, что сочтете необходимым.

Я повернулся и взглянул на нее. Латур-Мезмин. Ну и имечко. Она оторвалась от своего блокнота. У нее было овальное лицо с большими карими глазами: лицо человека, который, как бессловесный спаниель, молчит большую часть времени; лицо привлекательное, но какое-то безжизненное, впрочем, у меня возникло подозрение, что когда-то оно было очень живым, до тех пор, пока она сама не сделала его таким, как сейчас.

— А если мне не захочется, чтобы она была со мной все время?

— В таком случае вы просто скажете мадам Латур-Мезмин, где ей оставаться до тех пор, пока вам снова она не потребуется. Мадам целиком в вашем распоряжении; она будет посылать ваши сообщения мне или герру Стебелсону.

Вот так. Я вышел вслед за ней в коридор, интересуясь лишь тем, насколько сильно я запутался. Она нажала на кнопку лифта, и, пока мы ждали его, я сказал:

— Я не могу обращаться к вам «Латур-Мезмин». Это звучит как «бутылка бургундского». Что стоит перед этим?

— Веритэ.

— Кажется, мы все же толком и не познакомились. — Но я не увидел на ее лице улыбки.

Она вырвала из блокнота листок и протянула мне: на нем был записан адрес и номер телефона.

— А как мне связаться с вами?

Я на минуту замялся, а затем сказал:

— Да, повозили меня тут кругами. Париж оказался мне не по зубам. Но вы всегда можете оставить сообщение в отеле «Флорида».

Лифт с шумом остановился, и Веритэ протянула руку, чтобы открыть решетчатые двери. Я вошел внутрь, повернулся и выставил ногу так, чтобы дверца не могла закрыться.

— Вы одобряете эту договоренность, Веритэ?

— Я одобряю все, что скажет герр Малакод.

— Да? И то, что вам придется делать все, что я сочту необходимым, и то, что вы целиком поступаете в мое распоряжение?

Мне лишь хотелось, чтобы она улыбнулась или просто гневно сверкнула глазами. Но единственное, что я получил, это падение температуры еще на десяток градусов и явное приближение ледникового периода.

Лифт начал опускаться, и последнее, что я успел заметить, это пару скромных черных туфель, обтянутые нейлоновыми чулками лодыжки и носок правой туфли, которым она нетерпеливо или со скуки постукивала по полу.

Стебелсон и его машина исчезли. Я завернул за угол и обнаружил, что стою на берегу Сены, или, точнее, на проспекте Токио. Я взял такси и, прибыв на квартиру, выпил два стакана виски, сделал себе омлет и, когда Париж только начал по-настоящему пробуждаться, отправился спать. Конечно, мне следовало позвонить Веритэ и отправиться с ней в ночной клуб. Уж я бы разгулялся.

* * *

Я проснулся в три часа. Я знал, что было именно три, потому что, лежа в постели, слышал, как где-то неподалеку били колокола. И когда стихло последнее «бом», я увидел, как чья-то тень скользнула между мной и окном. Я слышал, как почти бесшумно открылась дверь ванной, как этот человек придержал ручку, чтобы она не стукнула, а затем мягко опустил ее. Он все делал умело, профессионально, и услышать его можно было лишь проснувшись.

Из-за неоновых огней, горевших снаружи, комната была окрашена в красные, зеленые и голубые тона. Я не знал, что он искал в ванной, но он, видимо, вскоре решил, что этого там нет. Он вышел из ванной и в задумчивости встал между кроватью и окном. Я лежал, прикрыв простыней половину головы, и наблюдал за ним в щелочку между веками, точно так же я наблюдал когда-то, как мой старик прокрадывался ко мне в комнату, чтобы положить подарок в рождественский чулок. И чтобы притупить его бдительность, я даже слегка захрапел. Он расслабился так же, как обычно расслаблялся и мой старик. Я обрадовался тому, что он утратил бдительность, потому что в правой руке он что-то держал: явно не рождественский подарок.

Он стоял вполоборота к окну. Я вылез из кровати, словно дух рождественского прошлого, настоящего и будущего, и одной рукой схватил за угол жесткий тюфячок, который французы называют подушкой. Кинулся на него с подушкой и ударил по голове. Такой прием срабатывает, когда противник не ожидает нападения. Он зашатался, я врезал ему ногой под колено, он упал, с треском стукнувшись головой о дверцу гардероба. Вытащив у него пистолет, я присел на край кровати, левой рукой шаря по полу в поисках шлепанцев. Никогда не разгуливай босиком, говорила мне мать.

Когда он, потирая затылок, поднялся на колени, я сказал:

— Меня уверяли, что комната звукоизолирована и мне вовсе не нужно прибирать здесь.

В ответ он произнес с американским акцентом:

— Господи, радушный прием, нечего сказать, — потом повернулся и ударил кулаком по дверце шкафа. — Старомодный французский хлам, только он способен все выдержать. Будь это современная фабричная мебель, моя башка проломила бы ее насквозь. Говард Джонсон. Называйте меня так.

Он встал.

— Пройди через комнату, — велел я. — Левой рукой включи свет.

Он подошел к стене, зажег свет, а я неотрывно сладил за ним. Я указал ему на кресло, а сам сел между ним и дверью.

Мы молчали, глядя друг на друга.

— Симпатичная пижамка, — наконец произнес он, улыбаясь.

— Мне отнюдь не все равно, в чем спать, — ответил я. — Никогда не знаешь, с кем придется встретиться.

Он кивнул:

— Должно быть, я не оправдал ожиданий. Но не суди слишком строго.

— Пол в твоем распоряжении.

Это был коренастый, довольно симпатичный парень — типичный американец, с коротко остриженными волосами песочного цвета и суровым лицом. Я бы дал ему лет двадцать пять, и, по-моему, он очень неплохо смотрелся бы в строю олимпийских атлетов. Но только не в команде американцев.

Не знаю даже почему. Все в нем было безупречно. Но возможно, слишком безупречно, как у ребят из всех спецслужб восточнее Рейна, когда они говорят себе, что ни в чем не должны ошибаться. На нем был легкий шелковый пиджак, модные коричневые брюки и огромные, тщательно отполированные ботинки с толстыми подошвами и золотая булавка для галстука, украшенная монограммой «Г.Дж.».

— Не возражаешь, если я закурю? — спросил он и потянулся рукой к карману пиджака.

Я предупреждающе поднял пистолет, и он замер. Я бросил ему коробку спичек и сигареты, которые лежали рядом на столе.

— Какая забота. Мне такие нравятся. — Он зажег сигарету.

— Ближе к делу. Не люблю, когда меня будят посреди ночи.

Какое-то время он молчал, но нельзя сказать, чтобы вел себя тихо. Он беспокойно постукивал каблуками:

— Ну ладно, дружище, скажу тебе прямо. Ты ведь занимаешься этим ради денег?

— Да.

— Мы знаем, что ты ведешь слежку для Лондона. А тебе известно, что в цепочке, связывающей Вашингтон и Лондон, есть брешь? Конечно, тебе это известно. Разные политические мотивы, подозрительность начальства постоянно доставляют какие-то неприятности. Мы просто хотим включить тебя в платежную ведомость. Мы оба работаем на одних и тех же людей. И в двойной страховке нет ничего плохого. Конечно, в строго конфиденциальном порядке. А ты получишь толстуюпачку денег.

— Ты мог бы изложить все это в письме, вместо того чтобы прерывать мой сон.

— Думаешь? Нет. Первое правило: проверь у человека реакцию, рефлексы и давление. Ты превосходно справился со мной.

Я знал, что ты не спишь и тем не менее тебе удалось сбить меня с ног. Мне следовало подумать о подушке. Итак, каков твой ответ?

Я встал и отступил назад, чтобы освободить ему путь к выходу.

— Скажу коротко — нет. А если чуть подлиннее — то категорически нет. И что заставляет людей думать, будто я страдаю комплексом Иуды?

— Деньги, — ответил он. — Симпатичные доллары, малыш.

Чем дольше я с ним разговаривал, тем меньше мне нравился его американский акцент. Я указал кивком на дверь.

— Спокойной ночи, Джонсон.

Он не стал спорить.

— Ладно, — сказал он. — Но ты проиграл. — Подойдя к: двери, добавил:

— Мой пистолет у тебя?

— Я оставлю его для коллекции. А когда отойду от дел, подарю его музею в Южном Кенсингтоне. Ну а чтобы меня не обвинили во взломе этой квартиры, я бы хотел получить обратно ключ, с помощью которого ты проник сюда.

Я протянул левую руку, в правой держа пистолет. Недолго поколебавшись, он сунул руку в карман и бросил ключ.

Я придержал дверь, слушая, как он спускается вниз по лестнице. В окно увидел, как он переходил улицу. Затем снова лег.

Симпатичные доллары. Конечно, мне бы заплатили долларами.

Но почему-то я был уверен, что там, где велась вся эта бухгалтерия, расчет производился в рублях. Милый малыш!

Глава 6 «Vous vous amusez, no?»^[70]

На следующий день рано утром я позвонил Уилкинс в Гринвич. Было полвосьмого, и к телефону подошел ее отец. Он зарычал в трубку, точно офицер, которого разбудил диспетчер и сообщил, что склад номер

Два охвачен огнем. Он громко позвал Уилкинс, и, пока она снимала бигуди или занималась чем-то еще, что, по ее мнению, стоило сделать, чтобы подойти к телефону в приличном виде, старик рассказал мне о двух скачках, происходивших в тот день в Лонкампе, и дал прогноз погоды для Лондона.

Наконец Уилкинс взяла трубку: я понял, что она еще не проснулась до конца и рассержена столь ранним звонком. Я попросил ее раздобыть информацию относительно Авраама Малакода и позвонить мне как можно быстрее, а также, если удастся (впрочем, меня это беспокоило куда меньше), найти материал на Латур-Мезмин.

— Женщина?

— Да. Веритэ, — ответил я. — В коробке со старыми записями лежат вырезки статей с кричащими заголовками. Или мне это приснилось?

— Сейчас вы, по-моему, должны были бы спать.

Я не стал спорить и дал ей номер телефона, по которому она должна была перезвонить мне, а затем приготовил кофе и сварил пару яиц. Я принялся за кофе, пытаясь навести некоторый порядок во всем том, что мне было известно. Малакод хочет, чтобы я следил за Кэтрин и в конце концов сообщил ему, где остановится миссис Вадарчи. Сатклифф хочет того же. Двое неизвестных напали на меня в Лондоне, и еще один парнишка навестил меня ночью, и всех их интересовало то же самое. А человеком, связанным с миссис Вадарчи, — ярким, словно воздушный змей, на которого невозможно не обратить внимания, — была Кэтрин. Стебелсон сказал, что миссис Вадарчи собирается использовать Кэтрин. Но с какой целью? Чтобы заставить Кэтрин расколоться, мне придется основательно потрясти ее. Это будет нелегко, но, очевидно, дело того стоит. Если кто-то использует кого-то, надеясь таким образом чего-то добиться, то почему я не могу включиться в игру, независимо от того, что там говорил Сатклифф насчет людей, чересчур туго набивающих свои бумажники.

Я прождал до половины десятого, а затем позвонил на Бальзака, 35-30, попросив к телефону Кэтрин. Ее голос показался мне сонным и сердитым и стал еще более сердитым, когда она поняла, что звоню я.

— Позвони попозже, — сказала Кэтрин, и я услышал, как она зевнула.

— Я хочу увидеть тебя сегодня.

— Позвони позже.

— В семь часов вечера, — сказал я. — На северной оконечности моста Сольферино.

— Нет.

— В таком случае я приду в отель.

— Ты все равно меня не увидишь.

— Тебе придется выйти. Я скажу, что я из министерства здравоохранения и хотел бы взглянуть на сертификат, позволяющий тебе заниматься массажем. Мост Сольферино. Семь часов.

— Ну ладно.

— Умница.

— А как я узнаю, что я на северной оконечности?

— Посмотришь на реку. Если она будет течь справа налево, значит, ты не там. Перейдешь на другую сторону.

— Боже мой, какие сложности. Я встану на середине. И буду ждать две минуты.

Кэтрин повесила трубку. Я представил себе, как она снова ложится в кровать, и не сразу смог отогнать от себя эту картинку.

Пришел Казалис — он открыл дверь своим ключом и радостно сказал:

— Доброе утро, «мамаша Джамбо». Хорошо спалось?

— Да, за исключением одного часа. У меня был гость. Ключ от этой квартиры достать нетрудно, несмотря на твои уверения.

— Не принимай близко к сердцу. Жизнь вся из этого состоит. — Он налил себе остатки кофе в чашку, на четверть наполненную сахаром, и, поглотив за один присест полчашки, крякнул от удовольствия:

— Восхитительно. Ты знаешь толк в кофе.

— Он назвался Говардом Джонсоном или как-то в этом роде.

Пытался склонить меня к работе на американскую разведку и гарантировал хороший заработок.

— Молодой пижон? Похож на полузащитника из университетской команды и ведет себя так искренне, будто его воспитывали на Урале?

— Да, точно.

— Старина Говард. Про него можно сказать — из молодых, да ранний. С детства стремился быть первым во всем, но когда у него начал ломаться голос и появились прочие признаки половой зрелости, он выдохся. Но они продолжают тратить на него уйму денег и надеются, что в один прекрасный день он снова окажется на высоте. Ну а что с Малакодом?

— Может быть, ты что-то о нем знаешь? Он нанял меня. Но не ответил ни на один мой вопрос.

— Доверяет тебе.

— Мне понравилась его улыбка. От нее светлее на душе становится.

— Тебе нужно носить темные очки.

— Он был так щедр, — сказал я, — что отдал свою секретаршу целиком в мое распоряжение — она будет моим компаньоном, гидом, советником и другом. Ее зовут Веритэ Латур-Мезмин.

— Какого года вино?

— Около тридцать пятого года, вкус довольно слабый. Но думаю, после фильтрования станет лучше. Так или иначе, она отправится за Вадарчи вместе со мной.

Казалис состроил гримасу и сказал:

— Не думаю, что нам это понравится.

Я понял, кого он имеет в виду, говоря «нам», но меня это не волновало.

— С этим вы ничего не можете поделать, — сказал я. — И я тоже. А как насчет этой квартиры? Я больше не хочу принимать гостей.

— Полагаю, ты сможешь с ними справиться. Но я бы на твоем месте остерегался. Будь в баре отеля «Георг V» каждый вечер между шестью и половиной седьмого. Начнем с сегодняшнего вечера. Если тебе понадобится что-то сообщить нам, свяжемся там. А здесь меня легко могут застукать.

— Ладно, последи, чтобы за тобой не было хвоста.

— Конечно.

Он помахал мне рукой и ушел.

* * *

Уилкинс позвонила в двенадцать. Я сидел у окна за столом, на котором лежало несколько листков, и в правой руке держал большой стакан с коктейлем из виски и кампари.

В общей сложности Уилкинс надиктовала мне три сотни слов, а она, если бы понадобилось, смогла бы в три страницы уложить «Унесенных ветром». Речь шла о суде в пятьдесят седьмом году над Веритэ Латур-Мезмин по обвинению ее в убийстве мужа. Статья из «Ньюс оф зе уорлд». Коробка со старыми вырезками из газет появилась у меня потому, что, когда выпадала свободная минутка, я не упускал случая посидеть на кухне мистера Мелда за парой стаканов «Гинесса» и номером «Ньюс оф зе уорлд». Веритэ была оправдана французскими присяжными в Лиможе, и этодействительно было весьма справедливо.

Что касается Малакода, то он занимался международными банками, судоходством, учредил два музейных фонда, благотворительные фонды и научные стипендии, словом, подобные сведения можно найти и относительно таких людей, как Ротшильд, Гулбенкиан, Форд, Наффилд и прочие. Малакод еврей, родился в Гамбурге, не женат. В лондонской «Тайме» от шестнадцатого февраля сорок седьмого года было напечатано краткое сообщение, в котором объявлялось о новом научном фонде Малакода, а на второй странице газеты за то же число была небольшая статья, имевшая отношение, как мне показалось, не только к Малакоду.

Перечитав все это, я приготовил себе еще одну большую порцию коктейля, чтобы основательно выпить за Уилкинс и ее трудолюбие. Когда же я решил выпить за здоровье Веритэ Латур-Мезмин, в стакане почти ничего не осталось. Ледяными девицами не рождаются.

* * *

Я появился в «Георге V» сразу после шести. В баре мне составил компанию крупный и очень общительный американец, который рассказывал длинную историю о своем друге. Я все ждал, когда же он доберется до сути, но этого так и не случилось. Выпив вторую порцию мартини, я потерял к нему интерес. И когда это произошло, я увидел, что в бар входит Ричард Мэнстон.

Выглядел он шикарно, но я быстро понял, что он не будет разговаривать здесь со мной. Он вошел в бар, сел в трех ярдах от меня и заказал себе виски с содовой. На нем был фрак, к которому были приколоты орденские планки. В глазу монокль, а волосы окрашены в приятный светлый тон. Мэнстон выглядел настолько безупречно, что я буквально ощутил, что мой воротничок уже не очень свежий. Он посмотрел на меня, на американца, сидящего рядом, и на стену позади нас, а в это время бармен, обслуживающий его, произнес:

— Рад вас видеть, сэр Альфред.

Я повернулся к нему спиной и сделал вид, что очень занят беседой с американцем.

Минут через пять Мэнстон ушел. Когда он проходил мимо, я ждал, что он прикоснется ко мне, но было это или нет, точно сказать так и не смог. Он вышел из бара, а я опустил руку в карман куртки. Я еще не встречал человека, который делал бы подобные трюки лучше, если не считать одного, но он давно сидел в Пакхосте и его талант загнил.

Я терпел болтовню американца еще минут десять, а затем тоже ушел из бара. Оказавшись в главном вестибюле отеля, я поднял руки к лицу, прикуривая сигарету и наблюдая в зеркале за всем, что происходит сзади. По направлению к главному выходу шли миссис Вадарчи и Кэтрин, одетая по высшему разряду, в сопровождении сэра Альфреда. Я смотрел на них, и, конечно, мне даже и в голову не пришло брать такси и ехать к мосту Сольферино. Девушка не собиралась останавливаться на мосту даже на две минуты; она была в платье из голубого шифона и лисьих мехах, украшенных чересчур большими, немного вульгарными бриллиантами, а ее глаза застилала фиолетовая дымка, которая, как я предположил, предназначалась сэру Альфреду. Но я не испытал чувства ревности, потому что знал, что она проведет время с Мэнстоном.

Я зашел в мужской туалет и развернул конвертик, который Мэнстон опустил в карман моей куртки. В нем оказался ключ от номера в этом отеле, сигарета и письмо, в котором говорилось:

"С возвращением, старик. Осмотри комнату 101. Можешь не церемониться. Закури сигарету и оставь окурок. Мы можем встретиться снова, но ты меня не знаешь — не важно почему.

Ничего не бери. Это не кража. Повторяю — это не кража.

Счастливого пути. Ради.".

Сигарета была короткой, и прямо над фильтром я прочел:

«Белград-фильтр». Я знал, что это ужасные сигареты. Я разорвал письмо и спустил его в туалет. Прочти и тут же порви. Несколько минут спустя я уже поднимался в лифте, размышляя над тем, чем мне придется заняться. А еще над словами: где бы я ни встретил Мэнстона, я его не знаю. А также — не брать ничего. Я усмехнулся. И снова — не поддавайся искушению. Но я, перестал улыбаться, когда осознал, что Мэнстон — многие другие — да, но только не он, — никогда не говорил мне ничего подобного. А это значило, что я увяз глубоко, очень глубоко. Внезапно я испытал ностальгическое чувство по «Гинессу» и селедке с кухни миссис Мелд.

Номер сто первый выглядел столь же скромно и просто, как и любая квартира за пятьдесят гиней в день: маленькая прихожая, гостиная, и по обеим сторонам от нее — спальни, каждая со своей ванной. Я начал со спальни миссис Вадарчи. Очевидно, она была одной из самых неопрятных женщин в мире. Ее вещи валялись где попало. Я осмотрел все. В наряды из ее гардероба можно было бы одеть половину исполнительниц женских ролей в «Моей прекрасной леди», а драгоценностей хватило бы на то, чтобы устроить отличную выставку в витрине роскошного ювелирного магазина. У меня возникло искушение прихватить побольше этих дорогих побрякушек и немедленно уйти в отставку. Впоследствии я несколько раз жалел о том, что не сделал этого. Единственное, что привлекло мое внимание (никаких бумаг, которые могли бы вызвать интерес, я не нашел), — это длинный футляр из мягкой кожи. Он лежал на дне чемодана, наполовину заполненного потрепанным старым бельем, которое, должно быть, носилось еще с начала века. В футляре лежал хлыст. У него была золотая рукоятка, с обоих концов отделанная тремя обручами из слоновой кости. Сама же ручка, судя по всему, была сделана из закаленной стали; ее покрывала красноватая сафьяновая кожа, увитая по спирали золотым прямоугольным орнаментом. Ремень был четырех футов в длину.

Хлыст отнюдь не выглядел игрушечным, и, когда я пару раз взмахнул им, он с оглушительным свистом рассек воздух.

Осмотр гостиной не дал ничего. Несколько газет и журналов. На столике стояли бутылки, огромная коробка шоколадных конфет с ликером, настоящим, как я выяснил. Я угостился виски с содовой, выкурил половину сигареты, а окурок бросил в пепельницу. Сигарета оказалась не такой противной, как я ожидал.

Спальня Кэтрин выглядела опрятной, все вещи лежали на своих местах. Они не отличались особым разнообразием, но обращалась она с ними очень аккуратно, одежда выглажена и сложена, а туфли стоят на подставке. На кровати лежала короткая ночная рубашка светло-зеленого цвета, легкая и воздушная, как меренга. В дорожном несессере, который я заметил на столе, хранился ее паспорт Федеративной Республики Германии. Имя оказалось настоящим — Кэтрин Хельга Саксманн. Пролистав странички, где обычно ставится виза, я обнаружил большой штамп югославской визы. Кэтрин получила ее накануне в парижском посольстве. «Vazi tri meseca od dana izdavanja» — действительна в течение трех месяцев со дня получения. В несессере также лежали два билета на самолет до Дубровника через Загреб, на завтра, бланк югославского агентства туризма и путешествий «Атлант», с бронью на двоих в отеле «Аргентина» в Дубровнике. Я скинул несессер и его содержимое на пол, но поднимать не стал.

Через пять минут я уже сворачивал с проспекта Георга Пятого на Елисейские Поля, зашел там в кафе, купил газету, увидел, что одна из моих лошадей заняла в Лонкампе неплохое месте, а затем позвонил Веритэ Латур-Мезмен и спросил, не пообедает ли она со мной. Она ответила, что только что вымыла голову, собирается поужинать у себя дома и будет очень рада, если я составлю ей компанию.

Я вышел из кафе и начал искать такси, и тут ко мне подошел Казалис и попросил огоньку. На нем был голубой комбинезон и накладные усы.

— О Господи, — сказал я, — к чему эта экипировка? Даже Говард Джонсон узнал бы тебя.

— Мне предстоит другая работа. Неужели тебе не нравится?

— По-моему, единственное, чего тебе не хватает, — это пары деревянных башмаков.

Я дал ему прикурить. Выдохнув облако дыма, он сказал:

— Спасибо, «мамаша Джамбо». У меня для тебя сообщение, взял в отеле «Флорида». А у тебя, возможно, есть что-то для меня.

Он стоял сбоку от меня, и со стороны нельзя было точно сказать, разговаривает он со мной или нет. Быстрым движением руки я передал ему листок, на котором записал результаты своего визита в сто первый номер, не забыв упомянуть и о хлысте, а он сунул мне в руку конверт и тотчас испарился, словно джинн.

Я вскрыл конверт, сидя в такси. Там была записка от Кэтрин, и, читая текст, я удивлялся, зачем так надрывался час назад.

«Прости, милый. Не могу прийти на Сольферино. Большой скучный обед в посольстве. Завтра лечу в Дубровник. Там есть мост? Люблю. К.».

Почему Кэтрин так уверена в том, что я отправлюсь за ней куда бы она ни поехала? Но она была в этом уверена, к тому же готова была предоставить мне ту информацию, за которую мне платили деньги. Любопытно.

Кажется, я впервые обедал с женщиной, которая застрелила своего мужа. Это обстоятельство позволило мне по-новому взглянуть на Веритэ. По-моему, она выглядела отлично. Ее лицо казалось прекрасным произведением скульптора: независимо от того, под каким углом падал свет, возникала привлекающая глаз игра света и тени. Большие темно-карие глаза обрамлены длинными ресницами, темные брови казались столь совершенными, что возникало желание вытянуть руку и провести по ним, проверяя, не нарисованы ли они. С момента нашего знакомства Веритэ еще ни разу не улыбнулась, но мне подумалось, что ее улыбка стоит ожиданий.

Квартира казалась опрятной, но безликой, а кухня и вовсе походила на аптеку. Веритэ прекрасно готовила. Мы отведали тонкие ломтики телятины, запеченные в швейцарском сыре и прикрытые сверху анчоусами, и распили бутылку «Мерсолта», причем Веритэ пила очень мало.

— Миссис Вадарчи и Кэтрин, — сказал я, — завтра летят в Дубровник, где остановятся в отеле «Аргентина». Нам нужно тоже лететь, но другим рейсом. Если необходимо, даже на день позже. Вы сможете взять билеты?

— Конечно.

Она аккуратно, мастерски очистила грушу, ни разу не капнув.

— Скажите герру Малакоду, что я обыскал номер Вадарчи в отеле «Георг V». И не нашел ничего интересного, если, конечно, его не интересует одежда времен короля Эдуарда, за исключением хлыста.

— Хлыста? — переспросила Веритэ без всякого удивления и разрезала грушу пополам. — Пожалуйста, возьмите кусочек. Я не хочу есть одна. — Она положила половинку груши на мою тарелку. — Разве была необходимость вламываться в номер?

— Иначе я бы не узнал, что они уезжают. К тому же «вламываться» — неподходящее слово. Я позаимствовал ключ.

— Вы очень опытны.

По ее тону я не понял, был ли это вопрос или же комплимент. Я взял грушу, и ее сок, как и следовало ожидать, потек у меня по подбородку. Веритэ подняла мою салфетку, которая упала на пол. Внезапно я понял, почему мы оказались в разных лагерях. Она относилась ко мне как к маленькому мальчику: очищала фрукты, следила за тем, чтобы я не испачкался, подливала вино. Что-то подсказало мне, что благодаря этому она чувствовала себя со мной в безопасности. И это была женщина, которая выстрелила в своего мужа три раза, не промахнувшись, а затем спокойно позвонила в полицию!

— Да уж... приходится.

Она направилась на кухню, чтобы принести кофе.

— Что приходится? — бросила она через плечо.

— Использовать свой метод добывания информации.

— Ах это.

Она прошла на кухню и вернулась с подносом, на котором стояли две чашки, лежали ситечки, с их помощью после пятнадцати минут взбалтывания вы получали слабенькую коричневатую жижу. И как будто в нашей беседе не было перерыва, я сказал:

— И приходится быть осмотрительным.

— Осмотрительным?

— Да.

Она протянула мне открытую пачку сигарет, и когда я взял одну, в ее руке появилась зажигалка.

— Я полагаю, вы навели справки о герре Малакоде?

— Да, узнал, что мог. Его кредиты весьма высоки.

Она не улыбнулась.

— Он очень хороший человек. Ну а обо мне?

— Что?

— Обо мне вы наводили справки? Это было бы логично с вашей стороны.

— Нет, конечно, — соврал я.

Она зажгла сигарету и без всяких эмоций произнесла:

— Очень мило, что вы лжете. В этом нет необходимости, но я ценю.

Я не знал, что на это ответить, и принялся постукивать по своему ситечку, а она сказала:

— Не стоит так делать.

Опять маленький мальчик, доставляющий беспокойство.

— Во время туристического сезона, — произнес я, продолжая постукивать, — вы можете услышать, как англичане делают это в любом уголке Франции.

Но она не улыбнулась моей шутке. Кажется, в тот момент я дал себе слово, что если в последующие пять дней не увижу ее улыбки, то пожертвую десять фунтов какой-нибудь благотворительной организации.

— Хотите ликеру? — спросила Веритэ.

— Нет, спасибо.

— А виски с содовой?

— Ну, пожалуй.

Она встала и направилась к буфету. Стоя спиной ко мне, Веритэ спросила:

— У вас есть оружие?

Было нелегко следовать за ходом ее мысли.

— Да.

— Будет лучше, если вы отдадите мне пистолет до того, как мы сядем на самолет. Мне пронести его через таможню намного легче, чем вам.

— Если вы настаиваете.

А сам подумал о том, что женщине ее комплекции довольно трудно спрятать пистолет в поясе так, чтобы его не заметили.

Я чуть было не сказал это вслух, но вспомнил, что улыбки ее все равно не увижу. Я начинал чувствовать себя как-то неуверенно. И эта неуверенность окрепла, когда я прощался с ней.

Я протянул руку и вежливо поблагодарил Веритэ за ужин и удовольствие, которое получил от пребывания в ее компании.

И снова почувствовал себя примерным мальчиком в вельветовых панталонах и воротничке на тесемках. Она взяла мою руку, у нее оказались длинные холодные пальцы, и сказала:

— Очень рада, мистер Карвер, но мне кажется, я должна кое-что прояснить.

— Было бы очень любезно с вашей стороны прояснить хоть что-то впервые за столько дней, — ответил я.

— Мне кажется, — сказала она бесстрастно, — что вы — хороший человек. Естественно, мы много будем видеться друг с другом, но мне хотелось бы, чтобы вы знали, — я не позволю вам затащить меня в постель.

Это меня разозлило:

— А в подобном разъяснении есть необходимость?

— Во всяком случае, раньше была.

Я спустился по лестнице, чувствуя себя как пес, которому дали под зад еще до того, как он попросился в дом.

Когда я сходил с тротуара, чтобы перейти улицу, машина, мчавшаяся по другой стороне, вдруг изменила направление и, сверкнув фарами, пошла прямо на меня. Я отпрыгнул обратно на тротуар, и машина промчалась всего лишь в шести дюймах от меня. Проехав ярдов десять, она остановилась, из нее вылез человек и пошел мне навстречу. Я поспешил уйти, но тут услышал его громкий и неестественно веселый голос:

— Прости, малыш, но эта старая развалина временами ведет себя по-идиотски — как бекас, которому подстрелили крыло.

Надеюсь, я тебя не задел? Господи, да ведь я мог убить тебя!

Старина Говард Джонсон выбросил вперед обе руки, намереваясь врезать мне. Я с благодарностью ухватился за его запястье и предплечье, перебросил Говарда через плечо и вмазал его прямо в стену. Он всхрапнул, словно пьяный, а я обшарил его карманы, но не нашел ничего интересного, если не считать пачку сигарет «Белград-фильтр». Затем подошел к машине. В ней никого не было, поэтому я сел. Таким образом мне удалось сберечь значительную сумму, которую я потратил бы, если бы от Порте-де-ла-Вилетте, где жила Веритэ, поехал на такси. Я припарковался в сотне ярдов от своего дома, выбросил ключи в канаву и проколол все четыре колеса. Пухленькая проститутка, дежурившая на улице, с интересом наблюдала за моими действиями.

— Vous vous amusez, no?^[71] — спросила она.

— Да, — ответил я.

Когда я повернулся, чтобы уйти, она сказала:

— Bien. Maintenant, nous allons nous amuser beaucoup plus?^[72]

— Нет.

Я отправился к себе, прихватив с собой единственную вещь, которая вызвала у меня интерес. Это была книжка в мягкой обложке, на английском, опубликованная в Лондоне «Юнити букс лимитед», издательством, о котором мне не доводилось слышать. Это был перевод с немецкого, так было написано на форзаце, и называлась она «Пятно позора: исследование европейских национальных неврозов». Судя по названию, эту книжку приятно было почитать на ночь, но я взял ее не поэтому и не думаю, что именно этим она привлекла Говарда Джонсона. Мой взгляд приковало имя автора: профессор Карл Вадарчи. Не профессор ли Вадарчи написал статью на ту же тему, которая была напечатана в «Тайме» от шестнадцатого февраля сорок седьмого года?

Глава 7 Устрицы с Оглу

Веритэ не смогла взять билеты на завтрашний рейс. Мы отправились через день, утром, на самолете «каравелла». На Веритэ был классический дорожный костюм синего цвета, в руках — чемодан. В деловитости мадам Латур-Мезмин нисколько не уступала Уилкинс. Сдала багаж и присматривала за мной спокойно, но твердо. Мне начало казаться, что ее единственное отношение ко мне — это нереализовавшийся материнский инстинкт.

Мы сели на соседние кресла, и, когда самолет взлетел, она передала мне свежие газеты и английское издание «Современного руководства Федора — Югославия» с иллюстрациями и картами, чтобы я не скучал во время перелета. Я понял, что не стоит и пытаться немножко пофлиртовать со стюардессами «Эрфранс». Веритэ скажет мне, что я еще слишком мал для таких вещей.

Я читал газеты, оставив руководство на потом, надеясь, что его читать будет полегче, чем «Пятно позора» профессора Вадарчи.

Полдня накануне я потратил на сборку мозаичной картинки-головоломки. Я начал с периферийных фрагментов, чтобы потом уже заняться центральной частью. Многих фрагментов не нашел. «Белград-фильтр» — этому фрагменту картины было легко подыскать соответствующее место. Они хотели, чтобы это выглядело так, как будто в номере Вадарчи побывал Говард Джонсон. Сэр Альфред и обед Кэтрин в посольстве — еще легче, хотя это и стоило мне оплаты телефонного разговора с Уилкинс. Одного из советников британского посольства в Париже звали сэр Альфред Коддон. Я предположил, что его тихо куда-то отослали, а, когда понадобилось его участие, вместо него выступил Мэнстон. Зачем? Ответа на этот вопрос у меня не было, но я все же рискнул и расположил этот фрагмент картинки в самом центре. С профессором Вадарчи оказалось намного сложнее. Уилкинс не сумела найти о нем никаких сведений. Поэтому мне не оставалось ничего другого, кроме как продолжать идти по следу. Заработок мой был хорош и всегда существовала возможность увеличить его еще больше.

Я посмотрел на Веритэ. Она сидела с закрытыми глазами и, судя по всему, дремала. Я погрузился в Фодора и начал с длинной главы под названием «Словарь туриста», расположенной в конце, которая целиком была посвящена любопытным парням, которые интересуются отелями, магазинами, ресторанами, гаражами и везде задают вопросы. Мне понравился диалог в ресторане: "Официант! Я бы хотел заказать закуску, обед. Меню, пожалуйста. Благодарю. Суп. Хлеб. Закуску. Ветчину. Омлет с ветчиной. (Господи, ну и аппетит, а еще — фрукты, сыр, рыба, яйца.) Накройте мне на террасе. Где я могу помыть руки? Пиво.

Газированная вода. Кофе по-турецки". Бедный, бедный официант.

Веритэ открыла глаза.

— Где мы остановимся? — поинтересовался я.

— В «Империале». Этот отель ближе других к «Аргентине».

— Хорошо. Надеюсь, у меня soba prema mom?

— Что-что?

— Если я произнес правильно, то это означает «комната с видом на море».

Но увы, она не улыбнулась. Я принялся за раздел, посвященный национальным кушаньям, и вскоре заметил, что начинаю увязать в огромном количестве блюд из тушеной баранины, представленных под разными названиями.

В загребском аэропорту мы пересели на «DC-3», принадлежащий югославским авиалиниям; всю дорогу до Сплита пытался заставить себя заснуть и поэтому не видел известняковые горы, проносившиеся внизу.

У меня действительно оказалась комната с видом на море, хотя, когда мы прибыли в отель, было уже слишком темно.

Чтобы прийти в себя после двадцатимильного путешествия по тряским дорогам, я плюхнулся на кровать и протянул руку к телефону. Мне ответили по-английски, и я велел принести большую порцию виски. Потом позвонил в «Аргентину» и спросил Кэтрин Саксманн. Там сказали, что утром она выехала из отеля.

Я взял выпивку и направился к соседней двери, ведущей в комнату Веритэ, постучал и был впущен. Она сидела в халате и с голыми ногами, обутыми в красивые туфли. Впрочем, я старательно отводил глаза.

Я поднял стакан:

— Хотите, закажу и для вас?

— Нет, спасибо.

— Они выехали из отеля сегодня утром.

Она кивнула и склонилась над чемоданом, чтобы достать несессер.

— Знаю. Я позвонила в «Аргентину» как только вошла в номер.

— В таком случае я мог бы сэкономить несколько динаров.

И что теперь?

Да, я действительно спрашивал: что теперь делать. Мне не хотелось корчить из себя главного.

— В этой стране большинство туристов путешествуют с помощью агентств: «Атлант» или, например, «Путник». И все они открыты допоздна. Я отправлюсь в город, попробую что-нибудь узнать. Вот только переоденусь.

— Как только вы переоденетесь, вы поужинаете со мной — причем на террасе. Вадарчи подождет до утра.

— Но не будет ли это...

— Это приказ, — сказал я. — Потом улыбнулся и выпил за ее здоровье. Я снова принялся верховодить.

* * *

Мы ужинали на высокой террасе с видом на море. Справа от нас сиял вечерними огнями Дубровник. Воздух был теплым, а вода флюоресцировала. Остальные постояльцы, в большинстве, кажется, немцы, выглядели загорелыми, упитанными и самоуверенными. Профессору Вадарчи было бы что написать о них в своем «Пятне позора».

Не знаю точно, что именно мы ели, но пили вино под названием «Грк» и распробовали его как следует. Веритэ выглядела великолепно. Хотел бы я знать, почему, черт возьми, ее муж так скверно обращался с ней. Несколько раз я чувствовал, как она вытесняет Кэтрин из моего сознания. Но я упорно возвращал Кэтрин на место. У меня за спиной играл небольшой оркестрик, и немцы, чтобы утрясти пищу и освободить место для новой, время от времени вставали и принимались танцевать.

— Как, черт побери, вам удалось перевезти в чемодане такое великолепное платье и не помять его? Все, что лежало в моем чемодане, выглядит как собачья подстилка.

Веритэ почти улыбнулась, и я заметил, что она немного расслабилась.

Мы вели обычную беседу. Да, прежде она бывала в Дубровнике. Герр Малакод много путешествовал. Остров, отделенный от берега каналом, называется Локра. Нет, она не говорит по-хорватски. Да, она всегда пьет вино с водой. Я постарался узнать про нее чуть побольше, когда мы принялись за сладкое под названием что-то вроде «струклжи» — орехи и сливы закатывают в сырные шарики, после чего варят (об этом я уже позже узнал из Федора). Меня не удивило то, что Веритэ набросилась на них. Мне и раньше доводилось встречать стройных девушек, которые обладали волчьим аппетитом, что никак не отражалось на их фигурах. Нет, она не знает, почему герра Малакода так интересует мадам Вадарчи. Нет, она ничего не знает о мадам Вадарчи. А о профессоре Вадарчи? Нет.

Мне показалось, она ответила не сразу — ничего не слышала и о профессоре Вадарчи.

Веритэ прикончила последний сырный шарик и встала.

— Hocete li da igrate? — спросил я.

Она взглянула на меня, и одна ее бровь прелестно взлетела верх.

— Это звучит так, — продолжил я, — как будто я спрашиваю вас, не страдаете ли вы несварением желудка. Но на самом деле, если верить Фодору, это значит — не потанцуете ли со мной?

Вот тут она наконец улыбнулась по-настоящему, и про себя я подумал, что парень, по вине которого ее улыбка появлялась столь редко, заслужил три пули в живот. Я обошел вокруг столика и отодвинул ее кресло, а она взглянула на меня и сказала:

— А я уж было пожалела, что дала вам эту книгу.

— Вам ни о чем не нужно жалеть.

Я не был вполне уверен в том, что именно хотел сказать этой фразой, но это меня не волновало, потому что она уже была в моих объятиях, и мы уже двигались прочь от стола.

Веритэ танцевала отлично. Не то чтобы очень энергично, как сказал бы Дино, но ее никак нельзя было отнести к разряду картонных кукол.

* * *

На следующее утро мы взяли такси и поехали в Дубровник.

К тому времени Веритэ вернулась в свое обычное состояние: вновь стала деловитой и холодной, но я знал, что буду лицезреть ее улыбку не чаще одного-двух раз в день. Она оставила меня и отправилась в поход по турагентствам, пообещав, что в два часа придет в портовое кафе.

Меня не очень интересуют достопримечательности. Дайте мне пляж с множеством женских загорелых ног, а сами можете сколько угодно глазеть на фасады в стиле барокко. Я никогда не любил бродить возле городских стен или до боли выкручивать шею, разглядывая кафедральные соборы. Иногда я вдруг воображал, будто мне это интересно, но уже через пятнадцать минут обнаруживал, что думаю о холодном пиве и коротеньких юбочках. А сейчас я даже и пробовать не стал.

В верхней части города, неподалеку от фонтана Онофрио (пятнадцатый век, спроектирован неаполитанцем Онофрио де ля Кава — по Фодору), я нашел бар, в котором подавали устриц: единственная холодная пещерка на всей улице. Занавеси из бусинок, пара столиков и адриатические устрицы по четыре шиллинга за дюжину. Я начал с двух дюжин и полбутылки сухого белого вина «Вугава», которое оказалось гораздо лучше, чем «Грк». Я сидел возле двери, наслаждаясь собственным обществом, пока в бар не вошел толстый тип и не уселся рядом.

А затем, подмигнув, взял одну из моих устриц. Я ждал, когда он скажет то, что должен был сказать.

— Хороши, правда, «мамаша Джамбо»?

— Если у тебя ко мне долгое дело, я закажу еще.

— Позволь мне. — Он заказал еще одну дюжину. — Они вырастают на мертвых, затопленных деревьях, лежащих на дне, потому что обычная морская постелька им не очень подходит.

Немногие об этом знают, но здешние устрицы куда лучше, чем португальские. Маленькие, но очень вкусные. Впрочем, путешественники они плохие. Хорошо проводите время?

Я кивнул. Он не был англичанином, но по-английски говорил неплохо, хотя как-то монотонно. Ему было около сорока; на нем была вылинявшая голубая рубашка и грубые брюки, сандалии на босу ногу и заломанная набок шляпа, рубашка и шляпа были заляпаны пятнами краски. А лицо краснокожего индейца, и устрицы он любил так же сильно, как и я.

— Ну, какие новости? — спросил он.

— Они уехали вчера утром. Двинулись дальше. Как вы думаете куда?

Он покачал головой и протянул мне визитку:

— Там вы меня найдете. Моя мастерская. Я художник.

Я прочел имя — Майкл Оглу, адрес — улица чего-то или кого-то, дом 21.

— Как там Мэнстон? — спросил он.

— Отлично. А зачем мне к вам заходить?

— Ну мало ли. Приходите и купите картину. Туристские пейзажи. Рамы, украшенные выжиганием.

— Спасибо.

— Я приглашаю вас. И еще. Во-первых, я всегда буду знать о том, куда вы идете или едете. Во-вторых, остерегайтесь приятного пожилого джентльмена, седоволосого, он ходит с ротанговой тростью с серебряным набалдашником в виде полуоткрытой водяной лилии.

— Вы шутите, — улыбнувшись, сказал я.

— Нисколько. Издержки профессии. Вы лишаетесь чувства юмора. Впрочем, по-своему наша профессия может быть весьма забавной. В Лондоне сказали, что его специально готовили к этому и что он убийца. Обратите внимание на трость.

Впрочем, он не чрезмерно умен. Но очень упорен в исполнении приказа.

Майкл хихикнул и выжал лимонный сок на последнюю устрицу, которая лежала на тарелке, прежде чем я успел взять ее.

Я встретился с Веритэ в «Градска кафе» и заказал ей кофе и кусок кекса.

— Вчера утром, — сказала она, — они отбыли на пароме на остров Млет.

— Где это?

— В четырех-пяти часах от побережья. На острове есть несколько озер, и на одном из них островок с монастырем, построенным в тринадцатом веке, который сейчас превратили в отель. Они заказали себе номера в нем. То же самое я сделала и для нас. Мы выезжаем завтра, рано утром. Я правильно поступила?

— На редкость правильно.

Мы вернулись в отель и перекусили. Затем Веритэ ушла в свою комнату, и я не видел ее до самого обеда. Я выпил виски, а потом мы танцевали. Мы ненадолго задержались в главной гостиной. В какой-то момент я обнаружил, что стою на месте, глядя через плечо Веритэ на столик, за которым сидели некрасивая коренастая женщина и пожилой мужчина с иссиня-черными коротко подстриженными волосами, одетый в жесткий немецкий костюм. Сбоку к столу была прислонена ротанговая трость с серебряным набалдашником, выполненным в форме полуоткрытой водяной лилии.

Он что-то сказал спутнице, та довольно засмеялась, протянула руку и нежно похлопала его по щеке. Может быть, с крашеными волосами он ей нравился больше.

После обеда мы направилась в свои номера, я зашел вместе с Веритэ в ее номер.

Она нахмурилась, но я сказал:

— Что вы сделали с вашими отчетами для герра Малакода?

Она расслабилась:

— Я отправила их сразу же, как только написала.

— А копии?

— Я не храню их.

Я прошел через комнату и открыл двустворчатое окно. Под ним располагался маленький балкончик. Балкончик моего номера находился в трех футах. Больше балконов не было. Маловероятно, чтобы кто-то умудрился влезть сюда.

Я повернулся к Веритэ:

— Заприте дверь на замок и подставьте к ней стул. Не клином, а вот так. — Я показал как. — Чтобы он с грохотом рухнул, если кто-нибудь попытается войти к вам. Если что случится, кричите как можно громче. Это действует лучше, чем любое оружие, и я тут же приду на помощь.

— Очень мило, что вы заботитесь обо мне, и я сделаю так, как вы сказали. Но, — она подошла к столу и взяла свою сумочку, — я могу и сама о себе позаботиться. — Веритэ достала маленький автоматический пистолет. — Герр Малакод настоял на том, чтобы я взяла его.

— Скажите спасибо герру Малакоду.

Я направился к двери, собираясь пожелать ей спокойной ночи, но она вдруг спросила:

— У вас нет ничего такого, что я должна была бы передать герру Малакоду?

Она работала на своего хозяина. А мне приходилось работать на двух.

— Нет. Просто предчувствие. Если вы будете часто ездить на автобусе по одному и тому же маршруту, вы легко научитесь определять безбилетника.

Она одарила меня улыбкой, а я пожелал ей спокойной ночи.

Я не уходил от ее двери до тех пор, пока не услышал, как она повернула в замке ключ и пододвинула к двери стул.

* * *

Я спустился в бар и выпил немного на ночь, а затем подошел к администратору и задал несколько вопросов относительно поездки на Млет. Девушка, сидящая за столом, явно скучала и была не прочь поболтать. Когда я вновь поднялся наверх, мне уже было известно, что мужчина с ротанговой тростью и его спутница записались как герр и фрау Шпигель из Берлина. У меня было сильное подозрение, что им обоим не составляло труда переходить из западной части Берлина в восточную.

Я лег в постель, обдумывая некоторые довольно неожиданные идеи, но это ни к чему не привело. Кэтрин и миссис Вадарчи и моя беспорядочная слежка за ними; Малакод, богатый еврей филантроп; Сатклифф, знаменитость Уайтхолла, а также настойчивые сыщики из Москвы в лице Говарда Джонсона и герра Шпигеля. Я готов был поспорить, что где-то на периферии в игре участвует и представитель немецкого Федерального управления по защите конституционных прав. Бонн не останется в стороне, если Кэтрин, Стебелсон и Малакод были гражданами Западной Германии, а я был уверен в том, что это именно так. Все признаки пряного пирога были налицо. Конечно, хотелось бы знать, вынут ли он уже из печи или пока что томится в духовке в ожидании появления румяной корочки. Впрочем, независимо от того, на какой стадии приготовления он находился, я надеялся, что у меня будет возможность ткнуть в него палец и выковырять изюм.

Я прочел главу из «Пятна позора», после чего погрузился в легкий сон, который был нарушен лишь утром. В пять часов в дверь постучал портье. Я давно усвоил, что независимо от того, где вы путешествуете, вас поднимут в самое неподходящее время.

На такси мы перебрались через холм и оказались внизу, в порту Груч, где поднялись на борт маленького пароходика. Веритэ спустилась вниз и забилась в угол отведенной нам каюты.

Я остался наверху, наблюдая за тем, как на передней палубе укладывались небольшие грузы для жителей острова. Здесь было все: начиная от удобрений, мастики для пола, смазочного масла и обрядовых полотенец и кончая странными клетками с цыплятами, у которых от страха перед водой пожелтели глаза.

С моря дул сильный ветер, он нес красную бокситовую пыль с отвалов, расположенных вдоль мола, несколько парней и девушек пели и играли на мандолинах и гармонях так бодро, как будто было уже далеко не шесть часов утра.

До того как пароход отошел от пристани, на борт вбежал запыхавшийся Майкл и передал мне записку.

— Еле успел, — сказал он. — Я не застал тебя в отеле. Прочтешь попозже. — И он исчез.

Когда пристань осталась далеко позади, я спустился вниз и присоединился к Веритэ. Она заказала яйца с беконом и кофе. Официант принес яйца, плавающие в лужице оливкового масла. К нам подсели двое молодых моряков, которые ехали на один из островов домой в отпуск, и молодая женщина с месячным ребенком. Моряки объяснили, что это ее первенец, которого она родила в родильном доме в Дубровнике.

Ее муж работает школьным учителем на острове Сипан. Ребенок тихо сосал молоко из бутылочки каждые десять минут.

Мне не понравились яйца, но кофе оказался очень хорош. Веритэ велела плеснуть туда бренди. Когда я высказал удивление по этому поводу, она заметила:

— Это полезно для желудка.

Французы проявляют удивительную прыть, когда дело касается их здоровья.

Я часок соснул, а когда проснулся, увидел, что Веритэ кормит ребенка из бутылочки, пока его мать вышла в туалет. Когда ребенка стошнило, Веритэ справилась с ситуацией при помощи пары салфеток, причем так ловко, словно у нее уже был опыт по этой части, и улыбнулась, глядя малышу в лицо.

Я взял «Пятно позора» и, прикрывшись книгой, прочел записку, которую передал мне Майкл Оглу.

"Вадарчи может попытаться неожиданно уехать из Югославии. Установить связь тебе поможет человек, у которого на левой руке нет большого пальца. «Мамаша Джамбо» устарела.

Теперь — «инспектор». Ради.".

Я сидел, пытаясь догадаться, что это за человек, у которого на левой руке не хватает пальца, но безрезультатно.

Глава 8 Брунгильда в бикини

На Млет мы прибыли около полудня. Пароход шел медленно, то и дело останавливаясь, чтобы принять на борт пассажиров или груз. Молодая мама высадилась на Сипане, ее встретил муж, молодой человек, одетый в темно-синий костюм и рубашку с распахнутым воротом. Женщина и ребенок сели на спину осла и стали гордо подниматься по склону холма, сопровождаемые толпой тетушек и дядюшек.

После Сипана мы посетили острова Лопуд и Колочеп. Я сидел на палубе и вместо «Пятна позора» читал Федора. По правому борту вдоль материка тянулась серо-белая гряда гор, а по левому — зеленели острова. Согласно Фодору, особого внимания заслуживает здесь то, что это единственное в Европе место, где мангусты разгуливают на свободе. По-видимому, их завезли с востока много лет назад, чтобы очистить остров от змей. К тому же это был довод в пользу того, что именно Млет, а не Мальта был тем местом, где потерпел кораблекрушение святой Павел и где его укусила змея. Змеи, мангусты, Кэтрин и святой Павел. Я с нетерпением ждал, когда же мы туда прибудем.

Наконец пароход достиг маленького порта в северной части острова, под названием Полач, чемоданы были сгружены на берег. А затем подкатил небольшой автобус, который перевез нас через перевал и доставил к берегу главного озера — Большого озера. Моторная лодка перевезла нас к дальнему берегу, где располагался островок, такой маленький, что с одной оконечности до другой можно было спокойно докинуть мяч. На нем высился отель «Мелита», который в тринадцатом веке был бенедиктинским монастырем. Перед отелем простирался широкий, покрытый гравием мол, заставленный столиками и украшенный цветными зонтами от солнца. Первой, кого я увидел, была Кэтрин, облаченная в желтый купальник; она лежала, растянувшись в шезлонге. Глаза ее были прикрыты, а лицо повернуто к солнцу. Рядом с ней сидела миссис Вадарчи, одетая в платье цвета кофе и большую шляпу с широкими полями. Лицо ее хранило такое выражение, словно она только что вернулась с приема в Букингемском дворце.

Она что-то вязала на деревянных спицах, таких огромных, что с их помощью вполне можно было бы изготовить и потник для лошади.

Наши чемоданы взяла девушка, одетая в короткое черное форменное платье, соблазнительно обтягивающее грудь, и направилась с ними вверх по лестнице, прошла ряд аркад, а затем через узкую дверь вошла в маленький вестибюль отеля.

Следуя за нею, я обернулся и увидел Кэтрин. Глаза ее были открыты, и она смотрела на меня. Секунду мы смотрели друг на друга, а затем она зевнула — думаю, для успокоения миссис Вадарчи, — и снова откинулась в шезлонге.

Нам предоставили номера, расположенные на первом этаже вдоль фасада. Это были длинные, сводчатые комнаты с высокими окнами, из которых видны мол и ближний берег озера, до которого было около двухсот ярдов.

С внутренней стороны двери висела табличка с текстом, написанным на трех языках. Он гласил, что вода в отель поступает из островных родников и что электричество вырабатывается местным генератором. Далее были указаны часы, когда вода и электричество отключались. Рядом с кроватью стояли переносные светильники, на случай, если кому-то вздумается выйти среди ночи.

Я начал распаковывать чемодан, но через несколько минут мое занятие прервал стук в дверь. Я крикнул:

— Войдите! — и дверь открылась.

Это была Кэтрин. Вокруг купальника у нее было обмотано полотенце. Она скользнула в мои объятия точно дельфин, всплывший на поверхность моря. Я повалился спиной на кровать, обнимая и целуя ее, и какое-то время мы не произносили ни слова. Я не сразу осознал, что сквозь шелковую рубашку мое плечо колет щетка для волос.

Наконец Кэтрин села, держа мою руку, покачала головой и сказала:

— У меня всего несколько минут. Она следит за мной, как ястреб.

Тыльной стороной ладони я мягко потер ее загорелую кожу на животе и спросил:

— Почему бы нам просто не отравить ее?

Она хихикнула и пробежалась пальцами по моим волосам, и они тут же затрещали от электрического разряда.

— Милый.

Она поцеловала меня, но слишком уж быстро.

— Мне нужно поговорить с тобой. И чтобы нам никто не мешал. Разговор не на пять минут, а на полчаса. Что, если в твоей комнате? Сегодня ночью?

— Нет! — Кэтрин наклонилась и провела своими губами по моим. Я почувствовал, что мои кости стали мягкими, словно замазка. Она оторвала губы. — Ее комната смежная с моей, и она может услышать.

— Тогда приходи сюда.

Кэтрин покачала головой:

— Когда здесь гасят свет, становится темно, как в могиле. Ты хочешь, чтобы я отправилась со свечкой и вломилась в чужую комнату?

— Но где же тогда?

Она на минуту задумалась. Ее тонкие, нахмуренные брови были просто прелестны.

— После ленча мадам часа два спит. Возьми лодку и встречай меня завтра на тот стороне острова.

Кэтрин встала и обмоталась полотенцем, потом улыбнулась и направилась к выходу, но у двери остановилась и спросила:

— А эта мадемуазель Латур-Мезмин, что приехала с тобой, очень миленькая, верно? Но я рассержусь, если ты будешь спать с ней.

— Она мадам, — поправил я. — А может, это мне стоит сердиться, что не сплю с ней? Как ты узнала ее имя?

Не могу сказать точно, замялась Кэтрин или нет. Вечная проблема. С ней никогда нельзя быть уверенным. Она только сказала:

— Прежде чем войти сюда, я заглянула в регистрационный журнал.

Она выглянула в коридор, осмотрелась, а затем исчезла.

В тот вечер после ужина мы с Веритэ сидели за одним из столиков, стоящих на моле, и пили кофе с ликером. Обстановка была умиротворяющей. Конечно, было бы намного приятней очутиться здесь просто во время отпуска, когда не надо без конца думать над тем, что происходит вокруг, кто кого дурачит и зачем. Большое озеро покоилось среди возвышающихся над ним холмов, с приходом сумерек оно приобрело глубокую синюю окраску и выделялось на фоне более бледного вечернего неба. Теплый воздух был наполнен смолистым запахом сосен и земляничных деревьев. В отеле зажгли цветные фонари, осветив арки колоннад, расположенных перед столовыми. Рыбы в озере выпрыгивали на поверхность и били хвостами о тихие воды. Вокруг жужжали москиты, время от времени они совершали на нас свои злостные набеги, а где-то на берегу в печальном разочаровании ухала сова. Нас окружали привычная толпа "немцев, две-три группки англичан и несколько югославов. Откуда-то с дальнего конца мола до меня доносился голос мадам Вадарчи, низкий и гудящий, как у выпи. Милая старушка, подумал я, вяжет попону для своей любимой лошадки, а с собой возит кожаный хлыст, чтобы содрать с нее шкуру, как только та начнет взбрыкивать.

Я вытянул руку и поднес зажигалку к сигарете Веритэ. Мягкий отблеск огня оттенял прелестные черты ее лица, а в глазах отражались огни отеля. Если бы кто-то продумал все с самого начала или оценил бы ситуацию с логической точки зрения, мне кажется, влюбиться в женщину типа Веритэ было бы лучше, чем в такую, как Кэтрин. Впервые я честно признался себе в том, что Кэтрин, не важно почему, имела больше шансов превратиться в настоящего бродягу. Она была способна использовать кого угодно, лишь бы отправиться туда, куда ей хочется. Я понял это совершенно ясно. Но для меня это не имело никакого значения. Вы все равно пойдете туда, куда поведет вас инстинкт.

— Я видела, — сказала Веритэ, — что, как только мы приехали, она заходила к вам в комнату.

— Да. Она очень боится, что я перестану общаться с ней.

Я много бы дал за то, чтобы узнать почему.

— Вы что же, влюблены в нее?

— Не знаю. Завтра днем у нас должно состояться собрание акционеров. Независимо от того, как пройдет голосование, я за рабочих. Ну а вы что о ней думаете?

— Ничего, если не считать одного момента.

— Что-то необычное?

— Нет, наоборот, очень обычное — такое, что одна женщина всегда заметит в другой.

— Что же это?

— Она, похоже, любит лишь себя. Вот и все.

— А хотите услышать кое-что по-настоящему глубокое? Мягкие люди как влюбляются? Им бросают вызов. Он не верит, я имею в виду отдельно взятого человека, значит, он не верит, что у него нет чего-то такого: магии поцелуя,которая способна растопить заледеневшее сердце. В книгах любой нации вы найдете множество разглагольствований на эту тему. И давайте не будем подходить к этому вопросу односторонне. Существуют и мужчины, похожие на нее, и женщины, которые думают, что только они одни имеют магическую силу, способную изменить их.

Веритэ не торопясь встала, вышла из-за стола и направилась не в сторону отеля, а к узкой дорожке, которая бежала вокруг острова среди кипарисов, а затем упиралась в кромку воды.

Я тоже встал и пошел следом за ней, ругая себя за то, что, пустившись в разглагольствования, совсем забыл о ее прошлом и высказал, хотя и беззлобно и ненамеренно, все, что о ней думал.

Когда я почти догнал Веритэ, она обернулась и подождала меня.

— Простите, — сказал я. — Я не подумал.

Она кивнула:

— Знаю.

Неожиданно она легонько схватила меня за локоть, и мы пошли по тропе.

Наша прогулка длилась всего десять минут, а затем мы снова оказались на высокой лоджии, которая располагалась над главной лестницей, ведущей к отелю с мола. К нему только что подошла моторная лодка. Она вернулась с другого берега озера и привезла новых туристов. Фонарей отеля хватило на то, чтобы увидеть, как лодка подошла к молу. На, берег ловко вспрыгнул человек; затем он повернулся и помог сойти женщине. Я заметил блеск серебряного набалдашника, а затем эти двое стали подниматься по каменным ступеням, а следом за ними шел лодочник с чемоданами.

— Это герр Вальтер Шпигель и его жена, — сказал я Веритэ. — Заприте на ночь дверь и придвиньте к ней стул.

* * *

Ночь прошла спокойно. По крайней мере для Веритэ. Я заглянул к ней прежде, чем отправиться завтракать. Она завтракала в своей комнате. В ответ на ее вопрос о Шпигеле я сказал, что этот человек известен мне по моей прошлой политической работе, которой я занимался в Лондоне, и что я сомневаюсь, что он приехал на Млет только затем, чтобы поправить здоровье.

Веритэ могла сообщить об этом Малакоду в своих отчетах. В отеле не было телефона. Но я не сказал ей о своей уверенности в том, что герр Шпигель — вовсе не немец.

Завтракал я на моле, залитом солнечным светом. В одном из шезлонгов я нашел какой-то журнал и отправился в небольшой садик, расположенный позади отеля на склоне, где уселся под оливой, чтобы вот так, ни о чем не думая, провести утро.

Минут через двадцать ко мне присоединился герр Вальтер Шпигель. Мы сидели на каменной скамье футов шести в длину, с такой же каменной спинкой, украшенной резьбой. Несомненно, старые монахи после отдыха в саду, или занятий винокурением, или долгой работы в часовне приходили сюда, садились на скамью и предавались созерцанию и размышлениям. Я сидел на одном краю скамьи, а Шпигель уселся на другом. Я инстинктивно почувствовал, что он меня вычислил.

Их научные отделы не совершают ошибок. Я испытывал чувство беспокойства. Над моей головой, очевидно, висел какой-то явный знак, что-то вроде подвижного нимба. Иногда мне казалось, что это единственное, чем я полезен таким, как Сатклифф и Мэнстон. Другие мои качества отнюдь не обладают столь притягательной силой.

Он положил ротанговую трость с серебряным набалдашником между нами, деланно вздохнул, а затем зажег длинную черную сигару, которая источала такой запах, словно сотни акров добротной степи оказались охваченными пламенем. Я закурил сигарету.

— Бедный Говард Джонсон сломал руку, — спокойно произнес он.

— Какой неуклюжий.

Шпигель засмеялся. У него было необычное лицо: серое, все в крапинках, точно пемза. На нем был шелковый коричневый костюм и панама, сидевшая на голове очень аккуратно. Он выглядел как обычный берлинский адвокат на отдыхе. Может быть, он и жалел, что это не так.

— Могу я надеятся на честный разговор, мистер Карвер?

— Да, но лишь в том случае, если вы тоже будете говорить прямо и откровенно.

Он кивнул, а затем сказал:

— О, я забыл. Все эти глупости. Я должен был сказать: «мамаша Джамбо». Правильное предисловие, да? Вы уж простите меня.

Я так давно занимаюсь этими делами, что вечно что-то забываю или нахожу все эти формальности излишне утомительными.

— Вам нужно следить за своей речью. Говорите проще.

Он выдохнул дым прямо на рой мошек, и они тут же исчезли.

— Между Москвой и Лондоном, — начал он, — было решено, что эта операция будет осуществляться совместно. Естественно, решение было принято на очень высоком уровне. Где еще могут приниматься такие решения? Ну вот, я говорю честно. Подобное следование разными курсами к общей цели приводит лишь к путанице и, увы, к недоверию. Но я очень счастлив. Почему? Если честно, то потому, что я стар и мне приятно, что молодой, активный человек занимается такой... Как бы это сказать?

— Идиотской работой вполне подходит. Попробуйте.

— Да, идиотской работой. Но не подумайте, что я говорю с пренебрежением. Кроме того, поскольку мне известно, что вы работаете не на какую-то организацию, а частным образом и используете свои особенные способности, естественно, вас волнует аспект вознаграждения.

— Вы говорите о деньгах?

Возможно, он действительно слишком стар для такой деятельности, раз так разглагольствует. А может, просто поглупел от напряжения. Я уже встречал таких. А может, он обогнал меня на милю и собирается сделать вид, будто растянул сухожилие.

Бог его знает. Временами я по-настоящему тосковал по дому и по своей куда более обыденной работе.

— Деньги, ах да Как я говорил, было принято решение о совместной деятельности, и поэтому можно не кривить душой.

Что касается прошлого, то вы уж извините Говарда Джонсона за его неуклюжую стратегию.

— Я прощу ему все, что угодно, за деньги.

— Великолепно!

Шпигель вынул конверт и деликатно положил его рядом с ротанговой тростью.

Я не бросился к конверту. Я мог бы ответить деликатностью на деликатность, но пошла явная ложь. «Мамаша Джамбо». Он почувствует себя круглым дураком, когда его шифровальщики доложат ему о пароле «инспектор». Я решил пока не трогать конверт и сказал.

— А мои инструкции?

— Они остаются совершенно теми же. Мы по-прежнему хотим знать, где сейчас миссис Вадарчи, а вы, vive l'amour^[73], связаны с ней самым непосредственным образом. Просто не отставайте от них, вот и все, что требуется. Разумеется, когда я поднимусь с этой скамьи, мы будем вести себя так, будто мы не знакомы. С той лишь разницей, что теперь мы работаем вместе. Я к вашим услугам, а вы — к моим. Будет прекрасно, если этот уникальный пример совместного сотрудничества будет первым из многих и станет развивать и укреплять чувство интернационализма — Постараюсь способствовать этому, — сказал я, взял конверт и открыл его.

Там лежала сотня новеньких, хрустящих пятидолларовых банкнотов. Я тщательно пересчитал их, а он наблюдал за мной до тех пор, пока я не поднял голову и не посмотрел прямо в его холодные агатовые глаза.

— Это ежемесячный гонорар.

— Очень мудро.

Я положил деньги в карман. Теперь, когда мы стали приятелями, я решил испробовать на нем один старый приемчик.

— Если бы там, наверху, доверяли нам чуть больше, они бы имели лучшие результаты. Я уже устал работать в темноте.

Шпигель кивнул:

— Мы находимся на слишком низкой ступени пирамиды, чтобы они доверяли нам. Каким бы делом я ни занимался, я никогда не знал всей правды, мне давали крошечное количество информации, скажем, процентов пять. Мы как ломовые лошади — тащим вперед повозку, но на глазах у нас шоры, и мы видим лишь одну дорогу.

— Вы чертовски правы, — сказал я пылко, поняв, что он расположился ко мне еще больше, — мы были парой шестерок, ворчащих на своих боссов. В самом деле, — продолжил я как бы между прочим, — если бы не книга, которую я взял в машине у Говарда Джонсона, я бродил бы в еще больших потемках. «Пятно позора», автор — профессор Вадарчи.

— О! — Шпигель усмехнулся. — Необходимое чтиво. Хозяева жизни щелкают символическим хлыстом. Но давайте не забывать, что за этим безумством часто стоит...

Он оборвал себя на полуслове, взглянул на меня и улыбнулся. Мы оба поняли, что он замолчал вовремя. Больше из него мне ничего не выжать. Но из всего сказанного им в моем мозгу звенели лишь слова «символический хлыст».

Я взял его ротанговую трость, повернул набалдашник и потянул за него. В руке у меня оказалось тонкое, сверкающее лезвие — оно высунулось с легким шипением, подобный звук можно услышать, проведя пальцем по шелковому чулку.

— Прелестно, — заметил я.

— Это из Толедо. Я купил ее в Испании в тридцать девятом, когда был там командиром танковой бригады. Хорошие были времена.

— Я был тогда еще слишком мал, — сказал я.

— Естественно.

Я сунул рапиру обратно, и ее шелковый вздох вызвал у меня некоторую дрожь.

Шпигель встал, взял трость, поправил панаму и произнес:

— Я приду сюда вечером, чтобы искупаться, — улыбнулся он мне по-отечески и добавил:

— Мы следим. Вы и я. И мы сотрудничаем. Это хорошее соглашение.

— Просто чудесное.

Это и в самом деле было неплохо — за пятьсот долларов в месяц.

* * *

После ленча я взял маленькое каноэ — одну из лодок, которые отель предлагал гостям. У него было два сиденья и одно двухлопастное весло. Обогнул на нем остров и причалил к берегу, прямо за старым могильным памятником — высоким белым склепом, частично врытым в склон. Монахи устанавливали их вертикально, отдельно друг от друга, наверное, по тем же причинам, по каким в Нью-Йорке строятся небоскребы. Каноэ Давало небольшую течь: щели в нем явно не были законопачены, и я шлепал по воде босыми ногами и курил, пока не появилась Кэтрин, одетая в зеленое полосатое платье, которое застегивалось спереди на пуговицах. Руки и ноги — обнажены.

Солнце ослепительно сверкало в ее светлых волосах. Она села в лодку, и я отчалил, держа курс на запад, в сторону дальнего берега озера, к тому месту, где узкий проток вливался в морской эстуарий. Мы держались берега, и поэтому с острова нас нельзя было заметить. Вокруг острова у самого берега шла дорожка, но никто как будто не спешил воспользоваться ею.

Стручки дрока трещали, цикады звенели, солнце сверкало, а воздух был полон запахами сосны, ракитника, земляничных деревьев и чабреца. Высоко над головой лениво парила пара канюков, а где-то вдали, несомненно, предавались сиесте мангусты. Это был самый подходящий день для того, чтобы покатать девушку на лодке. Становилось все жарче, и Кэтрин расстегнула платье, а затем и вовсе сняла его. Она была в зеленом купальнике.

Я увидел небольшой пляжик, над которым нависали ветви сосен и тамарисков, и пристал к нему. Мы прошли по песку и плюхнулись в тени скал. Я зажег одну сигарету ей, а вторую — для себя и строго сказал себе, что сначала — дело и только потом — удовольствие. Кэтрин, должно быть, думала так же. Она подтянула ноги, уперла подбородок в колено и серьезно посмотрела на меня сквозь свисающие пряди распущенных волос.

Казалось, что каждая линия ее тела говорила о том, что любое дело пустая трата времени, но я не уступил.

— Ты когда-нибудь слышала о человеке по имени Малакод?

— Нет.

Я воспротивился искушению попытаться решить, лжет она или нет. Это было бы слишком сложно. Я просто задавал вопросы и получал ответы. А правильные выберу потом.

— Стебелсон работает на него. А теперь и я.

— А чем ты занимаешься?

— Слежу за тобой. Или, если быть более точным, за миссис Вадарчи.

— Зачем?

Мне не понравилось, что она так ловко начала задавать вопросы, но это было не важно.

— Не знаю. Мне лишь приказали следить за миссис Вадарчи и сообщать Малакоду о ее передвижениях. Ты не знаешь, где конечная цель ее путешествия?

— Нет.

— Она интересует массу других людей.

— Людей из правительства?

Я улыбнулся:

— Неплохо сказано. Но с чего ты взяла?

— Кто-то обыскал наши комнаты в Париже. Ничего не пропало, значит, это был необычный вор, верно?

— Правильно мыслишь. А теперь давай вернемся к тебе и миссис Вадарчи. Она познакомилась с тобой в магазине, ты ей понравилась, и она предложила тебе работу: стать ее компаньонкой и секретарем, так?

— Да.

— А прежде ты никогда с ней не встречалась?

— Нет.

— Но хорошая секретарша обязательно сообщила бы хозяйке, что за ней следят. Почему ты этого не делаешь? Точнее, почему ты всячески стараешься сделать так, чтобы помочь мне следить за тобой?

Она глубоко затянулась и тоненькой струйкой выпустила дым, так что он, словно вуалью, окутал ей лицо, затем зарыла в песок палец ноги.

— Почему? По двум причинам. Во-первых, личная. Ты мне очень нравишься. Мне нравятся твои глаза и твой взгляд. Мне нравится все, что ты делаешь. Мне нравится, когда ты ласкаешь и целуешь меня. Мне все в тебе нравится. Поэтому здорово, когда ты рядом со мной. — Она протянула руку и легко коснулась моей голой ноги. В этот момент наш серьезный разговор дал трещину.

— Ну, это личная причина, — сказал я. — А вторая?

— Она, возможно, тоже личная. Вот ты смотришь на меня, и что ты видишь? Красивое тело, достаточно красивое, чтобы хотеть затащить его в постель? Это все, что нужно мужчинам.

Ну а я хочу большего. Поэтому я, бедная девушка, работаю на себя, чтобы иметь все это. И миссис Вадарчи может посоветовать, что нужно для этого делать.

— Она тебе так и сказала?

— Примерно. Она много болтает, но иногда проскакивают довольно важные вещи.

— Какие же?

— Они тебе не понравятся.

— А все-таки?

— Она, как бы это сказать, — Кэтрин потерла кончиком пальца бровь, — видит будущее, она — das Medium^[74]. Она рассказывала обо мне.

— Что?

— Что я особая, что у меня особая судьба. Скоро моя жизнь изменится. Все, что есть сейчас во мне, мое красивое, мое хорошее тело, это все внутри меня, оно дает мне понять, что жизнь хороша, а скоро у меня будет жизнь внешняя, которая будет гармонировать с внутренней жизнью. Деньги, большой дом и меня будет знать каждый, как все знают о Брунгильде или Елене из Трои.

— И ты этому веришь?

— А что тут плохого? Мне бы это понравилось. Еще она сказала, что я выйду замуж.

— Не нужно быть предсказателем судьбы, чтобы понять это.

— Но этот человек особенный. Более чем особенный. Какой-то выдающийся человек, кому я нравлюсь.

— А имени она не сказала?

— Нет. Она сказала только, что он высокий, светловолосый, сильный и вообще как Бог.

— И ты веришь этой ерунде?

— Ерунде?

— Бессмыслице. Ты веришь в это?

Кэтрин улыбнулась:

— Не знаю. Но думать об этом приятно. Ты ревнуешь меня к этому человеку?

— Естественно.

— Не надо. Я всегда буду любить тебя.

— Ну хорошо. Но давай вернемся к нашему делу. Очень многих интересует миссис Вадарчи и то, куда она едет. Но мы-то с тобой смотрим трезво на все это? Правильно?

— Правильно.

— Как и ты, я — бедный парень, у которого нет ничего, кроме красивого тела, жажды жизни и желания поймать свою синюю птицу.

— И?

— Если я вижу, что могу чего-то добиться помимо этой работы, я не упускаю случая. Например, тебя. В конце концов, все это дело с Еленой из Трои может не выгореть. Но если мы поможем друг другу, то получим хорошую прибыль. А когда все это кончится, мы найдем какое-нибудь приятное местечко, где и потратим наши денежки.

— С чего ты взял, что здесь может быть какая-то прибыль?

— Повторяю, слишком уж многих интересует миссис Вадарчи. Что-то затевается, и где-то должна обнаружиться какая-то информация, которая очень дорого стоит. Итак, будем связываться с этим или нет?

Она неторопливо выпрямила руки и ноги и легла на спину, глядя на небо. Маленькие кристаллы кварца и полевого шпата вырисовывали вокруг ее тела легкую линию. Я сидел очарованный, удивляясь тому, как, черт возьми, можно говорить о деньгах в таком месте и в такое время, но здравый смысл холодно прошипел мне, что всегда наступает такой момент, когда ты вылезаешь из теплой кровати, вздрагиваешь, чувствуя, как твои ноги касаются холодного линолеума, а в кармане нет ни одного шиллинга, чтобы заплатить за газ.

— А как все это будет?

— Ты же видишь, что я не теряю из виду миссис Вадарчи.

И ты с ней круглосуточно. Момент наступит. Идет?

Кэтрин повернула ко мне голову, и я увидел, что ее глаза покрылись темно-фиолетовой дымкой.

— Идет? Что-нибудь да получится.

Она перевернулась на бок в мою сторону, похлопала рукой по спине, чтобы стряхнуть с лопаток песок, а затем придвинулась ко мне. Она подняла руки, и купальник соскользнул с ее груди.

Ее губы были рядом с моими, открытые и страстные, мои руки обнимали ее, и меня нисколько не волновало, что все, что она сказала, могло оказаться чистейшей ложью. Я знал лишь то, что хочу ее, и не важно, кто она, не важно, что ждало нас впереди. Я любил ее, и если слово «любовь» не подходило к этому, значит, верного слова вообще не существовало. Я прижимал к себе Кэтрин, чувствуя, что такая же жажда поднимается и в ней и что огонь, который горел под моими руками, когда я ласкал ее, сжигал и ее, когда она ласкала меня.

И вдруг где-то совсем рядом заорало радио, с треском разбив нашу идиллию на тысячи осколков.

Я выкину этого парня из головы

И пошлю его

Я перевернулся и сел. Всего в нескольких ярдах от нас по пляжу вышагивала не кто иная, как фрау Вальтер Шпигель. На ней была красная купальная шапочка, нейлоновый купальник цвета леопардовой шкуры, а ее руки и ноги казались вылепленными из теста. Она аккуратно поставила приемник на самый край берега и вошла в воду. А затем, отойдя на несколько ярдов, повернулась в нашу сторону, слегка присев, и плеснула воды себе на плечи. Потом она ухнула и пару раз дружески помахала нам рукой. Если бы у меня было ружье, я бы охотно застрелил ее и оставил на съедение жукам.

Глава 9 Зигфрид упражняется

Время истекло. Фрау Шпигель с плеском барахталась на мелководье. Держа Кэтрин за руку, я выкурил четыре сигареты. Транзистор орал старые затасканные песенки и такую же старую затасканную музыку, и все волшебство растворилось в кристально-чистом воздухе. Где-то в отеле «Мелита» начала ворочаться в постели миссис Вадарчи, пробуждаясь от своей сиесты с пересохшими со сна губами и набухшими веками.

Кэтрин пора было возвращаться.

Мы сели в каноэ, и я с трудом удержался от искушения скинуть транзистор в воду, а затем, когда мы прошли мимо фрау Шпигель, от того, чтобы треснуть ее веслом по голове. Кэтрин осипшим голосом сказала:

— Не думай об этом, милый. У нас все с тобой будет в другой раз.

Я навалился на весла, выплескивая бессильную ярость.

Когда мы подошли к острову, Кэтрин повернулась и поцеловала меня, отчего лодка резко качнулась, вылезла из нее и произнесла:

— Ну что, мы возьмемся за это дело? И всегда будем честны друг с другом?

Я кивнул.

— И значит, все важно? Любая мелочь?

— Да.

Она сунула руку в карман платья, вынула оттуда клочок бумаги и подала мне.

— Что это? — Я стал разворачивать его.

— Я списала текст телеграммы, которую получила миссис Вадарчи, пока мы были в Дубровнике. Может, это пригодится. — И Кэтрин пошла по тропинке, которая вела к отелю.

Я смотрел на ее длинные загорелые ноги, мелькающие на фоне склона, и мелькающее пятно платья, пока она не скрылась из виду. Затем взглянул на текст телеграммы.

«Люка Помина. Встретимся, как договорились. Комира».

Внизу рукой Кэтрин было приписано:

«Послано в Германию из Афин».

Я зажег спичку, сжег записку, а пепел выкинул за борт. На лодке обошел вокруг острова и пристал к берегу возле навеса, под которым располагался электрогенератор. Названия «Помина» и «Комира» не говорили мне ни о чем, но вот «Люка» показалось мне знакомым.

За столиком администрации сидела пожилая женщина — она выписывала счета. Я остановился и купил пару открыток с фотографиями, а затем спросил, нет ли у них плана острова. Она долго рылась в шкафу и наконец извлекла оттуда туристскую карту, которая выглядела так, словно кто-то заворачивал в нее сандвичи. Я взял карту с собой в комнату и плюхнулся с ней на кровать.

Млет представлял собой длинный узкий остров, простирающийся примерно с юго-запада к северо-западу. На нем располагалось всего несколько деревень, а большая часть острова была обозначена как «национальный парк». В берег северо-западной оконечности вдавался большой морской рукав, узким перешейком соединяющийся с Большим озером, тем самым озером с отровком, на котором располагался отель. На западе оно соединялось с другим, меньшим озером — Малым озером.

Это озеро отделялось от моря лишь узкой полоской суши. На карте, рядом с маленькой бухтой, огороженной несколькими островками, не примыкающими к берегу, стояло слово «Помина». Полач — место, куда нас привез пароход, располагалось на северном берегу острова, а перед ним было написано слово «Люка». Очевидно, подумал я, Люка — это название гавани или порта. У Федора об этом ничего не было.

В какой-то определенный день здесь, в порту Помина, или вне его должно было что-то произойти. Что касается «Комиры», карта на этот счет не давала разгадки.

В дверь постучали. Я сунул карту под подушку и сказал:

— Войдите.

Это был герр Вальтер Шпигель. Он уселся на стул, положил свою ротанговую трость на колени, отер лицо шелковым платком, а затем воззрился на меня с сияющей улыбкой:

— Приятно провели день?

— Не особенно.

— Научились чему-нибудь?

— Да, самоконтролю.

Он улыбнулся, демонстрируя полное понимание, а я, поскольку он думал, что использует меня, решил использовать его, чтобы выжать из него хоть немножко информации.

— Я не верю этой девушке, Кэтрин Саксманн. Кэтрин знает, что я слежу за мадам Вадарчи, но она словно подыгрывает мне и ничего не говорит своей старухе. Я не могу вычислить почему, и она мне ничего не сообщила. Я думал, что хорошо умею разглядеть в людях второе дно, но здесь я ошибся.

Шпигель кивнул, поджал губы, нахмурился и задумался. Наконец важно произнес:

— Я много думал о ней. Это преданная девушка. Кэтрин предана себе. С таким лицом, фигурой, умом какой еще она может быть? Все остальное было бы ненужным. Кэтрин решила, что выбирать будет только она сама. Но это не все. Теперь она наблюдает, что будет происходить, и ждет, что можно извлечь из этого. Она держится за вас потому, что вы, возможно, где-нибудь и когда-нибудь пригодитесь ей. Но, конечно, такая девушка не станет действовать в одиночку. За ней стоит какой-то мужчина. Простая психология. Женщина, независимо от того, насколько она красива, умна и решительна, всегда должна иметь у себя за спиной мужчину. Таков закон природы.

— Может быть.

Шпигель был изворотлив и хитер. Он отрабатывал свой заработок, пожалуй, получше, чем Говард Джонсон. К тому же старая школа, никаких эмоций, никакого героизма, просто работа, и для него не было ничего лучшего, чем провести вечер за книгой, а затем лечь спать.

— Мы с вами мало что знаем, — сказал я, — и нам остается лишь держать нос по ветру и идти по следу. Но думаю, что Кэтрин знает многое. А может быть, и все.

— Не исключено.

— Как по-вашему, кто же этот человек?

Он лукаво, с пониманием улыбнулся:

— Думаю, вам это известно так же хорошо, как и мне. Не стоит играть в прятки.

— У меня создалось впечатление, что он не принадлежит к тому же типу, что и она.

Я подумал о герре Стебелсоне и понадеялся, что речь шла о нем. Стебелсон, как мне казалось, был единственным кандидатом.

— А что это за тип? Есть мужчины, и есть женщины, и комбинаций может быть множество. Вы не увидите его досье, поскольку вы, скажем так, franc-tireur^[75]. Что касается меня, то я имел возможность заглянуть в него, правда, только краем глаза, но даже этой информации было достаточно.

Шпигель поднялся, и я понял, что он был не прочь пойти дальше, поговорить на профессиональные темы, скинуть с себя груз прошлого опыта и переложить его на плечи человека помоложе, который еще новичок в этой игре и не настолько увяз в ней, как он. Сидя в ногах у мастера, ученик всегда найдет чему поучиться, пока учитель будет разглагольствовать. Но Шпигель слишком хорошо сознавал, чем чреват уход в воспоминания.

Уже у двери он спросил:

— Так она не сказала вам ничего?

— Только что они уезжают.

Это его как будто не удивило.

— Когда?

— Она не знает.

— А как?

— Кэтрин думает, что морем.

— Откуда?

— На полпути к северной оконечности острова есть деревня, или городок. Он называется Бабино Поле. Язык сломаешь, произнося местные названия, правда?

Шпигель улыбнулся:

— Я не сломаю. Языковое родство, не забывайте об этом. Но почему она так решила?

— Потому что мадам В, говорила о том, что они через день уедут.

— Может быть, мне стоит послать туда фрау Шпигель?

— Скажите ей, чтобы она захватила свой транзистор.

Добродушно-грубоватое лицо старого адвоката сморщилось от некоего подобия улыбки. Затем уверенной походкой, которую вы редко встретите в наши дни, он вышел из комнаты. Я не мог понять, удалось мне его надуть или нет. Но попробовать, по-моему, стоило.

Вода и электричество не были отключены, поэтому я побрился и принял душ, а затем оделся и спустился на террасу, чтобы ухватить последние лучи солнца, прежде чем оно окончательно скроется за холмами, и выпить с Веритэ.

— Как провели день?

— Почему вы спросили об этом? Так себе.

— У вас есть что-нибудь, о чем я могла бы написать герру Стебелсону?

— Стебелсону?

— Естественно, ведь все мои отчеты Малакоду проходят через него.

— Ну, естественно. — Это было интересно. — Нет, — ответил я, — пока ничего.

В тот вечер я закончил чтение «Пятна позора». У книги было довольно несложное содержание, но оно имело глубокий смысл и сопровождалось большим количеством исторических справок.

Вообще, в книге речь шла о том, что общепринятые концепции характерных особенностей наций, профессор Вадарчи предпочитал называть их неврозами, были вполне обоснованы. Но обоснованность эта исходила не из того, что именно нации думали о себе, а из того, что воспринималось другими нациями в качестве истинного национального невроза или мифа. Например, англичане в массе своей являются упрямыми лицемерами, неспособными рационально спланировать жизнь нации и ее защиту, и в то же время оказываются умелыми импровизаторами в те моменты, когда нации грозит кризис. В целом же их стали считать легковозбудимыми, нелогично действующими людьми, которые во что бы то ни стало стремятся сохранить свою репутацию и озабочены этим еще сильнее, чем, например, японцы.

Это последнее умозаключение и побудило одного из журналистов «Тайме» высказаться о книге с напыщенным возмущением. Естественно, это было связано с тем фактом, что герр Малакод назначил профессора Вадарчи директором научного фонда, который он учредил для исследования национальных неврозов, с отдельной ссылкой на их влияние на международные политические события. (В действительности через две недели профессор Вадарчи, как говорили, по естественным причинам, оставил этот пост.) Другие нации в такой же степени не лишены недостатков, и, кстати говоря, автор говорит о них как о «мировом сообществе преступников, среди которых то и дело встречаются лица с психическими отклонениями». Кроме того, Вадарчи был строг а к средствам массовой информации. Он доказывал, что радио, телевидение и информационные агентства связаны с дьяволом, поскольку, сократив расстояния и войдя в дом каждого, они преуменьшили важность всего мира и сделали людей равнодушными друг к другу. Каждый день за завтраком люди читают в газетах о войне, трагических происшествиях, убийствах, кражах, грабежах, изнасилованиях, поджогах, преступлениях на сексуальной почве, о моральном разложении людей и партий, все это, вскармливая ad nauseam^[76] к миру, стремится загасить в людях естественное сочувствие к ближнему. Уровень развития цивилизации находится в зависимости от уровня развития средств массовой информации, и на протяжении всей истории самые высшие точки развития цивилизаций связаны с наиболее отталкивающими примерами нечеловеческого поведения в людях.

Цивилизованный, общительный человек всегда был жестоким, порочным и не считал жизнь чем-то святым. За партиями, политиками, причудливой униформой, за истоками социальных реформ и набирающего силу национализма стоял не кто иной, как дьявол.

В целом книга впечатляла и гарантировала повышение кровяного давления. А заканчивалась она тем, что автор поносил все виды международных объединений: Лигу наций, ООН, европейский союз, панамериканский, мировое сообщество, он называл их ненужными, убогими развлечениями, в то время как за спиной людей, которые им предаются, происходят убийства и вашей жизни все время что-то угрожает. По мнению профессора Вадарчи, единственная возможность разрешить эту проблему состоит в создании нормального человеческого общества, которое позволило бы людям стать тем, кем они стремятся стать — настоящими человеческими существами, и тогда мир заново обрел бы силу. Никаких национальных сообществ. Только одна нация, верховная, жестокая поначалу, подчиняющая себе другие нации, но в конце концов, именно она приведет их к Земле обетованной. Среди западных наций Вадарчи предложил двух кандидатов — итальянцев или немцев, больше склоняясь в сторону немцев. Что касается Востока, то достойных людей он нашел среди китайцев.

Профессор приводил множество доводов в пользу своего выбора, и полагаю, что очень многие читатели согласились бы с ним, хотя сами они, может быть, присмотрели бы и других кандидатов.

Это было неплохое чтение на ночь, но я никак не мог понять, при чем здесь, черт возьми, Кэтрин и мадам Вадарчи. Может, мадам Вадарчи воображала себя одним из правителей мира? Да, в своих руках она уже держала хлыст. Размышляя над этим, я незаметно уснул. И где-то в подсознании у меня неотвязно вертелась мысль, что я на самом деле уже все понял.

На рассвете меня разбудил стук в дверь. Я крикнул:

— Входите! — но никто не вошел.

Тогда я привстал на кровати и увидел, что под дверь просунули записку. Я встал, взял записку и прочитал ее, после чего прошел в сводчатый коридор и выглянул в высокое окошко. На краю мола стояла Кэтрин в желтом купальнике. Она нырнула, ловко и чисто, а затем, поднявшись на поверхность, поплыла мощным кролем. Она могла бы дать мне в стометровке фору в пятьдесят ярдов и все равно легко победить.

Я вернулся к себе в комнату, лег в постель и закурил.

В записке было вот что:

«Уезжаем после полудня на Помину. Возьми зубную щетку и пижаму. Люблю».

Я побрился, оделся и зашел в комнату к Веритэ. Она сидела на кровати и завтракала.

— Думаю, Кэтрин и миссис Вадарчи сегодня уедут. Я узнал, что лодка отвезет их вот сюда. — Присев на край кровати, я показал ей Помину на карте.

— И что вы собираетесь делать?

Я взял из ее вазочки кусок сахару и принялся задумчиво сосать его. Сидящая в постели Веритэ выглядела весьма привлекательно. Темные волосы собраны на затылке в узел, а небольшая пижамная курточка была скромно застегнута до самого ворота.

— Конечно, я не поплыву за ними. Единственное, что мне остается, это постараться узнать название яхты, если, конечно, это будет яхта. Ну а затем ее можно будет выследить. Но чтобы все это устроить, нам придется вернуться в Дубровник. А это означает потерю времени. И вполне возможно, что Кэтрин не сможет тут ничем помочь. Думаю, будет лучше, если вы договоритесь с администрацией, чтобы мы смогли уехать в Дубровник сегодня вечером.

— Вы хотите, чтобы я сопровождала вас на Помину?

— Нет. После ленча я отправлюсь туда один. Мы же не хотим специально обращать на себя внимание.

— Из-за герра Вальтера Шпигеля? — Веритэ проницательно взглянула на меня и слегка улыбнулась.

Я кивнул. А она не глупа. Во всяком случае, для секретарши.

— Его интересует Кэтрин. Он пытается сделать меня своим партнером. Не скажу, чтобы он внес хоть какую-нибудь ясность в это дело. Но я умудрился продать ему идею, будто миссис В. отправляется в Бабино Поле, а оно — совсем в другом направлении. Он собирается послать туда свою фрау. Наверное, на спине у мула. Там, кажется, нет никаких дорог, но компанию ей составит транзисторный приемник. Мне только очень хотелось быть уверенным в том, что после ленча Шпигель устроит себе сиесту. Идет?

Она кивнула и отвела мою руку в сторону, когда я потянулся к вазочке с сахаром.

— Сахар вреден для зубов.

Я рассмеялся:

— Они большие и крепкие. У меня есть сильное желание укусить ими кого-нибудь.

Она хихикнула, и я словно услышал, как тихо лопаются мыльные пузыри, сверкающие на солнце.

— Не думайте обо мне плохо. Я страшен лишь в гневе. Я уже по горло сыт своей работой. И по горло сыт блужданием в темноте. Меня гложет любопытство.

Она рассмеялась и сказала:

— У меня есть брат, и вы ему понравились бы.

Я встал и подошел к двери:

— Чертовски нехорошо говорить это мужчине. Пусть он познает все прелести романтического преследования. И единственное, на что я согласен, это быть братом своей сестры.

— Кроме того, не должны ли вы, выражаясь служебным языком, дать мне какие-нибудь сведения относительно господина Шпигеля?

— А почему бы и нет? Работает на русских. Один. Старый и очень опытный агент. И он платит мне пятьсот долларов в месяц за то, чтобы я надувал герра Малакода. Деньги всегда пригодятся. И он ничего не просит от меня. Даже расписки. Ну как?

* * *

Это была приятная прогулка, хотя, может быть, приятнее было бы немного отдохнуть после ленча, прежде чем отправляться в путь. На лодке я пересек узкое водное пространство и оказался у ближнего берега озера. Вместе со мной была толпа школьных учительниц, которые собирались провести долгую экскурсию, коллекционируя образцы растений. Большинству из них было уже за сорок пять. Они вели себя со мной по-дружески, немного флиртуя, что, вероятно, помогало учительницам оправиться от не так давно пережитого шока. Судно, на котором они пересекали пролив Ла-Манш, врезалось в пристань Кале. Я сказал, что собираюсь понаблюдать за дикими мангустами и поэтому должен побыть в одиночестве. Учительницы, обутые в теннисные туфли, побрели вверх по дороге, оставляя за собой громкое эхо, звучащее в послеполуденном воздухе. А я стал подниматься прямо по склону холма и в какой-то момент почувствовал, что скучаю по Уилкинс, по вывескам в метро и Брайтонской пристани, которые казались мне такими далекими. Подобное осознание очевидных вещей всегда как-то успокаивает, но в то же время я чувствовал, как в желудке у меня что-то щекочет, беспокойно покалывает, и это не имело никакого отношения к копченому окороку, которым я объелся за ленчем.

Я перебрался через вершину холма, шагая по очень неровной, каменистой тропе, а затем спустился вниз, к дороге, идущей вдоль озера, и отель исчез из моего поля зрения. Я двигался в западном направлении, к дальнему берегу озера, и через полтора часа оказался на мостике, который был перекинут через узкий проток, соединяющий Большое и Малое озера.

Здесь я сошел с дороги и какое-то время двигался вдоль северного берега маленького озера, а затем поднялся на холм, поросший дубками и высокими соснами, за которым и находилась Помина.

Оказалось, что Помина — это не пристань и не деревня, вообще ничто. Просто неухоженная дорога, которая упиралась в каменистый пляж и исчезала среди валунов. Здесь стояло несколько сараев, крытых тростником и забитых горшками для варки омаров и рыболовными снастями, а также четыре рыбацких домика, выстроенные из камня. Стены их были разрушены, окна стояли без стекол, а деревянные рамы отсырели. Все в целом производило такое впечатление, что трудно было сказать, что происходило с этими домиками, то ли они находились в процессе постройки, то ли медленно разрушались. К деревянной пристани, которая всего на фут возвышалась над водой, была причалена небольшая моторка; на пристани спала рыжая собачонка, а по берегу в сопровождении шести кур-бентамок бродил петух. Возле низкой стены стояла женщина и выбивала ковровую дорожку. Увидев меня, она замерла. Вспомнив Фодора, я улыбнулся и сказал:

— Добор ден.

Женщина бросилась в дом, видно решив, что я маньяк.

Я поднялся обратно на холм и продирался среди деревьев и кустов вдоль склона, пока не выбрался на небольшую прогалину, прикрытую со стороны моря. Сел и вытащил из плетеной нейлоновой сумки, позаимствованной у Веритэ, полевой бинокль. Кроме бинокля, в сумке также лежали сигареты, фляжка с виски и пуловер — на тот случай, если станет слишком холодно для того, чтобы оставаться в одной рубашке и легких спортивных брюках. В пуловер я завернул свой пистолет.

Я обломал несколько веток с куста, закрывавшего обзор, и мне открылся вид маленькой бухты. Внизу располагалась Помина. Я хорошо видел женщину, которая вернулась на свой дворик и подвешивала теперь на стену связки помидоров для просушки. Я навел на нее бинокль. Она вдруг резко повернула голову и посмотрела вверх, на холм, как будто что-то подсказало ей, что этот чокнутый все еще где-то рядом. Над ее верхней губой была тонкая и довольная милая полоска черных усиков. Я отвел бинокль. Длинный мыс, расположенный по левую руку, скрывал южный берег бухты. Правее, с севера от бухты, было два острова. Их вершины поросли кустарником, сквозь который проглядывали белые известняковые валуны. В самой бухте, в паре сотен ярдов от Помины, на якоре стояла яхта. Я принялся внимательно осматривать красивые плавные обводы слегка выпуклой кормы. Прямо под релингом — черные буквы: «КОМИРА. БРИНДИЗИ».

На палубе пусто. Над кормой болтался итальянский флаг, который время от времени повисал безжизненной тряпкой, и из нескольких сливных отверстий прямо над ватерлинией текла вода, выкачиваемая помпой. Это было красивое судно: длинное, невысокое, с одной дымовой трубой и радарной установкой. Сколько времени я должен был бы работать на герра Шпигеля, чтобы скопить такое количество денег, которого бы хватило на покупку подобной яхты? С правого борта был спущен трап, перекинутый на маленькую моторную лодку.

Я закурил и стал наблюдать за дорожкой, ведущей к Помине. Целый час мы с солнцем провели в праздном ожидании.

Но вот наконец яхта пришла в движение. Двое мужчин вылезли на палубу и по трапу спустились в лодку. Она отошла от «Комиры» и направилась в сторону Помины. Там лодка причалила к деревянной пристани. Мужчины выбрались на берег. Один из них был похож на бывалого моряка. На нем были матросская куртка и брезентовые брюки. Окруженная гривой черных волос, белела лысая макушка. В руках он нес довольно неожиданные для моряка вещи: пару клюшек для гольфа и набитый чем-то полотняный мешок. Его спутник, высокий и молодой, был одет в черную шелковую рубашку, наполовину расстегнутую, под которой выпячивалась гора мускулов. Если бы его увидел Тарзан, он, наверное, почувствовал бы себя тараканом, выползающим из щели под ванной. На нем были черные брюки и черные сандалии. Светлые, коротко подстриженные волосы, лицо имело настолько правильные черты, что походило на лица манекенов, выставленных в витринах Остина Рида и Симпсона, с улыбкой, гарантировавшей ее обладателю полный успех. Реакции его были тоже безупречными. Как только он ступил на берег, пес встрепенулся и, недовольный вторжением, бросился к незваному пришельцу, собираясь вцепиться зубами в его ногу. Парень пнул его и скинул в воду, а затем продолжил путь, сохраняя на лице прежнее невозмутимое выражение.

Мужчины прошли вдоль берега, а затем начали подниматься по склону холма прямо ко мне. Я тут же загасил сигарету.

Они остановились на небольшой, заросшей травой прогалине — ярдах в пятнадцати от меня. Лежа на животе, я сунул голову в кусты, чтобы получше видеть их. Они говорили по-немецки, и я ничего не понимал в их разговоре, за исключением «ja, ja» и «nein, nein»^[77].

«Матрос» вытряхнул на траву содержимое мешка. Там оказалось около трех дюжин шаров для гольфа. Светловолосый Зигфрид (как я про себя окрестил его) достал одну из клюшек — металлическую, номер пять или семь — и сделал ею несколько тренировочных взмахов. В нижней точке траектории клюшка со свистом разрезала воздух, точно ракета, покидающая землю. Затем он кивнул «матросу», и тот начал устанавливать шары.

Зигфрид ударил по мячу, и мое сердце облилось кровью, когда я представил себе, каково пришлось его подиуретановому покрытию и резиновым кишкам. Мяч полетел прямо и чисто, свистя от боли, и упал в тридцати ярдах от «Комиры», точно на одной линии с ее кормой. Вслед за ним Зигфрид отправил еще дюжину мячей, и то место, куда они упали, можно было бы спокойно накрыть большой скатертью. Я лежал, во все глаза глядя на эти броски, и жалел, что здесь нет Арнольда Палмера.

Увидев это, он бы, наверное, снова начал курить.

Поразвлекавшись с металлической клюшкой, Зигфрид перешел к деревянной, с широкой лопастью, и продолжил бомбардировать яхту, взбивая вокруг нее и за ней фонтанчики воды. Один мяч упал в пятидесяти ярдах по левому борту.

Другой — в пятидесяти по правому. Небольшая жеребьевка, и третий падает чуть подальше и правее носа, четвертый, для симметрии, посылается слева от носа. Я посчитал: он отправил в воду тридцать шесть новеньких мячей, по пяти шиллингов за штуку. Всего девять фунтов. Ну что ж, человек, который способен ухлопать столько денег на тренировку, вполне достоин такой яхты.

Покончив с мячами, он отряхнул рубашку и брюки, затем минут пятнадцать делал упражнения: колесо, несколько кувырков вперед и назад, а под конец три раза обошел лужайку на руках. Тело его было темным от загара, как гаванская сигара, и нисколько не вспотело от упражнений.

Закончив тренировку, молодой атлет сказал что-то «матросу», а затем легко сбежал по склону холма. Я смотрел, как мелькает его черное одеяние. Он с легкостью перепрыгнул через шестифутовый куст, возникший на его пути. Достигнув края холма, прямо под которым плескалась вода, нырнул и быстрым кролем поплыл к яхте, а позади него бурлила и пенилась вода, как будто на спине был установлен двигатель мощностью в десять лошадиных сил.

«Матрос» же не спешил. Он уселся на траву, вытащил из кармана табак и бумагу и неторопливо скрутил сигарету. Меня всегда пленяло подобное умение. А «матрос» явно был мастером этого дела. На левой руке не было большого пальца, но это нисколько не стесняло его движений.

Я подождал, пока он спокойно сделаетпару затяжек, а затем перебросил через куст камешек. Он очень медленно повернул голову.

Я тихо сказал:

— Это «инспектор», замаскированный под куст. А может, «мамаша Джамбо», если они не связывались с тобой в последние несколько дней.

Он отвернулся и взглянул на яхту. Зигфрид поднимался по трапу. Не поворачивая головы, ответил:

— Скажи имя.

— Карвер.

— Неплохо. Но пусть будет чуть получше. Назови кличку собаки. Например, гордоновского сеттера.

— Джосс.

— Хорошо. Этот ублюдок никогда не кусал тебя?

— Однажды. Но по ошибке.

Джоссом звали гордоновского сеттера Мэнстона.

— А меня два раза. Причем намеренно. Я сейчас повернусь.

Оставайся на месте, но покажись.

Он медленно принялся поворачивать голову, а я немного раздвинул ветви. Он взглянул на меня, отвернулся и сказал:

— Отлично. Начало хорошее, но давай пойдем чуть дальше.

Почему я не спешу возвращаться на «Комиру»?

— Потому что на борт должны подняться пассажиры. Скажем, миссис Вадарчи и проворная блондиночка.

Он кивнул, не отрывая взгляда от яхты, а затем неожиданно изменившимся, резким голосом произнес:

— Рад познакомиться. Я Лансинг. И передай Сатклиффу, что я уже чересчур долго торчу на этом чертовом корыте. Рано или поздно они раскроют меня.

— Вы можете уйти от них прямо сейчас.

— И через пятнадцать минут они пошлют за мной группу убийц. А кроме того, я не получал приказа покидать их. Ладно, пока останусь Лансингом, как они меня называют. Еще одна блондинка, говоришь? Она должна быть уж очень хорошенькой, чтобы превзойти Лотти.

— Он что, их коллекционирует?

— Вроде того. Послушай. Если бы я знал, что ты будешь тут, я бы передал тебе кое-что. Цветной слайд. Думаю, это то место, которое им нужно. Настрой как следует свой внутренний приемник и не сбивай настройку, потому что я ничего не буду говорить дважды. Экспансивная рыжеволосая дама может показаться в любую минуту, и мне нужно будет спускаться. Этот мускулистый парень, я тренировался в спарринге с ним пару дней назад, использовал запрещенный прием в течение пяти раундов, я разозлился и сделал то же самое. И тогда он избил меня. Я долго был в ауте. Но он — добрая душа — отвел меня в свою каюту, долго извинялся и дал выпить бренди. А когда он вышел и оставил меня одного на несколько минут в каюте, я подошел к проектору. Там же стояла коробка со слайдами, но она была заперта. Только один слайд остался в проекторе. Я украл слайд. Тот старик, что на слайде, пару раз был на яхте в Венеции. Рано или поздно он заметит отсутствие слайда, и атлет вспомнит обо мне. Подплывай сегодня, как стемнеет, под корму, и я сброшу тебе слайд. Хорошо?

— Ладно.

— Еще передам кое-какие записи. Для меня небезопасно торчать на палубе всю ночь. Кто-нибудь может это заметить, Поэтому подходи, как стемнеет. — Он встал и начал собирать инвентарь.

— Куда «Комира» пойдет дальше?

— Если все будет идти так, как они задумали, то в Венецию. О Господи, они идут. Врежь за меня Оглу. Он должен был прийти на яхту в Которе. Я мог бы все ему передать. Мне достаточно написать кое-что для тебя и подержать записку у себя с полчаса, и на моей шее затянется петля.

Он встал и пошел вниз по склону. Когда он добрался до причала, я увидел Кэтрин и мадам Вадарчи, которые двигались по дороге вдоль берега. Кэтрин несла сумку яркой расцветки, которая выглядела так, словно в ней лежало гораздо больше, чем обычная ночная рубашка и зубная щетка. На мадам Вадарчи была шерстяная юбка, нелепо подвязанная с одной стороны, мужская рубашка и зеленая соломенная шляпа; на спине — рюкзак, глядя на который можно было предположить, что он набит образцами камней. В бинокль я разглядел, что вспотела она так сильно, что напоминала собой свеклу, покрывшуюся легким налетом росы.

Они подплыли на лодке к «Комире» и скрылись под палубой. Я сидел в кустах, зная, что все внимание Кэтрин будет направлено на атлета с горой загорелых мускулов.

Чтобы отвлечься от этой мысли, я принялся обшаривать в бинокль берег, ища лодку. В сотне ярдов по эту сторону причала увидел полуразвалившуюся лодку, привязанную к крытому тростником амбару. Возле амбара стоял котел для варки раков, лежали несколько сваленных в груду сетей, а к стене прислонена пара весел. До наступления темноты мне все равно было нечего делать.

Я сидел не двигаясь до тех пор, пока не начало заходить солнце. Тени удлинились, а небо внизу окрасилось в грязноватый пурпурно-коричневый цвет. Москиты, решив, что я являюсь прилавком с бесплатной едой, шумно скуля, оценивали ее качество. Темнота наступала медленно, но наконец стало совсем темно, и я спустился вниз, к амбару. Все прошло без особых проблем, если не считать того, что лодка была на три дюйма полна воды, и мне на ощупь пришлось искать уключины.

Я отчалил, несколько раз опустив весла в воду, — достаточно было лишь небольшого толчка, чтобы лодка заскользила в сторону «Комиры». Все было проделано довольно ловко, особенно если учесть мой не слишком большой шпионский опыт.

Оказавшись рядом с «Комирой», я услышал музыку, в которой смог различить главным образом игру ударных, а в иллюминаторе одной из кают увидел вспышки света.

Когда я подплыл к корме, Лансинг был там. Он сделал одну длинную затяжку сигаретой, чтобы я мог разглядеть его лицо, а когда я оказался у транца, бросил мне маленький пакетик.

Меня отнесло течением в сторону. И тут я понял, что течение вынесет лодку в открытое море. Я испугался и стал грести как сумасшедший. К берегу я подплыл в четверти мили от деревушки, вошел в бухточку и почти полностью вытащил из воды лодку, а на носу под камешком спрятал тысячу динаров.

Потом повернулся лицом к холму, переводя дыхание и думая о пиве. Я не стал трогать виски во фляге. Сейчас оно мне не поможет. За холмом оказалось озеро, правда со слегка солоноватой водой, но меня это мало волновало.

К тому времени, как я взобрался на вершину холма, на небе появился ломтик бледной луны. Я остановился, чтобы отдохнуть, и, обернувшись, увидел убегающие вдаль огни «Комиры».

Впереди была Венеция, но мне не хотелось желать Кэтрин «счастливого пути».

Я пошел, пробираясь между деревьями и кустами, к озеру.

Спустившись к воде, я как следует напился, а затем глотнул из фляжки. Потом сел и закурил. Позади был трудный день. Между ногами у меня лежала нейлоновая сумка. Я наклонился к ней и вытащил маленький пакетик, который бросил мне Лансинг.

Он был надежно упакован — завернут в клеенку. К нему даже была привязана пробка на случай, если бы Лансинг промахнулся и сверток оказался в воде.

Я сидел, держа пакет в одной руке, а фляжку в другой, и в этот момент услышал сзади шаги. Резко повернувшись, я увидел герра Шпигеля, который выступил из густой тени кустов тамариска:

— Держите руки так, чтобы я мог видеть их.

Глава 10 Договор нарушен

Несмотря на то что Шпигель дышал тяжело, а на лбу блестели капли пота, выглядел он так опрятно и даже нарядно, как будто направлялся в сторону побережья на концерт. Панама сидела на его голове совершенно ровно, а на галстуке не было ни единой морщинки. В правой руке герр Шпигель держал стилет, извлеченный из трости, и блестящее толедское лезвие немного задрожало, когда он двинул им в мою сторону.

— Просто бросьте мне пакет, — сказал он. — Но держите руки так, чтобы я их видел.

Если бы мой пистолет не был завернут в пуловер и не лежал в сумке... Я бросил пакетик к его ногам. Шпигель присел на корточки, взял пакетик, не отрывая от меня взгляда и держа острие стилета на уровне моей груди.

— К чему все это? Мы же договорились.

Он положил пакетик в карман и улыбнулся:

— Вы бегаете по холмам так быстро, что за вами не угнаться. Когда вы возвращались с «Комиры», я на некоторое время потерял вас. Вы знали, что она придет сюда, в Помину, а не в Бабино Поле.

— Я лишь следил за миссис Вадарчи и девчонкой. Послушайте, мне что, и дальше сидеть здесь как факиру в ожидании милостыни?

— Вы не следили за ними, а пришли раньше.

Я взмахнул руками, и он тут же сделал шаг в мою сторону.

— Такова моя манера. Предпочитаю идти впереди. В любом случае, если уж началась эта слежка, зачем вы отправились за мной? Партнеры так не поступают. Или вы знали, что «Комира» придет в Помину?

— Разумеется.

— Тогда, — сказал я, одарив его успокаивающей улыбкой «ах, какое недоразумение», — тогда мы квиты. Предлагаю составить новое соглашение, которое будет подразумевать полнейшую честность обеих сторон. — Я посмотрел на него, скользнув взглядом по лезвию.

Шпигель покачал головой:

— Никаких соглашений больше не будет.

Теперь лезвие не дрожало. Его рука, несмотря на возраст, была твердой, точно лишенной нервов. Я не стал ждать, пока будут соблюдены все формальности расторжения договора, и бросился в сторону ровно за секунду до того, как Шпигель нанес удар стилетом. В результате я оказался у воды, и правой рукой схватил сумку. Я вскочил, в этот момент Шпигель взмахнул рукой, и в темноте сверкнуло лезвие. Я пытался вытащить пистолет, но он застрял в сумке. Отскочил в сторону. Шпигель схватил меня за левую руку, дернул, и я начал падать. Шпигель взмахнул стилетом, клинок мелькнул у меня перед лицом, с удивительно громким свистом рассекая воздух, и тут Шпигель выровнял его, прицелился и метнул. Его рука и лезвие находились точно на одной линии. В темноте блеснули зубы: он улыбался в предвкушении звука, с которым клинок вонзится в мое тело. Сунув руку в сумку, я выстрелил, не вынимая пистолета.

Ночную тишину разорвал выстрел. Эхо раскатисто отразилось от поверхности озера. Где-то в камышах замахали крыльями перепуганные утки. Шпигель покачнулся, руки описали в воздухе широкую дугу, стилет отлетел в сторону, а лицо раскололось трещиной рта. Голова его откинулась, и панама слетела с нее.

Он глубоко, сипло вздохнул, а затем рухнул на землю, ударив меня по лицу рукой, жестко и яростно, словно знаменуя тем самым полное и безоговорочное расторжение соглашения, условий которого ни он, ни я не посчитали нужным выполнить.

Я встал на ноги. Герр Шпигель лежал на земле, лицом вверх, и на его куртке расплывалось большое темное пятно.

Я наклонился и вынул из кармана пакет Лансинга. Выпрямившись, я увидел Веритэ, стоящую возле кустов тамариска.

Она просто стояла там, не двигаясь и не произнося ни звука.

Высокая, стройная девушка в юбке и блузке, с шелковым шарфиком вокруг шеи и волосами, стянутыми резинкой. Я посмотрел на Шпигеля, а затем на нее. Потом подошел, взял ее за руку.

Она по-прежнему смотрела на Шпигеля и каким-то странным голосом, точно доносившимся откуда-то издалека, произнесла:

— Я шла за ним от самого отеля, — потом поднесла руки к глазам, и я увидел, как затряслись ее плечи.

Я протянул руку, чтобы прижать ее к себе, обнять, желая уберечь от ужаса, который вызвали у нее выстрел и мертвое тело Шпигеля, но она отстранилась. Судя по всему, она пришла в себя, вернулась к реальности, и хотя ее лицо исказилось, она заставила себя успокоиться.

— Вы ранены. — Она протянула руки и стала расстегивать мою рубашку.

И тут я увидел влажное пятно крови, расплывающееся внизу на левом боку. Я снял рубашку. Когда я поднял руку, из раны потекла кровь. Веритэ взяла рубашку и порвала ее на полосы.

— Задеты только мягкие ткани. Ничего страшного.

Она взяла мою руку и отвела в сторону, чтобы добраться до раны, и в темноте стала перевязывать меня. Когда она закончила, я достал фляжку с виски и настоял на том, чтобы она сделала из нее глоток. Веритэ вздрогнула, сделав глоток крепкого напитка, и передала фляжку мне. Я с жадностью припал к ней.

Потом велел ей пройтись по берегу озера. Когда она отошла, я оттащил тело Шпигеля на холм, подальше от троп, и спрятал в густых кустах. Прежде чем уйти, обшарил карманы, но ничего стоящего в них не нашел. В лощине подобрал рапиру, сунул ее в трость и забросил подальше в озеро. Почти наверняка тело будет лежать здесь еще несколько дней прежде, чем кто-нибудь найдет его. Но к тому времени меня уже не будет в Югославии.

Я натянул на себя испачканную кровью рубашку, точнее, то, что от нее осталось, а поверх надел пуловер, и мы, держась вдоль берега, пошли обратно к отелю. По пути Веритэ говорила: она заказала для нас обед, затем на моторной лодке мы пересечем озеро и на местном автобусе проедем несколько миль до Полача. Пароход приходит утром, не раньше половины пятого, и те несколько часов, что нам придется прождать в Полаче, мы проведем в одном из домов на пристани, который снимет для нас администрация отеля. Они часто делают так для туристов.

Стоя на берегу озера, мы покричали, и из отеля пришла лодка и забрала нас. Оказавшись у себя в комнате, я принял душ, после чего допил остатки виски, и в этот момент в дверь постучали, в комнату вошла Веритэ. Я сидел на краю кровати, и на мне были лишь халат и белье.

— Снимите халат. — В руке она держала чистый бинт.

Я стянул халат с плеч.

— Откуда у вас это?

— Я всегда вожу с собой небольшую аптечку.

— Наверное, мне тоже нужно это делать.

Я поднял руку, а Веритэ сняла старую повязку, затем протерла рану какой-то жидкостью из бутылочки, которая чертовски жгла кожу. Когда она закончила, я снова натянул халат и встал.

Я положил ей на плечо правую руку и почувствовал, как она дрожит. Я не удержался, склонился и мягко поцеловал ее в щеку. Затем отступил назад и кивком указал на фляжку:

— Там еще осталось немного.

Она покачала головой.

— Хотите знать, почему Шпигель собирался прикончить меня?

Я тут же понял, что мой вопрос неуместен. В ее памяти были все еще свежи и вид мертвого тела, и звук выстрела.

— Потом. — Она повернулась и вышла из комнаты.

Я обругал себя, но изменить что-либо было уже поздно. Потом подошел к двери и запер ее на ключ. Затем сел на кровать и вскрыл пакет Лансинга. В нем лежало два листка бумаги, вырванных из блокнота, целлофановый конвертик, в который был завернут цветной слайд, и небольшая студийная фотография какой-то девушки.

Сперва я занялся фотографией. Эта девушка была приблизительно того же возраста, что и Кэтрин. Она походила на Кэтрин и телосложением, но была чуть повыше, волосы ее были светлее, а лицо — более красивым. На обратной стороне фотографии оттиск торговой марки — «Спарталис-Фотос. Акти Посейдон, Пирей, Т. 411 1-45». Внизу я заметил приписку, сделанную, очевидно, Лансингом, и скорее всего непосредственно перед тем, как я подошел к «Комире». Вероятно, он не мог сделать эту надпись до последнего момента. Вот что там было написано:

"Лотти Беманс. 23. Блондинка. 5 футов 9 дюймов. Мюнхен.

Зарегистрирована в ИОП^[78]

Чалкокондили. А. Удостоверение личности уже месяц недействительно. Два раза была осуждена.

По мелочи".

Цветной слайд был в рамке, и его в любой момент можно было вставить в проектор. На рамке стояла марка фирмы «Агфа». Я посмотрел слайд на свет, вспомнив о том, что говорил Лансинг, а именно, что это было место, которое они выбрали.

На слайде были засняты большие металлические ворота, за ними шел проезд, исчезающий среди сосен, сквозь которые виднелось голубое озеро. У ворот стоял мужчина в голубом рабочем комбинезоне, на голове — кепка с козырьком, он курил трубку. Сбоку от ворот виделись фрагменты очень высокой кирпичной стены, которая че поместилась в кадр. Сбоку от левого столба ворот в стене виднелась ниша, а в ней стояла какая-то скульптура. Деталей я уже не мог разглядеть.

На листках Лансинг написал:

"ВВК/2.

ККД посылает в Котор дутые ежемесячные отчеты. Следит.

Большую часть времени на море. Калома — Венеция, ЛБ три недели назад. Груз поднят в 2 милях от залива Трэйст. Двухчасовая работа, затонувший буй, радиолокационный или магнитный. Свинцовый ящик 10х3 фута. Оставался на берегу 2 часа, но не смог связаться с СКД.

Проверил каждый угол. Бэлди, кок. Точно справа. Коротковолновый передатчик, установленный за кладовой-морозильником. Ухмыляется, объявляет «ЦРУ». Не верь. Морозильник установлен четыре месяца назад в Бриндизи.

Помеченную брошюру партии А, можешь разорвать.

М-м В, и новая блондинка в Помине.

Бэлди и я, мы оба играем уже слишком долго. Наплюй на него и отпусти меня. Большой парень ничего не потеряет".

Это было написано на одном листке. На втором несколько строк, очевидно, Лансинг воспользовался тем коротким промежутком времени, когда ждал меня.

«К., сообщи этому ублюдку, который, как епископ, говорит: человека надолго может хватить. Большой парень заметит отсутствие слайда, и из меня выпустят кишки».

Эта записка была написана для меня, и я представил себе его состояние. Человек ходил по краю пропасти, а в этот самый момент Сатклифф, наверное, сытно обедал где-нибудь в Лондоне и громко крякал, восхищаясь вином.

Я сложил все обратно в пакетик и положил в чемодан. Затем спустился на террасу возле озера и уселся с выпивкой, ожидая, что ко мне присоединится Веритэ. Был спокойный, умиротворяющий вечер. Над озером нависла низкая дымка, и очертания горной гряды терялись га фоне черного, усыпанного звездами неба, которое убаюкивало ленивую, уставшую луну. Я думал о герре Шпигеле, который лежал в кустах, холодный и окоченевший, и о фрау Шпигель, которая отправилась в Бабино Поле. Прежде чем что-то выяснится, пройдет какое-то время, а к этому моменту Веритэ и я уже уедем из Югославии. Я не опасался, что проблемы возникнут слишком скоро. Кэтрин была где-то далеко на «Комире», у нас с ней был контракт, и этот контракт, как я надеялся, не прервется столь быстро, как тот, который я заключил со Шпигелем.

Веритэ не спустилась к обеду. Она послала мне записку, чтобы я обедал один. Я заказал омлет, половинку омара, полбутылки вина, а затем школьные учительницы, сидевшие за соседним столом, настояли на том, чтобы я выпил кофе вместе с ними, и все спрашивали, не заболела ли моя невеста. Я сказал: «Нет, она просто устала».

В десять моторная лодка перевезла нас на дальний берег острова, а оттуда мы доехали на автобусе до Полача. Кроме нас из отеля уезжали еще человек шесть. В Полаче работник отеля, который ехал с нами на автобусе, показал нам наш домик.

Мы поднялись вверх по каменным ступеням к расположенному на склоне холма, прямо над причалом, маленькому домику. Администратор представил нас хозяйке и отбыл.

Женщина провела нас через идеально чистую гостиную, уставленную отличной лакированной мебелью, в большую спальню. Здесь нашему взору предстал еще один новый мебельный гарнитур — широкая кровать, платяной шкаф, который, точно отполированный утес, терялся во мраке высокого потолка, и два стула, покрытые для сохранности матерчатыми чехлами. Занавесок на окнах не оказалось, но стекла были прикрыты коричневой бумагой, пришпиленной скрепками. Напротив окна располагался желтый умывальник с кувшином и светильник.

Вскоре выяснилось, что это единственная свободная спальня в доме и что администрация отеля допустила ошибку, решив, что мы муж и жена. Я попытался втолковать это хозяйке. Она же никак меня не понимала, думая, что мы недовольны царапинкой или пятнышком на мебели. В конце концов, мне пришлось принести ей извинения.

Веритэ, которая не произнесла ни слова с тех пор, как мы уехали из отеля, сказала:

— Это все не важно. Нам предстоит пробыть здесь всего несколько часов, и мы ведь можем не раздеваться, верно?

— Да. Я улягусь на полу.

Она покачала головой:

— В кровати хватит места для двоих. — Потом направилась к кровати, сняла пиджак, туфли и легла.

Я подошел к умывальнику, на котором стояла масляная лампа, и загасил ее.

Затем плюхнулся на кровать, и так мы лежали, отделенные футами двумя нейтральной территории.

— Если я начну храпеть, просто толкните меня и скажите «тихо».

Веритэ ничего не ответила. Через пять минут я заснул.

Не знаю, сколько времени прошло до того момента, как я проснулся. Поначалу я решил, что меня разбудило шуршание коричневой бумаги на окнах. Одно из окон было слегка приоткрыто, и ночной сквозняк выбивал тихую дробь, играя бумагой.

Затем раздался шум с другой стороны кровати, и я понял, что это Веритэ разбудила меня. Она издала звук — нечто среднее между рыданием и вздохом, — и мне показалось, что она лежит там, в темноте, и в одиночку с чем-то борется. И когда звук раздался снова, я, ни на минуту не задумавшись, взял ее за руку:

— Что случилось?

Она не ответила, но ее пальцы сжали мою руку так сильно, словно физический контакт с другим человеком было единственным, в чем она отчаянно сейчас нуждалась.

— Не думайте о Шпигеле.

— Дело не в Шпигеле.

Я чувствовал, что она заставляет себя говорить спокойно.

— Тогда в чем? Если хотите, расскажите.

— Не знаю.

Мне показалось, что я протянул ей руку, ей, стоящей на другой стороне пропасти одиночества.

— Иногда бывает лучше сказать, мне кажется. Может быть, вы никогда ничего никому не рассказывали.

— Этот пистолет. Выстрел, и я увидела его там. Все снова приходит. Очень давно я дала себе слово, что никогда не позволю этому вернуться снова. Но оно вернулось...

— Вы любили его?

— Да. О Господи, да. Но в этом никогда не было ничего хорошего. Нет, нет, это не так. Иногда это было хорошо. Иногда я обманывала себя, говорила, что все хорошо и будет так дальше.

Но это было не так. Нет ничего ужаснее — ненавидеть и любить одновременно. Иногда я вообще не знала, какие чувства испытываю. Он привел в дом другую женщину, и она оставалась там.

— Вам не нужно было рассказывать мне об этом. Я все про вас знаю.

— Вы были хорошим, добрым. Может быть, только это. Когда мне встречаются такие люди, все возвращается. И сегодня внезапный звук выстрела. — Она повернулась и вдруг повысила голос, который эхом отразился от стен комнаты:

— Я хочу забыть. Я не хочу больше быть одинокой. О Господи, почему это не уйдет, не оставит меня?

Может быть, она придвинулась ко мне, а может, я к ней, а может, просто земля накренилась в сострадании, но Веритэ оказалась в моих объятиях и прижалась ко мне. Я мягко поцеловал ее в бровь, а потом она поцеловала меня, и я знал, что мы не «целовались», как это принято говорить. Ее тело прижималось к моему и дрожало в страстном желании обрести спокойствие и теплоту. Я крепко обнимал ее и нежно говорил с ней, целовал, ругал прошлое, желая, чтобы оно оставило ее, и в то же время зная, что говорить лживые слова утешения легко, но не нужно; Так я относился ко всему этому, и я знал, что, когда наступит утро, она будет думать точно так же. Это была ночь для призраков, ночь для отпущения всех грехов. Я обнимал Веритэ и разговаривал с ней, и постепенно она перестала дрожать, успокоилась, и я почувствовал на своей щеке ее слезы. Я обнимал ее до тех пор, пока она не уснула.

* * *

Мы были в Дубровнике примерно в половине восьмого утра.

На такси перевалили через холм и спустились вниз, к Порто-Плоче, где кончались трамвайные линии и располагался офис турагентства «Атлант». Веритэ пошла заказывать билеты на самолет, а сам я отправился в город, сказав, что хочу побриться и, может быть, поесть напоследок устриц. Я обещал встретиться с ней в час в «Градска кафе», чтобы выпить там кофе.

Я отправился в отель «Эксельсиор», расположенный неподалеку. Во время плавания на пароходе я думал о хлысте, который видел в комнате мадам Вадарчи. Это, несомненно, имело отношение к политике. Меня также заинтересовала ссылка Лансинга на брошюру партия «И.». Я связался с Уилкинс и свалил на нее груз проблем, попросив нанести визит издателям «Пятна позора» и переслать мне в отель в Париже все, что она обнаружит.

Потом направился прямо в мастерскую Майкла Оглу, надеясь, что у него найдется бритва, которой можно будет воспользоваться, и понимая, что времени на устриц уже не остается.

Глава 11 Мне удается выкрутиться

Это был небольшой домик, примыкающий к городской стене на севере города, где начинались поля. Из широкого окна мастерской Оглу внизу виднелись крыши домов, крытые красной черепицей, увитые виноградом и плющом балконы, выходящие на море. Вся мастерская была завалена разными вещами. Картины, холсты, старые рамы, плотницкий верстак, тоже весь чем-то заваленный, и длинный диван, из которого кошка выдрала набивку, чтобы устроить гнездышко для котят: они родились в то утро. Все восемь котят имели настолько разнообразную окраску, что Менделю тут было бы над чем подумать.

Сам Оглу, пока я рассказывал ему о событиях в «Мелите», возился с кошкой и ее отпрысками. Он кивал и время от времени произносил «да-да», глядя при этом на кошку, лакавшую молоко из блюдечка. Но как только я закончил, поднялся со своего места:

— Давайте посмотрим все это, — и одним махом он освободил от вещей поверхность маленького стола.

Я положил на стол пакетик, переданный Лансингом, правда, в нем не было цветного слайда. В своем рассказе Оглу я даже не упомянул ни о слайде, ни о словах Лансинга. Пока я был просто сыщиком, каждый мой шаг был прост и понятен. Никто ни в чем не доверял мне. Сейчас же я впервые был предоставлен самому себе, и моя гордость, а может быть, некое чутье подсказало, что лучше придержать товар под прилавком.

Оглу просматривал записки, и в какой-то момент выражение его худощавого индейского лица стало вдруг мрачным и задумчивым. Это выражение я назвал бы приятным. Оглу стал похож на вождя, размышляющего над знамениями. Он просматривал записки, лицо его мрачнело все больше, и я думал, что он скажет: «Судя по всему, дела идут паршиво, приятель».

Но вместо этого он спросил:

— Шпигель мертв? Точно?

— Точно. Веритэ должна взять билеты на самолет, на сегодня. Думаю, ей это удастся.

— В Париж?

— Да. Вы сообщите им?

— Да. Хотите, чтобы я отправил этот материал?

— Нет. Я сам передам его.

— Никаких проблем. Я сфотографирую его.

— Но только не второй листок. Это лично для меня.

— Хорошо.

— А ВВК/2 — это номер Лансинга?

— Да.

— Он зашел слишком далеко. А что случилось в Которе?

— Я приехал туда, но на меня напал какой-то ублюдок. Отвез на пятьдесят миль и бросил среди холмов.

— Шпигель?

— Возможно. Очевидно, с ним держит связь старик Бэлди.

У мадам Шпигель в транзисторе, должно быть, спрятан приемник. — Он подошел к шкафу, достал оттуда фотоаппарат и мощную настольную лампу. — Негативы будут отправлены в Париж, через день-два. Задерните шторы, пожалуйста.

Я подошел к окну и задернул тяжелые шторы. Из одной складки вылетел мотылек. Когда я отошел от окна, мне в голову пришла одна мысль. Я склонился над кошачьим гнездом, погладил кошку и умилился котятами.

Оглу возился с лампой и проверял фотоаппарат. Он работал тихо, умело, чувствовалось, что он на «ты» с этими аксессуарами белой магии.

— Вряд ли им понравится произошедшее со Шпигелем, — сказал Оглу.

— Кому это — «им»?

— Его друзьям. У них простые бухгалтерские мозги. А счета должны быть в балансе. Так что ждите визита. Или я, яйцо, учу курицу?

— Мне тоже пришла в голову эта мысль.

— Так. Придержите пальцами листок с текстом.

Я придержал записку и фотографию, лежащие под лампой, а в это время Оглу усердно щелкал затвором.

— Как в эту историю вписывается Лотти Беманс? — спросил я.

— Понятия не имею. Я так же, как и вы, стою с краю.

— Вы способны и на большее.

— Ее последний адрес, о котором мы знаем, был в Муниче.

«ИОП Чалкокондили. А.». Я знаю — Иностранный отдел полиции на улице Чалкокондили. Каждый, кто останавливается в Греции больше чем на месяц, должен иметь удостоверение личности. Лансинг обратился туда и узнал, что ее удостоверение просрочено.

Это было интересно, но не совсем то, что мне хотелось бы узнать. Оглу взял записку и принялся изучать ее. Я подошел к окну.

Затем он бросил на меня долгий суровый взгляд и произнес:

— Это все, что передал вам Лансинг?

Я повернулся. Оглу, держа в руке записку, смотрел на меня в упор. Солнечный свет брызнул ему в лицо, когда я раздвинул шторы.

— Абсолютно все.

— А какую историю рассказали вы вашему секретарю?

— Что подошел к «Комире» на лодке и кто-то сбросил мне это.

— И она вам поверила?

— Она меня не волнует. Вот Малакод может что-то заподозрить. Придется что-то придумывать.

— Это будет нелегко.

— Придется поломать голову.

Он пожал плечами. Затем вдруг улыбнулся, подошел к шкафу, спрятал туда свое оборудование и извлек бутылку бренди и два стакана.

Мы выпили.

Я опустил стакан: в лицо мне смотрело дуло пистолета.

— Только не говорите, что держите его для того, чтобы защитить свою кошку.

Он улыбнулся, покачал головой и тихо сказал:

— Может быть, я и несправедлив к вам. Это не исключено.

Но я выполнял свою работу. Если бы вы работали на нас постоянно, я бы не стал проверять вас.

— А что вы собираетесь предпринять?

— Хочу лишь убедиться, что вы не получили от Лансинга больше ничего.

— И что?

— Просто разденьтесь. Кошка не будет против. Догола.

Он повел дулом пистолета.

Я разделся. Сложил вещи в кучу на полу.

— Ботинки и носки. Снимите их тоже.

Я старался удержаться на одной ноге, разуваясь, а Оглу сказал:

— Мне кажется, вам нужно побриться.

Он оттолкнул меня от кучи одежды и, не отводя от меня взгляда, подошел к верстаку, пошарил там рукой, затем бросил мне небольшой кожаный футляр. Я поймал его и расстегнул «молнию». Внутри лежала бритва «Филишейв» на батарейках.

Я стал бриться, а он в это время ощупывал мою одежду. Пистолет лежал на полу, подозрительно близко ко мне, и я мог бы схватить его, если бы вдруг захотел вести свою игру. Но мне это было не нужно. Слайд был спрятан в другом месте.

Я брился, а Оглу, просмотрев одежду, подошел ко мне и развернул меня спиной. Я чувствовал себя так, как будто меня выставили для продажи на рынке рабов. Вот англосакс, в хорошем состоянии, здоровый, но честен лишь умеренно, поэтому не может быть приставлен к гарему. Кошка, к соскам ее присосались котята, смотрела на меня, но не делала попыток назначить цену.

Оглу закончил прощупывание повязки на моей руке:

— О'кей.

Я повернулся:

— Вот удовольствие.

Он пожал плечами:

— Мои извинения.

Я оделся. Мы выпили еще по стаканчику бренди и расстались друзьями.

Я прошел через комнату, на прощанье погладил кошку и котят, при этом незаметно достал слайд, который спрятал под ними.

Уже у двери Оглу сказал:

— Ради Бога, не пытайтесь что-либо понять. Это дело слишком запутанное. И не беспокойтесь насчет билетов на самолет.

Я позвоню и проверю, удалось ли Веритэ взять их. Если нет, просто приходите сюда в два часа, они будут у меня.

* * *

Но Веритэ взяла билеты. В полдень мы были уже в Загребе, там пересели на самолет «Эр-Франс» и к обеду были в Париже.

Веритэ заказала мне комнату в отеле «Кастильон». После обеда я отвез ее домой и велел зайти ко мне утром. Когда я вернулся в отель, там меня уже ждал Казалис, но я не удивился этому.

Эта сторона дела был организована безупречно.

— Если ты думаешь, что я опять пойду на ту квартиру, то ты сошел с ума. Шпигель — труп, у Говарда Джонсона сломана рука. А они явно не против сравнять счет. Здесь я чувствую себя в большей безопасности.

Он кивнул, а затем ответил:

— Решать тебе — до тех пор, пока здесь не появится Сатклифф, а он приедет завтра.

— В котором часу?

— Днем. Я приду за тобой после ленча. — Он встал с постели, на которой сидел, нахлобучил на голову шляпу и сухо спросил:

— Куда ты дел все, что привез? — Он мельком глянул на чемодан, стоявший на табурете, и я понял, что Казалис подумал о нем.

— Я арендовал сейф в «Америкэн экспресс», и оставил там.

Для безопасности.

Он ушел, я позвонил Веритэ и велел ей никого не впускать к себе до завтрашнего утра, пока не приду я. Сам же спокойно лег спать. Цветной слайд был на пути к Уилкинс. Я отправил его вместе с подробными инструкциями, что с ним делать.

Срочной авиабандеролью.

Я зашел к Веритэ рано утром и позавтракал с ней. Не знаю — то ли потому, что она вернулась в Париж, была поблизости от своего начальства и вновь обрела старые привычки, то ли потому, что она решила, будто то, что происходило в «Мелите» и ночью в Полаче, лишило ее защиты и нужно заново укрепить ее, так или иначе, держалась она хотя и приветливо, но холодно и слегка надменно.

Она угостила меня беконом и яичницей, не глазуньей, а также великолепным кофе из Коны, который на этот раз не нужно было выцеживать из оловянной цедилки.

— Ты передала материал Малакоду?

Она кивнула:

— Прошлой ночью.

— Позвони Малакоду и скажи, что мне нужно с ним встретиться сегодня вечером в шесть. Потом мы пойдем обедать и танцевать в «Лидо» на Елисейские Поля: за пятьдесят четыре франка можно натанцеваться до упаду и выпить полбутылки шампанского. Видишь, как я хочу быть добрым и хорошим?!

Она пристально посмотрела на меня, а затем очень тихо сказала:

— Ты и так очень добрый и хороший. Я бы не хотела, чтобы ты стал другим.

Веритэ встала и подошла к телефону. Она дозвонилась не сразу, а когда ей это удалось, разговор пошел на немецком.

Положив трубку, Веритэ повернулась ко мне:

— Герр Малакод согласен. Он встретится с тобой в половине шестого. Я подвезу тебя.

— Туда же?

— Нет. — Ее голос звучал не очень-то приветливо.

— Ты что-то не то съела?

— Герр Малакод не дурак, — сказала Веритэ.

— Я и не думал так никогда. И уж точно в отношении денег.

— Эти записи были сделаны британским агентом.

— Да что ты?

— Как ты объяснишь это герру Малакоду?

— Карвер везунчик. Так уж случилось. "

Я подошел к Веритэ; она же держалась по-прежнему холодно. Я положил ей на плечи руки, наклонился и по-братски поцеловал в щеку.

* * *

Уилкинс позвонила мне через полчаса после того, как я вернулся в отель. Пять минут ушло на нудные вопросы: меняю ли я регулярно носки, не отросли ли мои волосы и почему я сказал, что заплатил за электричество, а на самом деле не заплатил. После чего она наконец перешла к делу. Уилкинс посмотрела слайд на офисном проекторе и час возилась с различными справочниками. Она нашла нужную информацию в нескольких местах и, должен признаться, хорошо выполнила свою работу. Думаю, она просто не умела иначе. Венцом ее трудов стала страничка со следующими заметками:

"Общие положения:

Фотография сделана весной. Лиственницы на заднем фоне только что начали зеленеть. Растущие у стены горечавка, маленькие крокусы и первоцвет в фут высотой. По тени можно заключить, что это раннее утро или поздний вечер.

Человек:

Возраст — около пятидесяти. Пять футов десять дюймов.

Глаза карие. Одежда как на рабочем из Франции, Швейцарии и Австрии. Курит трубку с каплевидным основанием и большой чашечкой — немецкого или австрийского типа. Подошва — правый ботинок, осанка — возможно, слегка хромает.

Ниша в стене:

Маленький придорожный алтарь или гробница. Фигурка — резьба по дереву, Мадонна с младенцем. Деталей не разглядеть, но возможно, это работа местного умельца (Бавария?).

Местонахождение:

Где-то в Германии, Швейцарии, Австрии. Район Савойи.

На заднем плане видны горные вершины, некоторые покрыты снегом".

Прежде чем положить трубку, я сказал:

— Я сообщу вам, если изменится адрес. Что у нас нового?

— Пришла кое-какая работа. Я поручила ее Фиску.

— Хорошо. — Фиск — бывший полицейский, который не раз помогал мне. — Это все?

— Нет. В конце месяца домой в отпуск приезжает Гарвальд.

Я улыбнулся. Гарвальд — это ее друг, тот, что летает в районе Суэцкого канала. Когда он приедет, Уилкинс будет для меня потеряна. И даже приказ короля не остановит ее.

— Не волнуйтесь. Если я задержусь, закройте контору и отдайте ключ Фиску. Передавайте привет Гарвальду. Скажите ему, что пора из вас наконец сделать настоящую женщину.

На другом конце фыркнули и повесили трубку.

Я поднялся из-за столика, стоящего у окна, за которым я сидел во время разговора, и пошел в ванную. Закрыв за собой дверь, я увидел Говарда Джонсона, сидящего на крышке унитаза. Он курил сигарету и ухмылялся, правда, совершенно беззлобно.

— И сколько времени ты уже здесь?

— Вот глупый вопрос.

Я подошел к умывальнику и, не спуская с Джонсона глаз, пустил воду, чтобы помыть руки.

— Как рука?

— Перелома не было, сильное растяжение. А сейчас она почти как новая. Интересно поговорил со своей Уилкинс?

— Да. Ее жених возвращается. Это значит, мне на время придется закрыть контору. — Я быстро помыл руки, шагнул к вешалке для полотенец и взял одно. Я ничего не мог поделать — у телефона лежали мои записки по поводу слайда. Я также ничем не мог помочь себе, потому что в левой руке Джонсон держал сигарету, а в правой — пистолет.

— Ну как, помылся, малыш? — спросил он.

— Конечно. — Я бросил полотенце на вешалку, и оно комком упало на пол.

— Хорошо, — сказал он. — Впрочем, не стоит волноваться.

Они еще не пришли к окончательному решению относительно Шпигеля. Мои инструкции ограничены.

— Я должен быть благодарен за эти маленькие уступки.

— Вот правильно. — Он шагнул ко мне. — Повернись.

Я повернулся. Вам ничего не удастся сделать против десяти пуль, если вы, например, сидите в узкой лодке. Он ударил меня по затылку, и я погас, точно высоковольтная лампочка, испустившая дух.

Глава 12 Методы Борджиа

Казалис провел меня через черный вход дома тридцать пять по улице Фобур-Сент-Оноре и оставил одного в чердачной комнате, где недавно переклеивали обои. В комнате стояли два сосновых стула, все в пятнах от побелки, которой красили потолок. Таких, как я, не пускали через главный вход. Значит, у этого места была дурная репутация. Но все же я делал успехи.

В последний раз через задний вход меня проводили в посольство — дом, расположенный на той же улице, только под номером 37.

Я сидел и смотрел, как паук обматывает клейкой нитью муху, попавшую в паутину, словно он только что придумал новый способ изготовления шаров для гольфа. Я выкурил одну сигарету, и тут пришел Мэнстон. На нем был пиджак для утренних визитов и полосатые брюки, а также светло-серый галстук и булавка с жемчужиной. Он казался раздраженным. Его волосы сохранили светлую краску. Выглядел он великолепно.

Мэнстон подмигнул мне и спросил:

— Что ты можешь сказать о югославских винах?

— Не так уж много. А где Сатклифф?

— Мы держим его подальше от тебя: беспокоимся за его давление.

Я кивнул:

— Может, тебе будет интересно узнать, что Говард Джонсон нанес мне визит в отеле?

— И что он забрал?

— Ничего.

На самом деле он смылся с моими записями по поводу слайда, которые надиктовала мне Уилкинс. Но у меня хорошая память.

Мэнстон посмотрел на меня долгим взглядом, постукивая сигаретой о крышку золотого портсигара.

Затем понимающе произнес:

— Ну конечно. И что же ты хочешь?

— Меня нанял Малакод, чтобы я следил за миссис Вадарчи и Кэтрин Саксманн. В то же время я работаю и на вас, делая то же самое. А у меня создалось впечатление, что я охочусь за призраками.

Мэнстон усмехнулся:

— Мы все этим занимаемся. Гоняемся за призраками.

— В таком случае я отказываюсь от работы.

— Ты отказываешься работать на нас и на Малакода или только на нас?

— На вас. Если вам нужна самая обычная слежка, возьмите какого-нибудь парня попроще. А я уже вырос из этого, к тому же у меня слишком высокий коэффициент интеллекта.

— Ты мне симпатичен. И я испытываю те же чувства, что и ты.

— Но на более высоком уровне. Либо я вам нужен, либо нет.

Мэнстон улыбнулся:

— Как я мудро поступил, держа Сатклиффа подальше. Он просто не понимает таких, как ты. Даже после стольких лет работы.

— Ну а ты-то сам?

— Мне кажется, понимаю.

— И что же за этим последует? — поинтересовался я.

Он долго изучал гравировку, украшающую золотой портсигар, а затем произнес:

— Это дело относится к категории «очень секретно». Давай так, ты задаешь вопросы, а я буду решать, на какой из них отвечать.

Я зажег сигарету и посмотрел на паука, который все еще возился с мухой. Теперь я точно знал, что она чувствует.

Я решил ткнуть в середину, а затем попытаться дойти до того или иного конца.

— Старый Бэлди, кок на «Комире»?

— Он из Западной Германии, работает на компанию Шпигеля.

— Компания Шпигеля и вы охотитесь за одним и тем же?

— Да.

— А почему не в сотрудничестве?

Он состроил гримасу:

— Мы бы сотрудничали, имей наше руководство хоть каплю здравого смысла. Но это качество редко встречается у работников госдепартамента. Никакого доверия. Профессиональная гордость. Мы все хотим добраться до цели первыми и своими силами. Малакод озабочен тем же.

— Игра ведется против частных лиц?

— Отчасти.

— А они действуют по политическим соображениям?

— Возможно.

— Это всего лишь упаковка. А что внутри? Исчезнувший Гойя?

Он изобразил на лице полуулыбку, а затем сказал:

— Думаю, ты бы назвал это произведением искусства.

— Значит, точка, — заключил я. — Ну хорошо, если эта дверь заперта, попытайся рассказать мне что-нибудь о том парне с «Комиры», типичном Зигфриде. Недурной игрок в гольф, насколько я понял. И неплохо работает кулаками.

— Он также отлично дерется на рапирах и саблях. В теннисе — уровень Уимблдона, в плавании — Олимпийских игр, к тому же имеет два оксфордских диплома первой степени, но ты бы не смог выследить его ни под одним именем. И никогда не позволяй ему загнать тебя в угол. Он убьет тебя со смехом и прочтет заупокойную проповедь на том языке, на каком пожелаешь, включая санскрит.

— Дальше. Стебелсон?

— Несерьезная фигура. Он, возможно, надеется в конце концов перехитрить Малакода, если повезет. Да ты сам, наверное, догадался об этом?

— Мои дурацкие мозги предполагали нечто подобное. Кэтрин?

— Возможно, она хочет того же. Но она быстро меняет свои привязанности. Мне кажется, она ждет момента, когда сможет решить, на кого поставить. Пока что она делает ставку на тебя.

— Я скажу тебе, что она делает. Я всего лишь следил за ней по бумажкам, по клочкам бумаги, которые она оставляла, пересекая пол-Европы. И я удивлен, что она не дала мне возможности последовать за ней в Венецию, если, конечно, именно туда направилась «Комира».

— Нет, она не бросила тебя. Она хочет, чтобы ты продолжал свое дело. — Онпорылся в кармане и извлек оттуда телеграммный бланк.

«В Венеции много мостов. Милый. К.»

Телеграмма была послана на мой старый адрес в Париже — отель «Флорида».

— Издалека стреляла. Могла бы и промахнуться.

— Еще одна телеграмма ждала тебя в аэропорту. С тем же содержанием. Ты просто не заметил своего имени на доске объявлений. И не думай, что она рискнет бросить своих новых друзей. Это холодная сталь в шелковой обертке.

— Хорошо сказано. Стальная сердцевина, а вокруг нее двадцать годичных колец.

— Примерно в этом возрасте я перестал читать триллеры.

— Так что же ты хочешь от меня? Чтобы я продолжал работу на основе той скудной информации, которую ты мне бросил?

— У тебя два выбора. И не думаю, что тебе понравится хоть один из них. — Он снова достал свой портсигар и принялся постукивать по нему большим пальцем.

Я знал эту его привычку. Он, как никогда, был близок к демонстрации каких-то эмоций.

— Ну, выкладывай.

Мэнстон посмотрел на меня в упор, и мне не понравился его сжатый, растянутый рот.

— Ты — проклятый дурак, — сказал он. — И в том, что касается женщин. И тем более в том, что касается твоего главного шанса. Это очень серьезная вещь, а ты решил сыграть с ней.

— Кто, я? — Я взглянул на Мэнстона удивленными глазами.

— Ну хватит.

То, как он это произнес, было для меня ударом по щеке, и удар этот был сильным, болезненным и долгим.

— Молчу, — ответил я раздраженно.

— Единственное, как ты сможешь выбраться отсюда, если не расскажешь все это в ящике с медными ручками.

Я уже не сердился. Я испугался:

— Ты имеешь в виду?.. — Я не узнал своего голоса.

— Если ты не предъявишь то, с помощью чего Сатклиффу можно будет поднять давление. Говорю тебе прямо, Карвер.

Я сделаю это собственными руками, если ты не подчинишься, и не стану ждать.

Я сглотнул слюну и запротестовал:

— Ты не можешь просто так убивать слуг, которым не доверяешь. На дворе двадцатый век.

Тут он улыбнулся:

— Это облегчает мою задачу. Пойди и проверь. Ты не успеешь спуститься и до первого пролета, а твоя смерть никогда не будет подвергнута расследованию. Так что давай выкладывай все и побыстрее.

— Ты объяснил, что случится. Но, черт возьми, ты не можешь, не можешь говорить об этом всерьез!

Но я прекрасно знал, что это не так. Мэнстон не шутил.

Я начал игру очень давно, искал нечестных денег, но никогда еще не увязал так глубоко. От страха мои внутренности завязались узлами, переплелись как клубок змей. Он говорил об этом спокойно. Серый галстук, булавка с жемчугом, полосатые брюки. Он зашел сюда на несколько минут, с приема у нефтяного магната. «Прошу прощения, мне нужно кое-кому позвонить, попросить, чтобы он прирезал вас, а затем вернусь к шампанскому и разговорам о демократии в недоразвитых странах и буду утвердительно кивать в ответ на любую чушь о свободе этой страны».

— Каждое мое слово имеет вес, — жестко сказал Мэнстон. — Ты — ничто. Абсолютно ничто. С чем мы действительно опоздали, это свинцовый ящик, который подняли со дна Адриатического моря, и если мы не добудем его через три недели, все создания ада вырвутся на свободу. Да, именно ада — страшного, кровавого, убийственного ада! Так что давай рассказывай, и говори только правду!

Никогда раньше не видел его таким. Я с трудом сглотнул.

Моя глотка напоминала проржавевшую трубу, и прохрипел:

— Но с чего мне начать?

— С Лансинга.

— Что именно я должен рассказать о нем?

— Он сошел на берег, когда «Комира» пришла в Венецию.

Он должен был связаться с СКД. Но он не сделал этого. Его нашли в канале, чуть ниже Риалтского моста с ножом в спине.

— Бедняга.

— Но суть не в этом. Кодовое имя Лансинга — ВВК. Он указал его в записке, которую передал тебе. Там было написано ВВК/2. Знаешь, что это означает?

— Нет. — Я никогда об этом не задумывался, а теперь, видно, было уже слишком поздно.

— Это означает, что к его записке он прилагает две вещи.

Одну мы получили — фотография Лотти Беманс. Если хочешь остаться в живых и продолжать работать на нас, просто отдай мне вторую вещь.

— Но...

— Карвер, ради Бога! Меня не проведешь. Ты мне нравишься, и тебе это известно. Вот почему здесь я, а не Сатклифф. Ты стоишь больше, чем все эти типы, с которыми мы работаем. Но перестань играть с нами в дерьмовые игры. Не советую тебе стараться выиграть на этом деле побольше денег, причем на стороне. Передай мне это и продолжай работать на нас и Малакода.

Найди свинцовый ящик. Все условия договора остаются в силе.

— Я прощен, но ничего не забыто.

— Точно. И ты ничего не сказал Малакоду о том, что скрыл?

Что это?

Мне хотелось снова оказаться на улице, прогуляться, поэтому я сказал «прощай» последнему доллару и решил стать честным.

— Цветной слайд. Немного передержанный. Лансинг думал, что это может послужить указанием на то место, куда повезли свинцовый ящик. — Потом я описал, что на нем изображено, и под конец добавил:

— Он у Уилкинс. Я позвоню ей и попрошу передать слайд вашему человеку.

Я сидел в кресле, но чувствовал под коленками такую боль, словно проторчал на параде два часа. Я понадеялся, что худшее уже позади.

Но Мэнстон тут же убил эту надежду:

— Что украл Говард Джонсон?

— Ничего.

Мэнстон посмотрел на меня. Точнее, сквозь меня. От этого взгляда в комнате стало морозно.

— Не играй со мной.

— Ну ладно.

Мне ни с кем не хотелось играть. Я лишь хотел убедиться, что мои ноги касаются тротуара, а сам я спешу в ближайший кабак, чтобы выпить большую порцию бренди.

— Он взял те записи, которые продиктовала мне Уилкинс насчет слайда.

— Да? — Его вопрос прозвучал как короткий, резкий похоронный звон.

Он подошел к окну, выглянул наружу и долго ничего не говорил. Затем повернулся, подошел вплотную и холодным, жестким голосом произнес:

— Пойми правильно, я никогда в жизни не думал, что мне придется сделать это. Поэтому ты не говорил того, что только что сказал. Джонсон ничего не взял. Ничего.

— Да, точно. Джонсон ничего не взял. — Я весь покрылся холодным потом и ощутил себя полным ничтожеством.

— Отлично. — Он подошел к двери, взялся за ручку и сказал:

— Если после этого мы с тобой где-нибудь встретимся, ты должен действовать согласно инструкции, которую получил в баре «Георга V».

Пошатываясь, я выбрался на улицу, неверной походкой дошел до ближайшего бара и заказал себе тройной коньяк. Он проскочил в желудок как ледяной огонь, и я заказал еще. Вторая порция чуточку успокоила меня, и все же я не мог избавиться от мысли, что этот ублюдок убил бы меня, что они без всякого сожаления (разве что со стороны Мэнстона) вычеркнули бы меня из списка живых. Никогда не верьте тому, кто говорит, что приемы семьи Борджиа уже неизвестны в политике.

* * *

Я думал, что отправлюсь к Малакоду вместе с Веритэ. Но в отель позвонил Стебелсон и сказал, что заедет за мной в четверть шестого. Он отвез меня в квартал, в стороне от Елисейских Полей, где располагались конторы.

На частном лифте мы поднялись на самый верх здания. Меня проводили в большую гостиную, и через высокое окно я увидел половину Парижа, раскинувшегося у моих ног. На стене позади меня висели две картины Пикассо, справа высился буфет, который больше напоминал памятник Наполеону, а слева располагалась софа с позолоченными ножками (возможно, на ней когда-то возлежала императрица Жозефина), а под ногами раскинулась целая коллекция персидских ковров, которые миллионеры обычно вешают на стены.

Стебелсон подошел к буфету и налил мне большой стакан бренди, а я тем временем наблюдал, как машины со скоростью крыс ползут к Триумфальной арке. Стебелсон за всю дорогу не произнес ни слова и сейчас тоже молчал. Но между нами не возникло неловкости, потому что вскоре в комнату вошел Малакод.

Как я понял по его одежде, он собирался на какой-то официальный прием: темно-синие бриджи, белый галстук, а поперек груди — красная лента с орденом. Малакод казался очень маленьким, но очаровал он меня точно так же, как и в первую нашу встречу: куполообразная голова, руки толщиной со спичку, белое, словно присыпанное мукой лицо, крючковатый нос, а уголок рта оттянут вниз огромной сигарой. Он приветливо улыбнулся мне, и снова произошло то маленькое чудо, благодаря которому я был готов целиком и полностью довериться ему.

Он направился прямо к буфету, приподнялся на носках и налил себе минеральной воды.

Я присел на краешек софы, а он подошел к окну и встал так, что его лицо оказалось в тени.

— Вы — сотрудник Интеллидженс сервис?

Я вовсе не удивился этому вопросу.

— Нет. Но в прошлом я какое-то время работал на них. В сущности, они вышли на меня через эту работу. Это дело, по-моему, очень их интересует.

— Несомненно. И что вы им передали? — Он снова улыбнулся. — Впрочем, все естественно. Я знаю, что вы тут ни при чем. Они умеют надавить.

— Вы знаете?

— Да. Я сталкивался с ними в прошлом. Если бы я целиком доверял им, мне не следовало бы обращаться к вам. Целесообразность — единственное, что они признают. Что вы передавали им?

— То же, что я передавал вам, мадам Латур-Мезмин уже, наверное, рассказала о том, что случилось в Югославии.

Он кивнул и сделал глоток воды.

Тут я подумал, что мне, пожалуй, будет трудно объяснить мое взаимодействие с Лансингом. Но если это и тревожило его, то он никак не проявлял своего беспокойства. Может быть, он вел себя так, чтобы не смущать меня?

— Вам известно, куда прибыла «Комира»?

Я кивнул:

— В Венецию. Это можно предположить из записки Лансинга. Но кроме того, Кэтрин послала мне телеграмму на мой старый парижский адрес. Она знает, что я слежу за миссис Вадарчи, и я рискнул намекнуть ей, что если она поможет мне и будет держать меня в курсе их передвижений, то ее труд может быть весьма неплохо вознагражден. Надеюсь, я поступил правильно?

Малакод кивнул.

Откуда-то сзади раздался негромкий шум, свидетельствующий о том, что Стебелсон наливал себе выпивку.

— Не думаю, — добавил я, — что ей захочется передавать эту информацию миссис Вадарчи. Фактически я уверен в этом.

— Почему?

— Потому что, пока она не узнает точно, для чего миссис Вадарчи хочет использовать ее, она не скажет ни слова. Кэтрин хочет понять, в чем состоит ее роль. А сейчас, Кэтрин, впрочем, скорее всего, об этом не знает, похоже, у них есть еще одна девушка — Лотти Беманс.

Малакод снова кивнул, но его чудесной улыбки не последовало. На этот раз он изобразил легкую улыбку уставшего бизнесмена. Затем, к моему удивлению, произнес:

— Они обе — кандидатки на роль невесты. Невесты того молодого человека, которого вы видели на «Комире». Обе отбирались очень тщательно, но мне кажется, что предпочтение будет отдано Кэтрин. Впрочем, это мало интересует меня. Я хочу знать, куда их в конечном счете денут.

— Я думаю, их повезут в то место, где находится свинцовый ящик. Я уже начинаю мечтать об этом ящике.

— А ваши британские друзья что говорят об этом?

— Ничего. И они ничего не говорили о кандидатках на роль невесты. Но они не отвечают на вопросы. Они задают их. А что в ящике, вы знаете?

Он посмотрел на меня взглядом старого гнома и ответил:

— Пусть это вас не интересует. Я хочу знать, куда отвезут ящик. И я должен узнать это не позднее, чем через три недели.

Точно такой же ультиматум предъявил мне и Мэнстон.

— Судьба наций? Армагеддон?

Но шутка умерла, упав на землю как сморщенный увядший листок.

Малакод холодно произнес:

— Отправляйтесь в Венецию. Узнайте, куда отвезут ящик.

Уверен, что вы справитесь с этим. Я целиком и полностью вам доверяю. — Он направился к двери.

— А партия «И.»?

Малакод остановился.

— Отвезите меня, Стебелсон. — Затем он повернулся ко мне:

— Сегодня вечером возьмите миссис Латур-Мезмин и пообедайте с ней. Приезжайте сюда. Я использую эту квартиру только для того, чтобы переодеться, когда мне предстоит официальная встреча. Думаю, что до тех пор, пока вы не отправитесь в Венецию, то есть до завтра, вам следует избегать общественных мест.

— Благодарю вас.

Он открыл дверь и пропустил вперед Стебелсона.

Я придержал Малакода рукой, чтобы задать ему вопрос, который беспрестанно вертелся у меня в голове, как мелкие камешки, забившиеся под пятку.

— Почему бы вам не начать сотрудничать в этом деле с Интеллидженс сервис? Насколько я понял, и вы, и они, а также другие — вы все охотитесь за одним и тем же.

— Совершенно точно. Но когда мы добудем то, что ищем, решение будет принято, исходя из соображений целесообразности. А я — еврей, мистер Карвер. Целесообразность и тому подобные вещи обычно работают против нас. Желаю приятно провести вечер.

Я подошел к буфету и налил себе еще бренди, и пока я занимался этим, через главную дверь, ведущую в холл, вошла Веритэ. На ней было вечернее платье из черного шелка, на ногах — туфли с позолотой, а на левом плече приколота крошечная золотая брошь в виде цветка. Она выглядела очень хорошо, лучше, чем для «Мими Пинсон» или «Лидо». Веритэ подошла ко мне, и на ее губах появилась улыбка, а в темно-карих глазах — теплота.

Не знаю почему, если не считать того, что внутренний голос сказал мне, что нужно поступить именно так, я поставил стакан с бренди и нежно обнял ее. Она упала в мои объятия как птица, уставшая от полета, и я целовал ее в губы и прижимал к себе. Мы стояли так какое-то время, а потом она, вздохнув, высвободилась из моих рук и подошла к окну. Не поворачиваясь, она сказала:

— Я люблю «дюбоне» со льдом, кусочком лимона и содовой.

Я принялся готовить ей напиток.

— Мне рекомендовали держаться подальше от улиц.

— Мы можем поесть здесь. В столовой нас ждет холодный ужин.

— Но тогда мы не сможем потанцевать.

Я подошел к Веритэ, держа в руке стакан. Она изменилась.

Я ясно видел это. Может быть, она и в самом деле устала летать навстречу ветру. Но я не стал спрашивать ее об этом.

— Мы можем потанцевать здесь?

— Почему он пощадил меня? Не задал ни одного вопроса, который мог бы смутить меня.

— У него много контактов. А может, это инстинкт. И он очень высокого мнения о тебе.

Я взглянул на Веритэ поверх стакана:

— Ты докладывала ему обо мне?

— Да.

— И сказала, что я первый ученик?

— Не совсем так. Они нашли Шпигеля. Об этом напечатано в вечерних газетах.

— Волшебство «Мелиты». Готов побиться об заклад, что югославы намекнули на то, что не станут слишком усердно вести расследование. Слишком много разных нитей сюда ведет. В котором часу вернется Малакод?

— Он не вернется. Он просто переоделся здесь, а поедет к себе домой в Невиль поздно вечером. Ты переночуешь здесь, а завтра утром отправишься в аэропорт. Я привезла все твои вещи, которые были в отеле.

— Ты тоже поедешь в Венецию?

— Да.

Я обнял ее одной рукой и поцеловал, а она осторожно отвела руку со стаканом в сторону, чтобы не расплескать его содержимое.

— Ты голоден?

Я кивнул.

Мы поели авокадо, шотландского лосося с огуречным салатом и выпили бутылочку «Полли-фусс», а затем кофе и по стакану «Реми Мартин». За столом Веритэ сидела напротив меня, и в зеркале, вставленном в позолоченную раму, украшенную фруктами, цветами и пчелами, я видел ее затылок и контуры плеч.

Мы немного потанцевали, затем посмотрели телевизор, а в одиннадцать Веритэ, взглянув на свои золотые часики на тонком браслете, сказала:

— Тебе завтра рано вставать.

— Я провожу тебя до дому.

— Нет. Тебе нельзя выходить на улицу. — Я позволил руководить собой, я был в ее руках.

Она показала мне спальню. Мои вещи, оставшиеся в отеле, были уже там (включая письмо «экспресс» от Уилкинс). Я поцеловал Веритэ, и она, нежно погладив мою щеку, сказала:

— Знаешь, что в тебе самое хорошее?

— Умение вести себя за столом. Я не чавкаю.

Она хихикнула и покачала головой:

— Нет. Ты всегда знаешь, когда не следует задавать вопросы. Это что: интуиция или умение?

Я пожал плечами. Я знал, когда не следует задавать вопросы, это точно.

После ее ухода я не спеша стал раздеваться, продолжая расхаживать по комнате. По сравнению с этой комнатой моя квартира, расположенная возле галереи Тейта, казалась собачьей конурой. Конечно, многие сознаются, что хотели бы стать богатыми, но согласитесь, все, что дает богатство, — это лишь шанс на то, что в хорошем настроении вы будете пребывать чаще, чем в плохом. Простыни были шелковыми, а абажур настольной лампы удерживался нефритовой фигуркой в фут высотой, на камине стоял маленький пейзаж Коро, продав который Уилкинс могла бы купить себе приданое. Я залез в кровать, и шелковые простыни зашуршали с легким шипением. Я как следует взбил подушку, чтобы показать, кто здесь хозяин, и лег на спину, удивляясь тому, что чувствую себя счастливым, ведь все это богатство принадлежало не мне.

Перед сном я решил почитать письмо Уилкинс.

Она ездила в издательство, выпустившее «Пятно позора».

Оно расположено в трех комнатах над магазином возле Британского музея. Магазин используется для презентаций, а также как торговая точка. Я просил Уилкинс просмотреть выпущенные ими брошюры о европейских политических партиях, причем довольно эксцентричных, и постараться среди них найти партию, эмблемой которой является хлыст и которую обозначают как партия «И.». Память о хлысте не давала мне покоя долгое время. Уилкинс нашла то, что мне было нужно.

Она приложила к своему письму небольшую брошюрку на немецком, на обложке которой была эмблема в виде хлыста. Поскольку Уилкинс знала, что я не читаю по-немецки, она выслала мне краткие пункты содержания этой брошюрки.

У каждой подобной организации существует определенная цель, которая, как правило, не выносится на обложку брошюры. И обычно за каждой такой организацией стоят некие люди, не открывающие своих имен, которые вкладывают в нее больше денег, чем собирается всех взносов, в надежде, что им вернется кусок пожирнее. Именно такой показалась мне «Shune Partel». Партия «Искупления», как писала Уилкинс, таков точный перевод ее названия.

Штаб-квартира партии располагалась в Мюнхене, на Кенигинштрассе. Главой партии являлся герр Фридрих Накенгейм, секретарем — профессор Карл Вадарчи, а далее шел список имен, главным образом немецких. Эти люди состояли в комиссии по управлению. Ни одно из этих имен не было мне знакомо.

Партия объявляла себя сугубо неполитической, в том смысле, что она не будет предлагать своих кандидатов на выборы в бундестаг. Но в то же время партия требовала, чтобы среди членов представительств всех партий, входящих в бундестаг, были и члены «Искупления». Мне подумалось, что это выглядит точно так же, как если бы квакеры потребовали, чтобы среди членов всех партий, входящих в палату общин, были также и квакеры.

Они ставили перед собой простые цели. Немцы виновны в развязывании двух войн, а также в преследовании и массовом уничтожении евреев. Душа нации черна от вины. Настало время для искупления, и пришла пора, когда люди, чувствуя свое предназначение и огромные силы, заложенные в них, начинают искать выход, и эти силы, прежде направлявшиеся только на разрушение, теперь должны быть использованы для создания истинной немецкой нации. Каждый немец обязан искупать прошлое каждым своим действием и каждый день, независимо от того, насколько скромна или насколько важна его роль в жизни нации. Истинное величие ожидает немцев, если они будут неукоснительно придерживаться демократических принципов в своей политической жизни и норм христианской этики в частной и общественной жизни.

Партия «Искупление», которая существовала уже три года, требовала от своих членов только этого, если не считать годовых взносов в десять марок, что составляло около фунта стерлингов.

Программные заявления партии казались очень откровенными, на редкость простыми, словом, достойными похвалы".

Если какие-то неясности и могли возникнуть относительно того, что именно нужно делать, то лишь незначительные, в целом же там приводился внушительный список полезных, стоящих дел. Большинство немцев, подумал я, конечно, ответили бы (если не связывать их обязательством в десять марок), что в душе они являются членами партии «Искупление».

Но Уилкинс разговорилась в магазине с одной женщиной, по-видимому разделявшей взгляды партии, и узнала от нее, что из четырехсот девяноста семи членов бундестага свыше двухсот состоят в партии «Искупление». В других странах партия также имела влиятельных сторонников.

Ревностные сторонники партии распространяли свои щупальца всюду. Я был убежден, что Мэнстон, в роли сэра Альфреда Коддона, как и я, пришел к определенным выводам, но только другим путем.

Так вот, значит, что это было — хлыст, который должен был выбить из сердец немцев чувство вины за нацию.

Но самым важным в письме Уилкинс было то, что в Мюнхене недели через три должен был состояться съезд ее членов.

Прочитав об этом, я уже не смог заснуть.

* * *

Должно быть, я проспал всего полчаса — меня разбудил звонок телефона, стоящего у кровати.

Это был Стебелсон.

— Думаю, вам будет интересно узнать об одном событии, о котором нам сообщили по телеграфу.

— Давайте. Но имейте в виду: я не держу акций, поэтому меня нельзя разорить.

— Вы почти угадали, мой друг. Полчаса назад в отеле «Кастильон» в одном из номеров разорвалась бомба, прикрепленная к кровати.

Я затаил дыхание. Затем неожиданно тонким голосом спросил:

— В каком номере?

— Не сообщается. А разве у вас есть какие-нибудь сомнения?

— Нет. Благодарю вас.

Я положил трубку. Ловкий ублюдок Говард Джонсон. Он быстро растет. Бомба была подложена в номер до того, как я вернулся от Веритэ. Пока никаких предписаний относительно Шпигеля, сказал он. Теперь они, наверное, хихикают. Я включил лампу, стоящую возле кровати, раздумывая над тем, стоит ли мне пойти и налить себе в качестве успокоительного бренди.

В этот момент дверь комнаты отворилась, и вошла Веритэ.

Она спросила:

— Кто это был?

— Ошиблись номером, — солгал я. — А ты что здесь делаешь?

— Я в соседней комнате, Веритэ подошла ко мне. На ней был длинный зеленый шелковый халат, собранный на плечах в сборки. Она стояла, скрестив на груди руки, и я увидел, что они дрожат, как будто она замерзла.

— Лгунишка, — сказала она. — Я слышала разговор по другому телефону. Ты мог бы спать в той кровати.

Я выпрямился, взял ее за руку, а она присела на постель.

— Но я спал в этой.

— И ты не беспокоишься? — спросила Веритэ. — За себя не беспокоишься? Тебя ведь могли убить.

— Конечно беспокоюсь. Мне нравится жить. Ради Бога, мне нравится жизнь, надеюсь, тебе тоже. Мне кажется, нет ничего лучше, чем жизнь.

Я погасил свет и обнял ее. Под халатом у нее ничего не было.

Глава 13 Люблю, К. и В.

Когда я проснулся, Веритэ уже в постели не было. Сквозь полузадернутые занавески проглядывало солнце, заливая пейзаж Коро своими теплыми золотыми лучами. Место рядом со мной было еще теплым, а подушка сохранила впадину от ее головы и ее запах.

Я прошел в ванную, побрился и принял душ. Горячая вода лилась мне на голову, а я думал о партии «И.». Она казалась довольно безобидной — некая экстравагантная партия с сумасшедшими воззрениями, такую вы найдете в любой стране. Но за этим стояло нечто большее, если учесть, что во главе партии находился Вадарчи и что Мэнстона эта проблема интересовала столь сильно, что он не поскупился на угрозы в мой адрес. Сейчас картина вырисовалась довольно четко. Мюнхен, эмблема в виде хлыста, «Пятно позора», белобрысый Зигфрид на «Комире», Кэтрин и Лотти — парочка тщательно отобранных рейнских девиц, но почему же это так волнует меня? На мой взгляд, гораздо опаснее был, например, британский союз фашистов, но из-за них Мэнстон никогда не терял сна.

Я вытирался огромным полотенцем, каких никогда в жизни не видел (его запросто хватило бы еще на несколько человек), и тут в ванную без стука вломился Стебелсон.

— Я пришел, чтобы пожелать вам «счастливого пути».

Я прикрыл дверь ногой и кивнул на туалетный столик. Он уселся и с грустью поглядел на мои колени.

— Это была моя комната в отеле?

— Да. — Он поднял глаза. — Впрочем, вы вполне здоровы.

— И все же я не бомбонепроницаемый.

Я оделся, побрызгал себя одеколоном. Одеколон я держал в секрете от Уилкинс, подозревая, что она может не одобрить его запах.

— На вашем месте я бы еще сделал несколько упражнений, — заметил Стебелсон.

— Я дам вам упражнение — для мозгов. Малакод думает, что я работаю на кого-то еще, верно?

— Да.

— Тогда почему он не выяснит это наверняка?

— Он доверяет вам. Больше, чем вы себе представляете. Он относится к тем людям, которые знают, насколько следует доверять.

— А вам он доверяет?

— В определенных пределах. Но я не настолько глуп, чтобы выходить за эти пределы, если это то, о чем вы думаете.

— Я так думал.

— Ну что же, это комплимент, к тому же незаслуженный.

— А насколько вы доверяете Кэтрин?

Я застегивал рубашку, наблюдая за Стебелсоном в зеркало.

На его лице было умиротворенное выражение.

— Мы не обсуждали подобный вопрос.

— Я рад. Но если бы вы задумались, я бы дал вам один совет. На первом месте у нее всегда стоят принципы. Забывает она о них, вероятно, лишь в одном месте, в постели.

Мое замечание, видимо, кольнуло его, он слегка вздрогнул и медленно поднял глаза.

— Вы проверили это на опыте?

— Нет. Но я разбираюсь в женской психологии. Такие женщины относятся к особому разряду. Вам интересно меня слушать?

— Не особенно, — ответил Стебелсон, вставая. Он взялся за ручку двери. — Веритэ спрашивала, сколько вы хотите яиц: одно или два?

— Три яйца и четыре ломтика ветчины. Я предпочитаю путешествовать на сытый желудок. Скажите мне: по какому признаку мадам Вадарчи отобрала Лотти Беманс и Кэтрин Саксманн в качестве кандидаток на роль жены Зигфрида?

— Зигфрида?

— Вы же читали отчеты Веритэ. Такой светловолосый тип на «Комире». Кэтрин говорила, что мадам Вадарчи предвещает ей скорое счастливое замужество и золотое будущее. Вы бы видели, как сверкали ее глаза, когда она рассказывала. Так что это за признаки?

— Не знаю, — ответил он таким голосом, как будто у него одеревенел язык. — Он повернулся и пошел узнать, как там яйца.

Когда я вошел в столовую, Стебелсон уже ушел. Веритэ сидела возле серебряного подогревателя, в котором стояли кофе и яйца. Я подошел, поцеловал ее в лоб и сказал «доброе утро», а она одарила меня любящей улыбкой. Мы могли бы быть женаты десять лет и по-прежнему парить в дымке медового месяца. И это меня беспокоило. Не потому, что я был против, а потому, что опыт показывал, что мой гороскоп не предусматривает подобных вещей.

В аэропорту, пока Веритэ была занята оформлением билетов и багажом, я пошел к киоску купить сигарет. Когда я распечатывал пачку, неизвестно откуда возник Казалис, держа в руке зажигалку, и сказал:

— В отеле от взрыва бомбы погиб британец.

— Почти, но не совсем.

Он ухмыльнулся:

— У нас в Венеции есть один парень. Он знает, где ты остановишься.

— Он знает больше моего.

— Он тебя найдет. Его зовут Северус. Выпей за меня большой стакан безалкогольного мартини в баре «У Гарри». — И он исчез, так и не дав мне прикурить.

* * *

Отель, в котором мы остановились в Венеции, был тихим, неприметным и несовременным зданием на набережной дельи Скьявони, в четырехстах метрах от «Роял Даниэли». Из окон были видны широкие водные просторы канала Сан-Марко до самых низин Лидо. Наш номер состоял из двух спален и гостиной между ними. Ванная была одна, и с того момента, как мы вошли в наши покои, если это, конечно, можно так назвать, мы оба вели себя очень сдержанно и немного смущенно, и оба знали, что будем вести себя так до наступления ночи.

Держа в руках бинокль, я подошел к окну и принялся рассматривать суда, стоявшие на якоре у берега. «Комира» была там.

Я оставил Веритэ в номере, она распаковывала вещи, и пошел вдоль дельи Скьявони, держа путь к бару «У Гарри», по дороге раздумывая над тем, на какую кровать Веритэ положит пижаму, а на какую ночную рубашку. Мне также было интересно знать: если я пребываю в иллюзии, может ли она обратиться реальностью?

Бар «У Гарри» был заполонен теми богатыми молодыми итальянцами обоих полов, которых мне трудно было понять: загорелые, имеющие «феррари», чьи отцы в Милане готовят убийства, чтобы получить лишние полпроцента в бизнесе. Среди них жались несколько болезненного вида туристов-англичан, и в течение тех пяти минут, когда мне несли большой стакан мартини, я ругал Казалиса за то, что он всегда говорил как-то уклончиво. Такие, как он, просто не способны действовать напрямую. Русские могли брать интервью в парках, рисовать на деревьях розовые круги, перелистывать «Ивнинг стандарт» левой рукой, но возьмите такого, как Казалис, которому нужно всего лишь сообщить человеку, чтобы он встретился с неким мистером Северусом (СКД) в баре «У Гарри», и он скорее придушит себя, чем скажет об этом открытым текстом. "Выпей за меня большой стакан безалкогольного мартини в баре «У Гарри». Может, потому что я злился на себя из-за Веритэ (я угодил в ситуацию «какой же ты подлец»), вся обстановка бара действовала на меня удручающе. Внезапно я почувствовал, что был бы не прочь поехать домой, побоксировать с Миггсом, затем выпить пинту пива, закусив яйцами и чипсами в «Корнер-Хаус», а вечером сходить в кино. Вот это я называл жизнью.

Я взял еще один стакан мартини, чтобы поразмышлять как следует над всем этим, и тут мне улыбнулся какой-то лоснящийся загорелый тип в терракотовых брюках и голубой рубашке, мокрой от пота. Он отодвинул прядь волос, она больше напоминала мокрое крыло черного дрозда, со светло-карих глаз и вежливо произнес:

— Buona sera^[79], синьор «инспектор».

— Давай, черт возьми, уйдем отсюда, — сказал я.

Он подмигнул мне и начал пробираться к выходу. Я за ним.

Он шел в десяти ярдах впереди меня, не давая возможности даже оглядеть витрины магазинов, забитые безделушками. Наконец мы подошли к маленькому ресторанчику, запрятанному в лабиринте аллей: точно на север от площади Сан-Марко. Сбоку от главного зала был бар. Он был пуст, если не считать молодой девушки, которая подавала нам напитки, одной рукой придерживая маленького ребенка. Ребенок тихонько хныкал до тех пор, пока девушка не выполнила наш заказ и не скрылась за стойкой бара, где расстегнула блузку и стала кормить его грудью. Мне показалось, что ребенка следовало прекратить кормить грудью года два назад, но, видно, у его мамаши была на сей счет собственная теория.

— Ради бога, — сказал я, — почему мы не могли встретиться здесь сразу?

Северус подмигнул, и я понял, что сделал он это ненарочно.

У него был тик, который как бы служил прелюдией к разговору. Я почувствовал себя неловко.

— Приказ, синьор.

— Вы итальянец?

— Большей частью грек, немного британец. Моя мать...

— Давайте поговорим о деле. — Я все еще немного злился и выплескивал свой гнев на него. — Говорите, если есть что сказать. Что там с тетушкой Вадарчи и Кэтрин Саксманн? Они все еще на борту «Комиры»?

— Нет. Они сошли на берег сразу, как только пришла яхта.

— И куда пошли?

— Не знаю.

— А разве вы не должны следить за ними?

— Нет. Я слежу за передвижением судна. Общаюсь с морской службой охраны. Они миновали таможню в Лидо, сошли на берег, а затем исчезли.

— Кто позволил им ускользнуть?

— Никто. Мне приказано наблюдать за «Комирой» после того, как они сойдут на берег.

— А за эту нитку держит еще кто-нибудь?

— Может быть.

— А что насчет груза?

Северус улыбнулся:

— У них быстроходная лодка. Если у них есть нечто, что они не хотят показывать таможенникам, они отвезут это ночью за несколько миль, прежде чем яхта войдет во внутренние воды.

— Точно. — Я скривил лицо.

— Может быть, вы предпочитаете виски, а не кьянти? — спросил Северус.

— Нет, все в порядке. Почему бы мне не отправиться к пристани и не посмотреть завтра на «Комиру»? Вокруг острова частенько устраиваются экскурсии.

Он кивнул:

— Я отвезу вас завтра к улице Гарибальди. Знаете, где это?

— Да. Но поскольку вы специалист по приморью, может быть, у вас найдется для меня карта или план Венеции и побережья?

Он смахнул со лба прядь своих птичьих перьев и сказал:

— Карта морского министерства: 14-8-3 и 14-4-2. Также, если хотите, есть штурманская карта Средиземного моря. Том третий — «Западное побережье Греции, Ионическое море, Адриатическое море». Вечером я отправлю их вам в отель. Я был штурманом в этих и других водах.

— У меня есть друг, — сказал я, — у которого, в свою очередь, тоже есть друг, и этот последний летал в районе Суэца. И я переменил свое мнение относительно выпивки. Я возьму виски и поставлю стаканчик вам.

Я позвал девушку, которая тут же прервала кормление ребенка и выполнила заказ, а также поставила нам на стол тарелку с креветками. Она вернулась за стойку, и я увидел, как она скормила ребенку креветку, прежде чем снова дать ему грудь. Ее теория в чем-то была верна.

— Вы должны знать еще кое-что, — сказал Северус.

— Вы, парни, всегда придерживаете самое вкусное напоследок.

— Фрау Шпигель.

— Господи, надеюсь, она без своего транзистора.

— Да нет, с ним. Она в «Роял Даниэли» — зарегистрировалась под именем фрау Меркатц.

— Одна?

— Да.

— Это как-то связано с деятельностью Лансинга?

— Может быть. Она была на «Комире».

— Кок Бэлди?

Северус кивнул.

* * *

Когда на следующее утро я разглядывал в бинокль канал Сан-Марко, «Комира» все еще стояла на якоре. Я отошел от окна, положил бинокль на стул, а сам присел на кровать. Веритэ приподнялась на кровати и пробралась ко мне, сбивая перед собой белье. Я закурил, она протянула руку, чтобы взять сигарету. Потом сделала одну затяжку и вернула сигарету мне.

Я почувствовал, как ее губы на секунду прикоснулись к моей шее.

— Как бы ты вывезла отсюда большой свинцовый ящик, куда-нибудь в Европу и без шума?

А она сказала:

— Поцелуй меня.

— Это еще зачем?

— Просто поцелуй меня.

Я поцеловал ее, обнял, и она тихонько легла на спину, а я рядом. Потом она просунула руку под пижаму и начала поглаживать мне спину.

— Иногда, — сказала Веритэ, — ты делаешься слишком умным. А может, слишком осторожным. Почему? Ты боишься обидеть?

— О чем речь?

— О тебе и обо мне.

Ее лицо почти соприкасалось с моим, и я чувствовал, как бьется ее сердце.

— Ты не сможешь обидеть меня, никогда, — сказала Веритэ. — Никогда и ни за что. Потому что ты уже дал мне слишком много. — Она положила мне на губы палец, будто я собирался что-то сказать, затем улыбнулась:

— Я знаю, что ты чувствуешь. Однажды мне тоже пришлось испытать подобное.

Помнишь, что ты говорил в тот вечер в «Мелите»? «Магия поцелуя растопит любое холодное сердце». Помнишь? Многие мужчины и многие женщины думают, что смогут растопить чье-нибудь сердце, но всегда найдется тот, у кого просто нет сердца, которое можно было бы растопить. Благодаря тебе я могу сейчас говорить об этом. Я свободна. А ты нет, понимаешь? Ты по-прежнему о ней думаешь. И из-за этого по отношению ко мне испытываешь чувство вины.

— Все-это никак не связано со свинцовым ящиком.

Веритэ покачала головой и внезапно стукнула меня рукой по лопаткам:

— Я здесь. И буду здесь до тех пор, пока ты хочешь этого. И ни минуты дольше. Мне совсем не нужно, чтобы ты испытывал меня или сочувствовал мне. Ты мне ничем не обязан.

Ее губы коснулись моих. Она улыбнулась, и я вдруг искренне пожалел, что когда-то гулял по брайтонской пристани и смотрел на Кэтрин.

Тут Веритэ сказала, обращаясь словно к самой себе:

— Знаешь, он почти уволил тебя.

— Кто? — Я погладил костяшками пальцев по ее подбородку.

— Герр Малакод.

— Почему?

— Он знает, что ты кое-что прячешь от него. То, что было в пакете Лансинга.

— Я?

Веритэ кивнула и добавила:

— Цветной слайд. Когда ты тем вечером спустился вниз, чтобы пообедать, я зашла к тебе в комнату. Горничная открыла мне дверь своим ключом. Я просмотрела пакет.

— Ах ты умница.

— Он был очень добр ко мне. Это помогло мне выжить. Я честна с ним, но и с тобой тоже. Но ты должен быть более честным по отношению к самому себе. Почему ты прячешь слайд?

Это был хороший вопрос.

— Не знаю, — сказал я. — Я только хотел иметь что-нибудь про запас. Так сказать, скрытый козырь. Что-то, чего нет у других.

— Ты хочешь сказать, это что-то, за что могут заплатить?

— Иногда.

— Иногда это становится опасным. — Она поднялась, склонилась надо мной и, придерживая руками мою голову, принялась трясти ее. — Ты глупый, глупый, — повторяла она, и я увидел на ее щеках слезы.

* * *

Северус ждал меня в маленькой моторной лодке, пришвартованной недалеко от котельной возле улицы Гарибальди. Меня приветствовали по полной программе: Северус кивнул, подмигнул и смахнул со лба черный вихор. «Комира» была пришвартована не у самого берега, а в стороне от основного пути, но зато невдалеке от военного гидросамолета, прилетевшего из Лидо. Мы подошли к яхте со стороны Лидо. Она покачивалась на воде, белая, роскошная, и единственным признаком жизни на ней был человек, стоявший у открытого конца рулевой рубки, одетый в белые шорты и рубашку. Мы прошли к дальней оконечности Лидо, а затем подошли к «Комире» с другой стороны, держась от нее на приличном расстоянии. Человек все еще торчал на мостике, но, кроме него, на палубе появился еще человек — красил нижнюю часть дымовой трубы.

Мы прошли мимо яхты, а затем взяли курс к Лидо и пришвартовались там у каменной стенки небольшого причала, ведущего наверх, к бунгало, возле которого какой-то старик расчищал посыпанную гравием дорожку, делал он это медленно-медленно, словно считал, что впереди у него вся жизнь, чтобы закончить эту работу. Через полчаса к «Комире» подошла моторная лодка с тремя людьми, и в нее сели еще двое.

А через десять минут я уже сидел за столиком на веранде «флориана» у площади Сан-Марко, и компанию мне составляла веселая семейка, расположившаяся неподалеку от меня. Я надел солнцезащитные очки, взял в руки старый номер «Дейли мейл», который кто-то оставил на стуле, и сделал вид, будто читаю, держа при этом руку на высоком стакане с холодным итальянским пивом.

Я изображал из себя безучастного случайного туриста, который наслаждается выпивкой, а в это время вокруг меня лилась неторопливая болтовня других таких же туристов, и стайки голубей летали по просторам площади, а золотые кони у фасада базилики замерли в безуспешной попытке стронуться с места.

И вдруг мне показалось, будто в моем животе разверзлась дыра, наполненная льдом. Стоило мне лишь увидеть Кэтрин, увидеть, как солнце играет на ее светлых волосах, и я погрузился в тот лихорадочный транс, с которым не могли бы справиться сотни ночей, проведенных в постели с виски и аспирином. Наверное, надо издать закон, запрещающий некоторым женщинам распространять свои чары на частоте, слишком высокой для обычных людей.

На ней было светло-голубое шелковое платье, белые сандалии с ажурной отделкой, переплетенной тонкими золотыми нитями, а ее загорелая шея была украшена ниткой больших белых бус. Когда она чуть повернулась, ее обнаженные загорелые ноги пересеклись, и я увидел ее колени. Я смотрел на нее минуты две, а потом она сняла очки и своими темно-синими глазами посмотрела прямо на меня, но не подала виду, что узнала. И все же я знал, что она заметила и узнала меня. Мы подали друг другу неслышный и невидимый сигнал, а затем она наклонилась к Зигфриду, чтобы прикурить сигаретку, которую он протянул ей, и тут же при виде его невинного движения меня пронзило острое чувство ревности. Если бы у меня была трубка для метания стрел, я бы влепил ему между лопатками отравленную стрелу. И если бы кто-нибудь в этот момент произнес имя «Веритэ», я бы лишь тупо пробормотал:

«А кто это?»

С ними за столом сидела и мадам Вадарчи, толстая, как мешок с картошкой, который кто-то обернул куском оранжевого кретона и смеха ради водрузил на него широкополую соломенную шляпу гондольера, со свисающими красными ленточками, под стать ее красному лицу. Рядом с ней расположился худощавый, с бледным, словно пергаментным лицом человек лет пятидесяти, к переносице его длинного тонкого носа было прицеплено пенсне. Голову прикрывала панама, а Шею обвивал черный шелковый платок. Он сидел вполоборота к столу, положив руки на набалдашник очень длинной черной трости. Его соседом был Зигфрид. Он снял голубую шерстяную куртку, несомненно, затем, чтобы продемонстрировать всем свою белую рубашку с короткими рукавами и загорелые мускулистые руки. Насколько я слышал, они говорили по-немецки, и их разговор зачастую сопровождался взрывами смеха.

Я сидел за своим столиком и, глядя из-за уголка газеты, наблюдал за этой компанией, и мне вспоминались тот пляж, на котором появилась фрау Шпигель со своим транзистором, и другой, пляж, на который ступил Зигфрид, чтобы избавиться от шаров для гольфа. А потом я вспомнил Лансинга. Все это явно не сулило мне ничего хорошего.

Прошло минут пятнадцать, и я увидел, как Кэтрин наклонилась к мадам Вадарчи и что-то прошептала ей на ухо. Старуха кивнула, Кэтрин поднялась, махнула рукой мужчинам, которые собрались встать вместе с ней, и принялась пробираться между столиками к выходу, пройдя под колоннадой. Я сидел не шевелясь. Кэтрин делала то, что могла бы сделать любая девушка, — вышла, чтобы припудрить нос.

Кэтрин не было всего пять минут, и я заметил, что смех и болтовня за этим столиком затихли. Оставшиеся трое погрузились в серьезную, размеренную беседу. Говорили они тихо, но сосредоточенно, как люди, обсуждающие важный вопрос. Как только Кэтрин показалась из-за колоннады, разговор сразу стих.

А когда она уселась на свое место, я вновь услышал громкую непринужденную болтовню.

Через пять минут после появления Кэтрин я заказал себе еще пива. Принес его другой официант; он поставил пиво и произнес:

— Signore, prego!^[80]

Я взглянул на него. Он встал спиной к столику, за которым сидела миссис Вадарчи, сунул мне сложенный листочек бумаги и подмигнул.

— Grazie, — сказал я, — Pago ora per Ie due birre^[81]. — И потянулся за бумажником.

Когда мнеприходится говорить по-итальянски, выходит это довольно плохо, поскольку раньше мне почти не доводилось бывать в Италии. Я дал официанту щедрые чаевые, а затем спрятался за газетой, чтобы прочесть записку. Она была нацарапана карандашом на листочке, вырванном из ежедневника.

«Милый. Мое сердце стучит, когда я вижу тебя. Не следи за нами. Вадарчи может вспомнить тебя по „Мелите“. Сегодня вечером. Десять тридцать. У стены сада. Вилла Саббиони, Трепорти. Приду, если смогу. Люблю. К.».

«Люблю. К.». Я искоса взглянул на их столик. Кэтрин смеялась, слушая Зигфрида, слегка касаясь рукой его запястья Я дал себе клятву: никогда больше не выходить без духовой трубки.

Но в следующий миг я уже забыл об этом, потому что к их столику шел человек: лицо его было залито солнечным светом, и если бы я даже не узнал его, мне достаточно было посмотреть на трубку, свисающую изо рта, и заметить легкую хромоту на правую ногу, чтобы сразу понять, кто он. Под мышкой он держал длинный бумажный сверток. Подойдя к столику, он почтительно наклонил голову и принял услужливую позу, ожидая, пока старик в панаме заплатит по счету. Потом вся процессия, возглавляемая хромым, двинулась к выходу. Они прошли мимо колокольни и направились к площади Сан-Марко, и я понял, что они идут к причалу, точнее, к моторной лодке, которая была пришвартована к берегу. И там же, в своей лодке, сидел Северус. И хотя я не считал, что ему так уж повезло, удача на время повернулась к нему лицом.

Я подождал пять минут, а затем тоже ушел. Вернувшись в отель, я обнаружил, что Веритэ в номере нет. Но она оставила записку:

"Милый. Ушла по магазинам и проч. Не жди меня к ленчу.

Люблю. В.".

Вот уж поистине день, полный любовных записок.

Глава 14 Стань летающей мишенью

Около двух позвонил Северус. Он сказал, что ждет меня возле улицы Гарибальди. Веритэ еще не пришла. Я вышел из отеля и направился к набережной дельи Скьявони. На том же самом месте я обнаружил лодку с Северусом, который, растянувшись на корме, курил.

Я уселся рядом с ним. Он перегнулся через борт и выудил из воды фляжку с вином, которую держал в воде для охлаждения. Я покачал головой:

— Что случилось?

Он наполнил себе стакан и сказал:

— Лодка отправилась обратно к «Комире». Все, кроме одного, поднялись на борт. Этого человека высадили на берегу Лидо, а затем лодка вернулась обратно. Я решил, что на яхте они собрались на ленч, поэтому отправился к Лидо и стал следить за человеком, который там высадился.

— Он слегка хромает?

— Да.

— И что же дальше?

— Он отправился в аэропорт. У него был пропуск на летное поле, потом он подошел к вертолету. Эти вертолеты совершают коммерческие рейсы. Я бывал там раньше. Он снял куртку и стал помогать механику. Я подождал немного, но было похоже, что работа не скоро закончится, поэтому я вернулся к своей лодке, и, как оказалось, вовремя.

— Что вы имеете в виду?

— Я увидел, как вся компания отправилась куда-то на своей лодке. Те же самые — старуха, молодая девушка, молодой парень, старик — и с ними был еще один. Странно, но у меня создалось впечатление, что этого нового как будто охраняли молодой и старик, а может быть, я ошибаюсь.

— И куда они направились?

— Я бы и сам не прочь узнать. Их лодка рванула с бешеной скоростью. Должно быть, у них хорошие двигатели. Я просто не успел бы за ними. Последнее, что я видел: как лодка пересекла лагуну.

— Вы когда-нибудь слышали о вилле Саббиони в Трепорти?

Этого нет ни на одной карте, которые вы мне дали. Я хотел, чтобы вы узнали об этом месте все, что сможете, встретимся здесь в семь вечера. У меня там назначено свидание.

Северус взглянул на меня, очевидно ожидая чего-то большего, но я решил — пусть потерпит. Он узнает все в свое время.

В тот момент я размышлял о вертолете.

— Вы знаете ту девушку, что живет со мной? — спросил я.

— Латур-Мезмин? — ухмыльнулся Северус. — Да. Я проверял заказы в отеле.

— Она должна узнать все об этом вертолете. У вас есть связь со службами?

Он выудил толстый бумажник, извлек из него кучу грязноватых визиток и одну протянул мне.

— Пусть позвонит по этому телефону. Это офицер в Догане.

Он даст нужную информацию. — Северус моргнул. — Я его предупрежу.

— Вы заметили номер вертолета?

— Да.

Северус взял у меня визитку и на обратной ее стороне написал регистрационный индекс. Возвращая визитку, он спросил:

— Вы точно не хотите вина?

— Не сейчас, но прихватите его с собой сегодня вечером, а также кое-что, что стоит держать наготове в правой руке. Может пригодиться.

Он смахнул со лба черную прядь, подмигнул и скрыл лицо за стаканом с вином.

Я оставил его и вернулся в отель. Веритэ уже пришла. Через десять минут она отправилась в аэропорт Лидо.

Проводив ее, я уселся на кровать, почистил и проверил «Le Chasseur», продолжая думать о вертолете.

Веритэ вернулась через два часа. Таможенный офицер был очень вежлив с ней, предоставил всю информацию и спросил, не хочет ли она пообедать с ним вечером, и, когда она сказала, что очень сожалеет, но не может, он галантно примирился с этим фактом и, когда она уходила, ущипнул ее за зад.

Веритэ присела на край кровати и, пощипывая мочку моего уха, в подробностях рассказала мне все, о чем узнала.

Вертолет принадлежит маленькой авиатранспортной фирме из Мюнхена. Выяснилось также, что эта компания заключила с двумя фирмами в Венеции контракт на перевозку стекла и керамики. По пути из Мюнхена в Венецию компания доставляет оптические инструменты, обои, небольшие станки и прочий груз. Командир экипажа — человек по имени Брэндт, хромого зовут Хессельтод, а третьего члена экипажа — Дэновиц.

День назад вертолет должен был вылететь из Лидо с грузом на борту, но из-за неполадок в двигателях рейс отложили, и взлетит он, возможно, сегодня. Веритэ дала мне копию таможенной декларации груза, обозначенную сегодняшним числом, которая уже была проверена таможней. Затем она достала «Carte Michelin — Europe Sud — Grandes Routes»^[82], и я увидел прочерченную карандашом линию, соединяющую Венецию и Мюнхен.

Линия бежала точно на северо-запад от Венеции, проходила к западу от Тревизо, затем шла мимо городка Кортина д'Ампеццо, оставляя его к востоку, а потом пересекала Тироль, проходя между Инсбруком и Кицбюэлем в направлении Мюнхена — и все это в стороне от крупных городов, среди гор и озер, где небольшое отклонение от курса не вызвало бы никаких вопросов.

Я приподнял бровь, глядя на Веритэ.

— Этот Хессельтод — постоянный член экипажа?

— Он появляется лишь время от времени.

— У Малакода есть надежный человек в Мюнхене?

— Герр Стебелсон может устроить это.

— В таком случае позвони, пожалуйста, ему или Малакоду и попроси их послать человека в Мюнхен, в аэропорт, прямо сейчас, чтобы, если удастся, он проверил вертолет в Венеции, а Затем до тех пор, пока не поступят дальнейшие указания, не спускал с него глаз. Я хочу знать, появятся ли в Мюнхене тот же самый летчик, его команда и тот же самый груз, который вылетел из Венеции. Скажи, что больше всего меня интересует Хессельтод и что мне хотелось бы знать, будет ли он хромать в Мюнхене. И лучше всего, если они позвонят прямо сюда.

Кэтрин написала в своей записке — «десять тридцать». Но так как это было довольно позднее время и мне думалось, что предварительный осмотр виллы Саббиони не будет лишним, я прихватил с собой все необходимые инструменты, бинокль и «Le Chasseur», протерший дырку в моем кармане.

Северус ждал меня у своей лодки. Мы спустились вдоль главного канала к устью реки Порто-де-Лидо, которая впадала в море. Затем поднялись вверх по каналу Трепорти, самое глубокое место которого не превышало четырех саженей, но в основном его глубина колебалась от одной до двух саженей. Слева от нас длинной низиной простиралась Изола-Сан-Эразмо, а справа раскинулось Литторале-де-Каваллино, скрывавшее собой море. Трепорти тянулось на пару миль вдоль канала в направлении небольшого залива, который вдавался глубоко в Литторале-де-Каваллино. Это были плоские, негостеприимные земли, усеянные редкими кучками деревьев и приземистыми строениями ферм.

Северус сказал, что вилла Саббиони, построенная лет пятьдесят назад одним бизнесменом из Рима, расположена в двух-трех сотнях ярдов от Трепорти и довольно далеко от деревни.

Но бывал он тут редко, обнаружив, что здесь слишком много москитов. Бизнесмены стыдятся подобных ошибок. Сейчас этот человек уже умер, и вилла принадлежала его сыну, который никогда не жил на ней, но сдавал за небольшую плату каждому, кто готов был платить и смазывать себя ядовитой для москитов мазью с утра до ночи. Лично мне это казалось безумием, и ворота виллы явно не привлекали толпы туристов и зевак.

Северус высадил меня у входа в залив, и мне пришлось пробираться пять ярдов по болотистому берегу, прежде чем ступить на твердую землю. Я двинулся через длинную песчаную пустошь в сторону трех ломбардских тополей, которые, если верить Северусу, росли всего в четырех сотнях ярдов от виллы. Неожиданно прямо мне под ноги выскочил заяц и тут же кинулся прочь, прижав уши, а затем, отбежав на безопасное расстояние, присел и принялся наблюдать за мной. Вверху пролетел кроншнеп, держась вкось к ветру, а я, делая очередной шаг, чувствовал, как у меня под ногами разлетаются стаи мушек. Время от времени они кусали меня в шею, и их укусы напоминали уколы ржавой подкожной иглой. Это место «очаровывало» меня все больше, особенно когда вокруг стало буквально темно от полчищ москитов. Сюда не стоило приводить вечером девушку, за которой ухаживаешь. Далеко справа среди равнин и воды затерялась Венеция, скрытая пеленой вечерней летней дымки.

Я забрался на тополь и оказался на высоте в двадцать футов.

Устроившись в развилке веток, я достал бинокль. Вилла Саббиони представляла собой длинное двухэтажное здание с красной черепичной крышей. Насколько я мог видеть, с трех сторон, выходящих на залив, вилла была окружена стеной примерно восьми футов высотой, крытой наверху красной черепицей.

Возле угла ближней ко мне стены располагалась белая дверь, верхняя часть которой представляла собой фигурную решетку.

Сквозь нее я увидел сад. Я поднялся еще футов на шесть, и теперь мне была видна не только внутренняя сторона стены, но и широкая дорожка, бегущая к фасаду здания. Увитая плющом лоджия вытянулась вдоль всего фасада. Если бы игра Кэтрин была честной, белая дверь должна быть не заперта.

Неожиданно сзади, со стороны Венеции, раздался рев работающих моторов — глухой, тяжелый звук. Я изогнул шею и увидел, что к побережью Литторале, держась низко над землей, летит оранжевый вертолет, своим видом напоминающий неуклюжее насекомое. Миновав кучку деревьев, вертолет изменил направление и направился к вилле.

Я наблюдал за ним в бинокль, и ровно в тот момент, когда вертолет с лязганьем и ревом приземлился, на посыпанном гравием дворике что-то резко изменилось. Я не видел всего, потому что дальняя стена, окружающая сад, частично закрывала мне обзор. Из вертолета вылезли двое, и я увидел, что из открытой дверцы грузового отсека они вытащили какие-то ящики. Я насчитал три ящика, а затем позади вертолета заметил людей, выходящих из виллы и загораживающих мне вертолет. Я разглядел Зигфрида, мелькнули пятна рубашек или платьев, которые могли принадлежать как Кэтрин, так и мадам Вадарчи, а затем я заметил, как двое поволокли ящики к вилле. Я не видел, как они входили в дом из-за не очень удобно выбранного угла зрения. Мне следовало залезть на дерево, которое располагалось в пяти футах справа. Возле вертолета была заметна суета. Затем трое обошли вертолет с моей стороны, неся длинный ящик, который они загрузили на борт. По тому как они шли, было совершенно ясно, что ящик весил немало, а размеры его были примерно десять футов в длину и три в ширину. Дверца грузового отсека захлопнулась, лопасти винта начали вращаться, и вертолет, подняв клубы пыли, поднялся в воздух, завис ненадолго, а затем полетел прочь.

Все это продолжалось секунд сорок, а еще через двадцать секунд вертолет исчез, скрывшись за домом. Он вернулся на курс, согласно которому должен был миновать Тревизо, а затем лететь прямо на Мюнхен, если не считать (а я готов был побиться об заклад) небольшого изменения курса в одном месте и короткой остановки.

Я осторожно закурил, прикрываясь ветками, попутно раздумывая над тем, не был ли командир экипажа вертолета членом партии «Искупление». А может быть, членом этой партии был и владелец авиакомпании?

Я просидел на дереве часа два, солнце наконец село, и откуда-то из-за Адриатики медленно выплыла луна, похожая на апельсин кроваво-красного цвета, а тем временем полчища москитов постепенно набрали высоту и принялись бомбардировать мою шею и руки. В мире не существовало другой женщины, кроме Кэтрин, ради которой я согласился бы просидеть на дереве так долго, к тому же я даже не был уверен в том, что она была в доме и собиралась прийти на встречу со мной.

Без десяти десять я спустился на землю, споткнувшись при этом, так затекли колени, а затем осторожно принялся пробираться к белой двери.

Она была не заперта, с внутренней стороны торчал ключ.

Я проскользнул внутрь, закрыв за собой дверь. Оказалось, сад имел размеры теннисного корта. Все вокруг было украшено маленькими клумбами, заросшими сорняками. Очевидно, никто из компании Вадарчи не занимался садом. Посередине двора земля была расчищена и прикрыта каменными плитами, на которых стоял небольшой пьедестал с солнечными часами. На другой стороне сада виднелась еще одна белая дверь, с решеткой в верхней части, за которой располагался широкий проезд, ведущий на задний двор. Справа от меня, спрятавшись в тени стены, стоял маленький летний домик с разбитыми стеклами. Я забрался внутрь (дверь его была слегка приоткрыта) и встал так, чтобы видеть перед собой двор с солнечными часами и короткую дорожку, бежавшую ко второй белой двери.

Потом вынул «Le Chasseur» и положил его на подоконник рядом с собой, прогнал мысль о сигарете и уселся, ожидая Кэтрин.

Прошло пятнадцать минут, прежде чем я услышал шум, доносящийся со стороны дома. Дальняя дверь вдруг резко отворилась, и в сад вошли трое мужчин. На мгновение их скрыла глубокая тень. Затем они пошли по узкой дорожке и оказались на открытом пространстве, залитом лунным светом.

Среди них был Зигфрид. Он шагал первым, зажав под мышкой какой-то предмет, завернутый в ткань. За ним шел мужчина в рубашке с короткими рукавами, а замыкал шествие тот самый пожилой тип в панаме, которого я видел на веранде у Сан-Марко.

На Зигфриде была черная рубашка и черные брюки. Он подошел к постаменту с солнечными часами и бросил сверток на землю. И тут я разглядел человека, который шел за ним, и с этого момента я стал свидетелем медленно разворачивающегося ночного кошмара. Человеку этому было около сорока, он был крепкого телосложения, невысокий и лысый, одетый в грубые полосатые брюки, а его руки были связаны. Он послушно прошел мимо панамы и остановился у солнечных часов. Зигфрид повернулся и что-то сказал. Мне показалось, что он говорил по-немецки. Лысый покачал головой, а затем покорным жестом вытянул связанные руки.

Зигфрид встал у него за спиной. Панама встал спереди и неуклюже принялся развязывать веревку на руках лысого.

Покончив с этим делом, он встал на краю каменных плит, а Зигфрид наклонился над свертком, лежащим на земле, развернул тряпку и выпрямился. Что-то, блеснув, рассекло воздух.

Лысый схватил этот предмет, и тотчас его тело выпрямилось, словно внутри него расправилась туго сжатая пружина.

А потом Зигфрид и лысый, отойдя друг от друга на несколько ярдов, слегка пригнувшись, принялись медленно, словно в танце, расхаживать кругами, вытянув вперед правые руки, в каждой держа по сабле. Все это походило на поединок двух злобных насекомых, размахивающих крабовидными конечностями. Они готовы бить и убивать.

И я понял, что сейчас произойдет убийство. Глядя на этот кошмар, я испытал настоящий шок... «Бэлди, кок... коротковолновый передатчик. Установлен за кладовой-морозильником».

Я вспомнил записку Лансинга. И вот я сидел, заняв место в первом зрительном ряду и глядя на спектакль под названием «борьба за выживание», который Зигфрид поставил в своей обычной садистской манере. Теперь я уже понял, что Кэтрин на вилле не было. Она улетела в вертолете. К счастью, у нее не было возможности наблюдать это шоу.

Раздался лязг сабель. На залитой лунным светом площадке возникло оживление. Противники сделали резкие выпады. Затем они отскочили в стороны, снова принялись осторожно ходить по кругу, пристально наблюдая друг за другом, и я увидел темную полоску крови на правой щеке Бэлди. Позади него на каменном краю клумбы спокойно и величаво сидел тип в панаме, куря сигарету и наблюдая за поединком.

Клянусь, в этом зрелище не было ничего притягательного.

Бэлди неплохо владел саблей, это было ясно, но он и в подметки не годился Зигфриду. Бэлди не мог не знать, что его просто собирались убить. Несколько резких выпадов, Зигфрид легко подпрыгивает, несколько быстрых движений, а затем он отступает — целый и невредимый, а на щеке Бэлди появляется новая кровавая полоса. Затем красным окрашивается его тело, и как бы потом ни поворачивался Зигфрид, у меня перед глазами стояло его лицо — улыбающееся, спокойное — и горящие глаза.

Я никогда не испытывал страсти к кровавым видам спорта.

Думаю, если бы я жил в древности, я бы платил свои драхмы, или что там у них было, забирался бы на галерку Колизея и ставил бы на самых лучших бойцов с сетью и трезубцем, однако то, что происходило сейчас, было, пожалуй, уж чересчур.

Я потянулся за пистолетом. В этот момент Зигфрид снова ринулся на Бэлди. Он теснил парня назад, в сторону моего летнего домика, и длинное лезвие сабли металось вокруг него как молния. Но вот Бэлди зашатался, выронил саблю, и я увидел, как он прижал руку к левому боку.

Зигфрид остановился, что-то сказал, махнув при этом саблей в сторону той, что лежала на земле, и стал ждать. Я не выдержал. Я пробежал два ярда, и только тогда они, наверное, поняли, что я сидел в домике и все видел. Я поднял пистолет, наставил его на Зигфрида и сказал:

— Бэлди, дверь позади меня открыта. Беги!

Бэлди повернулся, Зигфрид — тоже, и я увидел, что он сделал движение в сторону лысого. Я выстрелил. Пуля пролетела в футе от него и ударила по каменным плиткам. Зигфрид чуть отступил, и я увидел нырнувшее вниз острие сабли: это он медленно опустил правую руку.

— Дверь. Там, у самой воды, стоит моторная лодка.

Лицо Бэлди было влажным от пота. Он развернулся, прижимая обе руки к левому боку, кивнул и начал медленно продвигаться к двери, прошел мимо меня, а я держал на прицеле Зигфрида, который, расслабившись, но не шевелясь, наблюдал за мной. Не двигался и человек в панаме. Он сидел на каменном уступе, сигарета прилипла к его губе, и тоже смотрел на меня.

Они не задавали дурацких вопросов. Они просто наблюдали за мной, а я стоял, прислушиваясь к звукам открываемой двери, а затем к затихающим шагам Бэлди, который выбежал за пределы виллы. Я выждал несколько минут. Я не знал, как быстро способен передвигаться Бэлди, а затем сам начал медленно пятиться к выходу. Я не собирался приближаться к Зигфриду ни на фут ближе, чем это было необходимо, хотя у меня в руке был пистолет. Мэнстон рассказал мне о нем предостаточно, поэтому я прекрасно понимал, что позволить ему приблизиться — означало самому напроситься на неприятности.

Я добрался до двери и вынул из замка ключ. В этот момент Зигфрид заговорил. У него был твердый, довольно приятный голос, и его речь была начисто лишена акцента, а также гнева или каких-то других эмоций.

— Я подожду того дня, когда выясню, кто ты такой, — сказал он.

— Вряд ли тебе захочется возиться со мной. Я всего лишь проходил мимо и услышал лязг клинков. Вычеркни меня из своей жизни как человека, который сует свой нос куда не следует и предпочитает честную игру.

Я быстро подошел к двери, вставил ключ с наружной стороны и запер ее. Затем помчался к берегу, надеясь, что Бэлди прошел уже достаточно. Я не останавливался до тех пор, пока не добежал до лодки. Пару раз оборачивался, но погони не было.

Я побрел по трясине к Северу су. Он ждал меня один.

Я велел ему выехать на середину канала и остановиться там.

Мы прождали минут двадцать, прислушиваясь, не появится ли ниже по Течению лодка, и наблюдая за берегом, нет ли там человека. В конце концов, мы отправились без него. Я вызволил его из беды и не собирался ввязываться в неприятности, занимаясь его поисками. По-моему, он относился к тем людям, которые могут прекрасно позаботиться о себе сами.

Мы быстро двинулись вниз по каналу Трепорти, держа курс на Венецию, я испытывал приятное спокойствие, думая о том, что все время, пока я стоял перед Зигфридом, луна была позади меня и мое лицо оставалось в тени.

Мне приснилось, что я стою напротив Зигфрида, оба мы держим в руках сабли, и он, улыбаясь, идет ко мне. Потом где-то зазвонил телефон, Зигфрид нахмурился и сказал:

— Господи, почему они не оставят нас в покое, чтобы мы могли спокойно развлечься?

Я проснулся и увидел Веритэ. Накинув халат, она направлялась в гостиную, где звонил телефон. Я сел, потирая шею, кожа, которой от укусов москитов стала такой же пупырчатой и неровной, как у носорога. Одновременно я прислушивался к разговору Веритэ в соседней комнате. Судя по моим наручным часам, было шесть утра.

Я взял графин с водой и принялся пить прямо из него. Мое горло пересохло, словно я провел бурную ночку и выкурил слишком много сигарет.

Веритэ вернулась и села рядом на кровать. Она обняла меня обеими руками и поцеловала, а через какое-то время отняла правую руку, а левая продолжала покоиться на моей шее.

— Тебя закусала мошкара, — сказала она. — У меня есть кое-что, чем можно протереть кожу.

Она хотела встать, но я удержал ее:

— Кто звонил?

— Это из Мюнхена. В котором часу ты вернулся?

— Около трех. Ты уже спала.

Мы с Северусом добрались до Венеции и остановились за Лидо, чтобы понаблюдать за «Комирой». В половине третьего из Трепорти прибыла моторная лодка, и с нее на борт яхты поднялись Зигфрид и панама. А через час «Комира» вышла в море.

Не нужно было быть ясновидцем, чтобы понять, что вилла Саббиони опустела навсегда. Через час я должен был встретиться с Северусом: мы собирались вернуться на виллу и пошарить там, правда не особенно надеясь что-то обнаружить. Они обычно хорошо заметают следы. Все лишнее уничтожается или надежно прячется. Такая же участь ждала и Бэлди, если бы я не вмешался.

— Да, я спала, — сказала Веритэ. — Чем ты занимался?

— Я подробно продиктую тебе свой отчет, но попозже. Я не могу сосредоточиться, когда моя секретарша сидит в короткой ночной рубашке. Что там с Мюнхеном?

— Вертолет сел в Мюнхене вчера вечером в начале двенадцатого.

От Мюнхена до Венеции было около ста девяноста миль, если по прямой, но я полагал, что вертолет проделал путь, состоящий из нескольких отрезков. Он легко мог пролететь сотню миль за час. А на двухчасовой полет ушло три часа. В одном месте они, несомненно, сделали остановку.

— На борту было двое: пилот, Брэндт, и еще один, Хессельтод. И этот Хессельтод вовсе не хромает.

— Я не удивлен. Ну а что насчет груза?

— Все точно соответствует декларации.

— Хорошо сработано. Я видел, как груз, вылетевший из Венеции, был доставлен в одно место, расположенное не дальше, чем в трех милях отсюда. Должно быть, там, где они сделали остановку, их ждал настоящий груз.

— Что происходит?

Я взглянул на часы. Десять минут седьмого.

— В семь я встречаюсь с одним человеком. Тридцать минут уйдет на то, чтобы побриться, принять душ, одеться и добраться до него. Когда вернусь, нам, возможно, придется отправиться на север. Значит, на то, чтобы ты протерла мои укусы, остается двадцать минут.

На виллу Саббиони мы прибыли чуть позже восьми Можно было бы появиться там и на четверть часа раньше, но мы старались вести себя так, чтобы наше появление осталось незамеченным. В этом, как оказалось, не было необходимости. Вокруг не было ни души. Все двери оказались открыты. Но прежде чем войти в дом, мы осмотрели то место, куда сбросили груз. На посыпанной гравием площадке располагался колодец с источником, и они даже не потрудились прикрыть его дверки. Северус посветил своим фонариком. На глубине двадцати футов из воды торчали края двух ящиков. Третий ящик, скорее всего, уже затонул.

Обшарив весь дом, мы не нашли ни одного важного предмета, если не считать зубной щетки в одной из ванных комнат и пепла в камине, где, очевидно, рвали на мелкие кусочки и жгли какие-то бумаги. Северус настоял на том, чтобы все находки были завернуты в носовой платок. Он больше чем я верил в способности криминалистики. Пока он занимался этим, я осмотрел комнаты слуг и кухню.

Судя по замечаниям Лансинга, единственная вещь, которая делала Бэлди настоящим профессионалом, была его преданность долгу вопреки любым личным неудобствам. И прошлая ночь принесла ему максимум неудобств. Но под этим профессионализмом, очевидно, скрывалось призвание повара — ремесла, которое, возможно, было для него главным и наиболее любимым. Наверное, на кухне он чувствовал себя, как барсук в своей норе или как раненый медведь в берлоге. Он сидел за кухонным столом, крытым мрамором, а на столе стоял телефон, соединенный проводом с аппаратом, который я видел в холле.

Бэлди смотрел прямо на меня, держа в руке шариковую ручку, а перед ним на столе лежал листок, вырванный из блокнота.

Он не улыбался, приветствуя меня, и не кивал, выражая признание моим прошлым заслугам. Его глаза были широко открыты, тело закоченело и остыло. Мне пришлось потрудиться, чтобы высвободить из пальцев его правой руки листок бумаги.

Я успел сунуть в карман шариковую ручку и листок прежде, чем на кухне появился Северус.

Он встал возле меня, глядя на Бэлди, на его исполосованное саблей лицо и окровавленную рубашку.

— Это он?

— Да.

— Если бы он спустился к лодке, мы могли бы помочь ему.

Может, даже спасти. Санта-Мария, только посмотрите на его бок!

Но я не стал смотреть, потому что уже видел это.

— Он прятался поблизости, наблюдал за ними, потом, когда они уехали, вернулся обратно, думая, что, может быть, что-то найдет! Он не думал, что рана серьезная, или не верил в это.

Северус подошел к столу, посмотрел на телефон, затем тронул его пальцем:

— Наверное, он звонил кому-то. На телефоне кровь. Звал на помощь?

— А может, передавал информацию?

Но, пожалуй, Бэлди, скорее всего, просил помощи, иначе зачем бы он начал что-то записывать, если бы не ждал кого-то?

— Что будем с ним делать? — спросил Северус.

— Оставим здесь. Заметать следы — не наша забота. Бедняга.

Северус отвернулся от стола и сочувственно кивнул. Я увидел, как непроизвольно мигнуло его веко, как он откинул назад прядь черных сальных волос, и в этот миг раздался грохот, такой, как будто тронулся лед на озере. Северус пошатнулся, издал высокий, почти животный крик и повалился на землю.

Вряд ли в тот момент я был способен размышлять хладнокровно, но уроки старины Миггса пошли мне впрок. В неподвижную мишень легко попасть с трех ярдов. Но если мишень летит в вашу сторону, у вас могут возникнуть трудности с меткой стрельбой. Стань летящей мишенью.

Я нырнул к ней, она выстрелила и отстрелила мне правый каблук, хотя тогда я не понял этого. Добрые полсекунды я смотрел на нее, а потом выстрелил в землю в ярде от нее и, проехавшись животом по каменным плиткам, затормозил, пытаясь схватить ее за лодыжки. На ней было синее платье с белым воротником и манжетами, прямо-таки как у церковной сиделки, и белая высокая шапка, вроде тех, какие носят жокеи, а ее широкое, добродушное некогда лицо было искажено жаждой убийства. Может быть, она в самом деле любила своего Шпигеля и просто хотела отомстить, а может быть, была такой же фанатичкой, как Бэлди.

Так или иначе, но у нее была определенная цель, и она выстрелила снова, моя левая нога внизу стала горячей и мокрой, и в тот же момент мои руки вцепились в ее лодыжки. Фрау Шпигель, или фрау Меркатц, свалилась на меня точно обрушившийся дом, набитый сотнями шипящих, когтистых кошек. Я предоставил ей возможность шипеть и царапаться, а сам тем временем перевернулся, вынырнул из-под ее туши и схватил за правое запястье.

Она пыталась вырваться, брыкаясь ногами, коленями, царапаясь ногтями левой руки, и вцепилась зубами в мою куртку, прихватив заодно и кожу на правом плече.

Но я резко вывернул ее руку, и она, вскрикнув от боли, ослабила хватку зубов. Пистолет отлетел в сторону и не мог пригодиться никому из нас, и тут она ударила меня кулаком. Мы поднялись на ноги одновременно. Впервые в своей жизни, глядя на женщину, я не собирался быть с ней милым, учтивым и вежливым. Мне не хотелось бороться с дикой кошкой с Урала, весившей сто девяносто фунтов. Я с размаху ударил ее в челюсть. Ее голова откинулась назад, и фрау Шпигель, дернув головой, рухнула на пол.

Она лежала на полу, хрипло дыша и явно без сознания. Я поднял ее пистолет и подошел к двери. Снаружи никого не было.

Затем вернулся. Я уже ничем не мог помочь Северусу. Я чувствовал тошноту и дрожь.

Мне не было жаль фрау Шпигель. Она лежала без сознания, и сейчас ее вряд ли могло что-либо смутить. Я тщательно обыскал ее. Обыскал я и Бэлди. Но в отношении него я испытывал искреннюю горечь. Я не нашел у него ничего. Да и у фрау Шпигель немного. В кармане — маленький кошелек. Кроме нескольких бумажных лир, в нем лежала плоская круглая коробочка размером с монетку в полкроны. Легко отвинтив крышку, я обнаружил внутри штук десять белых таблеток. Я взял коробочку, так как догадывался, какие таблетки это могли быть, и не такие уж они были безопасные. Их нужно отдать на экспертизу.

Задрав левую штанину, я обмотал рану, кровоточащую, но не опасную, полотенцем, умылся в кухне над раковиной. Куда хуже обстояло дело со следами зубов на моем плече — придется сделать инъекцию против столбняка и понадеяться, что Веритэ не станет ревновать.

Из холла я позвонил в отель. Я не сообщил Веритэ подробностей. Велел уложить вещи, отправиться на Римскую площадь и взять там машину, чтобы мы могли уехать из Венеции. Только сказал, что хочу как можно скорее повидаться с герром Малакодом.

Спускаясь вниз к лодке, я почувствовал, что хромаю, и только тут заметил отсутствие правого каблука.

Ее лодка была привязана возле нашей. Фрау Шпигель действовала профессионально. Она выследила Бэлди и, увидев нашу лодку, приготовилась к встрече. Я вынул из днища ее лодки затычку, посмотрел, как вода бежит внутрь, а затем отчалил от берега. Я двинулся по каналу Трепорти, и примерно через полчаса меня стошнило. Пройдет немало времени, прежде чем я смогу забыть крик несчастного Северуса.

Глава 15 Дважды уволенный

Вернувшись в Венецию, я оставил лодку возле улицы Гарибальди, а затем направился прямо к «Роял Даниэли».

В фойе нашел телефон и заказал Лондон. Я не застал ни Сатклиффа, ни кого-то знакомого и поэтому сообщил открытым текстом:

— "Инспектор". Северус мертв. Я уезжаю. Для получения новых инструкций я позвоню сегодня вечером.

На другом конце провода ответили:

— Спасибо, — и затем положили трубку.

Последующие события развивались стремительно. Я встретил Веритэ на Римской площади, которая находилась возле вокзала, а затем мы выехали к венецианской автостраде.

Веритэ обо всем заранее договорилась с водителем такси и, как я узнал позже, сделала уйму звонков. Она была такой же трудолюбивой, как и Уилкинс, и имела такой же дар не приставать с вопросами в самый неподходящий момент. Мне же совсем не хотелось разговаривать. У меня было о чем подумать.

Мы отправились на север в Тревизо, затем пересекли Тренто и поднялись к Больцано. Там, расплатившись с водителем, час просидели в привокзальном буфете. Потом пересели в сине-белый «роллс-ройс», у которого на заднем сиденье находился бар.

Я выпил большой стакан виски с содовой "и тут же заснул. Проснулся, когда на перевале Бреннена нас остановили таможенники.

Судя по тому, что нам больше не попались таможенники, мы не выезжали за пределы Австрии, и в десять вечера машина, свернув, оказалась на частной дороге, петляющей между соснами.

Было слишком темно, и я слишком устал, чтобы интересоваться местностью, впрочем, догадывался, что этот охотничий домик в горах, или шале, у которого мы остановились, принадлежал Малакоду.

Толстая старушка с приветливым лицом принесла мне в спальню тарелку сандвичей с копченой рыбой и полбутылки «Шабли», а когда я покончил с едой, пришла Веритэ.

— Я должна взглянуть на твою ногу.

— Она заживет до утра. Где это мы?

— Ближайший город, или деревня, называется Шватц. Это недалеко от Инсбрука.

— А дом?

— Он называется шале «Папагей» и принадлежит...

— Герру Малакоду. — Сунув руку в карман, я передал Веритэ записку, которую Бэлди успел написать перед смертью. — Переведи, пожалуйста.

Она прочла записку. Я представил себе, как он, собрав последние силы, заставляет себя писать.

«Заферси опять услышал их в холле... Заферси, в десяти минутах... В. Сказала... хорошее место сбросить ЛБ или КС, не важно кого...»

Прочитав записку, Веритэ посмотрела на меня. Я по-прежнему был не в настроении объяснять что-либо.

— Когда приедет герр Малакод?

— Завтра.

— Завтра я обрисую тебе картину в целом, как я ее понимаю.

— Меня это не волнует. Ты, должно быть, потерял много крови. Дай я посмотрю.

— Не суетись. Все в порядке.

— Нет, не все в порядке. Ты обмотал ногу куском грязной тряпки. Может начаться заражение.

Я сдался Нога была перевязана, мне, как малышу, помыли руки и лицо. И наконец, меня уложили в постель и одарили поцелуем на ночь.

Когда она целовала меня, я спросил:

— Заферси — это не то, что я думаю, это озеро?

— Да.

Веритэ посмотрела на меня. Но промолчала, хотя, наверное, знала, о чем я думал. Она, как и я, поняла, что означали «ЛБ» и «КС».

Когда она ушла, я взял телефон и позвонил в Лондон.

— "Инспектор", Нахожусь в шале «Папагей», в деревне Шватц, возле Инсбрука.

На другом конце провода мне ответили:

— "Напагей" означает «попугай».

— Спасибо.

Я лег в постель и попытался заснуть, но мне удалось это далеко не сразу. Я мог бы дописать записку за Бэлди. Какую бы девушки ни выбрали — «ЛБ» или «КС», ей придет конец в озере в десяти минутах от... ну, это уже было нетрудно рассчитать. И в любом случае большой свинцовый ящик прошлой ночью исчез.

* * *

Утром Веритэ принесла мне кофе и булочки. Присела на кровать, чтобы позавтракать вместе со мной.

— Прости, что вчера я был резок.

— Я понимаю тебя.

— Да?

— Когда ты попросил меня перевести записку, ты ведь уже понял, что там?

— Да, это так.

— И если бы это было нужно тебе лично, ты бы не стал давать ее мне.

— Возможно. Я бы рискнул и воспользовался услугами какого-нибудь служащего в отеле, чтобы он перевел ее мне.

— Потому что ты увидел инициалы «ЛБ» и «КС»? О, ну конечно. Я знаю, что ты к ней испытываешь. И вчера весь день ты думал о ней. Я для тебя уже не существую.

Я попытался протестовать, но Веритэ покачала головой и улыбнулась:

— Даже если бы в записке не было «КС», ты бы сделал то же самое. Вот это один из твоих недостатков. Если ты что-то захочешь, что-то, чего у тебя нет, ты всегда начинаешь рисковать по-глупому в надежде получить желаемое. Так ведь?

— Так. Но разве мы все не желаем нечто большее, чем то, что имеем?

— Да, думаю, да. Но большинство людей когда-то приучаются довольствоваться привычным ходом вещей. Почему ты не стараешься действовать так же?

— Я стараюсь. Все время стараюсь, но у меня ничего не получается. Или, по крайней мере, достаточно редко. Я сожалею об этом.

Веритэ встала и подошла к окну. Высокая, красивая. Волосы ее были собраны на затылке. Я понимал, чего ей хочется, и также понимал, что никогда не смогу дать ей этого. Обманывать самого себя было бесполезно. Да я и не смог бы. И скрывать это тоже было бессмысленно. В отношении Веритэ я повел себя как ветреный человек, но был честен с ней.

— Принеси мне сигареты, — сказал я, — хочу тебе рассказать, что произошло.

Веритэ подошла к моей кровати, вытащив из кармана халата сигареты и зажигалку. Она села вплотную и вдруг прижала голову к моей шее, а я крепко обнял ее.

Так мы посидели какое-то время, а потом я начал рассказывать о том, что произошло, а она зажгла для меня сигарету, и между нами все стало как прежде. Мы оба поняли, что, если начнем копаться друг у друга в душе, ничего хорошего от этого не будет. Единственный человек, которого она когда-то любила, умер, а единственную женщину, которая действительно волновала меня, могли утопить в озере. Веритэ знала, что все в ее жизни проблемы были из-за мужа, но я и не скрывал от себя того, что и Кэтрин, наверное, доставит мне массу хлопот. Веритэ, несмотря на это, упорно шла вперед и остановилась только тогда, когда реальность дала ей пощечину. Я тоже шел вперед и надеялся, что мне повезет больше.

Вскоре после ленча в шале приехали герр Малакод, герр Стебелсон и еще один человек. От Инсбрука они ехали на «роллс-ройсе».

Мы встретились в залитой солнцем комнате, окна которой выходили в сад. Все пятеро — Малакод, Стебелсон, тот, третий, Веритэ и я. Малакод был в старомодном твидовом пиджаке и бриджах. Под его глазами лежали глубокие тени, придавая его мертвенно-бледному лицу трогательно-шутовской вид. Стебелсон, как обычно, безразлично взирал на все своими коричневыми глазами-пуговицами, а Веритэ с блокнотом и ручкой отошла в сторону. Человек, который приехал с ними и которого мне не представили, за все время встречи не проронил ни слова. Он вел себя беспокойно. Ходил у окна то туда, то сюда, тяжело опираясь на толстую трость. Ему было за шестьдесят, волосы седые, а лицо относилось к разряду тех вечно грустных лиц, которые не помнят, что такое улыбка. Мне показалось, что на его правой ноге ниже колена протез.

Я рассказал все, не забыв упомянуть и про Северуса, сказав, правда, что знал его прежде, а сейчас просто попросил помочь мне.

Малакод молча выслушал меня, время от времени кивая (и попыхивая толстой сигарой), а когда я закончил, спросил:

— И какой вывод, по-вашему, можно сделать, мистер Карвер?

Я подошел к окну и выглянул в сад. Мое плечо зудело от укуса фрау Шпигель, и я потер его. Хромоногий старик отошел от меня, покачивая головой, как будто все, что он услышал, сильно расстроило его.

— Кажется, мне не собираются говорить правду насчет того, что стоит за всем этим. Ладно. Меня ведь всего лишь наняли.

Я наемный сотрудник. И тем не менее, работая в темноте, я представляю все следующим образом. Со дна Адриатического моря был поднят свинцовый ящик. Его привезли на виллу Саббиони и оставили там, в Мюнхен он не прибыл, его перевезли куда-то. Это место, по-видимому, находится в десяти минутах от местечка Заферси, в котором в определенный момент должны утопить Лотти Беманс или Кэтрин Саксманн. — Я повернулся и посмотрел на Стебелсона. Он ответил мне спокойным, совершенно неподвижным взглядом. Я продолжил:

— Вам-то известно, что именно за всем этим стоит, хотя нетрудно догадаться, что все связано с политикой, если этим делом заинтересовались Лондон, Москва, возможно, Бонн и Вашингтон. Но политическая подоплека меня не интересует. Мне лишь не нравится идея топить кого-то в озере. Что же нам делать? Можем узнать, где находится это Заферси, а затем, если повезет, я найду то место, где прячется Зигфрид со свинцовым ящиком и двумя блондинками-немками, на одной из которых, как я понял, он собирается жениться, а другую, очевидно, чтобы сохранить репутацию, убить. Я прав? — Я посмотрел на Малакода, и тот из-за легкого облачка сигаретного дыма ответил мне прямым взглядом.

— Правильно, — сказал он. — Лишь одно ваше предположение не вполне верно.

— Какое же?

— Вы больше не являетесь, как вы сами выразились, наемным сотрудником.

Если бы он произнес это со своей чарующей улыбкой, я бы счел, что меня ждет повышение. Но он не улыбался.

— Что вы хотите этим сказать?

— По правде говоря, — сказал Малакод, — я на какое-то время был готов принять некоторые условия, которые вы сами вписали в контракт, мистер Карвер, не важно, знали вы, что мне тоже о них известно, или нет. Но больше я не могу идти на это по своим личным соображениям. Я знаю, вы работаете на некоего мистера Сатклиффа. О, мне многое о нем известно.

Кроме этого, вы скрывали от меня информацию. Информацию, которую вы получили, работая на меня. Я имею в виду цветной слайд. Но я не рассердился на вас. Я все понял. Но сейчас настало время, когда от тех, кто на меня работает, я требую полной честности. И абсолютной преданности. Вы можете обещать мне это?

Я замялся, искоса поглядывая на Веритэ. Я знал, что она отличалась именно абсолютной преданностью. Только она могла сообщить Малакоду о слайде. — Ну, мистер Карвер?

— Меня интересует лишь одно. Я не хочу, чтобы девушку, не важно кого, утопили в озере. Я ставлю это выше абсолютной преданности.

Малакод покачал головой:

— Благодарю вас за помощь. Пусть ваш секретарь вышлет мне чек, я его оплачу.

— Как вам будет угодно.

— Да, — сказал Малакод, — я хочу, чтобы все было именно так. И могу сказать, что, сколько бы вы ни потребовали, я добавлю вам премиальные.

— Прекрасно. — И я направился к двери. — Можно попросить вашего шофера отвезти меня в Инсбрук. Я буду готов через полчаса.

Поднявшись к себе в комнату, я в раздражении пнул ковер, лежащий на полу. Мне просто необходимо было пнуть что-нибудь. Значит, они решили все переиграть и действовать собственными силами. Ну что ж, у них есть на это право. Меня наняли, а теперь я уволен. Но меня нельзя было уволить от дела, связанного с судьбой Кэтрин.

В этот момент раздался стук в дверь. В комнату вошла Веритэ.

— Если ты пришла помочь мне уложить вещи, то справлюсь сам. Я бы только хотел получить фунтов пятьдесят австрийскими шиллингами. Можешь вычеркнуть эту сумму из моего счета.

Веритэ прошла в комнату, взяла мой чемодан, положила его на кровать и начала укладывать вещи.

— Понимаю, что ты чувствуешь.

— Понимаешь?

Она кивнула:

— Конечно. Если бы я могла тебе помочь, то помогла бы.

Я желаю тебе только хорошего. И даже ей, если ты о ней думаешь.

Я подошел к Веритэи, положив ей на плечи руки, заглянул в ее большие карие глаза, а затем наклонился и мягко поцеловал в губы.

— Сейчас ничего нельзя поделать. Колесо начало крутиться давно. Мне остается только ждать и смотреть, на какой цифре оно остановится.

— Понимаю. И когда придет это время, если захочешь, ты всегда можешь найти меня.

— Если я смогу передвигаться самостоятельно после того, как все взорвется ко всем чертям, я, возможно, обращусь к тебе.

Если бы я знал тогда, какой скрытый смысл таился в моих словах!

— Что это за старик с деревянной ногой?

— Партнер герра Малакода.

— Еврей?

— Да.

— А что у него с ногой?

— Ампутировали в концентрационном лагере.

В этот момент зазвонил телефон. Я взял трубку и услышал:

— "Инспектор"?

— Да?

— Железнодорожный вокзал в Инсбруке, — продолжал мягкий, довольный голос — как будто человек доедал плитку шоколада. — Сегодня, в двадцать один час.

— О'кей.

Веритэ посмотрела на меня, и я сказал:

— Это мой букмекер. Он наконец-то выследил меня. Ты не забудешь о деньгах?

Я видел, что Веритэ хотела что-то сказать, но промолчала.

Она повернулась и вышла из комнаты.

Уложив вещи, я спустился в холл. Там меня ждал Стебелсон, он прошел со мной по парадной лестнице, мы вместе вышли, подождали, когда подъедет «роллс-ройс».

У меня было какое-то странное предчувствие, и поэтому я сказал:

— Не хотите ли послушать теорию, которая у меня появилась?

— Нет, — ответил Стебелсон.

— Отлично. В таком случае мне будет еще приятнее изложить ее вам. Вы втянули Кэтрин в это дело. Но не потому, что вы хотите сделать что-то для Малакода. А потому, что каким-то образом вы сможете сделать что-то и для себя. Может быть, вам, как и мне, не нравится быть наемным работником. Но суть не в этом.

Вы выбрали не ту девушку и понимаете, что совершили ошибку.

Как и вы, я поначалу думал, что где-то там найдется пожива, но теперь знаю, что к нам это не относится. Последуйте моему совету, быстренько получайте небольшую прибыль и, если сможете, выходите из игры.

Стебелсон, к моему удивлению, улыбнулся и вежливо сказал:

— Возможно, я последую вашему совету. Кэтрин и в самом деле очень ненадежный человек. Думаю, она просто не способна на подобные дела. Но я получил от нее письмо, которое многое проясняет.

— Вы получили письмо?

— Из Венеции. Это первая весточка от нее с тех пор, как она уехала из Парижа.

— Но я могу пойти и все рассказать Малакоду.

— Пожалуйста, а я скажу, что вы просто пошли на хитрость, чтобы не потерять работу. Впрочем, я не думаю, что вы хотите остаться. У вас другие планы. Если вы помните, однажды я вам сказал, что не советую влюбляться в Кэтрин. А вот и машина.

Неслышно подкатил «роллс-ройс», и шофер вышел, чтобы открыть мне дверцу. Я сел в машину, провожаемый взглядом герра Стебелсона. На прощанье он поднял свою крупную руку.

Я увидел стоящую в дверном проеме Веритэ. Она чуть приподняла руку и отвернулась.

Я люблю компанию и поэтому пересел на кресло рядом с шоферским. Мы доехали до Инсбрука меньше чем за час.

Было всего лишь шесть вечера, поэтому я отправился выпить и закусить. За ужином прочел записку, которую шофер передал мне после того, как мы приехали.

— Мадам Латур-Мезмин просила передать вам это.

«Дорогой, я вижу, что ты совершаешь безрассудный поступок. Но ничего не могу сделать, не могу остановить тебя. Мне твое состояние знакомо намного лучше, чем большинству людей. Пожалуйста, постарайся позаботиться о себе. В любой момент, когда захочешь, я отдам тебе всю мою любовь. Чтобы избавить тебя от лишних хлопот, сообщаю, что озеро Заферси находится недалеко от перевала Эйкен, на немецкой стороне границы. Люблю. В.».

Она была совершенно права. И мне не пришлось испытывать трудности в поисках этого озера.

* * *

В девять вечера я встретился с молодым человеком в спортивной куртке и плотно обтягивающих брюках из саржи. У него были песочного цвета усы и тирольская шляпа с пером. Когда его старый «мерседес» тронулся с места, стало совершенно ясно, что независимо от степени изношенности самой машины ее двигателям всегда был обеспечен заботливый и любящий уход.

Парень оказался англичанином и всю дорогу непринужденно болтал на самые разные темы. Я не перебивал его.

В Шарнитце мы пересекли австро-германскую границу и двинулись на север, в сторону Мюнхена. Миль через пять свернули с главного шоссе вправо. Время от времени сквозь деревья мелькала водная гладь озера.

Проехав еще мили четыре, машина резко свернула влево, выехала на узкую дорогу, и фары высветили фасад низкого здания, выложенного из серого камня, с окнами, прикрытыми ставнями.

Мы объехали здание и вошли в него сбоку. Мой провожатый провел меня по длинному коридору, в конце которого оказалась старомодно обставленная кухня.

Там я увидел Сатклиффа. Он сидел за кухонным столом; перед ним стояла тарелка с холодной говядиной и салатом.

Он поднял глаза и посмотрел на парня, который стоял сзади.

— Отлично, Ник. Я позвоню, если ты понадобишься.

Я услышал, как позади захлопнулась дверь. Сатклифф жестом пригласил меня сесть на стул, стоящий у другого конца стола, напротив него. На столе стояла бутылка виски, сифон и стакан. Я сел на стул и приготовил себе выпивку. Сатклифф отправил в рот салат и пожевал его, изучающе глядя на меня.

Мне не понравился его взгляд. Впрочем, мне он никогда не нравился.

Проглотил салат и сказал:

— Начни с начала — и рассказывай все, ничего не пропуская. Ничего.

Я закурил, сделал глоток виски и стал рассказывать, начав с того дня, как я приехал в Венецию, и кончив тем, как меня встретили в Инсбруке, при этом, разумеется, сообщая только то, что представляло интерес с профессиональной точки зрения. Я не вдавался в подробности моих личных отношений с Веритэ, не говорил о чувствах к Кэтрин, но упомянул об остальных вещах. Сатклифф слушал меня внимательно, медленно пожевывая говядину и салат, изредка запивал еду вином.

Я знал, что после того, как я закончу, последуют вопросы, и поэтому старался ничего не говорить о своих догадках. Сатклифф терпеть не мог догадок. И с каждой минутой я ощущал все большее и большее неудобство, потому что внезапно понял, что, хотя Сатклифф и использовал меня сейчас, использовал в прошлом и, наверное, не раз обратится ко мне в будущем, я никогда в действительности не нравился ему. И пока в моих документах не будет стоять штамп, свидетельствующий о том, что я официально работаю у них, я никогда не буду ему нравиться. Если бы я полностью принадлежал ему, он, вероятно, справился бы со своей неприязнью ко мне.

— Тот седой старик в шале «Папагей» — ты уверен, что у него протез?

— Веритэ Латур-Мезмин это подтвердила.

— В кого же из них ты влюбился — в нее или в Кэтрин?

Я не ответил. Сердито посмотрел на Сатклиффа и сделал глоток виски.

— Так в кого же?

Я знал этот тон. Это был тон, каким Сатклифф разговаривал на работе. Этот тон нисколько не напоминал непринужденный разговор двух людей после обеда. Он убил в себе все эмоции, лишь бы только получить то, что ему нужно, и да поможет Господь тому, кто окажется на его пути.

— В Кэтрин. И я не хочу, чтобы ее жизнь окончилась в озере.

— Естественно. Но если расклад будет иным, с ней может произойти именно это.

— Дело на первом месте?

Мой вопрос не рассердил его.

— К несчастью, да. Так что давай перейдем к самой сути. С профессиональной точки зрения ты допустил промах. И это накладывает определенные границы на степень твоей пригодности. Ты имеешь к этому делу личный интерес. А это означает, что, испытывая определенные чувства, ты можешь перестать слушаться поводьев. И если момент, когда мы должны будем приступить к активным действиям, настанет позже убийства одной из девиц, ты ведь не сможешь принять этого.

— Хотите сказать, что под моей мятой рубашкой бьется маленькое теплое сердце? И меня не должно волновать, что, пока вы будете неторопливо распутывать этот грязный политический клубок, какую-то девушку утопят в озере и гольяны будут выедать ей глаза?

— Совершенно верно.

Он произнес это с таким же зловещим присвистом, с каким старик Шпигель извлекал из трости толедскую рапиру.

Я встал:

— Вы чертовски правы. Но я думаю иначе.

Сатклифф взглянул на меня и вынул из кармана коробку с сигарами. Его глаза напоминали высохшую гальку. Он вытащил сигару, посмотрел на ее. Скорее всего, это была «Гавана», а может, и «Реймон Аллоунс». Сунул сигару себе под нос и вдохнул аромат.

— Да, — сказал он, — и именно поэтому ты уволен.

— Ну-ну. Отзывчивый старик мне не доверяет. Именно поэтому я не стал брать с собой чемодан. — Я взял сифон, и содовая с шипением полилась в стакан. — Ну так, может, вы попросите дружище Ника отвезти меня в ближайший отель?

Он чиркнул спичкой и зажег сигару, проделав это очень заботливо.

Когда сигара зажглась, Сатклифф сказал:

— Все не так просто. Ты сослужил нам службу. И я тебе благодарен. Но ты многое знаешь. Ты представляешь для нас опасность, не важно, нравится тебе это или нет. Поэтому мы с Ником отвезем тебя в Мюнхен. Там нас ждет Казалис. Они с Ником доставят тебя в Лондон. А когда ты приедешь в Лондон, у тебя на месяц заберут паспорт, к тому времени это дело должно завершиться. Уверен, ты не будешь против. Потом ты поймешь, что в этом был смысл. И не забудь отдать ту коробочку с таблетками, которую ты взял у фрау Шпигель. А сейчас сиди и пей свое виски.

Сатклифф сунул руку под стол и нажал на кнопку звонка, вызывая Ника. Он по-отечески улыбался, потому что ситуация сейчас была полностью под его контролем. Карвер проделал неплохую работу, конечно, в пределах его возможностей. Карвера изолируют, и он будет молчать. А где-то всего в пятидесяти милях, среди холмов, запряталось озеро, в котором ради какой-то выгоды можно позволить утопить Лотти или Кэтрин.

Перед моим мысленным взором возникла Кэтрин — такой, какой я впервые увидел ее на брайтонской пристани: дымчатые синие глаза и ветер, играющий золотыми волосами. Я увидел ее лицо в тот момент, когда склонился над ней на заднем сиденье автомобиля, стоящего на холме. Увидел полоски песка на ее ногах в «Мелите» и ощутил внезапную, острую боль и страх за нее. Не важно, кто она, — у нас не было возможности узнать друг друга ближе, но я хотел, чтобы такая возможность появилась. Господи, человеку должны даваться возможности, или он сам должен находить их, но неужели для этого ему нужно становиться рыцарем в сверкающих доспехах? Он может быть и учеником средней школы в Гонитоне, и мелким агентом из Лондона, вечно сующим всюду свой нос куда не следует, и постоянно превышающим свой кредит в банке. Он может быть кем угодно, пока в его груди бьется сердце и пока у него есть смелость плюнуть в глаза стоящей над ним власти.

Я услышал шаги Ника, идущего по коридору.

Сатклифф выпустил облачко дыма. Когда оно рассеялось, я увидел, что он сунул руку в карман и в следующий миг наставил на меня пистолет.

— Без глупостей, Карвер, — сказал он мягко. — Поверь, мне весьма симпатичны твои чувства. Но лишь до определенных пределов.

Позади меня Ник открыл дверь. Я повернулся и взглянул на него. Когда Ник пошел по коридору, я схватил со стола сифон и направил струю на Сатклиффа. Жидкость с шипением брызнула во все стороны, я опередил Ника, чтобы Сатклифф не вздумал стрелять, и, поливая все вокруг, ударил его в лицо. Затем толкнул дверь и помчался по коридору.

Молюсь я не часто. Но сейчас я прочитал короткую, простую молитву, которая не должна была вызвать долгих раздумий и сомнений на Небесах. О Господи, сказал я, пусть Ник окажется не достаточно искушенным в своей профессии и забудет в дверце «мерседеса» ключ.

И он забыл его. Кроме того, на заднем сиденье лежал мой чемодан. Сатклифф убил бы его за это. Мотор взревел, и я, выключив фары, описав на темном дворе широкий круг, вырулил на дорогу. Я почувствовал, как просвистел ветер, когда задел один из столбов, поддерживающих ворота, а потом я рванул вперед, и свет фар выхватывал из темноты узкую дорогу. Ладно, я сошел с ума. Но как вы узнаете, что такое настоящая жизнь, если просто заполните все бланки, отдадите паспорт, когда скажут, выстоите очередь тут, потом там, и никогда не испытаете всплеска застоявшегося адреналина, который заставит вас выложиться на всю катушку? А иначе вы просто состаритесь и уйдете на пенсию, имея за душой лишь ворох пыльных воспоминаний, которые никому не интересны.

Глава 16 Подлецы и лестницы

Я ехал часа два, а затем свернул с дороги, проехал сотню ярдов по траве и очутился в сосновом лесу. Остаток ночи я крепко проспал на заднем сиденье машины и проснулся с рассветом, когда птицы принялись выводить свои рулады. Завел двигатель и постарался заехать как можно глубже в лес. Если повезет, то пройдет день, а может, и два, прежде чем кто-то найдет ее. Затем с чемоданом в руке отправился в путь, двигаясь, как мне казалось, примерно на северо-восток.

К десяти часам я добрался до маленького местечка под названием Ленграйс, где купил фонарик, карту и рюкзак и избавился от чемодана. От Ленграйса доехал автобусом до городка Бэд-Тельц. Здесь я наменял себе австрийских шиллингов, а затем разыскал аптеку. Показав аптекарю коробочку с таблетками, я спросил, не может ли он сделать химический анализ. Тот долго, как-то по-старомодному, рассматривал таблетки, а потом сказал, чтобы я приходил через час.

Я отправился в кафе и перекусил, изучая карту. Бэд-Тельц находился километрах в тридцати на север от перевала Эйкен, который был точно на границе между Австрией и Германией.

Я рассчитал для себя маршрут на юг, к озеру Заферси, обозначенному на карте крошечной голубой точкой чуть севернее перевала, поскольку на карте я не нашел дороги, которая вела бы прямо к озеру.

Перекусив, я купил пару больших солнцезащитных очков и плоскую матерчатую шляпу, а затем отправился к гаражам и взял напрокат небольшой мотороллер. Поначалу мне отказали, но потом, предложив внести двойную сумму задатка, я сумел уговорить служащего закрыть глаза на некоторые моменты относительно документов и гарантий. Затем я подъехал к аптеке.

На этот раз старик показался мне еще более старомодным. Он сказал, что, насколько он может судить, эти таблетки содержат смесь нембутала и веронала. Одной таблетки хватит на то, чтобы уложить человека на несколько часов. Три или четыре таблетки — и человек уже никогда не встанет. Затем он начал нудить об опасности, таящейся в этих таблетках, и что они не должны находиться на руках у граждан, и вообще его долг... на этом месте я убрался из аптеки.

Я быстро уехал из Бэд-Тельца, не дожидаясь, пока аптекарь вызовет полицию. К вечеру я добрался до озера Заферси, а также нашел место, где можно было остановиться.

Озеро находилось в двух милях от дороги, ведущей к перевалу. К нему шла маленькая тропа. Оно располагалось между холмами, окаймленное крутыми, поросшими соснами склонами. Вода в озере была тихая и прозрачная. Очевидно, дно его было покрыто множеством затопленных древесных стволов, и если бросить сюда тело с хорошим грузом, оно навечно застрянет среди перепутанных стволов и сучьев. Пожалуй, даже профессионал водолаз как следует подумает, прежде чем лезть в глубокие воды этого озера.

Жилище я нашел милей дальше Заферси, на вершине небольшого перевала, через который проходила дорога. Поднимаясь и опускаясь, она шла через лес к реке, вдоль которой протянулась другая дорога. Это была маленькая ферма на склоне горы, принадлежавшая старику немцу, которому было далеко за пятьдесят, и его жене. На верхнем этаже домика у них нашлась для меня комнатка с чудесным видом на перевал и на озеро Заферси.

В течение трех следующих дней я уходил из дома рано утром, прихватив с собой сандвичи, упакованные фрау Мандер, и возвращался вечером к ужину. Я объездил на мотороллере берега озера и это пространство на карте отметил в виде круга диаметром в десять — двенадцать миль с центром, приходящимся на озеро. Но мне так и не встретилось то место, которое я искал. Я проверил местный телефонный справочник в поисках телефона Хессельтода или Вадарчи, но потерпел неудачу. Каждый раз, взобравшись на вершину холма или возвышенности, я доставал бинокль и просматривал все окрестности. Если какой-то дом вызывал у меня интерес, я шел туда и проверял. Я расспрашивал почтальонов, трактирщиков, местных жителей, которых встречал в лесу и на тропах. Чтобы избавиться от языковых трудностей, я сделал по памяти набросок цветного слайда. Но и это не помогло.

Каждый вечер, прежде чем вернуться на ферму, я останавливался в полумиле от дома и как следует, в бинокль, осматривал окрестности. Я знал, что Сатклифф непременно пошлет кого-нибудь за мной, поскольку он примерно знал, где меня искать.

На третий день моя предусмотрительность сработала. В бинокль я увидел Ника, разговаривающего с герром Мандером около дома. Я развернул мотороллер и с выключенным двигателем скатился с холма. У меня в рюкзаке было все необходимое: фонарик, бинокль, «Le Chasseur», бритва на батарейках, рубашка и пара носков.

В ту ночь я спал на сеновале, расположенном в добрых двадцати милях от Заферси. Проснулся голодным и поехал в ближайшую деревню, чтобы перекусить там.

Я спускался по крутому склону, держа курс на пологий участок, ведущий к шоссе, и в это время машина, которая ехала позади, загудела и, едва не задев меня, пронеслась мимо. Это было так неожиданно, что я качнулся и резко затормозил, съехав с дороги. Я вылетел из мотороллера и оказался на земле, после чего принялся яростно ругать этого ублюдка. Мотороллер же лежал на боку, упершись в груду придорожных камней.

Я поднялся на ноги, отряхнул с себя пыль и дал, как говорится, волю чувствам. На левой руке у меня была содрана кожа, и в ране было полно песка. Через дорогу стоял небольшой коттедж с аккуратным садом. На стене дома была железная труба, из которой в каменный желоб стекала вода.

Я подошел к коттеджу. Перед ним на скамейке грелся на солнышке старик. Я показал ему руку, а затем указал на каменный желоб. Старик кивнул. Подойдя к желобу, я услышал, как он сказал что-то по-немецки кому-то в доме. Я как следует промыл руку и собирался обвязать ее носовым платком, как в этот момент из дому вышла женщина. Она выглядела намного моложе старика, может быть, это была его дочь. В одной руке она держала полотенце, в другой — поднос, на котором лежал бинт и стоял стакан с вином. Женщина сказала «Bitte»^[83] и подала мне стакан, а затем обтерла и перебинтовала мою руку. Ей было около сорока. От нее шел приятный запах душистого сена и свежевыпеченного хлеба. Когда она закончила бинтовать руку, я вытащил из кармана набросок и принялся за обычный ритуал — «Kennen Sie»^[84] и так далее.

Женщина взяла рисунок, покачала головой, а затем подошла к старику и показала листок ему. Какое-то время он молча смотрел на рисунок, а затем начал переговариваться с женщиной. У меня создалось впечатление, что они о чем-то спорили. Наконец старик устало поднялся со скамейки и пошел по дорожке. Женщина, приветливо улыбаясь, жестом велела мне следовать за ним.

Миновав ворота, старик остановился, указал на мотороллер и что-то произнес. Мне не требовалось знания немецкого, чтобы понять — ходьбе старик явно предпочитал езду.

Я завел мотороллер. Старик влез на крошечное заднее сиденье, и мы выехали на дорогу. Он сидел сзади меня, подхихикивая самому себе, крепко обхватив меня за талию и время от времени что-то говоря по-немецки, чего я, к сожалению, не понимал.

Когда мы проезжали по длинному изгибу дороги, он с силой похлопал меня по плечу. Слева от нас высилась длинная каменная стена. Я остановился. Мы слезли с мотороллера и пошли вдоль стены по траве. Через пару сотен ярдов стена, в соответствии с расположением новой дороги, повернула почти под прямым углом. Зайдя за угол, старик остановился и похлопал по стене так, словно это был бок любимой лошади.

Эта часть стены выглядела намного новее предыдущей. Старик произнес что-то, а затем покачал головой, явно озадаченно. Потом он сделал такой жест, словно открывал большие ворота, с трудом опустился на одно колено и перекрестился.

Затем повернулся ко мне и начал вслух считать, загибая пальцы. «Ein, Zwei»^[85] и так далее. Он остановился на счете «Zehn»^[86].

И тут я все понял. Я перешел через дорогу и посмотрел на стену. После поворота она шла через лесистое возвышение, и каменная кладка выглядела несколько новее той, мимо которой мы шли вначале. Со своего места я увидел задний план, который был запечатлен на слайде: те же самые горы, те же группки деревьев.

Но теперь здесь не было ворот, а также алтаря в нише. Я мог бы искать это место много месяцев, но так и не найти его. Конечно, десять лет назад дорогу расширили, выпрямили, а ворота убрали. И скорее всего, слайд тот сняли перед завершением работы. И еще кое-что стало мне понятным. Я обшаривал все вокруг дорог в десяти минутах езды от Заферси, что составляло расстояние в пять миль от озера. А это место находилось не менее чем в двадцати милях от него. И я никогда бы не смог засечь Зигфрида на пути к озеру, особенно ночью, если бы он двигался со скоростью свыше ста миль в час, конечно, за исключением того случая, если бы у меня был вертолет!

Я повез старика обратно, по дороге заглянув в ближайшую гостиницу, где купил ему две бутылки бренди, а потом доставил его до дома, дав на прощанье щедрые чаевые.

* * *

До самого вечера я был занят исследованием границ имения. Вдоль шоссе каменная стена тянулась всего на две мили. Остальная часть была огорожена деревянным забором, в три слоя опутанным колючей проволокой, чтобы никто не мог забраться внутрь. По моим расчетам, площадь имения составляла около двух акров, по форме оно соответствовало долине, в которой располагалось, и было окружено заросшими лесом склонами, которые наверху оканчивались голыми гребнями гор. К новому входу вела дорога, петляющая между деревьями. Это были высокие деревянные ворота, сверху тоже опутанные колючей проволокой, с тяжелыми металлическими кольцами вместо ручек, которые не сдвинулись ни на дюйм, когда я попытался дернуть за них.

Я вскарабкался вверх по склону холма, расположенного у ворот, и остановился, выбравшись на небольшую прогалину, откуда мне хорошо было видно имение. Оно напоминало огромный Schloss — замок с основным зданием и двумя боковыми флигелями. С моей прогалины мне была видна стена одного флигеля.

На крыше — башенки, крытые голубоватым шифером. Неподалеку располагалось озерце, окруженное парковыми деревьями.

Из озера бежал ручеек; он исчезал где-то в долине, уходившей к шоссе. Я тщательно осмотрел все вокруг в бинокль, и при мысли о том, сколько сил нужно на то, чтобы отапливать зимой этот замок, по моему телу пробежала дрожь. Единственным живым существом здесь оказался Хессельтод.

Я наблюдал за ним около часа, постепенно приходя в относительно хорошее расположение духа. Он занимался заменой шиферных плит на крыше одной из самых высоких башен, расположенных на том флигеле, который был мне виден. К стене были приставлены три лестницы: одна, длинная, шла от земли к широкой террасе на четвертом этаже; вторая упиралась в крышу на двадцать футов выше, а самая длинная доходила до ската башни. С правой стороны от башни виднелся кусочек круглого купола, который был словно отлит из стекла. Здание было большим, и в нем, очевидно, легко можно было заблудиться. Я должен забрать оттуда Кэтрин и Лотти, и сделать это мне придется самостоятельно. Если бы я обратился в местную полицию и выдал им столь не правдоподобную историю, то, в конце концов, обязательно попал бы в руки Сатклиффа. А я знаю, что он предпринял бы в этом случае.

Целый день я ждал, когда же Хессельтод закончит свою работу, а затем съехал на мотороллере на дорогу и нашел тот ручей, который брал начало в озерце.

Он вытекал из трубы, проходившей под насыпью, двумя ярдами ниже стены. Это был обычный туннель, выложенный из кирпича, около четырех футов в высоту, и на шесть дюймов заполненный водой. Пройдя по нему десять футов, я наткнулся на деревянную решетку, опутанную колючей проволокой.

Я спустился в долину, купил в гараже кусачки и пообедал в трактире. Перед уходом купил еще полбутылки бренди и длинную палку колбасы, которые запихнул в рюкзак.

Когда я снова влез в трубу, было уже одиннадцать. Колючая проволока не представила никаких проблем. Дальше труба тянулась примерно на двадцать ярдов, а затем я выбрался наружу и оказался в небольшой еловой рощице. Держась за елками, я принялся пробираться к замку. При свете звезд увидел, что лестницы стоят там же, где стояли. Теперь к тому же лучше просматривалось пространство перед зданием. Между двумя флигелями располагался просторный двор, посыпанный гравием. У дальнего флигеля была пара фонарей, и здесь, у главного входа в здание, висел еще один.

Я просидел в своем укрытии часа два; к тому времени свет горел лишь в одном окне дальнего флигеля. Потом осторожно обошел вокруг озера. Приблизившись на сотню ярдов к первой лестнице, снял ботинки, связал их шнурками и повесил себе на шею.

Я немного побаиваюсь высоты, поэтому лез, стараясь не смотреть вниз. Миновав две трети последней лестницы, я сделал шаг вбок и оказался на парапете, ограждающем края освинцованных площадок крыши, на которых располагались башни.

Я осторожно обошел вокруг арок крыш. На этом флигеле было четыре башенки и одна маленькая дверца на уровне крыши. На задней стороне флигеля я нашел тридцатифутовый спуск, ведущий к центральному зданию. На крыше обнаружил кусок ржавого железного прута и попытался зацепить им дверцу. Открыв дверь, проскользнул внутрь и оказался в полной темноте. Усевшись спиной к двери, я решил подождать до утра.

* * *

Меня разбудило громкое воркование голубей на крыше. Я посмотрел на часы: четверть пятого.

От двери вниз вел короткий пролет каменных ступенек, которые спускались в узкий коридор. Пол его был покрыт толстым слоем пыли, а под ногами у меня хрустел помет летучих и обычных мышей. Коридор кончался маленькой кухней. Здесь была каменная раковина и кран с холодной водой, множество тусклых медных сковородок и маленький электрогриль, оплетенный паутиной. За кухней располагалась комната с изъеденным молью ковром, старинным стулом с подлокотниками и сундуком, а на стене висела картина, на которой был написанный маслом портрет седоволосого старца в одеянии судьи.

Миновав холл, я попал в спальню; здесь стояла кровать с пологом, на которой не было ничего, кроме матраса и подушки. Еще здесь была гостиная со вделанной в стену нишей. В нише располагались полки, на них стояли книги в кожаных переплетах. Возле маленького, отделанного мрамором камина — пара диванчиков и стул. Стены, к которым медными гвоздями была прибита кожаная обивка, украшали картины, темные и грязные. В конце комнаты я увидел две двери. Одна вела к крошечной ванной и туалету, а вторая, запертая, как я догадался, вела в главные помещения флигеля. Я попытался посмотреть, что за дверью, заглянув в замочную скважину, но мне помешал ключ, вставленный в замок с другой стороны. Было не так уж трудно вычислить, что за человек здесь жил — какой-нибудь бедный родственник, которого поселили отдельно, чтобы он никому не мешал, и о котором потом благополучно забыли. Так с тех пор здесь все и стояло, и если бы не пыль, паутина и толстый слой мышиных катышков, сюда в любой момент можно было вселяться. Из крана бежала вода, гриль и лампы работали да и в ванной все было в порядке.

Я отрезал себе ломтик колбасы, запил стаканом воды и уселся у окна гостиной, глядя на передний двор замка. В восемь часов на крыше, весело насвистывая, принялся за работу Хессельтод.

Я просидел у окна четыре часа, и все эти четыре часа прошли крайне интересно.

Первым появился во дворе немолодой человек, который, как я был совершенно уверен, был не кем иным, как профессором Вадарчи. Он подошел к широкой, отделанной камнем чаше, наполненной водой. В бинокль я увидел золотых рыбок и водяные лилии. Какое-то время он развлекался игрой с тремя-четырьмя сводчатыми светильниками, установленными вокруг чаши. Минут через десять появилась мадам Вадарчи. На ней было длинное белое платье, на голове — одна из ее больших уродливых шляп, а в руке — зонтик от солнца с бахромой по краям.

Она присоединилась к профессору, они подошли к краю озера и сели на скамейку под плакучей ивой. Старик курил, мадам Вадарчи читала газеты — обыкновенная, невинная парочка, наслаждающаяся утренним солнцем.

Час спустя появился Зигфрид. Облаченный в купальные трусы и спортивные сандалии, он присоединился к компании, сидящей под ивой, пару раз отжался и сделал несколько переворотов. Затем я увидел, как во двор вышла Кэтрин — она направилась прямо к ним.

Я наставил на них бинокль. Кэтрин была одета в махровый халат, а светлые волосы были собраны на затылке и туго перетянуты резинкой. Она повернулась ко мне боком, и я увидел ее профиль — она смеялась, разговаривая с какой-то девушкой.

Светлые волосы Кэтрин, ее синие глаза, загорелая кожа, то, как она ходила и смеялась, — все это по-прежнему околдовывало меня. Полминуты я зачарованно смотрел на нее, думая о том, как глупо вел себя с ней, а затем перевел бинокль на вторую девушку. Она была чуть выше Кэтрин, тоже светловолосая, свой купальный халат она несла в руках. На ней был лишь белый купальник. Очевидно, это была Лотти Беманс.

Когда они подошли к остальным, Зигфрид поднялся к ним навстречу и обнял обеих за плечи. Он держался с ними совершенно по-свойски.

Он указывал рукой на озеро, что-то объясняя. Девушки положили свои халаты на скамью, сняли сандалии и встали у берега озера. Я увидел, как Зигфрид опустил руку, и девушки, словно торпеды, нырнули в озеро. Мое поле зрения было ограничено оконной рамой, и я видел лишь кусочек озера. Они скрылись из виду, и я подумал, что они почти ничем не отличались друг от друга. Секунд через тридцать девушки появились снова. Они плыли обратно, и одна из них шла на ярд впереди. Я не мог сказать, кто именно, пока она не доплыла до берега. Зигфрид спустился к ней и помог ей выбраться. Это была Лотти, она хорошо была видна мне — запыхавшаяся и смеющаяся.

Кэтрин вылезла из воды сама, и несколько минут на нее не обращали внимания. Не знаю, каким образом должен был пройти отбор, но Лотти составила ей жестокую конкуренцию.

Я отвернулся от окна, стараясь не думать об озере Заферси, которое находилось не так уж далеко отсюда. Я яростно ударил по подушке, лежащей на ковре, выбив целое облако пыли, которая забилась в горло, и мне пришлось сходить на кухню за водой.

Когда я вернулся к окну, у берега озера уже никого не было.

Я выбил немного пыли из диванчика и растянулся на нем.

Вскоре я вдруг понял, что больше не слышу стука, доносящегося с крыши.

Я встал, осторожно открыл дверь и выглянул наружу. Несколько голубей возмущенно поднялись в воздух. Я подошел к башенке и с ужасом понял, что совершил главную ошибку, какую только можно совершить в нашей работе. Я не позаботился обеспечить себе отступление. Я сидел на крыше замка, и у меня не было возможности спуститься вниз, разве что через само здание. Этот подлец Хессельтод закончил свою работу на башенке, и длинная лестница лежала сейчас на нижнем скате крыши в двадцати пяти футах от меня.

Глава 17 Философия Кэтрин

Неизвестно, сколько времени мне, точно выброшенному на необитаемый остров, предстояло просидеть в этих комнатах или на крыше, поэтому я, как потерпевший кораблекрушение, первым делом как следует осмотрел свой маленький двойной островок.

На крыше я нашел приличные запасы пищи. Если бы я оказался на острове в Тихом океане, пищей мне служили бы чайки и их яйца. Здесь же были голуби и их яйца. По крайней мере, голодная смерть мне не грозила.

Кроме того, нашел и питье — в буфете в гостиной. Там стояла пара бутылок бренди и две бутылки вина. Здесь же, в гостиной, за шелковой занавеской, прикрывающей несколько книжных полок, обнаружилась стеклянная дверь около четырех футов в высоту с целым набором ящиков внизу. За дверью располагался стенной шкаф, в котором я обнаружил пару охотничьих ружей и дробовик 12-го калибра, В нижних ящиках лежали коробки с патронами. Осматривая их, я краем глаза заметил название книги, стоящей на полке справа.

Это были «Любовные преступления» маркиза де Сада. Здесь же стояли «Жюстина» и «Философия в будуаре». Кроме этих книг, были произведения и других авторов: около тридцати томов эротического содержания.

Я долго еще смотрел в окно, но снаружи не было никакого движения. А когда село солнце, я вышел на крышу.

Меня совершенно не волновала та политическая чушь, в которую были вовлечены обе девушки. Те, кто затеял все это, не отошли бы ни на дюйм от своих планов, чтобы уберечь девушку от гибели в озере. Таковы жизненные принципы таких, как Сатклифф, Малакод и Шпигель. Дело прежде всего. И все, о чем я был в состоянии думать, — это вертолет, низко летящий над озером, в темноте, с грузом на борту, который надлежит сбросить вниз.

Я должен был связаться с Кэтрин, а значит, нужно взломать дверь и попытаться пробраться через здание. Я должен забрать отсюда девушек, и мне, возможно, придется применить силу. У меня есть пистолет «Le Chasseur», и было бы очень кстати, чтобы оружие было и у девушек. Я знал, что Кэтрин умеет стрелять.

Когда темнота окутала долину и холмы, я спустился в комнаты. На окнах гостиной висели плотные бархатные занавески.

Я задвинул их и включил свет.

Потом открыл стенной шкаф и вынул дробовик. Это было двенадцатимиллиметровое, бескурковое ружье фирмы «Когсвелл и Гаррисон», хорошо сработанное, укрепленное декоративными пластинами, а в одном из ящиков внизу я нашел к нему патроны. Два других ружья оказались немецкими вальтеровскими, одно калибра 10,0 миллиметра, и выстрел из него мог бы свалить слона, второе оказалось винтовкой калибра 5,5 миллиметра. Последняя модель показалась мне более удобной. Пули диаметром пять с половиной миллиметров могли заставить человека как следует обдумать свои намерения, а если это единственное, что вам нужно, нет смысла использовать оружие, которое легко может снести ему голову.

Я положил две винтовки и патроны на стол.

Затем затворил стеклянную дверцу шкафа. Вместо ручки у него выступала круглая медная шишка. Может, из-за того, что эту дверцу не открывали много лет, шла она с трудом. Чтобы закрыть дверцу, я с силой надавил на шишку, затем принялся поворачивать ее влево, чтобы маленький язычок замка не зацепился за его рамку. Дверца неожиданно встала на место, я едва не упал. Рука, держащая медную шишку, нечаянно крутанула ее еще на пол-оборота, и вдруг весь шкаф отворился как дверь, и открылся проем четырех футов в высоту и трех в ширину. При свете лампы, висящей за моей спиной, я увидел ряд узких каменных ступеней, круто идущих вниз на пару ярдов, и очертания еще одного проема высотой в шесть футов и шириной, достаточной для человека не слишком толстого.

Стоя в темноте, я прислушался. В лицо дул слабый сквознячок. Через несколько минут я понял, что сквознячок нес с собой запах жареного лука.

Я включил фонарик и как следует посветил вниз. На полу лежал толстый слой пыли и известки. Когда я двинулся по узкому проходу, мои руки лишь слегка задевали стены. Через двадцать ярдов была еще одна лестница из шести ступеней. Затем коридор резко поворачивал, и вскоре впереди я увидел маленькое пятнышко света, мелькающее на уровне глаз. Я выключил фонарь и осторожно приблизился к пятну.

Подойдя ближе, я обнаружил, что смотрю сквозь двойную вентиляционную решетку и вижу длинную комнату.

Возможно, первоначально это была классная комната. На стене напротив меня висела обычная школьная доска, исписанная мелками. Я увидел две железные кровати, простой сосновый стол и два белых шкафа. Возле двери умывальник и длинная сушильная доска, на которой стояла маленькая электроплитка. У плитки, придерживая рукой сковородку, спиной ко мне стоял парень лет двадцати с небольшим — тихо напевая, он переворачивал куски бекона. Стол был сервирован на одного. Значит, теперь классная комната была превращена в казарму. Между кроватями на стене висела пара фотографий с красотками и автомат.

Парень повернулся, подошел к столу и выложил еду на тарелку. У него были очень коротко остриженные волосы песочного цвета; одет он был в белую фуфайку и плотно обтягивающие брюки. Ботинок на ногах не было, а из дырки в правом шерстяном носке торчал палец. У парня было приятное лицо, и сам выглядел крепким, мускулистым и, наверное, был хорошим товарищем в бою и драке. Он сел за стол и принялся за еду.

Один раз, задумчиво жуя, он посмотрел прямо на вентиляционную решетку, но взгляд у него был отсутствующим. Может быть, в далекой деревне у него была девушка и он думал о ней.

Я двинулся дальше. Но теперь уже я шел, направив фонарик вниз. Если этот ход вел вдоль всех верхних помещений замка, мне совсем не хотелось, чтобы луч случайно прошел сквозь решетку какой-нибудь темной комнаты Могли возникнуть ненужные осложнения, если бы оказалось, что в этой комнате кто-то лежит и считает баранов, чтобы уснуть.

Этот тайный ход, очевидно, был построен тогда же, когда и само здание. Так или иначе, но у меня складывалась довольно ясная картина того, чем развлекались бывшие владельцы замка.

Следующее пятно света появилось за углом, ярдов через тридцать. Точно так же свет проникал через двойную вентиляционную решетку, и сквозь нее я смог наконец как следует разглядеть Лотти Беманс и комнату.

Это была симпатичная маленькая спальня, похожая на будуар: туалетный столик с кружевной драпировкой, кружевные занавески, украшенные бантами, которые свисали с балдахина над маленькой кроватью.

Лотти Беманс лежала на кровати и читала при свете маленькой лампы. Ее светлые волосы были собраны на макушке — прическа в духе греческой моды; плечи прикрывали лишь лямки шелковой ночной рубашки. Лотти была довольно красива, у нее было чуть вытянутое лицо и, если честно, более серьезное и умное, чем у Кэтрин. Лотти читала журнал и время от времени чему-то улыбалась. Ее улыбка казалась очень милой.

Я отправился дальше, надеясь, что таким образом смогу разыскать и комнату Кэтрин. По пути я старался запомнить все изгибы и повороты тайного хода. Как мне казалось, я спускался с самого верхнего этажа того флигеля, на который я влез, а теперь двигался вдоль внутренней стены центрального здания, где слева от меня располагались спальни, окнами выходившие во двор, поскольку обе вентиляционные решетки были как раз слева.

Я медленно шел вперед, стараясь производить как можно меньше шума.

Через тридцать с лишним шагов коридор поворачивал, дальше шли четыре ступеньки вниз, а затем снова поворот. Впереди справа я увидел более крупное и расплывчатое пятно света. Оказалось, что на этот раз решетку прикрывает ажурная вставка трех футов в длину и двух в высоту; мне пришлось опуститься на одно колено, чтобы посмотреть сквозь нее. Я находился довольно высоко, прямо под большим стеклянным куполом, который помещался посередине крыши центрального здания. Стекло было подвешено к внутренней части купола с помощью сложного переплетения пурпурных шелковых лент. Скрытые в куполе лампы излучали мягкий матовый свет голубоватого оттенка, который заливал расположенный в ста футах ниже зал и вырисовывал на полу широкий круг. Пол в зале был выложен крупными черными и белыми плитками. Вдоль стены располагались аркады с мраморными колоннами. Со своего места мне не было видно ни одного окна, но зато я видел большую дверь — высокую, украшенную сложной резьбой, подвешенную на больших железных, тоже украшенных резьбой петлях. Спиной к двери, или же лицом к центру зала, стоял молодой человек, который показался мне точным двойником того, что жарил лук, за тем исключением, что на нем была форма. Он тоже был светловолосым; его черная рубашка была застегнута до самого верха, а рукава казались слегка раздутыми; на нем были черные брюки и тяжелые армейские ботинки, тоже черные; наперевес он держал автомат. Он стоял, чуть раздвинув ноги, не двигаясь, бдительно глядя перед собой.

В центре зала, на мраморной трехступенчатой платформе, располагался предмет, имеющий форму саркофага, а под ним — ящик футов десяти в длину, трех в ширину и двух в высоту. Все вместе было прикрыто куском черного бархата, который спускался с красивых шишечек в форме ананаса, которые были установлены в каждом из углов катафалка. Я увидел трех человек, стоявших перед ним.

Это были профессор Вадарчи, Зигфрид и мадам Вадарчи.

Мужчины были в смокингах. Мадам Вадарчи была одета в длинное черное платье без рукавов. Ее крупные руки были обнажены, шею украшали две нитки жемчуга — одна свисала до груди, а другая доходила почти до колен. В руке она держала большой черный веер из перьев, а ее рыжую макушку венчала жемчужная диадема. Все трое стояли, чуть наклонившись и не шевелясь, точно статуи. Они ни о чем не говорили, просто стояли, и это продолжалось добрые пять минут.

Затем откуда-то раздался звон маленького серебряного колокольчика, и все трое двинулись к главному выходу. Охранник зашевелился, отступил в сторону и приоткрыл дверь. Трое скрылись за дверью; последним исчез охранник. Дверь закрылась, а я смог спокойно осмотреть зал. Саркофаг вдруг снова приковал мой взгляд — он начал медленно опускаться, словно был установлен на лифте. Когда он опустился ниже уровня помоста, отверстие прикрыла бесшумно скользнувшая мраморная плита, и теперь никто не смог бы догадаться, что внизу что-то находилось. Как только плита встала на место, все лампы разом погасли. Очевидно, где-то сидел режиссер всего этого действа, который отлично знал свое дело.

* * *

Я нашел комнату Кэтрин рано утром. Она также располагалась слева, точно перед поворотом и ступеньками, ведущими к длинному пролету с ажурной решеткой над залом.

Прежде чем дойти до этой комнаты, я миновал пять или шесть пустых помещений, также закрытых решетками. Из комнат сквозь решетки пробивался дневной свет и идти было намного легче.

То, что это спальня Кэтрин, она была очень похожа на спальню Лотти, я догадался по пению, доносившемуся из-за полуприкрытой двери ванной комнаты сквозь шум льющейся воды.

Через несколько секунд показалась и сама Кэтрин, одетая впросторный зеленый халат. Она присела на край кровати и принялась натягивать чулки. Глядя на Кэтрин, я вновь понял, что единственное, что мне на свете нужно, — это она.

Судорожно вздохнув, я тихонько постучал по решетке. Кэтрин подняла глаза. Я постучал еще раз и тихо позвал:

— Кэтрин...

Она посмотрела на кровать, а затем перевела взгляд на решетку. Я не мог не восхититься ее спокойствием и сообразительностью. Она отреагировала быстро, не делая лишних движений. Стоило мне произнести всего одно слово, и она узнала мой голос.

— Кэтрин, — снова тихо произнес я.

Она спокойно поднялась с кровати, подошла к двери и заперла ее. Как будто голоса, раздающиеся за вентиляционной решеткой, были для нее самым обычным делом.

Кэтрин снова подошла к кровати и встала так, что мне было видно ее. Она подняла голову, и я увидел ее улыбку, большие синие глаза, очаровательную морщинку на лбу, прямо под линией светлых волос.

— Милый, ты привидение?

— Если бы я мог проникнуть к тебе, ты бы сразу поняла, что нет.

Кэгрин покачала головой:

— Чтобы забраться сюда, нужно, наверное, сойти с ума.

— Может быть, но я все же здесь.

Она приложила к губам пальцы и послала мне воздушный поцелуй — Милый, я люблю тебя. Ради меня ты делаешь такие вещи!

Но почему?

— Я потом тебе объясню. А сейчас выслушай меня и...

— О! — Она вдруг прикрыла губы ладонью. — Ты долго смотрел на меня? Ты видел, как я шла в ванную голая?

— К несчастью, нет. А теперь слушай. Я должен тебя отсюда вытащить.

— Зачем? Мне здесь нравится.

— Дело в том, что ты не знаешь, что уготовлено для тебя или Лотти Беманс. Одну из вас собираются убить.

— Убить?!

Теперь она стала слушать меня серьезно. Понизив голос, я объяснил ей, как найти комнату с оружием, и сказал, что нужно вынуть ключ, торчащий по другую сторону двери. Она должна подняться, и там мы обсудим план бегства.

— Лотти пока ничего не говори. Как ты думаешь, сможешь найти эту комнату?

— Думаю, что да. Я постараюсь. — Ее голос чуть дрожал.

— Нужно сделать все сегодня вечером. Когда стемнеет.

Кэтрин кивнула, а затем спросила:

— А ты уверен насчет всего этого? Насчет этих ужасных вещей?

— Абсолютно и...

Меня прервал стук в дверь.

— Кэтрин! — крикнул женский голос.

Она взглянула наверх и жестом велела мне отойти, а затем послала еще один воздушный поцелуй.

А голос за дверью продолжал взывать:

— Кэтрин, Schlafst du?^[87]

Кэтрин подошла к двери. Я отпрянул от решетки и услышал:

— Nein, ich schlafe nicht, Zottie. Ich komme.^[88]

Моих знаний немецкого хватило на то, чтобы понять, о чем они говорили; затем Лотти сказала:

— Das Fmhstuck ist fertig^[89].

А я принялся за свой завтрак: голубиные яйца и последний ломтик колбасы. Кэтрин справится. Вместе мы все сделаем как надо.

* * *

День тянулся так же медленно, как вода точит камень. Напряжение росло во мне до тех пор, пока я не почувствовал себя точно зверь, посаженный в клетку. Я все ходил и ходил кругами, не способный усидеть на месте хоть несколько минут.

В три часа дня я увидел Говарда Джонсона и герра Стебелсона. Я сидел с биноклем на крыше, осторожно оглядывая окрестности. Я осматривал дальний склон холма и в какой-то момент заметил высоко в горах, на прогалине, какое-то движение.

Из-за деревьев показались двое. Они начали карабкаться по склону. Дойдя до середины прогалины, остановились, повернулись и посмотрели на замок. Я безошибочно узнал герра Стебелсона, а затем увидел и Говарда Джонсона. Спрятавшись за край стенки, стал наблюдать за ними сквозь щели в парапете.

Осторожность не помешала. Оба достали бинокли и принялись наблюдать за замком. Они просидели на прогалине около получаса, а затем стали спускаться вниз и скоро исчезли из виду.

Не высовываясь, я спустился вниз и нырнул за дверь башенки. Хм, довольно интересное сочетание — Стебелсон и Говард Джонсон. Вполне возможно, что Стебелсон, уже не рассчитывая на помощь со стороны Кэтрин, продал всю информацию об озере Заферси компании Шпигеля. Все выглядело так, словно он просчитал расстояние до озера. Бог знает, сколько информации у него имелось. Может быть, много. Я надеялся, что у него хватит ума настоять на оплате вперед.

Наступил вечер. Стало темно. Я немного поел. Курил, пил и старался держаться подальше от эротической литературы. Потом сидел в тайном ходе, чуть приоткрыв его дверцу и дожидаясь, когда придет Кэтрин.

Она пришла в половине одиннадцатого. Я услышал, как в замке повернулся ключ, выскочил в коридор, дверь отворилась, и Кэтрин проскользнула внутрь. Она подняла руку, призывая меня к тишине, затем вставила ключ в замок и осторожно закрыла дверь. Повернулась и протянула ко мне руки.

Я словно очутился рядом с огромной ракетой, озаряющей темное небо внезапной вспышкой света. Светлые волосы, дымчатые синие глаза; простое коротенькое платье желтого цвета, позолоченные шлепанцы и загорелые голые руки, тянущиеся ко мне. Я обнял ее, поцеловал и прижал к себе. Потом мы сели на диванчик в гостиной. Я держал ее руки в своих руках, а она терлась щекой о мою шею и несла по-немецки разные милые глупости, которые не требовали перевода. Ее губы прижались к моим, и прошла, наверное, целая вечность, прежде чем я смог перейти к разговору.

Я поднялся и налил в два стакана бренди. Один передал Кэтрин:

— Мы попали в беду, и нам нужно бежать отсюда: тебе, Лотти и мне.

— Почему?

— Забудь о всяких «почему». Как? Вот что сейчас самое главное. За тобой наблюдают?

Кэтрин отхлебнула виски, чуть нахмурилась и сказала:

— Постоянно. В некоторые комнаты в доме нам не разрешают заходить. А ночью мы спим на третьем этаже и комнаты запирают до самого утра.

— Но как же ты сумела пройти сюда?

— Нам разрешают заходить на верхние этажи. Но не на нижние. Мне понадобилось ужасно много времени, чтобы найти это место.

— А почему вы тайно не можете спуститься вниз?

— Возле главной лестницы дверь. Ключ у Хессельтода. Он спит в комнате, которая находится рядом с этой дверью, и отпирает ее только утром.

— Вы не дружите с ним?

— Иногда, вечерами, мы поднимается к нему и болтаем.

Иногда мы выпиваем с ним. Он неплохой.

— Не могла бы ты подбросить в его стакан снотворное? Мы могли взять у него ключ.

— Да, да. Но не сегодня. Он уже спит. Завтра вечером.

Это было плохо. Еще один день, проведенный здесь, не сулил ничего хорошего. Но выбирать не приходилось.

— Милый, почему ты нахмурился?

— Потому что я не хочу ждать до завтра. Впрочем... — Я подошел к диванчику и сел рядом.

Кэтрин взяла меня за руки:

— Ничего не понимаю. Почему нам с Лотти угрожает опасность? Нам многое не позволяют, но они говорят, что объяснят все позже. Обещают, что в конце нас ждет что-то хорошее.

Пока она говорила, я окончательно решил, что на следующий день должно что-то произойти. Но выбора не было. Мы не могли сейчас спуститься вниз, разбудить Лотти, все ей объяснить и попытаться вытащить у Хессельтода ключ, пока он спит.

— Ладно, — вынужден был согласиться я, — все переносится на завтра.

— Но ты не ответил на мои вопросы, — настаивала Кэтрин. — Почему мы должны бежать отсюда?

— Здесь много вопросов и много ответов. Похоже, у нас уйма времени, так почему бы нам не начать с начала?

— Вот это то, что я хочу. Почему мне и Лотти угрожает опасность?

— Давай пока что забудем об этом. А поговорим вот о чем... — Я положил руки на плечи Кэтрин и взглянул ей прямо в глаза. — Я хочу услышать от тебя правду. И не притворяйся, как ты делала это раньше, потому что я не притворяюсь. Обещаешь?

Она наклонилась и легонько поцеловала меня.

— Обещаю.

— Итак. Во-первых, какие у тебя отношения со Стебелсоном? Что вас связывает?

С минуту Кэтрин молчала, внимательно глядя на меня. Наконец ответила:

— Ну ладно. Стебелсон работает на герра Малакода. Тебе это известно. Малакода интересует мадам Вадарчи. Мадам Вадарчи подыскивает девушек моего возраста, светловолосых, спортивных и умных. Они должны быть чистокровными немками, чтобы несколько поколений их предков были немцами. Ты же понимаешь, таких девушек не так-то просто найти. Они обязательно должны быть еще и красивыми. А я красивая?

— О да. Но пожалуйста, не отвлекайся.

Она продолжила. Малакод и Стебелсон знают, кого ищет мадам Вадарчи. Стебелсон предложил Малакоду найти девушку и пообещал, что он подделает ее родословную, метрику, имена родителей и так далее, а затем привлечет к ней внимание мадам Вадарчи, так, чтобы та ничего не знала ни о нем, ни о Малакоде.

— В Кельне есть человек, друг Стебелсона, который занимался генеалогическими исследованиями для мадам Вадарчи.

Стебелсон заплатил ему, он составил мне бумаги, и они подсунули мадам Вадарчи мое имя. Она приехала в Англию и нашла меня в Брайтоне.

— Так ты была приманкой?

— Да.

— А потом они втянули в ту же игру меня. Они хотели, чтобы кто-то следил за тобой и узнал, что затеяла мадам Вадарчи и куда она направляется?

— Да.

— А Лотти Беманс?

— То же самое. Только ее выбрали до меня и без всякой подделки документов.

— Значит, ты не немка?

— Да. Мои родители умерли. Никто не знает о них. Поэтому тот человек и Стебелсон придумали семью и легенду.

— Итак, ты договорилась со Стебелсоном, что если за это время произойдет нечто такое, что может принести хорошую прибыль, то вы одурачите Малакода?

— Что-то в этом роде.

— Но ты как будто отказалась. Почему же?

— Потому что он хочет на мне жениться.

— Он?

— И я получу намного больше, чем может предложить мне Стебелсон.

— Он, — повторил я твердо. — Кто он?

— Алоис. Парень, которого ты видел в Венеции.

— А фамилия?

— Вадарчи. Они усыновили его.

— Но ты же должна понимать, почему здесь и Лотти. Он собирается выбрать между вами. Он может остановить свой выбор и на Лотти.

— Может быть, а может быть, и нет. В любом случае я могу продолжить работать со Стебелсоном.

— А что стоит за всем этим? Тебя и Лотти привезли сюда тайно. А тот большой ящик, свинцовый, который я видел на вилле Саббиони, видел, как его затаскивали в вертолет, ты летела вместе с ним. Ты должна знать, что это за ящик.

— Нет. Честно, нет. Они сказали, что мы скоро все узнаем. Но они взяли с нас клятву — с Лотти и меня, — что мы будем хранить все в тайне. И обещали, что обе получим большие деньги.

— Одна из вас может быть. Та, которую выберут. А вторую, независимо от того, в чем она клялась и чего ждала, они собираются убить и утопить в озере. Вот почему я должен вытащить вас отсюда как можно скорее!

— О нет! — Кэтрин вдруг вся задрожала.

— Вам нужно бежать отсюда. Здесь никто не найдет никакой выгоды — ни ты, ни я, ни Стебелсон, никто. Затевается что-то такое, что нам не по зубам. Что означает усиленная охрана замка? — Они обещали, что и это нам объяснят.

— И вы так спокойно к этому относитесь?

— А почему бы и нет? Они добры к нам. Может быть, это зачем-то нужно.

Я внимательно посмотрел на Кэтрин. Она обещала мне говорить правду. Кажется, она сдержала свое обещание. Но можно ли верить девушке, которая так самонадеянна? Какие мысли бродят в ее прелестной светловолосой головке?

— Ну а Лотти, что она обо всем этом думает?

— Она говорит, что ей страшно.

— А ты? Ты боишься?

— Я нет.

— Странно. Ты бросила Стебелсона еще в Венеции. Но ты позволяешь мне следовать за тобой по пятам. Почему, если ты думаешь, что выйдешь замуж за этого Алоиса?

Она ответила не сразу и молча улыбалась.

— Потому что я люблю тебя — правда люблю. И хочу, чтобы ты был рядом.

— Но если ты выйдешь замуж за этого типа? Тогда как?

— У меня будет много денег. Я буду путешествовать. И мы сможем видеться друг с другом. Ты и я. Мы будем хорошо проводить время вместе.

— И ты думаешь, я соглашусь на такое?

— А почему бы и нет? Для меня лично не существует черного или белого. До самого последнего момента я не могу сказать ни «да», ни «нет». Как я могу сказать тебе, что буду делать завтра, если завтра еще не наступило? А у тебя разве не так?

Она сидела рядом со мной — прелестная красотка — и выкладывала мне свои философские воззрения, думая, что я одобрю их.

— Ради бога, ты что, никогда не думаешь ни о ком, кроме себя? Если ты выйдешь за Алоиса, Лотти утопят в озере! Теперь ты знаешь об этом. Ведь ты не сможешь удержать это в секрете как плату за замужество. Или сможешь?

Кэтрин сначала замялась, а затем покачала головой:

— Нет. Но я же ничего об этом не знала. И ты так сердито говоришь со мной.

— Да, но теперь-то ты знаешь. И я собираюсь вытащить вас отсюда. За всем этим стоит что-то очень большое и опасное.

Пойми ты наконец! Дело настолько серьезное, что даже Малакод, не считая, тратит собственные деньги на расследование, а службы безопасности, по крайней мере двух стран, — даже государственные деньги. Если все пойдет так, как они задумали, то на дне озера окажетесь вы обе — и ты, и Лотти. — Я встал.

Я был очень сердит, сердит потому, что боялся за нее и за Лотти, а еще меня разозлили слова Кэтрин, которая полагала, что я восторженно отнесусь к тому, что «мы будем хорошо проводить время вместе», если она выйдет замуж за этого Алоиса.

— Милый, мне нравится, когда ты сердишься.

Я приподнял ее, крепко держа за плечи:

— Начиная с того момента, как я увидел тебя На пристани, я думал, что точно знаю, что мне нужно. И теперь я собираюсь кое-что вбить в твою голову. Ты понимаешь?

Я слегка потряс ее за плечи. Кэтрин медленно кивнула, а я обнял ее и прижал к себе, и в этот самый момент донесся рев вертолета.

Казалось, словно в небесном царстве обрушились разом все балки, оконные стекла звенели так, будто вот-вот разлетятся на мелкие кусочки.

Я опустил Кэтрин, прошел через комнату и выключил маленькую настольную лампу. Подошел к окну и немного отодвинул занавеску.

Внизу, во дворе, фонари, стоящие вокруг бассейна, были зажжены и их свет направлен вверх. Огромная неуклюжая «стрекоза», повисев немного над бассейном, треща и кружась, мягко опустилась на площадку. В тот момент, когда вертолет коснулся земли, фонари погасли. Двигатели заглохли. К вертолету подбежали люди, вернее, их темные, неясные тени.

Стоя за моей спиной, Кэтрин сказала:

— На этом вертолете я сюда прилетела. И Лотти тоже. Находясь внутри, нельзя разглядеть, что творится снаружи, потому что все окна закрыты. Мы не знали, куда нас привезли, но догадались, что это где-то в Австрии или Германии. И еще нам сказали, что сегодня ночью состоится специальная конференция и чтобы мы не обращали внимания на шум вертолета.

— Специальная конференция?

Я тут же подумал о большом зале с покрытым бархатом саркофагом и приглушенным голубоватым освещением. Моя память была набита множеством обрывочных воспоминаний, точно воронье гнездо разным хламом, и я все же вспомнил ту книгу, которую читал, ведь человеческий мозг ни на миг не прекращает работы, тихонько и подсознательно постукивая шестеренками.

Алоис. Так это был Алоис? Да, я совершенно уверен в этом.

Я повернулся и взглянул на Кэтрин, решив, что все происходящее, пожалуй, слишком уж немыслимо, чтобы это можно было описать словами.

Глава 18 Прах искупления

Мы отправились на конференцию. Вдвоем с Кэтрин прошли по вентиляционному проходу к большой решетке, выходившей в главный зал. Кэтрин посмотрела сквозь решетку, а затем повернулась ко мне. Она хотела что-то сказать, но я прикрыл ей рот ладонью. Под куполом акустика была на редкость хорошей.

Согнувшись возле решетки, мы без труда услышали все.

Большая дверь в зале была заперта, и два охранника стояли на посту — по обе ее стороны, с автоматами наперевес. Черные рубашки тщательно выглажены, а ботинки сверкали, словом, жуткое зрелище, запечатленное в памяти от виденных старых документальных фильмов.

За то время, что меня здесь не было, в зале произошли изменения: между дверью и мраморной платформой в два ряда поставили позолоченные стулья. На самой платформе не было никаких признаков саркофага. Мрачноватый голубой свет, лившийся из-за тяжелых шелковых лент на куполе, придавал залу холодную, фантастическую атмосферу.

На платформе стояли профессор Вадарчи и Алоис Вадарчи. Профессор в обычном костюме, а Алоис одетый в ту же униформу, что и охранники. Правда, вместо автомата у него был кинжал с украшенной ручкой, засунутый за пояс. В руке он держал хлыст, тот самый, что я видел в комнате мадам Вадарчи.

На стульях сидели человек десять; среди них была и мадам Вадарчи, облаченная в черное шелковое платье. Она помахивала перед лицом своим веером. Остальные присутствующие в основном средних лет, лишь двоим было явно за шестьдесят.

Самым же молодым среди них оказался не кто иной, как Мэнстон. Одетый в добротный костюм из мягкого твида, он сидел с краю, поигрывая черным шелковым шнурком; в его глаз был вставлен монокль. Он слушал речь Алоиса и слегка кивал сам себе. Очевидно, он был здесь под именем сэра Альфреда Коддона. Я был уверен, что настоящего Коддона пока что держали в холодной камере с железными решетками. Мэнстон забрался в самый центр паутины. Но он не знал ее месторасположение на карте. Чете Вадарчи с помощью вертолета удалось сохранить это место в секрете. Рядом с Мэнстоном сидел тот самый старик с протезом, которого я видел в шале «Папагей». Он поставил трость между ног и, наклонившись вперед, слушал Алоиса, не сводя с него глаз. У Малакода была та же цель, что и у Сатклиффа, — иметь своего личного представителя в центре.

Что касается остальных, у них был вид самых обычных зажиточных людей, которые много лет назад научились работать по-настоящему и точно знают, как нужно решать сложные и деликатные вопросы устройства собственной жизни. Чтобы понять это, стоило только поглядеть на их добротную одежду, шелковые рубашки, блеск ботинок ручной работы, на то, как они сидят. Даже как они дышат. Они знают людей и умеют выбирать их, они знают, как заключать сделки и вести дела, им известно все о компромиссах и прибыли, о хороших, честных коммерческих убийствах и о том, как выкидывать все это из головы, когда они возвращаются в лоно семьи. У меня и в мыслях не возникло предположения, что они собрались здесь лишь затем, чтобы получить удовольствие от участия в собрании тайного общества и, будучи членами некоей гильдии, посмотреть на выполнение сложных ритуалов. Нет, они собрались здесь по делу. Они относились к тому типу людей, которые так часто использовали меня.

Я протянул руку и обнял Кэтрин. Пусть она будет поближе ко мне. Ее нужно вытащить отсюда и удержать навсегда, ну или, по крайней мере, на какое-то время.

Алоис говорил по-английски, но каждый раз, произнеся несколько фраз, повторял то же по-немецки, а затем — по-французски.

— Прежде вы все, а также десятки тех людей, которых нет сегодня с нами, были разъединены. Все вы — верные и влиятельные члены нашей партии. Не только немцы, но и представители других стран. Когда наступит решающий момент, ваша поддержка будет неоценимой. Вы — те, кто в прошлом, наблюдая за происходящими переменами, знали, как нужно изменять себя и свои интересы в соответствии с этими переменами. — Он прервал свою речь, повторил это на других языках, а затем продолжил:

— На определенной стадии развития партии не следует говорить напрямую, так, чтобы умные люди могли читать между строк. Но сегодня должно быть наконец сделано прямое и открытое заявление.

У него был сильный голос и хорошее произношение, и, стоя там, он — молодой человек с блестящими светлыми волосами и голубоватыми отблесками на черной рубашке, похожими на капли жидкого металла, — выглядел весьма впечатляюще.

— "Suhne Partei" пока — я говорю это откровенно — ничто.

Это слишком слабая организация, не способная принести пользу.

На свете полно таких же точно организаций. Но у нашей партии особые задачи. Настал тот день, когда она обретет истинное рождение, истинную силу, которая поднимет людей в Европе, а затем и во всем мире. Никакая даже самая великая партия не сможет устоять на одной только логике. В ее основе должна лежать великая мечта, и людей должна ожидать прекрасная награда, и справиться с трудностями поможет дух и вера в мечту.

Он был умелый оратор, и слушатели впитывали каждое его слово.

— Вы все — представители разных стран, люди, которые имеют влияние в экономике, торговле, в индустрии, в правовых органах. Давайте будем честны, вы — те, кто управляет политиками, людьми, чья деятельность лишь на бумаге имеет отношение к государству, потому что вы и есть государство.

Когда вы покинете это место, вы унесете с собой тайное знание факта неизбежного развития. И вы, и я — мы все поклялись идти до конца к новой Европе. Мы редко собираемся на съезд, но с этого момента пути назад нет. У меня лишь одна мечта: чтобы моя страна заново воссоединилась, чтобы это было окончательное, свободное воссоединение. Скоро эта рука поднесет спичку к пороховой бочке, и с того момента вся моя жизнь будет посвящена только одному. — Он замолчал, подняв одну руку вверх.

— О чем это он? — прошептала Кэтрин у меня за спиной.

Я приложил губы к ее уху, поцеловал и так же шепотом ответил:

— Может, он хочет взорвать Берлинскую стену.

— А-а...

Я улыбнулся сам себе. Хорошенькое объяснение.

Алоис опустил руку, и заговорил Мэнстон:

— Никто из присутствующих, а я в этом уверен, не станет оспаривать то, что вы сказали. Но все мы видим и понимаем трудности дела. Поэтому считаю, что для более четкой организации нам нужны факты, которые мы примем без всяких сомнений. Хотя не исключаю, что и в этом случае будут предприняты попытки поставить их под сомнение.

Алоис резко ответил:

— Эти факты неоспоримы. Когда они будут представлены съезду, никто в Германии не усомнится в них.

— Так, может быть, вы их представите?

Не думаю, что Алоису понравилось подобное вмешательство. Ведь именно он был главным действующим лицом этого потрясающего спектакля. Он нахмурился. Затем, не произнеся ни слова, поднялся на ступеньку мраморной платформы.

Спрятавшийся неизвестно где режиссер понял его сигнал.

Черная мраморная плита, прикрывающая платформу, сдвинулась в сторону, и наверх поднялся задрапированный бархатом саркофаг. Я услышал, как Кэтрин удивленно вздохнула.

Спокойным, бесстрастным голосом Алоис произнес:

— Я должен сообщить вам, что я — сын Адольфа Гитлера.

Это совершенно потрясло Кэтрин. Она вцепилась мне в руку и изо всех сил сжала пальцы.

Остальные и глазом не моргнули. Много бы я дал за то, чтобы узнать, о чем сейчас думал Мэнстон. Его единственной реакцией было то, что он снял монокль и принялся неторопливо протирать его шелковым платком.

— Чей сын?

Это было сказано по-немецки, но не нуждалось в переводе, а голос пожилого человека, который задал его, был полностью лишен эмоций, как будто он задавал самый обычный вопрос. Эти люди, как и следовало ожидать, оказались большими упрямцами. Ведь каждый из них содержал конюшню, набитую скакунами промышленности или политики, и каждый прекрасно знал, на какую лошадь поставить, чтобы выиграть скачки.

— Мою мать звали Ева Браун. Прежде чем вы покинете это место, каждый получит отчет, составленный профессором Вадарчи, в котором будут изложены все факты и все фотокопии соответствующих документов и свидетельств, включая документ, написанный моим отцом и подписанный Евой Браун в присутствии двух свидетелей, которые оба сейчас живы, чьи показания также прилагаются. После того как мы разъедемся, эти документы будут опубликованы.

Плешивый мужчина с черным галстуком с приколотой к нему булавкой с крупным жемчугом спросил:

— Когда и где вы родились?

— Бергхов, Оберзальцберг, шестнадцатого июня сорок второго года. Факт рождения держался в тайне. Меня назвали В честь моего деда, Алоиса Гитлера. Я был единственным ребенком, и мое рождение было узаконено браком моего отца с Евой Браун в сорок пятом году. По некоторым причинам государственного порядка, а также по политическим и прочим причинам, приведшим в итоге к падению Третьего рейха, что явно предвидел мой отец, о факте моего рождения и существования не было объявлено публично. Я находился под опекой профессора Вадарчи и воспитывался в его семье как его сын. Все неопровержимые доказательства изложены в документах. Если кто-то вздумает оспаривать их, то люди, чьи имена перечислены в документах и которые еще живы, готовы подтвердить этот факт.

Не будем забывать о том, что в сердцах наших людей жила и будет жить преданность Третьему рейху и к моему отцу, человеку, который стоял во главе его и который после своей смерти передал свою власть мне.

Мэнстон закинул ногу за ногу и тихо произнес:

— А он точно умер?

— Да.

— А Мартин Борман?

— Я не вправе отвечать на подобные вопросы. — Алоис заговорил неторопливо, осторожно. — К делу имеют отношение лишь два факта. Я сын моего отца, а мой отец — мертв. Что касается его смерти, то вам также будут предъявлены все соответствующие документы. Я не собираюсь в данный момент излагать их или обсуждать вескость свидетельств таких людей, как Генше, Линге, Роттенберг, Бауер или Менгершаузен, чьи имена знакомы вам, если вы, конечно, проявляли хоть какой-то интерес к последним дням бункера канцелярии рейха. Вы можете проверить все факты. Наибольшую важность представляют вопросы об идентификации и местонахождении тела моего отца. Единственными людьми, которые находились там в мае и июне сорок пятого года и могли установить эти факты, были русские. Позвольте напомнить вам, что в начале июня они первые заявили о том, что тело найдено и с точностью идентифицировано. Через несколько дней маршал Жуков напечатал в прессе описание последних дней канцелярии рейха, но на главный вопрос относительно тела и его местонахождения ответил:

"Обстоятельства представляются весьма загадочными. Мы не установили, что тело принадлежало именно Адольфу Гитлеру.

Я не могу сказать о его судьбе ничего определенного". Потом, в сентябре, русские открыто обвинили британцев в сокрытии моих родителей на территории их оккупационной зоны в Германии. А Сталин на Потсдамской конференции заявил, в частности американскому госсекретарю, о своей уверенности в том, что Гитлер жив и скрывается где-то в Испании или Аргентине.

С тех пор правительства и частные лица исследуют эту тайну.

Их цели просты и понятны. Ни одно государство не нашло тело Гитлера. Но все страны, которые сражались против Третьего рейха, хотели удостовериться в том, что он мертв. Они хотели, чтобы не осталось того, на основании чего можно было бы построить миф или легенду — ни реликвий, ничего, что доказывало бы, что он умер смертью солдата, от собственной руки, державшей оружие, а не просто сдался. Именно поэтому было заявлено, что он отравил себя как последний трус. Но я говорю — мой отец застрелился. — Алоис замолчал, тяжело переводя дыхание. И понятно почему — подобное представление нелегко дается. Внезапно он поднял руку, держащую хлыст, и продолжил:

— Поймите правильно — мой отец умер смертью солдата. Но он был тираном. Мы хотим, чтобы восстал не Третий рейх, а новая Германия, новая Европа. Со смертью моего отца кончилась тирания. Но после тирании идет искупление.

Искупление всех людей. У них появляется потребность воссоединиться, обрести свой истинный удел, свое истинное величие, независимо от теперешнего их положения. Вот почему им и нужен миф, святая реликвия, которая бы напоминала о величии, предмет поклонения, в котором сосредоточены воспоминания о темном прошлом и из которого они будут черпать силы для построения прекрасного будущего. Заверяю вас, что я, воскресший сын Адольфа Гитлера, дам людям Германии предмет поклонения, который так им нужен, мертвого солдата тирании, и огонь угнетения обернется пеплом искупления. Я обещаю сделать это. И я это сделаю, потому что святые мощи здесь. Да, здесь находится тело моего отца! — Он сделал шаг в сторону и повернулся к саркофагу.

Я почувствовал, как рядом со мной дрожит Кэтрин, но от холода или от волнения, сказать не мог.

Невидимый режиссер снова принялся за дело, и бархатная ткань соскользнула с саркофага. Под ней оказался большой стеклянный ящик. И в этот момент внутри ящика зажглись лампы.

Он лежал там, на небольшом золотом ложе, одетый в военную форму.

Пригнувшись, мы наблюдали за происходящим. Сидящие в зале встали и по очереди, спокойно и неторопливо, словно согнувшись под тяжестью огромной невидимой ноши, которую они носили на своих плечах много-много лет, поднимались и подходили к саркофагу. Обходили его вокруг, а затем возвращались на место. Охранники по-прежнему стояли у дверей, не глядя ни на людей, ни на саркофаг, — солдаты на посту, удаленные от основных событий, но бдительные, верные отданному им приказу и ждущие следующего, который заставит их перейти к действиям.

Я вспомнил слова Малакода насчет политиков: «Целесообразность — вот единственный Бог, которого они знают». Съезд, который должен состояться в Мюнхене, подложит бомбу под стол каждого в мире кабинета. Вадарчи знал, о чем писал в «Пятне позора». «Искупление» почти ничем не отличалось от воинствующего крика «Смерть язычникам!». Я также понял, почему Мэнстон и тот человек с деревянной ногой стремились проникнуть в сердцевину этой организации, я понял, почему Говард Джонсон и фрау Шпигель шли по этому следу. Произошла утечка информации, но ни одна из служб безопасности не поверила бы другой. Все они хотели одного: чтобы предмет поклонения не был предъявлен. Все работали независимо друг от друга, из страха, что в последний момент те, кто захватят саркофаг, могут вспомнить о «целесообразности» и отказаться от уничтожения тела, а может быть, даже решат и впрямь преподнести его как святую реликвию ради какой-то внезапной политической выгоды. Малакод был евреем. Немецкий фашизм, партия «Искупление», неонацизм — все это отголоски существовавших на протяжении многих веков трагедий, и Малакод видел, какая опасность грозит его народу, и он руководствовался собственными соображениями, стремясь к уничтожению реликвии точно так же, как и остальные, но не доверяя никому из них.

Алоис заговорил снова. Теперь его все время прерывали вопросами, и он подробно рассказывал о том, как тело Гитлера было изъято из бункера, как тщательно запутывали след, о том, как тело забальзамировали и где хранили. Голоса звенели у меня в ушах. Я слушал как зачарованный, а потом подумал вдруг, что доказательства, представленные свидетелями, невозможно будет проверить.

Но две вещи я понял без всяких доказательств: что тело в гробу не было телом Гитлера, а Алоис не был его сыном. Кое-что понимаешь на инстинктивном уровне. Твой мозг сам высчитывает и забраковывает искусственное и плотно закрывается, не воспринимая уже чуждое прикосновение чего-то чересчур странного, точно морской анемон, когда в него ткнешь палочкой. Если поверил во все это, значит, трава голубая, а небо — зеленое, но никто пока что не отмечал ничего подобного.

Но все это не имело никакого значения. Профессор Вадарчи, я думаю, именно он, сделал все, чтобы эта фальшивка выглядела подлинной. Документы, выложенные рядком, тело какого-то неизвестного, может, одного из прежних двойников Гитлера, облаченное в униформу, — все это в красивой обертке было предъявлено Алоису очень давно, когда его голос только начал ломаться, а на груди появилась первая поросль.

Алоис действительно верил. Достаточно было понаблюдать за ним и послушать его речи. Это было подлинным произведением искусства. Мэнстон, ей-богу, сказал бы то же самое.

Стоит только выставить этот шедевр на съезде в Мюнхене, и начнутся беды. Люди будут верить в то, во что они хотят верить. Под их возбужденные крики им представят фальшивую реликвию, и все увиденное пробороздит в их сердцах тот путь, по которому они захотят следовать. Это была самая искусная подделка за всю историю, и Вадарчи выиграет, если он сумеет продержаться до тех пор, пока не доставит свой бродячий цирк в Мюнхен.

Я взял Кэтрин за руку:

— Пойдем.

Но оторвать ее от зрелища было равносильно тому, что попытаться вытащить из бутылки плотно засевшую пробку. Мне пришлось дернуть ее за руку.

Пока мы шли назад, я все время спрашивал себя: если об этом уже известно Сатклиффу, компании Шпигеля, Малакоду, почему они ничего не сообщат в Бонн? Наверное, им хотелось ощутить запах гнилья на собственном дворе.

Глава 19 Любовь — самая странная вещь на свете

Кэтрин беспокойно расхаживала по комнате, и, когда она спросила: «Что все это значит?», — я уловил в ее голосе истеричные нотки. Когда же я пытался ей объяснить, она явно меня не слушала. В конце концов я схватил ее за руку и усадил рядом с собой на диванчик.

— Просто посиди и послушай. Я говорил тебе, что все это нам не по зубам, и мы не можем даже и пытаться получить какую-то выгоду. Так что давай скорее выбираться из этого ада.

— Думаешь, все это начнется в Мюнхене?

— Да. И все заинтересованные сбегутся туда. Они догадываются, а может, знают, что им предстоит узнать, они начнут готовиться к новой расстановке сил.

— Не понимаю.

— Многие не верят слухам. Единственное, что сейчас нужно, это задавить всю компанию. Вот зачем они здесь. Чтобы найти это место, захватить Алоиса и тело Гитлера и уничтожить обоих, чтобы никто никогда не узнал обо всем этом. Среди присутствующих я увидел двоих, которые, точно знаю, оказались здесь именно с этой целью. Очевидно, возникли некоторые трудности, поэтому мы должны убраться отсюда до того, как тут начнется заварушка.

Синие глаза Кэтрин были широко раскрыты от волнения, она бросила на меня решительный взгляд:

— Ты их знаешь?

— Да. Может быть, знает и Алоис. Но я не уверен, что он станет рисковать. Он слишком хитер. После того как все исчезнут, он заметет следы и скроется в каком-нибудь другом месте.

Так или иначе, но нам нужно выбираться, и причем как можно быстрее. Лотти, тебе и мне.

— Но мы не можем сбежать до завтрашней ночи.

— Будем надеяться, что нам не придется сидеть здесь слишком долго. Вот здесь. — Я вынул маленькую коробочку фрау Шпигель и протянул ее Кэтрин.

— Что это?

— Внутри несколько таблеток. Завтра вечером ты должна подбросить одну Хессельтоду. Сможешь?

Она кивнула, улыбаясь, и ее глаза засверкали.

— Это убьет его?

— Нет, только вырубит. Но не убьет. Одной таблетки хватит, чтобы он выключился на час — этого нам будет достаточно. Ты подождешь, когда он заснет, вытащишь ключ и поднимешься сюда. И не объясняй ничего Лотти до тех пор, пока Хессельтод не отключится.

Кэтрин кивнула:

— Хорошо. Но моя голова — она кругом идет от всего увиденного. — Кэтрин наклонилась и легко поцеловала меня в губы. — Ты очень умный. Ты спас меня от замужества с Алоисом, и благодаря тебе я не замешана во всю эту историю.

— Да, это очень крупное дело. И я тебя спас.

— Значит, мы ничего не можем сделать до наступления завтрашней ночи?

Я встал и притянул ее к себе:

— Я бы не сказал.

Она улыбнулась, поцеловала меня и крепко обняла. А когда отпустила руки, я чуть не упал.

— У нас был трудный вечер. Давай выпьем и ляжем спать.

— А здесь есть кровать?

— В другой комнате. Правда, там нет ни простыней, ни одеял.

— А зачем они нам?

Она прошла через комнату, открыла дверь спальни и заглянула в нее. Я подошел к шкафу и налил нам бренди.

Кэтрин вернулась ко мне. Я стоял, держа в обеих руках по стакану, она подошла вплотную и коснулась моих губ губами.

Потом засмеялась, взяла у меня стаканы и сказала:

— Ты иди первый.

Я прошел в спальню, плюхнулся на кровать и стал смотреть на дверной проход, который освещался маленькой лампочкой из гостиной.

Я услышал, как она сбросила туфли, и представил, что слышу, как она снимает платье. Через минуту-другую Кэтрин появилась. Ее распущенные волосы, пушистые, блестящие, мягко струились по плечам. Она была обнажена, и на фоне света, льющегося из задней комнаты, четким силуэтом вырисовывались ее бедра, руки, крепкие, словно очерченные тонким серебряным контуром, ноги... Я внезапно ощутил сухость в горле.

Кэтрин подошла к кровати, держа в руках стаканы, и я прошептал:

— Ты такая красивая, ради Бога, дай мне выпить.

Она улыбнулась и, не приближаясь, протянула мне стакан:

— Красивая? Ты видел меня в дверях?

— Видел. Я всегда буду смотреть на тебя так. Возьмем солнце, луну и звезды и запрем их в холодильнике. Мне они не нужны. Ты — вот все, что отныне мне нужно.

Я поднял стакан и выпил, а она подняла свой и тоже выпила.

— Как красиво все, что ты мне сказал. Ты всегда будешь говорить мне такие слова?

— Всегда.

Я уже не мог тратить времени попусту:

— Иди ко мне.

Она поставила свой стакан на столик рядом с кроватью. Не знаю, что я сделал со своим. Я куда-то начал проваливаться.

Протянул руки, и она опустилась ко мне — мягкая и холодная, как сон, ставший явью. Она упала — обнаженная, страстная — в мои объятия и вдруг резко, быстро прижала свои губы к моим, и мои руки — горячие и неспокойные — ласкали ее тело, но она чуть отстранилась от меня и тихо сказала:

— Не спеши. У нас целая ночь впереди. Много часов, милый.

Она приподнялась на локте, наклонилась и страстно поцеловала меня. Потом расстегнула пуговицы на моей рубашке, и я почувствовал, как ее рука скользнула под нее. Все, что я видел, — это ее светлые волосы, сверкающие на фоне света, который лился из комнаты, но потом сияние замерцало, расплылось и в сумасшедшей пляске запрыгало у меня перед глазами. Я приподнял руку, чтобы приласкать упругую выпуклость ее груди. Но моя рука вдруг не послушалась меня, унеслась куда-то на миллионы миль, а мои ощущения стали зыбкими: они то покидали сознание, то возвращались, точно форель, прыгающая в горном потоке из света в тень.

Кэтрин соскользнула с кровати и встала сбоку, глядя на меня, а у меня не было сил, чтобы шевельнуться. Но когда мой разум заскользил по залитой солнечным светом глади мелководья, я обзывал себя всеми словами, какие только существуют на свете...

Отравила моими же таблетками. Нет, таблетками фрау Шпигель.

Почему я не просчитал все до конца? Вот она, ее философия.

Жди и смотри, где появится выгода. Может быть, она действительно хотела убежать со мной, но потом, посмотрев это шоу, переменила свое решение. Она же немка, немка, светловолосая, красивая, избранная невеста Алоиса Гитлера. Миф захватил ее, завладел ею, ее глаза ослепило золотое сияние будущего. И то же самое может произойти с тысячами других.

Я изо всех сил пытался сползти с кровати, но ничего не получалось. Сознание то ускользало от меня, то я вновь обретал его, и с каждым разом погружался все глубже, и каждое погружение длилось все дольше. В какой-то момент я увидел Кэтрин.

Потом она ушла. Затем появилась снова — на этот раз она держала в руках свою одежду и стала одеваться. Откуда-то издалека доносился ее голос:

— Прости, милый. Мне жаль тебя. Ты такой хороший и такой волнующий, но Кэтрин этого мало.

Я хотел что-то сказать. Просто обозвать ее шлюхой, но единственное, что мне удалось, — это издать ворчание. Она склонилась надо мной, поцеловала в лоб, а потом исчезла, и я тоже исчез, провалился в какой-то мутный, сумасшедший сон, который закрутил и завертел меня, и реальность ускользнула. Я вернулся к решетке и стал смотреть на Алоиса и слушать его, а он рассказывал о последних днях бункера. Рассказывал, как они забрали тело. Перечислял имена, которые мало что значили для меня. Джоанмейер, Лоренц, Зандер, Хаммерих и другие, пробившиеся к озеру Хэвел. Юнкер пятьдесят второго гидросамолета, который не взял их, а потом и других, тело, погруженное на борт, люди, брошенные, убитые, и долгий перелет над разрушенной Европой к Адриатическому морю, к какому-то тайному пристанищу Вадарчи, построенному задолго до того; бальзамирование, тайна, люди, убитые ради того, чтобы покрыть тайну крепкой броней; вопросы, жесткие, испытующие, исходящие от людей, которые собрались под неземным голубым светом купола; ложь, хитрость, спланированная еще много лет назад. А потом весь мир превратился в тошнотворную юлу. Я слышал свое тяжелое дыхание, чувствовал, что действительно задыхаюсь, и начал свое длинное погружение в бессознательность, пытаясь удержаться на скользком склоне. На секунду мои глаза открылись, и мне явилось последнее сумасшедшее видение — нет, я готов был поклясться, что возле кровати стоял Говард Джонсон и что он сказал:

— Не повезло, малыш, ты действительно купил это. Чудесный размер и прекрасная обертка.

* * *

В комнате сидели четверо людей. Это была маленькая мастерская, уютная, с книжными полками и кожаными креслами, а на каминной доске стояли элегантные позолоченные часы. Половина третьего утра. Шторы не заслоняли окон, и в1 комнату пробивался свет. Значит, я был без сознания около двух часов. Я сидел на вращающемся стуле за низким, крытым ореховым шпоном столом. На столе стояла большая ваза с гладиолусами. Моя голова пульсировала точно куколка, из которой собиралась выйти самая огромная в мире бабочка.

Мадам Вадарчи сидела, помахивая веером, и, я всегда находил в ней что-то новое, курила сигару, наверное, чтобы успокоить нервы. Кэтрин в своем желтом платье и позолоченных туфлях. Я пристально посмотрел на нее. Профессор Вадарчи сидел, сморщив лицо, словно сосал кислую конфету, и держал в руке пистолет, мой «Le Chasseur». Здесь был и Алоис, облаченный в свои черные брюки и рубашку, а из-за пояса по-прежнему торчал кинжал. В руке он держал хлыст — тот, который я видел прежде, в Париже, — занятная штучка с золотой ручкой, украшенная костяными ободками, с греческим орнаментом на кожаной части и длинным, четырехфутовым ремнем.

Я сидел за столом, не связанный, свободный, как воздух, в третий раз произнося:

— Где-то здесь должен быть аспирин.

И в третий раз Алоис продемонстрировал свою ловкость. Он взмахнул хлыстом, длинное кнутовище взлетело в воздух и сбило с одного из гладиолусов лепестки в четырех дюймах от моего носа. Наверное, он не любил цветы.

— Ответьте на вопрос, — произнес Алоис.

— Никак не вспомню, что же это было. Головная боль, понимаете ли.

Алоис взглянул на профессора Вадарчи, тот почесал подбородок и сказал:

— Ну ладно. Мы пришли сюда затем, чтобы договориться с вами. Все наши гости еще здесь. Просто назовите именатех двоих, которых вы узнали. После этого вы поживете здесь несколько дней, а затем мы вас отпустим. Целым и невредимым.

Вас и фройляйн Лотти Беманс. Даем слово.

— Мне нужен аспирин, а не обещания.

И тут Алоис разозлился. Он сжал губы и в тот же момент взмахнул хлыстом — его конец стегнул меня по шее. На столе лежала тяжелая серебряная зажигалка. Я схватил ее и швырнул в ненавистное лицо Алоиса. Его рефлексы были просто превосходны. Он лишь слегка сдвинулся в сторону, и я промахнулся.

Он опять взмахнул рукой, но на этот раз левой, и, словно бейсбольный мяч, схватил зажигалку. Она тут же полетела обратно, но попала не в меня, а в вазу, которая разлетелась на мелкие кусочки. Вода выплеснулась на стол и залила мне колени, а мои руки покрылись лепестками, так, что я, наверное, напоминал мимического актера в образе эльфа, который вылез из лужи.

— Ну хорошо, — угрожающе произнес Алоис, — придется поступить с тобой по-другому.

— Можете поступать со мной так, как вам захочется, но вы напрасно думаете, что я поверю вашим обещаниям. Вы ни за что не отпустите ни меня, ни Лотти, вы не выпустите нас отсюда живыми.

— А я уверена, что он сдержит свое слово.

Это сказала Кэтрин.

Она оставалась по-прежнему спокойной, мне нужно было разрушить ее иллюзии.

— Вот эта девушка, Кэтрин, видит себя в роли фрау Кэтрин Гитлер. Вы, конечно, знаете, что вся ее генеалогия не более чем подделка? Вы не получите в ее лице чистую арийскую невесту.

Последуйте моему совету, утопите Кэтрин в озере и женитесь на Лотти.

Наверное, я поступил правильно, хотя мне было больно за нее. Это была боль, которую не смог бы заглушить никакой аспирин в мире. От нее нельзя избавиться. Можно попытаться уничтожить ее словами, но вы будете ненавидеть себя за это, а ваше маленькое глупое сердце и разум будут надеяться на последний шанс.

Алоис ответил:

— Сегодня она доказала свою преданность делу. И никакая генеалогия мне не нужна.

Если это не сработало с Кэтрин, может быть, сработает с ним? Маленькая семейная проблема могла бы отвлечь внимание от меня.

— Сейчас не так уж дорого изготовить родословную. Профессор Вадарчи надул вас тогда, когда вытащил вас из приюта для сирот или лагеря беженцев. Вы такой же сын Гитлера, как я — сын Тарзана.

На лице Алоиса не дрогнул ни один мускул. Его рука взметнулась, и я снова ощутил жар хлыста на моей шее.

— Свинья!

Я прикусил губу и заговорил снова:

— Ты вообще ничей сын. А если точнее — ничей и ниоткуда. И эта бедная старая мумия, накачанная бальзамирующими составами, никогда и на сотню миль не приближалась к твоему любящему папочке. Почему бы тебе не подрасти, не отказаться от участия в любительских спектаклях и не начать преподавать сценическое искусство? По крайней мере, это хорошая, честная работа.

Он выслушал меня до конца, и я увидел на лице профессора Вадарчи легкую, уверенную улыбку. Он ведь знал, что стоило ему показать парню обруч и тот прыгнет через него, точно собачка профессора Павлова; а мадам Вадарчи, казалось, скучала. И снова просвистел хлыст, но на этот раз Алоис ничего не произнес.

Я откинулся назад, чтобы избежать удара, а мадам Вадарчи, вынув изо рта сигару и стряхнув на пол пепел, сказала:

— Мне надоела вся эта комедия И этот глупый разговор.

Уже светает, и наши гости должны уехать, или их придется задержать здесь еще на день. А это было бы неразумно. Поэтому, Алоис, нужно действовать быстро. — Она сунула сигару обратно в рот, крепко затянулась, выпустила облако дыма и разогнала его, взмахнув своим страусиным веером.

— В этом достоинство толстой мамочки, — сказал я.

Взметнулся хлыст, и я почувствовал его прикосновение к шее, правда, уже с другой стороны.

— Повежливей, пожалуйста, — сказал Алоис.

Я заметил, что глаза Кэтрин блестели. Но это был не тот блеск, что я видел в ее глазах раньше. Тогда они казались мне чуть дымчатыми, влажными. Сейчас они сверкали светом ярких, холодных аметистов; и дышала она часто. Я видел, как ее грудь вздымалась под платьем. Ей нравилось, как пляшет хлыст, нравилось все, что здесь происходило. Все только ради себя. И это волнение, и стремительная ходьба, и мысль о блестящем, великолепном будущем — вот что по-настоящему оживляло ее, обостряло все ее чувства.

— Ну ладно. Мы заставим тебя говорить. — Алоис разозлился. — Пошел!

Хлыст описал дугу, обвил мои плечи, и сквозь тонкую рубашку я ощутил боль от удара. Я встал и пошел, правда, не слишком быстро. Сопротивляться не имело смысла.

Я выходил из комнаты вслед за Алоисом, Кэтрин сделала шаг в сторону, чтобы пропустить меня. На какой-то миг мы оказались совсем рядом. Я мог бы ударить ее, сказать что-нибудь обидное, но я не стал этого делать. Она смотрела на меня, точнее, сквозь меня, и я понял, что перестал существовать для нее.

Ее глаза по-прежнему сверкали, и вся она словно погрузилась в глубокий транс, в который впала еще тогда, когда мы наблюдали через решетку за тем, что происходило в зале.

Гости все еще находились в сводчатом зале. Когда меня ввели, они обернулись и насторожились: что-то идет не по отработанному сценарию. Никто не произнес ни слова, когда охранники взяли меня под руки и подвели к одной из колонн, бегущих вдоль сводчатого коридора, который огибал зал. Мне связали руки и ноги, а затем привязали к колонне. Я стоял, связанный, прижавшись щекой к колонне, так что мне была видна середина зала, где на помосте все еще стоял саркофаг, подсвечиваемый лампами. Самого обитателя саркофага я не видел, лишь подошвы его фабричных военных ботинок — новых, желтых, незапятнанных.

Возле рядов позолоченных стульев неровным полукругом расположились гости. Я увидел Мэнстона и человека с протезом, стоящих с краю. Мэнстон наблюдал за мной, слегка нахмурясь, и я понял, что он что-то решил про себя. Он ничего не станет предпринимать. Я мог бы расколоться и назвать его имя, но он даже не попытается прийти мне на помощь, чтобы не допустить разоблачения. Думаю, он не исключал возможности, что я выдам его. Но сейчас его, очевидно, беспокоили лишь собственные действия. Я понимал его. Он должен делать свою работу, а я был выброшен из игры, поскольку стоял на пути у них, и вот теперь я нарушил правила. Вечно я мешал им и расплачивался за это. Но на этот раз я установил рекорд.

Алоис и его компания встали в нескольких ярдах от меня, а, когда меня связали, он повернулся к толпе и спокойным, бесцветным голосом сказал:

— Этого человека обнаружили в доме. Раньше он работал, а может, и сейчас работает на Интеллидженс сервис. Он признался, что здесь, среди вас, есть двое человек, работающих на такие же или подобные организации других государств. Эти люди, в отличие от остальных, проникли сюда с вероломным намерением уничтожить меня и все, ради чего я работал. Я не собираюсь оставлять в живых ни одного из них. Этого человека будут бить хлыстом до тех пор, пока он не назовет имена этих людей. — Улыбка мелькнула на его лице. — Не думаю, что он покажет себя рыцарем. Но поскольку он все равно заговорит и учитывая то, что никто не уйдет отсюда, пока он не заговорит, чтобы не тратить время попусту и избавить всех от неприятного зрелища, было бы лучше, если бы эти двое признались сами. — Он замолчал, посмотрел на присутствующих, но ответом ему было лишь молчание, и тогда он сказал:

— Не хотите? Ладно, тогда нам придется пойти по худшему пути.

Держа в правой руке хлыст, прижимая пальцами ремень к рукоятке, он протянул его Кэтрин:

— Ты. Всыпешь ему первую дюжину.

Я видел, что Кэтрин колебалась лишь крошечную долю секунды, словно ласточка хвостом мелькнула. Затем она взяла хлыст. Алоис все еще испытывал ее. И она это поняла.

Кэтрин обошла меня кругом и исчезла из поля зрения, но зато я услышал, как она разговаривает с одним из охранников.

— Das Hemd!^[90]

Кто-то схватил меня за воротник, и рубашка на спине разорвалась на два куска. Если я когда-нибудь выберусь отсюда, поклялся я себе, а она окажется неподалеку, я возьму ее силой.

Независимо от того, как сильно я любил ее раньше, я сделаю это. Все, что я хотел, — это унизить ее. Я желал этого так сильно, что едва почувствовал первый удар, обрушившийся мне на спину.

Но второй и третий удары я уже ощутил. Я не мог перестать вздрагивать и закусил нижнюю губу, чтобы удержаться от крика. Кэтрин не торопилась, и, ей-богу, она умела обращаться с хлыстом. С этой точки зрения Алоис не мог к ней придраться.

Я закричал на семнадцатом ударе. Мои глаза застилал пот, но я все равно видел Мэнстона, который смотрел на меня, смотрел через свой монокль. И на лице его не было заметно никаких эмоций. Тот человек с протезом сидел рядом с ним и тоже смотрел на меня.

После восемнадцатого удара Алоис сказал:

— Достаточно. — Он подошел ко мне, вытянул руку и ударил меня кулаком в подбородок. — Хочешь что-нибудь сказать?

Я сделал глубокий вдох и кивнул.

— Хорошо. Говори.

— Думаю, тебе будет приятно услышать, что мне уже не нужен аспирин. Моя голова больше не болит.

Он отступил назад, никак не отреагировав на мои слова, и кивнул Кэтрин. Хлыст ударил по моей спине. Кэтрин была сильной девушкой. Я не кричал. Я выкручивал шею, стараясь видеть, что происходит сзади, но видел только ее. Я видел румянец, выступивший на ее щеках, блеск ее глаз, видел, как поднимались и опускались ее плечи, когда она тяжело дышала, и я кричал:

— Ну давай, ты, белобрысая сука! Давай наслаждайся!

Она взмахнула рукой, и хлыст прошелся по моей шее и щеке.

Она ударила меня ровно двенадцать раз, и мои ноги не выдержали. Я опустился вниз и повис на веревке, привязанной к запястьям, моя голова поникла точно голова марионетки, у которой ослабили веревку.

Кэтрин подошла к Алоису и передала ему хлыст. Он легонько похлопал ее по руке. А они были бы неплохой парой.

Оба они с удовольствием подняли бы Мюнхен на воздух. Но мне некогда было думать об этом. Я не мог сконцентрировать свои мысли. Мозг устал от боли, к тому же снотворное еще не выветрилось до конца из моей головы; Я увидел, как старик, у которого был протез, встал и стоял, опираясь на трость.

В другой руке он держал свой протез, который он, очевидно, отстегнул в то время, пока меня истязали. Никто как будто не обращал на него внимания. Я подумал: «Проклятый чудак» — на конце протеза все еще болтался ботинок, и выглядело это настолько нелепо, что я пожалел, что все не видят его. В конце концов, если тут и можно было над чем-то посмеяться, то сейчас явно был самый подходящий момент.

Алоис встал сбоку от меня, взмахнул хлыстом, разминаясь, а затем стал расхаживать вокруг, выбирая позицию, наиболее удобную для первого удара. Я знал, что удары Кэтрин по сравнению с его покажутся мне любовными ласками, и понял, что достаточно ему ударить меня два-три раза, и я заговорю.

К счастью, мне не пришлось этого испытать. Чей-то голос произнес:

— Думаю, в истязании этого человека больше нет необходимости.

Это сказал человек с протезом. Он стоял позади всех, поднявшись на первую ступеньку постамента, тяжело опираясь на свою трость, и его пустая штанина странно болталась на фоне стеклянного гроба.

— Спуститесь вниз! — выкрикнула мадам Вадарчи, и ее голос прозвучал гневно.

Думаю, она рассердилась потому, что посчитала действия этого человека кощунственными, — ведь он позволил себе облокотиться о гроб самого фюрера. Но это было еще не все. На гроб он осторожно положил свой протез.

Откуда-то сзади донесся голос Алоиса:

— Это еще почему?

— Потому что я — один из тех, кто вам нужен. — Он произнес это так спокойно, как будто это говорил газовщик, который пришел сюда, чтобы снять показания со счетчика.

Алоис отошел от меня. Я немного подтянулся и попытался перенести свой вес на ноги. Я чувствовал, что моя спина стала влажной и горела как в огне.

— Пожалуйста, спуститесь вниз и заберите этот предмет с гроба, — сказал Алоис.

Человек без ноги покачал головой:

— Нет. Он останется лежать. И советую вам немедленно освободить зал. Эта столь необходимая мне нога набита взрывчаткой, снабжена часовым механизмом, на котором я установил время — шестьдесят секунд. — Он посмотрел на Алоиса прямым взглядом — печальное, мужественное лицо, полное достоинства и благородства, которых я, как ни странно, не замечал в нем прежде. Он продолжал:

— Можете приказать своим охранникам застрелить меня, но вас ничто не спасет.

Часовой механизм устроен так, что любое прикосновение до установленного времени приведет к немедленному взрыву. — Он улыбнулся утомленной, горькой улыбкой. — Мы не допустим, чтобы миф и легенда воскресли. Мы достаточно настрадались в то время, когда этот монстр был еще жив. Пострадало слишком много людей. Миф должен быть разрушен. Без этого, — он положил руку на стеклянный гроб, — вы ничто.

Это сила и это настоящий дьявол. Советую вам немедленно убраться отсюда. Ваше время истекает.

Алоис сделал небольшое движение. Словно сверкнула молния. В первую секунду он стоял, глядя на старика, а в следующую — рука его взметнулась, он молниеносно вынул из-за пояса кинжал и метнул. Он, несомненно, был отлично натренирован. Нож вонзился старику в горло. Он упал вниз беззвучно, если не считать легкого клацания его трости, с которым она покатилась по ступенькам постамента.

Алоис развернулся и закричал:

— Все назад! Назад, к дверям!

И они побежали, точно испуганное стадо овец, толкаясь и ломая стулья, вставшие им на пути, устремляясь к дверям и прикрытию сводчатого коридора. Я не шевельнулся. Я был привязан к своему стойлу, и всем было на меня наплевать. И даже Мэнстон, хладнокровный профессионал, продержавшийся до последнего момента, понимающий, что если он попытается освободить меня, то станет ясно, кто же был вторым, и, кто знает, Алоис все еще представлял опасность, и Мэнстон, видимо, решил, что рисковать не стоило. Было ясно, что собирался сделать Алоис. Он бежал к саркофагу. Я услышал, как справа от меня отворилась большая дверь в зале, затем послышался топот — это люди рвались наружу, а я не спускал глаз с Алоиса и ждал того момента, когда в последний раз дерну головой, и молился.

Алоис бежал среди опрокинутых стульев. Но когда он миновал их и был всего в двух ярдах от саркофага, раздался выстрел.

Я увидел, как его тело дернулось, а левая рука взметнулась вверх. Он развернулся, закачался, затем выпрямился и шагнул дальше. Где-то наверху по куполу эхом разнеслись звуки выстрела; загрохотало как во время грозы. Затем раздался еще один выстрел, на этот раз пуля попала Алоису в бок. Он повернулся кругом, точно флюгер, и растянулся на мраморных ступенях, прижав ладонь к боку, и кровь хлынула сквозь его пальцы. Пули летели из-за мраморной решетки под куполом. Я вспомнил, как надо мной склонился Говард Джонсон, его лицо колыхалось как бегущая вода в моих наркотических снах, и он произнес:

— Не повезло, малыш, ты действительно купил это. Чудесный размер и прекрасная обертка.

Он поднялся туда, забравшись по лестнице Хессельтода с нижней крыши до верхнего ската, откуда он сначала наблюдал за тем, как меня накачали наркотиком, затем, когда меня унесли, он взял винтовку. Его приказ был настолько же прост, как и приказ Мэнстона, — никому не доверять, но уничтожить миф навсегда.

Алоис пополз вперед, вслепую добрался до стенки саркофага и начал подниматься.

Из-за решетки раздался новый выстрел, и Алоис дернулся, скатился вниз и упал у мраморных ступеней. Передо мной мелькнуло его разбитое лицо, светлые волосы, красные от крови, а потом я уже не видел ничего, потому что время истекло.

Шестьдесят секунд пролетели, и в тот же миг раздался такой грохот, точно разверзлись небеса. Зал, залитый голубым светом, охватило пламя, ударная волна врезалась в меня, оттолкнула, а затем ударила о колонну, и я потерял сознание, слыша шипенье, треск и грохот падающего с купола стекла.

Глава 20 Все, что мне осталось

Чему я научился? Что потерял? Чего добился? Список не будет длинным.

Сломанная рука, правая. Это произошло в тот момент, когда взрывная волна с силой ударила меня о колонну.

На спине несколько шрамов, некоторые останутся навсегда. Несколько шрамов в других местах; один из них — на сердце, как можно выразиться, если вы любите сентиментальные фразы. Не знаю, что стало с Кэтрин. Она выбежала из зала вместе со всеми и исчезла. Никто, кого я потом спрашивал, ничего не знали о ней. Парочка Вадарчи исчезла также. Вполне возможно, что Мэнстон и Сатклифф выследили их, но мне они ничего не сказали. Такая девушка, как Кэтрин, обязательно бы появилась в каком-то другом месте. Я думаю, что они знают, где она и чем занимается, но молчат об этом — точно так же они ничего не сообщили прессе о том, что произошло в замке. Поэтому если у вас возникнут какие-то сомнения, вы вправе назвать меня лжецом.

Конечно, я немного заработал. Неплохие чаевые от Малакода и, правда после некоторой борьбы, обещанный гонорар от Сатклиффа. Он передал мне деньги, сопроводив это таким выговором, который я еще никогда не получал. Но меня он как-то не задел. С первых же его слов я вошел в некий транс и вынырнул наружу, только когда разнос закончился.

Я ожидал головомойки и со стороны Уилкинс и был готов к этому. Но она лишь продемонстрировала удовлетворение тем, что я благополучно выпутался.

Ах да, хлыст. Я получил его примерно через месяц. Теперь я держу его на своем столе, в том ящике, где Уилкинс хранила трудные дела.

Его принес Мэнстон. Он вообще был очень любезен.

— Я взял его после взрыва. Подумал, что тебе наверняка захочется иметь его. Ты должен держать его под рукой, чтобы управляться с такими девицами, как Кэтрин. Стебелсон оказался умнее тебя. Он понял, что нужно отказаться от нее в тот момент, когда она увидит Алоиса. Вот почему он продал всю информацию Говарду Джонсону. Ну и за немалые деньги, конечно. Продал все, что знал. Но ему ничего не досталось. Фрау Шпигель отвезла его на пикник к озеру Заферси, а через несколько недель его выпотрошили.

— А Говард Джонсон?

— Уехал в Москву.

Я взял хлыст:

— А тот седоволосый старик с протезом? Наверное, по нему скучают в какой-нибудь синагоге.

— Не только там. А ты разве не знаешь, что он работал на Бонн? Они действительно хотели создать новую Германию. Не такую, о какой мечтал Алоис. Без всякой расовой дискриминации. Только совместными действиями. Малакод был их человеком, а значит, дружил с седоволосым. Ну что же, еще увидимся.

И он ушел, оставив мне хлыст. И даже не извинился за то, что он и пальцем не пошевелил, чтобы спасти меня. Мы оба знали правила. Но он помог мне в течение того месяца, когда я залечивал рубцы и сломанную руку.

Он отправил меня в свой собственный маленький коттедж на озеро Энесси, что возле Теллойрс. Там было хорошо, у меня завелись деньги, я мог позволить себе время от времени обедать в «Пир-байз». Но в основном мы с Веритэ готовили сами и ужинали на маленькой террасе, выходящей на озеро. Это был чудесный месяц, несмотря на сломанную руку и постоянные возлежания на боку.

Чему же я научился? Что привыкнуть можно ко всему, даже к тому, что блаженство длится всего лишь месяц, а после этого тебя снова ждут офис, клиенты, которые постоянно умничают, и две дороги — на север и на юг, и ты должен быть честным и выбрать свою собственную дорогу, потому что в конце, если повезет, тебя может ждать именно то, чего ты действительно хотел. Или я обманываю самого себя? Может, и так.

Виктор Каннинг Тающий человек

Глава первая

“О, как этот блеск пленит меня!”

Роберт Херрик

Я сидел у окна, закинув ноги на подоконник, и наблюдал сверкание уличной жизни. Вообще-то, она не очень сверкала. Водитель такси читал утренний выпуск “Ивнинг Стэндард” и курил сигару. Несколько рано покинувших родные платаны листьев исполняли под аккомпанемент ветра танец дервишей. В огромной голубой простыне медленно продвигался представитель Западной Африки. Его большое лицо озаряла двухсотпятидесятиваттная улыбка, которая могла являться следствием только трансцендентальной медитации или удовлетворительного пополнения его гарема. Служащий дорожной полиции выписывал штраф владельцу “Мини-Остина” за парковку на запрещающей линии. По другой стороне улицы шли две девушки: одна — блондинка с лицом, при виде которого у Боттичелли вылезли бы из орбит глаза, вторая несла приемник и лизала мороженое. Носильщик надраивал свою бляху. В водосточном желобе голубь пытался затеять драку с парой воробьев. Два бизнесмена спешно направлялись в сторону Трафальгар Сквер, в цилиндрах, с дипломатами и зонтиками наготове.

Я устал от уличного маскарада и посмотрел на свои ноги. По замшевым туфлям давно следовало хорошенько пройтись щеткой. Зеленые носки явно не подходили к моему темному костюму. Но меня это не трогало. В это время года меня почти ничего не трогает. Перед отпуском меня всегда посещает летаргия и небрежность. Через пять дней я буду отдыхать. Нужно подзарядить батареи. Я подумал, что очень скоро мне придется решить, куда я еду.

Позади меня открылась дверь. Я не стал оборачиваться. Я знал, что это Уилкинз, Хильда Уилкинз: тридцать пять, старая дева, ярко-рыжие волосы, честные голубые глаза, даже слишком честные, толстая твидовая юбка, простая белая блузка, мешковатый серый кардиган — мой партнер и наше партнерство незыблемо. Ей мало что нравилось во мне. Иногда я спрашивал себя, почему она продолжает работать со мной. Конечно, не из-за жалования.

— Я еду в банк, — сказала она.

Я повернулся к ней.

— Класть или снимать?

— Снимать, — сказала она. — Я переключила конторский телефон через вас.

— А я и не предполагал, что там есть что снимать.

— Немного. Вы решили, куда вы едете?

— Нет. Ни вместе с кем я еду. Или следует сказать просто “с кем”?

Она фыркнула и направилась к двери. Хильда была невысокого мнения о моих моральных принципах и грамматике.

— Я подумал о “Гритти Пэлас” в Венеции, — сказал я.

Она тоже немного подумала.

— А почему бы и нет... если вы собираетесь провести только одну ночь? Вам все же лучше поехать к вашей сестре в Хонитон. Бесплатное питание.

— Да, это мысль. Девонширские сливки и сидр, ломти бекона, яичница, потроха, пудинг, жареная свинина, отварная говядина и пельмени... Да, мне нужно набраться сил.

Она пристально посмотрела на нижнюю пуговицу моего жилета и заявила:

— У меня не создается такого впечатления.

Хильда ушла, а я посмотрел на пуговицу. Возможно, она была права. Последнее время я вел сидячий образ жизни. Я посмотрел на календарь на противоположной стене и, так как больше заняться мне было нечем, попробовал определить, сколько осталось дней для рождественских покупок, но у меня ничего не получилось.

Зазвонил телефон. Я подождал немного и поднял трубку.

— Карвер и Уилкинз. Чем могу вам помочь?

Мужской голос официально произнес:

— Я хотел бы поговорить с мистером Рексом Карвером.

— Подождите минутку, я посмотрю, на месте ли он, — сказал я.

Я отложил трубку и зажег сигарету. Наша контора была очень небольшой, только Уилкинз и я, и незначительная помощь со стороны в периоды напряженной работы. Однако никогда не мешало создать впечатление большой организации. Да и долгие годы работы наделили меня шестым чувством, всегда позволяющим безошибочно определить по телефону нового клиента. Но я собирался в отпуск и не хотел ввязываться в какие-либо дела, связанные с обнаружением какой-нибудь утерянной мелочи или махинациями со страховкой, или носиться в поисках какого-либо мужчины или женщины, не желающих, чтобы их нашли.

Я взял трубку.

— Извините, но мистер Карвер не может сейчас подойти к телефону.

— Вы хотите сказать, что его нет на месте? — Его вопрос прозвучал так, словно он не привык, чтобы кого-либо, кто ему нужен, не было на месте.

— Боюсь, что да. Он вышел.

— Тогда не передадите ему пару слов?

— Конечно.

— Скажите ему, что звонил секретарь мистера Кэвана О'Дауды. Машина мистера О'Дауды заедет за ним сегодня в три часа дня. Я думаю, было бы желательно, чтобы он захватил с собой все необходимое для небольшого путешествия.

Я спросил:

— А мистер Карвер знает об этом?

Голос произнес слегка раздраженно:

— Конечно, знает. Иначе я не стал бы звонить и подтверждать это. Машина будет у его конторы в три часа. Благодарю вас.

Щелчок, и голос пропал.

Интересно. Но не настолько, чтобы заставить меня подняться и заняться поиском О'Дауды в телефонном справочнике Лондона. Мне нужен был отдых, а не работа. Но заметьте, мне также нужны были и деньги. Мне они всегда нужны, и иногда, когда эта нужда была особенно острой, меня не очень волновали пути их получения. Но в тот момент, так как на моем банковском счету кое-что лежало, мне нужен был отдых по полной программе. Я сидел и перебирал в уме все места, куда бы я мог поехать. У меня был друг, который уехал на Мальту из-за некоторых налоговых моментов. Но это означало бы путешествие на яхте, а я терпеть не могу возиться с парусами. Коста Брава? Рыба и чипсы, ужасное гаспаччо и еще более ужасное пение фламенко. Биарриц? Тихий городок времен Эдуардов... Только все в прошлом. Сейчас это большой, суетливый и шумный город, улицы которого забиты “Ситроенами”, а стоит только вступить в дюны, как Атлантика сразу начинает бросать тебе в лицо пену и песок. Что-нибудь тихое рядом с Каннами? Возможно, это будет приятно — покой, уединение и полная расслабленность, утреннее потягивание красного вина под увитым виноградом деревом, чтобы прийти в себя после вечернего периода. Замечательно, все, кроме уединения. Мне все же придется найти себе компаньона. Я почти собрался с силами, чтобы дотянуться до своей записной книжки, лежащей в ящике стола, как зазвонил телефон. Я изменил направление движения руки и взял трубку.

— Я вернулась, — доложила Уилкинз.

— Хорошо. Без тебя контора стала совсем другой. — Не дождавшись ответа, я спросил: — Ты не договаривалась о моей встрече с неким мистером О'Даудой?

— Нет.

— У-гу. Тогда все.

Я положил трубку и забыл о своей записной книжке. Так или иначе, у них у всех найдутся уважительные причины. Конечно, я мог бы попробовать что-нибудь новое. Возможно, круиз, если удастся взять билет. Нет. Они все там чертовски приветливые, эти дневные прогулки по палубе, игры в кольца и настольный теннис, и смешные одежды. И, тем не менее, все эти недотроги будут влет сбиты морскими офицерами. Форме и черному морскому загару противопоставить нечего.

Зазвонил мой личный телефон. Сделав усилие, я поднес трубку к уху.

— Карвер слушает.

Веселый, грохочущий голос пахаря, принадлежащий Миггзу, оглушил меня.

— Как дела, старина? Ты уже месяц не разминал у меня кости. Готов спорить, что все твои связки и мышцы за плыли жиром, в противном случае, я — болван.

— Иди, продолжай накачиваться.

— Ни в одном глазу. Такая работа. Но приходи, и мы пропустим по стаканчику. К тому же, у меня кое-что есть для тебя.

— Все, что у тебя есть, оставь себе. Но выпить я приду... если мой геморрой позволит.

В приемной Уилкинз вязала что-то из желтой шерсти гадкого оттенка и разгадывала кроссворд в “Хейли Телеграф”.

— Пойду, зайду к Миггзу, — сказал я.

Она посмотрела на меня и сказала:

— Не забудьте пообедать. А почему вы спросили меня о Кэване О'Дауде?

— Я не говорил, что его зовут Кэван.

Она кивнула на блок аппаратуры на столе.

— Я оставила включенным магнитофон.

— Знаешь его?

— Слышала о нем. Он...

— Не трудись рассказывать мне. В настоящий момент меня волнует только одна проблема. Куда поехать отдыхать.

Я потянулся и вышел.

Я спустился по лестнице и остановился в дверях, обозревая Нортумберленд Авеню. Слева от меня, на некотором удалении, на своей колонне стоял Нельсон, повернув невидящий глаз навстречу атаке голубей и скворцов. Справа медная дощечка с надписью “Карвер и Уилкинз” явно нуждалась в чистке. Раньше там было только мое имя, пока в один из крайне неудачных годов Уилкинз не настояла на освобождении старой чайной банки, стоявшей на камине у нее дома (она жила вместе с отцом, ушедшим на пенсию корабельным стюардом и неутомимым, хотя и не очень удачливым, игроком на лошадиных бегах) и не пришла на помощь с таким видом, который вызвал у меня даже двухсекундную вспышку благодарности. Ничего ей не говоря, я поменял дощечку. Оценив ее настоящее состояние, я понял, что очень скоро кому-то хорошо намылят голову за все это.

Я направился к Миггзу. Для человека в подобном моему апатичном состоянии это был нелегкий труд, но я собрался на все триста пятьдесят метров.

За гаражом Миггза находился его спортзал. Его цены кусались, но желающих было хоть отбавляй. Одно время Миггз служил сержантом в спецназе. Поработав с ним в паре, даже хорошо подготовленный человек обнаруживал, что у него болят с десяток мышц, о существовании которых он и не догадывался. Для спецклиентов — а таких у него были единицы — он проводил курс занятий по безоружному бою, включавший несколько очень интересных способов быстрого и бесшумного убийства людей.

Когда я добрался до Миггза, он заканчивал занятия, поэтому я прошел в его контору, сел и стал тихо ждать. Вскоре он появился, с красным и блестящим после душа лицом, взглянул на меня и произнес:

— Боже мой, юноша в теле старика. Позволь мне записать тебя на десяток занятий. Для тебя — особые расценки.

— Мне и так хорошо. Мне нравится набирать вес к сентябрю. За зиму весь жир уйдет. Так медведи делают. Так как насчет выпить?

Он открыл буфет и достал виски.

Мы сидели и пили, и он печально качал головой по моему поводу, а его глаза разочарованно ощупывали меня, словно он был скульптор, а я — его первый глиняный греческий атлет в натуральную величину, который не получился везде, где только было возможно.

— Работа — как раз то, что тебе нужно. Но прежде чем ты возьмешься за дело, походи сюда несколько дней.

— Отдых — вот, что мне нужно... и я буду отдыхать.

— Отдых подождет, а хорошие деньги не будут. Ты возьмешься за это дело. К тому же, там можно много срубить на стороне. Ты же это любишь, правда? Этот коротко стриженый мерзавец имеет явно больше того, с чем он знает как управляться, но это не значит, что он разбрасывает деньги на ветер, не удостоверившись в их возвращении. Эти миллионеры все такие.

— Что я люблю, — сказал я, — так это людей, которые не говорят загадками, а также больше виски к моей содовой.

Я подтолкнул стакан к нему и он выполнил мою просьбу.

— Разве ты не получал мое послание?

— Нет.

— Я звонил вчера вечером твоей миссис Мелд и передал его ей.

— Сегодня понедельник. На выходных я был в Брайтоне и приехал прямо в контору утренним поездом. Я так понимаю, ты пытаешься организовать мне работу?

— Уже организовал. Он сказал, что пришлет за тобой машину сегодня в три.

— Слишком самоуверенно.

— Нет, когда это — миллионер. Его сын был убит в Италии у меня на глазах. Он всегда очень трепетно относился ко мне и доверяет мне все свои автомобильные дела. Он покупает машины у “Джек Баркли”, а это настоящее сумасшествие, сплошные “Роллсы” и “Бентли”, а он иногда меняет машины по четыре-пять раз в год. Вчера я пригнал ему “Фейсл Вегу” — он хочет подарить ее своей дочке на день рождения.

— Я всегда мечтал о папе-миллионере. Что ты думаешь об Ирландии в плане отдыха?

— Ничего. Все эти бары, которые они называют перворазрядными и которые на деле оказываются комнатушкой размером с половину бакалейной лавки с одним столом и тремя стульями. А их идиотское отношение к погоде. Выходишь из отеля под проливной дождь с ветром, а швейцар говорит: “Прекрасный сегодня день, сэр”. К тому же я не люблю “Гиннесс” и “Джон Джеймсон”.

— Тогда Ирландия отпадает.

— Поэтому берись за работу. Я сделал тебе хорошую рекламу. Честен, надежен, неустрашим и благоразумно осторожен. Быстр и решителен в сложных ситуациях, находчив, презирает все опасности.

— Великолепно. Добавь сюда пару крыльев и я — Бэтмэн. Я полагаю, ты говоришь о неком мистере Кэване О'Дауде?

— А я разве не сказал?

— Нет. Но можешь не трудиться. Мне не нужна никакая работа. Я еду отдыхать.

— Ты берешь эту работу.

— Какую именно?

— Кто-то украл один из его автомобилей.

Я рассмеялся. И любой человек из Скотланд-Ярда сделал бы то же самое. К настоящему моменту она была уже раскурочена, номер на двигателе перебит, коробка передач заменена, номерные знаки поставлены другие, перекрашена и выставлена с поддельным паспортом на продажу на каком-либо автомобильном рынке; или брошена где-нибудь под Хэкни, после того, как пара проходимцев попользовалась ею для своих дел. Я сказал:

— Об этом пусть беспокоится полиция. Хотя я не думаю, что они возьмутся за это с охотой.

— Есть еще один момент. Ее украли не в Англии.

— А где?

— Где-то за границей. Он не сказал. И я думаю, что на самом деле его волнует не машина, хотя он всячески старался это не показать.

— Мне не нужна работа. В сентябре я всегда беру отпуск.

— Поезжай и переговори с ним. В конце концов, я сказал, что ты возьмешься за это дело, а если я подведу его, он может передать свои автомобильные дела кому-нибудь другому.

— Я бы расплакался, если бы не знал, что ты врешь.

— Встреться с ним. Если ты отошьешь его, все в порядке. Но я разрекламировал тебя просто потрясающе. Там была его дочка, та с “Фейсл Вегой”, и ты бы только видел, как заблестели ее глаза, когда я рисовал твой портрет. Хотя, должен признаться, я полагал, что ты находиться в лучшей форме. И тем не менее...

— Спасибо за виски. — Я потянулся к двери.

— Ты уходишь?

— Да, пообедать. Мне было дано указание не забывать об этом.

— Ты меня разочаровываешь.

— Временами я сам себя разочаровываю. Но мне нужен отдых. Иногда человек просто должен куда-нибудь уехать.

— Зачем?

— Я пришлю тебе открытку и все объясню.

Я вышел.

Такие вот дела. Человеку всегда следует знать, что он хочет делать и, по возможности, почему он хочет делать это. А что я не хотел делать, так это искать украденную машину. Пусть О'Дауда покупает себе другую. А если к украденной машине прилагалось еще что-то, пускай это беспокоит кого-нибудь другого. Для этого существует Скотланд-Ярд, Интерпол и им подобные. Да, одиннадцать месяцев в году я работаю, если есть работа, но приходит сентябрь, сезон туманов и спелых и сочных плодов, и я беру отпуск.

Но не в этот сентябрь.

В четыре часа того же дня я сидел в “Роллс Ройсе”, скользящем, как горячий нож по маслу, по автостраде А21 в направлении Суссекса.

Объяснение было очень простым и очень человеческим. У Херрика, конечно, были строки на этот случай, не только потому что он угадал ее имя, а потому что он, как и я, был девонширцем, а девонширцы, в противоположность школе мыслителей “от сохи”, — большие романтики, особенно когда дело касается шелеста шелков идущей женщины, приятного и мягкого строения ее одежд... и в завершении очень сильная строчка: “...О, как этот блеск пленит меня!” Он пленил меня ровно в двадцать секунд.

Без двух минут три я сидел, закинув ноги на стол, и читал августовский номер “Криминалиста” — почему-то издательство “Форензик” всегда присылало мне бесплатные номера. Я уже полностью погрузился в редакторскую статью, посвященную особенностям пыли, когда уставшим горном загудела внутренняя связь и Уилкинз сказала:

— За вами пришла машина мистера Кэвана О'Дауды.

— Отошли ее обратно. — Я отключился.

Анализ обычной домашней пыли, читал я, выявляет наличие в ней целого ряда таких веществ, как окись кремния, оксиды алюминия и железа, окись магния, известь, оксид титана, щелочи...

Снова раздался гудок.

Уилкинз сказала:

— Шофер мистера О'Дауды хотел бы поговорить с вами.

— Скажи шоферу мистера О'Дауды, — сказал я, — что я не договаривался о поездке к его хозяину. Скажи ему, если его интересуют личные подробности, что мне не нужна работа. Мне нужен отдых. Скажи ему...

Уилкинз отключилась, без сомнения, испугавшись, что последуют более яркие выражения.

Через три секунды дверь в мою комнату открылась. Я поднял голову, и это, конечно, было смертельно. Удар был нанесен прямо промеж глаз.

Секунду-другую она молча смотрела на меня, пока я моргал, пытаясь отделаться от блеска в глазах. Затем она закрыла дверь и медленно прошла к столу. Ее одежда по-настоящему струилась, даже с присутствовавшим в ней очень приятным моментом маленького беспорядка. Это даже скорее был только намек на него. На ней было серое шелковое платье с крошечными золотыми и серебряными прожилками, на которых при каждом ее движении изгибались и вытягивались лучи света. Если вы можете представить платье, сшитое из воды с играющими на ней золотыми и серебряными солнечными зайчиками, то мне не нужно больше ничего говорить. В самом низу выреза на груди был маленький изящный бантик, похожий на готовую вспорхнуть бабочку.

Она сказала:

— Что все это значит? Я проделала такой путь до Лондона специально за вами.

Сделав усилие, я произнес:

— Если вы — шофер мистера О'Дауды, то на вас прекрасная униформа.

— Не будьте болваном. Я — его дочь Джулия.

Я встал. Я не стал бы этого делать перед шофером, но дочь миллионера — совсем другое дело. И даже если бы она не была дочерью миллионера, я бы все равно сделал это. Ей было немногим за двадцать, у нее были черные как воронье крыло волосы и ярко-вишневые губы. Ее лицо покрывал приятный загар, ее темные глаза смотрели вызывающе независимо, а приятно подчеркнутый подбородок предполагал наличие в ее характере такой черты, как упрямство. Ее лицо было красивым, немножко цыганским, но исполненным самоуверенного великолепия.

Она была выше меня, но меня это не беспокоило. Хорошая вещь в любом виде хороша. Я продолжал стоять, дрожа как пойнтер, ожидающий команды к началу охоты.

Она сказала:

— Красивое платье, не правда ли? Жак Фат.

— Не могу оторвать от него глаз, — сказал я. — Я — Рекс Карвер.

В ответ на мой упорно продолжающийся идиотизм она слегка подняла глаза и сказала:

— Я знаю. Но вы не совсем соответствуете тому описанию, которое дал Миггз. Кое-где смазаны грани.

— Осенью, — сказал я, — я всегда начинаю немного распадаться. Мой лучший месяц — май.

Она посмотрела на свои часы — я заметил мягкое поблескивание бриллиантовой оправы — и заявила:

— Я не могу ждать, да и мой отец тоже. Вы едете или нет?

— Я предполагал, — промямлил я, — поехать отдыхать.

— Вы выглядите так, — сказала она, — что вам, возможно, и нужен отдых. Я скажу отцу, что вы не можете ничем помочь. — Она повернулась к двери.

Я пересек комнату и взял свою дорожную сумку.

— Вы явно пытаетесь меня обидеть, — сказал я. — Но мне все равно. С вами я поеду куда угодно. — Я широко улыбнулся ей. Это стоило определенных усилий, но я подумал, что дело того стоит. — Джулия О'Дауда. Замечательное имя. Дикая ирландка с развевающимися под свистящими порывами ветра волосами и...

Она пошла к двери, говоря:

— Я — его падчерица. Меня зовут Джулия Юнге-Браун. И в машине вы сядете на заднее сидение. Я не люблю, чтобы на моем колене лежала чья-то рука, когда я веду машину. Хорошо?

— Хорошо, — сказал я.

Я покорно последовал за ней к выходу. Уилкинз посмотрела на меня с деревянным выражением лица.

Я сказал:

— Следующий раз, когда ты будешь использовать слово “шофер” в телефонном разговоре, называй пол. Меня уводят в рабство.

Джулия, идущая впереди, засмеялась. Это был замечательный звук, словно быстрый ручеек пробежал по камням.

Уилкинз сказала:

— Я позвоню миссис Мелд и скажу, что вы не вернетесь сегодня.

Это была не “Фейсл Вега”, а большой черный “Роллс”, немного походивший на катафалк и такой же тихий и спокойный на заднем сиденье как траурный зал. Рядом со мной, зажатая в серебряном кронштейне, находилась труба, ведущая в водительский отсек.

Когда мы проезжали по Вестминстер Бридж, я посвистел в трубу и сказал: — А что случилось с настоящим шофером?

Приставив к трубе ухо, я получил ответ:

— С Тишем? Он на рыбалке с моим отцом. Отчимом.

— Что там с этой украденной машиной? — спросил я.

— Что-то связанное с Зелией. У нее всегда что-то случается.

— Зелия?

— Моя сестра. Вам все расскажут.

— Куда мы едем?

— В Суссекс. Рядом с Седлзкомбом. Вы как раз успеваете к вечерней зорьке.

— Вечерней что?

Она проскочила между автобусом и бензовозом и затем сказала:

— Перестаньте разговаривать. Там на полочке перед вами есть журналы.

Я поковырялся немного и опустил полочку. Там были последние номера “Вог”, “Филда”, “Иллюстрейтид Лондон Ньюс”, “Плейбоя” и “Ривалля”. А также наполовину опустошенная коробка с сигарами “Боливар Пети Коронас”. Я закурил сигару и откинулся на сиденье с “Плейбоем”.

Когда мы выехали из города, она погнала машину так, словно жалела, что бог не дал ей крылья, и втайне надеялась, что если она поедет достаточно быстро, то машина, возможно, и взлетит. Любой, ехавший в машине, может быть, и не услышал бы тиканья часов в тишине, но он бы точно услышал, как мое сердце бьется о мое нёбо. Я начал сожалеть о своем поспешном решении. Симпатичная цыганка заходит в твою контору в платье от Фата, которое стоит почти столько же, сколько выкуренные тобою за год сигареты, вызывающе смотрит на тебя и вот ты, отбросив все благие намерения, снова за работой, вместо того чтобы отдыхать.

Я не пытался следить, куда мы едем. Но вся дорога заняла часа полтора. Наконец, мы свернули с шоссе, проехали через главные ворота парка, столбы которых были украшены каменными гончими псами, каждый из которых держал щит. Я не смог разобрать девиз на щитах, потому что мы ехали слишком быстро. Затем мы проехали около километра по парку. Впереди я увидел массив загородного особняка, но не успел хорошенько рассмотреть его, так как мы свернули с главной парковой дороги и поехали по боковой, между буками и елями, под которыми росли грязные, неприятно влажные на вид рододендроны.

Мы миновали деревья и боковая дорога закончилась большим круглым пространством для удобства разворота машин, за которым возвышался поросший травой вал.

Джулия развернула машину и остановилась. Пока я вылезал и подходил к ее двери, она продолжала сидеть на месте.

— Бодрящая поездка, — сказал я. — Тоник для нервной системы. Когда вы будетеставить ее в конюшню, хорошенько пройдитесь по ней щеткой и дайте ей горсть овса. Но не давайте ей пить какое-то время. Как-нибудь вы можете вывезти меня на “Фейсл Веге” и мы действительно хорошо проведем время.

Она задумчиво посмотрела на меня сверху вниз, а потом снизу вверх, словно я был предметом антикварной мебели, высоким комодом на ножках или чем-нибудь подобным, который, как она считала, может ей подойти, и затем сказала:

— В вас есть что-то. Совсем немного, и я боюсь, вы слишком много ставите на это что-то.

— Просто давно не было практики. Все, что мне нужно, — это несколько дней на свежем воздухе. Так где папа?

— Папа — это тот человек, с которым вам нужно быть чертовски любезным.

Я вдруг понял, что сорвало меня с уютного конторского кресла. Она была человеком, с которым можно обходиться и так, и так. Обойдись с ней неправильно, погладь ее против шерсти и перед тобой будет если не враг на всю жизнь (всегда надеешься на лучшее), то человек, который вычеркнул тебя из своей памяти. Но поведи себя с ней правильно, прикоснись к ней умелой, искусной рукой мастера, и тебя ждет усыпанный звездами карнавал. Но на это нечего было надеяться, пока не достигнешь пика своей формы.

Я подмигнул ей.

— Я уже имел дело с миллионерами. С ними легко, когда даешь им знать, что ищешь именно их деньги. Так где он?

— Наверху. Позвоните ему. Можете оставить свою сумку. Я отвезу ее в дом.

Она завела мотор.

Прежде чем машина тронулась, я спросил:

— А за что вы не любите своего неродного папу?

И тут я впервые получил, прямо и сполна: холодный взгляд темных глаз, явившийся следствием удивления, которое ей не удалось полностью скрыть.

Она нажала на педаль газа и “Роллс” стал удаляться от меня вдоль буковой аллеи.

Я закурил и поднялся по каменным ступеням на вал. Вал оказался дамбой, поросшей травой с одной стороны и облицованной бетонными плитами с другой. По ее верху шла коротко подстриженная дорожка. За дамбой простиралось искусственное озеро площадью примерно акров в тридцать. Вокруг озера росли сосны, а его дальний берег подпирал холм, усыпанный большими дубами. На этом дальнем берегу, у левого края дамбы располагались эллинг и пирс, который метров на двадцать врезался в озеро. В центре озера я увидел лодку, в которой находились два человека.

Я пошел по дамбе к пирсу. Пара голубей пронеслась над соснами, откуда-то из-за буков донесся голос фазана, утиный выводок поднялся с прибрежной отмели у дальнего конца озера. Место было красивым и, судя по дамбе, эллингу и пирсу, все это было сооружено недавно. О'Дауде это, должно быть, влетело в копеечку. Замечательно, подумал я, когда ты не можешь поехать на рыбалку в Ирландию или Шотландию, ты организуешь ее прямо рядом с домом.

Я прошел мимо эллинга на пирс. У пирса был пришвартован фиберглассовый катер с подвесным мотором. На конце пирса находился вертикальный деревянный шест, похожий на маленькую виселицу, на котором висел большой медный колокол. Я пару раз качнул его язык и по озеру прокатился звон. Я сел на край пирса, свесил ноги и стал ждать, пока подойдет лодка.

Двое в лодке не обратили на меня никакого внимания, хотя они, наверняка, слышали звон. Я продолжал сидеть, докуривая сигарету. Они слышали, они подгребут, когда будут готовы. Одну вещь невозможно сделать — поторопить миллионера. Если я возьму работу, решил я, я накину пять процентов за ожидание. Ондатра лениво выплыла из-под пирса и направилась к клумбам ирисов на берегу. Неподалеку от дамбы ласточка спикировала к воде и оставила на ней круг, напоминающий те, которые производит поднимающаяся к поверхности форель. Метрах в тридцати над соснами не спеша пролетела цапля с вытянутыми назад ногами — настоящая старая птичья аристократка. День был замечательный: солнце, облака, легкий ветерок, оставляющий на воде небольшую рябь. На озере один из рыбаков сделал пробный заброс, и солнце заиграло на мокрой лесе. Ожидание не тяготило меня, оно отвечало моему настроению. Я был почти в полном согласии с миром.

В следующее мгновение я чуть было не лишился всего этого.

Две вещи случились, как мне показалось, совершенно одновременно. Винтовочный выстрел и удар пули, вошедшей в колокольный шест сантиметрах в семи над моей головой. Отколовшаяся от шеста щепка пролетела мимо меня и стала опускаться на воду. Она еще не коснулась поверхности воды, а я уже бежал к эллингу — ближайшему укрытию.

Глава вторая

“Ночь, яркий факел и открыта

окошка створка для тепла любви”

Джон Китс

Прежде, чем я добежал до эллинга, неизвестный стрелок предпринял вторую попытку. Пуля прожужжала над головой, слишком близко, чтобы испытывать комфорт. Злой, испуганный и запыхавшийся, я укрылся за эллингом.

Я посмотрел на озеро. Те двое продолжали ловить, даже не взглянув в моем направлении. Из всех людей только рыбаки могут так увлеченно заниматься своим делом. Я высунулся из-за эллинга и осмотрел ближайший ряд сосен. К моему удивлению из-за деревьев показался человек в джинсах и куртке и побежал вдоль них. В руках у него была винтовка.

Я дал ему пробежать метров пятьдесят и последовал за ним, петляя вдоль внешнего ряда сосен, чтобы как можно меньше находиться на открытом пространстве. Местность стала плавно повышаться, сосны кончились и сразу за ними была калитка, сделанная из пяти прутиков.

Человек с винтовкой перемахнул через нее и остановился, чтобы что-то поднять из травы по ту сторону изгороди. Это был мотороллер. Он закинул винтовку за спину. Увидев это, я спуртовал. Я уловил движение его ноги, нажимавшей на стартер. Я был у калитки, когда он быстро отъезжал по ухабистой дорожке. Я перегнулся через калитку и наблюдал его отъезд, стараясь отложить в памяти номер мотороллера ГН 4839. Отъехав метров двадцать, он обернулся через плечо и посмотрел на меня. Я помахал ему и мерзавец помахал мне в ответ. Его лицо было черным как уголь.

Я медленно пошел назад к пирсу, размышляя, что я такого сделал, чтобы вызвать подобное к себе отношение. Насколько мне было известно, ничего. Когда я дошел до края пирса, лодка уже подходила к нему.

На веслах сидел маленький, похожий на мальчишку человек с лицом, напоминающим выжатый лимон. На шее у него висел полевой бинокль. Это, догадался я, был Тиш, шофер. Он был в рубашке и брюках, в углу его рта была зажата большая сигара, а на голове нахлобучена старая матерчатая шляпа, утыканная искусственными мушками. На корме, в удобном крестообразном сооружении сидел Кэван О'Дауда.

Пока лодка проходила последние пятнадцать метров, я успел хорошенько рассмотреть его. Ростом он был, решил я, где-то метр девяносто пять и одному человеку вряд ли бы удалось обхватить его. Да, забраться в спальный мешок было бы для него проблемой. Когда его создавали, вокруг, должно быть, валялось много ненужного материала, от которого они решили отделаться. Я определил, что ему где-то около шестидесяти. На нем был светло-голубой маскировочный костюм и резиновые сапоги. Его голова имела форму тыквы и, если бы проводился конкурс на самую большую голову, он бы, наверняка, получил приз. Как я смог заметить, у него практически не было шеи, а волосы были так коротко подстрижены, что напоминали налет рыжей пыли. Он был в темных очках, а в углу его рта была сигара. У него были огромные, покрытые золотисто-коричневым пухом руки, но, как я убедился позднее, когда он начал ловить, это были хорошие руки, умелые и чувствительные.

Когда лодка причалила к ступеням пирса, О'Дауда спросил:

— Вы — мистер Карвер?

— Он самый.

Он сделал вид, что не заметил моей иронии.

— Залезайте, — сказал он.

Пока я спускался по ступеням, он снял очки и я увидел, что у него были ярко-голубые глаза, слишком маленькие для его лица, которые утопали в многочисленных пухлых морщинах. Он был не только самым отвратительным миллионером из тех, кого я видел, но также и самым большим.

Я устроился на носу.

— На то же место, Кермод.

Тиш начал отгребать от пирса, а я начал наблюдать за О'Даудой из-за головы шофера.

— Замечательно, что вы приехали, — сказал О'Дауда. — И хорошо, что Миггз порекомендовал вас. Он, конечно, имеет с меня пару тысяч в год. Я нисколько не против. Настоящий парень, Миггз. Показалось, что мы совсем недавно слышали выстрел.

— Два, — сказал я. — Кто-то использовал ваш колокольный шест или меня в качестве тренировочной мишени. Я проводил его до края леса, и он уехал на мотороллере.

На большом лице не выразилось ни малейшего удивления.

Он только произнес: “Кермод”, и кивнул на корзину у ног шофера. Тиш перестал грести, порылся в корзине и через плечо передал мне флягу. Я отвинтил крышку и сделал глоток. Это, возможно, был “Курвузьер”. Я протянул флягу назад. Тиш принял ее одной рукой, а другой передал мне сигару и вернулся к гребле. Я закурил.

— Ловили когда-нибудь? — Хотя имя его было чисто ирландским, я не заметил никакого акцента. Если и было что-то, то скорее заокеанское. Канадское, может быть.

— Мой отец, упокой его душу, — сказал я, — научил меня привязывать мушку, когда мне было пять лет.

— И он был чертовски прав. Сколько рыбы было упущено из-за неумело завязанных узлов. Возьмите удилище Кермода.

Удилище лежало рядом со мной. Это было произведение “Харди”. Тиш ловил на большую лососевую мушку в сопровождении двух более мелких.

Я спросил:

— И что у вас здесь есть?

О'Дауда, уже приступивший к ловле, ответил:

— Радужная и пеструшка. И несколько гиллару. Знаете эту рыбу?

— Нет.

— Ирландская. Водится в озерах Мелвин и Эрне. Но она плохо берет.

Я отпустил лесу, сделал пару пробных забросов, чтобы почувствовать снасть — она была замечательной — и затем сделал заброс метров на двадцать. Неплохо, учитывая, что я год не брал снасть в руки. Я знал, что О'Дауда наблюдает за мной. Я понял, что О'Дауда был человеком, который наблюдал за всем и вся его окружавшими.

Тиш пустил лодку по ветру, и мы стали облавливать озеро на мокрую мушку. Через какое-то время я увидел быстрый бурунчик рядом с опустившимися на воду мушками и почувствовал резкую поклевку. Я подсек, леса натянулась и кончик удилища согнулся. Минут пять я вываживал рыбу, и затем она показалась, утомленная и поблескивающая плавниками, и Тиш подсачил ее. Это была радужная форель, взявшаяся на одну из мелких мушек. Прекрасный экземпляр, где-то около килограмма, подумал я. Я отцепил крючок и оглушил рыбу о борт лодки. Она лежала на дощатом настиле и ее пунцовая боковая линия ярко переливалась на солнце, но вскоре смерть взяла свое и она стала блекнуть. Я посмотрел на границу соснового леса. Мой несостоявшийся убийца мог запросто вернуться.

— Неплохо, — сказал О'Дауда. — Вам могут приготовить ее на ужин. Мой шеф-повар великолепно запекает рыбу с пармезанским сыром, имеющим потрясающий аромат. Но он ничуть не забивает аромат рыбы. Просто приятно подчеркивает его. Вы успели рассмотреть человека, который стрелял в вас?

— Нет, не успел. Прежде чем я смог приблизиться к нему на достаточное расстояние, он уже отъехал. Однако я подумал, что он может вернуться.

— Он не вернется.

— Рад это слышать.

— В любом случае он охотился не за вами. Ему был нужен я. Просто ошибся целью. Был плохо проинструктирован.

Мы были уже почти у самого берега, поросшего деревьями. О'Дауда сделал аккуратный заброс и мушки опустились на воду рядом с группой береговых лилий. Через мгновение он уже вываживал подсеченную рыбу и, наконец, в подсачке у Тиша заворочалась большая форель-пеструшка. Наблюдая за О'Даудой, я думал, насколько плохо должен быть проинструктирован человек, чтобы перепутать меня с ним. Если я возьму эту работу, размышлял я, то будет приплюсована существенная сумма за риск.

Мы проловили еще час. О'Дауда вытащил три пеструшки. Я поймал одну пеструшку, а затем зацепил что-то, что в итоге сломало мое удилище и ушло.

— Должно быть, крупная была, — сказал я.

— Вы немного поторопились, — заметил Кермод.

— Недостаток практики, — сказал О'Дауда. Затем он повернул голову в мою сторону и пристально посмотрел на меня. — Легко вытащить мелкую рыбу. А большую рыбу... ну, здесь элемент времени изменяется не в арифметической, а в геометрической прогрессии. Для большой рыбы требуется время и терпение. Вот почему я — миллионер. — Он засмеялся. Это был звук водяного потока, быстро заполняющего подземный тоннель. Мне не понравился этот звук и у меня возникло сильное ощущение, что и он сам мне не нравится.

О'Дауда посмотрел на свои часы и кивнул Кермоду. Тот нагнулся к корзине, вытащил переносной переговорник и произнес в него:

— Машину мистера О'Дауды. Через пять минут.

Он убрал переговорник на прежнее место, и мы погребли к пирсу.

О'Дауда заметил, что я смотрю на корзину, и сказал:

— Время и терпение, мистер Карвер. И постоянный контакт с внешним миром. Жизнь полна неожиданностей и непредвиденных обстоятельств.

Я не ответил. Я был, в принципе, согласен с данной философией. Но чтобы позволить себе исповедовать ее, нужно быть миллионером.

Когда мы подошли к круглой площадке у дамбы, там нас уже поджидал большой темно-синий многоместный фургон “Форд Зефир”. За рулем сидел маленький опрятный человек лет сорока. У него были небольшие топорщащиеся усы, крупные зубы и жесткие агатовые глаза, которые он увлажнял, постоянно моргая. Нас не представили друг другу, но из разговора я понял, что его зовут Денфорд и что он — секретарь О'Дауды.

По дороге к особняку произошел лишь один небольшой разговор между О'Даудой и Денфордом.

— Я хочу получить исчерпывающую информацию относительно того, как этот парень попал вовнутрь, Денфорд, — сказал О'Дауда.

— Это общественная верховая тропа, сэр. — Его голос, даже в разговоре с О'Даудой, был отрывистым и резким, как и со мной по телефону. — У нас нет законных прав, чтобы закрыть ее.

— Тогда найдите какой-нибудь другой способ.

И точка. Миллионерово решение. Нет законных прав — найдите какой-нибудь другой способ.

Особняк был большим квадратным каменным строением. По небольшому створчатому проходу мы попали во внутренний двор, вымощенный крупной брусчаткой, через который проходила узкая, слегка приподнятая дорожка. На ее балюстраде через каждые несколько метров стояли классические обнаженные скульптуры, главным образом, женские, с невыразительными лицами и большими бедрами. За входными дверями из красного дерева, которые, как я узнал позже, были укреплены стальными вставками, находился вестибюль. О'Дауда и я вошли в лифт, поднялись на два этажа и оказались в длинной картинной галерее. Нас ожидал слуга, и О'Дауда дал ему указание проводить меня в отведенную мне комнату. Он кивнул мне и пошел в направлении, противоположном тому, в котором двинулся слуга. Я последовал за слугой, осторожно ступая по идеально отполированному полу, чтобы не поскользнуться.

— Ужин, — уходя, сообщил мне слуга, — будет через час.

— Лучше оставьте мне карту данного места, иначе я заблужусь.

— В этом нет необходимости, сэр. — Он ушел.

У меня была спальня и ванная. Из окна спальни был виден парк. За окном находился небольшой балкон, но для шезлонга места было достаточно. Стоя на балконе, я узнал, что все остальные комнаты в этом крыле имеют такие же балконы.

На убранной кровати были разложены мои брайтонские пижама и халат. На невысоком трюмо лежали сигареты и на серебряном подносе стояли стакан, графин с водой, содовая, лед и четыре бутылки. Ковер издавал легкие свистящие звуки при каждом моем шаге. На стенах висели две акварели, на которых были изображены рыбные угодья, и каждый предмет имел на себе хорошо ухоженный налет времени. Ванная была наполнена сверканием хрома и мрамора, а туалетный бачок издавал при спуске воды тихий вздох. Банное полотенце было таким большим, что управиться с ним, требовался второй человек. Я закончил осмотр всей этой роскоши и вернулся к серебряному подносу, чтобы налить себе виски с содовой. Под бутылкой содовой лежал маленький клочок картона, на котором чернилами было написано следующее послание:

“Я хочу прийти и поговорить с вами сегодня поздно вечером: поэтому не кричите, когда я зайду.

Джулия”.

Я сделал глоток и посмотрел на окутываемый сумерками парк. У Тиша Кермода был полевой бинокль. Он вполне мог видеть человека, выбегавшего из леса. Бинокль был очень не плохим и они могли видеть ровно столько же, сколько и я. И, судя по адресованному Денфорду вопросу О'Дауды, о происшествии было сообщено в дом по радиосвязи. Если эти две пули предназначались О'Дауде, то он проявил завидное спокойствие по отношению к происшедшему. Если же они предназначались мне, то он проявил завидную бесцеремонность по отношению к гостю. Но так как он был миллионер, подумал я, он уже давно перестал по-человечески нормально реагировать на ненормальные события. Но эта мысль не добавила мне радости. И какого черта нужно Джулии?

Я допил виски с содовой, и снял с находившегося у кровати телефона трубку. Это был внутренний телефон и откуда-то, возможно, из какого-нибудь подвального помещения, женский голос спросил меня, чем мне можно помочь. Я назвал телефон Миггза. Девушка сказала, что перезвонит мне, и я направился за второй порцией виски.

Голос Миггза я услышал минуты через три. Он начал со своего обычного подшучивания, но я оборвал его и он сразу понял, что для шуток не время и не место. Я был готов поспорить, что любой телефонный разговор, ведущийся из этого дома, прослушивается, а уж разговоры гостей моего положения — на сто процентов.

Я сказал:

— Попробуй узнать для меня что-нибудь об одном мотороллере, модель не знаю, номер ГН 4839. Габби из Ярда тебе поможет, а ты сообщи Уилкинз.

— О'кей. Будет сделано.

Я повесил трубку и пошел в ванную. Выбор моющих средств был очень широк. Я остановился на “Флорис 89” и отмокал целых полчаса.

На нем была зеленая домашняя куртка, просторная белая шелковая рубашка с расстегнутой верхней пуговицей, клетчатые брюки и шлепанцы из черной лакированной кожи. В одной руке он держал бокал с бренди, в другой — сигару. Я сидел напротив, вооруженный тем же, только моя сигара была меньшего размера (мой выбор) и в моем бокале было меньше бренди (а наливал он), чем в его.

За мной пришел слуга и проводил меня в столовую, небольшую личную столовую О'Дауды, располагавшуюся рядом с его кабинетом, где мы вдвоем и ужинали. Прозрачный суп с шерри, форель, слегка приправленная пармезанским сыром, с прекрасным “Мерсо”, а затем филе говядины с веточками шпината и жареным картофелем и кларет, который был настолько хорош, что мы прикончили его вдвоем. Он ел и пил гораздо больше меня, но я полагаю, что с его размерами это было вполне оправдано. Кроме того, было очевидно, что он просто наслаждается прелестями стола ради них самих. Я был уверен, что О'Дауда — человек, который наслаждается практически всеми прелестями цивилизации ради самих этих прелестей, что, конечно, делало его опасным для любого, кто бы встал на пути достижения этих благ. Во время ужина он говорил о рыбалке и своих многочисленных особняках. Я же не произнес ни одного слова. Я просто слушал и думал, когда же он, наконец, перейдет к делу. О'кей, у него был этот дом, дом в Лондоне, еще один в Каннах, шато в предместьях Эвьена, квартира в Париже, рыболовные угодья на одной ирландской реке, охотничьи угодья площадью в несколько тысяч акров в Шотландии и, Боже, поместье на Багамах, куда он ездил играть в гольф и ловить крупную морскую рыбу. Ну, разве не прекрасно жить, имея все это! Он не сказал этого, но эта мысль присутствовала. Кларет размягчил меня, и я, естественно, почувствовал зависть. А почему бы и нет? Я ничуть не против богатства. Мне бы хватило и трети того, что имел он, чтобы быть счастливым до конца дней своих. Я и так был счастлив, но еще немного деньжат скрасили бы унылость утренних часов по понедельникам. Я должен еще добавить, что он упомянул о шести автомобилях, стоящих в гараже данного поместья и о еще большем их количестве в других местах; так почему его беспокоит пропажа какого-то “Мерседеса 250SL”? Для него эта потеря была равнозначна потере велосипеда.

Удобно расположившись в своем кресле — его клетчатые штаны приподнялись немного, обнажив небольшие участки больших белых ног над собравшимися складками черными шелковыми носками — он сосредоточил на мне взгляд своих крошечных, заплывших жиром глазок и заметил:

— Вы, кажется, не спешите перейти к делу.

Я сказал:

— У меня нет к вам никаких дел. У вас есть дело ко мне. Если бы оно не терпело, вы бы облегчили душу еще на озере.

Какое-то время он обдумывал мое заявление, решая, нравится оно ему или нет и, так и не решив, произнес:

— Миггз дал вам хорошую характеристику.

— Для того и существуют друзья, — сказал я. — Но иногда они преувеличивают.

— Сколько вы зарабатываете за год?

Забавно. И миллионеры не могут уйти от этого.

— Меньше, чем вы тратите на рыбалку и охоту, но если вы будете моим клиентом, то я надеюсь, что этот год будет урожайным.

Прежде чем рассмеяться, он обдумал и этот ответ. Затем, к моему удивлению, он дружелюбно сказал:

— У вас стандартное представление о миллионерах, не так ли? И вы выбрали один из двух стандартных ответов. Грубый и наплевательский. Другой — жаждуще раболепный. Мне надоели оба. Почему просто не быть самим собой?

— Вы просите о невозможном. Но я прошу прощения, если это прозвучало грубо. Почему просто не рассказать мне, что за дело, и не позволить мне начать работу... если я, конечно, возьмусь за это дело.

— Вы возьметесь за него, иначе вас бы здесь не было. Дело простое. Я потерял автомобиль. Точнее, “Мерседес-Бенц 250SL”. Регистрационный номер — 828В9626. Красный седан модели шестьдесят шестого года...

Он продолжал говорить, а я думал, что я сам не отказался бы от такого. Они продавались в Англии и стоили около трех тысяч фунтов. Элегантная, с четкими линиями машина, предназначенная для острой езды, современная, но эта современность не из тех, что проходят и быстро уходят, со смелыми техническими современными решениями... Я мог бы услышать все это из уст Миггза, если бы он продавал эту модель.

— Она пропала где-то между Каннами и Эвьеном. За рулем была моя падчерица Зелия. Это случилось две недели назад.

Он замолчал и выпустил облако сигарного дыма.

— Вы сообщили в полицию?

— Да. Но я не верю в их успех. У них по горло других дел. Они будут ждать, пока не всплывет где-нибудь... а если не всплывет, тогда...

Он пожал плечами.

— А если она не всплывет, это разобьет ваше сердце? Я полагаю, она застрахована от кражи?

— Да.

— Тогда почему вы так хотите вернуть эту машину?

— Скажем, просто хочу. Я не люблю терять вещи. Я хочу ее вернуть и хочу узнать, у кого и где она была. Все подробности.

Мы посмотрели друг на друга через неподвижную пелену сигарного дыма.

Я сказал:

— Вам нужно что-то еще.

Он улыбнулся мне, согревая бокал бренди в своих больших ладонях.

— Возможно.

— Вам нужно что-то, что находилось в машине.

— Очевидно.

— Спрятано в ней?

— Да, Миггз был прав, говоря о вас.

— Забудьте Миггза. Это и ребенку понятно. Ваша дочь знала, что в машине что-то спрятано?

— Нет.

— А сейчас знает?

— Нет.

— А ваша вторая дочь?

— Нет. И я не хочу, чтобы им это стало известно. Это не имеет к ним никакого отношения.

— Мне скажут, что спрятано в машине?

— Нет, если это не будет абсолютно необходимо для ее розыска. Теперь задавайте второй вопрос, мистер Карвер.

— Какой именно?

— Является ли то, что спрятано, чем-либо незаконным, запрещенным законом, скажем, наркотиками, золотыми слитками, бриллиантами и тому подобным?

— Ну, допустим.

— Там нет ничего, что бы заинтересовало полицию. Нечто очень личное. Скажем, документы.

— Вы сообщили полиции об этих спрятанных документах?

— Нет.

— Почему?

— Потому что, хотя полицейские организации и прекрасны, если они узнают, что мне нужна машина из-за спрятанных в ней документов, этот факт может просочиться за пределы их расследования, а я не хочу, чтобы знали, что мне наплевать на машину, а нужны только документы. Чем меньше людей знает об этом, тем лучше. Еще бренди?

Я отрицательно покачал головой. Он наполнил свой бокал.

— Где, — спросил я, — все это случилось?

— Где-то по дороге из Эвьена в Канны. Денфорд сообщит вам все известные ему подробности. Но чтобы узнать все детали, вам придется увидеться с Зелией. Я надеюсь, вам удастся узнать у нее больше, чем это удалось мне.

— Почему вы так думаете?

— Хотя я ее очень люблю, она меня очень не любит. Но известно, что по пути в Канны она остановилась в отеле. На следующий день она выехала... через сорок восемь часов она появилась в Каннах без машины.

— И каким было ее объяснение?

— Никаким.

— У нее есть язык. И у нее должно быть объяснение.

— Но только не у Зелии. Она абсолютно ничего не помнит из того, что произошло в эти сорок восемь часов.

— Вы этому верите?

— Я пригласил двух ведущих французских специалистов по амнезии, чтобы они обследовали ее. Они подтверждают, что у нее потеря памяти.

— Люди иногда забывают, потому что правда слишком неприглядна, чтобы вспоминать ее.

— Именно.

— А почему вы думаете, что она откроется мне?

— Я не знаю, откроется она или нет. Если нет, то тогда ваша задача усложняется... Но если она не потеряла память, у нее может с языка сорваться что-нибудь, что может пригодиться в деле. Я хочу, чтобы это сделали вы. Я думаю, что вы именно тот человек, который может сделать это.

— Потому что Миггз рекомендовал меня?

— Первоначально, да. После этого я навел еще кое-какие справки. Они полностью подтвердили слова Миггза. У вас есть свои слабости — некоторые из которых, должен сказать, я разделяю — но если вы беретесь за дело, вы не нарушаете взятых обязательств. Верно?

— Если деньги хорошие.

— Вы можете назвать свои условия. Определите это с Денфордом. Я даю вам карт-бланш на все расходы, пока вы работаете на меня. Сюда входит все, включая любые передышки и развлечения, необходимые вам для поддержания хорошей формы. Кроме того, я добавлю тысячу фунтов премиальных, если вы найдете машину и документы.

— Даже если они, возможно, будут и не в машине?

— Совершенно верно. Но я думаю, они там. Возможность случайного обнаружения исключена.

— Зачем перевозить важные документы в машине, за рулем которой была ваша дочь, которая понятия не имела о их существовании? — спросил я.

Он улыбнулся.

— Потому что они важные.

— Вы могли бы послать их из Эвьена в Канны заказной почтой.

Улыбка стала шире.

— Ну, мистер Карвер. Не станете же вы говорить мне, что никогда не слышали о пропажах почтовых отправлений.

— И машину могут украсть.

— Жизнь полна неопределенностей. Можете вы назвать верный способ пересылки ценной вещи из одного места в другое?

— Нет. Нет, если кому-то еще нужна эта ценная вещь или пачка документов.

— Именно.

Я встал.

— Сколько людей знали, что вы собираетесь пригласить меня сюда?

Он тоже встал.

— Я, Джулия, Тиш Кермод, Денфорд, несколько человек из прислуги и, конечно, Миггз. И два-три человека, у которых я справлялся о вас. А что?

— То, что меня не покидает чувство, что сегодняшние две пули предназначались мне.

— Уверяю вас, что не вам.

— Почему вы так в этом уверены?

— Потому что за последний месяц было три телефонных звонка с угрозами моей жизни. А сегодня вечером, сразу после нашего возвращения был четвертый. Звонил мужчина. Если я точно помню слова, сказано было следующее: “Сегодня тебе повезло. Но я достану тебя, ублюдок”.

Он широко улыбнулся. Конечно, он мог наврать.

— Кажется, это вас не беспокоит.

— Возможно, я не показываю этого, мистер Карвер, но меня это беспокоит. Мне нравится жить. Но в любом случае, покушение на мою жизнь не имеет никакого отношения к нашему делу. Вы хотите поговорить с Денфордом сейчас или утром?

Я посмотрел на часы. Было уже за полночь.

— Он, наверное, уже спит.

— Я всегда могу поднять его.

Конечно, если ты — миллионер, какое тебе дело до чьего-либо сна. Но в эту ночь мне не хотелось смотреть в те моргающие агатовые глаза.

— Лучше утром.

— Хорошо. Но прежде чем уехать, возьмите у Денфорда список моих передвижений на следующей неделе. Я хочу, чтобы вы сообщали мне о ходе поисков как можно чаще. — Он осушил свой бокал и подмигнул мне. — Я, большой человек, мистер Карвер. И у меня большие аппетиты. Я люблю жизнь и я готов любить людей. Но я — миллионер. И на самом деле меня никто не любит.

— Я не думаю, что эта мысль не дает вам спать по ночам.

Впервые с явно ирландским акцентом, он произнес:

— Ты чертовски прав, парень.

Как только моя голова коснулась подушки, я выключился. Проснулся я через два часа. Какое-то время я лежал, пытаясь определить, где я и что меня разбудило. Затем через открытое окно балкона в комнату упал луч фонарика. Луч исчез, и на фоне серого ночного неба я увидел какую-то фигуру, подходящую к окну и влезающую в него. Через мгновение я услышал, как скрипнуло кресло и женский голос произнес:

— Черт бы побрал это дурацкое кресло.

Я вспомнил записку Джулии, сел в кровати и включил лампу.

Она стояла у окна, одной рукой опираясь на спинку кресла, а другой — потирая левую лодыжку. На ней было короткое вечернее платье и ее волосы были взъерошены.

Она сердито посмотрела на меня и сказала:

— Вы же знали, что я приду. Зачем вы поставили здесь это чертово кресло?

— Оно стояло там с момента моего прихода. И как сегодня была переправа через балкон — бурная?

— Говорите тише.

Джулия повернулась и задернула на окне занавески. Затем она подошла и села на край кровати. Даже в моих полных сна глазах она выглядела прекрасно. Она поджала левую ногу и снова стала потирать лодыжку. Нога была замечательная.

— Можно я сделаю это за вас? — сказал я.

— Сидите на месте.

— “Ночь, яркий факел и открыта окошка створка для тепла любви”.

— Что это, черт возьми?

— Китс. Я испытываю слабость к нему и некоторым другим. А когда я в замешательстве, я всегда опираюсь на поэзию.

— Обопритесь на свою подушку и не шевелитесь.

Я повиновался, закурил и бросил зажигалку и сигарету ей.

Даже просто смотреть на нее было удовольствием. В ней все еще присутствовало то, что нокаутировало меня в моей конторе, и я понимал, что бороться с этим бесполезно. По сравнению с большинством девушек, которых я знал, она, несомненно, принадлежала к классу “люкс”. Те заслуживали лишь поездок по окольным дорогам, с этой же, если бы у меня нашлись силы, можно смело отправляться в первоклассный круиз. Когда она зажгла сигарету, я спросил:

— Зачем этот таинственный ночной визит?

— Вы не знаете этот дом. Это — тюрьма. Ультрасовременная. Оснащенная всеми средствами защиты. Идешь по коридору и за тобой следит телеглаз или что-нибудь еще. Открываешь дверь и в подвальном помещении загорается красная лампочка. Ночью никто не может подняться выше первого этажа без специального ключа для лифта.

— У миллионеров — привычки феодалов. Но вы ведь не бедная девушка, попавшая в беду, правда?

— Я хочу поговорить с вами... серьезно.

— Начинайте.

— Почему вы спросили меня, за что я не люблю своего неродного папу?

— Просто так, чтобы завязать разговор.

— Врун.

— А что вы имеете против него?

— Ничего. Он великодушен и добр.

— Ну и хорошо. Могу я вернуться ко сну?

Она подошла к трюмо, взяла для себя пепельницу и затем снова устроилась на конце кровати, поджав под себя ноги.

— Почему, — спросила она, — он так хочет вернуть свой “Мерседес”? Он застрахован, и видит бог, у нас хватает машин.

— Он хочет вернуть его. И пока он платит за эту работу деньги, мне этого достаточно.

Она вытянула ногу в нейлоновом чулке и поиграла пальцами.

— Хотите сказать, что не намерены обсуждать детали этого дела?

— Да.

— Потому что он просил вас об этом?

Чтобы переменить тему и все еще не понимая цели ее визита, я сказал:

— Расскажите мне о Зелии.

— Зачем?

— Я собираюсь встретиться с ней. Я собираюсь выяснить подробности того, как, где и, возможно, почему она потеряла машину. Пока, как мне сказали, она рассказала не слишком много. Потеря памяти, как она говорит.

— Да, правильно. Ее пытались лечить, но это не помогло.

— Это никогда не помогает, когда люди не хотят вспоминать.

— Почему, черт побери, вы так говорите? — В ее глазах промелькнула высоковольтная вспышка гнева.

— Просто общее наблюдение. Она младше вас?

— Почти на два года.

— А что ваша мать... разве она не может узнать у нее что-нибудь?

— Мама умерла несколько лет назад.

— Понимаю. Вы ведь любите Зелию, правда?

— Конечно, люблю. Она — моя сестра. — Ее искренность не подлежала сомнению. С другой стороны, не подлежало сомнению сильное, почти страстное, защитное чувство, которое исходило от нее, когда она говорила о своей сестре.

Я сказал:

— Прежде чем мы перейдем к истинной причине вашего визита, как вы думаете, сможете вы ответить на несколько вопросов, касающихся Зелии, не пытаясь откусить мне голову, если я задену вас за живое?

В ее глазах на секунду показалось упрямство, затем взгляд смягчился и она сказала:

— Я попробую.

— Отлично. Вы хорошо знаете Зелию, у вас с ней близкие отношения?

— Да.

— Она потеряла эту машину и свою память. Как вы думаете, она действительно знает, что произошло, но не говорит, чтобы досадить О'Дауде... скажем, в отместку за что-либо?

Я не попал, но был близок к этому. Я понял это по движению ее тела и вздернутому подбородку, пока она обдумывала мой вопрос.

— У нас обеих не очень хорошие отношения с отчимом, но я уверена, что причина не в этом. Она действительно потеряла память и... Хорошо, я согласна. Я думаю, она не хочет вспоминать.

Я мог бы решительно продолжить движение в этом направлении, но мне это показалось неразумным, потому что я почувствовал, что если я это сделаю, мне, возможно, больше ничего не удастся узнать у нее, а мне было нужно еще много чего, если я собирался в итоге получить тысячефунтовую премию О'Дауды. Корыстно, но что поделаешь. Я работаю за деньги.

— Сколько раз О'Дауда был женат? — спросил я.

— Два. Со своей первой женой он расписался в одна тысяча девятьсот двадцать шестом году. У них был сын. Она умерла через десять лет.

— Сын — это тот, которого убили на глазах Миггза?

Она кивнула.

— Ему было девятнадцать. Он рано ушел в армию, скрыв свой настоящий возраст. Я думаю, он был единственным человеком, которого О'Дауда действительно любил.

Я не стал комментировать вслух, что она так же, как и я, называла его О'Дауда.

— А потом?

— В пятьдесят пятом он женился на моей маме. Она была вдовой. Зелии тогда было двенадцать, мне — четырнадцать.

Она посмотрела на меня, ожидая моего следующего вопроса. Я не задал его. Я сосредоточился на созерцании. Вот она сидит передо мной — ее волосы слегка растрепаны, цыганские глаза огромны и бездонны, а ее поза вызвала бы у Гойи страстное желание раздеть ее и нарисовать. Я понимал, что ей очень не хочется переходить к главному пункту ее визита.

Я спросил:

— А в социальном плане какую жизнь ведет Зелия? Я имею в виду: она дружелюбна, общительна? У нее хорошие отношения с мужчинами? Много друзей?

Она покачала головой.

— Она вся в себе. Она очень красива, но мужчины ее не интересуют.

— Тогда в чем проблема? — сказал я. — Что вы тогда здесь делаете?

Она нахмурилась.

— Я вас не понимаю.

— Нет, вы понимаете. Вы уже давно подаете мне сигналы. Может быть вы не хотите выразить это словами. Вы бы хотели, наверное, чтобы я сказал об этом. Хорошо, она потеряла машину. Возможно, у нее ее украли. Возможно, она продала ее. Да мало ли что могло случиться. Но ничто подобное не заставило бы ее скрывать это от О'Дауды... кроме одного. И это одно — что-то, связанное непосредственно с Зелией, что-то, что случилось лично с ней и что она не хочет никому рассказывать. Даже вам... хотя, мне думается, вы догадываетесь, что это могло быть. Правильно?

— Откуда вы можете это знать?

Я пожал плечами.

— По работе мне приходится уже довольно длительное время копаться в грязи. Я знаю расклад. Дочки миллионеров ни о чем не беспокоятся. Деньги могут поправить все. Кроме одного — их оскорбленного достоинства, позора, страданий и тому подобного. Так о чем вы хотите попросить меня?

Какое-то время она молчала, затем сказала:

— Я думаю, что я, возможно, ошибалась, оценивая вас. Я не знаю, откуда вы могли все это узнать, но вы все знаете. Да, я хочу, чтобы вы сделали одну вещь. Именно поэтому я здесь и пришла сюда таким странным способом. Я не хочу, чтобы он узнал. Ради Зелии, я просто хочу, чтобы вы сказали, что вы не можете взяться за эту работу. Я просто хочу, чтобы ее оставили в покое. Эта работа ничего для вас не значит. Вы найдете себе другую. Но я не хочу, чтобы Зелии причинили боль.

— И в частности вы не хотите, чтобы я выяснил, что произошло, и передал эту информацию О'Дауде.

— Конечно, не хочу. Это бы погубило Зелию.

Я зажег вторую сигарету.

— Вы даже готовы заплатить мне, чтобы я отказался от этой работы?

— Конечно. Ведь вас интересует именно это? Деньги.

— Покажите мне человека, которого они не интересуют. Но меня еще интересует логика.

— Что вы имеете в виду?

— Если я отбрыкнусь от этой работы, то О'Дауда наймет кого-нибудь другого. Ведь когда ему что-то нужно, он это получает, не так ли?

— Если бы деньги могли помочь, он бы изменил погоду на свой лад, и к черту все урожаи.

Сердитым движением она соскользнула с кровати и стала искать свои туфли.

— Тогда вам придется иметь дело с кем-то другим. О'Дауде нужна эта машина. И может так случиться, что перед вами появится кто-то, кто, в отличие от меня, не будет благоразумно осмотрителен. Кто-то, кому будет наплевать на Зелию. Возможно, он даже найдет это очень смешным.

— Вы просто хотите сказать, что не собираетесь отказываться от хорошей работы.

— Возможно. И плохо, что вас это так возмущает. Я собираюсь найти ему машину. Это означает, что мне, возможно, придется выяснить, что произошло с Зелией в те сорок восемь часов. Но это не означает, что я должен буду кому-либо рассказать об этом. Ни вам, ни О'Дауде. Моя задача — найти машину. Маленькое печатное примечание в самом низу бланка договора гласит, что я не обязан сообщать детали всех моих операций или разглашать конфиденциальную информацию и ее источники. Это вам подходит?

Она посмотрела на меня сверху вниз, решая, видимо, оставить ли ей все как есть и перестать обращать на меня внимание или устроить мне разгон. Не потому, что у нее накипело против меня, а потому, что она беспокоилась за Зелию, как она, возможно, всегда беспокоилась за нее; потому, что она защищала ее, как она, возможно, всегда защищала ее, и просто потому, что она хотела скинуть с себя весь груз эмоций, устроив кому-либо первоклассный скандал, чтобы потом чувствовать себя лучше.

— Выбора у меня нет, не так ли?

— На самом деле он у вас есть. Я только что его назвал... и вы можете его сделать. Либо вы имеете дело со мной, либо с другим парнем, который займет мое место. Ну, так как?

Где-то в парке закричала сова, и мое лицо приняло выражение суровой индейской непроницаемости. Ночной бриз шевелил занавески, и прекрасная ундина смотрела на меня, словно решая, какой кинжал воткнуть в мое сердце. Затем она сказала:

— Если вы причините Зелии боль, я найду способ ответить вам тем же.

Я широко, по-мальчишески улыбнулся ей.

— Справедливо. И спасибо вам за вотум доверия.

Она подошла к окну и взяла фонарик. Мне нравилось, как она двигалась. Вообще, мне нравилось все, что она делала, даже когда она злилась на меня, но с личной точки зрения — я не стал бы обманывать себя — наши отношения завязывались не лучшим образом. Это было неприятно, потому что в кои-то веки я встретил человека, с которым предпочел бы завязать более хорошие отношения.

У окна она сказала:

— Вы не хотите выключить лампу? — Она уже взялась за занавеску, чтобы отдернуть ее.

— Зачем?

— Затем, что по ночам вокруг дома прогуливаются два охранника. Я не хочу, чтобы за моими балконными перемещениями наблюдали зрители.

Я выключил лампу, услышал звук раздвигаемых занавесок, почувствовал дуновение свежего ночного воздуха и увидел, как ее фигура скользнула в длинный прямоугольник серого ночного неба. Я лег и стал думать о миллионерах, о том, как спокойно О'Дауда был готов вытащить из постели Денфорда в первом часу ночи, и как он налил себе больше бренди, чем мне, о дюжине машин и почти таком же количестве домов, о тетеревиных охотничьих угодьях и торфяных ирландских озерах и об общественной тропе к озеру, которую нужно как-то закрыть... и я думал, как здорово было бы быть миллионером и не копаться в чужом дерьме, и иметь под рукой кучу подхалимов, которые готовы в любую минуту убрать твое. А затем я подумал о Зелии, у которой совсем не было времени на мужчин. Это не понравилось матушке-природе и, я готов был спорить, она, как водится, выбрала подходящий момент, чтобы исправить положение. А затем я заснул и мне снилось, что я иду по Макджилликаддиз Рикс с Джулией. Ветер и дождь, а наши сердца поют одну и ту же песню. По крайней мере, мои сны меня не обманывают.

Завтрак был доставлен мне прямо в постель моим вчерашним слугой. Я повернулся, сел, и моему затуманенному взору предстал томатный сок, два крутых яйца на тосте, кофе, джем и все остальное.

Слуга сказал:

— Доброе утро, сэр.

— Я так не думаю, — ответил я.

Он посмотрел на меня в недоумении.

Я пояснил:

— Я еще не видел ни одного доброго утра, начинающегося в шесть тридцать.

Помпезно, словно он зачитывал правило клуба, которое каждый его член должен знать наизусть, он произнес:

— Мистер О'Дауда, сэр, верит в раннее пробуждение. Завтрак всегда подается между шестью тридцатью и семью часами.

Я снова лег и кивнул на поднос.

— Унесите это и принесите опять без четверти восемь. И я люблю яйца всмятку, а не вкрутую. Варить две с половиной минуты. А если мистер О'Дауда следит за временем утреннего приема пищи, скажите ему, что так как у меня язва, доктора запрещают мне вставать и принимать пищу раньше семи сорока пяти.

Я повернулся и погрузился в легкий сон, полный неприятных видений по поводумиллионеров.

Я получил свои яйца всмятку в точно назначенное мною время.

В начале десятого я был у секретаря. Денфорд был не в настроении. Он, вероятно, уже выполнил весь объем дневной работы. Я изо всех сил старался поменьше смотреть на него, потому что для меня было еще слишком раннее утро, чтобы созерцать его постоянно моргающие, холодные агатовые глаза, крупные зубы и щетку усов, всю в желтых никотиновых пятнах. Мы оба инстинктивно поняли, что никогда не понравимся друг другу, что во многих отношениях было хорошо. Мы четко знали свои места и не стали тратить время на идиотскую чепуху признаний в братской любви.

Он уклонился от прямого ответа на мои условия, но я сделал резкий выпад и он их принял.

Он дал мне список передвижения О'Дауды, адреса и все остальное на две последующие недели, и напротив двух пунктов он поставил красную звездочку. Это были названия отелей, и если он мне понадобится, то мне следует установить личный или телефонный контакт в любое время до восьми вечера. После восьми его ни в коем случае нельзя беспокоить.

— Почему? — спросил я.

Денфорд пропустил мой вопрос мимо ушей.

Он описал мне продвижение Зелии на “Мерседесе” от Эвьена — то, что им было известно — и назвал ее настоящее местопребывание — яхта О'Дауды в Каннах.

Я спросил:

— Вы действительно считаете, что она утратила память?

Он ответил довольно жестко:

— Если мисс Зелия говорит, что это так, значит так оно и есть. У меня еще не было случая усомниться в ее словах.

— Приятно слышать. Кстати... какие у нее отношения с отчимом?

Он подумал какое-то время, затем сказал резко:

— Неважные.

— А какие отношения с ним были у ее матери?

Что-то шевельнулось в нем, мимолетно, но очень сильно, и я не мог не заметить продолжительную дрожь борьбы с этим шевелением, пока он пытался обуздать его.

— Я не понимаю, какое отношение к делу имеет этот вопрос. Вас нанимают, чтобы вы нашли машину.

— Что подразумевает выяснение причины утраты мисс Зелией памяти, которая могла явиться следствием множества вещей. Однако давайте поговорим о машине, раз вы не хотите обсуждать семейные отношения О'Дауды.

— Не хочу, — сказал он.

Он подробно рассказал мне о “Мерседесе”, дал его цветную фотографию, а также список заграничных банков, получивших уведомление о моей персоне, куда я мог обратиться за наличными. Затем он встал, давая понять, что со мной у него все. И хотя я собирался задать ему несколько вопросов об О'Дауде, его деловых интересах, я решил не делать этого. Я мог получить эту информацию и в другом месте. Поэтому я тоже встал и направился к двери. Открывать ее для меня он явно не собирался.

У двери я сказал:

— А что вы собираетесь делать с общественной тропой?

Впервые, и не потому, я был в этом уверен, что он проникся ко мне, в нем появилось что-то человеческое.

— Если вы думаете, мистер Карвер, что работать на такого человека, как мистер О'Дауда, — приятное времяпровождение, выбросите эту мысль из головы. Ему нужны результаты.

— И неважно, как они получены?

Он быстро моргнул, словно я неожиданно зажег слишком яркий свет, и сказал:

— Обычно, да. — Он посмотрел на свои часы. — Кермод отвезет вас на станцию. Вы спокойно успеваете на 10.10.

Я приоткрыл дверь.

— Кермод, — сказал я, — отвезет меня в Лондон. Иначе работа отпадает. Да или нет?

— В таком случае, да, — ответил он.

Кермод отвез меня в Лондон на фордовском фургоне. Я сидел рядом с ним, и он всю дорогу говорил о рыбалке, лошадях, охоте, женщинах и политике. Больше всего он говорил все же о рыбалке и ни единым словом не обмолвился об О'Дауде, и это было не просто уважение и восхищение. Тиш Кермод был человеком О'Дауды до самого кончика сигары последнего, которую он курил.

Я зашел в контору почти в полдень. Мне пришлось пользоваться своим ключом, потому что Уилкинз не было. Где она, я не знал. Отпечатанная на машинке записка сообщила: “Вернусь после обеда”.

На моем столе лежала четвертинка бумажного листа, на котором ею были напечатаны три следующих сообщения:

1. От Миггза, девять тридцать. Следующая информация, полученная им от Гаффи (Ярд). Владелец мотороллера ГН 4839 Джозеф Бована. Из Западной Африки. Фентиман Роуд, Маршкрофт Вилла, квартира 2.

2. От Миггза, десять тридцать. Гаффи сообщает о докладе Суссекской полиции. Джозеф Бована, находившийся за рулем мотороллера ГН 4839, был сбит неизвестной машиной на Укфилд-Форест Роу Роуд вчера в 18. 00. Свидетелей нет. На момент обнаружения Бована был мертв.

3. От Гаффи, одиннадцать тридцать. Пожалуйста, позвоните ему.

Я откинулся в кресле и уставился на листок. Джозеф Бована, из Западной Африки. Чтобы перекрыть общественную тропу, нужно время, даже если приказывает миллионер. А стереть с лица земли человеческое существо — это просто... если вы — О'Дауда и у вас всегда под рукой два-три человека из личной охраны.

Зазвонил городской телефон.

— Карвер слушает.

— А, Гаффи говорит, дорогуша. Тебе не стоит тратить время и идти ко мне. Я буду у тебя через пять минут.

Он повесил трубку, а я уставился в пространство. Я это частенько делал. Ты просто смотришь в него и через какое-то время обнаруживаешь, что ты абсолютно ни о чем не думаешь, и пока это длится, тебе хорошо и покойно.

Глава третья

“Ты можешь спрятать пламя,

но что ты будешь делать с дымом?”

Джоул Чандлер Хэррис

Полное имя Гаффи было Джеральд Алстер Фоули. Если любого в Ярде можно было назвать моим близким другом, то он был самым близким, но даже это нас не слишком сближало. Однако хотя деловое общение со мной приносило ему сплошные напряги и катастрофы, он был всегда любезен и воспитан. Приятно осознавать, что кто-то, кто с готовностью запихнул бы тебя на угли и поджарил, постоянно улыбается тебе и бормочет извинения.

Официально он был старшим детективом в Отделе С, зарабатывая около двух с половиной тысяч фунтов в год. С его качествами и способностями он мог бы зарабатывать в производственной сфере раз в десять больше, но, мне представлялось, там бы он страдал от недостатка острых ощущений и забавных происшествий. А Гаффи любил острые ощущения и разнообразие. Даже при одной только мысли о них его зелено-желтые кошачьи глаза сужались, и он начинал мурлыкать. Он был похож на тощего бродячего кота, и если его уши и морда не были разодраны в битвах с другими кузьками и васьками, то только лишь потому, что он знал, как себя вести в драках, как и почти всякий известный мне мужчина. Никто из знакомых мне работников Ярда никогда не рассказывал о специфике своей работы. Но я точно знал, что Гаффи два года исправно посещал дом 26 по Рю Арненгод в столице Франции и, насколько мне было известно, все еще работал на Интерпол.

Он сидел у стола напротив меня, курил свою привычную “Датч Шиммельпенник”, улыбался и вообще выглядел так, словно был готов поверить каждому моему слову и, в свою очередь, ожидал, что я поверю ему.

Я очень аккуратно рассказывал о причинах моего интереса к покойному Джозефу Боване. Я рассказал ему все о моем визите к О'Дауде, не упомянув лишь о характере работы, полученной мною от моего клиента, и о душевном ночном разговоре с Джулией. Также я не сказал о полевом бинокле и о двусторонней радиосвязи в лодке на озере. Возможно, О'Дауда приказал убить Бовану, а возможно, это был несчастный случай. Если это был все же не несчастный случай, тогда О'Дауда очень отзывчив, защищая либо меня, либо себя. В любом случае, этика и здравый смысл говорили мне, что не следует пускаться в размышления с таким человеком, как Гаффи, до тех пор, пока меня не возьмут за руку и не подведут к этому.

Когда я закончил, он вежливо сказал:

— Хороший конспект всей истории, дорогуша. Четкий, подтянутый и лишенный всех существенных деталей. Например, такой, как суть задания О'Дауды.

— Он хочет, чтобы я нашел ему кое-что. Чисто розыскная работа. Ты настаиваешь на моем сообщении всех подробностей?

— Не сейчас. А может быть, и вообще никогда. Как ты думаешь, почему Бована хотел убить тебя или О'Дауду?

— Понятия не имею. Расскажи мне о Боване.

— Охотно. Винтовка, из которой он стрелял, была найдена в разобранном виде в одном из багажных отсеков мотороллера. Он был студентом. Не Лондонского университета, а коммерческого колледжа. Перед этим он закончил курсы компьютерного управления. Но все это ничего не значит. Просто крыша для политической деятельности. Знаешь, сколько африканских политических групп действуют из Лондона в настоящий момент?

— Нет.

— Гораздо больше всех уже существующих организаций польских, русских и других, бежавших от европейских тюрем. На них натыкаешься на каждом шагу. Половина из них — такие же безобидные организации, как и общества “Кому за тридцать”. Из остальных одни — разведывательные организации ряда африканских государств, другие — организации политических изгнанников, которые хотят вернуться на родину, влекомые ветром перемен. Некоторыми из них управляют идеалисты, но большинство — авантюристы и пройдохи. Некоторые их действия могут вызвать смех, другие — слезы, а от некоторых кровь стынет в жилах. Вообще-то, все они — мелочь, но нам приходится держать их в поле зрения. Твой интерес к Джозефу Боване, естественно, разжег мое любопытство. Он был одним из кровезамораживателей — наемный убийца.

— И кто его нанимал?

— Я не знаю. Поэтому-то я и говорю с тобой, старина. — Он встал. — Мысля логически — а я не сомневаюсь, что ты пришел к этому еще до меня — если он хотел убить тебя, значит, кто-то очень не хочет, чтобы ты занимался поисками или чем-то еще для О'Дауды.

— О'Дауда говорит, что это была ошибка. Им нужен он.

— Может быть, может быть. И говоря между нами, старик, я бы не пролил слезу. Но это не для записи.

— Тогда что, — спросил я, — ты здесь делаешь?

Он был искренне удивлен.

— Как, просто беседую. Не видел тебя тысячу лет. Мне всегда приятно поговорить с тобой.

— Тебе, конечно, не пришло в голову, что, возможно, О'Дауда устроил Боване аварию с летальным исходом?

— Я уверен, что это он. — Он очаровательно и обезоруживающе улыбнулся. — И так же, как мы не можем схватить за руку больших ребят, стоящих за контрабандой золота через Лондон, Бейрут и Калькутту, хотя мы их всех прекрасно знаем, мы не можем сделать это и с О'Даудой. Они отдают приказы, но эти приказы спускаются вниз по очень тонкой, неуловимой, подобно осенней паутинке цепочке.

— Поэтично.

— Совсем нет, старина. Паутина наиболее видна поздней осенью, в начале декабря. Кстати, в это же время едят гусей. И на сковородку всегда попадает только глупый гусь.

— Еще минута, и у меня навсегда пропадет аппетит к гусиному паштету.

— У тебя не пропадет.

Я открыл для него дверь и спросил:

— У Ярда или Интерпола есть что-нибудь на О'Дауду?

Я увидел, как сузились кошачьи глаза, и мне стало чертовски ясно, что сюда он пришел не просто так, и уж, конечно, не для милой беседы.

— Абсолютно ничего. Он — уважаемый миллионер. Все, что нам известно о нем, можно найти в альманахе “Кто есть кто”... ну, почти все.

— И тебе от меня ничего не нужно?

— Старик, ты говоришь как нашкодивший мальчишка, который был вызван на допрос и с удивлением обнаружил, что его отпускают.

— Я он и есть. Обычно, ты не тратишь время вот так.

— Был бы рад быть тебе полезен. Но нам от тебя ничего не нужно. Конечно, если в процессе своей работы ты наткнешься на что-нибудь, что, по-твоему, будет представлять серьезный интерес для полиции, можешь дать мне знать. Или, так как ты будешь искать эту машину за границей, позвони в Интерпол комиссару Мазиолу.

— Как ты узнал, что это — машина?

— Старина, Миггз мне сказал. Дай знать, если наткнешься на что-нибудь интересное.

— Что, например?

— Все, что привлечет твое внимание. Мы всегда рады помощи от общественности. Даже если это анонимное письмо.

— Вы получили такое письмо, касающееся О'Дауды?

— Да, совсем недавно. Естественно, не могу передать тебе его содержание.

— Какой был почерк? Мужской или женский?

— Не могу сказать, старик. Оно отпечатано на машинке и не подписано. Ну, смотри в оба.

Он ушел.

Иногда мне казалось, что в своей конспирации я захожу слишком далеко. Но по сравнению с ними я был зеленый новичок. Моя предстоящая работа мне совсем не нравилась. С самого начала стали возникать осложнения: Бована стрелял в меня, Джулия хотела, чтобы я отказался от этой работы, а теперь Гаффи, наверное, идет по Нортумберленд Авеню, умирает со смеху, зная, что зацепил меня там, где хотел, и совершенно не спешит сообщить мне, где именно. Мне следовало бы остаться твердым и взять отпуск. Но было уже слишком поздно.

Я подошел к книжной полке и вытащил выпуск “Кто есть кто” трехлетней давности... Ну, а кто будет каждый год покупать новый за шесть фунтов? Тренируя запястье, я донес почти трехкилограммовый фолиант до стола в одной руке.

О'Дауда там был. Вот он. И, судя по статье, было очевидно, что ему наплевать на то, есть он там или нет.

О'Дауда, Кэван; Председатель правления; Атена Холдингз, Лимитид; р. 24 февр. 1903; Образ.: Дублин. Также является директором ряда государственных коммерческих и производственных компаний. Адрес: Атена Хаус, Парк Стрит, Парк Лейн: Гроссвенор 21835.

Была масса вещей, которые можно было написать между этими короткими строками. И, я был уверен, еще целая масса, которая никогда не будет здесь написана, иначе Гаффи не пришел бы ко мне.

Я вытащил почти такой же короткий отчет о путешествии Зелии из шато под Эвьеном в Канны, который мне дал Денфорд.

День первый. Она выехала из шато в два часа дня на красном “Мерседесе”. По ее собственным словам, она поехала на юг, через Женеву, Франжи и Сессиль, к отелю на западной стороне Лак Ле Бурже.

Я поставил “Кто есть кто” на место и взял мишленовскую карту “Дороги Франции”. Было очевидно, что более естественно было бы поехать через Аннеси, Эй-ле-Бейн и Шамбери. Но она объяснила это. У нее была уйма времени и она решила изменить маршрут. Она остановилась на ночь в отеле “Омбремон” в Ле Бурже-дю-Лак. Около девяти часов вечера она позвонила из отеля отцу в его суссекский особняк. О'Дауды там не было и говорил с ней Денфорд. Она сказала Денфорду, что на следующий день она поедет не прямо в Канны, а по пути, возможно, заскочит на пару дней к своим друзьям. Она не назвала ни имени друзей, ни их местожительства, а Денфорд, прилежный секретарь, не стал спрашивать то, что ему не посчитали нужным сказать.

День второй. Она выехала из отеля утром, до девяти тридцати. Это было точно установлено, потому что Денфорд, как прилежный секретарь, позвонил О'Дауде, который был в Лондоне (вероятно, там, где “не беспокоить после восьми вечера”), и О'Дауда дал ему указание позвонить в отель и передать Зелии, чтобы она ехала прямо в Канны, безо всяких задержек. Денфорд позвонил в девять тридцать. Зелия уже выехала. С этого момента — то есть, почти весь день второй, день третий, — до утра дня четвертого (когда Зелия, по ее словам, обнаружила, что она находится в Гапе, небольшом городке, расположенном в ста шестидесяти с чем-то километрах на юг от Ле Бурже-дю-Лак) ее жизнь — сплошное белое пятно. В Гапе она была без “Мерседеса”, без своего багажа и без памяти относительно того, что с ней произошло с момента ее отъезда из отеля. На ней была та одежда, в которой она выехала из отеля, и ее сумочка с деньгами. Она взяла в прокате машину и приехала в Канны на яхту, где ее с нетерпением ожидал О'Дауда. Мне не было сообщено подробностей сцены ее прибытия и того, что произошло после, кроме одной — что никто, включая Зелию, не смог вспомнить никого из ее друзей и знакомых, кто бы жил где-нибудь между Ле Бурже-дю-Лак и Гапом. Я готов был спорить на все свои деньги, что Зелия лжет и что если она захочет, она может с точностью до минуты описать все, что произошло в те двое суток. А на деньги О'Дауды, я должен был доказать это и найти пропавшую машину.

После обеда у меня возникли трудности с Уилкинз. Она была у дантиста и тот поставил ей пломбу. Было немного трудновато понимать, что она говорит, так как половина ее челюсти все еще находилась под влиянием новокаина.

Следуя установившейся практике, я продиктовал ей для своего личного архива незамысловатый отчет о том, что произошло до настоящего момента. По выражению ее лица я понял, что ей все это очень не нравится. Она сидела с таким видом, будто я диктовал ей приказ об уничтожении какого-нибудь центрально-европейского гетто.

В какой-то момент она сказала:

— Я думаю, вам не следует больше иметь дело с О'Даудой.

Ясно, что этот Бована пытался убить вас.

— Большие деньги стоят риска. Жизнь полна опасностей. Во всяком случае, одна уже устранена.

Я закончил диктовать. Она закрыла блокнот и поднялась, чтобы уйти. Я остановил ее.

— Что ты думаешь? — спросил я.

— О чем?

— О различных вещах. Сперва, о Зелии. — Она явно пережила что-то очень эмоциональное и неприятное и ее подсознание заставляет ее забыть об этом. Я удивляюсь, что такое случается с женщинами так редко.

— Тогда, если ты считаешь, что Зелия — невинная девушка, пережившая душевную травму, почему мне следует отказаться от этой работы?

— Потому что такие люди, как О'Дауда далеко не невинны, особенно, когда дело доходит до вещей, которые имеют для них значение, например, деловые интересы и конкуренция. Часто случается так, что законных путей достижения их целей нет. И вот тут люди, подобные О'Дауде, начинают использовать других людей. Вот почему перед самым подписанием контракта с ним кто-то пытался убить вас. Просто напишите ему, что вы все еще раз обдумали и сожалеете и так далее, и тому подобное. Вокруг вас столько другой работы, стоит только немного поискать ее.

Это была, пожалуй, самая длинная публичная речь, которую я когда-либо слышал из уст Уилкинз. И я бы последовал ее совету, если бы не две вещи. Первая — это Джулия и ее беспокойство о Зелии. Я более-менее обещал ей все сделать. А затем — О'Дауда. Что-то в его характере задело меня. Он засел у меня в печенках. Я понимал, что, главным образом, это была чистая зависть. Но, по крайней мере, она была чистой. Я просто хотел показать ему, что есть человек, которым он не сможет помыкать и который не станет танцевать под шелест его чековой книжки. Что бы там ни было в той красной машине, оно ему было крайне необходимо. О'кей, мое дело найти машину, и здесь контракт заканчивается. Когда я узнаю, что в машине, и, возможно, это окажется у меня в руках, то прежде чем я отдам вещь ему, я получу свою порцию удовольствия, заставив его танцевать передо мной. Может быть, это некрасиво, но нам всем время от времени нужно испытывать моменты торжества своей власти. К тому же, власть подразумевает деньги, а уж этим я всегда смогу воспользоваться.

Я сказал:

— Я хочу, чтобы ты заказала мне билет на завтрашний утренний рейс на Женеву и организовала машину к трапу. И еще закажи мне на завтрашнюю ночь номер в отеле “Омбремон” в Ле Бурже-дю-Лак. Если у тебя будут сложности, смело используй имя О'Дауды. Это срабатывает.

Она взглянула на меня, кивнула и направилась к двери. Когда она уже была у двери — одному только Богу известно, как выплыло это заявление — я сказал:

— Кстати, о машине для меня. Я хочу, чтобы это был красный “Мерседес 250SL”.

Она быстро обернулась.

— Почему?

— Потому что я еще никогда не сидел за рулем этой модели. А красный — мой любимый цвет. Скажи им, что мне нужна только такая машина, и неважно, сколько это будет стоить.

— Ну, в таком случае мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы угодить вам, не так ли? — Она вышла. Давно я не слышал, чтобы она говорила таким ледяным голосом.

К моменту моего появления дома в тот вечер Уилкинз уже решила все проблемы, связанные с моим воздушным путешествием, и получила заверение из Женевы, что меня будет ждать там машина и что, если это окажется вообще возможным, это будет красный “Мерседес”.

Моим домом была небольшая квартирка — спальня, гостиная, ванная и кухня — на одной из боковых улиц рядом с Тейт Гэллери. Из окна моей гостиной можно было увидеть, при определенном риске сломать шею, кусочек Темзы. Миссис Мелд, которая жила по соседству и вела мое домашнее хозяйство, долгие годы безуспешно вела борьбу с моим квартирным беспорядком. На столике у окна в вазе стояли принесенные ею хризантемы цвета ржавчины, а рядом лежала записка: “Для вас есть кое-что в духовке. У нас почти не осталось виски”.

Этим кое-чем был пирог с домашним сыром. Это означало, что она в хорошем настроении. Я зажег газ в духовке, чтобы разогреть пирог, вернулся в гостиную и налил себе виски. Она была права. Виски оставалось всего три четверти бутылки. Я сел, закинул ноги на столик и стал смотреть в окно, на лондонские сумерки. Жизнь, вероятно, не так уж и плоха, думал я. В духовке разогревался пирог с домашним сыром и луком, в руке у меня бокал виски, мои ноги на столике, а завтра я отбываю в дальние края на поиски украденной автомашины. Другие ребята моего возраста сейчас, наверное, все дома, пытаются оторвать своих чад от телевизора и заставить их сесть за уроки или ищут отвертку, чтобы починить поломавшийся пылесос, а их жены, наверное, на кухне, открывают банки с полуфабрикатами бифштексов, пирогов с почками и рисовых пудингов, а завтра у них будет все такой же обычный день. Разнообразие — приправа к жизни. Это как раз для меня. Каждый новый день не похож на предыдущий. Никогда не знаешь, что впереди. Никогда не знаешь, когда тебя будут пытаться застрелить, или когда в твою спальню проскользнет прекрасная девушка, взывая о помощи. Никогда не знаешь, когда тебя используют, тебе врут, обманывают или тайком смеются над тобой и презирают. Замечательная жизнь. Но проблема была в том, что в тот момент я не был настроен вести такую жизнь. Меня вдруг охватило унылое, мрачное настроение и я подумал, чем могла быть вызвана такая реакция. Явно чем-то, но чем? Я подумал, а не стоит ли покопаться и найти причину, но затем решил, что не стоит, и налил себе еще виски.

Только я управился с ним, как раздался звонок в дверь. Я подождал немного, надеясь, что за дверью перестанут нажимать на кнопку и уйдут. Но звонки не прекращались, поэтому я встал и пошел к двери.

За дверью стоял черный человек в темно-синем костюме и котелке, на одной руке у него висел зонт. У него было полное, жизнерадостное лицо с высокими дугами бровей и большим куском замазки вместо носа. На нем был большой цветастый галстук и розовая рубашка, а на ногах — рыжевато-коричневые замшевые туфли. Расстояние от его туфель до верха котелка было всего сантиметров сто сорок. Мягко говоря, впечатление он производил странное. Сверкая белизной зубов и белков глаз, он протянул мне визитку и я почувствовал, как от него, слезно от обогревателя, исходит тепло жизнерадостности.

— Мистер Карвер, да? — Голос его был радостный и мелодичный.

Я кивнул и подставил визитку под слабый свет прихожей. Читать было непросто, потому что все было напечатано готическим шрифтом. Он, должно быть, привык к тому, что с его визиткой у людей возникают трудности, потому что, засмеявшись в качестве преамбулы, он продекламировал мне ее содержание:

— Мистер Джимбо Алакве, эсквайр, Кардью Мэншенз. Тоттенхем Корт Роуд, Лондон. Представительские и особые услуги. Аккредитованный курьер. Импорт и экспорт. — Он замолчал, а затем добавил. — А жаждущее сердце все летит впереди, на милю обгоняя шелест давно уставших шин.

— Где это здесь написано?

Он протянул руку и вежливо перевернул визитку. Да, на обороте это было.

— Замечательная фраза, мистер Алакве, но я не нуждаюсь ни в каких представительских и особых услугах, импорте или экспорте и уж, конечно, в агенте с жаждущим сердцем. О'кей?

— О'кей, — любезно кивнул он.

Я начал было закрывать дверь, но он вошел в квартиру и закрыл ее за меня.

— Послушайте, — сказал я, — у меня в духовке пирог с сыром, и я хочу спокойно провести вечер. И в мире нет такой особой услуги, которую вы могли бы предоставить, которая заставила бы меня отказаться от тихого домашнего вечера.

Он кивнул, мягко снял котелок, вытащил из него носовой платок, нежно промокнул лицо, затем убрал платок обратно в котелок и снова надел последний.

— Только десять минут вашего времени. Не больше, мистер Карвер. И прекрасное предложение для вас. Я думаю, вы найдете его выгодным для себя. Я сказал “думаю”? Нет, не думаю, я знаю. Вам нужна моя помощь. Замечательные перспективы и, поверьте мне, совершенно бесплатно. Как раз наоборот.

— Вам следует торговать страховыми полисами, — сказал я его спине, так как он уже шел в гостиную.

Он с любопытством осмотрел комнату и сказал:

— Я уже как-то занимался этим целых два года. В Гане. В Аккре, вы знаете. Но сейчас мне по душе большее разнообразие. Симпатичные цветы. Георгины, нет? Ах, ваша осень — благоприятная пора для георгинов. Я уже видел их как-то, пурпурные с маленькими, белыми, как у зебры полосками. Очень красиво.

Он сел в мое кресло с восторженной улыбкой на лице и посмотрел на бутылку виски.

Я сдался. Я мог бы вышвырнуть его, но это потребовало бы усилий. К тому же, против всего этого дружелюбия и жизнерадостности любое негодование было бы явной грубостью. Усилия и грубость, решил я, могут подождать десять минут, да и к тому моменту будет готов мой пирог.

Я налил виски в бокал и передал ему.

— Вода или содовая, мистер Алакве?

— Премного благодарен, ни то, ни другое. — Он принял бокал из моих рук, сделал глоток, одобрительно кивнул и сказал. — Замечательная у вас квартирка. В моей живут еще трое. Они — крайне неприятные субъекты, но полезны для дела. Вы не догадываетесь, сколько я уполномочен предложить вам. — Широкая улыбка, глоток виски и мимолетное движение полной руки, поправляющее цветастый галстук. На нем бы должны были быть георгины с хризантемами, но их не было.

Я сел в другое кресло и стал молча изучать его. Мое молчание озадачило его.

— Я говорю, мистер Карвер, — сказал он, — вы не догадываетесь, сколько я уполномочен предложить вам?

— А я говорю, мистер Алакве, эсквайр, что вам лучше начать с самого начала. Как намек, в какой роли вы здесь выступаете? Представительские услуги? Особые? Импорт и экспорт или...

— Я мистер Карвер, представляю.

— Кого?

Он сделал еще один глоток.

— Чертовски хорошие виски. Должно быть, какая-нибудь дорогая марка? — Он посмотрел на бутылку. — Да. Очень хорошая марка.

— Кого? — повторил я.

— Скажем, друзей моих друзей, у которых есть друзья, которые очень болезненно относятся к вещам, которые оказывают бурное влияние на их политическую, промышленную, коммерческую и международную репутацию, и так далее, и тому подобное. — Он улыбнулся. — Вы понимаете, что я не могу все вам сказать. Поэтому, естественно...

Я откинулся в кресле и закрыл глаза.

— Разбудите меня, — сказал я, — когда перейдете к делу.

Он рассмеялся.

Я открыл глаза.

Он подмигнул мне и сказал:

— Пятьсот фунтов.

Я закрыл глаза.

— Гиней, мистер Карвер. Это будет...

— Пятьсот двадцать пять фунтов.

— Ах, значит вы согласны? Хорошо. Очень разумно, мистер Карвер. А если вам нужен совет относительно того, куда вложить эти деньги, то у меня есть предложение, которое позволит вам удвоить эту сумму за полгода. После этого, еще одно предложение, которое удвоит ту сумму за то же время, и так далее до тошноты. Через несколько лет вы станете миллионером благодаря Джимбо Алакве.

— Эсквайру, или мистеру?

Я открыл глаза.

Он, казалось, был искренне опечален, но это продолжалось недолго. Рот приоткрылся, прекрасные зубы засверкали, толстый нос сморщился, а горящие глаза завращались обещающе в своих гнездах, и мне показалось, что в момент их остановки из его рта со звоном должен вылететь максимальный выигрыш. Где-то так и произошло.

— Тысяча. Не фунтов, мистер Карвер. Гиней. Что равно тысяче ста фунтам.

Я встал и сказал:

— Пока из всего, что вы мне сказали, только одно слово имеет смысл — “миллионер”. И я предлагаю вам как можно быстрее унести его отсюда. — Я направился к двери. — Я не хочу быть грубым... Особенно с таким жизнерадостным человеком, как вы. Но я хочу поужинать. О'кей?

— О'кей. Жизнерадостный. Приятное слово. Да, это я. О'кей. Эти друзья моих друзей и так далее, и тому подобное хотели бы, чтобы вы расторгли контракт с одним джентльменом. Тогда вы получите деньги. О'кей?

Он встал и я ни капли не сомневался, что он считал это делом простым и безболезненным. Только дурак откажется от тысячи гиней.

Я открыл дверь.

— А каков их верхний предел, мистер Алакве? Безусловно, много больше тысячи.

— Мне кажется, я чувствую приятный запах, — сказал он. — Ваш ужин, без сомнения. Чек вам пришлют.

Я покачал головой.

— Не трудитесь. Когда я берусь за работу, я довожу ее до конца.

Он был искренне расстроен моим заявлением и, без сомнения, удивлен отсутствием во мне здравого смысла.

— Пожалуйста, мистер Карвер, ради вас самих. Ситуация не та, чтобы проявлять благородство и чрезмерный идеализм. Работа и деньги, мистер Карвер. Возможно, тысяча пятьсот фунтов.

— Нет. И не переводите их в гинеи. Скажите им, что меня не интересуют их деньги.

— Совершенно?

— Совершенно.

Он прошел мимо меня, испытывая, наверное, самое большое в своей жизни ошеломление, как мне показалось. В прихожей он остановился, посмотрел на меня, покачал головой и сказал, просветлев немного:

— Да, я понимаю. Объяснение здесь может быть только одно. Вы эксцентричны. Очень эксцентричны.

— Что-то в этом роде.

— Ну, мистер Карвер, все, что я могу сказать, — что это ваше полное право быть таковым. Но это опасно. Эти люди — вы понимаете, что я только действую от их имени, поэтому, пожалуйста, будьте вежливы — они говорят — этот человек умный, хорошо воспитанный и понимающий. Но теперь эти люди могут начать действовать по-другому. “С” как радикальная мера, мистер Карвер.

— И вы будете действовать от их имени?

— Ну, естественно, если они заплатят мне. Тысяча пятьсот фунтов или гиней. Впервые встречаю умного человека, который отказывается от такой суммы. — В его глазах появилась надежда. — Знаете, все будет устроено — к имею в виду оплату — так, что вам не придется платить налоги.

— Спокойной ночи, мистер Алакве.

Я открыл дверь и он неохотно прошел мимо меня, остановился на коврике у двери и стал тщательно вытирать ноги.

— А скажите, — спросил я, — в процессе ваших отношений с этими друзьями ваших друзей и так далее, и тому подобное, не встречали ли вы вашего соотечественника по имени Джозеф Бована?

— Бована? Да, конечно. Он — мой сводный муж.

— Ваш кто?

— Ну, может быть, я не так выразился... я имею в виду, что он женат на моей второй жене. Которая сейчас, конечно, вдова. Поэтому теперь я, возможно, заберу ее назад.

— Вы знаете, что Бована мертв? Как он умер?

— Конечно. Я говорил им не начинать с этого. С Джозефом вечно что-нибудь случалось. С этим человеком, мистер Карвер, говорил я им с самого начала, так поступать нельзя, но Джозеф убедил их.

— И что вы собираетесь им посоветовать теперь?

— Вы мне нравитесь, мистер Карвер! Вы вежливы и почтительны со мной. Я скажу им, что вы хотите пять тысяч. Это даст вам несколько дней на раздумье. Я знаю их. Они скажут: “Господи, пять тысяч за ничегонеделание? Предложи ему две с половиной, гиней, если потребуется”. Тогда я приду к вам. Вы согласитесь. — Его лицо залучилось. — И мы будем счастливы. Ждите меня завтра. Не волнуйтесь, мистер Карвер. — Он ударил себя в грудь ручкой зонта. — Жаждущее сердце — это мое. И для друга я готов лететь вперед. — Он слегка прикоснулся к своему котелку, повернулся и начал удаляться, уносимый облаком человеческой доброты.

Я вернулся в квартиру и меня встретил запах подгорающего на кухне пирога.

Миссис Мелд разбудила меня стуком в дверь и несколькими роскошными строчками из “Желтой подводной лодки”. Недавно я уже успел отметить, что ее репертуар стал медленно выходить на современный уровень.

— Доброе утро, мистер Карвер. Как пирог?

— Замечательный, — пробормотал я, протирая глаза.

— Вам обязательно нужна женщина, — сказала она, — которая бы заботилась о вас. Нет, конечно, вы прекрасно готовите, но сама готовка, время, которое вы на нее тратите. А затем такие вещи, как стирка. Не нужно будет думать обо всем этом. Или вы собираетесь оставаться холостяком всю жизнь?

— Хватит, — сказал я. — Мне нужно два слегка поджаренных яйца и бекон с корочкой.

— Десять минут. А на ужин я приготовлю отличный бифштекс и пирог с почками.

Я вылез из постели.

— Не трудитесь. Вечером я буду во Франции есть гольца шевалье, доставленного к столу прямо из озера. Вы знаете, что такое голец?

— Ну, если это не рыба, тогда не знаю. Но как бы то ни было, это, возможно, объясняет присутствие человека на той стороне улицы. Когда в семь утра Мелд выходил из дома, он был уже там. Значит, Франция? У вас замечательная жизнь, мистер Карвер, но вам явно нужно разделить ее с хорошей женщиной.

Я натянул халат и прошел в гостиную.

Из кухни миссис Мелд сказала:

— Он — в “Мини”, стоящем у почтового ящика.

Из окна мне мало что удалось увидеть, лишь габариты его тела и пару коричневых рук на баранке. Габариты были явно великоваты для моего друга Джимбо. Но я не сомневался, что они действуют заодно. Пока Джимбо Алакве вел переговоры о новой сумме для меня, они держали меня в поле зрения.

В половине десятого я выбросил свой чемодан из окна ванной. Внизу, во внутреннем садике, миссис Мелд поймала его и я двинулся следом, перелез через окно в ее кухню, остановился на мгновение, чтобы полюбоваться новой посудомоечной машиной — она, наконец, уговорила Мелда купить ее — затем прошел по дому и вышел через боковую дверь на соседнюю улицу. Я много раз пользовался этим маршрутом, так много, что я уже, вероятно, приобрел полное право использовать его в качестве основного.

На такси я доехал до Миггза и попросил его послать какого-нибудь паренька в мою контору за авиабилетами и паспортом. Если они наблюдали за квартирой, то они вполне могли наблюдать к за конторой. Я позвонил Уилкинз, объяснил ей все, что происходит, и затем попросил ее послать кого-нибудь проверить Сомерсет Хаус и как можно больше узнать об Атена Холдингз, Лимитид. Уилкинз была в более хорошем настроении и заставила меня перечислить все, что я взял в дорогу, чтобы убедиться, что я ничего не забыл.

— Вы не берете оружие? — спросила она.

— Нет, — сказал я, — я не беру оружие. А что? Думаешь, мне следует взять пистолет?

— Нет, не думаю. Вы — такой стрелок, что он вам вряд ли поможет.

Да, может быть, она была права. Но иногда мысль о том, что он у тебя под рукой, действует успокаивающе.

Затем я позвонил Гаффи и рассказал ему о мистере Джимбо Алакве, эсквайре. Я подумал, что в данный момент искренность и открытость может быть полезна.

— Если тебе станет известно что-нибудь, что может мне пригодиться, о нем или его хозяевах, я буду очень признателен. Дай знать Уилкинз.

Он сказал, что подумает.

В два часа дня я был в Женеве и меня поджидал красный “Мерседес 250SL”. Что значит работать на миллионера и иметь право пользоваться его именем и счетами!

На крыльях фантазии я красной молнией полетел на юг. У меня были рыболовные и охотничьи угодья, городские и загородные дома, а также зарезервированные гостиничные люксы, где меня нельзя беспокоить после восьми вечера. У меня была яхта и несколько машин, из которых эта была моей любимой. Я ехал по хорошо знакомой мне дороге на Аннеси и Эй-ле-Бейн и мечтал. Мои руки по-миллионерски твердо сжимали большой руль, снабженный мягкими предохранительными прокладками, и — благодаря прекрасному поворотному механизму и независимой подвеске, машина держалась на дороге словно быстроходная пиявка, плавно замедляя ход, когда я нажатием педали приводил в действие систему дисковых тормозов с автоблокировкой. Мне был хорошо знаком весь автомобильный жаргон. Я целый год торговал машинами, прежде чем занялся собственным делом — стал решать проблемы других людей, чтобы в итоге получать массу своих.

За Эй-ле-Бейн, у конца озера, я свернул с автострады и стал подниматься на запасной берег. Отель “Омбремон” располагался на склоне холма и смотрел через озеро на Эй-ле-Бейн. У меня был просторный светлый номер с окнами, выходящими на озеро, и когда я по телефону заказал виски и минералку “Перрье”, все было доставлено мне в пять минут, что было близко к рекорду. Что касается рекордов, то день у меня выдался очень удачным. В следующие два часа я выяснил кое-что о Зелии и это кое-что убедило меня, что она утратила память не более чем я — хотя в прошлом у меня была масса вещей, которые я бы хотел забыть. Но все не так просто. С тобой что-то случается, ты сам совершаешь что-то, и все это навсегда записывается в твоей памяти.

Перед самым ужином я спустился в службу размещения и обменял у дежурившей там девушки дорожный чек на наличные. Наличные мне были не нужны, так как я получил их еще в Женеве, но это был способ завязать разговор и дать ей несколько минут полюбоваться моей любезной и обаятельной натурой, прежде чем я перейду к маленьким хитростям и окольным расспросам, что являлось частью моей второй натуры.

Девушке было двадцать с небольшим. У нее была маленькая родинка у правого утла рта, темные умные глаза, в которых время от времени вспыхивали веселые огоньки, и у нее было время, так как все вечерние приезжие уже расселились. Ее английский был на голову выше моего французского. Я сделал ей пару комплиментов по этому поводу и спросил, где она его изучала. Конечно, это сработало. Это всегда срабатывает. Ничто так не нравится людям, как признание их отличного владения иностранным языком. Вскоре мы подошли к тому моменту, когда она спросила, нахожусь ли я во Франции на отдыхе или по делу. Я сказал, что по делу, что я — личный секретарь некоего мистера Кэвана О'Дауды. Мне не пришлось объяснять, кто это. Она знала. Если работаешь в гостиничном деле, то, вероятно, знаешь всех миллионеров, к тому же французы питают то природное уважение к деньгам, которые делают имена мировых миллионеров такими знакомыми им, как имена футболистов — по-иному ориентированным англосаксам.

Медленно укладывая франки в свой бумажник, я конфиденциально сообщил ей, что выясняю некоторые моменты, связанные с его падчерицей мадмуазель Зелией Юнге-Браун, которая в настоящий момент страдает потерей памяти, и эта потеря случилась с ней сразу же, как только она покинула этот отель несколько недель назад. На мгновение ее темные глаза сделались печальными от мысли, что с дочерью миллионера случилась такая беда — каждая строчка в памяти на вес золота. Какое несчастье потерять даже одно воспоминание!

Я согласился и спросил, не могу ли я взглянуть на счет Зелии. Я не думал, что это даст мне какое-либо конкретное подтверждение теории, которую я, зная человеческую натуру, упорно вынашивал, — что Зелия не поехала отсюда прямо в Канны. Но проверка не повредит. Девушка извлекла из папки копию счета. Счет был для номера 15, и Зелия заплатила за номер и завтрак. Обеда не было. Она вполне могла пообедать где-нибудь в другом месте. Я уже собирался вернуть счет, когда обратил внимание, что в нем отсутствует один пункт, который должен был быть там.

— Когда мадмуазель Зелия находилась здесь, она звонила своему отцу в Лондон, где-то в районе десяти часов вечера. Платы за разговор здесь нет.

Девушка согласилась, что ее нет.

Я спросил:

— Вы ведете учет телефонных разговоров?

— Из номеров, когда это должно войти в счет, да.

— Вы можете проверить международные разговоры за тот вечер? Из всех номеров?

— Мне придется проверить копии счетов всех, кто проживал здесь в тот вечер. — В ее глазах уже не было печали, только здравый смысл. Миллионер беспокоится о своей дочери и, конечно, все будут рады помочь, это будет означать дополнительную работу.

Я сказал:

— Если это займет ваше время, то, безусловно, мосье О'Дауда захочет, чтобы я отблагодарил вас. — Я вытащил из бумажника стофранковую купюру и протянул ей.

Быстро кивнув, она взяла деньги и спросила, не заглянет ли мосье после ужина.

Мосье отправился ужинать.

Гольца там не было. Пришлось довольствоваться отварной уткой в трюфелях и цыпленком в сморчках с бутылкой “Шато Роя”.

После ужина меня уже ожидала информация. Единственный разговор с Англией в тот вечер — это было почти в девять — велся из номера 16, который занимал мосье Макс Анзермо. Он въехал тем же вечером и выехал на следующее утро.

Не слишком беспокоясь о приличиях, я спросил:

— Между номером 15 и 16 есть дверь?

— Да, мосье. Обычно она закрыта, но стоит только попросить горничную...

— Какой адрес дал этот мосье Анзермо?

Она хорошо выполнила домашнюю работу. Женевский отель “Бернина”, Пляс Корнавин, 22. Внутреннее чувство подсказывало мне, что разыскивать там Макса Анзермо бесполезно.

Очень искренне девушка сказала:

— Я надеюсь, что эта информация не причинит беспокойства мадмуазель Зелии.

— Напротив. Я думаю, она будет способствовать ее выздоровлению. Ее отец будет очень вам признателен.

— Всегда рада помочь, мосье. Если вы пожелаете, кто-нибудь из служащих отеля, возможно, вспомнит этого джентльмена. Может быть, завтра утром я смогу вам сказать, как он выглядит, нет?

Я сказал, что буду благодарен за любую, даже самую крошечную информацию, сколько бы она не стоила, поднялся к себе в номер, устроился в кресле на маленьком балкончике, закурил и стал смотреть через озеро на огни Эй-ле-Бейн.

Итак, в отеле Зелия встречалась с мосье Максом Анзермо. С ее стороны было очень неосторожно звонить из его номера, но в тот момент она, вероятно, еще не осознавала, что необходима какая-то осторожность. Что-то произошло после отъезда из отеля и это что-то вызвало появление на сцене тупой осторожности. После отъезда из отеля, где-то на линии, она начала терять вещи — свою машину, свой багаж, свою память и кто знает, что там еще... хотя я догадывался, что это знает Макс Анзермо. Было бы интересно узнать, какие чувства Зелия испытывает по отношению к нему в настоящий момент. А еще интереснее было бы узнать, что он сделал с красным “Мерседесом”.

Я вернулся в комнату, снял телефонную трубку и заказал разговор с абонентом 408-8230 в Париже. Соединили меня минут через двадцать и я попал на дежурного, утомленного сидением в доме 26по Рю Арненгод, Сен Клод, и явно не желающего разговаривать со мной. Я сказал ему, что он может справиться обо мне у комиссара Мазиола или старшего детектива Джеральда Алстера Фоули, но в любом случае я бы хотел получить любую информацию, которую Интерпол готов передать мне, о некоем Максе Анзермо, если он вообще существует в их архивах. До девяти часов утра звонить сюда, после девяти — в мою контору в Лондоне. Он неохотно сообщил мне, что посмотрит, что тут можно сделать, повесил трубку и, без сомнения, возвратился к чтению своего “Пари-Матча”.

Мне никто не позвонил до девяти, но за дополнительные двадцать франков я получил описание Анзермо. Швейцар отеля хорошо его помнил — высокий, темноволосый джентльмен лет тридцати пяти, приехавший с молодой леди в красном “Мерседесе” и уехавший с ней на той же машине на следующее утро, и у него была собака, белый пудель. Он был приятный и вежливый джентльмен, француз — так, по крайней мере, показалось моему собеседнику — но, конечно, он вполне мог быть и швейцарцем.

Я дал ему деньги, поблагодарил, а затем отправился на юг по маршруту, который во всех путеводителях именуется “Дорогой Наполеона”.

В Канны я приехал поздно потому, что по пути я останавливался пообедать, и обед проходил в очень невысоком темпе, а затем звонил Уилкинз, и полчаса ушло только на то, чтобы дозвониться.

У нее было сообщение для меня из Интерпола через Гаффи. Ни один Макс Анзермо в их списке не значился, но он мог вполне находиться там под другим именем. Не мог бы я дать им словесный портрет, если возможно, и любые другие детали, которые могут помочь? Я попросил Уилкинз передать им его портрет и информацию об отеле в Женеве и о том, что у него, вероятно, есть маленький белый пудель.

— По поручению своего отца звонила мисс Джулия Юнге-Браун и хотела узнать, где вы собираетесь остановиться в Каннах. Я обещала позвонить им, как только узнаю.

— Скажи им, что в “Маджестике”, если удастся снять номер, что вполне вероятно, так как их там три сотни. Уже есть что-нибудь об “Атена Холдингз”?

— Сегодня этим как раз занимаются.

— Хорошо. Я позвоню завтра.

Между этим моим звонком и временем прибытия в Канны кто-то, как я обнаружил, успел сделать несколько звонков. Я без проблем снял номер, проехал по Рю де Серб до первого угла, повернул и нашел для своей машины гараж. Затем я выпил две порции виски, пообедал, совершил короткую прогулку до Бульвар де ля Круазетт, чтобы подышать свежим морским воздухом, и вернулся в номер. Где-то в порту стояла на якоре яхта О'Дауды, “Ферокс” — название, которое меня ничуть не удивило, так как я узнал о его страсти к рыбалке, а также уже успел узнать некоторые черты его характера: по всем меркам он был хищной форелью, охотящейся на крупных рыб и мелочь своего вида.

В номере я опустился в кресло, закурил последнюю перед сном сигарету и стал думать о Зелии и Максе Анзермо, в основном о тех комбинациях человеческих переживаний и страстей, которые смогли заставить ее — так скоро после несомненно романтической ночи в “Омбремоне” — утратить память обо всем, что произошло в последующие два дня, а вместе с ней и красный “Мерседес”. Где-то на этой линии у кого-то произошли перемены в сердце. Я не успел рассмотреть все возможные случаи, так как зазвонил телефон.

Портье сообщил мне, что меня хочет видеть мистер Алакве.

Было уже почти одиннадцать и моей первой мыслью было попросить его послать мистера Алакве к черту. Но затем любопытство относительно того, как он смог вычислить меня, пересилило, и я сказал, чтобы он поднимался.

Вскоре он вошел, улыбаясь во все лицо, отчего его курносый нос напоминал чернослив. Теперь он был одет по-континентальному: легкий желтовато-коричневый льняной костюм, широкополая шляпа с оранжевой и серебряной лентами, светло-голубой галстук с желтой подковой и охотничьей плетью и гадко-зеленого цвета рубашка в замечательную желтую полоску. На нем были все те же рыжевато-коричневые замшевые туфли. Он пожал мне руку и вручил визитку.

Я сказал:

— Давайте не будем опять совершать весь этот ритуал, мистер Джимбо Алакве, эсквайр.

Он покачал головой, при этом улыбка почти разрезала его лицо пополам, и сказал:

— Не Джимбо, мистер Карвер. Джимбо — мой брат.

Я взглянул на визитку. Он был прав. Это был мистер Наджиб Алакве, эсквайр, род занятий тот же, но адрес другой: Канны, Рю де Мимон, что было, насколько я помнил, где-то рядом с вокзалом. Я перевернул визитку и прочел на обратной стороне следующее высказывание: “Хороший друг стоит дороже, чем сто родственников”. Ну, что ж, с этим я спорить не собирался.

Я вернул ему визитку и спросил:

— Близнецы?

— Да, мистер Карвер.

— И как, черт возьми, я буду вас различать?

— Очень просто. Я всегда во Франции, а Джимбо всегда в Англии.

Я хотел спросить о рыжевато-коричневых туфлях, но решил не делать этого, потому что объяснение было бы, наверное, очень простым, чтобы я сам до него додумался.

— Как вы узнали, что я здесь? — спросил я.

— Опять очень просто. Джимбо позвонил и сказал мне.

— А он как узнал?

— Это мне неизвестно. Наши отделения действуют независимо друг от друга, за исключением случаев, связанных со странствованиями, когда объект находится на значительном удалении. Это как раз ваш случай, мистер Карвер. Могу сказать, что уже испытываю чувство большого восхищения вами. Да, вы — чертовски оперативный работник.

Я сел, внезапно почувствовав сильную усталость. Джимбо и Наджиб, возможно, выглядят и действуют как два клоуна, но за этим явно стоят более серьезные вещи. Они, безусловно, хорошо умеют не только улыбаться и шутить. И в подтверждение моим мыслям Наджиб засунул руку в карман и вытащил пистолет.

— Это действительно необходимо? — спросил я.

— Надеюсь, что нет. Я очень плохо стреляю. — Он слегка повернулся и позвал кого-то. — Панда!

Из маленького холла рядом со спальней в комнату вошла молодая женщина. Вообще-то, слово “вошла” не совсем подходит. Она влетела подобно ветру, шлепнула Наджиба по спине и, танцуя в облаке какого-то сильного аромата, приблизилась ко мне, провела пальцами по моим волосам, подергала мочку моего правого уха и сказала:

— Гав! Гав! Счастлива познакомиться с тобой, Рекси.

Я спросил Наджиба устало:

— Она ведь не настоящая, да?

Панда широко улыбнулась мне.

— Ты не прав, папа. Каждый изгиб, каждый мускул — все самое что ни на есть настоящее и полное жизни.

Она была за метр восемьдесят; на ней была очень короткая юбка и блузка из золотой ламы. Она была очень симпатичной, с большими, влажными карими глазами и смеющимся ртом, полным самых великолепных зубов, которые я когда-либо видел, хотя мне показалось, что их слишком много. Ее вообще было слишком много. Ее ноги были слишком длинные, руки — тоже, и когда она выписывала пируэты передо мной, она издавала странный гул, словно ее приводила в действие какая-то мощная турбина. Ее кожа была приятного, кофе с молоком цвета, а на голове — копна черных жестких кудряшек. В ушах у нее были золотые сережки в форме человека, болтающегося на виселице.

— Мой помощник, мисс Панда Бабукар, — сказал Наджиб. — Не обращайте на нее внимания. Сегодня она в приподнятом настроении.

— Панда голодна. Панда хочет мужчину, — сказала Панда.

— Панда обыщет комнату, — сказал Наджиб, шлепнув ее по заду.

Стоя, он только-только доставал до него.

— Панда может обыскать комнату, — сказал я, — но что, черт побери, она хочет найти, кроме мужчины?

— В Англии, — сказал Наджиб, наставляя на меня пистолет, — вам сделали чертовски почетное предложение за несотрудничество с О'Даудой. Теперь предложенная денежная компенсация снимается. Мы просто забираем товар.

За моей спиной, где Панда перетряхивала мою постель, раздался ее голос:

— Ра-ра! Шикарная пижама. Всегда, когда тебе нужно будет ее погладить, Рекси, звони мне.

Что-то ужалило меня в шею, и я подпрыгнул.

— Оставь мистера Карвера в покое и продолжай работу, — сказал Наджиб.

Я повернул голову и, потирая шею, стал наблюдать за ней. Подмигнув мне, она начала прочесывать комнату. Делала она это хорошо, хотя я видел людей, которые делали это лучше, все ее действия доказывали, что она — далеко не любитель.

Некоторые из ее замечаний, отпущенных в процессе осмотра моего чемодана и ванной комнаты, произвели бы шок в доме приходского священника, но ей нельзя было отказать в жизнерадостности и дружелюбии. На расстоянии она выглядела — когда привыкнешь к ее длине — приятно, но я не доверял голодному блеску ее глаз. Она была из тех женщин, которые завершают акт совокупления поеданием своего супруга.

Она вернулась из ванной комнаты и сказала:

— Ничего, Наджиб, кроме того, что ему нужна новая зубная щетка и у него почти кончилось снотворное. Ты плохо спишь, дорогой? — Она лягнула длинной ногой. — Гав! Гав! У мамы есть кое-что на этот случай.

— Дай мне твой телефон, — сказал я. — Следующий раз, когда у меня будет бессонница, я позвоню. А теперь убирайтесь оба отсюда к черту.

— Если она не здесь, значит должна быть в машине. Ключи, пожалуйста. — Наджиб протянул руку.

Панда села на кровать позади меня и обвила мою шею руками.

— Дай человеку ключи, милый.

Я произнес полузадушено:

— Что там насчет машины?

— Машина, которую вы нашли, — сказал Наджиб. — Я прождал здесь весь вечер и видел, как вы подъехали, но не успел заметить, в какой гараж вы ее поставили.

Одна из рук Панды заползла во внутренний карман моего пиджака и появилась с ключами от моей машины. Она соскользнула с кровати и отдала их Наджибу.

— О'кей, — сказал я. — Она в гараже “Рено” рядом с Рю д'Антиб. Когда вы закончите, оставьте ключи швейцару. Я иду спать.

Я сказал явную глупость.

Панда пару раз гавкнула, лягнула ногой и сказала:

— Мама останется, чтобы съесть Рекси.

Наджиб посмотрел на ключи, лежащие у него на ладони, поднял глаза и недоуменно посмотрел на меня.

Я продолжил:

— Это не та машина, которая вам нужна. Я взял ее напрокат в Женеве, чтобы добраться сюда. Почему вы не проверили номера, когда я приехал?

— Номера можно поменять, милый, — сказала Панда. — Ты иди и проверь, Наджиб.

— Вы оба идите, — сказал я. — Проверьте машину. Одна вещь подскажет вам, та это машина или нет, — тайник. Вы знаете, где он должен находиться?

Наджиб вдруг расплылся в улыбке.

— Я знаю, где он находится, мистер Карвер, сэр. Но я не думаю, что это знаете вы. О'Дауда никогда бы не сказал вам этого. Правда?

— Конечно, он не знает, — сказала Панда. — Мама видит это по его глазам. — Она направилась в ванную.

— Выход не здесь, — сказал я.

— Да я знаю. Я собираюсь приготовить тебе ванну, а затем сделать тебе массаж. — Она открыла рот и, завращав глазами, щелкнула прекрасными зубами.

— Ты идешь со мной, Панда, — сказал Наджиб. Обратившись затем ко мне, он продолжил. — Я проверю и верну ключи. Также, мистер Карвер, как-нибудь после того, как вы увидитесь с мисс Зелией, мы должны будем поговорить с глазу на глаз, потому что это может пойти вам на пользу. — Он взял Панду за руку и потащил ее к двери.

— Мама остается, — закричала она.

— Мама уходит, — сказал я. Я решительно прогнал возникшее было искушение. Я был не в ее весовой категории.

У двери Наджиб произнес:

— Пока вы в этом городе, если вам что-нибудь понадобится, дайте мне знать.

— И мне тоже, — сказала Панда.

— В конце концов, — Наджиб не обратил на нее никакого внимания, — мы занимаемся одним делом, так почему не быть друзьями, если, конечно, не возникнет чертовски острая необходимость в обратном.

— Прекрасно сказано, — сказал я.

— Спокойной ночи, мистер Карвер.

— Мне совсем не нравится мысль о том, что ты останешься совсем один в этой комнате, любимый, — добавила Панда.

— Я переживу.

— Скажи, Рекси, — ее глаза расширились от внезапной мысли, — ты ведь не придаешь значения цвету кожи, правда?

Я покачал головой.

— Мне нравится твой цвет. Но мне нужно хорошенько поработать над своим здоровьем, прежде чем иметь дело с тем размером, в котором он выступает. Спокойной ночи.

Они ушли. А я отправился спать. Они оба ломали дурацкую комедию. Но они оба не были дураками. И как, черт возьми, они узнали, что я еду в “Маджестик”? Никто не знал об этом, пока я не позвонил Уилкинз, а та не позвонила в суссекское поместье О'Дауды. Через три-четыре часа после этого Наджиб вышел на мой след. Где-то в домашнем хозяйстве О'Дауды был кто-то, кто подкармливал информацией другую сторону. Кто-то из его прислуги не хотел, чтобы О'Дауда получил назад свой “Мерседес”, и этот кто-то не слишком умело это скрывал. Я предположил, что это — Денфорд. Работая на О'Дауду, он, вполне вероятно, испытывал сильную неприязнь к нему, но это пошло дальше и превратилось в лошадь по имени “Месть из неприязни путем предательства”. Хорошие линии, но воспитание посредственное. Так как дело касалось О'Дауды, что-то действительно очень сильно жгло Денфорда, потому что он не слишком беспокоился относительно того, что сказал один человек — что ты можешь спрятать пламя, но что ты будешь делать с дымом? Когда О'Дауда заметит дым, Денфорда ждут большие неприятности.

Глава четвертая

“Подстригла коротко его судьба —

ибо, прошу понять,

Он прожил, если б смог,

еще б десятков пять”

Уилльям Барнз Роудз

Это было теплое, тихое, поздне-сентябрьское утро, наполненное нежным желтым светом, исходящим от усыпанной золотыми чешуйками ряби поверхности моря.

“Ферокс” стояла на якоре у самого выхода из акватории порта, похожая на мягкую белую меренгу, — настоящее произведение кондитерского искусства с длинным, узким носом в качестве последнего штриха. За десять франков — ужасная переплата — парнишка лет пятнадцати согласился доставить меня на яхту на своем ялике. Он был голым по пояс и вид его загорелого, мускулистого торса без единого грамма жира заставил меня подумать о возобновлении занятий утренней гимнастикой.

По трапу я поднялся на палубу, сощурил глаза от блеска выкрашенных в белый и золотой цвет поверхностей и отполированных медных и хромированных предметов, быстро прикинул в уме, во сколько это все обходится О'Дауде в год, содрогнулся и обратил внимание, что на палубе в шезлонге сидит женщина и читает “Вог”. У нее были серебристые с пурпурным оттенком волосы, а на ней — красные шорты и красная блузка. Ей было где-то около тридцати, ее лицо было очень детским со слегка надутыми пухлыми губами, и она курила длинную, тонкую сигару.

— У меня назначена встреча с мисс Зелией Юнге-Браун. Меня зовут Карвер, — сказал я.

Она лениво уронила “Вог” на палубу, внимательно осмотрела меня и спросила с американским акцентом:

— Встреча по какому вопросу? Личному, медицинскому, общественному или просто с надеждой?

— По личному.

— Ну, хоть какая-то перемена после всех этих эскулапов и светских болванов. — Она посмотрела на маленькие золотые часы, украшающие тонкое запястье, и сказала. — Она решает мозаичную головоломку в солярии. Идите прямо. — Она кивнула головой в сторону носа. — Заходите без стука. Если у нее хорошее настроение, она, может быть, позволит вам остаться. Перед уходом загляните ко мне на стаканчик вина. Возможно, я дам вам свой автограф.

— Он чего-нибудь стоит?

— Корыстный человек, да? На чеке — ничего. На фотографии — сентиментального отношения. Но все равно приходите и мы выпьем. Вы поможете мне в проведении Кампании по борьбе со скукой.

Не вынимая сигары изо рта, она выпустила струйку дыма, подняла журнал, подмигнула мне и снова погрузилась в чтение.

Я прошел по безукоризненно чистой палубе мимо мостика и увидел с правой стороны ряд окон солярия, полукругом опоясывающих носовую палубу. Чайка спикировала к теплому морю и что-то крикнула мне по-французски. Человек в голубом свитере перегнулся через ограждение мостика и кивнул мне. Белоснежный катер промчался мимо, оставляя за собой похожий на хвостовое оперение страуса бурун.

Я посмотрел через стеклянную дверь солярия и впервые увидел Зелию Юнге-Браун — девушку с утраченной памятью. Она сидела за столом, склонившись над большим подносом, на котором рождалась гигантская мозаичная картина. Справа от нее на столе лежала куча незадействованных кусочков. Я мог видеть только прядь длинных черных волос, изгиб высокого лба, загорелые руки и кусочек простенького платья из сине-белой полосатой материи, из которой обычно шьют передники для мясников. Какое-то время я смотрел на нее, надеясь, что она обнаружит мое присутствие. Стекло никак не хотело пропускать притягательную силу моей личности, поэтому я вошел. Она слегка прищелкнула языком, убрала кусочек с подноса и стала искать другой в лежащей рядом с ней куче, не обращая на меня ни малейшего внимания то ли из нарочитой грубости, то ли по причине глубокой поглощенности работой.

Я прошел к синему кожаному креслу и устроился на его ручке. В глубине солярия находился бар, закрытый хромированной решеткой, за которой просматривались ряды бокалов, рюмок и разноцветных бутылок. По обе стороны бара висела пара картин, изображающих старинные парусные суда, а над баром, в стеклянном футляре, находилось чучело меч-рыбы с глупой ухмылкой, застывшей на ее челюстях.

— И что это будет в итоге? — спросил я. — Здание Парламента? Коронация Георга Пятого? Или одна из тех классических охотничьих сцен, где ребята в красных камзолах попивают портвейн, пока их слуги стягивают с них сапоги, а гостиничная прислуга заносит кабаньи головы и метровых лососей? Да, были времена. Всюду на лошади и в карете. Ни одна дорога не воняет автомобилями. Кстати, об автомобилях... Меня зовут Карвер, и ваш отец нанял меня, чтобы я нашел красный “Мерседес”, который вы так неосторожно потеряли.

Я произнес все это достаточно прохладно, в своей лучшей невозмутимой манере, давая, как я надеялся, понять, что я не настроен следовать ее капризам. В середине моего монолога она подняла голову и мне стоило больших трудов сохранить свою невозмутимость, потому что она была одной из самых красивых женщин, которых я когда-либо видел. Эти замечательные черные волосы, светло-голубые глаза, идеальные, классические черты лица и ледяная холодность. Настоящая снежная королева. В ней было какое-то сходство с Джулией, но ровно столько, сколько нужно было для того, чтобы сказать, что они — сестры. Она выпрямилась в кресле, чтобы лучше рассмотреть меня, и я увидел, что она — большая девушка, высокая, прекрасно сложенная и сильная как бык. Ей не хватало только крылатого шлема, щита и длинной ладьи, и Эрик Завоеватель сошел бы от нее с ума. Что же касается моей персоны, то внутри меня что-то съежилось и затихло.

Стальным и холодным, словно исходящим прямиком из спрятанного где-то у нее внутри холодильника, голосом она сказала:

— Меня ровным счетом никак не волнует ваша манера поведения, мистер Карвер. И я уже сообщила все, что могла, о машине.

Я широко улыбнулся ей, пытаясь поднять столбик термометра выше нулевой отметки, и у меня даже возникло чувство, что я, возможно, немного поспешил с ее оценкой. В конце концов, она была достаточно красива, чтобы заслужить повторной оценки. Могу же я ошибаться.

— Итак, — сказал я, — вам жаль, что вы ничем не можете мне помочь?

— Я ничем не могу вам помочь, мистер Карвер.

Она подалась вперед и снова занялась головоломкой.

Я встал, и она слегка подняла голову.

— Мне жаль, — сказала она, — что вы напрасно проделали столь длинный путь, но я ведь говорила отчиму, что совсем нет необходимости вам приезжать сюда.

Я прошел мимо нее к бару, бросил через решетку быстрый, вожделенный взгляд на бутылку бренди “Хайнс” и сказал:

— Я хотел бы прояснить одну деталь.

Ей пришлось слегка повернуться, что бы поймать меня в фокус, и это движение как нельзя лучше продемонстрировало ее замечательные плечи и фигуру.

— Я слушаю.

— Меня наняли для выполнения работы. Я люблю заканчивать то, что я начинаю. Такой я человек. Дурацкое чувство собственного достоинства. Профессионализм. Называйте это как хотите. Но я хочу, чтобы вы знали, что меня интересует только машина. Я хочу вернуть ее вашему отчиму. Но когда я верну ее, я не обязан буду давать детальный отчет о ходе поисков. Все, что будет конфиденциально сообщено мне кем-либо, так и останется сугубо конфиденциальным. Вы понимаете?

— Прекрасно понимаю. Но ничем не могу вам помочь.

Она отвернулась и стала перебирать кусочки мозаики. Я прошел у нее за спиной и завершил круг в синем кожаном кресле. Когда я садился, она быстро взглянула на меня.

— Я бы хотела, чтобы вы ушли, мистер Карвер.

— Я уйду, — сказал я, — когда сделаю то, за что мне платят деньги. По какой-то причине ваш отчим придает очень большое значение этой машине. Как его дочь...

— Падчерица. — Слова были брошены мне со звоном разбивающихся сосулек.

— ...подумал я, вы, наверное, хотите помочь ему.

Она холодно посмотрела на меня и сказала:

— У меня есть все основания, чтобы наплевать на него и на все его проблемы.

— И все-таки вы так не считаете, иначе вы бы не сидели здесь и не наслаждались всей этой роскошью за его счет. Ни одна девушка, имеющая хоть какие-то принципы, не стала бы этого делать. Ну, давайте, что там случилось с машиной?

Я уже откровенно давил на нее, надеясь хоть немного сломить ее, но это не сработало.

Она встала из-за стола и направилась к бару. В его деревянную стенку была вмонтирована кнопка звонка. Я был так поглощен созерцанием ее походки — прекрасная, холодная амазонка, — что почти позволил ей нажать эту кнопку.

— Я бы не стал этого делать, — сказал я. — Даже если вы не хотите, чтобы я помог вам. Просто выслушайте меня. Эти несколько минут не принесут вам никакого вреда. А затем, если захотите, можете нажимать кнопку.

Секунду-две она молчала, затем сказала:

— Говорите.

Я встал и закурил. Ее возвышающаяся надо мной фигура несколько нервировала меня.

— Я буду с вами предельно откровенен. Возможно, вы действительно утратили память, а возможно, и нет. Лично я думаю, что нет. Но если по каким-то серьезным причинам личного характера вам так нужно, я ничего не имею против. Но в одном я уверен — вы не сказали правду о вашем пребывании в отеле “Омбремон”. Если бы вы знали, что произойдет после вашего отъезда из отеля, то вы, конечно, были бы более... ну, скажем, осмотрительны.

— Я не понимаю, о чем вы...

— Понимаете. Я говорю о номере 16.

— Я была в номере 15.

— Но вы звонили Денфорду в Англию из номера 16.

— Конечно, нет. — Какой бы большой и замороженной она не была, здесь не требовалось ни опытного глаза, ни столь же опытного уха, чтобы понять, что она сдерживает что-то внутри себя, вероятно, страстное желание заорать на меня, чтобы я убирался с яхты прямо к черту. И мне не слишком приятно было осознавать это. Совершенно неожиданно мне стало жаль ее.

Я покачал головой.

— В вашем счете не было оплаты за телефонный разговор. Зато она была внесена в счет за номер 16. И человек, проживавший в этом номере, — мужчина — отдал деньги без разговоров. Итак, куда это нас ведет?

Она пошла обратно к столу и остановилась рядом со мной.

— Это никуда нас не ведет, мистер Карвер. Я ничего не знаю о номере 16. Если в отеле что-то перепутали и кто-то оплатил мой телефонный разговор, потому что слишком спешил, чтобы проверять правильность счета, меня это ни капли не интересует. Единственное, что меня интересует, — это чтобы вы поскорее ушли и оставили меня в покое. Возвращайтесь к моему отчиму и посоветуйте ему забыть о машине. — Она замолчала, и я заметил, как по всему ее телу прошла легкая дрожь, выдающая большое напряжение, которое она с трудом удерживала внутри себя. Я понял, что достаточно небольшого толчка с моей стороны, упоминания об Анзермо, или о белом пуделе, или о том, как она, смеющаяся и счастливая, отъезжала утром от отеля, и все выплеснется наружу. Я бы со спокойной душой подтолкнул многих людей. Но не ее. Джулия была здесь ни при чем. Во мне самом был какой-то барьер, который не позволил мне сделать это. Все, что я хотел узнать у нее, мне придется узнавать в другом месте. Моя работа заставляет смотреть на людей как на мозаичные головоломки — ты вынужден собирать их, не думая о том, что в итоге может получиться мерзкая и порочная картина. Но с ней я так поступить не мог. Она была большой и прочной как айсберг, но теплое течение отнесло ее слишком далеко на юг, и она уже была готова рассыпаться на куски. Я не хотел наносить ей последний удар. Но теперь мне во что бы то ни стало нужно было найти Анзермо. О, да, я жаждал встречи с ним.

Я направился к двери.

— Хорошо. Забудьте, что я был у вас. — Я дружелюбно улыбнулся ей. — Но если у вас когда-нибудь возникнет желание уткнуться кому-то в плечо и выплакаться, дайте мне знать.

Она опустила руку, взяла один из свободных кусочков и, не глядя на меня, сказала:

— Спасибо, мистер Карвер.

У двери я сказал:

— Это все ерунда. Но все же помните, что у меня хорошие, широкие плечи. — Это была правда. Мои плечи были почти такими же широкими, как и ее. Я вышел, думая о словах Роберта Бернса о пользе сбрасывания бремени греха и вреде сокрытия. Я не знаю, удавалось ли когда-либо ранее женщине заморозить все у себя внутри, парализовав свои чувства, но Зелии это удалось сделать после отъезда из отеля “Омбремон”. И я намеревался узнать почему.

Но сначала я должен был проскользнуть мимо особы с серебристо-пурпурными волосами и в красных шортах. Особой надежды у меня не было, а в конце я даже обрадовался этому, так как то, на что я рассчитывал у меня не получилось с Зелией, зато это мне легко удалось с Мирабелль Хайзенбахер, урожденной Райт, сценический псевдоним — Мирабелль Лэндерс, тридцати восьми лет, дружелюбно настроенной, изнывающей от скуки и уже полностью готовой выйти замуж за О'Дауду после получения развода с мистером Хайзенбахером — “чертовым лысым обувщиком” (ее слова).

Когда я стоял у трапа и думал, куда мог пропасть мой парень с яликом, она спустилась с палубы в зеленом шелковом пляжном костюме и, взяв меня за локоть свободной от сигары рукой, сказала:

— Если вы не выпьете со мной, вам придется добираться назад вплавь. Пойдем.

Она провела меня на корму, где под навесом нас ожидали кресла, столы и напитки. Она была по-щенячьи дружелюбна и столь же беспокойна.

— Узнали что-нибудь у Зелии? — спросила она.

— Нет. Она еще находится в сильно замороженном состоянии.

— Я не могу понять, почему О'Дауда напрягает ребенка с этой чертовой машиной. Он так упакован, что ему какая-то машина.

— Он был с ней крут, да?

— Первоначально. Я даже подумала, что он сейчас стартует и выйдет на орбиту. У меня даже возникло секундное сомнение. Такой темперамент. В конце концов, за этого парня мне выходить замуж. Но затем я подумала, какого черта! У всех мужчин есть свои недостатки, а у него, в отличие от большинства, есть миллионы, поэтому нет причин лишать цветок любви ухода и позволить ему вянуть. Почему он так уперся в эту машину?

— Если бы я знал. Вы давно его знаете?

— Три, нет, четыре года. Прекрасный мужик, только после того, как пропала машина, в нем появилось что-то, что мне не нравится. Здесь должно быть что-то большее нежели машина. Вы знаете мою теорию?

— Расскажите.

— Иногда мне кажется, что Зелия нарочно потеряла машину, чтобы досадить ему. Она, должно быть, догадалась, что там есть что-то еще кроме самой машины, и решила похоронить ее, чтобы отомстить ему. Своего рода эмоциональная компенсация за что-то.

— Вы консультировались у психоаналитика.

— Нет. Обычно я провожу время на подушках исключительно ради удовольствия. Но сейчас все по-другому. В эти дни я — исключительно девушка Кэвана О'Дауды.

— Если бы он получил назад свою машину, он был бы приятнее, чем сейчас, да?

— Конечно. А я бы не торчала здесь, приглядывая за Зелией. Терпеть не могу яхты и катера. Она тоже хочет вырваться отсюда. Она уже несколько недель сидит здесь. К чему вы клоните?

— Разве я клоню?

— Бросьте, я знаю, какой взгляд у мужчины, когда он хочет что-то узнать, а у вас сейчас как раз такой взгляд, хотя вы явно собираетесь спросить не о том, о чем обычно спрашивают меня мужчины, и это, черт возьми, не делает мне комплимента.

— Я просто хочу доставить О'Дауде удовлетворение.

— Ну, живее. Итак?

— Есть ли телефонная связь между “Ферокс” и берегом.

— Нет.

— А что происходит с почтой? Например, когда вы пишите О'Дауде?

— Наконец-то мы перешли к делу. Почему не сказать прямо? Вы думаете, что после вашего визита Зелия может написать кому-нибудь?

Я посмотрел на нее поверх большой порции джина с тоником, которой она меня снабдила. Да, она была женщиной, которая знает, куда идет, и знает, как держать себя. Она собирается выйти замуж за О'Дауду. Если она что-то и не знала про мужчин, то это, вероятно, уместилось бы в короткое, в пару строк приложение к объемистому тому личных воспоминаний. Она должна быть такой, потому что я еще ничего не сказал ей, а она уже была со мной. Я подмигнул ей. Она загасила сигарету о стойку кормового ограждения и ответила мне тем же.

— Говорите правду, — сказала она, — и Мирабелль, возможно, поможет... пока это, конечно, работает на то, чтобы вернуть О'Дауде хорошее настроение и вытащить Зелию из депрессии.

— В разговоре с Зелией я упомянул один фактик, который может вызвать у нее желание написать кому-нибудь. Если бы я смог получить имена и адреса всех людей, кому Зелия напишет в следующие двадцать четыре часа, это бы очень помогло. Сложно?

— Нет. Все письма на корабле опускаются в почтовый ящик в кают-компании, а вечером один из стюардов доставляет их на берег. Какое-нибудь конкретное имя или адрес?

— Да нет.

— Лгун. Где вы остановились?

— “Маджестик”.

— Вам нравится ваша работа?

— Я путешествую, встречаюсь с людьми и помогаю некоторым из них.

— Тогда, ради бога, помогите Зелии выбраться из-под ледника. Я обязана торчать здесь неделями, что лишает меня массы удовольствий. Это, конечно, мужчина, да, кому она будет писать?

— Я бы не стал держать пари.

— Почему нет, ведь шансы равны. В любом случае, это должен быть мужчина. Любой девушке когда-нибудь становится нужен мужчина. Держу пари, что она нашла себе кого-то и он плохо обошелся с ней. Впервые в жизни она с головой бросилась в то, что сквозь ее розовые очки показалось ей настоящей любовью, а затем — бам — мерзавец обставил ее по всей форме. Они все такие, даже самые приятные, но у нее совсем не было опыта, который помог бы ей пережить удар. Правильно?

— Из вас выйдет первоклассная мачеха.

— Жена — вот все, что меня интересует. Я думала, что у меня получилось с Хайзенбахером, но у него появились отвратительные привычки, а когда я отучила его от них, он просто ушел в себя и занялся коллекционированием японской резьбы по слоновой кости, нецке и прочей ерунды. Я сдалась. Не хотите остаться на обед?

Я сказал, что, к сожалению, не могу, и мне потребовалось еще полчаса, чтобы, наконец, уйти. Меня доставили на катере, и на набережной меня уже поджидал мистер Наджиб Алакве, эсквайр.

Он зашагал рядом со мной, вручил мне ключи и сказал:

— О'кей, мистер Карвер, машина не та. Узнали что-нибудь у мисс Зелии?

— Нет. Но почему я должен держать вас в курсе?

— Три тысячи фунтов, мистер Карвер. Чертовски щедрое предложение. Джимбо телеграфировал мне его сегодня утром. Три тысячи фунтов, если вы сейчас перестанете работать на О'Дауду, или четыре тысячи, если вы продолжаете, находите машину и передаете ее нам, ничего в ней не трогая.

Я покачал головой.

Его глаза завращались в точности, как у его брата.

— Отказ серьезный, мистер Карвер?

— Совершенно верно.

Он глубоко и печально вздохнул и произнес:

— В таком случае, все, что я могу сказать, — что последствия для вас, мистер Карвер, могут быть...

— “С” как радикальная мера?

— Совершенно верно.

Я пообедал в ресторане отеля, затем поднялся к себе в номер, лег на кровать и уставился в потолок. Это был очень утомительный для созерцания потолок, без единой трещины или пятна, поэтому мне пришлось заняться чисто мыслительной работой. Что за люди, спрашивал я себя, могли нанять близнецов Алакве? О'Дауда никогда бы не нанял их кроме как для работы на территории Африки, где они не были бы столь вызывающе заметны, хотя у меня возникла мысль, что и на базаре в Аккре они выглядели бы так же странно. В Европе же они были похожи на парочку тропических птиц, случайно попавших в голубиную стаю. Вероятно, их хозяина или хозяев это не волновало. Братьям Алакве было нужно то, что спрятано в “Мерседесе”, и они знали, что О'Дауда знает, что это им нужно и — я был почти уверен — что О'Дауда знает, кто их хозяева.

Затем я подумал о Зелии. У меня в голове уже начала вырисовываться природа ее амнезии. Макс Анзермо, я надеялся, сможет заполнить пустующие места, если я когда-нибудь смогу его достать.

Около четырех зазвонил телефон. Это была Уилкинз с длинным, как моя рука, списком фирм, холдинговых компаний, дочерних компаний, контор, занимающихся размещением недвижимости, и различных агентств, которые все существовали под крышей “Атена Холдинга Лимитид”. Я знал, что основная масса информации была получена не в Сомерсет-Хаус, а от доброго горожанина, крепко поработавшего в пабах на Минсинг Лейн и Флит Стрит. Когда я закончил письменный прием перечня, Уилкинз спросила:

— Вас интересует что-нибудь конкретное?

— А что, должно интересовать?

— Принимая во внимание Джозефа Бовану и некоего джентльмена по имени Джимбо Алакве, который заходил сюда сегодня утром поболтать о вас, я подумала, что...

— Как вы с ним поболтали?

— Он сказал мне, что может достать мне электрическую печатную машинку с пятидесятипроцентной скидкой. Вы хотите, чтобы я поподробнее узнала о “Юнайтед Африка Энтерпрайсиз”?

Я сказал, что хочу. Эта компания была в списке, который она только что продиктовала.

Через полчаса мне позвонил Денфорд. Мистер О'Дауда, сказал он, хочет получить отчет о положении дел на настоящий момент и подробности моего визита к Зелии. Он полагает, что вы уже видели ее.

— Я ее видел и ничего не получил от нее.

— Ничего?

— Абсолютно ничего. Но я ухватил другую ниточку, которая, возможно, поможет мне.

— Мистер О'Дауда оценил бы более подробную информацию об этой новой ниточке. Вы понимаете?

— Конечно. Очень скоро я сообщу детали.

— Короче говоря, вы пока еще никуда не продвинулись?

— Я представил себе, как заморгали его холодные агатовые глаза.

— Да, я бы сказал, что это справедливое резюме. Но не волнуйтесь. Я не падаю духом. И жаждущее сердце летит все время впереди, на милю обгоняя шелест давно уставших шин.

— Прошу прощения.

— Это я так. Но вы можете сделать для меня кое-что полезное. Мне нужен полный список гостей, друзей и членов семьи, которые могли находиться в эвьенском шато мистера О'Дауды в последние две недели перед отъездом Зелии на красном “Мерседесе”. Могу я это получить?

На том конце провода пауза затянулась несколько дольше обычного, затем он сказал:

— Думаю, что да.

— Сейчас?

— Нет. Мне нужно навести кое-какие справки.

— Хорошо. Я позвоню завтра или послезавтра. Да, вы можете сообщить мистеру О'Дауде одну вещь. Некий мистер Джимбо Алакве — мой секретарь даст вам его адрес — предложил мне три тысячи фунтов, чтобы я оставил эту работу. Интересно?

— Вы, конечно, отказались.

— С большим трудом.

Около шести, когда я все еще лежал на кровати и думал о том, что надо принять душ и спуститься в бар выпить чего-нибудь, зазвонил телефон. Портье сообщил мне, что меня хочет видеть мисс Джулия Юнге-Браун.

Я встретил ее у двери. Она вошла с ослепительной теплой улыбкой и спадающей с одной руки норковой накидкой, распространяя вокруг себя приятный аромат “Жюли Мадам”. После несколько часового созерцания потолка мои глаза испытывали определенные трудности с фокусировкой. Она села в кресло, скрестила прекрасные, длинные ноги, одернула свое черное платье и сказала:

— Я никогда не видела мужчин с такими опухшими глазами. Пили в обед?

— Они всегда делаются такими, когда я сплю днем. Пару порций виски и все тут же вернется на место. Куда мы поедем ужинать?

— Никуда. Почему вы не оставите все это?

— Вы решили, что я — не в вашем вкусе?

— Это еще пока в процессе рассмотрения. Что вы узнали у Зелии?

— Зелия, — сказал я, — это женщина, которая требует понимания. Я мог бы кое-что узнать у нее, если бы мне удалось на достаточное время оторвать ее от мозаичной головоломки.

Она холодно посмотрела на меня, но в ее взгляде, мне показалось, было чуть-чуть больше тепла, чем во взгляде человека, еще не закончившего процесс рассмотрения. Она слегка тряхнула головой и из-под черной пряди мягких волос выглянул кораллово-розовый кусочек уха, который тут же стыдливо спрятался обратно словно морской анемон.

— Зелия, — сказала она, — провела почти весь сегодняшний день на кровати, вся в слезах. Я еще никогда ее такой не видела. Что, черт побери, вы ей сказали? — Последняя фраза прозвучала очень резко и жестко.

— Когда вы приехали?

— В обед. Что вы сделали с Зелией?

— Поездка на “Фейсл Веге” была приятной?

— Да. Не увиливайте. Если вы можете только причинять Зелии боль, то оставьте, черт возьми, ее в покое. Да, возможно, — она посмотрела на меня с выражением сердитой задумчивости, — вы мне очень не понравитесь.

— Жаль. Я бы предпочел обратное. И не заводитесь так по поводу Зелии. Между нами, она разбудила во мне Сэра Галахада, и я просто рвусь в бой. Мне нравятся большие, красивые девушки. Но мне не нравится, когда они заморожены. Они должны быть теплыми и полными жизни. Поэтому почему бы вам не замолчать и не отдать мне тот конверт, который вы вертите в руках.

Она посмотрела на свою правую руку и, казалось, с удивлением обнаружила там конверт, который она вытащила из своей сумочки.

— Если бы я так часто не меняла свое мнение о вас, — сказала она.

— Дайте этому время. Скоро стрелка успокоится и укажет вам верный курс.

Она отдала мне конверт.

— Это от Мирабелль. Она попросила меня передать его.

— Да, вот женщина, которая мчится вперед на всех парах, закованная в броню, с укрепленными скулами, и да поможет Господь тем материковым льдам, которые встанут на ее пути. — Я перевернул конверт. Джулия грамотно поработала, но все же было видно, что конверт был вскрыт и снова заклеен. Я вопросительно посмотрел на нее.

— Я открывала его, — сказала она. — Я представить себе не могла, что Мирабелль может сказать вам.

— Вы не могли? Ну, если бы мне дали миллион, я бы предоставил ей свое ухо для шептания до конца моих дней, и меня бы это совсем не трогало, но ей бы пришлось избавиться от пурпурного оттенка ее волос.

В конверте находилась половина обычного блокнотного листа, на котором Мирабелль написала:

“Одно письмо, через полчаса после вашего ухода. Сейчас она в постели. Письмо ушло на берег со всей почтой в пять часов. Макс Анзермо, Шале Баярд, Сен Боне. Не вздумайте сделать ребенку больно”.

Я положил письмо в карман. Джулия смотрела на меня так же, как ребенок смотрит на фокусника. Я достал сигареты и закурил. Она смотрела, как тает первое облачко дыма.

— Спасибо за доверие, — сказал я.

— Что заставляет вас так думать?

— Вот это. — Я помахал письмом. — Иначе вы бы его просто порвали.

— Ну?

— Что, ну?

— Кто этот Макс Анзермо и какое отношение он имеет к Зелии?

— Вы не слышали это имя раньше?

— Нет.

— Тогда забудьте о нем. Если вы любите Зелию. А когда вернетесь на “Ферокс”, поблагодарите Мирабелль и попросите ее сделать то же самое. Хорошо?

— Если вы так говорите. Вы собираетесь встретиться с ним?

— Да.

— Когда? Завтра?

— Да.

— Я отвезу вас.

— У меня есть своя машина, а вы останетесь здесь. Я только что попросил вас забыть о Максе Анзермо.

— Она встала и, поправляя норку и поблескивая бриллиантами наручных часов, подошла ко мне. Норки и бриллианты, “Фейсл Веги” и яхты, “Мерседесы” и шато в Альпах, паштет из гусиной печенки, икра и шампанское — мечта, но все это не изолирует ни ее, ни Зелию, ни Мирабелль, ни любую другую женщину от жизни, от тех маленьких отвратительных привычек, которые некоторые мужчины получают при рождении, а другие приобретают, уже живя на этом свете. Мужчины — охотники и, как бы они себя не обманывали, женщины — их добыча. В тот момент эта мысль мне не понравилась. Если бы я мог оказаться вне всего этого, но это было невозможно. Единственным утешением было то, что большинство мужчин с неохотой, но соблюдают правила игры в закрытые для охоты сезоны. Но некоторые не соблюдают. Я был уверен, что Макс Анзермо — из последних. Из них же, подумал я, и Кэван О'Дауда. Когда-нибудь, сказал я себе, кто-нибудь должен их застрелить, сделать из них чучела и повесить над баром.

— Что на вас нашло? — спросила она. — Ваш взгляд вдруг стал таким, будто вы захотели кого-то ударить.

— Пусть эти опухшие старые глаза вас не обманывают.

Она подошла еще ближе.

— Они не такие уж и опухшие, как мне показалось. И я действительно начинаю думать, что они не обманывают меня так, как вам бы этого хотелось. А хотите я откажусь от уже обещанного мной ужина?

— Ради меня не стоит. Я собираюсь рано лечь спать. Завтра у меня трудный день.

Ей меня не провести. Я точно знал, что у нее было сейчас на уме и с того самого момента, как она вскрыла письмо над паром на яхте или где-нибудь еще.

Ей так же не терпелось встретиться с Максом Анзермо, как и мне. Это меня не устраивало. Я хотел встретиться с ним первым, и без свидетелей. Я был уже целиком поглощен предстоящей встречей.

— Я действительно очень хочу поехать с вами завтра, — сказала она.

— Я поеду один. Если вы все испортите и от моих услуг откажутся, то О'Дауда найдет кого-нибудь еще, какого-нибудь шустрого исполнителя, который потом во всех красках опишет все ребятам в баре и все весело посмеются. Вы же не хотите этого, поэтому не вмешивайтесь!

Где-то глубоко внутри меня затеплилось и стало быстро разогреваться чувство, которое возникало у меня нечасто, да я и не хотел, чтобы оно появлялось часто, но которому, когда оно возникало, я не мог не подчиниться. Кто-то должен получить... О, да, кто-то должен хорошо получить — имя стучалов моем мозгу подобно метроному. Она также поняла, что происходит, медленно протянула руку и мягко, двумя пальцами взяла меня за рукав.

— Хорошо, — сказала она. — Я не буду вмешиваться. Бедная Зелия, — она повернулась и пошла к двери. У самой двери она обернулась. — Окажите мне услугу.

— Какую?

— Не старайтесь быть с ним вежливым.

Она ушла. Я подождал несколько минут, позвонил в службу размещения и попросил приготовить мой счет. Я уезжаю сразу после ужина. Не могли бы они послать кого-нибудь ко мне за ключами от машины, чтобы подогнать “Мерседес” прямо к центральному входу? При счастливом стечении обстоятельств я буду в Шале Баярд примерно в то же время, когда Макс Анзермо получит письмо Зелии. В одном я был уверен — я не найду в Шале Баярд рыцаря без страха и упрека.

Я выехал в начале одиннадцатого. Моросил мелкий дождь. На улице никаких признаков Наджиба Алакве. Но даже если бы он и был там, меня бы это не беспокоило. Я был совершенно уверен, что на “Мерседесе” я смогу стряхнуть любой хвост.

Сан Боне был в двадцати или тридцати с лишним километрах к северу от Гапа, и мне нужно было ехать по той же самой дороге, по которой я добирался в Канны из Гренобля. По карте я вычислил, что мне предстоит проехать чуть-чуть больше семисот пятидесяти километров. Времени было достаточно и можно было не спешить.

Не доезжая до Гапа, я поспал часок, а в Гапе устроил себе ранний завтрак — кофе с коньяком и пара рогаликов с абрикосовым джемом. Подкрепившись, я покинул Гап и стал подниматься в горы мимо Коль Баярд. После перевала я скатился прямо с Сан Боне и взял курс на Шале Баярд. Узкая, с неважным покрытием дорога какое-то время шла вдоль реки, а затем стала круто подниматься наверх через сосново-дубовый лес, изгибаясь изо всех сил. Так что мне пришлось обратить все внимание на нее, а не на окрестные виды.

Деревянное шале было достаточно свежим, с розовыми и зелеными ставнями и полосатой крышей тех же цветов, сделанной из барочных досок. Шале упиралось в крутой, поросший всякой растительностью склон горы. Плато, на котором оно располагалось, было размером с два теннисных корта. Сад отсутствовал, только деревья и кусты по обеим сторонам отвратительного качества подъезда и вокруг дома. На площадке перед домом находился гараж. Двери дома были закрыты.

Я оставил машину под самой верандой, которая тянулась через весь фасад, и поднялся по ступенькам. Вдоль веранды в цветочных горшках росли петуньи и герань. Входная дверь была открыта и за ней находился небольшой холл, отделанный узкими, полированными сосновыми планками, странного вида коврик и высокие, громко тикающие напольные часы, показывающие пять минут десятого.

Рядом с дверью я увидел шнурок звонка. Подергав его, я услышал где-то в глубине дома звяканье, настолько громкое, что, наверное, разбудило бы даже мертвого. Но в доме никто не проснулся. Я подергал еще, но ко мне никто не вышел.

Я вошел. Холл имел две двери. Я попробовал обе. Первая открывалась в коридор, ведущий на кухню. Кухня была небольшая и до блеска чистая. На столе были остатки завтрака, а в плетеном кресле — кот. Кот взглянул на меня, поднялся, потянулся, а затем повалился на подушку, свернулся клубком и забыл обо мне.

Я вернулся и открыл вторую дверь. За ней была большая комната длиной во всю заднюю стену дома. Из ее окон была видна часть склона и далекие горные вершины, некоторые из которых уже были покрыты снежными шапками. Это была хорошая, уютная комната: полированный сосновый пол, шкуры, две большие кушетки, четыре просторных кресла, большой круглый стол, вытесанный из дуба и украшенный вазой с разноцветными георгинами, которые бы ввели Джимбо в экстаз. В одном из углов стоял стол, а у фальш-стены, которая была частью лестницы, ведущей на открытую галерею с рядом дверей, располагался книжный шкаф и длинный сервант, полный бутылок, сигаретных пачек и старых газет и журналов. Я закурил и поднялся наверх. Там было три спальни с аккуратно убранными кроватями и ванная. Лежащая на краю ванны губка была мокрой, равно как и зубная щетка и мыло. Я спустился в гостиную и начал более детальный осмотр. Книжный шкаф представлял определенный интерес. На одной из полок располагалось самое большое из всех виденных мною собрание поваренных книг на различных языках. Если Макс был специалистом по поварскому делу, то у него нашлось бы чем порадовать гостя любой национальности. Остальные три полки были забиты остросюжетной литературой на французском, английском и немецком языках. Приятно было узнать, что Макс владеет несколькими языками. Не будет сложностей в общении.

Стол был аккуратный и прибранный и на нем, и в нем мало что было. Было ясно, что Макс не любит оставлять личные бумаги где попало. Я обнаружил несколько аннулированных чеков, уплаченных счетов (большинство — местные), список акций и ценных бумаг (большинство из которых были французскими, но были и американские), который время от времени пополнялся. Он, по-видимому, ничего не продавал, потому что в списке не было ни одной вычеркнутой строчки. Я не пытался определить, чего все эти ценные бумаги стоят. В одном из ящиков стола я нашел кипу рекламных буклетов торговцев недвижимостью и все они касались исключительно ресторанов и кафе от Парижа до Марселя. В другом ящике лежал девятимиллиметровый “Браунинг” с полным магазином, а рядом с ним — коробка с патронами и запасной магазин. На всякий случай я положил все это в карман.

Я подошел к окну, полюбовался видом и подумал, сколько еще Макс будет отсутствовать. Я предположил, что он совершает утренний моцион. Он был человек аккуратный и организованный — убирает кровать перед выходом из дома, тщательно вытирает везде пыль, выбрасывает содержимое пепельниц. Аккуратен и, как это обычно бывает, с устоявшимися привычками, любит кулинарное искусство до такой степени, что уже стал, или собирается стать, владельцем ресторана или кафе, добр по отношению к животным (кот, кажется, был всем доволен) и обладает вкусом при составлении букетов, о чем свидетельствовала ваза с георгинами. Отвернувшись от окна, чтобы еще раз посмотреть на цветы, я заметил, что пропустил одну вещь. Рядом с вазой лежал конверт.

Я взял его. Он был открыт и в нем лежало письмо. На конверте было его имя и адрес и вчерашний штемпель каннской почты. Я должен был благодарить ребят из почтово-телеграфной компании. Они все-таки опередили меня, хотя у них была всего лишь пятичасовая фора.

Я опустился в кресло у камина. Оно было таким глубоким и широким, что я даже подумал, что мне никогда не достичь дна. Я все-таки его достиг, устроился поудобнее и вытащил письмо из конверта. Оно было от Зелии и не имело никаких радостных обращений типа “Дорогой” или “Любимый мой”:

“Я надеялась, что у меня никогда не будет никаких контактов с тобой. Но обстоятельства сделали это крайне необходимым. По какой-то причине мой отец крайне обеспокоен пропажей машины и нанял для ее розыска некоего мистера Рекса Карвера из Лондона. Этот человек был у меня сегодня. Хотя он и не упомянул твоего имени, он, должно быть, знает его, потому что он знает, что ты находился в соседнем с моим номере в том отеле и что я звонила домой от тебя. Я все отрицала. Я буду продолжать все отрицать. Я просто хочу, чтобы все, что случилось, стерлось в моей памяти. Если этот человек вычислит тебя, сделай то же самое. Ты никогда обо мне не слышал. Ты уже раз предал меня. Я ни ненавижу, ни прощаю тебя. Я просто выбросила тебя из головы. Если ты предашь меня еще раз и все расскажешь этому человеку, или кому-либо еще, то я клянусь, что сделаю так, что тебя убьют. Ты уничтожил что-то во мне. И если это станет известно кому-либо еще, я уничтожу тебя.

Зелия”.

Я положил письмо обратно в конверт и опустил конверт в карман. Все, что она сказала, не было для меня новостью. Каждое слово было сказано ею на полном серьезе и мне стало жаль ее. Вот ведь, черт возьми. Мне было жаль ее, но у меня была работа. Если я смогу, то я постараюсь больше не причинять ей боль. Она, возможно, и хочет стереть все, что произошло, из памяти, но я должен знать, что же произошло. Как только я узнаю, как только я смогу заняться непосредственно объектом моего интереса — машиной, я тоже сотру все это из своей памяти. Я сидел и пытался представить себе, что чувствовал Макс Анзермо, когда читал письмо. Вероятно, оно не очень его интересовало, иначе бы он не бросил его так небрежно на стол.

В этот момент за моей спиной раздался звонкий лай и что-то белое подкатилось по полированному полу к креслу, запрыгнуло мне на колени и начало лизать мое лицо. Это был маленький белый пудель. За дверью раздался чей-то запыхавшийся голос:

— Отто! Отто, ты что совсем рехнулся притащиться сюда на этом чертовом автомобиле. Ты хочешь, чтобы все...

Он осекся, так как заметил меня. Я стоял, держа пуделя на руках.

— Ты торопишь события, Макс, — сказал я. — Это не та машина, на которой уехал Отто. Цвет тот же, но номера другие.

Я опустил пуделя на пол, и он заходил вокруг меня на задних лапах, словно исполняя цирковой номер.

— Умница, — сказал я. — А как он в качестве охотничьей собаки?

В одной руке он держал ружье, в другой — пару голубей.

— Кто вы и что вы здесь делаете? — Он спросил это по-английски почти без акцента и спокойным голосом.

— Карвер, — сказал я. — Рекс Карвер из Лондона. Мне кажется, мисс Зелия Юнге-Браун упоминала обо мне в своем письме.

Я предъявил ему письмо. Он не упал в обморок и не повалился в кресло. Он просто стоял и лишь бросил короткий взгляд на большой круглый стол. Он был выше меня, стройный — ни грамма лишнего веса — и сильно загорелый, но загар был каким-то нездоровым. На нем была свободная куртка с меховым воротником, черная фуражка и черные брюки, заправленные в резиновые сапоги. У него было умное, приятное лицо и сверкающие зубы. Мне он совсем не понравился, но я мог себе представить, как при плохом освещении и после нескольких бокалов шампанского некоторые женщины называли его своей мечтой. Но Зелия, никогда бы не подумал. Но, однако ж... когда женщина, наконец, решает открыть шлюзы, никогда не знаешь, куда потечет вода.

Абсолютно спокойно он сказал:

— Я не понимаю, о чем вы говорите. Пожалуйста, покиньте мой дом.

Он бросил голубей на кресло и взял ружье обеими руками, направив его в пол. Он уже преодолел первоначальное удивление и оценил меня. Что я мог сделать, пока у него в руках ружье? Я решил посмотреть, как далеко он пойдет.

Я пожал плечами и сказал:

— Если тебе нравится такая позиция, ради Бога. Но она ничего не даст... а я еще вернусь.

Я направился к двери, и он слегка повернулся, чтобы держать меня под постоянным наблюдением. Когда я поравнялся с ним, он сказал:

— Прежде чем вы уйдете, я хотел бы получить назад письмо, которое я оставил на столе.

Я остановился, посмотрел на него так, словно принял его требование за заводку — чего я, конечно же, не собирался делать, пока он держал наготове двустволку — а затем, пожав в очередной раз плечами, вытащил письмо и протянул ему.

Он улыбнулся, слегка обнажив белоснежные зубы, и покачал головой.

— Положите его на это кресло.

Я подошел к креслу, положил письмо на одну из его ручек, а затем резко и сильно толкнул кресло в его сторону. Пол был отполирован очень качественно. Дальняя ручка ударила его в бедро, он потерял равновесие и прежде чем он успел обрести его снова, я бросился на него. Миггз, я уверен, сказал бы, что я действовал медленно, но для Макса Анзермо моей быстроты вполне хватило. Ребром ладони я ударил его по запястью — ружье теперь было только в одной руке — ухватил ствол оружия и, резко повернув его, стал его полным хозяином. Я полагаю, что мог бы остановиться на этом, но приятное теплое чувство наполнило меня, и я подумал, а почему бы не воспользоваться случаем и не сделать его более склонным к сотрудничеству. Я сильно ткнул его прикладом в живот — он согнулся пополам — а затем, опять же ребром ладони, ударил его по шее. Он с грохотом обрушился на пол, что вызвало у глупого пуделя бурю восторженных прыжков и повизгиваний.

Он оказался бойцом. Два раза он поднимался с пола, и каждый раз я отправлял его обратно, не слишком заботясь о правилах Куинзберри, потому что помнил правило Миггза: “Не любезничай, будь злым, но чтобы в итоге они могли говорить”.

Я позволил ему доползти до кресла и заползти в него. Он бессильно откинулся на спинку. Из уголка его рта текла кровь, а в его взгляде читалось жгучее желание убить меня. Я сел на край стола перед ним.

— Прежде чем я начну задавать вопросы, — сказал я, — давай проясним один момент. Все, что ты скажешь о мисс Зелии, останется строго между нами. Считай меня исповедником. Я слушаю, и дальше меня это не идет. О'кей?

Он бросил мне что-то нехорошее на незнакомом языке. Чтобы заставить его быть повежливее, я ударил его прикладом ружья по коленной чашечке, стараясь не сломать ее. Он скорчился от боли, согнулся пополам, и пудель запрыгал вокруг него, стараясь лизнуть его в лицо. Он грубо отшвырнул собаку и повалился назад в кресло.

— Ублюдок.

— Я и не надеюсь, что ты полюбишь меня. Но если хочешь, я приму это за оскорбление. Отвечай, или я переломаю тебе все кости. Готов?

Он ничего не ответил, и я посчитал его молчание за согласие.

— Хорошо, — сказал я. — Давай начнем с конца. Может быть, так нам удастся избежать кое-какой грязи, лежащей посередине. Кто такой Отто?

Он задумался, и не только над тем, что ответить. Я хорошо знал этот взгляд и эти медленные движения приходящего в себя человека, который решает пойти тебе навстречу в надежде, что это так обрадует тебя, что ты потеряешь всякую осторожность.

— Отто Либш, один мой приятель.

— Возраст, национальность, как выглядит, где живет и чем занимается?

— За тридцать. Австриец. Высокий, крупный, светлые волосы, начинает лысеть. Чуть-чуть прихрамывает, мочка левого уха отсутствует.

Слишком бойко и слишком быстро. Я ударил его стволом ружья по руке и он взвыл от боли.

— Попробуй еще раз. С самого начала.

Он слизнул кровь с руки, а затем — с глазами, полными успокаивающих фантазий относительно того, что бы он со мной сделал — сказал:

— Двадцать пять. Француз. Маленького роста, темноволосый, худой и хилый на вид. Бог знает, чем он занимается и где живет. Он появляется совершенно неожиданно по своему усмотрению.

— Не слишком хорошо. Если бы тебе понадобилось связаться с ним, что бы ты сделал?

Он колебался какое-то время, потом посмотрел на ружье и решил не рисковать.

— Я бы позвонил его подружке, Мими Пробст. Турин, 5-6-4-5-7-8. Виа Калетта, 17.

Не сводя с него глаз, я попятился к серванту, взял телефон, вернулся и поставил его на пол перед ним так, чтобы он мог едва до него дотянуться.

— Позвони в справочное и попроси номер телефона Пробст, Виа Калетта 17, Турин. Затем передай трубку мне.

Он снял трубку и, набирая номер, сказал:

— Я говорю вам правду.

— Правда — это единственное, что я всегда проверяю.

Чтобы дозвониться, потребовалось какое-то время. Действуя одной рукой — в другой держал ружье — я закурил. Наконец ему ответили он сказал, что ему нужно, кивнул мне и поставил телефон на пол, положив трубку рядом. Через несколько секунд девушка сообщила мне необходимую информацию. Моего французского вполне хватило, чтобы понять, что он назвал мне правильный номер.

Я поставил телефон на стол и спросил:

— Когда ты был здесь с Зелией, Отто ведь тоже был с вами?

— Да.

— Он украл машину?

— Да.

— И ее багаж, и часы, и драгоценности, и все остальное?

— Да.

— Приятный человек. Тебя это не обеспокоило?

— Нет. — На его губах появилась легкая тень усмешки, и мне очень захотелось хорошим ударом стереть ее с его лица.

— Его интересовала именно эта машина или ему было все равно, какая машина, была бы возможность без проблем уехать на ней?

— Отто украл бы все, что угодно. Он мой приятель. Он забавный... но прирожденный вор.

Он быстро приходил в себя: я чувствовал это.

— Как долго ты знал Зелию до момента вашего приезда сюда?

— Прилично. Встречались время от времени.

— Где?

— В Женеве. Всякий раз, когда она приезжала в родительское шато.

— Ты внимательно прочитал письмо? — Я кивнул на то место на полу, где оно лежало.

— Да.

— Тогда вот тебе мой совет. Она хочет забыть те часы, которые она провела здесь. Так оно и будет. Если ты будешь мешать этому, я бесплатно займусь тобой, и тебя забудут навсегда. Понятно?

— А вы не знаете, что здесь произошло?

— Нет, черт возьми, не знаю, и не хочу знать. Меня интересует только машина.

Он ухмыльнулся, и я начал краснеть.

— Вы не хотите знать, что из себя представляет этот прекрасный айсберг, когда руки мужчины впервые касаются его и начинают согревать? Когда впервые...

Мне следовало бы сидеть на месте и с безопасной дистанции вышибить ему все мозги. Мне следовало бы догадаться, что он намеренно провоцирует меня, надеясь извлечь из этого некоторое преимущество. Боже, мне следовало бы понять это, но я проявил беспечность. Я просто пошел на него, чтобы остановить поток грязи, выплескивающийся из его глотки, и он воспользовался моим же недавним приемом — резко повернулся вместе с креслом на полированному полу, и одна из его ручек ударила меня по ноге. Пока я балансировал, он вскочил и подсечкой отправил меня на пол.

Я еще даже не закончил движение, а он уже стоял надо мной, наставив на меня ружье.

— Лежи тихо, — сказал он. — Одно движение и я прострелю тебе башку немного быстрее, чем я намерен это сделать.

Я лежал и молчал. Это был как раз один из тех моментов, когда требовалось бездействие и молчание. Он держал палец на спусковом крючке, и я увидел, как он снял ружье с предохранителя.

— А я действительно намерен это сделать, — тихо сказал он. — Ты мне надоел. Без разрешения вошел в мой дом, избил меня. Я скажу, что я вернулся и увидел, что ты пытаешься ограбить дом, что ты напал на меня и ружье случайно выстрелило. Полиция не будет поднимать шума.

— Другие люди могут его поднять. — Я чувствовал, что мне нужно что-то сделать.

— Нет. Ни мисс Зелия, как ты изволишь ее называть. Ни ее отец — потому что она никогда ни единого слова не скажет обо мне. Она хочет забыть, что когда-то знала меня или Отто. Ты знаешь, что она также знала Отто? Нет? Тогда я хочу, чтобы ты знал это. Я хочу, чтобы ты узнал все, прежде чем я убью тебя. Когда я встретил ее в Женеве, она была совсем спелой, ты понимаешь. Спелой настолько, что готова была взорваться, и она взорвалась, в этой комнате, после нескольких бокалов. Все закончилось наверху, в большой кровати, где мы были втроем — Отто, милая Зелия и я.

— Заткни свою вонючую пасть!

— Одно движение, и я убью тебя. Теперь мне уже неважно, когда я это сделаю. Да, она была просто бешеной. Она вдруг проснулась и начала жить, она пыталась за два дня наверстать все, что она упустила за последние десять лет. — Он говорил, и его глаза блестели. Он явно получал огромное удовольствие. — Бывали даже моменты, когда Отто и я едва с ней справлялись. Но если взлетала она как ракета — тебе нравится мой рассказ? — ее обугленные останки возвращались на землю очень медленно. Но прежде, чем они упали, Отто смылся со всем, что у нее было — с машиной, багажом, со всем. Он не сказал мне, что собирается это сделать. В ее последнее утро, в шесть часов, он вылез из нашей коммунальной кровати... нет, нет, слушай все до конца. Мне забавно наблюдать твою ненависть ко мне и каждому моему слову. Он уехал, и она вернулась на землю, в то состояние, в котором она пребывала до знакомства со мной. И она тоже ушла, просто ушла пешком. Мне было наплевать. Кроме бешеной страсти, все в ней было утомительно скучным.

— Было бы большим удовольствием убить тебя, — сказал я.

— К счастью, ты не получишь этого удовольствия. Заметь, я не хочу, чтобы ты получил неправильное представление о Зелии. Все было безукоризненно и совершенно прилично во время наших встреч в Женеве. Они были просто разминкой. А здесь... Нет, простой алкоголь не позволил бы ей подняться до таких бешеных высот. Отто и я приготовили для нее особый напиток. Можно даже сказать, что это был акт милосердия, своего рода терапия, которая была ей необходима. Ты знаешь, с момента ее ухода я все решаю, удовлетвориться ли мне альтруистически тем, что я помог ей найти себя, или потребовать за это плату. Я полагаю, ты бы назвал это шантажом. Что ты думаешь?

Я ничего не думал. Я просто смотрел на два дульных отверстия, маячившие в метре от моего лица, и ощущал, как внутри меня поднимается ярость, и скоро ее давление достигнет определенной точки и поднимет меня с пола и бросит на него, не считаясь с последствиями.

— Я спросил тебя, что ты об этом думаешь? Я уже, конечно, проделывал это с другими женщинами, пока не поимел достаточно для того, чтобы встать на ноги в мире бизнеса. После этого я пообещал себе, что буду помогать холодным и несостоявшимся женщинам типа Зелии просто ради удовольствия. Но с дочки миллионера было бы, пожалуй, глупо не взять плату.

В этот момент я метнул в него пуделя. Пока он говорил, тот на задних лапах подошел ко мне, лизнул меня в ухо и начал играть с моей левой рукой. Я схватил пса за костлявый таз и бросил его в хозяина. Пока тот, отшатнувшись и потеряв равновесие, валился на стол, я откатился в сторону и вскочил на ноги, но мне явно не хватало быстроты, и я его не достал. Оба ствола опять смотрели мне в лицо.

— Хорошо, мосье, — сказал он. — Теперь я убью тебя. Но сперва я хочу сказать тебе, что я принял решение. Я буду шантажировать мисс Зелию. Да, я заставлю ее платить, и каждый раз ей придется лично привозить деньги сюда. Тебе понятно? Часть она будет оплачивать деньгами, а часть...

Я начал наступать на него. Времени на то, чтобы выхватить из кармана его пистолет, не было, его не было даже на раздумье — только слепое действие. Я чувствовал, как напрягаются мои мышцы и все внутри меня сжимается в преддверии решающего броска. З-з-з-ж-ж — над моим плечом что-то прожужжало, словно над ним пролетел неуклюжий майский жук. Голова Макса дернулась, будто он получил сильный апперкот в подбородок. Он тупо уставился на меня, его рот раскрылся, и в следующее мгновение он рухнул на спину. В двух сантиметрах над его носом, между черными бровями виднелась аккуратная дырочка.

Сзади раздался знакомый голос.

— Чертовски необходимо и без большого сожаления. По правде, мистер Карвер, сэр, безо всякого сожаления.

Я повалился в кресло. Меня всего трясло, словно человека, страдающего болезнью Паркинсона. Через несколько мгновений в моей правой руке оказался бокал. Длинные пальцы Панды гладили мое плечо.

— Ну, ну, любимый, все кончено и пора твоим щечкам снова порозоветь.

Мне пришлось подключить вторую руку, чтобы поднести бокал ко рту. Это был коньяк, и он скатился вниз подобно лаве. Тряска прекратилась.

Из-за моей спины появился мистер Наджиб Алакве, эсквайр, и сказал:

— Прекрасная собачка, но, мне кажется, не стоит ей лизать лицо мертвого хозяина.

Панда взяла пуделя и вышла с ним из комнаты. На ней были небесно-голубые лыжные штаны и короткая красная куртка, и мне показалось, что с момента нашей последней встречи ее ноги стали еще длиннее.

Наджиб сел на край стола и над рыжевато-коричневым замшевыми туфлями вспыхнули ярко-пурпурные носки.

Я поставил почти пустой стакан на стол и сказал:

— Огромное спасибо, Наджиб. — Если кто-то и заслуживал перевода в категорию дружеского обращения, так это был он.

Он расплылся в улыбке.

— Да, я спас вашу жизнь. Приятно чувствовать это, так как я не часто совершаю добрые поступки. Но в то же время я опечален. — Он посмотрел на Макса. — Что взять с трупа. Вы много выудили из него?

— Как вы узнали о нем? — спросил я.

Панда, заходящая в комнату, ответила:

— Это по моей части, любимый. На “Фероксе” есть стюард, который любит маму. Но я сказала, чтобы любить маму и чтобы мама любила его, маме нужны имена и адреса всех людей, которым пишет мисс Зелия. Поэтому все закончилось очень полюбовно. Как-нибудь я тебе покажу. — Она села на ручку моего кресла и обняла мою шею длинной рукой.

Наджиб сказал:

— Но до вашего визита к мисс Зелии никаких писем не было. Затем письмо к этому джентльмену и ваш отъезд из отеля, поэтому мы приехали сюда. У нас сумасшедшая машина — американский “Тандерберд” — взятая, как вы понимаете, напрокат, потому что лично я не могу себе позволить иметь такую шикарную вещь. Хотите еще коньяка?

— Нет, спасибо.

Панда погладила меня по щеке.

— Отлично. Полное восстановление. — Она посмотрела на Наджиба. — Я отведу его наверх в спальню и там за любовью он расскажет мне все, что Макс рассказал ему.

— Я еще не полностью восстановился для таких вещей, — сказал я.

— Тем не менее, — сказал Наджиб, — в благодарность за спасение вашей жизни вы расскажите нам все, что он сообщил о красном “Мерседесе”. Личные детали, касающиеся мисс Зелии, — некоторые из которых я слышал, прежде чем выстрелил — меня совершенно не интересуют. Я прочел между строк причину ее молчания о местонахождении машины. А сейчас вполне резонно рассказать мне, что известно вам. Да, сэр?

Конечно, он был абсолютно прав. И было бы вполне резонно отблагодарить его, предоставив ему ту информацию, которая ему была нужна. Я хотел это сделать. Но, подобно большинству людей, которых вытащили из беды и которые оправились от шока, я понимал, что жизнь не изменилась, она по-прежнему полна грязи, подлости и обмана. И благодарность никогда не должна становиться помехой в добывании хлеба насущного. Для сантиментов лучше всего подходит Рождество, день рождения и день Святого Валентина. Наджиб был на другой стороне. Я хотел помочь ему. Но у меня была своя работа и свой заработок и премия в конце, поэтому я ни минуты не сомневался.

— Мне не удалось много извлечь из него, — сказал я, — и я не уверен, что то, что он мне сказал, — правда. Я думаю, что если бы мне удалось поработать над ним еще несколько минут, то я бы довел его до состояния полной искренности. Вам это известно.

Панда встала, перешагнула через Макса, подошла к серванту и достала из одной из коробок сигарету. Она повернулась и подмигнула мне:

— Попытайся, милый, хорошенько попытайся вспомнить всю ту ложь, которую он тебе сообщил. Мы все отсортируем. Ты хочешь, чтобы мама отвела тебя наверх в спальню и поработала над тобой до состояния полной искренности? Гав! Гав! — Она пару раз лягнула ногой.

— Один его приятель, — сказал я, — по имени Отто Либш украл машину прямо отсюда. Он, как я понял, крайне неприятный тип. Если у вас есть доступ к полицейским архивам, вы, вероятно, его там найдете. Из-за того, что произошло здесь с мисс Зелией, он чувствовал себя в полной безопасности, угоняя машину. Но он понятия не имел — и, думаю, Макс тоже — что в машине было что-то особенное.

— Этот человек, Отто — у вас есть адрес на него? — спросил Наджиб, и я отметил, что когда дело дошло до фактов, его английский начал спотыкаться.

— Нет. — Я решил потянуть с признанием, чтобы у него не возникло подозрений, когда он вытащит адрес у меня, что он фальшивый.

Наджиб поправил галстук, снял свою шляпу и положил ее на стол рядом с вазой с цветами.

— Замечательные георгины, — сказал он. — Я очень люблю цветы.

— Это у вас семейное.

— Может быть, — сказала Панда, — мне стоит разбить эту вазу о его голову? А, милый? — Она вновь села на ручку моего кресла.

Наджиб покачал головой и, улыбнувшись, с пониманием посмотрел на меня.

— Конечно, мистер Карвер, вы поддеты на рога дилеммы, нет? В благодарность за ваше второе рождение, ваше сердце хочет быть щедрым. Но ваш мозг — мозг профессионала. Не рассказывай ничего, говорит он.

— А что бы вы сделали на моем месте?

— То же самое.

— Итак, безвыходное положение.

— Но у вас есть адрес на Отто Либша?

— M-м... у меня есть адрес, но я не уверен, что Макс его просто не придумал.

— Это мы сможем проверить. Пожалуйста, мистер Карвер, адрес.

Он достал из кармана пистолет и кивнул Панде. Целуя меня в левое ухо, она обвила меня длинной рукой и вытащила из моего кармана “Браунинг” Макса.

— Слишком оттопыривает твой карман, — сказала она. — Тебе следовало бы воспользоваться им против покойного джентльмена.

— Не было возможности.

— Сейчас у вас тоже нет никаких возможностей. Личные чувства отошли на задний план. Мне нужен адрес.

— А если я не скажу?

Я только успел заметить, как он сверкнул глазами в сторону Панды, а дальше... Панда схватила меня за запястье, сильно дернула на себя, подставив под меня плечи, и я перекатился через нее и врезался лицом в пол. Она прыгнула мне на спину и обхватила мою шею своими длинными ногами, да так крепко, что я почти задохнулся.

— Для более полного проявления страсти, милый, — сказала она, — мы начнем с нежной любовной игры. — Она резко вывернула мне руку и я закричал.

— Отпусти его, — сказал Наджиб. Он уже сбросил маску. Холодный, решительный, с безупречным английским.

Панда позволила мне встать. Наджиб наблюдал за мной, потирая свой нос — картошку. Панда поправила мне галстук.

— Тебе следует познакомиться с моим другом Миггзом, — сказал я. — У вас много общего. — В следующий момент, из чувства уязвленного самолюбия, я сделал ей подсечку, и она плюхнулась на пол с громким шлепком.

Какое-то время она удивленно смотрела на меня, не веря в случившееся, а затем начала смеяться.

— Ох, Рекси, — сказала она сквозь смех. — Я тебя недооценивала. Ты подаешь надежды.

Наджиб сделал нетерпеливое движение рукой с пистолетом.

— Назовите мне адрес. В противном случае я застрелю вас и вам не придется им воспользоваться. Я, конечно, не получу адрес, но вы будете мертвы и я смогу узнать его где-нибудь в другом месте, уже не беспокоясь по вашему поводу.

— Тогда здесь будет уже два трупа. Это может причинить неудобство.

— Если у вас черная, как у меня кожа, мистер Карвер, и вы живете в мире белых, то вам известно все о неудобствах, некоторые из которых, черт возьми, гораздо более неудобны нежели пара трупов. Адрес или “С” как радикальная мера.

Он помахал пистолетом. Панда поднялась с пола.

— Будь умницей, любимый, — сказала она. — Иначе лишишься стольких прекрасных вещей. Ты уже никогда не выпьешь стаканчик виски. Не будет любящих объятий по ночам и первой утренней сигареты с похмелья. Одна мысль, что столько хорошей мужской силы просто исчезнет, вызывает у меня негодование.

Конечно, она была права. К тому же я чувствовал, что я продержался достаточно. Я хлопнул себя по бедрам и позволил своим плечам безвольно опуститься.

— Хорошо. Мне очень не нравится, что я войду в жемчужные врата сразу за Максом Анзермо.

— Замечательно. — Наджиб весь залучился. Мы все опять были друзьями.

— Отто Либш, — сказал я. — Отель “Бернина”, Женева. Это на Пляс Корнавин.

Наджиб расплылся в улыбке.

— Спасибо, мистер Карвер. Этот Макс, конечно, мог наврать. Это я принимаю. Но если я узнаю, что вы сказали неправду, тогда вы прямиком отправитесь к жемчужным вратам. А теперь, пожалуйста, повернитесь.

— Зачем?

— Делай, что Наджиб говорит, — сказала Панда.

Я повернулся.

Наджиб ударил меня пистолетом по затылку, и я рухнул на пол и отключился.

Когда я пришел в себя, я все еще лежал на полу, но под моей головой была подушка. Мое лицо было мокрым и перед моей рубашки также был весь мокрый. Рядом со мной, в кресле сидела Джулия Юнге-Браун, держа в руках стеклянный кувшин с водой. Она выплеснула половину его содержимого на мое лицо, и я заморгал от воды и яркого света.

— Если вы действительно хотите мне помочь, найдите что-нибудь более крепкое, чем вода. — На это утро у меня были девушки и коньяк. Она отошла, а я сел и осмотрелся.

— А где тело? — произнес я.

Через плечо она спросила:

— Какое тело?

Я ничего не ответил. Все-таки Наджиб был замечательным малым. Он убрал труп, чтобы я не испытывал неудобства. Мне стало искренне неловко, что я солгал ему. Но я знал, что в следующую нашу встречу он уже не будет столь замечательным и, наверняка, захочет лишить меня тех прекрасных вещей, о которых упоминала Панда.

Глава пятая

“Мы скачем, и я вижу,

как вздымается ее грудь”

Роберт Браунинг

Это была милая семейная сцена — воскресенье, десять часов утра, через открытое окно кухни доносится церковный перезвон, кофейник на плите источает аромат и, кроме всего этого, приятный запах полувысохших детских пеленок, развешанных на веревке у окна, наполняет кухню.

В сломанном плетеном кресле сидел мужчина и кормил на руках ребенка. Я не смог определить его пол и не стал спрашивать, но у него было красное, сморщенное, как у беззубого старика, лицо и мягкий черный пух волос, похожий на тот, который остается на расческе после вычесывания собачьей шубы. Он старательно высасывал содержимое рожка, периодически выпуская соску, чтобы она не мешала его молочной отрыжке.

Одной рукой мужчина достал из кармана рубашки сигарету, закурил, чиркнув спичкой о подошву своей сандалии, и сказал:

— После всех дел с Отто, у Мими пропало молоко. Сильное потрясение, но сейчас уже все в порядке. В хороших руках все быстро приходит в норму.

Мими Пробст (а в том, что это была она, я не сомневался, потому что, когда она открыла дверь, она представилась) гладила белье на кухонном столе. На ней был короткий домашний сарафан. Ее рыжие волосы были взлохмачены, а голубые глаза смотрели мягко и спокойно. У нее было очень худое лицо с высокими скулами и узким подбородком. Выглядела она лет на восемнадцать, но ей, вероятно, было больше. Она с обожанием посмотрела на мужчину, когда тот сказал по поводу хороших рук, улыбнулась, и ее губы послали ему беззвучный поцелуй. Счастливая, полная согласия чета, спокойный ребенок и целое воскресенье впереди. На ее запястье были маленькие, в бриллиантовой оправе часы, которые принадлежали явно не ее классу и были один к одному схожи с теми, которые носила Джулия. Мне даже не нужно будет спрашивать у Джулии, были ли у Зелии такие же, как у нее часы. Видимо, Кэван О'Дауда разорился как-то на пару этих часов для своих девушек, отмечая свой очередной деловой успех.

— Я знаю, кто я, — сказал я. — И я знаю, кто такая Мими, но кто вы такой? Мне нужен Отто и вы знаете почему?

Моя визитка лежала на краю кресла, в котором он сидел. Я уже сказал, что ищу Отто, так как он нужен мне, чтобы найти “Мерседес” моего клиента. Я сказал им только это, не упомянув даже о том, как я вышел на Отто. С самого начала меня озадачило их поведение. Ни малейшего недовольства по поводу моего вторжения в воскресное утро. И всякий раз, когда я упоминал об Отто, они переглядывались и начинали смеяться.

Мими плюнула на утюг, осталась явно недовольна его температурой и поставила его на плиту рядом с кофейником. Она повернулась, уперла руки в бока и посмотрела на меня. Если ее привести в порядок и приодеть, она бы не осталась незамеченной в толпе.

Она подмигнула мужчине.

— Что ты думаешь?

Его акцент, когда он говорил по-английски, был вполне сносным, но ее оказался на удивление сильным.

Мужчина кивнул и приветливо посмотрел на меня, одновременно вынимая рожок изо рта ребенка, аккуратно перекладывая его к себе на плечо и массируя его спину, чтобы облегчить выход воздуха.

— Он делает свою работу, — сказал он, ни к кому не обращаясь. — Честно. Конкретно. И, я бы сказал, терпимо. Его работа требует этого. — Затем, обращаясь конкретно ко мне, он продолжил. — Я — Тони Коллард. Насчет Мими вы ошибаетесь. Не Пробст. Мы поженились на прошлой неделе. Я вижу, вас удивляет мое знание английского. Все просто. Мой отец — канадец, записался добровольцем в Британскую Королевскую артиллерию, приехал сюда, здесь его взгляды на войну изменились, он дезертировал, осел здесь, женился и в итоге появился я. Он умер два года назад. Я унаследовал его гараж и ремонтную мастерскую, которые так и не принесли ему богатства.

— Вы уж больно скачете, — сказал я. — Сообщили мне массу ненужных сведений. Отто — вот птичка, которую я ловлю. Где он сейчас гнездится?

На мой вопрос они ответили дружным взрывом хохота. Когда приступ прошел, Тони сказал:

— Хотите кофе?

— Нет, спасибо.

Ребенок выпустил последнюю порцию лишнего воздуха и Тони вернул его в первоначальное положение и продолжил кормление. У него были прекрасные, легкие и нежные руки, но у меня было чувство, что за его улыбчивой откровенностью и эпизодическими взрывами смеха скрывается что-то значительное и серьезное. Ему было лет двадцать, он был полным, но хорошо сложенным, а его лицо было похоже на лицо молодого Пиквика и это сходство усиливалось очками в металлической оправе. Его светлые волосы были довольно редкими и к тридцати годам, подумал я, у него уже должна появиться лысина.

— А что за расклад с машиной? — спросил он.

— Мой клиент хочет ее вернуть. Он — миллионер. Они очень трепетно относятся к своим вещам. Мы с вами беспокоимся о мелких монетах. Они же беспокоятся о своей кассе. Поэтому они — миллионеры. Из разговора с одним джентльменом, с которым я недавно встречался, я понял, что Отто считал Мими своей девушкой.

Мими, с утюгом в руках вращающаяся в груде пеленок и распашонок, сказала:

— Я была его девушкой. Это его ребенок. У меня были с ним трудности.

— Делали кесарево, — почти с гордостью сказал Тони, и я подумал, что он сейчас попросит ее показать шрам. Он с любовью посмотрел на нее и она ответила ему тем же, а ее губы добавили беззвучный поцелуй. Я начал чувствовать себя лишним в этом море семейного счастья.

— Но Тони это ничуть не беспокоит, — сказала Мими.

— Ни капли, — сказал Тони. — Я полюбил Мими задолго до того, как появился Отто. Я все время оставался верен своему чувству. — Он усмехнулся. — Но каждой девушке суждено пережить момент безрассудной страсти. Таков уж человек. А возможно, и не один. Да? — Он подмигнул Мими и та, изображая рассерженность, замахнулась на него утюгом. Я уже начинал подумывать, что они либо разыгрывают передо мной спектакль, либо просто рады возможности немного поразвлечься в теплое, приятное воскресное утро, перед тем как уложить ребенка в кроватку и отправиться в какой-нибудь ресторанчик съесть порцию спагетти и выпить пару бокалов кьянти.

Я положил несколько итальянских банкнот на холодильник и сказал:

— Не обижайтесь. Хорошая информация — а о плохих людях особенно — стоит дорого. К тому же, это не мои деньги. Расскажите мне об Отто. Его внешность, привычки и, может быть, его настоящее местопребывание.

Они оба согнулись пополам в очередном приступе смеха, а когда пришли в себя, посмотрели на меня несколько смущенно.

— Нам не нужны деньги, — сказал Тони, — но мы возьмем их из принципа. Деньги — это такая вещь, которую всегда берешь, даже если они тебе не нужны. Деньги, как говаривал мой старик, подобны музыке. Неважно, откуда и в каком виде эта музыка приходит к нам, мы должны радоваться ей. Она минует международные и культурные границы и только очень скучный человек не видит в ней радости. А еще он говорил...

— Не начинай опять про отца, — сказала Мими, качая головой и мило улыбаясь ему.

Он что-то быстро сказал ей по-итальянски. Она вся покраснела и ответила ему тоже по-итальянски. Тони скорчился в кресле, и его глаза за стеклами очков округлились. Это было ужасное зрелище. Ребенок поперхнулся, выпустил соску и обильно срыгнул себе на пеленку. Тони вытащил свой носовой платок и вытер все это безобразие со спокойствием любящего отца. Здесь явно было что-то не то. Я чувствовал, что не только внешне, но и внутренне, с садистским спокойствием они смеялись надо мной. Происходило что-то ужасно смешное, и я чувствовал, что когда я уйду, они повалятся на пол и начнут кататься по нему, умирая со смеху.

Тони встал и положил ребенка в плетеную кроватку, стоящую у стола. Он начал качать ее, издавая колыбельные звуки. Не оборачиваясь, он спросил:

— Какая машина, говорите?

— Я уже сказал вам. Красный “Мерседес 250SL”. Номер 8-2-8 В 9-6-2-6. Модель шестьдесят шестого года.

Он повернулся ко мне, улыбнулся и кивнул.

— Та самая. Отто пригнал ее ко мне почти месяц назад. Я сделал ее для него. Но только наружные работы, никакой ерунды с перебиванием номеров на двигателе и тому подобным. Простая перекраска и замена регистрационных номеров. Дайте вспомнить. — Он задумался, подняв глаза к потолку. Он был крупным парнем, крупнее, чем он выглядел, сидя в кресле. — Да. — Вспомнив он вернулся на землю, пошел к своему плетеному креслу, успев по дороге погладить Мими по спине, и повалился в него так, что оно все заскрипело, словно старое деревянное здание, готовое обрушиться под нарастающим давлением ветра. — Да. Я выкрасил ее в кремовый цвет и поставил новые номера, кажется, 3-2-4-3-Р-3-8. Или 3-4-2-3. Но заканчивалось точно на Р-3-8. Последние две цифры, вы знаете, указывают, в каком округе зарегистрирована машина, а он хотел, чтобы это был именно Изер — это рядом с Греноблем.

— И вас не беспокоит, что вы сидите здесь и рассказываете все это мне? — спросил я.

— Ни капли. Если вы попытаетесь сообщить все это полиции — хотя я не думаю, что вы это сделаете — я просто откажусь от своих слов. Я занимаюсь почти честным делом. То же самое вам скажет любой владелец гаража. — Он усмехнулся и подмигнул Мими. Слава Богу, на этот раз она не ответила ему беззвучным поцелуем.

— Что он с ней сделал? Продал?

— Отто мог сделать все, что угодно. Загнать ее в Ла Манш, например. Или подарить ее своей старушке — матери... если он, конечно, знал, кто его мать.

— Как Отто выглядит?

Он не ответил мне сразу. Он посмотрел на Мими, и я увидел, как в их глазах зажигаются веселые огоньки.

— Рост — метр двадцать. Похож на обезьяну. Очень сильный. Длинные каштановые волосы, постоянно спадают на глаза. Хорошо одевается. Лет тридцать пять. Прекрасно танцует. Женщины просто липнут к нему, Бог знает почему, но все романы очень непродолжительны, потому что он — большой эгоист и ненадежен в плане денег. До сих пор не заплатил мне за перекраску.

— Это все?

— А что вам еще нужно?

— У него две головы, — сказала Мими.

У них начался очередной приступ смеха, и я вздохнул.

По правде говоря, все это уже начинало меня раздражать.

— Еще ничего не заметили? — спросил я. — Заячья губа, рыбий хвост, деревянная нога?

Торжественно Мими сказала:

— На внутренней стороне его левого бедра имеется родимое пятно в видекреста.

Они снова засмеялись, и когда Тони выдавил из себя последнюю слезу восторга, он сказал:

— Не обращайте внимания. Шутки Мими. Она любит посмеяться.

— Как получилось, что Отто позволил вам перехватить Мими?

— Он просто понял, что я все равно сделаю это и что если он будет мешать я разорву его на куски. Да, он это прекрасно понял. Через неделю после того, как он получил от меня машину, он позвонил откуда-то издалека и сказал, что у него с Мими все кончено. Правильно, моя дорогая?

— Все было именно так. — Мими стала складывать выглаженные вещи. — Просто позвонил и все кончилось. Это не было для меня неожиданностью. Ребенок был ошибкой. Он никогда не любил его. И никогда не хотел его. Но я, естественно, была шокирована, пока не пришел Тони и не сказал, что он хочет жениться на мне. Тони — хороший человек.

— Самый лучший, — сказал Тони. — Настоящая любовь торжествует. Вы знаете, что мы собираемся сделать, когда ребенок немного подрастет? Продать гараж и уехать в Австралию. Никаких больше гаражей. Я собираюсь заняться фермерским хозяйством. У меня хорошо получается с животными. Как и с детьми, и женщинами. — Он поймал проходящую мимо Мими за голое колено, и они оба послали друг другу два беззвучных поцелуя, словно меня там не было. Он отпустил ее и она направилась к ребенку. — Не знаете, где сейчас может находится Отто? — спросил я.

Тони чуть не задохнулся от очередного приступа веселья, сжал губы, подумал секунду и затем сказал:

— Сидит где-нибудь, удобно устроившись и не тревожась ни о чем.

Я не должен был это увидеть, если бы не зеркало, висевшее на стене над креслом Тони. В нем мне была видна Мими, склонившаяся над детской кроваткой. По движению ее плеч и головы я понял, что она с минуты на минуту забьется в конвульсиях. Она стояла, с трудом сдерживая мощный приступ смеха.

Я с облегчением выбрался из их квартиры, из этого уютного храма, который они выстроили для своей настоящей любви. Я пошел вдоль по улице в поисках пивного бара, абсолютно уверенный в том, что в только что оставленной мной квартире извергаются вулканические потоки смеха. Я не верил ни единому их слову касательно Отто. Но то, что они мне не сказали, не вызывало у меня ни малейшей жалости по отношению к нему, где бы он ни сидел — уютно устроившись и ни о чем не тревожась — потому что в моем мозгу постоянно присутствовала мысль о Зелии, Отто и Максе в Шале Баярд.

После пива я на такси отправился на Виа Саччи в отель “Палас”. Лежа на кровати, я позвонил в Париж и попал на дежурного офицера Интерпола. Последовал короткий диалог, в результате которого я выяснил, что комиссара Мазиола нет на месте, и вынужден был опять сказать, кто я такой. Я назвал ему имя Гаффи, сказал, что он уже как-то удостоверял мою личность и что я не понимаю, их что не интересует борьба с преступностью в Европе и пополнение своих архивов новыми именами и сведениями? Он сказал, что в Париже чудесный день и что если можно, покороче. Поэтому я выдал краткую справку:

Отто Либш. Возможно, Отто Пробст. Вероятный портрет — метр двадцать, сильный как обезьяна, каштановые пушистые волосы, или метр восемьдесят, круглое счастливое лицо, очки в металлической оправе, темные волосы, намечается лысина. Соучастник — Макс Анзермо. Запрос о нем уже сделан, остается в силе. Отто может разъезжать на кремовом “Мерседесе 250SL”. Регистрационный номер: 3243, или 3423 Р 38 согласно последней не совсем точной информации, хотя возможен совсем другой номер, и цвет не кремовый, а зеленый, синий, черный или темно-бордовый. Но, безусловно, “Мерседес”.

Секунду-две я решал, назвать или нет имена Мими Пробст и Тони Колларда, и решил, что не стоит. Я подумал, что эта парочка будет моим козырным тузом в рукаве, в случае если всплывет что-нибудь определенное относительно Отто.

Я уже заканчивал передачу информации, когда в номер без стука вошла Джулия и села на край кровати. На ней было кремовое шелковое платье и узкий красный платок на шее. По ее поджатым губам я понял, что она решительно собирается вытянуть из меня все. Я посмотрел на ее часы и мысленно сравнил их с теми, что были на Мими — абсолютно одинаковые. Отто перед уходом или Тони перед окончательным приходом преподнес их в качестве любовного дара.

Я повесил трубку, и Джулия сказала:

— Я привезла вас сюда. Когда, наконец, я завоюю ваше доверие?

— Должен сообщить, что мою машину забрал Наджиб. Он оставил записку на круглом столе в гостиной Макса, в которой известил меня, что на ней уехала Панда и что я могу забрать ее в таком-то гараже в Женеве. Это было сделано, конечно, чтобы оторваться от меня в поисках Отто. В данный момент Наджиб был, наверняка, очень сердит и я, без сомнения, был для него кем угодно, но только не хорошим другом.

Поэтому Джулия была вынуждена отвезти меня в Турин, не получив с моей стороны никаких объяснений. Она, видимо, решила подождать подходящего момента, который, судя по тому, как она удобно устроилась на моей кровати, поджав под себя ноги, по ее мнению уже наступил.

— Нет необходимости вводить вас во все детали, — сказал я. — Вы хотите защитить Зелию. Я тоже. Пусть все будет, как есть.

— Я хочу знать об этом Максе Анзермо.

— Он мертв, и я искрение рад. Один мой, можно сказать, приятель застрелил его как раз в тот момент, когда он уже нажимал на спусковой крючок, чтобы застрелить меня, а затем этот приятель очень любезно забрал с собой труп... и мою машину. Все, что мне следует вам сказать, — что Зелия провела пару ночей в том шале. О'кей?

Она посмотрела на меня, слегка наклонив голову, затем медленно кивнула.

— О'кей. Но зачем вы здесь?

— У меня есть работа. Помните. Я должен найти машину вашего отца.

— Могу я вам в этом помочь?

— Вы уже помогли, доставив меня сюда. Но на этом все. Послушайте, вы беспокоитесь о Зелии. Я уже дал вам слово. О'Дауда ничего не узнает. Но машина все еще не найдена, и это моя работа. Это не игра. Мне платят за то, что я рискую и набиваю себе шишки. Я — трудный случай. Но я не могу себе позволить ввязывать вас в это дело. Кто-нибудь может сделать вам больно и как мне тогда получить деньги с вашего отца? Моя работа означает для меня деньги, и я не хочу, чтобы вы участвовали в ней просто ради острых ощущений. Дайте мне закончить это дело и тогда, если вас устроит моя компания, я подарю вам две недели, которые вы будете помнить всю жизнь.

— Боже, вы невозможны.

Ее грудь вздымалась. Я ее такой еще никогда не видел. Она почти взорвалась.

— У меня даже нет слов, чтобы сказать вам, как я вас не люблю.

— У вас расстегнулась верхняя пуговица на платье, — сказал я. Она действительно расстегнулась.

Она соскочила с кровати и пошла к двери, на ходу застегивая пуговицу. На полпути она остановилась и сказала:

— Кстати, пока вас не было, я позвонила отцу. Он немедленно хочет видеть вас. Это приказ.

— Где он?

— В Эвьене, в шато.

Я широко улыбнулся ей.

— Вас не затруднит подвезти меня до Женевы?

— Чёрта с два. Помните, вам не нужно от меня никакой помощи.

— Хорошо.

Она подошла к двери и остановилась перед ней.

— Скажите мне одну вещь. Я спрашиваю это не из праздного любопытства. Когда вы говорили с Максом, он не сказал вам, как он познакомился с Зелией?

— Нет. Он только сказал, что встречался с ней в Женеве и Эвьене.

— Тайно?

— Думаю, что да.

— Бедная Зелия.

— Ну, теперь ей больше не придется беспокоиться по поводу Макса. А когда я достану второго мерзавца, я с ним что-нибудь сделаю.

— Второго?

— Да... думаю, что информация не повредит вам. В шале был еще один мужчина. Тот, который смылся с машиной. Я думал, что смогу найти его здесь, но мне не повезло.

— Как его звали?

— Отто Либш.

Длинная пауза, затем она ушла. Пауза так пауза, но в ней было что-то неестественное. У меня создалось впечатление, что несколько секунд она внутренне боролась с собой, решая, следует ли ей в конце паузы уйти или сказать что-то.

Однако я не был удивлен, когда через десять минут она позвонила и сказала, что передумала и готова отвезти меня в Женеву. Я был уверен, что это перемена в ее сердце была вызвана моим упоминанием об Отто Либше.

Через несколько минут мой телефон снова зазвонил. Звонили из Парижа. Дежурный офицер был на этот раз более резким и энергичным в разговоре. Его голос был почти командным. Кто-то не только подтвердил мою личность, но и явно хотел что-то получить от меня. Где, спросил он, меня можно будет найти в течение следующих суток? Я сказал, что в ночь выезжаю в Женеву, где заберу свою машину из гаража “Автохолл Серветт” на Рю Лиотард, а затем поеду в шато Кэвана О'Дауды под Эвьеном, и что вдруг за срочность такая? Он сказал, что в Париже по-прежнему прекрасный день, и пожелал мне счастливого пути.

В девять утра Джулия высадила меня на Рю Лиотард. Ночная поездка оказалась для меня трудным делом. Я всю дорогу чувствовал себя так, словно нахожусь в грузовом отсеке реактивного лайнера. Я выдавил из себя слова благодарности и на полусогнутых ногах побрел по улице.

В моих глазах было полно сна, а во рту наблюдалась необычайная сухость от бесчисленного множества выкуренных сигарет. Обдав меня воздушной волной, Джулия промчалась мимо, улыбаясь и сверкая свежестью утренней розы.

У входа в “Автохолл” меня встретил старый приятель, выглядевший, как обычно, таким же унылым и ослепленным, как застигнутая дневным светом сова. Он стоял у стены со свисающей из уголка рта сигаретой. На нем был потасканный коричневый костюм, коричневая рубашка без галстука и огромные коричневые туфли с загибающимися кверху носами. Он запрокинул голову и приветливо заморгал мне поверх ржаво-коричневых усов. Именно запрокинул, потому что Аристид Маршисси ле Доль был чуть выше метра пятидесяти. Он посмотрел на свои часы и сказал:

— Хорошее время. Я слышал, это была “Фейсл Вега”. Я жду тебя уже полчаса.

— Что, черт побери, ты делаешь в Швейцарии? — спросил я.

Когда мы виделись в последний раз, он работал в Службе безопасности Франции.

— Перебрался туда, где повыше, но ничуть не лучше, — сказал он. — Давай позавтракаем.

Мы завернули за угол и зашли в кондитерскую, где он положил себе на тарелку огромный кусок пирожного “Галисьен”, истекающий персиковым джемом и весь утыканный фисташками, заказал большую чашку горячего шоколада, куда влил коньяку из личной фляжки, и из-под вымазанных кремом усов спросил:

— Как здоровье?

Меня мутило, но я бодро ответил:

— Хорошо. А у тебя?

— И здоровье, и аппетит прекрасные, несмотря на недостаток сна. Но сон — это для слабаков. Скажи мне, у нас опять будут с тобой обычные неприятности?

— Вероятно.

— Ты понимаешь, о чем я?

— Нет.

Он откусил добрую порцию пирожного и сказал с набитым ртом:

— Обожаю “Галисьен”. Его впервые стали делать в Париже, в кондитерской “Фраскати”, которой, увы, больше не существует. Она находилась на углу Бульвар Ришелье, напротив когда-то самого популярного игорного дома — сейчас там тоже уже не игорный дом. — Он вздохнул, моргнул и продолжил. — Вернуться бы в Париж, в Службу безопасности. Мне не нравятся все эти интернациональные штуки и, вообще, все, что начинается на “интер”. Несмотря на Де Голля я даже не в фаворе у Общего Рынка... Я тебя очень люблю, но мне грустно встречаться с тобой по делу, потому что я знаю, что, как и прежде, ты доставишь мне одни неприятности.

Он замолчал, вспоминая полное неприятностей прошлое. Я закурил, дотянулся до его фляжки и вылил остатки коньяка себе в кофе.

— Давай играть честно, — сказал он. — Я буду с тобой откровенен.

— И я буду с тобой откровенен.

— До определенного момента.

— До определенного момента, когда личная этика, собственные интересы и т.д., и т.п. потребуют иного. Итак?

— У нас нет ничего на Макса Анзермо.

— Забудь о нем, — экспансивно сказал я. — Почил с миром.

Он посмотрел на меня и сказал:

— Если это не всплывет, мы не будем этим заниматься. Без трупа нет состава убийства. Что-то в этом роде, нет?

— Что-то такое, — сказал я.

— Скажи мне, — сказал он, — прежде чем мы перейдем к настоящему делу. Ты не подписался — где-нибудь на стороне — на еще какую-нибудь работу, имеющую отношение к О'Дауде?

— Например?

— Например, предложенную тебе кем-либо из членов его семьи?

— У меня и без того полно забот с его “Мерседесом”. Я всегда занимаюсь только чем-нибудь одним, да и этого порой оказывается слишком много для меня.

Он одобрительно кивнул, а я сказал:

— Расскажи мне про Отто Либша?

— Охотно. Ему почти тридцать пять, родился в Линде — австрийском, конечно. Проходит как француз. Метр семьдесят пять, темные волосы, хорошо развит физически, несколько тюремных сроков, несколько имен, преступления одни и те же — вооруженные ограбления. По внешнему сходству и почерку он сейчас находится в розыске по делу об ограблении кассы, которое он совершил со своим напарником две недели назад во Франции. В переводе на фунты стерлингов они взяли... — Он замолчал, делая в уме расчеты и одновременно слизывая крем с усов.

— ...где-то тысяч десять.

— Где конкретно все это случилось, и как?

— На настоящий момент моя откровенность не может заходить так далеко.

— А как далеко она может заходить?

— Надо посмотреть. Ах, да. В ограблении была задействована машина. Черный “Мерседес 250SL”. Регистрационный номер... отличный от всех тех, которые ты назвал.

— Это меня не удивляет. Машину вычислили?

— Нет. Ни машину, ни Отто.

— Ни его напарника?

— Нет. Высокий, метр восемьдесят с лишним, крупный, круглое, полное лицо, очки в металлической оправе и светлые волосы. В наших архивах такого человека нет. И нас, естественно, интересует все, что ты можешь сказать о любом знакомом тебе человеке, который подходит под это описание.

Я молчал, пытаясь найти лучший выход, потому что мне еще не хотелось объявлять такого козыря, как Тони Коллард.

Он поднялся, подошел к прилавку и вернулся к столу с такой “едой”, что у меня возникло ощущение, что я никогда больше не смогу ничего есть.

Заметив выражение моего лица, он бодро сказал:

— Это — “Сан Оноре”. Он, как ты знаешь, был епископом Аминским, а сейчас — святой покровитель кондитерского дела, и никто пока еще не знает, почему так получилось. Итак, большой мужчина с большим лицом и в дешевых очках... Не встречал никого похожего в Турине?

— Нет. Я узнал про Отто от Макса Анзермо. Макс также дал мне его адрес в Турине, но он оказался фальшивкой. Там никто даже не слышал об Отто.

Аристид усмехнулся.

— Тебе нужна машина, — сказал он. — А нам нужен Отто, плюс его приятель. Пожалуйста, попытайся найти такой выход, чтобы это не затронуло ничью этику.

— Я сделаю все, что в моих силах.

Он кивнул.

— В этом я не сомневаюсь. Но беда в том, что иногда твои силы дают очень плохой результат. Вот я, например. Для друга я всегда стараюсь сделать все, что могу. Возьмем твою машину в гараже за углом. Такая же машина, по поводу которой твой работодатель проявляет столь таинственное беспокойство. Тебе не следует садиться за ее руль, прежде чем ты хорошенько не посмотришь под капотом. Пока я ждал тебя, я удосужился залезть под него, но только потому что меня интересуют двигатели — чистое любопытство. И как иногда маленькое человеческое любопытство влияет на крупные события!

Я встал.

— Я уверен, — сказал я, — что ты хотел бы остаться наедине со своим “Сан Оноре”. И спасибо тебе за все.

— Не стоит благодарности. Я оставил свою визитку в твоей машине. Когда ты созреешь, позвони мне. — Он поднес ко рту большой, залитый марципаном круг и жадно вонзил в него зубы. Затем он добавил с полным ртом. — Кстати, есть еще один маленький моментик.

— Очень мило с твоей стороны оставить его напоследок. Это означает, что он есть суть нашей беседы.

— Возможно. Когда ты обнаружишь местонахождение машины, сразу же сообщи мне, и не говори ничего своему клиенту, пока я не разрешу тебе.

— А если я этого не сделаю?

Он добродушно и широко улыбнулся, показав мне полный крошек рот.

— Если ты этого не сделаешь, тогда многие, более важные, чем я люди рассердятся. Очень рассердятся. Влиятельные, государственные люди, которые могут усложнить тебе жизнь.

— А она когда-нибудь была легкой?

Он отправил в рот очередную порцию “Сан Оноре” и подмигнул мне, так как его рот был на сей раз слишком полон для слов.

Я забрал свою машину, но перед тем как сесть за руль, осмотрел, следуя его совету, двигатель. На длинном пути профессиональная этика — это одно. Но если предстоит длинный путь, ничто не может идти в сравнение с дружбой.

Шато де ля Форклас находилось в пятнадцати километрах на юг от Эвьена, рядом с местечком под названием Абонданс. Шато было обнесено высоким проволочным забором и везде были понатыканы стандартные таблички “Проезд запрещен”, “Частное владение” и тому подобное. Рядом с воротами располагалась небольшая сторожка и загон для крупного рогатого скота. За воротами начиналась частная дорога, которая примерно с километр извивалась между соснами и на которой было еще большее количество табличек и знаков, предупреждающих, что не следует спешить на поворотах и двигаться со скоростью более тридцати километров в час. Богатые очень любят всякие таблички и знаки, которые объясняют, что тебе не следует делать, что начинает выглядеть по меньшей мере странно, когда понимаешь, что сами они не обращают никакого внимания на все подобные предупреждения.

Шато, фасад которого не уступал по длине Букингемскому дворцу, было достаточно большим, чтобы миллионер не чувствовал себя в нем излишне стесненным. В углах строения, выполненного из приятного серо-желтого камня, находились круглые башни, чьи покрытые голубым шифером крыши устремлялись ввысь. Вдоль фасада шла просторная терраса, в центре которой располагался бронзовый фонтан, извергавший примерно шестиметровую водяную струю из центральной фигуры, которая являла собой группу водяных, русалок и дельфинов, причудливо переплетенных в порыве морского веселья, что в обычной жизни, несомненно, закончилось бы бедой. Естественно, так как здесь жил О'Дауда, в бурлящих водах фонтана не было никаких золотых рыбок. Только форель.

Мне отвели комнату в одной из башен на Лак Леман. Обедал я в маленькой, для невысокого ранга гостей столовой в компании Денфорда, который по-прежнему часто моргал и не выказывал никаких дружеских чувств по отношению ко мне. Он сообщил мне, что О'Дауда находится в своем кабинете и вызовет меня после обеда.

— Вы уже составили список людей, которые находились здесь в момент отъезда мисс Зелии? — спросил я.

— Я еще работаю над ним.

Я подумал, что вряд ли этот список требовал такой долгой работы, но не стал это комментировать, так как я видел, что он явно не в настроении для выслушивания моих замечаний.

Я слишком затянул процесс потребления своего кофе, поэтому он встал, извинился и направился к двери. Но у двери он исполнил Уилкинз, повернувшись и сообщив мне:

— Мне кажется, я должен предупредить вас, что мистер О'Дауда находится сегодня в особом настроении.

Я вопросительно посмотрел на него.

— Вы не могли бы объяснить по подробнее?

— Нет. — Он открыл дверь. — Но я подумал, что мне стоит предупредить вас. Его люди уже привыкли к этому, а вот посторонние иногда приходят в замешательство.

Я задумался, и через какое-то время мне пришло в голову, что он не был таким уж недружелюбным по отношению ко мне, как это казалось из его разговора и поведения. Если бы он меня действительно не любил, он был бы только рад столкнуть меня с плохим настроением О'Дауды.

Через полчаса лакей в зеленой ливрее с серебряными пуговицами и с лицом профессионального плакальщика зашел за мной, чтобы проводить меня к О'Дауде. Наверное, с полкилометра мы шли по коридорам, картинным галереям и лестницам, прежде чем оказались перед высокими дверями, обтянутыми красной кожей с медными кнопками.

Из стенной ниши рядом с дверями лакей вытащил микрофон и объявил:

— Мистер Карвер, сэр.

Почти тут же двери открылись, и он кивнул мне, чтобы я входил, с таким видом, словно читал про себя реквием по мою душу.

Я вошел, услышал шипение закрывающейся за мной двери, и оказался в длинной комнате, полной людей, ни один из которых не обратил на меня ни малейшего внимания.

Это была огромная комната, изначально предназначавшаяся для светских балов, раутов, собраний, малых коронаций или, может быть, рыцарских турниров. Одна стена имела несколько высоких окон, закрытых тяжелыми портьерами из красного бархата. С цилиндрических сводов потолка свисали три венецианские стеклянные люстры. Пол был выполнен из полированного мрамора, а на противоположной окнам стене висели четыре портрета кисти Веласкеса.

Хотя вокруг было полно людей, они не издавали ни единого звука. Их было человек пятьдесят — мужчины и женщины, больше мужчин, чем женщин, некоторые — черные, большинство белых и несколько желтых. Их одежда являла собой все от вечерних платьев до национальных костюмов: дворцовые туалеты, грубые рабочие одежды, рубашки с короткими рукавами и джинсы, и военные формы. Некоторые из них сидели, другие стояли, а одна фигура даже преклонила колено, выражая высшее почтение, но все они смотрели в дальний конец комнаты. Ни один их мускул не двигался, потому что они все были сделаны из воска. Ближе всего ко мне находилась женщина в вечернем платье с глубоким вырезом, плечи которой уже изрядно запылились.

В дальнем конце комнаты находилось возвышение, огибаемое по обоим краям мраморной балюстрадой. Три низкие ступеньки вели к еще одному, последнему возвышению, на котором стоял огромный трон, украшенный золотой лепкой, спинка которого уходила высоко наверх и скрывалась под неким подобием балдахина, с которого ниспадали золотые и серебряные занавески. По обеим сторонам трона стояло по подсвечнику на семь свечей, все свечи были зажжены. На троне сидела в два раза превышающая натуральную величину фигура О'Дауды. Большая голова была увенчана лавровым венком, громадное тело закутано в пурпурную тогу, а на огромных ступнях — золотые сандалии. Одна толстая рука держала серебряный кубок для вина, другая — пергаментный свиток. Убери свиток и вложи в руку лиру, и вот тебе уже не Цезарь, а Нерон — можно варьировать в зависимости от настроения.

И как раз в тот момент, уже оправившись от шока, вызванного обнаружением второго музея Мадам Тюссо в швейцарском шато, я задал себе вопрос, что за особое настроение было у человека, сидящего на краю возвышения у подножия своей восковой копии. В обычной ситуации отгадать было бы нелегко. Он мог бы быть Цезарем, Нероном, Гитлером, Наполеоном, Карлом Марксом, Сэмом Голдвином или Хрущевым. Но в данной ситуации все было проще. На нем был один из тех голубых маскировочных костюмов, которые любил носить Уинстон Черчилль, в углу рта — сигара, брови нахмурены. В правой руке он держал небольшую трость, которой он тихонько постукивал себя по правой ноге.

Он молча смотрел на меня через разделяющие нас сто метров мраморного пола, ожидая, что я начну первым. Но я знал свое место. С членами королевской семьи начинают говорить только после того, как заговорят они. К тому же я знал и кое-что еще. Несмотря на весь этот спектакль, он не был сумасшедшим. Он даже не был эксцентричным. Все, что он делал, он делал по расчету — холодному, бухгалтерскому расчету. Только неудачники сходят с ума. Это их способ сойти с дистанции.

Он поднялся и медленно пошел в мою сторону. У фигуры лондонского полицейского он остановился и резко ударил тростью по его обтянутому голубой саржей заду.

Затем, подойдя ко мне, он спросил, ни на секунду не забывая о том, что его брови должны быть нахмурены:

— Знаешь, почему я это сделал, Карвер?

Я сказал:

— Думаю, потому что много лет назад именно он поймал вас ночью в тот момент, когда вы выходили из находившейся по соседству бакалейной лавки с карманами, полными мелочи.

О'Дауда ухмыльнулся, но ему все еще как-то удавалось хмурить брови.

— Неудачная попытка. Конечно, перед тем как моя грудь покрылась шерстью, я пару раз набивал свои карманы мелочью. А как иначе, черт возьми, можно было собрать стартовый капитал. Нет, он поймал меня пьяным за рулем. Мне тогда было двадцать два. На полгода были отобраны права, и это означало, что я не могу управлять фургоном. Бизнес капут. Они все такие.

Он обвел тростью всю толпу.

— Вы пригласили меня сюда, чтобы рассказать мне о людях, которые портили вам жизнь?

— Ты очень скоро узнаешь, зачем я тебя сюда пригласил. Да, конечно, это все люди, которые портили или пытались испортить мне жизнь. Я люблю иногда приходить сюда и разговаривать с ними, давая им понять, кто я такой теперь. Ты знаешь, сколько стоит одна такая фигура?

— Нет.

— Их делает Кермод. Замечательный парень, Кермод. Когда-то работал у Тюссо. Он берет с меня двести фунтов.

— Вы можете сэкономить деньги, заказывая их в миниатюре. И хранить их можно будет под стеклом. Так на них не будет оседать пыль. — Я провел пальцем по спине дамы в платье с глубоким вырезом и показал палец ему. — А теперь оставьте свои попытки поразить меня.

— Ты уволен, парень.

— Замечательно.

— Ты собирался испортить мне жизнь.

— Вам следовало бы позволить мне сделать это. Тогда вы смогли бы водрузить меня здесь. Я бы даже прислал вам один из своих старых костюмов для большей натуральности.

— Следи за речью, когда говоришь со мной. Ты — только нанятый мной человек.

— Вы уволили меня несколько секунд назад. Помните? Но в любом случае, нанятый или уволенный, я говорю так, как считаю нужным. Перестаньте темнить, О'Дауда.

На какое-то мгновение мне показалось, что он собирается ударить меня своей тростью. Он стоял, набычив свою большую голову и сверля меня голубыми глазками, на медном ежике его волос играло солнце, а сигара тлела запрещающим красным светом. Затем он развернулся и подошел к фигуре чернокожего человека в тюрбане и сильным ударом трости сшиб тюрбан с его головы.

— А он что сделал? — спросил я. — Продал вам кучу липовых грязных фотографий?

— На самом деле это была куча липовых технических алмазов во время войны. Он всю жизнь сожалел об этом. И не думай, что я пытаюсь поразить тебя. Для меня все это — терапия. Мне нравится обозревать всех их, говорить с ними. После этого я ощущаю себя внутренне чистым и розовым, как младенец. И даже когда меня здесь нет, они все равно вынуждены смотреть на меня. — Он кивнул в сторону увеличенной фигуры Цезаря.

— Вам следует открыть собрание для публики. Это за два года окупит все расходы. Кермод мог бы продавать сосиски в тесте и мороженое на террасе.

Он посмотрел на меня, нахмурившись.

— Ты уволен.

Я повернулся и пошел к двери. Он позволил мне дойти до нее, а затем сказал:

— Не хочешь узнать почему?

Я посмотрел на него через плечо.

— Если вы чувствуете, что должны рассказать мне, о'кей. Но в таком случае давайте сделаем это за сигаретой и стаканчиком чего-нибудь. — Я достал свой портсигар и добавил. — Спиртное с вас.

Он улыбнулся мне.

— Ты — наглый ублюдок. Но обмен — ничего. Хотя, ты по-прежнему уволен.

Он пошел в дальний конец комнаты, то тут, то там пуская в ход свою трость, и, наконец, остановился перед шкафчиком времен Луи какого-то и достал из него бренди и пару бокалов. И на этот раз он налил себе больше. Я взял бокал и сел в кресло, на спинку которого небрежно опирался пожилой, похожий на дипломата тип в придворном костюме (он, вероятно, помешал посвящению О'Дауды в рыцари).

Я вдохнул аромат бренди, отпил немного, подождал, пока жидкость нагреется во рту, проглотил, и почувствовал, как у меня в животе зарождается новый вулкан.

— Кошмарная штука, — сказал я.

— Ты думаешь, я буду переводить свое лучшее бренди на человека, которого я только что уволил.

— Почему я уволен?

— Потому что, Карвер, когда я нанимаю кого-либо, я требую от него полной лояльности за те деньги, которые я ему плачу. За это меня никто не любит. Но всем им нужно зарабатывать деньги.

— Насколько мне известно, я даже еще не обманул вас ни с одним счетом за отель. Но я обязательно сделаю это, когда вы меня восстановите на службе.

Резким, раздраженным движением трости он рассек перед собой воздух и сказал:

— Черт, ты меня очень утомляешь.

— Мне хотелось бы услышать несколько фактов, подтверждающих мою нелояльность.

— Два дня назад меня посетил один человек по имени Алакве.

— Это было в Англии или здесь?

— Зачем тебе это?

— Затем, что тогда я буду знать, был ли это Джимбо Алакве или Наджиб.

— В Лондоне.

— Старина Джимбо, все еще трудится изо всех сил. Не нужно мне рассказывать. Я догадываюсь, что он вам сообщил. Я получил взятку, скажем, в три тысячи гиней, не фунтов, за то, что обману вас и скажу, где находится “Мерседес” — когда я, конечно, найду его — сначала ему, а потом вам. Что-нибудь в этом роде, да?

— Более-менее. Ты чертовски откровенен.

— Я буду даже еще более откровенен. Джимбо попроще, чем его брат — они близнецы. Бог знает, что с него имеют те люди, на которых он работает. Ему следовало бы знать, что моя цена за подобного рода обман была бы где-нибудь в районе десяти тысяч. Мне и у вас хорошо. Постоянная смена декораций, жизнь в окружении роскоши, новые лица — некоторые из них очень симпатичные и женственные — и полное ощущение вечности жизни, которое, попади я в страховое агентство, тут же выгнало бы меня из него. Взгляните на это.

Я достал вещицу из кармана и бросил ему. Она была размером с половину грейпфрута и такой же формы, но гораздо тяжелее.

Он взял ее в свою обезьянью лапу и спросил:

— Что это такое?

— Это магнитная термобомба. Там сбоку есть небольшой переключатель, который можно поставить на любую, указанную на шкале температуру. Температура дана по Фаренгейту, Цельсию и Римеру. Все предусмотрено. В настоящий момент она поставлена на предохранитель. Я обнаружил ее под капотом своего автомобиля в Женеве. Она была приведена в рабочее положение и разнесла бы меня и машину в клочья через пару километров.

— Черт, какая полезная штука.

— Можете оставить ее себе. Но если я взял деньги, зачем им тогда понадобилось убирать меня? Лишние расходы. Им очень не понравилось, что я отказался от денег. Я полагаю, вы уже хорошо заплатили Джимбо, чтобы он работал на вас?

— Да, заплатил.

Я покачал головой.

— Вы его совсем запутаете. Он не из тех людей, которые могут вести двойную игру и не замкнуть в один прекрасный момент оба конца. Хорошо, я снова на работе?

Он протянул руку и положил бомбу на шкафчик. Затем он повернулся ко мне, склонил голову, как бык, нацелившийся на красный плащ матадора, и шумно выпустил через нос воздух.

— Что, черт побери, происходит, — сказал он. — Я только хочу вернуть свою машину.

— Вы ее получите. Ее свистнул один мерзавец по имени Отто Либш. — Упомянув имя, я замолчал и внимательно посмотрел на него. Я был уверен, что оно что-то значило для Джулии. Оно также могло что-то значить и для него. Но если оно и значило, то он никак не выказал этого. Я продолжил. — Он ее перекрасил и несколько недель спустя ограбил на ней кассу где-то во Франции. С того момента ни его, ни машины никто не видел. Но я ставлю десять к одному в сотенных — фунтах, не франках — что я найду машину в ближайшие несколько дней. Идет?

— Нет.

— Приятно, что вы так уверены во мне. Я восстановлен?

— Да, временно. Но, клянусь Богом, один неправильный шаг и...

— Вы опережаете события, — сказал я. — Если вы хотите, чтобы я вернулся, у меня есть одно условие. Нет, два.

— Никто никогда не ставит мне условий. — Он произнес это с грохотом выходящего из-под контроля парового катка. А так как я знал, что с паровым катком лучше не спорить, я начал вставать, собираясь уходить.

Жестом руки он указал мне, чтобы я сел.

— Что ж, давай послушаем твои условия.

Я сел.

— Первое, я не хочу, чтобы мне задавали вопросы о том, как я вышел на Отто и машину. И я не хочу, чтобы вопросы задавались вашей падчерице Зелии. Как она и говорит, она ничего не знает. Второе, я хочу знать, что находится в тайнике машины и кто те люди, на которых работают Наджиб и Джимбо Алакве. Это я хочу знать ради собственной безопасности. Что вы скажете?

Он медленно встал и тепло улыбнулся мне. В это невозможно было поверить, но его большое животное лицо вдруг преобразилось. Передо мной стоял огромный, похожий на медведя папочка с распростертыми руками и ласковой улыбкой, готовый принять и утешить всех уставших, упавших духом, угнетаемых, обездоленных и обескровленных на этой земле. На меня это не произвело ни малейшего впечатления, так как я был уверен, что он их всех примет и сделает на них деньги.

— Я скажу Карвер, что я явно ошибался по поводу тебя. Продолжай работу. Я тебе полностью доверяю, парень. Что касается Зелии, я больше не стану при ней упоминать о машине.

— Отлично.

Он покачал головой.

— Я не понимаю, почему ты до сих пор не стал миллионером. У тебя есть все возможное в этом мире нахальство.

— Чего у меня нет, так это ответа на мое второе условие. Что в машине и кому еще она нужна?

— Ах, да, это. Ну, с этим немного сложнее. Щекотливый момент.

— Все-таки, попробуйте.

Он пожевал кончик своей сигары, придумывая, какое вранье ему стоит выдать мне. Он понимал, что после недавней похвалы в мой адрес, оно должно быть очень грамотным. Придумал он быстро.

— В машине, — сказал он, — находится очень приличная пачка облигаций. Облигаций золотого займа. Точнее, это — облигации трехпроцентного внешнего займа японского имперского правительства 1930 года с окончательным погашением в мае 1975 года, но эти облигации будут погашаться в январе следующего года. Естественно, после этого никакого нарастания процентов по ним не будет. Но при погашении они будут оцениваться в двадцать тысяч фунтов. С самого начала они принадлежали мне. Но я собирался передать их одному моему другу в ответ на оказанную мне услугу. Ты удовлетворен?

— Да. Но я, естественно, проверю, существуют ли такие облигации.

— Проверяй, проверяй, осторожный ублюдок. — Он ухмыльнулся.

— А друг?

— Он — влиятельная фигура в оппозиционной партии одного из новоиспеченных африканских государств. Когда-то эта оппозиционная партия была правящей. Времена меняются. Теперешняя правящая партия считает, что облигации принадлежат им, потому что, как они аргументируют, услуга, оказанная мне моим другом, когда он находился у власти, была оказана с использованием служебного положения.

— И что вы думаете по поводу этого аргумента?

— Мне на него плевать. Я обещал облигации ему, и он их получит. И это, черт возьми, все, что тебе следует знать.

— Куда эти облигации должны быть предъявлены к погашению? — спросил я. Вопрос был неожиданным, но он был к нему готов и ответ последовал без заминки.

— В Банк токийской трест-компании, Бродвей 100, Нью-Йорк. Естественно, ты это тоже проверишь. Но делай это за свой счет, а не за мой. А теперь убирайся отсюда и найди мне этот “Мерседес”.

Я встал.

— А где находится тайник?

Он надул щеки, как гротескный херувим, мягко выпустил воздух и сказал:

— Это не твое дело. Я доверяю тебе, но не настолько, чтобы сообщать тебе, где лежат облигации на десять тысяч фунтов.

Я сделал для вида печальное лицо и направился к двери, мимо полицейского, который поймал его пьяным за рулем, мимо торговца драгоценностями, который подменил ему камни, мимо стройного латиноамериканца, который, вероятно, продал ему фальсифицированный золотой рудник, мимо мужчин и женщин, которые когда-то на какое-то время возникали у него на пути, вымогали у него деньги, обирали его, а потом жили и умирали, сожалея о содеянном. Ни на секунду я не поверил в его рассказ про облигации — вернее, что именно они находились в тайнике машины. Да, японские императорские облигации существовали. Он просто зацепился за них, чтобы я отстал. А я сделал вид, что поверил. А почему нет? Работа есть работа, а за эту хорошо заплатят, а когда я получу машину, кто-то — я пока не знал, кто именно — заплатит еще лучше за то, что находится в тайнике.

Я отправился в свою комнату, пыхтя забрался по винтовой лестнице на свою башню, желая поскорее собрать вещи и уехать. В комнате меня поджидала мисс Зелия Юнге-Браун.

Она сидела у окна. На ней была голубая куртка, голубая юбка и мощные туристские ботинки и выглядела она так, словно только что вернулась из длинного пешего путешествия по сосновому лесу.

— Итак, вы наконец решили сойти на берег? — спросил я.

— Да. — Она подняла руку и провела ею по своим темным волосам, слегка насупив брови. Никакого намека на улыбку на ее лице, но, подумал я, нет того ледяного холода, который чуть было не заморозил меня во время нашей последней встречи.

Когда я бросил свой чемодан на кровать и начал укладывать свою пижаму, которую какой-то лакей уже выложил, она встала.

— Я сделала глупость, послав письмо Максу Анзермо. Мне следовало бы догадаться, что именно этого вы и ожидали от меня. Вы должно быть, остались довольны собой.

— Между нами, — сказал я, — Макс мертв.

— Мертв?

— Да. Вы хотите, чтобы я выказал печаль по этому поводу?

— Но вы...

— Нет, я не делал этого. Но Макс мертв и я не собираюсь оплакивать его. Меня интересует только машина. Вашего отца тоже.

— Отчима.

— Ну да, если вы так болезненно к этому относитесь. Он ничего не знает. Никто ничего не знает, кроме меня, а я некоторые вещи очень быстро забываю. А теперь перестаньте играть передо мной роль снежной королевы. Спишите все в архив и начинайте снова жить.

— Вы ничего никому не сказали?

— Совершенно верно.

Она была большой девушкой, и вдруг она смутилась и ей не удалось справиться со своим смущением. Я даже испугался, что она бросится ко мне, обнимет меня и раздавит в своих красивых, длинных и сильных руках. Однако она овладела собой и медленно протянула мне руку.

— Я вам очень благодарна.

Она взяла мою руку в свои, и тут уже смутился я.

— Забудьте все это.

Я убрал свою руку. Она затопала к двери в своих тяжелых башмаках и перед самой дверью остановилась.

— Как мне хочется сделать что-нибудь, что бы показало, как я вам благодарна.

— Вы могли бы попробовать начать опять улыбаться, — сказал я. — Эта способность легко возвращается.

— В этом доме трудно улыбаться. Он хранит столько тяжелых для меня воспоминаний... о моей маме. Я решила уехать и устроиться на работу.

— Работа — это прекрасно. Однако улыбка на лице немного облегчит ваши поиски. Попробуйте.

Возвращение было легким. Она улыбнулась мне медленно и тепло, затем тряхнула головой и засмеялась. А затем она ушла.

Я захлопнул крышку чемодана, радуясь, что Макс мертв.

В вестибюле, вернее, в самом начале длинного коридора, выложенного, как и вестибюль, зелеными и белыми мраморными плитами, меня ждал Денфорд. Он подошел ко мне уверенной походкой человека, который привык передвигаться по мраморным полам, и спросил:

— Уезжаете?

— С радостью, — сказал я. — Мне не очень-то хочется оказаться в коллекции восковых фигур. Я полагаю, босс уже сообщил вам, что я восстановлен в прежней должности?

— Да.

— В таком случае могу я получить список людей, которые находились здесь до и в момент отъезда мисс Зелии на “Мерседесе”?

Он протянул мне лист бумаги и сказал:

— Мне кажется, вам следует знать, что мистер О'Дауда дал мне строгое указание никому не передавать этот список.

— Тогда как же я?

— Я не готов ответить на этот вопрос.

Я опустил бумагу в карман и посмотрел на него, подняв брови.

— Вы его не любите, не так ли?

— Я у него работаю.

— И вы хотели бы сделать ему подножку и посмотреть как он врежется лицом в пол?

Он слегка улыбнулся мне и сказал:

— Я надеюсь на большее. Я ждал очень долго. В противоположность вашим представлениям я настроен совсем не враждебно по отношению к вам. Мне кажется, вы можете оказаться тем самым “богом из машины”.

— Вы имеете ввиду, что надеетесь, что когда я найду машину, я заберу то, что в ней спрятано, с собой? Или передам еще кому-нибудь?

— Возможно.

— Вам действительно он очень не нравится, да? Скажите мне, вы никогда не писали анонимных писем о нем в Интерпол или Скотланд-Ярд?

— С какой стати? — Он прекрасно контролировал себя.

— Я просто подумал. Но как бы то ни было, я думаю, что та игра, которую вы ведете очень опасна. Будьте осторожны, если не хотите в итоге оказаться среди восковых фигур.

Я поднял чемодан и вышел на свежий воздух к машине. Рядом с ней стояла Джулия.

— Все было в порядке? — спросила она.

— Все прекрасно. Ваш отец почти доверяет мне, Зелия очень благодарна, а Денфорд полон намеков. Что вы добавите к этому?

— Почему вы не можете разговаривать со мной без грубости и пошлостей?

— Вы как-то действуете на меня. Больше всего на свете мне хотелось бы пребывать с вами в прекрасных отношениях, но я, кажется, все время стучусь не в ту дверь.

Я забросил чемодан в машину. Она тем временем закурила.

Перед тем как сесть за руль, я сказал:

— Только не предпринимайте никаких глупых шагов типа попыток следовать за мной.

— Я об этом даже и не думала. Тем не менее, куда вы едете?

— На поиски Отто Либша. Передать что-нибудь?

Она быстро и почти испуганно посмотрела на меня.

— С какой стати?

— У меня создалось впечатление, что вы знаете его, или что-то о нем.

— Я не знаю, почему у вас создалось такое впечатление.

— Нет? Я объясню вам. Когда вы пришли ко мне в ту первую ночь, вы думали не только о безопасности Зелии, но и о чем-то еще. Когда в Турине я упомянул его имя, оно вас не удивило, и сейчас вы не сказали, что вы его не знаете. Но не беспокойтесь, я не собираюсь ничего из вас вытягивать. Я только хочу найти машину. Это мое дело.

— Вы упоминали его имя в разговоре с Зелией?

— Нет. Чем меньше сказано ей о каждом из них, тем лучше. Но я, естественно, упомянул его в разговоре с вашим отцом, но его большое счастливое лицо осталось без изменений. Итак, вы хотите поговорить об Отто или я уезжаю?

Она смотрела на меня какое-то время, моргая и покусывая нижнюю губу, затем покачала головой и сказала:

— Не вижу смысла. Абсолютно никакого смысла... Это ничего не изменит. — Затем, в бесстрастной манере, она продолжила. — Поезжайте. Поезжайте искать свою машину. Это важно. Это деньги, это работа. Вещи, которые действительноценятся в этой жизни.

Она резко повернулась и пошла к дому. Я отъехал, испытывая сильное недовольство собой, понимая, что я повел себя с ней неправильно, понимая, что ей нужна была помощь и также понимание и что в такой момент мне не следовало никуда лезть. В тот момент я мог справиться только с одним делом — с поисками машины, особенно когда туда уже сунул свой нос Интерпол.

Глава шестая

“И смех сдавил его бока”

Джон Милтон

Я не спеша поехал от Эвьена на юг. В Гренобле я зашел на почту, взял телефонный справочник округа Гап-Сан-Боне и нашел номер телефона Макса Анзермо в Шале Баярд. Было почти семь часов. Я позвонил, прождал минут десять и мне никто не ответил. Очень хорошо. Судя по всему, единственным живым существом в доме был белый пудель, и он, должно быть, уже здорово проголодался.

Я быстро перекусил в Гренобле и поехал опять на юг по направлению к Сан-Боне и Гапу. Я не торопился. Это была моя вторая ночь в машине, и мои веки напоминали тяжелые ставни, которые опускались на каждом ухабе. Неподалеку от местечка под названием Ко я позволил себе пару часов сна, а затем отправился на последний этап до Шале Баярд. Я добрался туда, когда уже начало светать и под деревьями клубился туман, а воздух был наполнен пением птиц, что свидетельствовало об уединенности данного места, ибо, обычно, если где-нибудь во Франции птица подаст голос, то какой-нибудь охотник тут же сносит ей голову.

Входная дверь была по-прежнему открыта. Я вошел и был встречен белым пуделем, который лежал в кресле, свернувшись клубком. Несколько голодных дней научили его хорошим манерам. Он подошел ко мне без привычных прыжков и повизгиваний, слегка подрагивая. На кухне я дал ему воды — кот исчез, что меня ничуть не удивило, так как коты дадут сто очков любой собаке в плане самостоятельности и борьбы за выживаемость — а затем положил в его миску порцию объедков, которые я прихватил с собой из ресторана. Я знал, что через полчаса он опять станет самим собой — попрыгунчиком и лицелизом. Пока он ел, я поднялся наверх, принял душ и побрился, а затем спустился в гостиную, перенес пишущую машинку Макса и часть его канцелярских принадлежностей на круглый стол и напечатал письмо Отто. Мне пришлось напечатать его на английском, потому что мой французский вряд ли бы убедил кого-нибудь, что письмо от Макса. А то, что письмо напечатано на английском, не будет иметь никакого значения для людей, которые его вскроют, так как я был уверен, что они понятия не имеют, как Макс обычно писал письма Отто. Письмо было следующего содержания:

“Мой дорогой Отто!

Твой внезапный отъезд на “Мерседесе” почти вверг меня в море неприятностей, и я очень зол на тебя.

Я решил не иметь с тобой больше никаких дел, но вчера я узнал — от Аристида, ты должен помнить его, у него уши вечно приложены к земле — (упоминая об Аристиде, я ничем не рисковал, потому что, когда Тони и Мими прочтут письмо, они подумают, что Аристид — какой-то реальный осведомитель, которого знает и Отто, и Макс), — что ты на этой машине сделал одно аккуратненькое дельце в своем стиле с одним товарищем, который по описанию Аристида, — а ты знаешь, как он надежен в плане полицейских досье — похож на твоего туринского приятеля Тони Колларда, о котором ты мне рассказывал. Я полагаю, машину перекрашивал он.

Ну, Отто, дружище, так как я сделал тебе машину, а дела идут всегда не так хорошо, как этого бы хотелось, я решил, что должен получить свой кусок. И никаких возражений.

Я буду ждать тебя здесь еще два дня. Если ты не объявишься, я расскажу Аристиду — которому я многим обязан — кое-какие подробности о тебе и Тони Колларде и о том, где тебя искать. (Кстати, мои наилучшие пожелания восхитительной Мими, хотя ума не приложу, как ты выносишь ребенка. Не в твоем духе.) Я уверен, что Аристид быстро найдет покупателя на мою информацию в полиции. Поэтому не подводи меня, дорогой друг. Я обещаю разумно подойти к размерам своей доли, но не думай, что я не знаю, сколько вы вдвоем сняли.

С приветом”.

Я нашел в бюро пачку старых чеков и, не слишком усердствуя, подделал подпись Макса под письмом. На конверте я написал адрес Мими и имя Отто Либша, отвез письмо в Гап и отправил его экспресс-почтой. Когда я вернулся, меня встретил уже полностью оправившийся пудель, я сводил его на небольшую прогулку по сосновому лесу, а по возвращении закрыл его в кухне.

Вернувшись в гостиную, я устроился в кресле с бокалом бренди из запасов Макса и достал сделанный Денфордом список, который я уже просмотрел, решив, что над ним следует хорошенько подумать. Но прежде чем я приступил к его изучению, неизвестно откуда появился кот, подошел к пустому камину, сел и уставился на меня, принимая нового хозяина безо всяких комментариев.

Список гостей был составлен Денфордом от руки. Шато было отдано в полное их распоряжение на пять дней. Денфорд пояснил (список был полон небольших комментариев, словно он боялся сказать больше, хотя и хотел), что О'Дауда часто отдавал шато в распоряжение своих деловых партнеров и друзей. Не все гости пробыли полных пять дней. Главным гостем был генерал Сейфу Гонвалла. Денфорд пояснил, что не должен говорить мне, кто он такой. И не сказал. Генерал пребывал в шато инкогнито — никто из прислуги не знал, кто он (я готов был спорить, что и в Европу от приехал инкогнито). Он пробыл там четыре дня из пяти, пропустив первый день — в тот день в шато был только один гость — адъютант генерала, который прибыл на день раньше, чтобы проследить за правильностью приготовлений. И, какой сюрприз, адъютантом оказался капитан Наджиб Алакве. (Я очень долго пережевывал эту новость в процессе своего ночного путешествия и опять был готов спорить, что Наджиб — Джекил и Хайд, хотя я пока еще не знал, с кем из двоих лично я имел дело.) Наджиб пробыл все пять дней. Следующим гостем — она пробыла центральные три дня — была миссис Фалия Максе (инкогнито). Она была, пояснил Денфорд, женой министра сельского хозяйства в правительстве генерала Сейфу Гонваллы. Те же три дня гостила мисс Панда Бабукар. Напротив ее имени не было никаких комментариев, хотя я мог бы кое-что приписать. Последние два дня — и опять без комментариев — в шато находился некий мистер Алексей Кукарин. Вот и все гости.

В конце списка была приписка Денфорда:

“Вы понимаете, что сообщая вам эту информацию, я целиком отдаю себя в ваши руки. Я делаю это потому, что тешу себя надеждой, что я хорошо разбираюсь в людских характерах. Тайник в “Мерседесе” находится за большим вентиляционным отверстием справа от приборной доски. Отверните круглую решетку против часовой стрелки. Вы, конечно, уничтожите этот листок. О пребывании вышеуказанных гостей в шато не было известно никому во избежание проблем с прессой и др.”.

Я уничтожил листок путем сожжения в камине. Кот наблюдал за этим без особого интереса. То, что я сделал это, совсем не означало, что Денфорд хорошо разбирался в людских характерах. Просто я подумал, что когда тебя окружают такие люди, как братья Алакве, Аристид, Тони Коллард и так далее, этот ход вполне разумен.

Я снова сел в кресло и уделил часть своего внимания бренди. Остальное внимание я уделил О'Дауде и генералу Сейфу Гонвалле. Насколько я понимал, Гонвалла, как нынешний глава государства, был тем человеком, который считает, что облигации стоимостью двадцать тысяч фунтов должны принадлежать ему. И очень странно, что О'Дауда, который так не считает, охотно предоставил ему шато для пятидневной конференции, если это слово подходит в данном случае.

Я повернулся, взял телефон и заказал Лондон, мою контору. Ждать пришлось достаточно долго.

— Где вы? — спросила Уилкинз.

— Во Франции.

— Я это знаю, где именно? — Она говорила в раздраженной, кудахтающей манере словно потревоженная наседка.

— В шале недалеко от Гапа. Очень уютно, со мной — белый пудель и мармеладный, нет, имбирный кот. Никаких женщин. Ты рада?

— Я думала, что вас уже нет в живых, — сказала она.

— Почему?

— Потому что сегодня утром заходил мистер Джимбо Алакве с предложением купить ваш пай в нашей фирме. — Она сделала паузу, наслаждаясь своим сообщением. — Он сказал, что его воображение и деловые качества быстро выведут фирму в преуспевающие.

— Он, конечно, комик, но не настолько, насколько бы ему хотелось, чтобы о нем думали. Как бы то ни было, я жив и здоров, и хотел бы получить выжимку из всех сообщений в прессе о генерале Сейфу Гонвалле, миссис Фалии Максе и, возможно, хотя я в этом сомневаюсь, о мисс Панде Бабукар. И особенно меня интересуют выходящие за официальные рамки, дискредитирующие и граничащие с клеветой сообщения. Ты знаешь, что я имею в виду. А также... я надеюсь, ты все записываешь?

— Естественно, магнитофон включен.

— А также все, что ты сможешь найти, о трудностях и неудачах всех компаний, принадлежащих О'Дауде, а особенно “Юнайтед Африка”, которые они, возможно, имели или имеют сейчас, сотрудничая с режимом Гонваллы. И еще, позвони Гаффи или пригласи его на чашку кофе и сигару, и выясни у него, не получали ли они в последнее время еще анонимные письма, советующие начать расследование кое-каких дел О'Дауды, а именно...

— Не нужно деталей. Но я сомневаюсь, что старший детектив Фоули сообщит мне подобную информацию.

— Попробуй. Он клюет на голубоглазых с рыжими волосами. Или предложи ему заштопать носки, у него вечно дырки на пятках.

— Это все? — Вернулась прежняя резкость.

— Нет. — Я дал ей номер телефона шале, чтобы она могла позвонить мне, и продолжил. — И не волнуйся. У меня все отлично, я счастлив и совсем не одинок. Скоро прибудет один очень интересный гость, который сможет мне сказать — возможно, под определенным давлением — где находится “Мерседес”. Ну разве это не прекрасно?

— Вы говорите, — сказала она, — слишком самодовольно. Это значит, что у вас, вероятно, по горло неприятностей.

— Ну, и что из этого? Это жизнь. Разве не сказано в Ветхом завете, что человеку всего лишь несколько дней от роду, а у него уже полно неприятностей?

— Или вы уже напились. До свидания.

Безусловно, она была права. Забавно, сидишь вот так в кресле, погрузившись в раздумье, и не замечаешь, как бренди все убавляется и убавляется.

Это была великая ночь — десять часов забытья с пуделем в ногах и котом на свободной подушке. Разбудил меня кот, который затоптался у меня на груди и, когда я открыл глаза, сообщил мне, что пора выпустить его на поиски завтрака, который, я слышал, уже пел в ближайшем кустарнике. Пудель продолжал спать, зная, что нет смысла дергаться, пока я не встану и не отправлюсь на кухню готовить ему и себе завтрак.

После этого оставалось только ждать, приняв все возможные меры предосторожности. Я был уверен, что как только мое письмо прибудет в Турин, Мими и Тони вскроют его. Тони примчится сюда с максимально возможной скоростью, чтобы самому убедиться, что Макс никогда не скажет о нем никакому Аристиду. Если письмо прибудет с первой почтой, то Тони может появиться в шале к вечеру. А если дневной почтой, то тогда он управится к середине ночи или раннему утру. Но когда бы он ни объявился, я не мог позволить себе клевать носом и не оказать ему достойную встречу.

Утро я провел, разведывая окрестности. Позади шале — я не заметил этого в свой первый визит — в глубине соснового леса стоял деревянный сарай, в котором находился “Фольксваген” Макса. Я поставил его перед шале, а в сарай загнал свой “Мерседес”. Я не хотел, чтобы по прибытии Тони смутился, увидев “Мерседес”. Затем я съездил в Сан Боне за кое-каким провиантом, но прежде мне пришлось долго выгонять пуделя из машины, моей машины, потому что в городке его мог кто-нибудь узнать.

Когда я вернулся в шале, звонил телефон. Но это оказалась не Уилкинз, а какая-то француженка, которой был нужен Макс. Я потратил немало времени, прежде чем объяснил ей, что Макс уехал по делам в Канны и оставил мне шале на несколько дней.

Обедали мы втроем, деля между собой все, кроме бутылки розового “Кло-де-Лейон”. Затем мы предались очень продолжительной сиесте, пока не наступило время для джина с кампари, но только одной порции, так как вскоре предстояли дела. После этого я закрыл животных в кухне, нашел теплую охотничью куртку Макса, позаимствовал его двустволку и горсть патронов, вышел из дома и устроился в “Мерседесе”, откуда я мог заметить свет фар любой машины, подъезжающей к шале. Мне не хотелось находиться в доме в момент прибытия Тони. Это, конечно, лишало меня определенных преимуществ хозяина, но я подумал, что в данной встрече не следует придерживаться протокола.

В первой половине ночи не произошло ничего, кроме того, что я замерз больше, чем того ожидал, и стал жалеть, что не прихватил с собой бренди. Я сидел и думал о добром глотке и о том, что он всего лишь в нескольких десятках метров. Чем больше я об этом думал, тем сильнее замерзал — шале располагалось на высоте примерно километра двухсот метров над уровнем моря и поздние сентябрьские ночи были тут довольно прохладные — и меня все сильнее подмывало сходить выпить. До шале было всего лишь метров сорок. Я рад, что не сделал этого, иначе бы он свалился на меня как раз в тот момент, когда я открывал бутылку.

Я вынужден был поставить высший балл за его подход. Или он уже бывал здесь, или Мими хорошо проинструктировала его. Он, должно быть, оставил машину на достаточном удалении и шел дальше пешком. Первым знаком его приближения была вспышка фонарика в соснах, метрах в ста справа от меня. Я уловил ее краем глаза — в моей работе края глаз именно для этого и предназначались. Затем опять наступила темнота, где-то прокричала сова и послышался гул пролетающего в вышине самолета. Следующая вспышка ознаменовала его выход на дорогу. Короткая вспышка, но достаточная, чтобы сориентироваться.

Я выскользнул из “Мерседеса” и осторожно стал уходить через сосны вправо. Где-то впереди меня ему все равно придется взять влево, чтобы попасть к шале, даже если он решил избежать центрального входа и воспользоваться боковым или задним.

На деле же он выбрал центральный вход. Находясь под прикрытием “Фольксвагена”, я видел, как зажегся фонарик и он стал внимательно изучать дверь. Я запер дверь, и ключ лежал у меня в кармане. Это его ничуть не смутило. Фонарик погас, и я получил возможность созерцать его на фоне ночного неба, пока он занимался дверью. Он просто отжал ее и сделал это очень умело. Короткий хруст дерева и металла и тишина. Тони замер у двери, прислушиваясь. Никто бы не смог убедить меня, что этот парень — любитель. Я скрестил пальцы, надеясь, что пудель не поднимет лай и не отпугнет его. Сытый пудель продолжая спокойно спать.

Довольный своей работой, Тони открыл дверь и вошел. Я подождал несколько секунд и вошел следом. Я просочился через открытую дверь и сразу же увидел луч его фонарика, ощупывающий гостиную. Дверь в гостиную была распахнута.

Я аккуратно подошел к двери, включил свет и поднял ружье. Он быстро повернулся. Оба дула смотрели ему прямо в лицо.

— Руки остаются там, где они находятся сейчас. Это не мой дом, поэтому кровь на коврах меня не волнует.

Он посмотрел на меня сквозь свои очки в металлической оправе, а затем по-детски улыбнулся и засмеялся. Я отнесся к этому спокойно. У него был только один способ выражения своих эмоций.

Я осторожно прошел мимо него и остановился у него за спиной. На нем были матерчатые туфли на резиновой подошве, черные брюки, толстый черный свитер и пара белых хлопчатобумажных перчаток для спокойствия. Из левого кармана его брюк торчал конец фомки. Я протянул руку, вытащил ее и засунул в карман своего плаща. Затем, уперев ему в спину стволы ружья, находящегося в моей правой руке, левой рукой я ощупал карманы его брюк. Там не было ничего кроме, вероятно, пачки сигарет и зажигалки.

— Кроме фомки, у меня ничего нет, — сказал он, — но я вижу, вы — человек скрупулезный, как мой старик. Никаких случайностей.

— О своем отце расскажешь как-нибудь в другой раз. Повернись.

Он повернулся, озаряя меня пиквикской улыбкой.

— Подними свитер, но так, чтобы я видел твои руки.

Он поднял свитер. Под свитером была шерстяная футболка и кожаный ремень на брюках.

— Но в любом случае, я против вас ничего не имею.

Я кивком разрешил ему опустить свитер и сказал:

— Теперь сядь по-турецки на пол, руки за голову. Утомительное положение, но если ты будешь говорить быстро, тебе не придется долго в нем находиться. — Я хорошо помнил о полированном поле гостиной и скользящих креслах.

Он сел на пол, а я отошел метра на три и присел на край стола, положив по-прежнему нацеленное на него ружье на бедро. И как раз в этот момент пудель зашелся в лае. Они хорошо чувствуют момент, когда реальная опасность уже миновала.

Держа руки за головой, Тони сказал:

— Это собака.

— Пусть тебя это не обманывает. Он только хочет создать такое впечатление. А теперь рассказывай все, что произошло после того, как вы сняли кассу и смылись на “Мерседесе”. Мне не нужно красочных описаний личных ощущений и ненужных подробностей. Только голые факты. Я хочу знать, что стало с машиной и Отто. Лично он меня не волнует. Мой интерес — машина. Но было бы приятно услышать, что он мертв. И не беспокойся, что я сообщу что-нибудь полиции. Я занимаюсь частным расследованием и мне нужна только машина.

— Здорово! Вы классно провели меня. Это письмо от Макса, так сказать. — Он вытаращил глаза в своей привычной комической манере. — Да, вы — хитрец. — Его лицо сделалось серьезным. — Но вы знаете, своим письмом вы очень расстроили Мими. У меня было с ней несколько неприятных часов, потому что я не хотел делать этого. Но она сказала, что если мы хотим настоящего счастья и светлого будущего, то ничего не остается, как приехать сюда и убрать Макса. Мне пришлось сдаться.

— Зачем так нервничать по поводу Макса? Ты ведь уже решил проблему с Отто. А теперь давай, начинай рассказывать.

— Но я ничего не сделал Отто. Он сам себе все устроил. — Он начал смеяться. — Да, он сам себе все устроил. Никогда в жизни я так не смеялся. Это было действительно очень забавно. И, даже заметьте, очень удобно. Он видел, что мы любим друг друга и готовы отдать ему все, что ему причиталось. Он и сам хотел выйти из игры, главным образом из-за ребенка. Но даже в этом случае он представлял опасность. Но мы были готовы к этому. Вот что такое настоящая любовь. Два сердца, бьющихся в унисон. Мой старик всегда был циником в этом плане. И вы, наверное, думали, что и я такой же, да? Но знаете, я — преданный человек. Одна единственная женщина — все, что мне нужно.

— Поздравляю. А теперь рассказывай.

— Конечно, конечно. — Он засмеялся и на его глаза навернулись слезы, которые, без сомнения, были настоящими. Мне уже не терпелось услышать причину его смеха. Ничто так не раздражает, как смех, в причину которого тебя не посвящают. Сидя, как Будда, с руками за головой, он посмотрел на меня и затряс своей большой головой в очередном приступе веселья. — Знаете, он был пьян. Не в стельку, конечно, но... очень-очень сильно пьян. Поэтому-то все и случилось. После нашего совместного дела он всегда был таким — возбужденным, с крыльями за спиной. Знаете, просто парил в воздухе. У каждого своя реакция. Я, например, почти не изменился. Только изжога появилась, и все. Я сказал твердо:

— Если ты сейчас не перейдешь к делу, я...

— Хорошо. Все. Просто хотел ввести вас в курс дела. Да, Отто был сильно пьян. Поэтому мне никогда не нравилось, что он сидит за рулем, но он всегда водил машину сам. Тем не менее, мы уехали на машине. Мы собирались проехать на ней только километров десять. Иначе это было бы опасно. В горах нас ждала другая машина, готовая идти в разнос, и под откос. В разнос и под откос! — Он снова засмеялся и на этот раз его смех был похож на рев медведя, пытающегося выбраться из клетки. Я приказал себе сохранять спокойствие. Рассказывать он мог только в такой манере и тут я ничего не мог поделать. Если бы это даже была его исповедь перед казнью, то он бы точно так же перемежал ее взрывами смеха, пока бы у священника не появилось желание отказаться от последнего отпущения грехов и побыстрее отправить его на виселицу.

Он посмотрел на меня со слезами на глазах и сказал:

— Это была самая забавная штука, которую вы когда-либо видели.

— Не самая, потому что я ее не видел. Но давай, рассказывай скорее, чтобы и я мог посмеяться.

— Ну... в горах было это местечко. По грязной, паршивой дороге через лес к озеру. Мы оставили вторую машину там. Всю дорогу туда Отто щебетал как птичка. Он был просто ненормальным. Знаете, я думаю, что когда он брал кассу, он получал какое-то сексуальное удовлетворение от этого дела. Я говорил об этом с Мими...

— Ближе к делу.

На мгновение на его лице появилась досада и обида, словно его, толстого жизнерадостного мальчишку, несправедливо отругали.

— Ну... там была вторая машина и мы перегрузили все в нее, а затем Отто отогнал “Мерседес” почти к самому краю берега озера. До края оставалось метров восемь. Берег шел под уклон, а затем обрывался вниз метра на три. Там редко кто бывает. Только рыбаки, да и то очень немногие. Красивое место. Очень хорошее, чтобы провести денек-другой. — Он закачался от внезапного приступа смеха. — И просто замечательно, чтобы провести остаток дней своих.

Если он сейчас начнет рассказывать мне, подумал я, какого размера там водится форель, то я врежу ему по башке прикладом.

Он прочитал мой взгляд и несколько успокоился.

— Ну, все, что нужно было сделать, — снять машину с ручника и придать ей небольшое ускорение. Все это и сделал Отто. Он открыл дверь, дотянулся до ручника, отключил его и “Мерседес” покатился. Боже, я не видел ничего более смешного. Машина покатилась к краю, прежде чем он успел подготовиться к этому. Дверь закрылась, слегка прижав его, и, пытаясь выбраться, он зацепился за что-то курткой или чем-то еще и его потащило вместе с машиной — он был наполовину внутри, наполовину снаружи. Поверьте мне, я пытался спасти его. Это получилось чисто инстинктивно. Видишь человека в беде и бросаешься на помощь, но было уже поздно. Пьяная скотина совсем потеряла голову, визжала и дрыгала ногами. Я думаю, он пытался поставить машину снова на ручник. Прежде чем я смог что-нибудь сделать, машина и он свалился в озеро, подняв столб брызг. — Он посмотрел на меня и сокрушенно покачал головой, но его полное лицо сияло, а за стеклами очков блестели счастливые слезы.

— А что делал ты? — Я встал.

— Стоял и читал молитву за упокой всех, кого поглотила морская пучина. Я ничего не мог сделать. Я не умею плавать. А глубина там — около шести метров. К тому же, я знал, что Отто неплохо плавает, поэтому я ждал, что он выберется на поверхность. Но ему это не удалось. Я прождал пятнадцать минут, но все было кончено... а вы бы что сделали? И что бы в данных обстоятельствах сделал любой другой? Он свалился с моих плеч и это означало конец всем неприятностям Мими — он действительно не любил ребенка, вы знаете — и все деньги доставались мне. Я сел во вторую машину и поехал к Мими.

— Умирая от смеха всю дорогу.

Он ухмыльнулся.

— Ну, я раз-другой посмеялся. Только не говорите мне, что вас это расстроило. Вы сказали, что надеетесь, что он мертв.

— Честно, я в восторге. Просто я достаточно старомоден, чтобы проявлять его таким образом, как делаешь это ты.

Не спуская с него глаз, я подошел к столу и взял карандаш и листок бумаги.

Тони был умным парнем.

— Вы хотите, чтобы я начертил карту?

Я бросил карандаш и бумагу к его ногам.

— Да. И поаккуратней. Если что-нибудь окажется не так, то я доберусь, умирая от смеха, до ближайшей телефонной будки и позвоню своему другу в Интерпол. Сделаешь все, как надо, и можешь отваливать отсюда, а я забуду, что когда-либо встречался с тобой. Ты удивишься, как это все будет просто.

— Можете положиться на меня. Кроме того, мне теперь нужно думать о Мими и ребенке.

Он сел на пол и начал вычерчивать детали дороги и подъезда к озеру, давая по ходу некоторые комментарии. Я стоял у него за спиной.

В какой-то момент он поднял голову, посмотрел на меня и спросил:

— А что за суета такая по поводу этой машины?

— Мой клиент хочет получить ее назад.

Он пожал плечами.

— Зачем? О'Дауда мог бы получить хорошую компенсацию от страховой компании.

Мое лицо вытянулось.

— Откуда ты узнал, что мой клиент — О'Дауда?

— От Отто, конечно, и от машины. Когда я ее перекрашивал, в ней были все регистрационные документы.

— А Отто знал О'Дауду?

Тони покачал головой и грустно посмотрел на меня.

— Вы не сделали свою домашнюю работу. Отто был вторым шофером у О'Дауды в его поместье под Эвьеном. Возил его жену, но года два назад ушел. Новость для вас?

Это было для меня новостью, новостью, которая вдруг прояснила многие вещи, долго бывшие для меня загадкой.

— Дай мне карту, — сказал я.

Он передал ее через плечо, и я отступил на несколько шагов.

— Что теперь? — спросил он.

— Ты сваливаешь, — сказал я. — У меня не приготовлена для тебя кровать, да и не хочется готовить завтрак для двоих. Встать.

Я отконвоировал его до входной двери, не спуская его с мушки, пока он не сошел со ступенек. Внизу он обернулся и весь просиял.

— Здорово вам помог, да? И все бесплатно. По доброте душевной. Я вам полностью доверяю. Я имею в виду, насчет Интерпола — вы ничего не рассказывайте им. Я хорошо разбираюсь в людях. После того как вы ушли от нас, я сказал Мими: “Вот отличный парень, который...”

— Не нужно об этом. Я знаю о себе все, что мне нужно.

— О'кей. Когда вы, наконец, поднимите машину, передайте от меня привет Отто.

Он ушел и какое-то время я слышал его раскатистый удаляющийся смех. В жизни должно быть больше таких, как он, незамысловатых людей, всегда готовых смотреть на вещи с их светлой стороны и любящих детей.

Я вернулся в дом, собрал свои вещи и сварил кофе, чтобы подбодрить себя перед дальней дорогой. Мне бы следовало отказаться от кофе, потому что тогда бы я не встретился с Аристидом.

Я взял чемодан и направился из гостиной в холл и тут увидел в окно свет подъезжающей машины. Не зная, кто это может быть, но прокручивая в голове различные возможные варианты, я подумал только об одном. Почти любого человека, приезжающего сюда в четыре часа утра, должно интересовать местонахождение “Мерседеса”. Я схватил нарисованный Тони план и засунул его под подушку одного из кресел. Затем я взял со стола ружье. Это было замечательное ружье — “Когсвелл и Харрисон”, с бескурковым эжектором и прекрасно инкрустированным ореховым ложем.

Я открыл дверь в холл и приготовился к встрече гостей.

Входная дверь открылась, и в дом вошел Аристид. Он снял берет и махнул им, приветствуя меня, а затем остановился и покачал головой, то ли сожалея о том, как я выгляжу, то ли прогоняя остатки сна. За его спиной стоял шофер — здоровый детина в голубом спортивном костюме и водительской кепи с длинным козырьком.

— Ружье, мой друг, — сказал Аристид, — не понадобится. Ты уже уезжаешь? — Он кивнул на чемодан у двери в гостиную. Затем он потянул носом воздух и спросил. — Кофе?

— На кухне. Угощайся.

— Ты должен составить мне компанию.

Он подошел ко мне, взял у меня ружье и передал его шоферу.

— Осмотри все хорошенько, Элберт. Не упусти ничего.

Он взял меня под руку, ввел в гостиную, осмотрелся, одобрительно кивнул и сказал:

— Всегда мечтал о доме в таком месте. Уединение, горы, покой и воздух настолько чист, что можно неделю в белой рубашке и она ничуть не почернеет.

Мимо нас тяжело прошагал Элберт. Я направился на кухню. Пудель встретил меня такой бурей восторга, словно я отсутствовал целый месяц. Кот открыл один глаз, а затем закрыл его и вновь погрузился в сон.

— Извини, — сказал Аристид и начал наливать кофе. Я нашел коробку шоколадного печенья и поставил перед ним. Не потому, что я хотел добиться его расположения, а потому, что я знал, что он все равно найдет ее.

— Откуда ты узнал, что я здесь? — спросил я.

— Я не знал, но я рад, что ты здесь. Мне сообщили, что здесь проживает Макс Анзермо и что место может представлять большой интерес. Лично я уверен, что все это было сделано, чтобы смутить тебя. Ты смущен?

— Не более, чем обычно. Кто тебе сообщил?

— Женщина, по телефону. Она назвалась мисс Пандой Бабукар. Конечно, имя фиктивное. Это всегда так, или имя вообще не называют. — Он тепло улыбнулся мне и спросил. — А сливки есть?

Я нашел ему сливки.

— А ты знаешь, — продолжил он, — что кофе, который так ценится на Ближнем Востоке, когда-то пили во время молитв в мечетях, а еще раньше перед гробом Пророка в Мекке? А турки когда-то обещали женщине в момент бракосочетания, что в дополнение к любви, почитанию и ежедневно исполняемым супружеским обязанностям у нее всегда будет в достатке кофе и что появлению этого гадкого растворимого состава мы обязаны твоему соотечественнику по имени Вашингтон, который, живя в Гватемале... да, Элберт?

В дверях появился Элберт.

— Он здесь, мосье.

— Отлично. Иди и побудь возле него. Мы скоро к тебе присоединимся.

— Что и где? — спросил я, когда Элберт ушел.

Аристид отправил в рот шоколадное печенье и щедро бросил одно пуделю, который ходил перед ним на задних лапах, а затем спросил:

— Этой ночью у тебя был гость?

— Нет.

— Тогда дверь взломал ты. Фомка лежит на столе в гостиной.

— Сделай мне одолжение, Аристид, — сказал я, — не оставляй главную тему разговора напоследок. У меня впереди долгая дорога и я хочу побыстрее выехать.

— Ты узнал, где “Мерседес”?

— Нет.

— Жаль.

— Почему?

— Если бы ты знал, я бы, возможно, повременил с темой. С главной темой, о которой ты только что говорил. Хороший кофе. С Мартиники. Один мой великий соотечественник, некий Дюкло, несмотря на строжайший запрет привез на Мартинику первые зерна кофе. Всегда можно узнать кофе с Мартиники — большие, закругленные на обоих концах зерна зеленоватого цвета. В это посещение ты не видел Макса Анзермо?

— Нет.

— Ты становишься односложным.

— Что ты хочешь в такую рань?

— Чтобы ты лежал в кровати и спал сном праведника. Однако это хорошо, что ты уже одет. Ты уверен, что не знаешь, где машина?

— Честно, нет.

— Великолепно. Если ты скажешь мне, где она, ты сможешь уехать, а я забуду все, что мне сказала мисс Панда, и закрою глаза на то, что видел Элберт и я сам, и даже на твои отпечатки пальцев — что, несомненно, определят криминалисты.

— Я, пожалуй, выпью кофе, а то в голове как-то сумрачно.

Он любезно налил кофе мне, а затем себе, тепло, по-совиному, улыбнулся и сказал:

— Скажи мне, где машина, и я огражу тебя от неприятностей. У меня все же есть власть, к тому же я испытываю определенную привязанность к тебе. Этой ночью у тебя был гость, иначе бы ты не собрался в дорогу в этот час. Машина, мой друг, где она?

Я зажег сигарету и покачал головой.

— Ты настаиваешь?

— Я настаиваю, — сказал я. — И, более того, я настаиваю на своих правах. Если у тебя нет никакого обвинения против меня, я хотел бы уехать. Хорошо?

Я повернулся, чтобы уйти.

— Я думаю, что сперва нам стоит присоединиться к Элберту, — сказал Аристид. — Хороший парень, Элберт. Крепкий, немного тугодум, но первоклассный шофер. Он — выходец из Британии, где делают суррогат кофе из семян нута и люпина. Сюда.

Он вытянул руку с пистолетом и указал на дверь в дальнем конце кухни, через которую удалился Элберт.

Я вышел в дверь, он последовал за мной. В конце коридора я увидел ожидающего нас Элберта. Я уже был здесь, когда осматривал дом в свое первое посещение. Тут находились две кладовые и погреб. Элберт стоял у двери погреба.

Когда мы подошли, он повернул ключ в замке и открыл для нас дверь. Аристид рукой указал мне входить первым и включил свет.

На одной из боковых стен были ряды полок, уставленные бутылками с вином. У второй боковой стены высилась гора пустых ящиков и коробок. Окна в погребе не было. У стены напротив стоял большой морозильник. Крышка его была открыта и было включено внутреннее освещение, отбрасывавшее на потолок мягкий свет.

Один из них аккуратно подтолкнул меня к морозильнику. В нем лежал Макс Анзермо — ноги согнуты в коленях, а голова вдавлена в плечи. Рядом, на коробках с замороженным шпинатом, лежал пистолет, из которого Наджиб застрелил его. Мне не нужно было говорить — потому что мне уже было сказано — что на нем были отпечатки моих пальцев. Наджиб все устроил, пока я без сознания лежал в гостиной. Наджиб был не из тех людей, кто выбрасывает вещи, которые могут пригодиться в один прекрасный момент.

— Ну? — сказал Аристид.

Я отступил от морозильника.

— Вам лучше закрыть крышку, — сказал я, — а то содержимое испортится.

— Ты убил его, — сказал Аристид.

— Нет, и ты знаешь это.

— Я узнаю это только тогда, когда ты скажешь мне, где машина. Иначе мы поедем в следственное управление. На пистолете будут твои отпечатки.

— Это не будет для меня неожиданностью.

— Если ты скажешь, где машина, это оградит тебя от бесконечных сложностей... медленный процесс доказания твоей невиновности... протоколы. Ты не знаешь, сколько это займет времени?

— Как, — сказал я, — я могу сказать тебе, где машина, если я этого не знаю?

Аристид пристально посмотрел на меня, покачал головой и сказал:

— Если бы было можно узнать, говорит человек правду или нет.

— Это бы намного облегчило работу полиции и внесло бы большую сумятицу в семейную жизнь.

Аристид кивнул, затем сказал:

— Обыщи его, Элберт.

Элберт подошел, повернул меня лицом к двери — видимо, из уважения к умершим — и прошелся по моей одежде. Он выполнил процедуру с большой тщательностью и передал обнаруженные им вещи Аристиду. Тот быстро просмотрел их — паспорт, кредитные карточки, бумажник и тому подобное — и вернул мне.

Я сказал:

— Послушай, Аристид, ты знаешь, что я не убивал Макса. Это совсем не значит, что я не рад его смерти, но я его не убивал. Сейчас ты просто попался на уловку другой заинтересованной стороны, которая хочет помешать мне найти машину, и действуешь им на руку.

— Возможно, ты прав, мой друг, но правда так же и то, что я не хочу, чтобы именно ты нашел ту машину, поэтому... очень удобно, что есть что-то, что займет тебя на какое-то время.

В этот момент за дверью раздался лай и в подвал, прыгая и крутясь волчком, влетел пудель. Он сделал вокруг нас троих полный круг, а затем встал на задние лапы и выпрашивающе затанцевал перед Аристидом.

Тот весь просиял.

— Очень милый, да? — Его огрубевшее, полицейское сердце слегка отошло.

— Не обманывай себя, Аристид. Он смотрит на тебя как на одно большое шоколадное печенье. — Я был рад, что они отвлеклись. Они оба смотрели на выкрутасы глупого пуделя со счастливыми улыбками на лицах. Я немного отступил назад, давая пуделю больше сценического пространства, завел руку за спину и взял за горлышко ближайшую бутылку на полке. Резко выбросив руку, я ударил бутылкой по лампочке. Раздался хлопок и свет погас. Следом послышался какой-то гром и рев Элберта, но я уже выскочил из погреба, закрыл дверь и повернул ключ.

Я рванул к кухне, но меня опередил пудель. Можно всегда быть уверенным, что собака первая выкрутится из любой опасной ситуации.

Миновав кухню, я вбежал в гостиную, схватил ружье, выдернул из-под подушки карту, прихватил свой чемодан и устремился в сопровождении пуделя к выходу. Дверь погреба была достаточно крепкой, но под напором мощных плеч Элберта она не выдержит более пяти минут.

Вылетев из дома, я разрядил оба ствола в задние колеса машины Аристида. Выстрелы напугали пуделя и он, заливаясь истерическим лаем, устремился в лес, а я побежал к “Мерседесу”, решая на ходу, была ли та бутылка с бургундским или с бордо. Но в любом случае Аристид очень рассердится. Я был уверен, что вино — это та вещь, к которой он относится с уважением. Отто и Тони совершили ограбление кассы в Сан Джин-де-Морьен, небольшом городке с семитысячным населением, находящимся рядом с шоссе, соединяющим Шамбери с Турином. Место было выбрано очень удачно, потому что до итальянской границы им нужно было проехать только семьдесят с небольшим километров. В четырнадцати километрах к востоку от Сан Джин располагался городок Сан Мишель, а за ним они повернули налево и поднялись в горы к озеру. Это место было на достаточном удалении от Сан Боне, да и прямого пути туда не было. Я прикинул, что буду у озера где-нибудь в районе часа дня. Как я узнал позднее, ограблена была небольшая фирма, занимающаяся вопросами освещения восточных пригородов Сан Джин-де-Морьен. А еще позднее я узнал, что у Отто была разработана своя схема совершения ограблений — касса снималась в восточных районах Франции, а затем быстрый переезд в Италию.

Из Сан Боне я выехал, когда уже занималась заря. Я ехал на север. Моросил мелкий дождь, который заметно снизил мою скорость. Около девяти часов я остановился в небольшом городке, чтобы выпить чашку кофе, и там же купил себе маску, трубку, плавки и водонепроницаемый фонарь. Мне было известно, что озерная вода прозрачна, как джин, но я все же хотел подготовиться должным образом. И еще я знал, что она будет дьявольски холодной.

Я добрался до озера, как и предполагал, в первом часу. Оставалось проехать километра три по небольшой дороге, которая уходила вверх по склону, заросшему соснами. Дождь моросил по-прежнему и, поднимаясь все выше и выше, я заметил, что обрывки облаков уже начинают проползать между деревьями. Дорога и деревья кончились, и я выехал на широкое, поросшее травой плато, которое выходило на озеро, имевшее почти такие же размеры, как и суссекское озеро О'Дауды. Этот берег был довольно ровным, но усеянный валунами, прячущимися в зарослях папоротника. Противоположный берег, который то появлялся, то исчезал в тумане, круто уходил ввысь и заканчивался небольшой вершиной. Поверхность озера была спокойной и имела цвет вороненой стали.

Я вылез из машины и подошел к краю плато. В невысокой траве виднелись следы машины Отто, а у края плато не хватало большого куска, который был отбит совсем недавно. До воды было метров пять. Я посмотрел вниз, но ничего не увидел. Вода выглядела холодной и непривлекательной, и я почувствовал, как по моим плечам и рукам побежали мурашки. Я вернулся к машине, развернул ее, затем разделся, надел плавки и маску и подошел к обрыву. Туман быстро усиливался.

Где-то внизу была машина и Отто. Я был в этом уверен, потому что Тони никогда бы не рискнул соврать мне. Мне можно было не нырять вниз и не передавать привет Отто. Мне можно было не возиться в лежащей на дне озера машине и не доставать то, что было спрятано за вентиляционной решеткой. Я мог просто доехать до ближайшего телефона и сообщить О'Дауде, где находится машина, а затем послать ему счет. Меня нанимали только для того, чтобы я нашел машину. А то, что в ней спрятано, было не моим делом. Оно было нужно О'Дауде и Аристиду, да и Наджибу для передачи своим хозяевам. Они могут сами разобраться. К тому же и погода не располагала к плаванию и нырянию. Все, что я должен бы был сделать, — не лезть в чужие дела. Но лишь немногие из нас могут устоять перед искушением влезть в них, потому что иногда это дает комиссионные. Если бы рядом была Уилкинз, она бы твердо встала на высокоморальные позиции и приказала бы мне вернуться в машину, пока я не схватил двустороннее воспаление легких.

Я осторожно слез с кручи, и когда до воды оставалось менее метра, солдатиком прыгнул в воду. Я погрузился с головой и с большим трудом выбрался на поверхность. Вода сжала меня со всех сторон с такой ледяной силой, что я чуть было не лишился жизни. Я всплыл, жадно хватая воздух, извергая проклятия и твердо намереваясь не терять ни секунды. Я не хотел, чтобы мои пальцы отвалились, прежде чем я доберусь до машины.

Я отплыл от берега на несколько метров, надел маску, пристроил трубку, сделал глубокий вдох и, зажав в руке фонарик, нырнул.

Под водой было не так темно, как я предполагал, и машину я увидел сразу же. Она лежала на дне метрах в трех от меня, слегка накренившись на один бок. Водительская дверь была по другую сторону от меня. Я подплыл к правой передней двери, зацепился за нее и включил фонарик. Окно было открыто. Я направил луч во внутрь и увидел Отто. Зрелище было не из приятных. Он болтался под крышей, его руки и ноги свисали и он был похож на карнавальный воздушный шар. От моих движений его конечности зашевелились, как у марионетки. Я быстро отвел от него луч, нашел решетку вентилятора, а затем отпустил дверь и всплыл на поверхность.

Секунду-другую я балансировал на поверхности, определяя свое состояние, затем сделал очередной глубокий вдох и нырнул снова. На сей раз я работал без фонаря, не желая больше наблюдать болтающегося под крышей Отто. Я ухватился правой рукой за дверь, засунул фонарик в плавки, а затем просунул левую руку в салон машины. Нащупав круг решетки, я повернул ее. Какое-то время она не хотела поворачиваться, но когда весь мой воздушный запас был почти израсходован, она поддалась.

Я выскочил наверх за глотком свежего воздуха и несколько секунд лежал на поверхности, как вконец вымотанная опытной рукой рыболова рыба. Облачность понизилась и над поверхностью воды медленно колебались клубы тумана. Где-то на склоне противоположного берега мягко звякнул, как мне показалось, коровий колокольчик.

Я опять нырнул, и на этот раз решетка повернулась без проблем. Я выбросил ее и просунул руку в отверстие. Нащупав что-то плоское и толстое, я вытащил его наружу. Предмет был размером с хорошую, пухлую книгу. Я еще раз пошарил рукой, чтобы убедиться, что в тайнике больше ничего нет, и быстро всплыл, не тратя времени на прощание с Отто.

На поверхности я сдвинул на макушку маску, сделал несколько глотков холодного, влажного воздуха и посмотрел на предмет в моей правой руке. Он был завернут в толстую коричневую вощеную бумагу и перетянут скотчем. Дрожа и почти не чувствуя рук и ног, я повернулся, чтобы отправиться к берегу.

И в тот момент я увидел, что на краю плато стоят, слегка размазанные обрывками тумана, мисс Панда Бабукар и Наджиб Алакве. Они смотрели вниз на меня, а я прекратил движение к берегу и задвигал ногами, пытаясь удержаться на одном месте.

На Панде было распахнутое короткое кожаное пальто, ее руки лежали на бедрах зеленого мини-платья, а ее длинные, обтянутые капроном ноги казались еще длинней с той точки, откуда смотрел я. Она была такой высокой, что временами ее голова терялась в плывущих кусках облаков.Но когда ее смуглое лицо прояснялось, я видел ее радостную хищную улыбку и блеск белоснежных зубов. На Наджибе — хотя у меня совсем не было времени, чтобы удивиться — были строгий серый костюм, белая рубашка и темный галстук. Он стоял немного сзади, поэтому я не мог проверить, были ли на нем все те же рыжевато-коричневые ботинки. Но я хорошо видел, что в правой руке он держит пистолет.

— Привет, Рекси-декси, — крикнула Панда. — Плыви сюда. Ты на верном пути. Тебя ожидает теплая встреча.

— И будьте осторожны, не уроните сверток, — добавил Наджиб. И в подтверждение необходимости проявления мной осторожности он выстрелил в воду. Пуля вошла в полуметре от меня, я подпрыгнул, как идущий на нерест лосось, а он прокричал. — Нет нужды беспокоиться о личной безопасности. Отдайте нам сверток и все забыто.

— А мама сделает тебе добрую порцию бренди и бодрящее растирание. Гав, гав! — Она сопроводила свой лай привычным ляганием.

Я покачал головой.

— Извините, — сказал я, — но я обещал себе сделать несколько рывочков, прежде чем выйти на берег.

— Ты выходишь прямо сейчас, любимый, — сказала Панда, — иначе замерзнешь и лишишься всех своих принадлежностей. Давай, иди к маме. Мама быстро согреет малыша.

— Ныряй ко мне, — сказал я. — Это здорово. Ты не знаешь, какого удовольствия ты себя лишаешь.

Я повернулся, зажал сверток в зубах и максимально быстро рванул кролем в туман. Я знал, что Наджиб не станет в меня стрелять. Ему совсем не нужно, чтобы я уронил ценную вещь. С другой стороны, это, вряд ли, было большим утешением. Возможно, я и доплыву до другого берега быстрее, чем они успеют добежать туда, но меня совсем не радовала перспектива лазания по горам в одних плавках. Даже если я выберусь на дорогу, у меня будут проблемы с поимкой машины. Взгляды французов не столь уж широки.

Проплыв метров двадцать, я остановился, вынул сверток изо рта и отдышался. Туман уже полностью покрыл плато. Это было хорошо. Но он покрыл и все остальное. Я не имел ни малейшего понятия, куда плыть. Есть люди, которым можно завязать глаза, бросить в пучину тьмы и они всегда определят, где север. Ну, я мог бы с натяжкой стать голубем, но и это бы не помогло, потому что дома у меня не было.

В этот момент я услышал восторженный лай Панды где-то в тумане и хрустящий звук входящего в воду тела. Это меня напугало. Почти двухметровая живая торпеда, невосприимчивая к холодной воде и обладающая встроенным радаром, который способен найти мужчину и быть постоянно нацеленным на него независимо от расстояния, отправилась в погоню за мной. И если я окажусь в воде в объятиях ее длинных рук и прекрасных ног, то шансов у меня будет еще меньше, чем у карася, попавшего в пасть щуке.

Снова зажав сверток в зубах, я на всех парах промчался метров сто, надеясь коснуться берега. Но никакого берега я не обнаружил. Тяжело дыша и совсем не ощущая своего тела, я подумал, сколько еще пройдет времени, прежде чем у Отто появится компания. Где-то позади меня, немного правее, рассекала воду Панда, но затем все стихло. Меня окружали только туман и ледяная вода. И тут до меня донесся короткий звук. Где-то впереди звякнул колокольчик коровы. Я поплыл, но проплыв метров тридцать, остановился. Позади меня раздавались мерные звуки гребков Панды. Она не спешила, твердо держа цель на экране своего радара. Сквозь производимый ею шум я услышал, как колокольчик звякнул снова, но на этот раз где-то справа от меня, и мне в голову пришла неприятная мысль, что по берегу, вероятно, бродит не одна корова. Я сделал единственно разумную с моей точки зрения вещь — выбрал среднее между двумя колокольчиками направление и поплыл. Но разумность моя не означала точность. Средний курс может привести к неприятностям. Со средними всегда проблемы — они дают несколько кособокие результаты типа того, что средняя английская семья имеет полтора автомобиля. Я выплыл прямо на Панду, просто потому что я не сделал акустическую поправку. В тумане звуки доносятся не из того места, откуда они в действительности происходят.

Она возникла из тумана в полутора метрах от меня, развернулась ко мне лицом и поприветствовала меня широкой белозубой улыбкой. В зубах у нее был зажат ужасного вида нож. Она вынула нож изо рта и сказала:

— Хья, милый. Часто купаешься здесь?

Я взял сверток в руку и, стуча зубами, произнес:

— Если ты приблизишься ко мне хоть на десяток сантиметров, я выброшу эту штуку за борт. — Я поднял сверток.

— Как же мы согреемся, если будем оставаться на удалении друг от друга?

— Настраивай свой радар на колокольчик ближайшей коровы, — сказал я, — и вперед.

Она покачала головой и сказала:

— Мы поплывем бок о бок, любимый. И не вздумай шутить с бедной девушкой, которая просто сгорает от любви. Если ты уронишь сверток, я тебя разрежу пополам и черт с ней, с потерей хорошего мужчины. — Она подмигнула мне и добавила. — Тебе, наверное, уже говорили, что у тебя замечательные плечи. Широкие и очень сексуальные. И мне нравится их синий цвет. Отлично сочетается с красным лицом. Давай поплыли.

Панда держалась немного впереди, и между нами было метра полтора. Меня совсем не волновало, что будет дальше. Я хотел побыстрее выбраться из замерзающего озера. Мое тело промерзло насквозь, мой мозг требовал немедленной разморозки, а руки и ноги двигались так, словно я плыл по грязной жиже. Единственное, что работало нормально, — мои глаза, которые помогали мне держаться на достаточном удалении от Панды.

Она улыбнулась мне и сказала:

— Здорово, что такое прекрасное место целиком принадлежит только нам двоим. Говорят, летом здесь яблоку негде упасть.

Я не ответил. Мой рот был занят свертком. Но я ни на секунду не сводил с нее глаз.

На ней был бюстгальтер и длинные розовые трусы, которые надувались пузырем от рвущегося наружу воздуха. Периодически она поворачивалась ко мне и ослепляла меня улыбкой, в которой бурлили и смешивались самые различные эмоции. Самое меньшее, что меня ждало на берегу, так это быть изнасилованным, а затем зарезанным. Я подумал было о молитве, но тут же отбросил эту мысль. В подобной ситуации самцов богомола это никогда не спасало.

Радар Панды сработал. Мы выплыли прямо на корову. Большое бело-коричневое животное стояло между двух сосен и, выпуская из ноздрей клубы пара, смотрело на нас большими, влажными бесстрастными глазами.

Панда выскользнула из воды и сказала:

— Привет, корова! Отличное у тебя здесь озеро. — А затем, повернувшись ко мне, — я стоял по щиколотку в воде и прибрежной грязи — она направила на меня нож. — Спокойно выходи их воды, парень, и бросай сверток маме. Сначала дела, потом удовольствия, так ведь? — Она закинула голову и закричала. — Наджиб! Наджиб!

Где-то далеко в тумане раздался ответный крик.

Панда стояла и ждала меня. Она не была дурой. Я мог не знать, что было у нее на уме, но она точно знала, что еще теплилось в моих обледенелых глубинах. Я не хотел отдавать ей сверток.

— Без шуток, милый. Ты мне очень нравишься и всегда, когда у тебя возникнет желание, я разделю с тобой большую кровать в каком-нибудь уютном местечке и мы займемся главной весенней работой. Но сперва Наджиб должен получить свой сверток. Хорошо?

— Хорошо.

Я начал выходить из воды, но на первых же шагах она остановила меня.

— Оставайся там и кидай мне сверток.

Откуда-то слева донесся крик Наджиба. Панда отозвалась. Я посмотрел на сверток в моей руке и вспомнил все, чему меня учил Миггз в своем зале. Я догадывался, что Панда обучена гораздо большему, да к тому же она превосходила меня в росте и быстроте, и хотя по силе мы были примерно одинаковы, у нее был нож.

— Ну же, милый. Кидай. И мы сразу станем опять друзьями и тебя будет окружать только любовь и доброта. Ты нравишься Наджибу и, что гораздо важнее, ты нравишься мне и у нас впереди розовое будущее.

Давая себе время подумать, я сказал:

— Вы здорово помогли — заморозили Макса для меня.

— Ах, это? Милый, это все так, для смеха. Ну, давай, гусиная кожа, бросай!

Я бросил. Бросил намеренно так, чтобы сверток упал, не долетев до нее, и чуть-чуть в стороне. Она согнула свои великолепные ноги и наклонилась, протягивая к свертку свободную руку, и не сводя с меня глаз. Но она все же была вынуждена на долю секунды отвести их, чтобы скоординировать движение руки в момент касания свертка. Этого-то момента я и ждал. Я уже положил руку на то место, где под плавками лежал фонарик. Выхватив его, я метнулся к ней как раз в тот момент, когда она вновь взглянула на меня. Она среагировала прекрасно и успела полоснуть меня по левой руке, но все было сделано в большой спешке и рана оказалась несерьезной. Я изо всей силы ударил ее по правому виску, наплевав на всякое рыцарство. Удар получился отменный. Она рухнула на спину и замерла.

Я схватил сверток и побежал по берегу в сторону, противоположную той, откуда доносился приближающийся голос Наджиба. Бежал я недолго, поскольку мои голые ступени вскоре невыносимо заболели. Но я продолжал движение, припадая то на одну, то на другую ногу, и мне повезло. Я выбрался на узкую тропинку, покрытую сухими сосновыми иголками, и в конце концов оказался на плато.

Рядом с моим “Мерседесом” стоял “Тандерберд” Наджиба. Он оставил ключи в замке зажигания, поэтому я выдернул их и забросил в озеро. Затем, не тратя времени на одевание, я вскочил в свою машину и рванул с места, на ходу включая обогреватель на полную мощность. Мне не терпелось поскорее добраться до чашки горячего кофе с коньяком.

Когда я был почти уже у шоссе, из-за деревьев впереди меня внезапно вырулил обшарпанный желтый “Ситроен” и перегородил мне дорогу. Я тормознул и остановился метров в восьми от него. Через заднее стекло “Ситроена” я мог видеть, что за рулем сидит женщина. Ожидая, пока она сдвинется с места, я решил одеться и повернулся назад за рубашкой и брюками. Я уже держал их в руке, когда в окошке напротив меня появилось сияющее лицо Тони Колларда. Он был без очков. Тони открыл дверь, залез в машину и с плавностью, которая меня искренне удивила, подобрал с сиденья сверток, засунул его себе под куртку, затем протянул руку назад, взял ружье, проверил, нет ли в нем патронов, положил его на место, вытащил из-за пояса пистолет и мягко сказал:

— Поезжайте за Мими.

Он протянул руку и нажал на звуковой сигнал. “Ситроен” тронулся. Он ткнул меня пистолетом в бок, и я двинулся следом.

— Если нам предстоит долгий путь, — сказал я, — то я не одет для этого.

— Мы не будем выключать обогреватель. — Он восхищенно посмотрел на меня и сказал. — Я поспорил с Мими, что вы сделаете это. На пятьсот франков. Эта девчонка — азартный игрок. Так, значит, вот из-за этой штуки вся суета?

Он достал сверток.

Я кивнул.

— Это то, что на самом деле нужно твоему боссу?

— Не буду врать.

— Конечно, вы ведь замечательный человек. Но не волнуйтесь. Тони позаботился о вас и обо всем остальном. Вы — мой друг, в каком-то смысле.

— В каком смысле?

— В том, что я вас уважаю. Мой старик всегда говорил, что если хочешь преуспевать в отношениях с людьми, ты должен действовать в соответствии с их характерами, а не вразрез с ними. Как там Отто?

— Не жалуется.

— Прекрасно. Заметьте, в Отто что-то было. Он всегда считал, что он — “великий мозг”, и он был им в какой-то мере. Сделает дело во Франции и перепрыгнет в Италию. Сделает дело в Италии и перепрыгнет во Францию. Туда мы и едем. Небольшое укромное местечко по эту сторону границы. Старая мельница, сейчас уже, конечно, не действующая. Сады с мушмулой и персиками... прекрасное место для детских игр. И еще небольшая речушка. Безусловно, теперь, когда Отто уже нет с нами, я являюсь “великим мозгом”. Скажу вам, что первое время у меня были неприятности с Мими, но она перешла на мою сторону. Пришлось убрать кого-нибудь из тех двоих?

Мы уже выехали на шоссе и направлялись на восток.

— Я несколько грубо обошелся с девушкой.

— Решили вопрос с их машиной?

— Да.

— Отлично. Тогда мы можем расслабиться. — Он откинулся на сиденье, закурил и замычал какую-то мелодию. Через некоторое время он сказал. — Я не против определенных напрягов. Дело есть дело и они иногда возникают. Я не особо тревожусь, даже когда кто-то немного напрягает Мими. — Он широко улыбнулся мне и усмехнулся. — Но я ненавижу, когда какие-нибудь ублюдки начинают беспокоить ребенка. Эта длинноногая черная лошадь выкинула в окно рожок. Вы знаете, чтобы женщина так жестоко отнеслась к ребенку... Вы понимаете, именно поэтому я вынужден был все рассказать.

— Понимаю.

Я понимал, что бесполезно торопить его или заставлять рассказывать все по порядку. Я чувствовал смертельную усталость и острое желание наполнить свои внутренности чем-нибудь горячим. Я знал, что мне придется заключить с ним сделку, но момент был не очень подходящим, да и мое настроение тоже. Его “великий мозг” уже выработал какой-то план; пока я не оденусь и не приду в себя, плану придется обождать.

Впереди меня Мими свернула с шоссе.

— Много зарабатываете на своей работе? — спросил Тони.

— Достаточно.

— Кто-нибудь просит вас сделать что-либо, и вы делаете безо всяких вопросов?

— Где-то так.

— Должно быть, интересно.

— Всегда что-нибудь случается. Как сейчас.

Это задело его, но он, как обычно, пересмеял момент.

Придя в себя, он сказал:

— Я бы очень хотел работать с кем-нибудь, похожим на вас, а не с Отто. Он был хамом и невеждой. Если у тебя больше ничего нет в этой жизни, говорил мой старик, ты должен уважать женщин. Так он говорил, но никогда так не делал. Где-то он был даже хуже, чем Отто. Мими сейчас повернет налево. Вам придется перейти на низшую передачу. Подъем почти отвесный.

Я проехал за Мими километра три по крутой, извилистой дороге, и мы выехали на широкое плато, окруженное с трех сторон лесом. Как и сказал Тони, там был сад с множеством покрытых мхом фруктовых деревьев, небольшой загон и высокая мельница на берегу речки. К мельнице прилегал невысокий коттедж, а перед ним находился вымощенный двор.

Я заехал за Мими во двор. Она вышла из машины, вытащила из нее переносную детскую кроватку и зашла в дом.

— Если вы не будете делать глупостей, у нас все будет хорошо, — сказал Тони. — С вами ничего не случится и ваш босс не сможет ни в чем обвинить вас. — Он ухмыльнулся, подмигнул мне и добавил. — Надо мириться с этим, у всех нас случаются неудачи.

Он вышел из машины и с пистолетом в руке отконвоировал меня в коттедж. Центральная комната была достаточно большой и выложена плитняком. У одной из стен стояли всякие кухонные принадлежности. Мими кивнула мне, села в кресло, расстегнула блузку и начала кормить ребенка.

— Молока немного, Тони, — сказала она. — Вся эта нервотрепка. Растопи печку и подогрей еще. Но сперва ты должен что-нибудь сделать с ним. Детское питание в чемодане в машине.

Не сводя с меня глаз, Тони подошел к ней и поцеловал ее в макушку. Затем он подошел к двери в конце комнаты, отодвинул засов, открыл ее рукой и сделал мне знак подойти.

— Я думаю, здесь держали коз и коров зимой. Своего рода центральное отопление. — Он засмеялся и пригласил меня во внутрь.

Помещение было сделано из камня и имело крошечное квадратное окошко. В одном из углов находилась куча старой соломы, рядом валялась сломанная тачка, у одной стены стояла металлическая кровать без матраса, а у противоположной — ряды кроличьих клеток, затянутых паутиной. Тони запер за мной дверь, но через несколько минут он появился снова, неся мою одежду и бутылку. Мими стояла у двери, держа в одной руке ребенка, чей влажный рот настойчиво искал ее сосок, а в другой — нацеленный на меня пистолет.

— Располагайтесь, — сказал Тони. — Если что-нибудь понадобится, звоните. — Он рассмеялся, бросил мою одежду на пол и поставил бутылку в тачку.

— Это мальчик или девочка? — спросил я.

— Мальчик, — с гордостью сказал Тони. — Два месяца. Мы назвали его Габриэль. Нравится?

— Божественно, — сказал я и протянул одну руку к одежде, а вторую — к бутылке.

Они ушли. Я оделся и выпил. Затем я взял в углу охапку соломы, расстелил ее на сетке кровати и плюхнулся на нее. Вокруг меня поднялся столб пыли с запахом коровьего навоза, но меня это не трогало.

Я лежал и смотрел в потолок. У кровати наготове стояла бутылка. За свою жизнь я созерцал огромное множество потолков, особенно в подобном настроении, когда чувствуешь полную ослабленность и не способность мыслить. Мне мои настроения были достаточно хорошо известны, поэтому в данном случае я точно знал, что ничего не остается делать, как ждать, пока оно пройдет.

Из другой комнаты доносились звуки Мими, Тони и ребенка — звяканье кастрюлек и сковородок, детский плач, ржание Тони и эпизодические смешки Мими. Через какое-то время плач прекратился и слышен был только тихий гул их голосов. Вдруг Мими издала громкое восклицание, и Тони зарычал от смеха.

Я еще выпил и стал отходить ко сну, но прежде чем я отключился, я услышал звук отъезжающей машины.

Проснулся я под вечер и обнаружил в комнате Тони и приятный запах кофе и жареного бекона. Тони положил на тачку лист фанеры и на нем стоял поднос. Увидев, что я проснулся, он ногой к тачке подтолкнул старый ящик — мой стул, а затем отошел к двери и встал там, держа руку под курткой. Мне не нужно было говорить, что он там держит. Настроен он был дружелюбно, но рисковать явно не собирался.

— Говорите тише, — сказал он, — не хочу, чтобы ребенок проснулся.

— Я не собираюсь ничего говорить. По-моему, это должен делать ты.

Я набросился на кофе и бекон.

А он поведал мне всю историю в своей привычной манере — очень путано и с постоянными смешками.

Когда он приехал на встречу со мной в шале, он взял с собой Мими и ребенка, которых оставил в машине, а машину — на значительном расстоянии от шале. Он объяснил, что взял с собой Мими главным образом потому, что они — одно целое и также потому, что если бы что-нибудь случилось, было бы гораздо легче пересекать границу с женщиной и ребенком в машине. Но Панда и Наджиб свалились на них, когда Тони вернулся к машине. Наджиб сел за руль машины Тони, а Тони пришлось ехать с Пандой, возглавляя процессию. Где-то за Сан Боне они все остановились и конференция началась. Наджиб хотел знать, что Тони делал в шале и кто еще там был.

— Честно, я пытался держаться. Как я уже сказал вам, я вас уважаю. Он хотел знать все — и мне показалось, что он уже знал достаточно много — и там к тому же был ребенок. Мими чуть с ума не сошла. Я удивлен, что у нее вообще не пропало молоко после всего этого. Эта Панда красочно расписала все ужасы, которые нас ждут. Вы видите, у меня не было выбора, и к тому же он сказал, что я кое-что получу за это. Само по себе это...

— Поэтому ты все же рассказал им про “Мерседес” и про озеро?

— Вынужден был. И нам пришлось проводить их до озера. Я ехал с ним впереди, а Мими с ней — за нами. Но я все думал о вас. Я хотел дать вам шанс, дать вам время добраться туда первым. Поэтому я повез его окружным путем, который значительно длиннее и, вы знаете, он даже не заметил этого. — Он засмеялся. — Вы видите, я пытался защищать вас, правда?

— Я тронут, Тони.

— Вы мне нравитесь. У вас приятные манеры. Но я не мог держаться вечно, потому что я знал, что Мими будет беспокоиться о кормлении ребенка, поэтому я в итоге подвез его к дороге, которая ведет к озеру. Он расплатился и приказал мне убираться оттуда к черту. — Он засмеялся. — Я, конечно, сделал вид, что убираюсь, но не убрался. Я хочу сказать вам, что если бы мне удалось добраться до пистолета, который был у Мими в детской кроватке, я бы вышиб им все мозги. Пока мы ехали к озеру, я много думал. Мне и Мими нужны деньги, чтобы уехать в Австралию. Нам здорово помогла та касса, которую мы с Отто взяли, и за гараж мы получили приличную сумму, но почему бы не получить еще? Я подумал, что же там спрятано в машине, за которой все, как сумасшедшие, гоняются? Ясно, что не сама машина всем нужна... поэтому я решил поболтаться немного поблизости. Что бы там ни было, подумал я, я должен получить эту вещь. Такие вот дела. Первым появились вы... и я был искренне рад, что это вы. С ними мне пришлось бы быть крайне грубым, чтобы порадовать Мими. Я допил кофе и сказал:

— Не продолжай, пожалуйста. Ты разбиваешь мое сердце. Скажи мне, какой у тебя сейчас план?

— Ничего такого, чтобы причинило вам беспокойство. Ваш босс все поймет. Вы пытались, но у вас ничего не вышло. Он не будет на вас ворчать. — Он вытащил из-под куртки пистолет. — В конце концов, что вы могли сделать? Я объясню ему, когда он будет здесь.

— Когда он будет здесь?

— Да, чтобы забрать сверток. Мими поехала за ним. Вернется завтра. Почему вы так удивлены?

— А ты бы не был, если бы увидел, как человек заходит в клетку с медведем, чтобы побороться с ним? Мой босс разорвет тебя. Тони, мой друг, он — не тот человек, из которого ты можешь вытянуть деньги. Как бы сказал твой родной старик, ты, конечно, хорош, но ты не в его весовой категории.

Тони ухмыльнулся.

— Вы пытаетесь запугать меня. Я смогу с ним справиться. Он приедет один. Мими знает условия игры.

— Послушай, — сказал я. — Он два с половиной метра ростом, метр двадцать пять в ширину, и он — дикий ирландец. Он съест тебя.

— Серьезно? Тогда ему придется сначала проглотить вот это. — Он помахал пистолетом. Затем он добродушно покачал головой. — Не волнуйтесь. Вы сделали все, что могли. Большего нельзя ожидать ни от одного человека. Вы получите с него свои деньги. Если нет, то вы можете подать на него в суд. А я с Мими получу свои деньги за сверток. Вы знаете, что в нем?

— Нет.

— И очень хорошо. — Он начал смеяться. — Вы еще не доросли до такого. Вы бы видели лицо Мими. Она — первоклассная мать и жена, и хотя она уже достаточно повидала, но и она была шокирована. Она даже не хотела брать с собой кусочек пленки, который я отрезал, чтобы показать ему, но я сказал, что она должна его взять. Он должен знать, что мы не блефуем. Но все снова завернуто, как и было, и вам не стоит беспокоиться об этом. Он заплатит недорого, всего пять тысяч долларов в бывших в употреблении купюрах, и никаких страхов по поводу полиции, иначе он бы не нанял вас.

Я посмотрел на него и пошел обратно к кровати, поднял бутылку, сделал огромный глоток, отдышался и сказал:

— Разбуди меня, когда он будет здесь. Я ни за что не пропущу это представление.

— Разбужу. Вы будете здесь, чтобы он видел, что это не ваша вина. Как любил говорить мой старик, если используешь кого-либо, а особенно того, кто тебе нравится, то ты должен проследить, чтобы они не получили больше причитающейся им доли вины. Вас просто перехитрили. Я хочу, чтобы он это понял. Тогда он не будет ничего иметь против вас.

Я не стал ему говорить, что я очень беспокоюсь — не за себя, а за него. Он и Мими были просто детьми, заблудившимися в лесу, и О'Дауда получит удовольствие от каждой минуты своего пребывания в этом доме.

Я спросил:

— Отто говорил тебе, почему он ушел от О'Дауды?

— Конечно. Он скопил кое-какой капиталец и решил вернуться к своему любимому делу.

— Как он его скопил?

Тони засмеялся и подмигнул мне.

— Никогда не спрашивал его. Как говорил мой отец, никогда не задавай вопросы, если ты знаешь, что тебе на них не ответят.

Он ушел, усмехаясь.

Я лег на кровать и стал смотреть в квадратик окошка. Через него были видны несколько звезд, а из сада доносились крики совы, предупреждающие полевок, что расслабляться им не следует. До Эвьена было не так далеко. Мими должна вернуться утром и с ней прибудет О'Дауда, один. Мими настоит на этом и О'Дауда согласится. Конечно, сначала он взорвется, станет давить, пугать ее полицией и так далее, но в итоге он поедет, один с деньгами, потому что ему нужен сверток и безо всякого вмешательства полиции. Вероятно, ему уже известно, что полиция, или Интерпол, тоже хочет заполучить этот сверток. Наджибу был нужен сверток, Интерполу нужен и О'Дауде. А что было нужно мне? Ну, должен сказать честно, мне он тоже был нужен. Сначала, чтобы удовлетворить мое любопытство и узнать, что в нем. После того как я это выясню, я смогу решить, что с ним делать. С точки зрения этики я, конечно, должен буду — если я его вообще получу — отдать его О'Дауде. Он меня нанял. Но он нанял меня только для того, чтобы я нашел машину, а не возвращал ему сверток. И опять-таки с этической точки зрения, прежде чем разрешать мне браться за дело, ему следовало бы просветить меня ради моей личной безопасности, а личная безопасность — это то, что я ценю превыше всего. Но в тот момент, отбросив все этические соображения, я был готов плыть по течению обстоятельств — у меня просто не было выбора — пока у меня опять появится возможность задавать темп.

Я погрузился в сон — глубокий и лишенный сновидений — а когда проснулся, обнаружил, что уже светло и что на моих плечах плотно сидит Тони и связывает мои руки у меня за спиной. Если бы я был одним из тех людей, кто просыпается быстро, со свежей головой и полной готовностью действовать, то я мог бы воспользоваться ситуацией. Но, по правде говоря, он связал меня, прежде чем я проснулся. Он слез с моих плеч, перевернул меня на спину, и я зевнул ему прямо в лицо. Через оконце в комнату падал солнечный свет и доносилось пение птиц.

Сияя, Тони сказал:

— Прекрасное утро. Выходите и я напою вас кофе.

Я сидел в кухонном кресле, а он поил меня кофе, держа чашку у моих губ, и делал это очень грамотно. Ему следовало бы пойти в няни.

— Подумал, что вам захочется присутствовать при прибытии вашего босса. Он увидит вас связанным и поймет, что вы не могли ничего сделать.

— Тебя радует встреча с ним? — спросил я.

— А почему бы нет? Он приедет один и у меня есть то, что ему нужно. — Он ткнул пистолетом в лежащий на столе сверток. — Что для него пять тысяч?

— Ты удивишься, но у него есть галерея таких, как ты. Я думаю, что некоторые попали туда за меньшую сумму.

— Галерея?

— Не обращай внимания. Просто он не любит, когда его принуждают отдавать деньги.

— А кто любит? Но это случается. Сидите здесь и не двигайтесь. Мне нужно кое-что сделать.

Он разогрел детское питание, накормил Габриэля, а затем поменял ему пеленки.

— Ты забыл про мытье, — сказал я.

— Мими сказала, что не нужно, из-за сыпи. Вся попка в прыщах. Только присыпка. Я уже делал это, прежде чем поменял пеленку.

Он положил Габриэля в кроватку. Я с интересом наблюдал за ним. Заметив, что я слежу за его движениями, он сказал:

— У Мими другая рука. У нее он засыпает сразу же, а у меня он всегда кричит минут пять. Пусть вас это не беспокоит.

Меня это не беспокоило. Габриэль кричал, а я сидел в кресле и смотрел на сверток, который я выудил из “Мерседеса”. Я уже сделал самое трудное и, похоже, вряд ли поимею с этого что-нибудь. Мне следовало бы отказаться от этой работы и поехать отдыхать. Конечно, тогда бы я не познакомился с Джулией. Но это не казалось мне большой потерей. Я зевнул. Да, мне нужен тоник, что-то, что взбодрит меня и снова отправит меня в путь, придаст моей походке упругость, а моим глазам — яркий блеск монет.

О'Дауда прибыл через три часа. Сначала послышался звук подъезжающей машины Мими. Тони пошел к двери и открыл ее. Со своего кресла я мог видеть двор. Мими поставила машину рядом с моей и пошла к дому. Ее рыжие волосы переливались на утреннем солнце, ее походка была пружинящей — в общем, полное согласие с миром. Когда она подошла к двери, где ее с пистолетом в руке встречал Тони, во двор въехал “Роллс” О'Дауды. За рулем был он сам.

— Он один? — спросил Тони.

— Да. Я все проверила, как ты мне сказал.

— Хорошая девочка. — Он провел рукой по ее спине и ущипнул ее за зад.

Она вошла, дружелюбно кивнула мне, подошла к кроватке и начала суетиться около ребенка.

— Как он себя вел? — спросил я.

— Очень вежливо и по-джентльменски. Никаких проблем.

Для меня это означало, что он припас проблемы на потом.

О'Дауда подошел к двери с небольшим дипломатом в одной руке. На нем был толстый твидовый костюм, в котором он казался еще больше, а на макушке — маленькая шапочка с козырьком. Он широко улыбнулся Тони, а затем, увидев меня, сказал:

— Итак, ты все же заварил кашу, парень. Кажется, я читал где-то в твоих проспектах, что никто не может перехитрить тебя. Да, ты обойдешься мне в пять тысяч долларов. Думаешь, я должен вычесть эту сумму из причитающихся ему денег?

Вопрос был адресован Тони.

Настроенный по-деловому, Тони сказал:

— Это вы сами решайте, но он сделал все, что мог. Повернитесь-ка, мистер О'Дауда, и поднимите руки.

О'Дауда выполнил все, что ему было сказано, и Тони сзади ощупал его одежду. Затем, удовлетворившись результатом, он попятился в дом, и О'Дауда вошел следом за ним.

О'Дауда осмотрелся и сказал:

— Приятное местечко. Можно дешево купить его и сделать из него что-нибудь.

Тони обошел стол, взял сверток и передал его Мими, ни на секунду не сводя с О'Дауды глаз. Ну, по крайней мере, это было что-то, но чтобы иметь дело с О'Даудой, ему понадобится гораздо больше, чем это. Ничто не могло убедить меня, что О'Дауда с готовностью и счастливой улыбкой на лице отдаст ему пять тысяч долларов.

— Ваш человек сделал все, что мог, мистер О'Дауда, — сказал Тони. — Помните это.

— Очень мило с твоей стороны напомнить об этом еще раз. Я уверен, что он сделал, все что мог. Но, черт возьми, смог он очень слабо, и это будет стоить мне пять тысяч долларов.

Он положил дипломат на стол и махнул своей толстой рукой в его сторону.

— Пересчитай, — сказал он, — а затем твоя жена передаст мне сверток и я уеду.

— Нет, — сказал Тони. — Вы сами откройте его. Я не хочу, чтобы из-под крышки что-нибудь прыгнуло мне в лицо.

— Он усмехнулся. — Мой старик был мастер на подобные сюрпризы, мистер О'Дауда.

— Ты совершенно прав, что осторожничаешь, парень. Скажу честно, если бы я мог тебя обставить, я бы сделал это. Но я знаю, когда мне стоит уступить. Мне слишком сильно нужен этот сверток, чтобы беспокоиться о каких-то нескольких тысячах долларов.

Он говорил слишком здраво. Я чувствовал, что он полностью контролирует себя и что за внешней мягкостью скрывается суровый, не терпящий никаких принуждений О'Дауда.

Он открыл дипломат, откинув крышку, чтобы Тони мог видеть пачки купюр. Я поспорил сам с собой, что под пачками у него спрятан пистолет. Я ошибся. Он поднял дипломат и перевернул его, высыпав деньги на стол. Тони протянул руку через стол, взял одну из пачек и передал ее Мими. Она положила сверток в кроватку и начала считать купюры. Затем она подошла к столу и, расположившись на безопасном расстоянии от О'Дауды, пересчитала пачки.

— Здесь все, Тони.

— Отдай ему сверток. Не приближайся к нему. Брось ему его.

Мими взяла сверток и метнула его через стол О'Дауде. Тот поймал его и положил в один из огромных боковых карманов. С этого момента он не терял ни секунды. Момент опускания свертка в карман был для него критической точкой. Когда его правая рука показалась из кармана, он резко выбросил ее вперед, ухватился за край стола и изо всей силы швырнул его в Тони.

Прежде, чем стол обрушился на него, Тони успел выстрелить, но О'Дауда уже переместился, и переместился очень быстро, как и большинство больших людей. Пуля пролетела высоко над ним и ударила в потолок. Сверху посыпалась штукатурка. Пока Тони, лежа на полу, пытался перевернуться для второго выстрела, О'Дауда обхватил Мими большой рукой и прижал ее к себе, используя девушку в качестве щита. Тони не стал стрелять.

Немного задыхаясь, О'Дауда сказал:

— А теперь, ублюдок, кидай сюда свой пистолет, иначе я сверну твоей жене шею. — Он поднял свободную руку, схватил Мими за шею и резко повернул ее так, что Мими вскрикнула от боли.

Тони, лежа на полу, выглядел полностью растерянным. Игра вышла из-под его контроля, и он знал, каков должен быть его следующий ход.

— Скажи ему, Карвер, что я это сделаю, — произнес О'Дауда.

— Он сделает это, Тони, — сказал я, — а после придаст этому законный вид. Пошли своим тысячам прощальный поцелуй. Делай, что он тебе говорит, и не глупи.

Тони перевел взгляд с меня на Мими. В кроватке заплакал Габриэль. Тони бросил пистолет по полу О'Дауде. О'Дауда наклонил Мими, как охапку сена, и свободной рукой поднял пистолет. Выпрямившись, он широко улыбнулся.

— Ну, теперь мы действительно переходим к делу. — Он потащил Мими к открытой двери в мою недавнюю комнату, швырнул ее туда, закрыл дверь и задвинул засов. Тони сделал движение, чтобы подняться, но О'Дауда движением пистолета приказал ему лежать и медленно пошел к нему. — Я немного засиделся за рулем, — сказал он, — но сейчас я начинаю отходить. Все отлично. После дела — удовольствие. Таков порядок. Вставай.

Он положил пистолет в карман и встал перед Тони. Тони, должно быть, подумал, что он сошел с ума, давая ему такой шанс. Я мог бы ему все объяснить. Он бросился на О'Дауду, но прежде чем он успел подняться, О'Дауда ударил его ногой в грудь, и Тони полетел назад, потеряв по пути свои очки. О'Дауда последовал за ним, поднял его за грудь рубахи и ударил его своим огромным кулаком в лицо, отбросив Тони к стене.

Смотреть это было крайне неприятно. Без очков Тони почти ничего не видел. О'Дауда просто использовал его в качестве груши. Он зажал его в углу комнаты и бил его, пока тот уже не мог больше стоять на ногах, затем он поднял его и стал бить снова. Все это сопровождалось дикими криками запертой Мими и истеричным плачем ребенка. Я почувствовал, как во мне поднимается ярость. Тони получал не только то, на что он напрашивался, он получал гораздо больше.

— Перестань, О'Дауда, — закричал я. — Ты убьешь его.

Держа Тони, О'Дауда повернулся и посмотрел на меня.

— Никогда, чертов мистер Карвер. Я знаю границу.

Он отвернулся и нанес Тони очередной удар, а затем отпустил его. Тони рухнул на пол, тихонько постанывая.

О'Дауда вытер руки, осмотрел их и затем подошел к кроватке с кричащим ребенком и нежно потрепал его по щекам.

— Ну все, успокойся, мой маленький, скоро твой папа будет с тобой, хотя я сомневаюсь, что ты его узнаешь.

Он подошел ко мне и вытащил из кармана брюк перочинный ножик.

— Встань и повернись.

Я продолжал сидеть. В тот момент я получал огромное наслаждение. Я хотел его. Я хотел его больше, чем что-либо еще в этом мире, и от этой мысли у меня щипало в горле. Все во мне опять пришло в движение. Ублюдок приехал сюда с голыми руками, только со своим природным умом и сознанием того, что он со всем справится, и это сработало, как это срабатывало прежде. Я хотел доказать ему, что это срабатывает не всегда.

— Упрямый, да? — Он ударил меня по лицу и кресло чуть не опрокинулось. — И ты думаешь, я поверю в то, что он рассказывал? Что он перехитрил тебя? Такой человек, как он, этого бы никогда не сделал. Нет, это была прекрасная мысль, парень, прямо из старой книги шуток. Вы двое объединились. Он вытягивает из меня деньги, затем ты откалываешься и по-прежнему остаешься трудолюбивым, но неудачливым моим агентом и получаешь с меня сполна. Ты думаешь, я это съем? Вставай или я сшибу твою башку.

Он снова ударил меня, и я встал, потому что голова была мне еще нужна. Она была мне очень нужна. Я знал, что он собирается сделать. Он собирается освободить меня и поиграть со мной в ту же игру, в которую он играл с Тони. И у меня возникла мысль, что, хотя это может занять у него больше времени, у него получится, он уже размялся и с нетерпением ожидал начала нового веселья.

— Ты уже достаточно поупражнялся сегодня, О'Дауда, — сказал я.

— Ничего подобного. С ним я лишь немного разогрелся. С тобой у меня получится лучше. Как, сможешь?

— Хочешь поспорить?

— Почему нет?

— На пять тысяч долларов?

Он засмеялся.

— Идет, самоуверенный ублюдок. А теперь повернись.

Я медленно повернулся, подставляя ему свои связанные запястья. Я знал, что с этого момента, как он перережет веревку, у меня будет секунды четыре, чтобы обеспечить свое спасение. Четыре секунды. На первый взгляд, немного. Но на самом деле это достаточно большой промежуток, особенно, когда перед тобой такой исполненный самоуверенности человек, каким являлся в тот момент О'Дауда. За четыре секунды я должен был разделаться с ним, иначе он разделается со мной. Это могло лишить меня жалования и премиальных, плюс пяти тысяч долларов, но я был готов отложить этот вопрос на более позднее время.

Он стоял позади меня и нетерпеливо перепиливал веревки, которые я держал в натяжении, чтобы поймать сам момент моего освобождения. Он также ждал наступления этого момента. Мне это нравилось. Он с садистским нетерпением ждал начала забавы, в результате которой он получит назад свои пять тысяч, и его мозг был всецело занят предстоящими удовольствиями. Это означало, что в нем нет места для излишней осторожности. Моей единственной надеждой была неожиданность и быстрота — убрать его за четыре секунды.

Когда последняя веревка была перерезана, я резко выбросил руки вперед и, прежде чем он успел сообразить, что я собираюсь делать, ухватился за спинку стоящего передо мной кресла. Резко повернувшись, я изо всех сил ударил его этим креслом. Удар пришелся ему точно в голову. Он отлетел в сторону и грохнулся на пол. На этот раз фортуна отвернулась от него. Увидев, что у него все идет хорошо, она, видимо, пошла выпить. Его голова с шумом врезалась в каменный пол и он отключился и затих. Я отбросил обломки кресла и склонился над ним. Дыхание было на месте. Я взял у него сверток и пистолет и не стал терять ни секунды. Его голова была не менее крепкой, чем бильярдный шар, и оправится он довольно скоро.

Я выпустил Мими и сказал:

— Быстро уезжайте отсюда, он скоро придет в себя. Давай.

Ее не нужно было торопить. Я помог ей дотащить до машины Тони, затем вернулся и забрал ребенка и мои пять тысяч долларов. Двадцать процентов суммы я положил в детскую кроватку и подал ее в машину. Не переставая всхлипывать, Мими быстро отъехала. Я выдернул ключи из замка зажигания “Роллса”, развернул свою машину, остановился, открыл окно и стал ждать, держа дверь дома под наблюдением. Через несколько минут он появился, пошатываясь и держась за голову.

— Отличная драка, — крикнул я ему. — Я забрал свой выигрыш. Когда голова пройдет, нам стоит поболтать о некоторых вещах.

Я отъехал и, проехав километра полтора, выкинул ключи в окно.

С максимально возможной скоростью я отправился на север и к пяти часам был в Таллуаре, небольшом городке на восточной стороне Лак Аннеси. Я снял номер в “Аббей” с видом на озеро — я уже останавливался здесь раньше. Затем я позвонил Уилкинз и поймал ее в тот самый момент, когда она выходила из конторы. Разговор был долгим. Она кудахтала как наседка, вся в волнении по поводу того, что ей не удалось застать меня по номеру Анзермо.

О генерале Сейфу Гонвалле и миссис Фалии Максе у нее не было никаких сведений, кроме тех, которые были достоянием общественности: он был главой своего правительства, а она — женой министра сельского хозяйства. Она не смогла найти вообще никакой информации о мисс Панде Бабукар. Но один из наших лондонских информаторов сообщил, что “Юнайтед Африка”, одна из фирм О'Дауды, уже получила монопольные права и концессии на разработку полезных ископаемых от предыдущего правительства. Однако произошел военный переворот, к власти пришел Гонвалла и переговоры о концессиях были прерваны. Я понимал, какое раздражение это все должно было вызывать у такого человека, как О'Дауда. Вряд ли, подумал я, он смирился с этой неудачей. И еще я подумал, что это докажет то, что завернуто в вощеную бумагу.

Она встречалась с Гаффи, но ничего не смогла у него узнать о каких-либо еще анонимных письмах, касающихся О'Дауды. Однако он сказал, что ему хотелось бы связаться со мной и не могла бы она сообщить ему мое настоящее местопребывание или телефон. Я обдумал это, решил, что это мне никак не повредит и назвал телефонный номер в “Аббей” — Таллуар 8-8-0-2. Затем я сказал ей, что я наконец нашел “Мерседес” и очень скоро вернусь в Лондон и разберусь со счетами, которых, несомненно, уже поднабралось достаточно.

— С вами лично все в порядке? — спросила она.

— Я цел и невредим, — сообщил я, — кроме небольшой царапины на левой руке, которую я перевязал очень грязным носовым платком. За мной гналась мисс Панда Бабукар. На ней были только розовые трусики и бюстгальтер.

На другом конце провода Уилкинз откашлялась, но ничего не сказала.

— Какая-нибудь еще информация? — спросил я.

— Три или четыре раза звонила мисс Джулия Юнге-Браун, — сказала она, — и спрашивала, где вы. Я решила, что говорить не стоит. Ах, да, еще одна вещь. Во вчерашнем выпуске “Таймс” помещено объявление о предстоящем бракосочетании Кэвана О'Дауды с некоей миссис Мирабелль Хайзенбахер.

— Напомни, чтобы я послал цветы, — сказал я и повесил трубку.

После этого я позвонил Денфорду в Шато де ля Форклас. Я сказал ему, где находится машина, чтобы он передал О'Дауде, когда тот вернется. Моя работа была закончена. Через несколько дней я пошлю счет.

— Вы спускались к машине? — спросил он.

— А вы знаете, какая холодная вода в озерах, даже в сентябре? — сказал я.

— Если вы нашли сверток, — сказал он, — я хотел поговорить с вами, конфиденциально и как можно быстрее. В конце концов, это я рассказал вам о тайнике. И это может пойти, пойдет вам на пользу.

— Я подумаю, — сказал я.

— Где вы находитесь?

— Я скажу вам, если вы пообещаете мне не сообщать это О'Дауде. — Я знал, что я могу быть абсолютно спокоен на этот счет.

— Я обещаю.

Я назвал ему адрес.

После этого я позвонил в ресторан и попросил принести мне бутылку виски и пару бутылок минералки “Перрье”. Я взял первую порцию напитка с собой в ванную и провел там с ней добрых полчаса. После ванны я оделся, налил себе еще виски с “Перрье” и развернул сверток. Под бумагой находился толстый запаянный полиэтиленовый пакет, а внутри него — две шестнадцатимиллиметровые фотопленки и катушка с магнитной лентой.

Я взял одну из пленок, подошел к окну, отмотал сантиметров пятьдесят и поднял ее к свету. Увиденное меня не удивило. У частного детектива есть шестое чувство, инстинкт предвидения, что иногда мешает насладиться жизнью в полной мере. На отрезке пленки, который я держал перед глазами, была запечатлена в основном Панда Бабукар, с широкой улыбкой на лице, совершенно голая и готовая к действию. Африканец на заднем плане был достаточно широкоплечим, чтобы выдержать любое испытание, но несмотря на это он, казалось, немного нервничал по поводу своего положения, и это было мне вполне понятно.Я не стал разматывать пленку дальше. Я считал, что если нужно смотреть порнографию — а небольшие эпизодические порции не приносят вреда, разве что делают жизнь немного более серой, чем ей следует быть — то это лучше делать после обеда и под бренди. Я уже пообещал себе, что пообедаю в “Оберж дю Пер Бис” на набережной, поэтому я не хотел портить себе аппетит.

Я завернул все, как и было, и задумался о том, какие меры предосторожности мне следует принять. Я решил, что на следующий день я возьму напрокат проектор и магнитофон и все просмотрю и прослушаю. Но это будет на следующий день. Следующий день, конечно, наступит. Но я не хотел, чтобы, когда он наступит, у меня не было возможности посмотреть на Панду и ее друзей, а также послушать магнитную ленту, которая, мне казалось, будет еще интереснее, так как в отличие от пленок она даст гораздо больше нищи для воображения. Поэтому я захватил все — мои доллары были упакованы отдельно — с собой в “Оберж дю Пер Бис” и попросил их подержать эту ночь мои вещи в их сейфе. Они согласились безо всяких вопросов, что всегда является признаком первоклассности и благополучия любого заведения. В моем отеле было бы то же самое, но я знал, что любое официальное лицо проверит это в первую очередь, так как я жил там. Обед был прекрасным, а особенно голец шевалье в белом соусе.

На следующее утро я испытал искреннюю радость по поводу принятых мною накануне простых мер предосторожности. Около восьми часов раздался стук в дверь и вошла горничная с моим завтраком: кофе, горячие булочки и рогалики, две маленькие баночки с персиковым и малиновым джемом и большое блюдо с завитками масла. За ней в номер вошел Аристид Маршисси ля Доль. Он выглядел так, будто целую неделю не спал и месяц не гладил свой коричневый костюм. В петлице его костюма был василек, а на подбородке — бритвенный порез, прикрытый кусочком ваты, похожим на пенициллиновый грибок. Ожидая, пока уйдет горничная, он медленно и двусмысленно улыбнулся мне и закурил.

Я сел в кровати и сказал:

— Я хотел бы прояснить один важный момент. Я голоден. Поэтому не трогай мои рогалики.

Дверь за горничной закрылась. Аристид подошел к подносу, взял булочку, намазал ее маслом, открыл баночку с малиновым джемом, положил целую ложку на масло, вынул изо рта сигарету и проглотил булочку со всеми добавками.

— Я же сказал, не трогай.

— Ты упомянул только о рогаликах, — сказал он, — которые, кстати, впервые появились на свет в Будапеште в тысяча шестьсот восемьдесят шестом году. Это был год, когда турки взяли город в осаду. Ночью они проделали подкопы под стенами, но пекари, которые, естественно, работали в тот час, услышали их, подняли тревогу и турецкий план провалился. В благодарность за их бдительность пекарям была дарована привилегия выпекать особые булочки в виде полумесяца, который, кажется, до сих пор украшает османский флаг. Очаровательно, не правда ли?

— Когда-нибудь, — сказал я, — я обязательно куплю себе “Гастрономический словарь Лярусса”.

Но я был действительно очарован. Не тем, что он рассказал, а тем, что он делал, пока рассказывал. В свое время я сам перевернул не одну комнату, видел, как это делают специалисты, но ни разу не видел, как работает специалист, подобный Аристиду. Он делал это без малейшей суеты, строго ограничивая свои действия вероятным размером предмета, который он искал. Он проделывал все быстро и аккуратно, не оставляя после себя никаких следов обыска. Он нашел пистолет, который я взял у О'Дауды, и без комментариев положил его в карман.

Затем он исчез в ванной, быстро вернулся и сказал:

— Отлично. Теперь кровать.

Я неохотно поднялся. Он осмотрел подушки, простыни, матрас и коробку кровати, затем аккуратно положил все на место и жестом руки позволил мне занять прежнее положение, что я и сделал. Он намазал маслом и джемом вторую булочку.

— Ты, конечно, уже проверил сейф и мою машину? — спросил я.

— Естественно. И, конечно, я знаю, что вещь у тебя, спрятана где-то. Будем считать, что теперь ты являешься ее хранителем. Если ты ее потеряешь, у тебя могут быть неприятности.

Он доел булочку, вернулся к подносу, вытряхнул из сахарницы ее содержимое и сказал:

— Ты не против поделиться со мной кофе? Я с четырех утра за рулем.

— С того момента, как Гаффи сообщил тебе мой телефонный номер?

— Да. Это сделала твоя мисс Уилкинз, конечно. У нее не было выбора.

— Ей и не нужно было выбирать. Я дал ей разрешение. Поэтому я ждал тебя, хотя и не так скоро. Может быть, теперь ты скажешь мне, почему вы сели на О'Дауду?

Он улыбнулся.

— Я так понимаю, что ты уже закончил работать на него?

— Да. Я нашел машину и сообщил О'Дауде ее местонахождение.

— О'Дауда, мне думается, не очень доволен тобой.

— В этих краях новости распространяются быстро. У вас, должно быть, есть связь с Денфордом.

— Да. Он связывался с нами и ранее: сперва — анонимно, а впоследствии — открыто. Он не всегда был предельно откровенен относительно своих целей. Как, впрочем, и сейчас. Но он был полезен.

Он поднял сахарницу и с ужасным причмокиванием отхлебнул кофе.

— Денфорд был единственным, кто присылал вам анонимные письма? — спросил я.

— Насколько мне известно, да. Одно пришло ко мне в Интерпол. Два других получил Гаффи в Скотланд-Ярде.

— И, естественно, даже хотя в них могло не быть ни строчки правды, полиция не могла оставить их без внимания?

Он кивнул, присел на краешек кресла и сказал:

— Гаффи передал письма нам. Затронутое в них лицо — в каком-то смысле, фигура международного масштаба. А что еще важнее для нас, фигура европейского масштаба.

— С литературным прототипом? — Вспомнив Джулию и то, как она повела себя при моем упоминании об Отто, я подумал, что это, все же, не выстрел в темноту.

— Пожалуй. “Сказки времени” кавалера Рауля де Перро.

— Или “Жиль де Ретц, маркиз лавальский”. Это Холиншт, мне кажется. Моя сестра часто пугала меня этой историей перед сном. Она — приятный, милый человек, но проявляет жуткий вкус при выборе вечерних сказок.

— Все лучшие сказки — жуткие.

— Так это сказка, или факт?

— Поживем, увидим. — Он встал и посмотрел в окно вниз, на террасу с подстриженными деревьями. — Ты с большим вкусом выбираешь отели. “С террасы открывается прекрасный вид на озеро”.

— Лирика?

— Нет, “Мишлен”. Подходит для любого отеля у воды. “Не упускайте возможности хорошо отдохнуть, поезжайте на озера”.

— Не желаешь переменить тему?

— Да нет.

Выбираясь из-под одеяла в поисках своих сигарет, я сказал:

— Я могу понять Гаффи, у которого голова занята убийством, когда он предупреждает меня смотреть в оба, если я буду работать на О'Дауду, но я совсем не понимаю — с точки зрения Интерпола — интереса к тому, что находится или не находится в затонувшем “Мерседесе”.

— Нет?

— Нет. — Я закурил, налил себе остатки кофе и забрался обратно в кровать.

Аристид вернулся от окна.

— Ты закончил с рогаликами?

— Да.

Он взял один из оставшихся и стал медленно намазывать на него масло, улыбаясь мне. Затем он сказал:

— Существует масса различий между Интерполом и тем получестным делом, которым занимаешься ты.

— Естественно. В конце я не получу пенсию. Поэтому оно получестное. Время от времени я вынужден отхватывать себе кое-какие куски.

— На этот раз не поддавайся искушению. Интерпол — полицейская организация. Международная организация уголовной полиции. И ей неизбежно приходится иметь дело с большим, нежели просто преступления. Любая международная организация должна иногда следовать политическим интересам ее членов. Небольшой сверток, который — отдаю тебе должное — ты так ловко нашел и так же ловко спрятал, — политическое дело.

— И кто те заинтересованные стороны?

Он нацелил на меня сонный глаз, который быстро прикрылся серым, уставшим веком.

— Долго рассказывать.

— Ты все же постарайся, самую суть.

— Могу только сказать, что заинтересованные правительства предпочитают, чтобы сверток не достался ни Гонвалле, ни О'Дауде. Заинтересованные правительства могли бы прекрасно воспользоваться им... если бы их когда-нибудь вынудили к этому.

— Я в этом уверен. Хотя они никогда не назовут это шантажом.

— В достойных руках, для достижения достойных целей шантаж — достойное оружие.

— Положи все это на музыку и будет хит.

Я вылез из кровати.

— Куда ты собираешься? — спросил он.

— В душ и бриться. — Я снял верх своей пижамы.

Он посмотрел на мою руку и сказал:

— Тебя ранили.

— Ты же знаешь, какими бывают женщины в возбужденном состоянии.

— Для тебя все могло бы кончиться гораздо серьезнее. Тебе могло бы быть предъявлено обвинение в убийстве.

— Даже ты не можешь убежденно говорить об этом. Кстати, предполагая, что сверток у меня, какую цену Интерпол готов предложить за него?

— Никакую. Я имею в виду деньги.

— Ничего подобного. Скажи им, что они могут забыть о бесплатном извинении за попытку приписать мне убийство, и пусть называют цену.

Он вздохнул.

— Я передам твою просьбу. Тем не менее, вынужден сообщить тебе, что сверток должен быть передан нам в течение четырех дней.

— Иначе что?

Он усмехнулся.

— Особый дисциплинарный подкомитет как раз решает это в настоящий момент. Не возражаешь, если я доем рогалики?

— Угощайся.

Я вошел в ванную и включил воду. Когда я вернулся в комнату, его уже не было.

Это совсем не означало, что меня оставят без внимания. Сверток имел политическое значение. Интерпол — организация по борьбе с преступностью, но — как бы Аристид ни ненавидел любое политическое давление, а в этом я был уверен, так как он был профессиональным полицейским — раз дано указание, то служащим этой организации не остается ничего другого, как только подчиниться ему. Вот здесь-то и лежит основное различие между Интерполом и моим получестным делом. Я не должен никому подчиняться. Я сам себе хозяин. Я делаю только то, что является, по моему мнению, наилучшим — главным образом, для меня.

Я снял телефонную трубку и набрал номер Шато де ля Форклас. Если ответит Денфорд, я положу в рот кусок сахара и буду говорить несколько быстрее обычного, чтобы он меня не узнал. Поскольку теперь дело касалось и меня лично, я решил, что не стоит доверять Денфорду — уж больно за много дел он берется сразу. Мне ответила девушка, сидящая за коммутатором Шато, и я попросил соединить меня с мисс Джулией Юнге-Браун.

Когда она была у телефона, я сказал:

— Это Карвер. Если вы хотите помочь мне, соберите свои вещи, садитесь в машину и из первого же телефона-автомата позвоните мне — Таллуар 8-8-0-2. Если вы не позвоните в течение часа, я уйду в монастырь. Скорее всего, в Ля Гранд Шартрез — он тут рядом. Совершенно случайно у меня состоялась короткая встреча с Отто Либшем.

Я положил трубку, прежде чем она успела сказать что-либо. Через сорок минут она перезвонила.

Глава седьмая

“Пусть сердце и нервы побережет твой герой,

Пока твоя героиня играет свою роль”

Мэри Элкок

Я упаковал свои вещи и оставил сумку в номере. Затем я спустился в службу размещения и оплатил счет, сказав, что не буду к обеду, но вернусь часов в пять и заберу свою сумку.

Я пошел вдоль озера по направлению к поселку. Одного из людей Аристида я заметил очень быстро. Не потому, что я был таким умным, а потому, что он сам хотел, чтобы я его заметил. Это означало, что где-то поблизости есть второй. Если мне удастся вычислить его, то мне здорово повезет. Единственным разумным ходом с моей стороны было изолировать его, и я уже предпринял кое-что для этого.

Моим преследователем был маленький пухлый человечек в мешковатом льняном костюме и берете. У него на шее висел фотоаппарат и он время от времени снимал им местные красоты. Вероятно, в нем даже не было пленки.

Я решил поводить его, надеясь, что я смогу вычислить второго, но у меня ничего не вышло и после часа ходьбы я бросил это занятие, потому что мне вдруг пришло в голову, что это вовсе не фотоаппарат, а “уоки-токи”, и он просто сообщает своему невидимому другу о всех моих перемещениях.

Примерно в час дня я вернулся в отель и взял свою машину. Проезжая по набережной, я увидел фотографа, сидящего в припаркованном у туалета автомобиле. Ему повезло с парковкой, так как набережная была просто забита машинами туристов. Когда я проезжал мимо него, он сфотографировал меня, передавая своему приятелю, что я выехал.

Я проехал километра два по дороге на Аннеси и повернул налево, к полю для гольфа. Поставив машину рядом с тремя-четырьмя другими у здания клуба, я зашел во внутрь и заказал обед. В середине моей трапезы появился фотограф и, сев за столик в другом конце зала, заказал пиво и сэндвич. В зале было еще несколько человек и все они уже сидели там, когда я вошел. Это означало, что номер два находился где-то снаружи. Спешить мне было некуда. Джулии предстояло проехать еще достаточное расстояние, даже на “Фейсл Веге”, и сделать массу различных дел до нашей встречи.

Пообедав, я спустился вниз, заплатил небольшую сумму и взял напрокат сумку с клюшками. На мне был свитер и спортивные туфли, поэтому переодеваться было не нужно, но я все же зашел в раздевалку — там был туалет. Над писсуаром была привычная надпись, содержащая просьбу не бросать в него окурки. Какой-то остряк приписал внизу: “Потом трудно их раскуривать”.

Но меня больше интересовал фотоаппарат, висевший на крючке в одном из шкафчиков. Я не стал его осматривать, но обратил внимание на коричневый пиджак, висевший на том же крючке.

Выйдя из здания, я увидел на поляне мужчину, который бил клюшкой по мячику. На нем были коричневые брюки, составлявшие с отмеченным мною пиджаком одну пару. На ногах у него были замшевые мокасины. Ну что ж, подобно хорошим полицейским они делают все, что в их силах. Но не могли же они предвидеть игру в гольф. Он был крупным человеком, внешностью и статью похожим на Де Голля, но когда я кивнул ему, на его лице возникла неуверенная улыбка, которая никогда бы не появилась у человека большой судьбы. Он не был похож на человека, способного сказать “нет” другому человеку. Но внешность обманчива, иначе бы Аристид его не выбрал. Он собирался повиснуть у меня на хвосте. На мгновение у меня появилось искушение попросить его составить мне компанию, поставить на кон кругленькую сумму и обобрать простачка. Но затем я подумал о Джулии и решил отказать себе в удовольствии.

Мне повезло, что предстояло действовать на незнакомой территории. Как-то я провел в этих краях незабываемый месяц и несколько раз прошел весь гольфовый маршрут. Я поднялся на украшенный флажком холм к первой метке и увидел, что мой “хвост” идет за мной и собирается играть следом.

Я не спешил. Я не мог этого сделать, потому что это был один из тех дней, когда игра у меня не шла. Если бы я прошел весь маршрут — чего я делать не собирался — мой внутренний голос подсказывал мне, что я бы не набрал и сотни. Я потерял мяч на первой лунке, в густой траве на правом склоне. На второй я запустил мяч за пределы поля, через каменную стену и деревья в чей-то сад. На третьей лунке, которая была всего в полуторастах метрах, я сделал удачный удар, приземлив мяч всего метрах в трех от нее. Это меня не слишком обрадовало, поскольку именно это место я выбрал для проведения операции. Гольф меня уже не интересовал, только грубая мужская работа, поэтому я взял тяжелую клюшку и забросил мяч в кусты в десяти метрах от поля. Затем я начал искать его и, естественно, не нашел. Позади меня “хвост” выполнил крайне неудачный удар, затем несколько более неудачных, давая мне время найти мяч и продолжить игру.

Я вышел из кустов и, вежливо помахав рукой, пригласил его подойти. Ему пришлось это сделать. Место было замечательное — в низине, в дальнем конце поля и плохо просматривалось из клуба.

Ленивой походкой “хвост” подошел ко мне, чтобы оказать помощь в поисках мяча. На его лице блуждала нервная улыбка, дающая понять, что он не собирается терять меня из вида. Ребром ладони я сильно ударил его по дыхательному горлу, а затем по шее, и он, ловя ртом воздух, рухнул на землю, гремя клюшками, и затих.

Я нырнул в кусты и побежал. В трехстах метрах через поле и небольшие фермерские участки проходило шоссе на аннеси.

Хронометраж был великолепным. Я выскочил на дорогу и в тот же миг позади меня раздался автомобильный гудок и, визжа тормозами, стала останавливаться следующая со стороны Таллуара “Фейсл Вега”.

Километра через три, когда мы уже проехали Ментон, Джулия резко свернула вправо и стала подниматься по склону холма.

— Куда мы едем? — спросил я.

Она быстро ехала и, сконцентрировав все свое внимание на дороге и потому не поворачиваясь, сказала:

— Рядом с Межев у меня есть лыжный домик. Там сейчас никого нет.

— Вы взяли все те вещи, о которых я просил?

Она кивнула.

А просил я ее взять напрокат проектор и магнитофон в Аннеси. Затем она поехала в Таллуар и забрала из отеля мою сумку, а из сейфа “Оберж дю Пер Бис” — сверток.

Когда через несколько часов мы прибыли в Межев, она остановилась на главной улице рядом с казино.

— Там нет никаких продуктов, — сказала она. — Вы покупаете кофе и хлеб. Я — все остальное.

Она была очень деловой и явно наслаждалась ролью помощника по конспирации.

Сделав необходимые покупки, мы выехали из города на шоссе, ведущее к Мон Арбуа, миновали поле для гольфа и, проехав еще километра два, повернули на небольшую боковую дорогу. Вскоре показалось аккуратное двухэтажное шале из полированных досок с розово-серыми ставнями на окнах, имеющими небольшие сердцеобразные вырезы. Она поставила машину на гравиевой площадке за домом, и мы перенесли все наши вещи в шале. Внизу находилась большая комната с отделанной кафелем печкой в центре, удобными креслами и парой кушеток и открытой лестницей, ведущей на второй этаж. Это напоминало мне дом Анзермо.

Когда мы свалили весь наш багаж на полу, я сказал:

— Мне нужна комната минут на тридцать. Хорошо?

— Вы можете расположиться в большой спальне.

Я посмотрел на нее. На нее стоило посмотреть. Узкие брюки из шотландки — я не знал, к какому клану она относилась, но преобладал красный и желтый цвет — черный свитер и свободное кожаное пальто. На голове у нее была черная шапочка с козырьком, похожая на инженерную фуражку. Я представил себе фотографию в “Вог”.

Выглядела она прекрасно. Один ее вид менял все внутри меня, но никуда нельзя было уйти от того факта, что длины наших волн были различны. Однако я уже знал, на какую волну она была более-менее постоянно настроена. Словно подтверждая это, она спросила:

— Что там насчет Отто Либша?

— Мы поговорим о нем позже, — сказал я.

Я перенес проектор, магнитофон и сверток наверх в спальню. Стащив с большой кровати простыню, я повесил ее на закрытое ставнями окно и установил проектор. После этого я запер дверь и просмотрел обе пленки.

На них было то, что я и ожидал. Действующие лица: Панда Бабукар и — относительно двух других можно было с уверенностью держать пари — генерал Сейфу Гонвалла и миссис Фалия Максе. Заснято все было скрытой камерой, находившейся где-то под потолком. Я подумал, что организовал это либо Денфорд, либо Тиш Кермод. Скорее всего, Тиш. В плане акробатики представление было достаточно ограниченным. На утомленного бизнесмена оно бы произвело не более тонизирующее действие, чем рядовая продукция этого жанра, но на членов кабинета Гонваллы оно бы произвело эффект разорвавшейся бомбы, и разорвавшейся под креслом министра сельского хозяйства. Перед своим народом Гонвалла всегда выступал как суровый и справедливый отец, готовый вести решительную борьбу с коррупцией, аморальностью и всеми социальными и экономическими пороками. Выборочный показ пленок на родине генерала, я был уверен, привел бы к быстрой смене правительства. Чего, конечно, и хотел О'Дауда.

На магнитофонной ленте был записан разговор между генералом и мистером Алексеем Кукариным. Они, судя по всему, были большими друзьями, так как обращались друг к другу исключительно “генерал” и “Алексей”. Разговор велся на английском и был записан, я снова был в этом уверен, без их ведома, иначе бы генерал не высказал некоторых замечаний о членах своего правительства, а Алексей — о членах правительства его страны, что могло бы сделать его крайне непопулярной фигурой у себя на родине. Однако суть разговора сводилась к тому, что люди Алексея были бы рады поставлять боевые самолеты и другую технику и вооружение в обмен на гарантированный процент — довольно большой и по низкой цене — от добычи определенных минералов и руд и производство некоторых химических продуктов — простых и безобидных вещей типа кобальта, алюминиевых руд и урана, которые должны будут постепенно производиться государственной монополией по добыче и переработке полезных ископаемых, находящейся в настоящий момент в процессе становления. Алексей настаивал на том, что не следует выплачивать никаких компенсаций европейским концернам, уже ведущим свою деятельность в стране. Решительная национализация — вот верный путь. Генерал заколебался относительно этого, но Алексей настойчиво убеждал его, что после десятков лет колониальных страданий и эксплуатации, перенесенных его страной, ему не следует проявлять мягкосердечие. В итоге генерал согласился.

Прослушав и просмотрев пленки, я составил достаточное представление об их характерах. Несмотря на все свое обаяние и эпизодические шутки, Алексей четко следовал данным им инструкциям и когда дело доходило до фактов, он был тверд и ясен как граненый алмаз. Генерал был за пределами спальни довольно неплохим парнем, но с несколько смазанными гранями — некоторые вещи ему нужно было объяснять не один раз. Он, должно быть, был человеком простоватым, иначе бы он никогда не принял приглашение воспользоваться Шато де ля Форклас. Я знал, что О'Дауда долгие годы использовал шато для приема приезжающих членов правительства, и генералу и в голову не пришло усомниться в целесообразности продолжения использования дома, как он не сомневался и ранее, когда у него возникала необходимость в покое и отдыхе в кругу старых друзей, таких как Панда и миссис Максе. Мы все живем и учимся. И весь вопрос — в соотношении этих двух. Генерал был очень далек от золотой середины.

Я разобрал аппаратуру и убрал пленки и ленту обратно в пакет.

Внизу уже была растоплена печь, комната нагрелась, а на столе появились бутылки и бокалы. Я слышал, как Джулия делает что-то на кухне. Порывшись в рабочем столе, я нашел коричневую бумагу и бечевку и заново обернул и перевязал сверток. В одном я был уверен — что у меня нет ни малейшего желания держать сверток в этом доме. Я написал на нем адрес, а затем просунул голову в кухню. Джулия колдовала над мясом.

— Могу я взять вашу машину? — спросил я. — Мне нужно съездить в Межев на почту.

Она посмотрела на часы.

— Она будет уже закрыта.

— Что-нибудь придумаю.

Придумать было несложно. Я проехал по шоссе до поля для гольфа и свернул на подъезд к отелю “Мон д'Арбуа”. Народа практически не было, так как сезон приближался к концу.

Я вручил сверток и сто франков портье и попросил отправить его по почте. Он сказал, что почта уйдет только утром. Я заметил, что это просто замечательно, спросил, хороший ли был у них сезон, получил ответ, что так себе, и ушел.

Возвращаясь в шале, я испытывал приятное чувство, что у меня уже нет с собой свертка. Также было приятно снова увидеть Джулию.

Она переоделась и на ней было то самое платье, в котором она появилась в моей конторе в нашу первую встречу. Это, возможно, было сделано намеренно, а возможно, это была чистая случайность. Но как бы то ни было, я смотрел на нее, и этого было достаточно, чтобы исчезло все напряжение последних дней. Я спросил ее, что она будет пить, и она сказала, что джин с кампари с большой долькой лимона и большой порцией льда. Все это было на столе. Себе я налил чистого виски. Она села на кушетку, поджала под себя ноги и с вежливым кивком головы взяла бокал. Из кухни доносился приятный запах.

— Вы еще и готовите? — спросил я.

— Я — первоклассный повар.

— А вы знаете историю появления рогаликов?

— Нет.

— Отлично.

Я растянулся в кресле, закурил, сделал глоток виски и почувствовал, как жидкость приятно опускается в мой желудок. Все было прекрасно, почти.

Почти, потому что она не сводила с меня темных, цыганских глаз, и я не знал, с чего начать. Аристид назвал мое дело получестным. Он был прав. Ну, а почему бы, подумал я, хоть один раз не попробовать быть честным? Это может принести свои плоды. Это будет, конечно, болезненно, но у меня уже есть четыре тысячи долларов, которые облегчат боль. Я решил серьезно подумать об этом, но позже.

— Можете вы слушать так же хорошо, как, я надеюсь, вы готовите? — спросил я.

— Вы нервничаете из-за чего-то, — сказала она.

— Естественно. Я решаю вопрос о том, чтобы быть предельно честным. Для меня это несколько необычно.

— А вы делайте это постепенно. Это не испортит то, что я готовлю.

Я так и сделал. Слушала она хорошо. Если суммировать все, что я рассказал, это будет выглядеть следующим образом:

1. Меня нанял О'Дауда для поисков его “Мерседеса”. В процессе расследования я узнал, что в машине спрятан сверток, имеющий большую важность для О'Дауды. О'Дауда сказал мне, что в свертке находятся японские облигации. Я этому не поверил.

2. Разыскивая машину, я обнаружил, что две другие стороны заинтересованы в ее отыскании и получении спрятанного в ней свертка. Эти стороны, в порядке проявления: Наджиб и Джимбо Алакве, действующие по приказам генерала Сейфу Гонваллы, главы одного африканского государства, и Интерпол.

3. Я нашел машину и забрал сверток, в котором находились фотопленки и магнитная лента. (Я не стал упоминать об Отто и интерлюдии с Тони.)

4. На пленках была запечатлена — с помощью скрытой камеры — сексуальная активность генерала Гонваллы, мисс Панды Бабукар и некоей мисс Фалии Максе в Шато де ля Форклас.

5. На магнитофонной ленте был записан разговор, сделанный без ведома говорящих, между генералом Гонваллой и неким Алексеем Кукариным, в процессе которого было достигнуто соглашение об обмене оружия, военных самолетов и другой техники на большую часть полезных ископаемых и др., производимых государственными компаниями в стране Гонваллы.

6. Очевидно, что съемка и запись были тайно организованы О'Даудой для последующего использования материалов в стране Гонваллы с целью стимулировать свержение его правительства и, таким образом, обеспечить получение монопольных прав на разработку и добычу полезных ископаемых, обещанных О'Дауде прежним правительством.

7. Братьям Алакве нужны пленки и лента, чтобы уничтожить их. О'Дауде они нужны, чтобы получить монопольные права. Интерполу они нужны, чтобы передать их на хранение заинтересованному правительству или правительствам. Что это правительство (или правительства) собирается сделать с этими вещами — чистая догадка, но, очевидно, они не будут уничтожать их и, таким образом, оставлять генерала Гонваллу у власти, иначе бы была связь между Интерполом и братьями Алакве. Также очевидно, что они не собираются передавать их О'Дауде, иначе бы Интерпол установил связь со мной. Вероятно, они хотят дать знать Гонвалле, что пленки и лента у них и что они могут воспользоваться ими в любой момент, передать их оппозиционным силам, но не будут этого делать, пока Гонвалла будет предоставлять концессии, политические или экономические, заинтересованному правительству (или правительствам) и будет отказываться от подобных шагов в отношении правительства Кукарина.

Здесь я спросил ее:

— Вы все улавливаете?

— Да, — сказала она. — Но меня удивляет, что Интерпол занимается такими вещами.

— Правительства стоят вне морали. Что есть девальвация, как неплатеж кредиторам? Но правительства могут быстро меняться, люди же — нет. И здесь мы переходим к самому важному моменту.

8. В продолжение вопроса морали — исторический сверток находится у меня. Я занимаюсь небольшим получестным делом, которое существует на деньги моих клиентов, некоторые из которых — неважные плательщики. Поэтому у меня вошло в привычку в некоторых случаях прибавлять к плате моих клиентов существенные суммы, скрываемые мной при каждом удобном случае. Эти деньги не облагаются налогом и я льщу себе, что трачу их с умом и не только на себя, да и нужно признать, что основная их масса возвращается в итоге государству в виде “Игорного налога”. Настоящая проблема заключается в следующем: что мне следует сделать со свертком. Я могу продать его за кругленькую сумму либо О'Дауде, либо генералу Гонвалле. Или я могу продать его Интерполу, хотя они никогда не заплатят столько, сколько предыдущие. Или я могу его уничтожить.

— И что, — спросила Джулия, — вы намерены сделать?

— Это тестирующий вопрос, да?

— Разве?

— Для меня, да. Чтобы сделали вы?

— Отправила бы его в печь немедленно.

— Что ж, решительно и высокоморально. Я, возможно, рассмотрел бы этот вариант, если бы у меня был сверток. Но он сдан на хранение.

— Это меня не удивляет. Такая тактика ограждает вас от импульсивных поступков, например, от того, что я только что сказала.

— Умница.

— Вам понравились пленки?

Мне не понравилось, как она это спросила.

— Я видел и получше, — сказал я. — Однако давайте перейдем к другому моменту, который является, скорее, делом домашним. Кроме свертка у Интерпола в этом деле есть еще один интерес. Кто-то пишет им анонимные письма о вашем отчиме.

— Естественно, это не я.

— Нет, вас я сюда не включаю. Но вы не догадываетесь, о чем могут быть эти письма?

Она не ответила, но я был уверен, что она догадывается. Прежде чем пауза успела приобрести оттенок неловкости, я продолжил:

— Хорошо. Давайте подойдем с другой стороны. Вы уже давно хотите поговорить об этом. Если бы я был порешительнее, я мог бы вытащить это из вас в ваш первый визит. Но я где-то рад, что этого не произошло, потому что это могло все усложнить. Почему вы не сказали мне, что Отто Либш был в свое время вторым шофером в шато?

— Я не думала, что это может помочь. — Ответила она быстро, но ответ был неубедительным.

— Послушайте, — сказал я, — я всецело на вашей стороне. Поделитесь некоторыми сведениями. Хорошо, в тот момент информация об Отто не помогла бы мне в моей работе. Я могу догадаться, каким образом возникла связь между ним и Максом. Зелия была очень одинокой. Отто возил ее. Они разговаривали. Он ей нравился. Нравиться людям было для него обязательной частью его образа. Возможно, он сводил ее в дискотеку или что-нибудь еще в Женеве, она замечательно провела там время, а затем она встретила Макса и держала все это в секрете, так как это был, как она считала, ее первый большой роман. Что-нибудь в этом духе?

— Да, думаю, что так.

— Ну, если это так, то не случилось бы ничего страшного, если бы вы рассказали мне все это в Турине. Но вы этого не сделали. И я знаю почему.

— Почему?

— Потому что у вас был свой интерес к Отто. Правильно?

Она пристально посмотрела на меня и мягко кивнула головой.

— Хорошо. У вас был к нему другой интерес, но вы не были уверены, что с ним делать. Вы даже не были уверены в том, что можно рассказать об этом мне, потому что вы все еще не доверяли мне. Вы думали, а возможно, и сейчас еще думаете, что любую частную или конфиденциальную информацию, которую я получаю, я тут же анализирую с точки зрения возможности получения с нее какого-либо дохода.

— Это неправда!

— Нет?

— Нет! — Ее негодование было искренним и мне это было приятно.

— В таком случае, давайте разберемся во всем сейчас. Какое отношение имел Отто к смерти вашей матери?

Она медленно положила сигарету в пепельницу, встала, подошла ко мне, взяла мой пустой бокал, повернулась ко мне спиной и пошла к бутылкам, чтобы наполнить его. Это была замечательная спина, замечательные ноги и мне нравилось, как ее черные волосы спадают на ее прекрасную шею.

— Медленно и своими словами, — я решил ей помочь.

Не поворачиваясь, она начала говорить.

— Это случилось более двух лет назад. Мы все были в шато. Моя мама сказала мне, что она уходит от О'Дауды. Она полюбила другого человека.

— Кого?

Она повернулась.

— Она не сказала. Я думаю, что даже тогда она боялась говорить об этом. Она только сказала, что мы скоро узнаем об этом. Она собиралась уйти утром, и Отто должен был отвезти ее в Женеву. Разговор был поздно вечером. Я пошла спать и больше ее не видела.

— Почему?

Она вернулась и поставила бокал передо мной.

— В полдень следующего дня отчим сказал мне, что она утонула в озере Леман. Он сказал, что она встала рано утром, попросила Отто отвезти ее к озеру — у нас там была пара катеров — Кермод и она вышли на катере и катер перевернулся.

— Это было вероятно?

— Она любила катера и она любила скорость. И она любила рано вставать. В любое другое утро это могло бы оказаться правдой. Но не в то утро. В то утро она должна была уйти навсегда с другим мужчиной.

— И ее тело так и не нашли?

— Нет. В этом озере такие вещи случаются. Оно очень глубокое.

— Понимаю. И в процессе расследования Отто поклялся, что он отвез ее к озеру и видел, как она и Кермод садятся в катер?

— Да.

— А Кермод рассказал свою историю. Слишком большая скорость, резкий поворот, катер переворачивается, он в благородном порыве пытается ее спасти и тому подобное?

— Да.

— И вы, и Зелия стали с того момента подозревать О'Дауду?

— Я думаю, он подстроил ее убийство.

— А что с тем человеком, с которым она собиралась уйти? Он проявился как-нибудь?

— Нет.

— И вы понятия не имеете, кто он?

— Нет. — Она села на кушетку, поджав под себя ноги.

— Я полагаю, что вскоре после этого Отто ушел от вашего отчима?

— Да.

— Вы хотите, чтобы я сказал, кто тот человек... тот мужчина, с которым собиралась уйти ваша мать?

— Как вы можете это знать?

— Я думаю, что это магия. Но лишь чуть-чуть. Это был Денфорд...

— Это невозможно!

— Нет, возможно. Мы говорим о любви, а любовь порой проявляется самым неожиданным образом. Это был Денфорд. Именно он писал анонимные письма. Его ненависть к О'Дауде не есть необычная, тихая ненависть секретаря к боссу-миллионеру. Он настолько переполнен ненавистью к вашему отчиму, что вьется и вертится подобно осе, зажатой между рамами. Он делает все, что в его силах, чтобы нагадить О'Дауде, особенно в его поисках машины. Он, должно быть, был тем, кто первый сообщил команде Гонваллы о пленках и ленте. Он бы сделал все, что может досадить О'Дауде. Он собрался уйти с вашей матерью и каким-то образом О'Дауда узнал об этом и с присущим ему черным юмором решил избавиться от вашей матери и оставить Денфорда при себе, догадываясь, что тот все же узнает правду, но будет совершенно бессилен что-либо сделать. Такие вещи О'Дауда любит. Именно поэтому он завел себе восковой музей. А Денфорд пытается изо всех сил достать его. Он так старается, что забывает об осторожности. И если он будет забывать о ней и дальше, то когда О'Дауде все это надоест, он попросит Кермода прокатить его на катере.

— Денфорд... Не могу в это поверить.

— А я могу. И я могу поверить и в кое-что еще. Если ваш отчим убил вашу мать, то ни вы, ни кто-то еще ничего не сможете поделать с этим. Отто мертв и не сможет сообщить под присягой о своем лжесвидетельствовании. Кермод жив, но он не станет давать показаний. Она была на озере, как все и говорили. И это не удастся опровергнуть. Это не только мое мнение. Мне кажется, что в Интерполе думают так же. Поэтому советую вам забыть об этом. У вас есть личные деньги?

— Да.

— Тогда последуйте примеру Зелии. Идите своей дорогой. С вашими настоящими чувствами вы не сможете продолжать жить под его крышей.

— Именно это я и сделала.

— Сделали?

— Да. Я бы давно это сделала, но тут случилась эта история с Зелией. Когда вы позвонили мне вчера, я собирала свои вещи, чтобы уйти. Это шале принадлежит мне. Я собиралась приехать сюда на несколько дней, чтобы все обдумать.

— Вы сказали О'Дауде, что вы уходите от него?

— Да, в письме, которое я оставила Денфорду... Денфорд. Не могу в это поверить.

— Я готов держать пари. В своем письме вы упомянули о причинах своего ухода?

— Нет. Но ему несложно будет прочесть между строк.

Но, черт возьми, меня это ни капли не беспокоит.

Она встала, разглаживая платье на бедрах.

— Жизнь — сложная штука, — сказал я. — В большинстве своем мне это нравится. Вся эта история со свертком, а затем ваша мать... какой клубок! Но иногда возврат к простым вещам оказывает терапевтическое действие. Первое, что я сделаю утром, — заберу сверток и уничтожу его.

Держа руки у печки, она впервые за весь вечер улыбнулась.

— Вы сделаете это?

— Если хотите, я поеду и возьму его сейчас.

— Нет, лучше утром. Я не хочу, чтобы наш ужин был испорчен.

Она направилась к двери на кухню, затем полуобернулась и с уже серьезным лицом сказала:

— Вы действительно думаете, что это безнадежно... ну, с моей мамой?

— О'Дауда — миллионер. Он умеет быть осторожным. Он умеет покупать и продавать, и не только людей, но и правду. Мой совет — забыть об этом. Если он сделал это, то это все записано наверху и в один прекрасный день расплата настанет. Но вы ничего не можете сделать.

Она кивнула и пошла на кухню.

Ужин был прекрасный. Мы ели рагу из баранины, приготовленное в бренди и поданное с рубленым шпинатом, а затем провели замечательный вечер.

Когда мы пошли наверх спать, она остановилась у двери своей спальни и спросила:

— Вы действительно заберете сверток и уничтожите его?

— Первым делом утром.

Она приблизилась ко мне и обняла меня за шею. Я должен был сделать что-нибудь со своими руками, поэтому я тоже обнял ее. Она поцеловала меня, и в моей голове мелодично зазвенели колокольчики. Она отняла голову и посмотрела мне в глаза.

— Это за что? — произнес я.

Она улыбнулась.

— Это извинение за то, что я неправильно думала о вас. Вы совсем не такой, каким вы хотите выглядеть в глазах окружающих.

Она поцеловала меня еще раз и я мягко отстранил ее.

— Вы понятия не имеете, какой я, когда у меня есть хороший стимул. А сейчас он очень хороший. — Я дотянулся до двери, открыл ее, поцеловал Джулию, поборол возникшее было в моей голове желание и нежно отпустил ее и направил в комнату. Закрыв за ней дверь, я сказал:

— Запритесь. Я иногда хожу во сне.

Я подождал, пока она повернет ключ, и направился в свою комнату, говоря себе, что хоть один раз я сделаю все правильно. Первое, я хотел разделаться со свертком, уничтожить его. Я слишком хорошо знал себя. Я мог бы пойти с ней, а наутро передумать о будущем свертка. В конце концов, он стоил дико много денег, а деньги — вещь реальная. Многие другие вещи блекнут и вянут со временем.

Прежде чем раздеться, я достал свои четыре тысячи долларов и спрятал их под линолеум. Если я сделаю все, как надо, и между нами все будет хорошо, я знал, что очень скоро я вернусь сюда. А если все повернется не так, как я рассчитываю, ну, деньги все равно будут здесь. В конце концов, каждому победителю причитаются призовые.

На следующее утро я был в отеле “Мон д'Арбуа” уже в восемь часов, чтобы успеть забрать сверток до того, как он уйдет со всей почтой. Но я опоздал. Почта уже ушла. Ну что ж, мне придется забрать его в Эвьене, куда я отправил его на свое имя до востребования. Я медленно ехал на “Фейсл Веге” и размышлял, почему я отбрасываю возможность легкого получения еще нескольких тысяч. Насколько я мог предвидеть, это не принесет мне ничего хорошего. Я не мог даже обнаружить ни малейшего признака духовной перемены во мне. Почему я делаю это? Очевидно, просто чтобы хорошо выглядеть в глазах Джулии. Когда-нибудь, подумал я, могут возникнуть обстоятельства, когда я смогу сделать что-либо, руководствуясь только своими принципами, безо всяких посторонних влияний. Интересно будет посмотреть, что я тогда буду чувствовать.

Я поставил машину за домом и поспешил на кухню в предвкушении кофе и яичницы с беконом. Из кофейника на плите исходил приятный запах, но никаких признаков завтрака или Джулии не было. Я поднялся в ее спальню. Кровать была убрана, но все ее вещи и чемодан исчезли. В моей комнате кровать также была убрана.

Озадаченный, я спустился в большую гостиную. На столике, где стояли бутылки, опираясь на одну из них, стоял конверт. Я надорвал его.

Записка была от Панды Бабукар.

“Милый,

Мы позаимствовали твою мисс Джулию на неопределенное время. Не беспокойся, мы хорошо позаботимся о ней. Передай ее папе, что он получит ее назад, как только ты отдашь нам сам знаешь что. Шикарная у тебя пижама.

Море поцелуев. Ням-ням!

Панда”.

Я пошел на кухню, налил себе кофе и сел за стол в раздумье.

Мне пришло в голову, что все это исходило от Денфорда, пытающегося выбраться из той каши, которую он сам заварил. Теперь он был готов сделать все, что угодно, чтобы помешать О'Дауде, и совершенно не думал о последствиях. Так как он не смог получить сверток от меня, он решил помочь Наджибу получить его. Все годится, лишь бы он не достался О'Дауде.

Я позвонил ему в Шато де ля Форклас.

Я сообщил ему, где нахожусь, и спросил:

— Вы знали, что мисс Джулия собирается поехать сюда?

— Да. Перед тем как уехать, она попросила меня пересылать всю почту, адресованную ей, туда.

— И вы рассказали Наджибу, где он может ее найти?

— Все, что я делаю — мое дело.

— Да, все, что я могу сказать, — что вам не следует путешествовать на катере с Тишем Кермодом. Вы страшно все запутали. Где О'Дауда?

— Он здесь и хочет вас видеть.

— Еще бы. Скажи ему, что я буду очень скоро. Он прочитал письмо Джулии?

— Какое письмо?

— То, в котором она сообщает, что разрывает с ним.

После некоторой паузы он сказал:

— Да.

— Жаль.

Я повесил трубку.

Так как О'Дауда знал, что Джулия порвала с ним, я подумал, что она вряд ли будет для Наджиба и компании сильным козырем в их игре против О'Дауды. О'Дауде очень нужен сверток и ему будет абсолютно наплевать на то, что случится с Джулией. А с ней может случиться масса вещей, потому что Наджиб играл по крупному от имени генерала.

Я поджарил себе яйцо и раздумывал еще какое-то время, но ни к чему не пришел. Я поднялся наверх и упаковал свои вещи,включая шикарную пижаму. Я понял, почему Панда и Наджиб не стали ждать, когда я вернусь из отеля. Разговор со мной их не интересовал. Они решили напрямую выйти на О'Дауду.

Одна вещь была для меня ясна. У меня был сверток и я не хотел, чтобы с Джулией что-нибудь случилось. Это означало, что я буду вынужден отдать сверток Наджибу. О'Дауде это не понравится, Аристиду тоже. Они оба постараются сделать все, что в их силах, чтобы остановить меня. Пока, решил я, будет лучше, если сверток полежит на почте в Эвьене, пока я не проясню ситуацию.

Я запер шале и отъехал на “Фейсл Веге”. Хорошо, что у меня не было с собой свертка. На подъезде к Клузу меня остановила пара полицейских на мотоциклах. Они были очень вежливы, проверили мои документы, а затем сантиметр за сантиметром обыскали всю машину. Разочарованные результатом, они спросили, куда я еду. Я не был в этом уверен, но чтобы порадовать их, сказал, что в Шато де ля Форклас. По-гальски галантно помахав рукой, они пожелали мне доброго пути и километров пятнадцать сидели у меня на хвосте. Но их, должно быть, срочно вызвали куда-то по рации, потому что, когда я подъезжал к Тонону, расположившемуся на берегу озера, появились другие полицейские мотоциклисты, притормозили меня немного, взяли в вилку и отконвоировали меня в город на Кве де Рив, где мы все остановились. Аристид поджидал меня в потрепанном голубом седане.

Он вышел, отпустил полицейских, вернулся ко мне и пригласил меня выпить в кафе через дорогу. Он заказал себе пернод, а мне пиво, и тепло улыбнулся. Василек в его петлице уже подзавял и бритвенный порез был в этот раз уже в другом месте.

— Отлично ты сработал на поле для гольфа, — сказал он.

Я мысленно согласился с ним.

— У тебя по всей Франции есть девушки, которые готовы тебе помочь?

— Их очень много, но адреса я не продаю. У меня сегодня не торговое настроение.

— Жаль. Последнюю ночь ты провел с этой мисс Джулией Юнге-Браун?

— Да. Она — первоклассный повар и мы ели баранье рагу, приготовленное в бренди. Я не знаю, как она его готовила, но это заняло часа два.

Он кивнул.

— Можно было сделать и в вине. Но обязательно с чесноком. Совсем чуть-чуть.

— Он там был.

— И где она сейчас?

— Не знаю. Я пошел прогуляться перед завтраком, а когда вернулся, ее уже не было. Одна наша знакомая оставила эту записку.

Я передал ему записку Панды. Он спокойно прочитал ее и положил к себе в карман.

— А что там такое особенное в пижаме?

— Рисунок представляет собой собрание всех национальных флагов.

— Конечно, это Джулия забрала сверток. Мне бы следовало подумать об “Оберж дю Пер Бис”. А теперь ты уже положил его в надежное место?

— Да.

— Отлично. Мне бы не хотелось думать, что кто-либо еще может завладеть им. Это было бы очень неудачно для тебя.

— Естественно, пока я не обменяю его на Джулию.

Он покачал головой.

— Ты слишком по-рыцарски смотришь на все это дело.

— Если я этого не сделаю, она может закончить свою жизнь в каком-нибудь озере. Генерал Гонвалла — хотя он, возможно, и любит девушек — не больно уж мягкосердечен. Ему хочется, чтобы его кресло хранило его тепло, поэтому ему все равно, кого он выбросит на холод.

— Власть, политика — это моя погибель. Приятно заниматься простыми вещами типа убийств, краж и поддельных денег. К сожалению, не всегда есть возможность выбора. Я получил строгое указание достать этот сверток. Удовлетворяя твою просьбу, моя организация согласна заплатить за него. — Он вздохнул. — До настоящего момента я считал, что это будет простая маленькая сделка между нами двумя. Ты бы конечно, не получил тех денег, которые тебе мог бы заплатить Гонвалла или О'Дауда, но так как ты находишься во вменяемом состоянии, я уверен, что ты бы отказался ради друга от дополнительных денег. Но теперь это похищение все очень усложняет, и у тебя впереди большие трудности.

— Ты так думаешь?

— Я знаю, и ты тоже. Я должен получить сверток и передать его моим хозяевам. Они настаивают, и настаивают безжалостно. Безжалостным может быть Гонвалла, и О'Дауда тоже, но их безжалостность — личного порядка. Она не идет ни в какое сравнение с безжалостностью такой аморфной организации, как правительство или группа правительств, использующие абсолютно законную международную организацию. Никто не понесет личной ответственности за смерть девушки — мы, конечно, попытаемся найти и освободить ее — потому что это будет бюрократически необходимо. Очень печально, да? — Он осушил свой бокал и заказал еще.

— Ты хочешь, чтобы я отдал вам сверток и будь что будет с Джулией?

— Именно об этом я и говорю.

— Ты же знаешь, черт возьми, что я этого никогда не сделаю!

— Я знаю, что ты попробуешь найти выход.

— Какой выход?

— Это ты сам решишь. Я не возражаю против любых твоих действий, если ты гарантируешь мне получение свертка. Если я не получу его, ты, конечно, знаешь, что тебя ждет?

— Давай, давай. Продолжай пугать меня.

— Этим, конечно, буду заниматься не я. К счастью, подобные вещи находятся в ведении другого отдела, поэтому я не буду испытывать чувство вины. Но тебя уберут — из чисто бюрократического чувства досады, конечно. Я не думаю, что они сделают это в садистской манере или станут растягивать мероприятие. Все будет выполнено быстро и будет выглядеть как обычный несчастный случай. Ты ведь не настолько наивен, чтобы посчитать это пустой болтовней.

Я не был наивен. Он откровенно давил на меня, но за этим давлением стоял факт — незамысловатый и пугающий факт. Они сделают именно то, что он сейчас обещал. Чисто бюрократическая необходимость. Меня уберут. Ситуация была предельно проста. Сверток у меня. Если я отдам его О'Дауде (что мне казалось невероятным), то будет то же самое, плюс Джулия. А если я отдам его Аристиду — что я мог легко сделать, проехав несколько километров по берегу озера — то уберут Джулию, потому что Гонвалла вынужден будет заставить кого-нибудь заплатить за свои будущие неприятности. Мне оставалось только одно — найти какой-либо способ освободить Джулию, а затем передать сверток Аристиду. Вот и все. Очень просто. Я заказал себе виски. В данных обстоятельствах пиво казалось слишком безвкусным.

Аристид молча наблюдал за мной. Я очень быстро проглотил виски и встал.

— Я должен подумать.

— Естественно. У тебя есть мой телефон. Надумаешь, позвони.

— А что, — спросил я, — вы делаете в плане второго аспекта дела О'Дауды?

Он пожал плечами.

— Это просто убийство. Я получил указание оставить его в покое, пока не будет улажено это гораздо более важное дело. Я полагаю, ты едешь в шато?

— Да.

— Тогда, пожалуйста, не говори О'Дауде о нашем интересе в этом деле. Это строго между нами.

— Конечно, я не стану делать ничего, что могло бы поставить тебя в затруднительное положение.

Он ухмыльнулся.

— Абсолютно правильное отношение.

Было бы великолепно расквасить ему нос перед уходом. Но это бы делу не помогло. Он не имел к этому никакого отношения. Он был в этом деле круглым нулем. Он выполнял предписания и получал за это жалованье, а когда вечером он приходил домой, все стекало с него, и он оставался совершенно сухим. Протрешь нож влажной тряпочкой и никто не скажет, для чего он был использован. Когда все идет по строго официальной форме, завизированной нужным отделом и аккуратно занесенной в нужный архив, волноваться не о чем.

Я доехал по берегу озера до Эвьена и оттуда позвонил в шато Денфорду. Я спросил, там ли О'Дауда. Его там не было. Он уехал в Женеву и будет вечером. Я сказал Денфорду, что мне нужно встретиться с ним и что я скоро буду.

Уж с кем мне не хотелось встречаться в тот момент, так это с О'Даудой.

Я поставил машину на гравиевой площадке перед шато, вошел и по мраморному полу направился к кабинету Денфорда. Он сидел во вращающемся кресле и курил, уставившись на зеленый шкаф для документов. Судя по усыпанному пеплом жилету, он уже давно пребывал в этом положении. Когда я вошел, он поднял голову, посмотрел на меня и вернулся к шкафу.

Я сел и закурил. На стене за его столом висела фотография, на которой О'Дауда, стоящий на берегу какого-то озера, держал приличную щуку, которая, должно быть, весила все десять килограммов.

— Разговор у нас будет сугубо личный, — сказал я. — Мы не будем касаться той каши, в которую по вашей милости превратилось все это дело. Мы ограничимся только вашими прямыми ответами на некоторые мои вопросы. Хорошо?

Он кивнул, а затем протянул руку и из бокового ящика своего стола достал бокал. Сделав хороший глоток, он сощурил глаза и убрал бокал обратно в ящик.

— И как долго вы этим занимаетесь?

— С обеда.

— Тогда прервитесь на время нашего разговора. Прежде всего, вы имели какую-либо связь с Наджибом Алакве сегодня?

— Нет.

— Вы знаете, что он захватил Джулию и не собирается возвращать ее, пока я не передам ему сверток из машины?

— Нет. — Его это, похоже, не очень интересовало. Да, виски притупляет чувства даже у лучших из нас.

— Когда раньше вам нужно было связаться с Наджибом, как вы это делали?

— Это мое дело.

— Теперь это мое дело, — сказал я. — Я хочу это знать и у меня сейчас такое настроение, что я спокойно могу ударить человека, который старше меня. Поэтому говорите.

Он подумал какое-то время, затем повернулся, порылся в другом ящике и передал мне визитку. Я взглянул на нее и подумал, сколько различных визиток у Наджиба. Почти все было как и прежде: мистер Наджиб Алакве, эсквайр, импорт, экспорт и особые услуги, но адрес на сей раз был женевский. Я перевернул визитку. Никогда не знаешь, какую жемчужину братья Алакве подарят в очередной раз. Девиз гласил: “Для хорошего слушателя достаточно и полуслова”. Ну, я надеялся перекинуться с Наджибом более чем полусловом, и в самое ближайшее время.

Не глядя на меня, он сказал:

— Все, что вы должны были сделать, — отдать сверток мне или уничтожить его.

— Я собирался уничтожить его, но вы все испортили.

Теперь все несколько усложнилось.

Он покачал головой.

— Вы бы сохранили его. Сделали бы на нем деньги. Я это знаю.

— Я сам думал об этом, но все получилось по-другому. — Я встал. — Хотите совет?

— Нет. — Он был совершенно апатичен, никакой прежней резкости.

— Пакуйте вещи и убирайтесь отсюда, и чем дальше от О'Дауды, тем лучше. Вы уже как-то собирались сделать это вместе с ней, но он помешал вам. Вам следовало бы уже давно уйти от него.

Он резко поднял голову и заморгал.

— Как вы это узнали?

— Это была догадка... до настоящего момента.

— Он убил ее.

— Я склонен согласиться. Но вы ничего не можете сделать. После всего, что вы сделали, когда он узнает все до конца, вам придется думать о собственной шкуре.

— Я думаю, что смогу убить его, — сказал он.

— Если бы я мог считать это твердым обещанием, — сказал я. — Но когда закончатся виски, единственной вашей заботой будет борьба с похмельем.

— Тиш Кермод сделал это. Он — отвратительный ублюдок... хуже, чем О'Дауда. Иногда они напиваются вместе, эти двое. Закрываются в этом чертовском восковом музее со всеми теми людьми, которых О'Дауда ненавидел. Можно слышать, как они там смеются и танцуют. Долгие годы я скрывал это от девочек... но они все же узнали... Вот почему они ушли от него.

Я направился к двери. И вдруг мне в голову пришла одна мысль, и я спросил:

— У вас есть пистолет?

— Пистолет?

Почему пьяные так любят эхо?

— Да, пистолет. Может так случиться, что он мне понадобится, вам же, я уверен, он ни к чему.

Мне кажется, он подумал, что я, возможно, собираюсь использовать его против О'Дауды, потому что он решил сотрудничать и достал из ящика и протянул мне пистолет. Я не люблю пистолеты. Они полны таинственных враждебных сил. Я посмотрел на него и спросил:

— Что это, черт побери, такое?

— Это все, что у меня есть, — сказал он, передавая мне коробку с патронами.

Это был пневматический пистолет калибра 5,59 мм, способный обеспечить скорострельность до сорока выстрелов в минуту и скорость пули на выходе около ста двадцати метров в секунду. Он мог доставить неприятности и был похож на настоящий. Я уже стрелял из такого в тире Миггза. Я надеялся, что его будет достаточно, чтобы произвести впечатление на Наджиба и заставить его передать мне Джулию.

Я вернулся к машине и быстро отъехал, поднимая фонтаны гравия. Мне хотелось побыстрее уехать, пока не вернулся О'Дауда.

Пока я добирался до Женевы, уже стемнело. Нужный мне дом находился в тупиковом ответвлении от Рю де Волланд, неподалеку от Гар де О-Вив. Квартира была на последнем этаже. Входная дверь была голубой с диагональными желтыми полосами, и когда я нажал на кнопку звонка, внутри раздались звуки какой-то незамысловатой и знакомой мелодии.

Пока я ждал, то мучительно пытался вспомнить, что же это была за вещь. Дверь открылась, на пороге появился Наджиб. Он уже возвратился к своему прежнему стилю одежды: рыжевато-коричневые туфли, кремовый льняной костюм, красная рубашка и желтый галстук, усыпанный гирляндами разноцветных роз. Я был несколько шокирован, но продолжал крепко держать нацеленный на него пистолет.

— Я хотел бы войти, — сказал я.

Коричневое лицо расплылось в улыбке, картошка-нос сморщился, а белые зубы ослепительно засверкали.

— Конечно, мистер Карвер. Чертовски рад видеть вас снова. Добро пожаловать в не слишком скромную обитель.

— Иди впереди и оставь мюзик-холльный жаргон.

Он пошел впереди меня по устланному мягким ковром коридору в большую гостиную. Она была действительно не слишком скромной. Мебель была вся обтянута черным вельветом, ковер был жемчужно-серым с большими красными завитками. Занавески были зелеными, а стены обклеены обоями, имитирующими гранитную кладку. У одной из стен стоял длинный буфет с массой бутылок и сопутствующих вещей. Еще в комнате находился длинный стол, заваленный журналами, на обложках которых была в более чем достаточной мере представлена женская плоть. Воздух в помещении был пропитан запахом турецкого табака.

Наджиб повернулся, обвел комнату рукой и сказал:

— Вам нравится? Нет? Вкусы разные. Некоторые говорят, похоже на комнату шлюхи. Лично я находил многие такие комнаты очень уютными и веселыми. Какое саше любимое питье, сэр?

— Мое любимое питье, — сказал я, — большая порция виски с содовой, которую я приготовлю себе сам на случай, если у вас тут есть яд. Лично я надеюсь, что это не будет тем напитком, который мне придется растягивать, потому что я хочу закончить свое дело очень быстро. Так же, пожалуйста, оставь эту речь “англизированного туземца”. Ты, вероятно, доктор литературы и, без сомнения, можешь начать с Чосера и, пока я с трудом буду отвечать Шекспиром, красиво добить меня Т.С.Элиотом. Поэтому давай поговорим в цивилизованной манере, Наджиб, а?

Он широко улыбнулся мне и сказал:

— На самом деле, я — бакалавр наук, но я не забывал и об искусстве. Так же, давайте разберемся с именами. Я разочарован, что у вас такая плохая память на лица. Я — мистер Джимбо Алакве, эсквайр.

Я был так изумлен, что он пошел и приготовил для меня виски с содовой, пока я переваривал эту новость. Когда я пришел в себя и взял бокал, спросил:

— Что, черт возьми, ты тут делаешь?

— Проживаю временно. У Наджиба масса дел. К тому же, помните, что теперь я работаю на О'Дауду, поэтому должен быть в центре событий.

— Ты хочешь сказать, что он действительно нанял тебя?

— А почему бы и нет? Он не доверяет мне, но любит знать, где я. К тому же, когда он получает от меня ложную информацию о положении дел в моей стране, он, вероятно, догадывается, что она ложная, и может сделать из этого кое-какие выводы. Ложная информация может быть такой же многоговорящей, как и достоверная информация. Мистер О'Дауда готов платить и за ту, и за другую. Нет нужды говорить, что я предан, по-настоящему предан, своей стране. Я непомерно горжусь этим. Мне кажется, что одной из вещей, помешавшей вам достичь успеха, было то, что вы преданы только себе. Это может только привести к ограниченным доходам. И что вы просите за сверток? — Он поднял руку и быстро продолжил. — Естественно, девушка будет возвращена, но я думаю, что вы захотите что-нибудь и для себя лично. Но, конечно, не так много, как это могло бы быть, не будь у нас девушки.

— Никаких денег. И никакого свертка. Мне нужна девушка.

— Я думаю, — сказал Джимбо, — что нам лучше обсудить ситуацию немного более полно.

— Давай обсудим, — сказал я и сел в мягкое кресло.

Джимбо потянулся к сигаретнице. Когда он открыл крышку, заиграла какая-то мелодия. Он усмехнулся.

— “При свете луны”. А бачок в туалете играет “На Авиньонском мосту”. Это квартира Панды. Вам она нравится?

— Отличная девушка. К тому же, прекрасная пловчиха. Кстати, мне хотелось бы знать, как они узнали, что я нахожусь в шале Анзермо.

— Это очень просто. Они потеряли вас, поэтому позвонили в шале. Вы подошли к телефону. Помните, вы ответили звонившей женщине, что Макс в Каннах. Так они и узнали, что вы там. После этого они стали наблюдать за вами с безопасного расстояния. — Он улыбнулся. — Человек, который быстро путешествует и мечтает о деньгах, должен время от времени оглядываться назад.

— Тебе следует напечатать это на обороте одной их твоих визиток, — сказал я.

— Возможно.

Я встал.

— Хорошо, давай осмотримся. Ты пойдешь впереди и не будешь делать никаких резких движений.

Он провел меня по квартире. Она вся была обставлена во вкусе Панды и было несложно догадаться, что она использовала ее для своих профессиональных развлечений. Вероятно, квартира была снабжена подслушивающими и подсматривающими устройствами. Единственное, чего в ней не было, так это Джулии.

Я отвел Джимбо обратно в гостиную. Он сел, достал очередную музыкальную сигарету и махнул рукой в сторону бутылок, предлагая мне выпить.

С бутылкой в руке я сказал:

— Хорошо, ее здесь нет. Где она?

Он потер свой подбородок из черного дерева кончиками пальцев и сказал:

— Если бы я знал, я бы вам не сказал, но печальный факт в том, что я не знаю.

— Почему печальный?

— Потому что он показывает, что Наджиб, в высшей степени не по-братски, мне не доверяет. У меня также нет возможности установить с ним связь. Он сам звонит мне, когда я ему нужен. Поэтому, пожалуйста, не трудитесь прибегать к мерам физического воздействия, чтобы заставить меня говорить. Мне нечего сказать. Это самое честное заявление из всех, сделанных мною за последние недели.

Я внутренне усомнился, а затем решил поделиться с ним своим сомнением. Он понял это и одобрительно кивнул.

— Однако я должен сказать, мистер Карвер, что я уполномочен обсудить детали удовлетворительного для обеих сторон обмена. О какой цене вы думали?

— Ни о какой. Я не намерен заключать никаких сделок.

— Это не по-рыцарски. Она — очень красивая девушка и — сорока на хвосте принесла — питает к вам нежные чувства. Подумайте, за сверток, который не представляет для вас по сути никакой важности, вы можете получить, скажем, тысячу гиней и ее освобождение. Она будет в восторге и, несомненно, отблагодарит вас тем, о чем постоянно думают мужчины. Я, конечно, полагаю, что сверток все еще у вас и хранится в надежном месте.

— Ты правильно полагаешь. Но вы не получите сверток.

— Никто его не получит.

Он покачал головой.

— Ни мы, ни О'Дауда, ни Интерпол? — На его лице появилась широкая, полная недоверия улыбка. — Вы, как говорят, поддеты на рога дилеммы. Очень необычной, нужно сказать, так как это животное имеет три рога. Мне вас жаль. Не хотел бы я оказаться в таком переплете. Я говорю, она — очень красивая женщина. Мне кажется, у вас таких называют кельтским типом... нет, нет, скорее цыганским.

Он был, конечно, прав. Не только по поводу ее типа, но и по поводу дилеммы. В тот момент я не знал, на какой путь свернуть, что делать и куда идти. На какое-то мгновение я опять подумал о применении физической силы в надежде, что он, возможно, знает больше того, в чем он признался, но это было только на мгновение. Я мог бы поработать над ним, но я не думал, что прежде, чем отключиться, он заговорит. Джимбо был человеком твердым, непомерно гордящимся своей преданностью.

Я допил виски и направился к двери.

— Сиди на месте, — сказал я.

Он кивнул.

Я вышел из квартиры. Когда я закрывал дверь, ко мне, по крайней мере, пришел ответ на один вопрос. Я понял, что дверной звонок играл мелодию “Хэппи Бездей”.

Несколько минут спустя, когда я садился в “Фейсл Вегу”, припаркованную в тупике рядом с домом, Тиш Кермод ударил меня по затылку, а О'Дауда подхватил меня, как мешок с картошкой, прежде чем я успел удариться о мостовую. Я отключился безо всяких протестов.

Глава восьмая

“Ни один человек, каким бы великим

и могущественным он не был,

никогда не обладал той свободой,

которой обладают рыбы”

Джон Раскин

Это был “Роллс Ройс”. Кермод был за рулем, а я сидел сзади, рядом с О'Даудой. Я попытался нащупать в кармане пистолет, который я одолжил у Денфорда. Его не было. Когда О'Дауда заметил, что я выплыл на поверхность, он молча передал мне флягу. Я сделал несколько глотков, содрогнулся и сощурил глаза на дорогу, извивавшуюся в свете фар. Мы круто поднимались через сосновый лес. Вероятно, подумал я, это была дорога к шато.

Кермод, в сдвинутой на бок шоферской кепке, что-то тихо насвистывал, полный счастья от мысли о предстоящем веселье. На О'Дауде был костюм из мохнатого харрисского твида. На его правом виске виднелся большой синяк.

Довольно долго мы ехали молча. Затем, смотря прямо перед собой, О'Дауда сказал:

— Ты — ублюдок.

Это было не слишком хорошим началом разговора, поэтому я ничего не сказал в ответ.

— Ты — ублюдок, — повторил он. — И Денфорд тоже, но он — пьяный ублюдок. Если тебя это интересует, я выгнал его.

— После того, как вывернул ему руку и он сказал, где я?

— Обе руки, — сказал Кермод через плечо.

Они оба весело рассмеялись.

Думая о ближайших нескольких часах, я не получал ни малейшего удовольствия. О'Дауде нужен был сверток и он не пойдет, я был уверен, ни на какую сделку, даже если бы я мог что-либо предложить.

— Терпеть не могу терять время, — сказал он. — Кто-то всегда должен платить за это, парень.

Я зевнул, закрыл глаза и откинулся на обтянутое натуральной свиной кожей сиденье.

— Почему ты думаешь, что сможешь спать? — спросил О'Дауда.

— Попробуйте помешать мне. — Я опустился ниже и издал сонное ворчание.

— С ним должно быть весело, сэр, — сказал Кермод.

— Да. Стоит ожиданий, — сказал О'Дауда.

Краем полузакрытого глаза я видел, что он достал сигару и закурил. Несмотря на сильную пульсирующую боль в голове, я заснул.

Проснулся я, когда мы повернули на подъезд к шато.

— Чувствуешь себя лучше? — спросил О'Дауда.

— Спасибо.

— Отлично. Я хочу, чтобы ты был в боевой форме. И в этот раз я не держу никакого пари.

Мы проехали километра два, но шато не показалось. Мы свернули на боковой проезд и поднимались примерно еще километр, затем остановились. Кермод потушил фары. Снаружи я увидел большое водное пространство, серо-голубое в лунном свете. Похоже, это было озеро, и в голове возникли неприятные воспоминания.

На берегу озера находился небольшой коттедж, к которому прилегал эллинг. Они отвели меня к дому, мы вошли и оказались в большой комнате.

— Мое рабочее помещение, — сказал Кермод.

У одной из стен располагался длинный верстак, в дальнем углу находилась открытая печь, а в центре, на небольшом постаменте стояла неодетая безголовая восковая фигура в человеческий рост.

— Когда она будет закончена, — сказал О'Дауда, — это будешь ты. Мы воспользуемся твоим настоящим костюмом, поэтому давай, снимай его. — Он посмотрел на Кермода. — Включи обогрев, Кермод, чтобы он не замерз.

Кермод прошел по комнате и включил три или четыре электрообогревателя. О'Дауда зажег очередную сигару, подошел к шкафчику и налил себе бренди.

— Это для тебя, — сказал он, — когда ты снимешь костюм.

Я снял свой костюм. Что еще я мог сделать? Если бы я отказался, они бы с удовольствием сделали это за меня.

Неся мне бренди, О'Дауда обратился к Кермоду:

— Нам нужны его туфли?

Кермод покачал головой.

— Слишком потрепанные.

О'Дауда протянул мне бренди.

— Не слишком растягивай, — сказал он. — Нам нужно завязать тебе руки за спиной.

— Вы уже нашли мне место в галерее негодяев? — спросил я.

— Еще нет, — сказал О'Дауда.

— Сделайте мне одолжение, поставьте меня подальше от полицейского. У меня аллергия на них.

— Еще бы. Я полагаю, Интерпол говорил тебе, что ты должен передать сверток им, или что-нибудь еще?

— Что-то в этом роде.

— Власть, правительства, — сказал О'Дауда. — Я должен знать, ведь мне, фактически, принадлежит парочка. Я также плачу двум ребятам из Интерпола. Кстати, с этого дня ты исключен из списка людей, которым я плачу. Более того, я не собираюсь платить тебе ни копейки из того, что я должен тебе за твою работу, пока ты не отдашь мне сверток.

— Почему? Вы наняли меня, чтобы я нашел вам машину. Я сделал это.

— Ты сделал гораздо больше этого. Ты украл мою собственность.

Пока мы говорили, Кермод копался в большом буфете. Насколько я мог понять, он перебирал коллекцию спиннингов и нахлыстовых удилищ.

— Вы получали что-нибудь от Наджиба в последнее время? — спросил я.

Он кивнул, посмотрел на меня, сощурив свои маленькие глазки, сквозь пелену сигарного дыма и сказал:

— Был телефонный звонок. Чтобы не ходить вокруг да около, парень, я скажу тебе, что хорошо знаю весь расклад. Наджиб хочет получить сверток в обмен на Джулию. Интерпол хочет получить его от тебя... или кого-нибудь еще. А я знаю, что его получу я. Все очень хитро. Для тебя. Я сочувствую тебе, но не более. Ах, есть еще один момент. Этот бред о моей покойной жене. Это полнейшая чушь. Джулии все приснилось, а этот сумасшедший идиот Денфорд ухватился за это. Заметь, я узнал, что у него роман с моей женой перед этим несчастным случаем, но меня это не волновало. Я и так собирался разводиться с ней. Я уже дал указания своим адвокатам приготовить заявление. Но одно из маленьких житейских происшествий сохранило мне деньги, предназначавшиеся на оплату их трудов. Свяжи ему руки, Кермод.

Кермод подошел, вежливо подождал, пока я допью бренди, а затем крепко связал руки у меня за спиной тонкой бечевкой.

Полагая, что это может заинтересовать меня, он сказал:

— Это плетеная спиннинговая леска “Королин Дэкрон”.

— Черт, здорово режет, — сказал я.

— Так и должно быть.

Я посмотрел на О'Дауду, который наливал себе очередную порцию бренди.

— Если я отдам сверток вам... вы знаете, что случится с Джулией?

— Так же хорошо, как то, что после ночи наступает день. Генерал Гонвалла может быть очень зловредным человеком.

— И вас, черт возьми, это не волнует?

— Она — не моя родная дочь, к тому же, она уже формально разорвала всяческие отношения со мной. Я за нее не отвечаю. Она — красивая девушка, и это будет очень печально. Я бы не удивился, если бы вы испытывали к ней особые чувства. Все это ставит вас в неудобное положение, но меня это не интересует. Однако, когда ты отдашь посылку мне, я заставлю Гонваллу разумно смотреть на вещи, хотя не могу ничего гарантировать.

— Если я сделаю это, Интерпол сотрет меня в порошок.

— Да, думаю, они сделают это. Именно поэтому я уверен, что мне придется применить какой-нибудь метод, чтобы заставить тебя сказать, где сверток. Я не думаю, что ты будешь очень разговорчив.

Кермод посмотрел на О'Дауду.

— Что вы думаете, сэр? Пусть будет немного полегче, а?

О'Дауда кивнул.

— Пожалуй. Правда, тогда это будет не столь забавно, как борьба с большим морским лососем в темноте, но мы не должны рассчитывать на слишком большую рыбину. Какой спиннинг ты думаешь взять?

— Может, лососевый?

— Попробуем “А.Х.Е.Вуд”. — Он повернулся ко мне. — Конечно, ты можешь избавить себя от всего этого, если скажешь мне, где сверток.

— Я уничтожил его.

Он ухмыльнулся.

— Только не ты, парень. Если бы ты даже представил мне аффидевит, подписанный святым Петром, я бы все равно не поверил.

— А как насчет святого Патрика?

— Не поверил бы еще больше. Думаешь, я не знаю ирландцев? Нет, ты спрятал его в надежном месте, и я получу его. Я полагаю, что все же лучше узнать это силой. Из тебя стоит выбить твое нахальство. Я бы не сказал, что твое отношение к человеку моего положения достаточно уважительное. К тому же, во мне есть сильно развитая садистская черточка, которая говорит: давай, позабавься. Господи, как здесь жарко.

Он снял свой твидовый пиджак. У буфета Кермод прилаживал катушку к лососевому спиннингу. Я уже ясно представлял себе, что они собираются делать, но не мог в это поверить. Я попытался вспомнить, что я могу сделать, чтобы освободиться от натяжения лесы, и в моем мозгу возникла прочитанная где-то информация, что хорошее удилище и леска остановили прекрасного пловца, после того как он проплыл метров двадцать пять. Я перестал думать об этом. О'Дауда был прав. В помещении было жарко. Озерная вода даст неприятный температурный контраст.

Затем я подумал о свертке. Что, черт возьми, мне делать? Вся эта история поставила меня в крайне затруднительное положение. Отдать его О'Дауде и потерять Джулию? Отдать его Наджибу и спасти Джулию, но самому оказаться в пиковом положении? Отдать его Интерполу и спасти себя, но потерять Джулию и затем оказаться в ситуации, когда Наджиб и О'Дауда будут охотиться за мной по чисто политической и экономической злобе? Если бы у меня было время, я мог бы, конечно, обратиться в службу доверия и получить совет: “В данных обстоятельствах, я думаю, вы смело можете довериться своей совести...” Беда была в том, что в данный момент не было видно никаких признаков моей совести. Такова была моя совесть — когда она тебе действительно нужна, ее нет на месте.

Я сидел и потел. О'Дауда задремал. Кермод занимался какими-то слесарными работами на верстаке в дальнем конце комнаты. Время от времени он подходил к окну и смотрел, как там на озере со светом.

Через пару часов он подошел ко мне и застегнул на моей шее какое-то подобие кожаного собачьего ошейника. Прямо под моим подбородком в него было вделано стальное кольцо, к которому был привязан трехметровый поводок.

— Это стальная нить, — сказал он, — поэтому тебе не удастся ее перекусить. Известно, что некоторые крупные щуки перекусывали, но для этого нужно иметь особые зубы. — Он посмотрел на О'Дауду и, хотите верьте, хотите нет, на его сморщенном, обезьяньем лице появилось выражение нежности. — Жаль будить его. Хозяину нужно поспать. Здорово измучил себя. Все время в действии. Не обращайте внимания на тот садистский разговор. У него сердце ягненка, да. Если бы вы сейчас все рассказали, он бы остановился на этом и, вероятно, заплатил бы вам все, что причитается. Что вы скажете?

— Он выглядит слишком толстым. Движение ему не повредит, а еще лучше посадить его на весла.

Кермод подошел к О'Дауде и разбудил его, мягко тряся за плечо, а затем помог ему одеть пиджак.

И это было началом развлечения. Они провели меня через боковую дверь в эллинг. Кермод нес все снаряжение.

Мы сели в ялик, Кермод взялся за весла и лодка отчалила. Утро было прекрасным. Солнце еще не взошло, но на востоке, на фоне жемчужно-серого неба, уже появилась розовая полоса. Небо было совершенно безоблачным, и несколько поздних звезд все еще мерцали на нем, протестуя против наступления дня. Несколько уток поднялись из прибрежных зарослей недалеко от эллинга.

— Нырки и несколько чирков, — сказал О'Дауда. — Мы пытались развести здесь гоголей, но они не оставались. — Он говорил, наклонившись вперед и привязывая конец спиннинговой лески к колечку на свободном конце стального поводка.

— Смотрите, чтобы узлы были крепкими, — сказал я.

— Не беспокойся, парень, — тепло сказал он. — Удилища у меня ломались, и леска рвалась, но я еще не упустил ни одной рыбы из-за плохо завязанного узла. Когда ты почувствуешь, что тебе достаточно, крикни. Но не слишком затягивай, а то слабость может помешать тебе сделать это.

Я резко выбросил вверх правое колено, пытаясь ударить его в лицо, прежде чем он завяжет узел, но он прекрасно среагировал. Его большая рука успела схватить мою ногу. Кермод сзади обхватил меня, О'Дауда сел на мои ноги и закончил с узлом.

После этого они не стали больше испытывать судьбу, сняли с меня туфли, подняли меня и выбросили за борт.

Я ушел под воду, и мне показалось, что я потеряю сознание от внезапно охватившего меня холода. Я был еще под водой, когда почувствовал, как натянулся мой ошейник. Когда я всплыл, лодка была уже метрах в двадцати от меня. О'Дауда стоял на корме и двумя руками держал спиннинг, ни на секунду не давая леске ослабнуть. Кермод сидел на веслах, но не греб, а лишь выравнивал лодку.

Я заработал ногами и почувствовал, как моя рубашка и трусы вздулись пузырем от находившегося под ними воздуха. Холод начал заползать в меня. О'Дауда усилил натяжение лески, моя голова подалась вперед и оказалась под водой. Я был вынужден сделать пару сильных толчков ногами и проплыть немного в направлении лодки, чтобы можно было поднять лицо над водой. Я услышал треск катушки, убирающей слабину, и почувствовал, как натяжение снова усиливается. И опять мое лицо оказалось под водой. На этот раз я развернулся в воде и мощно оттолкнулся ногами в направлении от лодки, полагая, что натяжение лески будет, по крайней мере, оттягивать мою голову назад и лицо будет находиться над водой. Но в результате этого хода я чуть было не задушил себя. Я проплыл против натяжения лески, сколько мог, но затем оно остановило меня, перевернуло и погрузило в воду сантиметров на пятьдесят. Если бы я был лососем, я бы вылетел из воды в мощном серебристом прыжке, надеясь поймать О'Дауду в момент неполной готовности и разорвать леску или сломать кончик удилища. Я всплыл, как мешок с мокрым конским волосом, жадно хватая ртом воздух, и услышал, как О'Дауда прокричал мне: “Давай, парень, немного больше жизни. Полукилограммовый линь работал бы лучше”.

Я попробовал снова. Не для того чтобы порадовать его, а надеясь подобраться к берегу, который был всего лишь метрах в сорока пяти. Я поплыл в сторону лодки, но забирая немного в сторону берега, рассчитывая выплыть на более мелкое место. Если бы мне удалось встать на ноги, мне, возможно, и хватило бы силы моих плечевых и шейных мышц, чтобы продержаться на месте, пока я не сделаю пару оборотов, накручивая на себя леску, и не ухвачу ее своими свободными пальцами.

— Осторожнее, сэр, — закричал Кермод. — Он направляется к водорослям. Вот хитрый парень.

Лодка изменила положение, и мое лицо вновь ушло под воду, когда О'Дауда натянул леску. Я сопротивлялся — выбросил ноги вперед, чтобы голова была над водой, и откинул туловище назад, перекладывая все усилие на шею. О'Дауда держал меня в таком положении несколько секунд. Я видел, как здорово согнулось удилище, но не мог пересилить натяжение и сломать бамбук. Мое лицо в очередной раз оказалось в воде, и мне пришлось быстро поплыть к лодке, ослабляя натяг лески и обретая тем самым возможность сделать вдох. Я еще не успел как следует отдышаться, а лодка уже двинулась вперед и натяжение стало опять увеличиваться. Минут пять О'Дауда играл со мной, давая мне возможность чуть-чуть передохнуть, чтобы я мог двигаться дальше, но я становился все слабее и отчаяннее, понимая, что я медленно тону. О'Дауда мог бы быстро закончить со всем этим, но он не спешил. Время от времени, когда я поднимал голову, я видел их и слышал их смех. Я сделал последний бросок в сторону берега, но был очень скоро остановлен. Затем леска ослабла, и мне позволили нормально дышать.

— Ну, где он? — закричал О'Дауда.

Я был у него в руках. Вопросов не было. Еще пять минут, и мое будущее перестанет меня волновать. Но в тот момент я был еще в сознании, и оно меня волновало. Честно говоря, я не хотел умирать, и у меня совсем не было настроения приносить себя в жертву в чью-либо пользу.

Я хотел остаться живым. Это очень сильный инстинкт и с ним не поспоришь.

Я открыл рот, чтобы крикнуть, но Кермод сделал пару гребков, а О'Дауда натянул леску и моя голова опять ушла под воду. На секунду-другую я потерял способность мыслить и просто погрузился в темноту, тупо говоря себе, что этого вполне достаточно, чтобы у человека на всю жизнь пропал интерес к рыбалке.

Они, должно быть, заметили, что я готов говорить, потому что леска ослабла. Я медленно всплыл на поверхность, лег на спину и стал смотреть на утреннее небо, полное золотых и серебряных оттенков. Надо мной пролетел утиный выводок. Я лежал и полной грудью вдыхал замечательный воздух.

Натяжение лески пропало совсем, и я услышал, как лодка подплывает ко мне и потрескивает катушка — О'Дауда убирал лишнюю леску.

— Готов к разговору? — послышался голос О'Дауды.

Я перевернулся. Лодка была метрах в четырех от меня.

Я слабо пошевелил ногами и кивнул.

— Отлично. Где он? — сказал О'Дауда.

— Мне придется поехать и забрать его. Я отправил его по почте себе самому.

— Сколько это займет времени?

— Недолго. Он лежит до востребования в...

Несколько событий не дали мне договорить. Раздался выстрел. О'Дауда резко нырнул вниз, подняв конец удилища, и леска снова натянулась, задушив конец моей фразы.

Я сделал слабое движение ногами, чтобы ослабить натяжение. Откуда-то слева от меня выстрелили еще раз. Я повернул голову и увидел, что на дальнем берегу стоят три фигуры. Одна из них нырнула в воду и направилась в мою сторону. В тот же самый момент другая фигура подняла руку и последовал третий выстрел. О'Дауда и Кермод легли на дно лодки, и натяжение лески исчезло совсем.

Я сделал несколько безжизненных символических движений в сторону того, кто плыл ко мне.

Через несколько секунд знакомый голос произнес:

— Потерпи немного, малыш, пока я вытащу крючок из твоего рта. Ням-ням, рыбка на ужин.

Это была, да отблагодарит ее господь, Панда Бабукар, на всех парах летящая ко мне с ослепительной улыбкой и ножом, зажатым в зубах.

Она подплыла ко мне, ухватила рукой стальной поводок, добралась по нему до лески и перерубила ее ножом. Затем она перевернула меня на спину, схватила ворот моей рубахи и стала отбуксировать меня к берегу, пока двое других на нем продолжали производить эпизодические выстрелы, не давая О'Дауде и Кермоду подняться со дна лодки.

Когда мы добрались до берега, Панда вытащила меня из воды, поставила на ноги и занялась освобождением моих рук.

— Врат, — сказала она, — ты явно испытываешь слабость к воде. Твоя старушка, должно быть, была русалкой.

Чуть выше на берегу стояли Наджиб и Джимбо Алакве и тот, и другой с пистолетом в руке. Наджиб выглядел очень аккуратным и опрятным в своем темно-сером костюме. Его лицо озаряла улыбка. На Джимбо были красные джинсы и свободная желтая футболка, на которой была нарисована голова человека, а надпись под ней поясняла, что это — Бетховен. Он также улыбнулся мне, но улыбка была короткой, так как затем он повернулся и произвел очередной выстрел в сторону лодки.

Перерезав леску, Панда смачно шлепнула меня по заду и сказала:

— Побежали, красавчик. Мама покажет дорогу.

Она стала взбираться на берег. Я неуклюже последовал за ней, шатаясь от переутомления и нарушения кровообращения, но теперь испытывая определенный интерес к жизни, достаточный, чтобы взглянуть на ее длинную, пышногрудую коричневую фигуру в одном бюстгальтере и узких трусиках с особыми чувствами. Наверху она нагнулась, схватила спортивный костюм и продолжила бег.

— Очень скоро присоединимся к вам, — сказал Джимбо, когда мы пробегали мимо.

— Очень скоро, — подтвердил Наджиб и, кивнув мне, добавил. — Доброе утро, мистер Карвер.

Я бежал за Пандой по небольшой дорожке между деревьями, пока мы, наконец, не выбрались на открытое место за коттеджем. Рядом с “Роллс Ройсом” стоял их “Тандерберд”.

Она распахнула заднюю дверь и достала пару одеял.

— Давай, милый, — сказала она. — Снимай свои мокрые тряпки и заворачивайся вот в это. И, парень, никаких шуток. — Предупредила она. — Никаких доставаний фонариков из трусов и ударов по моей голове. Господи, какое разочарование испытывает девушка, когда мужчина достает из трусов такую штуку.

Она полуотвернулась от меня, сняла свой купальный костюм и быстро надела спортивную форму. Я тоже разделся и закутался в одеяла. Она помогла мне забраться в машину. В тот же самый момент показались бегущие Наджиб и Джимбо.

Когда они пробегали мимо “Роллса”, Джимбо выстрелил в каждое из его задних колес.

Через пять секунд мы уже быстро удалялись от шато в сторону шоссе, и мои зубы стучали так, словно в моей голове на полную мощность работала печатная машинка.

Наджиб, сидящий рядом с Джимбо, который вел машину, передал Панде фляжку.

Она подмигнула мне и сказала:

— Сперва дамы, что почти подразумевало меня. — Она сделала хороший глоток и отдала фляжку мне.

Я надолго присосался к ней и она сказала:

— Соси, соси, малыш. Скоро мы организуем тебе горячую ванну, а затем мама хорошенько разотрет тебя. Гав! Гав! — Она обняла меня своей длинной рукой за плечо и прижала к себе с силой медведицы.

Не отрываясь от дороги, Джимбо сказал:

— Этот миллионер явно повернут на рыбалке. Я единственный раз ловил рыбу и это было дома на реке с помощью ручных гранат. Помнишь, Наджиб?

Если Наджиб и помнил, он не посчитал нужным засвидетельствовать этот факт. Он повернулся ко мне и спросил:

— Вы им что-нибудь сказали?

— Еще бы секунды две и я бы сказал. Никогда бы не поверил, что вода может быть такой холодной.

— Зато это полезно для здоровья, — сказала Панда. — Утреннее купание, ух, заставляет твои корпускулы двигаться быстрее и быть в полной готовности к последующим забавам.

Она подалась вперед и поплотнее завернула мои ноги в одеяло. Затем она нашла свои сигареты, зажгла одну для меня, вставила ее мне в рот и крепко, почти по-матерински поцеловала меня в щеку.

— Замечательно. Ням-ням, — сказала она и, обращаясь к Наджибу, добавила. — Могу я забрать его, после того как вы закончите с ним?

— Панда, ради Бога, сбавь обороты, — сказал Наджиб.

— Она всегда такая? — спросил я.

— Даже во сне, — сказал Джимбо и усмехнулся.

— Конечно, такая, — сказала Панда безтени смущения. — У меня есть более пятисот свидетелей, которые могут это подтвердить.

Начиная с этого момента до самой квартиры Джимбо в Женеве, она продолжала развивать эту тему. Двое на передних сиденьях не обращали на нее никакого внимания. Меня ее болтовня не слишком беспокоила. Мне много о чем нужно было подумать. Но время от времени мне приходилось бороться с ее длинными руками, когда она решала проверить, уютно ли мне под одеялами и хорошо ли я согреваюсь.

Когда я шел, завернутый в одеяла, через вестибюль к лифтам, никто не обратил на меня внимания. Женева — космополитический город. Если бы на его улицах появился вдруг зулус в боевом раскрасе, все бы подумали, что он только что прибыл на какую-нибудь конференцию в надежде получить экономическую помощь.

Панда приготовила мне ванну, предложила разделить ее, заскулила, как обиженный щенок, когда я умудрился закрыться от нее, но обрадовалась вновь, когда я был вынужден закричать, чтобы принесли полотенце, и хорошего растирания было уже не избежать.

Они подыскали мне голубой костюм Наджиба, белую рубашку и прочие мелочи, но единственно свободной парой обуви оказались рыжевато-коричневые замшевые туфли.

Вернувшись в гостиную, я спросил:

— А почему всегда эти замшевые дела?

— Мы покупаем их оптом у Панды, — сказал Джимбо. — У нее есть небольшая фабрика в Лихтенштейне.

Входящая с кофе Панда пояснила:

— Ну, девушке приходится что-то делать со своими доходами. Обеспечиваю свою старость, когда я уйду из развлекательного бизнеса, в районе восьмидесяти, я думаю.

Она поставила поднос с кофе на стол передо мной и ее верхняя половина почти вывалилась из желтого платья с глубоким вырезом, в которое она уже переоделась.

— Вы двое давайте сюда, — сказал Наджиб. — Вы знаете куда. Мне нужно поговорить с мистером Карвером.

Панда подмигнула мне.

— Хочешь, передам ей твой любовный привет, милый? Она — просто персик. Я признаю это, но она никогда не разотрет тебя так, как это сделала я.

— Вон отсюда, — сказал Наджиб.

— Этот О'Дауда может появиться здесь, — сказал Джимбо.

— Пускай, — сказал Наджиб. — Он может также привезти сюда свой спиннинг, но это ему не поможет.

Они ушли, а я откинулся в кресле, потягивая кофе. Физически я чувствовал себя хорошо. Умственно, я, как и прежде, испытывал большие затруднения в решении проблемы со свертком, но теперь я начинал испытывать более кровожадные чувства по отношению к О'Дауде, чем когда-либо прежде. Человек беспокоился только о себе. Пусть погибает Джулия, я, кто угодно, лишь бы он получил то, что ему нужно. Что касается меня, то это только усилило мое желание во что бы то ни стало помешать ему получить сверток. Когда-нибудь должен же кто-то плюнуть ему в лицо.

— Как вы узнали, что я там? — спросил я Наджиба.

— Джимбо увидел из окна, как они взяли вас. “Фейсл Вега” все еще стоит там. Но это все в прошлом. Вы знаете, что вы собираетесь сделать, не так ли?

Сейчас он был совсем другим человеком: спокойный, серьезный, никаких туземных разговоров, и было легко общаться с ним, когда он выступал в своей настоящей роли — армейский офицер, работающий в разведслужбе Гонваллы.

— Я никогда не верил в эту старую ерунду, — сказал я, — типа кого вы будете спасать в первую очередь, когда ваша лодка перевернулась, — вашу жену или вашу мать.

Наджиб кивнул.

— Я думал, что подвергая Джулию опасности, мы заставим О'Дауду уступить. Он четко дал понять, что не собирается делать это. Такой он человек. Но вы — совсем другой человек. Джулия — в опасности. Я говорю это совершенно серьезно. У меня есть, конечно, своя точка зрения на сложившуюся ситуацию, но я должен выполнять приказы. Вы никогда больше не увидите ее — никто не увидит — если я не получу сверток. Жизнь... жизнь в нашей стране не имеет большой ценности. И никогда не имела, поэтому я не думаю, что не стану выполнять приказ, если вы откажетесь отдать сверток.

— Но у меня на хвосте сидит Интерпол, не забывайте.

— Я знаю. Но вам придется сделать выбор. Ваша западная философия или кодекс требуют этого. Вы это знаете. До настоящего момента вы пытались найти окружной путь, и такие пути иногда находятся, но не в данном случае. Итак, вы ничего не можете сделать. Я уверен, что вы согласны со мной.

Я налил себе еще кофе и задумался. Конечно, он был прав. Рассуждая трезво, он был абсолютно прав. Там, на озере, испытывая сильный недостаток воздуха, я был готов капитулировать, забыв обо всех кодексах. Но здесь, не испытывая никакого физического давления, я думал прямо и чувствовал прямо. Да, он был абсолютно прав. Я должен вызволить Джулию из беды, а затем разбираться с Интерполом. Я могу уйти в подполье месяца на три-четыре и они, возможно, решат простить меня или забыть обо мне. Возможно, но маловероятно. Единственное, что может заставить их передумать, — это давление, политическое или общественное.

Хотя я уже все для себя решил, я спросил:

— Когда вы получите сверток, каковы будут шансы у Гонваллы оказать давление на тех, кто сейчас стоит за Интерполом? Окажет он его? Сможет это сделать?

Наджиб задумался.

— Когда мы получим сверток и уничтожим его, наше правительство будет в безопасности. У нас есть как друзья, так и враги среди правительств других стран. Многие из них являются членами Интерпола. Я бы сказал, что шансы равны. Но говоря честно — и вы, должно быть, сами уже думали об этом — то правительство, которое пытается с помощью Интерпола получить сверток, может в личном порядке отомстить за неудачу.

Может. Но это было частью того риска, который я должен был предпринять.

— Хорошо, — сказал я. — Как мы это сделаем? Мне потребуется около часа, чтобы забрать сверток.

— Поезжайте и берите его. Когда он будет в ваших руках, позвоните сюда. Когда вы вернетесь, Джулия уже будет ждать где-нибудь поблизости и мы осуществим обмен прямо на улице. Идет?

Я кивнул и встал, чтобы посмотреть и записать номер телефона.

— Вы будете ждать моего звонка здесь?

— Да.

— Отлично.

Когда я уже был у двери, он сказал:

— Мы сделаем для вас все, что будет в наших силах. Не время читать нотации, но трудно побороть в себе это желание. В том, что потом может произойти с вами, вы должны винить только себя. Вы думали, что вам удастся заработать кое-что для себя на свертке. Человеческая жадность. Вечная проблема.

Может быть, подумал я, выходя из квартиры, но без нее мир был бы очень скучным местом. Хотя в тот момент я лично был целиком за эту скуку. В тот момент мне бы хотелось быть где-нибудь на отдыхе, который я себе обещал, и сидеть где-нибудь, умирая от скуки и решая, что бы сделать, и зная, что если я и придумаю что-то, то у меня никогда не хватит на это сил. Именно для этого и существует отдых.

Утро было прекрасным. Дорога на Эвьен, проходящая по берегу озера, была забита машинами. Некоторые из них были в состоянии мелкого ремонта, поэтому движение происходило в один ряд, перед светофорами возникали пробки и мое нетерпение усиливалось с каждой минутой. Все, что я хотел, — забрать сверток и вернуть Джулию.

С левой стороны мне иногда открывалось озеро, похожее на большую голубую простыню. Справа, где-то вне поля зрения, находился Монблан, а рядом с ним — шале, в котором я провел ночь с Джулией. Наджиб был прав. Человеческая жадность. Я пообещал себе, что если я выберусь из этой истории живым, я попытаюсь что-нибудь сделать с ней. Я знал, что совсем мне от нее не отделаться, но я хоть попробую ее умерить. Для меня это было большим обещанием. Деньги, когда ты их имеешь, действуют так успокаивающе. Судя по тому, как развивались события, я вряд ли получу какие-либо деньги от О'Дауды за эту работу. У Уилкинз нашлось бы что сказать по этому поводу.

Старушка Уилкинз. Я подумал, как бы она отнеслась к Панде. Остаток пути я проехал, фантазируя на темы их совместного существования. Мне подумалось, что они могли бы поладить.

Я поставил машину и вошел в здание почты, прихватив с собой свои английские водительские права, международные права и кредитную карточку для удостоверения своей личности. Иногда, когда получаешь что-нибудь до востребования, тебя просят предъявить какой-либо документ, а иногда нет. Они работают по какой-то системе, скорее всего, по настроению.

У женщины в окошке был розовый нос, розовые губы, пышные сине-серые волосы и большие влажные глаза. Она напомнила мне ангорского кролика, которого я как-то забыл покормить, и он голодал целую неделю, а потом умер, и моя сестра отшлепала меня кожаным тапком. У моей сестры были очень нежные, чувствительные пальцы, даже в четырнадцатилетнем возрасте, но у нее также были очень сильные запястья, как у игрока в сквош.

Я веером разложил перед девушкой удостоверения моей личности.

Она сморщила свой розовый нос от удовольствия.

— Карвер, — сказал я. — Рекс Карвер. Я думаю, что у вас для меня есть посылка.

Она взяла за уголок мою кредитную карточку и переспросила:

— Карвер?..

Я знал, что она это сделает.

— Да, Карвер.

Она повернулась к рядам ячеек за спиной, перекинулась парой фраз со стоящим слева от нее парнишкой, а затем, начиная с нижнего ряда, с буквы “Я”, пропутешествовала до ячейки с буквой “К”. В ней находилась пухлая пачка конвертов, которую она положила перед собой.

— Карвер? — Она начала перебирать конверты.

— Совершенно верно.

Перебрав всю пачку, она покачала головой.

— Ничего нет, мсье. Вот есть Кабелэр.

— Карвер, — сказал я. Но мое сердце уже ушло в рыжевато-коричневые замшевые туфли. Ничто из того, что она держала в руках, не походило на отправленный мною сверток.

— Прошу прощения, мосье. Возможно, она придет со следующей почтой.

Я покачал головой и начал собирать свои документы. Я уже было отошел от окошка, усиленно думая, что, черт возьми, могло случиться — мне пришла в голову мысль, что, может быть, это была работа Аристида (он мог уже проверить все почтовые отделения на востоке Франции и забрать сверток) — когда с неожиданной ноткой узнавания в голосе девушка сказала:

— Ах, вы — мистер Карвер?

— Да.

— Тогда все объясняется. Вы — гость мосье О'Дауды, да? — По тому, как она это сказала, было ясно, что она знает мистера О'Дауду. А кто в этом районе его не знал? Ему принадлежит половина горы в десяти километрах отсюда.

Я кивнул, не решаясь говорить. Я уже все понял. Но ее было не остановить. Гость из шато был чем-то очень приятным и его стоило немного задержать.

— Но мистер О'Дауда сам позвонил сегодня утром и попросил посмотреть, нет ли посылки для его гостя, мистера Карвера. Я сказала, что да, есть, поэтому он прислал своего шофера с паспортом и тот забрал посылку. Это было не так давно. Час назад, может быть. А может быть, и побольше. Шофера я хорошо знаю. Маленький человек, постоянно шутит и подмигивает...

Я не стал ждать полного описания Кермода и пошел к выходу.

Я сел в машину, зажег сигарету и стал курить ее так, словно она была мне глубоко ненавистна и я старался высосать из нее всю жизнь. Не Аристид, а О'Дауда сделал это. У О'Дауды было больше стартовой информации. У него был мой костюм с моим паспортом. Я сказал ему, что сверток лежит на почте до востребования. Я сказал ему, что это недалеко. Он мог бы обзвонить все основные почтовые отделения вокруг озера за полчаса, а его имя сняло бы все проблемы с формальностями. Гость мосье О'Дауды? Конечно. Гости мистера О'Дауды — всегда люди важные — политики, кинозвезды — и, естественно, за посылкой пришлют шофера с паспортом.

И что мне теперь делать?

Сверток у О'Дауды. Я мог представить себе, как он и Кермод сидят в своем восковом музее, умирают со смеху и, вероятно, отмечают свою победу несколькими бутылками шампанского. Хорошего шампанского, как того требовал случай. Вероятно, “Клико Брют Голд Лейбл”, 1959 года.

Я выбросил сигарету через окно машины и выругался. Громко. В одно слово. Хорошее, крепкое слово, и оно дало мне толчок. Нижнее полено выскользнуло из поленницы и она покатилась. У О'Дауды не будет свертка. Если Бог когда-либо и создал человека, которому суждено испытать разочарование, так это был О'Дауда. Я выбрал себя в качестве инструмента, с помощью которого будет вершиться его судьба. Я не знал, как я буду это все делать. Думать о том, как, почему и зачем, просто не было смысла. В тот момент единственно верным шагом было навести себя на цель. Но перед этим я должен был удостовериться в безопасности Джулии.

Я вернулся на почту к телефонам и позвонил Наджибу.

Когда он ответил, я сказал:

— Послушайте, произошла небольшая заминка со свертком. Ничего серьезного, но я смогу получить его где-нибудь ближе к вечеру. Это нормально? — Я пытался говорить обычным голосом. Это было нелегко.

— Давайте проясним одну вещь, мистер Карвер, — сказал Наджиб. — Я вам доверяю. Но я не смогу доверять и ждать вечно. Если вы не позвоните до шести вечера и не скажете, что сверток у вас, я сделаю вывод, что вы его никогда не получите. В этом случае я буду вынужден предпринять другие шаги. Но одно ясно уже сейчас. Если кто-нибудь еще получит сверток, то вы знаете, что произойдет с мисс Джулией. И, мистер Карвер, я очень скоро узнаю, стал ли кто-либо другой обладателем свертка, потому что они уведомят нас об этом без задержки. Так же быстро, как это бы сделал я, если бы получил сверток. Вы понимаете?

— Не беспокойтесь, — быстро сказал я. — Вы его получите.

Я повесил трубку и вышел на улицу.

Проезжая по городу, я с трудом выдерживал невысокую скорость. Но как только я выехал из него, моя нога утопила педаль почти до упора. Но если я полагал, что скорость уничтожит мысль, то меня ждало разочарование. Всю дорогу я спрашивал себя — как? Как я заполучу сверток? Задолго до пункта назначения мне стало ясно, что наброситься на О'Дауду с голыми руками — это самое последнее, что я могу сделать. Человек имел силу и власть, и понимал силу и власть. Поэтому единственно возможный способ разговаривать с ним — с позиции силы. Но это было на уровне логики. Как же перевести это на практические рельсы?

Глава девятая

“Я рвал, метал, я таял, я горел...”

Джон Гей

Я свернул с шоссе на подъезд к шато, но поехал не прямо к нему, а повернул на дорогу к озеру.

У коттеджа стоял “Роллс Ройс” со сдутыми задними колесами. Я вошел в коттедж и попытался найти что-нибудь, что бы приятным грузом ощущалось в руке и придавало мне чувство уверенности. Внутри мне с этим не повезло. В комнате лежал мой костюм без паспорта и масса рыболовных снастей, но я не смог найти ни одного спортивного ружья или другого оружия. Самым лучшим из всего оказался тяжелый гаечный ключ, лежавший на верстаке Кермода.

Но снаружи мне пришла в голову неожиданная мысль. Я подошел к “Роллс Ройсу”. В бардачке лежал пневматический пистолет, который они отобрали у меня во время захвата в Женеве. Я выбросил ключ и взял пистолет.

Я проехал почти до самого центрального подъезда к шато и оставил машину под прикрытием деревьев. Оставшееся до шато расстояние я прошел пешком, держась в стороне от подъезда.

У входа в дом стоял большой многоместный фургон. Стоя за деревьями, я понаблюдал за шато какое-то время, не заметил никакого движения и начал обходить дом. Я не хотел, чтобы кто-нибудь видел, что я в него вхожу. Я нашел боковую дверь, подход к которой был надежно защищен от постороннего взгляда густыми зарослями туи.

Я вошел и очутился в широком каменном коридоре. Когда я был на его середине, в нескольких метрах впереди меня открылась дверь, вышел мужчина и поставил на каменный пол чемодан. Это был Денфорд, и он меня заметил.

С пистолетом в руке я направился к нему. Он попятился в комнату. Я зашел следом. Это была спальня и, войдя, я сразу понял, что он собирает вещи.

— Покидаете счастливый дом?

— Да.

Он был трезв. Трезв как стекло. Более того, он был чистый лед. Не было нервного моргания глаз, не было недовольной навязчивости. Что-то случилось, что совершенно изменило его. В обычной ситуации я бы, возможно, попытался выяснить, что это было, но в тот момент у меня были свои проблемы.

— Где они? — спросил я.

Он отвернулся и стал укладывать рубашки и нижнее белье во второй чемодан. Через плечо он сказал:

— На втором этаже.

— В восковом музее?

— Да. Празднуют. Им доставили туда ящик шампанского.

— Празднуют по какому поводу?

— Я не знаю. И если бы я знал, я бы вам не сказал.

Я ему снова не нравился. И не только я. В этот момент ему никто не нравился.

— Сколько они там пробудут? — спросил я.

— Пока не выйдут.

— Если у них целый ящик, то это может быть надолго.

— Да. Когда они решают напиться, это всегда надолго. Они оба — ирландцы. Вы знаете, как напиваются ирландцы?

— Я знаю, как напивается кто угодно, если он решил напиться. Вас уволили?

— Я сам написал уведомление.

— Это одно и то же. Могу я попасть в ту комнату?

— Нет, если они вас сами не впустят.

— Но у вас, конечно, есть какая-то возможность связаться с ними, или у них с вами.

— Да.

— Проведите меня туда.

— Для вас я ничего не буду делать. Вы ничем не лучше их. Деньги — вот все, что вас интересует. Вы только и думаете об этом. Деньги, деньги, и наплевать на то, что происходит с другими. Люди для вас ничего не значат.

— Кажется, я припоминаю человека по имени Джозеф Бована, — сказал я, — которому вы однажды помогли, и для него это кончилось весьма плачевно.

— Это был не я. Это был личный секретарь О'Дауды, выполняющий его приказы.

— Одно и то же.

Он отшвырнул в сторону стопку полосатых трусов и заорал:

— Не одно и то же! Его больше нет! Теперь есть только я сам! Совсем другой человек!

— Думайте, как хотите, — сказал я. — Я не собираюсь спорить. Но мне нужно поговорить с ними и вы покажете мне, как это сделать. Если нет, я сообщу полиции все, что я знаю о Боване, и новый Денфорд далеко не уйдет. Мне бы не хотелось делать это, но если вы вынудите меня, я это сделаю.

Он какое-то время молча смотрел на меня, затем сказал с горечью:

— Да, вы это сделаете. Вы сделаете все, чтобы получить то, что вам нужно. На мгновение я подумал, что в вас, возможно, и есть что-то, что можно уважать. Но теперь я все понял. Вы такой же, как и они. Вы наденете любую маску, скажете любую ложь, если это поможет вам получить то, что вам нужно.

— Интересная точка зрения, но у меня нет времени обсуждать ее. Покажите мне, как я могу с ними поговорить.

Секунду-другую мне казалось, что он откажется. Он угрожающе смотрел на меня, ненавидя меня и, вероятно, даже более ненавидя себя, и в его мозгу крутились воспоминания о женщине, которую он любил и которая утонула в озере; в мозгу, который был сжат властью О'Дауды до точки противодействия и даже больше. В этот момент он был сумасшедшим. Он был способен на все. Я знал, что если он откажется показать мне, я не смогу его заставить.

Его взгляд вдруг стал хитрым и он спросил:

— И что вы собираетесь им сказать?

— Это мое дело. Я должен поговорить с ними. Давайте же, покажите мне, как это сделать.

Он злобно улыбнулся и сказал:

— Вы все еще пытаетесь поиметь что-нибудь для себя, да? Все еще гонитесь за деньгами, не обращая внимания на страдания других?

— Мне нужно сделать кое-какие дела. Для моего личного удовлетворения.

— Конечно. — Он сказал это крайне резко. Затем он также резко повернулся и вышел из комнаты. Я пошел за ним.

Мы прошли по кроличьим норам коридоров и в итоге вышли к началу главной лестницы. Не оборачиваясь, он поднялся на второй этаж, пересек широкий холл и остановился перед высокими, обтянутыми кожей стальными дверями.

— А нельзя их открыть с этой стороны? — спросил я. — Я хотел бы войти без предварительных объяснений.

Он покачал головой.

— Нет, если они закрылись на защелку изнутри. А они закрылись. Всегда закрываются, когда пьют.

Он подошел к краю дверей и открыл маленькую нишу в стене. Вытащив микрофон, он включил его, нажав какую-то кнопку в нише, и сказал:

— О'Дауда!

То, как он это сказал, должно быть, доставило ему огромное удовольствие. Он вложил в это обращение всю свою неприязнь к этому человеку, сбросив с себя груз нескольких лет служения ему.

Ответа не последовало.

— О'Дауда! — На этот раз громче, и еще несколько лет ушли.

На сей раз ответ был.

Из спрятанного где-то над дверями динамика пророкотал голос О'Дауды:

— Кто это, черт возьми?

— Денфорд.

— Тогда убирайся к дьяволу из моего дома, — пророкотал О'Дауда, затем рокот перешел в рычание. — Пытался украсть мою жену, да, ты, ублюдок с кроличьими глазами. Пошел ты к черту! — Он уже принял, но еще не был пьян, хотя был достаточно экспансивен.

Я увидел, как натянулось лицо Денфорда, пока он пытался взять себя в руки. Затем он поднес микрофон ко рту и сказал:

— Здесь Карвер. Хочет тебя видеть. А в один из дней я докажу, что ты убил ее, ты, злобный ирландский боров.

— Карвер! — пророкотал голос и затем из динамика раздался взрыв хохота.

О'Дауда сказал:

— Как там, ничего? Убирайтесь, оба.

— О'кей, вы сделали свое дело, — сказал я Денфорду. — Теперь вступаю я.

Он отдал мне микрофон и сказал:

— Если вы — человек умный, тогда уезжайте отсюда. Он еще не пьян, но уже в невменяемом состоянии. Что бы вы от него не хотели, вы ничего не получите.

— Ты чертовски прав, парень, — прорычал О'Дауда.

— Вам лучше исчезнуть, — сказал я Денфорду. — Когда они откроют дверь, ваше горло может оказаться в руках Кермода. Идите.

Он колебался какое-то время, затем сказал:

— И все же я советую вам не входить туда.

— Не беспокойтесь.

— Я и не беспокоюсь. Если вам не нужен мой совет, забудьте о нем.

Он повернулся и пошел прочь по галерее. Я проводил его взглядом, а затем подошел к лестнице, чтобы убедиться, что он действительно ушел. Он действительно ушел, и я вернулся к микрофону.

Я взял его и услышал крик О'Дауды:

— Ты все еще здесь, Карвер?

— А почему я должен быть в другом месте? Я собираюсь получить с тебя по меньшей мере пять тысяч фунтов.

Последовала пауза. Она должна была последовать. Я упомянул о деньгах, а деньги для О'Дауды значили много, так много, что любое упоминание о них вызывало у него любопытство.

— А почему ты получишь с меня пять тысяч фунтов? — Его голос утратил часть прежнего запала.

— Простая продажа. Сюда, конечно, не входит мое жалование.

— И что ты собираешься продавать, парень? — Запал потихоньку возвращался, но я знал, что я его зацепил.

Моля всевышнего, чтобы это было так, я сказал:

— Только не рассказывай, что ты забрал на почте сверток и засунул его в сейф, не проверив, что в нем.

Очередная пауза, достаточно длинная и тяжелая для меня. Он, возможно, так и сделал. Я хотел, чтобы он сделал именно так, потому что только такой расклад давал мне то небольшое преимущество перед ним, которого я так желал, только он давал самый минимальный шанс вернуть Джулию. Я молчал. Чем длиннее будет пауза, тем лучше для меня. Я молчал, пока не почувствовал, что попал в точку.

— Не рассказывай мне, что такой осторожный человек, как ты, не проверил сверток?

Он попытался блефануть. Его голос четко выдал это.

— Конечно, я проверил его.

Я рассмеялся.

— Ты не умеешь врать, О'Дауда. Ты думаешь, я такой дурак и открыл все козыри? Имея дело с такими людьми, как ты, Наджиб и парни из Интерпола? Как и ты, О'Дауда, я не доверяю почте. Тот сверток в Эвьене был липой. Я специально послал его туда, чтобы при неудачном развитии событий получить небольшую передышку... а они, признаюсь, развивались там на озере почти неудачно. Ты слушаешь? Слушай хорошо. У тебя нет того, что ты думаешь, что у тебя есть, О'Дауда. Если сейф внутри, открой его и проверь... а потом мы поговорим.

Я сел на кресло времен Французской империи, стоящее у двери, выпустил дым и начал молиться. Очень усердно. Чтобы его сейф оказался не в банкетном зале. Если же он был там, мой блеф очень скоро закончится.

Я сидел, убеждая себя, что я спокоен, зная, что бегуны выходят на последний барьер и я — впереди, зная, что на последнем барьере все может случиться — и обычно бывает так, что то, о чем ты молишь, как раз и не случается. Я выпустил кольцо и стал смотреть, как оно, вращаясь, плывет в сторону динамика над дверями и медленно растворяется подобно серой мечте.

Неожиданно большие двери загудели и не спеша открылись. У порога стоял Кермод и держал нацеленный на меня пистолет.

— Входи медленно и держи руки перед собой, — сказал он.

Я расплылся в улыбке. А почему нет? Я выиграл первый раунд. Чувствовал я себя прекрасно, но следил, чтобы не проявлять излишней самоуверенности.

Я вошел, и он остановил меня. Держа пистолет у моего пупка, он ощупал мои карманы. Я подумал, что Аристид или Наджиб, посчитали бы его работу дилетантской. Пневматический пистолет был засунут стволом вниз в мою левую замшевую туфлю и спадающие брюки надежно закрывали его. Пистолет был сантиметров двадцать пять длиной, сантиметров восемь-десять ствола находились в моей туфле, а рукоятка была над самой моей лодыжкой. Единственное, чего мне приходилось опасаться, так это резких движений, потому что весил он граммов семьсот и мог легко выскользнуть. Но меня это не особо волновало. Я не собирался делать никаких резких движений до того момента, когда пистолет будет в моей руке. Рука Кермода пошла вниз по моей ноге и остановилась сантиметрах в пяти над пистолетом. Кермод отступил назад и сказал, показывая на диван, который стоял напротив каирского купца, или кто он там был, который надул О'Дауду с алмазами:

— Сядь туда.

Я прошел к дивану и осторожно сел, скрестив ноги и прижав внутреннюю сторону левой туфли к дивану.

Оглядев восковые фигуры, я сказал:

— Все те же люди, я смотрю. Пора завести новых врагов.

О'Дауда сидел в дальнем конце комнаты, перед своим огромным, окруженным канделябрами подобием. На нем был свободный восточный халат, черные туфли из искусственной кожи и белая футболка. Халат был черный, с серебряными павлинами. Он удобно расположился в кресле у стола, на котором стояли бокалы и бутылка шампанского и лежал микрофон, шнур от которого тянулся к нише на дальней стене.

Он уставился на меня своими маленькими голубыми глазками — его лицо было ярко-красного цвета — и сказал:

— Не беспокойся... ты скоро к ним присоединишься, ублюдок.

— Если ты хочешь иметь со мной дело, ты, накаченная жаба, тогда будь вежливым, хорошо?

Я был внутри и наслаждался в полный рост, и меня переполняла приятная ненависть к нему — теплое, дурманящее желание посмотреть, как из него полетит его спесь и эгоизм. Я рискнул и у меня получилось. Я чувствовал себя замечательно, был полон оптимизма и готовности ко всему.

О'Дауда дотянулся до бокала с шампанским на столе, нагнул голову и сделал глоток, наблюдая за мной поверх бокала. В двух метрах от него стояло другое кресло и другой стол, уставленный бутылками и бокалами. Им нравилось вот так. Сидеть здесь, пить, постепенно накачиваясь, и выкрикивать ругательства в адрес их гостей. Очень весело.

— Ты дурак, — сказал О'Дауда. — Ты думаешь, я поверил в эту басню про сверток? Ты блефуешь. Если бы у тебя был настоящий сверток, ты бы не сунул свой нос сюда.

Я дружески улыбнулся ему.

— Если бы ты действительно думал, что я блефую, ты бы никогда не открыл дверь. Ведь лично я тебя совершенно не волную. Так же, как и Джулия. Кстати о Джулии, я решил, что мне не стоит влезать в это дело. Да, у меня есть слабость к хорошеньким женщинам, но она никогда не поднимается выше отметки в пять тысяч долларов. Моя цена, исключая мое жалование, — пять тысяч фунтов.

— Если сверток ненастоящий, хозяин, — сказал Кермод, — то нам остается только уговорить его, как мы это уже делали.

— Попробуйте, — сказал я. — Но это вам ничего не даст. Сверток находится у моего друга в Женеве. Если я не позвоню ей в течение часа, она просто позвонит в Интерпол и скажет им, что я здесь. Они прибудут сюда, не теряя ни минуты.

— Ей? Что за женщина? — спросил О'Дауда.

— Ради Бога, а о какой женщине вы думаете? — сказал я раздраженно. — Как вы думаете мне удалось оторваться от Наджиба и попасть сюда? Мисс Панда, конечно. Мы, можно сказать, сошлись, финансово и по другим соображениям, чтобы немного помочь себе. — Я полез в карман за сигаретами, увидел, что Кермод напрягся, покачал головой, успокаивая его, и закурил. — Ну, давайте же, проверьте сверток и мы покончим с этим делом.

Я играл хорошо. Они были у меня в руках. Я приказал себе расслабиться и не поддаваться чрезмерной самоуверенности. Самое трудное было все еще впереди. Мне нужно было, чтобы сверток для проверки принесли в эту комнату.

Шампанское помогло мне. О'Дауда очень удобно сидел в кресле; к тому же он привык, чтобы его обслуживали.

— Сходи и принеси его, — сказал он Кермоду. — Но сперва дай мне пистолет.

Кермод отдал ему пистолет и вышел из комнаты.

Одной рукой О'Дауда держал нацеленный на меня пистолет, а другой тянул к себе через стол новую бутылку шампанского. Он попытался одной рукой разделаться с проволокой, удерживающей пробку, понял, что это очень сложно и неудобно, и сдался. Кермод сделает это, когда вернется. За его спиной помаргивали, слегка коптили свечи, окружавшие его восковую копию.

— Ты мог бы получить деньги с Наджиба, — сказал он.

— Да, — согласился я.

— Или с Интерпола.

— Да.

— Тогда почему ты пришел ко мне?

Я пожал плечами.

— Ты тупой, парень. Черт, очень тупой, тупее, чем старый осел, нагруженный мешками с торфом.

Ему это не понравилось, и я был счастлив. Я продолжил:

— Я хочу поиметь тебя. Хочу показать тебе, что есть человек, который может заставить тебя выглядеть ощипанным карнавальным великаном. Ты ведь любишь делать с людьми то же самое, да? Утирать им носы. И я тоже люблю это дело.

Очень медленно он произнес:

— Я обещаю себе, что в один прекрасный день я получу огромное удовольствие, убивая тебя сантиметр за сантиметром.

— И еще один момент, — сказал я, не обращая на него внимания. — Я хочу, чтобы ты получил сверток. И когда ты его получишь, я дам указание своему маклеру купить для меня толстую пачку акций “Юнайтед Африка Корпорейшн”. И я буду получать с них приличный доход, когда после ухода Гонваллы ты начнешь использовать свои монопольные права.

На мгновение его лицо искривилось, словно ему в рот попало что-то очень неприятное на вкус. Затем он сказал:

— Ты такой же, как и все остальные. Ты ненавидишь меня, потому что я — миллионер, но тем не менее сам ты хочешь стать им. Но запомни, Карвер, что бы ни случилось, я достану тебя. Тогда ты пожалеешь, что родился на этот свет.

— Посмотрим, — сказал я. — Если у меня будет достаточно денег, я даже смогу завести собственный музей восковых фигур. Я могу назвать массу людей, которых я хотел бы там видеть.

Я медленно обвел взглядом восковое собрание. Да, я мог бы выставить многих людей в своем музее. Я закончил свой обзор на стальных дверях. Кермод оставил их открытыми. Когда он вернется, он, безусловно, закроет их, чтобы, если я блефую, я не смог быстро откланяться. Я хотел посмотреть, как работают двери. Затем я подумал о том, насколько быстро и точно я смогу действовать своим пневматическим пистолетом. Насколько я помнил из занятий с Миггзом, этот тип пистолета давал с семи-восьми метров разброс пуль не более двух сантиметров. Он должен был сделать то, что было у меня в голове.

Снаружи, из дальнего конца галереи с мраморным полом послышались шаги. Возвращался Кермод.

Я взглянул на О'Дауду и сказал:

— Запомни, никаких торгов. Пять тысяч плюс мое жалованье и мои рабочие расходы, и я хочу получить все это наличными при прямом обмене.

Он промолчал. Набычив свою большую голову, он смотрел на меня и на дверь за моей спиной. Сразу за мной какая-то восковая аристократка с небольшой короной на соломенного цвета волосах не мигая смотрела на большую фигуру короля О'Дауды, восседающего на приподнятом троне.

В галерее показался Кермод, прижимающий к груди мой сверток. Он вошел в двери, подошел к стене справа от них и нажал на одну из двух белых кнопок, вделанных в стену — одна для открывания, другая для закрывания дверей. Он нажал на ближнюю к дверям кнопку. Мне, чтобы открыть их, нужно будет нажать на дальнюю.

Двери мягко закрылись, и Кермод прошел мимо меня, направляясь к О'Дауде. Я точно знал, какого момента я жду — когда Кермод передаст сверток О'Дауде, чтобы тот открыл его, а О'Дауда передаст ему пистолет, чтобы он держал меня на прицеле. Мне придется стрелять быстро и двигаться быстро. Я уронил правую руку и коснулся внутренней стороны левой ноги, плавно подбираясь к краю широкой штанины, чтобы потом быстро выхватить пистолет.

Кермод остановился у стола О'Дауды. Тот не обратил на него никакого внимания и продолжал смотреть на меня, держа в руке пистолет.

— Нервничаешь, парень? — сказал он. — Ты думаешь, я тебя не знаю? Ты блефуешь до самого последнего момента, надеясь извлечь из этого какую-нибудь выгоду. Ты мне даже где-то нравишься за это. Да, в тебе что-то есть. Ты сидишь улыбаешься, а сам потеешь внутри.

— Нервничаешь-то ты, — сказал я. — Ты знаешь, что тебя переиграли, но боишься убедиться в этом. Давай, открывай. Я хочу увидеть твое лицо, когда ты сделаешь это.

О'Дауда постучал по столу, указывая Кермоду, чтобы тот положил сверток. Когда Кермод сделал это, О'Дауда протянул ему пистолет.

— Держи этого англо-саксонского ублюдка на мушке, — сказал он.

Но было уже поздно. Как только пистолет оказался между ними, рукояткой к Кермоду, я выхватил свой и открыл стрельбу прямо от пола. Я метил в ноги Кермода, надеясь уронить его. Продолжая стрелять, я бросился к ним. Моя цель заставила бы Миггза презрительно сплюнуть. Я видел, как от дальней ножки стола отлетают щепки после ударов пуль, видел, как бросился в сторону Кермод, размахивая пистолетом, видел, как О'Дауда поднял свою жирную руку, защищая лицо от летящих щепок, и тут бог войны — который зачастую слишком долго думает и в итоге уже ничем не может помочь — выступил очень удачно. Не переставая стрелять, я перевел пистолет левее, продолжая метить в ноги Кермода и вследствие этого взял немного выше. Пули попали в стоящие на столе бутылки шампанского и они взорвались подобно бомбам. Пена фонтаном устремилась вверх, орошая Кермода и О'Дауду. Зловеще загудели разлетающиеся во все стороны осколки стекла. Я увидел, как на щеке Кермода вдруг появилась красная полоска. Инстинктивно он поднял к щеке руку с пистолетом. В этот момент я уже был среди них. Я ухватился за пистолет Кермода и стал выворачивать его, пока тот, наконец, не отпустил его, спасая свою руку от перелома. Овладев пистолетом, я подсек его, и он рухнул на стол, отправив в полет бокалы, разбитые бутылки и сверток.

Когда они пришли в себя, я уже стоял в десяти метрах от них, с пневматическим пистолетом в кармане, свертком в одной руке и их пистолетом в фугой.

О'Дауда, который упал вместе с креслом, поднялся и стал трясти головой и тереть глаза. Кермод сидел на полу с перекошенным от боли лицом и держался за ногу — в последнюю секунду пара шальных пуль, должно быть, все же настигла его. По его лицу текла отвратительная струйка крови.

Неожиданно О'Дауда проснулся. Он посмотрел на меня, его лицо начало багроветь и он зарычал:

— Ублюдок! Клянусь богом...

Он двинулся ко мне, пробираясь через обломки стола. Я выстрелил в пол рядом с его ногами. Пуля рикошетом попала в живот фигуры полицейского. Пройдя насквозь, она упала на пол.

О'Дауда резко остановился.

— Еще один шаг, О'Дауда, — сказал я, — и ты получишь пулю туда же, куда ее только что получил страж порядка.

Он стоял вне себя от поражения, и я не был уверен, что он не двинется дальше. Затем к нему вернулся разум и он немного отошел назад и посмотрел на Кермода.

— Ты — бесполезное дерьмо. Я же сказал тебе держать его на прицеле.

Кермод промолчал. Какими бы закадычными друзьями они ни были, он четко знал, когда не стоит спорить со своим хозяином.

— Не суетись, Кермод, — сказал я. — Позже ты сможешь извлечь пульки с помощью обычного пинцета. А сейчас поднимайся и сядь где-нибудь на виду. К тебе это тоже относится, О'Дауда. Сядьте куда-нибудь и держите руки перед собой.

Они выполнили мое указание, медленно и с явной неохотой, но выполнили.

Я стоял, смотрел на них и мне было хорошо. О'Дауда получил удар туда, куда я и хотел. Я был человеком. Я должен был сказать ему об этом. Жаль, но что поделаешь. Я должен был это сделать. Было бы лучше, если бы я проявил великодушие победителя и просто удалился. Мне следовало бы всецело посвятить себя действию и оставить чтение проповедей другим.

Я поднял сверток.

— Ты был прав О'Дауда. Я блефовал. Этот сверток — настоящий. Две непристойные пленки и прекрасная магнитофонная лента — просто политический динамит. Как ты себя чувствуешь, выдающийся ум? Короля О'Дауду переигрывает один из дворцовых слуг. О'Дауду, в распоряжении которого люди и деньги; О'Дауду, который, если ему нужно что-нибудь сделать именно так, а не иначе, получает все сделанным именно так, не скупясь на расходы... Как это, вообще — сидеть и чувствовать, как почва уходит из-под ног?

Мне бы не следовало этого делать. Это было чистой воды ребячеством. Простым злорадством. Когда ты получаешь то, что тебе нужно, быстро сматывай удочки — вот девиз. Мне нужно бы было последовать ему, но мне очень редко выпадает возможность сыграть роль мальчика Давида или Джека-победителя великанов, добавив немного сэра Блахада.

Я начал отступать к двери, держа их на мушке.

— Знаешь, что я сделаю со свертком? Я передам его Наджибу в обмен на Джулию. Никаких денег, чистый обмен. Это значит, что ты никогда не залезешь пальцем в пирог Гонваллы. Это также значит, что я не получу с тебя моего жалованья, но дело того стоит. Да, оно того стоит. Всякий раз, когда твое имя всплывет в поле моего зрения, я посмеюсь про себя, вспоминая великана О'Дауду, которого я усадил на горячий стул и подрастопил до обычного человеческого размера.

Он сидел и смотрел на меня. Молча. Но я знал, что его переполняет масса чувств и желаний. Рядом с ним сидел все еще подрагивающий Кермод и промокал щеку носовым платком. Позади них, в высоких подсвечниках мерцали свечи и гигантская фигура короля О'Дауды на троне сурово смотрела на своих однажды взбунтовавшихся вассалов, людей, которые вымогали у него деньги или пытались обмануть его, прежде, чем он обманет их.

Затем он сказал:

— Очень скоро я достану тебя, Карвер.

Я прислонился к стене у дверей:

— Нет, не достанешь. Как только я уйду, ты сразу захочешь забыть меня. И ты сделаешь это хорошо, в своем стиле. Ты подкупишь свою память и она выбросит все, что тебе неугодно. Но это будет все равно возвращаться.

— Убирайся к черту! — заорал он мне.

— С радостью, О'Дауда.

Я засунул сверток под ту руку, в которой был пистолет, нащупал за спиной кнопки и нажал на ближнюю к дверям.

Ничего не произошло.

Я нажал снова и снова ничего. Я нажал на вторую кнопку, надеясь, что я перепутал. Ничего.

— Чертова дверь не открывается, — тупо сказал я.

— Это твоя проблема, парень, — сказал О'Дауда со вспышкой нового интереса.

Обращаясь к Кермоду, я спросил:

— Эти ведь кнопки, да?

— Эти, — сказал О'Дауда.

Я попробовал еще раз. Снова ничего.

В тот же самый момент в динамике над дверью раздался треск и в комнате загудел голос Денфорда. Его голос звучал очень бодро, когда он посылал последнее прощание слуги ненавистному хозяину.

— Будьте счастливы там, ублюдки! Я рад, что больше не увижу ни одного из вас. Прощайте... и отправляйтесь все в ад!

— Денфорд! — заорал я.

Динамик щелкнул и затих.

— Как, черт возьми, он смог это сделать? — спросил я.

— Он вывернул предохранители снаружи, — ответил Кермод.

— Двери сделаны из двухсантиметрового стального листа. Ты не сможешь их выломать, Карвер. Ты в западне. — В голосе О'Дауды появились радостные нотки.

— Человек сошел с ума.

— Я склонен согласиться. К чему, черт побери, он думает, это все приведет? Мне лично наплевать. — О'Дауда улыбнулся. — Меня устраивает, что ты все еще здесь, Карвер.

Никогда не читай проповедей после обеда. Меня бы уже здесь не было, если бы я не раскрывал рта.

Я стал отходить от двери, не сводя с них пистолета.

— Если кто-либо из вас двинется, я очень сильно занервничаю.

Я медленно обошел комнату. Все окна были закрыты и зарешечены снаружи. Стекло, конечно, можно разбить, но протиснуться между прутьев будет невозможно. Держа их в поле зрения, я подошел к трону и заглянул за него. Другой двери из комнаты не было. Я вернулся к дверям и сел.

— Ты тут много болтал о выдающихся умах, Карвер. Посмотрим, как ты справишься с этой задачей. — О'Дауда встал и направился к разбитому столу.

— Сядь на место, — сказал я.

— Иди ты к черту, — сказал он. — Оставайся там. Эта половина комнаты наша. И меня мучает жажда.

Он поднял бутылку и бокал и налил шампанского, а затем сел у подножия трона под своей восковой копией.

— Кермод, — сказал я. — Подойди к одному из окон, разбей его и когда увидишь кого-нибудь, кричи им.

Кермод посмотрел на О'Дауду.

— Делай, что говорит выдающийся ум, — сказал О'Дауда.

Кермод подошел к окну, разбил его ножкой кресла, поставил кресло рядом с окном и сел.

О'Дауда потуже завернул вокруг себя халат и сказал, указывая рукой:

— Видишь того приятного лондонца?

Он показывал на выглядевшего пожилым мужчину в брюках в тонкую полоску и черном плаще, мужчину с честным квадратным лицом и приятно поседевшими волосами.

— Работал с ним как-то в паре. Он был умен. Очень умен. И он довел меня до точки, когда как он считал, он легко снимет с меня приличное количество тысяч. Черт, он был очень близок к этому. Также близок, как ты сейчас. Знаешь, где он теперь? Мотает срок, восемь лет, за мошенничество. Ему, должно быть, очень обидно, потому что мошенничество было чисто мое. Я слышал, его жена покончила собой. К счастью, детей нет. Я не люблю, когда детям причиняют неприятности, пока им еще нет восемнадцати. — О'Дауда поднялся и дошел до середины комнаты, неся бутылку и пустой стакан. Он поставил их на кресло. — Ждать, возможно, придется долго. Поэтому почему бы тебе не выпить.

— Если ты зайдешь за кресло, я выстрелю, — сказал я.

— Я знаю, что ты это сделаешь, — спокойно сказал О'Дауда.

Он вернулся к трону и сел. Наполнив свой бокал, он поднял его и сказал, обращаясь ко мне:

— Наэто потребуется время, но, в конце концов, я понадоблюсь кому-нибудь и один из слуг придет сюда. Мы выберемся отсюда и я вызову полицию, Интерпол, всех. Мои обвинения будут такими: нападение, вооруженное ограбление, в общем, весь список. Я подниму такой шум, что Интерполу придется выйти из игры, потому что они испугаются гласности. Они забудут о свертке. Даже у них есть свои границы. Да, парень, в любом случае на горячем стуле сидишь ты. Был когда-нибудь во французской тюрьме? Там не балуют людей, как у нас. Французы — люди практичные. Наказание есть наказание.

— Прежде чем это случится, я сожгу это, — я похлопал рукой по свертку.

— Да. Я знаю это. И я принимаю это во внимание. Но я все равно выдвину обвинения. И со временем, парень, я сделаю так, что ты разделишь компанию лондонского друга. Пилч, так его звали. Да, падок был на женщин дружище Пилч. Его жена так и не узнала об этом, иначе бы она, возможно, и не покончила жизнь самоубийством.

— Что происходит здесь, когда вам вдруг становится нужен кто-то, нужно принести сюда что-нибудь? — спросил я.

— Хороший вопрос, — сказал О'Дауда. — И я буду с тобой откровенен. Ничего. Это моя территория. Когда я поднимаюсь сюда, я смотрю, чтобы все, что мне нужно, было здесь. Только двум людям позволительно беспокоить меня здесь — Кермоду и Денфорду. Они пользуются микрофоном. Но если мы просидим здесь достаточно долго, Кермод увидит кого-нибудь в окно.

Я встал и пошел к шампанскому.

Он ухмыльнулся.

— Я знал, что тебе это потребуется. Если бы я знал это заранее, я припас бы что-нибудь немарочное для тебя. “Клико” только для друзей. Но на этот раз я не предусмотрел. Знаешь, ты будешь получать вино во французских тюрьмах. Дешевое вино. Поэтому пользуйся моментом.

Я вернулся на место, сел, положил сверток на пол между ног и одной рукой открыл шампанское, зажав бутылку между колен.

Я был в западне. Я выпил шампанского и сделал попытку обдумать ситуацию. Мыслей было много, но ни одна из них не несла мне покоя. Да, я погрузился по самую шею. Мы можем просидеть здесь много часов. Весь день и ночь впридачу. Они могут даже поспать. Их двое, а я один. В конце концов они достанут меня. Это без вопросов.

Я посмотрел на свои часы. Мы уже находились в запертом состоянии полчаса. Мне было жарко и я подумал о еще одном бокале шампанского, но отбросил эту мысль. В любой момент О'Дауда и Кермод могли предпринять что-нибудь. Я не мог себе позволить оказаться в этот момент пьяным.

Возможно, мои мысли передались О'Дауде, и он поднял свой бокал и весь просиял.

Сидя у окна, Кермод продолжал наблюдать за внешним миром. Если он кого-либо и увидит, он, вероятно, не скажет об этом, потому что он прекрасно знает, что вся эта игра в ожидание на руку О'Дауде.

Я взял сверток и, держа пистолет в другой руке, подошел к окнам и придвинул кресло. Обращаясь к Кермоду я сказал:

— Иди к нему.

Он без слов покинул свой пост и вернулся к О'Дауде. Устроившись, он закатал штанину и стал осматривать свои раны. Я сел под углом, чтобы можно было одновременно смотреть в окно и наблюдать за ними. Снаружи был прекрасный позднесентябрьский день. В нескольких метрах виднелся краешек озера, на дальнем берегу которого расплывалась в жарком воздухе тесная группа белых домиков. В комнате было жарко. Я провел по лбу тыльной стороной руки.

— Жарко, да? — сказал О'Дауда.

— Не стоит включать отопление в такой день, — сказал я.

Он пожал плечами.

— Оно постоянно включено. Но есть автоматический контроль. Постоянно поддерживается двадцать градусов, тебе жарко, Карвер, потому что ты волнуешься. И тебе будет еще жарче. Жаль, потому что, если бы ты сыграл со мной честно, я бы полюбил тебя и ты бы не остался в накладе. Я, возможно, даже взял бы тебя в одну из своих организаций и дал бы тебе здорово заработать. Но теперь нет. Категорически нет. Я хочу увидеть, как тебя зажарят. Я заставлю тебя пожалеть о том, что ты познакомился со мной.

Я не ответил. Я сидел и наслаждался прохладным воздухом, влетающим в комнату через разбитое окно. Но несмотря на сквозняк, мне было жарко.

Через какое-то время я поднялся и встал над одной из решеток теплосистемы. Через нее шел теплый воздух. Я готов был спорить, что в комнате было гораздо больше двадцати градусов. Должно быть, сломался термостат. Я вернулся к окну.

Становилось жарче. Сомнений быть не могло.

О'Дауда это тоже заметил. Он распахнул ворот своего восточного халата и произнес:

— Что там на термометре? — Он кивнул на стенное пространство между ближайшими ко мне окнами.

Я встал и посмотрел на него.

— Что-то случилось с вашей системой. Двадцать пять с половиной. Где находится термостат?

— В галерее снаружи.

— Да, если температура повысится, то все твои гости расплавятся и потекут.

Он ухмыльнулся и выпил еще один бокал шампанского.

Я закурил, выглянул в окно и был награжден видом залитого солнцем мира, в котором все замерло, кроме парочки скворцов, которые ковырялись в клумбе в поисках червяка.

Кермод и О'Дауда в очередной раз освежились шампанским, а я сидел, держа в одной руке пистолет, курил и думал о закрытых стальных дверях. Денфорд был сумасшедшим. Зачем, черт возьми, ему понадобилось закрывать нас здесь? Если бы он знал, что это сыграет на руку О'Дауде, он никогда бы не сделал этого — потому что О'Дауда был тем человеком, которого он ненавидел. Тогда, какого черта уходить и запирать нас? Это то же самое, что бросаться снежком в танк, когда это касалось О'Дауды. Он действительно сошел с ума. Но сумасшедший или нет, он был человеком умным, а ум не исчезает даже в моменты бесконтрольной ненависти. Он обычно подкрепляет сумасшедшие действия. Обо мне он был невысокого мнения — главным образом потому, что посчитал, что я помешал ему нагадить О'Дауде. Но он не питал ко мне той ненависти, которую он питал к О'Дауде. Он посоветовал мне не входить в эту комнату и не встречаться с О'Даудой.

Я встал и ослабил галстук, распахивая ворот своей рубашки. Затем я подошел к стене и еще раз взглянул на термометр. Было уже около двадцати семи. Я уже стал испытывать беспокойство.

Я посмотрел на медную решетку в полу у окна. Они располагались по всему периметру комнаты, сантиметрах в пятидесяти от стен. Эта была привинчена к полу двумя шурупами на каждом из концов. Через нее в комнату нагнетался горячий воздух, очень горячий воздух.

Я снова посмотрел на термометр. Теперь на нем было уже двадцать восемь. После того как Денфорд закрыл нас, температура начала неуклонно повышаться. Когда я только вошел сюда, здесь было приятно. Теперь же тут можно было разводить орхидеи.

Я посмотрел на О'Дауду и Кермода. О'Дауда сидел, откинувшись в кресле и держа в руке бокал, и смотрел на меня. Его халат был небрежно распахнут и пламя горящих свечей озаряло ежик его рыжих волос.

Кермод сидел на краю трона — маленький, похожий на кузнечика человек. На его щеке запеклась кровь. Он смотрел на меня темными, полными интереса глазами, без сомнения обещая себе удовольствие черной мести, когда наступит подходящий момент.

О'Дауда, посчитавший, что я собираюсь что-то сказать, произнес:

— Теперь уже нет былой уверенности, да? Но не трать дыхание, пытаясь заключить сделку. Ты здесь и мы здесь, и мы тебя все равно достанем. Итак, никаких сделок.

Он был прав. Я собирался говорить, но не о сделках.

— Каков температурный предел этой отопительной системы? — спросил я.

Мой вопрос их сильно удивил, затем Кермод сказал:

— Где-то около тридцати пяти градусов.

— За последние десять минут температура поднялась более чем на шесть градусов, — сказал я.

— Ну и что? Это чертов идиот Денфорд. Он запер нас и повернул регулятор, — сказал О'Дауда. — Человек бездарен. Мы ему не нравимся и это все, что он может придумать. Я бы стал немного уважать его, если бы он наставил на меня пистолет. Садись, парень, снимай пиджак и допивай свое шампанское. Может быть, тебе захочется потом вздремнуть. — Он усмехнулся.

И тут до меня дошло. Конечно. Последние несколько минут это крутилось в моем мозгу, но сейчас я четко все понял. Денфорд был сумасшедшим, но не был дураком. И вопрос о том, что он хочет ранить, но боится ударить, снимался.

Я быстро сказал:

— Помнишь мой первый визит сюда, О'Дауда? Я дал тебе термобомбу. Большая, тяжелая штуковина, способная разнести на куски эту комнату. Что ты с ней сделал?

Он тоже был не дурак и подключился ко мне мгновенно.

— Я отдал ее Денфорду, чтобы он избавился от нее.

— Да, я думаю, что он так и сделал. Где-то в этой комнате. Вероятно, прикрепил ее к трубе под одной из решеток, и она сейчас поджидает там нужной температуры. Все в порядке. Денфорд наставил на тебя пистолет, и на остальных тоже.

Они вскочили на ноги.

— Кермод, — сказал я, — быстро обойди комнату и посмотри, нет ли на шурупах какой-либо из решеток свежих царапин.

— Окна, — сказал О'Дауда и в его голосе теперь зазвучала тревога. — Разбей их, это понизит температуру.

— Только температуру воздуха. На бомбу это никак не повлияет. Она в какой-то из труб.

— Мы можем сорвать все решетки и выключить каждый обогреватель, — сказал О'Дауда.

Он уже начинал паниковать.

— Их здесь штук двадцать и нам нужна отвертка, — сказал я. — Единственный выход — найти ту решетку, которую отвинчивал он. Возможно, нам удастся сорвать ее.

Пока я говорил, Кермод уже отправился осматривать решетки.

Я проверил решетки вдоль окон. Никаких признаков того, что какую-то из них снимали. Термометр на стене показывал уже двадцать девять. Какую температуру он выставил на бомбе? Тридцать? Тридцать два?

Кермод появился из-за трона и сказал:

— Я не вижу никаких царапин.

— Срывай их все, — закричал О'Дауда. — Давай.

Он подошел к ближайшей решетке, нагнулся, ухватил ее своими огромными пальцами и потянул. Не в силах противостоять его мощи, мягкая медь выгнулась, но шурупы держали крепко. Я знал, что они будут держать. Он был миллионером. Миллионеры не терпят халтуры. В любом пригородном домике шурупы выскочили бы, словно они натирались мылом перед заворачиванием. Каждому, кто работал на него, приходилось отрабатывать свои деньги на все сто. Это была его эпитафия. Себе я не мог придумать ничего стоящего. Я снова проверил термометр — тридцать. Возможно, в последний раз я поспорил сам с собой, что Денфорд поставил на тридцать два, и пошел к дверям. Только там не было решеток. Если и можно было говорить о безопасных местах, то это было самым безопасным. К тому же, оно было на достаточном удалении от окон. Мне не хотелось, чтобы после того как я переживу взрывную волну, мне снесло голову куском стекла.

Полностью растерянный Кермод встал у подножия трона и закричал:

— Что, черт побери, нам делать?

— Идите сюда и соорудите себе какое-нибудь укрытие, — сказал я, укладывая перед собой герцогиню, а на нее — джентльмена в дипломатических одеждах. По крайней мере я не нарушил социальных уровней.

Кермод направился было ко мне, но О'Дауда, паникуя, не веря, что можно что-либо сделать и в то же время полагаясь на старый миллионерский принцип иммунитета ко всем неприятностям, заорал:

— Помоги мне с этой!

Он тянул за следующую решетку, и капельки пота блестели на его красном лице. Кермод заколебался, глядя, как я, нарушая социальный кодекс, укладываю на дипломата коптского базарного торговца.

О'Дауда заорал снова, и Кермод пошел к нему. Он был вынужден это сделать, ибо он рассчитывал на удачный исход и, следовательно, должен был оставаться на хорошем счету у О'Дауды. Хозяин и слуга — эта связь не рвется до самой смерти, когда хозяин — миллионер. Я был рад, что я сам себе и хозяин, и слуга. Никаких противоречий между нами. Я добавил еще три фигуры и затем уложил поверх них высокого и худого университетского дона с лицом аскета в отделанной мехом мантии. Я подумал, чем он мог вызвать раздражение О'Дауды. Возможно, голосовал против на совете, в то время как остальные хотели присвоить ему почетную юридическую степень в обмен на новое здание для университета.

Они, наконец, сорвали решетку. О'Дауда нагнулся, пошарил внутри рукой и почти тут же вскочил и бросился к другой. Он был упорным человеком. Если ему повезет — и это должно быть везением ирландца — он может на этот раз попасть на нужную решетку, и даже открыть ее и засунуть руку, но он соревновался с тридцатью двумя градусами по Цельсию, и я готов был спорить, что уже оставалось менее полуградуса.

Держа пистолет и сверток в разных руках, я устроился за своей баррикадой и закричал:

— Ради Бога, не делайте глупостей. Укройтесь где-нибудь подальше от решеток!

Не отпуская решетки, Кермод повернулся и посмотрел на меня. Ему была видна только моя голова, высовывающаяся над баррикадой. Его глаза были полны безысходной тоски, но он не смел оставить своего хозяина.

Затем он вдруг отпустил решетку и выпрямился.

— Кермод! — сердито зарычал О'Дауда.

— Минуту.

Кермод повернулся и побежал к трону. В трех метрах от гигантской копии О'Дауды на полу лежала прекрасная персидская дорожка. Он швырнул ее в сторону. Под ней была решетка.

— Я совсем забыл про эту... — Он нагнулся, осматривая шурупы.

— Эта! Эта!

О'Дауда бросился к нему, сметая все со стола развевающимися полами халата и отбрасывая в сторону фигуру раджеподобного человека в тюрбане и белых одеждах.

— Шурупы... смотрите! — показал Кермод.

Они оба ухватились за решетку и напрягли все свои силы. Бомба должна была быть под этой решеткой. Именно сюда ее установил бы Денфорд. Под гигантской копией, и рядом с тем местом, где обычно сидел О'Дауда. Если бы Кермод вспомнил об этой решетке в самом начале...

— Бросьте! Бегите сюда! — заорал я.

Они не обратили на меня никакого внимания. Большой человек и маленький человек обливались потом, пытаясь выломать решетку. Хозяин и слуга, связанные столькими прошлыми вещами: проявлениями лояльности, злодействами, пьянками, рыбалками, публичными домами в былые дни, а затем, по мере увеличения богатства хозяина, и более сложными и изощренными манипуляциями, и всегда первый думал, что он неприкасаем, сам себе закон, а второй — что в тени могущества первого он находится в полной безопасности. Они забыли, что там был я. Если ты не сидишь и ждешь неприятностей, борешься, ты побеждаешь. Так было всегда и так будет, должно быть, иначе просто не стоит жить.

Я упал на пол, свернулся клубком, прижавшись к холодной восковой спине герцогини, и накрылся сверху доном.

И тут это произошло. Конец света. Раздался оглушительный хлопок, словно реактивный лайнер миновал в комнате звуковой барьер, и все пришло в движение. Вперемежку с герцогиней, доном и дипломатом меня отбросило назад к стальным дверям. Я должен бы был погибнуть. Я подумал, что я погиб — звон в ушах и весь воздух покинул мое тело. И меня ждали стальные двери, ждали, что ударная волна швырнет меня на них и разобьет в лепешку. Но, должно быть, волна ударилась в них на секунду раньше меня, распахнула их и они повисли подобно двум помятым крыльям. Пролетев метров двадцать по галерее, я лежал с закрытыми глазами и ждал... и я слышал звон разбивающегося стекла и стук падающих и разлетающихся на мелкие кусочки обломков штукатурки, камня и дерева.

Я медленно поднялся на ноги, постоял какое-то время в оцепенении, затем стал вытирать пыль с глаз и лица. На полу у моих ног лежал мой пистолет, сверток и оторванная голова герцогини с десятисантиметровым осколком стекла в щеке. Я перешагнул через штабного генерала, у которого не хватало седого уса и глаза, и пошел к дверям.

Комната была наполнена дымом и пылью. Ни О'Дауды, ни Кермода. Но по всему полу были разбросаны головы, руки и ноги. Большинство были восковыми. Шатаясь и не до конца осознавая, что я делаю, я переступил порог и на меня стал падать приятный дождик из разбитой противопожарной системы. Я пошел к трону. Занавески и деревянные детали трона уже сгорели и пламя перекинулось на одежды О'Дауды. Он лежал на полу без руки и ноги, и языки пламени лизали его лицо. Я остановился в некотором удалении, смотрел и думал, жив ли я, или все это — кошмар смерти. О'Дауда горел и таял.

Восковое лицо начало потихоньку таять и течь. Пламя обжигало мне лицо, в голове все гудело после встречи с ударной волной. Я смотрел, как огромная фигура тает передо мной, тает до обычного человеческого размера и продолжает таять дальше. Дождь падал на мою непокрытую голову и его капли оставляли на моих пыльных щеках грязные разводы. Пламя все сильнее жгло мою кожу, поэтому я стал медленно отступать, не сводя глаз с воскового лица О'Дауды. С каждой секундой оно становилось все бесформеннее, и я с ужасом наблюдал, как сквозь воск проступает что-то. Медленно, подобно проявляющейся фотокартинке, показалось другое лицо, с отвратительной гримасой смотревшее на меня через текущий, пузырящийся воск; другое лицо, бесплотное, с темными глазницами, которые вдруг ожили, наполненные маленькими язычками пламени. Рот застыл в ухмылке, затем медленно открылся, челюсть отвалилась и упала на пол, охваченная желто-красным пламенем горящего воска.

За моей спиной, как казалось, в нескольких километрах от меня, послышались крики, звонки, сирены и топот ног.

Шатаясь, я добрался до дальней стены, согнулся пополам и меня вытошнило. Я знал, что этот кошмар будет преследовать меня не одну ночь... маленький, хрупкий череп, медленно возникающий в языках пламени из тающего лица О'Дауды.

Я выпрямился и тут увидел настоящего О'Дауду. Когда бомба взорвалась, Кермод, должно быть, заслонил его. Его отбросило через комнату на оконную стену, как шестипудовый мешок с зерном. Он лежал, скорчившись, у стены, голый по пояс. Его голова была свернута набок, а уцелевшая нога подвернута под туловище. Пальцы его правой руки все еще сжимали большой, искореженный кусок медной решетки.

Я вышел из комнаты, оставляя позади горящее восковое море вокруг трона. Подбирая сверток, я чуть не упал от внезапного головокружения.

Пошатываясь, я пошел по коридору, на ходу запихивая сверток под ремень брюк и застегивая сверху.

У лестницы, в красном бархатном кресле сидел спокойный, сосредоточенный Денфорд и курил. Он посмотрел на меня и кивнул, словно поздравляя себя с удачно проведенной операцией. Главные цели — О'Дауда и Кермод — убиты. Дрожащий и качающийся Карвер — цель второстепенная. А сам он уже не беспокоился о том, что теперь будет, потому что никто никогда не сможет отнять у него тех приятных чувств, которые наполняли его в последний час.

— Я вызвал пожарных, — мягко сказал он. — Они сейчас будут.

В моем горле была настоящая засуха, поэтому слова прозвучали подобно шелесту старого тростника.

— Я не думаю, что мне сейчас нужна компания.

Он указал на боковую дверь за креслом.

— Сюда. Спуститесь по лестнице до конца и окажетесь в гараже. — Затем, когда я уже собрался с силами, чтобы двинуться дальше, он спросил. — Как он себя вел перед финалом?

— Я думал, это была паника, но ошибся, — сказал я. — Он, как всегда, был уверен, что ничто никогда не сможет победить его. Ему не хватило секунд пять. — Подойдя к двери и положив руку на ручку, я добавил. — Когда прибудут полицейские, они не пустят вас туда. Если вы хотите попрощаться, делайте это сейчас.

— С ним?

— Нет, с ней. Она — у трона, ждет вас.

Он посмотрел на меня, не до конца понимая, что я только что сказал, затем медленно поднялся и побрел по галерее к наполненной дымом и орошаемой водой комнате. Я спустился в гараж и выбрался из дома, осознавая, что мне крупно повезло. Исключительный случай. Мне удалось уйти с тем, что принадлежало О'Дауде. Это должно войти в историю. Он хранил даже то, что принадлежало ему, но в чем он больше не нуждался. Так же, как он хранил ее, заперев внутри себя...

Глава десятая

“Любовь со временем проходит,

умение готовить — никогда”

Джордж Мередит

“Фейсл Вега” была там, где я ее оставил. Я заполз в нее, как рак-отшельник в свою раковину, и отъехал. Я еще не добрался до центральных ворот, когда пожарная машина чуть было не столкнула меня в кусты. Да, французские борцы с огнем ездят не без щегольства. Полицейская машина сделала со мной почти то же самое, когда я выезжал на шоссе. Кто-то прокричал мне что-то через открытое окно. Я не остановился. Возможно, это был Аристид Маршисси ля Доль.

Я ехал в направлении Женевы и перед моими глазами все еще стояло тающее, пузырящееся восковое лицо и проступающий сквозь него ужас. Кошмарные сны долго еще будут преследовать меня, если я не исполню свое обещание и не отправлюсь отдыхать.

Я остановился у телефонной будки и позвонил Наджибу.

— Сверток у меня, — сказал я. — Сколько вам понадобится времени, чтобы доставить Джулию?

— Нисколько.

— Через полчаса я буду ждать вас у западной стороны Собора Сан Пьер. О'кей?

— Мы будем там, и вы получите также три тысячи фунтов в качестве премиальных.

— Ты оговорился, — сказал я. — Братья Алакве всегда платят в гинеях.

— Гиней, — сказал он.

Я подъехал к собору и стал ждать.

Они прибыли через двадцать минут; значит, они держали Джулию где-то в Женеве.

Они направились ко мне веселой семейной группой — братья Алакве, мисс Панда Бабукар и Джулия.

Я стоял у машины и ждал.

Джимбо похлопал Джулию по плечу и мягко подтолкнул ее ко мне. На нем был зеленый вельветовый пиджак, черные брюки, желтая рубашка и красный галстук, на котором в высоком прыжке изогнулся большой лосось.

— Скажите ему, мисс, что мы обращались с вами уважительно и учтиво, — сказал он.

Джулия прижалась ко мне. Ей не нужно было ничего говорить. Все было написано на ее лице.

Я передал сверток Наджибу. Тот повертел его в руках, и я знал, что ему не терпится открыть его и проверить.

— Проверяй, — сказал я. — Это меня не обидит.

— Я доверяю вам, — сказал он.

Панда просигналила мне зубами и глазами и сказала:

— Ты так и не дал мне шанса. Я готова была доверить тебе все, что у меня есть. Не забывай, любимый, что когда она выбросит тебя обратно в пруд, ты всегда можешь приплыть к маме. Гав! Гав! — Она лягнула ногой, выписала пируэт и сунула мне толстый конверт.

— Американские доллары, — сказал Наджиб. — Все, что вам нужно сейчас, — уйти от руки закона.

Я покачал головой и сказал:

— Можно слегка вывернуть ее на какое-то время, но уйти от нее невозможно.

Мы отъехали, направляясь в Бонневиль, а затем в Межев.

Долгое время она молчала.

Наконец я сказал:

— Где ты хочешь остановиться, чтобы сделать покупки?

— Где угодно. Вы продали им сверток?

— Нет, это был прямой обмен на тебя. Я не просил денег. Но когда их предложили, я подумал, что заработал небольшие премиальные.

Я продолжил и рассказал ей обо всем, что произошло с момента нашей последней встречи. Прежде чем я закончил, ее рука уже лежала на моей, а когда я закончил, она спросила:

— Но что теперь будет у тебя с Интерполом?

— Не знаю и это меня не волнует, — сказал я. Я не собираюсь думать об этом. Что ты думаешь приготовить на ужин?

На ужин у нас был жареный цыпленок с прованскими маслинами. Пока она готовила его, я принял душ, переоделся и выложил свою шикарную пижаму. Затем я спустился вниз, сел, налил себе выпить и поднимался всякий раз, когда она кричала с кухни, что ее бокал пуст. Когда я принес ей третью порцию, ее рука обвила мою шею, а ее губы нашли мои.

— Я — очень робкая девушка, — сказала она. — Мне всегда нужно время.

— Тогда не торопи события.

Цыпленок был замечательным.

Когда она исчезла на кухне, чтобы приготовить второе блюдо, зазвонил телефон.

Это был Аристид.

— Я подумал, что найду тебя там, — сказал он. — Ты не один?

— Она только что накормила меня жареным цыпленком с прованскими маслинами.

— Она подала цыпленка на горячем соусе или полила им птицу? — спросил он.

— На.

— Береги ее как сокровище.

— На протяжении всего отпущенного мне времени я этим и займусь.

— Ах да, об этом-то я и хочу поговорить. У тебя, конечно, были большие неприятности с О'Даудой?

— Конечно.

— Комната вся сгорела, включая множество ценных картин. Однако осталось достаточно, чтобы установить косвенный состав убийства. Мои люди очень довольны этим.

— Я рад за них.

— Хотя, они были разочарованы по поводу свертка.

— Естественно.

— Пока я не объяснил, что ты действительно предпринял героическую попытку достать его для нас и что это не твоя вина, что он сгорел. От твоего имени — и ты поймешь, что ни для кого другого я бы не сделал этого, и даже не было особо веской причины, почему я сделал это для тебя, кроме того, конечно, что я тебя люблю, и как бы нелогично это не казалось, я вынужден это признать, так как это мое искреннее чувство — и ты отнесешься ко мне снисходительно в...

— Я отнесусь к тебе снисходительно, Аристид, только я несколько потерялся в твоей фразе.

— В итоге, я убедил их отказаться от радикальных мер. Ты пытался достать для нас сверток, но тебе не удалось. Наказуемо неподчинение, а не неудача. Поэтому сейчас ты должен быть счастлив, да?

— Очень.

— Отлично. Но ты не должен уйти невредимым.

— Да?

— Нам сообщили из банка Наджиба, что он снял сегодня крупную сумму в американских долларах, и я полагаю, что они у тебя?

— Ты говоришь как лицо официальное или частное?

— И то, и другое. У Интерпола есть благотворительный фонд, с помощью которого делается много хорошего. Очень часто туда приходят анонимные поступления. Можем мы ожидать очередное в ближайшее время?

— Я пришлю вам деньги.

— Я восхищен. К деньгам следует всегда относиться серьезно и, говоря о деньгах, я бы посоветовал тебе, если ты сможешь на это решиться, жениться на этой мисс Джулии. Она, без сомнения, унаследует приличное состояние от О'Дауды. У нее будешь ты, у тебя — она и деньги, а у меня никогда больше не будет неприятностей с тобой. Мы все будем счастливы.

— Кроме мисс Джулии, — сказал я, — если я буду разговаривать с тобой, после того как она принесет омлет-суфле с ликером, который она сейчас готовит.

Он глубоко вздохнул и сказал:

— В деревушке Инксент на севере Франции есть гостиница, где его делают просто прекрасно. Если она не принесет его к столу пенящимся и готовым перелиться через край, не женись на ней.

Он был доставлен на стол в том виде, в каком, как Аристид сказал, он и должен был быть, наполняя комнату ароматом свежих яиц, кипящего масла и теплым, сердечным запахом ликера.

В последующие две недели я много раз думал, что я женюсь на ней, но были дни, когда я не был в этом уверен, а в конце я согласился с Мередитом, что “любовь со временем проходит, умение готовить — никогда”. Но кто хочет провести всю свою жизнь только за едой?

Поэтому я достал из-под линолеума свои четыре тысячи долларов и вернулся на большую дорожку, размышляя, сколько понадобится времени, чтобы востребовать причитающиеся мне по контракту деньги с людей О'Дауды, и надеясь, что поблизости нет Панды. Но была Уилкинз, от которой я не получил ни улыбки, ни теплого слова, пока, придя в один прекрасный день в контору, она не обнаружила на своем столе электрическую печатную машинку.

Она вся просияла, но почти тут же нахмурилась.

— Зачем вы купили немецкую машинку? Британцы делают не менее хорошие. Нет, я лично ничего не имею против немцев, но нужно же поддерживать...

Я закрыл дверь в свой кабинет. Выиграть невозможно.

Эдмунд Криспин Дело о золотой мушке. Убийство в магазине игрушек (сборник)

Эдмунд Криспин – псевдоним, под которым писал детективы английский композитор Роберт Брюс Монтгомери (1921–1978). Он создал лишь девять романов и два сборника рассказов, однако они принесли ему всемирную славу классика детективной литературы, а некоторые из них вошли в легендарный список «100 лучших детективов XX века» по версии «Times». С персонажа его романов Джервейса Фена создатели сериала «Доктор Кто» списали своего заглавного героя.

© Rights Limited, 1944, 1946

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

Дело о золотой мушке

Посвящается Мюриэль и Джону

donum memoriae causa…^[91]

Раз уж эта история разворачивается в действительно существующем месте, к тому же вполне реалистично описанном, необходимо подчеркнуть, что все персонажи вымышлены и никак не связаны с ныне живущими людьми, равно как и колледж, отель и театр, где происходят основные события. Репертуарная труппа, которую я изобразил, не имеет отношения ни к оксфордской, ни к любой иной, известной мне.

Э. К.^[92]

Глава 1 Пролог на железной дороге

Ты напитал ли ядом их, аптекарь, —

Так, чтобы смерть таил единый вдох?

Марло…

Для путешественника неискушенного Дидкот предвещает скорое прибытие в Оксфорд, а более опытным сулит терпеть скуку, от которой никуда не деться еще по меньшей мере полчаса. А именно на эти два типа делятся все путешествующие поездом. Первые начнут стаскивать, с извинениями, свой багаж с полки на сиденье, где он будет мешать всем до конца пути, неожиданно подставляя острые углы. Вторые продолжат хмуро смотреть в окно на безбрежные леса и поля, в которых, по непостижимой прихоти какого-то полоумного божка, затерялась станция, и на ряды товарных вагонов, сбившихся сюда со всей страны, словно тот остров из затерянных кораблей, что, по расхожей легенде, обретается где-то посреди Саргассова моря. Несмолкающий аккомпанемент невнятных бормотаний и возгласов во время остановки, вкупе со скрежетом дерева и металла, звуков, достойных ранних часов Вальпургиевой ночи на небольшом кладбище, заставляет пассажиров с воображением побогаче предположить, что прямо сейчас поезд разбирают по частям и собирают вновь. Задержка в Дидкоте, как правило, длится от двадцати минут и более.

Затем следует около трех fausses sorties^[93], сопровождаемых жутким грохотом и встряской всего состава, ввергающих пассажиров в состояние покорной беспомощности. С бесконечной неохотой кортеж наконец отправляется, очень неспешно неся свой понурый груз по плоской равнине. Удивления достойно, сколько еще заброшенных станций и полустанков существует на пути в Оксфорд, и всюду состав будет останавливаться, задерживаясь порой безо всякой причины, ибо ни единой души, пытающейся выйти из поезда или сесть на него, не наблюдается. Быть может, проводник ждет какого-то запоздалого путника, спешащего по дороге к станции, или заметил местного обитателя, заснувшего в углу, и не желает его будить, или же корова зашла на железнодорожные пути, или семафор велит остановиться – хотя, если попытаться выяснить это, окажется, что ни о корове на путях, ни о сигнале семафора – pro или contra – и речи нет.

Ближе к Оксфорду, когда наконец открывается вид на канал или, скажем, на Том-Тауэр^[94], становится чуть веселей. Наконец-то начинает чувствоваться, что ваше движение имеет цель, и необходимо собрать всю силу воли, чтобы усидеть на месте, не схватить шляпу и пальто, оставить багаж дожидаться на полке, а билет во внутреннем кармане. Наиболее оптимистичные из пассажиров уже выбираются в коридоры. Однако поезд наверняка остановится прямо перед въездом на вокзал (массивная стена газоперерабатывающего завода с одной стороны, кладбище – с другой) и будет там мешкать с дьявольским упорством, издавая время от времени вскрики и стоны, словно некрофил в пароксизме наслаждения. Вас охватывает чувство острой, досадной безысходности. Вот он, Оксфорд, там, несколькими ярдами далее, станция, а поезд – здесь, а по рельсам ходить пассажирам не разрешается, даже если кто-то из них и готов рискнуть. Танталовы муки испытываешь сполна. Эта интерлюдия memento mori, во время которой железнодорожная компания заботливо напоминает юношам и девушкам в расцвете сил об их неминуемом превращении во прах, длится около десяти минут, после чего поезд неохотно прошествует на станцию, столь метко окрещенную Максом Бирбомом^[95]«последним пережитком Средневековья».

Если кто-то из путешественников и вообразил было, что это конец мучений, он заблуждается. По прибытии, когда даже самые скептически настроенные пассажиры начинают продвигаться к дверям, внезапно обнаруживается, что поезд вовсе не на платформе, но стоит на одном из центральных путей. На платформах по обе стороны состава суетятся друзья и родственники, перед которыми в самую последнюю минуту, предшествующую воссоединению, вдруг воздвиглось такое препятствие. Они мечутся туда-сюда, машут руками, что-то коротко выкрикивают или стоят с мрачными, озабоченными лицами, пытаясь отыскать глазами тех, кого должны встретить. Как если бы лодка Харона накрепко завязла на середине Стикса, не имея возможности ни добраться до мертвых, ни вернуться к живым. Тем временем в поезде толчки его внутренней сейсмической активности повергают пассажиров и их багаж на пол коридоров, превращая в беспомощно вопящую массу. Через несколько мгновений ожидающие на платформе с удивлением наблюдают, как поезд удаляется в направлении Манчестера, выпустив на прощанье облако зловонного дыма. Наконец, дав задний ход, он возвращается, и – о, чудо! – путешествие завершается.

Пассажиры неловко проталкиваются сквозь турникеты и расходятся в поисках такси, которые в военное время берут плату, невзирая ни на чины, ни на возраст, ни на высокое положение, но в строгом соответствии со своей собственной логикой. Толпа людей редеет и рассеивается по закоулкам хитросплетения улиц, полных реликвий, памятников, церквей, колледжей, библиотек, гостиниц, пабов, лавок портных и книжных магазинов, из чего и состоит весь Оксфорд. Более мудрые безотлагательно отправляются на поиски выпивки, более стойкие, преодолевая препятствия, устремляются к своей основной цели. От всей этой толкотни в конце концов остается только несколько одиноких персонажей, сошедших с поезда, чтобы сделать пересадку, и в ожидании грустно слоняющихся по платформе среди молочных бидонов.

* * *

Одиннадцать человек, которые в течение недели, с четвертого по одиннадцатое октября тысяча девятьсот сорокового года, в разное время и с разной целью, отправились с вокзала Паддингтон в Оксфорд, на вышеописанные мучения реагировали по-разному.

Джервейс Фен, оксфордский профессор английского языка и литературы^[96], откровенно изнывал от бездействия. Он и обычно-то не отличался терпением, но медленный ход поезда и вовсе ввергал его в смятение. Он кашлял и стенал, зевал и переставлял ноги, ерзал всем своим долговязым, нескладным телом в углу, в котором сидел. Его жизнерадостное, румяное, чисто выбритое лицо стало еще розовее, чем обычно. Темные волосы, старательно уложенные мокрой расческой, начали выбиваться на макушке предательскими прядками. Обычный переизбыток энергии, заставлявший его брать на себя всевозможного рода обязательства, а потом хмуро жаловаться, что он перегружен работой, а никому до этого нет дела, в данных обстоятельствах только мешал. Его единственным развлечением была одна из собственных книг, посвященная второстепенным сатирикам восемнадцатого века, которую он добросовестно перечитывал, дабы вспомнить, каковы его соображения об этих авторах. Само собой разумеется, от всего этого во второй половине пути Джервейс почувствовал себя глубоко несчастным. Он возвращался в Оксфорд с одной из тех многочисленных образовательных конференций, растущих как грибы, которые решают судьбу того или иного учреждения и чьи постановления, если таковые имеются, забываются через два дня после завершения их работы. Пока поезд тащился вперед своим черепашьим ходом, Джервейс со скорбным смирением обдумывал цикл лекций об Уильяме Данбаре^[97], который он должен был читать. Выкуривая одну сигарету за другой, он размышлял, дозволят ли ему расследовать еще одно убийство, если таковое случится. Впоследствии он вспоминал это желание не без горечи, ибо оно было исполнено в той парадоксальной форме, которую боги, по всей видимости, находят забавной.

Джервейс ехал первым классом, поскольку всегда хотел иметь возможность путешествовать таким образом, но в данный момент даже это приносило ему мало радости. Уколы совести нет-нет да и заставляли его сожалеть об этой демонстрации относительного достатка. Но какое-никакое моральное оправдание этому ему все же удалось придумать – а именно шаткий экономический довод, который он выдал экспромтом, к удивлению одного знакомого, неразумно попрекнувшего его снобизмом. «Старина, – отвечал Джервейс Фен, – железнодорожная компания имеет определенные эксплуатационные расходы. Если те из нас, кто может себе это позволить, откажутся путешествовать первым классом, плата за билет третьего класса вырастет, и пользы от этого не будет никому. Сначала измените свою экономическую систему, – внушительно добавил он, обращаясь к несчастному, – тогда и проблема такая исчезнет». Позднее он с радостью прибегнул к этому аргументу в разговоре с профессором экономики, который, к огорчению Джервейса, в ответ издал только какое-то невразумительное бормотание, исполненное, однако, сомнения.

Теперь, когда поезд остановился в Калхэме, Джервейс зажег сигарету, отложил книгу и тяжело вздохнул.

– Преступление! – пробормотал он. – Великолепное, восхитительно запутанное преступление!

Затем он принялся придумывать и моментально разоблачать воображаемые злодеяния.

* * *

Шейла Макгоу, занимавшаяся постановкой пьес в репертуарном театре Оксфорда, путешествовала третьим классом. Она поступала так, поскольку считала, что искусство, прежде чем вновь сможет стать жизненным, должно вернуться к народу, вследствие чего решила продемонстрировать фермеру, сидевшему напротив, книгу, посвященную сценографии Гордона Крэга^[98]. Шейла была высокой девушкой, в брюках, с острыми чертами лица, крупным носом и прямыми, белыми как лен волосами, постриженными каре. Фермера, кажется, не особенно интересовали приемы современной драматургии. Анализ отрицательных сторон вращающейся сцены не смог его увлечь. Он не проявил никаких эмоций, за исключением секундного отвращения в тот момент, когда услышал, что в Советском Союзе актеров именуют «заслуженными и народными артистами» и Иосиф Сталин выплачивает им крупные суммы. Когда в ход был пущен Станиславский, фермер, не видя возможности бегства, вышел из оборонительной позиции и предпринял фланговый маневр, принявшись описывать методы, применяемые в фермерстве. В нем пробудился энтузиазм, когда он рассказывал о силосе, прививании коров, о головне, ржавчине и других болезнях злаковых растений, о сетчатой бороне усовершенствованного вида и тому подобном. Дотошно входя во все тонкости, он порицал деятельность Министерства сельского хозяйства. Эта тирада длилась до тех пор, пока поезд наконец не приехал в Оксфорд, и тогда фермер тепло распрощался с Шейлой и ушел, слегка удивленный собственным красноречием. Шейла, несколько опешившая от этого страстного монолога, в конце концов, прибегнув к своего рода самогипнозу, сумела убедить себя, что все это было очень интересно. Она с сожалением подумала, что, каким бы правдоподобным ни казалось ей это раньше, увы, фермерская жизнь на самом деле имеет маловато общего со «Страстью под вязами» Юджина О’Нила^[99].

* * *

Роберт Уорнер ехал вместе с Рэйчел Уэст – любовницей-еврейкой – на премьеру своей новой пьесы «Метромания» в репертуарном театре Оксфорда. Друзья Роберта были в некотором роде шокированы, что ему, столь известному драматургу-сатирику, приходится ставить свою пьесу в провинции, но в пользу этого имелись кое-какие веские доводы. Во-первых, последняя лондонская постановка Роберта, несмотря на его репутацию, не увенчалась успехом, и администрация театра, кассы которого в результате Лондонского блица^[100] порядком опустели, стала необычайно осмотрительной. Во-вторых, новая пьеса содержала несколько экспериментальных приемов, в будущем успехе которых Роберт был не вполне уверен. Со всех точек зрения, пробный показ казался необходимым, и по причинам, в которые я не буду сейчас вдаваться, выбор пал на Оксфорд. Роберт сам стал продюсером пьесы, поставив ее при участии обычного состава труппы, но с Рэйчел, чья слава в Уэст-Энде сулила великолепные кассовые сборы, в главной роли. Роман Роберта и Рэйчел был дружеским и давним, а за последний год их отношения стали почти платоническими. Общие интересы, искреннее взаимное уважение и симпатия еще больше укрепили их связь. Миновав Дидкот, Рэйчел и Роберт погрузились в молчание. Роберт приближался к сорокалетию, у него была копна жестких черных волос, одна прядь которых свисала на лоб. За тяжелыми очками в роговой оправе блестели внимательные, умные глаза. Долговязую, чуть разболтанную фигуру облекал неприметный темный костюм. Но в его манере держаться чувствовалась властность, а движения производили впечатление суровости, почти аскетизма. Все задержки в поездке он встречал с самообладанием бывалого путешественника и вставал только один раз – в уборную. Идя по коридору, он увидел Изольду и Хелен Хаскелл, сидевших через два или три купе, но поспешил пройти мимо, не пытаясь с ними заговорить, в надежде, что они его не заметили. Вернувшись, он рассказал Рэйчел, что они тоже едут этим поездом.

– Мне нравится Хелен, – справедливо заметила Рэйчел. – Милая девочка и в высшей степени профессиональная актриса.

– Изольда мне отвратительна.

– Ну, мы можем с легкостью разминуться с ними на вокзале в Оксфорде. Я думала, Изольда тебе нравится.

– Мне не нравится Изольда.

– Тебе в любом случае придется их обеих представлять публике во вторник. Не вижу особой разницы, встретимся мы с ними сейчас или нет.

– По мне, чем позже, тем лучше. Я бы с радостью прикончил эту девицу, – произнес Роберт Уорнер из своего угла. – Я бы с радостью прикончил ее.

Изольда Хаскелл откровенно скучала, а скрывать подобные чувства было не в ее привычках. В то время как нетерпеливость Фена была стихийной и неосознанной,Изольда вела себя демонстративно. Все мы в какой-то мере сосредоточены на себе, но в случае Изольды поглощенность своей персоной носила исключительный и вдобавок отчетливо сексуальный характер. Она была еще молода, лет двадцати пяти или около того, с великолепными, ухоженными рыжими волосами. Ее наряды, пожалуй, чрезмерно подчеркивали полную грудь и пышные бедра. Однако на этом, по крайней мере, по мнению большинства, ее притязания на привлекательность заканчивались. По лицу Изольды, шаблонно хорошенькому, можно было прочитать ее характер – чуточку эгоистичный и заносчивый… Манера говорить – незанятная, с претензией на интеллектуальность. Отношение Изольды к противоположному полу было столь откровенно завлекающим, что нравилась она лишь немногим, а к представительницам своего пола девушка относилась зло и насмешливо. Она была из тех многочисленных женщин, которые с раннего возраста многое знают о сексе, хотя особенного опыта у них нет, и даже сейчас в ее представлении о жизни сохранялось нечто подростковое. В своем роде Изольда могла быть альтруистична, но до определенного момента, а в том, что касалось игры на сцене, она была даже, до некоторой степени, добросовестна – хотя и здесь ее прежде всего интересовала очередная возможность выставить себя напоказ. После окончания школы драматического искусства она по большей части подвизалась в репертуарном театре, хотя однажды, благодаря непродолжительному роману с каким-то лондонским импресарио, получила главную роль в уэст-эндском шоу, которое по той или иной причине не имело особенного успеха. Вот так, два года назад, она и перебралась в Оксфорд и с тех пор там и оставалась, без конца разглагольствуя о своем агенте, великолепии лондонской сцены и о возможности в любую минуту туда вернуться, и все это – высокомерно-снисходительным тоном, оснований для которого в действительности не имелось, но который, как нетрудно догадаться, в конце концов страшно всех взбесил. Череда скандальных любовных интрижек еще подлила масла в огонь, поскольку восстановила против Изольды остальных актрис в труппе, послужила причиной отчисления задерганного и совершенно невинного студента, а актеров-мужчин оставила с тем чувством разочарования, которое выражают слова «ну что ж, наверное, и такой опыт тоже нужен» и которое обыкновенно и бывает единственным ощутимым результатом промискуитета. Ее продолжали терпеть, ибо подобные репертуарные театры, в силу своих специфических и часто меняющихся методов работы и приоритетов, в эмоциональном плане устроены очень сложно и хрупко, и малейшее волнение может привести здесь все в полное расстройство. В результате наиболее разумные члены труппы воздерживались от неприкрытого выражения неприязни, понимая, что, если не будет сохраняться хотя бы внешне дружелюбная обстановка, все окончательно перевернется вверх дном, труппа разделится на враждующие между собой группировки, и тогда уж больших перемен не избежать.

С Робертом Уорнером Изольда познакомилась примерно за год до описываемых событий, и знакомство это было весьма интимного характера. Но поскольку Роберт относился к тем мужчинам, которым в романтических отношениях требуется не одна лишь физическая привлекательность, роман был с его стороны резко прекращен. Как правило, Изольда предпочитала первой порывать с любовниками, и то, что Роберт, которому она смертельно надоела, опередил ее в этом, заставляло ее, с одной стороны, испытывать к нему большую неприязнь, а с другой, как следствие, страстно желать снова им овладеть. В дороге она размышляла о предстоящем визите Роберта в театр и о том, что можно по этому поводу предпринять. В то же время Изольда сосредоточенно наблюдала за артиллерийским офицером, который сидел в углу напротив, читая «Нет орхидей для мисс Блэндиш»^[101] и совершенно не замечая несносной медлительности поезда. Она попыталась завязать с ним разговор, но очаровать его было не так-то просто, и через несколько минут офицер вернулся к своей книге, любезно, но отстраненно улыбаясь. Изольда откинулась на своем сиденье с нескрываемым отвращением.

– Черт побери! – воскликнула она. – Хоть бы этот треклятый поезд наконец сдвинулся с места.

Хелен была единокровной сестрой Изольды. Их отец, специалист по средневековой французской литературе, проявлял мало интереса ко всему остальному, но обладал тем не менее достаточным благоразумием в том, что касалось мирских благ, поэтому нашел себе богатую жену. Изольда была их первенцем. Жена умерла через три месяца после родов, оставив дочери половину своего состояния, в полное владение которым та должна была вступить по достижении двадцати одного года. Так что теперь Изольда была значительно богаче, чем это было бы для нее полезно. Перед кончиной жены между супругами произошел ожесточенный спор по поводу иностранного имени Изольды, на котором отец настаивал с неожиданной твердостью. Лучшие годы своей жизни он потратил на напряженное и абсолютно безрезультатное изучение французских рыцарских романов о Тристане и принял решение, что должен сохраниться хотя бы символ этой деятельности. И в конце концов, к его собственному легкому удивлению, ему удалось настоять на своем. Два года спустя он женился снова, а еще через два года появилась Хелен. Ее крестины заставили наиболее саркастических друзей отца предположить, что если у него родятся еще дочки, то их придется назвать Николеттой, Элоизой, Джульеттой и Крессидой^[102]. Как бы там ни было, когда Хелен было всего три года, оба ее родителя погибли в железнодорожной катастрофе. Ее и Изольду воспитывала очень сдержанная и деловая кузина матери, заставившая Изольду, когда той исполнился двадцать один год, подписать акт, по которому в случае смерти все ее состояние переходило Хелен (каким образом ей удалось это сделать, осталось неизвестным, потому что Изольда терпеть не могла сестру).

Антипатия была взаимной. Хелен отличалась от Изольды почти во всем. Она была невысокая, тоненькая блондинка, красивая какой-то детской красотой, из-за которой выглядела гораздо младше, чем была на самом деле, с большими, ясными голубыми глазами и совершенно чуждая какой-либо фальши. Хотя в своих пристрастиях она не была особенно избирательной, однако разговаривала неглупо и с сознанием ограниченности своего умственного горизонта, что выглядело мило и представляло ее в лучшем свете. Она не возражала против флирта, если только это не касалось работы, к которой девушка относилась с оправданной, но все равно немного забавной серьезностью. Вообще говоря, для своего возраста она лицедействовала необычайно искусно, и хотя в ней отсутствовал злой интеллектуальный блеск актрисы в репертуаре Шоу^[103], в ролях более сдержанного свойства Хелен была бесподобна, а два года назад с ошеломительным и действительно заслуженным успехом сыграла Джульетту. Изольда слишком хорошо осознавала превосходство сестры на сцене, и это не прибавляло их отношениям теплоты.

Хелен не разговаривала с начала пути. Она читала «Цимбелин», сосредоточенно хмурясь, и не могла понять, нравится ей или нет. Порой, когда поезд задерживался на станциях особенно долго, она с легким вздохом отрывалась от чтения и начинала смотреть в окно, потом снова возвращалась к книге. «Смертельный минерал?^[104] – думала она. – Да что это вообще значит? И кто там чей сын, и в чем дело?»

* * *

Сэр Ричард Фримен, главный констебль Оксфорда, возвращался с совещания полицейских в Скотленд-Ярде. Он сидел, удобно откинувшись, на своем месте в купе первого класса: седые волосы стального оттенка аккуратно зачесаны назад, в глазах – воинственный блеск. В руках у сэра Ричарда был экземпляр «Малых сатириков XVIII века» Фена, и как раз в это время он мысленно отмечал свое категорическое несогласие с мнением данного исследователя о творчестве Чарлза Черчилля^[105]. Критика эта впоследствии не произвела на Фена никакого впечатления, поскольку он, во всяком случае публично, почитал за правило проявлять полное безразличие к своему предмету. Вообще говоря, отношения между Феном и сэром Ричардом были любопытные, ибо самым большим увлечением последнего являлась английская литература, а первого – работа в полиции. Они могли часами излагать друг другу фантастические теории из области деятельности своего собеседника, и каждый при этом изощренно язвил по поводу компетенции другого. А стоило речи зайти о детективах, заядлым читателем которых был Фен, дело и вовсе начинало пахнуть дракой. Фен не без яда повторял – и, надо признать, не так уж далеко уклонялся при этом от истины, – что детектив – единственная литературная форма, еще хранящая истинные традиции английского романа, а сэр Ричард обрушивал свой гнев на нелепые методы расследования, которые в них применяются. Их отношения еще более усложнились после того, как Фен раскрыл несколько дел, в которых полиция зашла в тупик, а сэр Ричард опубликовал три литературоведческие книги – о Шекспире, Блейке и Чосере. Наиболее восторженные рецензенты из еженедельных газетных обозрений писали, что теперь, по выходе этих трех книг, все традиционное литературоведение, представителем которого был и Фен, можно считать устаревшим. Именно в том, что оба были любителями, и заключалась причина их поразительных успехов. Как предположил один язвительный пожилой профессор из колледжа Фена, если бы Фен и сэр Ричард когда-нибудь поменялись местами, то первый нашел бы полицейскую рутину столь же невыносимой, как второй – кропотливые тонкости текстологии. У обоих хобби имело приятный характер и довольно неопределенные границы, в которых не было места таким скучным деталям. Их дружба была по-настоящему крепкой, и они с огромным удовольствием проводили время в компании друг друга.

Сэр Ричард, чье внимание было поглощено автором «Росциады»^[106], вовсе не заметил эксцентричного поведения поезда. Он с достоинством сошел в Оксфорде и без проблем добыл себе носильщика и такси. Когда он садился в машину, на ум ему пришел афоризм Джонсона^[107] о Черчилле.

– «Огромная плодовитая дикая яблоня, – пробормотал он, к великому удивлению таксиста, – огромная плодовитая дикая яблоня…», – и, уже более резким тоном, прибавил: – Да что вы там застряли, любезнейший? В Рэмсден!

И такси умчалось прочь.

* * *

Дональд Феллоуз возвращался после счастливого уик-энда в Лондоне, который он провел, слушая службы с хоров соборов и принимая участие в тех непременных нескончаемых беседах церковных музыкантов, которые начинаются, стоит им собраться вместе: о музыке, органах, хористах, певчих и о грешках и причудах органистов. Когда поезд двинулся из Дидкота, Феллоуз глубокомысленно прикрыл глаза и стал раздумывать, хорошая ли это идея – изменить разметку в хоровой партитуре «Benedictus»^[108], и сколько еще он сможет продолжать играть концовку «Te Deum» пианиссимо^[109] прежде, чем навлечет на себя чьи-нибудь жалобы. Дональд был тихим темноволосым человечком, питавшим пристрастие к галстукам-бабочкам и джину, абсолютно безобидный по характеру (пожалуй, даже до безволия). Он служил органистом в колледже Фена, который я буду называть Сент-Кристоферс^[110]. Будучи студентом, Феллоуз был слишком занят своей музыкой, и преподаватели (он изучал историю) потеряли всякую надежду, что он сдаст какой-нибудь экзамен – и, как оказалось, не напрасно. После четвертой попытки и он, и преподаватели, к обоюдному облегчению, отказались от борьбы. Теперь Феллоуз просто жил в Оксфорде, играл на органе, без особенного рвения готовясь к выступлениям в составе различных ансамблей, сочинял работу для получения степени бакалавра музыки и ждал призыва в армию. Его возвышенные размышления о церковных гимнах часто прерывались гораздо менее возвышенными размышлениями об Изольде, в которую он был «тяжко влюблен», как потом выразился Николас Барклай. Вообще говоря, Феллоуз сознавал все ее недостатки, но стоило ему оказаться рядом, как они теряли для него всякое значение. Он был целиком и полностью порабощен и очарован. Подумав о ней теперь, он вдруг остро почувствовал себя несчастным, а медлительность поезда добавила к этому чувству еще и раздражение. «Черт бы побрал и эту девчонку, – сказал он самому себе, – и этот поезд… Интересно, осилит ли Уорд то соло в воскресенье. И черт бы побрал всех композиторов, писавших верхнее «ля» в сольных партиях!»

Николас Барклай и Джин Уайтлегг вместе выехали из Лондона после невеселого, прошедшего в молчании ленча в кафе «Викторз». Оба они питали интерес к Дональду Феллоузу. Николас считал его блестящим музыкантом, который гробит себя из-за девушки, а Джин сама была в него влюблена, так что у них обоих имелись все причины недолюбливать Изольду. Правды ради, уж никак не Николасу было критиковать тех, кто позволял себе поддаться саморазрушительным порывам. Когда он был студентом, его специальностью являлся английский язык, профессора прочили ему блистательную научную карьеру, и Николас покупал и прочитывал от корки до корки все те многочисленные научные издания классиков, в которых большую часть страницы занимают комментарии (со скромной данью вежливости автору в виде крошечной полоски его текста на самом верху страницы, прямо под ее номером), внимательное чтение коих считается важнейшей частью подготовки дерзнувших замахнуться на членство в одном из колледжей. Увы, за несколько дней до выпускного экзамена Николасу вдруг пришло на ум усомниться в существовании у академической науки конечной цели. Книга сменяет книгу, исследование вытесняет исследование – придет ли время, когда будет сказано последнее слово по какой-либо теме? А если нет, тогда к чему все это? Да, рассуждал он, прекрасно, если кому-то удается получать от этого удовольствие; но ему это, увы, никак не удавалось. А тогда – зачем продолжать? Сочтя эти вопросы неразрешимыми, Николас закономерным образом полностью забросил свою работу и приобрел достаточно безобидную, однако постоянную приверженность к выпивке. После того как Николас не явился на экзамен и остался глух ко всем имевшим место вслед за тем выговорам, его исключили, но так как у него хватало личных сбережений, это событие ни в коей мере его не взволновало. Он продолжал курсировать между оксфордскими и лондонскими барами, оттачивая свое несколько сардоническое чувство юмора, заводя все новых и новых друзей и ограничивая чтение исключительно Шекспиром, из которого знал наизусть массу длиннейших отрывков, так что в конце концов даже и книга стала ему не нужна, и он мог просто сидеть и «думать Шекспиром», к вящему раздражению друзей, почитавших это такой степенью безделья, что дальше и ехать некуда. Поезд продолжал свое движение по направлению к пункту назначения, который Николас некогда окрестил «городом блеющих шпилей»^[111] за изобилие хоровой музыки, а сам он, жизнерадостно прихлебывая из бутылочки виски, проигрывал в уме целые сцены из «Макбета»: «Настоящий страх не так страшит, как бред воображенья. Моя мечта, где встал убийства призрак…»^[112]

О Джин многого не скажешь. В жизни этой высокой, темненькой, очкастой девушки ничем не примечательной наружности было всего два главных увлечения: Дональд Феллоуз и Клуб любителей театра в Оксфордском университете – студенческий кружок, который ставил занудные экспериментальные пьесы (как это обыкновенно бывает в подобных кружках) и где она была секретарем. Первый из этих двух интересов превратился у Джин просто в какое-то наваждение. «Дональд, Дональд, Дональд, – думала она, впиваясь в ручку сиденья, – Дональд Феллоуз. Черт! Пора с этим завязывать. Все равно он влюблен в Изольду, а не в тебя… Стерва. Самодовольная, эгоистичная стерва. Если бы только ее не… если бы кто-нибудь…»

* * *

Найджел Блейк был всем доволен и думал о множестве вещей, пока поезд полз по своему пути: о том, как было бы приятно снова увидеть Фена; о с трудом давшейся ему высшей оценке на экзаменах по специальности «английский язык» три года назад, и о своей последующей многотрудной, но интересной жизни журналиста; думал о долгожданном двухнедельном отпуске, по крайней мере половину которого он проведет в Оксфорде; предвкушал просмотр новой пьесы Роберта Уорнера, обещавшей, тут уж сомневаться не приходилось, оказаться прекрасной. Но в первую очередь он думал о Хелен Хаскелл. «Не волнуйся так, – сказал он самому себе, – вы еще незнакомы. Успокойся. Опасно влюбляться, лишь раз увидев кого-то на сцене. Она наверняка заносчива и вообще ужасна… Может быть, она обручена с кем-то, а то и вовсе замужем. И уж как пить дать, вокруг нее роятся молодые люди, и нелепо даже предполагать, будто тебе удастся заставить ее обратить на себя внимание в течение одной недели, притом что ты ее вообще пока не знаешь… Но никуда не денешься, – сурово подытожил он, – придется тебе как следует постараться».

В Оксфорде все они разъехались в разных направлениях: Фен и Дональд Феллоуз вернулись в колледж Сент-Кристоферс, Шейла Макгоу – в свои апартаменты на Уолтон-стрит, сэр Ричард Фримен – в свой дом на Боарс-Хилл, Джин Уайтлегг – к себе в колледж, Хелен и Изольда Хаскелл – сначала в театр, а потом в квартиру на Бомонт-стрит. Роберт, Рэйчел, Найджел и Николас отправились в «Булаву и Скипетр» в центре города. К среде, одиннадцатому октября, все они были в Оксфорде.

И в течение недели трое из этих одиннадцати умерли не своей смертью.

Глава 2 Изольда

Ahi! Yseut, fille de roi,

Franche, cortoise, en bone foi…

Beroul^[113]

Найджел Блейк прибыл в Оксфорд в пять часов двадцать минут после полудня и сразу поехал в «Булаву и Скипетр», где у него был заказан номер. Здание гостиницы никак нельзя было назвать одной из архитектурных жемчужин Оксфорда, о чем печально подумал Найджел, когда такси остановилось. Оно представляло собой причудливую смесь разных архитектурных направлений и больше всего напоминало огромный и чудовищно унылый ночной клуб-ресторан рядом с Бранденбургскими воротами в Берлине, в который однажды попал Найджел, где каждая комната должна была воплощать архитектурный стиль какого-нибудь народа – изображая его нарочито, романтически и неправдоподобно. Комната самого Найджела показалась ему гротескным подобием Пизанского баптистерия^[114]. Он распаковал вещи, смыл грязь и усталость, без которых не обходится ни одно путешествие на поезде, и спустился на первый этаж в надежде найти что-нибудь выпить.

Было уже половина седьмого вечера. В баре и холле шел тот самый сдержанный, но гадкий спектакль театра марионеток, который представляет собой в цивилизованном обществе вступительные ритуалы секса. В целом это место осталось точно таким, каким Найджел его помнил, только студентов порядком поубавилось, а военных – заметно прибавилось. Несколько припозднившихся студентов-теологов богемного типа, видимо оставшихся на время каникул работать в городе или просто вернувшихся за несколько дней до начала занятий, со слащавыми вздохами несли чушь, обсуждая поэтичность концепции непорочного зачатия. Шумная компания офицеров ВВС с энтузиазмом пила пиво за барной стойкой. Было тут несколько древних стариков, а также разнородная смесь из студентов факультета искусств, школьных учителей и заезжих знаменитостей, которые часами просиживают в баре в надежде быть замеченными и без которых Оксфорд никогда не обходится. Пестрая группка женщин в компании юнцов моложе себя, без конца прибегавших к различным ухищрениям, дабы удержать внимание своих спутников, завершала эту картину. Парочка студентов-индийцев слонялась туда-сюда, довольно нарочито изображая праздность и демонстративно таская под мышкой томики популярных современных поэтов.

Найджел добыл себе выпивку и свободный стул и наконец устроился с легким вздохом облегчения. Здесь все осталось как прежде. «В Оксфорде, – думал он, – меняются лица, но типажи сохраняются, и из поколения в поколение и дела, и слова их одинаковы». Он зажег сигарету, огляделся и задумался, не навестить ли ему сегодня вечером Фена.

Без двадцати семь вошли Роберт Уорнер и Рэйчел. Найджел немного знал Роберта – поверхностное знакомство, результат череды встреч на литературных утренниках с ленчами, театральных вечеринках и премьерах – и радостно приветствовал его легким взмахом руки.

– Можно к вам присоединиться? – спросил Роберт. – Или вы погружены в размышления?

– Никак нет! – двусмысленно ответил Найджел. – Позвольте, я возьму вам выпить.

К счастью, Роберт оказался не из тех людей, которые немедленно заявляют «нет, позвольте мне вас угостить», так что Найджел, выяснив, что им взять, отправился к бару.

Вернувшись, он обнаружил их за беседой с Николасом Барклаем. Последовал ритуал представления новых знакомцев друг другу, и Найджел снова отправился к бару. Наконец все устроились и некоторое время сидели молча, попивая из своих стаканов.

– Я с огромным нетерпением жду просмотра вашей новой пьесы на следующей неделе, – сказал Найджел Роберту. – Хотя меня, признаюсь, немного удивило, что вы ставите ее здесь.

– На самом деле, – сделал неопределенный жест Роберт, – это необходимость. Моя последняя постановка в Уэст-Энде была таким жалким провалом, что пришлось податься в провинцию. Единственное утешение – я могу заниматься постановкой совершенно самостоятельно, чего мне не позволяли уже много лет.

– Всего неделя на репетицию новой пьесы? – спросил Николас. – Ох, и придется же вам попотеть!

– Это действительно испытание. Из Лондона приедут театральные агенты и распорядители, дабы удостовериться, что я – всего лишь перекати-поле, которое ветер несет, куда хочет, и окончательно выжил из ума. Надеюсь разочаровать их. Хотя кто знает, что у нас в результате выйдет… Оксфорд – место, где оседают неоперившиеся новички из театральных школ. Прибавьте к этому целую прослойку актерского старичья и парочку на всю Европу прогремевших бездарностей… Каким образом я смогу им в течение недели привить чувство сценического времени, правильную интонацию и жесты, не представляю. Но Рэйчел тоже участвует в постановке, она мне поможет.

– Честно говоря, сомневаюсь, – сказала Рэйчел. – Актриса со стороны, приглашенная на главную роль в репертуарный театр из соображений кассовых сборов, вызывает больше дурных чувств, чем что и кто бы то ни было. Ну, вы знаете, шушуканье по углам и тому подобное…

– Что собой представляет этот театр? – спросил Найджел. – Я в него и не заглядывал, когда жил здесь.

– Трудились не покладая рук! – недоверчиво вставил Николас, постоянно делавший вид, что уж он-то не работает вообще.

– Театр не так и плох, – ответил Роберт. – Он был построен давно, примерно в шестидесятые годы девятнадцатого века, но как раз перед началом войны его модернизировали. Я работал там одно время, лет десять назад. Господи, какой это был ужас: скрипучие переключатели освещения, неуправляемый занавес, задники, которые падают, только их тронь… Но теперь все это осталось в прошлом. Какой-то добрый человек, имевший средства и амбиции, нашпиговал театр всеми техническими усовершенствованиями, какие только удалось найти, включая поворотный круг…

– Поворотный круг? – в замешательстве переспросил Найджел.

– Вращающуюся сцену. Это такая крутящаяся платформа с перегородкой посередине. Вы устанавливаете декорции для следующего действия на скрытой от зрителя стороне, а когда приходит время, просто поворачиваете сцену. Следовательно, вы не можете использовать задники по бокам, что до некоторой степени ограничивает вас в отношении художественного оформления. Кстати, не думаю, что здесь так уж часто пользуются вращающейся сценой – это, вообще-то, довольно обременительное излишество. Я, во всяком случае, ее точно задействовать не собираюсь. Досадно только, что поворотный круг занимает массу пространства в глубине сцены, которое можно было бы отлично использовать.

– А о чем, собственно, – спросил Николас, удобно откинувшись в кресле, – о чем пьеса? Или это профессиональная тайна?

– Пьеса? – Роберт заметно удивился вопросу. – Это переработка одноименной вещицы одного чрезвычайно малоизвестного французского драматурга по фамилии Пирон^[115]. Возможно, вам знаком исторический анекдот. Около тысяча семьсот тридцатого года Вольтер стал получать стихотворения от мадемуазель Малькре де ла Винь, на которые не преминул галантно ответить. Между ними завязалась оживленная переписка – торжество любви друг к другу и литературе. Однако через какое-то время мадемуазель де ла Винь приезжает в Париж и оказывается огромным толстым детиной по имени Дефорж-Майяр, что приводит Вольтера в ярость, а всех остальных – в полный восторг. Пирон взял эту историю за основу своей пьесы, а я ее перенял и видоизменил. Главными героями у меня оказываются женщины – писательница и завязавшая с ней переписку журналистка-мистификатор. Я знаю, звучит не слишком интересно, – закончил он извиняющимся тоном, – но это, на самом деле, лишь голый костяк пьесы.

– Кто играет писательницу?

– Рэйчел, разумеется, – весело ответил Роберт. – Роль ей хорошо подходит.

– А журналистку?

– Честно говоря, я до сих пор не решил. Скорее всего, Хелен. Изольда не в состоянии сыграть комедию, и кроме того, я настолько терпеть ее не могу, что просто не вынесу этого. Там есть еще одна девушка, если не учитывать актрис постарше, но мне сказали, что она выкидывает на сцене сюрпризы, и я ни в коем случае не должен давать ей большие роли. Изольде я тоже дам лишь маленькую роль в первом акте. Но, – злорадно добавил он с легкой ухмылкой, – буду настаивать, чтобы она выходила кланяться после спектакля каждый вечер – Изольда не должна просто переодеться и спокойно отправиться домой.

Николас присвистнул, достал портсигар, открыл и оставил на столе, сделав пригласительный жест.

– Да, насколько же не любят Изольду… – произнес он. – Никогда не встречал человека, который сказал бы о ней хоть одно доброе слово.

Найджел, взяв сигарету, зажег свою зажигалку и дал прикурить всем собеседникам по кругу. Ему показалось, что он заметил в глазах Роберта проблеск интереса.

– А кто именно ее недолюбливает? – спросил тот.

Николас пожал плечами.

– Да хоть я – без какой-либо разумной на то причины. Правда, у меня есть друг, который ведет себя из-за нее как круглый идиот. «Ты видишь, как я по-детски прост… Поверь, моя любовь проста, наивна так же»^[116], – ну, и все в таком роде. Или возьмите Хелен – ей не позавидуешь: иметь такую сестру! Джин… ах да, вы ведь с ней и незнакомы. Ну, так вот, девушка по имени Джин Уайтлегг не жалует Изольду, потому что влюблена в вышеупомянутого Троила. Скромная деревенская девушка, которая ждет, когда же ее принц перестанет строить из себя дурака перед злой принцессой. И наконец, вся театральная труппа, ибо Изольда – несносная подленькая стервочка. Шейла Макгоу, поскольку… О, нет!

Он внезапно замолчал. Найджел оглянулся, чтобы понять, что заставило Николаса прерваться на полуслове, и увидел Изольду, как раз входившую в бар.

– Помяни черта, он и появится, – мрачно произнес Николас.

Найджел с любопытством изучал Изольду, вместе с Дональдом Феллоузом появившуюся в баре. Он был поражен ее абсолютным несходством с Хелен. Только что услышанный недолгий разговор заинтриговал его, хотя пока враждебность, которую девушка, видимо, вызывала у окружающих, лишь поверхностно забавляла его. Казалось, все ее качества – это заносчивость, себялюбие, кокетство (позже Найджелу пришлось признать, что ее ехидство – свойство положительное). Она была одета очень просто: в синий свитер, подчеркивавший рыжий цвет ее волос, и синие брюки. Найджел заметил в чертах Изольды что-то почти неуловимо отталкивающее и с сожалением вздохнул – за исключением этого, она была бы прекрасной моделью для Рубенса или Ренуара. Нечего и говорить, отметил про себя Найджел, и, признаться, не совсем из абстрактного интереса – фигура у Изольды была великолепная.

Дональд Феллоуз в сравнении с ней казался немного скучным. Он двигался неловко и неуверенно. У Найджела было чувство, что он уже его где-то видел – вот только где? Он сделал бесполезную попытку воскресить в памяти знакомства тех времен, когда жил в Оксфорде, и, как это часто бывает в таких случаях, не мог вспомнить ни одного – перед глазами плясала мешанина невыразительных, затертых масок. К счастью, из этого затруднения его вывел мелькнувший в глазах Дональда проблеск узнавания. Найджел слабо улыбнулся, видя, что без неловкости и замешательства не обойтись: у него никогда не хватало духу попросту признаться человеку, что он его не помнит.

Далее последовал тот состоящий из маловнятного бормотания, извинений и приветствий неотменяемый ритуал, обыкновенно сопровождающий встречу людей, из которых лишь половина знакомы друг с другом. Стулья двигали и меняли местами в ходе сложных, замысловатых маневров. Найджела, собиравшегося в очередной раз отправиться к барной стойке, опередил Николас – заказывая розовый джин, он с нескрываемой радостью предвкушал общую конфузливую неловкость, грозившую воцариться за столом через несколько минут.

Изольда, окинув Найджела быстрым и явно пренебрежительным взглядом, накрепко прицепилась к Роберту. Рэйчел завела беседу с Дональдом, а Найджел и Николас в основном помалкивали, прислушиваясь к их разговорам.

Изольда начала с торжественной укоризной в голосе:

– Жаль, что ты так и не дал мне играть журналистку, – сказала она Роберту. – Я понимаю, нет ничего глупей, чем оспаривать распределение ролей, но в таких вещах у меня гораздо больше опыта, чем у Хелен. Вот я и подумала, тем более раз мы с тобой так хорошо друг друга знаем…

– А разве мы хорошо друг друга знаем?

В голосе Изольды зазвучала холодная нотка:

– Не предполагала, что ты забудешь так быстро…

– Девочка моя, вопрос не в забывчивости. – Они оба невольно понизили голос. – Ты сама прекрасно знаешь, что мы никогда особенно не ладили. И приплетать это, когда речь заходит о распределении ролей…

– Дело не только в распределении ролей, Роберт, и тебе это известно ничуть не хуже, чем мне. – Она сделала паузу. – Ты повел себя со мной прегадко, и с тех пор – хоть бы строчка для меня в какой-нибудь пьесе! Да такое ни от кого стерпеть невозможно.

– Ты собираешься засудить меня за нарушение обещания? Уж будь уверена, тебе придется немало потрудиться.

– Ах, не строй из себя идиота. Нет, не стоило мне и заговаривать об этом! – преувеличенно трагическим тоном сказала она, подкрепляя свои слова театральными жестами. – Впрочем, должно быть, я и сама отчасти виновата, что не смогла удержать тебя – даже как любовница.

– У меня уже была любовница. – («Этот разговор, – подумал Роберт, – становится чертовски неловким: гораздо хуже, чем я предполагал».) Вслух он произнес следующее: – В любом случае, Изольда, я полагал, что мы уже давно обо всем договорились. Это никак не повлияло на распределение ролей, если ты это имеешь в виду. («Ложь, – подумал он, – но если человек так невыносим!..»)

– Я скучала по тебе, Роберт.

– Я тоже скучал по тебе, дорогая, по-своему. – Условности, которых требует вежливое обращение, начинали подтачивать решительность Роберта.

Изольда посмотрела на него широко раскрытыми невинными глазами, в которых едва не блестели слезы. Роберту уже показалось, что она вот-вот начнет по-детски сюсюкать.

– Дорогой, может быть, нам начать все сначала?

– Нет, милая, боюсь, что нет, – сказал Роберт, вновь обретая стойкость. – Даже если бы я счел это возможным (а я не считаю), то как бы отреагировал этот твой Дональд, или как-его-там, который сидит и смотрит на тебя влюбленными глазами?

Изольда отпрянула, резко откинувшись в кресле.

– Дональд? Надеюсь, ты понимаешь, что у меня достаточно хороший вкус, чтобы не воспринимать всерьез подобного юнца.

– Ну, он ведь особь мужского пола – я думал, это твое единственное требование.

– Не будь циником, мой милый. Это теперь не модно.

Роберт был удивлен отсутствием чувства собственного достоинства, побудившим ее сделать ему такое предложение. Отчасти из любопытства, он продолжил дразнить Изольду.

– Хелен, кстати, говорила мне, что он сильно в тебя влюблен. Он явно заслуживает, чтобы ты серьезно подумала, прежде чем настойчиво предлагать другим мужчинам пойти с тобой в постель.

– Что же я могу поделать, если в меня влюбляются! – Изольда тряхнула волосами – банальный жест, как бы означающий «Ну, уж за это я не отвечаю!»

– Если ты не любишь его, дай ему ясно понять, что все кончено.

Она усмехнулась.

– Не говори фразами из бульварных романов, Роберт. Он безнадежно молод, глуп, неуклюж и неопытен. И смехотворно ревнив к тому же. – В ее голосе проскользнула нотка самодовольства.

Пауза. Она продолжила:

– Боже! Как же я ненавижу Оксфорд! Всех этих нелепых идиотов, окружающих меня здесь! Театр и вообще все связанное с этим мерзким местом.

– Полагаю, тебе ничто не мешает отсюда уехать. Весь Уэст-Энд затаил дыхание в ожидании, какую роль ты хочешь играть и с кем в паре…

– Иди ты к черту! – Ледяная злоба внезапно послышалась в ее голосе.

– Что, Изольда, приятно вспомнить Уэст-Энд? – спросил сидящий на противоположном конце стола Николас, услыхавший пару последних фраз из их разговора.

– Заткнись, Ник, – сказала она, – не так ты сам блистаешь, чтобы встревать, когда речь идет об успехе.

Найджел заметил, какое принужденное выражение приняло лицо Николаса.

– Дорогая Изольда, – вкрадчиво отозвался он, – какое счастье, что ничто на свете не обязывает меня быть вежливым с такими стервами, как ты.

– Ах ты, жалкий парш… – Теперь она разрывалась от злобы. – Роберт, неужели ты позволишь ему так со мной разговаривать?

– Замолчи, Изольда, – ответил Роберт. – И ты замолчи, Ник. У меня нет никакого желания проводить оставшийся вечер в компании ссорящихся детей. Возьмите сигарету, – добавил он, помахав своим портсигаром.

Маленький неприятный инцидент, один из многих, которым было суждено привести к убийству. Но что поразило Найджела в эти несколько секунд, так это вид Дональда Феллоуза. Его буквально трясло от ярости: дрожащей рукой взяв сигарету, предложенную Робертом, он зажег ее и выбросил спичку, даже не пытаясь ее кому-то предложить. В его лице не осталось ни кровинки, а на лбу выступил пот. Найджел даже привстал с места в тревоге, что Дональд запустит в Николаса первым попавшимся под руку предметом. Дональд овладел собой – к счастью. Но Найджел понял, сколь сильна его страсть к Изольде, и был поражен.

Рэйчел спасла ситуацию.

– Как долго вы здесь пробудете? – спокойно спросила она у Найджела, который прекрасно ей подыграл.

– Около недели, я думаю, – ответил он как можно более обычным тоном. – Неделя благословенного отдыха от журналистики. Я пытаюсь воскресить свои воспоминания… – Пока он говорил, его взгляд тревожно скользил по компании. Он с облегчением обнаружил, что все немного успокоились и просто тихо дулись. – Конечно, сейчас здесь осталось совсем немного людей, которых я знаю с тех пор. Хотя забавно, что все так мало изменилось в Оксфорде, несмотря на войну. – Последовала неловкая пауза. – Вот о чем мне хотелось бы вас спросить, – обратился он к Роберту. – Могу ли я посмотреть одну из репетиций вашей пьесы? Если никто из труппы не будет против, разумеется. Я совсем мало знаю о театре, и это наверняка было бы мне чрезвычайно полезно и интересно.

– Всенепременно, – ответил Роберт немного отстраненно. – Завтра мы пройдемся по всей пьесе (конечно, только чтение). Первый акт будет поставлен в среду, второй и третий – в четверг, прогон – в пятницу и субботу, а в воскресенье – репетиция в костюмах. В понедельник опять в костюмах, соберем все в одно целое. Вот пьеса и готова. Думаю, некоторые старшие члены труппы будут против присутствия постороннего, но им придется смириться.

– О, если это хоть сколько-нибудь неудобно… – поспешно сказал Найджел.

– Помилуйте, разумеется, это удобно! Просто не привлекайте особого внимания, и все будет отлично. Дональд как-его-там будет приходить всякий раз, когда сможет улизнуть от своих хористов. Собирается прийти также профессор, с которым я познакомился вчера – его зовут Джервейс Фен, каким бы неправдоподобным это имя ни казалось…

Найджел искренне удивился и переспросил Роберта:

– О, так вы познакомились с Феном?

– Да. Он ваш друг?

– Он был моим преподавателем. Каким образом вы с ним встретились?

– В «Блэквеллз»^[117]. Он читал книгу, взятую с полки, и прочел уже довольно много, разрезая страницы перочинным ножом. – Роберт весело усмехнулся. – Как вдруг один из ассистентов сделал ему замечание. Он в ответ внушительно произнес: «Молодой человек, этот магазин успел попортить мне немало крови своими громадными счетами задолго до вашего рождения. Сию же минуту отстаньте от меня, а не то я вырву все страницы и разбросаю их по полу!» Испуганный ассистент ушел, а Фен повернулся ко мне и сказал: «Вы знаете, мне было бы крайне неприятно выполнить свою угрозу». Мы разговорились. Узнав, кто я, он, казалось, сначала потерял дар речи, а потом, уставившись на меня, стал задавать слишком серьезные, почти идиотские вопросы: о том, как я обдумываю свои вещи, нравится ли мне писать или нет, диктую ли я свои пьесы секретарше. Кстати, он притворяется или нет? Мне показалось, что нет, но я, признаюсь, был немного ошарашен.

– Нет, он не притворяется, – уверенно ответил Найджел. – Профессор Фен всегда относился к знаменитостям с наивным восторгом. Поначалу это льстит, потом надоедает, и в компании других людей становится за него стыдно.

– Как бы то ни было, в результате я пригласил Фена заглянуть к нам на репетицию, за что он был довольно трогательно благодарен. В конце нашей беседы он стал беспокойно переминаться с ноги на ногу, волноваться и смотреть на часы, так что я вежливо попрощался. И он убежал со словами: «Боже мой, боже мой, я опаздываю, опаздываю!» – как белый кролик из «Алисы», опрокинув при этом стопку брошюрок о России и по рассеянности прихватив с собой ту книгу, которую перед этим смотрел. Он, очевидно, потом забыл, откуда она взялась, потому что позже я видел, как он ее обменивает в магазине Паркера на детективный романчик.

Найджел громогласно фыркнул. Овладев собой, он сказал:

– Я собираюсь увидеться с ним сегодня вечером после ужина. Не хотите ли к нам присоединиться?

– Спасибо, но сегодня не получится. Я собираюсь к нему в пятницу, когда можно будет немного отдохнуть от мыслей о пьесе.

В этот момент у их столика неожиданно появился молодой артиллерийский капитан, с которым Изольда разговаривала в поезде. На лице у него была робкая улыбка. Найджел видел его ранее за соседним столиком: он разрывался между концовкой «Нет орхидей для мисс Блэндиш» и очарованием Рэйчел, от которой явно был без ума.

– Прошу прощения за вторжение, – сказал он, в основном обращаясь к Изольде, – но мы познакомились в поезде, а мне стало скучно сидеть здесь «совсем-совсем одинешеньку». Понимаете, просто я пока никого не знаю в Оксфорде, – добавил он извиняющимся тоном.

Зазвучали смущенные приглашения присоединиться к компании.

– Послушайте, я вам страшно благодарен! – воскликнул офицер. – Позвольте мне всех угостить. – Он убежал и вернулся через несколько минут, неся в руках множество стаканов, большая часть содержимого которых выплеснулась на пол. Тем временем Дональд Феллоуз резко встал и ушел, не сказав никому ни слова.

– Главное – практика! – гордо произнес офицер, неловко ставя стаканы на стол и плюхнувшись на свободный стул. – Меня зовут Питер Грэм, – добавил он. – Капитан королевской артиллерии его величества Питер Грэм к вашим услугам. – Он широко улыбнулся каждому по очереди.

Рэйчел взяла на себя задачу всех представить. Разговор плавно перешел на нейтральные темы. Рэйчел, быстро подмигнув Роберту, стала отвечать на вежливые ухаживания Питера Грэма, который с надеждой спрашивал у нее, оправдывают ли актрисы свою репутацию безнравственных женщин. Роберта снова оттеснили к Изольде, а Найджел и Николас обсуждали дни своего студенчества, обнаружив при этом, что у них много общих знакомых. Внезапно Питер Грэм поднялся с места.

– Слушайте, я хотел бы пригласить вас всех в эту среду на вечеринку в свой номер. Конечно, после закрытия бара. Приводите побольше народу. Думаю, выпивку можно будет заказать прямо здесь, так что с собой приносить не надо. А пока, – добавил он, после того как все вполголоса сбивчиво изъявили радость и согласие с приглашением, – мы с Рэйчел, я имею в виду мисс Уэст, собираемся поужинать вместе. Надеюсь, вы нас извините. (Тут Роберт с отчаянием посмотрел на Рэйчел, которая не без озорства притворилась, будто не замечает этого взгляда.) – Ну, пока! – жизнерадостно воскликнул Питер Грэм. – Надеюсь увидеть вас всех в скором времени, – добавил он, чувствуя, что не хватает какого-то оправдания столь внезапного ухода. – Думаю, мне понравится Оксфорд! – Никто не успел сказать и слова, как он исчез, похитив Рэйчел.

Найджел и Николас тоже собрались уходить.

– Я должен выйти прямо сейчас, – твердо заявил Николас.

– Нет, не уходите, – поспешно сказал Роберт. – Останьтесь и поужинайте с нами. – И, подавая сигнал о своем бедственном положении, уныло махнул рукой в ту сторону, где сидела Изольда.

– Я бы с удовольствием, но, боюсь, уже договорился поужинать с приятелем в Нью-колледже^[118]. И опаздываю.

– А вы? – жалобно обратился Роберт к Найджелу.

Но у Найджела не было никакого желания ужинать в компании Изольды.

– Прошу прощения, но у меня тоже назначена встреча, – солгал он.

– Вот тебе и на! – огорчился Роберт.

– Кстати, – сказал Найджел, когда они уже уходили, – во сколько завтра репетиция?

– В десять часов, – мрачно ответил Роберт. Они оставили егопогруженным в уныние, в то время как Изольда улыбалась, словно перекормленная кошка.

В дверях какой-то пьяный офицер ВВС врезался в Николаса и осоловело уставился на него, пытаясь прийти в себя.

– А-а, комиссованный по ранению! – констатировал он. – А какого это черта ты не в форме, комиссованный?

– Я – часть той культуры, за которую вы боретесь, – холодно ответил Николас. Его освободили от службы по инвалидности после Дюнкерка^[119].

– Ах ты, пехтура! – сказал офицер ВВС и пошел дальше, истощив свой словарный запас.

Найджел с любопытством смотрел на своего спутника, когда они уходили из отеля.

– Должно быть, «Кориолан»^[120] – одна из ваших любимых пьес, – заметил он.

Николас улыбнулся.

– Вы отчасти правы. «Вы, стая песья…»^[121], да? Но это не снобизм. Просто у меня врожденная непереносимость дураков. Думаю, именно это, а никакая не моральная щепетильность, и есть главная причина моего отвращения к этой стерве Изольде. Однажды кто-нибудь покалечит или прибьет эту девицу – и я последний, кто об этом пожалеет.

На улице Найджел и Николас разошлись. По дороге в свой колледж, где Найджел собирался пообедать, он был более обыкновенного задумчив.

Глава 3 Пробы неокрепших голосов

Во время оно башня здесь была

Сторожевая – и она дала

Всей местности названье Барбикана…

Здесь неокрепший голос юных шлюх

И максиминов брань терзает слух.

Драйден^[122]

Было уже далеко за полночь, когда Найджел вышел из комнаты Фена в Сент-Кристоферс, чтобы вернуться в «Булаву и Скипетр». Разговор шел о старых знакомых, былых днях, о нынешнем состоянии колледжа и о том, как повлияла война на университет в целом. «Кретины! – говорил Фен о нынешнем наборе студентов. – Недоучки!» Судя по тому, что Найджел уже успел увидеть, тот был совершенно прав. Средний возраст в колледже сильно снизился, и вместо более взрослых эксцентриков и ярких личностей, учившихся здесь до войны, теперь в студенческой коммон-рум^[123] преобладал стандартный тип старосты привилегированной частной школы. К тому же стали больше заниматься науками и меньше изучать искусство, и Найджел, с присущим людям искусства снобизмом, порицал это.

Но весь вечер он пребывал в рассеянности. За тем коротким разговором перед ужином он узнал кое-что о запутанных обстоятельствах, связанных с Изольдой, и теперь был менее склонен насмешливо относиться к услышанному, чем поначалу. Он вспомнил, как трясся от ярости в своем кресле Дональд Феллоуз, как холодно-насмешлив был Николас, какое инстинктивное, почти физическое отвращение испытывал к девушке Роберт; были и другие нити, которых он пока не видел. Он с трудом представлял, во что все это способно вылиться. Может быть, как и большинство таких безвыходных ситуаций, она разрешится с устранением той или иной из ее составляющих… Найджел, будучи от природы ленив, не любил поспешных выводов и решительных шагов и всегда ждал, пока ситуация не изменится сама собой и принимать решение будет уже не нужно. Ну, разумеется, все как-нибудь уладится!

Он спал крепко и встал поздно, так что было уже половина одиннадцатого, когда он собрался в театр, проклиная себя за опоздание.

Театр находился в десяти минутах быстрой ходьбы от отеля. Он стоял на окраине города, в глубине длинной улицы с частными домами, служившими главной дорогой в соседний город. В прозрачном свете ясного осеннего солнца Найджел задумался, не бываем ли мы несправедливы к викторианцам, обвиняя всю их архитектуру в отсутствии изящества. В этот раз неизвестному архитектору вполне удалось придать зданию ощущение легкого, пусть и несколько женственного очарования. Перед большим домом из мягкого желтого камня была широкая лужайка, по которой в антрактах летними вечерами зрители прогуливались с напитками и сигаретами. Большую часть здания просто отремонтировали, только авансцену, подмостки, гримерные и бар переделали полностью. Бар на первом этаже за амфитеатром, к которому с обеих сторон фойе вели две лестницы, был решен как остроумная стилизация под прежний стиль и прекрасно гармонировал с ним. Кроме того, обе кассы снабдили широкими стеклами вместо маленьких романских арочек, через которые обычно ведутся операции в старых театрах.

Найджел проскользнул в затемненные ряды, все еще злясь на себя за опоздание. Он хотел посмотреть все репетиции, чтобы хотя бы отчасти понять, как все-таки пьеса доводится до премьеры.

Но, к его удивлению, тут почти ничего не происходило (позднее Найджел понял, что так проходит чуть ли не треть любой репетиции в репертуарном театре). Под зажженными софитами несколько человек с машинописными экземплярами ролей в руках без дела стояли или сидели на сцене посреди беспорядочно составленных декораций репетируемой пьесы, куря или вяло переговариваясь. Молодая женщина, про которую Найджел подумал, что она, должно быть, помощник режиссера, передвигала стулья и столы так энергично, что они, казалось, вот-вот развалятся. Роберт разговаривал с кем-то, стоя у оркестровой ямы, через которую была перекинута ненадежного вида доска, обеспечивавшая проход со сцены в первые ряды. В оркестровой яме молодой человек рассеянно наигрывал на пианино джазовые мелодии.

– Хорошо бы нам уже продвинуться дальше, – сказал он кому-то на сцене.

– Клайв еще не появился.

– Разве мы не можем заняться вторым актом?

– Он нужен во всех актах.

– Господи, да где же он?

– Сказал, что поедет на поезде в восемь тридцать из города. Либо поезд опаздывает сверх всякой меры, либо Клайв его пропустил.

– И зачем он все время так спешит в город?

– Он ездит повидаться с женой.

– Подумать только! Каждый вечер?

– Да.

– Ну, надо же…

Все это казалось таким нереальным. «Может быть, эффект искусственного освещения», – думал Найджел. Раньше ему не приходило в голову, как мало актеры и актрисы видят солнца. Вдруг он поймал себя на том, что случайно подслушивает разговор двух человек, стоявших рядом с ним в темноте.

– Но, дорогая, неужели тебе необходимо так за ним бегать?

– Не глупи, дорогой, нужно быть зайчиком с такими, как он, чтобы хоть чего-то добиться.

– Ты что, хочешь сказать, что в театре нужно извлекать выгоду из своей женственности, чтобы получить работу?

– Ах, неужели ты действительно думаешь, что люди получают роли за одну только способность играть?

Кто-то на галерее осветителя включил прожектор, и в короткой вспышке Найджел увидел, что эти двое были Дональд и Изольда. Совесть подсказывала, что он должен отодвинуться, но любопытство вынудило его остаться. Его не заметили.

– Если бы только ты не был так кошмарно ревнив, дорогой…

– Изольда, послушай. Ты же знаешь, как сильно я тебя люблю…

– Да уж. Мне ли не знать…

– Конечно, тебе это зверски надоело, ты ведь меня не любишь.

– Милый, я уже говорила тебе: я тебя люблю. Но, в конце концов, мне же надо думать еще и о карьере…

– Джейн! – вдруг раздался голос Роберта с переднего ряда. – Позови-ка Изольду, будь так добра, дорогая. Хочу с ней быстренько просмотреть ее песню.

– Не нужно, дорогой, я уже здесь, – сказала Изольда и двинулась вперед по проходу.

Маленькая группа на сцене разошлась в разные стороны.

– Друзья, не уходите, – попросил Роберт. – Просто освободите сцену. Это не займет много времени, а после начнем, с Клайвом или без. Кто-нибудь может читать за него. Ты отрепетировала танцевальную часть? – обратился он к Изольде.

– Да. Но я не знала, какие будут декорации. Все будет как сейчас?

– Ричард, можно ли для первого акта оставить все как есть? – спросил Роберт у сценографа.

– Задники в «Оксфорд плейхаус»^[124] будут стоять дальше, – ответил Ричард. – И там нет стола. Джейн, Джейн, дорогая!

Помощник режиссера выскочила из своего закутка, как кролик из шляпы.

– Джейн, этот стол должен быть гораздо дальше.

– Извини, Ричард, но сам вспомни – он же закреплен. Мы не можем его передвинуть – и так с ним довольно промучились.

– Что ж, ладно, не важно, – сказал Роберт. – Сделай пока то, что можно. Брюс, дружище, – добавил он, обращаясь к молодому человеку в оркестровой яме, – сыграешь нам этот номер сейчас, ладно? Все сразу, оба куплета.

Молодой человек в оркестровой яме мрачно кивнул.

– «Сердце зачем живет и бьется?» – уточнил он.

– Именно. Это старая песенка^[125], но довольно забавная. – Он повернулся к Изольде. – Готова, дорогая? Так, какая там у нас последняя реплика? Ах да, Клайв говорит: «Ну, давай пой, если тебе так хочется».

– Тише, пожалуйста! – Приглушенное бормотание за кулисами резко прекратилось.

– «НУ, ДАВАЙ, ПОЙ, ЕСЛИ ТЕБЕ ТАК ХОЧЕТСЯ!» – рявкнул Роберт.

Пианист сыграл пару вводных аккордов, и Изольда запела.

– Извини, извини, минутку! – сказал вдруг Роберт. Музыка прекратилась. – Изольда, дорогая, сначала ты стоишь в середине сцены. Потом разберемся с движениями во время песни, а пока делай, как хочешь. Ну, вот: «Давай, и как-там-бишь-дальше, и – та-ра-ра-ра…»

Роберт сделал пару шагов назад по проходу, и музыка снова заиграла.

Найджел подошел к Дональду и сказал:

– Привет!

Дональд, чей взгляд был прикован к сцене, вздрогнул от неожиданности.

– О, привет, – ответил он. – Не сразу понял, кто это. Пойдемте сядем, а?

Когда они уселись, внимание Найджела снова вернулось к сцене. Неожиданно для себя, он невольно восхищался пением Изольды, которая переняла для этого случая легкий американский акцент и слегка шепелявила. У нее отлично получалось; выходило вызывающе сексуально.

Песня кончилась, молодой человек за пианино со скучающим видом сыграл еще куплет, и Изольда станцевала. Она танцевала хорошо, с какой-то наивной соблазнительностью, но Дональду это как будто не доставляло удовольствия.

– Жалкое зрелище! – пробормотал он и, обернувшись к Найджелу, добавил: – Не понимаю, как женщины заставляют себя вытворять такое. А ведь им это, похоже, страшно нравится!

– Но ведь все довольно безобидно, – мягко возразил Найджел. – Вы, наверное, имеете в виду музыку.

– Нет, я имею в виду сексуальность. Они ведь просто обожают так выставляться.

– Ну, – ответил Найджел, – нет ничего удивительного, что женщине приятно прибегнуть к такой примитивной форме сексуальных авансов по отношению к целой компании мужчин, сидящих в зале, совершенно не опасаясь, что ее, так сказать, поймают на слове. Восхитительное, должно быть, чувство!

– Но разве вы не возражали бы, если бы так вела себя ваша жена?

Найджел с любопытством взглянул на него.

– Нет, – медленно произнес он, – не думаю.

– Хорошо! – Голос Роберта прервал их разговор. Песня закончилась. – Отлично, дорогая, спасибо, – сказал он Изольде.

– Тебе правда понравилось, дорогой?

– Кое-что, может быть, придется изменить, когда все остальное будет уже готово, – проговорил он, твердо отказываясь выходить за грани обычной вежливости, и поспешно продолжил: – Джейн, милая, позови всех, пожалуйста, начинаем первый акт… Джейн!

– Да?

– Клайв еще не приехал?

– Приехал, только что вошел.

– Слава богу.

* * *

Звонок, дающий сигнал к началу репетиции, громко прозвенел на весь театр. Артисты понемногу собирались, в их числе и злополучный Клайв, приятный молодой человек в черной шляпе, казалось, вовсе не подозревавший, как он всех задержал. Спустя некоторое время репетиция началась.

Примерно на середине акта молодая девушка, незнакомая Найджелу, подошла к нему с Дональдом. Это была Джин Уайтлегг, и Найджел понял, что перед ним еще одна участница конфликта, возникшего из-за Изольды и обострившегося с приходом Роберта. В том, что девушка безумно влюблена в Дональда, можно было не сомневаться: каждое слово, каждый жест выдавали ее, так что заметил бы и слепой. Найджел вздохнул про себя. Он никак не мог понять, что Джин нашла в Дональде, который представлялся ему глупым маленьким человечком, и уж совсем не понимал страсти Дональда к Изольде. Ох, как все это непросто… Найджел вежливо поинтересовался, пришла ли она смотреть репетицию.

– Нет, я работаю здесь уже несколько недель, – сказала Джин. – Мне разрешают заниматься реквизитом во внеурочное время.

«Разрешают заниматься реквизитом, вы только посмотрите!» – подумал Найджел, знавший театр достаточно, чтобы понимать, какая это неблагодарная работа. Он решил, что Джин – одна из тех готовых на все актрис-любительниц, которые приходят в восторг от малейшего соприкосновения с профессиональным театром и тратят свою жизнь на бессмысленную подсобную работу. Он еще пытался изобразить на лице заинтересованность, когда Джин отвернулась и тихо заговорила с Дональдом. Найджел видел, как Дональд все сильнее закипал от ее нескончаемых упреков. «Как все это банально, – думал Найджел, – ну, просто сценка из комедии Реставрации, но при этом совершенно не смешная. Горькая, глупая, низкая и бессмысленная». Позднее он понял, насколько ожесточенными были на самом деле эти ссоры, и упрекал себя за то, что обращал на них так мало внимания.

В четверть двенадцатого закончили акт. И хотя актеры читали с листа и постоянно прерывались, чтобы отработать движения, Найджел завороженно наблюдал за рождением пьесы и с сожалением услышал слова Роберта:

– Все, ребята, перерыв на кофе! Только четверть часа!

– Если хотите кофе, он в Зеленой комнате, – сказала Джин Найджелу. – Ах да, кстати: нет ли у вас, часом, виолончели?

– Да что вы, нет, – удивился Найджел.

– Да вы бы и не одолжили ее, даже если б у вас и была, я уж вижу. Я должна где-то непременно достать виолончель к следующей неделе. – И она исчезла в проходе.

– Честно говоря, – сказал Дональд, – эта девица просто несносна.

Что-то в его фамильярном, светском тоне возмутило Найджела.

– А по-моему, она очаровательна, – коротко отрезал он и спустился вниз по проходу, чтобы поздороваться с Робертом, который разговаривал на сцене с ассистентом и сценографом.

Труппа рассеялась как по волшебству: женщины направились в Зеленую комнату пить кофе, а большинство мужчин – в «Астон Армс» через дорогу. Роберт несколько рассеянно поздоровался с Найджелом.

– Вам, наверное, тут скучно, – произнес он.

– Что вы! Наоборот, все очень увлекательно. И очень, – Найджел запнулся на мгновение, подыскивая прилагательное, – занятная пьеса, если можно так сказать.

– Я рад, что вам нравится. – Роберт действительно выглядел довольным. – Но это, сами понимаете, только скелет. Никакого действия, никакого реквизита. Правда, труппа гораздо лучше, чем я мог надеяться. Уговорить бы их еще выучить роли!

Найджел был удивлен.

– А они что, могут не выучить? – спросил он.

– Я так понимаю, пара человек считают своим долгом пропускать собственные реплики по шесть раз за репетицию вплоть до самой пятницы. Ну, там увидим. Вы будете кофе?

– Если на меня хватит.

– Помилуйте, разумеется, хватит! Вы знаете, где Зеленая комната? Если нет, Джейн вам покажет. Я спущусь через минуту. Боюсь, мы не можем позволить себе большого перерыва.

– Идете? – спросила Джейн, стройная, привлекательная молодая женщина лет двадцати или около того.

– Да, – сказал Найджел и с едва заметным уколом вины оглянулся в поисках Дональда. Но тот исчез.

За кулисами Найджел с любопытством разглядывал все вокруг: большой электрощит в закутке помощника режиссера, декорации, составленные у стены, и линию, отмечавшую край вращающейся сцены. Он обратил внимание на рисунки, нацарапанные на обратной стороне декораций: животные, карикатуры на членов труппы, строки из прошлых пьес – свидетельства эмоционального возбуждения перед выходом на сцену или во время генеральной репетиции. Даже в репертуарном театре, где каждую неделю играют новую пьесу, волнение перед премьерой никогда не ослабевает.

Они вышли через двустворчатую дверь в глубине сцены (тщательно обитую и поставленную на рессоры, чтобы не хлопала) и поднялись по короткой каменной лестнице в Зеленую комнату.

– Вы пришли ради песни Изольды? – спросила Джейн.

– Вообще-то, да.

– И вам понравилось?

– Очень, – ответил Найджел, не соврав.

– Я ее дублирую и от этого в полном ужасе. Я же ни одной ноты взять не могу, но раз Роберт попросил меня, значит, считает, что я как-нибудь справлюсь. Но это такая тоска – учить роль, когда шанс в конце концов сыграть ее равен одному к тысяче.

– Да… – рассеянно ответил Найджел, поскольку думал о Хелен, которая не появилась в первом акте. – Кажется, Хелен Хаскелл задействована в начале второго акта? – добавил он.

– Хелен? Да, и в самом деле, дорогой вы мой! Может быть, она сейчас в Зеленой комнате.

Найджел был немного озадачен этим «дорогим». Он еще не привык к театральной манере через слово расточать подобные ничего не значащие ласковые обращения.

Они вошли в Зеленую комнату. Туда уже набилось порядочно народу, и Джейн некоторое время искала для него кофе. Выдав ему чашку, она неожиданно исчезла, предоставив Найджела самому себе.

Его самолюбие было несколько задето тем, что никто его не замечал. Тут он увидел Хелен, склонившуюся в одиночестве над экземпляром «Метромании», и решил подойти к ней. Он сел рядом и сказал не без некоторой дрожи:

– Привет.

– Привет, – ответила она, одарив его очаровательной улыбкой.

– Надеюсь, я не мешаю вам учить роль, – продолжил он некстати, немного приободрившись.

Она рассмеялась:

– Господи, что вы! Не в этот же день недели^[126]. – Она бросила книгу на соседний стул. – Ну, расскажите же мне о себе. Я слышала, вы были на фронте. Это, наверное, ужасно.

«Черт возьми эту женщину! – подумал Найджел. – С ней я чувствую себя ребенком. А я наверняка выгляжу ужасно. – Он машинально поднял руку, чтобы пригладить волосы. – Хотел бы я, чтоб она не была такой привлекательной… или нет?»

– Я Найджел Блейк, – произнес он более или менее спокойно.

– Ах да, конечно! Роберт рассказывал мне о вас – и Джервейс.

На лице Найджела появилось выражение серьезной тревоги.

– Я не знал, что вы знакомы с Феном, – сказал он. – В любом случае не придавайте значения его рассказам обо мне. Он просто говорит первое, что приходит в голову.

– Ну вот, какая жалость! Он довольно хорошо о вас отзывался. – Она немного наклонила голову набок. – В любом случае я смогу судить сама, когда узнаю вас получше.

Найджел обрадовался до смешного.

– Вы не хотели бы пойти со мной на ленч? – спросил он.

– Я бы с радостью, но, думаю, мы закончим не раньше половины второго, а ведь это ужасно поздно, да?

– Тогда пообедаем.

– Мы ведь начинаем в семь сорок пять, а мне еще надо вернуться заранее, чтобы переодеться и накраситься. Придется очень торопиться. Чай? – добавила она с надеждой.

Оба рассмеялись.

– Ужин, – твердо сказал Найджел. – После представления. Чай – это слишком скучная трапеза. Может быть, я смогу убедить отель накрыть нам в моей гостиной.

– Ну, и предложения же у вас!

– Ну, не важно где. Я зайду за вами после представления. Во сколько?

– Около половины одиннадцатого.

– Прекрасно.

Вошел Роберт, коротко кивнул Найджелу и заговорил с Хелен о ее роли. Так что Найджел отошел, осторожно держа чашку с кофе в левой руке. У окна стояли Дональд, Изольда и Джин Уайтлегг, и атмосфера в компании казалась отнюдь не дружелюбной. С неопределенным намерением остудить страсти, Найджел присоединился к ним.

– Привет, Найджел, – протянула Изольда, увидев, что он подходит. – Ну, как, насладились шедевром?

– Мне понравилось, – сказал он.

– Как любопытно. И нашей крошке Джин тоже нравится. – Джин начала что-то говорить, но Изольда ее перебила: – Эта вещь, конечно, ужасно поверхностна, и никаких возможностей для настоящей игры. Но, без сомнения, имя нашей дорогой Рэйчел заставит всех слететься, как мух на мед.

В уме Найджел внес себя в список тех, кто не любит Изольду Хаскелл – и без того слишком длинный.

К собственному изумлению, он обнаружил, что поучительно замечает:

– Комедия и должна быть поверхностной. И техника комедийной игры, даже если она отличается от игры в серьезной пьесе, не менее сложна.

– Ну, надо же, Найджел! – произнесла с преувеличенным удивлением Изольда. – Какой вы умный! А мы все думали, что вы ничего не знаете о театре!

Он покраснел.

– Я очень мало знаю о театре, но достаточно насмотрелся на актеров и актрис, и меня раздражает их претензия на то, что они единственные хоть что-то в нем понимают.

Изольда, почувствовав, что возможности наговорить гадостей по этому поводу исчерпаны, переменила тему:

– Вижу, вы представились моей сестре. Вам не кажется, что она привлекательна?

– Я считаю ее очень привлекательной.

– Как и Ричард, – заметила Изольда. – Мне кажется, у них все серьезно, а вы как думаете?

У Найджела заныло сердце. Он знал, что Изольда хочет насолить, но должны же для ее слов быть какие-то основания… Он ответил настолько равнодушно, насколько мог:

– Они нравятся друг другу?

– А как же! Я думала, все уже поняли… Ну, вы-то здесь недолго, так что откуда вам знать. В любом случае вас это наверняка совершенно не волнует.

Найджел чуть было не ответил: «Так и есть», – но вовремя осекся. Ничто не мешало Изольде передать его слова Хелен при первом же удобном случае. Ребяческое интриганство и лицемерие! Но игра Изольды была такого рода, что в нее втягивались, хотя бы на время, все окружающие. Он сказал:

– Напротив. Как уже говорил, я нахожу вашу сестру очень привлекательной.

Он с облегчением услышал за спиной спокойный, разумный голос. Это была Рэйчел.

– Привет, Найджел. Ну и как вам этот бардак вместо репетиции? Глупый вопрос, – добавила она с улыбкой, прежде чем он успел ответить. – Вам, наверное, уже все его задавали, и вы устали отвечать.

– Я уже привык отвечать: «Мне все очень нравится» и наблюдать вежливое недоверие на лицах людей.

– Ничего, к концу недели будет веселее. – Она взяла его под руку и отвела подальше от остальных. – Думаю, вам не очень симпатична Изольда.

– Честно говоря, нет. А вам?

– Препакостное создание.

Они засмеялись, и разговор перешел на другие темы. Вдруг раздался голос Роберта:

– Джейн, дорогая, будь добра, сходи в «Астон» и приведи мужчин. Пора начинать второй акт.

Изольда потянулась и зевнула.

– Слава богу, я уже свободна. Мне предстоит приятная неделя почти ничего-не-делания, – сказала она.

– Изольда, – поспешно вмешалась Джин Уайтлегг. – Я хочу поговорить с тобой о Дональде.

– Да? – усмехнулась Изольда. – И о чем же тут говорить, хотелось бы знать? Дональд, дорогой, тебе лучше уйти. Тебя одолеет тщеславие, если будешь слушать, как две женщины за тебя дерутся.

– Ну, ради бога, Джин, – пробормотал Дональд.

– Почему ты не оставишь его в покое? – взорвалась вдруг Джин. – Ты знаешь, он тебя интересует, только когда вокруг нет никого в штанах, с кем бы пошляться. У тебя теперь есть твой драгоценный Роберт, перестань морочить ему голову и оставь в покое. Слышишь, оставь его в покое! Ты не любишь его и никогда не любила. Да тебе вообще ничего не дорого, кроме собственного тщеславия и гордыни!

– Джин, дорогая, не надо, – смутился Дональд.

Она повернулась к нему в ярости и закричала:

– Да не будь ты таким бесхребетником! Ты что, не понимаешь, что это ради твоего же блага – твоего блага, чтоб тебя!

– Да что ты, Джин, дорогая, – мягко проговорила Изольда. – Естественно, ты ревнуешь! Можешь не сомневаться, такой симпатичной умной девушке, как ты, нечего беспокоиться о соперницах. Ведь тебе стоит только поманить пальцем, и Дональд сделает все, что ты скажешь…

Лицо Джин исказилось.

– Ненавижу! – прорыдала она. – Ненавижу тебя, ты, проклятая, мерзкая… – Она осеклась и расплакалась, не сдержавшись.

Рэйчел подошла и крепко взяла ее за руку.

– Джин, – твердо сказала она, – помнишь, мне для первого акта требовалась большая современная картина? Мне только что пришло в голову, что одна вещь из магазинчика на Терл-стрит^[127] прекрасно подойдет – репродукция Уиндема Льюиса^[128]. По-моему, сейчас самое время сходить за ней.

Джин кивнула и выбежала из комнаты, продолжая плакать. В дверях она чуть не врезалась в Джейн, которая просунула голову, чтобы объявить:

– Акт второй, сейчас же, милые мои! – А затем, sotto voce^[129], Ричарду: – Господи, что еще случилось? – И исчезла.

– Мне кажется, ты могла бы быть поосторожней, Изольда, – холодно произнесла Рэйчел. – Еще пара таких сцен, и ты будешь на ножах со всей труппой.

– Я не позволю какой-то девчонке критиковать прилюдно мою личную жизнь, – сказала Изольда, – и это в любом случае не твое дело. Пошли, Дональд. Давай убираться из этого проклятого места. Очевидно, это одно из новых правил репертуарных театров: любовница продюсера может разговаривать с труппой, как ей заблагорассудится.

Когда она ушла, Рэйчел сказала Найджелу:

– Кого-кого, а уж эту девчонку хорошенько отшлепать не помешает.

Когда труппа снова собралась на репетицию, на сцене воцарилось подавленное настроение. Новость о небольшой перепалке между Изольдой и Джин распространилась с быстротой молнии, из-за чего привычное бодрое расположение духа в труппе исчезло. Найджел посмотрел еще некоторое время, но около часа дня ускользнул и весьма озабоченный вернулся в «Булаву и Скипетр» к ленчу.

Лишь спустя неделю он осознал, что кое-что из услышанного в то утро давало ему возможность опознать убийцу.

Глава 4 Догнав призраков

Молитесь за меня, мои друзья,

гость в дверь мою стучит с ужасным зовом,

гость, что страшит и мучает меня,

что прежде не бывал под этим кровом.

Ньюмен^[130]

Остаток дня Найджел провел за разными не слишком интересными занятиями. Отпуск получался довольно скучным, в основном из-за того, что в Оксфорде сейчас было слишком мало старых знакомых, а те, с кем он познакомился в этот приезд, работали большую часть дня, да к тому же так плохо ладили друг с другом, что вряд ли могли составить приятную компанию. Если бы не Хелен, он, скорее всего, собрался бы и, не раздумывая, уехал в Лондон. Найджел надеялся увидеться с Николасом за ленчем, но тот неожиданно отбыл из Оксфорда и не возвращался до следующего дня. Прогулка по старым местам, предпринятая в предвкушении приятных воспоминаний, оказалась невеселой. А когда небо затянуло и зарядил мелкий дождь, Найджел бросил эту затею и пошел в кино. После позднего обеда он мрачно сидел в гостиной отеля и читал, пока не пришло время встречи с Хелен.

Вечер за ужином значительно улучшил его настроение. Слух о ее романе с Ричардом, к которому Найджел с ловкостью слона в посудной лавке подвел разговор, Хелен опровергла как совершенно безосновательный и упрекнула Найджела в наивности, поскольку он поверил, что такие замечания из уст Изольды могут иметь под собой реальную почву. По пути к комнатам Хелен Найджел расчувствовался, но не будем упоминать, что именно он говорил. Впрочем, домой он возвращался таким счастливым, что можно предположить – его слова были приняты благосклонно.

Следующий день, день знаменательной вечеринки Питера Грэма, принес с собой запоздалый намек на летнее тепло, продолжавшееся до конца недели. Питер Грэм, весь вторник непрерывно и совершенно неприлично увивавшийся вокруг Рэйчел, посвятил почти весь этот день поспешным приготовлениям. Утром Найджел нашел его, нагруженного цветами, в баре – он вымаливал у бармена еще пару бутылок джина.

– Черешня! – возбужденно говорил он. – Мне непременно надо раздобыть черешню! И оливки! – Он радостно поздоровался с Найджелом и потащил его по магазинам, где была куплена куча дорогих и ненужных вещей для вечеринки.

Как Найджел признавал впоследствии, это была в своем роде хорошая вечеринка. Не обошлось и без неприятностей, но он смотрел на них сквозь успокаивающий туман опьянения, и кроме того, за последние несколько дней он так привык к неприятностям, что был бы больше встревожен их отсутствием. Тем не менее последний инцидент – если можно назвать инцидентом то, чего никто не заметил – и в самом деле его встревожил.

Первую половину вечера он провел в театре, где смотрел пьесу, в которой несколько мужчин и женщин без особого удовольствия совершали адюльтер за адюльтером, сопровождая это скучными комментариями и звоном бокалов с коктейлем. И все-таки он не без удовольствия взирал на Изольду, и с еще большим удовольствием – на Хелен; к своей досаде, он обнаружил, что каждый раз, когда она выходит на сцену, в нем просыпается гордость собственника, и он должен был подавлять желание пихнуть соседа и услышать от него свою долю причитающегося ей одобрения. В конце концов подробности сюжета так ему надоели, что он выскользнул из театра до финала и пошел домой, не особенно раздумывая, чем могла бы кончиться эта пьеса: вне всякого сомнения, все герои заболели нервными болезнями.

Из-за этого он пришел к Питеру Грэму слишком рано. Только Николас, удобно устроившийся в углу и не выказывавший намерения двигаться в течение вечера, уже был там. Питер выставил выдающийся ряд бутылок и стаканов, и теперь, возвышаясь среди них с хозяйским видом, зачем-то уговаривал Николаса выпить как можно больше, пока все не пришли. Найджела поразило, как Николасу удалось оставаться настолько трезвым в течение всего вечера. Если подумать, он на своем веку не видел, чтобы кто-нибудь пил так много и при этом почти не пьянел.

Минут десять спустя вошли Рэйчел и Роберт, которых Питер Грэм приветствовал восторженно и шумно. Чуть позже прибыли два армейских офицера, знакомые Питера, а еще через некоторое время по двое и по трое стали появляться члены театральной компании.

– Ты просил нас пригласить побольше народу, – сказал Роберт, оправдываясь, – так что, наверное, придет почти вся труппа. Кроме Клайва, который уехал в город увидеться с женой, – добавил он мрачно. Брачные дела Клайва начинали действовать ему на нервы.

Джин, Изольда и Дональд Феллоуз пришли вместе в сопровождении разношерстной братии околотеатральных бездельников. На первый взгляд они были настроены дружелюбно по отношению друг к другу, но на протяжении вечера Найджел не заметил никаких значимых изменений в ситуации, скорее, все выглядело даже хуже. Тут был и Ричард, высокий молодой человек под тридцать со светлыми волосами, была и Джейн, помощник режиссера. Найджел с веселым удивлением наблюдал за довольно неуклюжими маневрами Питера, которого теперь тянуло не к Рэйчел, а к Джейн, хотя Рэйчел явно испытывала облегчение, а не разочарование. Стадия вежливых бесед вскоре прошла, и воцарилось ужасное веселье; на фоне общей болтовни слышались отдельные фрагменты речи.

– Джейн, милая, да ты, как я посмотрю, и впрямь потаскушка…

– Чехов, могу вас заверить, начал дезинтеграцию драмы с дезинтеграции героя…

– И я сказал, что, на мой взгляд, всего «Отелло» надо играть в одном месте на природе…

– …хотел сделать Уичерли^[131] в современных костюмах, но тут вмешался лорд Чемберлен…

– Диана? Где Диана?

– Видишь того ужасного мальчишку? Дорогая – только это должно остаться между нами, но он…

– Меня тошнит.

– …никакой возможности воскресить драму теперь, когда герой уже дезинтегрирован…

– Выпей еще, старик.

– Спасибо, я уже выпил, старина.

– Тогда выпей еще.

– Спасибо.

– …некоторые из них немного претенциозны, а?

– Меня сейчас действительно вырвет.

– Ну, так выйди.

– Чехов… дезинтеграция…

– …отвратительно приземленная пьеса о ферме с целым выводком кур на сцене… моя дорогая, они были неуправляемы… когда ни войдешь в гримерную, они уже там, усаживаются на насест в девятом номере…

– …приехали в Манчестер под проливным дождем, а театр, оказывается, разбомбили прошлой ночью. Пришлось сразу ехать в Брэдфорд и открываться через час после прибытия поезда…

– …а мой агент и говорит Гилгуду: «Отличный надежный человек. Может все, только не играть…»

– Типичный комиссованный, да, старина?

– Ну, знаешь, тут понадобятся всякие, понимаешь…

– …затем Шоу реинтегрировал героя…

– Если бы мне не было так плохо…

Николас неподвижно сидел в углу и говорил с Ричардом о метафизике Беркли^[132]. Когда кто-нибудь из молодых девушек проходил мимо, он торжественно привлекал их к себе, так же торжественно целовал в губы, затем отпускал легким движением руки и продолжал разговор. Дональд Феллоуз слонялся в одиночестве.

Изольда приставала к Роберту:

– Дорогой, ты должен быть со мной сегодня добреньким, ты должен! Пожалуйста, не порть мне вечеринку, Роберт, милый! Милый! – Она была уже очень пьяна.

В начале вечера Найджел отыскал Хелен и оставался с ней до конца, лишь с несколькими перерывами. От шума и духоты в комнате у него разболелась голова. Ему не хотелось участвовать во всех безобразиях, которых кругом творилось порядочно. Посмотрев на часы, он обнаружил, что провел там уже два часа, и предложил Хелен уйти.

– Через минуту, дорогой. Я должна присмотреть за Изольдой. Она сама не доберется до дома.

Найджел поискал взглядом Изольду и с тревогой увидел, что она стоит в центре большой компании и размахивает тяжелым армейским револьвером.

– Посмотрите, что я нашла! – кричала она. – Смотрите, что нашла малышка Изольда!

Питер Грэм растолкал толпу локтями.

– Так, Изольда, дорогая, – сказал он, – лучше отдай его мне, это чертовски опасно, понимаешь.

– Глупости, эт-то совершен-но не опас… но! В нем нет пуль.

– Все равно, старушка, пусть лучше он будет у меня. Никогда не знаешь, что может случиться. – Он силой забрал у нее револьвер и успокаивающе сказал: – Теперь мы уберем его в ящик с патронами и забудем о нем. Вот так!

– Скотина! – мрачно проговорила она и неожиданно набросилась на него, злобно пытаясь расцарапать лицо своими длинными ногтями.

– Ну, ну! – схватил он ее за руки. – Нельзя так делать, слышишь. – И зачем-то добавил: – Тут все друзья.

Изольда пришла в бешенство.

– Отпусти меня! – прошипела она, вырывая руки. – Отпусти меня, ты, деревенщина!

Она вдруг обернулась к Роберту, обвила его шею руками и захныкала:

– Дорогой, ты видел, как эта свинья обошлась со мной, дорогой? Он… он приставал ко мне, дорогой. – Она глупо ухмыльнулась. – Пой… ди… и за… дай ему, если ты мужчина. Пойди и за-дай… этой свинье.

Роберт, окончательно смутившись, попытался убрать ее руки, но она уже так сильно опьянела, что упала бы, отпусти он ее. Подошла Хелен.

– Перестань, Изольда, – резко сказала она, – мы уходим. Держись за меня.

Она довела Изольду до двери, отказываясь от неуверенных и вялых предложений помощи.

– Всем спокойной ночи, – произнесла она с удивительным хладнокровием. – Спасибо, Питер, за чудесную вечеринку. – И ушла.

Найджел вышел за ней посмотреть, не понадобится ли помощь. Они столкнулись у дверей туалета, Изольда была бледная, потная и вся дрожала. Хелен покраснела от смущения, увидев его.

– Позволь, я помогу, – предложил Найджел.

– Нет, спасибо, Найджел. Я справлюсь. Возвращайся и развлекайся. – Но он все-таки проводил их до двери отеля.

– Спокойной ночи, дорогой, – сказала Хелен, пожимая ему руку. – Если и после этого я не перестану ходить на вечеринки, я безнадежна.

– Все безобразно напились. Ты уверена, что справишься?

– Да. Тут недалеко. – Она уже собралась уходить, но, обернувшись, неуверенно произнесла: – Знаешь, Изольда не плохая. Просто глупая. – Легкая улыбка осветила ее лицо.

Поддавшись чувству, он подошел и пожал ей руку. Изольда, повиснув на плече Хелен, бормотала что-то бессмысленное.

– Бог тебя благослови, моя самая дорогая… – сказал он. И Хелен с Изольдой ушли.

Когда он поднялся обратно, вечеринка уже подходила к концу. Гости спускались по лестнице по двое, по трое, зевая и болтая. Найджел подошел к Рэйчел, которая стояла в одиночестве, ожидая, когда Роберт даст Джейн указания на следующее утро.

– Как смеет эта девчонка делать Роберта посмешищем вот так вот, на глазах у всех! – вскричала она.

– Никто ведь не осуждает Роберта, – ответил он. – И с какой бы стати? Он ни в чем не виноват.

– Я не уверена, что он так уж возражает против того, чтобы она на нем висла, – сказала Рэйчел с неожиданной злостью, поразившей его.

– Но не думаешь же ты?..

Она прервала его нетерпеливым жестом.

– Роберт такой же, как все мужчины: любые перемены к лучшему. Но если он или она думают, что я буду сидеть в сторонке и разыгрывать из себя какую-то терпеливицу…

Она резко осеклась. Найджел чувствовал себя крайне неловко. «Еще одно звено! – подумал он. – Ситуация все больше усложняется».

После суматохи прощаний и пожеланий спокойной ночи Найджел и Николас остались наедине с Питером Грэмом. Количество выпитого оказало на него неожиданное действие, и, пока они еще что-то ему говорили, он упал в кресло и громко захрапел. Николас вздохнул.

– Теперь мы, видимо, должны уложить его в постель, – сказал он.

Это им удалось, хоть и не без труда. Вернувшись в гостиную, Николас с отвращением огляделся – пустые бутылки, грязные стаканы, сломанные и рассыпанные цветы, передвинутая мебель, сизый дым от сигарет и бесчисленные окурки, более или менее сконцентрированные вокруг пепельниц.

– Как тут грязно и мерзко, – произнес он. – Мне жаль несчастного, которому придется все это убирать. – Он зевнул и потянулся. – Что ж, пожалуй, пора на боковую. Идете?

Найджел кивнул.

В коридоре Николас сказал:

– Господи, как же у меня разболелась голова. Если я не подышу свежим воздухом, ни за что не засну. Пойду прогуляюсь. А вы как?

– Нет, спасибо. Если мне захочется свежего воздуха, высуну голову в окно.

– Вы правы, – дружелюбно произнес Николас. – Не забудьте о затемнении. Кстати, – добавил он, – что вам говорила эта Рэйчел, прежде чем уйти? Мне показалось, я слышал какие-то выпады в сторону нашей, столь заслуживающей восхищения, половины человечества.

– Обычная хвалебная песнь во славу Изольды.

– Ах, вот оно что! – засмеялся Николас. – Рэйчел ненавидит эту девушку. Позой «спокойной, разумной женщины» не проведешь и младенца. Она терпеть не может Изольду.

– А это действительно поза? – рискнул задать вопрос Найджел.

Николас пожал плечами.

– Кто знает? Я, по крайней мере, думаю, что да. «Мужчины все одинаковы…» – передразнил он. – «Любые перемены к лучшему».

– Разве это не так?

– Любые перемены, какими бы хорошими они ни были, всегда к худшему, – твердо сказал Николас. – Но хватит болтать. Спокойной вам ночи. – Он спустился по лестнице, а Найджел вернулся в свою комнату и стал раздеваться.

В длинных коридорах отеля основной свет уже давно погасили; горели только несколько бледных, редких ламп. Питер Грэм застонал и тяжело повернулся во сне. В большом вестибюле, освещенном единственной лампочкой на потолке, ночной портье дремал в своем неудобном закутке и поэтому не видел ни человека, бесшумно прокравшегося по большой лестнице к номеру Питера Грэма, ни того, что он нес, возвращаясь. Двери чуть скрипнули, и ночной портье проснулся. Затем, никого не увидев, снова задремал. Найджел в своей комнате уронил булавку для воротника под туалетный столик.

– Черт! – выругался он.

Нечто неясное тревожило его – нечто, что требовалось прояснить безотлагательно. Холодный рассудок призвал его забыть об этом и идти спать. Но иррациональный страх и предчувствие оказались сильнее. «Глупая погоня за призраками», – сказал он себе, натягивая пижаму. Две минуты спустя он открывал дверь гостиной Питера Грэма.

Он включил свет. Ничего не изменилось, сигаретный дым все еще висел в воздухе, пепел лежал, как и раньше, втоптанный в ковер. Проклиная себя за неразумную веру в предчувствия и глупость, Найджел тихо прошел к ящику, в который положили револьвер. Волосы у него на голове зашевелились, когда он открыл его и заглянул внутрь.

Ящик был пуст. Револьвер и патроны исчезли.

Он снова закрыл ящик и вдруг в каком-то безумном порыве отер уголком пижамы ручку там, где до нее дотрагивался. Затем подошел к двери в спальню и приоткрыл ее. Свет прорезал темноту. Из комнаты доносилось тяжелое дыхание глубоко спящего человека. Он аккуратно прикрыл дверь и вернулся к себе в комнату.

* * *

Найджел спал лишь урывками в ту ночь. Он часто просыпался и подолгу не мог уснуть, курил и думал о том, что обнаружил. Николас, чья комната была рядом с комнатой Найджела, вернулся поздно и наделал много шума, ложась спать. Но это волновало его в последнюю очередь. Само по себе исчезновение пистолета не особенно его беспокоило, это могла быть и шутка, или же, как он понимал, Питер Грэм мог одолжить его кому-то на вечеринке. И все же он видел, как все уходили, и мог поклясться, что никто не прятал на себе револьвер – это была тяжелая, объемистая штуковина, «кольт» тридцать восьмого калибра. Единственное заключение, к которому он пришел – и отнюдь не приятное, – что кто-то пробрался обратно и взял его уже по окончании вечеринки, значит, впромежуток времени между тем, как он расстался с Николасом, и вернулся в комнату. Николас? Он казался наиболее вероятной кандидатурой, но это мог сделать кто угодно.

Рано встав, он отправился завтракать, раздумывая, как себя чувствуют наиболее буйные участники вечеринки. Затем в половине десятого он вернулся в свою комнату за книгой. Его путь проходил по коридору, в котором располагались комнаты Роберта и Рэйчел, и таким образом он застал происшествие, оказавшееся впоследствии довольно важным. Когда он шел мимо комнаты Рэйчел, она выходила к завтраку.

И именно в этот момент Изольда появилась из комнаты Роберта напротив.

Все трое встали как вкопанные. Найджелу, по крайней мере, смысл появления Изольды был очевиден. Сказать, что он поражен, было бы сильнейшим преуменьшением, он совершенно остолбенел. Он не мог поверить, что Роберт спал этой ночью с Изольдой, особенно если вспомнить, в каком состоянии Хелен отвела ее домой. Но что еще можно было подумать? Рэйчел, очевидно, была того же мнения, и на ее лицо страшно было смотреть. Кроме того, внешний вид Изольды поразил Найджела не меньше. Ее блуза и брюки выглядели неряшливо, в руках – сумка и тонкая красная записная книжка. Глаза ее выражали одновременно страх и удовольствие, что было и вовсе отвратительно.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Затем Изольда с легкой ухмылкой спустилась вниз. Никто не произнес ни слова.

Рэйчел двинулась к комнате Роберта, но Найджел поймал ее за руку.

– Разумно ли это? – сказал он.

После едва заметной паузы она кивнула и медленно последовала за Изольдой вниз.

Найджел вернулся в свою комнату в совершенном недоумении. Невероятная история. Сами собой пришли ему в голову слова Троила:

Конечно, это не его дело, и нечего из-за этого так ужасно волноваться. И все же размышлений было не остановить, и неопределенный страх настойчиво маячил в подсознании. Он с трудом заставил себя думать о чем-нибудь другом.

В следующий раз он увидел Изольду в баре, где с десяти часов сидел с Робертом, неловко поддерживая разговор на нейтральные темы. Минут десять одиннадцатого вошел Дональд Феллоуз, положил стопку нот для органа на батарею и присоединился к ним. Этим утром от его общества было мало радости. Вообще, он, похоже, надолго впал в состояние мрачной замкнутости. Он так демонстративно обращался в разговоре только к Найджелу, чем вывел из себя Роберта, которого еще дня два назад такое поведение лишь позабавило бы. А поскольку Дональд говорил в основном о музыке, предмете, о котором Найджел знал очень мало, а хотел бы знать еще меньше, разговор все чаще затихал. Все трое упрямо отказывались обсуждать личные дела, и беседа не выходила за рамки общепринятых замечаний о вчерашней вечеринке. К тому же Дональд заметно страдал от похмелья.

Репетиция этим утром начиналась только в одиннадцать. После первой из них Найджел не был в театре и вообще не испытывал желания там бывать, по крайней мере, до генерального прогона.

– Сегодня утром сделаем часовой перерыв на ленч, – сказал Роберт, – а затем продолжим днем.

– Передайте Хелен, что я был бы рад видеть ее, если она захочет пойти на ленч со мной. Я буду здесь в гостиной с двенадцати часов.

– Хелен? Да, конечно.

Именно в этот момент Изольда и вошла в бар. Она была одета так же небрежно, как и при первой их встрече тем утром, и в руках по-прежнему держала сумку и тетрадь. Найджел видел, как при ее появлении лицо Роберта исказилось от ярости, он даже привстал было из кресла, затем расслабился и сел обратно с таким видом, будто ему ужасно неудобно. «Боится, что она бросится ему на шею при всех и выставит историю напоказ своими бесконечными намеками, – подумал Найджел и добавил себе на заметку: – А уж она, кто бы сомневался, так и сделает». Изольда бросила на Роберта взгляд, в котором странным образом смешивались два выражения – победительное и вызывающее, кинула вещи и прошествовала к бару. Ни один из трех мужчин не пошевелился, чтобы заказать ей выпивку, но она внимательно смотрела на них, когда заказывала бренди и возвращалась со стаканом.

– Что ж, ребята, – сказала она, – как вы себя чувствуете после вчерашней попойки? Бедный Дональд, ты слегка позеленел.

– Мне кажется, именно нам следовало бы задать тебе этот вопрос, – сухо произнес Найджел.

– Я вчера здорово напилась? – Она натянуто рассмеялась. – Что ж, мы молоды лишь раз в жизни, как говорит расхожее клише. Я, э, заходила к тебе в комнату сегодня утром, Роберт, дорогой. Как жаль, что не застала тебя. Боюсь, дорогой Найджел, увидев меня выходящей оттуда, подумал что-то ужасное. Как и Рэйчел. Жаль, что мне пришлось с ней столкнуться: мне казалось, я так осторожна. – Она подняла стакан дрожащей рукой и залпом опрокинула в себя половину содержимого. – Я все-таки нашла то, за чем приходила. – Она вкрадчиво улыбнулась.

– Я очень рад, – произнес Роберт. – И как ты сказала, какая жалость, что я тебя не застал.

– Ничего страшного, дорогой.

«Начались двусмысленности», – мрачно подумал Найджел.

Роберт продолжил:

– Выходит, мы не увидимся сегодня на репетиции, но, как я понимаю, ты о чем-то хотела со мной поговорить…

Она приподняла брови.

– Я, дорогой? Совершенно ни о чем. У тебя такой заговорщицкий вид… – скажи, Найджел? Как будто ты хочешь подсунуть мне чек за шантаж. Если так, я уверена, остальные не станут возражать. Ну, конечно. Я не принимаю никаких чеков и не занимаюсь шантажом. Это так неразумно, к тому же гораздо, гораздо лучше, когда открывается правда.

– О чем ты говоришь, Изольда? – резко спросил Дональд.

– Ни о чем, дорогой. Просто шутка. Шутка, понятная немногим.

– Мне пора идти, – неловко пробормотал Дональд.

– О, неужели, Дональд? Ты собираешься упражняться в игре на органе? Смотри, играй как следует.

Дональд поднялся, забрал ноты и некоторое время смотрел на нее. Затем круто повернулся и вышел. Изольда улыбнулась ему вслед и произнесла:

– Милый мальчик, только чуточку неуклюжий. Давайте я куплю вам обоим выпить.

Найджел непроизвольно поднялся.

– Что ты пьешь? Коктейль виски с вермутом? Пройди со мной к бару, Найджел, и помоги отнести стаканы.

На пути к бару Изольда продолжала оглядываться через плечо и улыбаться Роберту. Подойдя, она оперлась спиной о стойку и предоставила заказ Найджелу.

На беду, когда бармен протянул Найджелу бренди для Изольды, стакан выскользнул у него из рук и разлился по бару. Найджел поспешно оттащил Изольду, но все-таки несколько капель попало на ее блузку.

– Черт! – воскликнула она. – Ты, болван неуклюжий! Немедленно дай мне носовой платок, чтобы это стереть.

Найджел протянул ей носовой платок, не находя в себе ни малейшего сожаления за произошедшее, и заказал еще бренди, пока Изольда безуспешно оттирала пятно. Он вдруг почувствовал подступающую тошноту – наверное, запоздалые последствия вечеринки – и ужасную усталость от Изольды и от всех, с ней связанных. Его охватил приступ мрачной раздражительности. «Господи, чтоб им всем «повеситься на собственных шнурках»^[134], – подумал он.

Они вернулись к Роберту с напитками (за которые Изольда предусмотрительно забыла заплатить). Найджел видел, как она быстро огляделась, а затем вся сжалась и покраснела от ярости. Во взгляде, направленном на Роберта, была такая ненависть, что слезы невольно навернулись ей на глаза.

– Чтоб тебя! – воскликнула она. И, грохнув стаканом об стол, схватила сумку и ушла.

На лице Роберта было искреннее недоумение.

– Помилуй! Что это такое? Какого черта?

Найджел вздохнул и сел.

– Скатертью дорожка, – сказал он устало и глотнул неразбавленного двойного виски. Само собой, от этого ему стало еще хуже, но, к его облегчению, вошла Рэйчел, и можно было вежливо удалиться. Она, очевидно, хотела поговорить с Робертом наедине, так что, пока Найджел не поднялся, разговор был натянутым.

– Вы не забудете передать мое приглашение Хелен? – напомнил он.

– Приглашение? – рассеянно спросил Роберт. – Ах, да, конечно! Нет, не забуду.

– Тогда пока.

Рэйчел слабо улыбнулась ему.

– Арривидерчи, – сказал Роберт.

– Арривидерчи, – ответил Найджел и удалился.

«Какое насквозь фальшивое прощание, – яростно говорил он про себя, выходя через двустворчатую дверь на улицу и направляясь к Сент-Кристоферс. – Хоть бы век никого из них больше не видеть. Пусть они все перегрызутся. Да хоть они все друг друга перестреляют из краденых револьверов, будь я проклят, если мне есть до этого дело. Но им даже на это не хватит духа. Все это поверхностно, пошло и просто глупо. У них кишка тонка».

Но он ошибался. Потому что настало время шакалам и гиенам спрятаться в их логова, и волки, осторожно ступая, все плотнее и плотнее сжимали кольцо вокруг своей жертвы, пока наконец не набросились на нее, кричащую и отбивающуюся, и не заставили замолкнуть. Какая-то тайная алхимия в одно мгновение превратила ссоры и дрязги в физический страх и муку, в насильственную смерть. Днем Найджел уехал из Оксфорда и вернулся в Лондон. Он возвратился обратно на следующий вечер и услышал выстрел.

Когда он вновь увидел Изольду, она была мертва.

Глава 5 «Cave ne exeat»^[135]

Иной здесь призрак – словно человек,

А человек на призрака похож…

Томсон^[136]

– Интуиция, – убежденно произнес Джервейс Фен, – вот к чему все в конце концов сводится: к интуиции!

Он с вызовом оглядел собравшуюся компанию, как будто хотел поспорить с несогласными. Но никто не возражал. Начнем с того, что это была собственная комната Фена, к тому же всех разморило от портвейна из профессорской коммон-рум, которым он их угощал, и спорить казалось невежливым. Кроме того, было необычайно жарко, и расслабленному Найджелу не хотелось совершать лишних телодвижений. Была пятница, восемь часов вечера, и он всего три часа назад завершил омерзительную поездку из Лондона в Оксфорд. Найджел устал. Он вытянул ноги и приготовился выслушать все, что Фен имел сказать на свою любимую тему.

Комната была большая, в длину она занимала всю южную часть второго квадрангля^[137], одной стороной выходя в сад, а другой – на сам квадрангль. Это был первый этаж, и туда можно было попасть по лестнице через открытый проход, ведущий в сад. Обстановка была простая, но удобная. Стены бледно-кремового цвета (оттененного темно-зелеными ковром и занавесками) украшали лишь пара китайских миниатюр и педантично расставленные книги на низких полках, идущих по периметру помещения. На камине стояли несколько старых плакеток и бюстов великих английских писателей, а у северной стены важно возвышался большой письменный стол, заваленный грудой книг и бумаг. Жена Фена, невзрачная, рассудительная маленькая женщина в очках, которую звали неподходящим ей именем Долли, сидела с одной стороны камина, где догорало несколько поленьев. С другой его стороны сидел сам Фен, а между ним и Долли расположились Найджел, сэр Ричард Фримен и пожилой профессор по имени Уилкс, присоединившийся к компании нескольку минут назад безо всякой особой причины. Когда он появился, Фен повел себя с ним необычайно грубо – хотя, вообще-то говоря, у него имелась привычка быть со всеми необычайно грубым. Это, как решил Найджел, являлось естественным следствием его бьющей через край энергии.

– А вам чем могу быть полезен? – спросил он. Но Уилкс устроился поудобнее и потребовал виски, всем своим видом показывая, что собирается остаться надолго и уйти позже всех.

– И зачем только вы сюда явились? – продолжил Фен. – Боюсь, вам будет очень скучно со всеми этими людьми. – Трудно сказать, кого Фен хотел задеть этим замечанием больше.

Уилкса, который был глуховат, нисколько не смутили эти слова. Он только мягко улыбался всем и вся и повторил свою просьбу о виски. Фен с явной неохотой, болезненно морщась, принес ему стакан. Чтобы хотя бы так восторжествовать над противником, он стал громким шепотом произносить на старика разные наветы, к величайшему удивлению всех, кроме миссис Фен, которая, очевидно, уже привыкла к этому и лишь повторяла каждые несколько минут: «Джервейс, будет тебе!» – с укоризной в голосе, но довольно-таки машинально.

На улице темнело. Лаконичные очертания зданий в стиле Иниго Джонса^[138] в окнах с одной стороны и большая лужайка, окруженная деревьями и клумбами, на которую выходили окна другой стороны, медленно растворялись в тени. На горизонте три прожектора принялись чертить сложнейшие тригонометрические построения. Во внутреннем дворе компания буйных студентов запела песню на слова, которые в книгах печатать не принято.

Сэр Ричард неодобрительно кашлянул, когда Фен вновь пустился в свои словопрения – он уже не раз слышал все это ранее. Но Фен был нечувствителен к столь мягким намекам и с безудержным энтузиазмом продолжил развивать свои идеи.

– Как я не устаю твердить вам, Дик, – начал он, – расследование и литературная критика восходят на самом деле к одному – интуиции… этой заброшенной, позабытой противоположности наших современных псевдофилософий… Как бы там ни было, – продолжил он, с явной неохотой отказавшись от столь заманчивого отступления от темы, – речь сейчас о другом. Проще говоря, речь о том, что связь между одной уликой и другой (лучше сказать, принцип связи между одной уликой и другой) открывается детективу точно таким же образом – благодаря ли некоей сверхбыстрой логике или какой-либо иной способности, лежащей вообще вне сферы рационального – как принцип связи между, ну, скажем, Беном Джонсоном и Драйденом^[139], открывается литературному критику.

Он сделал неуверенную паузу, возможно, почувствовав слабость этого примера, но поспешно перескочил через него, возвращаясь к безопасной области абстрактных рассуждений.

– Затем, когда принцип стал тебе ясен, обосновывай его дальше на материале текста или оставшихся улик. Конечно, порой сбиваешься на ложный путь, но любое мнение всегда можно логически опровергнуть или подтвердить. Из этого следует, – сказал он, радостно улыбаясь и шаркая ногами, – что, хотя не все детективы обязательно хорошие литературные критики, – он весело помахал сэру Ричарду, – если они озаботятся приобретением элементарного технического оснащения, – сэр Ричард что-то простонал, – необходимого в полицейской работе, всегда будут хорошими следователями. Я сам очень хороший детектив, – скромно подытожил он. – Вообще-то, я – единственный литературный критик во всей мировой литературе, ставший детективом.

Компания некоторое время молча размышляла над этим заявлением. Но пожелай кто-нибудь из присутствующих хоть что-то сказать в ответ, ему бы это не удалось, поскольку разговор был прерван внезапным звонком одного из телефонов, стоявших на столе Фена. Фен вскочил как ошпаренный и со всей силы рванул к столу. Остальные сидели, чувствуя некоторую неловкость, неизбежно возникающую, когда ты вынужден присутствовать при чужом телефонном разговоре. Уилкс стал напевать вступление из «Жизни героя» Штрауса, но три с половиной октавы, через которые ему пришлось при этом пробираться, привели его в область каких-то совсем уж несусветных звуков. Призрачное эхо, доносившееся из чьего-то радио или граммофона откуда-то снаружи, продолжило мелодию там, где он остановился, и Найджелу подумалось, что Уилкс, должно быть, не так уж глух, если способен это расслышать. Голос Фена был явственно различим, несмотря на все эти звуки:

– Кто?.. Да, конечно. Немедленно проводите его. – Он положил трубку и повернулся ко всем, радостно потирая руки. – Это из привратницкой, – объявил он. – Роберт Уорнер, драматург, пришел ко мне в гости. Ах, как восхитительно было бы, если бы можно было услышать от него, что он чувствует, когда пишет, и как приступает к работе!

Последовали всеобщие испуганные возгласы. Привычка Фена допрашивать сопротивляющихся этому людей об их занятиях не относилась к числу наиболее приятных черт его характера.

– Видите ли, мы, литературные критики, должны обращаться к истокам, – добавил он. Потом его взгляд упал на Уилкса, и он тоскливо произнес: – Может, вы теперь все-таки пойдете, Уилкс? Боюсь, вы слишком далеки от этого.

– Нет, я не собираюсь уходить, – с неожиданной резкостью ответил престарелый Уилкс. – Я только что пришел. Бога ради, да сядьте же вы, дружище, – прикрикнул он, – и перестаньте дергаться.

Это так обескуражило Фена, что он сел на свое место и обиженно молчал, пока не вошел Роберт Уорнер.

Он радостно поздоровался с Найджелом и был представлен остальным. Роберт сохранял отменное хладнокровие, пока Фен суетливо искал ему стул, наливал выпивку и предлагал коробку с сигаретами, половина которой при этом оказалась на полу. Закончив помогать их собирать, все уселись, запыхавшись, с красными лицами, и последовала некоторая пауза. Ее неожиданно прервал Уилкс, решительным голосом провозгласивший:

– Я собираюсь поведать вам историю о привидениях.

– Нет, нет! – встревоженно воскликнул Фен. – Это совсем необязательно, Уилкс. Мы, я надеюсь, и без того сможем поддержать беседу.

– Думаю, это любопытно, – неумолимо продолжил Уилкс, – не только потому, что история касается этого колледжа. Дело в том, что она к тому же еще и совершенно правдива. Далее, в отличие от большинства историй о настоящих привидениях, эта интересная, ее даже можно назвать захватывающей. Но, конечно, если вам будет скучно… – Он вежливо оглядел собравшихся.

– Разумеется, нам не будет скучно, – сказал сэр Ричард, навлекая на себя уничтожающий взгляд Фена. – Что касается меня, я должен немного отдохнуть. – Он зевнул. – Чувствую сонливость.

– Как и все мы, – произнес Найджел и поспешно добавил: – Э… должны немного отдохнуть.

– То есть вы согласны, чтобы я рассказывал дальше? – спросил Уилкс.

Смутное бормотание со всех сторон, довольно невнятное.

– Вы вполне уверены, что никто не будет возражать?

Снова бормотание, еще более неразборчивое.

– Очень хорошо, в таком случае начну. Этот рассказ основывается отчасти на моем личном свидетельстве. Я был студентом в те времена – в конце прошлого века. Хотя переполох, вызванный этим делом, старались утихомирить, я лично знал нескольких человек, которые были в него вовлечены. Никакого Общества психических исследований^[140] не было в те времена, то есть хотя Сиджуик и Майерс и основали его в тысяча восемьсот восемьдесят втором году, оно имело мало успеха. Да и, сдается мне, будь в нашем случае предпринято какое-нибудь «психическое исследование», ни от каких крестов или пентаграмм толку не было бы, это лишь усугубило бы и без того никудышное положение. Тогдашний директор колледжа сэр Артур Гоббс имел весьма здравую точку зрения на эти события и повел себя так, как подсказывал ему здравый смысл. И все же мы никогда не узнаем, удалось ли нам вновь запрятать то «нечто» под замок или нет. Конечно, ничего подобного с тех пор не происходило, но чертик из табакерки может поджидать, когда кто-нибудь во второй, нет – уже в третий отворит задвижку…

Он сделал паузу, и Найджел быстро оглядел компанию. Фен, который сначала ерзал, был теперь неподвижен; сэр Ричард откинулся назад, прикрыв глаза и сложив руки на груди; Роберт внимательно слушал и курил, но у Найджела было впечатление, что при этом он размышлял над чем-то более для него важным; миссис Фен склонилась над вязанием. Уилкс продолжил:

– Это началось, когда снесли стену церковной прихожей^[141], которая, как вы знаете, расположена в северо-восточном углу алтарной части нашей капеллы. В то время здание капеллы реставрировал весьма знающий архитектор из Лондона, так она и приобрела свой нынешний вид. Постройка в те дни стала крайне непрочной, и это нельзя было оставить без внимания, но первоначальной красоте здания в целом был нанесен лишь незначительный урон. В любом случае в те времена в воздухе чувствовалось приподнятое настроение, готовность к новаторству, к стыду дней сегодняшних, когда предпринимаются бесконечные отчаянные попытки все сохранить (что, безусловно, является признаком нашей неспособности творить новые формы искусства). Так что я не думаю, будто кто-либо из профессоров или попечителей капеллы возражал против обновлений, за исключением старенького доктора Беддоуза, который по своему обыкновению отрицал все подряд и чье возражение без труда забаллотировали.

История строительства на территории колледжа плохо задокументирована, и по поводу церковной прихожей в капелле было принято считать, что ее пристроил в эпоху Карла Первого один из глав колледжа в качестве усыпальницы для себя и своего многочисленного семейства. Оказалось, что в целом дело так и обстояло, за исключением одного факта: прихожую на самом деле перестроили из более древнего помещения. Возможно, здесь была ризница бенедиктинского аббатства, первоначально находившегося на этой территории – его немногочисленные остатки сохранились в северном квадрангле и в капелле. Так или иначе, когда с северной стены прихожей сбили облицовку (она отошла после первого удара с почти пугающей быстротой, как говорили потом рабочие), под ней открылась еще одна, гораздо более древняя стена, в центр которой была помещена грубая каменная плита. Стена эта была сооружена, скорее всего, не позже тысяча трехсотого года. Находка, само собой, произвела массу шума, и со всего Оксфорда начали стекаться любители подобных древностей, желая на нее взглянуть. Священник, проводивший службы в нефе капеллы во время реставрационных работ, пожаловался, что в помещении почему-то стало чрезвычайно сыро, и, действительно, через день он слег с бронхитом. Службы пришлось проводить главе колледжа, который был настолько непривычен к этому, что подчас отказывался от литургии и «тридцать четвертой статьи»^[142].

Плита, о которой я говорил ранее, была вставлена в кладку значительно позднее времени строительства стены. На ней имелось четыре надписи, точнее, три надписи и более поздняя приписка, сделанная несмываемым мелом или чернилами. Итак, там стояла дата – тысяча пятьсот пятьдесят шесть, – указывающая, что плиту установили вскоре после гонений и мученичеств^[143]. Далее значилось имя – по-латыни: Johannes Kettenburgus. Библиотекарь, к счастью, без труда отыскал в архивах ссылку на некоего Джона Кеттенбурга – студента колледжа с тысяча пятьсот пятьдесят четвертого года, бывшего ярым сторонником партии Реформации. Насколько можно судить по документу из тех времен, скупому на сведения, толпа рассвирепевших студентов-однокашников и горожан гналась за ним по всему колледжу (должно быть, он слишком явно провозглашал свои взгляды), а потом забила до смерти у одной из стен капеллы. Вы можете взглянуть на этот документ в любой момент, хотя теперь он, конечно, хранится в закрытом архиве. Там не говорится, что стало с правонарушителями, но, по всей видимости, в те времена подобные действия особенно не преследовались. Можно предположить, что плита была установлена, когда окончательно утвердились англиканские реформы, хотя об этом нет никаких упоминаний.

Он снова сделал паузу. Перед глазами Найджела возник яркий до тошноты образ молодого человека, скорченного, как загнанное животное, у стены хора: кости пальцев и запястий сломаны, последний удар пробивает череп и вгоняет острый осколок в мозг. Несмотря на теплый вечер, Найджел внезапно почувствовал озноб и с радостью ощутил за спиной успокоительно и мягко пружинящее кресло.

– Но самой интересной была третья надпись, – продолжил Уилкс. – Она состояла из одной фразы «Quaeram dum inveniam», означающей, как я понимаю, «Буду искать, пока не найду». Четвертая фраза, нацарапанная гораздо позже и, очевидно, в большой спешке, гласила: «Cave ne exeat».

– «Не дать ему выйти наружу», – сказал Найджел.

– Именно. Кому или почему, не уточняется, заметьте, хотя позднее у нас появились догадки насчет первого из двух вопросов. Многие подолгу ломали голову над будоражащими фантазию фразами, но никто не мог прийти к какому-либо конкретному умозаключению. Вполне очевидно лишь то, что верхний слой стены уже однажды снимали, и четвертая надпись сделана как раз тогда, перед тем как вновь замуровать стену. Один профессор из Модлин-колледжа, специалист в этой области, датировал последнюю надпись восемнадцатым веком (по форме шрифта и использованным материалам, я сейчас уже не помню точнее). Библиотекарь стал тратить весь свой и без того скудный досуг на отнюдь не маленькую кипу документов и бухгалтерских книг, относящихся к этому периоду.

День или два ничего особенного не происходило, за исключением того, что рабочие выказывали необъяснимое отвращение к работам в церковной прихожей, а у одного из певчих мальчиков однажды утром ни с того ни с сего случилась истерика во время «Venite»^[144], так что его даже пришлось вывести. Впоследствии на вопрос, что случилось, он не мог сказать ничего вразумительного. Кроме того, известковая пыль, поднявшаяся от сноса стен, казалось, и не собиралась садиться, хотя в капелле не было почти никакого сквозняка. Пыль висела в воздухе, сбиваясь в туманные островки и облачка, становясь день ото дня все плотнее и назойливее, так что службы, и без того проводившиеся в экстремальных условиях, пришлось и вовсе прекратить. Это произошло к сильнейшему недовольству священника, у которого уже сложилось свое мнение о происходящих событиях, и он провозгласил со своего одра болезни, что службы важны как минимум в качестве профилактической меры. Но его слова вежливо проигнорировали.

Теперь в нашем рассказе пойдет речь о мистере Арчере, декане, очень достойном человеке, который придерживался в своей интеллектуальной жизни передовых взглядов. Это включало беспрекословную верность рационализму и вытекающее отсюда восхищение такими людьми, как Спенсер, Дарвин, «Б. В.» и Уильям Моррис^[145]. Думаю, его любимым чтением были книги Гиббона о христианстве и произведения Вольтера, из тех, что посерьезнее. Вполне логично, он проявлял мало интереса к реставрации капеллы, лишь замечая вполголоса, что не счел бы большой утратой, если бы ее вообще снесли. Однажды вечером (мне известно об этом лишь из вторых рук, от профессора, с которым они близко дружили), засидевшись допоздна за чтением, он вытряхнул свою трубку, готовясь ко сну, выключил в комнате свет и выглянул в окно, выходящее в сад. Ночь была безветренной, на небе светилась бледная, анемичная луна (в честь которой он, не сомневаюсь, процитировал подобающие случаю строчки из Шелли), но вдруг Арчер заметил, что с садом творится что-то не то. Когда он позже давал показания, то мог сказать лишь следующее: у него было ощущение яростного поиска. Кусты казались пришибленными сильными порывами ветра, и Арчер, удивленный и напуганный, стал следить за беспорядочным движением от одного куста к другому, как будто кто-то метался между ними, и это движение было слишком уж намеренным и целенаправленным, чтобы вызывать приятные чувства. Ясное дело, Арчер был в этот момент объят страхом, но остался на месте, к его большой чести, вместо того чтобы найти себе компанию получше, чем в саду, что бы там ни было. Через несколько минут его стойкость была вознаграждена. Он увидел, как темная фигура поднялась из кустов, находящихся у дальнего края большого газона, словно бы оглянулась и во все лопатки припустила к колледжу. Когда фигура приблизилась, Арчер обнаружил, что это Паркс, студент, бывший в то время помощником органиста в капелле колледжа, и лицо его искажено от ужаса. Он тем не менее благополучно достиг здания, и когда Арчер взглянул еще раз на сад, все, казалось, вернулось к обычному состоянию и неподвижности. Однако краем глаза он все же заметил что-то белое у южной стены капеллы, смотрящей на сад, но когда пригляделся, с некоторой неохотой высунувшись из окна, это что-то, если оно вообще было, уже исчезло.

Что следовало предпринять дальше? Было половина второго ночи, и Паркс явно воспользовался не обычным входом на территорию колледжа, а, так сказать, экстраординарным – через высокую стену с зубцами в глубине сада. Выговор студенту, пойманному в момент нарушения дисциплины, как оно и было на самом деле, стал для Арчера удобным предлогом, чтобы выяснить, что же его так напугало. Я еще не упомянул, что декан тогда занимал эту самую комнату, а комнату прямо под ней, в которой живет сейчас Феллоуз, – помощник органиста.

Фен хмыкнул. Найджел бросил быстрый взгляд в окно, у которого должен был стоять Арчер пятьдесят, а то и более лет назад, и почувствовал, что как никогда далек от спокойствия. Теперь комната погрузилась в полную темноту, но никто не предлагал зажечь свет. Найджел был бы очень рад, если бы кто-нибудь это сделал.

– Итак, Арчер пошел проведать Паркса, и, если обойтись без ненужных подробностей, нашел его бледным и трясущимся от страха, хотя уже и немного пришедшим в себя. Он признался, что допоздна засиделся с приятелями за пивом и перелез через стену колледжа. Но на вопросы, что его так взволновало, Паркс отвечал гораздо менее внятно и с большой неохотой. Было ясно, что он без особых затруднений взобрался на стену (Арчер отметил про себя, что по этому поводу пора что-то предпринять), но, прыгнув вниз, чуть не оказался в лапах того, что его там поджидало. О том, что именно его там поджидало, он только и мог сказать: взгляду его предстали кости – по большей части переломанные – и оскал черепа. Оно, шаркая, приволакивало ногу. По этой-то причине, постановил Паркс, оно и не смогло его догнать. Но Арчер, видевший рысканье, на этот счет имел свое мнение.

В конце концов Арчер пошел к себе в комнату. Немного опасаясь оставлять Паркса на ночь одного и сам страшась одиночества, он все же не сомневался, что встречи вроде выпавшей ему сегодня бывают крайне редко, и до поры до времени опасаться нечего. Он прочитал главу из Брэдлоу^[146], прежде чем погасить свет, но это не принесло ему обычного удовлетворения, и сон долго не шел. На следующее утро Паркс все еще был цел и невредим и даже немного возгордился своим приключением, тем более что декан счел неразумным в данных обстоятельствах его наказывать. Однако поздно вечером того же дня из его комнаты донеслись ужасные крики. Помощь, конечно, последовала незамедлительно, с Арчером во главе, но было слишком поздно. Они нашли его распростертым на полу с проломленной головой, но орудия убийства не было.

– Силы небесные! – воскликнул сэр Ричард. – Убийство!

– Если хотите, можно сказать и так. Кажется, из криков Паркса можно было разобрать только одно слово: «arce», что по-латыни значит «отгони», если память мне не изменяет. Вообще-то, все его слышавшие сошлись на этом слове, хотя никто не мог понять, почему он заговорил на латыни, столкнувшись с тем, с чем столкнулся, когда его специальностью даже не была классика. Можно было лишь предположить, что Паркс находился под впечатлением от надписей, найденных в капелле (он действительно проявлял к ним большой интерес), и после опыта прошлой ночи придумал некую магическую фразу, что-то вроде заклинания, на случай, если подобная встреча повторится. Думаю, тогда считалось, что это слово играет в магическом ритуале экзорцизма огромную роль, и Паркс мог вообразить, будто оно ему как-то поможет, но, Бог свидетель, ничего из этого не вышло.

– Удалось что-либо выяснить? – спросил Найджел.

– Конечно, было проведено расследование, но оно ни к чему не привело, и коронерское жюри вынесло вердикт «убийство, совершенное неизвестным или неизвестными».

– А что вы об этом думаете?

Уилкс пожал плечами.

– Я склоняюсь к мнению начальства колледжа. Кратко посовещавшись, они велели вновь оштукатурить стену хора, что было незамедлительно исполнено, а анонимное предупреждение восемнадцатого века превратилось в небольшую дощечку, которая и теперь висит там. Библиотекарь, кстати говоря, нашел запись, что стену пытались снести еще раньше (в тот раз – чтобы облегчить строительство гробницы). Похоже, и тогда произошло нечто подобное, хотя никто все-таки не погиб. Я спросил настоятеля капеллы (который, конечно, верил во всесилие Бога, но и признавал существование нечистой силы), что, по его мнению, было объектом поиска. «Есть один отрывок из Библии, – ответил он кратко, – о том, который скитается, ища, кого поглотить»^[147]. Разъяснять дальше он отказался. Думаю, его англиканская душа была шокирована тем, что один из ранних его единомышленников так озлобился на том свете.

– И больше не было никаких происшествий? – спросил Роберт.

– Нет, за исключением того, что декан, к всеобщему удивлению, стал посещать церковь и, кажется, до конца жизни оставался верным христианином… Да, вот что еще стоит упоминания: в документах, рассказывающих об убийстве Джона Кеттенбурга, названо имя зачинщика – некий Ричард Пегвелл, бывший в то время органистом в капелле. Но имеет ли это какое-либо отношение к делу, сказать сложно.

Все молчали, а Фен, возникнув из темноты комнаты, зажег свет. Роберт подошел к нему и шепотом спросил, где ближайшая уборная.

– Вниз по лестнице и направо, друг мой. Вы ведь вернетесь, не правда ли?

– Конечно. Вернусь мигом, – кивнул Роберт и выскользнул из комнаты.

– История недурна, – сказал сэр Ричард, – или, напротив, весьма дурна. Что вы о ней думаете, миссис Фен? Кто, как не вы, из всех нас наиболее рассудителен!

– Думаю, это хорошая история, – ответила миссис Фен, – и прекрасно рассказанная, мистер Уилкс. Но она звучит, вы уж меня простите, слишком гладко и искусственно, чтобы быть правдивой. Как сказал мистер Уилкс, настоящие привидения скучны и не особенно предприимчивы. Впрочем, сама я ни разу с ними не сталкивалась и ни в коей мере не стремлюсь к этому. – Она продолжила вязать.

Фен посмотрел на нее взглядом, полным нежной и торжествующей гордости – похожий бывает у хозяев собак, когда их питомцу удается удержать печенье на кончике носа.

– Полностью согласен! – сказал он и добавил с тенью подозрительности в голосе: – Кстати, Уилкс, как получилось, что я никогда прежде не слышал этой истории? Уж не выдумали ли вы ее часом?

К некоторому удивлению Найджела, Уилкс покачал головой.

– Нет, – ответил он, – я не выдумал эту историю. Живы еще несколько человек, которые могут это подтвердить. Как я говорил, дело не предавали огласке, наверное, поэтому вы никогда об этом не слышали.

– Вы думаете, есть вероятность, что это нечто… снова выберется наружу? – спросил Найджел, немного стыдясь за себя. При ярком электрическом свете такое замечание звучало значительно глупее, чем это было бы пять минут назад. Но Уилкс отнесся к нему серьезно.

– Не в том же виде, возможно. Людям, хотя они все еще и боятся скелетов, кажется, будто они в общем понимают природу этих явлений и могут с ними бороться. Вероятно, это произойдет каким-то другим образом. В конце концов, суть всего этого – убийство, как бы ни было оно организовано. Убийство всегда порождает убийство, долг, так сказать, никогда не погасить. А перед Джоном Кеттенбургом, если подумать, имеется должок у весьма многих. Поэтому, дерзну сделать прогноз, когда-нибудь, как-нибудь…

И в этот момент они услышали выстрел.

Глава 6 «Прощай, земное наслажденье»^[148]

Краснеет от смущенья плоть нагая —

Кость голая торчит, стыда не зная,

Смешны скелету саван и покров^[149].

Томсон

В комнате стало так тихо, как будто выстрел произвел оглушающий эффект. Лишь оправившись от первоначального оцепенения, Найджел понял, что он раздался снизу – из комнаты Дональда Феллоуза. В сочетании с историей, которую они только что услышали, звук этот трудно было назвать обнадеживающим. Даже невозмутимый сэр Ричард резко выпрямился в своем кресле и спросил:

– Это ваши глупые студенты валяют дурака, Фен?

– Если это так, – ответил тот, решительно поднимаясь с места, – они об этом пожалеют. Жди здесь, дорогая, – обратился он к жене, – а я пойду выясню, что произошло.

– Я пойду с тобой, – вызвался сэр Ричард.

– Мне тоже, – нескладно выразился Найджел.

Жена Фена кивнула и снова вернулась к вязанию. Уилкс промолчал, глядя отсутствующим взглядом на угасающие поленья в камине. Когда они вышли из комнаты, с решительным и мрачным видом, как сказал потом Найджел, сэр Ричард вытащил часы и повернулся к Найджелу:

– Сколько сейчас на ваших?

– Ровно восемь двадцать четыре, – ответил тот, кинув быстрый взгляд на часы.

– Точно. Прошло около минуты. Восемь двадцать три – приблизительное время.

– Вы не слишком опережаете события? – спросил Найджел.

– Это в любом случае пригодится, – кратко ответил сэр Ричард, и они последовали за Феном вниз по ступенькам.

У подножия лестницы они встретились с Робертом Уорнером, выходившим из уборной с озабоченным почти до смешного лицом.

– Черт, что это был за грохот? – удивился он. – По-моему, похоже на выстрел.

– Это мы как раз и собираемся выяснить, – произнес Фен. – Думаю, не ошибусь, если скажу, что он раздался отсюда.

Дверь в комнату слева от них, на верхней части которой было написано белым «Мистер Д. А. Феллоуз», оказалась приоткрыта. Фен толкнул ее, и все вошли вслед за ним. Комната не представляла собой ничего особенного. Она была скудно обставлена, как и большинство других в колледже, и единственным необычным предметом был рояль справа от дверного проема. Слева стоял экран, предназначавшийся, очевидно, для защиты от сквозняков, которые, как прекрасно помнил Найджел, в колледжном жилье бывают пречасто. Но на первый взгляд за ним никого и ничего не скрывалось. У дальнего окна, справа, возвышался небольшой письменный стол; обеденный стол с парой неудобных стульев находился на потертом ковре в центре комнаты; два обитых ситцем кресла стояли по бокам от камина, расположенного далее по левой стене. Помимо этого, из мебели имелся только большой книжный стеллаж, на одной из полок которого сиротливо ютилось несколько книг, другая же была занята большой кипой нот, псалтирей, собраний гимнов и месс. Несколько крошечных репродукций современных художников, прикрепленных на стены, обшитые дубовыми панелями, не особенно скрашивали их неприятную темноту, и в сумерках общее впечатление было чрезвычайно унылым. Комната не выбивалась из ряда абсолютно таких же, и, поскольку в ней никого не было, ни Дональда Феллоуза, ни кого-либо еще, Найджел лишь бегло оглядел ее и поспешил вслед за Феном и сэром Ричардом в дверь напротив входа, которая вела в спальню.

Эта дверь также была приоткрыта, и, войдя, они оказались в холодной, неудобной комнате, напоминавшей гроб и обставленной еще более скудно, чем только что покинутая ими гостиная. Но в данный момент они не обращали на детали никакого внимания.

Потому что рядом с дверным проемом стоял человек и смотрел вниз на Изольду Хаскелл, которая лежала на полу с черной дырой в середине лба, ее лицо – вернее, вся его верхняя половина – было почерневшим и обожженным.

Найджел, подобно многим, часто пытался себе представить, как почувствует себя в непосредственной близости от насильственной смерти, и тоже думал, что останется спокойным, сдержанным, почти равнодушным. Так что он был абсолютно не готов к острому приступу тошноты, охватившей его при виде этого неподвижного, безжизненного предмета. Он быстро перешел в гостиную и сел, закрыв лицо руками. Увлекаемый вихрем мыслей и подозрений, он все же слышал, как сэр Ричард произнес с вежливостью, показавшейся ему, как он потом вспоминал, чрезмерной:

– Не будете ли вы так любезны сообщить мне, кто вы и что здесь делаете?

В ответ прозвучал простонародный деловитый голос:

– Так точно, сэр, вон хоть и профессор подтвердит мои слова. Меня зовут Джо Уильямс, я тут кладку ремонтировал – в арке напротив этой комнаты. Я уж сложил инструменты и совсем было собрался домой, и вдруг слышу – что-то как загрохочет в этой комнате, ну прямо черт побери, уж простите за выражение! Вот и кинулся сюда на разведку со всех ног. Я, джентльмены, всего-то на одну минутку раньше вас и пришел.

– Надеюсь, вы ничего не трогали?

Мужчина ответил с легким презрением:

– Еще чего не хватало! Но я хорошенько глянул во все углы: никого ни здесь, ни в соседней комнате нет – разве только в том шкафу прячется. А я уж смотрел во все глаза, будьте благонадежны. Никто не выходил отсюда, пока я был здесь. Верно, профессор?

– Уильямс – человек порядочный, Дик, – заверил Фен. – Его с незапамятных времен нанимают для выполнения мелких работ на территории колледжа, и я не думаю, что он подвержен припадкам человекоубийственного помешательства.

– Да уж, это не про меня!

– Включите свет, Фен, – попросил сэр Ричард.

– Военное затемнение, – мрачно ответил тот.

– К черту затемнение. Мы не должны ничего трогать.

– И все-таки затемнение.

– Ну, ладно.

Найджел услышал звук отодвигающихся занавесок на единственном в спальне окне, и луч света проник в гостиную сквозь приоткрытую дверь. Он собрался, резко встал и выключил свет, спрашивая сам себя, не уничтожает ли тем самым важные улики.

Из спальни доносился голос сэра Ричарда:

– Ладно, прежде чем что-либо предпринять, я должен связаться с участком. Где ближайший телефон?

– В моей комнате, – ответил Фен. – Привратник переключит вас на городскую линию. Нужно рассказать Уилксу и моей супруге, что произошло, но не позволяйте им сюда спускаться. Скажите Долли, что я поднимусь к ней, как только смогу на минутку отлучиться, пусть она пока немного подождет. Этот старый надоеда Уилкс пускай идет домой.

– Хорошо. Присматривайте здесь за всем, пока меня не будет. И ради бога, не суйте нос, куда вас не просят.

– Я никогда не сую нос, куда меня не просят, – сказал Фен с обидой в голосе.

– Уильямс, вам лучше пойти в привратницкую и подождать там. Вы нам понадобитесь позднее для допроса.

– Так точно! – весело откликнулся Уильямс. – Еще полтора часа до закрытия ворот. Может, опросите меня по-быстрому первым? – добавил он с надеждой.

– Скажи Парсонсу, что я велел дать тебе пива из кладовой, – проговорил Фен.

– Спасибо, сэр, так и сделаю. – Уильямс вышел из спальни. Он остановился, увидев Найджела, и присвистнул. – Да неужто это мистер Блейк! Как вы, сэр, изволили поживать все это время? Ну и ну, очень рад вас видеть.

– Хорошо, Уильямс, спасибо тебе. Как ты?

– Бывает и хуже, бывает и хуже, сэр. Не лежачий больной, как говорится, и ложку мимо рта не проношу. – Понизив голос, он добавил: – Скверное это дело, сэр. Да еще и такая девчушка, совсем молоденькая. Подруга мистера Феллоуза. Видал ее, она уж приходила несколько раз. И сегодня пришла всего двадцать минут назад, сказала «добрый вечер», а сама из себя хорошенькая, что твоя картинка.

– Ты видел, как она вошла? Это может быть важным.

– Не сомневаюсь, сэр, не сомневаюсь. Однако говорить о подобных делах мне не следует, пока полиция этим не занялась. Хотя голову им ломать, пожалуй что, не придется. Самоубийство, ясно как день.

– Ты так думаешь?

– А что же еще? Никто не входил в эту комнату в последние полчаса, кроме нее. И через окно ее застрелить не могли, потому как, когда я вошел, оно было закрыто.

Найджел почувствовал, как его охватывает глубокое облегчение.

– Я все равно рад, – сказал он, – ведь это означает, что больше никто не замешан.

– Хм, это верно. Но что ее заставило пойти на такой шаг, хотелось бы знать? Я всегда думал – уж такая она симпатичная, вежливая девушка, которой как будто не о чем тужить… Ну, мне пора. Теперь уж точно еще увидимся, сэр. – Он отсалютовал и вышел, было слышно, как его тяжелые ботинки протопали вниз по лестнице в квадрангль.

«По крайней мере, один человек еще питает иллюзии относительно Изольды, – горько подумал Найджел. – Среди знакомых немногие будут сожалеть, услышав о ее смерти». Ему было интересно, где сейчас Дональд и как он воспримет это известие. Потом Найджел присоединился к остальным, поначалу тщательно избегая смотреть на тело.

Фен и сэр Ричард тихо, отрывисто переговаривались. Роберт Уорнер стоял неподалеку – осматриваясь кругом с собранным, методически целеустремленным видом. Найджел был почти шокирован его присутствием. Они меньше пяти минут назад вместе вошли в эту комнату, но ужас, охвативший его при виде Изольды, вытеснил из сознания все остальное. Он решился вновь посмотреть на тело и с облегчением обнаружил, что прежняя дурнота не возвращается.

Сэр Ричард повернулся к Роберту:

– Не хочу задерживать вас, мистер Уорнер.

– Прошу меня извинить, – ответил Роберт. – Конечно, вам совсем ни к чему, чтобы вокруг крутилось много народа. Но дело в том, что… Понимаете, это такое потрясение, и я… ну, чувствую себя в некотором роде ответственным за эту девушку.

– Вы знаете, кто она? – резко спросил сэр Ричард.

– О, да. Ее зовут Изольда Хаскелл, и она – актриса оксфордского репертуарного театра.

– Понятно, – сказал сэр Ричард уже мягче. – В таком случае вы непременно будете нам полезны. Но я был бы очень признателен, если бы вы здесь не стояли. Если возможно, подождите в комнате Фена некоторое время: я не могу ничего предпринимать, пока не приедут местные власти. Уверен, Фен не станет возражать, чтобы курили его сигареты и пили виски.

– Конечно, конечно, будьте как дома, – рассеянно отозвался Фен. Он бродил по комнате, хмуро разглядывая обстановку. – Эти помещения такие сырые. Нужно что-то с этим делать. Я поговорю с управляющим колледжным хозяйством.

– И мистер Блейк… – сказал сэр Ричард, оборачиваясь к Найджелу.

– О, не прогоняйте Найджела, – вмешался Фен. – Я хочу, чтобы он остался со мной стоять на часах. Как я понимаю, – продолжил он с надеждой в голосе, – мне разрешено иметь помощников?

Сэр Ричард ухмыльнулся.

– Ради бога. Но, думаю, вам не придется особенно расследовать это дело. Самоубийство – очевидный вердикт.

– Да? – с любопытством посмотрел на него Фен. – Я пригляжу за всем, ничего не буду трогать. Если вы не возражаете.

– Как вам угодно. Мне нужно пойти позвонить. Никого не впускайте. – И они с Робертом вышли и поднялись наверх.

Найджел впервые смог внимательно оглядеться. Изольда лежала на боку с поджатыми ногами, левая рука заломлена назад, а правая выброшена вперед, ладонью кверху. Рядом с рукой, на одном из пальцев которой было надето кольцо затейливой формы, лежал тяжелый блестящий револьвер. На Изольде было темно-коричневое пальто и зеленая юбка, коричневые ботинки и шелковые чулки, но шляпа, перчатки и сумка отсутствовали. Она лежала перед комодом, один из ящиков которого был выдвинут, и беспорядочно наваленное содержимое оказалось выставлено на всеобщее обозрение. На комоде лежали зеркальце, расческа и дорогая с виду бутылка с лосьоном для волос. Остальные вещи в комнате не представляли для неопытного глаза Найджела особого интереса. Там были кровать, умывальник и гардероб, у изголовья кровати ковер, а рядом с ней – тумбочка с лампой, книгой и пепельницей с двумя пыльными окурками. Непарные ботинки валялись в разных углах комнаты. На стул в ногах кровати была небрежно брошена рубашка. В воздухе все еще висел запах пороха. Окно, по всей видимости, было закрыто, но в данный момент это не представлялось возможным проверить.

Поэтому Найджел вновь обратил свое внимание на тело Изольды. Он думал, что, как ни странно, смерть полностью лишила ее индивидуальности. Хотя, вообще-то, вовсе не странно: ведь индивидуальность без остатка сводилась к ее женственности, и теперь, когда жизнь ушла и все это пропало, она стала бесполым «оно», неинтересным нечто, вылепленным из глины, неожиданно жалким. Она была привлекательной девушкой. Но «была», это прошедшее время, – не условная отсылка к факту смерти, а простое признание того, что без жизни даже самое привлекательное тело не вызывает ни малейшего влечения. «Мы не тела, – думал Найджел. – Мы жизни». И тут он неожиданно по-новому отчетливо понял природу любви.

Он снова посмотрел на тело; вспомнил, как Изольда пела и танцевала; вспомнил слова Хелен: «Она не плохая, знаешь, просто глупая». И от всего сердца пожелал, несмотря на все неприятности, которые Изольда приносила другим, чтобы она снова стала живой.

* * *

Как для Клаудио важность девственности была, в сравнении с важностью смерти, ничтожна, так и для Найджела все остальные рассуждения меркли в присутствии этой силы… Он раздраженно тряхнул головой. Сейчас не время для литературных реминисценций. Если Изольду убили… Найджел вопросительно посмотрел на Фена, но тот, угадав невысказанный вопрос, лишь сказал явно без утвердительной интонации:

– Выглядит как самоубийство. – И продолжил пристально изучать пол вокруг тела.

Вернулся сэр Ричард, потирая руки.

– Ваша жена собирается вас дождаться, – сообщил он Фену. – В данный момент они разговаривают с Уорнером. И мне удалось спровадить старикашку Уилкса в его комнату. Полицейская команда уже выезжает, и их приезд снимет с меня наконец ответственность.

Фен кивнул. Потом резко добавил:

– Откуда этот шум? Найджел, пойди и скажи, чтобы выключили.

Найджел осознал, что пятая часть «Жизни героя» гремела в вечернем воздухе все это время, и, по всей видимости, из комнаты напротив. Он забыл, что слышал еще раньше этим вечером доносившееся откуда-то радио. Подойдя к двери, он постучал. Затем, убедившись, что все равно не услышал бы ответа сквозь шум, распахнул дверь и вошел.

Он был более чем удивлен, обнаружив в комнате Дональда Феллоуза и Николаса Барклая. Они сидели в креслах у камина, слушая радио, стоявшее рядом на столике. Найджел остолбенел на пороге, увидев их. Николас разыграл целую пантомиму, чтобы тот не прерывал концерт, но Найджел нетерпеливо отмахнулся.

– Изольда мертва, – сказал он с ненужной поспешностью и добавил, обращаясь к Дональду: – Она в твоей комнате. И выключите эту чертову штуку. Я не слышу своих собственных слов.

Николас выключил радио.

– Так-так-так… – был единственный комментарий с его стороны.

Дональд сидел молча. На нем никак не отразилась эта весть, насколько мог судить со стороны Найджел, он лишь немного побледнел.

– Как это – мертва? – сказал он заплетающимся языком. – И почему в моей комнате?

– Выстрел в голову.

– Убита? – уточнил Николас и невозмутимо добавил: – Не могу сказать, чтобы это меня особенно удивило. Это ты сделал, Дональд? – полюбопытствовал он.

– Нет, рехнулся ты, что ли, не я…

– Обстоятельства, – сказал Найджел, – указывают на самоубийство.

В голосе Дональда впервые за этот разговор послышалось живое чувство.

– Самоубийство? – спросил он.

– Вы, кажется, удивлены.

Дональд покраснел и произнес с запинкой:

– Я… ну, ее не любили, как это всем известно. И она, казалось, не из тех, кто… способен совершить самоубийство. – Он вдруг закрыл лицо ладонями. – О господи!

Найджел почувствовал себя неловко и не знал, что сказать.

– Наверное, я должен туда пойти, – произнес через некоторое время Дональд.

– Решать вам, я думаю. Это ведь ваша комната. Без сомнения, полиция, прибыв на место, захочет задать вам несколько вопросов.

– О! – воскликнул Николас. – Так их еще нет? Когда это произошло?

– Минут десять назад. Сейчас все взял в свои руки сэр Ричард Фримен, ему помогает Фен.

Лицо Николаса было напряжено, он выглядел мрачным.

– Частный детектив колледжа, а? Значит, они думают, что это самоубийство. Десять минут назад. Должно быть, это был тот шум, который мы слышали, Дональд. Но кусок из «Жизни героя» был так чертовски хорош, что мы не обратили никакого внимания. Ты к тому же сказал, что это всего лишь второгодки валяют дурака… Думаете, я буду им нужен? – спросил он у Найджела. – Или могу идти домой?

– Мне кажется, рано или поздно они привлекут всех, кто был так или иначе связан с Изольдой. Так что вам тоже лучше остаться.

– Я не пойду туда, – неожиданно заявил Дональд. – Я… не хочу видеть…

– Ладно, приятель, – перебил его Николас. – Останемся здесь и будем утешать друг друга. И если один из нас попытается смыться по направлению к пароходу в Остенде, другой его тут же перехватит. Увидимся позже, Найджел.

Тот кивнул и вышел из комнаты. Оба отреагировали типично для себя: несерьезность Николаса вошла у него в привычку. Найджела, однако, поразило, что они восприняли новость почти без удивления. Как будто ее ожидали.

Когда он пришел, Фен и сэр Ричард создавали видимость деятельности в гостиной, хотя без данных доктора, специалистов, снимающих отпечатки, и фотографов делать было практически нечего. Найджел рассказал им о местонахождении Николаса и Дональда, и сэр Ричард, уточнив, кто они такие и как связаны с Изольдой, кивком выразил одобрение по поводу указаний, которые дал им Найджел.

– Мы не располагаем возможностью следить за всеми, – сказал он. – Если кто-либо, кроме самой девушки, ответственен за происшествие, он будет лезть из кожи вон, чтобы скрыться.

Четверть часа спустя приехали полицейские, и их ввели в курс дела. Инспектор, маленький настороженный человек с цепким взглядом и резким голосом по имени Кордери, задал стандартные в подобном случае вопросы и бегло осмотрелся вокруг. Затем они с сэром Ричардом удалились на совещание, а сержанты тем временем приступили к своей работе. Полицейский медик, высокий мужчина, немногословный, с низким тембром голоса, провел первичный осмотр тела и терпеливо ждал, пока сэр Ричард и инспектор закончат.

– Необходимо снять отпечатки со всех поверхностей, – сказал инспектор. – Конечно, на данный момент для сравнения мы имеем лишь отпечатки пальцев самой девушки.

Предварительный отчет медика был точным и кратким.

– Смерть наступила от двадцати до тридцати минут назад, – доложил он. – Причина смерти очевидна, если только ею не является неизвестный науке яд. Пуля, по всей видимости, застряла в задней части мозжечка. Я предполагаю, что угол вхождения пули примерно сто восемьдесят градусов. Больше ничего сказать не могу, пока не посмотрю все как следует: разумеется, будет необходимо провести вскрытие.

Найджел с минуту наблюдал, как один из сержантов орудует порошком, кисточками из верблюжьего ворса, стеклянными пластинками и неприятно пахнущей мазью, но это ему быстро надоело, и он отошел, чтобы вновь поговорить с Феном.

Перемена, произошедшая с Феном, отметил про себя Найджел, была разительной. Его анекдотическая наивность полностью исчезла, уступив место ледяной, почти устрашающей сосредоточенности. Сэр Ричард, знавший эти симптомы, отвлекшись от своего совещания с инспектором, посмотрел в сторону Фена и вздохнул. В начале нового расследования настроение было неизменно таким – как и всегда, когда Фен особенно концентрировался. Едва его интерес к происходящему угасал, он вновь впадал в чрезвычайно раздражающую форму бурного веселья. Обнаружив нечто важное, он становился «меланхоликом, хоть и не надо бы», подобно той юной леди, что «из каприза, себе же на пагубу, села в куст остролистного падуба»^[151]. А когда расследование наконец приближалось к своему завершению, Фен погружался в такое беспросветное уныние, что проходили многие сутки, прежде чем его удавалось вытащить из этого состояния. Эта капризность и переменчивость просто не могли не действовать на нервы окружающим.

Специалист по отпечаткам пальцев выглянул из-за двери спальни.

– Что насчет окна, сэр? – спросил он, обращаясь ко всей компании, не выделяя никого в особенности. – Его обрабатывать?

– Да, сержант, – ответил сэр Ричард. – Мы не можем оставлять его на целую ночь, чтобы все желающие там наследили. Не думайте о военном затемнении – тревоги сейчас нет, я беру ответственность на себя. Но постарайтесь закончить как можно скорее.

– Так точно, сэр, – произнес сержант и вновь скрылся за дверью. Мгновение спустя поток света взвился к небу. Проходивший мимо пилот Свободных французских сил^[152] сокрушенно покачал головой. «Затемнение по-английски», – пробормотал он с видом человека, чьи худшие опасения подтвердились.

Незадолго до того, как процедура снятия отпечатков была завершена, медик вернулся в дальнюю комнату, чтобы повторно, более детально осмотреть тело. Однако прежде, чем он ушел, Фен что-то сказал ему вполголоса. Медик вопросительно посмотрел на сэра Ричарда.

– Все в порядке, Хендерсон, – заверил тот. – Профессор помогает нам с расследованием.

Медик кивнул и исчез за дверью спальни. Вторичный осмотр не занял у него много времени.

– Почти ничего, – сообщил он, вновь появившись в гостиной. – Небольшие кровоподтеки на левой ягодице и левой стороне головы, вызванные, скорее всего, падением. На данный момент это все. – Он повернулся к Фену. – И вы были правы. Связки на обоих коленях сильно растянуты.

Инспектор пристально посмотрел на Фена, но от комментариев пока воздержался.

– Ах да, есть еще кое-что. Не знаю, заметили ли вы, – продолжил медик, – но кольцо на безымянном пальце правой руки натянуто поверх сустава, похоже, его надели уже после смерти. Хотя не могу представить, какими мотивами мог руководствоваться сделавший это. Так что версия о самоубийстве несколько сомнительна, как вы понимаете. Человек не станет носить кольца на таком неудобном месте.

Инспектор хмыкнул.

– Спенсер, снимите кольцо, – велел он сержанту. – Оно может пригодиться. Полагаю, вы уже проверили его на отпечатки?

– Да, сэр. Боюсь, ничего. – Спенсер ушел в спальню.

– Это весьма странно, – произнес инспектор. – Если бы девушка сама надела кольцо, на нем были бы отпечатки ее левой руки. Но всему свое время.

– Со всем уважением к этой избитой поговорке, – сказал Фен, – меня всегда беспокоил вопрос, как понять, когда же приходит «свое» время? – Чем навлек на себя злобный взгляд инспектора.

– Если вы закончили со всей этой вашей ерундой, – произнес медик, хотя было абсолютно непонятно, что именно он имел в виду, – могу я наконец увезти девушку?

Фен, сэр Ричард и инспектор обменялись вопросительными взглядами, но никто не возразил, а Фен так и вовсе, казалось, потерял интерес к происходящему.

– Да, увозите, – устало сказал инспектор. Медик вышел и через несколько минут вернулся с двумя сержантами и носилками, на которые положили тело и унесли в машину «Скорой помощи», стоявшую на улице.

Тем временем сержант Спенсер принес кольцо и положил его на стол перед инспектором. Все стали с интересом разглядывать украшение. Это была тяжелая позолоченная штука, затейливо украшенная стилизованным изображением какого-то крылатого насекомого.

– На мой взгляд, это что-то египетское, – предположил инспектор. – Это ведь не золото? – Вопрос был обращен ко всем.

– Нет, позолота, – ответил Найджел. – Кажется, не особенно дорогая вещица.

– Думаю, это египетское кольцо, – предположил Фен. – Или, по крайней мере, имитация египетского образца. Я могу с легкостью уточнить, если вам кажется это важным. – Его интонация свидетельствовала о том, что ему так не казалось. – В колледже есть профессор-египтолог, и он вроде бы сегодня здесь. Во всяком случае, я видел его в столовой.

– Это было бы весьма кстати, сэр, – согласился инспектор. – Если подтвердится, что кольцо не принадлежало мисс Хаскелл, нам будет необходимо проследить, как оно сюда попало.

– Хм… да… – с сомнением произнес Фен. – Найджел, не мог бы ты найти Барроуза? Ты знаешь, где его комната.

Барроуза легко нашли, и он с радостью согласился помочь расследованию убийства всем, чем может. Кольцо, по его словам, было копией произведения ювелирного искусства Двенадцатой династии фараонов, находящегося в данный момент в Британском музее. Когда его спросили, является ли копирование подобных предметов обычной практикой для современных ювелирных салонов, он ответил, что вопрос выходит за рамки его компетенции, но, на его взгляд, нет, не является. В любом случае для исполнения подобной затеи понадобились бы большие средства и, скорее всего, специальное разрешение администрации музея. Инспектор записал сей последний факт в блокнот и подумал, что он может значительно упростить разыскания о происхождении этого кольца. Сэр Ричард, видимо поддавшись внезапной бескорыстной тяге к знаниям, спросил, какое насекомое подразумевается под этим изображением, и профессор ответил ему немного извиняющимся тоном, что это должна быть муха. На замечание сэра Ричарда, что у этой мухи, в отличие от остальных, крылышки смотрят вперед, а не назад, ему был дан ответ: речь идет о мухе-журчалке с золотистым пояском, chrysotoxum bicinctum. Последовали рекомендации одного профессора энтомологии, но инспектор, почувствовав, что ситуация выходит из-под контроля, стал поспешно закруглять дискуссию. Когда Барроуз, провожаемый всеобщими возгласами благодарности, удалился, он выглядел страшно собой довольным.

Образовался своего рода круглый стол, подводящий итоги данного этапа расследования. И теперь внимание всех присутствующих обратилось на револьвер.

– Ну, Спенсер, – сказал инспектор Кордери, со вздохом откидываясь на своем кресле, – как там с отпечатками пальцев?

Но Найджел вмешался, прежде чем сержант заговорил:

– Мне кажется, я знаю, откуда этот револьвер взялся. – И он поведал им о происшествии на вечеринке и как потом обнаружил, что револьвер пропал. – Конечно, – заключил он, – я ни в коем случае не утверждаю, что это тот самый револьвер, но если вы свяжетесь с его владельцем, он скажет наверняка.

– Спасибо, сэр, – произнес инспектор. – Это весьма полезная информация, в самом деле весьма полезная. Хотя, – добавил он с некоторой настороженностью, – я не вполне понимаю, что заставило вас вернуться туда и проверить, на месте ли револьвер.

Найджел почувствовал, что оказался в дурацком положении, и поблагодарил свою счастливую звезду, ведь на момент убийства у него было железное алиби. Он пробормотал что-то насчет импульса.

– Вот как, внезапный импульс… – Инспектор зачем-то сделал пометку в своем блокноте. – Все мы время от времени действуем согласно подобному импульсу, – глубокомысленно заключил он с таким видом, будто выдвинул метафизическую теорию невероятной оригинальности и важности. – Так в котором часу вы вернулись и обнаружили, что револьвер отсутствует?

– Давайте посмотрим… С Николасом мы расстались в коридоре около половины второго ночи, – ответил Найджел. – И я потратил не больше десяти минут, чтобы переодеться. Скажем, без двадцати два.

– Без двадцати два ночи. Приблизительно, – повторил инспектор, делая еще одну пометку. – А как зовут владельца револьвера – джентльмена, устраивавшего вечеринку?

– Капитан Питер Грэм.

– Ах да. Элбоу! – позвал инспектор констебля, стоявшего у двери на посту. – Вы бы не могли позвонить в «Булаву и Скипетр» и спросить у капитана Грэма, не будет ли он так любезен зайти сюда сегодня вечером в ближайшее удобное для него время. – Элбоу, отправившегося исполнять приказ, как ветром сдуло. – Ну-с, Спенсер, – сказал инспектор, вновь откидываясь в кресле. – Отпечатки пальцев.

– Так точно, сэр. Некоторое количество старых отпечатков на стволе и барабане оружия, которые я, разумеется, идентифицировать не имел возможности. На патронах – ничего. И на рукоятке и спусковом крючке ничего, кроме отпечатков правой руки девушки: большой палец на крючке, остальные обхватывали рукоятку сзади и справа.

– Ведь это нехарактерное положение, да? – спросил сэр Ричард.

– Нет, сэр, если подумать, не такое уж необычное, – ответил инспектор Кордери. Он взял револьвер и приставил его к своему лбу, держась за рукоятку сзади, так что большой палец оказался на спусковом крючке. – Всего лишь удобный способ держать револьвер, если собираешься застрелиться, что она, по всей видимости, и сделала.

– А на курке были отпечатки? – поинтересовался Фен. – Иными словами, есть ли какие-то свидетельства, что курок был взведен?

– Боюсь, сэр, это не такой уж простой вопрос. На курке своеобразная сетчатая поверхность, на которой следов не остается. Но думаю, можно достаточно уверенно сказать, что курок не трогали. – Фен кивнул и помрачнел.

– А на остальных предметах в комнате? – спросил инспектор.

– Множество одинаковых отпечатков, которые, я полагаю, принадлежат тому, кто здесь живет. – Сержант с отвращением окинул комнату взглядом, как будто ожидал, что где-то в углу копошится некий неописуемо грязный, заросший бородой затворник. – Отпечатки пальцев девушки на ручках обеих дверей, на ручках письменного стола в этой комнате и ящиков комода у окна в спальне.

– Хм, похоже, она что-то искала. Конечно, мог быть кто-то в перчатках… – добавил инспектор, проговаривая вслух и без того очевидную мысль. – Не считая истории с кольцом, соглашусь, крайне странной, дело на данный момент представляется довольно очевидным случаем самоубийства.

– Нет-нет, инспектор, – сказал Фен, задумчиво уставившись на безобразную репродукцию Модильяни, висевшую на стене рядом с ним. – Боюсь, я не могу согласиться.

Инспектор Кордери несколько секунд угрюмо на него смотрел. Потом устало и терпеливо произнес:

– Мы вас слушаем, сэр.

– Все свидетельствует против такого вывода. Если на время оставить в стороне вопрос, почему девушка вообще захотела совершить самоубийство, то почему же она не оставила предсмертной записки, почему выбрала для этого такую на редкость неказистую чужую спальню и почему, наконец, прервалась на середине (не в конце, заметьте) своих чрезвычайно интенсивных поисков, чтобы совершить это – как вы помните, один из ящиков был все еще выдвинут…

– Но, сэр, – перебил его инспектор, – разве нельзя предположить, что она наткнулась на револьвер как раз в этом ящике и, таким образом, застрелилась, поддавшись внезапному импульсу?

– Я не говорю, что это невозможно, но, на мой взгляд, крайне сомнительно. Посмотрите хоть на вещественные доказательства! И не забывайте о здравом смысле, – несколько лихорадочно добавил Фен, уже сильно разгорячившись. – Ах, да! Подождите минутку, и я покажу вам, что имею в виду. – Он выскочил из комнаты и вскоре вернулся со своей женой. Она поздоровалась с инспектором, мягко и любезно улыбнувшись, и Фен, взяв револьвер, протянул его ей со словами:

– Долли, тебя не затруднит на одну секундочку совершить самоубийство?

– Нисколько. – Невозмутимое равновесие миссис Фен ни в малейшей степени не было поколеблено этой пугающей просьбой. Она взяла револьвер в правую руку, поместив указательный палец на спусковой крючок, и приставила его к правому виску.

– Вот! – торжествующе воскликнул Фен.

– Мне нажать на крючок?

– Всенепременно, – рассеянно ответил Фен, но сэр Ричард взвился из своего кресла, сипло вскрикнув:

– Нет! Он заряжен! – И выхватил у нее револьвер.

Она улыбнулась ему и благосклонно сказала:

– Благодарю вас, сэр Ричард, но Джервейс такой рассеянный, что у меня и в мыслях не было вытворить что-либо подобное. Это все, чем я могу быть вам полезной, джентльмены?

Инспектор Кордери ошарашенно кивнул и с ужасом посмотрел на Фена – на том происшествие никак не отразилось.

– Очень хорошо, – проговорила миссис Фен. – В таком случае, Джервейс, я иду домой. Постарайся вернуться не слишком поздно и не разбуди детей, когда будешь входить. – Она одарила каждого одобрительной улыбкой и вышла.

Фен оборвал возмущенного сэра Ричарда на полуслове:

– Вот видите, о чем я? Проверьте это на любой женщине – они все сделают то же самое^[153]. Другой вариант невозможен чисто психологически, хотя я признаю, что в теории кто-то может это допустить. И этот кто-то явно обхитрил самого себя. К тому же посмотрите только, какая тяжелая вещь этот револьвер и сколько усилий нужно приложить, чтобы нажать на крючок. Попробуйте нажать на него и выстрелить, взявшись за револьвер тем способом, который предполагается отпечатками, – вы осознаете, что это чертовски сложно. А теперь представьте, что вы совершаете самоубийство столь трудоемким и изматывающим образом. Как вы понимаете, это крайне неубедительно. Единственный способ избежать этого затруднения – взвести курок, чтобы крючок стал работать при слабом нажатии. И, как сообщил нам Спенсер, этого просто-напросто не произошло.

– Все верно, – сказал Спенсер, видимо почувствовав, что от него чего-то ждут.

– Так-так, сэр, – произнес инспектор, явно помрачнев. – Пока я со всем согласен. Но что дальше?

– Дальше, конечно, кольцо. Можно ли представить, пусть и при самом необузданном воображении, что кто-то собирается совершить самоубийство, надев кольцо на такое дьявольски неудобное место, причем на ту самую руку, в которой он держит револьвер? Разумеется, нет. Всякий самоубийца делает все от него зависящее, чтобы избавить себя от любого неудобства. Так что вполне очевидно, что некто, бог знает зачем, натянул кольцо на палец девушки после ее смерти, и этот некто, если я не ошибаюсь, к тому же еще и очень спешил. И, наконец, девушка стояла на коленях, когда ее застрелили, – это факт: на коленях перед комодом, который, как вы видели, довольно невысок.

Инспектор подался вперед.

– На основании чего вы это утверждаете?

– Взгляните на положение тела. Если бы она стояла в полный рост, когда в нее выстрелили, то при падении одна нога оказалась бы подмятой под тело, они бы не лежали так аккуратно согнутыми. А теперь подумайте, какой эффект произведет столкновение коленопреклоненного человека с пулей крупного калибра: его резко отбросит назад, а колени при этом будут действовать как точка опоры. Я попросил доктора проверить, растянуты ли коленные связки – и, подумать только, так оно и есть. Вуаля!

Найджел смотрел, приоткрыв рот от изумления, инспектор выглядел еще более подавленным, а сэр Ричард кивнул.

– Недурно подмечено, Джервейс, – сказал он. – Итак, что из всего этого следует?

– Несчастный случай? – робко предположил Найджел.

Инспектор Кордери взбодрился от этого своевременного свидетельства умственных способностей еще более низких, чем его собственные, и смерил Найджела презрительным взглядом.

– Едва ли, сэр, – сказал он. – Помните, пуля вошла под прямым углом. Это было бы невероятным стечением обстоятельств.

– Если бы не невероятные стечения обстоятельств, несчастные случаи вообще бы не происходили. – Найджел упрямо настаивал на своем, не желая думать о третьем варианте. – Ведь только нечто вероятное не застает человека врасплох.

– Увы, Найджел, этот вариант никуда не годится, – возразил Фен, – в его пользу нет никаких доказательств. – Найджел слегка надулся.

– Тем самым, – задумчиво произнес сэр Ричард, – у нас остается лишь один вариант.

После его слов наступило неловкое молчание. Оно было нарушено инспектором, который внезапно хлопнул по столу и взволнованно сказал:

– Но, помилуйте, ведь и это тоже исключается! Этот самый Уильямс утверждает, что никто не проходил сюда вслед за девушкой, никто не спускался из вашей комнаты, профессор…

– Нет, погодите-ка! – прервал его Найджел. – Кое-кто все же спускался. Роберт Уорнер пошел в уборную на этот этаж за две-три минуты до того, как мы услышали выстрел.

– Хм… – только и сказал инспектор в ответ на это заявление.

– Так оно и было, инспектор, – подтвердил сэр Ричард. – Невозможно, чтобы кто-то застрелил девушку и сотворил весь этот цирк всего за те полминуты до прихода Уильямса или, если это имеет значение, за полторы минуты до нашего. Кстати, я уверен, что алиби у Уорнера самое что ни на есть правдивое. Я слышал, как он вынул затычку из раковины^[154], сходя по лестнице вниз, и Уорнер открыл дверь и вышел как раз к тому моменту, когда мы были на последней ступеньке.

Найджел пробормотал что-то в знак согласия.

– Никто не прятался в комнате при нашем появлении. Даже если кто-то поджидал здесь девушку, он бы не мог потом отсюда выйти.

Найджелу пришла в голову третья блестящая мысль.

– Окно, – сказал он, не смутившись двумя предыдущими провалами.

– Нда… – с сомнением протянул инспектор. – Вы хотите сказать, что тот, кто это сделал, затаился здесь заранее, убил девушку, дождался, пока Уильямс, который мог быть свидетелем снаружи, не появится у дверей, и сбежал через окно? Это чертовски рискованный план.

– И это не дает нам ответа на вопрос, когда он успел создать видимость самоубийства, – добавил сэр Ричард. Найджел вздохнул и больше не пытался выдвигать дальнейшие гипотезы.

– Тем не менее, – сказал инспектор, – стоит обратить на окно особое внимание. Если кто-то вылезал из окна, то непременно оставил какие-то следы. А что у нас есть, кроме этого, я и не знаю…

– Самоубийство, – произнес сэр Ричард, – как мы все согласились, крайне неправдоподобно из-за кольца, из-за того, что девушка стояла на коленях, и из-за всех этих странностей с револьвером; не говоря уже о том, почему она вообще избрала это место, чтобы совершить самоубийство. Несчастный случай практически невозможен. И убийство, как кажется, тоже. Итак, единственно вероятное заключение – это…

– Единственно вероятное заключение, – подхватил инспектор Кордери, – это – что происшествия вообще не было. Quia, – добавил он, неожиданно вспомнив свои школьные годы, – absurdum est^[155].

Глава 7 Рассмотрение мотивов

Можно ль наперед узнать,

чем мне мрак ночной грозит?

Может, ждет там вор иль тать,

что обиду мне вчинит?

Кэмпион^[156]

– Значит, – решительно заявил сэр Ричард, – мы что-то упустили. Нам нужно двигаться дальше, и рано или поздно мы выясним, что это за недостающее звено. Вот и все.

Инспектор вздохнул. Кристально ясная версия самоубийства с треском провалилась, и он предвидел в ближайшем будущем порядочно хлопот. Вслух инспектор сказал следующее:

– С чего мы в таком случае начнем? Само собой, полагается точно установить время и так далее. Расспросим привратника и этого Уильямса?

– Расследование, как и благотворительность, нужно начинать в собственном доме, – скучным голосом произнес Фен.

– Как я это вижу, – продолжил инспектор, – нужно выяснить, у кого может быть мотив для убийства (если такие люди вообще есть), и допросить их.

– Не лучше ли будет оставаться беспристрастными? – предположил сэр Ричард. – В конце концов, мы пока не знаем, что она была убита.

– В таком случае, сэр, – сказал инспектор с некоторым раздражением, – из чего мы, на ваш взгляд, должны исходить?

Сэр Ричард посмотрел на инспектора так, будто он только что появился на свет, но не стал отвечать по той простой причине, что ничего стоящего на ум не приходило.

– Мне кажется, это очень хорошая идея, инспектор, – сонно вставил Фен. – Но, умоляю, давайте уйдем из этой унылой берлоги. Вернемся в мою комнату.

– Разве там не дожидается Роберт Уорнер?

– Ах да, конечно! Тогда предлагаю Уильямса и привратника принять здесь, подняться наверх, разобраться с Уорнером, затем от него отделаться и после этого заняться двумя оставшимися.

– Мистером Феллоузом и мистером Барклаем. Да, это не лишено смысла, – выразил сдержанное одобрение инспектор. – Но, на мой взгляд, допрашивать свидетелей в неудобной обстановке может быть даже более выгодным.

– Справедливо, в некотором роде, – сказал Фен еще более сонно. – Но если они собираются лгать, то в мягком кресле скорее расслабятся, продумают, что именно будут врать, и тем самым скорее себя выдадут… Что за жуткое у нас занятие! – закончил он, сам поразившись этому открытию.

– И еще одно, – произнес инспектор. – Нужно дать знать о случившемся ближайшему родственнику. У девушки есть родные в Оксфорде?

Найджел впервые за весь вечер подумал о Хелен. Сестры были так не похожи друг на друга и так плохо к тому же ладили между собой – неудивительно, что из головы напрочь вылетел факт их родства. У него упало сердце.

– Есть сестра, – выпалил он. – Хелен. Она тоже работает в театре.

Инспектор традиционно сделал пометку в блокноте.

– Нам необходимо связаться с ней. Я полагаю, в этом театре есть телефон?

– Да, но… как вы думаете, можно я сообщу ей эту новость? Мы очень хорошие друзья, понимаете…

Инспектор посмотрел на него сурово, но проявил сговорчивость.

– Хорошо, сэр, – сказал он, – но я бы на вашем месте не слишком распространялся насчет сопутствующих обстоятельств. Разумеется, ей будет задано несколько вопросов. Думаю, – он бодро взглянул на маленькие, похожие на женские, часики на запястье, – в данный момент она должна быть занята работой.

– Да. На мой взгляд, нет нужды говорить ей о случившемся до конца представления.

– Не возражаю, сэр. Родители есть? – Вопрос прозвучал так, будто инспектор подозревал, что в данном случае возможна некая форма самозарождения.

– Их уже нет в живых. Имеется, кажется, тетка, седьмая вода на киселе, которая была их опекуншей. Но мы познакомились совсем недавно, и мне действительно совсем мало об этом известно. Конечно, сейчас они обе совершеннолетние.

Инспектор кивнул и неопределенно хмыкнул, не зная, что еще сказать. Сэр Ричард слегка толкнул Фена, который к тому времени полностью отключился, и тот, как Соня^[157] из «Алисы», проснулся, слабо вскрикнув, и быстро заговорил:

– Пусть Найджел расскажет нам о девушке, ее ближайшем окружении и отношениях между ними – то впечатление, которое сложилось у него за эти несколько дней. Я, естественно, подразумеваю, – обратился он к инспектору, – что сам Найджел вне подозрений, поскольку мы с сэром Ричардом обеспечиваем ему надежное алиби. Найджел никак не мог совершить преступление, если только не прибегнул к какой-нибудь конструкции из рычагов и электромагнитов.

Все одобрительно пробормотали что-то в ответ, Фен предложил собравшимся свой портсигар, и каждый закурил. А Найджел начал свое повествование^[158].

Все слушали внимательно, даже Фен, очнувшийся от недавнего оцепенения. И хотя он ерзал, вертелся и с каждой минутой все больше мрачнел, было очевидно, что не пропускал ни слова. Журналистская привычка Найджела к краткому изложению пригодилась ему как нельзя кстати, и его рассказ был плавным и воспринимался легко, детали разговоров без особого труда всплывали в памяти. Тем не менее на это тоже ушло определенное количество времени, и было уже почти десять, когда он закончил. Инспектор Кордери с нудным постоянством записывал все в своем блокноте. Сэр Ричард теребил усы, уделяя рассказу Найджела лишь малую толику своего внимания – основная часть его сознания была занята внезапно зародившейся у него теорией о драматургических приемах Мэссинджера^[159].

– …так что, как видите, – подытожил Найджел, – мотивов может найтись предостаточно, если девушка была убита. – Он с облегчением откинулся в кресле, довольный, что завершил свое дело, тяжело вздохнул и зажег еще одну сигарету.

– Мы, однако, совсем припозднились, – с досадой сказал сэр Ричард. – Придется многое оставить на завтра, Кордери.

– Да, сэр, согласен с вами. Предлагаю установить как можно более точно время и последовательность событий и подняться к мистеру Уорнеру, который терпеливо нас дожидается. Что касается двух других джентльменов… – с сомнением произнес он, – думаю, можно оставить их на завтра. Возможно, если мистер Блейк не против, он бы им это сообщил…

– Феллоуз будет всю ночь в колледже, – вмешался Фен. – Он не сможет покинуть территорию, если только не взберется на навес для велосипедов или не надумает вылезти через садик президента. – Он говорил извиняющимся тоном. – А все это от того, что система наполовину монастырская, а наполовину – нет^[160], – удрученно присовокупил он ни к селу ни к городу.

– Ах вот как, ну и ладно, – несколько капризно ответил инспектор. – С ним тоже пообщаемся сегодня вечером. Но мистеру Барклаю ни к чему здесь оставаться, если он не хочет. – Инспектор уже слегка запутался. – Кстати, он вообще кто такой, этот мистер Барклай? – спросил он с раздражением, которое можно было понять. – И какое имеет отношение к делу?

– В этом нет ничего странного, – сказал сэр Ричард напряженным тоном человека, пытающегося утихомирить нервного и легковозбудимого ребенка. – Просто он был знакомым погибшей девушки и случайно оказался в колледже, когда все это произошло.

– Понятно, – ответил инспектор, ничуть не смягчившись. – Если мистер Блейк…

– Да-да, инспектор, – поспешно сказал Найджел и снова пошел в комнату напротив, спрашивая себя, почему ему вечно достается роль мальчика на побегушках. Дональда и Николаса он застал играющими в безик^[161] в окружении бутылок из-под пива. Дональд был в скверном расположении духа, усугублявшемся физической усталостью. На худощавом темном лице Николаса застыло его обычное выражение изящной учтивости. Найджела начинала сильно раздражать его манерность.

– Ну? – произнес Николас, приподнимая брови, когда Найджел вошел. – Как все продвигается, уже кого-нибудь арестовали? «Вот за такой вопрос посадить тебя в колодки стоило бы!»^[162] – добавил он с избитым «красивым» жестом.

– Улики, – соврал Найджел, – все еще указывают на самоубийство.

Николас, почувствовав в его голосе неприязнь, пожал плечами и ничего не ответил.

– Сейчас уже не особенно нужно, чтобы ты оставался здесь, если тебе не хочется.

– Дорогой мой, – ответил Николас, – я бы уже давно ушел, если бы захотел. Но, как видите, я остаюсь. Мне интересно.

– Это уж как тебе угодно, – резко отозвался Найджел и вышел, честя Николаса себе под нос.

Еще ему не понравилось состояние Дональда, который, как он подозревал, будет абсолютно пьяным к тому моменту, когда они начнут его допрашивать. Это произведет плохое впечатление, но зато он быстро расколется. Однако какое, впрочем, он имеет право подозревать в чем-то Дональда, да и вообще кого-либо в чем-либо? Он осознал, что, если бы не Фен, к этому времени дело бы уже давно закрыли как самоубийство. На мгновение Найджел засомневался в авторитете Фена – а не делает ли тот просто-напросто из мухи слона? Но когда он вспомнил почти сверхъестественный лихорадочный блеск сосредоточенности в глазах Фена и еще раз обдумал все улики, то был вынужден признать, что все это, несомненно, дурно пахнет. Ломая над этим голову, он поспешил обратно.

Инспектор дожидался Найджела, с нарочитой сосредоточенностью глядя в свой блокнот. Он без энтузиазма узнал о решении Николаса и мысленно спросил себя, попадет ли этой ночью в постель. У него выдался тяжелый день в участке, и к тому же он недавно женился на молодой женщине, так что его можно было извинить. Он заставил себя вернуться к работе со смешанным чувством решимости и отвращения.

– Итак, сэр, – сказал инспектор, – согласно вашему рассказу, сразу у нескольких людей имелись причины недолюбливать убитую девушку. Позвольте, я их перечислю. Номер один, – начал он загибать пальцы, – мистер Роберт Уорнер. Он был знаком с мисс Хаскелл в прошлом, и, как вам кажется, они состояли в любовной связи.

(В этом месте своей речи инспектор подумал было выразить бурное неодобрение, но вдруг почувствовал, что это будет неуместно, и сделал неубедительную попытку превратить все в затянувшийся кашель.)

– Вдобавок к этому, – продолжил он, – девушка вела себя по отношению к мистеру Уорнеру навязчиво с момента его приезда и, очевидно, вечером накануне рокового дня поставила его в компрометирующую ситуацию, ведь мистер Уорнер состоит в отношениях с другой молодой особой – мисс Рэйчел Уэст.

Он немного помедлил, потрясенный этими любовными перипетиями, иперешел к следующему по списку человеку.

– Два. Сама мисс Уэст, по обозначенной выше причине – в том смысле, что она ревновала мистера Уорнера к мисс Хаскелл.

Три. Мистер Дональд Феллоуз – хотя он был влюблен в мисс Хаскелл, ее пренебрежение им ради мистера Уорнера привело его в бешенство, и к тому же он не одобрял бывшие на грани приличия телодвижения мисс Хаскелл на сцене.

– Ну, что вы… – пробормотал Найджел в ответ на эту настораживающую характеристику, но инспектор уже поехал дальше:

– Четыре. Мисс Джин Уайтлегг, влюбленная в мистера Феллоуза. Одержимость мистера Феллоуза мисс Хаскелл вызывала у нее негодование, и кроме того, она считала, что последняя (мисс Хаскелл) играет его (мистера Феллоуза) чувствами.

Тут инспектор обдумал это дополнительное свидетельство деятельности Венеры Пандемос^[163] и пришел в еще большее смятение.

– Пять. Мистер Николас Барклай, убежденный, что мистер Феллоуз гробит свой талант из-за одержимости мисс Хаскелл, и вообще относившийся к ней с неприязнью в принципе. Это едва ли может быть мотивом, сэр, – сказал он, оставив официальный тон. – А что касается первой части, про талант, признаюсь, я не вполне понимаю, что вы имеете в виду.

Сэр Ричард хотел было произнести целую речь по поводу значения артистической личности для общества, но, подумав еще раз, промолчал.

– Наверное, это едва ли могло послужить мотивом, – согласился Найджел. – Просто у меня было такое впечатление, понимаете. Разумеется, возможно, что существует еще масса людей, у которых имелись гораздо более веские причины не любить Изольду. Ее вообще недолюбливали.

– Это я уже понял. Но, думаю, на данный момент у нас и так достаточно набралось.

– Надеюсь, – сказал Найджел, – на меня потом не заведут сразу десяток дел по обвинению в клевете?

– Нет-нет, сэр. Вас официально попросили рассказать о своих впечатлениях, что вы и сделали, вот и все. К вам не будет предъявлено никаких претензий, если эти впечатления окажутся неверными. – И он посмотрел на Найджела с суровостью средневекового инквизитора, пытающегося исторгнуть из какого-нибудь непримиримого катара^[164] публичное отречение от ереси. Найджел, однако, никак не отреагировал.

В этот момент в дверь просунулась голова констебля.

– Капитан Грэм здесь, сэр, – сказал он. – Вы примете его сейчас?

– Да, Элбоу. Проводите его сюда.

Питер Грэм казался каким-то притихшим по сравнению с тем, как вел себя раньше. Его жизнерадостная бойкость куда-то делась, а лицо омрачало выражение непривычной и потому немного нелепой серьезности. Он быстро поздоровался с Найджелом и сел на край стула, положив руки на колени.

Да, сказал он, револьвер был его. Он обнаружил его пропажу на следующий день после вечеринки, когда приводил в порядок комнату. У него было жуткое похмелье, сообщил он некстати, никого, правда, этим не удивив, и пропажа револьвера очень его встревожила. Да, он слышал, что произошло («вот бедолага-то»), и считает себя отчасти ответственным. Но, черт возьми, такое невозможно предугадать, и, без сомнения, это произошло бы в любом случае, даже если бы никто не знал, что у него есть эта штука. Это не он, добавил Грэм, вытащил револьвер и стал махать им на глазах у всех. Когда у него спросили, почему он не сообщил о пропаже в полицию, он ответил, что, во-первых, несколько дней чувствовал себя совсем худо, а во-вторых, думал, что кто-то взял револьвер в шутку и принесет обратно. На вопрос, есть ли у него какие-то соображения насчет того, кто бы мог его взять, он ответил, что никаких.

Потом ему задали несколько вопросов, касающихся их отношений с Изольдой. Но, за исключением того, что она заговорила с ним в поезде, он видел ее утром в понедельник в баре, и она приходила к нему на вечеринку, ему нечего было сказать. Он вообще о ней не очень-то много думал, но, по его же словам, она показалась ему привлекательной. О ее личной жизни он не знал ничего. На вечеринке она, кажется, страшно напилась и разозлилась на него, когда он забрал у нее револьвер. Но вечеринки на то и вечеринки, и алкоголь, доложу я вам, странно влияет на женщин. Он абсолютно ошарашен всей этой ситуацией и не в состоянии назвать ни одной причины, почему Изольда могла покончить с собой, впрочем, раз уж на то пошло, причин, почему не могла, он тоже не назовет.

«Он и в самом деле, – подумал Найджел, – выглядит искренне растерянным». Поднявшись, чтобы уйти, Грэм спросил, вернут ли ему револьвер, и услышал, что револьвер требуется в качестве улики. Спенсер взял у Грэма отпечатки пальцев, и тот вышел с глубоко несчастным лицом.

– Всю эту информацию надо будет подтвердить, – сказал инспектор после его ухода. – Думаю, он знает о девушке больше, чем говорит, но мы должны сначала констатировать очевидное, потом можно будет двигаться дальше. Должен признаться, нападение девушки на Грэма кажется мне явно подозрительным. – Он вздохнул, подумав, как это тяжко: вести дело, когда рядом с тобой все время сидит начальник полиции.

Фен не принимал участия в допросе, но довольно внимательно прислушивался к говорящим. Однако он заметно оживился, поэтому сэр Ричард, в свою очередь, со слепой верой раннехристианских мучеников вовсе не обращал на происходящее никакого внимания.

– Те самые старые отпечатки на стволе и барабане принадлежат Грэму, – сообщил Спенсер, сравнивая данные. – И есть еще устаревшие отпечатки нашей девушки – видимо, с того момента, когда она взяла пистолет на вечеринке.

Следующим допрашивали Уильямса, который провел добрых пару-тройку часов за пивом из колледжного погреба и был склонен к бурным реакциям. Девушка, как ему кажется, пришла минут за двадцать до того, как он услышал выстрел, но сколько было времени точно, сказать не может. Она пожелала ему «доброго вечера», и, поскольку Уильямс считал ее штучкой что надо (хотя он вовсе не хотел сказать о покойной ничего дурного, добавил он несколько двусмысленно), он ответил любезностью на любезность с лучезарной, по его словам, улыбкой.

– Кто-нибудь проходил через холл в промежуток между тем, как девушка вошла, и моментом, когда вы услышали выстрел?

– Да, сэр, один джентльмен, высокий такой, чернявый, долговязый. Но я глянул на него через плечо, он пошел прямо наверх, в комнату профессора.

– Роберт Уорнер, – вставил сэр Ричард.

– И в какой момент это, по-вашему, было?

– Пять иль десять минут спустя после молодой леди, наверное. Точней не скажу.

– И больше вы никого не видели в этот промежуток времени, вы готовы были бы это подтвердить под присягой?

Уильямс с минуту размышлял над вопросом, тихо поцокивая языком. И затем сказал:

– Нет, сэр, больше никого. Я уверен.

Инспектор повернулся к Фену.

– А куда ведет арка напротив, сэр? Просто в другой блок комнат?

– Справа, как войдешь, кладовка скаута^[165], – ответил Фен, – гостиная слева, лестница в небольшую спальню над кладовкой и дальше выход наружу в маленький мощеный дворик.

– И куда он ведет?

– Он со всех сторон закрытый, за исключением дверцы с запада, ведущей на улицу.

– И она остается открытой, как я понимаю?

– Да, до девяти вечера.

– Ага… – Инспектор выглядел довольным. – Итак, Уильямс. Я полагаю, никто со стороны двора не проходил мимо вас в тот промежуток времени?

Уильямс казался возмущенным.

– Вряд ли. Они бы тогда об меня споткнулись. Мистер Феллоуз и другой господин вышли отсюда этим вечером и направились в другую гостиную, но это было раньше, как раз перед тем, как вы, джентльмены, возвращались с ужина.

– А теперь расскажите нам, что вы сделали, услышав выстрел.

– Ну, тут я духом мчусь наверх, гляжу, а молодая леди – в том виде, в каком вы ее застали, – выпалил Уильямс.

– Будь точнее, – попросил Фен. – Что ты имеешь в виду, когда говоришь «духом»? Что конкретно ты сделал, расскажи детали.

– Ну, сэр, я как раз собрался сворачивать работенку, уж больно темно стало, и тут услыхал этот шум. Поднял я голову и сказал самому себе: «То ли ты слышал, что тебе кажется?» И тогда я сложил инструмент в сумку, оставил на ступеньках и мигом пошел сюда.

– Я бы это не назвал «духом», – возразил сэр Ричард. – Сколько это заняло у вас времени – сбор инструментов?

Уильямс заметно смутился.

– Ох, сэр, так прямо и не скажу.

– Тогда я спрошу иначе: сколько вы пробыли в спальне к тому моменту, когда мы спустились?

– Да всего пару секунд, сэр.

– Хм, а когда мы пришли, было практически две минуты с момента выстрела. Похоже, Уильямс, ваши показания нужно немного пересмотреть.

Уильямс так сильно встревожился, как будто его застали с дымящимся оружием в руке.

– Скажи мне, Уильямс, – начал Фен, – ты мог видеть, что происходило за этим окном или за окном напротив?

– Я, сэр, не скажу, что особенно смотрел. Но все равно, было так темно, что я б ничего не увидел, если бы даже хотел.

Фен кивнул.

– А выстрел прозвучал громко?

– Ну, радио-то как гремело, сами вспомните, сэр… Нет, не сказал бы, что очень громко. Не так, чтоб аж подпрыгнуть.

– Ты видел или слышал, как мистер Уорнер спускается в уборную?

– Нет, сэр, не видел и не слышал. Но там на ступеньках ковер, и смотрел я в другую сторону, так что никак не мог углядеть. Может, слыхал я, как дверь за ним захлопнулась, но под присягой бы не подтвердил.

– Не думаю, чтобы это проясняло ситуацию, – сказал инспектор, когда Уильямса наконец отпустили. – Но ведь никто этого и не ожидал. Хотя мы наверняка установили одну вещь – никто не входил в эту комнату после девушки.

– То есть мы предполагаем, – сказал Фен, – что девушка оставалась в одной из этих комнат с того момента, как вошла, до момента убийства?

– А куда еще она могла пойти?

– Она могла подняться до дверей моей комнаты (не входя в нее) или отправиться в уборную.

Инспектор переварил это новое осложнение с нескрываемым унынием.

– Это нужно будет уточнить, – нехотя согласился он, однако, если бы от него потребовали немедленных действий, ни за что не смог бы придумать, с какого боку за это взяться. – Это нужно будет уточнить, но, пожалуй, позже. А сейчас лучше допросить привратника Парсонса и постараться установить наконец точное время событий.

Найджел воспользовался этим перерывом, чтобы подняться наверх в комнату Фена и позвонить Хелен. Он застал там Роберта за чтением, но тот лишь кивнул и вернулся к своей книге.

К театральному служебному телефону подошла сама Хелен. Найджел прямо сообщил ей, что произошло. На другом конце провода повисло долгое молчание. Потом Хелен тихо сказала:

– Господи! Как это случилось?

– Пока все указывает на самоубийство, – солгал Найджел второй раз за этот вечер.

– Но… почему?

– Бог ее знает, дорогая. Я… не представляю. – Последовала еще одна пауза. Наконец Хелен медленно произнесла:

– Я бы не сказала, что по-настоящему сожалею об этом, хотя, наверное, должна. Это просто… просто шок. Когда это произошло, уже выяснили? Здесь страшный кавардак, Джейн пришлось выходить вместо Изольды, и она спотыкалась на каждом слове. Шейла рвет и мечет.

– Около двух часов назад.

В трубке чуть слышно ахнули:

– Два часа назад… Господи!

– Хелен, дорогая, ты в порядке? Мне приехать?

– Нет, друг мой, со мной все хорошо. Наверное, полицейские будут задавать мне всякие вопросы?

– Боюсь, да. Они придут утром.

– Ладно, Найджел. Мне пора идти, я еще не переоделась. Здесь холодно, а на мне почти ничего нет.

– Храни тебя бог, дорогая моя. Увидимся утром?

– Да, дорогой, конечно.

Найджел повесил трубку и вернулся вниз.

Парсонс, привратник, как раз собирался уходить, когда он вошел. Парсонс был таким же, как Найджел его запомнил, – огромным, грозным, в очках в роговой оправе. Его неизменная враждебность и свирепость плохо сочетались с должностью, которую он занимал в колледже. Найджел подозревал, что он, как и все остальные привратники колледжей, вычитал в бесконечных книжках про Оксфорд, будто привратник – некоронованный король своего учебного заведения, и эта мысль так прочно в нем укоренилась, что никакие столкновения с суровой реальностью не в силах были его переубедить. Его отношение к студентам являлось странной смесью несочетаемого: откровенного запугивания и показной услужливости, и он не уважал никого из них, за исключением тех, кто запугиванию не поддавался. В каждом поколении таких студентов можно было по пальцам пересчитать, но Найджел являлся одним из них, и поэтому Парсонс тепло его поприветствовал.

Показания Парсонса были краткими и дельными. Изольда вошла в колледж без шести минут восемь (он машинально посмотрел на часы, поскольку после девяти женщин пускать не полагалось) и, насколько он мог видеть, сразу направилась в комнату мистера Феллоуза. Роберт Уорнер пришел в пять минут девятого и спросил, как пройти в комнату Фена, куда он также направился сразу, после того как Парсонс убедился, что его там ожидают. Больше никто из чужих после ужина не заходил, хотя мистер Феллоуз привел гостя ранее этим же вечером – примерно в половине седьмого, как думал Парсонс. Члены колледжа входили и выходили, как обычно, но он не помнит, кто конкретно и в какое время. Он удалился, преисполненный достоинства, оставляя инспектора с видом чуть более довольным собой, чем обычно.

– Ну, наконец-то, – сказал Фен, все больше и больше ёрзая. – Слава богу, теперь мы можем подняться в мою комнату и сидеть в комфорте. – И все двинулись наверх.

Роберт отложил книгу и встал им навстречу. Он поздоровался с каждым по очереди и задал несколько безобидных вопросов о продвижении дела. Фен рухнул в кресло и взмолился, чтобы он налил всем виски. Остальные чинно расселись на свободных местах. Спенсер деловито занялся отпечатками пальцев Роберта.

– Итак, мистер Уорнер, – сказал инспектор, – всего пару вопросов, если вы не против.

– Ни в коей мере.

– Вы были знакомы с погиб… с мисс Хаскелл?

– Да. Мы встретились на вечеринке после какой-то премьеры больше года назад. Несколько недель мы общались, потом она уехала из Лондона и вернулась сюда. Мы не поддерживали связь друг с другом, но, разумеется, встретились снова, когда я приехал в Оксфорд.

– Чем вы занимаетесь в Оксфорде, мистер Уорнер?

– Я ставлю свою новую пьесу в здешнем репертуарном театре.

– Так-так. И когда вы приехали?

– В воскресенье. Репетиции начались только во вторник, но я прибыл за несколько дней, чтобы осмотреться и познакомиться со всеми.

– И ваши отношения с мисс Хаскелл были…

Роберт выглядел смущенным.

– Крайне удручающими. Она не из тех людей, с которыми приятно иметь дело даже в лучшие времена, а когда я приехал, она на меня накинулась и хотела возобновить наш прошлый роман. У меня не было ни малейшего желания пойти ей навстречу, поэтому ситуация получилась довольно затруднительная. Вдобавок она была слабой актрисой, не могла или не хотела следовать моим режиссерским указаниям и постоянно критиковала пьесу и постановку за моей спиной. В целом, честно признаюсь, она чертовски мешала мне, где только можно.

Инспектор был несколько ошеломлен этим потоком откровенности, в котором было, как он смутно чувствовал, нечто нехорошее.

– De mortuis nil nisi malum^[166], – немного погодя добавил Роберт.

– Таким образом, я правильно понимаю, что вы никак не поощряли… эээ… привязанность к вам молодой леди?

– Никоим образом.

– Она не приходила в вашу комнату в среду вечером? Вы должны простить, что я задаю вопрос касательно такого личного дела, но, обещаю, если ваш ответ не имеет для расследования никакого значения, за рамки этой беседы он не выйдет.

Роберт выглядел удивленным, но Найджел никак не мог решить, было ли это удивление искренним.

– Нет, – сказал он, – если только она не прокралась туда, пока я спал. Я, во всяком случае, ее не видел.

– В ночь с той среды на четверг вы… эээ… вы с…

– Инспектор хотел бы узнать, – вмешался сэр Ричард, положив конец мучительным попыткам инспектора найти подобающий эвфемизм, – той ночью вы спали с мисс Уэст или нет?

– Нет, – невозмутимо ответил Роберт, – мы спали раздельно.

– Идем дальше, сэр, – продолжил инспектор. – Вы присутствовали на вечеринке и, разумеется, могли наблюдать происшествие с револьвером.

– О, да. На самом деле, я даже поучаствовал в нем. Поганк… – Он осекся и продолжил: – Изольда настаивала, что я должен побить Грэма за то, что он забрал у нее револьвер. Она порядочно напилась к тому моменту.

– Так-так. Что вы делали, когда вечеринка закончилась? Вы покинули ее в числе самых поздних гостей?

– Да, наверное. Мы с Рэйчел сразу направились к своим комнатам, перекинулись парой общих фраз, как отвратительны вечеринки вообще, а Изольда – в частности, и пожелали друг другу спокойной ночи. Потом я разделся, пошел в ванную, выпил аспирин, чтобы предотвратить возможные последствия («В этом он весь», – подумал Найджел), и лег в постель. Около получаса я читал, затем уснул.

– Утром вы рано встали?

– В восемь часов, если вы считаете, что это рано. Я – нет.

– Я спрашивал о вас, когда спустился вниз, – вмешался Найджел, поскольку в нем внезапно проснулось недоверие. – Портье сказал, что вас не видел, а старший официант – что на завтраке вас не было.

– Да? – спокойно отреагировал Роберт. – Вообще-то, я вышел на прогулку, а завтракаю крайне редко.

– Вы ни разу не возвращались в свою комнату до десяти? – спросил инспектор.

– Нет. Зачем? Рэйчел, в отличие от меня, никогда рано не встает, и я не рассчитывал увидеться с ней до половины одиннадцатого.

– Вы видели кого-нибудь во время прогулки?

– Мне встречались какие-то люди. Никого из знакомых. Позвольте сказать, инспектор, – добавил он совсем не любезным тоном, – если вы хотите доказать, будто я провел ночь с Изольдой, вам придется сильно постараться.

– Вы в курсе, что мисс Хаскелл заходила в вашу комнату тем утром? – продолжил инспектор как ни в чем не бывало.

– Она мне об этом сообщила.

– У вас есть какие-то предположения, зачем она там была?

– Не имею ни малейшего представления.

– Вы уверены, сэр?

Тут Роберт вдруг рассердился.

– Да, черт вас побери!

– Хорошо, сэр. – Инспектор чуть улыбнулся. – Теперь перейдем к вечеру. Не могли бы вы подробно рассказать о своих сегодняшних действиях во второй половине дня?

– Репетиция закончилась в шестнадцать тридцать. Мы с Рэйчел вернулись в отель, пили вместе чай. В шесть вечера мы пошли в бар и сидели там с Дональдом Феллоузом и Николасом Барклаем, которые ушли примерно в половине седьмого. Рэйчел тоже вскоре отправилась на ужин с друзьями, где-то на севере Оксфорда, а я ужинал один в отеле. Потом я вернулся в бар и в семь с чем-то поехал сюда.

– В баре после ужина вы были с кем-то из знакомых?

– Нет.

– И вы не знаете точно, во сколько оттуда вышли?

– Помилуйте, нет. Это важно?

– Может быть, да, а может, и нет, сэр, – многозначительно произнес инспектор. – Мы просто пытаемся узнать максимум подробностей. Вы можете сказать, как мисс Уэст относилась к авансам, которые делала вам мисс Хаскелл?

Роберта, похоже, обеспокоил этот вопрос.

– Я с удивлением обнаружил, что ее это сильно раздражает, хотя обычно она трезво относится к подобным вещам. И «авансы», как вы это называете, не были взаимными. Но да, она была раздосадована и из-за моего поведения, и из-за поведения Изольды.

– Хотя упомянутое выше обстоятельство не могло дать к этому повода?

На щеках Роберта вспыхнули два красных пятна, но он спокойно сказал:

– Никоим образом.

– Если она, в принципе, «трезво относится к подобным вещам», как вы выразились, тогда она, конечно…

– Я сказал, что у нее не было никакого повода.

Инспектор откинулся назад с довольно-таки дурацкой самодовольной улыбкой.

– А прибыв сюда?..

– Я остановился у привратницкой, чтобы спросить, как пройти в комнату профессора Фена, поскольку совсем не знаю этого места. Сразу поднялся, минут десять послушал забавную историю о привидении, потом на минуту отлучился, чтобы пойти в уборную. Когда я был там, совсем рядом раздался хлопок, а выйдя, встретился с остальными из нашей компании, спускавшимися по лестнице. Что было дальше, вы уже знаете.

– У вас есть при себе перчатки, мистер Уорнер?

– Перчатки? Помилуйте, нет, конечно, не в такую жару.

– Спасибо, сэр. Думаю, на данный момент это все. Сэр Ричард, профессор – вы бы хотели что-нибудь спросить?

Сэр Ричард покачал головой и вопросительно посмотрел на Фена.

– Только одно, – произнес тот, блаженно покачивая стакан с виски перед своим носом. – Вы что-нибудь знаете о Египте, Уорнер?

Роберт выглядел озадаченным.

– Я был там до войны, – ответил он. – Но знаю лишь всякую туристическую ерунду – то, что любой почерпнет из таких поездок.

– Ничего, например, о символике древнеегипетской религии?

Роберт пристально на него посмотрел.

– Нет, – произнес он медленно, – боюсь, ничего.

– Тогда на этом все, сэр, – сказал инспектор.

– В таком случае, – заключил Роберт, поднимаясь с места, – я, пожалуй, покину вас.

Фен, с опозданием вспомнив о своих обязанностях хозяина, поспешно вскочил.

– Мой дорогой друг! – воскликнул он. – Я должен извиниться за этот в высшей степени омерзительный вечер. Боюсь, вы больше не захотите прийти сюда снова. А я так мечтал поговорить с вами о вашей пьесе. Но я увижу ее в понедельник вечером, а еще я хотел прийти завтра на репетицию, если можно.

– Всенепременно, – любезно сказал Роберт. – И не извиняйтесь, ради бога. Вы не виноваты, что у нас под носом совершили убийство. Надеюсь, пьеса вам понравится. Если я могу еще чем-то помочь, дайте мне знать.

– Боюсь, вся эта история доставит вам кучу проблем, – огорчился Фен, – придется срочно искать кого-то на роль девушки.

– На этот счет я не беспокоюсь, – ответил Роберт. – Джейн, ее дублер, абсолютно компетентна.

Фен кивнул, а Роберт, сделав легкий поклон в сторону сэра Ричарда, Найджела и инспектора, пошел к двери. Там он остановился и оглянулся.

– Кстати, – сказал он, – я правильно понимаю, что Изольду убили из револьвера, с которым она игралась на вечеринке? Он очень похож на тот.

– Да, мистер Уорнер, – ответил инспектор. – Кто-то, а кто именно – мы не знаем, вернулся после вечеринки и взял его.

– В таком случае, – сказал Роберт, – я могу еще кое-чем вам помочь. Дело в том, что я видел, кто его взял.

– Вы – что?! – воскликнул инспектор, резко выпрямившись в своем кресле.

– Конечно, до этого вечера я не понимал, что произошло. Когда я заходил в ванную, готовясь лечь спать, я видел, как некто прокрался в комнату Грэма, не включая свет, и вышел обратно, что-то унося с собой – тогда я не знал, что именно. Просто подумал, что один из гостей забыл какую-то вещь на вечеринке.

– Да, да! – выкрикнул инспектор. – И это был?..

– Это была Джин Уайтлегг, – сказал Роберт.

Глава 8 Недурной приют

Могилы – недурной приют,

Но там обняться не дают^[167].

Марвелл^[168]

Инспектор сурово уставился на Роберта с таким видом, будто это откровение уже давно витало в глубинах его сознания в чистом и нематериальном виде, и ему было обидно, что его столь прямо облекли в грубую и ограниченную словесную форму. Таким взглядом одаривают человека, который, уснастив свою речь тонкой и точной литературной аллюзией, тотчас же оскоромился шаблонной пошлостью расхожей поговорки.

– Вы подтвердите это под присягой? – спросил он непроизвольно. Вопрос был чисто риторическим, и инспектор явно не подозревал, что метод принуждения к правдивым показаниям, который этот вопрос влек за собой, устарел по меньшей мере три века назад.

– Ну, – сказал Роберт, начав констатировать очевидные смягчающие обстоятельства, без чего трудно обойтись, когда имеешь дело с кем-то изрядно несообразительным, – я подтвержу под присягой тот факт, что она вернулась в ту комнату. Естественно, я не могу быть уверен, что она унесла револьвер с собой.

Инспектор, слегка нахмурившись, пренебрег этой осторожной, законной поправкой.

– Ну, уж из этого, сэр, мы можем сделать собственные выводы, – произнес он с агрессивностью человека, заявляющего о своих исключительных правах. – Благодарю вас, мистер Уорнер, вы нам очень помогли… в самом деле, очень помогли, – добавил он более многозначительно, почувствовав, что был недостаточно выразителен.

Роберт скромно удалился. Инспектор подыскивал в уме слова, подходящие для выражения приятного удивления, и, не найдя ничего, отказался от обязанности комментировать события и спросил у всей компании:

– Ну, и что мы на это скажем?

Найджелу, по крайней мере, сказать было нечего. Появился факт, о котором, казалось, в данный момент ничего больше и не скажешь, но факт, вне всякого сомнения, интересный.

– Любопытно, – выдал он мрачновато, с сознанием бессмысленности этого утверждения.

– Совершенно бесполезно, – ответствовал невыносимый Фен.

– Подлежит дальнейшему расследованию, – буднично заметил сэр Ричард.

Этого последнего замечания, по-видимому, оказалось достаточно, чтобы должным образом заполнить неуютную пустоту в мозгу инспектора.

– И расследование состоится, – заявил он с выражением, какое, пожалуй, приводило на ум прокрастинаторскую доблесть Ахилла, которого было никак не дозваться на сражение с троянцами. – Что касается остального в допросе мистера Уорнера, то мне так или иначе, – он подчеркнул местоимение «мне», словно бросая всем вызов: «попробуйте отрицательно отнестись к этому мнению», – кажется очевидным, что мистер Уорнер таки провел ночь со среды на четверг с мисс Хаскелл.

– Если вы думаете, что это имеет какое-то отношение к делу, Кордери, – холодно произнес сэр Ричард, – то, несомненно, правы в своей настойчивости. Но вам следует помнить, что вы полицейский, а не комитет по защите нравственности.

Инспектор принял этот выговор с приличествующим случаю раскаянием.

– Все же, сэр, – сказал он, – вы должны признать, что это может иметь весьма важное значение в данном деле.

– Все это начинает мне надоедать, – внезапно вмешался Фен, – и я уйду, если так будет продолжаться. Мы совершенно потеряли главное в неразберихе штатного расследования. – Он посуровел. – Существуют только два вопроса, которые нужно решить прежде всего: первый – была ли эта смерть самоубийством – я объяснил, почему очевидно, что не была. (И кстати: вы заметили, что на полу из сосновых досок – довольно податливого материала – не осталось вмятины на месте падения пистолета? Еще одна неувязочка.) И второй: коль скоро это – очевидное убийство, то каким образом его совершили.

Тут его тон стал заунывным:

– Вот и все немногочисленные действительно важные вопросы, которые нужно решить, и все будет закончено. Но они осуждены потонуть в массе неважного… материала. – Он произнес это слово с отвращением, усиленным ощущением невозможности придумать что-нибудь еще более выразительное. – Да, для детективного романа, где требуется закамуфлировать важные вещи, это нагромождение сошло бы – хотя, должен сказать, я считаю, что можно придумать и более интересные формы камуфляжа…

Сэр Ричард внезапно встрепенулся.

– Право, Джервейс, если и есть на свете что-то, чего я терпеть не могу, так это детективные рассказы, в которых один из героев излагает свои взгляды на то, как нужно писать детективы. Как будто мало того, что детектив у нас такие рассказы почитывает (ну, без этого-то не обойтись)…

Волна непреодолимой ярости накатила на инспектора.

– Это вы отходите от главного! – хрипло проревел он. – Проблема не в том, как было совершено убийство, хоть и это тоже важно. Проблема в том, чтобы понять, кто его совершил.

– Но ведь нам это известно, правда? – сказал Фен с нарочитым ехидством.

Инспектор замолчал. Казалось, он мобилизует свои силы для титанического противостояния столь оскорбительному намеку. Его нижняя челюсть отвисла, кровь прилила к порозовевшим щекам. Но наготове не оказалось подходящих словесных приемов, и, нехотя оставив мысль скорчить мину пооскорбительней, он решил прибегнуть к неуклюжей иронии намеков.

– Может, вы знаете, сэр? – выдавил он.

– Да, я знаю, – просто ответил Фен.

Сэр Ричард мгновенно стал самим воплощением грубовато-добродушного, дружелюбного здравого смысла:

– Чепуха, Джервейс!

– Я действительно знаю, – простонал Фен, войдя в роль человека, считающего, что коллеги вечно его не понимают. – Я знал это уже через три минуты после того, как вошел в ту комнату.

– Три ми!.. – Любопытство боролось с негодованием в мозгу сэра Ричарда и внезапно одержало победу. – Ну, и кто же?

– Хм!

Сэр Ричард воздел руки ладонями кверху в традиционном жесте разочарования.

– Боже милостивый! – воскликнул он. – Опять мистификация, надо думать, и мы об этом так и не узнаем до конца последней главы.

– Ничего подобного, – высокомерно сказал Фен. – Это дело еще не завершено. Просто я не могу понять, почему этот человек это сделал.

– Святые угодники! Разве у нас не достаточно мотивов?

– Это все сексуальные мотивы, мой дорогой Дик. А я не верю в crime passionnel^[169], особенно когда страсть оказывается, как в данном случае, в основном чувством досады. Деньги, месть, безопасность – вот вероятные мотивы, и я должен найти один из них. Да и, сказать начистоту, некоторые детали – возможно, несущественные – все-таки пока у меня ни с чем не вяжутся.

– Ну, что ж, какое облегчение, – проговорил инспектор с внезапной напускной веселостью, никого не могущей ввести в заблуждение. – Я думаю, – добавил он осторожно, явно опасаясь возражений, – что мы теперь должны повидать мистера Феллоуза.

(Сим проявлением инициативы он, кажется, все же несколько себя утешил.)

* * *

– Он скоро встанет, – сказал Николас, появившийся как нельзя более кстати при последних словах инспектора. – В данный момент он, не без моей помощи, добился жестокой и исправно повторяющейся рвоты. Не умеет он пить! Спросить меня – так его вообще не следует допускать до спиртного или, по крайней мере, строжайше в оном ограничивать.

Он одарил присутствующих благожелательной улыбкой, казалось, ища поддержки в этом начинании.

– Можно осведомиться, как у вас продвигается дело?

– В данный момент говорить об этом преждевременно, – ответил сэр Ричард, – мы продвигаемся, но в какую сторону… Пока на нашем пути не встретилось ничего достаточно серьезного, чтобы сообщать о конкретных результатах.

– Вы все еще придерживаетесь этой абсурдной версии о самоубийстве?

– А вы, выходит, не согласны? – понизив голос в конце фразы, инспектор превратил ее из вопроса в утверждение, которое Николас принял безоговорочно.

– Смешно даже вообразить такое. Изольда была богата, а кроме того, ей только что удалось создать обстановку, чреватую самыми неприятными последствиями – откопать золотую жилу для стравливания всех и вся. Для нее бросить все это сейчас – означало бы поступиться всеми своими принципами. «Все, чтобы причинить боль» – как мог бы сказать Гамлет. – Он тщательно взвесил этот парафраз, раздумывая, стоит ли метать бисер в присутствии людей, которым не посчастливилось обладать интеллектом, сопоставимым с его собственным. – Разумеется, она не променяла бы столь щедро открывшиеся перед ней возможности насолить окружающим на перспективу «попасться в плен к невидимым ветрам и беспрестанно вокруг Земли носиться в их яростном бурленье»^[170]. Рэйчел, Джин, Дональд и Роберт – все были у нее под каблуком, если не под юбкой, смешавшись в унизительной путанице. Боюсь, это было убийство, мотив которого – либо деньги, либо секс.

– Фен, – сказал сэр Ричард, – только что отрицал, что секс может быть мотивом преступления.

– «К убийству так же близко сладострастье, как дым к огню»^[171], – изысканно ответил Николас и добавил: – Избитое сравнение.

– Прошу прощения, сэр?

– Цитата из «Перикла», инспектор: непристойной пьесы о притоне разврата, написал ее некто Шекспир – не сомневаюсь, вы что-нибудь да слышали о нем!

Сэр Ричард несколько поспешно прервал его:

– А деньги? Девушка была богата?

– Да, скучнейшим, предсказуемым образом… Думаю, ее доход был около двух тысяч в год. Наследница – ее сестра, Хелен. И в продолжение этой темы, возможно, я должен упомянуть, что Изольда сообщила Хелен на вечеринке прошлой ночью о своем намерении в скором времени поехать в город, чтобы изменить завещание.

– Черт возьми, на что вы намекаете? – сказал Найджел.

Николас отмахнулся от него.

– Ох, уж эти мне неверно понятые порывы благородного шевалье, Найджел (как, несомненно, известно инспектору, это слово изначально означает любовь к лошадям), – так вот, эти порывы совсем ни к чему.

Инспектор быстро перевел на него неприязненный взгляд.

– Вы готовы подтвердить это под присягой, сэр?

«Это у него условный рефлекс, – подумал Найджел, – на любое скандальное заявление, такой же, как у собак Павлова, – слюноотделение при звуке колокольчика, возвещающего обед».

– В отличие от вас, инспектор, – с насмешливой серьезностью произнес Николас, – я не делаю различия между простой правдой и правдой под присягой. К тому же я – агностик по складу ума. Так что и клясться-то мне нечем, не покривив при этом душой.

– Никаких основных философских принципов? – саркастически вставил Найджел.

– Кроме того основного философского принципа, что не существует основных философских принципов, других у меня не имеется, – невозмутимо ответил Николас. – Однако мы смущаем нашего доброго инспектора. Вы можете считать, инспектор, что я подслушал этот разговор.

– Кто-нибудь еще присутствовал при этом, сэр?

– Бесчисленное множество других людей «присутствовали», инспектор. Но слышал ли кто-нибудь из них то, что слышал я, с уверенностью сказать не могу.

В этот момент Фен, критически рассматривавший себя в зеркале в противоположном углу комнаты, обернулся и направился в их сторону решительными шагами.

– Вы ведете себя по-идиотски легкомысленно, – напал он на Николаса. – Ответьте мне на один вопрос: что вы с Феллоузом делали этим вечером в не принадлежащей ни одному из вас комнате?

Ироничное превосходство Николаса мгновенно улетучилось.

– Мы слушали радиоприемник, – смущенно ответил он. – У Дональда нет приемника, а хозяин комнаты уехал, вот мы и воспользовались этим.

– За все это время кто-нибудь из вас выходил из комнаты? – тон Фена стал угрожающе официальным, и эта пародия на тон инспектора ничего хорошего не предвещала.

Николас сконфуженно потер нос.

– Нет, – сказал он с удивительным лаконизмом.

– Вы слышали выстрел?

– Едва-едва. В это время передавали «Жизнь героя». Хотя окна были открыты, звук был не таким громким, чтобы вздрогнуть от неожиданности.

– Боже правый, дружище. Не хотите ли вы сказать, что слушали эту вещь с настежь распахнутыми окнами?

– Ну, – смущенно ответил Николас, – было жарко.

– Вы слушали радиоприемник при открытых окнах, – произнес Фен. – О, мои ушки и усики! – добавил он, отбросив официальный тон. Инспектор воззрился на него с вежливым изумлением. – Наконец-то. Могу я спросить, а что было до «Жизни героя»? – поинтересовался он на этот раз с елейной учтивостью.

Николас как будто удивился:

– Увертюра к «Мейстерзингерам»^[172], насколько я помню.

– Увертюра к «Мейстерзингерам»! Прекрасно. Прекрасно! – потер руки Фен, внезапно став похожим на педагога. – Восхитительная работа, восхитительная, восхитительная.

– Честно говоря, сэр, мне думается, вряд ли… – начал было инспектор, но Фен прервал его:

– Я все время подозревал это. Нет, нет, дорогой мой, не с вашей способностью к аргументации. Метод, метод! Наконец-то он у нас в руках. – С этими словами он упал в кресло в состоянии еле сдерживаемого экстаза и, казалось, заснул.

– Думаю, – сказал инспектор, – что мистеру Феллоузу стало получше.

В ответ на это Николас послушно двинулся к двери.

– Одну минутку. – Фен неуклюже повернулся в кресле и чуть помедлил, обдумывая что-то. – В котором часу вы затемнили окна?

– Незадолго до того, как услышали выстрел, кажется.

– Это сделали вы или Феллоуз?

– Я затемнял окна на этой стороне, а Феллоуз – со стороны внутреннего дворика.

– Вы не заметили ничего необычного в это время?

– Нет, к тому моменту уже сильно стемнело.

– Где вы сидели?

– В двух креслах у камина.

Фен крякнул. Казалось, эта информация доставила ему какое-то странное удовлетворение.

– Как вы думаете, кто убийца? – спросил он.

Николас опешил:

– Роберт или Рэйчел, или Джин, мне кажется; или Шейла Макгоу, или…

– Или кто?

– Шейла Макгоу.

– Это новый персонаж, инспектор, – сказал Фен с плохо скрываемой радостью. – Расскажите же нам о ней, – добавил он, обращаясь к Николасу.

– Это молодая особа с претензией на тонкое понимание искусства, которая регулярно ставит спектакли в репертуарном театре. – Он, не торопясь, произнес последние слова полностью, нарочито избегая сокращения. – Во время недолгого пребывания Изольды на сцене Уэст-Энда ей должны были предложить работу режиссера в пьесе, в которой предстояло появиться Изольде. Эта милая молодая женщина использовала свое влияние, чтобы лишить Шейлу работы, обнародовав тот факт, что сексуальные наклонности Макгоу не вполне традиционны. – В этот момент «комитет по защите нравственности» в шоке выпучил слегка окосевшие глаза. – Видите, профессор, – сделал он робкую попытку примирения с Феном, – мне известны все скандалы, фактически я новоявленный Обри^[173]. Чего больше могла бы желать полиция?

– Если бы не то, что Обри мог хорошо писать, – холодно сказал Фен, – и, много выпив, в отличие от вас, все-таки пьянел, а также обладал искрометным и восхитительным чувством юмора, то, конечно, между вами можно было бы найти что-то общее. А именно – ваши сведения, похоже, столь же неточны, как его. Если я правильно помню, он дошел до утверждения, будто убийцей Марлоу был Бен Джонсон^[174]. – Судя по выражению лица, он считал это обвинение чем-то в высшей степени оскорбительным.

* * *

Дональд Феллоуз, как оказалось, только частично оправился после вечерней попойки. Рвота вернула чувствительность его нервам, но алкоголь все еще продолжал свое странствие по кровеносной системе, кипя в жилах и звеня в ушах, и вследствие этого он чувствовал себя не только подавленным, но и не на шутку больным.

– Ну-с, дорогой мой проигравший в шипсхед^[175], – произнес Фен, окончательно взявший бразды правления в свои руки, – что имеете сказать в свое оправдание?

Этот необычный вопрос привел Дональда в смущение. Он что-то промямлил себе под нос.

– Жалко вам, что Изольда умерла? – продолжил Фен и громко добавил в сторону, обращаясь к Найджелу: – Это психологический метод расследования.

Дональд встрепенулся.

– Психологический бред это, вот что! – сказал он. – Если хотите знать, я чувствую только облегчение, но не сожаление. Но погодите делать из этого вывод, будто убил ее я. У меня есть алиби, – заключил он с гордостью маленького ребенка, показывающего любимую книжку с картинками неохотно глядящему в нее взрослому гостю.

– Вы думаете, что у вас есть алиби, – осторожно поправил его Фен. – Но если предположить сговор между вами и Николасом Барклаем, у вас его вовсе не будет.

– Вы не сможете доказать сговор, – возмутился Дональд.

Фен внезапно сменил эту невыгодную тему.

– Вы играли на органе вчера утром? – спросил он. – И пропустили перед этим стаканчик в «Булаве и Скипетре»?

– Отвечу «да» на оба этих вопроса, – сказал Дональд, немного пришедший в себя. – Я буду играть очень трудную прелюдию Респиги^[176] на концерте в воскресенье в качестве произведения по выбору исполнителя.

– И вы взяли с собой ноты в бар? – Найджел был озадачен поворотом, который принял допрос.

– Как всегда. Взял.

– Много?

– Маленькую пачку, – с достоинством ответил Дональд.

– Так-так! – сказал Фен. – Свидетель ваш, инспектор. Мой интерес к разбирательству закончился.

И, похоже, так оно и было.

Инспектор задал ряд вопросов о передвижениях Дональда тем вечером, об эпизоде с оружием, о его отношениях с Изольдой, но они не узнали ничего нового. У Найджела сложилось впечатление, что инспектор усердно, однако безрезультатно бьется о стенку и задает вопросы наугад, просто в надежде что-нибудь выяснить, и теперь, отказавшись от версии самоубийства, не может придумать взамен никакого плана расследования. Этому состоянию ума Найджел глубоко сочувствовал. Он сам уже сильно устал и, как и Фен, потерял интерес к опросу свидетелей. Его первая реакция на убийство теперь казалась ему сентиментальной, и сейчас он готов был поверить, что смерть Изольды с многих точек зрения не такая уж плохая вещь. Если бы ее переехал автобус, результат был бы тем же, поэтому к чему беспокоиться о моральном удовлетворении? «Вполне почтенные жители островов Фиджи, – подумал он, – убивают своих стариков и старух из соображений развития общества». Это были его сознательные мысли. Но в подсознании жил и рос суеверный ужас перед насильственной смертью, невосприимчивый к рациональным тонкостям, и сознание пыталось подавить его, отказываясь от дальнейших размышлений над этой проблемой. Этот суеверный страх был тут как тут, потому что действующая сила данного преступления была таинственной – Найджел переживал атавистический рецидив веры в силы духов земли и воздуха. Если бы он видел, как Изольда падает мертвой, сраженная кем-то, если бы знал убийцу, этого чувства никогда бы не появилось.

Под конец допроса интерес Фена – как видно, материя довольно летучая – возобновился.

– Что вы думаете оДжин Уайтлегг? – спросил он с деланой бесстрастностью, изображая чисто научный интерес.

– Она влюблена в меня, мне кажется.

– Друг мой, нам это известно. Не стоит из-за этого так важничать. Как вы считаете, могла она убить Изольду?

– Джин? – Последовала некоторая пауза. У Дональда был изумленный вид. – Нет. Я в этом совершенно убежден.

– Кстати, – сказал Фен, – какая служба будет на вечерне в воскресенье?

– Дайсона^[177], в ре мажоре.

– Хорошая вещь, – прокомментировал Фен, – театральная, но хорошая. Тебе непременно нужно на нее прийти, Найджел. Это музыкальная битва между религией и романтизмом, между Эросом и Агапе^[178]. – Найджел кивнул, озадаченный такой афористичной манерой речи. Дональд Феллоуз отправился на ночлег в один из гостевых покоев колледжа, предварительно забрав некоторые вещи из своей спальни под присмотром полицейского.

* * *

Облако сонливости опустилось на Фена, Найджела, сэра Ричарда и инспектора. Теперь даже двое последних с видимым трудом поддерживали свой интерес к случившемуся. Да и то сказать: время приблизилось к полуночи. Инспектор вернулся к предмету обсуждения, что стоило ему героических усилий, и предпринял попытку кратко изложить суть дела и подвести итоги.

– Разумеется, кое-что осталось дорасследовать, – заключил он, – а именно: алиби других лиц, причастных к этому преступлению; вопрос, вылетела ли пуля из того пистолета, который мы нашли (хотя я лично не сомневаюсь, что именно так оно и было); затем вопрос о завещании молодой леди; вопрос о владелице кольца; и два-три других, менее важных момента.

Сэр Ричард небрежно швырнул в камин спичку, которую несколько раз безо всякого толку подносил к чашечке своей трубки.

– Для меня остается загадкой, – сказал он, и при этом на его лице появилось подобающее случаю заинтригованное выражение, быстро, однако, исчезнувшее, – каким образом была убита эта девушка. Могли ли застрелить ее снаружи, как вы полагаете, а окно?.. – Он подчеркнул недостаток уверенности в этом предположении, прибегнув к апосиопезе^[179].

– Даже если закрыть глаза на имеющиеся пороховые ожоги, – произнес инспектор, – не могу представить, каким образом это возможно. Если бы кто-то стрелял в нее с галереи, Уильямс заметил бы. Если мистер Феллоуз и мистер Барклай говорят правду, из комнаты напротив в нее не стреляли. Со всем к вам уважением, сэр, – при этом во взгляде, которым он одарил Фена, не было ни малейшего намека на уважение, – не понимаю, как возможно что-то, кроме самоубийства. Конечно, я не должен делать поспешных выводов, – тут он кивнул, по-видимому, одобряя собственное великодушие и широту подобного подхода, – но, честно говоря, на мой взгляд, в этом практически нет никаких сомнений.

– Уверен, мы можем смело передать дело в ваши руки, инспектор, – сказал сэр Ричард с некоторым усилием. – А теперь – на боковую?

Чувство облегчения, вызванное этим предложением, как это ни странно, побудило всех задержаться за приятной болтовней. В конце концов сэр Ричард и инспектор удалились, Найджел замешкался на несколько минут. Фен оставил в стороне как свою театральную мрачность, так и неестественный энтузиазм и выглядел явно опечаленным.

– Поговори со мной, – попросил он, – об абстрактной справедливости.

– Абстрактной справедливости? – пробормотал Найджел.

– Паскаль утверждает, что человеческое понимание справедливости совершенно относительно, – сказал Фен, – и нет преступления, которое бы в одно или другое время не признали бы благим деянием. Он, конечно, путает всеобщий закон морали с действиями, необходимыми в силу временной целесообразности. Но даже если ему поверить, я считаю, что инцест опровергает его высказывание: он был равно осужден повсюду. – Он вздохнул. – Вопрос в том, справедливо ли отправить кого угодно на виселицу за убийство этой молодой женщины? Ведь она, похоже, использовала свою женственность самым что ни на есть аморальным способом – как средство властвовать над другими, на манер маркизы де Мертей^[180].

– Ну, она и в самом деле была чувственной женщиной, – сказал Найджел.

Джервейс Фен рассматривал идею о склонности Изольды к чувственным наслаждениям без всякого энтузиазма. Казалось, в его душе происходит борьба в духе трагедий Корнеля.

– Ох, не нравится мне это, – проговорил он. – Совсем не нравится.

– Ты думаешь, что знаешь, кто ее убил?

– О, да. Возможно, мне следовало бы так определить условия задачи: подходит под них один-единственный человек, и не составит особенного труда выяснить, кто именно сей единственный. Впрочем, тут не без затруднений, в которых еще предстоит разобраться. Возможно, я не прав… – Его голос выдавал некоторый недостаток уверенности в этом последнем пункте. – Эта Макгоу… – Тут он оборвал себя, спросив: – Ты влюблен в Хелен?

Найджел взвесил возможные неприятные последствия своего ответа.

– Я едва знаком с ней, – сказал он, надеясь уклончивостью заставить Фена продолжить, но тот лишь покачал головой.

– Дай-ка я пройдусь с тобой до ворот.

Полумесяц, завалившись набок, висел над огромной башней. Воздух, прогретый до такой степени, что разом иссушал все физические силы, предвещал неминуемую резкую смену погоды. Они устало тащились через квадратный двор, где изящно-манерные очертания архитектуры Иниго Джонса^[181] приобрели в темноте зловещий и даже какой-то развратный вид. Это напомнило Найджелу рассказ Уилкса о привидении.

– Интересное добавление к легендам колледжа, – заметил он.

– Скажи мне, Найджел, – промолвил Фен, чьи мысли были заняты другим, – ты был здесь на праздновании кануна Дня Всех Святых три-четыре года назад?

– Когда весь колледж в голом виде плясал на лужайке в лунном свете? Да, меня пригласили – в результате получил дисциплинарное взыскание в виде штрафа, который должен был платить несколько недель в профессорской коммон-рум.

– Да, вот были денечки! А как там обстояло дело с феями и эльфами?

– Мы сосчитались в течение вечера и обнаружили присутствие незнакомца среди нас. Но был ли это эльф или просто один из донов^[182], так никогда и не узнали.

– Не нужно мне было думать, что вычислить так уж сложно. – Фен вздохнул. – Мы все становимся стандартными и нормальными, Найджел. Божественный дар чисто абсурдных речей и поступков атрофирован. Поверишь ли, один мой ученик на днях имел наглость упрекать меня за то, что в качестве примера чистой поэтической изобретательности я читал ему пассажи о Фимбль-Птимбль и Квангль-Вангле^[183]. Уж будь благонадежен, я поставил его на место. – В полутьме было видно, как сверкнули его глаза при воспоминании о своем торжестве. – Но в наши дни нет больше эксцентричности – совсем нет. За исключением, конечно, – тут он остановился и показал на что-то пальцем, – вот этого.

Они подошли к той части колледжа, в которой, как помнил Найджел, был маленький зеленый лужок. Он увидел, что здесь сооружено что-то вроде закрытого вольера, внутри которого смутно различались стол с двенадцатью пишущими машинками на нем, и двенадцать обезьян, сидящих вокруг в позах скучающей задумчивости, или пошлейшим образом спаривающихся. Это зловещее и неожиданное зрелище привело его в полное замешательство.

– Что это? – удивился Найджел.

– Либо студенческая коммон-рум, – хмуро ответил Фен, – либо «Вольер Уилкса». Думаю, скорей последнее. Это еще с ваших времен. Уилкс, будучи человеком практического ума, нанял их у колледжа на много лет. Но с тех пор ни один сонет Шекспира, ни одна строчка сонета, ни одно слово из строчки, ни даже две связные буквы не были напечатаны. Разумеется, обезьян заменяют по мере того, как они умирают – возможно, это мешает успеху эксперимента. – Он вздохнул. – Между тем они не выказывают особого желания приблизиться к пишущим машинкам и ведут себя естественным для них, но крайне смущающим окружающих образом.

Он покачал головой по поводу тщетности человеческих усилий. Они продолжили свой путь и подошли к сторожке.

– Кстати, напомни мне как-нибудь – я выскажу свое мнение о рассказе Уилкса, он во многом заинтересовал меня. А решение головоломок о мертвецах приносит куда больше удовлетворения, чем разгадывание таковых о ныне здравствующих… Это не требует активного действия.

– Ну, как, – добавил Фен, когда они прощались на ночь, – смогу я уговорить тебя составить мне завтра компанию в моих скитаниях? Меня так и подмывает добиться в этом деле полной ясности, хотя, если полиция будет настаивать на своей ослиной версии, предполагающей самоубийство, я не до конца уверен, что сумею переубедить их.

Найджел без особого энтузиазма согласился на это предложение.

– Значит, увидимся – во сколько-нибудь там… – сказал Фен с нарочитой неопределенностью человека, не желающего в своей жизни четких договоренностей. – Как же я устал. Должен сейчас подготовить кое-какие бумаги к «коллекшнз»^[184] для толпы зубрил, которые возвращаются сюда завтра. – И он исчез. Из черной как вороново крыло темноты до слуха Найджела слабо донеслось одно-единственное слово: «Кретины!»

* * *

Очутившись на свежем воздухе, Найджел расхотел спать и пошел дальше мимо Крайст-Черч^[185], выйдя к дорожке вдоль канала, где остановился, глядя на воду: то светящиеся белым, то черные как смоль блики безмолвно играли на ней в беспорядочном движении. Газовый завод, фабричные трубы и железнодорожный запасной путь, откуда время от времени доносился лязг маневрирующих товарных вагонов, вырисовывались на фоне озаренного лунным светом неба, как на гравюрах Мюрхэда Бона^[186]. Где-то в отдалении раздалось зловещее нарастающее портаменто^[187] в миноре три четверти – сирена воздушного налета.

Мало-помалу события этого вечера вновь завладевали его мыслями, переплетались в новых фантастических последовательностях, настойчиво требовали объяснения, тщательного рассмотрения, и – наконец – забвения. Фигуры участников событий вступали друг с другом в ни с чем не сообразные, неожиданные взаимодействия. Обрывки фраз вертелись в голове, обрастая новым диким смыслом. Рациональная часть сознания, перенасыщенная сведениями и усталая, с бессильным недовольством отступила перед этой гротескной панорамой. Промелькнул ли тут на одно мгновение проблеск верного решения? Найджел не знал. Он шел в гостиницу съежившись, несмотря на теплый вечер.

В ту ночь ему приснилось, что он опять очутился голым на той лужайке в колледже Сент-Кристоферс. Только она выглядела как-то иначе, и колледж, стоило Найджелу взглянуть на него, отступил куда-то в бесконечную даль. Он смутно сознавал, что за нижние ветви дерева цепляется Хелен и что-то ему кричит. Только через некоторое время он понял: она там от кого-то прячется. Осмотревшись вокруг, он увидел нечто, ползущее по направлению к нему через кусты на четвереньках. Черты лица, пугающе искаженные, принадлежали известному ему человеку. Но когда он проснулся, с раздражением стряхнув с себя ночной кошмар, и зажег сигарету, то так и не смог вспомнить, кто же это был.

Глава 9 Последняя воля и завещание

Еще чего! Да стану ль я вопросы

Любовнице в алькове задавать?

Отуэй^[188]

На следующий день погода испортилась. Рано утром, не успели первые лучи света тронуть башни и шпили города, со свинцового неба хлынул дождь. Когда Найджел пробудился от беспокойного сна, улицы уже были мокрыми; сложная, но малоэффективная дренажная система готической, неоготической, палладиевой и венецианской архитектуры^[189] уже испускала струи скопившейся воды на неосмотрительных прохожих. От Карфакса^[190] вода по водостокам устремлялась под небольшой уклон на Хай, мимо «Митры», мимо церкви Святой Девы Марии, мимо Квинс и дальше от центра, туда, где в гордом одиночестве над уличным движением, устремлявшимся к Хедингтону или Иффли или Каули, стояла башня Модлин. Деревья у Сент-Джонса^[191] начали скрипеть и шептаться, и капли, уныло и монотонно барабаня, падали вниз с их веток, в то время как редкие лучи солнца, задержавшись на архитраве Тейлорианы^[192], скользнули к югу по Корнмаркет^[193] и без следа исчезли где-то в окрестностях Брейзноуза^[194]. Пепельно-серое небо повторялось в бесчисленных серых стенах; вода стекала потоками с плюща, более или менее защищающего Кибл^[195] от обидных замечаний, помедлив, тотчас же блеснула на чугунных воротах Тринити^[196]; слилась в бесчисленные ручеечки и ручейки между булыжниками вокруг Рэдклифф-камеры^[197], задерживаясь там, словно в горшочке с горчицей среди других разнообразных посудин. Оксфорд наиболее хорош в ярком солнечном или лунном свете; дождь превращает его в город-тюрьму, невыносимо тоскливую. Назавтра наступал первый день полного триместра^[198]. Те из студентов, кто еще не приехал, направились в город, к месту учебы. В сумятице Большой Англии все еще можно было заметить их маленькие целеустремленные группы, ручейками стекающиеся в Оксфорд. В Кларендон-билдинге^[199] два новых проктора терпеливо рассматривали список пабов, который им надлежало посетить, в то время как младшие члены университета in statu pupillari^[200] рассчитывали свои шансы чинно просидеть за портвейном допоздна. Извещения о деятельности клубов, многие вызывающе оформленные, начали появляться перед кабинками привратников^[201]; появились и нагруженные доверху багажом такси; через неделю или позже прибудет дополнительный багаж, доставленный тем, кто заказал услугу, словно в насмешку рекламируемую железнодорожными компаниями как «заблаговременная доставка багажа»; задания для коллекшнз были установлены и розданы; тьюторы^[202] издавали печальные вздохи; появились и новички, охваченные все нарастающим замешательством и мучительной неуверенностью в каждом шаге; а колледжные повара вынашивали честолюбивые планы.

День был пасмурный, но Найджел, выглянув из окна своего «пизанского баптистерия», ощутил прилив радостного настроения. Это та самая стадия, сказал он себе, когда резкое, ужасное осознание события может внезапно перерасти в охватывающую тебя лихорадку; по счастью, с ним не происходит ничего подобного; наоборот, полнейшая незначительность этого события совершенно очевидна и вызывает заметное душевное облегчение. Он внимательно следил за небольшим ручейком воды, который, с нарастающей силой стекая с этажа на этаж по фасаду здания, низвергнулся на зонтик Королевского профессора математики^[203], как раз в этот момент проходившего внизу. Укрепившись духом от этого отрадного зрелища, он отошел от окна, умылся, побрился, оделся и спустился к завтраку.

– Убийство! – назидательно сказал Николас Барклай, обращаясь к Шейле Макгоу, с которой завтракал. – Эффективно, несомненно, – и эффект незамедлительный! – но в корне неудовлетворительно. – Он сопроводил свои слова выразительным жестом, уронив при этом каплю лимонного джема в соль. – Подумай только, сколь несравнимо прекрасней было бы бичевание кнутом и волочение за телегой! Убийство так кратковременно – никакого удовольствия на потом не остается; это все равно что выпить залпом хорошее вино вместо того, чтобы потягивать его потихоньку. Кроме того, подумай над проблемой сообразности наказания проступку. Поистине достойны восхищения в этом отношении Средние века! Ведьмина уздечка, позорный стул, балахон пьяницы, колодки, пояс целомудрия – все сконструировано по самым грубым, но эффективным стандартам воздаяния за каждую слабость, свойственную человеческой природе. Я содрогаюсь от радости, как говорил Рюйсбрук^[204], когда представляю, как много из них можно было применить в случае Изольды. Убийство так абстрактно и бесстрастно, – с сожалением произнес он, – и совершенно лишено поэтического элемента выбора, честно говоря, я не уверен, что временами оно не является проявлением унылого отсутствия вкуса. – Он откусил кусочек тоста и, задумчиво рассмотрев остаток, положил его обратно на тарелку.

– Можно спросить, – поинтересовалась Шейла, – не выдумал ли ты эти аргументы с целью убедить полицию, что не убивал эту девицу? Если это так, боюсь, у тебя ничего не получится.

– Моя дорогая Шейла, у меня не было мотива для убийства Изольды. Правда, я наврал полиции прошлой ночью насчет того, уходили ли мы с Дональдом из той комнаты, правда и то, что, думаю, Фен заметил это – черт бы его побрал. Но даже если это выйдет наружу, не вижу повода для страха. А теперь насчет тебя…

Шейла бросила на него быстрый взгляд.

– Какой же, по-твоему, мотив у меня?

– Месть, дорогая моя, – театрально произнес Николас. – Я рассказал им о ваших маленьких стычках. Надеюсь, ты не против?

К его разочарованию, Шейла приняла разоблачение без возмущения.

– Нет, – медленно сказала она после паузы, – я не возражаю. Они бы так или иначе скоро об этом узнали. Они собираются допросить меня?

– Несомненно. Но это безопасно: у них нет ни малейшего представления, что надо делать. – Последовала еще одна пауза. – Полагаю, – задумчиво добавил Николас, – мне стоит нынче утром сходить на репетицию: интересно, как все примут эту новость.

* * *

Джин Уайтлегг проснулась, осторожно открыв один глаз, чтобы впустить впечатления нового дня в своей маленькой, обставленной шаткой современной мебелью комнатке в колледже, служившей одновременно спальней и гостиной, и некоторое время смотрела на каминную полку, уставленную небольшими фарфоровыми собачками и всевозможными деревянными зверушками, на окно, по которому струился дождь, превращая верхушки деревьев и красную кирпичную стену внизу в зыбкие фантастические образы, на гардероб, где она хранила скромную коллекцию своих нарядов, на портативный патефон с пластинками квартетов Бетховена, наваленными вокруг, на дешевые неряшливые репродукции Гогена на стенах, на книжный шкаф с продолговатыми тонкими томиками современной поэзии, с книгами по балету и театру, с пьесами Стриндберга, Одена, Эллиота, Брайди, Кокто^[205], и на самом почетном месте на верхней полке, в одинаковых строгих черных переплетах – зачитанной подборкой произведений Роберта Уорнера. Ее взгляд на некоторое время задержался на них, задумчивый, сомневающийся; фразы из его пьес внезапно возникли в мозгу, персонажи заявили о себе помимо ее воли, множество невнятных, удивительных, неожиданных реплик, произносимых героями «под занавес», всплыло в ее памяти. Она села в постели, медленно поправила бретельку, упавшую с плеча, взглянула на часы и, обнаружив, что уже слишком поздно идти на завтрак, спустила стройные ноги с кровати, встала и начала внимательно разглядывать себя в большом во весь рост зеркале, вделанном во внутреннюю дверцу гардероба; что ж, она куда привлекательнее Изольды… Опомнившись, она попыталась мобилизовать все свои смутные и разрозненные знания об уголовном праве.

Раздался стук в дверь; то, что это был просто условный сигнал, возвещавший о появлении гостьи, подтвердилось стремительностью, с которой тотчас же вслед за ним в комнату вошла сама постучавшая. Это была Эстель Брайэнт, одна из самых богатых студенток, накрашенная и благоухающая духами «Шанель», элегантно и изысканно одетая, в отличие от большинства ей подобных, предпочитающих ботинки без каблуков и невыразительные твидовые юбки с блузками. Она плюхнулась на краешек постели в состоянии крайнего возбуждения.

– Дорогая, – сказала она, – ты слышала про Изольду?

Джин некоторое время молча смотрела на нее. Затем спросила:

– Про Изольду? Что именно?

– Убита, детка: «не в срок, без покаянья и причастья»^[206], с дыркой от пули посреди лба. Вашей компашке в театре придется поискать новую молодую героиню. Если бы не бесконечная притягательность среднеанглийского, я бы подала заявление на эту должность. – Она лежала, опершись на локоть, и чтобы зажечь, наконец, сигарету, ей пришлось изловчиться.

– Где, Эстель? И когда? – спросила Джин. В ее голосе, как ни странно, не было ни тени любопытства.

– В Китсе^[207], и не где-нибудь, а в спальне твоего разлюбезного Дональда. О, боже, я не должна была этого говорить, правда? Вышло плохо.

Джин слабо улыбнулась.

– Ничего. Я совершенно случайно узнала, что Дональда в это время там не было. А кто, по их мнению, это сделал?

– Не могу понять, что ты находишь в этом молодом человеке, дорогая, – сказала Эстель, без всякой логики переменив тему. Ей потребовалось явное усилие, чтобы вспомнить вопрос Джин. – А, да, кто это сделал… Думаю, они не знают; или, если и знают, то не говорят. Во всяком случае, они пока никого не арестовали.

– Слава богу.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду, детка. Грязная история, если все, что я о ней слышала, правда. Но не хотелось бы оказаться на месте убийцы теперь, когда за дело взялся Фен; даже то, как он в пух и прах разделывает мои эссе, наводит ужас. – Она вдруг погрустнела. – Боже, как умен этот человек! Я мобилизовала всю тяжелую артиллерию Хартнелла^[208] для тьюториалов с ним, но напрасно; он тоже кокетничает напропалую, но довольно неискренне. Бедная я! – Она вздохнула.

– Они не считают, что это Дональд, правда? – спросила Джин.

– Моя милая, я не посвящена в их секреты. Боже всемогущий, дитя мое, какое божественное белье! Откуда?

От обсуждения нижнего белья разговор плавно перешел к извечным женским разговорам о сексе.

* * *

Дональд Феллоуз открыл глаза и увидел груду беспорядочно наваленной одежды на стуле рядом с его постелью. В незнакомой обстановке комнаты для гостей ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, где он находится и почему. Прямо на него со стены над камином смотрела картина Брейгеля^[209], до отказа набитая фламандскими крестьянами; очень плохая гравюра Хейдена^[210] висела под ней; без них комната была бы совершенно безлика. У него раскалывалась голова, а во рту стоял мерзкий привкус. Он сел, обхватив руками голову, бормоча: «Господи, господи…» В дверь заглянул служитель, напомнивший ему, что завтрак будет через пять минут. С трудом заставляя себя вылезти из постели, он подумал, отстраненно и равнодушно, об Изольде – и еще о чем-то.

– Господи, о господи! – бормотал он. – Ну, кто бы только мог предположить… Поди пойми этих женщин.

Надевая шлепанцы и купальный халат, он все пережевывал эту, не отличающуюся особенной оригинальностью, мысль и наконец, выйдя на улицу под зонтом, направился к ванным.

* * *

Рэйчел Уэст одернула уголок пеньюара, соскользнувшего с ее бедра, и налила еще одну чашечку чая. Роберт, сидевший напротив в кресле, глядя на нее, подумал, что она не потеряла ни капли своей красоты за годы их знакомства. Сколько ей сейчас? Двадцать семь? Двадцать восемь? Но ее фигура все еще подтянутая, точеная, немного мальчишеская, и она не позволяет себе в силу долгого знакомства с ним пренебрегать своей внешностью ранним утром – время, когда жены, все равно, законные или незаконные, выглядят наихудшим образом; в сущности, у них было что-то вроде негласной договоренности об этом, перешедшей в привычку. Он рассказал ей о событиях минувшей ночи.

– Я чувствую себя немного виноватой за свое ужасное поведение в истории с тобой и этой девицей. Это было что-то вроде помешательства.

– Боюсь, я ничего не сделал, чтобы разрядить ситуацию. Но ее приход в мою комнату со стороны действительно выглядит некрасиво, даже полиция не преминула мне намекнуть, будто я спал с ней.

– Если бы я временно не потеряла рассудок…

– О, дорогая, не вспоминай об этом. Все уже кончено.

Рэйчел опечалилась.

– Да – именно кончено. Они догадываются, кто это сделал?

– Насколько мне удалось узнать, весьма смутно. Может быть, Фен, но он много притворяется, и поэтому трудно сказать. В любом случае, умоляю, давай оставим эту тему… Боюсь, полицейские тебя сегодня навестят.

– Надо ли… что-нибудь?..

– Что ты, нет! Мне нечего скрывать. Скажи им всю правду.

– Правда, насколько это касается меня, заключается в том – хорошо, дорогой, в том, что я не была в Северном Оксфорде прошлой ночью; это выдумка, прикрывающая мое отсутствие. После нашей с тобой ссоры мне было… так невыносимо плохо. Я должна была уйти куда-нибудь одна.

– Я бесчувственная скотина, вот я кто.

– Нет, дорогой, конечно, ты ни в чем не виноват. Но мне от этого было не легче. Я пошла в кино и смотрела какой-то отвратительный фильм.

– И что из этого?

– Неужели не понимаешь? Это значит, что у меня нет алиби. Они скажут…

– Моя дорогая, они не собираются арестовывать всех в Оксфорде, у кого нет алиби. Ты просто должна рассказать им это, вот и все. Поверь мне, – мрачно добавил Роберт, – если они начнут что-то против тебя, я натравлю на них лучших судебных экспертов Лондона.

Она выглядела такой обеспокоенной, что он подошел и нежно поцеловал ее в губы.

– Бедная моя, – сказал он, – не волнуйся. Лично я не собираюсь скрывать, что был бы в полном восторге, если бы они так никогда и не выяснили, кто это сделал.

Он вернулся в свое кресло.

– Слава богу, «Метромания» идет успешно, а теперь будет еще успешнее, хотя с моей стороны нехорошо так говорить. Знаешь, я подумываю о следующей пьесе. На этот раз главная роль – мужская. Персонаж вроде Шотовера^[211] или Джайлза Оверрича^[212] – хотя опять же, так говорить с моей стороны неприлично.

– Я правильно понимаю, что ты вновь хочешь запереться в четырех стенах, как только все закончится? Право слово, ты несносен.

Роберт усмехнулся.

– Я знаю. И не то чтобы мне самому от этого была хоть какая-то радость. – Тут он вопросительно посмотрел на нее. – Не представляю, знакомо ли кому-то еще это чувство, но мне скучно от собственных замыслов. Писать новую пьесу – все равно что вынашивать ребенка или плавать: это приятно, только когда все наконец закончилось.

* * *

Найджел завтракал в одиночестве, продолжая, как ему представлялось, заниматься здравым и объективным анализом фактов. Здравомыслие и объективность, однако, не помогали; ни одной искры внезапного озарения не возникло в его голове. В первую очередь его озадачивала история с кольцом: чем руководствовался убийца, надевая кольцо на палец Изольды уже после ее смерти? Он терялся в догадках, теории, основанные на этом факте, своей хитроумностью напоминающие механизмы Хита Робинсона^[213], промелькнули одна за другой перед его мысленным взором, чтобы быть тут же поспешно отвергнутыми. Сказал ли Роберт правду, отрицая, что был с Изольдой в среду ночью? Почему так важно, что играло радио, а Изольда была убита в комнате Дональда? Что она там искала? Взяла ли Джин пистолет, и если да, то доказывает ли это, что убийцей является она? Этот внутренний диалог, как катехизис, разделенный на рубрики вопросов и ответов и чем-то напоминающий жанр диалогов между душой и телом, столь популярный в семнадцатом и восемнадцатом веках, был, как понял Найджел, абсолютно бесполезен, и он отказался от него, чтобы попробовать, какие возможности могут открыться в практикуемом Феном интуитивном методе. Он прислушался к интуиции, позволяя отрывочным впечатлениям проникать в сознание без всякого порядка и последовательности, и в результате почувствовал еще большую растерянность, чем прежде. На мгновение ему даже показалось, что он нашел тот самый, единственный и очевидный, элемент, которого недоставало, чтобы все сложилось в правдоподобную схему; но он, должно быть, так старательно предавался интуиции, что не смог осознать его и припомнить. Со вздохом Найджел отказался от этой попытки.

Во всяком случае, прежде всего ему требовалось повидать Хелен. Репетиция в то утро должна была начаться не раньше одиннадцати, и Хелен, вероятно, все еще в своих комнатах. Он надел плащ и отправился под дождем к Бомонт-стрит.

Дойдя до номера 265, он увидел двух смутно знакомых мужчин, идущих ему навстречу. Когда они приблизились настолько, что их можно было разглядеть, оказалось, что это инспектор Кордери и сержант Спенсер, направляющиеся сюда явно с той же целью, что и он. И правда – у дверей они столкнулись.

Инспектор был в великолепном настроении. Он приветствовал Найджела с покровительственной доброжелательностью святого Петра, впускающего одного из младших евангелистов во врата обители вечного блаженства.

– О! Да это мистер Блейк. Как тесен мир! – малооригинально изрек он. – Смею предположить, вы, как и мы, на пути к мисс Хаскелл.

– Конечно, если я помешаю, то… – пробормотал Найджел, не желая уступать преимущество прибывшего на место раньше.

– Да нет, сэр, что уж там, пойдемте с нами, если хотите. Только я должен попросить вас не мешать нам в работе и не прерывать, пока мы там будем.

Найджел с некоторой официальностью выразил свое согласие, и они вошли и стали подниматься по ступенькам, причем он и инспектор, неуклюже толкаясь, старались опередить друг друга на узкой лестнице.

Хелен была у себя и писала письма. Она сидела в большой комнате, светлой, просторной, содержавшейся в безукоризненной чистоте и порядке, и несмотря на то, что большая часть обстановки и убранства ей не принадлежала, на всем здесь, как это всегда бывает в комнатах женщин, лежала печать ее индивидуальности, хотя она ничего специально не делала, чтобы этого достичь. Как подумалось Найджелу, тут имелся еще один характерный момент: комната была безошибочно женской – и вот почему (размышлял он с чисто мужской привычкой к анализу): здесь имелась уйма мелких вещиц. Здесь все так женственно… Он вспомнил описание Крессиды у Чосера:

Так же, как Чосер любовался трансцендентальной, удивительной женственностью Крессиды, так и он любовался женственностью Хелен. Найджел смотрел на ее серьезное, детское лицо, мягкий волнистый шелк волос и чувствовал растерянность. Он глухо пробормотал слова приветствия, и она невесело ответила на них.

Даже инспектор, заметил Найджел с гордостью, был явно тронут при виде Хелен. Его манера обращения смягчилась настолько, насколько позволяла ему птичья внешность. К удивлению Найджела, он с очаровательной естественной учтивостью выразил свое сожаление о случившемся и принес извинения за то, что потревожил Хелен в столь ранний час.

– Я знаю, что вам бы хотелось отправиться на репетицию, мисс, – сказал он, – поэтому мы постараемся покончить с этим неприятным делом как можно скорее. В основном это – обычная формальность, вы же понимаете.

Хелен кивнула, сделав приглашающий жест присесть.

– Боюсь, вы сочтете меня несколько бесчувственной, инспектор, – сказала она, – но мы с Изольдой никогда не ладили – никогда на самом деле не знали друг друга хорошо – и в конце концов, она была моей сестрой только наполовину. Поэтому, хотя этот ужасный случай не мог не потрясти меня, я не могу с чистой совестью утверждать, будто я приняла эту потерю близко к сердцу.

Инспектор, после некоторого раздумья, видно, нашел такое объяснение вполне приемлемым. Надо думать, знакомые с детства сказки, в которых сводные сестры только и делают, что портят жизнь окружающим, до сих пор не утратили своей власти над его умом.

– Что ж, не наше это дело, мисс, – сказал он, но тут же добавил: – Хотя, естественно, мы должны задать вам пару вопросов. А теперь – не возражаете, если Спенсер снимет у вас отпечатки пальцев?

– Опять пустая формальность, инспектор? – ехидно спросила Хелен. Тот позволил себе учтивую улыбку.

– Так точно, мисс.

Спенсер, при входе бросивший отчаянный взгляд на впечатляющую коллекцию косметики на туалетном столике, принялся извиняться:

– Боюсь, мисс, что это немного испачкает ваши пальчики.

– Приступайте, сержант, – сказала Хелен, – как актриса, я привыкла, что меня раскрашивают всякими противными красками.

Дальнейшая процедура прошла в молчании.

– А теперь, мисс, – заговорил инспектор, – придется нам взглянуть на комнату вашей сестры.

– Да. Конечно. Ближайшая дверь налево. Она никогда ничего не запирала, так что вы, скорей всего, без труда туда попадете. Мне пойти с вами?

Она приподнялась с места.

– Гм… Благодарю вас, мисс. На самом деле, Спенсера послали сюда прошлой ночью запереть комнату до того, как мы сможем как следует осмотреть ее. Вы ведь не пытались войти в комнату своей сестры ни прошлой ночью, ни сегодня утром?

– Нет, инспектор, не пыталась, так что можете не искать мои отпечатки пальцев на ручке двери.

– О, конечно-конечно. Спенсер, идите и осмотрите все. Вы ведь знаете, что мы надеемся найти, – добавил он.

Спенсер, ни в малейшей степени не представлявший, что тот имеет в виду, учтиво улыбнулся и вышел. Инспектор заметил мимоходом:

– Так, значит, ваша сестра собиралась изменить свое завещание?

Найджел бросил быстрый взгляд на Хелен, но та отвечала без тени беспокойства:

– Да, она на днях сообщила мне об этом на вечеринке. Она должна была пойти на встречу со своим адвокатом сегодня. Догадываюсь, Ник Барклай подслушивал тогда, и я не сомневалась, что он сообщит вам.

Инспектор так смутился, что она поспешила добавить:

– Это не значит, что я бы и так не сказала вам об этом.

– Учитывая обстоятельства, это выглядит немного подозрительно.

– Полностью с вами согласна, – спокойно подтвердила Хелен. Найджел, помня о своем обете молчания, попробовал телепатически внушить ей мысль, что он аплодирует изо всех сил.

Инспектор, слегка ошарашенный таким ответом, попробовал другую тактику.

– А вам известно, кто должен был стать новым наследником?

– Честное слово, не имею ни малейшего понятия. У нее не было близких родственников, кроме меня. И очень мало друзей. Меня всегда удивляло, что она еще раньше не изменила завещание, учитывая, как мало мы любили друг друга. Не то чтобы это имело для меня какое-то значение. Мне не особенно-то и хочется иметь больше денег, чем я могу заработать собственным трудом, и у меня не было никаких причин ожидать, что она умрет раньше меня. Она сообщила мне об этом из чистой злобы, что, по только что названным причинам, не могло меня задеть за живое.

– Вопрос с завещанием придется, конечно, уточнить. Но я не ошибусь, если скажу вам, что теперь вы довольно богатая женщина, мисс Хаскелл?

– Думаю, не ошибетесь.

– Кстати, вы знаете, как зовут стряпчего вашей сестры?

– Не имею ни малейшего представления. Мы никогда не говорили о деньгах. Она не предлагала их мне, а я не пыталась просить взаймы.

– Вам не казалось странным, что ваша сестра не живет на более широкую ногу, имея такие средства? Что она, например, не сняла здесь дом или не поселилась в гостинице?

– Думаю, даже у Изольды не хватило бы нахальства так себя вести при том, что я жила в одном с ней городе, – сухо ответила Хелен. – Она, конечно, достаточно удобно устроилась и здесь; но, сдается мне, ей нравилось копить свои сбережения – взять хотя бы то, что она проводила большую часть времени, вытягивая деньги из молодых людей, чьи доходы были в двадцать раз меньше, чем ее.

– Ну-ну, мисс Хаскелл, – рассеянно сказал инспектор, явно занятый другими мыслями. Немного погодя он вынул из конверта кольцо, которое было на пальце Изольды, и показал его Хелен. – Оно принадлежало вашей сестре?

– Это? Бог мой, нет! Оно… Какое отношение оно имеет к смерти Изольды?

– А кому оно принадлежит?

Хелен колебалась.

– Ну, если уж вам непременно нужно это узнать, – проговорила она, – то кольцо принадлежит Шейле Макгоу, нашему режиссеру. Оно постоянно было предметом шуток у нас в театре, настолько это нелепая и безобразная вещь. Но…

Инспектор понимающе кивнул.

– Я только хотел услышать от вас подтверждение, мисс. Мисс Макгоу уже признала себя хозяйкой кольца. Говорит, что оставила его два дня назад в одной из артистических уборных. Кажется, – добавил он многозначительно, словно для того, чтобы поверить в это, требовались какие-то особые усилия, – что кто угодно, будь то человек из театра или и вовсе с улицы, мог туда зайти и удрать с ним.

– Да, полагаю, вы правы, – согласилась Хелен. – Дело в том, что у служебного входа в театр нет швейцара.

– Вот именно. Если верить мисс Макгоу, – обратился инспектор к Найджелу в любезной заботе разъяснить все специально для него, – значит, мы остаемся точно там же, где были до того.

– Умоляю, объясните, – сказала Хелен, – какое отношение имеет кольцо ко всему этому?

– Его нашли на пальце вашей сестры, мисс. И все указывает на то, что оно было надето на ее палец после смерти.

– О! – Хелен неожиданно и необъяснимо погрузилась в молчание.

– А теперь, мисс Хаскелл, можете кратко рассказать мне о ваших передвижениях между шестью и девятью прошлого вечера?

– О передвижениях… Что ж, их было немного. Я направилась отсюда в театр около половины седьмого, загримировалась, вышла в начале пьесы – примерно без четверти восемь, – ушла со сцены десятью минутами позже, сидела в своей гримерной и читала, вернулась на сцену без четверти девять или около того…

– Одну минуту, мисс Хаскелл: правильно ли я понял, что вы отсутствовали на сцене между семью пятьюдесятью пятью и восемью сорока пятью?

Первый раз за все это время Хелен выглядела испуганной. У Найджела екнуло сердце: Хелен не могла бы совершить убийство ни по одной причине – ни психологической, ни фактической, ни основанной на уликах – даже в страшном сне ему не приснилось бы такое – и все-таки он не справился с волнением.

– Да, вы правы, – подтвердила Хелен.

– Делите ли вы свою гримерную с кем-нибудь еще?

– Да, обычно; но на этой неделе девушка, с которой я делю ее, не занята в пьесе. Вы имеете в виду, что я могла бы выскользнуть незаметно, так, чтобы никто не знал? Думаю, могла бы, но я этого не делала. – Ей почти удалось вернуть утраченное самообладание. – Ведь чтобы заставить человека снять грим перед тем, как через полчаса ему придется наложить его снова, нужен по меньшей мере такой сильный мотив, как убийство.

Тут как раз вернулся Спенсер, но новостей у него почти не было: он не нашел никаких бумаг, кроме нескольких незначительных личных писем и справочника с адресом адвоката Изольды (который инспектор тут же спрятал в карман).

– Кроме этого, – сказал он, – только обычная женская артиллерия – прошу прощения, мисс.

Хелен ответила ему улыбкой, в которой в безошибочно точной пропорции были смешаны и понимание шутки, и легкое кокетство.

Инспектор поднялся с места.

– Ну, думаю, на этом все, мисс Хаскелл, премного вам благодарен, – произнес он. – Не хотите посмотреть на свою сестру? – Хелен отрицательно покачала головой. – Ну что ж, пожалуй, при том, как обстоит дело, это разумно. Боюсь, от вас могут потребовать опознать те… то есть ее на коронерском дознании. Оно должно состояться в следующий вторник; мы не можем провести его раньше, потому что и коронер, и его заместитель ухитрились уехать в одно и то же время.

При этих словах он кротко улыбнулся такому удачному свидетельству некомпетентности в высших сферах. Затем, повернувшись к Найджелу, тихо сказал:

– Могу сообщить вам, сэр: было установлено, что пулей, которой убили молодую леди, выстрелили из найденного нами револьвера.

Найджел ухитрился притвориться заинтересованным этой бесполезной информацией; если Изольда и была убита, то, из какого бы оружия ни выстрелили этой пулей, убийство казалось одинаково невозможным.

– Что ж, – заключил инспектор, – я только осмотрю другую комнату и уйду. И я не вижу препятствий сказать вам, – добавил он дружелюбно, – что, по моему мнению, несмотря на определенные трудноразрешимые детали, это все-таки было самоубийство. Такова, – подчеркнул он, – официальная версия.

По-видимому, он смутно намекал на вредоносность неофициальных действий. Затем, любезно кивнув на прощанье, вышел. Спенсер со своей аппаратурой потащился вслед за ним.

Найджел обернулся к Хелен. Она была немного бледна. Они молча смотрели друг на друга некоторое время, затем Хелен воскликнула:

– Дорогой! – И приникла к его губам.

Глава 10 Загубленная будущность

В наш век рассудочный – тебя какая сила

В обход ремесел всех на сцену заманила?

И! Будущность к чему блестящую губить?

Чтоб зрителю игру бездарную явить?

Черчилль^[214]

Прошло, по крайней мере, десять минут, прежде чем они услышали стук в окно. Найджел, пройдя через всю комнату, открыл его и выглянул наружу. Джервейс Фен, профессор английского языка и литературы Оксфордского университета, стоял внизу, хмуро уставившись на решетку, за которую безвозвратно провалился карандаш, брошенный им в окно. Но когда он поднял взгляд, оказалось, что Фен пребывает в обыкновенном своем бодром настроении. Он был закутан в чрезвычайно просторный плащ, а на голове красовалась необыкновенная шляпа.

– Можно мне подняться? – прокричал он. – Слава богу, повезло разминуться с инспектором и его присными. Мне надо повидаться с Хелен. А вот видеть тебя совершенно необязательно, – добавил он после некоторого раздумья.

Найджел помахал ему рукой, приглашая зайти, ударился при этом головой об оконную раму и страшно выругался. Фен одолеллестницу, перепрыгивая через четыре ступеньки разом, и оказался в комнате прежде, чем Найджел вернулся на свое место.

– «Старикашка! – сынок обратился к отцу…»^[215], – сказал Найджел, пораженный такой демонстрацией спортивной формы.

– Все утро, – без предисловий начал Фен, – я шел вслед за нашим добрым инспектором, успокаивая напуганных им, смягчая тех, кого он успел взбесить, и за это время насобирал кучу бесполезных и не имеющих отношения к делу фактов.

Он помолчал и, стараясь соблюсти вежливость, лучезарно улыбнулся Хелен.

– Как вы, дорогая? Я воздержусь от соболезнований, поскольку знаю, что они не нужны.

– Ну, что вы за умница, Джервейс! – весело ответила Хелен.

– И давно вы знакомы? – подозрительно осведомился Найджел. – Мне оставить вас наедине?

– Это Wahlverwandtschaft^[216]. Не так ли, Хелен?

– Прекрати этот гнусный флирт, – резко сказал Найджел, – и расскажи нам, как обстоят дела?

– О, никаких изменений с прошлой ночи, – ответил Фен, тяжело рухнув в кресло. – Хотя на свет выплыли один-два новых факта. Это очень запутанная история: дернешь за одну ниточку – другая потянется, – с загадочным видом покачал он головой.

– Думаю, вы понимаете, что прежде всего мне неизвестно, как была убита моя сестра. Может быть, один из вас расскажет все подробно прямо сейчас?

Фен внезапно помрачнел.

– Предоставлю это тебе, Найджел, – сказал он, – это поможет мне кое-что для себя прояснить.

И Найджел перечислил от начала и до конца все те загадочные, неправдоподобные, вводящие в заблуждение факты, которые были ему известны. Собственный рассказ ни в малейшей степени не прояснил для него эту историю. Закончив, он спросил у Фена, будут ли у него дополнения и разъяснения. Помедлив немного, Фен зажег сигарету, зажав ее в пожелтевших от никотина пальцах, и с неопределенным жестом заговорил:

– Тебе, конечно, известно, что пуля вылетела из того самого пистолета, который мы нашли? И что кольцо принадлежит мисс Шейле Макгоу, которая забыла его в гримерной?

– Да, да, – нетерпеливо ответил Найджел, – мы все это знаем.

– «Мистер Пуф! Ну, раз ему все так хорошо известно, зачем же сэр Уолтер это ему рассказывает?»^[217] – процитировал по своей привычке Фен. – Но к делу! – сурово напомнил он самому себе. – Кое-что может и должно проясниться в течение дня. Тебе требуются пояснения… Что касается всей ситуации, поразмысли-ка вот о чем: представим по очереди каждого подозреваемого в роли совершившего убийство и затем подумаем, кто из остальных, увидев это, будет склонен его защитить.

– Ты имеешь в виду, что в этом деле замешаны двое? – спросил Найджел.

– Что ты, нет! Не так зловеще; все от начала и до конца – дело рук одного человека. Но послушай моего совета: подумай.

– Хорошо, – медленно произнес Найджел, – надо думать, Рэйчел будет защищать Роберта, и vice versa^[218], Джин будет защищать Дональда – не знаю, но мне кажется, что и он будет защищать ее; Николас мог бы защищать любого, из чистого озорства, но скорее всего Дональда; ну, а про эту Макгоу я ничего и не знаю.

– А, вот оно как! – Казалось, Фен очень доволен. – А теперь вернемся-ка к самому преступлению. Сосредоточься на следующих пунктах. Во-первых, на том факте, что по радио исполняли увертюру к «Мейстерзингерам», а затем «Жизнь героя» – густой тевтонский компот.

Во-вторых, на том факте, что, когда мы вошли, в комнате чувствовался запах пороха.

В-третьих, на том факте, что никто ни к чему не притрагивался, по крайней мере, в течение четверти часа после нашего прихода.

Если и тогда в голове у тебя не прояснится, – заключил он тоном человека, совершенно уверенного в обратном, – то ты – идиот.

Найджел поспешно подавил несколько недостойных порывов и удовольствовался вопросом:

– Ты действительно знаешь, кто это сделал?

– Я знаю, – мрачно ответил Фен. – Так или иначе, я побеседовал со всеми возможными кандидатами. Но пока еще многое нуждается в подтверждении, фиксации, подкреплении. Это было халтурно сляпанное преступление – никуда не годная работа. – Тут он вдруг обратился к Хелен: – Как бы вы отреагировали, позволь я ускользнуть человеку, убившему вашу сестру? Это практическая проблема, запомните, а не теоретические рассуждения; насколько мне известно, полиция вряд ли раскопает истинные факты – во всяком случае, сейчас они идут не тем путем, каким нужно.

Хелен ненадолго задумалась.

– Это зависит от того, кто был преступником. Если это Роберт или… Да, если это Рэйчел или даже Шейла, или Джин, не думаю, что я стала бы возражать. Но если это Дональд или Ник – это звучит чудовищно, я понимаю, то – да, я была бы против.

Фен мрачно кивнул.

– Очень разумно, – согласился он. – Лично я был бы склонен дать маленький шанс всем – скажем, предупредить, чтобы убрались отсюда. Если кому-либо удастся убежать в этом море продовольственных карточек, регистраций и удостоверений личности, то он того заслуживает. Все это крайне аморально, как вы понимаете, – сказал он насмешливо, несправедливо предполагая, что Хелен и Найджел осуждают его, – и не уверен, что впоследствии по закону не буду считаться соучастником. Но от вашей сестры, Хелен, – простите великодушно – и в самом деле никому не было житья.

На некоторое время воцарилось молчание. Наконец Найджел спросил:

– А что скажешь насчет кольца, Джервейс, – той золотой мушки?

– Золотая мушка, а как же – ты ведь поэтическая натура… Должен признать, это меня все еще озадачивает. Нам следует докопаться до сути, приложив немало стараний. А теперь, – взглянул он на часы, – мы – и вы, Хелен, должны пойти на репетицию, если не хотим опоздать. Следуя несомненно бессмертному совету мистера Герберта Моррисона^[219], «мы должны пойти на это». Мы должны быть способны… О, мои лапки! О, моя шкурка и мои усики! – вдруг оборвал он себя на полуслове, слепо уставившись вперед. – Боже, боже, каким я был дураком! Да, это точно – очень правильная характеристика. Не дай бог, Гидеон Фелл^[220] узнает, какое на меня нашло помрачение; мне этого не пережить! – С этими словами он застыл, раскрыв рот.

Найджел воспринял его выходку холодно.

– Прекрати это представление, – сказал он, – ты ведь прекрасно знаешь, что, кроме тебя, оно никому не понятно, и пойдем скорей. Сейчас без пяти одиннадцать. Теперь придется бежать всю дорогу.

Не без труда им наконец удалось выдворить его из комнаты.

По пути к театру к нему вернулся его боевой настрой, что обычно выражалось в непрерывном потоке жалоб. Он отстраненно и подробно сетовал на погоду, на ход войны, на еду и на университет в целом. О сем последнем предмете он так распространялся, что дошел до клеветы. При этом он шагал столь споро, что к тому времени, когда они добрались до театра, Хелен и Найджел порядком утомились.

В труппе известие о смерти Изольды, в общем, приняли без особенной подавленности; чувство облегчения было очевидно, и, казалось, никого не заботила мысль, что убийца, может статься, находится среди них. Общее мнение склонялось к тому, что это, в сущности, и убийством-то назвать нельзя и что сие действие сродни тому, как топят лишних котят, безболезненно усыпляют старых собак или уничтожают вредных насекомых. Репетиция началась хорошо и продолжалась успешно. Найджел смотрел с первого ряда, в то время как Фен ходил туда-сюда, натыкаясь на присутствующих, демонстрируя преувеличенный интерес к процессу и задавая идиотские вопросы.

Сразу после двенадцати Роберт объявил перерыв, и большая часть труппы отправилась в «Астон Армс», Фен и Найджел пошли вместе с Хелен. «Астон Армс» был полной противоположностью всех этих в наши дни набирающих силу, ярко раскрашенных заведеньиц. Он источал столь явственную атмосферу прошлого, что посетителей, казалось, задевают тени давно почивших и покинувших этот мир выпивох. Любое предложение по улучшению или модернизации беспощадно отвергалось руководством, состоявшим из огромного, древнего старика, явно уже вовсю рассыпавшегося на отдельные химические элементы своего состава. Тщательно разработанный ритуал, отказ от которого сулил анафему, соблюдался при заказе и потреблении напитков; блюлась строжайшая классовая иерархия; случайные посетители были нежелательны, а постоянных, в особенности профессиональных актеров, встречали снисходительным всепроникающим презрением. Единственной достопримечательностью этого маленького, изрядно обшарпанного паба был огромный облезлый попугай, у которого с ранних лет появилась привычка выщипывать у себя все перья, так что теперь он являл миру свое тощее, серое тельце во всей плачевной и нелепой наготе – лишь голова да шея, до которых он не мог добраться, сохраняли остатки оперения. Он был подарен хозяину «Астон Армс» в пароксизме слезливой признательности неким заезжим немецким профессором и посему имел привычку цитировать стихи Гейне. Правда, этот трюк удавался только после тщательного повторения двух строчек из начала L’après-midi d’un faune Малларме^[221], что запускало цепочку необходимых ассоциаций в его мозгу. Эта его способность возбуждала у военных, часто посещавших «Астон Армс», глубочайшие подозрения, равные по силе лишь тем, что они испытывали к соотечественникам, продемонстрировавшим схожие или большие успехи на ниве изучения иностранных языков. Хозяин заведения пользовался этим для предупреждения завсегдатаев, что паб скоро закрывается, и пронзительные хриплые звуки Ich weiß nicht, was soll es bedeuten, dass ich so traurig bin^[222] обыкновенно знаменовали скорый переход к более принудительным методам изгнания.

Появление Фена в маленькой комнатенке произвело ошеломляющее впечатление; даже сивилла за барной стойкой казалась подавленной его энергичным вторжением. Со святотатственной бесцеремонностью он заказал выпивку.

– Когда я был проктором, – сказал он, – мне порой нелегко приходилось – я имею в виду пабы. Люди, которых я там заставал, все без исключений были моими лучшими учениками, и больше всего мне хотелось задержаться и выпить с ними за разговором о книгах. Поэтому я обычно входил туда, только когда ничего другого не оставалось, и быстро пересекал помещение с суровым выражением лица, никого не замечая. Когда младший проктор собирался выходить с обходом, я выяснял его маршрут и звонил своим лучшим друзьям, чтобы предупредить. Боюсь, это было не вполне законно, – заметил он со вздохом.

– Подумать только, – с издевкой сказал Найджел, – эким picaro^[223] ты был! – Фен кинул на него обиженный взгляд.

Шейла Макгоу и Николас стояли в уголке, и Николас неуверенно пытался взъерошить перышки на голове попугая.

– Если он попытается тебя клюнуть, – заботливо произнесла Шейла, – не убирай руку; это только раззадорит его еще больше. – Николас некоторое время терпел мучительную боль, затем отдернул палец и стал с горестным видом его рассматривать.

– В этом, – заметил он резко, – ты заблуждаешься.

Фен пересек помещение по направлению к ним.

– А, Барклай, – сказал он, – позвольте на минутку отвлечь вас – у меня к вам разговор. – Он приветливо улыбнулся Шейле, и та отошла к бару, где стояли Роберт и Рэйчел. Воцарилась неловкая тишина, в которой было явственно слышно, как Дональд Феллоуз в другом конце паба рассуждает о методах оркестровки.

– Бог мой, – заметил Фен, – как здесь тихо. Мне бы не хотелось, чтобы наш разговор был так же хорошо слышен.

Он обратился к попугаю по-французски, тем самым запустив декламацию «Лорелеи». Общая беседа поспешно возобновилась в целях самозащиты.

– Навещал ли вас инспектор сегодня утром? – спросил Фен сквозь гул голосов.

– Нет, хвала небесам. Несомненно, он нашел мои показания столь кристально ясными, что ему и спрашивать больше нечего. Как продвигаются дела?

Некоторое время Фен смотрел на него с интересом.

– Хорошо, как и можно было ожидать, – ответил он. – А вы совершенно уверены, что ни вы, ни Дональд ни разу не покидали ту комнату прошлой ночью?

– «Die sсhönste Jungfrau sitzet dort oben wunderbar»^[224], – проникновенно продекламировал попугай, сделал паузу и хрипло вздохнул, прежде чем перейти к следующему куплету.

– Маэстро, я раскрыт! – воскликнул Николас, шутливо поднимая руки в знак капитуляции. – Как вы догадались?

– Догадался, – ответил Фен, нимало не проливая свет на то, каким именно образом ему это удалось. – Надо думать, именно Дональд вышел – сразу после того, как сделал затемнение?

Найджел резко опустился на стул.

– Как вы узнали об этом?

– Просто догадка. Я знаю, что, подойдя к окну, он увидел знакомого и вышел поговорить. Есть некоторые моменты в нашем деле, которые никак нельзя объяснить по-другому.

– Что ж, совершенно случайно – вы правы. Он и другой человек разговаривали как раз у поворота коридора, ведущего к внутреннему дворику. Не думаю, что этот болван рабочий что-то заметил. В любом случае Дональд вернулся меньше чем через пару минут. Нет никаких причин подозревать, что один из них замешан в убийстве.

– Значит, вы знаете, кто был тот, другой? – вкрадчиво спросил Фен.

Николас плотно сжал губы и процедил:

– Нет.

– А я думаю, что даже если вы и не знали этого в момент их разговора, Феллоуз сказал бы вам, когда вернулся.

– С какой стати?

– Это естественно. Разве что, – Фен помедлил, – он уже знал, что совершено убийство, и очень хотел его покрыть.

Николас побелел.

– Мне неизвестно, кто был тот другой, – медленно и настойчиво повторил он.

Фен, крякнув, поднялся с места.

– От вас не было никакого толку, – сказал он, – но, к счастью, это не важно. У меня предостаточно доказательств, чтобы кое-кого повесить – возможно, вы даже знаете, кого. Могу вас заверить, я хочу привести все факты в порядок и классифицировать их только для собственного удовлетворения, но, конечно, помощи с вашей стороны ждать не приходится. – Николас посмотрел в другой конец помещения на Дональда. – Да не беспокойтесь вы! – иронично добавил Фен. – Я дам вам достаточно времени, чтобы обсудить вашу версию происшедшего с Феллоузом, прежде чем задам ему вопросы. Дураки – слишком легкая добыча, чтобы не оказать им подобной любезности перед нападением. – Глаза Фена смотрели сурово.

– «Und das hat mit ihrem Singen die Lore-Ley getan»^[225], – с хриплым триумфальным выкриком заключил попугай и внезапно затих.

Фен опять обратился к Николасу.

– Расскажите мне, – попросил он, – о вашем понимании этической стороны убийства.

Некоторое время Николас молча смотрел на него.

– Охотно, – наконец вымолвил он. – Я считаю убийство неотвратимой необходимостью в том мире, в котором мы живем: гнусном, сентиментальном мире господства толпы, мире дешевых газетенок и еще более дешевых умишек, где каждый идиот имеет слово, где стерпят любую глупость, где вымирают искусства, а награда интеллекта – презрение, где каждый мелкий базарный торговец знает, как всем важно, что ему нравится и что он думает. Наша мораль и наша демократия научили нас с радостью терпеть дураков, и теперь мы страдаем от их переизбытка. Каждый мертвый дурак – это прогресс, и плевать на гуманность, добродетель, милосердие и христианскую терпимость.

Фен кивнул.

– Узнаю истинного фашиста, – сказал он. – Джулиус Вэндер в «Профессоре»^[226] вам бы очень понравился. Факты, приведенные вами, хотя и несколько преувеличены, но, пожалуй, верны, а вот вывод, по счастью, ложен. Что вам не помешало бы, – благосклонно произнес он, – так это капелька начального образования. Думаю, вы и сами оцените его преимущества!

* * *

Фен уселся напротив Шейлы Макгоу, водрузил на столик стакан и принялся внимательно изучать свою визави. На первый взгляд ей можно было дать лет тридцать. На ее бледном лице с резкими чертами уже начали появляться морщины; голос хриплый от чрезмерного курения; она часто кашляла. И только через некоторое время становилось понятно, что на самом деле она гораздо моложе, чем кажется – от силы лет двадцати двух или двадцати трех. Мелкие жесты, какая-то потаенная мягкость в чертах и некоторые характерные обороты речи и ужимки выдавали ее настоящий возраст. «Не такого уж она «крутого замеса», как кажется», – подумал Фен, склонный к вышедшим из моды американизмам.

Она предложила ему сигарету со словами:

– Ну, что? Опять про убийство?

Фен кивнул:

– Отчасти. По правде говоря, единственное, что мне нужно, – уточнить насчет кольца.

– А, это… Догадываюсь, что это ставит меня в первый ряд подозреваемых. Как и то, что у меня были мотивы. Как и то, что у меня нет алиби, – сказала она, выпуская две тающие струйки дыма из узких крупных ноздрей.

– Нет алиби?

– Я весь прошлый вечер читала в своей комнате. В полиции пришли к блестящему умозаключению, что я могла выскользнуть и вернуться обратно в любое время, никем не замеченная.

– В нашем расследовании наблюдается почти полное отсутствие алиби у кого бы то ни было. Множество мотивов, никаких алиби и, по мнению инспектора, само преступление – невероятно.

– Вы хотите сказать, что это было самоубийство?

– Напротив, я уверен, что нет. Это была бы слишком драматическая ирония, если быть реалистом.

Она кивнула и, помедлив, добавила:

– Если полицейские считают это самоубийством, должны ли вы вывести их из данного заблуждения? Самоубийство это или убийство, но всем очень повезло, что оно случилось.

– Да, здорово же не любили эту молодую женщину… – пробормотал Фен. – Порой я думаю: а не потеряли ли вы все в том, что ее касается, чувство меры?

– Если бы вы поработали с ней пару лет, то так бы не считали.

– Скажите мне вот что. Это ваше кольцо… Случалось ли кому-нибудь говорить о нем что-нибудь особенное?

– Мне кажется, почти все в театре успели отпустить какую-нибудь шуточку на его счет.

Фен крякнул, бросив полный отвращения взгляд на пиво в своем стакане, и залпом проглотил половину. Именно такое выражение лица, вероятно, было у брата Барбаро, когда он по указанию святого Франциска проглотил ослиный навоз^[227]. В «Астон Армс» не подавали виски.

– Но говорил ли кто-нибудь о вашем кольце совсем недавно? – спросил он. – В течение последней недели?

– Да, после репетиции в среду был какой-то разговор о нем в Зеленой комнате, в котором принимали участие почти все. После этого я пошла в одну из гримерных смыть грим с рук, сняла кольцо и оставила его на раковине. Когда я вернулась за ним через полчаса, оно исчезло.

– Чья это была гримерная?

– Ну, хозяева гримерных у нас все время меняются; этой на следующей неделе должна была пользоваться Рэйчел. Бывает, что в нее заходят в первую очередь.

– И кто присутствовал при разговоре о кольце?

– Мне кажется, почти все, включая любителей.

– Включая… – тут Фен назвал имя, заставившее Шейлу резко выпрямиться в кресле. Она пристально посмотрела на него, прежде чем ответить.

– Да, – медленно проговорила она, – но, наверное…

– Поймите меня правильно, – сказал Фен, – было бы глупо делать поспешные выводы.

Он опять на некоторое время впал в мрачное молчание, а затем спросил:

– Вам неприятно, что Уорнер приехал сюда и ставит пьесу сам, в обход вас?

Шейла пожала плечами и зашлась в приступе кашля.

– Черт, – сказала она, вытирая глаза носовым платком, – простите… О чем вы говорили? Ах, да, о том, что Роберт ставит пьесу. Ну, для меня, конечно, было бы хорошей рекламой, если бы удалось сделать это самой. Но он несравненно лучше как режиссер, и вполне естественно, что ему хочется поставить собственную пьесу самому. Нет, я не возражаю. Я могла бы помешать ставить ее здесь, если бы сочла это необходимым, но я не сочла.

– Значит, вы восхищаетесь его творчеством?

– «Восхищаюсь»? Вряд ли это подходящее слово. Разве уместно «восхищаться» Шекспиром? – улыбнулась она.

– Даже так? – удивленно поднял брови Фен. – Конечно, – добавил он поспешно, – я не могу судить о современной литературе, но, думаю, соглашусь с вами. Да, пожалуй, соглашусь. И «Метромания» – это…

– Лучшее из всего, что он когда-либо написал.

К ним подошел Дональд Феллоуз, держа в руке полпинты.

– Николас сказал мне, – сухо обратился он к Фену, – что я теперь под подозрением.

– Феллоуз, – мягко ответил Фен, – вы самый что ни на есть круглый идиот. Вам, увы, невдомек, что сокрытая информация в конце концов всегда выходит наружу. Итак, зачем же ее скрывать? Продолжая в том же духе, в то время как всем и так известно, что именно вы скрываете, вы выставляете себя таким дураком…

– Ну, что ж, тогда – вперед, – пробормотал Дональд. – Скажите же мне, что именно я скрываю.

– Мой юный друг, – произнес Фен с некоторой суровостью в голосе, – я здесь не для того, чтобы делать то, что вы сочтете уместным. Я скажу вам, когда буду готов. А пока…

– А пока, – с неожиданной агрессией повторил Дональд, – каким боком, черт побери, вас это касается? Вы не из полиции.

Фен вскочил с места; он возвышался над Дональдом, как океанский лайнер над буксиром.

– Вы, – проговорил он, – самый слабоумный, низкий, безмозглый трус из всех, кого только мне подкидывала моя злосчастная судьбина. И, что еще хуже, с каждым часом становитесь все более слабоумным, низким, безмозглым и трусливым. С сожалением вынужден признать, что вы – хороший органист и хормейстер. В противном случае колледж вряд ли терпел бы вас так долго. Несколько раз я пользовался своим влиянием, чтобы вас за вашу лень не вытолкали взашей. А теперь у вас хватает наглости спрашивать меня, какое право я имею пытаться по мере сил выяснить обстоятельства этого дела. Пожалуй, лучше уж я предупрежу вас здесь и сейчас: если вы будете по-прежнему следовать избранной вами идиотской стратегии, упорно утаивая сведения, то окажетесь в тюрьме – и поделом. Уж на этот раз я вас выручать не стану.

Дональд побледнел.

– Да пропадите вы пропадом! По какому праву вы так со мной разговариваете? Да я счастлив буду убраться из этого места – с его замшелыми традициями, пошлыми умами и университетскими шишками. И не воображайте, будто ваши угрозы хоть что-то для меня значат – могу вас заверить, здесь вы просчитались! – Он смерил Фена свирепым взглядом, повернулся и вышел.

Найджел, вошедший к концу этой неожиданной и неприглядной сцены, тихо присвистнул.

– Ндаа… – сказал он. – Твоя инвектива не осталась без ответа.

Фен весело ухмыльнулся.

– Боюсь, с моей стороны это представление было игрой и расчетом от начала до конца, и своей целью оно имело нечто совершенно рациональное. Может быть, мне и не стоило этого делать, – с видимым сомнением заключил он. – И все же, не исключено, оно сослужит свою службу.

– Дональд на страже своего ущемленного достоинства всегда немного смешон, – фыркнула Шейла. – Он придет в себя через полчаса или около того. – Она зевнула и потянулась.

– А теперь, – сказал Фен, обеспокоенно озираясь по сторонам, – мне необходимо повидать мисс Уэст, пока опять не началась репетиция. Найджел, будь паинькой и принеси мне еще этой гнусной бурды, – попросил он, указывая на свою высокую пивную кружку. С этими словами он решительно направился в сторону Рэйчел, о чем-то разговаривавшей с Робертом.

– Надеюсь, вам не слишком надоела эта репетиция, – сказал Роберт. Его глаза поблескивали за стеклами очков.

– О, напротив, она кажется мне завораживающей, – ответил Фен, – и непостижимой.

– Непостижимой?

– В этой пьесе, как в очень немногих литературных произведениях, есть моменты, которые можно объяснить только присутствием божественного вдохновения. Обычно мы в состоянии легко проследить за довольно кропотливым и механическим процессом авторской мысли. Но вдруг, совершенно помимо этого процесса, возникает нечто неожиданное, непостижимое и в то же время бесспорно верное – вот что я имею в виду.

– Приемы, приемы! Набор хитрых приемов, и более ничего, – усмехнулся Роберт. – Я собираюсь в ближайшее время взяться за еще одну пьесу, которая, надеюсь, будет лучше этой – или хотя бы не столь плоха.

– Еще одну? – задумчиво спросил Фен.

– Как только покончу с этой. И уж в следующий раз она пойдет в Лондоне, при всем параде! Надеюсь, это удастся. На самом деле я в этом уверен, раз уж на то пошло. Даже при многолетнем опыте никогда наверняка не знаешь, когда пишешь какую-то вещь, что из нее выйдет на практике. – Под сдержанным безразличием в его голосе звучали нотки фанатизма, побудившие Фена спросить:

– Ради чего, главным образом, вы пишете?

– Ради денег – и чтобы произвести впечатление; ради этого, сдается мне, пишет большинство мужчин – даже самые великие писатели, – с улыбкой ответил Роберт. – Создание Произведений Искусства, – ему удалось передать интонацией, что эти слова следует написать с большой буквы, – редко входит в их планы. Незаурядные художники, как правило, заведомо не знают, что такое искусство или красота. Почти все они без исключения безнадежно плохи как критики; писателям неизвестны элементарные вещи о музыке, а музыкантам о писательстве, художники ничего не смыслят ни в том, ни в другом, так что и быть не может, чтобы они стремились к красоте. Вероятно, она просто зарождается иногда случайно, как жемчужина в раковине.

Последовала короткая пауза. Затем Фен энергично кивнул.

– Я с нетерпением жду, – сказал он, – вечера понедельника. Удается ли вам справиться без Изольды?

Роберт, казалось, смутился.

– Боюсь, мои слова прозвучат бесчувственно, но теперь, без Изольды, у нас дело спорится. Ее привычка к сколь неумному, столь и настырному критиканству становилась невыносимой. Я не против, чтобы мои пьесы критиковали, если это критика с правильных позиций. Но она, бедное дитя, никогда не понимала самого важного в пьесах, а просто бранила все, идущее вразрез с ее вкусами, воспитанными коммерчески успешной драматургией. И, что всего хуже, бранила публично и оскорбительно. Это перерастало в нешуточную неприятность.

– Соглашусь, – заметила Рэйчел, – но при этом мне кажется, что все преувеличивают вредоносность Изольды, особенно после того, как услышали о ее смерти. В конце концов, она была всего лишь одной из тех многочисленных утомительных личностей, которых Провидение почитает нужным ниспослать миру в наказанье.

– Совершенно согласен с вами, – сказал Фен. – Налицо слишком много двойственности в показаниях. Это очень раздражает, – вздохнул он. – Все с таким усердием бросились рассказывать полиции, как они не любили ее – чтобы, как мне кажется, при помощи своего рода изощренного двойного блефа отвести от себя подозрение, – что невозможно выделить более тонкие и важные оттенки мнений о покойной…

– Детективы всегда обсуждают преступление с подозреваемыми в такой беспристрастной и информативной манере? – осторожно спросил Роберт.

– Это sine qua non^[228], – весело ответил Фен. – Предполагается, что в процессе разговора они выдадут свои истинные чувства. Но разве вы считаете себя подозреваемым?

– Ну, – натянуто произнес Роберт, – предположим, я мог выбежать из уборной, застрелить девушку, прибежать обратно и появиться снова в нужный момент.

– Вынужден вас огорчить, – ответил Фен, – по причинам, о которых мы уже говорили, вы не могли совершить ничего подобного. Вас абсолютно не в чем обвинить.

– Не сказал бы, что чувствую облегчение, поскольку никогда не относился к этому всерьез. Но хорошо, что все выяснилось, – проговорил Роберт, словно ставя точку в этом деле и задвигая папку с ним в дальний угол сознания.

– А как насчет меня, – спросила Рэйчел, – я тоже вне подозрений?

– Смотря по обстоятельствам, – любезно откликнулся Фен. – Что вы делали во время преступления? – Теперь он взял строгий тон.

– Сжальтесь, сэр, я была в кино, где размышляла о слабостях мужского пола!

– Да? – удивился Фен. – А я-то надеялся, что кто-нибудь из Северного Оксфорда поручится за вашу непогрешимость.

– Это все из-за меня, – повинился Роберт. – Моя рассудочность и тщеславие не позволили мне догадаться, что этот поход в гости был лишь предлогом, чтобы убежать от меня.

– Инспектор, – продолжила Рэйчел, – ужасно подозрительно отнесся к этому факту. И что еще хуже, я ни за что на свете уже не вспомню, какой это был кинотеатр – просто зашла в первый попавшийся – и какой фильм там шел. Во всяком случае, я не обращала на него внимания и не уверена, смогла ли бы даже сказать, о чем он был. Этот инспектор, очевидно, принадлежит к числу тех, кто идет в кино на определенный фильм, приходит точно к началу и до конца сеанса смотрит на экран не отрываясь, с самым пристальным вниманием.

Фен кивнул в знак согласия.

– Лично я, – рассеянно сказал он, – всегда хожу в кино, чтобы поспать; считаю, что там очень убаюкивающая атмосфера. – С этими словами он обвел всех взглядом, как бы ожидая всеобщего восхищения и одобрения такой эксцентричности. Потом тень пробежала по его лицу, и он добавил: – Но на вашем месте я бы не стал слишком легкомысленно относиться к отсутствию алиби. Понятно, что все это очень по-человечески и естественно, но факт остается фактом: у вас нет алиби на то время, когда было совершено убийство.

– Ваш выговор мне поделом, – трезво ответила Рэйчел. – Конечно, вы правы. Но точно ли Изольда не совершала самоубийства? Понимаю, что это кажется невероятным, но…

– Ничего точно сказать нельзя, – ответил Фен, – до тех пор, пока полиция не составит определенного мнения. Они до некоторой степени откроют обстоятельства дела коронеру, а тот, в свою очередь, до некоторой степени откроет обстоятельства дела присяжным, и если свежих доказательств не обнаружится, на том, так или иначе, дело и остановится.

– Но вы-то работаете с полицией, – настаивала Рэйчел. – Что вы, вы лично думаете?

– Я думаю, что это было убийство, – медленно ответил Фен, – и некоторое время даже знал, кто убийца.

Роберт напустил на себя подобающее случаю оскорбленное выражение.

– В таком случае с какой стати вы не сообщили полиции и не покончили с этим? Недостаточно доказательств?

– Недостаточно доказательств обстоятельств дела. Главное-то как раз ясно как день. Только один человек в целом мире мог убить Изольду Хаскелл. Я признаю, что это зависит от надежности одного свидетеля, но у меня нет оснований полагаться на него в данном вопросе.

Его лицо было серьезным.

– Тогда последует арест? – спросил Роберт. – А почему не сразу?

Фен сделал неопределенный жест.

– Убийца – человек, а не неизвестное в уравнении, не икс, хотя и остается таковым, пока его не раскрыли. После раскрытия охота неизбежно замедляется. Ты гонишься за электрическим зайцем, а когда загоняешь его в угол, оказывается, что этот заяц – живой. Должен признаться, что очень не хочется… – Он оборвал себя на полуслове.

Роберт коротко кивнул.

– Непонятно, – сказал он, – хотя и чуточку сентиментально. Преступление – это внезапный, необратимый и непредвиденный удар, и раскрытию преступника сопутствует вся жестокость охоты. И все-таки убийство есть убийство. – Казалось, он находил утешение в этой незатейливой мысли.

Появился Найджел с пинтой пива, на которое Фен воззрился несколько уныло. Он поставил его на стойку и отвернулся, видимо, надеясь, что, если не будет обращать на него внимания, то оно само собой исчезнет.

– Припоминаю, вы, кажется, до войны ездили в Южную Америку, – рассеянно заметил он, обращаясь к Роберту. – Хорошо там было?

Казалось, Роберта несколько огорошил этот вопрос.

– Мне кажется, вы проявляете повышенный интерес к моим путешествиям, – сухо сказал он. – Вчера это был Египет… Да, я был в Южной Америке несколько раз. В основном в Буэнос-Айресе и Рио.

– С чем, – сурово обратился Фен к Найджелу, – у тебя ассоциируется Южная Америка?

– Бразильский орех, трава в пампасах и Кармен Миранда^[229], – незамедлительно ответил тот.

Фен хмыкнул под нос от удовольствия.

– Отлично, н-да, собственно, вот прекрасное руководство для журналиста. У метода свободных ассоциаций есть свои плюсы.

– Нам пора, – сказал Роберт, взглянув на часы.

Фен снова с неохотой вернулся к пиву, которое умудрился выпить залпом, к вящему восторгу окружающей публики.

– Пожалуй, – произнес он, задумчиво опуская кружку на место, – не следовало мне этого делать.

– Revenons à nos moutons^[230], дорогие мои, – сказал Роберт, – скорей-скорей!

По двое, по трое они двинулись к двери. Попугай невозмутимо смотрел им вслед.

Глава 11 Зверь рыкающий

И поодаль, сквозь пир, я услышал вскрик

Зверя рыкающего, что проник,

Процарапавшись внутрь, в пробел пустой,

Между сутью Изольды и ею самой.

Чарлз Уильямс^[231]

Джейн встретила их у служебного входа в театр.

– Я как раз собиралась сходить за вами, – сказала она Фену. – Вам по телефону, который находится рядом с выходом из Зеленой комнаты, звонил сэр Ричард Фримен. Он сказал, что это важно и он повсюду вас ищет.

Фен кивнул и поспешно удалился, а Найджел устроился внизу в зале смотреть остаток репетиции. На него произвела впечатление деловая обстановка, воцарившаяся среди участников постановки со вторника. Реквизит уже подготовили, на сцене все было на своих местах, суфлер сидел в уголке, и у участников отсутствовали тетради с текстом. Все движения были отработаны до полной непринужденности, и действие почти не прерывалось. Найджел пожалел, что не видел промежуточных репетиций и не наблюдал, как шаг за шагом происходит подъем от откровенной театральной игры к убедительности и реализму, как постепенно разрушается барьер между актерами и пьесой и происходит взаимопроникновение и в конце концов слияние живых людей и литературных персонажей. Несомненно, этот процесс позволял понять все то нервное напряжение, через которое актеры должны были пройти до премьеры.

Фен вернулся и плюхнулся в соседнее кресло.

– Это был сэр Ричард, – прошептал он и без того известное. – Он изложил официальную точку зрения. Похоже, они в конце концов более или менее единогласно проголосовали за самоубийство. Я вел себя уклончиво, но это налагает на меня довольно-таки обременительную ответственность.

– Кстати, – сказал Найджел, – каков результат вскрытия?

– Как мы и ожидали, ничего нового.

– Хм, и что дальше?

– Будем продолжать, как и начали, и попробуем прояснить дело настолько, насколько это возможно. Бог знает, не придется ли мне запереться с профессором этической философии и попытаться выработать наиболее подходящий образ действий. Найджел, что это за персонаж там идет по сцене на заднем плане?

– Это один из рабочих сцены.

– О! Так о чем я, бишь? А, да, о профессоре этической философии. Как, скажи на милость, я дошел до разговора о нем? Это человек, напрочь лишенный какого бы то ни было чувства ответственности. Не сомневаюсь, что он – двоеженец.

Найджел вздохнул.

– Джервейс, ты опять отклоняешься от темы. Я ведь спросил с самого начала: что ты собираешься делать дальше?

– Ах, да… Прежде всего, я должен повидать эту девицу Уайтлегг. Потом позвонить одному моему приятелю, который когда-то был членом секретариата Лиги Наций^[232]. Затем я должен побеседовать с привратником «Булавы и Скипетра». Кстати, говорил я тебе, что полиция по часам установила все передвижения Изольды, прежде чем она пришла в колледж? Ничего особенного. Она написала несколько писем во второй половине дня, выпила чаю в своих апартаментах, затем нанесла визит какому-то молодому человеку в Би-эн-си^[233], вернулась, позвонила из «Булавы и Скипетра» непонятно кому, потребовав для этого у привратника телефонный справочник Лондона. Да, вот за этим-то я и хочу его повидать… Ну, а затем, наверное, направилась сразу в колледж.

– Есть от этого какой-то толк?

– Во всяком случае, здесь имеется некое белое пятно, которое я очень бы хотел восполнить. Уж и не знаю, с какого боку к этому подойти. Если бы только тебя тогда не понесло слоняться в город, – добавил он тоном сдерживаемого негодования, – то и от тебя мог бы быть толк.

– Я не знал, что тут произойдет убийство.

– Я думал, ты в курсе. В курсе, что люди смертны! Ну, да ладно. А вот тот человек, который упал с лестницы, – это так задумано в пьесе?

Найджел внимательно прислушался и ответил:

– Нет.

Дверь с левой стороны зала открылась, из нее выскользнула Хелен и присоединилась к ним.

– Перерыв на несколько минут, – сказала она. – Боже, я не помню свои реплики в этом акте! А вы просто развлекаетесь или надеетесь найти ключ к разгадке, наблюдая нас всех вместе?

– Чистой воды праздное времяпрепровождение, – заверил Фен. – Вы нервничаете перед премьерой?

– Да я места не нахожу от страха, – сказала Хелен. – Обычно премьеры – это ужас. Но эта – в некотором роде событие общенационального масштаба. Половина лондонских агентов, менеджеров и режиссеров съедутся сюда, и все постараются привлечь к себе их внимание. Если бы у Роберта не было железной хватки, каким-то образом позволяющей ему всем этим руководить не будучи на сцене, мы бы все страшно переигрывали.

– А может ли вам оказаться полезным, – поинтересовался Фен, – если я попрошу приехать моего друга… – Тут он назвал имя такого известного актера, что Хелен широко раскрыла глаза от удивления. – Он ищет партнершу для своей следующей постановки, и я могу позаботиться, чтобы он обратил внимание именно на вас. Кроме того, у меня кое-что на него есть. Мы вместе учились в школе, и он вытворял ужасные вещи.

– Правда? – Хелен постаралась сохранить спокойствие при этом известии. – Мне будет страшно, но от этого не уйдешь.

– Я его призову, – торжественно произнес Фен. – И он появится под угрозой ужасающих разоблачений. А теперь скажите-ка, эта девица, Джин Уайтлегг, где-то здесь, в театре?

– Должна вот-вот прийти, хотя я знаю, что она предупредила о своем опоздании. Может быть, она в реквизитной – вниз по лестнице, налево от служебного входа. – Хелен бросила мимолетный взгляд на сцену. – Ой, мне пора!

Она поспешно вернулась тем же путем, что и пришла, и через секунду появилась на сцене со словами:

– Не могу нигде его найти. Я обыскала весь дом. Под… под… э…

Она щелкнула пальцами в сторону суфлерской будки.

– Ну?

Но подсказки не последовало.

Роберт раздраженно прошагал к сцене по проходу между рядами.

– Что, в суфлерской будке никого с текстом нет? – спросил он. – Джейн, Джейн, дорогая!

В суфлерской будке, в сторону которой обратились полные усталого презрения взгляды стоявших на сцене, раздались приглушенная возня и шелест страниц и наконец послышалось:

– Под полом, на крыше…

– Да, дорогая, – сказал Роберт. – Пожалуйста, не бросай текст, а то мы теряем время.

Тут же показалась Джейн.

– Извини, дорогой, – проговорила она, – но в этой сцене суфлером работает Майкл, поскольку я должна заниматься панатропом^[234].

Последовал спор за кулисами, который велся на повышенных тонах.

– Ладно, мне все равно, кто этим занимается, – отрезал Роберт, – лишь бы кто-нибудь там был. Ну, хорошо, ребята, продолжаем.

Репетиция пошла своим чередом.

Фен тревожно пошевелился.

– Я должен разыскать эту Уайтлегг, – объявил он с возмущением.

– И я с тобой? – спросил Найджел.

– Нет, спасибо, Найджел. Это будет деликатная, конфиденциальная встреча, чтобы вкрасться в доверие. Занятие, мало подходящее человеку вроде тебя, с твоим искренним и открытым темпераментом спортсмена.

Найджел сердито смотрел в спину удаляющемуся Фену.

* * *

Фен в конце концов нашел Джин Уайтлегг в Зеленой комнате, где она сидела в одиночестве, весьма рассеянно почитывая экземпляр «Метромании». Представляясь ей, Фен отметил, что ее мысли витают где-то далеко, и это было видно невооруженным глазом. Он рассматривал ее с любопытством, как окончательное звено в короткой цепи побуждений и страстей, приведших к убийству Изольды. Она была простовата, но не лишена привлекательности, тиха, но ни в коем случае не безлика, деятельна, но немного помешана на искусстве. Ее мягкие каштановые волосы, слабо поблескивающие в утреннем свете, вились за ушами. Губы аккуратно накрашены. На ней было простое голубое платьице, скроенное на женщину, понимающую, что ей нет нужды скрывать очертания своей фигуры. Фен некоторое время любовался ее естественной, неброской грацией, с сожалением подумав, что она могла бы тратить свою жизнь на что-то лучшее, чем исполнение механической работы в театре.

– Вы должны простить меня за беспокойство, – сказал он, – тем более что инспектор уже посетил вас сегодня утром.

Осторожно обозначив интеллектуальное превосходство, он продолжил:

– Но, откровенно говоря, я не думаю, что он хорошо себе представляет дальнейшие действия. И, кроме того, я испытываю ненасытное любопытство к подобным вопросам. Как Уэбстер^[235], я «смертью одержим». – Он вставил эту аллюзию специально и с интересом наблюдал, какова будет реакция.

Джин улыбнулась.

– «Под кожей – череп», – сказала она. – Я и сама немного помешана на смерти. – Ее голос вдруг зазвучал настороженно. – Спрашивайте все, что хотите.

– Прежде всего: вы вынесли пистолет из комнаты капитана Грэма?

Ему показалось, что в ее глазах промелькнуло облегчение.

– Да, – сказала она. – Я вернулась, чтобы одолжить его, обнаружила, что капитан уже пошел спать и… Ну, ладно, боюсь, я попросту его взяла. Я думала, что поставлю его в известность, но была безнадежно занята, и до этого как-то не дошли руки.

– И вы, конечно, взяли его, потому что хотели использовать как реквизит в «Метромании»?

Джин энергически закивала.

– Да, вы правы, его использовали в последнем акте. У нас были реквизитные пистолеты, конечно, но все они ушли в помощьфронту, и нам сказали, что мы можем брать все необходимое в местной полиции.

– Почему же вы этого не сделали?

– Это может показаться смешным, но, понимаете, мы уже раньше один у них взяли и… и потеряли его.

– Потеряли?

Джин сделала беспомощный жест.

– Он просто исчез в конце недели. Такое случается с предметами в реквизитной. Если его никто не унес, то он может быть закопан в куче другого реквизита, и его невозможно найти. Ну, так или иначе, в результате полиция относится к нам, мягко говоря, неблагосклонно, и у меня просто не хватило духу к ним обратиться. На самом деле, – добавила она в приступе откровенности, – я не надеялась, что Питер Грэм одолжит мне пистолет. Поэтому просто взяла его.

Фен, казалось, прикинул в уме моральную оправданность такого поступка.

– Довольно рискованно, вы не находите? – мягко произнес он.

– Ну, Роберт хотел, чтобы пистолет был у нас к утру четверга. Он так сказал мне на вечеринке. Я думала, что мы, в конце концов, немножко им попользуемся…

– А затем он, разумеется, исчез. Где вы его оставили?

– В реквизитной.

– Кто-нибудь мог туда войти?

– Да кто угодно. В какой-то момент поздно вечером в четверг он просто испарился…

– И с ним вместе, сдается мне, кое-что еще? – И Фен назвал эту пропажу.

Джин с недоверием воззрилась на него.

– Как вы узнали? – спросила она. В ее глазах на мгновение промелькнул панический ужас.

– Это было бы очень удобно. Надо думать, патроны вы не тронули? Они ведь были не нужны вам.

Она отрицательно покачала головой.

– Где они были, когда вы взяли пистолет? – продолжал напирать Фен.

– Я… Я, честно, не помню.

– Может быть, они исчезли в какой-то момент во время вечеринки?

– Да, вероятно.

Фен кивнул, по-видимому, удовлетворенный таким ответом.

– Так я и думал, – сказал он. – Да и то, что они там вообще были, подтверждается лишь случайно оброненной репликой капитана Грэма.

Он замолк ненадолго, а затем спросил:

– А теперь, может быть, вы мне расскажете, куда ходили вчера вечером – честно, а не как полиции?

Она побледнела.

– Я сказала полиции правду. Я не убивала Изольду. Я весь вечер провела в своей комнате в колледже.

– Думаю, это не так, – произнес Фен.

Ее глаза наполнились слезами.

– Поверьте, мистер Фен, это правда! Я не убивала Изольду.

Фен был несколько смущен.

– Я, собственно, не говорил, что это вы. В любом случае мне настолько хорошо все известно об этом деле, что ваши уверения теперь не имеют никакого значения. Просто я люблю все раскладывать по полочкам.

– Вы знаете, кто это сделал? – Она наклонилась вперед, и у нее на мгновение пресекся голос.

Фен кивнул в ожидании неизбежного вопроса.

– Вам обязательно рассказывать об этом полиции? То есть…

Фен вздохнул.

– Честное слово, – сказал он, – вы – то ли самые милосердные, то ли самые безнравственные люди, которых я видел на своем веку. Все вы, как один, хотите замолчать это дело. Меня это страшно обескураживает.

Джин встала и принялась шагать по комнате.

– Ну, так что же? – спросила она.

– Об этом, – ответил Фен, – я еще должен поразмыслить. Вы, простите мне такие слова, плохо умеете врать, мисс Уайтлегг. Но, с другой стороны, ловких притворщиков в этом деле не наблюдается вовсе. От начала до конца, – он внимательно посмотрел на нее, – все оказалось неумелой путаницей, зачинщика которой видно за версту. Это наводит тоску. Никакой битвы умов. Это было легкой победой, и, как все легкие победы, она оставила у меня неприятный привкус. Может быть, именно поэтому мне так не хочется выдавать беднягу – атавистический пережиток кодекса чести. Слишком уж просто одержать верх над второсортными мозгами.

Джин повернулась к нему. Ее глаза горели гневом.

– А вам не приходило в голову, – воскликнула она, – что тот, кто это сделал, мог просто не придавать значения притворству и всем этим до мелочи проработанным интеллектуальным задачкам, которые вам приносят столько удовольствия?

– Мне это приходило в голову, – холодно ответил Фен, – и сначала, думаю, этот человек так и был настроен. На мысль об этом наводит то, насколько мало он старался быть осторожным. Однако, когда дело дошло собственно до убийства, этот человек в последний момент решил создать криптограмму, и, как все импровизированные криптограммы, эту до отвращения просто было решить. – Он встал. – Спасибо, мисс Уайтлегг. Вы, сами того не желая, дали мне в высшей степени полезные сведения.

На лице Джин внезапно отразились беспомощность и озадаченность.

– Я… я…

– Я не собираюсь играть перед вами роль сурового дядюшки, – мягко сказал Фен, – да и вы, несомненно, сами готовы нести ответственность за свои действия. Но я должен вас предупредить со всей откровенностью: игра окончена. Не предлагаю вам идти в полицию, но даю время до утра понедельника, чтобы прийти ко мне.

Она молчала.

– Скажу как на духу, дитя мое, что прекрасно понимаю, как это будет трудно. Переборите себя.

Он повернулся к выходу, но на ходу добавил:

– Кстати, что вы сейчас читали?

Она беспомощно уставилась на него.

– Готовилась к «грейтс»^[236] по греческим и латинским авторам.

Фен кивнул.

– Теперь я вас покидаю. Подумайте над моим предложением. Если вы не сделаете так, как я сказал, то предупреждаю: вы можете подвергнуть опасности жизнь другого человека.

Он развернулся и вышел.

Найджел уже несколько проголодался. Его мысли блуждали, то и дело удаляясь от сцены в сторону забрезжившего ленча, тем более что его неожиданно осенило: наблюдение за репетициями может испортить все впечатление от предстоявшей в понедельник премьеры. Видимо, это мнение разделяло и Божественное провидение, внезапно воздвигшее между ним и «Метроманией» барьер в виде противопожарного занавеса – тяжелой конструкции, которая, резко опустившись, чуть не ударила по голове Клайва, этого нежного супруга. Тот вовремя отпрыгнул, выругавшись.

Найджел только успел прочитать начертанные на занавесе сведения, что в случае пожара весь театр можно эвакуировать за три минуты, как раздался разъяренный вопль Роберта, сидевшего где-то позади него. Этот ничего доброго не суливший звук, по-видимому, возымел должный эффект, и противопожарный занавес поднялся опять, открывая взору маленькую, растерянную кучку людей на сцене. Они в замешательстве смотрели на балкон осветителя, где находилось управление этим занавесом. Сумбурная дискуссия, кто за это отвечает, продолжалась до возвращения Фена.

– Allons^[237], – сказал он. – Нам здесь больше делать нечего.

Они покинули репетицию, где суматоха все никак не могла улечься.

Когда они зашагали по направлению к «Булаве и Скипетру», Фен тяжело вздохнул.

– Я запугивал ее, – сказал он, – совсем не по-джентльменски. – И вкратце поведал Найджелу о своем разговоре с Джин. Найджел казался озадаченным.

– Ну, – спросил он, – и что?

– Мое предположение подтвердилось. Нам осталась самая малость. Для порядка мы должны сделать еще одну вещь: обыскать комнату Феллоуза, хотя я не особенно надеюсь найти там что-нибудь.

– Ты имеешь в виду то, что искала там Изольда?

– Найджел, – произнес Фен с нескрываемым сарказмом, – ты блестящий ученик. Мы еще сделаем из тебя сыщика!

– У меня нет никакого желания становиться сыщиком, – раздраженно ответил тот.

– Должен признаться, – заметил Фен, – что в случаях вроде нынешнего это – крайне неприятная работа. Скажи честно, Найджел: что мне делать? Признаюсь, инстинкт добропорядочного гражданина велит мне передать мои результаты полиции, как я и делал в других случаях. Но здесь нечто иное: Роберт – великий драматург; Рэйчел – отличная актриса; Николас, когда ему удается собраться, умница, каких мало; Феллоуз – блестящий органист; Шейла Макгоу – хороший режиссер, а Джин Уайтлегг – просто на редкость славный человек. Изольда была совсем не такой, и мне не хочется, чтобы кто-то из них попал из-за нее в бездушные жернова судебной экспертизы при моем участии. Если бы только полиция обладала здравым смыслом! Но их профессия – ловить и убивать людей, и подобные соображения не имеют для них значения. Однако они упорно настаивают на идее самоубийства, и только мое вмешательство может их остановить.

– Смотря как, – медленно произнес Найджел. – Считаешь ли ты, что убийца может снова начать действовать?

– Другое убийство? Сомневаюсь, хотя несколько минут назад воспользовался этим опасением как наживкой.

– Тогда, – сказал Найджел с внезапным воодушевлением, – думаю, тебе следует прочитать «Тассо» Гёте^[238]. В некотором смысле – это исследование, как далеко по пути демонстративного неповиновения обществу может завести артистический темперамент.

– Дорогой Найджел, произведение формулирует проблему, но никогда не приближается к ее решению. Я склоняюсь, видите ли, к обывательскому взгляду, что очень много чепухи накручено вокруг так называемого артистического темперамента. Множество величайших художников были лишены его напрочь, или, скорей, у них хватало изобретательности для удовлетворения своих лежащих вне понятий добра и зла наклонностей sub rosa^[239], не вызывая общественного возмущения. Артистический темперамент слишком часто – всего лишь оправдание недостатка ответственности – vide^[240] оплакиваемую нами Изольду. Юбка, – добавил он мрачно, – каких мало видел свет.

– Дорогой Джервейс, если тебе необходимо употреблять эти ужасные американизмы, ради бога, употребляй их правильно. Почитал бы ты Менкена^[241], что ли. «Юбка» – вульгаризм, обозначающий любую женщину.

Фена, казалось, повергло в задумчивость это замечание, но, как выяснилось, думал он о другом:

– Полагаю, я предложил Хелен наилучший из возможных выходов: краткое и лаконичное предупреждение кое-кому – совет смыться отсюда. Беда в том, что мы все в Оксфорде так чертовски интеллектуальны, – сказал он раздраженно. – Факт убийства, вызывающий немедленную инстинктивную реакцию самосохранения у людей попроще, должен дойти до животной части нашей души через плотный барьер софизмов; в данном случае это, видимо, даже не было проделано – он просто отскочил от этого барьера. И все-таки убийство остается убийством, как бы там ни было («и, лежа, тлеть в стеснении холодном»^[242], – подумал Найджел), – и от этого никуда не деться. Молитва и медитация, вероятно, единственное, что мне остается; вот что значит иметь совесть. И ведь подумать только! Всего несколько дней назад я предвкушал какое-нибудь приятное, чистенькое незамысловатое убийство! Ты знаешь, на чем держится это дело, Найджел? Секс – «зверь рыкающий». Вот где корень и начало всего. А это в конце концов сводится к совокуплению обезьян в вольере Уилкса.

– Ты имеешь в виду, что убийство произошло, потому что люди отнеслись к сексу слишком серьезно?

– Нет, – ответил Фен не без иронии, – это случилось, потому что кто-то не отнесся к нему по-настоящему серьезно.

– Я думал, вы не считаете секс достаточным мотивом для убийства?

– Я тоже так думал. Но секс все равно кроется в основе этого дела. Я объясню позже, Найджел; что бы ни случилось, ты об этом обязательно узнаешь. И боже упаси нас, – сказал он более веселым тоном, – облекать эту жуткую историю в тяжелые покровы моралистического символизма. Зверь рыкающий – поэтический образ, его на самом деле не существует.

Они дошли до гостиницы, погрузившись в молчание, и Фен сразу же направился к конторке привратника. Худой, внушающий доверие пожилой мужчина встретил его улыбкой.

– Ну что, сэр, – сказал он, – как продвигается расследование, осмелюсь спросить?

– О! – воскликнул Фен. – Сдается, вы могли бы немного помочь мне в этом, Ридли. Кстати, а как вы узнали об этом? Надо думать, твоя братия, эти бандиты, – разгневанно обратился он к Найджелу, – добрались наконец?

– Все из утренних новостей, – подтвердил привратник, похлопывая по свежей газете, лежащей перед ним, – должен сказать, тут нет ничего, кроме сухих фактов. В местных – немного побольше, но все пустая болтовня. – В его голосе послышалось презрение. – Какой ужас – такая молоденькая девушка; хоть в ней и было что-то от Иезавели, простите за вольность.

Фен был заметно ошарашен этой библейской аллюзией.

– А скажите-ка мне, Ридли, считаете ли вы, что, если убит совершенно неприятный человек, убийца заслуживает того, чтобы выйти сухим из воды?

Привратник задумался.

– Я так не считаю, сэр, вовсе нет. Есть масса способов управляться с неприятными людьми, кроме убийства.

Фен обернулся к Найджелу.

– Вот видишь?

– Я понимаю так, сэр, что это не было самоубийством? – спросил привратник.

– Это-то мы и пытаемся выяснить, – сказал Фен, – а вы мне можете помочь. Молодая леди заходила сюда прошлым вечером?

– Да, сэр. Примерно без двадцати пяти или без двадцати минут восемь, кажется. Она попросила телефонный справочник Лондона, позвонила из кабинки вон там и сразу же ушла.

– Не заметили ли вы на ней каких-нибудь ювелирных украшений?

– Забавно, что вы задали такой вопрос, сэр, потому что я как раз размышлял, пока она искала номер в справочнике, насколько меньше украшений носят молодые женщины в наши дни, чем тридцать лет назад. Ни кольца, ни ожерелья, ни браслета, ни даже брошки.

– Вы уверены?

– Абсолютно, сэр. Я специально отметил.

– И это, – сказал Фен, когда они пошли обратно, – окончательно исключает возможность, что Изольда сама взяла кольцо. И, между прочим, ставит точку в моем расследовании.

– И все благодаря интуиции!

Фен смутился.

– Ну, – осторожно сказал он, – не совсем так. На самом деле у меня не было случая применить ее. У тебя имелись те же факты, более того, многие из них поступили к тебе из первых рук. Словом, тебе дали все необходимое. Ответь мне честно: ты все еще не знаешь, что бы это значило?

Найджел отрицательно покачал головой.

– Ни малейшего представления. Одна надежда – на воскрешение из мертвых; а до тех пор мне придется оставаться в полном неведении.

Фен бросил на него суровый взгляд.

– Твоя кошмарная профессия уже успела оказать свое отупляющее влияние на твои, некогда подававшие надежды, хотя и не особенно выдающиеся мозги. Ну, все равно, на сегодня достаточно. Расстаюсь с тобой до завтрашней вечерни. У меня скопилась страшная куча работ с «коллекшнз» для проверки, кроме того, я должен подготовиться к лекции об Уильяме Данбаре, mort à Flodden^[243]. – Он прошел к двери и обернулся, весело помахав на прощанье. – Сосредоточься, – сказал он. – В конце концов решение придет.

Через минуту его уже не было.

Глава 12 Виньетки

Жизнь брачная одна лишь хороша,

Иная же не стоит и гроша.

Чосер^[244]

В субботу вечером после показа театр был отдан в руки технических специалистов. Пока труппа переодевалась и снимала грим, старые декорации разобрали. В воскресенье утром совместными усилиями декораторов, театральных художников, рабочих сцены, менеджеров и электриков стали воздвигаться новые. Актеры и актрисы тем временем часами валялись в постели, читали, гуляли или пропускали стаканчик – кому что нравилось. Кое-кто из них – редкий случай! – даже просматривал свою роль, готовясь к вечерней костюмированной репетиции. Это была интерлюдия затишья перед кульминацией напряжения в понедельник вечером, и перед другой кульминацией, более серьезной и куда менее приятной.

Дональд и Джин гуляли в университетских парках^[245]. Прошедший вчера дождь уступил место холодному бодрящему осеннему солнечному свету. Колокола молчали, но в церквях и часовнях Оксфорда к богослужению готовились различными способами – в Армии спасения его предварял блеск начищенных духовых инструментов, в Высокой церкви^[246] были ладан и облачения, а между этими двумя крайними точками пролегал ряд самых разных конфессиональных вариаций, продуманных до мелочей и самую чуточку смешных. Оксфорд сохраняет кое-какие исчезающие пережитки тех времен, когда он был одним из христианских центров Европы. Мальчики из хора в мантиях и квадратных академических шапочках непринужденно шагают по улицам; органисты тайком размышляют о будущих регистровках, которые они используют при аккомпанементе псалмам (в то время как их поклонники предполагают, что они импровизируют); певчие откладывают на потом свои будничные дела; студенты, назначенные проводить занятия, бродят тут и там, наводя справки о произношении еврейских имен собственных посложнее; священники вынашивают краткие интеллектуальные проповеди; доны готовы отдать дань почитания божественному.

Некоторое время Дональд и Джин шли молча, оба испытывали неловкость и немного стыдились. Затем Дональд сказал:

– Кажется, я вел себя как круглый дурак. Сначала сходил с ума из-за этой девушки… Потом наврал с три короба про то, что делал во время убийства. Но ты ведь знаешь, почему я так поступил?

Джин ласково посмотрела на него.

– Да, – кивнула она, – мне кажется, знаю. Но на самом деле этого и не требовалось.

– Джин, – сказал он, – значит, ты этого не делала?..

– Милый, как ужасно с твоей стороны подозревать такое. Зачем мне это?

– Выходит, я сделал слишком поспешные выводы… Как глупо. Ты знаешь, я был немного не в себе последние несколько месяцев.

Она тихо спросила:

– Ты правда любил ее, Дональд?

– Нет. – И, после недолгого колебания, добавил: – То есть… Не думаю, что любил. Наверное, меня влекла ее первобытная притягательность. Сколько бы ни было на свете Елен Прекрасных всего мира, а мужчины всегда будут волочиться за продавщицами. В нынешних обстоятельствах довольно дерзко с моей стороны говорить об этом – но, мне кажется, я люблю тебя.

– О, Дональд! Какой же ты милый.

– Нет. Я вел себя более чем отвратительно.

– Я тоже. Если бы у меня было хоть на йоту больше здравого смысла, я бы поняла, что это с твоей стороны всего лишь слепое увлечение. Теперь, – ее лицо омрачилось, – слишком поздно.

Дональд выглядел смущенно; он с идиотским видом тыкал опавший лист металлическим наконечником своей трости.

– Нет, – медленно промолвил он, – не слишком поздно. Разве ты не видишь, как ее смерть все очистила? Она опять свела нас с тобой, и Рэйчел с Робертом – вся атмосфера стала лучше, и, кажется, нет никого, кто бы не выиграл от этого.

Джин сокрушенно ответила:

– Кто-то убил ее. Кто же?

– Что бы ни говорил Фен, думаю, это было самоубийство, и я слышал, что полиция того же мнения. Дай бог, чтобы они оказались правы. Если бы только на этом все и закончилось – какое было бы облегчение!

– Боюсь, Фен знает, что делает. Меня с ума сводит, что все оказалось в его руках. Он хотел, чтобы я проговорилась…

Дональд бросил на нее быстрый взгляд.

– Проговорилась о чем?

Она насторожилась:

– Ты же знаешь…

Он кивнул, затем остановился и, повернувшись, положил руки ей на плечи.

– Джин, – сказал он, – я решился. Как только окончится этот семестр, я пойду добровольцем в ВВС. Все равно там собрались чуть ли не все органисты страны. А ты тем временем закончишь свои дела здесь, и – ну, как только я получу патент на офицерское звание^[247], я бы хотел, чтобы ты вышла за меня замуж.

Она засмеялась – коротким счастливым смехом.

– О, Дональд, как это было бы прекрасно! Я брошу театр и буду вести для тебя хозяйство. Мне кажется, что только этого я на самом деле всегда и хотела. – Она смотрела на него некоторое время полными слез глазами. Они поцеловались.

Откуда-то из зачарованного тумана послышался бой часов. Дональд вздрогнул.

– Боже, – сказал он, – утреня через четверть часа. – Он взял ее за руку. – Пойдем, дорогая. Я сыграю полный хорал в честь нашей свадьбы – «Пусть светлый Серафим»^[248] для антема^[249] – и найму хор собора Святого Павла, чтобы он спел его.

* * *

– Совершенно непонятно, – говорил Николас некой блондинке, – зачем это людям в наши дни жениться. Доводы в пользу этого, приводимые Церковью Христовой на земле, стали, благодаря достижениям науки, ни с чем не сообразными. Хотя мне нравится наблюдать, как снизились церковные стандарты. Сначала образцом добродетели считалось полное целомудрие, а брак был отступлением от него. Теперь стандарт добродетели – брак, а любовь вне брака – отступление от образца. В наши дни никто всерьез не воспринимает слабость, которая подразумевается словами: «Те, кто не наделен даром воздержания»^[250], – вздохнул он. – Очень жаль, что в наши дни никто ни в грош не ставит целомудрие; даже церковь забыла о нем, наряду с чином покаяния^[251] и прочими затруднительными и неудобными частями ее ритуалов. – Он снисходительно улыбнулся. – Конечно, в браке есть свои преимущества: он хотя бы освобождает от утомительного и снижающего половое влечение процесса ухаживания.

– Ох, не умничай, Ник, – с отвращением сказала блондинка.

– Наоборот: я пытался снизить свою речь до понятного тебе уровня. Хочешь еще выпить?

– Нет, спасибо. – Блондинка скрестила весьма привлекательные ноги и тщательно оправила на них юбку. – Расскажи мне, пожалуйста, об убийстве. Хочу все про него знать!

Ник недовольно фыркнул.

– Я по горло сыт этим убийством и до конца жизни не хочу слышать о нем ни слова.

– Ну, а я – хочу, – настаивала блондинка. – Они знают, кто это сделал?

Николас помрачнел.

– Фен думает, что знает, – ответил он. – Мне известно, что в других случаях он был прав, но я не верю в непогрешимость сыщиков.

Блондинка не унималась.

– Если он говорит, что знает, поверь мне, так и есть. Я следила за всеми делами, которые он расследовал, и Фен никогда не ошибался.

– Что ж, в таком случае, надеюсь, он будет хранить молчание. Вот и все.

– То есть ты не хочешь, чтобы убийца был арестован? Хорошенькое дело! – возмутилась блондинка. – Убивать девушек и выходить сухими из воды!

– С некоторыми девушками, – сурово возразил Николас, – похоже, ничего другого не остается.

– Как ты думаешь, кто это сделал?

– Как я думаю? Помилуй, душа моя, откуда мне знать! Может быть, я сам сделал это в момент умопомрачения.

Блондинка проявила подобающую случаю тревогу.

– Нет, ну, правда! – взволнованно проговорила она.

– У многих были на то причины, и, похоже, так или иначе в этом можно обвинить полгорода. Джин Уайтлегг взяла пистолет, Шейле Макгоу принадлежит кольцо, найденное на руке убитой, Дональд и Роберт Уорнер были поблизости, когда это случилось, а у Хелен и Рэйчел нет алиби. Лично я голосую за кандидатуру Хелен. У нее единственный реальный мотив – деньги. И Фен так и бегал за ней с выпученными глазами, высунув язык. Он всегда особенно любезен со своими убийцами, пока их не арестуют. Да, я считаю, что это явно Хелен, она как раз из таких сентиментальных, невежественных девиц, способных на столь примитивный поступок.

– Зелен виноград, – заметила блондинка, проявив незаурядную проницательность. – Она ведь последнее время встречалась с этим красивым молодым журналистом, да?

Николас криво ухмыльнулся.

– Скажешь тоже. Уж если это твой идеал мужской красоты…

– Хорошо, Мефистофель, – сердито прервала его блондинка, – знаем-знаем. Все, что не похоже на твой инфернальный байронический шарм, предается анафеме. Можешь взять мне еще выпить, если хочешь. Я собираюсь хорошенько обобрать тебя этим утром.

Николас неохотно встал.

– Временами, – сказал он, – мне хочется, чтобы комментарии Тимона в адрес Фрины и Тимандры^[252] были бы чуть более тонкими и не столь неприкрыто оскорбительными. Как бы они пригодились!

* * *

Роберт и Рэйчел ходили кругами по дорожке Эддисона, чуть поодаль виднелся Модлен-колледж во всей своей нежной, чистой, женственной красоте.

– Ты волнуешься насчет завтра? – спросила Рэйчел.

– Да не то чтобы нервничаю, просто немного взвинчен. Я думаю, спектакль получится хорошим. Труппа сыгралась великолепно, ну, а ты, моя дорогая, для режиссера – настоящий дар небес.

– Благодарю вас, сэр, – шутливо ответила она.

– Первый спектакль, – сказал Роберт. – Смехотворное брожение личного тщеславия. «Вот он я, великолепный мистер Уорнер, пытающийся пустить вам пыль в глаза вместе с шайкой актеров и актрис», – вот и все, к чему это сводится на самом деле. Помню первую пьесу, которую я поставил в двадцать один год – в маленьком театральном клубе в Лондоне, когда был пробивающимся, третьестепенным актером в репертуарном театре. Боже, как это меня вдохновляло! Я расхаживал с таким видом, будто всю жизнь только и ставил спектакли, и лелеял невероятные мечты, что моя пьеса когда-нибудь год продержится в Уэст-Энде. Мечты эти, должен признать, так и не сбылись.

– А я вспоминаю свою первую роль в Лондоне – очень вульгарную Елену в «Троиле»^[253]. Я воображала, как все критики дадут лестные отзывы об этой маленькой роли: «Следовало бы особо отметить мисс Рэйчел Уэст, сумевшую создать блестящую миниатюру из этой отрицательной роли», – но никто из них так и не сказал обо мне ни слова.

Роберт окинул ее насмешливым взглядом:

– Вот видишь, все это – и вправду тщеславие. Костальс в романе Монтерлана^[254] – квинтэссенция одного из типов художника – самодовольный, инфантильный, бессердечный эгоист. Быть разорванным на кусочки – вот все, чего я заслуживаю.

Она рассмеялась и взяла его за руку:

– О, нет, мой дорогой Роберт, не напрашивайся на комплименты. Я не собираюсь тешить твое тщеславие.

Он вздохнул.

– Как хорошо ты меня знаешь, дорогая.

– После – после скольких? – да, после пяти лет должна бы.

– Рэйчел, – вдруг сказал он, – как бы ты посмотрела на то, чтобы выйти за меня замуж?

Она остановилась и взглянула на него в изумлении.

– Роберт, милый, что это на тебя нашло? Неужели запоздалая забота о моей репутации? Предупреждаю: если заговоришь об этом опять, поймаю тебя на слове.

Теперь пришла его очередь удивляться.

– Ты хочешь сказать, что была бы согласна?

– Почему такое удивление? Как всякая женщина, я всегда хотела выйти замуж, только вот ты не хочешь, а любой другой был бы для меня невыносим…

– Ты понимаешь, что это повлечет за собой множество утомительных сплетен? Об ожидании новорожденного и тому подобное?

– Ничего не поделаешь. Если люди хотят сплетничать, пусть их…

Он усадил ее на скамейку с видом на реку.

– Уже давно, – сказал он, – мне хочется постоянства. Страшно утомительно все время держать оборону против общественных условностей.

– Это делает твой комплимент немного менее лестным.

Он усмехнулся.

– Прости. Я не так выразился. Думаю, это был бы довольно хороший брак. А тебе как кажется? Что-то вроде спокойных, постоянных отношений. Мы достаточно хорошо знакомы, чтобы уважать сумасбродства и мании друг друга. – Он задумался. – Может быть, у меня развивается помешательство на браке, как у Просперо^[255]…

Она взяла его за руку.

– Убийство Изольды как-нибудь повлияло на твое решение?

– Что ж, может быть, немного и повлияло. Наглядный урок того, как омерзителен беспорядочный секс.

– Роберт, – ее голос звучал серьезно, – что теперь будет с этим делом – я имею в виду убийство? Как тебе кажется: Фен действительно знает, кто это сделал?

Он пожал плечами.

– Думаю, да. Как бы то ни было, надеюсь, он сохранит это в секрете до послезавтрашнего вечера.

– Не лучше ли, чтобы это выяснилось, а не висело над нами?

– Моя дорогая, в этом случае убийцей может оказаться один из нашей труппы – ты или даже я, если уж на то пошло. Будь это Дональд или Ник – было бы не так уж важно. Но, сдается мне, он вообще не собирается ничего предпринимать насчет этого дела.

* * *

– Да, так как же ты намерен поступить с этим, Джервейс? – спросила миссис Фен.

Фен рассеянно поймал мяч, запущенный в него неуверенной ручонкой маленького сына, и бросил его обратно.

– Не спрашивай меня, – сказал он. – Меня уже тошнит от всего этого.

– Много толку – все время твердить одно и то же! – рассудительно заметила миссис Фен, спасая клубок шерсти от кошки. – Нет, ты должен наконец принять какое-то решение.

– Хорошо, посоветуй.

– Как я могу что-то советовать, если не знаю, кто это сделал.

Джервейс Фен сказал ей.

– О… – Миссис Фен отложила вязанье и мягко добавила: – Как это странно…

– Да, не правда ли? Никто не мог ожидать такого.

– Не буду спрашивать тебя, отчего да почему, – сказала миссис Фен. – Не сомневаюсь, я все узнаю рано или поздно. Но, может быть, ты хотя бы намекнешь.

– Я думал об этом. Но тебе не кажется, что, как бы я ни поступил, это останется на моей совести до конца моих дней.

– Чепуха, Джервейс. Ты преувеличиваешь. В любом случае ты забудешь об этом через три месяца. Кроме того, совестливый детектив смешон. Если ты собираешься разводить всю эту канитель и дальше, не стоит вообще вмешиваться в подобные дела.

Фен отреагировал на это проявление женского здравого смысла в характерной мужской манере.

– Ты самая черствая из всех, – заявил он. – Все черствые. Советуют мне читать «Тассо». – Он представил себе ужасное, чреватое серьезными последствиями преследование. – Вот я и стою перед рогами корнелевской дилеммы^[256] – разрываюсь между долгом и чувством. – Он запнулся, забыв, о чем говорил, и ухватился за последнее, что смог вспомнить: – Кстати, почему у дилеммы рога?^[257] Это что-то вроде коровы?

Миссис Фен проигнорировала это отступление от темы.

– И подумать только, – проговорила она, – что я никогда даже отдаленно не подозревала. Кстати, мистер Уорнер читал мне лекцию об убийстве, когда ты был внизу. По его мнению, убийца вошел через западный дворик.

– Да? – откликнулся Фен. – Как проницательно с его стороны.

– Насколько могу судить, это невозможно, и я ему об этом сказала. Он, казалось, очень огорчился.

– Думаю, это только из вежливости. Он на самом деле искренне не заинтересован в расследовании. И неудивительно, когда у него премьера в понедельник вечером.

– Хорошая пьеса?

– Блестящая. Немного в традициях сатиры Джонсона.

Миссис Фен демонстративно передернула плечами.

– Мне никогда не нравился «Вольпоне»^[258]. Жестокая, гротескная вещь.

Фен фыркнул.

– Все хорошие сатиры жестоки и гротескны. Джон, – обратился он к своему отпрыску, – нельзя хватать кошку за хвост и окунать ее в пруд. Это жестоко.

– Ну, в любом случае, – сказала миссис Фен, – я не пойду ее смотреть.

– Ты не сможешь посмотреть ее, – грубо отрезал Фен. – «Занято! Занято! Мест нет!» – Фразеология наиболее омерзительно-агрессивных созданий «Алисы» имела тенденцию незаметно проникать в его речь^[259].

– Тогда с кем ты идешь?

– С Найджелом и сэром Ричардом.

– Найджел – приятный мальчик, – задумчиво произнесла миссис Фен. – Кажется, ты говорил, что он встречается с Хелен?

– Не сомневаюсь, что он шатается где-то с ней сейчас, – мрачно сказал Фен. – Во всяком случае, он одолжил у меня велосипед. Надеюсь, он с ним бережен. Все так беспечны!

Велосипед Фена представлял собой стойкую конструкцию, явно сделанную из чугуна. Найджел, тащившийся на нем вниз по Уолтон-стрит вслед за Хелен, не в первый раз сетовал на аскетическое равнодушие Фена к научному прогрессу. Но как только они добрались до дороги вдоль канала, ехать стало легче, и они довольно весело покатили к месту назначения, к «Форели»^[260].

– Хотел бы я, – сказал Найджел, запыхавшись, – чтобы ты не воображала, будто участвуешь в велосипедных гонках.

Хелен, обернувшись через плечо, усмехнулась.

– Хорошо, копуша ты эдакий! – прокричала она и сбавила скорость, чтобы он поравнялся с ней. – Честно говоря, моя совесть не дает мне покоя из-за этого путешествия. Только позавчера убили Изольду, а я здесь разъезжаю на велосипеде по Оксфорду в красных вельветовых брюках. Все проходившие мимо при виде меня были шокированы до глубины души.

– Это из-за брюк, – весьма справедливо заметил Найджел, – а не из-за твоего не подобающего сестре поведения. Интересно, Фен когда-нибудь смазывает этот драндулет? – прибавил он, видимо, в поисках хоть каких-то следов этой деятельности.

– Осторожно! – сказала Хелен. – Еще чуть-чуть, и ты свалишься в воду.

Найджел изменил направление, по мере сил не теряя чувства собственного достоинства.

– Не буду разговаривать, пока мы не приедем. Это слишком утомительно. Затем выпьем – и не по одной! – и устроим ленч где-нибудь в лугах поблизости. Когда тебе надо вернуться на твою костюмированную репетицию?

– Я должна быть в театре к половине шестого.

– У меня вечерня в шесть, так что мы как раз успеем.

Они поехали дальше, наслаждаясь ароматом чистого воздуха и наблюдая за рискованными маневрами двух студентов на парусной лодке.

В «Форели» они наткнулись на Шейлу Макгоу с разношерстной компанией.

– Хэлло, – сказала она, помахав им рукой. – Вы тоже воспользовались случаем смыться из Оксфорда? Со всеми этими полицейскими и прочим он становится непригодным для проживания.

– Не говори нам о полицейских, – попросил Найджел. – Мы, как солдаты иностранного легиона, уехали, ища забвения.

* * *

Они устроили ленч на берегу маленького причудливо извивавшегося ручейка, сквозь воду которого просвечивало илистое дно. Съели сандвичи, помидоры и яблоки, и Хелен, приподнявшись на локте, заметила:

– Удивительно, какой твердой бывает земля.

– Не снимай плащ, глупышка, – предупредил Найджел. – Трава сырая после вчерашнего дождя. Есть еще помидор?

– Ты уже съел четыре.

– Я просил помидор, а не нотацию.

– Я выдаю тебе нотацию взамен помидора. Помидоров больше нет.

– Ох, – вздохнул Найджел, умолкая, и после паузы спросил: – Хелен, ты выйдешь за меня?

– Милый, я надеялась, что ты это скажешь. Нет, не целуй: у меня рот набит.

– И все же – ты согласна?

Хелен задумалась.

– А ты будешь хорошим мужем? – спросила она.

– Нет, – ответил Найджел, – ужасным. Я делаю тебе предложение только потому, что ты только что получила кучу денег.

Она мрачно кивнула.

– А ты будешь вмешиваться в мои профессиональные дела?

– Беспрестанно!

– А как скоро ты хочешь жениться?

Найджел неловко пошевелился.

– Мне бы не хотелось, чтобы ты пристально разглядывала мое предложение, как будто это отрез бракованного сукна. Ты должна была бы восторженно упасть в мои объятия.

– Я не могу, – жалобно сказала Хелен, – мне мешает вся эта снедь, разложенная тут…

– Ну, ладно, тогда мы отодвинем снедь! – вскричал Найджел, демонстрируя неожиданный прилив энергии, и решительно раскидал еду куда попало. – Voici, ma chere^[261].

И заключил ее в объятия.

– Когда мы сможем пожениться, Найджел? – спросила она через некоторое время. – Скоро?

– Так скоро, как ты захочешь, любимая.

– Но ведь должно быть оглашение в церкви, разрешение и все такое?

– На самом деле можно получить специальное разрешение, – сказал Найджел. – Если заплатишь двадцать пять фунтов за специальное разрешение архиепископа, то можешь сколько душе угодно решать про любого священника в стране, живота или смерти он достоин.

– Как мило. – Она уютно устроилась на сгибе его локтя. – Ты прекрасно занимаешься любовью, Найджел.

– Дорогая, разве можно такое говорить! Ничто так разрушительно не кружит голову особям мужского пола. Разумеется, – сказал он, – хоть ты теперь страшно богата, я буду настаивать на том, чтобы тебя содержать.

Хелен возмущенно выпрямилась.

– Еще чего не хватало! Дать пропасть таким деньжищам.

Найджел счастливо вздохнул.

– Я надеялся услышать от тебя подобный ответ, – сообщил он, – но решил сказать то, что предписывают приличия.

Хелен расхохоталась.

– Ты чудовище, – счастливо заявила она. А потом, когда он поцеловал ее, добавила: – Все-таки пленэр – не самое подходящее место для занятий любовью.

– Чепуха, это единственно подходящее место. Вспомни хоть эклоги^[262].

– Наверное, Филлида и Коридон^[263] были в результате все в синяках.

– В таком случае какое же место больше всего подходит для занятий любовью?

– Постель.

– Хелен! – воскликнул Найджел тоном шокированного человека.

– Дорогой, мы с тобой муж и жена перед Богом, – произнесла она торжественно, – и можем обсуждать между собой такие вещи. – Ее тон вдруг стал удрученным. – Найджел, ты только посмотри, в каком я беспорядке…

– «Мне беспорядочный наряд, – сказал Найджел, – милей на милой во сто крат…»^[264]

– Нет, Найджел, вспомни, ты же обещал – никаких елизаветинских стихов. Господи, ну, почему вы, молодые литераторы, без цитаты слова сказать не можете? Перестань, дорогой.

Она обвила руками его шею, и Гэррик, как ему и подобает, утонул в поцелуе.

Они лежали на спине, счастливые и утомленные, и смотрели на облака, пышные, как взбитые сливки, неподвижно застывшие в бледно-голубом небе над ними.

Глава 13 Происшествие на вечерней службе

…на подушке земляной.

Крэшоу^[265]

Явившись в Сент-Кристоферс в тот вечер без двадцати шесть, Найджел вдруг задумался о том, что в Джервейсе Фене все-таки было что-то совершенно мальчишеское. Безмятежный, словно херувим, наивный, непоседливый – словом, весь – очарование, он шествовал по жизни, искренне интересуясь незнакомыми ему предметами и людьми, нимало не утрачивая при этом подобающего его положению достоинства в собственной научной области. Его суждения о литературе были тонкими, проницательными и чрезвычайно сложными. Во всех других областях он неизменно прикидывался полным невеждой, всем видом изъявляя страстное желание, чтобы его просветили в этом вопросе. Обыкновенно, впрочем, оказывалось, что он знал гораздо больше о предмете, чем его собеседник, ибо за сорок два года, прошедшие со дня его появления на свет, успел обзавестись систематической и широчайшей начитанностью. Будь эта непосредственность игрой или, напротив, свидетельством умственной отсталости, она могла бы вызывать раздражение, но нет – она была совершенно искренней и происходила от неподдельной интеллектуальной скромности человека, много читавшего и в результате способного представить себе, сколь обширные пласты знаний неизбежно должны остаться ему недоступными. По характеру был он неисправимым романтиком, но весь уклад его жизни оставался строжайше рациональным. Его отношение к людям и событиям не было ни циничным, ни оптимистичным, но чем-то вроде постоянной увлеченности. Плодом этого явилась некая неосознанная аморальность: Фену всегда было настолько интересно, как люди себя ведут и почему именно так поступают, что ему и в голову не приходило давать моральную оценку их поступкам. «Да, все эти метания и сомнения, как быть в связи с убийством Изольды, – думал Найджел, – весьма характерны…»

Он нашел Фена в его комнате, тот заканчивал свои заметки о деле.

– Полиция окончательно постановила, что произошло самоубийство, и вот это, – указал он на маленькую стопку бумаги, – на некоторое время придется отложить. Кстати, – добавил он, – я решил, что делать.

Он передал Найджелу маленький листок почтовой бумаги.

На нем было три слова из сатиры Горация:

Deprendi miserum est^[266].

– «Скверно попасться…» – сказал Найджел. – Ну, и что из этого?

– Я опущу это в почтовый ящик сегодня вечером и передам свои заметки в полицию во вторник утром. Это даст е… – то есть убийце, крошечный шанс смыться. Кстати, надеюсь, все останется между нами. Я выяснил – это уголовно наказуемое деяние.

Он весело ухмыльнулся.

– Послушай, но в этом случае, – пробормотал Найджел, – ты действительно считаешь, что умно…

– …Безнадежно глупо, дорогой мой Найджел, – ответил Фен. – Но, так или иначе, я остаюсь хозяином положения. Я всегда могу сказать полицейским, что понял ошибочность моей идеи и так же растерян, как и они, и никто не сможет ничего возразить. Кроме того, если бы мы иногда не встревали в авантюры, жизнь была бы невыносима, – произнес он с таким выражением, будто поднимал на верхушку мачты флаг с черепом и костями.

Найджел хмыкнул, но было то в знак согласия или порицания – осталось непонятным. Фен написал на конверте имя и адрес, вложил листок и запечатал письмо.

– Надо доставить его в почтовое отделение после службы, – сказал он, кладя письмо в карман.

– Тебе не приходило в голову, – спросил Найджел, – что ты можешь подвергнуть опасности жизни множества совершенно невинных людей, толкая убийцу на побег?

На лице Фена внезапно отразилось волнение.

– Я понимаю, – кивнул он. – Это приходило мне в голову. Но я не думаю, что этот человек когда-нибудь еще совершит убийство. Скажи мне, – добавил он, поспешно уводя разговор от щекотливой темы, – ты до сих пор не догадываешься, кто это сделал?

– Я провел прошлую ночь за освященным традицией занятием всех добровольных помощников сыщика – составлял табличку с указанием времени событий того вечера. И, как я и думал, никакого озарения не воспоследовало. В любом случае половина утверждений в этой таблице либо не подкреплены доказательствами, либо вообще недоказуемы, так что нечего было и надеяться на что-то.

Он вынул листок бумаги и передал его Фену.

– Теперь дело за тобой, великий сыщик, – взглянешь на список, постучишьпо нему пальцем и скажешь: «Это все объясняет».

– Да, так оно и есть, – согласился Фен. – Что я могу поделать, если ты так туп и ничего не понимаешь. У меня есть такая же табличка, где кое-что подчеркнуто и добавлено несколько замечаний. Посмотри на них снова, дорогой мой мальчик. Неужели ты не видишь: кое-что здесь так и бросается в глаза, словно бородавка на чьей-то лысой голове?

– Нет, не бросается, – растерянно уставился на листок Найджел. Там значилось следующее:

«Начиная с 6.00. Роберт, Рэйчел, Дональд и Николас в баре «Булава и Скипетр»; Изольда – в Брейзноуз-колледже; Хелен – в своей комнате; Шейла и Джин – в своих (три последних пункта – не подтверждены).

6.25. Дональд и Николас уходят из «Булавы и Скипетра», появляются в колледже примерно в 6.30, когда Рэйчел также уходит в кинотеатр (местонахождение которого не установлено).

6.45 (приблизительно). Хелен появляется в театре.

7.10 (приблизительно). Изольда уходит из Брейзноуза.

7.35–7.40. Изольда появляется в «Булаве и Скипетре» и разговаривает по телефону.

7.45. Хелен выходит на сцену. Дональд и Николас переходят в комнату напротив покоев Дональда.

7.50 (приблизительно). Роберт уходит из «Булавы и Скипетра» в колледж (не подтверждено).

7.54 (приблизительно). Изольда появляется в колледже.

7.55. Хелен уходит со сцены.

8.05. Роберт появляется в колледже.

8.21 (приблизительно). Роберт спускается в уборную.

8.24. Раздается выстрел.

8.25. Изольду находят мертвой.

8.45. Хелен опять выступает на сцене.

Джин и Шейла утверждают, что оставались весь вечер в своих комнатах (не подтверждено).

Рэйчел утверждает, что оставалась в кинотеатре до 9.00 (не подтверждено).

Дональд и Николас утверждают, что находились в комнате с 7.45 (не подтверждено).

– Не вижу, чтобы от этого была какая-нибудь польза, – сказал Найджел, – половина показаний может быть ложной.

– Несомненно так оно и есть, – спокойно ответил Фен. – Но как на многое проливают свет все эти «не подтверждено»! Все сразу становится ясным как день. Найджел, – добавил он, покровительственно похлопав его по спине, – скажи-ка мне, кстати, почему ты включил в список Хелен? Ты подозреваешь ее?

– Конечно же, нет. Но так он получается не столь коротким, а то было и вовсе смотреть не на что. Мне бы хотелось точно знать, что это не Хелен.

Фен усмехнулся.

– Нет, конечно, это не Хелен.

– По правде говоря, я только что попросил ее выйти за меня замуж.

Фен впал в восторг – впрочем, имевший свои границы:

– Голубчик мой! – воскликнул он. – Я в восхищении! Мы должны отметить это! Но не сейчас, – добавил он, невольно взглянув на часы. – Нам пора на вечернюю службу.

Он взял стихарь, висевший на спинке стула.

– Эта штуковина, – сказал он, перекидывая стихарь через руку, когда они вышли, – напоминает мне саван.

* * *

Войдя в часовню, Найджел был охвачен приятным чувством, которое обычно овладевает человеком, вернувшимся в знакомое по воспоминаниям место в уверенности, что оно осталось неизменным – и так и оказалось. В общем, в одном он всегда был склонен согласиться с Уилксом: реставрация сделана на славу. Часовня имела опрятный обновленный вид, в то же время не производя впечатления кричащей новизны, и, по счастью, здесь не было и следа того запаха ветхости, который почти всегда чуть заметно присутствует в старых церквях. Витраж, пусть и не из тех, что привлекает ценителей со всех концов страны, представлял собой вполне отрадное зрелище, а гладкие золотые трубы нового органа, поставленного в северной от алтаря части галереи семь лет назад, образовывали завораживающе простой геометрический узор. Место органиста и железная лестница, которой он пользуется для выхода, расположенная внизу ризницы, были укрыты от глаз за большой деревянной украшенной резьбой перегородкой. Над головой органиста было подвешено большое зеркало – средство, при помощи которого он мог видеть, что происходит внизу; из инструмента лились звуки той неуловимо дремотной импровизации, которую органисты, по-видимому, считают верхом возможных стараний, пока не начнется служба.

Фен отправился на места для ученых членов колледжа. Найджел устроился поближе к клиросу. В часовне в этот вечер было малолюдно. Президент колледжа сидел в своих молельных покоях^[267], угрюмо поглядывая кругом; кроме него, присутствовало небольшое число студентов и прихожан. Вскоре вошли хористы и священник, и импровизация, прозвучав каскадом быстрых, огненных, как фейерверк, модуляций в ключе первого гимна, прекратилась. Объявили начало мессы. За первой строкой «Ричмонда»^[268] последовал великолепный гимн Сэмюэля Джонсона^[269]:

Первый раз в жизни Найджела оставил безучастным этот гимн, который он считал одним из лучших образцов религиозной поэзии на английском языке. Когда он, держа ноты, принялся издавать некие неясные подобающие случаю звуки, равномерно, но бессмысленно открывая и закрывая рот (и встревожив одного из младших мальчиков с клироса, уставившегося на него со страхом, смешанным с восхищением), то мысленно перебирал события последних нескольких дней. «Кто убил Изольду Хаскелл?» Роберт Уорнер был наиболее вероятным кандидатом, но как именно он мог бы совершить убийство, оставалось непостижимым. Было ли самоубийство инсценировано до того, как девушку застрелили? Нет, это смехотворное предположение – Изольда позволила бы проделать с собой все потребные для этого дикие манипуляции разве что под гипнозом. Найджел, вспоминая, как полицейский врач показывал, сколь демонстративным был этот способ убийства, сколь жестока сбивающая с ног сила выстрела, подумал, успела ли она увидеть человека, который пришел ее убить, и вдруг осознал, что она должна была, на одно ужасное мгновение, увидеть убийцу. Эти следы пороховых ожогов – ведь ее застрелили в упор, целясь в самую середину лба…

«Дорогие возлюбленные братья, Писание велит нам повсюду…»^[270] Найджел поспешно толкнул ногой молитвенный коврик на место и, бухнувшись на колени, кинул быстрый взгляд через проход на Фена. Но профессор, казалось, был погружен в свои мысли. Сиденья для старших членов колледжа были остроумно устроены так, чтобы никто снаружи не мог увидеть, преклонили они колени или нет, и в результате у большинства из них выработалась ленивая и непочтительная привычка – оставаться на скамье во время молитвы и лишь подаваться вперед, облокотившись на пюпитры. Старина Уилкс неподалеку, по всей видимости, погрузился в глубокий сон. Найджел вспомнил его рассказ, услышанный в тот роковой вечер пятницы – неужто всего два дня назад? А казалось, гораздо раньше, словно прошло два года, – и невольно заглянул в церковную прихожую, где Джон Кеттенбург, воинствующий поборник реформации, был затравлен до смерти Ричардом Пегвеллом и его сторонниками. «Cave ne exeat^[271]…» – «Не тревожьте дух его». Найджел прогнал эти бесполезные мысли, восхищаясь пением псалма и музыкальностью исполнения; той самой точностью, при которой то удлинение, то сокращение, то искажение гласных может позволить себе только хороший хор. Мальчики пели отлично – даже староста не проявлял столь свойственную всем в его положении наклонность утверждать свой авторитет громкими завываниями. Здесь, ощутил Найджел, Дональд был на своем месте; вне его он беспомощен, неумел в своих делах, глуп в отношениях с людьми; но здесь являл неоспоримое мастерство.

Первые признаки беспокойства появились лишь после того, как Magnificat^[272] Дайсона, с ее театральностью и торжественным напряжением всех сил, достигла своего сложнейшего финала. Начать с того, что мальчики казались непривычно невнимательными; они чесали уши, зевали по сторонам, шептались и роняли книги, так что даже взрослые певчие, обыкновенно пользовавшиеся правом дать им хорошего тычка в спину, когда они плохо себя вели, по-видимому, не могли навести порядок. Затем старший стипендиат^[273], читавший отрывок из Священного Писания, выронил закладку из книги и несколько минут искал потерянное место в тексте. В довершение всего выяснилось, что староста по причине, оставшейся неизвестной, забыл раздать прихожанам их экземпляры псалма. Поэтому в начале «Nunc dimittis»^[274] тенор с северного клироса послал второго мальчика за ними в ризницу. К изумлению собравшихся, он вернулся с пустыми руками во время «Gloria»^[275] и, не успев дойти до своего места, упал в обморок. Поднялся переполох. Двое старших хористов вынесли его из часовни и, оставив на попечение привратника, поспешно вернулись к концу коллектов^[276] с необходимыми экземплярами.

Какое-то время все шло гладко. Во время псалма «Expectans Expectavi» на музыку Чарлза Вуда^[277] ничего сверхобычного не воспоследовало, так же, как и во время последующих молитв, предшествовавших заключительному гимну (в тот вечер не должно было быть проповеди). Казалось, порядок восстановлен.

– …Из «Гимнов древних и новых»^[278] номер пятьсот шестьдесят три, из «Хвалебных песен»…

Хор ждал, чтобы органист задал тональность. Из органа не доносилось ни звука.

Наконец тенор южного клироса, толстый внушительного вида мужчина, решительно подал сигнал, взяв ноту, и гимн начался без аккомпанемента. Капеллан, президент и преподаватели в замешательстве напряженно всматривались в галерею, где располагался орган. Уголком глаза Найджел заметил, что Фен покинул свое место и выскользнул из часовни. Он последовал за ним украдкой и догнал, когда тот вошел в ризницу через наружную дверь и зажег свет, Найджел заметил, что лицо Фена исказили гнев и обеспокоенность, столь необычные и сильные, что это поразило и испугало Найджела.

В ризнице не было ни души, и Фен направился к маленькому проходу под аркой, откуда железная лестница вела наверх к органным хорам. Найджел следовал за ним по пятам, мысли его были заняты неприятным воспоминанием о Джоне Кеттенбурге:

«…взгляду предстали кости, по большей части переломанные, и оскал черепа…»

На лестнице, зажатой между глухих сырых каменных стен, было темно и промозгло. Поднимаясь, он оглянулся через плечо.

Они оказались на органных хорах, мало чем отличавшихся от многих помещений подобного назначения. Здесь были фотографии других органов в рамках – орган собора Святого Павла, орган собора в Труро^[279], орган кембриджского Кингз-колледжа; ящики и полки с книгами по музыке и гимнами, старое удобное кресло для минут отдыха в перерывах и примус, на котором Дональд имел обыкновение готовить себе чай во время слишком долгих проповедей президента.

Найджел так никогда и не мог толком сформулировать, что еще он ожидал там увидеть. Но их глазам предстал Дональд Феллоуз, лежавший поперек скамеечки для органиста с перерезанным от уха до уха горлом, и окровавленный нож на полу рядом с ним.

Оглядываясь назад, Найджел вспоминал следующие несколько часов как кошмар, где все искажено и лишено всякой логики. Он помнил, как Фен говорил совершенно несвойственным ему растерянным тоном:

– Я не мог этого предугадать. Господи, господи, я не мог предугадать!

Помнил слова благословения, звучавшие в глубокой тишине:

– Милость Господа нашего Иисуса Христа, любовь Господня, благодать Святого Духа…

Помнил, как прошептал, не в состоянии унять дрожь в голосе:

– Могла ли женщина сделать это?

И мрачный, но неопределенный ответ Фена:

– Можно было догадаться…

Затем надо было избавиться от хористов, когда те вернулись в ризницу, оповестить администрацию колледжа, не подпускать незваных зевак, звонить в полицию. Фен немедленно отправился допросить мальчика, упавшего в обморок во время службы. Его рассказ был бессвязен, но в конце концов им удалось вытянуть из него перечень основных событий. По его словам, он вошел в ризницу в дальнем конце часовни и обнаружил, что там темно. Выключатель находился возле наружной двери. Он уже собрался пойти и включить свет, как услышал легкий шорох в темноте, и некто – или нечто – шепотом пригласило его войти и обменяться рукопожатиями – каковая просьба отнюдь не вызвала у него желания немедленно ее исполнить. На некоторое время он застыл в испуге, а потом кинулся обратно в часовню, на чем его воспоминания и обрывались. Когда его спросили, кому принадлежал этот голос: мужчине или женщине, он резонно ответил, что если человек говорит шепотом, этого невозможно понять, но, по его мнению, это не было ни то ни другое. На что Фен, уже вернувшийся к своей обычной манере обращения, фыркнул в раздражении и, сетуя на влияние М. Р. Джеймса^[280] на слишком юные умы, вышел.

Инспектор, доктор и санитарная машина прибыли очень скоро, а сразу же после них, к некоторой досаде инспектора, ниоткуда, словно всадник апокалипсиса, появился сэр Ричард Фримен. Их расследование почти ничего не дало; Найджел вспоминал, что Фен показывал им несколько еле заметных, но явно красных пятен на экземпляре прелюдии Респиги, стоявшем открытым на пюпитре органа, но в то время он не осознавал их значения; он также вспоминал случайно брошенное, некстати сделанное замечание о странности регистров, которые Дональд избрал для последнего гимна. Время смерти было легко определить даже без доказательств, приведенных полицейским медиком: это случилось между псалмом и последним гимном, то есть между 6.35 и 6.45.

Инспектор интересовался, почему не было слышно звуков борьбы, но Найджел, в студенческие годы несколько раз бывавший на хорах для органа, припомнил, что оттуда ничего не слышно, даже если встать прямо под ними, и несколько экспериментов доказали его правоту.

Что касается орудия убийства, то его происхождение установили без труда. Это был самый обыкновенный нож с заостренным лезвием с кухни, обслуживавшей профессорскую коммон-рум и расположенной рядом с часовней. Персонал покинул место работы в 5.30 тем вечером, и на ноже не имелось отпечатков пальцев, кроме каких-то старых, принадлежавших одному из работников кухни. На железной лестнице обнаружили следы от обуви на резиновой подошве, частично затертые следами Фена и Найджела, поэтому не удалось определить ни тип, ни размер обуви; в ризнице, кроме нескольких пятен, оставленных кем-то, на ком были перчатки, ничего не оказалось. Фен, без всякого толку перерыв каморку на хорах, спросил инспектора:

– Когда вы сняли охрану с комнаты Феллоуза?

– В шестнадцать тридцать этим вечером.

– Тогда, – сказал Джервейс Фен, – боюсь, что и ее мы застанем перевернутой вверх дном.

«Quaeram dum inveniam!»^[281] – подумал Найджел. Расследование доказало его правоту, но они не нашли там ничего, что могло бы помочь им.

Привратника допросили о присутствии в колледже посторонних в тот вечер. Он не видел ни одного, но отметил, что здесь имеется полдюжины боковых входов, через которые любой может войти незамеченным. Тех студентов и донов, которые присутствовали в то время в колледже, а не в часовне, собрали в зале и спросили, видели ли они кого-нибудь незнакомого между пятью и семью вечера, но и это ничего не дало. Неудачи, следовавшие одна за другой, стали изрядно действовать инспектору на нервы; сэр Ричард хранил мрачное молчание; а Фен, хотя и следил за ведением дела с достаточным вниманием, казалось, мало беспокоился о результате.

Кульминация неприятностей, свалившихся на инспектора, пришлась на время посещения костюмированной репетиции около восьми вечера. Удачно, что все возможные подозреваемые были здесь, включая Николаса, пришедшего посмотреть, вот только никого нельзя было исключить, ибо ни у одного не было убедительного для следствия алиби. Большинство из них пришли в театр только к 6.45, а некоторые явились еще позже, а поскольку от Сент-Кристоферса до театра быстрой ходьбой можно дойти за пять минут, никто не мог быть свободен от подозрений. Когда Роберт в конце первого акта собрал труппу на сцене, чтобы сообщить свои замечания, им объявили о случившемся, но, кроме явной тревоги, никакой особой реакции не последовало; только у Джин вырвался сдавленный крик ужаса, после чего она сразу пошла к Фену и долго и бессвязно с ним говорила. У Найджела не было возможности увидеть Хелен наедине, но он читал страх и растерянность в ее глазах. Маленькая горстка подавленных людей вернулась в Сент-Кристоферс.

По возвращении в комнату Фена инспектор откровенно признался, что он в замешательстве. Теперь уже не было речи о самоубийстве, и он только о том и думал, чтобы выяснить наконец, в чем тут загвоздка, и закрыть дело – настолько быстро, насколько это в человеческих силах. Он прямо обратился к Фену:

– Мы совершенно не знаем, что делать дальше, сэр, и кроме вас никто не может помочь. Это преступление – в своем роде совершенство – ни одной зацепки.

– Да, – сказал Фен, – совершенное преступление, потому что преступнику повезло. Убийца проник в колледж незамеченным, с черного хода, взял в кухне нож и поднялся на органные хоры, спугнул мальчика, попавшегося ему на пути – все еще не узнанный никем, убил Феллоуза и скрылся, так и незамеченный. Убийце фантастически повезло, и, я думаю, если бы речь шла лишь об этом одном убийстве, раскрыть преступление было бы невозможно. Кто бы ни убил Феллоуза, он (или она) перед вылазкой постарался, чтобы все пуговицы у него были крепко пришиты, воздержался от курения и, увы, не оставил нам ни одного клока одежды на торчащих из стенки гвоздях. Все отлично. Но предшествовавшее этому убийство Изольды не оставляет у меня никаких сомнений в том, кто это. – Он задумался. – Моя вина, что Феллоуза убили, но я не мог предвидеть этого, это никак нельзя было предвидеть. Если бы только я действовал быстрее, то мог бы предотвратить преступление.

– В таком случае убийца – это… – произнес сэр Ричард.

– Я скажу вам, – ответил Фен, – и сообщу, каким образом была убита Изольда, но при одном условии. Ты простишь меня, Найджел? Мне пока не хотелось бы, чтобы ты это знал.

Найджел хмуро кивнул и вышел в сад покурить и пройтись. В течение получаса Фен тихо разговаривал с сэром Ричардом и инспектором, что-то растолковывая, на чем-то настаивая и поясняя примерами. Во время его рассказа сэр Ричард пощипывал себя за усы, а у инспектора вытянулось лицо. Наконец они вышли.

* * *

– Найджел, – сказал Фен часом позже, когда они сидели вдвоем в его комнате, – сдается мне, мои былые колебания были страшной идиотией…

– Боюсь, – проговорил Найджел, – что на протяжении всего этого дела я пребывал в состоянии суеверного ужаса.

– Суеверного ужаса? А, ты про сказку Уилкса… Пора бы раз и навсегда отправить это принадлежащее колледжу привидение в отставку. Я воспользовался возможностью расследовать все это и обнаружил грязную подделку, о которой вы могли бы догадаться. Как я подозревал, президент в то время отнюдь не был мудрецом и трезвенником, не тем персонажем, который говорит: «есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам», обрисованным нам Уилксом, а просто старым дураком, получившим свою должность благодаря кумовству и связям. Следует помнить, что все касающееся привидения, кроме двух-трех легко объяснимых атмосферных явлений в часовне, исходило из показаний декана Арчера. Паркс, кажется, никому ни слова не сказал ни о какой ночной встрече. Это была выдумка от начала до конца, хотя история о Кеттенбурге и стене часовни и обеспечила ей подходящий фон. Отношения между Арчером и Парксом были, по-видимому, настолько компрометирующего свойства, что в те пуританские времена нельзя было позволить и намеку на них просочиться наружу. А тут Паркс решил чуточку пошантажировать Арчера, и Арчер прикончил его, бог знает где спрятав орудие убийства, прежде чем подоспели другие.

– Боже правый, – сказал Найджел, глубоко потрясенный, – но как ты догадался?

– Разумеется, по всей этой кухонной латыни. Какой молодой человек в своем уме будет выкрикивать молитвы, отгоняющие лукавого, в то время, когда его забивают насмерть, даже если это делает привидение? На самом-то деле он выкрикивал имя убийцы. А поскольку является церковным органистом, а не ученым-античником, бьюсь об заклад, что у него было церковное произношение, и он говорил «ч» вместо «к». Полагаю, сказка, которую наплел Арчер, исходящая из уст убежденного рационалиста, произвела на всех сокрушительное действие, а поскольку умом они не блистали, а он был очень авторитетным человеком, им и в голову не пришло сомневаться. Хотя временами ему, должно быть, бывало не по себе. Не удивительно, что он зачастил в церковь!

– Невероятно, дорогой Холмс! – искренне сказал Найджел и добавил: – Во всех смыслах. А что ты думаешь о теории Уилкса о духах, действующих через живых людей?

– Это, – твердо и без обиняков отрезал Фен, – полная чушь. Всякий человек в своем уме в состоянии удержаться от убийства. Одержимость бесами – удобный способ избежать ответственности. Кстати, вот о чем мне это напоминает… – он вынул из кармана конверт, на котором в начале этого вечера написал адрес, разорвал его на мелкие кусочки и бросил в камин. Они молча наблюдали, как бумага, охваченная пламенем, ярко вспыхнула и сжалась, превратившись в пепел.

– Завтра вечером, – сказал Джервейс Фен, – мы выйдем на охоту.

Глава 14 Скверно попасться

Что, мало? Получай еще удар.

Тебе скрою ужо костюм по мерке. Возмездие!

Форд^[282]

К шести часам очередь за незабронированными местами вытянулась уже на четверть мили вдоль дороги. В семь распорядитель вышел, пересчитал стоящих, посмотрел, сколько мест осталось, и сообщил тем, на кого их не хватало, что ждать бессмысленно. Стоявшие в хвосте разошлись, однако многие остались ждать – отчасти рассчитывая увидеть каких-нибудь знаменитостей, отчасти в надежде, что некоторые забронированные места так и не будут выкуплены и им все-таки удастся попасть внутрь. Трое полицейских безуспешно, но с сознанием собственной важности, пытались регулировать все возраставший людской поток. Даже те, кто заранее забронировал места, явились пораньше, чтобы выкупить их, опасаясь не попасть. Получив желаемое, они собирались группками на лужайке, возбужденно переговариваясь друг с другом. Из каждой оксфордской гостиницы стекались театральные антрепренеры, агенты, актеры, актрисы, продюсеры, критики и коллеги-драматурги. Некоторые, не в состоянии вырваться из города пораньше, приезжали прямо с вокзала на такси. Университетские интеллектуалы подходили с неизменной скучающей миной. Профессора прокладывали себе дорогу с привычным спокойствием и непринужденностью лиц, облеченных властью. Всюду слышались бесконечные разговоры, разговоры, разговоры. Группа уважаемых критиков стояла снаружи. Они отрывисто переговаривались, то и дело нервно оглядываясь по сторонам.

– Шекспир это предвидел, – мрачно сказал Николас, проходя мимо под руку с блондинкой – «брелок дрянной работы»^[283].

Осветитель, Ричард Эллис, Шейла Макгоу и рабочие сцены, охваченные радостным возбуждением, ошеломленно наблюдали за ежеминутно нараставшим, стекавшимся отовсюду людским потоком. Роберт вышел поздороваться с приехавшими из Лондона приятелями, тут же став объектом пристального внимания множества заинтересованных глаз. В черно-белых афишах, расклеенных повсюду, анонсировалась премьера «Метромании» с сухостью, никак не вяжущейся со всеобщим ажиотажем. В своей гримерной Рэйчел занималась двумя непростыми делами: красила ресницы тушью и одновременно повторяла свою роль по лежащему рядом тексту пьесы. Джин напоследок оглядывала реквизит, и хотя она особенно остро ощущала себя несчастной, всеобщее оживление затронуло и ее. Большинство мужчин труппы по-прежнему находились в «Астон Армс», выпивая для храбрости под грозным взглядом попугая. Клайв, скрепя сердце наконец покинувший объятия жены, на всех парах спешил к театру, в надежде, должно быть, еще успеть на спектакль. Бар, который по такому случаю нанял пятерых дополнительных помощников и обзавелся еще одной барной стойкой, был переполнен. Хелен, заходившая вместе с Брюсом со служебного входа, встревоженно оглядела толпу и следующие три четверти часа провела в попытках забыть о ней. Издатель Роберта мрачно сказал себе, что в контракте авторские отчисления за «Метроманию» надо будет увеличить. Сам Роберт внешне оставался невозмутим и серьезен, но на самом деле нервничал как никогда в жизни.

По дороге к театру Фен сказал Найджелу и сэру Ричарду:

– В последний раз в этом театре я поклялся себе, что ноги моей здесь больше не будет – и однако же вот он я. Между прочим, я надеюсь, – добавил он, обращаясь к Найджелу, – что мой друг-актер появится вовремя. Перед спектаклем я хотел бы познакомить его с Хелен.

Найджел кивнул: он был слишком возбужден, чтобы что-либо ответить.

– Кроме того, – понизив голос, обратился Фен к сэру Ричарду, – надеюсь, все приготовления сделаны?

– Инспектор и его люди прибудут загодя. Собственно, несколько человек уже там – следят за порядком в толпе. Жаль, – посетовал сэр Ричард несколько отрешенно, – что вы испортили себе вечер, поскольку пришлось всем этим заниматься.

– А мне-то как жаль, бог свидетель, – сказал Фен. – Но, знаете, тут уж ничего нельзя было поделать. Не понимаю, как это может нам помешать получить удовольствие.

Сэр Ричард с любопытством посмотрел на него и расправил плечи.

– Мне уж точно не помешает, – с нажимом проговорил он.

– Мог бы рассказать мне, что ты задумал, – сказал Найджел.

– После спектакля мы созовем небольшое собрание, и там произведут арест, – ответил Фен. – Разумеется, очень тихо, когда суета уляжется. Там будут только те, кого касается эта история.

– Вот как, – проговорил Найджел и, помолчав, заметил: – Жаль.

– Когда застреливают и перерезают горло, тоже хорошего мало, – сухо отозвался Фен. Дальше они шли молча.

– Боже, ну и толпа! – воскликнул Найджел на подступах к театру. Он обернулся к Фену, и в душе его зашевелилось нехорошее предчувствие. – Надеюсь, билеты у тебя?

Фен похлопал себя по карманам, и лицо его приобрело тревожное выражение.

– О, мои ушки, о мои усики! – вскричал он. – Я оставил их на столе.

Найджел застонал.

– Именно так, – спокойно подтвердил сэр Роберт, – поэтому их забрал я. Я вам доверяю не больше, чем вашему мнению о Чарлзе Черчилле. Помилуйте, Джервейс, ради всего святого, не дуйтесь!

Они пробирались сквозь толпу, и Фен весело приветствовал друзей и знакомых. Найджелу показалось, что он знает какое-то невообразимое множество людей. Приложив некоторые усилия, он отыскал знаменитого актера и подвел его к служебному входу, чтобы познакомить с Хелен. Найджел и сэр Ричард, сочтя, что промедление может стоить им мест, принялись пробираться к ним сквозь море ног, плащей и программок.

Знаменитый актер был сдержан, обаятелен и деловит.

– Какая жестокость с нашей стороны тревожить вас в такое время! – сказал он Хелен. – У меня в подобных случаях все поджилки трясутся. – Он улыбнулся, и Хелен, немного взволнованная, признала, что нервничает, и рассыпалась в любезностях. Фен бродил по гримерной, ради эксперимента измазав себе лицо гримом.

В дверь постучали. «Пожалуйста, пятиминутная готовность!» – прозвучал унылый голос помощника режиссера, и дальше по коридору эхом разнеслось: «Пожалуйста, пятиминутная готовность!»

– Боже мой, нам пора! – воскликнул знаменитый актер. – Джервейс, умоляю, вытри с лица эту дрянь! Да не втирай ты ее своим платком еще глубже, ну, что за недотепа! Сначала надо нанести жир. Вот так. Теперь можешь стереть бумажной салфеткой.

Фен, отчасти пристыженный этими манипуляциями, только неразборчиво заворчал.

– На самом деле, можете не торопиться, – сказала Хелен. – Народу так много, что мы наверняка начнем с опозданием, а мой первый выход только во втором акте.

– И тем не менее, думаю, нам пора уходить, – сказал знаменитый актер. – Первый акт я посмотрю ради Роберта, а второй и третий – ради вас. Ни пуха!

В зале уже зажглись огни рампы, обволакивая нижнюю часть занавеса приглушенным белым светом. После ухода знаменитого актера Фен со словами «А помнишь, как ты столкнул в озеро Камбера из младшего четвертого класса^[284]?» присоединился к Найджелу и сэру Ричарду. Оглядываясь по сторонам, Найджел заметил инспектора в штатском, а с ним двух дюжих молодцов, сидевших несколько поодаль. Шейла Макгоу устроилась в самом конце зала: через два ряда от нее расположился Николас со своей блондинкой; Роберт с приближенными занял места в первом ряду. За сценой из своих гримерных потянулись те, кому предстояло начинать спектакль. Помощник режиссера взял в руки текст пьесы. Джейн профессиональным взглядом окинула декорации и скомандовала: «Свет!» С электрического пульта последовала серия щелчков, вспыхнули прожектора, софиты и реечные светильники, заливая светом сцену. Актеры заняли свои места. «Свет в зале!» Зал погрузился в темноту. Двери перегородили против безбилетников, любителей опаздывать и прочих неприятностей. Клайва внезапно охватило чувство, будто что-то не так. Он сбежал со сцены, схватил газету и, вернувшись на свое место, раскрыл ее с заинтересованным видом. «Занавес!» Под рукой Джейн щелкнула кнопка, и занавес с мягким, вкрадчивым шипением поднялся, знаменуя премьеру «Метромании».

С первых же секунд стало ясно, что это успех. Найджел, чье шотландское происхождение диктовало ему осторожность в суждениях, побаивался, что вступление окажется слишком длинным для пьесы, однако его опасения оказались напрасными. От Роберта публика ожидала великих свершений и именно их и получила в прямом смысле этого слова; от труппы же никто не ждал слишком многого, и тем приятнее было ошибиться. Даже Шейла с неохотой признала, что никогда еще им не удавалось сработаться так хорошо. Ритм, кульминация, развязка – все было безупречно. Для каждого из членов труппы этот спектакль оказался незабываемым. С самого начала им было понятно, что вместе они работают хорошо, а что касается зрителей, то вряд ли можно пожелать кого-то лучше. Во время спектакля незадействованные актеры стояли в кулисах, почти не обсуждая происходящего, чтобы не спугнуть волшебство. Рэйчел, конечно же, была героиней вечера. Она существовала в спектакле плавно и грациозно, виртуозно стягивая к себе все нити и управляя ими; остальные же, хоть и признавая свою зависимость от нее, жили и действовали по собственным законам, и после пяти минут пребывания Хелен на сцене Найджел готов был закричать от восторга. Да, подобные спектакли, вне всякого сомнения, случаются раз в сто лет: постепенно нараставшее к концу напряжение задействовало весь запас эмоциональных сил и актеров, и публики.

Но прежде всего дело было в самой пьесе. Во время спектакля Найджел поймал себя на том, что поражен, как постепенно раскрывалась в ней уникальность и самобытность создавшего ее гения. Первый акт сошел бы просто за остроумную эксцентричную комедию, если бы не необычайная легкость, с которой каждый из персонажей находил отклик у зрителей. Второй акт был одновременно и серьезнее, и эффектнее. Беззаботный смех слышался реже, зато стало нарастать беспокойство, которое невозможно было отбросить. Персонажи из первого акта, оставшись верными себе, при этом становились уже не столько смешными, сколько гротескными. Речь здесь шла не о развитии характеров, а о постепенном раскрытии их истинной сущности. Последний акт игрался в полутьме, с ощущением неумолимо надвигавшейся и осязаемой катастрофы. Теперь казалось, будто все, кроме Хелен и Рэйчел, превратились в автоматы, в уродливых марионеток, артикулировавших слова, звучавшие, как чудовищная пародия на них самих. Все это было сделано без экспрессионистских эффектов, в рамках, на первый взгляд, абсолютно реалистичной пьесы. Однако, чем больше они утрачивали зрительское сочувствие, превращаясь в говорящие тени, тем ярче и реальнее выглядели на их фоне Хелен и Рэйчел. В конце показалось, что налетевший вдруг порыв ветра сдул все тени, оставив только их двоих. Пьеса закончилась на приглушенной, щемящей ноте личной трагедии, внезапно постигшей героев.

Их вызывали на бис двадцать три раза. На пятый раз вместе с актерами на сцену вышел Роберт, держа за руки Хелен и Рэйчел. Цветов было несметное множество. Во время пятнадцатого выхода Роберт произнес речь:

– Не думаю, что вам захочется услышать сегодня вечером еще одно мое выступление, и все же я хотел бы просто сказать вам всем «спасибо» за то, что вы такая благодарная аудитория. Еще я хочу выразить свою сердечную благодарность труппе и всему персоналу этого театра, которые попытались – и им это удалось! – выполнить непосильную задачу: за неделю поставить новую пьесу. Все аплодисменты, звучавшие сегодня вечером, должны быть адресованы им.

Зал зашумел в два раза громче, и только после еще восьми выходов на поклон им наконец позволили уйти. Это был грандиозный вечер!

И тут Найджел вспомнил, что должно было произойти, и по спине его пробежал холодок.

Он прочитал это в изменившемся взгляде Фена, во взгляде, который сэр Роберт бросил на инспектора, когда они выходили. Он видел, как инспектор подошел ближе и что-то тихо сказал сначала Шейле Макгоу, а потом Николасу Барклаю. Радостное возбуждение этого вечера улетучивалось со страшной скоростью, а его место заняло чувство подавленности. Да, вокруг него все еще царило оживление. К примеру, добравшись до гримерной Хелен, он обнаружил там знаменитого актера, уже успевшего предложить ей работу в Лондоне. Однако, несмотря на искреннюю радость за Хелен, он не мог с легким сердцем веселиться, пока мысли его были заняты другим, и он с облегчением вздохнул, когда остальные артисты покинули театр, шумно обсуждая подходящее место для ужина, за которым должна была последовать вечеринка по случаю премьеры. Работники также ушли, и в театре воцарилось непривычное гулкое молчание. Он оставил Хелен переодеться, а сам пошел в бар.

Там уже находились Фен, сэр Ричард, инспектор и Николас, к которым постепенно подходили остальные. Было видно, что Роберт устал и опустошен; Николас был бледен и против обыкновения молчалив; Джин стушевалась, утратив всю свою живость и яркость. Найджелу показалось, что в глазах Шейлы он видит животный страх. Хелен и Рэйчел явились последними. Рэйчел была молчалива и выглядела растерянной, Хелен все еще не могла избавиться от лихорадочного возбуждения. Она подошла к Найджелу и взяла его за руку. Они стояли в тишине, которую еще больше подчеркивали звуки, раздававшиеся в других уголках театра, посреди обломков и исчезающих остатков удивительного вечера, ожидая, когда поднимется занавес над последним актом совсем другой пьесы.

Джервейс Фен сказал:

– Сожалею, что вынужден закончить этот вечер, ставший для меня незабываемым, – он слегка поклонился Роберту, устало улыбнувшемуся ему в ответ, – в столь неприятной манере. Полагаю, однако, что все вы… некоторые из вас, – поправился он, – будут рады в конце концов разобраться с этим двойным убийством. С моей стороны было бы совершеннейшим дурновкусием начать вам сейчас объяснять причины, побудившие нас за это взяться. Тем не менее хочу сказать, что лично мне крайне неприятно заниматься всем этим. Ни один человек, мало-мальски наделенный чувством и воображением, – он криво усмехнулся, – не найдет в себе сил принимать поздравления с концом подобного расследования. Это пиррова победа.

И в этот самый момент в голове Найджела внезапно всплыл тот ключевой факт, который он так долго искал. Впоследствии, оглядываясь назад, Найджел решил, что если бы не сильнейшее умственное напряжение, он так бы о нем и не вспомнил. Но стоило этому произойти – и оставшиеся части головоломки с молниеносной быстротой сложились в единую картину, где все указывало на одного человека, все складывалось в буквы одного знакомого имени…

Хелен вдруг с силой сжала его руку.

– Найджел! – прошептала она. – Где Джин?

Он огляделся по сторонам. Джин Уайтлегг нигде не было.

Он попытался сконцентрироваться на том, что говорил Фен.

– И, наконец, могу вас заверить, что все входы в театр охраняются, и ускользнуть отсюда не сможет никто. – Он замолчал, как казалось, в некотором замешательстве. – Возможно, инспектор, если вы…

Фен отошел назад, едва заметным жестом дав понять, что закончил. На лице его читались тревога и тоска. Он, сэр Ричард и инспектор смотрели на кого-то, стоявшего в углу возле дверей.

И, проследив за их взглядом, Найджел увидел, что в руке у этого человека был маленький неказистый пистолет, похожий на уродливую детскую игрушку.

– Всем оставаться на местах, – сказал Роберт Уорнер.

После первоначального шока все испытали огромное облегчение, чуть ли не радость. «Вот тот момент, – довольно легкомысленно подумал Найджел, – когда полиция не сумела задержать преступника, и теперь я вскакиваю и обезоруживаю его под восхищенным взором моей возлюбленной. Однако, – мысленно добавил он, – ничего этого я не сделаю». Найджел с интересом ждал, что же произойдет в следующее мгновение, стыдясь ребяческих мыслей. Он еще сильнее сжал руку Хелен.

– Это глупо, Уорнер, – мягко сказал сэр Ричард, – потому что, боюсь, вам не удастся отсюда выбраться.

– Придется рискнуть, – отозвался Роберт. – Этот мелодраматический выход под занавес – в дурном вкусе, но тут уж ничего не поделаешь. – Он повернулся к Фену. – Спасибо, что подарили мне этот вечер. Очень мило с вашей стороны. Кто знает, возможно, если все-таки дойдет до судебного процесса, у меня будет время написать продолжение «Метромании», о котором я уже думал. – В голосе его звучала горечь. – Но мне почему-то кажется, что нет. – Он попятился к двери. – С моей стороны было бы непредусмотрительно задерживаться здесь, чтобы объяснить вам причины и дать оправдание моего поведения. Но мне остается сказать – на тот случай, если вдруг мне больше никогда не представится возможности заявить об этом, – что я очень сожалею о содеянном, – не пытаясь спасти собственную шкуру, а лишь потому, что Изольда была всего лишь сбитой с толку дурочкой, да и на Дональда я зла не держу. Давайте запишем для будущих поколений: я признаю, что вел себя как идиот. А мне кажется, – и он распрямился, не с самодовольством, а со взвешенной уверенностью, – что будущие поколения заинтересует все связанное со мной.

Он повернулся к Рэйчел.

– И ты, моя дорогая… Боюсь, нашу свадьбу придется… отложить. Я не смогу сделать тебя честной женщиной. – Он слегка улыбнулся, и голос его потеплел. – А сейчас, – и он отступил еще на один шаг, – я покидаю вас всех. Должен предупредить, что если кто-нибудь – кто угодно – попытается преследовать меня, я буду стрелять без колебаний. – Он обвел взглядом собравшихся и исчез.

Прошла, казалось, целая вечность, прежде чем кто-то шевельнулся, хотя на самом деле это были всего лишь несколько секунд. Инспектор выхватил пистолет и побежал вниз по лестнице, за ним поспешили Найджел, Фен и сэр Ричард. В фойе никого не было, однако они успели достигнуть зала как раз вовремя, чтобы увидеть, как Роберт карабкается на сцену перед занавесом. Услышав их шаги, он обернулся и поднял пистолет. Внезапно в ушах Найджела раздался оглушительный хлопок. Роберт уронил пистолет, схватился за ногу, скорчился и рухнул, как сломанная кукла. Подбежав к нему, они увидели, что, даже мучаясь от боли, он пытался нашарить свои очки, которые сломались и лежали чуть поодаль. Вид у него был странный и невероятно жалкий.

Но их глазам предстало не только это. Над аркой просцениума что-то зашевелилось, и они увидели, как противопожарный занавес со скоростью гильотины всем своим весом обрушился на то место, где лежал ослепленный и раненый Роберт. Еще подбегая к дверям, ведущим за сцену, Найджел понимал, что уже слишком поздно. Когда он поднимался по каменным ступенькам и кровь гулко шумела в его ушах, он услышал тошнотворный звук удара, казалось, сотрясший весь театр. В два прыжка он очутился за пультом и повернул выключатель. Занавес вновь поднялся, а тем временем остальные через оркестровую яму пробрались к бесформенной груде, лежавшей внизу. Он взглянул на ту, что находилась рядом с ним в этом узком отсеке. Но Джин Уайтлегг несколько секунд смотрела на него, не узнавая, а затем сползла по стенке на пол, потеряв сознание. Откуда-то из бесконечного далека он услышал голос Фена:

– Боюсь, тут мы уже ничего не можем сделать.

Глава 15 Дело закрыто

Жить нынешним днем?

Постоянства здесь нет.

Все клятвы – напрасны,

Оборван сюжет.

Максвелл^[285]

– …А ключ ко всему был предельно прост, – сказал Джервейс Фен. – Выстрел, услышанный нами, не имел отношения к убийству Изольды.

Он, Найджел, Хелен и сэр Ричард вновь сидели в комнате, окна которой выходили на внутренний дворик и сад. Прошло два дня. Они только что отменно поужинали в «Джордже» (причем Хелен, к восторгу Фена и смущению сэра Ричарда, заплатила по собственному настоянию) и теперь устроились так, чтобы с комфортом послушать некролог. Фен развалился в кресле, опасно жестикулируя со стаканом в руке.

– Эта история выглядела так неправдоподобно именно из-за того, что все мы необдуманно исходили из обратного, – продолжил он. – И я уже говорил вам, что понял это через три минуты после того, как мы вошли в эту комнату. Уильямс уверял нас, что никто не входил и не выходил из нее. Мы сами были совершенно справедливо уверены, что никто бы не смог застрелить девушку, сымитировав самоубийство, и вовремя сбежать. Несчастный случай или самоубийство исключались по тем же причинам, которые мы обсудили выше. Так какая же альтернатива оставалась?

Найджел выругался себе под нос.

– Но если был еще одинвыстрел, то куда он попал? – спросил он. – И как вообще возможно, что он смог сначала выстрелить из этого пистолета, а уже потом поместить на него отпечатки пальцев девушки?

– Ну, разумеется, он вообще не стрелял из него! Он использовал обычный пистолет, стрелявший холостыми, уже после того, как закончил подделку отпечатков на первом пистолете. Тут еще было дополнительное преимущество в том, что в воздухе после этого витал чудесный свежий запах пороха, а на лице Изольды остался ожог, предполагавший, будто она застрелилась или же в нее выстрелили с близкого расстояния.

– Так в нее не стреляли с близкого расстояния?

– Конечно же, нет! Как такое возможно? Она была жива, когда вошла в ту комнату, и за ней никто не шел.

– Тут мне видится некоторое затруднение, – сказала Хелен. – Этот ваш Уильямс был снаружи, в коридоре, поэтому ее не могли застрелить оттуда; Дональд и Николас находились в комнате напротив, так что оттуда в нее тоже не могли стрелять, а Уильямс видел Роберта, когда тот поднимался сюда, значит, и этот вариант исключается. Так как же он все-таки это сделал? Все это по-прежнему выглядит совершенно невероятным.

– О, да, – отозвался Фен. – Тут мы как раз переходим к следующему пункту. Вы же понимаете, что сразу после убийства я ничего такого не думал. В то время я знал достаточно, чтобы наверняка идентифицировать убийцу. Лишь один человек был способен разыграть самоубийство и произвести фальшивый выстрел, и это был Уорнер. Никто не входил в комнату снаружи, никто не выходил отсюда кроме него, так что альтернативы тут не было. Он сделал вид, будто идет в уборную, произвел все необходимые приготовления, выстрелил и вновь проскользнул в уборную, прежде чем появился Уильямс (вы же понимаете, что на тот момент Изольда была уже мертва). Или же он мог спрятаться за ширмой в гостиной и вернуться туда, когда Уильямс достиг спальни. Затем он вновь вышел оттуда и встретил нас, когда мы спускались. Поскольку логично предположить, что только убийца мог сымитировать самоубийство, значит, Уорнер и был убийцей. Между прочим, уборная – отличное алиби: никто не станет докучать вам расспросами относительно пребывания там. И, сдается мне, у уборной оказалось еще одно преимущество: полагаю, где-то в недрах оксфордской канализации сейчас плавает пара тонких перчаток и пистолет с холостыми патронами.

– Что же он изменил? – спросил Найджел.

– Он закрыл окно, фальсифицировал отпечатки пальцев, положил пистолет рядом с телом и надел кольцо. Затем он выстрелил из заряженного холостыми патронами пистолета, прижимая его к голове девушки, чтобы оставить ожоги. Это не могло занять больше трех-четырех минут – возможно, даже меньше. Еще одно: помните, я обратил ваше внимание, что в комнате ни к чему не притрагивались еще, по крайней мере, пятнадцать минут после нашего прихода? Это означает, что никто так и не пощупал пистолет, чтобы посмотреть, стреляли ли из него на самом деле. Если да, он должен был быть теплым. Вне всяких сомнений, Уорнер полагался на нашу полицейскую выучку, из-за которой мы ни к чему не притронулись; и поскольку все было очевидно, я действовал в соответствии со старыми добрыми правилами.

А теперь перейдем к вопросу, как именно была застрелена девушка. Вы, Хелен, очень хорошо обозначили все нестыковки, так что и тут мы вынуждены воспользоваться методом исключения как единственно возможным. На самом деле, я пришел к разгадке благодаря случайному замечанию Николаса, который упомянул, что они с Дональдом предавались антисоциальному прослушиванию радио, в то время как все окна были открыты. Все окна! Это выдавало его с головой. То есть получалось, что Изольда могла быть застрелена только из западной части двора сквозь три ряда окон – два в комнате Николаса и Дональда и окно в спальне, перед которым она стояла на коленях, роясь в ящиках шкафа.

Взглянув на план здания, вы убедитесь, что это было проще некуда^[286]. Два окна комнаты напротив практически параллельны окну в спальне Феллоуза. Никакой мебели между ними нет. И, как я успел удостовериться, Феллоуз и Николас сидели в стороне от линии выстрела, перед камином.

И, наконец, возьмем тот факт, что радио играло довольно громко: по нему передавали увертюру к «Мейстерзингерам» (вы же помните, что «Жизнь героя» началась прямо перед тем, как Уорнер к нам присоединился?). Думаю, вряд ли могут быть сомнения, что он воспользовался глушителем, который впоследствии убрал. Даже пистолет с глушителем мог наделать немало шума, однако он хорошо рассчитал момент, выбрав, скажем, повторное вступление к главной теме, которое играется fortissimo – прямо перед контрапунктом, когда все три темы играются вместе. В этом случае его вряд ли бы услышали, а вот если бы он застрелил ее, спустившись вниз из этой комнаты, то наверняка. И к тому же он мог стоять далеко в стороне, чтобы его не заметили двое в комнате, сквозь которую он стрелял.

– Какая необыкновенная идея! – воскликнул сэр Ричард. – Выстрелить так, чтобы пуля прошла через открытое пространство, сквозь запертую комнату, вновь через открытое пространство в еще одну комнату. Неудивительно, что мне это даже в голову не пришло.

Казалось, он глубоко оскорблен тем, что от него могли ждать подобных умозаключений.

– Именно. Установив этот факт, восстановить картину событий было уже достаточно легко. Раздобыть оружие оказалось нетрудно: на вечеринке Уорнер сказал Джин, что для следующей репетиции ему понадобится револьвер. При этом он, скорее всего, догадывался, что она так или иначе попытается заполучить пистолет Грэма. Даже если нет, это не имело большого значения – разве что как дополнительная предосторожность: если бы у нее не получилось, он легко мог взять его сам, и старая добрая демонстрация оружия всем подозреваемым сама по себе была сносным алиби. Вышло так, что она все-таки вернулась, и Уорнер увидел ее, о чем и сообщил нам (наверняка он был настороже). Он забыл упомянуть лишь о том, что сразу после этого проскользнул туда и вынул все гильзы – это лишь мое предположение, но такой вариант представляется мне наиболее вероятным – поэтому, когда ты, Найджел, заглянул в шкаф, там уже ничего не было. После этого ему оставалось только забрать оружие из реквизитной, что он и сделал на следующий день.

В пятницу вечером он увидел, как Изольда вошла в комнату Дональда – или же просто знал, куда она направляется. И, имея в своем распоряжении пару перчаток, оружие с глушителем и пистолет, заряженный холостыми, который он, между прочим, забрал из реквизитной вместе с настоящим орудием убийства: он использовался на сцене для создания звуковых эффектов. Будучи уверенным, что в театре таковой наверняка найдется, я спросил у Джин, пропал ли он, и выяснилось, что да… – Он внезапно остановился. – О чем я сейчас говорил?

– Он увидел, как Изольда вошла в колледж, – мягко напомнил сэр Ричард.

– Ах, да. Итак, он вошел в западный дворик через дверь с улицы, выстрелил в подходящий момент, вышел тем же путем, возможно, где-то на время избавился от глушителя, затем вошел возле привратницкой и, как мы знаем, поднялся сюда. Улучив момент, он спустился вниз и имитировал самоубийство. Теперь ты видишь, Найджел, почему твое расписание с такой очевидностью указывало на убийцу. Из него явствовало не только то, что он был единственным, кто мог сымитировать самоубийство, но и время, когда он вышел из отеля, ничем не подтверждалось, и он мог сделать это в любой удобный для себя момент. Само по себе это не имело бы никакого значения, но он испортил все дело, попытавшись устроить из этого головоломку и имитировав это невозможное самоубийство. Кто угодно – ты, Хелен, Рэйчел, Шейла, Дональд или Николас – мог выстрелить из западного дворика, и если бы он этим ограничился, то по-прежнему был бы в полной безопасности; однако, как я уже говорил, только один человек мог все подстроить.

Могу также сообщить, что были и некоторые косвенные улики, которые и сами по себе наводили на определенные размышления, хоть им и не доставало доказательности. Взять хотя бы тот факт (ты сам, Найджел, рассказал мне о нем, а я потом проверил), что это Уорнер назначил Джейн быть дублершей Изольды. Теперь даже я знаю о репертуарном театре достаточно, чтобы понять, что по практическим соображениям там не может быть никаких дублеров – и уж тем более для таких маленьких ролей, как у Изольды. Однако, беспокоясь об успехе пьесы, он совершил этот элементарнейший промах. Опять же, Уорнер сказал нам, что в привратницкой ему пришлось спрашивать дорогу к своей комнате, ибо ему никогда еще не доводилось бывать в этом колледже. Однако сразу же после убийства в разговоре с моей женой он предположил, что убийца мог проникнуть внутрь через западный двор, о существовании которого не мог бы знать, если бы его предыдущее утверждение было правдивым. Еще одна ошибка, порожденная его чрезмерной склонностью вдаваться в подробности.

Тем не менее вынужден признать, что поначалу мне казалось, будто некоторые детали не сходятся с этой, такой простой и очевидной, интерпретацией фактов. К этому причастен и ты, Найджел. Ты всячески подчеркивал, что Дональд совершенно не удивился, узнав о смерти Изольды. И если для тебя это, по-видимому, являлось свидетельством ненормального, необъяснимого психологического состояния, я был склонен трактовать это более простым образом. Это означало: а) либо Дональд знал о готовящемся убийстве; б) либо он видел кого-то знакомого непосредственно перед тем, как убийство было обнаружено (и этот кто-то ненавидел Изольду), поэтому, услышав новости, Дональд тут же решил, что именно этот человек и совершил убийство. Но «а» было крайне маловероятно: Роберт никогда бы не доверился Дональду, а возможность того, что Дональд мог раскрыть план Роберта (в котором был немалый расчет на удачу), чрезвычайно мала, и ею можно пренебречь. Таким образом, остается «б». Во-первых, Дональд вполне мог видеть Уорнера. Но почему же он в таком случае промолчал? Он не любил Уорнера и считал, что тот может соперничать с ним за Изольду. Узнав о ее смерти – а ведь он, как мы помним, был увлечен ею, – Дональд без сомнения рассказал бы про Уорнера, если бы его видел. Но он кого-то защищал. Кого же? Джин Уайтлегг была единственной возможной кандидатурой. Я предположил, что он видел ее в западном дворе (это единственное место, где она могла находиться), возможно, когда устраивал затемнение на окнах с этой стороны комнаты. Учитывая обстоятельства, я также предположил, что, во-первых, он бы заговорил с нею, а во-вторых, находясь там в то время, она вполне могла видеть убийцу или даже само убийство: ты же помнишь, что затемнение было нарушено спустя совсем короткое время после этого.

Тогда это было всего лишь теоретическими рассуждениями, однако я счел целесообразным углубиться в них хотя бы для собственного удовольствия и удовлетворения (основные факты этого дела были на тот момент уже установлены и доказаны). Поэтому сначала я пошел к Николасу, из которого без особого труда сумел вытянуть, что вечером Дональд с кем-то встретился и разговаривал, хотя Николас отказался сообщить, с кем именно. Это не имело значения, поскольку я уже был уверен в ответе. С Дональдом я вел себя достаточно жестко, однако, несмотря на это, ничего не смог из него вытянуть. Он был слишком большим джентльменом; думаю, после смерти Изольды он, в некотором смысле, испытал облегчение, и ему не хотелось, чтобы из-за этого страдала Джин, которую он считал убийцей. Реакция самой Джин, когда я проверял на ней вторую часть своей теории, оказалась гораздо более красноречивой. Обрушившись с резкой критикой на ум предполагаемого убийцы, я вызвал в ней бурю негодования. Поскольку она вряд ли одобряла бы преступление in vacuo^[287], стало ясно, что ей известна личность преступника. И, коль скоро тогда она не могла знать обо всех фактах этого дела и прийти к моим выводам, логично было предположить, что она его уже видела. Между прочим, нет ничего удивительного в том, что она решила его защищать. Как мы знаем, у нее не было никаких оснований любить Изольду, и при этом она благоговела перед творчеством Уорнера. Вне всякого сомнения, она руководствовалась теми же моральными соображениями, что и я: совершенно не хотела предать замечательного художника, еще не успевшего раскрыть всю мощь своего таланта, в руки палача. Отсюда ее нежелание признавать даже то, что в тот вечер она была в колледже.

Я предложил ей прийти ко мне как к частному лицу и рассказать все, что она знала, и когда Дональд был убит, она так и поступила. Выяснилось, что она пошла за Уорнером во двор и действительно видела, как он совершил преступление. Как и у большинства из нас, ее первым порывом было желание спрятаться, поэтому она проскользнула в арку и подождала, пока он уйдет. Дональд видел ее и говорил с ней, как раз когда она вышла оттуда. Учитывая обстоятельства, понятно, что она держалась напряженно, и это дало ему еще больше оснований подозревать в ней убийцу.

– Полагаю, после смерти Дональда Феллоуза она тут же захотела пойти в полицию и рассказать им обо всем, – медленно произнес сэр Ричард. – Как вам удалось ее остановить? Я слышал, что они с Дональдом помирились и собирались пожениться.

– Ах, боже, все так! – простонал Фен. – Бедняжка буквально обезумела от горя. Но вместе с тем, – раздраженно добавил он, – складывается ощущение, что я был единственным человеком, имевшим хоть какое-то представление о происходящем, и я бы никому не позволил нарушить мои планы! Я хотел, чтобы премьера «Метромании» прошла без сучка без задоринки – и так и получилось.

– Да, – проворчал сэр Ричард. – Такие условия вы поставили нам в обмен на доступ к тайнам вашего недюжинного ума!

Фен нахмурился и взглянул на него с подозрением.

– Как бы то ни было, – продолжил он, – мне пришлось наплести ей с три короба, чтобы она поверила, будто убийства были совершены двумя разными людьми. Я наполовину убедил ее – достаточно, чтобы она замолчала на время; но только наполовину. В конце концов она обо всем догадалась, и в результате… – Он сделал неопределенное движение рукой. Ему не слишком хотелось вспоминать случившееся.

– А теперь, умоляю, объясни нам мотив! – воскликнул Найджел. – Не мог же он убить Изольду только из-за того, что она действовала всем на нервы и у Рэйчел из-за нее случались истерики? Ты уже высказывался в своей афористичной манере насчет мотива. Объяснись.

– Моя афористичная манера сводится к трем утверждениям: я не верю в crime passionel^[288]; мотив убийства почти всегда – либо деньги, либо месть, либо безопасность; и тем не менее в нашем случае первопричина всего – в сексе. Сейчас я обосную эти постулаты.

Непосредственным мотивом, несомненно, была та загадочная вещица, которую искали и Изольда, и убийца, и первым ключом к разгадке тайны этого предмета я обязан тебе, Найджел, твоему подробному отчету, которым вы снабдили меня на утро после вечеринки. Ты рассказал о двух людях, которые вели себя странно и непоследовательно, очевидно, не замечая в этом никакой натяжки. Ты объяснял эти странности тем, что накануне Изольда, возможно, спала с Уорнером и теперь хотела это скрыть. Давай вспомним порядок действий – поправь меня, если будут какие-нибудь неточности.

1) Изольда входит в бар с сумочкой и тонкой красной записной книжкой, которую тут же где-то бросает.

2) Завидев ее, Роберт сначала сердится, а потом испытывает неловкость.

3) Изольда смотрит на него с выражением «победительным и вызывающим».

4) Она говорит с ним про «шантаж», про то, что «бывает лучше, когда все раскрывается».

5) Дональд берет ноты и уходит, а в это время —

6) вместе с тобой Изольда идет к бару, не отводя глаз от Роберта.

7) Ты отвлекаешь ее внимание, вылив на нее стакан бренди.

8) Вместе с тобой она возвращается к столику, внезапно «столбенеет и краснеет» и выбегает из комнаты.

9) Роберт «с искренним недоумением» смотрит ей вслед.

– «Все это очень странно, – сказал я себе, – и объяснить это можно, только если причиной переполоха была красная книжка». Вы видели, как утром в тот же день Изольда выходила с ней из комнаты Уорнера. Принимая во внимание пункты два и четыре, я сделал вывод, что там было нечто очень важное для него, способное навлечь серьезные обвинения. Тогда все встало на свои места – настроение Изольды, ее разговоры про шантаж (скорее всего, речь шла не о деньгах, а о новых ролях), то, что она следила за ним; последние две строчки в моем списке были особенно красноречивы. Они, очевидно, означали: во-первых, Изольда вернулась и обнаружила, что книжка исчезла, и, во-вторых, взял ее не Уорнер.

В этом случае все сходилось идеально. Это объясняло и поиски Изольдой комнаты Феллоуза, и причину ее убийства. Несмотря на то, что главного доказательства у нее на руках не было, она слишком много знала, чтобы оставлять ее в живых (вот вам и мотив: обезопасить себя). Мне, как и ей (позднее), и Уоррену (практически сразу) стало ясно, что записную книжку унес Феллоуз, беззаботно прихвативший ее вместе со своими нотами (он не мог взять ее нарочно, поскольку не знал, что в ней). Но именно в этот момент вся моя логика дала сбой, и я совершил фатальную ошибку, предположив, что Уорнер нашел так и не замеченную Дональдом записную книжку среди его нот, когда убил Изольду – или, скорее, имитировал ее самоубийство. На самом деле, это совершенно не так. Когда он имитировал самоубийство, у него не было времени на поиски, а потом комната находилась под охраной вплоть до воскресенья, до половины пятого вечера. То есть он поискал ее, не нашел (как и я до того, решив, что книжка уже у Уорнера) и поднялся на хоры. Думаю, вряд ли могут быть сомнения, что к тому моменту Феллоуз уже обнаружил книжку, осмотрел и понял ее значение: помимо прочего, она содержала основной мотив убийства Изольды. И, кстати говоря, на одном из его нотных листов было несколько красноватых пятен – там, где его запачкала обложка. Один бог знает, что испытал Дональд при виде Уорнера. Однако Уорнер уже догадался, что тому все известно – он поднимался будучи готовым к этому, – и предпринял единственно возможный для себя шаг. Перед смертью Дональд сообщил нам о личности убийцы единственным известным ему способом, вопреки всякому вероятию надеясь, что кто-нибудь это заметит. Помнишь мое замечание о том, какую странную мешанину регистров он оставил? Инспектор счел это утомительной музыкальной бессмыслицей, но он ошибался. На правой стороне косяка регистры были расположены в следующем порядке: Rohrflote, Oboe, Bourdon, Euphonium, снова Rohrflote (на хорах) и Tierce^[289]. С тех пор их никто не трогал, так что вы можете посмотреть сами.

– Однако мне не совсем понятно, где были ноты и записная книжка, если не в комнате Дональда, – сказал Найджел.

– Ну, разумеется, на хорах, в самом очевидном месте! Что же касается содержания книжки, тут я могу лишь строить догадки. Однако мне помнится, что перед войной Уорнер несколько раз бывал в Южной Америке, и мне кажется, он вполне мог быть пусть отдаленно, но все же причастен к той сфере деятельности, которой славится этот регион, а именно, к торговле живым товаром. Я позвонил другу в секретариате Лиги Наций и узнал, что Уорнер действительно подозревался в этом, однако доказать ничего не смогли. Разумеется, это было еще до войны: сейчас такое уже невозможно. Однако тут моей заслуги нет: мне просто повезло. Тем не менее именно это я и имел в виду, сказав, что причиной всему послужил «зверь рыкающий», хотя основным мотивом, конечно же, было желание себя обезопасить. Боюсь, мне не удалось вызвать в себе особого негодования по поводу этих затей Уорнера. Я всегда полагал, что если девушек не принуждают к этому силой, то грех совершается скорее ими, нежели против них. Разумеется, это выглядит странной подработкой для столь великого драматурга, но в натуре Уорнера был какой-то особый надлом, нечто вроде глубокого фатализма, не позволявшего ему ни к чему относиться серьезно – даже к убийствам: оба были блестящими импровизациями, игрой случая.

В комнате надолго воцарилось молчание. Затем Хелен медленно произнесла:

– Я рада, что после первого показа пьесу решили больше не играть, даже если бы Рэйчел была в состоянии выходить на сцену. В каком-то смысле, пожалуй, даже правильно, что успели сыграть только один идеальный спектакль.

Фен кивнул.

– Прекрасный финальный выход, согласен, – сказал он. – Но, увы, именно финальный. Мир стал более скучным местом без него.

– Кстати, что с Рэйчел? – спросил Найджел.

– Она покинула страну, а Джин отослали домой, к родителям. В сложившихся обстоятельствах мы не смогли бы предъявить ей обвинение, поскольку она «помогла задержать пытавшегося бежать преступника». Не то чтобы у него был хоть один шанс улизнуть – и уж тем более когда его раздавило этой штукой. – В голосе Фена зазвучал металл.

Все посмотрели на него. Зачесав назад свои непослушные волосы, он внезапно показался старым и уставшим.

– Это прескверная история, и никому из нас она не пошла на пользу, – сказал он. – Никаких «Метроманий» больше не будет, и я последний, кто этому обрадуется.

Эпилог Золотая мушка

Нас губит страсть, иль похоть, или страх —

Словно алмазы, свой нас точит прах.

Уэбстер^[290]

Дорога из Оксфорда в Дидкот (а оттуда – на вокзал Паддингтон) сопряжена с трудностями иного рода, нежели при путешествии в обратном направлении. Поезд, если он все же трогается с места, движется с постоянной, хотя и не впечатляющей скоростью. Вся загвоздка в том, чтобы понять, когда именно он отправится. Николас утверждал, что первый утренний поезд специально опаздывает на десять минут, чтобы следующий за ним пришел еще позже, и в течение дня эти опоздания накапливались. При этом он считал, что в какой-то момент поезд сзади нагоняет впереди идущий – 12.35 отходит в 13.10, 13.10 – в 13.35, поэтому к концу дня оказывается, что несколько поездов так и не прошли. Как бы то ни было, придя на станцию вовремя, вам придется подождать поезда, по крайней мере, полчаса, а если же вы справедливо положитесь на его неизбежное хотя бы десятиминутное опоздание, то обнаружите, что он прибыл вовремя и вы на него не успели. Именно поэтому Николас не уставал повторять, что слепой бог удачи носит мундир работника Большой западной железной дороги.

Однако шестерых пассажиров, ехавших этим маршрутом на неделе с 19 по 26 октября 1940 года, это затруднение почти не затронуло: по разным причинам все они были слишком счастливы, чтобы беспокоиться о таких пустяках.

Николас, которого провожала на станции его блондинка, был доволен мелодраматичным завершением этого дела; кроме того, ему казалось, что оно расширило его представление о некоторых шекспировских персонажах. К примеру, Гонерилью должна играть молодая рыжеволосая женщина.

– Фен – чертовски умный малый, – ворчливо сообщил он блондинке после чрезвычайно долгого и детального обсуждения всей истории. – Хоть он и считает меня фашистом.

– А разве ты не фашист? – с непритворным удивлением спросила блондинка.

– Конечно же, нет. Я искренне поддерживаю эту войну и потому возвращаюсь в город.

– Что же ты там будешь делать?

– Найду военную работу. Не на фабрике, боже упаси, с этими отвратительными машинами и отвратительным джазом, по полдня кряду ревущим из механических приспособлений! Что-нибудь цивилизованное и полезное.

Подошел поезд. Он сел в купе первого класса и высунулся в окно.

«Неохота, с которой большинство поездов трогается с места, делает избыточность тщательно отрепетированных прощальных слов еще более утомительной», – рассуждал он про себя.

– Можешь не ждать, – сказал он блондинке, а та ответила:

– Я и не собиралась ждать – я еду с тобой. Посторонись-ка!

Она вошла в вагон, и Николас строго посмотрел на нее.

– Почему ты вдруг так решила? – спросил он.

– Рано или поздно я намерена выйти за тебя замуж, во исполнение того, о чем говорится в требнике в главе о святом таинстве брака. Прошу прощения за такую настойчивость, но ты мне и правда очень нравишься, а ты такой осел, что по своей инициативе никогда не женишься.

– Подумать только! – отозвался Николас. – Надо будет перечитать «Много шума из ничего»! С каждой минутой я все больше напоминаю Бенедикта.

Потом он улыбнулся и прибавил:

– А знаешь, думаю, мне это даже понравится.

Поезд двигался в сторону Лондона.

* * *

Фен и сэр Ричард ехали вместе. Фен уже почти забыл о деле, хотя, скажи ему кто-нибудь об этом, стал бы яростно отрицать. Его интерес к происходящему вокруг был настолько силен, что вытеснял более или менее длительные воспоминания; он был из тех, кто живет почти одним лишь настоящим. В данный момент он держал речь, в которой страстно превозносил достоинства Перси Уиндама Льюиса^[291], прерываясь лишь затем, чтобы, проявляя хорошо рассчитанную грубость, уговаривать сэра Ричарда отказаться от написания хвалебной литературоведческой монографии о творчестве Роберта Уорнера, которую тот задумал. Он был счастлив, словно школьник на каникулах, делая громким шепотом все более оскорбительные замечания о внешности и возможных пороках других пассажиров их купе.

* * *

Хелен и Найджел, поженившиеся четырьмя днями ранее, забыли практически обо всем, кроме друг друга. Свой чрезвычайно короткий медовый месяц они провели, катаясь на велосипедах по окрестностям Оксфорда, и теперь Найджел возвращался к своей работе, а Хелен собиралась приступить к репетициям со знаменитым актером.

– До свидания, Оксфорд! – воскликнула Хелен, выглядывая из окна, когда поезд отходил от станции, и повернулась к Найджелу. – Знаешь, а мне жаль уезжать.

Найджел кивнул.

– Оксфорд – крайне утомительное место. Вся эта праздная, легкая, не скованная условностями жизнь – слишком суровое испытание для моей натуры. Всегда наступает момент, когда я начинаю ее ненавидеть. И тем не менее я никогда не мог устоять перед искушением туда вернуться.

Она взяла его за руку.

– Когда-нибудь мы возвратимся и исполним свой маленький реквием по тем, кого нет в живых. Но не для Роберта, потому что… Не думаю, что он в этом нуждается.

Какое-то время они сидели молча, каждый думая о своем. Затем Хелен сказала, повеселев:

– Думаю, Шейла поступила очень мудро, немедленно начав репетировать новую пьесу. И она хорошо с этим справилась. Ты видел инспектора и его жену, которые сидели в двух рядах от нас?

– Да уж. Она вылитая Хеди Ламарр^[292]. Надо же, какой трофей он себе отхватил! «Как солнце бела, как лилея пригожа»^[293]. Странное сравнение – разве солнце белое?

– Найджел, не будь занудой! – рассудительно отозвалась Хелен. – Не могу понять, – добавила она, возвращаясь к своему экземпляру «Цимбелина», – почему человеку, который «столь совершенен и внешне, и душевно»^[294], непременно нужно было напиться и заключить такое идиотское пари.

– Кстати говоря, ты попрощалась с Джервейсом?

– Да, конечно. Мы говорили о садах, пище и о «государстве церкви Христовой, воинствующей на земли»^[295]. Он был в этой своей необыкновенной шляпе…

– В этом деле и так чересчур много Шекспира, – мрачно сказал Фен.

Они с Найджелом встретились в баре после первого действия «Короля Лира», и Найджел, которого раздирали воспоминания о так и не разгаданной загадке, воспользовался случаем, чтобы спросить его о кольце – золотой мушке.

– Чересчур много Шекспира, – повторил Фен, словно зачарованный этой фразой. – Я готовлю новую антологию: «Ужасные строки у Шекспира». «Увы, о, бедный Глостер! Второй свой глаз он тоже потерял?»^[296] – займет там почетное место.

– Кольцо! – не унимался Найджел. Фен сделал большой глоток: похоже, ему не слишком хотелось вспоминать об этом.

– Всего лишь барочная завитушка на главном здании его преступления, – после долгого молчания произнес он. – Небольшая деталь, отражение личного цинизма. Я не опознал аллюзию, пока мне не случилось упомянуть золотую мушку в одном контексте с лозунгом мистера Моррисона. Думаю, это был ироничный оммаж главному жизненному интересу Изольды и одновременно намек на «Меру за меру». Она жила сексом и из-за него же и погибла – такое вот поэтическое возмездие. Кольцо просто стало удобным символом. Мало кто из убийц может удержаться от украшательства.

– Но к чему все-таки эта отсылка? – спросил Найджел.

– Эти люди так ужасно искромсали пьесу, что почти невозможно понять, где именно всплывут эти строки, – сказал Фен. – Впрочем, если мне не изменяет память, это четвертый акт, четвертая сцена^[297].

Прозвенел второй звонок. Джервейс Фен с неохотой допил свой бокал.

– Уму непостижимо, – уныло произнес он, когда они направились к выходу, – и как только они позволяют иностранным актерам играть Шекспира? Добрую половину времени невозможно разобрать, что они говорят.

Убийство в магазине игрушек

Не всяк пестрый праздник живых

Сравнится со зрелищем смерти.

Ч. Уэсли. Узрев мертвое тело^[298]

Филипу Ларкину в знак дружбы и уважения

А. Магазин игрушек (второе местоположение); B. Сент-Кристоферс-колледж; С. Сент-Джонс-колледж; D. Баллиоль-колледж; E. Тринити-колледж; F. Леннокс-колледж; G. «Булава и Скипетр»; H. Шелдоновский театр; I. Контора Россетера; J. Рынок; K. Полицейский участок; L. Магазин игрушек (первое местоположение)

Глава 1 Случай с праздношатающимся поэтом

Ричард Кадоган поднял револьвер, тщательно прицелился и нажал на курок. Оглушительный звук выстрела заполнил маленький сад и, как расширяющиеся круги от камешка, брошенного в воду, разошелся постепенно затихающим шумом в пригороде, носящем название Сент-Джонс-Вуд. С черных деревьев, чьи листья переливались коричневыми и золотыми красками в лучах заходящего солнца, поднялись стайки вспугнутых птиц. Вдалеке залаяла собака. Ричард Кадоган подошел к мишени и изучил ее с разочарованным видом. На ней не было никаких отметин.

– Я промахнулся, – произнес он задумчиво. – Подумать только!

Мистер Споуд, представляющий издательство изысканной литературы «Споуд, Натлинг и Орлик», позвенел монетками в кармане брюк, надо полагать, для привлечения внимания.

– Пять процентов с первой тысячи, – сказал он. – Семь с половиной процентов со второй тысячи. Нам не продать больше. Аванса не будет, – он неуверенно кашлянул.

Кадоган вернулся на прежнее место, рассматривая револьвер, слегка нахмурившись.

– Не надо было целиться, конечно. Нужно стрелять от бедра, – произнес он. Наш герой был худ, с острыми чертами лица, надменно изогнутыми бровями и суровыми темными глазами. Но эта внешность, которая больше бы пристала кальвинисту, была обманчива, на самом деле это был дружелюбный, непритязательный, романтичный человек.

– Это ведь вас устроит? – продолжал мистер Споуд. – Обычное дело. – Он опять нервно кашлянул. Мистер Споуд ненавидел разговоры о деньгах.

Согнувшись пополам, Кадоган уставился в книгу, лежавшую на сухой чахлой траве у его ног.

– «При стрельбе из пистолета, – провозгласил он, – стрелок всегда смотрит на предмет, в который целится, а не на пистолет». Нет, я хочу аванс. Пятьдесят фунтов по меньшей мере.

– С чего это вы так помешались на пистолетах?

Кадоган выпрямился со слабым вздохом. Он ощущал тяжесть каждого месяца своих прожитых тридцати семи лет.

– Послушайте! – воскликнул он. – Давайте-ка лучше будем с вами оба говорить о чем-то одном. Мы же не в пьесе Чехова. Кроме того, вы уклоняетесь от ответа. Я спрашивал об авансе за книгу – пятьдесят фунтов.

– Но Натлинг… и Орлик… – мистер Споуд беспомощно развел руками.

– И Натлинг, и Орлик – личности вымышленные от начала до конца, – Ричард Кадоган был тверд. – Это козлы отпущения, которых вы выдумали в оправдание собственной скупости и филистерства. Перед вами стоит один из трех наиболее известных, увенчанных всеобщим признанием, ныне живущих поэтов, обо мне написаны три книги (все ужасны, но это не имеет значения), мне поют длинные дифирамбы во всех работах по литературе двадцатого века…

– Да, да, – поднял руку мистер Споуд, как будто хотел остановить автобус. – Конечно, вы чрезвычайно известны. Да, – он опять нервно кашлянул. – Но это не значит, что многие покупают ваши книги. Публика довольно-таки некультурна, а наша фирма не так богата, чтобы позволить себе…

– Я собираюсь в отпуск, и мне нужны деньги. – Кадоган отмахнулся от кружившего вокруг его головы комара.

– Да, конечно. Но, думается, еще немного текстов для танцевальных песенок, и…

– Позвольте мне доложить вам, мой дорогой Эрвин, – здесь Кадоган назидательно побарабанил пальцами по груди издателя, – что я застрял на два месяца, придумывая слова танцевальных песенок, потому что не мог подобрать рифму к «британский».

– «Хулиганский», – робко предложил мистер Споуд.

Кадоган смерил его презрительным взглядом.

– Не говоря уже о том, – продолжал он гнуть свою линию, – что мне осточертело зарабатывать на жизнь текстами песенок. Быть может, мне и следует служить опорой старику-издателю, – он опять побарабанил пальцами по груди мистера Споуда, – но всему есть предел.

Мистер Споуд обтер лицо носовым платком. Его профиль представлял собой почти идеальный полукруг: высокий покатый лоб незаметно сливался с лысой головой, нос загибался внутрь наподобие крючка, а подбородок, слабый и безвольный, утопал в шее.

– Может быть, – отважился он, – двадцать пять фунтов?..

– Двадцать пять фунтов! Двадцать пять фунтов! – Кадоган угрожающе помахал револьвером. – О каком отдыхе может идти речь при наличии лишь двадцати пяти фунтов? Я начинаю прокисать, мой дорогой Эрвин. Мне до смерти надоел Сент-Джонс-Вуд. У меня нет свежих идей. Мне необходимо переменить место – новые люди, впечатления, щекочущие нервы приключения. Как поздний Вордсворт^[299], я живу на свой духовный капитал.

– Поздний Вордсворт, – хихикнул мистер Споуд и тут же осекся, заподозрив, что совершил бестактность.

Но Кадоган продолжал гнуть свою линию, несмотря ни на что:

– В сущности, я жажду романтики. Вот почему я учусь стрелять из револьвера. И вот почему мне, скорей всего, придется из него вас застрелить, если вы не дадите мне пятьдесят фунтов.

Мистер Споуд опасливо отступил назад. Кадоган продолжал:

– Я веду растительный образ жизни. Я преждевременно старею. Сами боги состарились, когда у них отняли Фрейю и некому стало ухаживать за золотыми яблоками^[300]. Вы, мой дорогой Эрвин, должны были бы финансировать мне роскошные каникулы, вместо того чтобы мелочно препираться по поводу каких-то пятидесяти фунтов.

– Может быть, вы хотели бы провести со мной несколько дней в Кэкстонс-Фолли?

– А вы можете предоставить мне приключения, восторг, очаровательных женщин?

– Что за фантазии из плутовского романа, – сказал мистер Споуд. – Разве что мою жену… – Он, похоже, был бы не прочь пожертвовать своей женой ради возрождения к жизни выдающегося поэта, да и ради чего угодно и кого угодно еще, если на то пошло. Элси временами бывала крайне утомительна. – Кроме того, – продолжал он с надеждой, – есть еще эта поездка с лекциями в Америку…

– Я уже говорил вам, Эрвин, чтобы вы не заикались об этом снова. Я не могу читать лекции ни в коем случае, – с этими словами Кадоган стал широкими шагами ходить по лужайке. Мистер Споуд с грустью заметил небольшую проплешину в его коротко стриженных темных волосах. – У меня нет желания читать лекции. Я отказываюсь читать лекции. К чему мне Америка, когда меня тянет в Пуатем^[301] или Логрес^[302]? Повторяю: я старею и теряю свежесть восприятия. Я стал расчетлив. Я проявляю осмотрительность. Сегодня утром я поймал себя на том, что плачу по счету, как только он пришел. Всему этому надо положить конец. Будь на дворе другая эпоха, я бы пожирал сердца младенцев, только что вырванные из груди, лишь бы вернуть мою утраченную юность. А в наше время, – остановившись рядом с мистером Споудом, он хлопнул его по спине с таким энтузиазмом, что сей несчастный чуть не уткнулся носом в землю, – мне остается отправиться в Оксфорд.

– Оксфорд? Ах! – мистер Споуд вздохнул с облегчением. Он обрадовался этой временной передышке в приводящих его в замешательство деловых требованиях. – Очень хорошая идея. Я иногда жалею о том, что перевел свой бизнес в город, даже спустя год. Невозможно прожить там столько, сколько прожил я, и не испытывать порой ностальгии.

Он самодовольно похлопал себя по довольно кричащему жилету оттенка «лиловая петуния», обтягивающему его маленькую пухленькую фигурку, как будто это чувство каким-то образом делало ему честь.

– Еще бы вам ее не испытывать, – аристократические черты Кадогана исказила суровая гримаса, – «Оксфорд, ты – цвет всех городов»^[303]. Или это был Лондон? Впрочем, какая разница.

Мистер Споуд нерешительно почесал кончик носа.

– Оксфорд, – продолжал нараспев Кадоган, – «град шпилей дремлющих»^[304], кукования кукушки, отзывающегося эхом, город колоколов в великом изобилье (так что иной раз и сосредоточиться трудновато), зачарованный жаворонками, опутанный сетями грачиных стай, опоясанный реками. Вы когда-нибудь задумывались, насколько гений Хопкинса^[305] заключался в расстановке предметов в неправильном порядке? «Оксфорд – питомник юности цветущей»^[306]. Нет, это был Кембридж, но все равно. Конечно, – Кадоган наставительно помахал револьвером перед носом перепуганного мистера Споуда, – я терпеть не мог этот город, когда был студентом: я считал его убогим, инфантильным, ограниченным и незрелым. Но я забуду об этом. Я вернусь с глазами, блестящими ностальгической слезой, и с восторженно разинутым ртом. И для всего этого, – его голос прозвучал осуждающе, – мне понадобятся деньги. – Сердце мистера Споуда екнуло. – Пятьдесят фунтов.

Мистер Споуд кашлянул:

– По правде говоря, я не представляю…

– Так насядьте на Натлинга, отфутбольте Орлика, – с жаром произнес Кадоган. Он схватил мистера Споуда за руку. – Зайдемте-ка, обсудим это за выпивкой, чтобы успокоить нервишки. Бог ты мой! Я упакую багаж, сяду в поезд и снова приеду в Оксфорд…

И они это обсудили. Мистер Споуд был довольно-таки восприимчив к алкоголю, а кроме того, он не любил спорить о деньгах. Когда наконец он вышел, на корешке его чековой книжки значилась сумма в пятьдесят фунтов на предъявителя Ричарда Кадогана, эсквайра. Итак, поэт одержал победу в этом деле, что, впрочем, любой лишенный предрассудков сторонний наблюдатель мог бы предвидеть с самого начала.

* * *

Расставшись с издателем, Кадоган побросал несколько вещей в чемоданчик, отдал ряд строгих распоряжений своему слуге и немедленно отправился в Оксфорд, несмотря на то, что было уже половина девятого вечера. Так как ему не по карману было содержать машину, то он доехал до вокзала Паддингтон на метро и, проглотив в баре несколько пинт пива, уселся в поезд в направлении Оксфорда. Его не смущало, что поезд не был скорым. Он был счастлив уже потому, что на некоторое время убегает от беспокойного и омерзительного ощущения внезапного наступления среднего возраста, опостылевшей жизни в Сент-Джонс-Вуд, от скуки литературных вечеринок и пустой болтовни знакомых. Несмотря на свою литературную славу, он вел одинокое и, как ему казалось иногда, «бесчувственное» существование. Разумеется, он не был столь уж большим оптимистом, чтобы верить в самой глубине души, что эти каникулы, их удовольствия и неприятности будут в корне отличаться от тех, которые он испытывал и прежде. Но ему было приятно убедиться, что он, оказывается, не так глубоко погряз в благоразумии и разочарованности жизнью, чтобы стать совершенно невосприимчивым к сладким соблазнам перемен и новизны. Фэнд^[307] все еще манила его из белых гребешков океанской пены, за далекими горами все еще благоухали розовые сады гесперид, и девы-цветы пели в зачарованном саду Клингзора^[308]. Он весело засмеялся, вызвав настороженные взгляды попутчиков, а когда купе опустело, принялся распевать и дирижировать воображаемым оркестром.

В Дидкоте вдоль поезда прошел проводник, выкрикивая: «Все на пересадку!» Поэтому он вышел. Было уже около полуночи, но в небе светила бледная луна, над которой проплывали редкие рваные тучки. Наведя кое-какие справки, он узнал, что пересадка на Оксфорд должна быть скоро. Несколько пассажиров были его попутчиками. Они ходили взад и вперед по платформе, тихо, как в церкви, разговаривая, или, теснясь, сидели на деревянных скамейках. Кадоган присел на груду мешков с почтой, пока подошедший проводник не согнал его. Ночь была теплой и очень тихой.

Долгожданный поезд наконец медленно подошел к платформе, и пассажиры было вошли в него, но проводники снова закричали: «Все на пересадку!», так что им пришлось выбраться наружу и наблюдать, как в вагонах один за другим гаснут освещенные окна. Кадоган спросил у проводника, когда ожидается поезд на Оксфорд, но тот отослал его к другому проводнику. Сей авторитетный источник информации, обнаруженный за чаепитием в буфете, сообщил с довольно равнодушным видом, что этой ночью поездов до Оксфорда нет. Это вызвало возражения третьего проводника, который заметил, что поезд в 11.53 еще не пришел, на что проводник, пьющий чай, указал на тот факт, что со вчерашнего дня этот поезд вообще отменен навсегда. Он несколько раз сильно ударил кулаком по столу для вящей убедительности своих слов. Третий проводник все равно остался при своем мнении.Маленький паренек с сонными глазами был тем не менее откомандирован спросить у машиниста только что прибывшего поезда об этом составе, и тот подтвердил, что поездов до Оксфорда этой ночью больше не будет.

– Да к тому же, – добавил мальчишка малоутешительный факт, – все автобусы прекратили движение уже два часа назад.

Перед лицом таких неприятностей энтузиазм Кадогана по поводу его каникул начал было угасать, но он моментально заставил себя забыть об этом чувстве как о постыдном, ведь желание комфорта и покоя свойственно среднему возрасту. Другие пассажиры с недовольным ворчанием удалились в поисках мест в гостинице, а он решил, оставив багаж, направиться по дороге, ведущей в Оксфорд, в надежде поймать припозднившуюся легковую машину или грузовик. Шагая по дороге, наш герой с восхищением смотрел, как преображает тусклый, бесцветный лунный свет безобразные кирпичные домики с крошечными асфальтовыми дорожками, железными оградами и кружевными занавесками и мрачные окна методистских церквей. В то же время он ощутил какое-то странно холодное воодушевление, которое, как он знал, предвещало рождение поэзии, но опыт говорил ему, что чувство это – пугливый зверь, и на какое-то мгновение он притворился, что не замечает его из боязни спугнуть.

Было похоже, что легковые и грузовики не спешат останавливаться: шел 1938 год, и британские автомобилисты постоянно испытывали страх перед угонщиками. Но в конце концов большой восьмиколесный грузовик внезапно затормозил на призыв Кадогана, и он забрался в кабину. Водитель оказался огромным неразговорчивым мужчиной с красными, усталыми от долгой ночной дороги глазами.

– Старому моряку^[309] удавалось это лучше, чем мне, – заметил весело Кадоган, когда они тронулись с места. – Ему в конце концов повезло остановить одного из трех.

– Я читал о нем в школе, – после довольно долгого раздумья ответил водитель. – «А слизких тварей миллион живет, а с ними я». И это называют поэзией! – с этими словами он пренебрежительно сплюнул в окно.

Несколько ошарашенный, Кадоган не ответил. Они сидели молча, пока грузовик трясся по окрестностям Дидкота и наконец выехал на открытую местность. Прошло около десяти минут.

– Книги, – произнес водитель. – Я большой любитель чтения. Да. Не поэзии. Любовные романы и книжки про убийства. Я был записан в одну, – он тяжело вздохнул, с огромным усилием его мозг произвел и выдал наконец, – «библиотеку на колесах». – Он мрачно задумался. – Но сейчас они мне надоели. Я уже прочел все, что было в них стоящего.

– Вы переросли их?

– На днях, однако, попалась одна стоящая: «Любовник леди как-то-там»^[310]. Вот это да, доложу я вам! – с этими словами он хлопнул себя по ляжкам и двусмысленно фыркнул.

Кадоган, несколько удивленный такой начитанностью, опять не нашелся с ответом. Они все ехали, фары машины выхватывали из темноты математически правильные участки пролетающих мимо изгородей по обеим сторонам дороги. Вдруг кролик, ослепленный ярким светом, уселся посреди дороги, уставившись на них, и сидел так долго, что чуть не попал под колеса.

После долгого молчания, может быть, через четверть часа, Кадоган произнес с некоторым усилием:

– Черт подери, что за путешествие пришлось мне проделать из Лондона. Очень медленный поезд. Останавливался у каждого телеграфного столба, как кобель.

На это водитель после основательного раздумья начал смеяться. Он смеялся так безудержно и долго, что Кадоган испугался, как бы он не потерял контроль над своим средством передвижения. Но, к счастью, прежде чем это случилось, они оказались на хедингтонской кольцевой развязке и остановились, пронзительно заскрежетав тормозами.

– Должен ссадить вас д-десь, – сказал водитель, все еще сотрясаясь всем телом от беззвучного смеха. – Мне в город не надо. Спуститесь вниз по тому х-холму, и сию минуту будете в Оксфорде, глазом не моргнуть.

– Спасибо, – ответил Кадоган, выкарабкиваясь из машины на дорогу, – спасибо большое. И спокойной вам ночи!

– Спокойной ночи! – отозвался водитель. – Как кобель! Ну надо же! Это здорово, доложу я вам! – С этими словами он завел мотор, который взревел со звуком, напоминающим трубный клич слона, крушащего дерево, и уехал, громко хохоча.

Перекресток с редкими огнями показался очень пустынным после того, как затих звук удаляющегося грузовика. Кадоган вдруг осознал, что не знает, где будет спать в эту ночь. В гостиницах наверняка никого нет, кроме ночных портье, а колледжи закрыты. Внезапная мысль вызвала улыбку на его лице. Все это не имеет никакого значения в Оксфорде. Ему стоит только перелезть через стену своего колледжа (что он неоднократно проделывал в былые годы, бог свидетель) и улечься спать на кушетку в чьей-нибудь гостиной. Никто не обратит на это никакого внимания, владелец гостиной не удивится и не рассердится. Оксфорд – единственное место в Европе, где можно вести себя сколь угодно эксцентрично и при этом не вызвать никакого интереса или всплеска эмоций у окружающих. «В каком еще городе, – спросил сам себя Кадоган, припоминая свои студенческие годы, – ты можешь в полночь обратиться к полицейскому с рассуждениями об эпистемологии, не вызвав у того ни возмущения, ни подозрительности?»

Он отправился в путь, пройдя мимо магазинов, мимо кинотеатра, перейдя дорогу по светофору, и дальше вниз по длинному извилистому спуску. Сквозь просветы в деревьях стали проступать очертания Оксфорда – в этом неярком лунном свете выплывал подводный город, его башни и шпили вставали как призраки, как памятники затерянной Атлантиды, «что спит на дне морском». Крошечный желтый огонек сверкнул на несколько секунд, помигал и погас. В неподвижном воздухе его ухо едва уловило одинокий удар колокола, пробившего час ночи. За ним последовали удары других колоколов, отзвуки которых сливались на мгновение в призрачный аккорд, словно звонили колокола затонувшего собора из бретонского мифа^[311], на мгновение поколебленные течениями глубоких зеленых вод, и затем наступила тишина. Ощутив неясный прилив радости, он ускорил шаги, тихонько напевая. Голова была свободна от всяких мыслей: он лишь смотрел по сторонам и любовался тем, что видел. В пригороде Оксфорда Кадоган немного растерялся и потратил несколько минут на то, чтобы опять выйти на правильную дорогу. Куда он попал: на Иффли-роуд или на Каули-роуд? Ему никогда не удавалось удержать в памяти отличие их друг от друга еще в студенческие годы. Не важно, в конце должен был быть Модлин-бридж, а за ним Хай-стрит^[312] и, наконец, колледж Сент-Кристоферс, названный так в честь святого Христофора, покровителя путешественников. Он ощутил некоторое разочарование при мысли о том, что его путешествие окончится без особых приключений.

По дороге из Хедингтона ему не встретилось ни единого пешехода, ни одной машины, а в этом респектабельном и довольно безвкусном квартале Оксфорда обитатели давным-давно уже отправились почивать. Улица с рядами магазинов по обеим сторонам, длинная и пустынная, тянулась перед ним. Легкий ветерок, поднявшись, порывами задувал за углы зданий и слегка шевелил белый тент перед входом в магазин, который забыл опустить нерадивый лавочник. Кадоган на ходу невольно задержал свой взгляд на нем просто потому, что это было единственное, что привлекало внимание на этой пустой улице, и, подойдя поближе, поискал имя владельца, но его не было видно из-за тента. Затем он осмотрел сам магазин. Жалюзи на окнах были опущены, так что он не мог разглядеть, чем здесь торговали. Движимый праздным любопытством, он медленно приблизился к двери и тихонько толкнул ее. Она открылась.

Вот теперь он остановился в задумчивости. Это было так необычно, особенно для торговца – оставить магазин незапертым в ночное время. С другой стороны, было очень поздно, и если в лавку забрались воры, хозяину здорово не повезло, но это, безусловно, не его, Кадогана, дело. Возможно, хозяин живет над магазином. В таком случае, вероятно, он будет благодарен, если его разбудят и поставят в известность, а может быть, и нет. Кадоган испытывал ужас перед вмешательством в дела других людей, но в то же время он был любопытен.

Отступив назад, на улицу, он некоторое время внимательно разглядывал слепые, невыразительные окна над тентом, а затем, внезапно решившись, вернулся к двери. В конце концов он пустился в путешествие в погоне за вдохновением, а дверь магазина, если и не была вступлением к роману, тем не менее таила за собой загадку, достаточно необычную, чтобы исследовать ее. Он решительно толкнул ее и тотчас же ощутил, как стукнуло сердце, когда она громко скрипнула. Возможно, он поймает взломщика, но еще более вероятно, что его самого арестуют как такового. Он как только мог осторожно закрыл за собой дверь и постоял неподвижно, прислушиваясь.

Все тихо.

Луч его фонаря выхватил из темноты обычную обстановку маленького магазина игрушек с прилавком, кассовым аппаратом и игрушками, выстроившимися в ряд: наборы конструкторов «Меккано», паровозики, куклы и кукольные домики, разноцветные кубики и оловянные солдатики. Он двинулся дальше, проклиная свое безрассудство, и ухитрился довольно шумно споткнуться о коробку с большими воздушными шарами (ненадутыми), его запинка в тишине отозвалась в ушах настоящим взрывом.

Он опять застыл на месте, затаив дыхание.

Тихо по-прежнему…

По ту сторону прилавка виднелись деревянные ступени, ведущие наверх к какой-то двери. Он, крадучись, вошел в эту дверь и очутился в начале короткого лестничного пролета, потертые крутые ступеньки вели на следующий этаж. Кадоган карабкался по этим скрипучим ступеням, все больше проклиная себя в душе, ударяясь и спотыкаясь. Совершенно измученный и взвинченный, он наконец очутился в коротком коридоре, пол которого был покрыт линолеумом, а по обеим сторонам располагалось по две двери и одна в самом его конце. Теперь он почти обреченно приготовился к появлению рассвирепевшего домовладельца с ружьем на изготовку и старательно изобретал объяснения, способные того успокоить. В конце концов вполне резонно, что любой, обнаружив дверь магазина открытой, должен был бы войти и убедиться, что не произошло ничего плохого… Хотя нет, вряд ли поверят: ведь он так старался не шуметь, пусть из этого ничего и не вышло.

Но все же по-прежнему его окружала глухая тишина.

– Смешно, – сурово сказал сам себе Кадоган, – комнаты при входе, наверное, гостиные. Ты войдешь в одну из них и убедишься, что все в порядке. Тем самым требования чести будут исполнены, и тогда самое лучшее, что ты можешь сделать, это унести ноги, да побыстрее.

Набравшись мужества, он тихонько шагнул вперед и повернул круглую ручку одной из дверей. Маленький белый кружок света от его фонарика заплясал на плотно задернутых занавесках, на дешевом лакированном буфете, на радиоприемнике, на столе, на неудобных кожаных креслах с большими шелковыми подушками кричащих тонов, оранжевого и лилового; на голых, не украшенных картинами стенах, оклеенных обоями… Точно – гостиная. Но было еще нечто в этой комнате, что вызвало у него шумный вздох облегчения и позволило немного расслабиться. Затхлый запах плесени и пыли, толстым слоем покрывавшей все предметы обстановки, свидетельствовал о том, что квартира была необитаема некоторое время. Он сделал шаг вперед и, споткнувшись обо что-то, посветил фонариком под ноги. Тихонько свистнув, он несколько раз пробормотал: «Ну и ну…»

Потому что то, что лежало на полу, было телом пожилой женщины. И, вне всякого сомнения, она была мертва.

Как ни странно, это его не удивило: фантом обрел очертания, мистическая привлекательность пустого магазина игрушек больше не дразнила его воображение, найдя объяснение. Но тут он себя одернул: при виде тела, лежавшего на полу, рассуждать наобум не следовало. Осознавая, что света карманного фонарика недостаточно, он вернулся к двери и попытался включить свет, но ничего не получилось, так как под дешевым абажуром с оборочками не было лампочки. Кажется, он видел свечу на столике в коридоре? Да, она была на месте, и ему не составило труда зажечь ее. Он оставил фонарик на столике и, вернувшись в гостиную, установил свечу на полу рядом с телом женщины.

Она лежала на правом боку, ее левая рука была откинута назад, под стол, а ноги вытянуты вперед. Женщина лет шестидесяти, заключил он, так как волосы были почти полностью седыми, а кожа на руках морщинистая и коричневатая. На ней было твидовое пальто и юбка с белой кофточкой, подчеркивающей ее полноту, грубые шерстяные чулки и коричневые туфли. На левой руке нет кольца, да и грудь плоская, можно было подумать, что она была незамужней. Рядом с ней, в тени от стола, что-то белело. Кадоган поднял клочок бумаги, на котором карандашом наклонным женским почерком был нацарапан какой-то номер. Потом он снова вгляделся в лицо женщины.

Зрелище было не из приятных: оно было темно-фиолетового цвета так же, как и ее ногти. В углу приоткрытого рта, в глубине которого поблескивала золотая пломба, скопилась пена. В шею врезался тонкий шнур, крепко стянутый сзади. Он так глубоко утонул в складках плоти, что его почти не было видно. На полу возле головы застыла лужица крови. «Результат резкого удара пониже макушки», – понял Кадоган. Он пощупал кости черепа, но, насколько он мог судить, они не были сломаны.

До этого момента им руководило всего лишь бесстрастное детское любопытство, но прикосновение к трупу резко привело его в чувство. Кадоган поспешно обтер свои пальцы от крови и выпрямился. Он должен добраться до полиции как можно быстрее. Что еще стоило заметить? Ах да! Золотое пенсне, разбитое, рядом с ней на полу… Тут он внезапно застыл на месте, нервы напряглись, как провода под током.

Какой-то звук донесся из коридора.

Еле слышный, неопределенный звук, но сердце учащенно забилось, а руки задрожали. Странным образом до сих пор ему не приходило в голову, что убийца этой женщины мог все еще находиться в доме. Обернувшись, он пристально вглядывался в темноту за полуоткрытой дверью и ждал, застыв на месте. Звук не повторился. В этой мертвой тишине часы на его запястье тикали, казалось, так громко, как кухонный таймер. Он понимал, что если кто-то там есть, то все решают выдержка и нервы: тот, кто шевельнется первым, уступит преимущество противнику. Минуты тянулись бесконечно долго: три, пять, семь, девять, – словно космические эоны. И благоразумное терпение начало истощаться. Какой-то звук? Ну и что? Дом, словно остров Просперо^[313], был «полон шумов». В любом случае что пользы стоять в неестественной позе, словно восковая фигура? Вдобавок мышцы ныли от неподвижности, и наконец он пошевелился, взяв свечу со столика и с величайшей осторожностью вглядываясь в коридор.

Коридор был пуст. Другие двери по-прежнему закрыты. Его фонарь стоял на столе, там, где он его оставил. Нужно выбраться из этого отвратительного дома как можно быстрее и добраться до полицейского участка. Он взял фонарик, задул свечу и поставил ее на место. Щелчок кнопки, и…

Фонарь не зажегся. Полминуты Кадоган яростно, но безрезультатно сражался с фонарем, пытаясь зажечь его, пока наконец не понял, в чем дело: фонарь в его руке казался непривычно легким. С тяжелым предчувствием он открутил донышко в поисках батарейки. Она исчезла.

Оказавшись в ловушке темного, как деготь, пахнущего плесенью коридора, Кадоган внезапно потерял самообладание. Он слышал мягкий глухой звук приближающихся шагов. Он помнил, как вслепую запустил на звук пустым фонарем и как тот ударился об стену. И скорее почувствовал, чем увидел, яркий луч света, вспыхнувший за его спиной. Затем – тупой, чудовищный удар, от которого его голова, казалось, взорвалась вспышкой ярко-красных слепящих искр; он слышал пронзительный взвизг, словно ветер в проводах, и последнее, что он видел: ярко-зеленый шар, крутящийся и уменьшающийся до полного исчезновения в чернильной темноте.

Он очнулся с раскалывающейся от боли головой и неприятным вкусом в пересохшем рту и через минуту встал, пошатываясь, на ноги. Накативший приступ тошноты заставил его опереться о стену, тупо бормоча что-то себе под нос. Немного погодя в голове прояснилось, и он смог осмотреться вокруг. Он находился в маленькой, чуть больше чулана, комнатке, набитой разными средствами для уборки: здесь были ведро, швабра с тряпкой, щетки и жестянка с мастикой. Слабый свет, проникавший через маленькое окно, заставил его взглянуть на часы. Половина шестого. Он был без сознания четыре часа, и сейчас уже начинало светать. Почувствовав себя немного лучше, он осторожно тронул дверь. Она была заперта. Но окно! Он не верил своим глазам: окно было не только не заперто, оно было открыто. Он с трудом забрался на какой-то ящик и выглянул наружу. Комнатка находилась на нижнем этаже, и перед его глазами лежала узкая полоска пустынного, заброшенного сада, по обеим сторонам которого тянулась деревянная крашенная олифой изгородь, кончавшаяся полуоткрытой калиткой. Даже при его нынешней слабости выбраться наружу не составило никакого труда. За калиткой на него опять накатил приступ тошноты, рот наполнился слюной, и его сильно вырвало. Но это принесло облегчение.

Поворот налево, и вот переулок, который вывел его обратно на дорогу, вниз по которой он шел четыре часа назад. Да, несомненно, это была та самая дорога, и через три магазина был тот самый магазин игрушек, он сосчитал, на стороне, ближайшей к Модлин-бридж. Помедлив немного, только чтобы запомнить приметы и место, он поспешил прочь по направлению к городу и полицейскому участку. Светлело, и Кадоган увидел табличку с надписью «Иффли-роуд», когда вышел на перекресток, где была каменная поилка для лошадей. Да, это было то самое место. Дальше Модлин-бридж, серый и широкий, и безопасность. Он оглянулся и убедился, что за ним никто не идет.

Оксфорд встает поздно, кроме Майского утра^[314], и единственный человек, встретившийся ему, был молочник. Он довольно равнодушно взглянул на окровавленного и растрепанного Ричарда Кадогана и отвернулся, вероятно, приняв его за припозднившегося гуляку. Серая прохлада начинавшегося дня омывала стены Куинз-колледжа и Юниверсити-колледжа^[315]. Луна прошедшей ночи, как тусклая монета, все еще виднелась в утреннем небе. Воздух был свеж и приятно ласкал кожу.

Голова Кадогана, хотя все еще чертовски болела, теперь, по крайней мере, приобрела способность думать. Полицейский участок, припоминал он, находился на Сент-Олдейтс, где-то возле почты и здания муниципалитета, как раз там, куда он и шел. Но вот что озадачило его: в кармане он обнаружил свой фонарь с батарейкой и, более того, бумажник с чеком мистера Споуда в целости и сохранности. Да, напавший на него проявил чуткость… Затем он вспомнил старую женщину со шнурком вокруг шеи, и чувство благодарности мгновенно исчезло.

В полиции его приняли как нельзя более любезно и радушно. Его довольно-таки бессвязную историю выслушали, не прерывая, и задали несколько дополнительных вопросов о нем самом. Затем дежурный сержант ночной смены, крепкий краснолицый мужчина с широкой полоской черных усов, сказал:

– Что ж, сэр, лучшее, что мы можем для вас сейчас сделать, – это перевязать вашу рану и дать вам чашечку горячего чая и аспирин в придачу. Вы, должно быть, чертовски плохо себя чувствуете?

Кадогана немного раздражала его неспособность понять всю срочность дела:

– Разве я не должен немедленно проводить вас на то место?

– Послушайте: если вы были без сознания целых четыре часа, как вы говорите, вряд ли стоит ожидать, что они оставили тело лежать там, дожидаясь нас, как вам, может быть, кажется. Так, значит, комнаты наверху пустуют?

– Мне так показалось.

– Ну вот. А это значит, что мы можем легко попасть туда прежде, чем магазин откроют, и осмотреть помещение. Вот ваш чай, сэр, и аспирин. Вам бы отдохнуть не помешало.

Он оказался прав. Отдых, чай и мазь, которой смазали его расшибленную голову, а главное, бодрая надежность окружавших его полицейских принесли Кадогану облегчение. Воспоминание о жажде щекочущих нервы приключений, о которой он толковал мистеру Споуду в своем саду в Сент-Джонс-Вуд, вызвало у него теперь суховатую усмешку. Да, он уж хлебнул их достаточно, решил он, вполне достаточно. Он не подозревал, возможно, к счастью для себя самого, что еще ему предстояло.

Уже совсем рассвело, и многочисленные башенные часы Оксфорда как раз звонили 6.30, когда они сели в полицейскую машину и поехали обратно по Хай-стрит. Тот же молочник, еще не закончивший свою работу, с мрачной усталостью покачал головой при виде Ричарда Кадогана, который, словно восточный владыка, восседал в тюрбане из бинтов посреди полицейского эскорта. Но Кадоган не обратил на него внимания. Он на какое-то время отвлекся от размышлений о роковом магазине игрушек, наслаждаясь пребыванием в Оксфорде. Прежде ему почти не хватало времени оглядеться вокруг, но теперь, сидя в машине, плавно мчавшейся среди величественных улиц по направлению к высокой башне Модлин-колледжа, он буквально упивался очарованием этого места. Ну почему, почему, ради всего святого, он не жил здесь? А погода сегодня снова обещала быть хорошей.

Проехав по мосту, они оказались на том перекрестке, где стояла каменная поилка для лошадей, и нырнули в Иффли-роуд. Вглядываясь в ряды домов, Кадоган заметил:

– Так-так! Они подняли тент!

– Вы уверены, что это то самое место, сэр?

– Конечно. Напротив церкви из красного кирпича. Как там она называется? Нонконформистская, что ли…

– А это, сэр? Это, надо думать, баптистская.

– Ну вот, водитель, здесь можно остановиться, – взволнованно воскликнул Кадоган. – Вот справа церковь, вот улочка, по которой я вышел, и тут…

Полицейская машина тем временем заехала на край тротуара. Наполовину приподнимаясь с сиденья, Кадоган вдруг застыл на месте, уставившись на магазин. Перед ним в витрине были выставлены в образцовом порядке консервы, мука, банки с рисом и чечевицей, прочей бакалеей и бекон. Это был, как гласила надпись: «Торговый дом Уинкворт. Бакалея и продовольствие».

Он растерянно озирался по сторонам. Аптека, магазин тканей. Дальше с правой стороны: мясник, булочник, магазин канцелярских принадлежностей; и слева: торговля зерном, шляпный магазин и еще одна аптека…

Магазин игрушек исчез.

Глава 2 Случай с нерешительным Доном^[316]

На смену серенькому рассвету пришло золотое утро. Листья уже начинали опадать с деревьев в парках и на Сент-Джайлс^[317], но все же старались держаться на ветках, переливаясь бронзовыми, желтыми и темно-коричневыми оттенками. Серый лабиринт Оксфорда, ибо с высоты он более всего напоминал лабиринт, начал приходить в движение. Первыми появились на улицах студентки: группки велосипедисток, мантии на которых казались чем-то диким, неслись по улицам, прижимая к себе многослойные папки, или толкались перед входами в библиотеки, ожидая, пока те откроются и снова допустят их изучать божественные тайны, коими окутаны вопросы христианского элемента в «Беовульфе», датировка Уртристана^[318](если таковой вообще существует), сложности гидродинамики, кинетическая теория газов, закон о правонарушениях или расположение и роль паращитовидной железы. Мужчины появлялись позже, надев брюки, пальто и шарф поверх пижамы, ленивой походкой плелись через квадратные внутренние дворики колледжей ставить подпись в списках и так же лениво возвращались обратно, к постели. Студенты-художники появлялись на улице, смиряя свою плоть в поисках хорошего освещения, ускользающего и недосягаемого, почти как чаша Грааля. Проснулся и коммерческий Оксфорд, открылись магазины и появились автобусы, улицы были переполнены транспортом. По всему городу, в колледжах и на башнях зашумели, зазвенели часовые механизмы, отбивая девять часов сумасшедшими неровными синкопами, вразнобой по времени и по тембру.

Нечто красное выскочило на Вудсток-роуд.

Это была очень маленькая, шумная и потрепанная спортивная машина. По ее капоту шла небрежно нацарапанная белая надпись «Лили Кристин III». Обнаженная хромированная фигурка, страдающая стеатопигией^[319], наклонялась вперед под опасным углом на крышке радиатора. Машина доехала до пересечения Вудсток-роуд и Банбери-роуд, резко свернула налево и въехала на частную дорогу, ведущую к колледжу Сент-Кристоферс – святого Христофора, покровителя путешествующих (для непосвященных следует сообщить, что Сент-Кристоферс расположен в непосредственной близости от Сент-Джонс). Затем она въехала в кованые железные ворота и на скорости около сорока миль в час покатила по подъездной аллее, вымощенной гравием и окаймленной лужайками и кустами рододендронов, которая оканчивалась чем-то вроде неопределенной петли, в которой было совершенно невозможно повернуть машину. Было очевидно, что водитель не мог управлять машиной должным образом. Он отчаянно сражался с рычагами. Машина направилась прямо к окну, сидя у которого президент^[320] колледжа, худощавый, сдержанный мужчина с мягкими манерами эпикурейца, принимал солнечные ванны. Осознав опасность, он с панической поспешностью ретировался. Но машина миновала стену его покоев и промчалась до конца подъездной аллеи, где водитель, до предела вывернув руль и повредив край травяного газона, наконец справился с управлением, заставил машину повернуть. К этому моменту, казалось, уже ничто не могло остановить его стремительное движение задним ходом по пути, которым он приехал, но, к несчастью, поворачивая вправо, он крутанул руль слишком сильно, и машина прогрохотала через полоску газона, зарывшись носом в куст рододендрона, чихнула, заглохла и встала.

Водитель вышел и уставился на нее весьма сурово. Пока он ее так разглядывал, машина оглушительно выпустила выхлопные газы – это был хлопок, какого человечество еще не слышало. Нахмурившись, водитель взял молоток с заднего сиденья, открыл капот и ударил по чему-то внутри. Закрыв капот, он опять сел в машину. Мотор завелся, машина рванула и понеслась задним ходом в сторону покоев президента. Президент, который успел вернуться к окну и наблюдал за этой сценой как завороженный, в конце концов в ужасе ретировался не менее поспешно, чем в прошлый раз. Водитель кинул взгляд через плечо и обнаружил, что в непосредственной близости от него, как лайнер над моторной лодкой, воздвиглись президентские покои. Без всякого колебания он переключил передачу и поехал вперед. Машина с ужасным взвизгом содрогнулась, как больной болотной лихорадкой, и остановилась. Через некоторое время вновь раздался ее ничем не объяснимый прощальный выхлоп. Водитель с достоинством нажал на тормоз и вышел, взяв портфель с заднего сиденья.

В наступившей тишине президент снова подошел к окну. На этот раз он распахнул его.

– Мой дорогой Фен, – сказал он укоризненно, – рад, что вы оставили нам от колледжа хоть что-то. Я боялся, что вы вот-вот разрушите его до основания.

– О? Неужели? – ответил водитель. Он говорил весело и немного в нос. – Вам не стоило волноваться, мистер президент. У меня все под контролем. Что-то с мотором, вот и все. Не могу понять, почему она остановилась с таким шумом. Я сделал все, что от меня зависело.

– И, мне кажется, не было ни малейшей необходимости въезжать на машине на территорию колледжа, – придирчиво заметил президент и захлопнул окно, но без особого раздражения. Эксцентричные выходки Джервейса Фена, профессора английского языка и литературы и преподавателя Сент-Кристоферса, контрастировали с общепринятым поведением университетских преподавателей. Но его коллеги воспринимали их довольно добродушно, зная, что опрометчивые суждения о Фене по первому впечатлению зачастую оборачивались не в пользу осуждающего.

Фен энергично, большими шагами пересек лужайку, прошел в калитку в стене из необожженного кирпича, возле которой в это время года цвели персиковые деревья, и вошел в главный сад колледжа. Это был высокий, долговязый мужчина около сорока лет с худым, веселым и румяным чисто выбритым лицом. Его темные тщательно приглаженные при помощи изрядного количества воды волосы все же непослушно торчали на макушке. На нем был необъятный плащ, в руках он держал экстравагантную шляпу.

– А, мистер Хоскинс, – окликнул он студента, который расхаживал по лужайке, обнимая за талию хорошенькую девушку. – Я смотрю, вы очень заняты!

Мистер Хоскинс, огромный, тощий и меланхоличный, немного похожий на бордоского дога, смущенно заморгал.

– Доброе утро, сэр, – отозвался он.

Фен прошел мимо.

– Не беспокойся, Дженис, – сказал Хоскинс своей спутнице. – Посмотри, что у меня для тебя есть!

Он пошарил в кармане своего пальто и вытащил на свет божий большую коробку шоколадных конфет.

Тем временем Фен проследовал по открытому мощенному камнем переходу, ведущему в южный дворик колледжа, прошел через дверь справа, миновал комнатку органиста, взбежал по ступенькам, застланным ковром, на первый этаж и вошел в свой кабинет. Это была длинная светлая комната, одна сторона которой была обращена к дворику Иниго Джонса^[321], а другая смотрела на сады. Стены – кремового цвета, занавески и ковер – темно-зеленого. На низких полках стояли ряды книг, на стенах висели китайские миниатюры, а на каминной доске стояли довольно обшарпанные медальоны и бюсты, изображающие английских писателей. Огромный неубранный широкий письменный стол с двумя телефонами стоял напротив окна у северной стены.

А в одном из самых комфортабельных кресел сидел Ричард Кадоган, и вид у него был затравленный.

– Да, Джервейс, – произнес он бесцветным голосом, – много воды утекло с тех пор, как мы учились вместе.

– Боже правый! – вскричал потрясенный Фен. – Ричард Кадоган!

– Да.

– Что ж, я, конечно, рад встрече, но ты появился в довольно неудачное время…

– Ты, как всегда, нелюбезен.

Фен присел на край письменного стола, всем своим видом выражая обиженное удивление.

– Что за странные вещи ты говоришь. Разве я хоть раз сказал тебе злое слово?

– Но именно ты написал о моих первых опубликованных стихах: «Это книга, без которой каждый может позволить себе обойтись».

– Ха! – воскликнул Фен, польщенный. – В те дни я был очень лаконичен. Ну, как ты поживаешь, дорогой друг?

– Ужасно. Конечно, ты еще не был профессором, когда мы виделись последний раз. Университет тогда был более благоразумен.

– Я стал профессором, – твердо ответил Фен, – благодаря моим необыкновенным научным способностям и острому, мощному уму.

– Ты, помнится, писал мне тогда, что все дело было в том, чтобы подергать за кое-какие старые, траченные молью ниточки.

– О! Неужели писал? – смущенно переспросил Фен. – Ну, все равно это теперь не имеет никакого значения. Ты уже завтракал?

– Да, в трапезной.

– Ну, тогда сигарету?

– Спасибо… Джервейс, я потерял магазин игрушек.

Джервейс Фен изумленно воззрился на него. Он протянул Кадогану зажигалку, и на его лице появилось выражение изрядной настороженности.

– Не будешь ли ты добр объяснить мне это загадочное высказывание? – осведомился он.

Кадоган объяснил. Он объяснял очень пространно, не скрывая праведного негодования и душевного разочарования.

– Мы прочесали все окрестности, – сообщил он горько. – И представь себе, нигде не было магазина игрушек. Мы расспрашивали людей, которые жили там всю жизнь, но они никогда не слышали об этом магазине. И тем не менее я уверен, что прекрасно помню это место. Бакалейщик! Подумать только! Мы вошли, и там действительно была бакалея, и дверь не скрипела. Хотя дверь можно и маслом смазать, – это средство Кадоган упомянул без особой уверенности. – Но, с другой стороны, задняя дверь там была ровно такая, как я видел в первый раз. При этом я обнаружил, что все магазины в том ряду построены по совершенно одинаковому плану. Но хуже всего были полицейские! – простонал он в заключение своей речи. – Нет, не то чтобы они были недоброжелательны и все такое. Нет, они как раз были ужасно добры, как бывают добры люди к кому-то, кому недолго уже осталось. Они думали, что я не слышу, как они говорят о сотрясении мозга. Беда в том, что, как ты понимаешь, все выглядело по-другому в дневном свете, и я, видимо, заметно колебался и выражал сомнения, делал ошибки и противоречил сам себе. Короче говоря, они отвезли меня обратно на Сент-Олдейтс и посоветовали обратиться к доктору, поэтому я ушел от них и пришел сюда, и позавтракал здесь. И вот я здесь.

– Надо думать, – сказал Фен задумчиво, – ты не поднимался на второй этаж в этой бакалейной лавке?

– Ах да! Я забыл сказать. Мы поднимались. Тела там, конечно, не было, и все было совсем по-другому. Дело в том, что ступени и коридор были застланы ковром, везде была чистота и свежий воздух, мебель была зачехлена от пыли, и гостиная весьма отличалась от той комнаты, в которой я побывал. Думаю, именно в этот момент полиция окончательно уверилась в моем сумасшествии, – упивался Кадоган чувством нестерпимой обиды.

– Ну, – сказал осторожно Фен, – предположим, что этот рассказ не является плодом расстроенного ума.

– Я абсолютно нормален!

– Не надо на меня рявкать, приятель, – обиделся Фен.

– Разумеется, я не виню полицию за то, что они считают меня сумасшедшим, – сказал Кадоган тоном самого язвительного осуждения.

– Допустим, – продолжал Фен с раздражающим спокойствием, – что магазины игрушек на Иффли-роуд не улетают в небеса, не оставив следа. Что же тогда побудило кого-то заменить бакалейный магазин на магазин игрушек глубокой ночью?

Кадоган презрительно фыркнул:

– Совершенно очевидно. Они знали, что я видел тело, и они хотели заставить людей поверить, что я сумасшедший, когда буду рассказывать об этом. В чем они и преуспели. За объяснением моего бреда теперь далеко ходить не надо, ведь они стукнули меня по голове. Ну а окно в чулане они оставили открытым специально, чтобы я мог выбраться оттуда.

Фен доброжелательно смотрел на Кадогана.

– До этого места выходит очень складно. Но это не объясняет самую главную загадку этого дела: почему бакалейная лавка сначала была превращена в магазин игрушек?

Кадоган не знал ответа.

– Видишь ли, – продолжал Фэн, – они не могли предугадать, что ты испортишь им все дело. Ты ложка дегтя в бочке меда. Нет, они передвинули бакалею и заменили ее игрушками с какой-то совершенно другой целью и собирались вернуть все на место с самого начала в любом случае.

Кадоган начал ощущать, как что-то похожее на чувство облегчения наполняет его душу. Ведь какое-то время он почти верил, что страдает галлюцинациями. Нет, первое впечатление лгало: в Фене было что-то в высшей степени надежное. Резкие, надменные черты Кадогана исказились в мрачной гримасе.

– Но почему? – спросил он.

– У меня есть несколько подходящих объяснений, – произнес хмуро Фен. – Но, скорей всего, все они никуда не годятся.

Кадоган загасил окурок и опустил руку в карман, ища новую сигарету. И тут его пальцы нащупали клочок бумаги, который он подобрал с полу возле тела. Он удивился, когда осознал, что совершенно не помнил о нем до этого момента.

– Вот! – воскликнул он возбужденно, доставая бумагу из кармана. – Смотри! Вещественное доказательство. Я подобрал это возле тела. Совершенно забыл о ней. Пожалуй, надо пойти в полицию.

Он приподнялся в кресле в крайнем волнении.

– Дружище, успокойся, – сказал Фен, беря клочок бумаги в руки. – Что, скажи на милость, доказывает эта бумажка? – Он прочел написанные карандашом цифры: 07691. По-видимому, телефонный номер.

– Возможно, номер телефона убитой женщины.

– Дорогой мой Ричард, что за неслыханная непонятливость… Никто не носит номер своего телефона с собой.

– Может быть, она записала его для кого-то. А может быть, это не ее телефон.

– Нет, – произнес задумчиво Фен, разглядывая клочок бумаги. – Так как ты, кажется, о многом забываешь, рискну предположить: сумочку ее ты не находил и не заглядывал в нее.

– Я уверен, что ее там не было. Само собой разумеется, что я первым делом сделал бы это.

– С вами, поэтами, ни в чем нельзя быть уверенным, – глубоко вздохнул Фен, возвращаясь к письменному столу. – Ну что ж, нам остается только одно: позвонить по этому номеру.

Он снял трубку, набрал 07691 и подождал. Через некоторое время ему ответили:

– Алло, – раздался несколько дребезжащий женский голос.

– Алло, мисс Скотт, – весело ответил Фен. – Как поживаете? Давно вернулись из Белуджистана?^[322]

Кадоган смотрел на него, не понимая, что происходит.

– Простите, – ответил голос, – но я не мисс Скотт.

– О! – Фен взглянул на аппарат с видимым отвращением, как будто боялся, что тот немедленно развалится на части. – В таком случае с кем я говорю?

– Я миссис Уитли. Боюсь, вы ошиблись номером.

– Да, наверное. Очень глупо получилось. Простите за беспокойство. Всего хорошего, – с этими словами Фен схватил телефонный справочник и стал перелистывать страницы.

– Уитли, – бормотал он. – Уитли… А, вот она. Дж. Х. Уитли, миссис, 229 Нью-Инн – Холл-стрит, Оксфорд, 07691. Похоже, леди в полном здравии. И я надеюсь, ты понимаешь, мой дорогой Кадоган, что тут могла быть еще тысяча подмен.

– Да, знаю, – устало кивнул Кадоган, – это безнадежно, точно.

– Послушай, ты вместе с полицейскими заглянул на задворки магазина? Туда, откуда ты выбрался?

– По правде говоря, нет.

– Ну, хорошо, сделаем это сейчас. В любом случае мне хочется посмотреть на это место, – решил Фен. – У меня назначен тьюториал^[323] в десять, но его можно отложить. – Он нацарапал записку на обратной стороне конверта и поставил его на каминной доске. – Пошли, – скомандовал он. – Мы поедем на машине.

* * *

Они поехали. Езда на автомобиле с Феном не могла доставить удовольствие человеку, находившемуся в состоянии Кадогана. Все было еще ничего на Сент-Джайлс, так как это очень широкая улица, где почти невозможно во что-нибудь врезаться, кроме пешеходов, постоянно перебегающих через ее обширное пространство, как перепуганные куры, в безумной и рискованной гонке. Но они чуть не въехали в фургон торговца на Броуд-стрит, несмотря на всю ее ширину, прорвались на другую сторону у светофора возле «Кингс Армс»^[324] как раз в тот момент, когда менялся сигнал, и промчались по Холивелл-стрит и Лонгуолл-стрит меньше чем за минуту. Их появление на многолюдной Хай-стрит Ричард Кадоган воспринял как безусловно самый страшный эпизод в его рискованном путешествии, так как Фен был не из тех, кто ждет кого-либо или что-либо. Кадоган зажмурился, заткнул уши и попытался сосредоточиться, размышляя о вечных истинах. И тем не менее они добрались благополучно и проехали через Модлин-бридж, в третий раз за это утро он оказался на Иффли-роуд. Фен остановил вздрагивающую всем корпусом «Кристин III» немного поодаль от призрачного магазина игрушек.

– Ты уже был здесь, – заметил он. – Кто-нибудь, может быть, узнает тебя. – Выхлопная труба оглушительно выстрелила. – Как мне это надоело… Я схожу на разведку… Жди, пока я вернусь, – с этими словами он вылез из машины.

– Ладно, – согласился Кадоган. – Ты легко найдешь магазинчик. Как раз напротив вон той церкви.

– Когда я вернусь, мы обойдем магазин сзади, – с этими словами Фен удалился своей энергичной походкой.

Утренний наплыв покупателей еще не начался, и в заведении под названием «Торговый дом Уинкворт. Бакалея и продовольствие» не было никого, кроме самого бакалейщика, облаченного во все белое, словно священник, толстого мужчины с круглым, жизнерадостным лицом. Фен вошел довольно шумно, заметив, однако, что дверь не скрипнула.

– Доброе утро, сэр, – дружелюбно приветствовал его бакалейщик. – Чем могу быть полезен?

– О! – отвечал Фен, с любопытством оглядываясь вокруг. – Я бы хотел фунт, – он запнулся, прикидывая в уме, что бы такое сказать, – сардин.

Бакалейщик был явно несколько озадачен.

– Боюсь, сэр, мы не продаем их вразвес.

– Ну, тогда банку риса, – нахмурившись, сказал Фен.

– Прошу прощения, что-что, сэр?

– Вы мистер Уинкворт? – спросил Фен, моментально забыв о покупках.

– Да что вы, сэр. Я всего лишь служащий. Хозяйка магазина мисс Уинкворт. Мисс Элис Уинкворт.

– О, а можно мне повидать ее?

– Боюсь, что ее сейчас нет в Оксфорде.

– Вот как! Она живет здесь, над магазином?

– Нет, сэр, – ответил служащий, подозрительно глядя на него. – Там никто не живет. А теперь давайте вернемся к вашим покупкам.

– Да ладно, я зайду попозже. Гораздо позже, – добавил он.

– Всегда к вашим услугам, сэр, – преувеличенно вежливо ответил бакалейщик.

– Какая жалость, – пристально наблюдая за продавцом, посетовал Фен, – какая жалость, что у вас не продаются игрушки.

– Игрушки?! – воскликнул бакалейщик с абсолютно искренним удивлением. – Послушайте, сэр, вряд ли можно найти игрушки в бакалейной лавке. Надеюсь, вы согласны?

– Да, и в самом деле. Или нет? – весело подхватил Фен. – Никаких трупов и тому подобного. Ну, счастливо оставаться! – с этими словами он вышел из магазина.

– Пока все без толку, – сообщил он Кадогану, который сидел в «Лили Кристин III», глядя вперед и пытаясь поправить свою повязку. – Ясно как день, что продавец ничего не знает об этом деле. Хотя он как-то странно вел себя, когда я спросил о владельце магазина. Некая мисс Элис Уинкворт, по-видимому.

Кадоган пробормотал что-то неопределенное в ответ на эту информацию.

– Ну хорошо, давай взглянем, что там с обратной стороны магазина, если тебе кажется, что от этого будет хоть какая-то польза, – в его голосе слышалась явная неуверенность.

– Да, кстати, – добавил Фен, когда они спускались по узкой уходящий вниз улочке, ведущей к обратной стороне магазинов, – был ли здесь кто-нибудь этим утром, когда ты приезжал с полицией?

– Ты имеешь в виду в магазине? Ни души. Полицейские вошли туда со своими отмычками или с чем-то вроде того. К тому времени дверь была закрыта.

Они определили, где именно в рядах деревянных покрытых олифой изгородей находится тотсамый маленький садик.

– Это здесь, – сказал Кадоган.

– И кого-то здесь вырвало, – заметил Фен с отвращением.

– Да, это меня, – признался Кадоган, заглянув в калитку. Запущенный, заросший травой участок, который казался таким зловещим в утреннем полумраке, сейчас выглядел совершенно обычно.

– Видишь то маленькое окно? – спросил он. – Справа от парадной двери? Это что-то вроде чулана, из которого я выбрался наружу.

– Интересно, а что там сейчас? – задумчиво отвечал Фен. – Пойдем поглядим.

Маленькое окошко было до сих пор открыто, но оказалось выше, чем запомнилось Кадогану, и даже высокий Фен не смог заглянуть внутрь. Слегка разочарованные, они пошли к двери черного хода.

– Ну, здесь, по крайней мере, открыто, – заметил Фен. Кадоган ударился о мусорный бак, стоявший возле двери. – Ради бога, постарайся не шуметь! – прошипел Фен.

Он очень осторожно вошел внутрь, и Кадоган последовал за ним, хотя и не совсем представлял, что они будут делать. Перед ними был короткий коридор: слева что-то вроде кухни, совершенно пустой, а справа полуоткрытая дверь в чулан. Из магазина доносились невнятные голоса и звоночки работающего кассового аппарата.

Но в чулане больше не было моющих средств. Вместо этого там были груды бакалейных товаров и продуктов. Кадогана вдруг охватило внезапное сомнение. Может быть, это все и вправду было галлюцинацией. Уж больно фантастическим казалось все происшедшее, чтобы быть реальностью. В конце концов, не было ничего невозможного в том, что он упал по дороге в Оксфорд, ударился головой и ему пригрезились все эти события: и в самом деле, они были очень похожи на ночной кошмар. Он огляделся и прислушался. А затем в тревоге дернул Фена за рукав.

Никакого сомнения. К чулану приближались шаги.

Фен не колебался ни минуты. Вскричав: «Спасайся кто может!» – он вскочил на груду коробок и ногами вперед выпрыгнул в окно. К несчастью, коробки опрокинулись со страшным шумом, и, таким образом, путь к отступлению Кадогана был отрезан. Уже не было времени расчищать от коробок путь к окну, а о спасении через черный ход не могло быть и речи – ручка двери чулана уже поворачивалась. Кадоган, схватив банку консервированных бобов в правую руку, а в левую – пудинг из почек, ждал, приняв грозный вид.

Как и ожидалось, в чулан вошел продавец. При виде незваного гостя он застыл с выпученными глазами и приоткрытым ртом. Но, к удивлению Кадогана, он не проявил никакой агрессии. Наоборот, он поднял обе руки над головой, как имам, взывающий к Аллаху, завопил по-актерски громко: «Воры! Воры! Воры!» – и выскочил так стремительно, как только ему позволила его грузная комплекция. Было совершенно ясно, что он испугался Кадогана гораздо больше, чем тот его.

Но у Кадогана не было времени задуматься о таких вещах. Черный ход, запущенный сад, калитка, улочка – вот этапы его безумного отступления. Фен сидел в «Лили Кристин III», углубившись в чтение «Таймс», в то время как около парадной двери магазина собралась небольшая толпа праздных зевак, глазеющая на бакалейщика, который все кричал и кричал. Кадоган стремительно перебежал тротуар и вскочил на заднее сиденье машины, где тут же лег на пол. Они резко рванули с места.

Только когда они миновали Модлин-бридж, он сел и спросил с горечью:

– Ну?

– Sauve qui peut^[325], – сказал Фен беспечно, настолько беспечно, насколько ему позволял ужасный гул мотора. – И запомни, я должен беречь свою репутацию. Это был продавец?

– Да.

– Ты сильно его огрел?

– Да нет, он убежал в ужасе… Черт подери! Вот глупо, – воскликнул Кадоган, – оказывается, я прихватил с собой пару консервных банок!

– Ну и прекрасно. Мы съедим их за ланчем. Если до этого тебя не посадят за мелкое воровство. Он тебя разглядел?

– Мне кажется, да, Джервейс.

– Ну и что дальше?

– Я хочу докопаться до сути этой истории. Меня это выводит из себя. Давай пойдем и посмотрим, что это за Уитли такая.

И они поехали на Нью-Инн-Холл-стрит.

Глава 3 Случай с честным стряпчим

Дом двести двадцать девять по Нью-Инн-Холл-стрит оказался скромным приятным домиком с меблированными комнатами, расположенным в двух шагах от школы для девочек, а миссис Уитли, его владелица, – маленькой, робкой, суетливой пожилой женщиной, которая во время разговора нервно теребила свой передник.

– Это я беру на себя, – сказал Кадоган Фену, когда они прибыли на место, – у меня есть план.

По правде говоря, никакого плана у него не было. Фен согласился довольно неохотно и погрузился в разгадывание кроссворда в «Таймс», без труда подыскивая литературные ключи к вопросам. Но остальное ему никак не давалось, поэтому он бросил это занятие и с раздражением праздно глазел на прохожих.

Когда миссис Уитли открыла дверь, Кадоган все еще пытался придумать, что сказать.

– Надо думать, – взволнованно начала она, – вы тот самый джентльмен, который интересовался комнатами?

– Совершенно верно, – с большим облегчением ответил он, – я насчет комнат.

Она пригласила его войти.

– Прекрасная погода, – продолжала она, как будто чувствовала личную ответственность за это явление природы. – Итак, вот гостиная…

– Миссис Уитли, боюсь, я обманул вас, – теперь, оказавшись в доме, Кадоган решил отказаться от своей уловки. – Я совсем не насчет комнат. Дело в том, что… – он откашлялся. – Есть ли у вас подруга или родственница, пожилая леди, незамужняя, седая и… Ммм… Имеющая обыкновение носить костюмы из твида и кофточки?

Миссис Уитли запнулась, лицо ее вспыхнуло.

– Уж не имеете ли вы в виду мисс Тарди, сэр?

– Ммм… Повторите, пожалуйста, фамилию.

– Мисс Тарди, сэр, Эмилия Тарди. Мы обычно называли ее «Лучше поздно, чем никогда». Из-за ее имени^[326], понимаете? Ну, конечно, Эмилия моя самая давняя подруга. – Выражение ее лица внезапно омрачилось. – С ней все в порядке, не так ли, сэр? Ничего плохого не случилось?

– Нет, нет, – поспешно ответил Кадоган. – Мне только недавно довелось познакомиться с вашей э-э-э подругой, и она сказала, что если я когда-нибудь окажусь в Оксфорде, то, конечно, найду вас в справочнике. К сожалению, мне никак не удавалось точно запомнить ее имя, но я помнил ваше.

– Ну что вы, это очень хорошо, сэр, – просияла миссис Уитли. – И я очень рада вашему приходу, очень рада на самом деле. Здесь рады всем друзьям Эмилии. Если вы не против, мы спустимся в гостиную на чашечку чая, и я покажу вам ее фотографию, чтобы освежить вашу память.

«Вот повезло», – думал Кадоган, следуя за миссис Уитли на полуподвальный этаж, так как у него не было сомнений, что Эмилия Тарди и женщина, которую он видел в магазине, – одно и то же лицо.

Гостиная оказалась комнатой, набитой плетеными стульями, клетками с волнистыми попугайчиками, множеством откидных календарей, репродукциями Лэндсира^[327] и безобразными декоративными тарелками с изображениями шатких китайских мостиков. Вдоль стены стояла плита огромных размеров, на которой закипал чайник. Закончив хлопоты по заварке чая, миссис Уитли поспешила к ящику комода и благоговейно протянула Кадогану довольно выцветшую коричневую фотографию.

– Вот она, сэр. Ну, что скажете? Это та самая леди, с которой вы познакомились?

Без сомнения, это была она, хотя фотография была сделана, должно быть, лет десять назад, и лицо, которое ему довелось недавно увидеть, было опухшим и мертвенно-бледным. Мисс Тарди ласково и рассеянно улыбалась фотографу, пенсне балансировало на кончике носа, прямые волосы были в легком беспорядке, и тем не менее ее лицо не было лицом неудачливой старой девы, в нем чувствовалась определенная уверенность в своих силах, несмотря на рассеянную улыбку.

– Да, это она, – кивнул он.

– Могу я узнать, ваше знакомство с ней состоялось в Англии, сэр? – заглядывая через его плечо, миссис Уитли неуверенно теребила фартук.

– Нет, за границей. – Судя по ее вопросу, это был наиболее безопасный выбор. – И довольно давно, шесть месяцев назад, по крайней мере, насколько я припоминаю.

– О да! Это, должно быть, когда она была во Франции. Великая путешественница Эмилия. Не могу понять, как у нее хватало смелости жить среди всех этих иностранцев. Надеюсь, вы простите мое любопытство, сэр, но вот уже целых четыре недели я не получала от нее никакой весточки, и это довольно странно, потому что она всегда предельно аккуратно писала письма. Боюсь, уж не случилось ли с ней что-нибудь?

– Что ж, мне очень жаль, но должен сказать, что ничем не могу быть вам полезен.

Кадогану, который попивал маленькими глотками чай и курил сигарету в веселой, безвкусно обставленной комнате под обеспокоенным взглядом маленькой миссис Уитли, становилось здесь все более не по себе. Но что пользы было бы жестоко поведать хозяйке гостиной всю правду об обстоятельствах этого дела, даже если он доподлинно знал о них.

– Она много путешествовала, вернее, путешествует, вы говорите? – спросил он, несколько повторяясь, как это принято в теперешних светских беседах.

– О да, сэр! В основном по провинциальным маленьким местечкам во Франции, Бельгии и Германии. Иногда она останавливается там на день или два, иногда на целый месяц в зависимости от того, как ей там понравится. Пожалуй, прошло уже целых три года с тех пор, как она последний раз приезжала в Англию.

– Да, так я и подумал: образ жизни, который не назовешь оседлым. У нее нет родных? Она произвела на меня впечатление довольно одинокого человека, сказать вам по правде.

– Мне кажется, у нее была только тетя, сэр… Где-то. И она умерла некоторое время назад. Ее звали мисс Снейт, очень богатая и эксцентричная особа, жила на Боарз-Хилл, увлекалась юмористической поэзией. Что касается Эмилии, так она любит путешествовать, как вам уже известно. Это ее устраивает. У нее есть свой небольшой капитал, и то, что она не тратит на детей, она тратит на то, чтобы увидеть новые места и людей.

– Дети?

– Она целиком отдает себя детям. Жертвует на больницы и приюты для них. В высшей степени похвальное занятие, если хотите знать мое мнение. Но позвольте спросить, сэр, как она выглядела, когда вы с ней познакомились?

– Не слишком хорошо, как мне показалось. Хотя, по правде говоря, я не так уж много с ней виделся. Мы оказались в одной гостинице всего на пару дней – единственные англичане в чужом месте, вы понимаете, естественно, что мы немного поболтали. – Кадоган сам удивился бойкости своей речи. Но не говорил ли Менкен где-то, что поэзия – это всего лишь ложь, доведенная до совершенства?^[328]

– Да что вы! – сказала миссис Уитли. – Вам, должно быть, нелегко приходилось из-за ее глухоты.

– Что? Ах да, это было довольно трудно. Я уже почти забыл об этом, – произнес Кадоган, задумавшись: «Что же творится в голове у человека, способного подойти к старой глухой женщине, ударить ее по голове и задушить тонким шнуром?..» – Но меня огорчает, что вы давно не получали от нее ни словечка.

– Да, сэр, это может означать, что она сейчас возвращается домой из какого-то путешествия. Она мастерица устраивать сюрпризы: просто окажется вдруг у вашей двери без предупреждения. И она всегда останавливается у меня, когда бывает в Англии. Хотя, бог свидетель, она уж наверняка бы в Оксфорде совсем заблудилась, так как я переехала сюда всего лишь два года назад, и я точно знаю, что она еще ни разу здесь не бывала. – Тут миссис Уитли умолкла, чтобы перевести дух. – Словом, я стала до того беспокоиться, что пошла справиться к мистеру Россетеру…

– К мистеру Россетеру?

– Это стряпчий мисс Снейт. Я полагала, что Эмилия как близкая родственница могла дать ему знать о себе, когда скончалась старая леди. Но он ничего не знал, – вздохнула миссис Уитли. – И все же мы не должны прежде времени слишком уж волноваться, не правда ли, сэр? Не сомневаюсь, что все в порядке на самом деле. Еще чашечку чая?

– Нет-нет, в самом деле не нужно. Благодарю вас, миссис Уитли. – Кадоган поднялся под аккомпанемент громкого скрипа плетеного кресла. – Мне пора откланяться. Вы были так гостеприимны и добры.

– Что вы, сэр! Если Эмилия появится, что сказать ей, кто заходил?

* * *

Фен был в желчном настроении:

– Ты торчал там чертову уйму времени, – проворчал он, как только «Лили Кристин» снова отправилась в путь.

– Но это стоило того, – ответил Кадоган. Он рассказывал о том, что разузнал, почти все время, пока они ехали обратно в Сент-Кристоферс.

– Гм, – задумчиво пробормотал Фен. – Это уже кое-что, согласен. И тем не менее я не совсем ясно представляю, что нам с этим делать. Очень трудно расследовать убийство, пользуясь сведениями из вторых рук, да еще при отсутствии corpus delicti^[329]. А ведь там, должно быть, болтался туда-обратно довольно большой фургон, пока ты валялся без сознания. Интересно, кто-нибудь из соседей видел или слышал его?

– Да, понимаю, что ты имеешь в виду: им нужно было перевозить игрушки, бакалею и мебель туда-сюда. Но ты совершенно прав: вопрос в том, зачем надо было вообще превращать это заведение в магазин игрушек?

– Не уверен, что это стало понятней теперь, – откликнулся Фен. – Твоя миссис Уитли сказала тебе, что мисс Тарди плохо ориентировалась в Оксфорде. Допустим, кто-то хотел заманить ее в такое место, которое она не смогла бы отыскать снова…

– Но какой в этом смысл? Если ты собираешься убить ее, какое значение имеет, что именно она увидит?

– Гм, – задумчиво произнес Фен, – и в самом деле, какое значение? О мои лапки!^[330] – с этими словами он остановил машину у главных ворот Сент-Кристоферса и сделал слабую попытку пригладить волосы. – Вопрос в том, кто ее наследник? Ты вроде бы говорил, что у нее был свой капитал?

– Да, но не очень большой. Мне кажется, она была из таких старых дев, каких описывал Осберт Ситвелл^[331], они живут по дешевым пенсионам и кочуют по Ривьере… Но, как бы там ни было, она была не настолько богата, чтобы ее стоило убивать из-за денег. – Из выхлопной трубы с яростным шумом вырвался отработанный газ. – Тебе, право слово, пора отправить этот тарантас в мастерскую…

Фен покачал головой:

– Люди могут совершить убийство даже из-за совершенно незначительной суммы. Но должен признаться, что никак не возьму в толк, для чего понадобилось похищать тело после того, как убийство уже произошло. Впрочем, убийца, возможно, хотел подождать, пока факт смерти будет считаться признанным, но все-таки дело кажется странным. Эта миссис Уитли и не подозревала, что мисс Тарди вернулась в Англию?

– Нет, а, по моему представлению, если хоть кому-то на белом свете и было бы об этом известно, то это была бы именно миссис Уитли.

– Да, одинокая женщина, чье исчезновение вряд ли вызовет сильный переполох. Ты знаешь, – в голосе Фена зазвучали печальные нотки, – сдается мне, это довольно грязное дело.

Выйдя из машины, друзья вошли в колледж через маленькую калитку в больших дубовых воротах. Во дворе еще слонялось несколько студентов, перекинув через руку свои мантии; некоторые рассматривали заклеенную многочисленными объявлениями доску, свидетельствующую о весьма беспорядочной культурной жизни колледжа. Справа находилась привратницкая с чем-то вроде открытого окошечка, за которым, склонившись, сидел привратник, напоминая зачарованную принцессу, заточенную в некоей средневековой башне, напоминая всем, кроме внешности, потому что Парсонс был дюжим, грозным субъектом в роговых очках с ярко выраженной склонностью пугать тех, кто послабей, и с непоколебимой уверенностью, что на иерархической лестнице колледжа он стоит на самом верху: выше законов и пророков, выше донов и даже самого президента.

– Есть что-нибудь для меня? – окликнул его Фен, проходя мимо.

– Гм, нет, сэр, – ответил Парсонс, взглянув на ряд именных ячеек с корреспонденцией.

– Но, э… мистер Кадоган…

– Слушаю вас.

Привратник выглядел смущенно.

– Хотел бы спросить, – тут он бросил взгляд на праздношатающихся студентов, – не могли бы вы зайти на минутку?

Кадоган, весьма озадаченный, последовал приглашению в сопровождении Фена. В привратницкой было душно от огромного электрического камина, безвкусно декорированного под настоящий, с раскрашенными углями. Здесь были ячейки для ключей, разные случайные записки, газовая конфорка, университетский календарь, список членов колледжа, противопожарное оборудование и два неудобных кресла. У Парсонса был явно заговорщический вид. Кадогану показалось, что он вот-вот посвятит их в некий сатанинский ритуал.

– За вами приходили, сэр, – произнес Парсонс, тяжело дыша, – из полицейского участка.

– Подумать только…

– Два констебля и сержант. Они ушли примерно пять-десять минут назад, когда убедились, что вас здесь нет.

– Это те две консервные банки, которые я взял, чтоб им провалиться, – сказал Кадоган.

Привратник взглянул на него с интересом.

– Джервейс, что мне делать?

– Сделай чистосердечное признание, – бесстрастно посоветовал Фен, – и свяжись со своим адвокатом. Хотя нет, подожди минутку, – добавил он. – Я позвоню главному констеблю. Я с ним знаком.

– Я не хочу, чтобы меня арестовали.

– Тебе следовало думать об этом раньше. Ну, ладно, Парсонс, спасибо. Мы пойдем в мою комнату.

– Что мне сказать им, если они вернутся? – спросил Парсонс.

– Дайте им выпить пива и выпроводите их с лицемерными и высокопарными обещаниями.

– Слушаюсь, сэр.

Они пересекли северный и южный дворики, встретив на своем пути только одного запоздалого студента, закутанного в ярко-оранжевый купальный халат, направлявшегося в ванную комнату, и снова поднялись по лестнице, ведущей в комнату Фена. Здесь Фен занялся телефоном, в то время как Кадоган курил, с печальным видом рассматривая свои ногти. В доме сэра Ричарда Фримена на Боарз-Хилл раздался звонок. Весьма недовольный, он подошел к аппарату.

– Хэлло, – сказал он. – Что, что? Кто это?.. А! Это ты.

– Послушай, Дик, – начал Фен, – твои прислужники, черт бы их побрал, преследуют моего друга.

– Это ты о Кадогане? Да, слышал я ту чепуху, что он несет…

– Это не чепуха. Там был труп. В любом случае сейчас речь не об этом. Они пришли за ним из-за того, что он натворил в бакалейной лавке.

– Подумать только! Да он, должно быть, с приветом. Сначала магазины игрушек, теперь бакалейные лавки… Послушай, я не могу вмешиваться в дела городской полиции.

– Ну, право, Дик…

– Нет, нет, Джервейс, это исключено. Судебный процесс не может быть остановлен звонком по телефону.

– Но речь идет о самом Ричарде Кадогане. Поэте.

– Я ничего не могу поделать, будь это хоть сам Поуп… В любом случае, если он невиновен, ему ничего не грозит.

– Но он не невиновен.

– О, ну в таком случае спасти его может только министр внутренних дел… Джервейс, тебе никогда не приходило на ум, что «Мера за меру» – это пьеса о проблеме власти?

– Не приставай ко мне сейчас со своими банальностями, – раздраженно ответил Фен и бросил трубку.

– Ну что ж, разговор был очень полезен, – горько заметил Кадоган. – С таким же успехом я могу пойти в полицейский участок и сдаться.

– Нет, подожди минутку! – Фен пристально смотрел во двор. – Как фамилия того стряпчего, того, которого навестила миссис Уитли?

– Россетер. А что?

Фен нетерпеливо барабанил пальцами по подоконнику:

– Знаешь, мне кажется, мне эта фамилия где-то недавно попадалась, вот только где… Россетер… Россетер… Это было… О! Мои ушки и мои усики! – Тут он шагнул к груде бумаг и начал рыться в них. – Вот оно! Что-то было в столбце объявлений о розыске пропавших родственников в «Оксфорд мейл». Вчера или позавчера? – Он с головой погрузился в изучение газет. – Вот оно! Позавчера. Я обратил на него внимание, потому что оно показалось мне очень странным. Смотри, – с этими словами он протянул Кадогану газетную страницу, указывая на место в колонке частных объявлений.

– Ну и что? – отвечал Кадоган. – Не вижу, чем это может помочь. – Он прочитал объявление вслух: «Райд, Лидз, Уэст, Моулд, Берлин, Аарон Россетер, стряпчий, 193-а, Корнмаркет».

– Ну и какой вывод мы должны сделать из этого?

– Не знаю точно, – ответил Фен, – и все же я чувствую, что должен подумать над этим. Холмс бы мигом с этим разделался: он был мастер разгадывать, что кроется за этими объявлениями о розыске пропавших. Моулд, Моулд… Что такое Моулд в самом деле? – Он достал с полки том энциклопедии. И вскоре нашел. – «Моулд, – прочитал он, – городской район и торговый город в графстве Флинтшир. В тринадцати милях от Честера… Средоточие крупных шахт по добыче свинца и угля… Кирпичи, черепица, гвозди, пиво и так далее…» Тебе это о чем-нибудь говорит?

– Совсем ни о чем. Мне кажется, что это все имена собственные.

– Да, может быть, – Фен поставил книгу на место. – Но если это и так, то сам их подбор заслуживает внимания. Моулд, Моулд, – добавил он немного сердито.

– В любом случае, – продолжал Кадоган, – было бы невероятным совпадением, если бы это имело какое-то отношение к этой нашей Тарди.

– Не отвергай совпадение так презрительно, – сурово возразил Фен. – Знаю я таких: вы утверждаете, что самое невинное совпадение в детективном романе надуманно, а сами всегда восклицаете: «Как тесен мир!» – повстречав за границей кого-то из соседнего прихода. Мое твердое убеждение, – сказал он торжественно, – что это объявление имеет какую-то связь со смертью Эмилии Тарди. Хотя у меня нет ни малейшего понятия какую. Но я предлагаю найти и повидать этого типа – Россетера.

– Отлично, – ответил Кадоган, – при условии, что мы не поедем на этой твоей адской красной машине. Где ты ухитрился откопать ее?

Фен выглядел задетым.

– Я купил ее у студента, которого выгнали из колледжа. Чем она тебе не угодили? Ездит очень быстро, – добавил он вкрадчиво.

– Я заметил.

– Ну ладно. Пойдем пешком. Это недалеко.

Кадоган что-то проворчал, занятый выдиранием объявления Россетера и закладыванием его в записную книжку.

– И если из этого ничего не получится, – сказал он, – я пойду прямо в полицию и расскажу им все, что знаю.

– Ну, конечно. А кстати, что ты сделал с теми консервными банками, которые стащил в лавке? Я довольно-таки проголодался.

– Они в машине, и оставь их в покое.

– Может, тебе стоит изменить внешность?

– Не будь таким дураком, Джервейс… Я опасаюсь вовсе не ареста. Похоже, они всего-навсего хотят меня оштрафовать. Но вся эта морока: давать им объяснения, хлопотать, чтобы меня отпустили на поруки, а потом появляться в суде… Ну, пошли. Вперед, если ты считаешь, что в этом есть смысл.

Корнмаркет – одна из самых оживленных улиц в Оксфорде, хотя вряд ли самая привлекательная. Но у нее есть свои достоинства – это стройный полинялый фасад старого «Кларендон-отеля», тихий каретный ряд Голден-Кросс с остроконечной крышей и прекрасный вид на купол башни Том-Тауэр, похожий на продолговатую тыкву, но в основном это улица больших магазинов. Над одним из них находился номер 193-а, контора мистера Аарона Россетера, стряпчего, такая же грязная, холодная и неудобная, как большинство подобных заведений.

«Интересно, что заставляет стряпчих быть столь нечувствительными к привлекательной стороне жизни?» – удивлялся про себя Кадоган.

Клерк, немного напоминающий диккенсовского персонажа, в очках в стальной оправе и в куртке с кожаными заплатами на локтях, проводил их в кабинет. Внешность мистера Россетера, хотя и восточная, все же не была так ярко выраженно библейской, как можно было бы заключить из его имени. Это был маленький человек с желтоватым цветом лица, с огромным выдающимся вперед подбородком, высоким лбом и лысым черепом. На нем были очки в роговой оправе, его брюки были немного коротковаты. У него была резкая манера вести разговор и странная привычка внезапно протирать очки носовым платком, вытянутым из рукава, и так же неожиданно водружать их на нос. Судя по тому, что он выглядел весьма потрепанно, можно было предположить, что дела его шли не так уж успешно.

– Итак, джентльмены, – сказал он, – могу я узнать, в чем состоит ваше дело? – Во взгляде, которым он изучал Джервейса Фена, внешность которого и в самом деле выдавала человека напористого, сквозили едва заметные признаки тревоги.

Фен навис над ним с высоты своего роста.

– Вот этот джентльмен, – произнес он, указывая на Кадогана, – доводится троюродным братом мисс Снейт, дела которой, как мне известно, вы вели всю ее жизнь.

Мистер Россетер был почти так же потрясен этим эффектным откровением, как и сам Кадоган.

– Да, вы не ошиблись, – ответил он, лихорадочно постукивая пальцами по столу. – Это так. Мне очень приятно познакомиться с вами, сэр. Окажите честь, садитесь!

Кадоган повиновался, с укоризной поглядывая на Фена, хотя какую честь он мог оказать мистеру Россетеру, водружая свое седалище на его кожаное кресло, ему было непонятно.

– Я совсем потерял связь с моей троюродной сестрой в последние годы ее жизни, – объявил он. – Фактически, если уж говорить точно, она вовсе и не была моей троюродной сестрой. – При этих словах Фен бросил на него злобный взгляд.

Кадоган продолжил:

– Моя мать, одна из шропширских Кадоганов, вышла замуж за моего отца. Нет, я не имею в виду, что именно так, или, сказать вернее, я имею в виду. Ну, в общем мой отец был одним из семерых детей, и его третья сестра, Марион, развелась с мистером Чайлдзом, а тот женился снова, и у него было трое детей: Пол, Артур и Летиция, – одна или один из которых (я забыл, кто именно) вступил или вступила в брак довольно поздно с племянником (а возможно, племянницей) некоей мисс Бозанкэ. Все это, боюсь, ужасно запутано, прямо как в каком-нибудь романе Голсуорси.

Мистер Россетер нахмурился, снял очки и начал быстрыми движениями полировать стекла. Он явно не находил в этом ничего забавного.

– Быть может, вы соблаговолите уточнить, в чем заключается ваше дело, сэр? – отрывисто произнес он.

К ужасу Кадогана, Фен в этот момент разразился громким смехом.

– Ха, ха! – воскликнул он, явно не в силах сдержать своего веселья. – Вы должны простить моего друга, мистер Россетер. Он у нас такой шутник! Но ничего не смыслит в делах, ну ничегошеньки! Ха-ха-ха! Вы только подумайте, роман Голсуорси! Это очень смешно, старина! Ха-ха! – Он с большим трудом наконец успокоился. – Но мы ведь не должны тратить драгоценное время мистера Россетера? – заключил он свирепо.

Подавляя приступ озорства, овладевший им, Кадоган кивнул:

– Я прошу прощения, мистер Россетер. Дело в том, что я иногда пишу маленькие вещицы для Би-би-си и люблю предварительно испытывать их на людях.

Мистер Россетер не ответил, его темные глаза глядели настороженно.

– Да, – продолжал Кадоган серьезно. – Итак, мистер Россетер, я слышал только голые факты о смерти моей кузины. Ее кончина была, надеюсь, мирной?

– По правде говоря, – сказал мистер Россетер, – нет. – Силуэт Россетера, стоявшего позади старомодного бюро с выдвижной крышкой, четко вырисовывался на фоне окна, выходящего на Корнмаркет. – Она попала под автобус.

– Как Савонарола Браун^[332], – вставил Фен с заинтересованным видом.

– В самом деле? – резко ответил мистер Россетер, как будто подозревая, что из него хотят выудить опасное признание.

– Печально слышать это, – сказал Кадоган, пытаясь придать своему голосу сочувственные интонации. – Хотя, заметьте, – добавил он, чувствуя, что не удалась эта попытка, – я видел ее всего раз или два в жизни, так что известие о ее смерти не стало для меня таким уж потрясением. «Когда умру я, ты скорби не долее, чем будет возвещать унылый звон»^[333], – вот так…

– Конечно, конечно, – некстати вставил Фен.

– Нет, я буду откровенен с вами, мистер Россетер, – продолжал Кадоган, – моя кузина была богатой женщиной, и у нее было мало родственников. Что касается завещания… – тут он деликатно замолчал.

– Итак, боюсь, что должен разочаровать вас в этом вопросе, мистер… э-э-э… Кадоган. Мисс Снейт оставила все свое довольно значительное состояние своей ближайшей родственнице – некой мисс Эмилии Тарди.

Кадоган резко вскинул на него глаза:

– Разумеется, мне знакомо это имя.

– Довольно значительное состояние, – с удовольствием объявил мистер Россетер, – где-то около миллиона фунтов. – Он окинул взглядом своих посетителей, наслаждаясь произведенным эффектом. – Большие суммы, естественно, были поглощены недвижимостью и налогами на наследство. Но более половины от первоначальной суммы осталось. К сожалению, мисс Эмилия Тарди больше не может предъявить свои права на нее.

Кадоган удивился:

– Больше не может?

– Условия завещания весьма своеобразны, если не сказать более, – мистер Россетер опять протер очки. – Я не против того, чтобы рассказать джентльменам о них, так как завещание утверждено, и вы можете найти все детали без моей помощи в Сомерсет-Хаус^[334]. Мисс Снейт была эксцентричной старой леди, я бы сказал, очень эксцентричной. У нее было сильно развито чувство э… родственных уз, и более того, она обещала оставить свое состояние ближайшей живой родственнице, мисс Тарди. Но в то же самое время она была женщиной, э… как бы это сказать… старомодных взглядов и не одобряла образ жизни своей племянницы: ее пристрастие к путешествиям и долговременному проживанию на континенте. В результате она добавила странное условие в свое завещание: я должен был с определенной регулярностью давать объявления для мисс Тарди в английских газетах, но не в газетах на континенте, и если в течение шести месяцев со дня смерти мисс Снейт мисс Тарди не заявит о своих правах на наследство, она автоматически потеряет его. Таким образом мисс Снейт хотела наказать мисс Тарди за ее образ жизни и за ее пренебрежительное отношение к тетушке, с которой, как я полагаю, она не общалась в течение многих лет, и при этом, строго говоря, не нарушить своего обещания. Джентльмены, период в шесть месяцев пришел к окончанию в прошлую полночь, а мисс Тарди так и не вышла на связь.

Воцарилось долгое молчание. Затем Фен нарушил его:

– А состояние?

– Оно полностью уйдет благотворительному фонду.

– Благотворительному фонду! – воскликнул Кадоган.

– Я бы сказал: разным благотворительным фондам. – Мистер Россетер, который до сих пор разговаривал стоя, уселся на свой вращающийся стул за столом.

– Собственно говоря, я как раз был занят подробностями управления, когда вы вошли; мисс Снейт назначила меня своим душеприказчиком.

Кадогана охватило отчаяние. Если только Россетер не лгал, великолепный мотив преступления ускользнул у них из-под носа. Благотворительные организации не убивают пожилых незамужних женщин, чтобы завладеть их пожертвованиями.

– Таково, стало быть, положение, джентльмены, – резко произнес мистер Россетер. – А сейчас, надеюсь, вы простите меня, – он сделал нетерпеливый жест, – у меня куча дел.

– Еще один вопрос, будьте так добры, – прервал его Фен. – Или целых два вопроса вот только что пришли мне в голову: вы когда-нибудь видели мисс Тарди?

Кадогану показалось, что стряпчий прятал глаза от Фена.

– Однажды. Очень волевая и высоконравственная личность.

– Понимаю. И вы поместили объявление в «Оксфорд мейл» позавчера.

Мистер Россетер рассмеялся.

– А, вы об этом? Оно не имеет никакого отношения ни к мисс Снейт, ни к мисс Тарди, уверяю вас. Видите ли, я не так уж непопулярен, – при этих словах он осклабился с фальшивой игривостью, – чтобы иметь лишь одного клиента.

– Странное объявление.

– Да, странное, не правда ли? Но, боюсь, я обману доверие клиента, если объясню, в чем дело. А сейчас, джентльмены, если я когда-нибудь смогу быть вам полезным…

Диккенсовский клерк проводил их к выходу. Когда он удалился, Кадоган сказал с улыбкой горькой иронии:

– Моя единственная троюродная сестра. Миллионерша! И она не оставила мне ничего, даже книги юмористических стихов, – добавил он, вспомнив рассказ миссис Уитли об этом увлечении миссис Снейт. – Да, жесток этот мир!

Жаль, что, произнеся эти слова, он не оглянулся. Потому что лицо мистера Россетера, внимательно смотревшего ему вслед, приобрело странное выражение.

* * *

Мягкие лучи солнца встретили их, когда они вышли на многолюдную улицу. Студенты на велосипедах лавировали между застрявшими в пробке машинами и автобусами, а оксфордские домашние хозяйки отправились за покупками.

– Как ты думаешь, он говорил правду? – спросил Кадоган.

– Мы, может быть, и узнали бы, – ответил обиженно Фен, пока они проталкивались через толпу, запрудившую тротуар, – если бы ты не повел себя как пациент, вырвавшийся на волю из сумасшедшего дома.

– Но ты не должен был неожиданно превращать меня в самозванца. Заметь одну вещь: самое интересное, похоже, касается теперь не мисс Тарди, а мисс Снейт и ее миллионов.

– Ну, на мой взгляд, самое интересное касается мистера Россетера.

– Каким образом?

– Видишь ли, – Фен натолкнулся на женщину, которая внезапно остановилась перед ним, заглядевшись на витрину магазина, – видишь ли, – продолжил он, – любой обычный стряпчий, если бы двое совершенно незнакомых субъекта ворвались в его контору и потребовали подробности частных дел его клиента, просто-напросто вышвырнул бы их вон. Почему мистер Россетер был так откровенен и так разговорчив? Не потому ли, что все, что он сказал, было лишь нагромождением лжи? Но, по его собственному, совершенно верному замечанию, мы можем проверить все сказанное им в Сомерсет-Хаусе. И все же я не верю мистеру Россетеру.

– Что ж, тогда я иду в полицию, – сказал Кадоган. – Чего я терпеть не могу, так это книги, герои которых не идут с повинной, когда у них нет ни малейшей причины откладывать это.

– У тебя есть веская причина не торопиться.

– Какая же?

– Пабы открыты, – ответил Фен с видом человека, после долгой ночи узревшего утреннюю зарю над холмами, – пойдем выпьем, пока мы не успели совершить ничего опрометчивого.

Глава 4 Случай с негодующим джейнистом^[335]

– И в результате, – резюмировал Кадоган, – мы остаемся там же, где начали. – Они сидели в баре «Булавы и Скипетра». Фен потягивал виски, Кадоган – пиво. «Булава и Скипетр» – большая и весьма неприглядная гостиница в самом центре Оксфорда, соединившая в себе без зазрения совести все архитектурные стили, какие человечество успело изобрести с первобытных времен. Но, вопреки этому изначальному изъяну, она благородно сражается за создание атмосферы домашнего уюта и комфорта. Бар – превосходный образец готики в стиле Строуберри-Хилл^[336].

Было всего четверть двенадцатого утра, и мало кто в это время пил. Молодой человек с крючковатым носом и большим ртом разговаривал с барменом о лошадях. Другой юноша, в роговых очках, с длинной шеей, погрузился в чтение «Аббатства кошмаров»^[337]. А бледный неряшливый студент с растрепанными рыжими волосами беседовал о политике с девицей серьезного вида в темно-зеленом джерси.

– Итак, вы видите, – говорил он, – таким способом богатые классы, спекулируя на фондовой бирже, разоряют миллионы бедных инвесторов.

– Но, наверное, бедные инвесторы тоже играли на фондовой бирже.

– О нет, это совсем другое дело…

Мистер Хоскинс, еще более, чем обычно, похожий на большого печального бордоского дога, сидел за столиком с красивой смуглой девушкой по имени Мириам.

– Но, дорогой, – говорила Мириам, – будет просто ужасно, если прокторы^[338] застанут меня здесь. Ты ведь знаешь, они отчисляют из университета женщин, если застают их в барах.

– Прокторы никогда не приходят по утрам, – ответил мистер Хоскинс, – и ты ничуть не похожа на студентку. А сейчас просто успокойся. Смотри, у меня для тебя есть шоколадные конфеты! – с этими словами он достал из кармана коробку.

– О, ну какой же ты лапочка…

Последним из присутствующих посетителей бара был мужчина лет пятидесяти с кроличьим лицом, плотно закутанный в пальто и шарфы; он сидел в одиночестве, потребляя несколько больше спиртного, чем было бы ему полезно.

Фен и Кадоган обсуждали известные им факты, это были результаты расследования по сведениям Кадогана. В сухом остатке этих фактов оказалось безнадежно мало:

1. Бакалейную лавку на Иффли-роуд ночью кто-то превратил в магазин игрушек, а затем опять в бакалейную лавку.

2. Мисс Тарди была найдена там мертвой, а впоследствии ее тело исчезло.

3. Богатая тетка Эмилии Тарди, мисс Снейт, попала под автобус шесть месяцев назад, оставив наследство мисс Тарди на таких условиях, которые вряд ли позволили бы племяннице узнать об этом наследстве, если мистер Россетер говорил правду.

– И я предполагаю, – сказал Фен, – что ему запретили сообщить об этом непосредственно по какому-либо известному адресу мисс Тарди. Кстати, я хотел спросить тебя: ты вообще-то прикасался к телу?

– Да, в некотором роде.

– Ну и каково оно было на ощупь?

– Каково?

– Да, да, – нетерпеливо поторопил Фен. – Холодное? Окоченевшее?

Кадоган задумался:

– Да, оно несомненно было холодным, но не уверен, что окоченевшим. По правде говоря, уверен, что не было, потому что ее рука упала, когда я подвинул ее, чтобы взглянуть на голову, – при этом воспоминании его передернуло.

– Вряд ли это сильно поможет нам, – задумчиво произнес Фен, – но резонно предположить, судя по известным нам фактам, что она была убита до того самого ведовского^[339] и важного для нас часа полуночи. А это, в свою очередь, позволяет предположить, что она на самом деле видела объявление и, возможно, обратилась к мистеру Россетеру. Следовательно, опять-таки предположительно, мистер Россетер лгал. И все это становится очень странным, потому что в таком случае вряд ли мистер Россетер убил ее.

– Почему?

– Ты согласен, что человек, который стукнул тебя по голове, и был убийцей?

– Да, Сократ.

Фен бросил на Кадогана свирепый взгляд и сделал глоток виски.

– И в таком случае он хорошо разглядел тебя?

– Ладно, ладно, согласен.

– Хорошо, предположим, что мистер Россетер убийца. Он узнает тебя, когда ты являешься в его контору, знает, что ты видел тело, и он в ужасе, когда ты наводишь справки о тетушке убитой женщины и о самой убитой. И что он делает? Он дает подробные сведения о сумме, оговоренной в завещании, которое мы можем проверить, а затем – затем, заметь, – говорит, что у него не было никаких вестей от мисс Тарди, зная, что ты просто не поверишь ему после того, что видел своими глазами. Ergo^[340], он не узнал тебя. Ergo, он не бил тебя по голове. Ergo, он не был убийцей.

– Довольно умно, – нехотя согласился Кадоган.

– Совсем не умно, – проворчал Фен. – Это дает протечку в каждом сочленении, как паровоз Эмметта^[341]. Во-первых, мы не знаем, был ли убийцей человек, стукнувший тебя по голове, а во-вторых, вся эта чушь о завещании могла быть просто-напросто ложью. Есть и другие явные пробелы. Возможно, мисс Тарди вообще была убита не в магазине игрушек. Но в таком случае зачем ее тело несут туда и затем уносят его? Все как-то шиворот-навыворот, и мы слишком мало знаем, чтобы составить определенное мнение.

Восхищение Кадогана отчасти померкло. Он мрачно взирал на вновь прибывших в бар, опустошив свою кружку пива.

– Ну, хорошо. Что же нам теперь делать?

Возможное направление их действий после обсуждения заключалось в четырех пунктах:

1. Попытаться найти тело (невозможно).

2. Расспросить мистера Россетера снова (маловероятно).

3. Получить дополнительную информацию о мисс Элис Уинкворт, владелице заведения «Торговый дом Уинкворт. Бакалея и продукты» (возможно).

4. Позвонить другу Фена в Сомерсет-Хаус и детально проверить завещание мисс Снейт (возможно и необходимо).

– Но что касается меня, – заявил Кадоган, – я иду в полицию. Мне до смерти надоело метаться, а кроме того, у меня все еще чертовски болит голова.

– Ну ладно, может быть, ты все-таки подождешь минутку, пока я допью свой виски? – спросил Фен. – Я не собираюсь страдать из-за твоей жалкой и нудной сознательности.

До сих пор они говорили приглушенными голосами, и теперь он мог позволить себе повысить голос. Кроме того, Фен уже выпил достаточное количество виски. Его раскрасневшееся, веселое лицо становилось все краснее и веселее: волосы встали дыбом с неудержимой энергией; длинный, тонкий, он ерзал на стуле, шаркал ногами и улыбался лучезарной улыбкой, глядя на сумрачно-надменное лицо Ричарда Кадогана, теперь приобретшее особенно унылое выражение.

– …И, наконец, частные школы, – молодой человек с рыжими волосами распалился не на шутку. Читатель, с головой погрузившийся в чтение «Аббатства кошмаров», устало поднял взгляд от книги при упоминании этой навязшей в зубах темы; личность с крючковатым носом у бара продолжала свою непрерывную речь о лошадях.

– Частные закрытые школы порождают грубое, снобистское самосознание причисления себя к правящему классу.

– Но разве ты не учился в одной из них?

– Да, но, видишь ли, я стряхнул это с себя.

– В таком случае другие разве нет?

– О нет! Это у них на всю жизнь. Только исключительные люди способны освободиться от скверны.

– Понимаю.

– Дело в том, что вся экономическая система нации должна быть реорганизована…

– Ну вот, и не беспокойся насчет прокторов, – продолжал успокаивать свою спутницу мистер Хоскинс, – нечего бояться. Давай съедим еще по одной шоколадке.

– Кстати, мы могли бы сыграть в какую-нибудь игру пока, – предложил Фен, у которого еще оставалось довольно много виски в стакане. – Гадкие персонажи в художественной литературе. Омерзительность персонажа должна быть бесспорна для обоих игроков, на то, чтобы выбрать подходящего персонажа, игроку дается пять секунд. Если он не может, то пропускает ход. Тот, кто первым пропустит три хода, проигрывает. Считаются только персонажи, которых автор хотел сделать симпатичными.

Кадоган что-то пробурчал в ответ, но вэтот момент в бар вошел университетский проктор. Прокторы назначаются из числа донов по очереди; они обходят бары в сопровождении низкорослых коренастых мужчин, которых называют буллерами^[342], облаченных в синие костюмы и шляпы-котелки. Членам университета in statu pupillari^[343] разрешено посещать питейные заведения, и поэтому их основное занятие состоит в том, чтобы ходить с угрюмым видом из бара в бар, допытываться у посетителей, не студенты ли они, и записывать имена тех, кто ответил на этот вопрос положительно, а впоследствии штрафовать их. Эта процедура, выполняемая без особого энтузиазма, не влечет за собой сколько-нибудь значительного ущерба репутации провинившегося.

– Боже! – прошептала смуглая Мириам.

Самопровозглашенный реорганизатор государственных финансов ужасно побледнел.

Мистер Хоскинс заморгал.

Молодой человек в очках еще глубже погрузился в чтение «Аббатства кошмаров».

Человек с крючковатым носом, которого бармен толкнул локтем в бок, перестал разглагольствовать о лошадях.

Только Фен не шелохнулся.

– Вы член этого университета? – весело закричал он, обращаясь к проктору. – Эй, Уискерс! Вы член этого университета?

Проктор вздрогнул. Это был (как это свойственно донам) моложавый человек, отрастивший пару огромных кавалерийских усов во время Первой мировой войны и ни за что не желавший сбрить их. Он бегло осмотрел помещение, старательно избегая взгляда Фена, а затем вышел.

– О-о! – со вздохом облегчения сказала Мириам.

– Он не узнал тебя, не правда ли? – сказал мистер Хоскинс. – Вот, съешь еще шоколадку.

– Видите? – негодующе произнес рыжеволосый юноша, дрожащими руками поднимая свою полупинту эля, – даже капиталистические университеты управляются террористическими методами.

– Ну, давай продолжим нашу игру, – предложил Фен. – На старт, внимание, марш!

– Эти ужасные болтуны, Беатриче и Бенедикт^[344].

– Хорошо. Леди Чаттерлей и тот егерь^[345].

– Бритомарта в «Королеве фей»^[346].

– Хорошо. Почти все персонажи Достоевского.

– Хорошо. Э… Э-э…

– А, попался! – победно воскликнул Фен. – Ты пропускаешь свой ход. Эти вульгарные охотницы за мужчинами, кокетки в «Гордости и предубеждении».

Услышав этот торжествующий вопль, закутанный, похожий на кролика человек за соседним столиком нахмурился, встал и на шатких ногах приблизился к ним.

– Сэр, – вмешался он в разговор в тот момент, когда Кадоган предложил Ричарда Феверела^[347], – мне показалось, или я действительно слышал, как вы непочтительно отзывались о бессмертной Джейн?

– Собиратель пиявок^[348], – произнес Фен, делая безуспешную попытку продолжить игру. Тем не менее он оставил ее и обратился к незваному пришельцу: – Послушайте, мой дорогой друг, вы немного подвыпили?

– Я совершенно трезв, благодарю вас. Большое спасибо. – Кроликообразный человек принес свою выпивку, придвинул свой стул и уселся рядом с ними. Одной рукой он прикрыл глаза, как будто от боли. – Не надо, умоляю вас, отзываться неуважительно о мисс Остен. Я прочел все ее романы много-много раз. Их доброта наполнена дыханием высокой и прекрасной культуры, их тонкий проницательный психологизм… – тут он немного помедлил, не находя нужных слов, и залпом осушил свой бокал.

У него было слабовольное, тонкое лицо, зубы выступали, как у грызуна, покрасневшие глаза, бесцветные кустистые брови и низкий лоб. Несмотря на теплое утро, он был одет самым необычным образом: меховые перчатки, два шарфа и, по-видимому, несколько пальто.

В ответ на изумленный, изучающий взгляд Кадогана кроликообразный мужчина сказал, стараясь соблюсти чувство собственного достоинства:

– Я очень чувствителен к холоду, сэр, а осенняя прохлада… – тут он прервал свою речь в поисках носового платка и высморкался с трубным звуком. – Я надеюсь, что вы, джентльмены, не возражаете против моего присутствия?

– Нет, возражаем, – раздраженно ответил Фен.

– Не будьте суровы, прошу вас, – умоляюще сказал кроликообразный человек. – Этим утром я так счастлив, так счастлив. Позвольте мне угостить вас. У меня куча денег… Официант! – Официант подошел к их столику. – Два больших виски и пинту горького пива.

– Послушай, Джервейс, я действительно должен идти, – тревожно заметил Кадоган.

– Не уходите, сэр. Останьтесь и разделите со мной мою радость! – Человек, похожий на кролика, был, несомненно, очень пьян. Он с таинственным видом наклонился к ним и, понизив голос, сказал: – Этим утром я избавился от своих мальчишек.

– А! – ответил Фен без всякого удивления. – И как же вы поступили с их маленькими трупиками?

Человек-кролик хихикнул:

– А вот как! Вы хотите поймать меня на слове? Мои уроки в школе – вот что я имею в виду. Я школьный учитель – вернее, я был школьным учителем. Бедным надсмотрщиком с розгой. Удельный вес ртути – 13.6, – бубнил он, – Caesar Galliam in tres partes divisit^[349]. Причастие прошедшего времени от mourir – это mort^[350].

Фен пристально, с отвращением смотрел на него. Официант принес напитки, и человечек расплатился, достав деньги из довольно потрепанного бумажника, добавил огромные чаевые.

– Ваше здоровье, джентльмены! – провозгласил он, поднимая бокал. Затем, помедлив, продолжил: – Но я не представился. Джордж Шарман, к вашим услугам, – с этими словами он отвесил низкий поклон и чуть было не уронил свой бокал, Кадоган успел подхватить его на лету. – Вот именно сейчас, – продолжил задумчиво мистер Шарман, – я должен был бы преподавать младшему четвертому классу^[351] основы сочинения прозы на латинском языке. Сказать вам, почему я не буду этого делать? – Он опять наклонился вперед: – Прошлой ночью, джентльмены, я получил в наследство огромную сумму денег.

Кадоган подскочил на стуле, а глаза Фена посуровели. Наследства, казалось, витали в воздухе тем утром.

– «Ю… юридически подтверждено» огромную сумму денег, – невнятно продолжал бормотать мистер Шарман. – Итак, что же я сделаю? Я пойду к директору школы, и я скажу: «Спавин, – скажу я, – ты деспотичный старый пьяница, и я не собираюсь работать на тебя больше никогда. Я теперь джентльмен с собственными средствами, – скажу я, – мел у меня сидит в печенках, и я намерен оттуда его вытравить», – тут он с самодовольной улыбкой огляделся вокруг.

– Мои поздравления, – сказал Фен с угрожающей любезностью в голосе, – мои поздравления.

– Э-э, эт… то, не стоит, – дикция мистера Шармана становилась все более невнятной, – не такой уж я счастливчик. О нет. Есть другие, – он сделал неопределенный жест. – Многие. Многие другие, и все богаты, как Крез. И одна из них – прекрасная девушка с самыми голубыми, небесно-голубыми глазами. «Моя любовь, как голубая, голубая роза»^[352], – запел он надтреснутым голосом. – Я попрошу ее руки, хотя она всего-навсего продавщица. Всего-навсего дочь продавщицы. Вы должны познакомиться с ней, – с серьезной миной обратился он к Кадогану.

– Я совсем не прочь.

– Вот это правильно, – одобрительно сказал мистер Шарман, опять трубно высморкавшись в свой платок.

– Давайте выпьем еще, старина, – предложил Фен, с дружеской фамильярностью хлопая Шармана по спине.

– П… позвольте мне, – тут мистер Шарман икнул. – Официант!

Они снова выпили.

– Ах, – сказал Фен с глубоким вздохом, – вы везунчик, мистер Шарман. Хотел бы я, чтобы какой-нибудь мой родственник умер, оставив мне кучу денег.

Но мистер Шарман погрозил пальцем:

– Даже и не пытайтесь выспрашивать у меня. Я не расскажу ничего, понятно? Я держу рот на замке, – с этими словами он демонстративно захлопнул рот, чтобы затем сразу открыть его для глотка виски. – Я удивлен, – добавил он плаксивым голосом, – после всего, что я для вас сделал, вы пыт… таетесь выспросить у меня…

– Нет, нет…

Лицо мистера Шармана исказилось. Голос ослабел, и он схватился за живот.

– Из. вините, джентльмены, – выдавил он, – скоро вернусь. – Он поднялся, качаясь, как былинка на ветру, и неуверенной походкой проследовал к уборной.

– У нас не получится много выведать у него, – мрачно заметил Фен, – если человек не хочет рассказать что-то, то в состоянии опьянения он делается еще только более упрямым и подозрительным. Но все-таки странное совпадение.

* * *

– Сова, – процитировал Кадоган, глядя вслед хилой, закутанной по горло фигуре мистера Шармана, – бедняжка, вся она промерзла до костей^[353].

– Да, – откликнулся Фен, – как старый персонаж из… О моя шкурка, мои усики! – вдруг воскликнул он.

– Что? Что, черт подери, все это значит? – тревожно спросил Кадоган.

Фен поспешно выскочил из-за стола.

– Задержи его, пока я не вернусь, – настойчиво распорядился он. – Накачай его виски. Поговори с ним о Джейн Остен. Но не дай ему уйти.

– Но послушай, я собрался в полицию…

– Не будь таким размазней, Ричард. У нас ключ к разгадке. У меня нет ни малейшего представления, куда он нас приведет, но помоги мне, здесь таится разгадка. Не уходи. Я скоро, – с этими словами Фен выбежал из бара.

Мистер Шарман вернулся на свое место и более трезвым, и более подозрительным, чем прежде.

– Ваш друг ушел? – спросил он.

– Только на минутку.

– А! – мистер Шарман с удовольствием потянулся. – Чудесная свобода! Вы не представляете себе, что это такое – быть школьным учителем. Я видел, как сильные мужчины разваливались на куски от этого занятия. Это непрерывная война. Вы можете держать мальчишек в узде хоть целых тридцать лет, но в конце концов они доведут вас.

– Звучит ужасно.

– Это и в самом деле ужасно. Вы стареете, а они все время в одном и том же возрасте. Как император и толпа на форуме.

Разговор перешел на Джейн Остен, сам предмет разговора был труден для Кадогана из-за недостаточного знакомства с ее романами. Однако мистер Шарман восполнил этот недостаток как своей эрудицией, так и энтузиазмом. Кадоган чувствовал, как нарастает его антипатия к этому человеку: к слезящимся маленьким глазкам, к выступающим передним зубам, к доктринерскому восприятию культуры. Безусловно, мистер Шарман являл собой отвратительную картину воздействия на человека внезапно удовлетворенной всепоглощающей жадности. Он не упоминал больше о своем наследстве или о «других», разделивших с ним это наследство, но безапелляционно разглагольствовал о «Мэнсфилд-парке». Кадоган отделывался односложными репликами, размышляя при этом о странном поведении Джервейса Фена. По мере приближения времени ланча бар стал наполняться посетителями отеля, актерами, студентами. Говорили все громче, а лучи солнца, проникая сквозь готические окна, нарезали кисею, сотканную дымом сигарет, на бледно-голубые треугольники.

– Единственное решение, полагаю, – сказал кто-то с убежденностью в голосе, – это жидкое мыло.

– Решение чего? – рассеянно удивился Кадоган.

– Теперь взгляните на характер мистера Коллинза, – продолжал мистер Шарман. Кадоган с трудом сосредоточил свое внимание на этом персонаже.

За пять минут до полудня снаружи раздался оглушительный рев, сопровождаемый грохотом, как будто целая армия кастрюль пошла воевать стенка на стенку. Мгновение спустя под салют громкого взрыва Фен протиснулся через турникет гостиницы. C торжествующим видом он держал в руках книгу в ярком переплете, с которой обращался преувеличенно бережно. Оставив бар по левую руку, он, не задерживаясь, прошел в гостиницу по коридору, покрытому голубым ковром, прямо к конторке портье. Ридли, портье, великолепный в своей голубой с галунами униформе, приветствовал его с явным опасением, но Фен ограничился только тем, что зашел в одну из ближайших телефонных кабинок. Там он набрал номер Сомерсет-Хауса.

– Хэлло, Эванс, – сказал он, – это Фен… Да, очень хорошо, спасибо, дорогой старина. А как ты? Ты посмотришь кое-что для меня?

Неопределенное потрескивание в трубке.

– Что ты говоришь? Я не могу разобрать ни слова!.. Я хочу знать детали последней воли мисс Снейт, Боарз-Хилл, Оксфорд, которая скончалась примерно шесть месяцев назад… Оно не могло вступить в силу до сравнительно недавнего времени… Что? Да, хорошо, перезвони мне. Перезвонишь? Да… В «Булаву и Скипетр». Да, договорились… До свиданья. «Душа моя повержена в прах…»^[354] – пропел он без особого смирения, кладя трубку на рычаг, и, опустив в щель автомата еще два пенни, набрал номер местной телефонной станции.

И снова в небольшой квартирке главного констебля участка Боарз-Хилл раздался резкий телефонный звонок.

– Слушаю, – ответил высокий чин, – боже мой, это ты опять? Надеюсь, не насчет того субъекта по фамилии Кадоган?

– Нет, – ответил Фен, задетый за живое, – по правде говоря, нет. Хотя, должен заметить, в этом деле ты проявляешь редкую неготовность к кооперации.

– Бесполезно. Бакалейщик раскипятился по поводу этого дела. Лучше бы тебе держаться в стороне. Сам знаешь, что бывает, когда пытаешься вмешаться.

– Сейчас это не важно. Ты случайно не помнишь что-нибудь о мисс Снейт, которая жила рядом с тобой?

– Снейт? Снейт? Ах да, помню. Эксцентричная старая леди.

– Эксцентричная? А в чем это выражалось?

– О, боялась, что ее убьют из-за денег. Жила в чем-то вроде укрепленной усадьбы с гигантскими свирепыми мастифами повсюду. Умерла недавно. А почему ты об этом спрашиваешь?

– Ты когда-нибудь видел ее?

– Ну, раз или два. Мы никогда не были близко знакомы. Но в чем дело?

– А чем она интересовалась?

– Интересовалась? Ну, образованием, полагаю. Ах да, она еще бесконечно кропала какие-то сочинения о спиритизме. Не знаю, публиковала ли она их когда-нибудь. Надеюсь, что нет. Но она ужасно боялась смерти, особенно насильственной, и я предполагаю, что ее утешала мысль о том, что существует жизнь после смерти. Хотя, должен сказать, что если мне предстоит вернуться после смерти и диктовать идиотские послания на спиритическую доску, то уж лучше мне не знать об этом заранее.

– А что-нибудь еще?

– Ну, она была довольно милая старушка и очень отзывчива на доброту. Но, как я уже говорил, она панически боялась, что ее собираются убить. Единственный человек, которому она доверяла, был какой-то стряпчий.

– Россетер?

– Дай подумать. Да так его звали. Но послушай, зачем тебе…

– Полагаю, нет сомнений, что ее смерть была результатом несчастного случая?

– Бог мой, ну, разумеется, никаких. Она попала под автобус. Она как раз входила в него, и никого рядом не было. Можешь поверить, в таких обстоятельствах мы расследовали это дело более чем тщательно.

– Она много путешествовала?

– Нет, никогда, что тоже было одним из ее чудачеств. Торчала в Оксфорде всю жизнь. Странный персонаж. Кстати, Джервейс, как насчет «Меры за меру»?

Фен повесил трубку. Он не был готов обсуждать «Меру за меру» в данный момент. Пока он обдумывал полученную информацию, в телефонной будке раздался звонок, и он поднял трубку.

– Алло! – отозвался он. – Да, это Фен. А, это ты, Эванс. Как быстро.

– Легко разузнал, – ответил отставной представитель Сомерсет-Хауса, – Элизабет Энн Снейт, «Валгалла», Боарз-Хилл, Оксфорд. Завещание датировано 13 августа 1937 года и засвидетельствовано Р. А. Старки и Джейн Ли. Состояние на сумму 937 642 фунта – кругленькая сумма. Вступающий в права получает 740 760 фунта. Несколько маленьких сумм полагается слугам, как мне кажется, но основная сумма причитается «моей племяннице, Эмилии Тарди» со множеством странных условий вроде распоряжения подавать объявления о завещании только в английские газеты, не вступать в непосредственный контакт с наследницей, и бог знает еще какой вздор. Кроме того, необходимо заявить о полученном наследстве в течение шести месяцев после смерти мисс Снейт. Похоже на то, что она сделала все, чтобы помешать этой несчастной Тарди даже прикоснуться к деньгам.

– А что будет, если она не заявит о нем?

На другом конце провода повисла пауза.

– Одну секунду. Это на обороте. А, вот. В этом случае все отходит мистеру Аарону Россетеру, 193-а, Корнмаркет, Оксфорд. Вот повезло человеку! На этом все, пожалуй.

– Да-а, – задумчиво проронил Фен. – Спасибо, Эванс. Большое спасибо.

– Всегда к твоим услугам, – ответил чиновник. – Привет Оксфорду.

Фен некоторое время стоял у телефонной будки, погрузившись в раздумье. Клиенты гостиницы проходили мимо, останавливались попросить расписание или газету, просили вызвать такси. Ридли обслуживал их с привычной сноровкой. В столовой накрывали для ланча, и метрдотель проверял забронированные столики, сверяясь со списком, написанным карандашом на обратной стороне меню.

Безусловно, у мистера Россетера были очень веские причины расправиться с мисс Эмилией Тарди. Если он был единственным душеприказчиком завещания, то не мог обмануть мисс Тарди и не дать ей вступить в права наследства, просто не опубликовав адресованного объявления. А когда она откликнулась… Фен тряхнул головой. Эта версия не годилась. Во-первых, вряд ли мисс Снейт могла отдать такую необычайную власть в руки мистера Россетера, как бы сильно она ни доверяла ему; во-вторых, если мистер Россетер убил мисс Тарди и стукнул по голове Кадогана, то почему же он не узнал его, или если узнал, то почему так много сообщил им? Конечно, Кадогана ударил по голове необязательно сам убийца; возможно, это был его сообщник… Но все-таки – при чем здесь магазин игрушек?

Фен глубоко вздохнул и похлопал по книге, которую принес с собой. Его настроение было очень переменчиво, и сейчас он почувствовал легкую подавленность. Помахав Ридли, он вернулся к бару. Беседа Кадогана и мистера Шармана зашла в тупик; мистер Шарман к этому моменту изложил все свои взгляды на творчество Джейн Остен, а Кадоган не мог придумать никакой свежей темы для беседы. Однако в настоящий момент Фен старался избежать встречи с ними, вместо этого он обратился к меланхоличному тощему мистеру Хоскинсу.

Мистер Хоскинс ни в коем случае не был трудным студентом, он работал продуктивно и даже с энтузиазмом, воздерживался от пьянства и вел себя как джентльмен. Единственным необыкновенным его качеством было то, что в глазах молодых женщин он обладал, по-видимому, совершенно неотразимым обаянием. В данный момент он сидел перед своим вторым стаканчиком шерри и уговаривал черноволосую Мириам съесть еще одну шоколадку.

Извинившись перед девушкой, которая посмотрела на него снизу вверх с каким-то благоговейным почтением, Фен увлек студента в сторонку.

– Мистер Хоскинс, – обратился к нему Фен с мягкой строгостью в голосе, – я не стану спрашивать вас, почему вы посвящаете золотые часы вашей юности незаконному поглощению шерри, этого суррогата шартреза.

– Очень благодарен вам, сэр, – сказал юноша без особого смущения.

– Я только хотел бы спросить вас, – продолжал Фен, – не согласитесь ли вы оказать мне услугу?

Молодой человек моргнул и молча поклонился.

– Питаете ли вы интерес к романам Джейн Остен, мистер Хоскинс?

– Мне всегда казалось, сэр, – ответил мистер Хоскинс, – что женские персонажи у нее обрисованы неудачно.

– Прекрасно, вы, должно быть, знакомы с ее творчеством, – заключил Фен с ухмылкой. – Вон там сидит меланхоличный, безобразный тип, который обожает Джейн Остен. Не могли бы вы задержать его там на часок или около того?

– Запросто, – согласился мистер Хоскинс с кроткой самонадеянностью. – Хотя, боюсь, перед этим я должен вернуться и проводить свою даму.

– Конечно, конечно, – поспешно произнес Фен.

Мистер Хоскинс снова поклонился, вернулся к бару и вскоре появился вновь, ведя Мириам к двери и что-то объясняя ей на ходу. Затем он ласково пожал ей руку, помахал вслед и вернулся к Фену.

– Скажите мне, мистер Хоскинс, – сказал Фен, внезапно охваченный бескорыстным любопытством, – как вы объясняете свой успех у женщин? Можете не отвечать, если мой вопрос кажется вам слишком бесцеремонным.

– Вовсе нет, – студент, казалось, был весьма польщен этим вопросом, – это на самом деле очень просто: я успокаиваю их и кормлю сладостями. Похоже, действует всегда безотказно.

– Вот как, – сказал Фен, несколько этим ошарашенный. – Хм, большое спасибо, мистер Хоскинс. А теперь, если вы вернетесь к бару… – И он рассказал юному мистеру, что следует делать.

Кадоган был только в восторге, когда мистер Хоскинс освободил его от дежурства. Когда они с Феном уходили из бара, тот и мистер Шарман уже беседовали самым дружеским образом.

– Ну что? Как идут дела? – спросил Кадоган, когда они вышли наружу. Его сознание было слегка затуманено пятью пинтами пива, но голова болела гораздо меньше.

Фен потащил его в конец коридора, где они уселись в два деревянных кресла, декорированных с легкой претензией на ассирийский стиль. Фен рассказал о телефонных разговорах.

– Нет, нет! – проворчал он, оборвав испуганный короткий возглас Кадогана по поводу мистера Россетера. – Я действительно не думаю, что он мог сделать это. – И он объяснил почему.

– Ты просто выгораживаешь его, – ответил Кадоган, – и только потому, что находишься в плену своих романтических фантазий насчет объявления в газете.

– Я постепенно приходил к этому выводу, – сердито возразил Фен. Он на некоторое время замолчал, разглядывая молодую расфуфыренную блондинку в мехах и на неимоверно высоких каблуках. – Потому что на самом деле между тем объявлением и мисс Снейт существует связь.

– И что же это может быть?

– Вот! – с каким-то показным торжеством Фен протянул книгу, которую держал в руках; при этом у него было такое выражение лица, как будто он представитель обвинения, готовый предъявить особо дискредитирующие доказательства. Кадоган разглядывал ее, не очень хорошо понимая, в чем дело. Это была «Книга нонсенса» Эдварда Лира. – Может быть, ты помнишь, – продолжал Фен, назидательно помахивая указательным пальцем в воздухе, – что мисс Снейт интересовалась юмористическими стихами. А это, – тут он с многозначительным видом постучал пальцами по книге, – они и есть.

– Ты меня удивляешь.

– Да-да, и к тому же юмористические стихи самой высокой пробы, – Фен вдруг отказался от назидательной манеры и погрустнел. – Как ни странно, находятся люди, которые воображают, что Лир^[355] был не способен придумать последние строки своих лимериков так, чтобы они отличались от первых, тогда как дело в том…

– Да, да, – сказал Кадоган нетерпеливо, доставая газетную вырезку из своей карманной книжечки, – понимаю, о чем ты: «Райд, Лидз, Уэст, Моулд, Берлин». Некий фантастический метод обозначать людей посредством лимериков.

– Мм… – рылся в страницах Фен, – я смутно подозреваю, что наш мистер Шарман – один из персонажей. Вот: «Жил да был старикашка из Моулда, что ужасно терзался от холода; он купил душегрейку, на меху телогрейку, и не мучился больше от холода». На картинке он похож на какого-то круглого медведя. Ну как? Подходит?

– Да, но…

– Более того, мистер Шарман вступил в действительные права наследства прошлой ночью. Так же, как и другие, вероятно.

– Райд, Лидз, Уэст и Берлин.

– Совершенно верно. «Жил в Уэсте старик, что одет, – если помнишь, – был в лилового цвета жилет».

– А еще был, кажется, в Уэсте старик, что «к бессоннице страшной привык».

– Да, но о нем известно только, что его «излечили тем, что долго лупили». Это нам ничего не говорит, разве что посвящает в оригинальные медицинские методы.

– Эх, – помолчав, вздохнул Кадоган и подумал, что, пожалуй, выпил слишком много. – А как насчет Райда?

– «Молодая девица из Райда, – прочитал Фен, после недолгих поисков, – ненавидела остров Хоккайдо, но, из города Осака взяв пятнистого песика, с ним частенько гуляла по Райду». Да, неожиданная неприязнь к географической точке, но, боюсь, в качестве вещественной особой приметы здесь нам остаются только пятнистые песики.

– Остается еще Берлин.

– Да-да, вот: «Пожилой обитатель Берлина исхудал от подагры и сплина», – Фен впервые заколебался. – Все это звучит довольно дико, тебе не кажется?

– Ну тогда в чем заключается твоя идея?

– Я на самом деле пока и сам не знаю, – Фен задумался. – Вот довольно непрочная цепь совпадений: мисс Снейт – юмористические стихи – Россетер – объявление – наследство Шармана. Но, признаюсь, мне пришло на ум, что мистер Шарман и «другие», о которых он говорил, могли бы быть наследниками в том случае, если мисс Тарди не предъявила свои права.

– Но они не наследники. Наследник – Россетер.

– На первый взгляд вроде бы, – доставая сигарету из золотого портсигара, Фен медленно поднес ее ко рту. – Но, видишь ли, есть такая штука под названием «доверительная собственность». Ты оставляешь деньги одному человеку и даешь распоряжение передать их другому с определенными предосторожностями, которые гарантируют тебе, что он это и в самом деле сделает. В этом случае широкая общественность не может узнать, кто получает их.

– Но с какой стати мисс Снейт понадобилось затеять такую канитель?

– Не знаю, – ответил Фен, зажигая сигарету и пытаясь пустить кольцо дыма. – Рискну утверждать, что Россетер мог бы рассказать нам, но не сделает этого. Он то, что у американцев называется «с каторги ноги унес», а попросту подонок, – добавил он, отдавая дань своему пристрастию к старомодным американизмам.

– Не скажет и Шарман, – мрачно отозвался Кадоган. Его лицо несколько просветлело, когда он увидел, как одна популярная писательница-романистка споткнулась при входе в лифт. – Я пытался.

– О, ты там порядком напортачил? – спросил Фен с интересом. – Как слон в посудной лавке? Ну, какая разница! Я не сомневался, что он так и так не раскроет свои карты.

– Кстати, почему ты всучил его тому студенту?

– В основном чтобы держать его под присмотром, пока я разговариваю с тобой.

– Понятно. Итак, остается только найти джентльмена в пиджаке цвета сливы, мужчину, который исхудал от сплина, девицу с пятнистым песиком… Да, а кстати, как насчет Лидса?

– «Одна старая леди из Лидса, чья прическа от бусин искрится…»

– Дорогой мой Джервейс, – промолвил Кадоган, – все это звучит фантастично, и толку от этого никакого.

Но Фен покачал головой.

– Не совсем, – возразил он. – Если мы сможем найти хорошенькую продавщицу с голубыми глазами и маленькой пятнистой собачкой… Давай приступим к этому сейчас же!

– Приступим? Сейчас?

И они приступили.

Глава 5 Случай с бесплотным свидетелем

Обдумывая этот случай впоследствии, нудно пересказывая его в который раз скучающим или откровенно недоверчивым слушателям, Кадоган в конце концов убедился, что это был, безусловно, самый из ряда вон выходящий и невероятный эпизод во всем этом деле. Правда, ощущение действительности было до некоторой степени ослаблено воздействием пива; правда и то, что невероятному в городе Оксфорд удивляются меньше, чем в любом другом населенном пункте на земном шаре. И все же даже в момент, когда все это происходило, наш герой понимал, что поэту и профессору, упорно прочесывающим весь город в поисках голубоглазой прелестной девушки с пятнистым песиком в надежде на то, что она прольет свет на загадку исчезновения магазина игрушек с Иффли-роуд, в здравомыслящем и уважающем себя обществе вряд ли удалось бы долго разгуливать на свободе. Однако Джервейс явно не испытывал таких сомнений; он был уверен, что мистер Хоскинс не отстанет от мистера Шармана до тех пор, пока его не освободят от этого дежурства; он был уверен, что объявление мистера Россетера имеет какое-то отношение к смерти мисс Тарди и что он правильно разгадал его; он был уверен, что прелестная голубоглазая девушка с маленькой пятнистой собачкой не сможет долго скрываться от них в таком небольшом городе, как Оксфорд (Кадоган, напротив, придерживался мнения, что она может скрываться от них до бесконечности), и уж во всяком случае производил впечатление человека, которому, кроме поисков этой девушки, ровным счетом нечем заняться.

План Фена состоял в том, чтобы каждый из них прошел вниз по одной стороне Джордж-стрит, заходя в каждый магазин по пути в поисках красивых голубоглазых девушек, а обнаружив таковых, расспрашивал бы их о любимых скачках, насколько позволят обстоятельства; эту процедуру надлежало повторять от лавки к лавке всего торгового центра. Стоя на запруженном толпой тротуаре и слушая, как часы отбивают пятнадцать минут пополудни, Кадоган довольно мрачно согласился с этим предложением; по всей вероятности, подумал он, его самого наверняка арестуют прежде, чем он успеет особенно далеко продвинуться.

– Райд – единственная молодая леди в этих пяти лимериках, – заметил Фен, окинув длинную Джордж-стрит несколько унылым взглядом, – так что это, должно быть, та самая девица, о которой рассказывал Шарман. Встретимся в конце улицы и сравним наши записи.

Они пустились в путь. Первым магазинчиком на пути Кадогана оказалась табачная лавка, в которой хозяйничала полная крашеная блондинка неопределенного возраста. Кадогану пришло на ум, что трудности этого предприятия состоят в том, что: а) они точно не знают, каковы стандарты женской привлекательности у мистера Шармана, и б) довольно трудно определить цвет глаз человека, не разглядывая его с близкого расстояния. Притворясь близоруким, он придвинулся к лицу крашеной блондинки. Она поспешно отклонилась с глуповатой улыбкой. «Глаза у нее, – решил он, – кажется, то ли голубые, то ли зеленые».

– Чем могу быть полезна, сэр? – спросила она.

– У вас есть маленькая пятнистая собачка?

К его удивлению и досаде, она пронзительно закричала:

– Мистер Ригз! Мистер Ригз!

Из глубины магазина появился взволнованный прыщавый молодой человек с набриолиненными волосами в мятом костюме.

– Что случилось, мисс Блаунт? – спросил он. – В чем дело?

Мисс Блаунт, указывая дрожащим пальцем на Кадогана, еле-еле выговорила:

– Он спросил, есть ли у меня маленькая пятнистая собачка.

– В самом деле, сэр…

– Ну, да. А что в этом такого?

– Ну, сэр, вам не кажется… Что это чуть-чуть… Ну как бы вам это сказать, немного… Мм…

– Если только со времен моей юности бранный лексикон не пополнился новыми словами, то нет, – сказал он и удалился.

И в магазинах, которые Кадоган посетил впоследствии, толку не вышло. Либо там не было прелестных девушек с голубыми глазами, либо, если они и были, у них не было маленьких пятнистых песиков. Его встречали то с гневом, то с изумлением, то озадаченно, то с холодной вежливостью. Время от времени он видел сквозь поток транспорта, как на другой стороне улицы откуда-то выныривает Фен, который жестами давал ему понять, что ничего не получается, и снова исчезал. Кадоган начал терять боевой дух и стал покупать в магазинах разные вещицы: тюбик зубной пасты, шнурки для ботинок, ошейник для собаки. Когда он наконец встретил Фена у светофора на перекрестке Джордж-стрит и Корнмаркет, то был похож на рождественскую елку, увешанную игрушками.

– Бог ты мой, зачем тебе сдалось все это барахло? – спросил Фен и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Ну, скажу тебе, это работенка! На моей стороне улицы – ничего. Одна женщина, кажется, решила, что я делаю ей предложение руки и сердца.

Кадоган с несчастным видом переложил из одной руки в другую самое крупное из своих приобретений, плетеную корзину, и что-то проворчал себе под нос. По правде говоря, его не оставляла уверенность, что за ними следят. Двое мужчин крепкого сложения в темных костюмах следовали за ними всю дорогу, а сейчас стояли неподалеку, на противоположном углу, делая вид, что один никак не может помочь другому зажечь сигарету. Невозможно было представить, что это полицейские, а это означало, что они, по-видимому, были каким-то образом причастны к смерти Эмилии Тарди. Но в тот момент, когда Кадоган уже был готов указать на них Фену, тот внезапно схватил его за руку.

– Смотри! – воскликнул Фен. Кадоган посмотрел: какая-то девушка как раз появилась из переулка, отходившего от одного из магазинов на Корнмаркет. Ей было около двадцати трех лет, высокая, прекрасно сложенная, гибкая, с некрашеными золотистыми волосами, с ясными голубыми глазами, высокими скулами и твердо очерченным подбородком. На алых губах вдруг заиграла озорная улыбка, когда она окликнула кого-то позади в переулке. На ней была рубашка с галстуком, темно-коричневые пиджак с юбкой, грубые ботинки. Она двигалась с грацией человека, наделенного безупречным здоровьем, как будто слегка пританцовывая.

А позади нее трусил пес-далматин.

– Не очень-то маленький песик, – сказал Фен, когда она подошла ближе.

– Ну, он мог и подрасти, – заметил Кадоган. Облегчение, которое он испытал оттого, что больше не нужно заходить ни в какие магазины, заставило его неблагоразумно повысить голос. – Вот это-то, наверное, и есть та самая девушка.

Она услышала его голос, увидела их и остановилась. Улыбка померкла. В глазах мелькнуло нечто, похожее на страх. Резко развернувшись, она перебежала через дорогу и быстро, почти бегом, пошла от них по Броуд-стрит, оглядываясь через плечо.

Как только прошло первое оцепенение, Фен схватил Кадогана за рукав и потащил его за ней через дорогу, не обращая внимания на меняющиеся сигналы светофора и угрожающее рычание машин. Они перебежали на противоположный тротуар с такой же скоростью, как Орест, преследуемый фуриями, должно быть, несся в рощу Ифигении в Тавриде. Краем глаза Кадоган видел, что двое мужчин в темных костюмах шли за ними. На какое-то мгновение девушка скрылась из виду за витринами большого магазина фарфора, но вскоре они опять увидели, как она проталкивается сквозь неспешно идущую по тротуару толпу. Не сговариваясь, они бросились бежать за ней.

Броуд-стрит^[356] оправдывает название «широкой». Вдобавок она короткая и прямая. В центре улицы расположена стоянка такси, а в конце открывается вид на Хертфорд-колледж, там же расположены книжный магазин мистера Блэквелла, Шелдоновский театр^[357], украшенный с фасада головами римских императоров, суровыми и предостерегающими, как тотемы какого-то примитивного племени, и Бодлианская библиотека. Полуденное солнце, ласковое и теплое, зажгло голубые и золотые искры на пепельно-сером камне стен. Студентки неустанно крутили педали велосипедов, спеша завершить свои утренние дела. А Фен и Кадоган все бежали, и Кадоган пронзительно кричал на бегу:

– Привет!

Девушка тоже побежала, как только они стали догонять ее, собака быстро трусила рядом. Но Фен и Кадоган были сильными энергичными мужчинами, и они неминуемо настигли бы ее через минуту-другую, если бы внезапно им не преградила путь солидная фигура в униформе полиции Оксфорда.

– Ну? – произнесла фигура, как и положено в таких случаях. – Что все это значит?

Кадоган впал в панику, но через секунду осознал, что констебль не узнал его и просто не одобряет эту погоню сатиров за нимфой.

– Эта девушка! – кипятился Фен, указывая пальцем вслед. – Эта девушка!

Констебль почесал нос.

– Ну хорошо, – сказал он. – Мы в полиции все за любовь, но только честно, вы понимаете. Кто-то один из вас в свое время. И без погони всем стадом. Лучше бы вам пойти перекусить за ланчем, – добавил он добродушно. Он явно предполагал, что его слова послужат неким антиафродизиаком и усмирят пыл преследователей.

– Фу-ты! – с отвращением воскликнул Фен. – Пойдем, Ричард. Нечего теперь и пытаться ее догнать.

Под благожелательным взглядом представителя закона он, увлекая за собой Кадогана, направился через дорогу к Баллиоль-колледжу, друзья вошли в его готические ворота с очевидным чувством собственного достоинства. Но, очутившись внутри, они промчались по его территории в примыкающие к нему владения Тринити-колледжа. Быстрая оценка обстановки сквозь решетки кованых ворот показала, что успокоенный их притворной покорностью констебль неторопливо удаляется в сторону Корнмаркета, а девушка стоит в нерешительности перед Шелдоновским театром. Разведка также показала, что возле витрины портного на противоположной стороне ошиваются два типа в темных костюмах. Кадоган указал на них Фену и поделился своими подозрениями.

– Гм, – произнес задумчиво Фен. – Я бы предпочел оторваться от них. Но, с другой стороны, мы рискуем потерять девушку. Лучше пойти за ней как можно быстрее и понадеяться на удачу. Те, кто ударил тебя сегодня ночью по голове, кем бы они ни были, не хотят упускать тебя из виду, но, кажется, им не особенно хочется предпринимать что-то еще. – Он был явно в приподнятом настроении от всего этого дела. – Ну хорошо! Вперед!

Как только они снова оказались на Броуд-стрит, девушка, увидев их, после минутного колебания скрылась в дверях Шелдоновского театра, оставив собаку снаружи. Собака терпеливо уселась ждать. Фен и Кадоган ускорили шаги. Два типа в темных костюмах, чье знание топографии Оксфорда явно хромало, не заметили, как друзья вышли на улицу, и пустились вслед за ними, только когда они уже были совсем у входа в Шелдоновский театр.

Здание, построенное по проекту сэра Кристофера Рена^[358], состоит (кроме нескольких таинственных, напоминающих лабиринт коридоров по всему периметру) из высокого круглого зала с галереями-ложами, органа и крашеной крыши. Здесь дают концерты; здесь университет проводит награждение учеными степенями; здесь проходят официальные собрания; здесь репетируют большие хоры и оркестры. Подобная репетиция – Генделевского общества – происходила и сейчас под управлением страстного и необычайно худого, энергичного дирижера, доктора Артемуса Рейнза. Когда Фен и Кадоган взобрались по каменным ступеням и перешли через мощеный двор к дверям зала, до их ушей долетел взрыв музыки Брамса, вдохновленной фаталистической поэзией Гельдерлина в переводе преподобного Дж. Троутбека: «Слепыми, – пел хор, – слепыми нам суждено скончаться неизбежно». Оркестр сопровождал пение хора стремительными арпеджио и резкими, энергичными аккордами духовых инструментов.

Фен и Кадоган заглянули внутрь. Оркестр располагался внизу зала. Вокруг него ярусами выстроилось около трехсот или более того хористов с текстами в руках, они напряженно переводили взгляд от напечатанных нот к неистово жестикулирующему доктору Рейнзу; рты их слаженно открывались и закрывались: «Не можно медлить человекам – покоя им нигде найти не суждено». Среди мрачно гудевших, как корабли в тумане Ла-Манша, альтов, что свойственно альтам по всему миру, Кадоган заметил ту самую девушку. Он толкнул локтем Фена, указав на нее. Фен кивнул, и они вошли в зал.

Вернее сказать, попытались войти, ибо, к несчастью, в этот критический момент путь им преградила некрасивая, но решительная студентка в очках, немного косоглазая.

– Пожалуйста, ваши членские удостоверения! – прошипела она театральным шепотом.

– Мы просто заглянули послушать, – ответил нетерпеливо Фен.

– Шшш! – приложила девица палец к губам. Музыка взревела еще оглушительнее. – Никому нельзя входить в зал, профессор Фен, кроме хора и оркестра.

– О! О! А ему? – спросил Фен, показывая на Кадогана. – Ведь это доктор Пауль Хиндемит, знаменитый немецкий композитор.

– Рад знакомству, – прошептал Кадоган с иностранным акцентом. – Sehr vergnugt. Wie geht’s Ihnen?^[359]

– Не до того сейчас, – перебил Фен. – Я уверен, доктор Рейнз будет страшно счастлив нас видеть, – с этими словами они, не дожидаясь дальнейших возражений, протиснулись внутрь.

Девушка с голубыми глазами и золотыми волосами стояла в самой середине, стиснутая другими альтами, и подойти к ней можно было только через басы, стоявшие неподалеку, за оркестром. Поэтому они прокладывали себе путь между оркестрантами под негодующим взглядом доктора Артемуса Рейнза. Второй рожок, рыжеватый низенький человек, от возмущения взял фальшивую ноту. Брамс гремел и гремел у них в ушах. «Вслепую, – ревел хор, – вслепую бредем мы от одной годины черной к другой». Они опрокинули пюпитр барабанщика, который от усердия при подсчете тактов совсем взмок, и он не смог вовремя вступить в своей последней партии.

Когда наконец Кадоган и Фен добрались до желанной гавани, где стояли басы, новые трудности не заставили себя ждать. Шелдоновский театр не особенно-то просторное помещение, и певцы огромного хора были вынуждены тесниться в условиях, воскрешающих в памяти Калькуттскую черную яму^[360]. Когда Фен с Кадоганом, толкаясь, потея и создавая всяческий переполох тут и там на своем пути, внедрились в ряды басов на определенное расстояние (Кадоган ронял по дороге то плетеную корзинку, то шнурки от ботинок, то собачий ошейник), они в буквальном смысле слова не смогли продвинуться дальше, были как в загоне, и даже узкий проход, по которому они прошли, был теперь закрыт и закупорен. Все глаза были устремлены на них. Мало того, старик, который пел в хоре Генделевского общества в течение уже пятидесяти лет, швырнул в них нотами Брамса. Это было напрасно, потому что Фен, не видя возможности двигаться и смирившись с необходимостью стоять на месте, откуда он мог следить за девушкой, решил использовать удобный случай и присоединиться к хору, но голос Фена, хоть и пронзительный, не был ни музыкальным, ни точным.

– Мы не СТО-О-О-О-ИМ, – внезапно вступил он, – но СКИ-И-И-И-ТАЕМСЯ! – Несколько басов впереди сразу обернулись, как будто их ударили в спину. – Мы, обреченные на страдания, – продолжал Фен, не обращая на них внимания, – обрЕ-Е-Е-Е-ченные на страдания смертные!

Это переполнило чашу терпения доктора Артемуса Рейнза. Он постучал дирижерской палочкой по кафедре, хор и оркестр замерли в молчании. Послышался всеобщий шепот, и все взгляды с любопытством устремились к друзьям.

– Профессор Фен, – произнес доктор Рейнз с едва сдерживаемой яростью. Наступила гробовая тишина. – Вы, насколько мне известно, не относитесь к числу членов этого хора. А посему не будете ли вы так добры удалиться?

Однако Фена было нелегко смутить даже в присутствии четырехсот смутновраждебных музыкантов.

– Я полагаю, что вы проявляете крайне нетерпимое отношение ко мне, Рейнз, – прокричал он через ряды изумленно вытаращивших глаза хористов. – Крайне нетерпимое и неучтивое. Только потому, что я допустил маленькую ошибку, пропев крайне трудный отрывок.

Доктор Рейнз наклонился вперед, согнувшись всем своим паукообразным телом над кафедрой.

– Профессор Фен… – начал он вкрадчивым, нежным голосом.

Но ему не позволили окончить фразу. Девушка с голубыми глазами, пользуясь удобным моментом, протиснулась сквозь ряды альтов и теперь быстрой походкой направлялась к дверям. Сбитый с толку этой внезапной помехой, доктор Рейнз быстро обернулся и сердито посмотрел на нее. Фен и Кадоган опять пустились в погоню, проворно прокладывая себе путь, продираясь сквозь группу басов и оркестр без всяких церемоний и задержек. Но этот процесс все-таки задержал их, и девушка выбралась из зала всего на полминуты раньше, чем они добежали до открытой двери. Доктор Рейнз смотрел им вслед с сардоническим любопытством.

– Теперь, когда факультет английского языка покинул нас, – услышал Кадоган его голос, – мы вернемся к такту номер пятьдесят.

Репетиция возобновилась. Было около часа дня, когда они поспешно вышли опять на залитую солнцем улицу. Броуд-стрит была почти безлюдна. Какое-то мгновение Кадоган не видел девушку; затем он заметил далматина, бегущего вверх по улице тем путем, каким они пришли сюда, и ее в нескольких шагах впереди собаки. На противоположном тротуаре двое мужчин в темных костюмах изучали содержание витрины книжного магазина мистера Блэквелла.

– Сцилла и Харибда все еще преследуют нас, – заметил Фен с каким-то удовольствием. – Но у нас сейчас нет времени на них. У этой девушки должны быть довольно веские причины спасаться бегством от двух совершенно незнакомых людей на многолюдной улице. Конечно, если бы ты не заорал: «Вот она!»

– Может быть, она узнала меня, – сказал Кадоган, – возможно, это она стукнула меня по голове.

– Мы должны припереть к стенке эту девчонку!

– Что?

– Не обращай внимания.

Итак, преследование началось снова, хотя на этот раз с большими предосторожностями. Фен и Кадоган следовали за девушкой, а Сцилла и Харибда следовали за Феном и Кадоганом. Они свернули направо на улицу Сент-Джайлс с ее рядами деревьев по обочинам, миновали автостоянку и въезд на Бомонт-стрит, миновали ворота колледжа Сент-Джонс.

А затем, к величайшему удивлению Кадогана, девушка свернула в Сент-Кристоферс.

* * *

В колледже Сент-Кристоферс издавна существует неудобная традиция: ланч начинается в 1.30, а утренняя служба предшествует ему по будням в час дня. Соответственно, служба как раз началась, когда появились Фен и Кадоган. Привратник Парсонс, сообщив им, что полиция приходила опять и удалилась, сказал, что девушка совсем недавно вошла в часовню, и в подтверждение своих слов указал на далматина, сидящего снаружи. Фен и Кадоган последовали за ней в часовню.

Эта часть колледжа была хорошо отреставрирована в конце прошлого века. Жукам-точильщикам не было здесь места, но в то же время она не выглядела кричаще новой. Витраж славный, хоть и непримечательный, позолоченные трубки органа расположены в простой и приятной геометрической симметрии, новые церковные скамьи, как это принято в большинстве часовен колледжей, поставлены одна напротив другой, как сиденья в железнодорожном купе, и не отличаются ни излишней декоративностью, ни скучной скромностью отделки. Единственная особенность часовни состоит в том, что в ней есть отдельное огороженное пространство для женщин, прозванное здесь «Кухней ведьм» и имеющее отдельный вход.

Именно в это утро президент колледжа, сейчас спрятавшийся, словно в кокон, в свои личные молельные покои в часовне^[361], пребывал в плохом расположении духа. Во-первых, эксцентричные маневры Фена на «Лили Кристин III» потрясли его сильнее, чем он хотел бы в этом признаться; во-вторых, в «Санди таймс» отказались напечатать его стихотворение; и в-третьих, еще в мальчишеские годы он привык получать ланч в час дня и никак не мог после своего назначения привыкнуть к задержке этой трапезы до половины второго. Когда в час дня началась служба, его желудок ныл от голода, а ко времени чтения второго отрывка из Священного Писания гастрономические мучения президента достигли апогея, и на все оставшееся время он погрузился в тоскливое болезненное состояние, пагубное для любого праведного порыва. Неудивительно, что он нахмурился, когда девушка с голубыми глазами и золотыми волосами вошла в «Кухню ведьм»; он нахмурился еще сильнее через несколько мгновений, когда появились Фен и Кадоган, громко перешептываясь, а когда через короткое время вслед за ними вошли двое мужчин в темно-синих костюмах, чьи познания в англиканской литургии были крайне поверхностны, он уже не скрывал возмущенного взгляда.

Для того чтобы подобраться как можно ближе к девушке, Фен и Кадоган направились к общественной скамье возле хора. Сцилла и Харибда устроились поблизости. Служба шла своим чередом с непринужденным изяществом, и пока она не завершилась, никто не двинулся с места. Фен, не любивший пение членов прихода, развлекался тем, что сверлил взглядом всякого, кто открывал рот. Кадоган, отказавшись от воспоминаний о мучительных событиях, в которые он был вовлечен, присоединился к президенту в смутных мечтаниях о ланче (по неудачному совпадению, первый отрывок из Священного Писания в основном касался яств, которые разрешалось употреблять в древности приверженцам иудаизма). Девушка скромно молилась. Сцилла и Харибда падали на колени и поднимались с явной неловкостью. Казалось, что только во время чтения «Отче наш» они могли взять верный тон, но, к несчастью, не знали, что в одном месте службы эта молитва читается не полностью, и поэтому произнесли: «Ибо Твое есть Царство…», в то время как все прихожане уже возглашали: «Аминь!»

Но только в конце службы обнаружились настоящие проблемы, связанные с их местоположением. Строгие правила соблюдения старшинства предписаны при исходе из часовни, и за тем, чтобы они неукоснительно соблюдались, следят дежурные, избираемые из числа студентов. Женщины, и так изолированные, как в восточном серале, выходят через отдельную дверь. Хор во главе с капелланом следует в ризницу в восточной части часовни, пока все еще стоят. И основная часть прихожан выходит через западные двери по порядку, начиная с президента и преподавателей. Дело в дальнейшем замедляется привычкой вставать на колени. Тот, кто не уверен, в каком порядке совершаются все эти действия, должен почесть за лучшее вжаться в скамью, изображая, что добровольно слушает орган, пока все не уйдут.

Трудность в данном случае состояла в том, что, если девушка с голубыми глазами могла уйти немедленно и беспрепятственно, ни Сцилла и Харибда, бывшие далеко от двери, ни Фен и Кадоган, стоявшие еще дальше, и не рассчитывали выбраться наружу за три минуты; тем более что Фен не сидел вместе с другими преподавателями во время службы, не мог протиснуться через толпу и присоединиться к ним. Девушка это явно понимала. Вышла бы она во время службы, они изобразили бы приступ дурноты и последовали за ней тотчас же. Но теперь, когда служба закончилась, разве что внезапно приключившийся апоплексический удар мог бы помочь друзьям выбраться из здания в обход заведенного порядка.

Девушка ушла немедленно после того, как произнесли благословения, как раз в тот момент, когда органист начинал так называемую «дорическую» токкату^[362], и как раз в тот момент, когда до Фена и Кадогана стало доходить, какое препятствие их ожидает. Трех минут ей с лихвой хватило бы, чтобы затеряться в запутанных закоулках колледжа и прилегающей территории, и было ясно как день, что преследователи могут ее больше никогда не увидеть. Дежурные, очень угрюмые и мускулистые, предотвращали любое проявление беспорядка. Оставалось только одно. Фен шепотом объяснил, как именно следует поступить, и так они и сделали: пристроились в конец процессии хористов и с капелланом, одетым в пурпур, замыкавшим их ряды, выбрались наружу. Уголком глаза Кадоган видел, как Сцилла и Харибда, вставая со своих мест, были задержаны одним из дежурных. Второй, застигнутый врасплох столь необычным способом выхода из часовни, не шелохнулся до тех пор, пока не стало слишком поздно. Сосредоточив взгляд на тощей шее и спине облаченного в стихарь баса северного клироса впереди него, Кадоган следовал своим путем, вписавшись в торжественное и размеренное шарканье очереди по направлению к ризнице.

Очутившись внутри ризницы, они оба тотчас же торопливо раздвинули толпу хихикающих мальчиков из хора и выскочили из дверей, ведущих в северный дворик. Капеллан бросил на них суровый взгляд.

– Тихо! – прикрикнул он на мальчишек и прочел заключительную молитву. В конце ее внезапная мысль осенила его: – И да ниспошлет господь профессорам этого древнего и благородного университета должное чувство достоинства Дома Твоего вкупе с чувством их собственного достоинства. Аминь.

Во дворе девушки не было. Парсонс не видел ее так же, как и слонявшиеся без дела студенты, которых расспросил Фен. Улица Сент-Джайлс была пуста во всех направлениях.

– У юристов, – заметил Кадоган, – есть, кажется, такой термин – «вещественный свидетель». Тогда эта девушка, пожалуй, может быть…

Фен перебил его. На его худом красноватом лице застыло выражение растерянности, а его волосы топорщились сильнее обычного.

– Она должна быть где-то в колледже, но в то же время я не представляю, как мы сможем обыскать все комнаты в этом месте… Давай пройдем насквозь по направлению к южному дворику.

Это был неудачный выбор. Южный дворик, с его фонтаном в стиле рококо в центре и колоннадой в стиле эпохи Иакова Ι^[363], был пуст, если не считать молодого бездельника, обладателя болтающегося красного галстука и зеленых вельветовых брюк. Из его смущенного заикания они не извлекли никакой информации.

– Что ж, мы, кажется, ее упустили, – сказал Кадоган. – Как насчет ланча? – Он не любил пропускать время еды.

– …Впрочем, можно и в других местах посмотреть, вполне очевидных, – отозвался Фен, игнорируя это требование «котлов мясных»^[364]. – То есть в часовне. Пойдем обратно!

– Хоть какой-то ланч был бы очень кстати…

– К черту ланч! Она не могла уйти далеко. Пошли, и хватит скулить, как голодное животное. Это отвратительно.

И они вернулись в часовню. Там не было ни души, как и в ризнице. Из ризницы совершенно темный переход ведет в помещение с каменным полом, где расположены комнаты нескольких преподавателей. Здесь есть выключатель, но никто и никогда не может найти его, и никто и никогда не воспользовался им. Было довольно неосторожно со стороны Фена и Кадогана войти в эту тесную черную расселину. Слишком поздно вспомнил Кадоган о существовании Сциллы и Харибды, лишь тогда, когда почувствовал, как чья-то рука, словно стальными тисками, зажала его талию из-за спины и он услышал сдавленный крик Фена. Эти полузабытые, незначительные персоны в пьесе о погоне, по поводу которых они отпускали насмешливые комментарии, вдруг вышли на передний план из тумана, превратившись в опасную реальность. Кто-то сильно и умело сжал большим и указательным пальцами обе ветви сонной артерии Кадогана чуть пониже ушей. Он пытался крикнуть и не смог. В те несколько мгновений прежде, чем потерять сознание, он слышал слабые, до смешного слабые звуки потасовки рядом с собой. Силясь избавиться от свирепой хватки, он вертел головой из стороны в сторону до тех пор, пока не потемнело в глазах.

Глава 6 Случай с достойным возничим

– «Фен не остается в стороне», – сказал Фен. – «Возвращение Фена». «Дон бросает вызов смерти». «Повесть о Джервейсе Фене».

Кадоган со стоном открыл глаза. Его удивило, что это ничуть не изменило зрелище, представшее перед ним, разве что узор из зеленых и фиолетовых звезд исчез и на его месте возникли оранжевые мячи для гольфа. Фон оставался таким же черным, как прежде. Он закрыл глаза, и шары для гольфа ушли, зато опять появились звезды; он снова застонал, но на этот раз гораздо более осознанно. Рядом с ним что-то бубнил Фен. Кадоган начал болезненно ощущать свое тело. Он пробовал шевелить конечностями, но мало преуспел в этом, так как его ноги и руки были связаны. Потом он потряс головой и внезапно почувствовал себя гораздо лучше. Более того, нанесенный ему удар не сделал его слепым, как ему сначала показалось: слева над собой он увидел тонкий белый луч света.

– «Убийство – наваждение университета», – продолжил Фен. – «Кровь на университетской шапочке. Фен наносит ответный удар».

– Что ты говоришь? – спросил Кадоган слабым, довольно хриплым голосом.

– Мой дорогой старина, ты в порядке? Я придумываю заголовки для Криспина.

– Где мы?

– Я полагаю, мы в чулане в конце прохода, в котором они напали на нас. Это я, идиот этакий, был недостаточно осторожен. Ты связан?

– Да.

– Я тоже. Но они торопились, поэтому развязаться должно быть нетрудно.

– Прекрасно. Давай, Гудини!^[365]

– Хорошо, – ответил задетый Фен. – Тогда сам придумай способ вытащить нас отсюда.

– Подними шум. Кричи.

– Уж как только я не шумел. Беда в том, что здесь редко кто-нибудь бывает, особенно во время ланча. Комнаты Уилкса и Бэрроуза снаружи, но Уилкс глухой, а Бэрроуз вечно ошивается без дела в Лондоне. Мы просто должны ждать, пока кто-нибудь придет. Эта часть колледжа слишком изолирована, чтобы отсюда донесся хоть какой-то шум.

– И все же, я думаю, надо попытаться.

– Какой ты надоедливый… Хорошо, что мы должны делать?

– Нам полагается кричать: «Помогите!» Разве не так? И колотить ногами в дверь.

– Очень хорошо, но только поосторожней там, не попади по мне.

Но сколько они ни кричали и ни стучали – все безрезультатно.

– Пожалуй, не стоило так надрываться, – наконец вымолвил Кадоган. – Как ты думаешь, который сейчас час?

– Всего лишь без десяти или без пяти два. Я ни разу не потерял сознание полностью и все время смутно понимал происходящее. Я вполне пришел в себя почти сразу же, как они бросили нас сюда.

– Что-то колет меня пониже спины…

– Знаешь, что интересно, – тут голос Фена, доносившийся из темноты, приобрел слегка педагогические нотки, – кажется, все говорит о том, что, если бы мы поймали эту девушку, она могла бы рассказать нам нечто важное. Задачей Сциллы и Харибды явно было не дать нам это услышать. При этом у меня неприятное чувство, что именно в данный момент они как раз пытаются заставить ее замолчать… – голос его зазвучал тише.

Спустя некоторое время он продолжил:

– Россетер или тот тип, который стукнул тебя по голове, могли напустить их на нас. Ставлю на последнего.

– Шарман?

– Нет, он ни разу не уходил из бара после того, как мы увидели его там. Если он узнал тебя (и подготовился заранее), он бы не говорил так раскованно. Шарман исключается.

Наступило долгое и мрачное молчание. Оба были в таких неудобных позах, что мало-помалу начали ощущать покалывание во всем теле. Во рту у Кадогана пересохло, голова болела, и ему хотелось курить.

– Давай играть в «Нечитабельные книги», – предложил он.

– Давай! «Улисс».

– Годится. «Рабле».

– Годится. «Тристрам Шенди».

– Годится. «Золотая чаша».

– Годится. «Расселас».

– Нет, мне он нравится.

– О боже! Ну тогда «Кларисса».

– Годится. «Титус».

– Помолчи минуту. Мне кажется, я слышу, как кто-то идет сюда.

* * *

И действительно, снаружи послышались шаги, приближающиеся по каменному полу, слабые и неуверенные шаги.

– Ну, а теперь вместе, – отрывисто скомандовал Фен. – Раз… Два… Три…

Они издали оглушительный, ужасающий крик.

– «Словно ветер, – по привычке процитировал Фен, – что всю ночь пронзительно свищет на пустоши, где нет ни души»^[366].

… Шаги нерешительно замерли, приблизились, ключ в замке повернулся, дверь чулана открылась, и поток дневного света заставил их заморгать. Маленький, глухой и очень старый дон в мантии заглянул внутрь.

– Крыса! – пропищал он пронзительным голосом. – Крыса за ковром!^[367] – Он сделал ряд выпадов в их сторону, как будто хотел проткнуть их шпагой, чем взбесил Фена.

– Уилкс! – воскликнул Фен. – Ради всего святого, выпусти нас отсюда!

– А что это вы тут делаете, а? – спросил Уилкс.

– Развяжи нас, глупый ты старик! – раздраженно заорал на него Фен.

– Наверное, какие-то детские розыгрыши, – продолжал Уилкс бесстрастно. – Ну, хорошо. Полагаю, кто-то должен спасти вас от последствий ваших глупостей.

Дрожащими, но твердыми пальцами он энергично взялся за узел из носового платка, которым были связаны запястья Фена.

– А все эта игра в детектива. Те, кто играет с огнем, должны знать, что и сами обожгутся, хе-хе-хе…

– Полно занудствовать, – проворчал Фен. Он развязал толстую веревку вокруг щиколоток и неуклюже выбрался из чулана. – Который час, Уилкс?

– Полчаса после поцелуя, – ответил Уилкс, – и время опять целовать^[368].

Он развязал запястья Кадогана. Часы колледжа прозвенели и пробили два. Кадоган высвободился и встал, нетвердо держась на ногах.

– Теперь слушай, Уилкс, – сказал Фен очень серьезно, – потому что это важно.

– Ни слова не могу разобрать.

– Я сказал: «Это серьезно».

– Что серьезно?

– Я еще пока не сказал тебе.

– Знаю, что не сказал, потому и спрашиваю, хе-хе, – ответил Уилкс, с радостным видом потирая руки и выделывая антраша на мощенном камнем полу. Фен злобно взглянул на него. – Но ты не думай, что я не знаю. Речь идет о той девушке, за которой вы гнались. Я видел.

– Да, да. Ты видел ее?

– Казанова Фен.

– О моя шкурка и мои усики!

– Я видел ее, – сказал Уилкс, – когда входил сюда.

– Ну и? – не мог сдержать своего нетерпения Фен.

– Ее утащили привидения.

– Нет, правда, Уилкс. Это страшно важно…

– Хе, – хмыкнул Уилкс. – Ха! Важно, а? Не верю ни одному слову. Ну ладно, она была во дворе, когда я проходил мимо, разговаривала с парой головорезов. Похоже, они торопились увести ее…

Он не договорил, потому что Фена и Кадогана уже след простыл. Когда они, тяжело топая, бежали по мощенным камнем коридорам, сквозь готические арки, чтобы оказаться в переднем дворике под обветшавшим бюстом основателя, Кадоган, который пыхтел и стонал от неимоверных усилий, позавидовал неожиданно обнаружившимся спортивным способностям Фена. Студенты разбредались по своим комнатам после ланча в трапезной, но никого постороннего среди них не было. В едином порыве они очутились у ворот и увидели на противоположной стороне Сент-Джайлс девушку, далматина и двоих мужчин, которые как раз садились в седан марки «Хамбер». Они выбежали на мостовую, крича и махая им руками, но это только ускорило события. Двери быстро закрылись, мотор завелся, и большая машина двинулась прочь, вверх по Банбери-роуд.

– «Лили Кристин»! – воскликнул Фен, как будто вызывал джинна. – Где моя «Лили Кристин»? – повторил он еще настойчивее, не обнаружив никаких следов машины.

– Ты оставил ее у «Булавы и Скипетра», – напомнил ему Кадоган.

– О мои лапки! – вскричал Фен в отчаянии. Он осмотрел улицу от начала и до конца. Если бы там была припаркована какая-нибудь машина, он угнал бы ее, но машины не было. Единственное транспортное средство, едущее по направлению Банбери, был огромный восьмиколесный грузовик. И тем не менее Фен проголосовал, и, что удивительно, грузовик остановился.

– Здорово, – приветствовал водитель Кадогана. Ты – тот самый чокнутый парень, которого я подбросил прошлой ночью. «Телеграфные столбы»! – засмеялся он добродушно при этом воспоминании.

– Хэлло! – ответил Кадоган. – Мы хотим догнать черный «Хамбер». Смотрите, его еще видно.

Водитель посмотрел.

– Черт подери, – сказал он. – Как ты думаешь, что такое моя колымага? Бешеный торнадо? Не то чтобы, – добавил он скромно, – из нее нельзя было выжать сносного аллюра, если, конечно, не боишься поломать себе при этом пару костей.

Кадоган в отчаянии посмотрел на дорогу, но никакого другого транспорта не было в поле зрения. Он увидел, что Фен занят перепалкой со старым Уилксом, который только что подбежал к нему.

– Нет, нет, Уилкс, – возражал он, – ты будешь только ужасно мешать. Возвращайся в свои комнаты! – Он замахал руками, прогоняя Уилкса.

– Ради бога, поехали! – нетерпеливо позвал Кадоган. – Иначе мы с таким же успехом можем никуда не ехать.

Отчаянно переругиваясь, они все трое вскарабкались в кабину, и грузовик тронулся с места.

Машина в самом деле могла задать жару. Более всего это напоминало виброэлектромассаж с двумя каменными жерновами вместо массажера.

– Бак пустой, – пояснил водитель, когда стрелка спидометра качнулась на сорока. Они переехали через рытвину, и, подскочив на сиденье, водитель чертыхнулся. – Эту проклятую машину уже не видно. Нам ее никогда не догнать.

Фен, казалось, был готов согласиться с этим. Из-за тесноты в кабине грузовика он был вынужден держать Уилкса у себя на коленях, и ни у кого не оставляли сомнений чувства, которые он испытывал по этому поводу. Улучшению его настроения не способствовало то, что Уилкса очевидным образом забавляла эта ситуация. Кадоган опять стал мечтать о ланче. Водитель был довольно безмятежен, очевидно, считая такое вторжение в кабину частью обычной ежедневной работы. Они представляли собой странное зрелище.

– Не могу понять, зачем тебе понадобилось ехать с нами, Уилкс, – горько проворчал Фен, – ты только путаешься под ногами.

– Брр! – фыркнул Уилкс презрительно. – В чем тут дело? Ну-ка рассказывай! Ох! – Тут он ударился головой о потолок кабины. – Черт подери, черт подери, черт подери, черт все это разнеси!

За окном мелькали дома Банбери-роуд. Они выезжали уже на более открытое пространство, и грузовик выжимал пятьдесят миль, несмотря на ограничение скорости. И все-таки, как напомнил им Фен, обыкновенно это правило скорее нарушали, чем соблюдали.

– Какова вероятность, что та машина свернула где-то здесь? – добавил он.

– Сто против одного, сдается мне, – откликнулся Кадоган. – Но в любом случае это была приятная поездка.

– Что? – переспросил Уилкс.

– Я сказал: «Это приятная поездка!»

– Рад, что вы так считаете, – проворчал Уилкс. – Если бы колени этого субъекта кололи вас, вы вряд ли бы сохраняли такой самодовольный вид.

Они приблизились к перекрестку, на котором стоял работник Автомобильной ассоциации^[369], и водитель сбавил скорость.

– Эй, приятель! – окликнул он представителя ассоциации. – Ты случайно не видел, проезжал здесь черный «Хамбер»?

– Смотри, попадешься копам, – сказал в ответ тот. – Копы поймают тебя, если будешь гнать на такой скорости. Разобьешь грузовик.

– Ничего, братишка, – ответил водитель. – Как насчет того «Хамбера»? Ты видел его?

– Пару минут назад, – неохотно снизошел до ответа человек из Автомобильной ассоциации. – Мчался как сумасшедший. Свернул налево.

Водитель крутанул руль на полный оборот, грузовик взревел и помчался в указанную сторону. Вскоре они оказались вдали от всякого жилья, навстречу попадались только то какой-нибудь домишко, то ферма, стоящие на отшибе. По обе стороны дороги раскинулись поля, а вдали на севере горизонт замыкала низкая гряда холмов. Несколько раз машина переезжала по узким горбатым мостикам, перекинутым через извилистые ручьи, окаймленные ивами и ольхой. Изгороди то сплошь белели пышно цветущими клематисами, то чернели от спелой ежевики. Над головой сияло жаркое солнце бабьего лета, на фарфорово-голубом небе не было ни облачка.

– Индустриальная цивилизация, – неожиданно произнес водитель, – это проклятие нашего века. – Кадоган уставился на него с изумлением. – Мы потеряли связь с природой. Мы все увяли. – Тут он сурово взглянул на цветущее здоровьем лицо Фена. – Мы потеряли связь, – помедлил он угрожающе, – с телом.

– Я не потерял, – желчно заметил Фен, встряхивая Уилкса.

Кадогана посетило озарение.

– Все еще читаете Лоуренса? – спросил он.

– Ага, – ответил утвердительно водитель. – В яблочко!

Он пошарил вокруг себя и извлек замусоленное издание «Сыновей и любовников» на всеобщее обозрение, а затем положил его на место.

– Мы потеряли связь, – продолжал он, – с сексом – великой первозданной энергией; темным, загадочным источником жизни. Нет, – добавил он доверительно, – не то чтобы я всегда чувствовал именно это, прошу прощения, когда бывал в постели со своей старухой. Но это как раз потому, что индустриальная цивилизация держит меня в когтях.

– О, я бы так не сказал.

Водитель предостерегающе поднял руку.

– Да нет уж, держит! Я – бездушная машина, вот что я такое, больше ничего. – Тут он оборвал себя на полуслове. – Ну, что мы теперь будем делать?

Они приближались к развилке на дороге, первый поворот после того, как они повстречали работника Автомобильной ассоциации. Здесь, довольно далеко от дороги, налево от них стоял коттедж, но вблизи не было ни души, у кого бы они могли справиться о черном «Хамбере». Это была безнадежная ситуация.

– Давайте свернем налево, – предложил Кадоган. – В конце концов, ведь этот роман Криспина издает сам Голланц^[370]. Интересно…

Но что именно интересно, им не суждено было узнать никогда. Потому что в тот самый момент они услышали выстрел, донесшийся из коттеджа, мимо которого проезжали.

– Остановитесь, водитель! – возбужденно воскликнул Кадоган. – Остановитесь во имя Лоуренса!

Водитель затормозил так резко, что их отбросило назад на сиденьях. Уилкс крепко обхватил обеими руками шею Фена.

– Ишь, вцепился, – проворчал Фен, – как морской старик…^[371]

Но продолжить ему уже не удалось. Что-то протолкнулось сквозь густо заросшую изгородь перед их машиной и вылетело на поросшую травой обочину. Это был далматин, и на его боку расплывалось красное пятно. Он сделал несколько шагов по направлению к грузовику на дрожавших лапах, пролаял один раз и затем, заскулив, упал на бок и умер.

* * *

Салли Карстейрс ненавидела жизнь. Что довольно странно, ведь до сих пор жизнь неизменно обходилась с ней милостиво. Не в финансовом отношении, разумеется; с тех пор как умер отец, они с матерью обходились маленькими средствами, которых хватало только на то, чтобы сводить концы с концами. (Но как-то они сводили, и обустроили удобный дом, и жили дружно, за исключением обычных маленьких размолвок.) Конечно, ее жизнь не была цепью безудержных удовольствий или безмятежных дней, работу в магазине тканей Леннокса вряд ли можно было считать облагораживающим или творческим занятием. Но, несмотря на эти неприятные моменты, жизнь была просто обязана обходиться с Салли Карстейрс хорошо; она легко шагала по ней, и ее не пугали и не смущали незначительные опасения и тревоги, приводящие в отчаяние тех, кого называют hoi polloi^[372]; ей на самом деле совершенно не была свойственна жеманность, она питала живой интерес к миру, другим людям и в избытке обладала той естественной живостью, о которой (хотя она не знала об этом) водитель грузовика как раз в этот момент читал лекцию двум донам и крупному английскому поэту. «Ты кобылка благородных кровей», – сказал ей однажды мужчина средних лет. «Черт подери, какая наглость», – возмутилась Салли, твердо отводя его руки от того направления, куда они стремились. Но в его высказывании была доля правды; Салли обладала такой сильной нервной энергией и производила впечатление такой первоклассной физической породистости, которая редко встречается во всех слоях общества, но чаще всего обнаруживается в тех, что эвфемистически называют низшими классами, а то, что она не претендовала на интеллектуальность, совершенно ничего не значило. Жизнь казалась ей хорошей и приятной вещью. До прошлой ночи.

Она окинула взглядом маленькую гостиную коттеджа. Уродливо и убого обставлена – полная противоположность маленькой гостиной в ее родном доме. Стулья, стол и шкафчики из дешевого дерева, выкрашены в тусклый, наводящий тоску коричневый цвет; покрышки и занавеси – тошнотворно зеленого оттенка и очень изношенные; картины на стенах свидетельствовали о безрадостной религиозности: святой Себастьян, пронзенный стрелами, несчастный Иона, выброшенный за борт, и (несколько неожиданно) пышнотелая Сусанна, резвящаяся на глазах у скучающих старцев. Салли энергично встряхнулась и, чувствуя, что ее трясет самый настоящий озноб, села, положив сумку на колени, и попыталась вернуть себе присутствие духа, глядя через грязное решетчатое окно на заброшенный сад. Она слышала, как в соседней комнате двое мужчин разговаривают приглушенными голосами. Если бы только она не была так беспомощна и одинока… Но она не посмела ничего сказать своей матери.

Она мысленно вернулась к событиям этого дня. Она не собиралась идти на ту репетицию Генделевского общества, хоть и знала, что должна была: она была слишком, слишком взволнована, чтобы петь. Но тот человек с холодным взглядом что-то прокричал о ней, и она впала в панику. В конце концов, эти двое могли быть из полиции. А когда более высокий из них, кого, как она смутно помнила, Салли встречала где-то в городе, оказался профессором Феном, она встревожилась еще больше, хотя, вспомнила она, была и слегка удивлена в то же самое время, что человек, чьи подвиги в качестве детектива были так хорошо известны, выглядел таким дружелюбным. «Идиотка, а чего же ты ждала?» – добавила она про себя. Погоня была кошмаром, даже когда стало очевидно, что они не из полиции, ведь если бы они были оттуда, то могли бы просто остановить репетицию. Она раньше бывала в часовне Сент-Кристоферс и знала, что если эти люди войдут туда вслед за ней, то будет шанс убежать от них в конце службы. Девушка была так испугана, что не могла придумать никакого другого пути. В тот момент она не спросила себя, какая польза ей от этого бегства; это было инстинктивное движение и, как она готова была признать сейчас, глупое. И все-таки…

Затем появились другие двое мужчин, те, что здесь сейчас. Они догнали ее сразу же, как она вышла из часовни, когда она думала, что наконец-то снова вырвалась на свободу. И, несмотря на их внешность («Как будто вышли из дешевого триллера», – подумалось ей), она прониклась к ним некоторым доверием. Прежде всего, они разговаривали вежливо, а Салли инстинктивно доверяла учтивым людям. Старший, тот, что был с расплющенным носом, очевидно главный, сказал:

– Простите, мисс, но мне кажется, что вас беспокоили те двое мужчин. Не позволяйте им тревожить вас: они не из полиции, и они ничего не знают, во всяком случае, о том, что было прошлой ночью.

Она резко повернулась к нему:

– А вы знаете?

– Немножко, мисс. Нам рассказал Берлин. Вы помните Берлина? – Она кивнула. – И, по правде говоря, мисс, это он послал нас разыскать вас. Похоже, он выяснил нечто о прошлой ночи, что здорово оправдывает вас. Он хочет, чтобы мы сейчас доставили вас к нему для разговора.

Она колебалась, чувствуя одновременно и внезапное, огромное облегчение, и иррациональное беспокойство.

– Я… А где это? Далеко?

– Нет, мисс, это за городом в направлении Банбери. У нас есть машина на улице, это займет не больше десяти минут.

Затем, заметив ее сомнение, добавил:

– Поехали, поехали, мисс, нам нет смысла причинять вам какой-нибудь вред, поверьте. Насколько я слышал, вы уже сейчас так запутались, что хуже быть не может. Давайте посмотрим на вещи с другой стороны: даже если Берлин был убийцей – хотя он им не был, – последнее, что он хотел бы сделать, так это навредить той, у кого нет неопровержимого алиби. Разве не так?

Она вздрогнула, но его слова звучали убедительно, и в конце концов она согласилась.

– А где те двое, что за мной гнались?

Младший ухмыльнулся:

– Здесь все в порядке, мисс. Мы пустили их по ложному следу. Они теперь уже очень далеко.

Вот она и уехала с ними. Кто-то кричал им вслед, когда садились в машину, но они тронулись с места так быстро, что Салли не смогла рассмотреть кто. А теперь – теперь они приехали, и ей показалось странным, что никто не встретил их здесь. Мужчины сказали, что он, должно быть, задержался, и предложили ей подождать, затем извинились и вышли поговорить. Но девушка больше не хотела ждать, ей было тревожно, у нее вызывала отвращение эта маленькая, безобразная гостиная, в которой она сидела.

– Дэнни! – позвала она.

Далматин, безостановочно бродивший по комнате, подошел и положил голову ей на колени. Она погладила, потрепала его и решила, что во что бы то ни стало должна покинуть это место. Еще раньше Салли попыталась открыть окна, но они оказались запертыми, поэтому единственный путь наружу лежал через крохотную прихожую, где разговаривали те двое. Недоверие к ним росло в ее душе стремительно, она очень медленно и неуверенно открыла дверь и услышала какой-то обрывок их разговора: «Всегда нужно выяснить, кому принадлежит это место», – и тут они оглянулись на нее.

Их было бы не узнать, если бы не та же внешность. Их обращение с девушкой полностью изменилось. Она поймала жадный, оценивающий взгляд младшего, которым тот окинул ее фигуру, а в глазах старшего было что-то еще похуже.

– Я думаю… Я думаю, что мне пора идти… – пролепетала она слабым голосом, в то же время сознавая, как это бесполезно. – Вы отвезете меня обратно в Оксфорд?

– Нет, мисс. Не думаю, что вам можно уйти сейчас. И еще долго будет нельзя, – сказал старший. – Мы должны задержать вас здесь надолго.

Она метнулась к двери, но младший оказался быстрее. Он обхватил ее одной рукой, а другой зажал ей рот. Салли кусалась и брыкалась отчаянно, потому что была не из тех девиц, что падают в обморок, когда оказываются в опасности. Пес рычал и лаял, кусал мужчину за пятки.

– Ради всего святого! – заорал он другому. – Убери животное с дороги!

Раздался внезапный резкий хлопок, и собака взвыла от боли. На мгновение Салли удалось высвободить рот.

– Вы дьяволы! – она чуть не задохнулась. – Дэнни! Беги! Беги, мой мальчик! – Тут опять горячая потная рука заткнула ей рот. Пес, поколебавшись, прокрался в заднюю часть коттеджа.

– Останови собаку! – рявкнул младший. – Нет, пойди сюда и помоги мне справиться с этой сукой!

Все трое, сцепившись, боролись в тесной прихожей. Силы Салли шли на убыль, и они намертво заломили ее левую руку за спину. Она сделала последнюю попытку вырваться и почувствовала, как чья-то рука сдавливает ее шею. Через несколько мгновений свет померк в ее глазах.

* * *

Салли пришла в себя, чувствуя себя не так плохо, как могла ожидать. Правда, у нее болела голова, а тело казалось чужим, но оба этих болезненных ощущения, пожалуй, уже проходили и быстро. Первым делом она сочла нужным проверить, что юбка чинно прикрывает колени, вторым – воскликнуть: «Черт возьми!» – слабым голоском.

Она снова была в гостиной и лежала на кушетке, пахнущей нафталином. Вокруг нее неподвижно в разных позах расположились четверо мужчин, двоих из которых она уже видела раньше. Джервейс Фен, чьи волосы торчали на макушке наподобие игл дикобраза, внимательно разглядывал картину «Сусанна и старцы»; Ричард Кадоган обеспокоенно смотрел на нее, повязка на его голове сползла набок, так что он выглядел как римский император после продолжительной и безудержной оргии; Уилкс стоял позади, подливая виски себе в стакан; а водитель грузовика, тяжело дыша, был занят, как обычно, своими фанфаронскими рассуждениями.

– Ублюдки, – говорил он, – я, может быть, знал, что отсюда должна была быть другая дорога. Бесполезно пытаться остановить их. Конечно, что ни говори, у одного из них был револьвер, – тут он чуть не сплюнул от отвращения, но увидев, что глаза Салли открылись, передумал. – Ну, мисс, – спросил он, – как вы себя чувствуете?

– Черт возьми, – сказала Салли и села. Так как ничего плохого с ней не случилось, она осмелела. – Вы спасли меня?

– Не совсем так, – сказал Кадоган. – Наши два дорогих приятеля сбежали на своей машине, как только увидели, что мы подъезжаем. Мы нашли вас на полу в прихожей. С вами все в порядке?

– Со мной… Да, мне кажется, что со мной все в порядке. Спасибо.

Фен закончил изучение Сусанны и обернулся.

– Я думаю, что они провернули тот же фо… – Тут он оборвал себя на полуслове. – Эй, Уилкс, перестань глушить виски!

– Его не так уж и много, – укоризненно ответил Уилкс.

– Тем более нечего выхлебывать все самому. А, жадный старый пьяница?

– Не беспокойтесь, честно, – сказала Салли. – Я все равно терпеть не могу виски.

– Тогда дай мне немного, – сказал Фен.

– Дэнни! – В глазах Салли появилась тревога. – Что с ним? С моей собакой, я имею в виду.

– Увы, он мертв, – ответил Кадоган. – Застрелили.

Она кивнула, и в ее глазах блеснули слезы. Ненадолго.

– Я знаю.

– Если бы не он, мы бы не узнали, что вы здесь.

(Что, как подумал Кадоган, было неправдой – выстрел в любом случае привел бы их сюда. Но вдаваться в подробности уже не было смысла, пес сослужил свою службу.)

– А теперь, – ласково сказал Фен, – вы расскажете нам, в чем тут дело?

Но неожиданно они наткнулись на каменную стену. Девушка была слишком напугана. Она уже поверила одним людям сегодня и не собиралась доверять другим, каким бы убедительным ни казалось их желание помочь ей. А кроме того, Салли поклялась держать в секрете всю жизнь для своей же пользы то, о чем они просили рассказать. Ни Фен, ни Кадоган, ни Уилкс, от которого, впрочем, не было никакого толку, ни водитель грузовика – никто из них ни поодиночке, ни вместе не смогли вытянуть из нее ни слова. Ни предостережения, ни увещевания, ни упрашивания, казалось, не действовали на нее. Она сказала, что благодарна им, очень благодарна, но ничего не может рассказать, и все тут. В конце концов Фен, что-то бормоча себе под нос, выскользнул в прихожую и позвонил в «Булаву и Скипетр».

– Мистер Хоскинс? – спросил он, когда его соединили, – это Фен. У меня есть еще одно дело. Как раз для вас, если вы можете.

– Что именно, сэр? – спросил мистер Хоскинс меланхолическим голосом.

– Здесь у нас привлекательная женщина, которую мы не можем убедить довериться нам. Вы можете как-нибудь помочь?

– Это можно.

– Хорошо. Приезжайте немедленно. На «Лили Кристин III», она на улице возле гостиницы. Поедете по Банбери-роуд до перекрестка, где стоит человек из Автомобильной ассоциации. Там поверните налево и поезжайте прямо через три моста до развилки, мы здесь. Невозможно ошибиться.

– Очень хорошо, сэр. Что касается мистера Шармана…

– Ах да. Ну и?

– Здесь как раз закрывают, сэр, и мы должны уйти. Однако, кажется, ему понравилось мое общество, – мистер Хоскинс, казалось, сам с трудом верил в это. – И он дал мне свой адрес, так что я могу нанести ему визит.

– Прекрасно. Оставьте мистера Шармана на произвол судьбы. Он очень пьян?

– Очень.

– Ну, до свиданья.

– До свиданья.

Фен уже собрался отойти от телефона, как внезапная мысль пришла ему в голову, и он вернулся, чтобы набрать номер главного констебля.

– Алло!

– Алло. Это опять я.

– О господи, нет справедливости на этом свете… В чем дело на этот раз? Послушай, Джервейс, надеюсь, ты не покрываешь этого типа Кадогана?

– Как тебе могла прийти в голову такая мысль? Я хочу узнать, кто владелец одного коттеджа.

– Для чего тебе?

– Не твое дело.

– Как он называется?

– Как он называется? – крикнул Фен в гостиную.

– Что как называется? – переспросил Кадоган.

– Этот коттедж.

– А… «Вязы». Я заметил по дороге сюда.

– «Вязы», – сказал Фен по телефону.

– Прошу, не кричи так громко. Я чуть не подскочил от страха. На какой это дороге?

– Б-507, как раз там, где она соединяется с Б-309. Где-то между Такли и Вуттоном.

– Хорошо. Я перезвоню.

– Я думал, у тебя прямая связь с полицейским участком. Можешь воспользоваться?

– Да, действительно. Я совсем забыл. Подожди минуту. – Последовала долгая пауза. И наконец: – Ну вот. Коттедж принадлежит мисс Элис Уинкворт. Ты доволен?

– Да, – задумчиво ответил Фен. – Пожалуй, да. Спасибо.

– Джервейс, это общепринятое мнение, что «Мера за меру» – пьеса о непорочности?

– Чересчур общепринятое, – откликнулся Фен, – и весьма достойное порицания. До свиданья, – сказал он и повесил трубку.

Вернувшись в гостиную, он тихо объяснил, что за ними выезжает машина; на что водитель, последние несколько минут проявлявший признаки нетерпения, сказал, что должен уехать.

– Если я задержусь здесь еще дольше, потеряю работу. Вот что будет.

Все стали благодарить его.

– Не стоит, это было в удовольствие, – ответил он небрежно. – Хотя вы все, похоже, чокнутые. Ну, как бы там ни было, удачи вам! – тут он подмигнул Кадогану. – «Соба-а-а-ки!» – и ушел, тихо посмеиваясь себе под нос.

Так как им не о чем было говорить и нечего делать, все стояли или сидели в молчании, пока оглушительный рев, сопровождаемый громким выхлопом, не возвестил о прибытии мистера Хоскинса.

Он был великолепен. Он предложил Салли шоколад и с видом, располагающим к доверию даже Кадогана, расположил свою крупную фигуру в кресле. Они все потихоньку вышли из комнаты, необходимость объяснять суть дела Уилксу отпала: он допил виски и ушел на поиски новой порции. И менее чем через десять минут мистер Хоскинс пришел за ними, и все вернулись в гостиную, где их встретил сияющий взгляд голубых глаз Салли и улыбка на губах мистера Хоскинса.

– Обалдеть! Ну и дура же я была! – сказала она. – Я не хотела говорить вам. Честно. Но это было так ужасно, и я так напугалась… Одну старую леди убили прошлой ночью, – сообщила она, вздрогнув, и быстро добавила: – Я ее не убивала.

– Да, – сказал Фен. – Но кто?

Салли взглянула на него.

– Это ужасно, – ответила она, – но у меня нет ни малейшего представления об этом.

Глава 7 Случай с хорошенькой молодой леди

Фен оставался веселым и невозмутимым,несмотря на разочаровывающий рассказ.

– Если вы были там, когда мисс Тарди убили…

– Вы знаете, кто это был? – прервала его Салли. – Нашли тело?

– Нашли, – ответил Фен с важным видом, – и опять потеряли. Да, мы немного знаем об этом, но недостаточно. Давайте послушаем ваш рассказ. С самого начала, – он обернулся к Кадогану: – Я прав: это не может быть несчастный случай или самубийство? Принимая во внимание другие обстоятельства, вряд ли это возможно, но лучше с самого начала устранить всякие сомнения.

Кадоган, мысленно возвращаясь в темную, душную маленькую гостиную на Иффли-роуд, покачал головой.

– Это совершенно точно не несчастный случай, – сказал он медленно. – Этот шнур вокруг ее шеи был очень тщательно завязан. Что касается самоубийства… Разве возможно совершить такое самоубийство? Как бы там ни было, давайте послушаем, что мисс… мисс…

– Салли Карстейрс, – сказала девушка. – Зовите меня Салли. Все меня так зовут. Вы хотите послушать, что случилось. Ей-богу, это странно, но я, честно, сейчас хочу рассказать кому-нибудь… У вас есть сигарета?

Фен протянул свой портсигар и зажигалку. Салли сидела некоторое время молча, хмурясь и выпуская дым. Послеполуденное солнце пылало на ее роскошных волосах и четко обрисовывало твердый, маленький подбородок. Она выглядела растерянной, но уже не испуганной. Уилкс вернулся после бесплодных поисков алкоголя и, будучи предупрежден Феном о необходимости соблюдать тишину, сел удивительно покорно. Мистер Хоскинс то и дело моргал своими сонными, меланхолическими серыми глазами. Кадоган пытался поправить съехавшую набок повязку на голове. А высокий, долговязый Фен – руки в карманах, сигарета в зубах – оперся о подоконник, и его бледно-голубые глаза выражали интерес и внимание.

– Понимаете, все это началось на самом деле больше года назад, – начала Салли. – Кажется, в июле: было очень жарко, и оставалось всего два дня до моего двухнедельного отпуска. И еще я знаю, что это было во вторник, потому что по утрам во вторник я всегда одна в магазине, и оставалось всего пять минут до того, как я обычно закрываю магазин на время ланча.

О большое зеркальное стекло витрины билась навозная муха, непрерывно жужжа, словно будильник, который заело. Шум транспорта на Корнмаркет утих. В витрине магазина мало-помалу выцветало под яркими лучами солнца голубое и розовое нижнее белье. Но внутри магазина было темно и прохладно, как в пещере. Салли, складывая обратно в большую красную картонную коробку черные шелковые панталоны, на минутку прервалась, чтобы убрать со лба непослушный локон, и снова принялась за работу. Как кто-то может носить такие ужасающе безобразные вещи, было для нее непостижимо. Однако приближалось время ланча, а в тот день она после ланча не обедала. Через одну-две минуты она могла закрыть магазин, оставить ключи для Дженет Гиббс в доме номер двадцать семь и отправиться домой к своему ланчу и своей книге. Потом, после обеда, она собиралась прокатиться до Уитли с Филипом Пейджем, надежным, хотя и не стоящим внимания молодым человеком, а затем вечером пойти в кино с Дженет. Она подумала, что это будет не особо весело, но в любом случае лучше, чем работа в магазине, и, в конце концов, у нее скоро отпуск, и она уедет из Оксфорда хоть ненадолго. Она от души надеялась, что никому не придет в голову покупать что-нибудь в это время. Это значило бы позднее закрыть магазин, потом второпях проглотить свой ланч и мчаться обратно в паб «Ягненок и знамя»^[373] на встречу с Филипом, чтобы выпить, прежде чем отправиться в путь, и она торопилась, потому что времени было в обрез.

Большой автомобиль остановился на улице возле магазина, и Салли вздохнула, когда услышала щелчок отворяющейся двери магазина. И все-таки она с улыбкой вышла помочь старой леди, вошедшей, опираясь на руку своего шофера. Она была поистине феноменально некрасивая старая леди: во-первых, толстая, во-вторых, с длинным носом, а ее коричневое лицо было испещрено тысячью глубоких морщин. Она выглядела сущей ведьмой и к тому же обладала ведьминским нравом, судя по тому, как она, вяло капризничая, упрекала за неповоротливость Салли и шофера, пока они вместе наконец не усадили ее достаточно удобно.

– Теперь, дитя мое, – скомандовала она, – покажи мне несколько носовых платков.

Она смотрела на платки; она смотрела и смотрела, так что Салли чуть не завопила. Ей ничего не нравилось: ткань одних была слишком плохого качества, другие по размеру напоминали простыни, у этих было слишком много рюшей, а эти слишком просты на вид и годятся только на покрышки для банок с вареньем. Те слишком плохо подрублены и разлезутся моментально, а эти бы подошли ей прекрасно, если бы не инициалы в уголке. Стрелки часов переползли на четверть, затем – на двадцать минут второго. Шофер, который явно привык к такого рода вещам, уставился в потолок. А Салли, сдерживая свое нетерпение из последних сил, улыбалась, была вежлива и бегала от полки к прилавку все с бо́льшим количеством коробок с носовыми платками. Но она уже почти (но не полностью) потеряла контроль над собой, когда наконец старая леди сказала:

– Не думаю, что здесь есть что-нибудь, чего мне хочется. Все это сильно утомило меня. Я должна очень заботиться о своем здоровье. Из-за сердца, знаете ли. – Эта неуклюжая демонстрация слабости вызвала у Салли раздражение. – Джарвис! – Шофер двинулся к ней. – Подойди и помоги мне выйти отсюда.

Но, уходя, она обернулась к Салли, которая теперь была вынуждена опять задержаться, чтобы разложить все платки по своим местам, и неожиданно сказала:

– Полагаю, я ужасно задержала тебя, моя милая. Ты хочешь уйти на ланч.

– Ничего страшного, мадам, – сказала Салли с улыбкой, которая, надо признаться, далась ей с некоторым усилием. – Мне жаль, что у нас не оказалось ничего, что вам бы понравилось.

Старая леди некоторое время внимательно смотрела на нее.

– Ты вежливая девочка, – сказала она. – Вежливая и внимательная. Мне нравятся вежливые и внимательные люди, а в наши дни таких немного. Интересно…

Но тут она замолкла на полуслове, услышав, как кто-то скребется по ту сторону двери, ведущей из магазина, позади прилавка, и Салли с ужасом заметила, что она вздрогнула и вся задрожала.

– Что там? – прошептала дама.

Салли сделала шаг назад к двери.

– Это всего-навсего моя собака, – ответила она, вздрогнув в свою очередь от неожиданно сильной реакции старой леди, – Дэнни. Я думаю, он хочет получить свой обед.

– О! – старая леди с трудом овладела собой. – Впусти его, голубушка.

Салли открыла дверь, и Дэнни, тогда еще шестимесячный щенок, прыгнул к ним навстречу.

– Надо же, – сказала старая леди, – маленький пятнистый песик… Джарвис, подними его так, чтобы я могла погладить его. – Шофер повиновался, и Дэнни, который в силу возраста одинаково хорошо относился ко всем человеческим существам, от души лизнул его в нос.

– Ну какой же ты славный… – леди вдруг неожиданно засмеялась. – А ты – молодая девица из Райда, – сообщила она Салли.

Салли, не зная, что еще делать, опять улыбнулась.

– Ты будешь здесь завтра, дитя мое, если я зайду? На этот раз не за платками.

– Да, да, буду.

– Тогда увидимся. Ну, не буду тебя больше задерживать… Джарвис, возьми меня за руку. – Старая леди медленно проковыляла наружу. Тем пока дело и кончилось. Но на следующий день она все-таки пришла, как обещала, узнала имя и адрес Салли и выдала ей конверт.

– Храни его, – сказала необычная посетительница, – и не потеряй. Ты просматриваешь «Оксфорд мейл» каждый день?

– Да.

– Продолжай это делать и дальше. Просматривай колонки с личными объявлениями каждый день, не пропускай. Когда увидишь фамилию Райд – не твою настоящую фамилию, а Райд, – в объявлении, отнеси этот конверт в Ллойдз-банк и передай его менеджеру. Он даст тебе взамен другой конверт. Ты поняла?

– Да, поняла, но…

– Это маленькая побрякушка. – Леди была необычно настойчива. – Она стоит не больше нескольких шиллингов, но я хочу оставить ее тебе в моем завещании. Она мне очень дорога. Ну, обещаешь ли ты исполнить все это?

– Да, обещаю. Вы очень добры ко мне.

– Даешь честное слово?

– Даю честное слово.

И больше никогда Салли ее не видела.

Она положила конверт в ящик, не вскрывая его, и вспоминала о нем только тогда, когда просматривала колонку личных объявлений в «Оксфорд мейл». Это превратилось в довольно бессмысленный ритуал, но она все равно продолжала ему следовать, так как это не требовало много времени, и весьма удивилась, обнаружив, что когда она один раз забыла проделать это и подумала, что газету сожгли, и вправду очень разволновалась. Что было, конечно, глупо – все слишком напоминало сказку о Золушке, чтобы быть реальным, да и старушка, если уж на то пошло, скорей всего, попросту была сумасшедшей.

Но в один прекрасный день год с лишним спустя объявление действительно появилось: «Райд, Лидз, Уэст, Моулд, Берлин – Аарон Россетер, поверенный, 193-а Корнмаркет». Салли так удивилась, что застыла, уставившись на объявление, но потом взяла себя в руки и взглянула на часы. Магазин скоро должен был закрыться на ланч, и она могла бы пойти в банк прямо сейчас. Конечно, она будет выглядеть крайне глупо, если на самом деле это окажется розыгрышем, но рискнуть стоило. Ей слишком хотелось узнать, в чем дело, чтобы не предпринять ничего.

И все оказалось точно так, как сказала старая леди; в обмен на ее конверт девушке выдали другой, большой, толстый и коричневый, и она вышла в уличную сутолоку возле Карфакса, чувствуя себя, как во сне, совершенно ошеломленной, не веря в реальность происходящего. Она отправилась прямо по адресу, данному в объявлении, но контора была закрыта на время ланча, поэтому ей пришлось вернуться сюда попозже в тот же день.

Ей сразу же, с первого взгляда, не понравился мистер Россетер, и она с некоторым недоверием вручила ему конверт. Он был очень вежлив, очень услужлив; он задавал ей вопросы о ее работе, о семье, о ее доходах. И под конец сказал:

– У меня для вас очень хорошие новости, мисс Карстайрс: вам оставлена большая сумма денег по завещанию мисс Снейт.

Салли посмотрела на него с изумлением.

– Вы имеете в виду ту старую леди, которая…

Мистер Россетер покачал головой.

– Боюсь, мне неизвестны обстоятельства, при которых вы познакомились с мисс Снейт. Но в любом случае это факт. Потребуется еще шесть месяцев, пока дела по оформлению имущества будут улажены, но вы можете быть уверены, что я свяжусь с вами снова как можно скорее.

– Но это, должно быть, какая-то ошибка, – сказала Салли.

– Никакой ошибки, мисс Карстайрс. Эти документы подтверждают ваши права. Конечно, может быть небольшая задержка с получением денег, но я не сомневаюсь, что тем временем банк выдаст вам любую сумму в кредит по вашему требованию.

– Послушайте, – упорно продолжала Салли, – я всего два раза в жизни видела эту мисс… мисс Снейт. Она приходила в магазин за покупками. Ей-богу, не будете же вы говорить мне, что она оставила мне какие-то деньги только потому, что взглянула на какие-то носовые платки и не купила ни одного?

Мистер Россетер сдернул очки, отполировал их носовым платком и снова водрузил их на нос.

– Моя покойная клиентка была очень эксцентричной старой леди, мисс Карстайрс. Очень эксцентричной, уверяю вас. Ее поступки редко выглядели адекватными, с точки зрения других людей.

– И не говорите, – сказала Салли, – но все-таки к чему вся эта возня с конвертами и объявлением? Почему она не могла просто оставить мне это обычным способом?

– Ах, здесь вы коснулись другой стороны ее эксцентричности. Понимаете, мисс Снейт жила в постоянном страхе за свою жизнь, она боялась, что ее убьют. Это была ее мания. Она предпринимала самые тщательно продуманные меры предосторожности и жила, как на осадном положении, таясь даже от своих слуг и родственников. Естественно, она не могла придумать ничего более правильного, чем оставить деньги незнакомым людям так, чтобы они при этом ничего не знали о ее намерениях заранее, и, таким образом, даже если они, возможно, и были предрасположены к убийству, у них не возникло бы соблазна, как это можно выразиться, ускорить события.

– Да, правда, – сказала Салли, припоминая, – она сказала, что оставляет мне всего лишь дешевую побрякушку. Ну и чудна́я же она, видать, была. Мне даже немного жаль ее, правда, – она помолчала. – Послушайте, мистер Россетер: я не хочу казаться любопытной, но я все еще не понимаю…

– При чем здесь эти конверты? Все очень просто. Мисс Снейт предпочла оставить свои деньги в форме доверительной собственности, иначе говоря, в завещании я был назван в качестве ее наследника. Настоящие наследники, такие, как вы, должны были обратиться ко мне за своим наследством. Документы, полученные вами, копии которых хранятся в банке, составлены так, чтобы гарантировать, что я не обману вас, неправомерно присвоив ваше наследство. – Тут мистер Россетер позволил себе засмеяться деликатным, тихим смешком.

– О, – только и сказала Салли беспомощно. – О, понятно. – Она взяла сумочку и уже готова была уйти, как вспомнила что-то еще: – И какую сумму я унаследую?

– Где-то около ста тысяч фунтов, мисс Карстайрс.

– Я… я не ослышалась?

Мистер Россетер снова назвал сумму. Салли просто онемела: она никогда и не мечтала о чем-либо подобном. Сто тысяч! Невероятная, астрономическая сумма. Салли не была эгоисткой, склонной баловать себя, но какая девушка в такой момент не увидела бы мысленным взором и божественно красивые платья, и автомобили, и путешествия, и свободу, и роскошь? И Салли увидела. А она-то рассчитывала самое большее на сотню…

Она опять невольно села, думая: все это сон…

– Вам крупно повезло, – дружески убеждал мистер Россетер, – поздравляю вас, мисс Карстайрс. Разумеется, вам будет нужен кто-то, кто займется вашими делами. Могу я предложить свои услуги?

– Я э… Пожалуй, да. У меня просто шок от всего этого, вы понимаете.

Это и в самом деле был шок, такой сильный, что когда Салли вышла из конторы мистера Россетера, она должна была все время напоминать себе, что разговор с ним в действительности имел место. Это было все равно как пытаться убедить кого-то в чем-то, во что никто не поверит, и в то же самое время самой быть тем другим, недоверчивым собеседником. Странное, необъяснимое чувство сродни суеверию заставило ее держать все в секрете от матери, потому что Салли уже доводилось считать цыплят, не дожидаясь осени, и затем переживать избавление от иллюзий. Что ж, пока она будет жить прежней жизнью.

Но на следующее утро ей пришло письмо. Адрес наверху гласил: 193-а Корнмаркет, и все, кроме подписи, было напечатано на машинке:

Дорогая мисс Карстайрс!

Надеюсь, Вы простите мне, что я бесцеремонно решился Вам написать, но я хотел бы знать, не сможете ли Вы оказать мне небольшую любезность. Другая наследница по завещанию мисс Снейт, мисс Эмилия Тарди, приезжает в Оксфорд поездом этим вечером, и мне крайне необходимо увидеться с ней сразу же. Мисс Тарди совсем не знает Оксфорд и к тому же довольно беспомощная пожилая дама. Не очень ли Вас затруднит встретить ее и проводить до моей квартиры на Иффли-роуд – № 474? Разумеется, я должен был бы сделать это сам, но у меня неотложное дело, а мой клерк, которого я в другом случае послал бы за ней, сейчас в отпуске. Поезд приходит в 10.12, а мисс Тарди – полная пожилая леди в золотом пенсне. Если Вы можете оказать такую любезность, не затрудняйте себя ответом на это письмо; а если нет, не позвоните ли мне в контору – Оксфорд 07022?

Приношу тысячу извинений за беспокойство!

Искренне Ваш,

Аарон Россетер.

Салли могла выполнить эту просьбу и потому в тот вечер отправилась на станцию.

* * *

В гостиной коттеджа Салли, подняв взгляд на своих слушателей, сказала сконфуженно:

– Не знаю, может быть, я слишком путано все это рассказываю.

– Ничуть, – мрачно ответил Фен. – Кое-что, наоборот, становится ясным, как стеклышко.

– Мерзавец! – сказал Уилкс с неожиданной вспышкой негодования. Кадоган вкратце описал ему ситуацию, в то время как мистер Хоскинс упражнялся в своих уловках.

– Что вы сделали с письмом? – спросил Фен.

– Боюсь, я сожгла его, – беспомощно ответила Салли, – я не думала, что это так важно, понимаете?

– Эх, – сказал Фен, – ну, ничего не попишешь… Видите ли, мне бы хотелось немного уточнить даты. Это пятое октября… Одну минуту. – Он вышел в прихожую, откуда доносился его разговор по телефону, и через некоторое время вернулся. – Так я и думал! – сказал он. – Я попросил кое-кого в «Оксфорд мейл» просмотреть их старые подшивки. Вчера исполнилось шесть месяцев с того дня, как мисс Снейт покинула сию юдоль скорбей, то есть с четвертого апреля этого года.

– Значит, права мисс Тарди истекали в прошлую полночь! – вмешался Кадоган.

– Да, в прошлую полночь. Любопытно, что объявление мистера Россетера, которое должно было бы выйти сегодня, вышло позавчера. Не так ли? – Салли кивнула. – Собственно, на два дня раньше. Продолжайте, Салли. Мы ведь еще не добрались до самого главного, не правда ли? Хотите еще сигарету?

– Не сейчас, спасибо, – нахмурившись, ответила Салли. – Нет, самое худшее еще впереди. Я встретила поезд, как видите, и нашла мисс Тарди в полном порядке и объяснила ей, что я от мистера Россетера, и для нее, похоже, в этом не было ничего неожиданного, так что все шло как надо. Мы взяли такси и поехали по Иффли-роуд. Кстати, поезд опоздал на десять минут, и, само собой, к этому времени уже порядком стемнело. Мне понравилась мисс Тарди: она жуть как много путешествовала и страшно интересно об этом рассказывала и еще кучу всего говорила про какие-то детские дома, в которых она принимала участие. Но я не сказала ей ничего о завещании. Ну вот, а квартира мистера Россетера была как раз над одной кошмарной лавчонкой, магазином игрушек, и мы через дверь магазина и поднялись наверх по лестнице в глубине, как Россетер мне и говорил, и прошли в гостиную в передней части. Она казалась ужасно пыльной и нежилой, и мы очень удивились, что никого там не оказалось. Но я решила, что мы вошли не в ту комнату, и сказала мисс Тарди, чтобы она посидела там минутку. Она себя не очень хорошо чувствовала, бедняжка, и эта крутая лестница ее утомила. А я пошла в соседнюю комнату вдоль по коридору и постучала. Потом я жутко напугалась, потому что вышел мужчина со сплошь забинтованным лицом, я не знала, кто это был. Но он объяснил, что попал в аварию и получил ожог лица и что мистер Россетер еще не вернулся. Он также извинился за состояние квартиры, сказал, что в доме мистера Россетера взорвался бак и тот был вынужден временно переехать в эту квартиру. Потом он сказал, что мистер Россетер попросил его занять мисс Тарди разговором до его прихода, назвался мистером Скэдмором. Я представила их друг другу и довольно скоро ушла. Верней, притворилась, что ушла. На самом деле мне все это казалось довольно странным. Должно быть, интуиция сработала. Я хотела, чтобы мисс Тарди благополучно выбралась из этого дома. Поэтому я громко хлопнула дверью магазина (она скрипнула в ответ) и села немного подождать в магазине. Это было чертовски гнусное местечко, и я толком не понимала, зачем там сижу, но мне было как-то тревожно. Тут же стало понятно, что в доме был кто-то еще, кроме мисс Тарди и человека, назвавшегося мистером Скэдмором. Сначала слышались какие-то разговоры и ходьба, а затем долгое молчание, а потом, примерно через двадцать минут, вдруг началась довольно сильная суматоха. Мне хотелось посмотреть, что происходит, поэтому я, крадучись, поднялась по ступенькам. Не успела я улизнуть, как по лестнице спустился мистер Россетер и с ним мужчина и женщина, оба в масках.

Он так и остолбенел, увидев меня, и сказал каким-то дрожащим голосом: «Ах, вы, оказывается, еще здесь? Это было очень глупо с вашей стороны: остаться. Поднимитесь-ка наверх и посмотрите, что случилось». Я была в ужасе, но решила, что мне стоит подняться ради мисс Тарди. Она… Она лежала на полу, синяя и распухшая, с обрывком веревки вокруг шеи. Человек с забинтованным лицом склонился над ней. Он, мистер Россетер, сказал: «Ее убили, как видите, но вы ведь не собираетесь рассказывать об этом. Никогда. Сидите тихо, и вы получите ваши деньги, и никто не тронет вас. Понимаете, вы должны были получить эти деньги только в том случае, если бы она не заявила о своих правах до полуночи, но прежде, чем она успела сделать это официально, она была убита». Он говорил очень быстро, глухим монотонным голосом, при этом ужасно волновался. Остальные стояли неподвижно, не сводя с меня глаз все это время. Из-за того, что я сидела в магазине, вся моя одежда перепачкалась и измялась, и я чувствовала ужасный зуд, как будто по мне ползали насекомые. – Салли передернуло. – Он сказал: «Может быть, это вы убили ее. Не знаю. Вам это очень выгодно, и полиция захочет узнать все об этом, особенно потому, что это вы привезли ее сюда». Я ответила: «Но вы меня попросили». Он сказал: «Я буду все отрицать, и вам никто не поверит. Я скажу, что не посылал вам письмо, и вы не сможете доказать, что посылал. Все остальные поклянутся, что вы прекрасно знали, что везете ее на смерть. Мне нет никакой выгоды от этого, а вам – есть. Они поверят скорее мне, чем вам. Поэтому вам стоит сидеть тихо. Все, что от вас требуется, это пойти домой и забыть ее и нас». И я… я…

– Вы пошли домой, – спокойно вставил Фен, – и поступили весьма благоразумно.

– Я оказалась ужасной трусихой, – сказала Салли.

– Чепуха. Окажись я на вашем месте, я бы вообще сбежал за границу. Было там что-нибудь еще?

– Нет, на этом все кончилось. Я очень плохо рассказала. Ах да, я думаю, что мужчина с забинтованным лицом был доктор, и один из них называл его Берлин. Это одно из имен в объявлении, как вы знаете. Эти мужчины, которых вы прогнали, сказали мне, что он нашел что-то, что могло бы оправдать меня. Я должна была поехать с ними. Я помню, что он был очень худой.

Фен кивнул.

– А как насчет тех двоих?

– Я была слишком напугана, чтобы как следует рассмотреть их. Женщина была полная и пожилая, а мужчина – хилый недомерок. Правда, лиц их мне не было видно.

– Шарман? – предположил Кадоган.

– Возможно, – ответил Фен, – это были Берлин и Моулд. А Лидз, вероятно, женщина, и Райд – это вы, Салли. Остается еще Уэст, о котором ничего не знаем. Не могли бы вы нам сказать поточней, во сколько это, по-вашему, происходило?

Салли отрицательно покачала головой:

– Увы… Это было где-то между одиннадцатью и двенадцатью. Я слышала, как пробило полночь, когда возвращалась домой.

Наступила долгая пауза. Затем Кадоган сказал, обращаясь к Фену:

– Как же там было дело, как ты думаешь?

Фен пожал плечами:

– Совершенно очевиден сговор со стороны некоторых остальных наследников. Россетер подстрекает их убить мисс Тарди и тем самым предотвратить ее заявление о правах на наследство. Как только она умрет, они собирались избавиться от тела (что им, по-видимому, удалось), и все бы пошло по плану. Вы, Салли, должны были доставить мисс Тарди в магазин игрушек так, чтобы ни один из действительных участников сговора не был даже отдаленно причастен к преступлению, если когда-нибудь возникнет какое-либо подозрение; а затем, – тут он мрачно усмехнулся, – затем вы бы не стали больше вспоминать об этом. Не так ли? А если бы вспомнили, Россетер стал бы отрицать, что писал вам письмо, отрицать все. В таких обстоятельствах и при отсутствии corpus delicti^[374] и самого магазина игрушек в чем их можно было бы обвинить и за какое преступление? Но, к их несчастью, все пошло наперекосяк: а) вы остались в магазине вместо того, чтобы уйти; б) Кадогана угораздило забрести туда и обнаружить тело; и в) они видели, как он потом гнался за вами с явным намерением получить информацию. Теперь они не могли позволить вам разгуливать на свободе, вы тоже должны были исчезнуть. И вы чуть было не исчезли. Единственное, что мне непонятно, так это почему Россетер был так потрясен и почему он подумал, что вы могли убить эту женщину? Это скорее наводит на мысль… Нет, не знаю. Так или иначе, я возвращаюсь в Оксфорд, чтобы еще разок поговорить с Россетером, и по дороге я загляну в колледж за револьвером.

Глава 8 Случай с эксцентричной миллионершей

Но прежде чем Фен смог осуществить свой план, произошла одна заминка. Они с большим трудом впятером втиснулись в «Лили Кристин III». Салли села на колени к Кадогану, чему он, пожалуй, был рад, и они отправились в путь. Фен вел машину на бешеной скорости по узкой дороге, перепрыгивая через мосты, как поезд, мчащийся по дороге с живописным рельефом, чуть ли не на вершок не задевая то отбившуюся от стада скотину, то редких пешеходов. Как им удалось не искалечить и не задавить насмерть человека из Автомобильной ассоциации на перекрестке Банбери-роуд, осталось навсегда загадкой для Кадогана: они промчались мимо, а он оторопело смотрел им вслед, не в силах даже вскрикнуть от испуга. Кадоган в телеграфном стиле, отрывочными фразами посвятил Салли и мистера Хоскинса в то, что нашим друзьям стало известно об этом деле до настоящего времени.

– Ничего себе… – сказала Салли, когда он закончил, и добавила немного робко: – Вы ведь верите тому, что я рассказала вам, правда? Понимаю, это звучит неправдоподобно, но…

– Моя дорогая Салли, это такое невероятное дело, что я поверил бы, даже если бы вы сказали, что вы волшебница Шалот^[375].

– Ну и чудно́ же вы говорите, а! – сказала Салли, но ее слова потонули в порыве ветра и шуме мотора.

– Что? – переспросил Кадоган.

Уилкс обернулся назад с переднего сиденья. Он лучше слышал, когда вокруг было шумно.

– Она говорит, что ты разговариваешь чудно́.

– Разве? – Кадогану раньше не приходило в голову, что его манера говорить может быть сочтена чудно́й: эта мысль расстроила его.

– Я не хотела обидеть вас, – сказала Салли. – Чем вы занимаетесь? Я имею в виду, какая у вас работа?

– Я поэт.

– Ну ничего себе! – это произвело впечатление на Салли. – Я никогда раньше не была знакома ни с одним поэтом. Но вы не похожи на поэта.

– А я и не хочу.

– Я, бывало, читала стихи в школе. Один отрывок мне понравился. Вот как он звучал:

Я не имею ни малейшего представления, что это значит, но звучит красиво, что ни говори. Это было в книжке «Поэзия для средней школы»… Надеюсь, вам не слишком тяжело держать меня на коленях?

– Нет, мне приятно.

– А здорово, наверное, быть поэтом, – промолвила Салли задумчиво. – Никто тобой не командует, и никто не заставляет тебя работать, если тебе этого не хочется.

– Было бы еще лучше, если бы этим можно было зарабатывать какие-то деньги, – ответил Кадоган.

– Интересно. А сколько вы зарабатываете?

– Поэзией? Около двух фунтов в неделю.

– Ничего себе! Да, не густо. Может быть, вы пока еще не такой маститый?

– Да, наверное, дело как раз в этом.

Казалось, такой ответ удовлетворил Салли, потому что она принялась что-то весело напевать себе под нос, пока Фен не въехал двумя колесами на тротуар, пытаясь преодолеть особенно крутой поворот, что отвлекло всеобщее внимание.

Вскоре, однако, им пришлось остановиться. Когда они подъехали к Оксфорду, по дороге стали попадаться магазины, дорожное движение стало более интенсивным, а в городе стало больше студентов. Как раз перед поворотом, ведущим к Леди Маргарет Холл^[377], Кадоган, до сих пор рассеянно взиравший на пейзаж, вдруг закричал, чтобы Фен остановился, и Фен затормозил так внезапно, что в них чуть не врезалась следующая за ними машина, которая, к счастью, объехала их, хотя и не без ругани. Фен обернулся назад со своего сиденья со словами:

– Что, ради всего святого, это значит?

Кадоган указал пальцем, и все взгляды обратились по направлению его руки. Примерно в ста ярдах от того места, где они остановились, находился магазин игрушек.

– Я думаю, это тот самый магазин, – сказал Кадоган, вылезая из машины. – То есть я в этом почти уверен.

Все остальные последовали за ним и столпились у витрины.

– Да, – сказал Кадоган, – помню, я еще тогда подумал, какой уродец эта кукла с надтреснутым лицом.

– Я тоже помню ее, – сказала Салли.

– А вот и коробка с воздушными шарами, которую я опрокинул… В общем, похоже, что это он самый.

Кадоган поднял глаза в поисках названия. Выцветшие белые буквы, тщательно изукрашенные завитками, гласили «Хелстон».

Вдвоем с Феном они вошли в магазин. Внутри никого не было, кроме покрытого пылью молодого человека с копной рыжих волос.

– Добрый день, сэр. Добрый день, сэр, – приветствовал он вошедших, – чем могу служить? Кукольный домик для маленькой девочки? – До их прихода он читал руководство для продавцов.

– Какой маленькой девочки? – безучастно спросил Фен.

– Может быть, коробку кирпичиков или несколько оловянных солдатиков?

Кадоган купил воздушный шар и вышел подарить его Салли.

– Кто хозяйка этого магазина? Это мисс Элис Уинкворт, не так ли? – спросил Фен.

– Да, сэр, мисс Уинкворт. Нет, сэр, боюсь, ее нет на месте. Все, что я могу сделать для вас…

– Нет, я бы хотел лично повидать ее. У вас случайно нет ее адреса?

– Нет, сэр, боюсь, что нет. Понимаете, я здесь недавно. Она не живет здесь, насколько мне известно.

Больше спрашивать было не о чем. Но, уходя, Фен поинтересовался:

– Заметили ли вы что-нибудь необычное в магазине, когда открыли его сегодня утром?

– Да, сэр, и как странно, что вы спрашиваете: дело в том, что мне показалось утром, будто некоторые вещи стояли не на своих местах, так что я было испугался, что нас ограбили. Но никаких признаков взлома не было, и ничего, насколько я вижу, не пропало…

Когда они снова сели в машину, Фен сказал:

– Это явно обычное место обитания нашего магазинчика игрушек. Любопытно, хотя в этом и мало неожиданного, что хозяйкой оказалась та самая Уинкворт. Похоже, она обеспечила декорациями всю аферу. Думаю, это она – Лидз.

– Мы должны были похоронить Дэнни, – неожиданно сказала Салли. – Мы не должны были оставлять его так.

Они подъехали к главным воротам Сент-Кристоферс.

Парсонс, привратник, окликнул их, когда они проходили через привратницкую.

– Полиция в третий раз приходила за мистером Кадоганом, – мрачно сообщил он. – Они уже порядком разозлились. Они заглянули в вашу комнату, профессор Фен. Я присмотрел за тем, чтобы они там не наделали беспорядка.

– Что вы им сказали?

– Сказал, что ничего не знаю. Лжесвидетельство! – Парсонс с ворчанием удалился изучать «Дейли миррор»^[378].

Они все вместе пересекли два внутренних двора по пути в комнату Фена.

– Зачем он нужен полиции? – шепотом спросила Салли Фена.

– Порнографические книги, – многозначительно ответил Фен.

– Нет, серьезно!

– Он украл еду в бакалейной лавке, когда мы рыскали там этим утром.

– Подумать только, какая глупая выходка!

Оказалось, что в комнате Фена кое-кто был. Мистер Эрвин Споуд из «Споуд, Натлинг и Орлик», издательства изысканной литературы, вскочил в крайнем возбуждении им навстречу.

– Привет, Эрвин! – удивленно воскликнул Кадоган. – Что вы здесь делаете?

Мистер Споуд нервно прокашлялся.

– По правде говоря, я искал вас. Я был в Оксфорде и решил заглянуть. Речь идет о той поездке с лекциями в Америку.

Кадоган застонал.

– Разрешите представить вам, – сказал он, – это мистер Споуд, мой издатель. А это профессор Фен, мисс Карстайрс, мистер Хоскинс, доктор Уилкс.

– Я решил, что раз вы учились в этом колледже, то я, может быть, застану вас здесь. – Тут мистер Споуд обратился к Фену: – Надеюсь, вы простите мне мое вторжение. – Его полукруглый профиль выражал беспокойство, жидкие волосы были взъерошены. – Жарко, – пожаловался он, вытирая лицо носовым платком.

И правда было жарко. Солнце на небесах клонилось ниже, но все еще жгло с неослабевающей силой. Зеленые и кремовые цвета комнаты создавали впечатление прохлады, и все окна были распахнуты настежь, но все равно было жарко. Кадоган был бы не прочь принять ванну.

– Когда вы приехали? – спросил он мистера Споуда, не столько из интереса, сколько потому, что не знал, что еще сказать.

– Вчера вечером, – с явным смущением ответил мистер Споуд.

– Ах, вот как? – переспросил Кадоган с внезапно возросшим интересом. – Но вы сказали, когда уходили от меня, что собираетесь в Кэкстонс-Фолли.

Мистер Споуд почувствовал себя еще более неловко, чем обычно, он несколько раз кашлянул и объяснил:

– Я зашел в свой офис на обратном пути и обнаружил сообщение, в котором меня просили приехать сюда немедленно. Я поехал на автомобиле. Я должен был бы подвезти вас, но когда я позвонил вам по телефону, вы уже уехали. Я остановился здесь в «Булаве и Скипетре», – заключил он тоном оправдания, как будто этот факт все объяснял и извинял.

Фен, занятый приготовлением чая для всех вместе с пожилым грустным субъектом, оказавшимся его скаутом^[379], вернулся в комнату, отпер ящик своего захламленного письменного стола и вынул маленький автоматический пистолет. На мгновение разговоры затихли: некий скрытый смысл этого поступка стал ясен всем присутствующим.

– Боюсь, я должен покинуть вас, – сказал он, – но этот разговор в самом деле нельзя откладывать. Чувствуйте себя как дома. Салли, оставайтесь здесь, пока я не вернусь, помните, что вы еще представляете опасность для тех людей. Мистер Хоскинс, пока не сводите глаз с Салли.

– Даже если бы вы меня об этом не просили, сэр, я все равно не смог бы этого сделать! – галантно ответил мистер Хоскинс. Салли наградила его озорной улыбкой.

Любопытство и желание выпить чаю вели невидимую борьбу в душе Кадогана, любопытство победило.

– Я тоже пойду, – объявил он.

– Ты мне не нужен, – отрезал Фен. – Вспомни, как обернулось дело в прошлый раз.

– Но если я останусь здесь, – заспорил Кадоган, – меня найдет полиция.

– И давно пора, – пробурчал Фен.

– Кроме того, мне интересно!

– О, мои лапки! – только и воскликнул Фен. – Вижу, что бесполезно пытаться тебя отговорить.

– Я думаю, что для начала мог бы заглянуть на станцию, захватить свою сумку: в ней пистолет.

– Ну уж нет, – резко возразил Фен. – Кому нужно, чтобы ты устроил ковбойскую пальбу на улицах Оксфорда? Кроме того, подумай, что будет, если тебя арестуют с этой штукой… Кончай спорить, пошли! – в Фене чувствовалась такая сильная воля, что Кадоган безропотно последовал за ним.

* * *

– Я не жалею, что убежал от Споуда, – сказал он Фену по дороге к конторе мистера Россетера.

– Почему?

– Он хочет, чтобы я читал в Америке лекции по современной английской литературе.

– Никто никогда не просил меня читать лекции в Америке, – мрачно ответил Фен. – Тебе бы радоваться! Я бы на твоем месте был рад. – Настроение у него менялось быстро, как ртуть. – Ну а что ты думаешь об этой девушке, Салли?

– Красавица.

– Да я не о том, старый греховодник, – ласково ответил Фен. – Я имел в виду, можно ли верить ее рассказу?

– Мне он кажется весьма убедительным. А тебе что, нет?

– Должен был бы казаться и мне, но у меня все-таки недоверчивый характер. Но ведь и вся эта история изрядно странновата, ты не находишь?

– Настолько, что ни одному нормальному человеку такого не придумать.

– Да, тут с тобой не поспоришь. Знаешь, вот какая мысль пришла мне в голову, хотя и несколько запоздало: временно́е ограничение, оговоренное в завещании, тут не так уж и важно. От мисс Тарди им надо было избавиться до того, как она начала бы раздувать скандал по поводу заявления прав на наследство, вот и все. Интересно, когда она на самом деле приехала, останавливалась ли на ночь еще где-нибудь, навещала ли кого-нибудь до своего появления в Оксфорде? Сдается мне, что нет, иначе осталось бы слишком много свидетелей и в таких обстоятельствах было бы рискованно избавиться от нее.

– Как ты думаешь, что случилось с телом?

– Бросили в печь, а то и зарыли у кого-то в саду за домом. Скорей всего, сейчас его уже не сыскать, – пожал плечами Фен.

Они прошли мимо церкви Михаила Архангела, почти ровно напротив которой был магазин, где работала Салли, пересекли Корнмаркет и направились за отелем «Кларедон» к офису мистера Россетера. Поток уличного движения ослабевал. Кадоган был очень голоден, голова опять начала болеть; он чувствовал, что перебрал пива в «Булаве и Скипетре».

– Я чувствую себя как Геронтиус, – произнес он мрачно, нарушив долгое молчание.

– Геронтиус?

– «Опустошенье всех моих составов…»^[380] Мне дурно, вот что я хотел сказать.

– Ничего. Мы выпьем чаю у Фуллера после визита к Россетеру… Ну вот, пришли.

Они поднялись вверх по запыленной деревянной лестнице, вдоль которой тянулись в ряд посредственные охотничьи эстампы и карикатуры дю Морье^[381] на давно забытых знаменитостей судебного мира. В приемной, где раньше сидел диккенсовский клерк, было пусто, и они проследовали дальше, к застекленной матовым стеклом двери, ведущей в кабинет мистера Россетера. Кадоган заметил, что Фен держал руку в кармане с пистолетом и что он толкнул дверь, не торопясь входить внутрь. Длинная комната с низким потолком также была пуста, и большой письменный стол перед окнами на Корнмаркет тоже был пуст. Несколько тяжелых сборников судебных решений, вытащенные с полок, открыли взору маленький сейф, дверца которого была не заперта. Солнечный свет, косыми лучами проникавший сквозь окна, освещал всю комнату, опустевшую и заброшенную.

– Да он, надо думать, дал деру, – без всякого удивления заметил Кадоган.

– Сомневаюсь, – ответил Фен, входя в комнату.

– А ну-ка оба! Руки вверх! – услышали они голос позади себя. – Немедленно, а иначе я буду стрелять!

Кадоган круто обернулся и в эту долю секунды увидел взведенный курок револьвера и плотно прижатый спусковой крючок. Он приготовился (без особого энтузиазма) к вечности. Но выстрела не последовало.

– Это было очень неразумно с вашей стороны, мистер Кадоган, – произнес мистер Россетер слегка дрожащим голосом. – Вы должны были бы помнить, что я не могу позволить себе ни малейшего риска.

Ствол револьвера у него в руках был каким-то странным, что-то вроде трубки, усеянной мелкими отверстиями, словно решето. Рука, державшая оружие, лоснилась от пота, но была совершенно непоколебима. На мистере Россетере больше не было темной одежды, свойственной его профессии, наоборот, он был облачен в светло-серый костюм в тонкую полосочку. Зеленые глаза за стеклами очков сузились почти до щелочек в тщательном прицеле меткого стрелка. Его лысая голова, слегка заостренная к макушке, сияла, отражая свет, и Кадоган впервые заметил, что жирные тщательно наманикюренные руки поверенного были покрыты рыжеватым пушком.

– Я предполагал, что рано или поздно вы явитесь сюда, джентльмены, – продолжал он, – поэтому ждал вас этажом выше. Вас, уверен, обрадует известие, что я отправил своего клерка в отпуск: мы сможем поговорить без помех. Пожалуйте в мое бюро, прошу вас, и не пытайтесь опускать руки: я все равно нахожусь слишком далеко позади вас, вне досягаемости. – Он вошел вслед за ними и повернул ключ в замке.

– Позвольте мне избавить вас от этого пистолета, профессор. Бросьте его на пол, пожалуйста… Спасибо. Мистер Кадоган, я вынужден проверить, есть ли у вас… – Он ощупал одежду Кадогана.

– Вы меня щекочете, – сказал Кадоган.

– Приношу извинения, – саркастически ответил мистер Россетер. – Теперь вы можете опустить руки, но не делайте резких движений, пожалуйста. Как вы могли заметить, у меня крайне напряжены нервы. Держитесь в конце комнаты, возле двери.

Закинув ногой револьвер Фена к письменному столу, он вернулся за ним и осторожно опустился в свое вращающееся кресло. Затем он пристроил дуло пистолета на краю стола, не теряя бдительности: их было двое против одного, и он не хотел полагаться на судьбу.

– Как завзятый кинозритель, – продолжал он, – я сознаю, как опасно ваше присутствие поблизости. Я могу застрелить одного из вас там, где вы сейчас стоите, прежде чем другой сможет взять меня за горло, не дав дотянуться до пистолета. И я в самом деле довольно умелый стрелок – в прошлом году, например, я выиграл на Международном чемпионате в Швеции.

– Хотя эти биографические детали необыкновенно интересны, – мягко заметил Фен, – это не то, за чем мы пришли.

– Разумеется, нет, – промурлыкал мистер Россетер. – Дело в том, что, когда я узнал о глупом провале, – тут он повысил голос, – о глупом провале тех двух субъектов, я был вне себя. Мне стало нехорошо, джентльмены.

– Очень прискорбно, – заметил Фен.

– Но я знал, что вы придете ко мне, поэтому, само собой, я стал ждать. Что и говорить, вы доставили мне массу неприятностей. Я должен был разделаться с вами, то есть я хотел убить вас, даже если это не было так уж необходимо для моей безопасности.

– Честно говоря, не понимаю, как вы надеетесь избавиться от нас.

– Ну что ж: во-первых, этот револьвер, как вы и сами видите, с глушителем; во-вторых, я знаю, где спрятать ваши трупы до тех пор, как окажусь вне досягаемости закона…

– У нас есть друзья, представьте себе, которые знают, где мы сейчас. Они будут интересоваться, где мы, если мы не вернемся.

– Конечно, у вас есть друзья, – мягко ответил мистер Россетер. Могло даже показаться, что он хвалит их за это. – Этот факт не ускользнул от моего внимания. Они получат сообщение, что вы отправились в погоню за мной до… Ну, скажем, до Эдинбурга… Словом, до любого достаточно отдаленного места.

– А вы?

– А у меня как раз хватит времени поспеть на вечерний самолет из Кройдона. В Париже я потеряю мое удостоверение личности и завтра в полдень буду на корабле, принадлежащем стране, с которой у Британии нет договора об экстрадиции… Как видите, все это очень утомительно и совсем не похоже на то, чего я хотел с самого начала. А сейчас у меня совсем нет времени улаживать имущественные деламисс Снейт.

– Это вы убили мисс Тарди? – спросил Кадоган.

– В этом-то и заключается вся несправедливость, – левой рукой мистер Россетер сделал широкий жест, как будто желая вызвать перед глазами своих слушателей призрачные видения каких-то невыносимых гонений. – Нет, не убивал! У меня было твердое намерение сделать это, но меня кто-то опередил.

– Вы знаете, кто это сделал? – резко спросил Фен.

Неожиданно мистер Россетер тихонько захихикал. Это был искренний спонтанный смех, выражавший неподдельное удовольствие, ничего зловещего в нем не было.

– Представьте себе, знаю. И как же вы удивитесь, когда я расскажу вам! Все это выглядело так запутанно, так неправдоподобно… Тянет на «загадку запертой комнаты»^[382], самое настоящее «невероятное убийство». Но я разгадал загадку. Я разгадал ее! – тихонько захихикал он снова. – И убийца, которым, разумеется, оказался один из оставшихся наследников, собирается платить мне за эту осведомленность. Шантаж – такое милое занятие. Мой отлет, как вы понимаете, не имеет особого влияния на право распоряжения деньгами мисс Снейт; статус душеприказчика будет у меня и в другом месте, и в положенное время оставшиеся наследники получат свою долю наследства. Но одному из них не так-то много достанется, потому что львиная доля того, что ему причитается, уплывет ко мне за границу. В противном случае некий мой друг, сторона совершенно незаинтересованная, предоставит полиции массу любопытнейших сведений, – с этими словами он кивнул в сторону портфеля, прислоненного к письменному столу. – Я пошлю ему эту информацию сразу же, как окажусь далеко от Оксфорда.

– Вам не приходило в голову, – осведомился Фен, – что оставшиеся наследники привлекут пристальное внимание полиции после вашего отъезда?

– Конечно, привлекут, – кротко ответил мистер Россетер. – Но в чем же их можно будет обвинить? В вашем убийстве? Но явным преступником буду считаться я. В убийстве мисс Тарди? Но как это будет установлено? Только лишь на основании свидетельства этой девочки Карстайрс? Любезнейший, в полиции нет таких дураков, чтобы по этому делу был выписан хоть один ордер на арест. У меня хватило предусмотрительности удостовериться у мисс Тарди, что нет абсолютно никаких свидетельств о том, что она вообще приезжала в Англию. Она села на пароход в Дьеппе^[383], который прибыл вчера в полдень, и поехала прямо в Оксфорд, нигде не останавливаясь и ни с кем не встречаясь. Что касается контролеров на транспорте и прочих, то даже если они и запомнили ее (что крайне маловероятно), умелый адвокат в два счета собьет их с толку. И, наконец, от тела уже избавились, не оставив никаких следов. Нет, нет! У оставшихся наследников могут быть некоторые неприятности, но им абсолютно нечего опасаться всерьез.

Только сейчас Кадоган по-настоящему поверил, что мистер Россетер в самом деле собирается их убить: после того как он рассказал им все это, ему не оставалось ничего другого. Кадоган почувствовал, как тошнота подкатывает к горлу; каждое слово мистера Россетера, каждый новый факт, который он им рассказывал, были для них еще одним гвоздем в крышке гроба. Но, глядя в окно на так хорошо знакомую улицу, Кадоган никак не мог поверить в свое неминуемое уничтожение. В его уме боролись две мысли. Одна из них: «Я не сплю, все происходит наяву, а значит, этого не миновать», и другая: «Этого быть никак не может». Он взглянул на Фена. В этих решительных голубых глазах больше не было следов привычной мечтательной наивности, но понять, о чем он думает, было невозможно.

– А теперь, – заговорил мистер Россетер, – вам, наверное, любопытно будет узнать, как было дело, с самого начала. У меня есть полчаса, прежде чем мне нужно будет удалиться, и вы заслужили право узнать подробности. Мне не нужно рассказывать снова все с самого начала. Вы знаете о чувствах мисс Снейт по отношению к племяннице, мисс Тарди, вы знаете о ее эксцентричности, и вы, без сомнения, обнаружили, что я назван в завещании наследником очищенного от долгов и завещательных отказов имущества. Однако вам уже должно быть известно, что я всего-навсего наделен правом доверительной собственности. Вы должны узнать причину такого соглашения: дело в том, что мисс Снейт так часто меняла наследников в своем завещании, что составление все новых завещаний стало затруднять кого угодно. Доверительное управление существенно упрощало для нее внесение изменений. Естественно, как ее законный советник, я критиковал такую необычную форму, но воспрепятствовать этому никак не мог. И в последнем документе я составил для нее определенные гарантии, которые могли быть переданы любому, кого она выбрала бы как своего наследника. Она склонялась к тому, чтобы назвать мне их имена, но, как вам известно, она была одержима неодолимым страхом насильственной смерти и опасалась, что я разыщу тех, кого она задумала облагодетельствовать, и подговорю их убить ее. Трудно поверить в ребячество, которым обернулись ее меры предосторожности, но факт есть факт: после ее смерти я должен был получить документ с именами этих наследников, и по прошествии шести месяцев, в которые о своих правах могла заявить мисс Тарди, я должен был дать объявление в «Оксфорд мейл». Наследникам следовало отдать свои гарантиийные документы в банк и получить там бумаги, подтверждающие их права и одновременно страхующие наследство от возможных посягательств с моей стороны. Должен добавить, что мисс Снейт, будучи поклонницей творчества Эдварда Лира, выбрала для своих наследников имена, взятые из его лимериков. Они появились в объявлении, которое вы видели – Райд, Лидз, Уэст, Моулд и Берлин.

«Преждевременные похороны»^[384], – подумал Кадоган. – Интересно, слышал ли герой того рассказа, как забивают крышку его гроба?»

– Я поместил объявление для мисс Тарди в соответствии с требованиями завещания, – продолжил мистер Россетер, твердо удерживая револьвер на краю стола. – Понимаете, в то время у меня не было преступных намерений; мне просто было жаль, что такие огромные деньги будут растрачены на ничтожества, про которых мисс Снейт вообразила, будто обязана им за какие-то оказанные ей ничем не примечательные любезности. И, признаться, мне было досадно, что она сочла уместным не оставить мне ничего. Боюсь, что кое-что в моем профессиональном прошлом вряд ли выдержит слишком тщательное расследование, я бы не упомянул об этом, если бы этот факт не имел важного влияния на то, что последует.

Еще один гвоздь.

– За три дня до истечения шести месяцев я получил письмо от мисс Тарди, формально заявляющее ее право на наследство, и сообщение о том, что она уже на пути в Англию. Она написала из Динкельсбюля^[385], из Германии. И примерно через час случилось событие, с которого началось все это дело.

Ко мне сюда зашел человек, пока что назовем его Берлин. Он узнал, что я был поверенным мисс Снейт и получил от нее одно из гарантийных писем, о которых я упоминал. Сложив два и два, он пришел ко мне спросить, является ли он наследником по завещанию. Конечно, я ответил, что не могу ничего ему сказать. С этого момента мое профессиональное прошлое начало работать против меня.

Этот человек был в Америке в одно время со мной и знал обо мне кое-какие факты, которых хватило бы как минимум на то, чтобы сильно затруднить мою профессиональную жизнь, выплыви они наружу. Я был вынужден, джентльмены, рассказать ему о завещании и о мисс Тарди, и мысль о том, что такая крупная сумма денег ускользает из его рук, была для него явно невыносима. Сначала он потребовал, чтобы я скрыл заявление мисс Тарди о ее правах, на что я, разумеется, ответил, что такой план нелеп и невозможен. Тогда он предложил угрозами заставить мисс Тарди подписать отказ от денег. Но вероятность того, что такой образ действий принесет желаемый результат, была крайне мала; любой такой документ, пусть и подписанный мисс Тарди, оставшимся законным наследникам пришлось бы предъявлять в суде, и обстоятельства подписания были бы тщательно расследованы. Но, слушая его, я обдумывал свой собственный план, поэтому я предпочел не знакомить его с этими трудностями, а, напротив, притворился, что согласен.

Мы договорились обсудить это дело позже, и он ушел. А я занялся своими делами. Я телеграфировал мисс Тарди, придумав для отвода глаз некую юридическую формальность, чтобы, когда она прибудет в Англию, она первым делом отправилась ко мне, а за два дня до этого я дал объявление для других наследников. В надлежащее время все они, кроме одного, пришли ко мне сюда. Нет надобности вдаваться в детали, просто скажу, что эти двое оказались людьми сомнительной репутации и что жадность заставила их стать соучастниками этого дикого сговора по запугиванию, они даже пообещали мне долю в своем наследстве за мои труды. Один из них предложил к нашим услугам помещение – магазин на Иффли-роуд, временно замаскировав его под магазин игрушек с тем, чтобы мисс Тарди, покинув магазин, никогда больше не смогла его отыскать. Мне все это казалось форменной комедией. Замешанные в сговоре тоже должны были быть в масках, чтобы впоследствии они не могли узнать друг друга. Я поддался на этот бредовый план, удивляясь в душе породившему его идиотизму. Дело в том, что я знал, что единственный способ добиться толку от мисс Тарди – это ее убить.

На минуту наступила тишина. До Кадогана доносился снаружи глухой шум уличного движения, он видел блики солнечного света на окнах пустой квартиры напротив. На подоконник уселся воробей, почистил перышки и улетел.

– Жаль, что все пошло так неудачно, – задумчиво продолжал мистер Россетер. При этом он ни на мгновение не убирал свой палец со спускового крючка. – Ужасно жаль, во-первых, что кто-то убил ее прежде, чем я успел приступить к моему плану; во-вторых, эта девчонка Карстайрс вернулась в магазин и увидела нас; и в-третьих, вы, мистер Кадоган, забрели в магазин и наткнулись на тело. Это была цепь непредвиденных случайностей. План сам по себе был прекрасно продуман. Мисс Тарди телеграфировала время своего прибытия, и эта девчонка Карстайрс, сама того не подозревая, должна была служить подсадной уткой. Явившись в магазин, мисс Тарди не должна была увидеть меня. Только нашего друга Берлина, который назвался бы вымышленным именем, так что она бы не узнала о моей причастности к делу, если бы что-нибудь пошло не так. Разве что меня выдало бы то письмо, но я бы поклялся, что не писал его. Не буду утомлять вас подробностями моего плана, упомяну только, что если бы что-то пошло не так и исчезновение мисс Тарди было бы замечено, то основные подозрения должны были пасть на наследников и ничтожные или совсем никаких – на меня. Конечно, я надеялся, что все пройдет как по маслу и мисс Тарди просто исчезнет. Я должен был убить ее, разумеется, сделав это так, чтобы не было никаких доказательств моей вины, и напомнить остальным о незавидности их положения. Насильственная смерть не новое для меня дело, так же, как и устройство «подставы», как это называется в Америке. Им бы только и оставалось, что меня благодарить (в финансовом выражении) за то, что все осталось шито-крыто, и все бы было прекрасно.

Как вам известно, план провалился, – с этими словами мистер Россетер встал и медленно прошел вдоль боковой стороны стола. – Но позвольте мне рассказать вам, что на самом деле случилось. И позвольте назвать имена замешанных в этом людей – смешно продолжать с этими ребяческими псевдонимами. – Он стоял так, что его силуэт мрачно вырисовывался на фоне окна. – Во-первых, там был…

С улицы раздался хлопок, как будто из выхлопной трубы автомобиля вырвался газ. Мистер Россетер запнулся на середине фразы. Его глаза затуманились как фонари, перед которыми пала завеса внезапного ливня, в уголке открытого рта показалась струйка крови. Он упал ничком на письменный стол, а оттуда соскользнул на пол. Мгновение спустя Кадоган застал себя за тем, что в остолбенении разглядывает аккуратную круглую дырку на оконном стекле.

Глава 9 Случай с недоброжелательным медиумом

– Сомнений быть не может – он мертв, – констатировал Фен, склоняясь над телом. – Пуля вошла в шею. Стреляли, надо думать, из чего-то вроде скорострельной винтовки. Такое иногда случается с шантажистами. В любом случае хорошо, что он, а не мы.

Их чудесное спасение не принесло Кадогану ожидаемого облегчения: поэт объяснял это тем – и едва ли ошибался, – что никогда до конца не верил, что его могут убить. Но Фен не позволил ему слишком долго размышлять на эту тему.

– Пуля вошла горизонтально, – сказал он, – это значит, что стреляли из верхних окон дома напротив. Наверняка наш приятель прямо сейчас уносит оттуда ноги. Давай-ка перейдем на ту сторону, – с этими словами он поднял свой револьвер и взял ключи от двери бюро из кармана мистера Россетера.

– Разве мы не должны позвонить в полицию?

– Позже, позже, – отвечал Фен, таща Кадогана из комнаты. – Много пользы от звонков в полицию, когда убийца в это время убегает!

– Ну, конечно, он убежит, – при этих словах Кадоган споткнулся о прут, прижимавший лестничный ковер, и чуть не упал. – Не думаешь же ты, что он стоит там и ждет нас? – Но на этот вопрос ответа не последовало.

Светофор у Карфакса задерживал движение в одном направлении, поэтому наши герои пересекли Корнмаркет без проволочек. Однако они потеряли несколько минут в поисках входа в квартиру напротив, а когда отыскали его в проулке позади магазинов, он оказался заперт.

– Если это тоже владение мисс Элис Уинкворт, – сказал Фен, – я закричу. – У него был такой вид, что ему можно было поверить.

Констебль, стоявший на противоположном тротуаре, наблюдал за их ужимками с некоторым любопытством, но Фен настолько забыл об этом важном факте, что открыл окно и стал влезать внутрь, прежде чем Кадоган успел остановить его. Констебль поспешил перейти на их сторону и обратился к Фену, исчезающему в окне с негодованием.

– Стойте, стойте! – окликнул он. – Что это вы тут устраиваете?

Успешно проникнув через окно, Фен обернулся и высунулся наружу. Он заговорил почти как духовное лицо, обращающееся к прихожанам с кафедры:

– В квартире напротив был только что застрелен человек, – ответил он, – и его застрелили отсюда. Достаточно ли для вас такое объяснение?

Констебль уставился на Фена совсем как Валаам, должно быть, смотрел на свою ослицу:

– Постойте, вы шутите? – произнес он.

– Конечно же, не шучу, – с возмущением возразил Фен. – Пойдите и убедитесь сами, если не верите мне.

– Боже святый! – воскликнул констебль и поспешил обратно через Корнмаркет.

– А он простак, – заметил Кадоган, – почем знать, может быть, ты собрался грабить эту квартиру.

– Она пуста, голова твоя садовая, – возразил Фен и исчез внутри. Через очень короткое время он опять вернулся к окну. – Там никого, – сказал он. – Но есть пожарная лестница, спускающаяся на маленькую зеленую лужайку за углом, а окно рядом с ней взломано. Бог знает, где ружье. Все равно сейчас у меня нет времени на его поиски.

– Почему нет?

Фен выкарабкался из окна и упал на тротуар рядом с Кадоганом.

– Потому что, пойми, старый пьяница, я не хочу терять время, давая показания этому констеблю. Нам тогда придется идти в участок, а это значит потерять по меньшей мере час.

– Но послушай, разве сейчас не самое время полиции взять все это дело в свои руки?

– Да, – честно ответил Фен, – ты прав. И если бы я был сознательным гражданином, я должен был бы позволить им это. Но я несознательный гражданин и считаю, что этим делом должны заниматься мы. Во-первых, полиция не поверит нам, когда мы выложим им всю правду. И это мы провели все расследование, это мы рисковали собой. Я считаю, что мы имеем полное право довести это дело до конца и именно так, как мы хотим. Я, признаться, вошел в азарт. Во мне есть что-то романтическое, – добавил он задумчиво. – Я несостоявшийся искатель приключений, рожденный не в свое время.

– Что за чушь!

– Что ж, ты можешь держаться в стороне, если хочешь. Давай беги, рассказывай полиции. Они, кстати, упрячут тебя в тюрьму за кражу продуктов.

– Ты, кажется, забыл, что я нездоров.

– Ладно, – сказал Фен с деланым равнодушием, – поступай как хочешь. Мне все равно. Могу обойтись и без тебя.

– Мне странно такое отношение…

– Мой дорогой друг, я прекрасно понимаю. Не говори об этом больше. В конце концов, ты поэт, и этого следовало ожидать.

– Чего следовало ожидать? – в бешенстве переспросил Кадоган.

– Ничего. Я ничего не имел в виду. Ну ладно, я должен спешить, пока не вернулся этот полицейский.

– Конечно, если ты упорно ведешь себя как двухлетний ребенок, я считаю, что должен пойти с тобой.

– О! Правда? Смею сказать, что ты только будешь мешать.

– Ничуть.

– До сих пор ты только путался под ногами.

– Какая несправедливость! Смотри, опять тот полицейский.

Переулок огибал здание с его задней стороны и выходил на Маркет-стрит, которая соединялась с Корнмаркет примерно напротив конторы мистера Россетера. Именно здесь Фен и Кадоган осторожно вынырнули, какое-то мгновение полицейского не было в поле зрения.

– На рынок, – отрывисто сказал Фен. И торопливо пройдя по улице, они свернули у входа с правой стороны.

Оксфордский рынок довольно велик и расположен там, где Хай-стрит и Корнмаркет сходятся под прямым углом. Здесь друзья могли укрыться от глаз констебля, если бы он решил преследовать их, хотя, как заметил Фен, он вряд ли бы смог пуститься за ними в погоню прежде, чем его сменили бы в офисе мистера Россетера. Вдоль двух главных проходов рынка тянулись прилавки, где продавали мясо, фрукты, цветы, овощи, и они пошли по одному из них, натыкаясь на домашних хозяек, которые, как жуки, роились повсюду в поисках товара подешевле. В воздухе носились аппетитные запахи свежих продуктов, и после залитой солнечным светом улицы похожее на огромный амбар здание казалось прохладным и сумрачным.

– Все, что я хочу сказать, – продолжал Фен, – это наша, и только наша задача. Да, может статься, главное завоевание эры торжества законности и состоит в том, что человеку не приходится сражаться в одиночку в прямом смысле этого слова, но это делает жизнь пресной. Собственно, мы не выходим за рамки своих полномочий. Мы обнаружили тяжкое уголовное преступление и ищем преступника, и если полиция захочет помешать нам, им же хуже. – Тут он внезапно устал от своей софистики. – Но вообще-то мне плевать с высокой колокольни, выхожу я за рамки своих полномочий или нет. Смотри, кафе. Давай зайдем и выпьем чаю.

Кадоган жадно выпил свой чай и опять почувствовал присущий ему интерес к жизни. Фен между тем отлучился в поисках телефона, чтобы побеседовать с мистером Хоскинсом, находящимся в его комнате.

– Мистер Споуд ушел, – сообщил Хоскинс, – сразу же после вас с Кадоганом, а куда – я не знаю, но, видно, ему было неудобно. В светском смысле слова, я имею в виду. Салли и доктор Уилкс все еще здесь.

– Прекрасно. Вас, думаю, обрадует известие, что мистера Россетера кокнули прямо у нас под носом. Но он успел сообщить, что не убивал мисс Тарди.

– Подумать только! – мистер Хоскинс был явно поражен этим известием. – Он сказал правду, как вы думаете?

– Надо полагать, да. Он намеревался нас убить под конец разговора, поэтому у него не было особенных причин нам врать. Кто-то застрелил его из ружья из квартиры напротив, кто-то, кого он обв… О моя шкурка, о мои усики!

– С вами все в порядке? – встревожился мистер Хоскинс.

– Физически да, но не с головой. До меня только сейчас кое-что дошло, но теперь слишком поздно. Ну ничего, вы еще услышите об этом. Потом. А пока я хочу спросить вас, не могли бы вы помочь мне раскрыть личность одного подозреваемого – Берлина? Он доктор, и он необыкновенно тощий. Кажется, что это легко, но на самом деле может оказаться довольно трудной задачей.

– Увидим, что я смогу сделать. Но мне тогда придется отлучиться от Салли. Она говорит, что ей давным-давно пора бы вернуться на работу в магазин.

– Она должна оставаться в моей комнате! Уилкс присмотрит за ней. Жаль, конечно, что этот старикашка при всем своем маразме отличается одновременно крепким здоровьем и влюбчивостью, но уж придется ей рискнуть.

– Вы сейчас возвращаетесь? Где мне искать вас, если я найду того человека?

– Я буду в «Булаве и Скипетре» около четверти седьмого. Позвоните мне туда, – и Фен, понизив голос, стал давать дальнейшие распоряжения.

Ко времени его возвращения Кадоган покончил с масляными сконами^[386] и поглощал кусок эйнджел-кейка^[387].

– «Случай с жадно лопающим бардом», – сказал Фен, зажигая сигарету. – Ты можешь, если хочешь, пнуть меня ногой… Нет уж, уволь! – сердито продолжал он. – Я это только для красного словца. Да, пожалуй, старческий упадок не пощадил мою голову…

– Что случилось? – спросил Кадоган с полным ртом.

– Тебе вовсе не обязательно разом запихивать в рот такие большие куски… Вопрос в том, куда наш приятель-убийца отправился из той квартиры.

– Ну и куда же?

– Ясное дело, в офис Россетера. Разве не помнишь, что сведения, которые могли стоить ему головы, были в портфеле Россетера? Не было бы смысла убивать его, если бы убийца не стремился заполучить его в свои руки. А я вошел в раж, как мальчишка, и оставил портфель там.

– Господи! – воскликнул пораженный Кадоган. – То есть мы могли бы все узнать еще там…

– Ну да. Как бы там ни было, сейчас уже поздно. Портфель заполучили либо убийца, либо полиция. Еще один вопрос, который меня интересует, это каким образом убийца вынес свое ружье. Я думаю, что оно было очень маленькое, может быть, даже 22-го калибра, но преступнику, чтобы вынести его, понадобилось бы что-то безобидное с виду вроде сумки для гольфа, – сказал Фен с глубоким вздохом.

– Что будем сейчас делать?

– Думаю, что нам следует разыскать мисс Элис Уинкворт.

Женщина, сидевшая за соседним столиком, встала и подошла к ним:

– Вы упомянули мое имя? – спросила она.

* * *

Кадоган подпрыгнул от неожиданности, и даже Фен на мгновение потерял самообладание. Это вторжение было необъяснимо, но, с другой стороны, если хорошенько поразмыслить, то почему бы мисс Элис Уинкворт не очутиться за чаем в том же кафе, что и им? Им это показалось странным, как, без сомнения, и ей, но для стороннего наблюдателя в этом совпадении не было бы ничего удивительного.

Она смотрела на них сверху вниз с явным неодобрением. У нее было жирное лунообразное лицо с желтоватой кожей и едва заметными черными усиками, носик пуговкой и маленькие поросячьи глазки – лицо женщины, привыкшей вести себя эгоистично и властно. Седеющие волосы были закручены в два пучка над ушами и увенчаны черной шляпкой, расшитой множеством красных и лиловых шариков. На безымянном пальце правой руки красовалось претенциозное кольцо с бриллиантом. Одета она была в дорогие, но плохо сидящие на фигуре черные жакет и юбку.

– Вы говорили обо мне? – повторила она.

– Садитесь, – любезно предложил Фен, – и давайте поболтаем.

– У меня нет желания сидеть с вами, – ответила мисс Уинкворт. – Полагаю, вы мистер Кадоган и мистер Фен. Мои служащие говорили мне, что вы донимали их расспросами обо мне и что вы, мистер Кадоган, имели наглость украсть часть моей собственности. Теперь, когда я нашла вас, я пойду прямо в полицию и сообщу им, что вы здесь.

Фен поднялся с места.

– Садитесь, – повторил он, но уже не таким любезным тоном.

– Как вы смеете угрожать…

– Как вам хорошо известно, прошлой ночью была убита одна женщина. Нам нужны кое-какие сведения, которые вы можете нам сообщить.

– Что за чушь! Я отрицаю…

– Она была убита в вашем магазине и при вашем потворстве, – безжалостно продолжал Фен, – и вам выгодна ее смерть.

– Вы ничего не можете доказать…

– Наоборот, я могу доказать очень многое. Россетер проговорился. Он тоже, как вам, возможно, известно, мертв. У вас сейчас в самом деле очень незавидное положение. Лучше бы вы рассказали нам, что вам известно.

– Я пойду к своему адвокату! Как вы смеете так оскорблять меня? Вы у меня оба отправитесь в тюрьму за клевету!

– Хватит валять дурака, – резко сказал Фен. – Ступайте в полицию на здоровье. Вас немедленно арестуют за сокрытие убийства, если не за самое убийство.

В маленьких, алчных глазках женщины отразились колебание и страх.

– Зато если, – продолжал Фен, – вы расскажете нам все, что вам известно об этом деле, может быть, удастся устроить так, что вы и вовсе выйдете сухой из воды, подчеркиваю: может быть, хоть и не наверняка. Итак, каков будет ваш выбор?

Тут мисс Уинкворт вдруг тяжело осела обратно в кресло и, достав пахнущий лавандой кружевной носовой платок, вытерла вспотевшие руки.

– Я не убивала ее, – сказала она тихо. – Я не убивала ее. Мы и не думали ее убивать. – Она вдруг обернулась: – Мы не можем разговаривать здесь!

– Не вижу никаких причин не делать этого, – ответил Фен. И действительно, в кафе было почти пусто. Единственная официантка с бледным и безучастным лицом стояла, опершись о дверной косяк, держа в руках посудное полотенце. Хозяин кафе неумело возился с большим сияющим баком для кипятка.

– А теперь, – отрывисто произнес Фен, – отвечайте на мои вопросы.

Вытянуть связный рассказ из мисс Уинкворт оказалось непросто, но в итоге общая картина выяснилась достаточно ясно. Она подтвердила то, что рассказал мистер Россетер о плане запугивания мисс Тарди, добавив к его рассказу парочку незначительных подробностей, но на вопрос, знакомы ли ей двое других мужчин, замешанных в это дело, отрицательно покачала головой.

– Они были в масках, – сказала она, – и я тоже. Мы пользовались именами, которые дала нам старуха.

– Как вы познакомились с мисс Снейт?

– Я медиум. Медиум-экстрасенс. Я обладаю способностями. Старушка хотела вступить в контакт с загробным миром, она боялась умереть, – мисс Уинкворт лукаво улыбнулась. – Разумеется, не всякий раз, как нам заблагорассудится, мы можем вступить в контакт с потусторонним миром. Поэтому мне иногда приходилось устраивать все таким образом, чтобы оградить ее от разочарования. Мы получали очень утешительные послания оттуда, ровно такие, как ей нравилось.

– Итак, бедное введенное в заблуждение создание оставило вам деньги за подделку эктоплазмы^[388]? Продолжайте. Вы владеете магазином на Иффли-роуд и еще одним на Банбери-роуд?

– Да.

– Это вы ответственны за смену ассортимента?

– Да, я перевезла игрушки с Банбери-роуд на Иффли-роуд на своей машине. Это было нетрудно. Мы сложили все продукты в задней части другого магазина и расставили игрушки по местам. Жалюзи были опущены на обоих магазинах, так что снаружи никто не мог заметить перемену.

– Знаешь, – сказал Фен, обращаясь к Кадогану, – в картине, как эти полоумные преступники таскают игрушки и продукты туда-сюда глубокой ночью, есть нечто глубоко комичное. Не могу не согласиться с Россетером: трудно вообразить себе большее ребячество, чем этот план.

– Но он сработал, не правда ли? – ядовито заметила женщина. – Полиция не поверила вашему другу, когда он рассказывал о своем драгоценном магазине игрушек.

– Это долго не действовало. Магазин игрушек, стоящий там, где стоит, не вызывает особых подозрений, но передвижной магазин… Право слово, тут все кричит о необходимости расследования. Кстати, как вы узнали о Кадогане и полиции?

– Мистер Россетер узнал об этом и сообщил мне по телефону.

– Понятно. А кто потом доставил игрушки на их прежнее место, в другой магазин?

– Тот же, кто избавился от тела.

– И кто же это?

– Я не знаю, – неожиданно ответила женщина. – Они тянули жребий…

– Что?

– Говорю вам: они тянули жребий. Это было опасное дело, и никто не хотел брать его на себя добровольно. Они тянули жребий.

– Это уже превращается из комедии в фарс, – сухо заметил Фен. – Впрочем, не то чтобы в этом не было ни грана смысла. И кто же вытащил роковую карту?

– Уговор был: не говорить остальным. Я не знаю. Тот, кто это делал, должен был вернуть игрушки на место. Я оставила машину и ключи от обоих магазинов. Машину должны были оставить в определенном месте – я нашла ее сегодня утром, а ключи вернули мне заказным письмом. Потом я ушла. Я не знаю, кто там оставался.

– В котором часу вы ушли?

– Кажется, в половине первого ночи.

– А! – воскликнул Фен. Он обернулся к Кадогану. – А ты ввалился in medias res^[389] сразу же после. Должно быть, ты доставил «похитителю тел» пренеприятнейшую встряску.

– Да и он в долгу не остался, – проворчал Кадоган.

Они замолчали, когда официантка подошла убрать со стола чайную посуду и выдала им счет. Когда она удалилась, Фен спросил:

– Кто именно участвовал в этом деле?

– Я и мистер Россетер, а также двое мужчин под кличками Моулд и Берлин.

– Как они выглядели?

– Один, скажем так, коротышка, другой очень худой. И этот, второй, которого мы звали Берлин, был врач.

– Хорошо, – Фен стряхнул пепел с сигареты в ближайшее блюдце. – А теперь послушаем, что же на самом деле произошло.

Мисс Уинкворт принялась запираться:

– Я не хочу больше ни о чем рассказывать. Вы не можете меня заставить.

– Не можем? В таком случае пойдемте-ка в полицию. Уж у них-то вы живо разговоритесь.

– Я имею право…

– В любом нормальном обществе у преступника никаких прав не имеется. – Кадоган никогда до сих пор не слышал, чтобы Фен был так резок; ему открылась новая, незнакомая черта его характера. Хотя, может статься, он просто избрал такой метод для достижения своей цели? – Неужели вы думаете, что после вашего гнусного сговора с целью убийства глухой беспомощной женщины кто-нибудь озаботится защитой ваших прав? Лучше бы вам держаться от полиции подальше и не проверять, как они отнесутся к вашему появлению.

Мисс Уинкворт приложила носовой платок к своему толстому носу и высморкалась.

– Мы не хотели убивать ее, – сказала она.

– Но один из вас ее убил.

– Это не я, говорю вам! – так громко воскликнула она, что хозяин кафе уставился на нее.

– В этом разбираться предоставьте мне, – возразил Фен. – И говорите потише, если не хотите, чтобы об этом стало известно всему свету.

– Я… я… Вы ведь не допустите, чтобы у меня случились неприятности? Я ничего плохого ей не желала. Мы не собирались ее трогать, – тихо скулила она злобным голоском. – Мне… Мне кажется, было примерно четверть одиннадцатого, когда мы закончили перестановку в магазине. Потом мы все поднялись наверх. Мистер Россетер, Моулд и я прошли в задние комнаты, а мужчина по прозвищу Берлин остался встретить старую женщину. У него было забинтовано лицо, так что впоследствии никто бы не смог узнать его. За все отвечал мистер Россетер, он сказал, что сообщит нам, что и как делать. Мы платили ему за помощь.

Кадоган мысленно вернулся в тот темный, безобразный маленький домик: коридор с устланным линолеумом полом, где стоял шаткий столик, на котором он оставил свой фонарик, две спальни в задней части и две гостиные сразу у входа; крутые узкие ступеньки без ковра; запах пыли и ощущение этой пыли на кончиках пальцев; занавешенные окна, дешевый буфет и кожаные кресла; липкое тепло, приторный запах крови – и синее распухшее лицо трупа на полу…

– Затем девушка привела эту женщину и ушла. Верней, мы так думали, что ушла. Мы слышали, как мужчина по имени Берлин немного поговорил с ней, а потом он вернулся к нам. Затем мистер Россетер сказал, что ему нужно поговорить с ней, а мы должны подождать. Мне показалось это странным, потому что он был без маски, но я тогда промолчала. Прежде чем выйти, он велел нам разделиться и ждать в разных комнатах. Мужчина по имени Моулд спросил, зачем бы это могло понадобиться (он был пьян и агрессивен), но второй велел ему вести себя тихо и делать, что говорят. Он сказал, что они с мистером Россетером все обсудили и все идет точно по плану. Мне показалось, что мистер Россетер был несколько удивлен, но он кивнул. Берлин прошел в другую комнату у главного входа, а я осталась, где была, Моулд прошел во вторую спальню. Через некоторое время Берлин вернулся туда, где сидела я, а немного позже мистер Россетер…

– Одну минуту! – прервал ее Фен. – Где был Россетер все это время?

– Он был с этой женщиной. Я видела, как он входил.

– Она была жива, когда он вышел?

– Да, я слышала ее голос, она что-то сказала ему, когда он закрывал дверь.

– Кто-нибудь еще входил туда, пока он был там?

– Нет, моя дверь была открыта, и мне было бы видно.

– А когда он ушел, то сразу же вернулся обратно в вашу комнату?

– Совершенно верно. Он сказал Берлину и мне, что запугать ее не так-то просто, и они с Берлином о чем-то спорили недолгое время, а я сказала, что они оставили дверь открытой, и она может услышать их. Тогда они закрыли дверь.

– Значит, это Шарман убил ее, – вмешался Кадоган.

– Постойте-ка, – сказал Фен. – О чем они спорили?

– О чем-то юридическом, о заверении или о чем-то еще в этом роде. А примерно через пять минут другой мужчина, Моулд, пришел и сказал, что ему показалось, будто кто-то ходит по магазину, и что нам надо немного помолчать. Но мистер Россетер прошептал, что все в порядке, потому что она пока еще не испугалась, и он сказал ей, что должен приготовить некоторые документы, на это потребуется какое-то время. Ну вот, мы сидели тихо довольно-таки порядочное время, и я припоминаю, что под конец послышалось, как часы где-то в городе пробили без четверти двенадцать. Мистер Россетер и Берлин опять принялись спорить и сказали, что тревога была ложной, а мистер Россетер дал так называемому Моулду револьвер и какую-то юридическую бумагу и велел ему идти и приступать к делу.

– Одну минуту. Вы все были вместе в той комнате с того самого времени, как пришел Моулд и сказал, что кто-то ходит по магазину?

– Да.

– И никто не отлучался ни на минуту?

– Нет.

– Как вы думаете, сколько времени вы все вместе прождали там?

– Около двадцати минут.

– Хорошо. Продолжайте.

– Этому Моулду, видимо, поручили осуществить задуманное. Он сказал, что позовет нас, когда мы понадобимся, и ушел. Но примерно через минуту он вернулся и сообщил, что в комнате, где сидела та женщина, нет света. Кто-то выкрутил лампочку. Решив, что она ушла, он стал шарить в темноте в поисках свечи, которую прежде там заметил, как вдруг споткнулся о женщину, она лежала на полу. Мы пошли туда с фонариком: она была мертва и вся опухла, а вокруг шеи была обмотана тонкая веревка. Человек по имени Берлин назвался врачом. Он наклонился осмотреть ее. Мистер Россетер весь пожелтел от испуга. Он сказал, что это сделал кто-то посторонний, и нам следует заглянуть в магазин внизу. Спускаясь по лестнице вниз, мы сразу же увидели девушку, прятавшуюся там. Мистер Россетер показал ей тело и сказал что-то, что ее напугало, а потом отпустил. Нам это не понравилось, но он сказал, что мы были в масках, поэтому она не должна узнать нас потом, и она будет молчать в своих же интересах. Берлин поднялся и окинул нас подозрительным взглядом, а затем неожиданно сказал: «Никто из здесь присутствующих не делал этого». Мистер Россетер возразил: «Не будьте идиотом. Кто же еще мог это сделать? Вы все окажетесь под подозрением, если дело выйдет наружу». Моулд сказал: «Мы должны сохранить это в тайне», и я с ним согласилась. Тогда они решили тащить жребий, кому поручить избавиться от тела.

Она внезапно замолчала. Рассказ физически утомил ее, но Кадоган не заметил никаких признаков, которые говорили бы о том, будто она хоть как-то оценивает то, о чем рассказывает, с точки зрения морали. Она говорила об убийстве так, как могла бы беседовать о погоде, слишком эгоистичная, толстокожая и лишенная воображения, чтобы предвидеть возможные последствия как этого рокового, необратимого действия, так и своего положения.

– Ну вот, мы подходим ближе к делу, – задумчиво промолвил Фен. – Действующие лица: Моулд (идентичен нашему мистеру Шарману), Берлин (доктор, не опознан), Лидз (вот эта присутствующая здесь особа), Райд (Салли) и Уэст. Каким боком этот загадочный Уэст здесь замешан, хотел бы я знать… Предъявил ли он права на свое наследство? Россетер ничего о нем не сказал. Создается впечатление, что все пошло вкривь и вкось, за исключением одного, конечно. Бог знает, какую чепуху наговорил Россетер Шарману и доктору или каким был их изощренный план. Это сейчас уже не имеет значения. Сдается мне, что также не имеет значения, как Россетер собирался осуществить это убийство и свою «подставу», это ему тоже не удалось. Вопрос не в том, кто намеревался убить эту женщину, а в том, кто это сделал. Признаться, любопытно было бы узнать, что имел в виду доктор, сказав, что никто из присутствующих не мог этого сделать, это связано со словами Россетера о «невозможном убийстве». – Фен опять повернулся к женщине, которая держала у носа маленькую желтую бутылочку с нюхательной солью, Кадоган заметил, что под ногтями на ее руках были черные каемки грязи.

– Возможно ли, что кто-то прятался в квартире или магазине еще до вашего прихода?

– Нет, он был заперт, да и мы как следует осмотрели все помещение.

– А мог ли кто-нибудь проникнуть через окно той комнаты, где находилась мисс Тарди?

– Нет, оно было заколочено. Все окна были заколочены. Я не пользовалась квартирой в течение года.

– Что позволило Уэсту выйти, – сказал Фен. – Если бы кто-нибудь прошел через магазин, Салли сказала бы. А пути наверх в квартиру, кроме как по лестнице, ведущей из магазина, не было?

– Нет.

– Пожарной лестницы, например?

– Нет. Я убеждена, – неожиданно сказала женщина, – что это сделала девушка.

– На основании тех сведений, которыми мы располагаем на настоящее время, это вполне возможно, – согласился Фен. – За исключением того, – добавил он, обращаясь к Кадогану, – что она в этом случае вряд ли бы с такой готовностью рассказала нам все, что знала. Такая ложь потребовала бы колоссального напряжения нервов, и ей вовсе не обязательно было вообще что-либо рассказывать. Посмотрим… – Он взглянул на часы. – Пять двадцать – нам надо идти. Я хочу убедиться, что с Салли все в порядке, а потом пойти в «Булаву и Скипетр» ждать новостей от мистера Хоскинса. Мы должны вернуться окольным путем. Если тот констебль поступил, как ему полагается по службе, половина полиции Оксфорда сейчас рыщет вокруг в поисках нас, – с этими словами он встал с места.

– Послушайте, – сказала женщина взволнованно, – вы ведь не впутаете в эту историю мое имя? Не впутаете?

– Что вы, как можно! – ответил Фен, чья привычная веселость вернулась к нему. – Ваши показания слишком важны. Вы ведь никогда и не думали, что я пойду на это, разве не так?

– Негодяй! – ответила она. – Гнусный негодяй!

– Что за выражения! – благожелательно ответил Фен. – Выбирайте выражения. И, кстати, не пытайтесь уехать из Оксфорда: вас тут же поймают. Приятного дня.

– Но послушайте…

– Приятного вам дня.

Глава 10 Случай с прерванным семинаром

Солнечные лучи уже перестали прямо светить в окна одной комнаты в Нью-колледже; в ней стало приятно прохладно. «Мученичество»^[390] Уччелло, висевшее над камином, было почти в тени. На книжных полках скромно выстроились первоиздания. Кресла были комфортабельные и глубокие, и у каждого почтительно ожидала пепла гигантских размеров медная пепельница, а в буфете красного дерева посверкивали графины и рюмки. Хозяин комнаты, мистер Адриан Барнеби, свободно откинулся в кресле, держа в руке рюмку мадеры и закусывая глазированным кексом, с неудовольствием слушал разговор студентов, набившихся в его комнату. «Эти вечеринки с чаем и мадерой в духе Реставрации^[391], – думал он, – были бы очень приятны, если бы на них не являлись люди, плохо одетые и недостаточно чистые после напряженных тренировок на реке». Сейчас он старался понять, по какой причине здесь оказались несколько человек, которых он, в чем он был совершенно уверен, не приглашал и, уж если на то пошло, никогда раньше не видел. В нем довольно лениво зашевелилось возмущение. Его взгляд упал на лохматого юношу, стоявшего неподалеку, с жадностью волка пожиравшего масляные сконы. Он наклонился вперед и с видом человека, сообщающего нечто конфиденциальное, спросил:

– Кто вы такой?

– О, ну тут, если что, все в порядке! – ответил юноша. – Я пришел, если что, вместе с Кроликом. А он сказал, что вы не будете против.

– Кролик? – переспросил мистер Барнеби, ничего не слыхавший о таком.

– Да. Посмотрите. Вон тот тип с волосами торчком.

– А! – ответил мистер Барнеби, не в силах воскресить в памяти ничего об этом Кролике ни при каких обстоятельствах.

– Ну и, в общем, надеюсь, вы не против, если что, – продолжал лохматый юноша. – А то врываться в дом, и все такое…

– Конечно, – ответил мистер Барнеби, – вы очень кстати.

– Восхитительный херес, – юноша показал на свой стакан с мадерой.

Мистер Барнеби покровительственно улыбнулся ему вслед, когда тот отошел. Другой молодой человек, почти такой же элегантный, как сам мистер Барнеби, подошел к хозяину.

– Адриан, – спросил он, – кто все эти ужасные люди? Они разговаривают о гребле.

– Мой дорогой Чарльз, я знаю: «шишки»^[392] и прочая дребедень. Ни дать ни взять френологи^[393]… Но мне и в самом деле пора закрыть дверь, а иначе все это племя гребцов будет здесь. Поглядите-ка! – простонал мистер Барнеби, внезапно оседая в кресло. – Еще один!

Но через мгновение он расплылся в улыбке, потому что вновь пришедшим оказался мистер Хоскинс, за которым никогда не водилось увлечения каким-либо спортом, за исключением одного, самого древнего. Он сконфуженно пытался протиснуть свою огромную фигуру среди расположившихся группами болтающих гостей и предстал перед мистером Барнеби, улыбаясь своей неуловимой меланхолической улыбкой.

– Мой дорогой Энтони, как я рад видеть тебя, – сказал мистер Барнеби с явным удовольствием. – Мне жаль, что здесь полно этих ужасных физкультурников, но они явились без приглашения. Что тыбудешь пить?

– А что пьет Чарльз?

– А! Эфир с молоком или еще какую-то жуткую субстанцию в этом духе. Но ты знаешь Чарльза. Бедняга никак не может понять, что романтический декаданс закончился. Он все еще пишет стихи об «affreuses Juives»^[394] и так далее и тому подобное. Как насчет мадеры?

– Адриан, – спросил мистер Хоскинс, когда ему принесли мадеру. – Знаешь ли ты что-нибудь о местных докторах?

– Боже милостивый, нет. Ведь ты не болен, Энтони?

– Нет, совершенно здоров. Я пытаюсь найти человека для Фена.

– Для Фена?.. Понимаю: кто-то совершил леденящее кровь преступление, – с явным удовольствием провозгласил мистер Барнеби. – Но я езжу в Лондон, когда чувствую себя плохо. Дай подумать, кто… Конечно, это Гауэр.

– Гауэр?

– Ипохондрический валлиец, мой дорогой Энтони, в Джизусе^[395]. Но он снимает квартиру на Холивелл^[396], всего в нескольких ярдах отсюда. Он побывал у всех врачей на много миль вокруг. Мы могли бы пойти к нему прямо сейчас, если хочешь. Я буду только рад убежать с этой вечеринки.

– Очень любезно с твоей стороны.

– Ерунда! Это чистейшей воды себялюбие и эгоизм. Пошли прямо сейчас. Только сначала допей свою мадеру.

Они стали пробираться к выходу, причем мистер Барнеби на ходу бормотал совершенно необязательные извинения. Они вышли на Холивелл-стрит через вторые ворота колледжа и, пройдя совсем немного под неумолкающую болтовню Барнеби, подошли к квартире мистера Гауэра. Спальня, в которой полулежа обретался мистер Гауэр, являла собой картину, невиданную со времен Мольера^[397]. Она была набита бутылками, ночными горшками, медицинскими стаканчиками и спреями для горла; в комнате было нестерпимо жарко из-за плотно закрытых окон, а занавески были опущены так низко, что едва пропускали свет. Однако его было достаточно, чтобы разглядеть, что мистер Гауэр выглядел необычайно здоровым.

– Видите ли, я сейчас болен, – заметил мистер Гауэр, когда они вошли в комнату, – и мне не до визитеров, когда я пытаюсь спить^[398] температуру.

– Старина, вы выглядите совершенно изможденным, – сказал мистер Барнеби. Едва заметное выражение удовольствия скользнуло по лицу Гауэра. – Вижу: вы можете отправиться в мир иной в любой момент. Это мистер Хоскинс, я привел его посоветоваться с вами.

– Нам бы не следовало беспокоить вас в вашем состоянии, – произнес мистер Хоскинс похоронным голосом. Мистер Гауэр протянул слабую руку из-под одеял для рукопожатия.

– Мой дорогой Тейтрин, я купил вам немного фруктов, – сказал мистер Барнеби, чья способность к импровизации была достойна восхищения, – но в минуту рассеянности я сам съел их.

– Мне нельзя фрукты, видите ли, – ответил мистер Гауэр, – но благодарю вас за добрые намерения. Чем может служить вам бедный инвалид вроде меня?

– Известен ли вам оксфордский врач, – осведомился мистер Хоскинс, – который обладал бы чрезмерно худым телосложением?

– О, так вы пришли поговорить о врачах? Они все шарлатаны, смею вас заверить. Их счета больше, чем их успехи, скажу я вам. Я не питаю никаких иллюзий насчет этих докторишек! Человек, о котором вы говорите, один из самых худших. Слабительное – вот чем он лечит все болезни. Не советую вам обращаться к нему.

– Как его зовут?

– Его фамилия Хейверинг, доктор Хейверинг, он специалист по сердечным болезням. Но не ходите к нему. Он никуда не годится. Однако, видите ли, меня утомляет разговор.

– Конечно, – сказал мистер Хоскинс успокаивающим тоном. – Мы уходим. Значит, его зовут Хейверинг, правильно?

– Бедный вы, бедный, – сказал мистер Барнеби, – вы должны попытаться уснуть. Я скажу вашей хозяйке, что никто не должен тревожить вас.

– Пожалуйста, верните держатели двери на место, когда будете выходить, – попросил мистер Гауэр. – Дверь без конца хлопает, у меня так и стучит в голове. – Он перевернулся на другой бок в постели в знак того, что аудиенция подошла к концу, и мистер Хоскинс с мистером Барнеби удалились.

– Славный Гауэр, – сказал последний, когда они снова оказались на улице. – Он просто пышет здоровьем, принимая все эти ужасные снадобья и зелья. Но ты узнал, что хотел, не правда ли, Энтони?

– Да, – ответил мистер Хоскинс, стоя в нерешительности. – Я думаю, стоит пойти повидать человека по имени Хейверинг. Но мне нужно, чтобы кто-нибудь пошел со мной. Он может оказаться опасным.

– О, дорогой, ты меня пугаешь, – озабоченно ответил мистер Барнеби, не выказывая однако особых признаков страха. – Ты – храбрец, Энтони. Позволь мне пойти с тобой.

– Хорошо. И мы могли бы захватить кого-нибудь из той компании в твоей комнате.

– Стоит ли? – казалось, мистер Барнеби был разочарован. – Хотя, надо думать, физическая мощь незаменима в делах, связанных с убийством. Мы узнаем адрес этого человека в телефонной книге, а потом прихватим с собой кое-кого из моих гостей. Они решат, что это какой-то розыгрыш, мой дорогой. Вот смешно. Я знаю совершенно устрашающих типов.

В кои-то веки мистер Барнеби не преувеличивал, он действительно знал нескольких ужасающих личностей. Их собрали типичным для Оксфорда способом: туманными посулами чего-то интересного и куда более определенными обещаниями предоставить выпивку. Мистер Барнеби оказался великолепным импресарио – «“как офицер, набирающий рекрутов”, мой дорогой Энтони, тот же Фаркер»^[399] – он так и сыпал зловещими, невероятными деталями, изобретенными на ходу. Когда набралось около двенадцати более или менее заинтересовавшихся и одурманенных винными парами молодых людей, мистер Хоскинс обратился к ним с речью, полной мрачных намеков на убийство и молодую женщину, попавшую в беду, ответом ему были общие одобрительные восклицания. Оказалось, что доктор Хейверинг проживает недалеко от Рэдклифф-Хоспитал^[400] на Вудсток-роуд, и вся толпа, воодушевленная отчасти мадерой мистера Барнеби, отправилась именно туда. Не ведающий о приближающихся неприятностях, доктор Хейверинг сидел в одиночестве в своей приемной, глядя в окно.

* * *

Фен и Кадоган вернулись в Сент-Кристоферс беспрепятственно. Казалось, что о Кадогане на время забыли и больше не ищут, а может быть, констебль, которому они рассказали об убийстве мистера Россетера, пока еще не смог выяснить, кто они. Привратник, когда друзья пришли в колледж, не сообщал им больше о непрошеном визите.

– Уилкс и Салли, должно быть, играют сейчас в стрип-рамми^[401], – сказал Фен, пока они поднимались по лестнице в его комнату, а затем более серьезным тоном присовокупил: – Надеюсь, что с ними все в порядке.

Все и в самом деле было благополучно, хотя Салли проявляла заметные признаки волнения по поводу своего послеобеденного отсутствия на работе в магазине. Уилкс нашел виски Фена и впал в полудрему, но его разбудил звонок телефона. Фен взял трубку, из нее донесся возмущенный голос главного констебля.

– Вот вы где! – воскликнул он. – Черт возьми, что вы еще задумали? Насколько я понял, вы и этот сумасшедший Кадоган были свидетелями убийства и тут же скрылись?

– Ха-ха! – безжалостно рассмеялся Фен. – Нужно было выслушать меня в тот, первый раз.

– Вы знаете, кто это сделал?

– Нет, но я бы уже знал это сейчас, если бы вы не отнимали у меня время своими глупыми телефонными звонками. Нашли ли портфель возле тела?

– Зачем вам это знать? Нет, не нашли.

– Я так и знал, – спокойно сказал Фен. – Слухи об убийстве Россетера уже распространились?

– Нет.

– Вы уверены?

– Конечно, уверен. Они не опубликуют новости до завтра. Никому, кроме вас, этого полоумного Кадогана и полиции, ничего об этом не известно. Теперь послушайте: я собираюсь в город и хочу встретиться с вами. Оставайтесь на месте, вы слышите? Вас надо было бы держать взаперти вместе с вашим драгоценным другом. С меня хватит! Да с вас бы сталось самому убить этого поверенного!

– Я все время размышлял о том, что вы говорили о «Мере за меру…»

– Тьфу! – сказал главный констебль и повесил трубку.

– «Пожар на лебедке, – весело запел Фен, опустив трубку, – пожар и внизу. Тушите, ребята, пожар…»^[402] Кстати, Салли, не проходил ли кто через магазин, пока вы прятались там?

– Ей-богу, нет.

– Вы абсолютно уверены?

– Абсолютно. Я бы перепугалась до потери сознания, если бы кто-нибудь там прошел.

– Ну, расскажите нам, что там у вас происходило? – раздраженно спросил Уилкс. – Вы ведь не собираетесь утаить это от нас? А, детектив?

– Мистер Россетер, – начал Фен, награждая Уилкса строгим взглядом, – получил по заслугам. Нам кое-что известно о том, что случилось в том магазине, но пока недостаточно для того, чтобы сказать, кто убил мисс Тарди. Россетер собирался ее убить, но не убил. У остальных был некий план по запугиванию, с помощью которого они собирались заставить ее подписать отказ от денег. Мы познакомились с владелицей магазина игрушек – таким гадким созданием, каких еще поискать.

– Мистер Хоскинс ушел на поиски доктора, – сообщила Салли.

– Понятно. А почему ушел Споуд?

– Откуда мне знать? Кажется, у него была назначена встреча или что-то в этом духе. Он залпом выпил чашку чая и ушел.

– Больше ничего не происходило: никаких визитов или телефонных звонков?

– Какой-то студент оставил для вас эссе. Я его читала. Оно называется… – Салли наморщила свой красивый лоб. – Влияние «Сэра Гавейна» на Эмпедокла на Этне Арнольда^[403].

– Боже, – простонал Фен, – это, должно быть, Ларкин, самый упорный выискиватель бессмысленных соответствий, какого видел этот мир. Однако мы не можем сейчас думать об этом. У меня семинар по «Гамлету» без четверти шесть, уже вот-вот. Я должен отменить его, если не хочу попасться в лапы полиции. Минутку, – он щелкнул пальцами, – придумал!

– Помоги нам бог, – с чувством произнес Уилкс.

– Хорошо, – сказал Фен, – сейчас мы спустимся вниз на этот семинар, все, кроме тебя, Уилкс, – добавил он поспешно.

– Я тоже пойду, – решительно заявил Уилкс.

– Почему тебе вечно надо быть таким надоедой? – раздраженно сказал Фен. – Никак от тебя не отделаешься!

– Позвольте ему пойти, профессор Фен, – умоляющим тоном попросила Салли, – он был таким милым.

– «Милым», – многозначительно повторил Фен, но, не в силах придумать возражений, нехотя уступил. Он взял пальто и шляпу с буфета, и все вышли. Кадоган терялся в догадках, что еще такое задумал Фен, а скоро ему предстояло это увидеть.

Лекционный зал, в котором должен был состояться семинар Фена, был маленький. О том, что он обычно принадлежит классическому факультету, свидетельствовали коричневато-серая фотография Праксителева Гермеса в одном конце зала и такая же фотография Афродиты Каллипиги в другом его конце. На нее в минуты скуки имели обыкновение задумчиво глазеть студенты мужского пола. Невероятно потрепанное издание Лидделла и Скотта^[404] лежало на столике, водруженном на непрочную кафедру у входа. На деревянных скамейках сидели около двадцати студентов: оживленно болтавшие девушки в мантиях и юноши не в мантиях, рассеянно глядящие по сторонам. Их тексты и тетради беспорядочно лежали на партах. При входе Фена и его спутников воцарилась выжидательная тишина. Он взошел на кафедру и, прежде чем заговорить, обвел их внимательным взглядом. Затем сказал:

– Моя нелегкая задача состоит сегодня вечером в том, чтобы обсудить с вами «Гамлета», принадлежащего перу знаменитого английского драматурга Уильяма Шекспира. Может быть, лучше было бы сказать, что это должно было бы стать моей нелегкой задачей, потому что в силу обстоятельств я не намерен делать ничего подобного. Вы, наверное, помните, что главный герой этой пьесы в определенный момент делает уместное замечание, что «блекнет в нас румянец сильной воли, когда начнем мы размышлять» и, более того, «слабеет живой полет отважных предприятий, робкий путь склоняет прочь от цели»^[405]. А если выразиться короче, но менее точно (и запомните, пожалуйста, что поэзия прежде всего есть точность), то это значит: «Поменьше речей и побольше коней!»^[406]

– «Поэзия прежде всего есть точность», – записали в своих тетрадях девушки.

– Леди и джентльмены, – продолжил Фен драматическим тоном, – меня преследует полиция. – Все посмотрели на него с интересом. – Не за то, что я совершил какое-нибудь преступление, а просто потому, что в своем неведении они и не подозревают, что я иду по следу виновника особо хладнокровного и жестокого убийства! – Тут с задних рядов послышались неуверенные аплодисменты. Фен поклонился: – Благодарю вас. Наверное, прежде всего я должен представить вам своих спутников. – Он оглянулся с неприязненным видом. – Этот потрепанный субъект – мистер Ричард Кадоган, знаменитый поэт.

Громкие одобрительные возгласы, способные вогнать в краску.

– Это доктор Уилкс, его откопали при закладке Нью-Бодлиан^[407].

Приветственные возгласы еще громче. («Нью-Бодлиан, – благодушно заметил Уилкс, – ужасное сооружение».)

– А эту привлекательную девушку зовут Салли.

Чрезмерно громкие возгласы одобрения со стороны студентов мужского пола и несколько выкриков: «Номер телефона!» Салли ухмыльнулась довольно смущенно.

– Они мои товарищи, – торжественно провозгласил Фен, – я бы даже сказал – мои союзники.

– Давай-ка поскорее, – внезапно вмешался Уилкс, – мы не можем болтаться здесь весь вечер, пока ты разглагольствуешь. Что ты собираешься делать?

– Успокойся, – сказал раздраженно Фен, – я как раз подвожу разговор к этому. Мистер Скотт, – обратился он к высокому тощему молодому человеку, сидевшему в задних рядах.

– Слушаю, сэр, – откликнулся мистер Скотт, вставая.

– Вы водите машину, мистер Скотт?

– Да, сэр.

– Вы готовы пожертвовать своим обедом, чтобы перевоплотиться в меня?

– С удовольствием, сэр.

– От вас потребуется проявить большую изобретательность, мистер Скотт.

– Моя изобретательность безгранична, сэр.

– Хорошо, замечательно. Понимаете, вы должны будете переодеться, чтобы выглядеть, как я. – Фен достал из кармана темные очки. – Если вы наденете это, а также мой плащ и шляпу…

Мистер Скотт так и сделал. Для начала он прошелся взад-вперед по аудитории. Даже с близкого расстояния сходство выглядело довольно убедительно, что заслужило одобрение Фена.

– Теперь нам нужен кто-нибудь, чтобы изобразить мистера Кадогана, – обратился он к присутствующим. – Вот вы, мистер Бивис, примерно такого же роста. Но вам тоже нужны шляпа, плащ и темные очки. Салли, дорогая, не подниметесь ли в мою комнату, – сказал он, подумав, – вы найдете шляпу и плащ в шкафу. Любые подойдут, а темные очки в левом верхнем ящике стола. Я вот подумываю насчет фальшивой бороды… Нет, пожалуй, не надо.

Салли выбежала из аудитории.

– Итак, джентльмены, вот чего я от вас хочу: через несколько минут здесь будет полиция, которая ищет нас с мистером Кадоганом. Вам знакома моя машина?

– Ее ни с чем нельзя спутать, сэр.

– Да, я понимаю, что вы имеете в виду. Она стоит около главных ворот незапертая. Как только появится полиция, я хочу, джентльмены, чтобы вы сели в машину и помчались прочь отсюда как можно быстрее. Требуется очень точный расчет времени, так как вы должны вынудить полицейских преследовать вас и в то же время оторваться от них на приличное расстояние.

– Вы хотите, чтобы мы их сбили со следа, сэр? – спросил мистер Скотт.

– Вот именно. И можете водить их за нос сколько угодно и куда угодно. Надеюсь на вашу изобретательность. В баке полно бензина, и «Лили Кристин» способна ездить очень быстро. Само собой, они не должны будут вас догнать и обнаружить, что это не мы.

– Сомневаюсь, что этот номер пройдет, – заметил мистер Бивис с некоторым опасением.

– Пройдет, – уверенно возразил Фен, – потому что никому не придет в голову, что кто-то проделывает трюки, как в книжках. Мне остается добавить, что я заплачу штрафы за превышение скорости и выручу вас из любых неприятностей, в которые вы можете угодить. Я надеюсь, что чуть попозже, еще сегодня вечером, все прояснится, но пока мне нужно убрать с моей дороги полицию. Ну как? Вы готовы в этом участвовать?

Мистер Скотт и мистер Бивис обменялись взглядами и кивнули в знак согласия. Салли вернулась со шляпой, плащом и очками и помогла Бивису одеться.

– Он на меня не похож, – сказал Кадоган.

– Нет, он очень на тебя похож, – ответил Фен, – такая же шаркающая, крадущаяся походка… Леди и джентльмены, благодарю всех за внимание. Семинар окончен. В следующий раз, – добавил он, внезапно вспомнив о своих обязанностях, – мы вернемся к «Гамлету» и поговорим о его источниках и, в частности, о несохранившейся ранней версии. Вы обнаружите, что это неиссякаемый кладезь для самых смелых догадок… Ну, если все готово…

Студенты, которые до этого слушали как зачарованные, стали расходиться, не переставая возбужденно разговаривать. Мистер Скотт и мистер Бивис, совещаясь друг с другом тихими голосами, отправились на свое задание.

– Фигура как фигура, ничего особенного, – сказала Салли, изучая Афродиту.

– Давайте все поднимемся на башню, – сказал Фен. – Там есть окно, и нам оттуда будет видно, что происходит.

Им не пришлось долго ждать. У колледжа остановилась черная полицейская машина, и из нее вышли главный констебль (шевелюра и усы серо-стального цвета), сержант и констебль. У них был очень решительный и мрачный вид. Мистер Скотт и мистер Бивис дождались, чтобы те очутились у главных ворот, и, выбежав из соседней калитки, вскочили в «Лили Кристин III». Кадоган испугался, ему было показалось, что машина не желает заводиться, но затем она с ревом и шумом уехала по Вудсток-роуд, туда, где, как только им одним было известно, доктор Реджинальд Хейверинг в тот момент стоял лицом к лицу со своей судьбой. Шум привлек внимание главного констебля, как раз когда он входил в колледж.

– Вон они! – закричал он в пароксизме раздражения. – За ними, идиоты! – И все трое бросились в полицейскую машину и сразу же тронулись с места.

Фен с облегчением вздохнул.

– Мой бедный друг, – заметил он. – Теперь мы некоторое время можем быть свободны. Поторапливайтесь, друзья. Мы идем в «Булаву и Скипетр». Меня там ждет сообщение от мистера Хоскинса.

* * *

В те идиллические времена, когда в реках вместо воды тек крепкий эль и запасы спиртных напитков были неистощимы, бар «Булава и Скипетр» открывался в 5.30 пополудни. Было именно шесть, когда Фен, Салли, Кадоган и Уилкс появились там. Молодой человек в очках, с длинной шеей сидел в углу, дочитывая «Аббатство кошмаров», а единственным обитателем этой готической роскоши, кроме него, был мистер Шарман, теперь известный под именем Моулд, обладатель кроличьих зубов, как всегда, закутанный в шарфы. Казалось, будто он и не двигался с места с тех пор, как друзья ушли на поиски продавщицы из Оксфорда. Мистер Шарман помахал им, когда они вошли, а затем вжался в кресло, завидев Салли. Его лицо внезапно побледнело, стало жалким и испуганным.

– Вот кого я хотел увидеть, – сказал Фен дружелюбно, шагая по направлению к его столику. – Ричард, дайте нам что-нибудь выпить, не будете ли так любезны? – Он навис над тщедушным «кроликом». – Ну, мистер Шарман, я полагаю, вы помните мисс Карстайрс, вашу сонаследницу, которую вы видели прошлой ночью на Иффли-роуд?

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – ответил мистер Шарман, облизнув сухие губы.

– Ну, ну, – с этими словами Фен пододвинул стул Салли и сел сам. Уилкс стоял возле бара, помогая Кадогану с напитками. – Мы выяснили уйму нового с тех пор, как видели вас последний раз, и вы уже не сможете притворяться дальше. Мисс Уинкворт заговорила. А теперь заговорите и вы, – зловещим тоном произнес Фен.

– Говорят вам, я не понимаю, что вы имеете в виду. Я никогда в жизни не видел этой девушки. Отстаньте от меня.

– Собственно, мисс Уинкворт, которую вы знаете как Лидз, сказала нам, что она видела, как вы убили мисс Тарди.

Мистер Шарман впал в панику.

– Это ложь! – закричал он.

– И тем не менее вам известно, что она была убита, не так ли? – спокойно напомнил Фен, – А это с несомненностью означает, что вы там были.

– Я…

– Давайте послушаем ваш рассказ о том, что именно произошло. И лучше бы, чтобы это был правдивый рассказ, потому что у нас есть способ его проверить.

– Вы не дождетесь от меня ни единого слова.

– Как бы не так, дождемся, – спокойно возразил Фен. – И слов этих, правды ради, будет немало.

Он подождал, пока не появились Уилкс и Кадоган с пивом, виски и сидром для Салли.

– Продолжайте, мистер Шарман.

Но к мистеру Шарману стало возвращаться присутствие духа. Его длинные зубы обнажились в подобии улыбки.

– Вы не полицейские, – заявил он. – И не имеете права задавать мне вопросы.

– В таком случае мы вас отведем в полицейский участок, и вопросы вам будут задавать они.

– Вы не имеете права куда-либо меня отводить!

– Правды ради, очень даже имеем. Каждому гражданину дано право – и вменяется в обязанность! – арестовать преступника, застав его на месте преступления. А сговор с целью убийства, видите ли, является преступлением, – объяснил Фен с лучезарной улыбкой.

– Докажите это, – резко сказал мистер Шарман.

Фен смерил его долгим задумчивым взглядом.

– Когда дело касается убийства, мы бываем вынуждены оставить в стороне гуманные чувства, не так ли? Отсюда – наказание за убийство третьей степени тяжести в Америке… И в случае, подобном нашему, пожалуй, начинаешь чувствовать, что оно оправдано.

В глазах Шармана, обведенных красными веками, стоял страх.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что мы можем завести вас куда-нибудь и нанести вам серьезные телесные повреждения.

Мистер Шарман начал вставать со стула. Кадоган, который с интересом следил за перебранкой, сильно ударил его ногой по голени. Коротко взвизгнув, Шарман опустился на место.

– Так вашу…! – злобно выругался он.

– Ну как, вы собираетесь рассказать нам, что знаете? – спросил Фен.

Мистер Шарман призадумался.

– Признание, данное под угрозами, не имеет силы в суде, – сказал он, – и ни одна душа не сможет дать свидетельские показания, будто я был вовлечен в какой-либо сговор. Хорошо, я расскажу вам, и можете делать с этим, что вам угодно.

– Вот это более благоразумно.

Несколько новых посетителей вошло в бар, и мистер Шарман понизил голос.

– Я пошел в магазин и помогал там переставлять эти чертовы игрушки. Уж раз вы такие умные, то должны знать, зачем я это делал. Потом мы ждали, когда появится эта женщина. После того как она пришла, Россетер разместил нас в разных комнатах, а потом поговорил с ней немного. Затем трое других собрались вместе: Россетер, Берлин и еще одна женщина, а немного спустя я услышал, что кто-то тихо ходит по магазину, поэтому я пошел предупредить их. Некоторое время мы соблюдали тишину. Потом я вошел взглянуть на ту женщину и обнаружил, что свет выключен, а она мертва. Вот и все. Делайте с этим что хотите. Если когда-нибудь дойдет до дела, я буду все отрицать.

– Parturiunt montes, – процитировал Фен, – nascetur ridiculus mus^[408]. Ну-ну… И все-таки это не так уж мало нам дает. Это вы избавились от тела и нокаутировали Кадогана?

– Нет, не я. Это, наверное, сделал либо Россетер, либо Берлин. А теперь убирайтесь и оставьте меня в покое, – сказал мистер Шарман, вытирая грязной рукой непричесанные брови.

В бар вошел мальчик-посыльный.

– Мистера Т. С. Эллиота к телефону! – прокричал он. – Мистер Т. С. Эллиот?!

Ко всеобщему удивлению, откликнулся Фен:

– Это я.

Он встал и вышел, сопровождаемый заинтересованными взглядами всех присутствующих в баре. В телефонной будке он поговорил с мистером Хоскинсом, который, увы, порядком запыхался и чья обычная сдержанность была серьезно поколеблена.

– Лис убежал, сэр, – пропыхтел он, – он на воле и ищет укрытия.

– У-лю-лю! – присвистнул Фен. – И в каком направлении он бежит?

– Если вы доберетесь до Сент-Кристоферс, то сможете отрезать ему путь. Он на велосипеде. Несколько моих друзей пустились за ним в погоню. Я говорю из его дома. Вам надо поторопиться. – И мистер Хоскинс повесил трубку.

Фен мрачно появился в дверях бара и громогласно обратился к остальным:

– Идем! – завопил он. – Быстро!

Кадоган, сделавший большой глоток пива, ужасно подавился. Они бросились со всех ног к Фену, предоставив мистеру Шарману предаваться пакостным размышлениям в одиночестве.

– Они нашли доктора, – возбужденно пояснил Фен, – он улизнул. Мы должны бежать. Ох, как не хватает моей «Лили Кристин»!

Они кинулись на улицу через вращающиеся двери. Уилкс, дни спортивных успехов которого остались в прошлом, схватил единственный велосипед, бывший в поле зрения (стоит ли говорить, что он был чужой) и, вихляя, поехал на нем, в то время как Фен, Кадоган и Салли бежали как дервиши: вниз по Джордж-стрит, за угол возле музыкального магазина Тэпхауза, через Бомонт-стрит, где чуть не попали под автобус, мимо Тейлориан, мимо «Птицы и младенца»…^[409] И тут они остановились, ловя воздух ртами, разглядывая удивительную сцену, представшую перед их взорами.

По Вудсток-роуд по направлению к ним крутил педали велосипеда пожилой, невероятно худой человек, его редкие седые волосы развевались на ветру, а в глазах застыло выражение беспросветного отчаяния. Сразу же за ним изо всех сил мчались, нагоняя его, Сцилла и Харибда, за ними беспорядочная орущая толпа студентов во главе с далеко обогнавшим их мистером Адрианом Барнеби на велосипеде, за ними – младший проктор, главный университетский надзиратель и два буллера, втиснутые в маленький «Остен», выглядевшие очень изысканно, сурово и бесполезно, и, наконец, позади всех тащилась нескладная фигура мистера Хоскинса, ослабевшего, но продолжавшего преследование.

Это было зрелище, которое Кадоган не мог забыть до конца своих дней.

Глава 11 Случай с нервным врачом

Тем временем, однако, события разворачивались так стремительно, что у Кадогана не было возможности рассмотреть эту сцену в подробностях. Доктор Хейверинг въезжал на улицу Сент-Джайлс из центра, а вдоль той же улицы навстречу ему и вопреки правилам движения приближался Уилкс. Доктор тотчас же осознал угрожавшую ему опасность. Он свернул чуть-чуть вправо, уклоняясь от столкновения с Уилксом, и очутился лицом к лицу с Феном и Кадоганом, бежавшими ему навстречу. Толпа студентов надвигалась сзади. После недолгого колебания доктор с неожиданной решимостью вильнул налево. Уилкс яростно затормозил, чуть не свалившись с велосипеда. А Хейверинг, изо всех сил накручивая педали, покатил в узкий переулок между «Ягненком и флагом» и Сент-Джонс-колледжем. Без малейших колебаний все последовали за ним, все, кроме власти в лице прокторов, которые остановились озадаченные, так как переулок был слишком узок для проезда машины. Поразмыслив, они решили направиться в объезд по направлению к Паркс-роуд, где переулок выходил на открытое место, и когда бы не злополучная случайность (они наехали на гвоздь, что надолго их задержало), они, конечно, ни за что не отстали бы от погони…

Некто очень остроумный когда-то придумал поставить в середине переулка, где и так-то можно было пройти только пешком, целое сооружение из столбиков и цепочек, и стайка преследователей почти настигла доктора Хейверинга в этом месте. Но ему удалось ускользнуть у них из-под самого носа, и видно было, как он отчаянно крутит педали, направляясь по проезду, ведущему к Парк-роуд вдоль различных научных лабораторий. Шансы, однако, были неравны, и ни мистер Барнеби, ни Уилкс на велосипедах не могли захватить доктора в одиночку или даже вместе. Сердце Кадогана билось неистово. Но в то время как в армии мистера Барнеби было едва заметно некоторое разочарование, Фен все еще бежал легким, размашистым шагом, да и Салли, которая была в отличной физической форме и по удачному стечению обстоятельств в обуви на плоской подошве и в юбке с разрезом, похоже, без малейшего труда удавалось не отставать. Деморализованные Сцилла и Харибда выбыли из гонки, на них никто не обращал внимания, и они держались в хвосте, передвигаясь неуклюжей трусцой.

От Паркс-роуд доктор Хейверинг повернул налево на Саут-Паркс-роуд, приятную улицу с деревьями по обеим сторонам дороги, а за ним – по-прежнему не знающая устали группа преследователей. Два дона с классического факультета, увлеченные дискуссией о Вергилии, попали в толпу и выбрались из нее, удивленные, но не сломленные.

– Дорогой коллега, – сказал один из них, – может быть, это университетские соревнования по бегу с препятствиями?

Но разъяснений не последовало, и он оставил эту тему:

– Итак, как я уже говорил ранее, в «Эклогах»…

В конце Саут-Паркс-роуд доктор Хейверинг допустил роковую ошибку – ошибку, которую можно объяснить только влиянием слепой паники. Несомненно, он надеялся отделаться от своих преследователей гораздо раньше и чувствовал себя как в кошмаре. Так или иначе, но в то время как Фен напрасно тратил запас дыхания, нараспев декламируя мало приличествующее случаю: «Се Нози сильные за мной грядут в неспешной гонке, мерным шагом, величественно и неотвратимо»^[410], – Хейверинг проехал по узкой улочке, ведущей к Парсонс-Плежер^[411], слез с велосипеда, бросил шестипенсовик сторожу и исчез внутри. И раздался победный рев гончих собак.

Здесь требуются некоторые пояснения. Поскольку Оксфорд является одним из немногих цивилизованных городов мира, он предоставляет своим обитателям единственно правильные для купания условия, сиречь голыми, хотя, так как даже цивилизованные люди несвободны от кое-каких первородных физических изъянов, была введена некоторая сегрегация. Парсонс-Плежер – пляж «Услада холостяка» – предназначен только для мужчин. Он представляет собой широкую полосу зеленого дерна, обнесенную забором, на которой расположены похожие на лошадиные стойла купальни, спускающиеся к речной петле, которая огибает остров. Молодым девушкам в плоскодонках, если они не изберут себе другой маршрут, приходится, заливаясь румянцем и смущаясь, проплывать здесь сквозь строй весьма вульгарных замечаний. Есть и другая часть реки, именуемая Деймс-Дилайт – «Услада дамы», – куда им открыт путь, хотя, по слухам, они пользуются этой возможностью не слишком широко, но, во всяком случае, здесь мы ведем речь не об этом. Главное, что следует заметить, так это то, что из Парсонс-Плежер нет иного выхода, кроме как через калитку или вплавь, чем и объясняется восторг преследователей доктора Хейверинга.

Первым появился мистер Барнеби. Слезая с велосипеда, он незаметно вложил фунтовую банкноту в руку сторожа у калитки, заметив:

– Все это мои друзья. Пропустите, пожалуйста, всех.

Но он переоценил свои возможности, требуя этого. Ничто не могло заставить сторожа пропустить Салли, и она была вынуждена остаться снаружи, одинокая и печальная. Кадоган протиснулся вслед за остальными, пообещав как можно скорее вернуться и рассказать ей все новости.

Вечер был теплый, и несколько человек плескались в воде или стояли на берегу, когда доктор Хейверинг нарушил их покой. Один старик был так напуган нарастающим шумом, что тотчас же убежал обратно в свою купальную кабинку. Доктор, некоторое время постояв в нерешительности, растерянно оглядываясь вокруг, побежал в противоположную сторону забора и предпринял попытку вскарабкаться на него. Он преуспел в этом начинании ровно наполовину, когда появился мистер Барнеби. Беспомощно осмотревшись, Хейверинг опять спустился на упругий зеленый дерн и направился к плоскодонке, пришвартованной как раз к мосткам для прыжков в воду. После короткой схватки с лодочником он очутился в ней и стал отталкиваться от берега. Но к этому моменту подоспел авангард, и доктор опоздал. Издавая несвязные вопли и сопротивляясь, словно грешник, которого тащат в ад, он был извлечен на берег на глазах у изумленных купальщиков.

И тут с дорожки снаружи они услышали отчаянный крик зовущей на помощь Салли. Незадачливые Сцилла и Харибда, следовавшие, всеми позабытые, в хвосте погони, схватили ее. Оставив доктора Хейверинга под надежной охраной, Кадоган возглавил отряд спасателей. Битва, последовавшая за этим, была короткой, жестокой и решительной, а ее немногочисленными жертвами оказались Сцилла, Харибда и сам Кадоган, получивший удар в челюсть, чуть не уложивший его на месте, от своего же соратника. В конце концов два злодея были доставлены на Парсонс-Плежер отчасти волоком, а отчасти на руках (сторож у калитки получил еще один фунт от мистера Барнеби, сопровождаемый заговорщицким взглядом) и затем торжественно брошены в реку, несмотря на их громкие вопли и проклятия. Очутившись в воде, они попытались помириться в основном потому, что не умели плавать. Некий преподаватель естественных наук, стоявший на берегу, похлопывая себя по животу, проявил заботливость.

– Самое время учиться, – сказал он, – приведите ваше тело в горизонтальное положение и расслабьте мускулатуру. Поверхностное натяжение удержит вас на плаву.

Но они только еще громче вопили: «Помогите!», в то время как их шляпы сиротливо плавали рядом. В конце концов река вынесла Сциллу и Харибду вниз по течению на неглубокое место, где они смогли с трудом выкарабкаться на сушу. Вероятно, после этого фиаско они оставили Оксфорд, так как впоследствии от них не было ни слуху ни духу.

За это время назрели более важные события. Они заключались, во-первых, в том, что Фен взял взаймы плоскодонку, уговорив сопротивлявшегося владельца льстивыми словами, а во-вторых, в доставке в эту лодку доктора Хейверинга. Если кому-нибудь придет в голову, что доктор легко согласился с этой процедурой, надо заметить, что этого не было: он жалобно умолял голых купальщиков, с которых капала вода, спасти его. Но даже если бы они не были в столь беззащитном состоянии, они, должно быть, знали, что лучше не пытаться останавливать разбушевавшихся студентов в апофеозе бесчинства. Было похоже, что его поддерживали (нет, организовали) знаменитый поэт и оксфордский профессор английского языка и литературы. Некоторые из купающихся, уступая, даже оказали поддержку всему предприятию, что является еще одним доказательством общеизвестной силы мнения большинства. Доктор Хейверинг вошел в лодку вместе с Феном, Кадоганом, Уилксом и мистером Хоскинсом. Салли обещала вернуться в комнату Фена и ждать их там. А мистер Барнеби остановился вместе со своим войском на берегу, чтобы помахать им вслед.

– Это чересчур напоминает Ватто^[412], дорогой Чарльз, – заметил он. – «Паломничество на остров Кифера»^[413]. А может быть, это душа Артура, переправляемая на Авалон^[414]?

Чарльз придерживался мнения, что это скорее похоже на Летучего Голландца. Лодка к этому времени плыла уже по самой середине реки, и они вернулись в апартаменты мистера Барнеби, дабы чего-нибудь выпить. Через некоторое время, когда они уже вышли с пляжа Парсонс-Плежер, то отчетливо услышали, как сторож звонил в офис проктора Кларендон-Билдинг^[415]. Его рассказ о напастях, долетая сквозь открытое окно, преследовал их некоторое время, как некий дух, а затем остался далеко позади, вне пределов слышимости.

Некоторое время пятеро мужчин в лодке хранили молчание. Гнев Хейверинга утих и сменился страхом, и Кадоган с любопытством изучал его, гребя вместе с мистером Хоскинсом в направлении, неопределенно указанном Феном. Он был, безусловно, очень худ. Кости черепа, казалось, проступали сквозь туго натянутую блестящую кожу лица, тело напоминало скелет. Тонкая паутина волос дыбом стояла над сводом черепа. Острый нос немного загибался крючком на конце, большие зеленые глаза с длинными ресницами прятались под выпуклыми надбровными дугами и казались безжизненно остекленевшими. На лбу заметно выступила сетка вен, движения его были странно судорожными, руки непрестанно тряслись, как будто у него начиналось какое-то нервное заболевание. Кадогану он напомнил голодную, злую дворняжку, скорчившуюся в водосточной канаве, которую он однажды видел в Ист-Энде. Как и Россетер, Хейверинг производил неприятное впечатление запущенности и профессиональной неудачливости.

– Куда вы меня везете? – слабый, лишенный интонаций голос Хейверинга нарушил тишину. – Вы за это ответите, все вы.

– В красивую заводь, – задумчиво ответил Фен. – Это совсем недалеко отсюда. Когда мы прибудем на место, вы расскажете нам обо всем, что случилось прошлой ночью.

– Вы ошибаетесь, сэр. И не подумаю.

Фен не ответил, его бледно-голубые глаза смотрели задумчиво, он как бы отсутствовал, скользя взглядом по берегам, ивам, густо нависшим над водой, зарослям тростника, в которых запутались сухие ветки, по слабым вечерним отблескам света на реке. Тучи собирались на западе, набегая на заходящее солнце, дождевые тучи. Воздух становился прохладнее. Зимородок, блеснув синим и зеленым оперением, вспорхнул с нависшей над водой ветки, когда они проплывали под ней. Уилкс на носу лодки, казалось, совсем засыпал. Мистер Хоскинс, большой и меланхоличный, греб неутомимо и размеренно, Кадоган, все еще несколько оглушенный после того удара в челюсть, греб менее уверенно. По правде говоря, он уже чуть-чуть подустал от жизни, полной приключений; накануне вечером, произнося перед мистером Споудом речь, он и не думал ни о чем подобном, а если и думал, то мысль эта была подернута флером романтики, надлежащим образом завуалирована и смягчена. Он лишь надеялся, что теперь все близится к концу, что Хейверинг и есть убийца и что его больше не будут бить. Он начал думать о том, как живут мистер Скотт и мистер Бивис, а затем, найдя это занятие немного скучным, обратился к мистеру Хоскинсу:

– Как вы нашли этого человека?

Мистер Хоскинс начал свой отчет медленным и мрачным тоном при злобном молчании Хейверинга, не спускавшего с него глаз.

– Валлиец из Джизуса, – сказал он, – первым навел нас на его след. По нашему описанию он, похоже, решил, что тут ошибки быть не может. Так и оказалось, – едва заметное выражение удовлетворения осветило лицо мистера Хоскинса. – Я проник в его приемную, – продолжал он иносказательно, – употребив стратегию, подразумевавшую упоминание опасностей, связанных с деторождением, и необходимости немедленной гинекологической помощи. Несколько человек, к счастью, заняли разные позиции вокруг дома во избежание попыток доктора к бегству. Как только я увидел его, то сразу же перешел к делу, осведомившись, как ему удалось избавиться от тела. Он был очень встревожен, хотя теперь, надо думать, станет это отрицать.

– Ах ты, клеветник недоспелый! – прервал его доктор. – Конечно, я отрицаю это.

– Я продолжал настойчиво расспрашивать врача, – продолжал мистер Хоскинс с невозмутимым видом, – задавая вопросы о его передвижениях прошлой ночью, о наследстве, о мистере Россетере и еще кое о чем. Я видел, что с каждым следующим вопросом его страх нарастал, хотя он старался скрыть его. В конце концов я сказал, что ввиду неудовлетворительного характера его ответов я должен препроводить мистера Хейверинга в полицейский участок. Он ответил, что это дикость, что я принял его за кого-то другого, что он понятия не имеет, о чем я говорю, и так далее. Добавил, однако, что он готов идти вместе со мной в полицию, чтобы доказать свою невиновность и заставить меня заплатить за то, что он загадочно назвал «клеветническим вторжением». Затем доктор вышел якобы за шляпой и пальто и, как я и ожидал, не вернулся. Собственно, через пару минут он уже потихоньку выкатывал свой велосипед с привязанным к багажнику чемоданчиком через заднюю калитку.

Тут мистер Хоскинс сделал паузу и нахмурился.

– Наша засада не схватила его там и тотчас же только потому, что за этот пункт отвечал мистер Адриан Барнеби, а он не из тех, кто способен надолго сосредоточиться на чем-то одном. Как бы там ни было, но доктор вскочил на велосипед и уехал прежде, чем они подняли тревогу. Я ненадолго задержался в приемной, чтобы позвонить вам в «Булаву и Скипетр», а остальное вам известно.

– А почему, – спросил Фен, – вы не уехали на своей машине, Хейверинг?

– Я ехал по своим делам, как обычно, – огрызнулся тот.

– О мои бедные лапки! – с отвращением прервал его Фен. – Должно быть, вы боялись, что мистер Хоскинс услышит шум машины. Или у вас как раз не оказалось ее на месте? – Он огляделся по сторонам. – Что ж, вот мы и приехали. Клади руль штирборт… Нет, штирборт, Ричард. Это лево руля.

Лодка проплыла сквозь заросли тростника в заводь, на которую он указал. Это было нездоровое место с застоявшейся водой. Мелководье было покрыто зеленой ряской, и обилие водившихся здесь комаров отнюдь не способствовало приятному времяпрепровождению. Кадоган не мог понять, почему Фен привез их сюда, но к этому времени ему было не до вопросов о чем бы то ни было, его охватило тупое безразличие ко всему.

– Так вот… – сказал Фен, вставая. Лодку сильно качнуло, и Уилкс проснулся. Кадоган и мистер Хоскинс вставили весла в уключины и выжидательно взглянули на Фена. В огромных зеленых глазах Хейверинга нарастало выражение страха, но взгляд, которым он обводил их, все еще был каким-то безжизненно остекленевшим, как если бы испуганное лицо лишь смутно виднелось сквозь мутное оконное стекло.

– В этом деле слишком много неопределенности, – медленно заговорил Фен, – и у меня нет времени тянуть с ним, Хейверинг, пока вы то по-детски пытаетесь увильнуть, то потчуете нас притворными вспышками негодования. Нам достаточно известно об убийстве мисс Тарди, чтобы обвинить вас в участии в сговоре, но мы пока не знаем, кто убил ее. Это единственная причина, по которой вы нас интересуете.

– Если вы думаете, что угрозами…

Фен поднял руку:

– Нет, нет. Действия, мой дорогой медик, действия. У меня нет времени на угрозы. Отвечайте на мои вопросы.

– Не буду. Как вы смеете держать меня здесь?Как?..

– Я же вас предупреждал насчет подобной болтовни! – сказал Фен грубо. – Мистер Хоскинс, будьте добры, помогите мне опустить его голову в эту грязную воду и подержать ее там.

Затеять потасовку в плоскодонке безопаснее, чем в какой-либо другой лодке: перевернуть ее практически невозможно. У Хейверинга не было никаких шансов. Шесть раз его голову погружали в зеленую ряску при ободряющих невнятных комментариях Уилкса, которые он сопровождал аплодисментами.

– Окунайте его! – визжал он со средневековой жестокостью. – Окунайте чертова душегуба! – Кадоган довольствовался ролью зрителя и советами Хейверингу как следует наполнять свои легкие воздухом перед каждым погружением. После того как они окунули его в шестой раз, Фен скомандовал:

– Довольно. Пора «честь, утопленницу, вытащить за кудри»^[416].

Хейверинг упал обратно в лодку на спину, задыхаясь и ловя воздух ртом. Он являл собой поистине тягостное зрелище. Редкие волосы, мокрые и растрепанные, прилипли к черепу. Зеленая ряска прилипла к нему комками и пятнами. От него исходил невыносимый запах, и было очевидно, что этак он долго не протянет.

– Черт бы вас побрал, – прошипел он, – черт бы побрал! Хватит! Я расскажу вам, расскажу все, что хотите.

Кадогана внезапно кольнула жалость. Он протянул Хейверингу носовой платок, чтобы тот обтер лицо и голову, и пожилой человек взял его с благодарностью.

– Теперь, – энергично сказал Фен, – прежде всего расскажите, что вы знаете о Россетере и что побудило его принять участие в этом плане по присвоению денег?

– Он, он был адвокатом в Филадельфии, когда я практиковал там в молодости. Он был причастен к какому-то темному делу: манипуляциям на фондовой бирже и, в конце концов, к растрате попечительского фонда. Он – не дадите ли мне сигарету? – Хейверинг взял одну из пачки Фена, нервно затянулся, зажав ее дрожащими пальцами. – Не стоит входить во все подробности, но кончилось это тем, что Россетеру (тогда его звали по-другому) пришлось убраться из страны и переехать сюда. Я никогда не был лично знаком с ним, вы понимаете, только по слухам. Несколькими месяцами позже я испортил свою карьеру в Америке, сделав аборт. Люди тогда не были столь терпимы. У меня было отложено немного денег, поэтому я приехал в Англию и открыл свою практику. Десять лет назад я обосновался здесь, в Оксфорде. Я узнал Россетера, хотя он меня нет, конечно. Но мне не хотелось возвращаться к прошлому, поэтому я не стал ничего говорить и предпринимать. – Доктор быстро огляделся по сторонам, стараясь увидеть реакцию слушателей. – Понимаете, у меня были газетные вырезки о Россетере с фотографиями. Он не мог позволить, чтобы они были обнародованы.

Лягушка-бык квакала в камышах, комары становились все злее. Кадоган зажег сигарету и выпустил густые клубы дыма в тщетной попытке прогнать их. Темнело, и одинокая бледная звездочка проглянула сквозь рваные края облаков. Похолодало. Кадогана немного знобило, и он поплотнее запахнул свой плащ.

– Я обзавелся неплохой практикой, – продолжал Хейверинг. – В основном как кардиолог. С материальной точки зрения ничего особенного, но на жизнь хватало. И вот однажды меня позвали к старухе.

– Вы имеете в виду мисс Снейт?

– Да, – вяло посасывая сигарету, ответил Хейверинг. – Ей казалось, что у нее слабое сердце. Ничего, кроме обычных возрастных изменений, у нее не было. Но она хорошо платила, и если ей хотелось воображать себя на краю могилы, я не собирался разубеждать ее. Я давал ей пить подкрашенную воду и регулярно обследовал ее. И вот в один прекрасный день, примерно за месяц до того, как ее сбил тот автобус, она сказала: «Хейверинг, вы подхалим и дурак, но вы все-таки старались поддерживать мою жизнь. Вот, возьмите». И она вручила мне конверт, говоря при этом, чтобы я просматривал колонки частных объявлений в «Оксфорд мейл»…

– Да, да, – нетерпеливо ответил Фен, – нам все об этом известно. И вы догадались, что она оставляет вам кое-что в своем завещании?

– Она назвала меня Берлин, – продолжал Хейверинг, – из-за какого-то дурацкого стишка. Да, – он замялся на мгновение, по-видимому, не зная, что говорить дальше. – Я обнаружил, что Россетер был ее поверенным, и через некоторое время после ее смерти пошел к нему. Я медлил некоторое время, потому что не хотел возвращаться к прошлому. Но у нее были деньги, у этой старухи. Она могла оставить мне много, и я хотел знать. – Хейверинг пристально смотрел на них, и Кадоган заметил в его глазах отблеск заката, отраженный от воды. – Забавно, если вдуматься, что я так сильно мог хотеть денег. Я не был беден, у меня не было долгов, и меня никто не шантажировал. Я просто хотел денег, много денег. Мне приходилось видеть людей с большими деньгами в Америке, и это не были деньги, заработанные одним лишь трудом. – Он затрясся от смеха. – Вы, наверное, думаете, что, когда вы доживете до моих лет, вам и в голову не придет мечтать о том, чтобы купить себе женщин или вести роскошную жизнь? Но это именно то, чего я хотел.

Он опять пристально поглядел на них. Это была в своем роде нерешительная просьба о понимании и сочувствии, но у Кадогана кровь застыла в жилах. На берегу сверчки уже завели свою немолчную звенящую песнь.

– Этого хотели многие люди, – сухо заметил Фен. – Тюремные кладбища переполнены ими.

– Я не убивал ее! Меня не могут повесить! – почти выкрикнул Хейверинг. Затем чуть потише он сказал: – Повешение отвратительно. Когда я был тюремным врачом, я видел казнь в Пентонвиле^[417]. Женщина. Она кричала и вырывалась, потребовалось пять минут только для того, чтобы накинуть веревку ей на шею. Она была вне себя от страха, понимаете. Я думал, каково это: ждать, когда у тебя из-под ног вышибут доски… – Он закрыл лицо руками.

– Продолжайте ваш рассказ, – немедленно приказал Фен. Его голос звучал совершенно бесстрастно.

Хейверинг собрался с духом.

– Я… встретился с Россетером и сообщил ему, что мне известно его прошлое. Сначала он не хотел признаваться, но долго отрицать это он не мог. Россетер сообщил мне условия завещания. Вы знаете их?

– Да, знаем. Продолжайте.

– Мы планировали заставить эту женщину, Тарди, подписать отказ от денег. Россетер сказал, что ее будет легко запугать.

– Не совсем похоже на то, что он сказал нам, – вмешался Кадоган.

– Нет, – сказал Фен, – но, учитывая обстоятельства, в этом нет ничего удивительного.

– Как бы я хотел не иметь к этому никакого отношения, – горько сказал Хейверинг. – Много пользы мне будет от этого наследства? А все эта проклятая старуха, с ее идиотскими выдумками. – Он помолчал. – Россетер ввел в дело еще двух других наследников. Я был против, но он сказал, что мы устроим все так, что если когда-нибудь что-то выплывет наружу, мы свалим вину на них. Это была не такая плохая мысль. Настал вечер, и мы все приготовили в квартирке на Иффли-роуд. Россетер не хотел, чтобы женщина увидела его, потому что, хотя она и не знала нас, с ним она была знакома и могла узнать его. Итак, мы решили, что я обмотаю лицо бинтами для маскировки, но не нарочитой, так как я мог сказать, что со мной был несчастный случай. Затем, после того как я отошлю девицу домой, другой человек – мы называли его Моулд – должен был перейти к делу.

Хейверинг опять сделал паузу, оглядывая присутствующих.

– Я, должно быть, нервничал, иначе бы я сразу же увидел, что значило, когда Россетер сказал, что зайдет взглянуть на старушку. Он прибавил, что хочет, чтобы мы разошлись по разным комнатам. Я подумал, что это было частью его плана, чтобы свалить вину на других, поэтому я поддержал его. Но потом, оставшись в одиночестве, я внезапно понял, что он, должно быть, намерен убить ее, если показывается ей на глаза, и что это разделение по комнатам было задумано, чтобы взвалить вину на одного из нас. – Он вновь зажег погасшую сигарету. – Звучит дико. Вы не находите? И это действительно было дико. Я думаю, нам всем было понятно, что происходит что-то странное и нехорошее, но беда в том, что мы слишком многое отдали в руки Россетера, и теперь мне стало ясно, что он обманывает нас. Я пошел к женщине в другой комнате, чтобы у меня было алиби. Потом, через некоторое время, вернулся Россетер. Я думал, что он убил старушку, но нет, потому что я слышал, как она, когда Россетер выходил из ее комнаты, сказала ему что-то о каких-то затруднительных юридических формальностях.

– Одну минуту. В котором часу это происходило? Вы знаете?

– Да, я как раз взглянул на свои часы. Было двадцать пять минут двенадцатого.

– Значит, она все еще была жива. Вы имеете хоть какое-то представление, о чем и зачем Россетер разговаривал с ней?

– Не знаю. Думаю, он каким-то образом готовил свою инсценировку. Спросите у него.

Кадоган бросил быстрый взгляд на своих друзей. Та же самая мысль промелькнула и в их головах. Что это: искусно продуманный блеф, притворное незнание о смерти Россетера или он на самом деле не знает об этом? Хоть убей, Кадоган не мог понять. Эта реплика проскользнула прежде, чем они успели обратить внимание на выражение лица Хейверинга или что-то уловить в модуляциях его монотонного голоса. Уилкс безмятежно сидел на носу лодки, маленькая старческая фигурка, разжигающая видавшую виды трубку.

– Россетер сказал, что женщину, кажется, не так-то просто запугать, как он думал, и что, может быть, нам стоило бы отказаться от нашего плана, потому что для нас он слишком опасен. Я некоторое время спорил с ним по этому поводу, но больше для проформы. Я видел, что он собирается убить ее, но мне не хотелось, чтобы он понял, что я это вижу. Затем другой человек, Моулд, пришел к нам из своей комнаты и сказал, что кто-то бродит по магазину. Мы выключили свет и затаились на некоторое время, довольно-таки надолго. В конце концов мы решили, что это была ложная тревога, и Россетер дал тому, другому, револьвер и велел ему идти и выполнить это дело.

– В котором часу это было?

– Примерно без четверти или без десяти двенадцать. Он скоро вернулся и сообщил, что старушка мертва.

Наступила недолгая пауза. «Эвтаназия, – подумал Кадоган. – Они все считают это эвтаназией, а не преднамеренным жестоким убийством, не насильственным прерыванием невосстановимого сочетания чувств, желаний, привязанностей и воли, не толчком в невообразимую и беспредельную темноту». Он хотел рассмотреть лицо Хейверинга, но в угасающем свете дня виделся только его узкий силуэт. Что-то начало расти в его душе, что через неделю, месяц или год станет поэзией. Неожиданное волнение вместе со странным чувством удовлетворения охватило его. Слова его предшественников в этом великом искусстве вспомнились ему: «Они отбыли в светоносный мир»^[418]. «Я был беспечален, был в здравье»^[419], «Взор Елены скрыл прах»^[420]. Огромная и пугающая значительность смерти на мгновение сомкнулась вокруг него, как лепестки темного цветка.

– Я пошел и осмотрел ее, – рассказывал Хейверинг. – Вокруг ее шеи я обнаружил тонкий шнурок, на шее были характерные синяки. Смерть, несомненно, последовала от удушья. Именно в тот момент, когда я осматривал тело, появилась эта девушка. Россетер прогнал ее и обещал нам, что она не будет поднимать шума о том, что увидела. Он был растерян и взволнован, что удивило меня, потому что я считал, что это он убил старую женщину. Мы все были растеряны и хотели выбраться оттуда, но кто-то должен был избавиться от тела и вернуть игрушки в другой магазин. Договорились, как это сделать, и потом мы, трое мужчин, стали тянуть жребий, и исполнить это выпало мне. На некоторое время я задержался в квартире, раздумывая. Я был перепуган и опасался, что меня застанут возле трупа. И тут кто-то вошел в магазин внизу, – сказал он, бросив взгляд на Кадогана. – Это были вы. Что случилось потом, вам известно. Я оглушил вас и уложил в кладовке внизу. Запер дверь так, чтобы вы не смогли войти обратно в магазин и обнаружить, что он изменился, но оставил окно открытым, чтобы вы могли выбраться наружу. Я знал, что вы пойдете в полицию, но думал, что если полицейские не найдут тела, им здесь будет нечего делать. Я… я не нарочно ранил вас, вы должны понять…

– Извинения ни к чему, – прервал его Фен. – Что случилось с телом?

– Я втащил его в машину, которую оставила женщина. Оно было тяжелым, а я не силач, поэтому это заняло много времени. К тому моменту началось окоченение, и я был вынужден довольно грубо обращаться с головой и руками, чтобы протиснуть тело через дверцу машины. Это было ужасно. Я отвез его к реке и, набив камнями одежду, столкнул в воду. Я думал, что там глубоко, но я ошибся, и оно просто лежало, покачиваясь на краю, в грязи и камнях. Мне пришлось поднять его снова и отправиться искать другое место. Было темно, и в какой-то момент оно выскользнуло, и влажные руки обвились вокруг моей шеи… Потом мне пришлось опять вынуть камни из одежды, потому что оно было слишком тяжелым… – Хейверинг во второй раз закрыл лицо руками.

– Где в конце концов вы его оставили? – спросил Фен.

– Невдалеке отсюда, чуть выше по течению. Там, у края воды, стоят близко друг к другу три ивы.

В сумерках летали летучие мыши; без конца раздавалось пронзительное, скрипучее пиликанье сверчков; далеко-далеко в городе часы отбивали половину восьмого. Вода в реке сейчас казалась черной. Должно быть, у глаз той женщины роились маленькие рыбки. В темноте, нарушаемой лишь светящимися точками их сигарет, виднелись только силуэты сидящих в плоскодонке.

– А ее сумочка? Что сталось с ней? – спросил Фен.

– Россетер забрал ее с собой. Не знаю, что он с ней сделал.

– Продолжайте.

– Я промок и перепачкался, но мне еще предстояло вернуться, увезти эти игрушки, заменить их на бакалейные товары и все переделать в квартире. К тому времени, как я закончил, уже почти рассвело. Я слышал, как вы ушли, – сказал он, обращаясь к Кадогану, – и, запихнув часть товара в кладовку, вышел сам. Не думаю, что меня кто-нибудь видел. – С монотонной интонации он перешел на хныканье: – Никто не сможет ничего доказать…

– Что вы имеете в виду под словами «все переделать в квартире»? – потребовал ответа Кадоган.

– Я убрался в ней, передвинул мебель и смазал дверь маслом. Я знал, что вы видели только одну комнату, и подумал: вы решите, что перепутали квартиру.

– Ваш расчет оправдался, – признал Кадоган, – некоторое время я так и думал. Но почему дверь оставалась открытой?

Хейверинг помрачнел.

– Это по вине остальных. Эти идиоты не закрыли ее, когда ушли. Я не знал, что она открыта. Если бы не это, дело бы не приняло своего нынешнего оборота…

Фен вытянул свои длинные ноги и пригладил волосы.

– Раз уж мы заговорили о вашем возвращении домой, мог ли кто-нибудь знать, что вы не ночевали дома?

– Никто, – мрачно ответил Хейверинг. – У меня приходящая прислуга. Она уходит в 9 часов вечера и приходит обратно к 7.30 утра.

– И к этому часу вы, несомненно, спали в своей постели. А что вы делали между 4.30 и 5 часами вечера?

– Что? – уставился на него Хейверинг. – Что вы имеете в виду?

– Не важно. Отвечайте на вопрос?

– Я… я возвращался домой после дневного посещения больных на дому.

– Когда вы пришли домой?

– Чуть позже пяти. Не помню точно.

– Кто-нибудь видел, как вы входили?

– Служанка. Но куда вы кло…

– Когда вы ушли от последнего пациента?

– Да пропади оно пропадом, не помню! – воскликнул Хейверинг. – Что все это значит, в конце концов? Это не имеет никакого отношения к прошлой ночи. Послушайте: я не убивал старушку, и вы не можете доказать обратное. Я не собираюсь на виселицу. Я больной человек и больше не могу все это выносить.

– Успокойтесь, – сказал Фен. – Это вы послали тех двоих следить за Кадоганом и мной?

– Да.

– Откуда они появились?

– У меня есть знакомый в Лондоне, который прислал мне их. Они были готовы выполнить любое поручение без лишних расспросов, лишь бы им хорошо заплатили.

– И что дальше?

Хейверинг обратился к Кадогану:

– Россетер позвонил мне и сказал, что вы заходили к нему. Он описал вашу внешность и спросил меня, знаю ли я, как случилось, что вы вмешались в это дело. Я понял, что речь идет о человеке из магазина, то есть о вас. Это меня насторожило. Я послал Уивера и Фолкса следить за вами, приказав им препятствовать вашим разговорам с кем-либо, кто мог разболтать секрет, в особенности с девицей.

– Поэтому, когда мы почти догнали ее, они отделались от нас и увезли девушку, чтобы заткнуть ей рот раз и навсегда.

– Я не давал приказа убивать…

– Не спорьте, пожалуйста. Коттедж, в который они привезли ее, принадлежит мисс Уинкворт. Как они догадались привезти ее туда?

– Я был с ней знаком. Я узнал ее прошлой ночью, несмотря на маску, а она узнала меня. Я позвонил ей и сказал, что девица опасна и что нужно заставить ее замолчать на несколько часов. Она предложила свой коттедж неподалеку от Вуттона к моим услугам.

– Понимая, несомненно, что означает эвфемизм «замолчать на несколько часов».

– Это ложь.

– Девушка могла бы потом отыскать владелицу дома. Разве не так?

– Мы договорились с Уивером и Фолксом разыграть незаконное вторжение в жилище. Поэтому на нее не могло упасть подозрение.

– Пусть так. Отговорка не хуже прочих. А теперь, – сказал Фен, наклоняясь вперед, – мы подходим к самому важному моменту. Что именно, когда вы обследовали тело, заставило вас тогда утверждать, что никто из присутствовавших не мог убить мисс Тарди?

Хейверинг глубоко вздохнул.

– А, вы внимательно слушали, не правда ли? Да, это правда. Я был полицейским врачом, как я уже говорил вам. Никогда нельзя в точности сказать, как давно человек мертв, но чем раньше вы осмотрите тело, тем точнее сможете определить время. Я обследовал тело примерно без девяти минут двенадцать. И я готов поклясться, что женщина умерла не позже 11.45 и не раньше 11.35. Вы понимаете, что это означает?

– Разумеется, – спокойно ответил Фен. – Просто интересно, сообщили ли вы об этом факте другим?

– Я сказал Россетеру.

– Ах да, – несмотря на темноту, было видно, что Фен улыбнулся, – между 11.35 и 11.45 вы все вместе были в другой комнате. И никто не мог проникнуть в дом снаружи.

Хейверинг дрожал и был на грани истерики.

– Так что, если только девушка не убила ее, – сказал он, – то ее не убивал никто, потому что это невозможно.

Глава 12 Недостающее звено

– Черт! – воскликнула Салли. – Дождь начинается.

К сожалению, она оказалась права. Темные дождевые тучи еще более омрачили ночное небо, и теперь уже не было видно звезд. Капли шуршали и плескались в листве.

– Помнится, в этом конце сада был летний домик, – откликнулся Кадоган. – Быстрей, бежим туда!

Летний домик все еще был на прежнем месте, и они, запыхавшись и спотыкаясь, поспешили подняться туда по лестнице. Кадоган чиркнул спичкой, огонек выхватил из тьмы пыльную неуютную обстановку: сложенные у стен шезлонги, кое-какие садовые инструменты и большую коробку с набором шаров для кеглей. Напротив двери была дубовая скамья, и они уселись на нее. Кадоган огляделся вокруг в темноте.

– У меня мурашки по спине, – заметил он, добавив ни к селу ни к городу: – Когда я был студентом, то как-то занимался здесь любовью с одной девицей.

– Хорошенькой?

– Нет, не особенно. У нее были довольно толстые ноги, а звали ее… Ее звали… Фу-ты! Забыл начисто. Tout lasse, tout casse, tout passe^[421]. Помнится, я неважно себя чувствовал и не проявлял большого энтузиазма. Не думаю, что бедняжка получила от этого особенное удовольствие.

Прошел уже час с тех пор, как Хейверинг сделал свое признание на реке, и сейчас, апатичный и как будто одурманенный, он был временно заперт в комнате, прилегающей к кабинету Фена. Сам Фен выгнал их на улицу, потому что, как он объяснил, ему надо подумать. С лужайки, по которой они слонялись, им был виден свет в его комнате и все освещенные окна Сент-Кристоферс, обращенные в сад. Мистер Хоскинс ушел туда вместе с Уилксом выпить, так как оказалось, что запасы виски Фена истощились. Некоторое время вокруг все было тихо, если не считать джаза, доносившегося иногда из комнаты какого-то студента.

– Некоторые совершают необычные поступки, – сказал задумчиво Кадоган, – но в общем не такие необычные, как другие. Взять хоть мисс Снейт. Или мистера Россетера. Или, – он немного помрачнел, – Фена.

– Вы все свое время тратите на то, чтобы с ним за компанию бегать за убийцами?

– Я? – внезапно усмехнулся Кадоган. – Нет, слава богу! Но, вообще говоря, смешно…

– Что смешно?

– Вчера вечером, всего лишь вчера вечером я страстно хотел приключений, напряжения душевных сил: чего угодно, что отсрочит наступление среднего возраста. Гёте говорил, что с желаниями следует быть поосторожней, потому что они могут осуществиться. Как он был прав! Мне хотелось, чтобы меня увезли от скуки, и боги исполнили мою просьбу.

– Никогда бы не подумала, что ваша жизнь была скучна.

– И тем не менее она именно такова. Видишь одних и тех же людей, делаешь одно и то же. Пытаешься устроить так, чтобы любимое дело хотя бы отчасти пересекалось с занятиями, за которые в этом мире принято платить деньги…

– Но вы знамениты, – возразила Салли. – Профессор Фен так говорил, а тут я и сама вспомнила, где видела ваше лицо раньше. Это было в «Рэдио таймс»^[422].

– А! – сказал Кадоган без особого энтузиазма. – Лучше бы они не пускали в эфир такие вещи без спроса. Я получился похожим на мистика, который пытается в одно и то же время вступить в контакт с Бесконечным и сопротивляться жестокому расстройству желудка.

– Что вы там делали?

– Делал? О, понимаю… Я читал стихи.

– Какие стихи?

– Кое-что собственного сочинения.

В полутьме было видно, как Салли усмехнулась.

– Я все еще не могу себе представить вас пишущим стихи. Во-первых, вы слишком просто держитесь для такого занятия.

Кадоган приободрился.

– Знаете, это меня утешает. А я уж боялся, что превращаюсь в банального рифмоплета, этакого Вормиуса^[423].

– Конечно, то, как вы говорите, скорее опровергает ваши опасения.

– Извините. Я цитировал Поупа.

– Мне все равно, откуда эта цитата. Довольно невоспитанно с вашей стороны цитировать то, чего я не пойму. Все равно что говорить с кем-то на языке, которого тот не знает.

– О, простите, – раскаялся Кадоган. – Честно, это всего лишь привычка. Но было бы еще более невежливо, если бы я разговаривал с вами, как с ребенком.

Салли все еще обдумывала недостоверность притязаний Кадогана на то, чтобы быть поэтом. Ее смущала его хотя и мрачная, но заурядная внешность.

– Вы должны были бы выглядеть по-другому, – сказала она.

– Почему? – спросил Кадоган. Он закурил сигарету и протянул еще одну ей. – Поэтам вовсе не обязательно выглядеть как-то особенно. Вордсворт был похож на упрямую лошадь с твердыми убеждениями; Честертон был вылитый Фальстаф; Уитмен был лохматым силачом, похожим на золотоискателя. Правда заключается в том, что никакого поэтического типа не существует. Чосер был правительственным чиновником; Сидни – солдатом, Вийон – вором, Марвелл – членом Парламента; Бёрнс – деревенским парнем; Хаусмен – университетским преподавателем. Вы можете быть кем угодно – и все-таки поэтом. Вы можете быть чванливым, как Вордсворт, или скромным, как Харди, богатым, как Байрон, или бедным, как Фрэнсис Томпсон, религиозным, как Купер, или язычником, как Кэрью. Не важно, во что вы верите; Шелли верил во все безумные идеи, какие только бывают на белом свете, Китс не верил ни во что, кроме святости сердечных чувств. И я готов поклясться, Салли, что вы могли бы проходить мимо Шекспира каждое утро по дороге на работу в течение двадцати лет, не заметив его… Боже мой, это превращается в лекцию.

– Однако у поэтов должно быть хоть что-то общее!

– Конечно! Они пишут стихи.

– Ну тогда это должно делать их похожими друг на друга хотя бы отчасти.

– Должно? – Кадоган выдохнул облако дыма и смотрел, как оно проплывало, призрачное и прозрачное, сквозь бледный прямоугольник двери. – Если собрать всех поэтов в прихожей перед вратами рая, возникнет масса светских неловкостей в общении. Марлоу не станет разговаривать с Доусоном, а Эмилия Бронте убежит при приближении Чосера… – Он усмехнулся, но продолжал серьезно: – Думаю, что единственная черта, общая для всех поэтов, – это своего рода творческая щедрость души по отношению к своим собратьям, но даже в этом мы не можем быть слишком уверены в случае с такими поэтами, как Бодлер и Поуп, и неприятными невротиками вроде Суинберна. Нет, никакого «поэтического типа» не существует. И не без причины.

– Но почему?

Кадоган тихо простонал:

– Очень мило с вашей стороны быть такой вежливой, но я хорошо знаю, когда становлюсь скучным.

Салли ущипнула его.

– Осел, – сказала она, – мне интересно. Скажите мне, почему поэту необязательно быть нестриженым субъектом?

– Потому что, – ответил Кадоган, неловко пытаясь измерить длину собственных волос левой рукой, – поэзия не является порождением личности. Я имею в виду, что она существует независимо от вашего ума, ваших привычек, ваших чувств и всего того, что составляет вашу личность. Поэтическое чувство безлично: греки были правы, когда называли его вдохновением. Таким образом, то, что лично вам нравится, не стоит ломаного гроша: важно только, хороший ли вы радиоприемник для поэтических волн. Поэзия – посещение свыше, она появляется и уходит по собственной сладостной воле.

– Ну и на что же она похожа?

– Собственно говоря, я не могу как следует объяснить это, потому что сам не вполне понимаю и надеюсь, что никогда не пойму. Но это уж точно не имеет ничего общего с «О, какие хорошенькие розочки» или «О, как мне грустно сегодня». Если бы это было так, сейчас в Англии было бы сорок миллионов поэтов. Это странное, пассивное чувство. Некоторые говорят, что это так, как если бы вы что-то заметили в первый раз, но, мне кажется, это скорее как если бы оно само заметило вас в первый раз. У вас такое чувство, будто роза или что бы там ни было светит на вас. И всегда после первого импульса приходит фраза, описывающая этот предмет. Как только это произошло, вы выходите из этого состояния, ваша личность мгновенно возвращается к вам, и вы пишете «Кентерберийские рассказы» или «Короля Лира» в зависимости от того, что вам ближе по складу. Это уж зависит от вас.

– И часто это происходит?

В темноте было заметно, как Кадоган пожал плечами.

– Каждый день. Каждый год. И каждый раз, когда это случается, думаешь: не последний ли… А тем временем, само собой, ты становишься скучнее, приближаясь к среднему возрасту.

Дождь равномерно стучал по крыше беседки.

– Я думаю, что вам бы не повредило жениться, – после некоторого молчания произнесла Салли. – Вы ведь не женаты, да?

– Нет. Но какой странный диагноз. С какой стати я должен жениться?

– Вам нужен кто-то, кто заботился бы о вас и подбадривал, когда у вас плохо на душе.

– Может быть, вы правы, – ответил Кадоган, – хотя я в этом сомневаюсь. Я только раз в жизни был влюблен, и это было давным-давно.

– А кто она? Нет, – быстро поправила себя Салли, – я не должна была проявлять такое любопытство. Наверное, вы не хотите говорить об этом.

– На самом деле я ничуть не прочь об этом рассказать, – повеселев, ответил Кадоган. – Все уже закончилось, и к этому нет возврата. Ее звали Филлис Хьюм, и она была актрисой, темноволосая, с большими глазами и великолепной фигурой. Но нам пришлось бы провести вместе чертову уйму времени, если бы поженились, а мы оба были адски эгоистичны и могли выносить друг друга только в минимальных дозах. Стоило нам пробыть вместе хотя бы неделю, и наша жизнь превращалась в борьбу Иакова с ангелом.

– Беда в том, – сказала Салли, – что вы плоховато знаете женщин.

– Да, вы правы, – согласился Кадоган. – Но так как я не собираюсь жениться, это меня не особенно волнует. А вот вам…

– Э-э…

– Теперь многие захотят жениться на вас.

– Спасибо за комплимент, но к чему вы…

– К тому, Салли Карстайрс, что вы очень богаты.

Она насторожилась:

– Вы имеете в виду, что я все же получу деньги?

– А почему бы нет?

– Но я совсем так не думаю. Ведь мисс Тарди предъявила свои права, и деньги принадлежат ей.

– Не знаю, – возразил Кадоган. – В отсутствие родственников мисс Тарди, которые могли бы оспорить ваше право – а миссис Уитли сказала, что таковых вообще не имеется, – я склонен думать, что деньги достанутся вам. Впрочем, познаний в юриспруденции у меня маловато.

– Ох, – воскликнула ошеломленная Салли, – мне придется быть осторожной.

– Не стоит быть слишком осторожной.

– Что вы имеете в виду?

Кадоган бросил сигарету на пол и затоптал ее.

– В одной немецкой повести говорится об очень богатой и очень красивой молодой женщине, которая была окружена поклонниками. Но каждый раз, когда она было решалась выйти за одного из них, ее внезапно пугала мысль, что тот добивается ее руки только из-за денег, и страх ее был так силен, что заставлял ее разрывать помолвку. И вот однажды, путешествуя по Италии, она встретила молодого купца, и они влюбились друг в друга. Но даже настоящая любовь не смогла избавить ее от прежнего наваждения, и она решила испытать его. Она сказала, что у нее есть жених в Германии, что все ее деньги растрачены и что ее жениху нужны десять тысяч гульденов для восстановления бизнеса (она знала, что десять тысяч гульденов – все состояние, которым владел молодой купец). Ну что ж, из любви к ней он дал ей эти деньги, а она взяла с него слово приехать в Германию в условленный день к ней на свадьбу. Потом она, счастливая, уехала домой, потому что, сам не зная того, он с честью выдержал проверку, и распорядилась, чтобы ее дом великолепно украсили к его приезду. Он не приехал, потому что она зашла слишком далеко в этом испытании. Вместо этого он отправился на войну, где был убит.

– А она?

– Она до конца своих дней осталась старой девой.

– Она поступила глупо, – сказала Салли, – но я могу ее понять. Конечно, я никогда не смогу поверить, что обладаю такими деньгами. А что бы вы сделали, если бы они принадлежали вам?

– Ездил бы в Италию, чтобы убежать от английской зимы, – не задумываясь ответил Кадоган, – и завел бы винный погреб. А вы?

– Купила бы для мамы домик и наняла ей служанку. Купила бы кучу одежды. Машину. Поехала бы в Лондон и Париж, и куда только захочу… – дальше ее фантазии не хватило, и она добавила со смехом: – Тем не менее до тех пор, пока я не получу деньги в действительности, мне придется служить в магазине Леннокса.

Кадоган вздохнул:

– Итак, сегодняшняя несолидная пробежка принесла вам удачу. А что же она принесла мне?

– Приключения, – напомнила Салли не без ехидства. – Душевное волнение. Разве не этого вы хотели?

Кадоган, почувствовав, что ему необходимо размяться, встал и начал расхаживать туда-сюда.

– Да, – согласился он, – именно этого я хотел. Но больше не хочется. Для душевного волнения мне хватит загородной прогулки в какой угодно день, и я склоняюсь к мысли, что просто открыть занавески утром – гораздо более значительное приключение. Боюсь, это покажется вялостью, свойственной среднему возрасту, но, в конце концов, я и на самом деле человек средних лет. И от этого никуда не денешься. Да и, по правде говоря, после сегодняшнего приключения я рад этому. Быть человеком средних лет значит, что ты понимаешь, что для тебя важно. Во всем этом приключении не было ровным счетом ничего, что имело бы для меня смысл, и отныне я буду сохранять силы, сколько их есть, для вещей, которые мне действительно дороги. Если меня когда-нибудь будут искушать плакаты с рекламой круизов, я прошепчу: «Шарман»; всякий раз, когда мне на глаза в газете попадется заголовок статьи о мошенниках международного класса, я пробормочу: «Россетер». Отныне и навеки я буду остерегаться Пуатема^[424] и Логреса^[425]. Честно говоря, через пару дней я должен вернуться в Лондон и опять приступить к работе, хотя у меня и есть предчувствие, какое бывает в кошмаре, будто наше дело еще не окончено.

– О, черт возьми, я почти забыла обо всем этом. – Она затянулась, и огонек ее сигареты ярко вспыхнул в темноте. – Вы так мне и не рассказали, что вам удалось вытянуть из этого доктора.

– Он сказал, что вы – единственная, кто мог убить мисс Тарди.

Мертвое молчание было ему ответом, и Кадоган отчаянно клял себя за эти слова. Но сказанного не воротишь…

– Что он имел в виду? – тихо спросила Салли. – У него должна была быть какая-то причина так сказать.

Кадоган рассказал ей про неувязку со временем смерти.

– Но доктор мог и соврать, – заключил он.

– Вы правда так думаете?

– Если честно, нет, – ответил он после некоторого колебания. – Но это не должно вас тревожить. Должно быть, там оставалась какая-то лазейка. Если бы только знать… Или же он просто ошибся. – Но Кадоган и сам не верил в то, что говорил.

Последовала еще одна пауза.

– Понимаете, это совпадает с тем, что рассказали Россетер и эта Уинкворт, – продолжил он наконец. – Про «невозможное убийство» и про те слова Хейверинга, сказанные тогда, на месте: что, дескать, никто из присутствующих не мог этого сделать.

– Но ведь он и им мог солгать.

– Зачем?

– Потому что… Ну, предположим, потому, что он сам убил ее и знал, что истинное время смерти его выдаст.

– Но в таком случае зачем говорить, будто никто не мог совершить это убийство? В конце концов, в то время он не знал, что вы были внизу.

– Может быть, он кого-нибудь покрывал.

– Что ж, и это не вполне исключается. Но, ради всего святого, кого? – ответил Кадоган, глубоко вздохнув.

– Может быть, ту женщину? Вы сказали, что он знаком с ней.

– Да, но если бы вы ее видели… И, кроме того, она оставалась в одиночестве, только пока Россетер находился в комнате с мисс Тарди. Как она могла сделать это?

– Может быть, все они врут?

– И опять же зачем? Дело в том, что, если вы собираетесь отвести от себя или от кого-то еще подозрения в убийстве, вы не будете специально подстраивать, чтобы убийство казалось невозможным…

– А вам не кажется, что они могли сочинить эту историю после того, как узнали, что я была там?

Кадоган застыл на месте. Это и в самом деле казалось возможным. Но немедленно ему представилось очевидное возражение:

– В таком случае они не пытались бы избавиться от вас.

– Нет, пытались бы, потому что безопаснее для них было бы, чтобы никто вообще ничего не узнал, чем прибегать к выдумкам о том, будто это сделала я.

– Понимаю, но я все же думаю, что Хейверинг сказал правду.

Он так увлекся рассуждениями, что не понимал, что методически разрушает ее оборону. Но слезы, послышавшиеся в ее голосе, заставили его внезапно осознать это.

– Господи, – сказала Салли, – ну я и угодила…

– Чепуха! – энергично начал Кадоган, стараясь загладить сказанное. – Никуда вы не угодили. Мы знаем, что вы этого не совершали, и найти виновного – всего лишь вопрос времени. – Желая успокоить Салли, он положил руку ей на ногу, но опомнился и поспешно ее отдернул.

– Ну и осел вы! Не беспокойтесь, вы годитесь мне в отцы, – полусмеясь, выдохнула Салли сквозь слезы.

– Ну уж нет, не гожусь! – И они оба рассмеялись.

– Так-то лучше, – сказал он.

– Ох, я веду себя как ребенок. Не обращайте внимания. Ненавижу плачущих женщин.

– Ну, пудря нос в темноте, делу не поможешь.

– Нет уж, без этого никак нельзя. Но если я буду выглядеть так, словно вылезла из мешка с мукой, когда мы выйдем отсюда, вы ведь скажете мне, правда?

Кадоган обещал.

– Знаете, мне пора идти домой, – сказала она, – мама, наверное, волнуется, куда же я запропастилась.

– Нет, не уходите пока. Позвоните ей и останьтесь этим вечером с нами. К тому времени, как мы войдем в дом, Джервейс уже будет знать, кто убийца.

– Черт возьми, хотелось бы верить. Он странный человек, вам не кажется?

– Да, он может показаться таким, если вы привыкли к обычному типу дона. Но под этой маской… Ох, никому не пожелаешь такого врага. В нем есть нечто необыкновенное, что на первый взгляд, конечно, незаметно. Фен будто бы обезоруживающе наивен. Но если кто и может докопаться до сути этого дела, так это именно он.

– Но он знает о том, что произошло ночью, не больше, чем вы.

– Он лучше меня может свести концы с концами. Эта задача не для моего слабого интеллекта.

– И все же, как по-вашему, кто сделал это?

Кадоган задумался, вызывая в памяти скорее лица, чем факты. Россетер, с желтым восточным лицом, с выступающим вперед подбородком, с его профессиональной непринужденностью в манерах; Шарман, робкий, закутанный в шарфы, пьяный и ничтожный; мисс Уинкворт, с ее усиками и поросячьими глазками; Хейверинг, нервный, худой, неуступчивый, напуганный. Юрист и школьный учитель, мошенница, притворяющаяся медиумом, и доктор. Это в их руки та вздорная старуха передала свои дела и жизнь своей племянницы. Но, конечно, существовал и другой – загадочный Уэст. Заявлял ли он когда-либо свои права на наследство? Был ли он той силой, которая контролировала все эти махинации? Кадоган покачал головой.

– Многое в этой истории ясно, – произнес он вслух. – В ней прослеживаются три нити: план запугать мисс Тарди, план Россетера убить ее и еще чей-то план сделать то же самое. Две первых ни к чему не привели, и нет ничего, что может помочь найти решение в третьем случае. Честно говоря, у меня нет никакой идеи. Кажется, что решение состоит в выборе между Хейверингом, Шарманом и женщиной, так как никто другой не мог зайти в магазин. Но на этом исчерпывается то, что мне известно. И, как вы и сказали, всегда остается возможность, что они все лгут. Тогда все безнадежно, и мы можем попросту оставить эту затею.

В наступившей тишине они поняли, что дождь прекратился.

– Что ж, – сказала Салли, – вернемся и посмотрим, нет ли чего-нибудь новенького.

Не возобновляя разговора, они пересекли мокрую лужайку по направлению к колледжу и освещенному окну комнаты Фена.

* * *

Однако на пути их ожидала остановка. В проходе, который вел из сада в задний дворик, освещенном единственным фонарем под сводчатой крышей, они натолкнулись на пухлую маленькую фигуру мистера Споуда, направлявшегося туда же, что и они. Его лицо просветлело, когда он увидел Кадогана.

– А, вот вы где, старина, – приветствовал он их. – Вот удача!

– Послушайте, Эрвин, – строго сказал Кадоган, – не знаю, за каким чертом вы приехали в Оксфорд, но считаю, что очень бессердечно, когда я уехал на каникулы, преследовать меня, как привидение, и требовать, чтобы я читал лекции американцам по предмету, к которому они явно не питают никакого интереса.

Привидение моргнуло и кашлянуло.

– Это будет очень хорошая поездка, – пробормотало оно, – Йель, Гарвард, Брин-Мор…^[426] Вы знаете, что в Америке полно красивых женщин?

– Какое, господи помилуй, это имеет отношение к делу? Я не хочу ехать в Америку и не хочу читать там лекции… Ради бога, или поднимайтесь по этой лестнице, или уйдите и дайте нам пройти.

– Вы идете к профессору Фену?

– А вы как думали куда? В зоопарк Риджентс-парка?^[427]

– У меня с собой корректура вашей новой книги.

– Давно пора! Не сомневаюсь, что там полно опечаток. Пошли, Эрвин. Пойдем выпьем. Мы на пороге решения важного уголовного дела.

Мистера Споуда, который слабо протестовал, указывая на то, что подобное вторжение неприлично с его стороны, проводили обратно вверх по лестнице. Когда они вошли, Фен разговаривал по телефону (он сделал им знак, чтобы они соблюдали тишину), а Уилкс и мистер Хоскинс, заметно повеселевшие от виски, вольготно расположились в двух креслах. Высокий торшер, бросавший мягкий отблеск возле камина, был единственным источником света в комнате. Пистолет Фена лежал на письменном столе, свет отражался на его коротком стволе, блестя, словно тонкая полоска ртути. Атмосфера в комнате неуловимо изменилась: это была смесь напряжения и удовлетворенности, и Кадоган с удивлением перехватил обращенные на мистера Споуда быстрые, любопытные взгляды всех присутствующих.

– Да, – говорил Фен по телефону, – да, мистер Барнеби, как можно больше. Они пьяны, говорите? Ну, покуда они держатся на ногах, ничего. Да, все правильно. И, ради бога, не позволяйте им поднимать шум. Дело предстоит нешуточное. Да, мы скоро придем, и я обещаю, что это последний раз. Хорошо. До свиданья.

Он обернулся, чтобы поздороваться с вошедшими.

– Итак, – приветливо сказал он, – очень приятно видеть всех вас снова. Вы поспели как раз к последнему акту.

– Я хочу пообедать, – заявил Кадоган.

– «Всякий, кому охоты нет сражаться, может, – продекламировал Фен, – уйти домой»^[428]. Включая тебя.

– Я полагаю, – нелюбезно откликнулся Кадоган, – что ты решил, что знаешь, кто убийца.

– Это очень просто, – ответил Фен, – Sancta simplicitas^[429]. Этот твой мистер Споуд…

Для Кадогана это было уж слишком.

– Эрвин? – вскричал он. – Эрвин – убийца? Не неси ерунды, – с этими словами он повернулся к мистеру Споуду, вытаращившему глаза от изумления.

– Если позволишь мне закончить, – язвительно произнес Фен, – то, может быть, узнаешь кое-что. Я собирался сообщить: яснее ясного, что твой мистер Споуд – пятый наследник. Старик из Уэста, как ты помнишь, носил лилового цвета жилет. – Тут он указал на жилет мистера Споуда цвета петунии.

– Потерянное звено! – возбужденно воскликнул Кадоган. – Эрвин – потерянное звено!

Мистер Споуд кашлянул.

– Не вижу ничего смешного, Кадоган, – сказал он с достоинством. – Не имею понятия, чем вы тут занимаетесь, но когда дело доходит до личных оскорблений…

– Мистер Споуд, – прервал его Фен, – на вас нашло помутнение. Ваша фирма примерно два года назад располагалась в Оксфорде, правда?

– Да, – растерянно ответил мистер Споуд, – это правда.

– Имели ли вы когда-нибудь дело с мисс Снейт из виллы «Валгалла», Боурз-Хилл?

Мистер Споуд побледнел:

– Да-да, припоминаю…

– Профессионального характера?

– Да. Она хотела,чтобы мы опубликовали ее книгу. О спиритизме. Это была очень плохая книга.

– И вы ее опубликовали?

– Да, – беспомощно ответил мистер Споуд. – Опубликовали. Хотя совсем не собирались. По правде говоря, я потерял ее сразу же после того, как получил.

– Ох, уж эти кабинеты издателей, – проворчал Кадоган, поясняя присутствующим, – вечно там все теряется. Неизменный хаос!

– Мы нигде не могли найти ее, – продолжал мистер Споуд. – Понимаете, мы даже не прочли ее тогда, и никто не решался написать ей и сообщить, что случилось. Мисс Снейт продолжала звонить и спрашивать, как нам понравилось ее произведение, и мы были вынуждены отделываться от нее, извиняясь на все лады. Потом кто-то случайно обнаружил рукопись среди множества американской корреспонденции, которую никогда никто не просматривал, и мы решили, что просто обязаны напечатать книгу после того, как держали ее целый год.

– Нравственный подвиг в издательском деле, – великодушно заметил Кадоган.

– И она была очень благодарна, – сказал Фен. – И прислала вам конверт, попросив просматривать колонки частных объявлений в «Оксфорд мейл»…

Мистер Споуд дико уставился на него:

– Как вы узнали?

– Он увидел это в магическом кристалле, Эрвин, – сказал Кадоган. – Или же это сообщили ему духи. Скажите, вы выполнили то, что сказала вам старуха?

– Нет, – ответил мистер Споуд смущенно, – я не выполнил. Я отложил конверт, намереваясь просмотреть его позже, а затем на некоторое время забыл о нем, а когда вспомнил, он был утерян, – слабым голосом заключил он.

– Ну что ж, лучше бы вам найти его снова, – сказал Кадоган, – потому что конверт стоит примерно сто тысяч фунтов, и все они причитаются вам.

– Ч-что? – мистер Споуд, казалось, вот-вот упадет в обморок.

Как можно короче, они объяснили ему суть дела. Но, к их досаде, он только твердил:

– Полно вам шутить!

Однако в конце концов мистер Споуд поверил в чудо.

Для Кадогана имеющиеся сведения от повторения не стали более понятными, и как Фен благодаря им смог вычислить имя убийцы, для него было загадкой. Конечно, подозрительно было поведение Шармана…

– Любопытно, кстати, было бы узнать: что заставило вас приехать в Оксфорд прошлой ночью? – в заключение спросил Фен.

– Дела, – ответил мистер Споуд. – Здесь живет Натлинг, и он хотел, чтобы мы вместе просмотрели гранки нового романа Стейвлинга. Роман клеветнический, – пожаловался мистер Споуд.

– В котором часу вы приехали сюда?

– Кажется, около часа ночи. У меня случилась поломка возле Тейма^[430], и несколько часов ушло на починку. Можете проверить, – тревожно добавил мистер Споуд.

– А почему вы так неожиданно ушли с чаепития сегодня днем? Когда убили Россетера, я вас сильно подозревал.

– О… о… Хорошо. Дело в том, что я стеснителен, – ответил мистер Споуд со страдальческим видом. Все посмотрели на него внимательно, и он покраснел. – Да, стеснителен, – добавил он воинственно. – Я никого не знал, и мне казалось, что я некстати.

– Конечно, вы были кстати, – заметила растроганная Салли.

– Итак, Эрвин не убийца, – заключил Кадоган с некоторым разочарованием в голосе.

– Нет, – сказал Фен и добавил афористично: – Хотя, если бы всякому это дозволялось, он мог бы быть им. – Он окинул мистера Споуда оценивающим взглядом, словно людоед, размышляющий о кулинарных достоинствах христианского миссионера.

– Он – только Ложный След, – оскорбительным тоном заметил Кадоган. – Ложный След и Недостающее Звено, и безнравственный скупой эксплуататор божественного гения, то есть меня. И теперь он получил такую прорву денег, что даже и представить не сможет, что с ними делать, только за то, что потерял рукопись и не имел смелости в этом признаться. Ах, как мне бы пригодилась хотя бы малая толика этих денег!

– Да и мне, – обиженно заявил Фен, моментально отвлекшись от своей высокой цели из-за несправедливости и чудовищности экономической ситуации. – Но никто не оставляет мне денег. – Тут он взглянул на часы: – Бог мой! Нам пора идти.

– Ты так и не сказал нам, кто убийца.

– Да неужели? – откликнулся Фен. – Ну а кто, как по-твоему? Пораскинь немного умишком, сколько его у тебя ни есть милостью божьей.

– Ну… – нерешительно произнес Кадоган. – Пожалуй, Шарман.

– На каком основании?

– Ну, главным образом из-за слов этой Уинкворт: помнишь, она сказала, что, когда они вместе с Хейверингом и Россетером вместе сидели в одной комнате, они закрыли дверь? Значит, он мог в этот момент прийти к мисс Тарди и убить ее.

Фен широко улыбнулся.

– Но ты, кажется, забыл, что Россетер присоединился к Хейверингу и Уинкворт в 11.25. В 11.30, если верить словам Уинкворт, к ним пришел Шарман, а время смерти мисс Тарди не могло быть ранее 11.35.

– Хейверинг наверняка сочинил эту историю о времени смерти.

– Чего ради? Чтобы защитить Шармана, когда он сам умирает со страху, что угодит на виселицу?

– Ну, тогда он мог ошибиться.

– Я бы сказал, практически невозможно, так как он подошел к телу очень быстро после наступления смерти. Признаки на ранних стадиях вполне определенны.

– А не мог ли Шарман совершить убийство, когда вошел к мисс Тарди с револьвером? Помнишь, он болтал какую-то чепуху о вышедшей из строя электрической лампочке, чтобы объяснить свою задержку.

– Дорогой Ричард, Хейверинг сразу бы понял, что женщину убили ровно минуту назад. Это бы сразу указало на Шармана. И опять-таки, у Хейверинга нет никакого резона защищать его, раз уж все вышло наружу. В сущности, все говорит за то, что он не должен был бы этого сделать. И соответствие всех рассказов такое точное, и они содержат так много фактов, которые можно проверить, что все вполне может быть правдой. Но вот какая нестыковка в действительности есть в твоей теории: хотя Шарман и имел возможность задушить мисс Тарди между 11.25 и 11.30 или в 11.50, на самом деле она скончалась между 11.35 и 11.45.

– Ну ладно, – с раздражением согласился Кадоган. – Шарман не убивал ее. Тогда кто же убил?

– Разумеется, Шарман, – ответил Фен, шагая через всю комнату к двери, за которой был заперт Хейверинг.

– Ч-что? – заикаясь от негодования, произнес Кадоган.

Фен отпер дверь.

– Подумать только, Хейверинг-то спит! – сказал он, заглядывая внутрь. – Спит, повязав голову полотенцем, под гнетом совершенных им преступлений, – с этими словами он снова запер дверь.

– Послушай, Джервейс, это смешно. Ты только что доказал, что он не мог…

– Не стоит так стонать, – ответил, рассердившись, Фен, – Шарман убил Эмилию Тарди. Шарман убил Эмилию Тарди.

– Ладно-ладно! Ты же только что сам опроверг это. Не волнуйся ты так!

– О мои дорогие лапки! – сказал Фен. – Конечно, где тебе понять, как он это сделал? Ты слишком неумен. Ну, так или иначе, сейчас нам пора отправляться на встречу с Барнеби и его армией в дом Шармана. Салли, вам не стоит идти вместе с нами. Помните, этот человек уже убил двух.

– Я иду, – быстро ответила Салли.

Фен улыбнулся в ответ:

– К оружию! «Кто невредим домой вернется, тот воспрянет духом, станет выше ростом, при имени святого Криспина…»^[431] Нет, может быть, не совсем так. В путь!

Глава 13 Случай с вращающимся профессором

Джордж Шарман жил на Грейт-Кинг-стрит, улице с дешевыми жилыми домами возле Оксфордского вокзала. Дом, в котором он обитал вместе с приходящей стряпухой, которая готовила ему еду и делала вид, что убирает, стоял немного поодаль от основного ряда зданий и мог похвастаться чем-то вроде сада, если несколько чахлых кустиков рододендрона, массу буйно разросшейся травы, несколько кочанов капусты и две большие, но бесплодные яблони заслуживают этого гордого звания. Домик был мал, сложен из серого камня с белой облицовкой по фасаду, зеленая краска на деревянном крыльце облупилась и пошла пузырями. Он назывался «Гавань». Стряпуха, проводившая дни напролет за питьем стаута^[432] и чтением бульварных романов, сидя в гостиной, возвращалась к себе домой в восемь вечера. Таким образом, когда Фен, Уилкс, Салли и мистер Хоскинс столкнулись с мистером Барнеби в конце улицы, мистер Шарман, по всей вероятности, был дома один.

Мистер Барнеби был полон эксцентричных планов. Он внимательно, хотя и без особого понимания, изучал под фонарем большой план города.

– Они все здесь, дорогой Энтони, – сообщил он мистеру Хоскинсу, – и под влиянием спиртных напитков изрядно разгорячились и преисполнились боевого духа. Определенно любой путь к спасению отрезан несколькими головорезами из оксфордской спортивной команды.

– Конечно, вполне возможно, что он уже ушел, – заметил Фен. – Но я не собираюсь полагаться на случай. Уилкс, ты не мог бы остаться подальше, в тылу, с Салли? – Уилкс, воинственно потрясая зонтиком, кивнул, и Фен был так поражен его немедленным согласием, что на минуту лишился дара речи. Опомнившись, он спросил:

– Мистер Барнеби, у вас кто-нибудь стоит у задней калитки?

– О, ну конечно же.

– Хорошо. Мистер Хоскинс, останьтесь здесь и помогайте мистеру Барнеби. Ричард, главный вход – твой. Я войду и побеседую с джентльменом, если только он здесь.

– Ну прямо битва при Сомме^[433], – пробормотал мистер Барнеби, – «Накануне сражения» кисти Берн-Джонса.

Все они, чувствуя себя немного глуповато, пошли по своим постам. Дождь пошел снова, и отражения уличных фонарей ярче и четче заблестели на влажной, черной дороге. Приглушенные звуки перебранки, доносившиеся откуда-то издалека, свидетельствовали о том, что рекруты мистера Барнеби были недовольны какими-то элементами плана военной кампании. Кадоган стоял возле телеграфного столба и, приложив к нему ухо, слушал пение проводов. Анализируя свои чувства, он пришел к выводу, что испытывает скорее любопытство, чем волнение. В конце концов, все преимущества были на их стороне.

Фен быстро прошагал по короткой асфальтированной дорожке, ведущей к двери. Заметив записку с просьбой стучать и звонить, он постучал и позвонил. Подождав, он постучал снова, снова позвонил; и в конце концов, не дождавшись ответа, вышел из поля зрения, обойдя вокруг дома, где, надо думать, проник в дом на воровской манер – через окно. Дождь усилился, и Кадоган поднял воротник плаща. Было слышно, как мистер Барнеби беседует с мистером Хоскинсом о чем-то, не имеющем отношения к их нынешнему делу. Две-три минуты прошли без всяких происшествий. И вдруг внезапно дом вздрогнул от выстрела. Хлопок прогремел в одной из темных комнат, и блеснуло пламя. Вслед за этим раздался крик Фена, но слов разобрать было нельзя. Сердце Кадогана, который был как струнка натянут от напряжения, бешено колотилось. Он не знал, куда бежать и что делать. Через секунду он опомнился и, спотыкаясь, припустил по мокрой лужайке туда, куда ушел Фен, оставив парадный вход без охраны, ведь вдоль дороги во всех направлениях стояли стражи. Зайдя за угол дома, он заметил краем глаза темную фигуру, проскользнувшую через кусты на другую сторону, и издал предупреждающий крик. Почти одновременно с этим Фен вывалился из ближайшего окна и, сыпля ругательствами на нескольких языках, замахал руками, призывая его вернуться на свой пост.

– Он выбрался наружу, – объявил он и без того очевидную новость. – И у него есть оружие. С той стороны!

Они побежали обратно, поскальзываясь в темноте. Кто-то из соседнего дома распахнул окно и спросил:

– В чем дело? – но они не обратили на него внимания, и к тому времени, как вопрошающий надел шляпу, плащ и вышел на улицу, почти все удалились.

Кадогану так никогда и не удалось толком разобраться в последовавшем за этими событиями фиаско. Стоит учесть, что армия мистера Барнеби была не совсем трезва, что в темноте было трудно отличить друга от врага, в результате чего мистер Барнеби был атакован своими же, пока сетования в присущей ему манере не помогли обнаружить ошибку, и что каждый из них в ложной уверенности, что видит добычу, покинул свой пост в решающий момент и присоединился к общему бесполезному снованию туда-сюда. Вскоре стало очевидно, что Шарман убежал через дыру в изгороди в заднем углу сада в ближайший переулок, и Фен, невероятно взбешенный, послал двух студентов обратно в дом, на тот случай, если они ошиблись, отослал мистера Барнеби, предавшегося скорби из-за телесных повреждений, и остальных в направлении вокзала, а сам вместе с Кадоганом, мистером Хоскинсом, Салли и Уилксом пустился вдоль единственного другого вероятного пути бегства преступника, дороги, которая вела в предместье Ботли^[434].

– Он хотел отвлечь наше внимание, – сказал Фен, – и ему это удалось. «Не надейтесь на принцев», и далее по тексту…^[435] Всем просьба: внимательно смотреть по сторонам! И, умоляю, помните: он вооружен.

Дальнейшие его унылые сетования крайне угнетающе действовали на окружающих.

– Если он не совсем с ума сошел, то на вокзал не пойдет, – рискнул высказать свое мнение Кадоган.

– Нет, – отозвался, немного успокоившись, Фен. – Вот почему я послал остальных туда. Они так пьяны, что не смогут даже черепаху загнать в клетку для кролика…^[436] Салли, я действительно считаю, что вам следует вернуться домой.

– Мне? Ни в коем случае. Тем более что я под защитой доктора Уилкса.

– Вот видишь? – самодовольно сказал Уилкс.

– Старческое тщеславие, – парировал Фен. – Надеюсь, Уилкс, ты понимаешь, что тебе следует на закате дней подумать о душе и не гоняться за молоденькими девушками под предлогом их защиты?

– Где твой рыцарский дух, негодяй? – ответил Уилкс, чем так обескуражил Фена, что некоторое время тот не мог вымолвить ни слова.

Эта улица в отличие от Грейт-Кинг-стрит была оживленной, и в нескольких местах им пришлось лавировать среди скоплений мокрых зонтиков. Ярко освещенные автобусы, от радиаторов которых под дождем шел пар, с шумом проезжали мимо. По водостокам, булькая, струилась вода. Полицейский в плаще с капюшоном, властный и величественный, стоя на перекрестке, командовал уличным движением, но здесь не было и следа мистера Шармана.

– Тьфу ты, черт, – сказал Фен, – сами видите: нам его никогда не найти. Он мог забежать в любую дверь. Черт бы побрал Барнеби и его команду за то, что все испортили.

Салли взяла дело в свои руки. Она выбежала на мостовую и, едва не попав под такси, подбежала к полицейскому.

– Привет, Боб, – сказала она.

– Ба! Привет, Салли, – ответил тот. – Ну и ночка выдалась. Тебе бы не стоило разговаривать со мной. Ну, то есть когда я на посту.

– Я тут ищу одного мужчину, Боб…

– А когда такого за тобой не водилось? – подмигнул Боб. Он подозвал жестом грузовик с той стороны дороги.

– Скажите, пожалуйста, как смешно! – отозвалась Салли. – Нет, Боб, тут серьезное дело. Он должен был здесь пробегать. Тощий коротышка с кроличьими зубами, кутаный-перекутаный…

– А, точно, я видел его меньше минуты назад. Его чуть не раздавило в кашу, когда перебегал на красный свет.

– Куда он направился?

– Зашел вон в ту киношку, – сказал Боб, быстрым движением головы указывая направление. – Никогда бы не подумал, что такие твой тип.

Но Салли, недослушав, уже возвращалась к остальным, раскрасневшаяся, с победоносным видом.

– Он пошел в «Колоссаль», – сообщила она.

– Мои поздравления, – сказал Фен, – приятно сознавать, что в нашей компании есть кто-то, кроме меня, обладающий интеллектом. – Тут он кинул пристальный и сердитый взгляд на Уилкса. – Что ж, пойдемте.

«Колоссаль», который находился менее чем в ста ярдах впереди, – самый заштатный и сомнительный кинотеатришка, какой только можно себе вообразить. Вдобавок его оснащение до того примитивно, что можно было бы подумать, будто это первый удавшийся эксперимент на заре кинематографа. Билетерши ленивы, а швейцар стар и имеет обыкновение устраивать ненужную очередь из кинозрителей, в то время как в зале полно свободных мест. Здесь показывают допотопные фильмы, подверженные всем «тысячам мучений – наследью кинопленки»: от постоянного потрескивания и дрожания, как при болезни Паркинсона, до полной путаницы в порядке эпизодов, с чем не в состоянии бороться киномеханик, беспробудно пьяный и, по-видимому, не пошедший в своей профессии дальше самых ее азов. «Колоссаль» – любимое прибежище парочек, чей роман уже зашел довольно далеко. Это излюбленное заведение студентов начальных курсов, наиболее склонных к хулиганству, которые ходят туда только затем, чтобы полюбоваться, как все идет наперекосяк.

Фен выстраивал свое войско с наружной стороны кинотеатра.

– Нет смысла нам всем вместе заходить сюда, – распорядился он. – Кто-нибудь должен следить за этим выходом, и еще один пусть останется за углом. Надеюсь, что Шарман не успел, едва зайдя внутрь, снова выбежать, но и этого исключить нельзя. Ричард и вы, мистер Хоскинс, постойте снаружи, хорошо?

Он вошел внутрь вместе с Салли и Уилксом купить билеты. Швейцар пытался заставить их встать в очередь, но они отмахнулись от него. К счастью, в «Колоссале» не было галерки, и они не могли, таким образом, начать искать беглеца там.

Некто разорвал их билеты пополам и, проделав это простое, но разрушительное действие, опять впал в апатию, в то время как они прошли через двустворчатую дверь, раскрывающуюся в обе стороны, в теплую мерцающую тьму. На экране на мгновение возникла медленно открывающаяся дверь с просунутым в нее дулом пистолета, затем этот кадр быстро сменился, и появился убеленный сединами господин, что-то строчивший за письменным столом. Невидимые скрипки сыграли полный аккорд tremolo в высоком регистре, расстроенные тромбоны зловеще заворчали. Музыка взмыла до энергичного fortissimo и вдруг оборвалась резким хлопком, при котором седовласый господин упал головой на стол, а ручка выпала из его безжизненных рук. («Мертв», – замогильным голосом объявил Фен.) В этот критический момент, однако, их отвлекли от происходящего на экране, препровождая на места.

Кинотеатр явно не был переполнен. Непосредственно перед ними сидела тесная компания студентов, но остальные места почти пустовали. Молодая женщина рядом с ними, открыв взорам неимоверной длины ногу, полулежала в крепких объятиях молодого человека, очевидно, совершенно равнодушная к волнующим событиям, разыгрывавшимся на экране ради ее развлечения. Света от экрана и маленьких желтых лампочек по краям рядов было мало, но не настолько, чтобы найти Шармана представлялось совсем уж невозможной задачей.

– «Папочка был такой хороший, – прозвучало с экрана, – и кому только могло понадобиться его убить?»

Фен встал и побрел вдоль прохода между рядами. Билетерша, жаждавшая быть полезной, подошла, дабы указать ему местонахождение мужского туалета. Не обратив на нее никакого внимания, Фен продолжал пристально разглядывать сидящих вокруг.

«О’кей, ребята! – донеслось с экрана. – Отвезите его в морг. Ну, миссис Хагбен, известен вам кто-нибудь, у кого были бы причины плохо относиться к вашему мужу?»

Фен загораживал экран сидевшим по сторонам зрителям. Кто-то вскочил со словами: «А ну-ка сядь, приятель!» «Сам ты сядь!» – раздалось позади говорившего. Фен не обратил внимания ни на того, ни на другого и вернулся к Салли и Уилксу.

– Я должен попытать счастья с другой стороны, – сказал он им.

«Хорошо. А теперь навестим эту дамочку по фамилии Клэнси».

«Это грязное дело, шеф. Ох, и не нравится мне оно».

И тут два детектива исчезли с экрана, а на смену им появились герой и героиня, приклеившиеся друг к другу в поцелуе. Этот кадр мгновенно сменился видом каменистой дороги с ковбоями, бешено стреляющими на полном скаку в кого-то впереди.

– Не та пленка! – вне себя от радости взревели студенты. – Осберт опять надрался!

Но тут экран (быть может, из сочувствия к Осберту), переживая жестокий приступ белой горячки, замигал и совсем погас, оставив кинозал почти в полной темноте.

– Проклятье, – сказал Фен.

Студенты все разом повскакивали со своих мест, решительно выражая намерение окунуть Осберта головой в ведро. Некоторые из них и в самом деле ринулись в глубь кинотеатра. Директор, коротенький толстяк в смокинге, встав перед экраном в красном свете рампы, что делало его похожим на вампира, готового вот-вот лопнуть от свежевыпитой крови, призывал всех – впрочем, без особенной надежды на то, что его призыв будет услышан, – потерпеть.

– Небольшая техническая неполадка, – пропыхтел он, – она немедленно будет исправлена. Оставайтесь на своих местах, леди и джентльмены. Пожалуйста, оставайтесь на местах.

Но никто не обращал на него ни малейшего внимания. Из будки киномеханика доносились звуки борьбы и пронзительные крики.

Фен, Уилкс и Салли встали.

– Мы можем упустить его в этом бедламе, – сказал Фен. – Пошли скорей, надо выбираться наружу. Если он заметил, как мы вошли, то, вне всякого сомнения, воспользуется этой возможностью.

В то время как они проталкивались к выходу, фильм внезапно включился, наложившись на макушку директора и делая его странно похожим на привидение.

«Послушай, дорогая, – говорил герой фильма, – если они будут спрашивать тебя, где ты была прошлой ночью, ничего не говори. Это подстава, понимаешь?»

Но за дверями главного входа никого не было, кроме девушки в билетной кассе, огромной фигуры мистера Хоскинса и швейцара, перебирающего пальцами свои медали за неимением лучшего занятия.

– Что происходит? – спросил мистер Хоскинс. – Я слышал ужасный шум. – Он стряхнул дождевую воду с волос, теперь уже совсем промокших.

– Он не выходил отсюда?

– Нет.

Тут послышался звук бегущих шагов, и Кадоган, мокрый и расстроенный, вылетел из-за угла.

– Его здесь нет! – прокричал он. – Он убежал!

Фен простонал:

– О мои дорогие лапки! Почему ты не задержал его?

– У него был пистолет, – ответил Кадоган, – и если ты думаешь, что я готов броситься грудью на пистолет, как кинематографический персонаж, ты сильно заблуждаешься.

– В какую сторону он побежал? – снова простонал Фен.

– По той боковой дорожке. Он украл велосипед.

Без всяких колебаний Фен подбежал к пустому голубому «Хиллману»^[437], стоявшему у края тротуара, вскочил в него и завел.

– Скорей сюда! – подозвал он своих друзей. – «La propriete, c’est le vol»^[438], и будь я проклят, если потеряю его снова за неимением транспортного средства.

С грехом пополам они все влезли в машину, и она тронулась с места. Владелец, который пил светлый эль в пабе по соседству, еще долго ни сном ни духом не подозревал, что его машины и след простыл.

Они свернули на узенькую улочку, идущую вдоль кинотеатра. Передние колеса автомашины, вскользь задевшие забитый водосток, обдали волной воды стену из красного кирпича, сплошь заклеенную рекламой, и в свете фар, словно серебряные иглы, сверкнули струи дождя. Вскоре дорога стала шире, и они увидели Шармана, который как одержимый крутил педали, то и дело оглядываясь через плечо. Как только они приблизились, фары на мгновение выхватили из темноты белки его глаз и кроличий ротик. Они поравнялись, и Фен прокричал:

– Послушайте, Шарман, если вы не остановитесь, я впечатаю вас в тротуар!

Но тут Шарман внезапно вильнул и исчез. Это было так похоже на волшебство, что им потребовалось некоторое время, чтобы понять, что на самом деле он свернул на узкую грязную дорожку слева. Фен притормозил и дал задний ход в присущей ему рискованной манере вождения. «И на пять миль, изгибами излучин…»^[439], – кстати процитировал Кадоган, но дорожка была слишком узкой для их машины. Они выскочили из нее и побежали, шлепая по лужам и мгновенно промокнув до нитки, туда, где брезжил свет, откуда пахло бензином и доносились резкие звуки музыки. Но только Салли поняла, что Шарман попал в тупик. Дорожка упиралась в Ботли-Фэйр^[440], откуда можно было спастись только тем путем, по которому они пришли. Пройдя мимо паровоза, пыхтящего и пускающего пар под проливным дождем, они обнаружили велосипед Шармана на земле у входа в первый же большой полосатый шатер. Фен оставил Кадогана и мистера Хоскинса на страже снаружи, а сам вместе с Уилксом и Салли прошел вовнутрь. В первое мгновение блеск огней и громкая музыка ослепили и оглушили их. Здесь было малолюдно – погода не благоприятствовала ярмарке. Направо от них находился тир, в котором набриолиненный юнец демонстрировал свое мастерство девушке; прямо перед ними – скудно посещаемые восьмиугольные палатки для катания монеток достоинством в пенни по пронумерованным доскам; слева – балаганы для метания дротиков, кегли, хиромант. В дальнем конце набирала скорость массивная карусель, на которой сидели всего два человека. Бесцельно кружились электрические автомобильчики, контакты на их штангах трещали и искрились, сцепляясь с проволочной сеткой, громкоговорители изрыгали оглушительную танцевальную музыку.

«Де-е-тка, – пел великанский голос, достойный Гаргантюа. – Не говори: “Быть мо-о-жет…”» Механизм карусели дребезжал и грохотал все сильнее по мере того, как она набирала скорость, с тяжелой, пружинистой мощью поезда, мчащегося по туннелю. Надпись на ней гласила: «Эта карусель не имеет ограничения в скорости». В одном месте крыша прохудилась, вода стекала на заскорузлую утоптанную грязь. Стайка молоденьких девушек с голыми тонкими белыми ногами, в беретах и дешевых шерстяных пальтишках, с ярко накрашенными губами, неподвижно стояла, глядя на машинки или на призы: на кукол, кружки «Тоби джаг»^[441], канареек, золотых рыбок, пачки сигарет, – высоко громоздящиеся горы дешевой роскоши, словно в некоем пролетарском раю. В горячем воздухе, наполненном беспрерывным шумом, стояли запахи дыма, керосина и брезента.

«Ни дать ни взять сцена из повести Грэма Грина, – подумал Кадоган, заглянув внутрь, – и где-то тут должен быть кто-то, кто читает “Богородице”…»

Но никто из них не успел ни толком рассмотреть детали обстановки, ни предаться удовольствию выискивания дальнейших литературных реминисценций. Из-за одного из киосков вынырнул Шарман и пустился наутек – в дальний конец, к брезентовой стенке, в поисках выхода. Но выхода там не было. Он обернулся, издав какой-то звериный рык, когда Фен, с силой оттолкнув Салли с линии огня, выступил вперед. Тогда, будучи вне себя от паники, Шарман помчался к быстро вращающейся карусели и, не обращая внимания на крики служителя, стоявшего, прислонившись к столбу окружавшей ее деревянной платформы, ухватился за один из поручней пролетавшей мимо конструкции и резким движением, чуть не вывихнув руки, поднялся на нее. Не колеблясь ни минуты, Фен последовал за ним. Где-то вскрикнула женщина, и служитель, теперь уже не на шутку встревоженный, попытался стащить его обратно, но не смог. Фен тоже споткнулся, стараясь залезть на эти вращающиеся американские горки, и, вцепившись болевшими руками в деревянный мотоцикл с бархатным сиденьем, старался найти равновесие и удержаться вопреки центробежной силе. Шарман немного впереди него изготовился, нащупывая оружие.

– Чертовы идиоты, – сказал служитель Кадогану, подошедшему вместе с мистером Хоскинсом к Салли и Уилксу, – они что, убить себя решили?

Лампочки карусели разом резко потускнели, когда она достигла той скорости, которая обычно была для нее наивысшей. Механик, изолированный в неподвижном островке в ее центре, равнодушно ждал, когда карусель сделает несколько оборотов, которые выдержат ее напряженные мускулы, прежде чем она снова замедлит свое движение.

– Вы должны остановить эту штуковину, – резко сказал Кадоган. – Человек, который вскочил на нее первым, – убийца. Он вооружен и опасен. Ради всего святого, остановите ее!

Служитель уставился на него:

– Какого черта…

– Это чистая правда, – промолвил Уилкс с неожиданной властностью в голосе. – Салли, идите звонить в полицию. А потом зайдите за остальными на вокзал и скажите им, чтобы шли сюда.

Салли, бледная и безмолвная, кивнула и выбежала наружу. К ним стали подходить люди, интересуясь, что стряслось.

– Боже! – воскликнул служитель, до которого вдруг дошел смысл происходящего, и он закричал человеку в центре: – Эй, Берт, останови-ка ее! Да побыстрей!

Его слова потонули в сильном порыве ветра и железном грохоте карусели. Человек в центре вопросительно качнул головой. Шарман вынул пистолет из кармана. Он прицелился и выстрелил. Человек, управлявший каруселью, застыл на мгновение с бессмысленным выражением лица и рухнул куда-то, где его уже не было видно.

– Сволочь! – воскликнул служитель с неожиданной яростью. – Эта сволочь застрелила его.

К ним подходили теперь владельцы палаток и развлечений. А карусель все еще набирала скорость: весь шатер сотрясался от ее монотонного жуткого шума. Совершенно некстати взревела музыка: «Душка, крошка, дорогая, невозможного желаю…» Лица у всех внезапно исказились от испуга. Один из тех двоих, кто катался на карусели, издал пронзительный, полный неподдельного ужаса крик.

– Ложитесь! – громко крикнул служитель. – Прижмитесь к перилам. Господи, – добавил он тихо, – если кто-нибудь из них соскочит, пока она крутится с такой скоростью, то рассказать, каково ему было, ему уже не приведется…

А карусель продолжала набирать ход. В пещерной полутьме лица и фигуры людей были едва различимы, то исчезали из поля зрения, то возвращались обратно, словно их вбрасывала и прятала вновь рука великана. В балагане все, кроме карусели, замерло, все палатки опустели. Стоявшие ближе к ней ощущали яростные завихрения поднятого ее движением ветра.

– Мы не сможем остановить ее, – пробормотал служитель. – Мы не сможем остановить ее сейчас. До тех пор, пока не кончится пар.

– Что это значит, черт возьми? – спросил Кадоган, внезапно похолодев от ужаса.

– Все механизмы в середине. Туда невозможно пробраться. Попробуйте вскочить на нее на такой скорости – свернете шею к чертям.

– Как долго это будет продолжаться?

Служитель пожал плечами.

– С полчаса, – мрачно процедил он. – Если только прежде она не снесет балаган ко всем чертям.

– О господи! – воскликнул Кадоган, почувствовав, как на него накатывает дурнота. – Может, взять ружье и выстрелить в него?

– Попробуете выстрелить и попадете куда угодно, только не в него.

Карусель крутилась все быстрее.

– Придумал! – воскликнул вдруг Кадоган. – Если выпилить бортик, может быть, получится пробраться под ней?

Служитель пристально взглянул на Кадогана.

– Может-то может, – ответил он. – Только там чертова уйма разных устройств, и вам наверняка оторвет башку, даже если вы будете ползти по-пластунски.

– Мы обязаны попробовать, хотя бы ради спасения тех двоих посетителей. Они охвачены паникой и – ставлю десять к одному – в любой момент могут решиться спрыгнуть.

Служитель колебался недолго.

– Я с вами, – сказал он. – Фил, тащи инструменты.

Случалось ли вам, о равнодушный читатель, удерживаться на краю карусели, которая движется с огромной скоростью? Если ваши ноги имеют прочную опору, вы можете наклониться вовнутрь под углом 60° и все еще не утратить равновесия. Собственно говоря, только таким образом его и можно сохранить. Если же вы сидите прямо, вам нужно напрячь все силы, чтобы вас не выбросило наружу, как иголку, поставленную на самый край вращающейся граммофонной пластинки. Трудно придумать худшее место для схватки с доведенным до отчаяния человеком, хотя и следует признать, что в одинаково невыгодном положении находятся обе стороны.

Надо добавить, что ваше восприятие начинает искажаться. Через некоторое время только мучительное ощущение, что какая-то сила тянет вас наружу, продолжает напоминать вам о том, что вы двигаетесь по кругу. Все остальное, включая зрение, дает иллюзию движения вверх, вверх по темному, крутому, нескончаемому склону, который становится все круче по мере возрастания скорости. Под конец вам начинает казаться, что земное притяжение, в действительности уже не действующее на вас, все же тянет вас вниз, и вы начинаете сопротивляться ему. Странное ощущение: это стремительное движение наверх сквозь темный тоннель, наполненный ветром, лица зрителей, сливающиеся в одну смазанную полосу под уклоном к вам. Все это поначалу веселит, потом становится утомительным и под конец, когда мышцы напряжены нестерпимо, выше сил человеческих, превращается в кошмар, состоящий из сплошного сопротивления и боли.

Руки Фена болели от первого сильного рывка, но поначалу ощущение от кружения на карусели не было неприятным. Задним умом он понимал, что в этом мелодраматическом финальном преследовании не было особого смысла: какой-то довольно иррациональный импульс заставил его сделать это, точно так же, как желание продлить немного дольше свое бегство загнало Шармана в это бесполезное временное убежище. Но раз уж он сейчас здесь, то нужно, чтобы от этого был толк. С острой досадой он вспомнил, что оставил пистолет на письменном столе в своей комнате, но потом ему пришла в голову успокоительная мысль, что если даже Шарман выстрелит в него, то почти наверняка промажет. Ближе к центру карусели у него была бы большая свобода движения, но в то же время он бы представлял собой гораздо более удобную мишень. Взвесив все «за» и «против», он решил оставаться на месте, и даже более того, не предпринимать ничего против Шармана до тех пор, пока карусель не остановится. У него будет достаточно времени.

Но от этих решений пришлось отказаться при первом выстреле Шармана. Этот злонамеренный, бессмысленный поступок вызвал в душе Фена нечто, что нельзя назвать ни героизмом, ни сентиментальностью, ни праведным гневом, ни даже инстинктивным отвращением. Я сказал, чем это не было, но трудно описать словами, чем это было. Это чувство, не так уж часто испытываемое людьми, в то же время было основой личности Фена. Думаю, что мы ближе всего подойдем к истине, назвав это неким бесстрастным чувством справедливости и гармонии и глубоко укоренившимся отвращением к напрасным потерям. Так или иначе, ему внезапно захотелось действовать, и, фальшивя, тихо напевая себе под нос финал из «Энигма-вариаций»^[442], он пригнулся, прячась за одним из деревянных мотоциклов, прижатый к нему центробежной силой, и начал пробираться вперед.

Шарман с пистолетом в руке обернулся, заметил его и стал ждать удобного момента, чтобы не промахнуться. Его глаза с красными веками горели безумным огнем, он что-то кричал, но его слова уносили порывы ветра. То поднимаясь, то опускаясь на вращающихся раскачивающихся подмостках в этом идущем под откос, наполненном черным ветром туннеле, оба они, что бы ни предприняли сейчас, были предоставлены лишь самим себе и друг другу. То, что происходило вне этого коридора, значило все меньше и меньше по мере того, как карусель все более набирала ход.

Фен стал продвигаться дальше. Это было медленное, изматывающее нервы продвижение, особенно трудно было пробираться через промежутки между мотоциклами. То рука, то нога оскальзывались, изо всех сил стараясь удержаться на карусели, он вцеплялся в опоры, срывая себе ногти. Пот градом катил с него, а в ушах стоял шум, как от проливного дождя. Он не представлял, что будет потом. Если бы он попытался бросить чем-нибудь в Шармана, вряд ли бы ему это удалось, да и под рукой у него все равно ничего не было. И все же Фен продолжал двигаться в его сторону. Они были уже почти в шести футах друг от друга, не зная, что Кадоган и служитель пробираются под каруселью к пульту управления в ее середине. Настала пора отдать дань исторической правде: изобретательность Фена отказала ему. Он не знал, что ему делать: броситься на Шармана не только было невозможно физически, но и почти наверняка грозило немедленной гибелью. И тут, будучи по складу ума человеком старомодным, он воззвал к богам.

И они откликнулись. Может быть, они помнили о нем как о горячем приверженце приема deus ex machina в драме, а может быть, просто решили, что события этого вечера слишком затянулись. Шарман на мгновение потерял опору под ногами и, пытаясь вновь ее обрести, уронил пистолет. Фену понадобилось мгновение, чтобы осознать это. И на это мгновение он оставался неподвижен, а затем бросился на Шармана.

Обстоятельства исключали долгую борьбу. Через секунду обоих сцепившихся противников уже несло к просвету между перилами, причем Фен был дальше от середины карусели. Он знал, как действовать, так и поступил. Когда их вынесло к просвету, он резко расцепил свою хватку, выпустив Шармана. На мгновение вес обоих тел пришелся на его левую руку, которой он ухватился за перила, а затем Фен, с силой размахнувшись правой рукой, раскачал ею своего противника и столкнул его с края карусели. Поток воздуха подхватил Шармана, как листок. Из толпы стоявших у карусели, побелевших от ужаса людей было видно, как его со страшной силой ударило об опорную стойку. Он покатился по ступенькам и упал, недвижимый, на землю у их ног. И почти в тот же миг Кадогану и служителю, которым это стоило героических усилий, удалось целыми и невредимыми наконец добраться до пульта управления. Карусель замедлила свой бег. Когда она остановилась, множество рук с готовностью протянулось, чтобы помочь Фену и двум напуганным, но невредимым пассажирам вновь ступить на terra firma^[443]. Голова у них кружилась, они были в поту и грязи. Механик был без сознания, но вне опасности, пуля перебила ему руку.

Уилкс, склонившийся над разбитым и окровавленным телом Шармана, поднялся.

– Он не умер, – сказал он. – У него множество переломов, но он выживет.

– Чтобы быть повешенным, – сказал Фен дрожащим голосом. – Что ж, – добавил он уже более бодрым тоном, – одним поклонником Джейн Остен меньше…

И это, пожалуй, будет последней репликой в летописании этого дня. Почти сразу же, как Фен произнес ее, на «Лили Кристин III» подъехали мистер Скотт и мистер Бивис. За ними следовал главный констебль в окружении подчиненных, за ними – владелец голубого «Хиллмана», за ним полицейские, которых вызвала по телефону Салли, за полицейскими – хозяин велосипеда, который угнал Шарман, за ним следовал мистер Барнеби со своей армией, изрядно взбодренной запасами станционного бара, а за ними – младший проктор, главный университетский надзиратель и два буллера, которым железнодорожное начальство сообщило, что происходит что-то неладное, и которые выглядели все такими же суровыми, важными и бесполезными, как всегда.

Да, наконец-то все собрались вместе!

Глава 14 Случай с сатириком-провидцем

– Объяснения, – сказал Фен мрачно. – Объяснения, объяснения, объяснения. Объяснения для полиции, объяснения для прокторов, объяснения для газет. Собачья у меня жизнь в эти последние сорок восемь часов. Моей репутации – конец. Отныне меня никто не уважает. Мои студенты откровенно хихикают. Люди показывают пальцами на «Лили Кристин», когда я проезжаю мимо. И мне до сих пор непонятно, чем я заслужил такое, – он с обреченным видом пил виски. Но было непохоже, чтобы хоть кто-то из его слушателей сочувствовал ему – хотя прошло уже два дня, они не испытывали ничего, кроме ликования.

Кадоган, Уилкс, Салли и мистер Хоскинс сидели вместе с Феном в готическом баре гостиницы «Булава и Скипетр». Было восемь часов вечера, поэтому зал был довольно полон. Молодой человек в очках и с длинной шеей закончил чтение «Аббатства кошмаров» и теперь читал «Замок капризов»^[444], большеротый студент по-прежнему обсуждал лошадей с барменом, а рыжеволосый социалист, как и раньше, излагал свои взгляды на всемирное экономическое неравенство своей подруге.

– Коронерское расследование по делу Россетера, – продолжал Фен. – Допросы в полиции. Почему это я угнал машину? Почему доктор Уилкс украл велосипед? Почему мистер Кадоган стащил продукты? Какая мелочность мысли! Это действует мне на нервы. Нет справедливости.

– Полагаю, что признание Шармана подтвердило твои умозаключения, но я все еще не постигаю, в чем они состояли.

– Все подтверждается. – Фен был очень мрачен. – Тело мисс Тарди было обнаружено там, где сказал Хейверинг. Портфель Россетера и ружье, из которого его застрелили, были найдены в доме Шармана. Кстати, оно было небольшое, и я думаю, что он прятал его под одеждой. Полиция поймала Уинкворт. Представьте себе, сегодня во второй половине дня она пыталась убежать за границу! И, конечно, они схватили Хейверинга. Думаю, оба они предстанут перед судом не за одно, так за другое. – Он заказал еще порцию выпивки. – Шарману потребуется еще шесть месяцев, чтобы прийти в себя, говорят доктора. Да и мне тоже, если уж на то пошло. Мне пришлось извиняться перед капелланом за происшествие в ризнице. Сплошное унижение. И никакой благодарности.

– Я думаю, что все рассказы свидетелей о том, что произошло в магазине игрушек, имели своей целью обвинить в преступлении Салли.

– Вполне может быть. Я подходил к этому делу непредвзято. Единственно, если предположить, что они говорили правду, существует один-единственный возможный способ, которым могло быть совершено убийство, и единственный человек, который мог совершить его, – Шарман.

– Я все еще не понимаю. Что, она в самом деле умерла в 10.40, как говорил Хейверинг? Потому что, если это так, все остальные были в то время в другой комнате.

Принесли выпивку, и Фен заплатил.

– О да, она умерла в 10.40, все правильно, – сказал он. – И совсем не по естественным причинам. Видите ли, это и не может быть по-другому; она была удушена.

– Удушена?

– Да, должно быть. Признаки смерти от удушения и удавления совершенно одинаковы, очевидно, потому, что оба этих способа означают прекращение доступа в легкие воздуха, но один – через рот, а другой – через глотку. Таким образом, если ее не могли удавить, то ее, должно быть, задушили. Удавление действует почти немедленно, а смерть от удушения может занять некоторое время.

Кадоган залпом допил свое пиво.

– А как же следы – синяки на горле?

– Их появления можно было добиться и после ее смерти, – Фен пошарил в кармане и извлек запачканный узкий клочок бумаги. – Я выписал это для вас. Это из авторитетного источника: «Судебноймедициной установлено, что следы от удавления живого человека почти или совсем не отличаются от нанесенных трупу, в особенности если смерть наступила совсем недавно»^[445]. А смерть наступила совсем недавно.

Причина явной невозможности другого вывода заключалась в следующем: если убийца удавливает жертву, он должен быть на месте преступления до тех пор, пока она не умрет, но если он подстраивает удушение, ему нет необходимости лично присутствовать.

Конечно, предположение о смерти от удушения недвусмысленно указывало на Шармана. Помните, какова была расстановка сил? Россетер разговаривал с женщиной, и, согласно двум другим свидетелям, не считая его самого, она была жива и разговаривала, когда он выходил из ее комнаты. А раз она разговаривала, она точно не могла находиться в первой стадии удушения. Затем Россетер присоединился к Хейверингу и Уинкворт, и единственным человеком, предоставленным самому себе до времени ее смерти, был Шарман. Это просто, как дважды два.

Вот как было дело: он понял, что из затеи с ее запугиванием ничего не получится. Поэтому он вошел, оглушил ее ударом по голове, заткнул ей ноздри, запихнул в глотку носовой платок и оставил умирать. Потом, когда Россетер послал его обратно с пистолетом, он убрал свидетельства удушения и обвязал ее шею шнурком, прибегнув в свое оправдание к выдуманной истории о потухшей лампочке.

– Но, ради всего святого, – прервал его Кадоган, – зачем ему понадобилось организовывать все таким образом? Зачем стараться, чтобы это казалось невозможным? Кроме того, почем ему знать, умерла ли она к тому времени, как он вернулся. А что, если нет? Это могло бы разрушить весь его план.

– Само собой, он не собирался сделать так, чтобы это казалось невозможным, – нетерпеливо ответил Фен. – Но дело в том, что когда он вернулся, подстроив весь механизм удушения, то увидел, что все остальные находятся вместе, в то время как он думал, что они в разных комнатах. А это, как мы уже говорили, безошибочно указало бы на него. Поэтому он должен был сделать так, чтобы казалось, будто убийство было совершено другим способом. А удавление, если учитывать внешние признаки, было единственно возможным вариантом.

– А как насчет его россказней о том, что кто-то ходил в магазине? Салли сказала, что никто там не ходил.

– Конечно, нет, – ответил Фен тоном, в котором чувствовалось отвращение. – Он слышал, как ходила Салли. Ведь так, Уилкс? – резко добавил он.

– А? – переспросил Уилкс, вздрогнув от внезапного оклика.

– Видите, – продолжал Фен, – проницательный и живой ум Уилкса моментально пришел к тому же заключению. – Тут он бросил злорадный взгляд на своего престарелого коллегу. – Естественно, – продолжал Фен, – все дело было в том, насколько правдивыми были рассказы свидетелей. К счастью, глубоко копаться в этом не пришлось, потому что Шарман выдал себя во время второго допроса. Он сказал: «Ни одна живая душа не сможет подтвердить, что я был участником какого-либо сговора». Но Россетер-то мог бы подтвердить, будь он жив. А единственными людьми, знавшими, что он мертв, были мы с вами и полиция. Следовательно, Шарман убил Россетера. Следовательно, он также убил мисс Тарди.

– Как он добился того, что мисс Снейт оставила ему деньги? Кто-нибудь узнал об этом?

– О, он опубликовал какую-то дрянную книжонку об образовании, а ее интересовал этот предмет. Они переписывались и в конце концов встретились. Он заискивал перед ней, а ей это нравилось. Жалкий, ничтожный подхалим.

В наступившей тишине стало слышно:

– Каждому по потребностям, – вещал рыжий студент, – не означает абсолютное равенство, потому что у людей разные потребности.

– Кто должен решать, какие у людей потребности? – спросила его подружка.

– Государство, разумеется. Не задавай глупых вопросов.

Фен опять вспомнил о своих обидах:

– Я отказываюсь признавать, что только потому, что по милости Скотта и Бивиса главному констеблю пришлось проехать полпути до Лондона и столько же обратно, он имел право ругать меня, как железнодорожный грузчик.

– Кстати, как они оказались на ярмарке?

– Они наткнулись на кого-то из команды Барнеби на станции. Да, чуть было не забыл: через десять минут он ждет нас на выпивку в Нью-колледже. Давайте еще выпьем на дорожку.

– Я угощаю! – сказал Кадоган. Он заказал напитки. – Споуд уехал обратно в Лондон. Я пытался добиться от него увеличения гонораров, но где уж там. Скользок, как рыба.

– Значит, вы собираетесь опять сочинять стихи? – спросила Салли.

– Да, это мое métier^[446]. Я, может быть, даже попробую взяться за роман.

– Да уж, коней на переправе не меняют, особенно дохлых… – проворчал Фен. – А что собираетесь делать вы, Салли?

– Ну, я не знаю. Буду работать на прежнем месте еще какое-то время. Не вижу другого способа справляться со скукой. А вы, Энтони?

Мистер Хоскинс очнулся от задумчивости:

– Я буду продолжать учебу… Добрый вечер, Жаклин, – приветствовал он проходившую мимо блондинку.

– Уилкс! – резко окликнул Фен.

– А?

– Чем будете заниматься теперь?

– Не ваше дело, – ответил Уилкс.

– А ты, Джервейс? – поспешно вмешался Кадоган.

– Я? – переспросил Фен. – Я продолжу свое размеренное и величественное шествование к могиле.

Толпа в баре увеличилась, дым начал щипать глаза. Фен мрачно выпил свой виски. Молодой человек с длинной шеей и в очках закончил чтение «Замка капризов» и приступил к «Безумному дому»^[447]. Салли и мистер Хоскинс углубились в разговор. Уилкс, казалось, вот-вот впадет в дремоту. В голове у Кадогана царила приятная пустота.

– Давайте играть в «Ужасные строки у Шекспира», – предложил он.

Но им не суждено было немедленно осуществить это намерение.

– Женщины, – вдруг произнес мистер Хоскинс, – не лишены странностей. – Все с почтительным вниманием приготовились его слушать. – Если бы не причуды мисс Снейт, ничего бы не случилось. Помните, что Поуп сказал о женщинах в «Похищении локона»?^[448] – он окинул своих слушателей вопросительным взглядом. – Вот как это звучит:

Да…

Ариспин Э Шагающий магазин игрушек

ЭПИЗОД С БЛУЖДАЮЩИМ ПОЭТОМ

Ричард Кадогэн поднял револьвер, тщательно прицелился и спустил курок. В маленьком садике прогремел выстрел и, подобно расширяющимся кругам, бегущим от камешка, брошенного в воду, беспокойство и тревога охватила местность Сент-Джон-Вуд. С пыльных деревьев, покрытых осенней золотисто-коричневой листвой, сорвалась стайка перепуганных птиц. Где-то в отдалении завыла собака.

Ричард Кадогэн подошел к мишени и обследовал ее с расстроенным видом. На ней не было ни малейшего следа выстрела.

— Промахнулся, — сказал он задумчиво. — Невероятно.

Мистер Сноуд, представитель фирмы «Сноуд, Натлинг и Орлик», издававшей литературу высокого класса, позвенел мелочью в кармане, вероятно, желая привлечь к себе внимание.

— Пять процентов с первой тысячи, — сказал он, — семь с половиной во второй. Больше мы не продадим. И без аванса.

Он смущенно кашлянул. Кадогэн вернулся на исходную позицию и, слегка нахмурясь, разглядывал револьвер.

— Конечно, из них не надо целиться, — сказал он. — Надо стрелять прямо с бедра.

Он был худощавый, стройный, с резкими чертами лица; надменные брови оттеняли строгие темные глаза. Его чопорная, пуританская наружность вводила в заблуждение — на самом деле он был дружелюбен, добр и к тому же романтичен.

— Это вам подойдет, полагаю? — продолжал Сноуд. — Это обычные условия.

Он опять покашлял. Мистер Сноуд ненавидел говорить о деньгах.

Согнувшись пополам, Кадогэн читал по книжке, лежащей у его ног на сухой редкой траве.

«При стрельбе из пистолета, — бормотал он, — стрелок смотрит на предмет, в который он целится, а не на пистолет». Нет, я хочу аванс. По меньшей мере пятьдесят фунтов.

— Откуда у вас эта мания стрелять из пистолета? — спросил Сноуд.

Кадогэн выпрямился и вздохнул. Он ощущал тяжесть каждого месяца из своих тридцати семи лет.

— Послушайте, — произнес он, — будет лучше, если мы оба будем говорить только на одну тему в данный момент. Это не Чеховская пьеса. Кроме того, вы уклоняетесь от ответа. Я просил аванс за книгу — пятьдесят фунтов.

— Натлинг… Орлик… — Сноуд смущенно развел руками.

— Эти ваши Натлинг и Орлик какие-то мифические личности, — твердо сказал Кадогэн. — Они просто козлы отпущения, которых вы выдумали, чтобы на них ложился позор за вашу собственную скупость. Возьмем меня. Я, по общему признанию, являюсь одним из трех наиболее выдающихся из ныне здравствующих поэтов. Обо мне написано три книги (все ужасно глупые, но это неважно) — явление в двадцатом веке исключительное.

— Да, да, — Сноуд встал и поднял руку, словно человек, пытающийся остановить автобус. — Разумеется, вы очень знамениты. Несомненно, — он снова откашлялся. — Но, к несчастью, из этого отнюдь не следует, что ваши книги хорошо раскупаются. Публика весьма некультурна, а фирма не настолько богата, чтобы мы могли рисковать.

— Я ухожу в отпуск и МНЕ НУЖНЫ ДЕНЬГИ, — Кадогэн отмахнулся от комара, звеневшего у его головы.

— Да, конечно, понимаю. Но ведь вы можете… Еще несколько стишков… для джазовых танцевальных песенок?..

— Разрешите доложить вам, мой дорогой Эрвин, — тут Кадогэн наставительно постучал в грудь своего издателя, — что я ДВА месяца писал стишки для танцевальной музыки, но так и не смог подобрать рифму к слову «Бритт».

— Побрит, — робко предложил Сноуд.

Кадогэн посмотрел на него с презрением.

— Кроме того, — продолжал он, — меня тошнит от необходимости зарабатывать себе на жизнь танцевальными стишками. Я обязан, конечно, содержать престарелого издателя, но всему есть предел, — и он опять постучал в грудь мистера Сноуда.

Сноуд вытер лицо платком. Его профиль представлял почти правильный полукруг — высокий лоб, скошенный назад, к лысине, загнутый крючком нос и жалкий подбородок, переходящий в шею.

— Быть может, — рискнул он, — двадцать пять фунтов?..

— Двадцать пять фунтов? Двадцать пять фунтов… — Кадогэн многозначительно помахал револьвером. — Как я могу отдохнуть на двадцать пять фунтов? Я начинаю загнивать здесь, мне все осточертело. У меня нет свежих идей, мой дорогой Эрвин. Я нуждаюсь в перемене обстановки. Мне нужны новые лица, приключения, впечатления. Как поздний Вордсворт в последние годы, я живу на свой духовный капитал.

— Поздний Вордсворт? — Сноуд хихикнул, но тут же, опасаясь, что его поведение неприлично, умолк. Кадогэн продолжал свое поучение, не обращая на него никакого внимания:

— Я в самом деле жажду романа. Поэтому-то и учусь стрелять из револьвера. И, возможно, застрелю вас, если вы не дадите мне пятьдесят фунтов.

Сноуд отступил в испуге.

— Я превращаюсь в растение. Я старею раньше времени. Сами боги постарели, когда Фрейю оторвали от ухода за золотыми яблокам!. Вы, мой дорогой Эрвин, должны были бы оплатить мне роскошный отпуск вместо того, чтобы трястись и изворачиваться из-за каких-то жалких пятидесяти фунтов!

— А не хотите ли провести несколько дней в моем загородном доме «Кекстон-Фолли»? — спросил Сноуд с робкой надеждой.

— А сможете ли вы предложить мне там волнения, приключения, прекрасных женщин?

— Ох, уж эти мне романтические причуды! — воскликнул Сноуд. — Впрочем, там находится моя жена…

Он не поколебался бы принести в жертву свою жену не только ради духовного возрождения знаменитого поэта, но и, говоря откровенно, ради кого и чего угодно. Его Эллен иногда бывала просто невыносима.

— Кроме того, — продолжал он воодушевленно, — не забывайте об этой поездке по Америке с лекциями, которые вам предлож…

— Я уже сказал вам, Эрвин, — оборвал его Кадогэн и начал ходить по лужайке взад и вперед, — что об этом не может быть и речи. Я не умею читать лекции. Я не желаю читать лекции. Я отказываюсь это делать. И мне совсем не нужна Америка. Повторяю, я старею и кисну. Я начинаю жить по расчету. Я беспокоюсь о завтрашнем дне. Сегодня утром я поймал себя на том, что оплатил счет, как только его принесли. Это надо прекратить. Живи я в другом веке, я бы пожирал еще трепещущие сердца невинных малюток, чтобы вернуть свою утраченную молодость. А теперь, — он остановился около Сноуда и хлопнул его по спине с таким энтузиазмом, что бедняга едва не упал, — я поеду в Оксфорд!

— Оксфорд! — Сноуд оправился от удара. Он был рад хотя бы временному отступлению от неприятной темы о финансовых делах. — Прекрасная идея! Я сам иногда сожалею, что перевел свое дело в Лондон. Человек, проживший там так долго, как я, не может не испытывать ностальгии.

Он самодовольно похлопал себя по лиловому жилету, плотно облегающему его пухленькую маленькую фигурку, как будто тоска по родине поднимала его кредит.

— Иначе и быть не может, — сказал Кадогэн, придавая своим патрицианским чертам выражение суровости. — Оксфорд — цветок всех городов… Хотя, может, это было сказано про Лондон? Ну, да все равно.

Мистер Сноуд осторожно почесал кончик носа.

— Оксфорд… — напыщенно продолжал Кадогэн. — Город мечтательных шпилей, город, полный колокольного звона, — до отвращения полный — и очаровательных жаворонков, город, обобранный жуликами и окруженный реками. Оксфорд — колыбель цветущей юности. Нет, это, кажется, про Кембридж, но это не меняет дела. Впрочем, — Кадогэн для убедительности помахал перед глазами потрясенного Сноуда револьвером, — я ненавидел его, когда был студентом, я находил его скучным и мелким. Но я забуду это. Я вернусь туда с увлажненными глазами и с сентиментально открытым ртом. Но для всего этого, — его голос зазвучал угрожающе, — мне нужны деньги. — Сердце Сноуда екнуло. — Пятьдесят фунтов.

Сноуд кашлянул.

— Я, право, не думаю, что мои партнеры…

— Поскандальте с Натлингом. Выгоните Орлика, — сказал Кадогэн с воодушевлением. Он ухватил Сноуда за локоть. — Пойдемте в дом и обсудим все за стаканчиком виски для успокоения нервной системы. Боже мой! Сейчас я уложу чемодан, сяду в поезд и снова окажусь в Оксфорде!

Обсудить удалось все. Сноуд был довольно чувствителен к действию алкоголя и к тому же испытывал отвращение к спорам из-за денег. Когда он, наконец, ушел, в его чековой книжке остался корешок на сумму пятьдесят фунтов стерлингов к выплате Ричарду Кадогэну, эсквайру. Поэт выиграл эту битву, как и следовало ожидать.

Когда издатель удалился, Кадогэн затолкал в чемодан кое-какие вещи, поспешно отдал распоряжения прислуге и без промедления отправился в Оксфорд, несмотря на то, что была уже половина девятого вечера. Он не мог позволить себе иметь собственную машину и добирался до вокзала на метро. На вокзале Паддингтон, поглотив не одну кружку пива, он уселся в поезд, направляющийся в Оксфорд. Поезд шел медленно, но Кадогэну было все равно. Он был счастлив от того, что хоть на некоторое время сбежал от тоскливого и мерзкого наступления старости, от скучной жизни в Сент-Джон-Вуд, от нудных литературных вечеров, от дурацкой болтовни знакомых.

Несмотря на свою литературную славу, он влачил одинокое и, как ему казалось иногда, нечеловеческое существование. Правда, он был не настолько оптимистом, чтобы верить, что этот отпуск с его развлечениями и удовольствиями не будет похож на все предыдущие. Но его радовало, что, несмотря на свою умудренность опытом и разочарованность жизнью, он все еще восприимчив к сладким прелестям перемен и новизны. Атлантида все еще манила его из белой пены океана, а за далекими горами его все еще ждало ложе из роз в садах Гесперид и Девы. Он весело рассмеялся, что заставило его соседей по купе посмотреть на него с опаской, а когда купе опустело, он пел и дирижировал воображаемым оркестром.

В Дидкоте вдоль поезда прошел проводник, выкрикивая: «Пересадка!». Он вышел. Было около полуночи. Сквозь клочья рваных облаков светила бледная луна. Наведя справки, он узнал, что состав на Оксфорд скоро подадут. Несколько пассажиров находились в том же положении, что и он. Они ходили по платформе, разговаривая тихо, как в церкви. Некоторые сидели нахохлившись на деревянных скамейках.

Кадогэн уселся на сваленные в кучу мешки с почтой, но скоро пришел дежурный и прогнал его. Ночь была очень тихая и теплая. Наконец, к платформе подошел поезд. Все сели в него, но проводник снова закричал: «Пересадка!», и они опять вылезли и наблюдали, как гас свет в одном вагоне за другим.

Кадогэн обратился к проводнику, намереваясь узнать, в какое время будет поезд на Оксфорд. Тот послал его к другому проводнику, которого Кадогэн обнаружил за чаепитием в буфете. Он совершенно спокойно заявил, что сегодня ночью поездов в Оксфорд не будет. Это заявление вызвало протест со стороны третьего проводника, который уверял, что 11.53 еще не прибыл, но проводник, пьющий чай, настаивал, что со вчерашнего дня 11.53 не ходит и никогда больше ходить не будет. Для убедительности он изо всей силы стучал кулаком по столу. Однако третий проводник не сдавался. Какого-то сонного мальчугана отправили разузнать все у машиниста только что прибывшего поезда, и тот подтвердил, что сегодня поездов в Оксфорд больше не будет. Кроме того, мальчишка обескуражил их сообщением, что автобусы уже два часа, как не ходят.

Эти грустные факты несколько поумерили энтузиазм Кадогэна, но он решил не поддаваться подобному настроению, этому постыдному проявлению подкрадывающейся старости, жаждущей покоя и удобства.

Остальные пассажиры, горько сетуя, отправились на поиски отеля. Кадогэн же решил оставить свой чемодан на вокзале и отправиться в Оксфорд пешком в надежде поймать какой-нибудь запоздалый грузовик или легковую машину.

Шагая, он восхищался игрой слабого лунного света на уродливых кирпичных домах с их узенькими асфальтовыми дорожками перед фасадами, железными оградами и кружевными занавесками на окнах. Машины не желали останавливаться. Шел 1938 год, и британские водители были охвачены очередным приступом страха перед похитителями автомобилей. Наконец, рядом затормозил огромный четырехтонный грузовик, и Кадогэн вскарабкался в него.

Водитель был крупным мужчиной с покрасневшими от долгой ночной езды глазами.

— Старый Моряк делал это лучше меня, — сказал Кадогэн весело, когда они тронулись. — Ему удавалось останавливать одного из трех.

— Я читал про это в школе, — сказал водитель после долгого раздумья. — «Тыщи, тыщи склизких тварей жили там, и я там жил!» И это называется поэзия! — Он сплюнул в окно.

Слегка ошеломленный, Кадогэн ничего не ответил. Они сидели в молчании, пока грузовик подпрыгивал по окраине Дидкота, выбираясь на открытую дорогу. Прошло минут десять.

— Книги это вещь, — наконец, изрек водитель. — Страсть как люблю читать. Только не поэзию. Любовные истории и убийства. Я записался в эту, как ее… — он испустил глубокий вздох, его мозг усиленно работал, — передвижную библиотеку. — Он нахмурился. — Но мне все это опротивело. Все интересное я уже прочел.

— Вырос из пеленок?

— Хотя недавно мне попалась одна книжица. Вот это да! «Любовник какой-то там леди». Вот это вещь! — Он хлопнул себя по ляжке и сладострастно фыркнул.

Немного ошарашенный таким проявлением «культуры», Кадогэн опять не смог ничего ответить. Они мчались вперед, освещая фарами живые изгороди по обеим сторонам дороги. Какой-то заблудившийся кролик, ослепленный светом, сел и смотрел на них так долго, что едва выскочил из-под колес.

Прошло минут пятнадцать, прежде чем Кадогэн произнес с некоторым усилием:

— У меня было чертовски неприятное путешествие из Лондона. Уж очень медленный поезд. Останавливался у каждого телеграфного столба, как собака.

Водитель после некоторого сосредоточенного размышления начал смеяться. Он смеялся так долго и безудержно, что Кадогэн испугался, как бы он не потерял управление. Однако они благополучно добрались до окружной дороги Хедингтона и со страшным скрежетом затормозили.

— Я тебя тут выброшу, — сказал водитель, все еще сотрясаясь от беззвучного смеха. — В город я не поеду. Спустись с этого холма и скорехонько дойдешь до Оксфорда.

— Спасибо, — сказал Кадогэн, вылезая из машины. — Большое спасибо. И спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — сказал водитель. — Так говоришь, как собака? Вот здорово!

Он включил передачу, при этом раздался шум, какой бывает, когда слон продирается сквозь джунгли, и уехал, громко хохоча.

Вскоре шум грузовика затих вдали. Окружная дорога с ее редкими фонарями была пустынной. Кадогэну впервые пришла в голову мысль, что он не знает, где ему сегодня ночью придется преклонить голову. В отелях места не найти, а колледжи все заперты. Тут он улыбнулся. Для Оксфорда это пустяки. Стоит ему только перелезть через забор своего старого колледжа (одному Богу известно, сколько раз он проделывал это в юности), и он прекрасно выспится на кушетке в чьей-нибудь гостиной. Это никого не потревожит: хозяин гостиной не удивится и не обидится. Оксфорд — единственное место в Европе, где эксцентричные поступки не вызовут ни у кого ни интереса, ни эмоций. В каком еще городе, спросил он себя, вспоминая свои студенческие годы, может человек обратиться к полисмену с лекцией о фонетике в дивный предрассветный час, чтобы тот выслушал его без возмущения и подозрения?

Кадогэн шел мимо магазинов, мимо кинотеатров на перекрестке, вниз по длинной, извивающейся вдоль холма улице. Сквозь просвет в деревьях он увидел Оксфорд, похожий при слабом свете луны на подводный город. Призрачно высились башни и шпили, словно памятники Атлантиды, погрузившейся в глубины океана. Крохотная точка желтого огонька померцала несколько секунд и погасла. В тихом воздухе он услышал слабый удар колокола, пробившего час ночи. Сказочным перезвоном к нему тут же присоединились остальные, будто затонувшие колокола бретонского мифа, всколыхнувшиеся темно-зелеными волнами, и умолкли.

Довольный он шел быстро, напевая тихонько, не думая ни о чем: он только смотрел вокруг и восхищался.

На окраине Оксфорда он немного заблудился и потратил несколько минут, отыскивая правильную дорогу. Что это за улица? Ифли-роуд или Каули-роуд? Этого он никогда не мог запомнить, даже когда был студентом. Неважно. В конце улицы будет мост Магдалины и Хай-стрит, а за ней колледж Святого Кристофера, покровителя путешественников.

Кадогэн был разочарован, что его путешествие окончится так мирно, без приключений. На пути с холма он не встретил ни пешеходов, ни машин. Обитатели этого респектабельного квартала давно спали.

С одной стороны улицы тянулись магазины, она была длинная и пустынная. Легкий ветерок подкрался из-за утла и пошевелил белый тент, который какой-то небрежный торговец забыл убрать с окна. Взгляд Кадогэна остановился на нем. Поравнявшись с магазином, он поискал имя хозяина, но оно было скрыто тентом. Тогда он посмотрел в окно, но шторы были опущены, и ему не удалось увидеть, чем там торгуют.

Движимый праздным любопытством, он подошел к двери и, сам не зная зачем, толкнул ее. Она открылась. Теперь он остановился и задумался. Странно, что хозяин оставил на ночь магазин незапертым. С другой стороны, было уже очень поздно, и если жулики залезли в магазин, — что ж, это, конечно, нехорошо, но это не его дело. Возможно, владелец жил наверху, над магазином. В таком случае, он должен быть доволен, что его разбудили и уведомили. А, может, и нет?

Кадогэн ужасно не любил вмешиваться в чужие дела, но он был любопытен. Отступив назад, он разглядывал темные, безжизненные окна над тентом, затем, внезапно приняв решение, вернулся к двери. В конце концов, черт побери, он отправился в отпуск, обуреваемый жаждой приключений, а дверь в магазин, если и не была типичными вратами в царство романтики, явно таила в себе необычность и призывала к исследованию. Он широко распахнул ее и почувствовал холодок в груди, когда она громко скрипнула. Возможно, он поймает грабителя, но более вероятно то, что его самого арестуют, приняв за такового. Осторожно прикрыв за собой дверь, он стоял не дыша, прислушиваясь. Никого. Луч его электрического фонарика осветил маленький магазинчик с прилавком, кассой и игрушками на полках — железные дороги, конструкторы в коробках, куклы и кукольные дома, кубики и оловянные солдатики. Он двинулся вперед, проклиная собственное безумие, и тут же умудрился перевернуть ящик с воздушными шарами (к счастью, ненадутыми), произведя страшный шум. Казалось, грохот был подобен выстрелу из пушки. Кадогэн застыл на месте, боясь шевельнуться. Опять ничего. Тишина. Обойдя прилавок, он поднялся по трем ступенькам к двери. Проскользнув в нее, он увидел перед собой не покрытую ковром крутую лестницу, ведущую на верхний этаж. Он стал подниматься по ней, внутренне проклиная все, спотыкаясь на скрипящих ступеньках. Наконец, измученный, с нервами, напряженными до предела, он очутился в коридорчике с полом, покрытым линолеумом, и двумя дверями с каждой стороны и одной в конце. Теперь он был вполне готов к появлению разъяренного домовладельца с ружьем в руках и старался придумать подходящее объяснение своему вторжению. Ведь вполне естественно для любого человека, увидя дверь магазина открытой, зайти узнать, не случилось ли чего… Хотя, как объяснить его старательные, но тщетные попытки сохранить тишину?

Однако в доме по-прежнему не было слышно ни звука. Какая-то нелепость, думал Кадогэн, надо войти в одну из комнат — это, вероятно, гостиная, — быстро убедиться, что все в порядке, и поскорее унести ноги.

Взяв себя в руки, он на цыпочках подошел к первой двери и повернул ручку. Белый кружок его фонарика скользнул по плотно задернутым портьерам, по дешевому полированному буфету, осветил радиоприемник, стол, неудобные кожаные кресла с большими голубыми и оранжевыми подушками из шелка. На оклеенных обоями стенах не было ни картин, ни фотографий. Пыль, лежащая толстым слоем, и затхлый воздух говорили о том, что в квартире давно никто не живет. Он сделал шаг вперед, споткнулся обо что-то и посветил фонариком под ноги. Затем он тихонько присвистнул и произнес: «Так-так… так-так», потому что то, что лежало на полу, было телом пожилой женщины, и не оставалось ни малейшего сомнения в том, что она мертва.

Кадогэн был странно спокоен и нисколько не удивлен: он понимал теперь свое необъяснимое желание войти в эту лавчонку. Он прервал свои раздумья. Фонарик в руке мешал, и он решил зажечь свет. Выключатель щелкнул, но без результата: под безвкусным абажуром с оборочками лампочки не было. Кадогэн вспомнил, что видел свечу на столе в коридоре. Он вышел из комнаты, нашел свечу, зажег ее и, оставив фонарик на столе, вернулся в гостиную и поставил свечу возле трупа.

Женщина лежала на правом боку, левая рука была закинута под стол, ноги вытянуты. Ей было лет под шестьдесят, насколько он мог судить по ее почти совсем поседевшим волосам и коричневой. сморщенной коже на руках. На ней был костюм из твида, подчеркивавший ее полноту, и белая блузка. На ногах грубые шерстяные чулки и коричневые туфли. Отсутствие кольца на левой руке и плоская грудь говорили о том, что, скорее всего, это старая дева. Около нее, в тени стола, лежало что-то белое. Кадогэн поднял это и увидел, что это кусочек бумаги с цифрами, написанными карандашом наклонным женским почерком. Мельком взглянув на бумажку, он засунул ее в карман. Затем он взглянул в лицо женщины. Это было жуткое зрелище. Лицо было черно-лиловое, так же, как и ее ногти. В уголке рта застыла пена, рот был широко раскрыт, обнажив множество золотых коронок, которые мерцали при свете свечи. В шею впилась тонкая веревка, туго затянутая сзади. Она впилась так глубоко, что складки кожи почти скрывали ее. На полу около головы виднелась лужица крови, и Кадогэн, ощупан череп убитой, обнаружил рану чуть ниже темени, но, насколько он мог определить, кость была цела.

До сих пор он испытывал только любопытство, но прикосновение к мертвому телу вызвало у него отвращение. Он быстро вытер кровь с пальцев и встал. Надо поскорее вызвать полицию. Что еще надо запомнить из окружающих деталей? Ах, да. Золотое пенсне, валяющееся на полу поблизости, разбитое…

Внезапно он весь напрягся, как будто под действием сильного электрического тока. В коридоре послышался шум. Это был слабый, почти неуловимый звук, но он заставил его сердце бешено заколотиться, руки его начали дрожать. Как ни странно, ему раньше не приходило в голову, что тот, кто убил женщину, мог все еще находиться в доме.

Повернув голову, он стал вглядываться через полуоткрытую дверь в темноту. Он стоял совершенно неподвижно. Звук в коридоре не повторился. В мертвой тишине его наручные часы оглушительно тикали. Он понимал, что если там кто-то есть, это вопрос выдержки и нервов: тот, кто первый шевельнется, даст другому преимущество.

Минуты текли — три, пять, семь, девять, — длинные, как космические эры. И разум начал брать верх. Звук? Ну и что же? Дом, подобно острову Просперо, был полон звуков. Во всяком случае, какой смысл стоять в неестественной позе, как восковой болван? Затекшие мускулы присоединили свой протест к голосу разума, и он, наконец, сдвинулся с места, взял со стола свечу и, оглядываясь и соблюдая осторожность, начал продвигаться в сторону темного коридора. Он был пуст. Все двери были закрыты. Его электрический фонарик лежал на столе, где он его и оставил. Надо было поскорее вырваться из этого жуткого дома и найти полицейский участок. Он взял фонарик, задул свечу, положил ее на стол и нажал на кнопку. Фонарик не зажегся. В бессильной ярости Кадогэн потратил полминуты на бесцельную борьбу с кнопкой, пока не понял в чем дело: фонарик был слишком легким в его руке.

С нехорошим предчувствием он отвернул донышко и ощупал внутренность фонарика. Батарейки не было. Пойманный в ловушку в полной темноте этого затхлого коридора, он потерял самообладание. Он смутно сознавал, что к нему приближаются мягкие кошачьи шаги, помнил, что он швырнул свой бесполезный фонарь, и слышал, как тот ударился о стену. И он скорее ощутил, чем увидел ослепительный свет, вспыхнувший позади него. Затем последовал страшный глухой удар — его голова, казалось, взорвалась. В вспышке сверкающего красного пламени он услышал гул, напоминающий вой ветра в проводах, увидел ярко-зеленый шар, который вращался и уменьшался в размерах. Потом его поглотила полная тьма.

Он очнулся, чувствуя страшную головную боль и сухость во рту. С трудом поднялся на ноги. Приступ тошноты заставил его уцепиться за стену. Через некоторое время в голове немного прояснилось, и он смог оглядеться. Он находился в комнате чуть побольше чулана, в ней хранились различные предметы для уборки жилья — ведро, тряпки, щетки, банка с мастикой. В маленькое окошко проникал слабый свет. Он взглянул на часы: половина шестого. Четыре часа он был без сознания. Начинало светать.

Почувствовав себя немного лучше, он осторожно потрогал дверь. Заперто. Но окно было открыто настежь. Он с трудом взобрался на ящик и выглянул. Он был на первом этаже и увидел перед собой заброшенный заросший садик, огороженный деревянным забором, в конце которого находились полуоткрытые ворота. Несмотря на слабость, он без труда выбрался наружу. Едва он вышел за ворота, его опять охватил приступ тошноты, и его вырвало. Но после этого сразу стало легче. Повернув налево, он очутился в переулке, который вывел на дорогу, по которой шел четыре часа назад. Да, это была, несомненно, та самая дорога, и он находился на три магазина дальше от лавки игрушек — он сосчитал — ближе к мосту Магдалины. Остановившись только для того, чтобы запомнить приметы и зафиксировать их в памяти, он поспешил по направлению к центру города, где находился полицейский участок.

Было уже достаточно светло, и он смог разглядеть на углу табличку с названием улицы — Ифли-роуд.

Вскоре он вышел на перекресток, где стояла старинная каменная кормушка для лошадей. Перед ним был мост Магдалины — серый, широкий и безопасный.

Он оглянулся и увидел, что за ним никто не идет. Оксфорд просыпается поздно, и единственным живым существом в поле зрения был молочник. Он в изумлении уставился на окровавленную и растерзанную фигуру Ричарда Кадогэна, ковыляющего по Хай-стрит. Очевидно, он принял его за позднего гуляку.

Свежесть зарождающегося утра омыла стены колледжей. Ночная луна была похожа на тусклую монету, прикрепленную на утреннем небе. Воздух был прохладен и освежал лицо Кадогэна. Хотя голова его по-прежнему трещала от боли, он вновь обрел способность мыслить.

Насколько он помнил, полицейский участок находился на улице Сент-Олдгейт, где-то вблизи почты и городской разутой. Одно удивляло его. Он нашел в своем кармане фонарик, свой фонарик, но с батарейкой. Более того, кошелек с чеком мистера Сноуда был в целости и сохранности. Бандит оказался весьма деликатным.

Тут он вспомнил старушку с туго затянутой веревкой на шее, и настроение у него упало.

Полицейские были милы и любезны. Они выслушали его довольно несвязный рассказ, не прерывая, и задали несколько дополнительных вопросов о нем самом. Затем сержант — ответственный дежурный ночной смены, плотный краснолицый человек с пышными черными усами, сказал:

— Хорошо, сэр. Лучшее, что мы можем сейчас сделать, это перевязать вашу голову и дать вам чашку горячего чая и немного аспирина. Наверное, вы чувствуете себя весьма и весьма неважно.

Кадогэн был слегка раздражен тем, что ему не удалось внушить представителю власти всю серьезность положения.

— Разве вы не хотите, чтобы я немедленно проводил вас туда?

— Погашаете ли, сэр, вы были без сознания четыре часа, как вы сами говорите. Вряд ли они оставили труп лежать там, для нашего удобства, так сказать. Ведь комнаты над лавкой нежилые?

— По-моему, нет.

— Ну вот. Значит, мы свободно прибудем туда прежде, чем они откроют лавку и поглядим, как и что. Куртне, промой джентльмену рану и перебинтуй его. Вот ваш чай и аспирин, сэр. Вы сразу почувствуете себя лучше.

Он был прав. Кадогэну стало лучше не только от чая и перевязки его раненой головы, но и от жизнерадостной уверенности его компаньонов. Он с неудовольствием вспомнил о своей жажде приключений, о которой он вчера с таким жаром рассказывал Сноуду. «Достаточно с меня, — решил он, — более чем достаточно».

К счастью, он не знал, что еще для него уготовано судьбой.

Было уже совсем светло, и многочисленные башенные часы Оксфорда били половину седьмого, когда они сели в полицейскую машину и поехали обратно вниз по Хай-стрит. Молочник, еще не закончивший расставлять бутылки на порогах домов, со скорбным выражением покачал головой, завидя Кадогэна, который с забинтованной головой, как восточный владыка в чалме, сидел в машине в сопровождении полицейского.

Но Кадогэн не заметил его. Он на время забыл маленькую, но смертельно опасную игрушечную лавку, восхищаясь Оксфордом. До сих пор у него почти не было времени оглядеться, но теперь, мягко и плавно пролетая по гордым проспектам к высокой башне Магдалины, он глубоко вздохнул, любуясь городом.

Они проехали по мосту, миновали перекресток с кормушкой для лошадей и въехали на Ифли-роуд.

— Э-э, — сказал Кадогэн. — они подняли тент над витриной.

— Вы уверены, сэр, что это то самое место?

— Конечно! Это напротив церкви из красного кирпича.

— Да, сэр. Это церковь баптистов.

— Остановитесь! — сказал Кадогэн возбужденно. — Вот церковь справа, вот переулок, из которого я вышел, а вот…

Машина остановилась у тротуара. Приподнявшись на сиденье, Кадогэн застыл, онемев. Перед ним был магазин с витриной, заполненный консервами, чашами с рисом, мукой, чечевицей. За стеклом были живописно разложены бекон и другие гастрономические товары. На лавке красовалась вывеска:

«Уинкуорс — семейный поставщик провизии и бакалеи».

Лавка игрушек исчезла.

ЭПИЗОД С ЭКСЦЕНТРИЧНЫМ ПРОФЕССОРОМ

На смену серому рассвету пришло золотое утро. В парках и садах уже падали листья, но деревья еще мужественно сверкали багрянцем, бронзой и золотом. Серый лабиринт Оксфорда начал оживать.

Студентки появились первыми. Одни, нелепо одетые, стайками мчались на велосипедах, прижимая к себе мешающие им портфели, другие топтались у библиотеки, ожидая, когда откроются двери, и они вновь смогут углубиться в проблемы влияния христианства на католичество, в исторические даты (по возможности), в сложности гидродинамики и кинетической теории газов, в дебри законов, что-нибудь вроде «не связанного с нарушением контракта или договора правонарушения, дающего основание предъявить иск», или в тайны расположения и назначения околощитовидной железы.

Студенты вставали неторопливо, натягивали брюки, надевали пиджаки и шарфы поверх пижам и, спотыкаясь, пересекали квадратные дворы, чтобы отметить явку на занятия, а затем, спотыкаясь же, возвращались в постель.

Студенты-художники появлялись редко, укрощая плоть в стремлении поймать хорошее освещение — неуловимое и почти такое же недосягаемое, как Грааль.

Торговый Оксфорд тоже проснулся: магазины открывались, двигались автобусы, улицы заполнялись транспортом. По всему городу — в колледже, церквях, на башнях и колокольнях — механизмы часов зажужжали, лязгнули и пробили девять часов в сумасшедших синкопах несовпадающих ритмов и тональностей.

Нечто ярко-красное на колесах промчалось вниз по Вудсток-роуд. Это был крошечный, необыкновенно громкоголосый и сильно побитый спортивный автомобиль. Поперек его капота крупными белыми буквами было написано: «Лили Кристин-III». Радиатор украшала хромированная обнаженная женская фигурка, наклонившаяся вперед под опасным углом.

Машина доехала до перекрестка Вудсток-роуд и Банбери, повернула налево и выехала на дорогу, идущую вдоль колледжа Святого Кристофера, покровителя путешественников (для тех, кто не знает, следует сказать, что этот колледж находится рядом с колледжем Святого Иоанна).

Затем она свернула в открытые кованые ворота и проследовала со скоростью шестьдесят километров в час по покрытой гравием и окаймленной лужайками и кустами рододендрона короткой дорожке, которая заканчивалась полукругом, где машине было очень трудно развернуться.

Было совершенно очевидно, что сидящий за рулем не особенно хорошо владел искусством вождения. Он отчаянно боролся с рычагами передачи. Машина рванулась прямо к окну, в котором президент колледжа, скромный худой человек с незатейливыми эпикурейскими вкусами, грелся на солнышке. Осознав опасность, он в панике отскочил. Но машина промахнулась, и даже не зацепив стены его жилища, промчалась до конца дорожки, где водителю удалось, невероятно вывернув руль, сделать полный разворот, изрядно попортив травяной бордюр.

Теперь, казалось, ничто не могло помешать ему умчаться по пути, которым он приехал, но, к несчастью, выравнивая руль, он перестарался, и машина, с ревом проскакав по лужайке, уткнулась носом в куст рододендрона, фыркнула, чихнула и заглохла.

Водитель вылез и сурово посмотрел на машину. В это время она неожиданно громко стрельнула выхлопной трубой. Он нахмурился, взял с заднего сиденья молоток, открыл капот и стукнул по какой-то детали. Потом, закрыв капот, сел на свое место. Мотор заработал, и машина, сделав гигантский прыжок, помчалась задним ходом к дому президента. Президент, который вернулся к окну и со страхом наблюдал за этой сценой, ретировался не менее поспешно, чем в первый раз. Оглянувшись через плечо, водитель увидел возвышающийся над ним, словно лайнер над моторной лодкой, дом президента. Без колебаний он перевел рычаг передачи на передний ход. Машина издала пронзительный визг, затряслась, как человек в пароксизме малярии, и остановилась. Через мгновение из выхлопной трубы грохнул неописуемый прощальный выстрел.

Водитель с достоинством поставил ее на тормоза, вылез, достал с заднего сидения портфель.

Прекратившийся шум позволил президенту рискнуть опять подойти к окну и даже распахнуть его.

— Мой дорогой Фэн, — укоризненно сказал он, — я рад, что вы оставили нам кое-что от колледжа для продолжения занятий. Я боялся, что вы снесете его начисто!

— О! Правда? — сказал водитель веселым, слегка носовым голосом. — Напрасно волновались, мистер президент. Я великолепно вожу машину. В моторе что-то не в порядке, только и всего. Не могу понять, почему она издает эти звуки после остановки. Я уже все перепробовал.

— А я не вижу необходимости, — брюзгливо заметил президент, — чтобы вы въезжали на нашу территорию на машине.

Он захлопнул окно, но без злости.

Эксцентричность Джерваса Фэна, профессора английского языка и литературы, члена Совета колледжа Святого Кристофера, не укладывалась в обычные шаблоны профессорских причуд. Фэн энергично пересек лужайку, миновал ворота в кирпичной стене, у которой в весеннее время пышно цвели персиковые деревья, и вошел в главный сад колледжа.

Фэн был высокий, стройный человек лет сорока, с веселым, худощавым, свежим, гладко выбритым лицом, его темные волосы, старательно прилизанные с помощью воды, торчали вихрами на макушке. На нем был огромный дождевик и необыкновенная шляпа.

— А, мистер Хоскинс, — сказал он студенту, который расхаживал по лужайке, обняв за талию хорошенькую блондинку. — Уже трудитесь, я вижу?

Хоскинс, крупный, костлявый, меланхоличный и немного напоминающий грустного сенбернара молодой человек, кротко поморгал.

— Доброе утро, сэр, — сказал он.

Фэн прошел дальше.

— Не бойся, Дженни, — сказал Хоскинс своей подружке, — смотри, что я для тебя приготовил.

Он вынул из кармана пальто большую коробку шоколада.

Тем временем Фэн прошел по открытой галерее, выложенной каменными плитами, повернул в дверь направо, взбежал по лестнице на второй этаж и вошел в свой кабинет. Это была длинная светлая комната с окнами, выходящими во двор и в сад. Стены были кремового цвета, ковер и портьеры — темно-зеленого. Низкие полки были уставлены книгами, на стенах висели китайские миниатюры, а на камине стояло несколько весьма потрепанных бюстов и барельефов английских писателей. Напротив окна у северной стороны стоял большой письменный стол с двумя телефонами, нуждающийся в уборке. В одном из роскошных кресел сзатравленным видом сидел Ричард Кадогэн.

— Да, Джервас, — проговорил он медленно тусклым голосом, — немало воды утекло с тех пор, как мы с тобой были студентами.

— Господи! — воскликнул потрясенный Фэн. — Ты? Ричард Кадогэн?

— Да.

— Ну. конечно, я очень рад приветствовать тебя, но ты приехал в довольно неподходящее время…

— А ты так же невоспитан, как и раньше.

Фэн уселся на край стола с выражением болезненного изумления.

— Что за неслыханное обвинение! Разве я сказал тебе хоть одно неласковое слово?

— Это ты написал рецензию на мою первую опубликованную поэму: «Без этой книги может обойтись любой»?

— Ну, да, — сказал довольный Фэн. — Какой сжатый стиль был у меня в те дни! Как ты поживаешь, дружище?

— Ужасно. Ты ведь не был профессором, когда я в последний раз видел тебя. В Университете тогда было больше здравого смысла.

— Я стал профессором, — твердо ответил Фэн, — благодаря моим потрясающим научным дарованиям и острому, могучему уму.

— Но ты писал мне в то время, что не обошлось без протекции.

— Я? Разве? — смутился Фэн. — Ну, сейчас это не играет роли. Ты уже завтракал?

— Да.

— Тогда закуривай.

— Спасибо… Джервас, я потерял лавку игрушек!

Фэн взглянул на него внимательно и, протягивая ему зажигалку, спросил с осторожностью:

— Может быть, ты будешь так добр, что объяснишь мне это странное заявление?

Кадогэн объяснил. Он долго объяснял. Он объяснял с чувством праведного негодования и оскорбленной души.

— Мы прочесали все окрестности, — горько жаловался он. — И, вообрази, там ВООБЩЕ нет игрушечной лавки. Мы спрашивали людей, которые прожили там всю жизнь, но они никогда о ней не слыхали. А я уверен, что не ошибся. Бакалейщик! Хм… Мы вошли внутрь и это действительно была бакалейная лавка, а дверь вовсе не скрипела… Но ведь существует смазочное масло? — добавил он без особой уверенности. — И еще… Там сзади была дверь точно такая же, как я видел. Но я узнал потом, что все магазины в этом ряду построены по одному проекту. Но самое ужасное, это полиция, — простонал он. — Они не грубили и не хамили. Нет. Они были ужасно милы и ласковы, как мы бываем с людьми, дни которых сочтены. Когда они думали, что я не слышу, они говорили о контузии. Все несчастье в том, что при дневном свете все выглядит иначе и, вероятно, я колебался, делал ошибки и противоречил сам себе. Так или иначе, они отвезли меня обратно на улицу Сент-Олдгейт и посоветовали обратиться к врачу. Я расстался с ними, позавтракал и пришел сюда. И вот, я перед тобой.

— Насколько я тебя понял, — сказал Фэн с сомнением, — вы не поднимались в квартиру над лавкой?

— Ах, да! Я просто забыл упомянуть об этом. Поднимались. Там. конечно, не было никакого трупа, и вообще все было совсем иначе. Так, например, лестницу и коридор покрывали ковры, все чисто и проветрено, на мебели чехлы, и гостиная совершенно не похожа на комнату, в которой я был. Мне кажется, что именно тут полиция окончательно убедилась в том, что я сумасшедший.

Кадогэн замолчал, переживая боль невыносимой несправедливости.

— Ну, — осторожно сказал Фэн, — если допустить, что этот рассказ не является плодом расстроенного воображения…

— Я совершенно здоров!

— Не ори на меня, мой дорогой, — обиделся Фэн.

— Конечно, я не могу обвинять полицию в том, что они считают меня сумасшедшим, — в Кадогэне заговорило оскорбленное достоинство.

— … и допуская, — продолжал Фэн с раздражающим спокойствием, — что игрушечная лавка на Ифли-роуд не отрастила крылья и не упорхнула, не оставив после себя даже дырки, зададимся вопросом: что могло заставить людей глубокой ночью подменить игрушки бакалеей?

Кадогэн сердито фыркнул.

— Это абсолютно ясно. Они знали, что я видел труп, и хотели сделать так, чтобы меня сочли за психа, когда я стану рассказывать об этом. Шишка на голове может служить доказательством причин моих галлюцинаций. А окно в чулане нарочно было оставлено открытым, чтобы я мог вылезти.

Фэн ласково посмотрел на него.

— Прекрасно. — сказал он, — но это не объясняет основную загадку этого дела — почему вначале БАКАЛЕЙНУЮ лавку переделали в ИГРУШЕЧНУЮ?

Об этом Кадогэн не подумал.

— Понимаешь, — продолжал Фэн, — они не могли знать, что ты сунешь нос в эту лавку. Бакалея была убрана, а игрушки подложены совсем по другой причине. Их в любом случае должны были снова вернуть на место.

Кадогэн почувствовал облегчение. Он уже сам начал было подозревать, не страдает ли он галлюцинациями. Право же, в Фэне было что-то успокаивающе-обнадеживающее. Кадогэн придал своему тонкому надменному лицу хмурое выражение.

— Но зачем? — спросил он.

— Я могу найти множество причин, — сказал Фэн мрачно, — но, вероятно, все они будут неверными.

Кадогэн потушил сигарету и полез в карман за другой. Пальцы его нащупали клочок бумага, который он поднял около убитой. Он был потрясен сознанием того, что он мог забыть о нем.

— Послушай, — воскликнул он возбужденно, вытаскивая клочок из кармана. — Смотри-ка! Вещественное доказательство! Я нашел это возле трупа. Я совсем забыл про него. Мне лучше опять пойти в полицию! — он с воодушевлением вскочил с кресла.

— Успокойся, друг мой, — сказал Фэн, беря клочок из его рук. — Дай-ка мне взглянуть, что именно эта вещь доказывает.

Он вслух прочитал написанные карандашом цифры:

— 07691! Очевидно, это номер телефона.

— Может быть, это номер телефона убитой?

— Мой дорогой Ричард, какое поразительное отсутствие сообразительности… Никто не носит с собой свой собственный номер телефона.

— Она могла написать его для кого-нибудь. Или это не ее бумажка!

— Нет, — сказал Фэн, размышляя над клочком, — поскольку ты забываешь довольно многое, то, я полагаю, ты не помнишь, не попадалась ли тебе ее сумочка и не заглядывал ли ты в нее?

— Я уверен, ее там не было. Ясно, если бы она была, я заглянул бы в нее в первую очередь.

— Никогда ни в чем нельзя быть уверенным, имея дело с тобой, — Фэн глубоко вздохнул. — Ну-с, единственное, что можно сделать с этим номером, это позвонить по нему.

Он снял трубку, набрал цифры и подождал. Через некоторое время ему ответили.

— Хэлло, — сказал слегка дрожащий женский голос.

— Хэлло, мисс Скотт. — сказал весело Фэн. — Как поживаете? Давно ли вернулись из Белуджистана?

Кадогэн вытаращил глаза.

— Простите, — ответил голос, — но я не мисс Скотт.

— О, — Фэн в смятении смотрел на телефон, как бы опасаясь, что он в любой момент может рассыпаться на части. — А кто это говорит, скажите, пожалуйста?

— Миссис Уитли. Вы, вероятно, ошиблись номером.

— Да, конечно. Ужасно глупо. Простите, что побеспокоил вас. Всего наилучшего!

Фэн бросил трубку и, схватив телефонную книгу, начал ее перелистывать.

— Уитли, — бормотал он, — … Уитли… Ага, вот: Уитли, Д.Х., Нью-Инн-Холл-стрит. Оксфорд, 07691. Эта леди, кажется находится в добром здравии. И я надеюсь, ты сознаешь, мой дорогой Кадогэн, что это может быть телефон любой из сотен других телефонных станций.

Кадогэн устало кивнул.

— Да, понимаю. Это, действительно, безнадежно.

— Послушай, а вы с полицейскими ходили на задворки? Туда, откуда ты вылез?

— Нет.

— Тогда мы это сделаем сейчас. Мне хочется взглянуть на это место. — Фэн на минуту задумался. — У меня в десять часов консультация, но ее можно отложить.

Он быстро нацарапал несколько слов на обратной стороне старого конверта и поставил его на камин.

— Пошли. — сказал он. — Мы поедем на моей машине!

И они поехали. Езду с Фэном вряд ли можно было назвать удовольствием для человека, находящегося в физическом состоянии Кадогэна. На Сент-Джилс-стрит было еще ничего, так как эта улица очень широкая и на ней было чрезвычайно трудно врезаться во что-нибудь, за исключением пешеходов, которые непрерывно сновали через дорогу, как разволновавшиеся куры, с отчаянным презрением к смерти. Но зато на Брод-стрит, несмотря на ее ширину, они чуть не вмазались в крытый грузовик с рекламой магазина корсетов, проскочили на красный свет на Кинг-Армс и пересекли Холли-Уэлл и Лонг-Уолл-стрит меньше, чем за минуту. Их триумфальный въезд на забитую машинами Хай-стрит Кадогэн описывал впоследствии как наиболее кошмарную часть своего приключения, так как Фэн был не из тех людей, которые будут ждать кого-то или чего-то.

Кадогэн отключил слух и зрение и старался размышлять о вечных истинах. Выбравшись, наконец, из этой толчеи, они проехали по мосту Магдалины, и Кадогэн в третий раз за это утро очутился на Ифли-роуд.

Фэн резко затормозил, и «Лили Кристин-III» остановилась, вся дрожа, на некотором расстоянии от мифической лавки.

— Ты уже был здесь раньше, — сказал он. — Кто-нибудь может узнать тебя, — «Лили» громко выстрелила. — Лучше бы она этого не делала… Я иду на разведку местности. Подожди меня здесь.

Он вылез из машины.

— Ладно, — сказан Кадогэн. — Ты без труда найдешь магазин. Прямо напротив церкви.

— Когда я вернусь, мы обойдем дом сзади.

Фэн зашагал со свойственной ему энергией.

Утренний наплыв покупателей еще не начался, и заведение Уинкуорса, семейного поставщика провизии и бакалеи, было пусто, за исключением самого поставщика — облаченного в белоснежные ризы толстяка с круглым добродушным лицом.

Фэн решительно вошел, заметив, однако, что дверь не скрипит.

— Доброе утро, сэр, — сказал поставщик любезно, — чем могу служить?

— О, — сказал Фэн, оглядываясь с любопытством. — Я хотел бы фунт… — он пошарил в уме в поисках чего-либо подходящего, — … сардин.

Торговец был явно удивлен.

— Боюсь, что мы не продаем их на вес, сэр.

— Тогда бутылку риса!

— Простите, что, сэр?

— Это вы — мистер Уинкуорс? — Фэн поспешно отбросил тему о покупках.

— Что вы! Нет, сэр. Я только продавец. Владелец магазина мисс Уинкуорс, мисс Элис Уинкуорс.

— Могу я ее видеть?

— К сожалению, ее сейчас нет в Оксфорде.

— А она живет здесь, наверху?

— Нет, сэр. — Продавец окинул его странным взглядом. — Наверху никто не живет. А теперь займемся вашими покупками.

— Я думаю заняться ими несколько позже, — мягко ответил Фэн. — Значительно позже, — добавил он.

— Я к вашим услугам в любое время, сэр, — высокопарно заметил продавец.

— Жаль, — Фэн внимательно наблюдал за ним, — жаль, что вы не продаете игрушек.

— Игрушек? — вскричал продавец, и было ясно, что его изумление искреннее. — Ну, знаете ли, сэр, вряд ли вы найдете игрушки в бакалейной лавке. Не правда ли?

— Да, не правда ли? — весело сказал Фэн. — И трупы тоже. Доброго вам утра!

И вышел.

— Ни черта, — сказал он Кадогэну, который сидел в «Лили Кристин» и поправлял бинтовой тюрбан на голове. — Я убежден, что этот человек ничего не знает. Хотя он вел себя довольно странно, когда я спросил о владельце магазина. Это некая мисс Элис Уинкуорс.

— Пошли лучше на задний двор, — сказал Кадогэн, — если ты считаешь, что это имеет смысл. — Судя по его тону, у него не было уверенности в успехе.

— Да, между прочим, — сказал Фэн, когда они шли по узкому переулку, куда выходили задние двери магазинов, — там был кто-нибудь, когда ты вернулся с полицией?

— В магазине? Нет. Никого. Полиция открыла дверь отмычкой или еще чем-то. Дверь была заперта. — Они подошли к воротам. — Здесь, — сказал Кадогэн.

— И кого-то тут вырвало, — с отвращением сказал Фэн.

— Меня, — сказал Кадогэн, заглядывая в ворота.

Заброшенное, заросшее место, которое казалось таким зловещим в рассветных сумерках, выглядело сейчас вполне обычным.

— Видишь вон то маленькое окно, — сказал Кадогэн, — справа от двери? Это чулан, откуда я вылез.

— Да ну? — сказал Фэн задумчиво. — Пойдем, взглянем на него.

Маленькое окошко все еще было открыто, но оно находилось гораздо выше, чем казалось Кадогэну, и даже такой высокий человек, как Фэн, не мог заглянуть в него. Слегка разочарованные, они подошли к задней двери.

— Открыто, — сказал Фэн.

Кадогэн стукнулся о железный мусорный ящик.

— Ради бога, постарайся не шуметь, как бегемот, — прошипел Фэн.

Он осторожно вошел, Кадогэн за ним. Ему не было ясно, что они собираются делать. Слева был небольшой коридорчик с чем-то вроде кухни, пустой и запущенный, справа — дверь в чулан. Из магазина доносились голоса и звон кассового аппарата. В чулане больше не было ни щеток, ни тряпок. Вместо этого громоздились горы бакалейных товаров и консервов.

И Кадогэна вдруг охватили сомнения. А что если все это было бредом? Вполне возможно, что по дороге в Оксфорд он упал, ушиб голову и вообразил всю эту историю — ее содержание было достаточно кошмарным.

Он огляделся. Прислушался. И затем, охваченный тревогой, дернул Фэна за рукав. Сомнений не было. К двери приближались шаги. Фэн не колебался ни минуты.

— Каждый за себя! — крикнул он, прыгнул на груду ящиков и выскочил в окно.

К несчастью, во время прыжка вся эта груда со страшным грохотом развалилась, отрезав Кадогэну путь к отступлению. Собирать всё времени не было, дверь тоже исключалась — ручку уже кто-то поворачивал. Кадогэн схватил в одну руку банку тушеных бобов, а в другую — почек в соусе и ждал, приняв угрожающую позу. В кладовую вошел жирный продавец. При виде незнакомого гостя он остолбенел, выпучил глаза и разинул рот, но к удивлению Кадогэна не сделал никакого агрессивного жеста. Вместо этого, он воздел руки к небу, словно муэдзин, взывающий к Аллаху, и громким театральным голосом закричал: «Воры, воры, воры!» После этого он выскочил из кладовой со всей прытью, на которую только был способен. Несомненно, он гораздо больше боялся Кадогэна, чем Кадогэн его.

Но Кадогэн не стал задерживаться для размышлений над этим вопросом. Он пустился бежать.

Фэн сидел в «Лили Кристин-III» и сосредоточенно читал «Таймс». А возле лавки собралась небольшая толпа, которая с вялым интересом прислушивалась к несмолкаемым крикам продавца. Кадогэн скользнул на заднее сиденье и лег на пол. Машина скачком рванулась вперед. Когда они проехали мост Магдалины, Кадогэн сел и горестно произнес:

— Ну и ну!

— Спасайся, кто может! Не забывай, дорогой Кадогэн, я должен беречь свою репутацию. Это был продавец?

— Да.

— Ты его треснул?

— Нет. Он от страха убежал… Черт побери, — сказал Кадогэн, — я унес с собой эти две банки!

— Ну, что ж, мы их съедим за ланчем. Конечно, если тебя не арестуют раньше за мелкую кражу. Он тебя видел?

— Да… Послушай, Джервас…

— Ну?

— Я хочу докопаться до истины в этом деле. Я загорелся. Давай-ка съездим на Нью-Инн-Холл-стрит.

ЭПИЗОД С ЧИСТОСЕРДЕЧНЫМ СТРЯПЧИМ

В доме номер 229 по Нью-Инн-Холл-стрит, скромном, но привлекательном, были меблированные комнаты. Он находился почти рядом с женской школой. Его хозяйкой являлась миссис Уитли, маленькая, застенчивая, суетливая пожилая женщина. Разговаривая, она нервно мяла передник.

— Этим займусь я, — сказал Кадогэн Фэну, когда они подъехали. — У меня есть план.

Говоря откровенно, никакого плана у него не было. Фэн неохотно согласился. Он взял «Таймс» и начал решать кроссворд, без малейшего затруднения заполняя клетки, касающиеся литературы. Но сосредоточиться он не мог и стал сердито разглядывать прохожих.

Когда миссис Уитли открыла дверь, Кадогэн все еще пытался придумать, с чего бы начать разговор.

— Полагаю, — сказала она с волнением, — джентльмен интересуется комнатами?

— Именно! — он вздохнул с облегчением.

Она впустила его.

— Какая прекрасная погода, — сказала она, как будто это явление природы было делом ее рук. — Вот гостиная.

— Миссис Уитли, простите, но я обманул вас. — Теперь, уже находясь в цитадели, он решил отбросить уловки. — Меня интересуют совсем не комнаты… Дело в том… — он откашлялся. — …нет ли у вас родственницы или подруги — пожилой леди, незамужней, седой и… э-э… любящей носить костюмы из твида с блузками?

Нахмуренное, встревоженное лицо миссис Уитли просияло.

— Не имеете ли вы в виду мисс Тарди, сэр?

— Э-э… скажите еще раз ее имя.

— Мисс Тарди. Эмили Тарди. Мы ее всегда звали «Лучше поздно, чем никогда» из-за ее фамилии^[449], понимаете? Как же, как же, Эмили моя старинная подруга. — Лицо ее омрачилось. — Надеюсь, с ней ничего не случилось? Ничего плохого, сэр?

— Нет, нет, — поспешил заверить ее Кадогэн. — Я встретил вашу приятельницу некоторое время назад, и она сказала, что, если я когда-нибудь буду в Оксфорде, то должен обязательно повидать вас. К сожалению, я забыл ее имя, хотя ваше запомнил твердо…

— Очень приятно, сэр, — лицо миссис Уитли вновь засияло. — Я очень рада. Друг Эмили — желанный гость. Если вы пожелаете пройти вниз, в мою гостиную, и выпить чашку чая, я вам покажу ее фотографию, чтобы освежить вашу память, сэр.

«Вот это удача», — подумал Кадогэн, спускаясь за миссис Уитли в нижний этаж.

Он почти не сомневался, что Эмили Тарди и женщина, которую он видел в игрушечной лавке, одно лицо.

Гостиная была забита плетеными стульями, дешевыми статуэтками, календарями с цветами, выгоревшими репродукциями и плохими тарелками на стенах с изображениями висячих китайских мостов. У стены стояла огромная плита с кипящим чайником. Быстро заварив чай, миссис Уитли поспешила к комоду и извлекла оттуда довольно сильно пожелтевшую фотографию.

— Вот она, сэр. Ну, та ли это леди, с которой вы познакомились?

Несомненно, это была она, хотя снимок был сделан лет десять тому назад, и он видел это лицо распухшим и посиневшим. Мисс Тарди улыбалась с фотографии ласково и рассеянно, на носу сидело пенсне, седые волосы слегка растрепались. Но это отнюдь не было бесхарактерное, безвольное лицо старой дамы. Напротив, несмотря на рассеянную улыбку, в нем чувствовалась уверенность.

— Да, это она, — кивнул он.

— Могу ли я спросить, сэр, вы ее видели в Англии?

— Нет, за границей, — на подобный вопрос это был безопасный ответ, — и довольно давно, месяцев шесть-семь назад, я думаю.

— Ах, это когда она была во Франции? Большая путешественница, наша Эми! И откуда у нее столько храбрости — жить среди всех этих иностранцев — понять не могу. Вы простите мое любопытство, сэр, но вот уже четыре недели, как от нее нет писем, и это довольно странно, она всегда была очень аккуратна в переписке. Я боюсь, уж не случилось ли с ней чего.

— К сожалению, я тут ничем не могу вам помочь.

Попивая чай с сигаретой в этой уродливой комнате под взволнованным взглядом миссис Уитли, Кадогэн чувствовал отвращение к своему притворству. Но рассказывать ей о грубой действительности не имело смысла, даже если бы он знал все точно.

— Она много путешествовала… Э-э… путешествует, значит? — спросил он, поддерживая светский разговор.

— О, да, сэр. В основном по маленьким городам Франции, Бельгии и Германии. Иногда она останавливается в них всего на день-два, иногда на несколько месяцев — в зависимости от того, понравится ли ей место. Вы знаете, вероятно, прошло уже три года с тех пор, как она в последний раз была в Англии.

— Довольно неблагоустроенный способ существования, я бы сказал. Есть ли у нее родственники? Должен вам заметить, мне она показалась какой-то одинокой.

— По-моему, у нее была только одна тетка, сэр… Давайте я налью вам еще чаю. Вот так… Но она недавно умерла. Некая мисс Снейс, очень богатая и эксцентричная особа. Она жила на Уор-Хилл и любила смешные стишки. А что касается Эмили, она обожает путешествовать и, знаете, это ее устраивает. У нее есть небольшие сбережения, и то, что она не тратит на детей, она тратит на то, чтобы увидеть новые места и новых людей.

— На детей?

— Она без ума от детей. Жертвует деньги больницам и детским домам. Это очень благородное дело, на мой взгляд. Но разрешите спросить, как она выглядела, когда вы ее видели?

— Не очень, мне кажется. Я не очень хорошо ее знаю. Мы жили в одном отеле два дня, не больше. Мы оказались там единственными англичанами и, естественно, немного поболтали друг с другом…

Кадогэн был потрясен непринужденностью своей речи. Но ведь недаром кто-то сказал, что поэзия это всего лишь усовершенствованная ложь.

— Ах, — сказала миссис Уитли, — я полагаю, вас раздражала ее глухота?

— Э-э… Да, немного. Почти забыл об этом…

Кадогэн невольно подивился складу ума тех людей, которые способны подойти сзади к старой глухой женщине, стукнуть ее по голове, а потом удавить тонкой веревкой.

— Мне, право, очень жаль, что она вам не пишет.

— Ну, может быть, потому, что она находится на пути к дому. Она ужасно любит делать сюрпризы — появляться на пороге без малейшего предупреждения. Она ведь всегда останавливается у меня, когда приезжает в Англию, хотя бедняжка, наверное, будет чувствовать себя в Оксфорде не очень уютно — я ведь переехала сюда только два года назад, и я точно знаю, что она никогда раньше не была здесь, — миссис Уитли сделала паузу, чтобы перевести дыхание. — Я так беспокоилась о ней, что пошла и спросила мистера Россетера.

— Мистера Россетера?

— Это стряпчий мисс Снейс. Я подумала, что, поскольку Эмили была близкой родственницей покойной леди, возможно он получил от нее письмо, когда старушка умерла. Но он ничего не получал, — миссис Уитли вздохнула. — Но нечего раньше времени бить тревогу, ведь правда? Я не сомневаюсь, что все будет хорошо. Еще чаю, сэр?

— Нет, благодарю вас, миссис Уитли.

Кадогэн встал под аккомпанемент громкого скрипа, который издал плетеный стул.

— Мне пора. Благодарю за гостеприимство.

— Не за что, сэр. Если Эмили приедет, как передать ей, кто приходил?

Фэн был в желчном настроении.

— Ты торчал там чертову уйму времени, — проворчал он, трогая «Лили Кристин».

— Игра стоила свеч, — ответил Кадогэн.

Он дал короткую сводку того, что узнал. Этого хватило на всю дорогу до колледжа Святого Кристофера.

— Угу, — задумчиво промычал Фэн, — это действительно кое-что, согласен. И в то же время я смутно себе представляю, что мы можем сделать. Очень трудно расследовать убийство, не имея состава преступления. Там поблизости должен был болтаться здоровенный грузовик, пока ты валялся без сознания. Интересно, может, кто-нибудь из соседей что-то слышал?

— Понимаю, что ты хочешь сказать: ведь на чем-то перевозили игрушки, мебель и бакалею? Ты абсолютно прав! Главная проблема — это для чего вообще понадобилось переделывать бакалейную лавку в игрушечную?

— Мне кажется, эта загадка несколько прояснилась, — сказал Фэн. — Твоя миссис Уитли сказала, что мисс Тарди заблудилась бы в Оксфорде. И если бы кто-нибудь захотел завлечь ее в такое место, которое она потом никогда не смогла бы найти…

— Но какой смысл? Если ее собирались убить, то было неважно, что она увидит.

— Правда, — озадаченно сказал Фэн, — и впрямь смысла нет. — Он остановил машину у ворот колледжа и сделал слабую попытку пригладить волосы. — Вопрос в том, кто ее наследники. Ты говоришь, у нее были некоторые деньги?

— Да, но не очень много. Она, по-моему, принадлежала к тому типу старых дев, которые скромно живут на пенсию и дрейфуют около Ривьер и Ницц, по не настолько обеспеченных, чтобы их стоило убивать ради их денег.

Фэн затряс головой.

— Людей убивают ради поразительно ничтожных сумм. Твоя миссис Уитли не имела ни малейшего представления, что ее приятельница в Англии?

— Никакого.

— И, насколько я понимаю, если кто и должен был знать об этом на земном шаре, то только она.

— Да. Одинокая женщина, чье исчезновение не должно вызвать большого удивления.

— Знаешь, — печально сказал Фэн. — это мерзкое дело.

Они вышли из машины и через маленькую калитку в больших дубовых воротах вошли в сад колледжа. Справа находился домик привратника. Он сидел у окна, склонив голову на руку, словно заколдованная принцесса в средневековом замке. Это сходство отнюдь не касалось внешности: Парсонс был крупный грузный мужчина в очках в роговой оправе, имевший склонность к задирчивости и непоколебимое убеждение, что в иерархии колледжа он стоит выше закона, пророков, профессоров и самого президента.

— Есть что-нибудь для меня?

— Э-э, нет, сэр, — сказал Парсонс, оглядывая ряды ящиков для писем. — Но э… мистер Кадогэн…

— Да?

Привратник был расстроен.

— Я бы хотел… — он оглянулся на праздно шатающихся студентов. — Не будете ли вы добры зайти ко мне на минутку, сэр?

Удивленный Кадогэн вошел, Фэн за ним. В сторожке было душно от работающего электрического камина с плохо выполненным подобием пылающих углей. На крючках висели ключи, стены украшали старые объявления, университетский календарь и плакаты о предупреждении пожаров. Еще были там газовая плитка и два неудобных стула.

У Парсонса был откровенно заговорщический вид, и Кадогэн чувствовал себя так, будто его собираются вовлечь в какой-то сатанинский обряд.

— Они пришли за вами, сэр, — прошептал Парсонс тяжело дыша. — Из полицейского участка.

— О, боже!

— Два полисмена и сержант. Они ушли минут десять назад, узнав, что вас здесь нет.

— Это проклятые банки, которые я взял, — сказал Кадогэн.

Привратник с интересом посмотрел на него.

— Джервас, что мне делать?

— Чистосердечно признаться во всем, — безжалостно ответил Фэн, — и вызвать своего адвоката. Хотя, нет, подожди. Я позвоню начальнику полиции. Я его знаю.

— Я не хочу, чтобы меня арестовали.

— Об этом надо было думать раньше. Хорошо, Парсонс, спасибо. Пошли, Ричард. Пойдем в мою комнату.

— Что мне сказать, сэр, — спросил Парсонс, — если они опять придут?

— Угости их пивом и выпроводи с правдоподобными и убедительными заверениями.

— Слушаюсь, сэр.

Они прошли через два дворика, встретив только одного запоздалого первокурсника в ярко-оранжевом халате, идущего в душ, и поднялись в кабинет Фэна. Фэн немедленно начал звонить, а Кадогэн мрачно курил и рассматривал свои ногти.

В доме сэра Ричарда Фримена на Уор-Хилл раздался звонок. Он взял трубку.

— Хэлло, сказал он сварливо. — Что? Что? Кто это?.. Ах, это ты.

— Слушай, Дик, — сказал Фэн, — твои клевреты охотятся за моим другом.

— Ты говоришь о Кадогэне? Да, я слышал насчет его небылиц.

— Это вовсе не небылица. Там был труп. Но не в этом дело. Они гонятся за ним, потому что он кое-что натворил в бакалейной лавке.

— Господи, этот парень и впрямь спятил. Сначала игрушечные лавки, а теперь бакалейные… Но я не могу вмешиваться в дела Полицейского управления.

— Право же. Дик…

— Нет, нет, Джервас, это невозможно. Действие законов, каковыми бы они ни были, не может быть остановлено твоим телефонным звонком.

— Но это же Ричард Кадогэн, поэт!

— А мне наплевать, хоть пана Римский… Кроме того, если он не виновен, ничего с ним не случится.

— Но он, к сожалению, виновен.

— О, в таком случае только министр внутренних дел может спасти его… Джервас, тебе никогда не приходило в голову, что «Мера за меру» написана о проблемах власти?

— Не лезь ко мне с пустяками! — сказал Фэн раздраженно и дал отбой.

— Да, здорово помогло, — с горечью усмехнулся Кадогэн. — Я мог спокойно пойти в участок и сдаться.

— Нет, постой, — Фэн стоял у окна, задумчиво глядя в сад. — Повтори-ка фамилию стряпчего, к которому ходила миссис Уитли?

— Россетер. А что?

Фэн нетерпеливо забарабанил пальцами по подоконнику.

— Понимаешь, я недавно где-то встречал это имя, но не могу вспомнить где. Россетер… Рос-се-тер… Это было… Ох! Вспомнил! — Он схватил кипу газет и начал быстро их листать. — Вспомнил, вспомнил!.. Это было в разделе частных объявлений — о розыске пропавших родных и прочее. В «Оксфорд мейл». Это, кажется, было вчера или позавчера. Вот! Позавчера. Я заметил его потому, что оно такое странное. Смотри! — Он передал Кадогэну страницу, ткнув пальцем в колонку частных объявлений.

— Ну и что? — сказал Кадогэн. — Не понимаю, чем оно нам поможет? — Он прочел объявление вслух: «Райд, Лидс, Уэст, Молд, Берлин. Аарон Россетер, стряпчий, 193-А Корнмаркет». Ну, и что ты заключил из этого?

— Не знаю точно, — сказал Фэн, — и все же я чувствую, что здесь что-то есть. Шерлок Холмс разжевал бы это в два счета, он был мастак по частным объявлениям. Молд, Молд… Что такое Молд, между прочим? — он вытащил том энциклопедии. — «Молд», — прочитал он, — «районный центр и рынок, город во Флинтшире. Тринадцать миль от Честера, крупные свинцовые и угольные шахты… Кирпичи, черепица, гвозди, пиво и т. д.» Тебе это ничего не говорит?

— Абсолютно. По-моему, все эти названия вполне нормальны.

— Может быть. — Фэн положил книгу на место. — Но если это и так, то это поразительная коллекция. Молд, Молд, — добавил он со слабым упреком.

— И во всяком случае, — продолжал Кадогэн, — было бы невероятнейшим совпадением, если бы это имело какое-нибудь отношение к Эмили Тарди.

— Не отбрасывай совпадения так небрежно! — сурово сказал Фэн. — Знаю я таких, как ты. Про самые невинные встречи в детективных романах вы всегда говорите, что они надуманы, а сами, однако, встретив за границей человека из соседнего прихода, визжите: «Как мир тесен!» Мое твердое убеждение, — добавил он торжественно, — что это объявление имеет отношение к смерти Эмили Тарди. Я не знаю почему. Я предлагаю пойти повидать этого типа Россетера.

— Ладно, — ответил Кадогэн. — при условии, что мы не поедем на этой адской красной штуке. И откуда только ты ее выкопал?

Фэн был явно обижен.

— Я купил ее у одного студента последнего курса, которого выгнали. А чем она плоха? Она бегает очень быстро, — добавил он заискивающе.

— Знаю.

— Ну, хорошо, пойдем пешком. Это недалеко.

Кадогэн вырвал из газеты объявление Россетера и положил его в бумажник.

— А если из этого ни черта не выйдет, — сказал он, — я иду прямо в полицию и выкладываю им все, что знаю.

— Конечно. Между прочим, где эти банки, которые ты украл? Я сильно проголодался.

— Они в машине, но ты о них забудь.

— А может быть тебе загримироваться?

— Не валяй дурака, Джервас… Я вовсе не боюсь ареста. В крайнем случае меня оштрафуют. Мне претит объяснять и доказывать им что-то, и я не хочу представать перед мировым судьей… Что ж, пойдем, если ты считаешь, что это нужно.

Корнмаркет — одна из наиболее деловых улиц Оксфорда, хотя вряд ли наиболее привлекательная. У нее есть свои достоинства — приятный, хотя и несколько полинявший фасад старого отеля «Кларендон», спокойный островерхий каретный двор «Золотого креста» и красивый вид на удлиненную тыкву «Уошли Тома». Но в основном это улица больших магазинов. Над одним из них находился № 193-А, контора мистера Аарона Россетера, стряпчего, — такая же грязная, мрачная и неудобная, как и большинство контор стряпчих.

Клерк, напоминающий диккенсовских персонажей, в очках в стальной оправе, с кожаными заплатками на локтях пиджака, провел их в святая святых.

Внешность мистера Россетера, хотя и азиатская, не оправдывала семитского звучания его имени. Это был маленький смуглый лысый человечек с массивной выдающейся вперед челюстью и высоким лбом в очках в черепаховой оправе и брюках, которые были ему коротковаты. У него были резкие манеры и приводящая в смущение привычка: он внезапно сдергивал с носа очки, быстро-быстро протирал их платком, вынутым из рукава, и столь же внезапно водружал обратно. Вид у него был слегка побитый молью, и можно было подозревать, что его профессиональные способности были посредственными.

— Ну-с, джентльмены, — сказал он, — могу я вас спросить, что вам угодно?

Он с некоторой тревогой рассматривал огромную фигуру Фэна. Фэн широко ему улыбнулся.

— Этот джентльмен, — сказал он, указывая на Кадогэна, — троюродный брат мисс Снейс, стряпчим которой вы были при ее жизни, насколько мне известно.

Мистер Россетер был поражен этим драматическим откровением почти так же, как и Кадогэн.

— Неужели? — спросил он, дробно постукивая пальцами по письменному столу. — Разумеется, я рад с вами познакомиться, сэр. Окажите мне честь, присядьте.

Укоризненно глядя на Фэна, Кадогэн повиновался, хотя ему было не совсем ясно, каким образом он может оказать честь мистеру Россетеру, опустив свой зад в кожаное кресло.

— Я практически потерял связь со своей кузиной, — заявил он. — Особенно в последние годы ее жизни. Собственно говоря, она совсем не была моей троюродной сестрой. — Тут Фэн злобно взглянул на него. — Моя мать, одна из шропширских Кадогэнов, вышла за моего отца… Нет, это не совсем так или, вернее, именно так — мой отец был одним из семи детей, и его третья сестра Марион развелась с мистером Чайлдсом, который потом женился и имел троих детей — Поля, Артура и Петицию — один из них… или одна… не помню… обвенчался на склоне лет с племянницей, а может быть, и с племянником некой Боканнет. Боюсь, что все это слишком сложно и запутанно, как в романе Голсуорси.

Россетер нахмурился, снял очки и начал быстро протирать их. Очевидно, он не находил все это забавным.

— Может быть, вы изложите свое дело, сэр? — рявкнул он.

В этот момент Фэн, к ужасу Кадогэна, разразился Хохотом.

— Ха-ха! — запивался он, охваченный весельем. — Ха-ха-ха, ха-ха-ха!.. Вы должны простить моего друга, мистер Россетер. Он забавный парень, но абсолютно лишен делового чутья, абсолютно! Ха-ха-ха! Роман Голсуорси, а? Это очень, очень смешно, старина! Ха-ха-ха! — Он овладел собой с явным усилием. — Но мы не должны тратить драгоценное время мистера Россетера на пустяки. Так ведь? — строго заключил он.

Поборов в себе озорного чертенка, готового на новые проказы, Кадогэн кивнул.

— Прошу извинить меня, мистер Россетер. Дело в том, что я иногда пишу вещицы для Би-би-си, и люблю сначала попробовать их на людях.

Россетер ничего не ответил, его земные глаза смотрели настороженно.

— Ну, так вот, — сказал Кадогэн, — мистер Россетер, я почти ничего не знаю о смерти моей кузины. Надеюсь, ее кончина была спокойной и мирной?

— Фактически нет, — сказал Россетер. — Ее, к несчастью, переехал автомобиль.

— Я очень огорчен услышать это, — сказал Кадогэн, пытаясь придать своему голосу оттенок скорби. — Хотя, понимаете ли, — добавил он, почуяв фальшь в своих словах, — я встречался с ней всего один-два раза, так что я не был особенно потрясен ее смертью. «Не плачьте долго обо мне, когда умру, а лишь пока гудит звон погребальный!» Вы меня понимаете?

— Конечно, конечно, — вздохнул Фэн без всякой надобности.

— Нет, — продолжал Кадогэн, — я буду с вами откровенен, мистер Россетер. Моя кузина была богата, и у нее было мало родственников… э… что касается… э… завещания…

Он деликатно умолк.

— Понимаю, — Россетер заметно повеселел. — Насчет этого, боюсь, я должен вас разочаровать, мистер… э… Кадогэн. Мисс Снейс оставила все свое довольно значительное состояние ближайшей родственнице — мисс Эмили Тарди.

Кадогэн бросил на него острый взгляд.

— Мне, конечно, известно это имя.

— Весьма значительное состояние, — со смаком провозгласил мистер Россетер. — Почти миллион фунтов стерлингов!

Он посмотрел на посетителей, довольный произведенным эффектом.

— Огромную сумму, естественно, поглотили налоги на имущество, но более половины первоначального капитала осталось. К сожалению, мисс Эмили Тарди уже не имеет возможности предъявлять права на наследство.

— Не имеет возможности? — Кадогэн вздрогнул.

— Условия завещания несколько странные, мягко выражаясь. — Россетер опять отполировал свои очки. — Я ничего не имею против того, чтобы рассказать о них вам, джентльмены, поскольку завещание было уже утверждено, и вы можете узнать подробности в Сомерсет-Хаус. Мисс Снейс была эксцентричная старая леди, я бы сказал, очень эксцентричная. У нее было сильно развито чувство… э-э… семейных уз и она дала обещание оставить все имущество своей ближайшей родственнице, мисс Тарди. Но в то же время она была женщиной… э-э… старомодных взглядов и не одобряла образа жизни, который вела ее племянница, путешествуя и почти постоянно находясь на континенте. Вследствие этого, она добавила в свое завещание странное условие: я должен был помещать объявления для мисс Тарди в английских, но не в континентальных газетах, с точно указанной регулярностью и, если она в течение шести месяцев со дня смерти мисс Снейс не явится за получением наследства, она автоматически теряет на него право. Таким способом мисс Снейс полагала отомстить мисс Тарди за ее образ жизни и за невнимание к тетке, с которой, по-моему, она не имела связи уже много лет, что не мешало последней сдержать свое обещание и завещать племяннице все свое состояние. Джентльмены, шесть месяцев истекли вчера в полдень, а я не имею никаких известий от мисс Тарди.

Наступило долгое молчание. Затем Фэн сказал:

— А состояние?

— Оно пойдет на благотворительность!

— Благотворительность! — воскликнул Кадогэн.

— Если хотите, в различные сферы благотворительности. Я как раз был занят этим распределением, когда вы пришли. Мисс Снейс назначила меня своим душеприказчиком.

Кадогэн был озадачен. Если Россетер не лгал, главный мотив убийства ускользнул у них из-под носа. Благотворительные общества не убивают старых дев ради получения пожертвований.

— Вот таким образом, джентльмены, — сказал мистер Россетер, вставая. — А сейчас, прошу извинить меня, — он указал на бумаги на столе, — куча работы.

— Еще один вопрос, если вы будете так любезны, — прервал его Фэн, — или точнее, два вопроса. Встречались ли вы когда-нибудь с мисс Тарди?

Кадогэну показалось, что стряпчий избегает смотреть Фэну в глаза.

— Один раз. Особа с большой силой воли.

— Понятно. А это вы поместили объявление в «Оксфорд мейл» позавчера?

Мистер Россетер рассмеялся.

— Ах, это? Это не имеет отношения ни к мисс Снейс, ни к мисс Тарди, уверяю вас. Я не настолько непопулярен, — он хихикнул с детской шаловливостью, — чтобы иметь только одного клиента, поверьте мне.

— Странное объявление…

— Да, не правда ли? Но, боюсь, что потеряю доверие клиента, если стану вам объяснять. А теперь, господа, если я могу быть вам полезен в каком-нибудь деле…

Диккенсовский клерк проводил их. Когда они выходили, Кадогэн, скривив рот, сказал:

— Троюродная сестра! Миллионерша. И не оставила ничего, даже книги комических стишков! — добавил он, припомнив замечание миссис Уитли насчет страсти мисс Снейс.

Жаль, что он не оглянулся в эту минуту, потому что мистер Россетер смотрел ему вслед со странным выражением лица.

Солнце мягко освещало оживленную улицу. Студенты на велосипедах ныряли в щели между автомобилями и автобусами.

— Как ты думаешь, — спросил Кадогэн, — он сказал правду?

— Мы могли бы это узнать, — сказал огорченно Фэн, — если бы ты не начал вдруг вести себя, как обитатель сумасшедшего дома.

— А ты не должен был так внезапно, без предупреждения навязывать мне это жульничество. Слушай, по-моему, теперь центр интереса переместился с мисс Тарди на мисс Снейс и ее миллион.

— Я считаю, что он переместился на мистера Россетера.

— То есть как это?

— Понимаешь, — Фэн налетел на шедшую впереди женщину, которая внезапно остановилась у витрины, — понимаешь, любой стряпчий, если к нему ворвутся два совершенно незнакомых человека и потребуют от него подробностей о частных делах его клиентов, несомненно, выгонит их в шею. Почему же мистер Россетер был так любезен, откровенен и чистосердечен? Потому, что он наговорит нам кучу брехни? Но, как он справедливо заметил, мы можем проверить его слова в Соммерсет-Хаус. И все же я не верю мистеру Россетеру.

— Ну, я пошел в полицию, — сказал Кадогэн. — Больше всего ненавижу книги, в которых герои не идут в полицию, хотя у них нет причин не ходить.

— У нас есть причина не делать это немедленно.

— Какая?

— Пивные уже открыты, — с чувством сказал Фэн, словно человек, который после долгой ночи, наконец, увидел рассвет.

ЭПИЗОД С НЕГОДУЮЩИМ ПОКЛОННИКОМ БЕССМЕРТНОЙ ДЖЕЙН

— В общем это означает, — сказал Кадогэн, — что мы так и не сдвинулись с мертвой точки.

Они сидели в баре «Жезл и Скипетр». Фэн пил виски, Кадогэн пиво. «Жезл и Скипетр» — большой уродливый отель в самом центре Оксфорда, без всякого стыда соединяющий в себе почти все архитектурные стили, созданные со времен каменного века. Несмотря на такое невыгодное оформление «Жезл и Скипетр» мужественно боролся за то, чтобы создать атмосферу уюта и комфорта.

Часы показывали только четверть двенадцатого, поэтому в баре было еще немного пьющих. Молодой человек с крючковатым носом и толстыми губами разговаривал с барменом о скачках. Другой юноша, в толстых очках, худой, с длинной шеей, был погружен в книгу под названием «Кошмарное аббатство». Бледный, несколько неряшливый студент с растрепанными рыжими волосами говорил о политике с серьезной девушкой в темно-зеленом джерси.

— Итак, вы понимаете, — говорил он, — что таким образом денежные боссы на бирже разоряют миллионы мелких держателей акций.

— Да, но это совсем другое дело…

Мистер Хоскинс, более чем когда-либо напоминающий грустного сенбернара, сидел за столом с красивой брюнеткой по имени Мириам. Он пил шерри из небольшого стаканчика.

— Но, дорогой, — проговорила Мириам, — это же будет просто ужасно, если ректор увидит меня здесь. Ты ведь знаешь, что девушек исключают из колледжа, если поймают в баре.

— Ректоры никогда не ходят по утрам, — сказал Хоскинс, — и, кроме того, ты совсем не похожа на студентку. Ну, успокойся. Смотри, я принес тебе шоколад, — сказал он, вытаскивая из кармана коробку.

— Ах, милый…

Кроме указанных лиц, в баре был еще один посетитель — худой, с кроличьей мордочкой человек лет пятидесяти, весь закутанный в шарфы и пальто. Он сидел в одиночестве и пил гораздо больше, чем нужно.

Фэн и Кадогэн обсуждали подробности дела, насколько оно было им известно. Подробности сводились к удручающе малому. Во-первых, бакалейная лавка на Ифли-роуд была в течение ночи превращена в игрушечную и потом опять в бакалейную. Во-вторых, некая мисс Эмили Тарди была найдена там мертвой, а ее труп впоследствии исчез. И, наконец, в-третьих, богатая тетка мисс Тарди, мисс Снейс, была задавлена автобусом и оставила свое состояние мисс Тарди с определенными условиями, которые практически не оставляли шансов мисс Тарди узнать о получении ею наследства (если Россетер сказал правду).

— И наверно, — сказал Фэн, — ему было запрещено держать связь с каким-либо из известных адресов мисс Тарди. Кстати, я все хочу спросить: ты дотрагивался до трупа?

— Да.

— И какой он был?

— Что значит, какой?

— Ну, я хотел сказать, успел ли он окоченеть? — нетерпеливо спросил Фэн.

Кадогэн задумался.

— Пожалуй, нет… Я даже уверен, что мисс Тарди еще не окоченела, потому что ее рука упала, когда я поднял ее голову, ощупывая рану. — Он слегка вздрогнул. — Это, конечно, не так уж много дает.

— Логично будет предположить, — рассуждал в раздумье Фэн, — что она была убита до наступления полуночи. А это в свою очередь дает нам право сделать вывод, что она фактически видела объявление о смерти мисс Снейс и, по всей видимости, успела обратиться к Россетеру. Отсюда можно заключить, опять-таки предположительно, что Россетер лжет. Все это очень странно, но похоже на то, что Россетер не убивал ее.

— Почему?

— Ты согласен с тем, что тип, стукнувший тебя по черепу, вероятно, и был убийцей?

— Да, дорогой мой Сократ!

Фэн сверкнул на него глазами и отхлебнул глоток виски.

— В гаком случае, он тебя хорошо рассмотрел!

— Согласен.

— Теперь предположим, что Россетер и есть убийца. Он узнает тебя, когда ты приходишь к нему в контору, ужасно напуган, когда ты расспрашиваешь его о тетке убитой и о самой убитой? Ничего подобного не происходит. Что же он делает? Он дает подробные сведения об условиях завещания, которые мы можем проверить, и затем утверждает, что он ничего не слышал о мисс Тарди, зная, что после того, что ты видел, ты просто не поверишь ему. Следовательно, он не узнал тебя. Следовательно, не он бил тебя по голове. Следовательно, убийца не он!

— Довольно умно, — сказал Кадогэн с завистью.

— И вовсе не умно, — простонал Фэн. — Версия течет по всем швам, как застрахованный пароход. Во-первых, мы не знаем, был ли тот, кто ударил тебя, убийцей. Во-вторых, все эти разговоры по поводу завещания могут оказаться брехней. Есть еще много зияющих дыр. Возможно, мисс Тарди была убита вовсе не в лавке. Но в таком случае, зачем привозить туда ее тело? А потом увозить опять? Все это сплошная загадка, и мы слишком мало знаем, чтобы делать выводы.

Восхищение Кадогэна несколько поумерилось. Он угрюмо уставился на только что вошедших посетителей бара.

После обсуждения возможный план действий сводился к четырем пунктам.

Первое — попытаться найти труп (невозможно).

Второе — расспросить еще раз Россетера (сомнительно).

Третье — добыть дополнительные сведения о мисс Элис Уинкуорс, владелице «Уинкуорс, семейный поставщик провизии и бакалеи» (возможно).

Четвертое — позвонить приятелю Фэна в Соммерсет-Хаус и уточнить детали завещания мисс Снейс (необходимо).

— Что касается меня, — добавил Кадогэн, — я иду в полицию. Мне тошно от этой беготни туда-сюда, да и голова до сих пор болит адски.

— Мог бы и подождать, пока я прикончу свой стакан виски, — сказал Фэн. — Я не собираюсь заболеть из-за твоего обостренного чувства долга и совестливости.

До сих пор он говорил тихо и теперь был рад возможности повысить голос. К тому же он принял порядочное количество виски. Его лицо раскраснелось, волосы торчали с несгибаемой жизнерадостностью, и он улыбался во весь рот, глядя на сидящего с удрученным видом Ричарда Кадогэна.

— …и конечно закрытые учебные заведения, — продолжал долдонить рыжий парень девушке в зеленом джерси.

Читавший «Кошмарное аббатство» устало поднял голову при упоминании этой избитой темы. Крючконосый субъект у стойки продолжал безостановочно говорить о лошадях.

— …закрытые учебные заведения вырабатывают жесткое мышление правящего класса!

— А разве вы сами не учились в одном из них?

— Да, но я стряхнул с себя эти оковы.

— А другие?

— О нет, для них это на всю жизнь. Только исключительные люди могут освободиться от всего этого.

— Понимаю.

— Фактически вся экономика нации должна быть реформирована…

— Не беспокойтесь о ректоре, голубка, — успокаивал Хоскинс свою брюнетку, — тут нечего бояться. Давай лучше съедим по шоколадке.

— Мы можем пока поиграть во что-нибудь, — сказал Фэн, у которого в стакане оставалось еще изрядное количество виски. — Например, есть такая игра: «Несимпатичные герои в литературе». Один игрок называет имя персонажа, другой должен с ним согласиться. Каждому дается пять секунд на то, чтобы вспомнить имя. Если не успеешь, теряешь очко. Кто потеряет три очка, проигрывает. Герои должны быть те, которым симпатизирует автор.

В этот момент в бар вошел университетский проктор. Прокторов назначают из числа преподавателей по очереди, и они ходят в сопровождении крепко скроенных парней в темно-синих костюмах, известных среди студентов под именем «быки». Студентам не разрешается посещать заведения, торгующие горячительными налитками, так что основная задача прокторов — выявление нарушителей и наложение на них штрафа.

— Боже, — прошептала Мириам.

Самоизбранный реформатор национальной экономики страшно побледнел. Хоскинс заморгал. Молодой человек еще больше углубился в «Кошмарное аббатство». Крючконосый, которого бармен ткнул в бок пальцем, перестал говорить о лошадях. Только Фэн остался невозмутимым.

— Вы студент университета? Являетесь ли вы студентом? — весело заорал он, воспроизводя обычный вопрос проктора. — Эй, усы, являетесь ли вы студентом нашего Университета?

Проктор вздрогнул. Этот моложавый на вид мужчина отрастил огромные кавалерийские усы еще во время войны 1914 года, и у него не хватало духа сбрить их. Он оглядел бар, старательно избегая взгляда Фэна, круто повернулся и вышел.

— О-ох, — с облегчением выдохнула Мириам.

— Ведь он не узнал тебя, да? — сказал Хоскинс. — На, скушай еще шоколадку.

— Вы видите? — победоносно воскликнул рыжий. — Даже порядок в университетах у капиталистов поддерживается с помощью террора.

Он взял дрожащей рукой свою кружку с пивом.

— Ну, давай играть. Ты начинаешь, — сказал Фэн. — Внимание, приготовились, начали!

— Эти болтуны Беатриса и Бенедикт!

— Согласен. Леди Чатерлей и ее лесник!

— Да. Кормилица из «Ромео и Джульетты»!

— Да. Почти все у Достоевского!

— Да. Э-э…

— Ага, — воскликнул Фэн торжествующе. — Одно очко! Эти вульгарные распутные, охотящиеся за мужьями девчонки в «Гордости и предрассудках»!

Услышав этот победный клич, похожий на кролика человек за соседним столиком нахмурился, встал и, пошатываясь, подошел к ним.

— Сэр, — сказал он, прервав Кадогэна, который собирался предложить Анну Каренину, — я, вероятно, ошибся, но мне показалось, что вы неуважительно отозвались о бессмертной Джейн?

— Король Лир, — сказал Фэн, — делая слабую попытку продолжить игру. Но тут же повернулся к незнакомцу. — Послушайте. дружище, вы немного хватили лишку, не так ли?

— Я совершенно трезв, благодарю вас. Большое спасибо! — Кролик взял свой стакан, подтянул свой стул и уселся рядом с Кадогэном. — Прошу вас, не говорите так неуважительно о мисс Остин. Я читал все ее романы много-много раз. Их изящество, их дыхание высшей, прекрасной литературы, их острый психологический анализ… — он замолчал и одним глотком осушил свой стакан.

У незванного гостя было слабовольное худое лицо с зубами грызуна, воспаленными веками, светлыми жидкими бровями и низким лбом. Несмотря на теплый день, он был одет самым экстравагантным образом: меховые перчатки, два шарфа и, по-видимому, не одно пальто. Заметив изучающий взгляд Кадогэна, он сказал:

— Я очень чувствителен к холоду. — Он пытался держаться с достоинством. — А эта осенняя прохлада… — он замолчал, вытащил платок и высморкался. — Я надеюсь, что вы ничего не имеете против того, что я присоединился к вам, господа?

— Имеем, — раздраженно отрезал Фэн.

— Не надо быть грубым, прошу вас. Я сегодня такой счастливый. Разрешите мне угостить вас! У меня куча денег… Официант!

Официант появился у их столика.

— Два двойных виски и кружку пива!

— Право же, Джервас, я должен идти, — смущенно промямлил Кадогэн.

— Не уходите, сэр. Остановитесь! Отпразднуйте со мной!

Не было никакого сомнения в том, что человек-кролик здорово пьян. Он нагнулся вперед с видом заговорщика и понизил голос:

— Сегодня я избавился от своих мальчишек!

— А-а, — ничуть не удивленно откликнулся Фэн, — и куда же вы дели их трупики?

Кролик хихикнул.

— Э… Вы пытаетесь поймать меня. Я имею в виду своих учеников, школьников. Я ведь учи… Я был учителем. Бедным учителем. Удельный вес ртути 13,6, — нараспев заговорил он, — прошедшее время от «умереть» будет «умер».

Фэн с отвращением глядел на незнакомца. Официант принес заказанные напитки, и кролик заплатил за них из сильно потрепанного кошелька, не поскупившись на крупные чаевые.

— Ваше здоровье, господа! — сказал он, поднимая стакан. — Но я еще не представился. Джордж Шерман, к вашим услугам!

Он низко поклонился и чуть не уронил стакан, который Кадогэн едва успел подхватить.

— В данный момент, — задумчиво сказал мистер Шерман, — я должен был бы преподавать латынь в четвертом классе. А сказать вам, почему я не делаю этого? — он опять нагнулся вперед. — Вчера ночью, господа, я унаследовал большую сумму.

Кадогэн буквально подпрыгнул, а у Фэна расширились глаза. Видно в это утро наследники так и сыпались с неба.

— Очень большую сумму, — невнятно продолжал Шерман. — И что я сделал? А? Я пошел к директору и сказал: «Спавин, — сказал я, — ты властолюбивый дурак и горький пьяница, и я не хочу больше работать на тебя. Теперь я джентльмен с независимым положением и хочу очистить свои вены от засорившего их мела!» — Шерман довольно ухмыльнулся.

— Поздравляю, — сказал Фэн с опасным добродушием. — Поздравляю!

— Это еще не все! — произношение мистера Шермана ухудшалось с угрожающей быстротой. Он сказал «вше». — Я не один такой щщасливщик! О, нет! Есть и другие! — Он широко развел руками. — Много-много других. И вше-вше богатые, как Крезы. А одна из них, красивая девушка с лазурными глазами. Моя любовь, похожа на голубую розу, — запел он вдруг надтреснутым голосом. — Ззнаете, я попрошу ее выйти жа меня жамуж, хотя она всего-навсего продавщица. И дочка продавщицы. — Он с серьезным видом повернулся к Кадогэну. — Вы должны познакомиться с ней!

— С большим удовольствием.

— И правильно, — одобрительно сказал Шерман и опять затрубил в платок.

— Выпейте со мной, старина, — сказал Фэн, принимая эстафету дружбы на почве возлияния, и хлопнул Шермана по плечу.

— Я пплачу, — сказал тот и икнул.

Они опять выпили.

— Ах. — сказал Фэн, глубоко вздохнув. — Вы счастливчик, мистер Шерман. Как бы я хотел, чтобы у меня умер родственник и оставил мне кучу денег!

Но Шерман погрозил ему пальцем.

— Не ппробуйте выпытать у меня, я ничего не скажу. Поняли? Я держу рот закрытым. — Для иллюстрации он плотно закрыл рот, но тут же открыл снова, чтобы влить в него еще порцию виски. — Я поражен, — добавил он плаксиво, — после всего, что я жделал для вас. Пытаться выспрашивать меня! — лицо Шермана вдруг изменилось, голос ослабел и он схватился за живот. — Иззвините меня, господа, — сказал он, — я щщас вернусь! — Он встал, постоял немного, качаясь, как рожь на ветру, и засеменил неверной походкой по направлению к уборной.

— Мы из него много не вытянем, — мрачно сказал Фэн. — Когда человек не хочет рассказывать что-то, опьянение делает его более упрямым и подозрительным. Однако вся эта история — странное совпадение.

— «Сове и в перьях холодно», — процитировал Кадогэн, глядя вслед тощей закутанной фигурке.

— Да, — сказал Фэн, — как старик… О, моя шерстка! О, мои усики!

— Господи, что еще случилось? — с тревогой спросил Кадогэн.

Фэн вскочил со стула.

— Удержи Шермана здесь, — сказал он выразительно, — пока я не вернусь. Обрабатывай его при помощи виски. Говори с ним о Джейн Остин. Только не дай ему уйти.

— Но, послушай, я же собирался пойти в полицию…

— Не будь трусом. Ричард! Это же ключ! Нить! Я не имею ни малейшего представления, куда это приведет, но, клянусь, это ключ. Не уходи. Я недолго!

И Фэн вышел из бара.

Мистер Шерман вернулся на свое место более трезвым и осторожным, чем раньше.

— Ваш друг ушел? — спросил он.

— Ненадолго.

— А-а, — Шерман со смаком потянулся. — Восхитительная свобода! Вы не можете представить, что такое быть школьным учителем. Я видел сильных людей, которые не выдерживали. Это вечная война. Вы можете, если вам повезет, обуздывать мальчишек лет тридцать, но в конце концов они вас доконают!

— Это звучит страшно.

— Так оно и есть, страшно. Вы стареете, а они всегда в том же возрасте. Как император и толпа на Форуме.

Они заговорили о Джейн Остин. Тема для Кадогэна была трудноватой из-за слабого знакомства с автором. Однако Шерман восполнил этот пробел — у него хватало и знания предмета, и энтузиазма. Кадогэн чувствовал все увеличивающуюся неприязнь к этому человеку, к его мутным маленьким глазкам, торчащим вперед верхним зубам, к его взглядам на педагогику. Неоспоримо, мистер Шерман являл собой отталкивающий пример огромной жадности, внезапно получившей удовлетворение.

Он больше не упоминал ни о своем наследстве, ни о «других», которые разделили его с ним. Шерман разглагольствовал о литературе. Кадогэн вставлял односложные реплики, а сам раздумывал с некоторым нетерпением о нелепом поведении Фэна. Время приближалось к ланчу, и бар начал наполняться студентами, актерами и приезжими, остановившимися в гостинице. Гул голосов делался все громче, и лучи солнца, вливающиеся в готические окна, разрезали легкий туман табачного дыма на бледно-голубые треугольники.

— А теперь взглянем на персонажи Уилки Коллинза, — продолжал Шерман.

С неохотой Кадогэн сосредоточился на них.

Без пяти двенадцать на улице раздался громкий рев, сопровождаемый шумом, напоминающим грохот упавшей на каменный пол полки с кастрюлями. Через минуту в бар, под звуки прогремевшего взрыва влетел Фэн. Он буквально источал вокруг себя энергию. В руках он держал книгу в яркой обложке и с нежностью на нее глядел. Минуя бар, он направился вглубь отеля, к конторке портье. Ридди, портье, разодетый в голубое с золотом, приветствовал его с некоторой опаской. Фэн вошел в одну из телефонных будок. Оттуда он позвонил в Соммерсет-Хаус.

— Хэлло, Ивэнс, — сказал он, — говорит Фэн! Да, очень хорошо, спасибо, приятель. А как ты? Не можешь ли ты посмотреть кое-что для меня? — невнятное кряканье. — Я не слышу ни слова… Я хочу знать подробно о завещании мисс Снейс с Уор-Хштл, Оксфорд, которая умерла шесть месяцев тому назад. Оно не было утверждено до недавних пор… Что? Ладно, позвони мне сюда. Хорошо… Да… в «Жезл и Скипетр». Да. Порядок. Пока! «Моя душа рассыпается в прах», — запел он, дергая за рычаг телефона. Сунув в щель еще два пенни, он набрал местный номер.

В кабинете начальника оксфордской полиции зазвенел телефон.

— Да! О, господи, это опять ты! Опять насчет этого Кадогэна?

— Нет, — спокойно сказал Фэн. — Как раз нет. Хотя, должен тебе заметить, от тебя не много пользы.

— Ничего не выйдет. Продавец раздул скандал вокруг этого дела. Ты лучше не лезь. Ты ведь знаешь, что получается, когда ты во что-нибудь вмешиваешься!

— Сейчас не об этом речь. Имеешь ли ты представление о мисс Снейс, которая жила рядом с тобой?

— Снейс? Снейс?.. О да, знаю. Занятная старуха.

— Занятная? Чем?

— Она безумно боялась, что ее убьют из-за денег. Жила, как в осажденном замке, с огромной сворой свирепых английских догов, которые везде бродили. Недавно умерла. А что?

— Ты когда-нибудь встречался с ней?

— О, раз или два. Знал ее очень мало. А что?..

— Чем она интересовалась?

— Интересовалась? Образованием, кажется. Ах, да, она вечно писала глупые книжки о спиритизме. Не знаю, печатала ли она их. Надеюсь, нет. Но она страшно боялась смерти — особенно боялась, что ее убьют. Я думаю, ее утешала мысль о загробной жизни. О себе могу сказать, если мне придется вернуться на землю после смерти для того, чтобы передавать по буквам идиотские послания посредством вертящихся столов, я предпочитаю не знать об этом заранее… На самом деле она была очень милая и добрая старушка. Но, как я уже говорил, боялась быть убитой. Единственный, кому она доверяла полностью, был какой-то стряпчий…

— Россетер?

— Пожалуй, да. Так его зовут. Но, послушай, зачем…

— Полагаю, не было никаких сомнений, что она погибла от несчастного случая?

— Боже мой, нет, конечно. Попала под автобус. Прямо пошла под него. Около нее никого не было. Можешь поверить, что, зная все обстоятельства и то, что она богата, мы расследовали дело очень тщательно.

— Она много путешествовала?

— Нет. И это тоже одна из ее странностей. Всю жизнь проторчала в Оксфорде. Да, кстати, Джервас, насчет «Меры за меру»…

Фэн повесил трубку. В данный момент у него не было намерения обсуждать эту пьесу. Пока он обдумывал то, что узнал, в будке зазвонил телефон, и он снял трубку.

— Да, говорит Фэн. Ах, это ты, Ивэнс! Быстро.

— Очень легко нашел, — сказал невидимый сотрудник Соммерсет-Хаус. — Элизабет Энн Снейс. Уор-Хилл, Оксфорд. Завещание датировано 13 августа 1937 года. Засвидетельствовано Р. А. Старки и Джейн Ли. Состояние 927643 фунта стерлингов! Ничего себе кусочек! Несколько мелких сумм завещано в дар прислуге, вероятно. Но весь капитал переходит племяннице Эмили Тарди с целой массой дурацких предписаний насчет публикаций для нее, но только в английских газетах, и запрещения сообщаться с ней непосредственно, и еще бог знает какой галиматьей. Да, еще ограничение срока для предъявления требования о наследстве до шести месяцев после смерти этой Снейс. Похоже, что она сделала все, что могла, чтобы не дать несчастной Тарди ухватить денежки.

— А что случится, если она не предъявит вовремя свои права на наследство?

— Подожди секундочку, это на другой стороне. Ах, вот. В таком случае все переходит мистеру Аарону Россетеру, проживающему в Оксфорде, улица Корнмаркет, 193-А. Счастливый, черт!

— Так, — сказал задумчиво Фэн. — Спасибо, Ивэнс, большое спасибо!

— Всегда к вашим услугам, привет Оксфорду! — Он повесил трубку.

Выйдя из телефонной будки, Фэн немного постоял, все обдумывая. Постояльцы отеля проходили мимо него, останавливались около портье, чтобы узнать о расписании поездов, вызвать такси или взять газету. Ридди быстро, со знанием дела, управлялся с ними. В ресторане накрывали столики к ланчу.

Несомненно, у мистера Россетера были причины, и очень веские, чтобы убить мисс Эмили Тарди. Если он был не единственным душеприказчиком, у него не было возможности лишить ее наследства обманным путем, не напечатав объявления в газетах.

Значит, она все-таки приехала…

Фэн потряс головой. Ничего не получается! Во-первых, неправдоподобно, чтобы мисс Снейс вложила в руки Россетера такую власть, как бы она ни доверяла ему. Во-вторых, если Россетер убил мисс Тарди и стукнул Кадогэна по голове, почему он не узнал его? А если узнал, то почему был так откровенен? Конечно, совсем не обязательно, что именно убийца напал на Кадогэна. Это мог быть его сообщник. Но причем тут игрушечный магазин?

Фэн глубоко вздохнул и погладил книжку, которую держал в руке. У него часто менялось настроение. Сейчас он чувствовал себя несколько подавленно. Он помахал рукой Ридди и направился в бар. К этому времени разговор между Кадогэном и Шерманом зашел в тупик. Шерман полностью высказал свои взгляды на Джейн Остин, а Кадогэн не мог придумать свежей темы.

Однако Фэн обратился к грустному костлявому Хоскинсу. Хоскинс отнюдь не был трудным студентом, он учился вполне прилично, хотя и без особого рвения, воздерживался от пьянства и вообще вел себя как джентльмен. Его наиболее удивительной чертой была неизменная способность очаровывать хорошеньких женщин. Сейчас он сидел за вторым стаканом разведенного вина и уговаривал чернокудрую Мириам съесть еще одну шоколадку. Извинившись перед девушкой, которая взирала на него с благоговейным трепетом, Фэн вышел с Хоскинсом из бара.

45

— Мистер Хоскинс, — сказал Фэн, — я не стану спрашивать вас, почему вы тратите золотые часы вашей юности на противозаконное употребление горячительных напитков в этой подделке под Шартрский собор…

— Очень признателен вам, сэр, — поблагодарил Хоскинс без особого волнения.

— Я хотел только узнать, — продолжал Фэн, — не окажите ли вы мне услугу?

Хоскинс моргнул и поклонился.

— Интересуетесь ли вы романами Джейн Остин, мистер Хоскинс?

— Мне всегда казалось, сэр, что в ее произведениях женские типы слабо обрисованы, — ответил Хоскинс.

— Уж вам ли не знать. — ухмыльнулся Фэн. — Так слушайте. Есть тут один скучный, противный тип, обожающий творения Джейн Остин. Сможете ли вы задержать его здесь на час или около того?

— Проще простого, — сказал Хоскинс с некоторой самоуверенностью. — Но мне кажется, будет лучше, если сперва я отправлю свою девушку домой.

— Конечно, конечно, — поспешно согласился Фэн.

Хоскинс опять поклонился, вернулся в бар и вскоре появился, провожая Мириам с успокаивающими объяснениями. У дверей он тепло пожал ей руку, помахал вслед и подошел к Фэну.

— Скажите мне, мистер Хоскинс, — спросил Фэн, внезапно охваченный бескорыстным любопытством, — чем вы объясните вашу поразительную притягательность для женщин? Пожалуйста, не отвечайте, если считаете мой вопрос неуместным.

— Ничуть! — лицо Хоскинса говорило, что этот вопрос ему даже приятен. — Это очень просто — я успокаиваю их страхи и кормлю сладостями. Это всегда срабатывает.

— О, — сказал немного озадаченный Фэн. — Ну, большое спасибо, мистер Хоскинс. А теперь, вернемся в бар и вы… — и он дал ему все инструкции.

Кадогэн был в восторге, когда Хоскинс принял его «вахту». Когда они с Фэном уходили из бара, Хоскинс и Шерман были погружены в дружескую беседу.

— Ну, что происходит? — спросил Кадогэн, когда они вышли из бара.

Он был слегка пьян после пяти кружек пива, но голова болела значительно меньше. Фэн потащил его по коридору, и они уселись на стулья около конторки портье. Фэн рассказал о своих телефонных звонках.

— Нет, нет, — сказал он раздраженно, оборвав возмущенный выкрик Кадогэна насчет Россетера. — Я считаю, что он не мог сделать этого.

Он изложил свои соображения.

— Это все трепотня, — ответил Кадогэн. — И все из-за твоих романтических фантазий по поводу объявления.

— Я как раз к этому и подошел, — сказал злорадно Фэн. Он замолчал, разглядывая закутанную в меха юную блондинку на очень высоких каблуках, которая проходила мимо них. — Потому, что на самом деле СУЩЕСТВУЕТ связь между этим объявлением и мисс Снейс.

— Какая там еще связь?

— А вот какая! — Фэн с торжеством помахал книгой, которую он принес. Он был похож на прокурора, предъявившего присяжным изобличающее доказательство.

Кадогэн в полном недоумении посмотрел на книгу. Она была озаглавлена «Вздорные стихи Эдварда Лира».

— Ты, вероятно, помнишь, — продолжал Фэн, поучительно выставив указательный палец, — что мисс Снейс любила комические стишки. Это, — он постучал по книге, — комические стихи.

— Ты меня удивляешь.

— Комические стихи высшего класса, заметь! — Фэн вдруг отбросил свои поучительные манеры и сказал огорченно: — Есть люди, которые соображают, что Лир неспособен написать последнюю строчку лимерика^[450] так, чтобы она отличалась от первой, тогда как…

— Ну, да, — нетерпеливо сказал Кадогэн, вынимая из кармана газетную вырезку. — Я понимаю, что ты хочешь сказать: Райд, Лидс, Уэст, Молд, Берлин. Фантастический способ обозначать людей персонажами из лимериков.

— М-м, — промычал Фэн, перелистывая страницы. — И у меня есть мрачное подозрение, что наш мистер Шерман один из них. Вот, слушай… «Жил-был странный старик из Молда, который ужасно боялся холода» — поэтому он купил себе муфты, шарфы, шубы и закутался. На картинке он похож на шарообразного медведя. Разве не подходит?

— Да, но…

— Кроме того, Шерман получил солидное наследство ВЧЕРА. Так же, как и остальные, по-видимому.

— Райд. Лидс, Уэст и Берлин?

— Точно. Вот: «Жил-был на Западе^[451] некий старик. Жилет цвета сливы носить он привык».

— А, — Кадогэн остановился, почувствовав, что он выпил лишнее. — А что насчет Райда?

— «У одной юной леди из Райда, блондинки, всегда на месте шнурки в ботинках». Она покупала башмаки на деревянной подошве и маленьких пятнистых собачек, и часто гуляла по Райду. Ну, шнурки в ботинках обычно бывают на месте. Вряд ли речь может идти о деревянных подошвах. Итак, остаются пятнистые собачки.

— А Берлин?

— «Жил-был очень худой старик из Берлина…» — Фэн впервые заколебался. — Все это звучит несколько дико, а?

— Что ты хочешь этим сказать?

— Да, собственно, ничего, — ответил Фэн и задумался. — Какая-то несвязная цепочка: мисс Снейс — комические стихи — Россетер — объявление — наследство Шермана. Но, признаюсь, мне пришло в голову, что Шерман и «другие», о которых он говорил, могут оказаться наследниками в случае, если мисс Тарди не заявит о своих правах.

— Но ведь не они наследники, а Россетер.

— Это так, но… — Фэн достал сигарету из золотого портсигара, — существуют такие вещи, как тайная доверенность. Ты оставляешь деньги одному лицу и приказываешь выплатить их другому лицу с определенными условиями. В таком случае никто не может узнать, кому в действительности завещаны деньги.

— Но чего ради надо было мисс Снейс заниматься такой чепухой?

Фэн закурил сигарету, попробовав пускать кольца.

— Уверяю тебя, Россетер мог бы нам рассказать, но не расскажет. Мерзавец, — добавил он.

— И Шерман не скажет, — мрачно подтвердил Кадогэн, — я пытался разговорить его.

— О, я был убежден, что он не проговорится.

— Кстати, зачем ты подсунул ему этого студента?

— Главным образом для того, чтобы держать его под наблюдением, пока я поговорю с тобой.

— Понятно. Что ж, нам осталось только найти, во-первых, человека в жилете сливового цвета; во-вторых девушку с пятнистой собакой; в-третьих, худого человека и, в-четвертых… Между прочим, что там насчет Лидса?

— «Жил некогда в Лидсе русый человек, он множество бусин носил в голове…»

— Дорогой Джервас, все это слишком нереально и безнадежно.

Но Фэн покачал головой.

— Не совсем, — сказал он. — Если мы сможем отыскать красивую продавщицу с лазурными глазами и с пятнистой собакой… Начнем поиски сейчас же.

— Начнем! Сейчас же!

ЭПИЗОД С КОСВЕННЫМИ СВИДЕТЕЛЯМИ

Вспоминая эту историю впоследствии и подробно рассказывая ее в лицах откровенно недоверчивым слушателям, Кадогэн пришел к убеждению, что это была самая необыкновенная и невероятная часть всего дела.

Правда, его ощущение действительности было несколько ослаблено воздействием пива, но даже тогда он понимал, что поэт и профессор, рыщущие по магазинам города в поисках голубоглазой красавицы с пятнистой собакой в надежде, что, найдя ее, они смогут пролить свет на исчезновение игрушечной лавки с Ифли-роуд, вряд ли могут долго оставаться на свободе в уважающем себя обществе.

Однако Джервас Фэн не испытывал подобных приступов малодушия. Он был уверен, что Хоскинс не выпустит Шермана из рук до конца своей «вахты». Он был уверен, что объявление Россетера имело какое-то отношение к смерти мисс Тарди, и что он правильно это понял. Он был также уверен, что голубоглазая красотка, из магазина с пятнистой собакой не сможет ускользнуть от их внимания в таком небольшом городе, как Оксфорд (насчет этого Кадогэн придерживался иного мнения), и вообще вел себя так, как будто у него не было в мире другого дела, кроме поисков этой девицы.

Его план заключался в том, что каждый из них должен был пройти по одной из сторон Джордж-стрит, заходя во все магазины по пути, выискивая красивых голубоглазых дев. И если таковые будут найдены, разузнать по возможности насчет их любимых животных.

Стоя на тротуаре и слушая многоголосый бой часов, отзванивающих четверть первого, Кадогэн с прискорбием согласился с планом; во всяком случае, подумал он, меня почти наверняка арестуют прежде, чем я дойду хотя бы до середины улицы.

— Райд — единственная юная леди в этих пяти стишках, — заметил Фэн, удрученно поглядывая на длинную Джордж-стрит, — так что это вполне может быть девушка, о которой говорил Шерман. Мы с тобой встретимся в конце улицы и посмотрим, кому что удалось разузнать.

Они двинулись вперед. Первым магазином на пути Кадогэна была табачная лавка, которой заправляла толстая крашеная особа неопределенного возраста. Кадогэну пришло в голову, что и без того трудное дело сильно осложнялось некоторыми обстоятельствами: во-первых, он не был уверен в том, какие именно дамы, с точки зрения Шермана, являются образцом женской миловидности. Во-вторых, ему трудно было определить точно цвет глаз другого человека, не вглядываясь в них с очень близкого расстояния.

Прикинувшись близоруким, он поближе придвинул лицо к крашеной блондинке. Она поспешно отодвинулась и жеманно улыбнулась. Глаза у нее, — подумал он, — не то голубые, не то зеленые.

— Чем могу служить, сэр? — спросила она.

— У вас есть пятнистая собачка?

К его удивлению и недовольству, она взвизгнула и позвала:

— Мистер Ригс, мистер Ригс!

Из задней двери появился взволнованный прыщавый юнец с напомаженными волосами и в помятом костюме.

— В чем дело, мисс Блаунт? Что случилось?

Мисс Блаунт указала дрожащим пальцем на Кадогэна и сказала, замирая:

— Он спросил, нет ли у меня пятнистой собаки.

— Как вы могли, сэр?..

— А что такого я спросил?

— Но, сэр… Не считаете ли вы, что это немного… возможно… так сказать… это… это…

— Если состав словаря непристойностей не разросся со времени моей юности, то нет, — сказал Кадогэн и вышел на улицу.

Заходы в следующие магазины также не увенчались успехом. В них или не было красивых девушек с голубыми глазами, а если и были, у них не было пятнистых собак. Его вопросы встречали то со злостью, то с насмешкой, то с удивлением, то с холодной вежливостью.

Время от времени он видел Фэна на противоположной стороне улицы, делал ему отрицательные жесты рукой и нырял в следующую дверь. Постепенно он впадал в уныние и начал делать покупки в магазинах — тюбик зубной пасты, шнурки для ботинок, собачий ошейник.

Когда Кадогэн, наконец, встретился с Фэном на перекрестке Джордж-стрит и Корнмаркет, он был похож на новогоднюю елку.

— Объясни, ради бога, для чего тебе все это барахло? — спросил Фэн и, не дожидаясь ответа, заметил: — Да, скажу я тебе, ничего себе работенка! Одна особа, кажется, решила, что я хочу на ней жениться!

Кадогэн со страдальческим видом переложил корзинку для бумаг — наиболее крупную из его покупок — из одной руки в другую. Он не отвечал. Его внимание было занято. Кадогэн был твердо уверен, что за ними следят. Два субъекта мощного телосложения в темных костюмах все время следовали за ними, пока они заходили в лавки, а теперь эти двое стояли неподалеку на противоположном углу. Эти двое были как будто всецело поглощены длительным и непростым процессом закуривания папиросы. Они не были полицейскими, но наверняка имели отношение к смерти Эмили Тарди. Но в тот момент, когда Кадогэн хотел указать на них Фэну, тот внезапно схватил его за руку.

— Смотри! — воскликнул он.

Кадогэн повернул голову. Из переулка, пролегающего позади магазинов, на Корнмаркет вышла девушка. Ей было года двадцать два. Высокая, с прекрасным гибким телом, золотистыми волосами, большими голубыми глазами и четко обрисованным подбородком. Когда она повернулась, чтобы позвать кого-то из переулка, ее ярко-красные губки сложились в лукавую улыбку. На ней была блузка с галстуком, темно-коричневый костюм и полуботинки. В ее походке чувствовалась прирожденная грация и великолепное здоровье. Рядом с ней выступал далматинский дог.

— Я бы не сказал, что он маленький, — произнес Фэн, глядя на приближающихся девушку и далматинца.

— Но он мог подрасти, — возразил Кадогэн.

Чувство облегчения от того, что им больше не нужно обходить магазины, побороло необходимость соблюдать осторожность, и Кадогэн неблагоразумно повысил голос.

— Это, должно быть, ТА девушка!

Девушка остановилась и посмотрела в их сторону. Постепенно улыбка увяла на ее алых губах. В прекрасных голубых глазах промелькнул страх, и блондинка мгновенно изменив свой маршрут, пересекла дорогу и, поминутно оглядываясь, почти побежала по Брод-стрит.

После некоторого замешательства Фэн схватил Кадогэна за рукав и потащил его через дорогу. Он не обратил даже внимание на то, что в это время дали красный свет, и автомобили угрожающе взревели включенными двигателями. Фэн и Кадогэн рванулись на противоположную сторону улицы, словно Орест и Пилад, преследуемые фуриями.

Краем глаза Кадогэн увидел, что типы в темных костюмах двинулись за ними. На миг они потеряли девушку из вида, но вскоре вновь увидели ее. Она торопливо пробиралась сквозь толпу на тротуаре. Фэн и Кадогэн бросились за ней.

Брод-стрит^[452] заслуженно носила это имя, кроме того, она короткая и прямая. Посреди улицы находится стоянка такси, а в конце видны Хартфордский колледж, книжный магазин мистера Блэкуэлла, Шелдонский концертный зал (окаймленный по фасаду каменными головами римских императоров, суровых и зловещих, как тотемы древнего индейского племени) и библиотека Бодли.

Полуденное солнце, теплое и ласковое, выбивало золотисто-голубые искры из пепельно-серых каменных стен. Студентки по-прежнему неутомимо крутили педали велосипедов, спеша на последние утренние занятия. Фэн и Кадогэн бежали по Брод-стрит и Кадогэн пронзительным голосом кричал: «Эй!»

Когда они стали приближаться, девушка уже почти бежала. Собака скакала рядом. Кадогэн и Фэн были все ближе и ближе, и они обязательно догнали бы ее через минуту или того меньше, если бы путь им не преградила внушительная фигура полицейского.

— В чем дело? — изрекла фигура. — Давайте не будем нарушать!

Кадогэн перепугался, но тут же сообразил, что полисмен не узнал его, а просто задержал их за эту погоню сатиров за нимфой.

— Девушка, — кипя от злости, указывал Фэн пальцем, — вон та девушка!..

Полисмен почесал нос.

— Что же, — сказал он, — мы в органах правопорядка все за любовь, но справедливость прежде всего. Надо по одному, и никаких массовых забегов. Пойдите-ка лучше перекусите, — добавил он добродушно.

Очевидно, он заподозрил у них какую-то новую извращенную форму сатириаза.

— О, господи! — воскликнул Фэн с отвращением. — Пошли, Ричард! Теперь уже нет смысла пытаться догнать ее.

Под ласковым взглядом блюстителя закона они перешли дорогу и, соблюдая достоинство, вошли в готический портал Балиол-колледжа. Очутившись внутри, они промчались через его владения на территорию колледжа Святой Троицы, находящегося рядом.

Поспешная разведка через витые чугунные ворота показала, что полисмен, успокоенный их мнимой покорностью, удалялся от них в направлении Корнмаркет, а девушка стояла в нерешительности около Шелдонского театра. Подозрительная парочка в темных костюмах околачивалась напротив, у витрины портняжной лавки. Кадогэн показал на них Фэну и высказал свои подозрения.

— Хм, — сказал Фэн задумчиво. — Я считаю, что неплохо было бы удрать от них, если удастся. С другой стороны, мы не можем рисковать потерять девушку. Давай попытаемся ее догнать и будем надеяться на лучшее. Очевидно тот, кто стукнул тебя по башке вчера, решил приглядеть за тобой, но, по-видимому, они не собираются предпринимать ничего, кроме слежки.

Фэн явно получал удовольствие от всего происходящего.

— Ладно, пошли.

Как только они вышли на Брод-стрит, девушка увидела их и, после минутного замешательства, повернулась и вошла в театр, оставив собаку на улице. Пес уселся и стал терпеливо ждать.

Фэн и Кадогэн ускорили шаг. Парочка в темных костюмах, чье знакомство с топографией Оксфорда было явно поверхностным, заметила их не сразу и пустилась за ними вслед, когда они уже были у входа в театр.

Это здание, построенное по проекту сэра Кристофера Рена, состоит из высокого круглого зала с галереями, органом и разрисованным потолком. В нем дают концерты, проводят конференции и выдают университетские дипломы. В нем репетируют большие хоры и оркестры. Как раз такая репетиция Общества имени Генделя и шла в тот момент под темпераментным руководством доктора Артэмуса Рэйнса.

Когда Фэн и Кадогэн поднялись по каменным ступенькам и подошли к дверям, могучий взрыв фатализма Хельдерлина в интерпретации Брамса и в переводе преподобного Д. Траубека потряс их слух.

«Слепыми, — гремел хор, — слепыми мы умираем!» Оркестр сопровождал их пение раскатистыми арпеджио и резкими вскриками медных инструментов.

Фэн и Кадогэн осторожно заглянули туда. Оркестр сидел внизу в зале. Вокруг, расположившись рядами, стоял хор в триста или больше человек с нотами в руках, неуверенно поглядывая то в ноты, то на исступленную жестикуляцию доктора Рейнса, открывая и закрывая рты в единодушной пантомиме.

«Но человек не должен медлить, — распевали они, — ибо нигде не найдет он покоя».

Среди альтов, угрюмо гудящих, словно теплоходы в Ла-Манше в тумане, Кадогэн заметил девушку, которую они искали. Он пнул Фэна, тот кивнул, и они вошли в зал. Вернее попытались войти. К несчастью, в этот критический момент путь им преградила скромная, но решительная студентка в очках. Она немного косила.

— Ваши членские билеты, пожалуйста, — прошептала она.

— Мы пришли только послушать. — нетерпеливо сказал Фэн.

— Ш-ш-ш, — девушка приложила палец к губам. Могучий рев хора нарастал. — Никому не разрешается входить, профессор Фэн, за исключением хористов и оркестрантов.

— О, неужели, — сказал Фэн. — Это, — он указал на Кадогэна, — доктор Пайль Хиндемит, знаменитый немецкий композитор!

— Рат поснакомиться с фами, — прошептал Кадогэн с иностранным акцентом. Потом он повторил то же по-немецки.

— Бросьте, герр Хиндемит, — вставил Фэн, — я уверен, что мистер Рэйнс будет в восторге, увидев вас.

И не ожидая дальнейших протестов, они вошли в зал.

Девушка с золотистыми волосами и голубыми глазами находилась в самой гуще альтов, и к ней невозможно было пробиться иначе, как через басы, которые стояли рядом, позади оркестра. Они стали прокладывать себе дорогу между инструментами, сопровождаемые яростными взглядами доктора Артэмуса Рэйнса.

Второй трубач, рыжеватый человечек, от негодования сбился с такта. Брамс громыхал и трубил им в уши.

«Слепо, — ревел он, — слепо от одного страшного часа к другому».

Они неверно выбрали путь и сшибли по дороге подставку для тарелок ударника, который взмок от усилий, считая такты, и пропустил следующее вступление. Добравшись, наконец, до басов, Кадогэн и Фэн столкнулись с новыми трудностями. Шелдонский зал не особенно велик, и хористы были стиснуты, словно заключенные «Черной Ямы»^[453] в Калькутте.

Когда Кадогэн с Фэном, обливаясь потом и создавая по мере продвижения местные очаги суматохи, все же просочились в строй басов (Кадогэн по дороге сеял шнурки для ботинок, зубную пасту, корзинку для бумаг и собачий ошейник), они намертво застряли, и даже просека, которую они проложили, безвозвратно сомкнулась. Все смотрели на них. Какой-то старик, поющий в хоре Общества имени Генделя уже полвека, сунул им в руки ноты Брамса. Идея была не слишком удачной, так как Фэну, не видевшему возможности двинуться дальше в ближайшее время и вполне удовлетворенному тем, что с места, где он находился, можно было наблюдать за девушкой, пришла в голову мысль присоединиться к поющим. Его хотя и громкий голос отнюдь не был мелодичным. К тому же он фальшивил.

«Мы не сто-о-о-им, — врезался он внезапно в хор, — мы блужда-а-а-ем!»

Многие басы, стоявшие впереди него, дернулись и оглянулись, как будто кто-то огрел их по спине.

«Обремененные горем, — продолжал беззаботно вопить Фэн, — обре-е-е-мененные го-о-о-рем смертные-е-е»…

Для доктора Рэйнса это было слишком. Он громко застучал палочкой по пюпитру, хор и оркестр впали в молчание. Слышен был только невнятный ропот, все уставились на пришельцев.

— Профессор Фэн, — сказал доктор Рэйнс с болезненной сдержанностью. Все замолкли. — Вы, по-моему, не поете в этом хоре? В таком случае, не будете ли вы столь добры оказать мне услугу и покинуть это помещение?

Однако Фэна нелегко было смутить даже в присутствии четырехсот враждебно настроенных любителей музыки.

— Я считаю это нетерпимостью, Рэйнс, — отразил он удар через ряды разинувших рты хористов, — нетерпимостью и невежливостью. Из-за того только, что я сделал ничтожную ошибку в исключительно трудном пассаже…

Паучья фигурка доктора Рэйнса перегнулась через пюпитр.

— Профессор Фэн… — начал он бархатным голосом.

Но закончить ему не удалось. Голубоглазка, воспользовавшись тем, что все внимание внезапно сосредоточилось на Фэне, проскользнула между рядами альтов и теперь быстро шла к двери. Раздраженный новой помехой, доктор Рэйнс повернулся в ее сторону. Фэн и Кадогэн рванулись с места, энергично проталкиваясь между басами и оркестрантами и не останавливаясь для извинений.

Но все же этот процесс задержал их, и девушка исчезла из зала но крайней мере за полминуты до того, как они выбрались на свободу. Доктор Рэйнс наблюдал за происходящим с сардоническим интересом.

— Теперь, когда факультет английского языка и литературы покинул зал, — услышал Кадогэн, выходя из зала, — вернемся к цифре девять.

Репетиция продолжалась.

Было уже около часа дня, когда они вышли на залитую солнцем Брод-стрит. Она была почти пуста. В первый момент Кадогэн никого не увидел, потом он заметил далматинца, бежавшего рысцой в ту сторону, откуда они пришли, и девушку в нескольких шагах впереди. На противоположном тротуаре двое в темных костюмах изучали витрину магазина Блэкуэлла.

— Сцилла и Харибда, — указав на них, сказал Фэн с некоторым удовольствием. — Все еще охотятся за нами. Но у нас сейчас нет времени на них. У этой девицы есть что-то на совести, если она удирает от двух незнакомцев на оживленной улице среди бела дня.

— А, может быть, она узнала меня, — сказал Кадогэн, — может, это она стукнула меня по голове?

— Надо припереть к стенке эту деву, — сказал Фэн.

— О?

— О, нет, ничего.

Погоня продолжалась, но с большей осторожностью на этот раз. Фэн иКадогэн преследовали девушку, Сцилла и Харибда преследовали Фэна и Кадогэна.

Они повернули направо на обсаженную деревьями Сент-Джилс-стрит, миновали Бомонт-стрит, ворота колледжа Святого Иоанна. И тут, к изумлению Кадогэна, девушка вошла в колледж Святого Кристофера.

В колледже Святого Кристофера сохранилась давнишняя и крайне неудобная традиция. Ланч бывает там в половине второго, а ежедневное богослужение начинается в час дня. Когда Фэн и Кадогэн прибыли, служба только что началась. Привратник Парсонс, помимо сообщения, что полиция опять приходила и ушла, сказал, что девушка вошла в часовню за несколько минут до их прихода, и указал на сидящую у входа собаку.

Кадогэн и Фэн вошли в часовню. Эта часть колледжа была прекрасно реставрирована в конце прошлого века. Жуки-древоточцы были уничтожены. Однако в то же время часовне намеренно не стали придавать слишком новый вид, который был бы здесь неуместным. Необычным в часовне было отдельное место для женщин, известное среди обитателей колледжа под названием «Ведьмина кухня», с отдельным входом.

В это утро президент колледжа, сидя на своей персональной скамье, изолированной, как опасная бацилла, чувствовал себя расстроенным. Во-первых, рискованные утренние маневры Фэна на «Лили Кристин-III» потрясли его больше, чем он хотел бы признаться; во-вторых, в «Санди таймс» отказались печатать поэму, которую он написал и предложил им; в-третьих, с детства привыкнув есть ланч в час дня, он никак не мог, со времени его назначения президентом, смириться с тем, что ланч перенесен на половину второго. Когда в час начиналось богослужение, его желудок неизменно начинал требовать пищи, и в середине службы его гастрономические страдания достигали апогея. В остальное же время он сидел, погруженный в болезненную тоску, чрезвычайно пагубную для его набожности.

В результате всего этого он нахмурился при виде голубоглазой девушки, вошедшей в «Ведьмину кухню» во время второго псалма; он помрачнел еще больше, когда несколькими минутами позже, громко перешептываясь друг с другом, появились Кадогэн и Фэн; и уж совсем рассердился, когда после короткого интервала за ними последовали двое мужчин в темных костюмах, чье знание литургии было явно минимальным.

Чтобы быть поближе к девушке, Фэн и Кадогэн пробрались на скамью около хора, Сцилла и Харибда уселись неподалеку.

Служба шла с непринужденной грацией.

Разочаровавшись в хоровом пении, Фэн принялся разглядывать молящихся. Кадогэн, позабыв обо всех невероятных событиях, в которые он впутался, присоединился к президенту в его страданиях о пище (по неудачному стечению обстоятельств глава из Библии, которую читали сегодня, была в основном посвящена продуктам, которыми Иегова снабжал древних иудеев в пустыне).

Девушка скромно молилась. Сцилла и Харибда вставали и садились невпопад. Только с «Отче наш» они, казалось, попали в точку, так как эта молитва была немного им знакома, но они, очевидно, не знали, что она сокращена, и поэтому громко провозгласили «ибо твое есть царствие небесное», когда все остальные сказали «Аминь».

В конце службы возникла серьезная проблема. Выход из часовни подчинялся строгим правилам, за соблюдением которых строго следили специальные дежурные из студентов. Женщины, и без того уже отделенные подобно азиатскому гарему, выходили через особую дверь. Хор и священник удалялись в ризницу, остальные же выходили затем через западные двери в порядке их рангов, начиная с президента и членов Совета. Дело еще больше замедлялось привычкой многих преклонять колена перед уходом. Тем, кто не знал всех этих тонкостей, лучше было посидеть на своей скамье, делая вид, что слушаешь орган, пока все не выйдут.

А неприятность заключалась в следующем: в то время, как девушка могла уйти немедленно и без задержки, ни Сцилла, ни Харибда, которые находились довольно далеко от двери, ни тем более Кадогэн и Фэн, сидевшие еще дальше, не могли рассчитывать выбраться из часовни раньше, чем через три минуты. Поскольку Фэн не сидел сейчас вместе с другими профессорами, он не мог протолкаться и присоединиться к ним. Очевидно, девушка это учла. Если бы она ушла во время службы, они могли бы разыграть недомогание и последовать за ней. Но когда служба кончилась, не иначе, как только апоплексический удар мог дать им возможность уйти из часовни, нарушив строго установленный порядок. Девушка же вышла немедленно после молитвы, как только органист грянул так называемую токкату Дориана, и Фэн и Кадогэн осознали всю сложность ситуации.

Три минуты давали ей возможность скрыться в обширных владениях колледжа, и они могли потерять ее навсегда — дежурные, мускулистые и угрюмые студенты, не допускали ни малейшего проявления беспорядка. Оставалась только одна возможность, и после короткой инструкции Фэна они ею воспользовались. Пристроившись в хвост хору, они вместе с облаченным в пурпур капелланом проследовали из часовни. Скосив глаза, Кадогэн увидел, как дежурный задержал Сциллу и Харибду, вскочивших с места. Другой дежурный, захваченный врасплох таким наглым способом ухода, растерялся, а когда спохватился, было уже поздно. Упершись взглядом в костлявую шею и одетую в стихарь спину идущего впереди баса, Кадогэн продолжал торжественно и неторопливо шаркать к ризнице. Там они с Фэном поспешно протолкались сквозь толпу хихикающих мальчиков-певчих и выскочили через дверь, которая вела в северный двор. Капеллан сердито сверкнул на них глазами.

— Спокойно, — сказал он мальчикам и объявил заключительную молитву. В конце молитвы ему пришла в голову идея. — «И ниспошли, Господи, молим Тебя, — понес он отсебятину, — на профессоров этого древнего и благородного университета долженствующее чувство уважения к Дому Твоему и к их собственному достоинству. Аминь».

Никаких следов девушки во дворе не было, Парсонс ее не видел, не заметили ее и два праздношатающихся студента, которых расспросил Фэн.

— Послушай, есть что-то такое, — сказал Кадогэн, — что адвокаты называют «косвенным свидетелем». Мне кажется, что эта девушка как раз подхо…

Фэн прервал его. Его худощавое лицо выражало недоумение, а волосы торчали больше, чем всегда.

— Она должна быть где-то в колледже, но я не представляю себе, как мы сможем обыскать каждую комнату в этом проклятом заведении… Пойдем на южный двор.

Им не везло. По двору с фонтаном рококо и колоннами в стиле короля Иакова I в одиночестве лениво слонялся молодой человек — обладатель прыщей, небрежно повязанного красного галстука и зеленых вельветовых брюк. Его смущенная, заискивающая речь тоже ничего не прояснила.

— Ну, кажется, мы ее потеряли, — произнес Кадогэн. — Как насчет ланча?

Он терпеть не мог пропускать время принятия пищи.

— Мы должны заглянуть в наиболее очевидное место, — ответил Фэн, игнорируя призыв Кадогэна. — А именно — в часовню. Пошли обратно.

— Хорошо бы сначала поесть.

— Она не могла, черт побери, уйти далеко. Идем и перестань стонать и причитать о жратве. Противно!

Они вернулись в часовню. Никого и ничего. В ризнице тоже. Из ризницы темный коридор без окон вел в холл, куда выходили комнаты двух профессоров колледжа. Выключатель там есть, но никто не знает, где именно, и поэтому свет никогда не горит. Со стороны Фэна и Кадогэна было неосторожностью входить в этот короткий темный колодец. Слишком поздно — лишь в тот момент, когда он почувствовал руку, обхватившую его сзади за талию, как стальные тиски, и услышал придушенное восклицание Фэна, — только тогда Кадогэн вспомнил о Сцилле и Харибде.

Их безобидное преследование внезапно переросло в опасную активность. К обоим ответвлениям сонной артерии, пролегающим под ушами Кадогэна, были крепко прижаты опытные пальцы. Он пытался крикнуть, но не мог. В те мгновения, которые пронеслись перед тем, как он потерял сознание, Кадогэн слышал слабый, до смешного слабый шум драки около себя. Вертя головой из стороны в сторону в тщетной попытке избавиться от жесткой хватки, Кадогэн почувствовал, что колени его подгибаются и перед глазами плывут яркие пятна…

Больше он ничего не помнил.

ЭПИЗОД С НАЧИТАННЫМ ВОДИТЕЛЕМ

— «Фэн вмешивается…» — произнес Фэн. — «Возвращение Фэна», «Фэн бросает вызов смерти, или история Джерваса Фэна».

Кадогэн застонал и приоткрыл веки. К его изумлению темнота перед глазами не исчезла, лишь узор из зеленых и красных звезд померк, сменившись орнаментом из оранжевых теннисных мячей. Фэн по-прежнему оставался покрытым мраком. Кадогэн закрыл глаза. Мячики исчезли, а звезды появились вновь.

Он опять застонал. Рядом бубнил голос Фэна. Кадогэн постепенно начал ощущать свое бренное тело. Он попытался двигать отдельными членами, но не достиг в этом больших успехов, так как его руки и ноги были связаны. Тогда он потряс головой и почувствовал, что ему значительно легче. Кроме того, оказывается, он не ослеп, как подозревал, — слева наверху виднелась узкая полоска света.

— «Смерть крадется по университету». «Шаги убийцы». «Кровь на священных ступенях». «Фэн наносит ответный удар»…

— О чем это ты? — спросил Кадогэн слабым булькающим голосом.

— А, дорогой друг, как ты себя чувствуешь? Я придумываю заголовки для Криспина.

— Где мы?

— Думаю, что мы в шкафу в конце коридора, где на нас напали. Я, идиот, не принял мер предосторожности. Ты связан?

— Да.

— Я тоже. Но они должны были спешить, так что. наверное, будет не слишком трудно распутаться.

— Валяй, факир, покажи пример!

— Ладно, — обиженно сказал Фэн. — Придумай-ка, как выбраться отсюда.

— Шуми! Кричи!

— Я уже шумел на все лады. Беда в том, что здесь очень редко ходят, особенно во время ланча. Тут рядом комнаты Уилкса и Берроуза. но Уилкс глухой, а Берроуз вечно болтается в Лондоне. Мы просто должны ждать, пока кто-нибудь не пройдет мимо. Эта часть колледжа слишком изолирована, чтобы нас могли услышать.

— Я считаю, мы все же должны попытаться.

— Какой ты надоедливый… Ну, и что мы должны делать?

— Надо кричать «Помогите!» и стучать ногами в дверь.

Они стучали и кричали довольно долго, но безрезультатно.

— Пожалуй, стоит помолчать и не тратить зря силы, — наконец сказал Кадогэн. — Как ты думаешь, который теперь час?

— Без десяти или без пяти два, не больше. Я не отключался полностью ни на минуту и, может быть, не совсем четко, но осознавал все происходившее. Я окончательно пришел в себя, как только они засунули нас сюда.

— Что-то колет меня в зад.

— Понимаешь, это очень интересно, — в голосе Фэна зазвучали менторские нотки, — все указывает на то, что, если бы мы поймали девушку, она могла бы рассказать нам нечто очень важное, а Сцилла и Харибда, очевидно, должны были во что бы то ни стало помешать нам услышать это. И у меня есть еще нехорошее предчувствие, что они в данный момент заняты тем, чтобы заставить ее замолчать… — голос его умолк.

После небольшой паузы он продолжал:

— Это или Россетер, или тот поганец, который стукнул тебя по голове и натравил их на нас. Я лично поставил бы на последнего.

— Шерман?

— Нет, он не выходил из бара после того, как мы встретились с ним. Если бы он узнал тебя, он не говорил бы так откровенно. Шерман отпадает.

Последовало долгое унылое молчание. Неестественное скрюченное положение начало сказываться — все тело как будто кололи тысячи булавок. У Кадогэна болела голова, пересохло во рту и ему ужасно хотелось закурить.

— Давай играть в «Нечитабельные книги», — предложил он.

— Давай. «Улисс».

— Да. Рабле.

— Да. Тристам Шенди.

— Да. Гомер.

— Да. Вальтер Скотт.

— Нет. Я люблю его.

— О, боже! Тогда Радклиф.

— Да. Тит Ли…

— Tсс… помолчи, мне кажется, кто-то идет…

Действительно слышались шаги, легкие и неровные. Кто-то шел по каменным плитам коридора.

— Ну, теперь давай орать вместе, — торопливо сказал Фэн, — раз, два… три!

Они издали устрашающий, оглушительный вопль.

«Подобно ветру, — механически процитировал Фэн, — который завывает всю ночь на пустыре, куда никто не ходит…»

Шага замедлились, затем кто-то подошел ближе и остановился. В замке повернулся ключ, дверца шкафа открылась и хлынувший яркий дневной свет заставил находившихся в нем зажмуриться. Маленький, облаченный в мантию профессор, очень старый и глухой, заглянул в шкаф.

— Крыса, — проскрипел он. — Крыса за шпалерами. — Он сделал движение, как бы пронзая их мечом, и это взбесило Фэна.

— Уилкс, — рявкнул он, — ради бога, не дурачьтесь и выпустите нас отсюда.

— Что это вы придумали? — спросил Уилкс.

— Развяжите нас, глупый старик! — заорал Фэн.

— Что за детские проказы, — невозмутимо продолжал Уилкс. — Хе-хе. Ладно. Надо же кому-то спасать вас от последствий ваших глупостей.

Он решительно атаковал своими дрожащими пальцами узел носового платка, стягивающего кисти рук Фэна.

— А все ваши детективные истории! Вот! Люди, играющие с огнем, непременно обжигаются! Хе-хе.

— Завел волынку, — проворчал Фэн, развязывая веревку на ногах и с трудом вылезая из шкафа. — Который час, Уилкс?

— Половина послепоцелуйного, — сказал Уилкс. — Пора опять целоваться.

Он освободил кисти Кадогэна. Часы на башне колледжа захрипели и пробили два. Кадогэн распутал ноги и выпрямился, чувствуя сильную слабость.

— Теперь слушайте, Уилкс, — сказал Фэн очень серьезно, — потому что это крайне важно…

— Ни слова не слышу.

— Я говорю, что это очень важно.

— Что важно?

— Я еще не сказал вам.

— Я знаю, что не сказали, потому и спрашиваю. Хе-хе, — Уилкс потер руки от удовольствия и выкинул замысловатое коленце. — Но вы не воображайте, что я не знаю. Это насчет той девушки, за которой вы охотились. Я вас видел!

— Да, да! Вы ее видели?

— Прямо Казанова! Хе-хе. Я видел ее, когда шел сюда.

— Ну?

— Ее утащили привидения.

— Нет, серьезно, Уилкс. Это очень важно и срочно…

— Хе-хе, — сказал Уилкс. — Срочно? Не верю ни одному вашему слову, но, так или иначе, она была во дворе, когда я шел сюда, и разговаривала с парочкой головорезов. Они, кажется, очень торопились увезти ее…

Ему не пришлось закончить своей речи, так как Фэн и Кадогэн исчезли. Они промчались по гулкому, выложенному каменными плитами коридору под готическими арками и выскочили во двор, где находился попорченный временем бюст основателя колледжа, и Кадогэн, отдуваясь, позавидовал неожиданным легкоатлетическим способностям Фэна. Студенты, позавтракав, расходились но своим комнатам, но никого постороннего видно не было.

Они совершили мощный рывок и оказались у ворот. На другой стороне улицы они увидели, как девушка, собака и два молодчика в темных костюмах усаживались в большой закрытый «хамбер». Фэн и Кадогэн выскочили на дорогу, крича и размахивая руками, но это только ускорило события. Дверцы поспешно захлопнулись, мотор взревел и громадина двинулась вверх по Банбери-роуд.

— «Лили Кристин»! — воскликнул Фэн голосом заклинателя, вызывающего джинна. — Где «Лили Кристин»? — повторил он более настойчиво, не видя поблизости своей машины.

— Ты ее оставил около «Жезла и Скипетра», — напомнил ему Кадогэн.

— О, мои лапки! — огорченно воскликнул Фэн.

Он оглядел улицу в обоих направлениях. Если бы там стояла чья-нибудь машина, он, несомненно, украл бы ее, но, увы, машины не было. Единственным транспортом, едущим в направлении Банбери-роуд, был огромный четырехтонный грузовик. Фэн все же помахал ему и, к удивлению, тот остановился.

— Привет, — сказал водитель Кадогэну. — Вы тот псих, которого я вчера подвозил. — И он рассмеялся сочным добродушным смехом.

— Привет, — сказал Кадогэн. — Нам надо догнать тот черный «хамбер», смотри, вон, его еще видно!

Водитель взглянул.

— Господи, боже мой! — сказал он. — Вы, что же думаете, что моя машина — ураган «Флора»? Нет, конечно, кое-что она может, — добавил он скромно, — если вы не возражаете порастрясти свои косточки.

Кадогэн с отчаянием оглядел улицу, но ничего более подходящего не увидел. Вдруг он заметил, что Фэн занят перебранкой со старым Уилксом, который только что приплелся за ними:

— Нет, нет, Уилкс, — возражал он, — вы будете ужасно мешать нам. Идите к себе. Кыш-ш! — Он похлопал в ладоши, прогоняя его. — Ради бога, поехали, — сказал он, — или вообще незачем будет ехать.

Все еще пререкаясь, они взгромоздились в кабину, и грузовик тронулся. Он действительно шел недурно. Правда, езда в этой калымаге имела такое же воздействие на сидящих в ней, как массаж между двумя жерновами.

— Это потому, что у нее кузов пустой, — объяснил водитель. В это время стрелка спидометра переползла за отметку сорок миль.

Грузовик налетел на выбоину, и все сидящие в нем буквально подлетели в воздух.

— Эта проклятая черная машина скрылась! — выругался водитель. — Мы ее ни за что не догоним.

Фэн был склонен согласиться с ним.

Они чувствовали себя как сардины в банке. Фэн был вынужден держать Уилкса у себя на коленях, и подобное «удобство» не доставляло ему большого удовольствия. Его раздражение отнюдь не смягчилось детской радостью Уилкса, который упивался приключением. Кадогэн опять начал мечтать о ланче. Водитель же был безмятежен, очевидно, рассматривая все происходящее в кабине своего грузовика как вполне повседневное явление. Они представляли собой весьма странное зрелище.

— Не понимаю, зачем вы поехали, Уилкс? — злобно ворчал Фэн. — Вы только всем мешаете.

— Тихо, — сердито буркнул Уилкс.

Мимо мелькнули дома на Банбери-роуд. Сейчас они выбрались на более свободную от машин часть дороги, и грузовик делал пятьдесят миль, не обращая внимания на знаки ограничения скорости.

— Сколько, по-твоему, шансов, что этот дьявольский «хамбер» не свернул на какую-нибудь боковую улицу? — спросил Фэн.

— Один из ста, полагаю, — отозвался Кадогэн.

— Но поездка тем не менее была приятной.

— Что? — спросил Уилкс.

— Я говорю, приятная поездка!

— Рад за вас, — обиженно сказал Уилкс.

Они подъезжали к перекрестку, на котором стоял дежурный по противовоздушной обороне, и грузовик замедлил ход.

— Слушай, друг, — окликнул его водитель, — ты не видал здесь черный «хамбер»?

— Тебя сгребут копы, — ответил дежурный, — за этакую скорость. Разобьешь свою телегу.

— Не обращай внимания, петушок, — сказал водитель. — Лучше скажи насчет этого «хамбера». Ты его видел?

— Пару минут назад, — неохотно ответил дежурный. — Ездишь, как псих. Он свернул налево.

Водитель победоносно вывернул руль круто влево, и они помчались в указанном направлении.

Вскоре дома остались позади, и теперь они встречали лишь редкие коттеджи и фермы. По обе стороны простирались плоские поля, к северу на горизонте виднелась гряда холмов. Несколько раз они проезжали по узким горбатым мостикам, перекинутым через маленькие извилистые речки, окаймленные ивами и ольхой. Живые изгороди цвели какими-то белыми пышными цветами, кусты были черными от спелой ежевики. Ласковое солнце бабьего лета сияло над ними в безоблачном фарфорово-синем небе.

— Индустриальная цивилизация, — неожиданно сказал водитель, — проклятие нашего века. Мы потеряли контакт с природой. Мы все бледные как покойники! — Он сурово посмотрел на румяное лицо Фэна. — Мы все потеряли, — он угрожающе помолчал, — ощущение собственного тела.

— Я нет, — язвительно сказал Фэн, встряхивая Уилкса, сидящего на его коленях.

Кадогэна осенила мысль.

— Все еще читаете Лоуренса?

— Ага, угадал. — Он пошарил около себя и вытащил потрепанный томик «Сыновей и любовниц» для всеобщего обозрения, а затем опять убрал его. — Мы не чувствуем власть пола, великую первобытную силу, темный таинственный источник жизни. Не могу сказать, — добавил он доверительно, — чтобы я лично чувствовал эту потерю, когда, прошу прощения, лежу в постели со своей старухой. Но все же индустриальная цивилизация и меня сцапала своими когтями.

— О, это совсем незаметно!

Водитель предупредительно поднял руку.

— Но это факт. Я бездушная машина, вот кто я, всего лишь бездушная машина. — Он замолчал. — Э, а чего теперь-то делать?

Они добрались до развилки. Слева, довольно далеко от дорога, стоял коттедж, но нигде не было видно ни души, и не у кого было спросить о черном «хамбере». Положение становилось безнадежным.

— Поехали налево, — предложил Кадогэн, — хотел бы я…

Но что именно он хотел бы, они так и не узнали, потому что в этот момент из коттеджа, мимо которого они проезжали, раздался выстрел.

— Стой! — закричал Кадогэн. — Стой! Во имя Лоуренса!

Водитель резко затормозил, и они стукнулись лбами о ветровое стекло. Уилкс обвил руками шею Фэна.

— Прилип, — заворчал Фэн, — как банный лист…

Но он тоже не договорил. Кто-то продирался сквозь живую изгородь. Потом на дороге показался далматинский дог. На боку у него растекалось красное пятно. Он сделал по направлению к ним несколько неуверенных шагов, коротко гавкнул, завизжал, упал на бок и издох.

Виола Карстерс была зла на судьбу. Больше того, она ее ненавидела оттого, что до сих пор судьба была не слишком ласкова к ней. О, конечно, не в материальном отношении. Хотя они с матерью были очень ограничены в средствах с тех пор, как умер ее отец. Но они все же сводили концы с концами, жили скромно, но уютно, и прекрасно уживались вместе. Не было в ее жизни ни бурных развлечений, ни безмятежных дней. Вряд ли работу у Леннокса, торговца мануфактурой и галантереей, можно было назвать облагораживающей или созидательной. Но, если не считать этих недостатков, жизнь обращалась с ней мягко. Виола Карстерс легко шагала по жизни, не пугаясь мелких сомнений и тревог.

У нее полностью отсутствовало жеманство и был искренний интерес к окружающему миру и людям. Она в избытке обладала той естественной могучей жизнеспособностью, о которой (хотя она этого и не знала) водитель грузовика в данный момент читал лекцию двум профессорам и известному английскому поэту.

— Ты благородная девушка, — сказал ей однажды пожилой жуир.

— Ах-ха, какое оскорбление! — ответила Виола, решительно отводя его руки от того места, куда они подбирались.

Но в этом состояла правда: у нее был гордый характер, а внешность такого высокого класса и породы, которая редко встречается даже в самом высшем слое общества, что, как это ни странно, чаще всего обнаруживается в так называемом «низшем классе».

Итак, жизнь для нее была достаточно приятна. До вчерашнего дня.

Она оглядела маленькую гостиную коттеджа. Комната была неуютно, даже безобразно обставлена — полная противоположность ее собственной гостиной дома. Стулья, стол и сервант из дешевого дерева, выкрашенные в тусклый, унылый коричневый цвет; обивка и занавески тошнотворно зеленые и сильно потрепанные; картины на стенах указывали на безрадостную религиозность — Святой Себастьян, пронзенный стрелами, злополучный Иона, выбрасываемый за борт, и (наиболее удивительная) сладострастного вида Сусанна, резвившаяся на глазах у двух явно скучающих старцев.

Виола пожала плечами и только тут почувствовала, что вся дрожит. Она села, держа на коленях сумку, и попыталась овладеть собой, глядя сквозь грязные дымчатые стекла окон на запущенный сад. Из соседней комнаты доносились приглушенные голоса двух мужчин, совещавшихся о чем-то. О, если бы она не была так одинока и беспомощна!

Ее мысли вернулись к событиям дня. Она не собиралась идти на репетицию в Общество имени Генделя, хотя и знала, что должна там быть, — она была слишком встревожена, чтобы петь. Когда тот человек с холодными глазами крикнул что-то насчет нее там, на улице, она испугалась. В конце концов они могли быть из полиции. А потом, когда второй, высокого роста, которого, как она смутно припоминала, видела где-то в городе, оказался профессором Фэном, она встревожилась еще больше. Тогда она удивилась тому, что человек, подвиги которого в роли детектива были широко известны, может выглядеть так привлекательно. Теперь же она сердито сказала себе: «Идиотка! А как он должен выглядеть?»

Погоня была кошмаром, даже когда стало ясно, что они не из полиции (если бы это было так, они, несомненно, остановили бы репетицию). Она уже бывала в часовне и знала, что, если они последуют за ней туда, у нее будет возможность улизнуть от них в конце службы. Вообще она была в такой панике, что ничего другого не придумала. В те минуты она не спрашивала себя, зачем бежит сломя голову — это было чисто инстинктивное и, как она склонна была думать теперь, глупое действие. Однако…

Там были и те двое, которые находились сейчас в соседней комнате. Они перехватили ее вскоре после того, как она вышла из часовни, считая, что, наконец-то избавилась от погони. Но несмотря на их наружность (персонажи дешевого гангстерского романа, — сказала она себе), она почему-то поверила им. Во-первых, они разговаривали вежливо, а Виола всегда доверяла вежливым людям. Старший из них, со сплюснутым носом, который очевидно был главным, сказал:

— Простите, мисс, но мне кажется, что вас беспокоят те двое. Пусть это вас не тревожит, они не из полиции и у них нет никаких сведений о том, что случилось вчера ночью.

Она резко повернулась к нему:

— Вы знаете?..

— Чуть-чуть, мисс. Берлин сказал мне. Вы помните Берлина?

Она кивнула.

— Между прочим, мисс, это он послал нас искать вас. Он, кажется, узнал кое-что такое, что здорово снимает с вас подозрения. Он велел нам привести вас к нему поговорить.

Она заколебалась, почувствовав, с одной стороны, внезапное облегчение, а с другой, тревогу.

— Я… А где это? Далеко?

— Нет, мисс. Это неподалеку от Банбери-роуд. У нас за воротами стоит машина, и это не займет и десяти минут.

Заметив ее нерешительность, он добавил:

— Ну же, мисс, пойдемте. Какие у нас могут быть причины желать вам зла? Судя но тому, что я слышал, вы уже попали в такую переделку, что хуже не будет. И, кроме того, посмотрите на это дело так: если бы даже Берлин был убийцей, — а он не убийца, — крайне неразумно с его стороны было бы причинять вред единственной особе, у которой нет железного алиби. Разве не правда?

Она содрогнулась, но доводы показались ей убедительными, и она, наконец, решилась.

— А как с этими двумя, которые преследуют меня?

Тот, что помоложе, усмехнулся:

— Как? С ними все в порядке, мисс. Мы их пустили по ложному следу. Они сейчас уже далеко.

И она пошла с ними. Кто-то что-то кричал им, когда они садились в машину, но они отъехали так быстро, что она не смогла разглядеть, кто это был. И вот теперь они здесь, и очень странно, что их никто не встретил. Ее спутники сказали, что он вероятно задерживается, и предложили ей подождать. Сами они извинились и вышли поговорить. Она не хотела никуда идти, чувствовала себя плохо и ненавидела эту маленькую противную комнату.

— Данни, — позвала она.

Далматинский дог, беспокойно бродивший по комнате, подошел к ней и положил голову ей на колени. Она погладила его и тут же решила, что во что бы то ни стало надо отсюда уйти. Она уже раньше обнаружила окна с решетками, так что единственный выход был через крохотную переднюю, в которой разговаривали эти двое. Ее подозрения возросли до такой степени, что она открыла дверь в прихожую медленно и нерешительно. Она успела уловить слова: «… всегда может узнать, кому принадлежит этот дом», а затем они повернулись к ней. Но это были уже совсем не те люди. Прежней оставалась только их внешность. Их отношение к ней переменилось. Виола заметила, что младший с жадностью оценивающе рассматривает ее тело, а в глазах другого было нечто худшее.

— Я полагаю… Я полагаю, мне пора идти, — сказала она нерешительно и поняла, что это безнадежно. — Вы отвезете меня обратно в Оксфорд?

— Нет, мисс. Думаю, вы пока не сможете уйти, — сказал старший. — Вас здесь продержат довольно долго.

Она рванулась к дверям, но молодой оказался шустрым. Он одной рукой обхватил ее, а другой зажал рот. Она кусалась, лягалась и яростно дралась. Виола не принадлежала к типу девушек, падающих в обморок, когда им грозит опасность. Собака лаяла и рычала, кусая молодого за ноги.

— Убери ты, Христа ради, этого пса! — крикнул он второму.

Раздался громкий выстрел, и собака завизжала от боли. Виоле на мгновение удалось высвободить рот.

— Вы дьяволы! — задыхаясь крикнула она, — Данни… иди! Уходи, мой мальчик!

Но тут же горячая нотная ладонь опять зажала ей рот. Собака постояла в нерешительности и убежала в заднюю комнату коттеджа.

— Останови это животное! — завопил младший.

— Нет, лучше помоги мне справиться с этой сукой!

Они втроем метались по маленькой прихожей. Силы Виолы иссякали, и им удалось больно заложить ей руку за спину. Она сделала последнюю попытку вырваться, но почувствовала, как чьи-то пальцы сдавили ей горло. Через несколько секунд мир для нее погрузился во мрак…

Виола пришла в сознание, чувствуя себя лучше, чем могла ожидать. Правда, голова болела и тело ломило, но боль понемногу проходила. Первой ее мыслью было посмотреть, закрывает ли юбка ее колени.

Она снова была в маленькой гостиной и лежала на кушетке, пахнущей нафталином. Вокруг нее находились четверо мужчин в разных стадиях бездеятельности. Двух из них она видела раньше. Джервас Фэн с волосами, торчащими как иглы дикобраза, рассматривал картину с Сусанной и старцами, причем делал это с большим вниманием; у Ричарда Кадогэна, озабоченно глядящего на нее, повязка на голове сбилась набок, что делало его похожим на римского императора после продолжительной и неистовой оргии; Уилкс в глубине комнаты был занят тем, что наливал в стакан виски и пил его. А шофер грузовика, тяжело дыша, произносил монолог.

— Ублюдки проклятые! Я должен был догадаться, что ихний черный гроб стоит сзади дома. Теперь их не догонишь, конечно, да еще у одного из них есть пушка!..

Он собирался сплюнуть с отвращением, но, заметив, что Виола открыла глаза, воздержался.

— Ну, мисс, как ваше самочувствие?

— Уф, — Виола села.

Так как это действие не возымело дурных последствий, она обрела уверенность.

— Это вы спасли меня?

— Не совсем так, — сказал Кадогэн. — Ваши дружки, увидя, что мы идем к дому, испарились. Мы нашли вас лежащей на полу в передней. Все в порядке? У вас ничего не повреждено?

— Да, кажется, все в порядке. Спасибо.

Фэн закончил обследовать Сусанну и повернулся к ним.

— Эти подлецы проделали с на… — он оборвал на полуслове.— Эй, Уилкс, прекратите дуть виски!

— Его ведь совсем мало, — с укоризной сказал Уилкс.

— Тем больше причин, чтобы оставить для других хоть немного. Вы жадный старый алкоголик!

— Честное слово, у меня уже все прошло, — сказала Виола.— И я вообще ненавижу виски!

— Тогда, Уилкс, отдайте-ка его мне, — сказал Фэн.

— Данни, — в глазах Виолы появилась тревога. — Что с ним случилось? Что с моей собакой?

— Боюсь, что он мертв, — сказал Кадогэн. — Застрелен.

Она молча кивнула, смахнув слезу.

— Я так и знала.

— Если бы не он, мы бы не узнали, что вы здесь.

Это было не совсем правдой — выстрел все равно привел бы их сюда. Но зачем говорить ей это, подумал Кадогэн, собака все же сделала свое дело.

— А теперь, — мягко сказал Фэн, — может быть, вы расскажете нам обо всем?

Однако тут они неожиданно наткнулись на каменную стену ее упорства: Виола была перепугана. Она сегодня уже поверила одной компании и не собиралась верить другой, хотя бы ей и казалось, что они желают ей добра. Кроме того, она поклялась не говорить об этом никогда — для собственного блага. Ни Фэн, ни Кадогэн, ни Уилкс (который, по общему признанию, ни на что не годился), ни шофер, ни все они вместе взятые не могли выжать из нее ни слова.

Предостережения, убеждения, лесть — все было бесполезно. Она благодарна всем, говорила она, очень благодарна, но не может ничего рассказать, вот и все.

Наконец, Фэн, пробормотав что-то себе под нос, выскользнул в переднюю и позвонил в «Жезл и Скипетр».

— Мистер Хоскинс, — сказал он, когда того подозвали к телефону, — говорит Фэн. У меня есть для вас другая работенка; если вам только удастся с ней справиться.

— Да, сэр? — сказал грустный голос Хоскинса.

— У нас тут есть очаровательная юная леди, которую мы не в силах убедить довериться нам. Сможете ли вы что-нибудь сделать в этом направлении?

— Возможно, да.

— Хорошо. Приезжайте сейчас же на «Лили Кристин-III», она стоит около отеля. Поезжайте вверх по Банбери-роуд, пока не доедете до перекрестка, где стоит дежурный ПВО. Там поверните налево и держите прямо, переедете через три мостика и увидите развилку. Не доезжая нее слева стоит коттедж, там мы и находимся. Ошибиться невозможно.

— Хорошо, сэр. А как насчет мистера Шермана?..

— Ах, да. А в чем дело?

— Бар сейчас закроется и нам, разумеется, придется уйти. Однако ему, кажется, понравилось мое общество, — Хоскинс как бы сам не верил в такую победу, — и он дал мне свой адрес, чтобы я заходил в гости.

— Блеск! Предоставьте мистера Шермана его судьбе. Он здорово пьян?

— Не то слово.

— Да… Ну, ладно. До свиданья!

— До свиданья!

Фэн уже собирался отойти от телефона, когда ему в голову пришла одна мысль, и он набрал номер телефона начальника полиции.

— Хэлло!

— Хэлло, это опять я.

— О, господи, где твоя справедливость? Что еще случилось? Слушай, Джервас, ты не укрываешь этого типа Кадогэна, а?

— Как ты мог подумать такое обо мне?.. Я просто хотел бы узнать, кто владелец одного коттеджа. Помоги мне в этом.

— Зачем?

— Не твое дело.

— А как он называется?

— Как он называется? — заорал Фэн в гостиную.

— Кто как называется? — отозвался Кадогэн.

— Этот коттедж.

— А-а. «Вязы». Я заметил надпись на воротах, когда мы шли сюда.

— «Вязы», — крикнул Фэн в телефонную трубку.

— Не ори так, ты меня пугаешь. На какой это дороге?

— «В-507», где она пересекается с «В-309». Где-то между Такли и Вутоном.

— Ладно. Я позвоню тебе, когда узнаю.

— Я думал, у тебя есть прямой провод в полицейский участок. Разве ты не можешь им воспользоваться?

— Ах, конечно, я забыл. Подожди минутку. — Последовала долгая пауза. Наконец в трубке ответили: — Так вот, коттедж принадлежит мисс Элис Уинкуорс. Это тебя устраивает?

— Да, пожалуй, устраивает. Спасибо.

— Джервас, это же мнение широкой публики, что «Мера за меру» — пьеса о целомудрии…

— Публики, — фыркнул Фэн. — Все публичное предосудительно и непристойно. До свидания, — и он повесил трубку.

Вернувшись в гостиную, он объяснил, что скоро за ними прибудет транспорт, и уселся на диван. Шофер грузовика, который в последние несколько минут выказывал признаки нетерпения, сказал, что он должен ехать.

— Если я буду тут с вами прохлаждаться, — объяснил он, — я потеряю работу, это уж точно!

Все поблагодарили его.

— Это было сплошное удовольствие, — ответил он. — Хотя вы все, по-моему, немного чокнутые. Все равно, желаю вам удачи, хоть и не понимаю, в чем дело. — Он подмигнул Кадогэну. — Телеграфные столбы, а? — и он вышел, тихо посмеиваясь.

Так как говорить было не о чем и заняться тоже нечем, они стояли и сидели, погрузившись в молчание, пока оглушительный шум, за которым последовал мощный взрыв, не возвестили о прибытии Хоскинса.

Он был великолепен. Предложив Виоле шоколадку, он поместил свой крупный корпус в кресло рядом с ней с видом, который вызвал доверие даже у Кадогэна.

Все потихоньку вышли из комнаты. Необходимость объяснять обстоятельства дела Уилксу отпала сама собой, так как он прикончил все, что было в бутылке, и отправился на поиски подкрепления. А менее чем через десять минут Хоскинс позвал их в гостиную. Виола улыбалась, ее голубые глаза сияли.

— Боженька, какая я была ослица, — произнесла она. — Я хотела рассказать вам, честное слово, но все так ужасно, и я так волновалась… Вчера ночью убили одну старушку. Но я ее не убивала.

— Хорошо, — сказал Фэн, — а кто же?

Она посмотрела на него.

— В этом-то весь ужас, — ответила она. — Я не имею ни малейшего понятия.

ЭПИЗОД С ПРЕЛЕСТНОЙ ЮНОЙ ЛЕДИ

Это разочаровывающее заявление нисколько не повлияло на веселую самоуверенность Фэна.

— Если вы были там, когда мисс Тарди убили…

— Вы знаете, кто она? — перебила она его. — Труп найден?

— Найден, — сказал Фэн напыщенно, — и вновь потерян. Да, мы знаем кое-что, но не очень много. Лучше будет послушать ваш рассказ с самого начала. — Он повернулся к Кадогэну. — Я полагаю, нет никаких сомнений, что это не был несчастный случай или самоубийство? Все известные нам обстоятельства напрочь исключают такие предположения. Но все же мы еще не готовы сделать окончательные выводы.

Кадогэн мысленно вернулся назад в темную душную гостиную на Ифли-роуд и покачал головой.

— Нет, это не самоубийство, — сказал он медленно. — Веревка вокруг шеи была затянута и тщательно завязана. Скажите, возможно ли совершить самоубийство таким способом? Но давайте послушаем, что нам скажет мисс… мисс…

— Виола Карстерс, — ответила девушка. — Зовите меня просто Виола. Меня все так зовут. Вы хотите знать, что произошло? Смешно, но теперь я искренне хочу рассказать кому-нибудь… У вас есть сигареты?

Фэн протянул ей портсигар и зажигалку. Виола некоторое время сидела молча, нахмурясь и дымя сигаретой. Солнце сверкало в ее золотых волосах и освещало маленький решительный подбородок. Она выглядела растерянно, но больше уже не боялась. Уилкс возвратился после бесплодных поисков спиртного и по молчаливому приказу Фэна уселся с удивительной кротостью. Хоскинс моргнул сонными, грустными, серыми глазами. Кадогэн попытался поправить бинты на голове. Фэн прислонился к стене, засунув руки в карманы и держа сигарету во рту, его голубые глаза смотрели с интересом и вниманием.

— Понимаете, — начала Виола, — все это началось больше года назад. Был, кажется, июль. Стояла ужасная жара, и оставалось всего два дня до моего двухнедельного отпуска. Помню, это был вторник, потому что я всегда была в этот день утром одна в магазине. Оставалось пять минут до того, как я должна была закрыть магазин на обед…

…О витринное стекло билась муха. Раскаленные лучи солнца падали на розовое и голубое белье на витрине, постепенно вытягивая из него краски, но в магазине было сумрачно и прохладно. Виола укладывала черные шелковые трико в картонки. «Как можно носить эти безобразные штуки?» — удивлялась она. Приближалось время ланча. Через две минуты ее рабочий день на сегодня заканчивался. Она закроет магазин, оставит ключи своей напарнице, Джанет Гиббс, в доме номер 27, и пойдет домой завтракать, а потом будет читать. Во второй половине дня она поедет в Уитли с Филиппом Пейджем, он такой невинный и трогательный, а вечером отправится с Джанет в кино. Хотя это и не особенно блестящая программа, подумала она, но все же лучше, чем магазин и прилавок. А самое главное, скоро отпуск, и она сможет расстаться с Оксфордом хотя бы на время. Она страстно надеялась, что никому не придет в голову делать покупки в этот час, ведь тогда ей придется задержаться, наскоро проглотить ланч и бежать в ресторанчик «Ягненок и Флаг», где ее будет ждать Филипп, чтобы выпить коктейль прежде, чем отправиться в путь и…

Большая машина остановилась у магазина, и она подавила вздох, услышав, что открывается входная дверь. Она все же улыбнулась и вышла из-за прилавка, чтобы помочь старой даме, которая вошла, опираясь на руку шофера.

Это была феноменально уродливая старуха, неимоверно толстая, с длинным носом и коричневым лицом, изрытым множеством морщин, глубоких и мелких. Она была похожа на ведьму. Под-стать внешности был и характер дамы. Она со старческой брюзгливостью придиралась к пытавшимся ее усадить Виоле и шоферу, обвиняя их в неуклюжести.

— А теперь, дитя мое, — приказала она, — покажите мне носовые платки.

Она рассматривала платки и делала это так долго, что Виола уже готова была завизжать. Ничем нельзя было ей угодить: одни были из плохого материала; другие размером походили на простыни; на третьих отделка слишком изысканная; четвертые же, наоборот, такие простые, что годятся только на то, чтобы накрывать ими банки с джемом; пятые подрублены так плохо, что края их вот-вот начнут осыпаться; а вот эти были бы безукоризненны, но инициалы в уголке…

Стрелка часов ползла — четверть… двадцать минут первого. Шофер, очевидно, привыкший к таким вещам, смотрел в потолок. А Виола, с огромным трудом подавляя нетерпение, улыбалась старухе, была вежлива и бегала от полок к прилавку, принося все новые и новые коробки с платками. Она чуть не потеряла власть над собой, когда, наконец, старая леди сказала:

— Нет, по-моему, здесь нет ничего на мой вкус. Все это меня страшно утомило. Я должна беречь себя. У меня больное сердце, понимаете?

Последнее высказывание старухи неожиданно вызвало у Виолы чувство еще большей неприязни к ней.

— Джарвис, — шофер шагнул вперед, — подойдите и помогите мне.

Выходя, она обернулась к Виоле, которой теперь предстояло задержаться еще на некоторое время, чтобы убрать всю эту гору платков в коробки и расставить их по местам, и сказала неожиданно:

— Очевидно, я вас сильно задержала, милочка. Вы, наверное, проголодались?

— Нет, не беспокойтесь, мадам, — ответила Виола, улыбаясь (с некоторым усилием, надо признаться). — Мне очень жаль, что вы ничего не подобрали себе по вкусу.

Старуха пристально посмотрела на нее.

— А вы вежливая девушка, внимательная и деликатная. Я люблю вежливых, обходительных людей, а в наше время их нелегко найти. Интересно узнать…

Ее прервало чье-то царапанье за дверью, находящейся за прилавком, и Виола поразилась, увидев, как старуха подскочила и задрожала.

— Что это? — прошептала она.

— Это моя собака, — сказала Виола, взволнованная бурной реакцией старухи. — Данни. Он, наверное, хочет есть.

— О, — дама с усилием взяла себя в руки. — Впустите его сюда, милочка.

Виола открыла дверь, и Дании, тогда еще шестимесячный щенок, кинулся к ним.

— Так, так, так, — сказала старая дама, — а вот и маленькая пятнистая собачка. Джарвис, поднимите его, я хочу его погладить.

Шофер повиновался, и Дании, который в ту пору относился к людям восторженно и без разбора, лизнул его в нос.

— Ах, ты мой красавчик! — старуха неожиданно хихикнула. — А вы — юная леди из Райда, — сказала она Виоле.

Та, не зная, что ответить, улыбнулась.

— Вы будете здесь завтра, детка, если я загляну? Но на этот раз не для того, чтобы покупать платки.

— Да,конечно, буду.

— Значит, до завтра. Не буду вас больше задерживать… Джарвис, возьмите меня под руку.

Леди медленно заковыляла из магазина.

Казалось, на этом все закончилось. Но на следующий день старуха действительно пришла, как обещала, записала адрес, имя и фамилию Виолы и дала ей конверт.

— Храните его, — сказала она, — смотрите, не потеряйте. Вы каждый день читаете «Оксфорд мейл»?

— Да.

— Продолжайте читать. Просматривайте раздел частных объявлений каждый день, не пропуская. Когда вы увидите в объявлении название Райд (не вашу фамилию, а именно Райд), отнесите этот конверт в Ллойдовский банк и отдайте его директору. Он даст вам взамен другой конверт. Отнесите его по адресу, указанному в объявлении. Вы все поняли?

— Да, но…

— Это всего лишь маленькая безделушка, — старая дама была странно настойчива. — Стоит не более нескольких шиллингов, но мне хочется оставить ее вам в своем завещании. Эта вещичка мне очень дорога, с ней связаны трогательные воспоминания. Так вы обещаете мне сделать все, что я прошу?

— Да, обещаю. Это очень любезно с вашей стороны…

— Дайте честное слово.

— Честное слово.

Больше Виола ее никогда не видела. Она положила конверт, не распечатывая, в ящик комода и вспоминала о нем, лишь просматривая объявления в «Оксфорд мейл». Это превратилось в некий бессмысленный ритуал, но тем не менее она выполняла его, потому что он не требовал особых хлопот и отнимал всего несколько минут в день. Конечно, она считала это абсурдом, вся эта история была слишком похожа на сказку о доброй фее-крестной, и она пришла к выводу, что у старушки не все дома.

И вот однажды, спустя год с лишним, объявление действительно появилось. «Райд, Лидс, Уэст, Молд, Берлин. Аарон Россетер, стряпчий, 193-А, Корнмаркет».

Виола была так поражена, что долго сидела, глядя на эти слова. Затем, немного успокоившись, она взглянула на свои часики. Магазин скоро закроется на обед, она зайдет за конвертом и пойдет прямо в банк. Разумеется, она будет выглядеть полной идиоткой, если все это шутка, но все же надо было рискнуть.

Однако все произошло, как и сказала старая дама. Взамен своего она получила в банке большой толстый коричневый конверт. Выйдя на улицу, полную деловито снующих людей, она почувствовала себя как во сне, вокруг все казалось каким-то нереальным.

Она пошла по указанному в газете адресу, но контора оказалась закрытой на обед, и ей пришлось зайти позднее. С первого взгляда Виоле не понравился мистер Россетер, и она отдала ему свой конверт с большим недоверием. Россетер был очень вежлив, даже подобострастен, спросил ее о семье, работе, заработке, доходе. Наконец, он сказал:

— Так вот, мисс Карстерс, у меня есть для вас хорошая новость! Мисс Снейс оставила вам по завещанию большую сумму денег.

Виола широко раскрыла глаза:

— Вы хотите сказать, что та старая дама, которая…

Россетер покачал головой:

— Я совершенно не в курсе дела, как и при каких обстоятельствах вы познакомились с мисс Снейс. Факты таковы: пройдет еще шесть месяцев, пока разрешатся все формальности по завещанию. Но вы можете положиться на меня, я свяжусь с вами при первой необходимости.

— Но это какая-то ошибка, — сказала Виола.

— Никакой ошибки, мисс Карстерс. Эти документы подтверждают ваши права. Разумеется, пройдет еще некоторое время, пока вы получите деньга, но я не сомневаюсь, что банк пойдет вам навстречу и выдаст авансом любую сумму.

— Послушайте, — сказала Виола с отчаянием. — Я видела мисс… мисс Снейс всего два раза в жизни. Она пришла в магазин как покупательница. Боже мой, не могла же она оставить мне деньги только потому, что посмотрела несколько коробок носовых платков и ни одного не купила?!

Россетер сдернул очки с носа, протер их платком и водрузил на место.

— Моя покойная клиентка была очень эксцентричная дама, мисс Карстерс, очень эксцентричная, несомненно. Ее поступки редко кто мог бы назвать разумными.

— Уж я-то это знаю, — сказала Виола. — Но к чему все эти загадки с конвертами и объявлениями? Почему она не могла завещать мне это самым обыкновенным путем?

— А вот тут-то и сказалась еще одна из ее странностей. Видите ли, мисс Снейс жила в постоянном страхе быть убитой. Это была ее мания. Она предпринимала самые тщательные меры предосторожности и жила как в осажденном замке, боясь собственных слуг и родственников. Естественно, оставляя деньги незнакомцам, она делала все, чтобы они заранее не знали об этом и чтобы, даже если у них и были кровожадные намерения, не возникло соблазна, как бы это выразиться, ускорить события.

— Да, да, — сказала Виола, припоминая, — она сказала мне, что оставит мне какую-то безделушку, совсем дешевую. Какая же она была странная, вы знаете, мне, право, жаль ее. — Она помолчала. — Скажите, мистер Россетер, я не хочу быть любопытной, но все же я не понимаю…

— Для чего эти конверты? Это очень просто. Мисс Снейс предпочла оставить деньги тайной опеке — это значит, что в завещании я был назван наследником. Настоящие наследники, как вы, например, должны обратиться ко мне за своей долей. Бумаги, которые вы получили и дубликаты которых находятся в банке, составлены так, чтобы я не мог обмануть вас при дележе наследства.

Россетер позволил себе скромно хихикнуть.

— О, — озадаченно произнесла Виола, — я понимаю. — Она встала и хотела уже уходить, когда новая мысль остановила ее. — А сколько же я унаследовала?

— Почти сто тысяч фунтов стерлингов, мисс Карстерс.

— Я… простите, я не расслышала…

Россетер повторил сумму. Виола была ошарашена. Она никогда даже не мечтала о чем-либо подобном. Сто тысяч! Астрономическая. неправдоподобная цифра. Какая девушка в такой момент не представила бы себе блаженные видения — шикарные туалеты, автомобили, путешествия, роскошь, свободу и праздность? Виола, во всяком случае, сейчас же представила себе все это. А она-то ожидала в лучшем случае сто фунтов!

Она снова села, у нее подкосились ноги, и подумала, что это все ей снится.

— Довольно большое состояние. — дружелюбно сказал мистер Россетер. — Поздравляю вас, мисс Карстерс. Вам, конечно, понадобится теперь кто-нибудь для ведения ваших дел. Могу я предложить вам свои услуги?

— Я… да… Полагаю, что да. Понимаете, это было настоящее потрясение.

Это было действительно настолько сильное потрясение, что, когда Виола покинула, наконец, контору мистера Россетера, она вынуждена была все время напоминать себе, что этот разговор был наяву, что это не бред. Странное чувство суеверия заставило ее скрыть эту новость от всех, даже от матери. Виола уже имела опыт и знала, что цыплят по осени считают, а не то можно горько разочароваться. Поэтому она решила продолжать жить своей обычной жизнью.

Но на следующее утро она получила письмо. На нем стоял обратный адрес: 193-А, Корнмаркет. За исключением подписи, письмо было напечатано на машинке. Оно гласило:

«Дорогая мисс Карстерс! Я надеюсь, вы простите мою дерзость, но я хотел бы просить вас о небольшом одолжении. Еще одна наследница мисс Снейс, некая мисс Тарди приезжает сегодня вечером в Оксфорд, и совершенно необходимо, чтобы она немедленно повидалась со мной. Мисс Тарди совсем не знает Оксфорда и, кроме того, она совершенно беспомощная пожилая женщина. Не будете ли вы так добры и любезны встретить ее и привезти ко мне на квартиру, Ифли-роуд, 447? Конечно, я сделал бы это сам, но меня задерживают неотложные дела, а мой клерк, которого я, конечно, послал бы вместо вас, уехал в отпуск. Поезд прибывает в 10.12. Мисс Тарди — пожилая дама в золотом пенсне. Если вы сможете оказать эту услугу, то не утруждайте себя ответом, если нет, то попрошу вас позвонить мне в контору — Оксфорд 07033. Приношу извинения за причиненное беспокойство. Искренне ваш Аарон Россетер».

Виола была свободна и вечером отправилась на вокзал.

…Виола взглянула на присутствующих в тесной гостиной коттеджа.

— Не знаю, может быть, я излагаю все запутанно и непонятно, — сказала она извиняющимся тоном.

— Ничуть, — мрачно ответил Фэн. — Многое становится кристально ясным.

— Подлец! — неожиданно взорвался Уилкс в благородном негодовании.

Кадогэн вкратце обрисовал ему происходящее, пока Хоскинс практиковался в своем хитром искусстве.

— Что вы сделали с письмом? — спросил Фэн.

— К сожалению, я сожгла его, — беспомощно ответила Виола, — я же не думала, что оно важное, понимаете?

— О, ну тут уж ничего не поделаешь. Знаете, мне бы хотелось поточнее знать даты. Сегодня пятое октября… Минутку…

Он вышел в переднюю, поговорил с кем-то по телефону и вскоре вернулся.

— Я так и думал, — сказал он. — Я позвонил в редакцию «Оксфорд мейл» и попросил их заглянуть в архив. Мисс Снейс покинула этот грешный мир четвертого апреля сего года, то есть вчера исполнилось ровно шесть месяцев с того дня.

— Значит обусловленный в завещании для мисс Тарди срок истек вчера в полночь, — вставил Кадогэн.

— Да, вчера в полночь. Но самое интересное заключается в том, что объявление Россетера должно было появиться в газете СЕГОДНЯ, а появилось ПОЗАВЧЕРА, не так ли? — Виола Кивнула. — На два дня раньше. Продолжайте, Виола. Мы еще не дошли до самого главного. Возьмете сигарету?

— Нет, спасибо, не сейчас. — Виола наморщила лоб. — Да, самое худшее еще впереди. Я встретила поезд, встретила мисс Тарди и объяснила ей, что я от мистера Россетера. Это ее не удивило. Все было хорошо. Мы взяли такси и поехали на Ифли-роуд. Между прочим, поезд опоздал на десять минут и было уже совсем темно. Мисс Тарди мне очень понравилась, она ужасно много путешествовала и очень увлекательно рассказывала об этом и еще массу интересного о детских домах и приютах, с которыми она возилась всю жизнь. Но я ничего не сказала ей о завещании.

Квартира мистера Россетера помещалась над ужасной лавчонкой игрушек — мы вошли через магазин в дверь, находящуюся за прилавком, и поднялись по лестнице в гостиную. Комната выглядела нежилой, все покрыто пылью, и мы очень удивились, что там никого не было. Я подумала, что мы попали не в ту комнату. Попросив мисс Тарди присесть на минутку, — она не отличалась крепким здоровьем, и лестница утомила ее, бедняжку, — я отправилась на поиски. Подойдя к следующей двери по коридору, я постучала. И тут я получила первое потрясение. Из двери вышел человек с забинтованным лицом. Я не знаю, кто это был. Но он объяснил мне, что с ним произошло несчастье — он обжог лицо, — а мистер Россетер еще не вернулся. Он также извинился за запущенность квартиры, объяснив, что в собственном доме мистера Россетера лопнули трубы, и ему пришлось временно переехать в эту квартиру. Затем он сказал, что мистер Россетер просил его заняться с мисс Тарди, пока он не вернется, и представился мне как мистер Скадмор. Я познакомила его с мисс Тарди и вскоре ушла. Вернее, сделала вид, что ушла. На самом деле я почувствовала, что тут что-то не так.

Мне хотелось своими глазами увидеть, что мисс Тарди уйдет оттуда в целости и сохранности. Поэтому я громко хлопнула входной дверью (она к тому же еще и заскрипела) и присела на пол за прилавком. Мне было страшно, и я толком не знала, зачем я это делаю, но чувство тревоги не покидало меня.

Вскоре я поняла, что в доме, помимо мисс Тарди и человека, назвавшегося мистером Скадмором, были еще люди. Я слышала шаги и голоса, затем последовало долгое молчание. Минут через двадцать сверху послышался громкий шум какой-то возни. Я хотела узнать, в чем дело, и стала прокрадываться к лестнице. И вдруг, прежде чем я успела опомниться, я увидела мистера Россетера, спускающегося по лестнице навстречу мне. С ним были мужчина и женщина, оба в масках. Увидев меня, он остановился как вкопанный и дрожащим голосом пробормотал:

— О, вы все еще здесь, вот как? Оставаться здесь было безрассудством. Поднимитесь наверх и взгляните, что случилось.

Я оцепенела от страха, но ради мисс Тарди решила подняться. Она… она лежала на полу, синяя и распухшая, с куском веревки, затянутой на шее. Человек с забинтованным лицом склонился над ней. Мистер Россетер сказал:

— Вы видите, ее убили, но вы никогда и никому не расскажете об этом. НИКОГДА и НИКОМУ. Молчите, и тогда вы получите свои деньги и никто вас не потревожит. Дело в том, что вы должны были получить наследство в том случае, если она не предъявит свои права до полуночи, а она убита, прежде, чем смогла сделать это.

Он говорил очень быстро, бесцветным монотонным голосом, пот лил с него градом. Все остальные смотрели на меня, и никто не двигался.

От долгого сидения на полу за прилавком я была вся в пыли и моя одежда помялась. Все тело зудело, как будто по мне бегали муравьи. — Виола содрогнулась от воспоминаний. — Он сказал мне: «Может быть, это ВЫ убили ее, я не знаю. Вам было очень удобно сделать это, и полиция очень заинтересуется вами, особенно, когда узнает, что именно вы привели ее сюда». Я сказала: «Но ведь это вы велели мне сделать так». Он ответил: «Я буду отрицать это, и никто вам не поверит. Я скажу, что не посыпал вам никакого письма, и вы не докажете обратного. Все присутствующие здесь поклянутся, что вы прекрасно знали, что привели ее сюда на верную смерть. Я ничего не выигрываю с ее смерти. Вы — да! Скорее поверят мне, чем вам. Так что вам лучше молчать. Мы займемся всем сами. Вот все, что от вас требуется: идите домой и забудьте о ней и о нас!» И я… я…

— И вы пошли домой, — мягко сказал Фэн. — И чрезвычайно благоразумно сделали.

— Я поступила, как последняя трусиха!

— Ерунда. Будь я на вашем месте, я бы вообще бежал из Англии. Ну, а потом было еще что-нибудь?

— Нет, это все. Правда, все. Я ужасно нескладно рассказала… Ах. да… мне кажется, что человек с забинтованным лицом врач, и кто-то из них называл его Берлин. Это одно из слов в объявлении, помните? Эти двое, которых вы прогнали, сказали мне, что он узнал что-то, что снимает с меня подозрения. Я должна была пойти с ними. Я припоминаю еще, что Берлин очень худой.

Фэн кивнул.

— А как насчет остальных двух?

— Я была слишком напугана, чтобы разглядеть их, как следует. Женщина была полная и пожилая, а мужчина — щуплый и низкорослый. Лиц их я, конечно, не видела.

— Шерман? — предположил Кадогэн.

— Возможно, — ответил Фэн. — Итак, у нас имеется теперь Берлин, Молд, Лидс — очевидно та женщина, и Райд, то есть вы, Виола. Остается неразгаданным только Уэст. Виола, вы можете сказать, в котором часу все это происходило?

Она покачала головой.

— К сожалению, очень неточно. Все произошло приблизительно между одиннадцатью и двенадцатью. Я слышала, как пробило полночь, когда шла домой.

Они долго молчали, потом Кадогэн сказал Фэну:

— Как ты считаешь, что там случилось?

Фэн пожал плечами:

— Совершенно очевидно, что часть наследников, подстрекаемых Россетером, вошла в заговор с целью убить Тарди прежде, чем она предъявит свои права на наследство. После ее смерти надо было поскорее избавиться от трупа (что, вероятно, и было сделано) и все было бы шито-крыто. Вы, Виола, должны были привести мисс Тарди в игрушечный магазин, чтобы ни один из настоящих заговорщиков не был даже отдаленно связан с ней на тот случай, если возникнут какие-либо подозрения. А потом, — он угрюмо усмехнулся, — во-первых, вы бы ничего не подумали дурного. Ведь так? А если бы и подумали, Россетер отрицал бы, что написал вам письмо, уверял бы, что ничего не знает, ни об игрушечном магазине, ни о квартире над ней. Какое дело можно было бы возбудить? Против него, естественно. И за какое преступление? При отсутствии состава преступления, без магазина игрушек, без трупа? Все было продумано до тонкостей.

Но все пошло вкривь и вкось: вы вместо того, чтобы уйти, остались в магазине; Кадогэн зашел в магазин без приглашения и даже обнаружил труп; и он же впоследствии гонялся за вами с явным намерением получить от вас информацию.

Поэтому вас нельзя было оставлять на свободе: вы также должны были исчезнуть, что почти и было сделано. Единственно, что приводит меня в полное недоумение, это то, почему Россетер был так потрясен и почему он подумал, что вы могли убить мисс Тарди. Это наводит на мысль…

Нет. я не знаю, на какую мысль это наводит. Так или иначе я еду обратно в Оксфорд. Хочу еще раз поговорить с мистером Россетером, а по дороге я заеду в колледж и захвачу револьвер.

ЭПИЗОД С ЭКСЦЕНТРИЧНОЙ МИЛЛИОНЕРШЕЙ

Но на этот раз план не удалось осуществить сразу. Этому помешало неожиданное происшествие по дороге в Оксфорд.

Итак, все пятеро, с большим трудом втиснулись в «Лили Кристин-III». Виола сидела на коленях у Кадогэна, что весьма ему нравилось. Фэн был за рулем. Они мчались по опасной узкой дороге, перелетая через горбатые мостики, стараясь не наехать на прохожих и отбившуюся от стада скотину. Как им удалось не убить и не изуродовать дежурного ПВО на перекрестке, Кадогэн так и не понял. Тот остался с разинутым ртом и вытаращенными глазами, слишком потрясенный, чтобы кричать. Кадогэн в отрывочных, телеграфных фразах познакомил Виолу и Хоскинса с известными им с Фэном подробностями дела.

— Боже мой! — охнула Виола, когда он закончил свой рассказ, и задумчиво добавила: — Вы верите тому, что я рассказала? Ведь верите? Я понимаю, что все это звучит фантастично, но…

— Моя дорогая Виола, в этом диком деле я бы поверил вам, даже если бы вы сказали, что вы Офелия.

— Вы ужасно забавно говорите, — ее слова утонули в шуме ветра и реве мотора.

— Что? — переспросил Кадогэн.

Уилкс повернулся к нему — он и Фэн сидели впереди. Старик, как ни странно, лучше слышал при шуме.

— Она говорит, что вы забавно говорите, — крикнул он.

— Да?

Кадогэну никогда не приходило в голову, что он «забавно говорит». Эта мысль его почему-то расстроила.

— Я не хотела вас обидеть, — сказала Виола. — Что вы делаете? Я хотела спросить, какая у вас профессия?

— Я поэт.

— Боже! — Виола была поражена. — Я никогда еще не встречала поэта. Вы не похожи на поэта.

— Я и не чувствую себя им.

— В школе я часто читала стихи, — продолжала Виола, погружаясь в воспоминания. — Ой, не слишком ли тяжело вам держать меня?

— Нет, нет, мне это очень приятно!

— Как это, наверное, здорово быть поэтом! — размышляла вслух Виола. Никто тобой не командует, никто не заставляет тебя работать, когда ты не хочешь.

— Да, это было бы замечательно, если бы этим можно было еще и зарабатывать деньги, — ответил Кадогэн.

— А сколько вы зарабатываете?

— Как поэт около двух фунтов в неделю.

— Боже, не очень-то много! Может быть, вы еще не очень знамениты?

— Да, очевидно, поэтому.

Видимо, это удовлетворило Виолу, потому что она сидела, весело мурлыкая себе под нос песенку. Так продолжалось до тех пор, пока Фэн, делая резкий поворот на углу, не въехал на тротуар, что сразу вернуло всех их к действительности.

А чуть позже случилось то, что прервало их путь. По мере приближения к Оксфорду все чаще стали появляться магазины, движение на дороге становилось более оживленным, а количество пешеходов (в основном, студентов) возрастало с каждой минутой. Как раз перед поворотом, ведущим к Леди-Маргарет-Холлу, Кадогэн, который рассеянно смотрел в окно автомобиля, вдруг завопил Фэну: «Стой!», и Фэн так резко затормозил, что только чудом на них не наскочила идущая позади машина. Но, к счастью, она успела отвернуть, объехав их и только чуть-чуть зацепив. Обернувшись, Фэн спросил:

— Объясни, ради бога, что случилось?

Кадогэн молчал и лишь его рука указывала на что-то позади автомобиля. Все устремили взгляды в этом направлении. Примерно в 50—60 шагах от того места, где они остановились, была… лавка игрушек.

— Мне кажется, это именно она, — сказал Кадогэн, вылезая из машины. — То есть, я даже уверен в этом…

Все последовали за ним и столпились у витрины.

— Да, — сказал Кадогэн, — я хорошо помню, что подумал тогда, какая же уродливая вон та кукла с треснутым лицом в красном платье с зеленой отделкой.

— Я тоже помню ее, — подтвердила Виола.

— А вот и коробка с воздушными шарами, которую я тогда опрокинул…

Кадогэн посмотрел на вывеску. На ней витиеватыми выцветшими буквами было написано «Хелстон».

Кадогэн и Фэн вошли в магазин, в котором был только молодой человек с копной рыжих волос.

Поприветствовав в отдельности каждого из вошедших, он спросил:

— Чем могу быть для вас полезен? Кукольный домик для маленькой девочки? — Молодой человек, очевидно, выписывал «Руководство для работников прилавка».

— Какой маленькой девочки? — спросил Фэн осторожно.

— Или коробку кубиков, или, возможно, оловянных солдатиков?

Кадогэн купил воздушный шарик и вышел на улицу, чтобы преподнести его Виоле.

— Могу я видеть хозяйку магазина? Это ведь магазин мисс Элис Уинкуорс? — спросил решительно Фэн.

— Да, сэр, Элис Уинкуорс. Но ее, к сожалению, сейчас нет, сэр… Не могу ли я чем помочь вам?..

— Нет, мне нужно поговорить с ней лично. Вы, вероятно, не знаете ее адреса?

— Боюсь, что нет, сэр. Видите ли, я работаю здесь совсем недавно. Но в этом доме она живет. Это я точно знаю.

Больше говорить было не о чем. Но уже выходя, Фэн обернулся и спросил:

— Сегодня утром, когда открывали магазин, вы не заметили ничего необычного?

— Знаете, сэр, очень странно, что вы спрашиваете об этом, потому что многие вещи были не на своем месте. Я даже испугался, что нас ограбили, но все замки были целы и, насколько я мог проверить, ничего не пропало…

Когда все опять уселись в машину и поехали к колледжу Святого Кристофера, Фэн сказал:

— Очевидно, это и есть постоянное местопребывание лавки игрушек. Интересно также, хотя и не неожиданно, что владелицей является эта Уинкуорс. Похоже, что она снабдила этот спектакль декорациями. Она, вероятно, и есть «Лидс».

— Мы должны были похоронить Дании, — неожиданно сказала Виола, — нельзя было оставлять его там просто так.

Они подъехали к воротам колледжа в молчании. Парсонс, привратник, остановит их, когда они проходили мимо него.

— Полиция в третий раз приходила за мистером Кадогэном, — сказал он сурово. — Они начинают сердиться. Они осматривали вашу комнату, профессор Фэн. Я наблюдал, чтобы они ничего не трогали.

— Что вы им сказали, Парсонс?

— Сказал, что ничего не знаю. Лжесвидетельство, вот что это такое!

Ворча что-то под нос, Парсонс удалился и снова сел читать «Дейли миррор».

Всей группой они пересекли два дворика, отделяющих их от обиталища Фэна.

— За что его разыскивает полиция? — прошептана Виола Фэну.

— За порнографические книжки, — ответил он выразительно.

— Нет, серьезно.

— Он украл консервы у бакалейщика, когда мы сегодня утром вели розыск.

— Боже, какая глупость!

В комнате Фэна оказался посетитель. Мистер Эрвин Сноуд, один из учредителей фирмы «Сноуд, Натлинг и Орлик», издающей литературу высшего класса. Он поднялся с кресла, явно волнуясь:

— Привет, Эрвин, — сказал изумленный Кадогэн, — что вы здесь делаете?

Сноуд нервно откашлялся.

— Дело в том, что я искал вас. Я был в Оксфорде и решил заодно повидать вас. Насчет вашей поездки в Америку с лекциями.

Кадогэн застонал.

— Позвольте мне представить вас, — сказал он, — мистер Сноуд, мой издатель. Профессор Фэн, мистер Хоскинс, доктор Уилкс, мисс Виола Карстерс.

— Я подумал, раз это ваш бывший колледж, тут я вас и найду, — сказал Сноуд Кадогэну. — Я надеюсь, вы простите меня за вторжение, — обратился он к Фэну.

Его полукруглый профиль выражал волнение, а редкие волосы были взъерошены. Он вытер лицо платком.

— Жарко, — пожаловался он.

Действительно, было жарко. Солнце спустилось ниже, но все еще палило с неослабевающей силой. Все окна в этой зелено-кремовой комнате были распахнуты, но все равно дышать было нечем. Кадогэн подумал, что неплохо было бы принять душ.

— Когда вы приехали? — спросил он Сноуда не потому, что это его интересовало, а просто он не знал, что сказать.

— Вчера вечером, — ответил Сноуд с явными признаками испуга.

— О? — интерес Кадогэна резко возрос. — Но вы же сказали мне, когда уходили, что едете в свое поместье «Кекстон-Фолли»!

Сноуд совсем растерялся. Он многократно откашлялся.

— Я, понимаете ли, на обратном пути зашел на минутку в контору и нашел там письмо с просьбой немедленно приехать сюда. Я приехал на машине. Я мог бы и вас подвезти, но, когда позвонил вам, вас уже не было. Я остановился в отеле «Жезл и Скипетр», — добавил он вызывающе, как будто это было объяснением всему.

Фэн, который занимался организацией чая для всего общества с помощью пожилого безрадостного типа, оказавшегося его служителем, вернулся в комнату, отпер ящик своего неряшливого письменного стола и достал оттуда маленький автоматический пистолет. В комнате сразу наступило молчание.

— Мне очень жаль, что я вынужден вас покинуть, — сказал он, — но я, право, не могу больше откладывать этот разговор. Чувствуйте себя как дома. Виола, не высовывайте отсюда носа, пока я не вернусь. Помните, что вы еще представляете опасность для этих типов. Мистер Хоскинс, не спускайте глаз с Виолы, не отходите от нее ни на шаг!

— Я не смог бы этого сделать, даже если бы захотел, сэр, — галантно сказал Хоскинс. Виола лукаво улыбнулась ему.

Любопытство и жажда чая вела немую борьбу в душе Кадогэна. Победило любопытство.

— Я тоже иду! — заявил он.

— Ты мне не нужен, — сказал Фэн, — вспомни, что ты наговорил в прошлый раз. Голсуорси!

— Но если я останусь здесь, — возразил Кадогэн, — полиция найдет меня.

— Давно пора, — пробормотал Фэн.

— А, кроме того, я любопытен.

— О, моя шерстка! — вздохнул Фэн. — Полагаю, бесполезно пытаться удержать тебя.

— Я только заеду на вокзал и заберу чемодан, у меня там есть револьвер.

— Ну, нет, — твердо сказал Фэн. — Я совсем не желаю, чтобы ты носился по улицам Оксфорда и стрелял направо и налево, как ковбой. И кроме того, подумай, что будет, если тебя арестуют и найдут при тебе оружие… Перестань спорить и пошли!

Сила характера Фэна была такова, что Кадогэн перестал спорить и пошел.

— Я рад, что удрал от Сноуда, — сказал он Фэну по пути в контору Россетера.

— Почему?

— Он хочет отправить меня в Америку читать лекции о современной английской поэзии.

— Никто никогда не приглашал меня в Америку читать лекции ни на какую тему, — горько произнес Фэн. — Ты должен радоваться. Я бы радовался. — Но его настроение быстро улучшилось. — Что ты скажешь об этой девушке. Виоле?

— Красотка!

— Да я не о том, старый ты развратник! — сказал насмешливо Фэн. — Меня интересует, правду ли она говорит.

— Я в этом убежден. А ты разве нет?

— Я тоже так думаю, но у меня недоверчивая натура. И вообще это какое-то странное дело, правда?

— Настолько странное, что нарочно не придумаешь.

— Да, ты прав. Знаешь, мне в последние дни часто приходит мысль, что установление точного времени не играет большой роли. От мисс Тарди надо было избавиться прежде, чем сна поднимет гвалт о своих нравах. Вот и все. И, конечно, предпочтительнее, чтобы она исчезла до того, как кто-нибудь узнает, что она в Англии. Не знаю, когда она точно приехала, ночевала ли где-нибудь и навещала ли кого-нибудь до приезда в Оксфорд. Склонен думать, что нет. Это оставило бы слишком много следов. В таком случае было бы опасно избавляться от нее.

— А как ты думаешь, куда они дели труп?

Фэн пожал плечами.

— Может быть, топка, а может, чей-то задний двор. В данный момент, вероятно, уже невозможно найти тело.

Они прошли церковь Святого Михаила, стоящую почти напротив того магазина, где работала Виола, пересекли Корнмаркет и пошли мимо отеля «Кларендон» по направлению к конторе Россетера. Движение на улицах стало менее оживленным.

Кадогэн умирал от голода, и у него опять разболелась голова. Он до сих пор ощущал, что проглотил слишком много пива в баре «Жезл и Скипетр».

— Я чувствую себя, как на верблюде.

— На верблюде?

— Меня тошнит.

— Это не страшно. Мы попьем чаю у «Фуллера» после разговора с Россетером… Вот… Пришли.

Они поднялись наверх. Первая комната, где должен был сидеть диккенсовский клерк, была пуста. Они подошли к двери с матовым стеклом, ведущей в комнату Россетера. Кадогэн заметил, что рука Фэна сжимала в кармане револьвер. Толкнув дверь, он не вошел сразу, а только заглянул туда. И эта комната была пуста. Кадогэн даже не удивился.

— Похоже, он улизнул.

— Не знаю… — протянул Фэн с сомнением и вошел в комнату.

— Руки вверх, оба! — раздался голос позади них. — Быстрее, пожалуйста, или я стреляю.

Кадогэн резко обернулся, и в эту долю секунды он увидел, как боёк револьвера откинулся от нажатия курка и приготовился, — без особого энтузиазма, — к переходу в вечность. Но выстрела не последовало.

— Вы совершили большую глупость, мистер Кадогэн, — сказал Россетер слегка дрожащим голосом. — Вы должны были понять, что я не могу позволить себе ни малейшего риска.

Дуло револьвера, который он держал, было каким-то странным, что-то вроде трубки со множеством дырок. Держащая револьвер рука блестела от пота, но была совершенно тверда. Россетер уже не был одет в строгий темный костюм, который служит своего рода униформой для людей его профессии. Теперь на нем был костюм светло-серого цвета. Зеленые глаза за стеклами очков сузились в щелки в напряженном прицеле. Его слегка заостренная кверху лысая голова отражала свет, и Кадогэн впервые заметил, что его толстые холеные руки покрыты рыжим пухом.

— Я знал, господа, что вы придете рано или поздно, — продолжал он. — Я ждал вас. Вы будете рады узнать, что я дал выходной своему клерку, и мы можем говорить без помех. Пожалуйста, проходите в мою комнату и не пытайтесь опустить руки. — Он двинулся за ними и повернул ключ в замке. — Разрешите мне освободить вас от револьвера, профессор. Бросьте его на пол, будьте добры… Спасибо. Мистер Кадогэн, я вынужден взглянуть, нет ли у вас… — он ощупал одежду Кадогэна.

— Щекотно, — сказал Кадогэн.

— Приношу извинения, — насмешливо произнес Россетер. — Теперь можете опустить руки, но не делайте резких движений, прошу вас. Вы понимаете, разумеется, что я сейчас в очень нервном состоянии. Стойте в конце комнаты, около двери.

Отпихнув ногой револьвер Фэна к своему столу, Россетер осторожно опустился на вращающееся кресло. Затем он положил свой револьвер на край стола, но внимания не ослабил. Их было двое против одного, и он не собирался полагаться на Провидение.

— Как заядлый посетитель кино, — продолжал он, — я прекрасно знаю, как опасно подпускать вас слишком близко. А с такого расстояния, как сейчас, я могу застрелить одного из вас и перевести прицел на другого прежде, чем он успеет броситься на меня. А стреляю я неплохо — в прошлом году, к примеру, я занял первое место на международном чемпионате в Стокгольме.

— Хотя эти ваши биографические подробности чрезвычайно интересны, — спокойно сказал Фэн, — мы пришли сюда, собственно, не за этим.

— Конечно, нет, — промурлыкал Россетер. — Как это я не подумал об этом. Дело в том, господа, что с тех пор, как мне доложили о глупой, досадной неудаче двух моих людей, я сам не свой. Я неважно чувствую себя, господа.

— Весьма прискорбно, — ответил Фэн.

— Но я знал, что вы явитесь ко мне, и вынужден был ждать. Вы действительно были большой помехой, очень большой! Я должен был разделаться с вами. Мне придется убить вас, даже если для моей личной безопасности в этом нет необходимости.

— Я, право, не представляю, как вы рассчитываете выйти сухим из воды? — насмешливо спросил Фэн.

— А вот как. Во-первых, на этом револьвере, как видите, глушитель. Во-вторых, у меня есть возможность скрыть ваши трупы до того момента, когда я окажусь вне досягаемости закона…

— У нас есть друзья, которые знают, где мы сейчас. Они будут крайне удивлены, если мы вскоре не вернемся, понимаете?

— Ну, конечно же, у вас есть друзья, — милостиво согласился Россетер, — но я этого не упустил из виду. Они получат сообщение, что вы погнались за мной, ну, скажем, в Эдинбург. А? Или в любое другое место, достаточно отдаленное.

— А вы сами?

— Я? Я успею попасть на вечерний самолет из Кройдона. В Париже я «потеряю» свое имя и к середине завтрашнего дня буду на борту судна, принадлежащего стране, с которой у Британии нет договора о выдаче преступников… Как видите, все это крайне утомительно и совсем не то, что я первоначально планировал. Теперь у меня совсем не осталось времени, чтобы закончить дело о наследстве мисс Снейс.

— Это вы убили мисс Тарди? — спросил Кадогэн.

— Вот в этом-то самая большая несправедливость, — Россетер воздел левую руку к небу, изображая обиду за незаслуженное гонение. — Не я. Разумеется, я собирался сделать это, но кое-кто опередил меня.

Фэн в упор посмотрел на него.

— Но вы знаете кто?

Россетер неожиданно хихикнул, по-домашнему, совсем беззлобно и с искренним удовлетворением.

— Представьте, знаю. А уж как вы удивитесь, когда я вам скажу, кто это! Все казалось таким трудным, таким невероятным, почти как в детективных романах с трупами в запертых изнутри комнатах. Настоящее «невозможное» убийство, но я разгадал его. Разгадал! — Он опять хихикнул. — А убийца, являющийся, конечно, одним из наследников, заплатит мне за эту разгадку. Шантаж — увлекательное искусство. Мое бегство не помешает распределению денег мисс Снейс. Будет назначен другой душеприказчик, и в положенное время все наследники получат то, что им причитается. Но одно лицо из числа наследников не сможет полностью насладиться своей долей, так как большую часть придется перевести мне, в другую страну. Если же это лицо не выполнит моих условий, один из моих друзей, заинтересованный в дележе, передаст полиции немало информации, весьма занимательной. — Он кивнул головой в сторону портфеля, стоящего на полу у стола. — Я перешлю ему эту информацию по почте, как только покину пределы Оксфорда.

— А вам не приходило в голову, — спросил Фэн, — что все эти наследники привлекут пристальное внимание полиции после вашего бегства?

— Разумеется, привлекут, — ласково улыбаясь, сказал Россетер. — Но в чем их могут обвинить? В убийстве вас двоих? Но тут будет ясно, что преступник я. В убийстве мисс Тарди? Но как это доказать? По показаниям этой девчонки Виолы? Уважаемый сэр, в полиции сидят не такие уж идиоты. Они даже не подпишут ордер. Должен вам сказать, я узнал от самой мисс Тарди, что нет никаких подтверждений ее приезда в эту страну. Никаких! Она села на пароход в Дьеппе, который прибыл вчера в середине дня, и приехала прямо в Оксфорд, нигде не останавливаясь и ни с кем не встречаясь. Что касается свидетельств билетеров, контролеров и тому подобных лиц, если они даже запомнили ее, что маловероятно, то хороший адвокат без труда совьет из них веревку. Наконец, от трупа избавились таким образом, что нет никакой надежды его обнаружить. Нет, конечно, у наследников могут быть кое-какие неприятности, но им абсолютно нечего бояться.

Впервые Кадогэн по-настоящему осознал, что Россетер в самом деле собирается убить их. Теперь, когда он все это рассказал, ему ничего другого не оставалось. Кадогэн ощутил внезапный холодок внутри. Каждое слово Россетера, каждый новый факт, приводимый им, вколачивал еще один гвоздь в крышку их гроба. Но глядя в окно на так хорошо знакомую ему улицу, он с трудом мог поверить в свою неминуемую гибель. В нем как бы спорили два человека. Один говорил: «Я не сплю, значит все произойдет, как говорит Россетер», а другой утверждал: «В наше время такие вещи случиться не могут». Он взглянул на своего друга. В синих глазах Фэна не осталось и следа обычной детской наивности, они смотрели сурово. Но что происходило в его голове, определить было трудно.

— А теперь, — продолжал невозмутимо Россетер, — вам, вероятно, очень хочется узнать все с самого начала? У меня есть еще полчаса свободного времени, прежде чем я должен буду уйти, а вы заслужили право узнать подробности. Мне не надо начинать издалека, вы уже знаете отношение мисс Снейс к ее племяннице, мисс Тарди. Знаете и ее странности, знаете и то, что я лишь передатчик ее состояния наследникам по тайной доверенности. Причина этого проста. Она так часто меняла свое завещание, что всем надоела. По тайной же доверенности она могла вносить эти изменения с большими удобствами. Имена своих наследников она не открывала даже мне, поскольку, как вам известно, ее мучил преувеличенный страх перед насильственной смертью. Несомненно, она воображала, что я сейчас же кинусь искать этих наследников и уговорю их убить ее. После ее смерти я должен был получить документы, содержащие имена этих счастливчиков, и, когда истекут данные мисс Тарди шесть месяцев, я должен был напечатать для них объявление в «Оксфорд мейл». Они должны были отнести свои конверты, врученные им самой мисс Снейс, в банк и получить там документы, подтверждающие их права и обеспечивающие невозможность посягательства с моей стороны на наследство. Должен добавить, что мисс Снейс увлекалась произведениями Эдварда Лира и поэтому обозначила своих избранников названиями, взятыми из его лимериков. Они и были напечатаны в объявлении, которое вы видели — Райд, Лидс, Уэст, Молд и Берлин.

«Заживо погребенный, — проносилось между тем в мыслях Кадогэна. — Кажется, там герой тоже слышал, как заколачивали крышку его гроба?»

— Я печатал объявления для мисс Тарди, — продолжал Россетер, — согласно требованиям завещания. — Его револьвер по-прежнему покоился на краю стола. — Поймите, что в то время я не имел никаких преступных намерений. Я просто сожалел, что такая куча денег будет истрачена попусту, на глупости, которые мисс Тарди воображала своим долгом, — детские приюты и тому подобное. И, признаюсь, я обозлился, что мисс Снейс не сочла нужным оставить мне ни копейки. Боюсь, что мое прошлое трудно назвать безупречным, и я не стал бы упоминать об этом, если бы это существенно не повлияло на последующие события. — Еще один гвоздь. — За три дня до истечения шестимесячного срока я получил от мисс Тарди письмо, официально предъявляющее права на наследство и извещающее, что она находится на пути в Англию. Она писала из Динкельсбюля в Германии. А приблизительно через час после получения письма произошло то, что положило начало всему делу. Ко мне пришел человек, назовем его пока Берлин. Каким-то образом он узнал, что я адвокат мисс Снейс. В свое время он тоже получил от нее конверт и, сообразив что к чему, пришел узнать у меня, не является ли он наследником по завещанию. Я, конечно, ответил, что не имею права ничего ему рассказывать. Вот тут-то мое прошлое и сыграло против меня.

Он жил в Америке, как раз когда я там находился, и был знаком с фактами, касающимися меня и вполне достаточными для того, чтобы крайне осложнить мне жизнь, если они получат огласку. Я был вынужден, господа, рассказать ему о завещании и о мисс Тарди. Мысль о том, что такие огромные деньги ускользают из его рук, очевидно, была для него невыносимой. Сначала он потребовал, чтобы я скрыл иск мисс Тарди, но я объяснил ему, что такой план нелеп и невозможен. Тогда он предложил заставить мисс Тарди подписать отказ от наследства. Однако вероятность того, что подобное действие возымеет желанный эффект, была очень мала: любой подписанный мисс Тарди документ должен быть наследниками предъявлен суду и обстоятельства его подписания будут тщательно изучены. Но пока мы разговаривали, я придумал свой план, и поэтому не стал знакомить его со всеми этими тонкостями. Наоборот, я сделал вид, что согласен с ним. Мы договорились встретиться здесь попозже для дальнейшего обсуждения, и он ушел.

И тут я начал действовать по своему плану. Я послал мисс Тарди телеграмму, придумав благовидный, чисто технический предлог, вынуждающий ее приехать ко мне сразу же по приезде в Англию. Кроме того, я дал в газету объявление для других наследников на два дня раньше срока. Все они, за исключением одного, посетили меня. Я не буду вдаваться в подробности, скажу только, что двое из них — люди с сомнительной репутацией. Жадность заставила их стать сообщниками в этом абсурдном, странном заговоре, и они согласились отдать мне часть своих денег из наследства за мои услуги.

Одно из этих лиц согласилось предоставить, так сказать, сцену для спектакля — магазин на Ифли-роуд, который должен был временно «загримироваться» под магазин игрушек, чтобы мисс Тарди никогда не смогла найти его опять, когда уйдет оттуда. Для меня все это было просто комедией. Заговорщики должны были быть в масках, чтобы не могли узнать друг друга впоследствии. Я согласился на всю эту чепуху, внутренне изумляясь их глупости. Ведь я-то с самого начала знал, что единственно эффективный способ воздействия на мисс Тарди — это убийство.

Наступило долгое молчание. Кадогэн слушал шум оживленной улицы и видел блики солнца на окнах пустой квартиры напротив. На подоконник сел воробушек, встряхнул перышками и улетел.

— Обидно, что все вышло так неудачно, — снова заговорил Россетер задумчиво. Он ни на миг не снимал палец с курка. — Ужасная жалость. Во-первых, кто-то убил старуху прежде, чем я привел в исполнение свой план. Во-вторых, эта девчонка вернулась в магазин и увидела меня. И, в-третьих, вы, мистер Кадогэн, влезли и увидели труп. Все это было совершенно не предвиденно. Сам по себе план, я считаю, был задуман прекрасно. Мисс Тарди сообщила телеграммой о времени своего приезда, и ничего не подозревающая Виола Карстерс становилась приманкой. Она не должна была видеть меня в лавке, а только нашего друга Берлина, который представился ей под фальшивым именем. Таким образом, она не должна была связывать меня с этим делом, если бы что-нибудь вышло не так, как было задумано. Единственная улика — письмо, но я бы поклялся, что не писал его. Я не буду утомлять вас всеми деталями, скажу только, что если что-то пойдет неладно и отсутствие мисс Тарди будет замечено, все подозрения должны пасть на наследников. Я бы оказался вне подозрений, разве что самую малость. Конечно, я надеялся, что все пройдет гладко и мисс Тарди просто исчезнет. Убив ее, естественно, не давая подозрению пасть на меня, я объясню им невыгодность их положения. В таких делах я не новичок, и они были бы мне только благодарны (в финансовом смысле, конечно), лишь бы все замять и жить спокойно дальше. Как вам известно, — Россетер встал и вышел из-за стола, — план сорвался. Но позвольте рассказать вам, что фактически произошло и назвать настоящие имена людей, замешанных в этом деле (смешно продолжать называть их этими детскими псевдонимами). — Он стоял,черным силуэтом выделяясь на фоне окна, освещенного солнцем. — Во-первых, там был…

Внезапно с улицы раздался звук, похожий на обычно издаваемый «Лили Кристин». Россетер остановился на середине фразы, его глаза потухли, как свечи, внезапно задутые порывом ветра, рот беззвучно открылся и из его уголка потекла струйка крови.

Он упал лицом на письменный стол, а оттуда соскользнул на пол. Кадогэн стоял, ошеломленно глядя на аккуратно круглую дырочку в оконном стекле.

ЭПИЗОД С НЕДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНЫМ МЕДИУМОМ

— Ему крышка, — сказал Кадогэн, наклонившись над телом.— Пуля в шею из винтовки, полагаю. Шантажисты иногда кончают именно так. Все-таки лучше он, чем мы.

Кадогэн даже не почувствован облегчения от их чудесного спасения, ибо в глубине души не верил, что будет убит. Но Фэн не дал ему времени на эти размышления.

— Пуля вошла горизонтально, — сказал он, — значит, она вылетела из верхнего окна в доме напротив. Короче, «наш друг» как раз сейчас уходит оттуда. Пошли! — И он поднял с пола свой револьвер.

— А не позвонить ли в полицию? — робко предложил Кадогэн.

— Потом, потом, — ответил Фэн, увлекая его за собой. — Пока мы будем названивать в полицию, мы упустим преступника!

— Но он же все равно скроется, — Кадогэн зацепился за ковер на лестнице и чуть было не рухнул вниз, — не воображаешь ли ты, что он сидит там, дожидаясь нас? А?

Ответа он не получил. Светофор глядел на них зеленым глазом, так что они, не задерживаясь, перешли улицу. Правда, они потратили несколько минут на поиски входа в квартиру, а когда нашли дверь в переулке, позади магазинов, то выяснилось, что она заперта.

— Если эта квартира тоже принадлежит мисс Элис Уинкуорс, я буду визжать, — сказал Фэн, и похоже он не врал.

Стоящий на другом углу полисмен с любопытством наблюдал за их действиями, но Фэн, даже не подозревавший об этом, вскрыл окно квартиры и полез в него прежде, чем Кадогэн успел его остановить. Полисмен поспешил к ним через дорогу и обратился в исчезающей в окне фигуре Фэна:

— Эй, эй! Что это вы себе позволяете?

Фэн успешно влез в окно и, высунувшись наружу, заговорил, словно проповедник, обращающийся с амвона к своей пастве.

— В квартире напротив застрелили человека, — сказал он с упреком. — И застрелили его отсюда. Это достаточно веская для вас причина?

Полисмен вытаращился, как Валаам на свою ослицу в момент обретения ею дара речи.

— Вы шутите?

— Ничуть, — сказал Фэн с достоинством. — Ступайте и посмотрите сами, если вы мне не верите.

— Святый боже! — полисмен поспешил обратно через дорогу.

— Простачок, — заметил Кадогэн. — А может ты залез, чтобы ограбить квартиру.

— Дурачок, она же пустая, — ответил Фэн и исчез.

Вскоре он снова появился в окне.

— Никого, — сказал он, — но сзади взломано окно возле пожарной лестницы, ведущей в садик за углом. Одному небу известно, куда он дел ружье. Все равно у нас нет времени его искать.

— Почему?

Фэн влез на подоконник и спрыгнул на тротуар.

— Потому, старый ты книжный червь, что я не хочу задерживаться для дачи показаний этому полисмену. Нам придется тащиться в полицейский участок, а это займет по крайней мере час.

— Но, послушай, дружище, не пора ли позволить полиции заняться этим делом вплотную?

— Да, — согласился Фэн, — пора. Если бы я был сознательным гражданином, я бы позволил. Но я не сознательный гражданин и считаю, что это дело наше. Начнем с того, что полиция не поверит нам, если мы изложим им все, как есть. Кроме того, именно мы провели все расследовать и именно мы рисковали жизнью. И считаю, что мы имеем полное право продолжить и закончить дело сами. Во мне кровь кипит. Я все-таки романтик, — добавил он мечтательно, — я по духу искатель приключений, только родился не в том веке.

— Какая чепуха!

— Ну и не лезь, если тебе не нравится. Беги скорей докладывать полиции. Они все равно упекут тебя в каталажку за украденные консервы.

— Ты совсем забыл, что я болен, ранен.

— Ладно, — с нарочитой небрежностью сказал Фэн, — делай что хочешь, меня это не касается. Я могу обойтись и без тебя.

— Ты занимаешь какую-то странную позицию по отноше…

— Друг мой, я все понимаю, — прервал его Фэн. — Не будем больше говорить об этом. В конце концов ты ведь поэт, и этого следовало ожидать.

— Чего следовало ожидать?! — вскричал разъяренный Кадогэн.

— Нет. ничего. Это я так, не обращай внимания. Ну, я пошел, пока полисмен не вернулся.

— Раз уж ты настаиваешь на поведение, достойном двухлетнего младенца, — сказал Кадогэн, — я вынужден идти с тобой.

— О! Неужели? Смею заметить, ты будешь мне только мешать, — язвительно протянул он.

— Ничего подобного.

— До сих пор ты только мешал.

— Это ужасно несправедливо… Смотри-ка, полисмен возвращается.

Переулок за домом изгибался, упираясь дальним концом в Маркет-стрит, которая соединялась с Корнмаркет почти напротив конторы покойного Россетера. Как раз в этом направлении Фэн и Кадогэн осторожно скрылись, потеряв из вида полисмена.

— На рынок, — сердито сказал Фэн, и они повернули в ту сторону.

Оксфордский рынок очень велик, и здесь можно было затеряться, если полисмен решил бы преследовать их, хотя, как заметил Фэн, он вряд ли это сможет сделать, пока кто-нибудь не прибудет на место происшествия, чтобы приглядеть за конторой.

Рынок пересекали два главных прохода, по обе стороны которых тянулись прилавки с мясом, фруктами, цветами и овощами. Кадогэн с Фэном двинулись по одному из проходов. Их толкали снующие туда-сюда домохозяйки. После палящего зноя снаружи, внутри этого огромного, похожего на ангар помещения было прохладно.

— Я настаиваю, что это наша добыча и ничья больше, — продолжал рассуждать Фэн. — Конечно, слава нашему уважающему законы веку, в котором человек не смеет сам защитить себя, но без этого жизнь была бы банальной. Между прочим, мы имеем полное право действовать сами. Мы обнаружили уголовное преступление и разыскиваем правонарушителя, а если полиция не поспевает за нами, это уж их забота. — Он резко оборвал свои тонкие рассуждения. — А в общем, мне плевать, имею я право или нет! А, вот кафе! Зайдем, выпьем чаю и перекусим.

Кафе было маленькое, простенькое, но чистое. Кадогэн алчно набросился на еду, и вскоре жизнь для него снова обрела смысл. Фэн вышел поискать телефон и позвонил Хоскинсу в свою собственную комнату.

— Мистер Сноуд ушел, — доложил ему тот, — вскоре после вас. Не знаю, куда он пошел, но он слегка волновался. Виола и доктор Уилкс еще здесь.

— Отлично. Вам будет приятно узнать, что Россетера шлепнули прямо на наших глазах. Но он сказал, что не убивал мисс Тарди.

— О, боже, — Хоскинс был потрясен услышанным. — Как вы думаете, он не соврал?

— Полагаю, что нет. В конце своей исповеди он намеревался убить нас, поэтому у него не было причин врать. Кто-то застрелил его из ружья из дома напротив. Возможно, кто-то, кого он шанта… О, мои усики! О, моя шерстка!

— Что с вами! — встревоженно спросил Хоскинс. — У вас все в порядке?

— Внешне да, но с головой явно нет, — горестно ответил Фэн. — Я только что кое-что понял, но теперь уже поздно. Неважно. Вы обо всем узнаете позже. А пока, не смогли бы вы установить личность одного из подозреваемых? Берлин, доктор и необыкновенно худ. Звучит просто, но на деле все может оказаться очень сложно.

— Я попытаюсь сделать, что смогу. Но мне придется оставить Виолу. Она говорит, что должна уйти, ей уже давным-давно надо быть на работе, в магазине.

— Она должна остаться в моей комнате! Пусть Уилкс приглядит за ней. Плохо, конечно, что он такой крепкий, бодрый и влюбчивый, но уж тут ей придется рискнуть…

— А вы скоро вернетесь, сэр? Где я могу найти вас, если разыщу его?

— Я буду в баре «Жезл и Скипетр» около четверти седьмого. — Фэн понизил голос и дал Хоскинсу необходимые инструкции.

Когда он вернулся к столу, Кадогэн, покончив с булочками и маслом, расправлялся с куском торта.

— Сцена с поэтом-обжорой, — произнес Фэн, закуривая. — Можешь лягнуть меня, если хочешь… Нет! — рявкнул он сердито, — не валяй дурака, я говорю это не в буквальном смысле. Знаешь, по-моему, одряхление уже затронуло мои мозга.

— А в чем дело? — промычал Кадогэн с набитым ртом.

— Слушай, Ричард, нет никакой надобности откусывать такие огромные куски сразу… Вопрос в том, куда наш кровожадный друг пошел после того, как покинул ту пустую квартиру?

— Ну, и куда же он пошел?

— Очевидно, в контору Россетера. Ты ведь помнишь, что сведения, которые могли бы погубить убийцу, находились в портфеле Россетера? Не было никакого смысла его убивать, если бы документы остались в конторе. А я был так возбужден, что оставил портфель там.

— Бог мой, — воскликнул Кадогэн удрученно, — ведь мы могли бы выяснить все, не сходя с места!

— Да. Не грусти. Теперь поздно об этом тужить. Портфель или у убийцы, или у полиции. Меня сейчас сильно интригует, как убийца унес ружье? Наверное, оно совсем маленькое, может быть калибра 22, но все равно он должен был уложить его во что-то, выглядевшее вполне невинно, вроде чехла, в котором носят клюшки для гольфа, чтобы пронести его по улице.

Фэн с досадой вздохнул.

— А что нам теперь делать? — спросил Кадогэн.

— Искать мисс Элис Уинкуорс! — бодро воскликнул Фэн.

Женщина, сидящая за столиком неподалеку, встала и подошла к ним.

— Вы упомянули мое имя? — сказала она.

Кадогэн даже подпрыгнул. Всегда невозмутимый Фэн и тот на мгновение потерял самообладание. Появление этой особы казалось невероятным, но, с другой стороны, почему мисс Элис Уинкуорс не могла бы пить чай в том же кафе, что и они. Им это казалось странным, ей, несомненно, тоже, но в целом ситуация была вполне вероятной.

Она смотрела на них с величественным неодобрением. У нее было полное желтое лунообразное лицо с зачаточными черными усиками, коротким толстым носом и маленькими злыми глазками — лицо женщины эгоистичной и властной. На закрученных буклями над ушами седеющих волосах красовалась черная шляпка, расшитая множеством крошечных красных и лиловых бусин. На руке вызывающе сверкал бриллиант, одета она была в дорогой, но плохо сидящий на ней черный костюм.

— Вы говорили обо мне? — повторила она.

— Присядьте, — вежливо предложил Фэн, — и давайте поболтаем.

— У меня нет никакого желания сидеть с вами, — ответила мисс Уинкуорс. — Вы, насколько я понимаю, и есть те самые мистер Кадогэн и мистер Фэн, которые пристают к моим служащим с вопросами обо мне, и вы, мистер Кадогэн, к тому же еще украли принадлежащие мне вещи. Вот теперь я вас поймала и сейчас же отправлюсь в полицию и сообщу, что вы здесь.

Фэн встал.

— Присядьте! — повторил он уже отнюдь не вежливым тоном.

— Как вы смеете угрожать мне? — возмутилась мисс Уинкуорс.

— Молчите! Вы прекрасно знаете, что вчера ночью была убита женщина. Нам нужны некоторые сведения, которые вы можете дать.

— Что за ерунда! Я категорически отказы…

— Она была убита в ВАШЕМ доме, в вашем собственном доме и при вашем попустительстве, — беспощадно продолжал Фэн. — И вам ее смерть была выгодна!

— Вы ничего не можете доказать…

— Наоборот, я могу доказать очень многое. Россетер проболтался. Он тоже мертв, как вы, вероятно, знаете. Ваше положение весьма незавидно. Лучше расскажите нам все, что вам известно!

— Я вызову своего адвоката. Как вы смеете так оскорблять меня? Я посажу вас обоих в тюрьму за клевету.

— Прекратите валять дурака, — резко сказал Фэн. — Идите в полицию, если вам угодно. Вас немедленно арестуют за соучастие в убийстве, если не за само убийство.

Нерешительность и страх отразились в маленьких злых глазках.

— Однако, — продолжал Фэн, — если вы расскажете нам все, что знаете, возможно, нам удастся не очень впутывать вас в это дело. Я говорю, ВОЗМОЖНО, потому что не знаю, удастся ли. Ну, теперь вы сделали свой выбор?

Мисс Уинкуорс неожиданно тяжело рухнула на стул, вытащила надушенный лавандой кружевной платочек и вытерла вспотевшие ладони.

— Я не убивала ее, — вымолвила она тихо и жалобно. — Мы не собирались ее убивать. — Она оглянулась. — Мы не можем здесь разговаривать.

— Не вижу причин, почему бы и нет, — сказал Фэн спокойно.

И действительно, в кафе было почти пусто. Единственная официантка, прислонясь к двери, задумчиво глядела на улицу, держа в руках тряпку. Хозяин неумело протирал и без того сверкающую электрокофеварку.

— А теперь, — коротко сказал Фэн, — вы должны ответить на мои вопросы.

С большим трудом они вытягивали из нее более или менее связный рассказ, и постепенно начала вырисовываться довольно ясная картина.

Она подтвердила слова Россетера о плане запугивания мисс Тарди, добавив лишь маловажные детали, но на вопрос, знает ли она остальных заговорщиков, она ответила отрицательно.

— Они были в масках, — сказала она. — Я тоже. И мы назывались именами, которые нам дала старуха.

— А каким образом вы познакомились с мисс Снейс?

— Я медиум. Духовный медиум. Я обладаю могуществом. Старуха хотела вступить в контакт с потусторонним миром, она ужасно боялась смерти. — В ее глазах и уголках рта появился намек на усмешку. — Конечно, не всегда удается вступать в контакт с духами, так что мне иногда приходилось кое-что подстраивать, чтобы не разочаровать ее. В этих случаях мы получали очень успокоительные послания — именно такие, как ей хотелось. — Она едва не улыбнулась.

— Значит, введенное вами в заблуждение несчастное создание оставило вам деньги за обман, за подлые фокусы? Продолжайте. Магазины на Ифли-роуд и Банбери-роуд принадлежат вам, не так ли?

— Да.

— Вы отвечали за перемещение товаров из одного магазина в другой?

— Да. Я перевезла игрушки с Банбери-роуд на Ифли-роуд на своей машине. Это было не трудно. Мы сложили продуктовые товары позади магазина, а на их место разложили игрушки. Шторы в обоих магазинах были опущены, так что прохожие не могли заметить перемены.

— Знаешь, — сказал Фэн Кадогэну, — становится ужасно смешно, когда представляешь себе этих преступных безумцев, глубокой ночью перетаскивающих игрушки, крупу и консервы. Я согласен с Россетером, трудно представить себе более идиотский, ребяческий план.

— Но ведь он оправдал себя? — ядовито сказала женщина. — Полиция не поверила вашему приятелю, когда он толковал им про эту свою драгоценную игрушечную лавку.

— Но ненадолго. Игрушечная лавка, которая стоит на своем месте, предмет, не вызывающий подозрений, но если она передвигается… Царь небесный, это дело тоже вопиет о расследовании… Кстати, откуда вы узнали о Кадогэне и полиции?

— Мистер Россетер узнал и позвонил мне.

— Понятно. А кто был ответственным за перевозку игрушек обратно?

— Тот, кто должен был отделаться от трупа!

— И это был?..

— Не знаю, — к их удивлению ответила она. — Они тянули жребий.

— Что?

— Я же сказала: они тянули жребий. Ведь это опасная работа, и никто не хотел быть добровольцем. Вот они и тянули жребий.

— Комедия превращается в фарс, — сухо заметил Фэн, — хотя нельзя вам отказать в здравом смысле. И кто же вытянул роковой билет?

— Я не знаю. Они не должны были открывать этого. Тот, кто вытянул его, ничего не говоря, должен был уйти со всеми вместе, а потом вернуться. Он же перевез и игрушки. Я оставила свою машину и в ней ключи от двух магазинов. Машину он должен был оставить в определенном месте, где я ее и нашла сегодня утром, а ключи он прислал заказным письмом. Мы ушли. Я не знаю, кто из них вернулся.

— В котором часу это было?

— По-моему, мы ушли в половине первого.

— А, — сказал Фэн и повернулся к Кадогэну. — А ты ввалился туда в начале второго. Ты нанес тому, кто прятал труп, сильный удар.

— Это он мне нанес удар, — угрюмо сказал Кадогэн.

Они прекратили разговор, так как подошла официантка, чтобы получить по счету и убрать со стола. Когда она ушла, Фэн спросил:

— А кто был непосредственно замешан в заговоре?

— Я, мистер Россетер и двое мужчин, Молд и Берлин.

— Как они выглядели?

— Один из них был очень маленький, а другой очень худой. Второй, мы называли его Берлин, был доктором.

— Хорошо. Теперь, расскажите, как все случилось, поподробнее, — сказал Фэн.

Мисс Уинкуорс помрачнела.

— Я не собираюсь ничего больше говорить и вы меня не заставите.

— Ах, нет? В таком случае идемте в полицию. Уж они-то заставят вас заговорить, будьте уверены!

— У меня есть право…

— Преступники не имеют никаких прав в здоровом нормальном обществе.

Кадогэн никогда еще не видел своего друга таким суровым. Это была новая и незнакомая ему сторона его характера. Впрочем, может, это была просто соответствующая моменту поза.

— Неужели вы думаете, что после вашего грязного, подлого заговора убить глухую беспомощную женщину кто-нибудь побеспокоится о ваших правах? Лучше не суйтесь с ними и не испытывайте их на прочность.

Мисс Уинкуорс приложила платочек к своему толстому носу.

— Мы же не собирались ее убивать!

— Кто-то из вас собирался.

— Уверяю вас, это не я! — выкрикнула мисс Уинкуорс так, что хозяин кафе с изумлением взглянул на нее.

— Ну, уж об этом мне судить, вы или не вы, — сказал Фэн. — И, пожалуйста, говорите спокойнее, если не хотите, чтобы об этом все узнали.

— Я… я… вы ведь не допустите, чтобы у меня были неприятности? Нет? Я не хотела ничего плохого. Мы не собирались причинять ей никакого вреда.

Теперь ее голос перешел в отвратительное хныканье.

— Я… я думаю, было уже четверть одиннадцатого, когда мы закончили расставлять игрунки в магазине. Потом мы все поднялись наверх. Мистер Россетер, Молд и я пошли в одну из спален в задней части дома, а тот, кого звали Берлин, остался, чтобы встретить старуху Тарди. У него была забинтована голова и лицо, чтобы никто не мог его узнать. Мистер Россетер распоряжался всем, он сказал, что объяснит нам, что и как делать. Мы должны были заплатить ему деньги за помощь.

Кадогэн мысленно вернулся в отвратительную темную квартиру: коридор с покрытым линолеумом полом и колченогим столиком, на котором он оставил свой электрический фонарик, две гостиные в передней части, две спальни позади, крутая узкая лестница, запах пыли и ощущение ее на кончиках пальцев, задрапированные окна, дешевые кожаные кресла и буфет, слабый запах крови и ее тепловатая липкость, и синее распухшее лицо убитой…

— Затем, — продолжала мисс Уинкуорс, — девушка привела ее, а сама ушла, мы так думали. Мы слышали, что Берлин немного поговорил с женщиной, а потом вернулся. Тогда мистер Россетер сказал, что ему тоже надо поговорить с женщиной, и чтобы мы подождали его. Я подумала, что это странно, потому что он был без маски, но решила ничего не говорить. Прежде, чем выйти, он сказал нам, что будет лучше, если мы разойдемся по разным комнатам и подождем там. Молд спросил, почему? Он выпил и был настроен агрессивно, но Берлин велел ему успокоиться и делать все, как сказано. Он объяснил, что уже обсудил все с мистером Россетером, и все это входит в план. Мне показалось, что мистер Россетер был несколько удивлен его словами, но все же кивнул утвердительно. Берлин ушел во вторую гостиную, а я осталась в той, где была. Молд прошел в первую спальню. Через некоторое время Берлин пришел ко мне, а немного спустя мистер Россетер…

— Подождите минутку, — остановил ее Фэн, — а где все это, время был Россетер?

— Он был с этой Тарди. Я видела, как он вошел туда.

— А когда он вышел оттуда, она была еще жива?

— Да, я слышала ее голос, она что-то говорила ему, когда он закрывал дверь.

— Кто-нибудь еще входил туда, когда он был там?

— Нет. Моя дверь была открыта, и я бы видела.

— А когда он вышел, то прошел прямо в вашу комнату?

— Да. Он сказал мне и Берлину, что запугать ее — работенка не из легких. Он и Берлин заспорили о чем-то, и я сказала им, что если они не закроют дверь, она их услышит. И они прикрыли дверь.

— Значит, Молд мог убить ее, — вмешался Кадогэн.

— Подожди немного, — сказал Фэн. — О чем они спорили?

— О чем-то юридическом, насчет засвидетельствования документа, или что-то в этом роде, я не поняла. Минут через пять тот, другой… Молд, пришел и сказал, что кто-то бродит по магазину, и нам лучше некоторое время посидеть тихо, что мы и сделали. Я беспокоилась, не уйдет ли мисс Тарди за это время, но Россетер шепнул мне, что все в порядке, но ее пока еще не удалось запутать. Он сказал ей, что ему надо подготовить кое-какие документы, а это займет довольно много времени. Я помню, что как раз в это время городские часы пробили без четверти двенадцать.

Наконец, мы начали опять разговаривать, решив, что это была ложная тревога. Затем мистер Россетер дал Молду револьвер и еще какую-то официальную бумагу и велел действовать.

— Подождите. Вы были все вместе в комнате с того момента, когда вошел Молд и сказал, что кто-то ходит по магазину?

— Да.

— Никто ни на миг не выходил?

— Никто.

— Сколько времени, вы полагаете, вы были там все вместе?

— Около двадцати минут.

— Хорошо, продолжайте.

— Оказалось, что Молд был выбран для этой работы, запугивать ее, я имею в виду. Он сказал, что позовет нас, когда будет нужно, и вышел. Но через минуту он вернулся и сообщил, что в комнате, где была Тарди, не горит свет (перегорела лампочка, предположил он). Он решил, что она ушла, и пытался в темноте нашарить свечку, которую он раньше видел там. И вдруг споткнулся и упал на нее. Она лежала на полу. Мы взяли электрический фонарик и… Она была мертва, опухшая, с затянутой на шее веревкой. Берлин сказал, что он доктор, и нагнулся к ней. Мистер Россетер пожелтел от страха и сказал, что это сделал кто-то посторонний, что надо обыскать магазин. Когда мы начали спускаться вниз, мы увидели девушку, которая пряталась там. Мистер Россетер показал ей труп и, сказав что-то, что сильно ее напугало, отослал ее домой. Нам это не понравилось, но он заметил, что мы в масках, и она нас не узнает и вообще будет молчать для своего же блага. Берлин поднялся с колен, посмотрел на нее страшно и внезапно сказал: «Никто из нас не мог сделать этого». А мистер Россетер возразил: «Не валяйте дурака. Кто же еще мог это сделать? Вы все попадете под подозрение, если это выплывет наружу». Тогда Молд сказал: «Нам придется сохранить это в тайне». И я согласилась с ним. Вот тогда они и решили бросить жребий, кому прятать труп.

Мисс Уинкуорс резко оборвала свою речь. Это повествование потребовало от нее огромного физического напряжения, однако Кадогэн не заметил признаков моральной оценки перечисляемых ею фактов. Она говорила об убийстве так, словно речь шла о погоде. Слишком эгоистичная, толстокожая и лишенная воображения она едва ли осознавала свою причастность к этому непоправимому трагическому финалу.

— Мы подбираемся к сути дела, — мечтательно сказал Фэн. — Итак, действующие лица: Молд — равняется нашему мистеру Шерману; Берлин — доктор, не опознан; Лидс — вот эта тварь; Райд — Виола. Уэст? Когда, наконец, этот загадочный Уэст выйдет на сцену, хотел бы я знать? Предъявлял ли он свои права на наследство? Россетер о нем ничего не говорил. Один бог знает, какую чушь наговорил Россетер Шерману и доктору, и в чем заключается их драгоценный план. Теперь это неважно. Неважно также, как Россетер собирался привести в исполнение свой истинный план убийства. Это тоже провалилось. Суть не в том, кто СОБИРАЛСЯ убить ее, а в том, кто УБИЛ. Признаюсь, мне очень интересно узнать, что доктор имел в виду, когда сказал, что никто из вас не мог совершить убийство. Это перекликается со словами Россетера о «невозможном убийстве».

Он опять повернулся к женщине, которая нюхала соль из маленького флакончика. Кадогэн заметил, что у нее грязные ногти.

— Есть ли какая-нибудь вероятность того, что кто-то спрятался в квартире или в магазине до того, как вы все приехали?

— Нет. Все было заперто и, кроме того, мы все тщательно осмотрели.

— Мог ли кто-нибудь влезть в окна комнаты, где была мисс Тарди?

— Нет, они забиты гвоздями, как и все окна в квартире. Я не пользовалась ею больше года.

— Тогда Уэст отпадает, — сказал Фэн. — Если бы кто-нибудь вошел через магазин, Виола сказала бы. Другого входа в квартиру, кроме лестницы, идущей из магазина, ведь нет?

— Нет.

— Пожарной лестницы, например?

— Нет… Я убеждена, — неожиданно сказала она, — что это сделала девчонка!

— На данном этапе это вполне возможное предположение, — согласился Фэн, — за исключением того факта, — добавил он, обращаясь к Кадогэну, — что она вряд ли с такой готовностью делилась бы с нами всем, если бы это действительно сделала она. Чтобы так блефовать, надо иметь колоссальную выдержку и железные нервы. В любом случае ей незачем было говорить, если она не хотела. Посмотрим. — Он взглянул на часы. — Двадцать пять минут. Мы должны идти. Я хочу проверить, в порядке ли Виола, а потом пойти в «Жезл и Скипетр» и подождать вестей от Хоскинса. Нам придется возвращаться обходными путями. Если тот полисмен знает свое дело, половина полиции Оксфорда сейчас бегает вокруг, разыскивая нас.

— Послушайте, — настойчиво сказала мисс Уинкуорс. — Вы ведь не допустите, чтобы мое имя было замешано в эту историю? Нет?

— Господи, что вы, как можно? — сказал Фэн, к которому, казалось, вернулась его обычная веселость. — Ваши показания слишком ценны. Ведь не могли же вы поверить, что вас оставят в стороне? Смешно.

— Ты ублюдок, — прошипела она. — Мерзкий ублюдок!

— Фи, что за выражения, — укоризненно сказал Фэн. — Такая дама и такие выражения. Между прочим, не пытайтесь покинуть Оксфорд, вас все равно поймают. Всего доброго.

— Послушайте же…

— Всего доброго, я сказал. Прощайте!

ЭПИЗОД С ПРЕРВАННЫМ СЕМИНАРОМ

Комнату в Нью-колледже уже не освещают солнечные лучи и в ней царит приятная прохлада. В тени над камином висит картина Учелло «Мученики». Редкостные книги, первые издания, стоят в беспорядке на полках. В комнате удобные глубокие кресла, каждое из них снабжено огромной медной пепельницей. На серванте поблескивают бокалы и графины с вином.

Хозяин комнаты, мистер Эйдриан Барнаби с бокалом мадеры в руках сидел, удобно откинувшись в кресле, и с отвращением прислушивался к разговорам заполнявших комнату студентов.

Эти чайно-мадерные вечеринки в духе эпохи Реставрации, — размышлял он, — были бы терпимы, если бы на них не заявлялись некоторые типы, не удосужившиеся как следует вымыться и переодеться после долгих часов тренировок по академической гребле. А кроме того, если приглядеться повнимательнее, среди них можно обнаружить множество тех, кого я, если мне не изменяет память, вовсе не приглашал и, между прочим, вообще никогда раньше не видел…

Барнаби почувствовал легкое раздражение. Остановив свой взгляд на стоящем поблизости волосатом юноше, пожиравшем намазанные маслом пшеничные лепешки, он, попытавшись придать своему лицу выражение доброжелательности, спросил:

— Кто вы?

— О, все в порядке, — ответил молодой человек. — Я пришел с Зайцем. Он сказал, что вы не будете против.

— С Зайцем? — не понял Барнаби. — А кто это?

— Да вон, смотрите, тот лохматый парень.

— А-а… — понимающе протянул Барнаби, однако припомнить Зайца не смог.

— Послушайте, — сказал волосатый, — надеюсь, вы не сердитесь за вторжение и все такое?

— Конечно, нет, — ответил Барнаби.

— Классный у вас портвейн, — продолжал парень, указывая на графин с мадерой.

Барнаби снисходительно улыбнулся ему, и он отошел.

К хозяину комнаты подошел другой молодой человек, почти такой же элегантный, как сам Барнаби.

— Эйдриан, — сказал он, — кто все эти люди? Это ужасно, они говорят только о гребле.

— Да, дорогой Чарлз. Наверное, придется запирать двери, а не то все гребцы Оксфорда сюда ввалятся. Смотри! — Барнаби даже крякнул и выпрямился в кресле. — Еще один идет.

Но он тут же расплылся в улыбке. В комнату входил Хоскинс, который, как было широко известно, никогда не занимался никаким спортом, кроме самого древнего в мире. Беспрестанно извиняясь, он протолкался сквозь говорящую вразнобой толпу и с легкой улыбкой на грустном лице предстал перед Эйдрианом.

— Дорогой Энтони, как я рад видеть тебя! — сказал Барнаби с нескрываемой радостью. — Извини за подобных гостей, но они всегда приходят без приглашения. Что будешь пить?

— А что это пьет Чарлз?

— О, кефир с молоком или что-нибудь в том же роде. Ты же знаешь его. Бедняга до сих пор не может осознать, что времена декаданса прошли. Он все еще пишет стихи о разной чепухе. Как насчет мадеры?

Хоскинс налил себе в бокал вина и спросил:

— Эйдриан, ты знаешь кого-нибудь из местных врачей?

— Господи всевеликий, ты… нет… ты болен, Энтони?

— Абсолютно здоров. Я разыскиваю одного человека для Фэна.

— Для Фэна?.. Понимаю. Кто-то совершил кошмарное преступление, — со вкусом проговорил Барнаби. — Но я лично езжу к доктору в Лондон. Надо подумать, кто у нас… Так, есть. Конечно, Гауэр!

— Гауэр?

— Ипохондрик из Уэлса, мой милый Энтони. Он живет в Холлиуэлле в нескольких шагах отсюда. Уж Гауэр-то знает ВСЕХ докторов в Оксфорде. Мы можем пойти к нему хоть сейчас, если хочешь. Я буду только рад удрать от этих «гостей».

— Очень мило с твоей стороны.

— Ерунда! Это чистый эгоизм. Пошли. Допей свою мадеру!

Они вышли из комнаты, причем Барнаби по дороге рассыпал никому не нужные извинения. После недолгой прогулки они подошли к обиталищу Гауэра.

Гауэра они нашли в состоянии такой ипохондрии, которая, казалось, не встречается больше со времен Мольера. Комната была набита пузырьками, бутылочками, коробочками, горшками, аппаратами для ингаляции и подкладными суднами. Из-за наглухо закрытых окон в комнате стояла нестерпимая духота. Сквозь плотные занавеси почти не проникал свет. Несмотря на всю эту обстановку больничной палаты вид у мистера Гауэра был почти неестественно здоровый.

— Ребята, вы? Я болен, чтоб вы знали, — сказал Гауэр, едва они вошли. — Сейчас, когда я пытаюсь побороть приступ лихорадки мне вредны посетители.

— Друг мой, ты выглядишь совершенно измученным, — сказал Барнаби. Признак удовлетворения появился на лице Гауэра. — Я убежден, что в любой момент ты можешь отойти в вечность. Это мистер Хоскинс, — закончил он столь необычное приветствие.

— Мы не должны были тревожить вас в вашем состоянии, — похоронным тоном произнес Хоскинс.

Гауэр протянул ему вялую руку для пожатия.

— Мой дорогой Тобайес, я купил тебе немного фруктов, — воскликнул Эйдриан Барнаби, у которого были большие способности к импровизации, — но по рассеянности я съел их сам.

— Фрукты мне противопоказаны, чтоб ты знал, — сказал Тобайес Гауэр. — Но благодарю тебя за внимание. Ну, чем вам может быть полезен бедный инвалид?

— Знаешь ли ты в Оксфорде доктора, отличающегося феноменальной худобой?

— О, доктора! Все они шарлатаны, чтоб вы знали. Я их всех перепробовал. Их счета значительно превышают их знания. У меня нет никаких иллюзий на их счет. Человек, который вас интересует, один из самых худших из всей их братии. Слабительное — вот его панацея от всех болезней. Я вам не советую к нему обращаться.

— А как его фамилия?

— Хеверинг, доктор Хеверинг, специалист по сердечным болезням Но не ходите к нему. Он никуда не годится. Ох, ваши разговоры меня утомили, чтоб вы знали!

— Конечно, конечно. — успокаивающе сказал Хоскинс. — Мы уходим. Значит, Хеверинг?

— Ах ты бедный, бедный мальчик, — сказал Барнаби. — Попытайся уснуть. Я скажу твоей квартирной хозяйке, чтобы НИКТО тебя не беспокоил!

— Пожалуйста, закройте дверь поплотнее, когда будете уходить, а то она хлопает, и это отдает мне в голову.

Он повернулся к ним спиной, показывая, что разговор окончен, и Хоскинс с Барнаби ушли.

— Ну, ты получил, что хотел? — спросил Барнаби, когда они вышли на улицу.

— Да, — сказал Хоскинс, стоя в нерешительности. — Думаю, мне надо пойти навестить этого Хеверинга. Но я не могу пойти один. Он может оказаться опасным.

— Боже, как страшно, — воскликнул Барнаби с нескрываемой иронией. — Ты храбрец, Энтони. Разреши мне пойти с тобой.

— Ладно. Мы можем захватить с собой нескольких членов банды, пьющих в твоей комнате.

— О, необходимо ли это? — Эйдриан был разочарован. — Хотя в таких делах нужна грубая сила. Ты найди его адрес в телефонной книге, а я подберу подходящих людей. Я знаю нескольких парней устрашающего вида.

В данном случае Эйдриан не преувеличивал. Действительно он знал таких парней, которые согласились принять участие в деле, привлеченные смутными обещаниями волнующего приключения и более конкретными обещаниями выпивки. Барнаби оказался блестящим организатором. Он чувствовал себя, по его собственным словам, «как офицер, набирающий рекрутов».

Когда набралась дюжина молодцов в различной степени опьянения, Хоскинс обратился к ним с речью, полной мрачных намеков на убийство и на грозившую некой юной деве опасность, после чего «головорезы» радостно гаркнули «ура!»

Доктор Хеверинг, как выяснилось, жил неподалеку от больницы Радклифа на Вудсток-роуд, куда и направилась возбужденная мадерой компания.

Доктор Хеверинг не подозревал о надвигающейся беде. Он сидел одни в своем кабинете и смотрел в окно.

Фэн и Кадогэн без помех добрались до колледжа Святого Кристофера. Возможно, что розыски Кадогэна временно прекратились и, вероятно, констебль, которому они сообщили об убийстве Россетера, пока их не опознал. Во всяком случае привратник не доложил им о новом нашествии полиции…

— Уилкс и Виола, наверное, играют от скуки в покер на раздевание, — сказал Фэн, когда они поднимались по лестнице, и затем серьезно добавил: — Надеюсь, с ними ничего не случилось.

С ними, конечно, ничего не случилось, хотя Виола очень беспокоилась по поводу своего отсутствия на работе. Уилкс нашел в шкафу у Фэна графин с виски и находился теперь в дремотном состоянии. Он встрепенулся только тогда, когда оглушительно затрезвонил телефон. Фэн подошел к аппарату и услышал пре-исполненный негодования голос начальника полиции:

— Наконец-то явились, — зарычала трубка. — Что ты о себе воображаешь? Насколько мне известно, ты и этот ненормальный Кадогэн были свидетелями убийства, но потом вы просто удрали.

— Ха-ха! Надо было меня слушать с самого начала, — резко ответил Фэн.

— А ты знаешь, кто это сделал?

— Нет. Я сейчас и пытаюсь узнать это, но мне приходится тратить попусту время на дурацкие телефонные звонки. Скажи лучше, около трупа нашли портфель?

— А зачем тебе это? Нет, не нашли.

— Так я и думал, — сказал Фэн. — Слухи об убийстве Россетера еще не распространились?

— Нет.

— Ты уверен?

— Конечно, уверен. О нем ничего не будет сказано до завтрашнего утра. Никто, кроме тебя, твоего психованного Кадогэна и полиции ничего не знает. Теперь слушай меня. Я еду в город и хочу тебя видеть. Оставайся на месте, слышишь? Тебя надо бы посадить под замок и твоего бесценного друга тоже. С меня хватит! Я не удивлюсь, если вы сами прикончили этого стряпчего.

— Знаешь, Дик, я все думаю о том, что ты мне говорил насчет «Меры за меру».

— Ха! — сказал начальник полиции и повесил трубку.

— Пожар на танкере! — весело воскликнул Фэн, вешая трубку. — Огонь проникает вглубь. Так что, мальчики, хватайте ведра и… Кстати, Виола, надеюсь, никто не проходил через магазин, пока вы там прятались?

— Боже, нет, конечно!

— Вы абсолютно уверены?

— Абсолютно. Я умерла бы от страха, если бы кто-нибудь вошел.

— Может быть, вы объясните нам, что произошло? — капризно сказал Уилкс. — Или вы хотите все оставить при себе? Эй, вы, детектив!

— Мистер Россетер, — недоброжелательно глядя на Уилкса, сказал Фэн, — получил награду за свои злодеяния. Мы узнали кое-что о том, что произошло в лавке игрушек, но этого недостаточно, чтобы сказать, кто убил мисс Тарди. Россетер намеревался сделать это, но не успел. У остальных было намерение заставить ее отказаться от наследства. Мы познакомились с хозяйкой игрушечной лавки — худшую тварь трудно себе представить.

— Мистер Хоскинс отправился на поиски доктора? — спросила Виола.

— Да. А почему ушел Сноуд?

— Понятия не имею. Наверное, у него свидание. Он проглотил чашку чая и ушел.

— Больше ничего не было, ни посетителей, ни телефонных звонков?

— Один студент оставил вам эссе. Я читала его. Оно называется… — Виола наморщила свой хорошенький лобик, — «Влияние сэра Гоуэйна на стихотворение Арнольда «Эмпедокл на Этне».

— О, боже ты мой, — простонал Фэн. — Это, наверное, Ларкинс, самый неутомимый исследователь бессмысленной переписки, какого когда-либо знал мир. Но нам сейчас не до него. В 5.45 у меня семинар по «Гамлету», а сейчас уже 5.40. Мне надо отложить его, если я не хочу попасть в лапы полиции. Постойте-ка, — он щелкнул пальцами. — У меня идея!

— Господи, защити нас, — проникновенно сказал Уилкс.

— «Лили Кристин» здесь?

— Да.

— Прекрасно! — сказал Фэн. — Теперь мы все отправимся на семинар, за исключением вас, Уилкс, — добавил он поспешно.

— Я тоже иду, — твердо заявил Уилкс.

— Почему вы такой надоедливый? — возмутился Фэн. — От вас невозможно избавиться!

— Пусть он пойдет с нами, профессор Фэн, — попросила Виола, — он такой милый.

— Милый, — многозначительно проговорил Фэн, но не видя поддержки, вынужден был сдаться.

Он достал из шкафа шляпу и плащ, и они отправились в путь. Кадогэн недоумевал: что задумал Фэн? Впрочем, вскоре он узнал это.

Лекционный зал, в котором Фэн должен был проводить семинар, был небольшим. О том, что обычно этот зал предназначался для занятий классического факультета, говорили огромные фотографии Гермеса и Праксителя в одном конце и Венеры Медицейской, в другом. На нее в момент скуки задумчиво взирали студенты. Невероятно истрепанное издание Лиделя и Скотта лежало на столе, стоящем на возвышении. Студенты в мантиях^[454] лихорадочно болтали. Студенты без мантий тоскливо взирали на Венеру. Их книги и тетради валялись на столах.

Когда в сопровождении свиты вошел Фэн, наступила выжидающая тишина. Профессор взобрался на возвышение и, прежде чем заговорить, внимательно оглядел студентов. Затем он произнес:

— Мой скучный долг — обсуждать сегодня с вами «Гамлета», произведение известного английского драматурга Уильяма Шекспира. Возможно, правильнее было бы сказать: «Это должен был бы быть мой скучный долг обсуждать…» и т. д., так как я не намерен делать ничего подобного. Вы, вероятно, припоминаете, что у главного персонажа этой трагедии есть высказывание о том, что природный цвет решимости слишком часто покрывается бледным гипсом мыслей и т. д. Говоря короче, хотя и менее точно (а вы должны помнить, что без точности нет поэзии), это означает: хватит трепаться, займемся делом. Что я и собираюсь сделать с помощью двух джентльменов, здесь присутствующих.

«Поэзии нет без точности» — записали студенты (в основном, студентки) в тетради.

— Леди и джентльмены, — драматично продолжал Фэн, — меня преследует полиция. — Все оживились. — Отнюдь не за какое-нибудь совершенное мною преступление, а только потому, что по наивности они не понимают, что я выслеживаю преступника, совершившего исключительно жестокое и хладнокровное убийство. — С задних рядов зааплодировали. Фэн поклонился. — Благодарю вас. Для начала я, пожалуй, представлю вам этих людей. — Он с гримасой оглядел своих партнеров. — Вот этот грязный потрепанный субъект — мистер Ричард Кадогэн, известный поэт. — Громкие восторженные крики. — Это доктор Уилкс, которого выкопали из древнего склепа при закладке фундамента библиотеки Бодли. — Еще более громкие крики «ура!»

— Эта библиотека, — добродушно сказал Уилкс, — ужасное сооружение.

— А эту очаровательную юную особу зовут Виола Карстерс.

Бурные, переходящие в овацию аплодисменты и крики. Отдельные голоса: «Номер телефона?» Виола застенчиво улыбалась.

— Это мои партнеры, — продолжал Фэн, — я мог бы даже сказать, мои союзники.

— Кончай это, — неожиданно сказал Уилкс. — Мы не можем торчать тут всю ночь, слушая твои разглагольствования. Что мы теперь предпримем?

— Успокойтесь, Уилкс, — сердито сказал Фэн. — Я сейчас подхожу к этому… Мистер Скотт, — позвал он высокого худощавого молодого человека, сидящего позади.

— Да, сэр?

— Вы умеете водить машину?

— Да, сэр.

— Мистер Скотт, готовы ли вы отказаться от обеда и побыть немного мной?

— Разумеется, сэр.

— Это потребует от вас огромной находчивости, мистер Скотт.

— У меня безграничная фантазия, сэр.

— Здорово! Великолепно! Если вы поняли меня, вы должны выглядеть, как я, но я, пытающийся изменить свою внешность. — Фэн вынул из кармана темные очки. — Если вы наденете это, мою шляпу и пальто…

Мистер Скотт так и сделал. Он прошелся по залу, отрабатывая походку Фэна. Даже на близком расстоянии сходство было таким, что могло обмануть кого угодно. Фэн одобрительно кивнул.

— Теперь нам нужен кто-нибудь, чтобы изобразить мистера Кадогэна, — заявил он. — Мистер Бивис, вы как раз подходящего роста. Но вам тоже нужны очки, пальто и шляпа. — Он задумался. — Виола, милая, не сбегаете ли вы в мою комнату? Вы найдете пальто и шляпу у меня в шкафу, годится любое, а темные очки в левом ящике моего письменного стола. Не знаю, как насчет фальшивой бороды… Нет, пожалуй, не надо!

Виола убежала.

— Теперь, джентльмены, я хочу сделать следующее: через несколько минут полиция будет здесь, разыскивая меня и Кадогэна. Вы знаете мою машину?

— Еще бы, сэр!

— Понятно! Она стоит около главных ворот, не заперта и ключи в ней. Как только полиция прибудет, я хочу, чтобы вы, господа, вскочили в нее и уехали со скоростью, какую только сумеете выжать. Вам придется очень точно рассчитывать, чтобы полиция заметила вас и бросилась в погоню, но в то же время вы должны успеть отъехать подальше, чтобы создать между вами разрыв. Понятно?

— Вы хотите, чтобы мы их отсюда выманили?

— Умницы. И заставьте их погоняться за собой по всей округе. Я рассчитываю на вашу изобретательность. Бак полон бензина, а бегать «Лили Кристин» умеет быстро. Вам ясно, конечно, что они не должны поймать вас и обнаружить подмену…

— Не думаю, чтобы этот трюк удался, — заметил с опасением Бивис.

— Непременно удастся, — ответил Фэн ободряюще, — потому что никто не подумает, что такой трюк можно использовать в реальной жизни, а не в романе.Добавлю еще, что я оплачу все штрафы за превышение скорости и выручу из любой другой беды, в которую вы, возможно, попадете. Надеюсь, к вечеру все выяснится, но пока мне нужно убрать полицию со своей дороги. Ну, как, вы на все готовы?

Взглянув друг на друга, Скотт и Бивис утвердительно кивнули.

Виола вернулась с пальто, шляпой и очками и помогла Бивису одеться.

— Он совсем на меня не похож, — сказал Кадогэн.

— Он вылитый ты! — возразил Фэн. — Та же крадущаяся, шаркающая походка… Благодарю за внимание, леди и джентльмены. Семинар окончен. В следующий раз, — добавил он вдруг вспомнив о своем долге, — мы вернемся к «Гамлету» и обсудим это произведение сполна, поговорим, в частности, и о не дошедшем до нашего времени его более раннем варианте. Вы найдете там широкое поле для самых буйных догадок… Ну, если все готово…

Чары были разрушены, и студенты начали выходить, возбужденно обсуждая этот семинар.

Скотт и Бивис, немного посоветовавшись, отправились дожидаться полиции.

— Мне не очень нравится ее фигура, — сказала Виола, глядя на Венеру.

— Пошли в башню, — сказал Фэн, — там есть окно, и мы сможем увидеть, как все произойдет.

Им не пришлось долго ждать. К воротам подкатила черная полицейская машина. Из нее вышли начальник полиции — седовласый человек с усами, сержант и полисмен. Вид у них был решительный и угрюмый. Скотт и Бивис дали им войти в главные ворота, а затем, выскочив из боковых дверей, стремглав бросились к «Лили Кристин». Наступил ужасный момент, когда Кадогэн подумал, что вдруг мотор не заведется. Но послышался рев, «Лили» рванулась вперед по Вудсток-роуд, где в этот момент доктор Реджиналд Хеверинг столкнулся лицом к лицу со своей судьбой, впрочем, он об этом не подозревал.

Шум привлек внимание начальника полиции в тот момент, когда он хотел переступить порог факультета. Он оглянулся.

— Вот они! — заорал он в бешенстве. — Скорее за ними, дурачье!

Все три представителя власти побежали к автомобилю и через минуту ринулись в погоню. Фэн вздохнул с облегчением.

— О, мой бедный, дорогой друг, — пожалел он. — Теперь, может быть, нас оставят в покое хоть ненадолго. Пошли, ребята! Мы идем в «Жезл и Скипетр». Я жду известий от Хоскинса.

В те безмятежные мирные дни, когда крепкий эль лился рекой и снабжение спиртными напитками еще было бесперебойным, бар «Жезл и Скипетр» открывался в половине шестого вечера. Когда Фэн, Виола и Уилкс с Кадогэном пришли туда, было почти шесть часов. Молодой человек в очках сидел в своем углу, дочитывая «Кошмарное аббатство». Помимо него единственным посетителем этого готического великолепия был Шерман, известный им теперь под именем Молд, по-прежнему закутанный. Казалось, он не трогался с места с тех пор, как они покинули его, отправившись на поиски Виолы.

Он помахал им рукой, но тут же отпрянул назад в кресле, завидев среди них Виолу. Лицо его внезапно исказила гримаса растерянности и страха.

— Вот он-то мне и нужен, — дружелюбно произнес Фэн, подходя к нему. — Ричард, возьми нам что-нибудь выпить, будь добр. — Фэн возвышался над тщедушным Шерманом, как великан над Мальчиком-с-Пальчик. — Ну-с, мистер Шерман, надеюсь, вы узнали мисс Карстерс, вашу сонаследницу, которую вы видели вчера ночью на Ифли-роуд?

Шерман облизнул пересохшие губы.

— Я не знаю, о… о… о чем вы говорите?..

— Ну же, ну, — Фэн придвинул стул для Виолы и сел сам. Уилкс отправился к стойке бара, чтобы помочь Кадогэну принести напитки. — Мы узнали многое с той поры, как расстались с вами. Слишком многое, чтобы вам был смысл притворяться дальше. Россетер говорил. Мисс Уинкуорс говорила. — Фэн сделал суровое лицо. — А теперь вы будете говорить!

— Я же сказал вам, что я не понимаю, о чем идет речь. Я никогда не видел эту девушку. А теперь отстаньте от меня!

— Между прочим, мисс Уинкуорс — вы ее знаете под именем Лидс — сказала, что она видела, как вы убивали мисс Тарди.

Шерман запаниковал.

— Это ложь! — воскликнул он.

— Значит, вы все-таки знаете, что она была убита, не так ли? — спокойно заметил Фэн. — Сиречь, вы там были.

— Я… я…

— Выкладывайте-ка, как все произошло, но без вранья, так как у нас есть возможность сличить показания.

— Вы из меня не вытяните ни слова.

— О, обязательно вытянем, — мирно сказал Фэн, — и не одно слово. — Он остановился, так как Уилкс и Кадогэн появились с пивом, виски для себя и сидром для Виолы. — Начинайте, мистер Шерман!

Но Шерман постепенно обретал уверенность. Он даже обнажил свои длинные передние зубы в подобии улыбки.

— Вы ведь не из полиции, стало быть, вы не имеете права задавать вопросы.

— Ну, в таком случае, мы вас отведем в полицию, и они зададут вам вопросы.

— Вы не имеете право отводить меня куда бы то ни было.

— Представьте себе, имеем. Каждый гражданин имеет право и даже обязан задержать человека, совершившего уголовное преступление. Тайный сговор с целью убийства является уголовным преступлением, как вам известно, — сказал Фэн с обаятельной улыбкой.

— Докажите это, — злобно ответил Шерман.

Фэн задумчиво посмотрел на него.

— Там, где речь идет об убийстве, нет места гуманным чувствам. Отсюда — допрос третьей степени в Америке. Такое преступление, как ваше, подтверждает законность и справедливость подобных методов.

В воспаленных глазах Шермана появился страх.

— Что вы хотите сказать?

— Я хочу сказать, что мы можем отвезти вас куда-нибудь и сделать вам очень больно.

Шерман стал подниматься со стола. Кадогэн, с интересом следивший за их диалогом, больно щелкнул его по лбу. Шерман взвизгнул и затих.

— Сволочи, — злобно процедил он.

— Вы будете говорить?

Шерман задумался.

— Признание под угрозой ничего не стоит в суде, — сказал он, — и никто не сможет доказать, что я замешан в каком-то заговоре. Хорошо, я расскажу вам все, а дальше делайте, что хотите.

— Вот это уже благоразумно.

В бар вошли новые посетители, и Шерман понизил голос.

— Я пришел в ту лавчонку и помогал перетаскивать эти чертовы игрушки — раз уж вы такие умные, вы знаете зачем. Потом мы ждали, когда придет эта женщина. Наконец, она появилась. Россетер рассадил всех нас по разным комнатам, а сам стал разговаривать с мисс Тарди. Потом эти трое — Россетер, Берлин и та женщина, Лидс, собрались в одной комнате. Вскоре я услышал, что кто-то тихонько ходит по магазину, и пошел предупредить их. Мы выждали некоторое время, сидя молча и прислушиваясь. Потом я пошел к мисс Тарди. Меня удивило, что в комнате нет света. Мисс Тарди была мертва. Вот и все. Можете делать, что хотите. Если дойдет дело до суда, я буду все отрицать.

— Так, так. Ничего, — сказал Фэн. — Это тоже кое-что проясняет. Это вы спрятали труп и треснули Кадогэна по голове?

— Нет, не я. Это или Россетер, или Берлин. А теперь уходите и оставьте меня в покое.

Шерман вытер грязной рукой влажные от пота жидкие брови.

В бар вошел рассыльный отеля.

— Мистер Эллиот! Мистер Эллиот! Мистера Эллиота к телефону, — нараспев прокричал он.

Ко всеобщему изумлению Фэн ответил: «Это меня», — встал и вышел, провожаемый заинтересованными взглядами присутствующих.

Взяв трубку, Фэн услышал утративший свою обычную невозмутимость голос Хоскинса:

— Лис выскочил из норы, — пропыхтел он в трубку. — Вырвался в поле, но ищет убежище.

— Ату его, — сказал Фэн. — В каком направлении он бежит!

— Если вы сможете обогнуть колледж, вы преградите ему путь. Он на велосипеде. Я говорю из его кабинета. Вам надо спешить! — Хоскинс повесил трубку.

Фэн помчался в бар. Он появился в дверях грозный, как всадник Апокалипсиса, и яростно замахал своим компаньонам.

— Идем! — кричал он. — Скорей!

Кадогэн, только что отхлебнувший большой глоток пива, поперхнулся. Они бросились за Фэном, оставив Шермана наедине с его гнусными мыслями.

— Они нашли доктора, — захлебывался от возбуждения Фэн. — Он удирает, нам придется побегать. О, моя «Лили Кристин»!

Они выскочили из дверей отеля. Уилкс, дни атлетической юности которого давно миновали, схватил стоявший там единственный велосипед (надо ли объяснять, что это был не его велосипед) и завихлял на нем из стороны в сторону, в то время, как Фэн, Виола и Кадогэн побежали что было сил вниз по Джордж-стрит, за угол, мимо музыкального магазина Тафуза на Бомонт-стрит (где их чуть не задавил автобус), мимо «Птички и бэби»… Там они остановились перевести дух и их взору предстало потрясающее зрелище: по Вудсток-роуд в их направлении на велосипеде мчался пожилой, невероятно худой человек. Его редкие седые волосы развивались на ветру, глаза были полны дикого отчаяния. Прямо за ним, сломя голову неслись Сцилла и Харибда, преследуемые толпой орущих, улюлюкающих студентов во главе с мистером Эйдрианом Барнаби, тоже на велосипеде. Дальше, втиснувшись в крохотный автомобильчик марки «остин», следовали младший проктор Университета Маршала и два «быка» в котелках. Они выглядели сурово и непреклонно, но неубедительно. Последним, неуклюже подскакивая, несся совсем обессилевший Хоскинс.

Это было зрелище, которое Кадогэн запомнил до конца своих дней.

ЭПИЗОД С НЕРВНЫМ ДОКТОРОМ

События разворачивались с неимоверной быстротой. Доктор Хеверинг летел вниз по Сент-Джилс-стрит, а по правой стороне прямо навстречу доктору мчался Уилкс. Хеверинг в последний миг успел заметить опасность, свернул чуть вправо, избегая столкновения, и очутился лицом к лицу с Фэном и Кадогэном, бегущими ему навстречу. Толпа студентов надвигалась сзади. Доктор заколебался, потом с внезапной решимостью свернул влево. Уилкс резко затормозил, едва не упав. А Хеверинг бешено закрутил педалями и свернул в переулок между пивной «Ягненок и Флаг» и колледжем Святого Иоанна.

Без малейших раздумий все последовали за ним, все, за исключением проктора со свитой — они остановились, так как переулок был слишком узок для машины. После некоторого замешательства они развернулись, чтобы выехать на Парк-роуд, куда выходил переулок, но им не повезло — они наскочили на гвоздь и потеряли всякую надежду продолжить преследование.

Какая-то изобретательная личность соорудила поперек дороги заграждение, которое можно было обойти только пешком, и толпа чуть не схватила Хеверинга, но он ускользнул, успев проскочить преграду, и вновь оседлал велосипед. Хеверинг катил со скоростью ветра по направлению к Парк-роуд. И Уилкс, и Барнаби, единственные, у кого были велосипеды, вряд ли могли тягаться с Хеверингом ни каждый в отдельности, ни даже оба вместе. Им не удавалось развить скорость, с какой удалялся от них доктор. Сердце Кадогэна готово было лопнуть. Но парни Эйдриана Барнаби были крепкими молодцами. Фэн бежал легко и упруго, Виола тоже демонстрировала великолепную тренировку. К счастью она была в туфлях на низких каблуках и в юбке с разрезом.

Сцилла и Харибда не выдержали гонки и выбыли из состязания. На них сейчас никто не обращал внимания, и они бежали в конце, с трудом передвигаясь неуклюжей рысцой.

С Парк-роуд Хеверинг свернул налево в окаймленную деревьями Саут-Парк-роуд. На хвосте у него висела вся неутомимая свора. Два профессора классической литературы, углубленно обсуждавшие Вергилия, оказались захваченными этим людским потоком, но вскоре вновь остались в одиночестве, удивленные, но ничуть не смутившиеся.

— Дорогой друг, — сказал один из них, — как вы думаете, это что, университетские состязания в беге с препятствиями?

Но так как ответить на этот вопрос было некому, то он оставил эту тему.

— Итак, как я уже говорил, Эклоги Вергилия…

В конце Саут-Парк-роуд доктор Хеверинг совершил непростительную ошибку, которую можно приписать только охватившей его слепой панике. Очевидно он рассчитывал избавиться от погони гораздо быстрее, и их упорство довело его до безумия. Во всяком случае как раз в тот момент, когда Фэн попусту тратил свое дыхание, распевая на бегу «Не торопись, стрелок, не нажимай курок, добыча близка, не дрогнет рука», Хеверинг въехал в аллею, ведущую к «Радости пастора», бросил велосипед, швырнул привратнику шестипенсовик и скрылся внутри. Преследующая его свора испустила торжествующий победный вопль.

Здесь необходимо некоторое разъяснение. Поскольку Оксфорд является одним из немногих цивилизованных городов в мире, он создал для своих обитателей возможность купаться единственно правильным способом, а именно нагишом. «Радости пастора» предназначены исключительно для мужчин. Пляж представляет собой широкую, огороженную кустарником с похожими на конюшни купальными кабинками полосу газона, спускающегося вниз к излучине реки, где она огибает остров. Юные леди, катающиеся на плоскодонках, должны объезжать остров с другой стороны, или краснеть от стыда, выслушивая самые непристойные замечания. Им на реке предоставлено другое место для купанья — «Восхищение дам», хотя, насколько известно, они им не особенно широко пользуются. Но главное заключается в том, что из «Радости пастора» нет другого выхода, кроме как через единственные ворота или через реку, чем и объяснялся восторг преследователей доктора Хеверинга.

Эйдриан Барнаби прибыл первым. Соскочив с велосипеда, он сунул фунт в руку привратника, сказав:

— Это все мои друзья. Впустите всех, пожалуйста!

Это требование, однако, было слишком самоуверенным. Никто и ничто в мире не смогли бы заставить привратника впустить Виолу, и она вынуждена была остаться снаружи, всеми покинутая и унылая. Кадогэн, вбежавший последним, обещал ей вскоре вернуться и обо всем рассказать.

Вечер был теплый, и несколько человек плескались в воде или стояли на берегу, когда Хеверинг нарушил их покой. Какой-то старичок так перепутался нарастающего рева погони, что тотчас же убежал в свою кабину. Доктор, постояв мгновение в нерешительности, огляделся в отчаянии, а потом кинулся к противоположному концу ограды, попытавшись перелезть через нее.

В этот момент появился Барнаби. Доктор взглянул на него беспомощно, рухнул на зеленый дерн и, вскочив на ноги побежал к плоскодонке, которая покачивалась у трамплина. Короткая борьба с веревкой, удерживающей ее, и он вскочил в лодку и стал отталкиваться от причала. Но в этот момент авангард преследующих настиг его.

Выкрикивающий что-то нечленораздельное и извивающийся как влекомая в ад грешная душа, он был вытащен на берег перед изумленными взорами купальщиков. И тут они вдруг услышали с улицы крики о помощи. Кричала Виола. Незадачливые бегуны, Сцилла и Харибда, забытые в пылу охоты, схватили ее. Оставив Хеверинга под надежной охраной, Кадогэн повел войско на помощь девушке. Битва, которая за сим последовала, была краткой, жестокой и решающей. Пострадавших было только трое: Сцилла, Харибда и сам Кадогэн, которому один из его же бойцов так съездил по скуле, что он едва не оказался в нокауте. Наконец, эту парочку негодяев приволокли в «Радость пастора» (привратник был одарен еще однофунтовой бумажкой и конспиративной улыбкой Барнаби) и там победоносно швырнули их в реку, невзирая на их истошные вопли и площадную брань.

Погрузившись в жидкую среду, они изменили отношение к окружающим на более мирное, главным образом потому, что не умели плавать. Стоящий на берегу доктор технических наук, похлопывая себя по животу, рассматривал их с обнадеживающим интересом.

— Сейчас самое время научиться, — сказал он ободряюще. — Приведите тело в горизонтальное положение и расслабьте мышцы. Поверхностное натяжение воды поддержит вас.

Но они только громче орали: «Тону! Спасите!» Их шляпы плавали рядом. Течение постепенно оттащило их на отмель, где они смогли выбраться на берег. После этого фиаско они, вероятно, покинули Оксфорд, так как их больше никто не видел.

Тем временем происходили более важные события. Во-первых, Фэн при помощи обмана и лести одолжил плоскодонку у ее упирающегося владельца. Во-вторых, в нее усадили Хеверинга. Если вы думаете, что он молча и покорно согласился на этот шаг, то смеем вас заверить, что это не так. Он умолял, жалобно и слезливо, горстку потрясенных голых купальщиков выручить его. Но даже если бы они не были в таком незащищенном виде, у них хватило бы осмотрительности, чтобы не пытаться встать на пути буйного студенческого племени. К тому же их поддерживали, — нет, ими руководили, — знаменитый поэт и профессор английского языка и литературы. Некоторые даже слабовольно поддержали толпу, что является достаточным доказательством известной всем силы мнения большинства.

Хеверинг вошел в лодку вместе с Фэном, Кадогэном, Уилксом и Хоскинсом. Виола обещала вернуться в комнату Фэна и там подождать. А Барнаби со своей армией стоял на берегу и махал им, выкрикивая приветствия.

— Слишком в стиле Ватто, мой дорогой Чарлз, — сказал Эйдриан Барнаби. — «Отплытие на Цитеру» или, скорее, «Отправление души Артура на Авалон»!

Однако Чарлз больше находил сходство с «Летучим Голландцем». Дождавшись, когда лодка достигла середины реки, они вернулись в комнату Барнаби допивать недопитое вино. Проходя через ворота, они отчетливо услышали, что привратник звонит в кабинет проктора. Рассказ о его горестях выплескивался в раскрытое окно, и они слышали его причитания, пока не удалились на большое расстояние.

Некоторое время пятеро в лодке молчали. Злоба в душе Хеверинга уступила место страху. Кадогэн с любопытством разглядывал его, сидя вместе с Хоскинсом на веслах и гребя в направлении, приблизительно указанном Фэном. Худоба доктора впечатляла. Кости черепа, казалось, вот-вот прорвут туго натянутую блестящую кожу лица. Тело было худым как щепка. Тонкая паутина совершенно белых волос развевалась над куполообразной головой. Острый, слегка крючковатый нос, большие с длинными ресницами зеленые глаза под изогнутыми бровями, остекленевший взгляд. Резко обрисованные вены на лбу, странно дергающиеся движения и постоянная дрожь в руках — все указывало на начало нервного расстройства. Хеверинг напоминал Кадогэну истощенную голодом, злобную, полудикую дворняжку, которую он видел как-то в канаве Ист-Энда. Его вид, как и Россетера, носил отпечаток поношенности и материальной неустроенности.

— Куда вы меня везете? — нарушил тишину лишенный интонации голос Хеверинга. — Вы заплатите за это, все заплатите!

— В тихую гавань, — мечтательно заметил Фэн. — Совсем недалеко отсюда. Когда мы приплывем, вы расскажите нам обо всем, что случилось вчера ночью.

— Ошибаетесь, сэр. Я не собираюсь делать этого.

Фэн не ответил. Он смотрел вдаль, скользя взглядом по берегам, по ивам, купающим в воде ветви, наблюдая игру ярких вечерних отблесков в реке.

На западе собирались грозовые тучи, готовясь поглотить клонящееся к закату солнце. Стало прохладней. С ветки дерева, под которым они проплывали, вспорхнул, сверкая зеленым и голубым оперением, зимородок. Сидящий на носу лодки Уилкс впал в дрему. Хоскинс, большой и грустный, упорно работал веслами. Кадогэн, у которого от удара все еще слегка гудела голова, греб не так прилежно. Сказать по правде, он уже начал уставать от всей этой авантюры.

Вчера вечером, произнося пламенные речи перед Сноудом, он и не предполагал, что его путешествие в Оксфорд так обернется, а если и предполагал что-то подобное, то все было окутано дымкой романтики, напоено ностальгическими воспоминаниями студенческой поры. Кадогэн робко надеялся, что конец этой истории не за горами, что его больше не будут бить, и что Хеверинг окажется убийцей. Он вдруг вспомнил о Скотте и Бивисе. Как-то они там управляются с полицией? Впрочем гадать об этом было бессмысленно, и он обратился к Хоскинсу:

— Как вы его нашли?

Хоскинс под злобным молчаливым взглядом Хеверинга как всегда медленно и безрадостно рассказал обо всех перипетиях.

— К нему нас направил один уэльсец, — начал Хоскинс. — Выслушав наше описание Берлина, он сразу понял, о ком идет речь. И действительно, он не ошибся. Я проник в его кабинет благодаря хитрости — мол, тяжелые роды, нужна его помощь. Мои помощники расположились вокруг дома на случай, если он вздумает удрать. Как только я очутился в кабинете Хеверинга, я спросил его в лоб о том, как ему удалось избавиться от трупа. Доктор очень испугался, хотя теперь, наверное, будет отрицать это.

— Мерзавец, — прервал его Хеверинг. — Конечно, я буду отрицать.

— Я продолжал нажимать на него, — невозмутимо продолжал Хоскинс, — задавая вопросы о его действиях в ту ночь, о наследстве, о мистере Россетере и прочем. Я видел, как с каждой минутой его тревога нарастает, хотя он и пытался это скрыть. Потом я сказал, что не удовлетворен его ответами и вынужден отвести его в полицию. Он сказал, что это нелепо, что я спутал его с кем-то, что ему вообще непонятно, о чем я говорю, и прочее и прочее. Однако, он добавил, что готов пойти со мной в полицию, чтобы доказать свою невиновность, и что он заставит меня дорого заплатить за то, что он загадочно называл «клеветническое вторжение». Он вышел, чтобы взять пальто и шляпу, и, как я и предполагал, не вернулся. Через несколько минут он уже выводил тайком через задние ворота свой велосипед с привязанным к багажнику чемоданчиком. — Тут Хоскинс остановился и нахмурился. — Единственное объяснение тому, что наши парни не схватили его немедленно, это то, что ответственным за этот участок был Эйдриан Барнаби, а он не может надолго сосредоточиться на чем-то одном. Так или иначе, доктор вскочил на велосипед и уехал прежде, чем была объявлена тревога. Я задержался на минутку в его кабинете, чтобы позвонить вам в «Жезл», а остальное вам известно.

— Так, — сказал Фэн. — А почему вы не уехали на своей машине, Хеверинг?

— Я направлялся по делам своим обычным способом, — огрызнулся Хеверинг.

— О, мои лапки! — пропел Фэн. — Я скорее думаю, вы побоялись, что мистер Хоскинс услышит шум мотора. А может быть, машины просто не оказалось под рукой? А? — Он огляделся. — Ну, мы приехали. Табань левым. Нет, Ричард, левым!

Лодка прошуршала по полосе камыша и скользнула в заводь, которую указал Фэн. Место было довольно неприятное, вода затянута зеленой ряской, в воздухе звенели полчища комаров. Кадогэн не понимал, зачем Фэн привел их сюда, но к этому моменту он уже перестал задавать вопросы и был пассивен, как вол.

— Начнем, — сказал Фэн, вставая.

Лодка опасно закачалась, Уилкс проснулся. Кадогэн и Хоскинс подняли весла, выжидательно глядя на Фэна. В глазах Хеверинга отразился еще больший испуг.

— В этом деле было слишком много нерешительности, — неторопливо произнес Фэн, — и у меня больше нет времени, Хеверинг, на ваши детские увертки и взрывы притворного негодования. Нам известно достаточно об убийстве мисс Тарди, но мы пока не знаем, кто ее убил. Только поэтому мы мараем о вас руки.

— Если вы воображаете, что угрозами…

Фэн остановил его, подняв руку.

— Нет, нет. Действиями, мой драгоценнейший доктор, действиями. У меня нет времени на угрозы. Будете отвечать на мои вопросы?

— Не буду! Как вы смеете держать меня здесь? Как вы…

— Я вас просил прекратить этот треп, — грубо оборвал его Фэн. — Мистер Хоскинс, будьте любезны, помогите мне сунуть его голову в эту грязную вонючую воду и подержать ее там.

Плоскодонка — самая безопасная лодка для борьбы в ней, ее просто невозможно опрокинуть. У Хеверинга не было никаких шансов. Шесть раз его голова погружалась в зеленую тину. Уилкс был чем-то вроде комментатора, подбадривая и аплодируя.

— Макай его, макай! — кричал он со средневековой жестокостью. — Макай кровожадного старого дьявола!

Когда они погрузили в воду его голову в седьмой раз, Фэн сказал:

— Хватит! Вытаскивайте его утопленную часть за локоны!

Хеверинг кашлял и задыхался, у него был несчастный вид, жидкие, мокрые и растрепанные волосы прилипли к голове. Он весь был облеплен водорослями, и от него исходил неприятный запах тины. По всему было видно, что долго он не выдержит.

— Будьте прокляты, — прошептал он. — Будьте прокляты. Довольно! Все! Я скажу вам… Я скажу все, что хотите.

Кадогэн почувствовал к нему жалость. Он дал Хеверингу платок, чтобы вытереть лицо и голову, и тот взял его с благодарностью.

— Итак, — безжалостно начал Фэн, — во-первых, что вы знаете о Россетере, что вынудило его принять участие в вашем плане завладения деньгами мисс Снейс?

— Он… он… был адвокатом в Филадельфии. Молодым врачом я имел там практику. Он был замешан в очень подозрительных делах, махинациях на бирже и, как следствие этого, подлог и растрата доверенных ему денег. Он… Можно мне закурить?

Дрожащими пальцами Хеверинг взял у Фэна сигарету, несколько раз жадно затянулся и продолжал свой рассказ.

— Не буду вдаваться в подробности, но кончилось это тем, что Россетер (его тогда звали иначе) вынужден был покинуть страну и приехать сюда. Я не был с ним знаком, знал только понаслышке.

Несколько месяцев спустя я погубил свою карьеру в Америке, произведя нелегальный аборт. Люди тогда были менее терпимыми. Я успел отложить денег, поэтому, переехав в Англию, я купил практику. Десять лет назад я обосновался здесь, в Оксфорде. Я узнал Россетера, он о моем существовании даже не подозревал. Но я не собирался ни о чем напоминать ему, хотя, наверное, мог бы. — Хеверинг оглядел всех, пытаясь узнать их реакцию. — У меня есть газетные вырезки о Россетере, понимаете, и фотографии. Он не мог допустить их опубликования.

В камышах заквакала лягушка, комары становились все назойливей. Кадогэн закурил и, выпуская густые клубы дыма, тщетно пытался их отогнать. Уже стемнело и бледные звездочки проглядывали сквозь рваные края туч. Стало прохладно. Кадогэна слегка знобило, и он плотнее запахнул пиджак.

— Как специалист по сердечным болезням я приобрел хорошую практику, — продолжал Хеверинг, — у меня было много пациентов. Конечно, в материальном отношении — ничего особенного, но на жизнь вполне хватало. И вот однажды меня вызвали к одной старой даме.

— Это была мисс Снейс?

— Да. Она вообразила, что у нее больное сердце, хотя оно было вполне здоровое, для ее возраста, конечно. Но она хорошо платила, и, если ей нравилось считать себя на пороге смерти, я не собирался ее разочаровывать. Вместо лекарств я давал ей подкрашенную воду и регулярно осматривал ее. В один прекрасный день, приблизительно за месяц до того, как ее сшиб автобус, она сказала мне: «Хеверинг, вы подхалим и дурак, но вы проявляете стремление поддержать во мне жизнь. Возьмите вот это!» и дала мне конверт, велев следить за объявлениями…

— Да, да, — нетерпеливо оборвал его Фэн. — Это мы все знаем. А вы догадывались, что она что-то оставляет вам по завещанию?

— Она назвала меня Берлин, — сказал Хеверинг, — из-за идиотских стишков. Да. — Он поколебался, не зная, как продолжить свой рассказ. — Я узнал, что Россетер ее стряпчий, и некоторое время спустя после ее смерти, я пошел к нему. Я не хотел его шантажировать. Но у нее было много денег, у этой старухи. Может быть, она оставила мне большую сумму, и я хотел знать, какую именно. Вам, наверное, смешно, что я так жаждал получить эти деньги. Я не нуждался, у меня нет долгов. Я просто хотел денег, много денег. В Америке я видел людей, обладающих огромными капиталами. — Он рассмеялся дребезжащим смехом. — Вы, конечно, думаете, что в моем возрасте вас не будет интересовать ни возможность покупать красивых женщин, ни роскошь. Но я хотел именно этого.

Он посмотрел на слушателей, как бы ища сочувствия и снисхождения. Но у Кадогэна он вызывал теперь только чувство омерзения.

— Этого хотели многие мужчины, — сказал Фэн. — Тюремные кладбища тому подтверждение.

— Я не убивал ее! Они не могут повесить меня! — закричал Хеверинг. Потом, немного успокоившись, продолжил: — Повешение отвратительная вещь. Когда я был полицейским врачом, я присутствовал при казни в Пентонвилле. Та женщина кричала и боролась, и палачи потратили пять минут только на то, чтобы надеть ей на шею петлю. У нее нервы не выдержали, понимаете… Я задумывался над тем, каково это ждать, пока доски под ногами упадут вниз. — Он закрыл лицо руками.

— Продолжайте, — сказал Фэн, не давая ему передохнуть.

Хеверинг взял себя в руки.

— Придя к Россетеру, я сказал, что все знаю о нем. Сначала он все отрицал, но вскоре ему пришлось сдаться. Он рассказал мне об условиях завещания. Вы знаете их?

— Да, знаем. Дальше.

— Мы решили заставить эту Тарди подписать отказ от денег. Россетер сказал, что ее легко будет запугать.

— Это не совсем то, что он говорил нам, — вмешался Кадогэн.

— Не то, — согласился Фэн, — но при данных обстоятельствах этого можно было ожидать.

— Зачем только я впутался в эту историю? — горестно сказал Хеверинг. — На что мне теперь эти деньги? Во всем виновата эта проклятая старуха со своими дурацкими выдумками! — Он помолчал. — Потом Россетер привел двух других наследников. Я был против этого, но он сказал, что мы подстроим все так, что если что-нибудь случится, вина падет на них. Это было неплохо. Затем наступила ночь, и мы приготовили на Ифли-роуд все, как надо. Россетер не хотел, чтобы мисс Тарди видела его, так как они виделись раньше, и она могла его узнать, а нас она не знала. Мы решили, что я забинтую лицо, якобы пострадавшее в результате ожога, а потом, когда я отошлю сопровождавшую мисс Тарди девушку, другой человек (мы называли его Молд) должен был заняться настоящим делом. — Хеверинг опять замолчал, глядя на своих слушателей. — Я нервничал. Я очень сильно нервничал. Иначе я должен был сразу же догадаться, что это значило, когда Россетер вдруг сказал, что он пойдет поговорить с ней, велев нам всем при этом разойтись в разные комнаты. Оставшись один, я внезапно понял, что раз он позволил старухе увидеть себя, значит он решил убить ее. И это рассаживание нас по разным комнатам было задумано им для того, чтобы потом можно было бы обвинить в содеянном КАЖДОГО из нас. — Он вновь зажег потухшую сигарету. — Все это звучит фантастично, не правда ли? Это и было на самом деле фантастично. Мне кажется, что каждый из нас понимал, что тут дело нечисто, но беда в том, что мы слишком доверились Россетеру, все было в его руках. Теперь-то я понимаю, что он просто подставил нас. Я пошел в другую комнату, к той женщине, Лидс, чтобы иметь алиби. Через некоторое время Россетер вернулся. Я считал, что он уже убил ее, но он этого не сделал, потому что я слышал, как она сказала ему что-то насчет каких-то официальных формальностей.

— Постойте-ка. Не помните, который тогда был час?

— Помню. Я как раз взглянул на часы. Было двадцать пять двенадцатого.

— Значит, она была еще жива. Имеете ли вы представление, о чем говорил с ней Россетер и зачем?

— Не знаю. Наверное, он подготавливал себе «сцену». Можете спросить у него самого.

Кадогэн быстро взглянул на своих компаньонов. У всех мелькнула одна и та же мысль. Притворялся ли он, что не знает о смерти Россетера, или же действительно не знал?

— Россетер сказал нам, что запугать эту женщину будет не так легко, как он предполагал, и что, пожалуй, лучше будет бросить эту затею, как слишком опасную. Я поспорил с ним для вида, я ведь был уверен, что он убьет старуху, но не хотел, чтобы он понял это. Пока. Тот, другой человек, Молд, вышел из своей комнаты и сказал, что по магазину кто-то ходит. Мы потушили свет и некоторое время сидели молча. Довольно долго. Наконец мы решили, что тревога была ложной. Россетер дал Молду револьвер и велел ему идти и начинать.

— Который был час?

— Приблизительно без четверти или без десяти двенадцать. Он вернулся очень быстро, сказав, что она мертва. Я осмотрел ее. На шее у нее была затянута веревка, и смерть, разумеется наступила от удушья. В то время, когда я ее осматривал, появилась девушка. Она все время пробыла внизу, в магазине. Россетер отослал ее домой и обещал нам, что она будет держать язык за зубами. Он был напуган и нервничал. Это удивило меня, ведь я был убежден, что это он убил ее. Мы все волновались и хотели поскорее уйти, но кому-то надо было убрать труп и вернуть обеим лавкам их прежний вид. Мы обдумали, как все это сделать. Женщина ушла, а мы, трое мужчин, бросили жребий, и я вытащил короткую спичку. Все ушли, я остался. Я очень боялся, ведь меня могли застать с трупом. И тут я услышал, как в лавку кто-то вошел. — Он взглянул на Кадогэна. — Это были вы. Я оглушил вас и затащил в чулан внизу. Я запер дверь, чтобы вы не смогли опять проникнуть в лавку и обнаружить, что в ней все изменилось, но оставил открытым окно, чтобы вы могли уйти. Я понял, что вы пойдете в полицию, но надеялся, что, когда они придут с вами и увидят, что трупа нет и вообще лавка не игрушечная, как вы утверждаете, а бакалейная, они не дадут делу ход. Я… Я не хотел причинять вам зла, вы понимаете…

— Бросьте извиняться, — сказал Фэн. — Что случилось с трупом?

— Я вынес его и уложил в машину, оставленную Лидс. Старуха была очень тяжелая, а я человек слабый, и это заняло много времени. Она уже начала коченеть, и это еще больше осложнило дело. Это было ужасно. Я отвез ее к реке, набил ее одежду камнями и столкнул в воду. Я думал, что там глубоко, но ошибся, и она… она лежала на мели в тине. Мне пришлось вытаскивать ее и нести в другое место. Было темно, один раз я поскользнулся и мокрая старухина рука упала мне на шею… Мне пришлось вынуть камни… было слишком тяжело…

Хеверинг опять закрыл лицо руками.

— Куда вы ее в конце концов дели? — спросил Фэн.

— Я оставил тело немного ниже по течению, недалеко отсюда. Там на берегу растут три ивы.

В полумраке пролетела летучая мышь. Громко застрекотал кузнечик, где-то далеко, в городе, часы начали отбивать половину восьмого. Река была теперь совсем черная. Они сидели в лодке, вырисовываясь смутными силуэтами, и лишь время от времени в темноте вспыхивали огоньки сигарет. Фэн спросил:

— А куда девалась ее сумка?

— Россетер взял ее с собой. Я не знаю, что он с ней сделал.

— Продолжаете.

— Я был весь мокрый и грязный, а мне еще надо было вернуться, чтобы преобразить квартиру, увезти игрушки и положить на их место бакалейные товары. Когда я заканчивал, уже стадо светать. Я слышал, как вы, — обратился он к Кадогэну, — зашевелились и ушли… Я торопился, расставляя последние банки и ящики в кладовой. Потом я ушел. Не думаю, чтобы меня кто-нибудь видел. — Его ровный, безжизненный голос перешел в хихиканье. — Никто ничего не сможет доказать.

— Как это вы «преобразили» квартиру? — спросил Кадогэн.

— Я все вычистил, вытер пыль, переставил всю мебель, смазал петли входной двери. Я знал, что вы видели только одну комнату, и надеялся, что, вернувшись, вы подумаете, что перепутали место.

— Вы правы, — согласился Кадогэн, — на какое-то время это сработало. Но почему входная дверь в магазине была открыта?

— В этом виноваты эти дураки. Я не знал, что, уходя, они ее не захлопнули. Если бы не это, ничего бы не случилось.

Фэн вытянул свои длинные ноги и пригладил волосы.

— Кто-нибудь знает о том, что вчера ночью вы уходили из дома?

— Никто, — хмуро ответил Хеверинг. — Моя прислуга ночует у себя дома. От меня она уходит в девять вечера и приходит в семь тридцать утра.

— А к этому времени вы, конечно, уже спали в своем доме сном праведника. А что вы делали сегодня между половиной пятого и пятью часами дня?

— Что? — изумленно спросил Хеверинг. — Зачем это вам?

— Неважно, отвечайте на вопрос.

— Я… я… возвращался домой после дневных визитов к больным.

— Когда вы пришли домой?

— В самом начале седьмого. Я не знаю точно.

— Видел ли вас кто-нибудь, когда вы пришли домой?

— Да, моя служанка. Но зачем…

— В котором часу вы ушли от последнего пациента?

— Ну вас к черту, я не помню! — взорвался Хеверинг. — Какое это имеет отношение ко всему? В чем дело? Послушайте, я не убивал эту женщину, и вы не сможете доказать обратное. Меня не повесят! Я больной человек и больше не могу выносить все это!

— Успокойтесь, — сказал Фэн. — Это вы пустили по нашему следу этих двух типов?

— Да.

— Откуда они?

— Их прислал один мой знакомый из Лондона по моей просьбе. Это люди готовы на все и не задают лишних вопросов, лишь бы хорошо платили.

— Как это произошло?

— Россетер позвонил мне, — обратился Хеверинг к Кадогэну, — и сказал, что вы были у него. Описал вашу наружность и спросил, не знаю ли я, каким образом вы влезли в это дело. По описанию я признал в вас человека, которого я… э… положил в чулан. Я испугался и послал Унвера и Фолона следить за вами. Их задачей было не допустить, чтобы вы смогли поговорить с кем-нибудь из тех, кто может выдать нас, особенно с девушкой.

— И когда мы, казалось, были близки к этому, они избавились от нас и увезли ее, что закрыть ей рот раз и навсегда.

— Я не давал распоряжения убивать ее…

— Не виляйте, пожалуйста. Коттедж, куда они отвезли ее, принадлежит мисс Уинкуорс. Откуда они знали, куда увезти Виолу?

— Я знаю мисс Уинкуорс. Я узнал ее вчера, несмотря на маску, а она узнала меня. Я позвонил ей и сказал, что девчонка опасна для нас и ее надо запереть куда-нибудь на несколько часов. Она предложила свой коттедж близ Вутона.

— Она, несомненно, знала, что подразумевается под словами «запереть на несколько часов».

— Это ложь!

— Но ведь девушка могла потом узнать имя владелицы этого коттеджа?

— Мы велели Уиверу и Фолону взломать замок двери. Тогда никакой ответственности на нее не падало.

— Оставим это. Эта ваша уловка не лучше других. А теперь… — Фэн слегка наклонился вперед. — Мы подошли к самому важному. Скажите точно, что вы такое увидели, когда осматривали тело мисс Тарди, что заставило вас сказать: «Никто из присутствующих здесь не мог убить ее!»

Хеверинг глубоко вздохнул.

— А, вы слышали об этом? Что ж, это правда. Я был полицейским врачом, как я уже говорил. Никогда нельзя абсолютно точно установить, сколько времени назад умер человек, но чем быстрее вы осмотрите тело, тем точнее можно определить время смерти. Я осмотрел труп приблизительно без десяти двенадцать. И могу поклясться, что старуха умерла не позже 11.45 и не раньше, чем в 11.35. Вы понимаете, что это значит?

— Конечно, — ответил Фэн спокойно. — Кстати, мне интересно, сообщили ли вы об этом всем остальным?

— Я сказал Россетеру.

— Ах, да, — Фэн в темноте улыбнулся. — Между 11.35 и 11.45 вы все были вместе, в другой комнате. И никто не мог войти в дом извне.

Хеверинг дрожал и был почти в истерике.

— Следовательно, — сказал он, — если никто из нас не мог этого сделать, ее убила девушка, больше некому!

ЭПИЗОД С НЕДОСТАЮЩИМ ЗВЕНОМ

— Черт, — сказала Виола, — дождь пошел!

К сожалению, она была права. Темные тучи заволокли ночное небо, звезды скрылись. В листве зашуршали тяжелые капли.

— В конце сада когда-то была беседка, — сказал Кадогэн. — Бежим туда живей!

Беседка оказалась на месте, и они, слегка запыхавшись, взбежали по ступенькам под крышу. Кадогэн зажег спичку и осветил неуютное пыльное помещение, составленные у стен складные стулья, садовые инструменты, ящики и тому подобное. Напротив входа стояла большая дубовая скамья, и они сели на нее. Кадогэн вглядывался в темноту.

— Эта беседка… брр… у меня мороз по коже от нее, — сказал он и добавил: — Когда я был студентом, я здесь э… э… ухаживал за одной девушкой.

— Хорошенькой?

— Нет, не особенно. У нее были довольно толстые ноги, а звали ее… звали ее… черт побери! Забыл! Напрочь забыл… Я себя неважно чувствовал и не вкладывал в это занятие много пыла. Не думаю, чтобы она получила особенную радость, бедняжка.

С момента задержания Хеверинга прошел час, и теперь его временно поместили в комнату рядом с Фэном, где он сидел словно одурманенный, безразличный ко всему. Фэн выставил всех, заявив, что ему нужно подумать. Хоскинс ушел с Уилксом, пригласившим его к себе выпить, поскольку запасы спиртного у Фэна иссякли. И сейчас везде был мир и покой, если не считать доносящихся из комнаты какого-то студента звуков джаза.

— Все-таки странно поступают некоторые люди. — сказал Кадогэн, — а некоторые совершают сверхстранные поступки. Например, мисс Снейс, Россетер или… — мрачно добавил он, — или Фэн.

— А вы все свое время расходуете на то, что помогаете ему охотиться за убийцами?

— Я? — Кадогэн неожиданно хихикнул. — Нет, боже сохрани. Это смешно.

— Что смешно?

— Вчера вечером, только вчера вечером я жаждал приключений, волнений и тому подобного лишь бы отдалить приближение старости. Гете сказал, что надо быть очень осторожным в своих желаниях, потому что они могут сбыться. Как он был прав! Я хотел избавиться от скуки, и боги поймали меня на слове.

— Никак не думала, что вы ведете скучную жизнь.

— К сожалению, это так. Вижу одних и тех же людей, делаю одно и то же. Пытаюсь делать то, что люблю и за что мне заплатят чуточку больше.

— Но вы знамениты, — возразила Виола. — Профессор Фэн сказал это. А я вспомнила, где видела ваше лицо раньше. В «Радио таймс».

— А, — произнес Кадогэн без особого энтузиазма. — Было бы лучше, если бы они не печатали таких портретов, не спросясь. Я там похож на мистика, пытающегося наладить связь с неведомым миром, страдающего к тому же несварением желудка.

Виола улыбнулась.

— Я до сих пор не могу себе представить, что вы пишете стихи. Это потому, что вы такой простой, с вами легко.

— Знаете, вы меня обрадовали, а то я боялся, что вырождаюсь в «обыкновенного прядильщика слов, подобно червяку».

— Ну вот, вы все портите, когда так говорите.

— Простите. Это была цитата об Александре Попе.

— Мне наплевать, о ком эта цитата. Нехорошо с вашей стороны цитировать то, что я не понимаю. Это то же самое, что говорить с кем-нибудь на языке, которого он не знает.

— О, господи! — Кадогэн искренне огорчился. — Честное слово, это просто привычка. Но ведь было бы гораздо хуже, если бы я говорил с вами, как с ребенком.

Виола продолжала свою мысль о том, что Кадогэн не похож на поэта.

— Вы должны иначе выглядеть!

— Почему? — спросил Кадогэн. — Нет никаких причин, чтобы поэты выглядели как-то особенно. Вордсворт был похож на лошадь, Честертон — вылитый Фальстаф, Уитмен — сильный и волосатый, как золотоискатель. Фактически «поэтического типа» не существует. Чосер был государственным служащим, Сидни — солдатом, Вийон — вором, Марвелл — членом парламента, Бернс — крестьянским парнем, Хадеман — профессором. Можно быть любым человеком и все же быть поэтом. Поэт может быть чванливым, как Вордсворт, или скромным, как Харди. Богатым, как Байрон, или бедным, как Фрэнсис Томпсон, верующим, как Каупер, или язычником, как Кэрью. Не важно, во что он верит.Шелли верил во все бредовые идеи, какие только существовали. Китс не верил ни во что, кроме священной сердечной привязанности. И держу пари, милая Виола, что вы могли бы встречать Шекспира по дороге на работу каждое утро в течение двадцати лет, ни разу не обратив на него внимания… Боже милостивый, получилась настоящая лекция.

— А все-таки у поэтов должно быть что-то общее!

— Конечно. Все они пишут стихи. Но хватит об этом. Я вам, вероятно, наскучил.

— Чудак, — Виола ущипнула его. — Мне очень интересно.

Они замолчали, прислушиваясь к шуму дождя, барабанившего по крыше.

— По-моему, вам надо жениться, — сказала Виола после долгой паузы. — Ведь вы не женаты?

— Нет. Но почему такой странный рецепт? Почему мне надо жениться?

— Чтобы кто-то присматривал за вами, развлекал вас, когда у вас мрачное настроение.

— Может быть, вы правы, — ответил Кадогэн. — Хотя сомневаюсь. Я за всю свою жизнь был по-настоящему влюблен только один раз, и было это сто лет назад.

— Кто она? — спросила Виола и быстро добавила: — Нет, я не должна быть такой любопытной. Вам, наверное, неприятно говорить об этом.

— О, абсолютно ничего не имею против, — весело сказал Кадогэн. — Все это давно уже быльем поросло. Ее звали Филлис Хьюм, она была актриса — черные волосы, огромные глаза, великолепная фигура. Но если бы мы поженились, наша жизнь была бы сплошным адом. Мы оба злостные эгоисты и могли выдерживать друг друга только в малых дозах. Если нам случалось провести вместе неделю, мы грызлись, как псы.

— Вся беда в том, — сказала Виола, — что вы плохо знаете женщин.

— Правда, плохо, — согласился Кадогэн. — Но поскольку я не собираюсь жениться, меня это мало тревожит. Вот с вами, Виола, дело обстоит хуже…

— О?

— Очень многие захотят теперь жениться на вас.

— Благодарю за комплимент, но почему?..

— Потому что вы. Виола Карстерс, невероятно богаты.

Она подскочила.

— Вы думаете, что я все же получу это наследство?

— Не вижу причин, почему бы и нет.

— Но… э… не знаю… ведь мисс Тарди предъявила права. И это все ее.

— Не думаю. У нее нет никого, ни близких, ни дальних родственников. Миссис Уитли, ее единственный близкий друг, совершенно точно сказала, что у мисс Тарди никого нет — и вы должны получить деньги.

— О, воскликнула Виола, — я буду очень осторожна!

— Только не будьте чересчур осторожны!

— То есть?

— Если чрезмерно бояться и не доверять людям, вы рискуете остаться старой девой.

— Ну, не настолько же я глупа, но никак не могу поверить, что у меня такая куча денег. Что бы вы сделали, если бы они были ваши?

— Уехал бы в Италию, чтобы спастись от английской зимы,— моментально ответил Кадогэн, — и устроил бы у себя хорошо укомплектованный винный погреб. А вы что будете делать?

— Куплю коттедж и найму служанку для мамы. Накуплю гору платьев, туфель, мехов. И машину. Сначала поеду в Лондон, потом в Париж, потом… в разные места… — У нее больше не хватило воображения, и она добавила, рассмеявшись: — Но до тех пор, пока не получу денег, буду работать у Леннокса.

Кадогэн вздохнул:

— Да, этот сумасшедший день принес вам огромное состояние. А что он принес мне?

— Приключения. — не без ехидства ответила Виола. — Волнения. Ведь вы жаждали именно этого?!

Кадогэн встал и прошелся по беседке.

— Да, именно этого. Но с меня уже хватит. Дайте мне взамен волнений хорошую прогулку за городом по холмам и полям. Теперь я склонен думать, что для меня достаточно волнующим приключением может стать момент, когда я утром открываю занавеси на окнах и смотрю, какая погода. Понимаю, что это звучит по-стариковски, но в конце концов я ведь уже не молод, и от этого никуда не денешься, а после сегодняшних приключений я даже рад этому. Человек среднего возраста знает, что для него важно и нужно. Все это дело, для меня по крайней мере, — сплошная бессмыслица и отныне я решил беречь свою энергию для вещей значительных. Если когда-нибудь меня будут соблазнять рекламные плакаты кругосветных путешествий, я шепну себе «Шерман». Как только увижу газетные заголовки о международных преступниках, скажу себе «Россетер». И вообще я дня через два вернусь в Лондон и начну опять работать, хотя у меня есть кошмарное предчувствие, что еще не все закончилось в этом деле.

— Боже, я почти забыла обо всем этом! А вы мне еще не рассказали, что вам удалось выпытать у этого доктора.

— Он сказал, что единственный человек, кто мог убить мисс Тарди, это вы.

Виола оцепенела, а Кадогэн внутренне выругался, но сказанного не вернешь…

— А почему он так сказал? — тихо проговорила Виола. — Наверное у него есть какие-то причины? Да?

Кадогэн объяснил ей, что есть неувязка со временем смерти старухи.

— Но, может быть, он врет, — добавил он.

— Вы думаете?

Он поколебался, прежде чем ответить.

— Откровенно говоря, нет. Но это не значит, что вам есть о чем волноваться. Тут есть какая-то загвоздка, но какая? А может быть, он просто ошибается?

Но этому он тоже не верил. Они долго молчали.

— Понимаете, это совпадает с тем, что говорили эти мерзавцы Уинкуорс и Россетер, — сказал Кадогэн, — по поводу того, что это «невозможное убийство», и Хеверинг тоже сказал тогда, что «никто из присутствующих не мог этого сделать».

— Но ведь он мог им солгать.

— Зачем?

— Потому что… Ну, хотя бы потому, что он сам убил ее, и знал, что указание настоящего времени выдаст его.

— В таком случае, зачем же ему было утверждать, что НИКТО из присутствующих не совершал этого? Ведь в тот момент он не знал, что вы находитесь внизу, в магазине.

— Может, он кого-то выгораживал.

Кадогэн глубоко вздохнул.

— Что ж, это возможно, но во имя неба, кого? Россетера? Шермана?

— Может быть, эту женщину? Вы сказали, что он знал ее.

— Да, но если бы вы видели ее… И, кроме того, единственное время, когда она была одна, это то, в которое Россетер был с мисс Тарди. Как же она могла сделать это?

— Они все могут лгать!

— Но опять-таки, зачем? Если человек хочет прикрыть убийство, свое или чужое, он не станет намеренно делать его «невозможным».

— Неужели вы не понимаете, — воскликнула Виола, — они могли придумать все это после того, как узнали, что я была там?!

— О! — Кадогэн был ошеломлен. Несомненно, это было возможно. Но тут же всплыло новое опровержение. — В таком случае, они не старались бы избавиться от вас.

— Нет, для них было бы безопасней, если бы вы никогда не услышали ничего, совсем ничего, что смогло бы навести нас на след, а мой рассказ как раз и сделал это.

— Я понимаю, все понимаю, но я все же верю, что Хеверинг сказал правду.

Он так увлекся диалектикой, что не замечал того, что методично разбивает ее защиту. Но полный слез дрожащий голос, прозвучавший в темноте, заставил его опомниться.

— Боженьки, я влипла!

— Чепуха, — сказал Кадогэн, преисполненный жалости и раскаяния, — никуда вы не влипли. Мы все знаем, что вы не виноваты, и скоро выясним, кто это сделал. Это только вопрос времени…

Он успокаивающе положил руку ей на колени, но тут же, опомнившись, поспешно отдернул ее.

— Да ладно уж, — одновременно плача и смеясь, сказала Виола, — чего вы испугались, чудак? Вы же мне в отцы годитесь!

— Ничего подобного, не гожусь еще.

Они оба рассмеялись.

— Так-то лучше, — произнес Кадогэн.

— Ой, не обращайте на меня внимания. Я веду себя, как ребенок. Я сама ненавижу плаксивых женщин.

— Пудрясь в темноте, вы вряд ли исправите повреждения, нанесенные вашей красоте.

— Ничего не поделаешь. Если вы увидите, что я похожа на мельника, когда мы вернемся в дом, вы мне скажите. Ладно?

Кадогэн обещал.

— Мне бы надо домой, знаете, — сказала она. — Мамочка, наверное, волнуется и думает, куда я делась?

— Нет, пока не ходите. Позвоните ей и побудьте вечер с нами. К тому времени, когда мы вернемся в дом, Джервас будет знать, кто убийца.

— Боже, хотела бы я верить в это. Он странный человек, правда?

— Пожалуй, да, если подходить к нему, как к обычному профессору. Но внутренне он… ну, я бы лично не хотел иметь его своим врагом. В нем есть нечто такое, что можно назвать грозным (не внешне, конечно). Он умеет быть обаятельным. Но если кто и может добраться до сути дела, то только он.

— Но ведь он знает не больше, чем вы.

— Он лучше имеет анализировать факты. Такие проблемы не для моего слабого мышления.

— А все-таки, кто, вы думаете, убийца?

Кадогэн задумался. Перед его мысленным взором вереницей прошли лица. Желтый, азиатского типа, с выпирающей челюстью и профессиональной мягкостью манер Россетер. Кроликоподобный, весь закутанный, пьяный и противный Шерман. Мисс Уинкуорс с ее усиками и свиными глазками. Нервный, тощий, дергающийся, перепуганный Хеверинг. Адвокат, учитель, лживый медиум, врач. Это им старая глупая женщина доверила свои дела и деньги, а вместе с ними и жизнь своей племянницы. Но кроме них был еще один — загадочный Уэст. Потребует ли он когда-нибудь свою долю наследства? Не является ли он тайной силой, управляющей всеми остальными.

Кадогэн встряхнулся.

— Многое уже ясно, — сказал он, — у нас в руках много нитей: план запугать мисс Тарди, план Россетера убить ее и еще один подобный план. Из первых двух ничего не вышло, а в третьем, который удалось осуществить, не за что зацепиться. И, как вы сказали, вполне вероятно, что они все врут. В таком случае все наши домыслы бесполезны, и лучше бросить все это.

Они вновь замолчали и неожиданно поняли, что дождь перестал.

Они молча пошли по мокрой лужайке, отделявшей их от колледжа, к светящемуся окну комнаты Фэна.

Однако им не удалось беспрепятственно добраться туда. В ведущем из сада на задний дворик переходе, который освещался одинокой висящей высоко под сводом лампочкой, они нагнали пухленькую фигурку Сноуда, шествовавшего в том же направлении, что и они. При виде Кадогэна его лицо просияло.

— Ах, вот где вы, мой дорогой, — радостно воскликнул он. — Вот это удача!

— Послушайте, Эрвин, — сурово произнес Кадогэн. — Не знаю, какое дело привело вас в Оксфорд, но считаю, что бестактно с вашей стороны преследовать меня, когда я нахожусь в отпуске. Как гнусное привидение вы появляетесь и уговариваете меня ехать читать американцам лекции на тему, которая их явно не интересует.

Привидение обиженно заморгало и откашлялось.

— Это же очень хорошее турне, — пробормотало оно, — Гарвард, Иельский и другие университеты… А вы знаете, что Америка полна красоток?

— Не объясните мне, во имя всего святого, какое это имеет отношение ко мне? Я не поеду в Америку читать лекции. Ясно? Бога ради, или поднимитесь по лестнице или дайте нам пройти.

— Вы идете к профессору Фэну?

— А вы думали, мы идем в зоопарк?

— У меня с собой гранки вашей новой книги стихов.

— Давно пора. Наверняка, полно опечаток. Пошли наверх, Эрвин, выпьем. Мы на пороге раскрытия очень крупного преступления.

Слабо протестуя против неудобства такого вторжения, Сноуд дал увлечь себя наверх. Они застали Фэна за телефонным разговором (он сделал им знак сохранять тишину). Уилкс и Хоскинс, заметно подкрепленные виски, расположились в креслах. Единственным источником света был стоящий у камина торшер. На столе лежал револьвер Фэна, и свет, падая на него, отражался блестящей полоской на коротком дуле. Кадогэн с удивлением заметил, что все с любопытством взглянули на Сноуда.

— Да, — говорил Фэн в трубку, — да, мистер Барнаби, как можно больше, сколько сможете достать. Пьяные, говорите? Ну, если они не утратили способности владеть ногами, это не важно. Адрес знаете?.. Да, все правильно. И, ради всего святого, не позволяйте им поднимать слишком много шума. Это отнюдь не забава. Да, мы придем. Я обещаю, это в последний раз. Ладно. До свидания! — Он положил трубку и повернулся к вошедшим.— Рад вас видеть вновь, — любезно сказал он. — Вы как раз подоспели к финалу.

— Я бы не прочь пообедать, — сказал Кадогэн.

— У кого кишка тонка, пусть не лезет в эту драку, — отрезал Фэн. — Это и к тебе относится.

— Судя по всему, — не менее сердито буркнул Кадогэн, — ты воображаешь, что уже нашел убийцу.

— Это совсем просто, — отозвался Фэн, — проще простого. Твой мистер Сноуд…

Но тут уж Кадогэн не выдержал.

— Эрвин! — воскликнул он. — Эрвин убийца! Не говори ерунду. — Он повернулся к Сноуду и увидел, что тот вытаращил глаза.

— Если бы ты дал мне договорить, — язвительно сказал Фэн, — то смог бы кое-что понять. Я хотел сказать, что твой мистер Сноуд, несомненно, является пятым наследником. Помните: «Жил-был на Западе некий старик. Жилет цвета сливы носить он привык»? — Он указал на розовато-лиловатый жилет Сноуда.

— Недостающее звено! — восторженно воскликнул Кадогэн. — Эрвин — недостающее звено.

Сноуд кашлянул.

— Не нахожу ничего смешного, Кадогэн, — с достоинством сказал он. — Я не имею понятия, чем вы все так увлечены, но когда дело доходит до личных оскорблений…

— Мистер Сноуд, — прервал его Фэн, — вы находитесь во мраке неведения. Приблизительно год тому назад ваша фирма еще помещалась в Оксфорде, не так ли?

— Да, — ошеломленно ответил тот, — это так.

— Имели ли вы когда-нибудь дело с некоей мисс Снейс с Уор-Хилла?

— О, — Сноуд побледнел. — Да, да, имел.

— Дело касалось вашей профессии?

— Да. Она хотела, чтобы мы опубликовали книгу, которую она написала. О спиритизме. Очень плохая книга.

— Но вы все же опубликовали ее?

— Да, — беспомощно ответил Сноуд. — Мы не собирались этого делать. Дело в том, что мы потеряли рукопись почти сразу же после того, как получили ее.

— Издательства постоянно теряют рукописи, — объяснил Кадогэн присутствующим. — У них постоянная неразбериха.

— Мы нигде не могли ее найти, — продолжал Сноуд, — понимаете? Мы даже не успели прочитать ее, и никто не смел написать ей о том, что случилось. А она все время звонила и спрашивала, нравится ли нам ее творение. Мы под всевозможными предлогами отделывались от нее. Наконец один из наших сотрудников нашел рукопись, она была засунута в американскую корреспонденцию, в которую никто никогда не заглядывал. Мы посчитали себя просто обязанными напечатать ее, продержав целый год.

— Моральное мужество в издательском ремесле, — заметил Кадогэн.

— Она была вам очень признательна, — закончил за Сноуда Фэн, — и дала вам конверт, велев следить за колонкой частных объявлений в «Оксфорд мейл».

— Откуда вы знаете? — ахнул Сноуд.

— Он гадает на кофейной гуще, Эрвин, — сказал Кадогэн.— А может, ему шепнул об этом дух Кромвеля. Короче говоря, вы сделали то, что вам велела старуха?

— Нет, — смущенно ответил Сноуд, — не сделал. Я отложил этот конверт, чтобы заняться им попозже, потом забыл о нем, а когда вспомнил, он куда-то запропастился, — растерянно закончил он.

— Я вам советую отыскать его и поскорей, — сказал Кадогэн. — потому что он стоит приблизительно сто тысяч фунтов.

— Ч-ч-что? — Сноуд был близок к обмороку.

Они коротко и сжато объяснили ему случившееся. К их раздражению Сноуд на всем протяжении их рассказа твердил, как попугай: «Не валяйте дурака, не может быть!», но в конце концов им удалось-таки убедить его.

— Кстати, — спросил Фэн, — что привело вас в Оксфорд вчера ночью?

— Дела издательства, — ответил Сноуд. — Здесь живет Натлинг, и он хотел, чтобы мы вместе проверили гранки нового романа Ставеллинга. Роман клеветнический и могут быть неприятности, — объяснил Сноуд.

— В котором часу вы приехали?

— Около часа ночи, полагаю. У меня случилась поломка недалеко от Тейма, и понадобилось несколько часов, чтобы наладить мотор. Вы можете это проверить, — взволнованно добавил он.

— А почему вы так поспешно сбежали с чаепития днем? Когда Россетера убили, я сильно подозревал вас.

— О… о… Дело в том, что я очень застенчив, — робко произнес Сноуд, — и, не зная никого из присутствующих, чувствовал себя лишним.

— Что вы, — сказала Виола, тронутая его смирением. — Вы совсем не были лишним.

— Так значит, Эрвин не убийца, — разочарованно протянул Кадогэн.

— Нет, — ответил Фэн. Он критически посмотрел на Сноуда, как каннибал, оценивающий миссионера в смысле кулинарных возможностей.

— Подумать только, — горестно сказал Кадогэн, — он теперь получит столько денег, что не будет знать, куда их девать. И все потому, что, потеряв рукопись, не имел мужества сознаться в этом. Я бы не отказался получить хотя бы часть этих денег.

— Я бы тоже, — печально сказал Фэн, на время забыв о своем высоком долге, поимке преступника, под влиянием обиды на судьбу, столь несправедливо швыряющую деньга не туда, куда надо. — Никто никогда не подумал оставить мне состояние. — Он взглянул на часы. — О, мои усики, о, мои лапки! Нам пора идти.

— Ты еще не сказал нам, кто убийца.

— Да ну? Разве? А что ты сам думаешь? Попробуй пошевелить тем небольшим запасом мозгов, которым тебя снабдила природа.

— Я, — нерешительно сказал Кадогэн, — я бы сказал — Шерман.

— Почему?

— Ну, хотя бы вот почему. Ты помнишь, эта милая дамочка Уинкуорс сказала, что, когда она, Россетер и Хеверинг были вместе в комнате, они закрыли дверь? Как раз в это время он и мог войти к мисс Тарди и убить ее.

Фэн улыбнулся.

— Но ты забываешь, что Россетер присоединился к Хеверингу и Уинкуорс в 11.25. В 11.30 Шерман был уже с ними, а мисс Тарди не могла умереть раньше, чем в 11.35.

— Хеверинг мог соврать насчет времени смерти.

— Ради чего? Защищая Шермана, тогда как он сам трясся за свою шкуру?

— Может, он ошибся?

— Практически невозможно, поскольку он осматривал тело очень скоро после смерти. В ранней стадии признаки совершенно безошибочны.

— А не мог ли Шерман сделать это, когда вошел к мисс Тарди с револьвером. Ты помнишь, он болтал всякую ерунду о пропавшей лампочке, объясняя свою задержку.

— Дорогой мой Ричард. Хеверинг сразу узнал бы, что она умерла минуту назад. Это прямо указало бы на Шермана. И опять-таки, во имя чего Хеверинг стал бы выгораживать его, когда все дело выплыло наружу? Наоборот, у него были все основания не делать этого. К тому же все их версии в отдельности настолько совпадают, что нет никакого сомнения в том, что они говорят правду. В твоей теории есть следующее противоречие: хотя Шерман мог удавить ее между 11.25 и 11.30 или в 11.50, но она фактически умерла между 11.35 и 11.45.

— Ладно, — сердито буркнул Кадогэн. — Шерман не убивал ее. Кто же тогда?

— Да, конечно же, Шерман, — ответил Фэн, направляясь к двери, ведущей в комнату, где в заточении находился Хеверинг.

— Что-что? — заикаясь, проговорил Кадогэн.

Фэн отпер дверь и заглянул туда.

— Спит. Можете себе представить? Спит с полотенцем на голове и со всей тяжестью преступлений на груди! — он вновь закрыл дверь.

— Послушай, Джервас, это же нелепо. Ты только что доказал, что Шерман не мог…

— Перестань ныть, — сказал Фэн. — Шерман убил Эмили Тарди. Шерман убил ее. Понятно?

— Хорошо, хорошо. Ты ведь сам только что доказал обратное. Зачем же нервничать и кричать.

— О, мои лапки! — сказал Фэн. — Конечно, ты слишком глуп, чтобы понять это. А сейчас нам пора идти, чтобы встретиться с Барнаби и его бандой у дома Шермана. Виола, вам лучше не ходить. Не забывайте, что этот человек уже убил двоих.

— А я пойду, — быстро ответила Виола.

Фэн улыбнулся ей.

— Пошли!

ЭПИЗОД С ВРАЩАЮЩИМСЯ ПРОФЕССОРОМ

Джордж Шерман жил на Большой Королевской улице, которая находится в дешевом районе по соседству с вокзалом. Дом, где он обитал (у него была приходящая неряха-прислуга, готовившая ему пищу и делавшая вид, что убирает комнаты), стоял в некотором отдалении от остальных домов в этом ряду и мог похвастать подобием садика, если, конечно, островки буйно разросшейся травы, грядка с кочанами капусты и две пышных, но бесплодных яблони могут претендовать на такое название.

Домик был небольшой, из серого камня с побеленным фасадом. Зеленая краска на крыльце облупилась. Он назывался «Тихий приют». Прислуга, завершив трудовой день, заполненный в основном принятием внутрь крепкого пива и чтением бульварных романов в гостиной, возвращалась к себе домой в восемь часов. Так что, когда Фэн, Уилкс, Кадогэн, Виола и Хоскинс встретились с Барнаби в конце улицы, Шерман, по-видимому, был уже в одиночестве.

Барнаби был полон самых фантастических планов атаки. У него в руках была большая карта города, которую он изучал при свете уличного фонаря, и хотя он делал это с большим вниманием, но судя по всему весьма слабо разбирался в ней.

— Все в сборе, дорогой Энтони, — сказал он Хоскинсу, движимый боевой яростью и алкогольными парами. — Абсолютно все пути к бегству охраняются самыми отчаянными головорезами из студентов.

— Вполне возможно, конечно, что он уже удрал, — сказал Фэн. — Но я не хочу рисковать. Уилкс, вы останетесь в тылу вместе с Виолой.

Воинственно размахивающий зонтом Уилкс кивнул в знак согласия. Фэн был так потрясен этим внезапным актом послушания, что забыл, что хотел сказать. Впрочем, он быстро опомнился и продолжил:

— Мистер Барнаби, охраняет ли кто-нибудь задние ворота?

— О, разумеется!

— Отлично. Мистер Хоскинс, останьтесь здесь. Вы будете помогать мистеру Барнаби. Ричард, передние ворота твои. Я войду в дом и немного побеседую с этим господином, если он там.

— Совсем как на войне. Прямо «Вечер битвы» Берри Джонса.

Все разошлись по своим позициям, чувствуя себя немного глуповато. Опять пошел дождь. На черном мокром асфальте отражались уличные фонари. Вокруг не было ни души. Иногда слышались приглушенные звуки перемещений рекрутов Барнаби.

Кадогэн стоял у телеграфного столба и, приложив к нему ухо, слушал пение проводов. Он ощущал скорее любопытство, чем волнение. Ведь перевес был явно на их стороне.

Фэн быстро прошел по асфальтовой дорожке, ведущей к парадному. Увидев записку, приглашающую стучать и звонить, он постучал и позвонил. Подождал. Опять постучал и позвонил. Не получив ответа, обогнул дом и скрылся из вида. Очевидно, он намеревался проникнуть в дом воровским способом, через окно. Дождь перешел в ливень, и Кадогэн поднял воротник пиджака. Он слышал, как Барнаби беседовал с Хоскинсом на тему, не имеющую отношения к делу.

Прошло две минуты. Все было по-прежнему. Три минуты. Четыре. И вдруг из дома раздался грохот выстрела, оглушительно громкий, озаривший резкой вспышкой пламени одну из погруженных в темноту комнат. И тотчас же послышался голос Фэна, кричавшего что-то, но слов разобрать было нельзя. Кадогэн с напрягшимися мускулами и колотящимся сердцем заколебался, соображая, куда идти и что делать. Наконец, он бросился, спотыкаясь и скользя по мокрой глинистой лужайке, в направлении, в котором ранее скрылся Фэн. Передние ворота остались без охраны, но вдоль дороги повсюду стояла стража.

Огибая угол дома, краешком глаза Кадогэн заметил проскользнувшую сквозь кусты с друтой стороны темную фигуру и предостерегающе крикнул. В тог же миг из ближайшего окна вывалился Фэн, ругаясь на чем свет стоит. Он махнул ему рукой, приказывая вернуться на покинутый пост.

— Он выскочил, — крикнул он, — и у него револьвер!

Они побежали обратно, скользя и спотыкаясь в темноте.

Даже впоследствии Кадогэн так и не смог разобраться точно, почему они тогда потерпели фиаско.

Нельзя забывать, что армия Барнаби была не слишком трезва. К тому же в темноте нелегко было отличить друга от врага, в результате чего Барнаби повалили на землю и сидели на нем, пока его жалобные вопли не обнаружили ошибки. Кроме того, каждый из них, уверенный в том, что видит «дичь», покинул свой пост в критический момент и присоединился к всеобщей бесплодной и бестолковой беготне взад-вперед.

Вскоре выяснилось, что Шерман вылез через дыру в заборе в конце сада в пролегающий позади переулок. Разъяренный Фэн послал двух студентов обратно к дому, чтобы убедиться в том, что они не ошиблись. Барнаби (пострадавшего физически и потому очень злого) и остальных он отправил к вокзалу, а сам с Кадогэном, Виолой, Хоскинсом и Уилксом двинулся в единственном оставшемся направлении бегства — к окраинам Ботли.

— Он хочет создать суматоху и отвлечь наше внимание, — сказал Фэн, — и, клянусь богом, ему это удалось… Смотрите внимательно по сторонам и, бога ради, не забывайте, что он вооружен…

— Если он не совсем спятил, он не пойдет на вокзал, — сказал Кадогэн. — Поэтому я и послал туда всех остальных. Они так пьяны, что не смогут поймать черепаху в кроличьей клетке… Виола, я серьезно считаю, что вы должны вернуться!

— А? Ну, уж нет. Не бойтесь, доктор Уилкс сумеет защитить меня.

— Поняли? — гордо спросил Уилкс.

— Тщеславный старик, — сказал Фэн, — надеюсь, вы понимаете, Уилкс, что вам подобает заканчивать свой жизненный путь, погрузившись в мудрые, философские размышления, а не бегая, задрав хвост и защищая юных дев.

— Вы — неблагодарный пес, — сказал Уилкс, чем так огорошил Фэна, что тот надолго умолк.

Улица, по которой они шли, не в пример Большой Королевской, была очень оживленной, и временами они с трудом пробирались сквозь сплоченную стену мокрых зонтов. Мимо них проезжали ярко освещенные автобусы с дымящимися под дождем радиаторами. В водостоках бурлила вода. Полисмен в плаще с капюшоном величественно дирижировал уличным движением. Но, увы, следов Шермана нигде не было видно.

— О, черт, — выругался Фэн. — Мы не найдем его. Он мог пойти куда угодно. Черт бы побрал этого Барнаби и его прихвостней, чтоб они сгорели в аду за то, что они натворили…

Но неожиданно Виола решила взять бразды правления в свои руки. Она перебежала дорогу, едва успев увернуться из-под такси, и подошла к полисмену.

— Привет, Боб! — сказала она.

— Гляди-ка! Виола! — ответил он. — Господи, ну и погодка! Вы не должны подходить ко мне, когда я на посту, поняли?

— Я ищу одного мужчину, Боб, он мне очень нужен!

— А как же иначе? — подмигнул Боб.

Он дал сигнал грузовику, стоящему у перекрестка, чтобы тот проезжал.

— Все шутишь, да? — сказала Виола. — Нет, Боб, право же, это очень серьезно. Он должен был пройти именно здесь. Такой маленький, тощий, с торчащими как у кролика зубами, сильно закутанный.

— Ах, этот?! Видал я его с минуту назад. Его чуть не раздавили в лепешку, он попер на красный свет.

— Куда он пошел?

— В киношку. — Мотнув головой, Боб указал направление. — Вот уж не ваш тип кавалера, я бы никогда не…

Но Виола уже бежала назад к своим спутникам, раскрасневшаяся и гордая.

— Он пошел в кинотеатр «Грандиозный», — сказала она им.

— Молодец, — похвалил Фэн. — Приятно иметь в своей компании, кроме меня, еще одного человека, обладающего сообразительностью. — Он испепелил взглядом Кадогэна и Уилкса. — Ну-с, пошли в кино.

«Грандиозный», самый маленький и захудалый кинотеатр, находился в нескольких десятках шагов от них. К тому же, с точки зрения механики и аппаратуры, он был примитивен, как первый удачный эксперимент изобретателя кино Люмьера. Билетерши апатичны, швейцар стар, неуклюж и склонен создавать очереди, едва появлялось несколько посетителей сразу, хотя билетов было сколько угодно. Фильмы шли древние, склонные ко всем недугам, какими обычно страдает сильно потрепанный целлулоид, начиная с непрерывного треска и кончая обрывом пленки. Дело усугублял тот факт, что механик, помимо того, что постоянно пребывал в подпитии, казалось, весьма слабо разбирался в своем ремесле. Кроме всего прочего, «Грандиозный» был излюбленным местом парочек, находящихся в далеко зашедшей стадии любовного восторга, и хулиганов из студенческой среды, посещающих его ради удовольствия поглазеть на то, как там все идет кувырком.

Фэн собрал свое воинство у входа.

— Нет надобности всем заходить внутрь, — сказал он. — Кому-то надо приглядеть за этим входом и за выходом на углу. Надеюсь, он не вышел в ту дверь сразу же, как вошел в эту, но тут уж ничего не поделаешь. Ричард и вы, мистер Хоскинс, останьтесь снаружи, хорошо?

В сопровождении Виолы и Уилкса он вошел в кинотеатр, чтобы купить билеты. Швейцар попытался поставить их в очередь, но они отпихнули его. К счастью в «Грандиозном» не было балкона, и им предстояло обследовать только партер. Билетерша разорвала билеты пополам и, выполнив этот простой акт разрушения, вновь погрузилась в апатию.

Они вошли в зал, в теплую вибрирующую тьму. На экране в этот момент появилась дверь. Она медленно открывалась, пропуская в щель дуло пистолета. Затем дверь мгновенно сменилась изображением седовласого старца, пишущего за столом. Невидимые скрипки во всю мощь играли тремоло, приглушенно хрюкали тромбоны, замирая и в то же время угрожающе. Музыка дошла до могучего фортиссимо и резко оборвалась. Прогремел выстрел, старец рухнул лицом на стол, выронив перо из безжизненной руки.

— Убит, — сказал Фэн замогильным голосом.

В этот момент кто-то подошел к ним и усадил их на места. В кинотеатре было не очень много народа. Прямо перед ними сидела довольно большая группа студентов, но остальные места были заняты сидящими вразбивку немногочисленными посетителями. Рядом с ними молодая женщина полулежала, прочно зажатая в крепких объятиях молодого человека, демонстрируя поразительную длину стройных ног и явно не замечая тревожных событий на экране. Впереди кто-то спал. При отсвете экрана и слабой желтой лампочки над входом разыскать Шермана было трудно.

«— Он был славный парень, — сказал экран, — кому нужно было его убивать?»

Фэн встал и пошел вниз по проходу. Билетерша, желая помочь, поспешила к нему и указала, где находится «для мужчин». Не обращая на нее внимания, он продолжал вглядываться в темноту.

«— О'кей, мальчики, — сказал фильм, — заберите его в морг. Ну-с, миссис Харгбен, знаете ли вы кого-нибудь, имеющего причины ненавидеть вашего мужа?»

Торча в проходе, Фэн мешал сидевшим сзади зрителям. Один из них встал и сказал:

— Эй, приятель, сядь!

— Сам сядь! — одернул вставшего кто-то позади него.

Фэн презрел их обоих и вернулся к Виоле и Уилксу.

— Попытаюсь с другой стороны, — сказал он.

«— Так, теперь займемся этой дамочкой, Клэнси, — доносилось с экрана.

— Это скверное дело, шеф. Мне все очень не нравится!»

Оба детектива исчезли с экрана, их сменили герой и героиня, склеенные в поцелуе. Потом без всякой паузы последовал пейзаж, через который галопом скакали ковбои, как полоумные стреляя в кого-то впереди себя.

— Не та часть! Из другого фильма! — завопили в восторге зрители. — Осберг, ты опять пьян в стельку!

В ответ на это экран (вероятно, из сочувствия) забился в судорогах и погас, оставив зал почти в полной темноте.

— О, черт! Проклятье! — выругался Фэн.

Студенты все разом повскакали, громко высказывая намерение сунуть голову Осберга в ведро с холодной водой. Некоторые из них действительно кинулись в кинобудку.

Перед экраном появился хозяин кинотеатра, маленький, толстенький человечек в смокинге, освещенный, весьма неудачно, красным прожектором, что придало ему вид вампира, только что насосавшегося свежей крови. Без особой надежды на успех он попытался воззвать к терпению.

— Маленькая техническая неполадка, — задыхаясь и пыхтя пытался он перекричать зрителей. — Она будет немедленно устранена. Оставайтесь на своих местах, леди и джентльмены. Пожалуйста, оставайтесь на своих местах!

Но никто не обращал на него внимания. Из кинобудки донеслись вопли и шум борьбы…

— Оставайтесь на местах! — молил хозяин.

Фэн, Уилкс и Виола тоже вскочили вместе с остальными.

— Мы потеряем его в этой суматохе, — сказал Фэн. — Идем! Нам лучше выйти наружу. Если он видел, как мы вошли, он не упустит такую возможность удрать.

Когда они выходили, на экране внезапно возникло изображение, придав стоящему впереди него хозяину странный вид пятнистого призрака.

«— Слушай, киска, — сказал фильм, — если они спросят у тебя, где ты была вчера ночью, не говори ничего. Поняла? Это ловушка!»

В вестибюле никого не было, кроме кассирши в кассе, крупной меланхолической фигуры Хоскинса, да швейцара, за неимением другого занятия перебирающего свои медали.

— Что происходит? — спросил Хоскинс. — Я слышал ужасный рев. — Он стряхнул капли дождя со своей насквозь промокшей шевелюры.

— Он здесь не выходил?

— Нет.

В этот момент они услышали топот бегущих ног, и из-за угла выскочил вымокший до костей Кадогэн и в отчаянии закричал:

— Он вышел! Он удрал!

Фэн застонал:

— О, моя шерстка! О, мои лапки! Почему же ты, оболтус, не задержал его?

— У него в руке револьвер, — ответил Кадогэн. — Если ты воображаешь, что я, как какой-нибудь идиот в фильме, кинусь прямо на револьвер, то ты заблуждаешься!

Фэн опять застонал:

— В какую сторону он скрылся?

— Вниз вон по той боковой улице. Он украл велосипед.

Фэн без колебаний бросился к стоящему у тротуара маленькому голубому автомобилю марки «хилман», хозяин которого забыл его запереть, забрался внутрь и включил зажигание.

— Давайте все сюда! — помахал он рукой. — Все принадлежит народу, и будь я проклят, если упущу его опять из-за отсутствия телеги!

Кое-как втиснувшись в машину, они помчались, а хозяин «хилмана», распивавший пиво в соседней пивной, еще долго ничего не знал о пропаже. Они свернули в узкую боковую улочку. Из-под колес веером летели брызги, заливая кирпичные стены, заклеенные афишами. В свете фар капли дождя сверкали серебряными иглами.

Вскоре дорога расширилась, и они увидели Шермана, с бешеной скоростью крутящего педали и время от времени оглядывающегося через плечо. Когда они подъехали ближе, фары на мгновение высветили его вытаращенные глаза и кроличьи зубы.

Поровнявшись, Фэн крикнул:

— Слушайте, Шерман, если вы не остановитесь, я загоню вас на тротуар и прижму к дому.

Не успел он это сказать, как Шерман резко свернул и… исчез. Это показалось им чудом, потому что они не сразу поняли, что он повернул на узкую глинистую тропинку слева.

Фэн затормозил, затем поспешно и нервно дал задний ход, но проезд был слишком узким, чтобы можно было ехать на машине. Бросив «хилман» на произвол судьбы, они выскочили и побежали, шлепая по лужам, промокнув до нитки, туда, где сиял свет, пахло керосином и хрипло звучала музыка.

Но только Виола поняла, что они попали в тупик. В конце его находилась ярмарка и другого выхода, кроме того, через который они вошли, не было. Пробегая мимо паровой машины, которая пыхтела, пуская пар, под хлещущим дождем, они увидели велосипед Шермана, валяющийся на земле у входа в большой, крытый полосатым тентом балаган.

Оставив Хоскинса и Кадогэна караулить вход, Фэн с Виолой и Уилксом ворвался внутрь. В первый момент свет и грохот музыки ослепил и оглушил их. Народу было мало, погода не слишком подходила для ярмарочных развлечений. Справа от них был тир, у которого напомаженный молодой человек доказывал девушке свою доблесть. Слева — мишени для метания дротиков, кегли, хироманты. В дальнем конце начинала набирать обороты тяжелая карусель, хотя на ней было всего два пассажира. Пустые колясочки, мотоциклы, лошадки бесцельно кружились. Из включенных на полную мощность громкоговорителей неслась джазовая танцевальная музыка.

«Бэ-э… би-и, — пело радио голосом великана, — не говори мне «нет», о, бэ-э… би-и…»

По мере того, как скорость увеличивалась, словно поезд метро, механизм карусели скрежетал и стучал все громче. На ней была надпись: «У этой карусели нет предела скорости». В одном месте крыша тента прохудилась, по сухой, утрамбованной глине растеклась лужа. Стайка юных девушек в беретах и дешевых шерстяных пальто, с ярко накрашенными губами стояла, глядя на игру в лошадки — разновидность рулетки, или на красиво разложенные призы — куклы, коробки конфет, канарейки, золотые рыбки, пачки сигарет, которые являли собой великолепие пролетарской окраины.

Горячий, пахнущий паром, керосином и мокрым брезентом воздух был наполнен оглушительной музыкой. «Как сцена из романа Грэма Грина», — подумал Кадогэн. Но у них не было времени вглядываться в детали. Неожиданно из-за одной загородки выскочил Шерман и, пригнувшись, побежал к задней стенке брезента, пытаясь нащупать выход. Но выхода не было.

Он обернулся, оскалившись как зверь, и Фэн быстро оттолкнул Виолу, убирая ее с линии огня. Шерман рванулся вперед. В безумной панике он подбежал к быстро вращающейся карусели и, невзирая на крики служителя, схватился за одну из подпорок, когда она пролетала мимо. Рывком, едва не оторвавшим ему руку, он очутился на карусели. Ни на секунду не задумываясь, Фэн бросился за ним. Какая-то женщина закричала, и служитель, теперь уже не на шутку встревоженный, попытался удержать его, но упал. Фэн тоже упал, споткнувшись, вскочил, пробрался к самому краю платформы и невзирая на страшную боль в руках вцепился изо всех сил в деревянный мотоцикл с бархатным сиденьем. Борясь с центробежной силой, он старался сохранить равновесие. Неподалеку от него вцепившийся в лошадку Шерман пытался достать револьвер.

— Вот сволочи, — сказал служитель Кадогэну, который только что вошел вместе с Хоскинсом и присоединился к Виоле и Уилксу. — Они что, самоубийцы?

Огни на карусели, достигшей своей нормальной скорости, внезапно потускнели. Механик, сидящий посредине, спокойно взирал на происходящее.

— Остановите эту штуку, — резко выкрикнул Кадогэн. — Человек, который вскочил первым — убийца. Он вооружен и очень опасен. Остановите ее, ради бога!

Служитель уставился на него:

— Какого черта?..

— Это чистая правда, — с неожиданной твердостью сказал Уилкс. — Виола, идите звонить в полицию, а потом отправляйтесь на вокзал и приведите всех сюда.

Побледневшая Виола молча кивнула и выбежала. Вокруг начал собираться народ, интересуясь, в чем дело.

— О, боже мой! — произнес служитель, наконец поверив им.— Эй, Берт, останови ее! Быстро! — крикнул он человеку в центре карусели.

Его слова утонули в свисте ветра и скрежете карусели. Человек в центре круга делал вопросительные жесты руками. Шерман достал револьвер, прицелился и выстрелил. Механик открыл рог, зашатался и упал.

— Ублюдок! — завопил охваченный внезапной яростью служитель. — Этот ублюдок застрелил его!

К ним подбежали владельцы тиров и других заведений ярмарки, а потерявшая управление карусель продолжала набирать скорость, ужасающе вибрируя и сотрясая весь балаган. Нелепая музыка продолжала трубить: «Милая, любимая, я плачу о луне…» Лица присутствующих исказились от страха. Один из двоих кружащихся на карусели людей издал полный ужаса пронзительный вопль.

— Ложитесь! — закричал служитель. — Ложитесь и прижмитесь к подпоркам! Боже мой… — добавил он тихо, — если кто-нибудь из них вылетит, когда она крутится на полную железку, ему не придется рассказывать об этом.

А скорость все нарастала.

Крутом все стихло. Все увеселения были забыты. Стоящие около карусели все больше ощущали яростное завихрение воздуха…

— Мы не сможем ее остановить, — пробормотал служитель. — Мы не сможем теперь… Пока не кончится пар.

— То есть, как это, черт вас побери? — Кадогэна охватил ужас.

— Машина и пульт управления там, в центре… Туда теперь никак не добраться. Если вы при такой скорости попробуете это сделать, вы сломаете свою дурацкую шею, поняли?

— А сколько же это будет еще продолжаться?

Служитель пожал плечами.

— Полчаса, — мрачно ответил он, — если она до этого не своротит к чертовой матери весь балаган.

— О, господи, — произнес Кадогэн, чувствуя, что ему делается дурно. — Нельзя ли взять одно из ружей и подстрелить его?

— Если вы попытаетесь стрелять, то попадете во что угодно, но только не в него!

Карусель крутилась все быстрей.

— Я знаю, что делать! — воскликнул Кадогэн. — Если мы выломаем доску, огораживающую карусель, то сможем пролезть в центр снизу, да?

Служитель вздрогнул.

— Можно бы, — ответил он, — но там до чертовой матери всяких механизмов, и, прежде чем вы доберетесь до центра, скорее всего вам оторвет башку.

— Все равно, надо попробовать, — сказал Кадогэн, — хотя бы ради этих двух несчастных. Они оба в панике и в любой момент могут сорваться.

Служитель недолго колебался.

— Я пойду с вами! Фил, дай мой инструмент!

Пробовали ли вы, равнодушный читатель, висеть, вцепившись в перила карусели, вращающейся с бешеной скоростью? Если ваши ноги прочно упираются во что-нибудь, вы можете отклониться внутрь под углом шестьдесят градусов и не потерять равновесия. Собственно говоря, только таким способом и можно удержаться. Сидите прямо — вам понадобится вся ваша сила, чтобы не быть вышвырнутым, как булавка, положенная на вертящийся диск патефона. Во всяком случае карусель не слишком подходящее место для ловли отъявленного злодея, хотя следует отметить, что трудности равны для обеих сторон. Надо добавить, что при этом все ощущения смещаются. Спустя некоторое время только стремящаяся сбросить вас с круга сила говорит вам о том, что вы вращаетесь. Все остальное, включая зрение, создает иллюзию, что вы поднимаетесь и поднимаетесь по бесконечному отвесному склону, который по мере возрастания скорости становится все круче. В дальнейшем вы воображаете несуществующее притяжение, тянущее вас вниз, и начинаете бороться с ним.

Этот полет в темном ветряном тумане создает необычайно странное ощущение. Лица зрителей сливаются в бесконечный утомительный цветной мазок и, наконец, когда мускулы всего тела уже изнемогают от нестерпимого напряжения, все превращается в сплошной кошмар, отчаянную борьбу за жизнь.

Фэн чувствовал боль в руках от первого, страшного рывка, но вначале ему было даже весело. Потом, несколько запоздало, до него дошло, насколько нелепым было это последнее усилие в погоне за Шерманом. Какой-то глупый импульс толкнул его на это, точно так же, как желание спастись бегством заставило Шермана хоть ненадолго искать спасения в этом временном и ненадежном убежище.

«Но, — подумал он, — раз я уже здесь, надо этим воспользоваться». С горечью он вспомнил, что револьвер так и остался лежать на столе в его комнате. Единственным утешением была мысль, что, если Шерман выстрелит в него, то почти наверняка промахнется. Если пробраться ближе к центру карусели, двигаться будет легче, но там становишься лучшей мишенью. Обдумав все, он решил оставаться на месте и не предпринимать ничего против Шермана, пока карусель не остановится. Времени будет достаточно и тогда.

Однако все эти благоразумные решения рассыпались прахом, когдаШерман сделал свой первый выстрел. Его бессмысленный поступок пробудил в Фэне нечто, что нельзя было назвать ни героизмом, ни яростью, ни даже инстинктом. Трудно выразить словами, что именно им двигало. Пожалуй, это было заложено с основу самой личности Фэна. Вероятно, точнее всего это можно было бы описать как своего рода бесстрастное чувство справедливости, глубоко укоренившееся в нем.

Так или иначе, его внезапно обуяло желание действовать. Тихонько фальшиво напевая финал из «Гибели богов», он скорчился рядом с одним из деревянных мотоциклов и, прижимаемый центробежной силой, пополз вперед. Шерман с револьвером в руке оглянулся, увидел его и стал поджидать, когда он приблизится, чтобы выстрелить наверняка. Его воспаленные глаза горели безумным огнем… Он что-то кричал, но свист ветра и скрежет механизмов поглощали его слова. Мир, находящийся за пределами крута, вращающегося с сумасшедшей, все возрастающей скоростью, будто перестал существовать. Казалось, на всей планете их было только двое.

Фэн продолжал двигаться вперед. Это было очень медленное, до предела напряженное продвижение, особенно в промежутках между рядами колясочек и мотоциклов. Упираясь ногами в пол, цепляясь за любые мало-мальские выступы, он обламывал почти до крови ногти в усилии удержаться. Пот струился с него, в ушах звенело. Он еще не знал, что сделает. Если бы он попытался швырнуть чем-нибудь в Шермана, то это вряд ли ему удалось, а главное, бросить было нечего. Фэн приближался к Шерману, они находились уже в шести футах друг от друга, не подозревая, что под каруселью к пульту управления машиной пробираются Кадогэн и служитель.

И вот произошло нечто из ряда вон выходящее — изобретательность Фэна иссякла! Он не знал, что делать. Броситься на Шермана было не только физически невозможно для Фэна, но и привело бы его к неминуемой гибели.

Как человек несколько старомодный, он воззвал к богам, и они услышали его. Вероятно, они просто решили, что события вечера зашли слишком далеко. Словом, случилось следующее. Шерман качнулся и потерял равновесие. Пытаясь восстановить его, он выронил револьвер. В то же мгновение Фэн бросился на него. А еще через мгновение они, тесно сплетясь друг с другом, катились к краю карусели.

Теперь Фэн знал, что надо делать. Едва они оказались на краю, он оторвал свои руки от Шермана, левой вцепившись в перила ограждения, а правой что есть силы ударив Шермана, и столкнул его с вращающегося круга. Центробежные силы, как вихрь подхватили Шермана. Стоящая вокруг толпа, затаив дыхание увидела, как он взлетел вверх, со страшной силой ударился об опорный столб, откуда его швырнуло вниз, по ступенькам, где он и остался лежать. Почти в ту же секунду Кадогэн и служитель благополучно добрались до рычагов управления. Карусель потеряла скорость и остановилась. Десятки рук протянулись, чтобы помочь Фэну и двум другим несчастным, насмерть перепуганным, но целым и невредимым, ступить на твердую землю.

У всех троих кружилась голова. Механик Берт был без сознания, но вне опасности — пуля перебила ему кисть руки. Уилкс поднялся с колен после осмотра разбитого и окровавленного тела Шермана.

— Он не умер. — сказал он. — У него множество переломов, но он выживет.

— Чтобы быть повешенным, — дрожащим от усталости голосом добавил Фэн. — Что, — добавил он уже тверже, — сделает мир бедней на одного поклонника бессмертной Джейн.

Едва Фэн проговорил это, как на «Лили Кристин-III» подкатили Скотт и Бивис. За ними следовал начальник полиции со своими клевретами. Затем подъехали владелец угнанного «хилмана» и вызванная Виолой полиция. Не заставили себя ждать и хозяин велосипеда, украденного Шерманом, и Барнаби со своей «армией», порядком подзаправившейся из запасов привокзального буфета. Следом появились проктор, университетский инспектор и два «быка».

Это была действительно встреча друзей.

ВСЕ ОБЪЯСНЯЮЩАЯ

— Объяснения, — угрюмо сказал Фэн, — объяснения, объяснения. Объяснения в полиции, прокторам, газетам… Я веду собачью жизнь в последние сорок восемь часов. Моя репутация погибла. Меня перестают уважать. Студенты открыто хихикают надо мной. Люди указывают пальцами на «Лили Кристин», когда я проезжаю. А я просто не понимаю, что я сделал, чтоб заслужить такое.

Он печально глотнул виски. Но никто не выразил ему сочувствия. Даже по прошествии двух дней все они еще были окрылены успехом. Виола, Кадогэн, Уилкс и Хоскинс сидели вместе с ним в готическом баре «Жезл и Скипетр». Часы показывали восемь, в баре было полно посетителей.

Молодой человек в очках закончил «Кошмарное аббатство» и читал теперь «Таинственный замок», студент с толстыми губами все еще спорил с барменом о лошадях, а рыжий социалист по-прежнему донимал свою подругу проблемами экономического неравенства.

— Следствие по делу Россетера, — продолжал Фэн, — полицейские допросы… Почему я украл машину? Почему доктор Уилкс угнал велосипед? Почему мистер Кадогэн свистнул консервы? Мелкие умишки. Просто противно. Правосудия нет.

— Насколько мне известно, признания Шермана подтвердили твои выводы, — сказал Кадогэн, — но мне пока не удалось узнать, в чем они заключаются.

— Все подтвердилось, — по-прежнему мрачно ответил Фэн. — Труп мисс Тарди нашли там, где указал Хеверинг. Портфель Россетера и ружье, из которого он был убит, найдены в доме Шермана, — оно было небольшое и, я думаю, он спрятал его под своими многочисленными одеждами. Полиция поймала эту гадину Уинкуорс, когда она пыталась удрать из Англии, — вы знаете об этом? Хеверинга они, конечно, тоже взяли. Их, несомненно, будут судить.

Он подозвал официанта и заказал для всех еще выпивки.

— Доктора говорят, что Шерман оправится не раньше, чем через полгода. Говоря откровенно, я тоже. Мне пришлось извиняться перед капелланом за то поведение в ризнице. Мне! Унизительно и обидно. И никто спасибо не сказал.

— Мне кажется, что все то, что эти типы рассказывали о случившемся в игрушечной лавке, имело целью скомпрометировать Виолу.

— Возможно, не буду спорить. Но если предположить, что они говорили правду, то был один единственный способ совершения убийства и совершить его мог один единственный человек — это Шерман.

— Не понимаю. Она действительно умерла в 11.40, как сказал Хеверинг? Если да, то все они находились вместе в другой комнате.

Официант принес поднос с напитками и Фэн расплатился с ним.

— О, да. Это так. Она умерла в 11.40, — сказал он. — И отнюдь не естественной смертью. Дело в том, что она была… задушена.

— Задушена?

— Видите ли, симптомы удавления и удушения совершенно схожи. Очевидно, и в том и в другом случае смерть наступает от прекращения поступления воздуха в легкие — в первом случае через рот, во втором через горло. Удавление действует почти моментально, а удушение может продолжаться довольно долго.

Кадогэн судорожно глотнул пива.

— А как же следы… на шее?

— Они могли быть сделаны после смерти. — Фэн пошарил в кармане и вытащил измятый клочок бумаги. — Я выписал это для вас из справочника: «Судебной медициной установлено, что следы удавления, нанесенные живому человеку, почти невозможно отличить от следов, нанесенных трупу, особенно если смерть наступила незадолго до этого». А смерть наступила очень незадолго. Смысл всего этого сводится к следующему: если вы удавили человека, вы безусловно присутствовали при его смерти, но, если вы его удушили, присутствие не обязательно.

— То есть, как это? — в недоумении воскликнул Кадогэн.

— Сейчас поймешь. Версия удушения сразу же указала на Шермана. Вы все помните ситуацию? Россетер разговаривал с мисс Тарди и, по утверждению двух свидетелей, а также на основании его собственных слов, она была жива и разговаривала с ним, когда он уходил от нее. Стадо быть, она не могла находиться в начальной стадии удушения. Затем Россетер присоединился к Хеверингу и мисс Уинкуорс. Единственным человеком, оставшимся без наблюдения, был Шерман. Все очень просто. Шерман, конечно, понял, что выдумка с запугиванием никуда не годится. Поэтому он вошел в комнату к мисс Тарди, ударил ее по голове, она потеряла сознание, ватой (которую он, конечно, всегда имел при себе, затыкать от простуды уши) он заткнул ей ноздри, запихнул ей в рот носовой платок и оставил ее умирать. А когда Россетер послал его с револьвером «пугать» старуху, он быстро убрал все следы удушения и затянул на ее шее веревку, объяснив причину своей задержки поисками пропавшей лампочки.

— Но объясните, ради бога, — сказал Кадогэн, — зачем ему потребовалось устраивать это, как «невозможное убийство»? Кроме того, она могла бы оказаться еще живой, когда он вернулся, что погубило бы все.

— Он вовсе и не намеревайся делать его «невозможным», — нетерпеливо ответил Фэн. — Когда Шерман, удушив старуху, вернулся, то увидел, что все остальные находятся вместе, тогда как он рассчитывал, что они в отдельных комнатах и нельзя было бы доказать, что они их не покидали. А теперь подозрение, вне всяких сомнений, падало на него. И Шерману пришлось наспех что-то придумывать. Имитация удавления была единственным выходом.

— А как насчет кого-то постороннего в магазине? Виола говорит, что там никого не было.

— Конечно, не было. Он слышал Виолу. Ведь я правильно говорю, Уилкс?

— А-а? — Уилкс вздрогнул от неожиданности.

— Видите, — продолжал Фэн, — ясный и острый ум Уилкса мгновенно пришел к такому же выводу. — Он ехидно взглянул на своего престарелого коллегу. — Разумеется, все зависит от того, говорят ли свидетели правду. К счастью, нет необходимости проверять их, потому что Шерман сам себя выдал при нашем втором с ним разговоре. Он сказал: «Ни одна душа не может доказать, что я был участником какого-то заговора». Но Россетер мог бы это доказать, будь он жив (не забывайте, что заговорщики были в масках и не знали друг друга). Единственными, кто знал об убийстве Россетера, были мы двое, полиция и… убийца. Следовательно Россетера убил Шерман, и он же убил мисс Тарди.

— А как он познакомился с мисс Снейс? Почему она оставила ему деньги? Это выяснили?

— Дело в том, что он опубликовал идиотскую книжонку об образовании и воспитании, а мисс Снейс интересовалась этим вопросом. Они начали переписываться и впоследствии встретились. Он лицемерил, льстил ей, старухе это нравилось. Отвратительный мелкий подхалим.

В наступившей вдруг тишине до них донеслось:

— Каждому по потребностям, — бубнил рыжий, — не является абсолютным равноправием, потому что у людей бывают разные потребности.

— А кто должен решать, какие потребности должны быть у народа? — спросила его спутница.

— Разумеется, правительство. Не задавай такие глупые вопросы.

Фэн вернулся к своим обидам.

— Из-за того только, что Скотт и Бивис вынудили начальника полиции прокатиться за ними полдороги до Лондона и обратно, — удрученно сказал он, — я не считаю, что он имел право обзывать меня последними словами, как извозчик.

— Между прочим, каким образом они очутились на ярмарке?

— Они встретили банду Барнаби около вокзала. Кстати, через десять минут мы должны идти к нему в «Нью-Колледж», мы приглашены на выпивку. Давайте-ка закажем еще по одной на дорожку.

— Отличная идея, — согласился Кадогэн и подозвал официанта. — Сноуд уехал в Лондон искать конверт. Я пытался заставить его увеличить мой гонорар, но ничего не вышло. Он скользкий, как угорь.

— Значит, вы будете писать новую поэму? — спросила Виола.

— Да. Это мой хлеб. Может быть, даже роман попробую написать.

— Этого еще не хватало, — пробурчал Фэн.

— А что вы будете делать. Виола?

— О, я не знаю. Пока не закончатся все формальности и я не получу… деньги мисс Снейс, я буду продолжать работать. Иначе я не буду знать, чем занять целый день. А вы, Энтони?

Хоскинс пожал плечами.

— Буду продолжать учебу… Добрый вечер, Жаклин! — приветствовал он проходившую мимо шатенку.

— Уилкс, — резко сказал Фэн.

— А? Что?

— Чем вы думаете заняться теперь?

— Не ваше дело! — огрызнулся Уилкс.

Кадогэн быстро вмешался.

— А ты сам, Джервас, что будешь делать?

— Я? Я буду продолжать свой благородный и величественный путь к могиле.

Число посетителей в баре увеличивалось, табачный дым начинал щипать глаза.

Фэн мрачно пил виски. Молодой человек в очках закончил «Таинственный замок» и начал «Опасный дом». Виола и Хоскинс были увлечены разговором. Уилкс начал впадать в дремоту. Кадогэн ощущал приятную пустоту в голове.

— Давайте играть в «Неприличные строки из произведений Шекспира», — предложил он.

Однако им не удалось сразу осуществить это предложение, потому что Хоскинс неожиданно сказал:

— У женщин непонятные пути в жизни.

Все замерли, почтительно слушая великого знатока женщин.

— Если бы не эксцентричность мисс Снейс, ничего этого не случилось бы. Вы помните, что сказал о женщинах Поп в своей поэме «Похищение локона»? — он вопросительно оглядел присутствующих. — Там говорится:

О, боже мой…

Джон Ле Карре Звонок мертвецу Убийство по-джентльменски

От автора

Март 1992 года

За исключением, вероятно, самой той персоны, у которой берут интервью, нет никого более предсказуемого, чем интервьюер, и, по моему личному опыту, они делятся на две категории, можно даже сказать — на две возрастные группы. Те, кому перевалило за сорок, нервно поглядывают на мои седины и в той или иной форме допытываются: долго ли я еще протяну? Не достигшие сорока и еще лелеющие надежду, что сами в будущем могут стать писателями, неизменно интересуются: как я начинал? Поскольку «Звонок покойнику» был моей первой книгой, я не стану здесь отвечать на вопрос старших, ответа на который у меня нет все равно, и расскажу о начале своего пути в литературе.

Я начал писать, потому что сходил с ума от скуки. Не от той апатичной, ленивой скуки, которая мешает вставать по утрам с постели, а от бесцельных метаний, гонки по замкнутому кругу в поисках стоящего занятия, которого не мог для себя найти. Я попробовал роль учителя для «отстающих» детей, и, как выяснилось, у большинства из них проблема была та же: они страдали от невыносимой скучищи. В классе они садились на задние парты и изнывали от тоски. Я попытался преподавать в Итоне, но там я часто чувствовал себя моложе своих учеников и так же, как и они, имел потребность в хорошем наставнике. И, уж конечно, меня не радовала перспектива, которую я видел в конце длинного коридора жизни: директор школы к сорока, выход на пенсию в шестьдесят, уютный домик в Девоне, и единственное желание — Боже, даруй мне спокойный сон в эту славную ночь.

Преподавательскую деятельность во время школьных каникул я пробовал совмещать с работой художника в коммерческой рекламе, но тоже без особого успеха. Чтобы труд приносил удовлетворение, все, что я рисовал или писал, должно было по меньшей мере объяснять смысл жизни. Но много ли возможностей вложить душу в творчество, когда ты всего лишь оформляешь суперобложки для детских книг, получая по восемь фунтов за штуку?

Что до писательства, то, если не считать детских стихотворений, я за все те годы создал только одно произведение. Пока я еще преподавал в Итоне, издательство «Бодли хед» попросило меня написать экзаменационный текст для чтения на немецком языке, рассчитанный на студентов со средним уровнем подготовки. И я написал для них рассказ об уличном художнике, который в один прекрасный день создал пастелью на мостовой пешеходной зоны Трафальгарской площади подлинный шедевр: «Мону Лизу». Даже лучше. И он знал. Надвигался дождь, наступали часы пик. Никакого фиксатора у него не было. А плиты мостовой принадлежали не ему, а городскому совету. Задним числом я понял, что написанная мной история могла послужить прямой метафорой к моему собственному нереализованному таланту, пусть я и не знал, в чем именно он заключался, который не хотели замечать спешащие по своим делам люди. Надо ли говорить, что рассказ совершенно не соответствовал тем целям, которые поставили передо мной редакторы «Бодли хед», и они его завернули. Годы спустя Грэм Грин, который публиковался в «Бодли хед» и был у них кем-то вроде директора на общественных началах, написал мне письмо с предложением сотрудничать с ними. Но вот вам характер типичного писателя: я их не простил за первый отказ и не прощу никогда.

Уйдя из учителей, я вновь вернулся в коридоры власти Уайтхолла и уже скоро работал в одном страшно секретном здании Уэст-Энда, хотя каждый лондонский таксист знал, что в нем располагалась МИ-5 — государственная британская служба контрразведки. Пять дней в неделю я вставал в шесть утра, завтракал, совершал получасовую прогулку до вокзала в Грейт-Миссендене, городке, где я тогда жил, шестьдесят пять минут ехал поездом до Марилебон, а оттуда автобусом добирался до Леконфилд-Хауса на Керзон-стрит, где на входе показывал пропуск. После работы я возвращался тем же путем, но частенько оказывался дома с верной женой и маленьким сыном не раньше десяти или одиннадцати вечера.

Мир, окружавший меня в Лондоне, был миром, состоявшим исключительно из бумаг. Секретная служба держится на досье, я стал одним из пехотинцев той армии, которая их составляла. Подобно Бобу Крэтчиту^[455] в его каморке, я упорно трудился с утра и нередко до позднего вечера над личными делами людей, с которыми никогда не встречался: можем ли мы доверять ему? Или ей? Могут ли им доверять их работодатели? Может ли он стать предателем, шпионом, отчаявшимся одиночкой, может ли быть путем шантажа завербован нашими неразборчивыми в средствах врагами? Таким образом, я, который до сих пор не повзрослел настолько, чтобы разобраться в себе самом, получил поручение выносить суждения о поведении и личной жизни других людей. При этом я совершенно не разбирался в том, как устроен реальный мир, мне был ведом только свой. Единственными ключами к пониманию чужих характеров служили черты моей собственной натуры. А поскольку натурой я был многогранной, то воображаемые мосты, которые я возводил между собой и моими бумажными подозреваемыми, неожиданно создали мне репутацию толкового работника, умеющего видеть и ясно излагать материал. На самом деле это совершенно не соответствовало действительности. Я занимался лишь тем, что лепил якобы реальные человеческие характеры из такой скудной глины, как данные прослушки телефонных разговоров, перлюстрации и донесения агентуры. Все остальное мои подозреваемые получали от меня лично. Трудно назвать подобную работу добросовестной, но среди окружавшей меня посредственности даже она легко сходила за таковую. И, как выяснилось, стала превосходной подготовкой к дальнейшей карьере, которую тогда сознательно я все еще для себя не избрал: а именно — к писательству.

Гораздо позже я понял, что романист воспринимает своих персонажей с тем же завуалированным непониманием, с каким ребенок относится к взрослым. Он рассматривает их с такой же смесью отстраненности и подозрительности, с такой же болью и удивлением, которые перемежаются со вспышками изменчивой любви. И, наблюдая за ними, он заносит каждого в свой потайной бестиарий, чтобы мысленно восхищаться ими, подражать им или же отвергать и даже наказывать. Скрытый от посторонних глаз мирок контрразведки создает своим обитателям удивительно благоприятную среду для сохранения подобного детского восприятия. Внутри своих стен мы, молодые сотрудники, ощущали себя вполне сформировавшимися, зрелыми людьми. Но стоило выпустить нас в среду по-настоящему взрослых людей, как мы терялись, словно несмышленые дети.

Именно об этом в «Звонке мертвецу» Эльза Феннан говорит Джорджу Смайли при их первой встрече.

Однако, помимо своих бумаг и досье, я, конечно же, был окружен коллегами и никогда не встречал более странного сообщества людей. Мир секретных служб так же реален, как и обычный мир, но, как сказал Кестлер^[456] про мир евреев, еще более реальный. Наделавший потом много шума Питер Райт^[457] тоже ведь ходил одними с нами коридорами и, вероятно, как я сам, подсознательно готовил себя к будущей карьере литератора. Наши начальники ненавидели друг друга по причинам, о которых нам не положено было знать. Но еще больше они ненавидели вторую спецслужбу, приходившуюся нам родной сестрой, — МИ-6 — главное разведывательное ведомство Великобритании. Они, кроме того, ненавидели политиков, коммунистов и очень многих репортеров. Как теперь всем известно, они ненавидели премьер-министра Гарольда Вильсона и его «кухонный» кабинет. Нервная обстановка в нашем учреждении порой просто пугала. Люди, которые еще вчера работали с тобой бок о бок, могли назавтра исчезнуть. Были они уволены или отправлены куда-либо с секретной миссией, нам опять-таки не дано было знать. Как правило, их все же увольняли. Из этих таинственных появлений и исчезновений коллег я позднее соткал историю Алека Лимаса в «Шпионе, пришедшем с холода», чье увольнение оказалось хитроумной уловкой. Увы, на деле все обстояло куда проще. Большие мастера своего дела соседствовали с вопиюще некомпетентными сотрудниками, и, будучи новичком, ты никак не мог предвидеть, с чем столкнешься в следующий раз.

Поначалу тебе даже казалось, что дураки только разыгрывают из себя дураков, участвуя в какой-то тонко задуманной обманной операции. Или что на самом деле существует какая-то другая, настоящая и эффективная секретная служба. Позже в своих произведениях я именно такую службу и выдумал. Но, к сожалению, реальность оборачивалась сплошной посредственностью. Полицейские из бывших колоний, смешиваясь с неудачниками-учеными, неудачниками-юристами, неудачниками-миссионерами и потерпевшими крах светскими львицами, способствовали тому, что в нашей прославленной столовой царила атмосфера пикника для ветеранов. От каждого слегка попахивало пережитыми неурядицами. И только со временем я понял, что наша служба все же обладает собственным лицом, а у всех выработалась общая привычка: встретиться с тобой взглядом, потом отвести глаза в пол, затем в сторону — взгляды тянулись к тебе, а потом сразу все же отторгали. Изолированность и замкнутость в себе каждого из нас напоминала странные пузыри на картинах Иеронима Босха — заключенным в них людям не дано слиться в поцелуе или прикоснуться к другим. Об этом я тоже много позже написал в «Секретном пилигриме».

Вероятно, нас до такой степени разобщал сам секретный характер нашей работы, ощущение, что ты знал больше или (Боже, сохрани) меньше, чем твой коллега. Именно тайны были нашей валютой, и человек, владевший наибольшим количеством информации, чувствовал и наибольшее довольство собой. Только временами, посещая студии Би-би-си или получая приглашения на приемы в «великие» британские газеты, я ощущал атмосферу такого же взаимного недоброжелательства и зависти.

Но для человека, в котором подспудно и еще неведомо для него самого созревал будущий писатель, не было ничего лучше, чем эта тоскливая обстановка мира спецслужб.

Окончательно подтолкнул меня к занятиям литературой Джон Бингем — здесь нет никаких сомнений. Джон внешне несколько походил на Смайли и писал свои детективы в обеденные перерывы. Позже — и не совсем по своей вине — он стал графом, чего я не простил бы ни одному человеку, обладающему чувством юмора. Но он оставался хорош в любой роли — графа или шпиона: добрым, любезным, проницательным человеком, бывшим журналистом, бывшим членом контрольной комиссии. Профессионалом разведки до мозга костей. И он живо напоминал человека, оказавшего на меня еще большее влияние на раннем этапе жизненного пути: Вивиана Грина, который начинал капелланом в моей средней школе и триумфально увенчал профессиональную карьеру постом ректора Линкольн-колледжа в Оксфорде. Если у меня когда-то и был исповедник, то это Грин, а Джон Бингем с его рассеянной манерой поведения, но с чрезвычайно острым взглядом и с чутким слухом стал для меня его заменой на секретной службе. Но если Вивиан Грин создавал научные трактаты об Уэсли и о поздних Плантагенетах, то Бингем писал беллетристику и делал это у меня на глазах.

Его примера для меня оказалось более чем достаточно. Я был уже готов попробовать сам. И меня нисколько не удивляет, что, создавая в воображении своего главного героя Джорджа Смайли, я придал ему частичку мудрости Вивиана Грина наряду с глубокими научными познаниями, но в то же время наделил такими чертами Бингема, как недюжинная изобретательность и, в конце концов, элементарный патриотизм. Ведь любой литературный персонаж представляет собой сплав, составляющие которого авторы черпают из куда более глубоких источников, чем характеры людей, которых они встречают в реальной жизни. Каждый герой книги, подобно несчастным подозреваемым из моих досье, подвергается рихтовке и обработке авторским воображением, пока не становится, вероятно, в большей степени похож на него самого, чем на кого-либо другого. Но теперь, когда Бингем уже умер и превознесен до небес самозваными историками секретной службы, будет только справедливо, если и я отдам ему долг не просто как прототипу Джорджа Смайли, но и как человеку, который высек искру, пробудившую к жизни мотор моей литературной карьеры.

Я писал в дешевых ученических тетрадках. В поездах из Грейт-Миссендена и обратно, во время обеденных перерывов, в серые предутренние часы перед отъездом на работу. Энн — в то время моя жена — перепечатывала написанное; жили мы бедно, но брали напрокат пишущую машинку «Оливетти» за несколько шиллингов в неделю. Причем писал я, что называется, сразу набело, не утруждая себя продумыванием будущих сюжетов, схемами и предварительными набросками. При этом я не имел ни малейшего понятия, куда эта писанина зайдет. Но у меня был Смайли и ящики с досье на мужчин и женщин, которых по долгу службы я в чем-то подозревал, хотя никогда не встречался с ними лично. И еще у меня оставалась в памяти маленькая француженка, лежавшая с переломами в больнице, когда вскоре после войны я отправился кататься на горных лыжах в Шамони. Мы жили с ней в одном отеле, и, когда управляющий сообщил, что она сломала себе обе ноги, я счел своим долгом навестить ее.

Она лежала на спине с ногами на вытяжке, миниатюрная женщина лет пятидесяти с короткими, обесцвеченными перекисью водорода волосами и с большими губами, нарисованными помадой поверх на самом деле маленького и тонкогубого рта. Она со смехом рассказала мне, что всю войну сражалась в рядах Сопротивления. Ее забрасывали на парашюте в различные районы Франции бессчетное число раз — она уже и не помнила, сколько именно. И она никогда ничего себе не ломала. Для этого нужно было отправиться кататься на лыжах! Снова смех. А волосы! — взволнованно начала объяснять она. Ее волосы, как она теперь опасалась, так уже никогда и не отрастут. Последний военный год она провела в концлагере, рассказывала женщина, словно речь шла о каникулах на Ривьере. И там, конечно же, всем обривали головы наголо. У многих волосы тут же снова начинали нормально расти, но только не у нее, говорила она все с тем же самоуничижительным смешком. Чего она потом только не перепробовала — мази, лосьоны, кремы, порошки, но все тщетно. Потом я скопировал с нее свою Эльзу Феннан.

Когда книга была закончена, я начал опасаться, что у меня начнутся проблемы. Я, разумеется, ни с кем не советовался, насколько уместно писать шпионский детектив, находясь на службе в разведке, а теперь, как я слышал, каждый новый сотрудник дает обязательство ничего подобного не делать и только при таком условии получает работу. Кроме того, я был осведомлен, что у моего ведомства достаточно негласных связей и влияния, чтобы положить под сукно любое сочинение, не получившее официального одобрения. А потому я послал рукопись нашему юридическому советнику Бернарду Хиллу, который всегда казался мне самым скучным человеком даже в нашей компании скучнейших в мире людей, и, представьте, уже через пару дней он вернул мне книгу с запиской, где говорилось, что он получил от чтения огромное удовольствие. Хилл попросил меня внести лишь одно изменение, на что я охотно пошел. Причем речь шла не об угрозе безопасности — просто он посчитал, что один из пассажей может быть сочтен клеветническим. Он также посоветовал мне взять псевдоним. Посасывая трубку, Хилл заявил, что это будет умным ходом с моей стороны, и пожелал удачи.

Затем, когда издатель Виктор Голланц, принял рукопись в печать, я спросил, какой псевдоним мне выбрать. Он рекомендовал, что-нибудь короткое и англосаксонское. Например, Чанк Смит или Хэнк Браун. Но я решил стать Ле Карре. Одному Богу известно, почему и откуда я взял эту фамилию, но совет Голланца не пришелся мне по душе. Когда репортеры достают меня вопросами на эту тему, я говорю, что увидел такую фамилию на вывеске магазина, когда ехал в лондонском автобусе. Это не так. Я не знаю, откуда она взялась. И впредь не забывайте: нельзя верить писателю, когда он утверждает, что говорит вам чистую правду.

Звонок мертвецу

Глава 1 Краткое жизнеописание Джорджа Смайли

Когда леди Энн Серком ближе к концу войны вышла замуж за Джорджа Смайли, она объясняла свой поступок изумленным подругам из светских кругов Мейфэра тем, что будущий супруг показался ей неотразимо заурядным. Когда же два года спустя она бросила его и сбежала со знаменитым кубинским автогонщиком, то сделала загадочное заявление. Дескать, если бы она не ушла от него сейчас, то не смогла бы уже никогда. По такому случаю виконт Солей специально отправился в свой клуб, где язвительно заметил, что кот наконец сбежал из мешка. В том смысле, что тайное стало явным.

Эта ремарка какое-то время считалась одной из самых удачных острот сезона, хотя понять ее смысл до конца могли только те, кто знал Смайли лично. Низкорослый, полноватый, по натуре невозмутимый, он тратил немалые деньги на очень плохие костюмы, которые сидели на его приземистой фигуре как сморщенные шкурки на жабе. Между прочим, еще во время свадьбы тот же Солей шутил, что «Серком выходит замуж за бойцовую лягушку в зюйдвестке». А бедняга Смайли, не слышавший этого злого сравнения, на глазах у всех проковылял по центральному проходу церкви, чтобы получить поцелуй, так и не превративший его в прекрасного принца.

Был ли он состоятелен, крестьянского или духовного сословия? И вообще, где она такого откопала? Очевидность мезальянса только подчеркивалась несомненной красотой леди Энн, а его загадочность усугублялась диспропорциями телосложений жениха и невесты. Но ведь сплетня все окрашивает в черно-белые тона, награждая своих героев любыми грехами и странными мотивами, которые легко укладываются в стенографический стиль салонной болтовни и еще легче забываются. А потому Смайли, не окончивший дорогой частной школы, не имевший знатных родителей, не служивший в королевской гвардии, не будучи ни богат, ни беден, скоро оказался в хвосте мчавшегося вперед экспресса светской жизни, а после того, как развод стал свершившимся фактом, остался пылиться, как чемодан, забытый в камере хранения на полке утративших актуальность вчерашних новостей.

Впрочем, отправившись за своей звездой автогонок на Кубу, леди Энн еще не раз вспоминала Смайли и с невольным восхищением тайно признавала, что если в ее жизни и присутствовал настоящий мужчина, то это был именно он. Еще позже она ставила себе в заслугу, что продемонстрировала понимание этого, сочетавшись с ним священными узами брака.

Эффект, произведенный отъездом леди Энн на ее бывшего мужа, не представлял интереса для светского общества, которое быстро забывает сенсации. И все же интересно, что подумал бы Солей и ему подобные, если бы могли наблюдать реакцию Смайли на события, видели его мясистое лицо с очками на носу и глаза, внимательнейшим образом вчитывавшиеся в строки стихов второстепенных немецких поэтов, а также то, как он стискивал при этом в кулаки плотные и потные ладони под чересчур длинными рукавами рубашки? Но Солей лишь отмахнулся, выдав по сему случаю очередной каламбур: «Partir c'est courir un peu»^[458], — и его совершенно не волновало, что в то время, как леди Энн просто сбежала, какая-то часть души Смайли действительно умерла.

А та часть, что уцелела, казалась такой же несовместимой с его внешними данными, как любовь к красивой женщине или увлечение непризнанными поэтами. Речь о его профессии офицера разведки. И свою работу он очень ценил. Она имела еще и то преимущество, что окружавшие его коллеги отличались в массе своей таким же спокойствием и невзрачной внешностью, как и он сам. Секретная служба открывала перед Смайли возможность заниматься тем, что давно казалось ему увлекательнейшим делом на свете: исследовать таинственные свойства человеческого поведения и проверять на практике умозрительные дедуктивные выводы, что весьма благоприятно сказывалось на дисциплине мышления.

Где-то в двадцатых годах Смайли окончил не слишком престижную школу и объявился в сумрачных коридорах столь же заштатного колледжа в Оксфорде. В то время он мечтал лишь о должности младшего научного сотрудника и о жизни, посвященной никому не известным пиитам Германии XVII столетия. Но куратор Смайли, знавший, что тот способен на большее, мудро не позволил ему потратить время на получение скромных почестей ученого мужа, которые он, несомненно, с течением времени заслужил бы. А потому приятным июльским утром 1928 года озадаченный и слегка раскрасневшийся Смайли предстал для собеседования перед советом директоров Комитета по научным исследованиям за рубежом — организации, о существовании которой прежде не знал. Джебеди (тот самый куратор) был странно уклончив, отвечая на вопросы:

— Поговори с этими людьми, Смайли. Ты можешь им подойти, а платят они достаточно мало, чтобы твоими будущими коллегами стали вполне достойные парни.

Но Смайли был раздражен и не скрывал этого. Его в первую очередь обеспокоило именно то, что Джебеди, обычно предельно откровенный, напустил столько тумана. Но после короткой перепалки скрепя сердце согласился повременить с ответом колледжу Всех Святых и встретиться сначала с «таинственными людьми», которым его рекомендовал Джебеди.

Членов совета ему не представили, но половину из них он узнал, поскольку видел раньше. Там был Филдинг — специалист по эпохе Средневековья из Кембриджа, Спарк из школы восточных языков и Стид-Эспри, ужинавший за Высоким столом в тот вечер, когда Смайли пригласили туда как гостя Джебеди. Смайли мысленно признал, что состав совета произвел на него изрядное впечатление. Необходимо было по меньшей мере чудо, чтобы тот же Филдинг покинул свой факультет, не говоря уж о Кембридже. Позже Смайли неизменно вспоминал о том собеседовании как о своеобразном и забавном танце, продуманной последовательности па, каждое из которых давало чуть больше информации и приоткрывало что-то новое в деятельности загадочной организации. Закончилось тем, что Стид-Эспри сдернул последний покров тайны и правда предстала во всей своей поразительной наготе. Ему предлагали работу в ведомстве, которое Стид-Эспри, подыскав наиболее благозвучное определение, несколько смущенно назвал «секретной службой».

Смайли попросил время на размышления. Ему дали неделю. О жалованье речь не заходила вообще.

В ту ночь он остался в Лондоне в довольно-таки приличном отеле и даже отправился в театр. В голове царила поразительная легкость, что его немного встревожило. Он знал, что примет предложение, что мог ответить согласием сразу же после встречи с советом директоров. Только инстинктивная осторожность и, возможно, простительное желание подразнить Филдинга не позволили ему сделать этого.

Вслед за одобрением его назначения последовала подготовка: сельские усадьбы без названий, инструкторы, не называвшие своих имен, многочисленные разъезды и надвигавшаяся перспектива еще более дальней поездки с фантастической возможностью работать в полном одиночестве.

Его первое оперативное задание оказалось даже относительно приятным: командировка на два года на должность englischer Dozent^[459] в провинциальный университет Германии: лекции о творчестве Китса и каникулы в баварских охотничьих домиках с группами серьезных и абсолютно неразборчивых в связях немецких студентов. Под конец каждого из длительных каникулярных периодов он даже привозил некоторых с собой в Англию, уже пометив вероятные кандидатуры и тайно переправив на явочный адрес в Бонне свои рекомендации, но при том за все эти два года он так и не узнал, прислушивался ли кто-то к его отзывам или же их полностью игнорировали. У него не было даже возможности выяснить, разговаривал ли кто-нибудь с отобранными им кандидатами. Да что там — он не ведал даже, доходили ли его секретные донесения до адресата, поскольку не вступал ни в какие контакты со своим департаментом во время кратких визитов на родину.

Выполняя эту работу, он испытывал противоречивые, порой плохо уживавшиеся друг с другом эмоции. С одной стороны, было занятно, заняв позицию стороннего наблюдателя, оценивать то, что его научили называть «агентурным потенциалом» человека; разрабатывать собственные тонко продуманные тесты на проверку черт характера и возможные линии поведения, которые давали информацию о пригодности или непригодности кандидатуры.

В этой части своей деятельности Смайли являл собой образец хладнокровия и полнейшей объективности, то есть играл по правилам подлинного специалиста своей профессии, не считаясь с моральной стороной дела и не имея другой мотивации, кроме личного удовлетворения от проделанной работы.

С другой стороны, он с грустью отмечал, как в нем постепенно отмирает способность просто наслаждаться жизнью. Сдержанный от природы, он обнаружил, что научился подавлять в себе последние зачатки тяги к сближению, дружбе, взаимному доверию; он держался настороже и не позволял себе ни на что реагировать спонтанно. Силой интеллекта он заставлял себя наблюдать за человеческими особями с точки зрения почти клинической, но, сознавая, что его жизнь не бесконечна и сам он порой далеко не безгрешен в своих выводах, начинал порой ненавидеть и бояться фальши, которой наполнилось его существование.

При этом Смайли оставался человеком сентиментальным, и долгая отлучка только усилила его и без того глубокую любовь к Англии. Он с жадностью подпитывал себя воспоминаниями об Оксфорде, его красоте, рациональной легкости тамошней жизни, зрелой неторопливости выносившихся там суждений. Он мечтал об осенних каникулах в Харленд-Ки, о долгих пеших прогулках по крутым тропам среди скал Корнуолла, где его гладкое разгоряченное лицо обдувал бы свежий морской ветер. Это была другая сторона его тайной жизни, а потом ему быстро стала ненавистна нарождавшаяся новая вульгарная Германия, крикливые и безликие студенты в мундирах, их наглые, покрытые шрамами лица и предельно упрощенные ответы на любые вопросы. Не мог он спокойно воспринимать и возмутительно изменившееся отношение к своему любимому предмету — к его бесценной немецкой литературе. И была ночь, та жуткая ночь 1937 года, когда Смайли стоял у окна и смотрел на огромный костер в центре университетского двора: вокруг костра стояла плотная толпа студентов с радостно-возбужденными лицами, на которых играли отблески яркого пламени. И в этот поистине языческий огонь они сотнями бросали книги. Он знал, кто их авторы: Томас Манн, Гейне, Лессинг и многие другие. И Смайли, держа сигарету в потной ладони, наблюдал за всем этим с ненавистью, но и с торжеством, потому что знал теперь своих врагов очень хорошо.

1939 год он встретил в Швеции как аккредитованный торговый представитель широко известной швейцарской фирмы, производившей стрелковое оружие, — благо его связям с компанией заблаговременно придали вид давней истории. Очень кстати пришлось и изменение внешности, а Смайли обнаружил к этому незаурядные способности, которые шли гораздо дальше перекраски волос в другой цвет или отращивания усов. Эту роль он играл четыре года, постоянно перемещаясь между Швейцарией, Германией и Швецией. Никогда прежде он и не представлял, что человек может испытывать страх в течение столь длительного времени. У него развился нервный тик левого глаза, который не прошел и пятнадцать лет спустя; от постоянного напряжения глубокие морщины пролегли на мясистом лице и в уголках глаз. Он узнал, что такое почти не спать, не иметь права расслабиться, в любое время дня и ночи чувствуя учащенное биение собственного сердца. Ему стали знакомы ощущения бесконечного одиночества и жалости к себе, как и внезапное иррациональное желание немедленно овладеть женщиной, напиться, приступить к физическим упражнениям — то есть любым способом снять стресс, преследовавший его.

И в этих условиях он умел заниматься нормальной с виду коммерцией, прикрывавшей тайную работу секретного агента. С течением времени шпионская сеть разрасталась, особенно по мере того, как другие страны очнулись и стали компенсировать проявленные в свое время беспечность и полную неготовность к войне. В 1943 году Смайли был отозван. Шесть недель он рвался обратно, но его так и не отпустили.

— Ты свое отработал, — сказал Стид-Эспри. — Теперь занимайся подготовкой новичков и просто отдохни. Женись, что ли. Одним словом, дай пружине разжаться.

И Смайли сделал предложение секретарше Стида-Эспри — леди Энн Серком.

Война закончилась. Ему щедро заплатили, и вместе с красавицей женой он отправился в Оксфорд, чтобы посвятить себя изучению безвестных немецких поэтов XVII века. Но уже через два года леди Энн занесло на Кубу, а показания русского шифровальщика, перебежавшего из посольства в Оттаве, породили повышенный спрос на людей с тем опытом, который имел за плечами Смайли.

Работа оказалась новой, угроза не столь прямой, как прежде, и поначалу это доставляло Смайли удовольствие. Но в разведку стали приходить молодые люди со свежим взглядом на мир. Повышение Смайли больше не светило, и постепенно он осознал, что стал пожилым человеком, непостижимым образом миновав стадию зрелости, и что его — со всей обходительностью — убрали на задворки профессии.

Все менялось. Стид-Эспри удалилсяна покой; от новых реалий он сбежал в Индию в попытке познать иную цивилизацию. Джебеди сгинул. В 1941 году вместе со своим радистом, молодым бельгийцем, он сел на поезд в Лилле, и с тех пор оба бесследно исчезли. Филдинг с головой ушел в докторскую диссертацию о Роланде. Остался только Мастон, завербованный во время войны, типичный карьерист, советник кабинета министров по вопросам разведки и, по словам Джебеди, «первый, кто начал на Уимблдоне играть в силовой теннис». Создание НАТО и радикальные меры, к которым хотели прибегнуть американцы, в корне изменили ту секретную службу, к которой привык Смайли. Минули времена Стида-Эспри, когда приказы по большей части раздавались за бокалом портвейна в его кабинете на Модлин-стрит. Ушел в прошлое вдохновенный дилетантизм кучки высококвалифицированных низкооплачиваемых специалистов, сменившийся эффективностью, бюрократией и бесконечными внутренними интригами крупного государственного учреждения, которое полностью контролировал Мастон с его дорогими костюмами, рыцарским званием и внушительной седой шевелюрой в тон галстукам в серебристых тонах. Мастон, никогда не забывавший о дне рождения своей секретарши, обладавший манерами, о которых ходили легенды среди дам из картотеки. Мастон, ухитрявшийся под благовидными предлогами неустанно расширять свою империю и с притворными сожалениями переезжать во все более просторные здания. Мастон, устраивавший знаменитые званые вечера у себя дома в Хенли и всегда ловко снимавший пенки с любого успеха своих подчиненных.

Во время войны Мастона вытащили из какого-то заурядного гражданского министерства. Это был профессиональный чиновник, все таланты которого заключались в том, чтобы складно сочинять отчеты и создавать из штата сотрудников безукоризненно работавший бюрократический механизм. Но Великим было приятно иметь дело именно с такой личностью — хорошо им знакомым типом, который умел обратить любой тревожно яркий цвет в спокойный серый, знал привычки начальства и вращался в самых высоких сферах. Чувствовал он себя при этом раскованно и непринужденно. Им нравилась смиренная робость его извинений за людей, к услугам которых он вынужден был прибегать, нагловатая неискренность его оправданий порой чересчур экстравагантных выходок своих сотрудников, гибкая готовность взять на вооружение любую новую доктрину. Не упускал он и случая как бы нехотя воспользоваться репутацией «рыцаря плаща и кинжала», причем в плащ закутывался перед своими хозяевами, а кинжал приберегал для собственных верных слуг. Впрочем, со стороны его позиции выглядели до странности шаткими. Номинально он не считался главой секретной службы, числясь всего лишь советником кабинета министров, за что и получил от Стида-Эспри пожизненное прозвище Верховного евнуха.

Для Смайли это был совершенно иной мир: ярко освещенные коридоры, по которым сновали с иголочки одетые молодые люди. Он чувствовал себя пешеходом среди моря автомобилей, ощущал свою старомодность и ностальгировал по неухоженному, построенному угловатыми уступами зданию в Найтсбридже, где все когда-то начиналось. Этот дискомфорт нашел отражение даже в его внешности — он словно бы заметно сдал физически, еще больше ссутулился и походил на жабу, как никогда прежде. Он часто моргал, за что его прозвали Кротом. Но вот его молоденькая секретарша обожала своего шефа и за глаза называла исключительно «мой очаровательный медвежонок».

Теперь Смайли считался уже слишком старым, чтобы выполнять задания за рубежом. Мастон сам недвусмысленно объявил ему об этом:

— Вы, дорогой коллега, слишком истощены перипетиями войны. Вам, старина, лучше оставаться на родине и следить, чтобы не погас огонь в нашем домашнем очаге.

Но это лишь отчасти объясняет, почему в два часа ночи на четвертое января Джордж Смайли сидел в лондонском такси, направлявшемся на Кембридж-серкус.

Глава 2 Мы никогда не закрываемся

В такси он чувствовал себя в безопасности. В безопасности и тепле. Причем тепло было контрабандой похищено из постели и пронесено через сырость январской ночи.

А ощущение безопасности возникало от нереальности происходившего: это его призрак ехал сейчас по улицам Лондона, обращая внимание на грустные фигуры поздних искателей развлечений, прятавшихся под стандартными черными зонтами, и на проституток в подарочных обертках из прозрачных полиэтиленовых плащей. Это всего лишь его призрак, решил он, мог очнуться от глубокого сна и прекратить трезвон телефона на прикроватном столике… Оксфорд-стрит… Почему именно Лондон из всех столиц мира ночью терял свое неповторимое лицо? Укутываясь плотнее в пальто, Смайли не мог припомнить ни одного другого города от Лос-Анджелеса до Берна, который с такой легкостью отказывался от ежедневной борьбы за свою уникальность.

Такси свернуло на Кембридж-серкус, и Смайли резко выпрямился на сиденье. Он вспомнил, почему звонил дежурный офицер, и от воспоминания окончательно вышел из дремоты. Разговор он запомнил дословно, что для его памяти было равносильно небольшому подвигу, которого она давненько не совершала.

— Вас беспокоит дежурный офицер, Смайли. У меня на линии ждет Советник…

— Смайли? Говорит Мастон. Это вы проводили в понедельник беседу с Сэмюэлом Артуром Феннаном из министерства иностранных дел, или я ошибаюсь?

— Да… Да, это был я.

— В чем там суть дела?

— Анонимное письмо с обвинением в принадлежности к компартии во время учебы в Оксфорде. Обычный разговор с санкции директора по безопасности.

(Феннан не мог нажаловаться, подумал Смайли, он знал, что я снял все вопросы. Не было ничего необычного. Абсолютно ничего.)

— Вы не пытались надавить на него? Скажите мне откровенно, Смайли, между вами возникла враждебность?

(Боже, судя по голосу, он напуган. Неужели Феннан смог натравить на нас весь кабинет министров?)

— Нет. Напротив, беседа протекала исключительно в дружеских тонах. Мне кажется, мы понравились друг другу. Должен признать, я даже в некотором смысле вышел за привычные рамки.

— В каком смысле, Смайли? В каком?

— Я более или менее ясно дал ему понять, что волноваться не о чем.

— Что?

— Я сказал ему, что беспокоиться не стоит. Мне показалось, что он несколько взвинчен, я счел своим долгом унять его волнение.

— Что конкретно вы ему сказали?

— Сказал, что хотя не имею полномочий делать такие заявления официально от имени нашей службы, у меня нет причин полагать, что мы снова потревожим его по данному вопросу.

— И это все?

Смайли секунду помедлил с ответом — он прежде никогда не знал подобного Мастона, до такой степени не уверенного в себе.

— Да, это все. Абсолютно все. (Он ни за что мне этого не простит. Вот тебе и прославленная невозмутимость, кремовые рубашки, серебристые галстуки и изысканные обеды с министрами!)

— Он утверждает, что вы подвергли сомнению его лояльность, что его карьере в МИДе теперь конец, что он стал жертвой клеветников, которым хорошо заплатили.

— Что-что он утверждает? Он, вероятно, просто сошел с ума. Ему прекрасно известно, что все подозрения с него сняты. Чего он добивается?

— Ничего. Он мертв. Покончил с собой в десять тридцать прошлым вечером. Оставил письмо на имя министра иностранных дел. Полицейские позвонили одному из его секретарей и получили разрешение вскрыть письмо. После чего информировали нас. Теперь не избежать расследования, Смайли. Вы ведь уверены, не так ли?

— Уверен в чем?

— Ладно, оставим это. Приезжайте как можно скорее.

Ему потребовалась целая вечность, чтобы вызвать такси. Он позвонил по телефонам трех парков, но нигде не ответили. Наконец в гараже на Слоун-сквер трубку сняли, и Смайли ждал, стоя в пальто у окна спальни, пока не заметил подъехавшую к его дверям машину. Ему это напомнило бомбардировки, пережитые в Германии: такое же нереальное ощущение тревоги посреди глубокой ночи.

На Кембридж-серкус он остановил такси в ста ярдах от входа в контору — отчасти по привычке, отчасти чтобы в голове немного прояснилось перед ожидаемым потоком вопросов Мастона.

Показав пропуск констеблю в вестибюле, он медленно дошел до лифта.

Дежурный офицер с заметным облегчением поздоровался, когда он вышел на нужном этаже, и они вместе двинулись вдоль коридора с окрашенными в светло-кремовый цвет стенами.

— Мастон уехал на встречу со Спэрроу в Скотленд-Ярд. Там началась свара из-за того, какому из полицейских управлений вести дело. Спэрроу кивает на особый отдел, Ивлин настаивает на уголовном розыске, а полиция графства Суррей пока еще вообще не знает, что случилось на их территории. Дальше ехать некуда. Пойдем и выпьем кофе в норе, отведенной для дежурных офицеров. Кофе паршивый, но лучше, чем ничего.

Смайли был рад, что в эту ночь дежурил Питер Гиллам. Образованный, вдумчивый сотрудник, чьей специальностью был спутниковый шпионаж, а по натуре — добрая душа, у кого всегда можно было одолжить расписание пригородных поездов или перочинный ножик.

— Из особого отдела позвонили в пять минут первого. Жена Феннана ходила в театр и нашла его только по возвращении домой в десять сорок пять. Она и вызвала полицию.

— Он жил где-то в Суррее, как я понял?

— В Уоллистоне рядом с кингстонской объездной дорогой. Буквально на границе Большого Лондона. Когда полицейские приехали, на полу рядом с телом нашли письмо на имя министра иностранных дел. Старший инспектор позвонил главе службы констеблей, тот связался с дежурным в министерстве внутренних дел, который, в свою очередь, поставил в известность клерка из МИДа. Так они добились разрешения вскрыть письмо. И вот тут началась свистопляска.

— Рассказывай дальше.

— Нам сразу же позвонил начальник отдела кадров МИДа. Требовал номер домашнего телефона Советника. Орал, что в последний раз людям из секретной службы позволили запугивать его сотрудников, что Феннан был лояльным и способным работником, ла-ла-ла, ла-ла-ла…

— Таким он, несомненно, и был. Таким и был.

— Заявил, что это дело наглядно подтверждает, насколько спецслужбы отбились от рук. Мол, применяют гестаповские методы без малейшей на то причины… Бла-бла-бла… Я продиктовал ему номер Советника, а сам с другого аппарата позвонил ему, пока мидовец рвал и метал. Получилось чертовски удачно: человек из МИДа был у меня на одном проводе, а Мастон на другом, и он сразу получил необходимую информацию. Было это в ноль двадцать. А уже к часу Мастон примчался сюда в состоянии, похожем на родильную горячку, — ему же завтра утром придется обо всем доложить министру.

Они какое-то время молчали, пока Гиллам засыпал в чашки растворимый кофе и наливал кипятка из электрического чайника.

— Каким он был? — спросил Гиллам.

— Кто? Феннан? Знаешь, до нынешней ночи я бы легко ответил тебе на этот вопрос. А теперь просто теряюсь. Здесь нет никакого смысла. Если говорить о внешности — типичный еврей. Из ортодоксальной семьи, но забросил иудаизм в Оксфорде, заделавшись марксистом. Восприимчивый, интеллигентный… разумный человек. Говорил спокойно и сам умел слушать. Великолепно образован. Ну, ты понимаешь, просто ходячая энциклопедия. Из таких. Но, разумеется, и анонимщик был прав: он действительно состоял в компартии.

— Сколько ему было лет?

— Сорок четыре. Но выглядел старше. — Смайли, не прерывая разговор, оглядывал комнату. — Чувственное лицо, густые прямые черные волосы, стрижка, как у студента-старшекурсника лет двадцати. Очень нежная, но сухая кожа лица, немного бледноватая. И морщинистая. Морщины буквально избороздили лицо. Тонкие пальцы… Характер замкнутый, как у всякой самодостаточной личности. Если получал удовольствие, то в одиночку. И если страдал, то тоже ни с кем не делился, как я полагаю.

Они поднялись, потому что появился Мастон.

— А, Смайли! Заходите ко мне. — Он открыл дверь кабинета и вытянул левую руку, приглашая Смайли войти первым. В его логове не было ни единой казенной вещи. Как-то по случаю он купил коллекцию акварелей девятнадцатого века и часть ее развесил здесь по стенам. И остальная обстановка была тщательно подобрана им лично. Да и сам Мастон выглядел образцово. Быть может, только наспех надетый костюм был светловат и ему чуть не хватало респектабельности. Но шнурок монокля падал на неизменную кремовую рубашку. Он успел повязать светло-серый шерстяной галстук. Немец назвал бы его flott, подумал Смайли; шикарным. Собственно, таким он и был — воплощенной мечтой любой барменши о том, как должен выглядеть настоящий джентльмен.

— Я встречался со Спэрроу. Это очевидное самоубийство. Тело уже увезли, и за исключением самых обычных формальностей глава констеблей не видит оснований для работы криминалистов на месте происшествия. Но в течение ближайшей пары дней будет произведено расследование. Достигнуто соглашение — я вынужден особо подчеркнуть это, Смайли… Достигнуто взаимное соглашение, что ни слова о нашем интересе к личности Феннана не должно просочиться в прессу.

— Понимаю. — «А ты опасен, Мастон, когда слаб и напуган. Знаю, ты готов подставить любую шею, кроме своей. Ты и на меня смотришь сейчас так, словно прикидываешь, сколько в данном случае потребуется веревки». — Только не подумайте, что я собираюсь подвергать ваши действия критике, Смайли. Если директор по безопасности санкционировал беседу, то вам не о чем тревожиться.

— Не о чем. Если не считать Феннана.

— О, разумеется. К сожалению, директор по безопасности забыл подписать письменное разрешение на разговор с Феннаном. Но вами было получено его устное указание, не так ли?

— Да. Я уверен, он это подтвердит.

Мастон снова пристально посмотрел на Смайли, что-то быстро прикидывая в уме, отчего Смайли начал ощущать некоторую сухость в горле. Он понимал, что пытается вести себя слишком принципиально и независимо. А Мастону необходимо было сближение. Он хотел, чтобы Смайли стал участником сговора.

— Вы в курсе, что из департамента Феннана со мной уже связывались?

— Да.

— Будет проведено очень серьезное расследование. Быть может, нам даже не удастся избежать внимания газетчиков. А мне утром предстоит явиться с докладом к министру внутренних дел. — «Ну, напугай меня еще раз… Я уже в возрасте… Можно отправить на пенсию… Подвергнуть сомнению мою компетентность… Что угодно… Вот только лгать в один голос с тобой, Мастон, я все равно не стану». — Мне нужны все факты, Смайли. Я должен выполнить свой долг. Если есть что-то еще, о чем вы мне не рассказали в связи с проведенной беседой, чего, вы, возможно, не изложили в отчете, то самое время поделиться сейчас. Любой мелочью. А потом предоставьте мне судить, важна она или нет.

— Мне в самом деле нечего добавить к тому, что уже изложено в досье, и к сказанному прежде этой ночью. Вот только, быть может, вам полезно будет понять, — слово «вам» прозвучало с излишним нажимом, как показалось самому Смайли, — что я провел эту беседу в исключительно неформальной атмосфере. Обвинения против Феннана показались мне слабо аргументированными — член партии в тридцатые годы, еще студентом, и какие-то смутные намеки на нынешние симпатии коммунистам. Да половина нынешнего кабинета министров побывала в тридцатые членами партии. — Мастон насупился. — Когда я пришел к нему в служебный кабинет в МИДе, там оказалось слишком многолюдно. Кто-то постоянно заходил и выходил. Поэтому я предложил отправиться на прогулку в парк.

— Дальше.

— Так мы и поступили. День был прохладный, но солнечный и довольно-таки приятный. Мы наблюдали за утками. — Мастон сопроводил эти слова нетерпеливым жестом. — В парке мы пробыли примерно полчаса и за это время провели беседу по всем вопросам. Говорил в основном он сам. Он был интеллигентным человеком, умным и интересным собеседником. Но, конечно, немного нервничал, что мне показалось естественным. Люди его типа любят рассказывать о себе, и, по-моему, он был только рад стряхнуть с себя это бремя. Он поведал мне всю свою историю — и не затруднился назвать известные ему имена. А потом мы зашли в кафе рядом с Миллбанк.

— Куда?

— В кофейню. Они варят особый сорт кофе по шиллингу за чашку. Мы им угостились.

— Понятно. И в этой… безмятежной обстановке вы и сообщили ему, что наше ведомство не станет предпринимать никаких дальнейших действий?

— Да. Мы часто поступаем подобным образом, но обычно не фиксируем этого в письменных отчетах.

Мастон кивнул. В легкой подтасовке ему не виделось ничего предосудительного. «Бог ты мой, — подумал Смайли, — а ведь он вполне достоин презрения». Его даже слегка взволновало открытие, что Мастон оказался действительно неприятным типом, полностью оправдав его ожидания.

— Могу я, исходя из услышанного, предположить, что самоубийство — и написанное покойным письмо — стало для вас полнейшим сюрпризом? И вы не можете найти этому объяснения?

— Было бы очень кстати, если бы смог. Но нет.

— Вы не знаете, кто именно выдвинул против него обвинения?

— Нет.

— Он был женат. Хотя бы это вам известно?

— Да.

— Вот я и подумал… Представляется вероятным, что его жена могла бы восполнить некоторые пробелы в имеющейся у нас информации. Не без некоторых колебаний я все же предложу, чтобы кто-то из нашего ведомства навестил ее и исходя из всех соображений приличия задал несколько вопросов.

— Сегодня? — Смайли посмотрел на него совершенно бесстрастно.

Мастон стоял рядом со своим обширным рабочим столом, поигрывая обычными атрибутами кабинета делового человека — ножом для бумаг, портсигаром, зажигалкой. Но на самом деле, заметил Смайли, он рассматривал кремовые манжеты рубашки, торчавшие из-под рукавов ровно на дюйм, и любовался белизной своих рук.

Потом Мастон поднял взгляд, изобразив безграничное терпение.

— Я понимаю ваши чувства, Смайли, но вопреки происшедшей трагедии вам следует ясно видеть сложившуюся ситуацию. Министры внутренних и иностранных дел захотят получить как можно более полный отчет об этом деле, и именно на меня ложится щекотливая задача его подготовить. Особый интерес представляет информация о настроении и душевном состоянии Феннана непосредственно после беседы с… С нами. Возможно, он разговаривал с женой. Ему не положено было этого делать, но давайте будем реалистами.

— Так вы хотите, чтобы к ней поехал я?

— Но ведь кто-то должен. Речь не идет об официальном расследовании. Конечно, последнее слово здесь за министром внутренних дел, но на данный момент у нас попросту не хватает фактов. Время не ждет, а вы знакомы с делом, изучили историю вопроса. Никому другому не успеть ознакомиться с ним столь же детально. Поэтому если кому-то и ехать к ней, то именно вам, Смайли.

— Когда вы хотите меня туда отправить?

— Как мне объяснили, миссис Феннан в известном смысле не совсем обычная женщина. Иностранка, еврейка, как и ее покойный муж, но к тому же серьезно пострадавшая во время войны, что только усугубляет неловкость. Она — сильная личность и восприняла смерть мужа с относительным стоицизмом. Хотя нет сомнений, что это лишь поверхностное впечатление. При этом она разумный человек, открытый для общения. По словам Спэрроу, она готова помочь и, по всей вероятности, сможет встретиться с вами, как только вы туда прибудете. Полиция Суррея предупредит ее о вашем визите, чтобы вы смогли увидеться с ней уже утром. Позже сегодня я сам позвоню вам по ее номеру.

Смайли повернулся, чтобы уйти.

— Да, и вот еще что, Смайли… — Он почувствовал, как рука Мастона легла ему на плечо, и был вынужден посмотреть на него: Мастон нацепил на себя улыбочку, которую обычно приберегал для самых пожилых сотрудниц службы. — Вы должны знать, что можете на меня рассчитывать; я всегда готов поддержать вас.

«Бог ты мой! — подумал Смайли. — А ведь ты действительно работаешь без остановки. Круглосуточное кабаре — вот что ты такое: «Мы никогда не закрываемся»».

Он вышел на улицу.

Глава 3 Эльза Феннан

Мерридейл-лейн — один из тех уголков Суррея, чьи обитатели ведут неустанную битву, чтобы избавиться от неизгладимой печати провинциальности. Здесь не жалеют ни трудов, ни удобрений, чтобы высадить на передней лужайке как можно больше деревьев, которые бы скрыли притулившиеся за ними бедноватые домики, именуемые «комфортабельным семейным жильем». Но близость к деревне не столько маскируют, сколько подчеркивают резные деревянные фигурки сов, украшающих таблички с названиями домов, и потрескавшиеся гномы, притулившиеся у прудов с золотыми рыбками. Причем жители Мерридейл-лейн нарочно не покрывают гномов ни лаком, ни красками, подозревая в этом признак деревенского дурного вкуса, и по тем же причинам не касаются малярной кистью сов, а терпеливо дожидаются, чтобы те с годами прибрели вид подлинного антиквариата, но добиваются только того, что древесные жуки заводятся даже в перекрытиях домов и в потолочных балках гаражей.

Пусть агенты по продаже недвижимости уверяют, что переулок заканчивается тупиком, на самом деле это не совсем так. В дальнем от кингстонской объездной дороги конце он просто переходит в крытую гравием тропу, которая чуть дальше превращается в совершенно уже запущенный земляной проселок, пересекающий луг Меррис-Филд и упирающийся в начало другого проулка, совершенно неотличимого от Мерридейл-лейн. Примерно до 1920 года проселок вел к местной приходской церкви, но она теперь оказалась на окруженном со всех сторон транспортными потоками островке, где местные дороги вливаются в шоссе, ведущее в Лондон, и тропа, когда-то служившая верующим путем к храму, теперь остается лишь кратчайшим, пусть и неудобным, соединительным маршрутом между Мерридейл-лейн и Кадоган-роуд. Зато открытое пространство луча, именуемого Меррис-Филд, даже приобрело нежданную скандальную известность, когда из-за него разгорелась нешуточная свара между застройщиками и защитниками зеленых насаждений, причем такая яростная, что в какой-то момент привела к полному параличу работы механизма местных властей Уоллистона. Впрочем, с течением времени страсти улеглись, и сам собой был достигнут сомнительный компромисс: Меррис-Филд не стали застраивать, но и не сохранили в первозданном виде, установив вдоль луга через равномерные интервалы три колонны из стали. А в самом центре луча находится нечто, напоминающее хижину каннибала с островерхой крышей, именуемое «Мемориальным приютом», возведенным в 1951 году в память о павших в двух мировых войнах, предназначение которого — дать место отдыха усталым и старым путникам. При этом, кажется, никто не задался вопросом, каким ветром могло занести старых и усталых путников на Меррис-Филд, но крыша приюта стала истинным раем для пауков, и какое-то время его использовали как удобную бытовку рабочие, устанавливавшие колонны.

В восемь часов утра Смайли пешком добрался до Мерридейл-лейн, оставив машину у здания полицейского участка, располагавшегося в десяти минутах ходьбы оттуда.

Шел сильный дождь — холодные, крупные капли били прямо в лицо.

Полицию Суррея это дело уже совершенно не интересовало, но Спэрроу тем не менее направил туда офицера из особого отдела, чтобы тот дежурил при полицейском участке и в случае необходимости обеспечивал связь между спецслужбами и Скотленд-Ярдом. По поводу того, как именно погиб Феннан, вроде бы не могло быть двух мнений. Его убила пуля, пущенная в висок с близкого расстояния из маленького пистолета, произведенного в Лилле в 1957 году. Оружие нашли рядом с трупом. Все обстоятельства смерти указывали на самоубийство.

Дом номер пятнадцать по Мерридейл-лейн оказался приземистым строением в стиле Тюдоров, где спальни располагались под скатами фронтонов, и с гаражом — наполовину каменным, наполовину деревянным. Здесь царило запустение и на первый взгляд никто не жил. Такие дома любят художники, подумал Смайли. Но для Феннана место выглядело совершенно неподходящим. Такие, как Феннан, жили в лондонском Хэмпстеде и нанимали прислугу из числа юных иностранок, приехавших в Англию изучать язык.

Он открыл защелку ворот и неторопливо пошел по подъездной дорожке к дому, безуспешно пытаясь разглядеть хоть какие-то признаки жизни внутри сквозь отсвечивавшие свинцовой серостью окна. Было очень холодно. Он нажал на кнопку звонка.

Дверь открыла Эльза Феннан.

— Мне позвонили и спросили, не возражаю ли я. Даже не знала, что им ответить. Но, пожалуйста, входите. — Она говорила с заметным немецким акцентом.

Жена выглядела старше самого Феннана. Невысокая подвижная женщина с очень короткой стрижкой и с волосами, вытравленными почти под цвет никотина. Несмотря на внешнюю хрупкость, она излучала силу и смелость, а карие глаза на слегка искаженном лице делали взгляд почти невероятно пронзительным. Это было изможденное лицо. Лицо человека, которого в прошлом долго терзали и мучили, лицо ребенка, выросшего в голоде и лишениях, лицо вечной беженки, лицо узницы концлагеря, подумал Смайли.

Она протянула ладонь для пожатия — розовая, но загрубелая рука показалась ему костлявой на ощупь.

— Ведь это вы проводили с моим мужем беседу по поводу его лояльности, — сказала она и провела гостя в темную гостиную с низким потолком.

Камин отсутствовал. Смайли внезапно почувствовал себя полным идиотом. Лояльности к кому, к чему? И это при том, что она не вложила в свои слова ни нотки презрения. Он был для нее из числа угнетателей, но ей не привыкать к роли угнетенной.

— Мне очень понравился ваш муж. Все обвинения с него были бы сняты.

— Обвинения? В чем же?

— Мы получили основание для проверки — анонимное письмо, — и это дело поручили мне. — Смайли сделал паузу и посмотрел на женщину с искренним сочувствием. — Вы понесли ужасную утрату, миссис Феннан… И, вероятно, безмерно устали. Едва ли вам удалось нормально поспать в эту ночь…

Но ее не растрогало проявление столь откровенной симпатии.

— Спасибо, конечно, но я даже не пыталась спать. Сон для меня — это вообще почти недоступная роскошь. — Она с грустной усмешкой оглядела свою фигуру. — Я вынуждена как-то коротать по меньшей мере двадцать часов в сутки. А это не так легко даже для меня. А что касается ужасной потери, то да, вероятно, это можно назвать и так. Но знаете, мистер Смайли, у меня так долго не было ничего, кроме зубной щетки, что я не привыкла чем-то владеть даже за восемь лет супружества. И потом, у меня большой опыт переносить страдания молча.

Кивком она указала ему место, куда он мог сесть, а потом до странности старомодным движением подломила под себя юбку и уселась напротив него сама. В этой комнате тоже было очень холодно. Смайли гадал, с чего бы ему начать разговор; прямо на собеседницу он смотреть не осмеливался и уставился куда-то в пустоту перед собой, отчаянно пытаясь мысленно проникнуть в изможденное, кривоватое лицо Эльзы Феннан. Показалось, что прошло немало времени, прежде чем она вновь заговорила сама:

— Вы упомянули, что он вам понравился. Но у него самого явно не сложилось такого впечатления.

— Я не читал письма, оставленного вашим мужем, но мне передали его содержание. — Серьезное пухлое лицо Смайли теперь было повернуто в сторону собеседницы. — Но это бессмыслица какая-то. Я практически открытым текстом сказал ему… что никакого дальнейшего хода его дело не получит.

Она сидела неподвижно, ожидая продолжения. А что он мог ей сказать? «Простите, что убил вашего мужа, миссис Феннан, но лишь исполнял свой долг (долг перед кем, ради всего святого?). Двадцать четыре года назад в Оксфорде он был членом коммунистической партии, а последнее повышение по службе открыло ему доступ к весьма секретной информации. Поэтому какой-то «доброжелатель» написал на него анонимку, и нам ничего не оставалось, как провести по ней проверку. Расследование, по всей видимости, повергло вашего мужа в такую глубокую печаль, что он наложил на себя руки».

Он предпочел промолчать.

— Это была всего лишь игра, — неожиданно сказала Эльза, — глупое жонглирование идеями, на самом деле не имевшее отношения ни к нему, ни к любому другому живому человеку. Чего ради вы на нас отвлекаетесь? Возвращайтесь к себе на Уайтхолл и продолжайте передвигать фигурки шпионов на своем картонном игровом поле. Она немного помолчала, никак не проявляя эмоций, если не считать обжигавшего взгляда темных глаз. — Вы страдаете застарелой болезнью, мистер Смайли, — продолжала она, доставая из пачки сигарету, — я часто встречала жертв этого недуга. Сознание как бы отделяется от тела; оно продолжает мыслить в отрыве от реальности, властвует в бумажном королевстве и бесстрастно создает и уничтожает таких же на первый взгляд бумажных людей. Но порой граница между вашим и нашим мирами вдруг стирается, бумажное досье обретает плоть и кровь, и это ужасный момент, не правда ли? У абстрактных бумажных человечков, оказывается, есть семьи, есть прошлое и мотивы для тех мелких проступков, которые вы превращаете в грехи, описывая их в своих досье. И когда так случается, мне становится очень вас жалко.

Она сделала еще одну небольшую паузу, а потом продолжила:

— Это как государство и народ. Ведь государство — это тоже всего лишь сон, пустой символ, за которым не стоит ничего реального, как сознание, оторванное от тела, как попытка играть с облаками в небе. Но ведь именно государства развязывают войны и сажают людей в тюрьмы, верно? Вы спите, и вам снятся чистые доктрины. Здесь невозможно даже замараться. Но только теперь мы с мужем тоже чисты в ваших глазах, или я не права?

Она смотрела на него в упор. Ее акцент стал намного заметнее.

— Вы отождествляете себя с государством, мистер Смайли, вам нет места среди реальных людей. Если вы сбросили бомбу с небес, то не надо приходить на место ее падения, чтобы посмотреть на кровь и послушать крики умирающих.

Она говорила, не повышая голоса, а смотрела теперь куда-то выше и мимо него.

— По-моему, вы все еще в шоке. Как же! Вы, видимо, ожидали застать меня в слезах, но у меня слезы кончились уже давно, мистер Смайли — я пуста. Мне пришлось оплакивать слишком многих. Спасибо, что навестили, мистер Смайли, теперь можете отправляться обратно — здесь вам больше делать нечего.

Он подался вперед в своем кресле, держа пухлые руки на коленях. Вид у него был одновременно и самоуверенный, и встревоженный, как у бакалейщика, которого отчитал недовольный клиент. Лицо побледнело, кожа на висках и над верхней губой слегка поблескивала. Под глазами четко обозначились два лиловых полумесяца, рассеченных толстой оправой очков.

— Послушайте, миссис Феннан, наша беседа была не более чем простой формальностью. Мне показалось, что ваш муж получил от нее удовольствие и пребывал в отличном настроении, когда мы завершили разговор.

— Как вы смеете делать подобные заявления, как у вас язык поворачивается…

— Но я говорю правду. Если уж на то пошло, я даже не стал с ним разговаривать в помещении министерства. Когда я пришел к нему, то обнаружил, что его кабинет — это нечто вроде проходного двора между другими комнатами, и потому мы отправились сначала в парк, а потом в кафе. Едва ли похоже на инквизицию, если подумать. Я сказал, что ему не о чем беспокоиться, — именно так звучали мои слова. И потому я никак не могу понять, откуда взялось такое письмо. Это не имеет…

— А я сейчас думаю вовсе не о письме, мистер Смайли. Я вспоминаю то, что он сказал мне сам.

— Что вы имеете в виду?

— Беседа с вами до крайности расстроила его, и он рассказал мне об этом. Вернувшись домой в понедельник вечером, он был в отчаянии, граничившем с невменяемостью. Он рухнул в кресло, и мне с большим трудом удалось позже заставить его лечь в постель. Я дала ему успокоительное, которого хватило только на первую половину ночи. И он продолжал говорить об этом все следующее утро. Черные мысли не шли у него из головы до самой смерти.

Сверху донеслись звонки телефона. Смайли поднялся.

— Прошу прощения, но мне должны звонить из офиса. Надеюсь, вы не возражаете?

— Телефон стоит в большой спальне прямо у нас над головами.

Смайли медленно поднялся по лестнице, все еще находясь в полном недоумении. Что, черт возьми, следует сказать Мастону?

Он снял трубку, машинально прочитав написанный на аппарате номер.

— «Уоллистон двадцать девять сорок четыре» слушает.

— Это с телефонной станции. Доброе утро. Звоним вам в восемь тридцать, как вы и просили.

— А?.. Ах да, спасибо вам огромное.

Он дал отбой, довольный, что получил небольшую передышку. Затем бегло осмотрел комнату. Это явно была спальня самих Феннанов, обставленная просто, но удобно. Перед газовым камином стояли два кресла. Смайли вспомнил, что три послевоенных года Эльза Феннан была прикована к постели. Вероятно, еще с тех времен супруги приобрели привычку вечерами сидеть здесь вдвоем у огня. Альковы по обе стороны камина занимали полки с книгами. В дальнем углу на столике он заметил пишущую машинку. Было во всей атмосфере комнаты что-то настольно интимное и трогательное, что, вероятно, впервые Смайли по-настоящему ощутил весь трагизм ухода Феннана из жизни. И он вернулся в гостиную.

— Это вас, — сказал он. — Звонок с телефонной станции, который вы заказывали на восемь тридцать.

Вновь возникла пауза. Смайли бросил взгляд на хозяйку, но она тут же отвернулась от него и стояла, глядя в окно, с напряженной, очень прямой тощей спиной и с жесткими короткими волосами, которые казались темными на фоне утреннего света.

Тут он всмотрелся в нее пристальнее. До него только сейчас дошло то, что он должен был понять сразу — еще там, в спальне. Нечто настолько невероятное, что мозгу потребовалось некоторое время, чтобы осознать это. Чисто автоматически он продолжал что-то говорить, но чувствовал желание как можно быстрее уйти отсюда, держаться подальше от телефона, по которому мог позвонить Мастон и засыпать его истеричными вопросами, убраться из мрачноватого, вселявшего беспокойство дома Эльзы Феннан. Уйти и хорошенько поразмыслить.

— Я и так отнял у вас слишком много времени, миссис Феннан. Лучше будет последовать вашему совету и вернуться в Уайтхолл.

Снова пожатие холодной хрупкой руки, его невнятные слова соболезнования. Он взял в прихожей свое пальто и вышел под лучи утреннего зимнего солнца, ухитрившегося пробиться сквозь тучи после затяжного дождя. И оно немедленно новыми, еще влажными красками покрыло деревья и дома на Мерридейл-лейн. При этом небо оставалось почти черным, и тем более странным казался лежавший под ним неожиданно яркий мир, солнечный свет в котором выглядел как будто украденным из другого места на Земле.

Смайли неспешно спустился по гравию дорожки, опасаясь, что его могут в любой момент окликнуть и предложить вернуться.

В полицейский участок он пришел, полный глубоко взволновавших его мыслей. И главная из них заключалось в том, что не Эльза Феннан попросила телефонную станцию сделать звонок-напоминание в восемь тридцать утра нынешним утром.

Глава 4 Кафе «Фонтан»

Начальником уголовного розыска в полицейском участке Уоллистона был добродушный гигант, для которого главным мерилом профессиональной компетенции являлась выслуга лет. И он считал свое мнение единственно верным. В противоположность ему инспектор Мендель, которого сделал своим связником Спэрроу, оказался худосочным остролицым джентльменом с манерой говорить очень быстро и одним уголком рта. Он показался Смайли чем-то похожим на хорошего лесничего, который досконально знал свою территорию и не любил, когда на нее вторгались посторонние.

— Для вас оставили сообщение из вашего департамента, сэр. Вам необходимо срочно позвонить Советнику. — Главный местный сыщик указал огромной лапищей на телефон и тут же вышел в открытую дверь своего кабинета. Мендель остался сидеть на месте. Смайли какое-то время всматривался в него, размышляя, можно ли этому человеку доверять.

— Закройте дверь.

Мендель подошел к двери и без стука захлопнул ее.

— Мне нужно навести кое-какие справки на местном телефонном узле в Уоллистоне. С кем там лучше всего будет поговорить?

— С заместителем директора. Ее шефа вечно нет на месте, и она тащит на себе всю работу.

— Кто-то из дома пятнадцать по Мерридейл-лейн попросил телефонисток со станции позвонить сегодня в восемь тридцать утра. Мне необходимо выяснить, в котором часу была сделана такая заявка и кем именно. Кроме того, хотелось бы узнать, регулярно ли заказывались подобные звонки, и если да, то все известные подробности о них.

— Помните номер?

— «Уоллистон двадцать девять сорок четыре». Владельцем должен значиться Сэмюэл Феннан, я так думаю.

Мендель взялся за телефон, набрал «ноль» и, дожидаясь ответа, спросил Смайли:

— Вы ведь не хотите, чтобы кто-то пока об этом знал, верно?

— Никто ничего не должен знать. Включая даже вас самого. По всей вероятности, это ничего не значит. И если мы начнем трепать языками о возможном убийстве, то…

В этот момент Менделю ответили со станции, и он попросил соединить его с заместителем директора.

— Беспокоит полиция Уоллистона, уголовный розыск. Нам необходима проверка данных… Да, конечно… В таком случае перезвоните мне сами… По прямому номеру нашего подразделения — «Уоллистон двадцать четыре двадцать один».

Мендель положил трубку и стал ждать звонка со станции.

— А неглупые девчонки там сидят, — пробормотал он, не глядя на Смайли. Телефон зазвонил, и он вернулся к прерванному разговору. — Мы расследуем ограбление на Мерридейл-лейн. Дом восемнадцать. Есть вероятность, что преступники использовали дом номер пятнадцать как наблюдательный пункт, чтобы вломиться в жилище напротив. Нельзя ли установить все входящие и исходящие звонки с телефона «Уоллистон двадцать девять сорок четыре» за последние двадцать четыре часа?

Последовала пауза. Мендель приложил ладонь к микрофону трубки и повернулся к Смайли с легкой плутовской усмешкой. И Смайли вдруг почувствовал к нему прилив симпатии.

— Она опрашивает девочек, — шепнул Мендель, — а потом просмотрит записи в книге регистрации.

Он снова отвернулся, сосредоточился на телефоне и стал записывать что-то в блокноте начальника, лежавшем на столе. Потом резко замер и подался вперед.

— Вот как? — Голос его звучал расслабленно по контрасту с напряженной позой. — А в котором часу это было?

Еще пауза.

— В девятнадцать пятьдесят пять?.. И звонил мужчина? Ваша сотрудница уверена в этом?.. Ну конечно… Теперь понятно. Все четко. Это нам очень поможет… Все равно спасибо вам большое за помощь. По крайней мере мы теперь владеем информацией… Вы очень любезны… Нет, это рабочая версия, и только. Придется, наверное, немало поломать голову. Еще раз благодарю, и, пожалуйста, сохраните мой запрос в тайне, насколько это возможно… Всего хорошего!

Он дал отбой, вырвал из блокнота листок и сунул в карман.

Теперь уже быстро заговорил Смайли:

— Я знаю одно жуткое кафе здесь неподалеку. Мне все равно пора позавтракать. Пойдемте со мной. Выпьете чашку кофе.

Телефон снова зазвонил. Смайли почти физически ощущал Мастона на другом конце провода. Мендель бросил на него беглый взгляд и, кажется, все понял. Они оставили аппарат трезвонить дальше, а сами поспешно вышли из полицейского участка и направились в сторону Хай-стрит.

Кафе «Фонтан» (владелица мисс Глория Адам) отличали все тот же тюдоровский стиль, обилие медных деталей конской упряжи в интерьере и местный мед, продававшийся на шесть пенсов дороже, чем по всей округе. Мисс Адам лично разносила самый отвратительный кофе, который можно найти южнее Манчестера, и называла клиентов «мои друзья». Причем своих «друзей» мисс Адам не обслуживала, а откровенно грабила, считая это, видимо, важным атрибутом домашней обстановки, иллюзию которой всеми силами старалась поддерживать в своем заведении. Ее социальное происхождение оставалось неясным, но в разговорах она часто именовала своего покойного отца «полковником». Среди тех «друзей» мисс Адам, которые платили за дружбу с ней особенно дорого, была популярна сплетня, что упомянутый полковничий чин папаша получил скорее всего за деятельность на ниве благотворительности в Армии спасения.

Мендель и Смайли заняли угловой столик рядом с камином и дожидались возможности сделать заказ. Мендель смотрел на Смайли с несколько озадаченным выражением лица.

— Девушка запомнила звонок очень хорошо. Запрос поступил перед самым окончанием ее смены — в девятнадцать пятьдесят пять прошлым вечером. Просили позвонить в восемь тридцать утра сегодня. Это сделал сам Феннан — она абсолютно уверена.

— Почему?

— Как я понял, Феннан звонил в прошлое Рождество, когда дежурила та же девушка. Пожелал всем сотрудницам телефонной станции веселого праздника. Она была приятно удивлена. Они немного поболтали о том о сем. И теперь она убеждена, что тот же человек вчера вечером заказал предупредительный звонок. «Очень культурный джентльмен», по ее словам.

— Но это же ерунда какая-то! Предсмертное письмо он написал в двадцать два тридцать. Что могло произойти между восемью и половиной одиннадцатого?

Мендель поднял с пола свой дипломат. Поскольку замок на нем отсутствовал, он больше напоминал футляр для музыкального инструмента, отметил про себя Смайли. Из чемоданчика инспектор вытащил простую папку для бумаг и подал Смайли:

— Факсимиле письма. Шеф попросил вручить его вам. Оригинал ждут в МИДе, а еще одна копия пойдет лично в руки Марлен Дитрих.

— А это еще, черт побери, что за птица?

— Простите, сэр, но так мы называем вашего Советника. Прозвища — обычное дело среди полицейских. Весьма сожалею, если звучит бестактно.

Наоборот, подумал Смайли. Прозвище восхитительное, бесподобное по точности. Он открыл папку и окинул факсимиле взглядом. Мендель продолжал:

— Первое на моей памяти письмо самоубийцы, напечатанное на машинке. И, кстати, чтобы точно указывали время написания, я тоже вижу впервые. А вот к подписи не придерешься. Сравнил ее в участке с образцом, который он однажды оставил, расписываясь в получении своей потерянной вещи, найденной нами. Один к одному.

Письмо действительно было напечатано, и, возможно, на портативной пишущей машинке. Как и анонимка. Но на этом листке Феннан оставил свой аккуратный, разборчивый автограф. Вверху листка под строкой с адресомбыла напечатана дата, а еще ниже время: 22.30.

Уважаемый сэр Дэвид!

Обдумав ситуацию, я не без некоторых колебаний все же принял решение добровольно уйти из жизни. Для меня невыносима мысль, что на мне отныне всегда будет лежать тень подозрений в предательстве. Мне совершенно ясно, что с моей карьерой покончено, пусть я и стал жертвой платных доносчиков.

Искренне Ваш, Сэмюэл Феннан

Смайли перечитал текст несколько раз, сжав от напряжения губы и вздернув брови, словно от удивления. Мендель между тем о чем-то его спрашивал.

— Как вы об этом узнали?

— О чем?

— О том утреннем звонке.

— Дело в том, что я сам на него ответил. Думал, звонят мне. Однако это оказался звонок со станции. Но сразу я даже ничего не сообразил. Предположил, что позвонить попросила вдова, понимаете? Спустился вниз и сообщил ей об этом.

— Спустились вниз?

— Да. У них телефон стоит в спальне. Хотя это скорее комбинация спальни и гостиной… Миссис Феннан ведь долго пробыла на инвалидности, и они оставили комнату в прежнем виде, как мне показалось. Там еще и что-то вроде кабинета в одном из углов: книги, стол, пишущая машинка и тому подобное.

— Пишущая машинка?

— Да. Портативная. Думаю, на ней он и напечатал это свое письмо. Но, видите ли, ответив на звонок, я совершенно упустил из виду, что его никак не могла заказать миссис Феннан.

— Почему же?

— Она страдает бессонницей — сама мне об этом сказала. Когда я посоветовал ей отдохнуть, она ответила: «Я вынуждена как-то коротать по меньшей мере двадцать часов в сутки. А это не так легко даже для меня». И еще добавила, что сон для нее — недоступная роскошь. Так с какой стати ей просить разбудить ее в восемь тридцать?

— А с какой стати это было делать ее мужу или кому-то другому? Это почти обеденное время для многих — Боже, спаси и сохрани государственных служащих!

— Вот именно! Это и для меня загадка. В министерстве рабочий день начинается поздно. В десять, если не ошибаюсь. Но даже в таком случае Феннану следовало встать гораздо раньше восьми тридцати, чтобы побриться, одеться, позавтракать и успеть к своему поезду. И потом, почему его не могла разбудить жена?

— Не исключаю, что она преувеличивает свои проблемы со сном, — сказал Мендель. — Женщины часто раздувают из мухи слона, когда речь заходит о мигренях, бессоннице и других пустяках. Думают, что их будут считать из-за этого натурами нервными, утонченными и темпераментными. Как правило, это обычное кокетство.

Смайли только головой покачал:

— Нет, она все равно никак не могла заказать звонок. Она ведь вернулась домой только в двадцать два сорок пять. Но даже если предположить, что она ошиблась по поводу времени своего возвращения, ей никак не удалось бы добраться до телефона, не наткнувшись сначала на тело мужа. Вы же не станете меня уверять, что это нормальная реакция: найти супруга мертвым, но первым делом кинуться заказывать звонок на утро?

Они какое-то время молчали, попивая кофе.

— Есть еще соображение, — сказал Мендель.

— Какое?

— Жена вернулась из театра в двадцать два сорок пять, так?

— Да, по ее же словам.

— Она ходила в театр одна?

— Без понятия.

— Держу пари, что не одна, а потому вынуждена была сказать правду. Для того и время в письме проставила, чтобы создать себе алиби.

Смайли вспомнил Эльзу Феннан, ее злость, ее покорность судьбе. И ему показалось совершенно неуместным говорить о ней в подобном ключе. Нет. Только не Эльза Феннан. Нет.

— Где было найдено тело? — спросил Смайли.

— У подножия лестницы.

— У нижних ступеней?

— Да. Распластавшимся в холле. Револьвер лежал под ним.

— А записка? Где была она?

— Рядом с ним на полу.

— Что-нибудь еще примечательное?

— Да. Кружка с какао в гостиной.

— И что у нас получается? Феннан решает покончить с собой. Просит телефонную станцию позвонить ему назавтра в восемь тридцать. Потом наливает себе какао и оставляет кружку в гостиной. Поднимается наверх и печатает предсмертную записку. Снова спускается и простреливает себе голову, не притронувшись к какао. Как складно, не правда ли?

— Да, что верно, то верно. Между прочим, не пора ли вам позвонить в свою контору?

Смайли лукаво посмотрел на Менделя:

— Вот и конец тому, что обещало перерасти в крепкую мужскую дружбу.

Но, направляясь к телефону-автомату, он услышал, как за спиной Мендель пробормотал:

— Держу пари, ты всем так говоришь.

И потому, называя оператору номер Мастона, Смайли не смог сдержать улыбки.

Мастон пожелал видеть его немедленно.

Смайли вернулся к их столику. Мендель помешивал сахар еще в одной чашке кофе с таким видом, словно это занятие требовало полнейшей концентрации. И ел очень большую булочку.

Смайли встал рядом.

— Мне нужно ехать в Лондон.

— Ну и наделаете вы там переполоха, как лиса в курятнике. — Острое лицо резко повернулось к нему. — Или нет?

Теперь Мендель говорил передней частью рта, пока задняя продолжала расправляться с булочкой.

— Если Феннана убили, то нет такой силы в природе, которая помешает прессе узнать об этом, — ответил Смайли, а про себя подумал: «Едва ли Мастону такой вариант понравится. Он предпочел бы самоубийство».

— Но ведь теперь с этим ничего не поделаешь, верно?

Смайли помедлил с ответом, хмурый и серьезный. Он уже как будто слышал, как Мастон иронизирует над его подозрениями, как спешит сразу поднять их на смех.

— Не знаю, — сказал он. — Я действительно пока ничего не знаю.

Назад в Лондон, назад в Идеальный дом Мастона, назад к крысиной гонке перекладывания ответственности с больной головы на здоровую. И назад к иллюзорному миру, где человеческую трагедию следует изложить на трех страничках рапорта.

Снова дождило, но теперь лил непрерывный, более теплый дождь, и даже за то короткое время, пока Смайли добирался от кафе «Фонтан» до полицейского участка, он успел основательно промокнуть. Сняв пальто, он кинул его на заднее сиденье своей машины. Он с облегчением покидал Уоллистон, пусть ему и предстояло вернуться в Лондон. Сворачивая на главную улицу, он периферийным зрением заметил фигуру Менделя, который упрямо шлепал по тротуару к железнодорожной станции в потемневшей от сырости и почти потерявшей форму фетровой шляпе. Смайли почему-то даже в голову не пришло предложить подбросить его в город, и он почувствовал себя неловко. Но Мендель, ничуть не смущенный, сам открыл пассажирскую дверь и запрыгнул внутрь.

— Вот повезло! — только и сказал он. — Ненавижу поезда. Вы ведь едете на Кембридж-серкус? Тогда высадите меня где-нибудь в районе Вестминстера, если не трудно.

Они тронулись в путь. Мендель достал исцарапанную жестянку с табаком и свернул себе сигарету. Он уже почти вложил ее себе между губ, но передумал, протянул Смайли и дал прикурить от своей замечательной зажигалки, выдававшей струю голубоватого пламени в два дюйма высотой.

— У вас до крайности обеспокоенный вид, — заметил Мендель.

— Точное наблюдение.

После паузы Мендель сказал:

— Вас грызет чувство, что вы многое так и не выяснили.

Но они проехали еще четыре или пять миль, прежде чем Смайли остановился у тротуара и повернулся к Менделю.

— Вы не будете сильно возражать, если мы вернемся в Уоллистон?

— Отличная идея. Повидайтесь с ней еще раз и спросите у нее самой.

Смайли развернулся и медленно поехал в обратном направлении в сторону Уоллистона, в сторону Мерридейл-лейн. Оставив Менделя ждать в машине, он спустился по уже знакомой, крытой гравием дорожке.

Она открыла дверь и впустила его в гостиную, не вымолвив ни слова. На ней было все то же платье, и Смайли стало интересно, как она провела время после его отъезда этим утром.

Ходила ли по дому из угла в угол или просидела неподвижно на первом этаже? А быть может, в одном из кожаных кресел, стоявших наверху в спальне? Как ощущала она себя в роли только что овдовевшей женщины? Воспринимала ли уже свое одиночество всерьез или как раз находилась в том тайно приподнятом настроении, которое, как правило, возникает ненадолго сразу вслед за первым приступом горя? Смотрелась ли в зеркало, стараясь заметить перемену в себе, с лицом, перекошенным от ужаса и бесслезных рыданий?

Оба остались стоять, инстинктивно стремясь избежать повторения утренней встречи.

— Есть кое-что, о чем я обязан вас спросить, миссис Феннан. А потому, уж извините, пришлось потревожить еще раз.

— Как я догадываюсь, насчет утреннего звонка с телефонной станции?

— Да.

— Я была уверена, что это вас удивит. Страдающая бессонницей просит разбудить ее утром. — Беспечный тон звучал неестественно.

— Верно. Мне это показалось странным. Вы часто ходите в театр?

— Да. Раз в две недели. Я — член клуба при репертуарном театре Уэйбриджа и стараюсь не пропускать их мероприятий. А они гарантируют мне место по вторникам на каждой премьере. Мой муж как раз по вторникам всегда задерживался на работе. И поэтому никогда не ходил со мной, он вообще предпочитал только театральную классику.

— Но он любил Брехта, не правда ли? Был в восторге, когда его «Берлинер ансамбль» гастролировал в Лондоне.

Она окинула Смайли быстрым взглядом, а потом вдруг улыбнулась — впервые. Это была изумительная улыбка, все ее лицо осветилось, как у ребенка.

Перед Смайли на секунду возник образ Эльзы Феннан в детстве — долговязая, подвижная девчонка-сорванец, подобная маленькой Фадетте у Жорж Санд — лишь формирующаяся женщина, словоохотливая и часто лживая. Она могла быть хитрой и вкрадчивой, готовой на все ради себя самой, а потом вдруг оказалась в голоде и страхе концлагеря, где каждый вел безжалостную войну за выживание. Вот почему улыбка показалась ему одновременно и жалкой — в ней смешались невинность детства и стальная воля, выкованная как оружие в борьбе за существование.

— На самом деле этот звонок имеет самое простое объяснение, — сказала она. — Я, кроме прочего, страдаю провалами в памяти — это что-то ужасное! Отправляюсь в магазин и не помню, что собиралась купить, назначаю по телефону встречу, но забываю о ней, как только кладу трубку. Приглашаю друзей погостить в выходные, а когда они приезжают, нас нет дома. Вот почему, когда мне нужно вспомнить о чем-то действительно важном, я иногда договариваюсь с телефонной станцией, чтобы мне позвонили за несколько минут до назначенного времени. Это как узелок на платочке, но вот только узелок не услышишь, верно?

Смайли всматривался в нее. У него пересохло в горле, и он с трудом сглотнул, прежде чем смог задать следующий вопрос.

— И о чем же вы просили их себе напомнить в этот раз, миссис Феннан?

Снова милая улыбка:

— Вот видите. Я уже напрочь забыла.

Глава 5 Мастон и пламя свечей

Пока они медленно ехали в сторону Лондона, Смайли перестал ощущать рядом присутствие Менделя.

В былые дни само по себе вождение автомобиля служило ему отдыхом, во время долгой поездки в одиночестве его усталый мозг переставал непрерывно работать, а физическое утомление от нескольких часов, проведенных за рулем, позволяло забыть о самых мрачных делах.

Вероятно, следовало считать еще одной приметой приближения преклонного возраста его нынешнюю неспособность отвлечься подобным образом. Теперь он нуждался в более сильных средствах: в последнее время он часто пытался вообразить себе прогулку по одному из европейских городов, вспоминая все магазины и интересные здания, которые должен был бы миновать. В Берне, например, его маршрут пролегал от Мюнстерского собора до университета. Но никакие самые напряженные умственные упражнения не мешали постоянному вторжению призраков дня сегодняшнего, возвращавших от грез к реальности. Это Энн похитила его душевный покой, Энн, с которой только реальность стала важна, а жить следовало здесь и сейчас. С ее уходом образовалась пустота.

Он не мог поверить, что Эльза Феннан убила мужа. Ее инстинкты велели ей защищать, лелеять ценности своей жизни, окружать себя символами нормальности нынешнего существования. В ней отсутствовала агрессия. Не было иных порывов, кроме как хранить и оберегать.

Но кто он такой, чтобы судить об этом? Как там писал Гессе? «Странно бродить в тумане, где каждый сам по себе. Даже дерево не знает другого, что растет рядом с ним. Каждый сам по себе». «Мы же не знаем друг о друге ничего, вообще ничего, — размышлял Смайли. — Как бы ни были мы близки, пребывая в иллюзии, что читаем самые потаенные мысли другого, на самом деле не знаем ничего. Как я могу разобраться в душе Эльзы Феннан? Мне только кажется, будто я понимаю ее страдания и причины ее испуганной лжи, но что мне действительно известно о ней? Ровным счетом ничего».

Мендель ткнул пальцем в дорожный указатель:

— Здесь я теперь живу. В Митчаме. Неплохое местечко, ей-богу! Я уже сыт по горло холостяцкими квартирами. Вот и купил полдома в этих краях. Перед уходом на пенсию.

— На пенсию? А тебе еще далеко до этого?

— Очень далеко. Целых три дня. Потому мне и поручили это задание. Ничего особенного, никаких возможных осложнений. Пусть этим займется старина Мендель, ему в самый раз.

— Вот оно как… Что ж, тогда к понедельнику мы оба останемся без работы.

Он довез Менделя до здания Скотленд-Ярда и отправился на Кембридж-серкус.

Когда Смайли входил внутрь, ему казалось, что здесь уже всем все известно. Он словно улавливал это во взглядах, в чуть изменившемся отношении к нему. Направился он прямиком к кабинету Мастона. Секретарша Советника в приемной быстро вскинула взгляд на Смайли.

— Советник у себя?

— Да. И ждет вас. Он как раз один. Когда я постучу, сразу входите.

Но Мастон открыл дверь сам и уже подзывал его к себе. На нем был черный пиджак и брюки в тонкую полоску. Он явно собирается в кабаре, подумал Смайли.

— Я тщетно пытался связаться с вами. Вам передавали мои сообщения? — спросил Мастон.

— Да, но у меня не было возможности поговорить с вами.

— Не понимаю почему?

— Потому что я не верю, что Феннан покончил с собой. Полагаю, его убили. А это не телефонный разговор, согласитесь.

Мастон снял очки и посмотрел на Смайли с глубочайшим удивлением.

— Убили? С чего вы это взяли?

— Феннан написал прощальное письмо в двадцать два тридцать прошлым вечером, если мы примем на веру время, указанное на листке.

— Ну и что?

— А в девятнадцать пятьдесят пять он позвонил на телефонную станцию и попросил разбудить его в восемь тридцать на следующее утро.

— Откуда, черт побери, вам об этом известно?

— Я как раз был там сегодня утром, когда со станции позвонили. И подошел к телефону, предполагая, что меня вызывают из офиса.

— Но откуда уверенность, что звонок заказал Феннан?

— Я навел справки. Девушка со станции хорошо знала голос Феннана; она не сомневается, что это был он. И позвонил в девятнадцать пятьдесят пять вчера вечером.

— Феннан водил знакомство с этой девицей, так что ли?

— Боже упаси, нет, конечно. Они просто иногда болтали по телефону.

— А с чего вы взяли, что его убили?

— Я задал его жене вопрос об этом звонке…

— И…

— И она мне солгала. Заявила, что заказала звонок сама. Она, дескать, страдает от провалов в памяти и потому иногда просит о напоминаниях телефонисток. Как завязывает узелок на носовом платке, если предстоит важная встреча. И еще одна деталь. Прежде чем застрелиться, он приготовил себе какао. Которое так и не выпил.

Мастон слушал молча. Но под конец улыбнулся и поднялся из кресла.

— Вы, как представляется, не поняли смысл своего поручения, — сказал он. — Я отправил вас выяснить, почему Феннан покончил с собой. А вы возвращаетесь и говорите, что он этого не делал. Не надо выполнять за полицейских их работу, Смайли. Мы с вами не детективы в штатском.

— Нет. И я иногда задумываюсь, кто мы вообще такие.

— Вам удалось выяснить хоть что-то касающееся непосредственно нас? Нечто, что хоть как-то объясняет его мотивы? Факты, подтверждающие содержание его предсмертного письма?

Смайли замялся, прежде чем ответить, хотя заранее знал, что до этого дойдет.

— Да. Насколько я понял со слов миссис Феннан, ее муж был очень расстроен после нашей беседы. — Теперь ему уже ничто не мешало выложить все начистоту. — Он очень нервничал, не мог нормально заснуть. Ей пришлось дать ему снотворное. Ее рассказ о реакции Феннана на беседу полностью совпадает с настроением письма. — Он немного помолчал, глядя перед собой с глуповатым видом и часто моргая. — Но я как раз и пытаюсь объяснить, что не верю ей. Не верю, что Феннан написал то письмо сам, как и в его самоубийство. — Он повернулся к Мастону. — Мы не можем просто отмахнуться от странностей в этом деле. Есть и кое-что другое, — поспешил добавить он, пока его не прервали. — Я еще не отдавал их на экспертизу, но существует определенное сходство между анонимкой и письмом Феннана. Шрифт идентичен. Понимаю, звучит невероятно, но это так. Нам необходимо привлечь к делу полицию и сообщить им все имеющиеся факты.

— Факты? — переспросил Мастон. — А какие факты? Предположим, жена действительно солгала, но, судя по моей информации, она уже старая женщина, иностранка, еврейка. Одному Богу известно, что творится у нее в голове. Мне сказали, что она пострадала во время войны, попала за колючую проволоку и все такое. Она могла видеть в вас очередного врага, своего рода инквизитора. Поняв, что вы за что-то зацепились, она начинает паниковать и выдает вам ложь, какая только приходит ей на ум. Разве это делает из нее убийцу?

— Тогда зачем Феннан сделал тот звонок? Почему приготовил себе напиток, к которому так и не прикоснулся?

— А кто вообще может объяснить что-то подобное? — Голос Мастона с каждой минутой становился раскатистее и увереннее. — Если бы я или вы, Смайли, однажды подошли к той ужасной черте, когда человек хочет добровольно уйти из жизни, кто смог бы предсказать наши поступки и мысли в последние минуты? Что же до Феннана, то здесь все проще. Он видит, что карьере пришел конец, его жизнь лишается смысла. Разве кому-то покажется столь уж невероятным, что в минуту слабости, еще ни на что не решившись окончательно, ему захотелось в последний раз услышать голос другого человека, получить частичку чужого тепла, прежде чем умереть? Согласен, это всего лишь допущение с налетом некоторой сентиментальности, но разве такое развитие событий не было возможным, принимая во внимание, в каком состоянии находился человек, стоявший на грани самоубийства?

Смайли не мог не отдать ему должного. Мастон превосходно играл свою роль, и в этом он никогда не смог бы с ним тягаться. Он вдруг почувствовал, нарастающую волну паники от собственного невыносимого бессилия. Но вместе с этим чувством пришла почти безотчетная злость на позера и лицемерного подхалима, на шлюховатую бабу в мужском обличье с седеющими волосами и такой умной с виду улыбкой. Страх и ярость овладели им одновременно, пронизав тело, стеснив грудь. Лицо покраснело и разгорячилось, он ничего не видел сквозь очки, потому что на глаза навернулись слезы, только усугубляя унижение.

А Мастон продолжал, к счастью, ничего не замечая:

— Вы никогда не убедите меня отправиться с этими так называемыми фактами к министру внутренних дел и заявить ему, что полиция пришла к неверному заключению; вам известно, что наши отношения с полицейскими и без того оставляют желать много лучшего. Конечно, у нас имеются определенные основания для подозрений: если излагать вкратце, то поведение Феннана прошлым вечером не совсем соответствует намерению покончить счеты с жизнью. Его жена, по всей вероятности, вам солгала. Но против нас мнение опытных сыщиков, досконально владеющих своей профессией, которые не обнаружили никаких странностей в обстоятельствах смерти, а миссис Феннан готова официально подтвердить, что собеседование довело ее мужа до полного отчаяния. Простите, Смайли, но здесь даже обсуждать нечего.

Воцарилось молчание. Смайли постепенно приходил в себя, чувствуя подавленность и не желая продолжать бессмысленный спор. Он по-прежнему близоруко смотрел прямо перед собой, его одутловатое морщинистое лицо оставалось багровым, уголки рта безвольно опущены. Мастон ждал возражений, но Смайли смертельно устал и понял, насколько ему все это стало безразлично. Даже не взглянув больше на начальника, он поднялся и вышел.

Добравшись до своего кабинета, он сел за стол и принялся машинально перебирать текущие дела. В лотке с принесенными сегодня входящими бумагами лежало всего два-три служебных циркуляра и личное письмо, адресованное в министерство обороны на имя Дж. Смайли, эсквайра. Почерк на конверте был ему не знаком. Вскрыв его, он прочитал письмо.

Уважаемый мистер Смайли!

Для меня крайне важно встретиться с Вами завтра за обедом в «Комплит энглер» на Марлоу. Пожалуйста, сделайте все возможное, чтобы увидеться там со мной в час дня. Есть нечто, о чем я должен Вам сообщить.

Ваш

Сэмюэл Феннан

Письмо было написано от руки и датировано предыдущим днем, вторником третьего января. Судя по почтовому штемпелю, его отправили в шесть часов вечера из района Уайтхолла.

Смайли разглядывал его несколько минут, крепко зажав в пальцах и склонив голову набок с каменным выражением лица. Затем он отложил письмо, выдвинул ящик стола и достал листок девственно чистой бумаги. На нем он написал краткое прошение об отставке и пришпилил скрепкой приглашение Феннана. Вызвав звонком секретаршу, Смайли положил написанное в лоток «Исходящие» и направился к лифту. Кабина, как это часто происходило, надолго застряла в подвале, доставив туда каталку с чайными принадлежностями для дам из картотеки, и, подождав немного, Смайли стал спускаться по лестнице. На полпути вниз он спохватился, что оставил в кабинете плащ и кое-какие личные мелочи. Ничего, подумал он, пришлют как-нибудь ему на дом.

Он сидел в машине на стоянке, уставив взгляд в покрытое каплями дождя лобовое стекло.

Ему плевать. Да, черт возьми, ему на все наплевать! Не мог он избавиться только от удивления. От нежданного ощущения почти полного контроля над собой. Различного рода беседы и допросы играли в жизни Смайли такую большую роль, что он уже давно привык считать себя надежно защищенным от них: касались ли они вопросов дисциплины, научных тем, медицины или религиозных взглядов. Скрытный от природы, он ненавидел допросы в любой форме, презирал попытки влезть в чужую душу, докопаться до каких-то фактов, которые порой неизбежно всплывали во время таких бесед. Ему вспомнился один особенно веселый и счастливый ужин с Энн в «Куалино» — дорогом ресторане в центре Лондона, за которым он рассказал ей о своей системе «хамелеона-броненосца», помогавшей оставить ни с чем любого инквизитора.

Они ужинали при свечах, белая кожа, жемчуга они пили бренди — и широко распахнутые влажные глаза Энн, только для него; Смайли, разыгрывавший из себя пылкого любовника и делавший это на удивление хорошо; Энн, еще любившая его и очарованная установившейся между ними гармонией.

— …Сначала я научился быть хамелеоном.

— Неужели ты пугал их отвратительной отрыжкой, мой мерзкий лягушонок?

— Нет, здесь все дело в цвете. Хамелеоны меняют окраску.

— Ах, ну, конечно, меняют окраску. Они садятся на зеленые листочки и становятся зелеными. Ты тоже зеленел, лягушонок?

Кончиками пальцев он прикоснулся к ее руке.

— Помолчи, шалунья, и послушай, как с помощью метода «хамелеона-броненосца», разработанного Смайли, обвести вокруг пальца самого настырного интервьюера.

Ее лицо придвинулось совсем близко, в глазах читалось обожание.

— Система основана на теории, что любой интервьюер никого не любит так, как самого себя, и будет невольно испытывать симпатию, увидев в тебе свое отражение. Твоя задача — окраситься в те же социальные, политические, эмоциональные и интеллектуальные цвета, отличающие человека, который тебя допрашивает.

— Как ты высокопарно выражаешься, мой надутый лягушонок. Тебя извиняет только то, что ты хороший любовник.

— Помолчи. Порой этот метод не срабатывает, когда интервьюер полный идиот или же находится в дурном расположении духа. И тогда ты превращаешься в броненосца.

— То есть надеваешь на себя такие непрошибаемые кольца, да, лягушонок?

— Нет, все гораздо проще. Силой воображения ты ставишь оппонента в такое положение, что начинаешь чувствовать себя существом более высокого порядка. Вот тебе пример. Меня готовил к конфирмации один бывший епископ. А поскольку я оказался единственной его паствой, то и получил испорченную половину каникул, отдуваясь перед ним за целую епархию. Но как-то, глядя на лицо епископа, я вообразил, что оно у меня на глазах покрылось толстым слоем шерсти, и тон нашего собеседования сразу же изменился. Теперь я уже говорил с ним свысока. А потом стал еще изощреннее. Приобрел способность превращать его в обезьяну, заставлял застревать в оконных проемах, мог отправить его нагишом на банкет к масонам, проклясть и заставить пресмыкаться на брюхе…

— Какой же ты жестокий, мой ласковый лягушонок!

Верно, так оно и было. Но вот в последних беседах с Мастоном магия мысленной отстраненности покинула его, он все принимал слишком близко к сердцу. Стоило Мастону завладеть инициативой, как Смайли почувствовал чрезмерную усталость и отвращение, мешавшие бороться с ним. Он предполагал, что Эльза Феннан убила мужа, имея на то веские причины, но только ему это вдруг стало совершенно безразлично, не волновало абсолютно. Проблемы больше не существовало. Его подозрения, его опыт, его безошибочные инстинкты, здравый смысл, наконец, — для Мастона все это не было реальностью и фактами. Фактом был только бумажный рапорт, отчет. Фактами были министры, среди которых министр внутренних дел выделялся как особо тяжелый случай. А потому департамент Мастона совершенно не интересовало мнение даже самого мудрого из его сотрудников, если оно шло вразрез с нужной политической линией.

Совершенно измученный, Смайли неторопливо ехал в сторону дома. Сегодня он устроит себе ужин в ресторане. Причем закажет что-нибудь необычное. Время только приближалось к обеду — до наступления вечера он мог предаться чтению истории путешествия Олеария через бескрайнюю Россию с ганзейской торговой миссией. А потом — ужин в «Куалино» и тост, который он поднимет в одиночестве. Тост за удачливых убийц, то есть за Эльзу, причем с благодарностью: покончив с Сэмюэлом Феннаном, она заодно подвела черту под долгой карьерой Джорджа Смайли.

Не забыв по дороге забрать белье из прачечной, он наконец свернул на Байуотер-стрит, обнаружив свободное место для парковки только в трех домах от своего. Он выбрался из машины, держа под мышкой коричневый пакет, полученный в прачечной, а потом не только запер замок, но и по привычке обошел вокруг автомобиля, подергав все двери. По-прежнему сеял мелкий дождик. Он с раздражением заметил, что кто-то опять занял место для стоянки у тротуара напротив его дома. Слава Богу, миссис Чэпел догадалась закрыть в его спальне окна, иначе дождь мог…

Внезапно он насторожился, заметив легкое движение в гостиной. То ли световой блик, то ли тень, то ли фигура человека, но что-то бросилось ему в глаза, в этом он не сомневался. Впрочем, действительно ли он заметил нечто, или сработал инстинкт, выработанный годами профессиональный навык? Что бы то ни было — предчувствие, чутье или напряженные нервы, которые иногда обретали повышенную восприимчивость, но он получил предупреждение и не мог игнорировать его.

Ни секунды не колеблясь, он снова положил уже приготовленные ключи от дома в карман пальто, взошел по ступенькам и нажал кнопку звонка.

Звук эхом прокатился по дому. Несколько секунд тишины, а потом Смайли явственно услышал, как к входной двери изнутри приближаются шаги, четкие и уверенные. Скрежет цепочки, щелчок засова, и дверь открылась спокойно, без малейшей заминки.

Смайли никогда прежде его не видел. Высокий, светловолосый, привлекательный, лет тридцати пяти. Светло-серый костюм, белая рубашка, серебристый галстук — униформа дипломата. Немец или швед. Левая рука небрежно лежала в кармане пиджака.

Смайли посмотрел на него, словно извиняясь, что потревожил.

— Добрый день. Не подскажете, мистер Смайли дома?

Дверь теперь открылась нараспашку. Лишь мгновенная нерешительность выдала незваного гостя.

— Да. Почему бы вам не войти?

На секунду испытал замешательство и он сам.

— Нет, спасибо. Передайте ему, пожалуйста, вот это.

Он вручил мужчине пакет из прачечной и спустился по ступенькам обратно к своей машине. Он знал, что за ним продолжают наблюдать. Завел двигатель, отъехал от тротуара и свернул на Слоун-сквер, ни разу не бросив взгляда назад. На Слоун-сквер он сразу нашел место, чтобы остановиться, и поспешно записал в своем ежедневнике семь номеров автомобилей. Тех, что были припаркованы вдоль Байуотер-стрит.

Что ему теперь делать? Обратиться к ближайшему патрульному полисмену? Но того, кто вломился к нему в дом, должно быть, уже и след простыл. Впрочем, были у него и другие соображения. Он снова запер машину, перешел улицу к будке телефона-автомата. Позвонил в Скотленд-Ярд и попросил соединить его с инспектором Менделем из особого отдела. Но, как выяснилось, инспектор отчитался перед комиссаром, а потом в предвкушении скорой отставки отправился в Митчам. После продолжительных препирательств Смайли все же дали его адрес. Он снова сел в машину, объехал вокруг площади и свернул в сторону моста Альберта. В новом пабе с видом на реку он съел сандвич, выпил двойную порцию виски и уже через четверть часа пересек мост в направлении Митчама. Дождь все еще поливал неприметную маленькую машину Смайли. Но теперь он был встревожен, встревожен всерьез.

Глава 6 Чай и гостеприимство

Когда он добрался до нужного места, дождь все еще не кончился. Мендель возился в саду, напялив самую нелепую шляпу, какую Смайли когда-либо видел. Она начала свое существование как военно-полевой головной убор австралийского солдата, но теперь ее необъятные поля провисли по всей окружности, и Мендель в ней больше всего напоминал высоченный гриб. Он в задумчивости стоял над тремя пнями, крепко сжимая в мускулистых руках зловещего вида кирку.

Какое-то время Мендель пристально смотрел на Смайли, а потом его губы медленно скривила усмешка, и он протянул руку для пожатия.

— Проблемы? — скорее констатировал, чем спросил Мендель.

— Проблемы.

Смайли по тропинке последовал за ним в дом: типичный для пригорода, но комфортабельный.

— Извини, не успел развести огонь в гостиной. Сам приехал совсем недавно. Не возражаешь, если попьем чаю в кухне?

Они прошли в кухню. Смайли с легким удивлением отметил безупречную чистоту и почти женскую аккуратность во всем, что его окружало. Только полицейский календарь на стене портил общее впечатление. Пока Мендель ставил чайник на плиту, доставал чашки и блюдца, Смайли без излишних эмоций рассказал ему о том, что произошло на Байуотер-стрит. Когда он закончил, Мендель долго молчал, глядя на него.

— Но зачем он пригласил тебя войти?

Смайли сморгнул и слегка порозовел.

— Мне тоже интересно узнать ответ на этот вопрос. Своим приглашением он на мгновение привел меня в замешательство. К счастью, подвернулся тот пакет из прачечной. — Он отхлебнул из своей чашки. — Впрочем, не думаю, что пакет ввел его в заблуждение. Мог, но едва ли. Мне в это верится с трудом.

— Почему же?

— Я бы сам, например, не купился на это. Низкорослый мужчина на простом «форде» без маркировки доставляет белье из прачечной? Что-то не сходится, верно? Кроме того, я спросил, дома ли Смайли, а потом не пожелал увидеть его — это тоже должно было показаться довольно-таки странным.

— Но какие цели он преследовал? Что собирался сделать с тобой? За кого он тебя принял?

— В том-то и дело, в том-то и суть, понимаешь? Я считаю, что именно меня он и дожидался, но не мог предположить, что я стану звонить в собственную дверь. Это и смутило его. Полагаю, он собирался меня убить. Потому и пригласил войти: он узнал меня, но не сразу, потому что, по всей вероятности, видел прежде лишь фотографию.

Мендель снова некоторое время молча смотрел на него.

— Боже! — наконец произнес он потом.

— Предположим, я прав, — продолжил Смайли, — и прав во всем. Допустим, Феннан все-таки был убит прошлым вечером, а я едва не стал следующей жертвой сегодня утром. Но моя профессия тем и отличается от твоей, что мы не каждый день сталкиваемся с убийствами.

— К чему ты клонишь?

— Не знаю. Я просто ничего не знаю. Вероятно, прежде чем мы сможем продолжить, ты мог бы проверить для меня вот эти номера машин. Они были припаркованы вдоль Байуотер-стрит нынешним утром.

— А почему ты не можешь сделать это сам?

Несколько секунд Смайли смотрел на него в полнейшем недоумении. И только потом до него дошло, что он даже не упомянул о своей отставке.

— Прости, с этого надо было начинать. Утром я подал заявление об уходе. Думаю, успел подсунуть его как раз вовремя, чтобы не быть уволенным. А потому я теперь свободен как птица. И примерно в такой же степени имею перспективу найти другую работу.

Мендель взял у него список номеров и вышел в прихожую к телефону. Вернулся он уже через пару минут.

— Они перезвонят через час, — сказал он. — А пока пойдем. Я покажу тебе свою усадьбу. Скажи мне, многое ли тебе известно, например, о пчелах?

— Признаться, если и известно, то очень мало. В Оксфорде я одно время увлекся естественными науками.

Ему хотелось рассказать Менделю, как он мучительно пытался разобраться с метаморфозами растений и животных у Гете в надежде, подобно Фаусту, постичь «в чем истина и сущность мирозданья». Он хотел объяснить, почему нельзя понять Европу девятнадцатого столетия, если не ознакомиться с трудами ведущих натуралистов той эпохи, он чувствовал себя серьезным и преисполненным важных мыслей, хотя в глубине души понимал, что для его ума это всего лишь способ отвлечься от событий дня, что на самом деле им попросту владеет нервное возбуждение. У него обильно потели ладони.

Мендель вывел его из дома через дверь заднего двора: три опрятных улья стояли у невысокой кирпичной стены, служившей границей его садика. Мендель заговорил, пока они стояли под мелкой моросью.

— Мне всегда хотелось завести их, понять, что это за существа. Успел прочитать массу литературы, и, если честно, эти странные мелкие твари до сих пор наводят на меня страх.

Он дважды подряд кивнул, словно для того, чтобы усилить эффект своих слов, а Смайли снова с интересом оглядел его. Лицо Менделя — острое и худое, было тем не менее мужественным, а его выражение по большей части непроницаемым; короткие седые, с металлическим отливом, волосы стояли торчком. Казалось, погода ему совершенно безразлична и интересует его не больше, чем интересовал погоду он сам. Смайли подумал, что он в точности знает, какая жизнь осталась за плечами у Менделя, поскольку встречал этот тип полицейских по всему миру: с такой же загрубелой кожей лица, неограниченным запасом терпения, но исполненных горечи и злости. Он догадывался о многих и долгих ночах бесплодной слежки при любой погоде за кем-то, кто так и не появлялся… Или появлялся, чтобы мгновенно снова скрыться. И он знал, как сильна была зависимость Менделя и ему подобных от расположения духа различных личностей — капризных и грубых, нервных и переменчивых, которые лишь изредка проявляли здравый смысл и симпатию к своим подчиненным. Ему случалось наблюдать, как часто умного человека мог сломать тупой начальник, как недели тщательной и кропотливой работы сводились на нет единственной глупостью подобного босса.

По скользкой, выложенной щебенкой дорожке Мендель подвел его к улью и, по-прежнему не обращая внимания на дождь, принялся разбирать один из них, демонстрируя и объясняя. Говорил он быстрыми репликами, между которыми следовали продолжительные паузы, точно и неторопливо указывая на предмет рассказа тонкими пальцами.

Наконец они вернулись в дом, и Мендель ознакомил гостя с двумя помещениями первого этажа. Гостиная была вся в цветочек: шторы и ковер с цветочными узорами, такие же покрывала на мебели. В дальнем углу расположилась небольшая горка с коллекцией пивных кружек в виде пузатых человечков и парой весьма симпатичных пистолетов рядом с кубком, полученным хозяином за точность стрельбы.

Потом Смайли провели наверх. На лестничной площадке пахло керосином от плитки, а из туалета доносилось угрюмое журчание воды в бачке.

Сначала Мендель показал свою спальню.

— Почти свадебные хоромы. Кровать купил по распродаже за гроши. Прямоугольный матрац на пружинах. Поразительно, чего там только не найдешь, если порыться как следует. Обрати внимание — ковры еще времен королевы Елизаветы. Отхватил их у старьевщика в Уотфорде. Там каждый год находишь что-нибудь новенькое.

Смайли стоял в дверях, испытывая некоторую неловкость. Мендель повернулся и открыл дверь второй спальни.

— А это — комната для тебя. Если пожелаешь. — Он вскинул взгляд на Смайли. — На твоем месте я бы не осмелился ночевать сегодня дома. Ни в чем ведь нельзя быть уверенным, верно? К тому же здесь ты лучше выспишься. Совершенно другой воздух.

Смайли попытался возражать.

— Что ж, как будет угодно. — Мендель нахмурился, тоже, видимо, почувствовав неловкость. — Правду сказать, совершенно не понимаю твоей работы, как и ты ничего не смыслишь в полицейском деле. Поступай как знаешь. Насколько я успел убедиться, ты вполне способен позаботиться о себе сам.

Они спустились вниз. Мендель разжег газовый камин в гостиной.

— По крайней мере ты должен позволить мне угостить тебя сегодня ужином, — сказал Смайли.

В прихожей зазвонил телефон. Секретарша Менделя сообщила информацию о номерах машин.

Мендель вернулся в гостиную и подал Смайли список с семью фамилиями и адресами. Четыре можно было исключить сразу — владельцы автомобилей жили на Байуотер-стрит. Оставались три варианта: машина, взятая напрокат в фирме «Адам Скарр и сыновья» в Баттерси; фургон, принадлежавший компании «Северн тайл», торговавшей керамической плиткой в Истберне; третье транспортное средство находилось в личной собственности посла Панамы в Лондоне.

— Я послал человека проверить панамский след. Там сложностей не возникнет. На все посольство у них всего три автомобиля. Баттерси недалеко отсюда, — продолжал Мендель. — Можем заскочить туда вместе на твоей машине.

— Непременно, непременно, — сказал Смайли, — а потом отправимся в Кенсингтон ужинать. Я закажу для нас столик в «Антраша».

Было только четыре часа дня. Они какое-то время сидели и просто довольно-таки бессвязно болтали то о пчелах, то о ведении домашнего хозяйства. Причем если Мендель уже почувствовал себя раскованно, то Смайли все еще не мог преодолеть беспокойства и неловкости, силясь взять нужный тон в разговоре, чтобы не выглядеть умником на фоне собеседника. Он догадывался, что сказала бы о Менделе Энн. Она бы полюбила его, вылепила из него исключительную личность, научилась бы подражать его голосу и манере говорить, придумала бы ему историю, чтобы окончательно вписать в свой круг и он больше не казался в нем белой вороной: «Милый, ну кто бы мог подумать, что он окажется настолько приятным в общении! Кто еще мог бы так непринужденно посоветовать мне, где покупать дешевую рыбу? И какой славный у него домик! Такой простой! Он же наверняка прекрасно знает, что эти пивные кружки просто ужасны, но не придает этому значения. Мне он сразу понравился. Ты просто обязан, мой лягушонок, пригласить его к нам на ужин. Обязан, слышишь? И вовсе не для того, чтобы похихикать, а чтобы узнать поближе». Смайли, разумеется, никогда бы не пригласил его, но для Энн уже самого желания пообщаться было довольно, чтобы таким образом выразить симпатию к Менделю, а потом сразу забыть о нем.

Это было как раз то, к чему сейчас искренне стремился Смайли — найти способ полюбить Менделя. Сделать это так быстро, как получилось бы у Энн, он и не мечтал. Но то была Энн. Она однажды чуть не убила своего окончившего Итон племянника за то, что тот пил кларет под рыбу, но она бы и бровью не повела, вздумай Мендель раскурить трубку над тарелкой с ее crepe Suzette^[460].

Мендель заварил еще чая, и они выпили по чашке. А примерно в четверть шестого отправились на машине Смайли в Баттерси. По дороге Мендель купил вечернюю газету. Читать ее при свете мелькавших мимо фонарных столбов было непросто. Однако несколько минут спустя он заговорил с довольно неожиданной злобой в голосе:

— Фрицы. Эти проклятые фрицы! Боже, как же я их ненавижу!

— Фрицев?

— Да, фрицев, Гансов, бошей. Чертовых немцев. Гроша ломаного не дал бы за них всех. Грубое кровожадное стадо баранов. Снова нападки на евреев. А ведь там повсюду наши. Наказать бы их в назидание другим. Но нет: простим и забудем! С какой стати забывать, хотел бы я понять? Почему мы должны простить и забыть об ограблениях, убийствах и изнасилованиях только потому, что в них повинны сразу миллионы людей? Господи, стоит какому-нибудь банковскому клерку прикарманить десять шиллингов, как на него устраивает охоту вся столичная полиция. Но господа Крупп и вся остальная банда — это святое. Их не тронь. Боже, да будь я евреем в Германии…

Смайли неожиданно словно проснулся:

— И что бы ты сделал? Как бы ты поступил, а, Мендель?

— Что ж, я бы, наверное, тоже сидел и терпел. Теперь это все статистика и голая политика. Ведь не здравый смысл подсказывает дать им водородную бомбу, а чистейшее политиканство. И еще янки… Миллионы розовощеких евреев живут в Америке. И что же они делают? Они, черт побери, своими руками вооружают фрицев. Друзья навеки. Только однажды эти друзья подложат тебе твою же бомбу.

Мендель кипел от ярости, а Смайли молчал, думая об Эльзе Феннан.

— И как же решать проблему? — спросил он потом, чтобы молчание не слишком затянулось.

— Одному Богу известно, — резко ответил Мендель.

Они свернули на Баттерси-Бридж-роуд и подъехали к патрульному констеблю, стоявшему посреди проезжей части. Мендель показал ему свое удостоверение офицера Скотленд-Ярда.

— Гараж Скарра? Я бы не назвал это гаражом, сэр.Просто обычный двор. Он в основном торгует металлоломом и подержанными машинами. Если не продадутся как одно, то уж точно сойдут за другое — любимая присказка Адама. Вам нужно проехать по Принс-оф-Уэльс-драйв до здания больницы. Там он и находится между парой домов из сборных конструкций. А раньше на том месте была просто большая воронка от бомбы. Старина Адам завалил ее шлакоблоками и стал использовать под свою площадку. С тех пор никто даже не пытался выселить его оттуда.

— Похоже, вы его хорошо знаете, — заметил Мендель.

— Мне ли его не знать! Не раз случалось прищемить ему хвост. В уголовном кодексе почти не осталось статей, по которым Адам Скарр еще не привлекался. Он — один из наших здешних мелких рецидивистов.

— Понятно. А сейчас у вас есть на него что-нибудь?

— Так сразу не скажу. Хотя вы можете смело брать его в любой момент за незаконное букмекерство. И вообще он уже давно просится под Акт, сэр.

Они поехали дальше в сторону больницы. Справа тянулся парк, казавшийся зловеще темным за линией уличных огней.

— Что значит просится под Акт? — спросил Смайли.

— А! Это теперь популярная угроза. По недавно принятому закону, если за тобой числится длинный список преступлений и правонарушений, то тебя можно упечь за решетку в профилактических целях — причем надолго. Похоже, этот Скарр — мой клиент, — продолжал Мендель. — Предоставь его мне.

Владения Скарра они нашли в точности там, где указал констебль — между двумя захудалыми панельными домишками и неровным рядом каких-то еще строений, возведенных на месте падения бомбы. Все вокруг было усеяно кусками шлака, бытовым мусором и обломками кирпичей. Листы асбеста, железа и доски, очевидно, приобретенные мистером Скарром для перепродажи, громоздились в одном из углов, едва различимые в скудном свете, пробивавшемся из окон домишек. Двое мужчин какое-то время стояли молча, озираясь по сторонам. Потом Мендель пожал плечами, сунул два пальца в рот и оглушительно свистнул.

— Скарр! — крикнул он.

Тишина. Затем на одном из сборных домов зажегся наружный фонарь, высветивший по краям двора три или четыре машины еще довоенного производства и разной степени изношенности.

Медленно открылась дверь, и на пороге появилась девочка лет двенадцати.

— Папа дома, милая? — спросил Мендель.

— Не-а. Пошел в «Приблуду», как пить дать.

— И на том спасибо, милашка.

Они направились обратно в сторону улицы.

— Можно поинтересоваться, что это еще за «Приблуда»? — спросил Смайли.

— «Приблудный теленок». Это паб здесь за углом. До него не больше ста ярдов пешком. Так что оставь машину здесь.

Время открытия только-только наступило, и в пабе никого еще не было. Но пока они ждали появления владельца в зале, внутрь ввалился тучный мужчина в черном костюме. Он сразу подошел к стойке и принялся стучать по ней монетой в пол кроны.

— Уилф! — заорал он. — Высунь суда свой нос. У тебя появились клиенты, счастливый ты сукин сын! — Потом повернулся к Смайли. — Добрый вечер, дружище.

Откуда-то из подсобки донесся голос:

— Скажи им, пусть оставят деньги на стойке и зайдут попозже.

Толстяк еще какое-то время разглядывал Менделя и Смайли, а потом вдруг разразился хохотом:

— Они тебе ничего не оставят, Уилф. Эти парни — полицейские ищейки!

Комичность ситуации так развеселила его, что он плюхнулся на скамью, тянувшуюся вдоль стены заведения, положил ладони на колени и зашелся от смеха. Даже слезы выступили на глазах и потекли по пухлым щекам.

Он едва успел отдышаться, чтобы пробормотать: «Вот хохма-то!» — и опять начал мелко трястись в новом приступе.

Смайли с интересом разглядывал колоритную фигуру. На мужчине был очень грязный и жесткий воротничок с закругленными углами, красный галстук в цветочек, тщательно подколотый булавкой к черному жилету, армейские башмаки и лоснящийся черный костюм, очень сильно поношенный и без всяких следов стрелок на брюках. Рукава рубашки потемнели от пота и машинного масла, а запонки заменялись скрученными узлами канцелярскими скрепками.

Появился бармен и принял заказы. Незнакомец взял себе двойное виски и бокал имбирного вина, которые сразу же отнес за столик в зале поближе к камину, который топили углем. Хозяин наблюдал за ним с брезгливой гримасой.

— Вот он весь в этом, мелкая сволочь. Платить за столик не желает, но любит погреться на дармовщинку^[461].

— Кто он такой? — спросил Мендель.

— Это? Скарр. Адам Скарр. Только какой из него, к дьяволу, Адам? Вообразите себе такого в райском саду. Чудовищное зрелище. И сам он чудовище. У нас здесь шутят, что если бы Ева дала ему яблоко, он бы стрескал его вместе с огрызком. — Бармен выпустил воздух сквозь зубы и покачал головой. А потом крикнул, обращаясь к Скарру: — Но ты все равно приносишь мне пользу, правда, Адам? Народ стекается сюда за много миль, чтобы полюбоваться на тебя — чумазого пришельца из космоса. Спешите видеть! Адам Скарр: одного взгляда достаточно, чтобы захотелось напиться.

На этот раз засмеялись оба. Мендель склонился к Смайли:

— Иди и подожди в машине. Тебя в это впутывать ни к чему. Есть пятерка?

Смайли достал из бумажника пять фунтов, кивнул и вышел из паба. Его действительно тошнило от одной мысли о том, что придется иметь дело со Скарром.

— Ты — Скарр? — спросил Мендель.

— В самую точку, дружище. Он самый.

— Машина с номером ТРХ ноль восемь девяносто твоя?

Мистер Скарр сразу помрачнел, оглядывая бокалы с виски и вином. Вопрос явно не пришелся ему по вкусу.

— Ну, так как же?

— Была моя, сквайр, была моя.

— Выражайся яснее! Что значит — была?

Скарр воздел правую руку вверх, а потом плавно опустил ее.

— Темна вода во облацех, сквайр. Ох и мутна.

— Послушай, у меня сейчас на крючке такая большая рыба, какая тебе и во сне не приснится. Так что не надо морочить мне голову. Никого не волнует твой мелкий рэкет. Говори, где машина.

Но Скарр не торопился с ответом, словно тщательно взвешивая смысл услышанного.

— Вот теперь я узрел свет, дружище. Тебе, значит, нужна информация?

— Само собой! Стал бы я иначе тратить здесь время.

— Но ныне наступили тяжелые времена, сквайр. Стоимость жизни взлетела до небес, друг мой. А информация — тот же товар, который продается и покупается. Или я ошибаюсь?

— Скажи мне, кто взял у тебя машину, и с голода не помрешь.

— Я не страдаю от голода, дружище. Я хочу кушать лучше.

— Пятерка.

Скарр выпил один из бокалов и с громким стуком поставил на стол. Мендель поднялся и заказал ему еще выпить.

— Ее у меня угнали, — сказал Скарр. — Понимаешь, я несколько лет сдавал ее напрокат. За депо.

— Где?!

— Не где, а как. За депо, то есть за депозит. Скажем, парню нужна машина на день. Ты берешь у него двадцать фунтов наличкой, так? Когда он ее возвращает, то должен за прокат сорок монет^[462]. Ты якобы вручаешь ему чек на тридцать восемь фунтов и в бухгалтерской книге списываешь по статье убыток. А в итоге десятка чистоганом достается тебе. Дошло?

Мендель кивнул, хотя мало что понял.

— Так вот, три недели назад ко мне пришел один тип. Высокий шотландец. С виду денежный мешок. Ходит с тростью. Он внес депозит, взял тачку, и больше я не видел ни его, ни машины. Чистый грабеж.

— Почему же не заявил в полицию?

Скарр помедлил, держа в руке бокал.

— Слишком много факторов подсказывали, что лучше не делать этого, сквайр.

— То есть ты угнал ее сам у себя?

Скарра подобное предположение как будто шокировало.

— Скажем так, я недавно узнал, что у того, кто продал мне когда-то эту машину, возникли серьезные неприятности. Не стану вдаваться в детали, — добавил он с лицемерной грустью.

— Но когда ты сдавал машину в прокат, он должен был заполнить разные бланки, не так ли? Страховка, расписка и тому подобное. Где они?

— Все оказалось фальшивкой и враньем. Он дал мне свой адрес в Илинге. Я поехал туда, но такого дома нет в природе. Не сомневаюсь, что и фамилия вымышленная.

Мендель свернул однофунтовые купюры в трубочку, не вынимая из кармана, а потом протянул через стол Скарру. Скарр разгладил бумажки на столе и демонстративно пересчитал, чтобы это могли видеть все, кому была охота наблюдать за ними.

— Я знаю, где тебя найти, — сказал Мендель, — и имею на тебя кое-какой компромат. Если ты только что наплел мне небылиц, я тебе шею сверну.

Снова шел дождь, и Смайли пожалел, что не надел шляпу. Он пересек улицу, свернул в проулок, где располагалась фирма мистера Скарра, и направился к своей машине. Вокруг не было ни души, и царила необычайная тишина. В двухстах ярдах дальше располагалась районная больница Баттерси, небольшое, но аккуратное здание с ярко освещенными окнами. Мостовая буквально пропиталась влагой, а его собственные шаги отдавались резким и неприятным эхом.

Он поравнялся с первым из сборных домов, отмечавшим начало владений Скарра. Прямо посреди двора стояла машина с включенными подфарниками. Заинтригованный Смайли пошел к ней. Это был седан марки «Эм-джи». Номерной знак был плохо освещен и местами забрызган грязью. Он остановился, чтобы разобрать его, проводя пальцем по каждой цифре и букве: ТРХ 0890. Ну, конечно, это был один из номеров, записанных им нынешним утром.

За спиной раздались шаги. Смайли поднялся и начал поворачиваться, но успел только слегка приподнять руку, когда ему нанесли удар.

В удар была вложена ужасающая сила — показалось, что череп раскололся пополам. Упав, Смайли почувствовал, как кровь струей бежит вокруг левого уха. «Только не это, — подумал он, — Боже, не дай ему ударить снова». Но больше он уже почти не почувствовал — видел только свое тело откуда-то со стороны, словно оно попало в камнедробильную машину и там трещало и распадалось на части, а потом и вовсе ничего не стало. Ничего, кроме ощущения теплоты собственной крови, растекавшейся по валявшимся на земле шлакоблокам, и отдаленного грохота камнедробилки. Но не здесь, а действительно где-то очень далеко.

Глава 7 Рассказ мистера Скарра

Мендель посмотрел на него. Оставалось только гадать, жив он или нет. Опустошив карманы своего плаща, Мендель бережно накрыл им Смайли, а потом как безумный побежал в сторону больницы, ворвался сквозь вращающуюся дверь поликлинического отделения и оказался в круглосуточно освещенном приемном покое. Дежурил молодой врач из «цветных». Мендель совал ему под нос свое удостоверение, что-то кричал, хватал за руку и пытался вытащить на улицу. Но доктор лишь терпеливо улыбался, качал головой и по телефону дозванивался в «скорую». Мендель кинулся назад и стал ждать. Через несколько минут «скорая помощь» прибыла, из нее вышли хорошо обученные своему делу санитары и увезли Смайли.

«Если он умрет, — подумал Мендель. — я заставлю эту сволочь заплатить за все сполна».

Какое-то время он оставался на месте, изучая грязный шлак, на который упал Смайли. При красном свете задних габаритных огней машины толком разглядеть ничего не удавалось. Все кругом было безнадежно затоптано санитарами и несколькими обитателями сборных домишек. Местные жители сначала слетелись, как хищные птицы на падаль, а потом молниеносно исчезли, поняв, что у них могут возникнуть проблемы, а проблем не хотелось никому.

— Сволочь, — снова прошипел Мендель и медленно побрел назад к пабу.

Зал постепенно заполнился. Скарр заказал себе еще порцию выпивки. Мендель взял его за рукав. Скарр повернулся к нему и сказал:

— А, ты вернулся, дружище. Присаживайся и выпей какой-нибудь отравы покрепче.

— Заткнись, — бросил Мендель. — Мне нужно снова поговорить с тобой. Пойдем на улицу.

Мистер Скарр помотал головой и причмокнул:

— Ничего не получится, старина. Никак не могу. У меня здесь намечается компания.

Он кивком указал на восемнадцатилетнюю крашеную блондинку с белесой помадой на губах, которая неподвижно сидела за угловым столиком. Ее густо подведенные глаза хранили выражение вечного испуганного изумления.

— Слушай меня внимательно, — прошептал Мендель. — Даю тебе ровно две секунды. А потом я оторву тебе уши, ты, лживая мразь!

Скарр отдал бокал на сохранение бармену, а потом неторопливо, с чувством собственного достоинства направился к выходу. На девицу он даже не посмотрел.

Мендель перевел его на противоположную сторону улицы, к сборным домам. В восьмидесяти ярдах оттуда были видны включенные подфарники машины Смайли.

Они свернули во двор. «Эм-джи» все еще стояла на прежнем месте. Мендель крепко держал Скарра за руку, готовый при необходимости с силой вывернуть ее вверх, чтобы сломать или вывихнуть плечевой сустав.

— Вот так дела! — воскликнул Скарр, приятно удивленный. — Она, стало быть, сама вернулась в родное гнездышко.

— Значит, угнали? — переспросил Мендель. — Увел высокий шотландец с тростью и адресом в Илинге? Как мило с его стороны вернуть украденное, верно? Дружеский жест, пусть и немного запоздалый. Ты явно занялся не своим делом, Скарр. — Менделя трясло от злости. — И почему габариты включены? Открой дверь.

Скарр в темноте повернулся к Менделю, свободной рукой похлопал по карманам в поисках ключей. Достал связку, ощупал каждый ключ, нашел нужный и отпер дверь машины.

Мендель забрался в салон, нашел выключатель в крыше кабины и нажал на него. Затем методично обыскал автомобиль. Скарр стоял снаружи и ждал.

Мендель работал быстро, но тщательно. Перчаточное отделение, сиденья, полы, пространство перед задним стеклом: ничего. Затем он запустил руку в кармашек пассажирской двери, достав оттуда дорожную карту и конверт. Он был длинный и плоский, серо-голубой, окантованный ленточкой. Сделано на континенте, отметил про себя Мендель. Никаких надписей сверху не оказалось. Он вскрыл конверт. Внутри лежали десять потрепанных пятифунтовых купюр и простая открытка без рисунка. Мендель поднес ее к свету и прочитал записку, выведенную печатными буквами шариковой ручкой:

ДЕЛО СДЕЛАНО. ПРОДАЙ ЕЕ.

Подпись отсутствовала.

Он вышел из машины и ухватил Скарра за локти. Тот невольно сделал шаг назад.

— В чем проблема, дружище? — спросил он.

Мендель ответил спокойно и негромко:

— У меня проблем нет, Скарр. А вот у тебя есть. И большая. У тебя охренительная проблема, каких еще никогда не возникало. Сговор с целью убийства, покушение на убийство, нарушение закона о государственной тайне. И можешь для довеска добавить нарушение правил сдачи в аренду транспортных средств, мошенничество, уклонение от уплаты налогов и еще пятнадцать других обвинений, основания для которых я найду, пока ты будешь париться на койке в камере.

— Минуточку, легавый, минуточку! Давай без эмоций. О чем ты толкуешь? При чем здесь убийство?

— Лучше послушай меня, Скарр. Ты — мелкая сошка, влез в дела больших людей, верно? Так что не удивляйся, если и отвечать придется по-крупному. Думаю, потянет лет на пятнадцать.

— Заглохни! Я не из пугливых.

— Нет, тебе придется все выслушать до конца, мелкий подонок. Ты вляпался в очень серьезное дело и расплатишься по полной программе. А мне что? Я буду сидеть и посмеиваться, пока ты сгниешь в Скрабсе^[463], пялясь на свое толстое брюхо. Видишь ту больницу? Там сейчас лежит при смерти мой товарищ, которого пытался отправить на тот свет твой высокий шотландец. Его нашли полчаса назад истекающим кровью в твоем дворе. А до этого был еще покойник в Суррее и, откуда мне знать, может, еще по одному в каждом графстве. Так что это твоя проблема, сволочь ты несчастная, а не моя. И есть еще кое-что. Ты ведь единственный, кто знает шотландца в лицо, угадал? Ему скорее всего захочется окончательно замести за собой следы. Не боишься?

Скарр медленно обошел вокруг машины.

Мендель уселся за руль и отпер пассажирскую дверь изнутри. Скарр расположился рядом с ним. Свет они больше не включали.

— Я так спокойно занимался здесь своим бизнесом, — грустно сказал Скарр. — Навар был небольшой, но стабильный. То есть до тех пор, пока не объявился этот тип.

— Что за тип?

— Давай без спешки, легавый. Не подгоняй меня. Это случилось четыре года назад. До встречи с ним я не верил в Санта-Клауса. Он назвался голландцем, сказал, что занимается бриллиантами. Не скажу, что поверил ему на слово, потому что я, как и ты, не такой уж простак. Я не задавал вопросов о его делах, а он со мной не откровенничал, но, думаю, это была контрабанда. Деньжищи у него водились пачками, это правда. Был увешан ими, как рождественская елка. «Скарр, — сказал он мне, — ты деловой человек. Я тоже. Оба не любим шумихи. По всему видать, мы с тобой птицы одного полета. Мне нужна машина. Но не навсегда, а на время». Это не в точности его слова, поскольку он говорил на ломаном английском, но смысл я тебе передаю точно. «Что ты предлагаешь? — спросил я. — Выкладывай».

«Что ж, — ответил он, — я еще и очень скромный человек. Мне нужна машина, чтобы никто по ней не смог меня найти. Даже если попаду в аварию. Купи мне тачку, Скарр, старую, но надежную, с хорошим движком под капотом. Но купи на свое имя и держи наготове для меня. Вот тебе пять сотен для начала, и будешь получать по двадцатке за каждый месяц хранения в гараже. Плюс плата за каждый день использования. Но хочу повторить, Скарр. Я — скромный и застенчивый, а потому ты меня не знаешь. За это и будешь получать хорошие деньги. За то, что даже не знаком со мной». Так он это изложил.

Никогда не забуду тот день. Дождь лил как из ведра, а я возился со старым такси, которое как-то купил у одного приятеля в Уонусворте. Я тогда задолжал одному букмекеру сорок фунтов, и легавым бы не понравилось, если бы мне пришло в голову швыряться деньгами. Так что я для вида просто обменял такси на невзрачный с виду «эм-джи», который нашел в Клэпхеме.

Мистер Скарр глубоко вздохнул с таким грустным видом, что выглядел почти комично.

— А потом возник тот тип, как нечистая совесть, засыпав меня купюрами, словно это были старые лотерейные билеты.

— Как он выглядел? — спросил Мендель.

— Довольно молодой. Высокий, светловолосый. И хладнокровный. Непроницаемый, как скала. После того как он мне заплатил, я его больше ни разу не видел. Он отправлял мне письма откуда-то из Лондона, напечатанные на простых листках. Просто: «Будь готов в понедельник вечером», «Будь готов во вторник вечером» и так далее. Мы обо всем заранее условились. Я оставлял машину во дворе, проверенную механиком и с полным баком. Он никогда не предупреждал, когда вернет ее. Обычно пригонял к закрытию моего заведения или позже. Бросал на прежнем месте с включенными подфарниками и запертыми дверцами. В карман дверцы клал по два фунта за каждый день использования.

— А что произошло бы в случае непредвиденных обстоятельств? К примеру, взяли бы тебя по какому-нибудь пустяковому делу?

— Он дал мне номер телефона. Велел позвонить и попросить к телефону определенного человека.

— Как ты должен был его называть?

— В том-то и дело, что он предложил мне самому выбрать для него прозвище. Я сказал, что он будет для меня Блондинчиком. Не думаю, что ему понравилось или он оценил юмор, но так и осталось. Номер был «Примроуз ноль ноль девяносто восемь».

— Ты им пользовался?

— Да. Пару лет назад меня сцапали и посадили в Маргейт на десять суток. Я решил, что будет лучше дать ему знать об этом. К телефону подошла девица — тоже голландка, судя по акценту. Она сказала, что Блондинчик в Голландии, но она передаст ему информацию. А потом я уже не утруждал себя звонками.

— Почему?

— Понимаешь, я кое-что стал соображать. Он приезжал за машиной регулярно раз в две недели — в первый и третий вторник каждого месяца, кроме января и февраля. В этот раз он объявился в январе впервые. Возвращал автомобиль, как правило, по четвергам. Странно, что он вдруг приехал сегодня. Но теперь у нас с ним все кончено, как я понимаю. — Скарр держал в огромной лапище открытку, которую взял у Менделя.

— Он делал паузы? Бывало, что долго не давал о себе знать?

— Зимой появлялся реже. В январе и феврале не приезжал никогда, как я сказал.

Мендель все еще сжимал в кулаке пятьдесят фунтов. И вдруг швырнул их Скарру на колени.

— Только не думай, что тебе повезло. Я бы не согласился поменяться с тобой местами и за вдвое большую сумму. И учти — я непременно вернусь.

Теперь Скарр действительно казался напуганным.

— Я бы не стал так с тобой откровенничать, — сказал он нервно, — но не хочу встревать ни в какие секретные делишки. Не могу допустить, чтобы моя старая добрая родина пострадала. Я прав, сквайр?

— О, ради всего святого, заткнись, — сказал Мендель, ощущая страшную усталость. Забрав у Скарра открытку, он выбрался из машины и побрел в сторону больницы.

Новостей не было. Смайли все еще оставался без сознания. Известили уголовный розыск. Менделю посоветовали продиктовать свои координаты и отправляться домой. Из больницы с ним свяжутся, как только появится новая информация. После долгих препирательств Мендель убедил старшую медсестру отдать ему ключи от машины Смайли.

Все-таки Митчам — не самое лучшее место, чтобы поселиться там надолго, решил он.

Глава 8 Размышления в больничной палате

Он ненавидел кровать, как утопающий, должно быть, ненавидит море. Он ненавидел простыни, в которые был укутан так, что не мог пошевелить ни ногой, ни рукой.

И он ненавидел эту комнату, потому что она пугала его. У двери стояла каталка со всякими медицинскими причиндалами вроде ножниц, бинтов и склянок с лекарствами, странными предметами, наводившими страх именно неясностью своего предназначения, причем некоторые были завернуты в марлю, словно для последнего причастия. Там стояли стеклянные банки — высокие, накрытые сверху белыми салфетками, которые напоминали хищных птиц, готовых в любой момент выклевать ему внутренности. В стеклянных сосудах поменьше лежали на дне резиновые трубочки, свернувшиеся змейками. Он ненавидел все это и боялся. Ему становилось жарко, и пот лил с него ручьями, а потом делалось холодно, и пот застывал где-то между ребер каплями запекшейся крови. День сменялся ночью снова и снова, но Смайли даже не подозревал об этом. Он вел отчаянную борьбу с сонливостью, потому что, стоило ему закрыть глаза, как они, казалось, обращались внутрь и взирали на хаос, царивший в его мозгу. Когда по временам веки смыкались просто под собственной тяжестью, он собирался с силами, чтобы разлепить их и снова видеть бледный свет, колыхавшийся где-то вверху.

Но затем наступил благословенный день, когда кто-то раздвинул шторы на окнах и впустил внутрь лучи зимнего солнца. Он услышал шум машин на улице и только тогда поверил, что теперь точно останется в живых.

Отныне проблема смерти снова переместилась в чисто умозрительную академическую плоскость, стала долгом, который он отдаст, как только разбогатеет и сможет сам оплатить собственный уход из жизни. Это было восхитительное в своей чистоте и простоте ощущение. Роскошное чувство. Его ум чудесным образом прояснился и царил над всей Землей подобно разуму Прометея. Кстати, где он слышал эту фразу: «Сознание как бы отделяется от тела, властвуя в бумажном королевстве…»? На него наводил тоску льющийся сверху блеклый свет, ему хотелось иметь возможность видеть больше. Он уже не мог выносить винограда, как и запахов меда, цветов и шоколада. Он нуждался в книгах и литературных журналах; как он мог продолжать научную работу, если ему не давали книг? О том историческом периоде, специалистом в котором он был, и без того написано крайне мало. Творцы XVII столетия не были по достоинству оценены литературной критикой.

Менделю позволили впервые навестить его только через три недели. Он вошел в палату, держа в руках новую шляпу и книгу о пчелах. Шляпу он разместил в ногах кровати, а книгу положил на тумбочку. На его лице играла улыбка.

— Я купил тебе книжку, — сказал он. — О пчелах. Это крошечные, но очень умные создания. Должны заинтересовать тебя.

Он присел на край постели.

— Еще я приобрел себе шляпу. Довольно дурацкую. В ознаменование своей отставки.

— Ах да! Я и забыл, что ты теперь тоже будешь пылиться на полке.

Оба посмеялись и снова замолчали.

Смайли часто моргал.

— Боюсь, ты у меня сейчас расплываешься перед глазами. Мне не разрешают пользоваться старыми очками. Обещают принести новые. — Он сделал паузу. — Ты узнал, кто это сделал, или нет?

— Быть может, и узнал. Пока трудно сказать. Но есть ниточка. Проблема в том, что мне пока слишком мало известно. Я имею в виду твою работу. Тебе о чем-нибудь говорит такое название, как «Представительство сталелитейной промышленности ГДР»? То есть Восточной Германии?

— Да, что-то припоминаю. Они появились в Лондоне года четыре назад и зарегистрировались в Торгово-промышленной палате.

Мендель пересказал ему свою содержательную беседу с мистером Скарром.

— …Назвался голландцем. Единственным способом связи с ним для Скарра был телефон с кодом «Примроуз». Я проверил абонента. Номер числился за представительством сталелитейной промышленности ГДР на Белсайз-парк.

Отправил одного из своих парней на разведку. Они оттуда съехали. Не осталось ничего. Никакой мебели, никаких бумаг или хотя бы канцелярской скрепки. Только телефонный аппарат, да и тот был с корнем вырван из розетки.

— И когда же они освободили помещение?

— Третьего января. В тот же день, когда был убит Феннан.

Он выжидающе посмотрел на Смайли.

— Свяжись с Питером Гилламом из министерства обороны и приведи его завтра сюда. Если придется, притащи за шкирку.

Мендель взял шляпу и направился к двери.

— До свидания, — сказал Смайли. — Спасибо за книгу.

— Завтра увидимся, — ответил Мендель и вышел.

Смайли откинулся на подушку. У него разболелась голова. «Черт, — подумал он, — я ведь забыл поблагодарить его за мед. Впрочем, он все равно купил его в «Фортнумс»».

Зачем же все-таки понадобился тот утренний телефонный звонок? Эта загадка мучила Смайли больше всего. Он понимал, насколько это глупо, но из всех необъяснимых деталей дела именно эта лишала его сна и покоя.

Объяснение, данное Эльзой Феннан, представлялось совершенно нелепым, абсолютно неправдоподобным. Энн — другое дело. Энн, если бы ей понадобилось, сумела бы поставить на уши всю телефонную станцию, но не Эльза Феннан. Ничто в ее настороженном маленьком интеллигентном личике не подтверждало странного утверждения, что она страдает рассеянностью. Это как раз было одной из противоречивых странностей характера самого Сэмюэла Феннана, которую Смайли обнаружил, когда готовился к беседе и наводил предварительные справки. Жадный читатель, любитель вестернов, отличный шахматист, музыкант, человек философского склада ума, но при этом — рассеянный. Из-за этого с ним однажды даже случился крупный скандал, когда он по ошибке вынес из здания МИДа секретные документы. Прихватил со стола вместе с номерами «Таймс» и вечерней газеты, сунул не глядя в портфель и отправился домой в Уоллистон.

Не поддалась ли Эльза Феннан в состоянии паники искушению закутаться в мантию мужа? Или даже взять на себя двигавший мужем мотив? Быть может, Феннан заказал звонок, чтобы ему о чем-то напомнили, а Эльза сделала это напоминанием себе? Вот только о чем было напоминание? Что именно его жена так усердно стремилась скрыть?

Сэмюэл Феннан. Новый и старый миры столкнулись в нем. «Вечный жид», культурный, космополитичный, целеустремленный, трудолюбивый, восприимчивый и, с точки зрения Смайли, весьма привлекательный внешне. Дитя своей эпохи, он, как и Эльза, подвергся гонениям, был вынужден покинуть принявшую когда-то его семью Германию и отправиться учиться в английский университет. А потом исключительно благодаря своим способностям сумел преодолеть все препятствия и предрассудки, чтобы попасть на службу в министерство иностранных дел. Это было немалое достижение, которого он добился исключительно за счет своего блестящего интеллекта. И если он немного возгордился, порой проявляя несогласие с решениями умов более приземленных и ограниченных, чем его собственный, то его трудно в этом винить. В министерстве случился переполох, когда Феннан открыто поддержал идею раздела Германии, но раздувать дела не стали, а просто перевели Феннана в департамент Азии, и вскоре казус забылся. В остальном же он проявил себя человеком великодушным и бескорыстным, был в равной степени уважаем и в Уайтхолле, и в Суррее, где несколько часов в неделю уделял благотворительности. Страстно увлекался горными лыжами. Каждый год он брал положенный ему отпуск целиком и проводил шесть недель в Швейцарии или Австрии. Насколько помнил Смайли, Германию он посетил лишь однажды — года четыре назад вместе с женой.

Выглядело вполне естественным, что в Оксфорде Феннан сблизился с левыми. То был период расцвета симпатий к коммунистам в университетской среде, а проповедовавшиеся ими идеалы, по понятным причинам, оказались ему близки. Приход к власти фашистов в Германии и Италии, вторжение Японии в Маньчжурию, мятеж Франко в Испании, депрессия в Америке, а прежде всего — волна антисемитизма, прокатившаяся по Европе. Феннан просто вынужден был искать политическую силу, которая помогла бы ему выплеснуть ярость и отвращение к происходившему. Кроме того, компартия пользовалась тогда уважением; неудачи, преследовавшие лейбористов, а затем и коалиционное правительство, убедили многих интеллектуалов, что только коммунисты способны стать эффективной альтернативой капитализму и фашизму. Добавьте сюда сам характер партии с ее духом товарищества и атмосферой конспирации, которые соответствовали некоторому духу авантюризма в характере Феннана и давали возможность избежать грозившего в противном случае полного одиночества. Он даже порывался воевать в Испании, и многие действительно отправились на ту войну, как Корнфорд — коммунист из Кембриджа, чтобы не вернуться живыми.

Смайли мог вообразить, каким был в те дни Феннан — полный энтузиазма, живой, очень серьезный, он мог, кроме того, поделиться со своими товарищами личным опытом реальных страданий, что делало его закаленным ветераном среди неоперившихся птенцов. Родители его умерли. Отец был скромным работником банка с единственной мечтой иметь небольшой счет в Швейцарии. Накопил он немного, но достаточно, чтобы сын смог себе позволить учиться в Оксфорде и не прозябать в бедности.

Смайли очень хорошо запомнил беседу с Феннаном. Она была одной из многих подобных, но все же складывалась иначе. И главное отличие заключалось в способе общения, в самом его языке. Феннан умел говорить так выразительно, так быстро, так уверенно. «Их величайший день наступил, когда пришли шахтеры из Рондды^[464], помните? — рассказывал он. — И для наших товарищей словно сам дух Свободы снизошел с холмов Уэльса. Это был марш голодных людей, но до членов нашей ячейки почему-то не доходило, что участники похода были голодны в буквальном смысле слова. Только я сообразил. Мы наняли грузовик, а девушки приготовили тушеное мясо — целые тонны. Говядину купили дешево у одного симпатизировавшего нам мясника на рынке. И на этом грузовике выехали встречать их. Они подкрепились и пошли дальше. Но, если честно, чувствовалось, что мы им не нравимся, не пользуемся их доверием. — Он рассмеялся. — Они все были такие низкорослые — это мне запомнилось особенно отчетливо, — приземистые и темные, как сказочные эльфы. Нам очень хотелось, чтобы они хором запели. И они затянули песню, но не для нас — для себя самих. Я тогда впервые встретил настоящих валлийцев.

И в чем-то, как мне показалось, это помогло мне лучше понять свою этническую принадлежность. Я ведь еврей, как вы, должно быть, знаете».

Смайли кивнул.

«А мои товарищи по партии не знали, что делать, когда люди из Уэльса пришли к ним домой. Как себя вести, если твоя мечта сбылась? В тот момент многим в Оксфорде стало понятнее, почему в партии не слишком уважают интеллектуалов. Думаю, они почувствовали что-то вроде своей бесполезности и стыда. Стыдились мягких кроватей в спальнях, своих всегда сытых желудков и даже мудреных научных работ. Стыдились своих талантов и тонкого чувства юмора. Среди них бытовала легенда, что один из основателей лейбористского движения, Кир Харди, сам бывший шахтер, учился писать мелом на почерневшей от угля руке. И они устыдились своих письменных принадлежностей и дорогих сортов бумаги. Но ведь проблема состояла не только в этом, и ее нельзя было решить, попросту избавившись от излишеств обеспеченной жизни, понимаете? К этому я пришел очень скоро и, вероятно, потому покинул ряды компартии».

Смайли хотелось подробнее узнать о чувствах самого Феннана, но тот все продолжал говорить. Он понял, что не имеет с коммунистами ничего общего. Они были не взрослыми людьми, а незрелыми подростками, которым мечталось о кострах Свободы, цыганской музыке и Едином мире, который внезапно возникнет сам собой уже завтра. Им хотелось скакать на белых конях в прибое Бискайского залива. Им доставляло детское удовольствие угощать пивом голодных эльфов из Уэльса. Они, как несмышленыши, не способны были критически сопротивляться манящим лучам солнца с Востока и послушно поворачивали к нему свои лохматые головы. Они любили друг друга, а считали, что любят все человечество; они спорили друг с другом, а мнили, что решают судьбы планеты.

Уже скоро бывшие соратники стали казаться ему трогательными, но смешными. С его точки зрения, намного полезнее было бы вязать носки для солдат. Столь явное расхождение между мечтой и реальностью подвигло его на более пристальное изучение и того и другого. Он стал тратить почти все свое время на изучение исторических и философских трудов. К своему удивлению, он обнаружил, насколько его привлекает и успокаивает душевно сама по себе интеллектуальная простота и прямота марксизма. Он наслаждался его умственной безжалостностью, его увлекала смелость мыслей и решительная переоценка традиционных понятий. И кончилось тем, что именно теория, а не членство в партии, дала ему силы пережить одиночество, философия, требовавшая безоговорочно пожертвовать всем во имя неопровержимой идеи, что его унижало и вдохновляло одновременно. А потом, когда ему удалось добиться успеха, процветания и интеграции в общество, он с грустью отвернулся от сокровищ мудрости, которые перерос и поневоле должен был оставить там, в Оксфорде времен своей юности.

Так Феннан описал свою эволюцию, а Смайли поверил и понял. Это едва ли была та история озлобленности и отторжения, к каким Смайли привык в подобных беседах, и (вероятно, именно поэтому) она показалась ему гораздо более реалистичной. Но от разговора все же остался некоторый осадок: Смайли был уверен, что Феннан так и не поделился с ним чем-то крайне важным.

Но сейчас куда интереснее было другое. Существовала ли прямая, основанная на фактах связь между инцидентом на Байуотер-стрит и смертью Феннана? Смайли уже упрекал себя, что чересчур увлекся очевидными совпадениями. Если же смотреть трезво, то ничто, за исключением последовательности событий, пока не подтверждало, что Феннан и Смайли стали действующими лицами одного и того же дела.

Хотя не одна лишь последовательность событий сыграла свою роль. Нельзя было сбрасывать со счетов интуицию Смайли, его опыт — называйте как хотите, хоть шестым чувством. Именно это заставило его позвонить в дверь собственного дома. Но, однако же, не уберегло от преступника, стоявшего в ночи у него за спиной с обрезком свинцовой трубы в руке.

Беседу с Феннаном он провел неформально, что правда, то правда. Парк, по которому они прогуливались, больше напоминал ему об Оксфорде, чем об Уайтхолле. Да, процедура была необычной — поход в парк, потом столик в кафе у Миллбанк, но как это выглядело со стороны? Чиновник из МИДа прогуливается и очень серьезно разговаривает с каким-то невысоким, никому не известным мужчиной… Вот только что, если личность мужчины как раз была кому-то хорошо известна?

Смайли взял книжку в бумажном переплете и принялся карандашом писать на форзаце:

Есть предположение, которое пока ничем не подтверждено: что убийство Феннана и покушение на убийство Смайли — это звенья одной цепи. Какие обстоятельства связывали Смайли с Феннаном до гибели последнего?

1. До беседы, состоявшейся в понедельник 2 января, я никогда с Феннаном не встречался. Я лишь ознакомился с его личным делом в министерстве и провел кое-какую подготовительную работу.

2. К зданию министерства я добрался 2 января один и на такси. Нашу беседу организовали чиновники форин офиса, но они не знали, и это следует особо подчеркнуть, кто именно будет ее проводить. Отсюда следует, что ни Феннан, ни кто-либо другой за пределами моей собственной организации не имели обо мне никакой предварительной информации.

3. Сама по себе беседа распалась на две части: первая проходила в стенах форин офиса, где рядом постоянно находились люди, которые не обращали на нас никакого внимания, зато вторая протекала там, где нас мог видеть кто угодно.

Что же из этого вытекает? Ничего, если только…

Да, отсюда следовал единственный вывод: некто наблюдавший за ними на улице узнал не только Феннана, но и Смайли, причем их встреча вызвала с его стороны бурную негативную реакцию.

Почему? Чем Смайли мог быть опасен? Ответ вроде бы казался очевидным, но для Смайли он стал почти прозрением. Естественно, опасность он мог представлять только по одной причине. Он был офицером секретной службы. В данном конкретном случае — сотрудником контрразведки.

Он отложил карандаш в сторону.

Стало быть, тот, кто убил Сэма Феннана, был до крайности обеспокоен его контактом с британской службой безопасности. По всей видимости, кто-то в министерстве иностранных дел. И ему была известна также личность Смайли. Вероятно, Феннан знал убийцу еще по Оксфорду, знал как коммуниста, и тот, не желая огласки, опасался, что Феннан заговорит, если уже не заговорил. А если заговорил, то, стало быть, и Смайли подлежал устранению — причем срочному, пока он не составил детальный рапорт о проведенной беседе.

Это объясняет убийство Феннана и покушение на Смайли. Вроде бы в такой версии присутствовал здравый смысл, хотя и в умеренных дозах. Он построил высоченный карточный домик. Дальше строить было вроде бы некуда, но на руках еще оставалось много карт. Например, Эльза, ее ложь, ее возможное соучастие, ее страх. А была еще прокатная машина и тот звонок в восемь тридцать утра. Как быть с этим? И тогда вызывало вопросы анонимное письмо. Если убийцу пугала связь между Смайли и Феннаном, он едва ли написал бы письмо, привлекая к Феннану внимание спецслужб. Тогда кто же его написал? Кто?

Он откинулся в кровати и закрыл глаза. В голове снова пульсировала боль. Вероятно, Питер Гиллам сумеет помочь. На него вся надежда. А пока голова у Смайли шла кругом и разболелась с новой силой.

Глава 9 Подчищая за собой

Мендель привел в палату Питера Гиллама, улыбаясь во весь рот.

— Вот тот, кого ты хотел видеть.

Разговор ладился плохо, по крайней мере Гиллам чувствовал себя неуютно, не зная причин внезапной отставки Смайли и сознавая всю неуместность своего появления в его больничной палате. На Смайли была синяя казенная пижама, волосы беспорядочно торчали из-под повязки, а на левом виске все еще отчетливо виднелся огромный кровоподтек.

После особенно затянувшейся неловкой паузы Смайли сказал:

— Послушай, Питер. Мендель просветил тебя о том, что со мной случилось. Ты — настоящий эксперт в нашем деле. Можешь сказать, известна ли нам организация под названием «Представительство сталелитейной промышленности ГДР»?

— Известна. И они чисты, как только что выпавший снег, друг мой, если не считать внезапного и поспешного отъезда. В ней и работали-то, как говорится, всего трое, не считая собаки. Они обосновались где-то в Хэмпстеде. Поначалу никто не мог понять цели их появления в Лондоне, но за четыре года они провернули здесь неплохую работу.

— Каков был круг их интересов?

— Один Бог знает. Мне кажется, по прибытии они рассчитывали, что наша Торгово-промышленная палата поможет им найти нишу среди сплоченной группы европейских производителей стали, но наткнулись на противодействие. И тогда они переключились на более простые вещи вроде торговли станками и другой готовой продукцией, обмена опытом в сфере производства и промышленных технологий. То есть ничего общего с их первоначальными целями, но гораздо более невинная с виду деятельность.

— Кто их здесь представлял?

— О, всего двое специалистов. Герр Доктор Такой-то и герр Доктор Сякой-то. Пара девиц-секретарш. И номинальный руководитель представительства.

— Что за фигура?

— В точности не знаю. Но вроде бы какой-то бывший дипломат, чтобы вести переговоры и сглаживать углы. У нас есть на них досье. Наверное, смогу достать для тебя копии.

— Будь любезен, если это тебя не слишком затруднит.

— Не вижу большой проблемы.

После очередной паузы. Смайли попросил:

— Было бы очень полезно иметь фотографии. Сможешь принести?

— Да, конечно. — Гиллам в смущении избегал встречаться взглядом со Смайли. — Пойми, мы вообще мало что знаем о восточных немцах. Так, какие-то фрагменты данных, но в целом они для нас — загадка. Если они и проводят секретные операции здесь, то никогда не используют как «крышу» торговые представительства. Вот почему ты прав относительно того типа. Очень странно, если он действительно был здесь главным представителем сталелитейной промышленности.

— Вот, значит, как, — отозвался Смайли равнодушно.

— Как же они работают? — спросил Мендель.

— Очень трудно обобщать на основе лишь нескольких отдельных случаев, о которых нам доподлинно известно. У меня сложилось впечатление, что они руководят агентурой непосредственно из ГДР, и куратор никогда не поддерживает прямого контакта с подопечным агентом в зоне его действий.

— Но это должно значительно ограничивать их возможности! — с неожиданной горячностью воскликнул Смайли. — Можно ждать месяцы, пока твой человек выберется из страны, чтобы организовать с ним личную встречу. А у кого-то вообще может не найтись для этого благовидного предлога.

— Да,им это явно мешает, но и их цели, как правило, весьма незначительны. Они по большей части вербуют иностранцев — шведов, обосновавшихся здесь поляков и прочих иммигрантов — для выполнения краткосрочных разовых заданий, при которых оперативные ограничения не так уж важны. В исключительных случаях, когда у них появляется в какой-то стране серьезный агент из числа местных граждан, они прибегают к системе курьерской связи, копируя советский опыт.

Теперь Смайли слушал его внимательно.

— Между прочим, — продолжал Гиллам, — американцам недавно удалось перехватить такого курьера, и во многом благодаря этому мы теперь хоть что-то знаем о методах разведки ГДР.

— Например?

— Например, их агенты никогда не ждут подолгу на месте встречи, не приходят точно в назначенное время, а являются минут на двадцать раньше. Есть система распознавания «свой — чужой», порой это придает внешний блеск совершенно пустяковым делишкам. Занятна их система кодовых имен и оперативных псевдонимов. Скажем, курьер может контактировать с тремя-четырьмя агентами, а у куратора их иногда до пятнадцати. Но каждый знает их под разными именами, потому что они никогда не придумывают их для себя сами.

— Не понимаю? Разве такое возможно?

— Псевдонимы изобретают для них сами агенты. Агент присваивает куратору имя по своему вкусу, и тот начинает отзываться на него. Простая штука, если вдуматься, но… — Он осекся и с удивлением посмотрел на Менделя.

Потому что Мендель вдруг вскочил.

Гиллам откинулся на спинку стула и подумал, разрешено ли ему будет здесь закурить. Потом смирился с мыслью, что едва ли, хотя сигарета сейчас не помешала бы.

— Расскажи ему, — попросил Смайли, и Мендель посвятил Гиллама в детали беседы со Скарром.

— Все сходится, — отозвался Гиллам. — Подходит под ту картину, которую мы имеем. Хотя картина, конечно, далеко не полная. Если ваш Блондинчик — курьер, то это исключительный случай, насколько я знаю. Мы ни разу не слышали, чтобы они работали под прикрытием торговых представителей.

— Вы сказали, что представительство открылось здесь четыре года назад, — продолжал Мендель. — И ровно четыре года назад Блондинчик впервые появился у Скарра.

Какое-то время все снова молчали. Потом Смайли произнес очень серьезно:

— Но ведь это возможно, Питер, не правда ли? При определенных условиях они вполне могли открыть здесь резидентуру, которую использовали наряду с курьерами.

— Да, конечно. Но, думаю, в таком случае речь шла о какой-то по-настоящему важной операции.

— То есть если на них работал очень хорошо информированный источник и к тому же гражданин Великобритании?

— Да, примерно так.

— А предположив, что у них был агент уровня Маклина или Фукса, мы можем допустить вероятность, что они открыли точку под прикрытием торговой миссии с исключительной и единственной целью — быть с этим человеком постоянно на связи, верно?

— Да, не исключено, но уж слишком неправдоподобно, Джордж. Получалось бы, что руководство работой агента осуществляли из-за рубежа, приставив к нему не только курьера, но еще и своего сотрудника из подставной коммерческой организации, который также выполнял бы курьерские функции, а заодно был бы своеобразным персональным ангелом-хранителем. Что же это за агент такой? Некто просто выдающийся.

— Я имел в виду не совсем такую схему, но что-то похожее. И я согласен, что на это они могли пойти только ради агента самого высокого ранга. Причем не следует забывать, мы лишь со слов самого Блондинчика знаем, что он якобы был иностранцем.

— И подобный агент имел бы прямой выход на представительство? — вставил свой вопрос Мендель.

— Ни в коем случае, — ответил Гиллам. — Но у него наверняка имелись способы дать им знать, что необходима встреча. Скорее всего определенный телефонный сигнал.

— Какой, к примеру? — спросил Мендель.

— Их множество. Чаще всего используется метод ошибки номером. Ты звонишь из телефона-автомата и спрашиваешь Джона Брауна. Тебе отвечают, что такого по этому номеру нет. Ты извиняешься за ошибку и кладешь трубку. Время и место встречи обусловлено заранее, а степень важности зашифрована, скажем, в самом имени человека, которого ты просишь подойти. От этого может зависеть, кого они пришлют на свидание.

— Какие еще функции могло выполнять торговое представительство? — спросил Смайли.

— Трудно сказать. Они могли, наверное, платить ему денежное вознаграждение. Иметь тайник для передачи информации. Разумеется, все действия агента находились бы прежде всего под контролем куратора, а распоряжения передавались через курьера. Как я уже говорил, они во многом копируют принципы, разработанные советской разведкой, а значит, каждая мелочь должна быть согласована с куратором. Они почти не предоставляют самостоятельности людям, работающим непосредственно в стране.

Снова воцарилось продолжительное молчание. Смайли посмотрел сначала на Гиллама, потом на Менделя, часто заморгал и сказал:

— Блондинчик не навещал Скарра в январе и феврале, я правильно понял?

— Да. В этом году в январе он появился впервые.

— Обычно в это время Феннан уезжал кататься на горных лыжах. И впервые за последние четыре года он уже никуда не поедет.

— Я думаю, мне необходимо снова встретиться с Мастоном, — сказал Смайли.

Гиллам от души потянулся и сказал с улыбкой:

— Конечно, отчего не попытаться? Мастон придет в восторг, узнав, что тебе дали по мозгам. Правда, как я подозреваю, он считает, что Баттерси — это где-то на морском побережье, но какая кому разница? Расскажешь ему, что на тебя напали, когда ты забрался в чужие владения, — это он легко поймет. И сообщи ему о личности нападавшего, Джордж. Только помни, что ты даже не видел его и не знаешь настоящего имени. Уверен ты в одном — это был курьер разведки Восточной Германии. Мастон непременно поддержит тебя, как делал всегда. Особенно если потом приходилось идти с докладом к министру.

Смайли посмотрел на Гиллама и промолчал.

— А полученный тобой удар по голове послужит для него дополнительным аргументом в твою пользу, — не унимался Гиллам.

— Но, Питер…

— Я-то понимаю твои чувства, Джордж. Все понимаю.

— Тогда позволь мне добавить к сказанному еще кое-что. Блондинчик забирал у Скарра машину в первый вторник каждого месяца.

— И что с того?

— Как раз в те вечера, когда Эльза Феннан ходила в театр «Уэйбридж». Феннан по вторникам всегда работал допоздна, как сказала она сама.

Гиллам поднялся.

— Хорошо, я постараюсь накопать для тебя побольше материалов, Джордж. До скорого, Мендель. Я, возможно, позвоню вам уже сегодня вечером. Если честно, не представляю, что вы сможете за это время придумать, но все равно позвоню. — И уже от самой двери палаты спросил: — Между прочим, где сейчас личные вещи Феннана? Те, что были найдены на трупе?

— По всей видимости, все еще в участке, — ответил Мендель. — Их возвращают после окончательного закрытия дела.

Гиллам еще немного постоял в дверях, раздумывая, не забыл ли что-нибудь.

— От меня требуется еще что-нибудь, Джордж?

— Нет, это все. Хотя… Есть еще одна просьба.

— Слушаю тебя внимательно.

— Не мог бы ты объяснить парням из уголовного розыска, что не надо больше меня тревожить? Они, конечно же, не напали ни на какой след, но таскаются ко мне по три раза на дню. Намекни им, что на дело наложен гриф секретности и вопрос касается только спецслужб. Напусти таинственности. Будь с ними обходителен, но строг.

— Хорошо. Думаю, что справлюсь.

— Понимаю, у тебя могут возникнуть сложности, Питер, поскольку официально я больше не числюсь…

— Да, чуть не забыл! Есть еще новость, способная приободрить тебя. Я попросил провести сравнительный анализ предсмертной записки Феннана и анонимного письма. Их написали разные люди, которые использовали одну и ту же машинку. Разный нажим и интервалы, но идентичный шрифт. А теперь позволь распрощаться, старина. Налегай на виноград.

Гиллам закрыл за собой дверь, и они услышали звучные шаги, удалявшиеся вдоль пустынного коридора.

Мендель скрутил себе сигарету.

— Видит Бог, ты — отважный человек, — заметил на это Смайли. — Никого не боишься. Или ты еще не встречался со здешней старшей медсестрой?

Мендель покачал головой и улыбнулся.

— Двум смертям не бывать, одной не миновать, — отшутился он, вставив сигарету между губами. Смайли наблюдал, как из ее раскуривания он сделал целую церемонию. Достал зажигалку, откинул колпачок, покрутил колесико испачканным чернилами большим пальцем, прикрыл вспыхнувшее пламя двумя ладонями и осторожно поднес к кончику сигареты. Можно было подумать, что в палате бушевал ураганный ветер.

— Ты у нас специалист в криминалистике, — сказал Смайли. — Как выглядит наше дело с твоей точки зрения?

— Грубая и неряшливая работа, — ответил Мендель.

— Почему?

— Слишком много обрубленных, но не проверенных ниточек. Полиция толком не подключилась. Ничего ведь не проверено. Нужно за собой все подчистить. Это как та же алгебра.

— А с чего ты приплел сюда алгебру?

— Потому что там тоже следует сначала доказать то, что возможно доказать. Определить константы. На самом ли деле она ходила тем вечером в театр? Была ли там одна? Слышали ли соседи, как она вернулась? Если да, то в котором часу? Правда ли, что Феннан всегда задерживался по вторникам? И посещала ли его супруга спектакли раз в две недели, как утверждает она сама?

— И еще звонок в восемь тридцать. Подчисти и этот конец для меня, пожалуйста.

— Этот звонок сильно действует тебе на нервы, как я погляжу.

— Верно. Из всех непроверенных нитей для меня это самая важная. И сколько я ни ломаю себе над этим голову, никак не могу найти разумного объяснения. Я уже знаю расписание поездов почти наизусть. Феннан был пунктуальным человеком — часто приезжал на работу вообще самым первым и отпирал все двери. Он предпочитал поезда, которые отправлялись в восемь пятьдесят четыре и девять ноль девять. Самое позднее — в девять четырнадцать. Электричка в восемь сорок пять позволяла ему быть на месте в девять тридцать восемь. Ему нравилось быть на рабочем месте уже к четверти десятого. Поэтому он никак не мог попросить разбудить его только в восемь тридцать.

— Возможно, ему просто нравились звуки звонков, — сказал Мендель, поднимаясь.

— И еще письма, — продолжал Смайли. — Разные люди, но одна машинка. Не считая убийцы, только двое имели доступ к той пишущей машинке: сам Феннан и его жена. Если мы признаем, что предсмертную записку напечатал он сам, — а он, несомненно, собственноручно подписал ее, — то нельзя исключать, что анонимку с обвинениями напечатала Эльза. Зачем ей это понадобилось?

Теперь Смайли чувствовал, что действительно очень устал и был рад избавиться от Менделя.

— Отправляйся и займись подчисткой. Определи, какие константы мы имеем… Да, тебе ведь могут понадобиться деньги. — Смайли открыл бумажник, лежавший рядом с кроватью. Мендель взял деньги, ничуть не смутившись, и вышел.

Смайли без сил откинулся на подушку. Голова у него не просто болела — казалось, мозг раскалился и жжет череп изнутри. Он хотел позвать медсестру, но не стал, потому что она внушала ему робость. Головная боль стала постепенно стихать. Снаружи донеслись звонки «скорой помощи»^[465], сворачивавшей с Принс-оф-Уэллс-драйв во двор больницы.

— Возможно, ему просто нравились звуки звонков, — пробормотал он и заснул.

Разбудили его громкие голоса из коридора. Он слышал, как старшая медсестра с кем-то спорит на повышенных тонах, а Мендель столь же горячо ей возражает. Затем распахнулась дверь, и кто-то включил свет. Смайли часто заморгал, сел в постели, прищурился и посмотрел на часы. Без четверти шесть. Мендель что-то говорил ему, почти кричал. Что он пытался ему сообщить? Что-то про мост Баттерси… Про речную полицию… Пропал со вчерашнего вечера… Смайли окончательно сбросил с себя сон. Адам Скарр был найден мертвым.

Глава 10 Рассказ девственницы

Мендель водил машину очень хорошо, но с тем ученическим педантизмом, который наверняка позабавил бы Смайли. Движение по Уэйбридж-роуд было, как всегда, почти парализовано. Мендель ненавидел владельцев автомобилей. Дайте мужчине собственную машину, и он оставит все свои человеческие качества вместе со здравым смыслом в гараже. Причем это никак не было связано с личностными особенностями. Ему доводилось видеть, например, как епископ в пурпурной мантии мчался на скорости семьдесят миль в час через оживленный жилой район, пугая пешеходов до смерти. Но машина Смайли ему нравилась. Он с удовольствием отмечал, какая она ухоженная, как продуманно Смайли поставил самое необходимое дополнительное оборудование — зеркала по бокам, лампочку, включавшуюся, если нужно было сдать назад.

Ему вообще были симпатичны люди, следившие за своими вещами и никогда не бросавшие начатого дела. Ему нравились дотошность и точность. Взялся — доведи до конца. Как этот убийца. Что сказал о нем Скарр? Молодой, но хладнокровный. Невозмутимее камня. Менделю был знаком этот тип, а теперь и Скарр с ним познакомился, даже слишком близко. Он представлял безжалостные глаза на молодом лице убийцы. Это не взгляд бешеного зверя, не бессмысленная ухмылка маньяка, а глаза, исполненные чувства собственного превосходства, уже не раз проверенного и доказанного на практике. Такое не приходит с военным опытом. Постоянное соседство со смертью на войне тоже дает опыт, но совершенно другого рода. А вот убежденность в своей непогрешимой эффективности и преимуществе над жертвой, живущая в сердце профессионального убийцы, — это гораздо опаснее. Да, Менделю доводилось сталкиваться с таким человеком прежде. Он помнил его. Тот сразу бросался в глаза на фоне остальных членов банды. Глаза бесцветные и почти лишенные всякого выражения. Никогда не улыбавшиеся. Он был действительно невозмутимее камня, причем именно поэтому пользовался, как ни странно, успехом у молоденьких девушек.

Гибель Скарра испугала Менделя всерьез. Он взял со Смайли слово, что тот не отправится к себе на Байуотер-стрит, если его выпишут из больницы. Была надежда, хотя и слабая, что противник уже считает его мертвым. Смерть Скарра свидетельствовала об одном: убийца все еще находился в Англии и тоже стремился подчистить за собой.

«Когда я оправлюсь, — сказал Смайли прошлым вечером, — мы должны будем снова выманить мышку из норки. Поманим ее кусочком сыра».

И Мендель знал, кто станет этим кусочком сыра: сам Смайли. Впрочем, если они не заблуждались относительно мотивов убийцы, то была еще одна приманка: жена Феннана. Если вдуматься, тот факт, что она до сих пор жива, красноречиво свидетельствует не в ее пользу. Но Мендель сразу пристыдил себя за такие мысли и снова переключился на размышления о Смайли.

Странный маленький упрямец, таким он ему виделся. И напоминал одного толстого паренька, с которым Мендель играл в футбол еще школьником. Не способный быстро бегать, не умевший точно бить по мячу, полуслепой, он все равно вкладывал в игру всю душу, все усердие и уходил с поля совершенно изможденный приложенными усилиями. А ведь он еще пытался боксировать. Выходил на ринг, широко расставив руки, и размахивал ими в пустоте, а рефери останавливал бой, только когда паренек уже валялся на помосте почти без сознания. Но при этом мальчишка был чертовски умен.

Мендель сделал краткую остановку в кафе на чашку кофе с булочкой, а потом въехал в Уэйбридж. Репертуарный театр располагался в переулке с односторонним движением, ответвлявшемся от Хай-стрит, где припарковаться было невозможно в принципе. После долгих мытарств ему пришлось оставить машину перед железнодорожным вокзалом и вернуться в городок пешком.

Парадный вход в театр оказался заперт. Мендель обошел здание со стороны, миновав кирпичную арку. Сбоку он обнаружил открытую зеленую дверь с длинной ручкой и нацарапанной мелом надписью «Служебный вход». Звонок отсутствовал, но из темного коридора за дверью отчетливо доносился запах кофе. Мендель вошел и двинулся по коридору, который упирался в каменную винтовую лестницу с металлическими перилами. Она вела еще к одной зеленой двери. Аромат кофе усилился, и стали слышны голоса.

— О, но всему же есть предел, в конце-то концов, дорогой мой! Если этим культурным стервятникам из Суррея угодно три месяца подряд смотреть пьесы Барри, то пусть объедятся ими. У нас будет либо Барри, либо «Кукушкино гнездо» Бена Трэверса, поставленное сто лет назад. По мне, так Барри даже лучше.

Это произнесла немолодая женщина.

Тут же ворчливо отозвался мужчина:

— Но ведь Людо всегда может возобновить постановку «Питера Пена», верно я говорю, Людо?

— Тупое предложение, — раздался еще один голос, тоже мужской.

Мендель открыл дверь и оказался за кулисами театральной сцены. Слева на стене висела толстая доска с прикрепленной к ней панелью, которая, судя по обилию кнопок и переключателей, служила пультом управления. Для того, кто им распоряжался, рядом стояло абсурдно роскошное кресло в стиле рококо: все в позолоте, с причудливо вышитой обивкой.

В центре сцены на бочках сидели двое мужчин и женщина, курившие и попивавшие кофе. Декорация являла собой палубу корабля. Под потолок уходила мачта с вантами, а большая деревянная пушка упиралась дулом в нарисованные на холсте море и небо.

При появлении Менделя разговор оборвался. Кто-то прошептал:

— Господи, это что еще за призрак оперы?

Они посмотрели на него и захихикали.

Первой заговорила женщина:

— Вы заблудились или кого-то ищете, друг мой?

— Извиняюсь, если помешал. Хотел узнать, как можно приобрести ваш абонемент. Так сказать, вступить в клуб.

— Ах, вот как! Приятно слышать. — Женщина встала и подошла к Менделю. — Очень приятно слышать.

Она взяла его за левую руку и крепко сжала ладонями, одновременно сделав шаг назад, чтобы оглядеть гостя. Это была отточенная поза хозяйки. Так леди Макбет, должно быть, встречала Дункана в ее постановке. Потом она склонила голову набок, кокетливо улыбнулась и, не отпуская руки, повела Менделя в противоположную кулису. Там располагалась дверь в крохотную контору, захламленную старыми афишами, программками, коробочками с гримом, париками и разрозненными деталями матросских костюмов.

— Вы не были на нашей последней премьере? Мы давали пантомиму по мотивам «Острова сокровищ». Это был оглушительный успех. Просто потрясающий! И мы сумели обогатить содержание очень неожиданным социальным подтекстом. Это ведь так важно в наши дни, вы согласны? Не просто развлекать публику, а чему-то учить без излишней назидательности.

— Да, вполне согласен, — кивнул Мендель, понятия не имевший, о чем она толкует. При этом острым глазом он заметил на столе довольно-таки аккуратную пачку счетов, скрепленную зажимом. Верхний был выписан на имя миссис Людо Ориел, и срок выплаты по нему истек четыре месяца назад.

Женщина пристально посмотрела на него сквозь стекла очков. Она была невысокая, темноволосая, с морщинистой шеей и обильно пользовалась косметикой. Темные круги под глазами она попыталась скрыть слоем грима, но это дало лишь кратковременный эффект. На ней были свободные брюки и свитер, больше похожий на балахон, весь перепачканный темперой. Курила она непрестанно. Зажатая в губах сигарета кривила ее широкий рот, придавая лицу нетерпеливое и брюзгливое выражение. Мендель уже начинал опасаться, что договориться с ней окажется трудно, и потому даже испытал облегчение, заметив неоплаченные счета.

— Вы и в самом деле хотите приобрести право на членство в клубе?

— Нет.

Ярость овладела ею мгновенно.

— Если вы еще один наш кредитор, то выметайтесь отсюда немедленно! Я обещала заплатить и заплачу, только не надо все время доставать меня. Если публика заподозрит, что у меня нет денег, я действительно обанкрочу театр. И кто тогда окажется в реальном проигрыше? Вы, а не я.

— Я не кредитор, миссис Ориел. Наоборот, я пришел предложить вам денег.

Она замолчала и ждала объяснений.

— Я занимаюсь частным сыском. В основном бракоразводными делами. Сейчас у меня как раз богатый клиент. Хотел бы задать несколько вопросов и готов заплатить за беспокойство.

— Слава тебе, Господи, — с явным облегчением вздохнула женщина. — Почему же вы сразу не сказали, что вам нужно?

Они рассмеялись. Мендель положил пять фунтовых бумажек поверх счетов и пересчитал их у нее на глазах.

— А теперь, — сказал он, — я хотел бы узнать, есть ли у вас список членов клуба? И что дает приобретение абонемента?

— Во-первых, каждое утро ровно в одиннадцать мы подаем водянистый кофе прямо на сцену. И члены клуба имеют возможность пообщаться с актерами в перерыве между репетициями с одиннадцати до одиннадцати сорока пяти. За кофе им приходится платить дополнительно, разумеется, но на сцену допускаются только члены клуба.

— Понятно.

— Если вам это интересно, то по утрам к нам приходят в основном девицы и дамы постарше.

— Любопытно. А что еще у вас тут происходит?

— Каждые две недели мы меняем спектакль. Члены клуба имеют право зарезервировать за собой место на любой из вечеров в эти четырнадцать дней. К примеру, на вторую среду нового показа и так далее. Смена представления обычно происходит в первый и третий понедельник каждого месяца. Спектакль начинается в девятнадцать тридцать, и места для владельцев абонементов мы держим до девятнадцати двадцати. Девочка в кассе на плане зала отмечает каждое занятое кресло. Забронированные места помечены красным цветом, и билеты на них продаются только в самый последний момент.

— Ясно. Значит, если член клуба не явился в назначенный день, его место все равно будет помечено на плане как занятое?

— Только если его удастся успеть продать.

— А, ну конечно.

— После первой недели зал обычно уже заполняется плохо. Мы стремимся перейти на еженедельную смену репертуара, но это сложно с… материальной точки зрения. Мы и с двухнедельным графиком справляемся порой с трудом, если честно.

— Да, вижу, вам тяжело приходится. А вы сохраняете старые планы рассадки зрителей?

— Иногда. Они бывают нужны, чтобы свести цифры по бухгалтерии.

— Я говорю о конкретном вечере. Это был вторник, третье января.

Женщина выдвинула ящик шкафа и достала пачку отпечатанных типографским способом планов зрительного зала.

— Это, стало быть, вторая неделя нашей пантомимы. Хорошо держаться традиции, не правда ли?

— Совершенно с вами согласен, — с готовностью кивнул Мендель.

— Так кто же именно вас интересует? — спросила миссис Ориел, открывая нечто похожее на гроссбух.

— Невысокая светловолосая женщина лет сорока двух — сорока трех. Фамилия ее Феннан. Эльза Феннан.

Миссис Ориел стала просматривать книгу записей. Мендель без тени смущения заглядывал ей через плечо. Имена членов клуба были аккуратным почерком занесены в левую колонку на странице. Жирная красная галочка еще левее означала, по всей видимости, что данная персона своевременно внесла членский взнос. В правой части делались пометки относительно мест, заказанных в течение нынешнего года. Всего в клуб записались восемьдесят человек.

— Что-то я сразу не припомню такой фамилии. Где примерно она обычно сидит?

Понятия не имею.

— Ах, ну вот же! Мерридейл-лейн, Уоллистон. Боже, Мерридейл-лейн! Ну и дыра, доложу я вам. Но давайте посмотрим. В самом углу последнего ряда. Странный выбор, вам не кажется? Кресло Р2. Но только Богу известно, была ли она на спектакле третьего января. Боюсь, что план за тот вечер не сохранился, хотя лично я никогда сама ничего не выбрасываю. Вещи просто имеют свойство куда-то пропадать сами собой. С вами такое бывает? — Она искоса бросила на него взгляд, гадая, по всей видимости, отработала ли уже свои пять фунтов. — Вот что я вам скажу. Мы сейчас расспросим нашу Девственницу, нашу Непорочную деву.

Она поднялась со стула и направилась к двери.

— Феннан, Феннан, — повторяла она. — Минуточку! Мне эта фамилия явно о чем-то напоминает. Вот только о чем именно? Точно! Случай с папкой для нот. Будь я проклята!

Она открыла дверь.

— Где Девственница? — Вопрос адресовался кому-то на сцене.

— Кто ее знает.

— Спасибо, ты мне очень помог, свинья, — сказала миссис Ориел и снова закрыла дверь. Потом повернулась к Менделю: — Девственница — это наша будущая звезда, видите ли. Английская роза, дочь местного адвоката, помешанного на театре. В фильдеперсовых чулочках и с видом недотроги. Мы над ней посмеиваемся и откровенно недолюбливаем, но иногда даем эпизодические роли, потому что папаша щедро платит за обучение актерскому мастерству. Еще она иногда помогает рассаживать зрителей, когда у нас случаются аншлаги. Она и миссис Торр — гардеробщица. А когда все тихо, миссис Торр справляется одна. Девственнице остается только болтаться за кулисами и надеяться, что у ведущей актрисы случится сердечный приступ, чтобы ее выпустили на сцену.

Она сделала паузу.

— Феннан. Феннан… Теперь я совершенно уверена, что встречала эту фамилию. Интересно, куда занесло нашу молодую корову?

Она вышла и через несколько минут вернулась, ведя за собой рослую и плечистую, но довольно-таки хорошенькую девушку с пушистыми светлыми волосами и со здоровым цветом лица, который обычно отличает тех, кто играет в теннис или плавает в бассейне.

— Знакомьтесь, Элизабет Пиджен. Возможно, она сумеет вам помочь. Милочка, этот джентльмен наводит справки о миссис Феннан, члене нашего клуба. По-моему, ты мне что-то говорила о ней.

— Ну, конечно, Людо. — Девушке, видимо, казалось, что у нее мелодичный голос. Она вяло улыбнулась Менделю, склонила голову набок и подала для пожатия два пальца. Мендель ответил ей коротким поклоном.

— Ты знаешь ее? — спросила миссис Ориел.

— Да, знаю. Она ужасно музыкальна. То есть я так думаю, потому что она всегда приносит с собой ноты. Она жутко тощая и немного не в себе. По-моему, иностранка.

— Что значит — не в себе? — спросил Мендель.

— Она со странностями. Когда приходила на спектакль в последний раз, то устроила страшный скандал из-за соседнего места. Оно, видите ли, тоже зарезервировано за членом клуба, но только прошел уже, наверное, час после положенного времени. Мы тогда только начали показы пантомимы, и у кассы стояла огромная очередь за билетами, вот я и решила это место продать. Но она все твердила, что ее сосед непременно явится, потому что приходит всегда.

— А он пришел? — спросил Мендель.

— Нет. И я продала место. Она, видно, была ужасно расстроена, поскольку ушла после второго действия и даже забыла папку с нотами.

— Тот человек, которого она ждала… Они с миссис Феннан друзья?

Людо Ориел окинула Менделя понимающим взглядом. Девица кивнула:

— Да уж, наверное, друзья. Если он ее муж. А вы как думаете?

Мендель в задумчивости смотрел на нее почти минуту, а потом улыбнулся и попросил:

— Не найдется ли здесь места, куда наша очаровательная Элизабет могла бы присесть?

— Вот за это спасибо, — сказала девица и опустилась на подлокотник такого же золоченого кресла, как и то, что стояло за кулисами. Красноватые пухлые ручки она положила на колени и склонилась вперед, непрерывно улыбаясь и радуясь возможности в кои-то веки оказаться в центре всеобщего внимания. Миссис Ориел бросала на нее исподтишка язвительные взгляды.

— Почему вы решили, Элизабет, что тот мужчина был ее мужем? — В голосе Менделя появилась напряженная интонация, которой не слышалось прежде.

— Конечно, они всегда приезжали порознь, но поскольку специально заказали два кресла в стороне от мест, где сидят остальные члены клуба, я и решила, что они — муж с женой. И потом он тоже всегда приносил ноты.

— Понятно. Вы запомнили о том вечере что-нибудь еще, Элизабет?

— Да, много чего. Потому что я расстроилась, когда она так внезапно ушла со спектакля. А потом в тот же вечер позвонила. Я имею в виду миссис Феннан. Она позвонила. Назвала свою фамилию, сказала, что ей пришлось уйти по срочному делу и она случайно оставила свою папку с нотами. Судя по голосу, она была почти в истерике. По-моему, даже плакала. Словом, находилась в ужасном состоянии. Из трубки доносился еще чей-то голос, а потом она спросила, нельзя ли прислать кого-то за папкой и чтобы его пустили без билета. Я ответила, конечно. И через полчаса приехал мужчина. Очень представительный. Высокий и светловолосый.

— Ясно, — сказал Мендель. — Спасибо, Элизабет, вы мне очень помогли.

— Да что там, пустяки. — Она поднялась.

— Интересно, — догадался в последний момент спросить Мендель, — ноты забрал не тот мужчина, что обычно сидел с ней рядом на спектакле?

— О, черт, конечно. Извините. Мне следовало сразу упомянуть об этом.

— Вы с ним разговаривали?

— Да, мы вроде как поздоровались и все такое.

— Какой у него был голос?

— С иностранным акцентом, как у миссис Феннан, — она ведь иностранка, верно? Я тогда еще подумала: вот и объяснение скандальному характеру и истеричности. Иностранный темперамент.

Она улыбнулась Менделю, подождала немного других вопросов, а потом тихо удалилась.

— Корова, — бросила со злостью миссис Ориел, глядя на закрывшуюся за ней дверь. Потом она посмотрела на Менделя. — Надеюсь, то, что вы узнали, стоило пяти фунтов?

— Думаю, вполне, — ответил он.

Глава 11 Не слишком респектабельный клуб

Когда Мендель вошел, Смайли сидел в кресле и был полностью одет. Зато на его кровати во весь рост с удовольствием растянулся Питер Гиллам, небрежно державший в руке бледно-зеленую папку. Небо за окном потемнело и выглядело угрожающе.

— Входит третий убийца, — выдал театральную реплику «от автора» Гиллам, едва Мендель переступил порог палаты. Тот присел в ногах постели и приветливо кивнул Смайли, который выглядел бледным и подавленным.

— Мои поздравления. Отрадно снова видеть тебя на ногах.

— Спасибо. Только не спеши с поздравлениями. Я слаб, как новорожденный котенок.

— Когда тебя выписывают?

— Точно не знаю.

— И ты даже не спрашивал?

— Нет.

— Лучше поинтересуйся. У меня есть для тебя новости. Пока не разобрался, что именно из них следует, но явно что-то очень любопытное.

— Ну надо же, — сказал Гиллам. — У нас у всех есть новости друг для друга. Просто восхитительно. Джордж просмотрел мой семейный фотоальбом, — он чуть приподнял зеленую папку, — и, представь, узнал старых знакомых.

Мендель был озадачен и даже несколько обижен, словно ему забыли сообщить нечто важное. Но Смайли поспешил успокоить его:

— Я все расскажу вам за ужином завтра вечером. Утром уйду отсюда, разрешат они мне или нет. Думаю, теперь мы знаем, кто убийца, как и многое другое. Давай же, выкладывай свои новости.

Его глаза при этом не блестели торжеством. В них читалось только тревожное возбуждение.

О членстве в клубе, к которому принадлежал Смайли, едва ли стали бы упоминать как об одной из своих почестей те знаменитости, чьими именами полнятся страницы толстенных фолиантов «Кто есть кто». Его основал молодой изгнанник гораздо более престижного клуба «Карлтон-младший» по фамилии Стид-Эспри, которого покарали за богохульство в присутствии архиепископа Южной Африки. Тогда он убедил свою бывшую квартирную хозяйку в Оксфорде сменить дом в тихом квартале Холлиуэлла и стать хозяйкой двух залов в полуподвале на Манчестер-сквер, которые достались ему в наследство от богатого родственника. В свое время клуб насчитывал сорок членов, каждый из которых платил пятьдесят гиней в год. Теперь их остался тридцать один. Хотя отсутствовали устав и секретарь и туда по негласному соглашению не допускались женщины и епископы. Ты мог взять бесплатный сандвич и купить бутылку пива, а мог взять сандвич и не купить ничего. Если ты оставался относительно трезв и не мешал другим членам, никто не обращал внимания, как ты одет, что ты говорил или делал, кого привел с собой. Миссис Стерджон сама не колдовала больше за стойкой бара и не подавала свиные отбивные, но лично следила за порядком и уютом с помощью двух отставных сержантов полка береговой охраны.

Вполне естественно, что большинство членов относились к тому же поколению студентов Оксфорда, что и Смайли. С самого начала было решено — клуб послужит именно этой генерации, состарится и умрет вместе с последним ее представителем. Война нанесла клубу урон. Не стало Джебеди и еще нескольких человек, но никто даже не заикался о приеме новых членов. В притоке денег особой необходимости не ощущалось — помещение теперь принадлежало самому клубу, будущее миссис Стерджон было обеспечено, и заведение легко сводило концы с концами.

Субботним вечером здесь собралось всего с полдюжины членов. На этот раз Смайли заранее заказал трапезу, и для них накрыли стол в малом зале у камина с ярко пылавшими углями. Там они сидели одни за бифштексами из вырезки и кларетом; на улице монотонно шумел дождь. Всем троим мир казался на удивление спокойным и тихим, несмотря на необычное дело, которое свело их.

— Чтобы мой рассказ получился полным и обрел смысл, — начал Смайли, обращаясь главным образом к Менделю, — мне поневоле придется много говорить о себе самом. Как вы знаете, я офицер разведки и был им, кажется, со времен Всемирного потопа, то есть задолго до того, как в наши действия стали вмешиваться политики с Уайтхолл. В те дни нас было мало, и нам плохо платили. После обычной подготовки и стажировки в Южной Африке и Центральной Европе я получил должность преподавателя в одном из университетов Германии с секретной миссией намечать среди немецких студентов тех, которые могли стать агентами. — Он сделал паузу, улыбнулся Менделю и продолжил: — Заранее прошу простить, если придется прибегать к профессиональному жаргону.

Мендель в ответ лишь кивнул с серьезным выражением лица, и Смайли смог продолжить. Он чувствовал, что вещает несколько высокопарно, но не знал, как этого избежать.

— Самое трудное время началось незадолго до последней войны. Ужасный период для Германии, где царила вакханалия нетерпимости. В таких условиях было бы чистым безумием пытаться вербовать кого-то самому. Мой шанс заключался в том, чтобы держаться как можно незаметнее, быть социально и политически бесцветной фигурой, а кандидатов отбирать, чтобы на контакты с ними выходил кто-то другой. Некоторых из них я привозил на студенческие каникулы в Англию, но при этом исключал всякие контакты со своим ведомством, потому что понятия не имел, насколько эффективно работала тогда германская контрразведка. Я не знал, кого из отобранных мной людей в итоге вербовали, и так было лучше для всех — ведь меня в любой момент могли разоблачить.

Но если переходить к самой сути, то начало моей истории относится к тридцать восьмому году. Как-то летним вечером я сидел в своей комнате. Стояла прекрасная погода — теплая и безветренная. О фашизме можно было на какое-то время забыть вообще. Я работал, сидя у окна, в одной рубашке, причем трудился не слишком усердно — уж слишком славный выдался вечерок.

Он сделал паузу, почему-то слегка смутившись, и поболтал портвейн в бокале. На щеках у него выступили два розовых пятна. Он чувствовал себя слегка пьяным, хотя выпил совсем немного.

— Да, продолжим, — произнес он, чувствуя нелепость своего поведения. — Простите, если мысли у меня немного путаются… Так вот, я сидел за столом, когда в дверь постучали и вошел совсем юный студент. Вообще-то ему уже исполнилось тогда девятнадцать, но выглядел он моложе. Звали его Дитер Фрей. Он занимался в моем семинаре, был умненьким мальчиком, к тому же удивительно привлекательным.

Смайли снова помедлил, глядя перед собой. Возможно, его собственное ранение и ощущавшаяся теперь слабость вызвали настолько живое воспоминание.

— Дитер был красивым мальчиком с высоким открытым лбом и непослушной густой черной шевелюрой. Однако нижняя часть его тела была деформирована, поскольку он перенес детский церебральный паралич. Он ходил с тростью, тяжело опираясь на нее при каждом шаге. Вполне естественно, что в небольшом университете Дитер стал известной личностью с налетом байронического романтизма и тому подобного. Немцам вообще свойственна склонность создавать себе юных гениев от Гердера до Стефана Георга — им всегда нужен кто-то, чтобы объявить его великим чуть ли не с колыбели. Но Дитер не позволял излишне возвеличивать себя. В нем жил дух яростного стремления к независимости, безжалостности к себе, который отпугивал любого, кто хотел ему покровительствовать. И этот защитный панцирь он носил не только из-за инвалидности, но и в силу расовой принадлежности, поскольку был евреем. Я так и не понял, каким образом ему удавалось тогда сохранять за собой место в университете. Возможно, руководство не знало о его еврейских корнях, а южный тип лица Дитера при желании можно было отнести, пожалуй, к итальянскому, но мне в это плохо верится. Лично я понял, что он еврей, с первого взгляда.

Кроме того, Дитер был социалистом. Причем не скрывал своих взглядов даже в те времена. Я одно время рассматривал его как потенциального агента, но мне казалось пустой тратой времени вербовать человека, который в любой момент мог отправиться в концентрационный лагерь. К тому же личностью он был увлекающейся, делавшей порой поспешные выводы, слишком яркой и неумеренно тщеславной. В университете он возглавлял почти все студенческие общества — ораторское, политическое, поэтическое и так далее. Ему удавалось добиваться успехов даже в спорте. Он ухитрялся воздерживаться от спиртного в учебном заведении Германии того времени, где высшей доблестью мужчины считалось не просыхать почти весь первый курс.

Вот таким был тогда Дитер: высокий, красивый, даже величавый в увечье, кумир своего поколения студентов и еврей. Именно он явился ко мне в тот вечер.

Я усадил его, предложил вина, но он отказался. Тогда я сварил кофе, как сейчас помню, на газовой горелке. Мы немного поговорили о поэзии, обсудили мою последнюю лекцию о творчестве Китса. Я неизменно считал неверным применять методологию немецкой критической школы к английской поэзии, а потом мы плавно перешли к популярной тогда теме нацистской интерпретации «упадничества» в искусстве. Дитер первым заговорил об этом, а потом, становясь все более и более откровенным, перешел к негативным отзывам о современной Германии вообще и о фашизме в частности. Естественно, я держался настороже — думаю, в те годы я был куда проницательнее и умнее, чем сейчас. Под конец он задал мне в лоб вопрос, что я думаю о нацистах. Я так же прямо ответил ему, что, во-первых, не считаю уместным критиковать страну, гостем которой являюсь, а, во-вторых, вообще не получаю удовольствия от разговоров на политические темы. Никогда не забуду его реакции. Он пришел в ярость, с трудом поднялся на ноги и заорал на меня: «Von Freude ist nicht die Rede!» — «Мы здесь не об удовольствиях разговариваем!»

Смайли прервался и посмотрел через стол на Гиллама:

— Извини, Питер, если мне пришлось начать слишком издалека.

— Не надо извиняться, старина. Рассказывай свою историю, как считаешь нужным.

Мендель тоже проворчал что-то одобрительное, хотя сидел в довольно-таки напряженной позе, положив руки на стол перед собой. В комнате не было другого света, кроме яркого огня в камине, который отбрасывал высокие тени их фигур на грубо отделанные стены зала. Графин с портвейном на три четверти опустел; Смайли плеснул каплю себе и пустил его по кругу.

— Он по-настоящему разозлился на меня. Ему казалось непостижимым, как я мог отстаивать критерии независимости в искусстве, оставаясь столь политически нейтральным, как мог я вещать о свободе творчества, когда треть Европы уже была в оковах. Разве для меня ничего не значило, что у нас на глазах современная цивилизация истекала кровью? Что такого сокровенного обнаружил я в семнадцатом столетии, чтобы не замечать происходящего в двадцатом? Он пришел ко мне, потому что ему нравились мои семинары и он считал меня человеком передовых взглядов, но теперь понял — я даже хуже остальных.

С этим я и дал ему уйти. А что еще мне оставалось? У меня был формальный повод относиться к нему с подозрением — еврей-вольнодумец, который непостижимым образом не только оставался на свободе, но и продолжал учебу в университете. И все же я продолжал наблюдать за ним. Семестр подходил к концу, нас ожидали продолжительные каникулы. Во время заключительных дебатов три дня спустя Дитер позволил себе необычайно дерзкие высказывания. Его слова по-настоящему напугали всех, кто там присутствовал, и после его выступления в аудитории воцарилось напряженное молчание. Занятия закончились. Дитер уехал, не попрощавшись со мной. И, честно говоря, я полагал, что больше никогда его не увижу.

Но не минуло и шести месяцев, как это произошло. Я гостил у друзей в Дрездене, родном городе Дитера, и перед отъездом приехал на вокзал за полчаса до отправления поезда. Чтобы не торчать все это время бесцельно на платформе, я решил совершить короткую прогулку. Буквально в двухстах метрах от станции возвышалось мрачноватое здание семнадцатого века. Перед ним располагался небольшой двор, обнесенный высокой оградой из металлических прутьев с воротами из кованого железа. Дом явно превратили в нечто вроде тюрьмы временного содержания: группу обритых налысо заключенных — мужчин и женщин — выпустили во двор на прогулку, заставляя двигаться цепочкой по кругу. В центре стояли два охранника с автоматами. Пока я рассматривал эту сцену, мне бросилась в глаза знакомая фигура — на голову выше остальных, но хромавшая и мучительно старавшаяся не отставать. Это был Дитер. Трость у него, конечно же, отобрали.

Задним числом я понял, что гестапо едва ли осмелилось бы арестовать самого заметного человека в университете, пока он был на вершине популярности. Забыв о своем поезде, я вернулся в город и по телефонному справочнику разыскал его родителей. Я знал, что отец у него был врачом, и потому трудностей с этим не возникло. Но, отправившись по найденному адресу, обнаружил только его матушку. Отец к тому времени уже погиб в концлагере. О Дитере она говорила с большой неохотой, но, как выяснилось, его посадили не в лагерь для евреев, а в обычную тюрьму и якобы только наисправительный срок. Примерно через три месяца она ждала его домой. Я оставил ему записку под тем предлогом, что у меня якобы лежат его книги, которые могу вернуть, если он свяжется со мной.

Однако события тридцать девятого года закружили меня в сумасшедшем вихре, и, признаться, за весь тот год я о Дитере не вспомнил больше ни разу. Вскоре после возвращения из Дрездена мое ведомство отозвало меня в Англию. Я поспешно собрал вещи и отбыл в течение сорока восьми часов, застав Лондон в самый разгар паники. Мне дали новое задание, которое требовало интенсивной подготовки, приготовлений, тренировок. Потом я должен был сразу вернуться в Европу, чтобы наладить связи с совершенно неопытной агентурой в Германии, завербованной в спешке военной обстановки. Мне пришлось наизусть заучивать десятки самых разнообразных имен и адресов. И можете представить мою реакцию, когда в списке мне попался Дитер Фрей.

Ознакомившись с его личным делом, я обнаружил, что он фактически пришел сам, буквально ворвавшись в наше консульство в Дрездене и потребовав ответа, почему мы и пальцем не хотим пошевельнуть, чтобы положить конец уничтожению евреев. — Смайли усмехнулся. — Да, Дитер умел заставить других действовать.

Потом он посмотрел на Менделя и Гиллама и убедился, что оба не сводят с него глаз.

— Моей первой реакцией стали раздражение и отторжение. В конце концов, я знал этого молодого человека лучше всех, но отмел его кандидатуру. И о чем только думал какой-то идиот в Дрездене? Потом я изрядно испугался, словно получил в руки неразорвавшийся снаряд — импульсивный несдержанный характер Дитера мог стоить жизни не только мне одному. Несмотря на некоторые изменения во внешности и новую «легенду», которую я использовал, к Дитеру я мог прийти только как прежний Джордж Смайли из университета, и все мое прикрытие тогда летело к черту. Казалось, хуже начала и придумать нельзя, и я всерьез подумывал о том, чтобы исключить Дитера из агентурной сети. Но оказался глубоко не прав. Из него получился превосходный разведчик.

Он не то чтобы стал скрывать свой темперамент, но научился использовать его на пользу делу. Увечье избавило его от призыва в армию, и он нашел работу чиновника в железнодорожном ведомстве. Очень быстро ему удалось сделать там неплохую карьеру, получив достаточно важный чин, и количество информации, которую он стал для нас добывать, было просто фантастическим. Данные о перевозках войск и боеприпасов, пункты назначения составов, даты отправления и прибытия. Позднее он даже доносил об эффективности наших бомбовых ударов, выделяя для них ключевые цели. Его всегда отличали способности блестящего организатора, и, думаю, это служило ему надежной защитой. Он так усердно трудился в системе железных дорог, что сделался, по сути, незаменимым, вкалывая день и ночь. Таких людей и тайная полиция не трогает. Ему даже вручили медаль за заслуги перед отечеством, и, как я подозреваю, его досье надежно затерялось в архивах гестапо.

Дитер руководствовался теорией, почерпнутой из «Фауста». Мысль сама по себе не имеет ценности. Чтобы эту ценность обрести, необходимо действие. Он не уставал повторять, что величайшую ошибку совершают люди, отделяющие дух от тела: приказ не существует, если его не выполнили. И часто цитировал Клейста: «Если бы наши глаза были сделаны из зеленого стекла, а все, что кажется белым, оказалось на самом деле зеленым, то что изменилось бы?» Что-то в этом роде.

Как я уже говорил, Дитер был потрясающим агентом. Он дошел до того, что стал отправлять некоторые эшелоны с особо ценными военными грузами в те ночи, когда бомбардировка их была особенно удобна. Разработал целый набор хитроумных трюков, словно от природы был создан для шпионажа, настолько досконально овладел его приемами. Нам не верилось, что так может продолжаться долго, но эффект наших бомбовых ударов оказывался обычно настолько масштабен и имел такую широкую географию, что невозможно было заподозрить, что это могло стать следствием предательства всего лишь одного человека. Да еще такого словоохотливого, как Дитер.

Что касается моей с ним связи, то и здесь проблем не существовало. По долгу службы Дитер часто бывал в разъездах, имея спецпропуск, дававший доступ повсюду. Поэтому контакты с ним были детской игрой в сравнении с некоторыми другими агентами. Иногда мы попросту встречались и беседовали в каком-нибудь кафе. Или он мог посадить меня в свою машину, выделенную ему министерством, и провезти по шоссе миль на шестьдесят или семьдесят под видом случайного попутчика. Но чаще всего мы садились с ним в один поезд и в коридоре обменивались одинаковыми чемоданами. Могли пойти в театр, сдать в гардероб по пакету, а потом передать друг другу свои квитанции. Я редко получал от него оригиналы документов — по большей части это были снятые под копирку вторые экземпляры. Над их изготовлением прилежно трудилась его секретарша, а он регулярно «уничтожал» их, складывая в свой чемоданчик перед уходом на обед.

Но в сорок третьем году меня снова отозвали. Мое коммерческое прикрытие перестало быть надежным, да и сам я был переутомлен до крайности.

Он прервался и достал сигарету из портсигара Гиллама.

— Впрочем, не Дитер был тому виной, — продолжал Смайли. — Он был моим лучшим агентом, но далеко не единственным. Работа с ним напоминала легкий пикник в сравнении с той головной болью, что доставляли другие. Когда война закончилась, я через своего преемника попытался узнать дальнейшую судьбу Дитера и остальных своих подопечных. Одни обосновались чуть ли не в Австралии и Канаде, другие вернулись на пепелища родных городов в Германии. Как я понял, Дитер долго колебался, как ему поступить. Если вы помните, Дрезден заняли русские, и у него могли возникнуть сомнения, стоит ли отправляться туда. Но в итоге он все-таки поехал. Жизнь заставила — ведь там оставалась его мать. А американцев он вообще на дух не переносил. Не забудем и о его социалистическом мировоззрении.

Позже я слышал, что и там он сумел сделать неплохую карьеру. Огромный опыт административной работы, накопленный во время войны, пригодился правительству Германской Демократической Республики. Пошли на пользу и репутация критика нацизма, и страдания, перенесенные семьей, расчистив ему дорогу. Короче, он кое-чего добился и при новой власти.

— Чего, например?

— Еще месяц назад он возглавлял лондонское представительство сталелитейной промышленности ГДР.

— И это еще не все, — поспешил продолжить Гиллам. — Если ты думаешь, Мендель, что теперь знаешь все, то должен тебя разочаровать. Этим утром я избавил тебя от необходимости повторного визита в Уэйбридж и сам навестил Элизабет Пиджен. Правда, эта мысль пришла в голову Джорджу.

Он повернулся к Смайли.

— Она напомнила мне Моби Дика. Большого белого кита-людоеда.

— Ну, так что же? — нетерпеливо спросил Мендель.

— Я показал ей фото молодого дипломата по фамилии Мундт, которое взял в нашем архиве. И Элизабет сразу узнала в нем приятного мужчину, который приехал за нотами, оставленными в гардеробе Эльзой Феннан. Интересно, не правда ли?

— А как же?..

— Я заранее знаю, что хочет спросить наш молодой детектив. Тебе интересно, не опознал ли его и Джордж? Ответ положительный. Это тот самый негодяй, который пытался заманить его в собственную квартиру на Байуотер-стрит. Весьма мобильный человек, ничего не скажешь.

Мендель поехал в Митчам. Смайли смертельно устал. Снова шел дождь, похолодало. Смайли плотнее завернулся в пальто и, несмотря на усталость, с умиротворенным удовольствием смотрел на проплывавшие мимо оживленные улицы вечернего Лондона. Ему всегда нравилось путешествовать по земле. Даже сейчас, если бы он встал перед таким выбором, то предпочел бы пересечь всю Францию на поезде, но не сел бы в самолет. В его памяти все еще жила магия шумов ночных поездок по Европе, странная какофония переклички звуковых сигналов и голоса французов, нарушавшие его английские сны. Энн это тоже любила, и они вместе совершили две длительные поездки, пусть комфортабельными их условия назвать было трудно.

Когда они добрались до места, Смайли сразу же улегся в кровать, а Мендель заварил чай. Они выпили его в спальне, отведенной для Смайли.

— Что будем делать дальше? — спросил Мендель.

— Хочу съездить завтра в Уоллистон.

— Тебе нужно хотя бы еще день провести в постели. Зачем тебе туда?

— Повидаться с Эльзой Феннан.

— Одному опасно. Мне лучше поехать с тобой. Посижу в машине, пока ты будешь с ней беседовать. Она ведь иудейка?

Смайли кивнул.

— Мой отец был иудеем, — заметил Мендель. — Но не придавал этому никакого значения.

Глава 12 Мечта на продажу

Она открыла дверь и какое-то время молча смотрела на него.

— Могли бы предупредить о своем приезде, — сказала она.

— Я подумал, что лучше этого не делать ради собственной безопасности.

— Не понимаю, о чем вы, — произнесла она после небольшой паузы.

Было видно, что ложь далась ей с огромным трудом.

— Могу я войти? — спросил Смайли. — У нас не так много времени.

Она выглядела постаревшей, утомленной и, похоже, не столь воинственно настроенной. Проведя его в гостиную, рассеянно указала на кресло.

Смайли предложил ей сигарету и закурил сам. Эльза Феннан встала у окна. Наблюдая за ней, замечая участившееся дыхание, лихорадочный блеск в глазах, он понял, что она почти утратила волю к сопротивлению.

А потому, когда он с ней заговорил, его голос звучал мягко и без признаков агрессии. Для Эльзы Феннан это был, вероятно, именно тот голос, который она так хотела услышать: успокаивающий, придающий сил, сострадательный, создающий иллюзию безопасности. Она медленно отошла от окна; правая рука, которой она держалась за раму, как бы нехотя скользнула вниз и потом упала вдоль тела в жесте, означавшем покорность судьбе. Эльза села напротив него, глядя с такой верой и надеждой, с какой возлюбленная могла бы смотреть на любовника.

— Вам, должно быть, сейчас очень одиноко, — сказал он. — Никому не под силу выдерживать одиночество вечно. Нужна смелость. А трудно быть храброй, когда рядом никого нет. Они не способны этого понять, верно? Им не ведомо, как это может быть сложно — все время чувствовать на себе грязь обмана и лжи, жить в изоляции от нормальных людей. Они считают, что вы способны держаться на том же топливе, которое поддерживает их самих, — на развевающихся флагах и бравурных патриотических маршах. Но вам нужно совсем другое топливо, когда вы остаетесь одна, не так ли? Вас вынуждают все время кого-то ненавидеть. А где взять на это силы, если то, что вы любите, так далеко от вас, настолько потеряло очертания, что перестало ощущаться родным?

Он сделал паузу. Скоро, подумал он, уже скоро ты сломаешься. И мысленно отчаянно молился, чтобы она приняла его, приняла предложенное утешение. Он снова посмотрел на нее. Да, скоро она сломается.

— Я сказал, что у нас мало времени. Вы поняли, что я имел в виду?

Она разглядывала сложенные на коленях руки. Смайли заметил темные корни ее осветленных волос и не мог понять, зачем ей вообще нужно было их осветлять. Она то ли в самом деле не расслышала вопроса, то ли сделала вид.

— Когда в то утро месяц назад я уехал от вас, то отправился домой в Лондон. А там уже ждал мужчина, который хотел меня убить. Той же ночью ему это почти удалось. Он ударил меня по голове три или четыре раза. Я только что вышел из больницы. Но мне еще повезло. Ведь существовал человек, у которого он брал напрокат машину. Не так давно речная полиция выловила его труп из Темзы. На нем не обнаружили следов насилия — он был просто накачан виски. Они не знали только одного — этот человек годами даже не приближался к реке. Но мы ведь имеем дело с очень опытным негодяем, не так ли? С профессионально обученным убийцей. И он стремится устранить всех, кто вступал в контакт с Сэмюэлом Феннаном. Или с его женой — не забудем и о ней. И есть еще та юная блондинка в репертуарном театре…

— Что вы такое говорите? — прошептала она. — В чем хотите меня убедить?

Смайли внезапно овладело желание причинить ей боль, окончательно сломать ее волю, избавиться от нее, как от врага. Слишком долго, пока он лежал в полнейшем бессилии, образ этой женщины преследовал его, представлялся некой силой — таинственной и потому страшной.

— В какие игры вы с ними играли? Вы двое? Неужели вы думали, что можно шутить с их могуществом, флиртовать с ними, ничем или почти ничем не рискуя и не жертвуя? Неужели вы считали себя в этом танце ведущим партнером, который может в любой момент остановиться? Что все под контролем у вас самих? Какие мечты вы лелеяли, миссис Феннан, не понимая, что им нет места в мире этих людей?

Она закрыла лицо ладонями, и он увидел, как слезы заструились между пальцами. Ее тело начало сотрясаться в рыданиях, а слова она выдавливала медленно, с усилием:

— Я… Я ни о чем не мечтала. Мечта была только у него. Да, и великая мечта… — Она продолжала плакать в горькой безысходности, а Смайли, чувствуя одновременно торжество победителя и стыд, ждал, чтобы она продолжила говорить. Но Эльза внезапно вздернула голову и посмотрела на него, не утирая все еще струившихся по щекам слез. — Посмотрите на меня, — сказала она. — Какие еще мечты могли у меня оставаться? Я мечтала о длинных золотистых локонах, но меня обрили наголо. Я мечтала иметь красивое тело, но его искалечили голодом. Мне довелось видеть, во что превращаются люди, так как же я могла верить в человеческое совершенство? И я твердила ему: не разрабатывай законов, не придумывай мифических идеалов, не выноси категорических суждений, и люди могут быть счастливы. Стоит дать им еще одну великую доктрину, вооружить грандиозной теорией, выдвинуть великий лозунг, и смертоносная игра начнется сызнова. Я не раз повторяла ему это. Мы говорили ночами напролет. Но нет, этот маленький мальчик вынашивал свою мечту, и если новый мир строился, Сэмюэл Феннан должен был стать его строителем. «Послушай, — говорила я ему. — Тебе дали все, что необходимо для жизни, — дом, деньги, вклад на будущее. Зачем же ты работаешь против них?» А он отвечал: «Я делаю это для их же блага. Я — их врач, и однажды они сами признают это». Он был ребенком, и им манипулировали, как ребенком, мистер Смайли.

Он не осмеливался вмешиваться, не пытался прерывать ее.

— Пять лет назад он познакомился с этим Дитером. В горнолыжном отеле рядом с Гармишем. Позже Фрайтаг сказал нам, что так и было запланировано — ведь Дитер не мог кататься из-за изуродованных болезнью ног. Тогда вообще все казалось нереальным. Фрайтаг было не настоящим именем. Эту кличку дал ему сам Сэмюэл Феннан — вспомнив Пятницу из «Робинзона Крузо». Дитеру это показалось настолько забавным, что Сэм никогда больше не обращался к ним иначе, как мистер Робинзон и Пятница. — Она прервалась и посмотрела на Смайли с чуть заметной улыбкой. — Извините, мой рассказ довольно бессвязен.

— Мне все в нем понятно.

— Эта девушка… Вы упомянули про девушку. Что с ней?

— Она жива. Не волнуйтесь за нее. Продолжайте.

— Вы были правы. Феннану вы понравились. А Фрайтаг пытался вас убить… Почему?

— Как я полагаю, потому что я вернулся и спросил вас о звонке в восемь тридцать. Вы ведь рассказали об этом Фрайтагу?

— О мой Бог! — Она в испуге приложила пальцы к губам.

— Вы позвонили ему, ведь так? Позвонили, как только я ушел.

— Да, да. Мне стало страшно. Я хотела предупредить, чтобы они с Дитером срочно уезжали и больше не возвращались, потому что поняла — вы все узнаете. Если не сразу, то очень скоро. И почему они не хотят оставить меня в покое? Они опасались меня, зная, что я не верю в их мечты и идеалы, что мне нужен был только Сэмюэл, только его я хотела любить и заботиться о нем. Только на это они и могли положиться.

В голове у Смайли пульсировала невыносимая боль.

— Стало быть, вы сразу же позвонили ему, — констатировал он. — Первым набрали номер «Примроуз», но там никто не ответил.

— Да, — ответила она тихо. — Так и было. Но только оба номера относятся к зоне «Примроуз».

— И тогда вы воспользовались другим номером, запасным…

Эльза снова подошла к окну. Было заметно, что она совершенно обессилела. Но одновременно казалась сейчас спокойнее и явно испытывала облегчение — признание далось нелегко, но сняло часть бремени с ее плеч.

— Да, Фрайтаг — большой мастер по части запасных вариантов.

— Приведите мне второй номер, — настойчиво попросил Смайли. Он все еще испытывал беспокойство, замечая, что она с отрешенным видом смотрит в глубину темного сада.

— Зачем он вам?

Он тоже подошел к окну и встал рядом с ней, краем глаза следя за ее профилем. И когда он снова заговорил, голос его звучал напористо и немного грубовато:

— Я заверил вас, что с девушкой все в порядке. Мы с вами тоже пока живы. Но не думаю, что мы в безопасности.

Она повернулась к нему с неприкрытым страхом в глазах, пристально посмотрела и кивнула. Смайли взял ее за руку и подвел к креслу. Сейчас ей не помешал бы какой-нибудь горячий напиток. Но она послушно села с пылающим, почти безумным взглядом.

— Запасной номер был девяносто семь сорок семь.

— А адрес? Вы знали адрес?

— Нет, адреса мне не дали. Только номер телефона. У них все трюки с телефонами. Никаких адресов, — повторила она, но с интонацией настолько фальшивой, что у Смайли сразу зародились сомнения. Его вдруг пронзила мысль — воспоминание об умении Дитера налаживать систему связи.

— Фрайтаг ведь не встретился с вами в тот вечер, когда убили Феннана, не так ли? Не пришел в театр?

— Да.

— И такое случилось впервые, верно? Вы запаниковали и ушли со спектакля.

— Нет… То есть да, конечно, я запаниковала…

— Это неправда. Вы ушли из театра до окончания спектакля не потому, что испугались. Просто так у вас и было запланировано. И почему же вы ушли рано? Почему?

Она молчала и лишь снова прижала ладони к лицу.

— Да неужели вы не понимаете? — заорал на нее Смайли. — Все еще считаете, что ситуация под контролем? А Фрайтаг убьет вас, убьет ту девушку. Он будет убивать, убивать, убивать!

Она зарыдала, но ничего так и не сказала. Смайли присел рядом с ней на корточки, продолжая яростно кричать:

— Хотите, я сам расскажу вам, почему вы ушли рано? Поделюсь своей версией. Вы убежали столь поспешно, чтобы успеть к последней отправке почты из Уэйбриджа. Он не пришел, вы не смогли обменяться квитанциями из гардероба, а потому, в точности следуя инструкции, вы отправили ему свою квитанцию по почте, потому что у вас был адрес. Нигде не записанный, но запомненный, зазубренный наизусть. «Если возникнет кризис и я не смогу прийти, вот адрес, которым можно воспользоваться». Он вам так сказал? И добавил, что об адресе никому нельзя рассказывать, что вам этот адрес необходимо запомнить, чтобы тут же забыть. Так ведь все обстояло на самом деле? Говорите!

Не глядя на него, Эльза поднялась, подошла к столу, нашла лист бумаги и карандаш. Слезы неудержимо струились у нее по щекам. Мучительно медленно выводила она каждую букву адреса; рука замирала, словно отказываясь писать.

Когда она закончила, Смайли сразу же взял листок, аккуратно сложил пополам и убрал в бумажник.

Теперь он приготовит для нее чашку чая.

У нее был вид ребенка, спасенного из океана после кораблекрушения. Она сидела на краю дивана, крепко держа чашку тонкими пальцами и плотно прижимая ее к груди, чтобы согреться. Тощие плечи подались вперед, ступни и лодыжки сдвинулись вместе. При взгляде на нее у Смайли возникло странное чувство, что он сломал нечто, к чему вообще не следовало прикасаться — настолько это было хрупко. Он ощущал себя омерзительно грубым солдафоном, и чашка чая представлялась до нелепости неадекватной компенсацией его неуклюжей жестокости.

Он не знал, что сказать. Прошло какое-то время, и первой заговорила Эльза:

— А вы ему понравились. Действительно понравились… Он назвал вас очень умным маленьким человеком. Сэмюэл редко называл кого-то умным.

Она медленно покачала головой. Вероятно, воспоминание о реакции мужа даже заставило ее грустно улыбнуться.

— Он любил повторять, что в мире борются две силы — положительная и отрицательная. «И как же мне поступить? — часто спрашивал он меня. — Позволить им уничтожить весь урожай только потому, что мне лично выделяют мою буханку хлеба? Творчество, прогресс, невиданная мощь — все будущее человечества уже стоит у порога. Так что же, мне не позволить им войти?» А я отвечала: «Но, Сэмюэл, быть может, люди будут счастливее без всего этого?» Но в слово «люди» мы, как видно, вкладывали не один и тот же смысл.

И я не в силах была остановить его. Знаете, что мне казалось самым странным в Феннане? При всех своих сомнениях, при всех попытках в бесконечных разговорах развеять их, он уже давно и прочно решил, что именно будет делать. А все остальное считал пустой лирикой. Его ум казался мне разбалансированным, и я говорила ему об этом…

— И тем не менее помогали, — заметил Смайли.

— Да, помогала. Он нуждался в помощи, и я ему ее оказывала. В нем была вся моя жизнь.

— Это я могу понять.

— Но тут коренилась моя ошибка. Понимаете, он был маленьким мальчиком. Даже рассеянным по-мальчишески. И очень тщеславным. Он решился делать это, но делал из рук вон плохо. Еще и потому, что относился ко всему не так, как вы или я. Вы бы назвали это по-другому. А для него это стало просто работой, и ничем другим.

Все началось так обыденно. Однажды вечером он принес домой текст телеграммы и показал мне его. Сказал только: «По-моему, Дитеру необходимо с этим ознакомиться». И больше ничего. Я сначала не могла поверить… В то, что он — шпион. А ведь он и был им, если называть вещи своими именами. Но постепенно до меня дошло. Они начали давать ему особые поручения. В папке для нот, которую я получала у Фрайтага, теперь часто лежали прямые приказы и иногда деньги. Я сказала ему: «Посмотри на то, что они тебе присылают. Разве ты нуждаешься?» И мы действительно не знали, что делать с деньгами. В результате мы их попросту раздали, вот и все. Зимой, когда я рассказала об этом Дитеру, он очень рассердился.

— О какой зиме идет речь? — спросил Смайли.

— О второй зимней встрече с Дитером. В пятьдесят шестом году в Мюррене. А впервые мы с ним столкнулись в январе пятьдесят пятого года. Тогда все и началось. И знаете, что интересно? События в Венгрии 1956 года не оказали на Сэмюэла никакого воздействия. Оставили совершенно равнодушным. Дитер очень тревожился по этому поводу. Я знаю. Мне об этом рассказал Фрайтаг. И когда Феннан вручил мне в ноябре новые документы для доставки в Уэйбридж, я действительно рассердилась не на шутку. «Разве ты не видишь, что все кончается одинаково? — кричала я на него. — Те же пушки, те же дети, погибающие на улицах? Только мечта изменилась, а цвет пролитой крови не меняется никогда. Ты этого добивался? — спрашивала я его. — А если бы такое произошло в Германии, тебе тоже было бы наплевать? Если бы стреляли в меня, ты бы и с этим смирился?» Но он лишь сказал: «Нет, здесь все иначе». И я продолжала носить папки с нотами. Вам это понятно?

— Даже не знаю. Нужно подумать. Но, вероятно, могу понять.

— Он был для меня в этой жизни всем. Он, наверное, и составлял смысл моего существования. А потому можно сказать, что я и себя тоже защищала. Постепенно втянулась в их дела, и останавливаться оказалось слишком поздно… Иногда, — добавила он почти шепотом, — я даже радовалась за нас, когда казалось, что весь мир аплодировал бы тому, чем мы с Сэмюэлом занимались. Подъем Западной Германии мы никак не могли приветствовать. Вернулись многие из прежних имен, которые наводили на нас ужас в детстве. Вернулся этот страшный тупой шовинизм. Было видно даже по газетным снимкам, как им хочется вышагивать строем под звуки старых маршей. Феннан разделял мои чувства, хотя, слава Богу, ему не довелось пережить того же, что и мне.

Нас поместили в лагерь на окраине Дрездена, где мы тогда жили. Моего отца разбил паралич. Больше всего он страдал от невозможности достать табак, и я делала ему самокрутки из любой ветоши, какую только могла найти, — как заменитель сигарет. Однажды охранник заметил, как он «курит», и поднял его на смех. Потом подошли другие и тоже принялись веселиться. Дело в том, что папа держал самодельную сигарету в парализованной руке и у него уже горели пальцы. А он ничего не чувствовал…

Так вот, когда они снова стали вооружать немцев, дали денег, обмундировали солдат… В те времена — пусть они продлились недолго — меня радовало то, что мы делали вместе с Сэмюэлом. Мы ведь, как вы знаете, евреи, а потому…

— Да, я все понимаю, — сказал Смайли. — Я ведь тоже был свидетелем, пусть многого и не видел.

— Да, Дитер говорил об этом.

— Дитер говорил вам об этом?

— Нет. Фрайтагу. Как и мой муж, он тоже сказал, что вы очень умный человек. По словам Фрайтага, однажды, еще перед войной, вы сумели обмануть Дитера, который узнал об этом лишь много лет спустя. Он считает вас лучшим в своей профессии.

— Когда же Фрайтаг рассказал вам все это?

Она долго смотрела на него. Смайли еще не доводилось видеть столь скорбного выражения лица, полного безнадежности и отчаяния. Ему вспомнились слова, сказанные ею раньше: «У меня слезы кончились уже давно, мистер Смайли — я пуста. Мне пришлось оплакивать слишком многих». Он понимал ее настроение лучше, чем тогда, и вновь уловил его отголоски во фразе, которую и ожидал услышать:

— А разве вы еще не догадались? В тот вечер, когда он убил Сэмюэла. В том-то и заключалась самая невероятная ирония судьбы, мистер Смайли, что в тот самый момент, когда у Сэмюэла появилась возможность дать им действительно много — не какие-то обрывки информации и не время от времени, а чуть ли не каждый день, — когда им оставалось лишь заготовить побольше папок для нот, именно в этот момент их собственный страх все разрушил, лишил разума, превратил в животных, заставил уничтожить то, что они создали.

Сэмюэл постоянно повторял: «Они победят, потому что знают, а остальные погибнут, потому что этим знанием не обладают. Люди, которые работают ради осуществления своей мечты, не остановятся на полпути». Это его слова. Но мне-то было виднее. Я предчувствовала, что их мечта нас уничтожит. Идеи губят людей. Даже вера в Христа, мечта о Его вечном царствии.

— Это Дитер видел меня в парке с Феннаном?

— Да.

— И подумал, что…

— …что Феннан предал его, и приказал Фрайтагу убить Сэмюэла.

— А анонимное письмо?

— Ничего о нем не знаю. Понятия не имею, кто его написал. Но мне кажется, этот человек хорошо знал Сэмюэла. Быть может, работал с ним вместе, имел возможность наблюдать за ним и обо всем догадался. Или они познакомились еще в Оксфорде, оба были членами компартии. Для меня это загадка. И Сэмюэл тоже предположить не мог, кто это был.

— Но предсмертное письмо…

Эльза посмотрела на него, и ее лицо сморщилось, словно от боли. Она готова была зарыдать и потому низко склонила голову.

— Его написала я. Фрайтаг принес бумагу, и я напечатала текст. А подпись на листке уже стояла. Подпись Сэмюэла.

Смайли подошел, сел рядом на диване и взял ее за руку. Но она резко повернулась к нему и с нежданной злобой почти выкрикнула:

— Уберите от меня руки! Неужели вы решили, что я теперь вся ваша только потому, что больше не принадлежу им? Убирайтесь! Отправляйтесь убивать Фрайтага и Дитера. Игра должна продолжаться, не так ли, мистер Смайли? Но только не думайте, что я теперь на вашей стороне, слышите? Потому что я — Вечная Жидовка, всегда на ничейной земле и под огнем с двух сторон там, где вы играете в солдатики. Вы можете бить меня, топтать ногами, но никогда, слышите, никогда не прикасайтесь ко мне и не говорите, что сожалеете. Понятно? А теперь уходите! Идите и продолжайте убивать!

Она сидела, вся дрожа, словно от холода. Дойдя до двери, он обернулся. В глазах у нее не было слез.

В машине его ждал Мендель.

Глава 13 Странные поступки Сэмюэла Феннана

В Митчам они приехали к обеду. Там их подкарауливал Питер Гиллам, сидевший в машине.

— Ну, ребятишки, какие у нас новости?

Смайли достал из бумажника листок бумаги и отдал ему.

— Был еще и телефонный номер на случай чрезвычайных обстоятельств — «Примроуз девяносто семь сорок семь». Проверь и его, и адрес, но я не связываю с этим особых надежд.

Питер вышел в прихожую и сел на телефон. Мендель принялся хлопотать в кухне и через десять минут вернулся в гостиную и принес на подносе пиво, хлеб и сыр. Гиллам присоединился к ним и уселся, ни слова не говоря. Вид у него был обеспокоенный. После затянувшейся паузы он спросил:

— Так что же она тебе рассказала, Джордж?

Когда Смайли подошел к концу отчета о своей утренней беседе, Мендель принялся убирать со стола.

— Понятно, — протянул Гиллам. — Все это очень тревожно. Что ж, пора ставить точку, Джордж. Мне придется изложить это дело на бумаге в виде рапорта и сразу же отправиться с ним к Мастону. Охота за мертвыми шпионами — дело неблагодарное и может обернуться самыми печальными последствиями.

— Какой доступ он имел к документам МИДа? — спросил Смайли.

— В последнее время самый обширный. Потому и было решено провести с ним беседу, как тебе, несомненно, известно.

— Но все же в основном к какого рода материалам?

— Этого я пока точно не знаю. Он работал на азиатском направлении, но несколько месяцев назад получил повышение, и характер его деятельности изменился.

— Он стал заниматься американцами, если мне не изменяет память, — сказал Смайли. — Но есть один важный вопрос, Питер.

— Какой?

— Ты задумывался, зачем им срочно понадобилось убивать Феннана? Даже если допустить, что, как они полагали, он их действительно предал, зачем его устранять? От этого же ничего не менялось. Его смерть ничего им не давала.

— Верно, скорее всего ты прав. Здесь есть над чем поразмыслить… Или же объяснение лежит на поверхности. Вообрази, что их предал бы агент уровня Маклина или Фукса. Что произошло бы в таком случае? Предположим, они опасались возникновения цепной реакции — не только здесь, но и в Америке, а быть может, и по всему миру. Могли они пойти на убийство, чтобы предотвратить ее? К сожалению, многого мы так никогда и не узнаем.

— Как, например, о звонке в половине девятого утра? — спросил Смайли.

— Вот именно. А теперь — до встречи. Побудьте здесь, пока я не позвоню. Мастон должен непременно пожелать встретиться с тобой. Представляю, как они забегают по коридорам, когда я сообщу им радостные новости. Мне придется нацепить особую улыбочку, которую я приберегаю на случай кризисных ситуаций.

Мендель проводил Питера и вернулся в гостиную.

— Лучшее, что ты сейчас можешь сделать, — это улечься отдохнуть, — сказал он Смайли. — Ты выглядишь так, словно вот-вот собираешься рассыпаться на части. Поверь, я не преувеличиваю.

«Мундт либо еще в стране, либо уже нет, — думал Смайли, лежа на кровати, не сняв жилетки и заложив руки за голову. — Если он сбежал, то делу конец. Мастон будет решать, как поступить с Эльзой Феннан, и, зная его, можно предсказать — он решит вообще ничего не делать».

Если Мундт остался в Англии, то по одной из трех причин:

а) потому что Дитер приказал ему затаиться и ждать, пока пыль осядет;

б) потому что он сейчас не в фаворе и боится возвращаться сам;

в) потому что у него остались незавершенные дела.

Первый вариант почти исключен. Излишний риск — не в характере Дитера, и вообще это было бы странно.

Вероятность второго варианта тоже ничтожна; если Мундт теперь боится Дитера, то у него не меньше оснований опасаться быть схваченным и осужденным за убийства; в таком случае разумнее всего было бы бежать в какую-то другую страну.

Третий вариант представляется наиболее очевидным объяснением. На месте Дитера меня бы очень волновала Эльза Феннан. Девица из театра — эта Пиджен — сама по себе ничего не значит. Она сможет представлять опасность, только если Эльза даст показания и прояснит картину. Пиджен не была участницей преступного сговора, и ее описание внешности приятеля Эльзы ни один суд не сочтет достоверным. Нет, для них только Эльза — реальная угроза».

Была, конечно, и еще одна возможность, которую Смайли не имел права полностью сбрасывать со счетов. Дитер мог курировать через Мундта еще и других агентов. Сам Смайли в это верил с трудом, но догадывался, что эта мысль пришла в голову и Питеру Гилламу.

Нет… Его теориям по-прежнему не хватало стройности. Какой-то хаос. И он решил начать размышления заново.

«Что нам известно?» Смайли сел, ища глазами карандаш и бумагу, отчего пульсирующая боль в голове сразу же возобновилась. Но он тем не менее встал с постели. Карандаш лежал во внутреннем кармане его пиджака. Блокнот он предусмотрительно упаковал в чемодан. Вернувшись затем к кровати, он взбил подушку поудобнее, принял сразу четыре таблетки аспирина из пузырька, стоявшего на столе, а потом уселся на кровать, опершись спиной о подушку и вытянув коротковатые ноги. И принялся писать. Начал с заголовка, выведя его ровным ученическим почерком и подчеркнув.

Что мы знаем?

Затем Смайли начал одно за другим перечислять происшедшие до сих пор события, стараясь оставаться объективным и беспристрастным.

В понедельник 2 января Дитер Фрей видел, как я в парке разговариваю с его агентом, и пришел к выводу… «Кстати, интересно, к какому именно выводу пришел Дитер? Что Феннан нам во всем признался? Что собирается признаться? Или он вообще мой агент с самого начала?..» «И пришел к выводу, что Феннан представляет опасность по причинам, которые нам пока не известны. Следующим вечером, в первый вторник месяца, Эльза Феннан отнесла донесения своего мужа в папке для нот в репертуарный театр Уэйбриджа, где по заранее согласованной схеме оставила папку в гардеробе, получив на нее квитанцию. Мундт должен был прийти со своей папкой и проделать ту же операцию. Во время спектакля Эльза и Мундт обменялись бы квитанциями. Но Мундт не пришел. И тогда, следуя процедуре для чрезвычайных обстоятельств, она отправила свою квитанцию на известный ей адрес, покинув театр раньше, чтобы успеть к последней отправке корреспонденции из почтового отделения Уэйбриджа. Затем она поехала домой, где и застала Мундта, уже убившего ее мужа, вероятно, по приказу Дитера. Он застрелил его в упор, как только они встретились в прихожей. Зная Дитера, я подозреваю, что предосторожности ради он давно держал при себе несколько чистых листов бумаги с подписью Феннана — подлинной или тщательно сфабрикованной — на случай, если возникнет необходимость скомпрометировать или шантажировать его. А если так, то Мундт предусмотрительно захватил с собой один из таких листов, чтобы напечатать предсмертное письмо Феннана на его же пишущей машинке. Во время отвратительной сцены, которая должна была последовать вслед за появлением Эльзы дома, Мундт понял, что Дитер неверно истолковал причины встречи Феннана со Смайли, но уговорил Эльзу во имя сохранения репутации покойного мужа не раскрывать их тайны, как и ее собственной вовлеченности в дело. После этого Мундт мог уже чувствовать себя относительно спокойно. Он уговорил Эльзу напечатать письмо, поскольку его собственный английский далек от совершенства. (N.B.: Кто же, черт возьми, написал первое письмо, пресловутую анонимку с обвинениями?)

Затем Мундт наверняка захотел получить папку с нотами, которую не смог забрать сам, и Эльза сообщила ему, что, строго следуя полученным инструкциям, отправила квитанцию из гардероба по адресу в Хэмпстеде, оставив папку в театре. Примечательна реакция Мундта. Он заставил ее позвонить в театр и сделать так, чтобы он смог забрать папку тем же вечером по пути в Лондон. Для этого могли быть две причины. Либо адрес, по которому почтой ушла квитанция, был уже недоступен. Либо Мундт собирался вернуться туда только утром, не имея возможности немедленно получить квитанцию и соответственно папку.

Смайли приезжает в Уоллистон рано утром в среду 4 января и во время первой беседы случайно отзывается на звонок в 8.30 с телефонной станции, заказанный (вне всякого сомнения) Феннаном в 19.55 накануне вечером. С КАКОЙ ЦЕЛЬЮ?

Позже тем же утром С. возвращается к Эльзе Феннан, чтобы узнать о звонке в 8.30, который, как она догадалась (и это ее собственные слова), неизбежно «заинтересует вас» (здесь, несомненно, сыграл свою роль лестный отзыв Мундта о моих способностях). Наговорив С. кучу глупейшей лжи о своей якобы плохой памяти, она в панике звонит Мундту.

Вооруженный либо описанием внешности, либо фотографией С., Мундт решает ликвидировать его (по приказу Дитера?), и вечером того же дня это ему почти удается. (N.B.: Мундт возвращает машину в гараж Скарра только поздно вечером 4 января. Но это не значит, что он не планировал покинуть страну ранее. Хотя в таком случае ему куда сподручнее было бы оставить машину Скарру уже днем и отправиться в аэропорт автобусом.)

Таким образом, представляется возможным, что Мундт изменил свои планы после звонка Эльзы. Остается неясным, изменил ли он их из-за ее звонка.

Могла ли Эльза нагнать на него такого страха, что он решил ради собственной безопасности задержаться и ликвидировать Адама Скарра? — задавался вопросом Смайли.

В холле зазвонил телефон…

— Джордж? Это Питер. Ни адрес, ни телефон ничего нам не дают. Там мы уперлись в тупик.

— Что ты имеешь в виду?

— И телефон, и адрес привели в одно и то же место — меблированную квартиру в Хайгейт-Виллидж.

— Ну и?..

— Квартира была арендована пилотом авиакомпании «Люфтойроп». Еще пятого января он заплатил за два месяца вперед и с тех пор больше не появлялся.

— Проклятие!

— Зато квартирная хозяйка очень хорошо запомнила Мундта. Друга того пилота. Для немца, говорит, очень приятный и обходительный молодой человек. Часто спал там на софе в гостиной.

— Бог ты мой!

— Я обыскал это жилье. Перевернул сверху донизу. В углу гостиной стоит письменный стол. Все его ящики пусты, за исключением того, где обнаружилась квитанция из театрального гардероба. И откуда она только могла там взяться, правда? Смешно… Но если хотите по-настоящему похохотать, приезжайте на Кембридж-серкус. Вот где наконец все засуетились по-настоящему. Вплоть до небожителей с самой вершины Олимпа. Да, и еще…

— Есть что-то еще?

— Да. Я прочесал бывшую квартиру Дитера. Там тоже кисло. Пропал четвертого января, не предупредив молочника, что больше не нуждается в его услугах.

— А почту проверил?

— Он никогда ничего не получал, кроме счетов. Проверил я и личное гнездышко товарища Мундта: пара комнат над конторой сталелитейного представительства. Но оттуда вывезли все до последней тумбочки. Уж извините.

— Понятно.

— Но могу рассказать тебе, Джордж, что мне показалось самым странным. Помнишь, мы решили просмотреть личные вещи Феннана — бумажник, записную книжку и тому подобное? Все, что забрала полиция.

— Конечно, помню.

— Так вот, я их разыскал. В разделе адресов его ежедневника имя Дитера значится черным по белому вместе с телефоном представительства. Чертовски неосторожно или нагло, воспринимай как хочешь.

— Это не просто неосторожно. Чистое безумие с его стороны. Невероятно!

— А на страничке за четвертое января записано: «Смайли С. А. Позвонить в восемь тридцать». На предыдущей странице напоминание: «Запросить звонок на утро в среду». Вот тебе и твой загадочный звонок.

— Все равно здесь не все ясно.

Пауза.

— Джордж, я отправил Феликса Тавернера в министерство, чтобы он провел там необходимую работу. С одной стороны, там все хуже, чем мы опасались, но зато намного лучше — с другой.

— То есть?

— Тавернер добыл регистрационные книги за последние два года. И выписал все дела, которые попадали в распоряжение Феннана. Если досье запрашивал он сам, там еще сохранились подписанные им формы.

— Я весь внимание.

— Феликс заметил, что три или четыре папки с делами обычно выдавались Феннану в пятницу после обеда, а возвращались обратно только в понедельник утром. Похоже, на выходные он брал материалы домой.

— О Боже!

— Да, но вот ведь что действительно странно, Джордж. За последние шесть месяцев — то есть фактически со времени своего повышения и перевода в другой отдел — он уносил домой в основном дела без грифа «секретно», которые едва ли для кого-то могли представлять интерес.

— Но ведь именно в последние месяцы он получил доступ к действительно секретной информации, — сказал Смайли. — И мог выносить из министерства практически все, что угодно.

— Знаю, но он этого не делал. Если взглянуть пристальнее, то может даже показаться, что он так поступал намеренно. Домой он забирал совсем пустяковые досье, почти не связанные с его повседневной работой. Его бывшие коллеги ломают над этим головы и не могут понять. Он иногда брал с собой материалы, вообще не относившиеся к деятельности его отдела.

— И незасекреченные?

— В том-то и дело. Не представлявшие никакого интереса для любой иностранной разведки.

— А как было прежде, до его нового назначения? Что он увозил домой тогда?

— Вполне ожидаемые вещи — документы, необходимые ему для работы, меморандумы и прочее.

— Секретные?

— Одни были засекречены, другие — нет. Все подряд.

— Но ничего необычного? Чего-то, что выходило бы за пределы его компетенции?

— Абсолютно ничего. Можно сказать, у него под рукой были настоящие сокровища, но он словно не замечал их. Вот уж рассеянность так рассеянность!

— Еще какая! Если он открыто записал фамилию своего куратора в ежедневнике.

— И делай из этого какие угодно выводы, но на четвертое января он запросил свое начальство предоставить ему внеурочный выходной. На тот день, накануне которого погиб. Это было нечто действительно необычное. Он жить не мог без работы, как говорят все, кто его знал.

— И что предпринял Мастон, получив эти сведения? — спросил Смайли после паузы.

— Сейчас он просматривает документы и задает мне глупейшие вопросы каждые две минуты. У меня такое чувство, что он совершенно растерялся, оказавшись в мире реальных фактов.

— О, не волнуйся за него, Питер. Этот все утрамбует до уровня своего понимания.

— Он уже пытается утверждать, что все дело Феннанапостроено на показаниях женщины, страдающей нервным расстройством.

— Спасибо за звонок, Питер.

— До скорого, старина. И будь осторожен.

Смайли положил трубку, гадая, куда запропастился Мендель. На столике в холле лежала вечерняя газета. В глаза бросился заголовок: «Новый погром. Еврейская общественность протестует». В репортаже речь шла об убийстве еврейского торговца в Дюссельдорфе. Он открыл дверь гостиной, но Менделя там не оказалось. И только взглянув в окно, он увидел его: Мендель в рабочей шляпе яростно корчевал киркой пни. Смайли некоторое время наблюдал за ним, а потом отправился в спальню отдохнуть. Однако стоило ему добраться до верха лестницы, как внизу опять зазвонил телефон.

— Прости, что снова приходится беспокоить тебя, Джордж, но речь идет о Мундте.

— Что с ним такое?

— Улетел вчера вечером в Берлин рейсом компании «Би-и-эй». Воспользовался паспортом на другое имя, но стюардессы легко опознали его. Боюсь, мы его упустили. Жаль.

Смайли лишь на секунду положил трубку, а потом набрал номер «Уоллистон 2944». Долго раздавались гудки, прежде чем он услышал голос Эльзы Феннан:

— Алло!.. Алло!.. Слушаю вас.

Он плавно дал отбой. Она была жива.

Почему же, черт возьми, именно сейчас? Почему Мундт сбежал домой сейчас, через пять недель после убийства Феннана, через три после смерти Скарра, и почему он устранил такую несущественную угрозу, как Скарр, но оставил в живых Эльзу Феннан — издерганную, озлобленную, готовую в любой момент сорваться, пренебречь собственными интересами и выложить все властям? Какое воздействие оказала на эту женщину та жуткая ночь? Как мог Дитер продолжать доверять Эльзе, которую с ним больше практически ничто не связывало? Теперь, когда уже даже доброе имя ее мужа невозможно стало защитить, она в любой момент могла поддаться импульсивному желанию отомстить и явиться с повинной. Ясно, что между «самоубийством» Феннана и гибелью его жены должно было пройти какое-то время. Но какая же новая информация, какая угроза заставила Мундта бежать из страны вчера вечером? Безжалостный и продуманный план уничтожения свидетелей и сохранения в тайне предательства Феннана остался незавершенным. Так что же произошло вчера, о чем стало известно Мундту? Или время его бегства выбрано случайно и не имеет отношения к делу? Смайли отказывался в это верить. Если Мундт не побоялся задержаться в Англии после двух убийств и покушения на Смайли, то сделал он это не по своей воле и должен был дождаться какого-то события или просто возможности свободно сбежать. Он не задержался бы здесь ни на день дольше, чем был вынужден. И тем не менее что он делал после убийства Скарра? Прятался в потайной комнате, полностью изолированный от внешнего мира? Так почему же улетел на родину так внезапно?

А Феннан? Что это за шпион, который снабжает своих хозяев бессмысленными данными, имея доступ к подлинным жемчужинам секретной информации? Быть может, он передумал? Потерял мотивацию? Тогда почему ничего не сказал жене, для которой его предательство было источником бесконечных терзаний? Она была бы несказанно рада такой перемене. Впрочем, создавалось впечатление, что Феннан и прежде не отбирал особо секретных материалов, а приносил домой все подряд, что лежало в данный момент на его рабочем столе. Хотя смена приоритетов, ослабление мотивации легко объясняли попытку назначить свидание Смайли, как и подозрения Дитера, что Феннан переметнулся. И кто же все-таки написал злополучное анонимное письмо?

Пока концы с концами не сходились. Все казалось лишенным смысла. Начиная с личности самого Феннана — умницы, краснобая, обаятельного человека, которому обман дался так легко и профессионально, что он сумел внушить Смайли подлинную симпатию. Тогда как же мог столь искушенный агент совершить детскую ошибку, записав данные Дитера в свой ежедневник? И продемонстрировал полнейшую неопытность в отборе материалов для иностранной разведки?

Смайли поднялся наверх, чтобы упаковать те немногие личные вещи, которые Мендель привез ему с Байуотер-стрит. Все было кончено.

Глава 14 Дрезденская группа

Смайли остановился на верхней ступени перед дверью и поставил чемодан рядом с собой, выуживая из кармана ключ от американского замка. Открыв дверь, он вспомнил, как на пороге выросла фигура Мундта, смотревшего на него бледно-голубыми глазами, хладнокровными и оценивающими. Было странно думать, что Мундт — ученик Дитера. Мундт действовал с прямолинейностью тренированного наемника — умелый, целеустремленный, но узколобый. В его тактике не присутствовало ничего своего: во всем он оставался лишь жалкой тенью своего наставника. Создавалось впечатление, что все блестящие трюки и приемы Дитера включили в некий учебник, который Мундт не поленился выучить наизусть, но от себя добавил лишь грубой соли жестокости.

Смайли намеренно не оставил адреса для пересылки почты, и корреспонденция грудой валялась на коврике у двери. Он собрал ее, положил на столик в прихожей, а потом начал по очереди заглядывать в комнаты с необъяснимым чувством удивления и растерянности. Собственный дом казался чужим: холодным и сырым. Переходя из комнаты в комнату, он впервые начал ощущать, насколько пустой стала его жизнь.

Поискал спички, чтобы разжечь газовый камин, но так и не нашел. Потом сел в кресло в гостиной и стал взглядом пробегать по книжным полкам, где стояли сувениры, привезенные из многочисленных поездок. Когда Энн его бросила, первым порывом Смайли было как можно скорее избавиться от всех следов ее пребывания. Даже ее книги отправились на свалку. Но с течением времени он стал чуть терпимее и позволил некоторым вещицам, связывавшим их жизни, остаться на своих местах: в основном это были свадебные подарки от друзей, которые слишком много для него значили, чтобы так просто от них отделаться. Среди них уцелели набросок Ватто, презентованный Питером Гилламом, и группа из трех статуэток дрезденского фарфора от Стида-Эспри.

Он поднялся и подошел к угловому буфету, где стояли статуэтки. Ему всегда нравилась изящная красота этих фигурок в стиле рококо: маленькая куртизанка в костюме пастушки, которая вроде бы протягивала руки в сторону одного влюбленного в нее мужчины, но ее миниатюрное личико было повернуто так, что одновременно одаривало взглядом второго. Причем, глядя на это хрупкое совершенство, он неизменно чувствовал собственную непривлекательность, как это происходило в начале его ухаживаний за Энн, закончившихся свадьбой, так поразившей светское общество. Хотя возникало и другое чувство, дарившее ему порой утешение и понимание, что требовать верности от Энн так же бесполезно, как и от этой ветреной пастушки под стеклянным колпаком. Стид-Эспри купил эту группу в Дрездене еще до войны. Сам он считал ее одной из лучших вещей в своей коллекции фарфора, но все же преподнес им в подарок. Вероятно, старый мудрец предвидел, что в один прекрасный день Смайли понадобится философия именно того толка, которую можно было почерпнуть из созерцания фигурок.

Дрезден — любимый немецкий город Смайли. Ему нравились архитектура, прихотливое смешение Средневековья и классицизма. Он чем-то напоминал Оксфорд — вероятно, своими куполами, башнями и шпилями, чуть позеленевшими медными кровлями, блестевшими под горячими лучами солнца. Название города означало «поселение лесных жителей», и именно здесь король Богемии Венцеслав собирал менестрелей и поэтов, щедро одаривая их деньгами и привилегиями. Смайли вспомнил свою последнюю поездку туда, когда он навещал университетского коллегу, профессора философии, с которым познакомился в Англии. Именно в тот приезд он случайно заметил Дитера Фрея, ковылявшего по тюремному двору. Он живо помнил его и сейчас: высокого, озлобленного, чудовищно неузнаваемого с обритой головой, — Дитер даже в тот момент казался слишком крупной фигурой, чтобы быть узником небольшой тюрьмы. А еще он вспомнил, что в Дрездене родилась Эльза Феннан. Он просматривал досье на нее, хранившееся в МИДе: Эльза, в девичестве Фрейманн, родилась в Дрездене в 1917 году, родители — граждане Германии; образование получила тоже в Дрездене; находилась в заключении с 1938 по 1945 год. Он пытался представить ее в семейном кругу ортодоксальных евреев, вынужденных жить во враждебной среде и выносить нападки. «Я мечтала о длинных золотистых локонах, но меня обрили наголо». И только сейчас с тошнотворной ясностью он понял, почему она красила волосы. Она ведь могла стать похожей на эту пастушку — хорошенькой и полногрудой. Но голод изуродовал ее тело, сделав его навечно кривым и тощим, как скелет маленькой птички.

Он мог вообразить себе ее в ту ночь, когда она стояла над телом только что убитого мужа; почти слышал, как сквозь сухие рыдания она объясняет, почему Феннан встречался в парке со Смайли; и Мундта, нисколько не пристыженного и не смущенного, а лишь пытавшегося вновь заставить ее пойти против собственной воли, продолжить участие в заговоре, в ужасных преступлениях. И преуспевшего, принудившего ее позвонить в театр и даже написать то предсмертное письмо-фальшивку, а потом бросившего наедине с новой мучительной болью накануне расследования, которое не могло не последовать. Во-первых, это представлялось Смайли чем-то совершенно бесчеловечным, а во-вторых, его не покидала мысль, как сильно рисковал Мундт, поступая подобным образом.

Впрочем, она, конечно же, показала себя в прошлом весьма надежным союзником, хладнокровным и, по иронии судьбы, более искушенным в технике шпионажа, чем сам Феннан. И, Бог свидетель, для женщины, прошедшей ночью через такие испытания, она отменно сыграла свою роль при их первой встрече следующим утром.

Вот так, стоя и глядя на красавицу пастушку, навсегда застывшую между двумя воздыхателями, Смайли вдруг совершенно неожиданно понял, что у дела Феннана существует совершенно иная разгадка, при которой складывались воедино все обстоятельства и детали, объяснялись все столь очевидные противоречия в характере и поведении Феннана. Причем это понимание пришло поначалу в виде чистейшего логического заключения, за которым пока не стояли живые люди. Смайли просто двигал личностями, как картонными фрагментами мозаики, поворачивая их то так, то эдак, чтобы они вписывались в уже обрисовавшийся каркас из известных фактов, пока в какой-то момент все не сложилось в четкую картину и в ту же секунду перестало быть всего лишь игрой ума.

У Смайли участилось сердцебиение, когда он со все возраставшим изумлением пересказывал себе заново эту историю, реконструируя отдельные сцены и события в свете только что сделанного открытия. Теперь он знал, почему Мундт в тот день покинул Англию, почему Феннан отбирал так мало ценных материалов для Дитера, заказал звонок на 8.30 утра и почему его жена не пала жертвой Мундта, систематически и беспощадно уничтожавшего свидетелей. Он понял наконец, кто был автором анонимного письма. Увидел, какого дурака свалял сам, поддавшись эмоциям и направив не в ту сторону силу своего интеллекта.

Он подошел к телефону и набрал номер Менделя. Поговорив с ним, позвонил Питеру Гилламу. Затем надел пальто, шляпу и направился к расположенной за углом Слоун-сквер. В газетном киоске рядом с универмагом «Питер Джонс» он купил открытку с изображением Вестминстерского аббатства. Спустившись в метро, поехал на север и вышел в районе Хайгейта. В расположенном там почтамте купил марку и написал на открытке адрес Эльзы Феннан несколько неуклюжими печатными буквами, какие более характерны для жителей континентальной Европы. На пространстве, отведенном для текста, угловатым почерком вывел: «Жаль, что тебя здесь нет». Опустив открытку в ящик, отметил для себя время отправления. Потом вернулся на Слоун-сквер. Это было пока все, что он мог сделать.

В ту ночь он спал крепко, поднялся рано утром — была суббота — и отправился в соседний магазин за круассанами и кофе в зернах. Сварив себе побольше кофе, взял свежий номер «Таймс» и уселся на кухне завтракать. Ощущал он себя на удивление спокойно и, когда зазвонил телефон, сначала аккуратно сложил газету и только потом поднялся наверх, чтобы снять трубку.

— Джордж? Это Питер! — Голос звучал возбужденно, с нотками триумфа. — Джордж, она клюнула. Клянусь, она взяла наживку!

— Как это было?

— Почту доставили в восемь тридцать пять. А в девять тридцать она уже вышла из дома, причем явно торопилась. На станции села в поезд, отправлявшийся в девять пятьдесят две на вокзал Виктория. Я посадил Менделя в ее поезд, а сам помчался вслед на машине, но только к их прибытию в Лондон немного опоздал.

— Как ты сможешь теперь снова связаться с Менделем?

— Я дал ему телефон отеля «Гроувенор», где сейчас и нахожусь. Он позвонит мне при первой же возможности, и тогда я присоединюсь к нему, где бы он ни находился.

— Питер, я надеюсь, вы действуете максимально осторожно.

— Осторожнее некуда, старина. Мне кажется, она потеряла голову от страха. Мчится, как гончая.

Смайли дал отбой. Снова взялся за «Таймс», открыв на этот раз театральную страницу. Он должен быть прав… Должен…

После завтрака утро тянулось мучительно медленно. Он подолгу стоял у окна, сунув руки в карманы и наблюдая сначала, как длинноногие девушки из Кенсингтона отправлялись на прогулку в сопровождении симпатичных молодых людей в модных голубых пуловерах, а потом, как соседи, прилежно вымыв машины перед домами, сбились в группу, чтобы обсудить все те же автомобили, и наконец дружной толпой двинулись к ближайшему пабу пропустить по первой пинте пива в эти выходные.

Когда ожидание уже грозило перерасти в пытку, в дверь позвонили. В прихожую ввалились Мендель и Гиллам, улыбающиеся, довольные собой и зверски голодные.

— Рыбка на крючке. Осталось подсечь и подставить сачок, — заявил Гиллам. — Но пусть Мендель рассказывает. Он проделал все основную работу. Я лишь немного помог.

Мендель изложил события точно и в хронологическом порядке, глядя в пол перед собой и слегка склонив голову.

— Она села в поезд девять пятьдесят две до Виктории. В вагоне я держался от нее на расстоянии и приблизился только после того, как она миновала контрольный барьер и вышла в город. Затем взяла такси до Хаммерсмита.

— Такси? — перебил Смайли. — Она, должно быть, действительно слегка не в себе.

— Так и есть. Для женщины у нее походка вообще достаточно быстрая, а по платформе на вокзале она вообще чуть ли не бежала. Вышла на Бродвее и направилась к театру «Шеридана». Подергала дверь кассы, но там было закрыто. Немного пометалась в растерянности, но увидела кафе в сотне ярдов ниже по улице. Заказала кофе, причем расплатилась сразу. Через сорок минут вернулась к театру. Касса уже работала, и я шмыгнул вслед за ней, чтобы оказаться следующим в очереди. Она купила два билета на четверг в самом конце партера, ряд Т, места двадцать семь и двадцать восемь. Выйдя из театра, она вложила один билет в конверт, запечатала и бросила в почтовый ящик. Адреса я не разглядел, но марка была шестипенсовая, а это значит, что письмо отправилось за границу.

Смайли сидел совершенно неподвижно и слушал.

— Интересно… — сказал он. — Интересно, придет ли он.

— Я присоединился к Менделю у «Шеридана», — дополнил рассказ Гиллам. — Пока она сидела в кафе, Мендель успел позвонить мне. А уже потом последовал за ней в кассу.

— Я и сам был не прочь выпить кофейку, — продолжал Мендель. — Гиллам нашел меня в кафе. Я его там оставил, пока ходил в кассу. Все было сделано чисто, и волноваться нет причин. Она на нервах, это точно, но ни о чем не подозревает.

— Что она сделала после?

— Вернулась на вокзал Виктория, где мы ее и оставили. Какое-то время все молчали.

— Каковы будут наши дальнейшие действия? — спросил Мендель после паузы.

Смайли по привычке сморгнул и серьезно посмотрел Менделю прямо в глаза.

— Купим билеты в «Шеридан» на четверг.

Они уехали, и Смайли снова остался один. Только теперь у него дошли руки разобрать почту, пришедшую за время его вынужденного отсутствия. Циркуляры, каталоги от «Блэкуэллса», счета и обычная груда скидочных талонов на мыло, купонов на замороженный зеленый горошек, бланки от футбольных букмекеров и несколько частных писем все еще лежали в прихожей. Он отнес все это в гостиную, устроился в кресле и начал с того, что стал вскрывать личные письма. Одно из них оказалось от Мастона, и он прочитал его с чувством, близким к смущению.

Мой дорогой Джордж!

С огромным сожалением узнал я от Гиллама о Вашем несчастном случае и хотел бы прежде всего выразить надежду, что к настоящему времени Вы уже полностью оправились.

Быть может, Вы помните, как в момент рабочей горячки написали на мое имя заявление об уходе как раз перед тем, как с Вами произошло несчастье, и считаю своим долгом проинформировать Вас, что, конечно же, не принял его всерьез. Порой, когда события развиваются слишком стремительно, люди, бывает, склонны терять ощущение перспективы. Но такие старые бойцы, как мы с Вами, Джордж, не так-то легко теряют головы, верно? Поэтому я с нетерпением жду Вашего возвращения в строй, как только Вы окончательно встанете на ноги, а до тех пор я и все мы продолжаем считать Вас нашим опытным и верным соратником.

Отложив листок в сторону, Смайли взялся за следующее письмо. Лишь в первое мгновение он не узнал почерк, всего лишь мгновение с недоумением смотрел на швейцарскую марку и конверт из бювара в дорогом отеле. Внезапно он почувствовал приступ легкой дурноты, перед глазами все поплыло, а пальцам словно не хватало сил, чтобы вскрыть письмо. Что ей еще понадобилось? Если деньги, он отдаст все, что у него есть. Это его сбережения, он волен распоряжаться ими по своему усмотрению, и если ему доставит удовольствие выбросить их на нужды Энн, то так он и поступит. Ничего больше он дать ей не мог — она давно все забрала сама. Украла его смелость, его любовь, его человеческое участие и увезла в шкатулке для драгоценностей, чтобы играть ими небрежно где-нибудь под жарким кубинским солнцем, трясти перед глазами нового возлюбленного, сравнивать с такими же безделушками, которые ей, возможно, успели с тех пор преподнести другие.

Джордж, милый!

Я хочу сделать тебе предложение, которое не принял бы ни один истинный джентльмен. Хочу вернуться к тебе.

До конца месяца я остановилась в отеле «Бор-о-лак» в Цюрихе. Дай мне знать о своем решении.

Энн

Смайли снова взял конверт и посмотрел на данные отправителя: мадам Хуан Альвида. Все правильно. Ни один джентльмен не принял бы такого предложения. Никакая любовь не пережила бы дня отъезда Энн с этим сахариновым латиноамериканцем, улыбавшимся, как надрезанный апельсин.

Смайли однажды видел сюжет в новостях о том, как Альвида выиграл какую-то гонку в Монте-Карло. И запомнил, что отвратительнее всего выглядели волосы у него на руках. В защитных очках, перепачканный моторным маслом, с нелепым лавровым венком на шее, он походил на человекообразную обезьяну, которая только что слезла с дерева. На нем была белая тенниска с короткими рукавами, каким-то чудом не испачканная во время гонки, и на фоне ее белизны эти его смуглые руки примата выглядели еще более отталкивающе.

Это было в стиле Энн. «Дай мне знать». Проверь, сможешь ли вернуть свою жизнь и начать жить снова. Я утомила своего любовника, мой любовник смертельно мне надоел, так позволь же снова ворваться в твой мир: в моем мне скучно. «Я хочу вернуться к тебе»… Я хочу, я хочу…

Смайли встал и с письмом в руке снова подошел к фарфоровой группе. Несколько минут он стоял, любуясь маленькой пастушкой. Она была так красива!

Глава 15 Последний акт

В театре Шеридана давали «Эдуарда II» Кристофера Марло в трех актах при аншлаге. Гиллам и Мендель заняли соседние кресла лицом прямо к сцене в дальнем конце полукруга широкого U-образного партера. С их левого края были отчетливо видны задние ряды, которые трудно было бы разглядеть из любого другого места в зале. Свободное кресло отделяло Гиллама от группы студентов, в веселом возбуждении ожидавших начала спектакля.

Впереди простиралось море чуть покачивавшихся голов и мелькавших программок, которое порой то там, то здесь словно вспенивалось, когда пропускали к своим креслам припоздавших зрителей. Это напоминало Гилламу какой-то восточный танец, где неожиданный взмах руки или ноги оживлял совершенно неподвижное тело. По временам он бросал взгляды на задний ряд, но ни Эльза Феннан, ни ее гость пока не появились.

И лишь только когда почти отзвучала записанная на пленку увертюра и он снова бегло посмотрел на два крайних кресла последнего ряда, его сердце чуть подпрыгнуло в груди, потому что он увидел хрупкую фигуру Эльзы Феннан, сидевшей неподвижно и очень прямо. Она смотрела строго перед собой, как ребенок, который учится держать правильную осанку.

К театру непрерывным потоком подъезжали такси, из которых выходили знаменитые и не очень персоны, приехавшие на спектакль. Они в спешке давали водителям явно чрезмерные чаевые, а потом по пять минут стояли на тротуаре и рылись в поисках билетов. Такси, в котором приехал Смайли, миновало здание театра и высадило его у соседнего отеля «Кларендон», где он сразу же спустился вниз, к расположенным там бару и ресторану.

— Мне в любой момент могут позвонить, — предупредил он. — Моя фамилия Сэвидж. Вы ведь позовете меня к телефону, не правда ли?

Бармен сразу оповестил о его просьбе портье и службу размещения.

— А теперь плесните мне немного виски с содовой, пожалуйста, и, если желаете, налейте себе за мой счет.

— Спасибо, сэр, но я избегаю употреблять спиртное.

Открылся занавес, свет в зале погас, а сцена оказалась освещена скудно, и Гиллам, всматриваясь в конец партера, понял, что не видит ничего в наступившем вдруг мраке. Но постепенно его глаза привыкли, и в едва мерцавшем свете лампочек, отмечавших аварийные выходы, он снова стал различать силуэт Эльзы и по-прежнему пустое кресло рядом с ней.

Лишь невысокая перегородка отделяла последние ряды от тянувшегося вдоль них прохода, а позади располагались несколько дверей, которые вели в фойе, буфет и гардероб. На короткое мгновение одна из них открылась и, как по замыслу режиссера, косой луч света упал прямо на Эльзу Феннан, подсветив тонкие черты ее лица и углубив черные тени под глазами. Она чуть склонила голову, словно вслушиваясь во что-то у себя за спиной, чуть приподнялась в кресле, но, поняв ошибку, приняла прежнюю позу.

Гиллам почувствовал, как ладонь Менделя легла ему на руку, повернулся и увидел, что тот смотрит мимо него в проход между рядами. Проследив за его взглядом, он тоже заметил высокую фигуру, медленно идущую от сцены в сторону последних рядов. Даже в полумраке мужчина производил впечатление: рослый, прямой, с темной челкой, доходившей почти до бровей. Он заметно хромал, и именно с этого элегантного гиганта не сводил глаз Мендель. В нем было нечто притягивавшее внимание, выделявшее в толпе, привлекательное и отталкивающее одновременно. Сквозь стекла очков Гиллам тоже наблюдал за его неспешными движениями, поражаясь размеренной грации, которую мужчина ухитрялся придавать даже своей хромоте. Сразу становилось ясно, что это человек необычайный, одаренный, встреча с которым запоминается на всю жизнь, прибавляет опыта. В свое время для Гиллама такой мужчина мог стать портретом почти любого романтического героя: он стоял бы у мачты рядом с Конрадом, искал бы следы потерянной греческой цивилизации с Байроном, его описал бы в своих поэмах Гете.

По мере того как он шел, чуть заметно выбрасывая вперед здоровую ногу, от него исходил дух властности и месмеризма: Гиллам заметил, как многие в зрительном зале, забыв о сцене, завороженно провожали его взглядами.

Проскользнув мимо Менделя, Гиллам поспешил к одному из аварийных выходов у них за спинами. Пройдя вдоль длинного коридора и спустившись по лестнице, он оказался наконец в главном вестибюле. Окошко кассы закрылось, но за ним все еще сидела девушка, прилежно трудившаяся над какими-то подсчетами, пуская в ход то карандаш, то ластик.

— Прошу прощения, — сказал Гиллам, — но мне нужно воспользоваться вашим телефоном. Это очень срочно. Вы не возражаете?

— Тсс! — шикнула она на него и покачала за стеклом карандашом, даже не подняв взгляда. У нее были мышиного оттенка волосы и нездоровый, с жирноватым блеском, цвет лица — результат работы поздними вечерами и пристрастия к картофельным чипсам. Гиллам немного выждал, гадая, сколько времени ей еще понадобится, прежде чем цифры в написанных паучьим почерком колонках сойдутся с суммой в банкнотах и монетах, лежавших в металлическом ящике рядом с ней.

— Послушайте, — сказал он затем уже с угрозой в голосе, — я — полицейский. В театре сейчас находятся преступники, которые собираются завладеть вашей выручкой. Так вы позволите мне позвонить или нет?

— О Господи, — отозвалась девушка усталым голосом и впервые посмотрела на него. В простеньких очках она казалась совсем дурнушкой. Слова Гиллама нисколько не испугали и даже не встревожили ее. — По мне, так пусть забирают все. Я от этих подсчетов уже готова на стенку лезть.

Отложив свои бумаги в сторону, она встала и открыла дверь расположенной рядом кабинки, куда Гиллам поспешил проникнуть.

— Могли бы придумать предлог и получше, — с усмешкой сказала девица. У нее был голос образованного человека. Вероятно, студентка подрабатывает себе на булавки, успел подумать Гиллам. Он вызвал отель «Кларендон» и попросил к аппарату мистера Сэвиджа. Смайли ответил почти немедленно.

— Он здесь, — сказал Гиллам. — И был в театре уже давно. Вероятно, купил еще один билет в первые ряды. А потом Мендель заметил, как он направился в конец партера.

— Хромает?

— Да. Это не Мундт. Это Дитер собственной персоной.

Смайли замолчал, и через какое-то время Гиллам почувствовал необходимость спросить:

— Джордж, вы слушаете?

— Боюсь, что в таком случае придется все сворачивать, Питер. У нас нет ничего против Фрея. Отзовите людей. Мундт сюда сегодня не явится. Первый акт закончился?

— Нет, но антракт уже скоро.

— Я буду с вами через двадцать минут. Если они разделятся, следуйте за Эльзой по пятам. Мендель пусть следит за Дитером. В антракте перед третьим актом подежурь в фойе. Они могут уйти раньше окончания спектакля.

Гиллам дал отбой и повернулся к девушке.

— Спасибо, — сказал он и положил перед ней четыре пенса, но она с неожиданным проворством сгребла монеты и сунула ему в ладонь.

— Только этого мне еще не хватало. У меня и так будут неприятности.

Он вышел на улицу, переговорил с несколькими мужчинами в штатском, стоявшими у входа в театр, а потом вернулся в зал к Менделю как раз в тот момент, когда дали занавес после первого действия.

Эльза и Дитер сидели рядом, мило болтая, Дитер даже смеялся, а Эльза своей оживленностью при угловатых движениях напоминала марионетку, приведенную в действие кукловодом. Мендель с интересом наблюдал за ними. Она тоже рассмеялась в ответ на шутку Дитера, склонилась вперед и положила ладонь поверх его руки. Мендель отчетливо видел ее пальцы на фоне ткани рукава его смокинга, заметил, как он склонился к ее уху и прошептал что-то, заставив вновь расхохотаться. Но Менделю пришлось прервать наблюдения, потому что свет в зале стал меркнуть, разговоры стихли и зрители приготовились внимать второму акту.

Смайли вышел из «Кларендона» и неспешно направился по тротуару в сторону театра. Обдумывая все заново, он понимал теперь, что появление Дитера было логичным. Присылать на эту встречу Мундта было бы с их стороны чистейшим безумием. Теперь его уже больше интересовал другой вопрос. Сколько времени понадобится Эльзе или Дитеру, чтобы выяснить, что это не Дитер назначил ей свидание в театре, что не Дитер отправил открытку проверенным путем? Вот это, усмехнулся он мысленно, будет прелюбопытный момент. А всерьез рассчитывать он мог теперь только еще на одну серьезную беседу с Эльзой Феннан.

Через несколько минут он занял свободное кресло рядом с Гилламом. С тех пор, как он в последний раз видел Дитера, немало воды утекло.

Тот почти не изменился. Романтизм в его внешности поразительно дополнялся магией шарлатана; он сражался, чтобы поднять Германию из руин, но делал это по-своему, ни перед чем не останавливаясь, не разбирая средств, с почти сатанинским упрямством, с темной силой, подобной мощи богов Севера. Смайли многое скрыл от друзей тем вечером в клубе. Дитер был гигантом во всем, все у него приобретало небывалый размах — его мастерство, его опыт, его хитрость, его мечты. И годы не были властны над этим. Этот человек мыслил и действовал исходя из абсолютных категорий, не желая ни ждать, ни заключать сделки, ни идти на компромиссы.

Смайли немало вспомнил, сидя в темноте зрительного зала и глядя на Дитера сквозь массу чужих и неподвижных лиц. Вспомнил пережитые вместе опасности, безграничное доверие друг к другу, когда один держал в руках жизнь другого… Потом Смайли на секунду показалось, что и Дитер разглядел его в темном зале, вроде бы почувствовал на себе его взгляд.

Поэтому перед самым окончанием второго действия, когда занавес был готов опуститься, он быстро вышел в боковую дверь и затаился в углу коридора, пока не дали звонок к последнему акту. Вскоре к нему присоединился Мендель, а потом и Гиллам вернулся со своего наблюдательного поста в фойе.

— Возникла проблема, — доложил Мендель. — Они поссорились. Она выглядит испуганной. Что-то пытается ему объяснить, но он только качает головой в ответ. Она на грани паники, как мне кажется, а Дитер выглядит обеспокоенным. Он принялся осматривать зал так, словно оценивает позицию и строит какие-то планы. И еще: он точно смотрел на то кресло, в котором сидел ты, Джордж.

— Он не позволит ей уйти одной, — сказал Смайли. — Дождется момента и попытается выйти наружу, слившись с толпой. Поэтому до конца спектакля они останутся на месте. Дитер предполагает, что окружен. Его шанс обмануть нас — это неожиданно бросить ее на выходе одну и скрыться другим путем.

— Как нам поступить? Почему мы не можем просто подойти и арестовать обоих?

— Нет, нам придется подождать, хотя я сам не знаю, чего именно. У нас нет никаких доказательств. Ни для обвинения в убийстве, ни даже в шпионаже, если только Мастон не изменит своих взглядов. Но следует помнить: Дитеру об этом неизвестно. Если Эльза испугана, а Дитер озабочен, они обязаны что-то предпринять — это точно. Пока они думают, что у нас есть на них дело, не все шансы потеряны. Пусть попытаются бежать, запаникуют, устроят переполох… Что угодно. Но необходимо действие с их стороны…

В зале снова была почти полная темнота, и все же краем глаза Смайли мог разглядеть, как Дитер склонился к Эльзе и стал шептать, что-то ей настойчиво внушая, успокаивая.

Между тем спектакль шел своим чередом, кричали солдаты, визжал сошедший с ума король. Все эти звуки оглашали театр до самого решающего момента притворной смерти. При этой сцене почти весь зрительный зал издал отчетливый вздох. Дитер обнял Эльзу за плечо одной рукой, а другой собрал складки ее тонкой накидки вокруг шеи, всей своей позой словно показывая, что желает защитить спутницу, как испуганного ребенка. Так они просидели до самого окончания спектакля. Дали занавес. Оваций не последовало. Дитер нашел сумочку Эльзы, сказал ей что-то ободряющее и положил сумочку ей на колени. Она едва заметно кивнула ему в ответ. Раздалась предупреждающая барабанная дробь перед традиционным исполнением национального гимна в конце спектакля. Смайли инстинктивно поднялся и с удивлением заметил, что Мендель исчез. Дитер тоже медленно встал, и только тогда Смайли понял: что-то произошло. Эльза оставалась сидеть в кресле, и хотя Дитер, видимо, уговаривал ее подняться, никак на это не реагировала. Да и поза, в которой она сидела, казалась странной. Потом ее голова упала на грудь…

Звуки гимна еще звучали, когда Смайли выбежал за дверь, бросился вдоль коридора, а потом спустился по широким каменным ступеням в вестибюль. Но было уже поздно. Путь ему преградила толпа зрителей из той категории, которые готовы уйти раньше времени, лишь бы первыми поймать такси. Он лихорадочно искал глазами Дитера, но уже знал, что это дело безнадежное. Дитер поступил так, как поступил бы он сам, — воспользовался одной из аварийных дверей, вышел прямо на улицу и скрылся. Тараня встречных своим невысоким, плотным телом, Смайли пробился сквозь толпу к входу в зал, где заметил Гиллама, метавшегося в поисках Дитера и Эльзы. На его окрик Гиллам обернулся.

Все еще двигаясь против течения, они дошли до заднего ряда партера, где увидели Эльзу Феннан, по-прежнему сидевшую без признаков жизни, в то время как уже все вокруг давно устремились к выходу. А потом раздался крик. Это был внезапный резкий и тонкий вопль, в котором смешались ужас и отвращение. В проходе, глядя на Эльзу, стояла девушка, совсем еще юная и очень красивая. Пальцы правой руки она прижала ко рту. У нее за спиной выросла высокая, осанистая фигура ее отца. Когда он понял, что случилось, то моментально ухватил дочь за плечи и увлек прочь от жуткого зрелища.

Накидка соскользнула с плеч Эльзы, а голова так и оставалась прижатой подбородком к груди.

Вот где Смайли оказался прав. «Пусть попытаются бежать, запаникуют, устроят переполох… Что угодно. Но необходимо действие с их стороны…» И вот какое действие последовало: это изломанное, а теперь еще и задушенное тело красноречивее всего свидетельствовало о том, насколько Дитер поддался панике.

— Тебе лучше сразу вызвать полицию, Питер. А я отправлюсь домой. Не хочу, чтобы мое имя фигурировало в этом деле. Где меня найти, ты знаешь. — Он кивнул и повторил, словно самому себе: — Я отправлюсь домой.

Стоял туман и лил довольно сильный дождь, когда Мендель быстро перебежал Фулем-Пэлас-роуд, преследуя Дитера. Фары автомобиля внезапно появились из мокрой пелены в двадцати ярдах от него. В ненастье шум транспорта казался визгливым и каким-то особенно нервным.

Однако у Менделя не оставалось выбора, кроме как двигаться, не разбирая дороги, и сидеть «на хвосте» у Дитера, стараясь не отпускать его вперед дальше чем на двадцать шагов, чтобы не потерять из виду, а самому не попасть на глаза. Пабы и кинотеатры уже закрылись, но кофейни и танцевальные залы все еще привлекали посетителей, местами шумной гурьбой запруживавших тротуары. Видя хромавшего впереди Дитера, Мендель замерял расстояние между ним и собой по свету фонарных столбов, замечая, как высокий силуэт то пропадал из виду, то снова появлялся в очередном световом конусе.

Увечье не мешало Дитеру двигаться очень резво. Но когда он ускорял шаг, хромота делалась заметнее и создавалось впечатление, что левую ногу он может переставлять только мощным усилием всего плечевого пояса.

Примечательным было и выражение лица Менделя. Оно отражало не ненависть, не решительную настойчивость, а откровенное омерзение. Для Менделя все сложности и тонкости профессии Дитера не значили ровным счетом ничего. В поле зрения он видел сейчас только грязного преступника, подонка и труса, который платил подручным за убийства. Когда в зрительном зале Дитер незаметно отделился от остальной аудитории и направился к пожарному выходу, Мендель увидел лишь то, что и ожидал увидеть как полицейский: заурядную попытку преступника уйти от наказания. Это было предсказуемо и понятно. Мендель не делил криминальный мир на классы. Для него воришка-карманник и крупный корпоративный воротила, присваивавший огромные суммы, были одного поля ягодами. Они преступили закон, и его, Менделя, не слишком приятная, но необходимая задача заключалась в том, чтобы посадить их за решетку. И что из того, если этой ночью ему пришлось иметь дело с немцем?

Туман стал плотнее и приобрел чуть желтоватую окраску. Ни на том, ни на другом не было верхней одежды. «Как там сейчас миссис Феннан?» — подумал Мендель. Ничего. Гиллам о ней позаботится. Странно только, что она даже не проводила Дитера взглядом, когда тот совершал побег. Впрочем, она вообще странная особа. Кожа да кости, но держится неплохо, хотя, похоже, питается одними крекерами и бульонами из кубиков.

Дитер резко свернул направо в переулок, а потом налево в другой. Они шли вот так уже почти час, но немец и не думал замедлять ход. Переулок казался совершенно вымершим. По крайней мере Мендель точно не слышал звуков других шагов. Только их собственные — четкие и сбивчивые, и их эхо заметно искажал туман. По обе стороны тянулись почти сплошь Викторианской эпохи дома, местами обновленные в стиле ридженси с тяжеловесными фасадами и подъемными оконными рамами. По прикидкам Менделя, они находились в районе Фулем-Бродвей, а быть может, уже и дальше — на подходе к Кингз-роуд. Но Дитер неутомимо двигался вперед, его искривленная фигура рассекала туман уверенно и как будто даже целеустремленно.

Когда они снова приблизились к перекрестку с крупной магистралью, Мендель услышал тот же заунывный шум транспортного потока, в котором машины двигались чуть ли не на ощупь. Порой движение вообще замирало. Затем прямо у них над головой мрак чуть рассеял бледный свет уличного фонаря, лампа которого в туманной ауре напоминала нечто вроде зимнего солнца. Дитер секунду колебался, стоя на краю тротуара, а потом, презрев опасность угодить под колеса одного из почти невидимых автомобилей, поспешно пересек дорогу, нырнув затем в очередной из многочисленных узких переулков, которые, как Мендель знал наверняка, все вели вниз к реке.

Одежда Менделя промокла насквозь, по щекам стекали тонкие струйки дождя. Теперь они уже точно подошли к самой реке; ему казалось, что до него доносятся запахи смолы и кокса, а телом он начал ощущать вечный холод, исходивший от темных вод Темзы. На мгновение он решил, что потерял Дитера из виду. Быстро рванулся вперед, споткнулся о бордюрный камень, прошел еще немного вперед и увидел перед собой стальное ограждение набережной. Ступени вели к воротам, которые оказались чуть приоткрыты. Встав рядом с ними, он посмотрел вниз. Отсюда к воде спускались крепкие деревянные сходни, и Мендель услышал, как скрытый туманом Дитер следует этим необычным путем — его неровные шаги эхом разносились по округе. Выждав немного, Мендель осторожно и почти бесшумно тоже спустился по сходням. Это была не времянка, а основательно сработанный трап с сосновыми перилами по обеим сторонам, и Мендель понял, что сделали этот спуск к воде уже довольно давно. Закачивался он чем-то вроде примитивного дебаркадера из нескольких пустых топливных бочек, накрытых настилом из досок. К этому плоту-пристани были пришвартованы три примитивных плавучих домика, которые тихо покачивались на воде, едва различимые в тумане.

Мендель беззвучно прокрался по настилу, рассматривая каждый из домиков-барж по очереди. Два из них оказались соединены вместе переброшенными между ними досками. Третий располагался футах в пятнадцати позади, и в его каюте горел свет. Мендель вернулся на набережную, слегка прикрыв за собой воротца.

Потом он медленно пошел вдоль мостовой, все еще не до конца уверенный, где именно находится. Минут через пять дорога повернула вправо и плавно пошла в гору. Он догадался, что поднимается на мост. Щелкнув зажигалкой, Мендель в длинном языке ее пламени разглядел сначала только камни, а потом и грязноватую металлическую табличку с названием: мост Баттерси. Вернувшись к проходу в ограждении, он окончательно сориентировался на местности.

Где-то правее его прятались в тумане четыре массивные трубы фулемской тепловой электростанции. Слева протянулась Чейни-уок с длинными рядами дорогих яхт у настоящих причалов. А он стоял как раз в том месте, где проходила граница между богатством и бедностью, где Чейни-уок встречалась с Лотс-роуд — одной из самых уродливых улиц во всем Лондоне. Ее южная часть была застроена складами, верфями и мельницами, а по северной стороне ютились более похожие на лачуги дома, типичные для этой части Фулема.

Стало быть, прямо под сенью труб электростанции и не более чем в шестидесяти футах от богатых причалов Чейни-уок нашел для себя потайное убежище Дитер. Менделю это место было хорошо знакомо еще по одной причине. Всего в нескольких сотнях ярдов выше по течению из мутных вод Темзы были выловлены останки Адама Скарра.

Глава 16 Эхо в тумане

Уже давно перевалило за полночь, когда в доме Смайли зазвонил телефон. Он поднялся из кресла, стоявшего у камина, и поплелся наверх в спальню, крепко держась правой рукой за перила. Это наверняка был Питер или полиция, и теперь ему придется выступить с официальным заявлением. Или даже кто-то из прессы. Убийство произошло достаточно рано, чтобы сообщения о нем попали в завтрашние газеты, но, к счастью, слишком поздно, чтобы его мусолили в утренних новостях телевизионщики. Какие будут заголовки? «Маньяк-убийца в театре»? «Таинственная смерть неизвестной женщины»? Он ненавидел газеты такой же лютой ненавистью, как рекламу и телевидение вообще. Он ненавидел все средства массовой информации — неизлечимую чуму двадцатого столетия. Все, чем он восхищался или любил, было интимно и индивидуально. Вот почему он так ненавидел сейчас Дитера, как никогда сильно презирал его извечную веру, что личность всегда следует приносить в жертву, если это в интересах масс. Где и когда массовая философия порождала мудрость или приносила благо? Для Дитера отдельная человеческая жизнь не представляла ценности: в мечтах ему виделись армии безликих мужчин и женщин, которых связывает между собой только общность самых примитивных целей; он стремился сформировать мир как идеальной формы дерево, отсекая от него все, что выбивалось из ровной кроны. Именно для этого он воспитывал бездумные и бездушные автоматы, подобные Мундту. Тот как раз и был прообразом безликой армии Дитера, отменно обученный убийца и производитель еще более совершенной породы убийц.

Он снял трубку и назвал свой номер. Это был Мендель.

— Где ты?

— Рядом с набережной Челси. Паб называется «Воздушный шар», на Лотс-роуд. Хозяин — мой друг. Я разбудил его среди ночи… Послушай, приятель Эльзы затаился в плавучем доме, пришвартованном рядом с местной мукомольней. Чудо, что он сумел туда добраться. В этом туманеходить — как читать по Брайлю.

— О ком ты?

— О ее дружке. Который был с ней в театре. Что с вами, мистер Смайли? Проснитесь же наконец!

— Ты выследил Дитера?

— А то! Ведь ты так и сказал Гилламу, верно? Он должен был присматривать за женщиной, а я — за мужчиной… Кстати, как дела у Гиллама? Как поживает наша Эльза?

— Никак. Она была уже мертва, когда Дитер скрылся. Мендель, ты слушаешь? Как, черт возьми, мне тебя найти? Что это за место? Оно известно полиции?

— Разумеется. Скажи им, что это переделанная под жилье баржа под названием «Сансет хейвен». Она стоит на приколе у восточной стороны верфи Сеннен, между мельницей и фулемской электростанцией. Они найдут ее… Хотя туман густой. Дьявольски густой.

— Где мы с тобой встретимся?

— Поезжай вдоль реки. Я буду ждать тебя у северной оконечности моста Баттерси.

— Приеду сейчас же. Только позвоню Гилламу.

У Смайли где-то хранился пистолет, и он подумал было прихватить его с собой. Но потом решил, что в этом нет смысла. И кроме того, ему устроят дикий скандал сами же власти^[466], если он пустит его в ход. Он позвонил Гилламу домой, передал информацию от Менделя и добавил:

— Питер, передай им, чтобы перекрыли все порты и аэровокзалы. Особенно тщательно пусть следят за водными артериями и проверяют все суда, выходящие в море. Впрочем, их этому учить не надо.

Он надел старый макинтош, натянул плотные кожаные перчатки и поспешил выйти на окутанную туманом улицу.

Полицейский ждал у моста. Они кивнули друг другу, и Мендель быстрым шагом повел его вдоль набережной, держась между оградой набережной и рядом высаженных вдоль нее деревьев. Внезапно Мендель остановился и предостерегающе ухватил за рукав Смайли. Они замерли, вслушиваясь. А потом Смайли тоже расслышал эти звуки — гулкие шаги по дощатому настилу, нестройные шаги хромого. Раздался скрип железной калитки, а потом звон, когда она закрылась. И снова шаги, но теперь уже по асфальту. Они делались громче, приближаясь к ним. Смайли затаил дыхание, одновременно пристальнее всматриваясь в туман, стремясь проникнуть в него хотя бы на ярд глубже, чтобы быстрее увидеть фигуру, которая пока скрывалась за ним.

А потом он внезапно выскочил прямо на них, подобно дикому зверю, разметав в стороны, как детей, и побежал дальше, снова поглощенный туманом. Только эхо шагов гулко отдавалось в ночи. Они пришли в себя и бросились за ним. Мендель бежал чуть впереди, а Смайли следовал по пятам, стараясь двигаться как можно быстрее, все еще под впечатлением от того, как Дитер с пистолетом в руке вылетел на них из пелены тумана. Тень Менделя впереди резко свернула вправо. Смайли слепо повторил его маневр. Затем ритм бега внезапно нарушили звуки борьбы. Смайли сделал еще несколько шагов и отчетливо услышал звук, который ни с чем невозможно было спутать — тяжелый удар металла по человеческому черепу. Через секунду он разглядел их. Мендель лежал на земле, а Дитер склонился над ним, уже поднимая оружие, чтобы еще раз ударить в висок рукояткой массивного автоматического пистолета.

Смайли никак не мог отдышаться. Его грудь горела от горького, пропитанного туманом воздуха, во рту тоже ощущались жар и сухость, а еще почему-то привкус крови. Едва восстановив дыхание, он в отчаянии выкрикнул:

— Дитер!

Фрей посмотрел на него, кивнул и ответил:

— Servus^[467], Джордж! — И нанес Менделю еще один тяжелый и жестокий удар рукояткой пистолета. Потом медленно выпрямился во весь рост. Пистолет был опущен, но Дитер уже взялся за него обеими руками и начал поднимать ствол.

Смайли инстинктивно бросился на него, начисто забыв, что никогда не владел приемами рукопашного боя, размахивая короткими руками и растопырив ладони. Его голова находилась на уровне груди Дитера, которого он молотил по спине и бокам почти без всякого эффекта. Но Смайли был в бешенстве и неожиданно обнаружил, сколько сил может бешенство придать человеку. Он пер на Дитера, заставляя того пятиться к самой ограде моста, где хромая нога неожиданно подвернулась. Смайли чувствовал, как Дитер наносит ему удар за ударом, но смертельного так и не последовало. Он орал на Дитера:

— Свинья! Свинья!

А когда немец пошатнулся, обнаружил, что руки у него опять свободны, чтобы попытаться еще раз вцепиться ему в лицо, ударить неуклюже, по-детски. В момент, когда Дитер отклонился назад, перед Смайли вдруг возникли его неприкрытое горло и подбородок, и тогда он изо всех сил выбросил кулаки вперед. Дитер сдавливал Смайли шею, но потом ему вдруг пришлось ухватить противника всего лишь за воротник, только бы избежать падения через балюстраду моста. Смайли последним отчаянным усилием стряхнул его руки, и вот они уже не находили опоры, а Дитер перевалился через ограду и падал, падал в клубившийся под мостом туман. Потом наступила странная тишина. Ни крика, ни всплеска воды. Он исчез. Стал человеческим жертвоприношением лондонскому туману и черной воде, скрывавшейся под ним.

Смайли перегнулся и посмотрел вниз. В голове у него громко стучало, из носа обильно текла кровь, сломанные пальцы правой руки бессильно повисли. Перчатки куда-то пропали. Он вглядывался в туман, но ничего не мог разглядеть.

— Дитер! — позвал он, все еще не в силах мыслить разумно. — Дитер!

Он бы кричал еще, но поперхнулся рыданием, и слезы хлынули из глаз.

— О Боже! Что я наделал? Господи, Дитер! Почему ты не остановил меня? Почему не ударил пистолетом, почему не выстрелил?

Он прижал руки к лицу, ощущая на губах соленую кровь, смешавшуюся с такими же солеными слезами. Опершись на балюстраду, он продолжал плакать, как осиротевшее дитя. А прямо под ним калека, растерянный и выбившийся из сил, отчаянно пытался вырваться из темной и холодной пучины, но она не отпускала, затягивая его все глубже.

Он очнулся и увидел, что на краю его постели сидит Питер Гиллам и разливает по чашкам чай.

— О, Джордж! Пора просыпаться. Уже два часа дня.

— А что было утром?

— Этим утром, друг мой, вы распевали хоралы на мосту Баттерси вместе с товарищем Менделем.

— С Менделем? Кстати, как он там?

— Ему, конечно, справедливо стыдно за себя, но он быстро оправляется.

— А Дитер?

— Мертв.

Гиллам подал ему чашку и миндальный бисквит из «Фортнумса».

— Давно ты уже здесь, Питер?

— Если вдаваться в подробности, то мы совершили два тактических маневра. Сначала тебя отвезли в больницу Челси, где тебе зализали раны и вкололи добрую дозу снотворного. А затем мы приехали сюда, и я уложил тебя в постельку. Не скажу, чтобы процедура раздевания мне понравилась. После чего мне пришлось сесть на телефон и, если можно так выразиться, показать нашим коллегам, где им необходимо навести порядок. Впрочем, я не забывал проведывать тебя. Купидон и Психея. Причем ты либо храпел, как лошадь, либо декламировал в бреду из Уэбстера.

— Боже!

— Что-то из его пьесы «Герцогиня Мальфи», как мне показалось. «В безумии просила я тебя убить столь милого мне друга, и ты послушался…» Чудовищная чушь, если честно, Джордж.

— Как полицейские нашли нас с Менделем?

— Ты, быть может, не помнишь, как поносил Дитера последними словами во всю глотку…

— Ах, конечно. Меня услышали.

— Да, услышали.

— А что Мастон? Он что-нибудь говорил по этому поводу? Что он думает?

— По-моему, он выразил желание увидеться с тобой. Просил передать, чтобы ты зашел, как только придешь в нормальное состояние. Что же до его мыслей, то мне они не известны, если таковые вообще присутствуют. Чего тут думать-то?

— То есть как это?

Гиллам налил ему еще чая.

— А ты сам пораскинь мозгами, Джордж. Все три главных героя этой маленькой сказочки пошли на корм медведям. Никаких утечек секретной информации за последние шесть месяцев зафиксировано не было. Неужели ты полагаешь, что Мастону захочется копаться в деталях? Или ты думаешь, он горит желанием сообщить МИДу эти хорошие новости, а заодно признать, что мы умеем ловить шпионов, только если случайно спотыкаемся об их трупы?

В дверь позвонили, и Гиллам спустился вниз, чтобы открыть. Не без некоторой тревоги Смайли услышал, как он впустил гостя в прихожую, потом приглушенные голоса и, наконец, шаги вверх по лестнице. В дверь спальни постучали, и вошел Мастон. Он принес с собой букет таких невероятных размеров, словно только что побывал на выставке цветов. Сегодня пятница, вспомнил Смайли. Значит, вечером он устроит очередной прием в Хенли. При этом Мастон широко улыбался. Улыбку он успел нацепить, еще поднимаясь по лестнице.

— Джордж, старина! Всегда в бою.

— Да, боюсь, что так. Еще один несчастный случай.

Мастон скромно уселся на краешек постели, но устроился поудобнее, склонившись назад так, что рука уперлась в матрац по другую сторону ног хозяина.

После тягостной паузы он спросил:

— Вы получили мою записку, Джордж?

— Да.

Новая пауза.

— Ходят разговоры о создании в нашем ведомстве нового отдела, Джордж. Мы (то есть, конечно же, наше управление) чувствуем необходимость в развитии новых технологий. Особый интерес представляет космическая разведка. Должен с удовлетворением отметить, что и министерство внутренних дел поддерживает эту идею. Гиллам любезно согласился поделиться опытом и выдвинуть кандидатуру руководителя. Не согласитесь ли вы взяться за эту работу? Возглавить все дело. Разумеется, с соответствующим повышением и возможностью продолжать свою деятельность по достижении пенсионного возраста. В этом вопросе наш отдел кадров полностью на моей стороне.

— Спасибо… Но не мог бы я сначала обдумать предложение?

— Конечно, конечно. — Мастон явно ожидал другой реакции. — Когда вы сможете информировать меня о своем решении? Нам, вероятно, понадобится подобрать новый персонал, если речь зайдет о спутниках и прочей технике… Подумайте в выходные, а в понедельник жду вашего ответа. Кстати, и министр хотел бы…

— Да. Я вас информирую. Это очень интересное предложение. Спасибо.

— Не за что. Кроме того, вы же знаете, что я всего лишь Советник, Джордж. Решение принималось коллегиально. А я лишь принес вам хорошие новости. Выполнил роль посыльного, не более того.

Затем Мастон пристально посмотрел на Смайли и после некоторого колебания сказал:

— Я посвятил кабинет министров в некоторые подробности дела, насколько счел это целесообразным. Мы обсудили, что следует предпринять. Министр внутренних дел тоже присутствовал.

— Когда это было?

— Нынешним утром. Был поднят ряд очень серьезных вопросов. Мы рассматривали возможность вынесения ноты протеста правительству Восточной Германии и требования высылки из страны этого Мундта.

— Да, но мы не признали ГДР и не имеем с этой страной дипломатических отношений.

— Вот именно. Возникла загвоздка. Однако протест может быть передан и через третью сторону.

— Например, через Россию?

— Да, через Россию. Но в данном случае ряд факторов заставил нас воздержаться от подобного шага. По общему мнению, любая огласка в какой бы то ни было форме в конечном счете может негативно отразиться на наших собственных интересах. Уже сейчас в обществе наблюдается рост движения против перевооружения Западной Германии. Мы пришли к соглашению, что публикация материалов о любых действиях немцев против Великобритании — пусть даже за ними стоят русские — может только усилить подобные настроения. Ведь никаких доказательств, что Фрей действовал от имени русских, обнаружено не было. И в глазах публики он может предстать неким агентом объединенной Германии, совершившим преступления на территории нашей страны.

— Понятно.

— В настоящее время лишь весьма ограниченный круг лиц осведомлен о случившемся. И в этом смысле нам повезло. От имени полиции министр внутренних дел заявил, что они всеми силами будут стремиться принизить значение происшедших событий… Кстати, этот Мендель? Что он собой представляет? Ему можно доверять?

Одного этого вопроса было бы достаточно, чтобы Смайли возненавидел Мастона на всю жизнь.

— Да, безусловно.

— Вот и отлично. — Мастон поднялся. — Просто отлично. Что ж, мне пора перейти к другим делам. Могу я чем-то вам помочь?

— Нет, спасибо, Гиллам хорошо за мной присматривает.

Мастон встал в дверях.

— Всего хорошего, Джордж. Примите новую должность, мой вам совет, — произнес он быстро, но с очаровательной улыбкой, словно это действительно многое для него значило.

— Спасибо за цветы, — поблагодарил Смайли.

Дитер был мертв, и он убил его. Сломанные пальцы правой руки, ломота во всем теле, жуткая головная боль и тошнотворное чувство вины — все напоминало об этом. Дитер не стал стрелять, памятуя об их прежней дружбе. А Смайли забыл о ней. Они боролись, словно в облаке, рядом с водным потоком, на поляне среди леса безвременья. Встретились два друга, а сцепились, как два зверя. Дитер помнил, а Смайли нет. Они пришли из двух разных полушарий полуночи, из двух разных миров с различными мировоззрениями и принятыми нормами морали. Дитер — живой, подвижный, безапелляционный — сражался, чтобы построить иную цивилизацию. А Смайли — рационалист и охранитель устоев — боролся, чтобы помешать ему.

— О Господи, — сказал Смайли вслух, — так кто же из нас проявил себя как джентльмен?

Он с трудом выбрался из постели, начал одеваться и, стоя, даже почувствовал себя немного лучше.

Глава 17 Уважаемый советник

Уважаемый господин советник!

Я рассмотрел предложение отдела кадров о назначении на более высокую должность в нашем ведомстве. Сожалею, что на это потребовалось столь длительное время, но, как Вы знаете, я в последнее время был нездоров и, кроме того, был вынужден уладить целый ряд личных проблем, которые не входят в компетенцию нашей Организации.

Поскольку я не до конца восстановился после длительного недомогания, то посчитал бы самонадеянностью со своей стороны принять указанное предложение.

Прошу Вас лично довести это до сведения отдела кадров.

Уверен, Вам понятны мотивы моего решения.

Ваш

Джордж Смайли

Дорогой Питер!

К сему я прилагаю меморандум по делу Феннана. Это единственный экземпляр. Ознакомившись с ним сам, передай его, пожалуйста, Мастону. Мне показалось важным изложить детально даже те события, которые якобы на самом деле не происходили вовсе.

Всегда твой Джордж

Дело Феннана

В понедельник 2 января я провел беседу с Сэмюэлом Артуром Феннаном, высокопоставленным сотрудником министерства иностранных дел, чтобы выяснить обоснованность выдвинутых против него обвинений, содержавшихся в анонимном письме. Беседа была организована в соответствии с принятой процедурой, то есть с разрешения представителей МИДа. Мы не владели никакой информацией, компрометирующей Феннана, за исключением его симпатий к коммунистам в Оксфорде в тридцатые годы, которым не придавалось особого значения. А потому собеседование в каком-то смысле становилось с нашей стороны чистой формальностью.

Кабинет Феннана в МИДе мы сочли неудобным местом для откровенного разговора, а потому перенесли его в парк Сент-Джеймс, чему способствовали благоприятные погодные условия.

Как выяснилось впоследствии, во время встречи мы были опознаны и находились под наблюдением агента разведки Восточной Германии, который сотрудничал со мной во время войны. Осталось невыясненным, было ли наблюдение за Феннаном установлено целенаправленно или же агент оказался в парке в одно время с нами случайно.

В ночь на 3 января полиция графства Суррей зафиксировала самоубийство мистера Феннана. В отпечатанной на машинке и подписанной покойным записке утверждалось, что причиной самоубийства были ложные обвинения, выдвинутые против него службой безопасности министерства обороны.

Однако в ходе расследования вскрылись нижеследующие факты, которые наводили на мысль, что было совершено преступление:

1. В 19.55 в вечер своей смерти Феннан сделал заказ на местной телефонной станции с просьбой позвонить ему в 8.30 на следующее утро.

2. Незадолго до смерти Феннан приготовил себе чашку какао, которое, однако, не выпил.

3. Предполагалось, что он застрелился в прихожей у подножия лестницы. Записка лежала рядом с телом.

4. Представляется маловероятным, что он сам напечатал предсмертную записку, поскольку пользовался пишущей машинкой крайне редко. Еще более странным выглядит следующее обстоятельство: для того чтобы покончить с собой, ему понадобилось спуститься в прихожую.

5. В день своей смерти он отправил мне письмо с настоятельной просьбой непременно встретиться с ним на следующий день и отобедать в одном из ресторанов на Марлоу.

6. Позже выяснилось также, что Феннан попросил на работе предоставить ему внеочередной выходной день на среду 4 января. Причем жену он в известность об этом не поставил.

7. Экспертами было отмечено, что предсмертную записку отпечатали на собственной машинке Феннана. И особенности ее шрифта совпадают с такими же особенностями в тексте анонимного письма. Лабораторный анализ показал, однако, что, хотя оба письма отпечатаны на одной машинке, их авторами были разные люди.

Когда миссис Феннан, которая в вечер смерти мужа находилась в театре, попросили объяснить заказанный на 8.30 утра телефонный звонок, она солгала, заявив, что заказала его сама. Сотрудники телефонной станции полностью изобличили ее ложные показания. Миссис Феннан утверждала, кроме того, что после беседы с сотрудником службы безопасности ее муж находился в состоянии тревоги и крайней подавленности, чем стремилась подкрепить содержание его «предсмертного письма».

Ближе к вечеру 4 января после моих встреч с миссис Феннан я вернулся к себе домой в Кенсингтон. Заметив сквозь окно постороннее присутствие в доме, я позвонил в дверь. Мне открыл мужчина, который, как установлено сейчас, является сотрудником разведывательной службы Восточной Германии. Он пригласил меня войти, но я отклонил предложение и вернулся к своей машине, запомнив по пути номера нескольких автомобилей, припаркованных рядом с моим домом.

В тот же вечер я нанес визит в небольшой гараж в Баттерси, чтобы установить происхождение одного из этих автомобилей, который был зарегистрирован на имя владельца гаража. При этом я подвергся нападению неизвестного преступника и был избит до бессознательного состояния. Тремя неделями позже сам владелец гаража, Адам Скарр, был найден мертвым в водах Темзы поблизости от моста Баттерси. Скарр утонул, будучи в нетрезвом состоянии. На его теле не обнаружили следов насилия, и он был известен как человек, сильно пьющий.

Для нашего дела важно отметить, что в последние четыре года Скарр сдавал машину в аренду неизвестному иностранцу, за что получал более чем щедрое денежное вознаграждение. Договор между ними предусматривал сохранение в тайне личности нанимателя автомобиля даже от самого Скарра, который знал своего клиента только под кличкой Блондинчик, а связь мог поддерживать исключительно по телефону. Необходимо отметить, что данный телефон принадлежал представительству сталелитейной промышленности ГДР.

В ходе расследования было проверено алиби миссис Феннан на вечер смерти мужа, и в результате вскрылись важные факты:

1. Миссис Феннан посещала спектакли репертуарного театра в Уэйбридже дважды в месяц — в первый и третий вторник. (N.B.: Клиент Адама Скарра забирал прокатную машину из гаража также в первый и третий вторник каждого месяца.)

2. Она всегда привозила с собой папку с нотами и оставляла ее в гардеробе театра.

3. При посещении театра она неизменно встречалась с мужчиной, чья внешность, по словам свидетелей, совпадает с внешностью напавшего на меня преступника и одновременно клиента мистера Скарра. Одна из сотрудниц театра даже ошибочно посчитала этого мужчину мужем миссис Феннан. Он тоже приносил с собой папку с нотами, которую оставлял в гардеробе.

4. В вечер смерти мужа миссис Феннан покинула театр раньше окончания спектакля, поскольку ее обычный спутник не явился на встречу, причем забыла забрать из гардероба нотную папку. Позже в тот же вечер она позвонила в театр и попросила вернуть ей папку, хотя квитанцию от нее якобы потеряла. За папкой приехал тот же мужчина, который регулярно встречался с миссис Феннан.

К тому времени уже было установлено, что данный мужчина является сотрудником представительства сталелитейной промышленности Восточной Германии по фамилии Мундт. Руководителем этой торговой миссии был герр Дитер Фрей, во время войны сотрудничавший с нашей разведкой и имевший обширный опыт оперативной работы. После войны он поступил на государственную службу в советской оккупационной зоне Восточной Германии. Необходимо отметить, что в военное время Фрей действовал во взаимодействии со мной на вражеской территории, показав себя блестящим и опытным агентом.

После этого я решил провести третью беседу с миссис Феннан, в ходе которой она не выдержала нервного напряжения и призналась, что являлась курьером, обслуживая шпионскую миссию своего мужа, который был завербован Фреем во время отпуска в горах пять лет назад. Сама она участвовала в этом против воли отчасти из любви к мужу, отчасти исходя из желания уберечь его от ошибок, к которым могла привести свойственная ему рассеянность. Фрей видел, как Феннан беседовал со мной в парке. Зная меня все еще как офицера службы безопасности, Фрей пришел к выводу, что Феннан либо находится под подозрением британских властей, либо уже играет роль двойного агента. По его заданию Мундт ликвидировал Феннана, а его жену принудила к молчанию собственная вовлеченность в шпионскую деятельность. Она даже собственноручно напечатала «предсмертное письмо» мужа на листе бумаге, ранее подписанном Феннаном.

Способ, с помощью которого она передавала Мундту разведывательные материалы, добытые мужем, имеет непосредственное отношение к делу. Оригиналы и копии документов она помещала в папку для нот, которую брала с собой в театр. Мундт приносил аналогичную папку, содержавшую деньги и дальнейшие инструкции, также оставляя ее в гардеробе. Затем им оставалось лишь обменяться гардеробными квитанциями. Когда Мундт не появился в театре в вышеупомянутый вечер, миссис Феннан, следуя полученным ранее указаниям, отправила квитанцию срочной почтой по адресу в Хайгейте. Она покинула спектакль раньше окончания, чтобы успеть ко времени последней отправки корреспонденции из Уэйбриджа. Когда позже в тот вечер Мундт спросил, где ее нотная папка, она объяснила ему, как вынуждена была поступить. Мундт настоял на том, чтобы забрать папку сразу, поскольку возвращение в Уэйбридж в его дальнейшие планы не входило.

Когда на следующее утро я допросил миссис Феннан, мой вопрос по поводу звонка в 8.30 настолько встревожил ее, что она позвонила Мундту. Это и объясняет попытку ликвидировать меня в тот же день.

Миссис Феннан под давлением с моей стороны сообщила адрес и номер телефона, которые она использовала для контактов с Мундтом (она знала его под оперативным псевдонимом Фрайтаг). И адрес, и телефон привели к квартире, нанятой восточногерманским пилотом, который часто предоставлял ее в распоряжение Мундта. Сам пилот (по всей вероятности — один из курьеров разведки ГДР) на территории нашей страны после 5 января не появлялся.

К этому, таким образом, сводились показания миссис Феннан, которые в конечном счете заводили нас в тупик. Шпион был мертв, его убийца исчез. Нам оставалось лишь оценить размер нанесенного стране ущерба. По нашему запросу мистер Феликс Тавернер из МИДа провел анализ материалов, которые могли попасть в руки противника. Прежде всего это касалось документов, к которым имел доступ Феннан со времени своей вербовки Фреем. И, как выяснилось, к нашему немалому удивлению, немецкая разведка практически не получала через него доступа к секретным данным. Феннан не стремился заручиться закрытой информацией, если она не касалась деятельности его собственного отдела. Более того, с тех пор как шесть месяцев назад его доступ к секретным документам существенно расширился, он вообще не выносил с работы никаких досье, которые можно было бы отнести к категории содержавших государственные тайны. Материалы, которые он брал на дом в этот период, носили исключительно локальный характер и не имели грифа «секретно». Это противоречило взгляду на Феннана как на агента иностранной разведки. Впрочем, сохранялась вероятность, что он им какое-то время являлся, но затем решил оборвать связи с вражеской агентурой. В этой связи представляется вероятным, что он сам написал анонимное письмо, чтобы привлечь к себе внимание контрразведки Британии.

В данном контексте необходимо упомянуть еще о двух существенных фактах. Под вымышленным именем и по фальшивому паспорту Мундт покинул нашу страну в тот же день, когда миссис Феннан сделала мне свои признания. Ему удалось проникнуть на борт самолета, но позже он был опознан сотрудницами авиакомпании. Кроме того, в ежедневнике Феннана были открыто упомянуты имя и контакты Дитера Фрея — слишком очевидное нарушение элементарных принципов шпионажа.

Было трудно понять, почему Мундт задержался в Великобритании на долгие три недели после убийства Скарра, но еще труднее объяснить, каким образом роль, приписанная мужу его женой, была совместима с его полнейшей пассивностью в работе с секретными материалами. Неоднократное рассмотрение и изучение данных следствия подвело нас к выводу: единственным подтверждением шпионской деятельности Феннана были показания его супруги. Если бы ее признания соответствовали действительности, она была бы устранена Фреем и Мундтом, как и все, кто располагал опасной для них информацией.

И тогда возник вопрос: а не была ли шпионкой она сама?

Это объяснило бы время бегства из страны Мундта — он вылетел в Восточный Берлин, как только миссис Феннан заверила, что я «клюнул» на ее ложные признания. Это легко пролило бы свет на запись фамилии и номера телефона в ежедневнике Феннана: для него Дитер Фрей был всего лишь знакомым любителем прогулок в горах и, быть может, порой гостем их дома в Уоллистоне. Находит объяснение и еще одна странность — выбор Феннаном материалов, которые он приносил с работы. Уже получив доступ к действительно секретной информации, он намеренно брал с собой только ничего не значившие досье, потому что начал подозревать жену в шпионаже. Для того он, видимо, и решился встретиться со мной повторно на Марлоу, чтобы поделиться этими подозрениями, когда понял, что может мне доверять. Для этого он попросил предоставить ему свободный от работы день, но ничего не сказал жене. Анонимку на самого себя он явно написал с одной целью — вступить в первичный контакт со службой безопасности, чтобы в дальнейшем разоблачить жену.

Если взглянуть на миссис Феннан с этой точки зрения, то бросаются в глаза ее исключительная эффективность и точность в выполнении полученных заданий, которые плохо вяжутся с ее утверждениями, что она являлась всего лишь невольной соучастницей в предательской деятельности своего мужа.

Однако, даже заподозрив миссис Феннан в шпионаже, мы все еще не имели оснований полагать, что ее показания о случившемся в ночь убийства Феннана тоже были лживыми. Если бы она заранее знала о намерении Мундта убить ее мужа, то не взяла бы с собой в театр папку с нотами и не стала бы посылать квитанцию из гардероба по почте.

Добыть доказательства против нее не представлялось возможным, не активировав ее контакта с непосредственным куратором. Во время войны Фрей разработал хитроумную систему кодов для связи в экстренных ситуациях с использованием либо фотографий, либо почтовых открыток. Суть сообщения заключалась в изображении. Религиозный сюжет — образ Мадонны или фотография церкви — содержал просьбу о срочной личной встрече. В ответ получатель открытки отправлял вполне невинное письмо. Необходимо было только точно датировать его. Тогда рандеву происходило в условленное время и в условленном месте ровно через пять дней после отправки письма.

Существовала вероятность, что Фрей, чьи методы мало изменились со времен войны, все еще придерживался этой системы, прибегать к которой в новых условиях в любом случае приходилось крайне редко. В надежде на это я отправил Эльзе Феннан открытку с изображением Вестминстерского аббатства. Причем использовал почтовое отделение в Хайгейте. У меня были основания полагать: она поверит, что отправителем был непосредственно Дитер Фрей. И она отреагировала немедленно, послав по неизвестному адресу за границей билет на театральный спектакль в Лондоне, который должен был состояться ровно через пять дней. Послание миссис Феннан достигло Фрея, который воспринял его как просьбу о встрече. Поскольку Мундт уже был скомпрометирован «признанием» миссис Феннан, ему не оставалось ничего, кроме как приехать самому.

Так они и встретились в театре «Шеридана» в Хаммерсмите на спектакле 15 февраля.

Поначалу каждый из них предполагал, что инициатором встречи был другой, но как только Фрей осознал, что его завлекли в театр обманом, он пошел на крайние меры. Вероятно, он заподозрил, что миссис Феннан предала его, что он в ловушке и под наблюдением. Этого мы уже никогда не узнаем. Как бы то ни было, но он убил ее. Примененный им метод описан в отчете патологоанатома так: «Однократное сдавливание трахеи с переломом щитовидного хряща, приведшее к мгновенной смерти, — прием профессиональных убийц».

Затем Фрея отследили до его тайного убежища в плавучем доме в районе Чейни-уок, где, оказывая сопротивление при аресте, он погиб, утонув в реке, откуда позже был извлечен его труп.

Глава 18 Меж двух миров

По воскресеньям мало уважаемый клуб Смайли обычно пустовал, но миссис Стерджон все равно держала двери открытыми на случай, если кому-то из джентльменов захочется заглянуть на огонек. К членам клуба она относилась с такой властной нежностью, как и к своим жильцам в тот период, когда еще сдавала комнаты студентам Оксфорда, где требовала от юношей больше почтительного уважения, чем весь профессорско-преподавательский состав, вместе взятый. Впрочем, простить она могла любое прегрешение, но только каждый раз давала понять, что прощает впервые, единожды и в последний раз. Все помнили случай, когда она покарала Стида-Эспри десятью шиллингами за то, что он притащил с собой без предупреждения сразу семерых гостей. Но зато какой незабываемый ужин она им потом закатила!

Сегодня они расположились за тем же столиком, что и прежде. Мендель выглядел еще более осунувшимся и как будто немного постаревшим. За едой он почти не разговаривал, орудуя ножом и вилкой с той же точностью, с какой умел владеть любыми инструментами. Гилламу приходилось говорить за троих, потому что Смайли тоже казался не слишком расположенным к беседе. Но к этому времени все трое уже чувствовали себя настолько уютно в обществе друг друга, что каких-то особых слов и не требовалось.

— Зачем она это делала? — неожиданно спросил Мендель.

Смайли медленно покачал головой:

— Мне кажется, я знаю, хотя это все равно только догадки. По-моему, она мечтала о мире, где не будет конфликтов, о доктрине, которая гарантирует мир и порядок для всех. Я рассердил ее, и она выкрикнула: «Я — Вечная Жидовка — всегда на ничейной земле и под огнем с двух сторон там, где вы играете в солдатики!» Она видела возрождение новой Германии на старых принципах, возвращение тщеславного шовинизма. Ей было трудно это пережить, видя всю тщетность пережитых страданий, наблюдая, как процветают те, кто ее угнетал. Она же сказала, что они познакомились с Дитером пять лет назад, когда катались на лыжах в Германии. А к тому времени реваншистские настроения там были уже в полном разгаре.

— Она была коммунисткой?

— Не думаю, что ей вообще нравились ярлыки. Она хотела жить в обществе без конфликтов. Слово «мир» в наши дни стало чуть ли не ругательством, а она стремилась жить в мире.

— А Дитер?

— Бог знает, чего добивался Дитер. Почестей для себя, как мне кажется, и социализма для всех. — Смайли пожал плечами. — Они мечтали о мире и свободе. А их заклеймили как убийц и шпионов.

— Боже милосердный, — вздохнул Мендель.

Смайли снова замолчал, глядя в бокал, а потом сказал:

— Даже не жду, что вы поймете меня. Вы видели, как Дитеру пришел конец, но не видели, с чего он начинал. Он как бы прошел по замкнутому кругу, потому что со времен войны так и не научился прощать предательства. Предателей он всегда наказывал. Но в результате, пытаясь что-то строить, только и делал, что разрушал. Вот и все.

Гиллам счел, что пора сменить тему:

— Так что же насчет звонка в восемь тридцать?

— Теперь это уже очевидно. Феннану не нужно было на службу, и он заказал звонок, чтобы всего лишь не опоздать на встречу со мной. Естественно, жене он не мог этого объяснить. Она ничего не знала, иначе заготовила бы вполне правдоподобную версию в ответ на мои расспросы. Только и всего.

В жарко натопленном камине бушевало пламя.

Он сел в полуночный самолет до Цюриха. Ночь выдалась ясная и красивая. В окошко иллюминатора ему казалось, что серое крыло лайнера совершенно неподвижно на фоне усыпанного звездами неба — вечного неба, единого меж двух миров. Это зрелище уняло его опасения и сомнения, напомнило, что среди непостижимости Вселенной лучше всего быть фаталистом. Сейчас все казалось ничтожным и жалким. И стремление к любви, и вожделение одиночества.

Вскоре показались огни французского берега. Глядя вниз, он даже вообразил себе жизнь там, внизу: терпкий запах французских сигарет, аромат чеснока и вообще вкусной еды, неизменно громкие голоса завсегдатаев бистро. Как хорошо, что Мастон был сейчас в миллионе миль от него, запертый в своей сухой бумажной пустыне в компании блестящих политических деятелей.

Сам же Смайли должен был казаться другим пассажирам самолета довольно-таки странной фигурой — низкорослый толстячок с мрачным выражением лица, который вдруг оживился, заулыбался и попросил стюардессу принести ему выпить. Рядом с ним сидел молодой светловолосый мужчина, который покосился на него, всем своим видом говоря: «Знаем мы таких! Биржевой делец решил немного развлечься в выходные. Отвратительный тип!»

Убийство по-джентльменски

Посвящается Энн

От автора

Существуют, вероятно, десятки отличных школ, о которых кто-то с уверенностью скажет, что одна из них послужила несомненным прообразом школы Карн. Но тот, кто возьмет на себя труд искать среди них классы, где преподают Д’Арси, Филдинги и Хекты, только понапрасну потратит время.

Джон Ле Карре

Предисловие

Декабрь 1989 года

Происхождение идей большинства моих книг сейчас представляется мне абсолютной загадкой, хотя я вроде бы должен хорошо помнить каждую, но вот история написания «Убийства по-джентльменски» накрепко засела в памяти. Это была моя вторая книга, и я писал ее, вдохновленный скромным успехом первой — «Звонок мертвецу». За перо я взялся в 1961 году, когда приехал в Бонн (поначалу без семьи), чтобы занять одну из младших должностей в британском посольстве, а ко времени выхода романа в свет оказалось, что у меня уже зародился замысел «Шпиона, пришедшего с холода».

В те времена я стремился писать хотя бы по одному детективу в год, чтобы получить столь необходимые дополнительные пятьсот фунтов к моему жалованью в МИДе. Или по крайней мере я сам себя убеждал в этом, хотя мои тайные амбиции простирались куда дальше. И я писал «Убийство по-джентльменски» сначала в мрачном пансионе в Бад-Годесберге, куда временно селили молодых британских дипломатов, пока им подыскивали жилье, а потом в крошечном домике на Грингштрассе, где мы теснились с нашими двумя детьми и прислугой, нанятой по принципу au pair^[468]. В результате почти вся книга была создана в те короткие часы, когда я мог улечься на кровать и взяться за тетрадку, забыв ненадолго о семейных обязанностях и о работе дипломата.

В источниках информации недостатка не было. Дело в том, что я глубоко ненавидел английские школы-интернаты. Я считал и считаю их систему чудовищной, быть может потому, что сам начал обучение в подобной школе в возрасте пяти лет. Заведение называлось школой Святого Мартина и находилось в Нортвуде. А закончил я курс наук в шестнадцать, когда наотрез отказался продолжать учебу в Уэсткотт-Хаусе (Шерборн), твердо заявив, что ноги моей больше не будет ни в одном из образовательных учреждений.

Однако жизнь вносит свои коррективы, и восемь лет спустя я все же угодил в Итон — на роль младшего преподавателя современных иностранных языков.

Но все же Итон нельзя и близко сравнивать с Шерборном. В дни моей учебы Шерборн был глубоко провинциальной школой, где исповедовались колониализм, шовинизм, милитаризм, клерикализм и широко применялись репрессии. Одни ученики били других учеников, заведующие пансионами били и тех и других, и даже директор не гнушался поднимать руку на учеников, если провинность попадала в разряд серьезных или возникало ощущение общего упадка дисциплины. Не знаю, избивали ли друг друга преподаватели, но их я ненавидел, и больше всего за атмосферу пресмыкательства, которую они насаждали. И по сей день я не нахожу для них прощения за то, что они творили с судьбами маленьких человечков, которые им вверялись.

В те времена нервные срывы считались исключительной привилегией взрослых, и для учеников, не желавших мириться с системой, способами выживания были либо поистине животная хитрость, либо то, что немцы называют «внутренней иммиграцией», либо просто бегство оттуда куда глаза глядят. Долгое время я прибегал к первым двум, но в итоге закончил третьим, перебравшись в Швейцарию.

Но Итон! В Англии это почти государство в государстве. Выпускник Итона навсегда становится прежде всего питомцем этой школы и уже во вторую очередь гражданином своей страны. В годы учебы там школьник имеет значительно больше возможностей для расширения кругозора, а преподавание ведется на самом высоком уровне. Конечно, и там система порой показывает свои варварские зубы, но все равно предоставляет ученикам гораздо больше личной свободы и независимости, учит уважению к себе — кое-кто назвал бы это наглой самоуверенностью, — в значительно большей степени, чем мне представлялось возможным в принципе. Поэтому у меня, совсем молодого учителя, возникло ощущение, что я сам получаю там нечто вроде второго альтернативного образования, что-то принимая, что-то отторгая, но никогда не оставаясь равнодушным, хотя я и не питал иллюзий, что вливаюсь в тамошнюю жизнь и принят как равный. Впрочем, еще не занявшись писательством всерьез, я даже до конца и не понимал, насколько был там чужаком, насколько не принимали меня те, к кому я всей душой стремился.

Читая книгу, вы сами сможете попытаться отделить друг от друга ее главные компоненты: всю мою злость на школьный опыт в Шерборне и восхищение утонченностью Итона, рассмотреть порой пугающие фигуры людей, сохранившихся в памяти мальчика, проведшего свое детство по большей части в стенах школ и вдали от родителей; оценить вынесенное мной общее впечатление духовного насилия над молодыми умами, которое в этой далекой от совершенства повести выливается в формы кровавого насилия.

Что же до судьбы несчастной Стеллы Роуд и ее нонконформизма, то здесь источник лежит еще дальше в глубинах моего детства, когда мы с братом посещали воскресные службы в прибрежных храмах и церквях Дорсета, внимая гласу гораздо более скромного Бога, чем тот, Другой, который помогает сохранять в непрошибаемой безмятежности совесть британских правящих кругов.

Перечитывая эту книгу сейчас, я вижу перед собой далеко не безупречно написанный детектив, многие огрехи которого извиняет острая и порой резкая социальная сатира. Но ближе всего мне неповторимое воспоминание о сырых и древних камнях, в которых прошло мое детство, потому что именно они с юности научили меня восставать против всего, что грозило заточением и ограничением моей свободы.

Глава 1 Черные свечи

По общепринятому мнению, школа Карн знаменита прежде всего тем, что в ней учился Эдуард VI, чье пылкое стремление к знаниям история приписывает влиянию на него герцога Сомерсета. Но в Карне собственную историю предпочитают связывать более с самим монархом, нежели с его советником, проводившим к тому же весьма сомнительную политику, и черпают вдохновение в той сомнительной идее, что все истинно Великие школы, подобно королевским династиям вроде Тюдоров, ниспосланы нам не иначе, как самими Небесами.

Что же до славы, которой овеяна школа, то ее иначе, чем чудом, никак объяснить невозможно. Основанная безымянными монахами, осыпанная деньгами болезненным королем-мальчиком и вытащенная из забвения одним из проходимцев Викторианской эпохи, Карн нацепила крахмальный воротничок, отмыла от грязи свои деревенские лапы и морду, представ во всем блеске перед современными светскими кругами двадцатого столетия. И по мановению ока дорсетская деревня полюбилась нынешней лондонской знати, как новоявленный Дик Уиттингтон. В архивах Карна хранились рукописные пергаменты на латыни, скрепленные восковыми печатями, а за территорией аббатства школе принадлежали обширные земельные угодья. Карн, таким образом, владел собственностью, был построен по монастырскому подобию — с крытыми галереями, где деревянные балки проел древесный жук, имел традиционную колоду для телесных наказаний и упоминался одной строкой в Книге Судного дня^[469] — что еще требовалось, чтобы приступить к обучению отпрысков сильных мира сего?

И они стали прибывать. Приезжали к началу каждого семестра («полугодие» звучало слишком вульгарно). В этот день поезда высаживали на платформу местной станции печальные группы одетых в черное мальчиков. Некоторых привозили в огромных лимузинах, начищенных до блеска, как катафалки. Мальчики выглядели так, словно заново собирались похоронить несчастного Эдуарда, и катили по мощенным брусчаткой мостовым свои тележки с пожитками или несли похожиена маленькие гробики коробки с гостинцами из дома. На некоторых были черные мантии — в таком облачении они походили на ворон или на темных ангелов, слетевшихся к похоронам. Некоторые отделялись от общей массы и шли поодиночке, тихие и подавленные, — слышался только стук их башмаков по камням. В Карне все и всегда как будто пребывали в трауре: младшие потому, что были обречены оставаться здесь еще долго; старшие потому, что им вскоре предстояло покинуть школу навсегда; а преподаватели потому, что, по их мнению, респектабельность слишком плохо оплачивалась. И сейчас, когда подходил к концу семестр Великого поста (так называлось пасхальное полугодие), сумрачные тучи, как обычно, плотно окутывали серые башни Карна.

Сумрак и холод. Холод был пронизывающим и острым, как зазубренный кусок кремня. Он буквально резал мальчикам лица, пока они медленно брели от опустевших игровых полей после окончания школьного матча. Он проникал под их черные короткие пальто, превращая жесткие стоячие воротники в ледяные обручи вокруг шей. Окоченевшие, они плелись от спортивных площадок к длинной дороге, обрамленной с обеих сторон каменными заборами, которая вела к городку и его основному продуктовому магазину. Их шеренга постепенно распадалась на группы, а группы — на пары. Двое мальчиков, которые выглядели замерзшими сильнее остальных, пересекли дорогу и вступили на узкую тропу к более отдаленной, но зато и менее посещаемой лавчонке.

— Я просто сдохну, если меня еще раз заставят смотреть, как играют в это отвратительное регби. Шум просто выводит из себя, — сказал один из них: высокий и светловолосый паренек по фамилии Кейли.

— Ребята так дерут глотки, потому что преподаватели наблюдают за ними из павильона, — объяснил второй. — Для этого каждый корпус пансиона и держится вместе. Чтобы потом их наставник мог бахвалиться, что его молодцы, дескать, кричали громче всех.

— Тогда при чем здесь Роуд? — спросил Кейли. — Ему-то зачем торчать вместе с нами и заставлять нас орать? Он же не наставник пансиона. А так, шестерка, и все.

— Он как раз и добивается, чтобы его сделали наставником. Из кожи вон лезет. Ты же видишь, как на переменах он крутится с начальством в главном дворе. Все младшие преподаватели этим занимаются. — Циничным спутником Кейли был рыжеволосый Перкинс, староста пансиона Филдинга.

— Я однажды пил у Роуда чай, — сказал Кейли.

— Роуд тот еще чудик. Ходит в коричневых ботинках. Чай-то хоть был нормальный?

— Жиденький. Забавно, сколько может сказать о людях чай, который они пьют. Вот миссис Роуд мне понравилась — умеет создать уют, пусть и в плебейском понимании: кругом салфеточки, фарфоровые птички. А накормила вкусно. По рецептам из кулинарных телепрограмм, но все равно недурно.

— В следующем семестре Роуд будет отвечать за военку. Вот уж где он себя покажет во всей красе. Просто рвется в бой, подпрыгивает от нетерпения. Сразу видно, что он не джентльмен. Знаешь, какую школу он окончил?

— Нет.

— Общественную в Брэнксоме. Филдинг рассказал об этом моей маме, когда она в прошлом семестре прилетала из Сингапура.

— Боже! А где он, этот Брэнксом?

— На побережье. Рядом с Борнмутом. А я не пил чай ни у кого, кроме Филдинга, — добавил Перкинс после долгой паузы. — Кормили жареными каштанами и пышками… Представляешь, он запрещает употреблять слова «благодарю» и «спасибо». Говорит, что выражение признательности — это дешевые эмоции, характерные для низших слоев общества. Типично для Филдинга. Он вообще не похож на других преподавателей. Мне кажется, ученики наводят на него смертную скуку. Каждого из пансиона он приглашает к себе на чай хотя бы раз в семестр, но не всех сразу, а разбивает на четверки. Только тогда с ним и можно поговорить по-человечески.

Какое-то время они шли молча. Потом Перкинс сказал:

— У Филдинга сегодня опять званый ужин.

— Он что-то разошелся в последнее время, — отозвался Кейли неодобрительно. — Держу пари, у вас в пансионе кормежка сейчас хуже некуда.

— Это его последний семестр перед выходом на пенсию. Ему нужно принять каждого коллегу с женой по отдельности. Говорят, он ставит на стол черные свечи. Как бы в знак траура. Чертовски экстравагантно!

— Да уж. Красноречивый жест.

— Мой папаша считает, что он голубой.

Они еще раз пересекли дорогу и зашли в продуктовую лавку, где продолжили обсуждать личную жизнь мистера Теренса Филдинга, пока Перкинсу с большой неохотой не пришлось закончить разговор. Он отставал в естественных науках и без всякого желания отправился на дополнительные занятия.

Обед, о котором в этот день чуть раньше упомянул Перкинс, близился к завершению. Мистер Теренс Филдинг, старший преподаватель школы Карн, налил себе еще немного портвейна и как бы ненароком поставил графин по левую руку от себя. Это был его портвейн, и притом самый лучший. Его оставалось достаточно до конца семестра, а потом… Плевать, что будет потом. Побывав на матче, он чувствовал усталость, слегка опьянел, а Шейн Хект и ее муж наводили на него тоску. До чего мерзкая дама эта Шейн. Толстая, неловкая, она вечно занимала слишком много места и напоминала постаревшую и поблекшую валькирию. И эти густые черные волосы! Ему надо было пригласить сегодня кого-нибудь другого. Супругов Сноу, например. Хотя Сноу имел привычку умничать. Или Феликса Д’Арси. Но тот вечно перебивал, не дослушав. Ладно. Чуть позже он выведет Чарлза Хекта из себя, жена занервничает, и они быстренько отправятся восвояси.

Хект уже беспокойно ерзал. Ему хотелось раскурить трубку, но черта с два Филдинг ему это позволит. Если уж хочет дымить, пусть закурит сигару. А трубка останется в кармане смокинга, где ей и место. Или не место. Но только не украсит собой его и без того мужественный профиль.

— Сигару, Хект?

— Нет, спасибо. Я хотел попросить у тебя разрешения…

— Рекомендую сигару. Моему ученику Хэвлейку их присылают прямо из Гаваны. Как ты знаешь, его отец там посол.

— В самом деле, дорогой, — примирительно вмешалась Шейн. — Вивиан Хэвлейк был у Чарлза в роте, когда мой муж командовал кадетами.

— Да, Хэвлейк — славный мальчик, — сказал Хект и сжал губы, чтобы показать, насколько он строгий судья в таких вопросах.

— Занятно, как все изменилось, — поспешно сказала Шейн Хект с несколько вымученной улыбкой, словно на самом деле не находила в этом ничего хорошего. — В каком сером мире нам теперь приходится жить. А я еще помню, как перед войной Чарлз объезжал строй кадетов на белом коне. Теперь ведь больше парадов не устраивают, если не ошибаюсь? Нет, я ничего не имею против мистера Айрдейла как руководителя военной подготовки. Отнюдь. Кстати, в каком полку он служил, вы, случайно, не помните, Теренс? Но уверена, что под его началом военная подготовка проводится по всем правилам. И жена у него очень милая женщина… Странно только, почему у них никогда подолгу не задерживается прислуга. Как я слышала, в следующем семестре мистер Роуд возьмет часть военной подготовки на себя.

— Бедный маленький Роуд, — медленно произнес Филдинг. — Носится повсюду, как собачонка, чтобы заслужить хрустящую косточку. Как же он старается! Вы заметили, что во время матчей он кричит громче всех? Он ведь до приезда сюда не видел ни одной игры в регби, знаете ли. В публичных школах в регби не играют. Там сплошной футбол. Помнишь, как он впервые появился здесь, Чарлз? За ним было любопытно наблюдать. Он сразу затаился и старался все впитывать в себя, как губка. Просто пил нас бокалами: усваивал наши привычки, словарный запас, манеры. А потом в один прекрасный день к нему словно вернулся дар речи, и заговорил он сразу на нашем языке. Это было поразительно. Ему словно сделали пластическую операцию. Конечно, над ним основательно поработал Феликс Д’Арси, но лично я никогда прежде не видел такой метаморфозы.

— А эта его милая миссис Роуд… — сказала Шейн Хект тем слегка отстраненным тоном, которым обычно начинала самые ядовитые реплики. — Добрая, но… простоватая. И ей не хватает вкуса. Вам так не кажется? Ну кому бы еще пришло в голову повесить на стенку фарфоровых уточек? Большие впереди, маленькие — сзади. Очаровательно, но сразу заставляет вспомнить дешевые кафе. Интересно, где она их купила? Мне говорили, ее отец живет рядом с Борнмутом. Ему, вероятно, там очень одиноко, как вы думаете? Кругом только вульгарная публика. Даже поговорить не с кем.

Филдинг откинулся в кресле и окинул взглядом стол. Столовое серебро отменное. Лучшее в Карне — он слышал такие отзывы от других и был склонен с ними согласиться. Как украшение в этом семестре он использовал только черные свечи. Именно такие вещи запоминаются лучше всего, когда ты уезжаешь: «Старина Теренс! Замечательно умел принять гостей. В течение своего последнего семестра он устраивал ужины для всех преподавателей с женами. При черных свечах. Как это было трогательно! Сразу становилось понятно: у человека сердце разрывалось от расставания». А вот Чарлза это наверняка раздражало, к вящему удовольствию жены. Потому что мужа она явно не любила, и внутри ее необъятного, такого некрасивого тела таилась коварная душа и сердце змеи.

Филдинг посмотрел на Хекта, потом на его супругу, и она улыбнулась ему в ответ медленной и наглой улыбкой шлюхи. На мгновение Филдинг представил себе, как Хект пасется на этих необъятных телесах, тонет в жире: это была сцена из Лотрека… Определенно! Из Лотрека. Чарлз весь такой важный, в цилиндре скованно сидит посреди пестрого восточного ковра, а рядом возлежит горой мяса она, голая, но скучающая. Образ доставил ему откровенное удовольствие: в этом было что-то извращенное — перенести Хекта из спартанской стерильности Карна в парижский бордель девятнадцатого века…

А потом Филдинг заговорил. Вернее, принялся вещать с напускной дружеской фамильярностью, которую, как он знал наверняка, Хект ненавидит:

— Когда я оглядываюсь на свои тридцать лет в Карне, то понимаю, что добился меньше любого дворника. — Теперь супруги слушали его, не сводя глаз. — Были времена, когда я считал, что подметальщик улиц значительно уступает мне в степени полезности своей деятельности. А сейчас я сильно в этом сомневаюсь. Положим, он где-то видит мусор, убирает его, и мир от этого становится лучше и чище. А я… Что сумел сделать я? Содействовал укреплению позиций правящего класса, который на самом деле не обладает никакими особыми талантами — ни высокой культурой, ни остроумием; помог еще на одно поколение продлить существование того, что уже давно отжило свой век.

На противоположном конце стола Чарлз Хект, который, как ни противился этому, всегда прислушивался к мнению Филдинга, побагровел и открыл рот, чтобы возразить:

— Но разве мы их ничему не учим, Филдинг? Вспомни о наших успехах. О наших учениках, получивших почетные звания.

— Я за всю свою жизнь ничему не научил ни одного мальчика, Чарлз. Как правило, недостаточно способным оказывался сам мальчик, а порой не хватало умения мне самому. Видишь ли, у большинства мальчиков восприимчивость умирает по мере полового созревания. Лишь у немногих она сохраняется, но мы в Карне умеем искусно убивать ее. И вот только если она выдерживает даже наши усилия, мальчик действительно добивается успехов, получает сначала стипендии, а потом и научные звания… Ничего, потерпи меня немного, Шейн. В конце концов, это мой последний семестр здесь.

— Последний семестр или нет, но ты несешь откровенную чушь, Филдинг, — зло сказал Хект.

— Нести чушь стало в нашей школе доброй традицией. Успехи, как ты изволишь их называть, это на самом деле наши провалы. Успехов добиваются те редкие ученики, которые так и не усвоили главного, чему мы их здесь учим. Они не приняли культа посредственности, насаждаемого в Карне. И им мы уже никак не сможем повредить. А вот остальным — растерянным маленьким монахам и слепым оловянным солдатикам, — им кажется, что на стенах Карна написана правда о них. И они ненавидят нас за это.

Хект сделал попытку рассмеяться, но получилось натужно.

— Если они так нас ненавидят, почему тогда многие любят возвращаться сюда? Почему приезжают навестить?

— А потому, дорогой Чарлз, что мы и есть те самые надписи на стене! Тот самый единственный урок, преподанный им в Карне, который они никогда не забудут. Они приезжают, чтобы вновь прочитать нас, как ты не понимаешь этого? Ведь именно мы поведали им главную тайну жизни: люди стареют, но не становятся умнее. На нашем примере они поняли, что, когда мы повзрослели, ничего глобального не произошло: нам не озарило путь к Дамаску ослепительное небесное сияние, мы не испытали внезапного чудесного ощущения наступившей зрелости.

Филдинг откинул голову и уставился на уродливую викторианскую лепнину потолка с пыльным ореолом вокруг розана, в центре которого располагалась люстра.

— Мы просто стали еще немного старше. Но повторяли все те же шутки, изрекали все те же мысли, желали того же, что и прежде. Год проходил за годом, Хект, а мы оставались все теми же людьми, не делались мудрее, не становились лучше, среди нас не рождалось ни одной новой идеи лет уже, наверное, пятьдесят. И они поняли, что и Карн и мы — это такой трюк, спектакль, где мы рядимся в докторские мантии, отпускаем особого рода академические остроты, делаем вид, что учим их и наставляем на путь истинный. Но они никак не могут поверить в обман, Хект, и потому после еще одного года бесцельной, пустой жизни вновь приезжают сюда, чтобы взглянуть на меня и тебя, как дети иногда приходят на могилу, думая, что там можно постичь тайну жизни и смерти. Вот и все, чему мы их научили.

Хект какое-то время молча смотрел на Филдинга.

— Налить немного портвейна? — предложил тот, но Хект все еще не сводил с него глаз.

— Надеюсь, все сказанное тобой было не более чем шуткой… — начал он, а его жена с удовлетворением отметила, что теперь он по-настоящему зол.

— Даже не знаю, Чарлз, — ответил Филдинг совершенно серьезно. — Право, мне жаль, но не знаю. Когда-то мне казалось, что очень умно смешивать фарс с трагедией. А теперь, похоже, я потерял способность различать границу между ними.

Последняя фраза ему самому понравилась.

Кофе они перешли пить в гостиную, где Филдинг свел разговор к местным сплетням, но вовлечь в него Хекта уже не удавалось. Филдинг теперь сожалел, что не дал ему закурить трубку. Но потом вспомнил, как вообразил Хекта в Париже, и настроение снова улучшилось. Вечер ему определенно удался. По крайней мере моментами он был в ударе.

Пока Шейн одевалась, мужчины молча стояли в прихожей. Шейн вернулась в порыжевшем от старости боа из горностаев, накинутом на широкие белые плечи. Она склонила голову вправо, улыбнулась и протянула на прощание руку Филдингу, причем слегка опустив вниз.

— Теренс, дорогой, — сказала она, когда Филдинг прикладывался губами к ее мясистым пальцам, — вы так добры. И это ваш последний семестр. Вы просто обязаны отужинать у нас перед отъездом. Так грустно. Совсем мало осталось из прежней старой гвардии.

Она снова улыбнулась, прищурив глаза, чтобы подчеркнуть неподдельность своих эмоций, а потом последовала за мужем на улицу. Там по-прежнему стоял собачий холод, и в воздухе мелькали снежинки.

Филдинг захлопнул и запер за ними дверь на засов, быть может, чуть быстрее, чем диктовала вежливость, и вернулся в гостиную. Хект оставил свой бокал с портвейном наполовину недопитым. Филдинг взял его и аккуратно слил содержимое обратно в графин. Он надеялся, что не слишком взбесил гостя, — ему, вообще говоря, вовсе не хотелось наживать врагов. Задув пламя черных свечей и затушив фитили указательным и большим пальцами, он включил свет, достал из ящика буфета шестипенсовую тетрадь и открыл ее. В ней содержался список гостей, которых следовало пригласить к ужину до конца семестра. Перьевой ручкой он поставил жирную галочку напротив фамилии Хектов. Сделано. В среду наступала очередь Роудов. Муж был хорош, а вот она, конечно… Ее придется потерпеть. Это было едва ли не исключением из правила с супружескими парами. Как правило, другие жены оказывались гораздо симпатичнее этой.

Филдинг снова открыл буфет и на этот раз извлек из него бутылку бренди и рюмку. Держа их в одной руке, устало прошаркал обратно в гостиную, опираясь другой рукой о стену. Боже! Он внезапно почувствовал себя старым: грудь прорезала тонкая ниточка боли, ноги и руки отяжелели. Сколько же усилий уходило на то, чтобы постоянно быть на виду у людей! Как будто все время на подмостках сцены. Он терпеть не мог оставаться один, но и компании ему быстро надоедали. В одиночестве он тоже чувствовал усталость, но не мог спать. Как это было у того немецкого поэта? Он ведь уже цитировал его однажды: «Вы можете заснуть. Мне — время танцевать». Что-то в этом роде.

«Вот я каков, — подумал Филдинг. — В этом я — плоть от плоти Карна, старый сатир, танцующий под музыку». Но только темп музыки ускорялся, а их тела дряхлели, хотя танец должен был продолжаться. Его скоро подхватят молодые люди, ждущие своей очереди за кулисами. А ведь когда-то казалось таким забавным исполнять старые танцы под новые мелодии. Он налил себе еще бренди. Если разобраться, он был рад, что уходил, хотя это, по всей видимости, означало необходимость найти работу учителя где-то еще.

Но Карн… Своеобразное, по-своему очень красивое место. Внутренний двор аббатства весной… Похожие на розовых фламинго нежные фигурки мальчиков, ожидающих вечерней молитвы. Отъезд детишек и приезд новых как приметы смены времен года и умирающие здесь же старики. Как жаль, что ему не дан талант живописца! Он бы изобразил праздник в Карне в охристых тонах осени… Несправедливо, подумал Филдинг, что человек, столь восприимчивый к прекрасному, начисто лишен способности отобразить его.

Он посмотрел на часы. Без четверти двенадцать. Самое время… танцевать. Не спать же, в самом-то деле?

Глава 2 Ощущения четверга

Наступил вечер четверга, и номер «Христианского вестника» наконец был сверстан и сдан в печать. Едва ли крупное событие для Флит-стрит. Прыщавый мальчишка-курьер, явившийся, чтобы забрать неровную кипу гранок, был вежлив ровно настолько, сколько требовалось, чтобы получить от газеты ежегодную рождественскую премию. А даже этот юнец давно усвоил, что светские издания, выпускавшиеся издательством «Юнипресс», были в этом смысле куда как более многообещающими, поскольку щедрость находилась в прямой зависимости от тиража.

Мисс Бримли — главный редактор еженедельника, поправила под собой подушечку и прикурила сигарету. Ее секретарь и заместительница — должности, которые приходилось совмещать, — зевнула во весь рот, бросила в сумочку склянку с аспирином, причесала имбирного оттенка волосы и пожелала мисс Бримли спокойной ночи, как всегда, оставив за собой пустую коробку из-под бумажных носовых платков и мощный аромат пудры. Мисс Бримли не без удовольствия вслушалась в ее поспешно удалявшиеся по коридору шаги. В такие минуты ей нравилось оставаться одной и вкушать блаженную возможность расслабиться. Она по-прежнему не уставала дивиться на саму себя, потому что каждое утро в четверг входила в здание «Юнипресс» с чувством легкой тревоги, а потом поднималась на одном эскалаторе за другим, представляясь самой себе чем-то вроде ободранного чемодана на борту роскошного океанского лайнера. Бог свидетель, она возглавляла «Христианский вестник» уже четырнадцать лет, и многие специалисты считали, что макет ее газеты был одним из редких художественных достижений «Юнипресс». И все равно эти ощущения по четвергам никогда не покидали ее. Эта извечная тревога, что именно сегодня номер не будет готов к тому моменту, когда посыльный придет за выправленными гранками. Она часто представляла, что тогда произойдет. Слишком часто доходили до нее слухи о неприятностях в других изданиях, выпускавшихся на этом огромном печатном комбинате, об изъятии из печати целых полос и наказании провинившихся сотрудников. Для нее вообще оставалось загадкой, почему «Вестник» до сих пор не закрыли. Редакция занимала обширную комнату на седьмом этаже, а тираж, насколько мисс Бримли вообще разбиралась в таких вещах, едва ли окупал расходы на канцелярские принадлежности.

«Христианский вестник» был основан в начале XX века старым лордом Лэндсбери наряду с чисто политической ежедневной газетой и журналом «Умеренный». Однако газета и журнал давно почили в бозе, а сын лорда Лэндсбери не так давно проснулся утром и обнаружил, что весь его издательский бизнес вместе с персоналом, мебелью, типографской краской и всем до последней скрепки перешел в собственность возникшей ниоткуда и на неизвестно кому принадлежавшие деньги компании «Юнипресс».

С тех пор прошло три года, в течение которых мисс Бримли каждый день ожидала уведомления об увольнении. Но никаких уведомлений она не получила, никто не присылал ей никаких директив и не задавал вопросов. Ни слова. А потому, будучи женщиной практичной, она просто продолжала заниматься этим делом, как делала его прежде, постепенно перестав тревожиться понапрасну.

Ее могло только радовать подобное безразличие руководства компании. Уж слишком легко было смотреть на ее «Вестник» с пренебрежительного высока. Каждую неделю ее газета скоромно и без фанфар публиковала все новые доказательства Божественного вмешательства в мирские дела, пересказывала простыми словами не совсем научную историю древних евреев и под различными псевдонимами давала материнские советы всем, кто их просил в своих письмах. «Вестник» не беспокоили пятьдесят с лишним миллионов человек, живущих в стране, которые никогда о нем не слышали. Это было почти семейное издание, и вместо того, чтобы отчаянно стремиться привлечь новых читателей, еженедельник делал все возможное для сохранения своего тесного семейного круга. Он пытался быть для него источником доброты, оптимизма и своеобразной информации. В Индии миллион детей мог погибать от чумы, но главной новостью «Вестника» на неделе наверняка стало бы чудесное спасение при пожаре группы методистов из Кента. В «Вестнике» не публиковали рекомендаций, как убрать морщины вокруг глаз или контролировать свой вес; он, таким образом, не досаждал читателям напоминаниями о том, что все мы стареем и полнеем. Он сам старился вместе со своей аудиторией и лишь печатал известного рода предостережения для девушек, проповедовал милосердие и благотворительность. Он был верно рассчитан на тех, кто никогда не изменял застарелым привычкам, и семьи, подписавшиеся на еженедельник в 1903 году, продолжали возобновлять подписку в 1960-м.

Если разобраться, то личность и биография самой мисс Бримли мало соответствовали образу издания. Виной тому были превратности войны, во время которой она попала на службу в разведку, где работала бок о бок с молодым лордом Лэндсбери все шесть лет лихолетья, незаметно, но эффективно трудясь в здании без вывески, расположенном в Найтсбридже. Наступивший мир сделал обоих безработными, и тогда молодой лорд, умевший быть благоразумным и благодарным, предложил ей место редактора. В военное время «Вестник» не выходил, и никто особенно не рвался возобновлять издание. К тому же поначалу мисс Бримли ощущала уколы стыда, редактируя еженедельник, содержание которого, мягко говоря, плохо соответствовало ее собственным религиозным взглядам, которые можно было бы описать как не до конца ясный ей самой деизм. Но вскоре тираж восстановился, в редакцию потоком потекли весьма трогательные письма, и она обнаружила, что увлеклась новой работой и испытывает симпатии к читателям, а это с лихвой перевесило все ее колебания и сомнения. «Вестник» стал для нее смыслом жизни, а интересы читателей она ставила превыше всего. Она старалась сама отвечать на их порой необычные, беспокоящие душу вопросы, советовалась со специалистами, если не знала ответов сама. Вот так с течением времени под добрым десятком псевдонимов она стала их философом, наставницей, другом и вообще кем-то вроде общей доброй тетушки.

Затушив сигарету, мисс Бримли стала рассеянно прибираться на своем рабочем столе, смахивая в правый верхний ящик ножницы, булавки, скрепки, ластики, карандаши и прочие мелочи, а потом достала из лотка входящих бумаг пачку пришедших за сегодня писем. По четвергам, когда сдавался номер, она оставляла их нетронутыми. Несколько конвертов были адресованы Барбаре Феллоушип — старейшему псевдониму «Вестника», под которым редакторы отвечали на вопросы читателей как частным образом, так и на страницах газеты чуть ли не с первых дней ее основания. С письмами можно было подождать до завтра. Ей нравилось читать о проблемах подписчиков, но для этого всегда отводилась пятница. Она открыла стоявшее у нее под локтем небольшое бюро и бросила конверты в предназначенную для них папку. При этом одно письмо упало тыльной стороной, и она с удивлением заметила на печати конверта изящное тисненое изображение синего дельфина. Она вынула конверт из общей пачки и стала с любопытством рассматривать его со всех сторон. Он был из бледно-серой, едва заметно разлинованной бумаги. Дорогой. Вероятно, даже ручной работы. Под изображением дельфина находился крохотный свиток, на котором она не без труда разобрала девиз: Regem defendere diem videre^[470]. На почтовом штемпеле значилось: «Карн, графство Дорсет». Скорее всего герб принадлежал школе. Но почему название Карн показалось ей таким знакомым? Мисс Бримли всегда гордилась своей памятью, которая действительно была выдающейся, и начинала нервничать, если она подводила ее. Но сейчас ей не оставалось ничего другого, как вскрыть конверт ножом для бумаг из пожелтевшей слоновой кости.

Дорогая мисс Феллоушип!

Не знаю, реальное Вы лицо или нет, хотя в данный момент это и не важно, потому что Вы всегда умеете по-доброму вникнуть в проблему и дать хороший совет. Это я писала Вам в июне прошлого года по поводу теста для печенья. Я не сошла с ума, но мой муж собирается меня убить. Можно ли мне приехать для встречи с Вами в любое удобное для Вас время, но как можно скорее? Уверена, Вы мне поверите и поймете, что я пребываю в здравом уме. Только, пожалуйста, встретьтесь со мной срочно, потому что меня страшат эти долгие ночи. Я не знаю, к кому еще могла бы обратиться. Мистер Кардью из нашего молельного дома мне ни за что не поверит, а отец слишком слаб здоровьем и чувствителен. Чудо, что я еще жива. С мужем явно что-то не в порядке. По ночам, когда он думает, что я сплю, то лежит и просто смотрит в темноту. Я знаю, что греховно допускать подобные мысли и впускать страх в свои сердца, но только ничего не могу с этим поделать.

Надеюсь, Вы получаете не слишком много подобных писем.

Искренне ваша

Стелла Роуд (миссис), в девичестве Гластон

Мисс Бримли некоторое время сидела за столом неподвижно, разглядывая гриф в верхнем углу письма — изящно отпечатанный синим адрес: «Графство Дорсет, школа Карн, Норт-Филдз». В момент шока и растерянности в голову пришла и потом долго вертелась фраза: «Ценность разведывательных данных зависит от их источника». Это была любимая сентенция Джона Лэндсбери. Пока не выяснена достоверность источника, ты не можешь знать, насколько ценна полученная информация. Да, так он и говорил: «Мы здесь не разыгрываем из себя демократов. Информацию без рода и племени мы и на порог не пустим». А она пыталась шутить: «Верно, Джон, но иногда даже самый благородный род должен иметь основателя».

Но Стеллу Роуд нельзя было считать неизвестным источником информации. Теперь она все вспомнила. Девочка из семьи Гластонов. Девушка, о чьей свадьбе сообщала ее газета. Победительница летнего конкурса кулинаров. Дочка Сэмюэла Гластона из Брэнксома. На нее в досье мисс Бримли даже была заведена карточка.

Она резко встала из-за стола с письмом в руке и подошла к окну, штора на котором была не задернута. Это было современное окно с рамой из гнутого белого металла. Странно, подумала мисс Бримли, что на этом подоконнике у нее никогда ничего не росло. Она выглянула наружу — слегка склонившаяся вперед легкая фигурка в обрамлении окна, окруженного с внешней стороны туманом — смогом, который стал желтоватым, пропитавшись краденым светом лондонских улиц. Сами уличные фонари далеко внизу она видела смутно. Они казались бледными и тусклыми. Внезапно ей отчаянно захотелось свежего воздуха, и она с несвойственной для себя порывистостью дернула за ручку, широко распахнув окно. В комнату ворвался холод, злой всплеск городского шума, да и туман не заставил себя долго ждать. Гул транспортного потока казался таким равномерным, что на секунду померещилось, будто снаружи работает какой-то огромный механизм. Затем сквозь рев моторов она услышала выкрики уличных продавцов газет. Голоса их напоминали крики чаек перед штормом. Какое-то время спустя мисс Бримли даже начала различать внизу их фигуры — неподвижных стражей среди потока теней толпы.

Это могло оказаться правдой. Вот в чем заключалась вечная проблема. Всю войну им приходилось вести непрерывный поиск, потому что информация могла оказаться правдивой. Данные невозможно было принимать на веру, не накопив предварительно определенного объема точных знаний, которые послужили бы отправной точкой. Ей вспомнились первые донесения из Франции по поводу так называемых летающих бомб. Это представлялось не более чем дикими слухами, обывательскими сказками о бетонных взлетных полосах, которые якобы строили в глуши лесов. Необходима была устойчивость к любым псевдосенсациям, легковерности не могло быть места. Да, но что, если это была правда? Что, если это и сейчас правда? Тогда уже через день мальчишки внизу будут выкрикивать другие заголовки, а Стелла Роуд, урожденная Гластон, окажется мертва. И если это так, если существовала хотя бы малейшая вероятность, что муж замыслил убить эту женщину, значит, она, Эйлса Бримли, обязана была сделать все от нее зависевшее, чтобы предотвратить убийство. Кроме того, если кто-то и был вправе ожидать от нее помощи, то именно Стелла Гластон: сначала ее дед, а потом и отец были подписчиками «Вестника», а пять лет назад, когда Стелла выходила замуж, мисс Бримли лично черкнула пару строк по этому поводу в колонку новостей. Ежегодно Гластоны присылали ей на Рождество поздравительные открытки. Они вообще могли считаться одними из первых подписчиков газеты…

У окна было холодно, но она не отходила от него, зачарованная смутными фигурами внизу, прихотливой игрой теней в тумане, то сходившихся, то расходившихся в сумрачном свете казавшихся совершенно бесполезными фонарей. Она начала воображать убийцу в виде одной из таких теней в толкотне тротуара с черными отверстиями вместо глаз. От таких мыслей ей самой стало страшно и понадобилась помощь.

Но не от полиции. Слишком рано. Если бы Стелла Роуд могла рассчитывать на полицейских, она уже обратилась бы к ним сама. Почему она этого не сделала? Потому что все еще любила мужа? Из страха быть принятой за умалишенную? Потому что голос инстинкта еще нигде и никогда не считался доказательством? Полиции нужны факты. А фактом в таком деле мог послужить только труп. Неужели нужно дождаться, чтобы дошло до этого?

К кому обратиться за помощью? Она сразу подумала о Лэндсбери, но тот давно уже жил на своей ферме в Родезии. Кто еще был рядом с ней на войне? Филдинг и Джебеди погибли, Стид-Эспри куда-то пропал. Смайли… Интересно, где он сейчас? Джордж Смайли — самый умный, но и самый странный из всех. Ну конечно! Сейчас мисс Бримли припомнились кое-какие детали. Он женился на какой-то невероятно красивой женщине и вернулся к ученым трудам в Оксфорде. Но там он не задержался. Брак, кажется, развалился… Чем же он занимался потом?

Вернувшись за рабочий стол, она взяла том телефонного справочника от «К» до «Т». И уже через десять минут такси везло ее в сторону Слоун-сквер. В руке, плотно затянутой в перчатку, она держала папку с карточкой Стеллы Роуд из своего досье и с перепиской, которую они поддерживали во время проведения летнего конкурса домохозяек. Уже на подъезде к Пиккадилли она вспомнила, что так и оставила окно своего офиса открытым. Но сейчас это ее тревожило меньше всего.

— Кто-то разводит персидских кошек или играет в гольф. А я одержима «Вестником» и его читателями. Вот такая я странная старая дева. Глупо, понимаю. Но так уж обстоят дела. Я не могу обратиться в полицию, пока не предприняла хоть что-то сама, Джордж.

— И все, что ты предприняла, — это примчалась ко мне?

— Выходит, что так.

Она сидела в кабинете дома Джорджа Смайли на Байуотер-стрит. Единственным источником света служила странного вида настольная лампа — нечто похожее на черного паука, глаз которого ярко освещал только поверхность стола и разложенные на ней листы какой-то рукописи.

— Значит, ты ушел из ведомства? — спросила она.

— Да, да, ушел. — Он закивал так энергично, словно хотел еще раз убедить сам себя, что худшее позади, а потом смешал для мисс Бримли виски с содовой. — Я, правда, недолго проработал там после… Оксфорда. Но оказалось, в мирное время все совершенно иначе, — продолжил он.

Мисс Бримли понимающе улыбнулась:

— Могу представить. Теперь у преподавателей больше времени на сплетни и склоки.

Смайли промолчал. Лишь закурил сигарету и уселся напротив нее.

— И люди совсем другие. Нет больше Филдинга, Стида, Джебеди, — заметила она уже как бы мимоходом, доставая из своей огромной сумки письмо Стеллы Роуд. — Вот то, о чем я тебе говорила, Джордж.

Прочитав письмо, он ненадолго поднес листок к свету лампы, и его лицо в это мгновение могло показаться кому-то почти до смешного серьезным. Наблюдая за ним, мисс Бримли даже стало интересно, какое первое впечатление он до сих пор производил на людей, которые знали его не слишком хорошо. Она помнила, что ей он показался одним из самых невзрачных мужчин из всех, кого она когда-либо встречала: низкорослый, рыхлый, в очках с толстыми стеклами и с редеющей шевелюрой — с него, решила она при первой встрече, можно было смело писать портрет холостяка-неудачника, ведущего сидячий образ жизни.

Врожденная непрактичность во всех житейских вопросах сказывалась даже в его одежде — всегда дорогой, но плохо сидевшей. Для портных он был просто подарком, и они грабили его напропалую.

Он отложил письмо на маленький столик с инкрустированной поверхностью, стоявший рядом с ним, и посмотрел на гостью взглядом филина.

— А другое послание, которое ты от нее получила, Брим. Где оно?

Она протянула ему папку. Он открыл ее и, помешкав немного, прочитал вслух первое письмо Стеллы Роуд:

Дорогая миссис Феллоушип!

Я хотела бы поучаствовать в конкурсе «Хозяйке на заметку», и вот совет, которым я могу поделиться.

Как сделать запас теста для сладостей на месяц вперед.

Смешайте равные доли масла и сахара и по одному яйцу на каждые шесть унций смеси. Для приготовления пудингов и пирожных достаточно потом будет добавить только лишь необходимое количество муки.

Такая смесь легко хранится в течение месяца.

К сему прилагаю пустой конверт с обратным адресом и маркой.

Искренне ваша Стелла Роуд (в девичестве Гластон)

P.S. Кроме того, вы легко убережете от ржавчины проволочную мочалку для мытья посуды, если будете хранить ее в банке с мыльной водой. Не знаю, разрешено ли по условиям конкурса вносить два предложения, но если да, то считайте это, пожалуйста, моей второй идеей для хозяек.

— Она стала победительницей конкурса, — сказала мисс Бримли, — но суть не в этом. Хочу кое-что тебе объяснить, Джордж. Она из семьи Гластон, а Гластоны читали «Вестник» со дня его основания. Дедом Стеллы был Руфус Гластон — магнат керамической промышленности из Ланкастера, вместе с отцом Джона Лэндсбери он построил храмы и молельные дома^[471] почти в каждой деревеньке Мидлендса. Смерть Руфуса «Вестник» ознаменовал выпуском отдельного мемориального издания, для которого старик Лэндсбери лично написал некролог. Сэмюэл Гластон продолжил дело отца, но по состоянию здоровья ему пришлось переехать жить южнее. Кончилось тем, что он поселился в окрестностях Борнмута, вдовец с единственной дочерью Стеллой. Она — последний отпрыск этого семейства. Причем это всегда были здравомыслящие люди, и, как я полагаю, Стелла — не исключение. Вот почему я не верю, что она может страдать манией преследования.

Смайли смотрел на нее, не скрывая удивления.

— Непостижимо, моя дорогая Брим! Как тебе удается запоминать все это?

Мисс Бримли улыбнулась почти виновато.

— С Гластонами это легко, настолько тесно они связаны с историей моей газеты. На Рождество они присылают нам открытки, а на каждую годовщину — коробки шоколадных конфет. У нас есть примерно пятьсот семей, которых я называю первооткрывателями. Они стали подписчиками «Вестника» с самого начала и никогда уже не изменяли ему. И они пишут нам письма, Джордж. По любому поводу, который их волнует, они пишут нам: если женятся, переезжают, выходят на пенсию, если болеют, впадают в депрессию или сердиты на что-то — они нам пишут. Не каждый день, Боже упаси, но достаточно часто.

— Как же ты запоминаешь их всех?

— А я и не помню. Просто веду картотеку. И отвечаю на каждое письмо, но только… Видишь ли…

— Что?

Мисс Бримли посмотрела на него очень серьезно.

— Я впервые получила послание от женщины, которая сильно напугана.

— Чем же я могу тебе помочь?

— Пока мне в голову пришла только одна светлая мысль. Я вспомнила, что у Адриана Филдинга был брат, который преподавал в Карне…

— Да, он там старший преподаватель, если, конечно, еще не ушел на покой.

— Нет, пока не ушел. Его провожают на пенсию в конце нынешнего семестра. Об этом писала «Таймс» несколько недель назад в колонке кратких светских новостей — той, куда Карн стремится попасть по любому поводу. Там говорилось: «Школа Карн возобновила сегодня занятия в связи с началом пасхального семестра. Его конец будет ознаменован проводами на пенсию мистера Т. Р. Филдинга, который в течение пятнадцати лет вел там преподавательскую деятельность».

Смайли только рассмеялся.

— Нет, Брим, что ни говори, а твоя память — это нечто потрясающее!

— Просто в заметке упоминалась фамилия Филдинга… Короче, я подумала, ты мог бы ему позвонить. Вы же должны быть знакомы.

— Да, я его знаю. Хотя мы встречались лишь раз. За обедом профессоров колледжа Святой Магдалены. Но только… — Смайли слегка зарделся.

— Но только что, Джордж?

— Он в некотором смысле совсем не похож на своего покойного брата, если ты понимаешь, о чем я.

— Не понимаю, — отрезала мисс Бримли. — Но ведь это не может помешать ему рассказать, что он знает о Стелле Роуд. И о ее муже.

— Не думаю, что о подобных проблемах следует разговаривать по телефону. Наверное, мне надо поехать туда и лично с ним увидеться. И потом, почему бы тебе самой не позвонить Стелле Роуд?

— Сегодня я уже не смогу этого сделать. Время позднее, и ее муж будет дома. Но я предполагала нынче же отправить ей письмо с приглашением приезжать ко мне в любое время. И все же… — продолжала она, притопнув ногой от нетерпения, — мне бы хотелось с чего-то начать уже сегодня. Пожалуйста, Джордж.

Смайли кивнул и направился к телефону. Сначала он позвонил в справочную и попросил дать ему домашний номер Теренса Филдинга. Его заставили долго ждать, а потом посоветовали позвонить на телефонную станцию, которая могла соединить его с тем, кто ему нужен. Глядя на него, мисс Бримли жалела, что не успела узнать Джорджа Смайли лучше, чтобы понять, до какой степени напускная его внешняя неуверенность в себе. Действительно ли он так робок, нерешителен и лишен истинной хватки разведчика?

— Он лучший, — так отзывался о нем Адриан. — Он сильнее и умнее нас всех.

Но сколько было мужчин, которые во время войны, пройдя через страшные испытания, учились быть сильными и мужественными, но охотно и с облегчением забывали о приобретенном опыте, когда все оставалось позади!

В трубке уже раздавались гудки. Услышав их, она впервые за все это время ощутила легкий приступ паники. Ей вдруг стало страшно, что сейчас выяснится, какую дурочку она сваляла, когда придется вновь излагать свою историю незнакомым и, вероятно, не слишком дружелюбно настроенным людям.

— Мистера Теренса Филдинга, пожалуйста…

Пауза.

— Филдинг? Добрый вечер. Меня зовут Джордж Смайли. Во время войны я был близко знаком с вашим братом. И с вами мы тоже встречались… Верно, в самую точку. Колледж Святой Магдалены позапрошлым летом. Послушайте, не мог бы я приехать и навестить вас по сугубо личному делу?.. Боюсь, оно слишком деликатного свойства, чтобы обсуждать по телефону. Моя знакомая получила крайне встревожившее ее письмо от жены одного из учителей Карна… Речь идет… Да, о Роуд, о Стелле Роуд и ее муже…

Он внезапно напрягся, и мисс Бримли, не сводившая с него глаз, со страхом заметила, как его пухлое лицо исказилось, словно от боли и отвращения. Она больше не слышала того, что он говорил, следя за пугавшими ее изменениями выражения его лица, замечала, как побелели суставы пальцев его руки, сжимавших трубку. Он повернулся к ней и что-то сказал. До нее не сразу дошел смысл его слов… Слишком поздно. Стелла Роуд уже мертва. Ее убили поздним вечером в среду. И произошло это после того, как они с мужем поужинали в гостях у Филдинга.

Глава 3 В ночь убийства

Утренний поезд, отходивший на Йовил в восемь ноль пять с вокзала Ватерлоо, не пользовался популярностью, хотя в ресторане подавали превосходный завтрак. Смайли без труда нашел для себя место в совершенно свободном купе первого класса. День выдался холодным, сумрачным, а темное небо обещало снегопад. Он сидел, укутавшись в плотное дорожное пальто, купленное на континенте, держа в руке, но не снимая пока перчаток, пачку утренних газет. Человек, любивший точный распорядок дня и ненавидевший спешку, он прибыл на вокзал за тридцать минут до отхода поезда. Все еще чувствуя усталость после стресса вчерашнего вечера, когда он просидел, разговаривая с Эйлсой Бримли, до бог знает которого часа, было трудно заставить себя взяться за чтение. Но, глядя в окно на почти пустынную платформу, он, к своему удивлению, вдруг увидел, как вдоль нее быстрым шагом идет мисс Бримли с хозяйственной сумкой в руке, пристально вглядываясь в окна поезда. Приспустив стекло,Смайли окликнул ее.

— Моя дражайшая Брим, что ты делаешь здесь в столь ужасающе ранний час? Тебе сейчас еще положено видеть третий сон.

Она села напротив него и принялась распаковывать сумку: термос, сандвичи, шоколад.

— Я не знала, можно ли в этом поезде позавтракать, — объяснила она. — И в любом случае хотела проводить тебя. Ты такой милый, Смайли, и мне бы очень хотелось поехать с тобой, но только в «Юнипресс» с ума сойдут, если я исчезну. Как обычно, там замечают, что человек когда-то существовал, стоит лишь ему отлучиться.

— Ты читала газеты? — спросил он.

— Просмотрела по диагонали по дороге сюда. Похоже, полиция считает, что это сделал не муж, а какой-то маньяк…

— Я знаю, Брим. Об этом ведь нам еще Филдинг сказал, верно?

Повисла неловкая пауза.

— Джордж, скажи, что я поступаю не как последняя скотина, отправляя тебя туда? Еще вчера я ни в чем не сомневалась, а теперь…

— Когда ты уехала, я созвонился с Беном Спэрроу из особого отдела. Ты ведь должна его помнить, правда? Он работал с нами во время войны. И я рассказал ему об этой истории.

— Джордж! Но ведь было три часа утра!

— И тем не менее он обещал позвонить региональному старшему инспектору в Карн, сообщить ему о полученном тобой письме и уведомить о моем приезде. Бен думает, что расследование поручат офицеру по фамилии Ригби. А он вместе с ним учился в полицейском колледже. — Смайли посмотрел на нее, и взгляд его внезапно смягчился. — Кроме того, я ведь человек без определенных занятий, Брим. Перемена обстановки пойдет мне только на пользу.

— Бог тебе в помощь, Джордж, — сказала мисс Бримли, склад ума которой оставался достаточно женским, чтобы поверить ему Она поднялась, чтобы выйти из вагона, а Смайли добавил:

— Если тебе понадобится еще помощь или любое содействие, а до меня не удается дозвониться, в Митчаме живет человек по фамилии Мендель. Отставной полицейский инспектор. Его легко найти по справочнику. Свяжешься с ним и сошлешься на меня. Он сделает все, о чем ты попросишь. А я, между прочим, забронировал себе номер в гостинице «Герб Солеев».

Оставшись в купе один, Смайли с чувством неловкости перебрал провизию, доставленную ему мисс Бримли. Он заранее предвкушал аппетитный завтрак в вагоне-ресторане. А потому кофе и сандвичи решил отложить на более позднее время. Вероятно, можно будет пустить их на легкий обед, решил он. А вот позавтракает он на славу.

Уже сидя в ресторане, Смайли прочитал первый из наименее сенсационных газетных отчетов о смерти Стеллы Роуд. Как выяснилось, в среду вечером мистер и миссис Роуд ужинали у мистера Теренса Филдинга, старшего преподавателя школы Карн и брата покойного Адриана Филдинга, известного историка Франции, который пропал без вести во время войны, выполняя специальное задание министерства обороны. Дом мистера Филдинга они покинули вместе примерно без десяти одиннадцать и прошли полмили, отделявшие центр Карна от их собственного дома, располагавшегося на окраине, рядом со знаменитыми игровыми полями школы. И только уже добравшись до своего жилища, мистер Роуд вспомнил, что забыл у мистера Филдинга экзаменационные работы, которые требовали проверки тем же вечером. (В этот момент до Смайли дошло, что он не уложил в чемодан смокинг, а Филдинг непременно пригласит к ужину и его.) Роуд решил вернуться, чтобы забрать бумаги, и пять минут двенадцатого тронулся в обратный путь. Судя по всему, миссис Роуд приготовила себе чашку чая и устроилась в гостиной, дожидаясь возвращения мужа.

К задней части их дома примыкает оранжерея, дверь из которой ведет непосредственно в гостиную. Именно там Роуд обнаружил жену по возвращении. На месте присутствовали признаки борьбы, с тела убитой пропали кое-какие недорогие ювелирные украшения. А в оранжерее царил настоящий разгром. К счастью, в среду днем выпал свежий снег, и сыщики из Дорчестера имели возможность в четверг утром изучить оставленные на нем следы. Мистером Роудом, перенесшим шок, занимались в центральной больнице Дорчестера. Полиция выразила желание допросить женщину из соседней деревни Пилль, известную в округе своими эксцентричными манерами и странностями поведения, по прозвищу Полоумная Джейни. Миссис Роуд, принимавшая активное участие в благотворительной деятельности и в частности организовывавшая некоторые мероприятия в рамках Международного года помощи беженцам, проявляла заинтересованность в ее судьбе и благосостоянии, однако с ночи убийства женщина бесследно пропала. По первоначальной версии полиции, убийца увидел миссис Роуд одну в окно гостиной (она не задернула шторы), а потом миссис Роуд сама впустила преступника в дом, приняв его за вернувшегося от мистера Филдинга мужа. Вскрытие трупа было поручено патологоанатому из министерства внутренних дел.

Тон остальных репортажей был далеко не таким сдержанным. «Жесточайшее убийство в Карне!» — гласил один заголовок. «Учитель обнаружил труп жены в залитой кровью оранжерее» — сообщал другой. Третий вопил: «Умалишенная объявлена в розыск по подозрению в убийстве!» Брезгливо поморщившись, Смайли свернул в трубочку все газеты, кроме «Таймс» и «Гардиан», и зашвырнул их подальше на багажную полку.

В Йовиле он пересел на местную электричку до Стерминстера, Окфорда и Карна. Когда же он вышел наконец на станционную платформу Карна, было около одиннадцати утра.

Со станции он позвонил в отель и отправил туда багаж отдельно на такси. Гостиница «Герб Солеев» полностью заполнялась только дважды в год — на День поминовения и на праздник Святого Андрея. Большую же часть года она пустовала и торчала, как чопорная викторианская леди в вуали, которой служили покрытые сажей листы кровельной черепицы, посреди неухоженной лужайки между станцией и аббатством Карн.

Землю все еще покрывал слой снега, но денек выдался погожий и сухой, а потому Смайли решил пешком прогуляться до городка, где ему предстояла встреча с офицером, возглавлявшим расследование убийства. Он вышел со станции, построенной в том же скуповатом викторианском стиле, и двинулся по аллее между голыми в это время года деревьями в сторону большой башни аббатства, отчетливо видной издалека на фоне бесцветного зимнего неба. Он пересек внутренний двор аббатства — красивую и даже величавую площадь, окруженную средневековой постройки домами, на крышах которых лежал снег, а в двориках кустами торчала прошлогодняя пожухлая трава.

Когда он входил в западные ворота аббатства и под ногами так приятно поскрипывал снег, где-то высоко над головой пробили часы, из миниатюрных крепостей на воротах навстречу друг другу выехали два закованных в латы конных рыцаря и приветствовали друг друга поднятием копий. Затем, словно они тоже были частью сложного часового механизма, разом открылись другие двери, из которых толпой вывалились наружу мальчики в черных мантиях, торопливо двинувшиеся по заснеженной площади в сторону главного здания аббатства. Один из них пробежал так близко, что задел рукавом мантии плечо Смайли.

— Что происходит? — успел спросить его на ходу Смайли.

— Всех созывают на шестой час! — выкрикнул парень и пропал из виду.

Стоило Смайли миновать главный вход в школу, как он оказался в муниципальной части городка среди несколько мрачноватых построек XIX века, возведенных из местного камня, где местами еще сохранились готические трубы каминов и замысловатые окна с зубчатыми резными рамами. Вот и здание мэрии, а рядом — штаб-квартира местной полиции с флагом на шпиле, украшенным изображением Святого Георгия. Построенный лет девяносто назад, этот центр закона и порядка явно был рассчитан еще на отражение нападения лучников и пушек, стрелявших ядрами.

Смайли представился дежурному сержанту и сказал, что ему необходимо встретиться с инспектором, отвечающим за расследование по делу миссис Роуд. С непроницаемым выражением лица сержант взялся за трубку местного телефона с таким видом, словно ему предстояло не просто позвонить, а проделать с аппаратом некий сложный трюк. Но, к немалому удивлению Смайли, ему сразу же объявили, что инспектор Ригби будет счастлив принять его немедленно, а навстречу даже выслали кадета-стажера из полицейского колледжа. После чего энергичным шагом провели вверх по лестнице, и уже через несколько секунд он обнаружил, что сидит напротив инспектора.

Это был мужчина столь же низкорослый, сколь и широкоплечий. Он вполне мог сойти за кельта, работавшего на цинковых карьерах Корнуолла, или за шахтера-угольщика Уэльса. Очень коротко постриженные черные волосы сходились в узкую челку к центру лба, чем-то напоминая парики актеров, играющих роль Мефистофеля. Руки его тоже были широкими и мощными. Телосложением и осанкой он напоминал борца, но говорил медленно и чуть картавил, как многие уроженцы Дорсета. Смайли вскоре подметил еще одну особенность его характера, которой редко отличаются малорослые мужчины: открытость. Несмотря на хитроватый разрез глаз и скованность движений, Ригби казался человеком честным и прямодушным.

— Сегодня утром мне позвонил Бен Спэрроу, сэр. Очень рад вашему приезду. Как мне было сказано, вы привезли некое письмо.

Ригби еще раз окинул взглядом Смайли и, видимо, решил, что первое приятное впечатление его не обмануло. Он сам воевал и был наслышан, пусть и не в деталях, о военной работе Смайли. Если бы Бен Спэрроу просто сказал, что Смайли — отличный малый, для Ригби этого было бы достаточно. Но Бен сказал гораздо больше: «Похож на жабу, одевается, как букмекер, но у него мозги… Я бы дорого дал, чтобы иметь такие же. А на войне ему пришлось хлебнуть сполна. Врагу не пожелаешь».

Что ж, действительно смахивает на жабу — приземистый и пухлый. Толстые круглые стекла очков делают глаза нелепо огромными и выпученными. А уж одет так и в самом деле странно. Дорого одет, сразу видно. Но пиджак все равно топорщится там, где ему не положено топорщиться. Однако более всего Ригби удивила в госте его внешняя застенчивость. Он ожидал увидеть больше развязности у столичной штучки, приехавшей в такое захолустье, как Карн, и тем не менее Смайли держался серьезного и уважительного тона, что не могло не импонировать инспектору, который отличался известным консерватизмом в подобных вопросах.

Смайли достал из бумажника письмо и положил на стол, а Ригби в это время вытащил из потертого металлического футляра очки в золотой оправе и аккуратно завел дужки за уши.

— Не знаю, что вам рассказал об этом письме Бен, — начал Смайли, — но оно пришло с почтой в один небольшой еженедельник неортодоксального религиозного направления, на который была подписана миссис Роуд.

— А мисс Феллоушип — это та леди, которая принесла письмо вам?

— Нет. На самом деле ее фамилия Бримли. Она — главный редактор издания. Феллоушип ее псевдоним. Она подписывается так, когда отвечает в газете на вопросы читателей.

Темно-карие глаза на мгновение задержались на нем.

— Когда именно она получила письмо?

— Вчера, семнадцатого. В четверг еженедельник сдается в печать, и у нее полно других дел. Вот почему почту она просмотрела только вечером. Это письмо она вскрыла, если не ошибаюсь, около шести часов.

— И она сразу показала его вам?

— Да.

— Почему?

— Во время войны она служила со мной в одном управлении. Ей не хотелось сразу обращаться в полицию, а я был единственным не полицейским, кого она сразу вспомнила. — Он понял, что сказанное прозвучало глуповато, и добавил: — Не полицейским, а просто человеком, способным ей помочь, вот что я имел в виду.

— Могу я поинтересоваться, сэр, кто вы сейчас по профессии? Чем зарабатываете на жизнь?

— Так, ерундой. Небольшим частным исследованием Германии семнадцатого столетия.

И снова собственная фраза показалась ему не слишком умной.

Но Ригби, казалось, не придал этому значения.

— А о чем было первое, более раннее письмо?

Смайли передал ему второй конверт, который почти исчез в огромной квадратной лапе инспектора.

— Она тогда выиграла конкурс, — объяснил Смайли.

И это то, с чем она победила. Как я понял, она из семьи, которая подписывалась на еженедельник со времени его основания. Вот почему мисс Бримли не сочла ее письмо не стоящим внимания. Хотя это ничего не значит.

— Что вы имеете в виду?

— Я хотел сказать, история семейной подписки на газету в течение пятидесяти лет не обязательно исключает вероятность, что миссис Роуд, если можно так выразиться, попросту утратила душевное равновесие.

Ригби понимающе кивнул, но у Смайли возникло сомнение, на самом ли деле его мысль была им правильно истолкована.

— М-да, — произнес Ригби с усталой улыбкой. — Ох уж эти дамочки!

Теперь уже Смайли не знал, верно ли он сам его понял, но на всякий случай поддакнул и тоже улыбнулся. А Ригби между тем смотрел на него с крайне серьезным и задумчивым видом.

— У вас, случайно, нет знакомых среди персонала школы, сэр?

— Только мистер Теренс Филдинг. Мы с ним как-то встречались за обедом в Оксфорде. Предполагаю созвониться и навестить его. Ведь я очень хорошо знал его брата.

При упоминании о Филдинге Ригби чуть заметно напрягся, но промолчал и дал Смайли продолжить.

— Именно Филдингу я позвонил, когда мисс Бримли принесла мне письмо. Он и поделился со мной печальной новостью. Это было прошлым вечером.

— Понятно.

Они молча посмотрели друг на друга. Смайли выглядел почти комично в своей растерянности, а Ригби продолжал оценивать собеседника, прикидывая, многое ли стоит ему рассказывать.

— И надолго вы к нам? — спросил он после затянувшейся паузы.

— Пока не знаю, — ответил Смайли. — Мисс Бримли очень хотела приехать сама, но ей надо сдавать очередной номер. Она, видите ли, считает крайне важным сделать для миссис Роуд все возможное, пусть той уже и нет в живых. Просто потому, что та была давней читательницей газеты. Я обещал доставить письмо оперативно и по назначению. Едва ли я смогу помочь в чем-то еще. Задержусь, вероятно, на день-другой, чтобы встретиться с Филдингом и, быть может… Быть может, схожу на похороны. У меня забронирован номер в «Гербе Солеев».

— Неплохой отель.

Ригби бережно уложил очки в футляр и бросил его в ящик письменного стола.

— Любопытное место наш Карн, доложу я вам. Между городом и школой возникла почти пропасть или, как мы здесь говорим, стена между Жителем и Учителем; ни те ни другие не любят и не знают друг друга. А все от недоверия; от взаимного недоверия и непонимания. Вот почему столько сложностей возникает, когда случается нечто подобное. Нет, я, конечно, могу навестить мистера Филдинга или мистера Д’Арси. Они скажут: «Рады вас видеть, сержант», — и даже нальют мне чашку чая где-нибудь в кухне, но я никогда не стану для них своим. Они живут в собственном мирке и никого извне в него не допускают. Нет сплетен, которые можно собрать в пабах, нет осведомителей, нет ничего… Только чашка чая, печенье с тмином и почетное звание сержанта, которое они присваивают всем полицейским подряд.

Ригби вдруг рассмеялся, и Смайли с облегчением тоже рассмеялся.

— А я бы о многом хотел их расспросить. У меня к ним куча вопросов. Например, кому семейство Роуд нравилось, а кто их недолюбливал? Был ли Роуд хорошим преподавателем и как воспринимали его жену остальные? Вписывалась ли она в их окружение? А так я располагаю множеством улик как костяком дела, но на эти кости никак не нарастить мяса.

Он выжидающе посмотрел на Смайли.

— Если вам нужна моя помощь, буду только рад оказать ее, — после продолжительной паузы произнес тот. — Но в таком случае мне нужно знать все факты.

— Стелла Роуд была убита в среду шестнадцатого числа примерно между десятью минутами двенадцатого и без четверти двенадцать. Ей нанесли пятнадцать или даже двадцать ударов тяжелой дубинкой, обрезком трубы или чем-то в этом роде. Это было жуткое убийство… Жутчайшее. Следы побоев по всему телу. Первое впечатление, что она вышла из гостиной на звонок или стук в дверь, открыла ее и тут же получила тяжелый удар. Затем Стеллу Роуд отволокли в оранжерею. Наружная дверь туда оказалась не заперта, понимаете?

— Да, странно… Откуда убийца мог знать об этом?

— Он мог прятаться там прежде; но в этом трудно разобраться только по имеющимся следам. На преступнике были сапоги — высокие резиновые сапоги сорок пятого размера. Замерив ширину шага по следам в саду, мы определили, что ростом он около шести футов. Затащив ее в оранжерею, он продолжал наносить удары — главным образом по голове. Именно в оранжерее найдены лужи артериальной крови. Больше такого количества крови не осталось нигде.

— А пятна крови на одежде мужа?

— Я расскажу об этом подробнее, но, если кратко, их почти не было.

После небольшой паузы он продолжил:

— Я упомянул о следах, и они действительно были. Убийца подошел к дому сзади, со стороны сада. Но как он попал туда и каким путем ушел, остается полнейшей загадкой. Понимаете, не осталось следов, ведущих от дома. По крайней мере следов резиновых сапог. И вообще никаких. Разумеется, можно допустить, что он ушел дорожкой от парадной двери к дороге, где мы сами много натоптали той ночью, но не думаю, что мы даже в таком случае упустили бы отпечатки его подошв.

Он снова посмотрел на Смайли и продолжил рассказ:

— В оранжерее он оставил только одну свою вещь — старый тряпичный пояс темно-синего цвета. На первый взгляд от дешевого плаща. Мы сейчас с ним работаем.

— Она была ограблена? И вообще что-нибудь ценное пропало?

— Нет никаких признаков, что дом обшарили. У нее на шее были бусы из зеленых камешков. Вот их забрали. Такое впечатление, что убийца пытался снять у нее с пальцев кольца, но они не поддавались.

Он снова сделал паузу.

— Едва ли стоит упоминать, что за прошедшее время нам пришли сообщения о подозрительных типах в синих плащах и резиновой обуви со всех концов страны. Но насколько я знаю, ни у кого из них нет крыльев за спиной или сапогов-скороходов, чтобы перенестись от оранжереи прямо на шоссе.

Им пришлось снова прерваться, потому что стажер из полицейского колледжа принес поднос с чаем. Он поставил его на край стола, искоса посмотрел на Смайли и решил предоставить возможность разлить напиток по чашкам инспектору Он развернул поднос так, чтобы ручка чайника смотрела на Ригби, и удалился. Смайли с интересом разглядывал безукоризненно ровно расстеленную салфетку в тон чайнику с ситечком на подносе, принесенном таким неуклюжим с виду кадетом. Ригби налил чай, и какое-то время они молча пили его. Смайли отмечал про себя, что Ригби производил даже несколько подавляющее впечатление эффективного в своей работе полицейского.

Сама простота манер этого человека и обстановка его кабинета делали его неотъемлемой частью общества, которую он призван был защищать. Невзрачная мебель, деревянный ящик с картотекой, голые стены, архаичный телефон с наушником, отделенным от микрофона, коричневая полоса по периметру стен и такая же коричневая дверь, блеск отражавшего свет линолеума, легкий запах карболки, неровно горящий газовый камин и календарь страхового общества «Пруденшиал» — все свидетельствовало о сдержанности и скромности, но в этой спартанской обстановке странным образом ощущались комфорт и вера в свои силы.

— Роуд вернулся к Филдингу за экзаменационными работами. Филдинг, само собой, подтвердил это. Пришел Роуд примерно в двадцать три тридцать пять — точнее Филдинг сказать не может. Причем Роуд у Филдинга не задержался ни одной лишней минуты. Просто забрал с порога те бумаги в портфеле, в котором обычно носит учебники и всякие школьные бумаги. Встречал ли он кого-то по дороге, Роуд не помнит. Ему показалось, что его обогнал велосипедист, но он в этом не уверен. Если верить Роуду на слово, то он направился прямо домой. Когда добрался, позвонил в дверь. На нем был смокинг, и ключа он с собой не взял. Он предполагал, что жена откроет ему, понимаете ли. И тут начинается чертовщина. Ночь выдалась лунная, землю покрывал снег, а значит, видимость была очень хорошей. Он окликнул ее, но она не отзывалась. Тогда он заметил следы, которые вели вокруг дома. И не просто следы, кровавые полосы на снегу там, где тело волокли к двери оранжереи. Однако даже при свете луны он не понял, что это кровь. Видел лишь что-то темное. Позже Роуд сказал, что принял кровь за грязную воду из сточной канавы, проходящей вдоль дорожки к дому. Однако он пошел по следу и попал к оранжерее. Там было темно. Он попытался включить фонарь, но тот не работал.

— Он не пытался зажечь спичку?

— Спичек у него не было. Он не курит. Его жена — враг табака. Он вошел внутрь. Стены оранжереи почти целиком стеклянные, за исключением нижних трех футов, а крыша покрыта черепицей. Луна в ту ночь стояла высоко, и внутрь почти не попадало света. Проникало лишь немного в окошко двери, которая разделяла гостиную и оранжерею. Но в том-то и дело, что в гостиной миссис Роуд включила лишь тусклую настольную лампу. И он почти ощупью продвигался вперед, окликая жену по имени. А потом, сделав еще шаг, обо что-то споткнулся и чуть не упал. Наклонился и ощупал руками ее тело снизу доверху. Потом понял, что руки у него в крови. После этого он мало что помнит. В ста ярдах дальше по дороге живет с сестрой старший преподаватель по фамилии Д’Арси. Он услышал, как кто-то громко кричит на улице. Д’Арси вышел и увидел Роуда с окровавленными руками и лицом. Тот был явно не в себе. Д’Арси вызвал полицию, и я приехал туда около часа ночи. Я много страшных сцен повидал на своем веку, но это оказалось куда страшнее. Кровища была повсюду. Тот, кто убил Стеллу Роуд, сам должен был пропитаться кровью насквозь. Там неподалеку есть кран, который торчит из стены оранжереи. Из него текла вода. Видимо, убийца открыл его, чтобы отмыть руки. Сыщики обнаружили прямо под ним следы крови. Как я понял, Роуд сам незадолго до того чинил этот кран…

— А отпечатки пальцев? — спросил Смайли. — Что удалось обнаружить?

— Отпечатки самого Роуда повсюду. Но были и другие, смазанные и испачканные кровью, оставленные, по всей видимости, рукой в перчатке.

— Их оставил убийца?

— Они точно были оставлены до того, как к телу прикоснулся Роуд. Местами отпечатки Роуда частично перекрыли следы пальцев в перчатке.

Смайли ненадолго задумался и замолчал.

— Те экзаменационные работы, из-за которых он вернулся. Они действительно были ему так нужны?

— Да. По крайней мере, как понял я. Хотя, вероятно, все относительно. Он должен был их проверить и поставить оценки, чтобы передать мистеру Д’Арси к середине дня в пятницу.

— Хорошо, но зачем он вообще взял их с собой к Филдингу?

— А он и не брал. Всю вторую половину дня он проводил письменный экзамен и закончил только около шести часов. Поскольку сразу к себе домой он не собирался, то сложил работы в портфель и попросил одного из учеников — старосту корпуса по фамилии Перкинс — доставить его к Филдингу на дом. Перед ужином Роуду еще нужно было закончить кое-какие дела в храме, в котором ему выпало дежурить всю неделю.

— Тогда где же он переоделся?

— В учительской гардеробной, рядом с общей комнатой корпуса. Ею пользуются, по большей части тренеры спортивных команд — многие живут довольно далеко от Карна.

— Парнишка, который доставил портфель домой Филдингу. Что можно сказать о нем?

— А мне почти нечего добавить к уже сказанному. Фамилия — Перкинс. Он староста корпуса, который курирует Филдинг. Тот сам с ним поговорил. История, рассказанная Роудом, полностью подтвердилась… Кураторы корпусов… Они здесь очень ревностно относятся к своим подопечным, знаете ли… И уж, конечно, не любят, когда им начинают задавать вопросы грубияны — полицейские вроде меня.

Ригби произнес это с неприкрытой досадой.

— Ясно, — отозвался Смайли, понимая, что ничем не в силах помочь, а потом спросил: — Как вы объясните содержание письма?

— Боюсь, что не только письмо требует объяснений. Смайли быстро вскинул на него взгляд.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, — ответил Ригби очень медленно, — что миссис Роуд за последние несколько недель совершила несколько весьма странных поступков.

Глава 4 Обыватели и преподаватели

— Миссис Роуд не принадлежала к англиканской церкви, как вы, вероятно, уже поняли. У нас в Карне вообще мощная нонконформистская община. Сказать вам правду, — добавил Ригби с легкой усмешкой, — к ней принадлежит и моя жена.

Пару недель назад наш преподобный зашел ко мне поговорить. Это было уже вечером. Примерно в половине седьмого. Я собирался домой, сказать по правде. Вот он и пришел прямо сюда, сел в то кресло, где сейчас сидите вы. Он у нас мужчина видный и рослый, наш священник. Хороший человек. Приехал сюда с севера, откуда родом миссис Роуд. Его фамилия Кардью.

— Тот самый мистер Кардью, упомянутый в письме?

— Именно. Он хорошо знал семью миссис Роуд еще до того, как они с мужем перебрались сюда. Гластоны очень популярны на севере, и мистер Кардью весьма обрадовался, узнав, что Стелла Роуд — дочь мистера Гластона. Так уж был доволен. Миссис Роуд стала регулярно приходить к нему в молельный дом, и здесь это всем пришлось по душе. Моя жена-то как радовалась новой прихожанке, вы себе и представить не можете. Потому что, как я догадываюсь, у них впервые появился кто-то из школы. В основном прихожане молельного дома — это рабочий люд, городские жители. — Ригби снова улыбнулся. — Редкий случай, чтобы город сблизился со школой, если можно так выразиться. А в наших краях так и вообще уникальный.

— А что ее муж? Он тоже приходил с ней? Тоже был нонконформистом?

— Да, был когда-то. Она сама рассказывала мистеру Кардью. Мистер Роуд родился и воспитывался на севере в Брэнксоме, а вся его семья принадлежала к неофициальной церкви. Так, между прочим, мистер и миссис Роуд впервые познакомились, если я правильно понял — в молельном доме Брэнксома. Бывали когда-нибудь в тех местах? У них молельный дом даст сто очков вперед любой церкви. Настоящий храм и стоит на высоком холме прямо над морем.

Смайли отрицательно помотал головой, и карие глаза Ригби некоторое время в задумчивости взирали на него.

— На вашем месте я бы туда съездил. Непременно, — сказал он. — Однако, перейдя на работу в Карн, мистер Роуд принял англиканскую веру. И даже пытался уговорить жену последовать своему примеру. В школе англиканцы очень сильны. О Роудах мне тоже рассказала жена. Как правило, я запрещаю ей распространять слухи. Все-таки она из семьи полицейского. Но она обо всем узнала лично от Кардью.

— Понятно.

— Так вот, Кардью пришел поговорить со мной. Он был страшно взволнован и обеспокоен. Не знал, как ему быть, и решил поговорить со мной как с другом, а не как с представителем власти. — Ригби скорчил кислую гримасу. — Но когда люди приходят ко мне как к другу, я точно знаю, что нужен им прежде всего в роли полицейского. И он рассказал мне эту историю. В тот день к нему наведалась миссис Роуд. Он как раз уезжал в гости к одному фермеру в окрестностях Окфорда и домой вернулся в половине шестого или около того. А потому миссис Кардью пришлось развлекать гостью беседой до возвращения мужа. Миссис Роуд была бледнее полотна и сидела в напряженной позе у камина. Как только преподобный приехал, миссис Кардью оставила их одних, а миссис Роуд начала говорить о своем муже. — Он помедлил. — Она заявила, что мистер Роуд собирается ее убить. Одной из долгих зимних ночей. У нее было что-то вроде идеи фикс — ее непременно убьют долгой зимней ночью. Кардью поначалу не принял ее слов всерьез. Но, немного обдумав ситуацию, решил сообщить мне.

Смайли не сводил с него пристального взгляда.

— Он никак не мог взять в толк, почему у нее возникла такая фантазия. Ему даже показалось, что она несколько не в себе. Он человек вполне приземленный, даром что священник. И, думаю, повел себя с ней чересчур жестко. Он так и спросил, с чего она вбила себе в голову столь нелепую мысль, а она расплакалась. Не устроила громкой истерики, а начала тихо лить слезы. Тогда он постарался успокоить ее, обещал помочь, еще раз поинтересовался, откуда у нее взялась подобная идея. Но она не ответила. Встала, подошла к двери, в отчаянии покачала головой. Вроде бы хотела сказать что-то еще, но промолчала и просто ушла.

— Примечательно, — заметил Смайли, — что она так откровенно солгала в своем письме. Там она даже подчеркнула, что ничего не говорила Кардью.

Ригби пожал могучими плечами.

— И вообще, уж простите, но я сам оказался в чертовски сложном положении, — сказал он. — Наш главный констебль скорее сам себе глотку перережет, чем обратится за помощью в Скотленд-Ярд. Ему нужно, чтобы мы сами арестовали преступника, и как можно скорее. И у нас на первый взгляд и в самом деле зацепок более чем достаточно. Следы на снегу, время убийства, описание одежды убийцы и даже орудие.

Смайли посмотрел на него с искренним изумлением.

— Так, значит, вы нашли даже орудие убийства?

Ригби замялся.

— Да, мы нашли его. Но об этом едва ли знает хоть одна живая душа, и моя обязанность предупредить вас, сэр, чтобы вы хранили тайну. Мы нашли его на следующее утро после убийства в четырех милях от Карна, брошенным в сточную канаву у дороги на Окфорд. Восемнадцатидюймовый обрезок так называемого электрического коаксиального кабеля. Знаете, что это такое? Они бывают разного размера, но диаметр нашего примерно два дюйма. По центру проходит толстый медный сердечник, отделенный от оболочки пластмассовой изоляцией. Он был в крови — группа совпала с группой крови Стеллы Роуд, — и к нему прилипли ее волосы. Мы держим это в секрете от всех. Хвала Всевышнему, что нашел его один из наших людей. Это указывает направление, в котором скрылся преступник.

— Как я полагаю, никаких сомнений в том, что именно этот предмет послужил орудием убийства, у вас нет? — спросил Смайли с невинным видом.

— В ранах на трупе нами обнаружены мелкие частички меди.

— Но все же странно, не правда ли, — размышлял вслух Смайли, — что преступник нес орудие убийства с собой так долго, прежде чем выбросить? Особенно если он шел пешком. Казалось бы, гораздо разумнее было тут же отделаться от него.

— Да, вы правы. Это очень странно. Половина из четырех миль Окфордской дороги проходит вдоль берега канала, он мог бросить кусок кабеля в воду в любом месте. И мы бы не нашли его никогда.

— Кабель старый?

— Да не то чтобы очень. Совершенно стандартный. Таких полно на любой стройке. — Ригби колебался с минуту, но потом его прорвало: — Послушайте, что я вам скажу, сэр. Обстоятельства подобного дела требуют особенно тщательного расследования. Масштабной поисковой операции, лабораторных анализов, массовых опросов населения. Этого добивается наш шеф, и он совершенно прав. Никаких прямых улик против мужа у нас нет вообще, хотя, если честно, и толка от него не добьешься. Он кажется растерянным, многого не помнит, путается в показаниях, когда речь заходит о мелочах, не имеющих отношения к делу. Забыл дату собственной свадьбы и фамилию лечащего врача. Это все, разумеется, последствия шока, и вполне понятно. Я принимаю во внимание всю важность вашего письма, сэр, и оно действительно наводит на странные размышления, но если бы с его помощью вы смогли объяснить мне, где можно было взять высокие резиновые сапоги, чтобы они потом бесследно исчезли, забить жену до смерти, почти не испачкавшись в крови, забросить орудие убийства за четыре мили от места преступления и сделать все это за десять минут пребывания в доме Филдинга, мне бы это очень сейчас пригодилось. А пока мы ищем незнакомца шести футов ростом, обутого в сапоги фирмы «Данлоп» сорок пятого размера, одетого в синий, запятнанный кровью плащ и кожаные перчатки. Этот мужчина передвигается пешком и в ночь убийства находился в районе Норт-Филдз между двадцатью тремя десятью и двадцатью тремя сорока пятью, а потом отбыл в направлении Окфорда, прихватив с собой полтора фута коаксиального кабеля, бусы из зеленых самоцветов и брошку с имитацией бриллианта — общая стоимость «драгоценностей» двадцать три шиллинга и шесть пенсов. Мы разыскиваем маньяка, который убивает из удовольствия или ради добычи, сбыв которую, можно разве что неплохо пообедать.

Ригби перевел дух, грустно улыбнулся и продолжал:

— Известно также, что он умеет совершать прыжки по воздуху на пятьдесят футов. А теперь скажите мне, что еще мы можем предпринять, располагая подобной информацией? На что еще потратить время? Кого еще объявить в розыск? Могу я отправлять своих людей на задания, чтобы они гонялись за призраками? У нас ведь есть и другая работа.

— Мне это понятно.

— Но я — полицейский старой закалки, мистер Смайли, и ненавижу неопределенность. Я не люблю заниматься поисками людей, в существование которых не верю, и терпеть не могу, когда у меня из-под носа уводят свидетелей. Я хочу встречаться с людьми, допрашивать их, совать повсюду свой нос, выслеживать и разнюхивать. Но мне этого не дозволено. Только не в нашей школе! Вы следите за моей мыслью? Вот почему нам приходится устраивать вселенские облавы, надеяться на криминалистов и собак-ищеек, хотя я нутром чую, что это дело совершенно из другого разряда.

— Я еще прочитал в газетах про женщину по прозвищу Полоумная Джейни…

— Как раз собирался перейти к этой теме. Миссис Роуд была доброй женщиной, с которой любой легко находил общий язык. По крайней мере на меня она производила такое впечатление. Не всем женщинам в молельне она нравилась, но вы же знаете этих кумушек. А вот с бедняжкой Джейни она, кажется, сдружилась. Джейни у нас почти нищенка, хотя приторговывает травами и какими-то амулетами через задние дворы. Ну, вы представляете, о чем я. Конечно, не без странностей. Разговаривает с птицами и все такое. Живет в заброшенном норманнском храме в Пилле. Стелла Роуд стала ей подкидывать еду и кое-какую одежонку — а то она вечно ходила оборванная и полуголодная. А теперь Джейни вдруг исчезла. Ее видели ранним вечером в среду на тропе, ведущей к Норт-Филдз, и с тех пор — ни слуху ни духу. Конечно, это еще ничего не значит. Такие, как она, появляются и пропадают, и никто им не указ. Могут жить у тебя под боком годами, а потом вдруг растаять, как снег под костром. Она могла помереть. Валяется где-нибудь в канаве. Или занемогла и забилась в какой-нибудь угол, как дикая кошка. Джейни у нас не единственная городская дурочка. Но сейчас наделала шума, потому что мы обнаружили еще следы, ведущие вдоль деревьев по самым задам сада Роудов. По виду следы женские и в одном месте проходят совсем близко от оранжереи. Могла быть цыганка или другая бродячая нищенка. Возможно все, но я так думаю, что это Джейни наследила, и никто другой. И не просто думаю, а надеюсь и молю Бога, чтобы это оказались ее следы. Свидетельница нам не помешает, пусть она и немного того…

Смайли поднялся. Когда они пожимали друг другу руки, Ригби сказал:

— До свидания, сэр. В случае необходимости звоните мне в любое время. — Он написал номер телефона на листке лежавшего перед ним блокнота, вырвал его и протянул Смайли. — Это мой домашний.

Он проводил Смайли до двери. Немного помялся, но потом все же спросил:

— А вы сами, случайно, не выпускник Карна, сэр?

— Боже упаси!

Ригби снова помолчал, прежде чем сказать:

— Вот наш начальник — выпускник. Раньше служил в Индии. Армейский бригадир Хэвлок. Это его последний год в должности, и потому он так заинтересован в результатах расследования дела. Но тем не менее делает все, чтобы не пустить меня в стены школы. Ему это поперек горла.

— Ясно.

— Он может только требовать быстрого ареста преступника.

— И за пределами Карна, насколько я понимаю?

— Еще раз всего хорошего, мистер Смайли. Звоните. О, есть еще кое-что, о чем я забыл упомянуть. Тот обрезок кабеля…

— И что с ним такое?

— Дело в том, что мистер Роуд демонстрировал ученикам точно такой же, когда проводил занятие по основам электротехники. А недели три назад куда-то положил и теперь не может найти.

К своей гостинице Смайли шел очень неторопливо.

Моя дорогая Брим!

Сразу же по прибытии сюда я передал твое письмо инспектору уголовного розыска, которому поручено расследование. Как и предполагал Бен, это некто Ригби: выглядит он как помесь Шалтая-Болтая с корнуоллским эльфом — приземистый крепыш, — но сразу видно, что далеко не глуп.

Чтобы, как положено, начать с середины, — наше письмо отнюдь не произвело ожидаемого эффекта; выяснилось, что еще две недели назад Стелла Роуд сообщила местному баптистскому священнику Кардью, что муж замыслил убить ее в одну из долгих ночей, что бы она ни подразумевала под этим. Если описывать обстоятельства убийства, то можно исходить из отчета в «Гардиан», который в целом соответствует действительности.

Говоря субъективно, то чем больше мне рассказывал Ригби, тем менее вероятным начинало казаться, что она была убита мужем. Почти все улики указывают в другом направлении. Мотив преступления неясен, зато найдено орудие убийства, следы ног на снегу (принадлежавшие, по всей видимости, высокому мужчине в резиновых сапогах), а также отпечатки пальцев в оранжерее, оставленные кем-то носившим перчатки. Не забудем и один из самых важных аспектов: тот, кто совершил убийство, должен был весь перепачкаться кровью… По словам Ригби, оранжерея представляла собой ужасающее зрелище кровопролития. Разумеется, на Роуде были заметны следы крови, когда коллеги встретили его позже на улице, но лишь пятна, которые могли появиться, когда он в темноте наткнулся на тело. Примечательно, кстати, что следы ведут в глубь сада, но их нет на выходе из него.

Таким образом, на данный момент, как признает Ригби, у него есть лишь одна версия: убийцей был некий незнакомец, бродяга, вероятно, умалишенный, который совершил преступление либо ради чистого удовольствия, либо в целях похищения ювелирных украшений жертвы (которым грош цена) и удалился по дороге в сторону Окфорда, выбросив по пути орудие убийства. (Непонятно только, зачем он тащил его с собой четыре мили, а не выбросил в канал по другую сторону шоссе? Дорога на Окфорд пересекает обширный заболоченный участок, испещренный каналами для предотвращения наводнений.) Если подобная интерпретация событий верна, то нам остается только списать послание от Стеллы Роуд и признание Кардью на ее воспаленное воображение или на предчувствие скорой смерти, которое может допустить только человек суеверный. В противном случае это самое невероятное совпадение, о котором мне доводилось слышать. Что и подводит меня к заключительной части моего письма.

В большей степени, судя по тому, о чем Ригби умалчивает, я понял, что главный констебль графства оказывает на него давление, требуя устроить крупномасштабные поиски бродяг в запятнанных кровью синих плащах (в отчете упоминается пояс от такого плаща). Ригби, разумеется, не может противиться воле руководства и выполняет его указания, однако совершенно очевидно, что есть нечто не дающее ему покоя — он мог о чем-то не рассказать мне, а быть может, это всего лишь интуиция старой ищейки. Мне показалось искренним его желание, чтобы я сообщал ему обо всем, что мне удастся узнать в школе — о семье Роудов, о том, как вписывались они в тамошнее окружение, и все такое. Для него самого монастырские стены школы служат непреодолимым препятствием…

Так что, думаю, мне лучше задержаться здесь, навести кое-какие справки и постараться понять, что происходит. Вернувшись из полицейского участка, я созвонился с Филдингом, и он пригласил меня сегодня отужинать с ним. Напишу снова, как только появится новая информация для тебя.

Джордж

Тщательно запечатав конверт и с особым усилием придавив уголки большими пальцами, Смайли запер дверь номера и спустился вниз по мраморной лестнице, осторожно ступая по устилавшим ступеньки циновкам из копры кокоса. В фойе для удобства постояльцев был установлен красный деревянный почтовый ящик, но Смайли, будучи человеком осторожным, предпочел им не пользоваться. Он дошел до настоящего почтового ящика в виде обычной тумбы на углу улицы, опустил в него письмо и задумался, где бы ему пообедать. Конечно, у него оставались еще сандвичи и кофе мисс Бримли. С огромной неохотой он вернулся в гостиницу. Она была переполнена журналистами, а Смайли журналистов не любил. И было холодно, а Смайли не любил холода. Что ж, сандвичи в номере отеля… Это было до боли знакомо.

Глава 5 Собачьи дела

Вскоре после семи часов вечера Джордж Смайли поднялся по ступенькам к парадной двери дома мистера Теренса Филдинга. Он позвонил, и его впустила в прихожую маленькая пухлая женщина лет пятидесяти пяти. Справа от него находился камин, в котором на куче пепла жарко пылали дрова, а выше виднелось что-то вроде хоров. Спиральная лестница из красного дерева вилась к верхнему этажу. Свет исходил главным образом от пламени камина, но Смайли смог разглядеть по стенам вокруг себя огромное количество картин различных эпох и стилей, а каминная полка была тесно уставлена всевозможными objects d’art^[472]. Невольно содрогнувшись, он отметил, что ни огонь камина, ни многочисленные картины не могли до конца изгладить впечатления, что находишься в помещении школы, — из-за запахов купленной оптом мебельной полироли, какао и общей кухни. В разных направлениях от прихожей отходили коридоры, и Смайли заметил еще одну характерную примету, вносимую школьными декораторами, — темно-коричневую или зеленую полосу, тянувшуюся вдоль нижней части коридорных стен. В конце одного из коридоров и появилась затем огромная фигура мистера Теренса Филдинга. Она надвигалась на Смайли — массивная, излучавшая добродушие. Великолепная седая шевелюра небрежно падала на лоб, а позади влачился шлейф мантии.

— Смайли? Ах! Вы уже познакомились с Тру? Я имею в виду мисс Трубоди — мою экономку. Великолепный снег, не правда ли? Чистейший Брейгель! Видели, как мальчишки катаются на коньках по Эйоту? Чудесное зрелище! Черные костюмы, пестрые шарфы, бледные лучи солнца — все необходимое, верно? Все, что нужно, чтобы радовать взгляд! Оживший Брейгель. Великолепно!

Он взял у Смайли пальто и перебросил через спинку потертого стула с плетеным сиденьем, стоявшего в углу.

— Нравится стульчик? Не узнаете?

— Что-то не припоминаю, — ответил Смайли чуть сконфуженно.

— А должны бы,знаете ли, должны бы! Я заказал его в мастерской Прованса перед войной. Маленькая мастерская, с хозяином которой я свел знакомство. Поняли теперь, что напоминает? Точная копия желтого стула Ван Гога. Некоторые это сразу же замечают.

Он провел гостя по коридору в просторный и удобный кабинет, отделанный старым голландским кафелем, украшенный набором статуэток в духе Ренессанса, таинственного происхождения бронзовыми изделиями, фарфоровыми собачками и керамическими неглазурованными вазами. Посреди всего этого величественно возвышался сам Филдинг.

Как старший преподаватель и куратор корпуса в Карне, Филдинг вместо обычного академического наряда позволил себе надеть длиннополое широкое одеяние из тяжелой черной ткани и нагрудник с эмблемой школы, став похожим на монаха в церковном облачении. В этом следовало, видимо, разглядеть разительный контраст клерикального аскетизма наряда с нарочито яркой личностью самого хозяина. Поскольку все это было сделано продуманно, он решил нарушить строгость униформы и придать ей частичку своего необузданного темперамента, украсив ее свежими цветами, тщательно подобранными в собственном саду. Он приводил в бешенство портных Карна, на тонированных витринах которых красовались гербы знатных родов и знаки поставщиков двора, заставляя их проделывать петлицы в своих академических мантиях. Затем, в зависимости от настроения, в петлицу продевалось что угодно: от ирландских роз до колокольчиков. Этим вечером выбор пал на розу, и, судя по ее свежести, Смайли заключил, что ее вдели в петлицу в самый момент его прихода, заготовив заранее.

— Херес или мадера?

— Бокал хереса, пожалуйста.

— Вы правы. Мадера — напиток шлюх, — сказал Филдинг, наполняя бокалы из графина, — но она нравится мальчикам. Возможно, именно по этой причине. Они невероятно игривы. — Он передал Смайли бокал и добавил с драматической модуляцией в голосе: — Мы все сейчас несколько подавлены этим жутким событием. Здесь никогда прежде не происходило ничего подобного. Видели вечерние газеты?

— Боюсь, что нет. Но в «Гербе Солеев» прохода нет от репортеров.

— Да, город буквально наводнили журналисты. А из Гемпшира вызвали армейские подразделения с миноискателями. Только Богу известно, что они предполагают обнаружить с их помощью.

— Как воспринимают все ваши ученики?

— Они в полном восторге! Мои подопечные чувствуют себя на особом положении, потому, конечно, что в ту ночь Роуды ужинали здесь. Какой-то карлик из полиции даже хотел допросить одного из моих ребят.

— Неужели? — спросил Смайли, напуская на себя немного наивности. — Интересно, зачем это могло ему понадобиться?

— О, сие мне неведомо, — кратко ответил Филдинг и резко сменил тему. — Вы достаточно хорошо знали моего брата, насколько я слышал. Он мне, знаете ли, тоже о вас рассказывал.

— Верно, я был близко знаком с Адрианом. Мы, можно сказать, дружили с ним.

— И во время войны тоже?

— Да.

— Значит, вы все были из одной группы?

— Какой группы?

— Из той, куда входили Стид-Эспри, Джебеди и другие. — Да.

— Но вы не знаете обстоятельств гибели брата, не так ли?

— Нет, не знаю.

— Мы редко виделись с Адрианом в последние годы его жизни. Будучи бледной копией, я не мог себе позволить светиться на фоне настоящего человека, — заявил вдруг Филдинг, причем в его тоне чувствовалась определенная рисовка. Не знавшего, что на это сказать, Смайли вывел из затруднения негромкий стук в дверь, после которого в комнату робко вошел высокий рыжеволосый паренек.

— Все в сборе, если вы готовы, сэр.

— Черт! — выругался Филдинг, залпом осушив бокал. — Опять молитвы.

Он повернулся к Смайли.

— Познакомьтесь с Перкинсом — лучшим старостой школы. Музыкально одаренный мальчик, но с учебой возникают проблемы. Я прав, Тим? Оставайтесь здесь или пойдемте с нами. Церемония продлится не больше десяти минут.

— Думаю, даже меньше, сэр, — сказал Перкинс. — У нас сегодня краткая молитва Nune Dimittis^[473].

— Возблагодарим же Бога за мелкие милости! — громогласно воскликнул Филдинг. Поправив нагрудник, он быстро провел Смайли через коридор и прихожую. Перкинс семенил позади. На ходу Филдинг продолжал монолог, не трудясь оборачиваться. — Я рад, что вы навестили меня именно сегодня. Как правило, я не принимаю гостей по пятницам, потому что их принимают все остальные, хотя никто сейчас толком не знает, допустимы ли развлечения в такой момент. Позже я жду к себе Феликса Д’Арси, но это едва ли можно считать развлечением. С Д’Арси все сводится к работе. Кстати, обычно мы переодеваемся к ужину, но это не имеет большого значения.

Смайли тем не менее ощутил неловкость. Они свернули за угол и попали в другой коридор.

— Мы теперь молимся чуть не каждый час. Директор возродил традицию: прима, терция, секста и так далее. Избыток благочестия во время семестра при полном воздержании в каникулы — вот такая смешная игра. Полезно только для того, чтобы лишний раз устроить перекличку.

Он провел гостя еще одним коридором, распахнул двойные двери, и они вошли прямиком в зал обшей столовой. Филдинг следил за тем, чтобы мантия изящным шлейфом стелилась за ним. Мальчики уже ждали его.

— Еще хереса? Как вам показалась наша молитва? Они хорошо поют, не правда ли? Есть пара хороших теноров. В прошлом семестре мы попытались устроить светское хоровое пение. Получилось недурно. Очень недурно. Д’Арси скоро придет. Гнусный тип. Выглядит как постаревший натурщик Сикерта^[474]. Все эти брюки и воротнички! Вам повезло, однако, что его не сопровождает сестра. Она еще хуже!

— Какой предмет он преподает? — Разговор происходил после их возвращения в кабинет Филдинга.

— Предмет! Какие уж там предметы в этой школе! Никто из нас ничего не читал с тех пор, как окончил университет. — Он понизил голос и добавил злобно: — Причем это касается только тех, кто хотя бы вообще имеет университетское образование. Д’Арси преподает французский. Его выбрали главным куратором. Холостяк по призванию, слабак и баба по характеру.

Филдинг стоял посреди кабинета совершенно неподвижно, простирая правую руку в сторону Смайли.

— Если уж говорить о предмете, который он изучает, то это слабости других людей. И он сам себя назначил блюстителем протокола или чем-то вроде мажордома в Карне. Если вы позволите себе прокатиться в мантии на велосипеде, своевременно не пришлете ответ на приглашение, неправильно рассадите своих гостей за столом или назовете коллегу «мистер», Д’Арси окажется тут как тут, чтобы осудить вас и объявить выговор.

— Тогда в чем же заключается реальная роль главного куратора? — спросил Смайли, просто чтобы не молчать.

— Он исполняет роль третейского судьи между преподавателями классических дисциплин и естественниками. Сверяет расписание занятий, проверяет результаты экзаменов. Но главное, в чем заключается задача бедолаги, — это примирять искусства с науками. — Он горестно помотал головой. — Но для такого дела требуется гораздо более тонкая натура, чем Д’Арси. Хотя кому какое дело, кто получит лишний час для занятий в пятницу? Всем плевать. И уж точно — нашим бедным мальчикам.

Филдинг говорил долго, велеречиво, перескакивая с темы на тему, порой описывая руками в воздухе широкие круги, когда ему не хватало смелости метафоры. Он то презрительно и ядовито отзывался о коллегах, то заводил речь об учениках, демонстрируя если не понимание, то хотя бы симпатию к ним, а потом вещал об искусстве то с подлинным жаром, то с наигранной грустью последнего и одинокого апостола Прекрасного.

— Карн — это не школа. Это интеллектуальный лепрозорий. Симптомы начинают проявляться уже вскоре после переезда сюда из университета. Начинается процесс постепенного расслоения мозга. Каждый день чье-то сознание умирает, дух атрофируется и загнивает. Мы наблюдаем, как это происходит с другими, надеясь, что такая же участь минует нас самих.

Он сделал паузу и выразительно посмотрел на свои руки.

— Что касается меня, то цикл завершился. Перед вами мертвая душа, а Карн лишь остается ее внешне живой оболочкой, внутри которой я еще обитаю.

Видимо, весьма довольный сделанным признанием, Филдинг раскинул длинные руки, чтобы широкие рукава мантии напоминали крылья гигантской летучей мыши.

— Вампир из Карна, — провозгласил он и склонился в поклоне. — Alcoholique et poet^[475]! — И завершил представление громким хохотом.

Смайли вынужден был признать, что Филдинг весьма занятная личность. Фигура, голос, безудержный фривольный темперамент. И в целом — стиль актера большого кино. Его одновременно и привлекали, и отталкивали прихотливые и противоречивые чередования принимаемых Филдингом поз, ролей, которые он разыгрывал. Смайли даже задумался, не предполагается ли и его собственное участие в спектакле, но Филдинг, по всей видимости, был настолько ослеплен огнями рампы, что уже не различал перед собой аудитории. И чем дольше Смайли наблюдал, тем менее понятным становился ему образ, рисовавшийся перед ним: изменчивый, но бесплодный, смелый, но уклончивый, колоритный, непреклонный, но в то же время обманчивый и извращенный. Смайли уже жалел, что у него нет досье на Филдинга с набором реальных фактов его жизни — сведений о материальном положении, амбициях молодости и последовавших разочарованиях.

Его вывела из раздумий мисс Трубоди, объявившая о приходе Феликса Д’Арси.

Никаких свечей. На ужин только холодные закуски, которые, впрочем, отменно приготовила мисс Трубоди. Никакого кларета. Рейнвейн, графин с которым передавали друг другу как десертное вино. И пришлось-таки ждать, причем ждать долго, того момента, когда Филдинг впервые упомянул о Стелле Роуд.

До этого они должным образом беседовали об искусствах и науках. Смайли бы это наскучило очень скоро, поскольку он не получал интересовавшей его информации, если бы Филдинг не подкалывал Д’Арси по любому поводу в явном стремлении выставить коллегу в самом дурном свете. Суждения Д’Арси о людях и проблемах в значительной степени диктовались соображениями приличий (подобающий и неподобающий были его излюбленными определениями) и действительно почти женской склонностью злословить по поводу коллег. Спустя какое-то время Филдинг спросил, кто заменит Роуда на время отсутствия, на что Д’Арси ответил:

— Никто, — а потом добавил с несколько слащавой интонацией: — Эта трагедия повергла все наше сообщество в немыслимый шок.

— Чепуха! — возразил Филдинг. — Мальчишкам нравятся страшные истории. Ведь чем меньше смерть касается нас лично, тем больше любопытства вызывает. Для них это дело лишь источник приятного возбуждения.

— Но возникла совершенно неподобающая для нашей школы шумиха, — сказал Д’Арси. — Крайне неприличная. Мне кажется, с этим согласятся все наши преподаватели.

Он обратился к Смайли:

— Пресса нас вконец замучила, знаете ли. В прошлом ничего подобного просто не допустили бы. Тогда все понимали, что дети из знаменитых семейств и такие важные заведения, как наше, не могут становиться объектами беззастенчивого вторжения репортеров. Поверьте, я знаю, что говорю. Но сейчас все изменилось. Причем кое-кто из наших сотрудников даже подписывается на эти низкопробные издания, чтобы, дескать, не оставаться в неведении. Одна воскресная газетенка, представьте, раскопала истории стразу четырех членов семьи Хектов. Причем всех описали далеко не как самых достойных людей, если мне будет дозволено так выразиться. И уж, конечно, если случается что-то дурное с выпускником Карна, они никогда не забывают помянуть всуе саму школу. Вы, вероятно, осведомлены, что у нас сейчас учится некий принц (я лично удостоен чести быть его наставником в изучении французского языка). Юный виконт Солей тоже наш ученик. Меня, например, крайне огорчило освещение в прессе развода его родителей. Это было достойно лишь сожаления. Директор даже направил письмо в совет по делам печати на основе написанного мной черновика. Но после нынешней трагедии эти газетные ищейки превзошли сами себя. Репортеры просочились вчера даже на нашу вечернюю молитву. Ничего святого. Заняли все задние скамьи с правой стороны церкви. Службу организовывал как раз Хект, и он сделал все возможное, чтобы избавиться от них.

Д’Арси ненадолго умолк и горестно улыбнулся.

— Это, разумеется, не входило в его обязанности, но наш старина Хект ни перед чем не остановится. Истинный член братства. И отличный спортсмен, надо добавить, — пояснил он для Смайли.

— Вы считали Стеллу Роуд простоватой для Карна, не так ли, Феликс?

— Вовсе нет, — мгновенно отреагировал он. — И я не позволю тебе, Теренс, распространять обо мне подобные слухи. Мной люди никогда не делились по принципу принадлежности к разным общественным классам; для меня имеют значение только манеры. И здесь вынужден признать: да, я находил, что ее умение держать себя в обществе оставляло желать лучшего.

— Во многих отношениях она была именно тем человеком, в котором мы остро нуждались, — сказал Филдинг, обращаясь к Смайли и полностью игнорируя присутствие Д’Арси. — Она принимала то, что нас положение обязывало отвергать. В частности, контакты с жителями муниципальных домов. Но ведь для тебя, Феликс, форма всегда оставалась важнее содержания. Тебе эта женщина не нравилась как яркая антитеза Карну. Вот почему ты считал ее поведение недостойным.

— Вовсе нет, — повторил Феликс. — Всего лишь неподобающим для нашей школы.

Словно исчерпав аргументы, Филдинг обратился за поддержкой к Смайли.

— Посмотрите на нас, — произнес он. — Мы разговариваем на научном жаргоне, носим профессорские мантии, устраиваем торжественные обеды, произносим молитвы на латыни, хотя ни один из нас не способен перевести их на английский язык. Мы ходим в аббатство, где наши жены сидят в отдельном курятнике в своих нелепых шляпках. Но на самом деле за этим ничего не стоит. Только пустота.

Д’Арси устало улыбнулся:

— Поверить не могу, мой милейший Теренс, что человек, который сам так разборчив в выборе столовых приборов и посуды, а также блюд к ужину, может делать вид, что ему безразличны нормы светского поведения. — Он повернулся к Смайли, ища поддержки, и тот, сделав несколько неопределенных жестов, вроде бы согласился с комплиментами в адрес хозяина. — И, кроме того, мы же не первый год знаем в Карне старину Теренса. Боюсь, что к твоим выходкам все здесь уже привыкли.

— А я уверен, что ты испытывал к той женщине неприязнь, Феликс. Она была честна, а Карн беззащитен перед такого рода честностью.

Внезапно Д’Арси взъярился не на шутку.

— Я не потерплю от тебя подобных заявлений. Просто не потерплю. У меня есть в Карне определенные обязанности, я испытываю чувство долга, которое хорошо бы иметь нам всем. И заключается этот долг в том, чтобы восстановить и поддерживать высокие стандарты поведения, которые, увы, понесли жестокий урон во время войны. Я прекрасно осознаю, что эта моя решимость неоднократно делала меня не самым популярным человеком в школе. Но любые выговоры или советы, исходившие от меня, никогда — заруби себе это на носу! — никогда не были направлены против личностей, а только против грубых промахов в поведении людей, их неподобающих поступков. Речь здесь не может идти о личной неприязни, Теренс. И я не позволю никому утверждать, что неприязненно относился к самой миссис Роуд. Такое утверждение было бы ложным в любое время, а при сложившихся трагических обстоятельствах оно просто возмутительно. Происхождение и образование миссис Роуд не дали ей естественным образом необходимой подготовки к образу жизни, который ведем мы, но это совершенно другое дело. Я стремился просветить ее, а не критиковать — вот что я хотел бы тебе втолковать. Неужели это до сих пор не ясно?

— Более чем, — сухо ответил Филдинг.

— А как относились к ней жены других преподавателей? Она находила с ними общий язык? — осмелился спросить Смайли.

— Едва ли, — по-прежнему зло ответил Д’Арси.

— Жены! Бог ты мой! — простонал Филдинг и приложил ладонь ко лбу. Повисла пауза. — То, как она одевалась, я полагаю, многих из них огорчало. К тому же она пользовалась услугами общественной прачечной, что тоже производило далеко не лучшее впечатление. Не говоря уж о том, что она не принадлежала к нашей церкви…

— Она сблизилась хотя бы с кем-то из жен? — упорствовал Смайли.

— По-моему, у нее сложились добрые отношения с молодой миссис Сноу.

— И, как вы только что припомнили, она ужинала здесь в ту ночь, когда ее убили, верно?

— Да, — тихо сказал Филдинг. — В среду. А потом Феликс и его сестра отвели к себе несчастного мистера Роуда после случившегося…

Он посмотрел на Д’Арси.

— Да, так и было, — коротко подтвердил Д’Арси. Он тоже бросил взгляд на Филдинга, и Смайли показалось, что этот обмен взглядами был не случайным: в нем содержалось некое скрытое послание друг другу. — Такое не забывается… Но, Теренс, позволь мне ненадолго перевести разговор в профессиональное русло. Переводы, которые делает Перкинс, просто катастрофически плохи. Я еще никогда не видел, чтобы ученик допускал такое количество ошибок. Быть может, он нездоров? Ведь его мать — культурнейшая женщина, кузина Сэмфордов, насколько мне известно.

Смайли смотрел на Д’Арси и пытался понять его. На нем был полинявший, почти позеленевший от старости смокинг. Смайли бы не удивился, услышав заявление Д’Арси, что эта вещь принадлежала еще его дедушке. Кожа на лице оставалась гладкой, как бывает у толстяков, хотя он отнюдь не страдал избытком веса. Говорил он чуть высоковатым голосом, примерно на одной ноте, и все время улыбался: улыбался независимо от того, молчал или произносил какие-то слова. Улыбка никогда не покидала его гладкого лица, словно ее вырезали на нем, а его губы вытянулись, демонстрируя превосходный набор зубов, так, будто уголки рта ему непрерывно растягивал пальцами стоявший за спиной невидимый дантист. Но вместе с тем лицо Д’Арси ничуть не напоминало застывшую маску. Напротив, его выражение менялось, демонстрируя тончайшие нюансы. В малейшем подергивании кончиков губ или носа, в самом мимолетном взгляде или чуть нахмуренных бровях при желании можно было что-то увидеть и прочитать. Сейчас он явно стремился увести разговор в сторону. Не от Стеллы Роуд (потому что чуть позже сам заговорил о ней снова), а от обстоятельств того вечера, когда она погибла, от точного описания, что именно тогда произошло. Но гораздо более интересным Смайли показалось другое: вне всякого сомнения, Филдинг стремился к тому же. Их быстрый обмен взглядами можно было интерпретировать как продиктованный страхом безмолвный договор, взаимное предупреждение, а потому с этого момента манера поведения Фидцинга вдруг резко переменилась. Все шутовство куда-то улетучилось — он приобрел вид мрачный и озабоченный, и загадка этой смены настроения потом еще долго мучила Смайли.

Между тем Д’Арси обратился к Смайли с нежданными извинениями:

— Прошу простить, что завел разговор о сугубо внутренних делах Карна. Вам, вероятно, тоже кажется, что мы здесь живем в некоторой изоляции от общества. Я знаю: именно так нас часто воспринимают со стороны. Карн — «школа для снобов». Популярное мнение чужаков. Его к тому же усердно насаждает бульварная пресса. Но в то же время, несмотря на все претензии к нам нынешних авангардистов, — он бросил лукавый взгляд на Филдинга, — могу заверить, что никто не заслуживает клейма сноба меньше, чем Феликс Д’Арси.

Смайли впервые обратил внимание на его прическу. У него были тонкие, имбирного оттенка, волосы, которые густо росли на макушке, но полностью открывали розовую кожу на шее.

— Взять, к примеру, того же беднягу Роуда. Я, разумеется, никогда и не думал ставить ему в вину низкое происхождение. Мне было жаль его. Но, как я убедился, образование, полученное им в общественной школе, оказалось вполне приличным. Да и к нам он вписался достаточно быстро и успешно. Я так и сказал директору. Прямо сказал, что Роуд — отличный работник и блестяще справляется с церковными поручениями, — это я подчеркнул особо. Более того, я ставлю себе в заслугу помощь в его адаптации. При ненавязчивой поддержке опытного наставника люди, подобные Роуду, быстро усваивают наши правила и даже наши манеры. Директор полностью со мной согласился.

Бокал Смайли опустел, и Д’Арси, даже не взглянув на Филдинга, наполнил его из графина. У него были ухоженные руки без единого волоска, как у девушки.

— Но, — продолжал он, — буду с вами честен до конца. Что касается миссис Роуд, то она откровенно не желала следовать примеру мужа и приспосабливаться к здешней жизни.

Не переставая улыбаться, он деликатно отхлебнул глоток из своего бокала. Хочет раздать всем сестрам по серьгам, мелькнула мысль у Смайли.

— Она бы никогда не смогла стать в Карне своей, таково мое мнение, хотя, если не ошибаюсь, я ни с кем им не делился, пока она была жива. Против нее была вся предыдущая история ее жизни. На ней самой не лежало в этом ни малейшей вины — все дело в происхождении, которое, как я уже намекнул, оказалось совершенно непригодным для того, чтобы приспособиться к Карну. И уж если мы здесь можем себе позволить разговор откровенный и сугубо конфиденциальный, то, по моему мнению, именно прошлое навлекло на нее столь трагическую и преждевременную смерть.

— С чего вы это взяли? — моментально оживился Смайли. И Д’Арси, еще раз пристально посмотрев на Филдинга, ответил:

— У меня сложилось впечатление, что она ожидала покушения на свою жизнь. Моя сестра обожает собак, — продолжал Д’Арси. — Быть может, вы уже слышали об этом. При этом она испытывает особую привязанность к спаниелям породы кинг-чарлз. Она взяла главный приз на выставке в Северном Дорсете, а вскоре получила почетный диплом Крафтса^[476] за свою питомицу Королеву Карна. Она продает щенков даже в Америку, представьте себе. Осмелюсь утверждать, что во всей стране наберется лишь горстка людей, которые бы знали эту породу так же досконально, как Дороти. Не далее как неделю назад такое же мнение изволила высказать жена нашего директора. Так вот — Роуды были нашими соседями, а Дороти не тот человек, чтобы пренебрегать обязанностями хорошей соседки. И в подобных вопросах она никогда не делает различий в социальном происхождении людей, могу вас заверить. У Роудов тоже была собака, небольшая обыкновенная дворняжка, но очень умная псина, которую они привезли сюда с собой. (Я, правда, представления не имею, откуда они переехали, но в данном случае это не имеет значения.) Нам казалось, что они очень привязаны к своему псу, и у меня не было оснований сомневаться в этом. Роуд даже брал его с собой на футбольные матчи, пока я не нашел удобного случая посоветовать ему не делать этого. Подобная практика вызывала насмешки со стороны определенной части школьников. У меня был случай убедиться в этом на собственном опыте, выгуливая спаниелей Дороти.

А теперь я, собственно, и перехожу к сути дела. Дороти пользуется услугами ветеринара по фамилии Гарриман — прекрасного специалиста и человека вполне светского, который живет в районе Стерминстера. Две недели назад она вызвала его к нам, потому что у Королевы Карна развился сильный кашель. Суку такого качества надо ценить и лелеять, как вы сами понимаете.

Филдинг громко застонал, но Д’Арси и бровью не повел, продолжая рассказ:

— Я как раз был дома, а Гарриман задержался у нас на чашку кофе. Он, как я уже отметил, человек нашего круга. Речь зашла о собаке Роудов, и тут вскрылась неприглядная правда: буквально накануне миссис Роуд попросила усыпить своего пса. По ее словам, он покусал почтальона. В ее изложении все звучало странно и запутанно: якобы почтовое ведомство грозило им судом, приезжала полиция и так далее и тому подобное. И вообще, сказала миссис Роуд, от такой собаки никакого толка. Она не может защитить своих хозяев, а только лает попусту. Стелла так и заявила Гарриману: «Наш пес ни на что не годен».

— И что же, ее даже не опечалила смерть собаки? — спросил Смайли.

— Напротив. Гарриман рассказывал, что она привезла ее вся в слезах. Миссис Гарриман долго отпаивала ее чаем. Они предложили ей сохранить животному жизнь, поместить на какое-то время в питомник, но она была настроена решительно, очень решительно. Гарримана это совершенно сбило с толку, как и его супругу. Обсуждая произошедшее позже, они сошлись во мнении, что миссис Роуд вела себя не совсем нормально. Более того, выглядела явно растерянной. Другим примечательным фактом оказалось состояние, в котором она привезла собаку. Специалист, конечно же, сразу заметил приметы дурного обращения — и прежде всего следы побоев.

— Гарриман обсуждал с ней ее мнение о животном? Говорил о полезности или бесполезности собак? И какое мнение он вынес из всего этого? — Смайли не сводил с Д’Арси пристального взгляда.

— Она только твердила одно и то же, но ничего не хотела внятно объяснить. Хотя лично мне представляется, что объяснение здесь может быть только одно. И совершенно очевидное.

— И какое же? — спросил Филдинг.

Д’Арси склонил голову и принялся поглаживать мочку уха.

— Каждый из нас обладает способностями к дедукции, пусть и минимальными, — сказал он. — После смерти Стеллы Роуд мы с Дороти принялись строить некоторые предположения. Мы посчитали, что до переезда в Карн миссис Роуд завела некие не совсем благовидные отношения, которые в последнее время возобновились, причем… Причем не обязательно она была этому рада. Сюда явился некий ее бывший возлюбленный. Вероятно, человек грубый и склонный к насилию, которому не понравились нежданные перемены к лучшему в жизни ее семьи.

— Насколько сильно пострадал от собаки Роудов почтальон? — спросил Смайли.

Д’Арси снова повернулся к нему.

— А вот в этом и заключается самое удивительное. Главная загадка всей истории, мой уважаемый коллега: собака вообще не кусала почтальона. Дороти специально навела справки. История миссис Роуд лжива от начала до конца.

Они поднялись из-за стола и перешли в кабинет Филдинга, куда мисс Трубоди подала кофе. Разговор продолжал так или иначе вращаться вокруг трагедии в среду вечером. Для Д’Арси главным предметом озабоченности продолжали служить сопутствовавшие ей неприятности: назойливость журналистов, неделикатность полицейских, подозрительные связи миссис Роуд, необходимость сгладить последствия для повергнутого в горе мистера Роуда. Филдинг же по-прежнему оставался на удивление молчаливым и погруженным в собственные мысли, что не мешало ему по временам искоса бросать на Д’Арси взгляды, в которых читалась острая неприязнь. Ровно без четверти одиннадцать Д’Арси заявил, что устал, и они втроем вышли в большую прихожую корпуса, куда мисс Трубоди предусмотрительно принесла пальто Смайли, а также пальто, кашне и шапку Д’Арси. На все благодарности за гостеприимство, в которых рассыпался последний, Филдинг ответил лишь угрюмым и легким поклоном. Затем он обратился к Смайли:

— Этот ваш звонок мне. Я так до конца и не понял, чем он был вызван.

— А! Его причиной послужило письмо от миссис Роуд, полученное почти перед самой ее смертью. — Смайли старался свести подробности к минимуму. — Этим письмом сейчас занимается полиция, но они, кажется… Словом, они не придают ему особого значения. Скорее даже никакого значения вообще. В нем нашла отражение, — он смущенно улыбнулся, — свойственная миссис Роуд мания преследования. Такой термин обычно употребляют в подобных случаях. Однако мы, возможно, еще обсудим эту тему. Вы просто обязаны отужинать со мной в отеле до моего отъезда. А сами часто бываете в Лондоне? Мы могли бы встретиться там по окончании семестра.

Д’Арси стоял на пороге, глядя на только что выпавший снег, ровным слоем покрывавший тротуар перед домом.

— Вот, — сказал он с улыбкой человека бывалого. — Вот тебе длинные ночи, Теренс, что скажешь? Наши долгие ночи.

Глава 6 Оберег против дьявола

— Что вы так многозначительно называете долгими ночами? — спросил Смайли, когда они с Д’Арси быстрым шагом направились по свежему снежку в сторону центра аббатства.

— Это нечто вроде местной приметы: самыми долгими зимними ночами в Карне всегда выпадает снег. И еще это почти официальное название ночей во время Великого поста, — объяснил Д’Арси. — До Реформации монахи аббатства во время Великого поста бодрствовали в часы от вечерней молитвы до обедни. Вам это, вероятно, известно из истории. Когда же аббатство утратило свое чисто религиозное назначение, обычай соблюдать перестали. Мы следовали ему только в части великопостного вечернего молебна. Традиционно в расписании каноника это была последняя молитва перед отходом ко сну. Но наш директор, который относится к подобным вещам трепетно, ввел часть старых порядков. Прима произносится на рассвете, как вы скорее всего тоже знаете. Терция — в третий час наступления дня, то есть около девяти утра. Раньше мы называли это просто утренней молитвой, а теперь только терцией. Мне нравится. Точно так же, в рождественский и Великий посты, мы собираемся на сексту в аббатстве.

— Участие во всех этих службах обязательно?

— Конечно. Иначе пришлось бы устраивать обходы и вылавливать учеников, которые уклоняются, что крайне нежелательно. И не забывайте: Карн в основе своей имеет религиозный фундамент.

Ночь выдалась волшебно красивой. Когда они пересекали главную площадь аббатства, Смайли посмотрел на вершину колокольни. При лунном свете она казалась не такой высокой и величественной. От белизны снега даже вечернее небо просветлело, и на его фоне все аббатство вырисовывалось особенно отчетливо, выделялась каждая деталь — даже осыпавшиеся лики каменных святых, утративших цель своего существования и слепо взиравших на окружавший их совершенно изменившийся за прошедшие века мир.

Они добрались до перекрестка к югу от аббатства.

— Боюсь, здесь наши пути расходятся, — сказал Д’Арси, протягивая для прощания руку.

— Ночь уж больно хороша, — поспешил заметить Смайли. — Не будете возражать, если я провожу вас до дома?

— Нисколько, — суховато ответил Д’Арси.

И они вместе свернули на Норт-Филдз-лейн. Высокая каменная стена проходила вдоль одной ее стороны, а по другую на полторы мили протянулись просторные поля для спортивных игр, где одних только площадок для регби насчитывалось не менее двадцати. Они прошли почти все это расстояние молча, а потом Д’Арси остановился и указал тростью куда-то за спину Смайли, где на краю спортивной зоны притулилась небольшая постройка:

— Это и есть Норт-Филдз, дом Роудов. Раньше там жил работник, который ухаживал за полями, но несколько лет назад дом расширили, пристроили крыло и сочли пригодным жильем для одного из младших преподавателей. Мой дом, конечно, значительно больше, но располагается дальше вдоль дороги. К счастью, я любитель пеших прогулок.

— Значит, где-то примерно здесь вы обнаружили Стэнли Роуда той ночью?

После небольшой паузы Д’Арси ответил:

— Нет, это случилось ближе к моему дому. Примерно еще в четверти мили отсюда. Он был в ужасающем состоянии, бедолага, просто в ужасающем. Я не выношу вида крови и, честно говоря, если бы знал, как он будет выглядеть при свете, то едва ли привел бы его домой. Слава Богу, моя сестра Дороти — женщина, которой все нипочем.

Они снова некоторое время шли в молчании, а потом Смайли сказал:

— Судя по вашим репликам за ужином, Роуды были плохо совместимой друг с другом парой.

— Вот именно. Если бы она умерла иначе, я бы назвал это вмешательством Провидения и благословением свыше для Роуда. Она была злонамеренным существом, Смайли, и делала все, чтобы выставить мужа на посмешище. Причем уверен, что поступала она так нарочно. Не все разделяют мое мнение, но меня не переубедишь, и тому есть причины. Ей доставляло удовольствие унижать его.

— И вредить этим Карну тоже, несомненно.

— Точно так. Карн как раз переживает критический период своего развития. Многие общественные школы поддались вульгарным поветриям реформы образования — заметьте, реформы любой ценой. Карн, к моему величайшему удовлетворению, не поддался этому губительному влиянию. Вот почему так важно сейчас защищать свои принципы от нападок извне и изнутри.

Он говорил это с поразительным воодушевлением.

— Но неужели она представляла собой такую уж большую проблему? Наверняка было бы достаточно, чтобы муж поговорил с ней по душам и вразумил?

— Лично я никогда не склонял его к этому, могу вас заверить. Не в моих правилах влезать в отношения между супругами.

Они добрались до дома Д’Арси. Высокая живая изгородь из лавра почти полностью закрывала вид на него с дороги, виднелись только две каминные трубы с несколькими дымоходами внутри, что подтверждало первое впечатление Смайли: дом был огромным и в викторианском стиле.

— Я не стыжусь своего старомодного вкуса, — сказал Д’Арси, медленно открывая металлическую калитку. — Впрочем, до Карна еще не докатились новомодные веяния, сделавшие все викторианское признаком дурного тона. В этом доме когда-то жил священник церкви Норт-Филдза, но теперь там главенствует святой отец из аббатства. А поскольку приход все еще находится в полном подчинении школы, мне повезло заполучить его. Спокойной ночи. Вам надо бы заглянуть к нам на стаканчик хереса до отъезда. Долго вы еще пробудете здесь?

— Едва ли долго, — ответил Смайли, — и к тому же у вас и без меня сейчас забот хватает.

— Что вы имеете в виду? — вскинулся на него Д’Арси.

— Пресса, полиция, организационные хлопоты…

— Ах да, конечно, в этом вы правы. Но что бы ни случилось, а жизнь нашего сообщества должна идти своим чередом. В середине каждого семестра мы традиционно устраиваем небольшой званый вечер, и мне представляется особенно важным не нарушить эту традицию даже при таких обстоятельствах. Я пришлю приглашение вам в отель завтра же. Сестра будет очень рада. Спокойной ночи.

Он звякнул створкой, и в ответ на звук откуда-то из-за дома тут же донесся лай собак. Открылось окно, и послышался хрипловатый женский голос:

— Это ты, Феликс?

— Да, Дороти.

— Какого черта ты вечно поднимаешь столько шума? Ты опять разбудил собачек.

Окно захлопнулось с громким раздраженным стуком, и Д’Арси, не оглянувшись больше в сторону Смайли, быстро пропал в тени фасада дома.

Смайли двинулся в обратный путь той же дорогой в сторону города. Но минут через десять остановился и снова посмотрел на дом Роудов, располагавшийся в ста ярдах позади игровых площадок. Он стоял в тени небольшого ельника, темный и таинственный на фоне окружавшей белизны полей. К дому вела узкая дорожка. В начале нее возвышался сложенный из кирпича почтовый ящик, а рядом располагался невысокий, сработанный из дуба указатель со стрелкой, судя по виду, совсем новый. Смайли решил, что на нем обозначено направление на деревню Пилль. Надпись скрывал налипший покров снега, и, только смахнув его рукой, Смайли смог прочитать надпись «Норт-Филдз», сделанную нарочито вычурным готическим шрифтом, что не могло не вызывать раздражения Д’Арси. Дорожку покрывал нетронутый слой недавно выпавшего снега. Едва ли путем между Пиллем и Карном пользовались слишком часто. Быстро посмотрев в оба конца главного шоссе, Смайли пошел по ней. Почти сразу по обе стороны выросли высокие каменные стены, и уже скоро он мог видеть только бледное небо над собой да обнаженные ветви ив, возвышавшихся над стенами. В какой-то момент ему показалось, что он слышит звук шагов почти у себя за спиной, но, остановившись, не различил больше ничего, кроме едва уловимого потрескивания промерзших камней ограды. Зато он отчетливее ощутил холод, который сгустился между колеями закрытого с обеих сторон проселка, продирая до костей промозглым воздухом, словно исходившим от пустого дома. Вскоре ограда с левой стороны уступила место линии деревьев, и Смайли понял, что обошел с противоположной стороны лесок, который прежде видел с шоссе. Под кроны елей снега проникло немного, и обнаженная земля показалась ему уродливо голой и неуместной среди белизны зимы. Дорожка между тем вела не прямо, а постоянно сворачивала левее, и совершенно неожиданно перед ним возникла тыльная сторона дома, казавшаяся вытянутой и неровной в лунном свете. Стены, сложенные из кирпича и камней, были увиты толстыми стеблями плюща, образовавшими густое сплетение над задним крыльцом.

Он посмотрел в сторону сада. Ели, растущие вдоль дорожки, достигали почти самого угла дома и дальнего конца лужайки, загораживая задний двор от игровых полей. Убийца добрался до дома по тропинке через лужайку, а потом сквозь линию деревьев у дальней оконечности сада. Пристально вглядевшись в снежный покров, Смайли с трудом смог различить тропу. Белая застекленная дверь в левой части дома наверняка служила входом в оранжерею… И тут он вдруг понял, что ему страшно — его пугал и сам дом, и темно-зеленые тени елей. Это чувство пришло к нему как боль, возвращающаяся после окончания действия анестезии. Плющ со стен, казалось, тянулся к нему, стремясь ухватить и потащить за собой, как старуха тянет за руку упирающегося ребенка. В лунном свете дом казался больше и неопрятнее, чем был на самом деле, приобретая необычные очертания и отливая маслянистой чернотой стен. Завороженный этим зрелищем, Смайли преодолел страх и пошел к нему. Тени изгибались и изламывались, то резко двигаясь, то полностью замирая, прячась в густом сплетении веток плюща, то сливаясь с неосвещенными окнами.

Не без тревоги он отметил в себе первую волну надвигавшейся паники. Да, ему уже было страшно, но теперь все ощущения слились в безмолвном вопле ужаса, когда возбужденный мозг не в состоянии больше различать зрительное, слуховое и осязательное наваждения. Он повернулся, чтобы побежать обратно в сторону дороги, но невольно оглянулся через плечо в сторону дома.

На тропинке стояла женщина и смотрела на него. У нее за спиной медленно раскачивалась на петлях открытая дверь оранжереи.

Какую-то секунду она стояла неподвижно, а потом бросилась к оранжерее. Преодолев страх, Смайли последовал за ней. От угла дома он с изумлением увидел, что она не скрылась внутри, а задержалась у двери и раскачивает ее туда и обратно, разглядывая в задумчивой сосредоточенности ребенка, нашедшего новую игрушку. Стоя к Смайли спиной, она вдруг резко повернулась и заговорила, растягивая слова, как типичная уроженка Дорсета, и с глуповатой детской интонацией:

— Я подумала, вы — Дьявол, мистер, но ведь у вас совсем нет крылышков.

Смайли застыл в нерешительности. Любая попытка подойти ближе могла испугать ее и обратить в бегство. Он посмотрел на женщину через разделявшую их полосу снега, стараясь понять, кто перед ним. Голову незнакомки покрывал то ли старый чепчик, то ли обрывок шали, на плечи был накинут темный плащ с капюшоном. В руке она держала ветку с желтыми листьями и слегка помахивала ею, разговаривая с ним.

— Но вам ни за что мне не навредить, мистер, потому что у меня есть против вас оберег. Стойте-ка лучше на месте, мистер. До маленькой Джейни вам все равно не дотронуться.

Теперь она уже выразительно вытянула ветку в его сторону и тихо засмеялась. Одной рукой она продолжала держаться за дверь, а разговаривала, склонив голову набок.

— Держитесь подальше от маленькой Джейн, мистер, пусть она и красавица.

— Да, Джейн, — мягко сказал Смайли, — ты очень красивая девочка. Я ведь вижу. А какой замечательный на тебе плащ!

Явно довольная комплиментом, она взялась за лацканы плаща и медленно повернулась, причем выглядело это как неловкая пародия на движения модели, демонстрирующей наряд.

Смайли обратил внимание на болтающиеся рукава плаща.

— Есть такие, кто смеются над Джейни, — сказала она, капризно надув губы. — Но никто из них не видел, как летает дьявол, мистер. А Джейни его видала, да, видала. У него еще были серебряные крылышки, как две рыбки, и Джейни их тоже видала.

— Где ты взяла этот плащ, Джейни?

Но она только сложила руки вместе и медленно покачала головой из стороны в сторону.

— Он — плохой, мистер. Ох, какой он плохой.

А потом вдруг снова рассмеялась.

— Но я видела, как он летал. Летал, будто вместе с ветром. — Опять смех. — А сзади у него была луна, и она освещала ему путь, вот как! Они как брат с сестрой — дьявол и луна.

Подчиняясь импульсу, Смайли сорвал со стены пучок листьев плюща и протянул ей, медленно и осторожно.

— Ты ведь любишь цветы, Джейни? А у меня есть цветы. Красивые цветочки для красавицы Джейни.

Он подошел почти вплотную, когда она резко сорвалась с места и с удивительным проворством бросилась бегом через лужайку, сначала исчезнув среди деревьев, а потом и вовсе свернув куда-то в сторону от дорожки. Смайли не бросился вдогонку. Все его тело было покрыто холодным потом.

Но как только он добрался до отеля, сразу позвонил инспектору Ригби.

Глава 7 Церковь короля Артура

Кофейня при гостинице «Герб Солеев» более всего напоминала павильон тропиков в ботаническом саду «Кью Гарденс». Построенный в ту пору, когда самым модным растением стал кактус со своим неизбежным спутником бамбуком, зальчик был задуман архитектором как поляна среди джунглей. Стальные опоры, разделенные на секции, словно стволы пальм, поддерживали высокую стеклянную крышу, призванную, видимо, заменить собой небо Африки. Огромные горшки и кашпо из покрытой бронзовой или зеленой глазурью керамики содержали в себе все самое красивое и плодовитое, что мог предложить мир кактусов, а на бамбуковых диванах между ними пожилые постояльцы отеля попивали кофе, вспоминая, должно быть, сколько неудобств перенесли когда-то, участвуя в сафари.

Попытки Смайли добыть бутылку виски и сифон с содовой в половине двенадцатого ночи увенчались успехом далеко не сразу. Складывалось впечатление, что журналисты, как стервятники, объевшиеся падалью, разлетелись по гнездам. Единственным живым существом, встреченным Смайли, оказался ночной портье, который воспринял его просьбу с глубочайшим неодобрением, посоветовав запоздалому гостю отправляться спать. Обычно начисто лишенный напористой настойчивости, Смайли в этот раз проявил это качествосполна, обнаружив в кармане пальто монету в пол кроны, которую неловким жестом сунул в руку престарелого представителя обслуживающего персонала. Смайли не назвал бы это чудом, но необходимого эффекта добился. К тому времени, когда Ригби добрался до отеля, он уже сидел в кофейне рядом с ярко горевшим газовым камином, а на столике перед ним стояли стаканы и бутылка спиртного.

Оперативно, но в мельчайших подробностях Смайли доложил инспектору обо всех событиях вечера.

— Мое особое внимание привлек плащ. Плотный, скорее мужской, — завершил он рассказ. — Я сразу вспомнил о синем поясе и…

Он оставил фразу незавершенной. Ригби кивнул, поднялся и быстро вышел через двойные двери на пружинах к стойке портье. Вернулся он через десять минут.

— Думаю, нам надо отправляться туда и брать ее, — сказал он. — Я уже вызвал машину.

— Нам? — переспросил Смайли.

— Да, если вы не возражаете. В чем дело? Неужели боитесь?

— Боюсь, — честно ответил Смайли.

Деревня Пилль расположилась к югу от Норт-Филдз на высокой скале, которая совершенно неожиданно вырастала из абсолютно плоской и слегка заболоченной равнины, именуемой долиной Карн. Вся она состояла из нескольких каменных коттеджей и небольшой гостиницы, где пиво подают только в той части здания, где живет владелец. Если смотреть на деревню со стороны игровых полей Карна, то издали ее можно принять за развал крупных камней поверх каменистого же холма, поскольку с северной стороны домов не видно и различима только конусообразная скала. Местные историки считают Пилль древнейшим поселением на территории Дорсета, возводят происхождение его названия к англосаксонской гавани, которую римляне превратили в настоящий порт в те времена, когда вся низменность еще представляла собой морское дно. Вам непременно расскажут и легенду о том, как король Артур сделал здесь остановку для отдыха после семимесячного плавания и как здесь же ему явился святой Андрей — покровитель мореплавателей. На месте их встречи король возвел церковь Пилля, где возжег по одной свече в честь каждого месяца, проведенного в морских скитаниях. Предание гласит, что в церкви, которая до сих пор стоит одинокая и заброшенная на вершине холма, с тех пор зарыта бронзовая монета, врученная Артуром настоятелю, прежде чем пуститься в новое плавание к острову Авалон.

Инспектор Уильям Ригби — сам увлеченный краевед — прочитал Смайли краткую лекцию по историческому и легендарному прошлому Пилля, пока их машина осторожно продвигалась вперед по заснеженному проселку.

— Эти крошечные глухие деревушки — странные местечки, доложу я вам, — заметил он. — Зачастую в них живут всего три-четыре семьи, члены которых женятся друг на друге, так что скоро их не отличишь, как выводок котят. Вот откуда берутся все наши деревенские и городские идиоты. Они сами называют это метой дьявола, а по мне так чистое кровосмешение. И сами же потом изгоняют дурачков и дурочек из деревень — словно хотят любой ценой избавиться от позора. Вы же понимаете, о чем я?

— Конечно, понимаю.

— Джейн из тех, кто помешался на религиозной почве. Таких у нас есть еще парочка. Все жители Пилля теперь баптисты, и церковь Артура больше никому не нужна. Ею не пользовались со времен Уэсли. Она пустует и постепенно разрушается. Сюда только иногда забредают туристы из долины, любители старины, но никто ничего не делает, чтобы спасти ее. Вернее, не делал, пока там не обосновалась Джейни.

— Обосновалась?

— Да. Стала наводить в церкви порядок день и ночь. Таскает туда дикие цветы и всякие травы. Некоторые из-за этого называют ее колдуньей или ведьмой.

Они в молчании миновали дом Роудов, а потом дорога сделала резкий поворот и пошла вверх напрямую в сторону Пилля. На их пути лежал девственный снег, но, если не считать легких заносов, ехать оказалось достаточно просто. Внизу склоны холма поросли лесом, и на какое-то время вокруг сомкнулся сумрак, а потом они неожиданно оказались на совершенно ровном и гладком плато, где гулял сильный ветер и нес тучи свежей снежной крупы, швыряя порой ее горсти в борт машины. Дальше с одной стороны дороги уже намело глубокий сугроб, и движение сильно замедлилось.

Через какое-то время Ригби вообще остановился и сказал:

— Отсюда мы пойдем пешком, если не возражаете, сэр.

— А далеко еще?

— Близко, но склизко, как сказали бы местные. Деревня же вот — прямо перед вами.

И действительно, теперь в лобовое стекло Смайли смог разглядеть сквозь снежную пелену два приземистых строения примерно в четверти мили от них. Неожиданно на дороге чуть впереди автомобиля возникла фигура рослого мужчины, закутанного в шарф.

— Это Тед Мунди, — констатировал Ригби с довольным видом. — Я специально попросил его приехать. Он — сержант из Окфорда.

Опустив стекло, он весело окликнул мужчину:

— Здорово, Тед! Как жизнь?

Ригби открыл заднюю дверь машины, и Тед забрался внутрь. Церемонию знакомства полицейского со Смайли они свели к минимуму.

— В церкви горит свет, — сообщил Мунди, — но там Джейн или нет, я пока не знаю. В деревне лучше не спрашивать, иначе они всей толпой сбегутся. Я там показался, а потом сделал вид, что уехал и больше не вернусь.

— Она и спит в церкви, Тед? У нее там постель или что-то вроде? — спросил Ригби, и Смайли отметил, насколько заметнее стал его дорсетский акцент, когда он общался с Мунди.

— Говорят, у нее там есть все, Билл. Но в субботу, когда я заглянул в церковь, никакой постели там не заметил. Зато узнал любопытную подробность. Похоже, миссис Роуд иногда приходила сюда навестить Джейни.

— Я слышал об этом, — лаконично отреагировал Ригби. — А теперь показывай, где сама церковь-то.

— Она за холмом, — сказал Мунди. — Далековато от деревни, у пастбища.

Он повернулся к Смайли.

— В сельской местности это распространенное явление, сэр. Хотя, быть может, вам это известно лучше, чем мне. — Мунди теперь говорил медленно, тщательно подбирая слова. — Понимаете, когда в деревню приходила чума, местные жители бросали свои дома вместе с покойниками, а сами перебирались в другое место. Но недалеко. В пределах своих и приходских земель. Это было ужасно, действительно ужасно.

В устах Мунди история звучала так, словно «черная смерть» гостила здесь сравнительно недавно, чуть ли не на его памяти.

Они выбрались из машины, придерживая двери, которые ветер словно норовил сорвать с петель, и пошли в сторону деревни — Мунди впереди, а Смайли замыкал шествие. Снежная крупа, мелкая, но жесткая, хлестала по лицам. В такую погоду да еще ночью поход вверх по склону холма становился чем-то предельно странным. Изгиб вершины скалы, завывание ветра, облака снежной дроби, ясно различимые на фоне луны, темные домишки, которые они тщательно обходили стороной, — все это казалось принадлежностью какого-то иного мира.

Мунди сознательно уводил их влево, и Смайли сообразил, что так они минуют центр деревни, а значит, не попадутся на глаза никому из ее обитателей. После примерно двадцати минут ходьбы, когда они порой оказывались по колено в снегу, их путь пролег дальше вдоль приземистой каменной ограды, разделявшей два поля. В дальнем конце правого из них они заметили чуть проглядывавшее бледное мерцание света, настолько смутное, что Смайли даже сначала отвел глаза в сторону, а потом снова посмотрел в том же направлении, убеждаясь, что свечение ему не померещилось. Ригби остановился и жестом остановил своих спутников.

— Теперь за дело возьмусь я, — сказал он и добавил, повернувшись к Смайли: — Я был бы признателен, сэр, если бы вы некоторое время держались чуть поодаль. Если возникнут проблемы, никому не нужно, чтобы вы оказались в них замешаны, верно?

— Конечно.

— Тед Мунди, а ты следуй за мной.

И они пошли дальше вдоль ограды, пока не добрались до ступенек, по которым можно было перейти на другую сторону. Теперь церковь была видна вполне отчетливо — невысокая постройка, больше напоминавшая амбар, чем храм. В одном из маленьких, но все равно разделенных рамой на четыре части окошек горел неверный свет, словно пламя свечи внутри тоже колыхал ветер.

— Она там, — едва слышно прошептал Мунди, и они с Ригби пошли вперед, а Смайли держался на некотором расстоянии у них за спинами.

Они пересекли поле, ведомые Ригби. Церковь была уже совсем близко. К ставшему привычным завыванию бурана добавились новые звуки: скрип плохо пригнанной двери, шелест снега по крыше, свист ветра в отверстиях полуразрушенного здания. Полицейские, шедшие впереди Смайли, остановились уже практически в тени церковной стены и принялись перешептываться. Мунди бесшумно двинулся в сторону и скоро исчез за углом. Ригби выждал еще несколько секунд, а потом решительно шагнул к двери и толкнул ее.

Открылась она с трудом, издав при этом неприятно громкий скрип. Мгновение спустя Ригби уже оказался внутри. Смайли приготовился ждать снаружи, но внезапно все остальные ночные звуки перекрыл крик — визгливый, испуганный и резкий. При этом складывалось впечатление, что у него нет какого-то единого источника, словно ветер приносил его отовсюду, а потом вздымал к поднебесью. И у Смайли перед глазами сразу возникла Джейни, какой она предстала перед ним ранее этим вечером. В ее крике было столько же ужасающего безумия, сколько присутствовало его в бессмысленных речах. Он подождал, пока эхо вопля затихло, а потом робко и не без страха вошел в открытую дверь.

Две свечи и масляная лампа, стоявшие на просторном и почти пустом алтаре, освещали помещение маленькой церкви. Перед алтарем на одной из ступеней святилища сидела Джейн, тупо глядя на них. Ее невыразительное лицо покрывали зеленые и синие пятна, грязная одежда была утыкана еловыми ветками. Пол перед ней устилали трупики мелких грызунов и птиц.

Каменные церковные скамьи тоже «украшали» тушки различных мертвых животных, перемежаясь с пучками травы и листьев, которые она прежде назвала своими оберегами. Между свечами Джейн установила грубо связанный из двух палок крест. Отстранив Ригби, Смайли быстрым шагом миновал центральный проход церкви, обогнул сидевшую на ступени Джейн и замер только перед самым алтарем. Посмотрев на него внимательнее, он негромко окликнул Ригби.

Верхушки самодельного креста венчала, подобно диадеме, свернутая в три витка нитка зеленых бус.

Глава 8 Цветы для Стеллы

Его разбудило эхо словно услышанного заново отчаянного крика. Ему хотелось поспать подольше, но часы показывали только половину восьмого утра. Он включил лампу на прикроватной тумбочке, потому что за окнами все еще было темно, и, жмурясь, оглядел свой номер. На спинке стула висели его брюки с насквозь промокшими от снега штанинами. Рядом с кроватью стояли ботинки — придется купить новые. А рядом на тумбочке лежали листки с заметками, которые он успел сделать глубокой ночью, прежде чем улегся спать. В основном это был восстановленный по памяти монолог Полоумной Джейни, произнесенный ею во время поездки обратно в Карн, поездки, которую он едва ли когда-нибудь забудет. Мунди сидел рядом с Джейн на заднем сиденье. Она разговаривала сама с собой, задавая вопросы совсем по-детски, а потом терпеливым тоном взрослого, для которого ответ очевиден, давала разъяснения.

Казалось, ее сознанием овладела одна мысль, превратившаяся в одержимость: она видела дьявола. Она видела, как он летит вместе с ветром, расправив за спиной серебристые крылья. Фантастическое воспоминание то забавляло ее, то наполняло осознанием собственной важности и красоты, а иногда вселяло ужас, она начинала плакать и умоляла его уйти. Тогда вмешивался Мунди, спокойным и доброжелательным голосом увещевая ее и стараясь успокоить. Смайли поражался: неужели у полицейского вошло в привычку терпеть подобные сцены, не обращать внимания на вонь, исходившую от грязных тряпок, заменявших этой женщине одежду и укутывавших покрытое язвами тело? Неужели ему не в тягость возня с безумной, которая цеплялась за него, кричала или рыдала в голос? Ведь с ночи убийства она жила, постоянно скрываясь от всех, находя себе пропитание среди остатков урожая в полях или в мусорных баках… Что делала она той ночью? Что на самом деле видела? Она ли убила Стеллу Роуд? А быть может, только стала свидетельницей, вообразив преступника в образе дьявола, летевшего в потоке ветра? Почему он представляется ей именно таким? Если Джейни не убивала Стеллу Роуд, то что напугало ее до такой степени, что она три долгие зимние ночи в ужасе зверьком металась по окрестным лесам? Или это дьявол, вселившийся в саму Джейни, направлял ее руку, когда она забивала до смерти Стеллу? Тот ли это дьявол, который улетел потом с ветром?

Но есть еще бусы, плащ и следы, которые оставила не она. Как быть с этим? Он лежал в постели, ломал голову, но не мог прийти к какому-то определенному выводу. А потом пришло время вставать: наступило утро похорон.

Когда он уже выбирался из постели, зазвонил телефон. Это был Ригби. Голос его звучал напряженно и взволнованно.

— Мне необходимо вас видеть, — сказал он. — Вы можете прийти ко мне?

— До или после похорон?

— Лучше бы до. Прямо сейчас. Получится?

— Буду у вас через десять минут.

Впервые за время их знакомства Ригби выглядел усталым и встревоженным.

— Это по подводу Полоумной Джейни, — объяснил он. — Шеф хочет, чтобы мы выдвинули против нее обвинение.

— В чем?

— В убийстве, — резко ответил Ригби и швырнул через стол тонкую папку с делом. — Старая дурочка оговорила себя… Это можно истолковать как признание.

Они сидели молча, пока Смайли читал более чем необычный протокол заявления. Он был подписан инициалами Полоумной Джейни — Дж. Л., — выведенными детским почерком крупными буквами. Констебль, снимавший показания, поначалу попытался сделать текст короче и понятнее, но к концу первой страницы понял тщету своих усилий. Смайли дошел до того места, которое можно было посчитать описанием убийства:

И тогда я говорила своей милой. Говорила ей: «Ты — плохая женщина, с дьяволом знаешься», — но она меня не слушала, понимаешь, и я на нее обозлилась, но ей было все равно. А я не могу терпеть, когда они ходят с дьяволом по ночам, и я сказала. Ей нужен был оберег, мистер, вот в чем вся штука. Вот правда. Я ей сказала, мистер, но она слышать не хотела. В этом были все слова Джейни, но она прогнала дьявола. То есть Джейни прогнала. И она должна мне спасибо сказать, моя милая, а ее бусы я взяла, для святых взяла, чтоб украшать церковь, а пальто — чтоб мне стало тепленько.

Ригби наблюдал, как Смайли медленно положил заявление на стол.

— Ну и что вы об этом думаете?

Смайли ответил не сразу.

— По-моему, это самая большая чушь, какую я когда-либо видел, — сказал он после некоторых колебаний.

— А вы думаете, я этого не понимаю? — В тоне Ригби неожиданно появились нотки, похожие на презрение к самому себе. — Она что-то видела. Только Господу ведомо, что именно, но видела, когда рыскала вокруг и пыталась что-нибудь стащить. Это бы меня не удивило. Она сняла бусы либо с мертвого тела, либо вообще нашла там, где убийца бросил их. Мы отследили происхождение плаща. Принадлежал раньше мистеру Джардину — владельцу булочной в восточной части Карна. Миссис Джардин отдала его Стелле Роуд утром в прошлую среду как помощь беженцам. Джейни, вероятно, прихватила его из оранжереи. Это она и имела в виду, когда говорила про пальто «чтоб мне стало тепленько». Но она не убивала Стеллу Роуд, как не делали этого ни вы, ни я. Нет объяснения отпечаткам ступней, отметинам от рук в перчатках в оранжерее. Нам что, просто забыть о них? А самое главное — она недостаточно сильна. Я имею в виду Джейни. Ей ни за что было не протащить тело бедной женщины сорок футов по снегу. Это мог сделать только мужчина, как скажет любой.

— Тогда почему же?..

— И тем не менее мы прекращаем дальнейшие поиски, а я готовлю заключение против Джейн Лин из деревни Пилль, на основании которого ее обвинят в преднамеренном убийстве Стеллы Роуд. Я просто хотел поделиться всем этим с вами, прежде чем вы узнали бы обо всем из газет. Чтобы понимали, как такое могло произойти.

— Спасибо.

— Я могу еще что-то для вас сделать? Если есть просьбы, говорите.

Ригби пребывал в явной нерешительности. Казалось, хотел что-то добавить к сказанному, но передумал.

Спускаясь вниз по широкой лестнице, Смайли был очень зол, что не может ничего предпринять, а это было не самое подходящее настроение, чтобы идти на похороны.

Церемонию провели без сучка и задоринки. И цветов, и собравшихся оказалось ровно столько, сколько требовал повод. Вероятно, из уважения к скромности ее вкусов при жизни Стеллу похоронили не в аббатстве, а на кладбище приходской церкви неподалеку от Норт-Филдз. Директор школы оказался занят, как был занят почти всегда, и прислал вместо себя жену — невзрачную маленькую женщину, которая долго прожила в Индии. Зато Д’Арси было, пожалуй, слишком много: перед церемонией он мелькал то здесь, то там, словно ему поручили хлопотные обязанности церковного старосты. Явился и мистер Кардью, чтобы провести останки бедной Стеллы Роуд через незнакомые ритуалы высокой англиканской церкви. Присутствовали Хекты. Чарлз — весь в черном, гладко выбритый и сверкающий, а Шейн в экстравагантном платье, придававшем ей тем не менее траурный вид, и в шляпе с очень широкими полями.

Смайли, который, как и многие другие, прибыл пораньше, предполагая, что похороны могут вызвать повышенный интерес у праздной публики, нашел себе место у самого входа в церковь. С интересом наблюдая за каждым из вновь прибывавших, он дожидался первой возможности увидеть Стэнли Роуда.

Пришли несколько горожан, надевших по такому случаю мешковатые шерстяные костюмы с черными галстуками, которые образовали свою маленькую группу по южную от прохода сторону, поодаль от сотрудников школы и их жен. Вскоре к ним присоединились другие члены городского сообщества. Женщины, знавшие миссис Роуд по молельному дому, а затем и Ригби, который первым делом бросил взгляд на Смайли, но не подал вида, что они знакомы. Когда же колокол пробил три часа, в дверь медленно вошел высокий старик, глядя прямо перед собой, никого не видя и не узнавая. Его сопровождал Стэнли Роуд.

Поначалу Смайли не смог прочесть на его лице ровным счетом ничего, потому что в его чертах не находили отражения ни темперамент этого человека, ни какие-либо особенности характера. Это было простое, даже заурядное лицо, обрамленное черными прямыми волосами, не выдававшее никаких качеств личности, кроме намечавшейся склонности к полноте. Оно прекрасно гармонировало с невысокой и тоже совершенно неприметной фигурой. Впрочем, на лице все-таки читалось выражение ожидаемой печали. Пока Смайли наблюдал, как он двигался центральным проходом, а потом занимал свое место среди главных действующих лиц церемонии, ему бросилось в глаза, что даже походка Роуда, сама манера держать себя превосходно отражали его чужеродность и полное несоответствие школе Карн как элитному заведению. Если считать признаком вульгарности привычку носить авторучку в нагрудном кармане пиджака, любить свитера ручной вязки с острова Фэйр и коричневые галстуки, чуть пританцовывать и выворачивать ступни при ходьбе, то Роуд, вне всякого сомнения, являл собой воплощенную вульгарность. Потому что, пусть сейчас он тщательно все это прятал от посторонних глаз, Роуд был повинен во всех тяжких грехах против хорошего вкуса.

Они проследовали за гробом к кладбищу и окружили разверстую могилу. Д’Арси и Филдинг стояли рядом и казались полностью сосредоточенными на происходившем. Высокий пожилой мужчина, пришедший в церковь с Роудом, не смог сдержать эмоций, и Смайли понял, что это — отец Стеллы Сэмюэл Гластон. Когда все закончилось, старик быстрым шагом отошел в сторону от толпы, на ходу чуть заметно кивнув Роуду, и скрылся в здании церкви. Бросалось в глаза, что двигается он не без усилий, как человек, которому приходится преодолевать сопротивление сильного ветра.

Небольшая группа присутствовавших при погребении тоже постепенно рассеялась, пока рядом с могилой не остался один лишь Роуд — странно напряженная фигура, вытянутая в струнку и неестественно прямая, с широко открытыми, но, казалось, ничего не видевшими глазами и ртом с жестко сжатыми губами строгого педагога. А потом совершенно неожиданно для все еще наблюдавшего за ним Смайли Роуд словно очнулся ото сна; его тело расслабилось, и он тоже медленной, но вполне уверенной походкой отошел от могилы и присоединился к тем, кто собрался у ворот церковного двора. Заметивший его приближение Филдинг, который стоял с краю, к величайшему изумлению Смайли, вполне целенаправленно и очень поспешно отошел подальше от всех с откровенно неприязненным выражением на лице. Причем это не стало преднамеренным жестом одного мужчины, желавшего подчеркнуть презрение к другому, и потому не было замечено ни самим Роудом, как и никем из собравшейся у ворот группы. Теренс Филдинг совершил редкий для себя поступок — поддался искренним эмоциям, совершенно пренебрегая впечатлением, которое мог произвести на остальных присутствовавших.

Смайли пришлось буквально заставить себя приблизиться к группе у ворот. Ее теперь составляли Роуд, стоявший чуть поодаль, Д’Арси и еще трое или четверо преподавателей. Разговор явно не ладился.

— Мистер Роуд? — окликнул он.

— К вашим услугам. — Стэнли говорил медленно, чтобы тщательно скрыть следы провинциального выговора.

— Я представляю здесь мисс Бримли из «Христианского вестника».

— Ну да, конечно.

— Она высказала горячее пожелание, чтобы ее издание отдало вашей жене последние почести. Я подумал, что вы должны узнать об этом.

— Да, я заметил венок от вас. Вы очень добры. Спасибо.

— Ваша жена была одной из наших самых преданных подписчиц, — продолжал Смайли. — Мы считали ее почти членом нашей большой семьи.

— Да, ей очень нравился «Вестник». — Смайли оставалось пока лишь гадать, всегда Роуд был столь равнодушен или это горе сделало его невнимательным ко всему остальному. — Когда вы приехали? — совершенно неожиданно спросил тот.

— Вчера.

— Устроили себе поездку за город на выходные? Недурно.

Смайли эта реплика так поразила, что он не сразу нашелся что сказать. Роуд между тем продолжал смотреть на него в ожидании ответа.

— У меня здесь есть пара хороших знакомых… Мистер Филдинг…

— А, Теренс. — Смайли между тем был убежден, что Роуд никогда сам не обращался к Филдингу по имени.

— Мне бы хотелось написать для мисс Бримли небольшой некролог, — продолжал Смайли. — Надеюсь, вы не станете возражать?

— Стелле пришлась бы по душе такая идея.

— Тогда, если это не слишком нарушит ваш траур по ней, не мог бы я заглянуть к вам завтра, чтобы уточнить одну-две подробности?

— Сделайте одолжение.

— В одиннадцать часов будет нормально?

— Доставите мне огромное удовольствие, — ответил Роуд почти развязным тоном, и они вместе вышли из церковных ворот.

Глава 9 В трауре

К дешевому же трюку пришлось ему прибегать в общении с человеком, который только что так внезапно овдовел. Смайли ясно понимал это. Аккуратно открывая задвижку калитки и ступая на дорожку, где позапрошлой ночью у него произошел такой странный разговор с Джейн Лин, он отчетливо осознавал, что напрашиваться в гости к Роуду под любым предлогом в такое время — значило поступать не слишком чистоплотно. Впрочем, в этом заключалась особенность характера Смайли, который за долгие годы службы в секретном ведомстве так и не научился принципу, что цель оправдывает средства. Всегда готовый первым подвергнуть критическому анализу собственные поступки и их мотивы, он после долгих размышлений пришел к выводу, что представлял собой существо гораздо менее интеллектуальное, чем предполагали его вкусы и привычки. Как-то во время войны один из начальников охарактеризовал его как человека, наделенного изощренным коварством сатаны и в то же время совестливостью невинной девушки, и это определение он сам находил в достаточной степени справедливым.

Смайли нажал на кнопку звонка и стал ждать.

Дверь открыл Стэнли Роуд. Он был тщательно одет и даже несколько прилизан.

— О, привет! — сказал он, словно принимая старого друга. — Хотел спросить, нет ли у вас, случайно, машины?

— Есть, но, к сожалению, мне пришлось оставить ее в Лондоне.

— Что ж, не беда. — В голосе Роуда прозвучало некоторое разочарование. — Просто подумал, что мы могли бы совершить автомобильную прогулку, а дорогой побеседовать. Мне уже изрядно осточертело торчать в этом доме одному. Миссис Д’Арси предложила какое-то время пожить у них. Милые они люди, очень хорошие люди, но я оказался к этому не готов. По крайней мере сейчас.

— Я вас прекрасно понимаю.

— В самом деле? — Они уже стояли в прихожей, Смайли снимал пальто, а Роуд готовился взять его. — Мне казалось, это понимают не многие. Я имею в виду одиночество. Знаете, как со мной поступили директор и мистер Д’Арси? Причем, уверен, они делают это из самых лучших побуждений. Они взялись перепроверять за мной и исправлять результаты экзаменов, которые я принимаю. Это вам тоже понятно? И что же я должен в таком случае делать в этой школе, совершенно лишенный самостоятельности? Я не могу сам планировать уроки. Они вмешиваются во все. Иногда мне приходит в голову, что это их способ постепенно избавиться от меня.

Смайли лишь неопределенно кивнул. Они направились в сторону гостиной, куда Роуд решил проводить гостя.

— Нет, я, конечно, считаю, что у них самые благородные намерения, как уже подчеркнул. Но, в конце-то концов, должно быть и у меня хоть какое-то занятие. Работы некоторых моих учеников проверяет Саймон Сноу. Вы с ним уже знакомы? Он поставил одному мальчику шестьдесят один балл — шестьдесят один! А ведь парень — круглый дурак, в начале семестра я сказал Филдингу, что его ни в коем случае нельзя переводить в следующий класс. Его фамилия Перкинс. Славный в общем-то паренек, староста в корпусе Филдинга. Ему очень везет, если он получает тридцать баллов… А Сноу ставит ему шестьдесят один!

Я, конечно, еще не видел самой его работы, но это невозможно, совершенно невозможно.

Они присели.

— Только не подумайте, что я принципиально хочу оставить его на второй год. Он хороший мальчишка. Ничего особенного, но вежливый, культурный. Мы с миссис Роуд хотели в этом семестре пригласить его на чай. И пригласили бы, не случись…

Ненадолго воцарилось молчание. Смайли собирался сам прервать его, но Роуд поднялся и сказал:

— У меня чайник вскипел на плите, мистер…

— Смайли.

— У меня вскипел чайник, мистер Смайли. Могу я предложить вам чашечку кофе? — Он произнес это с тщательной артикуляцией, но она, по мнению Смайли, шла ему, как костюм с чужого плеча.

Через несколько минут Роуд вернулся с подносом и разлил кофе по чашкам, в точности стараясь соблюсти этикет.

Смайли поймал себя на том, что его несказанно раздражают поверхностные светские замашки Роуда и постоянное стремление скрыть свои истинные манеры, а значит — и корни. Потому что все равно мелочи выдавали его с головой — каждое слово, каждый жест. То, как он держал локоть, пока пил кофе, как быстро подтягивал штанину брюк, когда садился.

— Не мог бы я теперь перейти к делу? — спросил Смайли.

— Разумеется, приступайте.

— Мы, конечно же, в первую очередь интересуемся отношением миссис Роуд к… нашей церкви.

— Это естественно.

— Вы поженились в Брэнксоме, насколько мне известно?

— Да, в молельном доме Брэнксом-Хилл. Прекрасная церковь. — Д’Арси определенно не понравилась бы интонация, с которой это было сказано — голосом простецкого парня, привыкшего водить мотоцикл. С авторучкой в нагрудном кармане.

— Когда это было?

— В сентябре сорок первого.

— В Брэнксоме миссис Роуд тоже уделяла много времени благотворительности? Мне сказали, что здесь она была очень активна в этой деятельности.

— Нет. В Брэнксоме она ничем подобным не занималась. Здесь — другое дело. Понимаете, в Брэнксоме ей приходилось ухаживать за отцом. А здесь ее заинтересовала помощь беженцам. Но и то лишь после пятьдесят шестого года — когда все началось с венгров, а потом еще эти прошлогодние события…

Смайли, смотревший на Роуда сквозь стекла очков, на секунду отвлекся, моргнул и ненадолго отвел глаза.

— А в общественной жизни школы Карн она принимала какое-то участие? Быть может, жены сотрудников создали свой филиал Женского института? — спросил он с невинным видом.

— Да, принимала, но не слишком активно. Будучи баптисткой, она больше общалась с людьми из города… Вам лучше расспросить об этом мистера Кардью — их священника.

— Но все же могу я утверждать, что она участвовала и в школьных мероприятиях, мистер Роуд?

Роуд слегка замялся, но все же ответил:

— Да, можете.

— Спасибо.

Снова некоторое время продлилось молчание, а потом Смайли продолжил:

— Наши читатели, безусловно, запомнили миссис Роуд как победительницу конкурса «Хозяйке на заметку». Она действительно хорошо готовила, мистер Роуд?

— Очень хорошо. Но только самые простые блюда. Никаких особых изысков.

— Не могли бы вы привести еще какую-то деталь ее биографии, которую вам самому хотелось бы упомянуть? Что-то особенное? Что она сама рада была бы вспомнить?

Роуд растерянно посмотрел на него, а потом пожал плечами:

— Нет, ничего такого сразу не приходит в голову. Хотя… О, вы можете написать, что на севере ее отец был членом магистрата и судьей. Она очень этим гордилась.

Смайли допил кофе и поднялся.

— Вы были чрезвычайно терпеливы со мной, мистер Роуд. Мы вам крайне благодарны за это, уверяю вас. Я обязательно пришлю вам сигнальный экземпляр газеты, как только он выйдет из печати…

— Буду признателен. Понимаете, я был обязан сделать это ради нее. Она всегда обожала «Вестник». Можно сказать, воспитывалась на нем.

Они пожали друг другу руки.

— Между прочим, вы, случайно, не знаете, как мне разыскать старого мистера Гластона? Он остановился в Карне или сразу отправился обратно в Брэнксом?

— Он был здесь еще вчера. Уезжать собирался сегодня вечером. Кажется, полиция попросила его о встрече до отъезда.

— Вот как?

— Он остановился у «Солеев».

— За это отдельное спасибо. Попытаюсь найти его там до своего отъезда.

— А когда вы сами уезжаете?

— Уже скоро. Всего хорошего, мистер Роуд. И еще одно…

— Да?

— Если доведется приехать в Лондон и нечем будет себя занять. Или просто захочется с кем-нибудь поговорить, выпить чашечку чая, мы всегда будем рады видеть вас в редакции «Вестника». Всегда.

— Спасибо. Спасибо большое, мистер…

— Смайли.

— Я вам искренне признателен за это приглашение. Смотрите только, я могу поймать вас на слове! Но все равно спасибо.

— До свидания. — Они снова обменялись рукопожатиями. У Роуда была сухая и прохладная ладонь. Очень гладкая.

Смайли вернулся в «Герб Солеев», сел за столик в пустом фойе и написал записку мистеру Гластону:

Уважаемый мистер Гластон!

Я нахожусь здесь по поручению мисс Бримли из «Христианского вестника». У меня есть письма Стеллы, которые, как мне кажется, могут представлять для Вас интерес. Простите, если доставляю беспокойство в такое сложное для Вас время. Как я понял, этим вечером Вы уже покидаете Карн, а потому прошу разрешения встретиться с Вами до отъезда.

Он тщательно запечатал конверт и подошел к стойке службы размещения. Она пустовала, и Смайли позвонил. Портье снова заставил ждать себя долго — старый ключник с серым, заросшим щетиной лицом. После тщательного и весьма неодобрительного изучения конверта он чуть ли не за тройную плату согласился доставить письмо в номер мистера Гластона. Смайли остался ждать ответа у стойки.

Джордж Смайли относился к числу тех странных и уникальных людей, которые являются в наш мир словно ниоткуда, уже к восемнадцати годам полностью завершив образование. Скрытность была частью как его натуры, так и профессии. Жизнь настоящего разведчика отнюдь не изобилует яркими событиями и увлекательными приключениями, которые описывают в романах. Человек, который, подобно Смайли, годами жил и работал среди врагов своей страны, знал наизусть только одну молитву и именно с ней постоянно обращался к Всевышнему: сделай так, чтобы на меня никто и никогда не обращал внимания. Для него не было более высокой цели, чем полная ассимиляция и мимикрия. Он больше всего на свете любил людей толпы, которые потоком текли мимо него по улицам, не удостаивая даже мимолетным взглядом. И он сам охотно вливался в эти человеческие потоки, где ему были гарантированы полная анонимность и безопасность. А постоянное ощущение страха делало его на редкость уступчивым и сговорчивым. Он готов был бы расцеловать спешивших за покупками грубиянов, которые толкали его или заставляли уступать себе дорогу. Он обожал чиновников, полицейских и даже кондукторов в автобусах за полнейшее равнодушие к его персоне.

Но одновременно постоянный страх, настороженность, зависимость от окружения выработали у Смайли умение разбираться в окраске натуры человека: мгновенную, почти по-женски тонкую восприимчивость к особенностям характеров и поведенческим мотивам людей. Он ориентировался в них, как охотник ориентируется в своих угодьях, как лиса ориентируется в лесной чаще. Потому что шпион, на которого ведется охота, сам тоже должен охотиться, и тогда толпа превращается в его засаду на зверя. Замаскировавшись в толпе, он должен вчитываться в отдельные жесты, вслушиваться в слова, уметь фиксировать и интерпретировать случайный обмен взглядами или непроизвольное движение, как охотник обязан замечать след в траве или недавно сломанную ветку, — лисе не выжить, если она не чует опасности за милю.

И сейчас, терпеливо дожидаясь ответа Гластона, он вспоминал предельно насыщенные событиями последние сорок восемь часов, пытался упорядочить их и оценить со стороны. Что связывало Д’Арси с Филдингом, отношения которых выдавали наличие какой-то, возможно, мелочной, но общей для обоих тайны? Глядя поверх запущенного сада перед отелем в сторону аббатства, он мог видеть за его величественной крышей знакомые теперь бастионы школы, служившие для обороны от наступления нового мира и для защиты устоев старого. Он мог представить себе большой двор, на который высыпали сейчас большие группы мальчиков в черных одеждах, в точности напоминая своих сверстников Англии восемнадцатого столетия. И ему вспомнилась другая школа. Та, что располагалась рядом с полицейским участком: общественная школа города Карн. Тесное и убогое здание с крышей из жести, размерами чуть больше дома сторожа при городском кладбище, также разнившееся с блеском Карна, как грубый камень, из которого были сложены его стены, отличался от шафранного цвета бастионов частного учебного заведения.

Да, отметил он мысленно, Стэнли Роуд проделал очень долгий и тяжкий путь, начав его в публичной школе Брэнксома. И если это он убил жену, то мотив, как был убежден Смайли, следовало искать где-то на том тернистом пути, который привел его в стены Карна.

— Вы оказали нам большую любезность, приехав сюда, — сказал Гластон. — Я очень благодарен мисс Бримли за то, что прислала вас. Хорошие люди работают в «Вестнике», добрые люди, которые всегда тепло относились к нам.

Он произнес определение «хорошие» так, словно для него не существовало более высокой степени похвалы, как будто оно заключало в себе всеобъемлющую и абсолютную оценку позитивных качеств личности.

— Вам следует прочитать письма, мистер Гластон. Второе, возможно, шокирует вас, но, уверен, в итоге вы согласитесь, что с моей стороны было бы неправильно не ознакомить вас с ними.

Они сидели в кофейне в окружении нелепых тропических растений, стоявших по углам, как охранники.

Смайли передал Гластону оба письма. Старик взял их недрогнувшей рукой и начал читать. Для удобства чтения ему приходилось держать листки далеко от глаз, даже слегка откинув назад голову и прищурившись. Уголки его губ постепенно опускались, ломая прямую линию рта. Потом он спросил:

— Вы ведь познакомились с мисс Бримли во время войны, верно?

— Да, мы тогда работали с Джоном Лэндсбери.

— Именно поэтому она и обратилась к вам?

— Да.

Вы из нашей церкви?

— Нет.

Гластон какое-то время молчал, положив письма на стол и опустив руки на колени.

— Стэнли был нашим, когда они поженились. А потом переметнулся. Вы знаете об этом?

— Да.

— На севере, откуда я родом, люди так никогда не поступают. Наша вера — это то, за что мы сражались и победили. Почти как за право голоса.

— Мне это известно.

У Гластона была прямая спина старого солдата. Он выглядел скорее угрюмым, нежели опечаленным. Потом он внезапно поднял взгляд на Смайли и долго и пристально вглядывался в него.

— Вы сами, случайно, не учитель? — спросил он, и Смайли невольно вспомнил, что в свое время Сэмюэл Гластон успешно и умно руководил крупной фирмой.

— Нет… Но можно сказать, я преподаватель на пенсии. Хотя это и не совсем точно.

— Женаты?

— Был женат.

Старик снова замолчал, а Смайли пожалел, что не находит предлога оставить его одного.

— С ней было хорошо иногда поболтать о пустяках, — сказал мистер Гластон, прервав паузу.

Смайли промолчал.

— Вы сообщили о письмах в полицию?

— Да, но им все уже было известно. То есть они знали, что Стелла считала мужа способным убить ее. Она пыталась рассказать об этом мистеру Кардью…

— Священнику?

— Да. Но он решил, что она излишне впечатлительна и… нагоняет страх сама на себя.

— А вы с ним не согласились?

— Не знаю. Просто не знаю. Но исходя из того, что я слышал о вашей дочери, не допускаю, что у нее произошел нервный срыв. Что-то реальное вызвало ее подозрения, что-то действительно сильно напугало ее. И, по-моему, мы не можем просто так сбрасывать это со счетов. Мне не кажется всего лишь случайностью страх, овладевший ею перед самой смертью. И я не верю в виновность той нищенки. Она не убивала ее.

Сэмюэл Гластон медленно кивнул. Смайли вдруг понял, что его собеседник пытался показать свою заинтересованность отчасти из вежливости, а отчасти потому, что равнодушие с его стороны было бы равносильно признанию утраты им смысла жизни вообще.

После очень продолжительной паузы старик тщательно сложил письма и вернул Смайли, которому хотелось, чтобы Гластон хоть что-то сказал, но тот не проронил ни слова.

Выждав еще некоторое время, Смайли поднялся и тихо вышел из кофейни.

Глава 10 Маленькие женщины

Шейн Хект улыбнулась и отпила немного из своего бокала.

— Вы, должно быть, очень важная птица, — сказала она Смайли, — если уж Д’Арси разорился на приличный херес. Быть может, ваша фамилия значится в «Готском альманахе»^[477]?

— Боюсь, что нет. В пятницу мы вместе ужинали у Филдинга, и Д’Арси пригласил меня к себе на бокал хереса.

— Теренс — злюка, согласитесь. Чарлза просто трясет от него. Похоже, они очень по-разному смотрят на некоторые исторические проблемы… Бедный Теренс. Для него ведь это последний семестр. Вы в курсе?

— Да, я об этом знаю.

— Было очень мило с вашей стороны прийти вчера на похороны. Лично я похороны терпеть не могу, а вы? Черный цвет такой нездоровый! Никогда не забуду похорон короля Георга Пятого. Лорд Солей состоял тогда при дворе и раздобыл для Чарлза два пригласительных билета. Такой добряк! Но с тех пор мне кажется, что это навсегда смазало для нас впечатление от других похорон. Хотя лично я никак не могу понять этого ритуала, а вы? Меня не оставляет подозрение, что этот обычай скорее приличествует низшим классам общества: шерри-бренди и печенье с тмином на поминках. Мне представляется, что для таких людей, как мы, более пристали тихие похороны. Никаких цветов и венков. Короткая поминальная речь и заупокойная молитва — вот и все.

Ее маленькие глазки сияли от удовольствия. Она допила свой херес и протянула бокал в сторону Смайли.

— Будьте любезны, налейте еще, дорогой мой. Терпеть не могу херес, но Феликс так ревниво следит за своими гостями.

Смайли наполнил ее бокал из стоявшего на столе графина.

— Ужасная история с этим убийством, не правда ли? Эта старая попрошайка, должно быть, совсем из ума выжила. Стелла Роуд была прекрасной женщиной, как мне всегда казалось, хотя… несколько необычной. Никто не умел так ловко перелицевать одно и то же платье… Но вот друзей она себе выбирала очень странных. Всех этих Хансов-лесорубов и Педро-рыболовов… Ну, вы же понимаете, что я имею в виду.

— Она пользовалась популярностью в Карне?

Шейн Хект тихо рассмеялась.

— В Карне никто не пользуется популярностью. А она… Она не делала ничего, чтобы с ней легко было сойтись… Могла надеть черный креп в воскресенье… Простите за невежество, но неужели все представители низших сословий поступают так же? Но зато ее любили в городе, насколько я знаю. Там готовы на руках носить каждого, кто предает Карн. Впрочем, она была методисткой или еще кем-то в этом роде.

— Баптисткой, — уточнил Смайли почти бездумно.

Она посмотрела на него с неподдельным любопытством.

— Как это мило, — пробормотала она и поинтересовалась: — А теперь расскажите, кто же вы такой?

Смайли ответил что-то неопределенное, назвавшись безработным, и только потом понял, что был на волосок от опасности пуститься в исповедь о себе перед Шейн Хект, уподобившись неопытному юнцу. Ее непривлекательная внешность, необъятные телеса, голос в сочетании с отработанным умением коварно направить разговор в нужное русло помогали ей брать инициативу на себя и добиваться своих целей. У Смайли возникло искушение приравнять ее к женскому варианту Филдинга, но разница между ними была слишком существенной. Для Филдинга другие люди едва ли существовали вообще. А вот для Шейн Хект они не просто существовали: они служили ей добычей. Она ежеминутно готова была тестировать их манеры и поведение в обществе, чтобы потом срезать, выставить на посмешище и уничтожить.

— Я читала в газетах, что ее отец был достаточно богат. Где-то на севере. Второепоколение купцов. Но мне особенно бросалось в глаза, какой она была неиспорченной… естественной. Создавалось впечатление, что она испытывала истинную потребность в том, чтобы посещать городскую прачечную и заводить дружбу со всякой рванью… Хотя, конечно же, надо всегда помнить, что Мидлендс — это почти другая страна, ведь так? Там от Ипсуича до Ньюкасла всего-то и найдется, быть может, три приличных семейства. А откуда вы сами, дорогой мой?

— Из Лондона.

— Как мило! Я однажды побывала у Стеллы на чаепитии. Она имела привычку сначала наливать в чашку молоко, а чай был, разумеется, индийский. Словом, почувствуйте разницу. — Шейн вдруг посмотрела Смайли прямо в глаза и вынесла вердикт: — Вот что я вам о ней скажу. Она вызывала у меня почти восхищение. Не многим дано быть настолько невыносимыми. Она принадлежала к числу этих снобов наоборот, которые считают, что только бедные и смиренные по-настоящему достойные люди.

Шейн улыбнулась и добавила:

— По ее поводу мы даже сошлись с Чарлзом, а это говорит о многом. Если вам нравится изучать человеческие типы, присмотритесь к ее мужу. Контраст между ними был изумителен.

Но в этот момент к ним подошла сестра Д’Арси — сухопарая, несколько мужеподобная дама с неопрятными седыми волосами и надменно искривленным хищным ртом.

— Дороти, дорогая, — защебетала Шейн, — вечер просто восхитительный. Ты так к нам добра. И всегда приятно встретиться с жителем Лондона, правда? Мы как раз обсуждали похороны бедняжки Стеллы Роуд.

— У Стеллы Роуд могли быть откровенно дурные манеры, Шейн, но она так много делала для беженцев.

— Для каких беженцев? — спросил Смайли, изобразив удивление.

— Для венгров. Занималась сборами пожертвований для них. Одежда, мебель, деньги. Одна из немногих жен, кто хоть что-то делал. — Дороти покосилась при этом на Шейн, но та с нежной улыбкой смотрела мимо нее на своего муженька. — Она была энергичным маленьким созданием, не брезговала простой работой, закатав рукава, обходила дома. Привлекла к этому делу простушек из баптистской молельни, и вместе они притаскивали кучу всякой всячины. Здесь надо отдать им должное. У них есть дух товарищества. Феликс, нужен еще херес!

В комнату набилось человек двадцать, но припозднившийся Смайли оказался в числе тех восьми, кто держался ближе к двери. Эта группа состояла из Д’Арси и его сестры, Чарлза и Шейн Хектов, молодого учителя математики по фамилии Сноу и его жены, викария из аббатства и самого Смайли, немного растерянного и похожего на слепого крота в своих толстых очках. Он оглядывал комнату, но Филдинг ему на глаза не попадался.

— …Да, — продолжала Дороти Д’Арси, — она была хорошей помощницей, очень трудолюбивой и аккуратной. Причем до… До самого конца. В пятницу мы отправились к ней домой с преподобным отцом из их картонной церкви… С этим, как его? С Кардью. Чтобы посмотреть, не осталось ли там неприбранных вещей для беженцев. Так вот — мы не обнаружили ни одной тряпки не на своем месте. Вся одежда была тщательно упакована, и даже адрес проставлен на свертке. Нам оставалось только отнести вещи на почту и отправить по назначению. Она была чертовски хорошим работником, повторю еще раз. А как она потрудилась во время благотворительного базара!

— О да, — вмешалась Шейн Хект со свойственной ей вкрадчивой мягкостью, — я отлично помню тот день. Я еще представила ее тогда леди Солей. На Стелле была восхитительная маленькая шляпка. Та, которую она всегда носила по воскресеньям. И вела она себя так уважительно. Обращалась к графине исключительно «миледи». — Она повернулась в Смайли и тихо добавила: — В лучших традициях феодализма, не правда ли, мой дорогой? Меня это привело в восторг. Такое теперь не часто услышишь.

Математик и его жена беседовали в уголке с Чарлзом Хектом; через несколько минут Смайли сумел отделиться от группы у дверей и присоединиться к ним.

Энн Сноу была хорошенькой девушкой с чуть излишне вытянутым прямоугольной формы лицом и вздернутым носиком. Ее супруг — высокий и худой — немного горбился, но это ему даже шло. Бокал с хересом он держал длинными и тонкими пальцами так, словно это была химическая реторта, а когда говорил, то обращался в большей степени к бокалу, нежели к собеседнику. Смайли эта пара запомнилась еще во время похорон. Хект чуть заметно раскраснелся, был как будто немного зол и энергично сосал мундштук своей трубки. Их разговор произвольно перескакивал с одной темы на другую, в него постоянно вмешивался кто-то из соседней группы. Хект вскоре отдалился от них, все еще хмурый и рассеянный, предпочтя в одиночестве прислониться к стене рядом с дверью.

— Бедная Стелла, — сказала миссис Сноу после недолгого молчания. — Простите, но я никак не могу избавиться от мыслей о ней. Случившееся представляется мне безумием, чистейшим безумием. Я не в силах даже представить, почему она это сделала. Речь о Полоумной Джейни, само собой.

— Вам нравилась Стелла? — спросил Смайли.

— Конечно, нравилась. Она была милейшим человеком. Мы здесь провели уже четыре семестра, и за все это время только она проявила к нам хотя бы немного доброты. — Ее муж промолчал и лишь кивнул своему бокалу с хересом. — Видите ли, Саймон сам не учился в Карне в отличие от большинства других преподавателей, а потому мы здесь никого не знали, и никто не проявлял к нам ни малейшего интереса. Все делали вид, что нами очень довольны, но только Стелла на самом деле…

В этот момент на них спикировала Дороти Д’Арси.

— Миссис Сноу, — сказала она решительно, — я хотела поговорить с вами. Мне нужно, чтобы вы заменили Стеллу в работе для беженцев. — Она бросила выразительный взгляд в сторону Саймона. — В успехе этой работы проявляет исключительную заинтересованность наш директор.

— О мой Бог! — воскликнула Энн Сноу. — Но даже при большом желании у меня не получится заменить ее. Миссис Д’Арси, я…

— Не получится? Почему же? Вы же помогали миссис Роуд в организации базара, не так ли?

— Ах, так вот где она подобрала себе гардероб, — донеслось из-за их спин чуть слышное шипение Шейн Хект. Но Энн было сейчас не до ее злобных шуток:

— Но… У меня… Мне не хватит смелости Стеллы, если вы понимаете, о чем я, и, кроме того, она была баптисткой: все местные поддерживали ее, отдавали старые вещи, и они любили ее. Ко мне они будут относиться совершенно иначе.

— Давно не слышала подобной чепухи, — заявила мисс Д’Арси, которая со всеми, кто был младше ее, разговаривала как с прислугой или с непослушными школьниками, а Шейн Хект, уже стоявшая рядом, не преминула вставить реплику:

— Я слышала, баптисты не приемлют частных мест на скамьях в церкви. Это правда? Тогда я готова их в этом поддержать. Если платишь, то как-то глупо не пойти на службу.

Викарий отвлекся от оживленного обсуждения крикета, в котором принимал горячее участие, чтобы мягко возразить:

— Право же, я бы не стал так говорить на вашем месте, миссис Хект. Личное место на скамье дает много преимуществ…

И он пустился в долгие и путаные оправдания древней традиции, которые Шейн выслушала с неподдельно заинтересованным видом. Когда же он наконец закончил, она сказала:

— Спасибо, дорогой Уильям. Все это очень славно.

Потом повернулась к священнику спиной и театральным шепотом информировала Смайли:

— Уильям Трампет — один из давних учеников Чарлза. Помню, как мы радовались, когда ему с трудом, но удалось-таки получить аттестат зрелости.

Смайли больше всего хотелось избежать участия в продолжении диалога с Шейн Хект, выслушивая ее мстительные выпады против викария. Он повернулся к Энн Сноу, но ту никак не отпускала от себя мисс Д’Арси, втолковывая ей свои планы дальнейшей благотворительной деятельности, а Шейн между тем не оставляла его в покое и неожиданно сменила объект насмешек:

— Единственный человек по фамилии Смайли, о котором я когда-либо слышала, в конце войны женился на леди Энн Серком. Вскоре она его, разумеется, бросила. Это была очень странная пара. Как я поняла, он ей не подходил совершенно. Она, между прочим, приходилась кузиной лорду Солею. А Солеи связаны с Карном уже без малого четыреста лет. Их нынешний наследник как раз учится сейчас у Чарлза; мы часто ужинаем в замке. Но я так и не узнала дальнейшей судьбы Энн Серком… Она уехала в Африку… Или в Индию? Нет, в Америку. Определенно в Америку. Такая драма! В замке не любят говорить на эту тему.

На мгновение общий шум в комнате затих. И в течение того же мгновения Смайли не видел вокруг ничего, кроме пристального взгляда Шейн Хект, устремленного на него в ожидании, что он скажет на это. Но потом он прочел в ее глазах недвусмысленное: «Я могла бы сейчас раздавить тебя, но передумала. Живи пока».

И, отвернувшись, она отошла к другим гостям.

Он подгадал так, чтобы уйти вместе с Энн и Саймоном Сноу. У них был старенький автомобиль, и они предложили подвезти его до отеля. По дороге Смайли сказал:

— Если вам нечем больше сегодня заняться, я был бы счастлив пригласить вас на ужин в свою гостиницу. Хотя еда там наверняка не самого лучшего качества.

Начав с предписанного вежливостью отказа, супруги быстро согласились, и уже через четверть часа они сидели в углу огромного ресторанного зала «Герба Солеев» под неусыпными взглядами сразу троих официантов и десятка поколений предков лорда Солея — в основном круглощеких мужчин, изображенных на покрытых кракелюром, потемневших от времени портретах.

— По-настоящему мы с ней познакомились, когда начался наш второй здешний семестр, — продолжила рассказ Энн. — С другими женами Стелла почти не общалась, быстро поняв, что к чему в Карне. Она не ходила на вечеринки, не встречалась ни с кем за чашкой кофе, и, можно сказать, нам повезло, что мы вообще встретились. По нашем приезде сюда оказалось, что временно нет свободного жилья для преподавателей: весь первый семестр нам пришлось провести в гостиничном номере. В маленький домик на Брэд-стрит мы переехали только ближе к концу второго семестра. Причем переезд превратился в настоящий кошмар — Саймон как раз принимал экзамены, а с деньгами у нас обстояло очень туго, и нам приходилось все, что только можно, делать самим. Помню, переезжали мы в дождливое утро четверга. Лило как из ведра, а ни один из наших более-менее крупных предметов мебели не проходил во входные двери, и в конце концов грузчики из фирмы «Муллигане» просто бросили меня с вещами у порога и предоставили себе самой.

Энн рассмеялась, и Смайли снова отметил, до чего прелестным ребенком она оставалась до сих пор.

— Они разозлились, промокли и готовы были уехать, но хотели получить чек за уже проделанную работу, а сумма там значилась намного более внушительная, чем они заслужили. У меня самой чековой книжки, конечно же, не было. Саймон увез ее с собой. Тогда эти громилы стали угрожать, что сейчас вообще все отвезут назад, откуда доставили. Это было чудовищно. Я едва не рыдала. — Она готова всплакнуть даже сейчас, подумал Смайли. — А потом откуда ни возьмись появилась Стелла. Даже не представляю, как она узнала, что мы переезжаем, — уверена, никому больше не было до нас дела. А она надела рабочий халат, старые туфли и пришла помочь. Увидев, что происходит, она даже не стала разговаривать с грузчиками. Добралась до телефона и позвонила мистеру Муллигану лично. Уж не знаю, что она ему сказала, но только он сразу попросил передать трубку бригадиру, и проблем больше не возникало. А как она сама радовалась — просто сияла от счастья, что сумела меня выручить. Такой уж она была. Грузчики моментально сняли двери с петель и все вещи преспокойно занесли в дом. В этом заключался талант Стеллы — она всегда не просто распоряжалась и давала советы, а реально помогала. Остальные жены, — добавила она с горечью, — прекрасные советчицы, но практической помощи от них не дождешься.

Смайли кивнул и постарался вновь наполнить их бокалы вином.

— Кстати, Саймон здесь не задержится, — сказала Энн, вдруг переходя на заговорщицкий шепот. — Он добился стипендии и уедет в Оксфорд, чтобы заняться наукой.

А когда получит степень доктора, вернется к преподаванию, но уже в университете.

Они выпили за его успех, и разговор ушел в сторону, пока Смайли не спросил прямо:

— А мистер Роуд? С ним хорошо работать?

— Он — грамотный учитель, — задумчиво ответил Саймон, — но как коллегу его выносить достаточно сложно.

— Их со Стеллой невозможно было даже сравнивать, — сказала Энн. — У него на уме только Карн. Д’Арси поманил его, и он заглотил наживку. Саймон говорит, что так происходит почти со всеми выходцами из общественных школ — они становятся одержимыми карьерным ростом. До отвращения. Он ведь даже религию сменил, чтобы попасть в Карн. Но Стелла не стала этого делать. Она бы не пошла на такое ни за какие блага.

— Принадлежность к официальной церкви дает в Карне немалые преимущества, — заметил Саймон, и Смайли даже доставила удовольствие сухая и сдержанная точность этого наблюдения.

— Как я понял, у Стеллы сложились не лучшие отношения с Шейн Хект, — осторожно забросил удочку Смайли.

— Еще бы! — сердито взвилась Энн. — Эта Шейн с самого начала отнеслась к ней как к человеку второго сорта, издевалась над ней, над ее честностью, над простотой ее вкусов. Шейн ненавидела Стеллу — и, как я думаю, главная причина заключалась в том, что Стелла откровенно не хотела становиться одной из местных светских дам. Ей вполне подходил ее подлинный образ. И вот это действительно бесило Шейн. Ведь старой стерве нравится, когда люди из кожи вон лезут, цапаются между собой, чтобы она потом могла посмеяться над их глупостью.

— Это вообще отличительная черта всех обитателей Карна, — тихо произнес Саймон.

— Она очень много сделала для помощи беженцам. И, как ни странно, именно из-за этого у нее возникли серьезные проблемы. — Тонкие пальцы Энн Сноу играли с бокалом бренди.

— Проблемы?

— Да. Незадолго до смерти. Разве вам никто не рассказывал о ее жуткой ссоре с сестрой Д’Арси?

— Нет.

— Впрочем, меня это не удивляет. Мало кто знает об этом. А сама Стелла не любила распускать слухи.

— Дай мне рассказать, — вмешался Саймон. — Это поучительная история. Когда объявили о начале Года помощи беженцам, Дороти Д’Арси загорелась благотворительным энтузиазмом. Начала собирать одежду, деньги и отправлять в Лондон. Все это делалось с большой помпой. А одновременно в городке проходила не менее успешная кампания помощи, начатая мэром. Но Дороти и не думала объединять усилия — школа должна быть лучшей во всем, не исключая благотворительности, которую не стоит смешивать с городской. Хотя в это наверняка внес свою лепту и Феликс. Короче, спустя несколько месяцев после начала кампании центр помощи беженцам в Лондоне прислал Дороти письмо, интересуясь, нет ли у нее на примете семьи, которая смогла бы приютить на время пару иммигрантов. И вместо того чтобы обнародовать письмо, Дороти ответила напрямую, мол, присылайте людей, я готова предоставить им место под своим кровом. Хорошо. Прибыла супружеская пара. Дороти и Феликс ходили раздутые от гордости, а местная пресса расхваливала их на все лады как образцовых гостеприимных британцев.

Но в один прекрасный день, недель примерно через шесть, эти двое чужестранцев появились на пороге дома Стеллы. Роуды и Д’Арси живут рядом друг с другом, а Стелла вообще всегда интересовалась, как поживают у Дороти ее беженцы. Женщина была вся в слезах, а мужчина в ярости изрыгал проклятия. Но Стеллу трудно было чем-то смутить. Она пригласила их в гостиную и напоила чаем. Наконец, на своем примитивном английском они сумели объяснить, что сбежали из семейства Д’Арси из-за того, как там с ними обращались. Женщине пришлось с утра до поздней ночи трудиться на кухне, а из ее мужа сделали псаря, которому не надо было платить, и заставили ухаживать за мерзкими спаниелями, которых разводит Дороти. За этими безносыми тварями.

— Порода называется кинг-чарлз, — уточнила Энн.

— То есть ужаснее что-то и придумать невозможно. Женщина к тому же была беременна, а мужчина прежде работал дипломированным инженером, и они совершенно не годились на роль домашней прислуги. Они сказали Стелле, что Дороти будет отсутствовать до вечера — она уехала на какую-то собачью выставку. Стелла посоветовала им побыть пока у нее, а сама позднее отправилась к Дороти и рассказала о случившемся. Я же говорила — она была не робкого десятка. Хотя смелости здесь не требовалось. Она поступила, как подсказывал здравый смысл. Но Дороти была вне себя от злости и потребовала, чтобы Стелла немедленно вернула «ее беженцев». Стелла ответила, что, по ее мнению, они сами не захотят возвращаться, и удалилась. Вернувшись домой, она связалась с центром помощи в Лондоне и попросила у них совета. Те прислали в Карн свою представительницу, которая побеседовала с Дороти и беженцами. В результате уже на следующий день пара вернулась в Лондон… Представляете, какой лакомый кусочек эта история для Шейн Хект?

— А она узнала обо всем?

— Стелла никому ни о чем не рассказала, кроме нас, а мы не разносим сплетен. Дороти же просто оповестила всех, что беженцы уехали, потому что для них в Лондоне нашли работу, и на этом все закончилось.

— Как давно это было?

— Они уехали ровно три недели назад, — ответила Энн, бросив взгляд на мужа. — Стелла обо всем рассказала мне одной. Она как раз ужинала у меня, когда ты был на собеседовании в Оксфорде. Да, сегодня вечером исполняется ровно три недели.

Она повернулась к Смайли:

— Бедному Саймону устроили с тех пор настоящий ад. Феликс Д’Арси заставил его взять на себя проверку всех экзаменационных работ, которые устраивал Роуд. Проверять результаты только своих учеников — занятие утомительное. А делать это за двоих учителей — уже просто чересчур.

— Да, — продолжил Саймон задумчиво. — Та еще была неделька. Не говоря о том, что это немного унизительно. Нескольких мальчиков, которые в прошлом семестре обучались научным дисциплинам у меня, теперь перевели в класс Роуда. Среди них были двое, которые лично мне представлялись практически безнадежными, но у Роуда они совершенно преобразились. Изменились самым чудесным образом. Я недавно проверил работу одного из них — Перкинса — и поставил ему шестьдесят один балл по элементарной математике. В прошлом семестре он получил у меня всего пятнадцать баллов за гораздо более легкую работу. Его не оставили на второй год только потому, что Филдинг поднял из-за этого целую бучу. Перкинс ведь из корпуса Филдинга.

— О, я знаю его… Такой рыжеволосый. Староста.

— Боже милостивый! Только не говорите, что знакомы с его семьей.

— Ничего подобного. Просто Филдинг представил нас друг другу, — постарался замять тему Смайли. — Кстати, а вам больше никто не рассказывал об инциденте с беженцами мисс Д’Арси? Никто не подтвердил, что так оно и было?

Энн Сноу окинула его удивленным взглядом.

— Нет. Только Стелла рассказала нам об этом. А сама Дороти, конечно же, предпочитает помалкивать. Хотя Стеллу она должна была просто возненавидеть.

Потом Смайли проводил чету Сноу до машины и, несмотря на их протесты, дождался, пока Саймон заведет двигатель с помощью рукоятки. Наконец они тронулись с места, звук мотора нарушал полнейшую тишину, царившую на улице. Когда они пропали из вида, Смайли еще некоторое время стоял посреди мостовой — странная, одинокая фигура, смотревшая куда-то вдоль дороги.

Глава 11 Пальто, чтоб ей стало тепленько

Собака, которая не кусала почтальона; дьявол, летевший в вихре ветра; женщина, которая заранее знала, что умрет; маленький обеспокоенный человек, стоящий на снегу перед отелем. И перезвон колоколов аббатства, велевший ему отправляться спать.

Смайли постоял еще немного, передернул плечами, а потом направился к гостинице, поднялся по ступенькам и вошел в дешево отделанный холл, подсвеченный желтой лампой. Медленно взошел вверх по лестнице.

Ему остро не нравился «Герб Солеев». Приглушенный свет в холле воплощал в себе все недостатки: отель плохо управлялся, устарел, но при этом источал дух самодовольства. Он исходил от официантов в ресторане, от приглушенных голосов постояльцев и от его собственной безвкусной комнаты — синие вазы с позолотой и кусок гобелена в раме на стене с изображением сада в Букингемшире.

В номере стоял жуткий холод — вероятно, горничная днем надолго открывала окно. Он сунул шиллинг в прорезь счетчика, чтобы включить газ. Пламя возникло на минуту, но тут же погасло. Бормоча ругательства, Смайли поискал бумагу, на которой смог бы сделать записи, и, к своему немалому удивлению обнаружил несколько листков в ящике письменного стола. Он быстро переоделся в пижаму, набросил сверху халат, а потом, поеживаясь, забрался в неуютную постель. Просидев несколько минут, встал и постелил поверх одеяла еще и свое пальто. «Пальто, чтоб мне стало тепленько…»

Как там было написано в ее заявлении? «И она должна мне спасибо сказать, моя милая, а ее бусы я взяла, для святых взяла, чтоб украшать церковь, а пальто, чтоб мне стало тепленько…» Плащ отдали Стелле для беженцев в прошлую среду. Читая заявление Джейни, было логично предположить, что она стащила плащ из дома в то же время, когда сняла с убитой бусы. Но ведь Дороти Д’Арси побывала там в пятницу утром — да, так она и сказала сегодня на вечеринке: она ходила туда вместе с мистером Кардью. «Мы не обнаружили ни одной тряпки не на своем месте. Вся одежда была тщательно упакована, и даже адрес проставлен на свертке… Она была чертовски хорошим работником, повторю еще раз». Тогда почему Стелла не упаковала плащ? Если она тщательно сложила все вещи, почему среди них не оказалось плаща?

Или Джейни украла плащ раньше — пока Стелла еще не занялась упаковкой? Если так, то основания для обвинения Джейни в убийстве становились совсем уж шаткими. Но только это было невероятно. Не могла Джейни украсть плащ днем, а потом осмелиться вернуться в дом к Стелле тем же вечером.

— Нам необходимо все начать сначала, — назидательно произнес Смайли, обращаясь к листам бумаги, лежавшим у него на коленях. — Джейни украла плащ одновременно с бусами — то есть когда Стелла была уже мертва. Таким образом, либо плащ не был упакован вместе с остальными вещами, либо…

Либо что? Либо кто-то другой, а не сама Стелла Роуд, упаковал вещи после убийства Стеллы, но до того, как в пятницу утром к ней домой явились Дороти Д’Арси и мистер Кардью. «А какого дьявола, — подумал Смайли, — кому-то могло понадобиться делать это?»

Смайли всегда придерживался в своих расследованиях одного и того же важнейшего принципа — шла ли речь об изучении древней рукописи никому не известного поэта или об анализе разрозненных данных разведки: никогда не бежать впереди твердо установленных фактов. Умозаключению, к которому ты приходил логическим путем, ни в коем случае не следовало придавать значения, которое бы выходило за известные рамки. А потому он не принялся немедленно рассуждать о крайне важном открытии, которое только что сделал, заставив мозг переключиться на наиболее неясный из всех вставших пока перед ним вопросов: на мотив убийства.

Он начал писать:

«Дороти Д’Арси — ненависть после фиаско с беженцами. Как мотив для убийства — определенно слабовато». Но в то же время интересно, зачем ей понадобилось так восхвалять на публике работу Стеллы?

«Феликс Д’Арси — не любил Стеллу за отказ придерживаться принятых в Карне норм и стандартов. Как мотив для убийства — смехотворно.

Шейн Хект — ненависть.

Теренс Филдинг — если держаться в пределах разумного, не имел никакого мотива».

Да, но насколько разумно была построена жизнь в Карне? Год за годом они проводили совершенно одинаково, говорили одно и то же одним и тем же людям, пели одни и те же псалмы. У них не было ни денег, ни особых надежд на будущее. Окружающий мир менялся, менялись моды. Их женщины видели все это в глянцевых журналах, покупали вещи на распродажах, по-новому закалывали волосы и постепенно все больше проникались ненавистью к своим мужьям. Шейн Хект. Могла она убить Стеллу Роуд? Не скрывала ли она в глубинах своего необъятно огромного, не слишком опрятного тела не только ненависть и ревность, но и достаточно смелости для убийства? Не опасалась ли она чрезмерно за судьбу своего недалекого мужа, не боялась ли, что его место получит Роуд, который, несомненно, был и умнее, и даровитее? Или же ее настолько взбесило нежелание Стеллы участвовать в крысиных светских бегах?

Ригби был прав — такое невозможно понять со стороны. Для этого ты должен заболеть сам, попасть в стены их санатория. И не на недели, а на годы. Лежать на одной из длинного ряда больничных коек, принюхиваться к запаху пищи для больных, читать безумную алчность в их глазах. Ты должен был слышать и видеть это, стать частью происходящего, подчиняться их правилам и разбираться в их слабостях. Их мирок был сформован и отлит в виде целого набора совершенно аномальных негласных соглашений, требовавших слепого принятия, фарисейства, — однако по этой причине он не становился менее реальным.

Но в то же время некоторые вещи просматривались вполне отчетливо: примечательная нить, связывавшая Феликса Д’Арси с Теренсом Филдингом вопреки неприкрытой взаимной неприязни; упорное нежелание Д’Арси обсуждать события ночи убийства; явное предпочтение, которое Филдинг отдавал Стелле Роуд в сравнении с ее мужем; презрение Шейн Хект ко всему и вся.

Шейн тоже никак не шла у него из головы. Если Карн находился в пределах рационального мира и кому-то суждено было умереть, то кандидатура Шейн Хект стояла бы на первом месте. Она вынюхивала и копила чужие секреты, обладала незаурядным умением ударить человека по самому больному месту. Ведь она раскопала даже прошлое самого Смайли. Она дразнила его неудачной женитьбой, играла с его чувствами одного только удовольствия ради. Да, она, как никто другой, подходила на роль жертвы убийства.

Но почему же тогда погибла не Шейн, а Стелла. Из-за чего и как она умерла? Кто упаковал пакет после ее смерти? И с какой целью?

Смайли попробовал заснуть, но не смог. Когда часы аббатства пробили три, он снова включил свет и сел. В комнате стало значительно теплее, и сначала Смайли подумал, что кому-то взбрело в голову включить посреди ночи центральное отопление, хотя оно не работало весь предыдущий день. Но потом до него из-за окна донесся шум дождя; он подошел к окну и открыл шторы. Это был настоящий ливень; уже к утру от снега не останется и следа. Двое полицейских шли вдоль улицы, и Смайли мог слышать, как хлюпают подошвы их башмаков по образовавшейся слякоти. Их мокрые плащи с капюшонами поблескивали в свете уличных фонарей.

И внезапно он снова услышал голос Ригби: «Кровища была повсюду. Тот, кто убил ее, сам должен был пропитаться кровью насквозь». А потом голос Джейни, говорившей ему, стоя на подсвеченном луной снегу: «Никто из них не видел, как летает дьявол, мистер. А Джейни его видала, да, видала. У него еще были серебряные крылышки, как две рыбки… Я видала, как он летал. Летал, будто вместе с ветром…» Ну конечно! Сверток!

Он еще долго стоял у окна и смотрел на струи дождя. А потом, когда наконец почувствовал, что может быть доволен собой, забрался в постель и заснул.

Все утро он старался дозвониться до мисс Бримли. Ее каждый раз не оказывалось на месте, но никаких сообщений он предпочитал не оставлять. И только ближе к полудню ему удалось все-таки поговорить с ней.

— Джордж, я страшно сожалею, но в Лондон прилетел один известный миссионер. Пришлось брать у него интервью, а ближе к вечеру начинается конференция баптистов. И оба материала непременно должны пойти в номер на этой неделе. Ничего, если я все сделаю завтра прямо с раннего утра?

— Да, — ответил Смайли. — Думаю, что ничего.

Торопиться теперь было некуда. И у него самого оставалась пара ниточек, которые он собирался отследить и завязать в узелки еще сегодня.

Глава 12 Непростые разговоры

Поездка на автобусе доставила ему удовольствие. Кондуктором оказался мрачного вида мужчина, которому было что порассказать об автобусной компании и причинах, из-за которых она несла сплошные убытки. Поощряемый праздным интересом Смайли, он чудесным образом развил эту тему, и к моменту прибытия в Стерминстер совет директоров дорсетской компании общественного транспорта превратился в стадо обезумевших евангельских свиней, добровольно несущихся к краю бездонной финансовой пропасти. Тот же кондуктор подсказал Смайли дорогу к стерминстерскому собачьему питомнику, и потому, сойдя в маленькой деревеньке, он уверенно направил стопы к группе коттеджей в четверти мили за церковью по шоссе в сторону Окфорда.

У него заранее возникло неприятное предчувствие, что мистер Гарриман ему не понравится. Сам по себе факт, что Д’Арси охарактеризовал его как «человека вполне светского», мог настроить Смайли против него. Нет, Смайли не считал, что общество не должно делиться на определенные классы, но только критерии для такого деления у него были сугубо свои.

Рядом с воротами висела вывеска: «Стерминстерский собачий питомник. Владелец К. Дж. Рейд-Гарриман. Заводчик немецких овчарок и лабрадоров. Передержка».

Узкая дорожка вела к пространству, напоминавшему задний двор. Здесь повсюду было развешено для просушки белье — рубашки, подштанники, постельные принадлежности. Причем почти все цвета хаки. Густо пахло псиной. На ржавой ручной водоразборной колонке висела дюжина собачьих поводков. А еще во дворе стояла маленькая девочка. Она с грустью наблюдала, как Смайли осторожно прокладывает себе путь среди густой грязи к входной двери. Подергав за шнурок звонка, он стал ждать. Потом подергал снова, и только тогда девочка сказала:

— Он не работает. Его сломали. И уже давно.

— А дома есть кто-нибудь? — спросил Смайли.

— Пойду посмотрю, — неприветливо ответила она, потом еще раз окинула гостя долгим пристальным взглядом и пошла вдоль стены, скоро скрывшись за углом. Затем уже изнутри дома до Смайли донеслись звуки приближавшихся шагов, и мгновением позже дверь распахнулась.

— Добрый день. — Волосы и усы у отворившего дверь мужчины отливали одинаковым песочным оттенком. На нем были рубашка цвета хаки и галстук цвета хаки, но в чуть более светлых тонах, старые форменные брюки и твидовый пиджак с обтянутыми кожей пуговицами.

— Мистер Гарриман?

— Майор Гарриман, — поправил он с легкой улыбкой. — Хотя теперь это уже не имеет никакого значения, старина. Чем могу быть полезен?

— Я подумываю о том, чтобы завести немецкую овчарку, — ответил Смайли. — Для охраны дома.

— Отлично. Заходите, пожалуйста. Хозяйки, то есть моей жены, сейчас нет. На девчушку не обращайте внимания: она соседская. Но часто околачивается рядом. Любит собачек.

Гарриман проводил его в гостиную, и они сели. Камин в комнате отсутствовал.

— Откуда вы? — спросил Гарриман.

— Сейчас я временно остановился в Карне, но мой отец живет в Дорчестере. Он стареет, становится мнительным и потому попросил подыскать для него хорошую собаку. У него есть садовник, который может заниматься псом в дневное время: кормить, выгуливать и все такое. Но на ночь садовник уезжает, и именно по ночам отцу иногда становится тревожно. Я уже давно хотел купить ему собаку, а последние события в Карне только подхлестнули мою решимость.

Но Гарриман не ухватился за искусно подброшенную тему.

— А что этот садовник, он хороший малый?

— Да, очень.

— Скажу вам сразу. Нет нужды подбирать для вас нечто особенное, — сказал Гарриман. — Вам нужен здоровый крепкий пес. На вашем месте я взял бы суку.

Руки у него были покрыты густым, будто навсегда въевшимся в кожу загаром. Носовой платок он носил за отворотом рукава рубашки, а часы, как заметил Смайли, — циферблатом внутрь, что было еще одной явной приметой принадлежности к военному demi-monde^[478], где, очевидно, остались корни его прошлого.

— А что будет делать такая собака при появлении постороннего? Нападет первой?

— Это зависит от того, к чему ее подготовят, старина. На что она будет натаскана. Но она предупредит хозяина — вот что самое главное. Отпугнет любых бродяг. Повесьте на воротах табличку «Осторожно! Злая собака», дайте ей облаять парочку коммивояжеров, которые появятся у дверей, и скоро слух о вашем охраннике пройдет по всей округе. Грабитель и на милю не подойдет к такому дому.

Они вернулись в сад на заднем дворе, и Гарриман показал ему загон, где полдюжины щенков немецкой овчарки отчаянно тявкали на них сквозь проволочную ограду.

— Все хороши — эти маленькие дьяволята, — прокричал он. — Подвижны и непоседливы.

Он отпер замок и вынес наружу пухлого щенка-суку, который тут же принялся с аппетитом жевать лацкан его пиджака.

— Вот эта маленькая леди вполне подойдет, — сказал Гарриман. — Для выставок не годится. Слишком темный окрас.

Смайли для виду поломался, позволил Гарриману себя уговорить и под конец согласился. Они вернулись в дом.

— Я хотел бы внести залог, — сказал Смайли, — а собаку забрать дней через десять. Вас это устроит?

Он вручил Гарриману чек на пять фунтов, и они снова сели. Гарриман принялся рыться в столе, разыскивая справки о сделанных прививках и копию родословной. Потом Смайли сказал:

— Какая жалость, что миссис Роуд не держала собаку, правда? Она могла бы спасти ей жизнь.

— Но у нее как раз была собака, вот только она ее усыпила совсем незадолго до убийства, — сказал Гарриман. Гели между нами, то это весьма странная история. Она очень привязалась к животному. Беспородная дворняга, помесь того, метис сего, но она души в ней не чаяла. И все же привезла однажды сюда с рассказом про какого-то покусанного почтальона и заставила меня усыпить пса. Утверждала, что он стал опасен для окружающих. Но это было совершенно не так. Мои знакомые в Карне навели справки. Никто на собаку не жаловался. Почтальон дружил со зверюгой. Глупо так врать, когда живешь в очень тесной общине. Тайное обязательно станет явным.

— Тогда зачем ей это понадобилось?

Гарриман ответил жестом, который всегда раздражал Смайли. Он провел кончиком указательного пальца по носу, а потом очень быстро ущипнул себя за кончики своих нелепых усов. В этом было что-то жалкое. Словно низший чин провинился и теперь опасался выволочки от командира.

— Она была сложным человеком, — ответил он. — У меня на них особый нюх. В моем полку таких было несколько — проблемных дамочек из числа офицерских жен. Маленькие истерички: масло подгорело — целая трагедия.

Но строили из себя святош. Вечно таскали букеты в церковь. Такие уж набожные, хоть плачь. Вот и она показалась мне такой же. Из пустяка раздувала драму, целыми днями ходила по дому и ныла. Только дай повод.

— Она дружила с соседями? — Смайли предложил ему сигарету.

— Спасибо. Едва ли. Как мне говорили, по воскресеньям она вечно одевалась во все черное. Вполне типично. На Востоке мы называли таких «воронами», воскресными плакальщицами. Но они все принадлежали к другим церквям. Ни одной нашей веры. Попадались еще католички… О, простите, если…

— Нет, нет, ничего.

— Никогда ведь не знаешь, верно? Лично я их не выношу. Как говорил мой покойный папаша, я — человек веротерпимый, но католиков ненавижу.

— А с ее мужем вы знакомы?

— Не слишком близко. Но жаль беднягу.

Как отметил про себя Смайли, Гарриман испытывал гораздо больше сочувствия к живущим, нежели к умершим. Вероятно, все солдафоны такие. Этого он знать не мог.

— Он в глубоком горе, как я слышал. Жутчайший шок. Но ведь все мы смертны, что поделаешь, — заметил Гарриман, на что Смайли ответил кивком. — Он ведь там всем чужой. Простого происхождения. Из таких получаются отличные офицеры, украшение любого полка. Но они и страдают больше всех. Не умеют приструнить своих жен.

По дорожке они подошли к воротам. Смайли попрощался и пообещал вернуться примерно через неделю, чтобы забрать щенка. Когда он уже вышел на дорогу, Гарриман окликнул его:

— Да, еще одна штука…

Смайли остановился и повернулся к нему.

— С вашего позволения, чек я обналичу, а потом вычту сумму депозита, идет?

— Конечно, — ответил Смайли. — Меня это вполне устроит.

И он направился к автобусной остановке, стараясь понять странный образ мыслей бывшего военного.

Обратно его доставил тот же автобус с тем же кондуктором, ворчавшим по поводу глупости начальства, и с тем же водителем, который проехал почти весь маршрут на второй передаче. Выйдя у железнодорожного вокзала, Смайли направился к молельному дому из красного кирпича. Деликатно открыв готической формы дверь из покрытых густым слоем охры сосновых досок, он вошел внутрь. Пожилая женщина в фартуке начищала тяжелый медный подсвечник, свисавший по центру главного прохода. Выждав с минуту, он тихо подошел к ней и спросил, где найти преподобного. Она указала на дверь ризницы. Подчиняясь ее немому жесту, он подошел к двери, постучал и стал ждать. Ему открыл высокий мужчина в воротничке священника.

— Я из «Христианского вестника», — негромко представился Смайли. — Не могли бы мы поговорить?

Мистер Кардью вывел его через боковую дверь в небольшой огород, тщательно возделанный, с ярко-желтыми, посыпанными песком дорожками между пустовавшими сейчас грядками. Воздух был свеж, но светило солнце. День выдался прохладный и все же на редкость приятный. Миновав огород, они вышли на луг. Несмотря на прошедший ночью дождь, земля под ногами оставалась смерзшейся, трава еще не пробивалась. Они шли рядом, разговаривая на ходу.

— Вообще-то это старое зимнее пастбище, и принадлежит оно школе. Но нам позволяют летом проводить здесь праздники. Очень удобно.

Кардью казался человеком нетипичным для своего сана. Смайли с детства привык относиться к клерикалам с недоверием и ожидал встретить фигуру более аскетическую, строгую и склонную к высоким оборотам речи.

— Меня прислала мисс Бримли, главный редактор, — пояснил Смайли. — Миссис Роуд была нашей подписчицей, ее семья читала наше издание со времени его основания. Они стали почти что родней для нас. И нам хотелось бы написать некролог с упоминанием ее работы на благо церкви.

— Понимаю.

— Я уже беседовал с ее мужем, но для нас важно выделить самое главное.

— Что он вам сказал?

— Посоветовал побеседовать о ее работе с вами. В особенности о ее участии в помощи беженцам.

Какое-то время они шли в молчании, а потом Кардью заговорил:

— Она приехала с севера. Из окрестностей Дерби. На севере ее отец был важным человеком, можно сказать — богатым. Хотя деньги никак не повлияли на его характер.

— Я знаю.

— С ее семьей я знаком многие годы, хотя порой мы подолгу не виделись. С отцом я встречался перед похоронами.

— Что бы я мог написать о ее работе для церкви здесь, ее роли в вашей общине? Могу я, например, упомянуть, что ее здесь все любили?

— Видите ли, — ответил Кардью по некотором размышлении, — мне кажется, подобные фразы в газетных материалах не совсем уместны, мистер Смайли. Ни о ком нельзя сказать, что его любили все. Даже о покойнике.

Его северный выговор стал при этих словах чуть заметнее.

— Тогда как мне это сформулировать? — настаивал Смайли.

— Не знаю, — ответил Кардью почти равнодушно. — А когда я чего-то не знаю, то предпочитаю не высказываться. Но если уж вы так хотите знать мое мнение: я никогда не встречал ангелов, и Стелла Роуд к их числу тоже не относилась.

— Но разве она не была одной из самых заметных фигур в работе с беженцами?

— О да, была. Безусловно, была.

— И не стремилась подключить к этой деятельности других? Внести свою лепту тоже?

— Конечно. Она была неутомимой труженицей.

Какое-то время они снова шли молча. Тропа вела через луг под гору, а потом сворачивала вдоль ручья, почти скрытого от глаз кустами можжевельника и боярышника, в изобилии растущими на обоих бережках. По другую сторону ручья высились стволы облетевших вязов, за которыми уже виднелись знакомые очертания Карна.

— Это все, о чем вы хотели меня спросить? — внезапно повернулся к Смайли священник.

— Нет, — ответил Смайли. — Нашего редактора очень обеспокоило письмо, которое она получила от миссис Роуд буквально в день ее смерти. Это было нечто вроде… прямого обвинения. Мы передали письмо на рассмотрение полиции. Мисс Бримли чувствует себя в известной степени виноватой, что не смогла помочь ей. Это совершенно лишено логики, как может показаться, но тем не менее. Мне бы очень хотелось иметь возможность заверить ее, что смерть Стеллы Роуд и то письмо никак не были связаны между собой. Это вторая цель моего приезда сюда.

— Кого она обвиняла?

— Своего мужа.

— На вашем месте я бы смело заверил мисс Бримли, — сказал Кардью медленно, но с особым нажимом, — что ей совершенно не в чем себя упрекать.

Глава 13 Дорога домой

Вечер понедельника. Примерно в то же время, когда Смайли вернулся в гостиницу после беседы с мистером Кардью, Тим Перкинс — староста корпуса Филдинга — собрался уезжать от миссис Харлоу, которая давала ему уроки игры на виолончели. Это была добрая женщина, хотя и страдавшая легким неврозом, и ее огорчал чем-то явно встревоженный вид ученика. Он был самым талантливым из всех ее питомцев в Карне, и она его искренне любила.

— Ты сегодня играл прескверно, Тим, — заметила она, прощаясь с ним у дверей. — Совсем плохо. Но я все понимаю. У тебя остался последний семестр, чтобы сдать все экзамены и преодолеть финальный рубеж, а потому ты немного не в себе. Если нет настроения, в следующий понедельник мы можем отменить урок, а просто попить чая с булочками и послушать пластинки.

— Да, пожалуй, миссис Харлоу. — Он пристроил футляр с инструментом на багажник велосипеда и закрепил его.

— Фара работает, Тим?

— Да, миссис Харлоу.

— Тогда постарайся не бить сегодня рекордов скорости. У тебя достаточно времени до вечернего чаепития в корпусе. Помни, что дорожка сейчас очень скользкая из-за снега.

Перкинс промолчал. Он поставил велосипед на крытую гравием дорожку и повел его к воротам.

— Ты ни о чем не забыл, Тим?

— Простите, миссис Харлоу.

Он повернулся и пожал ей руку — ритуал, на исполнении которого она всегда настаивала.

— Послушай,Тим. Я же вижу: с тобой что-то случилось. В чем дело? Ты совершил какой-то глупый проступок? Мне ты можешь рассказать обо всем. Я внештатный преподаватель вашей школы, как тебе известно.

Перкинс помялся, а потом сказал:

— Вы правы, это все из-за экзаменов, миссис Харлоу.

— С родителями все хорошо? У них никаких проблем?

— Нет, миссис Харлоу, с ними все в порядке.

Он снова какое-то время колебался, но из его уст прозвучало лишь обычное:

— Доброй ночи, миссис Харлоу.

— Доброй ночи.

Она смотрела, как он вышел за ворота, оседлал велосипед и покатил по узкой дорожке. Он будет в Карне меньше чем через четверть часа. Ехать ему предстояло все время вниз по склону холма.

Обычно ему нравилось возвращаться домой. Для него это были едва ли не лучшие минуты недели. Но сегодня он не чувствовал и не замечал ничего. Как обычно, ехал он быстро; каменная ограда стремительно мелькала мимо на фоне темного неба, а свет фар забавно вспугивал зайцев, но нынешним вечером даже это не отвлекало от мрачных мыслей.

Ему надо кому-то обо всем рассказать. Следовало поделиться с миссис Харлоу Он уже жалел, что не сделал этого. Она бы знала, как ему поступить. Был еще мистер Сноу, но Тим больше не занимался в его классе. Его передали под опеку Роуда. Вот в чем отчасти состояла проблема. И еще в Филдинге.

Но он ведь может поговорить с Тру. Точно. Так он и сделает. Он расскажет обо всем Тру. Пойдет к мисс Трубоди после вечерней молитвы и выложит ей всю правду. Конечно, отец никогда не простит его, потому что это будет означать полный провал, да и стыда не оберешься. Ему не поступить в королевскую военную академию Сандхерст после окончания семестра, а значит, понадобится гораздо больше денег, чем есть у его семьи…

Он приближался к самому крутому участку склона холма. Ограда в этом месте заканчивалась, и отсюда открывался великолепный вид на замок Солеев, вырисовывавшийся на фоне закатного неба, словно декорация к «Макбету». Ему нравился театр. Жаль, что директор не разрешал в школе любительские постановки.

Он склонился ниже к рулю и позволил велосипеду набрать скорость, чтобы легко преодолеть мелкий брод у подножия холма. Холодный воздух обжигал лицо, и на какое-то время он почти сумел отвлечься… Но внезапно ему пришлось затормозить, почувствовав, как занесло заднее колесо велосипеда.

Что-то было не так, впереди горел свет — яркий свет, который бил в глаза, а потом из темноты донесся знакомый голос — его окликнули.

Глава 14 Милосердие по высшему разряду

Общественный комитет школьной помощи беженцам (патронесса — Сара, графиня Солей) располагался в здании на Белгрейв-сквер, в одном из самых фешенебельных районов Лондона. Причем было не совсем ясно, для чего требовался столь роскошный офис: для того ли, чтобы богатые охотнее раскошеливались, или чтобы нуждающиеся чувствовали, что ими занимаются серьезные люди, или же, если верить зловредным светским слухам, всего лишь с целью предоставить графине ничего не стоивший ей плацдарм в сердце столичного Уэст-Энда. Потому что непосредственно помощью беженцам занимались все-таки вдали отсюда — на южном берегу Темзы, в Кеннингтоне, на одной из тех безобразных площадей, которые являются частью лондонской архитектурной шизофрении. Йорк-гарденс, как называлась площадь, будет когда-нибудь открыта иностранными туристами и лишится своего нынешнего скромного обаяния. Но пока еще можно увидеть, как детишки играют в «классики» посреди мостовой, а из дверных проемов за ними наблюдают мамаши в домашних тапочках.

Мисс Бримли, отправившаяся туда на следующий день после телефонного разговора со Смайли, обладала редким даром разговаривать с детьми как с полноценными человеческими существами, и потому ей не составило труда найти безымянный, сильно запущенный дом, который служил комитету помощи складом собранных пожертвований. Сопровождаемая семерыми мальчишками, она нажала на кнопку звонка и стала терпеливо ждать. Через какое-то время до нее донеслось клацанье каблуков по ничем не покрытой лестнице, и дверь открыла очень красивая девушка. Несколько секунд они с интересом разглядывали друг друга.

— Прошу простить за беспокойство, — заговорила первой мисс Бримли, — но моя подруга, живущая в провинции, попросила меня навести справки об одной посылке с одеждой, которая была отправлена пару дней назад. Дело в том, что она совершила довольно-таки глупую ошибку.

— Бог же мой, какой ужас! — отозвалась нисколько не раздосадованная вторжением девушка. — Заходите, пожалуйста. Боюсь только, что здесь полнейший хаос. И даже присесть толком не на что. Зато я могу угостить вас растворимым кофе.

Мисс Бримли последовала за ней, плотно и решительно закрыв дверь перед носом своих семерых спутников, которые тихой сапой попытались тоже проникнуть внутрь. Она оказалась в зале, заставленном упаковками всех возможных видов и размеров — коробами из джута с красивыми наклейками; пакетами, обернутыми в коричневую бумагу, часть которых была уже растрепана и начинала рваться по углам; ящиками, корзинами из прачечных, старыми чемоданами и даже сундуком, на котором с трудом можно было разобрать надпись желтой краской: «В путешествие не брать!»

Девушка провела ее наверх, где, по всей видимости, располагалась контора — тоже большая комната, где стояли только огромный письменный стол, весь заваленный конвертами с письмами, и кухонный стульчик. В углу побулькивал масляный обогреватель, а рядом с ним испускал струйку пара закипевший электрический чайник.

— Извините, — сказала девушка, когда они вошли в комнату, — но внизу поговорить негде. Я хочу сказать, не будем же мы беседовать стоя, как инки. Или это не инки так делают, а, кажется, афганцы? Но расскажите сначала, как вы нас нашли?

— Первым делом я отправилась к вашему начальству в Уэст-Энде, — ответила мисс Бримли, — и там мне сказали, где и как вас разыскать. Создалось впечатление, что мне там не слишком обрадовались. А потом я положилась на ребятишек. Они всегда подскажут дорогу куда угодно. Вы ведь мисс Доуни, не так ли?

— Вовсе нет! Я просто ее временная помощница. Джил Доуни уехала на встречу с таможенниками в Ротерхит. Вернется только к вечернему чаю, если вам непременно нужна она.

— Да нет же, моя милая. Мое дело настолько пустяковое, что не отнимет у вас и пары минут. Моя подруга живет в Карне. («Ничего себе! Известное местечко!» — заметила на это девушка.) То есть она скорее приходится мне кузиной, но проще называть ее подругой, чтобы не запутаться, верно? Так вот, в прошлый четверг она отдала на нужды беженцев свое старое серое платье, а теперь вдруг вбила себе в голову, что забыла снять с лифа дорогую для нее брошь. Между прочим, лично я уверена, что брошь моя подруга просто потеряла — эта девушка очень рассеянная для учительницы, — но она позвонила мне вчера ужасно расстроенная и попросила все же связаться с вами и проверить. К сожалению, сразу я приехать сюда не смогла. Работа в газете отнимает слишком много времени. Но, как я догадываюсь, вы не успеваете справляться с потоком посылок, и сегодня еще, быть может, не слишком поздно, так ведь?

— Вы даже не представляете, насколько правы. Нам катастрофически не хватает времени. Все, что вы видели внизу, еще только предстоит распаковать и рассортировать. Это присылают назначенные нами добровольные представители в школах — иногда преподаватели, иногда ученики старших классов. Они упаковывают вещи и отправляют нам либо поездом, либо почтой, хотя поездами чаще. А нам приходится все перебирать и готовить к отправке за границу.

— Джейн мне так и сказала. Как только она поняла свою ошибку, то сразу связалась с женщиной, которая занимается сбором и отправкой вещей, но немного опоздала. Пакет уже отправили.

— Как неудачно… Вы знаете, когда именно была отправлена посылка?

— Да. В пятницу утром.

— Значит, из Карна? Поездом или почтой?

Мисс Бримли заранее страшил этот вопрос, но она решилась высказать догадку:

— По-моему, почтой.

Метнувшись мимо мисс Бримли, девушка принялась лихорадочно рыться среди кипы бумаг на столе, пока не отыскала толстую тетрадь в картонном переплете с надписью «Регистр». Открыв ее наудачу, она начала быстро листать страницы, время от времени мусоля кончик тонкого пальца и при этом трогательно стесняясь дурной привычки.

— Посылка никак не могла быть доставлена нам раньше чем вчера, — сказала она. — И мы совершенно точно не успели вскрыть ее. Если честно, то я вообще не представляю, как мы справимся со всей этой грудой. А ведь приближается Пасха, и работы станет еще больше. К тому же половина уже подготовленных нами вещей потом неделями пылится на полках таможенных складов… О, вот то, что нам нужно!

Она перевернула тетрадь, чтобы мисс Бримли было лучше видно, указывая ноготком на карандашную запись в центральной колонке: «Карн, почтовое отправление, вес 27 фунтов».

— Прошу еще раз простить за назойливость, — сказала мисс Бримли, — но не могли бы мы с вами распечатать эту посылку?

Они снова спустились в зал.

— Здесь все не так уж беспорядочно, как выглядит на первый взгляд, — бросила ей через плечо девушка. — Все, что прибыло в понедельник, должно лежать ближе к двери.

— А откуда вы знаете происхождение посылки, если на ней нет марки с почтовым штемпелем, ведь благотворительные грузы пересылаются бесплатно? — спросила мисс Бримли, когда девушка занялась поиском нужного ей пакета.

— Нашим добровольным представителям на местах мы заранее выдаем отпечатанные типографским способом наклейки с отрывными корешками. На каждой проставлен индивидуальный номер и индекс отправителя. В отдельных случаях приходится просить их писать на упаковке название школы печатными буквами. И мы умоляем ни в коем случае не прикладывать никаких писем, для нас их разбор стал бы воистину непосильной задачей. Таким образом, получив посылку, нам остается всего лишь отправить обратно отрывной корешок с уведомлением и распиской, что такой-то груз прибыл такого-то числа и весил столько-то. Но часто помощь присылают люди, которые не являются нашими представителями, а они не знают этого адреса и отправляют посылки прямо на Белгрейв-сквер, потому что только наш главный офис упоминается в газетах.

— И такая система надежна?

— Нет, — честно ответила девушка. — Представители то забывают наклеить наши этикетки, то они у них кончаются, а нам они сообщить об этом не спешат. Проходит дней десять, и начинаются гневные звонки: где подтверждение получения груза? А какое может быть подтверждение? Еще они часто сами меняют представителей, не поставив нас в известность, а новичков забывают проинструктировать о порядке отправки посылок. Порой школьники вдруг решают взять инициативу на себя, не зная, как все сделать по правилам. Леди Сара просто на стенку лезет от злости, если помощь присылают напрямую в главный офис, — всему надлежит поступать сюда для учета и инвентаризации.

— Да, трудно вам приходится… — Мисс Бримли с напряженным вниманием следила, как, непрерывно болтая, девушка перебирала прибывшие посылки.

— Вы, по-моему, сказали, что ваша подруга преподает в Карне? Она, должно быть, очень важная. Интересно, какой на самом деле принц? На фото в газетах он выглядит этаким увальнем. У меня в Карне учился двоюродный брат — совершенно бесхарактерный. А знаете, что он мне рассказывал? Во время недели скачек в Аскоте они все… Привет, вот ты где!

Девушка выпрямилась, держа в руках большой квадратный пакет, и отнесла его к столу, стоявшему в тени главной лестницы. Мисс Бримли стояла рядом, пока она развязывала крепкий шпагат, с любопытством осматривая печатную наклейку. В ее левом верхнем углу был обозначен символ, который комитет, по всей видимости, присвоил Карну: К4. К нему от руки шариковой ручкой приписали букву «Б».

— Что означает это «Б»? — спросила мисс Бримли.

— Местная самодеятельность в самом Карне. Наш представитель там — мисс Д’Арси, но дела у них шли в последнее время так успешно, что она привлекла знакомую к сбору и рассылке. И когда мы отправляем им уведомления о получении, они хотят знать, от «А» или от «Б» пришел пакет. Эта ее подруга, судя по всему, развила большую активность, хотя я не знаю, кто она такая.

Мисс Бримли подмывало спросить, как количество посылок из Карна, помеченных литерой «А», соотносилось с их числом от анонимной помощницы, но воздержалась.

Девушка развязала узлы на веревке и перевернула пакет, чтобы удобнее было снять оберточную бумагу. И когда она это сделала, мисс Бримли бросились в глаза едва заметные бурые пятна размером с шиллинг, не более, в тех местах, где листы бумаги ложились внахлест. Причем характерная для нее дотошность заставила ее сразу же попытаться найти происхождению пятен какое-то иное объяснение, нежели то, что казалось совершенно очевидным. Продолжавшая возиться с посылкой, девушка спросила:

— Послушайте, ведь это в Карне случилось недавно жуткое преступление, когда жену одного из учителей убила бродячая цыганка? Просто оторопь берет, как подумаешь, до чего часто такое стало теперь происходить, верно?.. Гм. Так я и думала, — внезапно сменила тему она.

Девушка сняла внешнее покрытие и уже собиралась распаковать уложенные внутри вещи, как что-то внутри пакета явно привлекло ее внимание.

— В чем дело? — встревоженно спросила мисс Бримли.

Ее собеседница только рассмеялась.

— Ничего особенного. Просто посылка какая-то странная, — ответила она. — К 4 «Б» обычно очень аккуратна — она у нас одна из лучших в этом смысле. А здесь все кучей. Словно вещи упаковывал другой человек. Наверное, попросила кого-то заменить ее. Мне это бросилось в глаза еще по внешнему виду пакета.

— Почему вы так уверены?

— О, это как почерк. Его со временем начинаешь узнавать. — Девушка снова рассмеялась и деловито взялась за распаковку. — Значит, серое платье, говорите? Давайте посмотрим.

Девушка принялась по одной вынимать вещи из кипы и раскладывать их на две стопки. Разобрав почти половину, она вдруг воскликнула:

— Ну ничего себе! Они там что, совсем заучились?

И она вынула из свертка слегка разорванный прозрачный плащ-дождевик из полиэтилена, пару очень старых перчаток и что-то похожее на резиновые калоши.

Мисс Бримли пришлось крепче упереться руками в край стола. В ладонях пульсировала кровь.

— А вот еще и капюшон. Тоже влажный, — сказала девушка и с отвращением бросила его на пол рядом со столом.

Мисс Бримли могла сейчас думать только о письме Смайли: «Тот, кто совершил убийство, должен быть весь перепачкан кровью». Все верно. Вот почему убийца облачился в непромокаемый плащ, капюшон, резиновые калоши и эти страшные, покрытые темными порыжевшими пятнами перчатки. Тот, кто убил Стеллу Роуд, был человеком не случайным. Он все обдумал заранее и выжидал. «Да, — подумала мисс Бримли, — выжидал долгими зимними ночами».

— Боюсь, что серого платья здесь нет, — снова обратилась в ней девушка.

— Да, милая, — ответила мисс Бримли, — я и сама теперь вижу. Спасибо. Вы мне очень помогли.

На мгновение она почти лишилась голоса, но быстро взяла себя в руки:

— Думаю, моя дорогая, вам следует оставить эту посылку в том виде, в каком она находится сейчас. Произошло нечто действительно ужасное, и полиции нужно будет… Вы должны довериться мне. Все не так, как выглядит на первый взгляд…

И она, не помня себя, покинула уютную заброшенность Йорк-Гарденс с ее вечно чего-то ждущими большеглазыми детишками.

Мисс Бримли поспешила найти телефон-автомат. Ей удалось дозвониться до «Герба Солеев», и она попросила откровенно скучавшего дежурного портье соединить ее с мистером Смайли. Потом на линии установилась долгая тишина, которую нарушил голос телефонистки, потребовавшей доплатить еще три шиллинга и шесть пенсов. Мисс Бримли грубовато возразила, что пока за свои деньги получила только три минуты абсолютного вакуума. Она уже услышала, как телефонистка зло втянула сквозь зубы воздух, готовясь к скандалу, когда к аппарату подошел Джордж Смайли.

— Джордж? Это Брим. Прозрачный плащ с капюшоном, самодельные резиновые калоши и перчатки, испачканные, похоже, кровью. Такие же по виду пятна на оберточной бумаге посылки.

Пауза.

— А почерк, которым написан адрес?

— Отсутствует. Организаторы раздают своим активистам отпечатанные наклейки с адресом.

— Где все это сейчас? У тебя?

— Нет. Но я просила девушку на складе ни к чему не прикасаться. Так что часа на два-три улики в безопасности… Джордж, ты слушаешь?

— Да.

— Кто это сделал? Ее муж?

— Не знаю. Я пока ничего не знаю.

— Хочешь, чтобы я предприняла что-нибудь? Например, позвонила Спэрроу? Или что-то еще?

— Нет. Я сам немедленно отправлюсь к Ригби. До свидания, Брим. Спасибо за звонок.

Мисс Бримли повесила трубку. Ей показалось, что он в странном расположении духа. Порой создавалось впечатление, что Смайли терял интерес ко всему. Как будто отключался.

Она пошла в северо-восточном направлении в сторону набережной. Было уже начало одиннадцатого — она впервые за бог знает сколько лет опоздала на работу. Надо было бы срочно взять такси. Но, будучи человеком бережливым, она в итоге села на автобус.

Эйлса Бримли не понимала и не принимала понятия «чрезвычайная ситуация», поскольку была наделена умственной дисциплиной, какую редко встретишь у мужчин и почти никогда — у женщин. Джон Лэндсбери как-то заметил по этому поводу: «Ты обладаешь поистине изумительной способностью ничего не драматизировать, Брим. Тебе дан редкий дар все воспринимать спокойно. Я знаю десятки людей, которые согласились бы платить тебе тысяч пять в год, лишь бы ты им каждый день внушала, что важные вещи редко бывают срочными. Что срочное — эфемерно, а эфемерное не может быть важным».

Она вышла из автобуса, аккуратно выбросив использованный билет в урну. Стоя на залитом солнцем тротуаре, она заметила раскладные доски с рекламой выпусков сегодняшних газет. Если бы не солнце, она, возможно, не обратила бы на них внимания, но лучи слепили, и ей невольно пришлось опустить взгляд. Она прочла на еще влажных от типографской краски листах заголовки в обычном для Флит-стрит истеричном стиле: «Поиски загадочно пропавшего в Карне мальчика продолжаются!»

Глава 15 На пути к Филдингу

Смайли тоже положил трубку и быстрым шагом направился мимо стойки регистрации к выходу из отеля. Он должен немедленно увидеться с Ригби. Уже у самой двери он услышал, как сзади его окликнули по фамилии. Обернувшись, он увидел старого недруга-портье, словно призрака, осмелившегося наконец вылезти наружу днем, который серой рукой Харона делал ему какие-то знаки.

— Вас разыскивала полиция, — произнес он с нескрываемым удовольствием. — Мистер Ригби, инспектор по уголовным делам. Вам надлежит немедленно явиться в участок. Поняли?

— Я как раз к нему собирался, — раздраженно ответил Смайли и вышел, хлопнув дверями и слыша вслед злорадный голос:

— Разыскивает полиция. Явиться немедленно. Вот оно как.

Шагая по улицам Карна, он уже, наверное, в сотый раз размышлял о том, насколько неисповедимы мотивы человеческих поступков: на этой земле ему не на что опереться. Ни единой константы, ни одной твердой отправной точки, никакой самой элементарной логики или пусть даже совершенно немыслимого мистицизма. И менее всего ясности он видел в том, что заставляет людей совершать акты жестокого насилия над себе подобными.

Неужели убийца, личность которого вскоре будет установлена, довольствовался одним только наслаждением от исполнения тщательно продуманного плана? Потому что теперь сомнений не оставалось: это убийство было рассчитано до мельчайших деталей, причем даже орудие преступления должно было самым необъяснимым образом оказаться в нескольких милях от места, где его пустили в ход. Были подброшены ложные улики, чтобы сбить следствие с толка. Убийство, спланированное так, чтобы выглядеть неспланированным — убийством ради нитки дешевых бус. По крайней мере разрешилась загадка исчезновения следов: уложив калоши в пакет с гуманитарной помощью, убийца вышел по дорожке через калитку в собственной обуви, где его следы скоро были затоптаны и надежно скрыты.

Ригби выглядел предельно усталым.

— Как я полагаю, вы уже слышали новость, сэр?

— Новость? Какую новость?

— О мальчике. О пареньке из корпуса Филдинга, исчезнувшем прошлым вечером.

— Нет. — Смайли внезапно почувствовал приступ тошноты. — Я ничего пока об этом не знаю.

— Господи, а я-то думал, что вам все известно! В половине девятого вчера вечером мне позвонил Филдинг. Перкинс, его староста, не вернулся с занятия музыкой у миссис Харлоу, которая живет в Лонгмеде. Мы подняли тревогу и начали поиски. Послали патрульную машину вдоль дороги, по которой он обычно ездил на велосипеде. Сначала они ничего не нашли, но на обратном пути водитель остановил машину у подножия лонгмедского холма, где дорога вброд пересекает ручей. Шоферу пришло в голову, что мальчишка мог созорничать, слишком сильно разогнаться от вершины холма, чтобы поднять тучу брызг, но свалился в кювет. И они действительно нашли его в одной из придорожных канав вместе с велосипедом. Мертвого.

— О Боже милосердный!

— Нам удавалось все скрывать от прессы, но недолго. Родители мальчика сейчас в Сингапуре. Отец — армейский офицер. Филдинг отправил им телеграмму. А мы связались с министерством обороны.

После недолгого молчания Смайли спросил:

— Как такое могло произойти?

— Мы закрыли дорогу, пытаясь реконструировать обстоятельства несчастного случая. Сейчас там все еще работают мои следователи. Проблема в том, что мы ничего не могли толком сделать, пока не рассвело, а к тому времени все вокруг оказалось затоптано патрульными, и их трудно в этом винить. Предварительный вывод таков: он упал с велосипеда у подножия холма и ударился головой о камень. Правым виском.

— Как на это отреагировал Филдинг?

— Он совершенно потрясен. Сверх всякой меры. Честно говоря, даже трудно поверить в его искренность. Он просто… от всего устранился. Столько нужно было сделать. Телеграфировать родителям, связаться с дядей парня, который живет в Виндзоре, и так далее. Но он все перепоручил мисс Трубоди — своей экономке. Если бы не она, даже не знаю, как бы он вышел из затруднительного положения. Я пробыл с ним полчаса, а потом он словно сломался и попросил, чтобы его оставили одного.

— Что вы имеете в виду, когда говорите, что он сломался? — быстро спросил Смайли.

— Он расплакался. Навзрыд, как дитя, — совершенно бесстрастно ответил Ригби. — Вот уж никогда бы не подумал, что он так далеко зайдет.

Смайли предложил Ригби сигарету и закурил сам.

— Значит, мы предполагаем, что это был несчастный случай? — переспросил он.

— Да, предполагаем, — повторил Ригби немного деревянным тоном.

— Тогда, вероятно, прежде чем мы продолжим, — сказал Смайли, — мне будет лучше поделиться с вами своими новостями. Я, собственно, уже собирался к вам, когда вы позвонили в гостиницу. Со мной совсем недавно связалась мисс Бримли.

И он точно, но коротко и официально доложил ему о своем разговоре с Эйлсой Бримли, не забыв упомянуть, почему его вдруг заинтересовало содержимое посылки.

Смайли ждал, пока Ригби звонил в Лондон. Почти автоматически он перечислил, что требовалось сделать: пакет и содержимое следовало немедленно изъять, каждый предмет подвергнуть тщательному криминалистическому анализу, все поверхности рассмотреть на наличие отпечатков пальцев. Он сам приедет в Лондон и привезет образцы почерка мальчика, а также его экзаменационную работу; нужно, чтобы вердикт вынес специалист почерковедения. Нет, он приедет поездом, который отправляется из Карна в шестнадцать двадцать пять и прибывает на Ватерлоо в восемнадцать ноль пять. Смогут ли они прислать машину, чтобы встретить его? Наступила пауза, после которой Ригби зло бросил в трубку:

— Ладно, обойдусь такси, черт бы его побрал! — И резко оборвал разговор. Некоторое время он продолжал смотреть на Смайли с тем же сердитым выражением лица, потом усмехнулся, подергал себя за мочку уха и сказал: — Виноват, сэр, но у меня нервы тоже на пределе.

Кивком головы он указал на дальнюю стену своего кабинета и продолжал:

— Приходится сражаться сразу на нескольких фронтах. Мне нужно доложить шефу о вашем пакете. Вот только он сейчас на охоте. Так у него называется стрельба по голубям с парой приятелей. Они скоро вернутся. Проблема лишь в том, что я до сих пор не упоминал о вашем присутствии в Карне, и если позволите…

— Разумеется, — поспешил перебить его Смайли. — Проще для всех, если мое имя не будет никак связано с этим делом.

— Я скажу ему, что новые обстоятельства вскрылись во время обычной проверки. Позже нам придется сослаться на мисс Бримли… Но нет никакого смысла все усложнять, вы согласны?

— Да.

— Джейни мне, наверное, придется отпустить… Она ведь говорила правду, как ни странно. Серебряные крылья в лунном свете…

— А вот этого я бы делать не стал… Определенно не стал бы. Ее нельзя выпускать на свободу, Ригби, — выпалил Смайли с необычайной горячностью. — Держите ее под замком как можно дольше. Ради всего святого, хватит с нас несчастных случаев. Довольно.

— Вы, стало быть, не верите в несчастный случай с Перкинсом?

— Конечно же, нет! — воскликнул Смайли. — Да и вы сами не верите. Или я не прав?

— Я поручил следователю разобраться в этом, — холодно ответил Ригби. — Я не могу вести все дела сам. Мне сейчас важнее участвовать в расследовании убийства миссис Роуд. Теперь начальнику не избежать участия Скотленд-Ярда, и кому-то это дорого обойдется, скажу без обиняков. Он ведь уверен, что все закончилось, если не считать шумихи в прессе.

— А тем временем?

— Тем временем я сделаю все, наизнанку вывернусь, чтобы прижучить убийцу Стеллы Роуд.

— Если… — осторожно начал Смайли. — Если вам удастся обнаружить на том плаще отпечатки пальцев, в чем я сомневаюсь… У вас есть местный материал, с которым их можно будет сравнить?

— У нас имеются пальчики Роуда. И Джейни.

— Но не Филдинга?

Ригби задумался, а потом ответил:

— Знаете, и его отпечатки тоже есть. Правда, очень давние. И снятые по далеко не столь серьезному вопросу.

— Это случилось во время войны, — продолжил Смайли. — Его брат мне обо всем рассказал. Он набедокурил на севере. Но дело тогда замяли, верно?

Ригби кивнул.

— Насколько мне известно, здесь обо всем знал только Д’Арси. И, конечно, директор. Это случилось в каникулы. С каким-то мальчишкой-курсантом из летного училища. Наш нынешний начальник тогда тоже очень помог…

Смайли пожал Ригби руку и спустился по уже знакомой лестнице из сосновых досок. Ему снова ударил в нос запах мастики для полов и карболки. Похоже пахло в доме Филдинга.

Он медленно брел обратно в сторону «Герба Солеев». Однако в том месте, где ему следовало взять левее, он ненадолго задержался, а потом вдруг передумал. Также медленно, почти неохотно, он свернул на дорогу к аббатству и прошел южной стороной главной площади к дому Филдинга. Вид у него при этом был даже не обеспокоенный, а скорее испуганный.

Глава 16 Любовь к музыке

Дверь открыла мисс Трубоди. Глаза у нее покраснели, словно она недавно плакала.

— Я хотел узнать, нет ли возможности увидеться с мистером Филдингом, чтобы попрощаться.

Она замялась.

— Мистер Филдинг до крайности расстроен. Сомневаюсь, что он захочет кого-то видеть.

Смайли проследовал за ней в прихожую и видел, как она осторожно приблизилась к двери кабинета. Постучала, склонила голову, повернула дверную ручку и вошла. Ждать ее возвращения пришлось долго.

— Он скоро к вам выйдет, — сообщила она, не глядя на Смайли. — Снимете пальто?

Терпеливо дождавшись, пока он сражался, чтобы освободиться от верхней одежды, мисс Трубоди приняла у него пальто и повесила рядом со «стулом Ван Гога». Потом они встали рядом, глядя на дверь кабинета.

Внезапно в ее проеме возник Филдинг — небритый, в балахоне с широкими рукавами.

— Ради всего святого, — сказал он хрипло, — что вам еще от меня нужно?

— Я лишь хотел попрощаться, Филдинг, и принести соболезнования.

Филдинг несколько секунд стоял, тяжело опираясь о косяк двери, и угрюмо смотрел на него.

— Что ж, всего наилучшего. Спасибо, что навестили. — Он сделал прощальный взмах рукой, а потом добавил, причем откровенно грубо: — Но едва ли стоило так себя утруждать, право же. Вполне могли прислать открытку.

— Да, мог. Но только все случившееся показалось мне настолько трагическим… И это в тот момент, когда успех для него был так близок.

— Что вы имеете в виду? Что, черт побери, вы хотите этим сказать?

— Я имею в виду учебу Перкинса… Огромный прогресс. Саймон Сноу рассказал мне об этом. Воистину поразительно, как Роуд сумел так продвинуться вперед в занятиях с ним.

Воцарилось продолжительное молчание. Потом Филдинг повторил:

— Прощайте, Смайли. Спасибо за визит.

И он уже повернулся, чтобы скрыться в недрах своего кабинета, когда Смайли отозвался:

— Не за что, не за что… Представляю, как удивился сам Роуд, когда узнал экзаменационные оценки. Ведь для Перкинса успешная сдача того экзамена стала чем-то вроде вопроса жизни и смерти, не так ли? Провались он, и остался бы на второй год. А по возрасту ему уже нельзя было продолжать учебу в школе, даже будучи старостой корпуса. И в армию ему путь был бы закрыт без аттестата зрелости. Бедняга Перкинс! От Роуда зависело слишком многое, верно? И, уверен, от вас тоже, Филдинг. Вы просто творили чудеса, чтобы помочь ему. Вы оба. Роуд и Филдинг. Его родителям стоило бы знать об этом. У них ведь с деньгами туговато, как я догадываюсь. Отец служит в армии и сейчас командирован в Сингапур, так? Ему нелегко оплачивать обучение сына в такой школе, как Карн. Для него стала бы большой радостью информация, что сынку здесь есть кому помочь, а, Филдинг?

Смайли заметно побледнел.

— Вы уже, наверное, в курсе последних новостей, — продолжал он. — По поводу той безумной бродяжки, которая убила Стеллу Роуд? Ее заставили написать что-то вроде признания. И ее повесят без колебаний. Это будет уже третья смерть, верно? Но я скажу то, что вам, Филдинг, может показаться странным. Строго между нами. Я не верю в ее виновность. А вы? Я считаю, она здесь вообще ни при чем.

Он не сводил с Филдинга глаз и с напряжением, чуть подавшись вперед, сложив за спиной руки со стиснутыми пальцами, а голову склонив набок, дожидался ответа.

Что до Филдинга, то казалось, каждое слово Смайли причиняет ему физическую боль. Он медленно покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Нет. Это Карн убил их обоих. Именно Карн. Такое могло произойти только здесь. А все из-за глупых игр, в которые мы играем, показывая свою исключительность. Главное правило: разделяй и властвуй! — Он встретился со Смайли взглядом и выкрикнул: — А теперь, ради Бога, уходите! Вы добились своего. Теперь можете и меня приколоть к своей доске, как жука. Ведь вы на самом деле этим занимаетесь.

И, к величайшему замешательству Смайли, он зарыдал — бесконтрольно и безутешно, сотрясаясь всем телом, тщетно пытаясь прикрыть глаза ладонями. Внезапно он предстал фигурой совершенно гротескной — седой мужчина, размазывавший детские слезы по лицу белыми руками. Громоздкие ступни развернуты носками внутрь. Смайли деликатно провел его обратно в кабинет и столь же бережно усадил перед погасшим камином. А затем заговорил с ним тихо и сочувственно.

— Если я размышляю в верном направлении, то времени у нас осталось мало, — начал он. — Мне нужно, чтобы вы рассказали мне о Тиме Перкинсе и об экзамене.

Филдинг, по-прежнему пытавшийся прятать лицо в ладонях, кивнул.

— Он бы не сдал экзамен, верно? Он бы провалился, не смог бы получить права на перевод в другое учебное заведение, и ему пришлось бы покинуть школу ни с чем. — Филдинг молчал. — В тот день после экзамена Роуд отдал ему портфель с экзаменационными работами. Роуду были поручены еще и церковные обязанности. Он не успевал зайти домой перед ужином, но хотел просмотреть результаты экзаменов тем же вечером после ужина у вас.

Филдинг убрал руки от лица и откинулся на спинку кресла, склонив большую седовласую голову и закрыв глаза. Смайли продолжал:

— Перкинс вернулся в корпус и в тот же вечер принес вам портфель, как и велел Роуд, чтобы он какое-то время хранился у вас. Перкинс, в конце концов, был старостой и юношей ответственным… Он передал вам портфель, а вы спросили его, справился ли он с контрольной работой.

— Он расплакался, — внезапно вставил реплику Филдинг. — Расплакался, как малое дитя.

— И он признался вам, что смошенничал? Что подсмотрел ответы на задачи и списал их. Так было? А после убийства Стеллы Роуд он вспомнил, что еще видел в том портфеле?

Филдинг поднялся на ноги.

— Нет! Как же вы не понимаете? Тим не стал бы никого обманывать даже ради спасения собственной жизни. В том-то и суть дела и, если хотите, ирония судьбы! — буквально выкрикнул он. — Он ничего не списывал. Это я подделал за него ответы.

— Но вы бы не смогли! Для этого вам нужно было суметь подделать его почерк!

— Он писал шариковой ручкой. Там были только формулы и диаграммы. Когда он оставил мне портфель и ушел, я просмотрел его работу. Она была безнадежна. Он сумел ответить правильно только на два из семи вопросов. И я подделал ответы за него. Переписал из учебника такой же синей шариковой ручкой — мы все пользуемся одинаковыми. Их продают в магазине Эббота. Я сделал все, чтобы воспроизвести его руку. Там и нужно-то было добавить буквально три строчки цифр. Остальное — сплошные графики.

— Значит, это вы открыли портфель. И вы увидели…

— Да говорю же вам, это был я, а не Тим! Он не пошел бы на подлог ни за что! Но в результате именно Тим расплатился за это столь дорого, понимаете? После того как результаты были обнародованы, Тим понял, что с ними что-то не так. Он же знал, что справился только с двумя задачами из семи, но вдруг получил оценку в шестьдесят один процент. Но больше он не знал ничего, ничего!

Оба долго молчали. Филдинг продолжал стоять, возвышаясь над Смайли, заметно переполненный противоречивыми чувствами, но прежде всего радуясь, что облегчил душу, поделившись своей тайной. А взгляд Смайли был устремлен куда-то мимо него, лицо выражало напряженную концентрацию мысли.

— Но, разумеется, — сказал он потом, — когда Стелла Роуд была убита, вы сразу поняли, кто это сделал. Вы все знали.

— Да, — ответил Филдинг. — Я знал, что ее убил Роуд.

Филдинг налил бренди себе и протянул бокал Смайли.

Внешне он полностью овладел собой. Он снова сел и в задумчивости посмотрел на собеседника.

— У меня нет денег, — произнес он после паузы. — Совсем нет. Никто не знает об этом, кроме директора. То есть всем известно, конечно, что я на мели, но они не представляют, до какой степени. Много лет назад я совершил ужасную глупость. У меня возникли крупные неприятности. Это было во время войны, когда найти учителей было очень сложно. Я не только возглавлял корпус, а практически руководил школой. Мы это делали вместе с Д’Арси. Директор только надзирал за нами. Это случилось на каникулах. Меня тогда послали на север, чтобы читать лекции в летной школе ВВС. И я вышел за известные рамки правил поведения. То есть нарушил их, и очень грубо. Меня чуть не посадили. Тогда явился Д’Арси в своем пальто сельского джентльмена и изложил мне условия директора. «Мы берем тебя на поруки, ты возвращаешься в Карн, наш дорогой друг, и мы навсегда обо всем забудем. Продолжай возглавлять корпус, наш дорогой друг, и учить детей. Никакой огласки не будет. Мы верим, что с тобой такое больше не повторится, наш дорогой друг, а нам до зарезу нужны преподаватели. Но мы сможем нанять тебя только на временную работу». Я согласился и с тех пор так и остаюсь на птичьих правах. В должности временного преподавателя. То есть каждый декабрь я вынужден идти к нашему милому Д’Арси с протянутой рукой и просить продлить со мной контракт. И, разумеется, у меня нет пенсионного обеспечения. Мне придется идти в репетиторы или в подготовительную школу. Есть одна такая в Сомерсете, где готовы меня взять. В четверг я встречаюсь в Лондоне с их директором. Это своего рода свалка для вышедших в тираж учителей. Директор, разумеется, все знает, потому что мне пришлось обратиться к нему за рекомендацией.

— Вот почему вы никому не могли ничего рассказать? Из-за Перкинса?

— Отчасти да. Это вызвало бы слишком много вопросов. Я сделал это ради Тима, как вы понимаете. Совету попечителей не слишком понравилась бы такая… необычная привязанность. Со стороны это ведь выглядит не очень-то привлекательно. Но это была уже не та привязанность, что прежде, Смайли. Уже совсем не та. Вы никогда не слышали, как он играл на виолончели. Он, конечно, отнюдь не был гением, но порой играл настолько красиво, с таким безыскусным вдохновением, крывшимся за внешней простотой, что это неописуемо ласкало слух. А ведь на вид он был неловким, нескладным пареньком, вот почему его игра становилась таким откровением. Мне действительно жаль, что вы не слышали его соло.

— И вы не хотели втягивать его в это дело. Если бы вы пошли в полицию, жизнь Тима тоже была бы исковеркана.

Филдинг кивнул:

— Во всем Карне он был единственным, кого я любил.

— Любили? — переспросил Смайли.

— Да, Господи Боже мой. Любил, — ответил Филдинг внезапно совершенно упавшим голосом. — А почему бы и нет?

— Родители желали, чтобы он продолжил образование в Сандхерсте, но мне хотелось оставить его в Карне еще на пару семестров, а потом, быть может, нашлась бы стипендия для серьезного обучения музыке. Для этого я и назначил его старостой корпуса: думал, его родители не будут против продолжения учебы в Карне, видя, как отлично идут у него здесь дела. Хотя староста из него вышел никакой, — добавил Филдинг после паузы.

— И что же конкретно вы увидели в том портфеле, когда открыли его вечером, чтобы взглянуть на экзаменационную работу Тима? — спросил Смайли.

— Полотнище прозрачного целлофана… Это, вероятно, был один из тех легких одноразовых плащей-дождевиков с капюшоном. Пару старых перчаток и пару самодельных калош.

— Самодельных?

— Да. Как мне показалось, это были срезанные нижние части высоких резиновых сапог.

— И это все?

— Нет. Еще там лежал обрезок тяжелого кабеля. Думаю, из числа образцов, которые демонстрируют ученикам по время уроков. Сначала мне показалось естественным, что он носил с собой такую одежду при нынешней погоде. И только после убийства сообразил, как он всем этим воспользовался.

— А вы поняли, почему он это сделал? — спросил Смайли.

Филдинг ответил не сразу.

— Понимаете, Роуд здесь — нечто вроде подопытной морской свинки, — начал объяснять он после некоторого колебания. — Первый преподаватель, пришедший в Карн из общественной школы. А ведь большинство из нас — сами выпускники Карна. Продолжаем там же, где начинали. Роуд был из другого теста, и Карн совершенно заворожил его. Само название служит синонимом качества, а Роуд обожал качественные вещи. Его жена разительно отличалась от него в этом смысле. Для нее существовали другие ценности, и я не смею утверждать, что они были хуже или лучше наших. По утрам в субботу я часто наблюдал за Роудом во время службы в аббатстве. Ведь наставники корпусов сидят по краям скамей, как вы знаете, рядом с центральным проходом. И я видел выражение его лица, когда мимо сначала шествовал хор в белых и алых облачениях, директор в мантии доктора наук, а следом за ним — члены совета попечителей и патронов школы. И Роуд пьянел — буквально пьянел от гордости, что попал в такую школу. Мы подобны крепкому вину, которое легко ударяет в головы выпускникам обычных школ, понимаете ли. И его наверняка обижало то, что Стелла не хотела разделять этих чувств. Ее поведение обращало на себя внимание. В тот вечер, когда они ужинали у меня, незадолго до ее смерти, между ними даже произошла ссора. Я никому об этом не стал рассказывать, но так и было. В тот день директор избрал для проповеди тему «Спешите делать добро», и Роуд без конца вспоминал об этом за ужином. Подействовало вино — он не умеет пить, и бокала порой достаточно, чтобы он пустился в неуместные рассуждения. Вот и тогда он, возможно, хвалебно отзывался о самой проповеди и о красноречии нашего директора. А Стелла никогда не посещала аббатства, предпочитая затрапезный молельный дом рядом с вокзалом. Он же не уставал восторгаться красотой службы в аббатстве, ее исполненной достоинства торжественностью. Она молчала и терпеливо слушала, но, когда он закончил, рассмеялась и сказала: «Бедняга Стэн. Для меня ты все равно остаешься тем же простаком Стэном». Признаться, никогда прежде я не видел, чтобы он так разозлился на нее. Он стал белее мела.

Филдинг отбросил со лба седую прядь и, снова немного рисуясь, продолжал:

— Я ведь тоже наблюдал за ней. Во время трапез. Не только у себя дома, но и повсюду, куда мы оба получали приглашение. Мне было интересно следить, как она делает самые простые вещи. Например, ест яблоко. Она ножом снимала кожуру по кругу одной лентой. А потом разрезала очищенный фрукт на равные дольки, прежде чем взяться за еду. В такие минуты она могла показаться женой простого шахтера. При этом она прекрасно видела, как поступают другие, но до нее словно не доходило, что нужно им подражать. Меня это даже восхищало. Вам такое тоже по душе я полагаю? Но в Карне никто больше не оценил бы подобного поведения. И прежде всего оно претило Роуду, ее мужу. Он тоже наблюдал за ней и, как я думаю, с каждым днем все больше ненавидел за упрямую самостоятельность и непохожесть на остальных. И он начал видеть в ней препятствие на пути к успеху, единственный фактор, который способен помешать ему сделать блестящую карьеру. А когда он пришел к такому выводу, что ему оставалось делать? Развестись с ней он не мог — это сильно повредило бы ему. Роуд знал, как в Карне воспринимают разводы. Мы все-таки стоим на крепком религиозном фундаменте, следует помнить об этом. И тогда он убил ее. Он спланировал подлое преступление. Причем, обладая умом пусть не крупного, но ученого, подкинул полициивсе необходимые улики. Сфабрикованные улики, которые указывали на несуществующего убийцу. Но только в дело вмешался случай — Тим Перкинс неожиданно получил шестьдесят один балл. Невероятно высокую для себя оценку. Значит, он смошенничал. Причем сделал это, когда бумаги временно оказались в его распоряжении. Так размышлял своим умишком Роуд. Тим открывал портфель, решил он, а значит, видел плащ, калоши, перчатки. И кабель. Вот почему Роуду пришлось расправиться и с ним тоже.

С неожиданной для своего состояния энергией Филдинг встал с кресла и налил еще бренди. Его лицо раскраснелось от почти радостного возбуждения.

Смайли поднялся.

— Когда, вы сказали, вас ждать в Лондоне? В четверг? Я не ошибаюсь?

— Да. Я заказал ужин с директором той школы в одном ужасном клубе на Пэлл-Мэлл. Я почему-то всегда попадаю в самые неприятные из них, а вы? Но, боюсь, теперь эта встреча не будет иметь никакого смысла. Когда станут известны все подробности, мне не даст работу даже простая подготовительная школа.

Смайли некоторое время раздумывал, а потом сказал:

— В таком случае приезжайте поужинать со мной в тот вечер. Можете даже у меня переночевать, если будет угодно. Я приглашу еще нескольких гостей. Устроим вечеринку. К тому времени вы уже будете чувствовать себя намного лучше. Мы отлично проведем время. И, быть может, я сумею вам помочь… Ради памяти Адриана.

— Спасибо. Приму приглашение с удовольствием. Помимо собеседования, у меня в Лондоне накопились и другие дела.

— Отлично. Тогда жду вас без четверти восемь. Я живу в Челси, на Байуотер-стрит, дом десять «а».

Филдинг записал адрес в свой ежедневник, причем рука его при этом не дрожала.

— Черный галстук? — спросил он, все еще держа ручку наготове, и под воздействием странного импульса Смайли ответил:

— Обычно мы переодеваемся к ужину, но это не имеет особого значения.

— Как я полагаю, — робко спросил Филдинг, — будет суд, на котором всплывут все подробности моих отношений с Тимом? Если подобное случится, я буду уничтожен. Окончательно уничтожен.

— Боюсь, что не вижу способа избежать огласки.

— И все же я сейчас чувствую себя намного лучше, чем прежде, — сказал Филдинг. — Несравненно лучше.

Быстро попрощавшись, Смайли оставил его в одиночестве. Быстрым шагом он направился в полицейский участок, пребывая в твердой уверенности, что Теренс Филдинг — один из самых закоренелых лжецов среди всех, кого он встречал за долгие годы.

Глава 17 Бегство

Смайли лишь для проформы постучал в дверь кабинета Ригби и сразу вошел.

— Извините за внезапное вторжение, — сказал он, — но, боюсь, вам нужно арестовать Стэнли Роуда.

И изложил инспектору подробности своего разговора с Филдингом.

— Придется обо всем доложить начальнику. — Ригби выглядел огорченным и озабоченным. — Вы готовы повторить ему все, что рассказали мне? Если мы собираемся взять под стражу преподавателя из Карна, шефу необходимо узнать об этом как можно раньше. Он только что вернулся. Одну минуточку.

Ригби снял телефонную трубку и попросил соединить его с начальником полиции. А уже через несколько минут они молча шли по устланному ковровой дорожкой коридору. Его стены были увешаны фотографиями игроков в регби и крикет — одни выцвели и пожелтели от солнца Индии, другие имели оттенок сепии, которая так нравилась фотографам Карна в начале XX столетия. Через равномерные интервалы вдоль всего коридора на тумбочках стояли ярко-красные ведра с надписями «Противопожарное», выведенными белой краской. В самом дальнем конце располагалась тяжелая дубовая дверь. Ригби постучал и стал ждать. Ни звука. Он постучал во второй раз, и только тогда из-за двери донеслось недовольное:

— Войдите!

Два очень крупных спаниеля наблюдали, как они вошли в кабинет хозяина. Позади собак за необъятных размеров письменным столом сидел сам бригадир Хэвлок, кавалер ордена Британской империи, начальник полиции Карна, лицом неуловимо похожий на ондатру. Несколько прядей седых волос на почти облысевшей голове были уложены так, чтобы покрывать как можно больше пустого пространства. И это усиливало впечатление, будто он только что вынырнул из реки. Зато его пышные золотистые усы с лихвой компенсировали нехватку растительности на макушке. Росточка начальник был небольшого, одет в коричневый костюм и рубашку с жестко накрахмаленным воротничком со скругленными углами.

— Сэр, — обратился к нему Ригби, — позвольте представить вам мистера Смайли из Лондона.

Бригадир вышел из-за стола несколько нерешительно, словно не зная, как держать себя с гостем. Потом протянул небольшую шишковатую руку и сказал:

— Стало быть, прямо из Лондона? Рад знакомству, сэр, — причем эту фразу он произнес одним духом, как заученную наизусть.

— Мистер Смайли находится здесь с частным визитом, сэр, — пояснил Ригби. — Он хороший знакомый мистера Филдинга.

— О, он та еще штучка, этот Филдинг, та еще, — усмехнулся начальник.

— Вы правы, сэр, — почти механически согласился Ригби и продолжил: — Мистер Смайли только что нанес мистеру Филдингу визит, чтобы попрощаться перед возвращением в Лондон.

Хэвлок окинул Смайли оценивающим взглядом, словно сомневался в его способности совершить столь дальнее путешествие.

— При этом мистер Филдинг выступил со своего рода заявлением, которое подкрепил имеющимися у него доказательствами. Это касается убийства, сэр.

— Изложите суть, Ригби. Там есть хоть что-то для нас полезное? — с сомнением спросил Хэвлок, и Смайли решил, что настало время взять инициативу на себя.

— Он заявил, что преступление совершил муж убитой, Стэнли Роуд. По словам Филдинга, когда староста корпуса принес ему портфель Роуда с экзаменационными работами…

— Какими еще экзаменационными работами?

— Вынужден напомнить, что Роуд в тот день следил за сдачей письменного экзамена. На нем также лежали некоторые церковные обязанности, которые необходимо было выполнить перед ужином у Филдинга. Чтобы выйти из положения, он попросил Перкинса доставить…

— Того парня, с которым случилось несчастье? — перебил Хэвлок.

— Да, того самого.

— А вам, как я посмотрю, многое известно о наших делах, — заметил Хэвлок, помрачнев.

— Филдинг утверждает, что, когда Перкинс принес ему портфель, он открыл его. Говорит, хотел проверить, как Перкинс справился с экзаменом по математике. Это было важно для мальчика. Ему просто необходимо было успешно закончить этот учебный год.

— Да, теперь там только отметки и важны, — с горечью бросил Хэвлок. — Когда я учился в Карне, все было по-другому, уверяю вас.

— Так вот, когда Филдинг открыл портфель, работы действительно лежали там. Наряду с полиэтиленовым плащом, старыми перчатками и парой импровизированных резиновых калош — просто отрезали «все лишнее» от высоких сапог.

Повисла пауза. Затем бригадир воскликнул:

— Боже милостивый! Боже милосердный! Вы слышали, Ригби? Все то, что потом обнаружили в пакете, отправленном в Лондон. Ну надо же!

— И еще. В портфеле лежал обрезок тяжелого кабеля. Речь идет о том самом портфеле, за которым, если вы помните, Роуд вернулся в вечер убийства, — завершил рассказ Смайли, которому происходившее напоминало кормление ребенка — проглотит все, сколько ни положи в ложку.

Вот теперь воцарилось действительно долгое молчание. Затем заговорил Ригби, который явно хорошо знал своего начальника и подгадал нужный момент:

— Мотив убийства — желание продолжения успешной карьеры, сэр. Миссис Роуд демонстрировала отсутствие всякого желания помочь мужу в этом. Она намеренно плохо одевалась, чуралась школьных традиций и принадлежала к чуждой нам церкви.

— Минуточку! — встрепенулся Хэвлок. — Значит, Роуд заранее спланировал убийство? Я вас правильно понял?

— Так точно, сэр.

— И он хотел обставить все так, словно преступление совершил грабитель?

— Да, сэр.

— Он забирает портфель, возвращается в Норт-Филдз. А что он делает потом?

— Надевает непромокаемый плащ с капюшоном, перчатки, а ботинки вставляет в калоши. Затем проникает к своему дому через задний двор, обходит его и нажимает кнопку звонка. Жена идет открывать. Он сбивает ее с ног, перетаскивает в оранжерею и там убивает. Одежду замывает под краном и упаковывает в посылку с вещами для беженцев. Завернув ее в бумагу и обвязав веревкой, он выходит из дома по обычной дорожке, зная, что его следы скоро затопчут другие люди. Оказавшись на шоссе, где следов не распознать, он снова заходит в дом, сэр, разыгрывает роль безутешного мужа, но не забывает при этом оставить свои отпечатки пальцев поверх отпечатков рук в перчатках. И только одну вещь он не смог отправить почтой. Орудие убийства. Это было бы слишком рискованно.

— Хорошо, Ригби. Арестуйте его. Мистер Борроу выпишет вам ордер. В противном случае я сам позвоню лорду Солею.

— Слушаюсь, сэр. Я также отправлю сержанта Лоу, чтобы снять официальные показания мистера Филдинга.

— Но почему Филдинг не заговорил раньше, Ригби? Какого дьявола он молчал обо всем, что знал?

— Нам придется задать этот вопрос ему самому, — бесстрастно ответил Ригби и покинул кабинет.

— Вы сами, случайно, не из выпускников Карна? — спросил Хэвлок, пихнув в сторону гостя через стол серебряный портсигар.

— Нет, боюсь, что не имел чести, — ответил Смайли.

— Откуда же вы знаете Филдинга?

— Мы встречались в Оксфорде после войны.

— Та еще штучка, этот Филдинг. Очень странный тип. Как, вы сказали, ваша фамилия? Смайли?

— Да.

— Некий Смайли женился когда-то на леди Энн Серком, кузине лорда Солея. Энн была божественно красивой девушкой, а вышла замуж за этого парня. По слухам, он какой-то смешной коротышка из министерских кругов. Правда, награжден орденами и даже именными золотыми часами. Но Солей все равно был вне себя от этого брака.

Смайли промолчал.

— У лорда сын сейчас учится в Карне. Слышали об этом?

— Читал в прессе.

— Скажите… Этот Роуд. Он ведь из обычной общественной школы, верно?

— Да, по-моему, это так.

— И вот что вышло. Я всегда говорил: эксперименты до добра не доводят. Особенно если ставить эксперименты в заведениях со столь древними традициями.

— Да, вы совершенно правы.

— В этом корень всех нынешних проблем. Та же независимость для африканцев. Никто не хочет понять, что общество не построить за один день. А чтобы вывести породу настоящих джентльменов, требуются века.

Хэвлок продолжал хмуриться, поигрывая с лежавшим на столе ножом для бумаг.

— Не пойму только, как обрезок кабеля оказался в той канаве? Я имею в виду орудие убийства. После преступления мы не выпускали Роуда из поля зрения добрых сорок восемь часов.

— Меня это тоже удивляет, — сказал Смайли. — А еще Джейн Лин.

— А с ней-то что странного?

— Видите ли, я не верю, чтобы у Роуда хватило смелости вернуться в дом после убийства жены, если он знал, что Джейн Лин видела его. При условии, конечно, что он знал об этом. Но все указывает, что должен был знать. Для этого требуется изрядное хладнокровие… Я бы сказал, почти неслыханное.

— Да, черт возьми, это тоже необъяснимо, — пробормотал Хэвлок.

Он посмотрел на часы, отбросив в сторону локоть движением старого кавалериста, которое показалось Смайли комичным и немного ностальгически печальным. Время шло. Смайли подумал, что ему пора уходить, но его не покидало смутное ощущение, что Хэвлок сейчас нуждается в собеседнике.

— Представляю, какой адский поднимется шум, — сказал Хэвлок. — Не каждый день преподавателя Карна обвиняют в убийстве.

Он резким движением швырнул нож для бумаг на стол.

— Эти треклятые репортеры! Я бы сек их по старинке на конюшне! — сквозь зубы процедил он. — Вы только почитайте, что они осмеливаются писать о королевской семье. Жуть какая-то!

Он встал из-за стола, пересек комнату и расположился в кресле у камина. Один из спаниелей последовал за ним и улегся в ногах.

— Никак не возьму в толк, что заставило его пойти на такой шаг? Убить собственную жену! А с виду невзрачный тихоня.

Хэвлок вроде бы говорил сам с собой, но явно рассчитывал услышать соображения Смайли на этот счет.

— Как я полагаю, — задумчиво произнес Смайли, — нам никогда не будет дано до конца разобраться, почему люди совершают те или иные поступки.

— Знаете? А ведь вы совершенно правы… Кто вы по профессии, Смайли?

— После войны я немного поработал в Оксфорде. Преподавал и занимался исследованиями. А сейчас обосновался в Лондоне.

— В одной из тихих научных заводей для умников, а?

Смайли между тем уже с нетерпением ждал возвращения Ригби.

— Вы знаете что-нибудь про семью этого человека? У него есть родители или родственники?

— Если не ошибаюсь, отец с матерью уже умерли, — ответил Смайли. В этот момент телефон на столе Хэвлока резко зазвонил. Это был Ригби. Стэнли Роуд исчез.

Глава 18 Снова дома

Смайли уехал поездом, отходившим в час тридцать пополудни. К отправлению он едва не опоздал из-за скандала, возникшего по поводу счета, выставленного ему отелем. Ригби он оставил записку с адресом и телефоном в Лондоне, попросив связаться с ним сегодня же вечером, когда придут результаты лабораторных анализов. Больше делать в Карне ему было нечего.

Состав медленно выезжал из городка, и одна за другой знакомые теперь картины исчезали в промозглом февральском тумане, наполняя Джорджа Смайли чувством огромного облегчения. Он ведь с самого начала не хотел сюда приезжать. Ему внушало страх место, где провела детство его жена, пугали поля, среди которых она резвилась ребенком. Однако он не обнаружил ничего, ни намека на память о ней ни в безжизненных очертаниях замка Солеев, ни в той местности, что его окружала. Все стерлось. Только сплетня по-прежнему была жива и пребудет вовеки, пока Хекты и Хэвлоки бахвалятся знакомством с Первой семьей Карна и перемывают косточки ее членам.

Добравшись на такси до Челси, он втащил чемодан на второй этаж и распаковал его с аккуратностью мужчины, который привык жить один. Ему хотелось принять ванну, но он решил сначала позвонить Эйлсе Бримли. Телефон стоял рядом с кроватью. Он уселся на край и набрал номер. Его приветствовал жеманный голосок, подражавший второсортным актрисам:

— Издательство «Юнипресс», добрый вечер!

Он попросил соединить его с мисс Бримли. Последовало долгое молчание, а потом:

— Боюсь, мисс Бримли сейчас на совещании. Может ли кто-нибудь другой ответить на ваш запрос?

Что за дурацкое слово, Боже мой, подумал Смайли. Запрос! Почему нельзя было просто спросить, не может ли кто-то другой помочь ему?

— Нет, — ответил он. — Просто передайте ей, что звонил мистер Смайли.

Он положил трубку, пошел в ванную и пустил горячую воду. Но пока возился с запонками рубашки, зазвонил телефон. Это была Эйлса Бримли.

— Джордж? Думаю, тебе нужно срочно приехать сюда. У нас посетитель. Это мистер Роуд из Карна.

На ходу набрасывая пальто, Смайли выбежал на улицу и стал ловить такси.

Глава 19 Развенчание мифа

Эскалатор в здании «Юнипресс», который спускался к выходу, был забит народом, направлявшимся домой после тяжелого рабочего дня. Для этих людей вид немолодого полноватого джентльмена, поднимавшегося в одиночестве по параллельной ленте верх, превратился в нежданное развлечение, и потому путь Смайли наверх сопровождался шутовскими приветствиями мальчишек-посыльных и смехом симпатичных машинисток. На втором этаже он задержался, чтобы изучить огромное табло со схемой здания и размещения редакций различных изданий, в числе которых была добрая четверть самых известных общенациональных газет. Наконец в самом конце списка под рубрикой «Технические журналы и др.» он обнаружил название «Христианский вестник», комната 619. Лифт полз мучительно медленно. Откуда-то из-за его обитых плюшем стен доносилась лишенная для Смайли всякой мелодии музыка, но парнишка-лифтер в обезьяньем костюмчике дрыгал ей в такт бедрами. Золоченые двери с легким шипением распахнулись, и лифтер объявил:

— Шестой этаж.

Смайли проворно выскочил в коридор. Спустя всего несколько секунд он уже стучал в дверь с номером 619. Ему открыла Эйлса Бримли.

— Джордж, спасибо, что откликнулся так быстро! — воскликнула она, просияв. — Мистер Роуд будет очень рад тебя видеть.

И без дальнейших церемоний она провела его в свой кабинет. В кресле у окна сидел Стэнли Роуд, учитель из Карна, в опрятном черном плаще. Когда Смайли вошел, он вскочил на ноги и протянул для приветствия руку.

— Очень любезно с вашей стороны приехать для встречи со мной, сэр, — сказал он несколько скованно. — Крайне любезно.

Все та же сглаженная и невыразительная манера разговаривать, тот же неестественный голос.

— Чем могу быть полезен? — спросил в тон ему Смайли.

Они сели. Смайли предложил мисс Бримли сигарету и дал прикурить.

— Это по поводу статьи, которую вы собирались написать о Стелле, — начал Роуд. — Я чувствую себя очень неловко из-за этого, потому что вы проявили к ней столько внимания, так уважительно отнеслись к ее памяти. Я понимаю, вами движут самые лучшие намерения, но только мне бы не хотелось, чтобы этот материал появился в печати.

Смайли не произнес ни слова, и Эйлсе тоже хватило ума промолчать. С этого момента говорить должен был только Смайли. Его же, казалось, совершенно не смущало воцарившееся молчание, а вот Роуда оно заметно встревожило.

— Это будет неправильно, нельзя печатать ничего подобного. Мистер Гластон со мной согласился, я разговаривал с ним вчера перед его отъездом, и он полностью разделяет мою точку зрения. Мы не можем дать согласие на такую публикацию.

— Отчего же?

— Понимаете, слишком многие знают правду. Тот же мистер Кардью. Я спросил его. Он знает о Стелле очень много, как никто другой, и я обратился к нему. Даже он понимает, почему я сменил церковь. Потому что не мог больше видеть, как она приходит в молельный дом каждое воскресенье и принимается отбивать земные поклоны. — Он помотал головой. — Это все было неправильно. Она словно издевалась над нашей верой.

— Что же вам сказал мистер Кардью?

— Он считает, не нам об этом судить. Пусть всех рассудит Бог. Но я попытался объяснить ему, как некрасиво получится, когда люди, которые знали Стеллу, которым были известны ее поступки, прочтут ваши похвалы в «Вестнике». Они решат, что это чистой воды безумие. Но он никак не хотел со мной соглашаться, без конца твердил: «Предоставим все в руки Божии». Но только я не могу этого допустить, мистер Смайли.

На несколько минут вновь воцарилось молчание. Роуд сидел неподвижно, лишь чуть заметно покачивая головой. А потом продолжил:

— Я ведь сначала тоже не верил старому мистеру Гластону. Он говорил мне, что она плохой человек, но я не поверил ему. Они жили тогда в доме на холме. На Горс-Хилл, в двух шагах от нашей церкви, — Стелла и ее отец. Прислуга у них никогда надолго не задерживалась, и всю работу приходилось делать ей самой. Я часто навещал их по утрам в воскресенье после службы. Стелла ухаживала за отцом, готовила для него еду, убирала и заботилась обо всем, вот почему я так долго не мог осмелиться попросить у мистера Гластона ее руки. В Брэнксоме Гластоны считались большими людьми. Я же был тогда всего-навсего учителем в начальной школе. Но мне разрешили работать лишь половину дня, потому что я готовился получить диплом колледжа, и я решил, что, как только добьюсь этого, сделаю ей предложение.

Через воскресенье после успешной сдачи экзаменов я снова пошел к ним после утренней церковной службы. Мистер Гластон сам открыл дверь и сразу провел меня в свой кабинет. Из его окна можно было видеть крыши половины гончарных мастерских Пула, а дальше открывался вид на море. Он усадил меня и сказал: «Я знаю, зачем ты сегодня пришел, Стэнли. Ты хочешь взять Стеллу в жены. Но ведь ты совершенно не знаешь ее, — заявил он. — Ты не знаешь о ней ничего».

«Я бываю в вашем доме уже два года, мистер Гластон, — возразил я. — И мне кажется, я принял правильное решение».

И тогда он начал рассказывать мне о ней. До этого я и представить себе не мог человека, который отзывался бы подобным образом о собственном ребенке. Он сказал, что она плохой человек, что у нее в сердце живет скверна. Что она преисполнена зла. И именно поэтому ни одна служанка не желала оставаться работать в доме на холме. Он рассказал, как она умела сближаться с людьми, изображая тепло и доброту, пока они не раскрывали перед ней душу, а потом использовала все, что узнала, против них самих, распуская невероятные сплетни, смешивая правду с лживыми домыслами. Он мне много чего тогда о ней порассказал, но я не поверил ни единому слову. У меня разум помутился, я назвал его ревнивым вздорным стариком, который не хочет потерять бесплатную прислугу, человеком лживым и жадным, готовым очернить единственную дочь, только бы она ухаживала за ним до смерти. Я сказал, что это он сам, а не Стелла, очень дурной человек и снова назвал мерзким лжецом. Но он, казалось, уже перестал меня слушать. Я выбежал в прихожую и позвал Стеллу. Она вышла из кухни, если я не ошибаюсь, бросилась ко мне, обняла и поцеловала.

Через месяц мы поженились. Старик дал согласие. На свадьбе он жал мне руку, называл славным молодым человеком, а я думал, какой же он старый лицемер. Он даже дал нам денег — причем мне, а не дочери. Две тысячи фунтов. И я решил, что он пытается таким образом загладить впечатление от своих слов о Стелле. Поэтому позже я написал ему письмо, в котором заверил, что полностью простил его. Он мне не ответил, и виделись мы с тех пор очень редко.

Примерно год или чуть дольше мы вполне счастливо прожили в Брэнксоме. Она вполне оправдывала мои ожидания, оказавшись человеком простым и хорошей хозяйкой. Ей нравилось ходить со мной на прогулки, тогда мы часто целовались; еще она любила иногда изобразить важную даму, нарядно одеться и пойти ужинать в «Дельфин» — лучший местный ресторан. Да и мне, признаюсь, это тоже тогда было по нраву — показаться в модном месте с дочерью самого Гластона. Он ведь был членом местного Ротари-клуба, заседал в магистратуре и вообще был в Брэнксоме важной фигурой. Ей нравилось дразнить меня этим, причем часто при посторонних, что иногда меня немного расстраивало.

Помню, однажды мы снова пошли в «Дельфин», а там работал официантом парень по имени Джонни Рэглан. Мы с ним вместе учились в школе. Джонни всегда был немного непутевым, сорвиголовой, который после школы не занялся ничем серьезным, а только ухлестывал за девушками и все время нарывался на неприятности. Стелла была с ним знакома, хотя я представить не мог, откуда она могла его знать. Не успели мы сесть, как она позвала его. Джонни подошел, и она велела ему взять стул и присоединиться к нам. Управляющий злился, но не осмелился перечить дочери Сэмюэла Гластона. Джонни просидел с нами весь вечер, а Стелла расспрашивала его о школе и о том, каким я был учеником. Джонни, конечно, расцвел от счастья, распустил хвост, стал сначала нахваливать меня. Мол, я был молодчина и отличный парень и все такое, но потом его понесло. Он вспомнил, как пару раз поколотил меня, — все это было враньем, но Стелле его небылицы явно нравились. Позже вечером я упрекнул ее в этом. Сказал, что заплатил в ресторане немалые деньги не за то, чтобы выслушивать дурацкие россказни Джонни Рэглана. И тут она накинулась на меня, как дикая кошка. Во-первых, я тратил ее деньги, заявила она, а во-вторых, Джонни ничем не хуже меня самого, а то еще и даст мне сто очков вперед. Конечно, потом ей пришлось извиняться. Она поцеловала меня, и мне ничего не оставалось, как сделать вид, что ничего не случилось.

У него на лице выступил пот. Роуд говорил быстро и сумбурно, слова наталкивались одно на другое. Так люди вспоминают ночной кошмар, пока подробности все живы в памяти и страх не улетучился окончательно. Он сделал паузу и посмотрел на Смайли, словно ожидая его реакции, но взор Смайли был устремлен куда-то мимо него, лицо выглядело совершенно бесстрастным, хотя в глазах появилась несвойственная ему жесткость.

— А потом мы перебрались в Карн. Видите ли, я пристрастился к чтению «Таймс» и увидел объявление: требовался младший преподаватель точных наук, и я послал анкету. Мистер Д’Арси пригласил меня на собеседование, и место досталось мне. И только после переезда в Карн я окончательно убедился, что отзыв отца о Стелле был совершенно правдив. Прежде она не отличалась особой религиозностью, но в Карне сразу стала ярой баптисткой.

Она знала, как это воспримут в школе, знала, что это непременно повредит мне. Понимаете, в Брэнксоме у нас была большая, красивая церковь; трудно было бы посмеяться над человеком, который посещал такую. Но в Карне все иначе. Здесь молельный дом — это простой, крытый жестью сарай. Она пожелала отличаться от всех назло мне и школе, где я начал работать, и избрала как способ для этого притворное самоуничижение. Я бы ничего не имел против, будь Стелла искренна в этом, но она лишь играла роль, и мистер Кардью скоро все понял. Он же знал Стеллу. Знал ее семью с тех времен, когда сам жил на севере. Ее отец и его просветил относительно некоторых черт характера своей дочери. Насколько мне известно, позже Кардью либо написал мистеру Гластону письмо, либо даже съездил к нему, чтобы повидаться лично.

Впрочем, начинала она в Карне совсем неплохо. Городские жители приветили ее. Ведь она была женой учителя из школы и которая посещала молельню, — такого никогда не случалось прежде. А потом она взяла на себя руководство помощью беженцам — сбором одежды и прочего. Мисс Д’Арси, сестра мистера Д’Арси, делала то же самое от имени школы. И тогда Стелла решила одержать над ней верх — собирать среди прихожан молельни больше, чем мисс Д’Арси могла физически собрать в одной только школе. Но я уже знал, чем она занимается на самом деле, как вскоре узнал и мистер Кардью, а чуть позже многие жители города. Она подслушивала. Собирала слухи и сплетни, всю грязь. Иногда, вернувшись домой в среду или пятницу, когда она занималась благотворительностью, и не успев еще раздеться, Стелла начинала хохотать как сумасшедшая.

«Они все у меня в руках! Я их всех обвела вокруг пальца, — говорила она. — Мне известны их маленькие тайны и секреты. Теперь стоит лишь захотеть, я любого раздавлю. Вот так-то, Стэн!»

Только к этому она на самом деле и стремилась. Те, кто понял это, стали всерьез опасаться ее. Они, конечно, отчасти сами виноваты. Не надо было сплетничать, но, Бог свидетель, люди поступали так по простоте душевной, без всякого злого умысла или недобрых намерений. Совсем не так, как Стелла. Моя жена была хитрой и изворотливой. Стоило ей столкнуться с чем-то хорошим, как она делала все, чтобы принизить это и уничтожить. Как я думаю, она успела испоганить жизни уже нескольким семьям. Возьмите, к примеру, Муллигана — владельца фирмы по перевозке мебели. У него дочка тайно живет с ребенком в Лимингтоне. Каким-то образом Стелла узнала, что ребенок у нее внебрачный; отец отправил дочь с младенцем к тетке, чтобы она смогла обрести покой вдали от пересудов. Так вот, Стелла однажды позвонила Муллигану — это было как-то связано со счетом за перевозку имущества Саймона Сноу — и сказала: «Привет вам из Лимингтона, мистер Муллиган. Не хотите ли сделать скидку, а то…» Она мне и об этом рассказала. Явилась домой веселая и смеялась до упаду, издеваясь над испугом Муллигана. Но в конце концов многие горожане ее раскусили. Поняли, какая она на самом деле, и свели с ней счеты.

Смайли медленно кивнул, пристально глядя Роуду прямо в глаза.

— Да, — сказал он, — похоже, кто-то счеты с ней действительно свел.

— Почему-то все подумали, что это сделала Полоумная Джейни, но это не так. Джейни скорее убила бы родную сестру, чем Стеллу. Они сблизились, как две лучшие подружки, если верить самой Стелле. Могли разговаривать по вечерам часами, когда я задерживался для дополнительных занятий или на заседании научного общества. Стелла кормила ее, снабжала одеждой и деньгами. Ей это давало ощущение полнейшей власти над человеческим существом, и к тому же своим милосердием она могла на каждом углу похваляться. Вот почему в ее помощи Джейни тоже не было ни грана доброты, а сплошное тщеславие.

Из Брэнксома она привезла с собой небольшую собаку. Обыкновенную дворняжку. Однажды, вернувшись вечером домой, я увидел песика в гараже. Он подвывал и трясся от страха, хромал, а на спине я отчетливо разглядел кровь от побоев. Стелла жестоко избила собаку. На такое способна только выжившая из ума мегера. Я знал, что собаке доставалось от моей жены и раньше, но никогда еще она не проявляла такой невероятной жестокости. Никогда. И случилось то, чего я прежде и представить не мог. Я накричал на нее, она рассмеялась мне в лицо, а я не сдержался и ударил ее. Не очень сильно, но ощутимо. По ее смеющемуся лицу. А потом дал ей двадцать четыре часа, чтобы куда-нибудь пристроить собачку. В противном случае пригрозил обратиться в полицию. Она наорала на меня. Заявила: «Пес мой, и я могу с ним делать все, что взбредет на ум». Но на следующий день нацепила свою черную шляпу и увела собаку из дома. Позже я выяснил, что она заставила ветеринара усыпить животное. Видимо, придумала для этого очередную небылицу. У нее это легко получалось. Стелла сочиняла правдоподобные, но лживые истории прямо на ходу. Она без труда входила в любую роль и играла ее до конца. Чего стоит та сказка, которую она рассказала бедным венграм!

Мисс Д’Арси как-то приютила двух беженцев, присланных из Лондона. Так Стелла сумела до такой степени запугать их, что они бежали от мисс Д’Арси без оглядки, трясясь от ужаса. А ведь мисс Д’Арси сама заплатила за их проезд и даже попросила чиновницу из министерства социального обеспечения проведать их в Лондоне и узнать, что случилось. Боюсь, она так и осталась в неведении. Зато мне обо всем стало известно со слов самой Стеллы. Она смеялась, как делала это обычно, рассказывая мне о своих проделках: «Вот тебе и утонченная леди, Стэн. Но только почему-то ее милосердие никому не приносит пользы. Почему, как думаешь?»

После инцидента с собакой она стала делать вид, что боится насилия с моей стороны. Отшатывалась, если я подходил близко, защищала руками лицо, словно я мог снова ударить ее. Более того, она стала вынашивать новую фантазию — будто я задумал ее убить: она так и сказала мистеру Кардью. Сама она, конечно, в это не верила и порой посмеивалась над затеянной игрой. Говорила мне: «Видишь, теперь тебе нельзя убивать меня, Стэн. Все будут знать, кто убийца». Но порой на нее что-то находило, и она начинала рыдать и ластиться ко мне, умоляя не убивать ее, как будто действительно чувствовала угрозу. «Ты однажды убьешь меня долгой зимней ночью!» — визжала она тогда. У нее появилась навязчивая идея про долгие зимние ночи. А может, просто понравилась фраза, и она с наслаждением повторяла ее, как актер повторяет слова любимой роли. Она твердила: «О, Стэн, не убивай меня долгой зимней ночью!» А вы, вероятно, знаете, как это иногда бывает. Ты ничего и не собираешься делать, но если кто-то начинает тебя настойчиво и постоянно просить не делать чего-то, постепенно закрадывается мысль: может, так и поступить? Невольно в голове возникают странные идеи и невероятные планы.

Мисс Бримли при этих словах шумно вздохнула. Смайли встал и подошел к Роуду.

— Почему бы нам сейчас не отправиться ко мне домой? — предложил он. — Мы могли бы поужинать и по-дружески обсудить ситуацию.

До Байуотер-стрит они взяли такси. Роуд сидел рядом с Эйлсой Бримли, заметно расслабившись, а Смайли расположился напротив него на откидном сиденье, наблюдал и размышлял. И до него дошло, в чем заключалась главная проблема Роуда. У него не было ни одного настоящего друга. Смайли сразу вспомнилась одна из сказок Бюхнера. В ней рассказывалось о ребенке, которого бросили совершенно одного в опустевшем мире. Не найдя никого, с кем бы поговорить, дитя отправилось на Луну, потому что она ему улыбалась. Но Луна оказалась сделанной из гнилого дерева. А когда и Солнце, и Луна, и звезды пропали, он решил вернуться на Землю, но и ее уже не существовало.

То ли оттого, что Смайли очень устал, то ли возраст начинал сказываться, но он вдруг испытал сострадание к Роуду, подобное тому, какое дети испытывают к нищим, а родители — к собственным детям. Роуд приложил столько усилий — он заговорил на языке Карна, приобрел соответствующую одежду и даже настроил ум на правильные, как ему казалось, мысли, но все равно остался там безнадежным и одиноким чужаком.

Смайли разжег газовый камин в гостиной, пока Эйлса Бримли ходила в соседний магазин деликатесов на Кингз-роуд за готовым супом и яйцами. Он налил в бокалы виски, разбавил содовой и подал один Роуду, который принялся молча пить мелкими глотками.

— Я должен был с кем-то этим поделиться, — сказал он. — Мне почему-то показалось, что вы хороший человек и выслушаете меня. К тому же я действительно не хотел, чтобы вы публиковали некролог. Слишком многие подумали бы, до какой степени он не соответствует истине.

— Таких людей действительно много?

— Вероятно, я преувеличиваю. Наверное, в счет только те, кому она успела крупно навредить. В городе таких наберется не больше дюжины. А еще все знал мистер Кардью, разумеется. Понимаете, она была необычайно хитра и осторожна. Сама распускала сплетни крайне редко. Очень точно чувствовала, как далеко может зайти в каждом конкретном случае. Ее смогли раскусить лишь люди, которые уже попались ей на крючок. И еще Д’Арси. Ему тоже что-то было о ней известно. Здесь какой-то особый случай, но она ничего мне об этом не рассказывала. Бывали вечера, когда она накидывала шаль и ускользала из дома, веселая, словно отправлялась на вечеринку. Иногда достаточно поздно: в одиннадцать или ближе к двенадцати. Я даже не спрашивал, куда она идет на ночь глядя, — нарвался бы только на грубую насмешку, но порой она сама смотрела на меня лукаво и говорила: «Ничего-то ты не знаешь, Стэн. А вот Д’Арси знает, но никому не расскажет». Потом, бывало, рассмеется, напустит на себя таинственность и уйдет.

Смайли помолчал, продолжая наблюдать за Роудом и раздумывать. Затем внезапно спросил:

— Какая была у Стеллы группа крови, вы, случайно, не помните?

— У меня вторая, это я знаю точно. В Брэнксоме я был донором. А у нее другая.

— Откуда такая уверенность?

— Мы сдавали анализы перед женитьбой. Она когда-то страдала анемией. Вот почему я помню, что группы у нас разные. Вероятно, у нее была первая. Но сказать точно не могу. А почему вас это заинтересовало?

— Где вы зарегистрированы как донор?

— В центре переливания крови Норт-Пула.

— Вас там все еще помнят? Остались какие-то записи?

— Должны были остаться.

В этот момент в дверь позвонили. Это вернулась с покупками Эйлса.

Она принялась хозяйничать в кухне, а Роуд и Смайли остались сидеть в тепле и уюте гостиной.

— Расскажите мне про вечер, когда произошло убийство, — попросил Смайли. — Почему вы оставили у Филдинга портфель? Что это, обычная рассеянность?

— Нет, не думаю. Я тогда отвечал за организацию вечерней молитвы в церкви, потому мы со Стеллой пришли к Филдингу порознь. Она появилась раньше, и, как я полагаю, Филдинг отдал портфель ей с самого начала — именно для того, чтобы о нем не забыть. Мне показалось, он даже упомянул об этом позже в разговоре. Она поставила портфель в прихожей рядом с вешалкой, на которой висело ее пальто. Он был не так уж велик: примерно восемь дюймов на двенадцать. Я готов был поклясться, что она держала его в руках, когда, стоя в прихожей, мы прощались, но, вероятно, ошибался. И только когда мы уже добрались до дома, она вдруг спросила, куда я дел свой портфель.

— Она спросила вас, куда вы его дели?

— Да. А потом устроила бурную сцену, заявив, что на меня нельзя положиться и ей самой приходится помнить обо всем. У меня не было особого желания возвращаться, я мог позвонить Филдингу и договориться, что заберу портфель завтра с самого утра, но Стелла и слышать не желала об этом. Она заставила меня пойти обратно. Я не хотел рассказывать в полиции об этой нашей ссоре, опасаясь, что они сделают неверные выводы.

Смайли кивнул.

— Когда вы вернулись к Филдингу, то воспользовались дверным звонком?

— Да. У него за основной дверью расположена вторая, застекленная — нечто вроде французского окна против сквозняков. Эта дверь все еще оставалась открытой, в прихожей горел свет. Я позвонил и забрал портфель у Филдинга.

Они как раз закончили ужинать, когда зазвонил телефон.

— Это Ригби, добрый вечер, мистер Смайли. Мы получили из лаборатории результаты анализов. Они довольно-таки любопытные.

— Сначала об экзаменационной работе, пожалуйста: там действительно видны следы подделки?

— Нет, ничего похожего. Наши ученые мужи утверждают, что все выполнено одной и той же шариковой ручкой. Они не могут быть на сто процентов уверены по поводу диаграмм, но считают, что все начерчено той же рукой.

— Значит, работа написана мальчиком от начала до конца?

— Да. Я достал другие образцы его почерка для сравнения. Они полностью совпадают с почерком, которым выполнена экзаменационная работа. Филдинг ничего не мог туда внести, не мог ничего исправить.

— Хорошо. А одежда? На ней хоть что-то нашли?

— Только следы крови. Но никаких отпечатков пальцев на полиэтилене.

— Кстати, какая у нее была группа крови?

— Первая.

Смайли присел на край кровати. С силой прижав трубку к уху, он что-то тихо заговорил в микрофон. Через десять минут он медленно спустился по лестнице. Погоня для него закончилась, и, как некоторых охотников, его теперь мутило от необходимости нанести смертельный удар.

Приезда Ригби ему пришлось ждать еще почти час.

Глава 20 Как мусор по реке

Мост Альберта вырисовывался во всей своей несообразности, вздымаясь тонкими металлическими конструкциями вверх, как кульминационные моменты у Вагнера, на фоне патентованного серого лондонского неба. Внизу текли вековечно бесстрастные воды Темзы, увлекая за собой всю грязь сначала к верфям Баттерси, а потом еще дальше — в скрытую туманом даль устья реки.

А туман сгустился очень плотный. Смайли наблюдал за обломком плавника, когда он касался туманной кромки, словно покрывался слоем белой пыли, а потом, казалось, приподнимался, прежде чем окончательно раствориться и исчезнуть.

Вот так все и заканчивается таким же промозглым утром, когда ноющего от страха убийцу выволакивают из тюремной камеры и надевают ему на шею свитую из пеньковой веревки петлю. Хватит ли у Смайли смелости так же ярко вообразить себе подобную картину месяца через два, когда за его окном рассветет, а часы пробьют положенный час? Тот час, когда на деревянном помосте у казненного ломаются шейные позвонки, а потом его тело пускают плыть вниз по течению вместе с остальным мусором.

Он шел по Бомонт-стрит в сторону Кингз-роуд. Его обогнал дребезжащий электрокар молочника. Сейчас он позавтракает, а потом возьмет такси до Керзон-стрит и закажет вино к ужину. Он выберет что-нибудь действительно стоящее. Филдингу оно должно понравиться.

Филдинг прикрыл глаза и отпил из бокала, слегка прижав левую руку к груди.

— Божественно, — сказал он затем. — Просто бесподобно!

И сидевшая напротив Эйлса Бримли чуть заметно улыбнулась.

— Что же вы будете делать в отставке, мистер Филдинг? — спросила она. — Попивать французское вино?

Все еще не отнимая бокала от губ, он посмотрел на пламя свечей. Столовое серебро было превосходно. Пожалуй, даже лучше его собственного. Его странным образом тревожил вопрос, почему они ужинали только втроем.

— В мире и покое, — ответил он. — Я недавно сделал одно открытие.

— Какое же?

— Что я играл свою роль перед пустым залом. Зато теперь я спокоен: никто не видел, как я забывал слова или путал мизансцены. А ведь столь многие из нас терпеливо дожидаются, когда нашей аудитории не станет. В Карне едва ли будут помнить дольше одного или двух семестров, в какой хаос я превратил собственную жизнь. Я был слишком тщеславен и понял это лишь сейчас.

Он поставил бокал перед собой и внезапно улыбнулся Эйлсе Бримли.

— Это и есть покой, который я имел в виду. Чтобы существовать не на чьих-то глазах, не пытаться завладеть чьим-то сознанием, а уйти целиком в себя, как монах в келью, и оставаться там в безопасности и уединении.

Смайли налил ему еще вина.

— Мисс Бримли очень хорошо знала во время войны вашего брата Адриана. Мы все служили в одном подразделении, — сказал он. — Какое-то время она работала секретарем Адриана. Не так ли, Брим?

— Всегда угнетает мысль, что выживают не самые лучшие, — продекламировал Филдинг. — Это должно быть источником стыда. Для нас — не самых лучших — я имею в виду. Момент истины за отменной трапезой! — Он издал тихий вздох истинного гурмана. — Откровения между закусками и десертом.

Все рассмеялись, а потом вдруг разом замолчали. Смайли тоже отставил бокал в сторону и сказал:

— Та история, которую вы мне рассказали в четверг, когда я пришел навестить вас…

— Да, и что с ней такое? — спросил Филдинг с легким раздражением.

— О том, как вы подделали экзаменационные ответы Перкинса… Как достали его работу из портфеля и внесли в нее изменения…

— Да, а в чем дело?

— В ней нет ни слова правды. — Смайли произнес это так, словно они обсуждали погоду. — Была проведена экспертиза. Все оказалось не так. Там почерк только одного человека… Самого мальчика. И если кто-то смошенничал, то только он сам.

Воцарилось долгое молчание. Филдинг пожал плечами.

— Мой дорогой друг, неужели вы рассчитываете убедить меня в этом? Все ваши так называемые эксперты, как правило, некомпетентные идиоты.

— Разумеется, это еще ничего не значит. Вы могли просто пытаться защитить мальчика, не так ли? Взяв его вину на себя, спасти его честь, выражаясь высокопарно. В этом заключается причина?

— Я сказал вам правду, — коротко ответил Филдинг. — Выводы можете делать… какие угодно.

— Мне представляется вероятным только одно — сговор между вами. Вас растрогало огорчение ученика, когда он принес вам экзаменационные работы, и под воздействием импульса вы решили открыть портфель, достать егоработу и подсказать, что надо исправить.

— Послушайте, — сказал Филдинг, начиная горячиться, — почему бы вам не оставить эту тему? Какое отношение она теперь имеет к вам лично?

На это Смайли ответил неожиданно почти с такой же горячностью в голосе:

— Я стремлюсь помочь, Филдинг. Поверьте, я просто хочу помочь. Ради памяти Адриана. Мне не нужно причинять кому-то больше боли, чем необходимо, создавать больше проблем, чем их уже возникло. Я хочу все выяснить до того, как сюда явится Ригби. Обвинения против Джейни сняты. Но ведь вам об этом известно, верно? Кажется, теперь подозрения пали на Роуда, но он даже не арестован. Они вполне могли это сделать, но что-то их остановило. У него лишь взяли дополнительные показания. Потому что, представьте, в центре дела вдруг оказался пресловутый портфель. Внезапно все оказалось в зависимости от того, видели ли вы что-нибудь в этом портфеле сами и видел ли Перкинс. Вам ясно? Если смошенничал только Перкинс, если только паренек открывал портфель, но не вы сами, полиция захочет узнать ответ на один очень важный вопрос: откуда вы узнали, что лежало внутри?

— Что вы пытаетесь доказать?

— Среди полицейских экспертов идиотов не держат, Филдинг. Но давайте сейчас начнем историю несколько иначе. Предположим, это вы убили Стеллу Роуд. Предположим, у вас имелся для этого очень серьезный мотив, который теперь полиции известен. Предположим, что, отдав тем вечером портфель Роуду, вы потом опередили его. К примеру, воспользовались велосипедом и мчались вместе с ветром, как выразилась Джейни. Если дело обстояло так, то ни одного из перечисленных предметов, которые вы якобы видели в портфеле, не могло в нем быть в принципе. Вы солгали. А потом, когда были обнародованы результаты экзамена, поняли, что Перкинс фальсифицировал свою работу, а еще узнали, что мальчишка заглядывал в портфель. Заглядывал и видел, что в нем не было ничего, кроме пачки листов с экзаменационными работами. Это предположение служит мне объяснением, почему вам пришлось убить и мальчика. — Смайли сделал паузу и посмотрел на Филдинга. — Подобный ход рассуждений никого не утешает, — добавил он почти неохотно, — но придает вашим действиям хоть какой-то смысл.

— И какой же, позвольте поинтересоваться, мог быть у меня серьезный мотив, о котором вы упомянули?

— Вероятно, она шантажировала вас. Ей, безусловно, было прекрасно известно об обвинении против вас, выдвинутом во время войны. Она ведь тогда тоже жила на севере. А ее отец был судьей, не забудем и об этом. Как я понял, полиция подняла старое дело. И точно — ваш случай рассматривал именно ее батюшка. Она знала, что вы банкрот, нуждаетесь в новой работе, и потому легко подцепила вас на крючок. Кажется, и Д’Арси обо всем знал. Она сама ему рассказала, причем ничем не рискуя. Д’Арси были известны все подробности, но он бы никогда не допустил, чтобы история получила огласку, она понимала это. Д’Арси был для нее открытой книгой. А вы сами что-нибудь ему рассказывали, Филдинг? Мне представляется, что вполне могли. Когда она явилась к вам, поделилась всем, что ей было о вас известно, вдоволь посмеялась и поиздевалась над вами, вы бросились к Д’Арси и пожаловались ему. Вы спрашивали, как вам поступить. И он посоветовал вам… Что он, собственно, мог посоветовать? Только узнать, чего она от вас хочет. Но она не хотела ничего конкретного. По крайней мере не денег. Ей нужно было нечто приносившее гораздо больше удовольствия, приятно возбуждавшее ее маленький извращенный умишко: она хотела командовать вами, полностью подчинить себе. Она обожала играть в заговорщицу и потому назначала вам встречи в самое невероятное время и в самых абсурдных местах: в лесу, в заброшенных церквях. Но обязательно ночью. Ей ничего от вас не требовалось, кроме вашей сломленной воли. Она заставляла вас выслушивать хвастливые истории о своих интригах и проделках и содрогаться от ужаса и отвращения, а потом отпускала до следующего раза.

Он снова устремил взгляд на Филдинга.

— Полиция вполне может принять такую версию к рассмотрению, понимаете? Вот почему нам так важно выяснить, кто именно заглядывал в портфель. И кто смошенничал с результатом экзамена.

Теперь уже оба гостя не сводили глаз со Смайли. Эйлса, явно охваченная ужасом, а Филдинг бесстрастно, с каменным лицом.

— Если они примут такую версию, — наконец произнес Филдинг, — то как объяснят мое предвидение возвращения Роуда в тот вечер?

— О, они уже поняли, что Стелла назначила вам тогда свидание. Ночью после ужина в вашем доме. — Смайли бросил эту фразу небрежно, словно отвечал на самоочевидный вопрос. — Это было частью игры, которой она забавлялась, издеваясь над вами.

— Откуда им это известно?

— Со слов Роуда, — продолжал Смайли. — Стелла держала портфель, когда вы прощались в прихожей. Но по приходе домой в Норт-Филдз портфеля у нее уже не было. Она устроила скандал и обвинила мужа в забывчивости. Она буквально силком заставила его вернуться. Вам понятно, что отсюда следует?

— Разумеется, — ответил Филдинг, и Смайли услышал, как Эйлса Бримли со страхом прошептала его имя.

— Другими словами, Стелла предполагала, что продолжает давнюю игру ради своего извращенного удовольствия, но вот вы… Вы увидели возможность убить ее, свалив вину на неизвестного и несуществующего бродягу, а если бы это не удалось, тень подозрения должна была пасть прежде всего на мужа. Это был ваш запасной вариант. Предположим, вы давно вынашивали планы ее убийства. Скорее всего вы собирались приехать к ней как-нибудь вечером, когда ее муж задерживался на работе. У вас уже были заготовлены калоши, плащ и даже обрезок кабеля, похищенный из наглядных пособий Роуда. Кроме того, вы заранее приготовили улики, которые увели бы следствие в сторону. И тут подворачивается такой поистине счастливый случай! Перкинс приносит вам портфель. Стелле хочется беспрепятственно встретиться с вами. Забытый портфель дает такую возможность. Вот как, с моей точки зрения, будет рассуждать полиция. И учтите: уже установили, что Роуд не мог быть убийцей.

— Каким же, интересно, образом? Откуда такая уверенность? У него нет алиби. — Но Смайли, казалось, даже не слушал его. Он смотрел в сторону окна и на обрамлявшие его тяжелые бархатные портьеры.

— Что такое? Куда вы смотрите? — вдруг забеспокоился Филдинг, но Смайли не ответил. Заговорил он после паузы:

— Вы же понимаете, Филдинг, что мы почти ничего не знаем о других людях. О том, какие они на самом деле. Для характеристики человеческих существ не существует стандартов, как нет единой формулы, в которую вписывался бы каждый из нас. И многие не поддаются оценке вообще — правда? — настолько мы изменчивы. Порой сам поражаешься тому хамелеону, который живет в тебе. А кто-то как бы вообще не существует сам для себя. Я где-то вычитал историю о поэте, которому необходимо было окунаться в ледяную воду фонтана, чтобы убедиться в реальности собственного бытия. Ему нужно было убедить себя, как ребенку важно уговорить себя, что его нелюбовь к собственным родителям не беспочвенна. Такому человеку и солнце-то нужно только для того, чтобы он мог увидеть свою тень и осознать, что действительно живет.

Но Филдинг лишь отмахнулся от философских размышлений Смайли и повторил вопрос:

— Почему заключили, что это сделал не Роуд?

— Таких людей немало, Филдинг… Знаете, в чем заключается их секрет? Они ничего не чувствуют внутри себя. Ни удовольствия или боли, ни любви или ненависти, но зато они вполне ощущают страх и стыдятся собственного бесчувствия. Именно этот страх, этот стыд, Филдинг, толкают их на экстравагантные поступки, заставляют рядиться в пестрые одежды — для них это тот же ледяной фонтан, тот же способ доказать себе собственное существование. И окружающие обманываются на их счет. Считают их комедиантами, фантазерами, милыми лжецами, извращенцами, наконец. Но не видят, что на самом деле это всего лишь ходячие трупы.

— Почему? Почему полиция уверена, что убийца не Роуд? — Филдинг уже почти выкрикивал мучительный для него вопрос.

— Сейчас я вам это объясню, — все так же спокойно сказал Смайли.

— Если бы Роуд убил жену, он должен был начать все планировать очень давно. Полиэтиленовый плащ, обрезки сапог, орудие, точно рассчитанное время, обращение к Перкинсу с просьбой занести портфель вам домой — все это говорит о тщательно обдуманной подготовке. Конечно, у кого-то может возникнуть законный вопрос: если это так, то зачем ему вообще понадобился Перкинс? Почему он просто не прихватил портфель с собой? Но это уже незначительная деталь. Давайте попробуем понять, как Роуд мог совершить преступление. Он приходит домой с женой после ужина, намеренно забыв у вас свой портфель. Оставив Стеллу дома, он возвращается, чтобы забрать его. Кстати, крайне рискованный шаг с его стороны — бросить портфель без присмотра. Не говоря уже о том, что вопреки всякой логике он его даже не запер на замок. Но опасность заключалась не только в этом. Его жена могла заметить по дороге, что при нем нет портфеля, его могли обнаружить в прихожей вы сами или мисс Трубоди. Но, к счастью, не заметил никто. Он забирает портфель, спешит домой, убивает жену и фабрикует улики, чтобы сбить со следа полицию. Прячет плащ, калоши и перчатки в пакет с вещами для беженцев, упаковывает его, обвязывает. Все готово к тому, чтобы действовать дальше. По всей вероятности, его тревожит появление Полоумной Джейни, но он тем не менее сначала выходит на шоссе, а потом снова входит в дом уже в роли Стэнли Роуда. Пять минут спустя он уже с Д’Арси. И с той минуты на протяжении сорока восьми часов находится под постоянным наблюдением. Едва ли вам это не известно, Филдинг, но орудие убийства полиция нашла в придорожной канаве в четырех милях от места преступления. Причем обнаружено оно было через десять часов, то есть задолго до того, как у Роуда могла появиться возможность выбросить его там.

И здесь заключена, пожалуй, самая суть дела, Филдинг. Это аргумент, через который так просто не переступишь.

Как я полагаю, у преступника, конечно же, была возможность изготовить ложное орудие убийства. Скажем, Роуд мог собрать с расчески волосы Стеллы, смочить их человеческой кровью, прилепить к обрезку коаксиального кабеля и бросить эту штуку в канаву до совершения убийства. Но единственной кровью, которой он был способен воспользоваться для этого, была его собственная, а она принадлежит к другой группе, нежели кровь Стеллы. На орудии же убийства обнаружена именно ее кровь. От этого факта не уйдешь. Роуд, таким образом, не мог сфабриковать еще одну ложную улику. Зато выявились другие, гораздо более конкретные сведения, уличающие убийцу, и касаются они пакета с вещами для беженцев. Вчера Ригби взял показания у мисс Трубоди. Как выяснилось, утром в день убийства она позвонила Стелле Роуд. Причем позвонила по вашему поручению, чтобы предупредить, что в четверг утром вы пришлете в Норт-Филдз мальчонку с вещами для беженцев. А потому не могла бы она пока придержать посылку и не запаковывать ее?.. Чем вам пригрозила Стелла, Филдинг? Что напишет письмо директору школы, куда вы собирались устроиться работать после Карна? — Смайли положил ладонь поверх руки Филдинга и сказал: — А теперь уходите. Во имя всего святого, уходите. У вас мало времени. Ради памяти Адриана я бы хотел, чтобы вы успели скрыться.

Эйлса Бримли совсем тихо что-то пробормотала.

Но Филдинг, казалось, не слышал. Его величественная голова откинулась назад, глаза были полузакрыты, а пальцы все еще сжимали бокал с вином.

Затем раздался пронзительный скрип входной двери, похожий на крик женщины в пустом доме.

Смайли даже не понял, чем был вызван последовавший затем шум. То ли Филдинг ударил кулаками по столу, поднимаясь из кресла, то ли ножки кресла громко стукнули об пол, когда его отшвырнули назад. Впрочем, возможно, никакого шума вовсе не было, а он почувствовал шок от внезапного и резкого движения при виде Филдинга, неожиданно вышедшего из оцепенения и бросившегося через всю комнату к выходу. Но уже в следующую секунду Ригби крепко схватил Филдинга за правую руку и пустил в ход прием, заставивший того вскрикнуть от боли и страха, а потом развернуться, повинуясь. Как это принято, Ригби сразу начал зачитывать ему общепринятую полицейскую присказку. Полные ужаса глаза Филдинга смотрели на Смайли.

— Остановите его, Смайли! Ради Бога, остановите! Они же меня повесят.

Последние слова он потом повторял постоянно: «Меня повесят, повесят, повесят». И они доносились уже с улицы, когда сыщики бесцеремонно запихивали его на заднее сиденье машины.

Смайли видел, как уехал патрульный автомобиль. Без спешки и помпы машина просто влилась в общий транспортный поток и вскоре растворилась в нем. Он потом еще долго стоял на тротуаре, глядя в конец улицы, и прохожие стали даже косо посматривать на него, пытаясь понять, что привлекло столь пристальное внимание этого странного мужчины. Но не видели ничего, кроме не слишком ярко освещенной проезжей части и бесконечно мелькавших вдоль нее теней.

Джон Ле Карре Шпион, пришедший с холода. Война в Зазеркалье Сборник

Шпион, пришедший с холода

Предисловие

Сентябрь 1989 года

«Шпион, пришедший с холода», третья написанная мной книга, решительным образом изменила мою жизнь и поставила ребром вопрос, на что же действительно я способен. До ее публикации я занимался писательством чуть ли не втайне ото всех, находясь сам внутри мира секретных служб, под чужим именем, не привлекая к себе внимания сколько-нибудь серьезной литературной критики. Как только роман появился на прилавках магазинов, время моего незаметного и постепенного роста как литератора навсегда закончилось, как ни пытался я вернуть его самым решительным образом – например, перебравшись с семьей на отдаленный греческий остров. Таким образом, «Шпион, пришедший с холода» стал последней книгой периода моей литературной скромности и целомудрия, и все мои дальнейшие эксперименты с беллетристикой, на счастье или на беду, отныне должны были происходить публично. На много лет вперед в издательском мире перестало существовать такое понятие, как «заурядный роман Ле Карре», – к чему так стремится большинство писателей, но и страшатся те из нас, кто хоть что-то понимает в настоящей литературе.

Роман я написал в спешке всего за каких-нибудь пять недель. Я работал над ним ранними утренними часами в снятой для меня посольством квартире в Кенигсвинтере, в редкие свободные минуты за своим столом на службе и даже сидя за рулем машины, когда пересекал на пароме Рейн в обоих направлениях, припарковавшись иногда бок о бок с огромным бронированным «мерседесом» канцлера Аденауэра (или то был «БМВ»?), когда он тоже совершал переправу, следуя по делам главы государства. Помню тот переполох, что поднялся у нас в канцелярии после того, как я доложил, какие газеты он читает, а пресс-отдел посольства тут же принялся гадать, кто из журналистов может иметь влияние на направление мыслей великого человека, хотя, как я подозревал, никто: к тому времени Аденауэр давно миновал стадию, когда на него вообще мог повлиять хоть кто-нибудь. Порой я перехватывал его взгляд, и мне казалось, что он даже улыбается, глядя на меня и мой маленький «хиллман-хаски»^[479] с дипломатическими номерами. Но в преклонных годах он уже напоминал старого вождя индейского племени, выражение лица которого не дано было прочесть простому смертному.

Но конечно же, взяться за перо в тот раз меня заставила Берлинская стена: я отправился в Берлин из Бонна, чтобы наблюдать за строительством, как только разнесся слух, что ее начали возводить. Со мной прилетел коллега из посольства, и, когда мы вглядывались в тупые лица громил с промытыми мозгами, которым поручили охрану нового бастиона Кремля в Европе, он сказал мне, чтобы я стер со своих губ идиотскую улыбку. А ведь я и не подозревал, что в тот момент улыбался. Это, стало быть, была одна из тех непроизвольных ухмылок, которые появляются на моем лице в самых неподходящих и очень серьезных случаях. Никакого повода улыбаться у меня тогда и быть не могло. На самом деле я не испытывал ничего, кроме страха и отвращения, – а только такие эмоции и могло вызывать представшее нашим глазам зрелище: постройку стены превратили в превосходное театральное представление, в первостатейный символ того, как чудовищная идеология окончательно сводит людей с ума.

Как же легко мы забываем пережитые страхи! В моем доме в Кенигсвинтере маляры красили стены столовой, когда стали передавать первые новости о строившихся баррикадах. Уподобляясь всем добропорядочным немцам, они аккуратно отмыли свои кисти и, будучи заботливыми отцами семейств, тут же отправились по домам. Посольский секретный конклав обсуждал планы эвакуации. Но куда эвакуироваться, когда мир вокруг рушится? На контрольно-пропускном пункте, устроенном на Фридрихштрассе, который уже скоро стал известен всем как КПП «Чарли», американские и советские танки смотрели друг на друга, разделенные всего лишь ста ярдами проезжей части и тротуаров, направив стволы пушек точно в башни машин врага. По временам они угрожающе рычали двигателями на повышенных тонах, якобы прогревая их и поддерживая в готовности, но на деле пытаясь психологически подавить противника, как поступают профессиональные боксеры перед важным боем. А где-то по ту сторону стены остались захваченные врасплох британские, американские, французские и западногерманские агенты. Насколько мне известно, ни один не сумел заранее узнать о том, что произойдет, предвидеть события, и теперь им предстояло пожинать горькие плоды своей неосведомленности. Впрочем, многие из них нашли себе другие занятия. Но все же большинство поневоле оказалось во вражеском тылу и вынуждено было налаживать связь с хозяевами с помощью припрятанных радиопередатчиков, тайнописи и прочих методов, предназначавшихся, вообще-то говоря, лишь для экстренных ситуаций. С возведением стены индустрия шпионажа стала еще более засекреченной и опасной, вовлекла в себя, как никогда прежде, много новых людей, а главное – стала прибегать к более чем сомнительным методам решения своих задач. Как чувствовали себя советские агенты, оказавшиеся в ловушке в Западной Германии, я могу только воображать. Но они, конечно же, тоже не сидели сложа руки – просто изменившаяся ситуация значительно осложнила им и без того нелегкое существование.

И стена стала свершившимся фактом. Она встала надолго. Ее укрепляли и надстраивали. Ее окружили минными полями и контрольно-следовой полосой, разглаженной так ровно, что на ней сразу бросились бы в глаза даже следы заячьих лап. Очень редко, но кому-то все же удавалось либо перелезть через нее, либо устроить подкоп, либо перелететь на самодельном планере. Это отдельная история, и все те мужчины и женщины, которым удался побег, стали на Западе истинными героями, вероятно, не только потому, что проявили чудеса отваги, но и в силу самой своей малочисленности. Читая новости, приходящие из Восточной Германии сегодня^[480], те, кто навсегда запомнил стену, могут смело утверждать, что героизм одиночек проложил дорогу к освобождению миллионов. Наша, то есть западная, пропаганда была в этом смысле совершенно правдива: восточногерманский режим в самом деле ненавидели те, кто жил под его правлением. И беглецы стали авангардом того, что превратилось теперь в армию, состоящую из целого народа, а почти все обвинения, выдвинутые против коррумпированных бонз в руководстве Восточной Германии, оказались справедливыми. И это, вероятно, придает теме моего романа дополнительную остроту.

Что подвигло меня на его создание? Откуда взялась основная идея? Скажу сразу, с такой огромной дистанции во времени любой мой ответ неизбежно окажется тенденциозен. Помню только, что я тогда был глубоко недоволен своей профессиональной деятельностью, а в личной жизни испытывал все крайности одиночества и смятения. Вероятно, многое из пережитых мной чувств заброшенности и озлобления поневоле проникло в характер Алека Лимаса. Помню, что хотел влюбиться, но мое прошлое и замкнутость в себе делали это невозможным. А потому обилие колючей проволоки и манипуляций с людьми в сюжете – это неизбежная дань препятствиям, стоявшим в те дни между мной и личной свободой. Я слишком долго жил в бедности, чрезмерно увлекался алкоголем и начал испытывать искренние сомнения в том, что правильно выбрал сферу деятельности. Стремление к освобождению от всех и всяческих пут не могло не сказаться самым пагубным образом на моей семейной жизни, как и на работе. Наблюдая за строительством стены, я видел перед собой воплощенное отчаяние, и поднявшийся во мне при этом зрелище гнев тоже нашел отражение в книге. Хотя уверен, что в своих интервью того времени я ничего подобного не говорил. Вероятно, во мне все еще оставалось тогда слишком многое от шпиона, или я сам еще не до конца разобрался в себе, чтобы понять: создавая вымышленную историю с оригинальным сюжетом, я в действительности пытался навести хоть какой-то порядок в хаосе своей жизни.

Разумеется, позже я уже не мог написать ничего подобного, и на какое-то время стало расхожим мнение, что я принадлежу к числу так называемых авторов одной книги. Что «Шпион, пришедший с холода» стал моей большой, но случайной удачей, а остальное уже не шло с этим романом ни в какое сравнение. Моя следующая книга – «Война в Зазеркалье» – в значительно большей степени отражала реальность и боль, которую испытывал я сам, но она была тем не менее встречена британской критикой с прохладцей, как «скучная и нереалистичная». Впрочем, быть может, она такой и получилась, потому что я что-то не припоминаю ни одного положительного отзыва на ее выход в британской прессе.

Однако успех «Шпиона» оказался столь оглушителен, что мне на какое-то время следовало затаиться, и я понимал это. Мой первый брак распался, я прошел через все симптомы болезни величия, которой слава поражает любого литератора, добившегося успеха, как бы горячо он ни отрицал этого. Я нашел другую жену, более мудрую и терпеливую, постепенно сумев взять себя в руки. В результате мне удалось выжить. И для меня больше не существовало отговорок, чтобы писать хуже, чем я умел на самом деле, не пытаясь каждый раз дойти до видимых границ своих способностей и заглянуть через их край, чтобы увидеть, есть ли там дальше хоть что-то еще или это уже предел.

Но мне, конечно же, никогда не забыть того времени, когда уродливый излом исторических событий совпал с отчаянной ломкой моего собственного жизнеустройства, как и тех недель, в течение которых родилась книга, изменившая мою судьбу.

1 Контрольно-пропускной пункт «Чарли»

Американец подал Лимасу еще одну чашку кофе и сказал:

– Почему бы вам не отправиться поспать? Мы вам сразу же позвоним, если он появится.

Лимас промолчал, продолжая смотреть в окно будки КПП на совершенно пустынную улицу.

– Вы же не можете ждать вечно, сэр. Не исключено, что он придет в другой день. Мы условимся с polizei, чтобы они тут же оповестили наше управление, и вы прибудете сюда буквально через двадцать минут.

– Нет, – ответил Лимас, – уже почти стемнело.

– Но вы не можете ждать бесконечно. Он опаздывает почти на девять часов.

– Если вам нужно идти – уходите. Вы проявили себя с самой лучшей стороны, – заверил Лимас. – Я так и доложу Крамеру: вы были мне крайне полезны.

– Но сколько еще будете дожидаться вы сами?

– Пока он не придет. – Лимас подошел к окошку наблюдателя и встал между двумя неподвижными фигурами полицейских. Их бинокли были направлены в сторону восточного КПП.

– Он дожидается полной темноты, – пробормотал Лимас. – Я это знаю точно.

– Но утром вы говорили, что он попытается пройти с группой рабочих.

Теперь Лимас взъелся на него всерьез:

– Послушайте, агенты – это вам не рейсовые самолеты. Они не прибывают по расписанию. Он раскрыт, он в бегах, он испуган. Мундт идет по его следу. И у него будет всего один шанс. Так что предоставим ему самому выбирать время.

Более молодой мужчина колебался, желая уйти, но никак не находя подходящего момента. В будке раздался звонок. Они насторожились, но продолжали ждать. Один из полицейских сказал по-немецки:

– Черный «опель-рекорд», федеральные регистрационные номера.

– Он ничего не видит на таком расстоянии в сумерках, это просто догадки, – шепнул американец и спросил: – Как Мундту все стало известно?

– Помолчите, – отозвался Лимас от окна.

Полицейский вышел из будки и перебрался в укрытие из мешков с песком, устроенное всего в двух футах от белой демаркационной линии, прорисованной вдоль улицы и похожей на разметку теннисного корта. Второй дождался, пока его товарищ присел на корточки у стереотрубы в укрытии, повесил бинокль на грудь, снял с крючка у двери черную каску и тщательно закрепил ее на голове. Где-то гораздо выше помещения КПП внезапно включились прожектора, светом театральных софитов залившие протянувшуюся перед ними дорогу.

Полицейский принялся комментировать происходящее. Но Лимас знал всю процедуру наизусть.

– Машина останавливается у первого контрольного пункта. В ней только один человек, женщина. Ее ведут в помещение Фопо^[481] для проверки документов.

Они некоторое время ждали в молчании.

– Что он говорит? – спросил американец.

Лимас не ответил. Взяв запасной бинокль, он пристально всматривался в восточногерманский пропускной пункт.

– Проверка документов закончена. Получен доступ ко второму этапу.

– Мистер Лимас, это ваш человек? – не отставал от него американец. – Я обязан позвонить в управление.

– Подождите.

– Где сейчас машина? Что происходит?

– Декларирование валюты. Таможенный досмотр, – резко ответил Лимас.

Он продолжал наблюдать за машиной. Двое офицеров Фопо рядом с дверью водителя. Один разговаривает, второй стоит чуть в стороне и подстраховывает. Третий обходит вокруг автомобиля. Остановился рядом с багажником и тоже подошел к водительнице. Ему нужны ключи. Потом он открыл багажник, заглянул туда, захлопнул, вернул ключи и прошел тридцать ярдов вперед по улице, где точно посередине между двумя КПП стоял на посту единственный восточногерманский охранник – приземистый человек в сапогах и мешковатых брюках. Они завязали между собой разговор, хотя явно чувствовали себя неуютно в ярком свете прожекторов.

Небрежными жестами сотрудники Фопо показали, что автомобиль может следовать дальше. Машина доехала до двух полицейских, стоявших посреди улицы, и снова остановилась. Они обошли ее, снова посовещались, но наконец с видимой неохотой разрешили пересечь границу западного сектора.

– Но вы ведь ждете мужчину, мистер Лимас? – уточнил американец.

– Да, мужчину.

Подняв воротник куртки, Лимас вышел наружу под пронизывающий октябрьский ветер. И ему вспомнилось, как когда-то здесь собралась толпа. В будке эта масса изумленных лиц легко забывалась. Люди менялись, но выражение на лицах оставалось прежним. Это напоминало беспомощные группы зевак, которые собираются на месте автомобильных аварий: никто не знает, как это произошло и можно ли трогать тела. Дым и пыль играли в лучах прожекторов, постоянно перемещаясь из одного светового столба в другой.

Лимас подошел к машине и спросил:

– Где он?

– За ним пришли, и ему пришлось бежать. Он взял велосипед. Обо мне они знать не могли.

– Куда он направился?

– У нас была комната над баром рядом с Бранденбургскими воротами. Он держал там кое-какие свои вещи, деньги, документы. Думаю, он поехал туда. А потом он пересечет границу.

– Этой ночью?

– Он сказал, что этой ночью. Всех остальных схватили – Пауля, Фирека, Лэндзера, Саломона. У него очень мало времени.

Лимас несколько секунд молча смотрел на нее.

– Значит, Лэндзера тоже?

– Прошлой ночью.

Рядом с Лимасом возникла фигура полицейского.

– Вам нужно куда-то переместиться, – сказал он. – Инструкцией запрещено создавать препятствия на пути перехода.

– Идите к дьяволу, – бросил Лимас, полуобернувшись.

Немец заметно напрягся, но тут вмешалась женщина:

– Садитесь ко мне. Мы отъедем дальше к углу улицы.

Он сел рядом с ней, и они медленно покатили к следующему перекрестку.

– Не знал, что у вас есть машина, – сказал он.

– Она принадлежит моему мужу, – объяснила она бесстрастно. – Карл ведь не рассказывал вам, что я еще и замужем, не так ли?

Лимас молчал.

– Мы с мужем работаем в оптической фирме. У нас есть разрешение пересекать границу по служебным делам. Карл назвал вам только мою девичью фамилию. Он вообще не хотел, чтобы я была… как-то связана с вами.

Лимас достал из кармана ключ.

– Вам нужно будет где-то остановиться, – сказал он просто. – Есть квартира на Альбрехт-Дюрерштрассе. Дом рядом с музеем. Номер 28А. Там найдете все необходимое. Когда он прибудет, я вам позвоню.

– Я останусь с вами.

– Я здесь не задержусь. Отправляйтесь в квартиру. Я позвоню. Нет никакого смысла ждать.

– Но он попытается перейти именно в этом месте.

Лимас удивленно посмотрел на нее.

– Он вам и это сказал?

– Да. У него здесь, на их КПП, есть знакомый из Фопо. Сын хозяина дома, где Карл жил. Он может оказаться полезен. Поэтому Карл и предпочел этот путь.

– Он поделился с вами даже этим?

– Он мне доверяет. Рассказывал обо всем.

– О боже! – Лимас отдал ей ключ, а сам вернулся в будку КПП, подальше от холода.

Когда он вошел, немецкие полицейские перешептывались, а один из них – тот, что был выше ростом, – демонстративно повернулся к нему спиной.

– Прошу простить меня, – сказал Лимас. – Мне жаль, что нагрубил вам. – Он открыл свой потертый портфель и порылся в содержимом, пока не нашел то, что искал: ополовиненную бутылку виски.

Более пожилой из двоих кивнул, взял у него бутылку, разлил виски по кружкам, а сверху дополнил черным кофе.

– Куда делся американец? – спросил Лимас.

– Кто?

– Тот молодой человек из ЦРУ, который был со мной.

– Ему пора баиньки, – сказал пожилой, и они дружно рассмеялись.

Лимас поставил свою кружку и спросил:

– Какие у вас инструкции по поводу стрельбы для защиты человека, пытающегося перейти линию? Перебежать незаконно.

Пожилой ответил:

– Мы не можем открывать заградительного огня, мистер…

– Томас, – подсказал Лимас. – Мистер Томас.

Они пожали друг другу руки, и двое полисменов тоже представились.

– Мы не имеем права прикрывать перебежчиков огнем. Это все. Нам сказали, что может начаться чуть ли не война, если станем стрелять.

– Чепуха, – вмешался более молодой из двоих, на которого уже явно начало действовать выпитое. – Если бы здесь не было союзников, то и стены бы уже не было.

– Как и Берлина вообще, – пробормотал его старший товарищ.

– Мой человек попытается перейти границу этой ночью, – коротко информировал их Лимас.

– Здесь? Прямо через КПП?

– Крайне важно перетащить его на эту сторону. За ним охотятся люди Мундта.

– Еще остались места, где можно попробовать перелезть стену, – сказал молодой.

– Он на это не пойдет. Его оружие – хитрость. У него есть нужные бумаги, если только они еще не просрочены. И он будет на велосипеде.

В будке КПП стояла только настольная лампа с зеленым абажуром, но свет уличных прожекторов, подобно искусственной луне, ярко освещал ее внутренности. На улице окончательно сгустилась ночь и воцарилась полная тишина. Они разговаривали так, словно опасались, что их могут подслушать. Лимас подошел к окну и стал ждать, глядя на улицу, протянувшуюся по обе стороны от стены – грязноватого сооружения из каменных блоков с колючей проволокой поверху, подсвеченного пошловатого оттенка желтыми огнями, как театральная декорация ограды концентрационного лагеря. К востоку и западу от стены лежали оставшиеся невосстановленными руины домов Берлина, странный, двухмерный мир развалин, напоминавший о недавней войне.

«Проклятая баба!» – подумал Лимас. И Карл – круглый дурак, который лгал о ней. Лгал, когда недоговаривал, как делают они все – агенты в любой стране мира. Ты учишь их обманывать, заметать за собой следы, а потом они начинают обманывать тебя самого. Карл показал ее только однажды после обеда на Штюрштрассе в прошлом году. Как раз тогда он добился большого успеха, и Шеф пожелал встретиться с ним лично. Шефа всегда манил к себе успех. Они поужинали втроем – Лимас, Шеф и Карл. Тот тоже обожал подобные рандеву. Он явился довольный, как мальчишка из воскресной школы, весь прилизанный и сияющий, почтительно сняв перед начальником шляпу и оказывая все положенные знаки уважения. Шеф минут пять тискал его руку в своей, а потом сказал: «Хочу, чтобы вы знали, Карл, как мы вами довольны. Чертовски хорошая работа!» Лимас наблюдал и думал: «Эта похвала будет нам стоить еще пару сотен в год». Когда обед закончился, Шеф снова жал Карлу руку, многозначительно намекая, что, к сожалению, должен их покинуть, чтобы снова рисковать жизнью, но уже в другом месте. После чего отбыл в лимузине, за рулем которого сидел персональный шофер. Карл расхохотался ему вслед, Лимас тоже не удержался от смеха, и вот так, не переставая подшучивать над замашками Шефа, они прикончили бутылку шампанского. После этого они перебрались в бар «Альтер фасс», на чем горячо настаивал Карл, и там-то их и поджидала Эльвира – сорокалетняя блондинка с железным характером.

– Это мой самый большой секрет, Алек, – признался Карл, а Лимас пришел в ярость.

Чуть позже они крепко повздорили.

– Что ей известно? Кто она такая? Как ты с ней познакомился?

Но Карл надулся и отмалчивался. Дальше дела пошли еще хуже. Лимас внес изменения в их совместные действия, поменял явки, пароли, а Карлу все это совершенно не понравилось. Он не мог не понимать, почему Лимас это делает, и не скрывал недовольства.

– Если ты ей не веришь, то уже все равно слишком поздно, – заявил Карл, а Лимасу оставалось только утереться и закрыть тему.

Но с тех пор он стал осторожнее с Карлом, делился с ним лишь самой необходимой информацией, чаще прибегал к всевозможным хитроумным уловкам, которыми владеет любой мастер шпионажа. И вот вам, пожалуйте! Она появляется за рулем своей машины, демонстрируя осведомленность обо всей агентурной сети, о явочной квартире и прочем. Лимасу же ничего не оставалось, как в очередной раз дать себе зарок никогда полностью не доверять ни одному из своих подопечных.

Он взял телефон и позвонил в свою квартиру в Западном Берлине. Ответила фрау Марта.

– У нас на Дюрерштрассе будут гости, – сказал Лимас. – Мужчина и женщина.

– Они женаты? – спросила Марта.

– Будем считать, что женаты, – ответил Лимас, на что она разразилась тем смехом, который всегда вселял в него робость. Не успел он положить трубку, как один из полицейских повернулся к нему.

– Герр Томас! Скорее сюда!

И Лимас вышел из будки к посту наблюдателя.

– Там мужчина, герр Томас, – прошептал молодой полисмен. – С велосипедом.

Лимас схватился за бинокль.

Это был Карл. Даже на таком расстоянии его фигура угадывалась безошибочно. Он был в старом плаще из обмундирования вермахта и толкал велосипед. Ему удалось, подумал Лимас, у него все получилось. Он уже миновал проверку документов, осталась только таможня. Лимас видел, как Карл прислонил велосипед к металлическому ограждению и зашел в будку таможенников. «Только не наделай глупостей в последний момент!» – молил Лимас. Но вскоре Карл вышел, приветливо махнул рукой дежурному у шлагбаума, и перекладина в красно-белых полосах медленно поднялась. Он прошел, он приближался к ним, он проделал свой трюк. Оставалось миновать часового из Фопо на дороге и белую полосу. А потом он будет в безопасности.

Но в этот момент Карл, казалось, услышал какой-то звук, почувствовал угрозу: он оглянулся через плечо, оседлал велосипед и стал усиленно крутить педалями, низко склонившись над рулем. Впереди посреди улицы все еще оставался одинокий страж, но теперь он повернулся и пристально смотрел на Карла. Затем совершенно неожиданно вспыхнули бриллиантово-белые лучи прожекторов, поймали Карла и повели его, как фары машины высвечивают в темноте зайца. Донесся пронзительный вой сирены, громкие гортанные голоса отдавали приказы. Двое полицейских, только что стоявших рядом с Лимасом, опустились на колени и продолжали наблюдение сквозь щели, оставленные среди мешков с песком, сноровисто, но без толку щелкая затворами своих автоматов.

Восточногерманский полицейский выстрелил. Причем сделал это точно и умело, оставаясь строго в пределах своей зоны. От первой пули Карла как будто качнуло вперед, а от второй – отбросило назад. Непостижимым образом он все еще продолжал ехать, держался в седле, минуя часового, который теперь палил в него непрестанно. Затем Карл упал и несколько раз перевернулся на асфальте, а через секунду по мостовой заскрежетал металл велосипеда. Лимасу оставалось только надеяться, что смерть Карла была мгновенной.

2 Цирк

Он видел, как взлетно-посадочная полоса аэропорта Темпельхоф пропала где-то внизу. Лимас не имел склонности к рефлексиям и не особенно любил философствовать. Он знал, что с ним все кончено, – и для него это был всего лишь факт, с которым предстояло смириться и жить дальше, как живут люди, больные раком или отбывающие тюремный срок. Невозможно было заранее подготовиться, чтобы построить прочный мост из прошлого в день сегодняшний. И он воспринимал свой провал так, как, вероятно, однажды встретит свою смерть – с циничным презрением и отвагой вечного одиночки. Он продержался дольше, чем большинство других, и вот – потерпел поражение. Есть такая поговорка, что собака живет, пока у нее есть зубы. Если прибегнуть к метафоре, то Лимасу зубы вырвали с корнем, и сделал это Мундт.

А ведь десять лет назад он мог пойти по совершенно иной дорожке. Открылось множество вакансий для чисто канцелярской работы в государственном учреждении без вывески, расположенном на Кембридж-серкус^[482]. Лимас имел возможность выбрать любую из бумажных должностей и продержаться в своем кресле до глубокой старости. Но это в корне противоречило бы его характеру. Проще было бы уговорить жокея пересесть в кресло продавца билетов тотализатора на бегах, чем заставить Лимаса сменить работу активного оперативника разведки на роль кабинетного аналитика, строящего теории и исподволь подгоняющего их под интересы Уайтхолла. И он до последнего оставался в Берлине, зная, что кадровики теперь каждый год заново рассматривают его досье: упорный, волевой, презирающий бредовые ограничения, уверенный, что ему в очередной раз подвернется нечто важное. У разведчика, как правило, нет моральных принципов, за исключением одного – он должен оправдывать свою работу достигнутыми результатами. С этим принципом приходилось считаться даже мудрецам с Уайтхолла. А Лимас добивался блестящих результатов. До того как столкнулся с Мундтом.

Оставалось только поражаться, как быстро Лимас понял, что появление Мундта стало для него пресловутой надписью на стене, приговором, который рано или поздно будет приведен в исполнение.

Ганс-Дитер Мундт родился сорок два года назад в Лейпциге. Лимас изучал его личное дело, видел фотографию на внутренней стороне обложки: бесстрастное жесткое лицо под шапкой соломенно-желтых волос; знал наизусть историю его восхождения к власти в Абтайлунге^[483], где он занял вторую по важности должность, эффективно руководя всеми операциями. Мундта ненавидели даже сотрудники его собственной организации. Лимасу об этом сообщали и перебежчики, и Карл Римек, который был членом президиума Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) и входил в комитет по безопасности вместе с Мундтом, вселявшим страх даже в него. И, как выяснилось, боялся он не зря, потому что Мундт расправился и с ним тоже.

До 1959 года Мундт оставался в Абтайлунге незначительной фигурой, работая в Лондоне под крышей восточногерманского представительства сталелитейной промышленности^[484]. Но потом ему пришлось срочно бежать в Германию, чтобы спасти свою шкуру после убийства двух собственных агентов, и больше года никаких новых сведений о нем не поступало. Затем совершенно внезапно он вдруг всплыл в штаб-квартире Абтайлунга в Лейпциге в роли начальника отдела материального обеспечения, отвечавшего за распределение валюты, снаряжения и людских ресурсов в целях осуществления особо важных операций. К концу того года в недрах Абтайлунга развернулась ожесточенная борьба за власть. Число и влияние офицеров советской разведки, работавших в ГДР, резко уменьшилось, нескольких ветеранов из старой гвардии отстранили от дел по идеологическим мотивам, и на передний план выдвинулись три фигуры: Фидлер стал начальником контрразведки, Ян занял пост Мундта как главного финансиста и снабженца, а сам Мундт вытянул воистину выигрышный билет – должность заместителя директора оперативного отдела – немалое достижение для человека, которому едва исполнился сорок один год. И стиль работы отдела сразу же радикально изменился. Первым агентом, которого лишился Лимас, стала девушка. Она была лишь звеном в цепочке, выполняя главным образом обязанности курьера. Ее застрелили на улице Восточного Берлина, когда она выходила из кинотеатра. Убийцу полиция так и не нашла, а Лимас поначалу даже был склонен считать ее гибель случайностью, никак не связанной с работой. Месяц спустя носильщик с железнодорожного вокзала в Дрездене, бывший агент из организации, созданной Питером Гилламом, был найден за путевым тупиком мертвым и изуродованным до неузнаваемости. Лимас уже знал, что это не могло быть простым совпадением. Вскоре арестовали и негласно приговорили к смертной казни еще двух членов одной из сетей, находившихся под контролем Лимаса. Так продолжалось какое-то время – противник действовал решительно и беспощадно, выбивая почву из-под ног британской разведки.

А теперь его жертвой стал Карл, и Лимас покидал Берлин, находясь в той же ситуации, в какой был когда-то, прибыв туда впервые, – то есть не имея всвоем распоряжении ни одного агента, стоившего хотя бы фартинг. Мундт победил.

Лимас был мужчиной невысокого роста, который коротко стриг свои седые со стальным отливом волосы. При этом он обладал незаурядной физической силой. Она угадывалась в строении его спины, плеч, шеи, рук и даже в плотных коротких пальцах.

В одежде, как и в большинстве других вещей, он придерживался строго утилитарного подхода, а потому даже очки, которыми он изредка пользовался, имели прочную металлическую оправу. Костюмы он носил почти исключительно из искусственных тканей и избегал жилеток. Рубашки предпочитал американского покроя с пуговицами, крепившими уголки воротничков, а обувь – замшевую на резиновой подошве.

Лицо его можно было назвать привлекательным: мужественное, с упрямым абрисом тонкогубого рта. Небольшие карие глаза многие почему-то считали типично ирландскими. При этом внешность и манеры Лимаса делали трудной задачей определить, какое место отведено ему в этом мире. Если бы он попытался войти в закрытый лондонский клуб, привратник никогда бы не ошибся и не принял его за постоянного члена, зато в ночных клубах Берлина ему неизменно торопились подобрать лучший из свободных столиков. Он выглядел одновременно и как тип, от которого можно было ждать неприятностей, и как человек, умевший распорядиться своими деньгами, но все-таки не джентльмен в полном смысле этого слова.

Стюардессе он показался интересным. Она предположила, что он откуда-то с севера страны, что вполне могло быть правдой, а также что он богат – и здесь она сильно промахнулась. На вид ему казалось лет пятьдесят, и эта ее догадка оказалась почти верной. Он не женат, подумала она, но это соответствовало действительности лишь наполовину. Далеко в прошлом остался развод: двое детей, уже старшеклассники, получали от него алименты через один никому не известный частный банк, расположенный в Сити.

– Если хотите еще виски, – сказала бортпроводница, – то поспешите. Через двадцать минут мы уже приземлимся в Лондоне.

– Нет, больше не надо. – Он даже не поднял на нее взгляда, рассматривая в иллюминатор серо-зеленые поля Кента.

Фоли встретил его в аэропорту и отвез в город.

– Шефа сильно разозлило несчастье с Карлом, – сказал он, бросив искоса взгляд на Лимаса. Тот кивнул.

– Как это произошло? – спросил Фоли.

– Его подстрелили. Люди Мундта перехватили его.

– Он мертв?

– Думаю, что да. По крайней мере хотелось на это надеяться. А ведь ему почти удалось прорваться. Не стоило паниковать и слишком торопиться. Они ни в чем не были уверены. Абтайлунг прибыл на КПП уже после того, как ему разрешили переход. Они успели включить сирену, и один из Фопо всадил в него пулю всего в двадцати ярдах от линии. Он какое-то время шевелился, а потом уже не подавал признаков жизни.

– Бедняга.

– Иначе не скажешь.

Фоли не любил Лимаса, но если Лимас и знал об этом, то ему было совершенно наплевать. Фоли состоял членом нескольких клубов, носил дорогие галстуки, любил обсуждать достоинства и недостатки спортсменов, а также непременно указывал свое воинское звание во внутренней переписке. Лимаса он считал человеком с сомнительной репутацией, а Лимас считал его дураком.

– В каком отделе служишь теперь? – спросил Лимас.

– В кадровом.

– Нравится?

– Увлекательно.

– Куда отправят меня? В глубокий запас?

– Пусть Шеф все скажет тебе сам, старина.

– Но ведь ты знаешь?

– Разумеется.

– Так какого лешего не можешь информировать меня?

– Прости, старина, – ответил Фоли, и Лимас внезапно почувствовал, как начинает терять самообладание. Но его вовремя посетила мысль, что Фоли скорее всего лжет.

– Скажи мне по крайней мере одно, если ты не против: мне нужно начинать подыскивать себе жилье в Лондоне?

Фоли поскреб у себя за ухом.

– Не думаю, старина. Едва ли возникнет такая необходимость.

– Значит, не надо? Спасибо хотя бы за это.

Они поставили машину на Кембридж-серкус рядом с парковочным счетчиком и вместе вошли в вестибюль.

– У тебя есть пропуск? Если нет, придется заполнить заявку, старина.

– С каких пор здесь ввели пропуска? К тому же Макколл знает меня лучше, чем мать родную.

– Новые порядки. Цирк все время разрастается, видишь ли.

Лимас ничего на это не ответил, кивнул стоявшему на проходной Макколлу и оказался внутри лифта без всякого пропуска.

* * *

Шеф^[485] пожал ему руку с некоторой опаской, словно доктор, проверяющий, целы ли у пациента кости.

– Вы, должно быть, ужасно устали, – сказал он доброжелательно, – садитесь, пожалуйста.

Тот же занудный голос, та же интонация школьного учителя.

Лимас сел на стул лицом к оливково-зеленому электрическому обогревателю, поверх которого непостижимым образом балансировала миска с водой.

– Вам не кажется, что здесь холодновато? – спросил Шеф и, склонившись ближе к обогревателю, принялся потирать над ним руки. Под черным пиджаком у него был сильно поношенный коричневый свитер. Лимас сразу вспомнил о жене Шефа – недалекой маленькой женщине по имени Мэнди, которая, кажется, пребывала в твердом заблуждении, что ее муж работает в департаменте угольной промышленности. По всей вероятности, она этот свитер ему и связала.

– А ведь вся проблема в том, что очень сухо, – продолжал Шеф. – Победив холод, вы иссушаете атмосферу в комнате. Это почти так же опасно. – Он подошел к столу и нажал на кнопку. – Сейчас мы попытаемся попросить, чтобы нам принесли кофе. Джинни в отпуске, вот беда. И они приставили ко мне другую девушку. Она никуда не годится.

Он был еще ниже ростом, чем запомнился Лимасу, но в остальном нисколько не изменился. Та же демонстрация живого участия при полной отчужденности, та же чопорная надменность, та же внешняя вежливость и обходительность, сведенные к внешним проявлениям, но не имевшие, как знал Лимас, ничего общего с реальностью. Та же вялая улыбка на лице, та же наигранная скромность, та же приверженность кодексу поведения, который он сам готов был высмеять. Та же банальность.

Достав из ящика стола пачку сигарет, он угостил Лимаса.

– Не поверите, как они за это время здесь подорожали, – сказал он, и Лимасу оставалось только понимающе кивнуть в ответ.

Сунув пачку в карман, Шеф сел. Наступила пауза. Потом Лимас сказал:

– Римек погиб.

– Да, в самом деле, – отозвался Шеф так, словно Лимас поделился с ним каким-то очень верным наблюдением. – Это крайне прискорбно. Весьма… Вероятно, его выдала эта женщина, Эльвира?

– Похоже, что так. – Лимас, естественно, не стал спрашивать, как он узнал об Эльвире.

– И люди Мундта застрелили его.

– Да.

Шеф поднялся и стал слоняться по кабинету в поисках пепельницы. Обнаружив ее, неловко поставил на пол между двумя стульями.

– Как вы себя почувствовали? Я имею в виду, когда застрелили Римека? Это же произошло у вас на глазах, не так ли?

Лимас пожал плечами.

– Я был чертовски раздосадован, – ответил он.

Шеф склонил голову набок и слегка прикрыл глаза.

– Уверен, ваши чувства этим не ограничились. Наверняка вы были потрясены, так? Это было бы гораздо более естественно.

– Да, я испытал потрясение. Как пережил бы его любой на моем месте.

– Вам нравился Римек? Чисто по-человечески?

– Вероятно, да, нравился, – ответил Лимас покорно. – Мне кажется, сейчас уже нет смысла обсуждать это, – добавил он.

– Как вы провели ночь? Точнее, то, что от нее осталось, после смерти Римека?

– О чем у нас разговор? – Лимас начал немного горячиться. – К чему вы клоните?

– Римек стал последним, – задумчиво сказал Шеф. – Последней жертвой в длинном списке погибших. Если память меня не подводит, все началось с девушки, которую застрелили в Веддинге у кинотеатра. Потом был наш человек в Дрездене и серия арестов в Йене. Как десять маленьких негритят. Теперь Пауль, Фирек и Лэндзер – все мертвы. И наконец, Римек. – Он криво усмехнулся. – Мы заплатили слишком дорогую цену. И я подумал, что, быть может, с вас довольно.

– В каком смысле довольно?

– Мне показалось, что вы переутомлены. Перегорели. Выдохлись.

Воцарилось долгое молчание.

– Об этом вам судить, – наконец сказал Лимас.

– Нам всем приходится жить, не имея привязанностей, верно? Хотя это, конечно же, невозможно. Мы строим друг с другом жесткие отношения, хотя на самом деле вовсе не такие уж черствые люди. Я хочу сказать… Человек не может все время жить на холоде; иногда с холода нужно возвращаться… Вы понимаете, о чем я?

Лимас понимал. Он вспомнил длинное шоссе, ведущее из Роттердама, ровную прямую дорогу среди дюн и бредущий по ней поток беженцев; вспомнил, как появился самолет, казавшийся издали совсем крошечным, и как шествие замерло, вглядываясь в него: самолет снижался почти к самым дюнам. Он вспомнил кровавый хаос, бессмысленный кромешный ад, когда бомбы стали падать вдоль дороги.

– Я не могу продолжать разговор намеками, – произнес Лимас. – Что вы хотите мне поручить?

– Хочу, чтобы вы продержались на холоде еще немного.

Лимас промолчал, и Шеф продолжил:

– Вся этика нашей работы, как я ее понимаю, строится на одном фундаментальном принципе. И состоит он в том, что агрессия никогда не будет исходить от нас. Вы согласны с этим?

Лимас кивнул. Что угодно, только бы ничего сейчас не говорить.

– Да, мы совершаем неблаговидные поступки, но всегда лишь в целях обороны. С этим, думаю, тоже трудно не согласиться. Мы вынуждены поступать скверно, но лишь для того, чтобы обычные люди в этой и других странах могли спокойно спать ночью в своих постелях. Или вам кажется, что я ударился в романтику? Разумеется, мы порой делаем страшные вещи, – он усмехнулся, как хулиганистый школьник. – И, оправдывая себя с моральной точки зрения, зачастую допускаем некоторую подтасовку: в конце концов невозможно проводить прямое сравнение между идеологией одной стороны и методами, к которым прибегает другая. Разве я не прав?

Лимас несколько растерялся. Он не раз слышал, как этот человек начинал нести околесицу, прежде чем нанести жестокий удар, но никогда дело не доходило ни до чего подобного.

– Я хочу сказать, что сравнивать между собой можно только метод с методом, идеал с идеалом. И в этом смысле со времени окончания войны методы наших врагов и наши собственные стали практически идентичны. Нельзя уступать противнику в безжалостности только потому, что политика твоего правительства подразумевает более мягкие подходы, верно? – Он тихо рассмеялся, как бы про себя. – Это же ни в какие ворота не лезет.

«Боже милостивый! – подумал Лимас. – Его разглагольствования уже начинают напоминать туманные речи отцов церкви. Что именно он мне все-таки пытается втолковать?»

– Вот почему, – продолжал Шеф, – по моему мнению, мы должны избавиться от Мундта… О, черт! – Он раздраженно повернулся к двери. – Принесут нам когда-нибудь кофе или нет? – Шеф вновь пересек комнату, открыл дверь и поговорил с невидимой девушкой в приемной. Вернувшись, он закончил: – Я считаю нашим долгом устранить его, если только нам это удастся.

– А зачем? У нас же ничего не осталось в Восточной Германии. Вообще ничего. Вы сами только что подвели черту – Римек был последним. Нам некого там больше защищать.

Шеф сел и какое-то время разглядывал свои руки.

– Это не совсем так, – произнес он наконец. – Но не думаю, что мне стоит утомлять вас скучными подробностями.

Лимас в ответ лишь передернул плечами.

– Скажите мне, – продолжал Шеф, – вы устали от шпионажа? Простите, если я начинаю повторяться. Потому что это феномен, который нам здесь хорошо знаком, хотите верьте, хотите нет. У авиастроителей это называется усталостью металла… По-моему, я верно употребил термин. Как обстоит дело с вами?

Лимас вспомнил свои мысли по пути домой этим утром и задумался над ответом.

– Потому что, если вы истощены, – добавил Шеф, – нам придется изыскивать другие способы добраться до Мундта. Понимаете, то, что я задумал, несколько выходит за рамки привычного.

Вошла девушка с кофе, поставила поднос на стол и наполнила две чашки. Шеф подождал, пока она удалилась.

– Такая дуреха, – заметил он так, словно беседовал сам с собой. – У меня в голове не укладывается, почему так трудно стало найти хорошую секретаршу. Право, не стоило давать Джинни отпуск именно сейчас. – Он какое-то время с хмурым видом помешивал сахар в своей чашке. – Нам нужно во что бы то ни стало хотя бы дискредитировать Мундта, – сказал он после паузы. – Скажите честно, вы много пьете? Виски там и прочее спиртное?

А ведь Лимас считал, что знает Шефа как облупленного.

– Да, я выпиваю. И думаю, что больше и чаще, чем другие.

Шеф понимающе кивнул.

– Что вам известно о Мундте?

– Он – убийца. Работал в Лондоне года два назад в представительстве министерства сталелитейной промышленности Восточной Германии. Нами тогда руководил советник кабинета министров – Мастон.

– Да, я в курсе.

– Мундт поддерживал связь с агентом – женой чиновника из МИДа. И убил ее.

– А еще он покушался на Смайли. И он же застрелил мужа той женщины. Это омерзительный человек. Когда-то состоял в гитлерюгенде, и все такое. Совершенно не правоверный тип коммуниста и не интеллектуал. Чистый практик холодной войны.

– Подобный нам с вами, – сухо заметил Лимас.

Шеф не воспринял это как шутку и не улыбнулся.

– Джордж Смайли знал о том деле все. К сожалению, он больше у нас не работает, но, я думаю, его стоит разыскать. Он сейчас занимается какими-то исследованиями Германии семнадцатого столетия. Живет в Челси прямо за Слоун-сквер, на Байуотер-стрит. Вы имеете представление, где это?

– Да.

– С ним в паре тогда работал Гиллам. Он сейчас в четвертом отделе стран-союзников на третьем этаже. Боюсь, произошло слишком много перемен с тех пор, как вы работали здесь.

– Что верно, то верно.

– Пообщайтесь с ними денек-другой. Они посвящены в задуманный мною план. А потом я хотел бы пригласить вас на выходные к себе. Моей жены не будет дома, – поспешно добавил он. – Она сейчас ухаживает за больной матерью. Так что мы будем предоставлены самим себе. Только вы и я.

– Спасибо. С удовольствием.

– Мы сможем все обсудить в полнейшем комфорте. Это будет замечательно. У вас появится шанс заработать на этом немалые деньги. Все, что получите, вам разрешат оставить себе.

– Спасибо.

– Но разумеется, при том условии, что вы полностью уверены и действительно хотите участвовать… Никакой усталости металла и прочего.

– Если речь идет о физическом устранении Мундта, то я в игре.

– Таковы ли ваши чувства на самом деле? – Шеф выразил свое сомнение в самой мягкой форме. А потом, задумчиво посмотрев на Лимаса, пустился в рассуждения: – Да, вижу, что таковы. Но вы ни в коем случае не должны думать, что обязаны уверять меня в этом. При нашей профессии мы быстро теряем ощущения ненависти или любви, и они становятся для нас чем-то схожим со звуками, которые собаки просто физически не воспринимают на слух. Бывает, остается только своего рода тошнота, и хочется одного – больше никогда и никому не причинять страданий. Простите, если ошибаюсь, но разве не испытали вы нечто подобное, когда у вас на глазах убили Карла Римека? Ведь вами не овладела ненависть к Мундту или любовь к Карлу? Вы почувствовали лишь тупую боль в ставшем бесчувственным теле… Мне сказали, что вы потом ходили всю ночь. Просто бесцельно бродили по берлинским улицам. Это правда?

– Правда то, что я отправился на прогулку.

– И гуляли всю ночь?

– Да.

– Что стало с Эльвирой?

– А бог ее знает… Я бы очень хотел нанести удар по Мундту, – сказал Лимас.

– Хорошо… Просто отлично. Кстати, если в ближайшее время вы встретитесь кое с кем из прежних друзей, не стоит с ними откровенничать. Скажу больше, – добавил Шеф, – на вашем месте я бы оборвал старые связи. Пусть они считают, что мы обошлись с вами очень дурно и несправедливо. Начинать – так сразу. Легче будет потом продолжить.

3 Под откос

Никого особенно не удивило, когда Лимаса отстранили от оперативной работы. Общее мнение было таким: Берлин многие годы был местом сплошных провалов, и кого-то должны были примерно наказать за это. Кроме того, Лимас стал староват для участия в операциях, где зачастую реакция должна быть лучше, чем у профессионального теннисиста. Лимас отлично поработал во время войны – об этом знали все. В Норвегии и Голландии он остался жив вопреки всему. Его наградили медалью и досрочно отправили в отставку. Чуть позже его, конечно же, вернули в разведку, но вот только с пенсией случилась незадача. Здесь ему решительно не повезло. Слух об этом распустила бухгалтерия в лице Элси. Всем, кто готов был слушать, Элси рассказывала в столовой, что Алеку Лимасу в старости придется как-то жить всего на 400 фунтов в год по причине прерванного служебного стажа. Сама Элси считала это правило нелепым и нуждавшимся в пересмотре: в конце концов, мистер Лимас имел немалые заслуги, ведь так? Но все инструкции исходили теперь из министерства финансов, не то что в прежние годы. И что тут поделаешь? Даже в худшие времена правления Мастона с людьми не поступали так жестоко.

Лимас, как объясняли новичкам, являл собой типичного представителя старой гвардии разведки, отличительными чертами которого были: привычка к виду крови, мужество, любовь к крикету и никакого образования, кроме средней школы и курсов французского языка. Правда, в отношении Лимаса почти все это было неправдой. Он блестяще владел немецким и голландским языками, а крикет ненавидел. Вот диплома колледжа действительно не имел.

Срок действия контракта Лимаса истекал через несколько месяцев, и его отправили досиживать это время в банковском отделе. В отличие от внутренней бухгалтерии там занимались оплатой заграничных счетов и переводом денег за рубеж, то есть прямым финансированием агентурной сети и ее операций. Большую часть работы в отделе могли бы запросто выполнять молодые клерки, если бы не режим особой секретности, а потому это подразделение и стало одним из отстойников, куда направляли проверенных оперативников, которым вскоре предстояло уйти на покой.

И жизнь Лимаса покатилась под откос.

Обычно люди его положения падают на дно далеко не сразу – это процесс в большинстве случаев достаточно затяжной, но с Лимасом все получилось иначе. На глазах коллег он из человека, с достоинством уходящего в отставку, превратился в отвратительного забулдыгу – и это за считаные недели. Пьющие люди быстро глупеют, что становится особенно заметно, когда они трезвы, и эта глупость воспринимается порой поверхностными наблюдателями как некое самоотречение, сбивчивость в мыслях и поступках как некое недоступное другим знание. Лимас приобрел эту особенность характера в изумительно короткий срок. Он сделался мелочно лжив, занимал у секретарш небольшие суммы денег, которые забывал возвращать, являлся на работу поздно, а уходил рано, придумывая самые вздорные предлоги. Поначалу товарищи по работе относились к его выходкам снисходительно: возможно, его жизненный крах пугал их так же, как иногда страшат нас нищие и калеки просто потому, что мы опасаемся стать однажды такими же, как они. Но постоянная грубость, беспричинная озлобленность, пренебрежение своими обязанностями в конце концов образовали вокруг него пустоту.

Но больше всего сотрудников Цирка поразило равнодушие, с которым Лимас воспринял свое отстранение от реальных дел. Казалось, сила воли внезапно оставила его. Молоденькие секретарши, которые прежде отказывались верить даже в то, что в святая святых спецслужб могут работать простые смертные, с особой тревогой воспринимали откровенный распад личности Лимаса. Он перестал следить за собой, его больше совершенно не волновало, кто и что его окружает. Он обедал в дешевой столовой, где обычно можно было встретить только нижних чинов и вольнонаемных из обслуги, а о том, как сильно он пьет, уже ходили не сплетни, а легенды. Он превратился в одиночку, совершил исполненный трагизма переход в унылую группу все еще способных на активные действия людей, которых преждевременно лишили этой возможности, вроде пловцов без пропуска в бассейн или актеров, изгнанных со сцены.

Среди тех, кто не был в курсе реального положения дел, тоже ходили разговоры о том, что он совершил в Берлине серьезные ошибки, из-за чего агентурная сеть понесла существенный урон, однако никто толком ничего не знал, и все довольствовались домыслами. Сходились только в том, что с ним обошлись необычайно жестоко, даже сотрудники отдела кадров, где сидели те еще филантропы. Когда он проходил мимо, на него незаметно указывали непосвященным, как это бывает с великими в прошлом спортсменами: «Тот самый Лимас. Он напортачил в Берлине. Просто ужас, как человек опустился».

А в один прекрасный день он просто пропал, ни с кем не попрощавшись. Даже, по всей видимости, с Шефом. Сам по себе его незаметный уход не стал бы чем-то из ряда вон выходящим. В силу специфики секретной службы здесь не устраивали пышных проводов с шампанским и вручением именных золотых часов, но даже на таком фоне исчезновение Лимаса выглядело уж очень неожиданным. Ведь, по просочившимся данным, его контракт к тому времени еще оставался в силе. Элси из бухгалтерии, как всегда, поделилась некоторыми крупицами информации: Лимас потребовал выдать ему зарплату вперед наличными, а это, если Элси хоть что-то понимала в своем деле, означало, что у него возникли проблемы с банком. Причитавшееся ему выходное пособие должны были выплатить в конце месяца – она не знала, сколько в точности, но сумма даже не четырехзначная, вот бедняга! Карточку социального страхования ему выслали на дом. У кадровиков имелся его домашний адрес, но они, говорила Элси, фыркая, ни за что никому его не дадут. Им это строго запрещено, кадровикам то бишь.

Затем всплыла история с другими деньгами. Пополз слух, источник которого, как всегда в таких случаях, остался неизвестным, что поспешное исчезновение Лимаса было связано с вскрывшимися злоупотреблениями в банковском отделе. Пропали большие деньги (сумма теперь называлась именно четырехзначная, как настаивала сотрудница коммутатора с подсиненными волосами), но они сумели почти все вернуть, а на его пенсию наложили арест. Однако многие не воспринимали эту байку всерьез. Если бы Алек захотел обчистить кассу, говорили знатоки, он сделал бы это ловко, не оставив следов в финансовой отчетности штаб-квартиры. Никто не спорил, что он способен на такое, не верилось, наоборот, что он не сумел провернуть простой трюк и не попасться. Но в ответ на это те, кто не склонен был преувеличивать криминальный потенциал Лимаса, настаивали, что надо принимать в расчет злоупотребление спиртным, дороговизну наемного жилья, непривычную для Лимаса огромную разницу между зарплатами в Лондоне и за рубежом, но прежде всего соблазн, возникавший перед человеком, оперировавшим крупными суммами денег из сомнительных источников, зная, что его дни в Цирке сочтены. Впрочем, и те и другие сходились во мнении, что если Алек в самом деле запустил лапу в горшок с медом, то человек он конченый. Теперь ему никто не подыщет другое теплое местечко, как было принято, и рекомендаций он не получит или получит такие, от которых холодный пот прошибет любого возможного работодателя. Казнокрадство принадлежало к числу грехов, за которые не было прощения. И человек, посмевший обокрасть Цирк, даже в могилу ложился с клеймом вечного проклятия, а на похороны контора не то что венка бы не прислала – не оплатила бы даже саван для покойника.

Недели две после исчезновения Лимаса, быть может, всего несколько человек гадали, куда он подевался. Но к тому времени многие бывшие приятели уже старались держаться от него подальше. Он превратился в зануду и всякий разговор сводил к нападкам на Цирк, а паче всего – на руководство, которое называл не иначе как «цирковыми наездниками», управлявшими разведкой так, словно это был их личный полковой клуб. При этом он никогда не упускал случая критически отозваться об американцах вообще и о ЦРУ в частности. Казалось, Лимас ненавидел заокеанских союзников даже больше, чем Абтайлунг, о котором он упоминать не любил вообще. У него проскальзывали намеки, что именно американцы скомпрометировали его агентурную сеть. Это превратилось в своего рода навязчивую идею. Причем все попытки разубедить его оказывались тщетными. Встречи с ним превратились в мучительную пытку, и даже лучшие друзья, которые не только хорошо знали Лимаса, но и, можно сказать, любили его, постепенно от него отдалились. Вот почему уход Лимаса вызвал лишь легкую рябь на поверхности воды: подули новые ветры, сменилось время года, и скоро о нем забыли.

Лимас жил в крохотной и сильно запущенной квартирке с коричневыми стенами, украшенными пейзажами Кловелли^[486]. Из нее открывался вид на задние дворы трех серых каменных складских зданий, окна которых, видимо из соображений эстетики, густо замазали креозотом. Поверх одного из складов обитала семья итальянских иммигрантов, бесконечно ссорившихся по ночам, а по утрам непременно принимавшихся выбивать ковры. Способов сделать свое жилье чуть более уютным у Лимаса было немного. Он смог лишь купить абажуры, чтобы прикрыть ими голые лампочки, и две пары простыней на замену тем полотнищам дерюги, которые ему выдал вместо постельного белья домовладелец. Остальное Лимасу приходилось просто терпеть: неподшитые шторы в цветочек, потертые коричневые ковры и грубую потемневшую мебель, словно переехавшую сюда из общежития для моряков. Из крана над желтой потрескавшейся раковиной за шиллинг можно было извлечь горячую воду.

Лимас нуждался в работе. Денег не было. Не было совсем. Так что, по всей вероятности, история с неудавшимся хищением оказалась правдой. В отделе кадров ему все-таки подобрали несколько альтернативных мест работы, но Лимасу они показались слишком низкооплачиваемыми или до смешного не подходящими именно для него. Сначала он попробовал себя на производстве. Фирма, выпускавшая промышленные клеи, приняла его на должность помощника менеджера по кадрам – их не смутила весьма двусмысленная рекомендация, полученная им в Цирке. Работа не требовала специальной подготовки, а зарплата составила шесть сотен в год. Продержался он ровно неделю, к концу которой мерзкая вонь гнилого рыбьего жира насквозь пропитала его одежду и волосы, забив ему ноздри, как запах мертвечины. Никаким мылом отмыться от нее оказалось невозможно, и кончилось тем, что Лимасу пришлось постричь свои и без того короткие волосы почти наголо и выбросить два лучших костюма. Еще неделю он провел в попытках продавать энциклопедии домохозяйкам из пригородов, но слишком очевидно не принадлежал к тому типу мужчин, который домохозяйкам нравился или хотя бы был понятен: они с порога отвергали Лимаса вместе с его энциклопедиями. Вечер за вечером он усталый возвращался в свою квартирку с образцом под мышкой и в конце недели позвонил в фирму и сообщил, что не сумел ничего продать. Там нисколько не удивились, напомнили только, что он обязан вернуть выданный ему демонстрационный экземпляр, если он прекращает работать на них, и отключились. Лимас выскочил из телефонной будки в такой ярости, что забыл там энциклопедию, дошел до ближайшего паба и напился вдрызг, на что потратил двадцать пять шиллингов, чего не мог себе позволить. А потом его еще и вышвырнули на улицу, когда он наорал на проститутку, пытавшуюся его снять. Это сопровождалось жестким напутствием никогда больше не появляться в заведении, но уже через неделю ему все простили, и скоро он стал там своим.

Постепенно Лимас сделался известной личностью в округе – серая шаркающая фигура из района многоквартирных домов. Все знали: из него слова лишнего не вытянешь, а друзей ни среди мужчин, ни среди женщин у него нет. Не завел он даже собаки. Окружающие догадывались, что у него какие-то проблемы. Не иначе как муж, сбежавший от семьи и алиментов. Он ни на что не знал цен и не запоминал, когда их ему называли. Охлопывал все карманы в поисках мелочи и вечно забывал взять с собой в магазин корзинку, а потому ему всякий раз приходилось тратиться на покупку пакета. Обитателям улицы он не нравился, но они почти готовы были пожалеть его. Он ходил неряшливый, в грязных рубашках, небритый даже по воскресеньям.

Некая миссис Маккэйрд с Садбери-авеню подрядилась заниматься уборкой его квартиры, но, не услышав за неделю ни одного доброго слова, отказалась от неблагодарного труда. Она стала важным источником информации для улицы, где торговцы хотели узнать о нем побольше на случай, если он попросит отпустить товар в кредит. Миссис Маккэйрд верить ему в кредит не советовала. Лимас за все время не получил ни одного письма, и все согласились с ней, что дела его, стало быть, совсем плохи. Она не видела у него ни одной фотографии, лишь несколько книг. Ей показалось, что одна из книжек была грязного содержания, хотя она не могла проверить это, поскольку не владела иностранными языками. По ее мнению, у него еще пока водились какие-то деньги на жизнь, но они подходили к концу. Как она выяснила, по четвергам он получал пособие по безработице. Обитатели Бэйсуотера, таким образом, были предупреждены и держались настороже. От той же миссис Маккэйрд стало известно, что он пьет, как извозчик: это подтверждал и владелец паба. Бармены и уборщицы, как известно, в кредит не обслуживают, зато те, кто кредиты иногда предоставляет, ценят их знание клиентуры на вес золота.

4 Лиз

Наконец он согласился попробовать поработать в библиотеке. На бирже труда ему подсовывали это место каждый раз, когда в четверг утром он являлся за пособием, но он упрямо отказывался.

– Может, это и не ваше призвание, – в очередной раз сказал ему мистер Питт, – но платят неплохо, а работа несложная для грамотного человека.

– Что это за библиотека? – поинтересовался Лимас.

– Бэйсуотерская библиотека литературы по паранормальным явлениям. Она создавалась на частные пожертвования. У них и так были тысячи томов, а недавно они получили в дар еще целую кучу. Вот почему им понадобился дополнительный работник.

Он взял пособие и бумажку с адресом.

– Публика там несколько необычная, – добавил мистер Питт, – но ведь и вы нигде надолго не задерживаетесь, так? Мне кажется, стоит попробовать.

Странный он был, этот Питт. Лимаса не покидала уверенность, что они встречались раньше. А если точнее, то в Цирке во время войны.

Внутри библиотека оказалась похожей на церковь и такой же холодной. От двух черных масляных обогревателей, стоявших вдоль стен, густо несло керосином. В центре зала находилась кабинка, похожая на место для свидетелей в суде, внутри нее сидела мисс Крэйл, библиотекарь.

Лимасу как-то и в голову не пришло, что работать ему предстоит под началом у женщины. На бирже труда никто его об этом не предупредил.

– Я – ваш новый помощник, – сказал он. – Моя фамилия Лимас.

Мисс Крэйл так резко вскинула голову, оторвав свое внимание от коробки с карточками, словно при ней кто-то только что грубо выругался.

– Помощник? Что значит помощник?

– Работник. С биржи труда. От мистера Питта. – Он положил перед ней отпечатанный на ротаторе бланк, куда косым почерком были внесены его данные.

Она взяла его и долго изучала.

– Вас зовут мистер Лимас. – Это не было вопросом, а как будто началом детального выяснения фактов. – И вы представитель биржи труда.

– Нет. Биржа труда только направила меня к вам. Они сказали, что вам нужен работник.

– Понятно. – На ее лице появилась деревянная улыбка.

В этот момент зазвонил телефон, она сняла трубку и начала с кем-то яростно спорить. Лимас догадался, что это была давняя размолвка, поскольку никаких предисловий не потребовалось. Она чуть повысила голос и стала говорить о каких-то билетах на концерт. Послушав минуту или две, Лимас оставил ее и пошел вдоль книжных полок. В одной из ниш он заметил девушку, стоявшую на стремянке и переставлявшую с места на место солидных размеров фолианты.

– Я – ваш новенький, – сказал он. – Моя фамилия Лимас.

Девушка спустилась с лестницы и пожала ему руку, пожалуй, немного формально.

– А я – Лиз Голд. Будем знакомы. Вы уже виделись с мисс Крэйл?

– Да, но она сейчас разговаривает по телефону.

– Наверняка спорит со своей матушкой. Чем вы будете заниматься?

– Пока не знаю. Работать.

– Сейчас мы как раз проводим инвентаризацию: мисс Крэйл завела новую картотеку.

Девушка была высокого роста, немного нескладная, с высокой талией и длинными ногами. На ней были туфли на тонкой плоской подошве, как у балетных пуантов, видимо, ей хотелось казаться хоть немного ниже. Подобно телу, ее лицо тоже состояло из крупных деталей и словно еще не решило, стать ему заурядным или красивым. Лимас дал ей на вид года двадцать два или двадцать три. Еврейка.

– Нам просто надо проверить, все ли книги в наличии на полках. А вот это формуляр. Когда вы находите нужную книгу, то карандашом надписываете формуляр и делаете отметку в инвентарном списке.

– А что потом?

– Только самой мисс Крэйл дозволено обвести карандашную запись чернилами. Таково правило.

– Чье правило?

– Его установила мисс Крэйл. Почему бы вам не начать с раздела археологии?

Лимас кивнул, и они вдвоем перешли к следующей нише, где на полу перед полками стояла обувная коробка с карточками.

– Вы занимались раньше чем-нибудь подобным? – спросила она.

– Нет. – Он наклонился, вынул из коробки пачку карточек и стал перебирать их. – Меня прислал мистер Питт с биржи труда. – Лимас положил карточки на прежнее место и спросил: – А заполнять чернилами карточки тоже разрешено только мисс Крэйл?

– Да.

Лиз оставила его одного. После минутного колебания он взял с полки книгу. Она называлась «Археологические открытия в Малой Азии». Том четвертый. Другие тома, похоже, отсутствовали.

Около часа дня Лимас проголодался. Он вернулся туда, где сортировала книги Лиз, и спросил:

– Как тут у вас обстоит с обедом?

– О, я всегда приношу с собой сандвичи. – Она слегка смутилась. – Могу с вами поделиться, если не возражаете. Здесь ни одного кафе на несколько миль кругом.

– Нет, спасибо, я пойду прогуляюсь. Нужно купить кое-что.

Она смотрела ему вслед, когда он выходил через вращавшиеся двери.

Вернулся он только в половине третьего. От него попахивало виски. В одном магазинном пакете у него лежали овощи, в другом – разного рода бакалея. Он поставил пакеты в угол ниши и неспешно вернулся к изданиям по археологии. Он делал записи в формулярах минут десять, когда почувствовал, что за ним наблюдает мисс Крэйл.

– Мистер Лимас!

Он стоял на средней ступеньке стремянки, и ему пришлось посмотреть на нее через плечо сверху вниз.

– Слушаю вас.

– Вы не знаете, откуда здесь взялись эти пакеты?

– Они мои.

– Ясно. Стало быть, ваши.

Лимасу оставалось лишь ждать продолжения.

– Что ж, весьма сожалею, но должна уведомить вас, что у нас запрещено приносить в библиотеку продукты из магазинов, – сказала она после паузы.

– А где еще я мог их оставить? Я просто не мог пристроить их где-то в другом месте.

– Где угодно, но не в библиотеке, – отрезала она.

Лимас пропустил ее слова мимо ушей и снова занялся разбором археологического раздела.

– Если бы вы использовали только обычное время, отведенное на обеденный перерыв, – продолжала мисс Крэйл, – у вас не было бы возможности делать покупки. Никто из нас так не поступает: ни я, ни мисс Голд. У нас нет времени ходить по магазинам.

– Так почему бы вам не добавить к обеду лишние полчаса? – спросил Лимас. – Тогда времени хватило бы на все. А если работы слишком много, можно на те же полчаса задержаться вечером. Чтобы наверстать.

Какое-то время она оставалась стоять, глядя на него и явно обдумывая ответ. Наконец объявила:

– Я обсужу этот вопрос с мистером Айронсайдом, – и вернулась за свою конторку.

Ровно в половине шестого мисс Крэйл надела пальто и, выкрикнув: «До завтра, мисс Голд!» – ушла.

Как понял Лимас, пакеты с продуктами не давали ей покоя всю вторую половину дня. Он прошел в соседнюю нишу, где Лиз Голд сидела на нижней ступеньке лестницы и читала что-то вроде брошюры. Заметив Лимаса, она с виноватым видом сунула ее к себе в сумочку и встала.

– Кто такой мистер Айронсайд? – спросил Лимас.

– У меня такое ощущение, что его не существует в природе, – ответила она. – Это придуманный мисс Крэйл большой начальник, которым она начинает грозить, если не справляется с проблемой сама. Я однажды тоже поинтересовалась, кто он такой. Она начала нервничать, напускать тумана, а потом сказала: «Вам это знать не обязательно». Так что я не верю в его реальность.

– Мне показалось, что в нее не верит и сама мисс Крэйл, – заметил Лимас, заставив Лиз Голд улыбнуться.

В шесть часов она заперла библиотеку и отдала ключ ночному сторожу – очень дряхлому старику, которого контузило еще в Первую мировую войну. По словам Лиз, он добросовестно бодрствовал все ночи, но только из опасения, что немцы могут перейти в контратаку. На улице стоял жесточайший холод.

– Вам далеко отсюда? – спросил Лимас.

– Двадцать минут. Я всегда хожу пешком. А вам?

– Еще ближе, – ответил Лимас. – Доброй ночи. – И он медленно побрел в сторону своего дома.

Войдя в квартиру, Лимас попытался включить свет, но не вышло. Он попробовал выключатель в кухне, а потом электрический камин, стоявший рядом с постелью. На коврике у двери лежал конверт, Лимас подобрал его и вынес под свет тусклой желтой лампы лестничной клетки. Письмо было от местного менеджера электрической компании, который страшно сожалел, но был вынужден отключить энергоснабжение, пока жилец не уплатит причитавшийся с него долг в сумме девяти фунтов четырех шиллингов и восьми пенсов.

Для мисс Крэйл он стал врагом, а иметь врагов мисс Крэйл очень нравилось. Она либо бросала на него злые взгляды, либо вообще не обращала внимания, но, стоило ему приблизиться, начинала дрожать, оглядываясь по сторонам, словно искала какой-то предмет как оружие для защиты или просчитывала путь побега. Временами она страшно обижалась на него. Так происходило, например, всякий раз, когда он вешал свое пальто на ее крючок, и тогда она могла стоять перед ним и трястись от возбуждения минут пять, пока Лиз не обращала на это внимания и не звала Лимаса.

Тот подходил и спрашивал:

– Вас что-то беспокоит, мисс Крэйл?

– Ничего, ровным счетом ничего, – отвечала она напряженным голосом, тяжело дыша.

– Что-то не так с моим пальто?

– С ним все в порядке.

– Хорошо. – Он пожимал плечами и возвращался к своей работе.

Но после этого она пребывала в нервном состоянии весь день и половину утра общалась с кем-то по телефону театральным шепотом.

– Это она со своей матерью, – объяснила Лиз. – Маме она рассказывает обо всем. Обо мне тоже.

Ненависть мисс Крэйл к Лимасу постепенно достигла такого накала, что ей стало трудно даже разговаривать с ним. В день зарплаты он возвращался после обеда и всегда находил на третьей ступеньке стремянки конверт со своей фамилией, написанной с ошибками. Когда это случилось впервые, он подошел к ней, держа в руках деньги и конверт, чтобы сказать:

– Моя фамилия пишется через «и», мисс Крэйл, и в ней только одно «с».

От испуга ее сначала чуть не разбил паралич, а потом она принялась бесцельно крутить в пальцах карандаш, дожидаясь, пока Лимас оставит ее. Затем она больше часа провисела на телефоне.

Примерно через три недели после того, как Лимас начал работать в библиотеке, Лиз пригласила его к себе на ужин. Она сделала вид, что эта мысль пришла ей в голову совершенно внезапно в пять часов вечера: похоже, она сразу поняла, что, если пригласить его на завтра или послезавтра, он может забыть об этом или просто не прийти, и потому пригласила на пять того же вечера. Лимасу сначала откровенно не понравилась ее идея, но в итоге он все же согласился.

Они шли в сторону ее дома под дождем, и в этот момент, казалось, могли быть в любом городе – Берлине, Лондоне, – в любом, где плитки тротуаров под вечерним дождем превращались в подсвеченные водные дорожки, а машины издавали шинами унылое хлюпающее шуршание по промокшим мостовым.

Лимас потом часто приходил поесть к ней домой. Приходил каждый раз, когда она приглашала, а приглашала она его постоянно. При этом он почти все время молчал. Но стоило у нее появиться уверенности, что он примет очередное приглашение, как она приобрела привычку заранее накрывать на стол еще утром перед уходом на работу. Она успевала даже приготовить овощи и расставить на столе подсвечники, потому что сама обожала свечи. Лиз сразу заметила, что в жизни Лимаса что-то очень неправильно, и догадывалась, что однажды, по причинам, которых она никогда не поймет, он разорвет знакомство с ней и она никогда его больше не увидит. И она старалась объяснить ему свою готовность ко всему. Однажды вечером так и сказала:

– Ты уйдешь, когда сам этого захочешь. Я не стану искать тебя, Алек.

Его карие глаза несколько секунд пристально смотрели на нее.

– Хорошо, я предупрежу тебя заранее, – ответил он.

Ее квартира состояла всего из одной комнаты – гостиной, одновременно служившей спальней, – и кухни. В комнате стояли два кресла, диван-кровать и книжный шкаф, набитый дешевыми изданиями классики в мягких обложках, которую она никогда не читала.

После ужина Лиз обычно пыталась поговорить с ним, а он лежал на диване и курил. Она никогда не понимала, слышит ли он ее вообще, и не обращала на это особого внимания. Порой она опускалась на колени рядом с диваном, прижимала его руку к своей щеке, не переставая говорить.

Но однажды вечером Лиз очень серьезно спросила:

– Во что ты веришь, Алек? Пожалуйста, не смейся надо мной. Ответь.

Она ждала, и через какое-то время он ответил:

– Я верю, что автобус одиннадцатого маршрута доставит меня в Хаммерсмит. Но не верю, что за его рулем будет сидеть Санта-Клаус.

Даже такой ответ она попыталась обдумать, а потом спросила еще раз:

– Во что ты веришь?

Лимас пожал плечами.

– Но ты же должен во что-то верить, – упорствовала она. –Хотя бы в Бога. Я ведь знаю, что в тебе есть вера, Алек. Порой я смотрю на тебя, и ты выглядишь так, словно на тебе лежит какая-то особая миссия, как на жреце божества. Не надо усмехаться, Алек. Ведь это правда.

Он помотал головой.

– Прости, Лиз, но ты все вывернула наизнанку. Я не люблю американцев и частные школы. Я не люблю военных парадов и людей, которые платят большие деньги солдатам. – И уже без тени улыбки он добавил: – И очень не люблю разговоров по душам.

– Но тогда, Алек, с таким же успехом ты мог бы утверждать…

– Мне следовало добавить, – перебил Лимас, – что больше всего я не люблю тех, кто указывает мне, о чем мне следует думать.

Она понимала: он уже начинает закипать, но остановиться была не в силах.

– Это потому, что ты не хочешь ни о чем думать, не осмеливаешься задуматься о серьезных вещах! В твоем сознании разлит яд, оно полно ненависти. Ты – фанатик, Алек. Я только пока не поняла, что служит предметом твоего фанатизма. Ты относишься к числу тех редких фанатиков, которые не стремятся никого обратить в свою веру, и это самое опасное, что я ощущаю в тебе. Ты похож… Ты словно дал клятву отомстить кому-то.

Карие глаза пристально смотрели на нее. Когда он заговорил, ее привел в ужас его зловещий тон.

– На твоем месте, – произнес он предельно грубо, – я бы не совал нос в чужие дела.

Но затем он лукаво улыбнулся, как не улыбался никогда прежде, и Лиз поняла: он пытается спасти ситуацию, пустив в ход свое обаяние.

– А во что верит сама наша очаровательная Лиз? – спросил он, и она с горечью бросила:

– Ты, как я вижу, Алек, считаешь меня совсем дурочкой, от которой можно легко отмахнуться?

Позже тем же вечером они вернулись к этой теме. На этот раз первым ее затронул Лимас, спросив Лиз, религиозна ли она.

– Ты меня неправильно понял, – сказала она. – Все не так. В Бога я не верю.

– Тогда во что же?

– В историю.

Он несколько мгновений смотрел на нее в полнейшем изумлении, прежде чем расхохотался:

– О, Лиз… Нет… Этого не может быть. Неужели ты чертова коммунистка?

Она кивнула, покраснев, как сопливая девчонка, разозлившись на его смех, но с облегчением поняв, что он не придает этому значения.

В ту ночь она уговорила его остаться у нее, и они стали любовниками. Но в пять утра он неожиданно поднялся и ушел. Ей это казалось непостижимым: она была счастлива, а он как будто устыдился чего-то.

Он вышел из подъезда ее дома и, свернув, пошел вдоль пустынной улицы в сторону парка. Над городом висел туман. Ярдах в двадцати или чуть дальше виднелась фигура мужчины в плаще, низкорослого, несколько полноватого. Он уперся спиной в металлическую ограду парка, и его силуэт то четко вырисовывался, то наполовину растворялся в тумане. Когда Лимас подошел ближе, туман вдруг сгустился, полностью поглотив фигуру в плаще. А когда рассеялся, там уже никого не было.

5 Кредит

А потом в один из дней неделю спустя Лимас не появился в библиотеке. Мисс Крэйл была в восторге. К половине двенадцатого она уже доложила о знаменательном событии матушке, а вернувшись после обеда, надолго замерла перед полками археологического раздела, где он работал с первого дня. Она подчеркнуто внимательно сканировала взглядом ряды книг, и Лиз поняла: мисс Крэйл демонстративно проверяет, не украл ли Лимас чего-нибудь.

Остаток дня Лиз полностью игнорировала начальницу, даже не отвечая порой на ее прямые вопросы и целиком сконцентрировавшись на своей работе. Вечером она добрела до дома и заснула, только когда у нее больше не осталось слез.

На следующее утро она пришла в библиотеку необычайно рано. У нее возникла беспочвенная надежда, что чем раньше она там появится, тем скорее сможет снова увидеть Лимаса. Однако уже через несколько часов ее иллюзии рассеялись. Она поняла: он больше никогда не переступит порога библиотеки. В тот день она забыла приготовить себе на обед сандвичи, а потому решила автобусом добраться до Бэйсуотер-роуд и поесть в закусочной. Она чувствовала себя больной и опустошенной, но не голодной. Может, попробовать найти его? Она обещала не следовать за ним, но ведь и он сказал, что непременно предупредит ее. Так искать или нет?

Лиз поймала такси и назвала его адрес.

Поднявшись по грязной лестнице, она нажала кнопку звонка. Тот, по всей видимости, не работал: до нее не донеслось ни звука. На половике стояли три бутылки молока, рядом лежало письмо из электрической компании. После минутного колебания она громко постучала в дверь и расслышала в ответ едва уловимый стон. Лиз бросилась вниз по лестнице и принялась звонить и стучать в квартиру этажом ниже. Не дождавшись, пока ей откроют, сбежала еще на этаж и оказалась в подсобном помещении продуктовой лавки. В самом углу сидела старуха, покачиваясь в кресле.

– Квартира наверху, – почти прокричала Лиз. – Там очень сильно заболел человек. У кого есть ключ?

Старушка несколько секунд разглядывала ее, а потом крикнула в сторону передней части дома, где располагался магазин.

– Артур, иди сюда! Здесь какая-то девушка!

В проем двери заглянул мужчина в коричневом рабочем халате, но в шляпе.

– Что за девушка?

– Там наверху кто-то серьезно заболел, – объяснила Лиз, – и не может сам открыть дверь. У вас нет ключа?

– Нет, – ответил мужчина, – но у меня есть тяжелый молоток.

И они поспешили наверх. Бакалейщик, так и не снявший модной шляпы, прихватил с собой отвертку и молоток, похожий на кувалду. Он звучно постучал, и они, затаив дыхание, стали ждать отзыва. Но ничего не услышали.

– Там раздался стон, когда я постучала в первый раз. Клянусь, это правда, – прошептала Лиз.

– Вы заплатите за ремонт двери, если я ее высажу?

– Да.

Он с ужасающим грохотом принялся работать молотком. Но ему хватило всего трех сильных ударов, чтобы выбить ту часть двери, где располагался замок. Лиз вошла первой, торговец последовал за ней. В комнате стоял ледяной холод и царил почти полный мрак, но на кровати в углу они разглядели фигуру мужчины.

«Боже милостивый! – подумала Лиз. – Если он мертв, у меня может не хватить смелости прикоснуться к нему».

Но, подойдя ближе, она убедилась, что Лимас жив. Открыв шторы, Лиз опустилась на колени рядом с постелью.

– Я позову, если мне понадобится помощь. Спасибо вам, – сказала она, не оглядываясь.

Бакалейщик только кивнул и спустился в лавку.

– Алек, что с тобой? Ты болен? Что с тобой?

Лимас повернул голову на подушке. Его запавшие глаза оставались закрытыми. Черная борода резким контрастом выделялась на бледном лице.

– Алек, не молчи. Ты должен сказать мне. Пожалуйста!

Она зажала его руку между ладонями. Слезы бежали по ее щекам. В отчаянии она не сразу сообразила, что ей делать, потом вскочила на ноги, бросилась в кухню и поставила чайник на газ. Она пока не слишком ясно представляла, как действовать дальше, но ей приносила облегчение возможность делать хоть что-нибудь. Оставив чайник на огне, она взяла свою сумочку, схватила ключ от квартиры Лимаса со стола у кровати, быстро снова спустилась на четыре пролета лестницы и перебежала через дорогу к аптеке мистера Слимана. Она купила желе, сваренное на телячьих ножках, бульонных кубиков и склянку с аспирином. Кинулась было назад, но вернулась и попросила еще и пакет гренок. Все это обошлось ей в шестнадцать шиллингов, после чего у нее осталось четыре шиллинга в кошельке и одиннадцать фунтов на счету, но ничего из этих денег она не смогла бы теперь снять до завтра. К моменту ее возвращения чайник как раз закипел.

Она приготовила мясной бульон, как делала когда-то ее мама: в стакане, куда опустила ложку, чтобы он не треснул. При этом она непрерывно посматривала на Алека, все еще опасаясь, что он может умереть.

Потом Лиз помогла ему лечь повыше на кровати, чтобы он смог выпить бульон. У него была всего одна подушка, и ей пришлось снять с вешалки у двери плащ, чтобы свернуть его и подложить ему под спину. Ей все же было страшновато прикасаться к нему: он настолько пропитался потом, что его чуть отросшие короткие волосы стали влажными и скользкими на ощупь. Поставив стакан рядом с постелью, она одной рукой приподняла ему голову, а другой стала поить. Когда Лимас с трудом сделал несколько глотков, Лиз измельчила две таблетки аспирина и смешала лекарство с очередной ложкой бульона. Она разговаривала с ним, как с ребенком, сидя на краю постели, глядя на него, уже без тени страха ощупывая пальцами его голову и лицо, раз за разом шепотом повторяя его имя:

– Алек, Алек…

Постепенно его дыхание стало более глубоким и ровным, мышцы расслабились, а лихорадочное метание сменилось покоем сна. Наблюдавшая за ним Лиз почувствовала, что худшее позади. И только теперь до нее внезапно дошло, что за окном успело почти совсем стемнеть.

А потом ей стало стыдно за себя: ей, конечно же, следовало навести здесь хоть какой-то порядок. Лиз вскочила, нашла в кухне веник и тряпку и взялась за дело со всей своей молодой энергией. Обнаружив среди его вещей чистое посудное полотенце, она аккуратно расстелила его вместо скатерти на прикроватном столике, перемыла посуду, поставив ее рядом с раковиной для просушки. Когда с работой было покончено, она посмотрела на часы и увидела, что уже половина девятого. Снова поставив чайник, вернулась к постели. Лимас смотрел на нее.

– Не сердись на меня, пожалуйста, Алек, – сказала она. – Я уйду. Обещаю, что непременно уйду, только позволь мне нормально покормить тебя. Ты болен, ты не можешь пока оставаться один… О, Алек!

Что-то в ней надломилось, и она разразилась слезами. Она прикрыла лицо ладонями, но слезы упрямо просачивались между пальцами, как это бывает у детей. И он позволил ей выплакаться, не сводя с нее своих карих глаз и вцепившись обеими руками в край простыни.

Лиз помогла ему умыться и побриться, нашла чистую смену постельных принадлежностей. Потом накормила телячьим желе и консервированными куриными грудками, тоже купленными у мистера Слимана. Сидя на постели и глядя, как он ест, она подумала, что никогда прежде не испытывала такого счастья.

Вскоре Лимас снова заснул. Лиз укрыла его одеялом до плеч и подошла к окну. Раздвинув ветхие шторы и приподняв раму, высунулась наружу. Светились еще два окна из тех, что выходили во двор. В одном из них мерцал голубыми отблесками экран телевизора, и фигуры сидевших перед ним людей оставались завороженно неподвижными; в другом сравнительно молодая женщина накручивала волосы на бигуди. Глядя на жалкую жизнь этих людей, Лиз снова захотелось плакать.

Она заснула, сидя в кресле, а проснулась, когда уже почти рассвело, чувствуя холод и онемение во всем теле. Лиз подошла к кровати. Лимас заворочался, стоило ей посмотреть на него, и она приложила кончик пальца к его губам. Глаз он не открыл, но взял ее за руку и осторожно притянул к себе на постель, а она вдруг почувствовала, как хочет его. Ничто больше не имело значения. Она стала целовать его снова и снова, а когда в следующий раз встретилась с ним взглядами, ей показалось, что он улыбался.

Лиз приходила к нему шесть дней подряд. Он почти не разговаривал с ней, а в ответ на вопрос, любит ли он ее, ответил, что не верит в сказки. Она ложилась рядом с ним на кровать, клала голову ему на грудь, и порой он запускал свои плотные и сильные пальцы ей в волосы, крепко сжимая их в кулаке, и Лиз со смехом просила не делать ей больно. В пятницу вечером она застала его полностью одетым, но небритым и удивилась, почему он не побрился. Ее терзала необъяснимая тревога. Из комнаты стали пропадать мелкие вещицы – сначала часы, потом дешевый переносной транзисторный приемник, всегда прежде стоявший на столе. Лиз хотела спросить его об этом, но не осмелилась. Она купила яиц, ветчины и приготовила ужин на двоих, пока Лимас сидел на кровати и курил сигареты одну за другой. Когда у нее все было готово, он пошел на кухню и вернулся с бутылкой красного вина.

За едой он не проронил ни слова, а ее страх все возрастал, пока не стал нестерпимым, и она вдруг не выдержала:

– Алек… О, Алек… Что это? Так мы с тобой прощаемся?

Он встал из-за стола, взял ее за руки, стал целовать так, как не целовал никогда прежде, и долго о чем-то ей говорил, тихо и нежно, рассказывал ей что-то, чего она почти не понимала и едва ли вообще слышала, потому что чувствовала – это конец, а остальное не имело значения.

– Да, прощай, Лиз, – сказал он. – Прощай. – И добавил: – Только никогда не ищи меня больше. Не надо.

Лиз кивнула и с трудом произнесла:

– Хорошо, ведь мы же договорились.

На улице она была только рада обжигавшему лицо холоду и темноте, помогавшей скрыть слезы.

Уже на следующее утро в субботу Лимас попросил мистера Форда, лавочника, о кредите. Причем сделал он это безыскусно, не приложив ни малейших стараний, чтобы его просьба увенчалась успехом. Он заказал с полдюжины разных продуктов питания – их общая стоимость едва ли превышала фунт, – а когда все это было приготовлено и уложено в пакет с ручками, сказал:

– Пришлите мне счет на квартиру.

Лавочник криво усмехнулся и ответил:

– Боюсь, не могу пойти на это. – Уважительное обращение «сэр» слишком явно не прозвучало в его словах.

– Почему, черт побери? – громко спросил Лимас, и небольшая очередь, возникшая позади него, заволновалась.

– Я вас не знаю, – заявил бакалейщик.

– Не стройте из себя идиота, – возразил Лимас. – Я хожу к вам уже четыре месяца.

Щеки торговца побагровели.

– Мы не отпускаем товары в кредит, не проверив платежеспособность клиента у его банкира, – сказал он, и тут Лимас сорвался на крик.

– Вы несете полную чушь! – заорал он. – Половина ваших покупателей ни разу вообще не бывала в банке. Они даже не знают, что это такое.

Такое оскорбление снести было особенно трудно, потому что оно полностью соответствовало действительности.

– Я вас не знаю, – повторил торговец еще более грубо, – и вы мне не нравитесь. Так что выметайтесь из моего магазина.

Он попытался выхватить сумку, которую Лимас, к несчастью, уже держал в руках. О случившемся потом рассказывали по-разному. Одни говорили, что в попытке завладеть пакетом лавочник толкнул Лимаса, другие оспаривали это. Но как бы то ни было, Лимас ударил его, по свидетельству очевидцев, дважды, причем ему даже не понадобилась для этого правая рука, в которой он все еще сжимал пакет. Бил он не кулаком, ребром левой ладони, а потом феноменально быстрым движением пустил в ход локоть. И торговец повалился на пол, не подавая признаков жизни. Позже в суде было заявлено, и защита не могла оспорить этих фактов, что бакалейщик получил два основных повреждения – перелом лицевой кости от первого удара и вывих нижней челюсти от второго. Инцидент не остался не замеченным ежедневной прессой, но привлек не слишком много внимания со стороны репортеров.

6 Контакт

По ночам он лежал на своей шконке, вслушиваясь в звуки, издаваемые другими заключенными. Там был совсем еще юнец, который часто тихо плакал, а еще пожилой тюремный старожил, который любил распевать «Знавал я однажды девчонку из паба», отбивая ритм на своей жестяной миске. Охранник орал на него после каждого куплета:

– Затыкай, Джордж, нанюхались твоего дерьма!

Но на него никто не обращал внимания. Какой-то ирландец то и дело затягивал воинственные гимны Ирландской республиканской армии, хотя все знали, что посадили его за изнасилование.

В течение дня Лимас изнурял себя физическими упражнениями в надежде, что это поможет лучше спать, но толка не выходило никакого. Ночью некуда было деться от постоянного ощущения тюремной изоляции. Не оставалось ничего, пусть самого иллюзорного, что помогло бы отвлечься и хотя бы ненадолго избавиться от тошнотворной клаустрофобии камеры. Вкус тюремной жизни заполнял его целиком: специфический запах робы, острая вонь дешевых дезинфицирующих средств, которые обильно использовались тюремщиками. И звуки. Звуки, исходившие от таких же пленников. Именно по ночам униженное положение заключенного становилось поистине невыносимым, по ночам Лимасу больше всего хотелось оказаться на залитой солнцем аллее одного из лондонских парков. По ночам он особенно ненавидел стальную клетку, в которой оказался, и приходилось сдерживать мощный внутренний порыв голыми руками раздвинуть прутья, раскроить черепа всем, кто держал его в неволе, и вырваться на свободу, на простор лондонских улиц. Иногда он думал о Лиз. Но позволял своим мыслям обращаться к ней лишь на короткие мгновения, подобные щелчку затвора фотоаппарата, вспоминал ощущение от прикосновения к ее крепкому телу и тут же переключался на что-нибудь другое. Лимас не привык жить воспоминаниями и мечтами.

Своих сокамерников он презирал, а они его ненавидели. Прежде всего за то, что ему удавалось оставаться тем, чем в глубине души хотел бы быть каждый из них: человеком-загадкой. Он тщательно охранял от любопытствующих значительную часть своей личности; его не удавалось поймать в момент грусти и заставить пуститься в сентиментальный рассказ об оставшейся на воле подружке, о семье или детишках. Они ничего о нем не знали; выжидали, но он так ни разу и не разоткровенничался. Новички в тюрьме, как правило, делятся на два типа. Одни, испытывая стыд, страх и шок, со священным трепетом ждут инициации во все обряды и традиции жизни за решеткой. Другие же пытаются воспользоваться самой своей неопытностью, чтобы заискивать и заслужить одобрение тюремного сообщества. Лимас не делал ничего подобного. Казалось, ему нравилось демонстрировать остальным свое пренебрежение, а они ненавидели его еще и потому, что оказались совершенно не нужны ему, как и остальному миру. Они терпели десять дней, а потом перешли к действиям. Вожаки волчьей стаи не получали от него должных знаков почтения и подношений, а мелкая шушера чувствовала себя рядом с ним неуютно. И ему устроили «толкучку» в столовой за ужином. «Толкучка» – это тюремный ритуал, зародившийся еще в восемнадцатом веке и дошедший до наших дней лишь в слегка измененном виде. Его отличие заключается в том, что все происходит словно случайно – миска с едой опрокидывается, и все ее содержимое оказывается у заключенного на робе. Лимаса в очереди обступили со всех сторон. Кто-то подтолкнул его, просунувшаяся сзади рука ударила под локоть, и дело было сделано. Лимас ничего не сказал, лишь внимательно вгляделся в несколько окружавших его лиц, а потом терпеливо выслушал грязную ругань надзирателя в свой адрес, хотя тот прекрасно знал, что случилось в действительности.

Четыре дня спустя, работая тяпкой на клумбе в тюремном дворе, он сделал вид, что споткнулся. Тяпку он при этом держал двумя руками поперек тела, так что ее острый конец на шесть дюймов высовывался из правого кулака. Чуть не упав, он вроде бы старался всего лишь сохранить равновесие, но заключенный, работавший рядом, почему-то вдруг сложился пополам, прижимая руки к животу. Больше попыток устроить ему «толкучку» не было.

Но самым странным из всего тюремного опыта ему совершенно неожиданно показался пакет, обернутый в коричневую бумагу и полученный при выходе на свободу. Ему даже пришло на ум необычное сравнение с брачной традицией: «Это кольцо я надеваю на твой палец, чтобы взять в жены». «Этот бумажный пакет я вручаю тебе, чтобы вернуть в общество». Ему отдали пакет и заставили расписаться в получении, поскольку в упаковке лежала вся его личная собственность. Больше не осталось ничего. Для Лимаса этот момент стал самым унизительным за три месяца, и он преисполнился решимости избавиться от пакета сразу за тюремными воротами.

В целом он не доставил тюремщикам никаких проблем. Жалоб на него не поступало. Начальник тюрьмы, которого тоже слегка заинтриговал этот молчаливый заключенный, ни с кем не делясь своим открытием, списал все на ирландскую кровь, которая, как он был убежден, текла в жилах Лимаса.

– Что вы собираетесь делать, когда выйдете отсюда? – спросил как-то он.

Без намека на улыбку Лимас ответил, что хочет начать новую жизнь, и начальник мог только назвать его намерения «весьма похвальными».

– Как у вас с семьей? – поинтересовался он. – Может, удастся снова сойтись с бывшей женой?

– Попытаюсь непременно, – не моргнув глазом, заверил его Лимас. – Правда, она уже успела снова выйти замуж.

Офицер, надзиравший над условно досрочно освобожденными, рекомендовал Лимасу работу санитара в психиатрической больнице Букингемшира, и Лимас согласился подать туда заявление о приеме. Он записал адрес и даже время отправления поездов со станции Мэрилебон.

– Дорогу уже электрифицировали до самого Грейт-Миссендена, – с энтузиазмом сообщил офицер, и Лимас заверил, что его это тоже очень радует.

А потом ему выдали пакет и выпустили за стены тюрьмы. Он автобусом доехал до Мраморной арки, а оттуда пошел пешком. У него оставались кое-какие деньги, и он решил устроить себе хороший обед. Он мысленно проложил себе маршрут от Гайд-парка до Пиккадилли, а потом через Зеленый парк и Сент-Джеймсский парк к парламентской площади. Потом он пройдет мимо Уайтхолла к Стрэнду, где в большом кафе рядом с вокзалом Чаринг-Кросс можно было получить вполне приличный натуральный бифштекс за шесть шиллингов.

Лондон был сейчас как-то особенно хорош. Весна запоздала, и в парках еще вовсю цвели крокусы и нарциссы. С юга дул прохладный освежающий ветерок; он мог бы гулять в такую погоду весь остаток дня. Но при нем все еще оставался пакет, от которого необходимо было избавиться. Урны для этой цели были маловаты – он будет выглядеть смешно, если попытается запихнуть пакет в одну из них. Он еще подумал, что стоит, быть может, предварительно кое-что вынуть оттуда – хотя бы документы: страховое свидетельство, водительское удостоверение и форму Е.93 (он понятия не имел, что это такое) в толстом конверте с королевским гербом, – но потом решил плюнуть на все. Он сел на скамейку, положив пакет рядом, но не слишком близко, а потом отодвинулся еще чуть дальше от него. Спустя пару минут он вернулся на аллею парка, оставив пакет на скамейке. Но не успел сделать по аллее и нескольких шагов, как услышал окрик. Обернувшись на голос (чуть поспешнее, чем следовало бы), он увидел мужчину в плаще армейского образца, который делал ему знаки одной рукой, держа в другой его пакет.

Лимас сунул теперь обе руки в карманы и не собирался вынимать их оттуда. Он замер, глядя через плечо на мужчину в плаще. Тот явно растерялся, ожидая, видимо, что Лимас подойдет к нему или проявит хоть какой-то интерес. Но не дождался. Лимас только пожал плечами и двинулся дальше по аллее. До него донесся новый окрик, на который он не обратил внимания, но понял, что мужчина устремился вслед за ним. Он слышал шаги по гравию, ускорившиеся почти до бега и быстро приближавшиеся, а потом уже несколько недовольный голос запыхавшегося человека:

– Эй, послушайте! Я к вам обращаюсь. Подождите!

Когда мужчина в плаще поравнялся с ним, Лимасу пришлось остановиться и снова посмотреть на него.

– В чем дело?

– Это ведь ваш пакет, верно? Вы забыли его на скамейке. Почему вы не вернулись, когда я в первый раз вас окликнул?

Высокий, курчавые темно-русые волосы, оранжевый галстук и бледно-зеленого оттенка рубашка; немного вызывающе, но скорее безвкусно, подумал Лимас. Похож на бывшего учителя, выпускника лондонской школы экономики, который теперь заведует драмкружком. К тому же близорук.

– Вы можете положить его туда, где взяли, – сказал Лимас. – Мне этот пакет не нужен.

Мужчина покраснел.

– Но вы же не имеете права так просто бросаться вещами, – сказал он. – Это получается мусор.

– Еще как имею, – возразил Лимас. – И это не мусор. Кому-нибудь он может пригодиться.

Он хотел пойти дальше, но незнакомец все еще стоял у него на пути, держа пакет в руках, как грудного младенца.

– Не мешайте мне, сделайте милость, – сказал Лимас. – Я должен идти.

– Но послушайте, – не унимался мужчина, даже несколько повысив голос. – Я лишь попытался оказать вам услугу. Зачем же так грубить?

– Если вы только хотели оказать мне услугу, – резко сказал Лимас, – то какого дьявола шли за мной все последние полчаса?

«А он не так уж плох, – подумал Лимас. – Даже не дернулся, хотя внутри, видимо, весь сжался».

– Вы мне показались похожим на одного человека, с которым я встречался в Берлине, вот и все.

– И потому вы полчаса следили за мной? – В голосе Лимаса звучал неприкрытый сарказм, и он ни на секунду не сводил взгляда своих карих глаз с лица собеседника.

– Никакие не полчаса. Я заметил вас только у Мраморной арки, и вы мне показались похожим на Алека Лимаса. Когда-то я занял у него некоторую сумму денег. В то время я работал на Би-би-си в Берлине, и там был этот человек, у которого я брал взаймы, а денег не вернул. С тех пор меня мучила совесть. Вот почему я пошел за вами. Хотел убедиться, что не обознался.

Лимас продолжал в упор разглядывать его, ничего не говоря и лишь думая: «Нет, он не слишком хорош, но держится молодцом». Придуманная на ходу история шита белыми нитками, но не в этом дело. Лимасу понравилось, как быстро он среагировал, когда не удался такой простой с виду, можно сказать, классический подход.

– Предположим, я действительно Лимас, – сказал он наконец, – а вот вы кто такой, черт возьми?

Незнакомец представился как некий мистер Эйш.

– Пишется через «А», но читается как «Эй», – торопливо добавил он, и Лимас мгновенно понял, что он лжет. Эйш еще некоторое время продолжал притворяться, будто не уверен, что Лимас – это тот самый Лимас, а потому, когда они вместе сели обедать, вскрыл пакет, достал оттуда государственное страховое свидетельство и стал украдкой рассматривать его, как школьник порнографическую открытку (такое сравнение Лимасу показалось удачным). Эйш заказал ужин без должной оглядки на цены, которая не была бы лишней на первый раз, и они пили франкенвейн в память о былом. Лимас настаивал, что совершенно не помнит Эйша, а тот не переставал удивляться этому. В его голосе даже звучало нечто вроде обиды. Они познакомились на вечеринке, напомнил он, которую Дерек Уильямс закатил у себя на Кудамм^[487], и это был правильный адрес, где собралась тогда вся журналистская братия. Ведь такого шумного сборища Алек уж никак не мог забыть? Нет, Лимас ничего подобного не запомнил. Хорошо, но он же был знаком с Дереком Уильямсом из еженедельника «Обзервер», прекрасным парнем, часто собиравшим к себе гостей на выпивку с пиццей? Нет, у Лимаса вообще была отвратительная память на имена, к тому же речь шла о пятьдесят четвертом годе – с той поры много воды утекло… Странно, потому что Эйш (которого, между прочим, зовут Уильям, а для большинства знакомых он просто Билл) помнил. Эйш все очень живо помнил. Они пили стингеры из бренди с мятным ликером, и все изрядно набрались, а потом Дерек привел роскошных девочек, чуть ли не половину кордебалета из кабаре «Малькастен». Алек уж точно запомнил хотя бы их, неужели тоже нет? И Лимасу показалось, что вот теперь он, кажется, начал что-то припоминать, и если Билл расскажет еще какие-то подробности…

Билл готов был продолжать с превеликим удовольствием, импровизируя на ходу, но прекрасно справляясь с этой задачей и подпустив в свой рассказ добрую толику секса: как они потом оказались в ночном клубе с тремя из тех девчонок: Алек, помощник советника по политическим вопросам из посольства и Билл. Как Биллу было неловко, потому что у него не оказалось при себе денег, и за него платил Алек, а когда Биллу захотелось затащить одну из красоток к себе домой, Алек ссудил ему еще десятку…

– Господи! – воскликнул наконец Лимас. – Вот теперь вспомнил. Все так и было.

– Я был уверен, что ты вспомнишь, – довольно закивал Эйш, глядя поверх бокала. – А теперь давай допьем остальное. Это так забавно!

Эйш принадлежал к тому типу людей, которые строят взаимоотношения с другими, чутко реагируя на их реакции и манеру поведения. Столкнувшись с мягкостью, он становился напористым, встретив отпор – отступал. Не обладая самостоятельностью мышления, не имея собственных идей и вкусов, он подстраивался под настроения и пристрастия компаньона. Он был так же готов пить чай в «Фортнумсе», как и пиво в «Проспекте Уитби»^[488], слушать военный оркестр в парке Сент-Джеймс или джаз в подвальчике на Комптон-стрит. Его голос мог исполниться проникновенным сочувствием к жертвам Шарпвилля^[489], а мог дрожать от возмущения по поводу увеличения процента цветного населения в Великобритании. Лимасу подобная черта характера всегда казалась отталкивающей, ему хотелось издеваться над такими типами. Вот и сейчас он то и дело ставил Эйша в положение, когда тот вынужден был делать откровенные заявления, а сам потом давал задний ход, с наслаждением наблюдая, как Эйшу приходится неуклюже оправдываться, выбираясь из тупиков, в которые его постоянно загонял Лимас. А в тот день Лимас был в ударе и часто вел себя с такими извращенным нахальством и наглостью, что собеседник с полным правом мог бы возмутиться и уйти – ведь он еще и платил за это, – но Эйш терпел. Низкорослый, грустного вида мужчина в очках, одиноко сидевший за соседним столом и погруженный в чтение руководства по производству подшипников, если бы подслушал их разговор, мог бы решить, что Лимас – садист по натуре. Если же он лучше и тоньше разбирался в людях, то понял бы, что Лимас на самом деле просто получает удовольствие, а заодно убеждается, что только человек с очень сильным внешним побудительным мотивом может покорно сносить подобное отношение к себе.

Около четырех часов они попросили принести счет, и Лимас сделал попытку оплатить свою часть, но Эйш и слышать не хотел об этом. Он сам расплатился с официантом и достал чековую книжку, чтобы вернуть долг Лимасу.

– Двадцать фунтов и ни пенсом меньше. – Он проставил на чеке дату. А потом поднял на Лимаса взгляд, полный любезного участия. – Чек ведь тебя устроит, не так ли?

Чуть покраснев, Лимас ответил:

– Видишь ли, у меня сейчас, как назло, нет счета в банке. Я только что вернулся из зарубежной поездки и еще не успел решить этот вопрос. Поэтому будет лучше, если ты дашь мне чек, который я смогу обналичить в банке, услугами которого пользуешься ты сам.

– Увы, дорогой друг, это никак невозможно! Мой банк так далеко, что тебе придется проходить таможню, чтобы получить деньги по этому чеку там.

Лимас пожал плечами, но Эйш только рассмеялся и предложил встретиться завтра в том же месте в час дня, чтобы он мог принести наличные.

На углу Комптон-стрит Эйш поймал такси, и Лимас махал вслед машине, пока она не скрылась из вида. Потом посмотрел на часы. Ровно четыре. Он догадывался, что за ним все еще следят, и потому прошелся до Флит-стрит и выпил чашку кофе в кафе «Блэк энд уайт». Прогулялся по книжным магазинам, почитал вечерние газеты, свежие экземпляры которых были выставлены в витринах редакций, а потом совершенно внезапно, словно эта идея осенила его в последний момент, запрыгнул на заднюю площадку проходившего мимо автобуса. Автобус довез его до Ладгейт-хилл, где угодил в пробку рядом со станцией подземки. Он покинул автобус и нырнул в метро. Купив билет за шесть пенсов^[490], он расположился в хвосте вагона и сошел уже на следующей станции. Затем сел в поезд до Юстона и оттуда пешком вернулся к Чаринг-Кросс. До вокзала он добрался уже в девять часов вечера, и холод заметно усилился. На грузовом дворе его ждал микроавтобус, водитель которого крепко спал за рулем. Лимас на всякий случай проверил номерной знак, а потом окликнул через стекло:

– Вы от Клементса?

Шофер, вздрогнув, проснулся.

– Мистер Томас?

– Нет, – ответил Лимас. – Томас не смог прийти. Я – Эмис из Хаунслоу.

– Забирайтесь в машину, мистер Эмис, – сказал водитель и открыл дверь.

Они направились на запад в сторону Кингс-роуд. Водитель знал, куда доставить пассажира.

Дверь ему открыл Шеф.

– Джорджа Смайли нет дома, – сказал он, – и я решил воспользоваться его гостеприимством. Входите.

Только когда Лимас вошел в прихожую, а дверь оказалась надежно заперта, Шеф включил свет.

– За мной следили до самого обеда, – заявил Лимас.

Они перешли в небольшую гостиную. Книги здесь были повсюду. Это была приятная на вид комната с высоким потолком и лепниной восемнадцатого века, большими окнами и добротно сложенным камином.

– Он увязался за мной еще с утра. Некто по фамилии Эйш. – Лимас закурил сигарету. – Мелкая сошка. Мы снова встречаемся с ним завтра.

Шеф внимательнейшим образом выслушал историю Лимаса полностью, этап за этапом, с того дня как он избил бакалейщика, и до сегодняшнего знакомства с Эйшем.

– Как вам тюрьма? – спросил Шеф, причем таким тоном, словно интересовался, хорошо ли Лимас отдохнул в отпуске. – Виноват, но мы никак не могли улучшить условия вашего содержания там, сделать жизнь чуть комфортнее. Это выглядело бы слишком подозрительно.

– Разумеется, я все понимаю.

– Мы должны быть последовательны. Всегда и во всем последовательны. Нам нельзя нарушать естественного хода событий. Как я понял, вы еще и тяжело болели. Сочувствую. Что с вами случилось?

– Обычная простуда.

– Как долго вы провалялись в постели?

– Дней десять.

– Какая неприятность! И что же, за вами некому было даже присмотреть?

Воцарилось продолжительное молчание.

– Вы же знаете, что она член компартии, верно? – спокойно спросил Шеф.

– Да, – подтвердил Лимас.

Они снова немного помолчали.

– Я не хочу ее ни во что впутывать.

– А с какой стати нам ее во что-то впутывать? – спросил Шеф теперь уже достаточно резко, и всего на мгновение Лимасу показалось, что ему в кои-то веки удалось пробить стену академичной невозмутимости начальника. – Кто-нибудь предлагал ее участие?

– Нет, – ответил Лимас. – Я лишь хотел особо подчеркнуть это. Мне ли не знать, как иной раз бывает? Любая активная операция может принять совершенно непредсказуемое направление, и в нее втягиваются посторонние. Ты думаешь, что поймал нужную рыбу, но в твоих сетях запутывается и другая. Я хочу, чтобы она полностью оставалась в стороне.

– О, здесь я с вами полностью согласен.

– Что за человека я встретил на бирже труда? Фамилия Питт. Он случайно не работал в Цирке во время войны?

– Я не знаю никого с такой фамилией. Как вы сказали? Питт?

– Да.

– Никогда не слышал. Говорите, он с биржи труда?

– О, ради бога! – пробормотал Лимас, но так, чтобы его было отчетливо слышно.

– Прошу прощения, – сказал Шеф, внезапно поднимаясь, – но я, кажется, совершенно пренебрегаю обязанностями заместителя хозяина дома. Не угодно ли что-нибудь выпить?

– Нет. Я хотел бы уехать на эту ночь, Шеф. Отправиться за город и немного заняться спортом. Дом функционирует?

– Я уже заказал машину, – сказал он. – В котором часу у вас завтра встреча с Эйшем? В час?

– Да.

– Тогда я позвоню Холдейну и скажу, что вы хотите немного поиграть в сквош. А еще советовал бы показаться доктору. Меня беспокоит та ваша простуда.

– Мне не нужен врач.

– Как будет угодно. – Шеф налил себе виски и стал от нечего делать рассматривать книги Смайли на полках.

– Почему здесь нет Смайли? – спросил Лимас.

– Ему не по душе эта операция, – ответил Шеф совершенно равнодушным тоном. – Она, видите ли, противоречит его принципам. Он понимает ее важность, но не желает участвовать. Это тоже своего рода болезнь, – добавил он со странной улыбкой, – у которой постоянно случаются рецидивы.

– Не могу сказать, чтобы он встретил меня с распростертыми объятиями.

– Все верно. Он не хочет ни во что вмешиваться. Но ведь он рассказал вам о Мундте все, что знал? Дал вам о нем подробную информацию?

– Да.

– Мундт – очень опасный противник, – заметил Шеф. – Нам ни в коем случае не следует забывать об этом. И он первоклассный разведчик.

– Смайли известно, с какой целью проводится операция? Он понимает причину нашего особого интереса к Мундту?

Шеф кивнул и отпил глоток виски.

– Но она все равно ему не нравится?

– Только не думайте, что дело в каких-то моральных принципах. Он сейчас подобен хирургу, уставшему от вида крови. И потому предпочитает предоставить действовать другим.

– Скажите, – продолжал задавать вопросы Лимас, – почему вы так уверены, что эта нить приведет нас куда нужно? Откуда вы знаете, что мной занялись восточные немцы, а не, допустим, чехи или русские?

– Можете не сомневаться, – ответил Шеф, чересчур сильно надув щеки, – что об этом мы позаботились.

Когда они подошли к двери, Шеф мягко положил руку на плечо Лимаса.

– Это станет вашим последним заданием, – сказал он. – Потом можете навсегда возвращаться с холода. Кстати, о той девушке… Не хотите, чтобы мы ей помогли? Деньгами или чем-то еще?

– Когда все закончится, я сам о ней позабочусь.

– Хорошо. Вы правы. Было бы небезопасно предпринимать что-нибудь сейчас.

– Я лишь прошу оставить ее в покое, – повторил Лимас с особым нажимом. – Не хочу, чтобы к ней кто-то приближался, заводил на нее досье и прочее. Просто забудьте о ней.

Он кивнул Шефу на прощание и вышел в ночь. На холод.

7 Кивер

На следующий день Лимас на двадцать минут опоздал к обеду с Эйшем, и от него сильно разило виски. Но это нисколько не повлияло на настроение Эйша, который при виде Лимаса расплылся в радостной улыбке. Сообщив, что и сам слегка припозднился, задержавшись в банке, он протянул Лимасу конверт:

– Бумажками по одному фунту. Надеюсь, это не проблема?

– Спасибо, – ответил Лимас, – и давайте выпьем.

Он не побрился, и на нем была рубашка с грязным воротничком. Подозвав официанта, заказал себе двойную порцию виски и коктейль «розовый джин» для Эйша. Напитки скоро принесли, и у Лимаса заметно дрожала рука, когда он наливал в свой стакан содовую, чуть не расплескав ее по столу.

Они плотно пообедали, сопроводив еду обильными возлияниями, причем разговаривал за столом главным образом Эйш. Как Лимас и ожидал, сначала он сосредоточился на себе самом. Трюк старый, но проверенный.

– Сказать тебе правду, я поймал удачу за хвост совсем недавно, – сказал он. – В статусе свободного журналиста пишу очерки об Англии для зарубежной прессы. После Берлина, признаться, я поначалу наделал глупостей. Би-би-си не продлила контракт, и пришлось взяться редактировать захудалый еженедельник о хобби для престарелых. Можешь себе представить что-то более ужасное? И потому, когда издание накрылось после первой же забастовки типографских рабочих, я испытал только облегчение. На какое-то время пришлось уехать жить к маме в Челтнэм. У нее там антикварный магазин, и дела идут отлично, дай ей бог здоровья. А потом я получил письмо от своего старого приятеля Сэма Кивера, который писал, что открывает небольшое частное агентство, которое будет готовить разного рода материалы о жизни в Англии, но специально рассчитанные на иностранного читателя. Ну, ты понимаешь, о чем речь. Скажем, делаю статью на шестьсот слов о танце Моррис^[491]. Но Сэм нашел правильный подход к делу. Он продает только уже переведенные статьи. И знаешь, в этом его огромное преимущество перед конкурентами. Кажется, что стоит покупателю самому нанять переводчика? Но когда перед редактором лежит материал на полколонки для зарубежных новостей, ему далеко не всегда охота тратить время и деньги на перевод. И еще Сэм наладил прямой выход на главных редакторов зарубежных изданий. Для этого мотался по всей Европе, как тот цыган, но зато теперь пожинает плоды своих усилий по полной программе.

Эйш замолк, как бы приглашая Лимаса рассказать теперь о себе, но тот сделал вид, что не понял. Он лишь кивнул со скучающим видом и обронил:

– Чертовски хорошая идея.

Эйш хотел заказать вина, но Лимас сказал, что предпочтет продолжать пить виски, и к моменту прибытия кофе опустошил четыре больших стакана. Судя по всему, он находился в плохой форме: у него выработалась привычка всех горьких пьяниц сначала опустить голову и прильнуть губами к краю стакана, а уже потом выпить, словно опасаясь, что руки могут его подвести.

Эйш какое-то время продолжал молчать.

– А ты, случайно, не знаком с Сэмом Кивером? – спросил он потом.

– С каким Сэмом?

Теперь в голосе Эйша слышались нотки раздражения.

– С Сэмом Кивером, моим боссом. Я только что тебе о нем рассказывал.

– Он тоже был в Берлине?

– Нет. Он хорошо знает Германию, но в Берлине никогда не жил. Недолго проторчал в Бонне внештатным корреспондентом. Ты мог там с ним пересекаться. Он – душка.

– Не думаю, что мы встречались.

Снова пауза.

– А чем ты сейчас занимаешься? – спросил Эйш.

Лимас передернул плечами.

– Меня отправили на свалку, – ответил он, глуповато улыбнувшись. – Положили в мешок и вышвырнули.

– Я никак не вспомню, кем ты был в Берлине. Уж не одним ли из бойцов невидимого фронта холодной войны?

«Бог ты мой, – подумал Лимас, – а он пытается сразу взять быка за рога».

Он сделал вид, что колеблется, потом побагровел и произнес со злобой:

– Был мальчиком на побегушках у треклятых янки, как и все мы.

– Вот что я тебе скажу. – Эйш говорил так, словно уже какое-то время прокручивал эту идею в голове. – Тебе непременно надо познакомиться с Сэмом. Он тебе понравится. – А затем, как будто спохватившись, добавил: – Но, черт возьми, Алек, я даже не знаю, где тебя найти, если понадобится.

– И не найдешь, – апатично ответил Лимас.

– Что-то я тебя не пойму, старина. Где ты живешь?

– Где придется. У меня сейчас трудные времена. Работы нет. А эти сволочи отказали мне в пенсионном обеспечении.

Эйш был явно потрясен.

– Но это же ужасно, Алек! Почему ты мне сразу не сказал? Можешь какое-то время перекантоваться у меня. Я живу скромно, но есть лишняя комната, если ты не против спать на раскладушке. Ты же не можешь ночевать на скамейках в парках, милый мой дружище!

– На какое-то время я теперь в порядке, – ответил Лимас, похлопав себя по карману с только что полученным конвертом. – И работу найду. – Он решительно мотнул головой. – Недели не пройдет, как найду. И все будет путем.

– Какую работу?

– Еще не знаю. Любую.

– Но не можешь же тырастрачивать себя по мелочам, Алек! Ты же говоришь на немецком, как на родном, я-то помню. С такими способностями ты много чем можешь заняться.

– Я и так уже много чем занимался. Продавал энциклопедии какой-то хреновой американской фирмы, сортировал книги экстрасенсов в библиотеке, проверял время явки рабочих на вонючей фабрике клея. Что еще я могу? – Он смотрел не на Эйша, а на поверхность стола перед собой; дрожавшие губы кривились в усмешке.

Эйш почувствовал его волнение и решил, что настал подходящий момент. Перегнувшись через стол, он заговорил напористым, почти победным тоном:

– Но, Алек, чтобы преуспеть, тебе нужны контакты с людьми, разве ты не понимаешь? Я же все это проходил. Испытал бедность на собственной шкуре. Вот когда только связи могут по-настоящему выручить. Я не знаю, чем ты занимался в Берлине, и знать не хочу, но ты явно не свел там знакомств с важными персонами, так ведь? Если бы пять лет назад в Познани судьба не столкнула меня с Сэмом, я бы тоже до сих пор горе мыкал, как ты сейчас. Послушай, Алек. Поживи у меня недельку. Мы пригласим в гости Сэма и, быть может, еще нескольких старых берлинских знакомых, кого застанем в Лондоне.

– Но я же не умею писать, – возразил Лимас. – Я не сумею выжать из себя ни одной самой поганой строчки.

Эйш положил ладонь поверх его руки.

– Не надо пока беспокоиться об этом, – сказал он ободряюще. – Любую проблему со временем можно решить. Где твои пожитки?

– Что?

– Ну, там, одежда, багаж, барахло всякое.

– У меня ничего нет. Я все продал, кроме пакета.

– Какого пакета?

– Того свертка в коричневой бумаге, который ты подобрал в парке. Я как раз хотел избавиться и от него тоже.

Квартира Эйша располагалась на Долфин-сквер. Лимасу ее вид показался вполне предсказуемым. Небольшая, неброская, с несколькими наспех собранными сувенирами из Германии: пивными кружками, глиняной крестьянской трубкой и парой второсортных статуэток из нимфенбургского фарфора.

– Выходные я провожу у матушки в Челтнэме, – объяснил он. – А здесь ночую только по рабочим дням. Очень удобно иметь пристанище в городе, – добавил он небрежно.

В меньшей из двух жилых комнат они поставили раскладушку для Лимаса. Часы показывали половину пятого.

– И давно ты здесь обитаешь? – спросил Лимас.

– Около года или чуть больше.

– Легко нашел квартиру?

– Это дело случая. Даешь объявление, и однажды тебе звонят и предлагают как раз то, что нужно.

Эйш заварил чай, и они пили его, причем Лимасу было явно не по себе, как человеку, отвыкшему от комфорта. Даже сам Эйш несколько притих. Покончив с чаем, он сказал:

– Пойду прошвырнусь по магазинам, пока они еще работают, а потом мы решим, как быть дальше. Я, наверное, звякну Сэму уже сегодня вечером. Думаю, чем раньше вы встретитесь, тем будет лучше для всех. А тебе я бы посоветовал вздремнуть. Ты выглядишь уставшим.

Лимас кивнул.

– Спасибо тебе… – Он сделал неловкий жест, обведя комнату рукой. – …Спасибо за все.

Эйш в ответ только похлопал его по плечу, снял с вешалки свой армейский плащ и ушел.

Дождавшись, пока Эйш удалится от дома на достаточно безопасное расстояние, Лимас аккуратно запер дверь квартиры на засов и спустился вниз в вестибюль, где стояли две кабинки с телефонами-автоматами. Он набрал номер в районе Майда-Вейл и попросил соединить его с секретарем мистера Томаса. Девичий голос отозвался почти сразу:

– Секретарь мистера Томаса вас слушает.

– Я звоню по поручению мистера Сэма Кивера, – сказал Лимас. – Он принял приглашение и надеется лично связаться с мистером Томасом сегодня вечером.

– Непременно передам информацию мистеру Томасу. Он знает ваши контактные координаты?

– Это на Долфин-сквер, – ответил Лимас и продиктовал адрес полностью. – Всего доброго.

Потом он задал несколько вопросов привратнику, вернулся в квартиру Эйша и уселся на раскладушку, пристально рассматривая свои стиснутые ладони. Через некоторое время лег, решив последовать совету Эйша и немного отдохнуть. Стоило ему закрыть глаза, и он вспомнил, как Лиз лежала рядом с ним в Бэйсуотере, и с легким беспокойством подумал, что с ней сталось.

Разбудил его Эйш, приведший с собой низкорослого, несколько полноватого мужчину с длинными седыми волосами, зачесанными назад, и в костюме с двубортным пиджаком. Говорил незнакомец с чуть заметным акцентом выходца из Центральной Европы, скорее всего из Германии. Представился он как Кивер – Сэм Кивер.

Они пили джин с тоником, и снова разговор поддерживать пришлось по большей части Эйшу. Все как в старые добрые времена в Берлине, ностальгически затянул он. Парни собрались гульнуть, и вся ночь в их распоряжении. Но Кивер сразу заявил, что не хотел бы слишком засиживаться: утром ждет работа. Они решили поужинать в китайском ресторане, который уже был знаком Эйшу – он находился напротив полицейского участка Лайм-хаус, а вино разрешалось приносить свое. Как ни странно, у Эйша на кухне нашлось бургундское, и они прихватили его с собой, вызвав такси.

Ужин удался на славу, и они выпили обе бутылки вина. После первой Кивер стал заметно разговорчивее: он только что вернулся из поездки по Западной Германии и Франции. Ситуация во Франции напоминала ад кромешный, де Голль уходил, и одному богу известно, что ожидало эту страну. Притом что ее наводнили сотни тысяч деморализованных беженцев из бывшей колонии в Алжире, он не исключал, что там может установиться фашистский режим.

– А что в Германии? – спросил Алек, поощряя его продолжать.

– Там суть дела в том, сумеют ли янки удержать западных немцев под контролем, – охотно ответил Кивер и с явным интересом ждал следующего вопроса Лимаса.

– Что вы имеете в виду? – спросил тот.

– Только то, что сказал. Даллес одной рукой дает им право проводить независимую внешнюю политику, а Кеннеди другой отбирает это право. Немцев такое отношение к себе начинает бесить.

Лимас кивнул, соглашаясь, и сказал:

– Типично для этих паршивых янки.

– Алек, кажется, недолюбливает наших заокеанских кузенов, – без надобности влез в разговор Эйш, но его реплика не вызвала ни малейшего интереса у Кивера, который только вяло пробормотал:

– Вот как?

Кивер давно играет в эти игры, понял Лимас. Как человек, хорошо знающий правила, он дожидается, чтобы ты сам подошел к нему. И довел до совершенства образ человека, который догадывается, что его попросят об услуге, но не собирается легко соглашаться оказать ее.

После ужина Эйш сказал:

– Я знаю одно местечко на Уордур-стрит – ты однажды бывал там, Сэм. У них все обставлено по высшему разряду. Почему бы нам не вызвать ландо и не отправиться туда?

– Минуточку! – воскликнул Лимас так резко, что Эйш невольно вскинул на него обеспокоенный взгляд. – Сначала скажите мне, кто будет платить за всю эту музыку?

– Я, – быстро ответил Эйш. – Мы с Сэмом.

– А вы с ним договорились об этом?

– Нет, но…

– Потому что у меня за душой ни пенса, и ты это знаешь, верно? По крайней мере ни пенса лишнего, чтобы выбрасывать на ветер.

– Само собой, знаю, Алек. Но я ведь до сих пор хорошо заботился о тебе, не так ли?

– Да, – ответил Лимас, – позаботился, что верно, то верно.

Он вроде бы хотел что-то к этому добавить, но передумал. Эйш выглядел лишь слегка встревоженным, но не обиженным, а Кивер сохранял прежний непроницаемый вид.

В такси Лимас разговаривать отказался. Эйш пытался наладить с ним беседу, но тот лишь отмахнулся. Они приехали на Уордур-стрит и вышли из машины, причем ни Лимас, ни Кивер даже не дернулись, чтобы расплатиться с таксистом. Потом Эйш провел их мимо витрин магазинчиков, в которых были выставлены журналы «с девочками», к длинному коридору, где в дальнем конце сияла неоном вывеска: «Мужской клуб „Красная верба“. Вход по членским билетам». По обе стороны двери были прикреплены фото девушек в соблазнительных позах, у которых поперек самых интимных мест протянулись полоски с надписями: «Уроки анатомии. Только для членов клуба».

Эйш нажал на кнопку звонка. Дверь мгновенно открыл мощного сложения мужчина в белой сорочке и черных брюках.

– Я – член клуба, – сказал Эйш, – а эти двое джентльменов со мной.

– Дайте-ка взглянуть на членскую карточку.

Эйш достал из бумажника удостоверение на плотной бумаге и протянул охраннику.

– Вашим гостям придется заплатить по фунту с носа как временным членам. Но пропускаю только по вашей рекомендации. Надеюсь, правила вы знаете?

Он попытался вернуть карточку, но Лимас стремительно протянул руку и перехватил ее. Разглядывал несколько секунд, потом передал хозяину.

Достав из кармана брюк две фунтовые бумажки, Лимас вложил их в руку ожидавшего платы вышибалы.

– Вот тебе взнос за гостей, – сказал Лимас и, не обращая внимания на попытки Эйша протестовать, сам провел их через занавешенную портьерой дверь в тускло освещенный вестибюль клуба. Потом повернулся к охраннику.

– Пусть для нас подберут столик, – сказал Лимас, – и принесут бутылку виски. А потом оставят в покое.

Громила ненадолго задумался, но потом решил, что лучше не пререкаться, и сопроводил их вниз по лестнице. По мере того как они спускались, до них все отчетливее доносились приглушенные звуки музыки.

Их усадили за столик, стоявший в стороне от других, у задней стены зала. Дуэт музыкантов что-то наигрывал, а по углам парами и по трое сидели девушки. Когда они вошли, некоторые попытались выйти их встретить, но охранник отрицательно помотал им головой.

Эйш бросал на Лимаса тяжелые взгляды, пока они дожидались виски. Что до Кивера, тот, казалось, откровенно скучал. Прибыл официант с бутылкой и тремя широкими стаканами. Они молча наблюдали, как он плеснул понемногу напитка в каждый из них, после чего Лимас забрал бутылку и долил по стаканам, по меньшей мере еще столько же. Покончив с этим, он перегнулся через стол и прошипел в лицо Эйшу:

– А теперь, быть может, ты объяснишь мне, что за херня здесь происходит?

– О чем ты? – голос Эйша прозвучал растерянно. – Что ты хочешь знать, Алек?

– Ты шел за мной от самой тюрьмы в тот день, когда меня освободили, – начал Лимас уже более спокойно, – потом прогнал мне тупейшую сказку о том, что мы знакомы еще по Берлину. Отдал мне деньги, которых я тебе не одалживал. Кормил меня дорогими обедами и позволил поселиться в своей квартире.

Лицо Эйша налилось кровью, и он попытался ответить:

– Если это тебя смущает…

– Не перебивай, – злобно сказал Лимас. – Не раскрывай рта, пока не дослушаешь меня, понял? Членская карточка клуба выписана на фамилию Мэрфи. Это твоя настоящая фамилия?

– Нет, конечно.

– Сейчас ты мне соврешь, что карточку тебе одолжил приятель, угадал?

– Никто мне ее не одалживал. Если хочешь знать, я часто прихожу сюда, чтобы снять девчонку. И само собой, никто не называет в таких местах своей подлинной фамилии.

– Тогда растолкуй мне, – безжалостно продолжал Лимас, – почему Мэрфи значится съемщиком квартиры, в которой ты живешь?

Наконец Кивер почувствовал, что пора вмешаться.

– Отправляйся домой, – сказал он Эйшу. – Предоставь остальное мне.

Девушка – молодая, но уже довольно-таки потасканная, с черным синяком на бедре – исполняла стриптиз. Ее жалкое тощее нагое тело не вызывало ничего, кроме стыда за нее, потому что в нем начисто отсутствовала эротика, а движения были слишком безыскусными, чтобы вызывать желание. Она медленно кружилась, время от времени подергивая руками и ногами, словно слышала музыку, под которую танцевала, лишь фрагментами, и не сводила с них наивно любопытного взгляда ребенка, попавшего в компанию взрослых. Темп музыки вдруг ускорился, и девушка отреагировала на это, как собака на окрик хозяина, принявшись раскачиваться в такт. С последним аккордом она сорвала с себя бюстгальтер, обнажив чахлую грудь и пошлые блестки в трех местах, похожие на старые елочные украшения.

Лимас и Кивер молча наблюдали за ней.

– Думаю, самое время предположить, что в Берлине я видел стриптиз получше, – после долгой паузы сказал Лимас, и Кивер понял, насколько он все еще до сих пор зол.

– Не сомневаюсь, что видели, – добродушно отозвался он. – Я и сам частенько бывал в Берлине, но, боюсь, ночные клубы мне не по вкусу.

Лимас промолчал.

– Причем, заметьте, я не ханжа, а просто человек рациональный. Если мне нужна женщина, есть способы получить желаемое гораздо дешевле. А если хочется потанцевать, для этого существуют значительно более приятные заведения.

Лимас словно и не слушал его.

– Возможно, вы объясните мне наконец, зачем этот котенок взял меня в оборот? – спросил он наконец.

Кивер кивнул:

– Разумеется. Он выполнял мое указание.

– А зачем это вам?

– Я в вас заинтересован. Хочу сделать вам предложение. Как журналист.

Они снова замолчали.

– Значит, как журналист, – повторил Лимас. – Понятно.

– Я возглавляю агентство, которое распространяет статьи в разных странах мира. И мы получаем хорошие деньги – даже очень хорошие – за по-настоящему интересные материалы.

– Кто публикует подобные материалы?

– Они оплачиваются так щедро, что человек с вашим международным опытом, с вашим… прошлым – вы же понимаете, о чем я, – способный выдать убедительную, подкрепленную фактами историю, мог бы за сравнительно короткое время избавить себя от всяких тревог за свое финансовое положение в будущем.

– Кто публикует материалы, Кивер?

В голосе Лимаса послышалась угроза, и на мгновение, всего лишь на долю секунды, на невозмутимом лице Кивера промелькнул мимолетный испуг.

– У меня всемирная клиентура. Есть корреспондент в Париже, через которого распространяется изрядная часть моей продукции. Зачастую я и сам не знаю, кто ее публикует. И должен признаться, – добавил он с обезоруживающей улыбкой, – что меня не слишком это интересует. Они платят и просят присылать еще. Понимаете, Лимас, это люди, которые не обременяют вас излишними деталями, рассчитываются быстро и готовы переводить деньги в иностранные банки. К примеру, в тех странах, где не знают, что такое налоги.

Лимас молчал. Он держал свой стакан двумя руками, уставившись на него.

«Господи, а они торопят события, – подумал он. – Действуют нагло и напористо. Почти до неприличия беззастенчиво». Ему вспомнилась бородатая шутка комиков из мюзик-холла: «Такое предложение не может принять ни одна уважающая себя девушка. А кроме того, вы даже не назвали сумму». Но с тактической точки зрения, продолжал размышлять Лимас, они поступают правильно, стараясь оказать на него давление безотлагательно. Я пал так, что ниже некуда, тюремный срок еще свеж в памяти, ненависть к этому обществу достигла предельного накала. Я старый конь, не нуждаюсь в психологической обработке и не стану ломаться, делая вид, что они оскорбляют во мне чувство собственного достоинства английского джентльмена. Но с другой стороны, они могут ожидать препятствий чисто практического свойства. Он имеет полное право испугаться: его бывшие коллеги преследовали предателей, как божье око преследовало Каина даже в пустыне, где тот пытался от него укрыться.

И наконец, им прекрасно известно, что они затевают нечто вроде игры в рулетку. Они наверняка знают: непредсказуемость и непоследовательность решений, которые порой принимают люди, могут свести на нет даже самый тщательно продуманный план вербовки: мошенники, лжецы и преступники оказываются готовы устоять перед любым соблазном, а респектабельный джентльмен с легкостью пойдет на измену родине всего лишь потому, что его скверно кормят в столовой министерства.

– Им придется изрядно тряхнуть мошной, – пробормотал наконец Лимас.

Кивер тут же налил ему еще виски.

– Они предлагают аванс в размере пятнадцати тысяч фунтов. Деньги уже лежат на счете в банке «Кантональ» в Берне. При предъявлении нужного удостоверения личности, которым мой клиент вас снабдит, вы сможете снять всю сумму. Однако мой клиент хотел бы сохранить за собой право задавать вам дополнительные вопросы в течение следующего года, за что будут уплачены еще пять тысяч фунтов. Они помогут вам решить любые проблемы… скажем так, с переселением, если оно потребуется.

– Когда они хотят узнать о моем решении?

– Немедленно. От вас не требуется записывать свои воспоминания. Вы просто встретитесь с моим клиентом, а он позаботится о том, чтобы материал попал в руки опытного… мастера литературной обработки текста.

– Где предполагается организовать встречу?

– Нам показалось, что для всех удобнее и спокойнее будет провести ее за пределами Соединенного Королевства. Мой клиент предложил сделать это в Голландии.

– Но у меня нет паспорта, – уныло возразил Лимас.

– Я взял на себя смелость добыть его для вас, – произнес Кивер чрезвычайно обходительно. Ни в его голосе, ни в манерах не промелькнуло ни намека, что он сделал нечто большее, чем выполнил обычную формальность. – Мы летим в Гаагу завтра утром рейсом в девять сорок пять. Быть может, теперь нам стоит отправиться ко мне на квартиру и уже там уточнить все подробности?

Кивер расплатился, и они взяли такси, доставившее их к дому в весьма фешенебельном районе рядом с Сент-Джеймсским парком.

Квартира Кивера выглядела роскошной и дорогой, но создавалось впечатление, что обставлена она была наспех. Лимас слышал, что в Лондоне работали компании, которые могли продать вам ряды корешков книг для полок и прислать декораторов, которые подобрали бы произведения живописи под цвет обоев. Лимас, который, вообще говоря, почти не обращал внимания на подобные мелочи, теперь с трудом верил, что находится в частной квартире, а не в номере отеля. Когда Кивер показывал отведенную ему комнату (окна которой выходили не на улицу, а на захламленный внутренний двор), Лимас спросил:

– И давно вы здесь обосновались?

– О, совсем недавно, – небрежно ответил тот. – Пару месяцев назад или чуть больше.

– Должно быть, такие хоромы обходятся в целое состояние. Но, как я полагаю, вы заслужили роскошь своими трудами.

– Спасибо.

У себя в комнате он обнаружил бутылку виски и сифон с содовой на подносе с серебряным покрытием. В дальней стене за занавеской располагался коридорчик, который вел к ванной и туалету.

– Отличное любовное гнездышко. И за все платит государство рабочих и крестьян?

– Заткнитесь, – откровенно грубо отозвался Кивер и добавил: – Если я вам понадоблюсь, есть внутренний телефон, связанный с моей комнатой. Спать я пока не собираюсь.

– Думаю, с пуговицами на ширинке я справлюсь сам, – съязвил Лимас.

– Тогда спокойной ночи, – излишне резко сказал Кивер и вышел.

«А он тоже весь на нервах», – отметил Лимас.

Разбудил его звонок телефона, стоявшего рядом с кроватью. Это был Кивер.

– Шесть утра, – сказал он. – Завтракаем в шесть тридцать.

– Хорошо, – ответил Лимас и положил трубку. У него болела голова.

Должно быть, Кивер заказал такси по телефону, потому что в семь утра в дверь позвонили, и он спросил:

– Вы готовы?

– У меня нет багажа, – ответил Лимас. – Только зубная щетка и бритва.

– Об этом мы позаботились. Меня интересует, готовы ли вы вообще?

Лимас пожал плечами.

– Готов, наверное. У вас есть сигареты?

– Нет, – ответил Кивер, – но вы сможете купить их в самолете. Вам неплохо бы как следует ознакомиться вот с этим, – добавил он, подавая Лимасу британский паспорт.

Паспорт был выписан на его настоящее имя, с его фотографией, в угол которой глубоко въелась печать министерства иностранных дел. Документ выглядел и не старым, и не новым; в графе профессия значилось «служащий». Семейное положение – холост. Держа его в руках впервые, Лимас ощущал легкое волнение. Это походило на женитьбу – как бы ни сложилось дальше, твоя жизнь никогда уже не станет прежней.

– А как насчет денег? – спросил он.

– Они вам ни к чему. За все платит фирма.

8 «Ле Мираж»

Утро выдалось холодное, с серым влажным туманом, от которого слегка пощипывало кожу. Обстановка в аэропорту чем-то напомнила Лимасу военные годы: машины, наполовину скрытые туманом, терпеливо дожидались своих хозяев; неожиданно доносившиеся звонкие голоса, источники которых оставались неразличимыми; странное эхо каких-то криков; казавшееся совершенно неуместным цоканье дамских каблучков по асфальту; а потом вдруг резкий шум двигателя буквально у тебя под локтем. И повсюду атмосфера как будто заговора между людьми, собравшимися здесь так рано, объединенными своего рода чувством превосходства над другими – над теми, кто не наблюдал, как растворилась ночь и пришло утро. Даже на работниках аэровокзала сказывалась эта мистерия рассвета и холодного тумана: они смотрели на пассажиров и их багаж с отстраненностью людей, только что вернувшихся с фронта, – заурядные обыватели, те не представляли для них интереса.

Кивер снабдил Лимаса багажом. Чуткое внимание к такой важной детали, вынужден был признать Лимас. Пассажир без багажа вызывал излишнее внимание, чего Кивер всеми силами стремился избежать. Они зарегистрировались у стойки авиакомпании и, следуя указателю, отправились к паспортному контролю. При этом произошел занятный эпизод, когда они заблудились и Кивер нахамил какому-то носильщику. «Нервничает из-за паспорта», – подумал Лимас. Что ж, повод вполне уважительный.

Чиновник-паспортист был молодым тщедушным мужчиной в галстуке пограничной службы и непонятным значком на лацкане. Его лицо украшали светло-русые усы, в голосе слышался северный акцент, от которого он явно, но безуспешно пытался избавиться.

– Собираетесь покинуть страну надолго, сэр? – обратился он к Лимасу.

– На пару недель, – ответил тот.

– Будьте внимательны, сэр. Срок действия вашего паспорта истекает уже тридцать первого числа.

– Знаю, – заверил его Лимас.

Бок о бок с Кивером он вошел в накопитель для пассажиров.

– А вы недоверчивая мразь, как я погляжу, – шепнул Лимас, но Кивер в ответ лишь чуть слышно рассмеялся.

– Мы не можем позволить вам исчезнуть с новым паспортом. Сами должны понимать. Такой пункт в контракте не оговорен.

Им предстояло ждать посадки еще около двадцати минут. Они сели за столик и попросили принести кофе.

– И уберите эту гадость, – сказал Кивер, указывая официанту на оставленные на столе грязные чашки, блюдца и полную окурков пепельницу.

– Скоро подъедет уборщик с тележкой, – пообещал официант.

– Уберите сами сейчас же, – повторил Кивер, снова начиная заводиться. – Отвратительно, что вы не спешите убрать со стола использованную посуду.

Но официант повернулся к нему спиной и удалился. К кофеварке он даже не приблизился и кофе для них не заказал. Кивер побледнел и буквально зашелся от злости.

– Ради всего святого, – тихо сказал ему Лимас, – перестаньте скандалить и расслабьтесь. Жизнь и так слишком коротка.

– Надутый болван, вот кто он такой, – процедил Кивер.

– Хорошо. Отлично. Устройте ему сцену. Самый подходящий момент для этого. Тогда нас здесь уже точно никогда не забудут.

В аэропорту Гааги никаких проблем не возникло. Да и Кивер почти полностью овладел собой. Он оживился и стал необычайно разговорчив за то короткое время, пока они шли от самолета к помещению таможни. Молодой голландец лишь бросил беглый взгляд на их багаж, просмотрел паспорта и на деревянном горловом английском произнес:

– Желаю приятно провести время в Нидерландах.

– Спасибо. – Благодарность Кивера казалась чрезмерной. – Спасибо вам огромное.

Затем длинным коридором они вышли в зал прилета, находившийся в другой стороне здания. Кивер уверенно шел вперед, лавируя между группами туристов, толпившихся у ларьков с парфюмерией, фотоаппаратами и фруктами. Когда они выходили через вращающиеся двери на улицу, Лимас оглянулся. У газетного киоска, развернув перед собой номер «Континентл дейли мейл», стоял невысокого роста, внешне слегка похожий на жабу мужчина в очках, с виду очень серьезный и чем-то озабоченный. Он казался типичным чиновником. Или кем-то в этом роде.

На стоянке их ожидала машина – «фольксваген» с голландскими номерами. За рулем сидела женщина, которая с ними даже не поздоровалась. Машину она вела медленно, всякий раз останавливаясь, стоило светофору переключиться на желтый, и Лимас сообразил, что так ее проинструктировали, потому что сзади двигался еще один автомобиль. Он пытался разглядеть его в одно из боковых зеркал, но ничего толком не увидел. Лишь однажды мелькнул черный «пежо» с дипломатическим номером спереди, но, когда они сделали очередной поворот, за ними следовал только фургон для перевозки мебели. Гаагу он знал очень хорошо еще со времен войны и пытался сориентироваться, куда они направляются. По его прикидкам, они ехали на северо-запад, в сторону Шевенингена, но вскоре покинули черту города и оказались в окружении многочисленных вилл, отделенных дюнами от берега моря.

Здесь они остановились. Женщина вышла из машины, оставив их ждать внутри, и нажала кнопку звонка небольшого бунгало с кремового оттенка стенами, расположившегося почти в самом конце улицы. С портика над крыльцом свисала вывеска из кованого железа с названием «Ле Мираж», выведенным бледно-голубым готическим шрифтом. В одном из окон виднелось объявление, сообщавшее, что все номера заняты.

Дверь открыла добродушная с виду полненькая женщина, которая сразу устремила взгляд мимо водительницы на машину. Ни на секунду не отводя от нее глаз, расплывшись в довольной улыбке, она устремилась к ним по дорожке. Женщина напомнила Лимасу его покойную тетушку, которая однажды крепко отшлепала его за то, что у него постоянно рвались шнурки на ботинках.

– Как же хорошо, что вы приехали! – воскликнула она. – Мы так рады вашему приезду!

Хозяйка пригласила их внутрь бунгало. Кивер пошел первым. Женщина-шофер вернулась в машину. Лимас осмотрел дорогу, по которой они только что приехали: примерно в трехстах ярдах от бунгало был припаркован черный автомобиль – то ли «фиат», то ли «пежо». Из него выбрался наружу мужчина в длинном плаще.

Войдя в холл, хозяйка радушно пожала Лимасу руку.

– Добро пожаловать в «Ле Мираж», милости просим. Как добрались до нас?

– Прекрасно, – ответил Лимас.

– Самолетом или по морю?

– Мы прилетели, – сообщил Кивер. – Превосходный перелет.

Это было сказано так, словно он был по меньшей мере владельцем авиакомпании.

– Я приготовлю для вас обед, – объявила хозяйка. – Что-нибудь особенное. Очень вкусное. У вас есть какие-то пожелания?

«Да какие там, к черту, пожелания», – чуть слышно прошептал Лимас, и в этот момент в дверь позвонили. Женщина мгновенно скрылась в кухне. Дверь открыл Кивер.

На вошедшем был макинтош с кожаными пуговицами. Примерно одного роста с Лимасом, но старше. Лимас дал бы ему лет пятьдесят пять. Лицо жесткое, сероватого оттенка и в глубоких морщинах – в нем проглядывал старый солдат. Незнакомец протянул руку.

– Моя фамилия Петерс, – сказал он. Пальцы у него были тонкие и ухоженные. – Как вы долетели?

– Хорошо, – поспешно ответил Кивер. – Без осложнений.

– Нам с мистером Лимасом нужно многое обсудить, и, как мне кажется, нет больше необходимости тебя задерживать, Сэм. Можешь воспользоваться «фольксвагеном», чтобы вернуться в город.

Кивер улыбнулся. В его улыбке Лимас отчетливо заметил облегчение.

– До свидания, Лимас, – сказал Кивер почти весело. – Удачи, старина.

Лимас кивнул, но сделал вид, что не заметил протянутой на прощание руки.

– До встречи, – повторил Кивер и выскользнул в дверь.

Лимас последовал за Петерсом в комнату где-то в задней части дома. На окнах висели плотные кружевные шторы, все в бахроме и оборках. На широком подоконнике стояли горшки с растениями: большими кактусами, табачным кустом и еще каким-то необычным деревом с широкими, словно прорезиненными листьями. Мебель выглядела тяжеловесным псевдоантиквариатом. В центре комнаты располагался стол с двумя резными креслами. Стол был накрыт ржавого оттенка скатертью, больше напоминавшей ковер; перед каждым из кресел лежали блокнот и карандаш. В буфете приготовили виски и содовую. Петерс сразу же смешал им по стакану.

– Послушайте, – внезапно сказал Лимас, – с этого момента я могу обходиться без излишних любезностей с вашей стороны. Вы поняли, что я имею в виду? Мы оба знаем свое место: оба профессионалы. Перед вами платный перебежчик – так пользуйтесь им. Но, бога ради, не надо делать вид, что я вам так уж нравлюсь. – Его голос прозвучал нервно и несколько неуверенно.

Петерс кивнул.

– Кивер предупредил меня, что вы человек с гонором, – спокойно ответил он и добавил без тени улыбки: – Иначе с чего бы вам избивать ни в чем не повинного лавочника?

Лимас предположил, что он русский, хотя полной уверенности у него не было. По-английски тот говорил почти безупречно, а его манеры и замашки выдавали человека, давно привыкшего к комфорту жизни на Западе.

Они уселись за стол.

– Кивер сообщил, сколько я собираюсь вам заплатить? – поинтересовался Петерс.

– Да, пятнадцать тысяч фунтов через банк в Берне.

– Верно.

– Но он сказал также, что в течение следующего года у вас могут возникнуть дополнительные вопросы, за ответы на которые меня будет ждать вознаграждение еще в пять тысяч.

Петерс кивнул.

– Вот с этим условием я не согласен, – продолжал Лимас. – Вы не хуже меня знаете, что из этой затеи ничего не выйдет. Я хочу получить свои пятнадцать тысяч и на этом закончить. Вы жестоко расправляетесь с предателями, но и мои коллеги поступают так же. А потому я не собираюсь просиживать жопу в Санкт-Морице, пока вы будете вылавливать агентуру, которую я вам выдам. У нас в контрразведке дураков не держат: они будут знать, кого им искать. Кстати, они, быть может, уже идут по моему следу, чего опасаемся мы оба.

Петерс снова кивнул.

– Но вы же всегда можете перебраться туда, где… где будете в полной безопасности. Разве нет?

– За «железный занавес»?

– Хотя бы.

Лимас помотал головой и возразил:

– Не стоит хлопот. По моим прикидкам, вам понадобится дня три на предварительные допросы. Потом вы свяжетесь со своим начальством, чтобы получить дальнейшие подробные инструкции.

– Совершенно не обязательно, – вставил Петерс.

Лимас посмотрел на него с любопытством.

– Ах, вот даже как, – сказал он. – Значит, ко мне прислали настоящего эксперта. Или Центр в Москве к этому не причастен?

Петерс промолчал. Он лишь всматривался в Лимаса, словно изучая его. Но потом взялся за карандаш, лежавший перед ним, и предложил:

– Не начать ли нам с вашей службы в годы войны?

Лимас пожал плечами:

– Выбор за вами.

– Вот именно. А потому начнем с вашей военной истории. Начинайте рассказывать.

– Я записался добровольцем в саперы в 1939 году. Мой курс подготовки перед отправкой на фронт как раз заканчивался, когда пришло сообщение, что требуются люди, владеющие иностранными языками, для особых заданий за рубежом. Я свободно владел немецким, голландским, достаточно бегло говорил по-французски, а солдатчина мне к тому времени успела изрядно наскучить. И я подал заявление. Голландию я успел изучить хорошо. Мой отец торговал станками в Лейдене, где я прожил девять лет. После обычного в таких случаях собеседования меня отправили в разведшколу рядом с Оксфордом, где обучили всем приемам из своего обезьяньего арсенала.

– Кто возглавлял тренировочный центр?

– Об этом я узнал только значительно позже. Меня познакомили со Стидом-Эспри и оксфордским ученым по фамилии Филдинг. Они и руководили обучением. В сорок первом меня забросили в Голландию, где я провел без малого два года. В те дни мы теряли агентов быстрее, чем успевали вербовать, – это была настоящая бойня. Голландия – сложная страна для такого рода деятельности. При здешнем рельефе местности нет ни одного укромного уголка, где можно было бы разместить свою штаб-квартиру или установить стационарную радиоантенну. Приходилось непрерывно перемещаться, все делать на ходу. Словом, потери мы несли огромные. В сорок третьем меня отозвали, пару месяцев я провел в Англии, а потом перебрался в Норвегию. После Голландии работа там показалась приятным пикником. В сорок пятом со мной произвели окончательный расчет, и я вернулся сюда, в Голландию, чтобы попытаться восстановить прежнюю фирму отца. Но ничего не вышло, и тогда мы с одним старым приятелем открыли агентство путешествий и туризма в Бристоле. Продержались полтора года, а потом вынуждены были продать дело. И вдруг я совершенно неожиданно получил письмо из своего прежнего министерства с предложением вернуться на службу. Но только мне тогда казалось, что я досыта наелся разведкой, а потому я попросил время на размышление и арендовал коттедж на острове Ланди. Прожил там год, созерцая собственный пуп, понял, что мне скучно, и сам с ними связался. В конце сорок пятого меня снова зачислили на довольствие. Но разумеется, прерванный стаж означал неполную пенсию, и меня ждал не слишком теплый прием. Я говорю не слишком быстро для вас?

– Нисколько, – ответил Петерс, наливая ему еще виски, – но мы непременно вернемся ко всему этому, чтобы уточнить имена и даты.

В дверь постучали, и вошла та же особа. Она принесла обещанный обед – огромный поднос с супницей и блюдом холодного мяса с хлебом. Петерс отложил записи в сторону, и они молча поели. Так начался первый допрос.

* * *

Когда с ленчем было покончено, Петерс продолжил:

– Итак, вы вернулись в Цирк.

– Да. На первое время меня усадили за конторскую работу, и я разбирал донесения, составлял аналитические справки о военной мощи стран за «железным занавесом», отслеживал перемещения войск и занимался прочей бумажной работой.

– В каком отделе?

– В четвертом отделе стран-союзников. Я числился там с февраля пятидесятого по май пятьдесят первого.

– Назовите ваших коллег по отделу.

– Питер Гиллам, Брайан де Грей и Джордж Смайли. Впрочем, в начале пятьдесят первого года Смайли от нас ушел и перевелся в контрразведку. А в мае пятьдесят первого меня самого направили в Берлин в качестве заместителя регионального резидента. Это означало, что на меня легла вся оперативная работа.

– Кто был у вас в подчинении?

Петерс писал очень быстро, и Лимас понял, что он пользуется какой-то собственной системой стенографии.

– Хэкетт, Сэрроу и де Йонг. Де Йонг погиб в автомобильной катастрофе в пятьдесят девятом. Мы подозревали, что это было убийство, но ничего не смогли доказать. Каждый из них руководил своей агентурной сетью, но все сходилось на мне. Вам, наверное, нужны подробности? – спросил он сухо.

– Конечно, но позже. Продолжайте.

– Только в пятьдесят четвертом году нам удалось поймать в Берлине по-настоящему крупную рыбу: Фрица Фегера, второго человека в министерстве обороны ГДР. До этого дело продвигалось туго, но в ноябре пятьдесят четвертого мы добрались до Фегера. Он продержался почти два года, но в один прекрасный день как в воду канул. Как я слышал позже, он умер в тюрьме. Понадобилось еще три года, прежде чем мы нашли человека столь же высокого уровня. В 1959 году возник Карл Римек. Он был членом президиума восточногерманской компартии и лучшим агентом, с которым мне когда-либо доводилось работать.

– Он тоже уже мертв, – заметил Петерс.

На лице Лимаса промелькнуло выражение, отчасти похожее на стыд.

– Да, и я был там, когда его застрелили, – пробормотал он. – Его любовница успела перейти границу перед самой его гибелью. Он ей рассказал обо всем – она знала о нашей сети слишком много. Не приходится удивляться, что его разоблачили.

– Мы вернемся к берлинским делам позже. Скажите мне вот что. Когда Карла не стало, вы улетели в Лондон. И оставались там до окончания контракта?

– Да, можно сказать, досиживал последние месяцы.

– Чем вы занимались в Лондоне?

– Меня перевели в банковский отдел: выплата зарплат агентам, переводы денег за границу на секретные нужды. С этим справился бы и ребенок. Мы получали приказы и выписывали платежки. Время от времени возникали проблемы с доступом.

– Вы имели дело с агентами напрямую?

– Никоим образом. Запрос поступал от резидента в конкретной стране. Руководство рассматривало его, давало разрешение и передавало его нам, чтобы осуществить платеж. В большинстве случаев мы переводили деньги в подходящий иностранный банк, где резидент мог снять их сам и лично расплатиться с агентом.

– Как вы различали агентов? По кодовым именам?

– По номерам. В Цирке это называется комбинацией. У каждой сети своя комбинация, а агент фигурирует в качестве приставки к комбинации. Карл был известен как восемь А черточка один.

Лимас заметно вспотел. Петерс холодно наблюдал за ним, оценивая, как профессиональный картежник оценивает оппонента. Чего на самом деле стоил Лимас? Как можно его сломать? Что привлекло бы или, наоборот, испугало его? Что он ненавидел? А самое главное – много ли он действительно знает? Придержит ли он свою козырную карту до конца, чтобы продать подороже? Петерс так не думал: Лимас был сейчас слишком неуравновешен, чтобы хитрить. Он был человеком, находившимся в разладе с самим собой, человеком, знавшим только один образ жизни, исповедовавшим только одну веру, а теперь предавшим все это. Петерсу доводилось наблюдать такое прежде. Да, доводилось. Причем порой в людях, прошедших самую основательную идеологическую обработку, но которые тем не менее втайне от всех, размышляя долгими бессонными ночами, находили для себя новую веру и в одиночку, движимые только лишь силой внутренних убеждений, предавали свою работу, свои семьи, свои страны. Но даже им – исполненным новых порывов и надежд – не давало покоя клеймо изменника родины; даже они должны были преодолеть почти физическую боль, когда начинали говорить о том, что им надлежало хранить в вечном и глубоком секрете. Подобно вероотступникам-христианам, они все же страшились сжечь крест. Они колебались между велениями инстинктов и материальными выгодами. Но и перед Петерсом вставала трудноразрешимая задача. Он должен был успокоить их муки совести, одновременно лишив остатков гордыни. Эта ситуация была сейчас понятна им обоим. Вот почему Лимас изо всех сил уклонялся от налаживания чисто человеческих отношений с Петерсом – все еще мешала гордость. А Петерс знал, что в силу тех же причин Лимас будет лгать – пусть всего лишь не все ему рассказывая, но, так или иначе, обманывать. Из гордости, из чувства противоречия или просто в силу самой извращенной природы их профессии. А ему, Петерсу, предстоит поймать его на лжи. Да и сам тот факт, что Лимас был профессионалом, как ни странно, представлял для Петерса только дополнительную проблему, потому что Лимас мог сделать свои признания избирательными там, где Петерсу избирательность была ни к чему. У Лимаса могло сложиться свое представление о том, какие именно данные нужны Петерсу, и тогда он упустит в своем рассказе мелкие детали, которые оказались бы крайне важными для тех, кто будет оценивать результаты допросов. А ведь ко всему этому предстояло еще справиться с капризным тщеславием, свойственным алкоголикам.

– Думаю, – сказал он, – теперь пора более подробно поговорить о вашей работе в Берлине. Рассмотрим период с мая 1951-го по март 1961 года. Но сначала выпейте еще немного.

Лимас смотрел, как он достал сигарету из лежавшего на столе портсигара и прикурил ее. Сразу бросалось в глаза: Петерс был левшой, а сигарету вкладывал между губами так, чтобы название фирмы-производителя на ней оказалось в дальнем от него конце и прогорело сразу. Эта манера пришлась Лимасу по нраву: она свидетельствовала о том, что Петерсу, как и ему самому, доводилось работать в условиях строгой конспирации.

Лицо Петерса выглядело необычно – оно было совершенно невыразительным и серым. Краска с него, вероятно, пропала уже давно. Вполне возможно, что ему пришлось долго сидеть в тюрьме еще во времена революции. Но теперь, когда черты его лица окончательно сформировались, Петерс будет выглядеть точно так же до самой смерти. Только жесткие седые волосы могли еще больше побелеть, но лицо уже не изменится. Лимасу было бы любопытно узнать настоящую фамилию Петерса, а также женат ли он. В нем ощущалась некая ортодоксальность, которая Лимасу тоже нравилась. Такая черта обычно является порождением силы и уверенности в себе. Такой человек никогда не солжет без веской причины. И ложь его будет тщательно продуманной, продиктованной необходимостью, не имея ничего общего с укоренившейся мелкой нечестностью того же Эйша.

Эйш, Кивер, Петерс – это была верная прогрессия в качествах людей, во власти, которой они обладали, что Лимас считал абсолютной необходимостью при построении иерархии разведывательной сети. Но, как он догадывался, здесь имела место и идеологическая иерархия тоже. Эйш – простой наемник. Кивер – не более чем так называемый попутчик. И Петерс, для которого цель и средства ее достижения слились в единое целое.

Лимас приступил к рассказу о Берлине. Петерс редко перебивал его, редко задавал вопросы, но уж если делал это, то так умело и к месту, словно подстраивался под темперамент Лимаса. И Лимас помимо воли откликался на этот бесстрастный профессионализм – он был чертой, которая их сближала.

Им потребовалось очень длительное время, чтобы организовать восточногерманскую разведывательную сеть из Берлина, признал Лимас. На раннем этапе город был просто наводнен потенциальными второсортными агентами, а само слово «разведка» дискредитировало тот факт, что шпионаж стал чуть ли не естественной частью повседневной жизни. До такой степени, что можно было завербовать человека на частном приеме, получить от него информацию за ужином, а к утру его уже разоблачали. Для профессионала это был какой-то кошмар: кругом орудовали десятки спецслужб, в половину из которых проникли вражеские информаторы, концы ни у кого не сходились с концами; данные поступали более чем противоречивые, потому что источников оказалось даже слишком много, а действовать приходилось на очень ограниченном пространстве. Да, в 1954 году они добились большого успеха с Фегером. Это верно. Но уже к 1956 году, когда каждоеправительственное учреждение в Лондоне настойчиво требовало важной и достоверной разведывательной информации, предложить им оказалось нечего. Тот же Фегер слишком избаловал всех, и никто больше не был доволен данными из вторых рук, которые уже на следующий день публиковались во всех газетах. Им нужен был новый большой успех, но пришлось ждать долгих три года, прежде чем он пришел.

Однажды де Йонг отправился на пикник в лес на окраине Берлина. У него была машина с британскими армейскими номерами, которую он припарковал и запер на проселочной дороге, проходившей параллельно каналу. После пикника его детишки с пустыми корзинками первыми побежали обратно к машине, но потом вдруг замерли возле нее, заволновались, побросали корзины и ринулись назад. Кто-то взломал машину – ручка оказалась оторвана, а дверь приоткрыта. Де Йонг, кляня себя последними словами, потому что оставил в бардачке дорогой фотоаппарат, подошел и обследовал автомобиль. Ручку скорее всего сломали с помощью обрезка металлической трубы, который легко можно спрятать даже в рукаве рубашки. Но фотоаппарат оказался на месте. Взломщик не позарился ни на его плащ, ни на пакеты с покупками, которые сделала жена. Зато на водительском сиденье лежала жестянка из-под табака с небольшим цилиндром внутри, сделанным из никеля. Де Йонг сразу понял, что это такое: кассета от миниатюрной камеры. Скорее всего от «Минокса».

Дома он проявил пленку. На ней были пересняты страницы протокола последнего заседания президиума компартии Восточной Германии – СЕПГ. По странному совпадению информацию о той встрече президиума они получили и из другого источника, что подтвердило подлинность фотоматериалов.

Лимас сразу взял это дело под свой контроль. Ему был отчаянно нужен прорыв в работе. Результаты его долгой деятельности в Берлине в целом выглядели неважно, а его возраст приближался к пределу, установленному Цирком для оперативных сотрудников. Поэтому ровно через неделю он одолжил у де Йонга машину, приехал в то же место и отправился на прогулку.

Для пикника де Йонг нашел поистине идеально уединенный уголок. С одной стороны протекал канал, рядом с которым виднелись остатки разбомбленных в войну блиндажей. Дальше тянулись бесплодные сухие песчаники, а в двухстах метрах от проселочной дороги и канала простирался не слишком густой сосновый бор. Не очень-то впечатляющий пейзаж, но зато полный покой – нечто почти недостижимое в такой близости от Берлина. И возможность «хвоста» была практически полностью исключена. Лимас углубился в лес. Следить за машиной он даже не пытался, поскольку не знал, с какой стороны к ней могут приблизиться. А если бы загадочный информатор заметил, что он не спускает с автомобиля глаз, это могло бы сразу спугнуть его. И потому Лимас не обернулся ни разу.

Однако, вернувшись к машине, он ничего в ней не обнаружил, а по пути обратно в Западный Берлин обзывал себя последним идиотом, забывшим, что президиум заседает только раз в месяц. Через три недели он вновь сел за руль машины де Йонга, прихватив с собой тысячу долларов двадцатками и положив деньги в корзинку для пикника. Он бросил автомобиль незапертым на два часа, а по возвращении обнаружил в бардачке жестянку из-под трубочного табака. Корзинка исчезла.

На пленках оказалась первоклассная документальная информация. В следующие месяцы он проделал тот же трюк дважды и получил аналогичные результаты.

Лимас понял, что напал на золотую жилу. Присвоив новому источнику кодовое имя Мэйфэйр, он отправил в Лондон исполненное пессимизма письмо, прекрасно зная, что стоит ему скормить Цирку хотя бы часть данных, как они тут же захотят контролировать подобного агента напрямую, чего он всеми силами стремился избежать. Это была как раз такая операция, которая была способна уберечь его от отставки по возрасту, но в то же время слишком важная, чтобы Лондон удержался от соблазна руководить всем из центра. Даже если бы ему какое-то время удавалось их сдерживать, в Цирке все равно принялись бы теоретизировать, высказывать предположения, слать предостерегающие меморандумы и требовать активизации действий. Они, например, могли предложить расплачиваться с агентом только мечеными купюрами, чтобы отследить и выяснить его личность, могли потребовать прислать им кассеты для изучения в лаборатории, могли устроить неуклюжую слежку и, конечно же, поставить в известность о своем успехе другие департаменты министерства обороны. То есть они непременно уведомили бы другие департаменты, а это, как считал Лимас, привело бы к быстрому и неизбежному краху операции «Мэйфэйр».

Чтобы избежать этого, существовал только один путь. И Лимас три недели работал как одержимый, не смыкая глаз. Он внимательно изучил досье на каждого члена президиума. Составил список всех рядовых чиновников, которые могли иметь доступ к протоколам. Добавив к списку имена тех, кому рассылались копии, указанные на первой странице протоколов, он получил тридцать одну возможную кандидатуру, включая секретарш и мелких клерков.

Осознав полную невозможность установить фамилию информатора среди такого количества кандидатов, о большинстве из которых к тому же было мало что известно, Лимас невольно вернулся к первоисточнику, что, как он понял чуть позже, следовало сделать сразу же. Ему бросилось в глаза, что на полученных им фотокопиях не потрудились проставить даже номера страниц, отсутствовали штампы с грифом «Секретно», а на некоторых страницах кто-то вычеркивал отдельные слова простым или красным карандашом. В результате он сделал важное открытие: ему передают фотокопии не самих протоколов, а их предварительных черновиков. Это означало, что источник имеет отношение к секретариату президиума, а число его работников было крайне ограничено. Кроме того, снимки делались тщательно и выходили хорошего качества: это подразумевало, что фотограф располагал для своей работы временем и местом, где никто не мог ему помешать.

Лимас вернулся к списку кандидатов. В секретариате числился некто Карл Римек, бывший капрал медицинской службы, который провел три года в лагере для военнопленных в Англии. Его сестра жила в Померании, когда туда вошли русские, и с тех пор ее судьба оставалась для него неизвестной. Он был женат и имел дочь по имени Карла.

Лимас решил рискнуть. Из Лондона он получил данные о номере, который был присвоен военнопленному Римеку – 29 012, и о дате его освобождения – 10 декабря 1945 года. Купив изданную в Восточной Германии детскую научно-фантастическую книжку, он написал на форзаце по-немецки, имитируя почерк подростка: «Эта книга принадлежит Карле Римек, родившейся 10 декабря 1945 года в Байдфорде, Северный Девон. Зачислена в отряд лунных космонавтов под личным номером 29 012», и ниже добавил: «Все желающие совершать полеты в космос должны лично явиться для инструктажа к К. Римек. Заявления следует заполнить заранее. Да здравствует Народная Республика Демократического Космоса!»

Лимас разлиновал листок бумаги, оставив колонки для фамилий, адресов и возрастов, и приписал в конце: «С каждым кандидатом будет проведено индивидуальное собеседование. Напишите по прежнему адресу, указав, когда и где вы хотели бы встретиться. Заявки будут рассматриваться в течение семи дней. К. Р.»

Листок он вложил в книгу. Затем, все еще пользуясь машиной де Йонга, поехал на то же место и оставил книгу на пассажирском сиденье, добавив под обложку пять уже бывших в употреблении стодолларовых купюр. Когда Лимас вернулся, книги в машине не оказалось, а на сиденье его ждала очередная жестянка. В ней на этот раз лежали три кассеты. Лимас проявил их тем же вечером: на одной из пленок были, как обычно, переснятые материалы последнего заседания президиума СЕПГ, на второй – проект пересмотра отношений Восточной Германии с Советом экономической взаимопомощи, на третьей – структура разведывательной службы ГДР со сведениями о функциях каждого подразделения и личностными характеристиками персонала.

Здесь Петерс счел нужным вмешаться.

– Минуточку, – сказал он. – Вы хотите сказать, что вся эта информация поступала от одного Римека?

– А почему бы и нет? Вы же понимаете, как много ему было известно.

– Едва ли такое возможно, – заметил Петерс почти про себя. – Он должен был иметь помощников.

– Они у него появились, но позже. Я еще дойду до этого.

– Я догадываюсь, что вы собираетесь мне сообщить. Но разве у вас никогда не возникало ощущения, что он получал содействие сверху, а не только от агентов, которых привлек на свою сторону?

– Нет. Никогда. Мне такое и в голову не приходило.

– А оглядываясь в прошлое теперь, вам это не кажется вероятным?

– Не слишком.

– Когда вы отправляли материалы в Цирк, там никто не высказывал мнения, что даже для человека, занимавшего такой высокий пост, как Римек, информация была исключительно полной и разносторонней?

– Нет.

– Они ни разу не поинтересовались, где Римек взял портативный фотоаппарат, кто обучил его технике пересъемки документов?

Лимас недолго колебался с ответом:

– Нет… Уверен, таких вопросов нам не задавали.

– Любопытно, – сухо заметил Петерс. – Но простите, что перебил. Продолжайте. Я вовсе не хочу, чтобы в своем рассказе вы забегали вперед.

Ровно через неделю, продолжил Лимас, он снова отправился к каналу, но теперь не на шутку разнервничался. Свернув на проселок, он увидел лежавшие в траве три велосипеда, а в двухстах ярдах ниже вдоль канала рыбачили трое мужчин. Он вышел из машины и, как обычно, направился через поле к опушке соснового бора. Но не успел сделать и двадцати шагов, как услышал за спиной окрик. Оглянувшись, он увидел, что один из мужчин подает ему знаки, подзывая к себе. Двое других тоже повернулись и смотрели на него. На Лимасе был старый плащ, руки он держал в карманах, и вынимать их было уже поздно. Он понимал, что мужчины по краям прикрывали того, кто располагался в центре, и, попытайся он вынуть руки из карманов, они вполне могли застрелить его, заподозрив, что в кармане он держит пистолет. Лимас вернулся и остановился в десяти ярдах от мужчины в центре.

– Вас что-то интересует? – спросил он.

– Ваша фамилия Лимас? – Мужчина был невысокого роста, немного полноватый и вел себя очень уверенно. Говорил он по-английски.

– Да.

– Назовите номер своего британского паспорта.

– Пэ-эр-тэ черточка эл пять-восемь-два ноля-три черточка один.

– Где вы провели ночь, когда пришло известие о капитуляции Японии?

– В голландском городе Лейден в магазине отца. Отпраздновал победу с несколькими местными друзьями.

– Пойдемте прогуляемся, мистер Лимас. Плащ вам не понадобится. Снимите его и положите на землю там, где стоите. Мои друзья присмотрят за ним.

Лимас какое-то время раздумывал, но потом лишь пожал плечами и снял плащ. Затем они вдвоем быстрым шагом отправились в глубь леса.

– Вам не хуже, чем мне, известно, кто это был, – устало сказал Лимас. – Третий человек в министерстве внутренних дел, секретарь президиума СЕПГ, глава Координационного комитета защиты населения. По всей вероятности, так он узнал о де Йонге и обо мне: видел досье на нас, заведенные в Абтайлунге. В его распоряжении имелись три обширных источника информации: материалы президиума, прямой доступ к сведениям по внутренней политике и экономике, а также доступ к документам восточногерманских спецслужб.

– Но лишь весьма ограниченный доступ. Они бы никогда не подпустили чужака к наиболее секретным досье, – настаивал на своем Петерс.

Лимас пожал плечами.

– И тем не менее его подпустили.

– Как он поступал с полученными от вас деньгами?

– После встречи в тот день я больше не давал ему денег. Цирк тут же взял эти вопросы под свой контроль. Вознаграждение стали переводить в один из банков в Западной Германии. Он даже вернул мне все, что я выплатил раньше. Лондон компенсировал ему соответствующую сумму.

– Насколько полной была информация, которую вы отправляли в Лондон?

– С того момента исчерпывающей. У меня не оставалось другого выхода. К тому времени Цирк поставил в известность департаменты министерства. И после этого, – добавил Лимас с ядовитой интонацией, – провал стал лишь вопросом времени. Под напором других департаментов Цирк становился все более требовательным. Они стремились выжать как можно больше информации, готовы были платить ему щедрее. В итоге мы вынуждены были предложить Карлу завербовать других людей, чтобы создать агентурную сеть. Мы совершили неимоверную глупость. На Карла легла непосильная нагрузка, подвергавшая его опасности, подрывавшая его доверие к нам. Это стало началом конца.

– Каков был общий объем полученных от него сведений?

Лимас ответил не сразу.

– Общий объем? Боже, я даже не знаю. Операция продолжалась неестественно длительный срок. Но я думаю, что Карла разоблачили задолго до его гибели. В последние месяцы качество поступавшей от него информации заметно упало. Мне кажется, он попал под подозрение, и с тех пор от него стали скрывать по-настоящему важные материалы.

– И все же, что конкретно он успел вам передать?

И Лимас стал поэтапно вспоминать проделанную Карлом Римеком работу. Петерс не мог не отметить с одобрением, что память этого человека запечатлела все с предельной точностью вопреки огромному количеству спиртного, которое он поглощал. Лимас называл имена и даты, помнил реакцию Лондона, оказываемую оттуда в случаях необходимости помощь. Он помнил суммы, которые запрашивались и выплачивались, даты вербовки в сеть новых агентов.

– Простите, – снова вмешался Петерс, – но я не верю, что всего лишь один человек, каким бы высоким ни было его положение в обществе, как бы он ни был осторожен, изобретателен и усерден, мог собрать такое количество подробнейших данных. Если уж на то пошло, он едва ли успел бы просто-напросто сделать столько фотокопий.

– Но он их сделал, – с нажимом ответил Лимас, внезапно разозлившись. – Он, черт возьми, сумел сделать все это, что бы вы там себе ни думали.

– И Цирк ни разу не потребовал, чтобы вы подробно с ним обсудили, где и как он добывает всю эту информацию?

– Нет, – резко сказал Лимас. – Римек относился к этому вопросу очень ревностно, и Лондону ничего не оставалось, как оставить его в покое.

– Так-так, – задумчиво покачал головой Петерс. А потом неожиданно спросил: – Вы, случайно, не слышали о дальнейшей судьбе той женщины?

– Какой женщины? – с тревогой спросил Лимас.

– Любовницы Карла Римека. Той, что успела сбежать в Западный Берлин в ночь, когда Римека застрелили.

– А что с ней такое?

– Дело в том, что неделю назад она погибла. Точнее – была убита. Ее расстреляли из проезжавшей мимо машины, когда она выходила из своей квартиры.

– Когда-то это была моя квартира, – почти машинально произнес Лимас.

– Возможно, – предположил Петерс, – она знала о сети, созданной Римеком, больше, чем вы сами.

– Что за чепуху вы несете? – вскинулся Лимас.

Петерс пожал плечами.

– Просто очень странно, – заметил он, – что кому-то понадобилось ее ликвидировать.

Когда тема Карла Римека была исчерпана, Лимасу пришлось подробно рассказать о некоторых своих менее значительных агентах, об организации работы берлинской резидентуры, способах связи, сотрудниках и подручных средствах – явочных квартирах, транспорте, звукозаписывающей и фотографической аппаратуре, которую они использовали. Допрос продолжался ночью и в течение всего следующего дня, и, добравшись наконец до постели, Лимас отметил про себя, что выдал все, что ему было известно о разведке союзных держав в Берлине, выпив при этом две большие бутылки виски.

Одна мысль не давала ему покоя: Петерс был уверен, что Карлу Римеку помогали, причем сотрудничал с ним некто очень высокопоставленный. Но, как он припоминал сейчас, точно такое же мнение в разговорах с ним высказывал Шеф. У него тоже вызывали сомнения масштабы доступа Римека к секретной информации. Почему они оба были настолько уверены, что Карл не мог справляться со всем один? Разумеется, у него имелись помощники, как, например, те двое охранников у канала в день их знакомства. Но это были люди незначительные – Карл сообщил ему о них все. Но ведь и Петерс – а уж он-то точно знал, к какой информации имел доступ Карл, – тоже отказывался верить, что Карл действовал в одиночку. В этом мнении Петерс и Шеф слишком явно сходились.

Быть может, так и происходило на самом деле? Вероятно, существовал некто другой. Уж не был ли это тот Особый Агент, которого Шеф всеми силами стремился защитить от Мундта? Это означало, что Карл Римек сотрудничал с этим Особым Агентом и передавал информацию, собранную совместными усилиями. Не об этом ли беседовал Шеф с Карлом, когда попросил оставить их наедине тем вечером на квартире Лимаса в Берлине?

Как бы то ни было, завтра многое может проясниться. Завтра Лимас сделает свой ход в игре.

Он задумался о том, кто мог убить Эльвиру. И зачем это понадобилось. Разумеется, напрашивалось простое и вполне рациональное объяснение: Эльвира могла знать Особого Агента, и тогда именно он был заинтересован в том, чтобы устранить ее… Нет, это совершенно безосновательная гипотеза. Ведь для этого потребовалось бы найти способ пересечь границу: Эльвиру убили уже в Западном Берлине.

И возникал еще вопрос: почему Шеф не сообщил ему о смерти Эльвиры? Чтобы его реакция оказалась более естественной, когда ему скажет об этом Петерс? Впрочем, рассуждения на эту тему ни к чему бы не привели. У Шефа на все имелись свои резоны, причем обычно такие неожиданные, что можно было потратить впустую неделю над их разгадкой.

Уже засыпая, Лимас пробормотал:

– Карл свалял дурака. Эта женщина погубила его. Уверен, что именно она.

Но Эльвира была мертва, а значит, наказана. И тогда он вспомнил о Лиз.

9 День второй

На следующее утро Петерс пришел в восемь, и они без лишних церемоний уселись за стол, чтобы продолжить.

– Итак, вы вернулись в Лондон. Чем вы занялись там?

– Меня списали в архив. Я знал, что моя карьера закончена, еще когда тот козел из отдела кадров встретил меня в аэропорту. Пришлось отправиться сразу к Шефу с отчетом о Карле. А он был мертв – что еще мне оставалось к этому добавить?

– Как с вами поступили дальше?

– Поначалу мне заявили, что я могу просто остаться в Лондоне и получать зарплату до времени выхода на пенсию по возрасту. Они старались выглядеть так омерзительно великодушными, что я вышел из себя и спросил: если уж вы готовы швыряться деньгами и так просто платить мне, то почему бы не сделать немного больше и не начислить мне пенсию в полном размере без стонов о прерванном стаже? В ответ на это озлобились уже они. Дали назначение в банковский отдел, где работает одно бабье. Об этой части своей деятельности я уже многого не помню, потому что стал к тому времени основательно прикладываться к бутылке. У меня началась черная полоса в жизни.

Он прикурил сигарету. Петерс понимающе кивал головой.

– Вот почему мне в итоге дали под зад коленом. Им не понравилось, что я пристрастился к алкоголю.

– Но все же расскажите мне хотя бы то, что вы все-таки запомнили о своей работе в банковском отделе, – попросил Петерс.

– Это было что-то ужасное. Я всегда знал, что не создан для прозябания в конторе. Вот почему до последнего цеплялся за Берлин. Понимал, что если меня отзовут, то отстранят от реальных дел, но такого никак не ожидал. Боже…

– Чем вам пришлось заниматься?

Лимас пожал плечами.

– Я просиживал задницу в одной комнате с двумя дамами – Терсби и Ларрет. Я их прозвал про себя Четвергом и Пятницей, – глуповато усмехнулся он, а Петерс, кажется, так и не понял юмора. – Мы, как это называется у чиновников, «двигали бумаги». Поступало письмо из финансового отдела: «Получено разрешение на выплату семисот фунтов такому-то на таких-то условиях. Пожалуйста, обеспечьте своевременное…» Ну и так далее. Вот в общих чертах и все. Мои Четверг с Пятницей снимали копии, что-то подправляли, подшивали в папку, ставили печать, а я выписывал чек и отправлялся в банк, чтобы оформить перевод.

– Какой банк?

– «Блатт энд Родни». Незаметный маленький банк в Сити. В Цирке существует теория, что выпускники Итона не станут болтать лишнего.

– Стало быть, на самом деле вы знали имена агентов по всему миру?

– Вовсе нет. В этом и заключался фокус. Понимаете, я выписывал чек или банковское поручение, но графа для имени получателя денег оставалась пустой. Банк принимал чек к оплате, прикладывал подписанное как положено сопроводительное письмо, а потом в запечатанном конверте все это возвращалось в группу специальной рассылки.

– А это что еще такое?

– Вот в этой особой группе знали имена и прочую информацию об агентах. Они вписывали фамилии в пустые строки и сами отправляли чеки. Чертовски умно, если вдуматься.

Петерс выглядел разочарованным.

– Вы хотите сказать, что вообще не знали фамилий получателей?

– Нет. Как правило, не знал.

– Как правило, но не всегда?

– Верно. Порой и к нам кое-что просачивалось. Все эти обмены бумагами между банковским, финансовым отделами и группой специальной рассылки порой приводили к сбоям. Усложненность системы давала обратный эффект. А еще бывали редкие случаи, которые вносили хоть какое-то разнообразие в мою жизнь. – Лимас поднялся из-за стола. – Я составил список всех платежей, которые запомнил, – сказал он. – Лежит у меня в комнате. Сейчас принесу.

И он вышел из комнаты слегка шаркающей походкой, которая появилась у него после приезда в Голландию. Вернулся он с парой листов разлинованной бумаги, вырванных из дешевой тетрадки.

– Занялся этим прошлой ночью, – объяснил он. – Подумал, что сэкономлю нам немного времени.

Петерс взял листки, прочитал их медленно и внимательно. Казалось, они произвели на него должное впечатление.

– Хорошо, – сказал он. – Очень хорошо.

– А потом я вспомнил нечто под названием «Роллинг стоун». Мне под эту дудочку удалось даже дважды слетать за границу. Сначала в Копенгаген, а потом в Хельсинки. Просто чтобы сбросить в банках деньги.

– Сколько?

– Десять тысяч долларов в Копенгагене, сорок тысяч марок в Хельсинки. Западных, разумеется.

Петерс опустил карандаш.

– Для кого?

– А бог его знает. При осуществлении этой операции мы использовали систему депозитных счетов. Цирк выдавал мне фальшивый британский паспорт. Я шел в Скандинавский королевский банк в Копенгагене или в Национальный банк Финляндии в Хельсинки и клал деньги на совместный депозитный счет, получая взамен две чековые книжки. Одну на мое фальшивое имя, другую на такое же фальшивое имя, но, как я понимаю, то, которым пользовался агент. В банке я оставлял образец подписи второго держателя счета. Меня им снабжали еще в Лондоне. Позже агенту передавали чековую книжку и фальшивый паспорт, чтобы он мог снять деньги. Поэтому его настоящая фамилия оставалась мне неизвестной. – Он слушал сам себя и думал, насколько неправдоподобно и даже нелепо звучит его история.

– Это была обычная процедура?

– В том-то и дело, что нет. Это были какие-то специальные платежи. И к документам крепился список допущенных.

– То есть?

– Об операции под этим кодовым наименованием знало лишь ограниченное число людей.

– Каким кодовым наименованием?

– Я же его вам только что назвал – «Роллинг стоун». Операция предусматривала строго секретные платежи в эквиваленте десяти тысяч долларов США в столицах разных стран мира.

– Но всегда только в столицах?

– Насколько я знаю, да. Помню, мне на глаза попался документ, из которого следовало, что платежи в рамках операции «Роллинг стоун» проводились и раньше, еще до моего прихода в отдел, но в тех случаях деньги вносили не представители банковского отдела, а сами местные резиденты.

– Те платежи, которые произвели до вашего прихода… В каких городах?

– Один в Осло. А вот про второй ничего не помню.

– Для агента использовали одну и ту же фальшивую фамилию?

– Нет. Была принята дополнительная мера безопасности. Позже мне говорили, что мы позаимствовали эти трюки из арсенала русских. Это была самая мудреная схема оплаты, с какой мне приходилось сталкиваться. Точно так же и я сам пользовался в каждой из поездок разными псевдонимами и разными фальшивыми паспортами.

Вот это Петерсу понравится, поскольку кое-что для него прояснит.

– Что вы знаете о фальшивых паспортах, которые выдавались агенту, чтобы он мог снимать деньги? Где и как их изготавливали? Каким образом передавали?

– Ничего. Нет, постойте. Знаю, что в них непременно имелась виза той страны, где снимались деньги, и штамп о пересечении границы. Тоже фальшивые, разумеется.

– Фальшивые штампы пограничников?

– Да. Как я понял, эти паспорта никогда не предъявлялись для въезда в страну. Они были нужны исключительно при снятии денег с депозита. Агент путешествовал по своему настоящему паспорту и совершенно легально пересекал границу. А потом уже в банке предъявлял фальшивку. По крайней мере такое у меня сложилось впечатление.

– Вы поняли, почему раньше платежи осуществлялись резидентами, а потом для этого стали отправлять людей из Лондона?

– Причина мне известна точно. Я спрашивал об этом у моих любимых Четверга с Пятницей. Дело в том, что Шеф опасался…

– Шеф?! Вы хотите сказать, что операцией руководил лично Шеф?

– Да, он возглавлял ее, и у него появились опасения, что резидента могут знать в банке в лицо или запомнить. Вот почему он решил использовать почтальона, то есть меня.

– Когда вы совершили эти поездки?

– В Копенгаген я летал пятнадцатого июня. Вернулся в тот же вечер. А в Хельсинки был в конце сентября. Там я провел два дня и в Лондон прибыл числа двадцать восьмого. В Хельсинки я позволил себе немного поразвлечься.

Он ухмыльнулся, но Петерс словно не заметил этого.

– А прежние платежи? Когда были открыты депозиты для них?

– Вот этого не помню, уж извините.

– Но один определенно производился в Осло?

– Да, в Осло.

– А не помните разницу во времени между двумя первыми платежами? Теми, что осуществляли резиденты. Сколько времени прошло между первым и вторым?

– Точно не скажу, но, по-моему, немного. Быть может, около месяца. Или чуть больше.

– Как по-вашему, этот агент уже работал на вас достаточно долго, прежде чем ему впервые выплатили вознаграждение? В досье это было как-то отражено?

– Понятия не имею. В досье указывались только произведенные выплаты. Первая относилась к началу 1959 года. Никаких других данных. По этому принципу всегда осуществляются операции с ограниченным кругом лиц, имеющих доступ к информации. В разных папках содержатся лишь отдельные фрагменты по одному и тому же делу. И только тот, кто обладает возможностью иметь копии всех папок, видит картину в целом.

Теперь Петерс строчил в своем блокноте непрерывно. Лимас не сомневался, что где-то в комнате работает магнитофон, но последующая расшифровка записи потребует времени. То, что Петерс писал сейчас, ляжет в основу более или менее краткой телеграммы, которая отправится в Москву уже вечером, а потом девушки в советском посольстве в Гааге проведут бессонную ночь, передавая дословный текст многочасовых допросов.

– Я хочу знать ваше мнение, – произнес Петерс. – Речь идет о крупных суммах. Причем сама по себе организация их выплаты была предельно усложнена и тоже стоила немалых денег. Что вы сами думали по этому поводу?

Лимас пожал плечами.

– А что мне оставалось думать? Я посчитал, что у Шефа появился чертовски хороший источник, но поскольку я сам никогда не видел его донесений, то ничего не мог знать наверняка. Мне изначально не нравились используемые методы – слишком высокий уровень, слишком сложно, слишком умно. Почему они не могли просто назначать ему встречи и платить наличными? Неужели ему было так легко пересекать границы по своему подлинному паспорту, держа в кармане фальшивый? Все это очень сомнительно.

Настала пора напустить тумана и заставить их преследовать добычу вслепую.

– Что-то я не совсем понял вас. Поясните свою мысль.

– Я считаю, что деньги с депозитов еще никто не снимал. Предположим, речь идет о высокопоставленном агенте за «железным занавесом». Тогда деньги будут дожидаться на счетах, пока у него не появится возможность без труда получить их. По крайней мере такой вариант выглядел бы для меня логичным. Но нельзя сказать, чтобы я так уж много размышлял об этом. С чего бы? В том-то и заключалась суть нашей работы, чтобы знать лишь отдельные фрагменты целого. Вы же понимаете. А если хотите разобраться во всем до конца, то бог вам в помощь.

– Если придерживаться вашей версии, что деньги никто до сих пор не снимал, то чего ради вся эта суета с паспортами?

– Когда я работал в Берлине, мы наладили специальную систему для Карла Римека на случай, если ему понадобится срочно бежать, а связи с нами не будет. На конспиративной квартире в Дюссельдорфе лежал заготовленный для него фальшивый западногерманский паспорт. Он мог забрать его в любое время, следуя определенной и заранее оговоренной процедуре. Срок действия паспорта не мог закончиться. Этим занимался наш особый транспортный отдел, который обновлял и сам паспорт, и все необходимые визы в нем. Шеф мог применить ту же тактику в отношении своего человека. Но точно я не знаю – это всего лишь догадки.

– Тогда откуда такая уверенность, что паспорта вообще существовали?

– Об этом упоминалось в папке, курсировавшей между банковским и особым транспортным отделом, который как раз и занимается изготовлением поддельных документов и виз.

– Понятно. – Петерс ненадолго задумался, а потом вдруг спросил: – Под какими именами вы путешествовали в Копенгаген и Хельсинки?

– Роберт Ланг, инженер-электрик из Дерби. Это для Копенгагена.

– Когда именно вы были в Копенгагене? – задал новый вопрос Петерс.

– Я же сказал, пятнадцатого июня. Прилетел туда утром, примерно в половине двенадцатого.

– Каким банком вы воспользовались?

– О, ради всего святого, Петерс! – Лимас начал заметно злиться. – Королевским скандинавским. У вас все это уже записано.

– Хотел лишь дополнительно перепроверить, – невозмутимо отозвался собеседник, продолжая писать. – А в Хельсинки? Под какой фамилией вы летали туда?

– Стивен Беннетт, кораблестроитель из Плимута. И я там был, – добавил он не без сарказма, – в конце сентября.

– Вы побывали в банке в день прилета?

– Да. Это было двадцать четвертого или двадцать пятого числа, точнее не помню, как уже объяснял.

– Вы везли с собой деньги из Англии?

– Разумеется, нет. В каждом случае суммы предварительно переводились на счет резидента. Он встречал меня в аэропорту и передавал деньги в портфеле, а я доставлял их в банк.

– Кто резидент в Копенгагене?

– Петер Йенсен, владелец книжного магазина при университете.

– А какими фальшивыми именами должен был пользоваться агент?

– В Копенгагене – Хорст Карлсдорф. Думаю, что не ошибаюсь… Да, точно, Карлсдорф. Мне еще все время хотелось сказать – Карлхорст.

– Легенда?

– Менеджер из австрийского Клагенфурта.

– А во втором случае? В Хельсинки?

– Фехтманн. Адольф Фехтманн из Сент-Галлена в Швейцарии. У него еще, кажется, была ученая степень. Да, он значился как доктор Фехтманн, историк-архивист.

– Заметили закономерность? Оба псевдонима подразумевают знание немецкого языка в совершенстве.

– Да, я обратил на это внимание. Но это не может быть немец.

– Почему же?

– Не забывайте, что я возглавлял всю работу в Берлине. Мне было бы об этом известно. Высокопоставленный агент в Восточной Германии находился бы на связи с Берлином. Я бы все о нем знал. – Лимас встал, подошел к столику и налил себе виски. О Петерсе он не позаботился.

– Но вы сами сказали, что в данном случае были приняты чрезвычайные меры предосторожности, введены особые процедуры. Возможно, они посчитали, что вам не нужно ни о чем знать.

– Не несите чепухи, – снова взъелся Лимас. – Конечно же, я был бы в курсе.

Этой точки зрения он будет держаться до упора вопреки всякой логике: даст им ощущение, что они умнее, добавив таким образом достоверности своим показаниям.

«Они захотят сделать из всего собственные выводы вопреки вашему мнению, – предупреждал Шеф. – Мы должны подкинуть им для этого материал, но высказывать скептицизм по поводу их возможных выводов. Сделаем ставку на их интеллект и самоуверенность, на их подозрительность друг к другу – вот какой будет наша тактика».

Петерс кивнул, словно только что убедился, насколько печальной может быть иногда правда для любого из нас.

– Вы – очень гордый человек, Лимас, – повторил он сказанные раньше слова.

Вскоре после этого Петерс покинул его. Пожелав Лимасу хорошо провести остаток дня, он ушел по дороге, ведущей вдоль моря, еще до того как наступило время обеда.

10 День третий

Петерс не вернулся ни позже в тот же день, ни назавтра утром. Лимас торчал в четырех стенах, с нарастающим раздражением ожидая хоть каких-то сообщений, но их не поступало. Он обратился к хозяйке дома, но та лишь улыбнулась в ответ, пожав своими полными округлыми плечами. На следующее утро около одиннадцати часов он решил прогуляться по берегу, купил сигарет и с тоской смотрел на море.

У полосы прибоя на пляже стояла девочка и кидала кусочки хлеба чайкам. Он видел только ее спину. Морской ветер играл длинными черными волосами и раздувал пальто, отчего ее фигура напоминала лук, нацеленный в сторону воды. И именно в этот момент он осознал, как много дала ему Лиз: нечто, к чему он должен вернуться и вновь обрести, если ему только удастся добраться до Англии. Это было умение дорожить незначительными на первый взгляд вещами, вера в реальность нормальной, обыкновенной жизни; простота, с которой можно было положить в бумажный пакет кусок хлеба, отправиться к морю и кормить чаек. Уважение к обыденности, которое ему прежде попросту не доводилось испытывать, да и обстоятельства не позволяли, – будь то хлеб для птиц или любовь. Ему необходимо вернуться и снова найти это. Вернее, позволить Лиз опять подарить ему это. Неделя, быть может, две – и он вернется домой. Шеф сказал, что ему позволят оставить себе все, что он получит, а значит, денег хватит. С пятнадцатью тысячами фунтов, выходным пособием и пенсией из Цирка человек, как выразился бы Шеф, может себе позволить вернуться с холода.

Лимас сделал круг и позвонил в дверь бунгало только без четверти двенадцать. Хозяйка молча впустила его, но он, едва войдя в комнату в задней части дома, услышал, как она сняла трубку телефона и набрала номер. Говорила она всего несколько секунд. В половине первого принесла ему обед и, к его радости, английские газеты, которые он с удовольствием просматривал до трех часов. Лимас обычно не читал ничего, но на этот раз изучал газетные строки медленно и внимательно. Он запоминал детали вроде имен и мест, где жили люди, о которых говорилось даже в самых мелких заметках, и делал это почти бессознательно, словно придумал игру для тренировки памяти, и она полностью увлекла его.

В три часа прибыл Петерс, и стоило Лимасу увидеть его, как он понял: что-то произошло. Они не сели за стол, Петерс даже не снял своего макинтоша.

– У меня для вас дурные вести, – сказал он. – В Англии вы объявлены в розыск. Я услышал об этом сегодня утром. Они установили наблюдение во всех портах.

– В чем меня обвиняют? – спросил Лимас хладнокровно.

– Формально в нарушении правил условно-досрочного освобождения. Вы не явились для регистрации в полицейский участок в положенное время.

– А в действительности?

– По слухам, за действия, противоречащие закону о сохранении государственной тайны, подписку о соблюдении которого вы давали. Ваши фотографии будут опубликованы во всех лондонских вечерних газетах, хотя пока не ясно, какими текстами их сопроводят.

Лимас замер на месте.

Это дело рук Шефа. Именно он инициировал розыск. Другого объяснения быть не могло. Даже если они взяли Эйша и Кивера и те все разболтали, в розыск объявить его могли только с санкции Шефа. «На все про все потребуется пара недель, – заверял он. – Я предполагаю, что вас увезут куда-нибудь для детальных допросов – может быть, даже за границу. Но двух недель окажется более чем достаточно. Дальше события начнут развиваться сами по себе. Вам просто придется лечь здесь на дно, пока запущенная вами химическая реакция не закончится. Но вы, как я понимаю, ничего не имеете против. Мною дано указание оставить вас в числе оперативных сотрудников до того момента, когда Мундт будет уничтожен. Это показалось мне справедливым решением вопроса».

А теперь такое!

Это не было частью их уговора, возникли совершенно непредвиденные обстоятельства. Что, черт возьми, ему делать в новых условиях? Если выйти из игры сейчас, отказаться от дальнейшего сотрудничества с Петерсом, вся задуманная операция будет сорвана. Конечно, существовала вероятность, что Петерс лгал, что это была всего лишь проверка, и тогда тем более стоило соглашаться на продолжение работы с ним. Да, но если он согласится и отправится с ним на восток – в Польшу, Чехословакию или бог знает куда еще, – то у них не останется ни малейшей причины отпускать его назад. Более того, как преступник, находящийся в розыске на Западе, Лимас едва ли сможет придумать разумное объяснение, почему он хочет вернуться.

Нет, за этим стоит Шеф – на этот счет сомнений у него не оставалось. Уж слишком щедрыми были предложенные условия. Почему он не понял этого с самого начала? В Цирке не разбрасывались такими суммами, за исключением тех случаев, когда сотрудник шел на смертельный риск. Подобные деньги служили компенсацией за опасность, о которой Шеф предпочел не распространяться. Само по себе обещанное вознаграждение могло послужить предостережением, но Лимас не разглядел и не услышал его.

– Но как, чтобы им гореть в аду, они обо всем узнали? – тихо спросил он. А потом, словно его только что осенило, сказал: – Конечно, ваш приятель Эйш мог им настучать или тот же Кивер…

– Возможно, – отозвался Петерс. – Вы, как и я, знаете, что такое вполне вероятно. При нашей работе ни в чем и ни в ком невозможно быть до конца уверенным. Но факт остается фактом, – добавил он уже с некоторым нетерпением в голосе. – Вас теперь будут искать в каждой из стран Западной Европы.

Но Лимас словно не слышал его.

– Я теперь у вас на крючке, верно, Петерс? – продолжал он. – Ваши люди животы надорвут от смеха. Если только не они сами подложили мне эту свинью, а?

– Вы преувеличиваете наши возможности, – угрюмо произнес Петерс.

– Тогда зачем было следить за мной? Объясните хотя бы это. Утром я вышел прогуляться, и двое мужчин в коричневых костюмах, держась друг от друга на дистанции ярдов в двадцать, следовали за мной всю дорогу. А как только я вернулся, хозяйка тут же поспешила сообщить о моем появлении вам.

– Давайте придерживаться только того, что нам известно наверняка, – вместо ответа предложил Петерс. – Каким образом власти вашей страны все про вас узнали, в данный момент не представляет для меня особого интереса. Важно лишь то, что узнали.

– Вы, случайно, не захватили с собой первых выпусков вечерних лондонских газет?

– Нет, конечно. Сюда они не доходят. Мы просто получили телеграмму из Лондона.

– Это вранье. Мне прекрасно известно, что ваш аппарат может принимать только телеграммы из Центра.

– На столь крайний случай было получено разрешение на связь между двумя региональными аппаратами, – злобно парировал Петерс.

– Вот, значит, как, – сказал Лимас с кривой усмешкой. – Вы, стало быть, крупная шишка. Или, – его снова словно бы осенило, – Центр сам руководит операцией. Угадал?

Этот вопрос Петерс не удостоил ответом.

– Альтернатива вам понятна. Или вы разрешаете нам позаботиться о вас, организовать безопасный уход, или остаетесь предоставленным самому себе, что приведет к очень быстрому аресту. У вас нет паспорта на другую фамилию, нет денег, нет вообще ничего. Даже ваш подлинный британский паспорт через десять дней станет недействительным.

– Но есть и третий вариант. Вы снабжаете меня швейцарским паспортом, даете денег и отпускаете. Тогда я смогу позаботиться о себе.

– Боюсь, это сочтут нежелательным.

– Вы хотите сказать, что не закончили допросы? И пока не закончите, моя ценность для вас не исчерпана?

– Да, положение примерно таково.

– И что вы сделаете со мной, когда все завершится?

Петерс усмехнулся.

– А чего бы вам хотелось?

– Смены личности. Возможно, паспорт одной из скандинавских стран. Обещанные деньги.

– Уж очень стандартно, – заметил Петерс, – но я запрошу свое руководство. Так вы едете со мной?

Лимас помолчал в нерешительности, потом спросил:

– А если откажусь, как вы поступите? В конце концов я могу много чего о вас порассказать.

– Ваши истории гроша ломаного не стоят без доказательств. Меня здесь не будет уже сегодня. А Эйш и Кивер… – Он пожал плечами. – Кого они могут заинтересовать?

Лимас подошел к окну. Начинался шторм. Он смотрел, как чайки кружат на фоне почерневшего неба. Девочки не было.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Действуйте.

– Самолетов в Восточную Европу теперь не будет до завтра. А вот в Берлин есть рейс через час. Мы должны успеть на него. Придется поторопиться. Время поджимает.

Пассивная роль, выпавшая на долю Лимаса тем вечером, позволила ему еще раз в полной мере оценить неброскую эффективность и организаторские таланты Петерса. Паспорт для него заготовили заранее – Центр предвидел даже такую ситуацию. Он был выдан на имя Александра Туайта, владельца туристического агентства, и в нем почти не осталось места от многочисленных виз и пограничных штампов – потрепанный, захватанный чужими пальцами паспорт профессионального путешественника. Голландский офицер бросил на него небрежный взгляд и поставил еще одну печать. Петерс стоял в очереди на контроль человека через три за Лимасом, и формальности, казалось, не интересовали его вообще.

Лимас вошел в зал вылета и сразу заметил книжный киоск. На стойке был выложен набор газет из разных стран мира: «Фигаро», «Монд»,«Нойе цюрихер цайтунг», «Ди вельт» наряду с десятком британских газет и журналов. Пока он всматривался в названия, к стойке подошла девушка-продавец и выложила на свободную полку номер «Ивнинг стэндард». Лимас бросился к киоску и схватил газету.

– Сколько с меня? – спросил он, но, сунув руку в карман брюк, вспомнил, что у него вообще нет голландских денег.

– Тридцать центов, – ответила девушка. Она была довольно-таки хорошенькая, темноволосая и приветливая.

– Но у меня есть только два английских шиллинга. Это примерно гульден. Могу я заплатить ими?

– Да, разумеется, – ответила она.

Лимас отдал ей монету и оглянулся: Петерс еще не прошел паспортный контроль и стоял спиной к нему. Не колеблясь ни секунды, Лимас направился прямиком в мужской туалет. Там он быстро, но предельно внимательно просмотрел каждую полосу газеты, швырнул их в урну для мусора и вернулся в зал ожидания. Все оказалось правдой: газета опубликовала его снимок с коротким текстом. «Интересно, заметит ли это Лиз?» – думал он, медленно идя по проходу для пассажиров. Через десять минут они уже сидели в самолете, вылетавшем в Берлин через Гамбург. И впервые с того момента, когда все это началось, Лимасу стало по-настоящему страшно.

11 Друзья Алека

В тот же вечер Лиз навестили двое мужчин.

Квартирка Лиз Голд располагалась в доме у северной оконечности Бэйсуотера. В ней стояли две односпальные кровати и работал газовый камин – довольно симпатичный, в пепельно-серых тонах, который шипел, как современные приборы, а не булькал, подобно старым моделям. Она порой смотрела на огонь, когда у нее бывал Лимас, и только камин освещал почти погруженную во мрак комнату. Он ложился на кровать, на ее кровать, что располагалась дальше от двери, а она садилась рядом и целовала его или смотрела на газовую горелку, прижавшись щекой к его щеке. Сейчас она уже боялась думать о нем слишком часто, потому что забыла, как он выглядел, и потому разрешала себе лишь мимолетные мысли, в которых видела его смутно и как бы издалека. И тогда к ней могло вдруг прийти настоящее воспоминание – какая-нибудь мелочь, которую он сделал или о которой говорил; как он смотрел на нее или, что бывало гораздо чаще, как не обращал на нее внимания вообще. Весь ужас заключался в том, что у нее не осталось на память о нем ничего – ни фотографии, ни хоть какой-то вещицы, ровным счетом ничего. Даже ни одного общего друга – только мисс Крэйл из библиотеки, чья ненависть к нему была полностью удовлетворена его внезапным исчезновением. Однажды Лиз ходила в дом, где он жил, и повстречалась с хозяином. Она сама не смогла бы объяснить, зачем это сделала, но набралась храбрости и пошла. Домовладелец отзывался об Алеке очень тепло: мистер Лимас вносил плату аккуратно, как истинный джентльмен, до самого конца. Правда, потом образовался небольшой должок за пару недель, но приехал приятель мистера Лимаса и полностью рассчитался без лишних вопросов или споров. Лично он, квартирный хозяин, всегда говорил и любому готов подтвердить, что мистер Лимас – человек порядочный. Причем, заметьте, никаких супер-пупер школ он не заканчивал, не важничал, но вел себя, как благородный. Иногда, конечно, на него нападала тоска, и он выпивал больше, чем полезно для здоровья, но дома всегда вел себя прилично. А тот его дружок, который заходил, – маленький такой, в очках и с виду застенчивый, – так он прямо сказал: мистер Лимас, сказал, особенно настаивал, чтобы дела с его квартплатой непременно уладили. Вот как! И если он после этого не джентльмен, тогда квартирный хозяин вообще, стало быть, никогда с джентльменами не встречался. Уж где он брал деньги, одному богу известно, но мистер Лимас был человек хороший, это точно. А если он подрался с тем торговцем, то бишь Фордом, так этому гаду многие мечтали рыло начистить еще со времен войны. Комната? А что комната? Ее, конечно, пришлось сдать другому жильцу. Там поселился один приезжий из Кореи через два дня после того, как мистера Лимаса забрала полиция.

Скорее всего именно из-за него Лиз продолжала работать в библиотеке – потому что там он все еще продолжал незримо присутствовать: лестница, полки, книги, карточки и формуляры – все это были вещи, ему знакомые, к которым он прикасался, и, кто знает, однажды мог вернуться. Хотя он сказал, что не вернется никогда, она ему не поверила. Как не смогла бы поверить больному, утверждавшему, что он уже никогда не поправится. Между прочим, мисс Крэйл тоже была уверена в его неизбежном возвращении: совершенно неожиданно вскрылась недоплата ему жалованья за неделю, и ее выводила из себя мысль о том, что монстр, каким она его воспринимала, повел себя вопреки правилам, предписанным всем чудовищам, и не явился, чтобы забрать ему причитающееся. После того как Лимас пропал, Лиз постоянно терзалась вопросом: зачем он избил мистера Форда? Ей был известен его необузданный темперамент, но здесь причиной послужило что-то другое. Алек явно готовился совершить этот поступок, как только полностью выздоровеет. Поэтому он накануне и попрощался с ней, почему еще? Он знал, что изобьет мистера Форда на следующий день. Она отказывалась принять единственное другое рациональное объяснение – что он попросту устал от нее и решил расстаться, а днем позже, все еще в расстроенных чувствах, не справился с эмоциональным напряжением, не выдержал хамства мистера Форда и ударил его. Она ведь знала, видела с самого начала, что Алек должен совершить что-то. Он чуть ли не прямо говорил ей об этом. Но что именно, она и предположить не могла.

Поначалу она решила, что его ссора с мистером Фордом возникла по какому-то старому поводу, на почве взаимной ненависти, уходящей корнями в прошлое и связанной, быть может, с бывшей девушкой Алека или с его семьей. Но достаточно было увидеть мистера Форда, чтобы подобные предположения показались смехотворными. Это был типичный мелкий буржуа – осторожный, но самодовольный и злобный. И к тому же, если Алек и вынашивал планы вендетты против мистера Форда, зачем он напал на него в субботу, когда так много народа отправляется за покупками и рядом оказалось столько свидетелей?

Они обсудили происшествие на собрании местной коммунистической ячейки. Джордж Хэнби, ответственный за сбор партийных взносов, случайно проходил мимо той лавки, когда все случилось. Сам он почти ничего не разглядел из-за густой толпы зевак, но разговаривал с парнем, который видел все. На Хэнби это произвело такое сильное впечатление, что он позвонил в «Уоркер»^[492], и они прислали корреспондента на заседание суда. Вот почему «Уоркер» оказался одним из немногих изданий, посвятивших теме половину центрального разворота. «Это был прямой протест, спонтанная вспышка социальной вражды и ненависти к правящим классам», – писал репортер «Уоркера». Тот человек, с которым разговаривал Хэнби (обыкновенный гражданин в очках, по всей видимости, рядовой служащий), рассказал, что все произошло совершенно внезапно, и для Хэнби это послужило лишним подтверждением того, из какого легковоспламеняющегося материала была выстроена капиталистическая система. Лиз молча слушала разглагольствования Хэнби. Никто из товарищей, конечно же, не знал о ее связи с Лимасом. И она вдруг поняла, что ненавидит Джорджа Хэнби. Это был самодовольный мужчина с грязными мыслями, который постоянно пялился на нее и при случае пытался лапать.

А потом приехали эти двое.

Ей сразу показалось, что они не похожи на обыкновенных полицейских: выглядели слишком интеллигентно, а на их небольшом черном автомобиле стояла сложного вида антенна. Один из них был низкорослым толстячком в очках и странной, хотя и дорогой одежде. Он производил впечатление человека доброго, но немного нервного, и Лиз с первых минут прониклась к нему безотчетным доверием. Второй выглядел более подтянутым, но не щеголеватым – с виду совсем еще молодой, хотя, как она подозревала, ему было лет около сорока. Они представились офицерами особого отдела и предъявили закатанные в пластик удостоверения с фотографиями. Говорил главным образом толстячок.

– Насколько мне известно, вы поддерживали дружеские отношения с Алеком Лимасом, – начал он.

Ей хотелось рассердиться, но этот пухлый мужчина был столь серьезен, что злиться на него казалось глупостью.

– Да, – ответила она. – А как вы об этом узнали?

– Совершенно случайно и буквально накануне. Когда человека сажают… Помещают в тюрьму, его просят указать ближайшего родственника. Лимас сначала заявил, что у него нет близких, но, как выяснилось, это была неправда. Тогда его спросили, кого им информировать, если в тюрьме с ним случится какое-то несчастье. И он назвал вас.

– Теперь понятно.

– Кто-то еще знает о вашей с ним дружбе?

– Нет.

– Вы присутствовали на суде?

– Нет.

– Вам не звонили репортеры, люди, которым он задолжал деньги, или кто-нибудь другой?

– Нет. Я же вам сказала. Больше никто не знал. Даже мои родители. Никто. Конечно, мы работали вместе в библиотеке литературы, принадлежащей лаборатории экстрасенсорных исследований, но и об этом известно только мисс Крэйл, заведующей. А я сомневаюсь, чтобы она догадывалась о связи между нами. Она вообще со странностями, – добавила Лиз.

Маленький человек некоторое время очень серьезно смотрел на нее, а потом спросил:

– Вы удивились, когда мистер Лимас избил мистера Форда?

– Да, конечно.

– Почему, как вы считаете, он сделал это?

– Не знаю. Наверное, потому, что Форд отказал ему в кредите на товары. Но мне показалось, что Алек решился на все заранее. – Она сразу поймала себя на мысли, что сболтнула лишнее, но ей очень хотелось хоть с кем-то поговорить обо всем. Ей было очень одиноко, и она не видела в этом большого вреда. – В ту ночь, в ночь накануне событий, мы с ним разговаривали. Мы ужинали вместе, и это получился особый ужин. Алек настоял на нем, и я поняла, что это будет наша с ним последняя ночь. Он где-то достал бутылку красного вина, но оно мне не очень понравилось. Почти все выпил сам Алек. А потом я спросила: «Мы с тобой прощаемся?» – хотела убедиться, что это конец.

– И что же он ответил?

– Сказал, что ему предстоит важное дело. Но я ничего толком не поняла.

Воцарилось долгое молчание, и маленький человечек выглядел еще более встревоженным. Наконец он спросил:

– Вы ему поверили?

– Не знаю. – Ей внезапно стало страшно за Алека, хотя она не понимала причин. Мужчина задал еще один вопрос:

– Лимас был женат, и у него остались двое детей. Он вам рассказывал об этом?

Лиз промолчала.

– Но, несмотря на это, именно вас он указал как самого близкого человека. Вы хотя бы догадываетесь почему?

Казалось, толстячка смутил собственный вопрос. Он смотрел на свои пухлые руки, которые держал стиснутыми на коленях. Лиз тоже покраснела.

– Я любила его, – ответила она.

– А он? Он любил вас?

– Возможно. Я не знаю.

– И вы все еще его любите?

– Да.

– Он обещал, что когда-нибудь вернется? – спросил тот, что был помоложе.

– Нет.

– Но он тем не менее сказал вам «До свидания»? – быстро задал вопрос его напарник. – Или он сказал вам «Прощай»?

Маленький человек повторил свой вопрос медленно и с доброй интонацией в голосе.

– С ним больше ничего не случится, я обещаю. Но мы хотели бы помочь ему, и, если у вас есть догадки, почему он ударил Форда, любые предположения, основанные на том, что он вам говорил, о чем мог случайно обмолвиться, тогда ради его блага расскажите нам об этом.

Лиз покачала головой.

– Пожалуйста, уходите, – сказала она. – Прошу, не надо больше задавать мне никаких вопросов. Пожалуйста, уходите сейчас же.

Подойдя к двери, тот, что был постарше, помялся, а потом достал из бумажника визитную карточку и положил ее на столик так осторожно, словно она могла наделать много шума.

– Если вам понадобится помощь, если узнаете что-то об Алеке или… Словом, позвоните мне, – сказал он. – Вы сделаете это?

– Кто вы такой?

– Я – друг Алека Лимаса.

Он снова замолчал в нерешительности.

– Есть еще кое-что, – произнес он наконец, – один последний вопрос. Алек знал, что вы член… Словом, он знал, что вы состоите в компартии?

– Да, – ответила она с безнадежностью в голосе. – Я сказала ему об этом.

– А ваши товарищи по партии знали о вас и Алеке?

– Я же вам говорила. О нас не знал никто. – Страшно побледнев, она вдруг выкрикнула: – Где он? Скажите мне, где он?! Почему вы не хотите мне сказать, что с ним? Разве вы не видите – я могла бы ему помочь, я бы ухаживала за ним, даже… Даже если он сошел с ума. Мне все равно, клянусь, для меня это не имеет значения… Я писала ему в тюрьму. Понимаю, не следовало этого делать. Просто хотела дать ему знать, что он может вернуться в любое время. Я всегда буду ждать его…

Она больше не могла говорить и лишь всхлипывала, стоя в центре комнаты, спрятав в ладонях искаженное горем лицо. Маленький человечек наблюдал за ней.

– Алек уехал за границу, – произнес он тихо. – Мы точно не знаем, куда именно. И он не сумасшедший. Но только ему не следовало говорить вам так много. Право, жаль, что он это сделал.

Более молодой добавил:

– Мы позаботимся о вас. Поможем деньгами и всем, что понадобится.

– Кто вы такие? – снова спросила Лиз.

– Друзья Алека, – повторил молодой. – Старые друзья.

Она слышала, как они почти бесшумно спустились по лестнице и вышли на улицу. Из окна было видно, как их небольшая черная машина отъехала в сторону парка.

Потом она вспомнила о визитной карточке. Подошла к столику, взяла ее и поднесла к свету. Это была дорогая визитка, какую не мог бы себе позволить простой полицейский, подумала она. Гравированная. Перед именем ни звания, ни адреса полицейского участка, ничего. Просто «Мистер»… И где это видано, чтобы полисмен жил в Челси?

«Мистер Джордж Смайли. Челси, Байуотер-стрит, дом 9». И номер телефона внизу.

Все это было очень странно.

12 Восток

Лимас отстегнул ремень безопасности.

Говорят, что приговоренные к смерти порой переживают моменты острой радости, уподобляясь мотылькам, летящим на огонь, для которых мгновение гибели становится кульминацией существования. Вот и Лимас сразу после принятия решения испытал схожее чувство: облегчение, пусть кратковременное, но успокаивающее, овладело им в первые минуты. Но затем оно сменилось ощущениями страха и голода.

Он терял скорость реакции. Шеф был прав.

Впервые это стало ему понятно еще в начале года, когда он продолжал заниматься делами Римека. Карл тогда прислал сообщение: он добыл крайне важную информацию, и ему как раз выпала редкая возможность посетить Западную Германию для участия в какой-то конференции юристов в Карлсруэ. Лимас самолетом добрался до Кельна, а в аэропорту взял в аренду машину. Стояло раннее утро, и он надеялся избежать слишком густого транспортного потока на автобане, который вел в сторону Карлсруэ, но просчитался: тяжелые грузовики уже двинулись в путь. За первые полчаса он ухитрился преодолеть семьдесят километров, виляя между автомобилями, порой рискуя, чтобы выиграть время, когда маленькая машинка (кажется, «фиат») неожиданно выскочила в крайний левый ряд в каких-то сорока ярдах перед ним. Лимас резко нажал на тормоз, включил дальний свет и засигналил, но лишь по чистой случайности избежал столкновения, до которого оставались доли секунды. Обгоняя уступивший ему дорогу автомобильчик, он краем глаза увидел в нем четверых маленьких детишек, махавших ему руками и смеявшихся, а потом тупое, все еще испуганное лицо их отца, сидевшего за рулем. Он промчался мимо, выругавшись про себя, и вдруг с ним произошло это: крупно затряслись руки, лицо изнутри обдало жаром, а сердце забилось в бешеном ритме. Лимас сумел свернуть с шоссе на площадку для отдыха, вывалился из машины и стоял, тяжело дыша, глядя на поток большегрузных фур, проносившихся мимо. Перед его мысленным взором предстала крошечная легковушка, зажатая между ними, раздавленная всмятку и раскатанная огромными колесами. Не осталось ничего, кроме беспорядочного воя клаксонов, синих проблесковых маячков полиции и детских тел, разорванных в клочья, как те беженцы на дороге вдоль дюн.

Остаток пути он ехал очень медленно и опоздал на встречу с Карлом.

И с тех пор всегда, когда он вел машину, из глубин памяти всплывали мордочки детишек, махавших ему с заднего сиденья «фиата», и фигура их папаши, вцепившегося в руль так, как крестьянин держится за ручки плуга.

Шеф счел бы это симптомом болезни.

В самолете он сидел, скучая, в своем кресле над крылом. Рядом с ним расположилась американка в туфлях на высоких каблуках. На мгновение у него возникло искушение попытаться передать через нее записку своим людям в Берлине, но он тут же отказался от этой затеи. Она наверняка решит, что он с ней заигрывает, а Петерс сразу все поймет. К тому же какой вообще смысл что-то предпринимать? Шеф знал, что происходило. Шеф сделал все, чтобы это произошло. К этому добавить было нечего.

Оставалось только гадать, что с ним случится дальше. Об этом Шеф ничего не говорил. Его волновала только тактика:

«Не выдавай им всей информации сразу, заставь их попотеть. Путайся в деталях, опускай отдельные подробности, повторяйся. Будь упрям и несговорчив, не облегчай им задачу. Пей как можно больше. И не поддавайся на идеологическую обработку – они тебе все равно не поверят. Они хотят иметь дело с человеком, который им продался, они хотят столкновения с бывшим врагом, Алек, а не исповеди фальшиво обращенного в их веру. А превыше всего они стремятся сами из всего делать выводы, использовать собственную дедукцию. Почва для этого унавожена, мы уже давно позаботились об этом – подбросили мелкие улики, незначительные обрывки информации. Ты станешь для них последней стадией поиска спрятанных сокровищ».

Ему пришлось согласиться на все: невозможно отступить в крупной игре, когда вся предварительная работа уже кем-то проделана за тебя.

«Могу твердо заверить тебя в одном: оно того стоит. Мы это делаем, исходя из высших интересов государства, Алек. Сумей все вытерпеть, и мы одержим великую победу».

Лимас сомневался в своей способности выдерживать пытки. Он вспомнил книгу Кестлера, где революционер готовил себя к грядущим мучениям, прижигая пальцы спичками. Читал он немного, но это прочел и запомнил.

Когда они приземлились в Темпльхофе, уже почти совсем стемнело. Лимас видел, как берлинские огни словно поднялись навстречу, почувствовал глухой удар шасси о посадочную полосу, увидел, как офицеры пограничной и таможенной служб приблизились к лайнеру, возникнув из сумрака.

На мгновение Лимас испугался, не попадется ли ему в аэропорту кто-нибудь из старых знакомых. Но они с Петерсом прошли бок о бок нескончаемыми коридорами, миновали поверхностную проверку паспортов и багажа, но нигде не мелькнуло ни одного знакомого, никто не повернулся, чтобы поздороваться с ним. И тогда он понял, что на самом деле это был не страх, а надежда – смутная надежда на то, что его молчаливое согласие продолжать игру вдруг придется пересмотреть под давлением неожиданных обстоятельств.

Ему показалось примечательным, что Петерс больше не делал вид, будто они путешествуют по отдельности. Все выглядело так, словно для Петерса Западный Берлин был уже безопасной территорией, где бдительность и осторожность не особенно требовались, – так, всего лишь последняя стадия пути на восток.

Они шли через большой зал терминала к главному выходу, когда Петерс вдруг, как показалось, передумал, резко сменил направление и повел Лимаса к небольшой двери сбоку, выходившей на парковку и стоянку такси. Здесь Петерс задержался ненадолго, стоя под фонарем, подсвечивавшим дверь снаружи, поставил свой чемодан рядом на тротуар, демонстративно вынул газету, сложил ее, запихнул в левый карман плаща и снова взялся за ручку чемодана. В тот же момент фары у одного из автомобилей на автостоянке включились, мигнули и погасли.

– Пойдемте, – сказал Петерс и быстро зашагал по асфальту. Лимас шел сзади и чуть медленнее. Когда они поравнялись с первым рядом машин, задняя дверь черного «мерседеса» распахнулась, и внутри включилось освещение. Петерс, ярдов на десять опережавший Лимаса, стремительно приблизился к автомобилю, тихо обменялся несколькими словами с водителем, а потом повернулся к Лимасу:

– Вот наша машина. Живее!

Это был старый «Мерседес-180». Лимас покорно сел на заднее сиденье, Петерс разместился с ним рядом. Тронувшись с места, они объехали маленький «де-ка-вэ»^[493] с двумя мужчинами в кабине. В двадцати ярдах на тротуаре стояла телефонная будка. Стоявший в ней и что-то говоривший в трубку человек внимательно проследил за их отъездом, ни на секунду не умолкая. Лимас бросил взгляд в зеркало заднего вида и увидел, что «де-ка-вэ» следует за ними. «Прием на высшем уровне», – отметил про себя он.

Ехали они не слишком быстро. Лимас сидел, положив руки на колени и глядя прямо перед собой. Ему не хотелось видеть Берлин в этот вечер. У него оставался последний шанс, и он отчетливо понимал это. Из того положения, которое он занимал сейчас, можно было нанести Петерсу сначала удар ребром правой ладони по горлу, а потом локтем в грудную клетку. Можно было выскочить из машины и бежать, петляя, чтобы не попасть под пулю из автомобиля сопровождения. И он будет свободен. В Берлине остались люди, которые бы о нем позаботились. Он еще мог уйти.

Но не сделал ничего.

Пересечение границы между секторами оказалось очень простым делом. Лимас даже не предполагал, что это может оказаться так легко. Правда, сначала минут десять они выжидали, и Лимас догадался, что на переходе им следовало оказаться в строго определенное время. Когда они уже приближались к западногерманскому посту, «де-ка-вэ» неожиданно обогнал их, надрывно взвыв не слишком мощным мотором, и остановился перед будкой полиции. «Мерседес» остался в тридцати ярдах позади. Через пару минут красно-белый шлагбаум поднялся, чтобы пропустить «де-ка-вэ», и под него проскочили обе машины, но теперь уже водитель «мерседеса» насиловал двигатель на второй передаче, откинувшись на спинку сиденья и нервно держа руль в вытянутых руках.

Пока они проезжали пятьдесят ярдов, разделявшие два поста, Лимас невольно заметил новые укрепления, возведенные с восточной стороны, – заостренные железные прутья поверх стены, которые прозвали «зубами дракона», вышки охранников и новые заграждения из колючей проволоки. К тому же подсветка сделалась ярче.

У второго поста «мерседес» даже не снизил скорости: шлагбаумы были подняты заранее, и они промчались мимо будки, где сотрудники Фопо лишь наблюдали за ними в бинокли. «Де-ка-вэ» сначала вроде бы вообще исчез, и только десять минут спустя Лимас снова заметил его позади. Теперь машины мчались на высокой скорости – Лимас предполагал, что в Восточном Берлине они сделают остановку, чтобы сменить автомобили и, быть может, поздравить друг друга с успешным завершением операции, но они продолжали пересекать город, держась восточного направления.

– Куда мы едем? – спросил он Петерса.

– А мы уже приехали. Это Германская Демократическая Республика. Здесь для вас подготовили жилье.

– Но я полагал, что мы продолжим путь еще восточнее.

– Так и будет. Но сначала мы проведем пару дней здесь. Мы подумали, что надо дать шанс и немцам побеседовать с вами.

– Понятно.

– В конце концов, большая часть вашей работы была связана именно с Германией. Я уже передал им копию ваших прежних показаний.

– И они попросили о встрече со мной?

– Конечно. У них же никогда не было никого и близко похожего на вас. Человека, столь хорошо… Столь прекрасно осведомленного. Мое руководство согласилось, что мы обязаны дать им шанс лично допросить вас.

– А потом? Куда мы отправимся из Германии?

– Дальше на восток.

– С кем я встречусь здесь?

– А для вас это имеет значение?

– Не слишком большое. Просто я знаю большинство людей из Абтайлунга по именам, и мне стало любопытно.

– А кого бы вы ожидали увидеть?

– Фидлера, – мгновенно ответил Лимас, – заместителя начальника службы безопасности. Правую руку Мундта. Все важные допросы он проводит лично. Та еще сволочь.

– За что вы его так?

– Это злобный маленький садист. Я о нем наслышан. Однажды к нему на допрос попал агент Питера Гиллама, так он чуть не убил его собственными руками.

Лимасу действительно было многое известно о Фидлере. От фотографии в досье до подробностей показаний его бывших подчиненных. Невысокий, худощавый, аккуратный мужчина с гладким лицом – еще достаточно молодой. Темные волосы, светло-карие глаза. Умный и жестокий, как и сказал Лимас. При хрупком сложении он обладал въедливым умом и цепкой памятью и производил впечатление человека, лишенного каких-либо личных амбиций, но получавшего наслаждение, уничтожая карьеры и амбиции других людей. Фидлер был редкой фигурой для Абтайлунга – он не участвовал ни в каких внутренних интригах и казался полностью удовлетворенным ролью тени Мундта без всяких перспектив повышения. Его невозможно было причислить ни к одной из сформировавшихся клик. Даже те, кто тесно сотрудничал с ним в Абтайлунге, не смогли бы точно определить его подлинное место в иерархии этого силового ведомства. Фидлер оставался одиночкой: его боялись, его не любили, ему не доверяли. Если у него и существовали какие-то тайные мотивы или мнения, он надежно прятал их под маской вечного разрушительного сарказма.

«Мы делаем основную ставку на Фидлера», – объяснял Шеф. Они тогда ужинали втроем – Лимас, Шеф и Питер Гиллам – в том жутком доме в Суррее, похожем на сказочное жилище семи гномов, где Шеф обитал вместе со своей кнопкой-женой среди множества индийских столиков с резными медными столешницами.

«Фидлер – это покорный с виду служитель у алтаря, помощник верховного жреца, который однажды с удовольствием всадит тому нож в спину. Он – единственный человек, способный тягаться с Мундтом во всем, – Гиллам при этом понимающе кивнул, – и Мундт ненавидит его за это. Кроме того, Фидлер – еврей, а Мундт… Скажем так, нечто полностью противоположное. Взрывоопасная смесь. Нашей задачей было, – продолжал он, указывая на себя и Гиллама, – вручить Фидлеру оружие, способное уничтожить Мундта. Ваша миссия, мой дорогой Лимас, будет заключаться в том, чтобы убедить его пустить это оружие в ход. Не напрямую, конечно, поскольку вам едва ли доведется когда-нибудь лично с ним встретиться, на что я по крайней мере от всей души надеюсь».

Они дружно посмеялись тогда. Им всем это показалось хорошей шуткой. Разумеется, если иметь в виду специфическое чувство юмора Шефа.

Уже, должно быть, перевалило за полночь. Какое-то время они тряслись по проселочной дороге, проходившей то через лес, то полями. Потом остановились, «де-ка-вэ» припарковался рядом. Когда они с Петерсом выходили наружу, Лимас заметил, что во второй машине теперь ехали трое. Двое уже выбирались из нее, а третий, сидевший сзади, остался на месте, просматривая какие-то бумаги при свете лампочки в салоне, – худощавая фигура, почти полностью скрытая в тени.

Для стоянки было выбрано место рядом с заброшенной конюшней. В тридцати ярдах дальше виднелась еще одна постройка. При свете фар Лимас различил приземистый фермерский дом из бревен и беленого кирпича. Взошла полная луна. Она сияла так ярко, что поросшие лесом холмы в отдалении четко вырисовывались на фоне бледного ночного неба. Они пошли к дому – Петерс и Лимас впереди, двое других мужчин чуть отстали. Третий человек, приехавший с ними, по-прежнему оставался в машине и читал.

Рядом с дверью Петерс задержался, чтобы дождаться своих коллег. У одного из них в левой руке появилась связка ключей, и, пока он искал нужный, второй отступил чуть в сторону, держа руки в карманах, прикрывая товарища.

– Как я посмотрю, они ничего не оставляют на волю случая, – заметил Лимас, обращаясь к Петерсу. – Интересно, что они обо мне думают? За кого принимают?

– Им платят не за то, чтобы они думали, – ответил Петерс и, повернувшись к одному из них, спросил по-немецки: – Он придет или нет?

Немец пожал плечами и посмотрел в сторону машины.

– Придет, – сказал он. – Ему нравится появляться последним.

Они вошли в сопровождении одного из охранников. Внутри дом напоминал скорее частично обновленную охотничью хижину. Маломощная бледная лампочка под потолком давала тусклое освещение. Кругом царил дух запустения, из углов несло плесенью, словно домом давно никто не пользовался. Там и здесь были видны свидетельства его принадлежности государственной организации – схема эвакуации на случай пожара и размещения средств борьбы с огнем, казенная зеленая краска на дверях, тяжелые пружинные замки, а во вполне комфортабельной гостиной тяжелая темная мебель, уже сильно поцарапанная, соседствовала с неизбежными портретами советских вождей. Для Лимаса все это лишь служило подтверждением принадлежности Абтайлунга к неповоротливой бюрократической машине. Впрочем, разве нельзя было сказать того же и о Цирке?

Петерс сел, Лимас последовал его примеру. Прождав еще десять минут или даже немного дольше, Петерс обратился к одному из двух мужчин, продолжавших стоять, неловко переминаясь с ноги на ногу, у противоположной стены комнаты:

– Пойдите и напомните ему, что мы ждем. И найдите нам еды, мы голодны. – Когда один из охранников уже выходил, он добавил: – И виски, прикажите им принести для нас виски и стаканы.

Мужчина в ответ сделал неопределенный, но откровенно не слишком дружественный жест рукой и вышел, оставив дверь за собой открытой.

– Вам доводилось бывать здесь раньше? – спросил Лимас.

– Да, – кивнул Петерс, – несколько раз.

– Зачем?

– Со схожими целями. Не совсем аналогичными, но по работе.

– С Фидлером?

– Да.

– Он хороший профессионал?

Петерс пожал плечами.

– Для еврея не так уж плох, – ответил он, но в этот момент Лимас услышал звуки из прихожей, повернулся и увидел в дверях Фидлера. В одной руке он держал бутылку виски, в другой – стаканы и какую-то минеральную воду. Ростом был не выше пяти футов шести дюймов. На нем был темно-синий однобортный костюм, причем пиджак был длиннее, чем следовало. Выглядел он довольно ухоженным, но все равно слегка напоминал какого-то лоснящегося зверька, а его глаза действительно имели светло-карий оттенок. Фидлер посмотрел сначала не на них, а на охранника, стоявшего рядом с дверью.

– Можете тоже идти, – сказал он с легким саксонским акцентом. – Отправляйтесь и передайте своему напарнику, чтобы принес нам еды.

– Я уже попросил об этом, – пожаловался Петерс. – Они знают, что нам нужно, но пока ничего не принесли.

– О, это настоящие снобы, – иронично заметил Фидлер по-английски. – Они считают, что кормить нас – обязанность прислуги.

Всю войну Фидлер провел в Канаде. Лимас читал об этом в его личном деле, и акцент стал дополнительным напоминанием. Его родители были еврейскими беженцами из Германии, марксистами, и только в 1946 году семья вернулась домой, горя желанием любой ценой принять участие в строительстве нового немецкого государства по сталинскому образцу.

– Привет, – Фидлер обратился к Лимасу, как к старому знакомому, – рад вас видеть.

– Привет, Фидлер.

– Вот вы и оказались в конце пути.

– Что за чушь вы несете? – тут же вскинулся Лимас.

– Я всего лишь имею в виду, что вопреки любым обещаниям Петерса дальше на восток вы не отправитесь. Уж извините, – он произнес эту фразу с откровенным удовольствием.

Лимас повернулся к Петерсу.

– Это правда? – его голос дрожал от гнева. – Это правда? Отвечайте!

Петерс кивнул.

– Да. Я всего лишь исполнял роль посредника. Нам пришлось прибегнуть к такому способу. Простите, – счел необходимым добавить он.

– Но почему?

– Форс-мажор, – ответил за него Фидлер. – Ваш первый допрос должен был состояться на Западе, где только посольство могло обеспечить необходимые для этого условия. У Германской Демократической Республики нет посольств на Западе. Пока нет. И потому наши союзники согласились предоставить нам свои помещения, средства связи и иммунитет, которыми не обладаем сейчас мы сами.

– Вы – мерзавцы, – прошипел Лимас, – законченные лживые мерзавцы! Вы знали, что я никогда не свяжусь с вашей прогнившей насквозь организацией. Вот в чем истинная причина, не так ли? И потому подставили мне русского.

– Мы использовали возможности советского посольства в Гааге. А что нам оставалось делать? На первых же порах это была исключительно наша собственная операция. И все шло по плану. Никто не мог предположить, что английская контрразведка так быстро поймет, на что вы решились.

– Никто не мог, говорите? А не вы ли сами меня подставили? Ведь так оно и было, Фидлер. Или будете это отрицать?

«Не забывайте демонстрировать свою неприязнь к ним, – поучал его Шеф. – Тем больше они станут ценить полученную от вас информацию».

– Совершенно абсурдное предположение, – коротко ответил Фидлер. Потом посмотрел на Петерса и сказал что-то по-русски. Петерс кивнул и поднялся.

– До свидания, Лимас, – произнес он. – Удачи вам.

Едва заметно улыбнувшись, он попрощался с Фидлером и направился к двери. Взявшись за ручку, обернулся и еще раз обратился к Лимасу:

– Желаю удачи.

Ему явно хотелось, чтобы Лимас как-то отозвался, но тот словно и не слышал его. Он заметно побледнел, а руки держал по швам, выставив вверх большие пальцы, словно готовился к драке. Петерс продолжал стоять в дверях.

– Мне следовало догадаться, – произнес наконец Лимас, и в его голосе отчетливо звучали нотки обиженного и одновременно очень обозленного человека. – Я должен был знать, что у вас, Фидлер, никогда не хватит смелости самому проделать всю грязную работу. Как типично для вашей гнилой недоношенной полустраны и для вашей жалкой спецслужбы! Вам приходится просить старшего брата играть за вас роль сутенера. Хотя вас вообще нельзя считать страной, вас не существует. А вместо правительства у вас низкопробная диктатура политических неврастеников. – Потом он ткнул указательным пальцем в сторону Фидлера и заорал: – И таких, как ты, я хорошо знаю, гнусный садист. Это вполне в твоем характере. Всю войну отсиживался в Канаде, ведь так? В тихом уютном местечке. Держу пари, ты прятал свою маленькую безмозглую головку в подол своей мамочки всякий раз, когда над вами пролетал самолет. И кто ты теперь? Карлик, пресмыкающийся перед Мундтом, пока двадцать две русские дивизии стоят у порога твоего дома. Что ж, мне будет жаль тебя, Фидлер, потому что однажды ты проснешься и увидишь, как они уходят. Вот тогда пробьет твой смертный час, и ни мамочка, ни старший брат не спасут тебя от заслуженной кары.

Фидлер выслушал его совершенно равнодушно и сказал:

– Воспринимайте это как визит к зубному врачу, Лимас. Чем скорее все закончится, тем раньше вернетесь домой. А теперь поешьте и ложитесь спать.

– Вы прекрасно знаете, что я не смогу вернуться, – сказал Лимас. – Вы об этом позаботились. Вы выдали меня в Англии со всеми потрохами. Вам пришлось пойти на это – вам обоим. Потому что вы прекрасно понимали, мать вашу, что я никогда не соглашусь поехать сюда без крайней необходимости.

Фидлер разглядывал свои тонкие, но сильные пальцы.

– Едва ли сейчас подходящее время для того, чтобы философствовать, – сказал он, – но на вашем месте жаловаться абсолютно не на что, если хотите знать мое мнение. Вся наша работа – и моя, и ваша – строится на том теоретическом посыле, что общее дело важнее судьбы индивидуума. Вот почему коммунист рассматривает секретные службы своей страны как оружие, вложенное в его руку, и по той же причине ваша разведка прячется под завесой pudeur anglaise^[494]. Эксплуатация людей может быть оправдана только коллективной необходимостью, не так ли? Вот почему меня может только забавлять ваше безграничное негодование. Мы ведь здесь не для того, чтобы обсуждать этические правила жизни в английской провинции. В конце концов, – добавил он язвительно, – ваше собственное поведение было далеко не безупречным, если взглянуть с точки зрения строгого моралиста.

Лимас смотрел на Фидлера с брезгливым выражением на лице.

– Я понял вашу затею. Вы ведь нечто вроде пуделя при Мундте, верно? Говорят, вы хотите занять его место. Теперь, по всей вероятности, вам это удастся. Время правления Мундта истекает, вот в чем все дело.

– Не понимаю, – сказал Фидлер.

– Я – ваш крупный личный успех, правда? – усмехнулся Лимас.

Фидлер ненадолго задумался, а потом ответил:

– Да, операция проведена успешно. Но вот стоите вы приложенных усилий или нет, пока остается под вопросом. Это нам только предстоит понять. Но в целом это была прекрасная операция. Потому что она удовлетворила главному требованию нашей профессии: она сработала.

– И всю заслугу, надо полагать, вы припишете себе? – упорствовал Лимас, бросив беглый взгляд в сторону Петерса.

– Вопрос о чьих-либо заслугах не стоит вообще, – с неожиданной твердостью ответил Фидлер. Он уселся на валик дивана, с минуту в задумчивости смотрел на Лимаса, а потом продолжил: – Тем не менее вы совершенно справедливы в своей злости по одному из поводов. А именно: кто все-таки информировал ваших людей, что мы вывезли вас из страны? Уж точно не мы сами. Можете мне не верить, но это чистая правда. Мы вас не выдавали. Нам даже не хотелось бы, чтобы они знали обо всем. Поначалу у нас появились планы использовать вас в будущем как своего агента, но теперь подобные прожекты нереальны и смехотворны. Так кто же настучал на вас? Вы ведь практически исчезли, скитались как неприкаянный – без адреса, без связей, без друзей. Так откуда же, черт возьми, им стало известно, что вы удрали? Кто-то же намекнул им об этом. Но конечно, не Эйш и не Кивер, потому что оба сейчас находятся под арестом.

– Под арестом?

– Да, как мне доложили. Но по делу, никак не связанному с вами. За ними водились другие грешки…

– Интересное совпадение.

– Все, что я вам только что сказал, – правда до последнего слова. Мы могли бы удовлетвориться протоколами допросов, присланными Петерсом из Голландии. Вы бы получили свои деньги и распрощались с нами. Но вы не рассказали всего, а нам нужно знать все. Хотя ваше присутствие здесь создает, как вы понимаете, определенные проблемы и для нас тоже.

– Что ж, вы попались в собственный капкан. Теперь я это вижу, и меня это только радует.

Воцарилось молчание, которым Петерс воспользовался, чтобы еще раз коротко и не слишком дружелюбно кивнуть Фидлеру и тихо покинуть комнату.

Фидлер взял бутылку виски и налил понемногу в два стакана.

– Боюсь, содовой воды нет, – сказал он. – Вы разбавляете чем-то другим? Я просил раздобыть содовой, но эти болваны принесли обычный лимонад.

– О, идите вы к черту со своей содовой, – отозвался Лимас. Внезапно на него навалилась усталость.

Фидлер покачал головой.

– Вы очень гордый человек, – заметил он, – но я не обижаюсь на вас. Ужинайте и отправляйтесь спать.

Один из охранников поставил перед ними поднос – черный хлеб, колбаса, салат из зелени.

– Пища простая, но сытная, – сказал Фидлер. – Картошки, увы, нет. В стране временные трудности с картофелем.

И они приступили к еде. Фидлер поглощал ее с предельной осторожностью, словно подсчитывал потребленные калории.

* * *

Потом охранники проводили Лимаса до спальни. Они позволили ему самому нести багаж – тот самый, которым Кивер снабдил его еще в Англии, – и он прошел с ними широким главным коридором, который вел от входной двери через весь дом. Они остановились у широких сдвоенных дверей, выкрашенных той же зеленой краской, и один из сопровождающих отпер ее. Лимасу знаками показали, чтобы он входил первым. Он распахнул одну из створок и оказался словно в небольшой казарме, где стояли двухъярусная кровать, стул и простой стол. В подобных условиях в Англии держали военнопленных. На стенах висели страницы из журналов с фотографиями девушек, а окна закрывали ставни. В противоположном конце комнаты располагалась другая дверь. Ему жестом было указано отправляться туда. Поставив свои чемоданы на пол, Лимас подчинился и открыл дверь. Вторая комната в точности напоминала первую, но кровать там стояла только одна, а стены были голыми.

– Занесете мой багаж сами, – сказал он. – Я что-то устал.

Полностью одетый, он улегся на койку и уже через несколько минут спал как убитый.

Разбудил его охранник, который принес завтрак: кусок черного хлеба и кружку с эрзац-кофе. Лимас поднялся и подошел к окну. Дом стоял на высоком холме. Прямо под окном его склон круто уходил вниз, где были видны верхушки сосен. А дальше, величавые в своей естественной симметрии, протянулись нескончаемой грядой другие холмы, густо поросшие лесом. То там, то здесь овраг или вырубка на случай пожара образовывали разрывы среди сосен, подобно Ааронову жезлу заставляя чудесным образом расступиться плотный массив бора. И никаких признаков присутствия людей – ни домов или церкви, ни даже развалин, оставшихся от прежних обитателей, только дорога, желтая проселочная дорога карандашной линией пересекала дно долины. Снаружи не доносилось ни звука. Казалось почти невероятным, что на таком обширном пространстве может царить полная тишина. День выдался холодным, но солнечным. Ночью, видимо, прошел дождь: земля намокла, а весь окружающий пейзаж настолько четко вырисовывался на фоне ясного неба, что Лимас мог разглядеть каждое отдельное дерево даже на самом дальнем от него холме.

Он медленно оделся, попивая кислятину, заменявшую кофе. Почти полностью одетый, уже собирался приняться за хлеб, когда в комнату вошел Фидлер.

– Доброе утро, – сказал он приветливо. – Не хочу мешать вам завтракать. – И он уселся на кровать.

Лимас невольно отдал Фидлеру должное: это был человек не робкого десятка. Нет, чтобы одному прийти в комнату Лимаса, особой смелости не требовалось. Охранники наверняка дежурили в соседнем помещении. Но Фидлеру были присущи сила духа и четкая целеустремленность, которые Лимас ощущал и не мог не уважать.

– Вы поставили перед нами весьма интригующую задачу, – сказал он.

– Я сообщил все, что знал.

– О нет. – Он улыбнулся. – Отнюдь нет. Высообщили только то, что, как вам кажется, вы знаете.

– Дьявольски умно, – пробормотал Лимас, отодвинув от себя тарелку и прикурив сигарету.

– Позвольте мне задать вам важный вопрос, – произнес Фидлер чуть преувеличенно беззаботным тоном, каким гостям на вечеринке предлагают сыграть в фанты. – Будучи опытным офицером разведки, как бы вы распорядились информацией, которой сами нас снабдили?

– Какой именно информацией?

– Мой дорогой Лимас, вы нам дали не так уж много. Лишь навели на один интересный след. Вы рассказали о Римеке, но мы знаем о нем все. Вы рассказали об организации вашей работы в Берлине, о штатных сотрудниках и агентах. Все это тоже, простите за прямоту, давно и безнадежно устарело. Подробный рассказ, увлекательное чтиво, местами куски второстепенных, но полезных сведений. Попалась и мелкая рыбешка, которую мы еще непременно выловим из пруда. Но все это, вместе взятое, еще раз извините, если это прозвучит грубовато, не стоит и части тех пятнадцати тысяч фунтов, которые мы собираемся вам заплатить. По крайней мере, – добавил он с улыбкой, – по нынешнему валютному курсу.

– Послушайте, – сказал Лимас, – но ведь не я предложил вам сделку, а вы сами. Вы, Кивер и Петерс. Я не полз на брюхе к вашим друзьям-молокососам в Лондоне, пытаясь всучить им устаревшие разведданные. Это вы и ваши люди все затеяли, Фидлер. Вы сами назначили сумму вознаграждения, взяв на себя риск. У меня же к тому времени и чертова пенни за душой не было. Поэтому не надо валить вину на меня, если ваша операция оказалась мыльным пузырем.

«Теперь ход за ним. Я подвел его к важной черте», – подумал Лимас.

– Она вовсе не оказалась мыльным пузырем, – возразил Фидлер. – Просто она еще не завершилась. И не могла завершиться. Потому что вы до сих пор не рассказали всего, что вам известно. Я упомянул об одном ценном следе. Речь идет о «Роллинг стоун». А теперь позвольте повторить вопрос: как бы вы поступили, если бы я, Петерс или кто-то другой, нам подобный, поделился с вами такой информацией?

Лимас передернул плечами.

– Прежде всего я бы почувствовал беспокойство, – ответил он, – что со мной случалось прежде. Ты получаешь повод – и, быть может, не один – подозревать, что в каком-то министерстве, и, возможно, на достаточно высоком уровне, завелся шпион. И что же делать? Ты не можешь подвергать аресту целые отделы министерств и ведомств. У тебя нет возможности расставить ловушки на всех, кто близок к правительственным кругам. Тебе остается только затаиться и ждать, что получишь нечто более конкретное. И дело не выходит у тебя из головы. А в случае с «Роллинг стоун» вы даже не знаете, в какой стране работает агент.

– Вы – хороший оперативник, Лимас, – заметил на это Фидлер со смехом, – но никудышный аналитик. Это же совершенно очевидно. Позвольте мне задать вам несколько простейших вопросов.

Лимас промолчал.

– Досье – то есть сама по себе папка с материалами по «Роллинг стоун» – какого она цвета?

– Серая, но помечена красным крестом, что указывает на ограниченный доступ.

– К ней что-то прикреплено снаружи?

– Да. Список на отдельном листке и предупреждение. Традиционная формулировка. Любое лицо, чье имя не значится в списке допущенных, в случае обнаружения данной папки обязано вернуть ее, не открывая, в банковский отдел.

– Кто значился в списке допущенных?

– К «Роллинг стоун»?

– Да.

– Личный помощник Шефа, сам Шеф, секретарша Шефа, представитель банковского отдела, мисс Брим из особого регистра и четвертый отдел стран-сателлитов. По-моему, все. Да, и, должно быть, человек из группы специальной рассылки, но точно не помню.

– Четвертый отдел сателлитов? Чем он занимается?

– Всеми странами за «железным занавесом», за исключением Советского Союза и Китая. И конечно, восточной зоной.

– Вы имеет в виду ГДР?

– Я имею в виду зону.

– Разве не странно, что допуск получили все сотрудники целого отдела?

– Да, вероятно, это не совсем обычно. Но мне трудно судить, потому что я никогда прежде не имел дело с ограниченным доступом. За исключением, конечно, Берлина, но там все обстояло иначе.

– Кто в то время работал в четвертом отделе?

– О, дай бог памяти… Гиллам, Хаверлейк, де Йонг, по-моему. Де Йонг как раз вернулся из командировки в Берлин.

– И они все имели разрешение просматривать досье?

– Я не знаю, Фидлер, – ответил Лимас, слегка раздражаясь, – и на вашем месте…

– Но ведь действительно странно, что какой-то отдел имел доступ целиком, тогда как остальные были представлены исключительно отдельными лицами, не так ли?

– Говорю же вам, я не знаю. Откуда мне было знать? Меня же низвели до роли простого клерка. В том числе и в этом деле.

– Кто передавал досье от одного допущенного к другому?

– Должно быть, секретарши. Я не помню. Прошло несколько месяцев с тех пор, как…

– Тогда почему никакие секретарши не значились в списке допущенных? Только секретарь Шефа.

На мгновение воцарилось молчание.

– А ведь вы правы. Теперь я вспомнил, – сказал Лимас чуть извиняющимся тоном. – Секретарши были ни при чем. Мы сами передавали досье друг другу.

– Кто еще из банковского отдела держал эту папку в руках?

– Никто. Ее сразу передали под мою ответственность, как только я перешел в отдел. До меня за этой птичкой присматривала одна из дамочек, но стоило появиться мне, как ее имя изъяли из списка.

– Стало быть, только вы могли передавать досье по инстанции?

– Да… Да, скорее всего так и было.

– И кому вы его передавали?

– Я… Сразу даже не вспомню.

– Думайте! – Фидлер не повысил голоса, но в его интонации появилась угрожающая настойчивость, которая застигла Лимаса несколько врасплох.

– Как мне кажется, чаще всего личному секретарю Шефа, чтобы информировать о наших действиях или предложить свои рекомендации.

– А кто приносил досье?

– Не понял? – Лимас казался совершенно растерянным.

– Кто приносил досье вам на ознакомление? Это ведь был кто-то из списка, верно?

Лимас прикоснулся пальцами к щеке непроизвольным и нервным движением.

– Да, верно. Но поймите, Фидлер, у меня память стала ни к черту. Я в те дни слишком много пил, – никогда прежде Лимас не оправдывался так жалко и с таким виноватым видом. – Вы и представить себе не можете, как трудно…

– Я спрашиваю еще раз. Подумайте. Кто приносил папку вам?

Лимас присел на край стола и помотал головой.

– Я не помню. Возможно, воспоминание вернется, но сейчас я только буду понапрасну насиловать память. Ничего хорошего не выйдет.

– Это никак не могла быть девушка из приемной Шефа. Ведь вы возвращали папку помощнику Шефа. Сами только что упомянули об этом. Значит, есть вероятность, что каждый из списка допущенных получал папку до того, как она возвращалась к Шефу.

– Да, по всей видимости, процедура была именно такой.

– А что эта мисс Брим из особого регистра?

– Нет, она всего лишь заведовала сейфом для секретных документов. Досье с ограниченным доступом хранились там, когда ими никто не пользовался.

– В таком случае, – сказал Фидлер все еще терпеливым тоном, – вам могли приносить папку только из четвертого отдела сателлитов, или я опять ошибаюсь?

– Да, должно быть, вы правы, – отозвался Лимас беспомощно, словно его мысли не поспевали за острым умом Фидлера.

– На каком этаже находился четвертый отдел?

– На третьем.

– А ваш банковский?

– На пятом. Рядом с особым регистром.

– Вы помните, кто именно поднимался к вам с папкой? Или, наоборот, вдруг вы запомнили, к кому спускались за ней?

Лимас в отчаянии снова помотал головой, но потом внезапно встрепенулся, посмотрел на Фидлера и воскликнул:

– Да, это я запомнил! Ну конечно! Я получал досье от Питера! – Лимас словно очнулся от забытья, у него от волнения даже немного раскраснелось лицо. – Точно, я как-то сам взял папку у Питера в его кабинете. Мы еще тогда поговорили с ним о Норвегии. Мы там работали вместе, если вы не знаете.

– У Питера Гиллама?

– Да, у Питера. И как я мог забыть об этом! Он тогда всего несколько месяцев как вернулся из Анкары. Он был в списке! Само собой, был. Я сейчас живо это вижу. Четвертый отдел и П.Г. в скобках – инициалы Питера. До него этим занимался кто-то другой, и в специальном регистре наклеили поверх прежней фамилии белую полоску с его инициалами.

– За какие страны отвечал Гиллам?

– За зону. То есть за Восточную Германию. Главным образом собирал экономическую информацию – у него была своя небольшая группа. Такая с виду тихая заводь. Но Питер отличный малый. Он и сам приносил мне то досье однажды, как я сейчас вспоминаю. Хотя агентов он не контролировал, так что я не совсем понимаю, зачем ему дали допуск. Питер и двое его помощников занимались проблемой дефицита продовольственных товаров. А это чистая аналитика, если подумать.

– Вы обсуждали с ним досье?

– Нет. Это для нас табу. Секретные материалы никакому обсуждению не подлежат. Я даже получил специальное предупреждение по этому поводу от начальницы особого регистра – той самой Брим. Никаких разговоров, никаких вопросов.

– Но если принять во внимание именно столь тщательные меры предосторожности, принятые по поводу «Роллинг стоун», то становится весьма вероятным, что так называемые экономические разработки Гиллама могли иметь хотя бы частичное отношение к работе с тем агентом, которого зашифровали под этим кодовым названием – «Роллинг стоун»?

– Но я же объяснил Петерсу, – Лимас почти кричал, стуча кулаком по столу, – какая это неимоверная глупость – воображать, что любая операция против Восточной Германии могла проводиться без моего ведома! За спиной берлинской резидентуры. Я бы обо всем знал, поймите это наконец. Сколько раз мне повторять? Я был бы полностью в курсе.

– Ну, разумеется, – мягко сказал Фидлер. – Конечно, вы были бы осведомлены. – Он встал и подошел к окну. – Этот пейзаж лучше всего смотрится осенью, – заметил он, глядя через стекло. – Потрясающе, когда начинает менять цвет листва на буках!

13 Кнопки или скрепки

Фидлер обожал задавать вопросы. Иногда, поскольку был юристом, он задавал их из чистого удовольствия, чтобы показать чуть заметные расхождения между субъективными показаниями и истиной во всем ее совершенстве. Но обладал он и тем настойчивым профессиональным любопытством, без которого нельзя стать хорошим журналистом или адвокатом.

После обеда в тот день они отправились на прогулку. Сначала вдоль крытого гравием проселка спускались в долину, а потом углублялись в лес по широкой, изрытой ямами просеке, окруженной поваленными стволами деревьев. И Фидлер непрерывно о чем-нибудь выспрашивал, ничего не давая взамен. Он спрашивал о здании на Кембридж-серкус и о людях, которые в нем работали. К какому общественному классу они в своей массе принадлежали, в каких районах Лондона жили, могли ли муж и жена работать в одной организации? Он допытывался об оплате, об отпусках, о моральном духе коллектива, о столовой; его интересовала их интимная жизнь, сплетни, которые они распускали, их философские воззрения.

Для Лимаса именно этот вопрос представлял наибольшую сложность.

– Что вы имеете в виду, говоря о философии? – задал он встречный вопрос. – Мы не марксисты или кто-то еще. Обыкновенные люди.

– Но ведь вы христиане, не так ли?

– Не думаю, что среди нас много подлинных христиан. По крайней мере я мало с кем из них знаком.

– В чем же они тогда черпают мотивацию? – упорствовал Фидлер. – У них не может не быть хоть какой-то философии.

– Почему же? Они, вероятно, даже не задумываются над этим, и им по большому счету все равно, – отвечал Лимас, сам отчасти понимая слабость своих аргументов.

– Тогда расскажите мне о вашей личной философии.

– О, ради бога! – простонал Лимас, и какое-то время они шли молча. Но от Фидлера не так просто было отделаться.

– Если они сами не знают, чего хотят, откуда у них может взяться уверенность в правоте своего дела?

– А кто вам сказал, что они в ней уверены? – раздраженно переспросил Лимас.

– Но в чем тогда оправдание их действий? В чем? Для нас это просто, как я вам говорил вчера вечером. Абтайлунг и прочие подобные организации рассматриваются как оружие в руках партии. Их сотрудники идут в авангарде борьбы за мир и прогресс. Для партии они – то же самое, что партия для социализма. Они составляют авангард. Об этом говорил Сталин, – он суховато улыбнулся, – хотя сейчас больше не принято цитировать Сталина. Но он еще как-то сказал примерно следующее: «Миллион убитых – это статистика, но единственный человек, погибший под колесами автомобиля, – это трагедия национального масштаба». Он шутил, понимаете. Так он высмеивал мелкобуржуазную сентиментальность народных масс на Западе. Конечно, он был великим циником. Но в его словах все равно заключена истина: партия, которая хочет защитить себя от контрреволюции, не может избежать эксплуатации – или даже уничтожения, Лимас, – некоторого числа индивидуумов. Это единственная возможность, и мы никогда не притворялись, что можем придерживаться принципа стопроцентной справедливости при построении общества, основанного на разумных началах. Еще в вашей христианской Библии приведены слова некоего римлянина о том, что смерть одного человека можно считать оправданной, если он умирает ради спасения многих, так ведь?

– Наверное, – вяло отозвался Лимас.

– Так каков же ваш образ мыслей? В чем ваша философия?

– Я просто считаю вас всех мерзавцами, – грубо сказал Лимас.

Но Фидлер удовлетворенно кивнул.

– Вот это уже точка зрения, которую я могу понять. Она примитивна, негативна и крайне глупа, но это мнение, имеющее право на существование. А что же остальные сотрудники Цирка?

– Я не могу отвечать за них. Откуда мне знать, что думают они?

– Вы никогда не обсуждали философских вопросов?

– Нет. Мы же не немцы. – После некоторого колебания Лимас добавил: – Могу предположить, что их объединяет общая неприязнь к коммунизму.

– И это, по их мнению, может оправдывать, например, убийство человека? Оправдывает взрыв бомбы в переполненном ресторане? Оправдывает гибель ваших агентов и все прочее?

Лимас пожал плечами:

– Да, вероятно, оправдывает.

– Видите, вы сомневаетесь, а для нас это действительно оправданно, – подхватил Фидлер. – Я готов лично подложить бомбу в ресторан, если этот акт поможет нашему продвижению вперед к цели. После я подведу итог: столько-то погибших женщин, столько-то детей, но при этом мы на столько-то продвинулись вперед. А в вашем обществе – обществе христиан – свести подобный баланс невозможно. Что означает невозможность оправдания таких действий.

– Почему же? Они ведь должны защищаться от вас, верно?

– Но при этом они верят в священную природу человеческой жизни. Верят, что у каждого есть душа, которую можно спасти. Они верят в жертвенность.

– Я ничего не знаю. И мне наплевать, – заявил Лимас. – Как и вашему Сталину было на все наплевать, скажете – нет?

Фидлер усмехнулся.

– Вот за что я люблю англичан, – пробормотал он, разговаривая словно сам с собой. – И мой отец тоже их любил. Ему очень нравились англичане.

– Это, безусловно, должно наполнить мою душу радостью и самыми теплыми чувствами, – съязвил Лимас и надолго погрузился в молчание.

Они остановились, чтобы Лимас смог прикурить сигарету, которую ему дал Фидлер. Теперь они поднимались вверх по довольно-таки крутому склону. Лимасу нравилось двигаться, и он шел широкими шагами, слегка нагнувшись. Фидлер семенил за ним, маленький и легкий, как терьер вслед за хозяином. Они шли час или даже дольше, когда стена леса перед ними вдруг расступилась и открылось небо. Они достигли вершины одного из холмов и теперь созерцали оставшуюся позади густую чащу соснового бора с отдельными сероватыми вкраплениями рощиц бука. Глядя через долину, Лимас видел охотничью хижину, притулившуюся под гребнем противоположного холма и приземисто черневшую на фоне деревьев. Посреди поляны, на которую они вышли, стояла грубо срубленная скамья рядом с поленницей дров и отсыревшими углями старого костра.

– Присядем на минутку, – сказал Фидлер, – а потом нам пора будет возвращаться. – Он сделал паузу. – Скажите, эти деньги, крупные суммы в зарубежных банках… для чего, по-вашему, они предназначались?

– Что значит, для чего? Я же сказал вам – они были платой для агента.

– Агента за «железным занавесом»?

– Да, я с самого начала так думал, – ответил Лимас со скучающим видом.

– Почему вы так думали?

– Во-первых, сами по себе суммы были необычайно крупными. Во-вторых, их выплату сделали жутко сложной операцией и окружили плотной завесой секретности. И конечно, потому что Шеф проявлял к этому особый личный интерес.

– У вас есть соображения, как агент распоряжался такими огромными деньгами?

– Послушайте, я не впервые вынужден повторить: мне ничего не известно. Я не знаю даже, снимал ли он их со счетов вообще. Меня ни во что не посвящали. Мне была уготована роль мальчика-посыльного.

– Как вы поступали с чековыми книжками, полученными за рубежом?

– Сдавал их вместе с моими поддельными паспортами немедленно по возвращении в Лондон.

– Из банков в Копенгагене или в Хельсинки когда-либо приходили письма на ваше имя в Лондон? Я, конечно же, имею в виду – на ваши псевдонимы?

– Не знаю. Могу лишь предположить, что любая такая корреспонденция сразу же ложилась на стол к Шефу.

– Чтобы открывать счета, вы должны были использовать поддельные подписи. У Шефа имелись их образцы?

– А то как же! Я много практиковался в росписях, и в Лондоне остались копии.

– То есть больше чем одна?

– Да. По нескольку страниц с каждой.

– Теперь ясно. После того как вы открыли счета, с банками вполне могли поддерживать переписку. Причем даже без вашего ведома. Вашу подпись легко было скопировать, а письмо отправить так, что вы и не подозревали об этом.

– Да, верно. Вполне возможно, что так все и происходило. Я ведь, кроме того, подмахнул целую кипу чистых листов бумаги. Так что у меня были основания подозревать, что кто-то другой может поддерживать с банками связь по почте.

– Но знать наверняка вы не могли?

Лимас покачал головой.

– Вы все ставите с ног на голову, – сказал он, – и делаете из мухи слона. Моя жизнь проходила среди моря различных бумажных дел. И это была лишь незначительная часть моей повседневной работы, не что-то из ряда вон выходящее, о чем я непрестанно размышлял. С какой стати? Повышенная секретность? Так я проработал в разведке многие годы, зная лишь малую часть, в то время как вся картина в целом оставалась прерогативой кого-то еще. Кроме того, бумаги наводят на меня смертную скуку. Не бывало такого, чтобы я не спал ночей из-за какого-то документа. Само собой, мне пришлась по душе возможность съездить за границу. Повышенные командировочные карман не тянут, знаете ли. Но я не просиживал целыми днями за столом, размышляя об операции «Роллинг стоун». И помимо всего прочего, – добавил он, чуть смутившись, – как раз в этот момент я стал перебирать со спиртным.

– Да, вы не раз упоминали об этом, и у меня нет причин вам не верить, – прокомментировал его монолог Фидлер.

– А мне глубоко плевать, верите вы мне или нет, – отозвался Лимас, снова озлобляясь.

Фидлер лишь улыбнулся.

– Вы меня радуете. В этом заключено ваше огромное достоинство, – сказал он. – И состоит оно в полнейшем равнодушии ко всему. Нет, вы можете иной раз погорячиться, показать свой гонор, но в целом это ничего не значит. Так, легкий дефект на магнитофонной ленте. В целом вы равнодушны и потому объективны. Мне пришло в голову, – продолжил он почти без паузы, – что вы все еще способны помочь нам выяснить, снимались ли деньги с тех счетов. Вам ведь ничто не мешает списаться с каждым из банков и запросить текущий баланс. Мы можем сделать вид, что вы обосновались в Швейцарии, использовать один из наших явочных адресов. У вас есть какие-либо возражения?

– Может сработать. Зависит от того, вел ли Шеф переписку от моего имени. Если вел, то мое письмо может прийтись некстати.

– Не вижу, чем мы рискуем.

– Положим. Но чего вы таким образом добьетесь?

– Если деньги сняли со счетов, что, не могу не согласиться, представляется сомнительным, то мы узнаем, где находился агент в конкретный день. А это весьма полезная информация для сопоставления.

– Вы витаете в облаках, Фидлер. Вам никогда не поймать его на основе таких ограниченных сведений. Оказавшись на Западе, он может обратиться в консульство даже небольшого города и получить визу в любую страну. И как вы тогда отследите его перемещения? С чем будете сопоставлять? Вы даже не уверены, что он восточный немец. Кто ваша цель?

Фидлер ответил не сразу. Сначала он какое-то время всматривался в глубь долины.

– Вы сами сказали, что привыкли иметь доступ лишь к ограниченным данным, вот и я не могу ответить на ваш вопрос так, чтобы не рассказать вам, чего вам знать не следует. – Он еще немного подумал, прежде чем продолжить: – Но могу вас заверить, что операция «Роллинг стоун» была направлена против нас.

– Вас?

– Против ГДР. – Он улыбнулся. – Против восточной зоны, если вам так больше нравится. Меня мало волнуют расхождения в терминах.

Лимас внимательно всмотрелся в лицо Фидлера. Его карие глаза изменили выражение.

– А как насчет меня? – спросил он. – Допустим, я откажусь писать письма? – Его голос зазвучал громче. – Не пора ли обсудить мою судьбу, Фидлер?

Тот кивнул.

– Почему бы и нет? – ответил он дружелюбно.

Они немного помолчали, и продолжать пришлось самому Лимасу:

– Я выполнил свою миссию, Фидлер. Вы и Петерс выжали все, что мне известно. Я не давал согласия еще и писать куда-то – это может оказаться весьма опасным делом и иметь для меня самые плачевные последствия. Вам-то теперь все равно. Для вас я больше особой ценности не представляю.

– Позвольте мне быть с вами до конца откровенным, – отозвался Фидлер. – Как вы прекрасно знаете, существуют две стадии допросов перебежчика. В вашем случае первая стадия близка к завершению: вы рассказали нам все, что мы только успевали записывать. Вы не сообщили нам, как ваша секретная служба использует булавки и скрепки, потому что мы вас об этом не спросили, а вам такая информация показалась не стоящей внимания. Таким образом, с обеих сторон происходил процесс подсознательной селекции. Однако всегда существует вероятность – и это предмет для беспокойства, Лимас, – что через месяц или два нам совершенно неожиданно насущно потребуются сведения как раз о булавках и скрепках. Обычно для этого предусмотрена вторая стадия, то есть та часть нашей сделки, от которой вы решительно отказались в Голландии.

– Вы хотите сказать, что собираетесь и дальше держать меня на коротком поводке?

– Профессия перебежчика, – с улыбкой заметил Фидлер, – требует огромного запаса терпения. Вот почему очень немногие годятся на эту роль.

– Как долго?

Фидлер молчал.

– Ну и как же долго?

Фидлер вдруг заговорил с нежданным пылом:

– Даю вам слово, что при первой же возможности отвечу на ваш вопрос. Вы же понимаете, я вполне мог соврать. Назвать срок в месяц или даже меньше, чтобы сохранить ваше расположение ко мне. Но я говорю вам честно – не знаю, и это правда. Вы навели нас на след, и пока мы не проверим его, я и слышать не захочу о том, чтобы отпустить вас на все четыре стороны. К тому же потом, если все сложится так, как я предполагаю, вам очень понадобится друг, и я стану для вас другом. Клянусь честью истинного немца.

Лимас был так ошеломлен, что какое-то время хранил молчание.

– Хорошо, – сказал он наконец, – я сыграю в вашу игру, Фидлер, но если вы обманете меня, то найду любой способ, чтобы свернуть вам шею.

– В этом может не возникнуть необходимость, – спокойно отреагировал Фидлер.

Человек, который существует отдельно от всех, не вместе с другими, а сам по себе, подвержен очевидным опасностям психологического свойства. Само по себе искусство обмана не требует каких-то чрезвычайных талантов: оно приобретается практикой, совершенствуется с опытом, и овладеть его приемами способно большинство из нас. Но в то время как «вор на доверии», лицедей или профессиональный мастер карточного блефа могут в любой момент прекратить представление и снова стать обычными людьми, у агента секретной службы подобной возможности расслабиться нет. Для него обман становится главным оружием самозащиты. Причем обороняться ему приходится не только от внешних, но и от внутренних факторов, бороться с самыми, казалось бы, естественными порывами: к примеру, он может зарабатывать очень приличные деньги, но его роль не позволит обзавестись хотя бы бритвой; будучи эрудитом, он вынужден изображать из себя человека, от которого не дождешься ничего, кроме заурядных банальностей; хороший муж и отец, он под давлением обстоятельств вынужден таиться и отдаляться от тех, кому так естественно было бы полностью доверять.

Отлично зная обо всех соблазнах, одолевающих человека, живущего в полной изоляции своей лжи, Лимас взял на вооружение метод, который был самым надежным из всех. Даже оставаясь наедине с собой, он заставлял себя жить, как тот персонаж, чью роль он сейчас по необходимости играл. Говорят, что Бальзак на смертном одре живо интересовался здоровьем и благополучием придуманных им персонажей. Точно так же и Лимас, не преувеличивая силы своего воображения, полностью идентифицировал себя с созданным в своем воображении образом. Причем личные качества, которые он демонстрировал Фидлеру: некоторая беспокойная неуверенность в себе, панцирь высокомерия, под которым прятался стыд, – были не чисто напускными манерами, а лишь многократно усиленными чертами характера, которыми Лимас мог бы обладать на самом деле. Отсюда взялись и слегка шаркающая походка, пренебрежение к собственной внешности, неразборчивость в еде и все возраставшая зависимость от спиртного и табака. Даже оставшись один, он не изменял навязанным себе привычкам. Он даже слегка их преувеличивал, мысленно жалуясь на вред, который наносит личности его профессия. И лишь в редкие моменты, как сейчас, ложась спать ночью, позволял себе опасную роскошь признания той большой лжи, в которой проходило его существование.

Шеф оказался феноменально прозорлив. Фидлер, как лунатик во сне, позволил буквально за руку завести себя в ловушку, заготовленную для него Шефом. Было даже несколько странно наблюдать постепенно нараставшее совпадение интересов Фидлера и Шефа. Порой начинало складываться впечатление, что они разработали весь план совместно, а Лимасу поручили привести его в исполнение.

Впрочем, это вполне могло оказаться правдой. Уж не Фидлер ли был тем Особым Агентом, которого Шеф всеми силами стремился защитить? Однако в подобных вопросах Лимас приучил себя не проявлять излишнего любопытства: он знал, что его умозаключения все равно ни к чему хорошему не приведут. Тем не менее он от всей души надеялся, что все так и есть. Потому что в таком случае у него появлялся шанс – пока всего лишь призрачный шанс – вернуться домой.

14 Письмо клиенту

На следующее утро Лимас еще не успел встать с постели, когда Фидлер принес ему на подпись письма. Одно из них было на тонкой голубоватой бумаге с эмблемой отеля «Зейлер-Альпенблик» на озере Шпиц в Швейцарии, второе из отеля «Палас» в Гштааде.

Лимас прочитал первое:

Управляющему

Королевского скандинавского банка

г. Копенгаген

Уважаемый сэр!

На протяжении нескольких недель я непрерывно находился в пути и не имел возможности получать письма, приходившие на мое имя в Англии. Соответственно, я не получил и вашего ответа на мое письмо от 3 марта с. г. с запросом о текущем балансе депозитного счета, держателем которого я являюсь совместно с герром Карлсдорфом. Чтобы избежать дальнейших проволочек, прошу выслать мне дубликат выписки со счета на нижеследующий адрес, по которому я предполагаю проживать в течение двух недель, начиная с 21 апреля с. г.:

Франция,

Париж, XII округ,

Авеню де Коломб, дом 13

Мадам И. де Сангло (для передачи)

Прошу простить за доставленные неудобства.

Искренне ваш

(Роберт Ланг)

– Что имеется в виду под письмом от третьего марта? – спросил он. – Я ведь не писал им никаких писем.

– Разумеется, не писали. И, насколько нам известно, не писал никто другой. Как раз это и вызовет в банке переполох. Если есть несоответствия между содержанием послания, которое мы направим им сейчас, и их предыдущей перепиской с Шефом, то они придут к выводу, что объяснения следует искать как раз в пропавшем письме от 3 марта. Естественной реакцией с их стороны будет выслать вам копию выписки, которую вы запрашиваете, с приложением извинений и сожалений по поводу предыдущего письма, которое до них не дошло.

Второе письмо в точности повторяло первое, различались только имена. И адрес в Париже приводился тот же. Лимас взял чистый лист бумаги, авторучку и несколько раз вывел уверенной рукой подпись «Роберт Ланг», после чего поставил ее под первым письмом. Чуть изменив наклон ручки, он попрактиковался со второй подписью и, когда результаты удовлетворили его, вывел «Стивен Беннетт» на другом письме.

– Восхитительно, – оценил его работу Фидлер. – Просто восхитительно!

– Что теперь?

– Письма отправят завтра из Швейцарии. Из Интрелакена или Гштаада. Наши люди в Париже телеграфируют мне тексты ответов, как только они поступят. Думаю, это произойдет примерно через неделю.

– А до тех пор?

– Мы будем постоянно находиться в обществе друг друга. Понимаю, вас это едва ли радует, и заранее прошу прощения. Я подумал, что мы могли бы много ходить пешком, поездить на машине по окрестным холмам, словом, убивать время. Мне бы хотелось, чтобы вы расслабились и много говорили. Рассказали мне о Лондоне, о Кембридж-серкус и работе вашего департамента: сплетни, зарплаты, отпуска, рабочие помещения, документы и люди – все это меня интересует. Булавки и скрепки. Я хочу узнать о вещах, которые на первый взгляд не имеют особого значения. Кстати… – Его тон неожиданно изменился.

– Кстати что?

– Мы располагаем особыми возможностями для людей… Для тех, кто вынужден проводить у нас какое-то время. Чтобы они могли развлечься во всех смыслах этого слова.

– Уж не хотите ли вы подстелить под меня женщину? – спросил Лимас.

– Да.

– Спасибо, не надо. В отличие от вас я еще не дошел до той стадии, когда требуются услуги сутенера.

Фидлера нисколько не задел его ответ. Он быстро продолжил:

– Ну конечно, у вас же осталась женщина в Англии, верно? Та девушка из библиотеки.

Лимас резко повернулся к нему, держа руки вдоль тела раскрытыми ладонями наружу.

– Запомните одну вещь раз и навсегда! – заорал он. – Только одну вещь! Никогда больше не упоминайте об этом ни в шутку, ни в качестве угрозы или инструмента давления на меня. Потому что здесь вы обломаете себе зубы, Фидлер. Из этого ничего не выйдет ни за что и никогда! Я замолчу, клянусь богом. Вы больше из меня и слова не вытянете, пока я жив. Передайте это им, Фидлер. Мундту, Штаммбергеру или любому другому подзаборному коту, велевшему вам упомянуть о ней. Передайте им мои слова так, чтобы они поняли.

– Хорошо, передам, – ответил Фидлер. – Я-то все передам. Но только может быть уже слишком поздно.

После обеда они снова отправились на прогулку. Небо потемнело и набрякло тяжелыми облаками, хотя было тепло.

– Я сам побывал в Англии лишь однажды, – мимоходом упомянул Фидлер. – На пути в Канаду с родителями перед войной. Я, конечно, был еще ребенком. Мы провели там два дня.

Лимас кивнул.

– Теперь об этом можно рассказать, – продолжал Фидлер. – Я ведь почти собрался туда снова несколько лет назад. Должен был сменить Мундта в сталелитейном представительстве. Вы ведь знали, что он какое-то время работал в Лондоне?

– Знал, – ответил Лимас, не вдаваясь в подробности.

– Мне было интересно, каково это – работать в подобной роли.

– А, обычная игра в сотрудничество с другими организациями восточного блока, как я полагаю. Кое-какие контакты с британскими бизнесменами, но не слишком частые. – В голосе Лимаса прозвучала откровенная скука.

– Но Мундт хорошо справлялся с делом: ему там все давалось легко.

– Да уж, – ухмыльнулся Лимас, – он даже справился с убийством двоих людей.

– Так вам и об этом известно?

– Да, от Питера Гиллама. Он занимался тем делом вместе с Джорджем Смайли. Мундт, между прочим, чуть не угробил к чертовой матери и Смайли тоже.

– Вы говорите о деле Феннанов, надо полагать^[495], – заметил Фидлер. – Поразительно, что после всего этого Мундту удалось сбежать, верно?

– Да, вероятно, это действительно необычно.

– Трудно вообразить, как человек, чья фотография и личное дело представителя иностранной фирмы имелись в распоряжении вашего МИДа, смог обвести вокруг пальца всю британскую контрразведку.

– Насколько я слышал, – сказал Лимас, – они и не прикладывали особых усилий, чтобы схватить его.

Фидлер замер на месте.

– Что вы сказали?

– По словам Питера Гиллама, у него сложилось впечатление, будто они попросту не хотели задерживать Мундта. Вот и все, что я сказал. Наша работа была тогда организована иначе. Нами руководил не Шеф департамента спецслужб, а советник при кабинете министров по фамилии Мастон. И этот Мастон с самого начала наломал дров в деле Феннана, как мне рассказывал Гиллам. Питер догадался, что, арестуй они Мундта, много дерьма всплыло бы наружу. Мундта, конечно, судили бы и скорее всего повесили, но по ходу вскрылось бы столько грязи, что карьере Мастона пришел бы неизбежный конец. Всех подробностей Питер так и не узнал, но был твердо уверен, что Мундта даже не удосужились объявить в полномасштабный розыск.

– Вы уверены, что слышали все от Гиллама именно в таких выражениях? Мундта даже не объявили в полномасштабный розыск?

– Конечно, уверен.

– А Гиллам не высказывал других предположений, почему они могли так легко выпустить Мундта из страны?

– О чем это вы?

Фидлер покачал головой, и они снова двинулись по тропе.

– Представительство сталелитейной промышленности после дела Феннана пришлось свернуть, – сказал Фидлер через какое-то время. – Вот почему в Лондон я так и не попал.

– Мундт тогда, вероятно, совершенно обезумел. Убийство может сойти с рук где-нибудь на Балканах или здесь у вас, но не в Лондоне.

– Но ведь ему сошло, не так ли? – поспешил вставить Фидлер. – И он хорошо там поработал.

– То есть завербовал Эйша и Кивера? Воистину отличная работа.

– Жена Феннана работала на них достаточно долго.

Лимас ничего на это не возразил.

– Расскажите мне кое-что еще о Карле Римеке, – попросил Фидлер. – Он ведь однажды лично встречался с Шефом, так?

– Да, в Берлине примерно год назад или чуть раньше.

– Где они встречались?

– Мы все приехали ко мне на квартиру.

– Зачем?

– Шеф падок на запах успеха. А мы как раз получили необычайно интересные данные от Карла, которые, как я подозреваю, произвели фурор в Лондоне. Он совершил краткосрочный визит в Берлин и попросил организовать для него эту встречу.

– Вы не возражали?

– С чего мне было возражать?

– Он был вашим лучшим агентом. Вам могла не понравиться перспектива его знакомства с более важным куратором.

– Шеф никого не курирует. Он возглавляет огромный департамент. Карл знал об этом, и сам по себе факт знакомства щекотал его самолюбие.

– Вы тогда все время провели втроем?

– Да. Хотя не совсем. Я оставил их вдвоем, но на четверть часа, не больше. Шеф высказал такое пожелание. Бог уж знает зачем, но ему понадобилось немного поговорить с Карлом с глазу на глаз. Я нашел предлог, чтобы выйти. Уже не помню какой. Ах да, я сделал вид, что у меня кончилось виски. Мне и в самом деле пришлось навестить де Йонга, чтобы одолжить у него бутылку.

– Вы догадывались, о чем они беседовали в ваше отсутствие?

– Не имел понятия. Да меня это и не очень-то волновало.

– А Карл вам потом ничего не рассказывал?

– По крайней мере я ни о чем его не расспрашивал. Карл порой вел себя вызывающе до наглости, то и дело намекал, что это я у него в подчинении. И мне не слишком понравилось, как он потом посмеивался над замашками Шефа, хотя имел на это полное право. Тот вел с ним себя глупо. Мы оба посмеялись тогда. Тщеславие Карла было велико, но и он не любил грубой лести, а вся встреча была задумана как укрепляющая самолюбие медицинская процедура.

– Быть может, Карл как раз впал в депрессию и нуждался в этом?

– Ничего подобного. Совсем наоборот. К тому времени его уже избаловали донельзя. Ему слишком много платили, его обожали, он пользовался безграничным доверием. Отчасти в том была моя вина, отчасти – Лондона. Не подпорти мы ему характер, он, возможно, не растрепал бы все о нашей сети своей любовнице.

– Эльвире?

– Да.

Они какое-то время шли молча, а потом Фидлер вдруг вышел из задумчивости с неожиданным признанием:

– А вы начинаете мне нравиться. Однако есть один момент, который меня удивляет. Странно, потому что меня это нисколько не беспокоило до личного знакомства с вами.

– Что именно?

– Почему вы решились на измену? Почему стали перебежчиком?

Лимас попытался что-то сказать, но Фидлер тут же рассмеялся:

– Не очень тактично с моей стороны задавать подобные вопросы, понимаю.

Всю неделю они провели в походах по холмам. Вечерами возвращались в хижину, ели скверно приготовленную пищу, запивая ее безвкусным белым вином, а потом подолгу сидели перед камином со стаканами «штайнхегера»^[496]. Идея растопить камин пришла в голову Фидлеру. Поначалу они им не пользовались, но однажды Лимас услышал, как он попросил одного из охранников принести в дом дрова. И Лимасу стало нравиться так проводить вечера после целого дня на свежем воздухе: тепло огня и крепкий грубоватый алкоголь. Он сам становился разговорчив, рассказывая о своей службе без наводящих вопросов. Лимас догадывался, что все это записывается на скрытый магнитофон, но решил не придавать этому значения.

С каждым прошедшим днем Лимас чувствовал, как в его компаньоне нарастает внутреннее напряжение. Однажды они поехали прокатиться на «де-ка-вэ» – был уже поздний вечер – и остановились у будки телефона-автомата. Фидлер оставил его ждать в машине, даже не вынув ключи из замка зажигания, а сам долго с кем-то общался по телефону. Когда он вернулся, Лимас спросил:

– Почему нельзя было позвонить из дома?

Фидлер покачал головой.

– Нам нужно соблюдать осторожность, – ответил он. – Не только мне, но и вам тоже.

– Почему? Что происходит?

– Это касается тех денег, которые вы разместили в Копенгагене. Мы еще писали в банк, помните?

– Конечно, помню.

Фидлер больше ничего не сказал и молча вел машину между холмами. Потом они остановились. Внизу, полускрытое призрачными ветвями густо растущих сосен, находилось место соединения двух обширных долин. Крутые и тоже покрытые сосняком склоны холмов по обе стороны постепенно теряли цвет в сгущавшемся мраке, становились черными и как будто лишенными жизни.

– Что бы ни случилось, – произнес наконец Фидлер, – ни о чем не беспокойтесь. Все будет хорошо, понимаете? – Он явно старался придать своим словам особый смысл, его тонкая рука легла поверх руки Лимаса. – Какое-то время вам придется самому позаботиться о себе, но продлится это недолго, понимаете? – снова спросил он.

– Нет. И поскольку вы мне ничего не говорите, придется подождать и действовать по обстановке. Не переживайте за мою шкуру, Фидлер. – Он попытался освободить руку, но тот держал ее крепко. Между тем Лимас терпеть не мог чужих прикосновений.

– Вы знаете Мундта? – спросил Фидлер. – Вам многое о нем известно?

– Мы уже обсуждали эту тему.

– Верно, – согласился Фидлер, – мы о нем говорили. Он сначала стреляет, а потом задает вопросы. Принцип упреждающего удара. Странно придерживаться его в профессии, где получить ответы на вопросы всегда считалось гораздо важнее самой своевременной стрельбы.

Лимас уже понимал, к чему клонит Фидлер.

– Но это вовсе не странно для того, кто боится ответов на вопросы.

Лимас выжидал. Спустя несколько секунд Фидлер продолжил:

– Он никогда прежде не проводил допросов сам. Неизменно предоставлял это мне. Говорил обычно: «Допрашивай их сам, Йенс. Никто не умеет делать этого лучше. Я их буду отлавливать, а ты заставлять „петь“. Еще его любимой присказкой были слова о том, что контрразведчики похожи на художников: и к тем и к другим надо приставить человека с молотком, чтобы он бил их, как только они перестанут работать. Иначе они забывают, к чему им следует стремиться. „Я буду таким молотобойцем для тебя“.» Поначалу это воспринималось как шутка, но потом все стало очень серьезно, когда он начал убивать, убивать без всякого разбора еще до того, как они успевали «запеть». Я разговаривал с ним, я просил его: «Почему было не арестовать их? Почему бы мне не подержать их пару месяцев у себя? Какая нам польза от мертвых?» Но он лишь качал головой и ссылался на чью-то цитату, что сорняки следует выпалывать до того, как они пустят корни и расцветут. И у меня было ощущение, что он придумал такой ответ задолго до того, как я впервые задал ему свой вопрос. Но он хороший оперативник, просто отличный. В Абтайлунге он творил чудеса – вам это тоже известно. И у него полно теорий по этому поводу; мы часто разговаривали с ним по ночам. За чашкой кофе – он не пьет ничего, кроме кофе, – он разглагольствовал передо мной. Он считал, что немцы слишком склонны копаться в себе, чересчур интроспективны, чтобы из них получались хорошие агенты, и это особенно проявляется в контрразведке. Немецкие контрразведчики, говорил он, уподобляются ленивым волкам, которые без конца готовы грызть одну и ту же кость. Надо отбирать ее у них и гнать за новой добычей. И я мог в чем-то с ним согласиться, понимал, что он имеет ввиду. Но потом он зашел слишком далеко. Зачем, например, он убил Фирека? Почему отнял его у меня? Ведь Фирек как раз и был той самой свежей добычей. Мы еще не успели даже мясо снять с кости. Так зачем же он ликвидировал его? Зачем, Лимас, как вы думаете? – Рука Фидлера еще крепче вцепилась в ладонь Лимаса.

В машине воцарилась почти полная тьма, но Лимас не мог не ощущать пугающей силы эмоций своего собеседника.

– Я думал об этом день и ночь. После того как Фирека расстреляли, пытался понять причину. И поначалу сам испугался своих мыслей. Уж слишком невероятным казалось объяснение. Я обвинял себя в том, что завидую Мундту, что от работы у меня ум за разум заходит и я начинаю видеть предателя за каждым деревом – что порой случается с людьми нашей профессии. Но я уже ничего не мог поделать с этими мыслями, Лимас. Такое происходило с Мундтом и прежде. Он боялся – опасался, что однажды к нам в руки попадет тот, кто знает слишком много.

– Что вы несете? Вы не в своем уме, – сказал Лимас, и в его голосе тоже отчетливо прозвучал страх.

– Но поймите, все сходится. Мундт легко бежал из Англии, вы сами удивлялись этому. И что вам сказал Гиллам? Он посчитал, что англичане и не хотели его задерживать. Почему? А я вам назову причину. Потому, что он уже работал на них. Они его завербовали. Он попался на тех убийствах, и ему назначили цену свободы – измена плюс деньги, которые ему заплатили.

– Говорю же, вы из ума выжили! – зашипел на него Лимас. – Он убьет вас, если узнает, какие фантазии вы строите на его счет. Ваши подозрения гроша ломаного не стоят, Фидлер. Заткнитесь, и поехали домой. – Он почувствовал, как хватка на его руке ослабела.

– Вы глубоко заблуждаетесь. И самое занятное, что вы сами снабдили меня доказательствами. Именно вы, Лимас. Вот почему мы сейчас просто необходимы друг другу.

– Это не может быть правдой! – выкрикнул Лимас. – Сколько раз мне вам повторять, что они не могли так поступить? Цирк не сумел бы курировать столь важного агента в зоне без моего ведома! Чисто организационно у них не было такой возможности. Вы пытаетесь убедить меня, что Шеф персонально курировал заместителя начальника Абтайлунга через головы сотрудников берлинской резидентуры? Вы ополоумели, Фидлер, вы полностью слетели с катушек! – Внезапно он тихо засмеялся. – Ну конечно! Вы же хотите занять его место, бедняга. Вот это мне понятно, здесь нет ничего необычного. Но только вы явно перегибаете палку в своем жадном стремлении к власти.

Они оба замолчали. Но тишина продлилась всего несколько мгновений.

– Те деньги, – сказал Фидлер. – Депозит в Копенгагене. Банк прислал ответ на ваше письмо. Управляющий крайне обеспокоен, что произошла серьезная ошибка. Потому что деньги со счета снял второй его владелец ровно через неделю после того, как вы их положили. Указанная дата совпадает с теми днями в феврале, когда Мундт нанес краткосрочный визит в Данию. Он отправился туда под чужой фамилией, чтобы встретиться с нашим американским агентом на всемирной конференции ученых. – Фидлер помялся, но потом добавил: – Вероятно, вам нужно отправить в банк еще одно послание и заверить их, что все в полном порядке. Как считаете?

15 Приглашение

Лиз смотрела на письмо, полученное из партийного Центра, и гадала, как такое могло получиться. Она была слегка удивлена. И польщена тоже. Но только почему они прежде не поговорили с ней? Выдвинул ли ее кандидатуру районный комитет компартии или же в Центре сами сделали выбор? Однако, насколько ей было известно, никто в Центре ничего о ней толком не знал. Нет, она, конечно, встречалась иногда с его представителями, даже пожала однажды руку самому секретарю, который приезжал на их региональный съезд, но и все. Возможно, ее запомнил тот мужчина из отдела культурных связей – светловолосый, слегка женоподобный, он был так с ней обходителен, – по фамилии Эйш. Он проявил к ней живой интерес, а потом, вероятно, вспомнил и назвал ее как возможного кандидата, когда возникла идея поездки. Это был странный человек. Да уж. Пригласил после заседания съезда в «Блэк-энд-уайт» на чашку кофе и выспрашивал ее почему-то главным образом о молодых людях. При этом он сам не делал никаких амурных пассов – ничего подобного. Она, честно говоря, даже подумала, что он голубой. Зато он задал множество вопросов о ней самой. Как давно она стала членом партии, не скучала ли по дому, живя вдалеке от родителей? Было ли у нее множество ухажеров или существовал тот единственный, которому она подарила свое сердце? На нее он не произвел особого впечатления, но разговор с ним получился поучительным: он рассказывал о государстве трудящихся, Германской Демократической Республике, о концепции пролетарского поэта и о разном другом. Он много знал о странах Восточной Европы. По всей видимости, не раз бывал там. Ей еще подумалось, что он – школьный учитель, поскольку говорил тоном наставника и демонстрировал привычки, свойственные педагогам. Потом, когда начали сбор средств в «Фонд борьбы», Эйш пожертвовал целый фунт, чем немало поразил ее. Да, это он, теперь Лиз была уверена: именно Эйш вспомнил о ней. Он рекомендовал ее кому-то в лондонском партийном комитете, а Лондон передал ее имя в Центр – скорее всего произошло нечто подобное. Все равно, конечно, необычный способ принимать подобные решения, но в партии всегда любили конспирацию – она считала, что так всегда происходит в революционных партиях. Лиз не слишком нравилась атмосфера секретности, потому что в ней ей мерещилось что-то не до конца честное. Но с этим приходилось мириться как с необходимостью, и, бог свидетель, она знала многих, кто даже получал от этого удовольствие.

Она еще раз перечитала письмо на бланке центрального комитета с красной шапкой вверху, начинавшееся со слов «Дорогой товарищ!». В таком обращении Лиз слышалось что-то военное, она его не любила и никак не могла привыкнуть, что она тоже «товарищ».

Дорогой товарищ!

Недавно мы обсудили с нашими товарищами из Социалистической единой партии Германии – правящей партии ГДР – возможность осуществления личных контактов между британскими коммунистами и нашими единомышленниками в демократическом немецком государстве. Идея состоит в том, чтобы заложить основу для обмена делегациями рядовых членов наших двух партий. При этом руководство СЕПГ осознает, что дискриминационные меры, принятые министерством внутренних дел Великобритании, делают невозможными визиты их представителей на территорию Соединенного Королевства в ближайшем будущем, но именно поэтому тем более важным делом они считают необходимость положить начало взаимным обменам, пусть пока в одностороннем порядке. От них поступило дружеское предложение избрать для первой поездки пять секретарей районных партийных ячеек, обладающих опытом пропагандистской работы с массами на низовом уровне. Каждый из выбранных нами товарищей проведет в ГДР три недели, принимая участие в работе местных партийных организаций, изучая прогресс, достигнутый страной в промышленном развитии и в социальном обеспечении населения, а также сможет лично стать свидетелем тех фашистских провокаций, которые инспирируются против ГДР с Запада. Мы рассматриваем это как прекрасную возможность для членов нашей партии обогатиться знаниями и опытом на примере молодого государства социалистического лагеря.

Поэтому мы обратились к нашим районным организациям с просьбой выдвинуть кандидатуры молодых активистов, которым такая поездка могла бы принести максимальную пользу, и в числе прочих было названо ваше имя. Мы надеемся, что у вас не возникнет непреодолимых препятствий и вы сможете принять приглашение, чтобы осуществить еще одну важную миссию подобных обменов – установить прочные связи с членами одной из местных парторганизаций ГДР, члены которой имеют сходные условия жизни и сталкиваются с такими же повседневными проблемами, как и жители вашего района. В пару к ячейке южного Бэйсуотера был выбран районный комитет Нойенхагена, пригорода Лейпцига. Фреда Люман – местный партийный секретарь – уже готовит для вас теплую встречу. Мы не сомневаемся в том, что вы достойно выполните поставленную перед вами задачу, и это станет нашим общим замечательным успехом. Все расходы по поездке берет на себя министерство культуры ГДР.

Уверены, вы осознаете, какая большая честь вам оказана, и не позволите мелким бытовым причинам помешать вам согласиться на подобное предложение. Визиты запланированы на конец следующего месяца. Ваша поездка, по всей видимости, начнется с 23-го числа, однако в силу определенных трудностей бюрократического характера все пятеро избранных делегатов будут путешествовать отдельно друг от друга. Пожалуйста, дайте нам знать в максимально короткие сроки, принимаете ли вы приглашение, после чего вам будет предоставлена более подробная информация.

Чем дольше она вчитывалась в строки письма, тем более странным оно ей казалось. Ехать предстояло совсем скоро, но откуда им было знать, что она сможет оторваться от работы в библиотеке? А потом она с удивлением вспомнила, что Эйш расспрашивал ее, как она проводит отпуск, брала ли его уже в этом году и много ли ей потребуется времени, чтобы получить у своего руководства разрешение на продолжительную отлучку. И почему в письме не были названы имена других отобранных кандидатов? Вероятно, они не видели в этом особой необходимости, но у Лиз все равно возникло легкое недоумение. Кроме того, письмо оказалось очень длинным. В центральном комитете так не хватало людей для поддержания переписки, что их послания, как правило, были очень краткими. Чаще же они просто связывались с товарищами по телефону. А это письмо выглядело настолько тщательно и детально написанным, так аккуратно отпечатанным, словно его прислали вовсе не из Центра. Однако ж оно было подписано секретарем по вопросам культуры; это его подпись, и здесь никаких сомнений не возникало. Она не раз видела ее на размноженных на ротаторе листовках и обращениях. Да и написано письмо было в том наполовину бюрократическом, наполовину мессианском стиле, к которому она привыкла, пусть он ей никогда и не нравился. Глупо утверждать, что она обладала «большим опытом пропагандистской работы с массами на низовом уровне». Ничего подобного. На самом деле именно эту часть партийной работы она не любила сильнее всего – произносить речи в мегафоны перед воротами заводов и фабрик, продавать, стоя где-нибудь на углу, газету «Дейли уоркер», обходить квартиры избирателей накануне выборов в местные органы власти. Вот участие в кампании за мир во всем мире она воспринимала как должное, потому что в этом заключалось хоть какое-то рациональное зерно, она видела смысл в таких акциях. Она видела детишек, играющих на улице, мамаш с колясками в скверах, стариков, вечно торчавших на порогах своих домов, и могла сказать себе: «Я делаю это для них всех».

Но воспринимать так же борьбу за голоса избирателей или за увеличение продаж газеты ей никогда не удавалось. Ведь так легко сойтись вдесятером на собрании ячейки, строить планы переустройства системы, маршировать в авангарде сил социализма и предсказывать неизбежность исторического развития. Но потом приходилось одной выходить на улицы с кипой номеров «Дейли уоркер» и часто ждать час или даже два, чтобы кто-нибудь купил хотя бы один из них. Иногда она шла на обман, как делали это другие, и оплачивала дюжину номеров из своего кармана, лишь бы скорее закончить и попасть домой. Тогда на следующем собрании они превозносили ее до небес – словно сами никогда не прибегали к подобным трюкам: «В воскресенье товарищ Голд сумела реализовать восемнадцать номеров газеты. Восемнадцать!» Об этом вносили запись в протокол, писали в районном бюллетене. В районе радостно потирали руки, и ее фамилия могла упоминаться в числе лучших распространителей на первой полосе, где помещали статьи о сборе средств в «Фонд борьбы». Но это был такой маленький и тесный мирок, ей хотелось бы, чтобы все обстояло честнее. И тем не менее она занималась самообманом, как и остальные. Впрочем, думала она, быть может, остальные яснее понимали причину, почему им приходится жить со всем этим враньем. Потом случилось нечто еще более странное – они избрали ее секретарем ячейки. Инициатором выступил Маллиган… «Она наш молодой, полный задора и привлекательный товарищ…» Уж не думал ли он, что она с ним переспит, если с его помощью возглавит ячейку? Остальные проголосовали за нее, потому что она им была симпатична, но главным образом по той причине, что Лиз одна владела машинописью. Потому что она справлялась со своими обязанностями и никого не заставляла заниматься уличной пропагандой в выходные. Или делала это, но очень редко. Они проголосовали за нее, поскольку хотели видеть партийную ячейку чем-то вроде маленького клуба, вести революционные разговоры, но не слишком утруждаться. Все это было насквозь фальшиво. Алек, казалось, прекрасно понимал это и совершенно не воспринимал всерьез. «Кто-то разводит канареек, кто-то вступает в компартию», – обмолвился он однажды, и в его словах заключалась истина. По крайней мере в отношении ячейки южного Бэйсуотера, и в районном комитете прекрасно все понимали. Вот почему ей казался необычным выбор ее кандидатуры; вот почему она отказывалась верить, что именно районный комитет приложил к этому руку. Все сделал Эйш, была уверена она. Возможно, он на нее запал. Возможно, он не был голубым, а лишь производил такое впечатление.

Лиз преувеличенно громко вздохнула, как часто делают люди, которых что-то глубоко волнует, оставшись в одиночестве. Что ж, ей предлагали поехать за границу, причем бесплатно. И поездка обещала стать интересной. Она еще ни разу не бывала за рубежом и уж точно не смогла бы себе позволить такой вояж за свой счет. Наверное, будет занятно. Правда, у нее сформировалось несколько неоднозначное отношение к немцам, и следовало это признать. Она знала (это ей втолковывали непрестанно), что Западная Германия – это милитаристское, реваншистское государство, в то время как ГДР была страной миролюбивой и демократической. Но она отказывалась верить, что все хорошие немцы жили по одну сторону границы, а все плохие по другую. И те, кто убил когда-то ее отца, не обязательно сейчас находились на «плохой» стороне. Быть может, поэтому партия и избрала ее для такого визита – великодушно предоставила возможность примирения? Вероятно, об этом думал Эйш, когда задавал все те многочисленные вопросы? Ну конечно – вот и объяснение. И Лиз внезапно овладело чувство тепла и благодарности к партии. Это были разумные люди, и ей следовало гордиться принадлежностью к их организации. Она подошла к письменному столу, выдвинула ящик и достала потертый школьный ранец, в котором теперь хранила бланки своей ячейки и марки членских взносов. Вставив чистый бланк в старенький «Ундервуд» – ей прислали его из района, когда узнали, что она умеет печатать; некоторые буквы западали, но в остальном машинка еще работала неплохо, – Лиз приготовила ответ с благодарностью за приглашение и подтверждением, что принимает его. Все-таки Центр не мог не вызывать уважения, исповедуя строгость, но и справедливость, разборчивость, но и объективность. Там собрались хорошие, добрые люди, которые боролись за мир. Закрывая ящик, она заметила в углу визитную карточку Смайли.

Лиз вспомнила этого низкорослого мужчину с серьезным, немного помятым лицом. Как он стоял в дверях ее комнаты и спрашивал: «В партии знают о ваших отношениях с Алеком?» Глупость какая! Ну и ладно. Можно выбросить все эти мысли из головы.

16 Арест

Всю обратную часть пути Фидлер и Лимас ехали молча. В сгустившихся сумерках среди черноты холмов мерещились провалы пещер, последние проглядывавшие в темноте лучики света напоминали прожекторы кораблей, ушедших далеко в море.

Фидлер припарковал машину под навесом рядом с домом, и они вместе направились к входной двери. Когда они уже собирались войти, со стороны деревьев донесся крик, а потом кто-то окликнул Фидлера по имени. Они повернулись, и Лимас в полумраке различил в двадцати ярдах от них троих мужчин, которые явно ждали, чтобы Фидлер подошел к ним.

– Что вы хотите? – спросил он.

– Нам надо с вами поговорить. Мы прибыли из Берлина.

Фидлер в замешательстве колебался.

– Куда подевались мои чертовы охранники? – тихо спросил он Лимаса. – Они должны прикрывать вход в дом.

Лимас только пожал плечами.

– И почему в прихожей не горит свет? – снова поинтересовался Фидлер, а потом все еще неуверенной походкой медленно направился к ожидавшим мужчинам.

Лимас выждал несколько мгновений, но, ничего больше не услышав, прошел через затемненный дом во флигель позади него. Это был унылый барак, явно построенный значительно позже, чем все остальное, укрытый с трех сторон посадками молодых сосен. Пристройку поделили на три смежные спальни, какой-либо коридор отсутствовал. Центральное помещение отвели для Лимаса, а соседняя комната ближе к главному зданию предназначалась для двух охранников. Лимас так и не узнал, обитал ли кто-нибудь в третьей спальне. Лишь однажды он попытался открыть дверь, которая вела туда из его комнаты, но она оказалась заперта. О том, что там тоже была спальня, он выведал совершенно случайно, сумев заглянуть в щель между кружевными занавесками, когда вышел как-то утром на прогулку. Оба охранника, которые непременно следовали за ним повсюду на дистанции ярдов в пятьдесят, еще не успели обогнуть угол, а Лимасу хватило нескольких секунд, чтобы всмотреться внутрь сквозь окно. Там стояли аккуратно застеленная односпальная кровать и маленький письменный стол, на котором лежали газеты. Он предположил, что с чисто немецкой тщательностью наблюдение за ним организовали и оттуда тоже. Но Лимас был старым волком разведки, и не следовало тревожиться из-за чрезмерно усердной слежки. В Берлине она стала для него привычным фактором повседневной жизни – и если не замечать ее, то тем хуже. Это значило одно из двух: либо наблюдение сделалось более искусным, либо ты начал терять нюх. Обычно, потому что он прошел хорошую школу, был бдителен и наделен недюжинной памятью – короче, потому что он хорошо овладел азами профессии, ему всегда удавалось распознавать «хвост». Ему скоро становились понятны системы расположения агентов, которые предпочитала та или иная группа слежения, все их хитрости и слабости, самые мелкие просчеты, выдававшие их присутствие. Сама по себе слежка для Лимаса ничего не значила, но когда он вошел в проем двери, соединявшей дом с пристройкой, и задержался в комнате охранников, то отчетливо понял: здесь что-то не так.

Освещение во флигеле регулировалось централизованно с какого-то пульта. Лампы включала и выключала чья-то невидимая рука. Утром его часто будила внезапная вспышка единственной, но яркой лампочки над головой. По вечерам торопила улечься в постель навязанная извне темнота. Было только девять часов, когда он вошел в пристройку, а электричество уже отсутствовало. Обычно его вырубали не раньше одиннадцати, но сейчас не горело ни огонька, а шторы на окнах задернули плотнее. Смежную дверь Лимас оставил открытой, чтобы хотя бы сумрачный свет из прихожей проникал в комнату охраны, но он был так скуден, что разглядеть ему удалось только две пустые сейчас кровати. Пока он стоял, осматривая комнату и удивляясь, почему в ней никого нет, дверь у него за спиной закрылась. Возможно, от сквозняка, но Лимас даже не попытался снова открыть ее. Теперь его окружал полнейший мрак. Причем дверь закрылась бесшумно, и вслед за этим тоже не донеслось каких-либо звуков – ни стука, ни шагов. Лимасу, чьи инстинкты моментально включились в режим боевой готовности, это показалось похожим на момент, когда в кинотеатре при просмотре фильма внезапно отключается звуковая дорожка. Потом он почуял запах дыма сигары. Возможно, он висел в воздухе с самого начала, но заметил он его только сейчас. Как у слепого, в темноте у него сразу же обострились обоняние и осязание.

В кармане лежали спички, но он пока ими не пользовался. Сделав шаг в сторону, уперся спиной в стену и замер в полной неподвижности. Насколько Лимас понимал ситуацию, они теперь дожидались, чтобы он перебрался из комнаты охраны в свою спальню, что только укрепило его решимость оставаться на месте. Затем со стороны дома, откуда пришел он сам, отчетливо донеслись шаги. Закрывшуюся дверь кто-то проверил снаружи, защелка замка провернулась и осталась в незапертом положении. Лимас не двигался. Слишком рано. Он оставался пленником в пристройке и пока не различал перед собой цели. Очень медленно Лимас присел на корточки, одновременно вложив руку в боковой карман пиджака. Он не просто сохранял спокойствие – его почти радовала перспектива начала реальных действий, но при этом мысли и воспоминания проносились в сознании с молниеносной скоростью. «Почти всегда у тебя под рукой окажется оружие: пепельница, пара монет, авторучка – что угодно, но ударное, колющее или режущее». Излюбленная фраза безобидного с виду маленького сержанта-валлийца из тренировочного лагеря в окрестностях Оксфорда во время войны. «Никогда не пускай в ход обе руки сразу. Ни с ножом, ни с дубинкой, ни с пистолетом. Левая всегда должна быть свободна и лежать поперек твоего живота. Если нет вообще ничего, чем можно нанести врагу удар, разведи руки чуть в стороны, а большие пальцы выставь вверх и предельно напряги». Взяв коробок спичек в правую руку, он раздавил его, чтобы небольшие, но острые кусочки фанеровки торчали между пальцами. Покончив с этим, Лимас двинулся вдоль стены, пока ногой не уперся в стул, который, как он знал, стоял в самом углу. Уже не обращая внимания на шум, который производил теперь сам, он вытолкнул стул в центр комнаты. Потом, взяв стул за точку отсчета, сделал нужное число шагов в угол, где сходились две стены комнаты. И в этот самый момент он услышал, как резко распахнулась дверь его спальни. Лимас тщетно пытался разглядеть очертания фигуры, которая должна была показаться на пороге, потому что в его комнате тоже царила кромешная тьма. Его со всех сторон окружал непроницаемый мрак. Рвануться вперед, чтобы напасть, он не осмеливался, потому что центр комнаты теперь перегораживал стул, хотя в этом заключалось его небольшое тактическое преимущество – он знал, что стул там, а они нет. Ему нужно было, чтобы они попытались атаковать его сейчас же. Нельзя позволить им дождаться, чтобы их партнер в доме добрался до главного выключателя и дал свет.

– Что же вы медлите, трусливые суки, – прошипел он по-немецки. – Я здесь, в углу. Попробуйте взять меня. Или слабо?

В ответ ни движения, ни звука.

– Я тут, разве вы меня не видите? За чем дело стало? Что с вами такое, детишки? Идите сюда.

И тогда один шагнул вперед, а второй последовал за ним. Секунду спустя раздался грохот, когда первый наткнулся на стул, и это был сигнал, которого дожидался Лимас. Отбросив смятый коробок в сторону, он стал осторожно красться вперед, шаг за шагом, выставив перед собой левую руку жестом человека, который раздвигает ветки в густых лесных зарослях, пока его ладонь не уперлась в мягкую и теплую, чуть колючую ткань военной шинели. Все той же левой рукой Лимас дважды легко похлопал по рукаву – сделал два отчетливых прикосновения – и сразу услышал испуганный шепот по-немецки у себя над ухом:

– Ганс, это ты?

– Замолчи, идиот, – тихо произнес Лимас в ответ, изловчившись и ухватив противника за волосы. Он потянул его голову вперед и вниз, а потом нанес ребром правой ладони страшной силы удар в шею со стороны затылка. Вновь вздернул его кверху за руку и опять ударил, но теперь пальцами раскрытой ладони в горло, чтобы затем просто отпустить и дать безжизненному телу упасть в то место, куда увлекла его сила гравитации. Как только оно повалилось на пол, вспыхнул свет.

В дверях стоял молодой капитан в форме народной полиции и курил сигару. За спиной у него маячили еще двое мужчин. Один из них был совсем молод и одет в гражданский костюм. В руке он держал пистолет. Лимасу показалось, что это оружие чешского производства, в которое обойма вставляется с задней стороны рукоятки. Все смотрели на человека, распростертого на полу. Кто-то открыл другую дверь, и Лимас повернулся, чтобы узнать, кто именно, но тут же услышал громкий окрик – кажется, это капитан так зычно приказал ему не шевелиться. Он медленно развернулся и снова встал лицом к троим мужчинам.

Руки Лимаса все еще оставались вытянутыми по швам, когда он сам получил удар, от которого у него, казалось, раскололся череп. Падая и уже проваливаясь в теплое забытье, он успел подумать, что ударили его револьвером, причем старого образца, с гнездом на конце рукоятки, через которое продевался шнур от кобуры.

Он проснулся, когда кто-то из заключенных затянул песню, а тюремщик криком приказал ему немедленно заткнуться. Стоило открыть глаза, и вместе с ослепительной вспышкой света его мозг пронзила боль. Но он лежал неподвижно, не закрывая глаз, наблюдая резкие цветовые образы, мелькавшие перед его взором. Попытался понять свои ощущения: его ступни были холоднее льда, а в нос сразу ударила типичная кисловатая вонь, исходившая от тюремной робы. Пение прекратилось, и внезапно Лимасу страстно захотелось опять услышать его, хотя он понимал, что этого не случится. Он попытался протянуть руку и потрогать кровь, коркой запекшуюся на щеке, но его руки оказались скованными за спиной. Ноги тоже, по всей вероятности, были туго стянуты – кровь в них не поступала, и потому они стали такими холодными. Превозмогая боль, он попробовал оглядеться, для чего требовалось приподнять голову хотя бы на пару дюймов от пола. К немалому удивлению, прямо перед собой он увидел собственные колени. Он сделал инстинктивное движение, чтобы вытянуть ноги, и моментально все его тело прошила ужасающе острая боль, заставив вскрикнуть в агонии сострадания к самому себе, – он издал рыдающий вопль, какими исходят люди, вздернутые на дыбу. Лимас лежал, тяжело дыша, дожидаясь, чтобы боль унялась, а затем, вероятно, в силу невероятного упрямства своего характера, опять очень медленно попробовал распрямить ноги. Мучительная боль тут же вернулась, но Лимас определил ее источник: его руки и ступни ног были скованы вместе за спиной. Как только он пытался выпрямить ноги, цепь натягивалась, прижимая его плечи вниз, а поврежденную голову к каменному полу. Он понял, что в бессознательном состоянии был сильно избит: все его тело саднило одним огромным синяком, а в промежности ощущалась резь. Лимас подумал, убил ли он того охранника, и понадеялся, что убил.

Прямо над ним горела лампочка – большая, яркая, как в операционной, слепящая. В комнате не было никакой мебели. Вокруг себя он видел лишь нависавшие совсем близко беленые стены и серую стальную дверь, причем того модного сейчас пепельно-серого оттенка, каким красили двери богатых лондонских домов. Больше ничего. Вообще ничего, на чем мог бы задержаться взгляд. Только адская боль.

Прежде чем они пришли, он пролежал несколько часов. От жара лампы его прошиб пот, очень хотелось пить, но он не позволял себе позвать кого-то на помощь. Наконец дверь открылась, и в проеме появился Мундт. Лимас сразу узнал его по глазам. Смайли рассказывал о них особо.

17 Мундт

Они сняли цепи и разрешили ему сделать попытку подняться на ноги. И на мгновение ему это почти удалось, но затем, когда циркуляция крови в его члены восстановилась, а суставы, долго удерживавшиеся в неестественном положении, встали на место, он упал. Его так и оставили лежать, наблюдая за ним с осторожным любопытством детей, впервые увидевших странное насекомое. Потом один из охранников вышел из-за спины Мундта и заорал на него, приказывая вставать. Лимас ползком добрался до стены и положил пульсирующие ладони на белые кирпичи. Он снова уже наполовину сумел выпрямиться, когда стражник ударил его, повалив на пол. Лимас сделал еще одну попытку, и на этот раз ему позволили стоять, привалившись спиной к стене. Он заметил, как охранник перенес вес тела на левую ногу, и понял, что тот собирается ударить снова. Собрав последние силы, Лимас ринулся вперед, направив свою наклоненную голову в лицо охраннику. Оба повалились, причем Лимас оказался сверху. Солдат поднялся, а Лимас не смог и теперь ждал неизбежного наказания. Но Мундт отдал какое-то распоряжение, Лимаса подхватили за руки и за ноги, дверь закрылась, и его понесли вдоль коридора. Жажда убивала его.

Лимаса доставили в уютную комнату, где имелись вполне приличного вида стол и кресла. Шведские жалюзи наполовину скрывали зарешеченные окна. Мундт расположился за столом, а Лимаса усадили в кресло. Глаза его оставались полузакрытыми. Охранники встали у двери.

– Дайте мне пить, – попросил Лимас.

– Виски?

– Воды.

Мундт наполнил графин водой из крана над раковиной в углу комнаты и поставил на стол рядом со стаканом.

– Принесите ему поесть, – приказал он.

Один из охранников вышел, но скоро вернулся с кружкой супа и нарезанной ломтями колбасой. Он ел и пил воду, а они молча наблюдали за ним.

– Где Фидлер? – спросил потом Лимас.

– Арестован, – коротко ответил Мундт.

– На каком основании?

– Заговор с целью подрыва устоев государственной безопасности.

Лимас медленно кивнул.

– Значит, вы победили, – сказал он. – Когда вы его взяли?

– Прошлым вечером.

Лимас помедлил, стараясь сфокусировать взгляд на Мундте.

– А что со мной? – спросил он.

– Вы станете важным свидетелем обвинения. А потом будут судить уже вас самого.

– Стало быть, из меня сделают участника задуманного в Лондоне плана свалить Мундта, так?

Мундт кивнул, прикурил сигарету и знаком велел одному из своих телохранителей передать ее Лимасу.

– Именно так, – подтвердил он.

Охранник приблизился и жестом человека, вынужденного любезничать с врагом, вставил сигарету в губы Лимасу.

– Красиво разработанная операция, – заметил Лимас и отпустил не самую умную шутку: – Изобретательные парни эти китайцы.

Мундт никак на это не прореагировал. По мере того как продвигалась их беседа, Лимас стал привыкать к молчанию, в которое он временами впадал. У Мундта оказался достаточно приятный голос, чего Лимас не ожидал, но пользовался он им скупо. По всей видимости, это следовало отнести за счет невероятной уверенности Мундта в себе. Он не начинал говорить, если не ощущал в этом подлинной необходимости, и предпочитал долгие паузы бессмысленному, с его точки зрения, сотрясению воздуха словами. Именно это отличало его от профессиональных мастеров допроса, которые сами проявляли инициативу, создавали атмосферу, располагавшую к разговорчивости, и в полной мере использовали психологическую зависимость узника от своего инквизитора. Мундт презирал подобные приемы: он был человеком факта, человеком действия. Для Лимаса это оказалось даже предпочтительнее.

Внешность Мундта целиком соответствовала его характеру. Он выглядел атлетом, светлые волосы стриг очень коротко, и, лишенные блеска, они смотрелись безукоризненно аккуратно. Его молодое еще лицо с правильными чертами было вылеплено жестко и несло на себе внушавшее робость выражение прямолинейной открытости; чувство юмора или склонность к игре воображения никак не читались на нем. Лицо его было молодым, но не моложавым – даже люди старшего поколения не могли не воспринимать его всерьез. Его также отличало отменное телосложение. Одежда сидела на нем прекрасно, потому что на такой фигуре хорошо смотрелась бы любая вещь. Но при этом Лимас ни на секунду не забывал, что Мундт – прирожденный убийца. В нем ощущались та холодность, то жестокое пренебрежение к чужим жизням и физическая готовность, которые делали его прекрасно подготовленным к убийствам. С такой личностью очень трудно было иметь дело.

– Кстати, если нам вдруг понадобится выдвинуть против вас в суде еще одно обвинение, – добавил Мундт спокойно, – то это будет обвинение в убийстве.

– Значит, если я правильно вас понял, тот несчастный охранник не выжил? – спросил Лимас. Волна острой боли накатила на его мозг.

Мундт кивнул.

– Таким образом, – сказал он, – слушание по делу о вашем участии в шпионаже против ГДР теряет подлинную актуальность. Однако я внес предложение, чтобы суд над Фидлером сделали публичным, и президиум со мной согласился.

– Вам нужно мое признание?

– Да.

– Видимо, потому, что никаких других доказательств у вас нет.

– У нас будет нечто более важное, чем любые улики. Ваши показания и полное признание вины. – В голосе Мундта не звучало ни намека на угрозу. Он никого из себя не разыгрывал, не прибегал к драматическим эффектам.

– С другой стороны, при желании в вашем деле могут вскрыться смягчающие вину обстоятельства. Британская разведка прибегла к шантажу: они выдвинули против вас ложное обвинение в краже казенных денег и только так вынудили стать участником реваншистского плана моей ликвидации. Суд может проявить снисхождение, если ему станут известны подобные детали.

Лимаса, казалось, его последняя фраза застигла врасплох.

– Откуда вам известно про обвинение в краже?

Но Мундт не дал ответа на этот вопрос.

– Фидлер повел себя очень глупо, – сказал он после небольшой паузы. – Как только я ознакомился с рапортом нашего друга Петерса, то сразу понял, с какой целью вас подослали, и понял, что Фидлер непременно угодит в ловушку. Слишком уж сильно он ненавидит меня. – Мундт при этом кивнул головой, словно желая подчеркнуть истинность своего утверждения. – Ваши люди, разумеется, знали об этом. Операция была разработана очень тонко и умно. Кому принадлежала идея? Скажите мне. Наверняка весь план придумал Смайли. Удивлюсь, если это не его рук дело.

Лимас промолчал.

– Я захотел прочитать отчет Фидлера о ваших допросах, которые он проводил лично, понимаете? Попросил прислать его мне. Он начал тянуть резину, и я только уверился в своей правоте. А вчера он распространил свой меморандум среди членов президиума, но я копии так и не получил. Кто-то в Лондоне проявил незаурядные способности.

Лимас промолчал.

– Когда вы в последний раз встречались со Смайли? – небрежно спросил Мундт.

– Не помню. – Лимасу все же пришлось заговорить. – Он ведь больше не работает на нашу организацию. Хотя время от времени навещает нас.

– Но он большой приятель Питера Гиллама, верно?

– Да, думаю, можно сказать и так.

– Гиллам, как вы считали, занимался изучением экономического развития ГДР. Эдакий небольшой отдел в вашем ведомстве, назначение которого было вам не до конца понятно.

– Да.

Слух и зрение стали подводить его из-за сводящей с ума пульсации в мозге. Глаза горели, и в них тоже ощущалась резь. Он чувствовал себя совершенно больным.

– Ну, так когда же вы в последний раз виделись со Смайли?

– Я не помню… Не помню.

Мундт покачал головой.

– У вас почему-то очень хорошая память на все, что компрометирует меня. И потом, все мы всегда запоминаем нашу последнюю встречу с кем-либо. К примеру, вы встречались с ним по возвращении из Берлина?

– Да. Думаю, что да. Я как-то столкнулся с ним однажды в Лондоне… В Цирке. – Лимас закрыл глаза, и его прошиб пот. – Я не могу продолжать, Мундт… Долго не продержусь. Я болен, Мундт, – выдавил из себя он.

– После того как с вами вышел на контакт Эйш. То есть попал в капкан, который вы поставили на него, вы ведь обедали вместе, правильно?

– Да. Обедали.

– И закончили около четырех часов. Куда вы отправились потом?

– По-моему, куда-то в Сити. Но я не уверен… Ради бога, Мундт… – Он обхватил голову руками. – Я не в состоянии продолжать. Мой проклятый мозг…

– Куда вы поехали потом? Почему избавились от «хвоста»? Зачем вам так нужно было уйти от слежки?

Лимас ничего не отвечал: он лишь порывисто дышал, сжав голову ладонями.

– Ответьте на этот вопрос, и потом мы сделаем перерыв. Вам приготовили нормальную постель. Можете поспать, если захотите. В противном случае вернетесь в прежнюю камеру, понимаете? Скажите, куда вы поехали?

Дикая пульсация в мозге внезапно усилилась, стены комнаты заплясали. Вокруг себя он слышал голоса и отзвуки шагов; цветастые тени пролетали мимо и возвращались; кто-то кричал, но не на него; дверь была открыта, он был уверен, что ее распахнули настежь. Комната наполнилась людьми, которые теперь все кричали, а потом стали говорить одновременно. Некоторые из них уходили, причем маршировали при этом, и звуки их дружных шагов резонировали со стуком в его голове. Но постепенно даже эхо затихло, и воцарилась полная тишина. А потом словно ангел милосердия снизошел к нему, и компресс из прохладной материи лег поперек лба, а чьи-то нежные руки унесли его прочь.

Очнулся он на больничной койке. В ногах ее стоял Фидлер и курил сигарету.

18 Фидлер

Лимас осмотрелся по сторонам. Одноместная палата без решеток на окнах, только шторы и тонированное стекло. Бледно-зеленые стены, темно-зеленый линолеум и Фидлер, наблюдавший за ним сквозь облако табачного дыма.

Медсестра принесла ему поесть – яйцо, немного супа и фрукты. Чувствовал он себя отвратительно, ему было не до еды, но он понимал, что подкрепиться необходимо. И потому, пересилив себя, начал есть под пристальным взглядом Фидлера.

– Как ощущения? – спросил тот.

– Хреновые, – ответил Лимас.

– Но хоть немного получше?

– Должно быть. – Лимас замолк, вспоминая. – Эти подонки измолотили меня до полусмерти.

– Вы убили охранника. Вам известно об этом?

– Да, я догадался с самого начала… А чего они ждали, когда проводили свою тупую операцию? Почему было сразу не задержать нас обоих? Для чего понадобилось выключать свет? Скажу вам одно: они переусердствовали. У нас это называется заорганизованностью.

– Боюсь, вы правы. Мы вообще нация заорганизованных людей. Но за границей это проходит как немецкая эффективность.

Наступила пауза.

– А что произошло с вами? – спросил Лимас.

– О, я тоже прошел основательную предварительную обработку перед допросом.

– Людьми Мундта?

– И людьми Мундта, и самим Мундтом. Необычные ощущения, если признаться!

– Это еще мягко сказано.

– Нет, я говорю не только о физической боли. Хотя больно было до ужаса, но, как оказалось, Мундту доставило особое наслаждение избивать меня.

– Потому что вы построили теорию о его…

– Потому что я – еврей.

– О господи, – тихо простонал Лимас.

– Вот почему меня он отделал лично, со всем усердием. И непрерывно шептал мне на ухо. Это было очень странно слышать.

– Что именно он говорил?

Фидлер ответил не сразу.

– Что все кончено.

– Но как? Откуда ему все стало известно?

– Утром в день ареста я подал в президиум петицию с просьбой выдать ордер на задержание Мундта как врага народа.

– Но это же сумасшествие… Я говорил вам, Фидлер, что у вас, должно быть, помутился рассудок! Он бы ни за что…

– Помимо вашей информации, против него накопились другие улики. Доказательства, которые я фрагмент за фрагментом собрал в последние три года. Ваши сведения стали лишь решающим, недостающим звеном, вот и все. Как только это стало мне ясно, я подготовил доклад, текст которого разослал всем членам президиума, кроме Мундта. Они получили его одновременно с моим заявлением об ордере на его арест.

– И в этот же день арестовали нас самих.

– Да. Я знал, что Мундт не сдастся без боя. Мне были известны все его сторонники в президиуме и те бесхребетные соглашатели, которых мой меморандум настолько перепугал, что они бросились к Мундту, как только получили его. Но я был уверен, что в итоге он потерпит поражение. Я вручил президиуму оружие, способное уничтожить его. Мой доклад попал по назначению, и за те несколько дней, когда нас с вами подвергали мучениям и допросам с пристрастием, члены президиума имели возможность всесторонне изучить документ и убедиться, что в нем все правда. Каждый понял это и знал, что поняли и все остальные. В конце концов они вынуждены были перейти к действиям. Сплоченные общим для всех страхом перед Мундтом, объединенные даже своей трусостью и слабостью, они перешли в атаку на него и назначили заседание трибунала.

– Трибунала?

– Секретного, разумеется. Он соберется уже завтра. Мундт находится под арестом.

– А какие другие улики вам удалось собрать?

– Потерпите – и узнаете, – ответил Фидлер с улыбкой. – Завтра вам станет известно все. – Он ненадолго замолчал, чтобы позволить Лимасу покончить с едой.

– Этот трибунал, – спросил затем Лимас, – как именно он проводится?

– Процедуру определяет президиум. Важно помнить, что это не обычный народный суд. Это скорее напоминает заседание следственного комитета. Специального следственного комитета, члены которого назначаются президиумом для рассмотрения чрезвычайных дел в отношении… конкретных лиц. Потом составляется отчет, содержащий рекомендации комитета. В подобном случае рекомендации можно считать равносильными приговору суда, и они не подлежат публичной огласке как секретная часть работы президиума.

– Каков механизм? Есть судьи и защита обвиняемого?

– Да, избирается судебный триумвират, – ответил Фидлер, – и присутствует некто, играющий роль адвоката. Завтра я сам выступлю в качестве прокурора, чтобы изложить суть обвинений против Мундта. Его защитником будет Карден.

– Кто такой Карден?

Фидлер замялся.

– Тяжелый человек, – сказал он. – С виду похож на сельского фельдшера. Маленький, добродушный. Он был узником Бухенвальда.

– Почему Мундт не может сам быть своим адвокатом?

– Это было его собственное решение. Я уже слышал, что у Кардена есть какой-то свидетель защиты, которого он вызвал.

Лимас пожал плечами.

– Что ж, я мало что понимаю в ваших делах, – сказал он, после чего оба снова замолчали.

– Я бы сумел легче перенести все, – задумчиво произнес Фидлер. – По крайней мере мне так кажется. Было бы легче выдержать пытку, если бы он мучил меня из-за личной ненависти или зависти. Вам понятно, о чем я? Эта долгая, долгая, невыносимая боль, а ты все время лишь думаешь про себя: «Либо я сейчас потеряю сознание, либо научусь сносить любые страдания. Природа, так или иначе, возьмет свое». А боль все нарастает, как будто скрипач переходит вкрещендо. Ты считаешь, что больнее уже быть не может, но ошибаешься – такова уж боль сама по себе: она непрерывно усиливается, и твое тело привыкает к ее все более высоким нотам, как ухо глухого ребенка, которого пытаются научить слышать. И все время этот шепот: «Еврей… Жид». Я бы его понял, клянусь, что понял бы, если бы он все это делал во имя идеи, ради интересов партии или в силу личной ненависти именно ко мне. Но ничего подобного, он ненавидит…

– Довольно, – оборвал его Лимас. – Разве вы не знали, какая это мразь?

– Да, – согласился Фидлер, – он мразь.

Фидлером владело возбуждение. «У него накопились мысли, которыми ему с кем-то необходимо поделиться», – подумал Лимас.

– Я много думал о вас, – продолжал Фидлер. – Я размышлял о той нашей беседе. Помните? О движителе.

– О каком движителе?

Фидлер улыбнулся:

– Извините, это, видимо, слишком прямой перевод, к которому я прибегнул. Я имею в виду движущую силу, мотивы, духовные устремления. Или как еще это могут называть христиане?

– Я не христианин.

– Но вы же понимаете, что я имею в виду. – Он снова улыбнулся. – Хотя это и приводит вас в смущение… Изложу свою мысль иными словами. Предположим, Мундт прав. Он требовал от меня признания, как вы догадываетесь. Я должен был признаться, что вступил в сговор с британскими лазутчиками, которые спланировали его ликвидацию. На этом строится вся его теория – что вы и я были вовлечены в сложную операцию, задуманную британской разведкой, чтобы избавиться от самого важного человека в Абтайлунге. Он хочет повернуть против нас наше же оружие.

– Он и от меня добивался того же, – произнес Лимас равнодушно и добавил: – Признания, что всю эту отвратительную историю я попросту выдумал.

– Но я сейчас даже не об этом: допустим, что вы так и поступили, предположим, что это правда, – вы же понимаете, мне это нужно только для примера, я говорю чисто гипотетически. Пошли бы вы на убийство ни в чем не повинного человека?

– Мундт сам кровавый убийца.

– Но что, если бы он им не был? Что, если бы они захотели убить меня? Пошел бы Лондон на такое?

– Это зависело бы от… от целесообразности…

– Вот! – воскликнул Фидлер, явно удовлетворенный таким ответом. – Вы поставили бы это в зависимость от необходимости и целесообразности. Что, кстати, всегда делал Сталин. Автомобильная авария и статистика. Для меня это большое облегчение.

– Не вижу почему.

– Вам нужно еще поспать, – сказал Фидлер. – Потом можете заказать любую еду, какую пожелаете. Они все принесут. Завтра вам предстоит выступить перед серьезной аудиторией.

Уже у двери он обернулся и произнес:

– А ведь все мы одним миром мазаны. Шучу, шучу…

Вскоре Лимас действительно заснул, довольный, что обрел в лице Фидлера союзника. Скоро Мундту должны вынести смертный приговор. Как же долго ему пришлось дожидаться такого исхода!

19 Собрание партийной ячейки

Лиз была совершенно счастлива в Лейпциге. Простота и даже аскетизм жизни здесь давали ей ощущение, что она тоже чем-то жертвует. Небольшой дом, куда ее поселили, казался темным и бедным, пища тоже была скудной, и лучшее из нее неизбежно доставалось детям. За едой они неизменно разговаривали о политике с фрау Эберт – секретарем партийной организации квартала Лейпциг-Хогенгрюн. Это была маленькая неприметная женщина, чей муж заведовал каменоломней где-то за городской чертой. Жизнь здесь в чем-то походила на существование в религиозной общине, мелькала порой мысль у Лиз, – как в монастыре, в кибуце или в чем-то подобном. Как ни странно, но на голодный желудок мир воспринимался лучше, чем был, вероятно, на самом деле. Лиз немного знала немецкий, на котором говорила ее тетушка, и сама поразилась, как быстро забытые слова вернулись к ней. Сначала она опробовала язык на детях, которые хихикали, но охотно помогали ей. Ребятишки отнеслись к ней немного странно с самого начала, словно она была какой-то особенной или обладала некими редкими способностями. Но на третий день один из них набрался храбрости и спросил, не привезла ли она «оттуда» шоколада. Ей стало стыдно, потому что ей и в голову это не пришло. После чего дети почти перестали обращать на нее внимание.

По вечерам наступало время «партийной работы». Они распространяли пропагандистскую литературу, навещали товарищей, задолжавших членские взносы или слишком часто пропускавших собрания, приняли участие в районной конференции на тему «Проблемы, связанные с централизованным распределением продуктов питания», где присутствовали все секретари партийных ячеек, посетили заседание рабочего совета машиностроительного завода, расположенного на одной из окраин.

Наконец на четвертый день – это был четверг – подошло время собрания ячейки того квартала, где она жила. Для Лиз оно обещало стать волнующим событием: она ожидала увидеть пример того, как однажды начнет работать ячейка ее родного Бэйсуотера. Да и тему для вечерней встречи избрали, на ее взгляд, крайне интересную: «Мирное сосуществование после двух великих войн». Ожидалось большое количество членов партии – для обеспечения явки сделали все возможное, убедились, что в это же время не проводится никаких других крупных мероприятий, а вечер был не тот, когда люди в массе своей устремляются по магазинам за покупками.

Пришло семь человек.

Ровно семь, не считая Лиз, секретаря ячейки и представителя райкома. Лиз старалась ничем этого не выдать, но была до крайности расстроена. Она с трудом заставляла себя сосредоточиться на выступлении докладчика, а когда ей это удавалось, он прибегал к столь сложным немецким речевым конструкциям, что уяснить их смысл оказывалось почти невозможно. Это напоминало собрания в Бэйсуотере, походило на вечерние молебны в церкви, которые она посещала в детстве, – та же небольшая группа выполняющих нудную обязанность, немного растерянных людей, но при этом искусственно внушаемое себе ощущение, как важно, чтобы именно такие вот простые люди свершили свою миссию ради общего великого блага. Хотя порой у нее возникало желание – скверное желание, но от него некуда было деться, – чтобы не пришел вообще никто. Потому что тогда абсурд и унижение достигли бы своих абсолютных пределов, и люди бы поняли, что настала пора все коренным образом менять.

Но семь человек… Это было ничто. Хуже, чем ничто, потому что демонстрировало всю инертность и равнодушие народных масс, отчего становилось тоскливо на душе.

Помещение оказалось гораздо просторнее, чем школьный класс в Бэйсуотере, но и это служило слабым утешением. В Бэйсуотере сами по себе поиски комнаты для собрания становились своего рода приключением. Поначалу они скрытничали и делали вид, что никакого отношения к компартии не имеют. Снимали отдельные кабинеты в пабах, банкетный зал кафе «Ардена» или же потихоньку собирались друг у друга на квартирах. Потом в ячейку вступил Билл Хейзел, учитель из местной средней школы, и они стали использовать его класс. Но даже в этом заключался некоторый риск – директор школы полагал, что у Билла собирается драмкружок, а значит, теоретически их могли выставить за порог в любой момент. Но даже в школе было все же лучше, чем в так называемом лейпцигском «Зале мира», находившемся в здании из сборных железобетонных конструкций, где по углам виднелись трещины и висел портрет Ленина. И зачем только они всегда вставляют его портреты в такие нелепые рамы? Из стен торчали похожие на обрезки органных труб декоративные украшения, а плакаты и знамена из кумача насквозь пропылились. Лиз почему-то показалось, что именно так обставляли свои похороны фашисты. И она снова подумала: наверное, Алек был прав. Ты верила во что-то, потому что не могла жить без веры, пусть предмет твоего верования сам по себе ничего не значил, не имел никакого смысла. Как он говорил? «Собака чешет то место, которое у нее чешется. И у каждой собаки такое место свое». Нет, все не так, и Алек ошибался. Произносить подобные слова было шутовским легкомыслием. Мир, свобода, равенство – это все не абстракции, а реальные понятия. И от исторических фактов никуда не денешься, а именно на их основе партия строила свою деятельность, намечала цели. Нет, определенно Алек заблуждался: истина существовала независимо от желания людей, ее подтверждал весь ход исторического развития, и каждый индивидуум должен был это признать. В противном случае ему грозила опасность стать жертвой исторического прогресса, на пути которого он вставал. Партия шла в авангарде истории, в первых рядах борцов за мир… Но увиденное этим вечером способно было поколебать всякую уверенность. Жаль, что пришло всего семь человек. Так мало. Да и у пришедших вид был встревоженный и голодный.

Когда собрание закончилось, Лиз дождалась, пока фрау Эберт соберет непроданную литературу с массивного стола у двери, заполнит книгу явки и наденет пальто, потому что вечер выдался холодным. Докладчик сбежал, не приняв участия в обсуждении своего выступления, что Лиз посчитала бестактностью. Фрау Эберт уже стояла в дверях, положив руку на выключатель, когда из темноты коридора на пороге возникла фигура мужчины. На мгновение Лиз даже показалось, что это Эйш. Он был высоким, светловолосым, в плаще с кожаными пуговицами.

– Товарищ Эберт? – спросил он.

– Да, а в чем дело?

– Я разыскиваю нашего товарища из Англии по фамилии Голд. Она ведь остановилась у вас, верно?

– Элизабет Голд – это я, – сказала Лиз, и мужчина вошел в зал, прикрыв за собой дверь, а его лицо теперь оказалось освещено полностью.

– Я – Холтен из районного комитета партии. – Он показал какое-то удостоверение фрау Эберт, которая так и застыла рядом с дверью, потом кивнула и бросила несколько обеспокоенный взгляд на Лиз.

– Мне было поручено передать товарищ Голд важное сообщение из президиума, – сказал мужчина. – Это касается изменений в программе ее пребывания у нас. Ей прислали приглашение принять участие в особо важном заседании.

– О, правда? – отозвалась Лиз с несколько поглупевшим выражением лица.

Казалось фантастикой, что в президиуме правящей партии страны вообще узнали о ее существовании.

– Воспринимайте это как жест доброй воли, – заявил Холтен.

– Но я… А как же фрау Эберт? – беспомощно произнесла Лиз.

– Я уверен, что при сложившихся обстоятельствах фрау Эберт отнесется ко всему с пониманием.

– Разумеется, – поспешила заверить его та.

– А где будет проходить заседание?

– Вот поэтому вам и придется выехать сегодня же вечером, – объяснил Холтен. – Ехать нам достаточно далеко. Почти до самого Герлица.

– Герлиц?… А где это?

– На востоке, – пояснила фрау Эберт. – Почти у самой границы с Польшей.

– Мы можем сейчас же отвезти вас домой. Соберете свои вещи, и мы тронемся в путь.

– Так срочно?

– Да. – Тон Холтена исключал какие-либо возражения со стороны Лиз. Казалось, ей не оставляли возможности выбора.

Их ждала большая черная машина. За рулем сидел водитель, а на крыле торчал шток для флажка. Похоже, автомобиль принадлежал какому-то военному ведомству.

20 Трибунал

Зал заседаний трибунала едва ли превышал размерами обычный класс в школе. В одном его конце были установлены пять или шесть длинных, но самых простых скамеек, по краям которых разместились охранники и тюремные надзиратели, а посередине – допущенная публика, состоявшая только из членов президиума и еще нескольких высокопоставленных официальных лиц. В противоположной стороне на стульях с высокими спинками перед неотполированным дубовым столом сидели трое судей трибунала. У них над головами на металлической проволоке висела огромная красная звезда из фанеры. Стены помещения были сложены из беленого кирпича, напомнившего Лимасу его тюремную камеру.

По оба конца стола, но чуть ближе к залу располагались еще два стула, развернутые так, чтобы сидевшие на них были обращены лицами друг к другу. Один стул занимал уже немолодой мужчина, вероятно, лет шестидесяти, в черном костюме и сером галстуке – так обычно одеваются в немецкой провинции перед походом в церковь. Второй предназначался для Фидлера.

Лимаса усадили почти у задней стены под надзором двух стражей. Между головами собравшихся в зале он мог видеть Мундта, которого плотно окружали полицейские. Волосы ему постригли еще короче, а его широкие плечи стягивала теперь такая знакомая Лимасу арестантская роба. Он воспринял как индикатор общего настроения членов трибунала (на котором могло сказаться влияние Фидлера) то, что ему самому разрешили остаться в цивильной одежде, в то время как Мундта обрядили в униформу заключенного.

Лимас еще не успел толком осмотреться, как президент трибунала, сидевший в центре, звонком подал сигнал к началу заседания. Звук привлек внимание к главной фигуре процесса, и у Лимаса холодок пробежал по спине, когда он понял, что это женщина. Но едва ли ему стоило корить себя за то, что он не заметил такой детали сразу. Ей было около пятидесяти лет, маленькие глазки, по-мужски коротко постриженные черные волосы и простенький темный балахон, какие были в моде у многих женщин в СССР. Она пристально осмотрела зал, кивком головы приказала охраннику закрыть дверь и начала говорить без каких-либо преамбул или приветственных слов в адрес собравшихся.

– Вы хорошо знаете, зачем мы прибыли сюда сегодня. Все, что будет здесь происходить, строго секретно – прошу никого не забывать об этом. Данный трибунал избран особым постановлением президиума. И только перед президиумом мы несем ответственность. А теперь нам предстоит заслушать показания сторон в установленном порядке. – Она повернула голову в сторону Фидлера. – Начнем с вас, товарищ Фидлер.

Тот поднялся. Коротко кивнув каждому из членов трибунала, достал из портфеля пачку бумаг, связанных в углу черным шнуром.

Говорил он спокойно, легко, но и со скромностью, какой Лимас не замечал за ним прежде. Лимас посчитал, что Фидлер взял верный тон, играя роль человека, который с великим сожалением готовится распять своего бывшего друга и начальника.

– Прежде всего, – начал Фидлер, – я считаю, мне следует поставить вас в известность, если только вас не снабдили соответствующей информацией заблаговременно, о том, что в тот же день, когда члены президиума получили копии моего доклада относительно деятельности товарища Мундта, я был подвергнут аресту наряду с мистером Лимасом – перебежчиком к нам с Запада. Мы оба попали в тюрьму, и к нам обоим… на нас обоих оказывалось исключительно мощное давление с целью добиться признания, что выдвинутые против Мундта серьезные обвинения были лишь частью фашистского заговора против лояльного и верного своей стране коммуниста.

В моем первоначальном меморандуме подробно описывалось, как и почему Лимас попал в наше поле зрения. Мы по своей инициативе вышли на контакт с ним, убедили перейти на нашу сторону и, наконец, сумели переправить на территорию демократической Германии. Ничто не может свидетельствовать о беспристрастности Лимаса более красноречиво, чем такой факт: по причинам, которые я объясню ниже, он до сих пор категорически отказывается поверить, что Мундт был агентом британской разведки. Таким образом, представляется полной нелепицей утверждение, будто Лимас сыграл роль подсадной утки: инициатива его вербовки полностью исходила от нас, а фрагментарные, но крайне важные показания Лимаса стали лишь окончательным доказательством в длинной цепочке улик, собранных за последние три года.

Перед вами все материалы этого дела, изложенные в письменном виде. Мне лишь остается дать пояснения к фактам, которые вам уже известны.

Суть обвинения против товарища Мундта состоит в том, что он является агентом империалистической державы. Я мог бы выдвинуть против него и другие обвинения – в том, что он передавал информацию секретным службам Великобритании, что он превратил сотрудников своего ведомства в невольных прислужников буржуазного государства, что он сознательно защищал реваншистские антипартийные группы и принимал в качестве вознаграждения крупные суммы в иностранной валюте. Однако все сопутствующие обвинения вытекают из главного: Ганс-Дитер Мундт – агент империалистической державы. Наказанием за подобное преступление может быть только смертная казнь. В нашем уголовном кодексе не значится ни одного более серьезного нарушения закона, поскольку именно оно подвергает самой большой опасности нашу страну, именно оно требует особой бдительности со стороны карательного аппарата партии.

Он положил свои записи и продолжал уже не по бумажке.

– Товарищу Мундту сорок два года. Он – заместитель начальника министерства народной обороны. Не женат. Его неизменно считали прежде исключительно способным и неустанным защитником интересов партии, безжалостным к ее врагам.

Позвольте мне напомнить некоторые подробности его карьеры. Он был принят на службу в министерство в возрасте двадцати восьми лет и прошел обычный курс подготовки. По истечении испытательного срока выполнял особые задания в Скандинавских странах – в Норвегии, Швеции и Финляндии, где ему успешно удалось наладить разведывательную сеть, которая вела активную борьбу с фашистскими агентами во враждебном нам лагере. Он хорошо справлялся с порученным делом, и нет никаких оснований предполагать, что он не был в то время всего лишь усердным сотрудником своего ведомства. Но при этом, товарищи, отметим про себя эту его раннюю связь со Скандинавией. Сеть агентов, завербованных товарищем Мундтом после войны, много лет спустя послужила ему предлогом для частых посещений таких стран, как Норвегия и Финляндия, где служебная необходимость стала для него всего лишь прикрытием, чтобы тайно снимать в зарубежных банках многие тысячи долларов, полученных в награду за предательство. И не будем заблуждаться: товарищ Мундт не по идейным соображениям перешел на сторону тех, кто сопротивляется неумолимому ходу исторического развития. В первую очередь трусость, слабость и жадность стали его мотивами, личное обогащение превратилось в цель. По иронии судьбы, именно тщательно продуманная система для удовлетворения своих алчных запросов выдала его и привела сейчас на скамью подсудимых этого трибунала.

Фидлер сделал паузу и оглядел зал, а его глаза вспыхнули неожиданной страстью. Лимас смотрел на него, не уставая поражаться.

– Пусть это станет уроком, – почти выкрикнул Фидлер, – для всех врагов нашего государства, которые в тайные ночные часы вынашивают планы своих гнусных преступлений.

Группа слушателей в дальней части зала отозвалась на это ожидаемым одобрительным гулом.

– Им не укрыться от бдительного ока народа, на чьей крови они хотели бы нажиться! – Казалось, Фидлер выступает перед многотысячным митингом, а не перед кучкой членов руководства страны и охранников, собравшихся в небольшой комнате с покрытыми побелкой стенами.

В этот момент Лимас понял, что Фидлер стремится не оставить оппоненту ни шанса: его обращение к трибуналу, судьям и зрителям должно было звучать политически безупречно. Несомненно, Фидлер понимал все опасности, которые могли содержаться в ответной речи защиты, что неизбежно в таких случаях, и заранее прикрывал свою спину от коварного удара. Его риторические реплики будут занесены в протокол, и потребуется немалое мужество, чтобы бросить им вызов.

Теперь Фидлер открыл папку, лежавшую перед ним на столе.

– В конце 1956 года Мундт был направлен в Лондон в качестве сотрудника представительства сталелитейной промышленности ГДР. Его особым секретным заданием стало противодействие подрывной деятельности обосновавшихся там эмигрантских группировок. В процессе исполнения задания он не только подвергался немалой опасности – это следует признать, – но и добился немалых успехов.

Внимание Лимаса вновь привлекли три фигуры за центральным столом. По левую руку от президента трибунала сидел моложавый, чуть смуглый мужчина. У него были вялые непослушные волосы и серое, с впалыми щеками лицо аскета. Его тонкие пальцы непрестанно и нервно перебирали углы стопки документов, лежавших перед ним. Лимасу показалось, что это сторонник Мундта, хотя ему было бы трудно объяснить, почему у него возникло такое впечатление. По другую сторону расположился мужчина постарше, уже лысеющий, с открытым и добродушным лицом. Лимасу оно показалось несколько глуповатым. Как ему сейчас представлялось, судьба Мундта будет решаться в первую очередь молодым человеком, собиравшимся высказаться в его пользу, и председательствующей, которая поддержит обвинение. Что же до второго мужчины, то, столкнувшись с расхождением во мнениях, он будет все же склонен встать на сторону президента.

Фидлер продолжал свою речь:

– Именно в конце той командировки в Лондон произошла вербовка. Как я только что упомянул, Мундт подвергался там значительной опасности. Выполняя свою миссию, он совершил противоправные действия, и британская тайная полиция выдала ордер на его арест. Мундт, не обладавший дипломатическим иммунитетом (как вы знаете, Великобритания и прочие члены НАТО не признают суверенитета нашей страны), вынужден был скрываться. В портах установили наблюдение, его фотографии и словесные портреты были распространены по всем Британским островам. И тем не менее после двух дней, проведенных в укрытии, товарищ Мундт взял такси до лондонского аэропорта и вылетел в Берлин. «Блестяще!» – скажете вы и будете правы. В то время когда вся британская полиция разыскивала его, шоссе, железные дороги, морские пассажирские терминалы и аэропорты были надежно перекрыты, товарищ Мундт самолетом покидает Лондон. Воистину блестяще, ничего не скажешь! Или вам, вероятно, может показаться, товарищи, поскольку вы имеете теперь возможность взглянуть на все под иным углом зрения, что побег Мундта из Англии был несколько чересчур блистательной операцией, осуществленной с несколько странной легкостью, и что без попустительства со стороны британских властей такое было бы совершенно невозможно!

Снова среди зрителей пробежал легкий ропот, на этот раз прозвучавший более спонтанным.

– Правда же заключается вот в чем: Мундт был все-таки арестован британцами, и после краткого допроса, имевшего важное значение, они предложили ему классическую альтернативу. Предпочтет ли он провести долгие годы в империалистической темнице, поставив крест на своей незаурядной карьере, или же сможет вопреки всем ожиданиям совершить исполненный драматизма прорыв на родину, где ему удастся в полной мере реализовать свой многообещающий потенциал? Разумеется, британцы поставили ему условие, что в обмен на свободу он начнет снабжать их информацией, за которую будет получать крупное денежное вознаграждение. Таким образом, применив простейшую тактику кнута и пряника, им удалось завербовать Мундта.

С той поры в интересах британцев было, чтобы восхождение Мундта по карьерной лестнице ускорилось. Мы не располагаем доказательствами, что успехи Мундта в ликвидации некоторых малозначимых западных шпионов в нашей стране были достигнуты благодаря содействию его новых империалистических хозяев, готовых пожертвовать некоторыми своими мелкими информаторами, которым всегда легко подыскать замену, чтобы содействовать росту престижа Мундта. Мы не можем доказать этого, но имеющиеся улики указывают, что такой вариант не исключен и может быть принят как гипотеза.

Именно с 1960 года, когда товарищ Мундт был назначен главой департамента контрразведки Абтайлунга, мы стали получать обрывки информации из разных стран мира, указывавшие на то, что в наших рядах завелся высокопоставленный вражеский лазутчик. Вам известно, что Карл Римек оказался шпионом. После его ликвидации мы посчитали, что зло удалось полностью искоренить. Но слухи продолжали упорно циркулировать.

В конце 1960 года один из наших бывших сотрудников вышел на связь с английским гражданином в Ливане, известным своими тесными контактами с британской разведкой. Он предложил ему, как вскоре нами было установлено, полную информацию о двух отделах Абтайлунга, на которые он прежде работал. Но после передачи сведений об этом в Лондон предложение оказалось отвергнуто. Вывод напрашивался только один: британцы уже располагали теми сведениями, которые им были предложены, в полном объеме и сведениями, актуальными на тот момент.

Начиная с середины шестидесятых годов мы стали терять своих агентов за рубежом с устрашающей регулярностью. Зачастую их разоблачали в течение всего нескольких недель после заброски в страну. Иногда враги пытались заставить наших бывших людей работать против нас, но крайне редко. Складывалось впечатление, что они не слишком нуждаются в подобных услугах.

А затем – в начале 1961 года, если память мне не изменяет, – нам удивительно повезло. В ходе операции, детали которой я не склонен здесь раскрывать, мы добыли описание всей информации об Абтайлунге, которой располагали британские спецслужбы. Она была полной, точной и на удивление свежей. Я, разумеется, сообщил об этом Мундту как своему начальнику. Он заявил мне, что не удивлен: им якобы как раз в то время проводились определенные мероприятия в данном направлении, и он попросил меня не вмешиваться, чтобы не помешать их осуществлению. И должен признаться, как раз в тот момент у меня впервые возникло подозрение, казавшееся чем-то из области фантастики, что Мундт мог сам стоять за передачей данных. На такую возможность у меня уже имелись и некоторые другие указания…

Едва ли мне стоит объяснять вам, что глава нашей контрразведки был бы всегда последним, на кого могло пасть подозрение в шпионаже. Сама по себе такая мысль кажется настолько немыслимой, настолько неправдоподобной, что очень немногие допустили бы ее, не говоря уже о том, чтобы высказать вслух! И я сам должен принять на себя часть вины, потому что слишком долго и упрямо отказывал себе в праве сделать столь дерзкое умозаключение. Что было с моей стороны большой ошибкой.

Но, товарищи, однажды наступил момент, когда решающие доказательства попали к нам руки. Я предлагаю заслушать показания свидетеля сейчас. – Он повернулся и посмотрел в дальний угол зала. – Предоставим слово мистеру Лимасу. Проводите его сюда.

Охранники, сидевшие по обеим сторонам от него, поднялись, и Лимас прошел узким, шириной не более двух футов проходом, оставленным между скамьями по центру зала. Еще один страж показал, что он должен встать лицом к столу. Фидлер также продолжал оставаться на ногах, стоя в каких-нибудь шести футах от него. Но сначала к нему обратилась президент трибунала.

– Свидетель, назовите свое полное имя, – попросила она.

– Алек Лимас.

– Сколько вам лет?

– Пятьдесят.

– Вы женаты?

– Нет.

– Но были?

– На сегодняшний день я не женат.

– Кто вы по профессии?

– Помощник библиотекаря.

Фидлера ответ разозлил, и он резко вмешался:

– Однако ранее вы служили в британской разведке, не так ли?

– Да. До прошлого года.

– Трибунал ознакомился с протоколами ваших допросов, – продолжал Фидлер. – Но я бы хотел, чтобы вы еще раз напомнили его членам о разговоре, который состоялся у вас с Питером Гилламом приблизительно в мае прошлого года.

– Вы имеете в виду разговор о Мундте?

– Да.

– Я уже все подробно рассказывал. Эта беседа состоялась в Цирке – так мы называем нашу штаб-квартиру, расположенную на Кембридж-серкус в Лондоне. Я столкнулся с Питером в коридоре. Я знал, что он занимался делом Феннана, и спросил, что случилось с Джорджем Смайли. Потом разговор коснулся погибшего Дитера Фрея и Мундта, который оказался замешан в деле. Питер сказал, что Мастон – наш номинальный руководитель в то время – не хотел бы, чтобы Мундта задержали.

– Как вы интерпретировали эту информацию? – спросил Фидлер.

– Я знал, что Мастон наделал много ошибок в деле Феннана и ему едва ли хотелось бы, чтобы какой-то компромат на него всплыл в том случае, если бы Мундт появился в Олд-Бейли^[497].

– Если бы Мундт был схвачен, ему бы предъявили официальные обвинения? – вставила вопрос президент трибунала.

– В зависимости от того, кто бы его арестовал. Если бы он попал в руки полиции, о нем непременно доложили бы министерству внутренних дел. После чего уже ничто не помогло бы ему избежать обвинительного заключения.

– А если бы его первыми сумели поймать люди из вашей организации? – поинтересовался Фидлер.

– О, это совсем другой коленкор. Допускаю, что они сначала основательно допросили бы его, а потом попытались бы обменять на одного из наших людей, попавших в вашу тюрьму, или же они выписали бы ему билет в один конец.

– Что это значит?

– Негласно избавились бы от него.

– То есть ликвидировали? – Вопросы теперь задавал Фидлер, а члены триумвирата прилежно записывали все в лежавших перед ними блокнотах.

– Мне точно неизвестно, как это делается. Я никогда ни в чем подобном участия не принимал.

– Но разве они не попытались бы завербовать его как своего агента?

– Могли попытаться, но у них ничего бы не вышло.

– Откуда такая уверенность?

– О, ради бога, я уже тысячу раз повторял одно и то же. Я же все-таки не какой-то тюлень из зоопарка. Четыре года под моим началом работала вся берлинская резидентура. И если бы Мундт стал одним из наших агентов, я бы об этом знал. Просто не мог не знать.

– Понятно.

Фидлера, казалось, удовлетворил такой ответ, потому скорее всего, что он едва ли многое прояснил членам трибунала. И он перенес акцент на операцию «Роллинг стоун». Заставил Лимаса снова рассказать о мерах безопасности и сложных предосторожностях при передаче досье, о письмах в банки Копенгагена и Хельсинки и об ответе, который Лимас получил из одного из них. Потом, обращаясь к членам трибунала, Фидлер дополнил его рассказ своим комментарием:

– Ответа из Хельсинки мы не получили. Причины мне неизвестны. Но позвольте сделать для вас краткое резюме. Лимас разместил деньги на депозитарном счете в Копенгагене 15 июня. Среди предоставленных вам документов вы найдете фотокопию упомянутого письма из Королевского скандинавского банка на имя Роберта Ланга. Именно этой фамилией Лимас воспользовался, чтобы открыть счет в Копенгагене. Ознакомившись с письмом (оно помечено номером четырнадцать в полученных вами папках), вы узнаете, что вся сумма целиком – то есть десять тысяч долларов – была снята вторым держателем счета ровно через неделю. Не думаю, – сказал Фидлер, кивком указывая на неподвижную фигуру Мундта, сидевшего в первом ряду, – что обвиняемый будет отрицать свое посещение Копенгагена 21 июня под предлогом выполнения секретной миссии от имени Абтайлунга. – Он сделал паузу и продолжил: – Лимас побывал в Хельсинки, чтобы разместить еще одну сумму, приблизительно 24 сентября. – Он посмотрел прямо на Мундта и заметно повысил голос. – А уже третьего октября товарищ Мундт нанес тайный визит в Финляндию и снова якобы в интересах Абтайлунга.

Наступила недолгая тишина. Фидлер медленно повернулся, вновь устремив взор на членов трибунала и обращаясь к ним. Тоном сдержанным, но одновременно чуть угрожающим он спросил:

– Быть может, кто-то считает, что улики всего лишь косвенные? Тогда позвольте вам напомнить о некоторых других обстоятельствах. – Он повернулся к Лимасу. – Свидетель, во время вашей работы в Берлине вы вступили в контакт с Карлом Римеком, бывшим секретарем президиума Социалистической единой партии Германии. Какой характер носили эти контакты?

– Он был моим осведомителем до тех пор, пока люди Мундта не застрелили его.

– Совершенно верно. Он был застрелен подчиненными Мундта. То есть стал одним из нескольких шпионов, которых товарищ Мундт поторопился ликвидировать, прежде чем их успели допросить. Но до того, как его убили люди Мундта, он являлся агентом британской разведки?

Лимас кивнул.

– Не могли бы вы описать встречу Римека с человеком, которого вы называете Шефом?

– Да, Шеф специально прибыл в Берлин, чтобы увидеться с Карлом. Он был одним из наших наиболее продуктивных агентов по всему миру, и, думаю, поэтому Шеф пожелал познакомиться с ним лично.

– К этому можно добавить, – продолжил Фидлер, – что Римек также пользовался наибольшим доверием, верно?

– Да, конечно. В Лондоне обожали Карла: по их мнению, он просто не мог совершать ошибок. Когда прилетел Шеф, я сделал так, чтобы Карл приехал ко мне на квартиру, и мы втроем поужинали. Мне не понравилась идея приглашать Карла к себе в Западный Берлин, но Шефу я не мог отказать. Это трудно объяснить, но в Лондоне люди мыслят по-своему. Они там несколько оторваны от реальности. И меня крайне страшила перспектива, что они под любым предлогом захотят напрямую руководить работой Карла. Такая вероятность существовала.

– Итак, вы организовали встречу втроем, – вставил Фидлер. – Что произошло потом?

– Шеф заранее попросил дать ему возможность побыть четверть часа с Карлом наедине, и потому в разгар вечера я сделал вид, что у меня кончилось виски. Я вышел из квартиры и направился к де Йонгу. Там я пропустил с хозяином пару стаканчиков, одолжил бутылку и вернулся.

– Что вы застали по возвращении?

– Не понял вопроса.

– Шеф и Римек продолжали беседовать? И если да, то о чем?

– Когда я пришел, разговор между ними уже закончился.

– Спасибо. Теперь можете сесть.

Лимас вернулся на прежнее место у задней стены зала. Фидлер снова обратился к триумвирату и продолжил:

– Мне бы хотелось сейчас поговорить о шпионе Римеке, которого застрелили, – о Карле Римеке. Перед вами список всей информации, которую Римек передал в Берлине Алеку Лимасу. По крайней мере тех сведений, о которых Лимас помнит. Это потрясающая летопись предательства. Позвольте мне кратко суммировать нанесенный ущерб. Римек снабдил своих хозяев детальной схемой структуры подразделений Абтайлунга в целом и дал персональные характеристики его сотрудникам. Он оказался способен, если верить Лимасу, передать подробности наших самых секретных совещаний. А как секретарь президиума, он имел возможность скопировать протоколы сугубо конфиденциальных заседаний.

Для него это не составляло труда, поскольку он сам готовил материалы к каждому такому заседанию. Но вот свободный доступ Римека к совершенно секретным делам Абтайлунга – это уже нечто совершенно иное. Кто в конце 1959 года способствовал избранию Римека членом Координационного комитета защиты населения – этого важнейшего органа президиума, который не только обсуждает, но и во многом направляет деятельность наших спецслужб? Кто настоял, чтобы Римек получил привилегированную возможность ознакомления с досье Абтайлунга? Кто на протяжении всей карьеры Римека начиная с 1959 года (а это, напомню, год возвращения Мундта из Англии) неизменно выдвигал его на самые высокие и ответственные партийные должности? И я назову вам этого человека, – громогласно объявил Фидлер. – Потому что это та же фигура, которая располагала уникальной возможностью прикрывать любую шпионскую деятельность Римека: Ганс-Дитер Мундт. Давайте вспомним хотя бы, как именно Римек вышел на первый контакт с британской разведкой в Берлине – как он выследил во время пикника машину де Йонга и подбросил в нее микропленку. Вас не удивляет чрезвычайная осведомленность и дар предвидения Римека? Откуда он мог знать, где найти ту самую машину в определенный день недели? У самого Римека автомобиля не было, и он не смог бы проследить за де Йонгом от его дома в Западном Берлине. Для него существовал единственный способ получить такую информацию – от наших собственных агентов службы безопасности, которые, как и положено, фиксировали перемещения машины де Йонга, стоило ей только пересечь границу восточного сектора. Эти данные передавались Мундту, а тот делился ими с Римеком. Вот в чем заключено важнейшее подтверждение состава преступления в деле Мундта. Как я только что продемонстрировал вам, Римек являлся его креатурой, играл роль связного между Мундтом и его империалистическими хозяевами!

Фидлер сделал очередную паузу, а потом уже совершенно спокойно добавил:

– Мундт – Римек – Лимас. Такова была цепочка передачи секретной информации, и, как это принято в разведывательных службах всего мира, считаясь одной из профессиональных аксиом при построении подобных цепочек, не каждое ее звено обязательно знает о существовании другого. Чем дальше они друг от друга, тем лучше. Вот почему Лимас совершенно обоснованно твердит, что и не подозревал об измене родине Мундта. Это только подтверждает, насколько надежную и безопасную систему использовало его лондонское руководство.

Вам известно также, что масштабная операция под кодовым названием «Роллинг стоун» была осуществлена в обстановке максимальной секретности. Тот же Лимас имел лишь смутное представление о работе небольшой группы под руководством Питера Гиллама, считая, подобно всем остальным, что она занимается столь незначительной задачей, как анализ информации об экономическом положении нашей страны. А потом он с удивлением обнаружил, что группа Гиллама в полном составе включена в список допуска к досье по операции «Роллинг стоун». Остается только напомнить, что это тот самый Питер Гиллам, который в числе нескольких офицеров британских спецслужб занимался расследованием деятельности Мундта в период его пребывания в Англии.

Моложавый мужчина за столом приподнял карандаш, привлек к себе внимание и, посмотрев на Фидлера широко открытыми, но жесткими и холодными глазами, спросил:

– Тогда почему же Мундт приказал ликвидировать Римека, если тот был его сообщником?

– У него не оставалось выбора. Римек попал под подозрение. Его выдала слишком болтливая и хвастливая любовница. И тогда Мундт распорядился, чтобы в Римека стреляли без предупреждения, сам подсказал Римеку маршрут побега, и опасность собственного разоблачения была устранена. Чуть позже Мундт убил и женщину тоже.

Интересно было бы рассмотреть методы работы Мундта, на чем я и хочу сосредоточить теперь ваше внимание. После его возвращения в Германию британская разведка заняла выжидательную позицию. Мундту еще только предстояло продемонстрировать им готовность к сотрудничеству, а потому они снабдили его инструкциями и стали ждать, готовые сразу платить ему в надежде на благоприятный исход. В то время Мундт еще не относился к числу руководящих сотрудников нашего ведомства – как не был и высокопоставленным партийным функционером, – но ему на глаза попадалось достаточно многое, и всю эту информацию он начал отправлять в Лондон. На том этапе связь с английскими хозяевами он вынужден был поддерживать, разумеется, самостоятельно. Мы можем предполагать, что регулярные встречи с ним устраивались в Западном Берлине, а каждая его краткая поездка за рубеж, в Скандинавию и другие страны, также использовалась для контактов и допросов. Поначалу англичане не могли не относиться к нему с настороженностью, тщательно сверяя поставляемые им данные с тем, что им уже было известно, и не исключая возможности двойной игры с его стороны. Но постепенно они поняли, что наткнулись на золотую жилу. Мундт и в своем предательстве проявлял ту же энергию, ту же систематизированную эффективность, которые отличали его во всем. На первых порах – это только мое предположение, товарищи, но оно основано на долголетнем опыте работы и показаниях Лимаса, – так вот, в первые несколько месяцев они все же не решались создавать сеть агентуры, которая включала бы Мундта. Его держали в роли волка-одиночки, обслуживая его, оплачивая и руководя им в обход своей берлинской группы. В Лондоне под началом Гиллама (потому что именно он сыграл решающую роль в вербовке Мундта) они создали небольшой, тщательно засекреченный отдел, подлинные задачи которого не были известны никому даже в самом Цирке, за исключением ограниченного круга избранных. Деньги Мундту переводились с помощью особой системы, получившей кодовое название «Роллинг стоун», и, несомненно, они долгое время тщательно хранили в тайне личность своего нового источника бесценной информации. Все это, как видите, вполне соответствует неоднократным заявлением Лимаса о том, что он ничего не знал о работе Мундта на Лондон, хотя в то время он не только оплачивал его услуги, но уже задолго до этого передавал в Лондон полученные через Римека разведывательные данные, добытые на самом деле Мундтом.

В конце 1959 года Мундт проинформировал своих английских хозяев, что нашел в составе президиума человека, который сможет стать посредником между ними и Мундтом. Этим человеком был Карл Римек.

Каким образом Мундт сумел вовлечь в свою игру Римека? Как набрался смелости, чтобы проверить готовность Римека к сотрудничеству? Вы должны помнить, насколько исключительное положение занимал Мундт: у него был доступ к секретным делам, он мог прослушивать телефонные переговоры, вскрывать чужую почту, организовывать слежку. Он имел право вызвать на допрос любого и располагал самыми интимными подробностями личной жизни людей. А самое главное, он мог уничтожить на корню любые подозрения в отношении себя, направив против народа то самое оружие, – голос Фидлера задрожал от гнева и возмущения, – которое ему вручили для защиты народных интересов. – Фидлер без видимых усилий вернулся к своему сугубо деловому тону и продолжил: – Теперь вам должно быть ясно, как поступили в Лондоне. Все еще сохраняя Мундта в глубокой тайне, они согласились на вербовку Римека и, таким образом, установили для Мундта канал косвенной связи со своей берлинской резидентурой. Вот в чем состояла особая важность контактов Римека с де Йонгом и Лимасом. Именно с этих позиций вы должны воспринимать показания Лимаса и оценивать всю глубину предательства, совершенного Мундтом.

Фидлер повернулся и, глядя Мундту прямо в глаза, грозно выкрикнул:

– Вот он, перед вами! Человек, которого можно назвать подрывным элементом и террористом! Тот, кто продал интересы своего народа! Я почти закончил. Хочу добавить к сказанному только одно. Мундт заслужил репутацию надежного и проницательного защитника граждан нашей страны и, прикрываясь ею, сумел заставить навечно замолчать тех, кто мог разоблачить его двойную жизнь. Он убивал от имени народа, чтобы скрыть свой переход на сторону фашистов, замести следы измены испособствовать собственному продвижению по карьерной лестнице в нашем ведомстве. Невозможно себе представить преступление более ужасающее. Вот почему, сделав сначала все возможное, чтобы оградить Карла Римека от подозрений, которые постепенно сгущались, он затем был вынужден отдать приказ расстрелять Римека без суда и следствия. Вот почему он организовал убийство его возлюбленной. А потому, когда вы будете докладывать о своих выводах президиуму, не забывайте ни на секунду о том, какие зверские по своей сути преступления совершил этот человек. И тогда все поймут – для Ганса-Дитера Мундта даже смертный приговор станет актом милосердия.

21 Свидетель

Президент повернулась к маленькому мужчине в черном костюме, сидевшему прямо напротив Фидлера.

– Товарищ Карден, вы будете выступать в защиту товарища Мундта. Не хотели бы вы допросить свидетеля Лимаса?

– Да, да, я непременно это сделаю буквально через несколько минут, – ответил тот, не без труда поднимаясь на ноги и поправляя за ушами дужки очков в золоченой оправе. Он выглядел человеком добродушным, даже несколько простоватым. Волосы его были совсем седыми.

– Основа позиции товарища Мундта заключается в том, – начал он мягким, не лишенным приятных модуляций голосом, – что, во-первых, Лимас лжет, а во-вторых, что товарищ Фидлер либо по злому умыслу, либо по недомыслию и неосторожности позволил вовлечь себя в заговор, призванный нарушить нормальную деятельность Абтайлунга и, таким образом, дискредитировать органы безопасности нашего социалистического государства. Мы не оспариваем того факта, что Карл Римек был британским шпионом, – на это указывают многочисленные улики. Но мы категорически отрицаем, что Мундт состоял в его сообщниках и получал деньги за предательство дела партии. Мы заявляем, что нет ни малейших объективных доказательств этого, а товарищ Фидлер отравлен жаждой власти, которая лишила его способности мыслить рационально. Мы утверждаем, что с того дня, когда Лимас вернулся из Берлина в Лондон, он намеренно стал играть роль, симулируя быстрый распад своей личности. Его пьянство, денежные долги, нападение на торговца на глазах у публики и постоянные антиамериканские выпады – все это было направлено на то, чтобы привлечь к себе внимание Абтайлунга. Мы полагаем, что британская разведка целенаправленно опутала товарища Мундта клубком всевозможных косвенных улик: размещение денежных средств в иностранных банках, снятие которых со счетов совпадало с датами визитов Мундта в ту или иную страну, сведения, полученные из якобы случайного разговора с Питером Гилламом, тайная встреча шефа британских спецслужб с Римеком, в ходе которой обсуждались вопросы, оставшиеся тайной для Лимаса, – все это выстроилось в цепочку иллюзорных доказательств. А товарищ Фидлер, на чьи тщеславные амбиции сделали точную ставку в Лондоне, воспринял их всерьез, став участником чудовищного плана компрометации – или, если называть вещи своими именами, убийства, потому что товарищу Мундту грозит смертная казнь, – одного из самых бдительных защитников нашей республики.

Скажите, разве подобный дерзкий план не вписывается в долгую историю подрывной деятельности, саботажа и похищения людей британскими империалистами? Их подвигло на его осуществление еще и отчаяние, ведь с построением оборонительной стены проникновение западных шпионов на нашу территорию было взято почти под полный контроль. И мы чуть не стали жертвой заговора: в лучшем случае товарищ Фидлер повинен в очень серьезной ошибке, а в худшем – он сознательно вступил в союз с агентами империализма, чтобы подорвать устои безопасности государства рабочих и пролить невинную кровь.

Мы тоже располагаем свидетелем, – обратился он к членам трибунала. – Да, у нас есть свидетель. Потому что разве можно себе представить, чтобы столь умный человек, как товарищ Мундт, даже не подозревал о коварном заговоре Фидлера? Неужели вы могли бы в это поверить? Уже несколько месяцев, как ему известно о тех бредовых замыслах, которые вынашивало больное воображение Фидлера. Ведь товарищ Мундт лично дал согласие на первоначальный контакт с Лимасом в Лондоне: можно ли поверить, что он пошел бы на столь откровенный риск, если бы сам был в чем-то замешан?

И когда в президиум поступили копии первых протоколов допросов Лимаса в Гааге, неужели кто-то посчитал, что товарищ Мундт оставит их без внимания и не изучит? Затем, когда Лимаса уже доставили в нашу страну и Фидлер лично занялся его допросами, а отчеты от него перестали поступать вообще, неужели же товарищ Мундт легкомысленно списал это на забывчивость Фидлера, не догадываясь о его реальных намерениях и ничего не предприняв, чтобы быть в курсе происходившего? Когда были получены первые рапорты Петерса из Гааги, Мундту достаточно было всего лишь взглянуть на даты посещений Лимасом Копенгагена и Хельсинки, чтобы понять: он имеет дело с расставленной на него ловушкой. Лимас подослан с исключительной целью дискредитировать его – Мундта. Даты действительно совпадали по времени с поездками в Данию и Финляндию самого Мундта. Именно поэтому они и были выбраны в Лондоне. Подобным же образом Мундту стали известны и «некоторые другие указания», о которых здесь упомянул Фидлер, – прошу вас запомнить это. Мундт ведь тоже вел неустанный поиск вражеского агента в рядах Абтайлунга…

Со времени прибытия Лимаса на территорию демократической Германии Мундт имел возможность с большим интересом следить, как Лимас подпитывает подозрения Фидлера – где намеками, где смутными показаниями, – никогда не играя в открытую, как вы понимаете, никогда не перегибая палку, но делая свое черное дело с удивительным мастерством и утонченностью. А почва к тому времени была уже основательно подготовлена другими… Как, например, история о том человеке в Ливане, чудесным образом появившемся, чтобы дать в руки Фидлера еще одно подтверждение существования в недрах Абтайлунга высокопоставленного шпиона…

Все было выполнено на высочайшем уровне. Этот план мог – и все еще способен – обратить тяжелое поражение, которое британцы потерпели с потерей Карла Римека, в их потрясающую победу.

Однако пока британская разведка при содействии Фидлера строила козни с целью его устранения, товарищ Мундт принял свои меры предосторожности.

Мундт распорядился, чтобы в Лондоне провели тщательное расследование. Он в мельчайших подробностях изучил двойную жизнь, которую Лимас вел в Бэйсуотере. Ему нужно было найти, быть может, крайне незначительную, чисто человеческую ошибку в схеме, разработанной с почти сверхчеловеческой точностью. Где-то, рассуждал он, Лимас мог чуть сбиться на своем долгом пути к одичанию и оставить след, который позволил бы усомниться в реальности его бедности, пьянства, саморазрушения и, что очень важно, полнейшего одиночества. Ему необходим был компаньон, вероятно любовница, потому что невозможно справиться с неодолимым стремлением к теплу другого человека, желанием излить душу, положив голову на чью-то грудь. И знаете, товарищ Мундт оказался абсолютно прав. Лимас – этот искушенный разведчик, опытнейший манипулятор людьми, совершил столь элементарную ошибку, проявил настолько свойственную простому человеку слабость… – Он улыбнулся. – Вы скоро услышите показания свидетеля, но не сейчас. Свидетеля доставили сюда по просьбе товарища Мундта. И это оказалось наилучшей мерой предосторожности с его стороны. Чуть позже свидетель будет вам представлен. – На его лице появилось почти игривое выражение, словно он хотел заранее подготовить публику к занятному зрелищу. – А пока, с вашего разрешения, я хотел бы задать несколько вопросов нашему почти невольному на первый взгляд свидетелю обвинения. Мистеру Алеку Лимасу.

– Скажите, – начал он, – вас можно назвать обеспеченным человеком?

– Не порите чепухи, – зло отозвался Лимас. – Вам прекрасно известно, почему я пошел на контакт с вашими людьми.

– В самом деле, – закатил глаза Карден, – все было разыграно мастерски. Значит, насколько я понимаю, денег у вас нет вообще.

– Понимайте, как хотите. Можно сказать и так.

– У вас есть друзья, которые могли бы ссудить вас деньгами или, возможно, подарить некоторую сумму? Расплатиться с вашими долгами?

– Если бы были, я бы не сидел сейчас здесь.

– То есть нет никого? Значит, вы не можете себе представить некоего доброго самаритянина, кого-то, о чьем существовании вы, возможно, забыли, который озаботился бы тем, чтобы поставить вас на ноги? Разобрался бы с вашими кредиторами и прочими проблемами?

– Нет.

– Спасибо. Следующий вопрос. Вы знакомы с Джорджем Смайли?

– Конечно. Он работал в Цирке.

– Но ведь он уже покинул ряды британских разведчиков?

– Да, он принял решение уйти после дела Феннана.

– Ага! Как раз после того дела, участие в котором принимал Мундт. Вы встречались со Смайли после этого дела?

– Один или два раза.

– Вы виделись с ним после того, как он покинул Цирк?

Лимас некоторое время колебался с ответом.

– Нет, – сказал он наконец.

– Он не навещал вас в тюрьме?

– Нет. Меня никто не навещал.

– А до того как вы угодили за решетку?

– Нет.

– После того как вас выпустили из тюрьмы, а если точнее, в тот самый день, когда вы вышли на свободу, с вами вступил в контакт человек по фамилии Эйш, не так ли?

– Да.

– Вы с ним пообедали в Сохо. Куда вы отправились после того, как расстались с ним?

– Не помню. Вероятно, в какой-нибудь паб. Сейчас уже затрудняюсь точно сказать.

– Позвольте мне освежить вашу память. Вы пешком дошли до Флит-стрит и там сели в автобус. Оттуда странными зигзагами, пользуясь автобусом, подземкой и частным автомобилем, вы, проявив невероятный для человека с вашим опытом дилетантизм, добрались до Челси. Теперь вспоминаете? Я могу показать вам детальный рапорт, если желаете. Он у меня при себе.

– Быть может, вы правы. И что с того?

– Джордж Смайли живет на Байуотер-стрит рядом с Кингз-роуд, вот к чему я клоню. Ваша машина свернула как раз на Байуотер-стрит, и, как доложил наш агент, вас высадили у дома номер девять. Именно по этому адресу проживает Джордж Смайли.

– Полная ерунда, – заявил Лимас. – Я мог поехать только в «Восемь колоколов» – мой любимый паб.

– На частной машине?

– Это тоже какая-то путаница. Я, должно быть, взял такси. Когда у меня заводятся деньги, я их быстро спускаю.

– Но к чему была вся беготня, которая предшествовала этому?

– Скорее всего ваши люди просто напортачили. Сели на хвост не тому человеку. Типичная ошибка.

– Возвращаясь к моему более раннему вопросу. Вы можете представить, чтобы Смайли проявил интерес к вашей судьбе после того, как вы сами покинули Цирк?

– Нет. С какой стати?

– Чтобы он позаботился о вашем благополучии, пока вы сидели в тюрьме, помог деньгами кому-то из близких вам людей, пожелал встретиться с вами после контакта с Эйшем?

– Нет. Я понятия не имею, чем вы забили себе голову, Карден, но ответом на все ваши вопросы будет «нет». Если бы вы хоть раз встретились со Смайли, то не стали бы даже спрашивать. Более разных людей, чем мы с ним, и вообразить невозможно.

Кардену, казалось, все это доставляло искреннее удовольствие. Он улыбался, кивал как бы самому себе, поправляя на носу очки и внимательно сверяясь со своими бумагами.

– Ах да, вот еще что, – добавил он, словно спохватившись. – Когда вы попросили у того бакалейщика кредит, сколько денег у вас было?

– Ни черта у меня не было, – небрежно ответил Лимас. – Я сидел без гроша уже неделю. Или даже дольше.

– Как же вы жили?

– Перебивался с хлеба на воду. К тому же я заболел. Подхватил простуду с высокой температурой. Я, собственно, неделю вообще есть не мог. Вероятно, из-за этого у меня и случился нервный срыв. Капля переполнила чашу.

– Но вам задолжали зарплату в библиотеке, верно?

– Откуда вы знаете? – резко вскинулся Лимас. – Вы побывали и в…

– Почему же вы не забрали свои деньги? Тогда бы вам не пришлось просить ни о каком кредите, ведь так, Лимас?

Он пожал плечами.

– Я как-то совершенно забыл об этом. Или потому, что утром по субботам библиотека не работает.

– Понимаю. Вы уверены, что в ту субботу она была закрыта?

– Не уверен, но мне так казалось.

– Ясно. Хорошо. Спасибо, это все, о чем я хотел вас спросить.

Лимас садился на место, когда дверь открылась и вошла женщина. Она была высокой и очень некрасивой в сером мундире с какими-то нашивками на рукаве. Позади нее стояла Лиз.

22 Президент

Лиз вошла в зал суда медленно, озираясь по сторонам, с широко открытыми глазами, похожая на только что проснувшегося ребенка, который сразу попал в ярко освещенную комнату. Заметив его, сидящего между двух стражников, остановилась.

– Алек…

Ближайший к ней охранник взял ее под руку и повел вперед к той точке в комнате, где только что стоял Лимас. В помещении воцарилась необычайная тишина.

– Как вас зовут, дитя мое? – неожиданно спросила президент трибунала. Длинные руки Лиз с выпрямленными пальцами бессильно свисали по сторонам ее тела.

– Как вас зовут? – повторила она вопрос уже намного громче.

– Элизабет Голд.

– Вы – член коммунистической партии Великобритании?

– Да.

– И вы находились по приглашению в Лейпциге?

– Да.

– Когда вы вступили в партию?

– В тысяча девятьсот пятьдесят пятом году. Нет, в пятьдесят четвертом, по-моему…

Она замолчала, услышав позади какую-то возню и скрежет отодвигаемой мебели. А потом голос Лимаса – хриплый, визгливый, жалкий – наполнил комнату.

– Вы, сволочи! Оставьте ее в покое!

Лиз в ужасе повернулась и увидела его стоящим на ногах с окровавленным лицом и в растрепанной одежде. На ее глазах охранник еще раз ударил его кулаком в лицо, отчего он чуть не упал, потом на него навалились уже двое, вывернув руки высоко за спину. Его голова упала на грудь, затем от боли он дернул ею в сторону.

– Если он еще раз посмеет пошевелиться, выведите его из зала, – распорядилась президент, потом посмотрела на Лимаса строгим предупреждающим взглядом и добавила: – Если вы захотите высказаться, вам позже дадут слово еще раз. А пока молчите.

Повернувшись к Лиз, она сказала довольно резко:

– Вы не можете не помнить, когда именно вступили в партию.

Лиз промолчала, и, выждав какое-то время, президент лишь передернула плечами. Затем, подавшись вперед и пристально вглядываясь в лицо Лиз, спросила:

– Элизабет, в вашей партии вас когда-нибудь предупреждали о необходимости конспирации?

Лиз кивнула.

– И вам объяснили, что нельзя задавать лишних вопросов о других товарищах, как и о структуре партии в целом?

Лиз снова кивнула.

– Да, конечно, – сказала она.

– Сегодня ваша готовность придерживаться этих правил будет проверена. Для вас самой будет лучше, чтобы вы знали как можно меньше. Не знали вообще ничего о сути происходящего, – добавила она с нажимом. – Скажу вам только, что мы трое, сидящие за этим столом, занимаем в нашей партии высокие посты. Мы действуем с согласия президиума и в интересах партийной безопасности. Мы должны задать вам несколько вопросов, и ваши ответы крайне важны для нас. Отвечая правдиво и смело, вы поможете делу социализма.

– Да, но кого… – прошептала она. – Кого здесь судят? Что такого сделал Алек?

Президент посмотрела мимо нее на Мундта и ответила:

– Вероятно, не судят никого. В том-то и дело. И вопрос теперь стоит о тех, кто выдвинул обвинения. Для вас не должно иметь значения, кого и в чем обвиняют, – добавила она. – Это послужит гарантией вашей объективности и беспристрастности.

Тишина вновь воцарилась в относительно небольшом зале, а потом голосом таким слабым, что президент инстинктивно повернулась, чтобы расслышать, Лиз спросила:

– Но ведь это Алек? Это Алек Лимас?

– Говорю же вам, – настойчиво повторила президент, – что в ваших же интересах ничего не знать. Так будет лучше для вас. Намного лучше. Вы должны сказать правду и уехать. Это самое разумное, что вы можете сделать.

Лиз, должно быть, подала какой-то знак или пробормотала нечто, оставшееся неразборчивым, потому что президент склонилась ближе и произнесла еще жестче:

– Послушайте, девочка, вы хотите вернуться домой? Делайте то, о чем я вас прошу, и вернетесь. Но если вы… – Она осеклась, указала рукой на Кардена и добавила: – Этот товарищ хочет задать вам несколько вопросов. Немного. Отвечайте правдиво. И потом можете уезжать.

Карден снова поднялся со стула и улыбнулся своей доброй улыбкой церковного старосты.

– Элизабет, – начал он допрос, – Алек Лимас был вашим любовником, верно?

Она кивнула.

– Вы познакомились в библиотеке в Бэйсуотере, где вы работаете?

– Да.

– А прежде вы с ним никогда не встречались?

Она помотала головой.

– Нет, мы впервые увиделись с ним в библиотеке.

– У вас было много любовников, Элизабет?

Ее ответ утонул в крике, которого снова не смог сдержать Лимас:

– Вы свинья, Карден!

Но теперь Лиз сама повернулась к нему и сказала, чтобы все слышали:

– Не надо, Алек. Иначе они уведут тебя отсюда.

– Да, – сухо подтвердила президент, – так мы и поступим.

– Скажите мне, – вкрадчиво продолжил Карден, – Алек был коммунистом?

– Нет.

– Он знал, что вы коммунистка?

– Да. Я сказала ему об этом.

– И как он отреагировал на ваше признание, Элизабет?

Она не знала, солгать ли ей. Она ненавидела ложь. Но вопрос был задан так неожиданно, что у нее не оставалось возможности обдумать его. Все это время они слушали, наблюдали, ждали от нее слова или жеста, который, вероятно, мог нанести Алеку непоправимый вред. Но она не в состоянии была заставить себя солгать, не зная, во имя чего это делает. Если же она начнет уклоняться от ответов, Алек может погибнуть – а в том, что ему грозит опасность, она уже не сомневалась.

– Так как же он отреагировал? Что он вам сказал? – повторил вопрос Карден.

– Просто рассмеялся. Он был выше всего этого.

– И вы поверили, что он действительно выше этого?

– Конечно.

Молодой человек, сидевший за столом, во второй раз счел нужным вмешаться в разговор. Глаза его оставались полузакрытыми.

– Неужели вы считаете это нормальной жизненной позицией для мыслящего человеческого существа? Заявление, что человек выше закономерностей исторического развития и законов диалектики?

– Не знаю. Я ему поверила, вот и все.

– Не будем углубляться в теорию, – сказал Карден. – Скажите лучше, он был тогда счастливым человеком, который постоянно смеялся и радовался жизни?

– Нет. Смеялся он редко.

– Однако его развеселило известие, что вы – член партии. Вы догадались почему?

– Мне кажется, он презирал компартию.

– А вы не подумали, что он мог ее даже ненавидеть? – спросил Карден как бы вскользь.

– Я не знаю, – ответила Лиз совсем уж жалким тоном.

– Вы считали его человеком, способным на сильные чувства, будь то любовь или ненависть?

– Нет… Нет. Он таким не был.

– Но он напал на торговца. Почему он так поступил?

Внезапно Лиз осознала, что Карден больше не вызывает у нее доверия. Ей перестали нравиться его мягкий голос и добродушное лицо.

– Я не знаю.

– Но вы же размышляли об этом?

– Да.

– И к какому выводу пришли?

– Ни к какому, – ответила Лиз простодушно.

Карден бросил на нее задумчивый взгляд, в котором читалось что-то вроде разочарования, словно она была актрисой, забывшей текст роли.

– Вы знали заранее, что Лимас изобьет лавочника? – Это был вопрос, который напрашивался сам собой.

– Нет, – ответила Лиз, быть может, излишне поспешно, и в последовавшей затем паузе улыбка на лице Кардена сменилась выражением острого любопытства.

– До этого часа, до сегодняшнего дня, – спросил он потом, – когда вы в последний раз виделись с Лимасом?

– Я не встречалась с ним после того, как он угодил в тюрьму, – ответила Лиз.

– И все-таки, когда состоялась ваша последняя встреча? – голос Кардена оставался добрым, но в интонации прибавилось настойчивости.

Лиз не нравилось стоять спиной к аудитории, ей бы хотелось иметь возможность повернуться и видеть Лимаса. Пусть только его лицо – в нем она прочитала бы подсказку, какой-то знак, который бы помог ей отвечать. Ей стало страшно за себя: все эти вопросы проистекали из обвинений и подозрений, о которых она ничего не знала. Они знали, что она хотела помочь Алеку, видели, как ей страшно, но ей никто не спешил помочь. Почему никто не желал помогать ей?

– Элизабет, так когда же вы в последний раз виделись с Лимасом до сегодняшнего дня? – О, этот голос! Она уже научилась ненавидеть его, этот шелковистый баритон.

– Вечером накануне происшествия, – ответила она, – накануне того дня, когда он подрался с мистером Фордом.

– Подрался? Но никакой драки не было, Элизабет. Бакалейщик ни разу не нанес ответного удара. Ему не представилось ни малейшей возможности сопротивляться. Это выглядело очень неспортивно! – Карден засмеялся, и это прозвучало тем более зловеще, что больше не рассмеялся никто.

– Скажите, где вы встречались с Лимасом в тот последний вечер?

– У него на квартире. Он болел и не мог работать. Почти все время лежал в постели, а я приходила и готовила для него еду.

– И покупали продукты? Ходили за него по магазинам?

– Да.

– Вы были очень добры. И вам это стоило немалых денег, – заметил Карден с симпатией. – Вы могли себе позволить содержать его?

– Я вовсе не содержала его. Я брала деньги у Алека. Он…

– Вот как? – встрепенулся Карден. – Стало быть, у него все-таки водились деньги?

«О боже, – подумала Лиз, – о милостивый боже, зачем я это сказала?»

– Немного, – быстро добавила она, – совсем немного, я знаю. Фунт или два – не больше. Других денег у него не было. Он даже не мог оплачивать свои счета. За электричество и аренду помещения – за все это заплатили потом, понимаете, когда он уже уехал. Один из его друзей. Пришлось расплачиваться другу, а не самому Алеку.

– Ну, разумеется, – тихо сказал Карден, – за все заплатил друг. Специально приехал и расплатился по счетам. Какой-то старинный приятель Алека, тот, кого он, вероятно, знал задолго до того, как оказался в Бэйсуотере. Вы знакомы с этим другом, Элизабет?

Она покачала головой.

– Ясно. По каким еще счетам заплатил друг, вы, случайно, не знаете?

– Нет… Нет, не знаю.

– Чем вызван столь нерешительный ответ?

– Я лишь сказала, что не знаю, – теперь уже уверенно возразила Лиз.

– Но вы замялись, – настаивал Карден. – Мне показалось, что вы не сразу нашлись, что ответить.

– Ничего подобного.

– Лимас рассказывал что-нибудь об этом друге? Человеке со средствами, который знал, где жил Лимас?

– Он никогда не упоминал о нем вообще. Я считала, что друзей у него нет.

– Ах, вот как!

В зале повисла устрашающая тишина, тем более пугающая для Лиз, что, подобно слепому ребенку среди зрячих, она была отрезана от мира вокруг нее. Эти люди могли давать оценку ее ответам, исходя из каких-то своих непонятных стандартов, и по этой их молчаливой реакции невозможно было понять, что они думали.

– Сколько вы зарабатываете, Элизабет?

– Шесть фунтов в неделю.

– У вас есть какие-то сбережения?

– Небольшие. Несколько фунтов.

– Во что обходится наемное жилье?

– В пятьдесят шиллингов в неделю.

– Это немалая сумма, согласны, Элизабет? Вы платили за квартиру в последнее время?

Она беспомощно покачала головой.

– Почему же? – продолжал спрашивать Карден. – Вам не хватало средств?

Она ответила почти шепотом:

– Я теперь владею ею. Кто-то выкупил права на нее и прислал мне документы.

– Кто?

– Я не знаю, – слезы побежали по ее лицу. – Я не знаю… Пожалуйста, не надо больше вопросов. Я понятия не имею, кто это сделал… Но только шесть недель назад через какой-то банк в Сити… Одна благотворительная организация перевела… Тысячу фунтов. Клянусь, что понятия не имею… Дар от благотворительной организации, так мне объяснили. Вы же сами все знаете. Так скажите мне, кто…

Спрятав лицо в ладони, Лиз заплакала навзрыд. Она стояла спиной к аудитории, и ее плечи вместе со всем телом сотрясались при каждом новом приступе рыданий. Никто не пошевелился, и через какое-то время она убрала руки от лица, но взгляда не поднимала.

– Почему же вы не навели справки? – спросил Карден. – Или для вас обычное дело получать тысячефунтовые анонимные подарки?

Лиз промолчала, и Карден продолжил:

– Вы не наводили справок, потому что обо всем догадались. Так?

Вновь приложив ладонь к лицу, она кивнула.

– Вы поняли, что деньги прислал Лимас или друг Лимаса, верно?

– Да, – с трудом выдавила она из себя. – А на нашей улице прошел слух, что и лавочник получил деньги после суда. Много денег. Об этом только и было разговоров, и я догадалась, что здесь не обошлось без друга Алека…

– Как все-таки странно, – произнес Карден, обращаясь словно к самому себе. – Как необычно. Скажите мне, Элизабет, вас кто-нибудь навещал после того, как Лимас сел в тюрьму?

– Нет, – солгала она. Теперь она знала, была совершенно уверена, что им требовались какие-то доказательства против Алека, что-то, связанное с деньгами или с его друзьями, быть может, с тем бакалейщиком.

– Вы уверены? – спросил Карден, причем его брови взлетели поверх золотистых дужек очков.

– Да.

– А вот ваш сосед, Элизабет, – терпеливо продолжал Карден, – утверждает, что видел у вас мужчин – двоих мужчин – вскоре после того, как Лимасу вынесли приговор. Или это были просто ваши любовники, Элизабет? Такие же случайные любовники, как Лимас, которые платили вам?

– Алек не был моим случайным любовником! – воскликнула она. – Как вы смеете…

– Но он давал вам деньги. Те мужчины тоже привезли вам денег?

– О господи! – всхлипнула она. – Не спрашивайте…

– Кто они были?

Она промолчала, и вдруг Карден заорал, впервые повысив на нее голос:

– Кто они были?

– Я не знаю. Они приехали на машине. Друзья Алека.

– Как, еще друзья? И чего же они хотели?

– Я не знаю. Они лишь спрашивали, о чем он мне рассказывал… Просили связаться с ними, если…

– Как? Как связаться?

Лиз ответила не сразу:

– Один из них жил в Челси… Его фамилия Смайли… Джордж Смайли… Я должна была позвонить ему.

– И вы звонили?

– Нет!

Карден положил свою папку на стол. Мертвая тишина воцарилась в помещении суда. Указав на Лимаса, Карден заговорил, и голос его звучал еще более внушительно, потому что оставался совершенно спокойным:

– Смайли хотел убедиться, не разболтал ли ей Лимас слишком много. Лимас сделал то, чего британская разведка никак не могла ожидать от него: нашел себе девушку, чтобы было кому поплакаться в жилетку. – Карден тихо рассмеялся, словно все это представлялось ему забавной шуткой: – Он поступил в точности как Карл Римек. Совершил такую же ошибку. Лимас когда-нибудь рассказывал о себе? – продолжил Карден.

– Нет.

– Вам ничего не известно о его прошлом?

– Нет. Знаю только, что он работал в Берлине. На какую-то правительственную организацию.

– Значит, он все-таки кое-что говорил о своем прошлом, верно? А он информировал вас, что уже был женат?

Наступило продолжительное молчание. Лиз кивнула.

– Почему вы не виделись с ним, когда он попал в тюрьму? Вам ничего не стоило посетить его там.

– Мне казалось, что он не хочет этого.

– Понятно. Вы писали ему?

– Нет… Впрочем, да, писала однажды… Объясняла, что готова ждать. Но кажется, ему было все равно.

– То есть ему и писем от вас получать не хотелось?

– Видимо, так.

– А когда он отбыл свой тюремный срок, вы не пробовали найти его?

– Нет.

– Ему было куда пойти, его ждала работа, друзья, готовые приютить у себя?

– Я не знаю… Не знаю.

– На самом деле к тому времени между вами все было кончено, не так ли? – спросил Карден с ухмылкой. – У вас уже появился новый возлюбленный?

– Нет! Я ждала только его… И всегда буду ждать. – Она взяла себя в руки. – Я очень хотела, чтобы он вернулся.

– Тогда почему же вы не писали ему? Почему даже не постарались найти его позже?

– Как вы не поймете, он сам этого не хотел! Он взял с меня слово… Что я не буду разыскивать и преследовать его… Никогда…

– Могу я в таком случае сделать вывод, что он заранее знал о тюрьме? – спросил Карден тоном триумфатора.

– Нет… Я не знаю. Как я могу говорить о том, чего не знаю?

– Но в тот вечер, – настаивал Карден тоном уже гораздо более жестким и агрессивным, – в тот вечер накануне нападения на торговца он заставил вас снова повторить обещание?… Ну же! Заставил или нет?

Совершенно измученная, она кивнула, и это выглядело, как покорное признание своей капитуляции.

– Да.

– И вы попрощались?

– Мы попрощались.

– После ужина, как я догадываюсь. Было достаточно поздно. Или вы провели с ним ночь?

– После ужина. Потом я пошла домой… То есть не сразу… Сначала я прогулялась, сама уже не помню где. Просто ходила по городу.

– Он объяснил вам, почему хочет разорвать с вами отношения?

– Он их вовсе не разрывал, – ответила она. – Никогда. Он только сказал, что у него есть работа, которую надо выполнить, с кем-то свести счеты любой ценой, а потом, вероятно, однажды, когда все закончится… Он хотел… Он обещал вернуться, если я все еще буду…

– И вы, несомненно, заверили, что готовы ждать вечно? – иронично бросил Карден. – Что будете любить его всю жизнь?

– Да, – коротко ответила Лиз.

– Он обещал присылать вам деньги?

– Нет, но он сказал… Сказал, что все не так плохо, как может показаться… Что все… Все еще наладится.

– И именно по этой причине вас не удивило потом, когда какая-то богадельня из Сити подарила вам тысячу фунтов?

– Да! Да, это так. Теперь вы все знаете – вы и так уже все знали… Зачем я вам понадобилась, если вам все было известно?

Карден невозмутимо ждал, пока прекратится новый приступ ее рыданий.

– Итак, – объявил он затем сидевшему перед ним трибуналу, – вам были представлены доводы защиты. Мне, право, остается только сожалеть, что подобную девушку, чей разум замутнен эмоциями, а чувство бдительности так легко притупить с помощью денег, наши британские товарищи сочли достойной занимать выборную должность в своей партии. – Посмотрев сначала на Лимаса, а потом на Фидлера, он добавил, перейдя уже на откровенную грубость: – Она – круглая дура. Но благодаря счастливому для нас стечению обстоятельств Лимас сошелся с ней. Это далеко не первый случай, когда реваншистский заговор удается разоблачить благодаря личным порокам его архитекторов. – После этого, коротко, но вежливо кивнув каждому из триумвирата судей, Карден сел.

В тот же момент на ноги вскочил Лимас, и на этот раз охранники не стали вмешиваться.

Видимо, сидя в Лондоне, они окончательно рехнулись. Он же объяснил им, что это не серьезно, просил оставить ее в покое. А теперь стало ясно: с того самого момента, как он покинул Англию – и даже раньше, пока он еще отбывал срок в тюрьме, – какой-то идиот принялся подчищать за ним, оплачивая счета, улаживая проблемы с домовладельцем и избитым торгашом; а главное – занявшись Лиз. Это было безумие, в которое невозможно поверить. Чего они добивались? Гибели Фидлера, гибели собственного агента? Срыва своей же операции? Или за всем этим стоял один лишь Смайли? Неужели его извращенная совестливость толкнула его на все? А Лимасу оставалось теперь только одно – выгородить Лиз и Фидлера, приняв весь удар на себя. Вероятно, его и так уже списали со счетов. Если ему удастся спасти шкуру Фидлера – если только еще остался хоть какой-то шанс, – то появится надежда вернуть Лиз домой.

Но каким, черт возьми, образом им стало так много известно? Он был уверен, на все сто процентов уверен, что в тот день его не могли отследить до дома Смайли. И деньги… Откуда им известно об обвинении в краже денег из казны Цирка? Эта сплетня предназначалась исключительно для внутреннего распространения… Так откуда же? Откуда, дьявол их раздери?!

Растерянный, злой, стыдящийся себя самого, он медленно прошел через центр зала, пошатываясь, как осужденный, всходящий на эшафот.

23 Признание

– Хорошо, Карден, ваша взяла. – Лицо Лимаса было бледным и застывшим, словно каменным. Голову он откинул чуть назад и вбок, напоминая человека, который вслушивается в какой-то отдаленный звук. Он был пугающе неподвижным и спокойным, и это было спокойствие, продиктованное не чувством обреченности, а полнейшим самоконтролем, и потому казалось, что воля у него железная. – Отпустите ее, Карден.

Лиз уставилась на него глазами, полными слез, ее лицо сморщилось и подурнело.

– Нет, Алек… Нет, – сказала она неожиданно громко. – Как бы то ни было, не признавайся ни в чем ради меня… Мне все равно, как они поступят со мной, Алек. Это правда, мне все равно.

– Помолчи, Лиз, – смущенно отозвался Лимас. – Теперь уже слишком поздно. – Он перевел взгляд на президента трибунала. – Она ничего не знает. Вообще ничего. Выведите ее отсюда, отправьте домой, и я сам расскажу вам все.

Президент по очереди обменялась взглядами с мужчинами, сидевшими по обе стороны от нее, некоторое время размышляла и, наконец, сказала:

– Она может покинуть зал, но не отправится домой, пока слушания не завершены. Потом будет видно.

– Говорю же вам, ей ничего не известно, – почти выкрикнул Лимас. – Карден прав, разве вы еще не поняли? Это была операция, спланированная операция. Откуда ей было об этом знать? Она лишь потерянная маленькая девочка из заштатной библиотеки. Вам она ни к чему!

– Она все еще свидетель, – жестко возразила ему президент. – Возможно, Фидлер захочет ее допросить.

«Товарищем Фидлером» она его больше не называла.

При упоминании своей фамилии Фидлер, казалось, вышел из забытья, в которое погрузился, а Лиз впервые смогла по-настоящему разглядеть его. Карие глаза Фидлера на несколько секунд тоже задержались на ней, и он чуть заметно улыбнулся, словно только что понял, к какой расовой группе она принадлежит. Он выглядел маленьким и жалким, но до странности умиротворенным, подумалось ей.

– Она ничего не знает, – сказал Фидлер. – Лимас совершенно прав. Отпустите ее. – Голос его звучал предельно устало.

– Вы понимаете смысл сказанного вами? – спросила президент. – Осознаете, что это значит? У вас есть к ней какие-либо вопросы?

– Она уже сказала все, что могла. – Руки Фидлера были сложены на коленях, и он изучал их так внимательно, словно они интересовали его значительно больше, чем происходившее вокруг. – С нею сработали чрезвычайно ловко. – Он кивнул. – Позвольте ей уйти. Она не может рассказать то, чего не знает. – А потом тоном почти издевательски формальным добавил: – Вопросов к свидетелю не имею.

Охранник отпер дверь и что-то выкрикнул в сторону коридора. В полной тишине, снова наступившей в зале, донеслись ответ женщины и ее приближавшиеся гулкие шаги. Фидлер резко поднялся и, взяв Лиз за руку, повел ее к двери. У самого порога она обернулась и посмотрела на Лимаса, но он отвел взгляд с выражением человека, который не выносит вида крови.

– Возвращайтесь в Англию, – напутствовал ее Фидлер. – Вам следует отправиться обратно в Англию.

Лиз внезапно разразилась неудержимыми рыданиями. Тюремщица обняла ее за плечи, но не чтобы утешить, а лишь не дать упасть, и вывела из зала. Охранник закрыл дверь. Постепенно всхлипы затихли, и их не стало слышно совсем.

– Мне остается добавить лишь немногое, – начал Лимас. – Карден совершенно прав. Это была попытка свести счеты. С гибелью Карла Римека мы потеряли своего единственного действительно важного агента в восточной зоне. С другими расправились еще раньше. Для нас это было непостижимо. Мундт успевал раскрыть их, казалось, еще до того, как мы их вербовали. Я вернулся в Лондон и встретился с Шефом. Присутствовали также Питер Гиллам и Джордж Смайли. Джордж к тому моменту уже официально ушел в отставку, занимаясь чем-то крайне интеллектуальным. Кажется, в области филологии.

Как бы то ни было, им пришла в голову эта идея. Превратить нашего человека в живую ловушку, как выразился Шеф. Проделать необходимые действия и посмотреть, клюнет ли на них противник. Затем мы продумали план, причем в обратном порядке, если вам понятно, что я имею в виду. «Методом индукции», по определению Смайли. Если бы Мундт в самом деле был нашим агентом, как бы мы ему платили, как бы выглядело досье по делу и так далее. Питер вспомнил, что пару лет назад какой-то араб пытался продать нам схему организации работы Абтайлунга, но мы послали его куда подальше. Уже потом выяснилось, что сделали мы это совершенно напрасно. И Питер решил, что подобный эпизод вполне можно использовать, – мы сделаем вид, что отвергли информацию, потому что все уже и так знали. Это был умный ход.

Остальное вам нетрудно будет представить. Я изобразил полный распад личности: выпивка, проблемы с деньгами, слухи о том, что Лимас ограбил казну своего отдела. Все сплеталось в отличный клубок. Чтобы сплетни расходились быстрее, мы привлекли Элси из бухгалтерии и еще пару сотрудниц. Они справились с этим блестяще. – В его голосе даже послышалась нотка гордости. – А потом я выбрал подходящее утро – в субботу, чтобы народу кругом собралось побольше, – и окончательно слетел с катушек. Моя история попала в прессу. По-моему, даже «Уоркер» писала об этом, но к тому времени ваши люди уже взяли меня на мушку. И с тех самых пор, – добавил он, – вы сами начали рыть для себя могилу.

– Не для себя, а для вас, – негромко заметил на это Мундт. Он задумчиво смотрел на Лимаса своими до белесости бесцветными глазами. – И вероятно, для товарища Фидлера.

– Вам не в чем особенно винить Фидлера, – равнодушно произнес Лимас, – он просто оказался нужным для нас человеком. Но он ведь далеко не единственный в Абтайлунге, кто с большим удовольствием повесил бы вас, Мундт.

– А повесим-то мы все-таки вас, – заявил Мундт с уверенностью в голосе. – Вы убили охранника. И пытались убить меня.

Лимас лишь сухо улыбнулся.

– Ночью все кошки серы, Мундт… Смайли с самого начала предупреждал, что план может пойти под откос. Мы запускаем реакцию, говорил он, которую уже не сможем остановить. У него нервишки шалят, как вы наверняка знаете. После дела Феннана он сильно изменился. Точнее, после тех дел, которые натворил в Лондоне некто Мундт. Говорят, с ним что-то тогда случилось, и потому он покинул Цирк. Но я многого не могу понять. Зачем они расплатились по моим счетам, для чего помогли девушке и прочее. Должно быть, Смайли умышленно решил провалить операцию, другого объяснения у меня нет. Вероятно, у него случился очередной конфликт с собственной совестью, и он решил, что убивать кого бы то ни было недопустимо. Что-то в этом духе. Ведь было чистым безумием после стольких приготовлений, огромного объема предварительной работы так грубо вмешаться в ход операции.

Но Смайли ненавидел вас, Мундт. Думаю, мы все вас ненавидели, хотя не высказывались об этом вслух. Мы все спланировали так, словно это было чем-то вроде игры… Сейчас даже трудно объяснить толком. Но мы знали, что нас прижали к стене. Мундт нанес нам поражение, и теперь нам оставалось только попытаться уничтожить Мундта. Но все равно это была игра. – Обращаясь к трибуналу, он продолжил: – Вот почему вы ошибаетесь относительно Фидлера. Он вовсе не наш человек. Лондон никогда бы не пошел на риск вербовки столь высокопоставленного офицера, как Фидлер. Но они рассчитывали на него, не могу не признать. Они знали, что он тоже ненавидит Мундта, и у него были на то особые причины. Назвать их вам? Дело в том, что Фидлер – еврей. А вы, вы все до единого в этом зале осведомлены о репутации Мундта и его мнении о евреях.

Но я расскажу вам то, чего вы не узнаете ни от кого другого, так что послушайте: Мундт собственноручно избивал Фидлера и все время, пока продолжалось избиение, высмеивал его и издевался над его еврейским происхождением. Вы все знаете, что за человек Мундт, но терпите его, потому что он хорошо делает свою работу. Но… – на секунду он сбился с мысли, но почти тут же продолжил: – Но, ради всего святого, в этом деле замешано слишком большое количество людей, чтобы еще и голова Фидлера полетела в корзину. Фидлер – ваш верный слуга, хотите верьте, хотите нет. Идеологически выдержанный. Я правильно употребил фразу из вашего лексикона?

Он снова всмотрелся в лица членов трибунала. Они смотрели на него бесстрастно. Быть может, с легким оттенком любопытства, но глаза их оставались безжизненными и холодными. Только Фидлер, вернувшийся на свой стул и слушавший Лимаса с несколько напускной отстраненностью, вдруг бросил на него взгляд, в котором промелькнуло доброжелательство:

– А вы все испортили, Лимас, не так ли? – спросил он. – Старый охотничий пес Лимас, ввязавшийся в операцию, которая бы достойно увенчала его славную карьеру, запал на… Как вы ее назвали? На потерянную девочку из заштатной библиотеки? В Лондоне наверняка все знали. Смайли не пошел бы на такое один. – Фидлер повернулся к Мундту: – Вот ведь в чем странность, Мундт: они не могли не понимать, что вы подвергнете проверке каждую деталь его «легенды». Вот почему Лимасу пришлось буквально вжиться в новый образ. И тем не менее они торопятся выплатить компенсацию лавочнику, оплачивают долги по квартире, выкупают жилье для девушки. Люди с огромным опытом… И вдруг вытворяют такое чудачество… Платят тысячу фунтов за его девушку – за члена коммунистической партии, – которая должна была до последнего считать, что у Лимаса нет за душой ни гроша! И не надо мне сказок о совестливости Смайли. Это сделали с ведома Цирка. Пойти на такой риск!

Лимас лишь пожал плечами.

– Смайли оказался прав. Мы не смогли остановить реакцию. Мы не ожидали, что вы привезете меня сюда. В Голландию – может быть, но не сюда. – Он на секунду замолчал, а потом продолжил: – И уж конечно, я и представить себе не мог, что вам удастся заманить к себе девушку. Здесь я свалял большого дурака.

– Зато Мундт оказался хитрее, – подхватил его слова Фидлер. – Мундт точно знал, что ему следует искать, – понимал, что девушкапредоставит нужные доказательства. Очень умно с его стороны, должен признать. Я бы даже сказал, чересчур умно. Ему было известно о выкупе квартиры – вот что поразительно. Хотел бы я знать, как он это выяснил, – она ведь никому ни о чем не рассказывала. Я понял характер этой девушки – она бы никогда и никому не проговорилась. – Он посмотрел на Мундта. – Не хотите ли сами просветить нас на этот счет?

Мундт колебался на секунду дольше, чем мог себе позволить, отметил Лимас.

– Партийные взносы, – ответил он наконец. – Месяц назад она стала платить на десять шиллингов в месяц больше. Мне доложили об этом. И нам удалось установить, почему она смогла себе это позволить.

– Блестящая импровизация, – холодно отметил Фидлер.

Снова воцарилась тишина.

– Я считаю, – сказала президент, поглядывая на двух своих коллег, – что теперь трибунал располагает возможностью написать свое заключение для президиума. Если только, – добавила она, обратив свои маленькие жесткие глазки на Фидлера, – вам нечего больше нам сообщить.

Фидлер помотал головой. Казалось, его все еще занимает какая-то необычная мысль.

– В таком случае, – начала подводить итог президент, – мы с коллегами сошлись во мнении, что товарища Фидлера следует отстранить от должностных обязанностей, пока дисциплинарный комитет президиума не примет решения относительно его будущего. Лимас уже находится под арестом. Но моя обязанность напомнить вам, что трибунал не обладает правами исполнительного органа. Народная прокуратура совместно с товарищем Мундтом, несомненно, рассмотрят, какое наказание должен понести британский шпион, провокатор и убийца.

Она быстро взглянула на Лимаса, а потом на Мундта, который, в свою очередь, изучал Фидлера с тем чисто деловым выражением, с каким палач на глазок определяет, какой длины ему понадобится веревка.

И неожиданно, с ужасающей ясностью для человека, которого слишком долго водили за нос, Лимас понял всю суть этого отвратительного фарса.

24 Комиссар

Лиз стояла у окна спиной к своей сопровождающей, устремив невидящий взгляд в небольшой внутренний двор внизу, по которому прогуливалась небольшая группа людей. Она находилась в чьем-то рабочем кабинете, на столе рядом с телефоном стоял поднос с едой, но она не могла заставить себя притронуться к ней. Она чувствовала себя больной и усталой – физически усталой. У нее болели ноги, лицо горело, кожу на нем стянуло от высохших слез. Она казалась себе грязной и мечтала принять ванну.

– Почему вы не едите? – не в первый раз спросила женщина. – Уже все закончилось. – Она говорила это не с симпатией, а словно дивясь глупости странной девчонки, которая отказывалась есть, хотя ей дали столько пищи.

– Я не голодна.

Стражница пожала плечами.

– Вам, возможно, предстоит длительный переезд, – добавила она, – а дадут ли поесть там, у вас, еще неизвестно.

– Что вы имеете в виду?

– Все знают, что простые люди в Англии голодают, – уверенно заявила женщина. – Капиталисты держат рабочих впроголодь.

Лиз хотела возразить, но поняла, что ее доводы все равно не подействуют. Кроме того, ей многое хотелось узнать; она должна была все узнать, а женщина в форме как раз способна ответить на многие вопросы.

– Что это за место?

– А вы еще не поняли? – рассмеялась женщина. – Тогда спросите их. – Она кивнула в сторону окна. – Они уж точно знают, где находятся.

– Кто они?

– Заключенные.

– За что их посадили?

– Это враги народа, – резко ответила женщина. – Шпионы, агитаторы.

– Откуда вы знаете, что они шпионы?

– Партия все знает. Партия знает о людях больше, чем они сами о себе. Разве вам не объясняли этого? – Тюремщица посмотрела на нее, покачала головой и продолжила: – Эти англичане! Богачи прожрали ваше будущее, а вы, бедняки, только и делали, что кормили их. Вот что произошло с вашей прекрасной Англией.

– Кто вам такое сказал?

Женщина улыбнулась, но промолчала. Она казалась довольной собой.

– И это специальная тюрьма для шпионов? – продолжала задавать вопросы Лиз.

– Здесь тюрьма для тех, кто отказывается принимать реальности социализма, для тех, кто считает, что имеет право совершать ошибки. Для тех, кто тормозит наш марш вперед. Для предателей, – закончила она кратко.

– Да, но в чем их конкретные преступления?

– Мы не сможем построить коммунизм, не избавившись от всех проявлений индивидуализма. У вас не получится возвести величественное здание, если на вашей стройплощадке грязные свиньи будут одновременно строить для себя свинарник.

Лиз смотрела на нее с изумлением.

– Кто внушил вам такие мысли?

– Я комиссар, – гордо ответила она. – Я работаю в этой тюрьме.

– Вы очень умны, – сказала Лиз, желая найти к ней подход.

– Я – простая труженица, – желчно ответила женщина. – С концепцией, что умственный труд есть его высшая форма, пора навсегда покончить. Нет никаких категорий. Есть только те, кто трудится. Нельзя противопоставлять физический и умственный труд. Разве вы не читали Ленина?

– Стало быть, люди, сидящие в этой тюрьме, – интеллектуалы?

Женщина снова улыбнулась.

– Да, – сказала она, – это реакционеры, называвшие себя сторонниками прогресса. Они защищали свободу личности от государства. Вы слышали, как Хрущев отозвался о контрреволюции в Венгрии?

Лиз покачала головой. Надо делать вид, что ей интересно. Она должна заставить женщину говорить.

– Он сказал, что там ничего бы не произошло, если бы вовремя расстреляли парочку писателей.

– А кого расстреляют сейчас? – поспешно спросила Лиз. – После этого суда?

– Лимаса, – ответила женщина равнодушно, – и этого жида Фидлера.

На мгновение Лиз показалось, что она падает, но потом ее рука нащупала спинку стула, и ей удалось сесть.

– За что Лимаса? – прошептала она.

Женщина посмотрела на нее своими маленькими хитрыми глазками. Она была огромного роста, а сильно поредевшие волосы стягивала в пучок на широком затылке. Кожа на ее грубом лице была дряблой и какой-то водянистой.

– Он убил охранника, – ответила она.

– Как?

Та только пожала плечами.

– А что до еврея, – продолжила женщина, – то он оболгал нашего верного товарища.

– Они расстреляют Фидлера только за это? – спросила Лиз, ошеломленная.

– Все евреи – одного поля ягоды, – отозвалась тюремщица. – Товарищ Мундт знает, как найти на них управу. Нам они здесь ни к чему. Если они вступают в партию, то начинают думать, что теперь она им принадлежит. Если остаются в стороне, то считают, что партия строит козни против них. Было же сказано, что Лимас и Фидлер организовали заговор против Мундта. Так вы не будете есть? – Она указала на поднос, по-прежнему стоявший на столе.

Лиз покачала головой.

– Тогда я все съем сама. Не пропадать же добру, – сделала тюремщица жалкую попытку объяснить свою жадность. – Я смотрю, вам даже картошку дали. Должно быть, у вас завелся воздыхатель на кухне.

И она, потешаясь над собственной шуткой, стала быстро расправляться с едой.

Лиз вернулась к окну.

* * *

Среди хаоса мыслей, смешавшихся в голове Лиз, в клубке стыда, горя и ужаса ясно выделялось только горькое воспоминание о Лимасе, каким она видела его в последний раз в зале суда, когда он отвел взгляд в сторону. Она подвела его, и он не осмеливался посмотреть на нее перед смертью – не хотел, чтобы она прочла презрение и, вероятно, страх, написанные в тот момент на его лице.

Но разве она могла что-то изменить? Если бы Лимас объяснил, что ей делать – пусть смысл не был бы ей до конца ясен, – она бы лгала и изворачивалась изо всех сил, пошла бы на все, если бы он только предупредил ее! Он же понимал это, конечно, понимал. Он знал ее достаточно хорошо, чтобы осознавать – она сделает так, как он скажет. Она примет одинаковую с ним форму существования, его воля станет ее волей, его жизнь – ее жизнью. Она разделила бы с ним его судьбу, его боль, если бы только могла, она ни о чем другом не просила – лишь дать ей шанс сделать это. Но откуда было ей знать без его предупреждения, как отвечать на все эти непонятные, коварные вопросы? И теперь она причинила ему поистине беспредельный вред. В лихорадочном возбуждении памяти вдруг всплыло воспоминание о невероятном испуге, который она испытала в детстве, когда узнала, что каждым шагом ноги стопой убивает тысячи микроскопических живых организмов. Теперь же, лгала бы она или говорила правду, или даже отмалчивалась, она невольно принуждена была уничтожать жизнь человека или даже двоих людей, потому что был еще этот еврей, Фидлер, который проявил к ней доброту, брал ее за руку и говорил, что она должна вернуться в Англию. Они расстреляют Фидлера, сказала тюремщица. Но почему Фидлера? Почему не того старика, который задавал вопросы, или не того светловолосого мужчину, который сидел между солдатами в первом ряду и все время улыбался. Когда бы она ни поворачивалась в сторону зала, она видела голову этого блондина с гладким жестоким лицом, все время улыбавшегося, словно все происходившее казалось ему одной бесконечной комедией. Ее немного успокаивала мысль, что Лимас и Фидлер были союзниками. Она снова посмотрела на стражницу и спросила:

– Чего мы ждем?

Та отодвинула от себя пустую тарелку и встала из-за стола.

– Дальнейших указаний, – ответила она. – Там решают, должны ли вы остаться.

– Остаться? – повторила Лиз непонимающе.

– Это вопрос свидетельских показаний. Фидлера, возможно, будут судить. Как я вам уже сказала, Лимас и Фидлер подозреваются в преступном сговоре.

– Но в сговоре против кого? Как Лимас мог участвовать в заговоре, находясь в Англии? Как он вообще оказался здесь? Он даже не член партии.

Женщина помотала головой.

– Это секретная информация, – сказала она. – Такие вопросы касаются только президиума. Вероятно, еврей вовлек его в сговор.

– Но ведь вам-то наверняка все известно, – упорствовала Лиз, подпуская в голос льстивые нотки. – Вы же комиссар целой тюрьмы. Вы точно все знаете.

– Может быть, – ответила женщина небрежно. – Но только это все равно секретные сведения.

Зазвонил телефон. Женщина сняла трубку и стала слушать. Потом бросила быстрый взгляд на Лиз.

– Да, товарищ. Будет немедленно сделано, – сказала она и отсоединилась.

– Вы остаетесь, – коротко сообщила она Лиз. – Президиум будет рассматривать дело Фидлера. А вам придется на это время задержаться у нас. Таково распоряжение товарища Мундта.

– Кто такой Мундт?

Женщина хитро ушла от ответа.

– Это распоряжение президиума, – повторила она.

– Но я не хочу здесь оставаться! – воскликнула Лиз. – Я хочу…

– Партия знает о нас больше, чем мы сами, – перебила ее женщина. – Вы обязаны остаться. Таков приказ партии.

– Кто такой Мундт? – снова спросила Лиз, но опять не получила ответа.

Затем она медленно последовала за тюремщицей по бесконечным коридорам, перегороженным решетками, возле которых дежурили охранники, мимо металлических дверей, откуда не доносилось ни звука, а потом вниз по столь же бесконечным лестницам, через мрачные залы, находившиеся глубоко под землей, пока, как ей показалось, они не очутились у самых врат преисподней, где ей никто уже не скажет, умер Лимас или еще жив.

Она понятия не имела о времени, когда в коридоре рядом с ее камерой послышались чьи-то шаги. Могло быть пять часов вечера, или уже наступила полночь. Лиз не спала, а лишь всматривалась в окружавшую ее непроницаемую тьму, отчаянно желая услышать хоть какой-то звук. Она и представить себе прежде не могла, что тишина может быть такой ужасающей. Однажды она закричала, но в ответ не донеслось даже эха. Ничего. Только беглое воспоминание о собственном голосе. Ей представилось, как звук натыкается на плотную темноту, как кулак на каменную стену. Она ощупала себя руками, сидя на койке, и ей показалось, что от окружающей ее черноты руки ее отяжелели, словно им проходилось преодолевать сопротивление воды. Она знала, что камера очень маленькая, что в ней только койка, на которой она сейчас сидит, раковина для мытья рук, но без крана, и грубо сколоченный стол – все это она успела заметить, когда вошла. Затем внезапно погас свет, и Лиз поспешно рванулась в сторону кровати, ударившись об ее край, и потом все время лежала на ней, дрожа от страха. Вдруг послышались шаги, и дверь камеры резко распахнулась.

Она узнала его сразу, хотя могла различить лишь силуэт в скудном голубоватом свете, проникавшем из коридора. Атлетическая фигура, голова с очень короткой стрижкой, светлые волосы, четкий абрис подбородка, лишь чуть подсвеченный сзади.

– Я – Мундт, – сказал он. – Идите со мной, немедленно.

Его голос звучал высокомерно, но одновременно и приглушенно, словно он не хотел быть никем больше услышанным.

Лиз почувствовала, как ее охватил еще более сильный страх. Она вспомнила слова тюремщицы: «Товарищ Мундт знает, как найти на евреев управу». Встав рядом с койкой, она смотрела на него, не зная, что делать.

– Быстрее же, дурочка! – Мундт шагнул к ней и ухватил за запястье. – Поторопись.

Она позволила буквально вытащить себя в коридор. В полнейшем недоумении наблюдала она за тем, как Мундт снова запирает дверь ее камеры. Грубо взяв Лиз за руку, он быстро увлек ее за собой вдоль первого коридора, перейдя почти на бег. До нее донеслось отдаленное урчание кондиционеров воздуха; по временам слышались шаги в других коридорах, ответвлявшихся от главного. Она заметила, как Мундт замедлял движение или даже останавливался, когда они подходили к углу следующего прохода, первым выглядывал, убеждался, что там никого нет, а потом делал ей знак следовать за собой. Казалось, он был уверен, что она непременно подчинится, словно ей уже понятен смысл происходящего. К ней он относился почти как к своей сообщнице.

Потом он внезапно остановился и вставил ключ в скважину замка грязной стальной двери. Ей оставалось только ждать, с трудом подавляя волну паники. Мощным толчком он открыл дверь наружу, и сладковатый холодный воздух зимнего вечера хлестнул ее по лицу. Он опять сделал ей знак, все так же требовавший быстро следовать за ним, и она, преодолев две ступени, спустилась на посыпанную гравием дорожку, которая вела через нечто, напоминавшее огород.

Дорожка привела их к красивым старинным готическим воротам, за которыми протянулось шоссе. Рядом с воротами была припаркована машина. Около машины стоял Алек Лимас.

– Оставайся на месте, – осадил ее Мундт, когда она рванулась вперед. – Жди здесь.

Затем он вышел за ворота, и она, казалось, целую вечность наблюдала, как двое мужчин, встав друг против друга, о чем-то тихо переговаривались. Сердце у Лиз бешено колотилось, все тело содрогалось от холода и страха. Наконец Мундт вернулся.

– Иди со мной, – произнес он бесстрастно и повел ее туда, где ждал Лимас. Двое мужчин еще раз посмотрели в глаза друг другу.

– Прощайте, – сказал Мундт по-прежнему без всякого выражения. – Вы совершаете большую глупость, Лимас, – добавил он. – Она такой же мусор, как и Фидлер. – Не сказав больше ни слова, он повернулся и широкими шагами пошел прочь, пока не скрылся в темноте.

Лиз протянула руку и прикоснулась к Лимасу, но он, не глядя на нее, убрал ее руку, открыл дверь машины и кивком показал, что она должна сесть. Но Лиз решилась не сразу.

– Алек, – прошептала она. – Что ты сделал, Алек? Почему он отпустил тебя?

– Замолчи! – прошипел Лимас. – Не смей даже задумываться об этом, слышишь? Садись в машину.

– Что он имел в виду, когда говорил о Фидлере? Почему он разрешил нам уехать, Алек?

– Он разрешил нам уехать, потому что мы закончили свою работу. Полезай в машину, живо!

Подчиняясь давлению его необычайной силы воли, она села в автомобиль и захлопнула дверь. Лимас занял место рядом с ней.

– На какую сделку с ним пришлось тебе пойти? – упорствовала она, и в ее тоне слышались одновременно страх и подозрительность. – Они же говорили, что ты устроил заговор против него вместе с Фидлером. Так почему же он отпустил тебя?

Лимас запустил двигатель и быстро повел машину по узкой дороге. По обе стороны тянулись голые поля, в отдалении сквозь сгустившийся сумрак проглядывала монотонная череда похожих друг на друга холмов. Лимас посмотрел на часы.

– До Берлина пять часов пути, – сказал он. – Нам надо попасть в Кепеник^[498] без четверти час. Должны успеть без проблем.

Какое-то время Лиз молчала, она смотрела на пустынную дорогу сквозь лобовое стекло, запутавшись в лабиринте своих полуоформившихся мыслей. Взошла полная луна, и стал виден морозный туман, сплошным саваном покрывший поля. Они выехали на автобан.

– Все потому, что тебя мучила совесть из-за меня, так, Алек? – спросила она наконец. – Поэтому ты договорился с Мундтом, чтобы меня отпустили?

Лимас ничего не ответил.

– Вы же с Мундтом враги, верно?

Он снова промолчал. Теперь машина шла на очень высокой скорости – стрелка спидометра перевалила за отметку ста двадцати километров в час, хотя покрытие автобана было неровным и попадались рытвины. Она заметила, что он включил дальний свет и не давал себе труда переключаться на ближний, когда по встречной полосе им попадался другой автомобиль. Машину он вел предельно внимательно, нагнувшись вперед так, что локти почти легли на рулевое колесо.

– Что будет с Фидлером? – неожиданно спросила Лиз, и на этот раз Лимас ответил:

– Его расстреляют.

– Тогда почему они не расстреляли тебя? – продолжала расспросы Лиз, стараясь больше не делать пауз. – Ты вместе с Фидлером вступил в сговор против Мундта, так было заявлено. Ты убил охранника. Почему же Мундт позволил тебе бежать?

– Хорошо! – внезапно почти выкрикнул Лимас. – Я тебе скажу. Я скажу тебе то, чего ты никогда и ни за что не должна была узнать. О чем тебе надо сразу забыть. Как и мне самому. Слушай! Мундт – человек Лондона. Их агент. Его завербовали, когда он работал в Англии. И мы с тобой становимся очевидцами финала самой постыдной, самой грязной операции, призванной спасти шкуру Мундта. Уберечь его от умного маленького еврея, который работал вместе с ним и начал подозревать правду. Они заставили нас послать его на верную смерть, понимаешь. Они почти принудили нас убить этого еврея собственными руками. Вот. Теперь ты все знаешь. Полегчало? Да поможет Бог нам обоим!

25 Стена

– Если это так, Алек, – спросила она после очень долгого молчания, – то какая роль была отведена мне? – Она говорила до странности спокойно, почти равнодушно.

– Я могу только строить предположения, Лиз, исходя из того, что известно мне самому, и из сказанного Мундтом на прощание. Фидлер начал подозревать Мундта, подозревал с самого его возвращения из Англии. Он считал, что Мундт ведет двойную игру. Фидлер, разумеется, питал к нему личную неприязнь – у него были для этого все основания, – но это не значит, что он был не прав. Мундт стал агентом Лондона. Причем Фидлер обладал слишком большим влиянием, чтобы Мундт мог устранить его сам, и тогда в Лондоне решили сделать это за него. Я так и вижу их за планированием этой операции – они дьявольски академичны в своих подходах. Представляю, как они сидели вокруг камина в одном из этих своих мерзких закрытых клубов. Они знали, что просто убить Фидлера мало – он мог поделиться своими соображениями с друзьями, оставить письменные показания. Поэтому уничтожить следовало в корне все основания для подозрений. Публичную реабилитацию – вот что они организовали для Мундта.

Он резко свернул в левый ряд, чтобы обогнать грузовик с прицепом. Но в тот же самый момент водитель грузовика совершил такой же маневр, и Лимасу пришлось резко затормозить на ухабистом шоссе, чтобы его машину не размазало о разделительный барьер.

– Они сказали мне, что их цель – подставить под удар Мундта, – продолжал он как ни в чем ни бывало, – что они хотят уничтожить его, и я согласился участвовать. Это должно было стать для меня самым последним важным заданием. Выполняя его, я опустился на дно, избил торговца… Но ты все это знаешь.

– И только поэтому занимался со мной любовью? – спросила она чуть слышно.

Лимас яростно помотал головой.

– В том-то и дело, что нет. В этом вся суть, пойми, – продолжал он. – Мундт обо всем знал, был в курсе всех деталей плана. По его приказу меня завербовали – по его и Фидлера. А потом он позволил Фидлеру взять все в свои руки, поскольку был уверен, что в результате Фидлер попадет в собственный капкан. Моя задача состояла в том, чтобы окончательно заставить его поверить в истину: Мундт – агент британской разведки. – Он помедлил, не сразу решившись закончить. – А на твою долю выпала миссия дискредитировать меня. Фидлер пойдет под расстрел, а Мундт будет выглядеть героем, избежавшим смерти в результате фашистского заговора. Они использовали классический принцип – любовная интрижка мешает агенту довести дело до успешного конца.

– Но откуда они узнали обо мне, как могли предвидеть, что мы сойдемся с тобой? – воскликнула Лиз. – Боже милостивый, Алек, неужели они способны даже предсказать, что двое людей полюбят друг друга?

– Нет, конечно. И это не имело для них значения. Ставка делалась на другое. Тебя они избрали, потому что ты молода, хороша собой, состоишь в коммунистической партии и не отказалась бы поехать в Германию по сфабрикованному приглашению. К вам на работу меня направил Питт с биржи труда, который догадывался, что я не откажусь от места в библиотеке. Во-первых, Питт служил в разведке во время войны, и они ему приплатили, надо полагать. Им достаточно было установить контакт между мной и тобой. Пусть всего на день. Срок не играл никакой роли. Зато потом это давало им предлог навестить тебя, снабдить деньгами, создать иллюзию, что между нами возник роман, даже если бы его на самом деле не было. Понимаешь? Чтобы позже всякий поверил в нашу взаимную страсть. И для этого тебе прислали деньги так, словно я просил об этом. А то, что мы и в самом деле стали близки, только облегчило их задачу…

– Да, тут нечего возразить, – сказала Лиз и добавила: – Я чувствую себя грязной, Алек, словно меня изнасиловали.

Лимас промолчал.

– Скажи, людям из твоего ведомства это облегчает муки совести? Я имею в виду… Когда они используют в такой роли члена компартии, а не обычную девушку? – спросила Лиз.

– Возможно, – ответил Лимас. – Но, как мне кажется, они сделали это не намеренно. Просто это еще более способствовало успеху операции.

– А ведь я могла остаться у них в тюрьме, я знаю. Ведь именно этого хотел Мундт, скажешь, нет? Он не видел смысла рисковать – я могла услышать слишком много лишнего, слишком о многом догадаться сама. В конце концов, Фидлер тоже невиновен. Но он – еврей, – добавила она возбужденно. – И его невиновность уже не играет большой роли, верно?

– О, бога ради! – простонал Лимас.

– Очень странно, что Мундт отпустил меня. Более чем странно, пусть это и стало частью вашей с ним сделки, – размышляла вслух Лиз. – Я же отныне фактор риска, как ни крути. Я имею в виду, когда мы доберемся до Англии. Член коммунистической партии, осведомленная обо всем этом… Нет ни намека на логику в его согласии отпустить меня.

– Как я предполагаю, – объяснил Лимас, – он собирается использовать факт нашего побега для наглядной демонстрации президиуму, что в его ведомстве окопались другие фидлеры, которых необходимо найти и устранить.

– И другие евреи?

– Это дает ему дополнительную возможность укрепить свои позиции, – ответил Лимас, пропустив ее вопрос мимо ушей.

– Убив еще больше ни в чем не повинных людей? Но тебя, кажется, не слишком это волнует.

– Разумеется, волнует. Меня тошнит от стыда и злости… Но я воспитан совершенно иной средой, Лиз, и потому не могу видеть все только в черных и белых тонах. Люди, играющие в подобные игры, неизбежно идут на риск. Фидлер проиграл, Мундт одержал победу. И Лондон выиграл – вот в чем все дело. Это была омерзительно грязная операция. Но она себя оправдала, и нет ничего важнее. – По мере того как он говорил, его голос становился громче и под конец уже почти перешел в крик.

– Ты сам пытаешься себя убедить, что это правильно! – воскликнула в ответ Лиз. – Они творили отвратительные дела. И как можно убивать Фидлера? Он же хороший человек, Алек, я знаю, что хороший. А Мундт…

– Не понимаю, на что ты, черт возьми, жалуешься, – грубовато перебил ее Лимас. – Ведь это твоя партия все время с кем-то воюет, не так ли? Жертвуя личностями во имя интересов масс. Этот принцип она провозглашает. Социалистическая реальность – ежедневная и еженощная неустанная борьба. Они же об этом тебе твердят? По крайней мере ты осталась в живых. Что-то не слышал, чтобы коммунисты верили в святость человеческой жизни, или я чего-то не понял? – спросил он саркастически. – Я признаю, да, признаю, что тебя могли уничтожить. Такой вариант не был исключен. Мундт – свинья еще та, он не видел смысла оставлять тебя в живых. Его обещание – а он дал слово не трогать тебя – недорого стоит. И ты действительно могла умереть – сегодня, через год или через двадцать лет – в тюрьме рая для рабочих и крестьян. Как и я сам. Но твоя партия, насколько я помню, ставит себе целью уничтожение целых общественных классов. Скажи, если я опять ошибаюсь.

Он достал пачку, вынул из нее две сигареты и вместе со спичками подал Лиз. Ее пальцы дрожали, когда она прикуривала их и протягивала одну Лимасу.

– Ты много размышлял об этом, как я погляжу? – спросила она.

– Так уж случилось, что мы чуть не оказались в могилах, – продолжал Лимас. – Мне очень жаль. Как жаль и всех остальных, кто погиб. Но только не надо убиваться из-за правил игры, Лиз, – это те же правила, какие установила твоя партия. Мы – лишь малая цена, которую приходится платить за великие свершения. Одна жертва для блага многих. Но не очень-то приятно, как я догадываюсь, выбирать, кто именно должен стать жертвой, когда абстрактная схема начинает касаться непосредственно людей.

Она слушала в темноте, какое-то время не замечая ничего, кроме убегавшей под колеса дороги и парализующего страха в душе.

– Но они позволили мне полюбить тебя, – сказала она наконец. – Позволили поверить в тебя и полюбить.

– Они нас использовали, – ответил Лимас, не жалея ее чувств. – Они обманули нас обоих, потому что возникла необходимость. Только так у них все могло получиться. Фидлер уже сам подобрался к Мундту вплотную, понимаешь? Мундта бы разоблачили, разве это не ясно?

– Ты обладаешь поразительной способностью переворачивать все с ног на голову. Как ты можешь? – внезапно закричала на него Лиз. – Фидлер был хорошим, нормальным человеком, который всего лишь выполнял свою работу, и теперь вы уничтожили его. А Мундт – шпион и предатель, но вы защищаете такого. Мундт к тому же нацист, вам об этом известно? Он ненавидит евреев… На чьей ты стороне? Как же ты можешь…

– В этой игре существует только один закон, – резко ответил Лимас. – Мундт – их человек, он дает им то, в чем они нуждаются. Это достаточно легко усвоить, как мне представляется, или нет? Весь ваш ленинизм строится на целесообразности временных союзов. А кто такие, по-твоему, шпионы: жрецы, святые или мученики? Это подлая кучка тщеславных кретинов, предателей в том числе, да. А еще слабаков, садистов и пьяниц – людей, играющих в ковбоев и индейцев, чтобы скрасить свое унылое и гнусное существование. Неужели ты думаешь, что в Лондоне сидит монашеский орден, который только и думает о том, что правильно, а что неверно? Я бы своими руками удавил Мундта, если бы мог. Ненавижу его породу. Но не сейчас. Так уж случилось, что пока он им нужен. Он им нужен для того, чтобы та самая масса безликих болванов, которые тебя так заботят, спокойно спали по ночам в своих постельках. Он нужен им ради безопасности простых и незаметных людей, как ты или я.

– Но что же Фидлер? Неужели у тебя совсем нет сочувствия к нему?

– Это война, – ответил Лимас. – И она только потому выглядит столь отчетливо грязной, что ведется в малых масштабах, всегда в ближнем бою, почти неизменно вызывая гибель поневоле вовлеченных в нее невиновных людей. Я вынужден признать это. Но такие конфликты ничто, пшик в сравнении с настоящими войнами – будь то в прошлом или будущем.

– О, мой бог, – тихо сказала Лиз. – Ты не понимаешь. И не хочешь понять. Тебе все время приходится убеждать самого себя. То, что они творят, гораздо страшнее: они нащупывают слабости, свойственные всем людям, находят их во мне и в любом, кого потом используют, чтобы превратить в свое оружие и пускать его в ход, калеча судьбы и убивая…

– Господи! – воскликнул Лимас. – А чем еще занимались люди от сотворения мира? Неужели ты до сих пор не поняла? Я ни во что не верю, даже во всеобщее уничтожение и анархию. Меня тошнит, меня выворачивает наизнанку от убийств, но я не вижу, к каким другим средствам они могут прибегать. И они ведь не стремятся всех обратить в свою веру. Они не взбираются на кафедры или партийные трибуны, призывая людей бороться за мир и бог знает за что еще. Это всего лишь мелкие людишки, которые пытаются удержать проповедников всевозможных великих идей от того, чтобы они не повзрывали друг друга к чертовой матери.

– Ты ошибаешься, – безнадежно констатировала Лиз. – Они гораздо страшнее, чем мы все, вместе взятые.

– Потому что я занимался с тобой любовью, заставив поверить, что я нищий пьяница? – жестко спросил Лимас.

– Потому что они презирают, – ответила Лиз, – презирают все подлинное и доброе; они презирают любовь, презирают…

– Да, – внезапно согласился Лимас, чувствуя безмерную усталость. – Это цена, которую им приходится платить. Одинаково презирая и Бога, и Карла Маркса по одной и той же причине.

– И это делает тебя одним из них, – продолжала Лиз. – Ты ничем не лучше Мундта и всех остальных… Мне ли теперь этого не знать? Ведь это с моими чувствами играли, не правда ли? Играли они, играл ты, потому что тебе на все наплевать. Только Фидлер в этом не участвовал… Но вы все… Все остальные… Вы обращались со мной, как с ничтожеством, как с мелкой разменной монетой… Вы все из одного теста, Алек.

– О, Лиз, – в отчаянии сказал он, – умоляю, поверь: я ненавижу все это, я смертельно устал. Но наш мир, целое человечество… Они как будто сошли у ума. И мы – всего лишь ничтожная расплата за безумие… Везде происходит то же самое. Людей обманывают, сбивают с толку, людские судьбы ломают с величайшей легкостью, везде расстреливают, сажают в тюрьмы, целые социальные группы и классы списывают в расход не раздумывая. А ты… Вернее, твоя партия? Видит бог, она вся построена на костях обыкновенных людей. Ты никогда не видела смерти, Лиз, как видел ее я…

Пока он говорил, Лиз вспомнились грязный тюремный дворик и слова надзирательницы: «Здесь тюрьма для тех, кто тормозит наш марш вперед… для тех, кто считает, что имеет право совершать ошибки».

Лимас внезапно весь подобрался, пристально вглядываясь сквозь лобовое стекло. В свете фар Лиз тоже теперь различила фигуру, стоявшую на дороге. В руке человек держал маленький фонарик, который то включал, то выключал по мере приближения их машины.

– Это за нами, – пробормотал Лимас. Он заглушил двигатель, выключил фары, позволив автомобилю двигаться вперед по инерции. Когда они поравнялись с мужчиной, Лимас обернулся и открыл заднюю дверь.

Лиз даже не посмотрела на того, кто сел на сиденье позади нее. Она неподвижно устремила взгляд вперед, глядя на улицу, которую поливал дождь.

– Держитесь на тридцати километрах в час, – сказал мужчина. В его голосе звучали напряжение и страх. – Я укажу вам путь. Когда доберемся до места, вам нужно будет выйти и бежать к стене. Луч прожектора направят точно в то место, где вам предстоит перебраться на другую сторону. Держитесь луча. А когда его отведут в сторону – перелезайте. У вас будет на это девяносто секунд. Вы пойдете первым, – обратился он к Лимасу, – а девушка вслед за вами. В нижней части вбиты железные скобы, но потом вам придется с силой подтянуться. Доберетесь до верха стены и поможете забраться на нее своей спутнице. Вы поняли?

– Поняли, – сказал Лимас. – Сколько осталось до места?

– На тридцати километрах в час мы будем там примерно через девять минут. Луч направят на стену ровно в пять минут второго. Они могут дать вам девяносто секунд. Не больше.

– А что произойдет, когда эти девяносто секунд истекут? – спросил Лимас.

– Вам дадут только девяносто, – повторил мужчина, – а потом станет слишком опасно. Предупреждено только одно отделение. Им объяснили, что вы – лазутчики, которых забрасывают на западную сторону. Но даже им приказали сделать так, чтобы у вас все не получилось слишком легко с виду. Хотя девяноста секунд достаточно.

– Хотелось бы надеяться, черт побери, – сухо сказал Лимас. – Который теперь час на ваших?

– Мы сверили часы с сержантом, который командует отделением, – ответил мужчина. Потом на заднем сиденье на мгновение вспыхнул и тут же погас свет. – Сейчас ноль часов сорок восемь минут. Нам нужно трогаться без пяти час. Семь минут придется подождать.

Они сидели в полной тишине. Только капли дождя барабанили по крыше машины. Перед ними протянулся участок мощенной брусчаткой улицы, скудно освещенной замызганными лампами стоявших через каждые сто метров фонарных столбов. Вокруг не было ни души. Небо над ними сияло ненатурально ярким отблеском прожекторов в отдалении. По временам один из лучей проносился буквально по крыше машины и исчезал. Где-то слева прямо над линией горизонта Лимас вдруг заметил мигающий огонь, который постоянно менял силу света, как всполохи пожара.

– Что это? – спросил он, указывая в том направлении.

– Информационный сервис, – ответил мужчина. – Световая азбука. Так они передают в Восточный Берлин заголовки основных новостей.

– А, ну конечно, – пробормотал Лимас. Они действительно достигли последнего этапа своего путешествия.

– Возврата не будет, – продолжал мужчина. – Он вас предупредил? Как и второго шанса.

– Знаю, – ответил Лимас.

– Если что-то пойдет не так – допустим, вы упадете и поранитесь, – назад все равно не возвращайтесь. В зоне стены они стреляют без разбора во все, что шевелится. Вы обязаны суметь перебраться во что бы то ни стало.

– Мы знаем, – повторил Лимас. – Он нам все растолковал.

– И как только покинете машину, сразу окажетесь в зоне поражения.

– Нам и это известно. Помолчите немного, – раздраженно сказал Лимас. А потом спросил: – Машину заберете вы?

– Как только вы выйдете, я сразу уеду. Я ведь тоже подвергаюсь опасности, – ответил мужчина.

– Сочувствую, – усмехнулся Лимас.

Снова повисла тишина. Потом Лимас спросил:

– У вас есть пистолет?

– Да, – кивнул мужчина, – но я не могу отдать его вам. Он прямо распорядился не давать вам оружия… Предупредил, что вы попросите.

– Это в его стиле, – беззвучно рассмеялся Лимас.

Он включил стартер. С шумом, который, казалось, заполнил всю улицу, автомобиль медленно тронулся с места.

Когда они проехали ярдов триста, мужчина возбужденно зашептал:

– Здесь сверните направо и сразу налево.

Они въехали в какой-то узкий проулок. По обе стороны его стояли пустые лотки рыночных торговцев, и машина еле-еле проходила между ними.

– Здесь налево, резко!

Они снова свернули, быстро проехав на этот раз между двумя высокими зданиями и попав, как могло показаться, в тупик. Поперек улицы на веревке вывесили для просушки белье, и Лиз подумала, что они едва ли сумеют проскочить под ним. Когда они уже приблизились к тому, что виделось им глухой стеной тупика, мужчина распорядился:

– Тут снова налево и следуйте вдоль дорожки.

Автомобиль взобрался на бордюрный камень, пересек тротуар, и они стали двигаться по широкой пешеходной тропе, вдоль которой слева тянулся ветхий забор, а справа – высокий дом без окон. Откуда-то сверху донесся крик, голос был женский, и Лимас пробурчал:

– О, заткнись, ради бога, – несколько неуклюже миновав поворот вправо, который делала тропа, и почти сразу выехав на какую-то улицу.

– Куда теперь? – спросил он.

– Пересекайте дорогу прямо возле аптеки. Вернее, между аптекой и почтой. Да, здесь!

Мужчина теперь так перегнулся вперед, что его лицо оказалось практически на одной линии с лицами сидевших на передних сиденьях. Потом, протянув руку мимо головы Лимаса, он указал направление, ткнув пальцем в стекло.

– Назад! – зашипел на него Лимас. – Уберите руку. Как я, дьявол вас раздери, смогу что-то разглядеть, если вы будете размахивать руками у меня под носом?

Включив первую передачу, он быстро пересек довольно широкую улицу, бросив при этом взгляд влево, и несколько оторопел, увидев массивный силуэт Бранденбургских ворот всего в трехстах ярдах и несколько зловещего вида машин, похожих на бронетранспортеры, у их подножия.

– Куда мы направляемся? – спросил он встревоженно.

– Почти приехали. Сейчас помедленнее… Влево, влево, сворачивайте влево! – почти закричал мужчина.

Лимас вывернул руль как раз вовремя, и через узкую арку они попали во двор. Окна в соседних домах были либо выбиты, либо заколочены досками; на них безмолвно взирали пустые дверные проемы. По другую сторону двора находились ворота без створок.

– Поезжайте туда, – донеслась из темноты поданная теперь шепотом команда, – а потом резко вправо. Потом справа от вас увидите фонарный столб. Следующий за ним сломан. Доехав до второго фонаря, глушите мотор, и пусть машина катится сама до пожарного гидранта. И на этом – все.

– Какого лешего вы сами не сели за руль?

– Он сказал, что машину должны вести вы. Посчитал, что так будет безопаснее.

Они проехали в проем ворот и свернули направо. Здесь проходила узкая улочка, погруженная в почти полную тьму.

– Погасите фары!

Лимас выключил фары, медленно миновал первый фонарный столб. Впереди уже маячил второй. Фонарь на нем в самом деле не горел. С выключенным двигателем они тихо проехали мимо и катились еще немного, пока в двадцати ярдах не разглядели очертания пожарного гидранта. Лимас нажал на педаль тормоза, и автомобиль замер на месте.

– Где мы? – шепотом спросил Лимас. – Мы ведь пересекли Ленин-аллее, верно?

– Нет, Грифсвальдерштрассе. Потом повернули на север. И сейчас мы к северу от Бернауэрштрассе.

– В районе Пбнков?

– Чуть не доезжая. Смотрите, – мужчина указал в сторону уходившего влево переулка. В дальнем его конце они увидели небольшой отрезок стены, серо-коричневой в отраженном свете прожекторов. Поверх нее протянулись три ряда колючей проволоки.

– Как девушка переберется через «колючку»?

– В том месте, где вы будете перелезать, ее уже срезали, оставив узкий промежуток. У вас осталась минута, чтобы добраться до стены. Прощайте.

Из машины они вышли втроем. Лимас взял Лиз за руку, и она отстранилась от него, словно он причинил ей боль.

– Прощайте, – повторил немец.

Лимас лишь прошептал в ответ:

– Не заводите мотор, пока мы не переберемся на другую сторону.

При тусклом свете Лиз наконец бросила беглый взгляд на их проводника. Его лицо показалось ей молодым и испуганным – лицо почти мальчика, который изо всех сил старается быть храбрым.

– Прощайте, – сказала Лиз. Высвободив руку, она пошла вслед за Лимасом сначала через дорогу, а затем в узкий переулок, который упирался в стену.

Стоило им войти в него, как они услышали за спиной звук мотора: машина развернулась и быстро уехала в том направлении, откуда они только что прибыли.

– Мог бы и лестницу для нас подержать, гаденыш, – скрипнул зубами Лимас, глядя вслед машине.

Лиз едва ли его слышала.

26 Путь с холода

Они пошли быстрым шагом, и Лимас время от времени оборачивался, чтобы убедиться, поспевает ли за ним Лиз. Добравшись до конца переулка, он остановился, укрылся в тени дверного проема и посмотрел на часы.

– Две минуты, – прошептал он.

Лиз ничего не ответила. Только смотрела вперед, в сторону стены, и на руины, черневшие на противоположной стороне.

– Две минуты, – повторил Лимас.

Перед ними протянулась полоса шириной в тридцать ярдов. Она следовала вдоль стены в обоих направлениях. Примерно в семидесяти ярдах справа от них стояла сторожевая вышка; луч установленного на ней прожектора бегал вдоль контрольной полосы. Тонкая пелена дождя висела в воздухе, придавая свету прожекторов несколько размытый желтоватый оттенок, но полностью скрывая все, что находилось дальше. Никого не было видно. Не доносилось ни звука. Сцена пока оставалась пустой.

Луч прожектора с вышки начал постепенно и нерешительно, словно ощупью, перемещаться вдоль стены ближе к ним; каждый раз, когда он ненадолго замирал, они могли разглядеть чуть ли не каждый кирпич в стене, неряшливо и поспешно скрепленный цементным раствором с другими. Пока они рассматривали все это, луч остановился прямо напротив них. Лимас бросил взгляд на часы.

– Готова? – спросил он.

Лиз кивнула.

Взяв ее за руку, он пошел через полосу намеренно медленно. Лиз хотела побежать, но он держал ее крепко. Они уже проделали половину пути к стене. Яркий полумесяц света манил к себе, а луч прорезал темноту прямо над их головами. Лимас был исполнен решимости держать Лиз как можно ближе к себе, словно опасался, что Мундт не сдержит слова и попытается отнять ее у него в самый последний момент.

Они подошли к стене почти вплотную, когда луч прожектора рывком переместился к северу, оставив их на мгновение в полной темноте. Все еще держа Лиз за руку, Лимас вслепую повел ее вперед, вытянув левую руку перед собой, пока она внезапно не уперлась в шероховатую поверхность кирпичей из шлакоблоков. Теперь он уже мог разглядеть стену, а подняв глаза, и тройную колючую проволоку, и крючки с острыми концами, к которым она крепилась. Металлические скобки, похожие на снаряжение, которым пользуются альпинисты, были вбиты в кирпичи. Ухватившись за самую верхнюю из них, Лимас проворно подтянулся и очень скоро оказался наверху стены. Дернул за нижний ряд колючей проволоки, и она отогнулась, подрезанная заранее.

– Давай, – шепнул он полным тревоги голосом, – начинай подниматься.

Распластавшись на стене, он ухватился за ее вытянутыеруки и стал тянуть, как только она встала на самую нижнюю скобу.

Но внезапно весь мир вокруг них вспыхнул, словно объятый огнем: сверху, сбоку – отовсюду лучи света устремились на них с беспощадной точностью.

Лимас был ослеплен, ему пришлось отвернуться, хотя он по-прежнему отчаянно цеплялся за руки Лиз. Ее тело теперь висело, ни на что не опираясь. Он подумал, что ее нога соскользнула, и стал отчаянно звать ее, не переставая тянуть вверх. Видеть он не мог ничего – только бешеное мельтешение цветовых пятен перед глазами.

Затем раздался истеричный вой сирены, зазвучали отрывистые команды. Упершись коленями в самый край стены, он покрепче перехватил ее руки и принялся подтягивать к себе дюйм за дюймом, каждую секунду рискуя сам свалиться вниз.

Потом они начали стрелять. Одиночными. Три или четыре выстрела. И он почувствовал, как она содрогнулась. Ее тонкие пальцы выскользнули из его сжатых кулаков. С западной стороны до него донесся голос, произнесший по-английски:

– Прыгай, Алек! Прыгай сюда, дружище!

А потом раздался целый хор возгласов – смесь английского, французского, немецкого языков, – где-то совсем рядом был Смайли.

– Девушка? Где девушка? – спрашивал он.

Прикрыв глаза ладонью, как козырьком, Лимас осмотрел подножие стены и наконец разглядел ее, лежавшую недвижимо. Лишь мгновение он колебался, а потом неторопливо спустился вниз по все тем же скобам, пока не оказался рядом с ней. Она была мертва: голова повернута в сторону, черные волосы разметались по щекам, словно защищая их от дождя.

Могло показаться, что они не решаются стрелять снова. Кто-то даже отдал приказ, но выстрела не последовало. А потом они все-таки убили его – две или три пули попали в цель. Он еще какое-то время держался на ногах, глядя по сторонам подобно ослепленному быку на арене. Падая, Лимас видел, как два огромных грузовика давят всмятку маленькую машинку, а из окна ему весело машут руками детишки.

Война в Зазеркалье

Посвящается Джеймсу Кеннауэйю

Я не против быть пешкой, только позвольте мне тоже сыграть.

– Алиса —

Переноска очень тяжелых предметов, таких, например, как чемоданы или дорожные сундуки, непосредственно перед отправкой радиограммы делает мышцы предплечья, кисти и пальцев слишком нечувствительными, чтобы производить качественные сигналы азбукой Морзе.

Ф. Тейт. Полный курс обучения азбуке Морзе. Издательство «Питман», Лондон

Предисловие

Июль 1991 года

Любой писатель, который воображает, что ему уже удалась творческая карьера, – дурак, игрушка в руках моды и обстоятельств. На самом деле у него есть всего лишь его книги, и он обладает собственными художественными критериями, которые, если он вообще на что-то годится, гораздо более строги, чем суждения других людей.

Я усвоил этот горький урок на собственной шкуре с романом «Война в Зазеркалье», который написал вслед за «Шпионом, пришедшим с холода». Он был встречен сообществом литературных критиков Великобритании так насмешливо, что, прими я это слишком близко к сердцу, мне пришлось бы подумать о смене профессии – стать, например, мойщиком окон или на худой конец газетным обозревателем новинок литературы.

После успеха «Шпиона» я почувствовал, что заслужил право экспериментировать с более тонкими и хрупкими элементами шпионского романа, чем те, к которым я прибегал до сих пор. Поскольку правда заключалась в том, что в реальности профессия разведчика, которая знакома мне не понаслышке, отнюдь не подразумевает участия в дьявольски хитрых операциях и заговорах, ставших ловушкой для героя и героини «Шпиона». Меня теперь переполняло желание найти способ описать всю ту частую неразбериху и повседневную рутину шпионажа, в гораздо большей степени отражавшие действительность. Более того, я даже посчитал своей обязанностью сделать это, потому что, хотя «Шпиона» и провозгласили книгой, срывавшей все и всяческие маски со шпионского бизнеса, на мой взгляд, она, наоборот, придала ему излишний блеск и чуть ли не ореол святости. Блистательный ум Шефа британской разведки был описан в тонах горячего поклонника руководства спецслужб, а одновременная гибель у Берлинской стены моих обреченных с самого начала влюбленных могла потрафить пристрастиям самых романтически настроенных читателей.

Ну уж на этот раз, подумал я, нужно описать суровую правду жизни. Пусть мне это дорого обойдется, но я покажу, что на самом деле наши спецслужбы далеко не так хороши; что они продолжают держаться во многом за счет той славы, которую справедливо заслужили в годы войны; что они питаются островными фантазиями столь небольшой в общем-то страны, как Англия; что они изолированы от общества, лишены разумного руководства, слишком ограждены от критики и потому в конечном счете идут к саморазрушению.

Подобное повествование, если мне удастся правильно его построить, станет рассказом не только о самом британском разведывательном сообществе шестидесятых с его внутренними склоками и мелкими предательствами, классовыми различиями и одержимостью не допустить на своих колониальных территориях того, что виделось грубым вмешательством уродливого старшего брата – этого американского гоблина. Оно сможет вобрать в себя портретные черты этой самой «маленькой Англии» времен Суэцкого кризиса; той Англии, которую со смехом рвали на части комики из «Переходя пределы»^[499] и революционная, лившаяся из народных глубин музыка «Битлз». Иными словами, я хотел использовать шпионскую историю, чтобы написать roman noir, в котором британские спецслужбы будут изображены в виде своего рода политической сомнамбулы, все еще не пришедшей в себя после великой победы, не уверенной, борется она против русских или немцев, но продолжающей бороться, поскольку прекратить – значит проснуться. А потому «Война в Зазеркалье» призвана была стать намеренным уходом в сторону от героики «Шпиона», чуть ли не пародией на него.

Причем моя ошибка, как я теперь понимаю, состояла не в том, что я слишком далеко ушел по этой опасной дорожке. Сейчас я вижу, что мне вообще не стоило вставлять в подобный сюжет Цирк и Джорджа Смайли. Не было необходимости прислушиваться к рекомендациям моего американского редактора, пусть это и был талантливейший Джек Джогеган. Не следовало сдерживать остроты своих критических выпадов. И лучше всего было бы поместить департамент туда же, где, по моему убеждению, находилась в тот период сама Британия, которая непостижимым образом ухитряется существовать там же по сей день: в тумане самообмана и классового чванства, в наивном убеждении, что «никогда нам еще не жилось так хорошо». Но при этом в окружении предполагаемых внешних врагов – континентальной Европы, русских и почти всех остальных держав мира, с одной стороны, и в иллюзорной убежденности, с другой, что наш остров сможет вечно жить за счет как колониального наследия, так и подачек богатых американских кузенов.

Но мои британские рецензенты совершенно не поняли шутки. А если поняли, то она не показалась им хотя бы чуточку смешной. Им хотелось «Пасхального шпиона», «Рождественского шпиона», «Новых похождений Алека Лимаса». Они готовы были принять все, кроме плохих и печальных новостей. И сначала книга обрела признание среди людей, которые знают нас извне: в Европе и, что особенно меня порадовало, в Америке, где Джон Кеннет Гэлбрайт написал, как мой роман вызвал у него живые воспоминания о провалившемся вторжении в заливе Свиней. А по отзыву Аллена Даллеса, который лишь незадолго до него покинул пост директора Центрального разведывательного управления, именно так все и обстояло в мире шпионажа. Но в Великобритании, по крайней мере на первых порах, мне пришлось смириться с горьким разочарованием многих читателей и откровенными издевательствами критики. Я был сильно уязвлен, но как-то сумел это пережить. Причем точно так же, к моему удивлению, выжила и книга, постепенно начавшая приобретать все большую популярность среди моей читательской аудитории.

Конечно, это грустная книга, но, перелистывая ее сейчас, я нахожу в ней и своеобразную прелесть. Писал я ее на острове Крит, куда бежал от излишней шумихи, вызванной публикацией «Шпиона», и в надежде спасти свой брак, которому нанес немалый урон мой первый литературный успех. Тоскуя на уединенном критском мысе, чувствуя себя немного потерянным, я, видимо, поневоле проникся теми же ощущениями несбыточной любви, которые испытывают два моих основных мужских персонажа: Эвери к ставшей для него чужим человеком жене и Лейсер – к миру, которого больше не существовало.

И даже сейчас мне трудно самому судить, насколько хорош или плох роман. Возможно, как заметил Джозеф Конрад об одном из своих героев, он вместил в себя так много, что под этой тяжестью ему трудно удержаться на ногах. Знаю только одно: это честная книга и, быть может, даже смелая. Но важнее всего, что ничего лучше я бы тогда написать не смог.

Часть I Попытка Тейлора

Здесь покоится дурак, который пытался обжулить Восток.

Киплинг

1

Летное поле покрывал снег. Его принес с севера вместе с туманом ночной ветер, от которого пахло морем. И теперь он останется здесь на всю зиму, покрывая серую землю пятнами ледяной колючей пыли, не оттаивая, но и не смерзаясь окончательно, все время одинаковый, как пейзаж без смены времен года. А сверху будет то зависать, то перемещаться туман, похожий на пороховой пушечный дым, поглощая то ангар, то будку с радаром, то силуэты самолетов, чтобы затем снова открывать их по частям, – этот лишенный цвета темный остров на фоне белой пустыни.

Это была сцена, лишенная глубины, перспективы и даже теней. Земля полностью слилась с небом, фигуры людей и здания застыли на холоде, как предметы, вмерзшие в льдину.

Позади поля аэродрома не было вообще ничего – ни дома, ни холма, ни дороги, ни хотя бы ограды или дерева, только небо, тяжело давившее на дюны, похожее на тот же туман, собравшийся вдоль грязи берега Балтики. Если горы и были, то где-то в глубине материка.

Группа детей в школьных фуражках собралась у длинного обзорного окна, болтая между собой по-немецки. На некоторых были лыжные костюмы. Тейлор с унылым видом смотрел мимо них, держа бокал затянутой в перчатку рукой. Какой-то мальчишка повернулся, уставился на него, покраснел и что-то зашептал остальным школьникам. Те примолкли.

Тейлор посмотрел на часы, описав рукой широкую дугу отчасти для того, чтобы отдернулся край рукава плаща, отчасти потому, что такая была у него манера: в ней ощущался стиль человека военного – известный полк, хороший клуб, опыт боевых действий за плечами.

Без десяти четыре. Самолет задерживался уже на час. Скоро через громкоговорители им придется объявить о причине опоздания. «Интересно, что скажут? – подумал он. – Вероятно, что вылет был отложен из-за тумана». Они скорее всего и не знали, а если знали, то не признались бы в том, что лайнер на двести миль отклонился от положенного курса и пролетал южнее Ростока. Тейлор покончил с напитком и повернулся, чтобы поставить пустой бокал. Приходилось признать, что некоторые из иностранных спиртных напитков, какие можно было попробовать только в странах, где их производили, оказывались вполне приличными на вкус. Если ты привязан к одному месту и должен скоротать пару часов, а за окном десять градусов мороза, «штайнхегер» придется в самый раз. По возвращении он непременно попросит выписать несколько бутылок для бара «Эйлиес-клуба» – парням он понравится.

Громкоговоритель загудел, издал громкий свист и наконец заработал как следует, когда его настроили. Дети с любопытством уставились на него. Сначала прозвучало объявление по-фински, затем по-шведски и только потом по-английски. Компания «Северные авиалинии» приносила извинения в связи с задержкой прибытия чартерного рейса номер два девять ноль из Дюссельдорфа. И ни слова о причинах, ни намека, надолго ли задерживался самолет. Они наверняка не имели соответствующей информации.

Зато Тейлору было известно все. Интересно, подумал он, что произойдет, если он небрежной походкой подойдет к этой бойкой маленькой сотруднице аэропорта, сидящей в стеклянной кабинке, и скажет: рейс два девять ноль задержится еще на какое-то время, моя дорогая, потому что самолет сдуло с намеченного курса сильным северным ветром с Балтики, и маршрут, проложенный штурманом, пошел к чертям собачьим. Девушка ему, конечно, не поверит. Решит, что он ненормальный. Но чуть позже поймет свою ошибку. До нее тогда дойдет, что он – не обычный пассажир, личность неординарная.

Стало темнеть. Теперь уже земля казалась светлее неба: взлетно-посадочные полосы выделялись среди снега серыми дамбами, подсвеченными янтарным светом сигнальных огней. В ближайшем к терминалу ангаре неоновые лампы тускло освещали людей и самолеты. Земля под окном неожиданно сверкнула, когда по ней пробежал луч прожектора с диспетчерской башни. Откуда-то из подсобных построек слева выехала пожарная машина и встала рядом с тремя микроавтобусами «Скорой помощи», уже припаркованными приблизительно по центру полосы. Они одновременно включили свои синие проблесковые маячки и, выстроившись в ряд, настойчиво посылали вокруг свои предупреждающие сигналы. Дети тут же заметили это и принялись оживленно обсуждать между собой.

Громкоговорители снова разнесли по залу голос сотрудницы аэропорта, хотя со времени первого объявления прошло всего пять минут. Школьники умолкли и стали слушать. Прибытие рейса два девять ноль откладывается по меньшей мере на час. Более подробной информации пока нет. В тоне девушки слышались едва уловимые нотки удивления и озабоченности, которые, однако, не остались не замеченными небольшой группой людей, располагавшихся в другом конце зала. Пожилая дама что-то сказала мужу, встала, взяв свою сумочку, и присоединилась к группе детей. Какое-то время она лишь бессмысленно вглядывалась сквозь окно в сумрак. Не удовлетворившись этим, она затем повернулась в Тейлору и спросила по-английски:

– Что там такое с самолетом из Дюссельдорфа? – Горловые звуки ее негодующей реплики выдавали уроженку Голландии.

Тейлор помотал головой.

– Возможно, всему виной снегопад, – ответил он отрывисто, как и положено человеку военному.

Толкнув дверь на пружинах, Тейлор спустился в холл первого этажа. Рядом с основным входом ему бросилась в глаза вывеска с эмблемой «Северных авиалиний». За стойкой сидела очень симпатичная девушка.

– В чем проблема с рейсом из Дюссельдорфа?

У него была доверительная манера общения; по мнению многих коллег, он умел найти подход к молодым женщинам. Девушка улыбнулась и пожала плечами.

– Думаю, все дело в снегопаде. Осенью у нас из-за этого часто случаются задержки рейсов.

– Почему бы вам не связаться с начальством? – Он кивнул на стоявший перед ней телефон.

– Они сами передадут всю нужную информацию по системе оповещения, как только что-то станет известно, – сказала она.

– Кто у них шкипер, милая?

– Извините, не поняла?

– Кто у штурвала? Как зовут командира корабля?

– Капитан Лансен.

– Он хороший пилот?

Девушку его вопрос даже как будто шокировал.

– Капитан Лансен – очень опытный летчик.

Тейлор оглядел ее, усмехнулся и сказал:

– По крайней мере он уж точно везучий летчик, милая.

Да, считалось, что старина Тейлор знает, как общаться с девчонками. По пятницам в «Эйлиесе» ему частенько раздавали комплименты по этому поводу.

Лансен. Странно было слышать эту фамилию, произнесенную случайным человеком. В их конторе такого не могли себе позволить. Там использовались описания, кодовые имена, клички – все, что угодно, кроме настоящей фамилии. «Этот паренек Арчи; наш летающий друг; наш приятель с севера; любитель фотографии». Они даже пускали в ход трудные для запоминания буквы и цифры, которыми человек обозначался в разного рода бумагах, но подлинное имя никогда и ни при каких обстоятельствах не могло прозвучать.

Лансен. В Лондоне Леклерк показал ему снимок: тридцатипятилетний, моложавый мужчина, светловолосый, привлекательный. Наверняка все здешние красотки без ума от него. Впрочем, для чего вообще существуют стюардессы, если не для того, чтобы ублажать пилотов? Никто другой в этот мирок не допускался. Тейлор быстро провел рукой по пальто и на ощупь убедился, что конверт по-прежнему лежал во внутреннем кармане. Ему никогда прежде не приходилось иметь при себе такой крупной суммы. Пять тысяч долларов всего за один полет. Тысяча семьсот фунтов без всяких там налогов за то, чтобы сбиться с курса в районе Балтики. Но следовало иметь в виду, что Лансен, конечно же, не проделывал таких трюков каждый день. Это был особый случай, как подчеркнул Леклерк. Занятно было бы перегнуться сейчас через стойку, сказать этой киске, кто он такой на самом деле, и продемонстрировать пачку купюр в конверте. У него, если честно, никогда не было девчонки такого высокого класса – красивой, юной, длинноногой.

Он снова поднялся наверх в бар. Бармен уже начал узнавать его. Тейлор указал на бутылку «штайнхегера» в центре полки и попросил:

– Плесните-ка мне еще стаканчик, если не трудно. Да, да, из той бутылочки, что прямо у вас за спиной. С вашей местной отравой.

– Вообще-то она немецкая, – уточнил бармен.

Тейлор открыл бумажник и вынул банкноту. Под целлофаном одного из отделений была видна фотография девочки примерно лет девяти с куклой в руках.

– Моя дочка, – объяснил он бармену, и тот ответил дежурной улыбкой.

Его голос менялся в зависимости от обстоятельств, как это бывает у коммивояжеров. Он начинал несколько преувеличенно растягивать слова, когда общался с людьми привычного круга, или, напротив, желал подчеркнуть свое отличие, обычно мнимое, или когда, как сейчас, ощущал нервозность.

А приходилось признать: нервишки у него пошаливали. Он оказался в неуютной и странной ситуации для человека своего возраста и положения: ему, обычному курьеру министерства обороны, поручили оперативное задание. Это была работа для дрессированных свиней из Цирка, а вовсе не для его департамента. Совершенно непривычная миссия, нисколько не похожая на повседневные дела, которыми он занимался. И к тому же где-то у черта на рогах. Как кому-то вообще взбрело в голову построить аэропорт в таком месте? Уму непостижимо. Как правило, ему нравилось бывать за границей. К примеру, когда он навещал старину Джимми Гортона в Гамбурге. Или тот вечер, проведенный в Мадриде. Ему было полезно иногда отдыхать от Джоани. Пару раз он с удовольствием даже смотался в Турцию, хотя не слишком доверял тамошним смуглым рожам. Но все это были легкие прогулки в сравнении с нынешней командировкой. Он привык летать первым классом с сумками на пустом соседнем сиденье, с удостоверением офицера НАТО – высочайший статус! Почти дипломат, ничего не скажешь. Но сейчас все обстояло по-другому и потому активно ему не нравилось.

Впрочем, Леклерк сказал, что это очень важно, а Тейлор никогда не сомневался в его словах. Ему выдали паспорт на чужую фамилию. Пишется Малерби, но читается Маллаби, объяснил сотрудник. Одному богу известно, кто это придумал. Тейлор никак не мог запомнить фамилию по буквам и чуть не наделал ошибок, когда регистрировался этим утром в отеле. Зато командировочные были фантастическими: пятнадцать монет в день на расходы, и никаких квитанций. Правда, он слышал, что в Цирке выделяли семнадцать. Но его устраивали и эти деньги. Можно было хорошо провести время и даже купить подарок Джоани. Хотя она, как всегда, предпочтет получить наличные.

Он, конечно, ей обо всем рассказал. Делать это запрещалось, но Леклерк не был с ней даже знаком. Прикурив, он сделал затяжку и спрятал сигарету внутри ладони, как делают часовые, когда курят на посту. А чего они хотели? Чтобы он отправился в какую-то там Скандинавию, даже не предупредив жену?

Ему стало интересно, зачем приехали сюда эти детишки, которые практически не отлипали от окна. Удивительно, как легко болтали они на иностранном языке! Он снова посмотрел на часы, но почти не обратил внимания на стрелки, мимолетным движением проверив конверт в кармане. С выпивкой лучше заканчивать: ему необходима ясность мыслей. «Что сейчас поделывает Джоани?» – подумал он. Наверное, тоже присела со стаканом джина или чего-то еще. Жаль, ей теперь приходится работать целыми днями.

Внезапно он понял, что воцарилась полная тишина. Даже бармен замер на месте, вслушиваясь. Старики за столиком тоже напрягали слух, повернув головы в сторону большого окна. А потом и он сам отчетливо различил звук моторов самолета, все еще очень далекий, но приближавшийся к аэродрому. Бросился к окну и был уже на полпути к нему, когда ожили громкоговорители. После первых же слов по-немецки дети всполошились, как стайка голубей, и кинулись к лестнице, ведущей на первый этаж. Компания, сидевшая за столом, тоже поднялась, женщины принялись натягивать перчатки, мужчины надевали пальто и брались за ручки своих портфелей. Наконец прозвучало объявление по-английски. Лансен заходил на посадку.

Тейлор смотрел сквозь оконное стекло в темноту. Никаких признаков приближавшегося самолета видно не было. Он ждал с нараставшим беспокойством. «Это похоже на конец света, – думал он, – конец всего треклятого света – вот что там происходит. Вдруг Лансен потерпит аварию? Что, если они найдут фотоаппарат?» Как же ему хотелось, чтобы его задание выполнял сейчас кто-нибудь другой! Тот же Вудфорд. Почему они не послали Вудфорда? Или этого умника Эвери с его дипломом колледжа? Ветер заметно усилился – он мог поклясться, что усилился. Это было видно по тому, как его порывы сдували снег, занося им посадочную полосу, как раскачивались осветительные мачты. Дальше у горизонта ветер взвихривал целые снежные столбы, чтобы потом с яростью их развеять, словно он сам ненавидел созданное им же. Совершенно внезапно в стекло швырнуло целую охапку заледенелых снежинок, и Тейлор невольно отпрянул. Они застучали мелкой дробью, даже деревянная рама дрогнула. Тейлор снова посмотрел на часы. Это стало превращаться в привычку, как будто знание точного времени могло хоть как-то помочь.

Лансену ни за что не посадить самолет в таких условиях. Нет ни одного шанса.

У него замерло сердце. Сначала тихо, а потом сразу во всю мощь зазвучали клаксоны и сирены всех четырех машин одновременно, наполнив это адское летное поле завыванием голодных хищных зверей. Пожар… Видимо, на борту вспыхнул пожар. Но он все равно попытается посадить горящий самолет… Тейлор повернул голову, ища хоть у кого-то ответов на свои вопросы.

Рядом с ним стоял бармен, протирая насухо бокал и тоже глядя в окно.

– Что происходит?! – буквально выкрикнул Тейлор. – Почему включили сирены?

– В плохую погоду их всегда включают, – ответил бармен. – Так положено по инструкции.

– Но почему ему разрешили посадку? – недоумевал Тейлор. – Они могли направить его дальше на юг, верно? Этот аэропорт слишком мал. Такому лайнеру нужно больше места.

Но бармен лишь спокойно покачал головой.

– Все не так уж и скверно, – сказал он, указывая на полосу. – И кроме того, он сильно задержался. Вероятно, у него кончается топливо.

Затем они увидели самолет на краю полосы, его мерцавшие среди снегопада иллюминаторы, лучи его прожекторов, бившие далеко вперед. Он приземлился, вполне благополучно сел, и до них донесся рев двигателей, когда лайнер начал подруливать к подготовленной для него стоянке.

Бар опустел. Тейлор остался единственным клиентом и заказал еще порцию джина. Действовал он строго по предписанию. «Никуда не уходи из бара, – так проинструктировал его Леклерк. – Лансен найдет тебя там. Ему понадобится некоторое время, чтобы оформить полетные формальности и забрать фотокамеру». Тейлор услышал, как внизу школьники запели хором – женский голос доминировал. Какого хрена ему приходится постоянно находиться в окружении детей и баб? Он ведь делал важную мужскую работу, не так ли? В кармане лежали пять тысяч долларов и фальшивый паспорт.

– Сегодня полетов больше не будет, – сообщил бармен. – Они уже закрыли все аэропорты.

Тейлор кивнул.

– И правильно сделали. Там какой-то ужас творится. Просто кошмар.

Бармен неспешно убирал с полок бутылки.

– Никакой опасности не было, – сказал он, словно утешая своего гостя. – Капитан Лансен – очень хороший летчик. – Он замер в нерешительности, не зная, пора ли убирать в шкаф бутылку с «штайнхегером».

– Конечно же, никакой опасности не было, – огрызнулся Тейлор. – А кто здесь говорил о какой-то опасности?

– Выпьете еще? – спросил бармен.

– Нет, но вы налейте себе. Рюмочку за мой счет.

Без особой охоты бармен налил себе джина, а потом запер бутылку в шкаф.

– И все равно поражаешься, как это у них выходит, верно? – заметил Тейлор примирительно, налаживая отношения с барменом. – Ведь в такую погоду они ничего не видят, ровным счетом ни черта не видят. – Он улыбнулся, изображая из себя знатока. – Сидят в кабине и могут с таким же успехом делать все с закрытыми глазами. Я сам однажды наблюдал такое, – добавил Тейлор, вытянув руки перед собой, словно держась за штурвал самолета. – Поверьте, я знаю, о чем говорю… И они погибают первыми, если что-то случается. – Он помотал головой. – Да, надо отдать им должное. Они зарабатывают каждое пенни своего жалованья. Особенно на «птичках» такого размера. Порой ведь все висит буквально на волоске.

Бармен неопределенно кивнул, допил джин, сполоснул рюмку, вытер ее и поставил на полку под стойкой. Потом расстегнул пуговицы на форменном жилете.

Тейлор не двигался.

– Ну вот, – сказал бармен с довольной улыбкой, – а сейчас нам пора по домам.

– Что значит – нам? – спросил Тейлор, округлив глаза и откинув голову чуть назад. – О чем это вы?

Теперь он мог дать волю своему темпераменту: Лансен посадил самолет.

– Мне нужно закрывать бар.

– Тоже скажете, идти домой! Бросьте, налейте мне еще выпить. Сами можете отправляться домой, если вам угодно. А мой дом, так уж получилось, находится в Лондоне. – Он говорил теперь с вызовом, вроде бы и шутя, но с колкой насмешкой. – А поскольку ваши авиакомпании не могут доставить меня ни в Лондон, ни в какое-нибудь другое достойное место до завтра, довольно глупо советовать мне идти домой, не так ли, старина? – Он все еще улыбался, но это была злая улыбка нервного человека, теряющего терпение. – И имейте в виду, приятель, когда в следующий раз захотите выпить за мой счет, вам придется…

Дверь открылась, и вошел Лансен.

* * *

Все должно было произойти совершенно иначе. По крайней мере не так описывал ему эту встречу Леклерк. Оставайся в баре, говорил он. Сядь в углу, закажи выпить. Свободный стул займи пальто и шляпой, словно ждешь кого-то. После приземления Лансен всегда заходит пропустить кружку пива. Ему нравится посидеть среди обычных пассажиров, это в его стиле. Вокруг будут другие люди. Это небольшой городок, говорил Леклерк, но аэропорт никогда не пустует. Он осмотрится в баре, ища, куда бы присесть, а потом совершенно открыто, без экивоков подойдет и спросит тебя, все ли стулья заняты. Ты ответишь, что держал место для приятеля, но тот так и не появился. Он закажет пива, а потом задаст вопрос, кого ты ждал: приятеля или приятельницу? Ты скажешь ему, что это не слишком деликатный вопрос. Вы посмеетесь, а потом начнете серьезный разговор. Не забудь выяснить у него высоту и скорость. Аналитическому отделу могут понадобиться сведения о высоте и скорости полета. Деньги держи в пальто. Он повесит плащ рядом и незаметно заберет конверт, а пленку бросит тебе в карман. Допьешь свой стакан, пожмешь руку, и большой привет. Утром вылетишь домой. В устах Леклерка все звучало предельно просто.

Через пустой зал Лансен направился прямо к нему – высокий и сильный мужчина в синем макинтоше и фуражке. Он бегло бросил взгляд на Тейлора, а потом обратился поверх его головы к бармену:

– Йенс, дай мне пива.

Повернулся к Тейлору:

– А вы что пьете?

Тейлор натянуто улыбнулся:

– Ваш местный джин.

– Налей и ему, чего он хочет. Двойную порцию.

Бармен быстро застегнул жилет, отпер шкаф и подал почти полный стакан «штайнхегера». Для Лансена он достал из холодильника и откупорил бутылку пива.

– Вы от Леклерка? – кратко поинтересовался Лансен так громко, что его было слышно во всему баре.

– Да, – ответил Тейлор чуть тише и после заметного замешательства. – Я из лондонской фирмы «Леклерк и компания».

Лансен взял пиво и пошел с ним к ближайшему столику. У него дрожала рука. Оба сели.

– Тогда скажите, какой идиот дал мне подобное задание и инструкции? – спросил он грубо.

– Я не знаю. – Тейлор был откровенно поражен. – Мне неизвестно даже, какие инструкции были вами получены. Здесь нет моей вины. Меня прислали только забрать пленки, и все. Но даже это не моя обычная работа. Я не занимаюсь секретными делами. По профессии я – обычный курьер.

Лансен наклонился вперед, положив ладонь поверх руки Тейлора. Его заметно трясло.

– Я тоже не занимался ничем секретным. До сегодняшнего дня. У меня в самолете были дети. Двадцать пять немецких школьников, летевших сюда на зимние каникулы. Считай, половина самолета ребятишек.

– Да, – выдавил улыбку Тейлор, – я догадался. Их тут встречала целая делегация.

Лансен не мог сдержать эмоций.

– Что именно они искали? Вот вопрос, на который я хотел бы получить ответ. Что такого интересного может быть в Ростоке?

– Говорю же вам: я не имею к этому никакого отношения. – Но потом невпопад добавил: – Леклерк сказал, что это не в Ростоке, а в районе южнее города.

– В треугольнике южнее: Калькштадт – Лангдорн – Волькен. Не надо мне рассказывать о районе.

Тейлор с беспокойством посмотрел на бармена.

– Думаю, нам не следует говорить так громко, – сказал он. – Этот парень не слишком приветлив. – Он отпил глоток «штайнхегера».

Лансен сделал неожиданный жест, словно пытаясь отмахнуться от чего-то, мелькавшего перед лицом.

– Все кончено, – сказал он. – Я больше не хочу в этом участвовать. Конец. Все шло хорошо, пока я должен был лишь держаться курса и фотографировать все подряд. Но это уже слишком, понимаете? Вся треклятая идея – сплошной перебор и сумасшествие. – Он говорил по-английски правильно, но с таким сильным акцентом, словно страдал дефектом речи.

– Вы сделали снимки? – спросил Тейлор. Ему нужно было забрать пленку и уходить.

Лансен пожал плечами, сунул руку в карман плаща и, к ужасу Тейлора, подал ему через стол тридцатипятимиллиметровую цинковую кассету.

– Так что там такое? – снова спросил Лансен. – Что им понадобилось искать в таком месте? Я опустился ниже облаков, облетел весь район, но не заметил никаких атомных бомб.

– Нечто очень важное. Это все, что мне объяснили. Нечто крупное. У них не было другого выхода, и вы должны это понять. Никакие другие полеты над тем районом невозможны. – Тейлор повторял то, что слышал от кого-то другого. – Это мог быть только официальный лайнер известной авиакомпании. И никак иначе. Без вариантов.

– Но послушайте. Меня засекли, стоило мне лишь приблизиться к тем местам. Два МиГа. Откуда они взялись так быстро? Вот что я хочу понять. Как только я их заметил, снова нырнул в облака, но они последовали за мной. Я подал сигнал, запрашивая координаты. Когда мы поднялись над облачным слоем, они все еще сидели у меня на хвосте. Я подумал, что они прижмут меня к земле и прикажут совершить посадку. Сделал попытку автоматически сбросить фотоаппарат, но его заело. Дети облепили иллюминаторы, махали руками пилотам МиГов. Они шли параллельным курсом еще какое-то время, а потом отвалили в сторону. Но мы летели на минимальной дистанции друг от друга. Все это было чудовищно опасно, особенно с ребятишками на борту. – К пиву он даже не прикоснулся. – Какого лешего им было нужно? – спросил он. – И почему они не вынудили меня сесть?

– Повторяю: я здесь совершенно ни при чем. Это не моя обычная работа. Но что бы ни разыскивали в Лондоне, они наверняка хорошо знают свое дело. – Он уговаривал сейчас в большей степени самого себя; ему необходимо было верить Лондону. – Они не растрачивают время попусту. У них действительно есть там какая-то цель.

Он убежденно хмурил брови, но Лансен, казалось, ничего не слышал и не замечал.

– И они никогда не идут на излишний риск, – добавил Тейлор. – Вы отлично справились с работой, Лансен. Каждому из нас необходимо вносить посильный вклад… И порой рисковать. Нам всем. И мне тоже досталось во время войны, знаете ли. Хотя вы, конечно, слишком молоды, чтобы помнить военное время. Но это такая же работа, мы продолжаем сражаться за общее дело. – Внезапно он вспомнил о двух вопросах. – На какой высоте вы находились, когда производили съемку?

– На разной. Над Калькштадтом мы снизились до шести тысяч футов.

– Да, Калькштадт интересовал их больше всего, – с пониманием кивнул Тейлор. – Это просто высший класс, Лансен, высший класс. А какова была скорость?

– Двести… Двести сорок. Что-то в этом роде. Но там ничего не было, говорю же вам, ничего.

Он прикурил сигарету.

– Теперь мы с этим покончили, – повторил Лансен. – Какой бы важной ни была цель.

Он поднялся. Тейлор встал тоже и запустил правую руку в карман пальто. Внезапно в горле у него пересохло. Деньги! Где же деньги?

– Поищите в другом кармане, – дал совет Лансен.

Тейлор подал ему конверт.

– У вас будут неприятности из-за случившегося? Я имею в виду МиГи?

Лансен пожал плечами:

– Сомневаюсь. Прежде я не делал ничего подобного. Один раз они мне еще поверят, спишут все на плохие погодные условия. Я сильно отклонился от курса, но это могло быть ошибкой наземных служб. Неверные данные.

– А что ваш штурман? И вообще экипаж? Что думают они?

– Это мои проблемы, – угрюмо ответил Лансен. – Просто передайте в Лондоне, что все кончено.

Тейлор посмотрел на него сочувственно.

– Вы просто перенервничали, – сказал он. – Пережили слишком большое напряжение.

– Идите к дьяволу, – тихо отозвался Лансен. – Чтобы вам всем гореть в аду.

Он отвернулся, положил на стойку монету и вышел из бара, на ходу небрежно запихивая в карман плаща длинный пухлый конверт с деньгами.

Несколько секунд спустя Тейлор последовал за ним. Бармен смотрел ему в спину, когда он толкнул дверь и стал спускаться по лестнице. «Неприятный тип», – подумал бармен. Впрочем, ему никогда не нравились англичане.

Поначалу Тейлор решил не брать такси до гостиницы. Он вполне мог прогуляться десять минут пешком и сэкономить на транспортных расходах. Девушка за стойкой авиакомпании кивнула ему на прощание, когда он проходил мимо к главному выходу из здания аэровокзала. Холл первого этажа был отделан тиковым деревом, от пола тянуло теплом. Тейлор вышел наружу. И тут же холод ударом меча вспорол его одежду. Каким-то парализующим ядом он расплылся по мгновенно онемевшему лицу, нащупывая путь за воротник – к шее и плечам. Сразу же изменив решение, Тейлор поспешно огляделся в поисках такси. К тому же он был пьян. Понимание пришло внезапно: как ни странно, на свежем воздухе его развезло. Стоянка оказалась пуста. Ярдах в пятидесяти выше по дороге был припаркован старенький «ситроен» с работающим мотором. Этого счастливчика грела печка, завистливо подумал Тейлор и поспешил вернуться через пружинящие двери внутрь.

– Мне нужно такси, – сказал он девушке. – Не знаете, как мне найти машину?

Оставалось только молить бога, чтобы он нормально выглядел. Это же надо было столько выпить! Не следовало принимать тот последний стакан, который заказал для него Лансен.

Она покачала головой.

– Все такси заняты на развозе детей. Пришлось посадить по шесть ребят в каждую машину, – сказала она. – А полетов сегодня больше не будет. У нас вообще зимой такси очень мало. Это ведь совсем небольшой аэропорт.

– А что там за старая машина на дороге? Быть может, такси? – у него слегка заплетался язык.

Девушка подошла к двери и выглянула на улицу. У нее была потрясающая походка – совершенно естественная, но в то же время соблазнительная.

– Я что-то не вижу никакой машины, – сказала она.

Тейлор посмотрел ей через плечо.

– Там был старый «ситроен». Еще фары горели. Но наверное, уже уехал. Я просто поинтересовался.

«Допился, – подумал он, – машина проехала мимо, а я даже не слышал шума двигателя».

– У нас все такси марки «вольво», – сказала дежурная. – Может, одно и вернется, когда доставит детей. Почему бы вам не пойти и не выпить чего-нибудь?

– Бар закрыт, – усмехнулся Тейлор. – И бармен уехал домой.

– Вы остановились в отеле при аэропорте?

– Да, в «Регине». И мне нужно как можно скорее вернуться. – Говорить стало заметно легче. – Мне должны позвонить из Лондона.

Она с сомнением посмотрела на его пальтецо. Материал водоотталкивающий, но на подкладке, как говорят, из «рыбьего меха».

– Вы могли бы добраться до отеля пешком, – предложила она. – Это всего десять минут по шоссе. А ваш багаж мы сможем прислать позже.

Тейлор все тем же жестом посмотрел на часы.

– Багаж уже в отеле. Я прилетел сегодня рано утром.

У него было сморщенное, вечно озабоченное лицо, почти как у комика из мюзик-холла, только с вечно грустным выражением. Лицо, на котором глаза казались бледнее своего окружения, а между ртом и крыльями носа пролегли глубокие морщины. Вероятно, осознавая это, Тейлор отпустил самые банальные усики, казавшиеся царапиной на фотографии, но они не только не скрывали дефектов внешности, а лишь подчеркивали их. В результате его облик вызывал недоверие, но не потому, что казался мошенническим, а как раз из-за неуклюжих попыток ввести в заблуждение, которые никого не обманывали. Кроме того, он скопировал с какого-то давно забытого оригинала странные движения тела. Например, многих раздражала его манера неожиданно по-солдатски выгибать спину, как в парадном строю, словно другая поза ему не подобала. А иной раз он начинал трясти локтями и коленями, в чем было нечто карикатурно-лошадиное. Достоинства же ему добавляла только болезненная твердость, с которой он держал свое маленькое тело, как человек, все время преодолевающий сопротивление сильного ветра.

– Быстрым шагом вы доберетесь туда меньше чем за десять минут, – пояснила дежурная.

Тейлор ненавидел ожидание. Он вбил себе в голову, что ждать могут только люди бесхарактерные. Ему не нравилось, когда посторонние видели, как он чего-то дожидается. А потому он недовольно сжал губы, покачал головой и, не слишком ласково попрощавшись с девушкой, снова шагнул в морозную темноту.

Никогда прежде Тейлор не видел такого неба. Казавшееся необъятным, оно дугой изгибалось к горизонту, проходившему среди заснеженных полей, и лишь местами его равномерную черноту нарушали белесые полоски замерзшего тумана, к которым лепились редкие звезды и словно обведенная двойным контуром ущербная луна. Тейлору все это внушило робость, какую внушает человеку сухопутному морской простор. Он ускорил свои не вполне уверенные шаги, чуть пошатываясь из стороны в сторону.

Он двигался в сторону гостиницы уже минут пять, когда его догнала машина. Тротуара для пешеходов предусмотрено не было. Сначала он заметил свет фар, потому что звук мотора заглушал лежавший вокруг снег, но, и увидев светлую полосу впереди себя, не сразу понял, откуда она взялась. Свет сначала по скошенной линии бил в сторону поля, и он решил, что это, должно быть, один из прожекторов аэропорта. Но затем ему бросилось в глаза, как его собственная тень на дороге укоротилась, а свечение сделалось заметно ярче, и он понял, что это может быть только автомобиль. Он шел по правой стороне, неловко переставляя ноги по смерзшемуся гравию, который устилал обочину. Обратив внимание на желтоватый оттенок света, он догадался, что на фарах стояли специальные фильтры, как принято во Франции. Это маленькое умозаключение даже порадовало его, показывая, что мозги все-таки постепенно прояснялись.

Он шел не оглядываясь, потому что был в известной степени человеком стеснительным и не хотел своим видом показать, что напрашивается в попутчики. Но потом с некоторым опозданием его посетила мысль, что в континентальной Европе везде принято правостороннее движение, а в таком случае, строго говоря, он нарушал правила, предписывавшие пешеходам идти навстречу транспортному потоку, и, вероятно, ему следовало пересечь шоссе.

Машина ударила его сзади, переломив позвоночник. Всего лишь на один ужасный момент Тейлор являл собой классическую позу отчаяния, когда его голову и плечи резко швырнуло вперед, а руки с растопыренными пальцами он вытянул перед собой. При ударе он не издал ни стона, ни крика. Словно и его тело, и душа оказались настолько поражены этой внезапной болью, что передать ее не смог бы ни один звук, на который способно еще живое человеческое тело. Вполне вероятно, водитель даже не заметил, что натворил, – до такой степени мягким оказалось столкновение бампера с плотью. Его можно было принять, наверное, за наезд на случайно скопившийся на обочине сугроб.

Машина протащила тело пару ярдов, а потом отбросила в сторону, оставив безжизненную фигуру на краю пустынной дороги. Шляпа упала рядом, но порыв ветра тут же подхватил ее и повлек по снегу в поле. Из кармана пальто, полы которого тоже трепетали на ветру, мягко выкатилась цинковая кассета, попала в небольшую ложбинку у края шоссе и задержалась в ней на секунду, прежде чем скатиться дальше по склону.

Часть II Попытка Эвери

Есть вопросы, которые никто не имеет права задавать ни одному белому человеку.

Джон Бакан. Мистер Стэндфаст

2

Прелюдия

Было три часа утра.

Эвери положил трубку телефона, разбудил Сэру и сказал:

– Тейлор погиб.

Ему, разумеется, не следовало сообщать ей об этом.

– Кто такой Тейлор?

«Зануда», – подумал он. И вообще он помнил его достаточно смутно. Жуткийанглийский педант, прямой, как пирс в Брайтоне.

– Наш коллега из общей курьерской службы, – ответил он. – Работал там со времен войны. Надежный сотрудник.

– Ты обо всех говоришь одно и то же. Хороший товарищ, надежный сотрудник. Как же он погиб? Почему? – Она села в постели.

– Леклерк как раз ждет доклада. – Ему не нравилось одеваться у нее на глазах.

– И он хочет, чтобы ты помог ему ждать?

– Он хочет, чтобы я приехал в контору. Я ему нужен. Ты же не думаешь, что я сейчас вернусь в кровать и снова засну, верно?

– Мне уж и спросить нельзя? – обиделась Сэра. – Ты всегда так услужлив с Леклерком.

– Тейлор был нашим ветераном. Леклерк очень обеспокоен. – У него в ушах до сих пор стоял возбужденный и чуть ли не радостный голос Леклерка: «Приезжай немедленно. Возьми такси. Мы заново просмотрим все досье».

– И часто это у вас случается? Я имею в виду, когда люди гибнут. – В ее тоне звучали нотки недовольства, словно ей никто и никогда ни о чем не рассказывал, как будто ей одной смерть Тейлора представлялась чем-то страшным.

– Вот только ты помалкивай. Никому ни слова, – предупредил ее Эвери. Это был проверенный способ избежать дальнейших расспросов. – И даже не заикайся, что мне пришлось уехать из дома посреди ночи. Тейлор совершал поездку под чужим именем, – добавил он. – Кому-то придется поставить в известность его жену.

Он искал свои очки.

Она тоже встала и надела халат.

– Ради бога, оставь эти свои ковбойские замашки. Если каждая секретарша знает, почему не может знать жена? Или им сообщают, только если их мужья погибают? – Сэра подошла к двери.

Она была среднего роста, с длинными волосами, что не совсем подходило к форме ее лица. Сейчас на нем читались тревога и нараставшее напряжение, словно она предвидела, что будущее не сулит ничего хорошего. Они познакомились в Оксфорде, где она училась гораздо лучше и получила более перспективный диплом. Но постепенно замужняя жизнь выработала в ней детские черты характера, она попала в зависимость от него и приняла ее, но порой напоминала, что пожертвовала ради мужа чем-то очень ценным и могла в любой момент потребовать компенсации. Их сын стал для нее не столько источником радости и ожиданий, сколько оправданием зависимости, стеной от внешнего мира, а не способом связи с ним.

– Куда это ты? – спросил Эвери.

Она частенько намеренно делала что-то, досаждавшее ему. Могла, например, порвать свой билет на концерт, куда они собирались вместе.

– Ты, вероятно, забыл, что у нас есть малыш? – сказала она.

Только сейчас он услышал, как Энтони плачет. Должно быть, громким разговором они разбудили его.

– Я позвоню из офиса. – Он направился к выходу. От двери детской она обернулась, и Эвери понял, о чем она думает: они даже не поцеловались.

– Тебе не нужно было уходить из издательства, – сказала она.

– Та моя работа тебе тоже не нравилась.

– Почему не прислали машину? – спросила она. – Ты говорил, что у них много машин.

– Она ждет за углом.

– Почему, ради всего святого?

– Правила конспирации, – ответил он.

– От кого ты прячешься?

– У тебя есть деньги? У меня кончились.

– К чему тебе деньги?

– Просто чтобы были! Я не могу выходить из дома без пенса в кармане.

Она порылась в сумочке и дала ему десять шиллингов. Быстро закрыв за собой дверь, он спустился по ступенькам на Принс-оф-Уэльс-драйв.

Когда он проходил мимо окна первого этажа, ему не потребовалось даже поворачивать голову, чтобы узнать: из-за шторы за ним наблюдает миссис Йетс, днем и ночью следившая за всеми, кто жил на улице, неизменно держа на руках кошку, чтобы согреться.

А холод пробирал основательно. От реки через парк дул пронизывающий ветер. Он осмотрел улицу в обоих направлениях. Она была пустынна. Ему следовало позвонить в таксомоторный парк в Клэпэме, но уж слишком хотелось побыстрее убраться из дома. Кроме того, он же сказал Сэре, что за углом дожидается машина. Он прошел сотню ярдов в сторону электростанции, но передумал и вернулся. Хотелось спать. У него оставалась странная иллюзия, что даже на улице он все еще слышит, как звонит телефон. Он знал, что одна машина такси почти круглые сутки дежурит рядом с мостом Альберта; лучше всего было направиться туда. А потому ему снова пришлось пройти мимо своего дома в квартале Мэншнз. Он взглянул на окно детской, и, конечно же, из него смотрела Сэра. Она, вероятно, волновалась, прислали ли машину. На руках она держала Энтони, и Эвери догадывался, что она плачет, ведь он так и не поцеловал ее. Ему потребовалось полчаса, чтобы поймать такси до Блэкфрайарз-роуд.

Эвери смотрел на мелькавшие за окном уличные фонари. Он был молод и принадлежал к числу тех современных англичан неопределенного классового происхождения, которые получали дипломы историков искусства, но затем обнаруживали, что они не дают достаточных средств к существованию. Высокорослый, с виду типичный интеллигент со спокойными глазами за стеклами очков, он отличался сдержанной и скромной манерой держаться в тени, которая особенно нравилась старшим. Движение такси убаюкивало, как покачивание коляски успокаивает плачущее дитя.

Машина миновала Сент-Джордж-серкус, потом клинику глазных болезней и оказалась в начале Блэкфрайарз-роуд. Нужный дом возник перед ним и остался позади, потому что он попросил шофера остановиться на следующем перекрестке, – Леклерк настойчиво рекомендовал соблюдать осторожность.

– Да, я выйду на углу, – сказал он. – Здесь будет в самый раз.

Департамент располагался в унылой с виду вилле с потемневшими от сажи стенами, на балконе которой стоял огнетушитель. Казалось, что это один из тех домов, которые вечно выставлены на продажу. Никто не в состоянии был понять, зачем министерству понадобилось возводить вокруг него стену, – возможно, как это делают на кладбищах, чтобы защитить могилы от взглядов праздных прохожих; или же, наоборот, для защиты людей от взглядов мертвецов. Но уж точно не ради сада, где не росло ничего, кроме травы, да и та пробивалась пучками, как облезшая шкура старого бродячего пса. Парадная дверь была окрашена темно-зеленой краской; но ее никогда не открывали. Иногда днем совершенно одинаковые с виду фургоны без всякой маркировки въезжали по неровной дорожке на территорию, но цель их приезда оставалась неизвестной, поскольку все происходило на заднем дворе. Соседи, если упоминали об этом доме вообще, называли его «министерским», что было не совсем верно. Департамент представлял собой отдельную административную единицу, хотя формально и подчинялся министерству^[500]. Над зданием витал тот неизменный дух легкой казенной запущенности, который характеризует правительственные учреждения по всему миру. Для тех, кто работал в нем, его тайна была подобна таинству материнства, а секрет выживания уподоблялся загадке выживания самой Англии как государства. Оно укрывало их в себе, прятало от посторонних глаз и – милый анахронизм – казалось чем-то вроде кормилицы.

Эвери помнил его в те дни, когда туман густо лепился к оштукатуренным стенам, и летом, когда солнце ненадолго проникало в его кабинет сквозь тюль, но не особенно согревало. А зимним утром его фасад порой чернел от дождя, и в свете уличных фонарей капли воды блестели на мрачных темных стеклах. Но каким бы он ни рисовал этот дом в своем воображении, для него он не был просто местом работы. Здесь он жил.

Он прошел по дорожке на задний двор, позвонил и дождался, когда Пайн открыл ему. В окне Леклерка горел свет.

Он показал Пайну пропуск. Вероятно, ритуал напомнил обоим военное время, которое Эвери знал больше по чужим и весьма занимательным рассказам, а Пайн испытал на собственной шкуре.

– Красивая нынче луна на небе, сэр, – заметил Пайн.

– Да, красивая. – Эвери вошел внутрь. Пайн задержался, чтобы запереть замок.

– А я помню, как парни на фронте проклинали такие лунные ночи.

– И было за что, – рассмеялся Эвери.

– Слышали о результате матча в Мельбурне, сэр? Брэдли высадили после трех подач.

– Вот беда, – вежливо отреагировал Эвери. Крикет его никогда не интересовал.

На потолке в холле висела лампа под синим стеклом, напоминая ночное освещение больничных помещений. Эвери поднялся по лестнице. Ему было холодно и неуютно. Где-то прозвенел звонок. Странно, но Сэра во сне никогда не слышала звонков их телефона.

Леклерк ждал его.

– Нам нужен человек, – сказал он сразу, причем слова его прозвучали так, словно он только что очнулся.

Свет настольной лампы был направлен на папку, которая лежала перед ним на столе.

Леклерк – невысокий, чуть полноватый, с неброской внешностью, чисто выбритый и холеный – носил короткие жесткие воротнички, а галстуки предпочитал одноцветные, полагая, вероятно, что лучше чуть отставать от моды, чем не следовать ей совсем. Глаза у него были темные и подвижные, он часто улыбался, когда разговаривал, но улыбки эти, как правило, ничего не означали. На рукавах всех его пиджаков имелись отвороты, куда он по привычке засовывал носовые платки. По пятницам он надевал замшевые ботинки, которые сообщали всем, что он отправляется за город. Где он жил, казалось, не знал никто. В его кабинете всегда царил полумрак.

– Больше полетов организовать мы не сможем. Этот был последний. В министерстве категорически против. Нам придется заслать туда своего человека. Я перебрал свою картотеку, Джон. Есть некто по фамилии Лейсер, поляк. Он справится.

– Что случилось с Тейлором? Кто убил его?

Эвери вернулся к двери и включил верхний свет. Они посмотрели друг на друга, чувствуя некоторую неловкость.

– Извините, я все еще не до конца проснулся, – сказал Эвери.

Они попытались начать разговор вновь, нащупывая его нить.

Первым заговорил Леклерк:

– Вы что-то долго добирались сюда, Джон. Какие-то проблемы дома? – Начальственного тона он так и не освоил.

– Никак не мог поймать такси. Звонил в Клэпэм, но там не снимали трубку. У моста Альберта тоже не повезло.

Он не любил вызывать недовольство Леклерка.

– Вы вправе потребовать возмещения расходов. В том числе и на телефонные звонки по автомату, – рассеянно заметил Леклерк. – С женой все в порядке?

– Я же говорю: никак не мог поймать такси. А дома все отлично.

– Она не возражала?

– Нет, разумеется.

Вообще-то они никогда не обсуждали Сэру. Складывалось впечатление, что оба относились к ней совершенно одинаково, – так дети могут легко передавать друг другу игрушку, если она им успела надоесть.

– Впрочем, у нее есть ваш сынишка, чтобы не чувствовать себя одиноко, – сказал Леклерк.

– Да, вы правы.

Леклерк явно гордился тем, что помнил – у подчиненного был сын, а не дочка.

Он достал сигарету из лежавшего на столе серебряного портсигара. Как-то он рассказал Эвери, что портсигар ему подарили еще на войне. Человек, сделавший подарок, погиб, а по какому поводу был сделан презент, уже забылось: гравировка на крышке отсутствовала. И даже сейчас, признался Леклерк, он не мог с уверенностью сказать, на кого тот человек работал, на чьей сражался стороне, а Эвери рассмеялся, чтобы доставить ему удовольствие.

Взяв со стола папку с досье, Леклерк подставил ее прямо под свет лампы, словно хотел изучить содержимое досконально.

– Джон, идите сюда.

Эвери подошел, но встал так, чтобы не касаться Леклерка плечом.

– Что бы вы сказали о человеке с таким лицом?

– Даже не знаю. Трудно судить по фотографии.

На снимке он увидел голову юноши – круглую и ровную, с длинными светлыми волосами, зачесанными назад.

– Это тот самый Лейсер. Выглядит нормально, не так ли? Хотя этому фото уже двадцать лет, – добавил Леклерк. – Он имеет у нас очень высокий рейтинг. – С неохотой он положил папку на место, щелкнул зажигалкой и поднес ее к сигарете. – Что ж, – сказал он отрывисто, – мы, кажется, напали на что-то важное. Я понятия не имею, что произошло с Тейлором. К нам пока поступило обычное донесение из консульства, и больше ничего. Выглядит как несчастный случай на шоссе. Кое-какие детали, но никакой конкретики. Такие письма обычно отправляют родным и близким покойного. Из министерства иностранных дел, как только до них дошли новости, тут же прислали нам изображение по телетайпу. Они знали, что это один из наших паспортов. – Он подвинул через стол лист тонкой бумаги.

Эвери просмотрел ее:

– Маллаби? Это был оперативный псевдоним Тейлора?

– Да. Мне теперь нужно будет заказать две машины из министерского гаража, – сказал Леклерк. – Какой абсурд не иметь собственного транспорта! У Цирка огромный парк. – И добавил: – Быть может, хотя бы теперь в министерстве прислушаются ко мне и признают наконец, что мы тоже оперативный департамент.

– Тейлор забрал пленку? – спросил Эвери. – Известно, при нем ли она была?

– Даже у меня пока нет списка обнаруженных при нем вещей, – ответил Леклерк. – Сейчас на все его пожитки наложила лапу финская полиция. Возможно, среди них и пленка. Это небольшая страна, и есть надежда, что они будут придерживаться законной процедуры. В МИДе обеспокоены возможностью неразберихи и скандала, – закончил он небрежно, но так, чтобы до Эвери дошла вся важность проблемы.

– О господи, – вырвалось у него. Это была давняя привычка выражать свои эмоции неопределенно, принятая в их конторе.

Леклерк смотрел прямо на него, уже не делая вида, что все это ему малоинтересно.

– Наш резидент, прикомандированный к МИДу, полчаса назад говорил с помощником министра. Они отказываются ввязываться в это дело. Говорят, что если уж мы являемся частью спецслужб, то нам самим и выходить из затруднения. Кто-то из наших должен отправиться в Финляндию под видом близкого родственника. Они считают это наиболее надежным способом. Забрать тело, личные вещи и привезти сюда. Я хочу, чтобы это были вы.

Эвери только сейчас вдруг снова обратил внимание на фотографии, украшавшие стены кабинета. Парни, сражавшиеся на войне. Снимки висели в два ряда по шесть штук по обе стороны от модели бомбардировщика «веллингтон», довольно запыленной, покрытой черной краской и без всяких опознавательных знаков. Большинство фото были сделаны не в помещении. Сзади Эвери мог разглядеть ангары, а между молодыми, улыбающимися лицами виднелись фюзеляжи самолетов.

Под каждой из фотографий были проставлены подписи, уже порыжевшие и выцветшие. Некоторые выглядели лихими быстрыми росчерками, другие – видимо, принадлежавшие низшим чинам, – были выведены тщательно и неуклюже, словно человеку нечасто доводилось браться за перо. Причем подписывались не фамилиями, а кличками из детских журналов: Джеко, Шорти, Пип или Лаки Джо. Только Мэй Уэст был в мундире, но с длинными волосами и мальчишеской усмешкой на губах. Им всем явно нравилось сниматься, словно это была редкая возможность собраться вместе и повеселиться, которой могло потом больше и не представиться. Парни в первом ряду удобно уселись на корточки, привыкшие к такой позе в пулеметных башнях, а те, кто стоял, небрежно обняли друг друга за плечи. Между ними не возникло крепкой дружбы, а всего лишь установилась краткая взаимная симпатия, которая после войны, как правило, не имеет продолжения.

Только одно лицо встречалось на всех фотографиях от первой до последней – лицо стройного темноглазого мужчины в шерстяной шинели и вельветовых брюках. Он не носил спасательного жилета и держался чуть в стороне от остальных, словно не принадлежал к общей компании. Он был ниже ростом и старше остальных. Этот человек выглядел уже сформировавшимся. В нем чувствовалась целеустремленность, отсутствовавшая у молодежи на снимках. Это мог быть директор школы, в которой парни учились. Эвери однажды специально всмотрелся в снимки, чтобы проверить, изменилась ли за девятнадцать лет подпись Леклерка, но тот, как выяснилось, не расписывался на фото вообще. И он все еще был очень похож на себя прежнего: только под подбородком обозначилась складка да волосы немного поредели.

– Я согласен, но это же будет оперативным заданием, – неуверенно попытался возразить Эвери.

– Само собой. Мы ведь оперативное подразделение, если вы не забыли. – Голова Леклерка при этом чуть заметно дернулась. – Вам выдадут приличные деньги на расходы по проведению операции. Главная ваша забота – забрать вещи Тейлора. Все доставите в Англию лично, за исключением пленки, которую нужно будет передать по одному адресу в Хельсинки. На этот счет получите инструкции отдельно. А когда вернетесь, поможете мне с Лейсером…

– А почему Цирк не может взять это дело на себя? Я хочу сказать, для них такие вещи привычнее и проще.

На лице Леклерка появилась улыбка.

– Боюсь, этот вариант даже не обсуждается. Это наше шоу, Джон: оно полностью в нашей компетенции. Речь идет о военной цели. Мы сами принизим собственное значение, если переложим ответственность на Цирк. Их сфера деятельности – политика и только политика. – Он провел по волосам коротким резким движением, в котором чувствовалось напряжение. – Так что это наша проблема. Хотя бы в этом министерство меня поддерживает. – Это было его излюбленное выражение. – Но я могу послать кого-нибудь другого, если вы против. Того же Вудфорда или еще кого из старой гвардии. Я просто подумал, что вы получите удовольствие. Это важное задание, нечто новое, чем вам еще не приходилось заниматься.

– Нет, конечно, я буду только рад… Если вы настолько мне доверяете.

Леклерку такой ответ понравился. Он сразу сунул в руку Эвери лист синей бумаги для черновиков. Страница была покрыта почерком Леклерка – по-мальчишески быстрым, с округлыми буквами. Сверху он вывел: «Проект» – и подчеркнул это слово. На левом поле проставил свои инициалы – все четыре, а под ними написал: «Рассекречено». Эвери погрузился в чтение.

– Обратите внимание, – сказал Леклерк, – мы сами осторожно не беремся утверждать, что вы ближайший родственник. Мы лишь приводим цитату из заявления Тейлора при обращении за паспортом. МИД согласился на эту небольшую подтасовку, но не более того. Они перешлют копию нашему консулу в том городе.

Эвери прочитал: «Ответ в Консульское управление. Касательно вашего телетайпа относительно Маллаби. В качестве ближайшего родственника при обращении с прошением о выдаче ему заграничного паспорта Маллаби указал своего сводного брата Джона Сомертона Эвери, паспорт номер… Эвери поставлен в известность и дал согласие взять на себя заботу о теле покойного и его личных вещах. Вылетает рейсом 201 „Северных авиалиний“ с пересадкой в Гамбурге. Ориентировочное время прибытия 18:20 по местному времени. Пожалуйста, организуйте встречу и окажите всемерное содействие».

– Я не знал номера вашего паспорта, – объяснил Леклерк точки в тексте. – Самолет вылетает сегодня в три часа дня. Это маленький городок, и я надеюсь, что встречать вас консул приедет лично. Рейсы в Гамбург по расписанию у них через день. Если не возникнет необходимости ехать в Хельсинки, сможете одним из них вылететь обратно.

– А почему я не могу быть его родным братом? – спросил Эвери неуверенно. – Сводный… Это выглядит как-то подозрительно.

– Уже нет времени возиться с фальшивым паспортом для вас. А МИД стал помогать нам лишь в исключительных случаях. У нас с ними было достаточно препирательств из-за нового паспорта для Тейлора. – Леклерк вернулся к просмотру досье. – С МИДом стало чудовищно трудно договориться. А ведь нам бы в таком случае пришлось выдать вам документ на имя Маллаби, понимаете? Не думаю, чтобы они легко дали согласие. – Все это он произносил как бы между делом, настолько все казалось очевидным ему самому.

В комнате было очень холодно.

– А что с нашим скандинавским другом? – спросил Эвери.

Леклерк посмотрел на него непонимающе.

– Я имею в виду Лансена. Не стоило бы кому-то встретиться и с ним тоже?

– Я сам позабочусь об этом. – Вопрос Леклерку явно не понравился, и он ответил осторожно, словно опасался, что его слова могут попасть в газеты.

– А жена Тейлора? – Эвери показалось проявлением излишнего педантизма называть ее вдовой. – О ней вы тоже позаботитесь сами?

– Я как раз хотел, чтобы мы занялись этим прямо утром, не откладывая. Она не подходит к телефону. А в телеграмме всего не выразить.

– Мы? – переспросил Эвери. – А нам обязательно ехать к ней вместе?

– Но ведь вы же мой помощник, не так ли?

Было слишком тихо. Эвери сейчас очень не хватало звуков транспорта за окном и неумолчных звонков телефонов. Днем повсюду сновали люди, пробегали посыльные, тарахтели тележки отдела регистрации документов. Оставаясь наедине с Леклерком, он всегда чувствовал, что ему остро не хватает кого-то третьего. Никто другой не заставлял его так следить за своими манерами, за каждым своим словом, никто не обладал привычкой строить разговор из не связанных между собой фраз. Лучше бы Леклерк дал ему на ознакомление еще какой-нибудь документ.

– Вы что-нибудь слышали о жене Тейлора? – спросил Леклерк. – Она надежный человек?

Заметив, что Эвери не совсем уловил суть вопроса, он добавил:

– Видите ли, она может поставить нас в очень затруднительное положение. Если ей это взбредет в голову. Нам надо быть с ней как можно обходительнее.

– Что вы собираетесь ей сказать?

– Нам придется импровизировать. Как мы это делали во время войны. Понимаете, она же ни о чем не догадывается. Она даже не знает, что он улетал за границу.

– Он мог ей сказать об этом.

– Только не Тейлор. Он был человеком старой закалки. Его четко проинструктировали, и он знал правила. Самое главное, что она будет получать за него пенсию. Безупречная служба, и все такое… – Он сделал еще один порывистый жест рукой.

– А другие сотрудники? Что вы скажете им?

– Сегодня же утром соберу совещание глав отделов. Что же до остальных, то будем придерживаться версии несчастного случая на дороге.

– Возможно, это и был всего лишь несчастный случай, – предположил Эвери.

Леклерк опять улыбнулся, сжав губы в жесткую линию, словно и не улыбался вовсе, а скорее грустно усмехался.

– В таком случае мы просто скажем всем правду, и наши шансы получить пленку тоже заметно возрастут.

На улице под окном по-прежнему не проезжала ни одна машина. Эвери проголодался. Леклерк посмотрел на часы.

– Как я вижу, вы снова просматривали доклад Гортона, – заметил Эвери.

Леклерк покачал головой и легко погладил папку, словно это был его любимый альбом с фотографиями.

– Отсюда ничего больше не почерпнешь. Я перечитываю его вновь и вновь. Все снимки увеличили для меня до максимально возможных размеров. Люди Холдейна изучали их днями и ночами. Но мы не продвинулись вперед ни на шаг.

«Сэра была права: я ему понадобился, чтобы скрасить ожидание», – подумал Эвери.

Леклерк снова заговорил, причем так, словно в этом и заключался весь смысл их беседы:

– Я организовал для вас краткую встречу с Джорджем Смайли в Цирке сразу после окончания утреннего совещания. Вы слышали о нем?

– Нет, – солгал Эвери. Это была крайне деликатная тема.

– Он был у них одним из лучших. Во многих отношениях типичный представитель Цирка, но в позитивном смысле. Он то увольняется, то возвращается обратно. Совесть у него так тонко устроена, понимаете ли. Поэтому никогда не знаешь, с ними он сейчас или нет. Но он несколько отстал от реальности. Говорят, пьет не в меру. Когда-то работал в отделе Северной Европы. Он вам даст указания, кому передать пленку. Поскольку нашу секретную курьерскую службу расформировали, другого пути нет. В МИДе о нас и слышать не хотят, а после смерти Тейлора я не могу рисковать, позволив вам просто так носить кассету в кармане. Насколько хорошо вы осведомлены о Цирке?

С таким же успехом он мог спрашивать его об отношениях с женщинами – немолодой усталый мужчина, старший товарищ, не успевший набраться опыта в этой сфере.

– Мне известно не очень много, – ответил Эвери. – Так, больше слухи.

Леклерк встал и подошел к окну.

– У них там подобралась занятная компания. Некоторые, конечно, высококлассные специалисты. Одним из них был Смайли. Но в целом это сборище обманщиков, – внезапно резко бросил он. – Знаю, Джон, вам такое определение покажется неуместным по отношению к родственной спецслужбе. Однако ложь у них в крови. Половина из них уже сами не могут разобраться, когда говорят правду, а когда нет. – Он склонял голову то на одну сторону, то на другую, пытаясь разглядеть что-то двигавшееся вдоль улицы. – Омерзительная погода! И нужно добавить, что во время войны у нас с ними часто возникали конфликты.

– Я слышал об этом.

– Но только все уже в прошлом. Я не держу на них зла. Каждый делал свою работу. У них всегда было больше денег и людей, чем у нас. И задания они выполняли вроде бы более важные. Вот только у меня до сих пор остались сомнения, что они справлялись с ними лучше, чем смогли бы мы. К примеру, у них нет ничего и близкого к нашему аналитическому отделу. Ничего.

У Эвери возникло чувство, что Леклерк поделился с ним чем-то глубоко личным, вроде неудачной женитьбы или чьего-то недостойного поступка, с чем он смирился только теперь.

– Когда будете встречаться со Смайли, он может начать задавать вопросы об операции. Вы не должны ему рассказывать ничего, понимаете? Вы всего лишь отправляетесь в Финляндию, и вам, возможно, понадобится срочно переправить в Лондон кассету с фотопленкой. Если он начнет давить, признайтесь, что для вас это часть обучения. Так сказать, практика. И больше вы не уполномочены сообщать никаких подробностей. Вся предыдущая история, доклад Гортона, наши будущие действия – ничто их никоим образом не касается. Тренировочное задание, и не более того.

– Тут мне все понятно. Но ведь он знает о Тейлоре, верно? Если даже МИД в курсе.

– Предоставьте это мне. И не совершайте ошибку, полагая, что только Цирк может содержать агентурную сеть. У нас столько же прав, сколько и у них. Мы просто не прибегаем к этой практике без особой необходимости. – Последнюю фразу он произнес с нажимом, словно хотел подчеркнуть важность своих слов.

Эвери смотрел на узкоплечего Леклерка, фигура которого четко вырисовывалась на фоне окна, за которым посветлело небо. «Вот человек, который вечно сам по себе существует как бы отдельно от других», – подумал он.

– Нельзя ли нам растопить камин? – спросил он и вышел в коридор, где у Пайна в стенном шкафу хранились щетки и швабры. Там же лежали дрова и кипа старых газет для растопки. Эвери вернулся и встал у камина на колени, а потом, сохранив самые крупные угли, спихнул мелкую золу сквозь прутья решетки, как всегда делал дома на Рождество.

– Я все размышляю, разумно ли было устраивать им встречу прямо в аэропорту? – заметил он.

– Дело было слишком срочное. А после получения доклада Джимми Гортона оно стало просто безотлагательным. Каковым и остается до сих пор. Мы не можем терять время.

Эвери поднес спичку к газете и смотрел, как пламя охватило бумагу. Когда занялось дерево, дым стал плавно стелиться ему прямо в лицо, и в глазах под очками выступили слезы.

– Как смогли засечь полет Лансена?

– Это был обычный чартерный рейс. О нем оповестили заранее.

Подбросив побольше угля в огонь, Эвери поднялся и вымыл руки над раковиной в углу, затем протер их носовым платком.

– Сколько раз просил Пайна повесить мне полотенце, – сказал Леклерк. – У них слишком мало работы, вот в чем проблема.

– Ничего. – Эвери сунул влажный платок в карман брюк и сразу почувствовал, как он холодит ему бедро. – Возможно, теперь работы прибавится у всех, – добавил он без тени иронии.

– Я хочу попросить Пайна установить для меня здесь походную кровать. Превратить эту комнату в своего рода оперативный штаб. – Леклерк говорил осторожно, словно Эвери был в силах запретить ему эти маленькие радости жизни. – Вы можете позвонить мне из Финляндии сегодня вечером сюда же. Если получите пленку, скажите просто: сделка состоялась.

– А если нет?

– Скажете, что сделка не состоялась.

– Очень похожие фразы, – возразил Эвери. – Я имею в виду при помехах на линии. «Состоялась» и «не состоялась».

– Тогда скажите, что вы не заинтересованы. Любые слова в форме отрицания. Ну, вы понимаете, о чем я говорю.

Эвери взял опустевшее ведерко для угля.

– Отдам его Пайну.

Он прошел через комнату дежурных. Офицер в форме военно-воздушных сил дремал у телефонов. По деревянной лестнице Эвери спустился к парадной двери.

– Боссу нужен еще уголь, Пайн. – Привратник поднялся и встал по стойке «смирно» рядом со своей казарменной койкой, как делал всегда, когда к нему обращались.

– Прошу прощения, сэр, но не имею права оставить пост у дверей.

– О, ради всего святого! Я сам присмотрю за дверью. Мы там наверху продрогли до костей.

Пайн взял ведро, застегнул гимнастерку и скрылся в конце коридора. Он изменил своей старой привычке и больше не присвистывал на ходу.

– И ему нужна кровать в кабинете, – продолжил Эвери, когда Пайн вернулся. – Вероятно, вы могли бы передать эту просьбу дежурному, когда он проснется. Да, и еще полотенце. Ему нужно полотенце у раковины.

– Слушаюсь, сэр. Приятно видеть, что наш старый департамент снова оживает.

– Где здесь поблизости мы могли бы позавтракать? Есть что-нибудь приличное?

– Есть «Кадена», – ответил Пайн с некоторым сомнением, – но вот только не знаю, понравится ли там боссу, сэр. – Он усмехнулся. – А в старые-то деньки у нас даже была столовая. Маленькая, но своя.

Часы показывали без четверти семь.

– Когда открывается «Кадена»?

– Даже не знаю, сэр.

– Скажите, вы знакомы с мистером Тейлором? – Он едва не поставил глагол в прошедшее время.

– Да, конечно, сэр.

– А с его женой когда-нибудь встречались?

– Никак нет, сэр.

– Какая она? Вы не знаете? Быть может, слышали о ней что-нибудь?

– Нет, сэр, о ней я ничего не знаю. Грустная вышла история, сэр.

Эвери посмотрел на него с изумлением. «Значит, Леклерк поделился с ним информацией, – подумал он и поднялся наверх. – Рано или поздно ему придется позвонить Сэре».

3

Позавтракали они в другом месте. Леклерк отверг «Кадену», и они бесконечно долго шли, пока не обнаружили другое кафе, хуже «Кадены» и более дорогое.

– Никак не мог его вспомнить, – сказал Леклерк. – Вот ведь абсурд! Но кажется, он обучен обращению с радиопередатчиком. По крайней мере был в те годы.

Эвери подумал, что речь идет о Тейлоре.

– Сколько, вы говорите, ему было лет?

– Сейчас ему где-то за сорок. Отличный возраст. Поляк из Данцига. Они все говорят по-немецки, а это большой плюс. И без завихрений в башке, как у поляков-славян. После войны он пару лет слонялся без дела, но потом взялся за ум и купил автомастерскую. Должно быть, неплохо зарабатывает.

– Тогда он, по всей вероятности, не нуждается…

– Чепуха. Он будет нам благодарен. Должен быть, как я полагаю.

Леклерк расплатился по счету и сохранил его. Когда они выходили из кафе, он говорил о системе возмещения расходов и о том, как важно сохранять счета для бухгалтерии.

– И помните, что имеете право на компенсацию за сверхурочную работу. Как и за совмещение обязанностей.

Они пошли вдоль улицы.

– Билет на самолет для вас уже заказан. Кэрол забронировала его из дома. Нам нужно будет выдать вам аванс на расходы. Придется оплатить отправку тела на родину и все такое прочее. Как я понимаю, такие вещи обходятся недешево. Лучше всего будет перевезти его самолетом. Вскрытие произведем без посторонних у себя.

– Я еще никогда не видел трупа, – признался Эвери.

Они стояли на углу в Кеннингтоне, выискивая такси. По одну сторону от них располагался газгольдер^[501], а по другую – вообще ничего. В таком месте можно было впустую проторчать целый день.

– Джон, вам необходимо будет сохранить наш план в секрете. Я говорю о засылке агента. Об этом никто не должен знать. Даже в департаменте, никто вообще. Мы присвоим ему кодовое имя Майская Мушка. Это я об Лейсере. Будем называть его Майской Мушкой.

– Хорошо.

– Время сейчас не самое подходящее. Уверен, нам будут стремиться вставить палки в колеса как в самом департаменте, так и за его пределами.

– А что по поводу моей «легенды»? – спросил Эвери. – Я не очень-то…

Такси с поднятым флажком^[502] проехало мимо, даже не притормозив.

– Вот сволочь! – взвился Леклерк. – Почему он не посадил нас?

– Думаю, он живет в той стороне и просто направлялся домой. Так что насчет «легенды»? – напомнил Эвери.

– Вы путешествуете под подлинной фамилией. Так что я не вижу здесь каких-то проблем. Можете и адресом воспользоваться своим же. Назовитесь издателем по профессии. В конце концов вы им когда-то и были. Консул вам подскажет, как себя вести. Что вас так волнует?

– Так, мелкие детали.

Леклерк на минуту вышел из состояния задумчивости и улыбнулся.

– Я вам кое-что расскажу о «легендах», хотя скоро вы все усвоите. Прежде всего никогда не давайте о себе информации сами. Никто и не ждет, чтобы вы им начали рассказывать о себе. С какой стати? Почва подготовлена: консулу мы отправим телетайп. Предъявите свой паспорт и будете действовать по обстановке.

– Я постараюсь, – сказал Эвери.

– У вас все получится, – с энтузиазмом заверил Леклерк, и оба заулыбались.

– Далеко там до города? – спросил Эвери. – От аэропорта?

– Примерно три мили. Это базовый аэропорт в основном для трех горнолыжных курортов. Бог знает, чем там занимается целыми днями наш консул.

– А до Хельсинки?

– Разве я вам не сказал? Сто миль. Быть может, немного больше.

Эвери предложил сесть в автобус, но Леклерк наотрез отказался вставать в очередь, и они так и остались торчать на углу. Его снова увлекла тема официального автотранспорта.

– Невероятно абсурдная ситуация, – сказал он. – В прежние времена у нас была своя квота, а теперь остались только два фургона, причем министерство финансов не разрешает даже платить шоферам сверхурочные. Как в таких условиях я могу руководить департаментом?

В результате им пришлось идти пешком. Леклерк держал адрес в голове: у него вошло в привычку запоминать такие вещи наизусть. Продолжительная прогулка с начальником создавала для Эвери некоторые неудобства, потому что Леклерку приходилось прибавлять шаг, чтобы поспевать за гораздо более длинноногим младшим коллегой. Поэтому Эвери старался себя контролировать, но порой забывался, и Леклерк, пыхтя, ускорял ход, чтобы не отстать. Сеял мелкий дождик. По-прежнему стоял зверский холод.

Было время, когда Эвери питал к Леклерку глубокую и почтительную любовь. Леклерк обладал странной способностью вызывать в другом чувство вины, словно тот мог служить лишь неадекватной заменой какому-то его умершему или уехавшему другу. Кому-то, кто был рядом с ним, а теперь пропал; быть может, даже целому миру, поколению людей, которые создали его таким, а потом оставили на произвол судьбы. Вот почему в какой-то момент Эвери мог ненавидеть его за откровенные манипуляции, за покровительственные жесты, как ребенок не любит снисходительных родительских ласк, но уже через секунду готов был грудью встать на его защиту, чувствуя свои ответственность и незаменимость. Несмотря на все сложности, возникавшие в их отношениях, Эвери был благодарен Леклерку за то, что он взял его под свое крыло, и вот так между ними возникла нежная тяга друг к другу, которая характерна обычно для людей слабых. Один создавал фон, на котором выгоднее смотрелся второй.

– Было бы неплохо, – внезапно сказал Леклерк, – если бы вы взяли на себя часть работы с Майской Мушкой.

– Я буду только рад.

– Когда вернетесь, разумеется.

Они нашли нужный им адрес на карте. Номер 34, «Роксборо-гарденс». Переулок уходил в сторону от Кеннингтон-Хай-стрит. Вскоре мостовая стала заметно более неровной и грязной, дома теснее лепились друг к другу. Газовые фонари горели желтым светом, плоские, как луны, вырезанные из бумаги.

– Во время войны они даже позволили нам открыть небольшое общежитие для сотрудников.

– Возможно, им придется пойти на это снова, – предположил Эвери.

– Я двадцать лет не наносил подобных визитов.

– Вам приходилось все делать одному? – спросил Эвери и сразу пожалел, что задал этот вопрос. Леклерк был натурой очень ранимой.

– Тогда все было проще. Мы без особых фантазий говорили, что человек пал за отечество. Нам не рекомендовалось сообщать подробности, да их никто и не ожидал.

«Значит, все-таки это были „мы“, – отметил Эвери. – Какой-нибудь парень из числа тех улыбчивых лиц на стене».

– Они погибали каждый день. Наши пилоты. Мы совершали разведывательные полеты, выполняли спецзадания, если вы понимаете, о чем я… Иногда мне так стыдно: я даже не помню всех по именам. А некоторые были такими молодыми.

Перед мысленным взором Эвери промелькнула траурная, трагическая процессия пораженных горем и ужасом лиц – матери, отцы, невесты и жены, – а потом он представил Леклерка в их окружении с выражением сочувствия, но и твердости в глазах, какое бывает у политиков, когда они посещают места бедствий.

Они оказались на вершине холма. Район выглядел на редкость убогим. Улица спускалась к рядам запущенных, словно безглазых домов, над которыми возвышалось единственное высокое многоквартирное здание: «Роксборо-гарденс». Цепочка огней из окон отражалась в покрытой глазурью черепице, снова и снова разделяя все огромное строение на отдельные соты квартир. Это была действительно громадная постройка, даже несколько своеобразная в своей уродливости. Она знаменовала собой новую эпоху, а у ее подножия простерлись неприглядные остатки старой: покосившиеся, облезлые, закопченные домики, мимо которых под дождем мелькали печальные лица намокших под дождем прохожих, походивших на обломки плавника, прибитые волной в угол заброшенной гавани.

Маленькие кулачки Леклерка плотно сжались, он стоял совершенно неподвижно.

– Здесь? – спросил он. – Тейлор жил здесь?

– Да, а что здесь странного? Это часть новой городской планировки, перестройка старых кварталов…

А потом до Эвери дошло. Леклерку снова стало стыдно. Тейлор бессовестно обманул его. Это было совсем не то общество, на защите безопасности которого они стояли. Для этих трущоб с торчавшей в центре местной Вавилонской башней не находилось места в картине мира, каким он рисовался Леклерку. Только вообразите: члену дружной команды Леклерка приходилось тащиться отсюда, дыша вонью и смрадом, в святая святых департамента! Разве ему настолько не хватало денег? Разве не подрабатывал он еще и на командировках, как делали они все, чтобы скопить несколько сотен и подобрать себе более приличное жилье, выбравшись из этой клоаки?

– Здесь ничем не хуже, чем на Блэкфрайарз-роуд, – невольно вырвалось у Эвери – эта фраза должна была послужить утешением.

– Всем известно, что когда-то мы располагались на Бейкер-стрит, – огрызнулся Леклерк.

Они поспешно преодолели остаток пути до входа в многоквартирный дом, пройдя мимо витрин лавчонок, забитых подержанной одеждой и ржавыми электрическими плитками – то есть тем дешевым барахлом, какое покупают только совсем уж бедняки. Среди них бросался в глаза канделябр со свечами, такими пожелтевшими и запыленными, словно его достали из кладбищенского склепа.

– Какой номер квартиры? – спросил Леклерк.

– Вы сказали, тридцать четыре. Но я подумал, это номер дома.

Они прошли мимо массивных колонн, грубо украшенных мозаикой, и дальше следовали, руководствуясь пластмассовыми табличками, на которых розовой краской были написаны номера. Им пришлось протиснуться между старыми автомобилями, и перед ними наконец возник подъезд из железобетона, где на приступке уже стояли привезенные утром картонки с молоком. Дверь отсутствовала. От входа сразу начинался лестничный пролет с прорезиненными ступеньками, поскрипывавшими под ногами. Отовсюду несло кухонными запахами и жидким мылом, которое обычно заливают для мытья рук в туалетах при вокзалах. На густо оштукатуренной стене от руки была сделана надпись с просьбой не шуметь. Где-то работало радио. Они преодолели еще два таких же лестничных пролета и остановились перед зеленой, наполовину застекленной дверью. К стеклу были приклеены цифры из белого бакелита: три и четыре. Леклерк снял шляпу и стер пот с висков. Складывалось впечатление, что он собирался войти в церковь. Дождь был, видимо, сильнее, чем казался. Они это поняли только сейчас, заметив, как промокли их пальто. Леклерк нажал на кнопку звонка. Эвери внезапно овладел испуг; он искоса посмотрел на старшего коллегу, думая: ты опытнее – тебе с ней и разговаривать.

Музыка по радио теперь звучала громче. Они напрягли слух, чтобы различить хоть какие-то другие звуки, но до них не доносилось ничего.

– Почему вы дали ему кодовое имя Маллаби? – неожиданно спросил Эвери.

Леклерк еще раз надавил на кнопку, а потом они оба услышали какой-то вскрик, похожий то ли на плач ребенка, то ли на вой кошки, перешедший в сдавленный металлический стон. Леклерк отступил в сторону, а Эвери ухватился за медную крышку прорези для почты и стал яростно ею стучать. Когда эхо замерло, изнутри донеслись чьи-то нерешительные шаги, задвижка отъехала в сторону, щелкнул пружинный замок. Они снова услышали тот же странный стон. Дверь приоткрылась на несколько дюймов, и Эвери увидел ребенка – худенькую, бледную и вялую с виду девочку, которой едва ли исполнилось десять лет. На ней были очки в металлической оправе, похожие на те, какие носил Энтони. В руках она держала куклу, чьи розовые конечности нелепо торчали в разные стороны, с обшитого хлопковой тканью личика пялились нарисованные глаза. Той же краской был изображен широко открытый рот, но голова болталась под таким углом, словно игрушке сломали шею. Таких кукол называют говорящими, но ни одно живое существо не способно было издавать те металлические стоны, которые исторгались из нее.

– Где твоя мама? – спросил Леклерк. От испуга его голос сделался агрессивным.

– Ушла на работу, – ответила девочка.

– Кто же тогда присматривает за тобой?

Девочка отвечала медленно, словно в этот момент думала о чем-то другом.

– Мама вернется домой к чаю. А я не должна никому открывать дверь.

– Так где она?Куда ушла?

– На работу, говорю же вам.

– А кто кормит тебя обедом? – продолжал расспросы Леклерк.

– Что?

– Кто тебя кормит? – быстро повторил вопрос Эвери.

– Миссис Брэдли. После школы.

– А где твой папа? – спросил Эвери.

Неожиданно девочка заулыбалась и приложила пальчик к губам.

– Он улетел на самолете, – сказала она. – Чтобы привезти денег. Но я не должна никому рассказывать. Это секрет.

Все трое какое-то время молчали.

– Он обещал привезти мне подарок, – добавил ребенок.

– Откуда? – спросил Эвери.

– С Северного полюса, но только это секрет. – Все это время девочка держалась за дверную ручку. – Там живет Санта-Клаус.

– Передай маме, что заходили гости. С папиной работы, – сказал Эвери. – Мы вернемся к чаепитию.

– Это очень важно, – добавил Леклерк.

Казалось, девочка расслабилась, услышав, что эти дяди знали ее папу.

– Он полетел на самолете, – повторила она.

Эвери порылся в карманах и отдал ей две монеты по полкроны из денег, полученных от Сэры. Она захлопнула дверь, оставив их на грязной лестничной площадке, куда доносились звуки навевавшей сон мелодии, которую передавали по радио.

4

Они стояли на улице, не глядя друг на друга. Первым нарушил молчание Леклерк.

– Зачем вы задали ей этот вопрос? О ее отце?

Эвери ничего не ответил, и он добавил совершенно невпопад:

– Дело вовсе не в том, чтобы нравиться или не нравиться людям.

С Леклерком это иногда случалось. Он словно ничего не слышал и не чувствовал, уплывая куда-то в сторону, стараясь услышать какой-то звук, как танцор, который в движении вдруг перестает воспринимать музыку. Обычно в таких случаях на лице у него читались грусть и удивление человека, преданного близким другом.

– Боюсь, уже не смогу приехать сюда с вами позже днем, – тихо сказал Эвери. – Вероятно, Вудфорд будет готов…

– Нет, Брюс не подойдет для такой миссии. – Потом Леклерк поинтересовался: – Но в совещании вы сможете принять участие? В десять сорок пять?

– Да, но едва ли досижу до конца. Мне еще нужно побывать в Цирке и собрать вещи в дорогу. Сэра вообще-то не очень хорошо себя чувствует. Но я пробуду в конторе, сколько смогу. Простите, что задал тот вопрос. Мне жаль, действительно жаль.

– Не хочу, чтобы кто-то узнал об этом. Следует сначала все-таки поговорить с его женой. Быть может, есть простое объяснение. Тейлор был нашим ветераном. Он не мог не знать правил.

– Я никому не скажу, обещаю. Ни об этом, ни о Майской Мушке.

– Мне все равно придется уведомить о Майской Мушке Холдейна. Он, разумеется, будет возражать. Да. Мы все так и назовем… Всю операцию. «Майская мушка». – Казалось, эта мысль приносила ему облегчение.

Они поспешили вернуться в контору. Не для того, чтобы немедленно приступить к работе. Она стала для них укрытием, создавала иллюзию анонимности, потребность в которой развилась у обоих.

Кабинет Эвери располагался рядом с офисом Леклерка. На двери висела табличка «Помощник директора». Два года назад Леклерка пригласили коллеги из Америки, и после того визита появились надписи на дверях. Теперь весь штат департамента именовался не по фамилиям, а по выполняемым функциям. Впрочем, и прежде Эвери был известен как личный секретарь. Леклерк мог придумывать людям официальные должности и менять их хоть каждую неделю, но повлиять на привычки персонала даже ему не удавалось.

Без четверти одиннадцать к нему зашел Вудфорд. Эвери знал, что он непременно явится – посплетничать перед совещанием, прощупать почву, узнать то, что не числилось в повестке дня.

– Что за шум, Джон? – Вудфорд раскурил трубку, откинул назад свою крупную голову и погасил спичку размашистыми движениями руки. В свое время этот атлетически сложенный мужчина был директором обычной средней школы.

– Быть может, ты мне расскажешь?

– Бедняга Тейлор.

– Да уж, что есть, то есть.

– Не хочу ни на кого давить, – сказал Вудфорд и присел на край стола, все еще сосредоточившись на своей трубке. – Не хочу ни на кого давить, Джон, – повторил он, – но есть еще одно важное дело, требующее рассмотрения, несмотря на трагическую гибель Тейлора и прочие обстоятельства. – Он убрал жестянку с табаком в карман своего зеленого костюма и закончил: – Я имею в виду отдел регистрации.

– Это епархия Холдейна. Пусть этим занимаются аналитики.

– Ничего не имею против старины Адриана. Он хороший разведчик. Мы с ним проработали вместе больше двадцати лет.

«Следовательно, и ты тоже хороший разведчик», – подумал Эвери.

За Вудфордом водилась привычка в разговоре предельно сближаться с собеседником, почти наваливаясь на него, как лошадь, которая собирается почесаться о деревянные ворота. Он склонился вперед и очень серьезно посмотрел на Эвери. «Я простой парень, попавший в сложное положение, – словно было написано на его лице, – человек, который должен выбирать между дружбой и служебным долгом». Его костюм был сшит из ворсистой ткани, такой плотной, что она вообще не мялась, но местами скатывалась, как одеяло. Пиджак застегивался на коричневые костяные пуговицы.

– Джон, в отделе регистрации творится полный бардак, и мы оба знаем это. Документы не сдаются как положено, папки не возвращаются в оговоренные сроки. – Он в отчаянии покачал головой. – А досье по грузоподъемности торгового флота не могут найти с середины октября. Оно словно растворилось в воздухе.

– Адриан Холдейн дал указание провести поиски, – сказал Эвери. – Мы все отвечаем за документацию, а не только он один. Да, досье иногда теряются, но это первый случай с самого апреля, Брюс. Мне это не кажется катастрофой, если учесть, какое общее количество бумаг проходит через наши руки. Папки хранятся в образцовом порядке. Насколько я понимаю, наш каталог аналитических документов – это вообще нечто уникальное. И все это организовал Адриан, не так ли? Но если уж ты так сильно обеспокоен, почему бы тебе не поговорить с ним об этом напрямую?

– Нет-нет. Это важно, но не до такой степени.

Вошла Кэрол и принесла чай. Вудфорд пил из огромной глиняной кружки, на которой были крупно выдавлены его инициалы. Поставив поднос на стол, Кэрол не удержалась:

– Уилф Тейлор мертв.

– Я здесь с часу, – соврал Эвери, – занимаюсь как раз этим делом. Мы трудимся всю ночь не покладая рук.

– Директор очень расстроен, – сказала она.

– Что ты знаешь о его жене, Кэрол?

Это была со вкусом одетая девушка, ростом чуть выше Сэры.

– С ней никто из наших никогда не встречался. – Она вышла из комнаты.

Вудфорд проводил ее взглядом. Он вынул изо рта трубку и ухмыльнулся. Эвери понял: сейчас он может заявить, что спал с Кэрол или как хорошо было бы с ней переспать, и от этой мысли его передернуло.

– Это твоя жена сделала такую чудесную кружку, Брюс? – быстро спросил он. – Говорят, она у тебя почти профессиональный гончар.

– Да, и блюдце тоже ее работы, – ответил Вудфорд и принялся рассказывать о курсах, которые посещала жена, как популярно это занятие у них в Уимблдоне и какое удовольствие получает супруга.

Время приближалось к одиннадцати; было слышно, что в коридоре стало многолюднее.

– Мне пора отправляться в соседний офис и проверить, готов ли босс, – сказал Эвери. – Последние восемь часов дались ему нелегко.

Вудфорд взял свою кружку и отхлебнул чаю.

– Если появится возможность, намекни боссу про отдел регистрации, Джон. Мне бы не хотелось пока поднимать этот вопрос при всех. Адриан совсем перестал следить там за порядком.

– Сейчас наш директор очень устал и перегружен делами, Брюс.

– Не сомневайся, я понимаю.

– Тогда ты должен знать и то, что он вообще не любит лезть в дела Холдейна. – Когда они уже подошли к двери его кабинета, Эвери повернулся к Вудфорду и неожиданно спросил: – Ты не помнишь, служил ли у нас когда-нибудь офицер по фамилии Маллаби?

Вудфорд замер на месте.

– Боже мой! Конечно, помню. Молоденький парнишка вроде тебя. Это было во время войны. О господи! – А потом добавил очень серьезно в несвойственной ему манере: – Только не упоминай его фамилию при боссе. Он очень переживал гибель Маллаби. Тот выполнял у нас особо важные полеты. И они с боссом в какой-то степени очень сблизились.

При свете дня кабинет Леклерка уже казался не столько запущенным, сколько временным пристанищем для своего хозяина. Складывалось впечатление, что его заняли в спешке и в срочном порядке, не зная, надолго ли. На раскладном столике были расстелены карты – не две или три, а десятки, причем некоторые имели такой масштаб, что на них отчетливо просматривались не только городские улицы, но и отдельные дома. Ленты телетайпных сообщений, наклеенные на розовую бумагу, целой пачкой крепились к доске объявлений с помощью бульдожьего вида зажима, напоминая типографские гранки, ожидавшие корректуры. В углу уже успели установить кровать, застеленную шерстяным покрывалом. Рядом с раковиной висело чистое полотенце. Рабочий стол тоже сменили на серый металлический и явно казенный. Стены покрывала пыль. Местами кремовая краска облупилась, обнажив внизу слой зеленой. Это была маленькая квадратная комната с занавесками из министерства работ^[503]. Как раз по поводу этих занавесок возник единственный скандал во время последней попытки Леклерка привести свой кабинет в порядок – он потребовал выдать ему шторы, которые соответствовали бы его положению в иерархии государственных служащих. Но, насколько знал Эвери, других усилий хоть что-то улучшить его начальник не предпринимал. Камин почти погас. В особенно ветреные дни, когда этот камин не желал разгораться вообще, Эвери, сидя на своем рабочем месте, мог слышать, как в соседней трубе слоями осыпается налипшая изнутри сажа.

Сейчас Эвери наблюдал, как в кабинет по очереди входили его коллеги. Сначала Вудфорд, потом Сэндфорд, Деннисон и Маккаллох. Все они уже знали о Тейлоре. Было нетрудно себе представить, как новость распространилась по департаменту в виде сенсации, возбуждающей повышенное любопытство, передаваясь из комнаты в комнату, придавая пикантность рядовому рабочему дню, а сотрудникам ненадолго прибавляя оптимизма, как известие о прибавке жалованья. И они наблюдали за Леклерком, как заключенные наблюдают за начальником тюрьмы, и выжидали. Его обычная линия поведения была им давно известна, но сегодня он вынужден будет ее нарушить. Во всей конторе не осталось ни одного человека, который не слышал бы, что Леклерка вызвали на службу посреди ночи и даже спать ему пришлось в рабочем кабинете.

Они расселись за столом для совещаний, со стуком ставя на него свои чашки с чаем, как школьники во время обеденной перемены. Леклерк занял кресло во главе, остальные расположились по сторонам. Стул в дальнем конце стола оставался свободным. Вошел Холдейн, и уже по его виду Эвери сразу понял, что сегодняшнее совещание станет противостоянием Леклерка и Холдейна.

Глядя на пустующий стул, Холдейн сказал:

– Как я понимаю, мне приготовили местечко на самом сквозняке.

Эвери мгновенно поднялся, но Холдейн уже успел сесть.

– Не стоит беспокоиться, Эвери. Я уже болен, и здесь ничего не изменишь. – Он закашлялся, как кашлял всегда. Даже лето не приносило ему облегчения: кашель бил его вне зависимости от времени года.

Остальные беспокойно заерзали на своих местах. Вудфорд взял с подноса ломтик бисквита. Холдейн посмотрел на камин.

– Неужели министерство работ не могло организовать что-нибудь получше этого? – спросил он.

– Идет дождь, – ответил ему Эвери. – А в дождь камин не разгорается. Пайн пытался растопить его, но все бесполезно.

– Ах вот как.

Холдейн был лысеющим сухопарым мужчиной с четкими чертами лица и длинными беспокойными пальцами. Он был замкнут, двигался неторопливо, казался усталым, ворчливым и суровым. Казалось, он испытывал легкое презрение ко всему, работал когда ему вздумается и прислушивался только к собственному мнению. Увлекался он разве что кроссвордами и акварелями девятнадцатого века.

Вошла Кэрол с несколькими папками и картами и положила их на рабочий стол, который в отличие от остального кабинета выглядел опрятно. Присутствовавшие с чувством неловкости молча дождались, пока она удалится. Когда дверь за ней была плотно закрыта, Леклерк осторожно провел рукой по своей темной шевелюре, словно это было нечто, не слишком хорошо ему знакомое.

– Тейлора убили. Вы все уже слышали об этом. Он погиб прошлой ночью в Финляндии, куда отправился под чужим именем.

Эвери обратил внимание, что фамилию Маллаби он не назвал.

– Подробности пока неизвестны. Нас проинформировали только, что его сбила машина. Я дал Кэрол распоряжение сообщить рядовым сотрудникам, что это был несчастный случай. Всем все понятно?

Да, закивали они, все понятно.

– Он отправился туда, чтобы забрать фотопленку… У нашего помощника в Скандинавии. Вам известно, кого я имею в виду. Обычно мы не используем простых курьеров для выполнения оперативных заданий, но сложились особые обстоятельства, действительно исключительная ситуация. Думаю, Адриан здесь поддержит меня. – Он слегка приподнял обе руки, высвободив запястья из прихваченных запонками рукавов рубашки, а потом соединил пальцы и ладони, словно моля Холдейна о поддержке.

– Особые обстоятельства? – медленно повторил Холдейн. Голос у него был пронзительный и резкий, что вполне соответствовало его внешности, но очень хорошо поставленный, без перепадов тональности и аффектации; голос, которому можно было только позавидовать. – Да, ситуация сложилась необычная. Но не в последнюю очередь именно из-за гибели Тейлора. Нам ни в коем случае не следовало отправлять его в Финляндию. Ни при каких условиях, – продолжал он так же размеренно и бесстрастно. – Мы нарушили главный принцип разведки. Мы использовали человека, не задействованного в секретной части нашей работы, для тайной операции. Хотя мы едва ли вообще занимаемся тайными операциями в эти дни.

– Предоставим судить об этом нашему руководству, – рассудительно парировал Леклерк. – Но вы не можете не согласиться, что министерство оказывает на нас давление, требуя результатов. – Он посмотрел сначала на тех, кто сидел слева от него, потом – справа, как президент компании оглядывает держателей акций.

– Пора информировать вас о деталях. Не стану еще раз напоминать, что вся информация строго секретна. А потому посвящены в нее будут только главы отделов. До этого момента о сути дела поставлен в известность только Адриан Холдейн, а также кое-кто из сотрудников аналитического отдела. И Джон Эвери, как мой помощник. Хотел бы подчеркнуть, что наши коллеги из братской спецслужбы ничего об этом не знают и не должны знать. Теперь о том, как мы организуем нашу собственную работу. Операции присвоено кодовое наименование «Майская мушка», – он заговорил короткими фразами и уверенным тоном. – Будет существовать только одно общее досье, которое вам следует по использовании возвращать мне или Кэрол – в случае моего отсутствия. Будет также сделана копия, которая будет храниться в нашей библиотеке. Эту методику работы с досье мы использовали во время войны, и, полагаю, она всем хорошо знакома. С этого дня система снова вступает в силу. Кэрол будет включена мною в прилагаемый список допуска к досье.

Вудфорд трубкой указал на Эвери и покачал головой. И верно, молодой сотрудник ничего не знал о старой системе. Сидевший рядом с ним Сэндфорд взялся объяснить ее принцип. Так называемая библиотечная копия досье хранилась в шифровальной комнате, и ни при каких обстоятельствах выносить ее оттуда было нельзя. Все новые документы подшивались в папку по мере поступления. В списке допуска именовались лица, которым дозволялось ознакомление с досье. Скрепками пользоваться не разрешалось – все бумаги надлежало надежно вклеивать или подшивать в папку. Остальные пропускали объяснения мимо ушей.

Сэндфорд возглавлял организационный отдел. С виду это был почтенный отец семейства в очках с золотой оправой, который тем не менее приезжал в офис на собственном спортивном мотоцикле. Леклерку по непонятным причинам это не нравилось. Однажды он прямо высказал Сэндфорду недовольство, и тот с тех пор оставлял своего «коня» на стоянке напротив здания больницы.

– Теперь о сути задуманной нами операции, – продолжил Леклерк. Тонкая линия сложенных вместе ладоней делила его просветлевшее лицо пополам. Из всех присутствовавших только Холдейн сейчас не смотрел на него, обратив взгляд в окно. Снаружи шел дождь, поливая двор здания, как весенний ливень поливает темную долину среди гор.

Внезапно Леклерк встал и подошел к висевшей на стене карте Европы. К ней были прикреплены булавками небольшие флажки. Вытянувшись перед картой и даже привстав на мысочки, чтобы дотянуться до ее северной части, он сказал:

– У нас, как всегда, возникли проблемы почему-то именно с Германией. – По комнате пробежал легкий смешок. – В районе южнее Ростока, в городке под названием Калькштадт. Вот здесь. – Его палец прошел вдоль береговой линии Балтийского моря у Шлезвиг-Гольштейна, потом вильнул к востоку и остановился в паре дюймов южнее Ростока. – Предельно упрощая картину, скажу только, что мы имеем три основания, указывающие – я пока не могу использовать слово «доказывающие», – что там происходит нечто значительное в плане военных приготовлений. – Леклерк повернулся лицом к своей аудитории. При этом он намеренно остался стоять у карты и продолжал свой рассказ оттуда, чтобы показать: он держит все факты в голове и ему не требуются подсказки из лежащих на столе записей. – Первые сведения мы получили ровно месяц назад, когда прислал доклад наш представитель в Гамбурге Джимми Гортон.

Вудфорд улыбнулся, словно его обрадовала новость, что старина Джимми все еще активно продолжает работу.

– Перебежчик из Восточной Германии пересек границу, сумев переплыть реку в районе Любека. Это железнодорожник, житель Калькштадта. Он прямиком направился в наше консульство и предложил продать информацию о новом месте размещения вражеских ракет под Ростоком. Как вы сами понимаете, из консульства его вышибли под зад коленом. Поскольку МИД не разрешает нам даже пользоваться своей диппочтой, – он иронично улыбнулся, – едва ли они бы пошли на то, чтобы приобретать для нас информацию военного характера.

Шутка была встречена легким шелестом перешептываний.

– Однако нам повезло. Гортон случайно услышал об этом человеке и отправился во Фленсбург, чтобы с ним встретиться.

Вудфорд не мог не отреагировать на это название. Фленсбург? Не там ли мы обнаружили секретную базу фашистских подводных лодок в сорок первом? Наша авиация потом славно там поработала.

Леклерк ободряюще посмотрел на Вудфорда и закивал, словно его самого поразило подобное совпадение.

– Этот бедолага обошел всех военных атташе стран НАТО на севере Западной Германии, но его никто даже выслушать не захотел. А вот Джимми Гортон детально с ним побеседовал. – В тоне Леклерка отчетливо звучал намек, что Гортон оказался единственным умным человеком среди сборища полнейших недоумков. Он вернулся к столу, достал из серебряного портсигара сигарету, прикурил ее, а потом взял папку, обложка которой была помечена жирным красным крестом, и бесшумно положил ее на стол перед собой.

– Это и есть доклад Джимми, – сказал он. – Первоклассная работа, с какой стороны ни посмотреть. – Сигарета в его пальцах выглядела непомерно длинной. – Фамилия перебежчика Фритцше.

– Перебежчика? – быстро переспросил Холдейн. – Но это малообразованный человек, простой рабочий железной дороги. Обычно мы не классифицируем подобных людей как перебежчиков.

Леклерку пришлось занять оборонительную позицию.

– Я бы не назвал его простым рабочим. Он хороший механик и, кроме того, фотограф-любитель.

Маккаллох открыл досье и принялся методично просматривать страницы с документами. Сэндфорд наблюдал за ним сквозь очки в золотой оправе.

– Первого или второго сентября – это в точности неизвестно, потому что он сам не помнит даты, – ему пришлось выйти работать в две смены на разгрузке вагонов в Калькштадте. Один из его товарищей заболел. Вот почему он трудился с шести утра до полудня, а потом с четырех до десяти часов вечера. Когда он пришел на работу, у ворот грузового двора станции его встретил десяток фопо – это восточногерманские полицейские. А пассажирский вокзал оказался на это время вообще закрыт. Они проверили его документы, просмотрели какой-то список и велели ему держаться подальше от восточной стороны станции. Его предупредили, – добавил Леклерк с особым нажимом, – что если он приблизится к пакгаузам с восточной стороны, то может получить пулю в лоб.

Его последние слова произвели нужное впечатление. Вудфорд не преминул заметить, насколько типично это для немцев.

– Наши основные враги – русские, – напомнил Холдейн.

– Но Фритцше оказался не так прост. Он вступил с ними в пререкания. Заявил, что такой же надежный гражданин ГДР и член партии, как и они сами. Показал им партбилет, профсоюзную карточку, фото жены и бог знает что еще. Ничего путного он, конечно, не добился. Ему снова велели подчиниться приказу и держаться в стороне от восточных складов. Но он все-таки вызвал у полицейских определенную симпатию, потому что в десять часов, когда они наварили для себя супа, они пригласили его и налили ему миску. За едой он поинтересовался, что происходит. Они помалкивали, но было заметно, что им самим все это крайне интересно. А потом случилось кое-что. Нечто очень важное, – продолжал Леклерк. – Один из фопо – самый молоденький – неожиданно проболтался. То, что они завезли на тот склад, брякнул он, выметет американцев из Западной Германии за два часа. К несчастью, в этот момент в караульное помещение зашел офицер и выгнал нашего человека, а остальным приказал заниматься своим делом.

Холдейн зашелся в глубоком и продолжительном приступе кашля, который эхом разносился по комнате, как по кладбищенскому склепу.

– Что это был за офицер? – спросил кто-то. – Немец или русский?

– Немец. И это важно отметить. Присутствия там русских не наблюдалось вообще.

Холдейн снова поспешил вставить реплику:

– Перебежчик не видел русских. И это все, что нам известно. Давайте не будем небрежничать с фактами. – И он снова закашлялся, вызвав раздражение кое-кого из сидевших за столом.

– Как будет угодно… Так вот, наш железнодорожник позже отправился домой обедать. Его глубоко оскорбило, что ему не давали свободно перемещаться по своей же станции какие-то безусые мальчишки, игравшие в солдатиков. Он пропустил пару стаканчиков шнапса и вернулся на работу наблюдать за разгрузкой вагонов. Послушай, Адриан, если твой кашель настолько тебя беспокоит…

Холдейн в ответ лишь помотал головой.

– Он вспомнил, что с задней стороны к восточным пакгаузам примыкал старый сарай, с крыши которого можно было добраться до вентиляционного отверстия в стене склада. Так у него возникла идея забраться на сарай и взглянуть, что творится внутри. До такой степени ему хотелось натянуть нос этим чванливым полицейским.

Вудфорд рассмеялся.

– А потом он решил пойти еще дальше и сделать несколько снимков внутри пакгауза.

– Для этого надо было окончательно рехнуться, – прокомментировал Холдейн. – В эту часть его рассказа я не верю совсем.

– Рехнулся или нет, но так он и поступил. Повторяю, он был очень зол из-за того, как с ним обошлись. Из-за откровенного недоверия. Он считал, что имеет полное право знать, что завезли на тот склад. – Леклерк сделал паузу, а потом пустился в описание технических подробностей. – У него был зеркальный фотоаппарат «Экза-2». Восточногерманского производства. Это дешевая и ухудшенная версия «Экзакты» с гораздо меньшим набором выдержек, но зато к нему подходит вся линейка объективов «Экзакты». – Он бросил взгляд на технарей Деннисона и Маккаллоха, словно ища у них поддержки. – Я прав, джентльмены? Если что-то не так, поправьте меня.

Оба в ответ сдержанно улыбнулись, поскольку поправлять пока было нечего.

– У него как раз оказался под рукой очень хороший широкоугольник. Но проблема заключалась в освещении. Его вторая смена начиналась в четыре, когда уже приближался закат и света внутрь пакгауза проникало еще меньше, чем обычно. В его запасах нашлась единственная высокочувствительная пленка фирмы «АГФА», которую он хранил на особый случай. И он решил использовать ее. – Леклерк сделал паузу скорее для того, чтобы оценить произведенный своим рассказом эффект, нежели ожидая вопросов.

– А почему он не мог дождаться следующего утра? – все же спросил Холдейн.

– В докладе Гортона вы найдете все подробности, – продолжал Леклерк, ничем не выдав своего раздражения. – Фритцше забрался сначала на крышу сарая, потом встал на пустую бочку из-под машинного масла и через вентилятор сделал снимки. Я не буду повторять сейчас каждую мелочь. Скажу только, что он максимально открыл диафрагму на 2.8 и использовал самые длинные выдержки от четверти секунды до двух секунд. Вот в чем преимущества обычной немецкой дотошности.

На этот раз никто не рассмеялся.

– Выдержки он, конечно, использовал наугад. Но сделал достаточное количество снимков. И только на последних трех кадрах действительно можно что-то разглядеть. Вот они. – Леклерк выдвинул металлический ящик своего стола и вынул пачку глянцевых фотографий размером двенадцать на девять дюймов каждая. При этом он чуть заметно улыбался, как люди иногда улыбаются сами себе, глядя в зеркало.

Все сгрудились вокруг снимков, исключая Холдейна и Эвери, которые уже их видели.

На них явно было запечатлено нечто любопытное. Как ни странно, именно при беглом взгляде что-то сразу различалось в глубине теней, но если всматриваться пристальнее, тени смыкались, и мимолетное впечатление от увиденного распадалось. Но все же на фото что-то определенно присутствовало – какие-то смазанные очертания, похожие на ствол пушки, слишком длинной для любого самого большого лафета; некий намек на кабину транспортного средства и блик, в котором отражалось нечто вроде платформы.

– Не будем забывать, что, по всей вероятности, видеть нам мешают еще и наброшенные сверху маскировочные сетки, – заметил Леклерк, с надеждой вглядываясь в лица подчиненных и ожидая прочесть в них хотя бы проблески энтузиазма.

Эвери посмотрел на часы. Двадцать минут двенадцатого.

– Мне скоро пора уходить, директор, – сказал он. Ему еще нужно было позвонить Сэре, как он обещал. – Меня ждут в бухгалтерии, а потом предстоит оформить билет.

– Задержитесь еще минут на десять, – умоляющим тоном попросил Леклерк.

А Холдейн поинтересовался:

– Куда это он отправляется?

– Позаботиться о Тейлоре, – ответил Леклерк. – Но сначала ему предстоит встреча кое с кем в Цирке.

– Что значит – позаботиться? Тейлор мертв.

Повисла неловкая пауза.

– Вам прекрасно известно, что Тейлор путешествовал под чужим именем. Кому-то нужно забрать его вещи. Прежде всего пленку. Эвери летит туда в качестве ближайшего родственника. Министерство уже дало разрешение, и, уж простите, не знал, что мне необходимо еще ваше согласие.

– Чтобы получить труп?

– Чтобы получить кассету, – уже несколько раздраженно повторил Леклерк.

– Но это оперативное задание. Эвери не прошел специальной подготовки.

– Ничего. На войне и более молодые ребята выполняли трудную работу. Он справится.

– Даже Тейлор не справился. Что он будет делать с кассетой, если добудет ее? Привезет ее в дорожном несессере?

– Не могли бы мы обсудить это немного позже? – предложил Леклерк, обращаясь к остальным присутствующим и улыбаясь, словно показывая: сколько терпения нужно с этим Холдейном. Потом он продолжил: – Еще десять дней назад эти свидетельские показания и снимки были всем, чем мы располагали. Потом появилось второе основание для подозрений. Целый район вокруг Калькштадта был объявлен запретной зоной.

Подчиненные Леклерка оживленно и заинтересованно зашептались между собой.

– Радиус они установили, насколько нам известно, в тридцать километров. Никакой транспорт внутрь не пропускается. Для охраны привлечены пограничники. – Он снова оглядел своих людей. – Я сразу проинформировал об этом министра. Не берусь перечислять вам все возможные последствия, которые могут вытекать из подобной информации. Позвольте остановиться только на одном. – Последнюю фразу он произнес быстро, одновременно непроизвольным жестом убрав за уши пряди закрывавших их седых волос.

О Холдейне в этот момент все забыли напрочь.

– Что смутило нас с самого начала… – Он кивнул Холдейну, сделав что-то вроде примирительного жеста победителя, но Холдейн не обратил на него внимания. – …так это отсутствие советских военнослужащих. У них ведь расквартированы подразделения в Ростоке, Витмаре, Шверине. – Его палец снова стал чертить по карте между флажками. – Но их и в помине нет в непосредственной близости от Калькштадта, что подтвердили другие разведывательные источники. Если там размещают их вооружения, обладающие большой разрушительной силой, то почему за этим процессом не следят сами советские войска?

Маккаллох высказал предположение: там мог быть советский технический персонал, переодетый в штатское, не правда ли?

– Я считаю это весьма маловероятным. – Мягкая улыбка. – При сопоставимых случаях, когда происходило размещение или передислокация тактического оружия, нам всегда удавалось установить наличие по меньшей мере одного подразделения советских вооруженных сил. С другой стороны, всего пять недель назад русские военные засветились в Гюствейлере, что еще чуть дальше на юг от Ростока. – Он снова обратился к помощи карты. – Они пошумели один вечерок в местном баре. У некоторых были погоны артиллеристов, у других род войск не определялся. Можно сделать вывод, что они сопровождали туда некий груз, оставили на месте и вернулись домой.

Теперь Вудфорд откровенно забеспокоился. Что все это означает? Что предпринимает их министерство? Он терпеть не мог задач и головоломок, требовавших долгого и упорного решения.

При таких условиях Леклерк мог позволить себе изобразить профессора, читающего лекцию и оперирующего фактами, не подлежащими сомнению.

– Аналитический отдел проделал превосходную работу. Общая длина объекта, представленного на этих фотографиях, – а они могут вычислить ее с высокой степенью точности, – равняется длине советской ракеты среднего радиуса действия. Основываясь на имеющихся данных, – он постучал по карте костяшками пальцев, отчего она слегка съехала набок, свешиваясь с крючка в стене, – министерство полагает вполне вероятным, что мы имеем здесь дело с советскими ракетами, переданными под контроль восточных немцев. Аналитический отдел, – вынужден он был добавить быстро, – не готов к столь далеко идущим выводам. Но если возобладает точка зрения министерства… – Это был момент, которого он и ждал. – Мы окажемся перед угрозой повторения ситуации на Кубе^[504], но только, – здесь он заметно сбавил нажим и произнес последние слова очень осторожно, – еще более опасной.

Теперь он уже полностью завладел общим вниманием.

– Вот почему, – объяснил Леклерк, – руководство разрешило нам в виде исключения полет над зоной предполагаемой активности. Как вы знаете, в последние четыре года наш департамент был вынужден довольствоваться аэрофотосъемкой вдоль официально утвержденных маршрутов пролета гражданской или военной авиации. Но даже в этом случае требовалось согласование с МИДом и их одобрение.

Казалось, его глаза искали нечто за пределами комнаты. Остальные с нетерпением ждали, когда он продолжит.

– И вот в кои-то веки министерство решило отступить от правил, и я не без удовольствия констатирую, что проведение операции было поручено нашему департаменту. Мы выбрали лучшего пилота, какого только смогли найти, – Лансена.

Кто-то удивленно вскинул на него взгляд: имена агентов обычно не назывались открыто.

– Лансен согласился за определенную плату отклониться от курса во время чартерного перелета из Дюссельдорфа в Финляндию. Тейлора мы отправили забрать у него отснятую пленку. Он, однако, погиб рядом с аэропортом в результате, как сейчас представляется, несчастного случая на дороге.

Они слышали, как по мокрой мостовой за окном проносятся машины, издавая звук, напоминающий шуршание бумаги на ветру. Огонь в камине погас окончательно, остался только дымок, легким покрывалом нависший над столом.

Сэндфорд поднял руку, привлекая к себе внимание. О какого типа ракетах может идти речь?

– «Сандал» (по советской классификации Р-12), среднего радиуса действия. Аналитики сообщили мне, что такие ракеты впервые продемонстрировали на Красной площади в ноябре 1962 года. Но они еще до этого приобрели печальную известность. Именно ракеты «Сандал» русские пытались развернуть на Кубе. Кроме того… – Взгляд в сторону Вудфорда. – …«Сандал» является прямым производным от немецкой ракеты военного времени «ФАУ-2». – Он достал из ящика еще несколько фотографий и положил на стол. – Вот снимки ракеты «Сандал» из архива нашего аналитического отдела. По их словам, ее внешние приметы – это так называемая расклешенная юбка… – Он указал на нижнее оперение. – …И относительно невысокие стабилизаторы. От основания до вершины конуса она имеет длину в сорок футов. Если присмо2тритесь внимательно, то заметите отверстия с зажимами – вот здесь, – к которым крепится маскировочная сетка. К сожалению, мы не располагаем фото «Сандала» в маскировке. Вероятно, такие снимки есть у американцев, но на данной стадии я не чувствую себя готовым обратиться к ним за помощью.

– И правильно! Еще чего! – мгновенно отреагировал Вуд-форд.

– Министр считает важным, чтобы мы раньше времени не тревожили своих союзников. Всем известно: стоит только упомянуть американцам о любых ракетах, и может последовать самая непредсказуемая реакция с их стороны. Мы и глазом не моргнем, как над Ростоком начнут кружить их У-2. – Вдохновленный смехом, который вызвала шутка, Леклерк продолжал: – В этой связи министр сделал еще одно важное замечание, которые я бы хотел донести до вас. Государство, которое подвергается максимальной угрозе со стороны этих ракет, – а дальность их действия составляет восемьсот миль, – это скорее всего наша страна. И уж точно не Соединенные Штаты. Да и с политической точки зрения сейчас не самое лучшее время для того, чтобы прятаться за спину американского дядюшки. В конце концов, как заметил министр, мы и сами еще не остались без последних зубов, чтобы укусить в ответ.

– Очень патриотично, – с сарказмом заметил Холдейн, а Эвери повернулся к нему и окинул взглядом, в который вложил всю свою злость.

– Думаю, вы могли бы сейчас воздержаться от подобных высказываний, – сказал он. И чуть не добавил: – Имейте же совесть!

Холдейн встретился глазами с Эвери, несколько секунд холодно смотрел на него, а потом отвел взгляд. Он не простил ему эти слова, а всего лишь отложил наказание.

Кто-то спросил о дальнейших действиях. Предположим, Эвери не найдет пленки в вещах Тейлора. Предположим, ее среди них не было вообще. Смогут ли они организовать еще один пролет над той территорией?

– Нет, – ответил Леклерк. – О повторном пролете и речи быть не может. Это слишком опасно. Нам придется прибегнуть к другому методу.

Он явно не хотел пока вдаваться в детали, но Холдейн спросил:

– К какому же, например?

– Скорее всего мы направим туда своего человека. Это представляется единственным выходом из положения.

– Наш департамент? – переспросил Холдейн, изобразив преувеличенное удивление. – Направит туда агента? Министерство никогда не потерпит ничего подобного. Ты, должно быть, хотел сказать, что попросишь Цирк взять на себя эту миссию?

– По-моему, я уже четко разъяснил тебе свою позицию, Адриан. И, видит бог, не тебе давать здесь указания, что мы можем делать, а что нет. – Он окинул взглядом сидевших за столом, словно ища поддержки. – Все, кто здесь присутствует, за исключением Эвери, уже имеют за спиной по крайней мере двадцатилетний опыт работы. Ты сам уже успел больше забыть о работе с агентурой, чем половина сотрудников Цирка о ней когда-либо знала вообще.

– Вот это в точку! – воскликнул Вудфорд.

– Ты только взгляни на собственный отдел, Адриан. На своих аналитиков. За последние пять лет я помню множество случаев, когда Цирк обращался к тебе за советом и информацией, используя твой опыт. А не пришло ли время, чтобы положение изменилось и с агентурной сетью? Министерство разрешило нам секретный полет. Почему бы им не дать добро и на засылку агента?

– Ты упомянул о трех основаниях для подозрений. Быть может, я что-то пропустил? Какое было третьим?

– Смерть Тейлора, – резко ответил Леклерк.

Эвери поднялся, кивком головы попрощался со всеми и тихо вышел. Холдейн пристально смотрел ему в спину.

5

На столе Эвери нашел записку от Кэрол: «Звонила ваша жена».

Он пошел в ее приемную и увидел, что она сидит за пишущей машинкой, но не печатает.

– Вы бы не стали так говорить о бедном Уилфе Тейлоре, – сказала она, – если бы знали его чуть лучше.

Он подумал, что ему следует ее утешить. Они порой позволяли себе касаться друг друга; может, ей как раз это было необходимо сейчас?

Он наклонился так низко, что завитки ее прически коснулись его щеки. Потом повернул голову, и они соприкоснулись висками, причем он даже почувствовал, как едва заметно натянулась ее кожа. На мгновение они застыли в этом положении: Кэрол очень прямо сидела на стуле, глядя в пространство перед собой и положив руки по обе стороны от пишущей машинки, а Эвери неловко склонился к ней. Ему захотелось прикоснуться к ее груди, но он не осмелился. Секунду спустя они отшатнулись друг от друга и снова стали каждый сам по себе. Эвери выпрямился во весь рост.

– Звонила твоя жена, – повторила она. – Я сказала ей, что у тебя совещание. Она хотела срочно поговорить с тобой.

– Спасибо, у меня дел по горло.

– Джон, что происходит? Зачем тебе понадобился Цирк? Что на уме у Леклерка?

– Я думал, ты в курсе. Он сказал, что внесет тебя в список допуска.

– Речь не об этом. Зачем он снова лжет им? Он продиктовал мне меморандум для шефа Цирка о какой-то тренировочной схеме, которая предусматривает твою поездку за границу. Пайн отправился доставить письмо лично. И Леклерк почему-то с ума сходит из-за ее пенсии. Пенсии миссис Тейлор. Велел просмотреть все прецеденты в прошлом и тому подобное. Но даже заявление будет помечено грифом «Совершенно секретно». Он снова строит очередной карточный домик, Джон. Уж я его знаю. Например, кто такой Лейсер?

– Тебе вообще-то не положено о нем знать. Это агент. Поляк.

– Он работает на Цирк? – Затем она резко сменила тему. – И почему именно тебе нужно куда-то лететь? Этого я тоже никак в толк не возьму. Как и причину, по которой они отправили в Финляндию Тейлора. Почему? Если у Цирка есть курьерская служба в Финляндии, по какой причине мы не могли просто с самого начала воспользоваться ею? Для чего понадобилось командировать туда беднягу Тейлора? Даже сейчас МИД еще вполне может все взять на себя. Уверена, что может. Но он и слышать об этом не хочет: ему угодно отправить тебя.

– Тебе не все известно, – коротко ответил Эвери.

– И еще вопрос, – успела сказать она, когда он уже собрался уходить. – Почему Адриан Холдейн так сильно тебя ненавидит?

Он успел зайти в бухгалтерию, а потом взял такси до Цирка. Леклерк напомнил, что ему возместят расходы. А еще он злился на Сэру за попытку разыскать его в такой неподходящий момент. Он же строго запретил ей звонить в департамент. По мнению Леклерка, это было небезопасно.

– Что вы изучали в Оксфорде? Вы же там учились, верно? – спросил Смайли и протянул ему сигарету из помятой пачки.

– Иностранные языки. – Эвери охлопал карманы в поисках спичек. – Немецкий и итальянский. – А когда Смайли промолчал, добавил: – Главным образом немецкий.

Смайли оказался низкорослым, рассеянным с виду мужчиной с пухлыми пальцами, немного дерганым, как будто он все время чувствовал себя не в своей тарелке. Эвери ожидал чего угодно, но не этого.

– Так-так. – Смайли кивнул словно в ответ на собственные, глубоко личные мысли. – Стало быть, вам нужен курьер в Хельсинки, как мне сказали. И вы должны передать ему пленку. Какая-то тренировочная миссия.

– Да.

– Крайне необычная просьба. Вы уверены?… Вам хотя бы известно, какого размера пленка?

– Нет.

Последовала долгая пауза.

– На вашем месте я бы постарался заранее получать такого рода информацию, – сказал Смайли беззлобно. – Понимаете, если курьеру придется спрятать пленку, это может стать проблемой.

– Простите, не понял. Почему?

– Впрочем, это уже не важно.

Эвери вдруг живо вспомнился Оксфорд, как он читал свое сочинение куратору.

– Вероятно, – произнес Смайли задумчиво, – мне следует объяснить вам только одну вещь. Хотя, уверен, Шеф уже говорил на эту тему с Леклерком. Мы готовы предоставить вам всю необходимую помощь – любую помощь. Было время, – произнес он почти ностальгически и словно не обращаясь прямо к собеседнику, что было характерной для него манерой общения, – когда наши службы ожесточенно соперничали между собой. Я всегда сожалел об этом. И все же мне бы хотелось узнать о предстоящем деле немного больше. Совсем немного… Шеф очень хочет помочь вам. Но мы опасаемся совершить ошибку просто в силу недостатка информации.

– Это учебное задание. Но все вполне серьезно. Если честно, подробностей не знаю и я сам.

– Мы полны желания помочь, – повторил Смайли бесстрастно. – Какая страна является вашей целью? Подлинной целью?

– Мне это неизвестно. Моя роль здесь очень невелика. Я просто прохожу курс обучения.

– Но если это всего лишь тренировка, зачем окружать ее такой секретностью?

– Хорошо. Положим, это Германия, – сказал Эвери.

– Вот за это спасибо.

Почему-то из них двоих в большей степени выглядел смущенным Смайли. Он вперил взгляд в свои руки, сложенные на столе. Спросил у Эвери, идет ли еще дождь. Эвери ответил, что да, льетпо-прежнему.

– Я с большим огорчением узнал о Тейлоре, – сказал Смайли.

– Да, это был очень хороший человек, – согласился Эвери.

– Вы знаете, в какое время получите пленку? Сегодня вечером? Завтра? У меня сложилось впечатление, что Леклерк говорил о сегодняшнем вечере.

– Не могу сказать. Это зависит от того, как пойдет дело. Сейчас мне трудно заранее загадывать.

– Понятно.

Воцарилось долгое необъяснимое молчание. «Он похож на глубокого старика, – подумал Эвери, – который забывает, что находится не один».

– Понятно. В нашей работе всегда есть непредсказуемые факторы. Вам приходилось выполнять подобные задания прежде?

– Да, пару раз.

Смайли снова замолчал и, кажется, не заметил секундного замешательства собеседника.

– Как вообще дела на Блэкфрайарз-роуд? Вы знакомы с Холдейном? – спросил Смайли, причем ответ явно не был ему интересен.

– Да. Он теперь возглавляет аналитический отдел.

– Ну конечно. У него блестящие мозги. У ваших аналитиков, знаете ли, прекрасная репутация. Мы сами не раз обращались к ним. Кстати, мы с Холдейном учились в Оксфорде в одно и то же время. А во время войны немного успели поработать вместе. Великий человек. После войны мы очень хотели взять его к себе, но вот только наши медики забраковали его из-за болезни груди.

– Не знал.

– В самом деле? – Смайли комично вздернул брови. – В Хельсинки есть отель, который называется «Принц Датский». Прямо напротив центрального вокзала. Вам он случайно не знаком?

– Нет. Мне прежде не доводилось бывать в Хельсинки.

– Вот как? – Смайли теперь всматривался в него с некоторым беспокойством. – Очень странная история, как мне представляется. А Тейлор? Он тоже проходил стажировку?

– Понятия не имею. Но отель я найду, не сомневайтесь, – заявил Эвери с оттенком нетерпения в голосе.

– Рядом с входной дверью там есть киоск, торгующий прессой и открытками. А вход в гостиницу только один. – Он говорил так, словно речь шла о соседнем доме в Лондоне. – И еще они продают цветы. Думаю, как только вы получите пленку, вам лучше будет направиться туда. Попросите цветочника послать дюжину роз для миссис Эвери в отель «Империал» в Торки. Хотя и пяти штук будет достаточно. Мы же не хотим попусту транжирить деньги, верно? А цветы в тех краях стоят дорого. Вы будете путешествовать под своей подлинной фамилией?

– Да.

– На это есть особая причина? Я не хочу совать нос в ваши дела, – поспешно добавил он, – но у нашего брата жизнь такая короткая… Не поймите меня неправильно, я имею в виду, до того как ваша принадлежность к спецслужбам становится известной противнику.

– Насколько я понял, чтобы получить фальшивый паспорт, требуется время. А министерство иностранных дел… – Ему не следовало влезать в эти подробности. Надо было сказать, что это уже не его ума дело.

– Прошу прощения. – Смайли нахмурился, словно злился сам на себя за бестактность. – Вы всегда могли обратиться к нам. Речь о паспорте. – Тут он стал сама любезность. – Итак, отправьте цветы. Когда будете выходить из отеля, сверьте свои часы с часами в вестибюле. Ровно через полчаса возвращайтесь к входу. Водитель такси вас узнает и откроет дверь машины. Садитесь, поезжайте и передайте ему пленку. И конечно же, не забудьте заплатить. Строго по счетчику. Напоминаю потому, что сам знаю, как легко забываются подобные мелочи. Так какого рода тренировка вам все-таки предстоит?

– А если мне не удастся получить пленку?

– В таком случае не предпринимайте ничего. К отелю даже не приближайтесь. И вообще тогда не стоит ехать в Хельсинки. Просто забудьте обо всем.

Эвери невольно подумал, насколько четкие он дает инструкции.

– Когда вы изучали немецкий, вам случайно не доводилось заниматься литературой семнадцатого века? – вдруг с надеждой спросил Смайли, когда Эвери уже поднялся, чтобы идти. – Грифиусом, Лоэнштейном – поэтами их поколения?

– Это было выделено в спецкурс. Боюсь, что не доводилось.

– Спецкурс? – пробормотал Смайли. – Глупейшее название. То есть они считали их второстепенными. Но все равно – спецкурс совершенно неуместное слово.

Когда они уже подошли к двери, он спросил:

– У вас есть портфель или что-нибудь в этом роде?

– Да.

– Когда получите пленку, положите ее в карман, – посоветовал Смайли, – а чемодан держите в руке. За вами, возможно, будут следить, и соглядатаи обычно не сводят глаз с портфелей. Это получается как-то непроизвольно, уверяю вас. И если вы где-то оставите портфель, они перестанут следовать за вами и полностью сосредоточатся на нем. Впрочем, не думаю, что финны дойдут до этого. У них просто нет опыта. Если, конечно, вы всего лишь выполняете тренировочное задание. Но не стоит особенно волноваться. Не надо уделять слишком много внимания такого рода мелочам, как и слишком доверять технике.

Он проводил Эвери до выхода из здания, а потом своей грузноватой походкой направился по коридору в сторону приемной Шефа.

Эвери поднимался по лестнице к своей квартире, гадая, какой будет реакция Сэры. Теперь он уже жалел, что не позвонил с работы, потому что не любил заставать ее в кухне, в то время как по всему полу в гостиной валялись игрушки Энтони. Его появление дома без предупреждения никогда ни к чему хорошему не приводило. Она пугалась так, словно ожидала услышать, что он совершил нечто совершенно ужасное.

Своего ключа у него не было: Сэра почти никогда не уходила. Друзей или подруг, насколько он знал, она не завела, и потому ее не зазывали в кафе поболтать и выпить чашку кофе, а ходить по магазинам одной ей не нравилось. Казалось, она вообще не умела развлекать себя чем-либо самостоятельно.

Он нажал на кнопку звонка, услышал, как Энтони зовет мамочку, и стал дожидаться звука ее шагов. Кухня располагалась в самом конце коридора, но на этот раз она вышла из спальни, ступая мягко, будто шла босиком.

Сэра открыла дверь, даже не взглянув на него. Одета она была в ночную рубашку, поверх которой накинула теплую кофту.

– Боже, как долго тебя не было, – сказала она, повернулась и не слишком уверенной походкой вернулась в спальню. – Что-то случилось? – спросила она, оглянувшись. – Кого-то еще убили?

– Что с тобой, Сэра? Ты нездорова?

Вокруг них с громкими криками бегал Энтони, довольный тем, что папа вернулся домой рано. Сэра снова улеглась в постель.

– Я уже позвонила врачу. Сама не понимаю, что случилось, – сказала она так, словно недомогание не касалось ее лично.

– У тебя температура?

Рядом с кроватью она поставила кувшин с холодной водой и положила махровую салфетку из ванной. Он намочил ее, выжал и пристроил жене на лоб.

– Придется тебе управляться самому, – сказала она. – Боюсь, это не так интересно, как играть в шпионов. Ты так и не спросишь, что у меня болит?

– Когда приедет доктор?

– У него до двенадцати хирургическая операция. Наверное, он будет здесь вскоре после этого.

Эвери отправился в кухню. Энтони поплелся за ним. Стол еще не был убран после завтрака. Он позвонил матери жены в Рейгейт и попросил ее срочно приехать к дочери.

Только ближе к часу дня появился наконец врач.

– Жар, – констатировал он. – Какая-то инфекция бродит в организме.

Эвери опасался, что жена расплачется, когда он сообщит о необходимости поехать за границу, но она лишь выслушала его, немного подумала и предложила самому собрать вещи в дорогу.

– Это важно? – вдруг спросила она.

– Конечно. Крайне важно.

– Для кого?

– Для тебя, для меня. Для всех нас, наверное.

– А для Леклерка?

– Я же сказал – для всех.

Он пообещал Энтони непременно привезти подарок.

– А куда ты едешь? – спросил сын.

– Я лечу на самолете.

– Куда?

Он хотел сказать, что это большой секрет, но вспомнил дочку Тейлора и промолчал.

Поцеловав Сэру на прощание, он вынес чемодан в прихожую и поставил на половик. Дверь была снабжена двумя замками, чтобы Сэра чувствовала себя в безопасности, и сейчас следовало запереть их оба. Он услышал, как она спросила из спальни:

– Это опасно?

– Не знаю. Могу только сказать, что дело серьезное.

– Неужели ты так твердо в этом уверен?

Он откликнулся почти в отчаянии:

– Послушай, а почему я не могу быть в этом уверен? Разве ты не понимаешь, что это не праздный вопрос. Я имею дело с фактами. Почему ты всегда во мне сомневаешься? Неужели тебе так трудно хотя бы раз в жизни признать, что я выполняю важную работу?

Он вернулся в спальню, продолжая рассуждать на ходу. Сэра держала перед собой книгу в мягкой обложке и делала вид, что читает.

– Мы все должны найти свое место в жизни, обозначить круг своего существования. И потому не надо спрашивать меня все время: «Ты уверен? Ты уверен?» Это как если бы ты начала спрашивать, уверен ли я, что нам следовало заводить ребенка, уверен ли я, что мы не ошиблись, когда поженились. В этом просто нет смысла.

– Бедный Джон, – сказала она, опуская книгу и внимательно разглядывая его. – Лояльность без веры. Тяжело же тебе приходится.

Она произнесла это совершенно ровным тоном, словно была экспертом, сумевшим определить социальное зло, от которого он страдал. Вот почему еще один прощальный поцелуй показался ему сейчас таким неуместным.

Холдейн дождался, когда все выйдут из кабинета. Он, как всегда, явился последним и так же последним удалится.

– За что ты так со мной? – спросил Леклерк. Он говорил голосом актера, уставшего от сцены. На всем столе для совещаний рядом с пустыми чашками и полными пепельницами лежали развернутые карты и фотографии.

Холдейн не ответил.

– Что и кому ты пытаешься доказать, Адриан?

– Расскажи еще раз про человека, которого ты собираешься туда заслать.

Леклерк подошел к раковине и налил себе чашку воды из-под крана.

– Тебе не понравилась идея с Эвери? Скажи честно.

– Он слишком молод. А мне вообще не нравится твой культ молодости.

– У меня в горле пересохло от говорильни. Попей водички. Будет полезно для твоего горла.

– Сколько лет Гортону? – Холдейн взял чашку, отхлебнул из нее и поставил на стол.

– Пятьдесят.

– Нет, он старше. Он нашего с тобой возраста. А точнее, был нашего возраста еще на войне.

– Да, такие детали забываются. Ему, должно быть, лет пятьдесят пять или пятьдесят шесть.

– Он в штате? – настойчиво продолжал расспрашивать Холдейн.

Леклерк покачал головой.

– Не прошел квалификацию. У него прерванный стаж. После войны он пошел служить в контрольную комиссию по германскому вопросу. А когда ее деятельность свернули, пожелал остаться в Германии. Думаю, это потому, что у него жена немка. Он обратился к нам, и мы взяли его на договор. Будь он штатным сотрудником, нам бы не хватило денег, чтобы держать его в Гамбурге. – Он отхлебнул из чашки по-женски аккуратно. – Десять лет назад у нас было тридцать резидентов в разных странах. Теперь осталось всего девять. Нас лишили даже собственной курьерской службы. Все, кто был на совещании, прекрасно об этом осведомлены, но почему-то никто не делает скидку на подобные обстоятельства.

– Как часто от него поступают донесения о перебежчиках?

Леклерк пожал плечами.

– Я не читаю всей его корреспонденции, – ответил он. – Твои люди знают лучше. Конечно, их стало заметно меньше после возведения Берлинской стены и закрытия границы.

– Мне показывают только самые интересные материалы. И этот доклад из Гамбурга – первый за весь год. Вот почему я всегда считал, что у Гортона есть какая-то другая работа.

Леклерк покачал головой. Холдейн спросил:

– Когда подходит срок продления его договора?

– Этого я не знаю. Просто не знаю.

– Он, вероятно, сейчас сильно встревожен. Его увольнение предусматривает выплату денежного вознаграждения?

– Это всего лишь контракт на три года. Никакого вознаграждения. Никаких премий или пособий. Правда, у него есть возможность продолжать работу и после шестидесяти, если он все еще будет нам нужен. У внештатных работников есть свои мелкие преимущества.

– Когда договор с ним продлевался в последний раз?

– Тебе лучше спросить у Кэрол. Должно быть, года два назад. Или чуть раньше.

Холдейн напомнил:

– Так что ты говорил о засылке туда нашего человека?

– Я как раз встречаюсь сегодня с министром по этому поводу.

– Ты уже отправил на задание Эвери. Тебе не следовало этого делать.

– Но кому-то надо было лететь. Или ты хотел, чтобы я обратился в Цирк?

– Эвери позволяет себе дерзости, – пожаловался Холдейн.

Струи дождевой воды бежали по желобам вдоль крыши, оставляя потеки на запылившихся снаружи оконных стеклах. Казалось, Леклерку даже хотелось, чтобы Холдейн продолжал, но тот замолчал.

– Я еще даже не знаю, как министр воспринял смерть Тейлора. Он будет расспрашивать меня об этом, и мне придется высказать свое мнение. Никто из нас, конечно, толком ничего не знает. – Его голос обрел прежнюю силу. – Но он может дать мне команду – это совершенно не исключено, Адриан, – он сам может распорядиться, чтобы мы заслали туда своего человека.

– И что же?

– Предположим, я тогда попрошу тебя быстро сформировать оперативный отдел, провести анализ, подготовить документы и оборудование. Предположим, тебе будет поручено срочно найти, обучить и отправить агента. Ты сможешь?

– Ни слова не говоря Цирку?

– Не вдаваясь в детали. Нам могут понадобиться кое-какие их возможности. Но это не значит, что мы обязаны описывать им картину в целом. Это классический вопрос безопасности: об операции должны знать только те, кому это необходимо знать.

– Значит, обойдемся без Цирка?

– А почему бы и нет?

Холдейн помотал головой.

– Хотя бы потому, что это теперь не наш род деятельности. Мы не готовы. Передай все Цирку и окажи им необходимую поддержку. Пусть этим займется кто-то из их опытнейших людей – Смайли или Лимас…

– Лимас мертв.

– Ладно. Тогда Смайли.

– Смайли давно раскрыт.

Холдейн побагровел.

– Но есть еще Гиллам и другие. Настоящие профессионалы. У них и сейчас еще хватает людей. Отправляйся на встречу с Шефом и передай дело ему.

– Нет, – твердо ответил Леклерк и поставил чашку на стол. – Нет, Адриан. Ты служишь в департаменте так же долго, как и я. Тебе известны поставленные перед нами государством задачи. Предпринимать все необходимые действия – там так и сказано, – все необходимые действия для сбора, анализа и проверки разведывательной информации военного характера там, где подобные данные не могут быть получены из официальных военных источников. – Каждое слово он вбивал в поверхность стола своим маленьким кулачком. – А как еще, по-твоему, я получил разрешение на тот полет?

– Допустим, – согласился Холдейн, – перед нами все еще стоят прежние задачи. Но ведь условия изменились. Сейчас у этой игры совершенно иные правила. В прежние времена мы были хозяевами положения – резиновые лодки в безлунную ночь; захваченные вражеские самолеты, радиоперехват, и все такое. Уж нам ли не знать: мы проделывали все вместе с тобой. Но теперь все по-другому. Это совершенно иная война, принципиально другие методы ведения боевых действий. И в министерстве это отлично понимают, – добавил он. – А с Цирком я бы вообще не стал в таком случае связывать никаких надежд. Они там благотворительностью не занимаются.

Они вдруг посмотрели друг на друга удивленно, словно знакомились заново. Потом Леклерк сказал, причем его голос был чуть громче шепота:

– Все ведь началось с агентурных сетей, верно? Помнишь, как Цирк начал отнимать их у нас одну за одной? А в министерстве только говорили: «Нам ни к чему иметь два польских отдела, которые будут дублировать работу друг друга, Леклерк. Мы решили, что Польшей теперь будет заниматься Шеф со своими людьми». Когда это было? В июле сорок восьмого. А потом продолжалось из года в год. Почему, ты думаешь, им так нравится твой аналитический отдел? Не потому, что ты умеешь красиво оформлять папки с досье. Это то место, которое они хотели бы отвести нам, разве не ясно? Место вспомогательной службы! Никаких самостоятельных операций! Они готовятся усыпить нас, как старых псов! Знаешь, какое у нас сейчас прозвище на Уайтхолле? Шпионская богадельня!

Наступила долгая пауза.

– Я всего лишь обрабатываю данные, – сказал Холдейн. – Я не разведчик.

– Но ведь ты был прекрасным оперативником, Адриан.

– Как и мы все.

– Тебе известна цель. Ты располагаешь о ней всеми сведениями. Кому еще этим заниматься? Забирай себе любого – Эвери, Вудфорда… Кого только захочешь.

– Мы отвыкли от людей. То есть от работы с агентами, я имею в виду. – В тоне Холдейна послышалась неожиданная неуверенность в себе. – Я стал аналитиком. Занимаюсь бумажками.

– Нам просто нечего было тебе предложить взамен до этого момента. А сколько лет прошло? Уже двадцать?

– Ты хоть представляешь себе пусковую площадку ракеты? – неожиданно спросил Холдейн. – Сколько всего требуется для ее оборудования? Им нужны стартовые столы, защитные щиты, кабельные трубопроводы, здания для пультов управления, бункеры для хранения боеголовок, топливозаправщики и машины для подвозки окислителя. И все это надо подготовить заранее. Ракеты не появляются ниоткуда за одну ночь. Они похожи на целые передвижные ярмарки. Не заметить этого невозможно. Мы бы знали обо всем значительно раньше. Мы или Цирк. А что касается смерти Тейлора…

– Ради бога, Адриан, ты ведь не думаешь, что в разведке все так просто? Что в ней есть незыблемые правила? Ты ставишь меня в положение священника, который должен каждый раз доказывать, что Христос появился на свет именно в день Святого Рождества. Во что-то приходится просто верить. Порой случаются неожиданности. – Леклерк придвинул к Холдейну округлое лицо, словно стараясь заставить его признать очевидное.

– Ты не можешь оперировать одними умозрительными схемами, Адриан. Мы не ученые. Мы служим своей стране. Нам нужно принимать складывающееся положение вещей. Быть готовыми к работе с людьми, с фактами, готовыми к любому повороту событий.

– Очень хорошо. Давай разберемся с фактами. Он переплыл реку. Как сумел сохранить пленку сухой? И если уж на то пошло, как он вообще ухитрился сделать эти снимки? Почему на них незаметны сотрясения камеры? Он крепко выпил. Ему приходилось вставать на цыпочки. А ведь он использовал очень длинные выдержки, по его же словам. – Казалось, что сейчас Холдейн не опасался Леклерка, не волновался за судьбу операции, а страшился самого себя. – Почему он отдал Гортону бесплатно то, за что с других требовал денег? Чего ради он был готов рисковать жизнью, когда делал фотографии? Я отправил Гортону целый список дополнительных вопросов. Но он отвечает, что пока не может разыскать этого человека.

Холдейн переводил взгляд с модели бомбардировщика на рабочий стол Леклерка, заваленный папками.

– Ты ведь думаешь о Пенемюнде^[505], я прав? Тебе хочется, чтобы повторилась история с Пенемюнде.

– Ты так и не сказал, как поступишь, если задание это поручат мне.

– Ты его не получишь. Никогда и ни за что. – Холдейн говорил теперь решительно и даже с оттенком триумфа. – Мы мертвы, разве тебе это еще непонятно? Ты фактически сам признал это. Они не хотят, чтобы мы воевали. Им нужно мирно нас усыпить. – Он поднялся из-за стола. – А потому все это не имеет никакого значения. И для нас в этом заключен чисто теоретический смысл. Неужели ты мог в самом деле подумать, что Шеф нам хотя бы в чем-то поможет?

– Они согласились предоставить своего секретного курьера.

– Да. И это очень странно.

Холдейн остановился у одной из фотографий на стене рядом с дверью.

– Это ведь Маллаби, если не ошибаюсь? Мальчик, который погиб. Почему ты взял его фамилию для кодового имени?

– Сам не знаю. Просто пришло в голову. Иногда память играет с нами злые шутки.

– Ты не должен был отправлять Эвери. Нам нельзя использовать его для подобных заданий.

– Я просмотрел всю картотеку этой ночью. У нас есть человек, который нам подойдет. Я имею в виду, для засылки в тот район. – Осмелев, он добавил: – В роли нашего агента. Он обучен обращению с рацией, говорит по-немецки, холост.

Холдейн замер.

– Сколько ему лет?

– Сорок. Или чуть больше.

– Значит, на войне он был совсем сосунком.

– Но работал отлично. Попал в плен в Голландии и сумел бежать.

– Как он попал в плен?

Последовала короткая пауза.

– Записей об этом не сохранилось.

– Умен?

– По крайней мере вполне квалифицирован.

Новая пауза, более продолжительная.

– Мы тут все квалифицированны. Давай дождемся, с чем вернется Эвери.

– И посмотрим, что скажут в министерстве.

Леклерк дождался, пока звуки кашля затихнут в дальнем конце коридора, и надел пальто. Он отправится на прогулку, подышит свежим воздухом, пообедает в клубе. Закажет лучшее блюдо. Он даже задумался, что ему подадут: в этом заведении с каждым годом кормили все хуже. После обеда ему предстояло вернуться к жене Тейлора. А потом на очереди министерство.

Вудфорд обедал с женой в «Горриндже».

– Наш юный Эвери отправился на первое задание, – сказал он. – Кларки^[506] его послал. Думаю, он сумеет себя проявить.

– Или его тоже убьют, – сказала она с некрасивой кривой ухмылкой. Ей нельзя было пить – строгий запрет врачей. – Вот когда у вас будет повод устроить настоящий праздник. Боже, я так и представляю эту вечеринку на два с половиной человека гостей! Милости просим на Блэкфрайарз! У нас карнавал! – У нее задрожала нижняя губа. – И почему только в молодости люди так хороши? Мы ведь с тобой тоже когда-то были молоды, помнишь?… Боже мой, мы все еще молоды, и нам не терпится скорее повзрослеть! А что, разве я не права? Не можем же мы…

– Все хорошо, Бабз^[507], – сказал он, опасаясь, что она в любой момент разрыдается.

6

Полет начинается

Эвери сидел в самолете, вспоминая тот день, когда Холдейн не явился на службу. Так совпало, что это было первое число месяца. Кажется, первое июля. И Холдейн не пришел в контору. Эвери не заметил бы этого, но по внутреннему телефону позвонил Вудфорд. Вероятно, Холдейн заболел, сказал Эвери. Или возникло неотложное личное дело. Но Вудфорда такое объяснение не устраивало. Он специально зашел в кабинет Леклерка и посмотрел список отпусков и отгулов. Холдейн в последнем не значился. А в отпуск уходил только в августе.

– Позвони ему домой, Джон, позвони домой, – подначивал он. – Поговори с женой. Узнай, что с ним такое.

Эвери был настолько поражен, что совершенно растерялся: эти двое проработали вместе двадцать лет. Даже он знал, что Холдейн не женат.

– Выясни, где он, – напирал Вудфорд. – Давай! Я тебе приказываю. Позвони ему домой.

И он подчинился. Можно было отказаться. Пусть Вудфорд звонит сам, если ему так надо, но у Эвери не хватило духа. Ответила сестра Холдейна. Брат лежит в постели, у него сильные боли в груди. Дать ей номер телефона департамента он наотрез отказался. Когда взгляд Эвери случайно упал на календарь, он сразу понял причину необычного волнения Вудфорда. Начало квартала. Холдейн мог перевестись на другую работу и покинуть департамент, не предупредив его, Вудфорда. Когда через пару дней Холдейн вернулся, Вудфорд вел себя с ним необычайно сердечно, пропуская мимо ушей саркастические замечания, – настолько он был рад, что Холдейн остался на своем месте. Что до Эвери, то он еще какое-то время не мог прийти в себя от испуга. Его вера пошатнулась, стоило ему приглядеться повнимательнее к тому, во что он верил.

Он стал замечать, что все его коллеги – только Холдейн не играл в эти игры – приписывали друг другу черты необыкновенных, чуть ли не легендарных личностей. Тот же Леклерк, к примеру, представляя Эвери кому-либо из министерского начальства, никогда не упускал случая сказать: «Эвери – наша восходящая звезда». Для более высокопоставленных чиновников это звучало примерно так: «Эвери заменяет мне память. Если возникнет любой вопрос, достаточно обратиться к нему». По тем же причинам они легко прощали друг другу грубейшие ошибки. Инстинкт самосохранения не позволял им допустить даже мысль о том, что в департаменте могли работать дураки. Он обнаружил, что контора служила своего рода убежищем от всех сложностей современной жизни, здесь все еще существовали прежние правила и границы поведения. Для своих сотрудников департамент приобрел черты почти религиозного святилища. Подобно монахам, они наделяли этот свой монастырь мистическими свойствами, которые существовали независимо от того, что в нем водились свои глупцы и грешники. Они могли относиться с оттенком циничного пренебрежения к деловым качествам друг друга, презирать внутреннюю иерархию и карьерные соображения, но пламя их веры в департамент хранилось словно в отдельной часовне, которую они называли патриотизмом.

Несмотря на все это, сейчас, глядя в иллюминатор на темные морские волны внизу, в которых отражалось холодное солнце, он чувствовал, что и его сердце переполняет волнующее чувство любви. Вудфорд с его трубкой и простецкими манерами все же принадлежал к секретной элите, куда теперь допустили и его, Эвери. Холдейн… Холдейн с его кроссвордами и эксцентричными манерами вообще вписывался в этот мир лучше всех – бескомпромиссный интеллектуал, пусть и раздражительный и вечно отчужденный. Он теперь жалел, что нагрубил Холдейну. Деннисона и Маккаллоха Эвери считал непревзойденными знатоками техники, спокойными ребятами, которые не лезли выступать на совещаниях, а тихо и неутомимо выполняли порученную им работу, неизменно оказываясь правыми в своих мнениях. И он был благодарен Леклерку, благодарен от всей души, потому что тот дал ему столь высокую привилегию – стать одним из этих людей, выполнять одну с ними общую и чрезвычайно важную миссию, уйти от неуверенности прошлого и встать на путь к зрелости и опыту настоящего мужчины плечом к плечу с ними, прошедшими горнило войны. Он готов был тысячу раз сказать Леклерку спасибо за то, как он им руководил, за точные распоряжения, которые придавали упорядоченность его существованию и изгоняли из головы всякую анархию. Он вообразил, как однажды Энтони вырастет, и его тоже введут в коридоры их невзрачного здания, как представят его совсем уже старому Пайну, который со слезами на глазах встанет по стойке «смирно» в своей будке и с теплотой пожмет нежную молодую руку его сына.

В этой трогательной сцене не находилось места только Сэре.

Эвери легко прикоснулся к уголку длинного конверта в своем внутреннем кармане. В нем лежали его деньги – двести фунтов в голубом конверте, помеченном государственным гербом. Он слышал истории, как во время войны некоторые зашивали такие конверты в подкладку пальто, и ему вдруг захотелось, чтобы и с его конвертом поступили так же. Конечно, все это выглядело бы по-детски, и он даже улыбнулся, не ожидая от себя способности к таким глупым фантазиям.

Ему вспомнилась встреча со Смайли. А ведь он побаивался Смайли, признался он себе сейчас. И припомнилась стоявшая в дверях девочка с куклой. Все! Мужчина должен уметь отбрасывать любые сентиментальные чувства.

– Ваш муж выполнял очень важное задание, – говорил Леклерк. – Я не имею права сообщать вам подробности. Могу лишь подтвердить, что он пал смертью храбрых.

У нее был некрасивый, измазанный помадой рот. Леклерк никогда не встречал прежде человека, который бы так обильно проливал слезы. Это была рана, которая не затянется уже никогда.

– Что это значит – «смертью храбрых»? – спросила она, вздрогнув от этих слов. – Мы же ни с кем не воюем. Так что не надо этих вздорных громких фраз. Он просто мертв, – сказала она упрямо и спрятала лицо в изгибе локтя, а потом распласталась по обеденному столу, как брошенная кукла. Дочка смотрела на нее, сидя на корточках в углу.

– Как я полагаю, – сказал Леклерк, – вы имеете право подать прошение о выплате пенсии. Вам известно об этом? Хотя можете предоставить все хлопоты нам. Чем скорее мы этим займемся, тем лучше. Хорошая пенсия, – добавил он так, словно это было девизом всей его жизни, – имеет важнейшее значение.

Консул дожидался его у паспортного контроля. Он подошел сразу же, но даже не улыбнулся, не скрывая, что всего лишь исполняет свой долг.

– Это вы Эвери? – спросил он.

Эвери увидел перед собой высокого мужчину в шляпе и темном плаще, с суровым выражением на покрасневшем лице. Они пожали друг другу руки.

– А вы, стало быть, британский консул мистер Сазерленд?

– Вообще-то я консул ее величества, – отозвался он чуть язвительно. – Мне бы хотелось, чтобы вы сразу почувствовали разницу. – Он говорил с шотландским акцентом. – Кто вам сообщил мою фамилию?

Они вместе направились к главному выходу. Все получилось очень просто. Эвери успел лишь заметить девушку за стойкой – светловолосую и довольно красивую.

– Очень любезно с вашей стороны приехать, чтобы встретить меня, – сказал Эвери.

– От города здесь всего три мили. – Они уселись в машину. – Он погиб чуть выше по дороге, – сказал Сазерленд. – Хотите взглянуть на место?

– Да, пожалуй. Чтобы потом рассказать мамочке. – На нем был черный галстук.

– Ваша фамилия действительно Эвери, верно?

– Ну, разумеется. Вы же видели на контроле мой паспорт.

Сазерленду ответ явно не понравился, и Эвери пожалел, что выразился именно так. Хозяин машины завел двигатель. Они уже собирались выехать на дорогу, когда сзади неожиданно выскочил «ситроен» и обогнал их.

– Идиот проклятый! – рявкнул ему вслед Сазерленд. – Дорога же вконец обледенела. Наверняка один из местных пилотов. На земле они теряют всякое представление о скорости.

Им был виден силуэт водителя в шапке с козырьком сквозь заднее стекло машины, умчавшейся вперед по шоссе среди дюн, выбрасывая из-под задних колес небольшие фонтанчики снега.

– Вы сами откуда? – спросил консул.

– Из Лондона.

В этот момент Сазерленд показал рукой чуть вперед.

– Вот где погиб ваш брат. Прямо на обочине. Полиция предполагает, что шофер мог быть пьян. У них здесь, знаете ли, очень строго с вождением в нетрезвом состоянии.

Это прозвучало предупреждением. Эвери смотрел на заснеженные равнины чужой страны по обе стороны от дороги и думал о том, как одинокий англичанин Тейлор с трудом брел вдоль обочины со слезившимися от мороза глазами.

– Позже мы навестим полицейских, – сказал Сазерленд. – Они будут нас ждать и посвятят во все подробности. Вы забронировали себе номер на ночь?

– Нет.

Когда они въехали на небольшой взгорок, Сазерленд сказал тоном, в котором сквозило отвращение:

– Это случилось здесь. Можете выйти из машины, если есть желание.

– Нет, не нужно.

Сазерленд сразу же надавил на педаль газа, словно хотел побыстрее удалиться от злосчастной точки.

– Ваш брат шел в сторону отеля «Регина». Он здесь рядом. Не смог найти такси.

Они начали скатываться со склона по другую сторону холма, и Эвери увидел светящиеся окна длинного здания гостиницы, стоявшего поперек долины.

– Здесь идти всего ничего, – прокомментировал Сазерленд. – Он добрался бы за пятнадцать минут. Даже меньше. А где живет ваша матушка?

Вопрос застал Эвери врасплох.

– Есть такой городок Вудбридж в Суффолке.

Там как раз проходили выборы местного члена парламента, и потому название стало первым, пришедшим Эвери в голову, хотя политика его не волновала вообще.

– Почему же он не записал ее?

– Простите, не понял.

– Как ближайшего родственника. Почему Маллаби не указал вместо вас мать?

Вероятно, вопрос не был задан серьезно. Быть может, он просто хотел поддержать разговор, чтобы Эвери расслабился, но все равно это действовало на нервы. Он устал с дороги, и ему хотелось, чтобы его просто встретили, не устраивая допросов с пристрастием. К тому же он уже ясно осознавал, что плохо проработал детали своих родственных отношений с Тейлором. Что там написал о нем в телетайпе Леклерк – сводный брат или единокровный брат? Он поспешно стал сочинять цепочку семейных событий: смерть, повторное замужество или просто сожительство, чтобы подготовиться к другим возможным вопросам Сазерленда.

– Вот отель, о котором я говорил, – сказал консул, а потом неожиданно вернулся к прежней теме: – Вообще-то это не моего ума дело. Он был волен записать в родственники кого угодно.

Возникало впечатление, что презрительная интонация вошла у Сазерленда в привычку, превратилась в своего рода речевую философию. Он говорил так, словно каждая его фраза противоречила общепринятому мнению.

– Она уже старенькая, – ответил после паузы Эвери. – Мы всегда стараемся уберечь ее от неприятных новостей. Наверное, брат тоже думал об этом, когда заполнял заявление на паспорт. К тому же она долго болела. У нее слабое сердце. Даже пришлось делать операцию.

Все это звучало немного по-детски.

– Понятно.

Они въехали на городскую окраину.

– Будет произведено вскрытие, – сказал Сазерленд. – Боюсь, этого не избежать. По здешним законам оно обязательно в случае насильственной смерти.

Паршиво. Леклерк сильно разозлится. Сазерленд между тем продолжал:

– Для нас с вами сложность заключается в обилии излишних формальностей. Криминальная полиция забрала тело и выдаст его только после получения результатов вскрытия. Я просил их ускорить процедуру, но это не тот случай, когда можно настаивать.

– Спасибо. Но я-то, честно говоря, рассчитывал, что смогу сразу забрать тело и вылететь обратно.

Когда они свернули с главной улицы на рыночную площадь, Эвери спросил небрежным тоном, словно вопрос интересовал его всего лишь теоретически:

– Кстати, а что с его личными вещами? Мне, наверное, тоже лучше будет забрать их с собой, не так ли?

– Сомневаюсь, что полиция выдаст их до того, как получит разрешение общественного прокурора. К нему поступает отчет о вскрытии, а потом он принимает решение. Ваш брат оставил завещание?

– Понятия не имею.

– И вы не знаете, кому завещано имущество покойного?

– Нет.

Сазерленд издал сухой, но сдержанный смешок.

– В таком случае вы пытаетесь сильно опережать события. Ближайший родственник по паспорту и наследник – это не совсем одно и то же, – объяснил он. – Боюсь, что на сегодняшний день у вас нет никаких прав, кроме как забрать тело.

Он сделал паузу, развернувшись на сиденье и глядя назад, пока парковал машину на свободном месте стоянки.

– Даже если полиция передаст вещи вашего брата мне, я не смогу ими распоряжаться, пока не получу указаний из главного консульского управления в Лондоне. А они, – продолжил он быстро, заметив, что Эвери собирается перебить его, – не пришлют мне никаких указаний до утверждения завещания или до решения суда по этому вопросу. Зато я уполномочен выдать вам свидетельство о смерти, – добавил он в утешение, открывая дверь со своей стороны, – если оно потребуется для страховой компании. – Он искоса посмотрел на Эвери, словно любопытствуя, унаследует ли тот хоть что-нибудь. – Это обойдется вам в пять шиллингов консульского сбора и еще по пять за каждую заверенную копию. Вы, кажется, хотели что-то сказать?

– Нет, ничего.

Они вместе поднялись по ступеням к входу в полицейский участок.

– Нам предстоит встреча с инспектором Пеерсеном, – сообщил Сазерленд. – Он человек беззлобный. Будьте любезны, предоставьте мне общаться с ним.

– Конечно, все в ваших руках.

– Он и раньше мне помогал решать проблемы с БНЗ.

– С кем?

– С британскими нарушителями закона. У нас тут летом бывает один праздник. Это просто позорище. Люди ведут себя как свиньи. Кстати, ваш брат злоупотреблял алкоголем? Есть некоторые указания на то, что он…

– Возможно, и злоупотреблял, – поспешил сказать Эвери. – В последние несколько лет мы с ним почти не общались.

И они вошли в здание.

Леклерк в это время осторожно поднимался по широкой лестнице министерства. Здание располагалось между Уайтхолл-гарденз и рекой. Двери недавно сменили, поставив по обеим сторонам статуи в откровенно фашистском стиле, который обожали власть имущие. Частично модернизированный корпус охраняли сержанты в красных накидках. В вестибюле оборудовали два современных эскалатора. Тот, который спускался вниз, был сейчас переполнен, поскольку время перевалило за половину шестого.

– Уважаемый помощник министра, – начал Леклерк не слишком уверенно. – Я буду вынужден обратиться к вашему руководителю за разрешением на еще один пролет.

– Понапрасну потратите время, – ответил помощник, весьма довольный собой. – Он выражал огромное беспокойство в связи с предыдущим полетом, приняв затем окончательное и принципиальное решение: больше ничего подобного допускать не следует.

– Даже если речь идет о такой важной цели?

– В особенности если речь идет о такой цели. – Помощник министра машинально коснулся угла своей папки для входящих бумаг жестом, каким управляющие банками обычно проверяют, нет ли новых обращений за кредитами. – Вам придется придумать что-то другое, – сказал он. – Найти иной способ. Неужели нет более безболезненных методов проверки информации?

– Увы. Вероятно, мы могли бы попробовать организовать группу перебежчиков из того района. Но это длительный процесс. Потребуются листовки, пропагандистские радиопередачи, финансовые обещания. Все это отлично срабатывало во время войны. Нам придется вступить в контакт с множеством людей.

– Звучит не слишком обнадеживающе.

– Верно. Потому что теперь все обстоит по-другому.

– Но должны же быть еще какие-то пути, – не сдавался помощник.

Леклерк снова выдал улыбку, в которой читалось: «Я бы и рад помочь, но чудес не бывает».

– Засылка агента. Краткосрочная операция. Проникновение и быстрый уход. Неделя на все про все, я думаю.

– Но кого вы сможете найти для выполнения такого задания? В наши-то дни? – с сомнением спросил помощник.

– Вы совершенно точно указали суть проблемы. Кого послать? Вот почему это всего лишь один из маловероятных вариантов.

Кабинет помощника министра был просторным, но темным. Повсюду стояли шкафы с книгами в кожаных переплетах. Модернизация добралась до порога его офиса, но здесь вынуждена была остановиться. Им придется дождаться его отставки, прежде чем и эту комнату подвергнут обновлению. А пока в мраморном очаге по-прежнему горел газовый нагреватель. Центр одной из стен украшало старинное полотно, запечатлевшее морское сражение. Когда же сквозь туман с реки доносились гудки барж, атмосфера вообще становилась до странности напоминающей портовую.

– Калькштадт находится совсем рядом с границей, – сказал Леклерк. – Нам даже не понадобится пассажирский лайнер. С курса может сбиться учебный самолет. Мы это неоднократно проделывали раньше.

– Вот именно, неоднократно. И к чему это привело? – отозвался помощник министра. – Этот ваш человек погиб, ведь так?

– Тейлор?

– Нас в данном случае не интересует конкретное имя. Волнует то, что его убили.

– Факт убийства не доказан, – поспешно отреагировал Леклерк.

– Но вы ведь знаете, что это так?

Леклерк продолжал терпеливо улыбаться.

– Мне кажется, мой дорогой помощник министра, мы с вами оба знаем, как опасно делать необоснованные выводы, когда речь идет о принятии крупных политических решений. И я по-прежнему обращаюсь с просьбой об организации еще одного полета.

Щеки помощника зарделись.

– Но я же вам сказал, что об этом не может быть и речи. Нет! Так для вас яснее? Вот почему мы с вами можем обсуждать только альтернативные методы.

– Есть еще один вариант, который не потребует участия моего департамента. Здесь инициативу в большей степени придется взять на себя вам и министерству иностранных дел.

– Что за вариант?

– Подбросить информацию в лондонские газеты. Информировать общественность. Напечатать фотографии.

– А потом?

– Только наблюдать, и все. Проверить, как отреагируют дипломаты из ГДР и Советского Союза, прослушивать их переговоры. Как говорится, разворошить гнездо и посмотреть, что получится.

– Я могу уже сейчас сказать, что получится. Громкий протест американцев, эхо которого будет потом еще лет двадцать отражаться в наших коридорах.

– Да, конечно. Как я мог не учесть этого?

– Вам очень везет, если можете себе позволить не учитывать этого. Но вы что-то говорили о возможной засылке агента.

– О, речь идет о чисто умозрительной идее. У нас нет на примете никого, чтобы осуществить ее.

– Послушайте, – сказал помощник с решимостью очень уставшего человека. – Позиция министра предельно проста. Вы представили ему доклад. Если содержащиеся в нем факты подтвердятся, это повлияет на всю организацию нашей оборонительной системы. А если честно, то и на многое другое. Я ненавижу пустые сенсации, как и сам министр. Если вы получили информацию такого масштаба, то извольте найти способ проверить, соответствует ли она действительности.

– Хорошо, – быстро согласился с ним Леклерк, – но если даже я найду нужного человека, встанет проблема ресурсов. Деньги, тренировочная база и оборудование. Вероятно, мне понадобится увеличить штат департамента. Нужен будет свой транспорт. В то время как простой полет…

– Не надо толочь воду в ступе. Почему вы снова создаете нам сложности? В конце концов ваша организация и существует для того, чтобы…

– Совершенно верно, мы располагаем нужным опытом. Но мой департамент подвергся сокращениям, как вам известно. И весьма серьезным сокращениям. Не буду кривить душой: уже не все свои функции мы можем выполнять с прежней эффективностью. Причем, заметьте, я никогда не пытался повернуть время вспять. Хотя от всей нынешней ситуации, – едва заметно улыбнулся он, – слегка отдает анахронизмом.

Помощник министра посмотрел в окно на огни, дрожавшие вдоль берега реки.

– А вот мне ситуация представляется более чем современной. Мы же с вами говорим о ракетах огромной мощности. И не думаю, что министр увидит здесь хотя бы какой-то признак анахронизма.

– В данном случае я веду речь не об объекте операции, а лишь о методе ее проведения. Это будет нелегальное проникновение на территорию противника. Едва ли мы делали хоть что-топодобное со времен войны. Хотя именно с такими способами нанесения секретных ударов мой департамент традиционно знаком лучше, чем кто-либо другой. Или по крайней мере был знаком.

– К чему вы клоните?

– Я просто размышляю вслух. Мне пришло в голову, что Цирк сейчас гораздо лучше готов к подобной работе. Быть может, вам стоило бы переговорить с Шефом. Я же готов обещать ему всемерную поддержку со стороны моих людей, если понадобится оружие.

– То есть вы считаете, что сами не справитесь?

– Силами, которые остались в моем распоряжении, это затруднительно. Шеф справится. Конечно, при условии, что министр не станет возражать, если к делу будет привлечена еще одна организация. Или, вернее, две. Я и не предполагал, что огласка так вас беспокоит.

– Две?

– Шефу Цирка неизбежно придется поставить в известность министерство иностранных дел. Это его обязанность. Как моя обязанность обо всем докладывать вам. Но с того момента мы сможем считать, что это уже их головная боль, а не наша с вами.

– Если люди из МИДа обо всем узнают, – презрительно заметил помощник, – то уже завтра разговоры пойдут по всем лондонским клубам.

– Да, такая опасность есть, – согласился Леклерк. – Но меня гораздо больше волнует, достаточно ли у сотрудников Цирка чисто военного опыта. Пусковая площадка для ракеты – дело сложное: стартовые столы, защитные щиты, кабельные трубопроводы – все это требуется обнаружить и правильно оценить. Мы с Шефом могли бы, как я полагаю, объединить наши усилия…

– Даже не думайте о сотрудничестве с ними. Вы слишком плохо уживаетесь друг с другом. Но даже если вы наладите взаимодействие, это все равно будет против главного правила: не сливать спецслужбы в единый монолит.

– Ах да, конечно.

– Давайте исходить из того, что вы займетесь этим делом самостоятельно. Предположим, вы найдете человека на роль агента. Что еще потребуется?

– Прежде всего новая смета расходов. Немедленный доступ к финансированию. Дополнительный штат сотрудников. Тренировочная база. Покровительство министра – специальные допуски и расширенные полномочия. – Снова небольшой укол ножичком. – И некоторая помощь от Шефа… Ее мы можем получить под каким-нибудь благовидным предлогом.

Ревун буксира траурным эхом разнесся над речной водой.

– Что ж, если другого пути нет…

– Вероятно, вам лучше представить наше предложение министру, – подсказал Леклерк.

Последовало молчание. Леклерк продолжил:

– Если переходить к конкретным цифрам, то нам потребуется около тридцати тысяч фунтов.

– Подотчетных?

– Частично. Насколько я понял, некоторых подробностей не захотите знать вы сами.

– Да, но есть еще министерство финансов. Набросайте-ка меморандум с приблизительным подсчетом предстоящих статьей расходов.

– Будет исполнено. Но только в очень схематичном виде.

Снова молчание в ответ.

– Сумма не представляется чрезмерной, если сопоставить с опасностью, которая нам грозит, – произнес наконец помощник министра, словно в утешение самому себе.

– Возможно, грозит. Это мы и хотим установить. Я не пытаюсь делать вид, что уверен на все сто процентов. Но подозрения существуют, причем далеко не безосновательные подозрения. – И он не удержался, чтобы не добавить: – Цирк запросил бы вдвое больше. Они очень вольно распоряжаются государственными деньгами.

– Значит, тридцать тысяч фунтов и наша полная поддержка?

– И человек. Но найти его будет моей задачей. – Он издал короткий смешок.

Помощник вновь резко повторил:

– Как я понял, вы осознаете, что министру не обязательно знать все детали?

– Да. Думаю, будет лучше, если вы возьмете большую часть переговоров на себя.

– Но мне трудно будет удержать его от участия. Вам удалось очень сильно его встревожить.

На это Леклерк заметил с притворным смирением:

– А нам не следует чрезмерно тревожить начальство. Наше общее начальство.

Впрочем, помощник министра, казалось, не считал, что начальство у них общее. Они поднялись с мест.

– Кстати, – продолжал Леклерк. – О пенсии для миссис Тейлор. Я пишу ходатайство в министерство финансов по этому поводу. Они бы хотели, чтобы на нем стояла виза нашего министра.

– Почему, ради всего святого?

– Речь все-таки идет о гибели при исполнении служебных обязанностей.

Помощник замер.

– Вы заходите слишком далеко в своих требованиях. По сути, вам нужно, чтобы министерство само расписалось в том, что Тейлора убили.

– Я лишь прошу о достойной пенсии для вдовы, – уже очень серьезно возразил Леклерк. – Он был одним из моих лучших людей.

– Ну, разумеется. Они у вас все лучшие.

Министр даже не поднял головы, когда они вдвоем вошли к нему в кабинет.

Зато инспектор полиции Пеерсен сразу же встал со своего кресла – невысокий крепыш с бритой шеей. Он был одет в штатское. Эвери предположил, что так и положено сыщику. Инспектор пожал ему руку с профессионально усвоенным видом соболезнования тяжелой утрате, а потом предложил обоим гостям сесть в современные кресла с подлокотниками из тика и протянул им жестяную коробку с сигарами. Они отказались, а сам инспектор с удовольствием прикурил и потом использовал сигару в качестве удлинителя для своих коротких пальцев, когда хотел что-либо подчеркнуть жестом, и даже инструмента для рисования, изображая дымом в воздухе контуры предмета, о котором говорил. При этом он то и дело демонстрировал сочувствие горю, постигшему Эвери, почтительно склоняя подбородок к груди и бросая из тени своих кустистых бровей полные симпатии взгляды. Начал он с подробного описания обстоятельств наезда, чрезмерно долго и чуть занудно перечислял меры, принятые к обнаружению виновника, часто ссылался на личную заинтересованность в этом деле главы полиции страны, который славился своей англофилией, и высказал личную уверенность, что неосторожный водитель будет найден и понесет наказание по всей строгости финских законов. Затем он уделил некоторое время описанию собственных теплых чувств к Великобритании, глубокого уважения к королеве и сэру Уинстону Черчиллю, подчеркнул важность нейтралитета Финляндии на международной арене и только потом перешел к вопросу о теле покойного.

Он не без гордости сообщил, что вскрытие уже произведено, а господин общественный прокурор (он именно так и выразился) заявил об отсутствии оснований считать, что гибели мистера Маллаби сопутствовали подозрительные обстоятельства, несмотря на наличие в организме погибшего большой дозы алкоголя. Бармен аэропорта в своих показаниях подтвердил, что погибший употребил пять двойных порций «штайнхегера». Затем инспектор обратился к Сазерленду.

– Ваш подопечный пожелает увидеть брата? – спросил он, считая, видимо, что столь деликатный вопрос следует адресовать третьему лицу.

Сазерленд слегка смутился.

– Предоставим решение самому родственнику, – сказал он, намекая, что данная проблема вне его компетенции. Они оба посмотрели на Эвери.

– Думаю, в этом нет необходимости, – ответил тот.

– Есть небольшая сложность. Она связана с опознанием, – сказал Пеерсен.

– С опознанием? – удивленно переспросил Эвери. – Моего брата?

– Я сам видел его паспорт, – вставил Сазерленд, – еще до того, как вы мне его передали. В чем там может быть сложность?

Полицейский кивнул.

– Да, конечно, вы его видели.

Выдвинув ящик стола, он достал из него небольшую пачку писем, бумажник и несколько фотографий.

– Его фамилия была Маллаби, – сказал он. Инспектор бегло говорил по-английски, но с заметным американским акцентом, что, впрочем, шло к его привычке курить сигары. – И паспорт выписан на Маллаби. Это же настоящий паспорт, не так ли?

Пеерсен смотрел на Сазерленда. На секунду Эвери показалось, что он уловил на несколько помрачневшем лице консула выражение некоторой неуверенности.

– Разумеется.

Пеерсен принялся просматривать письма, вкладывая одни в папку, лежавшую перед ним на столе, а другие бросая обратно в ящик стола. Время от времени, добавляя очередной конверт к досье, он бормотал:

– Ах да, это сюда.

Или:

– Да, да, так оно и есть.

Эвери чувствовал, как капли пота побежали по его телу; особенно сильно вспотели ладони.

– Стало быть, фамилия вашего брата была Маллаби? – спросил инспектор еще раз, когда все разложил по местам.

Эвери кивнул:

– Да, без сомнения.

Пеерсен улыбнулся.

– Без сомнения? Вы так считаете? – произнес он, поднимая кончик сигары вверх и дружески кивая, словно собирался сделать ничего не значащие замечания по ходу разговора. – А вот все остальные его вещи, его письма, одежда, водительское удостоверение принадлежали некоему мистеру Тейлору. Вам что-нибудь известно о мистере Тейлоре?

Мозг Эвери парализовало от ужаса. Конверт! Почему-то он прежде всего подумал о конверте в своем кармане. Что ему с ним делать? Пойти в туалет и уничтожить, пока еще не поздно? Но он сомневался, что справится: конверт был из плотной глянцевой бумаги. Даже если порвать его в клочья, они останутся плавать в унитазе. Он видел, что Пеерсен и Сазерленд смотрят на него, ожидая ответа, но мог думать только о конверте, тяжким грузом давившем на внутренний карман.

Он сумел выдавить:

– Нет, об этом мне ничего не известно. Мы с братом…

Сводным братом или единокровным?

– …Мы с братом имели очень мало общего. Он был старше. И мы не очень-то ладили между собой. Он сменил множество разных профессий, никак не мог нигде осесть и чем-то заняться основательно. Возможно, этот Тейлор был его приятелем, который… Который… – Эвери пожал плечами, отчаянно делая вид, что Маллаби и для него самого представлялся личностью загадочной.

– Сколько вам лет? – спросил Пеерсен. Казалось, ему на время пришлось забыть о соболезнованиях.

– Тридцать два.

– А сколько было Маллаби? – вопрос снова прозвучал небрежно, как едва имеющий отношение к делу. – Не скажете ли, на сколько лет он был старше вас?

Сазерленд и Пеерсен видели паспорт и знали это. Возраст погибшего запоминается почему-то особенно легко. Только Эвери, «брат» покойного, понятия не имел, сколько тому было лет от роду.

– На двенадцать, – рискнул предположить он. – Моему брату было сорок четыре.

Черт, зачем он сделал разницу в возрасте такой большой?

Пеерсен удивленно вскинул брови.

– Как, всего сорок четыре? Значит, с паспортом тоже что-то не так. – Пеерсен повернулся к Сазерленду, ткнул сигарой в дверь, располагавшуюся в дальнем конце его кабинета, и сказал с таким довольным видом, словно ему только что удалось разрешить старый спор между друзьями: – Теперь вы понимаете, почему у меня возникли проблемы с опознанием?

Сазерленд, напротив, выглядел очень разозленным.

– Было бы хорошо, если бы мистер Эвери все-таки взглянул на тело, – сказал Пеерсен. – Тогда у нас появится хоть какая-то уверенность.

Сазерленд взял инициативу в свои руки:

– Послушайте, инспектор Пеерсен. Личность мистера Маллаби установлена по его паспорту. Министерство иностранных дел в Лондоне подтвердило, что мистер Эвери указан в заявлении мистера Маллаби в качестве ближайшего родственника. Вы сами только что заявили, что в обстоятельствах его гибели нет ничего подозрительного. Так что теперь общепринятая процедура предусматривает передачу вами его личных вещей на хранение мне до тех пор, пока все формальности в Соединенном Королевстве не будут улажены. А мистеру Эвери должно быть дано разрешение забрать тело покойного брата.

Пеерсена, кажется, такой вариант вполне устраивал. Он вынул остатки личных бумаг Тейлора из металлического ящика своего стола и положил их к письмам в папке перед собой. Потом он кому-то позвонил и переговорил по-фински. Через несколько минут дежурный принес старый кожаный чемодан с инвентарным списком, который Сазерленд подписал. Пока все это происходило, ни Эвери, ни Сазерленд не обменялись с инспектором ни словом.

Затем Пеерсен проводил их до самого выхода на улицу. Сазерленд настоял на том, что чемодан и папку с бумагами должен нести только он сам. Они подошли к машине. Эвери ожидал, что Сазерленд заговорит, но тот продолжал молчать. Они ехали около десяти минут. Городские улицы были освещены тускло. Эвери заметил, что дорогу в обоих направлениях посыпали каким-то химикатом. В центре и по обочинам все еще лежал снег. Он почему-то подумал о верховой прогулке по зимнему парку, хотя никогда в жизни не делал ничего подобного. Неоновые уличные фонари отбрасывали тусклый, болезненный желтый свет, который становился все более скудным по мере наступления темноты. Эвери лишь иногда обращал внимание на какой-нибудь необычный дом с островерхой крышей, на звон попавшегося навстречу трамвая или на белую меховую шапку патрульного полицейского.

Зато он часто оборачивался, чтобы посмотреть сквозь стекло машины назад.

7

Вудфорд стоял в коридоре, курил трубку и улыбался коллегам, которые расходились по домам. Он получал от этого зрелища особое удовольствие. По утрам все было не так интересно. Традиция требовала, чтобы низшие чины прибывали к половине десятого; офицеры могли приезжать к десяти или четверти одиннадцатого. В теории руководители отделов департамента задерживались затем допоздна, завершая свои бумажные дела. Истинный джентльмен, любил говаривать Леклерк, никогда во время работы не смотрит на часы. Этот обычай родился во время войны, когда офицерам приходилось рано утром подробно опрашивать пилотов, вернувшихся из ночных разведывательных полетов, а вечером инструктировать агентов перед заброской в тыл врага. Рядовые сотрудники и тогда всего лишь отбывали свою смену, но только не офицеры, которые работали столько, сколько требовали их обязанности. Теперь от традиции осталась одна видимость. Бывали дни и даже недели, когда Вудфорд и его коллеги с трудом находили, чем бы себя занять хотя бы до половины шестого. Холдейна это не касалось – тот вкалывал не покладая рук, чтобы поддерживать высокую репутацию аналитического отдела департамента. Остальные составляли проекты, которые так и не ложились на стол к начальству, обсуждали, где лучше провести отпуска, мусолили внутренние сплетни или жаловались на качество конторской мебели, выдавая это за заботу об удобстве своих сотрудников.

Берри, шифровальщик, вышел в коридор, наклонился и защепил брюки зажимами для езды на велосипеде.

– Как там твоя женушка, Берри? – спросил Вудфорд. Он считал своей обязанностью держать руку на пульсе.

– С ней все в порядке, сэр, спасибо. – Берри распрямился и несколько раз провел расческой по волосам. – Я просто в шоке от гибели Уилфа Тейлора, сэр.

– Да, просто ужас. Он был превосходным разведчиком.

– Мистер Холдейн сам закроет отдел регистрации, сэр. Он собирается еще поработать.

– Правда? Впрочем, у нас у всех работы прибавилось.

Берри понизил голос:

– А босс теперь даже спит у себя в кабинете, сэр. Настоящий кризис, ничего не скажешь. Я слышал, он встречался с министром. За ним присылали автомобиль.

– Доброй ночи, Берри.

«У них слишком длинные уши», – подумал Вудфорд, но без тени недовольства и двинулся с проверкой по коридору.

Единственным источником света в кабинете Холдейна была настольная лампа с ножкой на шарнирах. Она бросала узкий пучок света на лежавшее перед ним досье, лишь слегка обрисовывая контуры лица и рук.

– Работаем допоздна? – спросил Вудфорд.

Холдейн положил досье в поднос для исходящих бумаг и взялся за другое.

– Интересно, как там справляется наш молодой Эвери. Думаю, у него все будет путем, у этого мальца. Как я понял, босс еще не вернулся. Должно быть, трудные ему выдались переговоры. – Не умолкая, Вудфорд уселся в кожаное кресло.

Это кресло было вообще-то собственностью Холдейна. Он привез его из дома и любил посидеть в нем после обеда, разгадывая кроссворды.

– А с чего у него все должно быть хорошо? Нам пока трудно судить об этом. Прецедентов-то не случалось, – отозвался Холдейн, не поднимая взгляда.

– Как наш Кларки справился с женой Тейлора, любопытно мне знать? – сменил тему Вудфорд. – И как она восприняла новость?

Холдейн вздохнул и отложил папку с досье в сторону.

– Он поставил ее в известность. Больше я ничего не знаю.

– И даже не представляешь ее реакцию? Он тебе ничего не рассказывал?

Вудфорд, как обычно, говорил громче, чем было нужно. К этому его приучила жизненная необходимость постоянно перекрикивать жену.

– Понятия не имею. Он поехал к ней один, насколько я понял. Леклерк не любит распространяться о подобных вещах.

– А я думал, что с тобой он…

– Только с Эвери, – покачал головой Холдейн.

– Мы ведь столкнулись с крупным делом, верно, Адриан? То есть мы, конечно, пока не уверены…

– Быть может, и с крупным. Посмотрим, – произнес Холдейн мягко. С Вудфордом он редко бывал так суров, как с другими.

– Есть что-нибудь новое по поводу Тейлора?

– Наш военно-воздушный атташе в Хельсинки сумел выйти на Лансена. Тот подтвердил, что передал пленку Тейлору. Как я понял, русские перехватили Лансена в районе Калькштадта. Подняли в воздух два МиГа. Поиграли с ним в кошки-мышки, но затем отпустили.

– Боже, – сказал Вудфорд с глуповатой улыбкой. – Это многое объясняет.

– Ничего подобного. Разве что подтверждает некоторые известные нам факты. Если они объявили весь район закрытым, то почему бы им не патрулировать его с воздуха? Они могли закрыть его еще и для маневров – отработки взаимодействия сухопутных сил и авиации. Но вот почему они не принудили Лансена приземлиться? Это остается непонятным и только все запутывает.

В дверях стоял Леклерк. На нем был чистый воротничок по случаю визита в министерство и черный галстук в знак траура по Тейлору.

– Я приехал на машине, – объявил он. – Нам выделили пока одну из министерского гаража на неопределенный срок. Министр, представьте, даже расстроился, когда узнал, что у нас нет своего транспорта. Это «хамбер»^[508] с личным водителем, как у Шефа Цирка. Меня заверили, что шофер – человек очень надежный. – Он посмотрел на Холдейна. – Я принял решение создать в департаменте особый отдел, Адриан. Мне бы хотелось, чтобы ты его возглавил. Аналитиками будет временно руководить Сэндфорд. Перемена пойдет ему на пользу. – Его лицо скривилось в улыбке, словно он не в силах был больше ее сдерживать. Им владело заметное возбуждение. – Мы засылаем туда своего человека. Министр дал согласие. Мы наконец снова в реальном деле. Завтра прямо с утра нужно снова собрать всех глав отделов. Адриан, в твое распоряжение я передаю Вудфорда и Эвери. Брюс, тебе поручается связь со всеми участниками операции; в первую очередь надо снова наладить тренировочную базу. Министр разрешил нам набирать дополнительных сотрудников на трехмесячные договоры. Но чтобы никакого лишнего балласта, разумеется. Обучение по прежней программе: обращение с передатчиком, огневая подготовка, шифры и коды, методы ведения наблюдения, рукопашный бой и маскировка на местности. Для этого нам понадобится дом, Адриан. Вероятно, этим сможет заняться Эвери, когда вернется. Я, в свою очередь, свяжусь с Шефом. К сожалению, все специалисты по изготовлению фальшивых документов перешли в его распоряжение. Нам понадобятся данные радиоперехвата из района Любека, все протоколы допросов перебежчиков, схемы минных полей на границе и других возможных препятствий. – Он посмотрел на часы. – Адриан, а теперь мне хотелось бы переговорить с тобой наедине.

– Скажи мне для начала только одно, – отозвался Холдейн. – Насколько Цирк в курсе операции и ее цели?

– Они будут знать только то, что мы сочтем нужным им сообщить. А что?

– Они уже знают, что Тейлор погиб. Об этом судачит весь Уайтхолл.

– Вполне возможно.

– Им известно, что Эвери отправился в Финляндию за какой-то пленкой. Им вполне могло попасть на глаза донесение из центра безопасности полетов о случае с самолетом Лансена. В их распоряжении множество способов добывать информацию…

– И что же?

– А то, что они будут знать далеко не только то, что мы соизволим им сообщить, или я не прав?

– Так ты приедешь на совещание завтра утром? – спросил Леклерк, немного сникнув.

– Думаю, что мне уже известны стоящие передо мной задачи. Поэтому, если ты не возражаешь, я бы хотел кое-что проверить. Сегодня вечером и, возможно, как раз завтра утром.

Леклерк был сбит с толку, но постарался не выдать этого:

– Отлично. Тебе нужна наша помощь?

– Мне бы не помешало воспользоваться твоей машиной. На час – не больше.

– Без вопросов. Я хочу, чтобы автомобилем пользовались мы все. Так сказать, на общее благо. Вот, Адриан, сейчас он в твоем распоряжении. – И он отдал Холдейну зеленую карточку в целлофановой обложке. – Министр поставил здесь свою подпись, собственноручно. – Его слова можно было трактовать и так, что подпись министра, подобно благословению папы римского, имела разные степени аутентичности. – Так, значит, ты согласен, Адриан? Возьмешься за это дело?

Но Холдейн словно уже не слышал его. Он снова открыл папку, которая лежала перед ним, и с любопытством всматривался в фотографию польского юноши, который двадцать лет назад сражался вместе с ними против немцев. Это было совсем мальчишеское лицо, но жесткое, неулыбчивое, со взглядом человека, которому больше приходилось думать не о жизни, а о выживании.

Заметив, что именно он рассматривает, Леклерк с облегчением воскликнул:

– Что ж, Адриан, я буду считать, что ты дал согласие. Начинается твоя новая жизнь. Открывается второе дыхание.

Холдейн нехотя улыбнулся, словно фраза Леклерка напомнила ему о чем-то, что он считал давно забытым.

– Этот парень обладает особым даром выкручиваться из любых передряг, – заметил он, постучав пальцем по фото. – Такого убить нелегко.

– Как ближайший родственник, – начал Сазерленд, – вы имеете право высказать свои пожелания о том, как поступить с телом покойного брата.

– Да, я понял.

Сазерленд жил в небольшом доме, где все пространство рядом с венецианским окном занимали горшки со всевозможными растениями. Только эта небольшая деталь и отличала его жилище как внешне, так и внутренне от точно таких же, какие сотнями стоят в спальных районах Абердина. Когда они шли к дому по подъездной дорожке, Эвери заметил в окне фигуру немолодой женщины. На ней был фартук, и она энергично что-то чистила. Чем-то она напомнила Эвери миссис Йетс с ее кошкой.

– В задней части дома располагается мой офис, – пояснил Сазерленд, как будто опасался, что гость посчитает коттедж слишком просторным только лишь для жилья. – Мне кажется, нам будет лучше сразу покончить со всеми формальностями. Это не займет много времени. – Хозяин нашел пристойную формулировку, предупреждая Эвери, чтобы на приглашение к ужину он не рассчитывал. – Как вы предполагаете переправить тело в Англию?

Они сидели по разные стороны стола. За спиной Сазерленда висела огромных размеров акварель, на которой синевато-лиловые холмы отражались в шотландском озере.

– Мне бы хотелось доставить его самолетом.

– Вы знаете, что это стоит приличных денег?

– Да, но все равно так будет лучше.

– Для обряда традиционных похорон?

– Само собой.

– В таких делах ничего не бывает само собой, – заметил Сазерленд покровительственным тоном. – Если ваш так называемый брат, – он теперь произносил это слово как будто в кавычках, но, к счастью, собирался играть в игру до конца, – подвергся бы здесь кремации, нам пришлось бы оформлять для авиакомпании совершенно другой пакет документов.

– А, теперь понятно. Извините.

– В этом городе есть похоронная контора «Барфорд и компания». Один из ее владельцев англичанин, женатый на шведке. Здесь достаточно крупная шведская община, если вы не в курсе. Мы же делаем все возможное в интересах живущих в Финляндии британцев. В данных обстоятельствах я заинтересован в том, чтобы вы вернулись в Лондон как можно скорее. Поэтому было бы неплохо, если бы вы дали мне разрешение воспользоваться услугами Барфорда.

– Я согласен.

– Как только он заберет тело, я выдам ему паспорт вашего брата. А медицинское заключение с указанием причины смерти он получит сам. Для этого я свяжу его в Пеерсеном.

– Хорошо.

– Но ему еще понадобится свидетельство о смерти от местных властей. Если вы обратитесь за ним лично, это обойдется гораздо дешевле. Я же не знаю, насколько вы свободны в своих расходах.

Эвери промолчал.

– Когда он подберет подходящий рейс, оформит документы для таможни и выпишет счет на оплату фрахта. Насколько мне известно, такие грузы стараются перемещать по ночам. И перевозка стоит не так дорого и…

– Да, да, мне все ясно.

– Рад слышать. Барфорд позаботится о том, чтобы сделать гроб воздухонепроницаемым. Может, металлическим или деревянным. Он же даст поручительство, что в контейнере не содержится ничего, кроме тела, а тело принадлежит тому, на чье имя выписаны паспорт и свидетельство о смерти. Я упоминаю обо всем этом только потому, что вам необходимо знать такие вещи для благополучной доставки груза в Англию. Барфорд все сделает быстро. Мне достаточно только попросить. У него налажено сотрудничество с парой местных чартерных авиакомпаний. Потому что, чем скорее он…

– Я вас понял.

– Не уверен, что поняли до конца. – Сазерленд нахмурил брови, словно Эвери повел себя грубо, оборвав его. – Пеерсен проявил себя как человек разумный и не стал задавать лишних вопросов. Но не надо испытывать его терпение. У Барфорда есть также фирма-партнер в Лондоне. Вы ведь отправитесь в Лондон, верно?

– Да, в Лондон.

– Как я предполагаю, он захочет получить от вас определенную сумму авансом. Можете оставить деньги мне под расписку. Что касается личных вещей брата, то, если я угадал, те, кто вас послал, хотели, чтобы вы забрали вот эти письма, не так ли? – И он через стол передал Эвери несколько конвертов.

– Должна быть еще фотопленка, – пробормотал Эвери. – Непроявленная фотопленка.

Сазерленд демонстративно достал копию инвентарной описи, которую подписал в полицейском участке, положил ее перед собой и медленно провел пальцем по левой колонке, тщательно, словно проверяя, верна ли сумма цифр в арифметической задаче.

– Никакой пленки здесь не значится. А был еще и фотоаппарат?

– Нет.

– Тем лучше.

Он проводил Эвери до двери.

– Вам лучше сказать тем, кто вас сюда отправил, что паспорт Маллаби оказался просроченным. МИД уже разослал циркуляр с указанием номеров подобных негодных документов. Всего около двадцати. Среди них номер паспорта вашего брата. Кто-то допустил оплошность. Я как раз собирался информировать МИД об этом, когда они сами прислали мне телетайп и сообщили о вашем прилете, чтобы забрать вещи погибшего. – Он рассмеялся коротко, но очень зло. – Вот это уже была полнейшая чушь. Мое начальство никогда бы не отправило такого сообщения, если бы у вас на руках не было выписки из решения суда, которое бы давало вам право забрать вещи в любое время дня и ночи. Вам есть где остановиться? Отель «Регина» вполне приличный и находится рядом с аэропортом. Он уже за пределами города, что тоже неплохо. Думаю, дорогу туда вы найдете сами. У таких, как вы, обычно очень солидные командировочные.

Эвери быстро спустился по дорожке, унося в своей памяти неизгладимый образ тонкого озлобленного лица Сазерленда на фоне шотландских холмов. Деревянные дома вдоль улицы даже в темноте белели стенами, отражая лунный свет.

Где-то неподалеку от вокзала Чаринг-Кросс в подвале одного из странной архитектуры зданий, расположенных между Вилльерс-стрит и рекой, находится клуб без таблички с названием при входе. Чтобы попасть туда, вам придется спуститься по искривленной каменной лестнице. Перила, как и все деревянные детали дома на Блэкфрайарз-роуд, покрыты темно-зеленой краской и давно нуждаются в замене.

Среди членов клуба подобралась весьма разношерстная компания – армейские офицеры, преподаватели, даже священники, но большинство относилось к той загадочной части лондонского общества, где букмекера не отличишь от джентльмена. Их всех выдавала пустая бравада в поведении и манера общаться между собой на каком-то закодированном жаргоне с использованием фраз, которые покоробили бы слух любого человека с обостренным чувством языка. Это было место, где собирались люди с постаревшими лицами и молодыми телами или с молодыми лицами, но дряхлыми телами; напряжение военного времени плавно переросло в такое же напряжение времени мирного. Чтобы здесь воцарилась тишина, надо было повысить голос, а бокалы звенели, заглушая одиночество. Это было место, куда стекались ищущие и алчущие общения, но находившие только друг друга, чтобы разделить одну на всех боль. По крайней мере здесь глаза, уставшие беспрерывно следить за горизонтом, могли отдохнуть. Хотя для них клуб все же оставался продолжением поля боя. Если в жизни этих людей и была любовь, то они находили ее здесь друг у друга – застенчиво, как подростки, которым на самом деле хотелось бы совсем другой любви.

После войны из числа завсегдатаев выбыли, пожалуй, только аристократы и ученые.

Заведение имело скромные размеры, а управлял им высокий сухопарый человек, которого все называли майор Делл. Он носил усы и галстук с вышитыми на черном фоне голубыми ангелами. Только первую рюмку он наливал себе сам, а потом его уже только беспрерывно угощали. Это и был «Эйлиес-клуб», членом которого состоял в том числе и Вудфорд.

Открывался он по вечерам. Большинство сходилось к шести, с удовольствием отделяя себя от общей толпы на улицах, ныряя в подвал поспешно, но решительно, как провинциалы, приехавшие в столицу, чтобы втайне от всех погулять по злачным местам с сомнительной репутацией. Человеку новому прежде всего бросилось бы в глаза отсутствие обычных примет респектабельного клуба: ни серебряных кубков в витринах, ни книги для автографов почетных гостей, ни списка членов с полными званиями, титулами и гербами. Только на одной беленой стене висели несколько фотографий в паспарту, похожие на снимки в кабинете Леклерка. Некоторые лица на них были размыты, другие же, наоборот, представляли собой увеличенные копии с удостоверений личности, причем документов явно фронтовых, чтобы были видны оба уха согласно принятым тогда правилам. Были и снимки женщин, в том числе и очень красивых, с высокими квадратными накладными плечами и длинными волосами по моде военного времени. Мужчины были изображены в самых разнообразных мундирах – «Свободной Франции»^[509] и Войска польского, но преобладали все же их британские товарищи по оружию. Несколько летчиков. Два или три привидения из тех, чьи портреты можно было увидеть на стене, все еще порой заглядывали в клуб.

Когда Вудфорд вошел, все подняли головы, а майор Делл расплылся в улыбке и тут же распорядился налить пинту пива. Краснолицый пожилой мужчина как раз рассказывал об одном из своих боевых вылетов над Бельгией, но вынужден был прерваться, потеряв внимание слушателей.

– Здорово, Вуди! – приветствовал его кто-то. – Как там твоя женушка?

– В норме, – улыбнулся в ответ Вудфорд. – Держится в рамках.

Он отхлебнул немного пива. По кругу пустили пачку сигарет.

– Что-то Вуди сегодня какой-то взвинченный, – заметил майор Делл.

– Я кое-кого разыскиваю. Но это дело сугубо секретное.

– Мы все давали подписку о неразглашении, – заявил в ответ красномордый.

Вудфорд оглядел помещение бара, а потом негромко спросил, напустив на себя таинственный вид:

– Тогда скажите, что делал папочка во время войны?

Наступило изумленное молчание – они все-таки успели уже немало выпить.

– Ублажал мамочку, что же еще, – неуверенно ответил майор Делл, после чего все дружно расхохотались.

Вудфорд посмеялся со всеми, но сохранил загадочное выражение на лице, возрождая один из забытых ритуалов, с помощью которых коротались военные вечера в английских офицерских столовых.

– А где же он ее ублажал? Куда мог спрятать? – задал он новый вопрос с тем же комически таинственным выражением.

На этот раз ему хором ответили сразу три или четыре голоса:

– К себе под плащ-палатку!

Они становились все шумливее, все веселее.

– Был такой человек по фамилии Джонсон, – поспешил продолжить Вудфорд. – Джек Джонсон. Я пытаюсь выяснить, что с ним сталось. Он был инструктором-радистом, одним из лучших. Служил сначала в Бовингдоне с Холдейном, пока того не перевели в Оксфорд.

– Ты о Джеке Джонсоне? – возбужденно спросил краснолицый. – О специалисте по беспроводной связи? Да я купил у Джека приемник в свою машину всего неделю назад, представляешь? Вот так совпадение! У него свой магазин на Клэпэм-бродвее. Тот самый Джек, точно! Заглядывает иногда и сюда тоже. Такой невысокий, и еще кривит лицо, когда разговаривает.

– Да, это он, – подтвердил кто-то. – Старым приятелям сбрасывает двадцать процентов со своего товара.

– Что-то для меня он скидки не сделал, – заметил краснолицый.

Тут заговорили чуть ли не все разом.

Да-да, это тот самый Джек. Живет в Клэпэме. Хозяин небольшого магазина. Любитель радио еще с довоенных времен, чуть ли не с детства. Да, на Бродвее. Давно стал торговцем. Денег у него, должно быть, куры не клюют. Всегда любил заходить в клуб под Рождество.

Вудфорд, удовлетворенный услышанным, заказал всем выпивку. Среди воцарившейся суеты майор Делл мягко взял его под локоть и отвел в дальний угол бара.

– Скажи мне, Вуди, это правда, что говорят про Уилфа Тейлора? Он действительно отдал концы?

Вудфорд кивнул с мрачным видом.

– Его отправили на задание. Мы подозреваем, что здесь дело нечисто. Кто-то с ним разделался.

Майор тоже заметно погрустнел.

– Я ничего пока не говорил парням. Представляю, как их это расстроит. Кто-нибудь позаботился о его благоверной?

– Босс сейчас лично занимается этим. Кажется, здесь проблем не возникнет.

– Это хорошо, – сказал майор, – очень хорошо. – Он кивнул и утешающе потрепал Вудфорда по плечу. – Так мы пока воздержимся объявлять об этом, как считаешь?

– Да, лучше бы воздержаться.

– У него осталась пара неоплаченных счетов. Сумма не очень крупная, но все же. Он любил посидеть у нас подольше, особенно в пятницу вечерком. – Когда майор ощущал неловкость, у него вдруг появлялся акцент, такой же странный, как и его галстуки.

– Перешли их нам, мы погасим долг.

– И ведь у него осталась дочурка, верно? Совсем еще маленькая. – Они двинулись назад к стойке бара. – Сколько ей?

– Лет восемь, наверное. Может, чуть больше.

– Он часто рассказывал о ней, – сказал майор.

Кто-то их окликнул:

– Эй, Брюс, когда вы собираетесь снова прищемить хвост этим фрицам? Они опять развелись повсюду, черт бы их подрал. Летом повез жену в Италию, так там прохода нет от наглых немецких рож.

– Раньше, чем ты думаешь, – усмехнулся Вудфорд. – Дайте-ка мне теперь попробовать вон того пивка.

Разговор сам собой сошел на нет. Но Вудфорд приехал сегодня не развлекаться. Он занимался делом.

– Помню еще специалиста по рукопашному бою, армейского сержанта. Кажется, из Уэльса, и тоже был такой не очень высокий.

– По-моему, ты говоришь о Сэнди Лоу, – тут же отреагировал краснолицый мужчина.

– В самую точку! Сэнди, кто же еще! – Все посмотрели на красномордого, восхищаясь его памятью. – Он действительно был валлиец. Мы еще дали ему кличку Сэнди-задира.

– Все сходится, – заявил довольный собой Вудфорд. – Не он ли пошел после войны в какую-то частную школу тренером по боксу?

Он старался говорить небрежно, словно вспомнил об этих людях случайно. В конце концов задание он выполнял секретное.

– Да, это Сэнди, и никто другой!

Вудфорд тщательно записал все в блокнот, потому что уже давно обнаружил, как легко мог забыть важные вещи, которые пытался просто запомнить.

Когда он собрался уходить, майор спросил:

– Как там наш Кларки?

– У него дел по горло, – ответил Вудфорд вроде бы шутливо. – Когда-нибудь сведет себя работой в могилу.

– Ребята часто о нем вспоминают. Жаль, что он к нам совсем перестал заглядывать. Он бы тут навел шороху. Поставил бы всех по стойке «смирно».

– А теперь скажи мне, – серьезно обратился к майору Вудфорд уже у самой двери. – Помнишь паренька по фамилии Лейсер? Фред Лейсер, поляк по национальности. Служил с нами. Еще попал в плен в Голландии.

– Выжил?

– Должен был.

– Прости, – сказал майор с грустью, – но иностранцы вообще больше к нам не ходят. Сам не знаю почему. Мы с парнями, поверишь ли, даже вспоминать о них перестали.

Закрыв за собой дверь, Вудфорд ступил в лондонскую ночь. Огляделся вокруг, влюбленный во все, что открывалось взору, – в родной город, пусть и суровый к своим обитателям. И медленно пошел по улице – стареющий атлет по старинной мостовой.

8

А вот Эвери шел быстро, очень быстро. Ему было страшно. Нет другого такого ужаса, столь прилипчивого и столь непонятно откуда возникающего, как тот, что испытывает шпион в чужой стране. Взгляд водителя такси, толпа на улицах, в которой то и дело мелькали форменные мундиры, – поди разбери, кто из них полицейский, а кто простой почтальон, – неизвестные обычаи и привычки, незнакомый язык, да и любой шум, производимый окружающим миром, повергали Эвери в пучину неизбывной тревоги, заражали нервозностью одиночки среди врагов. За долю секунды его душа то ввергалась в панику, то переполнялась чуть ли не любовью в ответ на добрый взгляд или слово. Это была типично женская черта – зависимость от тех, кого обманываешь. Сейчас Эвери больше всего на свете хотелось, чтобы одно из мелькавших мимо равнодушных лиц вдруг обратилось к нему с понимающей и доверчивой улыбкой. Ему нисколько не помогало постоянное напоминание самому себе: ты не причиняешь им зла, а наоборот, защищаешь их от него. И он двигался среди людей, как затравленный зверь в поисках пищи и логова для отдыха.

Потом он взял такси до отеля, где попросил номер с ванной. Перед ним положили книгу регистрации постояльцев. Он уже приставил перо авторучки к странице, когда заметил примерно десятью строчками выше фамилию Маллаби, разорванную посередине, словно человек, ставивший подпись, не знал, как она правильно пишется. Он пробежал глазами написанное рядом. Адрес: Лондон. Профессия: майор (в отставке). Пункт дальнейшего следования: Лондон. Потешив свое тщеславие, имея возможность присвоить чужую профессию и чужое звание, маленький англичанин по фамилии Тейлор пережил момент своей величайшей славы. Но почему было не назваться полковником? Или даже адмиралом? Почему не приписать себе титул и адрес на Парк-лейн? Даже в своих мечтах Тейлор не мог преодолеть известных границ.

– Коридорный доставит в номер ваш багаж, – сказал сотрудник службы размещения.

– Прошу прощения, – неизвестно за что извинился Эвери и расписался в книге под любопытным взглядом служащего отеля.

Он дал на чай коридорному, но до него не сразу дошло, что он раскошелился больше чем на восемь шиллингов. Потом он запер дверь номера и какое-то время просто сидел на постели. Это была опрятная и тщательно обставленная комната, но безликая и безрадостная. Изнутри на двери объявление на нескольких языках предупреждало, что нельзя оставлять без присмотра ценные вещи, а другое – на прикроватной тумбочке – объясняло, какой финансовой катастрофой грозит завтрак за пределами отеля. На письменном столе лежали журнал для любителей путешествий и Библия в черном переплете. Ванная была маленькая, но безукоризненно чистая, а в стенном шкафу нашлась вешалка для пальто. Он не взял с собой из дома никакой книги, не предполагая, что ему придется коротать здесь время.

Он замерз и проголодался. Решил принять ванну. Наполнил ее и разделся. Уже почти собравшись погрузиться в воду, вспомнил о лежавших в кармане письмах Тейлора. Облачившись в халат, он снова сел на постель и просмотрел их. Одно было из банка по поводу превышения лимита расходов, другое – от матери, третье – от друга и начиналось словами «Дорогой старина Уилф!». Остальные написала женщина. Внезапно письма стали внушать ему страх: они могли служить уликами против него. Они изобличали его ложь. И он решил немедленно их сжечь. В спальне тоже была установлена раковина для умывания. Эвери сложил все письма в нее и чиркнул спичкой. Где-то он читал, что поступать следовало именно так. Нашлась еще членская карточка Тейлора из клуба «Эйлиес». Ее он тоже сжег. Потом пальцами измельчил обугленную бумагу и пустил воду; она быстро наполнила раковину. Затычка в ней не вынималась полностью, а лишь регулировалась с помощью металлического рычажка между кранами. Намокший пепел забился под нее. Сток оказался блокирован.

Эвери принялся лихорадочно искать какой-нибудь инструмент, который смог бы просунуть в зазор между затычкой и раковиной. Попробовал свою авторучку, но она оказалась слишком толстой, и пришлось прибегнуть к пилочке для ногтей. После нескольких упорных попыток ему удалось пропихнуть пепел в сливное отверстие. Вода ушла, оставив на эмалированной поверхности обширное коричневое пятно. Он стал оттирать его сначала руками, а потом щеткой от унитаза, но пятно не поддавалось. Эмаль не так просто было загрязнить. Вероятно, все дело в составе бумаги, которая могла содержать смолы или что-то подобное. Он зашел в ванную и принялся искать какое-нибудь чистящее средство, но без успеха.

Вернувшись в комнату, он тут же почувствовал, что в ней воняет жженой бумагой. Метнувшись к окну, распахнул его настежь. Струя морозного воздуха мгновенно обожгла обнаженные части тела. Он стал плотнее укутываться в халат, затягивая на нем пояс, когда раздался стук в дверь. Парализованный страхом, Эвери смотрел на дверную ручку. Услышав повторный стук, отозвался, и ручка опустилась. Это был сотрудник из службы размещения.

– Мистер Эвери?

– Слушаю вас.

– Извините, но нам нужен ваш паспорт. Для полиции.

– Для полиции? Зачем?

– Это общепринятая процедура.

Эвери спиной загораживал раковину. Шторы нещадно трепал ветер сквозь открытое окно.

– Могу я закрыть окно? – спросил мужчина.

– Мне стало несколько дурно, и потребовался свежий воздух.

Он нашел свой паспорт иотдал его. При этом заметил, как служащий с удивлением разглядывает раковину, грязное пятно и клочья пепла, все еще лепившиеся по сторонам.

Никогда прежде Эвери до такой степени не хотелось как можно быстрее оказаться в Англии.

Ряды домов, тянувшиеся вдоль Вестерн-авеню, напоминали розовые надгробья посреди серого поля. Проступающая старость, воплощенная в архитектурных образах. В самом их однообразии было заключено смирение с неизбежным одряхлением, жизнью без радости и тихим ненасильственным угасанием. Эти дома высасывали души из своих обитателей и меняли их словно по собственной воле, нисколько не меняясь при этом сами. Мебельные фургоны почтительно перемещались от одного к другому подобно катафалкам, тихо увозя почивших и так же незаметно привозя новых жильцов. Время от времени какой-нибудь решительный мужчина мог почувствовать протест, накупить банок с краской, чтобы перекрасить доски фасада, или начинал упорно возделывать садик, но его усилия так же мало изменяли вид дома, как букет цветов – больничную палату, а трава продолжала расти по своей прихоти, как делает она это среди могильных камней.

Холдейн отпустил машину и свернул с главной улицы в сторону Саут-Парк-гарденз – перекрестка в пяти минутах ходьбы от авеню. Школа, почта, четыре магазина и отделение банка. Он слегка горбился при ходьбе, сжимая в худых пальцах ручку черного портфеля. Холдейн неторопливо брел по тротуару. Над крышами домов вдруг выросла колокольня церкви, построенной в современном стиле; часы на ней пробили семь. Бакалея на углу. Новый фасад. Самообслуживание. Он посмотрел на имя владельца: Сметвик. Внутри молодой человек в коричневом рабочем комбинезоне завершал работу над пирамидой из коробок с хлопьями для завтрака. Холдейн постучал по стеклу витрины. Мужчина помотал головой и добавил к пирамиде еще коробку. Холдейн постучал еще раз, уже сильнее. Продавец подошел к двери.

– Мне запрещено продавать товар, – прокричал он, – и не надо здесь стучать! – Потом он заметил портфель. – А, так вы, стало быть, коммивояжер?

Холдейн запустил руку во внутренний карман и приложил что-то к стеклу витрины – карточку в целлофановой обложке, похожую на сезонный проездной билет. Бакалейщик вытаращился на него, а потом медленно повернул ключ в замке.

– Мне нужно переговорить с вами наедине, – сказал Холдейн, входя внутрь.

– Никогда не видел такого удостоверения, – признался торговец с некоторым испугом. – Но, надеюсь, оно в порядке?

– Оно в полном порядке. Служба безопасности проводит расследование. Мы разыскиваем человека по фамилии Лейсер, польского происхождения. Как я понимаю, он здесь работал, но уже давно.

– Вам придется навести справки у моего отца, – сказал бакалейщик. – Я в то время был еще ребенком.

– Понимаю, – сказал Холдейн тоном человека, который не любит детей.

Время близилось к полуночи, когда Эвери позвонил Леклерку. Тот сразу же снял трубку. Эвери вообразил, как он сидит на металлической койке, отбросив в сторону казенное одеяло со складов военно-воздушных сил, с выражением встревоженного ожидания на маленьком живом лице.

– Это Джон, – произнес он осторожно.

– Да, да, я знаю, кто вы такой, – казалось, его разозлило, что Эвери назвался по имени.

– Боюсь, сделка не состоялась. Они не заинтересованы… Ответ негативный. Вам, видимо, лучше уведомить человека, с которым я встречался… Того маленького толстячка… Сообщите ему, что нам не понадобятся услуги его здешнего друга.

– Ясно. Ничего страшного. – Леклерк говорил так, будто ему все было совершенно безразлично.

Эвери не знал, что еще добавить; ничего не приходило в голову. Тем не менее ему отчаянно хотелось продолжить разговор с Леклерком. Он должен был рассказать ему о презрительном отношении к себе Сазерленда и о паспорте, который оказался никуда не годным.

– Люди здесь… Те, с кем я веду переговоры. Они очень озабочены по поводу всей этой сделки.

Эвери ждал ответа. Ему хотелось назвать Леклерка по имени или использовать какое-то обращение, но он не знал какое. «Мистер» в департаменте не употреблялось вообще; старшие офицеры обращались друг к другу по фамилиям, а к младшему персоналу по именам. Не существовало узаконенной формы обращения к начальству. И потому он просто спросил:

– Вы слушаете?

И Леклерк ответил:

– Конечно, я вас слушаю. Кто именно озабочен? Что пошло не так?

Эвери подумал: я мог бы называть его директором, но, наверное, это будет небезопасно.

– Здешний представитель, человек, который блюдет здесь наши интересы… Он кое-что узнал о нашей сделке. Просто догадался.

– Вы внушили ему, что все строго конфиденциально?

– Да, само собой.

Как же еще ему объяснить проблему, возникшую с Сазерлендом?

– Хорошо. Нам совсем не нужны проблемы с МИДом. Особенно сейчас, – с напором в голосе продолжал Леклерк. – У нас тут все развивается очень хорошо, Джон, просто великолепно. Когда вы возвращаетесь?

– Мне нужно разобраться с… С доставкой домой нашего друга. Слишком много формальностей. Это не так просто, как можно было подумать.

– Когда же вы закончите?

– Завтра.

– Я пришлю за вами машину в Хитроу. За последние несколько часов очень многое произошло. Я имею в виду перемены к лучшему. Вы нам очень нужны, – добавил Леклерк, чтобы приободрить его. – И вы молодец, Джон. Прекрасная работа.

– Спасибо.

Эвери ожидал, что проспит эту ночь как убитый – настолько он устал, но уже буквально через час проснулся в тревоге и волнении. Он посмотрел на часы: десять минут второго. Встав с постели, подошел к окну и оглядел покрытый снегом пейзаж, рассеченный темной линией дороги, которая вела в аэропорт. Ему даже показалось, что он сумел различить тот взгорок, на котором погиб Тейлор.

Ему было одиноко и страшно. В его сознании возникала мешанина из различных образов и звуков. Жуткое лицо Тейлора, которого он так и не увидел, совершенно обескровленное, но с широко открытыми глазами, словно желавшими передать некое важное открытие; голос Леклерка, полный наигранного оптимизма; фигура толстого полицейского, смотревшего на него с завистью и вожделением, как на предмет роскоши, который он хотел бы купить, но не мог себе позволить. Эвери понял, что не принадлежит к числу тех, кто легко переносит одиночество. Наедине с собой он чувствовал тоску, становился сентиментальным. Впервые с того времени, как покинул дом, он обнаружил, что думает о Сэре и Энтони. Слезы неожиданно навернулись на его усталые глаза, когда он вспомнил о сынишке с его очками в металлической оправе, напоминавшими маленькие кандалы. Ему захотелось услышать его голос, ему нужны были Сэра и знакомая домашняя обстановка. Возможно, он мог даже сейчас позвонить в свою квартиру, поговорить с ее матерью, поинтересоваться ее самочувствием. Но что, если она заболела серьезно? Нет, хватит с него на сегодня боли; он отдал слишком много сил и натерпелся страха. Если честно, то он пережил настоящий кошмар. Никто не вправе был ожидать от него звонка в такое время. И он вернулся в постель.

Но как он ни старался, заснуть не мог. Его веки горели и стали невероятно тяжелыми, а все тело будто налилось свинцовой усталостью, но сон упорно не приходил. Поднявшийся снаружи ветер дребезжал в сдвоенных оконных рамах. Его бросало то в жар, то в холод. На какое-то время он все же задремал, но лишь для того, чтобы резко очнуться от звуков плача. Они могли доноситься из соседнего номера, или это мог плакать Энтони, а возможно, – он не мог быть в этом уверен, потому что толком не расслышал, – это рыдал механизм внутри куклы, которую держала та девочка.

И однажды, совсем уже под утро, он услышал шаги прямо за дверью своего номера. Не воображаемые, а вполне реальные, как будто кто-то переступил с ноги на ногу. Он лежал охваченный страхом, в ожидании, что ручка двери повернется или что к нему постучатся люди, посланные инспектором Пеерсеном. Напрягая слух, он готов был поклясться, что улавливает в коридоре шорохи одежды и сдержанное дыхание, похожее на негромкие вздохи. Но потом все затихло. Он еще долго вслушивался, но больше ничего не услышал.

Включив свет, Эвери подошел к креслу и стал ощупывать карманы пиджака в поисках авторучки. Но вспомнил, что она осталась на раковине. Потом он достал из портфеля кожаную папку, подаренную Сэрой.

Устроившись за шатким столом у окна, он принялся писать любовное письмо девушке. Он не знал наверняка, какой именно. Но скорее всего это была Кэрол. А когда утро все-таки наступило, он уничтожил написанное, порвав листок на мелкие клочки и спустив в унитаз. И как раз в этот момент его взгляд случайно наткнулся на что-то белое на полу ванной. Это была фотография дочки Тейлора, державшей все ту же куклу. На ней были очки, похожие на те, что носил Энтони. Вероятно, снимок лежал среди писем. Эвери хотел было уничтожить и его тоже, но почему-то не смог и сунул в карман.

9

Возвращение

Как и ожидал Эвери, Леклерк приехал встречать его в Хитроу лично и стоял в толпе, постоянно приподнимаясь на цыпочки, чтобы вглядеться в поток пассажиров поверх голов других встречающих. Ему каким-то образом удалось пройти таможенную зону – вероятно, министерство помогло, – и, как только он заметил Эвери, Леклерк прошествовал в зал прилета и вывел его за собой с таким важным видом, словно привык пренебрегать всеми формальностями. «Вот она – наша жизнь, – подумал Эвери. – Аэропорты, различающиеся только названиями, поспешные встречи и проводы; мы живем, словно отгороженные от мира стеной, как черные монахи^[510] из темного монастыря в Ламбете». Он смертельно устал. Ему хотелось к Сэре. Ему нужно было извиниться перед ней, как-то загладить свою вину, найти другую работу, начать все с нуля, больше времени проводить с Энтони. Среди его чувств сейчас преобладал стыд.

– Мне нужно срочно позвонить по телефону. Сэра неважно себя чувствовала, когда я уезжал.

– Позвоните из конторы, – сказал Леклерк. – Не возражаете? Просто у меня назначена встреча с Холдейном буквально через час.

Эвери показалось, что в голосе Леклерка прозвучала нотка фальши. Он покосился на него с подозрением, но босс мгновенно отвел глаза, устремив взгляд на черный «хамбер», который дожидался их на стоянке при аэропорте. Леклерк позволил шоферу открыть перед собой дверь машины, а потом возникла небольшая заминка, пока они не разобрались, что протокол предписывал Эвери сидеть слева от начальника. Водитель не скрывал, насколько ему надоело ожидание. Никакой перегородки между ним и задним сиденьем предусмотрено не было.

– Это и есть часть перемен к лучшему? – спросил Эвери, имея в виду автомобиль.

Леклерк ответил знакомым небрежным кивком, словно лично ему это приобретение уже не казалось даже достойным упоминания.

– Как вообще дела? – спросил он рассеянно, явно думая о чем-то другом.

– Все хорошо. Тут у вас ничего не случилось, я надеюсь? Прежде всего с Сэрой?

– А что могло случиться?

– На Блэкфрайарз-роуд? – спросил водитель, даже не повернув головы, чего требовала, казалось бы, элементарная вежливость.

– Да, в штаб-квартиру, пожалуйста.

– В Финляндии я прошел через какой-то адский хаос, – сказал Эвери с несвойственной ему жесткостью. – Документы нашего друга… Маллаби… Они оказались недействительными. МИД распространил уведомление, в котором аннулировал его паспорт.

– Маллаби? Ах да! Вы имеете в виду Тейлора. Нам уже все об этом известно. Вопрос улажен. Обычная зависть и больше ничего. Если хотите знать, Шеф Цирка был крайне расстроен, когда его уведомили. Прислал письмо с извинениями. На нас теперь работает гораздо больше людей, чем раньше, Джон. Вы даже не представляете, как нас стало много. И вы нам очень пригодитесь. Вы, можно сказать, единственный, кто уже реально поучаствовал в деле.

«В каком деле?» – подумал Эвери. Он снова почувствовал, что значит быть рядом с начальником. Все то же постоянное напряжение, тот же физический дискомфорт, та же бессмыслица. Когда Леклерк повернулся к нему, у Эвери на секунду возникло тошнотворное предчувствие, что он сейчас положит ему руку на колено.

– Вы очень устали, Джон. Это заметно. Мне знакомо подобное состояние. Но ничего! Главное – вы снова вместе с нами. Послушайте, у меня есть для вас очень хорошие новости. Министерство наконец-то проснулось и стало оказывать нам всемерное содействие. Мы получили разрешение сформировать особый оперативный отдел для подготовки к следующей фазе.

– А будет следующая фаза?

– Естественно. Человек, о котором я уже как-то упоминал при вас. Мы не можем теперь все бросить. Наша миссия – проверить информацию, а не просто анализировать то, что есть. Мы возрождаем особый отдел. Понимаете всю значимость этого факта?

– Да. Холдейн возглавлял его во время войны. Занимался подготовкой…

Леклерк поспешил оборвать его, бросив выразительный взгляд на шофера.

– …Правильно, подготовкой бизнесменов международного уровня. И он снова встал у руля. Я принял решение, что вы будете работать вместе с ним. Пара лучших мозгов, какие только есть в моем распоряжении. – Он отвел взгляд в сторону.

Леклерк тоже изменился. В его поведении появилось нечто новое – причем не просто возросший оптимизм или надежда. Когда Эвери виделся с ним в последний раз, Леклерк существовал во враждебном окружении и боролся за выживание; теперь в его манерах появились свежесть позитивного настроя и целеустремленность, которые были либо действительно чем-то новым, либо хорошо забытым старым.

– И Холдейн согласился?

– А я вам о чем говорю? Он уже работает день и ночь. Не забывайте, что Адриан – прежде всего профессионал. Настоящий знаток приемов нашего дела. Опытный человек идеален для подобного рода роли. При условии, что рядом с ним, помимо ветеранов, будет трудиться и полная энергии молодежь.

– Вообще-то я хотел поговорить с вами по поводу всей этой операции, – сказал Эвери. – И отдельно о том, что случилось в Финляндии. Как только позвоню Сэре, сразу же приду к вам в кабинет.

– Мы направимся ко мне немедленно. Мне надо полностью показать вам всю картину.

– Хорошо, но сначала мне надо поговорить с Сэрой. – У Эвери уже возникло странное ощущение, что Леклерк всеми силами пытается не дать ему связаться с домом. – С ней ведь все в порядке?

– Насколько мне известно, да. А почему вы так настойчиво спрашиваете? – И Леклерк неуклюже сменил тему. – Рады возвращению, Джон?

– Естественно. – Он откинулся на мягкую спинку сиденья.

Уловив недовольство, Леклерк на время оставил его в покое. Эвери же переключил внимание на дорогу и на мелькавшие мимо под легким дождиком розовые добротные дома.

Леклерк вскоре заговорил снова, пустив в ход свой официальный тон:

– Я хочу, чтобы вы приступали к работе как можно скорее. Желательно уже с завтрашнего дня. Ваш кабинет полностью подготовлен. Дел у нас непочатый край. Этот человек – Холдейн им уже занимается вплотную. Думаю, узнаем новости, как только приедем домой. С этого момента вы поступаете в распоряжение Адриана. Мне кажется, вам пойдет на пользу сотрудничество с ним. Наше начальство согласилось выдать вам особое министерское удостоверение. Точно такие же они раньше выдавали только офицерам из Цирка.

Эвери была хорошо знакома привычка Леклерка, столкнувшись с трудностями в общении, уходить в область беседы, лишь смутно связанную с главной проблемой, выдавая сырье вместо готовых мыслей и заставляя слушателя работать с этим сырьем, не утруждаясь самому. И потому он повторил:

– Я должен поговорить с вами по поводу всей этой операции. Сразу после того, как свяжусь с Сэрой.

– Очень хорошо, – ответил Леклерк, любезно улыбнувшись. – Пойдемте ко мне и поговорим об этом. Почему бы не прямо сейчас? – И он обратил к Эвери весь круг своего лица, лишенного глубины, как картонная луна, но тоже прятавшего оборотную сторону. – Вы заслужили за свою работу самых высоких похвал, – великодушно продолжал он. – Надеюсь, вы будете продолжать в том же духе.

Они въехали в пределы Лондона.

– Получаем помощь от Цирка, – добавил Леклерк. – Они охотно идут нам навстречу, хотя, конечно же, не посвящены во все детали. Министр очень твердо настаивал на этом.

Они проехали по Ламбет-роуд, где владычествовал Бог Сражений. В одном ее конце расположен имперский военный музей и школы – в другом конце. Между ними нашли пристанище больницы и кладбище, огороженное сетчатым забором, как теннисный корт. Сразу и не скажешь, что за люди здесь живут. Домов слишком много, школы слишком велики для любого количества учеников. Больницы, возможно, и переполнены, но на окнах надежно задернуты шторы. И повсюду подобием порохового дыма витает пыль. Она прилипла к фасадам домов, от нее задыхается кладбищенская трава, и мерещится, будто она полностью изгнала отсюда людей, исключая бродяг, которые прячутся в тени, как призраки павших солдат, или тех, кто работает, не зная сна, за подсвеченными желтыми лампами окнами. Это улица, которую ее обитатели охотно и часто покидают. Но зато те, кто возвращается, привносят хоть что-то из реально существующего мира. Один разбивает лужайку, другой строит изломанную террасу в стиле регентства, третий устраивает склад или свалку. А кто-то даже открыл паб под названием «Лесные цветы».

Это была улица религиозных учреждений самого разного рода. Над одними витал дух самой Богоматери, над другими – архиепископа Амиго^[511]. Те здания, где не располагалась больница, школа, паб или семинария, были мертвы и постепенно обращались в тлен. Был, например, магазин игрушек, вечно закрытый на замок. Эвери имел привычку смотреть на него каждый день по дороге на работу и видел, как все сильнее покрываются ржавчиной машинки на полках. Витрины делались грязнее и грязнее, хотя на их нижних кромках всегда можно было различить отпечатки детских ладошек. Рядом располагалась стоматологическая клиника. Он смотрел из окна машины, словно пытался запечатлеть улицу в памяти, гадая, увидит ли он ее еще раз глазами сотрудника департамента. Они проезжали складские помещения с воротами, обнесенными сверху колючей проволокой, и фабрики, которые ничего не производили. Внутри одной из них прозвенел звонок, но его никто не слышал. Потом открылся уцелевший участок полуразрушенной стены, весь увешанный плакатами, призывающими настоящих мужчин немедленно вступать в ряды вооруженных сил. Обогнув Сент-Джордж-серкус, машина въехала на финишную прямую – Блэкфрайарз-роуд.

Еще на подъезде к зданию Эвери почувствовал перемены. На мгновение он даже мысленно допустил, что за время его краткого отсутствия трава на вечно лысой лужайке ожила и густо разрослась; что бетонные ступени, ведущие к парадной двери, которые даже в разгар лета оставались влажными и грязными, теперь сверкали чистотой и приглашали войти. Странным образом, еще не побывав в здании, он уже почувствовал витавшую внутри департамента атмосферу обновления.

Она коснулась самых скромных служащих учреждения. Пайн, на которого, безусловно, произвели впечатление черный лимузин и оживленный поток все новых посетителей, выглядел подтянутым и бдительным стражем. Впервые он не осмелился ни слова сказать о результатах вчерашних крикетных матчей. Доски лестницы натерли до блеска с помощью мастики.

В коридоре они столкнулись с Вудфордом. Он очень спешил, держа в руках две папки с досье, помеченные на обложках красными знаками, означавшими высокую степень секретности.

– Привет, Джон! С мягкой посадкой! Как повеселился? – Он казался искренне обрадованным встречей. – С Сэрой уже все уладили?

– Он проделал отличную работу, – быстро ответил Леклерк, – хотя задание оказалось нелегким.

– О да! Бедняга Тейлор. Ты будешь нам до зарезу нужен в новом отделе. Жене придется пожертвовать тобой для нас на недельку-другую.

– Что он там сказал по поводу Сэры? – спросил Эвери. Ему внезапно стало страшно, и он быстрым шагом устремился по коридору. Леклерк окликнул его сзади, но он не обратил внимания. Открыв дверь в кабинет, Эвери замер на пороге. На своем столе он увидел второй телефон, а у стены стояла такая же кровать, как у Леклерка. Рядом с телефоном повесили доску с приколотым к ней списком важных номеров. Те, которыми можно было воспользоваться по ночам, выделили красным шрифтом. На внутренней стороне двери висел двухцветный плакат, изображавший голову мужчины в профиль, на которой значились слова: «Храни все здесь», а поперек рта: «Ничего не выпускай отсюда». Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять: плакат служил простым предостережением для болтунов, а не был чьей-то злой шуткой по поводу жуткой судьбы, постигшей Тейлора. Он снял трубку и подождал. Вошла Кэрол с подносом, полным бумаг, требующих подписи.

– Как все прошло? – спросила она. – Босс, кажется, доволен тобой.

Она стояла совсем близко.

– Как прошло? Пленку добыть не удалось. Ее не оказалось среди его вещей. Я собираюсь подать в отставку. Принял решение. Что, черт возьми, такое с этим телефоном?

– Вероятно, на коммутаторе еще не знают, что ты вернулся. Из бухгалтерии прислали письмо по поводу возмещения твоих расходов на такси. Они оспаривают сумму.

– На такси?

– Да. От твоей квартиры до конторы. В ту ночь, когда погиб Тейлор. Они утверждают, что сумма завышена.

– Послушай, не могла бы ты зайти на коммутатор и растормошить их, если они там заснули?

Сэра сама ответила на звонок.

– О, слава богу, это ты!

Да, сказал Эвери, он вернулся час назад.

– Вот что, Сэра, с меня довольно. Собираюсь заявить Леклерку…

Но она не дала ему закончить. Из нее полился поток слов, переполненных эмоциями.

– Ради всего святого, Джон, чем ты там занимался? К нам приходили из полиции. Какие-то следователи. Они хотели поговорить с тобой о каком-то теле, прибывшем в лондонский аэропорт. О человеке по фамилии Маллаби. Заявили, что его переправили из Финляндии по фальшивому паспорту.

Он закрыл глаза. Ему захотелось повесить трубку. Но даже когда он убрал ее от уха, до него все еще доносилось: Джон! Джон!..

– Они утверждали, что ты его брат. Адрес был указан твой, Джон. Какой-то лондонский гробовщик должен взять на себя дальнейшие хлопоты от твоего имени… Джон! Джон! Ты меня слушаешь?

– Послушай, – сказал он. – Все в порядке. Теперь я сам разберусь с этим.

– Я рассказала им о Тейлоре. Мне пришлось.

– Сэра!

– А что мне оставалось делать? Они считали меня чуть ли не преступницей, Джон, не хотели мне верить. Спрашивали, как связаться с тобой. Я ответила, что не знаю. Ты же не сказал мне, в какую страну летишь и каким рейсом. И я ведь больна, Джон. Я чувствовала себя отвратительно. У меня оказался грипп, а я даже забыла вовремя принять эти треклятые таблетки. Они явились посреди ночи. Вдвоем. Джон, почему они приходят по ночам?

– Что ты им сказала, Сэра? Что еще ты им сказала, будь все трижды неладно!

– Не смей ругаться на меня. Это я должна злиться на тебя и твой дерьмовый департамент! Я сказала, что ты состоишь на секретной службе и тебе пришлось отправиться за границу по поручению департамента. Джон! Я ведь даже не знаю, как он правильно называется! Сказала, что тебя вызвали ночью и ты уехал. Что это по поводу Тейлора, вашего курьера.

– Ты сошла с ума! – заорал Эвери. – Ты совсем спятила. Я же предупреждал тебя, никому ни о чем не рассказывать!

– Но, Джон, это же были полицейские! Не может быть большого вреда, если я что-то им рассказала. – Она заплакала, и он сразу услышал, как ее голос сделался слезливым. – Джон, приезжай домой, пожалуйста. Мне так страшно. Тебе надо уходить оттуда. Возвращайся к издательской работе. Не важно, что у тебя сейчас за работа, но…

– Я не могу. Это очень крупное дело. Гораздо более важное, чем ты в состоянии себе представить. Извини, Сэра. Но я сейчас не могу покинуть офис. – И он добавил жестокую, но полезную сейчас ложь: – Тем более что ты, вероятно, нам сильно навредила.

Наступила очень продолжительная пауза.

– Прости, Сэра, но мне теперь придется как-то все уладить. Я перезвоню тебе позже.

Когда она наконец ответила, он услышал в ее голосе те же нотки отстраненности и равнодушия, которые звучали, когда она предложила ему самому собрать свои вещи в дорогу.

– Ты забрал чековую книжку. Я осталась без денег.

Эвери пообещал прислать ее.

– У нас есть машина, – добавил он. – Специально для таких целей. С водителем.

Уже вешая трубку, он услышал ее последнюю реплику:

– А я думала: у вас много машин.

Он влетел в кабинет Леклерка. Рядом с хозяином за столом стоял Холдейн во все еще мокром от дождя плаще. Они склонились над какой-то папкой. Страницы досье пожелтели и местами порвались.

– Тело Тейлора! – выпалил Эвери с порога. – Оно в лондонском аэропорту. Вы устроили из этого какой-то бардак. К Сэре приходили! К ней заявились посреди ночи!

– Минуточку! – остановил его Холдейн. – Вы не имеете никакого права врываться сюда подобным образом, – сказал он злобно. – Придется подождать.

Было очевидно, что на Эвери ему сейчас наплевать. Он вернулся к просмотру страниц папки и на вошедшего больше даже не взглянул, но пробормотал:

– Какой-то проходной двор! – А потом заговорил, обращаясь к Леклерку: – Как я понял, Вудфорд уже добился немалого прогресса. У нас есть инструктор рукопашного боя. Кроме того, у него имеется адрес инструктора-радиста. Одного из лучших в своем деле. Я его помню. Кстати, заправка и гараж называются «Король червей». Дело явно процветает. Мы навели справки в банке. Они нам охотно помогли, хотя и не вдаваясь в подробности. Он не женат, но имеет репутацию настоящего бабника, что типично для поляка. Политикой не интересуется, каких-то хобби не имеет. Долгов не наделал. Жалоб на него не поступало. В целом производит впечатление обычного ничтожества. Хотя все считают, что механик он хороший. А что до характера… – Он пожал плечами. – Что мы вообще знаем о людских характерах?

– Но все-таки, что о нем говорят? Невозможно, черт возьми, прожить в одном районе пятнадцать лет, чтобы на тебя вообще не обращали внимания. И потом, был ведь еще этот бакалейщик. Как его? Сметвик. Он жил у него после войны.

Холдейн позволил себе легкую улыбку.

– Они вспоминают, что он был хорошим и очень вежливым работником. Кого ни спроси, все подчеркивают его вежливость. А из привычек помнят только одну: он любил стучать теннисным мячиком о стенку на заднем дворе.

– Ты наведался в гараж?

– Разумеется, нет. Я к нему пока и не приближался. Хочу поехать туда сегодня вечером. Теперь понятно, что выбора у нас нет. А он все-таки значится в нашей картотеке уже двадцать лет.

– Есть еще что-то, нуждающееся в проверке?

– Нам придется подключить к другим делам Цирк.

– Тогда пусть Джон Эвери займется мелкими деталями. – Леклерк, казалось, напрочь забыл, что Эвери тоже находится в комнате. – Что до Цирка, то их я могу взять только на себя.

Его внимание внезапно привлекла новая карта на стене – подробный план Калькштадта с четко обозначенным городским собором и железнодорожной станцией. Рядом висела более старая карта Восточной Европы. Ракетные базы, существование которых уже было в точности установлено, теперь были наглядно связаны с предполагаемой базой к югу от Ростока. Маршруты подвоза снаряжения, точки, где, возможно, находились командные пункты, вспомогательные объекты и армейские подразделения – все было соединено в единую схему тонкими синими шерстяными нитями, натянутыми с помощью кнопок. Сразу несколько таких нитей упиралось в Калькштадт.

– Хорошо сделано, верно? Сэндфорд славно потрудился прошлым вечером, – сказал Леклерк. – По этой части он большой мастер.

На его столе лежала новенькая указка из светлого дерева, похожая на огромную заколку для волос, к концу которой была привязана для удобства петля из ленты, какими судебные юристы обычно завязывают сзади свои парики. Был там и новый телефон. Зеленый и более современный, чем тот, что поставили Эвери, с надписью: «Разговоры по этой линии НЕ защищены от прослушивания».

Какое-то время Холдейн и Леклерк разглядывали карту, сверяясь с телеграммами в папке, которую Леклерк держал открытой перед собой, как мальчик из церковного хора держит псалтырь.

Потом Леклерк все же повернулся к Эвери:

– Ну, что там у вас, Джон?

Теперь ему дозволялось открыть рот.

Он почувствовал, как его гнев стихает. Ему хотелось поддерживать в себе злость, но она растворялась. Ему хотелось возмущенно выкрикнуть: «Как вы посмели вмешивать в свои делишки мою жену?» Он был бы рад потерять контроль над собой, но не мог. Его глаза тоже были прикованы к карте.

– Ну, мы вас слушаем.

– Полиция приезжала к Сэре. Ее разбудили посреди ночи. Двое мужчин. Там еще была ее мать. Они явились по поводу тела в аэропорту. Тела Тейлора. Им было известно, что его паспорт подложный, и они решили, что она как-то к этому причастна. Они подняли ее с постели, – добавил он уже совсем робко.

– Нам все об этом доложили. Приняты необходимые меры. Я пытался вам об этом сказать, но вы не давали мне такой возможности. Таможня уже выдала тело.

– Но нельзя было втягивать в это Сэру. И вообще мы наделали ошибок.

Холдейн резко вскинул голову.

– Что вы имеете в виду?

– Мы не компетентны самостоятельно справляться с подобными делами, – ответил Эвери довольно-таки дерзко. – Нам не следовало заниматься этим самим. Надо было отдать все в руки Цирку. Смайли или кому-то другому. Они готовы, а мы – нет. – Он собрался с духом, чтобы продолжить: – Я вообще не верю этому докладу. Я не верю, что в нем сообщается правда! Не удивлюсь, если окажется, что того перебежчика на самом деле никогда не существовало, а Гортон все выдумал от первого до последнего слова. И я не верю, что Тейлора убили.

– Это все? – строго спросил Холдейн. Вот он разозлился не на шутку.

– Я больше не желаю иметь к этому никакого отношения. Я говорю об операции. Потому что она бессмысленна. – Он посмотрел на карту, потом на Холдейна и рассмеялся с несколько глуповатым видом. – Все то время, пока я там гонялся за духом мертвеца, вы преследовали живого человека! Как же вам просто живется, на вашей фабрике снов… Но ведь речь идет о людях, о конкретных человеческих судьбах!

Леклерк слегка коснулся руки Холдейна, как бы говоря, что справится сам. При этом он с виду оставался совершенно спокоен. Вероятно, он был даже рад воочию увидеть симптомы болезни, которую диагностировал раньше.

– Идите в свой кабинет, Джон. У вас просто нервный срыв.

– Да, но что мне сказать Сэре? – в отчаянии спросил он.

– Скажите, что больше ее никто не побеспокоит. Произошла ошибка… Словом, скажите что угодно. А пока пойдите, съешьте чего-нибудь горячего и возвращайтесь через час. Пища в самолетах никуда не годится. А потом мы все выслушаем вашу историю целиком. – Леклерк улыбался той же натянутой и пустой улыбкой, какая играла на его устах, когда он фотографировался с мертвыми теперь пилотами. Когда Эвери уже подошел к двери, он услышал, как его негромко позвали по имени. Позвали мягко, почти с нежностью. Он остановился и обернулся.

Леклерк оторвал руку от поверхности письменного стола и описал ею в воздухе полукруг, как бы вбиравший в себя все помещение, где они сейчас находились.

– Я хотел еще кое-что сказать вам, Джон. Во время войны мы базировались на Бейкер-стрит. Нам выделили подвал, и министерство оборудовало в нем все, что было нужно для планирования операций. Мы с Адрианом проводили там много времени. Очень много времени. – Он бросил взгляд на Холдейна. – Помнишь, как во время бомбежек масляные лампы начинали раскачиваться под потолком? И бывали ситуации, Джон, когда нам приходилось действовать на основе всего лишь одной сплетни или слуха. И ни на чем больше. Только один источник информации, и мы готовы были рисковать. Отправляли агента. Двоих, если требовалось, и часто они уже не возвращались. А ведь там могло ничего и не быть. Слух, догадка, интуиция – вот чем нам приходилось довольствоваться. А иначе легко забыть, на чем строится настоящая разведка: на удаче и на предчувствии успеха. Курочка по зернышку. Там небольшой успех, здесь вовремя прочувствованная ситуация. Но очень часто мы оказывались в таком же положении, как сейчас: мы либо действительно нападали на крупный след, либо он только таким казался и вел в никуда. Сведения мы могли получить как от простого крестьянина во Фленсбурге, так и от приближенного короля, но в любом случае мы не имели права так просто отмахнуться от них. У тебя появляется цель, и тебе дают задание: найдите человека и зашлите в нужный район. Так мы и поступали. И как же много агентов мы тогда потеряли! А ведь их отправляли лишь для того, чтобы развеять сомнения, понимаете? Мы посылали их, возможно, на гибель, потому что не имели других источников информации. И у каждого из нас случались подобные срывы, Джон. Не считайте нас уж настолько бесчувственными. – Он ностальгически улыбнулся. – Часто нами овладевали такие же настроения, какое владеет вами. Это нелегко, но их надо уметь преодолевать. И тогда у вас открывается то, что мы называем вторым дыханием. – Он облокотился на стол и мечтательно повторил: – Да, именно так. Второе дыхание. А теперь подумайте, Джон, хотите ли вы дождаться, чтобы снова падали бомбы и люди гибли на улицах городов… – Он говорил предельно серьезно, словно исповедовался. – В мирное время все гораздо сложнее, я понимаю. Вот почему сейчас нам требуется даже больше отваги. Но только отваги совсем другого рода.

Эвери кивнул.

– Я вас понял. Простите меня, – сказал он.

Холдейн продолжал смотреть на него с откровенной неприязнью.

– С вашего разрешения я подведу итог сказанному директором, – произнес он наконец источавшим яд голосом. – Если вы хотите остаться в департаменте и заниматься работой, то беритесь за дело. А если вам угодно и дальше плакаться, культивируя в себе негативные эмоции, можете идти на все четыре стороны и предаваться сантиментам, сколько душе угодно. Мы уже слишком стары, чтобы долго утешать вас.

Эвери все еще слышал голос Сэры, видел ряды небольших розовых домов, мокнувших под дождем. Он попытался вообразить, какой станет его жизнь, если в ней не останется места департаменту. Слишком поздно, понял он почти сразу. Впрочем, поздно было с самого начала, потому что он пришел к ним, приняв то немногое, что они могли ему дать, и отдал взамен все, что мог дать сам. Как священник, потерявший на какое-то время веру, он понял, что есть только одно место, где он сможет обрести ее вновь. Вернись в свою юдоль, и сомнения исчезнут. Он посмотрел сначала на Леклерка, потом на Холдейна. Это были его коллеги. Узники молчания, они будут работать втроем бок о бок, возделывая эту сухую бесплодную почву все четыре времени года, чужие, но необходимые друг другу, сохранившие веру среди тех, кто не верил уже ни во что.

– Вы слышали, что я сказал? – сурово спросил Холдейн.

– Простите меня, – пробормотал Эвери.

– Вам не довелось воевать, Джон, – добродушно сказал Леклерк. – Вы еще не до конца поняли, насколько безоговорочной самоотдачи требует наша профессия. Чувство долга не стало для вас частью плоти и крови.

– Да, я понимаю, – сказал Эвери. – И мне действительно очень жаль. Я от всего сердца прошу у вас прощения… Мне только надо на час воспользоваться машиной, если это возможно. Я должен кое-что передать Сэре.

– Ну конечно.

Только сейчас он понял, что совершенно забыл о подарке для Энтони.

– Простите, – повторил он снова.

– Кстати… – Леклерк выдвинул ящик своего письменного стола и, достав из него конверт, благосклонно протянул его Эвери. – Это ваше новое особое удостоверение сотрудника министерства. Оно откроет перед вами многие двери. Выписано на ваше подлинное имя. В ближайшие недели такой пропуск может вам очень пригодиться.

– Спасибо.

– Откройте конверт.

Это был картонный прямоугольник, закатанный в целлофан и затейливо окрашенный в зеленый цвет так, что краска, светлая сверху, приобретала ниже темный оттенок. Его имя было отпечатано заглавными буквами на электрической пишущей машинке: МИСТЕР ДЖОН ЭВЕРИ. Предъявителю удостоверения дозволялось проводить любые расследования от имени министерства обороны Великобритании. Внизу стояла подпись красными чернилами.

– Спасибо.

– Оно гарантирует вам полную безопасность. Это личная подпись министра. Он всегда пользуется красными чернилами в силу старинной традиции.

Эвери вернулся в свой кабинет. Порой ему приходилось заставлять себя преодолевать внутренние преграды, подобно человеку, пересекающему огромную пустынную долину без всякой цели, просто чтобы либо приобрести какой-то новый опыт, либо отчаяться и сгинуть. Иногда он ощущал себя бойцом, который бежит в атаку на врага, предчувствуя, что его тело скоро перестанет существовать, но увлекаемый желанием нарушить унылый конформизм обыденного существования и доказать, что в его жизни была хоть какая-то реальная цель, что, как намекнул Леклерк, он способен переступить через капризы своего сознания ради единения с истинным Богом.

Часть III Попытка Лейсера

И, уподобившись пловцам, нырнуть

в прозрачность вод,

Где мир еще не одряхлел, не устарел,

не надоел, где радость оживет.

Руперт Брук. 1914

10

Прелюдия

Холдейн вышел из «хамбера» у самого гаража.

– Не стоит ждать меня, – сказал он шоферу. – Вам еще нужно отвезти мистера Леклерка на встречу с министром.

Потом он не спеша направился по асфальтированному тротуару мимо желтых заправочных колонок и рекламных щитов, поскрипывавших на ветру. Уже наступил вечер, снова собирался дождь. Мастерская оказалась небольшой, но оборудованной по последнему слову техники. В одном из углов было выгорожено нечто вроде автосалона для продажи машин, в другом находилась ремонтная зона, а в центре возвышалось подобие башни, предназначенной для жилья. Башня была отделана шведским деревом, с прекрасной планировкой, а фонари на ней имели форму сердец или червонной масти, причем постоянно меняли цвет. Откуда-то доносился завывающий звук токарного станка, на котором обрабатывали металлическую деталь. Холдейн зашел в контору, где горел свет. Но там никого не оказалось. Пахло резиной. Он надавил на кнопку звонка и тут же зашелся в приступе кашля. Иногда, кашляя, он прижимал руки к груди, а его лицо выдавало покорность человека, смирившегося с неизбежностью боли. На одной из стен висели календари с девушками в купальниках, а рядом – трогательно написанное от руки небольшое обращение, с виду похожее на рекламное объявление, которое гласило: «Святой Христофор и ангелы его небесные, молим вас уберечь нас от аварий на дорогах! Ф.Л.». В клетке у окна нервно метался волнистый попугайчик. Первые крупные капли дождя лениво застучали по стеклам. Потом вошел юноша лет восемнадцати с пальцами, испачканными машинным маслом. На нем был рабочий комбинезон с вышитым на нагрудном кармане красным сердечком и короной поверх него.

– Добрый вечер, – поздоровался Холдейн. – Прошу прощения, но я разыскиваю старого знакомого, давнего друга. Мы в последний раз общались много лет назад. Его зовут мистер Лейсер. Фред Лейсер. Я подумал, что, быть может, вы знаете…

– Сейчас позову, – сказал парень и исчез.

Холдейн терпеливо ждал, разглядывая девиц на календарях и гадая, кто повесил здесь эту «красоту» – юнец или сам Лейсер. Дверь снова открылась. Это был Лейсер. Холдейн сразу узнал его по фотографии. Он очень мало изменился. Прошедшие двадцать лет не изрезали его лицо глубокими морщинами, а лишь покрыли легкой сеточкой кожу вокруг глаз и в уголках рта. Рассеянный свет, лившийся из-под потолка, не отбрасывал теней. С первого взгляда это очень бледное лицо говорило о своем владельце только то, что он – человек одинокий.

– Чем могу служить? – спросил Лейсер, встав почти по стойке «смирно».

– Привет. Неужели вы не узнаете меня?

Лейсер посмотрел на него с таким выражением, словно его попросили назвать цену какой-то детали: вроде бы равнодушно, но с легкой обеспокоенностью.

– Вы уверены, что мы знакомы?

– Конечно.

– Значит, это было очень давно, – заметил он. – У меня хорошая память на лица.

– Двадцать лет прошло. – Холдейн закашлялся с извиняющимся видом.

– Значит, во время войны, так, что ли?

Невысокого роста и с очень прямой осанкой, Лейсер отчасти походил на Леклерка. Его можно было принять за простого официанта. Чуть закатанные рукава открывали волосатые руки. На нем была дорогая белая рубашка с монограммой на кармане и галстук из шотландки. И в целом создавалось впечатление, что денег на свою одежду он не жалел. На пальце виднелся золотой перстень; часы с золотым браслетом на запястье. Он тщательно следил за собой – Холдейн уловил исходивший от него аромат лосьона. Густые темно-русые волосы, чуть отросшие на висках, были зачесаны назад, открывая ровный лоб. В его внешности безошибочно угадывалось славянское происхождение. Прямая осанка не мешала ему держаться свободно, хотя чуть напряженные бедра и плечи выдавали близкое знакомство с морем. Вот здесь уже не оставалось ни намека на сходство с Леклерком. Вероятно, даже вопреки собственному желанию, он выглядел мужчиной практичным и готовым к любому физическому труду, который мог что угодно смастерить сам для дома или завести машину в морозный день. При всей его внешней простоте бросалась в глаза несомненная умудренность опытом.

– Было бы очень странно, если бы вы меня не вспомнили, – почти умоляюще произнес Холдейн.

Лейсер внимательнее пригляделся к впалым щекам с болезненным румянцем, к долговязой, непрерывно двигающейся фигуре, к длинным, немного нескладным рукам, и в его глазах мелькнуло узнавание, но такое мучительное, словно он смотрел на останки старого друга.

– Неужели капитан Хокинс? Быть не может!

– Он самый.

– Боже милостивый, – произнес Лейсер, не двигаясь с места. – Так это вы – те люди, что расспрашивали обо мне?

– Да, мы ищем кого-то с вашим опытом работы. Вы нам подходите.

– А для чего вам такой человек, сэр?

Он по-прежнемустоял совершенно неподвижно. Догадаться, о чем он сейчас думал, было совершенно невозможно. Но он не сводил с Холдейна глаз.

– Для одной работы. Важной работы.

Лейсер улыбнулся, словно внезапно вспомнил все сразу. Он мотнул головой в сторону окна.

– Где-то там? – Он имел в виду место далеко за пеленой дождя.

– Да.

– А что с возвращением?

– Обычные правила. Решает сам агент, действуя по обстановке. Закон войны. – Он сунул руки в карманы, нащупал пачку сигарет и спички. Попугайчик залился трелями.

– Закон войны… Вы курите? – Он дал ему сигарету и прикурил сам, прикрыв пламя в сложенных ковшиком ладонях, как делают при сильном ветре. Сгоревшую спичку он небрежно бросил на пол, чтобы ее потом убрал кто-то другой.

– Боже милосердный, – повторил он. – Целых двадцать лет! Я же тогда был юнцом. Совсем еще мальчишкой.

– Но, как я полагаю, вы ни о чем не жалеете, – заметил Холдейн. – Не пойти ли нам куда-нибудь выпить? – Он протянул Лейсеру визитную карточку. Новенькую. С надписью «Капитан А. Хокинс» и номером телефона внизу.

Лейсер посмотрел на нее и пожал плечами.

– Я не возражаю. – Он снял со спинки стула свой пиджак. Потом снова улыбнулся, но на этот раз скептически.

– Боюсь только, что вы напрасно теряете время, капитан.

– Тогда, возможно, вы знаете кого-то. Быть может, остались связи со времен войны и среди них найдется нужный нам человек.

– У меня очень узкий круг знакомств, – ответил Лейсер. Он надел пиджак, а поверх него темно-синий нейлоновый дождевик. Первым оказавшись у двери, он распахнул ее перед Холдейном, показывая, что любит соблюдать формальности. Волосы на его голове лежали ровно, как перья на птичьих крыльях.

Прямо на противоположной стороне авеню располагался паб. Чтобы добраться до него, пришлось перейти улицу по пешеходному мостику. Под ними с грохотом проносился густой поток машин. Стук крупных холодных капель дождя казался уместным аккомпанементом. Мостик даже чуть подрагивал у них под ногами. Паб был оформлен в тюдоровском стиле с декоративными украшениями в виде новенькой конской упряжи и до зеркального блеска надраенного корабельного колокола. Лейсер заказал себе коктейль «Белая леди». Ничего другого он, по его собственным словам, не пил.

– Держитесь одного напитка, капитан. Мой вам совет. Тогда все и всегда будет в порядке. Ваше здоровье!

– Нам нужен кто-то, кому уже знакомы основные методы работы, – сказал Холдейн.

Они сидели в углу рядом с камином и со стороны вполне могли показаться торговцами, обсуждающими сделку.

– Задание очень ответственное. И платят сейчас значительно больше, чем на войне. – Его тощее лицо вытянулось в улыбке. – В наши дни они готовы щедро оплатить ваши услуги.

– Но ведь не деньги – главное в жизни. – Лейсер произнес эту фразу заученно, словно позаимствовал из учебника английского языка.

– И тут они вспомнили о вас. Люди, чьи имена вы давно забыли, если знали их вообще. – Не слишком искренняя улыбка скривила его губы при этом воспоминании. Вероятно, прошли годы с тех пор, когда он лгал в последний раз. – Вы произвели сильное впечатление, Фред. Даже в те годы нашлось бы немного агентов лучше, чем вы. А с тех пор минуло двадцать лет.

– Так они все же помнят обо мне, старая гвардия? – Казалось, Лейсер испытывал благодарность, но благодарность застенчивую, словно он занимал в памяти людей чужое место. – Я был тогда совсем юнцом, – повторил он. – Кто там еще у вас остался? Кто тянет лямку?

Холдейн, наблюдая за ним, ответил:

– Я же сказал, что мы играем по старым правилам, Фред. Ты знаешь только то, что тебе положено знать, – одно из основных. Все по-прежнему.

Это прозвучало очень строго.

– Господи Иисусе! – воскликнул Лейсер. – Все по-прежнему. Значит, организация все такая же огромная?

– Даже крупнее. – Холдейн заказал ему еще одну «Белую леди». – Интересуетесь политикой?

Лейсер только махнул рукой.

– Вы же сами знаете, что мы за люди. Я имею в виду британцев. – В его голосе прозвучал откровенный намек на то, что он такой же гражданин этой страны, как и сам Холдейн.

– Я имел в виду в более широком смысле, – пояснил тот и закашлялся, словно надышавшись пылью. – В конце концов они же отобрали у вас родную страну, не так ли?

Лейсер промолчал.

– Что вы думаете, например, о ситуации на Кубе?

Холдейн не курил, но купил в пабе пачку сигарет той марки, которую предпочитал Лейсер. Распечатав ее тонкими, но уже несколько старческими пальцами, протянул сигареты через стол и, не дожидаясь ответа, продолжил:

– Понимаете, разница в том, что американцы определенно знали о том, что происходило на Кубе. Все дело в информированности. И потому они могли действовать. И конечно, у них были безграничные возможности для разведывательных полетов. Но это не везде возможно. – Он невесело рассмеялся. – Остается только гадать, как бы они обошлись без данных воздушной разведки.

– Здесь вы правы. – Лейсер машинально кивнул, но Холдейн не обратил на это никакого внимания.

– Они могли попасть в очень сложное положение, – закончил мысль Холдейн и отхлебнул виски. – Между прочим, вы женаты?

Лейсер усмехнулся, вытянул перед собой ладонь и сделал ею движение, напоминавшее вращение пропеллера самолета.

– И да и нет, – ответил он. Его клетчатый галстук крепился к сорочке тяжелой золотой булавкой в виде хлыста наездника на фоне лошадиной головы, выглядевшей довольно-таки вульгарно.

– А вы, капитан?

Холдейн помотал головой.

– Значит, не женаты, – задумчиво произнес Лейсер.

– А ведь были и другие ситуации, – продолжал Холдейн, – когда допускались очень серьезные ошибки из-за отсутствия или недостатка надежной информации. Ведь даже мы не можем себе позволить держать своих людей сразу повсюду, вот что я хотел подчеркнуть.

– Понятное дело, – вежливо отозвался Лейсер.

Бар постепенно заполнялся.

– А не знаете ли вы какое-то другое место, где мы могли бы спокойно продолжить разговор? – спросил Холдейн. – Заодно и поужинали бы. Вспомнили кое-кого из старых знакомых. Или у вас уже назначено свидание с кем-то еще?

У среднего класса принято ужинать рано. Лейсер посмотрел на часы.

– До восьми я свободен, – сказал он. – Но вам нужно что-то делать со своим кашлем, сэр. Это, вероятно, признак опасной болезни.

Часы у него были тоже золотые с черным циферблатом и окошком, показывавшим различные фазы луны.

Помощник министра тоже следил за ходом времени и был недоволен, что его задержали на работе.

– Думаю, что уже упоминал об этой проблеме, – говорил ему Леклерк. – С МИДом стало очень трудно иметь дело, когда речь заходит о паспортах для оперативных сотрудников. Они взяли моду в каждом случае консультироваться с Цирком. Понимаете, нашего статуса здесь недостаточно, мы не имеем никакого влияния. Вот почему мне так сложно не надоедать вам подобными вопросами. Ведь они понятия не имеют о том, как мы работаем. Не было бы лучше, если бы мой департамент обращался за паспортами непосредственно в личную канцелярию министра? Тогда отпала бы необходимость каждый раз тревожить людей из Цирка.

– Что вы подразумеваете, когда говорите, что с МИДом стало трудно иметь дело?

– Вы же помните, как мы отправили беднягу Тейлора под чужим именем. А МИД объявил его паспорт недействительным за считаные часы до его отлета из Лондона. Боюсь, что это в Цирке напутали – типичная административная ошибка. А ведь паспорт сопровождал тело покойного при доставке в Великобританию, и по прибытии возник скандал. Для нас это обернулось серьезной головной болью. Мне пришлось отправить одного из моих лучших людей, чтобы исправить ситуацию, – солгал он. – Между тем не приходится сомневаться, что, если министр проявит настойчивость, Шеф Цирка легко согласится изменить организацию этой части работы.

Помощник указал карандашом в том направлении, где располагалась личная канцелярия.

– Хорошо, поговорите непосредственно с ними. Отработайте схему. Действительно, получается глупость какая-то. С кем вы имеете дело в канцелярии?

– С Де Лилем, – ответил Леклерк не без удовлетворения. – Он заместитель главы общего отдела. А в Цирке – со Смайли.

Помощник министра записал фамилии в блокнот.

– В этом Цирке никогда не знаешь, с кем лучше разговаривать. У них такая запутанная иерархия.

– Кроме того, мне придется запросить Цирк о технической поддержке. Радиопередатчики и прочее железо. В целях безопасности предлагаю использовать какой-то благовидный предлог. Широкомасштабная переподготовка и обучение нового персонала выглядят вполне правдоподобно.

– Благовидный предлог? То есть ложь? Да, помню, вы мне уже говорили об этом.

– Это мера предосторожности, не более.

– Поступайте, как сочтете нужным.

– Мне показалось, вы сами не хотите, чтобы Цирк был полностью в курсе. Это же ваши слова: никакого монолита. Из этого я исходил в своих действиях.

Помощник еще раз посмотрел на часы, висевшие над дверью.

– У министра в последнее время неважное настроение. Жуткий день с этим Йеменом. Но, как я думаю, в большей степени его нервируют дополнительные выборы в Вудбридже: там столько неясностей с голосами маргиналов. Кстати, как у вас продвигаются дела в целом? Для него это тоже предмет озабоченности. Понимаете, ему надо разобраться, во что верить. – Он сделал паузу. – Эти восточные немцы наводят на меня ужас… Но вы упомянули, что уже нашли человека, который по всем статьям подходит для выполнения задания.

Они вышли в коридор.

– Мы как раз ведем с ним сейчас переговоры. Он пойдет на сотрудничество. Полагаю, что все станет известно уже сегодня вечером.

Помощник чуть заметно наморщил нос, уже держась за ручку двери приемной министра. Он был человеком церковного склада и не любил отклонений от нормы.

– Что может заставить человека заниматься подобным делом? Я имею в виду не вас, разумеется, а его.

Леклерк покачал головой и после небольшой паузы заговорил доверительно, словно они с помощником министра разделяли взгляды во всем.

– Одному богу известно. Это тонкий вопрос, в котором мы сами не всегда досконально разбираемся.

– Что он за человек? Какова его классовая принадлежность? Дайте мне хотя бы его краткую характеристику.

– Умен, хотя и самоучка. По происхождению – поляк.

– А, тогда понятно. – Казалось, это объяснение удовлетворило его. – Будем соблюдать предельную деликатность, договорились? Не надо рисовать министру все в черных красках. Он терпеть не может драматических ситуаций. Впрочем, в данном случае последнему идиоту понятны вероятные опасности, возникающие перед нами.

И они вместе вошли в приемную.

Холдейн и Лейсер сели за двухместный столик в укромном уголке, словно двое любовников в простом кафетерии. Это был один из тех ресторанов, где пустые бутылки из-под кьянти считают достаточно привлекательными элементами оформления интерьера, даже не пытаясь оживить его чем-то еще. Уже назавтра или через месяц он мог закрыться, и никто бы этого даже не заметил. Но пока он был новым и популярным, а его хозяин надеялся на светлое будущее заведения, клиентам было вполне уютно. Лейсер заказал натуральный бифштекс, свое любимое блюдо, и поглощал его, сидя очень прямо, прочно уперев локти в стол.

Поначалу Холдейн словно забыл о цели встречи. Он стал достаточно косноязычно рассказывать о своем военном опыте, о департаменте и об операциях, о которых давно начисто забыл, но освежил в памяти, порывшись днем в архивных папках. Причем рассказывал он – это казалось уместным – только о тех агентах, которым удалось остаться в живых.

Вспомнил он и о курсах, которые когда-то закончил Лейсер. Интересовало ли его с тех пор радиодело хоть в какой-то степени? Честно говоря, нет. А рукопашный бой? В этом как-то не возникало необходимости.

– Насколько я помню, во время войны вам пару раз случалось попадать в скверные переделки, – осторожно намекнул Холдейн. – По-моему, у вас были неприятности в Голландии, или я путаю?

Собеседник сдержанно кивнул. Это был явно не тот эпизод, что льстил тщеславию и возбуждал приятные воспоминания о старых добрых временах.

– Да, я тогда крупно влип, – согласился он. – А все по молодости.

– Что же с вами стряслось?

Лейсер посмотрел на Холдейна, часто моргая, словно его только что разбудили, а потом начал рассказ. Это была одна из тех военных историй, которые тысячекратно повторялись в разных вариантах с первого дня начала войны, такая же далекая от этого уютного ресторанчика, как голод и нищета, и звучавшая тем более неправдоподобно, чем честнее рассказывалась. Он словно говорил не о себе самом. Как будто героем был кто-то другой, а он лишь услышал обо всем по радио. Его поймали, он сбежал. Много дней ему нечего было есть, ему пришлось убивать, чтобы выжить, а потом он попал к своим и был переправлен в Англию. Рассказывал он почти спокойно. Вероятно, потому, что сейчас война уже виделась с большой дистанции. Вполне возможно, все его слова были чистой правдой. Но получалось, как у вдовы-католички из Италии, когда она рассказывает о смерти мужа, – вся страсть из сердца уходит в громкие слова. И все же было отчетливо понятно: он вспоминает только потому, что его попросили. Если в его истории мелькали почти невероятные героические поступки, то в отличие от Леклерка он упоминал о них не для того, чтобы произвести впечатление на других, а чтобы защитить себя. Он казался сейчас очень замкнутым человеком, почти отвыкшим говорить вслух, – человеком, так давно живущим в изоляции от общества, что теперь ему трудно было к нему заново привыкать. Он говорил на правильном английском, но у него вдруг прорезался сильный иностранный акцент, причем такое произношение не смог бы воспроизвести самый умелый имитатор. Голос остался вроде бы тем же, но в этом окружении зазвучал до странности чужим.

Холдейн вежливо и внимательно слушал. Когда Лейсер закончил, он спросил:

– Как они сумели вообще узнать, что вы вражеский агент? Вам что-то известно об этом?

Нет, взаимопонимания не возникло. Они оставались бесконечно далеки друг от друга.

– Мне никто ни о чем не говорил, – ответил Лейсер с наивностью ребенка, которому задали «взрослый» вопрос.

– Я лишь утвердился во мнении, что вы именно тот, кто нам нужен. У вас есть немецкие корни, вы жили в Германии, хорошо знаете немцев.

– Только со времен войны, – возразил Лейсер.

Потом они стали вспоминать тренировочный лагерь.

– Как поживает тот толстячок? Кажется, его звали Джордж. Невысокий и вечно грустный.

– О… С ним все хорошо, спасибо.

– Он еще женился потом на красавице. – Лейсер издал похабный смешок и поднял правую руку, демонстрируя арабский жест, означавший сексуальную доблесть. – Отец небесный! Ох уж эти низкорослые мужчины! Они на все готовы, чтобы доказать свою полноценность. – И он снова от души расхохотался.

С его стороны это была грандиозная ошибка, но Холдейну, как показалось, она пришлась как раз кстати. Он словно ждал чего-то подобного.

Холдейн долго смотрел на Лейсера. Молчание затянулось до неприличия. А потом он резко поднялся на ноги, внезапно сделав вид, что рассвирепел. Судя по всему, его явно злила пошленькая улыбочка Лейсера, как и сам этот дешевый тип из иностранцев, позволивший себе по недомыслию издевку над весьма достойным человеком.

– Я бы попросил вас никогда больше не отзываться о Джордже Смайли в подобном тоне! Да будет вам известно, что он – один из моих лучших друзей.

Он подозвал официанта и расплатился по счету, а потом быстрым шагом вышел из ресторана, оставив совершенно ошеломленного Лейсера в одиночестве с бокалом «Белой леди» в руке, с карими глазами, в беспокойстве устремленными на дверь, через которую так неожиданно и стремительно исчез Холдейн.

Некоторое время спустя он сам вышел из ресторана и направился обратно через тот же пешеходный мостик, медленно бредя под дождем и глядя вниз на два ряда уличных фонарей, между которыми в обоих направлениях двигался густой поток машин. Через дорогу и чуть в стороне виднелось его хозяйство: ряд подсвеченных желтых бензоколонок и башня, украшенная неоновыми сердцами, составленными из ламп в шестьдесят ватт каждая, загоравшихся поочередно то красным, то зеленым светом. Он заглянул в контору, отдал кое-какие распоряжения своему молодому подручному, а сам все так же медленно поднялся наверх. Туда, где громко играла музыка.

Холдейн дождался, пока он скроется из виду, а потом вернулся в ресторан и по телефону вызвал такси.

Женщина включила проигрыватель на всю мощность и слушала танцевальную музыку, сидя в его кресле с бокалом в руке.

– Господи, где ты шатался так долго? – спросила она. – Я просто умираю от голода.

Он поцеловал ее.

– Сам-то ты поел, – упрекнула она. – От тебя пахнет чем-то вкусным.

– Просто перекусил, Бетт. Мне пришлось. Заехал один знакомый, и мы пошли с ним немного выпить.

– Лжец.

Он улыбнулся:

– Брось, Бетти. Мы же договорились, что поужинаем вместе. Я об этом не забыл.

– Что за знакомый?

В квартире царила образцовая чистота. Ковры и шторы в цветочек были со вкусом подобраны, а полированные участки мебели покрывали кружевные салфетки. Все находилось под защитой: вазы, лампы, пепельница – каждый предмет берегли так, словно Лейсер опасался их неизбежного столкновения друг с другом. Он питал склонность к антиквариату, что проявлялось в завитках деталей старинного буфета и кованом железе люстры. Для зеркала он тоже предпочел потускневшую золоченую раму, а рядом висела причудливая абстрактная картина из кусочков фанеры разной формы, скрепленных алебастром. Напольные часы, напротив, выглядели совершенно новыми – с маятником, который не раскачивался, а вращался туда-сюда внутри стеклянного куба.

Когда он открыл бар, раздался мелодичный перезвон музыкальной шкатулки.

Он смешал себе «Белую леди» так тщательно, словно готовил лекарство. Бетти наблюдала за ним, двигая бедрами в такт музыке и держа руку со своим бокалом на отлете, словно это была рука партнера, причем не Лейсера.

– Что за знакомый? – повторила она вопрос.

Он стоял у окна, по-солдатски выпрямив спину. Мерцавшее на крыше солнце отсвечивало от стен домов, от перил пешеходного моста и дрожало, отражаясь от мокрой мостовой. Позади домов виднелась церковь, похожая на кинотеатр со шпилем, в котором устроили рифленые кирпичные пазы для лучшего звучания колоколов. Позади церкви простиралось только небо. Иногда ему казалось, что от всего вокруг осталась только эта церковь, а зарево в небе над Лондоном вставало потому, что город горел, охваченный огромным пожаром.

– Да-а, вижу, ты сегодня в особенно веселом настроении.

Церковные колокола на самом деле были записаны на магнитофонную пленку, а динамики снабжены мощными усилителями, чтобы заглушать шум машин. По воскресеньям он всегда продавал очень много бензина. Дождь стал сильнее поливать улицу; он видел его струи в свете автомобильных фар отражавшимися в красно-зеленом танце от асфальта.

– Ладно, Фред. Давай потанцуем.

– Мне нужна еще минута, Бетт. Чтобы просто прийти в себя.

– Господи, да что с тобой такое? Выпей еще и забудь обо всем.

Он слышал, как ее ступни шуршат в танце по ковру под неумолчное дребезжание многочисленных амулетов на браслете, надетом на запястье.

– Танцуй со мной, черт возьми!

У нее была жеманная манера разговаривать, неестественно растягивая последние слоги слов: для нее это служило дополнением к намеренно созданному образу разочарованной во всем женщины. Она и отдавалась ему с мрачной покорностью, словно расплачивалась по долгам, всем своим видом показывая, что удовольствие получает только мужчина, а ее удел – одна только боль.

Она остановила пластинку резким и небрежным движением руки. В колонке раздался скрежет иглы.

– Что с тобой происходит?

– Ничего, говорю же тебе. У меня просто выдался тяжелый день, вот и все. А потом появился приятель из прошлого. Я знал его много лет назад.

– Я хочу знать, кто это был. Какая-то из твоих прошлых баб, верно? Одна из тех шлюшек?

– Нет, Бетти, я встречался с мужчиной.

Она подошла и прижалась к нему без особой нежности.

– И что особенного в этом виде, чтобы так долго торчать у окна? Скопище жалких маленьких домишек. Ты всегда говорил, что терпеть их не можешь. Так кто это был?

– Человек из одной крупной компании.

– И ты зачем-то им понадобился?

– Да, у них для меня деловое предложение.

– И кому мог понадобиться никчемный поляк?

– Им. – Он едва ли хоть раз пошевелился за все это время.

– Хочу тебя предупредить, что в банк тоже приходили, наводили о тебе справки. Заперлись в кабинете мистера Донэя и долго сидели. У тебя какие-то неприятности?

Он взял ее пальто и помог надеть. Очень галантно, широко расставив локти.

– Умоляю, только не в этот новый ресторан с официантами-мужчинами, ради бога.

– Но там же хорошо. Мне казалось, тебе в прошлый раз понравилось. И потанцевать можно сколько захочешь – ты это любишь. А куда тебе хотелось бы пойти?

– С тобой? Да куда угодно, где можно хоть немного по-настоящему повеселиться.

Уже держа дверь открытой, он всмотрелся в ее лицо и внезапно улыбнулся.

– Так и быть, Бетт. Эта ночь принадлежит тебе. Спускайся и заводи машину. Я закажу для нас столик. – Он сунул ей в руку ключи. – Я знаю одно местечко. Действительно шикарное.

– И что только на тебя нашло сегодня?

– Я даже позволю тебе сесть за руль. Мы проведем всю ночь в разгуле, – сказал он, направляясь к телефону.

Холдейн вернулся в департамент ближе к одиннадцати. Его ждали Леклерк и Эвери. В приемной что-то печатала Клэр.

– Я ждал тебя раньше, – заметил Леклерк.

– Ничего не вышло. Он не хочет вступать в игру. Думаю, со следующим кандидатом придется разговаривать тебе самому. Я больше на это не гожусь, – ответил Холдейн на редкость бесстрастно. Он уселся. Они в изумлении уставились на него.

– Ты предложил деньги? – спросил Леклерк после паузы. – Нам дали разрешение заплатить пять тысяч фунтов.

– Разумеется, я упомянул о деньгах. Но говорю же, он просто не хочет. Ему неинтересно. И вообще это исключительно неприятный тип. Уж простите. – Но он не стал объяснять, за что именно извиняется.

До них доносился стук машинки Кэрол.

– И что мы будем делать дальше? – спросил Леклерк.

– Без понятия. – Холдейн беспокойно посмотрел на часы.

– Должны быть и другие. Должны быть обязательно.

– Но не в нашей картотеке. Есть бельгийцы, шведы, французы без необходимой квалификации. Но Лейсер – единственный, кто свободно говорит по-немецки и прошел техническую подготовку. Если судить по бумагам, замены ему нет.

– В том смысле, что он еще и достаточно молод, ты это имеешь в виду?

– И это тоже. Придется отправлять кого-то из стариков. На подготовку человека с нуля у нас нет ни времени, ни возможностей. Лучше будет обратиться в Цирк. Уж они точно подберут кого-нибудь.

– Мы не можем пойти на это, – сказал Эвери.

– Что он за человек? – упорствовал Леклерк, не желавший расставаться с последней надеждой.

– Заурядный. С виду – типичный славянин. Невысокого роста. Уровень ротмистра, не более, что самое неприятное. – Он принялся рыться в карманах, чтобы достать счет из ресторана. – Одевается, как букмекер, хотя так одеваются сейчас все. Мне отдать это тебе или прямо в бухгалтерию?

– Но он не будет болтать?

– Не думаю.

– Ты объяснил ему всю важность задания? Необходимость служения новой родине, и все такое?

– Кажется, он считает себя уже достаточно лояльным. – Холдейн положил счет на стол.

– А политический фактор? Некоторые из этих иммигрантов очень чувствительны…

– Да, мы говорили о политике. Он иммигрант другого сорта. Считает, что полностью интегрировался, стал настоящим британцем. А чего ты от него ожидал? Клятвы верности польскому королевскому дому?

Он снова посмотрел на часы.

– Ты с самого начала не хотел его вербовать! – вскричал Леклерк, выведенный из себя равнодушием Холдейна. – Ты даже рад, что так получилось, Адриан. Это у тебя на лице написано! Боже милостивый, а как же департамент? Неужели он стал для него всего лишь пустым звуком? Впрочем, ты сам давно не веришь в наши возможности. Тебе наплевать! Что ты смотришь на меня со своей нахальной ухмылкой?

– Это ты больше не веришь ни во что, – сказал Холдейн. – Хотя утверждал: мы справимся.

– А вот я верю, – заявил Эвери.

Холдейн хотел ответить и ему, но в этот момент зазвонил зеленый телефон.

– Должно быть, из министерства, – погрустнел Леклерк. – Что я теперь смогу им сказать?

Холдейн молча наблюдал за ним.

Леклерк снял трубку, приложил к уху, а потом протянул ее через стол.

– Это коммутатор. Какого лешего они звонят по зеленому аппарату? Кто-то спрашивает какого-то капитана Хокинса. Это ведь ты, верно?

Холдейн стал слушать без малейших эмоций, отражавшихся на лице. Потом сказал:

– Да, думаю, это возможно. Мы подберем кого-нибудь. Здесь сложностей возникнуть не должно. Значит, завтра в одиннадцать. И, будьте любезны, без опозданий. – Он положил трубку.

Весь свет в кабинете Леклерка, казалось, проникал сейчас через тонкую штору на окне. Снаружи непрерывно лил дождь.

– Это был Лейсер. Он решил взяться за нашу работу. Ему нужно только, чтобы мы нашли человека ему на замену в гараже, пока он будет отсутствовать.

Леклерк ошеломленно смотрел на него. На его лице расплывалась такая радостная улыбка, что это выглядело почти комично.

– А ты ведь ждал этого! – воскликнул он и вытянул вперед свою маленькую ручку. – Прости, Адриан. Я заблуждался на твой счет. Прими самые искренние поздравления.

– Почему же он все-таки согласился? – возбужденно спросил Эвери. – Что заставило его передумать?

– А как вообще объяснить многие поступки агентов? Да не только агентов. Любого из нас. – Холдейн снова сел. Он выглядел постаревшим, но не дряхлым. Человеком, который остался в живых, хотя все его друзья уже ушли в мир иной. – Почему они соглашаются или отказываются, отчего лгут или говорят правду? Почему так делаем мы сами? – Он закашлялся. – Вероятно, ему стало скучно заниматься повседневной рутиной. И потом – речь идет о немцах, а он их ненавидит. По крайней мере так он мне сказал. Но мне это не представляется существенным. Еще он сказал, что не может предать нас. Хотя, как я понял, он имел в виду самого себя. Я напирал на закон войны, – добавил он, обращаясь к Леклерку. – И это был правильный ход, как теперь выяснилось.

Но Леклерк уже набирал номер министерства.

Эвери вышел в приемную. Кэрол поднялась ему навстречу.

– Что там у вас происходит? – спросила она быстро. – Отчего такое перевозбуждение?

– Из-за Лейсера. – Эвери закрыл за собой дверь. – Он согласился работать.

Они обнялись. Такое с ними произошло впервые.

– Почему?

– Он говорит, что ненавидит немцев. Но я подозреваю, что дело в деньгах.

– Это хорошо для нас?

Эвери цинично улыбнулся.

– Хорошо, пока мы платим ему больше, чем противоположная сторона.

– Значит, ты сейчас вернешься к жене? – спросила она резко. – Не думаю, что тебе так уж необходимо спать на работе.

– Я на оперативном задании. – С этими словами Эвери направился к своему кабинету.

Они не пожелали друг другу спокойной ночи.

Лейсер тоже положил трубку. Внезапно все вокруг успокоилось. Рекламные огни на башне погасли, и комната погрузилась в темноту. Он быстро сбежал вниз по лестнице. При этом он хмурился, но так, словно его беспокоило только одно: необходимость ужинать второй раз за этот вечер.

11

Они остановили выбор на Оксфорде, как и во время войны. Многонациональность обитателей, постоянный поток приезжавших или уезжавших ученых, приглашенных для чтения лекций. Новые люди здесь никому не бросались в глаза. Близость к сельской Англии тоже прекрасно их устраивала. Но самое главное – им все здесь было хорошо знакомо. Уже на следующее утро после звонка Лейсера Эвери отправился на поиски подходящего дома. Еще днем позже он позвонил Холдейну и доложил, что снял на месяц обширный викторианский особняк в северной части Оксфорда с четырьмя спальнями и хорошим садом. Стоило это удовольствие очень недешево. В департаменте дом сразу окрестили объектом «Майская мушка» и включили в статью расходов на коммунальные нужды.

Холдейн тут же сообщил новости Лейсеру. Тот сам предложил пустить слух, что ему нужно уехать на курсы для бизнесменов в Мидлендсе.

– Никому не сообщайте лишних подробностей, – проинструктировал его Холдейн. – Пусть пишут письма на адрес до востребования в Ковентри. Мы будем сами забирать оттуда вашу корреспонденцию.

Лейсер откровенно обрадовался, узнав, что сможет пожить в Оксфорде.

Леклерк и Вудфорд сразу же взялись за поиски специалиста, который сумел бы квалифицированно управлять заправкой и мастерской в отсутствие Лейсера, и оба пришли к выводу, что лучше Маккаллоха никого не найти. Лейсер выписал на его имя нотариальную доверенность и провел несколько часов, объясняя, что к чему.

– Если хотите, мы можем написать для вас гарантийное письмо, чтобы возместить любые возможные убытки, – предложил Холдейн.

– В этом нет необходимости, – ответил Лейсер. – Английским джентльменам я верю на слово.

Лейсер позвонил и дал согласие работать в пятницу, а уже к среде приготовления продвинулись так далеко, что Леклерк счел нужным собрать сотрудников нового особого отдела для обсуждения дальнейших планов. Эвери и Холдейн будут находиться вместе с Лейсером в Оксфорде. Они оба выедут туда заранее уже на следующий вечер, как только Холдейн закончит набросок учебного расписания. Лейсер прибудет в Оксфорд двумя днями позже, окончательно уладив все свои дела в Лондоне. Холдейна назначили ответственным за программу подготовки, Эвери стал его помощником. Вудфорд пока оставался в Лондоне. Ему в обязанности вменялись консультации с министерством (и со Сэндфордом, временно возглавившим аналитиков), чтобы как можно быстрее обеспечить все учебные материалы и информацию по ракетам малой и средней дальности. Вооруженный всеми необходимыми данными, он должен был и сам перебраться в Оксфорд.

Леклерк поистине не ведал усталости. Закончив доклад о ходе подготовки в министерстве, он мчался в казначейство хлопотать об увеличении пенсии вдове Тейлора, а вернувшись в департамент, вместе с Вудфордом встречался с бывшими инструкторами по радиоделу, фотографии и рукопашному бою, которых они собирались привлечь к работе.

Все остальное время Леклерк посвящал обдумыванию плана «Зеро» для «Майской мушки», как он назвал момент и способ заброски Лейсера на территорию Восточной Германии. Поначалу он никак не мог прийти к какому-то одному решению этой проблемы. Он рассматривал достаточно сложный вариант переправки морем из Дании: сначала на небольшой рыбацкой шхуне, а затем – в резиновой лодке, которую бы не засекли радары. Он обсуждал с Сэндфордом возможности нелегального перехода границы и обменивался с Гортоном шифровками относительно состояния пограничной зоны в районе Любека. В завуалированной форме он даже консультировался по этому вопросу с Цирком. Шеф был на удивление готов оказать всемерную помощь.

Все это происходило в атмосфере оживленной активности и оптимизма, которую Эвери отметил еще по возвращении из Финляндии. Даже те, кому вроде бы не полагалось ничего знать об операции, поневоле заражались духом ответственного момента. Небольшая группа, которая каждый день собиралась к обеду за одним из столиков кафе «Кадена», неустанно обсуждала все новые сплетни и слухи. Стало известно, например, что человек по фамилии Джонсон – да, да, тот самый Джек Джонсон, который работал в департаменте во время войны, – вновь призван под его знамена в качестве подкрепления. Бухгалтерия стала выплачивать ему жалованье, но – и это казалось самым примечательным – было поручено подписать с ним трехмесячный контракт для утверждения в министерстве финансов. Где это слыхано, судачили за столом, чтобы договор подписывали всего на три месяца? Во время войны Джонсон занимался главным образом подготовкой агентов для заброски во Францию, как вспомнила одна из пожилых дам – ветеранов организации. Берри – клерк из шифровального отдела – прямо спросил Вудфорда, зачем департаменту опять понадобился Джонсон (этот Берри вечно во все совал свой нос), и Вудфорд с ухмылкой заявил, что это не его ума дело. Но добавил, что речь идет об операции. Особо секретной операции в Европе… В Северной Европе. И что Берри, возможно, интересно будет знать: бедняга Тейлор расстался с жизнью не зря.

Поскольку теперь на подъездной дорожке постоянно мелькали автомобили курьеров из министерства, Пайн затребовал себе из какой-то воинской части молодого помощника, которого подверг безжалостной муштровке по полной программе. Какими-то неисповедимыми путями Пайн узнал, что целью операции была Германия, и это только прибавило ему усердия.

Среди местных торговцев прошел даже слух, что «министерский» дом собираются продать. Среди возможных покупателей звучали очень известные имена, а это вселяло надежды на увеличение доходов от новых владельцев. Завтраки, обеды и ужины доставлялись в здание круглые сутки, свет горел в окнах днем и ночью. Даже парадную дверь, которую в целях повышенной безопасности много лет держали на замке, теперь открыли, и многие на Блэкфрайарз-роуд не раз видели, как Леклерк в фетровой шляпе и с портфелем в руке выскакивал из подъезжавшего «хамбера» и торопливо входил в нее.

А Эвери, уподобляясь раненому, который упорно не желает знать, насколько серьезна его рана, спал теперь у себя в кабинете, окончательно превратившемся для него в родной дом. Впрочем, он как-то поручил Кэрол купить подарок для Энтони. Она вернулась с игрушечным грузовичком-молоковозом, в кузове которого размещались пластмассовые бидоны для молока. С каждого бидона можно было снять крышку и заполнить его водой. Вечером они вдвоем испытали игрушку, а потом отправили в Бэттерси с водителем «хамбера».

Когда все было готово, Холдейн и Эвери отправились в Оксфорд, заняв купе первого класса по выданным министерством проездным документам. За обедом в вагоне-ресторане им выделили на двоих четырехместный стол. Холдейн заказал себе полбутылки вина и попивал его, разгадывая кроссворд в «Таймс». Они сидели молча: Холдейн сосредоточился на кроссворде, а Эвери слишком робел перед ним, чтобы отвлекать.

Но тут совершенно внезапно Эвери обратил внимание на галстук Холдейна и, еще не успев обдумать свои слова, воскликнул:

– Бог ты мой! Вот уж никогда бы не подумал, что вы – любитель крикета.

– А вы ожидали, что я сам расскажу вам об этом? – хмыкнул в ответ Холдейн. – Я бы никогда не надел такой галстук в контору.

– Простите.

Холдейн пристально посмотрел на него.

– Вам не следует так часто извиняться, – заметил он. – Вы оба страдаете этим недугом. – Он отпил кофе из чашки и попросил официанта принести ему немного бренди. Официанты почему-то всегда обслуживали Холдейна с подчеркнутым вниманием.

– Оба?

– Да. Вы и Лейсер. Он вообще просит прощения за все и даже не замечает этого.

– Но для Лейсера такая манера все же более странна, правда? – поспешил сказать Эвери. – В конце концов он профессионал.

– Вовсе нет. Лейсер никогда не был одним из нас. Не заблуждайтесь на этот счет. Мы просто использовали его когда-то, причем очень давно. Но это все.

– Каким он вам показался? Что он за человек?

– Для меня он агент. То есть существо, которым следует управлять, а не узнавать поближе. – И он вернулся к своему кроссворду.

– Он должен быть очень к вам лоялен, – заметил Эвери. – Иначе зачем бы ему соглашаться на выполнение задания?

– Вы слышали слова нашего директора о «втором дыхании»? Это можно трактовать и как вторую клятву верности. Особенно если о первой удалось так легко забыть.

– А откуда у него возьмется второе дыхание?

– Вот в этом все дело. Наша с вами задача сделать все, чтобы оно у него открылось.

– Тогда объясните, как появляется первое. Я не совсем понял идею.

– Я не пытаюсь копаться в причинах. Питаю глубокое недоверие к таким словам, как лояльность или преданность. Но превыше всего, – провозгласил Холдейн, – я не принимаю такое понятие, как «мотивация». Мы контролируем агента. Все. На этом всякая математика заканчивается. Вы же хорошо знаете немецкий, как я слышал? Тогда вам известно, что в начале было не слово, а дело.

Незадолго до прибытия поезда в Оксфорд Эвери отважился еще на один вопрос:

– Почему тот паспорт оказался недействительным?

У Холдейна была странная манера отклонять голову в сторону, когда ему задавали вопрос.

– Министерство иностранных дел всегда выделяло квоту серий и номеров паспортов для оперативных нужд нашего департамента. Так продолжалось годами. Но вот месяцев шесть назад МИД заявил, что теперь мы сможем получать такие паспорта только с ведома Цирка. По всей видимости, Леклерку так редко приходилось пользоваться поддельными документами, что Шефу удалось взять эту сферу под свой полный контроль. Поэтому Тейлору пришлось выдать паспорт из очень старой подборки серий и номеров. Мы и понятия не имели, что МИД объявил их недействительными ровно за три дня до отправки Тейлора в командировку. И времени что-то изменить уже не оставалось. Впрочем, все могло пройти гладко. Но тут Цирк повел себя очень странно. Если честно, я до сих пор не понял, чем руководствовался в своих действиях Шеф.

От станции они взяли такси до северной части Оксфорда и вышли на углу нужной улицы. Пока они шли по тротуару, Эвери в наступивших сумерках разглядывал соседние дома, замечая то седовласую голову, мелькнувшую за приоткрытой шторой, то бархатные кресла, покрытые в изголовьях кружевными салфетками, то китайские ширмы, то пюпитры для нот, а в одном из окон он увидел четверых за игрой в бридж, застывших подобно группе придворных в заколдованном замке. Это был мир, который когда-то был ему хорошо знаком; какое-то время он уже начал считать, что и сам принадлежит к нему. Но только было это, как сейчас казалось, очень и очень давно.

Вечер они провели, занимаясь последними приготовлениями. Холдейн решил, что Лейсеру следует отвести спальню в задней части дома с окнами в сад, в то время как они сами займут комнаты, выходящие на улицу. Он заранее распорядился прислать в дом несколько ящиков с научными книгами, пишущей машинкой и внушительными с виду папками. Все это он распаковал и разместил в столовой, главным образом чтобы не вызывать подозрений прислуги, которую домовладелец присылал каждый день.

– Теперь мы будем называть это помещение кабинетом, – сказал Холдейн.

В той же столовой он установил магнитофон. Несколько бобин с пленкой он запер в ящик комода, тщательно прикрепив ключ к кольцу вместе с остальными. В холле стоял еще не распакованный багаж: проектор, одолженный у военных летчиков, экран и чемодан из зеленого брезента с кожаными углами, содержимое которого было надежно укрыто от посторонних глаз.

Дом оказался просторным и содержался в образцовом порядке, мебель была из красного дерева с бронзовыми металлическими петлями и другими деталями отделки. Стены покрывали портреты членов некой семьи, рисунки сепией, миниатюры и выцветшие от времени фотографии. На серванте стояла ваза со смесью ароматических растений, к раме зеркала пришпилен крест из пальмовых листьев. С потолка свисал канделябр – уродливый, но не бросавшийся в глаза. В одном из углов стоял столик для Библии, в другом – небольшая фигура купидона, очень некрасивая, но повернутая лицом к стене. От всего особняка веяло запахами старины, которые, подобно церковному ладану, настраивали на торжественный, но печальный лад.

К полуночи они полностью распаковали все привезенные вещи и сели в гостиной. Мраморный камин поддерживали две фигуры негров, вырезанные из эбенового дерева. Свет от газового обогревателя играл в позолоченных гирляндах из роз, которыми, как кандалами, были скованы их мясистые лодыжки. Камин был старинным, хотя мог быть сложен и в семнадцатом веке, и в девятнадцатом, когда подобные черные ангелы ненадолго сменили борзых собак в качестве наиболее популярных в обществе элементов декора, но они оставались такими же нагими, как и те охотничьи псы, а их ноги не избавились от цепей, пусть и в виде сплетенных роз. Эвери налил себе последнюю порцию виски и отправился в постель, оставив Холдейна погруженным в собственные мысли.

Его спальня была просторной и мрачноватой. Над кроватью висел светильник с абажуром из тонкого синего фарфора, столы покрывали вышитые скатерти, а на небольшой эмалированной табличке, прикрепленной к стене, содержался призыв: «Боже! Благослови этот дом!» Рядом с окном висела картина, изображавшая ребенка, читавшего молитву, пока его сестра уплетала завтрак в постели.

Он лежал без сна и думал о Лейсере. Ему это даже стало напоминать ожидание свидания с девушкой. Из соседней спальни вскоре стали доноситься покашливания Холдейна, раздававшиеся снова и снова. И все еще не унявшиеся, когда он заснул.

Леклерку клуб Смайли показался очень странным местом. Совсем не таким, как он ожидал. Два полуподвальных зальчика и дюжина людей, ужинавших за отдельными столиками, установленными вокруг большого камина. Некоторые лица показались ему смутно знакомыми. Как он подозревал, все они были, так или иначе, связаны с Цирком.

– Приятное заведение. Как можно стать членом клуба?

– Простите, но это невозможно, – извиняющимся тоном ответил Смайли. – Я хочу сказать, что прием новых членов закрыт. Это клуб одного поколения… Несколько человек погибли во время войны, кто-то умер, другие уехали за границу. Так какое у вас ко мне дело, любопытно узнать?

– Вы оказали нам большую любезность, когда помогли Эвери.

– Да… Да, конечно. Между прочим, как у него все прошло? Я ведь так ничего об этом и не слышал.

– Это было чисто учебное задание. В итоге никакой пленки передавать не пришлось.

– Очень жаль, – попытался быстро свернуть тему Смайли, словно ему сообщили о смерти человека и это стало для него печальнойновостью.

– Мы, собственно, ничего и не предполагали всерьез. Обратились к вам больше из предосторожности. Интересно, насколько глубоко Эвери посвятил вас в подробности? Мы, видите ли, приняли программу переподготовки для нескольких ветеранов… И заодно даем практику молодежи. Это как раз то, – счел нужным добавить Леклерк, – чем, по-моему, и следует заниматься, когда работы не слишком много… В канун Рождества. У людей достаточно свободного времени.

– Понимаю.

Леклерк заметил, что кларет был отменного качества. Наверное, ему следовало сменить клуб на более компактный – его собственный в последние годы чрезмерно разросся. К тому же стали возникать сложности с наймом обслуживающего персонала.

– Вы, вероятно, слышали, – добавил Леклерк несколько более официальным тоном, который предписывала ситуация, – что Шеф предложил мне всемерное содействие в целях переподготовки личного состава.

– Да, да, безусловно.

– Инициатором стал, разумеется, наш министр. Ему пришлась по душе идея иметь под рукой группу хорошо тренированных агентов. Как только мы утвердили план, я лично отправился на встречу с Шефом. Позже он нанес ответный визит мне. Но впрочем, вам об этом должно быть все известно.

– Да, но только у Шефа возникли…

– Он во многом пошел нам навстречу. Не думайте, что мы не ценим этого. Мы сошлись во мнении – мне представляется, я должен ввести вас в курс дела, а ваше руководство подтвердит мои слова, – что для повышения эффективности тренировок нам необходимо проводить их в атмосфере, максимально приближенной к реальной операции. Когда-то мы бы назвали это «в боевых условиях». – Он благосклонно улыбнулся. – Нами уже подобран район в Западной Германии. Это пустынное, незнакомое нашим людям место, идеальное для отработки приемов нелегального перехода границы и прочих действий. Если понадобится, мы сможем привлечь нам в помощь армейские подразделения.

– Превосходно. Очень хорошая мысль.

– Исходя из принципов элементарной безопасности, мы договорились, что ваша организация будет посвящена только в те аспекты тренировочного процесса, где вы сможете оказать нам конкретное содействие.

– Шеф сообщил мне, – сказал Смайли, – что желал бы сделать для вас все возможное. Он и не предполагал, что вы до сих пор стараетесь поддерживать былую форму. Это приятно удивило его.

– Хорошо, – коротко отозвался Леклерк и придвинул локти по полированной поверхности стола чуть ближе к собеседнику. – Я подумал, что мы могли бы воспользоваться знаниями ваших экспертов… Совершенно неформально. Подобно тому, как ваши люди иногда прибегают к помощи Адриана Холдейна.

– Конечно.

– Для начала о поддельных документах. Я отследил судьбу наших бывших специалистов по фальшивкам, и, насколько понял, Хайд и Феллоуби перешли на службу в Цирк уже несколько лет назад.

– Да. Как раз во время пересмотра некоторых функций наших ведомств.

– Я лично составил подробный словесный портрет человека, который будет проходить тренировку. Для наших целей удобнее всего было бы сделать его жителем Магдебурга. Хотя он – только один из участников программы. Как вы думаете, ваши люди смогут подготовить для него набор необходимых документов – удостоверение личности, партийный билет и тому подобное? Все, что ему могло бы реально понадобиться.

– Вашему человеку придется расписаться в бумагах, – сказал Смайли. – Печати необходимо ставить поверх подписей. И нам понадобятся фотографии. Кроме того, ему следует объяснить, как пользоваться каждым из документов. Вероятно, для этого потребуется встреча Хайда с вашим агентом, как вы считаете?

Легкая заминка.

– Разумеется. Я подобрал для агента кодовую фамилию, которая созвучна с его настоящей. Опыт подсказывает нам, что это полезно с чисто технологической точки зрения.

– Позволю себе лишь одно замечание, – сказал Смайли, довольно-таки забавно насупив брови, – и только потому, что вы относитесь к своей тренировке настолько серьезно. Поддельные документы в наши дни уже не имеют прежней ценности. Я имею в виду, что одного звонка в городскую администрацию Магдебурга окажется достаточно, чтобы разоблачить самую искусно сделанную фальшивку…

– Думаю, мы осведомлены об этом… Но наша цель как раз и состоит в том, чтобы научить их выходить из затруднительных положений, уметь изворачиваться, выдерживать допросы… Ну, вы понимаете, что имеется в виду.

Смайли потягивал кларет.

– Мне просто показалось полезным поднять этот вопрос. Ведь так легко попасть под гипноз чудес, на которые способны современные технологии. Я вовсе не предполагал… Кстати, как поживает Холдейн? Он ведь – один из Великих, с моей точки зрения. Мы набирались опыта бок о бок.

– У Адриана все хорошо.

– Мне понравился ваш Эвери, – вежливо добавил Смайли. А потом его маленькое, но пухлое лицо вдруг исказила гримаса почти боли. – Можете себе представить, – заговорил он эмоционально, – они по-прежнему не включают поэзию барокко в программу изучения немецкой литературы! Они называют это «спецкурсом»!

– Затем встает проблема организации тайной радиосвязи. Признаться, мы не слишком часто прибегали к ней со времен войны. Насколько мне известно, в этой области произошли значительные перемены. Все стало гораздо более сложным. Высокоскоростные передачи и тому подобное. Нам бы хотелось и здесь идти в ногу со временем.

– Да. Насколько я знаю, теперь сообщение записывается на миниатюрный магнитофон и передается в эфир за считаные секунды. – Смайли вздохнул. – Но в детали даже нас не посвящают. Технический отдел старается не раскрывать своих козырных карт никому.

– Как вы считаете, наших людей можно было бы обучить этому методу передачи, скажем… за месяц?

– Чтобы использовать затем в полевых условиях? – удивленно спросил Смайли. – Вот так просто, после всего месяца тренировок?

– Речь идет о достаточно хорошо технически подкованных людях. С большим опытом пользования обычными рациями.

Смайли все еще смотрел на Леклерка, не скрывая некоторого изумления.

– Простите за вопрос, но придется ли ему, то есть, конечно, им осваивать и другие дисциплины в течение того же месяца? – поинтересовался он.

– Для большинства это будет всего лишь повышение квалификации.

– Ах вот как.

– Вас что-то смущает?

– Нет, нет, ничего, – неопределенно ответил Смайли, а потом добавил: – Вот только сомневаюсь, что наши технари так уж охотно передадут подобное оборудование в чужие руки, если только…

– Если только не будут сами руководить обучением?

– Да. – Смайли даже немного покраснел. – Да, именно это я и хотел сказать. Они – необычная публика, знаете ли. Весьма чувствительная и, простите за выражение, ревнивая.

Леклерк погрузился в молчание, слегка постукивая ножкой своего винного бокала по полировке стола, но внезапно заулыбался и сказал тоном человека, которому удалось справиться с приступом депрессии:

– Что ж, тогда нам придется ограничиться обычными средствами радиосвязи. Способы обнаружения передатчиков тоже усовершенствовались со времен войны, насколько я понимаю? Перехват сигнала, пеленгация местонахождения?

– О да. Здесь тоже произошли большие изменения.

– Нам придется приспосабливаться к новым условиям. Как долго можно сейчас находиться в эфире, прежде чем тебя обнаружат?

– Вероятно, две или три минуты. Зависит от многих факторов. Зачастую это вопрос удачи, сумеют быстро сигнал перехватить или нет. Они могут засечь его, только пока он на связи. Многое зависит от используемых частот. По крайней мере я слышал такое мнение.

– Во время войны, – предался воспоминаниям Леклерк, – мы снабжали агента несколькими кристаллами. Каждый генерировал вибрации на фиксированной частоте – приходилось только как можно чаще менять кристаллы. Тогда метод доказал свою надежность. Вероятно, мы снова прибегнем к нему.

– Да, я это очень живо помню. Но тогда возникало много проблем с перенастройкой передатчика, перемоткой катушки индуктивности, повторным нацеливанием антенны.

– Предположим, речь идет о человеке, который очень хорошо знаком с обычным передатчиком. Вы говорите, что сейчас шансы быть перехваченным сильно возросли по сравнению с войной. Но двух или трех минут должно быть достаточно?

– Быть может, меньше, – ответил Смайли, не сводя с него глаз. – Как я уже сказал, это зависит от очень многого… От везения, от насыщенности эфира другими сигналами, даже от плотности населения в районе…

– Предположим, он будет менять частоту после каждых двух с половиной минут передачи. Наверняка этого будет достаточно, не так ли?

– Такое быстро не делается. – Грустное лицо Смайли с нездоровым оттенком сморщилось в беспокойстве. – Вы уверены, что речь идет всего лишь о тренировке?

– Да, если я только не выжил из ума, – раздраженно ответил Леклерк, но его тут же отвлекла новая идея. – Эти кристаллы размером с маленький спичечный коробок. Мы можем выдать им по нескольку. Нам и надо-то организовать всего три или четыре сеанса радиосвязи. Вы и теперь скажете, что такое предложение никуда не годится?

– Это не совсем моя сфера деятельности.

– А у меня есть альтернатива? Я обратился к Шефу. Он рекомендовал проконсультироваться с вами. Сказал, что вы поможете, найдете необходимое оборудование. Что еще мне остается? Могу я, например, лично побеседовать с вашими радиоинженерами?

– Извините. Шеф дал согласие на оказание технической поддержки, отдал распоряжение помочь во всем, но мы не можем подвергать опасности свои новые технологические разработки. Допустить даже малейший риск утечки информации. Ведь речь идет в конце концов всего лишь об учебном задании. Думаю, с его точки зрения, если у вас недостаточно своих ресурсов, то вам следует…

– Перепоручить тренировку кому-то другому?

– Нет, я не это хотел сказать. – Смайли протестующе поднял руки, но Леклерк снова перебил его:

– Люди, которых мы натаскиваем, будут, вероятно, в будущем использоваться исключительно для разведки военных целей, – сказал он уже откровенно зло. – Чисто военных. И ваш Шеф согласился с этим.

– Не сомневаюсь. – Смайли сделал вид, что уступает. – И если вам нужен обычный радиопередатчик, мы обязательно его для вас где-нибудь разыщем.

Официант принес графин с портвейном. Леклерк наблюдал, как Смайли налил немного себе в бокал, а потом осторожно отодвинул графин по полированной поверхности стола.

– Это очень хорошее вино, но, боюсь, его запасы подходят к концу. Скоро придется вскрыть новую бочку, с менее выдержанным. Я встречаюсь с Шефом завтра прямо с утра. Уверен, у него не возникнет никаких возражений. Я имею в виду документы. И кристаллы. Мы снабдим вас также рекомендациями относительно частот. Шеф особо подчеркнул такую необходимость.

– Ваш Шеф был к нам очень расположен, – признал Леклерк, чувствуя, что слегка опьянел. – Это меня порой и удивляет.

12

Два дня спустя в Оксфорд приехал Лейсер. Они с нетерпением дожидались поезда на платформе. Холдейн пристально вглядывался в лица спешивших мимо только что прибывших пассажиров. Но примечательно, что первым Лейсера увидел и узнал Эвери. Тот стоял у окна своего опустевшего уже купе в пальто из верблюжьей шерсти.

– Это он? – спросил Эвери.

– Перебрался в первый класс. Видимо, доплатил разницу из своего кармана. – В устах Холдейна это прозвучало как грубое нарушение дисциплины.

Лейсер опустил оконное стекло и подал через него два чемодана из свиной кожи, форма которых была приспособлена для багажника автомобиля, а оранжевый цвет казался слишком ярким, чтобы выглядеть натуральным. Они быстро поприветствовали друг друга, обменявшись рукопожатиями на виду у всех. Эвери хотел отнести багаж к такси, но Лейсер предпочел взять чемоданы сам, словно считал это исключительно своей обязанностью. Он пошел чуть впереди, расправив плечи, разглядывая окружавших людей и поражаясь плотности толпы на вокзале. При каждом шаге концы его длинных волос подпрыгивали в такт.

Глядя на него, Эвери ощутил неожиданный приступ беспокойства. Теперь это был живой человек, а не абстрактная тень. Человек с сильным телом и целеустремленностью в движениях, и этим мужчиной им предстояло руководить. А ведь он мог по-прежнему направиться куда угодно. Его завербовали, и в его манерах уже просматривалась четкая готовность подчиняться. И все же Эвери внутренне осознавал, что ему пока не понятен ни один из факторов, заставивших Лейсера передать себя в их руки. Несмотря на относительно недолгое время работы в департаменте, Эвери уже сталкивался с подобным феноменом: люди вроде бы органично вписывались в схемы операций, но их планы возникали из ничего и ничем конкретным не завершались. Все это было частью повседневной имитации активности, не имевшей в итоге никакого практического смысла, как пустой флирт, не ведший к возникновению подлинно любовных отношений, всего лишь имитация романтических чувств. И они все время варились в собственном соку. А теперь Эвери видел перед собой постороннего человека, который шел чуть подпрыгивающей походкой, живой и подвижный, и осознавал, что с ним все должно быть иначе. Им впервые доверили человеческое существо, которое целиком зависело от них.

Они взяли такси, причем Лейсер по собственному настоянию занял место последним. В этот день серое небо низко висело над кронами платанов. Из труб домов северного Оксфорда толстыми колоннами поднимался вверх дым, как от жертвенных костров. Дома могли с виду показаться не слишком богатыми, но каждый был построен на свой романтический лад, словно став иллюстрацией к той или иной легенде, сказке, преданию. Здесь угадывались башенки Авалона, там – резные решетки пагоды, а между ними среди деревьев можно было увидеть даже чилийскую араукарию. Чуть дальше от чужих глаз трепетало на ветру вывешенное для просушки белье, похожее на пестрых бабочек, перепутавших времена года. Дома непременно стояли посреди садиков. Окна были плотно занавешены: слой тюля, слой парчи – как нижняя юбка и подол платья. В целом вид напоминал скверно выполненную акварель с преобладанием темных тонов и избыточным количеством краски для изображения серого предзакатного неба.

Такси они отпустили на углу своей улицы. В воздухе витал густой запах гниющей опавшей листвы. Если у соседей и были дети, то они не выдавали своего присутствия ни малейшим шумом. Трое мужчин подошли к воротам. Лейсер, осматривая дом, поставил чемоданы на землю.

– Неплохое местечко, – заметил он одобрительно и повернулся к Эвери. – Кто его выбирал?

– Я.

– Это просто здорово. – Он потрепал Эвери по плечу. – Отличная работа.

Эвери, польщенный комплиментом, улыбнулся и открыл ворота. Лейсер снова настоял, чтобы его новые товарищи вошли в них первыми. Они провели его наверх и показали отведенную ему комнату. Он продолжал держать в руках чемоданы.

– Распакую вещи позже, – сказал он. – Люблю все сразу разложить по местам.

Он прогулялся по дому, брал в руки какие-то вещи и разглядывал их с таким видом, словно приехал как возможный покупатель недвижимости.

– Неплохое местечко, – повторил он потом, подводя итог увиденному. – Мне здесь нравится.

– Хорошо, – отозвался Холдейн, но так, словно ему было совершенно наплевать на ощущения гостя.

Эвери проводил Лейсера в спальню, чтобы проверить, не нужна ли ему помощь.

– Как тебя зовут? – спросил Лейсер. С самого начала с Эвери он чувствовал себя свободнее и вел немного развязнее.

– Джон.

Они еще раз пожали друг другу руки.

– Что ж, рад знакомству, Джон. Сколько тебе лет?

– Тридцать четыре, – соврал Эвери.

Лейсер ему подмигнул.

– Боже, как жаль, что мне уже не тридцать четыре. Доводилось выполнять такую работенку прежде, а?

– Я только неделю назад вернулся с собственного задания.

– Как все прошло?

– Отлично.

– Молодчина! А где твоя комната?

Эвери показал.

– Так, а теперь расскажи, какой здесь у вас расклад?

– Что ты имеешь в виду?

– Кто командует?

– Капитан Хокинс.

– А другие командиры будут?

– Едва ли. Здесь только он и я.

– А ты останешься на все время?

– Да.

Лейсер начал выкладывать вещи из чемоданов. Эвери с интересом наблюдал. У него были щеточки в кожаных футлярах, лосьон для волос и еще целый набор флаконов с мужской парфюмерией, электрическая бритва последней модели и множество галстуков из шотландки или шелка, тщательно подобранных под дорогие рубашки. Эвери спустился вниз. Холдейн ждал его.

– Ну и как он вам? – спросил он с улыбкой.

Эвери пожал плечами чуть преувеличенно равнодушно. Он чувствовал одновременно и радостное возбуждение, и некоторый дискомфорт.

– А вы что о нем думаете?

– Я его вообще почти не знаю, – сухо ответил Холдейн. Ему удивительно легко удавалось обрывать разговоры, которые он не хотел продолжать. – Я хочу, чтобы вы постоянно находились рядом с ним. Ходили с ним на прогулки, тренировались вместе в стрельбе, выпивали, если потребуется. Он ни при каких обстоятельствах не должен оставаться один.

– А у него будут увольнительные?

– Там посмотрим. Пока делайте, что вам приказано. Ему наверняка понравится бывать в вашем обществе. Он очень одинокий человек. И помните: он – британец. Британец до мозга костей. И еще одно, быть может, самое важное. Не давайте ему повода думать, что со времен войны мы хоть в чем-то изменились. Департамент остался в точности таким же, как и прежде. Поддерживайте в нем эту иллюзию, – закончил он без улыбки, – хотя вы сами слишком молоды, чтобы сравнивать.

Они начали уже на следующее утро. Покончив с завтраком, собрались в гостиной, и Холдейн провел первый инструктаж.

Тренировочный процесс будет разбит на два периода по две недели каждый с небольшим перерывом между ними. Цель первой стадии – восстановить прежние знания и навыки. На второй все это будет отрабатываться уже применительно к конкретной цели будущей операции. Только тогда Лейсеру сообщат, под каким кодовым именем ему предстоит работать, посвятят в детали «легенды» и объяснят миссию, которую нужно выполнить. Но даже на втором этапе он еще не получит информации ни о конкретном районе, куда его собираются забросить, ни о способе заброски.

В том, что касается связи, как и в остальных аспектах подготовки, Лейсера будут вести от общего к частностям. На первой стадии он освежит в памяти шифровальное дело, схемы и расписание подачи сигналов. Когда наступит второй этап, он большую часть времени будет заниматься реальной передачей данных по радио в условиях, максимально приближенных к боевым. Для этого на неделю сюда приедет инструктор.

Все это Холдейн сообщал желчным тоном раздражительного учителя, а Лейсер внимательно слушал, время от времени кивком головы подтверждая согласие на предложенные условия. Эвери казалось странным, что Холдейн даже не давал себе труда скрывать неприязнь к подопечному.

– На первом этапе мы сразу выясним, что вы до сих пор помните. А еще, боюсь, придется заставить вас много бегать. Вы нужны нам в хорошей физической форме. Будут тренировки в стрельбе из пистолета, отработка приемов рукопашного боя, упражнения для развития памяти, внимания и других профессиональных качеств. По вечерам предусмотрены легкие прогулки.

– С кем? Можно Эвери будет ходить со мной?

– Да, Джон будет вас сопровождать. И вообще рассматривайте Джона как своего советника по всем второстепенным вопросам. Если вам понадобится что-то обсудить, появятся какие-либо жалобы или предметы для беспокойства, я надеюсь, вы без стеснений обратитесь к одному из нас.

– Договорились.

– Но у меня есть к вам просьба: никуда не выходите один. Мне бы хотелось, чтобы Джон составлял вам компанию всегда – захочется ли вам в кино, просто пройтись по магазинам и во всех остальных случаях, когда у вас выдадутся часы досуга. Хотя едва ли времени на развлечения будет оставаться слишком много.

– Я и не ожидал ничего другого, – сказал Лейсер. – В отдыхе нет никакой необходимости.

Причем, судя по интонации, можно было сделать вывод, что и никакого желания отдыхать он тоже не испытывал.

– Инструктор по радиоделу, который приедет сюда, не должен знать вашего имени. Это обычная мера предосторожности. Пожалуйста, строго придерживайтесь ее. Приходящая прислуга считает, что мы участвуем в научной конференции. Не думаю, чтобы она попыталась заговорить с вами, но на всякий случай помните о цели нашего приезда. Если у вас возникнет желание узнать, как идут дела в вашей мастерской, будьте добры, обратитесь сначала ко мне. Никаких телефонных звонков без моего ведома. У нас будут еще посетители: фотографы, медики, техники. Все они – вспомогательный персонал и ничего не знают об операции. Им внушат, что вы всего лишь один из многих участников курсов переподготовки. Пожалуйста, помните об этом тоже.

– О’кей, – сказал Лейсер.

Холдейн посмотрел на часы.

– Первое мероприятие намечено на десять часов. Машина подберет нас на углу улицы. Водитель не из наших людей, а потому в дороге будем соблюдать молчание. У вас есть другая одежда? – спросил он. – Эта едва ли подходит для занятий в тире.

– Есть спортивная куртка и пара тренировочных брюк из фланели.

– Вам лучше одеваться так, чтобы вообще поменьше бросаться в глаза.

Когда они поднялись наверх переодеться, Лейсер криво улыбнулся Эвери.

– Настоящий боец, верно? Старой закалки.

– Да, но хороший боец, – отозвался Эвери.

– Само собой, хороший. – Лейсер замер и огляделся. – Послушай, скажи мне одну вещь. Давно вы используете этот дом для подготовки агентов?

– Ты здесь далеко не первый, – неопределенно ответил Эвери.

– Я знаю, ты не можешь мне рассказать всего. Но организация осталась прежней?… Свои люди повсюду? Та же система работы?

– Не думаю, что ты обнаружил бы много различий. Разве что мы еще несколько расширили сферу своего влияния.

– И много теперь молодежи? Таких, как ты сам?

– Извини, Фред.

Лейсер положил ладонь на спину Эвери. Он вообще часто прибегал к подобным жестам.

– Вижу, ты тоже дело знаешь, – сказал он. – Не слишком беспокойся обо мне, Джон. Со мной все будет в ажуре.

Они отправились в Абингтон: министерство договорилось с базой подготовки парашютистов. Их ждал инструктор.

– Привыкли к определенному виду оружия?

– Да, дайте мне автоматический браунинг три-восемь, пожалуйста, – попросил Лейсер робко, как маленький мальчик, обращающийся к бакалейщику.

– Теперь они называются девятимиллиметровыми пистолетами. У вас, наверное, был «Марк Один».

Холдейн стоял у дальней стены галереи, пока Эвери помогал вывешивать мишень размером в человеческую фигуру на расстоянии десяти ярдов и заделывал кусками клейкой ленты оставшиеся в ней отверстия от пуль.

– Обращаясь ко мне, называйте меня офицер, – сказал инструктор и повернулся к Эвери: – Не хотите тоже потренировать руку, сэр?

За него быстро ответил Холдейн:

– Да, организуйте, пожалуйста, проверку для них обоих, офицер.

Первым взялся за дело Лейсер. Эвери встал рядом с Холдейном, глядя в широкую спину Лейсера, расположившегося напротив вырезанного из фанеры силуэта немецкого солдата. Мишень была выкрашена черной краской и четко вырисовывалась на фоне местами осыпавшейся штукатурки стен. В области живота и промежности кто-то мелом вывел отметки в форме белых сердечек, а в целом фанерная фигура уже была обильно залеплена кусками клейкой бумаги. Они наблюдали, как Лейсер привыкал к весу оружия, быстро поднимая пистолет до уровня глаз, а потом медленно опуская его, вставляя пустую обойму, отщелкивая ее назад и вставляя снова. Он через плечо обернулся к Эвери, левой рукой отбросив со лба прядь русых волос, которая могла упасть на глаза и помешать видеть мишень. Эвери ободряюще улыбнулся ему, а потом тихо сказал Холдейну, словно обсуждая другой вопрос:

– Я пока в нем не разобрался.

– А чего в нем разбираться? Обыкновенный поляк, только и всего.

– Откуда он родом? Из какой части Польши?

– Вы же читали досье. Он из Данцига.

– Ах да, конечно.

Инструктор тоже приступил к своим обязанностям.

– Сначала поработайте с незаряженным пистолетом. Оба глаза открыты и смотрят на мушку, ноги расставьте чуть пошире. Вот так, замечательно. Расслабьтесь, почувствуйте себя свободно и комфортно. Это не строевое упражнение, а исходное положение для стрельбы. Да, все правильно. Вижу, вам это не впервой! Теперь поднимите пистолет, наведите на мишень, но пока не цельтесь. Отлично! – Инструктор громко выдохнул, открыл деревянный ящик и достал четыре обоймы. – Одна идет в пистолет, вторую держите в левой руке, – сказал он и протянул оставшиеся две Эвери, который с интересом смотрел, как Лейсер умело загнал снаряженный магазин в рукоятку пистолета, одновременно большим пальцем сняв его с предохранителя.

– Теперь приподнимите пистолет и направьте в землю примерно в трех ярдах перед собой. Займите стойку и вытяните руку прямо. Направив пистолет на мишень, но не целясь, расстреляйте первую обойму двойными выстрелами. И помните, мы не рассматриваем автоматическое оружие как особо точное. Оно служит скорее средством сдерживания противника в ближнем бою. Так, а сейчас медленно, очень медленно…

Прежде чем он успел закончить, тир завибрировал от громких звуков стрельбы Лейсера. Стрелял он быстро, стоя в очень напряженной позе, а его левая рука сжимала запасную обойму как гранату, вытянувшись вдоль тела. Он палил со злостью, как немой, который нашел наконец способ самовыражения. Со все возраставшим возбуждением Эвери чувствовал ярость и целеустремленность его стрельбы: два выстрела, еще два, потом три, а затем длинная очередь. Фанерный солдат раскачивался из стороны в сторону, а ноздри Эвери заполнил запах бездымного пороха.

– Одиннадцать из тринадцати попали в цель, – объявил инструктор. – Очень хорошо. Просто очень. Только в следующий раз стреляйте двойными, как вас просили, и дождитесь команды «Огонь!». – Он повернулся к Эвери. – Не желаете сделать свою попытку, сэр?

Лейсер между тем подошел к мишени и пальцами своих ухоженных рук обводил отверстия, оставленные пулями. Наступившая тишина начала давить на нервы. Он казался полностью погруженным в какие-то свои размышления, ощупывая мишень то там, то здесь, проводя пальцами по плоской поверхности немецкой каски, пока его не окликнул инструктор:

– Возвращайтесь на исходную. Мы не можем потратить на вас целый день.

Эвери встал на гимнастический мат, привыкая к весу оружия в руке. С помощью инструктора он зарядил первую обойму, нервно сжимая в кулаке вторую. Холдейн и Лейсер наблюдали за ним.

Эвери начал стрелять. Оглушительные звуки отдавались в ушах, но его юное сердце наполнилось унынием, когда он увидел, что мишень ни разу даже не покачнулась.

– Хорошая стрельба, Джон, хорошая!

– Да уж, хорошая, – машинально повторил инструктор. – Будем считать неплохой первой попыткой, сэр. – Потом, повернувшись к Лейсеру, он сказал: – Надеюсь, вы никогда не будете стрелять подобным образом.

Чувствовалось, что он умеет чутьем распознавать иностранцев.

– Сколько попаданий? – взволнованно спросил Эвери, когда они с инструктором направились к мишени и прикоснулись к тонкому слою бумаги, покрывавшему грудь и живот «немца». – Сколько, офицер?

– Тебе лучше пойти со мной, Джон, – прошептал Лейсер, обняв Эвери за плечи. – Мне понадобится твоя помощь.

Лишь мгновение потребовалось Эвери, чтобы подавить желание отказаться. Но затем он со смехом сам обнял Лейсера, ощутив теплоту, исходившую от его руки и от хрустящей спортивной куртки.

Инструктор провел их через парадный плац к кирпичному бараку, который, как кинотеатр, не имел окон и с одного конца был выше, чем с другого. Вход загораживали стены, смыкавшиеся друг с другом, как это бывает в общественных уборных.

– Тир для стрельбы по движущимся мишеням и в условиях плохой освещенности, – пояснил Холдейн.

За обедом они слушали магнитофон. Записей на различные темы должно было хватить на первые две недели подготовки. Их явно сделали со старых граммофонных пластинок. На одной из них, видимо, была царапина, которая теперь при воспроизведении потрескивала с размеренностью метронома. Все вместе это было нечто вроде салонной игры, но только очень масштабной, в которой предметы для запоминания не просто перечислялись, а лишь бегло упоминались – вскользь, небрежно, часто на фоне отвлекающих посторонних шумов, то возникая в споре записанных голосов, то повторяясь в беседе с искажающими смысл поправками. Основных голосов было три: один женский и два мужских. Прочие вмешивались лишь время от времени. Больше всего их раздражала дама.

У нее был невыразительный, но нравоучительный тон, какой часто с годами приобретают стюардессы. На первой пленке она читала списки, причем очень быстро. Сначала это был список покупок, которые она якобы собиралась сделать: два фунта этого, килограмм того, потом без малейшей паузы начинала говорить о шариках цветного драже – столько-то зеленых, столько-то светло-коричневых; затем речь заходила об оружии: винтовках, торпедах, патронах того или иного калибра. Следующей темой вдруг становились фабрики с их производственными площадями, отходами, ежегодными планами выпуска продукции и месячными нормами. На второй катушке она продолжала говорить на те же темы, но теперь ей постоянно мешали посторонние голоса, сбивая ее с толку и пытаясь увести беседу в совершенно неожиданную сторону.

Делая покупки, она ввязалась в свару с женой лавочника из-за товаров, качество которых ее не устраивало: несколько яиц оказались несвежими, а цену на масло она назвала просто сумасшедшей. Когда же сам бакалейщик попытался примирить женщин, его обвинили в том, что он нечист на руку. В разговоре упоминались такие забытые понятия, как месячные рационы и продуктовые карточки, говорилось о дополнительной выдаче сахара для варки джемов, а покупательница прозрачно намекала, что торговцы прячут самые дефицитные товары под прилавком. Лавочник уже начал спорить на повышенных тонах, но осекся, услышав голос ребенка, снова говорившего о драже: «Мама, мамочка, я выронил из банки три зеленых, а когда попытался положить назад, то сразу семь черных вывалились и упали. Мама, а почему черных теперь осталось только восемь?»

Место действия переместилось в паб. И снова в центре внимания оказалась та же женщина. Она зачитывала статистику вооружений; другие голоса вливались в разговор. Они оспаривали названные цифры, называли другие, вспоминали данные прошлых лет. Потом обсуждали тактико-технические данные и разрушительную силу какого-то вида оружия – не названного и даже не описанного, – причем спорщики цинично опровергали ее слова, и дебаты делались все более накаленными.

Каждые несколько минут мужской голос выкрикивал: «Стоп!» – что было похоже на присутствие некоего рефери, – и Холдейн останавливал воспроизведение, вовлекая Лейсера в обсуждение футбольных матчей или стоявшей за окном погоды, или в течение пяти минут, засекая время по своим часам (часы стояли на камине), зачитывал вслух заметки из газеты. Затем снова включалась запись. И при последнем включении они услышали смутно знакомый, но достаточно молодой и не слишком уверенный голос, принадлежавший человеку возраста Эвери, монотонный, как у священника: «А теперь вам нужно ответить на четыре вопроса. Если не считать тех яиц, которые женщина посчитала несвежими, сколько всего яиц она купила за последние три недели? Сколько всего насчитывалось в банке шариков драже? Каково было ежегодное производство точно откалиброванных орудийных стволов за 1937 и 1938 годы? И наконец, изложите телеграфным стилем любую информацию, с помощью которой можно вычислить длину каждого ствола».

Лейсер тут же рванулся в кабинет. Он, по всей видимости, знал правила игры и торопился записать ответы. Как только он покинул комнату, Эвери заявил с обличающей интонацией:

– А ведь это были вы! Это ваш голос звучал в конце записи.

– Да неужели? – Холдейн отреагировал так, что осталось непонятным, признался он или нет.

Потом были и другие записи, и от некоторых из них веяло смертью. Топот ног по деревянной лестнице, хлопнувшая дверь, щелчок, а потом девичий голос, спрашивавший так, как заказывают в кафе лимонное или сливочное мороженое: «Дверной замок или затвор пистолета?»

После некоторого колебания Лейсер ответил:

– По-моему, щелкнул дверной замок. Да, это всего лишь дверь.

– Нет, звук был пистолетный, – возразил Холдейн. – Как раз девятимиллиметровый автоматический «браунинг». Щелкнула вставленная в рукоятку обойма.

Ближе к вечеру они отправились на свою первую прогулку. Вдвоем – Лейсер и Эвери. Пересекли Порт-Мидоу и углубились в местность за городом. Холдейн настоял на необходимости освежиться. Они шли быстрым шагом. Высокая трава хлестала по ногам, порывистый ветер быстро растрепал длинные волосы Лейсера. Было холодно, но хотя бы не шел дождь: это был сумрачный день, когда солнце не появилось ни разу, а небо над плоскими полями казалось темнее земли.

– Вижу, тебе хорошо знакомы эти места, – заметил Лейсер. – Ты здесь учился?

– Да, и писал здесь дипломную работу.

– Что ты изучал?

– Языки. Немецкий был у меня основным.

Они пересекли мостки и вышли в начало узкой аллеи.

– Ты женат? – спросил Лейсер.

– Да.

– Есть дети?

– Сын.

– Поясни мне кое-что, Джон. Когда капитан нашел в архиве мою карточку… Что произошло потом?

– В каком смысле?

– Как она выглядит – картотека на такое количество людей? Она должна занимать очень много места.

– Это просто карточки, расставленные в алфавитном порядке, – растерянно ответил Эвери. – Просто карточки. А почему тебя это заинтересовало?

– Он сказал, что меня помнят. Ветераны помнят. Еще сказал, что я был лучшим. Вот мне и стало любопытно, кто именно помнит обо мне?

– Они все. Самые способные агенты выделены в отдельный список. Почти каждый в департаменте знает Фреда Лейсера. Даже новички. С таким послужным списком, как у тебя, трудно быть забытым. – Он улыбнулся. – Считай, что ты у нас как часть мебели, Фред.

– Я еще хотел спросить у тебя, Джон… Не хочу раскачивать лодку, но, понимаешь, мне хотелось бы знать. От меня сейчас был бы прок внутри?

– Что значит внутри?

– Ну, если бы я работал в конторе среди ваших людей. Или для этого нужно родиться таким, как наш капитан?

– Боюсь, так, Фред.

– На каких машинах вы ездите, Джон?

– На «хамберах».

– На «хоках» или на «снайпах»?

– На «хоках».

– Как? Всего на четырех цилиндрах? «Снайп» помощнее будет.

– Я говорю только о простом транспорте, – тут же поправился Эвери. – Для оперативной работы и спецзаданий у нас есть целый парк автомобилей.

– Фургоны, микроавтобусы?

– Вот-вот.

– А сколько времени требуется… Долго ты проходил обучение? Сам сказал, что только что вернулся с задания. Они быстро допустили тебя к самостоятельной работе?

– Прости, Фред, но мне нельзя говорить об этом… Даже тебе.

– Ладно, не бери в голову.

Они миновали стоявшую на пригорке у дороги церковь, обогнули распаханное поле и вернулись, утомленные, но и взбодрившиеся, в теплые объятия особняка «Майская Мушка», где отсветы газового камина играли в гирлянде роз.

Вечером они включили кинопроектор для тренировки визуальной памяти и находились то в машине, проезжавшей мимо сортировочной железнодорожной станции, то в вагоне поезда, где могли из окон видеть проплывавший мимо аэродром, то шли пешком по городу и перед ними внезапно возникал автомобиль или человек, которого они уже встречали раньше, но тогда они не обратили на него никакого внимания. А иногда на экране начинали быстро мелькать отобранные в совершенно произвольном порядке предметы, и на заднем плане раздавались голоса, похожие на голоса с магнитофонной ленты, но смысл беседы никак не был связан с изображением, а потому задачей обучаемого становилось предельное напряжение всех органов чувств, чтобы запомнить главное среди образов и звуков.

Так закончился первый день, ставший прообразом других: беспечных и радостных дней, наполненных осмысленной работой, похожей на тренировку бойскаутов, но только с ясным пониманием главного: эти навыки придется использовать как оружие в реальной войне.

Для отработки приемов рукопашного боя для них арендовали небольшой спортивный зал рядом с Хедингтоном, который тоже использовали еще во время войны. Поездом прибыл инструктор. Его следовало называть просто сержантом.

– Он будет использовать нож или нет? Поверьте, это не праздный вопрос, – сдержанно и уважительно сказал он с заметным валлийским акцентом.

Холдейн пожал плечами.

– Мне неизвестно, что он предпочитает. А перегружать его тоже не хотелось бы.

– Трудно переоценить значение ножа, если знать, как правильно пускать его в ход. – Лейсер в этот момент все еще переодевался. – А немец, он ножа терпеть не может. Это на немца первое оружие. Ох, и не любит он холода стали между ребрами!

В чемоданчике сержант привез целый набор ножей и сейчас любовно разложил их, как коммивояжер демонстрирует образцы своего товара.

– Самое главное, сэр, нож не должен быть слишком длинным. Плоское обоюдоострое лезвие. – Он выбрал один и поднял его. – Вот. Лучше не найдешь, даю честное слово.

Нож был широкий и плоский, как лист лавра, с матовым, неотполированным лезвием, с ручкой, имевшей сужение наподобие песочных часов и насечку, чтобы рука не скользила.

К ним подошел Лейсер, приглаживая расческой свою шевелюру.

– Знакомы с чем-то из этого, а?

Лейсер окинул ножи взглядом и кивнул. Сержант всмотрелся в него внимательнее.

– А ведь я вас знаю. Точно, знаю. Меня зовут сержант Сэнди Лоу. Чертов валлиец, помните?

– Вы обучали меня во время войны.

– Боже милосердный, – тихо произнес Лоу, – сколько же воды утекло с тех пор! Но вы не больно-то изменились, как я погляжу.

Они застенчиво улыбались друг другу, все еще не решаясь на рукопожатие.

– Тогда давайте проверим, что вы запомнили.

Оба вышли на маты с наполнителем из кокосовой копры, расстеленные посреди зала. Лоу бросил нож к ногам Лейсера, и тот подобрал его, нагнувшись с развязной ухмылкой на губах.

На Лоу был пиджак из твида, старый и заношенный почти до дыр. Он сделал быстрый шаг назад, снял его и одним движением обмотал вокруг своего левого предплечья, как человек, который готовится к схватке с крупной собакой. Обнажив собственный нож, он принялся медленно двигаться вокруг Лейсера, распределяя вес тела равномерно, но перебрасывая его порой с одной ноги на другую. Он переступал, свободно держа обмотанную пиджаком руку поперек живота, растопырив пальцы так, чтобы ладонь была повернута к полу. Вращая лезвие ножа, казалось бы, беспорядочными движениями перед собой, он умудрялся укрыть за его ограничителем почти все свое тело. Лейсер стоял неподвижно, но не сводил глаз с сержанта. По временам оба имитировали атаки: один делал выпад, второй уклонялся. Однажды Лейсеру почти удался прием, хотя Лоу успел отпрыгнуть, и нож Лейсера лишь слегка коснулся обмотки руки. А потом Лоу вдруг упал на колени и нанес удар снизу. Лейсер тоже отпрыгнул, но получилось это слишком медленно. Лоу покачал головой и воскликнул: «Задел!» – после чего поднялся на ноги.

– Разве вы забыли? – он указал на живот и промежность, прижав руки и локти к телу, словно хотел сделаться еще тоньше, чем был. – Не становись для врага слишком крупной целью.

Он заставил Лейсера избавиться от ножа и продемонстрировал несколько захватов левой рукой вокруг шеи, что позволяло наносить удары в область почек и паха. Затем они попросили Эвери сыграть роль манекена и стали вместе обходить его по кругу, причем Лоу острием своего ножа указывал точки, а Лейсер кивал и улыбался, когда вспоминал один из старых приемов.

– Вы очень вяло работали лезвием, недостаточно резко им размахивали. Большой палец держите сверху, напрягите предплечье, но расслабьте кисть. И не давайте ему возможности сосредоточить взгляд на своем оружии. Ни на мгновение. А левой рукой обязательно прикрывайте свои уязвимые места, есть у вас нож или нет. Никогда не обнажайте слишком много своего тела – это я не устаю повторять своей дочке.

Все, кроме Холдейна, дружно рассмеялись его шутке.

Затем наступила очередь Эвери. С ним пожелал сразиться Лейсер. Сняв очки, Эвери взял нож, как показывал Лоу, но нерешительно и с тревогой, которая только возросла, когда Лейсер стал бочком, как краб, перемещаться вокруг него, имитируя выпады и отступая; его лицо покрылось потом, а маленькие глазки возбужденно блестели. Эвери все это время ощущал неприятное покалывание бороздок насечки рукоятки на своей ладони, у него быстро устали лодыжки, окаменели ягодицы, и ему пришлось перенести вес тела на кончики пальцев ног. Злобный взгляд Лейсера отслеживал малейшее его движение, а потом его нога заплела лодыжку Эвери, он потерял равновесие и упал на спину, выронив нож, Лейсер в одно мгновение оседлал его и сгреб пальцами за воротник рубашки.

Потом ему помогли встать на ноги. Все смеялись, пока Лейсер стряхивал пыль с одежды Эвери. Ножи убрали, и они занялись обычными физическими упражнениями, с которыми у Эвери проблем не возникало.

Когда они закончили, Лоу сказал:

– Так, а теперь немного борцовской схватки, и на сегодня хватит.

Холдейн посмотрел на Лейсера.

– Вы не устали?

– Нет, я в полном порядке.

Лоу взял Эвери за руку и вывел его на центр матов.

– Вы пока посидите на лавочке, – сказал он Лейсеру, – а вашего друга я использую для обсуждения и иллюстрации некоторых прописных истин.

Он положил руку на плечо Эвери.

– Есть у вас нож или нет, в любом случае мы концентрируем внимание всего на пяти основных точках. Назовите их.

– Пах, почки, живот, сердце и горло, – со скучающим и теперь уже действительно усталым видом ответил Лейсер.

– Как сломать человеку шею?

– Шею ломать не стоит. Ломать следует гортань в передней части.

– А как же тогда знаменитый удар ребром ладони сзади по шее?

– Чушь! Голой рукой ничего не добьешься.Только каким-нибудь тяжелым предметом. – Лейсер прикрыл лицо ладонями.

– Ответ правильный. – Лоу сделал медленное движение ладонью к горлу Эвери. – Рука открыта, пальцы прямые, так?

– Верно, – сказал Лейсер.

– Что еще вы запомнили?

Пауза.

– «Тигриный клык». Удар по глазам.

– Никогда не используйте его, – быстро отреагировал сержант. – По крайней мере при нападении. Вы при этом слишком раскрываетесь. А теперь приемы на удушение. Все они выполняются сзади, помните? Голову отклоняете назад, вот так. Рукой обхватываете за горло и давите. Вот так. – Лоу оглянулся через плечо. – Смотрите, пожалуйста, в мою сторону. Я ведь показываю это не для собственного удовольствия… Впрочем, если вам все прекрасно известно, перейдем к броскам. Покажите, что вы умеете!

Лейсер встал, сплел с Лоу руки, и какое-то время они тянули каждый в свою сторону, выжидая, что противник даст слабину. Затем Лоу резко отпрянул назад. Не ожидавший этого Лейсер качнулся вперед, и в тот же момент рука Лоу вцепилась ему в затылок и заставила его тяжело упасть лицом на поверхность мата.

– Попались на трюк, – объявил Лоу с усмешкой, но уже через секунду Лейсер извернулся и откровенно грубо выкрутил инструктору руку, отчего его маленькое тело подскочило и ударилось о маты, как птичка ударяется о стекло несущегося на большой скорости автомобиля.

– Боритесь по-честному! – закричал Лейсер. – Или, будь я проклят, сделаю еще больнее!

– Никогда не опирайтесь всей тяжестью на противника, – коротко и спокойно ответил Лоу. – И не давайте волю своему темпераменту в спортзале на тренировке.

Он подозвал Эвери.

– Теперь ваша очередь, сэр. Дайте ему поразмяться на себе.

Эвери встал, скинул пиджак и дождался, пока Лейсер приблизится к нему. Он почувствовал силу захвата на руке и сразу осознал, насколько хрупко его тело при столкновении с по-настоящему зрелой мужской мощью. Он сделал попытку ухватить более опытного противника за предплечья, но не смог обхватить их и постарался высвободиться, но Лейсер цепко держал его. Голова Лейсера уперлась ему в голову, наполнив ноздри ароматом лосьона для волос. Он чувствовал увлажнившуюся щетину на щеке и жаркое потное тепло, исходившее от его мускулистого напряженного тела. Упершись руками в грудь Лейсера, Эвери отталкивал его от себя, вкладывая всю энергию в это отчаянное усилие вырваться из удушавших и сдавливавших объятий. Когда ему удалось чуть отстраниться, они сумели впервые посмотреть друг на друга поверх подвижного сплетения рук, и лицо Лейсера, черты которого исказились от физического усилия, вдруг смягчились, превратились в улыбку. Он ослабил хватку.

Лоу подошел к Холдейну.

– Он ведь иностранец, верно?

– Поляк. Как он, на ваш взгляд?

– Я бы сказал, что в свое время он был изрядным борцом. Ловким, коварным. Он хорошо сложен. И в неплохой физической форме, учитывая все обстоятельства.

– Понятно.

– Как поживаете вы сами, сэр? Все нормально, как я погляжу?

– Да, спасибо.

– Двадцать лет все-таки. Странно даже подумать об этом. Уже дети взрослые.

– Боюсь, детей я так и не завел.

– Я имел в виду своих.

– А!

– Видитесь с кем-нибудь из нашей прежней команды, сэр? Как там мистер Смайли?

– Мы с ним почти не пересекаемся. У меня теперь вообще мало знакомых. Давайте я с вами рассчитаюсь.

Лоу стоял почти по стойке «смирно», пока Холдейн готовил для него деньги. Дорожные расходы, вознаграждение за работу, тридцать семь шиллингов шесть пенсов за нож плюс еще два шиллинга за ножны – плоский металлический футляр, снабженный пружиной, чтобы оружие можно было обнажить за доли секунды. Лоу выдал ему расписку, поставив под ней в целях безопасности лишь буквы С.Л. вместо подписи.

– Нож мне действительно достался недешево, – объяснил он. – Но такой только и можно добыть, если сговориться с ребятами в спортивном клубе. – Он сказал это не без гордости.

Холдейн снабдил Лейсера чем-то вроде укороченной шинели и парой высоких резиновых сапог, чтобы Эвери мог взять его на очередную прогулку. На этот раз они добрались автобусом до самого Хедингтона, сидя на открытом втором этаже.

– Что это за сцена была сегодня утром? – спросил Эвери.

– Я думал, мы просто дурачимся, не более того. И вдруг он провел болевой прием.

– Он ведь вспомнил тебя?

– Конечно, вспомнил. С чего бы еще ему было причинять мне боль?

– Не думаю, что он сделал это нарочно.

– Послушай, давай не будем об этом. – Лейсер все еще не отошел окончательно.

Они доехали до конечной остановки и побрели под дождем.

– Он тебе не понравился, потому что не принадлежит к нашему кругу, – сказал Эвери.

Лейсер рассмеялся и взял Эвери под руку. Дождь плавными волнами гулял вдоль улицы, каплями стекал по лицу, норовил проникнуть за вороты их пальто. Эвери захватил ладонь Лейсера и прижал ее к себе, и они продолжали идти, радуясь обществу друг друга, забыв о дожде и заигрывая с ним, норовя пройти по самым глубоким лужам и совершенно не обращая внимания на промокшую одежду.

– Капитан доволен, Джон?

– Очень. Говорит, что все идет отлично. Мы скоро приступаем к урокам радио. С самой простой техникой. Завтра должен приехать Джек Джонсон.

– Я постепенно вспоминаю, Джон. Стрельбу и все прочее. Я ничего не забыл. – Он улыбнулся. – Свой старый три-восемь, например.

– Девятимиллиметровый. У тебя все получается, Фред. Получается очень хорошо. Капитан так и сказал.

– Неужели это его слова, Джон?

– Да. И в Лондон он докладывает то же самое. В Лондоне тобой довольны. Нас только беспокоит, что ты стал слишком…

– Слишком каким?

– Как это объяснить? Слишком англичанином во всем, понимаешь?

Лейсер рассмеялся.

– Я бы не стал тревожиться по этому поводу, Джон.

Эвери ощущал в сгибе локтя сухость и тепло там, где лежала рука Лейсера.

Утром они занимались шифрами. Роль инструктора взял на себя Холдейн. Он принес лоскуты шелка с напечатанными на них образцами шифра, которым будет пользоваться Лейсер, и наклеенную на картон схему соответствия букв цифрам. Схему Холдейн разместил на каминной полке, прислонив к мраморным часам, и принялся читать лекцию в манере Леклерка, но без свойственной тому излишней аффектации. Эвери и Лейсер сидели за столом с карандашами в руках и, следуя указаниям Холдейна, с помощью таблицы преобразовывали абзац за абзацем в колонки цифр, сопоставляя результаты с шифром на шелке и в результате снова получая текст, но уже связный и имеющий смысл. Этот процесс требовал скорее прилежности и усердия, нежели повышенной концентрации внимания, и потому Лейсеру, которому всегда хотелось выкладываться по максимуму, это занятие скоро наскучило. Он стал делать ошибки.

– А сейчас мы проведем шифровку двадцати групп на время, – объявил Холдейн и продиктовал с листа бумаги, который держал в руке, сообщение из одиннадцати слов, подписанное «Майская мушка». – Со следующей недели вам придется обходиться без подсказки. Я повешу таблицу к вам в спальню, и ее нужно будет заучить наизусть. Итак, начали!

Он включил секундомер и отошел к окну, пока двое его подчиненных лихорадочно работали за столом и почти в унисон бормотали ругательства, с трудом проводя элементарные подсчеты на лежавших перед ними листах бумаги. Эвери чувствовал, что действия Лейсера становятся все более хаотичными, слышал сдавленные вздохи и проклятия, замечал, с какой злостью сосед по столу орудует ластиком. Намеренно замедлив свою работу, он бросил взгляд через руку Лейсера, чтобы оценить, как продвигается дело у него, и заметил, что карандаш, зажатый в его руке, потемнел от пота. Не говоря ни слова, он подменил листок Лейсера своим. Повернувшийся в этот момент Холдейн едва ли успел это заметить.

Уже в самые первые дни стало очевидно, что Лейсер смотрит на Холдейна, как врач на слабеющего пациента, как священник на грешника. Действительно, было что-то устрашающее в человеке, который умудрялся извлекать столько сил из настолько пораженного болезнью тела.

Холдейн, в свою очередь, почти полностью игнорировал Лейсера. Он упрямо держался за свои привычки, ничем не нарушая хода собственной жизни. Не было кроссворда, который бы он не разгадал. Из города доставили ящик бургундского, разлитого в полубутылки, и он выпивал по одной за каждым приемом пищи, пока они прослушивали записи. Его отчужденность казалась столь полной, что, казалось, ему претит необходимость делить кров с этим человеком. Но странным образом, чем более Холдейн уклонялся от общения, чем отчужденнее держался, тем сильнее возрастало уважение к нему Лейсера. Руководствуясь какими-то своими, никому не ведомыми стандартами, он взял его за образец английского джентльмена, и любые слова или поступки Холдейна только укрепляли это восприятие.

Впрочем, и сам Холдейн несколько изменился. В Лондоне он ходил по коридорам департамента очень медленно, каждый раз словно выбирая надежное место, чтобы поставить ногу. Порой мелкие клерки и секретарши нетерпеливо толклись у него за спиной, но не отваживались обгонять. В Оксфорде он приобрел легкость походки, которая бы изумила его столичных коллег. Его сухая фигура словно вобрала в себя больше жизни. У него выправилась осанка. Даже его враждебность воспринималась как строгость командира, и только. Лишь кашель никуда не делся – это гулкое рыдающее буханье, казавшееся слишком громким для его узкой впалой груди. На его щеках порой играл болезненный румянец, который вызывал у Лейсера безмолвную озабоченность ученика здоровьем любимого наставника.

– Скажи, капитан действительно серьезно болен? – спросил он как-то Эвери, подбирая со стола один из старых номеров «Таймс» – любимой газеты Холдейна.

– Не знаю. Он никогда не говорит на эту тему.

– Вероятно, он считает такие разговоры неуместными.

Неожиданно его внимание привлекла газета. Ему бросилось в глаза, что ее даже не открывали. Только кроссворд на последней полосе был разгадан, а на полях виднелись набросанные карандашом варианты анаграммы из девяти букв, которая получалась, если все клетки заполнялись правильно. Изумленный, Лейсер показал газету Эвери.

– Он вообще ничего не читает, – сказал он. – Его интересуют только кроссворды и участие в конкурсе.

Этой ночью, когда они разошлись по спальням, Лейсер взял газету с собой, причем сделал это украдкой, словно она содержала некую секретную информацию, заслуживавшую пристального изучения.

Насколько мог судить Эвери, Холдейн и в самом деле был доволен прогрессом в подготовке Лейсера. Они имели возможность близко наблюдать за ним во время разнообразных действий, которые ему приходилось выполнять, и с едким любопытством людей, во многом более слабых, чем он сам, подмечали его неудачи и подвергали проверке его сильные стороны. Со временем, когда они завоевали его доверие, Лейсер порой становился обезоруживающе откровенным: ему нравились разговоры на глубоко интимные темы. Он был их креатурой; он теперь отдавал им себя целиком, а они накапливали это все, как бедняки копят на черный день. Они поняли, что департамент нашел тот самый канал, в который можно было направить энергию Лейсера, а Лейсер, как человек с повышенным сексуальным аппетитом, нашел в своей новой работе возможность по-новому использовать одаренность в любви, которой наделила его природа. Было заметно, например, что ему доставляет удовольствие подчиняться командам, выполняя их с рвением, которое он прежде тратил на другие цели. Холдейн и Эвери подметили даже такую тонкость: Лейсер воспринимал их как два противоположных полюса абсолютной власти над собой. Один из них достигал ее, строго придерживаясь стандартов, которые оставались для Лейсера недостижимыми, что он понимал, и второй – юношеской доступностью и открытостью, добротой и полной зависимостью от собственного характера.

Лейсеру нравилось разговаривать с Эвери. Он вспоминал о своих связях с женщинами во время войны. При этом Лейсер исходил из того – и это раздражало Эвери, но не слишком, – что любой мужчина, которому перевалило за тридцать, женатый или нет, ведет активную и разнообразную сексуальную жизнь. Вечерами, когда они надевали пальто и вдвоем отправлялись в паб, располагавшийся в дальнем конце улицы, Лейсер ставил локти на маленький столик, приближал к Эвери просветлевшее лицо и пускался в описание мельчайших подробностей былых любовных подвигов. При этом он держал руку у подбородка, и его тонкие пальцы шевелились, невольно следуя быстрой артикуляции губ. Подвигало его на эти откровенности не пустое тщеславие, а своеобразное понимание смысла дружбы. Все эти истории об изменах и прочих превратностях любовных отношений, были они правдой или плодом фантазии, он считал обязательной платой за сближение с Эвери. Но вот о Бетти он ничего не рассказывал даже ему.

Что до Эвери, то он за это время изучил лицо Лейсера так досконально, что ему уже не составляло труда в любой момент вызвать его образ в памяти. Он замечал каждое изменение в его чертах в зависимости от настроения. Если он уставал или впадал в депрессию, кожа на его скулах натягивалась, а не провисала, а уголки глаз и рта жестко приподнимались, делая его лицо типично славянским и порой даже загадочным.

От соседей или, быть может, от своей клиентуры он нахватался выражений и фраз, которые, будучи, вообще говоря, лишенными всякого смысла, ласкали его слух иностранца как типично английские. Он мог, например, ввернуть: «Это приносит определенное удовлетворение», считая подобное обезличенное предложение пригодным, чтобы с достоинством ответить почти на любой вопрос. Усвоил он и набор разнообразных клише на все случаи жизни. Словечки типа: «не бери в голову», «не надо раскачивать лодку», «бросьте хотя бы кость собаке» – так и сыпались из него, словно он стремился к образу жизни, суть которого еще не до конца понимал, и надеялся, что пропуском к нему могут послужить словесные штампы. В некоторых случаях Эвери приходилось подсказывать ему, что использованное им выражение уже давно не употребляется.

Иногда ему начинало казаться, что Холдейн презирает его за близость с Лейсером. Но все же чаще возникало другое чувство: через Эвери Холдейн находил способ передавать Лейсеру эмоции, которые был не способен уже вызвать в себе самом. Однажды вечером в начале второй недели, когда Лейсер заканчивал свои традиционно тщательные приготовления к выходу из дома, Эвери спросил Холдейна, не хотел бы он отправиться вместе с ними.

– А что я буду там делать? Совершать паломничество к святыням своей молодости?

– Я просто подумал, что вы можете встретить кого-то из старых друзей или завести новых.

– Даже если встречу, это станет нарушением всех правил безопасности. Я же здесь под чужим именем.

– Ах да, конечно. Извините.

– Кроме того, не все так неразборчивы в друзьях. – На лице Холдейна появилась суровая улыбка.

– Но ведь вы сами приказали мне держаться рядом с ним! – обиженно возразил Эвери.

– Именно так, и вы держитесь. С моей стороны глупо было бы жаловаться. Вы прекрасно справляетесь.

– Справляюсь с чем?

– С подчинением приказу.

В этот момент в дверь позвонили, и Эвери спустился вниз. При свете уличного фонаря он различил знакомые очертания одного из принадлежавших департаменту микроавтобусов. У порога стоял невысокий, ничем не примечательный мужчина в коричневом костюме и плаще. Коричневые ботинки были начищены до блеска. Это мог быть мастер, пришедший снять показания электросчетчика.

– Меня зовут Джек Джонсон, – представился он немного неуверенно. – Магазин «Радиотовары Джонсона», может, слышали?

– Заходите, – пригласил Эвери.

– Это ведь то самое место, верно? Капитан Хокинс… И все такое?

В руках он держал сумку из мягкой кожи, которую бережно поставил на пол, словно в ней лежало все его имущество. До половины закрыв зонт, он привычным движением стряхнул с него дождевые капли, а потом вставил в стойку под вешалкой с пальто и плащами.

– Меня зовут Джон.

Джонсон взял его за руку и сердечно пожал.

– Очень рад знакомству. Босс много рассказывал о вас. Как я понял, вы – его любимчик.

Они посмеялись.

Джонсон взял Эвери под локоть быстрым и доверительным жестом.

– А вы здесь под своей фамилией?

– Нет. Использую только подлинное имя.

– А капитан?

– Как вы его и назвали – Хокинс.

– Что он за человек, наша «Майская мушка»? Справляется?

– Да, с ним все хорошо. Нет никаких проблем.

– Ходят слухи, что он уж больно горяч по части женского пола.

Позже, пока Джонсон разговаривал в гостиной с Холдейном, Эвери поднялся наверх к Лейсеру.

– Мы сегодня останемся дома, Фред. Джек приехал.

– Кто такой Джек?

– Джек Джонсон – радист-инструктор.

– А я думал, у нас это по плану только со следующей недели.

– Придется начать сейчас. С самого простого, чтобы ты снова набил руку. Спустись вниз и поздоровайся.

На Лейсере уже был черный костюм, в руке он держал маникюрный набор.

– А как же отдых сегодня вечером?

– Говорю тебе – сегодня не получится, Фред. Раз уж Джек здесь.

Лейсер спустился вниз и пожал Джонсону руку довольно-таки небрежно, словно непрошеному гостю. Минут пятнадцать они поговорили, так и не преодолев взаимной неловкости, а потом Лейсер, сославшись на усталость, с мрачным видом отправился спать.

Джонсон доложил о первых впечатлениях.

– Он слишком медлителен, – сообщил он. – Хотя надо иметь в виду, что он очень давно не пользовался ключом. Но я все же не буду даже пытаться сажать его за передатчик, пока он не научится работать быстрее. Я знаю, прошло двадцать лет, сэр. Его трудно в чем-то винить, но он все делает медленно, слишком медленно.

У Джонсона была несколько занудная и распевная манера речи, словно ему приходилось много общаться с детьми.

– Босс распорядился, чтобы я занимался им все время. Даже когда он уже приступит к заданию. Как я понимаю, нам всем предстоит отправиться в Германию, сэр?

– Да.

– Тогда нам стоило бы познакомиться как можно ближе, «Майской мушке» и мне, – настойчиво сказал Джонсон. – Мы должны сотрудничать очень тесно, сэр, с того момента, как я усажу его за передатчик. В нашем деле важен почерк. Мы должны мгновенно различать почерки друг друга. А потом еще есть расписание, время выхода в эфир, сигнальные планы для его частот. Метки безопасности. Ему предстоит многому научиться за две недели.

– Что такое метки безопасности? – спросил Эвери.

– Нарочно сделанные ошибки, сэр. Как, например, пропущенная или неправильно использованная в одной из групп шифра буква. «И» вместо «е» – что-то в этом роде. Если он захочет сообщить нам, что его схватили и он работает под неприятельским контролем, то такой ошибки не сделает. – Он повернулся к Холдейну. – Вы наверняка об этом знаете, сэр, верно я говорю?

– В Лондоне мы обсуждали возможность обучить его высокоскоростной передаче с записи на магнитофоне. Вы слышали об этой идее?

– Босс ничего такого мне не говорил. Как я понимаю, им не удалось добыть нужное оборудование. Но если честно, я сам не слишком-то разбираюсь во всех этих штуковинах на транзисторах. Босс сказал, что мы будем пользоваться старыми проверенными методами, но только менять частоты каждые две с половиной минуты, сэр. Как я понимаю, фрицы за эти годы научились быстрой пеленгации.

– Какой передатчик они прислали? С виду тяжеловат, чтобы все время таскать его на себе.

– Техника та же, какой Майская Мушка пользовался на войне, сэр. И это вроде бы упрощает задачу. Это старый добрый Б-2 в водонепроницаемой упаковке. Если у нас осталось только две недели, мы едва ли смогли бы освоить что-то другое. Хотя даже на нем он пока не готов…

– Сколько он весит?

– Примерно пятьдесят фунтов, сэр. Плюс-минус. С виду смахивает на обычный чемодан. Защита от влаги сильно его утяжеляет, но если предстоит двигаться по пересеченной местности, без нее никуда. Особенно в такое время года. – Он в нерешительности помялся. – Хотя лично меня больше волнует, что он слишком медленно работает с азбукой Морзе, сэр.

– Да, вы правы. Как думаете, сможете натаскать его к сроку?

– Не могу обещать, сэр. Пока не увижу, что станет получаться с подключенным передатчиком. Только на втором этапе, после отдыха. А пока я даю ему лишь разминаться с пищалкой.

– Спасибо и на этом, – поблагодарил Холдейн.

13

После первых двух недель занятий Лейсеру предоставили увольнительную на сорок восемь часов. Он сам ни о чем подобном не просил и казался удивленным, когда ему сообщили новость. Он ни при каких обстоятельствах не должен показываться в собственном районе. Ему разрешалось уехать в пятницу, но он предпочел отбыть в Лондон в субботу утром. Несколько раз его предупредили, что он должен избегать мест, где мог встретить знакомых, и, как ни странно, это ему даже понравилось.

Эвери беспокоился за Лейсера и решил еще раз предварительно поговорить с Холдейном.

– Мне кажется, нам не стоит просто так отпускать его. Вы сами сказали, что ему нельзя заезжать в Саут-Парк, нельзя встречаться с друзьями, если они у него вообще есть. Так куда же он может направиться?

– Вы боитесь, что он будет маяться в одиночестве?

Эвери покраснел.

– Думаю, его все время будет тянуть назад.

– Ну, против этого никто возражать не станет.

Лейсеру выдали деньги на расходы – старыми купюрами по одному фунту и пятерками. Он хотел вернуть их, но Холдейн настоял, словно вопрос был действительно принципиальным. От предложения снять для него номер в отеле он отказался. Холдейн считал, что ему следует непременно поехать в Лондон, и Лейсер послушно отправился туда, словно был обязан подчиняться приказу.

– Уж этот обязательно найдет себе какую-нибудь красотку. Как пить дать, – с довольным видом резюмировал Джонсон.

Лейсер уехал полуденным поездом, прихватив один из своих чемоданов и надев верблюжье пальто, у которого был слегка военный покрой и обтянутые кожей пуговицы, и ни один знающий человек не сказал бы, что в этом облачении было хоть что-то истинно английское.

Он сдал чемодан в камеру хранения на Паддингтонском вокзале и пошел по Праед-стрит, потому что не знал, куда еще ему идти. Так он брел не спеша примерно полчаса, разглядывая витрины магазинов и читая объявления с фотографиями и номерами телефонов проституток на досках объявлений. Близился субботний вечер. Группы немолодых мужчин в фетровых шляпах и плащах крутились между магазинчиком, торговавшим порнографией, и сутенерами, дежурившими на углах. Транспортный поток на улицах стал иссякать, и постепенно повсюду воцарялась атмосфера унылого и безнадежного безделья выходных дней.

Сомнительное заведение, именовавшееся «киноклубом», за фунт выдало ему членскую карточку, чтобы соблюсти букву закона. И он оказался в темном зале среди каких-то призрачных фигур, сидя на кухонном стуле. Фильм оказался очень старым: такой могли вывезти из Вены после аншлюса. Две девицы, совершенно голые, пили чай. Звуковая дорожка у фильма отсутствовала напрочь, и потому они просто пили чай, слегка меняя позы, когда подносили к губам чашки. Обеим сейчас уже было бы лет шестьдесят, если только они пережили войну. Он встал и вышел, потому что миновала половина шестого и открылись пабы. Мужчина, сидевший в киоске у входа, сказал:

– У меня есть девочка, которая любит повеселиться. Совсем еще юная.

– Нет, спасибо.

– Стоит всего два с половиной фунта и обожает иностранцев. Она и любить может по-иностранному. Хоть по-французски.

– Заглохни.

– Не надо мне грубить.

– Заглохни, гнида. – Лейсер повернулся к киоску, в глазах его горела злоба. – В следующий раз, когда будешь предлагать мне девочку, имей в виду, что имеешь дело с англичанином.

Стало немного теплее, ветер утих, но улица опустела – все радости жизни успели перекочевать под крышу. Женщина за стойкой сказала:

– Не могу тебе смешать коктейль прямо сейчас, милый. Дождись, пока народ немного схлынет. А сейчас, сам видишь, у меня нет ни секунды.

– Но я больше ничего не пью.

– Извини, милый.

Ему пришлось довольствоваться джином с итальянским вермутом, но и тот ему подали теплым, без положенной по рецепту вишенки. Ходьба немного утомила его. Он уселся на стоявшую вдоль стены скамью и стал наблюдать за четверкой игроков в дартс. Они не произносили ни слова, отдаваясь игре так, как велела древняя традиция, которую они глубоко уважали. Это даже немного напоминало немой фильм в клубе. Потом один из них заторопился на свидание, и они окликнули Лейсера:

– Четвертым будешь?

– Я не против, – сказал он, довольный приглашением, и уже встал, когда появился какой-то Генри, старый приятель, и они, конечно, предпочли Генри ему. Лейсер хотел завязать спор, но понял, что это бессмысленно.

Эвери тоже ушел из дома один. Холдейну он сказал, что отправляется на прогулку, а Джонсону наплел про новый фильм в кинотеатре. Его ложь почему-то никогда не имела рационального объяснения, как и в этом случае. На самом же деле он обнаружил, что слоняется по тем местам города, которые когда-то были ему хорошо знакомы: прошел мимо здания колледжа в Турле, книжных магазинов, пабов и библиотек. Семестр подходил к концу. Над Оксфордом ощутимо витал дух приближавшегося Рождества, и он уже начинал осторожно готовиться к нему, извлекая на свет божий прошлогоднюю мишуру.

Эвери свернул на Бэнбери-роуд и по ней добрался до пересечения с улицей, где они с Сэрой прожили первый год после свадьбы. В квартире сейчас было темно. Стоя напротив нее, он пытался уловить в этом доме, как и в себе самом, какие-то признаки сентиментальных чувств – привязанности, любви или хоть чего-нибудь, что объясняло бы их женитьбу, но не находил ничего, потому что, как он теперь понимал, ничего не было с самого начала. Он отчаянно всматривался, вспоминал, стремясь понять побуждения юности, но их словно не существовало. Он вглядывался в пустой дом и потому поспешил вернуться туда, где жил Лейсер.

– Хороший фильм? – спросил Джонсон.

– Неплохой.

– А я думал, ты отправился на прогулку, – заметил Холдейн, поднимая взгляд от кроссворда.

– У меня изменились планы.

– Кстати, об оружии Лейсера, – сказал Холдейн. – Как я понял, он предпочитает три-восемь?

– Да. Только теперь это называется девятимиллиметровым пистолетом.

– После того как вернется, пусть начинает носить его с собой. Куда бы ни отправился. Без патронов, разумеется. – Он посмотрел на Джонсона. – В особенности когда начнет реальные тренировки с передатчиком. Пистолет всегда должен быть при нем. Нам нужно, чтобы без него он чувствовал себя потерянным и уязвимым. Я уже договорился, чтобы оружие доставили, Эвери. Найдете его у себя в спальне вместе с кобурами разных форм и размеров. Вероятно, вам придется ему все объяснить.

– А почему не вам самому?

– Нет, лучше, если это сделаете вы. У вас с ним установились приятельские отношения.

Эвери поднялся наверх и позвонил Сэре. Как выяснилось, она отправилась пожить к маме. Разговор у них получился очень формальным.

Лейсер набрал номер Бетти, но никто не ответил. Почувствовав облегчение, он зашел в ювелирный магазин у станции, который работал по воскресеньям, и купил миниатюрные каретку и лошадок из золота, которые крепились к браслетам с амулетами. Обошлось ему это в одиннадцать фунтов – почти такую же сумму он получил в виде отпускных. Он попросил отправить покупку заказной бандеролью по ее адресу в Саут-Парке. К посылке приложил открытку: «Вернусь через пару недель. Веди себя хорошо». И машинально расписался «Ф. Лейсер», но понял ошибку, зачеркнул подпись и поставил простое – «Фред».

Он еще немного прошелся, подумывая не снять ли на ночь девушку, но в конце концов остановился в номере привокзального отеля. Спалось ему плохо – мешал шум улицы. Утром он снова позвонил Бетти, но она не отвечала. Впрочем, он положил трубку слишком рано, можно было подождать ответа и подольше. Позавтракав, он купил воскресные газеты, вернулся в номер и до самого обеда читал отчеты о вчерашних футбольных матчах. Ближе к вечеру отправился на прогулку – это вошло у него в привычку, – бесцельно блуждая по Лондону, сам не зная, куда направляется. Сначала он долго шел вдоль реки до самого Чаринг-Кросса и неожиданно оказался в пустом сквере под обильными струями дождя. Асфальтированные дорожки были устланы желтыми опавшими листьями. На возвышении для оркестра сидел старик – сидел совершенно один. На нем было черное пальто, в руках брезентовая сумка, похожая на чехол от противогаза. Он то ли спал, то ли вслушивался в бесшумную музыку.

Дождавшись позднего вечера, чтобы не слишком расстроить Эвери, Лейсер последним поездом вернулся в Оксфорд.

Эвери знал паб по ту сторону Баллиола, где по воскресеньям можно было сыграть в барный бильярд^[512]. Джонсону нравился бильярд. Он пил гиннесс, Эвери выбрал виски. Они веселились от души после трудной недели. Джонсон выигрывал: набирал очки, методично направляя шары в отверстия с низким номиналом, тогда как Эвери пытался заработать 200 баллов одним ударом, но все время мазал.

– Да, я бы сейчас охотно поменялся местами с Фредом, – с чуть похабной ухмылкой сказал Джонсон. Он выполнял удар, и шар послушно закатился, куда ему было нужно. – Поляки по этой части большие мастаки. Поляк ни одной юбки не пропустит. Особенно наш Фред. Вот настоящий сексуальный террорист! По нему сразу видно.

– А что же ты сам, Джек?

– Только когда в настроении. Между прочим, прямо сейчас я бы не отказался немного порезвиться.

Они сделали по паре ударов каждый, но у обоих в голове начали гулять подогретые алкоголем эротические фантазии.

– Но в остальном я ему не завидую, – добавил Джонсон. – Здесь мы в более выгодном положении, что скажете?

– Это верно.

– Знаете, – сказал Джонсон, натирая мелом наконечник своего кия, – мне, наверное, не стоит так фамильярничать с вами, а? Вы все-таки окончили колледж, и все такое. Вы принадлежите совсем к другому классу, Джон.

Это не помешало им тут же выпить за здоровье друг друга, хотя оба думали о Лейсере.

– Да брось ты классовые различия! – сказал Эвери. – Мы же с тобой воюем на одной войне.

– Да, уж это точно.

Джонсон вылил себе в бокал остатки пива из бутылки, но, как ни осторожничал, часть пены перелилась через край на бортик стола.

– За здоровье Фреда, – сказал Эвери.

– За Фреда. Пусть развлекается. Удачи ему во всем.

– Удачи тебе, Фред.

– Вот только не знаю, как он управится с Б-2, – пробормотал Джонсон. – Ему еще предстоит немало потрудиться.

– За Фреда!

– Да. Фред – приятный малый. Между прочим, ты знаешь парня по фамилии Вудфорд? Того, который разыскал меня?

– Конечно, знаю. Он, кстати, приедет на следующей неделе.

– Когда-нибудь встречался с его женушкой? С Бабз? Вот это была бой-баба! Давала всем и каждому… Господи! Теперь, наверное, остепенилась. Но у многих остались приятные воспоминания.

– Должно быть, так.

– Тому дадут, кто хорошо попросит. Выпьем за это, – объявил Джонсон.

Они выпили, не обратив внимание на богохульный и пошлый смысл шутки.

– Она в свое время долго гуляла с парнем из административного отдела. С Джимми Гортоном. Где он сейчас?

– В Гамбурге. И по-моему, неплохо там устроился.

Дома они оказались раньше Лейсера. Холдейн уже улегся в постель.

Перевалило за полночь, когда Лейсер снял в прихожей свое насквозь промокшее верблюжье пальто, причем с присущей ему аккуратностью расправил его на плечиках вешалки, а потом на цыпочках прошел в гостиную и включил свет. Он любовно оглядел тяжелую мебель. Высокий комод, с его бронзовыми ручками, искусно украшенный резьбой, бюро и столик для Библии. Потом с такой же нежностью он стал вглядываться в изображения хорошеньких женщин, игравших в крокет, привлекательных мужчин в военных мундирах, высокомерных юнцов в костюмах для гребли и канотье, девушек в Челтнеме^[513] – перед ним прошла долгая история чьих-то жизней в мире условностей, где не оставалось места даже намеку на подлинные чувства. Часы на каминной полке напоминали маленький павильон из голубого мрамора. Их позолоченные стрелки имели такую изощренную форму, были так замысловато украшены завитушками и резьбой, что требовалось посмотреть дважды, чтобы определить, куда указывали их концы. Стрелки не сдвинулись с места с тех пор, как он уехал: они, вероятно, оставались в том же положении еще до его рождения, но и это в его глазах придавало достоинство старинным часам.

Он поднял чемодан с пола и поднялся наверх. Холдейн покашливал, но под дверью его комнаты света видно не было. Лейсер постучал в дверь Эвери.

– Ты не спишь, Джон?

Через какое-то время он услышал, как тот сел в кровати.

– Хорошо провел время, Фред?

– Еще как!

– Девочки попались что надо?

– Обычные. До завтра, Джон.

– До завтра. Спокойной ночи, Фред… Фред?

– Что такое, Джон?

– Мы с Джеком славно повеселились. Жаль, тебя не было с нами.

– Мне тоже, Джон.

Он медленно побрел по коридору, довольный ощущением усталости, вошел в свою спальню, снял пиджак, прикурил сигарету и с облегчением откинулся в кресле. Оно было высоким и очень удобным, с широкими подлокотниками. Но он лишь начал наслаждаться покоем, когда ему в глаза бросился какой-то посторонний предмет в комнате. На стене висела таблица для преобразования букв в цифры, а прямо под ней на постели по центру пухового одеяла стоял старый чемодан явно континентального производства из темно-зеленого брезента с обитыми кожей углами. Чемодан был открыт: внутри виднелись две коробки из серого металла. Лейсер встал, глядя на них в немом изумлении узнавания. Потом прикоснулся – осторожно, словно опасался обжечься. Начал вращать диски. Склонился и стал читать надписи под переключателями. Это вполне могла быть та же рация, которой он пользовался в Голландии: приемник и передатчик в одной упаковке, шнур и вилка питания, ключ и наушники – в другой. И в мешочке из парашютного шелка, затянутом зеленым шнуром, лежали кристаллы – десятки кристаллов. Лейсер дотронулся пальцем до ключа. Ему показалось, что прежний был значительно больших размеров.

Он вернулся в кресло, не сводя глаз с чемодана, и потом еще долго сидел, прямой и напряженный, уже не думая о сне, как часовой на посту.

К завтраку он опоздал.

– Вам предстоит весь день работать с Джонсоном, – сказал Холдейн. – По крайней мере все утро и после обеда тоже.

– Мы не идем на прогулку? – спросил Эвери, расправляясь с яичницей.

– Завтра, возможно, сможете немного погулять. С этого момента мы должны полностью сосредоточить внимание на технике. Боюсь, нам будет не до долгих прогулок.

В понедельник Шеф нередко оставался в Лондоне на всю ночь, заявляя, что это единственный вечер, когда он может без труда найти место за столом в своем клубе. Но, как подозревал Смайли, для него это был лишь предлог, чтобы побыть подальше от жены.

– До меня доходят слухи, что вся Блэкфрайарз-роуд покрылась цветами, – сказал он. – А Леклерк разъезжает в «роллс-ройсе».

– Это всего лишь заурядный «хамбер», – успокоил его Смайли. – Им кинули подачку из министерского гаража.

– Ах вот, значит, откуда взялась машина? – переспросил Шеф, высоко вскинув брови. – Забавно. Но на то они и черные монахи, чтобы просить подаяния.

14

– Стало быть, прибор вам знаком? – спросил Джонсон.

– Б-2?

– Именно. Хотя официально он именуется Б-2 третьего типа «Марк Два». Работает от переменного тока или от шестивольтного автомобильного аккумулятора, но, насколько я понял, вы будете пользоваться розеткой? Мы навели справки о районе вашей заброски. Ток в сети там переменный. У вас потребление электричества составит пятьдесят семь ватт при передаче и двадцать пять на приеме. А если окажетесь в зоне с прямым током, то уж придется как-то раздобыть аккумулятор, верно?

Лейсер даже не улыбнулся.

– К вашему проводу питания и вилке прилагается насадка, которая подойдет к любой розетке на континенте.

– Знаю.

Лейсер наблюдал, как Джонсон готовит радио к работе. Сначала он подсоединил приемник и передатчик к шнуру питания с помощью разъема с шестью контактами, вставил вилку в розетку и включил рацию. Затем дошла очередь до ключа и наушников, подсоединенных соответственно к передатчику и приемнику.

– Этот ключ меньше, чем те, которыми мы пользовались на войне, – пожаловался Лейсер. – Вчера я попробовал его. Пальцы соскальзывают.

– Извините, Фред, но размер тот же. – Он подмигнул Лейсеру. – Просто рука с тех пор у вас стала больше.

– Хорошо. Что дальше?

Дальше Джонсон достал из другой коробки моток многожильного кабеля в пластмассовой оплетке и присоединил один из его концов к гнезду антенны.

– Большинство ваших кристаллов рассчитаны примерно на три мегацикла, а значит, вам, вероятно, не придется часто менять обмотку катушки. Отрежьте с самого начала кусок подлиннее для антенны, Фред, и у вас все будет тип-топ, особенно по ночам. Теперь займемся настройкой. Вы подсоединили антенну, заземление, ключ, наушники и включились в сеть. Сверьтесь со своим расписанием и выясните, на какой частоте предстоит работать, после чего достаньте нужный для этого кристалл. Так? – Он взял в руку небольшую капсулу из бакелита и вогнал ее контакты в двойной разъем. – По принципу «мальчик-девочка», все очень просто. Как вы, Фред? Вопросы есть? Я не слишком быстро объясняю?

– Я внимательно наблюдаю. Все ясно. Не надо прерываться.

– Теперь поворачиваете диск селектора кристаллов до положения «пользование всеми кристаллами» и настраиваете длину волны в соответствии с нужной вам частотой. Если вам необходимы три с половиной мегагерца, ручка настройки волны устанавливается между тройкой и четверкой, вот так. Теперь включите катушку с обмоткой любым концом и получите необходимый перехлест.

Лейсер подпер голову руками, стараясь тщательно запомнить очередность действий, когда-то так хорошо ему знакомую. А Джонсон продолжал с легкостью человека, впитавшего все эти приемы с молоком матери. Говорил он негромко, непринужденно, разъяснения давал терпеливо, а его пальцы перемещались от одной части прибора к другой жестами, доведенными до автоматизма. И его монолог продолжался:

– СПТ устанавливаем на «П» для приема. Анодную настройку и антенну совмещаем на десятке. Теперь мы готовы к работе, верно? – Он указал на окошко измерительного прибора. – Стрелка должна стоять в районе трехсот, что мы и получили, не так ли, Фред? Сделаем пробную попытку: переведем селектор волны на тройку и отрегулируем УМ, чтобы получить максимум. В данном случае подойдет шестерка…

– Что такое УМ?

– Усилитель мощности, Фред. Неужели забыли?

– Продолжайте.

– Теперь я плавно веду анодный стержень, чтобы, наоборот, получить наименьшее значение – вот так! Он стоит на сотне, а указатель на двойке, верно? Переводим рукоятку СПТ на «С» – сообщение. Осталось только подстроить антенну. Вот, Фред, нажимаем на ключ. Видите, как качнулась стрелка прибора? Это потому, что вы послали в антенну первый импульс. Понятно?

Затем он уже молча провел тонкую настройку антенны, что превратилось у него в краткий и вроде бы простой ритуал, и стрелки измерителей послушно заняли свои места.

– И все дела! – торжествующе воскликнул Джек. – Теперь пусть Фред попробует… Э, да у вас руки вспотели! Хорошо, должно быть, погуляли в выходные. Но постойте-ка. Есть идея.

Он ненадолго вышел из комнаты и вернулся с чем-то похожим на увеличенных размеров солонку. Из нее он тщательно распылил французскую детскую присыпку по всей черной поверхности головки ключа передачи.

– Послушайте моего совета, – сказал он. – Оставьте на время девушек в покое. Дайте им немного подрасти. А, Фред?

Лейсер не сводил взгляда со своей ладони, в складках которой скопился пот.

– Я не мог заснуть этой ночью.

– Ясное дело, не могли. – Джонсон ласково погладил передатчик. – С нынешней ночи спать будете в обнимку только с ним. Он вам теперь заменит подругу. Назовем его хоть «миссис Фред», если угодно. И больше никого к своей постели не подпускайте.

Затем он проворно разобрал передатчик и предоставил Лейсеру первую попытку собрать его самостоятельно. У Лейсера это выходило почти так же медленно, как у ребенка, собирающего сложную модель из деталей конструктора. Как давно ему приходилось заниматься этим в последний раз!

И теперь день за днем Лейсер и Джонсон просиживали за маленьким столиком в спальне, выстукивая сообщения. Иногда Джонсон на ночь глядя уезжал в микроавтобусе, оставляя Лейсера в спальне, и они до рассвета обменивались радиограммами. Или Лейсер уезжал с Эвери – одного его по-прежнему не отпускали, – и из временно снятого домика в Фэйрфорде они отправляли и принимали открытым текстом зашифрованные тривиальности, которые легко было принять за проделки радиолюбителей. В Лейсере произошла заметная перемена. Он стал нервным и раздражительным и постоянно жаловался Холдейну на сложности с передачами на разных частотах, на необходимость постоянной перенастройки передатчика и крайне ограниченные промежутки времени. Его отношения с Джонсоном оставались напряженными. Джонсон прибыл последним, и Лейсер усвоил манеру обращаться с ним как с посторонним, делая все, чтобы не допустить его полноценным членом в узкую группу, которая, по его мнению, изначально сформировалась и состояла из Эвери, Холдейна и его самого.

Однажды за завтраком разыгралась совершенно абсурдная сцена. Лейсер снял крышку с банки, заглянул в нее и, повернувшись к Эвери, спросил:

– Это что, варенье?

Джонсон с ножом в одной руке и бутербродом в другой перегнулся через стол.

– В Англии так не говорят, Фред. Мы называем это джемом.

– Да ладно, варенье или джем, какая разница?

– Нет, это джем, – повторил Джонсон. – Англичане не употребляют слово варенье.

Лейсер тщательно закрыл банку, побледнев от злости.

– Не тебе учить меня, как говорить!

Холдейн резко вскинул взгляд от своей газеты.

– Угомонись, Джонсон. Варенье тоже годится. В нашем словаре есть и такое слово.

Вот только сами манеры Лейсера говорили о его иностранномпроисхождении. Его вежливость часто напоминала вежливость слуги, да и ссоры с Джонсоном не свидетельствовали о хорошем английском воспитании.

Но даже несмотря на мелкие происшествия, эти двое, как любые два человека, занятые общим делом, тоже постепенно стали жить одной надеждой, делить радости и огорчения. Депрессия одного передавалась другому. Если занятие проходило успешно, они являлись за стол в отменном расположении духа. И тогда начинали обмениваться понятными только им двоим ремарками о состоянии ионосферы, о зависимости частот от расстояний или о необычных показаниях приборов во время очередного сеанса. Если все шло плохо, они разговаривали мало или вообще отмалчивались, и в таких случаях все, кроме Холдейна, торопились поскорее покончить с унылой трапезой. По временам Лейсер просил у Холдейна разрешения отправиться с Эвери на прогулку, но тот неизменно качал головой и говорил, что на это нет времени. Эвери чувствовал себя виноватым, как неверный любовник, но даже не пытался помочь.

Когда очередные две недели уже подходили к концу, дом «Майская мушка» стал принимать других посетителей – разного рода специалистов из Лондона. К ним наведался инструктор-фотограф – высокий мужчина с бесцветными глазами, – который продемонстрировал навыки обращения с миниатюрной камерой, имевшей тем не менее сменную оптику. Потом нанес визит доктор, добродушный и совершенно лишенный любопытства человек, и несколько минут прослушивал Лейсеру сердце. Оказалось, что на медицинском осмотре настояло министерство финансов, поскольку возник вопрос о возможной выплате денежной компенсации в случае летального исхода. Лейсер со смехом сказал, что у него нет родственников, которые могут потребовать компенсацию, но пожелание финансистов все равно было удовлетворено.

По мере того как вокруг происходила вся эта суета, Лейсер действительно полюбил везде ходить с оружием. Эвери вручил ему пистолет сразу после его возвращения из увольнительной. Ему нравилась кобура, крепившаяся к плечу: покрой пиджаков превосходно скрывал ее от посторонних глаз. Порой под конец долгого дня он доставал оружие и ощупывал его, заглядывал в ствол, поднимал и опускал, как делал когда-то в тире.

– Богом клянусь, нет пистолета лучше этого, – повторял он. – Взять хотя бы размеры. На континенте не делают ничего подобного. А что до женских пистолетиков, то они похожи на женские автомобили. Прислушайся к моему мнению, Джон, ничто не сравнится с три-восемь.

– Теперь их называют девятимиллиметровыми, – всякий раз педантично напоминал Эвери.

Неприязнь Лейсера к посторонним достигла кульминации, когда неожиданно приехал Хайд из Цирка. То утро вообще не задалось. Лейсеру было поручено выполнить задание на время: зашифровать и передать сорок групп. Его спальня и комната Джонсона превратились теперь в единый центр, откуда за закрытыми дверями передавались и принимались радиограммы. Джонсон научил его ряду общепринятых международных сигналов. QRJ – не слышу тебя; сигнал слишком слаб. QRW – отправляй на более высокой скорости. QSD – твой почерк неразборчив. QSM – повтори последнее сообщение. QSZ – передай каждое слово дважды. QRU – у меня нет для тебя новостей. В тот день, по мере того как Лейсер начал лепить все больше ошибок, Джонсон добавил масла в огонь своими критическими замечаниями. В результате, исходя злобными криками, Лейсер скатился вниз по лестнице к Эвери. Джонсон спустился следом.

– Нельзя вот так просто бросать работу. Нужно завершить начатое.

– Отстань от меня.

– Но послушайте, Фред. Вы все сделали неверно. Я четко попросил вас передать количество групп до того, как вы начнете отправлять сообщение. Разве трудно запомнить такую простую вещь? Или у вас…

– Сказал же, отвяжись от меня! – Лейсер хотел добавить что-то еще, но раздался звонок в дверь. Это был Хайд. Он привез с собой помощника, который все время сосал какие-то таблетки, опасаясь простудиться.

За обедом магнитофон они не прослушивали. Гости сидели рядом и ели с таким мрачным видом, словно им каждый день приходилось поглощать одну и ту же пищу ради получения необходимого количества калорий. Хайд был тощим смуглым мужчиной, абсолютно лишенным чувства юмора, и напомнил Эвери Сазерленда. Он приехал с целью превратить Лейсера в другого человека. При нем были бумаги, на которых нужно было поставить подпись, удостоверения личности, разного рода карточки для получения продуктов, водительские права, разрешение на въезд в приграничную полосу, но только в пределах определенной зоны, а в чемодане даже лежала какая-то старая рубашка. После обеда он выложил все это на стол, пока его помощник, оказавшийся фотографом, готовил к работе камеру.

Они надели на Лейсера заношенную рубашку и сняли его лицо так, чтобы были видны оба уха, как принято в Германии, а потом повели подписывать бумаги. Лейсер заметно нервничал.

– Мы дадим вам фамилию Фрейсер, – заявил Хайд не допускавшим возражений тоном.

– Фрейсер? Но это очень похоже на мою настоящую фамилию.

– В том-то и смысл. Так распорядились ваши люди. Чтобы легче было расписываться и исключалась возможность ошибок и оговорок. Вам лучше попрактиковаться, прежде чем начнете ставить подписи.

– Но я хочу другую фамилию. Совершенно другую.

– Полагаю, нам придется остановиться на Фрейсере, – ответил Хайд. – Решение об этом принималось на высоком уровне. – Он принадлежал к числу людей, часто прибегавших в речи к страдательному залогу.

Повисло неловкое молчание.

– Я хочу другую. Мне не нравится Фрейсер. Ее надо изменить. – Лейсеру не нравился и сам Хайд, причем он явно собирался заявить об этом вслух секунд через тридцать.

Холдейну пришлось вмешаться.

– Вы обязаны подчиняться приказам. Департамент сделал выбор. И речи быть не может о том, чтобы вносить изменения в план на этом этапе.

Лейсер побледнел как полотно.

– Значит, им придется их внести, будь все трижды неладно! Я хочу другую фамилию, вот и все. Господи, это же всего лишь мелочь, пустяк, верно? Я не прошу ничего другого: только нормальную фамилию, а не исковерканную версию моей собственной.

– Это не более чем тренировка, – заметил Хайд, – или я чего-то не понимаю?

– А вам и не нужно ничего понимать! Просто измените ее, только и всего. Кем вы себя возомнили? Являетесь сюда и начинаете мной командовать!

– Мне придется позвонить в Лондон, – сказал Холдейн и поднялся наверх. Переминаясь с ноги на ногу, всем пришлось ждать его возвращения.

– Хартбек вас устроит? – спросил Холдейн. В его голосе звучал откровенный сарказм.

Лейсер мгновенно заулыбался.

– Хартбек? Да, это подойдет. – Он развел руки в извиняющемся жесте. – Хартбек прекрасно подойдет.

Лейсер минут десять тренировался, а потом поставил подпись на документах, каждый раз добавляя небольшую завитушку, словно перо наткнулось на покрытый пылью участок бумаги. Хайд прочел ему лекцию об использовании документов. На это ушло продолжительное время. На данный момент в Восточной Германии карточной системы как таковой больше не существовало, объяснил Хайд, но ее заменила система прикрепления населения к конкретным продуктовым магазинам, которые выдавали свои сертификаты. Он обрисовал принципы выдачи разрешений на перемещения и обстоятельства, при которых они требовались, долго распространялся о том, что Лейсер обязан сам предъявлять свое удостоверение личности, не дожидаясь просьбы об этом, если ему нужно будет приобрести железнодорожный билет или снять номер в гостинице. Лейсер снова вступил с ним в спор, и Холдейн попытался на этом закончить их встречу. Хайд не обратил на него никакого внимания. Он терпеливо закончил, кивнул всем присутствующим и удалился вместе с ассистентом, тщательно уложив в чемодан старую рубашку как ценную часть своего рабочего снаряжения.

Нежданный взрыв темперамента Лейсера вызвал у Холдейна тревогу. Он снова позвонил в Лондон и попросил своего помощника Гладстона проверить досье Лейсера и выяснить, не содержится ли в нем каким-то образом фамилия Фрейсер. Были проверены все бумаги, но поиск не дал результатов. Когда Эвери заметил, что Холдейн придает слишком большое значение мелкому инциденту, тот покачал головой.

– Когда речь идет о «втором дыхании», мелочей не бывает.

После визита Хайда Лейсера стали ежедневно натаскивать на подробностях его «легенды». Шаг за шагом он сам, Эвери и Холдейн неустанно конструировали прошлое человека по фамилии Хартбек, подбирая ему род занятий, вкусы, привычки, обдумывая, какой могли быть его интимная жизнь и возможный круг друзей. Вместе они создавали мельчайшие черты личности придуманного ими мужчины, наделяя его свойствами и навыками, которых у самого Лейсера не было и в помине.

Примчался Вудфорд с новостями из департамента.

– Директор справляется потрясающе. – Он говорил так, словно Леклерку приходилось бороться с опасной болезнью. – Мы отправляемся в Любек ровно через неделю. Джимми Гортон общался с западногерманскими пограничниками. По его словам, на них можно положиться. Они подобрали для нас место перехода, а мы сняли фермерский дом на окраине города. Джимми распускает слухи, что туда скоро приедет группа ученых, чтобы отдохнуть в тишине и подышать свежим воздухом.

Холдейну он доверительно сообщил:

– Департамент проводит великолепную работу. Все как один. А какой царит боевой дух, Адриан! Никто и не думает смотреть на часы. Без различия в чинах. Деннисон, Сэндфорд… Мы все – единая команда. Знал бы ты, какой бой Кларки дал министерству по поводу пенсии для бедной вдовы Тейлора! Как тут дела с «Майской мушкой»? – спросил он, понизив голос.

– Все в порядке. Работает наверху с передатчиком.

– Никаких больше нервишек? Срывов, капризов?

– Насколько я знаю, никаких, – ответил Холдейн так, словно заведомо не мог владеть всей информацией.

– Быть может, в нем кровь играет? Иногда им как раз в такой момент требуется девица для разрядки.

Вудфорд привез рисунки советских ракет, которые чертежники министерства сделали с фотографий из аналитического отдела, увеличенные до размера фут на три и тщательно наклеенные на куски картона. На некоторых стоял штамп повышенной секретности. Отдельные части были помечены стрелками с пояснениями, которые читались удивительно по-детски: крыло, конус, топливный бак, боеголовка. Рядом с каждой ракетой была изображена фигурка, похожая на пингвина в летном шлеме, с подписью «средний рост человека». Вудфорд расставил картинки по комнате, словно это были его собственные произведения искусства. Эвери и Холдейн молча наблюдали за ним.

– Он сможет рассмотреть это после обеда, – сказал Холдейн. – А пока сложи их снова в папку.

– Еще я привез фильм, чтобы дать ему дополнительную информацию. Запуски, перевозка, сведения о разрушающей способности. Директор подчеркнул необходимость хорошенько растолковать ему, какой силой обладают эти штуковины. Так сказать, вколоть ему адреналина.

– Ему не требуются дополнительные инъекции, – возразил Эвери.

Вудфорд вдруг вспомнил еще нечто важное.

– Кстати, этот твой юный сотрудник Гладстон хотел переговорить с тобой. Настаивает, что дело важное, но не может с тобой связаться. Я сказал, что ты ему позвонишь, как только появится свободная минута. Как я понял, ты поручил ему провести исследование района операции «Майская мушка». Промышленное развитие, военные маневры и что-то там еще, так? Он говорит, что у него для тебя есть информация в Лондоне. Прекрасный образец сотрудника младшего состава этот Гладстон. – Он поднял глаза к потолку. – Когда Фред спустится вниз?

Холдейн резко ответил:

– Я не хочу, чтобы ты с ним встречался, Брюс. – Обращаться к человеку по имени было для него случаем исключительным. – Тебе будет лучше пообедать в городе. Выставишь счет бухгалтерии.

– Почему, ради всего святого?

– Вопрос безопасности. Я считаю, что чем меньше наших людей он будет знать в лицо, тем лучше. Рисунки говорят сами за себя. Как я полагаю, фильм тоже не нуждается в твоих комментариях.

Оскорбленный в лучших чувствах, Вудфорд уехал. Именно тогда Эвери понял, что Холдейн всерьез хочет поддерживать у Лейсера иллюзию, что в департаменте дураков не держат.

На последний день подготовки Холдейн запланировал полномасштабную тренировку, которая бы продлилась с десяти утра до восьми вечера. В нее входило визуальное наблюдение за городом, скрытное фотографирование объектов и прослушивание записей. Информацию, которую Лейсер соберет в течение дня, он должен затем изложить в виде донесения, зашифровать и отправить вечером Джонсону по радио. Утренний брифинг прошел в атмосфере веселой расслабленности. Джонсон пошутил, что Лейсер может по ошибке начать фотографировать полицейское управление Оксфорда, вызвав взрыв смеха у самого Лейсера и даже улыбку на устах Холдейна. Семестр подходил к концу, скоро ученики разъедутся по домам.

Тренировка прошла успешно. Джонсон был доволен, Эвери исполнен энтузиазма, Лейсер от души рад благополучному исходу. Как сказал Джонсон, они провели два очень хороших сеанса связи: рука Фреда была тверда, как кремень. В восемь часов вечера они собрались к ужину, облачившись в свои лучшие костюмы. Даже меню продумали особое, а Холдейн извлек остатки своего бургундского. Они произносили тосты и даже заговорили о возможности сделать такие встречи в будущем ежегодными. Лейсер выглядел настоящим франтом в темно-синем костюме и галстуке из бледного муара.

Джонсон слегка перебрал. Он настоял, чтобы передатчик Лейсера принесли вниз, и несколько раз выпил за его благополучие, называя «миссис Хартбек». Эвери и Лейсер сидели рядом: с отчужденностью, возникшей в последнюю неделю, было покончено.

На следующий день, в субботу, Эвери и Холдейн возвращались в Лондон. Лейсеру предстояло оставаться с Джонсоном в Оксфорде до понедельника, когда вся группа переберется в Германию. В воскресенье микроавтобус из департамента должен был забрать чемодан с рацией. Ее доставят потом в Гамбург Гортону вместе с остальным базовым оборудованием Джонсона, а оттуда – в фермерский дом на окраине Любека, откуда и должна начаться операция «Майская мушка». Прежде чем покинуть дом, Эвери в последний раз оглядел его. Отчасти им двигала сентиментальность, но, с другой стороны, именно он подписывал договор аренды и должен был проверить сохранность чужого имущества.

По пути в Лондон Холдейн с трудом скрывал свое беспокойство. Он явно предвидел еще какие-то проблемы, которые по неизвестным пока причинам могли возникнуть с Лейсером.

15

Тем же вечером Сэра лежала в постели. Мать привезла ее назад в Лондон.

– Если я буду тебе нужен, – сказал он, – то приеду к тебе куда угодно.

– Ты имеешь в виду, когда я окажусь при смерти? – Но, подумав серьезно, она добавила: – Я тоже готова для тебя на все, Джон. А теперь могу я получить ответ на свой вопрос?

– В понедельник. Мы отправляемся всей группой. – Он говорил так, словно речь шла о группе из детского сада.

– В какую часть Германии?

– Просто в Германию. В Западную Германию. На конференцию.

– Будут еще трупы?

– О, ради бога, Сэра! Неужели ты думаешь, я стал бы скрывать от тебя такие вещи?

– Да, Джон, я так думаю, – просто ответила она. – Если бы ты стал все мне рассказывать, это значило бы, что тебе плевать на работу. Но у тебя есть тайны, которыми ты со мной делиться не можешь.

– Скажу только, что мы занимаемся действительно крупным и важным делом… Это масштабная операция. С привлечением агентов. Я участвовал в их подготовке.

– Кто командует?

– Холдейн.

– Это тот, кто рассказывает тебе о своих отношениях с женой? Отвратный тип.

– Нет. Ты говоришь о Вудфорде. А Холдейн совершенно другой. Он не без странностей, но интеллектуал. Очень хороший сотрудник.

– Но они у тебя все очень хорошие, верно? Вудфорд тоже хороший.

Ее матушка принесла чай.

– Когда ты начнешь вставать с постели? – спросил он.

– Вероятно, в понедельник. Зависит от того, что скажет врач.

– Ей все равно нужен будет полный покой, – заявила мать Сэры и вышла из комнаты.

– Если ты действительно веришь в свое дело, выполняй его, – сказала Сэра. – Но только не надо… – Она осеклась и помотала головой, похожая сейчас на маленькую девочку.

– Ты просто ревнуешь. Ты ревнуешь меня к работе и к моим секретам. Ты не хочешь поверить в пользу, которую приносит моя работа.

– Продолжай. Верь в свое дело, если можешь.

Какое-то время они не смотрели друг на друга.

– Если бы не Энтони, я бы уже ушла от тебя, – наконец произнесла Сэра.

– Чего ради продолжать? – безнадежно спросил Эвери. – Уходи. Не позволяй Энтони мешать себе.

– Ты не общаешься со мной, почти не разговариваешь с Энтони. Он едва ли вообще тебя знает.

– А о чем разговаривать?

– О господи!

– Я не могу разговаривать о своей работе, и ты это знаешь, но я все равно рассказываю тебе больше, чем положено. Именно отсюда у тебя пренебрежительное отношение к департаменту, или я не прав? Ты не можешь понять его и не желаешь понимать. Тебе не нравится окружающая меня секретность, но потом ты меня же и презираешь, если я нарушаю правила.

– Не начинай снова.

– Я не вернусь, – сказал Эвери. – Решение принято.

– Не забудь на этот раз хотя бы о подарке для Энтони.

– В прошлый раз я купил ему молоковоз.

Они снова посидели молча.

– Тебе было бы полезно познакомиться с Леклерком, – сказал Эвери. – Поговорить с ним. Он сам постоянно предлагает. Поужинать вместе… Он, быть может, смог бы убедить тебя.

– В чем?

Сэра заметила клок ваты, выбившийся из шва ее пижамы. Вздохнув, достала маникюрные ножницы из ящика прикроватного столика и отрезала его.

– Надо было просто втянуть его обратно с изнанки, – сказал Эвери. – Так ты только портишь одежду.

– Какие они, твои агенты? – спросила она. – Ради чего они идут на это?

– Частично из верности принципам. В какой-то степени из-за денег, как я догадываюсь.

– То есть вы их подкупаете?

– О, замолчи, пожалуйста!

– Они англичане?

– Один из них англичанин. Не задавай мне больше вопросов, Сэра. Я не могу на них отвечать. – Он наклонился ближе к ней. – Не надо вопросов, милая.

Он взял ее за руку, она не сопротивлялась.

– Все они мужчины?

– Да.

И внезапно она заговорила. Без слез, без истерики, но слова вдруг полились из нее быстро и страстно, словно время для разговоров подходило к концу и наступал момент выбора.

– Джон, я хочу узнать все, узнать прямо сейчас, прежде чем ты уйдешь. Этот вопрос будет задан ужасно не по-английски, но ты все время твердил мне одно и то же. С того самого времени, как пошел на эту работу. Ты внушал мне, что отдельные люди не имеют значения: ни я сама, ни Энтони, ни твои агенты. Самое главное, повторял ты, что это твое призвание. Так вот, я хочу знать: кто призвал тебя? Что это за призвание такое? На этот вопрос ты никогда не находил для меня ответа. И потому прятался от меня? Быть может, ты мученик, Джон? Тогда я действительно должна уважать то, чем ты занимаешься. Скажи, тебе многим приходится жертвовать?

Откровенно избегая ее взгляда, Эвери сказал:

– Все обстоит совершенно иначе. Я выполняю свою работу. Я – техническая деталь, часть общего механизма. Ты же хочешь обвинить меня в двойных стандартах, верно? Стремишься показать парадоксальность и двойственность моего положения.

– Ничего подобного. Но ты сказал то, что я желала услышать. Очерти вокруг себя круг и не смей выходить за его пределы. Это не двойные стандарты, Джон. Это полное отсутствие всяких стандартов. Ты ставишь себя очень низко. Неужели ты действительно считаешь себя таким ничтожеством?

– Это ты сделала из меня ничтожество. И не усмехайся. Ты и сейчас принижаешь меня, как только можешь.

– Джон, я готова дать любую клятву, что не делаю этого намеренно. Когда ты приехал домой сегодня вечером, у тебя был такой вид, словно ты влюбился. Обрел любовь, которая дает тебе счастье. Ты казался свободным и в ладу с самим собой. На мгновение я даже подумала, что у тебя появилась другая женщина. Вот почему я спросила, все ли твои агенты мужчины… Я решила, что у тебя новая любовь. А теперь ты сам мне говоришь, что ничтожен, но при этом даже этим готов гордиться.

Он немного подождал, а потом улыбнулся, как улыбался Лейсеру. И сказал:

– Я ужасно скучал по тебе, Сэра. В Оксфорде я специально ходил к тому дому на Чандос-роуд, помнишь его? Нам было там хорошо, правда? – Он пожал ее руку. – По-настоящему хорошо. И я думал обо всем. О нашей семье. Об Энтони. Я люблю тебя, Сэра, люблю. За все… За то, как ты воспитываешь нашего ребенка. – Он рассмеялся. – Вы оба такие уязвимые. Порой мне даже трудно воспринимать вас отдельно друг от друга.

Она молчала, и Эвери продолжил:

– Я подумал, а что, если бы мы жили за городом? Купили бы дом… У меня теперь гораздо более прочное положение на службе. Уверен, Леклерк поможет получить ссуду. Тогда у Энтони появилось бы место, где он смог бы побегать, порезвиться. Надо только стать смелее в своих действиях, расширить свои перспективы. Надо начать снова ходить в театры, как мы делали в Оксфорде.

– Разве? – спросила она рассеянно. – Но как мы будем ходить по театрам, если поселимся за городом?

– Департамент мне действительно дает очень многое, разве ты не видишь? Это настоящая работа, важная работа, Сэра.

Она мягко оттолкнула его.

– Мама приглашает нас всех к себе в Рейгейт на Рождество.

– Вот и чудесно. Послушай… По поводу моей конторы. Они теперь кое-чем мне обязаны после проделанной мной работы. Меня примут как равного. Как полноценного коллегу. Я стану одним из них.

– И тогда ты снимешь с себя всякую ответственность, не так ли? Ты же будешь лишь одним из членов большой команды. Значит, никаких жертв не потребуется.

Они вернулись к тому, с чего начали. Эвери, не сразу поняв это, тихо продолжал:

– Так я могу сказать ему? Могу сообщить, что ты приняла приглашение поужинать вместе?

– Боже милосердный, Джон, – горько усмехнулась она. – Не пытайся манипулировать мной, как одним из своих дерьмовых агентов.

Холдейн тем временем сидел за своим столом и просматривал доклад Гладстона.

Военные маневры проводились в районе Калькштадта дважды – в 1952 и 1960 годах. Во втором случае русские имитировали атаку пехоты на Росток при участии большого количества бронетехники, но без поддержки с воздуха. Об учениях 1952 года было мало что известно, за исключением того факта, что тогда крупный воинский контингент разместился в Волькене. Отмечалось, что большинство солдат носили малиновые погоны. Впрочем, сведения могли оказаться недостоверными. В обоих случаях район объявляли закрытым, причем ограничения распространялись до самого морского побережья. Далее следовал длинный список основных промышленных предприятий. Поступила информация – ее передал Цирк, отказавшись назвать источник, – что на плато к востоку от Волькена было начато строительство нового нефтеперерабатывающего завода, оборудование для которого доставлялось из Лейпцига. Существовала вероятность (хотя и не слишком большая), что его переправляли железной дорогой именно через Калькштадт. Не было никаких сообщений о волнениях среди гражданского населения или забастовках на заводах, которые могли бы привести к временному ограничению доступа посторонних в город.

В лотке для входящих документов лежала записка из отдела регистрации. Там подобрали затребованные им досье, но многие из них были совершенно секретными. Ознакомиться с ними он мог только в помещении библиотеки.

Холдейн спустился вниз, набрал нужную комбинацию кнопок, чтобы открыть замок, и через стальную дверь вошел в отдел регистрации, пытаясь нащупать выключатель, но не находя его. Ему пришлось в темноте пробираться мимо рядов стеллажей в небольшую комнату без окон в самом дальнем углу здания, где хранились документы, представлявшие особый интерес или помеченные как сверхсекретные. Здесь царил кромешный мрак. Он чиркнул спичкой и только тогда нашел выключатель. На столе лежали две стопки папок. Операция «Майская мушка», «совершенно секретно», теперь уже в трех томах с прикрепленным сверху списком допуска и обманкой – липовым названием досье «СССР и Восточная Германия». В этих папках в образцовом порядке хранились все имевшие отношение к делу документы и фотографии.

Бегло просмотрев новые входящие бумаги по «Майской мушке», Холдейн переключил внимание на вторую стопку досье. Это было повергавшее в депрессию собрание тонких папок с материалами на разного рода мошенников, проходимцев и сумасшедших, которые во многих странах мира под любыми предлогами пытались – изредка даже успешно – продать западным разведкам самую откровенную дезинформацию. Причем методы, пускавшиеся для этого в ход, оказывались на редкость однообразными. Крохотное рациональное зерно, почерпнутое из газет или из базарных сплетен, искусственно раздувалось до огромных размеров взятыми из головы подробностями, часто настолько невероятными, что становилось ясно, какими идиотами мошенники считали своих потенциальных жертв. Но рано или поздно чувство меры изменяло им, и следовала неизбежная реакция – полный разрыв отношений.

К одной из папок Гладстон прилепил кусок клейкой бумаги со своими инициалами и припиской: «Это может показаться вам интересным». В папке содержались показания перебежчиков из ГДР об испытаниях новейших советских танков в районе Гюствейлера. Сверху кто-то уже сделал пометку карандашом: «Интереса не представляет. Фальшивка». И действительно, «показания» оказались почти дословно переписанной статьей из ежегодника «Советская военная мощь» за 1949 год. Фальсификатор потрудился лишь над тем, чтобы увеличить параметры танка, указанные в издании, чуть ли не втрое и добавить угрожающих деталей собственного сочинения. Кроме того, в папку оказались вложены шесть снимков, очень нерезких и сделанных, как объяснялось, из окна движущегося поезда с помощью телескопического объектива. На обороте одной из фотографий Маккаллох резюмировал: «Перебежчик утверждает, что использовал зеркальную камеру „Экза-2“ восточногерманского производства. Плохая механика, но с оптикой от „Экзакты“. Использовал самые длинные выдержки. Изображения сильно размыты вследствие раскачивания вагона поезда. Все это весьма сомнительно». Но ничего конкретного заключить было невозможно. Та же марка фотоаппарата – и все. Холдейн запер отдел и отправился домой. Как сказал Леклерк, не его обязанность каждый раз доказывать, что Христос родился именно в день Святого Рождества. Точно так же, подумал Холдейн, не моя обязанность добывать доказательства, что Тейлора непременно убили.

Жена Вудфорда добавила в виски немного содовой. Так, капельку. Скорее по привычке, чем для вкуса.

– Значит, спим в офисе, бродяжка ты мой, – сказала она. – Они хотя бы платят тебе оперативные командировочные?

– Да, само собой.

– Тогда никакая это не конференция, точно? Конференции не приравниваются к оперативным заданиям. Если только, – добавила она, хихикнув, – вы не собираетесь проводить ее в Кремле.

– Хорошо, ты права. Это не конференция. Это действительно операция. Потому я и получаю надбавку.

Она посмотрела на него недобрым взглядом. Это была тощая бездетная женщина, и у нее была привычка щурить глаза, чтобы в них не попал дым от зажатой в губах сигареты.

– На самом деле ничего не происходит вообще. Ты все выдумал. – Она засмеялась жестким фальшивым смехом. – Лопух ты несчастный. – Она снова презрительно рассмеялась. – Как поживает наш маленький Кларки? Ты ведь по-прежнему боишься его? Почему ты ни разу в жизни слова не сказал ему поперек? Вот Джимми Гортон перечил ему на каждом шагу: он видел его насквозь.

– Даже не упоминай при мне имени Джимми Гортона!

– Джимми – прелесть!

– Бабз, в последний раз предупреждаю!

– Бедный Кларки! Помнишь, – задумчиво спросила жена, – какой миленький ужин он устроил для нас в своем клубе? Видать, он тогда вспомнил, что пришла наша очередь получить хоть каплю от его щедрот. Бифштексы, почки и размороженная фасоль. – Она отхлебнула виски. – И теплый джин. – Тут ее неожиданно поразила новая мысль. – Интересно, он хотя бы раз спал с женщиной? Боже, как интересно! И почему я никогда не задумывалась об этом раньше?

Вудфорд поспешил вернуть разговор на менее шаткую почву.

– Хорошо, пусть будет, как ты сказала. На самом деле ничего не происходит. – Он поднялся с глуповатой усмешкой и взял со стола спички.

– Ты не будешь здесь курить свою вонючую трубку, – сказала она скорее по привычке.

– Значит, ничего не происходит, – повторил он самодовольно и раскурил трубку, со свистом втягивая через нее воздух.

– Боже, как я тебя ненавижу!

Вудфорд покачал головой, все еще кривясь в улыбке.

– Плевать! Пусть будет так. Это ты сказала, а не я, – осклабился он. – Значит, я не сплю по ночам у себя в конторе, и все идет по-прежнему, ты это имела в виду? И в Оксфорд я не ездил. Я даже в министерство не заезжаю. И меня не привозит по ночам домой личный автомобиль.

Она наклонилась вперед, и ее голос внезапно зазвучал с устрашающим напором.

– Так расскажи мне, что происходит, – прошипела она. – У меня есть право знать! Я в конце концов твоя жена. Любой маленькой шлюшке в своей конторе вы все рассказываете. Расскажи и мне тоже.

– Мы засылаем человека через границу, – сказал Вудфорд. Это был момент его триумфа над ней. – Я лично руковожу всем, что происходит в Лондоне. Назревает международный кризис. Может даже начаться война. Дело очень рискованное.

Спичка давно погасла, но он все еще продолжал размахивать ею в воздухе, словно хотел потушить, наблюдая за женой с победным блеском в глазах.

– Ты никудышный лжец! – отозвалась она. – Рассказываешь мне здесь всякую чушь.

Между тем паб на углу их улицы в Оксфорде уже на три четверти опустел. Почти весь зал остался в их полном распоряжении. Лейсер потягивал «Белую леди», а его радиоинструктор угощался за счет департамента лучшим горьким пивом.

– Работай аккуратнее, и это все, что от тебя требуется, Фред, – мягко наставлял он более молодого собеседника. – Во время последнего сеанса все прошло без сучка без задоринки. Мы-то тебя всегда услышим – пусть это тебя не тревожит. Ты будешь всего в восьмидесяти милях от границы. Это пара пустяков, только строго соблюдай процедуру. Тщательнее с настройкой, или все пойдет прахом.

– Я все помню. Не волнуйся.

– А о том, что фрицы смогут засечь тебя, даже не думай. Ты ведь не любовные послания будешь отправлять, а лишь небольшие группы сигналов. Затем – новый позывной и смена частоты. Им никогда не запеленговать тебя за такое короткое время.

– Возможно, у них теперь тоже появились другие возможности, – возразил Лейсер. – Они наверняка усовершенствовали технику со времени войны.

– Им придется вылавливать твой сигнал среди сотен других радиообменов – между судами в море, военными, диспетчерами гражданской авиации и черт знает кем еще! Они же обычные люди. Такие же, как мы с тобой. Да еще и более ленивые. Так что не надо переживать из-за них.

– Я и не переживаю, – отозвался Лейсер. – На войне им не удавалось перехватывать мои передачи. По крайней мере очень долго.

– А теперь послушай, Фред. У меня предложение. Выпьем еще по одной, а потом вернемся домой и заставим «миссис Хартбек» еще немножко, но славно поработать. Как тебе такая идея? Но без света. Обнимешь ее в темноте – она женщина застенчивая, понял? Чтобы уж выжать из нее все без остатка. А потом завалимся спать. Тогда завтра будем весь день отдыхать. Завтра ведь воскресенье, верно? – закончил он с наигранной бодростью.

– Я хочу спать. Могу я немного поспать, Джек?

– Завтра, Фред. Завтра можешь отдыхать, сколько душе угодно. – Он чуть подтолкнул Фреда под локоть. – Ты ведь теперь у нас женатый человек, Фред. А женатый мужчина не всегда может так просто отвернуться к стенке и захрапеть. Ты дал как бы новый брачный обет, принес «вторую клятву» – так это теперь называется.

– Знаешь, что я тебе на это скажу? Забудь, сделай одолжение. – По голосу Лейсера чувствовалось, что он на грани срыва. – Давай оставим все как есть. Идет?

– Ладно, извини, Фред.

– Когда мы едем в Лондон?

– В понедельник.

– Джон будет там?

– Мы встретимся в аэропорту. С ним и капитаном. Они хотели бы, чтобы мы еще раз попрактиковались… Еще один обычный сеанс.

Лейсер кивнул, постукивая по столу указательным и средним пальцами, словно работал на ключе.

– Тогда, быть может, расскажешь о девушках, с которыми гулял в Лондоне, когда был в увольнительной? – предложил Джонсон.

Лейсер помотал головой.

– Будь по-твоему. Я ставлю нам еще по бокалу, и давай сразимся на бильярде всерьез. А?

Лейсер застенчиво улыбнулся, уже позабыв о вскипавшем в нем раздражении.

– У меня денег намного больше, чем у тебя, Джек. «Белая леди» – дорогой напиток. Не надо пускаться в разгул.

Лейсер натер мелом свой кий и положил на бортик шестипенсовик.

– Сыграем на удвоение или на вылет. Последнюю партию на сегодня.

– Послушай мой совет, Фред, – все так же добродушно произнес Джонсон. – Не надо все время гнаться за большой суммой и пытаться загнать свой шар в сотенное отверстие. Набирай по двадцатке, по полтинничку – они быстро складываются вместе. Играй осторожно – и вернешься домой в хорошем настроении.

Внезапно Лейсер разозлился всерьез. Он пристроил свой кий обратно на стойку и снял с вешалки верблюжье пальто.

– Что случилось, Фред? Что вдруг на тебя нашло?

– Ради всего святого, оставь меня в покое! Перестань вести себя как хренов священник с висельником. Я отправляюсь на задание, как мы все во время войны. Меня еще не поместили в камеру для повешенных.

– Ты несешь чепуху, – сказал Джексон, отбирая у него пальто и снова вешая на крючок. – И потом, никто не говорит: в камеру для повешенных. Правильнее будет – в камеру для приговоренных к смерти.

Кэрол поставила на стол перед Леклерком чашку с кофе. Он поднял на нее просветлевший взгляд и поблагодарил, усталый, но старавшийся не подавать вида, как хорошо воспитанный ребенок под конец затянувшейся взрослой вечеринки.

– Адриан Холдейн уехал домой, – сообщила Кэрол.

Леклерк вернулся к созерцанию карты.

– Я заглянула к нему в кабинет. Мог бы и попрощаться.

– Он никогда не прощается, – почему-то с гордостью произнес Леклерк.

– Для меня еще есть работа?

– Никак не запомню, как переводить ярды в метры.

– Я тоже.

– В Цирке указали, что вот этот овраг имеет в длину двести метров. Значит, примерно двести пятьдесят ярдов, правильно я понимаю?

– Мне тоже так кажется. Но я все-таки принесу таблицу. – Она вернулась в приемную и сняла с книжной полки тонкий лист картона. – В одном метре тридцать девять целых и тридцать семь сотых дюйма, – прочитала она. – Сто метров – это сто девять ярдов и тринадцать дюймов.

Леклерк поспешил записать цифру.

– Думаю, надо отправить телеграмму с подтверждением Гортону. Выпейте сначала свой кофе, а потом возвращайтесь с блокнотом.

– Я больше не хочу кофе.

– Обычная срочность подойдет. Мы же не хотим вытаскивать старину Джимми из постели среди ночи. – Он быстрым жестом провел своей маленькой ручкой по волосам. – Первое. Передовой отряд – Холдейн, Эвери, Джонсон и Майская Мушка прибывают таким-то рейсом британской авиакомпании во столько-то девятого декабря. – Он снова поднял голову. – Подробности вам сообщат в административном отделе. Второе. Все они путешествуют под своими именами и далее поездом отправятся в Любек. В интересах безопасности вам не следует, повторяю, не следует встречать группу в аэропорту, но вы можете скрытно связаться с Эвери по телефону на базе в районе Любека. Не стоит устанавливать контакт между ним и Адрианом, – заметил он резким смешком. – Эти двое никогда не ладили между собой… – Затем он повысил голос: – Третье. Группа номер два будет состоять из одного директора департамента, который прибудет утренним рейсом десятого декабря. Вам надлежит встретить его в аэропорту для краткой консультации перед его отъездом в Любек. Четвертое. Ваша роль состоит в том, чтобы ненавязчиво давать советы и предоставлять помощь на всех стадиях операции «Майская мушка», содействуя ее успешному осуществлению и завершению.

Она поднялась.

– Джону Эвери действительно необходимо там быть? Его несчастная жена не видела его уже несколько недель.

– Превратности войны, – ответил Леклерк, не глядя на нее. – Сколько времени потребуется мужчине, чтобы ползком преодолеть двести двадцать ярдов? – пробормотал он себе под нос. – О, Кэрол! И добавьте к тексту телеграммы еще одну фразу. Пятое. Удачной охоты! Старине Джимми не повредит, если его немного приободрить. Он слишком засиделся там у себя в одиночестве. – Он взял папку из лотка входящих бумаг и критически оглядел ее, чувствуя, должно быть, что Кэрол все еще не сводит с него глаз. – А! – произнес он с дежурной улыбкой. – Это, должно быть, то самое донесение из Венгрии. Вы знакомы с Артуром Филденом из Вены?

– Нет.

– Отличный малый. Вам бы он понравился. Один из наших лучших… Знает регион досконально. Брюс сказал, что от него пришел подробный доклад о передвижении войск в районе Будапешта. Нужно будет, чтобы Адриан непременно взглянул на него. Но у него теперь такой объем работы! – Он открыл папку и с наслаждением погрузился в чтение.

– Вы беседовали с Хайдом? – спросил Шеф.

– Да.

– Ну что он рассказывает? Какие у них там от нас секреты?

Смайли подал ему виски с содовой. Они сидели в доме Смайли на Байуотер-стрит. Шеф занял свое любимое кресло поближе к теплу камина.

– По его словам, они нервничают, как невеста перед первой брачной ночью.

– Хайд так и сказал? Чтобы Хайд употребил такое выражение! Это нечто из ряда вон выходящее.

– Они сняли дом в северном Оксфорде. Там присутствовал только один агент, поляк лет сорока с небольшим, и им понадобился пакет документов, чтобы он мог выдать себя за механика из Магдебурга по фамилии Фрейсер. И проездные документы до Ростока.

– Кто еще там был?

– Холдейн и этот их новенький – Эвери. Тот, что приходил ко мне по поводу курьера из Финляндии. И специалист по рациям Джек Джонсон. Он работал на нас в войну. А больше никого. Не слишком похоже на масштабную программу переподготовки персонала.

– Что же у них на уме? И кто дал им столько денег для такого рода странной тренировки? Мы одолжили им какое-то оборудование, верно?

– Да. Б-2.

– Что это такое, черт возьми?

– Радиопередатчик военного образца, – ответил Смайли чуть раздраженно. – Вы же сами сказали, что им придется довольствоваться каким-нибудь старьем и кристаллами. Не пойму только, зачем нужно было снабжать их еще и нашими кристаллами?

– Из чистой благотворительности. Значит, Б-2. И все? Что ж, это хорошо, – заметил Шеф с явным облечением. – От такого допотопного прибора толку им будет немного.

– Вы вернетесь сегодня домой? – спросил Смайли нетерпеливо.

– Я подумал, что, быть может, у вас найдется для меня постель, – сказал Шеф. – Так утомительно все время таскаться домой. А все из-за толп народа… Они делаются все хуже.

Лейсер сидел за столом, все еще ощущая во рту привкус «Белой леди». Он смотрел на светящийся циферблат своих часов; чемодан с передатчиком стоял перед ним открытым. Было одиннадцать минут двенадцатого. Секундная стрелка рывками двигалась к двенадцати. Он начал выстукивать: ДжАДж, ДжАДж. «Это ты запомнишь, – сказал ему Джонсон. – Легко. Потому что это мои инициалы».

Он перешел на прием и тут же получил ответ от Джека, работавшего уверенно и быстро.

– Никуда не торопись, – внушал ему Джонсон, – думай, прежде чем что-то сделать. Мы будем прослушивать тебя всю ночь. Если что, у тебя всегда будет возможность выйти в эфир.

При свете портативного фонарика он пересчитал закодированные группы. Их оказалось тридцать восемь. Выключив фонарик, он выстучал тройку и восьмерку, – цифры давались легко, но занимали время. Его сознание работало четко. Он словно вновь и вновь слышал, как Джек твердит ему: «Ты делаешь свои точки слишком короткими, Фред, а ведь точка должна равняться одной трети тире. И делай паузы между словами, Фред. Отсчитывай пять точек перед каждым новым словом, три точки между буквами. Предплечье держи в горизонтальном положении на одной прямой с подставкой ключа; локоть чуть в стороне от тела». «Это похоже на бой с ножами», – подумал он с чуть заметной улыбкой и начал передавать. «Пальцы расслабь, Фред, и сам расслабься. Запястье не должно ложиться на стол». Он передал первые две группы, чуть смазав их в промежутках, но не так уж сильно, как случалось прежде. Подошла очередь третьей группы, в которую входила метка безопасности. Он передал букву С, отменил ее, а потом без остановки выстучал сразу десять групп, время от времени посматривая на часы. Через две с половиной минуты он вышел из эфира, нащупал капсулу, в которой находился кристалл, сменил его, пальцами обнаружив разъемы и вставив другую капсулу, а потом этап за этапом проделал все действия, необходимые для перенастройки, вращая рукоятки, подсвечивая себе фонариком и всматриваясь в расположение черного язычка стрелки, подрагивавшей под стеклом прибора.

Он выстучал второй позывной – ПРЕ, ПРЕ, быстро переключился на прием, и Джек оказался тут как тут: QRK4 – ваш сигнал разборчив. Лейсер возобновил передачу. Рука двигалась вроде бы медленно, но методично, в то время как глаза пробегали по бессмысленным буквам, пока с кивком удовлетворения он не услышал ответ Джонсона. Сообщение получено. QRU – новостей для вас нет.

Когда они закончили, Лейсер пожелал отправиться на короткую прогулку. Стоял пронизывающий холод. Но они дошли по Уолтон-стрит до главных ворот Уорчестера, а потом по Бэнбери-роуд вернулись в свое респектабельное темное укрытие в северном Оксфорде.

16

Взлет

Это был все тот же ветер. Тот, что пытался тащить мертвое заледеневшее тело Тейлора, швырял струи дождя в стены здания на Блэкфрайарз-роуд, шелестел травой в Порт-Мидоу, – тот же ветер бился теперь в ставни фермерского дома.

Домпропах кошками. Ни ковров, ни подстилок на полу, выложенном из камня, который уже, казалось, ничто не способно было высушить полностью. Как только они прибыли, Джонсон растопил изразцовую печь, но капли влаги все еще лежали на брусчатке, собираясь небольшими лужицами в углублениях. Ни одна кошка ни разу не попалась им на глаза, но пахло ими в каждой комнате. Джонсон специально оставил на пороге открытую банку мясных консервов: через десять минут она была вылизана до блеска.

Кирпичное строение имело один высокий этаж, как все зернохранилища, и стояло среди небольшой рощицы под просторным небом, какое бывает на полотнах фламандских художников. К одному из прямоугольных концов дома пристроили крытый загон для скота. Находилось все это в двух милях к северу от Любека. Но Леклерк строго-настрого запретил появляться в городе.

Лестница вела на сеновал, где со своим хозяйством расположился Джонсон, протянувший антенну сначала между стропилами, а потом через духовое окошко до росшего при дороге раскидистого вяза. Здесь он переобулся в коричневые кеды армейского образца, а поверх рубашки надел что-то вроде кителя с эмблемой какой-то авиационной эскадрильи. Гортон наладил доставку продуктов из универсама в Целле. Пол в кухне покрывали картонные коробки с налепленными на них бумажками «Для гостей господина Гортона». Были закуплены две бутылки джина и три – виски. Спален в доме оказалось только две; Гортон прислал армейские кровати по две в каждую комнату и настольные лампы для чтения со стандартными зелеными абажурами. Холдейна кровати просто взбесили.

– Он мог бы просто взять и рассказать о нас без лишних затей, – жаловался он. – Дешевое виски, стандартные продукты, армейские кровати. Вот увидите, еще окажется, что он и дом не арендовал, а реквизировал. Бог ты мой, кто же так проводит секретные операции!

На место они прибыли ближе к вечеру. Джонсон, как только распаковал свое снаряжение, тут же погрузился в кухонные дела. Это был очень домовитый человек, который с готовностью и без споров сам взял на себя приготовление пищи и мытье посуды, легко передвигаясь по камням пола в своих кедах на резиновых подошвах. Он сварил крепкий говяжий бульон с яйцом и дал каждому по чашке какао, не пожалев сахара. Ели они в главной комнате у печи. Джонсону и говорить приходилось за всех. Лейсер был очень тих и едва притронулся к еде.

– Что с тобой, Фред? Ты совсем не голоден?

– Извини, Джек.

– В самолете раздают слишком много леденцов, вот в чем проблема. – Джонсон подмигнул Эвери. – И там полно другого сладкого. Я же заметил, как ты глазел на ту стюардессу. Нельзя так поступать с девушками, Фред. Ты мог разбить ей сердце. – Он оглядел сидевших за столом с притворным выражением возмущения на морщинистом лице. – Он и в самом деле стрелял в нее глазами. Мог убить наповал. А уж оглядел так прямо от головы до пят.

Эвери послушно улыбнулся. Холдейн сделал вид, что ничего не слышал.

Лейсер волновался из-за луны, и после ужина они встали у задней двери небольшой группой, поеживаясь от холода и всматриваясь в небо. Оно казалось до странности светлым, и потому облака пробегали по нему, похожие на клубы черного дыма, причем стелились так низко, что чуть не задевали верхушки деревьев в роще и порой закрывали вид на серые поля в отдалении.

– На границе будет намного темнее, Фред, – сказал Эвери. – Там больше холмов, местность более возвышенная.

Холдейн объявил, что им нужно пораньше улечься сегодня спать. Они выпили еще по стакану виски и в четверть одиннадцатого отправились по своим комнатам. Джонсон и Лейсер в одну, Эвери и Холдейн в другую. Причем этот порядок никто не обсуждал. Казалось, каждый уже сам знал свое место.

После полуночи к ним в комнату пришел Джонсон. Эвери мгновенно разбудил скрип резины его кед.

– Джон, ты не спишь?

Холдейн тоже сел на своей кровати.

– Я из-за Фреда. Он сидит там внизу один. Я сказал, что ему надо попытаться уснуть, сэр, даже дал пару таблеток, какие принимает на ночь моя мамаша. Но в постель он даже не ложился, а теперь спустился вниз.

– Оставь его в покое, – отозвался Холдейн. – С ним все будет хорошо. Никто из нас не может заснуть из-за этого треклятого ветра.

Джонсон вернулся к себе в комнату. Прошло, должно быть, около часа, но снизу по-прежнему не доносилось ни звука. Холдейн сказал:

– Вам лучше пойти взглянуть, что с ним такое.

Эвери накинул на плечи пальто и прошел по коридору мимо выцветших настенных ковриков с библейскими цитатами и старинной гравюрой, изображавшей гавань Любека. Лейсер сидел на стуле рядом с изразцовой печкой.

– Привет, Фред.

Он выглядел усталым и постаревшим.

– Оно рядом, верно? Место, где я перейду границу?

– Примерно в пяти километрах отсюда. Директор все подробно расскажет завтра утром. Эксперты говорят, что переход очень простой. Он вручит тебе все нужные бумаги и прочее. После обеда мы тебе покажем то место. В Лондоне основательно потрудились, чтобы подобрать его.

– В Лондоне… – протянул Лейсер, а потом его внезапно прорвало: – В войну я отправился на очередное задание в Голландию. Местные жители были очень дружелюбны, хороший народ. Мы засылали в Голландию много агентов. Даже женщин. Их всех арестовали. Ты еще был слишком молод тогда.

– Я много читал об этом.

– Немцы схватили нашего радиста. Но в Лондоне ничего не знали об этом. Продолжали засылать все новых агентов. Говорили, что другого выхода нет. – Его речь заметно ускорилась. – Я был еще совсем молокососом, но мне сказали, что задание очень короткое: заброска – отработка – возвращение. Им не хватало радистов. Это не имеет значения, говорили мне, что я не знаю голландского языка: меня встретит группа на месте выброски. Моей задачей было только отправить их донесения. Для этого подготовили явочный дом. – Мыслями он унесся в далекое прошлое. – Мы полетели. Но в условленном месте не увидели никаких сигналов. Ни костра, ни мигающего фонарика. И я прыгнул. А как только приземлился, они появились: двое мужчин и женщина. Мы обменялись паролями, и они повели меня к дороге, где ждали велосипеды. Даже парашют закапывать не стали – мы в то время пренебрегали такими предосторожностями. Добрались до дома. Меня накормили. После ужина отвели наверх, где установили рацию. Никаких тебе расписаний. Лондон тогда слушал эфир беспрерывно. Я дал свой позывной. Потом вызвал: «Ти-Уай-Ар, ответьте. Ти-Уай-Ар». И передо мной положили сообщение для передачи, двадцать одна группа по четыре слова. – Он замолк.

– И что же было дальше?

– Понимаешь, они отслеживали мою передачу. Им нужно было выяснить, какую метку безопасности мы используем. Она была в девятой букве – ее следовало передать, а потом повторить через пробел. Мне дали закончить работу, а потом навалились, стали избивать, весь дом вдруг наполнился людьми.

– Но кто, Фред? Кто такие были эти «они»?

– Об этом нельзя рассуждать так просто. Ничто не бывает известно наверняка. Все очень запутанно.

– Бога ради, чья в том была вина? Кто это подстроил, Фред?

– Это мог быть кто угодно. Нам не дано разобраться. Нам приходится смириться. – Сам Фред, казалось, смирился.

– Но на этот раз ты один. Никого не уведомили. Тебя никто не может ждать.

– Верно, никто. – Он сцепил пальцы на коленях и сидел, сгорбившись. Маленький человек, которому холодно. – На войне было проще, потому что в самой скверной ситуации ты мог думать, что однажды мы победим. Даже попавшись, ты мог думать: «Они придут мне на выручку. Выбросят десант и проведут рейд по тылам врага». Даже зная, что этого никогда раньше не случалось, ты мог так думать, понимаешь? Тебе хотелось только одного: чтобы тебя оставили в покое и дали время думать. Но сейчас победителей не будет, ведь так?

– Ситуация, конечно, иная. Но даже более серьезная.

– Что вы станете делать, если меня схватят?

– Мы вернем тебя. Даже не беспокойся об этом, Фред.

– Да, но каким образом?

– Мы – крупная организация, Фред. Происходит много такого, о чем ты даже не подозреваешь. У нас есть контакты во многих сферах. Ты не в состоянии увидеть картину в целом.

– А ты в состоянии?

– Тоже не до конца, Фред. Только наш директор видит все. Даже капитану это не дано.

– Какой он, ваш директор?

– Он занимает свой пост уже давно. Завтра ты с ним встретишься. Он – удивительный человек.

– Капитан уважает его?

– Разумеется.

– Он почему-то никогда не упоминал о нем, – сказал Лейсер.

– Никто из нас не упоминает о нем.

– У меня есть девушка. Она работает в банке. Я сказал ей, что должен уехать. Если со мной случится худшее, не надо ей рассказывать. Она еще совсем молода.

– Как ее зовут?

– Не важно. Но если вы встретитесь, поддержи ее.

– Что ты имеешь в виду, Фред?

– Не важно. – Лейсер замолчал.

Когда рассвело, Эвери вернулся в свою комнату.

– Ну в чем там проблема? – спросил Холдейн.

– Он попал в беду во время войны. В Голландии. Его предали.

– И он все равно дает нам второй шанс. Как мило с его стороны. Любой из них мог бы рассказать подобную историю. – Потом он сменил тему: – Леклерк приезжает утром.

Такси прибыло в одиннадцать. Леклерк выскочил из машины, как показалось, раньше, чем она остановилась. На нем были пальто из плотной шерсти, башмаки на толстой подошве для прогулок по каменистым тропам и легкая кепка. Выглядел он браво.

– Где Майская Мушка?

– С Джонсоном, – ответил Холдейн.

– Найдется кровать для меня?

– Сможешь занять место Мушки, когда он отправится на задание.

На одиннадцать часов Леклерк назначил инструктаж; после обеда они собирались совершить объезд и осмотр границы.

Инструктаж проходил в главной комнате первого этажа. Лейсер спустился последним. Он встал в дверном проеме и смотрел на Леклерка, который широко улыбался, словно был очень рад встрече. Они казались примерно одного роста.

– Директор, это Майская Мушка.

Все еще не сводя глаз с Лейсера, Леклерк сказал:

– Полагаю, мне разрешается называть его просто Фредом. Здравствуйте, Фред. – Он сделал шаг навстречу и пожал ему руку. Оба держались формально.

– Здравствуйте, – ответил Лейсер.

– Надеюсь, они не перегрузили вас здесь работой?

– Я справляюсь, сэр.

– Мы все под большим впечатлением, – заметил Леклерк. – Вы прошли грандиозную подготовку. – Он говорил так, как говорят политики, когда общаются со своими избирателями.

– Настоящее дело еще не началось.

– А вот лично я всегда считал, что в правильной подготовке заложено три четверти будущего успеха сражения. Согласен, Адриан?

– Да.

Все сели. Леклерк остался стоять чуть в стороне от остальных. Он повесил на стену карту. И каким-то непостижимым образом – быть может, вид карты способствовал этому, или точность языковых оборотов, к которым он прибегал, или военная выправка, столь же естественная, сколь и напускная, – но Леклерку удалось сейчас вновь вызвать к жизни ту ностальгическую атмосферу приготовлений к боевым действиям, которая так встряхнула его подчиненных на Блэкфрайарз-роуд месяцем ранее. Он демонстрировал фокусника, когда с неожиданной легкостью и хорошим знанием предмета начинал говорить на любую тему, будь то ракеты или радиосвязь, «легенда» разведчика или точка на границе, где предстояло совершить переход.

– Ваша цель – Калькштадт. – Он чуть заметно усмехнулся. – Городок этот до сих пор известен только удивительно хорошо сохранившейся церковью четырнадцатого века.

Они рассмеялись. Все, включая и Лейсера. Казалось хорошим признаком, что Леклерку известно даже о церкви.

Он привез, кроме того, и схему места пересечения границы, выполненную разноцветными чернилами, где границу обозначили красным. Все выглядело крайне просто. На западной стороне располагался невысокий лесистый холм, густо покрытый снизу утесником и папоротником. Он тянулся ровной линией параллельно границе, и только его южная оконечность изгибалась к востоку узким отрогом, который обрывался примерно в двухстах двадцати ярдах от границы, прямо напротив наблюдательной вышки. Причем башня располагалась достаточно далеко от демаркационной линии, а у ее основания проходила изгородь из колючей проволоки. Западные наблюдатели обратили внимание, что ряд проволоки был всего один и она местами почти не держалась на крепежных уголках. Сами восточногерманские пограничники порой приподнимали ее, чтобы коротким путем совершить обход ничем не защищенной полосы между демаркационной линией и непосредственно границей. Позже днем Леклерк покажет, где именно проволока снималась особенно легко. Майской Мушке, сказал он, не следует опасаться необходимости миновать вышку в непосредственной близости: известно, что все внимание охранников сосредоточено на более отдаленных от нее участках местности. Ночь предполагалась идеальная по условиям – ветреная и безлунная. Леклерк назначил временем для перехода 02:35. Караул менялся в полночь. Каждое дежурство длилось три часа, и было естественно ожидать, что к концу вахты пограничники станут чуть менее бдительными, чем в ее начале. А их сменщики, которые приходили из казарм, расположенных в отдалении с северной стороны, еще даже не двинутся в путь.

Много внимания было уделено, как отметил Леклерк, возможному наличию минных полей. Они могли сами видеть на карте – маленький пальчик на всякий случай прошелся вдоль нее – обозначенную зелеными точками линию, ведшую от отрога холма через границу. Это была старая тропа, которая следовала именно тем маршрутом, который и был нужен Лейсеру. Но наблюдатели установили, что восточные пограничники избегают ступать по тропе, протоптав собственную дорожку в траве в десяти ярдах южнее. Был сделан вывод, подчеркнул Леклерк, что тропу заминировали, а полосу рядом оставили чистой для прохода пограничных патрулей. Разумеется, Леклерк рекомендовал Лейсеру воспользоваться тем же путем, каким перемещались патрули.

Там, где это было возможно, на участке примерно в двести двадцать ярдов между холмом и наблюдательной вышкой, Лейсеру надлежало перемещаться ползком, держа голову как можно ниже к земле, чтобы его фигуру надежно скрывали заросли папоротника. Это снимало даже минимальную угрозу, что его смогут случайно заметить с вышки. Благоприятствовал ему и тот факт, добавил Леклерк с улыбкой, что по ночам патрули никогда не выходят на западную сторону от колючей проволоки. По всей вероятности, из опасения, что один из их собственных солдат может воспользоваться темнотой и сбежать, никем не замеченный.

После перехода границы Лейсеру следовало вообще избегать троп и дорожек. Местность была сильно пересеченной, поросшей густым лесом. Идти будет трудновато, зато безопасно. Двигаться надо к югу. На то существовала простая причина. Южнее граница километров на десять уходила к западу. И таким образом, направившись на юг, Лейсер быстро окажется не в двух, а в пятнадцати километрах от границы и вне зоны ответственности патрулей. Поэтому Леклерк советует ему – в этом месте он небрежным жестом достал из кармана пальто сигареты, прикурил, все время ощущая на себе пристальные взгляды остальных, – в течение получаса идти на восток, а потом свернуть к югу, чтобы добраться до озера Мариенхорст. На восточном берегу стоит заброшенная лодочная станция. Там можно будет часок передохнуть и подкрепиться. К тому времени Лейсеру вполне может понадобиться выпить для храбрости – среди присутствовавших раздался смех, – и для этих целей он найдет в рюкзаке небольшую фляжку с бренди.

У Леклерка выработалась привычка: когда он пытался шутить, то вытягивался в струнку и приподнимался на носки, словно хотел, чтобы его остроумие разнеслось как можно дальше в пространстве.

– А нельзя мне взять с собой джин? Я пью только «Белую леди», – спросил Лейсер.

Воцарилось недоуменное молчание.

– Нет, это совершенно невозможно, – отрезал Леклерк непререкаемым тоном хозяина положения.

Немного отдохнув, он должен будет продолжить путь к деревне Мариенхорст и найти транспорт, которым можно добраться до Шверина. А дальше, добавил Леклерк уже совершенно небрежно, судьба Лейсера полностью окажется в его собственных руках.

– У вас будут все бумаги, необходимые для путешествия между Магдебургом и Ростоком. И как только окажетесь в Шверине, ваш маршрут ни у кого не вызовет подозрений. Не стану подробно останавливаться на вашей «легенде», поскольку вы ее уже подробно проработали с капитаном. Вас зовут Фред Хартбек. Вы – холостой механик из Магдебурга, которому предложили работу на одном из государственных кооперативных предприятий судостроительной промышленности Ростока. – Он улыбнулся с видом понимающего человека. – Уверен, что вы все запомнили в мельчайших подробностях. Историю своей личной жизни, зарплату на прежнем месте, перенесенные болезни, что делали в военное время и остальное. Есть только одна важная вещь, которую я могу вам сказать по поводу «легенды» разведчика. Никогда сами никому и ничего о себе не рассказывайте. Никто не ждет от вас откровенности и подробностей. Если прижмут к стенке, действуйте по обстановке. И всегда держитесь настолько близко к правде, насколько это вообще возможно. «Легенда», – изрек он свой любимый афоризм, – никогда не должна быть полностью сфабрикована, но всегда иметь в основе реальные факты.

Лейсер в ответ рассмеялся несколько сдержанно, словно ему хотелось бы услышать все эти слова от человека более высокого роста и могучего телосложения, чем субтильный кабинетный теоретик Леклерк.

Джонсон принес кофе, Леклерк коротко бросил свое «Спасибо, Джек», точно привык, чтобы его обслуживали специалисты по радиотехнике, и не видел в ситуации ничего необычного.

Затем Леклерк перешел к цели миссии Лейсера. Он снова кратко резюмировал основания для подозрений, причем звучало резюме как подтверждение давних выводов, к которым он, Леклерк, пришел самостоятельно. Он вдруг заговорил в таком странном стиле, какого Эвери никогда не замечал за ним раньше. В его речи подразумевалось (порой прямо, порой в виде фигур умолчания), что вверенный ему департамент обладает таким огромным потенциалом экспертов и технических специалистов, такими неисчерпаемыми денежными ресурсами, так тесно взаимодействует с другими спецслужбами и пользуется непререкаемым авторитетом оракула, который никогда не ошибается, что у Лейсера поневоле мог возникнуть вопрос, зачем в таком случае ему приходится вообще рисковать своей жизнью.

– Ракеты уже размещены в том районе, – сказал Леклерк с железобетонной уверенностью. – Капитан объяснил вам, на что нужно обратить внимание в первую очередь. Мы хотим детально знать, как они выглядят, где в точности установлены, а самое главное – в чье распоряжение они поступили.

– Я понимаю.

– Используйте весь традиционный набор трюков. Сплетни в барах и кафе, разговоры с военнослужащими, среди которых вы якобы разыскиваете старого друга… Впрочем, вы владеете техникой сбора данных. Как только получите необходимую информацию, возвращайтесь.

Лейсер кивнул.

– В Калькштадте есть рабочее общежитие. – Леклерк развернул план города. – Вот оно. Рядом с церковью. Поживите там, если получится. Вам могут встретиться люди, которые непосредственно участвовали…

– Я понимаю, – повторил Лейсер.

Холдейн заерзал на стуле, с беспокойством посмотрев на него.

– Там могут знать о человеке, который прежде работал на станции. По фамилии Фритцше. Он снабдил нас интересной информацией о ракетах, но потом исчез. Только если появится подходящая возможность, порасспрашивайте о нем станционных рабочих, притворившись старым знакомым…

Наступила короткая пауза.

– Просто бесследно исчез, – снова сказал Леклерк, но обращаясь к ним, а не бормоча себе под нос, хотя мыслями он витал где-то далеко.

Эвери напряженно всматривался в него, ожидая продолжения. И он заговорил, но теперь уже гораздо быстрее:

– Я намеренно не затрагивал проблем связи. – Всем своим тоном он показывал, что почти закончил. – Как я понимаю, этому вопросу вы сами уделили достаточно много времени.

– Тут не о чем волноваться, – заверил его Джонсон. – Все выходы на связь расписаны на ночное время. Это дает нам свободу выбора частот. Днем, полагаю, у него будет много других дел. А что до тренировок, то мы неоднократно проводили весьма успешные пробные сеансы, верно я говорю, Фред?

– О да, вполне успешные.

– Что касается вашего возвращения, – сказал Леклерк, – то будем действовать по правилам военного времени. Увы, но у нас больше нет подводных лодок для эвакуации агентов, Фред. Это больше не вариант. По возвращении через любую границу вам нужно будет незамедлительно обратиться в ближайшее британское консульство или посольство, назвать свое подлинное имя и подать прошение о репатриации. Назоветесь попавшим в затруднительное положение гражданином Великобритании. Хотя вся моя интуиция подсказывает, что вам будет лучше вернуться тем же путем, каким вы уйдете на восток. Если случатся неприятности, не обязательно сразу же начинать двигаться на Запад. Затаитесь на время. Для этого вы берете с собой достаточно крупную сумму денег.

Эвери знал, что уже никогда не забудет этого утра. Они сидели за столом фермерского дома подобно мальчикам-новобранцам в ниссеновском бараке^[514], повернув напряженные лица к Леклерку, который в почти церковной тишине вершил свою литургию преданности, двигая маленькой рукой по карте, как священник свечой. И из всех присутствовавших Эвери, как ни странно, вероятно, лучше всех осознавал фатальную диспропорцию между видением и реальностью, между устремлениями и их результатами. Эвери видел ребенка Тейлора, заикаясь, наивно лгал Пеерсену и консулу, слышал те ужасающие шаги в отеле, а потом, когда вернулся из той кошмарной поездки, мог сам наблюдать, как его жуткий опыт превосходно вписывается в картину мира, каким его рисовал себе Леклерк. И тем не менее, как и Холдейн с Лейсером, слушал молитву Леклерка с состраданием агностика, но и с ощущением, что, возможно, где-то действительно существует такое место, в котором все так просто и чудесно, как он это описывает.

– Прошу прощения, – сказал вдруг Лейсер. Он смотрел на план Калькштадта и казался сейчас каким-то особенно маленьким. С таким же выражением лица он мог бы, наверное, указывать на неисправность в автомобильном моторе.

Станция, общежитие и церковь были помечены зеленым. Врезка в нижнем левом углу показывала станционные пакгаузы и разгрузочные платформы. И в каждом углу была примитивно изображена стрелка компаса с надписями: «западная перспектива» или «северная перспектива».

– Что означает перспектива, сэр? – спросил Лейсер.

– Сторону света, по которой следует ориентироваться.

– А для чего это?

Леклерк терпеливо улыбнулся.

– Исключительно, чтобы разобраться, как расположены здания, Фред. И легко найти их.

Лейсер встал и вгляделся в план ближе.

– А это, стало быть, церковь?

– Верно, Фред.

– Тогда почему она выходит фасадом на север? Церкви всегда строят по оси с востока на запад. А у вас вход с восточной стороны, где на самом деле должен располагаться алтарь.

Холдейн тоже наклонился вперед, приложив к губам указательный палец правой руки.

– Это всего лишь приблизительный набросок плана, Фред, – ответил Леклерк.

Лейсер вернулся на свое место и сел по-солдатски очень прямо.

– Теперь понял. Извините.

Когда собрание закончилось, Леклерк отвел Эвери в сторону.

– Есть еще кое-что, Джон. Ему нельзя брать с собой пистолет. Это совершенно исключено. Министр жестко настаивает на этом. Вероятно, вам лучше сообщить ему сразу.

– Он пойдет безоружным?

– Думаю, мы можем разрешить нож. Он ведь не обязательно должен считаться оружием – нож служит для разных целей. Я хочу сказать: если что-то пойдет не так, мы всегда сможем утверждать, что нож не был для него холодным оружием.

После обеда они отправились осматривать границу – Гортон предоставил для этого автомобиль. Леклерк захватил с собой кое-какие выписки, которые он сделал из отчетов Цирка относительно состояния границы, положив их на колено вместе с картой. Северная часть рубежа, разделявшего Германию на две части, представляла собой совершенно невзрачную, наводящую тоску местность. Тот, кто ожидал увидеть здесь ряды противотанковых ежей и некие мощные укрепления, был бы сильно разочарован. Граница проходила по достаточно однообразной местности, пересекая неглубокие овраги и небольшие холмы, заросшие редколесьем и папоротниками. Часто восточная охраняемая зона располагалась так далеко от демаркационной линии, что с западной стороны ее вообще невозможно было разглядеть – лишь изредка встречались выдвинутые вперед дзоты, петляли участки проселочных дорог, стояли заброшенные фермы и наблюдательные вышки – больше ничто не давало воображению никакой пищи.

По контрасту западная сторона была украшена до гротеска смешными сейчас останками свидетельств политической импотенции: огромная фанерная модель Бранденбургских ворот, которая держалась на проржавевших болтах, абсурдно торчала на вершине одного из холмов; какие-то остатки бывших воззваний, растрепанные ветрами и наполовину смытые дождем, смотрели через узкую приграничную долину на противоположную сторону, давно утратив всякий смысл. Только по ночам, когда неожиданно вспыхивавший где-то луч прожектора начинал бродить по холодной земле, в него могло попасть хоть что-то живое вроде случайно застигнутого посреди поля зайца, который в оцепенении замирал, выжидая момент, чтобы броситься в более надежное укрытие.

Они ехали по проселочной дороге вдоль гребня холма и там, где оказывались рядом с границей, делали остановку и выходили из машины. Лейсер кутался в макинтош, а голову покрыл шляпой. День выдался очень холодным. Леклерк был в своем шерстяном пальто и нес раскладное сиденье в виде трости, которое взялось у него невесть откуда. И в первый раз, когда они остановились, и во второй, и в третий Леклерк лишь негромко бросал:

– Это не здесь.

Но когда они снова забирались внутрь автомобиля, объявлял голосом кондуктора:

– Следующая остановка – наша.

Его слова следовало воспринимать как отважную шутку полководца перед битвой.

Если бы Эвери руководствовался набросками Леклерка, он бы никогда не узнал этого места. Да, холм был на месте, и его отрог поворачивал в сторону границы и резко спускался к лежавшей ниже равнине. Но местность позади него тоже оказалась всхолмленной и заросшей лесом, закрывавшим горизонт, на фоне которого с помощью бинокля они все же смогли различить очертания деревянной сторожевой вышки.

– Обратите внимание на три крепления колючей проволоки слева, – сказал Леклерк.

Когда они осматривали землю на той стороне, Эвери смог различить отдельные участки истоптанной старой тропы.

– Она заминирована. Тропа заминирована на всем протяжении. Их территория начинается от подножия холма. – Леклерк повернулся к Лейсеру. – Вы отправитесь отсюда. – Он указал тростью. – Доберетесь до выступа холма и заляжете, дожидаясь времени для броска. Мы доставим вас сюда заранее, чтобы глаза успели привыкнуть к темноте. А теперь, думаю, нам надо убираться. Нельзя привлекать к себе внимание.

Когда они подъезжали к своей ферме, дождь застучал в лобовое стекло, забарабанил по крыше машины. Эвери, сидевший рядом с Лейсером, был погружен в свои мысли. Он вдруг отчетливо понял, словно впервые взглянув на все со стороны, что в то время как его собственная миссия превратилась в идиотскую комедию, Лейсеру предстояло сыграть ту же роль, но уже в трагическом амплуа. Перед ним разворачивалась какая-то безумная эстафетная гонка, каждый участник которой бежал быстрее и дольше предыдущего, а финишем могло быть только одно – самоуничтожение.

– Кстати, – сказал он внезапно, обращаясь к Лейсеру, – не лучше ли тебе что-то сделать со своими волосами? Едва ли у них там многие пользуются мужской косметикой и лосьоном. Это может быть небезопасно.

– Стричься нет надобности, – заметил Холдейн. – У восточных немцев длинные волосы сейчас тоже в моде. Голову нужно просто помыть, и все. Снять с нее слой лосьона. Вовремя подмечено, Джон. Так держать!

17

Дождь прекратился. Ночь наступала медленно, словно ей мешал ветер. Они сидели за столом фермерского дома и ждали. Лейсер был у себя в спальне. Джонсон приготовил для всех чай и занялся своей техникой. Никто не разговаривал. Время пустой бравады прошло. Даже Леклерк, мастер внести оживление в стиле учителя средней школы, уже не давал себе труда попусту растрачивать слова. Бросалось в глаза, что необходимость ожидания наводит на него тоску. Такую же, какую приходится выдерживать перед свадьбой не слишком близкого приятеля. Они погрузились в состояние сонного страха, знакомого экипажам подводных лодок, глядя, как медленно раскачивается лампа под потолком. Время от времени Джонсона просили выйти за порог и посмотреть, не взошла ли луна, но каждый раз он объявлял, что ее не видно вовсе.

– Прогноз синоптиков был для нас благоприятным, – сказал Леклерк и забрался на сеновал, чтобы понаблюдать, как Джонсон в последний раз проверяет свое оборудование.

Оставшись наедине с Холдейном, Эвери быстро сообщил:

– Он утверждает, что министерство наложило запрет на пистолет. Он не сможет взять его с собой.

– И какой только дурак подсказал ему вообще обсуждать этот вопрос в министерстве, хотел бы я знать? – процедил Холдейн вне себя от злости. Потом добавил: – Скажешь ему об этом сам. Или не скажешь. Решай сам.

– Леклерку?

– Нет, идиот, Лейсеру.

После ужина Эвери и Холдейн поднялись с Лейсером в его комнату.

– Мы поможем вам переодеться.

Но сначала они заставили его снять прежнюю одежду, удобную и дорогую: теплый пиджак и брюки одинакового серого цвета, кремовую шелковую рубашку, модные черные ботинки, носки из темно-синего нейлона. Когда он развязывал узел клетчатого галстука, пальцы его нащупали золотую булавку с лошадиной головой. Он аккуратно вынул ее и подал Холдейну.

– Что делать с этим?

Но Холдейн заранее приготовил конверты для ценных вещей. В один из них он опустил булавку, запечатал конверт, сделал надпись и бросил на постель.

– Вы помыли голову?

– Да.

– У нас возникли проблемы с мылом восточногерманского производства. Боюсь, вам придется раздобыть себе его уже на месте. Как я понимаю, оно у них в дефиците.

– Ничего, разберусь. – Он уселся на кровать голый, если не считать часов на руке, наклонившись вперед и скрестив свои крепкие руки на безволосых бедрах. Его светлую кожу стянуло от холода. Холдейн открыл чемодан, достал оттуда кипу одежды и несколько пар обуви.

По мере того как Лейсер облачался в каждую новую чужую вещь – в дешевые мешковатые брюки из грубой шерсти, расклешенные снизу и узкие в талии, в сильно поношенный пиджак с закругленными лацканами, в ботинки, имевшие странный коричневый оттенок, – он на их глазах превращался в какого-то другого человека, каким, вероятно, и был прежде. Его темно-русые волосы, не уложенные с помощью лосьона, потеряли форму, и в них стала видна седина. Он застенчиво смотрел на них, словно они узнали его секрет, с видом крестьянина, оказавшегося в обществе помещиков.

– Ну как я вам?

– Отлично, – ответил Эвери. – Ты выглядишь что надо, Фред!

– А если добавить галстук?

– Нет, галстук только все испортит.

Затем Лейсер перепробовал принесенные ботинки, каждый раз с трудом втискивая в них ноги в толстых шерстяных носках.

– Обувь польская, – сообщил Холдейн, подавая ему очередную пару. – Поляки снабжают ботинками всю Восточную Германию. Вам лучше захватить с собой лишнюю пару. Никто не знает, как долго придется идти пешком.

Из своей комнаты Холдейн принес тяжелый портативный сейф и открыл его ключом.

Сначала он достал бумажник: потертый, коричневый, с пластиковым кармашком посередине, в котором лежало удостоверение личности Лейсера, изрядно захватанное пальцами и помятое. Оно располагалось в квадратном окошке так, чтобы фотография Лейсера смотрела наружу – фото, напоминавшее тюремное. Рядом были вложены проездные документы и письменное приглашение на работу из государственного кооператива судостроителей в Ростоке. Потом Холдейн опустошил второе отделение бумажника, чтобы потом вернуть каждую бумажку на место, поясняя ее назначение.

– Регистрация при центре распределения продуктов… Водительское удостоверение… Партийный билет. Кстати, с какого года вы член партии?

– С сорок девятого.

Он вложил в бумажник снимок женщины и несколько уже загрязненных пальцами писем, часть из которых оставалась в конвертах.

– Любовная переписка, – коротко пояснил Холдейн.

Затем последовали и профсоюзный билет, вырезка из магдебургской газеты о росте производственных показателей местной промышленности, фотография Бранденбургских ворот (еще довоенная) и полуграмотная рекомендация, выданная бывшим работодателем.

– Так. С бумажником все, – сказал Холдейн. – Осталось добавить деньги. Прочие вещи у вас в рюкзаке. Кое-какие продукты и прочее.

Он достал из сейфа и подал Лейсеру пачку купюр. Лейсер стоял в покорной позе человека, которого обыскивают: руки отведены чуть в стороны, ноги широко расставлены. Взяв у Холдейна очередной предмет, он тщательно убирал его и снова принимал ту же позу. Затем расписался в получении денег. Холдейн внимательно проверил подпись, а затем спрятал расписку в черный портфель, который заранее поставил на столик чуть поодаль от всего остального.

Далее наступила очередь как раз тех мелочей, которые такой человек, как Хартбек, мог иметь при себе: связка ключей на цепочке – в том числе и ключ от чемодана, – расческа, носовой платок цвета хаки, слегка испачканный машинным маслом, пара унций заменителя кофе в пакетике, свернутом из газеты, отвертка, моток тонкой проволоки и какие-то металлические детали. Словом, странный набор всякой всячины, какой мог таскать в карманах рабочий.

– Боюсь, часы придется тоже оставить, – сказал Холдейн.

Лейсер отстегнул золотой браслет и уронил часы в подставленную ладонь Холдейна. Тот выдал ему часы в простом стальном корпусе восточного производства и выставил на них время, сверяясь с будильником, стоявшим у изголовья кровати Эвери.

Потом Холдейн отошел назад.

– По-моему, полный порядок, – сказал он. – Теперь оставайтесь здесь и поройтесь в карманах. Запомните точно, где у вас лежит каждая вещь. Но больше ни к чему в комнате не прикасайтесь, понятно?

– Мне все это известно, – сказал Лейсер и посмотрел на золотые часы, лежавшие пока на тумбочке. Он взял нож и сунул черные ножны за пояс брюк сзади.

– А где мой пистолет?

Холдейн завел стальной язычок замка своего портфеля за петлю и щелкнул им, как щелкают замком двери.

– Ты не возьмешь пистолет с собой, – сказал Эвери.

– Что значит, не возьму?

– Они так решили, Фред. По их мнению, это слишком опасно.

– Для кого?

– Это может вызвать опасные последствия. Я имею в виду, в политическом смысле. Направить в Восточную Германию вооруженного агента. Они боятся нежелательных инцидентов.

– Боятся? Они? – Он долго и пристально смотрел на Эвери, ища глазами на его молодом лице то, чего на нем заведомо не было. Потом он повернулся в Холдейну.

– Это правда?

Холдейн кивнул.

Внезапно Лейсер резко вытянул перед собой свои пустые ладони жестом нищего, просящего милостыню, его плечи затряслись под дешевым пиджаком, лицо исказило выражение, сочетавшее мольбу и страх.

– Пистолет, Джон! Вы не можете отправить меня туда без пистолета! Ради всего святого, позвольте мне взять его с собой!

– Прости, Фред.

С руками, все еще вытянутыми вперед, он повернулся к Холдейну:

– Вы сами не ведаете, что творите!

Леклерк, заслышав шум, поднялся наверх и встал в дверном проеме. Лицо Холдейна оставалось бесстрастным, как камень. Лейсер мог отбить об него все кулаки, но ничего не добился бы. Его голос упал до шепота:

– Что же вы со мной делаете? Господи, чего вы добиваетесь? – А потом выкрикнул, обращаясь к обоим: – Вы ненавидите меня, да? За что? Какое зло я вам причинил? Скажи, Джон, что такого я тебе сделал? Мы же были друзьями, или я заблуждался?

Когда Леклерк заговорил, тон его был очень спокойным, словно он намеренно желал подчеркнуть разделявшую их с Лейсером пропасть.

– В чем проблема?

– Он переживает из-за пистолета, – пояснил Холдейн.

– Боюсь, не в наших силах что-либо изменить. Вопрос вне нашей компетенции. Вы же знаете, как мы сами к этому относимся, Фред. Не можете не знать. Но это приказ. И ничего не попишешь. Разве вы забыли, как все обстояло в прежние времена? – добавил он жестко, как человек, чье слово не расходится с делом. – Я не имею права оспаривать приказы. Чего же вы от меня хотите?

Лейсер помотал головой. Его руки упали вдоль тела. Казалось, силы покинули его.

– Ладно, пусть будет так. – Он смотрел на Эвери.

– Во многих отношениях нож даже предпочтительнее, Фред, – добавил Леклерк ему в утешение. – Бесшумное оружие.

– Да уж.

Холдейн собрал одежду Лейсера.

– Нужно сложить это в рюкзак, – сказал он и, бросив искоса взгляд на Эвери, вышел из комнаты, увлекая за собой Леклерка.

Лейсер и Эвери молча смотрели друг на друга. Эвери испытывал неловкость, видя его в таком истеричном состоянии. Потом Лейсер заговорил:

– Нас было трое. Капитан, ты и я. И тогда все складывалось отлично. Пусть тебя не тревожат другие, Джон. Они для меня не имеют значения.

– Это верно, Фред.

Лейсер улыбнулся.

– Для меня это была лучшая неделя в жизни, Джон. Мы славно повеселились. Но странно, не правда ли? Мы все время гоняемся за девушками, а все решают мужчины, и только мужчины.

– Не надо так, Фред. Ты – один из нас. И всегда был. Все то время, что твоя карточка хранилась у нас, ты был для нас своим. Мы тебя не забыли.

– Как она выглядит?

– Их теперь две, скрепленные вместе. Одна старая, другая новая. Это такой длинный ящик. Активные агенты – так он у нас классифицирован. Твое имя первое в списке. Ты – лучший из всех, кто у нас есть.

Эвери даже мог сейчас себе его живо представить – индекс, который они якобы составили. Ему нетрудно было в него поверить, почти как в любовь.

– Но ты говорил, что там все в алфавитном порядке, – резко заметил Лейсер. – Ты сказал, что так раскладывают карточки лучших.

– Твоя и еще несколько всегда стоят в самом начале.

– И у вас есть люди по всему миру?

– Абсолютно везде.

Лейсер сдвинул брови, словно обдумывал нечто глубоко личное, готовясь принять решение, касавшееся только его одного. Он медленно оглядел голые стены комнаты, потом бросил взгляд на манжеты своего грубошерстного пиджака, а затем смотрел уже только на Эвери. Почти неотрывно. Взяв его за запястье – это было лишь легкое прикосновение, а не стремление повести куда-то за собой, он тихо сказал:

– Дай мне что-нибудь. Чтобы я взял с собой. Что-то свое. Любую вещь.

Эвери порылся в карманах, достав носовой платок, несколько монет и тонкий кусочек сложенного пополам картона, который развернул. Это был снимок дочери Тейлора.

– Это твой ребенок? – спросил Лейсер, заглядывая ему через плечо и видя детское личико в очках. Он сильнее сжал руку Эвери. – Мне бы хотелось взять у тебя это.

Эвери кивнул. Лейсер вложил фотографию в бумажник, а потом взял свои часы – золотые, с черным циферблатом и окошком с фазами луны.

– А ты возьми их, – сказал он. – Возьми себе. Я все старался вспомнить в последнее время… Как я учился в школе. Она была похожа на два больших барака без всяких украшений. Только окна и водосточные трубы. В большую перемену мы гоняли мяч в огромном дворе. А за воротами начиналась дорожка, которая вела к церкви и к реке по другую ее сторону… – Он словно сам сейчас воссоздавал городок, складывая кирпич к кирпичу собственными руками. – По воскресеньям мы заходили в церковь через боковую дверь. Детей пускали последними, понимаешь? – Вдруг на его лице появилась довольная улыбка. – Так вот, та церковь стояла фасадом на север. А вовсе не на восток.

Совершенно неожиданно он задал Эвери вопрос:

– И давно ты уже служишь, Джон? Я имею в виду в департаменте?

– В департаменте?

– Да.

– Четыре года.

– Сколько тебе было, когда они тебя взяли?

– Двадцать восемь. Моложе они никого не принимают.

– Но ты сказал мне, что тебе сейчас тридцать четыре года.

– Нас ждут внизу, – уклонился от ответа Эвери.

В комнате первого этажа на полу стояли рюкзак и чемодан из зеленого брезента с кожаными углами. Лейсер примерился к рюкзаку, подтягивая лямки, пока он не сел более или менее ровно на спине, как ранец немецкого школьника. Потом поднял чемодан, чтобы прикинуть суммарный вес своего багажа.

– Я думал, будет хуже, – пробормотал он.

– Это самый минимум, – заверил его Леклерк.

Они почему-то все перешли на шепот, хотя подслушивать их не мог никто. Потом один за другим уселись в машину.

* * *

Обменявшись со всеми поспешными рукопожатиями, он пошел в сторону холма. Никто не произнес никаких напутственных слов. Даже Леклерк сдержался. Создавалось ощущение, что каждый мысленно уже давно попрощался с Лейсером. Последнее, что они увидели, был мягко подпрыгивающий рюкзак, постепенно растворившийся в темноте. У Лейсера всегда была размеренная и ритмичная походка.

18

Лейсер лежал в зарослях папоротника на вершине отрога холма и не сводил глаз с фосфоресцирующих цифр на своих новых часах. Ждать оставалось десять минут. С его ремня свисала цепочка с ключами. Он убрал ключи в карман. Звенья цепочки скользнули между его большим и указательным пальцами, словно бусины четок. Некоторое время он повторял это движение. Прикосновение успокаивало, как воспоминание о детстве. Святой Христофор и ангелы его небесные, пожалуйста, уберегите нас от всех бед!

Прямо перед ним поверхность земли резко уходила вниз, а дальше снова выравнивалась. Он видел это прежде и потому знал. Но сейчас, вглядываясь перед собой, он не различал в темноте ничего. А что, если внизу болото? Дождь шел долго, в низине скапливалась вода. И он представил, какс огромным трудом пробирается по грудь в жиже с чемоданом над головой, а рядом повсюду свистят и хлюпают пули.

Он попытался разглядеть наблюдательную вышку на противоположном холме, но если она там и была, то совершенно потерялась на фоне густого черного леса.

Семь минут. Пусть шум тебя не волнует, сказали они. Ветер отнесет все звуки к югу. При таком ветре никто ничего не услышит. Беги рядом с тропинкой с южной стороны, а это значит – справа. Держись нового следа, протоптанного в папоротнике. Он узкий, но безопасный. Если с кем-то столкнешься, пускай в ход нож, но только, ради всего святого, не ступай на тропинку.

Рюкзак был тяжел. Слишком тяжел. Впрочем, и чемодан тоже. Он предъявил претензии Джеку – с Джеком можно было спорить.

«Лучше пусть будет тяжело, Фред, но с гарантией, – объяснил Джек. – Эти портативные передатчики капризны, как кокотки. На пятьдесят миль берут отлично, а на шестьдесят уже не тянут. Нам необходим запас для полной уверенности, Фред. Там, откуда мы получили этот передатчик, работают знающие ребята, уж ты мне поверь».

Осталась минута. Они выставили часы по будильнику Эвери.

Ему было страшно. И внезапно у него уже не осталось сил гнать эту мысль от себя. Вероятно, он уже слишком стар для таких дел. Слишком утомлен. Его лучшие годы позади. Тренировки измотали его. Он чувствовал, как сердце колотится в груди. Его тело не выдержит нагрузок, в нем слишком мало энергии. Он лежал и мысленно обращался к Холдейну: «Боже, капитан, разве вы не видите, что я больше никуда не гожусь? Тело уже не молодо и готово развалиться». Это он им и скажет. Он останется здесь, когда минутная стрелка совершит еще один оборот. Он будет здесь лежать, слишком отяжелевший, чтобы двигаться. «Сердце подвело, – скажет он им. – В последний момент расшалилось. Со мной случился сердечный приступ. Разве я не предупреждал, что у меня слабое сердце? Как же так? Должен был предупредить. Вот оно и дало о себе знать, когда я лежал в тех папоротниках».

Он поднялся на ноги. Бросьте собаке хотя бы кость!

Беги вниз по склону холма, сказали они, при таком ветре никто ничего не услышит. Беги по склону как можно быстрее, потому что это единственное место, где тебя смогут заметить, если случайно бросят взгляд со сторожевой вышки. Только тогда оттуда сумеют различить твой смутный силуэт. Беги быстрее, пригибайся пониже, и скоро окажешься в безопасности. Добравшись до низины, ложись, восстанови дыхание и начинай ползти.

И он бежал как обезумевший. Поскользнулся и почти упал под тяжестью рюкзака; почувствовал, как собственное колено ударило в подбородок, а потом боль от прикушенного языка, но стоило ему подняться, как чемодан потащил его в сторону. Он снова едва не рухнул на тропу и в любой момент ждал взрыва противопехотной мины, но ничего не произошло. Он понесся дальше вниз, почва уходила из-под ног, чемодан гремел, как старый автомобиль. Почему же они не разрешили ему взять пистолет? Боль разгоралась в груди костром, заползая под ребра, обжигая легкие. Он считал каждый шаг, слышал свой громкий топот, ощущал, как его тянут назад рюкзак и чемодан. Эвери ему лгал. Лгал все время. А вас, капитан, этот кашель когда-нибудь погубит. Вам лучше обратиться к врачу. У вас в груди словно натянута колючая проволока.

Лейсер ступил на ровный участок земли и снова упал, но остался лежать, громко дыша, как загнанный зверь, чувствуя только страх и пот, от которого насквозь промокла шерстяная рубашка. Прижавшись лицом к траве и выгнув спину, он просунул руку под живот и натянул лямку рюкзака. Потом он пополз вверх по склону другого холма, подтягивая себя вперед предплечьями и локтями, толкая перед собой чемодан и понимая все это время, что горб у него на спине поднимается выше уровня спасительных зарослей. Влага проникала через его одежду и вскоре уже почти струилась по его бедрам и коленям. Гнилостный запах заплесневелых листьев заполнял ноздри, ветки деревьев цеплялись за волосы. Казалось, все в природе будто сговорилось, чтобы не пускать его дальше. Он посмотрел вверх вдоль склона и теперь отчетливо увидел вышку на фоне закрывавших горизонт деревьев. Внутри нее не светилось ни огонька.

Он лежал неподвижно. До башни было слишком далеко: ему никогда не добраться туда ползком. Часы показывали без четверти три. Смена караула скоро направится сюда с севера. Он отстегнул лямки рюкзака и встал, зажав его под мышкой. Взяв чемодан другой рукой, осторожно пошел вверх по склону, оставляя старую тропу слева от себя, не сводя глаз с напоминающих скелет очертаний вышки. И все равно она вдруг неожиданно оказалась прямо перед ним, как черное костлявое чудовище.

Вдоль гребня холма с шумом гулял ветер. Прямо над собой он слышал постанывание и стук старых досок, скрип оконной рамы. Колючая проволока оказалась протянутой не в один, а в два ряда, но стоило ему потянуть, как она снялась с креплений. Он перешел на другую сторону, снова поставил проволоку на место и вгляделся в лежавший перед ним лес. Даже в этот момент неописуемого ужаса, когда пот застилал ему глаза, а стук в висках заглушал шелест ветра в деревьях, он вдруг почувствовал глубочайшую и искреннюю благодарность к Эвери и Холдейну, словно только сейчас начал понимать: они обманывали его ради его же блага.

А потом он увидел пограничника, чей силуэт был похож на мишень в тире, в десяти ярдах прямо перед собой. Он стоял спиной к Лейсеру на старой тропе с винтовкой через плечо, покачивая своим массивным телом из стороны в сторону, потому что переступал с ноги на ногу, не давая им замерзнуть от холода, исходившего от земли. Лейсер почувствовал сначала запах табака – он достиг его буквально через секунду, – а потом теплого кофе, который согревал, должно быть, как хорошее одеяло. Он опустил на траву рюкзак и чемодан, инстинктивно двинувшись вперед в сторону этого человека, – все как будто происходило в спортивном зале Хедингтона. Он почувствовал пальцем острый край металла и ощутил насечку рукоятки ножа. Под широкой шинелью солдат оказался совсем еще юным, почти мальчиком. Лейсер невольно поразился, заметив, насколько страж границы молод. Он убил его быстро, одним ударом ножа, как убегающий человек стреляет в толпу, – с лихорадочной поспешностью, не столько чтобы уничтожить кого-то, сколько движимый инстинктом самосохранения. Поспешность его действий усугублялась желанием двигаться вперед как можно быстрее, а равнодушие – привычкой устранять препятствия со своего пути.

– Вы видите что-нибудь? – уже во второй раз спросил Холдейн.

– Нет. – Эвери передал ему бинокль. – Он просто растворился в темноте.

– Не заметили света в сторожевой вышке? Они бы включили лампу, если бы хоть что-то услышали.

– Нет, но я смотрел в сторону Лейсера, – ответил Эвери.

– Вам следует называть его Майской Мушкой, – подал голос стоявший позади Леклерк. – Даже Джонсону теперь известна его настоящая фамилия.

– Я уже забыл ее, сэр.

– Впрочем, он уже все равно на той стороне, – сказал Леклерк и пошел к машине.

Они возвращались в полном молчании. А когда вошли в дом, Эвери вдруг почувствовал на плече дружеское прикосновение и обернулся, ожидая увидеть за спиной Джонсона, но уперся взглядом в худощавое лицо Холдейна. Его выражение заметно изменилось, став умиротворенным, как у человека, только что оправившегося от долгой болезни, на нем не осталось ни следа свойственной ему прежде страдальческой муки.

– Я не горазд на похвалы, – сказал Холдейн.

– Вы думаете, что он перебрался благополучно?

– Вы отлично поработали. – Он улыбнулся.

– Мы бы точно услышали, если бы что-то случилось, верно? Выстрелы, крики, свет прожектора?

– Да, теперь мы уже ничего не можем сделать. Все отлично. – Он зевнул. – Предлагаю лечь спать пораньше. Сейчас нам нечем себя занять. До завтрашнего вечера, само собой.

В дверях он остановился и, не обернувшись, сказал:

– Знаете, все это представляется не совсем реальным. На войне все было предельно ясно. Им приказывали, и они шли на задание. А почему пошел он, а, Эвери? Джейн Остин считала деньги и любовь властителями нашего мира. Но ведь Лейсер пошел не из-за денег.

– Вы же сами сказали, что нам не дано этого узнать. Как раз в тот вечер, когда он позвонил.

– Мне он говорил о ненависти. Ненависти к немцам, но я ему не поверил.

– Но вот он ушел. Мне казалось, что больше для вас ничто не имеет значения. Вы же не принимаете такое понятие, как «мотив», – тоже ваши слова.

– Он сделал это не из чувства ненависти. По крайней мере это нам известно. Тогда что же он такое на самом деле? Он сейчас на самой грани, как умирающий на смертном одре. О чем же он в такой момент думает, что у него на уме?

– Не надо так о нем говорить.

– А! Вот в том-то и дело. – Холдейн снова повернулся к Эвери, причем умиротворенное выражение не покидало его лица. – Когда мы впервые с ним встретились, он был человеком без любви. Объяснить вам, что такое любовь? Или вы сами знаете? Впрочем, скажу все равно: любовь – это нечто, что вы еще можете предать. Вот почему в нашей профессии ей нет места. Зато других людей мы не заставляем ничего для нас делать силой. Мы даем им возможность обрести любовь. И с Лейсером это случилось тоже, не правда ли? Если можно так выразиться, он женился на нас из-за денег, а оставил по любви. Он обрел «второе дыхание», дал второй обет верности. Я только не уловил момента, когда это с ним произошло.

– Что вы имеете в виду? Из-за каких денег?

– Трактуйте это в расширенном смысле. Из-за всего, что могли ему дать мы. А он отдал нам свою любовь. Кстати, я заметил у вас на руке его часы.

– Я просто храню их до его возвращения.

– Вот как? Что ж, спокойной ночи. Или правильнее уже будет сказать, доброе утро? – Он рассмеялся. – Как быстро теряешь чувство времени. – А потом заметил, как будто уже разговаривал сам с собой: – Цирк охотно помогал нам. Очень странно. Хорошо бы выяснить почему.

Лейсер тщательно вытер лезвие ножа. Загрязненное лезвие следовало немедленно очистить. На старой лодочной станции он поел и выпил из фляжки немного бренди. «После этого, – говорил Холдейн, – придется переходить на подножный корм. Вы не сможете бродить там с банками западной ветчины и с фляжками французского бренди». Он открыл дверь и вышел на причал, чтобы умыться водой из озера.

В темноте вода казалась совершенно ровной и неподвижной. Ее поверхность напоминала гладкую, без единой морщинки кожу, чуть скрытую вуалью плавающего сверху серого тумана. Лейсер мог видеть камыши у противоположного берега. Ветер, который с наступлением рассвета начал стихать, едва шевелил ими, почти не задевая воды. Позади озера виднелись тени невысоких холмов. Он почувствовал себя отдохнувшим и успокоившимся. Но внезапно содрогнулся, вспомнив об убитом юнце.

Он зашвырнул банку из-под консервов и пустую уже фляжку как можно дальше в озеро, и, как только они упали в воду, из камышей лениво вспорхнула цапля. Наклонившись, он поднял с берега плоский камень и пустил его вдоль поверхности воды. Он оставил три «блина», прежде чем пошел ко дну. Кинул еще один, но тот утонул сразу. Вернувшись в сарай лодочной станции, Лейсер взял рюкзак и чемодан. В правой руке он ощущал сильную боль: по всей видимости, она была вызвана тяжестью чемодана. Откуда-то издалека донеслось мычание коров.

Лейсер направился на восток вдоль тропы, проходившей берегом озера. Ему нужно было уйти как можно дальше до восхода солнца.

По пути он миновал, должно быть, с полдюжины деревенек. Ни в одной не проглядывало ни признака жизни и стояла почти полная тишина, потому что здесь не гулял даже самый легкий ветерок. Ему не встречалось никаких дорожных указателей, ни единой мало-мальски новой постройки. Он заметил это как-то совершенно внезапно. Вот откуда бралось ощущение полнейшего покоя. Ничего нового годами, десятилетиями. На деревенских улицах отсутствовали даже фонарные столбы. Не попадалось вывесок баров или магазинов. Здесь царила равнодушная ко всему тишина, что Лейсера вполне устраивало. Он погружался в нее, как человек погружается в ласковые волны моря, ощущая прохладу и спокойствие, нарушаемое посещавшими его то и дело воспоминаниями об убитом мальчишке. Потом он заметил отдельно стоявший фермерский дом. От дороги к нему вела длинная тропа. Лейсер остановился. На полпути к дому кто-то оставил мотоцикл с переброшенным через сиденье старым плащом. Кругом не было ни души.

Из очага слегка потягивало дымком.

– Когда, вы сказали, у них первый выход на связь? – спросил Эвери. Он задавал этот же вопрос совсем недавно.

– По словам Джонсона, в двадцать два двадцать. Но мы начнем сканировать эфир часом раньше.

– А я думал, он будет работать на фиксированной частоте, – пробормотал Леклерк без особого интереса.

– Он может случайно начать не с того кристалла. Такое случается, когда находишься в состоянии стресса. Так что вполне разумно проверять несколько частот сразу.

– Сейчас он должен быть еще в пути.

– А где Холдейн?

– Спит.

– Не понимаю, как можно спать в такое время? Уже скоро наступит день.

– Не могли бы вы что-то сделать с этой печкой? – спросил Леклерк. – Уверен, она не должна так чадить. – Он замотал головой, словно стряхивая с волос капли воды, и продолжал: – Джон, от Филдена поступило очень интересное донесение. О передвижении войск в районе Будапешта. Вероятно, когда вернетесь в Лондон… – Он осекся, словно потерял нить своих рассуждений, и нахмурился.

– Вы уже упоминали об этом, – мягко сказал Эвери.

– Да, потому что вам просто необходимо ознакомиться с ним.

– С превеликим удовольствием. Звучит интригующе.

– Правда? Мне тоже так показалось.

– Очень интересно.

– А знаете, – Леклерк внезапно сменил тему, как если бы внутри его что-то щелкнуло, – они так пока и не решили вопрос с пенсией для той несчастной женщины.

Он сидел на мотоцикле очень прямо, расставив локти, как делал это за столом. Шум мотора казался ужасающе громким, подменяя собой безмятежную тишину рассвета, эхом отражаясь от холодных холмов и разгоняя в стороны от дороги кур. Плечи у плаща были подшиты кожей, а длинные полы стрекотали о спицы задних колес, когда Лейсер вписывался в очередной поворот проселка. Солнце уже полностью взошло.

Скоро нужно будет поесть. Он сам не понимал, отчего чувствовал такой голод. Вероятно, от напряженных усилий. Да, точно от усилий. Он непременно поест, но только не в ближайшем городке, нет, не в нем. Не в том кафе, куда мог заходить убитый юноша, куда редко заглядывают незнакомцы.

И он мчался вперед. Но голод не унимался. Лейсер почти не мог думать ни о чем другом. Его рука чуть ли не сама собой ослабила нажим на рукоятку газа, он подался вперед, свернул на дорожку, ведущую к какой-то ферме, и остановился.

Дом выглядел очень старой развалюхой, за которой никто не пытался ухаживать. На переднем дворе густо разрослась трава, местами примятая колесами телег. Забор почти полностью отсутствовал. Огородные грядки остались невозделанными, и было понятно, что ждать урожая с них не приходится.

В кухонном оконце мерцал свет. Лейсер постучал в дверь. Его рука все еще слегка вибрировала в такт тряске мотоцикла. Никто не вышел открывать. Он постучал еще раз, и сам стук теперь немного даже напугал его. Ему померещилось, будто он заметил в окне лицо, причем оно было похоже на лицо юного солдата, когда он падал на землю. Хотя это могло быть всего лишь отражением раскачивавшейся ветки дерева.

Лейсер быстрым шагом вернулся к мотоциклу, с ужасом понимая теперь, что его голод был и не голодом вовсе, а чувством бесконечного одиночества. Ему нужно где-то прилечь и отдохнуть. «А ведь я забыл, как это бывает, как воздействует на тебя», – подумалось ему. И он поехал дальше – до ближайшего леса, где лег на землю. Разгоряченное лицо холодили листья папоротника.

Очнулся он уже вечером. В полях все еще было светло, но лес, где он прилег, быстро погружался в сумрак, и в какие-то считаные минуты красные стволы сосен у него на глазах превратились в темные колонны.

Он отряхнул со своей одежды листву и зашнуровал ботинки. Они были ему очень тесны в подъеме, но разносить их шанса ему не дали. Он поймал себя на том, что думает о людях, пославших его сюда. Им не было дела до неудобной обуви. И он не мог не вспомнить знакомое когда-то ощущение той пропасти, что разделяла тех, кто уходил, и тех, кто оставался, как бездна между живыми и мертвыми.

Лейсер с трудом водрузил на спину рюкзак, ощутив резкую боль, когда лямки снова легли в те места на плечах, где уже успели стереть кожу до крови. Взяв чемодан, он через поле вышел на проселок к мотоциклу. До Лангдорна оставалось километров пять. Как он и предполагал, город лежал по другую сторону большого холма – первый из трех городов на его маршруте. Уже скоро возможна неприятная встреча с дорожным патрулем. Но в то же время уже скоро он сможет поесть.

Теперь он ехал медленно, положив чемодан поперек коленей, непрерывно вглядываясь вперед, напрягая зрение, чтобы заранее разглядеть красные огни и группу людей, проверяющих транспорт. За одним из поворотов он заметил слева от себя дом, в окне которого виднелся плакат с изображением кружки пива. Когда он свернул во двор, на звук мотоциклетного мотора из двери вышел старик. Лейсер поставил мотоцикл на опорный треножник.

– Мне хотелось бы пива и колбасы, – сказал он. – Можете покормить меня?

Старик провел его внутрь и усадил за стол в большой комнате, откуда через окно Лейсер мог видеть свой мотоцикл. Ему принесли бутылку пива, немного нарезанной колбасы и кусок черного хлеба. Старик поставил все это перед ним, но не ушел, встав рядом и наблюдая, как он ест.

– Куда путь держите? – Нижнюю половину худого лица скрывала борода.

– На север. – Лейсеру эта игра показалась знакомой.

– А сами из каких мест?

– Какой город здесь рядом?

– Лангдорн.

– Далеко?

– Пять километров.

– Там есть где заночевать?

Старик пожал плечами. Это был жест не отрицания или равнодушия, а движение, исполненное негатива, словно, так или иначе, ничто и никогда не сможет закончиться благополучно ни для одного из них.

– Дорога туда хорошая? – спросил Лейсер.

– Нормальная.

– Мне говорили, что есть объезд коротким путем.

– Никаких объездов здесь нет и быть не может, – ответил старик, причем таким тоном, словно наличие объезда давало хоть какую-то надежду, могло согреть хозяина или гостя в этой сырой и мрачной по углам комнате.

– А ведь вы с востока, – заявил вдруг старик. – Слышно по голосу.

– У меня родители с востока, – подтвердил Лейсер. – Кофе есть?

Старик принес ему кофе – очень черный и совершенно безвкусный.

– Вы из Вильмсдорфа, – констатировал он. – У вас на мотоцикле тамошний номер.

– Много нынче клиентов? – спросил Лейсер, поглядывая на дверь.

Старик помотал головой.

– Мало машин на дороге, правильно я понял?

Поскольку старик промолчал, Лейсер продолжил:

– У меня друг живет рядом с Калькштадтом. Это далеко отсюда?

– Не очень. Километров сорок. Неподалеку от Вильмсдорфа убили мальчишку-солдата.

– У него тоже свое кафе. На северной окраине. Называется «Кот в сапогах». Не слыхали?

– Нет.

Лейсер понизил голос.

– У него там недавно случилась беда. Большая драка. Русские солдаты, расквартированные в городе, сцепились между собой.

– Уходите, – сказал старик.

Лейсер хотел с ним расплатиться, но у него не было ничего мельче пятидесяти марок.

– Уходите, – мрачно повторил старик.

Лейсер поднял с пола рюкзак и чемодан.

– Ты старый дурак, – сказал он грубо. – За кого, интересно, ты меня принял?

– Вы либо плохой, либо хороший человек. И то и другое опасно. Уезжайте отсюда.

Поста на дороге не оказалось. Он и сам не заметил, как уже катил по самому центру Лангдорна. К этому времени совсем стемнело. Свет на улицы приникал только сквозь щели в ставнях домов и тускло отражался от камней мостовой. Машин не попадалось вообще. Вот почему Лейсера опять начал тревожить треск его одинокого мотоцикла, звучавший среди тишины так, как если бы кто-то начал играть на трубе посреди пустынной рыночной площади. Во время войны люди здесь, должно быть, ложились спать рано, чтобы сохранить тепло в домах. Возможно, эта привычка сохранилась.

Настала пора избавиться от мотоцикла. Он проехал через весь городок, нашел заброшенную церковь и оставил его у полуразрушенного входа в ризницу. Вернувшись в центр, направился к вокзалу. Даже кассир был обряжен в нечто вроде мундира.

– Один билет до Калькштадта.

Кассир протянул через окошко руку. Лейсер достал из бумажника купюру и отдал ему. Кассир нетерпеливо затряс рукой. На какое-то время мозг отказался служить Лейсеру, и он лишь тупо смотрел то на трясущиеся перед ним пальцы, то на искаженное злобой и подозрительностью лицо за решеткой окошка.

Внезапно кассир заорал:

– А удостоверение личности?

Лейсер с извиняющимся видом заулыбался.

– Ох, я такой рассеянный, – жалким тоном произнес он и снова открыл бумажник, чтобы стало видно его удостоверение с фотографией.

– Достаньте его из бумажника, – распорядился кассир.

Лейсер наблюдал, как он внимательно изучает его снимок под светом настольной лампы.

– Разрешение на поездку!

– Да, конечно. – Лейсер протянул ему еще один документ.

– Почему вы следуете в Калькштадт, если вам нужно попасть в Росток?

– Наш кооператив в Магдебурге отправил в Калькштадт по железной дороге партию механизмов. Тяжелые турбины и станки. Их необходимо смонтировать.

– А как вы добрались сюда?

– На попутных машинах.

– Но подвозить посторонних запрещено.

– Значит, мне повезло. Мир не без добрых людей и в наши дни.

– В какие это «наши дни»? – Мужчина прижал лицо к стеклу кассы и посмотрел вниз на руки Лейсера. – Что это у вас там за железки?

– Просто цепочка с ключами.

– Значит, вы направляетесь для установки оборудования? А подробнее?

– Мне было поручено сначала все выяснить по пути. Наши партнеры в Калькштадте и так уже напрасно ждут шесть недель. Доставка почему-то задержалась.

– И что же?

– Мы послали запрос… В железнодорожное ведомство.

– Вам ответили?

– В том-то и дело, что ответ к нам так и не пришел.

– Вам придется час подождать. Поезд отходит только в шесть тридцать. – Пауза. – Слышали новость? Рядом с Вильмсдорфом убили паренька, – сообщил он затем. – Свиньи! – И он подал Лейсеру сдачу.

Идти ему было некуда. Сдать багаж в камеру хранения он не отважился. Не зная, чем себя занять, полчаса шатался по городу, а потом вернулся на вокзал. Поезд опаздывал.

– Вы оба заслужили самую высокую оценку, – сказал Леклерк, благодарно кивнув сначала Холдейну, потом Эвери. – Вы тоже, Джонсон. Но теперь никто из нас ничего уже не сможет сделать. Все в руках Майской Мушки. – Последовала особая улыбка, адресованная Эвери. – Как насчет вас, Джон? Вы что-то совсем притихли. Как по-вашему, пошел вам на пользу этот опыт? – И он добавил со смешком, обращаясь к остальным: – Надеюсь, нам не придется переживать из-за развода по нашей вине. Мы обязаны поскорее вернуть вас домой, к жене.

Леклерк сидел на краю стола, аккуратно сложив маленькие ручки на колене. Когда Эвери ничего не ответил, он почти с радостным видом объяснил:

– Кэрол намекнула мне, Адриан, что у молодых супругов могут возникнуть нелады.

Холдейн улыбнулся, словно его тоже забавляла эта мысль.

– Уверен, что до этого не дойдет, – сказал он.

– Между прочим, наш Эвери произвел большое впечатление и на Смайли. Нужно проследить, чтобы они его у нас не увели.

19

Когда поезд прибыл в Калькштадт, Лейсер дождался, пока остальные прибывшие пассажиры покинули платформу. На проверке билетов стоял пожилой дежурный. С виду он казался человеком добродушным.

– Я разыскиваю знакомого, – обратился к нему Лейсер. – Его фамилия Фритцше.

Дежурный наморщил лоб.

– Фритцше?

– Да.

– А имя?

– Не знаю.

– Тогда хотя бы сколько ему лет? Какого он возраста?

– Примерно сорок, – сказал Лейсер наугад.

– Фритцше, и он работал на нашей станции?

– Да. Он еще жил в небольшом домике у реки. Старый холостяк.

– У него был собственный дом? А работал на железной дороге?

– Да.

Дежурный покачал головой.

– Никогда о таком не слышал. – Он пристально всмотрелся в Лейсера. – Вы уверены?

– Так он мне сказал. – Лейсер сделал вид, что припоминает подробности. – Он в последний раз прислал мне письмо в ноябре… Еще жаловался, что фопо закрыли станцию.

– Вы ненормальный, – сказал дежурный. – Ступайте своей дорогой. Доброй ночи.

– Доброй ночи, – отозвался Лейсер.

Уходя, он спиной чувствовал, как мужчина провожает его тяжелым взглядом.

На главной улице города нашлась гостиница под названием «Старый колокол». Лейсер подождал у стойки в вестибюле, но никто не вышел. Тогда он открыл служебную дверь и вошел в большую комнату, дальний угол которой был погружен почти в полный мрак. За столом перед старым граммофоном сидела девушка. Она наклонилась вперед, спрятав лицо в ладонях, и слушала музыку. Единственная голая лампочка горела у нее над головой. Когда пластинка закончилась, она переставила иглу в начало, даже не поднимая глаз.

– Мне нужен номер, – сказал Лейсер. – Я только что приехал из Лангдорна.

По всей комнате стояли чучела птиц – цапель, фазанов и зимородка.

– Мне нужен номер, – повторил он.

Музыка была танцевальная, но уже очень старая.

– Обратитесь в службу регистрации.

– Но там никого нет.

– У них все равно не найдется для вас номера. Им не разрешают селить таких, как вы. Рядом с церковью есть общежитие. Вам лучше остановиться там.

– А где эта церковь?

С преувеличенно громким вздохом она остановила пластинку, но Лейсер понял: она довольна, что есть с кем поговорить.

– Ее разбомбили, – объяснила она. – Но мы все равно говорим о ней так, словно она осталась на прежнем месте. Хотя уцелела только колокольня.

Лейсер помолчал.

– Но ведь у вас наверняка есть номера здесь, верно? Гостиница большая. – Он поставил рюкзак в угол и сел за стол рядом с ней. Провел рукой по своим густым, но сейчас немного иссохшим волосам.

– У вас усталый вид, – заметила девушка.

Внизу на его синих брюках еще с самой границы присохла грязь.

– Я провел весь день в дороге. Устанешь тут.

Она поднялась из-за стола с неторопливым чувством собственного достоинства и пошла в другой, темный угол комнаты, откуда деревянная лестница вела наверх, где тоже горел свет. Девушка окликнула кого-то, но никто не отозвался.

– Хотите «штайнхегер»? – спросила она из полумрака.

– Да.

Она вернулась с бутылкой и стаканом. На ней был плащ – тяжелый, коричневый, военного покроя, с погончиками и накладными плечами.

– Откуда вы? – спросила она.

– Из Магдебурга. Но еду на север. Нашел работу в Ростоке. – Сколько еще раз ему предстоит повторять это? – А в этом общежитии… В нем можно получить отдельную комнату на одного?

– Да, если захотите.

Света было так мало, что он не сразу сумел как следует разглядеть ее. Но постепенно она из тени превратилась в живого человека. Ей было лет восемнадцать – высокая и широкая в кости, хорошенькое личико, которое портила только плохая кожа. Того же возраста, что и мальчишка-солдат. Даже, быть может, чуть старше.

– А вы здесь кто? – спросил он.

Она промолчала.

– В смысле чем здесь занимаетесь?

Она взяла его стакан и отхлебнула джина, настороженно глядя на него поверх края стекла, как это делают красавицы в кино. Потом медленно поставила стакан на стол, не сводя глаз с Лейсера, и неожиданно прикоснулась сбоку к его волосам. Ей, видимо, казалось, что ее жесты имеют для него какой-то смысл. Но Лейсер лишь спросил:

– И давно вы здесь?

– Два года.

– И что же вы делаете?

– Сделаю все, что вы захотите, – ответила она совершенно серьезно.

– У вас бывает много работы?

– Ни черта. Здесь никого не бывает.

– А молодые парни?

– Очень редко.

– Солдаты?

Она ответила не сразу:

– Иногда солдаты. А вам известно, что задавать такие вопросы запрещено?

Лейсер отпил еще «штайнхегера» прямо из горлышка бутылки.

Она взяла его стакан и принялась вертеть в руке.

– Что творится в этом городе? – спросил он. – Я хотел приехать сюда шесть недель назад, но меня не пустили. Сказали, что Калькштадт, Лангдорн и Волькен – все закрыты. Что тогда здесь происходило?

Она кончиками пальцев стала ласкать его руку.

– Что здесь происходило? – повторил он вопрос.

– Никто ничего не закрывал.

– Да ладно врать-то, – рассмеялся Лейсер. – Они меня и близко сюда не подпустили, говорю же вам! Патрули на всех дорогах сюда и в сторону Волькена. – А сам думал: двадцать минут девятого, всего два часа до первого сеанса связи.

– Ничего не было закрыто, – возразила она и внезапно с любопытством спросила: – Значит, вы приехали с запада? Долго шли по дороге. Примерно такого, как вы, сейчас разыскивают.

Лейсер поднялся.

– Мне лучше пойти в то общежитие. – Он положил на стол деньги.

Девушка прошептала:

– У меня есть своя комната. В новом жилом доме позади Фриденсплатц. Там живут рабочие. Им на все плевать. Я делаю, что хочу.

Лейсер помотал головой и, взяв свой багаж, направился к двери. Она по-прежнему смотрела на него, и он знал: она его подозревает.

– До свидания, – сказал он.

– Я никому ничего не скажу. Возьми меня с собой.

– Я заказал «штайнхегер», – пробормотал Лейсер. – Мы с тобой ни о чем не разговаривали. Ты все время слушала музыку.

В этот момент им обоим стало страшно.

– Да, я слушала музыку, – повторила за ним девушка. – Все время.

– И эти города не закрывали, ты уверена? Лангдорн, Волькен, Калькштадт. Шесть недель назад?

– Зачем кому-то могло понадобиться их закрывать?

– Даже железнодорожную станцию?

– Про станцию я ничего не знаю, – ответила она, а потом заговорила очень быстро: – Но район действительно закрывали на три дня в ноябре. Никто не знает почему. И приезжали русские военные. Человек пятьдесят. Их расквартировали в городе. Примерно в середине ноября.

– Пятьдесят? А какая-нибудь техника?

– Только грузовики. По слухам, к северу отсюда проходили учения. Останься у меня на эту ночь! Или разреши пойти с тобой. Я пойду куда угодно.

– Какого цвета у них были погоны?

– Не помню.

– Откуда их прислали?

– Это были новобранцы. Некоторые из самого Ленинграда. Двое братьев.

– А куда они отправились потом?

– На север. Послушай, никто ничего не узнает. Я не из болтливых. И я тебе позволю все, что захочешь.

– В сторону Ростока?

– Да, они сказали, что едут в Росток. Но нам запретили об этом рассказывать. Люди из партийного комитета специально обходили все дома.

Лейсер кивнул. Его прошиб пот.

– До свидания, – сказал он еще раз.

– А если завтра? Завтра вечером? Я сделаю все очень хорошо. Что только пожелаешь.

– Возможно. Никому ничего не говори, поняла?

Она закивала в ответ.

– Не скажу. Мне нет ни до чего дела. Спроси, как найти Хоххауз позади Фриденсплатц. Квартира номер девятнадцать. Приходи в любое время. Я открою дверь. Только звони два раза. Тогда соседи будут знать, что это ко мне. Денег не надо. Будь только очень осторожен. Кругом рыщет полиция. Под Вильмсдорфом убили молодого пограничника.

Он легко нашел рыночную площадь, потому что к ней, казалось, сходились все улицы города. Отсюда было легче искать колокольню церкви и общежитие. В темноте он различал фигуры поспешно проходивших мимо людей. На многих было нечто похожее на мундиры и военные фуражки, оставшиеся, видимо, еще со времен войны. Иногда в свете тусклых уличных фонарей ему удавалось мельком разглядеть лица, и он искал в их замкнутых безрадостных чертах нечто, что мог бы возненавидеть. Он даже пытался мысленно подстегивать себя: ты должен ненавидеть, например, вот этого – он как раз подходит по возрасту. Но и эти мысли не пробуждали в нем ожидаемых эмоций. Вероятно, в другом городе, в ином месте он найдет тех, кого сумеет возненавидеть. Здесь почему-то не получалось. Эти были либо старыми, либо вообще никакими. Бедными и одинокими, как он сам. Он вдруг без всякой причины вспомнил вышку на границе, свою мастерскую после одиннадцати вечера, момент, когда он заколол пограничника, совсем еще юного. Даже моложе, чем Эвери.

* * *

– Он уже должен быть там, – сказал Эвери.

– Верно, Джон, он уже должен был туда добраться. Остался всего час. «Остался последний рывок…» – Он попытался запеть, но его никто не поддержал.

Они молча смотрели друг на друга.

– Слышали что-нибудь об «Эйлиес-клубе»? – неожиданно спросил Джонсон. – Что рядом с Вилльерс-стрит? Там собираются многие из нашей прежней команды. Вам надо зайти туда как-нибудь вечерком, когда вернемся домой.

– Спасибо, – сказал Эвери. – Я с удовольствием зайду.

– Там особенно хорошо под Рождество, – продолжал Джонсон. – Мое любимое время. Народу собирается больше обычного. Кое-кто даже специально надевает мундиры.

– Звучит заманчиво.

– А в Новый год они устраивают семейное торжество. Вы могли бы прийти вместе с женой.

– Отлично.

– Или с какой-нибудь подружкой, – подмигнул ему Джонсон.

– У меня нет подружек, кроме Сэры, – сказал Эвери.

Зазвонил телефон. Леклерк поднялся, чтобы снять трубку.

20

Возвращение

Лейсер поставил рюкзак и чемодан на пол и оглядел стены. Электрическая розетка располагалась рядом с окном. Замка в двери не было, и ее пришлось подпереть стулом. Сняв ботинки, он лег на кровать. Вспомнил прикосновения пальцев девушки к своей руке, нервные подергивания ее губ. Но припомнил и лукавый взгляд из полумрака, следивший за ним, и ему оставалось только гадать, как скоро она его выдаст.

Потом перед ним возник образ Эвери. Какими теплыми и по-английски сдержанными были их отношения в самом начале! Он вспомнил его молодое лицо, блестевшее от дождя, застенчивый близорукий взгляд, когда он протирал стекла своих очков, и подумал: он наверняка сказал, что ему тридцать два. Это я ослышался.

Лейсер посмотрел на потолок. Через час ему надо будет установить антенну.

Комнату ему выделили просторную, но почти пустую, с округлой мраморной раковиной умывальника в одном из углов. Вниз от нее вела единственная труба, и Лейсер молил бога, чтобы она сгодилась для заземления. Он открыл кран и дал воде немного стечь, с облегчением обнаружив, что она холодная, потому что, по словам Джека, с горячими трубами иметь дело было рискованно. Он достал нож и осторожно соскреб краску с задней стороны трубы. Заземление имело огромное значение, говорил Джек. Если другого выхода нет, учил он, положи провод зигзагом под ковер, причем сделай его той же длины, какой будет антенна. Но никакого ковра в номере не было. Только бы труба сгодилась! Ни ковра, ни занавесок на окнах.

У одной из стен стоял гардероб с раздвижными дверцами. Когда-то здесь, должно быть, располагался приличный отель. Пахло турецким табаком и дешевым освежителем воздуха. Стены покрывала серая штукатурка. По ней темными пятнами расплывалась сырость, которая, однако, распространилась не повсюду. Дом обладал каким-то таинственным свойством во многих местах оставаться совершенно сухим. Вот и по потолку странным образом проходила абсолютно сухая полоса. И все же местами штукатурка потрескалась или покрылась слоем белесой плесени. Там, где она уже успела отвалиться, маляр заделал дыры алебастром, и по всей комнате, особенно ближе к углам, виднелись более светлые нашлепки. Лейсер внимательно оглядывал стены, одновременно вслушиваясь в малейшие звуки, доносившиеся снаружи.

Украшением комнаты служила картина, изображавшая крестьян в поле, которые пахали землю плугом на конной тяге, хотя где-то на горизонте маячил силуэт трактора. Лейсер снова как будто услышал мягкий голос Джонсона, говорившего об антеннах: «Если ее нельзя вывести наружу, это превращается в большую головную боль. Придется как-то выходить из положения внутри помещения. Делается это так: натягиваешь ее зигзагом поперек комнаты в футе от потолка. Длина должна равняться четверти длины твоей волны. Разверни каждый виток как можно шире, Фред, но так, чтобы она не проходила параллельно каким-нибудь металлическим балкам, другим проводам и тому подобному. И ни в коем случае не позволяй хотя бы одному ее отрезку повернуться в обратную сторону, Фред, или ты сам себя поимеешь в одно место». Непременная грубая шутка с сальным подтекстом в конце – так уж работали мозги у простого человека: подобное легче запоминается.

«Я прикреплю ее к раме картины, а потом протяну в противоположный угол. Штукатурка мягкая. В нее легко будет воткнуть гвоздь», – раздумывал Лейсер. Он еще раз осмотрелся в поисках гвоздя или штыря и заметил бронзовые крепления карниза, к которому когда-то подвешивали шторы. Он встал и отвинтил головку с задней части своего станка для бритья. Она имела обратную резьбу, что считалось чуть ли не гениальным изобретением: человек случайный, попытавшись отвинтить крышку, только затянул бы ее еще туже. Из отверстия в ручке он извлек лоскут тончайшего шелка, который нежно разгладил на колене своими сильными пальцами. Достал из кармана карандаш и принялся затачивать его, сидя неподвижно на краю кровати, чтобы лоскут шелка оставался в неизменном положении. При этом грифель у него дважды ломался, стружка с карандаша сыпалась на пол к его ногам. Потом он начал писать в блокноте печатными буквами, какими многие заключенные пишут письма женам. Каждый раз, поставив точку, обводил ее кружком – этому его научили много лет назад.

Как только донесение было составлено, он провел черту после каждых двух слов, а под отсеченной парой поставил номер из той таблицы, которую заучил наизусть. Порой ему приходилось прибегать к помощи почти детского стишка, придуманного для облегчения запоминания, а иногда он путался и стирал написанное, чтобы начать еще раз. Закончив, он разделил столбцы цифр на группы по четыре и нашел для каждой соответствие на лоскуте шелка. В завершение работы перевел цифры снова в слова, записал полученное и еще раз разделил на группы по четыре слова.

Страх, как боль старой раны, скручивал низ живота, и при каждом чудившемся ему звуке он тревожно вскидывал голову в сторону двери, а рука с карандашом замирала над строчкой. Но на самом деле он не слышал ничего. Только поскрипывали доски в стенах старого дома, как скрипит обшивка парусного корабля на волнах.

Лейсер внимательно изучил окончательный текст донесения, понимая, что получилось слишком длинно. Будь он хоть немного искуснее в подобных вещах, работай его голова в этих условиях хотя бы немного быстрее, он бы нашел способ внести сокращения. Но как раз сейчас он не чувствовал себя в состоянии сделать это. К тому же его учили, что лучше внести в донесение одно-два лишних слова, чем быть неверно понятым на другом конце. У него набралось сорок две группы.

Лейсер отодвинул стол от окна и поставил на него чемодан. С помощью одного из ключей на цепочке отпер замки, не уставая возносить молитвы, чтобы ничто не сломалось в дороге. Он открыл коробку с запасными частями и дрожащими пальцами ощупал шелковый мешочек с кристаллами, привязанный зеленым шнурком к петле. Ослабив шнурок, высыпал кристаллы на грубое одеяло, покрывавшее кровать. Каждый из них был помечен рукою Джонсона – сначала шла частота, а под ней единичный порядковый номер в расписании смен сигнального плана. Лейсер выложил их по прямой линии, с силой вдавив в толстую шерсть одеяла, чтобы они лежали ровно. С кристаллами все обстояло проще всего. Он подошел к двери и проверил, надежно ли держится спинка стула. Та легко выскользнула из-под ручки, стоило ему немного нажать. Стул не давал ему никакой защиты. Лейсер вспомнил, как во время войны для подобных целей им выдавали специальные металлические клинья. Вернувшись к чемодану, он подсоединил передатчик и приемник к кабелю питания, подключил наушники и отвинтил ключ азбуки Морзе, крепившийся к крышке коробки с запчастями. А потом он увидел это.

С внутренней стороны к крышке чемодана был приклеен лист бумаги с полудюжиной слов и их эквивалентами на азбуке Морзе напротив каждого. Это были стандартные международные закодированные фразы, которые Лейсер никак не мог запомнить.

И как только он увидел эти буквы, выведенные ровным почерком почтового служащего, который отличал Джонсона, ему на глаза навернулись слезы благодарности. «А ведь он ничего не сказал мне, – подумал Лейсер, – ни словом не обмолвился, что сделал это». Джек был молодчиной, ничего не скажешь. Джек, капитан и молодой Джон Эвери – вот это парни, с которыми горы своротишь. Вот это команда! А ведь человек мог за всю свою жизнь не встретить никого подобного. Он постарался унять эмоции, вцепившись руками в край стола. Его немного трясло, вероятно, от холода. Промокшая рубашка прилипла к лопаткам. Но он был совершенно счастлив. Вновь бросив взгляд на стул, подпиравший дверь, подумал: «Как только я надену наушники, все равно не смогу услышать, как за мной придут, как тот мальчик не слышал моего приближения из-за шума ветра».

Затем он подсоединил антенну и заземление, дотащил провод заземления до трубы и обмотал зачищенный участок в два оборота, закрепив сверху клейкой лентой. Встав на кровать, натянул поперек потолка антенну с восемью изгибами зигзага, как учил Джонсон, примотав ее как можно крепче к карнизу с одной стороны и зафиксировав бронзовым крючком в штукатурке стены с другой. Покончив с этим, снова взялся за прибор, поставив рукоятку длины волны на четверку, поскольку помнил, что все его частоты находились в пределах диапазона трех мегагерц. Взял с кровати лежавший первым в ряду кристалл и вставил его в гнездо, располагавшееся в дальнем левом углу передатчика, а потом принялся за настройку, бормоча что-то себе под нос в такт каждому движению. Он перевел лимб селектора кристаллов на отметку «использовать любые кристаллы», подсоединил катушку с обмоткой, подогнал к одинаковому значению – десятке – анодный стержень и регулятор антенны.

Он чуть замялся, стараясь вспомнить, что следовало сделать дальше.Мозг, как это порой с ним случалось, словно блокировало. «УМ. Разве ты не помнишь, что такое УМ?» Лейсер переустановил счетчик метрового диапазона на цифру три, чтобы включить сеточный ток усилителя мощности… СПТ в положении «настройка». Постепенно он все вспомнил. Вернул метровый счетчик на шестерку, чтобы прибор получал полноценное электропитание… А анодный стержень отвел назад до минимальных значений.

Теперь СПТ следовало переключить в положение «передача». Он коротко нажал на ключ, засек показания приборов и переналадил положение антенны и анода. Потом повторил эту процедуру несколько раз, пока не увидел, как стрелка показаний настройки заняла положенное место в окошке – а именно в его белом секторе. Это значило, что передатчик и принимающая антенна были синхронизированы и он мог начинать разговор с Джоном и Джеком.

Лейсер откинулся назад, удовлетворенно улыбаясь, закурил сигарету и пожалел, что она не английская. Если они ворвутся сюда сейчас, им будет совершенно все равно, какую марку он курит. Он посмотрел на часы и завел пружину до упора. Больше всего на свете сейчас его пугало, что они могут остановиться. Время на них было выставлено по будильнику Эвери, и это служило ему необъяснимым источником спокойствия – как если бы разлученные любовники смотрели одновременно на одну и ту же звезду.

Он убил того мальчишку.

Три минуты до начала.

Лейсер отвинтил ключ Морзе от крышки коробки с запасными частями, поскольку иначе пользоваться им оказалось бы для него весьма затруднительно. Но Джек сказал, что только так и надо, что это правильно, что большой роли такие вещи все равно не играют. Но ему все же приходилось придерживать подставку ключа левой рукой, чтобы она не скользила по поверхности стола. Джек однажды заметил это, посмеялся, но заверил, что у каждого радиста нашлась бы своя причуда. Вот только, как ни разуверял его Джек, Лейсер сохранил твердую уверенность, что ключ ему выдали меньше того, каким он привык пользоваться на войне. Частички белой присыпки налипли на рычажок. Он отставил локоть в сторону и выпрямил спину. Средний палец правой руки крючком обхватил рукоятку. ДжАДж – мой первый позывной, подумал он. «Джонсон – моя фамилия, и зовут меня Джек, легко запомнить». И Эвери тоже зовут на Дж.: Джон Эвери. И он начал выстукивать. Точка, три тире, точка, тире, точка, три тире. При этом ему вспоминался тот дом в Голландии. Только сейчас никого рядом не было.

«Выдай это дважды, Фред, и выходи из эфира». Он переключился на прием, отодвинул листок бумаги со своим текстом чуть дальше и вдруг понял, что ему нечем и не на что записать сообщение Джека, когда он выйдет на связь.

Он вскочил на ноги и стал лихорадочно искать глазами блокнот и карандаш. Пот мгновенно выступил на спине. Их нигде не было видно. Опустившись на четвереньки, он принялся шарить рукой по толстому слою пыли под кроватью. Нащупал карандаш, но блокнота там не оказалось. Поднимаясь, он уже слышал потрескивания в наушниках. Бросился к столу и прижал один из наушников к виску, в то же время подтягивая к себе прежний лист бумаги, чтобы в крайнем случае записать сообщение на полях собственного текста.

«QSA3: слышим вас хорошо» – это все, что они ему передали.

– Успокойся, парень, успокойся, – пробормотал он сам себе вслух, сел на стул, переключился на передачу, посмотрел на свое кодированное сообщение и выстучал цифру сорок два по числу получившихся у него групп. Его ладонь была покрыта пылью и потом, правая рука болела, видимо, от тяжести чемодана. Или от удара, нанесенного тому юнцу.

Времени у тебя будет более чем достаточно, говорил Джонсон. Мы будем слушать, а тебе уже не экзамен на скорость сдавать придется. Он достал из кармана носовой платок и стер грязь с ладоней. Им овладела невыносимая усталость – форма физического отчаяния с оттенком того чувства вины, когда собираешься заняться любовью, но едва способен на это. Группы по четыре буквы, сказал Джонсон. Думай о словах из четырех букв, понял, Фред? (Здесь Джонсон снова прибегнул к вульгарному намеку на самое распространенное английское ругательство.) Не нужно выдавать все сразу, Фред, делай остановки посередине, если понадобится. Две с половиной минуты на первой частоте – вот как мы будем действовать. Две с половиной минуты с точностью до секунды. «Миссис Хартбек» подождет, я уверен. Он провел карандашом жирную линию под девятым словом, потому что именно в нем располагалась метка безопасности. Хотя это было последнее, что тревожило его сейчас.

Лейсер прижал руки к лицу, собрал остатки воли в кулак, а потом взялся за ключ и начал передачу. «Держи кисть расслабленной, указательный и средний пальцы поверх ключа, большой под его головкой. Кисть не должна касаться стола, Фред. Дыши размеренно, Фред, и сам убедишься, как это важно».

Боже, почему его рука двигалась так медленно? Лейсер снял пальцы с ключа и беспомощно осмотрел свою ладонь. Левой рукой провел по лбу, чтобы пот не заливал глаза, и сразу почувствовал, как ключ пополз по столу. Его кисть была слишком напряжена – кисть той руки, которой он убил паренька. Он все время повторял это про себя: точка, точка, тире, а потом «К». Это он помнил всегда – просто точка между двумя тире. Его губы проговаривали слова по буквам, но рука не слушалась. Он чувствовал себя заикой, который заикался тем сильнее, чем больше хотел сказать. А в голове был только образ того юного солдатика, того мальчишки. Возможно, он передавал все же быстрее, чем ему казалось. Он утратил ощущение времени. Пот попадал в глаза, и он больше не успевал стирать его. Он продолжал проговаривать губами точки и тире, хотя знал, что Джонсон был бы недоволен. Джонсон хотел, чтобы он озвучивал не точки и тире, а музыкальное «ди-даа-даа», как поступали профессионалы. Но ведь это не Джонсон убил того юношу. Сердце его стучало намного быстрее, чем работал ключ. Рука, казалось, отяжелела, но он продолжал посылать сигналы, потому что ничего другого ему не оставалось, он мог делать только это, до тех пор пока его тело откажется ему служить. Он уже ждал их прихода, почти хотел, чтобы они схватили его – ну, возьмите же меня! – ждал топота сапог в коридоре. Помоги мне, Джон, помоги же мне!

Завершив наконец передачу, он вернулся к кровати. И почти с полным безразличием увидел нетронутый ряд кристаллов на одеяле, неподвижных, но готовых к работе, выложенных в нужном порядке и пронумерованных. Они лежали на боку, как мертвые пограничники.

Эвери посмотрел на часы. Четверть одиннадцатого.

– Он должен начать передавать через пять минут, – сказал он.

Внезапно заговорил Леклерк:

– Гортон только что позвонил. Он получил телеграмму из министерства. Очевидно, у них для нас есть какие-то новости. Они отправляют сюда курьера.

– Что это может быть? – спросил Эвери.

– Думаю, все дело в Венгрии. Как-то связано с докладом Филдена. Возможно, мне придется вернуться в Лондон. – Он довольно улыбнулся. – Но, думаю, вы, парни, здесь и без меня управитесь.

Джонсон сидел в наушниках, подавшись вперед на принесенном из кухни деревянном стуле с высокой спинкой. Темно-зеленый передатчик стоял рядом с издававшим негромкий гул сетевым трансформатором, подсвеченный изнутри диск настройки бледно мерцал в полумраке чердака сеновала.

Холдейн и Эвери расположились на жесткой неудобной скамье. Джонсон положил перед собой блокнот и карандаш. Он чуть приподнял наушники и сказал стоявшему рядом Леклерку:

– Я проведу его через все положенные операции, сэр. По возможности буду информировать вас о том, что происходит. На всякий случай его передача будет записываться еще и на магнитофон.

– Это я уже понял.

Они ждали в молчании. И внезапно – для них это стало мгновением чистейшей магии – Джонсон резко выпрямился, бросил в сторону остальных резкий кивок и включил магнитофон. Он улыбнулся, быстро переключился на передачу и стал выстукивать ключом, произнося вслух:

– Давай же, Фред. Слышу тебя прекрасно.

– Он сумел! – прошипел Леклерк. – Он уже у цели! – Его глазки сияли от возбуждения.

– Ты слышишь, Джон? Ты действительно его слышишь?

– Нам лучше соблюдать тишину, – напомнил Холдейн.

– Вот, начинается, – сказал Джонсон. Он говорил ровным спокойным тоном. – У него сорок две группы.

– Сорок две! – повторил Леклерк.

Тело Джонсона замерло в полной неподвижности с чуть склоненной набок головой. Все его внимание теперь сосредоточилось на наушниках, лицо в тусклом свете казалось бесстрастным.

– Мне сейчас нужна полная тишина, сделайте одолжение.

Примерно две минуты его хорошо поставленная рука быстро водила карандашом по блокноту. Время от времени он бормотал что-то чуть слышно, шептал или покачивал головой, пока передача на глазах не сделалась более медленной. Его карандаш то и дело замирал, хотя он продолжал слушать, а потом стал лишь выводить каждую букву с выматывающей душу тщательностью. Он посмотрел на часы.

– Все, Фред, довольно, – вслух произнес он. – Давай, меняй частоту. Уже почти три минуты.

Но передача продолжалась, буква за буквой, и на невзрачном лице Джонсона появилось выражение неподдельной тревоги.

– Что происходит? – громко спросил Леклерк. – Почему он не поменял частоту?

Но Джонсон лишь продолжал твердить:

– Уходи из эфира, ради бога, Фред, отключайся.

Леклерк в нетерпении коснулся его руки. Джонсон приподнял один из наушников.

– Почему он не меняет частоту? Почему продолжает передавать?

– Не иначе, как он забыл! Во время тренировок никогда не забывал. Я знал, что он будет работать медленно, но чтобы так! Господи! – Он машинально продолжал записывать. – Пять минут, – пробормотал он потом. – Пять треклятых минут. Да замени же ты этот паршивый кристалл!

– Вы можете напомнить ему? – спросил Леклерк взволнованно.

– Конечно же, нет. Как? Он не способен передавать и принимать одновременно!

Теперь они сидели или стояли, парализованные страхом. Джонсон повернулся к ним и произнес с жалобой и отчаянием в голосе:

– Я же повторял ему, я беспрестанно вдалбливал ему это в башку. То, что он сейчас делает, – чистой воды самоубийство! – Он посмотрел на часы. – Он передает непрерывно уже почти шесть минут. Вот ведь идиот, идиот, идиот!

– Что они предпримут? – спросил Холдейн.

– Если засекут передачу? Подключат к перехвату вторую радиостанцию. Зафиксируют линии, а потом это вопрос элементарной тригонометрии, если он будет торчать в эфире так долго. – От беспомощности Джонсон застучал ладонью по поверхности стола, глядя на передатчик, словно именно он стал источником всех проблем. – Даже дети смогут его вычислить, имея два компаса. Боже всемогущий! Прекрати, Фред. Господом молю! Прекрати!

Он записал еще несколько букв, а потом отшвырнул карандаш.

– Все это и так будет на пленке!

Леклерк повернулся к Холдейну.

– Но мы же наверняка можем что-то сделать.

– Хранить тишину, – отозвался Холдейн.

Передача прекратилась. Джонсон отстучал подтверждение приема со злостью, почти ненавистью. Потом отмотал назад магнитофонную ленту и взялся за расшифровку. Положив перед собой листок с кодами, он работал без перерыва минут около пятнадцати, по временам делая какие-то вычисления на клочке оберточной бумаги, подвернувшемся под руку. Все молчали. Закончив, Джонсон поднялся на ноги, машинально демонстрируя уважение к начальству.

– В донесении говорится: «Район Калькштадта был закрыт три дня в середине ноября, когда пятьдесят советских военнослужащих неизвестного рода войск прибыли в город. Никакой спецтехники с ними не было. Ходили слухи об учениях к северу от города. Далее контингент отправился в Росток. Фритцше не знают, повторяю, не знают на железнодорожной станции в Калькштадте. Дороги на Калькштадт не перекрыты».

Джонсон швырнул листок на стол.

– А потом следуют пятнадцать групп, в которых я ни хрена не могу разобрать. Думаю, он окончательно запутался в кодировке.

В Ростоке сержант фопо снял трубку телефона. Это был уже немолодой мужчина – седеющий и вечно погруженный в свои мысли. Послушав немного, он начал одновременно набирать номер на другом аппарате.

– Должно быть, какой-нибудь мальчишка балуется, – сказал он, продолжая набор. – На какой частоте, вы сказали? – Он поднес вторую трубку к уху и быстро заговорил в нее, трижды повторив данные о частоте. Потом положил одну трубку и вместе со второй перешел в соседнюю комнату.

– Из Витмара с вами свяжутся через минуту, – сказал он. – Они пытаются взять пеленг. Вы все еще слышите его?

Капрал кивнул в ответ. Сержант передал ему трубку.

– Это не может быть простой радиолюбитель, – пробормотал он. – Слишком грубое нарушение всех правил. Но тогда кто это? Ни один шпион в здравом уме не станет вести подобной передачи. На какой частоте он работает? Она ближе к гражданским или к военным частотам?

– Близко к военным. Очень близко.

– Странно, – сказал сержант. – Но с другой стороны, все сходится. Так они действовали во время войны.

Капрал упер взгляд во вращающиеся катушки магнитофона.

– Он все еще передает. Группами по четыре.

– По четыре? – Сержант принялся рыться в памяти, пытаясь вспомнить что-то из далекого прошлого. – Дай-ка мне послушать. Нет, ты только подумай, какой кретин! И медлителен, как дитя.

Звуки наконец задели какую-то струну в его памяти – эти зажеванные паузы и точки, короткие, словно простые щелчки. Он мог поклясться, что ему знакома эта рука… Знакома с военных времен в Норвегии… Но нет. Ни одна передача не велась тогда так медленно. Это было не в Норвегии. Быть может, во Франции? Вероятно, всего лишь игра воображения. Да, ему лишь почудилось, определенно.

– Как дитя или глубокий старик, – заметил капрал.

Зазвонил телефон. Сержант слушал всего секунду, а потом рванул с места и побежал во всю прыть. Он выскочил из корпуса дежурных и по асфальтированной дорожке устремился к офицерской столовой.

Русский капитан пил пиво, повесив китель на спинку стула. Вид у него был скучающий.

– Что вам угодно, сержант? – спросил он, давно усвоив покровительственный, снисходительный тон.

– Он появился. Человек, о котором нас предупреждали. Тот, кто убил молодого пограничника.

Капитан мгновенно поставил кружку с пивом на стол.

– Вы перехватили его?

– Мы взяли пеленг. Совместно с коллегами из Витмара. Передает группами по четыре. Очень медленная рука. Из района Калькштадта. Использует частоту, близкую к одной из наших собственных. Зоммер ведет запись на магнитофон.

– Вот ведь чертовщина, – тихо сказал капитан.

Сержант лишь нахмурил брови.

– Что он здесь ищет? Зачем они послали его сюда? – спросил он.

Капитан уже застегивал пуговицы кителя.

– Задайте этот вопрос людям в Лейпциге. Быть может, им и это известно?

21

Было уже очень поздно. Огонь в камине у Шефа пылал ровно, но он все равно недовольно и по-женски неловко ковырялся в нем кочергой. Он терпеть не мог работать по ночам.

– Вызывают в министерство, – раздраженно сказал Шеф. – В такой-то час! Нет, это никуда не годится. С какой стати им там приходить в состояние agitato^[515] в четверг ночью? Так ведь можно испортить себе все выходные. – Он поставил кочергу на место и вернулся за стол.

– Они почему-то пришли в чудовищный ажиотаж. Какой-то идиот заговорил о «кругах на воде». Чего только людям не померещится по ночам. И, знаете, я стал ненавидеть телефоны.

Перед ним стояло сразу несколько аппаратов.

Смайли предложил ему сигарету, и Шеф взял ее, даже не взглянув, словно хотел показать, что больше не несет ответственности за движения своих конечностей.

– В какое министерство вас вызвали? – спросил Смайли.

– В леклерковское. Вы хотя бы смутно представляете, что происходит?

– Конечно, – ответил Смайли. – А вы разве нет?

– Леклерк так вульгарен! Да, я вынужден признать, что считаю его вульгарным. Он почему-то продолжает думать, что мы соперничаем друг с другом. Хотя как я могу конкурировать с его странной милицией? Они же рыщут по Европе в поисках любых передвижных прачечных. И после этого он боится, что я хочу его поглотить!

– А разве не хотите? Зачем же тогда вы аннулировали тот паспорт?

– И все же, что за глупец! Недалекий и вульгарный человек. И как только может Холдейн работать у него?

– Просто у него когда-то была совесть. И, как и нам всем, ему приходится с этим уживаться.

– Уж не шпилька ли это в мой адрес?

– Чего хочет от нас министерство? – уклонился от ответа Смайли.

Шеф взял со стола пачку бумаг и потряс ими в воздухе.

– Вы видели, что пришло из Берлина?

– Да, прислали час назад. Американцы перехватили передачу и отследили ее. Группы по четыре. Примитивная буквенная кодировка. Они утверждают, что радист находится в районе Калькштадта.

– Это еще где?

– К югу от Ростока. Передача велась шесть минут на одной и той же частоте. Они говорят, что поначалу даже приняли это за шалости какого-то радиолюбителя. Передатчик еще военного образца. Вот они и прислали запрос: не имеем ли мы к этому отношения?

– И что вы ответили? – быстро спросил Шеф.

– Что не имеем, разумеется.

– И правильно сделали. Боже милостивый!

– Вы не кажетесь чересчур озабоченным, – заметил Смайли.

Шеф, казалось, унесся мыслями куда-то в далекое прошлое.

– Мне доложили, что Леклерк сейчас в Любеке. Вот действительно прекрасный город. Я обожаю Любек. Министерство хочет, чтобы мы отправили вас туда немедленно. Я заверил, что вы уже в пути. Встретитесь с ними там. – И он добавил уже очень серьезно: – У вас нет выхода, Джордж. Вы обязаны поехать туда. Мы сваляли большого дурака. Все восточногерманские газеты уже трубят об этом. О предстоящей мирной конференции и саботаже с нашей стороны. – Он кивнул в сторону телефонов. – И министерство вне себя. Господи, как же мне надоели эти чиновничьи морды!

Смайли наблюдал за ним с откровенным скептицизмом.

– Мы имели возможность остановить их, – сказал он. – У нас было для этого достаточно информации.

– Конечно, могли, – без тени смущения признал Шеф. – А знаете, почему мы не сделали этого? Из чистого и самого дурацкого христианского милосердия. Мы решили позволить им немного поиграть в войну, если им того хотелось. Но вам пора в дорогу. И, Смайли…

– Да? Что такое?

– Обойдитесь с ними помягче. – А потом добавил своим капризным тоном: – И все равно, я ревную их к Любеку. Там есть этот ресторан. Не помню названия. Ну, в нем еще любил бывать Томас Манн. Такой интересный.

– Ничего подобного там не происходило, – усмехнулся Смайли. – В ресторан, который вы имеете в виду, угодила бомба. И Томас Манн туда не заглядывал ни разу.

Но Смайли не ушел и после этого.

– У меня остались вопросы, – сказал он. – Вы мне так и не расскажите всего, верно? Но вопросов осталось много.

На Шефа в этот момент он даже не смотрел.

– Что на вас нашло, мой дорогой Джордж?

– Мы все отдали им на откуп и якобы даже помогли. С просроченным паспортом… С курьерской службой, которая бы им заведомо не понадобилась… С антикварной рацией… С документами, с данными о положении на границе… А кто подсказал Берлину прослушивать эфир и даже подбросил нужные частоты? Мы ведь сами снабдили Леклерка кристаллами, верно? Это тоже были акты христианского милосердия? Самого чистого и дурацкого милосердия?

Шеф был в шоке.

– На что это вы намекаете? Какое подлое коварство! Ни один нормальный человек не способен пасть так низко!

Смайли надевал пальто.

– Доброй вам ночи, Джордж, – сказал Шеф, а потом вдруг продолжил порывисто, словно охваченный эмоциями: – Доброго пути. Вот только не забывайте о разнице между нашими службами. Мы нужны отечеству! И не моя вина, что они никак не хотят признать поражение и сгинуть.

* * *

Наступал рассвет, но Лейсер не спал. Он хотел принять душ, но не осмеливался выйти в коридор. Он вообще не решался двигаться. Если его уже разыскивали, он знал, что не должен дергаться. Ему следовало уйти из общежития тихо, а не бежать из него сломя голову еще до восхода солнца. Никогда не беги, учили его, двигайся, слившись с общим потоком. Растворись в толпе. Он сможет уйти в шесть. Это было разумное время. Он потер подбородок ладонью, почувствовав острую грубую щетину.

Он был голоден и не знал, что делать дальше, но бежать не собирался.

Лейсер повернулся на постели, вытащил из-за пояса нож и поднес его к глазам. Его трясло мелкой дрожью. Лоб жгло, как в приступе начинавшейся лихорадки. Он смотрел на нож и вспоминал, как легко и непринужденно они обсуждали его: большой палец сверху, лезвие параллельно земле, предплечье напряжено. «Уходите, – сказал ему старик. – Вы либо плохой, либо хороший человек. И то и другое опасно». Как ему следовало держать нож, когда люди разговаривали с ним подобным образом? Так же, как когда он всадил его в того паренька?

Шесть часов. Он поднялся с кровати. В ногах ощущались тяжесть и напряжение. Плечи до сих пор болели от лямок рюкзака. Он заметил, что его одежда пропахла сосновой хвоей и заплесневелыми листьями, соскреб высохшую грязь с брюк и надел другую пару ботинок – с виду совершенно новую.

Потом он спустился вниз и стал разыскивать того, с кем следовало расплатиться. Новые башмаки поскрипывали на ходу. В холле сидела только старуха, перекладывавшая чечевицу из одной банки в другую и разговаривавшая со своим котом.

– Сколько с меня причитается?

– Нужно заполнить бланк, – сказала она зло. – Это первое, что с вас причиталось. Сразу по заселении.

– Уж простите меня, забыл.

Она оглядела его, бормоча ругательства, но не повышая голоса.

– Вы разве не знаете, что это запрещено – останавливаться на ночлег в городе и не регистрироваться в полицейском участке? – Она только сейчас заметила его новенькие ботинки. – Или вы такой богатый, что для вас правила не писаны?

– Простите меня, – повторил Лейсер. – Дайте мне бланк, и я заполню его сейчас. Я вовсе не богат.

Женщина замолчала, снова занявшись своей чечевицей.

– Откуда вы? – спросила она затем.

– С востока, – ответил Лейсер, хотя хотел сказать, что он с юга, из Магдебурга, или с запада, из Уильмсдорфа.

– Вам надо было отметиться вчера вечером, а теперь уже поздно.

– Сколько мне заплатить?

– И заплатить вы не можете, – ответила пожилая женщина. – Теперь уже не важно. Вы же не заполнили бланк. Интересно, что бы вы сказали, если бы вас поймали?

– Что провел ночь с девушкой.

– На улице пошел снег, – сказала старуха. – Не испортите свою новую обувку.

Ветер действительно носил в воздухе жесткие снежинки, которые собирались в трещинах между камнями мостовой, лепились к теплой штукатурке домов. Это был неуютный, бессмысленный снегопад – снежинки быстро таяли там же, куда падали.

Лейсер пересек Фриденсплатц и увидел новый желтый жилой дом в шесть или семь этажей – первую новостройку будущего крупного квартала. На балконах вывесили для просушки белье, которое теперь покрывал тонкий слой снега. На лестнице пахло едой и бензином явно российского происхождения. Квартира оказалась на третьем этаже. Он слышал плач младенца и звуки радио. На мгновение у него возникла мысль повернуться и уйти, потому что его присутствие могло стать опасным для этих людей. Но он тем не менее дважды нажал на кнопку звонка, как сказала девушка. Не до конца еще проснувшаяся, она сама открыла дверь. Поверх хлопчатобумажной ночной рубашки был накинут плащ, который она сжимала у горла, чтобы под воротник не проникал стоявший на лестнице холод. Увидев его, она несколько растерялась, явно не зная, что делать, словно он принес ей дурные вести. Он тоже молчал и просто стоял перед ней; в руке его из стороны в сторону покачивался чемодан. Потом она сделала ему знак головой, и он прошел за ней по коридору до ее комнаты, где поставил чемодан и рюкзак в угол. Стены были увешаны плакатами, звавшими в путешествия, с пальмами на островах и с луной над поверхностью океана. Они упали на постель, и она накрыла его всей тяжестью своего тела, слегка дрожа, не в силах скрыть своего страха.

– Я хочу спать, – сказал он. – Дай мне сначала выспаться.

– Он угнал мотоцикл в районе Вильмсдорфа, – сказал русский капитан, – расспрашивал о каком-то Фритцше на станции. Что он будет делать дальше?

– У него состоится еще один сеанс связи. Сегодня вечером, – предположил сержант. – Если ему есть о чем сообщить.

– В то же время?

– Нет, разумеется. И не на той же частоте. Не из того же места. Он может отправиться в Витмар, или в Лангдорн, или в Волькен. Может добраться даже до Ростока. Но не исключено, что останется у нас в городе, но сменит дом. Или не станет ничего передавать вообще.

– Сменит дом? Кто посмеет дать пристанище шпиону?

Сержант пожал плечами, словно и сам был бы не прочь. Слегка обиженно капитан спросил:

– Почему вы считаете, что он ведет передачи из дома? Быть может, он выходит на связь из леса или даже с поля? Откуда такая уверенность?

– Сигнал очень стойкий. Он использует мощный аппарат. От батареи такой мощности не получишь. По крайней мере от переносного аккумулятора. Он подключается к электрической сети.

– Оцепите город, – распорядился капитан. – Прочешите каждый дом.

– Но ведь он нужен нам живым, – возразил сержант, разглядывая свои руки. – Да и вам тоже.

– Тогда скажите мне сами, как лучше поступить.

– Сделать так, чтобы он вышел на связь наверняка. Это первое. И удержать его в пределах города. Это второе.

– Каким образом?

– Действовать придется оперативно.

– Я спрашиваю: что для этого необходимо?

– Введите в город войска. Все подразделения, какие только сможете собрать. Танки, пехоту. Впрочем, это не так важно. Создайте видимость активности. Заинтересуйте его. Но как можно быстрее!

– Я скоро уйду, – сказал Лейсер. – Не позволяй мне оставаться. Только налей мне кофе, и я уйду.

– Кофе?

– У меня есть деньги. – Лейсер произнес это так, словно больше у него ничего не было. – Вот.

Он выбрался из постели, достал из пиджака бумажник и вытянул из тугой пачки сотенную купюру.

– Возьми себе.

Но она вдруг выхватила у него бумажник и со смехом высыпала его содержимое на одеяло. У нее была манера поведения, как у нескладного котенка, в которой проскальзывало что-то безумное и инстинктивное. Он наблюдал за ней, никак не реагируя, а только лишь проводя пальцами по ее обнажившемуся плечу. Она заметила фотографию женщины – блондинки с округлым лицом.

– Кто она? Как ее зовут?

– На самом деле ее не существует, – ответил он.

Она взялась за письма и стала читать одно из них вслух, откровенно смеясь над наиболее сентиментальными пассажами.

– Кто она? – продолжала дразнить она Лейсера. – Кто она такая?

– Говорю же, ее не существует.

– Так, значит, я могу их порвать? – Она взялась за письмо обеими руками, держа его прямо перед ним и ожидая его возражений. Лейсер молчал. Она слегка надорвала листок, все еще глядя на него, а потом порвала пополам, как поступила и со вторым, и с третьим.

Потом она обнаружила фотокарточку ребенка – девочки в очках лет, вероятно, восьми или девяти и снова спросила:

– А это кто? Это твоя дочка? Хотя бы она существует?

– Нет, не моя. Это не более чем просто фотография.

Она порвала и ее тоже, разметав мелкие клочки по постели драматическим жестом, а потом повалилась на него, целуя в лицо и шею.

– А ты кто такой? Как тебя зовут?

Он уже готов был ей все рассказать, когда она неожиданно отпихнула его от себя.

– Нет! – воскликнула она. – Нет. Не надо! – Потом понизила голос: – Я хочу, чтобы у тебя ничего не было. Даже имени. Ты должен отделиться от всего. Только ты и я. Мы придумаем себе новые имена, будем жить по иным законам. И никого больше, вообще никого, даже отца с матерью. Мы станем печатать свои газеты, пропуска, продуктовые карточки, создадим новых людей. – Она шептала, и глаза ее сияли восторгом.

– Ты – шпион, – сказала она, прижавшись губами к его уху. – Ты секретный агент. И у тебя есть пистолет.

– Нож бесшумнее, – отозвался он, а она продолжала смеяться без остановки, пока не заметила синяки у него на плечах от лямок рюкзака. Она прикоснулась к ним с любопытством и уважительным страхом, с каким ребенок прикасается к чему-то уже мертвому.

Она ушла, захватив корзину для покупок и все еще сжимая рукой ворот плаща. Лейсер оделся, побрился под холодной водой, глядя на свое вдруг постаревшее лицо в чуть кривоватом зеркале над раковиной. Она вернулась почти в полдень и казалась до крайности встревоженной.

– Город переполнен солдатами. Армейскими грузовиками. Что им здесь понадобилось?

– Быть может, они кого-то разыскивают?

– Но они лишь расселись повсюду и пьют пиво.

– Что за солдаты?

– Я не знаю. По-моему, русские. Откуда мне знать?

Он подошел к двери.

– Я вернусь через час.

– Ты хочешь сбежать от меня, – сказала она, ухватив его за рукав и уже, кажется, готовая закатить сцену.

– Я правда вернусь. Быть может, немного позже. Вероятно, ближе к вечеру. Но если я вернусь…

– Что тогда?

– Это будет опасно. Мне придется… Придется кое-что сделать здесь у тебя. Сделать нечто опасное.

Она поцеловала его легкомысленно и бездумно сказала:

– Обожаю опасность.

– Четыре часа, – сказал Джонсон, – если он еще живой.

– Разумеется, живой, – огрызнулся Эвери. – Как у тебя язык поворачивается?

– Не будьте ослом, Эвери, – вмешался Холдейн. – Это чисто профессиональный термин. Активный агент или уже разоблаченный. Живой или мертвый. Это не имеет никакого отношения к его физическому состоянию.

Леклерк чуть слышно выстукивал пальцами дробь по поверхности стола.

– С ним все будет хорошо, – заверил он. – Фред не из тех, кого легко убить. Он человек старой закалки. – Было заметно, что с наступлением нового дня Леклерк приободрился. Он посмотрел на часы. – Какого дьявола этот курьер все еще не появился, хотел бы я знать!

Лейсер смотрел на солдат, моргая, как человек, вышедший из мрака на свет. Они действительно буквально заполонили все кафе, глазели на товары в витринах магазинов, провожали глазами каждую девушку. По периметру площади были припаркованы грузовики с колесами, покрытыми густым слоем красноватой глины, с коркой снега на крыльях. Он пересчитал машины. Их было девять. У некоторых сзади были установлены мощные крюки для буксировки тяжелой техники. На местами облупившихся дверях виднелись либо надписи на кириллице, либо эмблема и номер воинской части. Он обратил внимание на нашивки водителей, на их погоны и понял, что их собрали из разных родов войск.

Пройдя до главной улицы, он заглянул в кафе и заказал выпить. Полдюжины солдат с хмурыми лицами сидели за столом, деля между собой три бутылки пива. Лейсер улыбнулся им, но это вышло похожим на заигрывание старой шлюхи. Он поднял в приветствии сжатую в кулак руку, но они посмотрели на него, как на умалишенного. Оставив свой стакан недопитым, он вернулся на площадь. Мальчишки стайками обступали грузовики, но шоферы почти сразу отгоняли их.

Он обошел почти весь город, заглянул в десяток кафе, но с ним никто не вступал в разговоры, потому что он везде был чужаком. И почти повсюду группами сидели или стояли солдаты, недовольные и мрачные, как люди, которые не знали, зачем их сюда пригнали.

Он поел сосисок, выпил «штайнхегера» и добрался до станции проверить, что происходит там. Тот же мужчина сидел теперь за окошком кассы, наблюдая за ним, но уже без подозрительности во взгляде. И Лейсер шестым чувством понял, хотя это и не имело значения, что о нем уже доложили в полицию.

Возвращаясь от вокзала, он прошел мимо кинотеатра. Несколько девушек собрались у витрины с фотографиями, и он тоже постоял рядом, изобразив интерес. А затем вдруг раздался шум, улицу наполнил металлический, лязгающий грохот, к которому присоединилось завывание двигателей главных машин войны. Лейсер подался назад, под козырек фойе кинотеатра, девушки повернулись, и даже кассир привстал в кабинке со своего стула. Какой-то старик перекрестился. Он потерял глаз и потому носил шляпу низко сдвинутой набок. Через город проходила колонна танков, на броне которых разместились солдаты с винтовками. Стволы пушек казались чрезмерно длинными, на них тоже лежал снег. Лейсер проводил их взглядом и поспешил обратно через площадь.

Он вошел, слегка задыхаясь от быстрой ходьбы. Она встретила его улыбкой и спросила:

– Что они тут делают? – А потом всмотрелась в его лицо. – Тебе страшно, – прошептала она, но он помотал головой. – Тебе страшно, – повторила она.

– Я убил того мальчишку, – сказал он, подошел к раковине и всмотрелся в свое лицо так внимательно, как будто его уже приговорили к смерти.

Она приблизилась сзади, обхватила руками его грудь, тесно прижалась к спине. Он повернулся и крепко обнял ее – грубо, неумело, а потом повлек за собой через комнату. Она стала отбиваться от него, обзывала каким-то грязным словом, неизвестно кого возненавидев. Она проклинала его и привлекала к себе. Мир вокруг словно поглотило пламя, и в живых остались только они двое. Они вместе плакали и вместе смеялись. Упали на кровать неуклюжими, но торжествующими любовниками, не видя и не признавая никого, кроме друг друга. У обоих в этот момент наступил конец полупрожитой жизни, но сейчас они могли на время забыть об адской черноте, разверзавшейся впереди.

Джонсон высунулся из окна и слегка потянул антенну, чтобы убедиться в ее правильном положении, а потом стал осматривать свою аппаратуру, как жокей проверяет сбрую перед началом скачек, бесцельно прикасаясь к тумблерам и чуть изменяя положение дисков настройки. Леклерк восхищенно наблюдал за ним.

– Должен сказать, Джонсон, что в прошлый раз вы действовали блестяще. Просто блестяще. Мы все должны быть вам благодарны, – лицо Леклерка блестело, словно он только что побрился. При скудном освещении он выглядел на удивление маленьким и хлипким. – Предлагаю организовать еще один сеанс связи, а потом возвращаться в Лондон. – Он рассмеялся. – У нас ведь и там полно работы, если вы забыли. Нет времени для каникул на континенте.

Джонсон как будто не слышал его. Он поднял руку.

– Тридцать минут, – сказал он. – Скоро мне придется попросить вас всех, джентльмены, затихнуть. – Он вел себя, как фокусник, приглашенный на детский праздник. – Фред чертовски пунктуален, надо отдать ему должное, – закончил он, нарочито повысив голос.

Леклерк переключил внимание на Эвери.

– Вы, Джон, один из немногих счастливчиков, кому доводится наблюдать подобную операцию в мирное время. Ему определенно необходимо было непрерывно с кем-то общаться.

– Да, и я очень ценю такую возможность. Должен сказать спасибо.

– Ничего подобного. Вам некого благодарить, кроме самого себя. Вы проделали отличную работу и заслуживаете признания своих заслуг. Вопрос о благодарности с вашей стороны вообще не должен возникать. Ведь вам удалось добиться того, что весьма редко случается в нашей работе. Интересно, вы хоть сами понимаете, чего именно достигли?

Эвери ответил, что не понимает, о чем речь.

– Вы сумели внушить агенту любовь к себе. Как правило, – и, уверен, Адриан не станет этого оспаривать, – отношения между агентом и кураторами омрачены подозрениями. Прежде всего он слегка презирает их, потому что не они берутся за самую трудную часть работы. Ему мерещится, что ими движут какие-то тайные мотивы, они кажутся ему некомпетентными или исповедующими двойные стандарты. Но мы не работаем в Цирке, Джон, и действуем совершенно иначе.

– Да, верно, – кивнул Эвери.

– И вы смогли добиться еще одной важной вещи. Вы и Адриан. Мне нравится думать, что, если в будущем возникнет такая необходимость, мы сможем использовать те же отработанные методы, ту же базу и, главное, ваш опыт. То есть команду Эвери и Холдейна. Тем самым я хочу подчеркнуть, – Леклерк слегка прикоснулся большим и указательным пальцами к переносице с несвойственной англичанам робостью, – что накопленный вами опыт и дальше послужит на наше общее благо. От души хочу сказать вам спасибо.

Холдейн подошел к печке и стал греть руки, потирая одну о другую, как шелушат зерна пшеницы.

– Теперь о том, что происходит в Будапеште. – Леклерк заговорил громче – отчасти чтобы подчеркнуть важность своих слов, отчасти чтобы развеять ту атмосферу излишней близости, грозившую возникнуть между ним и подчиненными. – Это полная реорганизация. Ни много ни мало. Они передвигают бронетехнику ближе к границе, понимаете? В нашем министерстве тоже поговаривают о смене стратегии. Там всем этим весьма заинтересовались.

– Им это интереснее, чем происходящее в зоне действий «Майской мушки»? – спросил Эвери.

– Нет, ни в коем случае, – тут же поспешил успокоить его Леклерк. – Это две части одной и той же проблемы. Они там мыслят масштабно – надо понимать такие вещи. Передвижение там, маневр здесь. Все необходимо сложить в единую картину.

– Ну, разумеется, – тихо произнес Эвери, – мы же не в состоянии охватить взором всего, не так ли? – Он словно старался облегчить Леклерку задачу. – Нам не видна более отдаленная перспектива.

– Когда вернемся в Лондон, – сказал Леклерк, – вы просто обязаны отужинать со мной, Джон. Вы и ваша супруга. Я давно собирался пригласить вас. Мы отправимся в мой клуб. Они потрясающе готовят в семейном зале. Вашей жене наверняка понравится.

– Да, вы упоминали об этом. И я уже говорил с Сэрой. Мы с радостью примем приглашение. У меня как раз гостит теща. Будет кому посидеть с ребенком.

– Вот и отлично. Только не забудьте.

– Мы будем ждать этого вечера с нетерпением.

– А меня уже никуда не приглашают? – спросил вдруг Холдейн игриво.

– Ну конечно же, и тебя я рад буду видеть, Адриан. Как раз четверо за столом. Превосходно! – Его голос слегка изменился. – Между прочим, домовладелец в Оксфорде жалуется на вас. Утверждает, что его собственности нанесли ущерб.

– Ущерб? – злым эхом повторил Холдейн. – Какой еще ущерб?

– По всей видимости, мы перегрузили их электросеть. Часть проводки выгорела. Я распорядился, чтобы Вудфорд уладил это дело.

– Нам нужно собственное помещение, – заметил Эвери. – Тогда не придется ни о чем беспокоиться.

– Полностью согласен. Я уже говорил об этом министру. О необходимом нам тренировочном центре. Он с энтузиазмом поддержал идею. Теперь ему уже самому хочется создать нечто подобное. Дело вступает в новую фазу. Уже поговаривают об ОНП – операциях по незамедлительной проверке информации. Министр предлагает подобрать здание и арендовать его на шесть месяцев. Вопрос оплаты он лично обещал уладить в министерстве финансов.

– Это потрясающая новость, – сказал Эвери.

– Да, это будет крайне полезно. Но мы не должны злоупотреблять оказанным нам доверием.

– Само собой.

Потянуло сквозняком, а потом донесся звук чьих-то осторожных шагов на лестнице, ведущей на сеновал. В проеме двери возникла мужская фигура в дорогом пальто из коричневого твида, рукава которого казались чуть длинноватыми. Это был Смайли.

22

Смайли окинул взглядом чердачную комнату, посмотрел на Джонсона, уже надевшего наушники и возившегося с ручками управления своей рации, на Эвери, который через плечо Холдейна разглядывал план выходов на связь, на Леклерка, стоявшего по-солдатски прямо. Леклерк единственный сразу заметил Смайли, но, судя по выражению его лица, мыслями находился где-то очень далеко.

– Что вам здесь нужно? – спросил он после паузы. – Чего вы от меня хотите?

– Прошу прощения, но меня сюда направили.

– Как и нас всех, – заметил Холдейн, не оборачиваясь.

В голосе Леклерка зазвучали нотки враждебности:

– Это моя операция, Смайли. И здесь нет места для ваших людей.

На лице Смайли не отразилось ничего, кроме сострадания, а в его тоне слышалось лишь бесконечное терпение, необходимое, когда разговариваешь с человеком не совсем адекватным.

– Меня послал не Шеф, – сказал он. – Это сделало ваше министерство. Они попросили меня оказать им услугу, и Шеф дал свое согласие. Министерство выделило для меня самолет.

– Зачем? – спросил Холдейн. Можно было подумать, что ситуация даже забавляет его.

Один за другим они встряхивались, словно выходили из какого-то общего для всех сна. Джонсон снял наушники и бесшумно положил их на край стола.

– Ну? – спросил теперь уже Леклерк. – Так зачем же они вас послали?

– Меня вызвали прошлой ночью. – Смайли сумел интонацией дать понять, как был изумлен сам. – Должен признать, я в восхищении от того, как вы провели эту операцию. Вы и Холдейн. Все было сделано в общем-то на пустом месте. Скрупулезно задокументировано… Библиотечная копия, оперативная копия. Все опечатано до последнего протокола совещания. Как на войне. Должен вас с этим поздравить. Я действительно под большим впечат…

– Они показали вам наши досье? Наши папки? – в полном недоумении спросил Леклерк. – Это грубое нарушение закона о государственной тайне. Вмешательство одного ведомства в дела другого. Вы пошли на должностное преступление, Смайли. Это же сумасшествие! Адриан, ты слышал, что он сказал?

– У вас назначен на сегодня сеанс связи, Джонсон? – спросил Смайли.

– Так точно, сэр. На двадцать один ноль-ноль.

– Меня больше всего поразило, Адриан, что даже ты посчитал полученную информацию достаточно убедительной для развертывания столь крупной операции.

– Холдейн не несет за это личной ответственности, – резко вмешался Леклерк. – Решение принималось коллективно. Нами, с одной стороны, и министерством – с другой. – Его голос снова поменял тональность. – Когда мы закончим с сеансом связи, Смайли, я потребую от вас подробного ответа на мой вопрос. Как вышло, что вас допустили к нашим секретнейшим материалам? – Это был его официальный тон, голос докладчика, властный и требовательный. И впервые в нем прозвучало что-то похожее на оскорбленное чувство собственного достоинства.

Смайли вышел в центр комнаты.

– Случилось кое-что, о чем вы пока узнать не могли. Лейсер убил человека. Убил у самой границы. Зарезал ножом при переходе на ту сторону. Всего в каких-нибудь двух-трех милях отсюда.

– Но этоабсурд, – вмешался Холдейн. – Почему вы считаете, что убийство совершил именно Лейсер! Нож мог пустить в ход какой-нибудь перебиравшийся на Запад. Да кто угодно!

– Они обнаружили следы, которые вели на восток. Пятна крови в домике у озера. Все уже попало в восточногерманские газеты. А со вчерашнего вечера это передают во всех выпусках новостей по радио…

– Ушам своим не верю! – вскричал Леклерк. – Я не верю, что он мог пойти на такое. Это очередной коварный трюк вашего Шефа.

– Уверяю вас, нет, – мягко сказал Смайли. – Вам придется мне поверить. Потому что я говорю правду.

– Но они убили Тейлора, – упорствовал Леклерк. – Надеюсь, вы не забыли об этом?

– Нет, разумеется. Вот только мы ничего не сможем доказать и даже сами не знаем наверняка. Я имею в виду, при каких обстоятельствах он погиб… И было ли это преднамеренным убийством. – А потом он поспешил продолжить: – Ваше министерство обо всем уведомило МИД еще вчера днем. Ведь немцы непременно его схватят. Нам следует исходить из этого. Он передает слишком медленно… Чересчур медленно. Сейчас за ним охотится вся полиция, вся армия. Они захотят взять его живым. По нашему мнению, затем они устроят показательный судебный процесс, добьются от него публичного признания вины, продемонстрируют его оборудование. Мы будем поставлены в очень затруднительное положение. Не надо быть политиком, чтобы понять чувства министра. И потому встает вопрос, как выходить из этого затруднения.

– Следите за временем, Джонсон, – распорядился Леклерк.

Джонсон вновь надел наушники, но очень неуверенным движением.

Казалось, Смайли ждал, чтобы высказался кто-то еще, но поскольку все молчали, упрямо повторил:

– Так как же выходить из затруднения? Мы с вами действительно далеки от политики, но, по-моему, опасность очевидна каждому. Группа англичан сняла ферму в двух милях от места, где было обнаружено тело убитого. Они выдают себя за ученых, но запаслись продуктами из местного супермаркета, а дом нашпигован радиоаппаратурой. Понимаете, что я имею в виду? И вы выходите на связь, – продолжал он. – Причем на одной и той же частоте. На той, которую может принимать Лейсер… Это чревато действительно небывалым скандалом. Даже западные немцы придут в бешенство, что нетрудно себе вообразить.

Первым решился заговорить Холдейн:

– Что конкретно вы предлагаете?

– В Гамбурге ждет военно-транспортный самолет. Вы отправляетесь на нем через два часа. Вы все. Сюда пришлют специальный грузовик, чтобы забрать ваше имущество. От вас не должно остаться ничего – даже булавки. Такие я получил инструкции.

– А как же цель? – спросил Леклерк. – Они что, забыли, зачем мы здесь? От нас требуют слишком многого, Смайли, непомерно многого.

– Кстати, о цели, – словно спохватился Смайли. – В Лондоне мы проведем совещание по этому поводу. Не исключена вероятность совместной операции.

– Это военная цель. Я буду требовать присутствия представителей нашего министерства. Никакого разведывательного монолита. Вопрос, как вам известно, принципиальный.

– Конечно. И вы возглавите операцию.

– Тогда я предлагаю, чтобы конечный результат был негласно представлен как продукт совместных усилий, но мое министерство получит эксклюзивное право на его распространение. Это полностью удовлетворит их амбиции. А что с вашим ведомством?

– Думаю, Шеф одобрит такое решение.

Почувствовав, что все глаза устремлены на него, Леклерк понял, что обязан задать этот вопрос:

– А как быть с сеансом связи? Кто этим займется? У нас остался агент в тылу врага, понимаете?

Это прозвучало как нечто несущественное.

– Ему придется выкручиваться самому.

– Закон войны, – заметил Леклерк с гордостью. – Мы действуем по военным законам, и он был предупрежден. К тому же он отлично натренирован. – Леклерк закончил таким тоном, словно для него вопрос снимался с повестки дня.

И только теперь впервые прозвучал голос Эвери, который пока говорил спокойно:

– Вы не можете бросить его там одного на произвол судьбы.

– Вы ведь знакомы с Эвери, моим помощником, не правда ли? – мгновенно встрял Леклерк.

Но на этот раз никто не поспешил поддержать с ним диалога. Смайли, проигнорировав реплику, заметил:

– Скорее всего его уже арестовали. В противном случае это вопрос нескольких часов.

– Вы оставите его на верную гибель?! – В Эвери окрепла смелость.

– Да, мы отрекаемся от него. Это всегда выглядит некрасиво. Но он ведь для нас все равно уже потерян, разве вам не ясно?

– Вы не можете так с ним поступить! – закричал Эвери. – Нельзя бросать человека умирать из-за вашей политической подлости! Каковы бы ни были последствия!

Холдейн резко повернулся к Эвери с лицом, искаженным от злости:

– Уж кому оплакивать его судьбу, но только не вам! Вам требовалась Вера, так? Вы хотели получить Одиннадцатую Заповедь, которая бы удовлетворила запросы вашей тонко устроенной души? – Он указал на Смайли и Леклерка. – Вы их получили. Вот истинные заповеди и законы, которых вам не хватало. Можете себя поздравить: теперь вы познали их. Мы послали его, потому что нам это было необходимо, а теперь бросаем, поскольку нет другого выхода. Вы ведь так восхищались воинской дисциплиной. – Он повернулся к Смайли. – Вы тоже хороши. Таких, как вы, я глубоко презираю. Вы стреляете в нас, а потом оплакиваете убитого. Убирайтесь. Мы работники, а не поэты. Уезжайте отсюда!

– Да, – сказал Смайли. – Вы очень хороший работник, Адриан. Вы даже боли больше не испытываете, настолько поглотила вас работа, до такой степени заменила вам жизнь… Как у шлюхи… Работа заменяет любовь. – Он сделал паузу. – Привыкли размещать маленькие флажки на карте… Старая война в новые мехи. И это все уже было, верно? А тут живой человек. Новое вино ударило вам в голову. Не переживайте, Адриан, если попросту оказались не готовы. – Он распрямил спину, собираясь сделать нечто вроде заявления:

– Поляк с британским гражданством и обширным уголовным прошлым бежал через границу в Восточную Германию. У нас нет договора о взаимной выдаче преступников. Немцы обвинят его в шпионаже и выставят как улики снаряжение. Мы заявим, что доказательства ими подброшены, особо отметив, что передатчику уже двадцать лет. Как я понимаю, здесь он всем сказал, что якобы уезжает на курсы в Ковентри. Это легко опровергнуть, поскольку никаких курсов там не существует. Мотивом для побега послужили огромные долги, в которые он влез. Он содержал совсем молоденькую девушку, которая работает в банке, что отлично впишется в нашу версию. То есть в его криминальное прошлое, поскольку нам придется его придумать… – Он кивнул словно самому себе. – Как я уже отметил, все это всегда выглядит весьма неприглядно. Но к тому времени мы все будем уже в Лондоне.

– Значит, он будет передавать, – сказал Эвери, – но его уже никто не будет слушать?

– Вовсе нет, – мгновенно отреагировал Смайли. – Они будут слушать его очень внимательно.

– И не только они, но и ваш Шеф, без сомнения? Или я ошибаюсь? – спросил Холдейн.

– Остановитесь! – вдруг выкрикнул Эвери. – Ради бога, остановитесь! Если хоть что-то имело смысл, если хоть что-то было реальным, мы обязаны сейчас принять его передачу! Хотя бы во имя…

– Чего? – язвительно перебил его Холдейн с усмешкой.

– Любви! Да, во имя любви! Не вашей, Холдейн, и не моей. Смайли прав! Вы заставили меня сделать это, заставили его полюбить меня. Потому что сами уже не могли, не были готовы. Мне пришлось приручить его, привести в ваш дом, заставить танцевать под ваши проклятые военные марши! Я играл их для него на трубе, но теперь у меня в легких не осталось воздуха. Он – последняя жертва Питера Пэна, Холдейн, самая последняя. Последняя любовь. И больше никакой музыки. Ее нет.

Но Холдейн уже смотрел на Смайли.

– Передайте мои поздравления Шефу, – сказал он. – Поблагодарите его непременно, обещаете? Спасибо за помощь. Особенно за техническую помощь, Смайли. За его всемерную поддержку и за брошенную нам веревку. За добрые слова и за то, что позволил вам принести цветов на могилку. Все выполнено безукоризненно.

Но на Леклерка действительно произвел впечатление предложенный вариант решения всех проблем.

– Не надо так злиться на Смайли, Адриан. Он всего лишь выполнил порученную ему работу. Теперь мы все должны вернуться в Лондон. Там нас ждет доклад Филдена… Кстати, мне бы хотелось, чтобы вы на него взглянули, Смайли. Передислокация войск в Венгрии. Нечто совершенно новое.

– Прочитаю с удовольствием, – вежливо отозвался Смайли.

– Он ведь прав, Эвери, – продолжал Леклерк. В его голосе снова зазвучала уверенность. – Будьте же настоящим солдатом. Превратности войны. Мы должны следовать ее законам! Мы ведь ведем эту игру по военным правилам. А перед вами, Смайли, я должен извиниться. Наверное, и перед вашим Шефом тоже. Мне мнилось, что наши прежние распри еще живы. В этом я ошибался. – Он склонил голову. – Вам нужно непременно отужинать со мной в Лондоне. Мой клуб недотягивает до ваших стандартов, я знаю, но он вполне на уровне. Неплохое местечко. Даже очень неплохое. И Холдейн тоже будет. Адриан, я вас приглашаю!

Эвери спрятал лицо в ладонях.

– Есть еще нечто, что я хотел бы обсудить с вами, Адриан. Уверен, Смайли будет не против, он же практически стал членом нашей семьи. Это вопрос об отделе регистрации документов. Наша система хранения досье до крайности устарела. Брюс настойчиво твердил мне об этом перед моим отъездом сюда. Бедная мисс Кортни не справляется с объемом работы. Боюсь, что решение проблемы мне видится только в увеличении количества копий… Оригинал – для офицера, ведущего дело, а остальные дубликаты для архива и информации. Сейчас на рынке появились новые копировальные приборы. Действительно дешевые фотостаты. Три с половиной пенса за копию. Это сущие пустяки во времена царящей вокруг зверской дороговизны… Мне придется кое с кем переговорить по этому поводу… В министерстве… Они поймут, что я предлагаю нечто ценное, когда я покажу им товар лицом. Возможно даже… – Он прервался. – Джонсон, я бы попросил вас убрать все шумы из эфира. Операция еще не совсем закончилась.

Он говорил как человек, для которого важна каждая мелочь, соблюдение всех правил до единого. Верность боевым традициям.

Джонсон подошел к окну. Опершись о подоконник, он дотянулся до антенны снаружи и с привычной деловитостью начал ее сматывать. Согнутую в локте левую руку он использовал как катушку – старушки делают так, когда сматывают распущенную шерсть. Эвери рыдал в голос совсем по-детски. Но никто не пытался его утешить.

23

Зеленый фургон медленно двигался вдоль улицы, а потом пересек привокзальную площадь, в центре которой располагался давно не работавший фонтан. На его крыше небольшая петля антенны поворачивалась то туда, то сюда, как рука человека, пытающегося определить направление ветра. Позади на почтительном расстоянии следовали два грузовика. Снег наконец лег окончательно. Машины ехали с включенными подфарниками в двадцати ярдах друг от друга, держась одной и той же колеи.

Капитан сидел в задней части фургона с микрофоном для переговоров с водителем. Рядом с ним пристроился погруженный в какие-то свои мысли сержант. Капрал сгорбился у приемника, рукой постоянно вращая диск настройки и следя за подрагиваниями линии на небольшом экране.

– Передача прекратилась, – неожиданно сказал он.

– Сколько групп успели записать? – спросил сержант.

– Дюжину. Он дает свой позывной снова и снова, потом передает часть текста. У меня такое впечатление, что ему никто не отвечает.

– Пять букв или четыре?

– По-прежнему четыре.

– Он отключился?

– Нет.

– На какой частоте он работал?

– Три шесть пять ноль.

– Продолжайте сканировать ее и соседние частоты. По двести в каждую сторону.

– Но там пусто.

– Продолжайте искать, – сказал сержант резко. – По всей длине волны. Он сменил кристалл. Теперь ему нужно несколько минут на перенастройку прибора.

Оператор продолжил вращать большой диск, медленно и осторожно, не сводя глаз с зеленого огонька в центре экрана, который то ярко вспыхивал, то затухал, когда ему попадалась работающая радиостанция.

– Вот он опять. Три восемь семь ноль. Другой позывной, но почерк тот же. Сегодня у него все получается быстрее и лучше.

Катушки магнитофона монотонно вращались у его локтя.

– Работает на сменных кристаллах, как они делали во время войны, – сказал сержант. – Тот же трюк. – Он был явно смущен, как старик, вдруг встретившийся с кем-то из прошлого.

Капрал медленно поднял голову.

– Есть, – сказал он. – Все сошлось. Точка зеро. Мы рядом с ним.

Двое мужчин выбрались из фургона.

– Ждите здесь, – сказал сержант капралу. – Продолжайте слушать. Если передача оборвется, даже ненадолго, велите шоферу мигнуть нам фарами, понятно?

– Да, я скажу ему. – Капрал выглядел слегка испуганным.

– Если прекратит передавать совсем, продолжайте поиск, но дайте мне знать. И будьте как можно внимательнее, – строго сказал капитан.

Его уже в нетерпении дожидался сержант. Позади него посреди пустыря высилось многоэтажное жилое здание.

В отдалении, полускрытые сейчас густым снегопадом, рядами стояли маленькие домики. Оттуда не доносилось ни звука.

– Как называется это место? – спросил капитан.

– Просто новый рабочий квартал. У него пока еще нет названия.

– Я имел в виду там, дальше.

– Тоже никак. Следуйте за мной, – сказал сержант.

Бледный свет горел почти в каждом окне шестиэтажки. Каменные ступеньки, густо покрытые желтой листвой, вели в подвал. Сержант пошел первым, освещая фонариком шершавые стены впереди себя. Капитан чуть не упал. Первое помещение оказалось просторным, но душным, кирпичные стены лишь наполовину оштукатурены. В дальней стене виднелись две стальные двери. С потолка свисала единственная лампочка, которую предохраняла железная сетка. Фонарик сержанта оставался включенным, и он бессмысленно водил его лучом по углам.

– Что вы ищите? – спросил капитан.

Стальные двери оказались заперты.

– Нужно найти коменданта дома, – приказным тоном велел сержант. – И поскорее.

Капитан взбежал вверх по лестнице и вскоре вернулся с небритым пожилым мужчиной, который едва слышно ворчал. В руке он держал большую связку ключей. Некоторые из них заметно заржавели.

– Электрощит для всего дома. Где он? – спросил сержант.

Старик стал перебирать ключи. Сунул один из них в дверной замок, но он не подошел. Тогда он попробовал второй и третий.

– Да быстрее же, ты, старый болван! – заорал капитан.

– Не надо его торопить, – попросил сержант.

Дверь открылась. Они оказались в коридоре. Лучи фонариков бегали по беленым стенам. Комендант все еще крутил в руках ключ и посмеивался.

– Ну, надо же, подходит всегда самый последний.

Сержант между тем обнаружил то, что искал. Прямо рядом с дверью с внутренней стороны висела коробка под стеклянной крышкой. Капитан уже положил руку на основной переключатель и готов был повернуть его, когда сержант грубовато оттолкнул его в сторону.

– Нет! Не надо этого делать. Поднимитесь наверх в подъезд. Скажите мне, как только водитель мигнет фарами.

– Кто здесь командует? – возмутился капитан.

– Делайте, что вам говорят. – Он открыл коробку и осторожно дотронулся до ячейки первого предохранителя, моргая ресницами под очками в золоченой оправе, с виду такой добрый и мягкий человек.

Легким движением хирурга сержант вынул предохранитель с такой опаской, словно ожидал удара током, и сразу же вставил на место. Потом бросил взгляд на фигуру, стоявшую на лестничной площадке. Но капитан молчал. Сидевшие в грузовиках полицейские смотрели на окна дома и видели, как на одном этаже за другим свет сначала полностью отключался, а затем загорался вновь. Сержант поочередно вынимал предохранители. Второй, третий, четвертый. До него донесся взволнованный крик:

– Фары! Фары мигнули!

– Отлично! Пойдите и узнайте у шофера, на каком этаже. Только тихо.

– При таком ветре он нас не услышит, – раздраженно ответил капитан и исчез из вида. Буквально через несколько секунд он вернулся. – Водитель сказал, что это третий этаж. Как только отключилось электричество на третьем этаже, передача тоже ненадолго оборвалась. Сейчас она возобновилась.

– Прикажите оцепить здание, – сказал сержант. – И отберите человек пять, которые пойдут с нами. Он на третьем этаже.

Бесшумно, по-кошачьи фопо выпрыгивали через борта обоих грузовиков. С карабинами наперевес они стали приближаться к дому изломанной шеренгой. Их сапоги быстро смели с тротуара тонкий слой снега. Часть из них расположилась рядом со стенами дома, остальные образовали круг чуть поодаль, вглядываясь в окна. На них были солдатские шинели и новенькие каски. Их прямоугольные силуэты живо напоминали военные времена. Защелкали затворы, когда первые заряды стали осторожно досылать в патронники. Звуки посыпались тихим градом, но вскоре вообще прекратились.

Лейсер снял антенну с креплений и намотал ее провод на катушку, прикрутил ключ к крышке коробки с запасными частями, положил внутрь ее наушники и, скрутив в трубочку, спрятал лоскут шелка в ручку бритвы.

– Двадцать лет прошло, – недовольно пробурчал он. – И за двадцать лет они не придумали места получше.

– Зачем ты все это делаешь? – Она спокойно сидела на постели в своей ночной рубашке, обернувшись в плащ, словно в нем ей не было так одиноко. – С кем ты пытаешься разговаривать? – задала она еще один вопрос.

– Ни с кем. Меня никто не слышал.

– Тогда к чему это?

Ему надо было что-то ответить, но он не нашел ничего лучшего, чем сказать:

– Ради сохранения мира.

Надев пиджак, он подошел к окну и осторожно выглянул наружу. Снег лежал на крышах приземистых домиков. Ветер злобно гулял по ним. Посмотрев вниз, он отчетливо различил множество силуэтов тех, кто поджидал его внизу.

– Чьего мира? – спросила она.

– Свет ведь отключался, когда я был занят, верно?

– Отключался?

– Всего на секунду, как при перепаде напряжения?

– Да, мне что-то такое показалось.

– Выключи его совсем. – Он стоял совершенно неподвижно. – Выключай!

– Зачем?

– Мне хочется посмотреть на снег.

Она щелкнула выключателем, а он задернул неплотные шторы. Снег снаружи отражал бледное сияние неба. Они оказались почти в полном мраке.

– Ты обещал, что сейчас мы займемся любовью, – жалобно протянула она.

– Послушай… Как тебя зовут?

До него донесся хруст ткани плаща.

– Так как же? – повторил он хрипло.

– Анна.

– Вот что, Анна. – Он подошел к кровати. – Я хотел бы жениться на тебе, – сказал он. – В тот день, когда я тебя встретил в гостинице, где ты сидела и слушала пластинки, я сразу влюбился. Понимаешь? Я еще назвался механиком из Магдебурга. Ты меня слушаешь? – Он схватил ее за руки и встряхнул. В его голосе звучало напряжение.

– Увези меня с собой, – сказала она.

– Я так и сделаю! Я обещал, что буду любить тебя, а потом увезу в те места, о которых ты мечтала, понимаешь? – Он указал на плакаты на стене. – На солнечные острова, к морю…

– Почему?

– Запомни. Я силой привел тебя сюда. Ты думала, что я хочу заняться с тобой любовью, но я достал нож и стал тебе угрожать. Сказал, что, если ты хоть пикнешь, я убью тебя этим ножом, как… Как я убил того парнишку. Я все тебе рассказал и грозил убить.

– Почему?

– Я хотел воспользоваться передатчиком. Мне нужна была для этого комната, понимаешь? Место, откуда можно вести передачу. У меня не оставалось выбора. Я схватил тебя и воспользовался твоим домом. Запоминай. Если они начнут задавать тебе вопросы, ты только так должна на них отвечать.

Она смеялась. Смеялась от страха. Потом откинулась на постели неуверенным движением, приглашая его взять ее, словно только этого ему сейчас и хотелось.

– Если начнут спрашивать, помни, что отвечать. Как я сказал.

– Сделай меня счастливой. Я люблю тебя. – Она выбросила руки вверх и притянула к себе его голову.

У нее были холодные, влажные и тонкие губы. Лейсер хотел отстраниться, но она удерживала его. Он напрягал слух, чтобы не пропустить ничего из-за шума ветра, но до него не доносилось ни звука.

– Давай с тобой немного побеседуем, Анна, – предложил он. – Ты одинока? Кто у тебя есть?

– А кого ты имеешь в виду?

– Родителей, парня. Кого угодно.

В темноте она помотала головой.

– Только ты.

– Тогда послушай меня. Позволь мне застегнуть пуговицы на твоем плаще. Я хочу сначала поговорить. Расскажу тебе о Лондоне. Держу пари, тебе интересно будет узнать, что за город Лондон. Я однажды пошел гулять под дождем и встретил человека у реки. В самый ливень он пытался что-то рисовать на тротуаре. Представляешь? Рисовать мелом на асфальте под проливным дождем! А дождь, конечно же, сразу смывал его рисунки.

– Иди ко мне! Иди же!

– А знаешь, что он рисовал? Домики, собачек и другие простые вещи. А вокруг собрались люди, Анна. Ты только подумай! Собрались, чтобы стоять под дождем и смотреть на него.

– Я хочу тебя. Обними меня. Мне страшно.

– Нет, ты слушай! Знаешь, почему я тогда гулял? Они хотели, чтобы я занялся сексом с девушкой. Для этого меня отправили в Лондон, а я не стал и отправился на прогулку.

Он знал, что она смотрит на него сквозь темноту и оценивает в соответствии с каким-то своим внутренним инстинктом, который оставался для него непостижимым.

– Ты тоже одинок?

– Да.

– Зачем ты приехал?

– Есть такие сумасшедшие люди. Англичане! Как тот старик у реки. Они считают, что их Темза самая большая река в мире, эти чудаки. А она – так себе речонка, мутный поток. В некоторых местах его даже можно перепрыгнуть!

– Что это за шум? – внезапно спросила она. – Я слышала такой шум! Это ружье. Так заряжают ружье!

Он крепко прижал ее к себе, чтобы унять дрожь.

– Это всего лишь дверь, – сказал он. – Задвижка дребезжит. Этот дом сделан почти что из бумаги. Как ты можешь что-то слышать при таком ветре?

В коридоре раздались шаги. От ужаса она ударила его кулачком, полы плаща взметнулись вокруг нее. Когда они вошли, Лейсер стоял в стороне от нее, но нож держал на вытянутой руке у ее горла: большой палец сверху, лезвие параллельно полу. Спину он выпрямил по-солдатски, лицо было повернуто к ней, но оно ничего не выражало. Он казался человеком несокрушимой дисциплины, привыкшим стоять до конца и хранить верность традициям.

Старый фермерский дом скрыла тьма. Он ослеп и оглох, неподвижный на фоне раскачивавшихся деревьев и плывущих по небу облаков.

Они забыли запереть один из ставней, и теперь он стучал без всякого ритма, подчиняясь лишь силе очередного порыва ветра. Снег то наметало на крышу, то мгновенно сдувало. Они уехали, не оставив после себя ничего, кроме отпечатков шин в затвердевшей от холода грязи, обрывка проволоки и этого бессонного северного ветра, продолжавшего ломиться и ломиться внутрь.

От автора

Ни одного из персонажей или клубов, ведомств или разведывательных организаций, описанных в этой или любой другой моей книге, насколько мне известно, в реальной жизни не существует и никогда не существовало. Мне хотелось бы особо это подчеркнуть.

Выражаю искреннюю признательность Обществу радиолюбителей Великобритании, лично мистеру Р.И. Молланду, а также главному редактору и сотрудникам журнала «Авиэйшн уик энд спейс текнолоджи», как и мистеру Роналду Коулзу, каждый из которых снабжал меня ценными советами технического характера. Приношу благодарность мисс Элизабет Толлинтон, взявшей на себя обязанности секретаря.

Но прежде всего я должен сказать огромное спасибо своей жене за ее неустанную помощь в работе.

Джон Ле Карре,

г. Айос-Николаос, Крит

Май 1964 года

Джорджет Хейер Убийство в Эшли-Грин. Осторожно, яд!

© Школа перевода В. Баканова, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

Убийство в Эшли-Грин

Глава первая

Уже перевалило за полночь, и жители теснившихся вокруг треугольного сквера коттеджей давно спали. Ни в одном окне не горел свет, но в сапфировом небе сияла полная луна, заливая деревню бледным, холодным, словно блеск стали, светом. Деревья и дома отбрасывали причудливые, черные, как сажа, тени. В лунном свете все четко вырисовывалось, но было лишено красок дня, поэтому даже насосы на заправочной станции выглядели необычно.

Рядом со сквером стояла машина, фары ее отбрасывали два золотистых луча, мотор негромко работал. Одна дверца была распахнута. В тени громадного вяза возле автомобиля что-то зашевелилось, на лунный свет вышел человек, взглянул в одну сторону, потом в другую, словно боясь увидеть кого-то. После секундного колебания он быстро сел в машину и стал ее разворачивать, слегка заскрежетав шестернями. Бросив взгляд в сторону вяза на что-то, едва различимое в тени, водитель наконец развернулся и поехал в сторону Лондона. Шум мотора постепенно затих вдали, где-то поблизости тявкнула собака, и вновь наступила тишина.

По мере того как луна проплывала по небу, тень вяза укорачивалась, мертвенный свет, казалось, забирался под ветви и вскоре упал на ноги в лакированных штиблетах, неподвижно торчавшие из отверстий колодок. Когда лунный свет подобрался поближе, стала видна белая рубашка.

Примерно час спустя из-за пивной «Королевская голова» появился велосипедист. Констебль Диккенсон возвращался домой после ночного патрулирования. Теперь луна освещала колодки полностью. Посаженный в них джентльмен в вечернем костюме, очевидно, спал, тело его клонилось вперед, голова свешивалась на грудь. Вертя педали, констебль Диккенсон негромко насвистывал, но свист внезапно прекратился, переднее колесо велосипеда завиляло. Колодки представляли собой достопримечательность деревни Эшли-Грин, однако Диккенсон не мог припомнить, чтобы видел в них кого-нибудь. Зрелище удивило его. Напился вдрызг, подумал он. Приятель, похоже, ты стал жертвой чьей-то шутки.

Диккенсон слез с велосипеда, повел его за руль по траве и бережно прислонил к вязу. Человек на скамье не шевелился.

– Ну-ну, сэр, проснитесь! – мягко, но укоризненно сказал констебль. – Нельзя же проводить здесь ночь! – Он взял сидевшего за плечо и слегка потряс. – Пойдемте, сэр, право же, дома вам будет лучше.

Ответа не последовало, Диккенсон потряс сильнее, а затем обхватил человека за плечи, чтобы поднять его. Ответа снова не было, но лежавшая на коленях рука сползла и безвольно повисла, задев кистью брюки констебля. Констебль наклонился, посмотрел в опущенное лицо и полез в карман за фонариком. Вспыхнул свет, и Диккенсон поспешно отпрянул. Потревоженный возней человек повалился набок, ноги его оставались в колодках.

– Господи, – прошептал констебль Диккенсон, во рту у него мгновенно пересохло. – О господи!

Ему не хотелось снова дотрагиваться до этого человека, даже приближаться к нему, потому что руки испачкались в чем-то липком, и к тому же он еще ни разу не имел дела с покойниками.

Констебль нагнулся и вытер руки о траву, упрекая себя в бесхарактерности. Но он не ожидал ничего подобного, и в желудке у него заурчало. К горлу подступила тошнота, внутренности, казалось, подскочили к грудной клетке. Отрывисто дыша, Диккенсон снова подошел к сидевшему, осветил его фонариком и очень робко коснулся вялой руки. Рука была не холодной и влажной, как пишут об этом в книгах, а просто чуть теплой. Он предпочел бы, чтобы она была ледяной, хотя не сознавал этого. Легкая теплота почему-то казалась отвратительной.

Диккенсон взял себя в руки. Нужно было не предаваться фантазиям, а принимать решение, как поступить. Этот человек определенно был мертв. Стоять над трупом не имело смысла: лучше как можно быстрее связаться с полицейским участком в Хенборо. Констебль вывел велосипед на дорогу, оседлал его и быстро поехал к другой стороне сквера, к коттеджу с нарядными муслиновыми шторами на окнах и аккуратными клумбами возле входной двери.

Он вошел в дом и направился к телефону, стараясь ступать бесшумно, чтобы спавшая наверху жена не проснулась и не позвала его. Тогда ему пришлось бы первым делом, уступая ее требованиям, рассказывать о том, что случилось.

Диккенсон поднял телефонную трубку, размышляя, правильно ли он поступил, оставив труп посреди деревни. Почему-то ему это казалось непорядочным.

Ответил дежурный сержант. Диккенсон удивился твердости своего голоса, так как был слегка потрясен, и не без причины. Он как можно бесстрастнее рассказал о своей находке, и сержант, отнюдь не такой флегматичный, произнес сперва: «Что?», потом: «В колодках?» и наконец: «Слушай, ты уверен, что он мертв?»

Констебль Диккенсон был совершенно уверен. Сержант, услышав о крови и о ране в спине, прекратил недоверчивые восклицания и кратко распорядился:

– Хорошо. Отправляйся туда и никого не подпускай к телу. Инспектор в ближайшее время будет там с санитарной машиной.

– Погодите минутку, сержант, – сказал констебль, стремившийся выложить все сведения, какими располагал. – Это не случайный человек. Я смог опознать его – это мистер Верекер.

– Кто-кто? – спросил сержант.

– Верекер. Джентльмен из Лондона, купивший коттедж «Риверсайд». Знаете, он приезжал на выходные.

– А! Не местный.

– Строго говоря – да, – согласился констебль. – Только я не могу понять, как он оказался в колодках в такое позднее время, да к тому же в вечернем костюме.

– Ладно, возвращайся туда и следи за порядком до приезда инспектора, – сказал сержант и повесил трубку.

Констебль Диккенсон услышал щелчок и огорчился, потому что теперь, успев оправиться от изумления, обнаружил несколько странностей в этом убийстве и хотел поговорить о них с сержантом. Но ему оставалось только выполнять приказ, поэтому он повесил трубку на рычаг и на цыпочках вышел из дома к велосипеду, приставленному к железной изгороди.

Когда констебль вернулся к колодкам, покойный лежал в том же положении. Судя по всему, за время отсутствия Диккенсона там никто не появлялся. Осмотрев с помощью фонарика землю в надежде обнаружить какую-нибудь улику или след ноги, Диккенсон прислонился к дереву и в ожидании инспектора стал пытаться разрешить эту проблему сам.

Вскоре Диккенсон услышал вдали шум машины, через несколько минут она остановилась возле сквера, инспектор Джерролд проворно выскочил из нее, повернулся и протянул руку полному человеку, в котором констебль узнал доктора Хоука, полицейского врача.

– Так, – бодро заговорил инспектор. – Диккенсон, где труп? О!.. А!

Он подошел к скамье и навел на тело луч фонарика.

– Доктор, судя по его виду, вам тут делать нечего. Хилл, посвети сюда фарами. Угу, теперь видно лучше. Все было так, когда ты обнаружил его, верно?

– Нет, сэр, не совсем. Он сидел – правда, клонился вперед, надеюсь, понимаете, что я имею в виду. Я подумал, что он спит. Он был в вечернем костюме, и ноги его были в колодках. Я подумал, что он выпил лишнего, подошел, взял его за плечо и слегка потряс, чтобы разбудить. Встряхивал я его дважды, а потом заметил в нем что-то странное, почувствовал, что моя ладонь стала мокрой, липкой, я посветил на него фонариком – и тут, конечно, увидел, что он мертвый. Из-за того, что я его тормошил, он повалился набок и с тех пор лежит в этой позе.

Инспектор кивнул и посмотрел на врача, опустившегося на колени возле трупа.

– Сержант Хэмлин говорит, ты опознал его. Кто он? Лицо его мне как будто незнакомо.

– Может быть, сэр. Это мистер Верекер, владелец коттеджа «Риверсайд».

– А! – с легкой ухмылкой произнес инспектор. – Один из приезжающих на выходные. Доктор, там есть что-то странное?

– Мне, естественно, придется делать вскрытие, – пробурчал врач, грузно поднимаясь с колен. – Но, похоже, простой случай. Ножевая рана чуть пониже левой лопатки. Смерть, видимо, наступила мгновенно.

Инспектор немного понаблюдал, как он осматривает тело, потом спросил:

– Составили мнение о времени убийства, сэр?

– Примерно от двух до четырех часов назад, – ответил врач и выпрямился. – Пока ничего больше сказать не могу.

Инспектор повернулся к констеблю Диккенсону:

– Помнишь, в какой позе находился труп, когда ты его обнаружил?

– Да, сэр.

– Отлично. Верни его, насколько получится, в прежнее положение. Томпсон, у тебя магниевая вспышка готова?

Констебль Диккенсон, не колеблясь, подошел к трупу, придал ему изначальное положение, старательно положив руку покойника на его окоченевшие ноги. Инспектор молча наблюдал за ним и, когда констебль наконец отошел, сделал знак фотографу.

К тому времени, когда фотограф покончил со своим делом, подъехала полицейская санитарная машина, и в окнах одного из соседних коттеджей вспыхнул свет. Инспектор бросил на них резкий взгляд и отрывисто сказал:

– Порядок. Можете его уносить. Осторожно касайтесь крышки! Может, там есть отпечатки пальцев.

Крышку колодок сняли, тело подняли и понесли к машине. В этот момент открылось освещенное окно, оттуда высунулась взъерошенная голова. Послышался возмущенно-выжидательный вопрос:

– Что там такое? Автокатастрофа? Кто-нибудь пострадал?

– Пустяковое столкновение, миссис Дьюк, – ответил констебль Диккенсон. – Не стоит волноваться.

Голова убралась, но голос, видимо, услышал сосед по имени Хорес и быстро поднялся, потому что снаружи были полицейские, санитарная машина и все такое прочее.

– Насколько я знаю эту деревню, через десять минут здесь будет толпа зевак, – сказал с легкой мрачной усмешкой инспектор. – Так, ребята, в морг. А теперь, Диккенсон, расскажи нам, что можешь. В какое время ты обнаружил труп?

– Наверное, сэр, без десяти два. Было ровно два, когда я звонил в участок. Я возвращался с патрулирования.

– Ты никого здесь не видел? Машины не было? Слышал что-нибудь?

– Нет, сэр. Ничего.

– Этот человек – как там его, Верекер – жил в коттедже «Риверсайд»?

– Насколько я знаю, нет, сэр. Как правило, он не бывал там по будням. Была суббота, должно быть, он направлялся туда. Миссис Битон должна знать, был ли он в коттедже. Она приходит и готовит все к его приезду.

– Она живет не в коттедже?

– Нет, сэр, на Пеннифартинг-роу, в двух минутах ходьбы. Миссис Битон делает там уборку, приносит молоко, яйца и прочее, когда приезжает хозяин. Говорила мне, что по субботам он часто появляется поздно. Иногда он приезжал со слугой, но большей частью один. – Констебль умолк и поправился: – Говоря «один», я имел в виду, что зачастую слугу он с собой не берет.

– К чему ты это говоришь? – спросил врач.

– Знаете, сэр, он иногда приезжает с друзьями. – Диккенсон негромко кашлянул. – Как я слышал, чаще всего с женщинами.

– С женой? С сестрой? – спросил инспектор.

– Нет-нет, сэр! Ничего подобного, – ответил шокированный констебль.

– А, вот с какими женщинами! – произнес инспектор. – Утром нужно будет первым делом заглянуть в коттедж «Риверсайд», посмотреть, не окажется ли там чего-то. Здесь ничего нет. Земля сухая, следов ног не осталось. Пойдемте, доктор, если вы готовы. Диккенсон, свой рапорт подашь завтра, понятно? Сейчас можешь идти спать.

Он пошел вместе с врачом к машине. Констебль Диккенсон услышал его сухой голос:

– По-моему, это дело для Скотленд-Ярда. Для Лондона. Никакого отношения к нам не имеет. И простое – если они смогут найти женщину.

– Конечно, – согласился врач, подавив зевок. – Если только с ним была женщина.

Глава вторая

На следующее утро инспектор Джерролд нанес очень ранний визит начальнику полиции и застал его за завтраком. Он извинился за беспокойство, но полковник жестом пригласил его сесть и сказал:

– Не нужно извинений. Что вас беспокоит? Что-нибудь серьезное?

– Очень серьезное, сэр. В час пятьдесят прошлой ночью в Эшли-Грин обнаружен заколотый ножом человек.

– Господи! Неужели! Кто он?

– Джентльмен по имени Арнольд Верекер, сэр, владелец коттеджа «Риверсайд».

– Ну и ну! – воскликнул полковник, ставя кофейную чашку. – Кто это его? Есть какие-то соображения?

– Нет, сэр. Пока никаких улик нет. Тело обнаружил констебль Диккенсон – оно было в колодках.

– В чем, в чем?

– Странно слышать, правда, сэр? Но факт остается фактом.

– Человека посадили в колодки, а потом закололи?

– Трудно сказать, сэр. Видите ли, крови немного, на земле ничего нет. Может быть, его сперва закололи, хотя с какой стати потом сажать тело в колодки, не могу представить. Он был в вечернем костюме, без шляпы, без плаща. Единственное, чем мы пока располагаем и что может нам помочь, – грязь на его руках. Правая ладонь испачкана машинным маслом – видимо, он менял колесо или что-то ремонтировал в машине. Но его машины там нет, в гараже тоже. Конечно, он мог прийти в деревню из своего коттеджа – расстояние меньше мили, – но зачем это делать в такой поздний час? Врач говорит, что убийство совершено не раньше полуночи. Нет, похоже, он ехал с кем-то в коттедж на выходные. Я подумал, сэр, что после встречи с вами мне нужно первым делом отправиться в коттедж «Риверсайд», узнать, находился ли он там, или прошлой ночью ожидался его приезд. Похоже, у этого джентльмена не было постоянного распорядка.

– Да, я тоже так думаю, – заговорил полковник. – Я не знал его лично, но кое-что слышал о нем. Городской человек, шахтовладелец, как мне говорили. На мой взгляд, инспектор, это дело должны расследовать не мы. Как считаете?

– Полностью с вами согласен, сэр. Конечно, пока мы не знаем, в нашей ли компетенции расследование данного преступления, однако на первый взгляд это так. Я отправил человека в Эшли-Грин наводить справки, но многого не жду. Сами знаете, сэр, что у нас за народ. Все ложатся спать рано, и никто не проснется от шума машины – если там была машина – и не обратит на шум никакого внимания, если будет на ногах. Врач считает, что смерть наступила мгновенно. Никаких следов борьбы нет. По словам Диккенсона, мистер Верекер имел обыкновение приезжать из города с друзьями на выходные. Нам нужна его машина. Возможно, в ней удастся что-то обнаружить. В общем, сэр, я думаю, что нам придется обратиться за сведениями в Скотленд-Ярд.

– Совершенно верно. Дело не наше. И все-таки вам следует непременно отправиться в этот коттедж, поговорить, посмотреть, что удастся выяснить. Там у него есть какие-то слуги?

– Нет, сэр. Женщина по фамилии Битон наводит порядок в коттедже, но, насколько я понимаю, она живет в своем доме. Само собой, я повидаю ее, только в коттедже вряд ли кого обнаружу. Но могу собрать о нем сведения.

Инспектор ошибся. Полчаса спустя, когда они с констеблем Диккенсоном вышли из полицейского автомобиля возле «Риверсайда», стало ясно, что в коттедже кто-то есть.

Коттедж представлял собой небольшой оштукатуренный кирпичный дом с зелеными ставнями, стоявший в спускавшейся к реке рощице. Торговцы недвижимостью назвали бы это место живописным и уединенным, других домов летом из окон коттеджа видно не было.

Когда машина подъехала к крыльцу, в доме залаяла собака, и констебль сразу же сказал:

– Странно. Насколько я знаю, собаки у мистера Верекера никогда не было.

Инспектор нажал кнопку электрического звонка, заметив:

– Может, это собака уборщицы. Кто смотрит за садом и электрогенератором?

– Юный Битон, сэр. Приходит два раза в неделю. Но он не пустил бы свою собаку в дом. А там определенно кто-то есть. Я слышу, как он ходит.

Инспектор нажал кнопку звонка снова и уже собрался нажать ее в третий раз, но тут дверь открыла девушка с ярко-рыжими кудрями и очень большими блестящими темными глазами. На ней был мужской халат на несколько размеров больше, чем нужно, а занята она была главным образом тем, что удерживала сильного бультерьера, взиравшего на гостей без особой симпатии.

– Тихо! – приказала девушка. – К ноге! Что вам надо?

Последняя фраза, произнесенная удивленным тоном, была адресована инспектору.

– Инспектор Джерролд, мисс, из Хенборо, – представился тот. – Я хотел бы поговорить с вами, если можно.

Девушка хмуро посмотрела на него.

– Не знаю, о чем вы собираетесь со мной говорить, но, если хотите, можете войти. Назад, Билли!

Мужчины вошли в квадратный зал, обставленный в модернистском стиле. Ковер и шторы с кубистским рисунком, трубчатые стальные стулья и приземистый стол беленого дуба. Девушка, заметив, как констебль Диккенсон удивленно захлопал глазами при виде такой обстановки, сказала с беглой улыбкой:

– Не подумайте, что это я устроила.

Констебль, вздрогнув от неожиданности, быстро глянул на нее.

– Пойдемте в кухню. Я не закончила завтрак. Да и обстановка там лучше.

Она повела их за собой через дальнюю дверь в приятную кухню с кафельным полом, простым посудным шкафом и завтраком из яиц, кофе и гренок в конце большого стола. В глубине кухни стояла электрическая плита, небольшая электрическая жаровня соединялась длинным шнуром с розеткой и была включена, чтобы высушить полотняную юбку, висевшую перед ней на спинке стула. Инспектор, остановившись на пороге, быстро, зорко осмотрел комнату. Взгляд его чуть задержался на влажной юбке и переместился к девушке. Девушка зашла за стол, небрежно взяв на ходу недоеденный гренок, и придвинула стул.

– Садитесь, прошу вас. Предупреждаю, что не буду делать никаких заявлений, пока не увижусь со своим адвокатом. – Она подняла голову и вскинула брови: – Шутка.

Инспектор вежливо улыбнулся:

– Да, мисс, естественно. Можно спросить – вы здесь живете?

– Нет, что вы!

Инспектор взглянул на парчовый халат и вопросительно посмотрел на нее.

– Совершенно верно, я провела здесь ночь, – невозмутимо сказала девушка. – Хотите узнать еще что-нибудь?

– Мисс, вы приехали вместе с мистером Верекером?

– Нет. Мистера Верекера я не видела.

– В самом деле, мисс? Он не ожидал вас?

В прекрасных глазах девушки появился суровый блеск.

– Знаете, все было замечательно приготовлено, только не думаю, что ради меня. Но какое, черт возьми, это имеет отношение к… – Она не договорила и внезапно рассмеялась. – А, понятно! Жаль разочаровывать вас, но я не воровка – хотя влезла сюдачерез окно. Халатом я просто воспользовалась на время, пока не высохнет юбка.

Инспектор обратил взгляд на юбку.

– Прекрасно понимаю, мисс. Наверное, на юбке было скверное пятно, если позволите так выразиться.

– Кровь, – сказала девушка.

Констебль Диккенсон негромко ахнул.

– Кровь? – спокойно переспросил инспектор.

Девушка поставила чашку и с воинственным блеском в глазах встретила его взгляд:

– Что, собственно, вам от меня нужно?

– Хочу узнать, мисс, как на вашей юбке оказалась кровь.

– Да? Так вот, я хочу узнать, какое право вы имеете спрашивать меня об этом – да и о чем бы то ни было. Отвечайте! Что вам нужно?

Инспектор достал свой блокнот.

– Не надо обижаться, мисс. Прошлой ночью здесь случилось небольшое происшествие, и я должен выяснить несколько подробностей. Будьте добры, назовите свою фамилию и адрес.

– Зачем?

В голосе инспектора зазвучала суровая нотка:

– Прошу прощения, мисс, но вы ведете себя глупо. Произошел несчастный случай, связанный с этим домом, и я обязан собрать все возможные сведения.

– Вряд ли вы много от меня узнаете, – заметила девушка. – Я ничего не знаю. Меня зовут Антония Верекер. Адрес: Челси, Грейлинг-стрит, три. Ну, что дальше?

Инспектор быстро поднял взгляд от блокнота:

– Вы родственница мистера Арнольда Верекера?

– Единокровная сестра.

Инспектор снова опустил взгляд к блокноту и аккуратно записал имя и адрес.

– И вы говорите, что не видели мистера Верекера после того, как приехали сюда?

– Не видела несколько месяцев.

– Сколько времени вы находитесь здесь, мисс?

– Со вчерашнего вечера. Часов с семи.

– Приехали специально, чтобы повидать брата?

– Единокровного. Конечно. Но не видела его. Он так и не появился.

– Значит, вы его ждали?

– Послушайте! – грубо сказала Антония. – Думаете, я бы вела сюда машину за тридцать пять миль, если бы не ожидала его увидеть?

– Нет, мисс. Но вы только что сказали, что он не ждал вас. Просто мне любопытно, что раз он вас не ждал, а вы не видели его несколько месяцев, почему были так уверены, что найдете его здесь?

– Я не была уверена. Но его привычки знаю. Одна из них – приезжать сюда на выходные.

– Мисс, насколько я понимаю, вы очень хотели видеть его?

– Хотела и хочу, – ответила Антония.

– Боюсь, мисс, это невозможно, – сказал инспектор, поднимаясь со стула.

Она непонимающе уставилась на него.

– Да?

– Да, мисс. Должен с прискорбием сообщить вам, что с мистером Верекером произошел несчастный случай.

Антония нахмурилась:

– Вы так мягко сообщаете мне об этом? Не трудитесь. Он мертв, или что?

Инспектор произнес сурово:

– Да, мисс. Он мертв.

– Господи! – Неприязненное выражение исчезло с ее лица. Она переводила взгляд с одного мужчины на другого. К изумлению констебля, в ее глазах появился огонек. – Я думала, вы хотите забрать мою собаку. Простите, что была несколько груба. Билли вчера вечером подрался, и безмозглая дура, хозяйка другой собаки, клялась отомстить ему всеми возможными способами. Мой единокровный в самом деле мертв? Что случилось с ним? Автокатастрофа?

У инспектора больше не было причин скрывать правду.

– Мистер Верекер убит, – сообщил он. И с удовлетворением заметил, что наконец-то как будто слегка потряс ее. Девушка немного побледнела и выглядела так, словно не знала, что сказать. После краткой паузы он добавил: – Тело было обнаружено в колодках в Эшли-Грин в час пятьдесят ночи.

– В колодках? – повторила она. – То есть кто-то посадил его в колодки, и он умер от страха, от холода, или что?

– Ваш единокровный брат, мисс, скончался от колотой раны в спину, – ответил инспектор.

– Очень скверно.

– Да.

Она машинально потянулась к открытой коробке с сигаретами, взяла одну и стала постукивать ею о ноготь большого пальца.

– Очень гадко, – заметила она. – Кто это его?

– Мисс, полиция пока не располагает об этом никакими сведениями.

Антония зажгла спичку и закурила.

– Я его не убивала, если вы это хотите знать. Вы явились арестовать меня?

– Разумеется, нет, мисс. Я только хочу навести кое-какие справки. Узнать от вас все, что прольет свет на…

Девушка покачала головой:

– К сожалению, не смогу. Мы были в ссоре и не разговаривали несколько месяцев.

– Прошу прощения, мисс, но тогда как вы оказались в доме мистера Верекера?

– А, это просто, – ответила она. – Он написал мне письмо, оно меня возмутило, и я приехала объясниться с ним начистоту.

– Можно спросить, мисс, это письмо у вас?

– Да, только показывать его вам, если вы этого хотите, не собираюсь. Оно сугубо личное.

– Насколько я понимаю, дело было очень срочным? Разве мистеру Верекеру в понедельник не нужно было быть снова в Лондоне?

– А я не хотела ждать до понедельника, – ответила Антония. – Позвонила на Итон-плейс, там его не оказалось, поэтому я решила, что, возможно, он здесь. Его не оказалось, но постели были застланы, в кухонном шкафу лежали молоко, масло, яйца и еще какая-то еда. Создавалось твердое впечатление, что он должен приехать, поэтому я ждала. В полночь он не появился, и я легла спать, потому что ехать домой было поздновато.

– Понятно. И вы не покидали этого дома… кажется, вы сказали – с семи часов прошлого вечера?

– Естественно, я находилась за пределами дома после семи, – раздраженно ответила она. – Я прогуляла Билли перед тем, как проникнуть в дом. Тогда-то он и подрался. В полумиле отсюда на него набросилась шелудивая охотничья собака. На месте драки осталось много крови и клочьев шерсти. Но серьезных повреждений не было.

Констебль оглядел бультерьера, с настороженным видом лежавшего у порога.

– Значит, ваша собака не пострадала, мисс? – отважился спросить он.

На лице Антонии появилось презрительное выражение.

– Нисколько. Он бультерьер.

– Я только подумал, мисс, – сказал констебль, осуждающе взглянув на инспектора, – странно, что ваша собака не покусана.

– Наверное, вы мало знаете о бультерьерах.

– Хватит, Диккенсон, – вмешался инспектор. И снова обратился к Антонии: – Должен попросить вас, мисс, поехать со мной в полицейский участок. Понимаете, вы родственница мистера Верекера, находились во время убийства в его доме, начальнику полиции потребуются ваши показания и все подробности, какие вы сможете сообщить о покойном…

– Говорю же вам, я ничего об этом не знаю! К тому же, если бы я хотела дать показания, то пригласила бы адвоката, проследить, чтобы я чего доброго не обвинила себя.

– Никто не хочет от вас этого, мисс. Но вы наверняка понимаете, что полиции нужно собрать все возможные сведения. Нельзя отказываться сообщить полиции то, что вы знаете о своем брате…

– Не называйте его моим братом! По матери он мне не брат!

– Прошу прощения. То, что знаете о своем единокровном, и о том, что делали сами во время убийства.

– Это я уже вам сказала.

– Да, мисс, и нужно, чтобы вы повторили это в каких угодно выражениях в участке, где это можно записать, дать вам прочитать, при необходимости исправить и подписать. Ничего опасного в этом нет, так ведь?

Она загасила окурок о блюдце.

– Мне кажется, там может оказаться много опасного, – заявила она. – Если собираетесь расследовать убийство моего единокровного, вам придется узнать много интересных мелочей о нашем семействе, поэтому могу сказать вам сразу же, что терпеть не могла Арнольда, не убивала его, но у меня нет алиби, и, насколько я понимаю, обстоятельства дела в какой-то мере указывают на меня как на убийцу. Поэтому, если вам все равно – а если нет, это ничего не меняет, – я не скажу ни слова, пока не увижусь со своим адвокатом.

– Как вам будет угодно. И если поедете со мной в Хенборо, то сможете позвонить адвокату из участка.

– То есть мне придется торчать в участке весь день? – спросила Антония. – Ни в коем случае. Ровно в час у меня в городе встреча за обедом.

– Ладно, мисс, – благодушно кивнул инспектор. – У меня нет желания требовать от вас показаний, раз вы против, но если только увидите в этом смысл и поведете себя разумно, думаю, у начальника участка не будет необходимости вас задерживать.

– У вас есть ордер на мой арест? – выпалила Антония.

– Нет, мисс.

– Тогда вы не можете помешать мне вернуться в город.

Инспектор начал терять самообладание:

– Если будете и дальше вести себя так, мисс, то скоро узнаете, могу я забрать вас в участок или нет.

Антония приподняла бровь и бросила взгляд на собаку.

– Хотите держать пари?

– Пойдемте, мисс, не глупите!

– А, ладно! – махнула рукой она. – Мне все-таки интересно, кто прикончил Арнольда. Я часто говорила, что хочу убить его, но почему-то не убила. Можно мне надеть юбку или я нужна вам в таком виде?

Инспектор сказал, что предпочел бы видеть ее в юбке.

– Хорошо. Только вам придется выйти, пока я одеваюсь. А пока ждете, можете поискать в телефонном справочнике мистера Джайлса Каррингтона и сказать ему, что он должен немедленно ехать сюда, потому что меня обвиняют в убийстве.

– Мисс, я твержу вам, что никто не обвиняет вас ни в чем подобном!

– Ну, так скоро обвините, – бодро отозвалась Антония.

Глава третья

Миссис Битон при допросе оказалась никчемной свидетельницей. Констебль Диккенсон предупреждал инспектора, что от нее слова не добьешься, но у инспектора вскоре создалось впечатление, что скрытность ее коренится в полном неведении о делах своего нанимателя. Когда Арнольд Верекер бывал в коттедже, от нее требовалось только приготовить завтрак и прибраться в доме, а потом в двенадцать часов уйти домой. Мистер Верекер почти всякий раз привозил корзину с деликатесами из магазина «Фортнум и Мейсон», иногда, когда приезжал не один, она даже не видела его гостей. В пятницу она получила от мистера Верекера телеграмму, там говорилось, что он приедет в субботу и может привезти гостя, но кто этот гость, мужчина или женщина, и в какое время они приедут, миссис Битон не представляла.

Начальник участка, изображая отеческое участие, не смог произвести никакого впечатления на Антонию Верекер. Она не давала никаких показаний, ожидая появления мистера Джайлса Каррингтона. К сожалению, когда ему позвонили, мистер Джайлс Каррингтон уехал играть в гольф, и хотя ответивший слуга обещал немедленно позвонить в гольф-клуб, это сообщение Каррингтон получил только после обеда.

Поручив заботу о мисс Верекер дежурному сержанту, инспектор с начальником участка устроили совещание и очень быстро сошлись на том, что нужно немедленно звонить в Новый Скотленд-Ярд. Отпечатков пальцев на колодках не осталось, а произведенное полицейским врачом вскрытие мало чем отличалось от первичного обследования.

Дежурный сержант, оказавшийся знатоком собак, поладил с Антонией гораздо лучше, чем инспектор. Он полчаса спорил с ней о превосходствах эрдельтерьера над бультерьером и был бы рад бесконечно продолжать этот спор, но его отозвали служебные обязанности. Антония осталась в мрачном помещении с парой воскресных газет и собственными мыслями. Единственным визитером у нее был молодой, весьма застенчивый констебль, принесший ей в одиннадцать часов чашку чая.

Во втором часу к полицейскому участку подъехал двухдверный автомобиль, в здание вошел высокий, гибкий человек лет тридцати пяти и объявил мягким, ленивым тоном, что его фамилия Каррингтон.

Инспектор в это время находился в вестибюле и приветствовал прибывшего с облегчением, к которому примешивалась неуверенность. Мистер Каррингтон казался ему мало похожим на адвоката. Однако он проводил его в кабинет начальника участка и официально представил его полковнику Эгнью.

В кабинете полковника находился еще один человек средних лет, с легкой сединой на висках и широким добродушным лицом, в его глубоко посаженных серьезных глазах то и дело вспыхивали искры.

– Мистер Каррингтон, это суперинтендант Ханнасайд из Нового Скотленд-Ярда. Он приехал расследовать дело об убийстве. Я сообщил ему все уже известные факты, однако нас слегка… э… стесняет отказ вашего клиента давать показания до консультации с вами.

Джайлс обменялся с суперинтендантом рукопожатием.

– Вы должны меня простить: я не имел ни малейшего представления о вашем деле, – откровенно сказал он. – Находясь на площадке для гольфа, я получил сообщение, что моей кузине мисс Верекер нужно, чтобы я немедленно приехал в полицейский участок Хенборо. Она попала в беду?

– Ваша кузина! – произнес полковник. – Я думал…

– О, я еще и ее адвокат, – улыбнулся Джайлс Каррингтон. – Итак, что произошло?

– Боюсь, дело очень серьезное, – ответил полковник. – Мисс Верекер наотрез отказывается помогать полиции, давая показания… Но, думаю, вы сможете убедить свою кузину, что такое отношение ущемляет ее же интересы. Прошлой ночью единокровный брат мисс Верекер был обнаружен мертвым в колодках в деревне Эшли-Грин.

– Господи! – произнес слегка потрясенный Джайлс Каррингтон. – Что именно вы имели в виду, говоря «мертвым»?

– Убитым, – без обиняков ответил полковник. – Ударом ножа.

Возникла пауза.

– Бедняга! – произнес Джайлс тоном, каким мог бы сказать «Надо же!» или «Какая жалость!». – И вы арестовали мисс Верекер, или что?

– Нет, нет, нет, – раздраженно ответил полковник. – Просто мисс Верекер вбила себе в голову какую-то нелепицу! По ее собственному признанию, она провела ночь в доме единокровного брата, в коттедже «Риверсайд», и от нее хотели только объяснения, почему она оказалась там и что делала во время убийства. Поскольку мисс Верекер – близкая родственница убитого, казалось естественным ожидать, что она выложит все известные ей сведения о привычках мистера Верекера и его друзьях, но она лишь сообщила инспектору Джерролду, что ненавидела своего единокровного, не виделась с ним несколько месяцев и приехала в «Риверсайд» «объясниться с ним начистоту», а потом не пожелала произносить ни слова.

В глазах Джайлса отразилась не то печаль, не то насмешка.

– Думаю, – сказал он, – мне следует немедленно с ней увидеться. Полагаю, сэр, вам пришлось с ней трудно.

– Вы правы. И, видимо, вам следует знать, мистер Каррингтон, что ее отношение было в высшей степени… уклончивым.

– Не сомневаюсь, – сочувственно сказал Джайлс. – Она может быть очень утомительной.

Наблюдавший за ним суперинтендант неожиданно произнес:

– Мистер Каррингтон, вы, случайно, не адвокат и мистера Арнольда Верекера?

– Адвокат, – ответил Джайлс. – И один из его душеприказчиков.

– Ну, что ж, полковник, – с улыбкой произнес Ханнасайд, – мы должны быть благодарны мисс Верекер, не так ли? Мистер Каррингтон, вы именно тот человек, который мне нужен.

– Да, это я уже понял. Но в первую очередь мне нужно увидеть кузину.

– Конечно. И вот что, мистер Каррингтон! – Джайлс приподнял бровь. Искры в глазах суперинтенданта стали заметнее. – Постарайтесь убедить мисс Верекер, что полиция не собирается арестовывать ее только потому, что она питала неприязнь к своему брату.

– Постараюсь, – серьезно ответил Джайлс, – но, боюсь, о полиции она невысокого мнения. Видите ли, она разводит бультерьеров, а эти собаки большие драчуны.

Суперинтендант проводил взглядом Каррингтона, следовавшего за инспектором Джерролдом, и повернулся к полковнику.

– Мне нравится этот парень, – сказал он в присущей ему решительной манере. – Он мне поможет.

– Надеюсь, ему удастся, – кивнул полковник. – Больше всего меня поражает, что он выказал так же мало подобающих чувств, узнав о смерти кузена, как и эта девушка.

– Меня это тоже поражает, – сказал Ханнасайд. – Похоже, у Арнольда Верекера было много врагов.

Тем временем Джайлса Каррингтона проводили к комнате, где ждала Антония, и он вошел туда, плотно закрыв за собой дверь.

– Привет, Тони! – произнес он будничным тоном.

Антония, барабанившая пальцами по оконному стеклу, быстро повернулась. Она была бледна и не на шутку разгневана, но при виде кузена злобное выражение ее лица смягчилось, и щеки слегка зарумянились.

– Привет, Джайлс! – ответила она с легким замешательством. – Я рада, что ты приехал. Арнольд убит.

– Да, мне сказали, – ответил он, придвигая стул к столу. – Сядь и расскажи, что за глупости ты натворила.

– Не думай, что я наделала глупостей, раз попала в беду! – отрывисто сказала Антония.

– Я так думаю, потому что прекрасно знаю тебя, детка. И почему ты здесь? Мне казалось, что ты с Арнольдом в ссоре.

– Была. Но произошло кое-что, мне потребовалось срочно его увидеть, и я приехала…

– Что произошло? – перебил ее Джайлс.

– Это очень личное. Как бы там ни было…

– Оставь эти «как бы там ни было», – перебил кузен. – Тони, ты вызвала меня, чтобы действовать в твоих интересах, и должна мне доверять.

Девушка поставила локти на стол, опустила подбородок на сложенные ладони и нахмурилась:

– Полностью доверять тебе я не могу. Однако могу сказать, что хотела видеть Арнольда, так как он снова начал вмешиваться в мою жизнь, и это привело меня в ярость.

– Что он сделал?

– Написал мне отвратительное письмо относительно… – Она запнулась. – Относительно моей помолвки, – сказала она через несколько секунд.

– А я и не знал, что ты помолвлена, – заметил кузен. – Кто твой жених на сей раз?

– Не говори «кто на сей раз», словно я заключала десяток помолвок! Я была помолвлена лишь однажды.

– Прошу прощения. Кто он?

– Рудольф Мезурье.

– Ты имеешь в виду того смуглого парня из компании Арнольда? – спросил Джайлс.

– Да. Он главный бухгалтер.

Наступила пауза.

– К делу это совершенно не относится, – извинился Джайлс, – но в чем тут суть?

– Почему бы мне не выйти за Рудольфа, раз я этого хочу?

– Не знаю. Я хотел узнать, почему ты захотела этого, и только.

Антония внезапно улыбнулась:

– Вредный ты тип, Джайлс. Понимаешь, мне нужно выйти за кого-то, потому что Кеннет рано или поздно женится, а я не хочу оказаться на мели. – В глазах у нее появилось жалобное выражение. – Мне надоело быть одинокой, самой о себе заботиться, и потом Рудольф мне очень нравится.

– Понятно. А Арнольд возражал?

– Конечно. Я думала, он будет рад свалить с себя эту обязанность, он не раз пытался выдать меня замуж. И написала ему об этом, хотя ты и говоришь, что я неразумна. Я прекрасно понимаю, что не могу вступать в брак без его согласия, пока мне не исполнится двадцать пять лет. А он вместо благословения написал отвратительное письмо, заявив, что не хочет об этом и слышать.

– Почему?

– Без всякой причины. Из снобизма.

– Так вот, послушай, Тони! – заговорил Джайлс. – Я знаю тебя и знаю Арнольда. Он был не из тех людей, с кем я искал бы дружбы, но и не так уж плох, как считали вы с Кеннетом. Да, я знаю, вы были с ним в ссоре, но твердо убежден, что тут во многом виновата ты сама. Так что не говори, что он без всяких объяснений отказался дать тебе согласие на брак. Скорее всего, ему была небезразлична твоя судьба.

– В общем, Рудольф ему не нравился, – упрямо настаивала Антония. – Он хотел для меня лучшей партии.

Джайлс вздохнул.

– Покажи-ка мне лучше письмо. Где оно?

Она с озорным торжеством в глазах указала на пепельницу, стоявшую в конце стола.

Джайлс посмотрел на черный пепел, потом очень серьезно на кузину.

– Тони, дурочка, зачем ты сделала такую глупость?

– Это было необходимо, Джайлс, право же, необходимо! Ты же знаешь, как ужасно мы все болтливы. Несем все подряд, не задумываясь. Так вот, я взяла и сказала этим полицейским, что у меня есть письмо от Арнольда, и они тут же воспылали желанием прочесть его. А оно было очень личным и не имело ни малейшего отношения к убийству, поэтому я его сожгла. Спрашивать, о чем в нем говорилось, бессмысленно, я все равно тебе не скажу. Это было письмо такого рода, которое никому не следует показывать.

Джайлс, нахмурясь, посмотрел на нее.

– Тони, ты нисколько не облегчаешь мне задачу. Раз не доверяешь мне, помочь тебе я не смогу.

Она доверчиво взяла его за руку.

– Понимаю, и мне очень жаль, но тут особый случай. Не надо говорить, что я сожгла письмо. Можно выбросить пепел в окно и сказать, что оно потерялось.

– Рассказывай остальное, – сказал Джайлс. – Когда ты получила это письмо?

– Вчера, во время вечернего чая. Я позвонила на Итон-плейс, но Арнольда там не было, я, естественно, предположила, что он уехал в Эшли-Грин с одной из своих любовниц, взяла машину и поехала за ним.

– Тони, ради бога, ничего не говори о любовнице. Ни один полицейский в здравом уме не поверит, что ты поехала выяснять отношения с Арнольдом, полагая, что он там с женщиной.

Антония широко раскрыла глаза:

– Но я поехала.

– Да. Это в твоем духе. Только не говори об этом. Ты ведь не знаешь, была ли с ним женщина?

– Не знаю, но вполне вероятно.

– Тогда ничего об этом не говори. Что произошло, когда ты подошла к коттеджу?

– Ничего. Арнольда там не было. Поэтому я влезла в окно кладовой и стала его ждать. Ты знаешь, как чувствуешь себя, когда ждешь. Раз за разом говоришь себе: «Ладно, дам ему еще полчаса», – а время еле-еле ползет. И я знала, что он должен приехать, потому что в доме все было прибрано. Но он все не появлялся, а мне не хотелось ехать обратно в такое позднее время, поэтому я легла спать.

– Можешь доказать, что в ту ночь не выходила из коттеджа? – спросил Джайлс.

– Нет, потому что выводила Билли на прогулку где-то около половины двенадцатого, и он подрался с охотничьей собакой.

– Это может оказаться полезным. С той собакой кто-нибудь был?

– Да, женщина, похожая на линялую курицу. Но это не полезно, скорее наоборот, потому что я пошла в сторону деревни до перекрестка и возвращалась назад, когда встретила эту курицу с собакой. Так что я вполне могла до этого всадить в Арнольда нож. Кроме того, видимо, нужно сказать тебе, что на юбке у меня была кровь той собаки, пришлось ее застирывать. Юбка сохла, когда явились эти полицейские. Из-за этого и потому, что была грубовата с ними, так как думала, что они приехали из-за собачьей драки, я, кажется, восстановила их против себя.

– Меня это не удивляет, – сказал Джайлс. – Еще один вопрос: Кеннет знает, что ты здесь?

– Честно говоря, нет. Его не было дома, когда я получила письмо от Арнольда. Но вряд ли он заметил мое отсутствие. А если и заметил, то счел, что я сказала ему, что уезжаю на ночь, а он запамятовал.

– Это меня не заботит. Кто-нибудь знал, что ты едешь сюда?

– Я ничего никому не говорила, – с готовностью ответила Антония и с легким беспокойством посмотрела на Джайлса. – Думаешь, полицейские решат, что убийство – дело моих рук?

– Надеюсь, что нет. То, что ты провела ночь в коттедже, должно говорить в твою пользу. И прекрати дурачиться. Полиция потребует отчета о твоих действиях прошлой ночью. Хоть бы они не особенно допытывались, о чем писал Арнольд в этом письме. Кроме этого тебе нечего скрывать, ты должна будешь говорить правду и отвечать на все вопросы.

– Откуда ты знаешь, что мне нечего скрывать? – спросила Антония, насмешливо глядя на него. – Вчера вечером я была готова убить Арнольда.

– Я исхожу из того, что тебе нечего скрывать, – с легким раздражением произнес ее кузен.

Она улыбнулась.

– Благовоспитанный Джайлс. Противно тебе влезать в наши темные делишки?

– Да, приятного мало. Тебе следует пойти к начальнику участка и извиниться за свое поведение.

– И отвечать на вопросы? – недоверчиво спросила она.

– Да, отвечать на все, что сможешь, только постарайся не добавлять от себя ничего лишнего.

На ее лице отразилось легкое беспокойство.

– Ну, тогда хмурься, если буду говорить что-то не то. Жаль, что ты не можешь дать за меня показания.

– Мне тоже жаль, – сказал Джайлс, поднялся и открыл дверь. – Пойду узнаю, занят ли начальник. Ты оставайся здесь.

Его не было несколько минут, вернулся он с суперинтендантом и констеблем. Антония взглянула на констебля с тревогой. Ее кузен ободряюще улыбнулся и произнес:

– Тони, это суперинтендант Ханнасайд из Скотленд-Ярда.

– До чего же… до чего отвратительно! – вполголоса заговорила Антония. – Это особенно мерзко, потому что я всегда боялась оказаться замешанной в деле об убийстве из-за того, что все твои слова извращаются, пока не станет ясно, что ты имела в виду совсем другое.

Суперинтендант наклонился и погладил Билли.

– Извращать ваших слов не буду, – пообещал он. – Я хочу только, чтобы вы рассказали мне, почему поехали вчера вечером к своему брату и что там делали.

Антония шумно втянула воздух.

– Он мне не брат, – сказала она. – Мне до смерти надоело исправлять эту ошибку. Он всего лишь единокровный!

– Прошу прощения. Видите ли, я только что приступил к этому делу, и вы должны извинить меня за то, что не знаю всех подробностей. Будьте добры, присядьте. Я узнал от инспектора Джерролда, что вчера вы приехали в Эшли-Грин поговорить с единокровным братом по личному вопросу. Это так?

– Да, – ответила Антония.

– И что сделали, когда подъехали к коттеджу?

Антония дала ему краткий отчет о своих действиях. Раза два он побуждал ее вопросами, а сидевший у двери констебль деловито стенографировал. Суперинтендант, в отличие от инспектора, совершенно не выказывал подозрительности, вопросы задавал так спокойно, понимающе, что настороженная скрытность Антонии вскоре исчезла. Когда он спросил, в хороших ли отношениях была она с Арнольдом Верекером, девушка с готовностью ответила:

– Нет, в очень скверных. Скрывать нет смысла, потому что все это знают. Мы оба были с ним в натянутых отношениях.

– Оба?

– Мой брат Кеннет и я. Мы живем вместе. Он художник.

– Понятно. Вы были не в ладах с единокровным братом по какой-то конкретной причине или вообще?

Девушка сморщила нос.

– Не по одной, по нескольким. Он был нашим опекуном – во всяком случае, перестал быть опекуном Кеннета, потому что ему перевалило за двадцать пять. Я жила вместе с Арнольдом до прошлого года, потом решила, что не могу больше этого выносить, и перебралась к Кеннету.

– Ваш бр… единокровный возражал против этого?

– Нет, ничуть, мы тогда ожесточенно поцапались из-за одного противного торговца, за которого он пытался выдать меня замуж, и он был очень рад от меня избавиться.

– И эта ссора продолжала длиться?

– Более или менее. Да, собственно, продолжала. Мы старались по возможности не видеться. Не скажу, что при случайных встречах мы не ссорились, только не из-за торговца, не из-за того, что я ушла с Итон-плейс, а по всяким случайным поводам.

Огоньки в глазах суперинтенданта стали ярче.

– Скажите, мисс Верекер, вы приехали в Эшли-Грин с намерением продолжить старую ссору или начать новую?

– Начать новую. О, да что я говорю! Вы заставили меня так сказать, я имела в виду совсем не это. Не вносите это в протокол.

– Не внесем, – успокоил Ханнасайд. – Но приехали вы потому, что были злы на него, так ведь?

– Я так сказала инспектору? – спросила Антония. Суперинтендант кивнул. – Ладно, тогда да.

– Почему вы были злы, мисс Верекер?

– Арнольд имел чудовищную наглость сказать, что я не выйду за человека, с которым помолвлена.

– Кто он? – спросил суперинтендант.

– Не понимаю, при чем тут это.

– Тони, твоя помолвка – секрет? – вмешался Джайлс Карррингтон.

– Нет, только…

– Тогда не глупи.

Она покраснела и опустила взгляд на свои руки.

– Его фамилия Мезурье, – сказала она. – Он работает в компании моего единокровного.

– И ваш единокровный против этой помолвки?

– Да, потому что он отвратительный сноб.

– Значит, он написал вам письмо, запрещающее эту помолвку.

– Да… То есть… Да.

Суперинтендант немного помолчал.

– Мисс Верекер, кажется, вы не особенно уверены в этом.

– Уверена. Написал.

– И вы, наверное, уничтожили письмо, так ведь? – спокойно сказал Ханнасайд.

Она вскинула голову и рассмеялась.

– Ловко. Как вы догадались?

– Зачем вы это сделали, мисс Верекер?

– Ну, главным образом из-за того, что такое письмо у кого угодно вызвало бы желание совершить убийство, и я решила, что так будет безопаснее, – нашла ответ Антония.

Суперинтендант задумчиво поглядел на нее, потом встал.

– Жаль, что вы его уничтожили, – сказал он. – Но пока не будем в это вдаваться.

– Вы арестуете меня?

Он улыбнулся:

– Не сейчас. Мистер Каррингтон, можно поговорить с вами несколько минут?

– Я могу ехать домой? – спросила с надеждой Антония.

– Разумеется, но сначала подпишите, пожалуйста, свои показания. Констебль сейчас подготовит их.

– Тони, где твоя машина? – произнес Джайлс. – Возле коттеджа? Подожди меня, я отвезу тебя к ней и накормлю ленчем.

– Слава богу, – сказала Антония. – Я только что обнаружила, что у меня при себе два с половиной пенса, да и бензин кончился.

– Совсем в твоем духе, Тони, – заметил Джайлс и последовал за суперинтендантом из комнаты.

Глава четвертая

Начальник участка уехал обедать, и в его кабинете никого не было. Ханнасайд закрыл дверь и сказал:

– Мистер Каррингтон, мне нужно просмотреть бумаги покойного. Сможете встретиться со мной в его доме завтра утром?

Джайлс кивнул:

– Конечно.

– А завещание…

– Хранится у меня.

– Буду вынужден попросить вас показать его мне.

– Протест был бы пустой тратой вашего времени и моих сил, так ведь? – с легкой усмешкой сказал Джайлс.

– Спасибо, – улыбнулся Ханнасайд. – Конечно, вы правы. – Он достал и раскрыл свой блокнот. – Насколько я понимаю, покойный был председателем и директором-распорядителем компании «Шен-Хиллз майн». Это верно?

– Да.

– Холостяк?

Джайлс присел на краешек стола.

– Да.

– Не могли бы назвать его ближайших родственников?

– Единокровные брат с сестрой, и только. – Он вынул сигарету и постучал ею о портсигар. – Арнольд Верекер был старшим сыном Джеффри Верекера от первой жены, сестры моего отца Мод. В прошлом декабре ему исполнилось сорок. От этого брака существовал еще один сын, Роджер, ему уже исполнилось бы тридцать восемь, будь он жив – но, слава богу, это не так. Гордостью семьи он не был. И когда много лет назад внезапно уехал, все облегченно вздохнули. Он отправился в Южную Америку и, по-моему, ввязался в какую-то революцию. В общем, вот уже около семи лет его нет в живых. Кеннет Верекер и его сестра Антония – дети от второго брака. Их мать умерла вскоре после рождения Антонии. Мой дядя умер месяца за два до Роджера, оставив Кеннета и Антонию под опекой Арнольда.

– Спасибо, мистер Каррингтон. Я надеялся, что вы сумеете мне помочь. Что за человек был Арнольд Верекер?

– Он обладал поразительной способностью наживать врагов, – не раздумывая, ответил Джайлс. – Прирожденный задира, но при желании мог быть очень любезным. Странный человек, вопиюще вульгарный. Однако в глубине души у него таилось нечто привлекательное. Главные увлечения – женщины и положение в обществе.

– Кажется, мне знаком этот тип. Насколько я понимаю, репутация здесь у него была неважная.

– И неудивительно. Арнольд ни за что не стал бы проводить выходные в отеле из боязни, что его увидят. Он всегда хотел прилично выглядеть в глазах окружающих. Поэтому приобрел коттедж «Риверсайд». Кстати, удалось выяснить, была ли с ним прошлой ночью одна из его любовниц?

– Выяснить удалось очень мало, мистер Каррингтон. Мы еще не нашли его машину. Предположительно она могла бы нам кое-что поведать. Убийца вашего кузена, видимо, уехал на ней.

– Логично, – одобрил Джайлс.

Суперинтендант слегка улыбнулся.

– Вы разделяете неприязнь мисс Верекер к этому человеку?

– В какой-то степени. И обладаю одним из тех неопровержимых алиби, которые, насколько мне известно, сразу же навлекают подозрение на человека. Я играл в бридж в доме своего отца на Уимблдон-Коммон.

Суперинтендант кивнул.

– Еще один вопрос, мистер Каррингтон. Можете рассказать мне что-нибудь об этом человеке… – он взглянул в блокнот, – …Мезурье?

– Боюсь, только то, что он главный бухгалтер в фирме моего кузена. Я с ним едва знаком.

– Понятно. Думаю, больше нет надобности вас задерживать. Вам нужно подвезти мисс Верекер. Встретимся завтра на Итон-плейс, скажем, в десять часов?

– Да, конечно. Кстати, возьмите мою карточку. Буду очень признателен, если сообщите мне, что произошло.

Джайлс протянул руку, суперинтендант пожал ее и открыл ему дверь.

Когда Джайлс присоединился к Антонии, та припудривала лицо.

– Привет, – сказала девушка. – Я думала, ты меня покинул. Чего он хотел?

– Нескольких подробностей. Я ведь душеприказчик Арнольда. Пошли, угощу тебя ленчем.

Мисс Верекер была голодна, и даже тот факт, что, возможно, придется присутствовать при дознании, не испортил ей аппетита. Она плотно поела и в три часа вывела машину из гаража коттеджа «Риверсайд».

– Ты тоже едешь в город? – обратилась она к кузену.

– Да, только узнаю дату дознания. Вечером загляну поговорить с Кеннетом. Обращай внимание на светофор.

– Я вожу машину уже больше года, – возмутилась Антония.

– Оно и видно, – согласился Джайлс, глядя на помятое крыло.

Антония включила первую скорость и рванула с места. Ее кузен смотрел, как она выехала, едва не врезавшись в столб ворот, потом сел в свою машину и поехал обратно в Хенборо.

Но через час Антония вошла в студию, которую делила с братом, и обнаружила того в комбинезоне, с чашкой чая в одной руке и книгой в другой. Кеннет был красивым молодым человеком с буйными темными волосами и блестящими, как у сестры, глазами. Когда Антония вошла, он оторвался от книги, равнодушно сказал: «Привет!» – и вновь принялся за чтение.

Антония сняла шляпку и бросила ее в сторону стула. Шляпка упала на пол, но девушка не стала ее поднимать, лишь буркнула:

– Черт, – и громко обратилась к брату: – Хватит читать. У меня есть новости, – объявила она.

– Тихо ты, – ответил Кеннет. – Я поглощен романом об убийстве. Вот-вот дочитаю. Выпей чаю.

Антония, одобрявшая подобную увлеченность, села и налила себе чаю в полоскательницу. Кеннет Верекер дочитал последнюю главу романа и отбросил его.

– Макулатура, – заметил он. – Кстати, Мергатройд весь день допытывалась у меня, где ты. Говорила ты мне? Я совершенно не помню. Где ты была?

– В Эшли-Грин. Арнольд убит.

– Что-что?

– Арнольд убит.

Кеннет поглядел на нее, приподняв брови:

– Шутишь?

– Нет. В самом деле убит. Зарезан.

– Черт побери! Кто это его?

– Полицейские не знают. Думаю, склоняются к мысли, что я. Кто-то пырнул его ножом и посадил в колодки в Эшли-Грин. Я поехала туда повидаться с ним и провела там ночь.

– Зачем?

– Да он написал мне противное письмо о Рудольфе, поэтому я решила поехать туда и разобраться с ним. Но это не главное. Главное – что он мертв.

Кеннет молча посмотрел на нее. Потом бережно поставил чашку и налил себе еще чая.

– Очень захватывающе. Мне даже не верится. А, Мергатройд. Тони говорит, что Арнольда убили.

В комнату вошла полная женщина в черном платье и громадном фартуке, держа в руках чистую чашку и блюдце.

– Если это и правда, то поделом, – строго вымолвила она. – Разве можно пить чай из полоскательницы? Как не стыдно, мисс Тони! И мне хотелось бы знать, где вы были прошлой ночью. Отвечайте!

– В коттедже Арнольда. Я забыла тебе сказать. Ну и образ мыслей у тебя, Мергатройд! А ты что подумала?

– Это не важно. Что там за вздор про мистера Арнольда?

– Он убит, – сказала Антония, выбирая сандвич с блюда. – С чем они?

– С тухлой рыбой. Рассказывай об Арнольде. Его убили в коттедже?

– В сандвичах анчоусы, и прошу вас, мастер Кеннет, не говорить таких слов!

– Помолчи, нам нужно послушать об Арнольде. Продолжай, Тони!

– Я уже сказала, что он сидел в деревенских колодках. Больше ничего не знаю.

– И этого достаточно! – сказала Мергатройд суровым тоном. – Ни разу не слышала, чтобы трупы сажали в колодки! Куда мы катимся?

– Дурной вкус, – согласился Кеннет. – Тони, это ты обнаружила тело?

– Нет, полицейские. А потом они явились в коттедж и отвезли меня в полицейский участок, чтобы взять показания. Поэтому я вызвала Джайлса, решила, что так надежнее.

– И надеюсь, – сказала Мергатройд, поднимая шляпку Антонии, – что мистер Джайлс дал вам хороший совет. Впутаться в отвратительное дело об убийстве! Подумать только, кто-то взял и убил мистера Арнольда! Право, не знаю, куда катится мир. Что делается, что делается. Мисс Тони, если вам больше не нужен этот поднос, я унесу его на кухню.

Антония допила чай из полоскательницы и поставила ее на поднос.

– Уноси. Кен, предстоит дознание. Джайлс говорит, возможно, мне нужно будет присутствовать. Вечером он приедет повидаться с тобой.

Брат вытаращился на нее:

– Со мной? Зачем?

– Я не спросила.

– Ну, пусть приезжает, если хочет, только с какой стати… – Кеннет помолчал и внезапно развернулся, скинув ноги с подлокотника своего кресла. – Ха! Понял!

– Что ты понял?

– Я наследник.

– Да, наследник. Я об этом не подумала.

– Я тоже не подумал, но по отцовскому завещанию должно быть так. Двести пятьдесят тысяч фунтов! Надо позвонить Виолетте, сказать ей!

Он подскочил, но сестра остановила его.

– Чушь! Откуда ты знаешь?

– Потому что потрудился выяснить, когда Арнольд не захотел дать мне взаймы жалких пять сотен. Мергатройд, Мергатройд! Я богат! Слышишь? Я богат!

Мергатройд, вернувшаяся в комнату за чайной скатертью, ответила:

– Да, слышу, мастер Кеннет, и советую держать язык за зубами. Как можно кричать «я богат», когда ваш единокровный встретил такой конец!

– Не все ли равно, как он его встретил, раз встретил? Какой номер телефона у Виолетты?

– Не говорите так, мастер Кеннет! Вам бы понравилось, если бы вас самого пырнули ножом? Это подлый, низкий способ убийства, вот что я скажу.

– Я вовсе так не считаю, – возразил Кеннет. – Зарезать человека ничуть не хуже, чем застрелить, и гораздо разумнее. Во-первых, выстрел далеко слышен, во-вторых, в трупе остается пуля, и по ней можно вый-ти на тебя. А от лезвия ножа не остается следов, и от него легко избавиться.

– Не понимаю, как вы можете говорить такие вещи! – негодующе воскликнула Мергатройд. – Это совершенно неприлично! И никакие умные разговоры не заставят меня отказаться от своих слов! Резать людей ножом гнусно, подло!

Кеннет раздраженно замахал на нее руками.

– Не гнуснее и не подлее, чем убивать любым другим способом! Меня тошнит от этого слезливого пустословия! Какой номер телефона у Виолетты?

– Не нужно так из-за него раздражаться, – заметила Антония. – Лично я согласна с Мергатройд.

– Людей, начинающих фразу с «лично я» (а это всегда женщины), нужно бросать на съедение львам. Это отвратительная манера.

– Наверное, я переняла ее у Виолетты, – задумчиво произнесла Антония.

– Оставь Виолетту в покое! Она что, действительно так говорит?

– Часто.

– Нужно будет ей сказать. В пятидесятый раз спрашиваю – какой у нее номер?

– Ноль четыреста девяносто шесть или что-то в этом роде. Лучше посмотри в справочнике. Кто-нибудь из вас выводил утром собак на прогулку?

– Собак? Я, разумеется, нет, – ответил Кеннет, листая телефонный справочник. – Черт, нужно будет кого-нибудь для этого нанять! Тут целые страницы с Уильямсами! Черт побери эту девицу, откуда у нее такая фамилия?

– Не надо ругаться, – произнесла Мергатройд. – Вам нужно найти инициал. Нет, мисс Тони, вы прекрасно знаете – я ни за что не стану прогуливать ваших жутких собак. Избавьтесь от них, заведите маленького, хорошенького фокстерьера, тогда посмотрим.

– Ну, ладно, выведу их сама, – сказала Антония, надела шляпку и вышла.

К гаражу, над которым располагалась квартира, примыкал дворик, куда из кухни вела железная лестница. Антония арендовала бокс к ведущей во двор дверью, превратив его в просторную конуру. Бокс занимали три суки-бультерьера, которые шумно, на свой манер, приветствовали хозяйку. Она взяла их на поводки, скомандовала Билли «к ноге» и отправилась на прогулку. Мергатройд, выйдя на верхнюю площадку железной лестницы, попросила Антонию, если та будет проходить мимо молочной, купить полдюжины яиц.

– Эта мисс Уильямс почти наверняка останется на ужин, – угрюмо заметила Мергатройд. – Ваша бедная мать в гробу перевернется! Какие у нее жуткие эскизы! И что помешает ей с мастером Кеннетом пожениться, раз не стало мистера Арнольда?

– Ничего, – ответила Антония, сопротивляясь попыткам одной из собак обмотать ей ноги поводком.

– Вот и я говорю, – согласилась Мергатройд. – Всегда что-нибудь испортит обедню.

Антония оставила служанку с ее размышлениями и пошла в сторону набережной. Вернулась она час спустя, забыв про яйца, и, задав собакам вечерний корм, взбежала по лестнице в кухню, где Мергатройд делала сдобное тесто. Рядом, положив локти на стол, сидела белокурая девушка с проницательными серыми глазами и довольно крепким подбородком и наблюдала за действиями Мергатройд. Увидев Антонию, она улыбнулась.

– Привет, – сказала она. – Просто заглянула на минутку.

– Я не купила яиц, – объявила Антония.

– Ничего, я принесла, – ответила гостья. – Я слышала, ваш единокровный брат убит. Как я понимаю, соболезнования выражать не стоит?

– Конечно. Застенчивая Виолетта здесь?

– Да, – очень спокойно ответила Лесли Риверс. – Так что я, скорее всего, не останусь.

– Оставаться все равно нельзя: еды на всех не хватит. Видела Кеннета?

– Да, – снова ответила Лесли Риверс. – Он с Виолеттой. Мне кажется, мне говорить что-то бессмысленно, но если Кеннет не поостережется, то окажется в тюрьме. Полиция наверняка подозревает, что это он убил вашего единокровного.

– Нет. Подозревают меня. Кеннета там не было.

– У него нет алиби, – уверенно заявила Лесли. – Кажется, он не понимает, что наследование всех денег, обремененность долгами и ненависть к Арнольду – вполне убедительные мотивы убийства.

– Все равно держу пари, что он не убивал, – ответила Антония.

– Только доказать это будет трудно.

– Интересно, он мог бы убить? – задумчиво произнесла Антония.

Мергатройд со стуком швырнула скалку.

– В жизни такого не слышала! Что вы еще скажете, мисс Тони? Это ваш родной брат, он и мухи не обидит.

– Если устроить соревнование по владению мухобойкой, Кеннет его выиграет. Я не говорю, что он убил Арнольда, просто задаюсь вопросом. По-моему, он вполне на это способен. Как думаешь, Лесли?

– Не знаю. Он странный человек. Нет, конечно, не способен. Тони, какой вздор ты несешь! Я ухожу.

Через пять минут Антония вошла в студию и коротко кивнула девушке, сидевшей в большом кресле.

– Привет! Пришла отпраздновать?

Мисс Уильямс подняла голову, оглядела Антонию и пригладила блестящие черные волосы рукой с безупречным маникюром.

– Дорогая Тони, по-моему, тебе не следует так говорить, – сказала она. – Лично я чувствую…

– Господи, ты была права! – воскликнул Кеннет. – Обожаемая, откуда у тебя эта отвратительная манера? Умоляю тебя, не говори «лично»!

Нежные щеки девушки слегка покраснели.

– Право же, Кеннет! – сказала мисс Уильямс.

– Ради бога, пощади ее чувства, – попросила Антония. – Я не потерплю никаких отвратительных примирений за ужином. И раз уж мы коснулись этой темы, с какой стати ты указываешь, Виолетта, как, по-твоему, мне следует говорить?

Карие глаза слегка прищурились.

– Мне кажется, я имею право на собственное мнение, разве не так? – вкрадчиво произнесла мисс Уильямс.

– Ты просто очаровательна, когда злишься, – неожиданно сказал Кеннет. – Давай, Тони, скажи еще что-нибудь.

Красивые губы мисс Уильямс раздвинулись, обнажив мелкие белоснежные зубки.

– А по-моему, вы просто отвратительны, и я наотрез отказываюсь спорить с вами. Как же мне, бедняжке, выстоять сразу против двух? Тони, с твоей стороны ужасно оказаться в доме мистера Верекера, когда это случилось! Должно быть, тебе было страшно. Я даже думать об этом не могу. Давайте поговорим о чем-нибудь другом!

– Почему ты не можешь об этом думать? – спросил Кеннет, не столько насмешливо, сколько заинтересованно. – Боишься крови?

Виолетта содрогнулась:

– Кеннет, пожалуйста, не надо! Право, я не в силах это вынести.

– Как угодно, мое сокровище, только не представляю, почему тебе становится дурно при мысли о зарезанном Арнольде. Ты ведь даже не знала его.

– Да, я не узнала бы его, если бы увидела, – сказала Виолетта. – Дело не в этом. Просто мне не нравится говорить о страшных вещах.

– Она женственна, – объяснила Антония, разглядывая две бутылки с золотистой фольгой на горлышках. – Откуда они взялись, черт возьми?

– Я выпросил их у Фрэнка Кру, – ответил брат. – Мы должны это отпраздновать.

– Кеннет!

– Ничего. Он имел в виду свой доступ к богатству.

– Но нельзя же пить шампанское, раз мистер Верекер убит! Это неприлично!

– Пить шампанское я могу в любое время, – ответила Антония. – Что ты сделала со своими ногтями?

Виолетта вытянула руки.

– Серебристый лак. Нравится?

– Нет, – сказала Антония. – Кеннет, раз ты наследник, то должен будешь выдать мне пособие, я хочу новую машину.

– Ладно, – согласился Кеннет, – получишь все, что пожелаешь.

– Непременно придется платить налог на наследство, – заметила Виолетта. – Приходится выкладывать огромные суммы. Однако же есть еще и дом. Он будет твоим, правда, Кеннет?

– Ты о лачуге на Итон-плейс? – спросил он. – Неужели ты думаешь, я стану жить в таком сарае?

– Почему бы нет? – Виолетта подалась вперед, пристально глядя на Кеннета. – Это очень хороший адрес.

– Кому нужен очень хороший адрес? Если бы ты хоть раз побывала внутри, то поняла бы, что я не стану там жить. В доме турецкие ковры, много ампирной мебели, обтянутые розовым шелком панели в гостиной, хрустальная люстра и мраморные столы с позолоченными ножками.

– Мы всегда можем избавиться от того, что нам не по вкусу, но, должна сказать, я люблю хорошие вещи.

– Ковровые дорожки на лестнице и позолоченные зеркала? – удивленно спросил Кеннет.

– Почему бы нет?

– Дорогая, у тебя просто ужасный вкус.

– Не понимаю, зачем грубить, если мне нравится то, что не нравится тебе. На мой взгляд, турецкие ковры теплые – и говорят о богатстве.

Антония, отмерявшая ингредиенты для коктейлей, поставила бутылку с джином и обратила на Виолетту ясный взгляд.

– Тебе безразлично, красива вещь или нет, лишь бы от нее несло деньгами.

Виолетта поднялась, быстро, но грациозно.

– Ну и что, если я люблю роскошь? – В ее негромком голосе зазвучали резкие нотки. – Если бы ты родилась со вкусом к хорошим вещам и имела бы лишь те деньги, что зарабатываешь тяжким трудом, то испытывала бы те же чувства! – Длинной, умелой рукой она с презрением провела по своему платью. – Я даже одежду себе шью сама! А хочу… хочу носить парижские модели, хорошие меха, хочу каждую неделю делать прическу у Юджина и… да, хочу иметь все те замечательные вещи, ради которых стоит жить!

– Не надо из-за этого так шуметь, – посоветовала совершенно нерастроганная Антония. – У тебя все это будет, если Кеннет получит наследство.

– Конечно, получу, – раздраженно сказал Кеннет. – Тони, готовь побыстрее выпивку!

Она внезапно снова отставила бутылку джина в сторону.

– Не могу. Давай сам. Я вдруг вспомнила, что должна была встретиться с Рудольфом за ленчем. Надо позвонить ему.

Она сняла телефонную трубку и стала набирать номер.

– Не знаешь, он мне звонил?

– Не знаю. Вряд ли. Сколько джина ты наливаешь?

– Много… Алло, это квартира мистера Мезурье? Рудольф, это ты? Послушай, я очень сожалею по поводу ленча. Ты долго ждал? Но тут не моя вина. Право, не моя.

На другом конце провода возникла пауза. Потом мужской голос, тонкий, слегка гнусавый, неуверенно ответил:

– Тони, это ты? Я не все разобрал – было плохо слышно. Что ты сказала?

– Ленч! – четко произнесла Антония.

– Ленч? О господи! Совсем забыл! Извини! Как же я мог… Ума не приложу…

– Ты там не был? – спросила Антония.

Снова пауза.

– Тони, дорогая, очень плохо слышно. Не могу разобрать ни слова.

– Стукни по трубке. Ты забыл о ленче?

– Дорогая, простишь ли ты меня? – послышался умоляющий голос.

– Да, – ответила Антония. – Я тоже забыла. Поэтому и звоню. Я была у Арнольда в Эшли-Грин и…

– В Эшли-Грин?

– Да, почему это тебя так пугает?

– Не пугает, но что заставило тебя туда ехать?

– Не могу сказать по телефону. Приезжай сюда. И привези какой-нибудь еды; здесь почти ничего нет.

– Тони, я не могу понять, зачем ты поехала в Эшли-Грин. Что-нибудь стряслось? То есть…

– Да. Арнольд убит.

Опять пауза.

– Убит? – повторил Рудольф. – Господи! Ты имеешь в виду – умышленно?

– Конечно. Захвати холодного мяса или чего-нибудь еще и приезжай ужинать. Будет шампанское.

– Шам… О, прекрасно. Я хочу сказать – большое спасибо. Сейчас приеду, – сказал Рудольф Мезурье.

– Насколько я понял, – заметил Кеннет, профессионально сбивая коктейли, – твой жених едет сюда. Он будет дружелюбным?

– Надеюсь, – беспечно ответила Тони. – Рудольф просто не выносил Арнольда.

Глава пятая

В квартире Верекеров гостиную заменяла большая студия. Ужин накрыли на конце черного дубового стола, предварительно убрав оттуда хлыст для собак, два тюбика краски, газету «Обсервер» (открытую на странице с кроссвордом, составленным человеком, взявшим псевдоним Торквемада), словарь Чеймберса, атлас газеты «Таймс», том Шекспира и оксфордский сборник стихотворений. Пока Мергатройд ходила на кухню и обратно со стаканами и тарелками, Кеннет бросил последний взгляд на недорешенный кроссворд и по обыкновению заявил на свой неизменный манер, что будь он проклят, если возьмется еще хоть за один. Рудольф Мезурье, приехавший с телятиной, мясным пирогом и половиной ковриги хлеба, сказал, что знает человека, который решил весь кроссворд за двадцать минут. Виолетта, старательно пудрясь перед венецианским зеркалом, сказала, что для решения таких кроссвордов нужно иметь разум Торквемады.

– Откуда взялись эти бутылки? – спросила Мергатройд, потрясенная видом роскошных золотистых горлышек.

– Остались от вечеринки у Фрэнка Кру на прошлой неделе, – объяснил Кеннет.

Мергатройд громко фыркнула и с громким стуком поставила блюдо на стол.

– Надо же, – сказала она. – Можно подумать, что это уже поминки.

Гости почувствовали себя скованно. Виолетта поджала красивые губки и откашлялась. Рудольф Мезурье поправил галстук и робко произнес:

– Ужасная история с мистером Верекером. Это кажется просто невероятным.

Виолетта грациозно повернулась и одарила его медленной, обаятельной улыбкой.

– Да, кажется, правда ведь? Я его не знала, но мне жутко об этом думать. Не думаю, что Тони и Кен полностью это осознали.

– Не думаешь, моя милая? – насмешливо произнес Кеннет.

– Кеннет, как бы ты ни относился к бедному мистеру Верекеру, когда он был жив, думаю, ты мог бы по крайней мере притвориться опечаленным.

– Это бессмысленно, – сказала Антония, доставая маслины из высокой банки. – Принимай нас, Виолетта, такими, какие мы есть. Кеннета не отучишь говорить то, что придет ему в голову.

– Не думаю, что это хороший план, – холодно ответила Виолетта.

– Это только из-за его слов, что твоя зеленая шляпка похожа на курицу в обмороке. К тому же это не план: это диагноз. Маслину, Рудольф?

– Спасибо. – Мезурье отошел в дальний конец комнаты и присел на угол обеденного стола. Взяв маслину с конца штыка, которым девушка добывала их из банки, он вполголоса спросил: – Как это произошло? Почему ты там оказалась? Я никак не могу понять.

Она твердо выдержала его взгляд.

– Из-за нас с тобой. Я написала ему, что мы хотим пожениться, решив, что он будет рад и, возможно, сделает нам щедрый подарок.

– Да, я знаю. Жаль, что сначала ты не посоветовалась со мной. Я не представлял…

– Почему? – перебила его Антония. – Передумал?

– Нет-нет! Что ты! Дорогая, я без ума от тебя, но сейчас не время. Ты знаешь, я на мели, и такой человек, как Верекер, сразу бы пришел к мысли, что мне нужны твои деньги.

– Никаких денег у меня нет. Нельзя назвать деньгами пять сотен в год. К тому же в этом году несколько фирм не платят дивидендов, так что я почти нищая.

– Да, но у него-то деньги были. В общем, я жалею, что ты так поступила, потому что это ставит меня в неловкое положение. Надеюсь, не очень неловкое, но непременно выяснится, что мы повздорили в тот день, когда он был убит.

Антония посмотрела в другой конец студии на другую пару. Они как будто были поглощены ссорой. И она спросила без обиняков:

– Откуда ты знаешь, когда он был убит?

В темно-синих глазах Рудольфа, окаймленных черными ресницами, появилось испуганное выражение.

– Я… разве ты мне об этом не говорила?

– Нет, – отрезала Антония.

Он издал неуверенный смешок.

– Но ты сказала. По телефону. Ты забыла. И все же мое положение, ты же понимаешь, не так ли? Конечно, в сущности, это не важно, но у полицейских непременно возникнут подозрения, а оказаться замешанным в чем-то мне бы не хотелось – в моем положении нужно быть осмотрительным.

– Не беспокойся, – сказала Антония. – Это меня подозревают полицейские. Я там была.

– Тони, я тебя не понимаю. Почему ты там была? Что привело тебя туда? Месяцами не разговаривала с Верекером, а потом вдруг понеслась в коттедж «Риверсайд» на выходные – никакого смысла тут я не вижу.

– Смысл есть. В субботу утром Арнольд отправил мне из конторы отвратительное письмо, которое я в тот же день получила. И поехала поговорить с ним по этому поводу.

– Ах, моя дорогая! – сказал Мезурье, благодарно пожимая ей руку. – Можешь не рассказывать. Он написал обо мне что-то клеветническое. Могу представить! Только не нужно было делать этого, милая. Я могу сам за себя постоять.

– Да, наверное, можешь, – ответила Антония, – но все равно я не хотела позволять Арнольду распускать о тебе ложь.

– Дорогая! Что он тебе сказал?

– Он мне ничего не сказал, потому что мы не виделись. Написал несколько страниц чуши о том, что очень скоро пойму, за какого подлеца собираюсь замуж, что ты негодяй, вор и все такое прочее.

– Черт возьми, он был свиньей! – воскликнул Мезурье, покраснев. – Само собой, понимал, что через год не сможет воспрепятствовать нашему браку, поэтому пытался очернить меня перед тобой. Письмо у тебя?

– Нет, я его сожгла. Подумала, так будет безопаснее.

Мезурье пристально посмотрел на нее.

– Значит, оно не попадет в руки полиции? Дорогая, ты ничего не скрываешь? Если Верекер выдвинул против меня конкретное обвинение, скажи мне.

– Конкретных не было.

В этот момент в комнату вошла Мергатройд. Антония встала из-за стола и посмотрела в сторону брата.

– Если вы кончили ссориться, ужин готов. – Подумала и логично добавила: – А если нет, все равно готов.

Кеннет двинулся к столу.

– Я снова ее рассердил, правда, моя красавица? Где наши непримиримые противоположности?

– Я не сержусь, – печально сказала Виолетта. – Только немного уязвлена.

– Моя обожаемая! – произнес он виновато, но с легкой озорной улыбкой.

– Да, все это замечательно, – произнесла Виолетта, садясь за стол, – но иногда я думаю, что тебя интересует только моя привлекательная внешность.

Он бросил на нее полунасмешливый-полусерьезный взгляд.

– Я обожаю твою привлекательную внешность.

– Спасибо, – сухо ответила Виолетта.

– Не такая уж она привлекательная, – заметила Антония, сражаясь с суставами холодной курицы. – Прежде всего глаза у нее слишком широко расставлены, и не знаю, замечал ли ты, но одна сторона ее лица уступает другой.

– Ты только посмотри на изящную линию ее подбородка! – сказал Кеннет, положив деревянную ложку для салата и очертив большим пальцем линию в воздухе.

– Да прекратите вы! – возмутилась Виолетта и обольстительно посмотрела на сидевшего напротив Мезурье. – Правда, они ужасны? Вам не кажется, что мы с вами отчаянно смелы, раз вступаем с ними в брак?

Он ответил ей в том же шутливом духе, и они продолжили легкую болтовню. Попытки втянуть в разговор остальных были не особенно успешны. Кеннет сидел с мрачным видом. Его всегда злило, когда Виолетта флиртовала с другими мужчинами. Антония, когда Виолетта попросила Мезурье убедить свою невесту, что красное ей совершенно не к лицу, ответила с такой жестокой откровенностью, что разговор прервался, словно лопнувшая нить.

– Ты ведь художница? – поспешно спросил Виолетту Рудольф.

– Нет, – ответил за нее Кеннет.

– Ну, может, я и не художница в том смысле, как вы, интеллектуалы, это понимаете…

– Не художница. Ты не умеешь рисовать.

– Спасибо, дорогой. Только я зарабатываю этим на жизнь, – мягко сказала Виолетта. – Видите ли, мистер Мезурье, я делаю афиши и рекламу. Я обнаружила, что у меня есть кое-какие способности… – Кеннет закрыл лицо ладонями и застонал, – …кое-какие способности, – повторила Виолетта, – и, полагаю, моя манера стала модной. У меня всегда было чувство цвета, линии и…

– Да помолчи ты, дорогая! – взмолился Кеннет. – Чувства цвета и линии у тебя не больше, чем у бультерьеров моей сестры!

Виолетта оцепенела.

– Не знаю, пытаешься ли ты меня разозлить, но…

– Ангел мой, я ни за что не стал бы тебя злить, только держи язык за зубами! – попросил Кеннет.

– Понятно. Я должна сидеть молча, а ты будешь высказывать свои взгляды.

– Кеннет, она совершенно не способна молчать, – рассудительно сказала Антония. – Он имеет в виду – не говори об искусстве.

– Спасибо. Я прекрасно знаю, что в искусстве никто, кроме Кеннета, ничего не смыслит.

– Ну а если знаешь, то какого черта…

– Шампанское! – воскликнул Рудольф, воспользовавшись паузой. – Мисс Уильямс, вы не откажетесь? Тони?

– Почему в этом доме никогда нет льда? – спросил Кеннет, внезапно сменив тему разговора.

– Потому что на те деньги, что предназначались для покупки холодильника, мы купили дубовый сундук, – ответила Антония.

Благодаря перемене темы и шампанскому компания не распалась окончательно. Об искусстве никто больше не упоминал, и когда все четверо поднялись из-за стола и перешли в другой конец комнаты, Виолетта смягчилась по отношению к Кеннету, страстно желавшему загладить вину. Рудольф вызвался сварить турецкий кофе, если Мергатройд не будет возражать. Они с Антонией пошли в кухню и под пренебрежительным, но снисходительным взглядом Мергатройд сварили напиток. Турка он привел бы в недоумение, но пить его было можно.

Вечер был теплый, и от суеты Антонии стало так жарко, что она объявила о намерении принять ванну. Удалившись в ванную, она через четверть часа вернулась в пляжной пижаме, которая ей очень шла, но возмутила Мергатройд. Та сказала, что девушке должно быть стыдно, ведь сегодня воскресенье и все такое прочее. Кеннет, к неудовольствию Виолетты, снял пиджак и разлегся на диване, подложив руки под голову и расстегнув верхнюю пуговицу рубашки. Виолетта грациозно опустилась на лежавшую на полу подушку. Вид у нее был спокойный и хладнокровный. Рудольф Мезурье, расстегнувший для прохлады чересчур приталенный пиджак, прислонился к подоконнику и выпускал колечки табачного дыма.

Через десять минут раздался звонок в дверь.

– Это, наверное, Джайлс, – сказала Антония.

– Господи, я и забыл, что он должен приехать! – воскликнул Кеннет.

Виолетта машинально потянулась за косметичкой, но не успела даже посмотреться в крохотное зеркальце, как Мергатройд ввела гостя.

– Мистер Джайлс! – сурово объявила она.

Джайлс Каррингтон остановился на пороге и с насмешливым удивлением оглядел группу.

– Вы олицетворяете картину светской жизни и вульгарного существования, – заметил он. – Загораешь, Тони?

– Входи, налей себе выпить, – пригласил Кеннет. – И не бойся сказать нам самое худшее: здесь все свои. Наследник я или нет? Если да, мы купим холодильник. В этой чертовой квартире нет льда.

Джайлс не обратил на его слова ни малейшего внимания, но улыбнулся Виолетте.

– Бессмысленно ожидать, что кто-то из моих двоюродных нас познакомит. Моя фамилия Каррингтон.

– Вы правы, они безнадежны. Моя фамилия Уильямс. Вы знаете, я невеста Кеннета.

– Не знал, но поздравляю его. Добрый вечер, Мезурье.

– О, как любезно с вашей стороны! – сказала Виолетта, игриво глядя на Джайлса.

– Это всего лишь его прекрасные итонские манеры, – охладила ее пыл Антония. – Джайлс, когда дознание?

– Во вторник. Тебе нужно присутствовать.

– Проклятие! Ты там будешь?

– Да, конечно. Я тебя подвезу. – Джайлс налил себе виски, добавил в него чуть содовой. – Машина Арнольда нашлась, – небрежно произнес он.

– Где? – спросила Антония.

– В извозчичьем дворе возле Кромвель-роуд.

– Как думаете, это хоть немного поможет полиции? – спросила Виолетта.

– Вряд ли. По-моему, там нашли только чемодан Арнольда, шляпу и корзину с едой.

– И никаких следов крови? – лениво спросил Кеннет. – И окровавленного ножа? Большая досада для полицейских.

– Не обнаружили совершенно никаких улик? – спросил Рудольф. – Должны же там быть какие-то следы? Отпечатки пальцев или что-то еще?

– Увы, не могу вам этого сказать, – ответил Джайлс в своей спокойной, любезной манере. – Полицейские со мной не настолько откровенны.

– Ты виделся еще раз с этим похожим на барашка суперинтендантом? – спросила Антония, обхватив колени руками.

– Да, подвез его в Лондон.

Кеннет переменил позу и сел.

– Послушай, ты на чьей стороне?

Джайлс Каррингтон вскинул на него взгляд. Кеннет усмехнулся.

– Я не в буквальном смысле, но ты должен действовать в наших интересах.

– Именно это я и пытаюсь делать, – ответил Джайлс.

– Тут много затруднений, – пробормотал Кеннет, снова ложась. – Тони неожиданно влезла в гущу событий, а я, видимо, не смогу доказать алиби. И все равно, – добавил он, запрокинув голову, чтобы поглядеть на порхающего мотылька, – взвалить на меня это убийство будет нелегко. Во-первых, ножа у меня нет и никогда не было. Во-вторых, никто не поверит, что я могу так ловко совершить убийство, не оставив следов. К тому же я в последнее время не ссорился… – Он снова резко сел. – Черт! Каким я был дураком. Написал Арнольду письмо с просьбой денег, а он отказал. Готов держать любое пари, что он сохранил мое письмо и копию своего ответа.

– Кеннет, не болтай ерунду! – попросила Виолетта. – Разумеется, никто тебя не подозревает!

– Возможно, и заподозрят, но доказать это будет чертовски трудно. Как думаешь, Джайлс?

– Если зайдешь завтра ко мне в контору в полдень, то скажу, – ответил тот, допивая виски.

Виолетта встала и разгладила юбку.

– Разумеется, вы не можете разговаривать, пока здесь я и Мезурье, – произнесла она. – Да и все равно мне пора домой. У меня сегодня был нелегкий день. Кеннет, обещай, что перестанешь валять дурака и расскажешь все мистеру Каррингтону. Ты прекрасно знаешь, что не совершал это убийство, а по твоему поведению кто угодно сочтет, что совершил.

– Да, вам необходимо обговорить все втроем, – согласился Мезурье. – Позволите проводить вас домой, мисс Уильямс?

Виолетта приняла предложение с характерной делано-застенчивой улыбкой, и, несмотря на громкие, возмущенные протесты Кеннета, оба настояли на своем. После их ухода Мергатройд вошла убрать стаканы и перебила Кеннета, бранившего кузена за расстройство компании:

– Будет вам, мастер Кеннет. Слушайте, что говорит мистер Джайлс, и держите язык за зубами. Если что понадобится, я буду в кухне.

Мергатройд удалилась, было слышно, как она вошла на кухню и затворила дверь. Кеннет снова сел на диван и оперся локтями о колени.

– Осточертело мне уже это убийство, – сказал он. – Убийцу никогда не найдут, так чего беспокоиться?

Джайлс достал трубку и стал набивать ее табаком.

– Уясни вот что, – сказал он. – Если у полиции не появится никаких улик для установления личности убийцы, твое положение будет очень серьезным.

Кеннет посмотрел на него.

– Почему? Я думал, что основная подозреваемая – Тони.

– Как по-твоему, что полиция будет искать первым делом? – заговорил Джайлс. – Мотив. У Тони мотив месть, озлобленность, называй это как угодно. Твой мотив гораздо сильнее. Ты в стесненных обстоятельствах, пытался взять у Арнольда деньги и с его смертью становишься наследником большого состояния.

– Да, но я не сразу подумал об этом после того, как Тони сказала мне о его смерти. Правда, Тони?

– Сомневаюсь, что это произведет впечатление на присяжных, – сказал Джайлс. – Что ты делал вчера вечером?

– Пошел навестить Виолетту.

– В какое время?

– Не знаю. После восьми. Мергатройд уже не было, Тони как будто ушла на всю ночь, и никто не видел, как я уходил.

– Ты отправился в дом мисс Уильямс?

– На квартиру. Но там ее не оказалось. На звонок никто не отвечал, и я пошел в какой-то кинотеатр. Нет, не знаю, в какой, и не знаю, как назывался фильм, потому что опоздал к началу, и он был таким скучным, что я почти весь сеанс проспал.

– Так, что ты делал, выйдя из кинотеатра?

– Отправился на прогулку, – ответил Кеннет.

– Куда?

– В Ричмонд-парк.

– С какой стати? – спросил пришедший в отчаяние Джайлс.

– А что? – ответил Кеннет. – Вечер был ясный, очень теплый, а я хорошо подремал в кинотеатре. И само собой, пошел гулять.

– Вот как! – воскликнул его кузен.

– Джайлс, но он ходит гулять по вечерам! – с беспокойством вмешалась Антония. – Мы оба ходим гулять, когда ложиться в постель слишком жарко.

Джайлс вздохнул.

– Когда ты вернулся домой?

– Не то в три, не то в четыре часа. Я не обратил внимания на время.

– И никто из знакомых не видел, как ты входил в кинотеатр, выходил из него, или по пути в Ричмонд? Не встречал какого-нибудь полицейского?

– Нет вроде бы. Мимо проехали несколько машин, но я не помню, чтобы кого-то встречал.

– То есть ничего из сказанного доказать не можешь, – подытожил Джайлс.

– Не могу, – вкрадчиво ответил Кеннет, – и ничего из этого полиция не сможет опровергнуть.

Глава шестая

Машина Джайлса остановилась у дома Арнольда Верекера на Итон-плейс, как только Ханнасайд поднялся по каменным ступеням. Суперинтендант обернулся и, увидев вылезшего из машины Каррингтона, с улыбкой приветствовал его:

– Доброе утро, мистер Каррингтон. Вы очень пунктуальны.

– Это избавляет от беспокойства, вы не находите? – сказал Джайлс. – Позвонили?

– Нет еще, – ответил суперинтендант, нажимая кнопку электрического звонка.

Дверь почти сразу открыл худощавый дворецкий с кислым выражением лица, страдающий, судя по виду, несварением желудка. Он глянул на суперинтенданта и обратил взгляд к Джайлсу. Слегка поклонился ему и открыл дверь пошире.

– Доброе утро, Тейлор, – сказал Джайлс. – Суперинтендант Ханнасайд и я хотим просмотреть бумаги мистера Верекера.

– Да, сэр? – Дворецкий неодобрительно посмотрел на Ханнасайда. – Насколько я понимаю, суперинтендант вчера запер библиотеку, и она до сих пор заперта.

Было ясно, что дворецкий недолюбливал полицейских, которые приходят в приличные дома и запирают там комнаты по своему усмотрению.

– Скверная история с мистером Верекером, – заметил Джайлс, подавая ему шляпу и перчатки.

– В высшей степени неприятная, сэр.

– Я хотел бы немного поговорить с вами, – сказал Ханнасайд, вынул из кармана ключ и вставил его в замок двери, находящейся справа от парадной.

– Пожалуйста, сэр, – холодно ответил Тейлор. – Сожалею, что вчера, когда вы явились, меня здесь не было, но воскресенье у меня выходной день.

– Да, я понимаю. Входите, прошу вас. Мистер Каррингтон, возьмите, пожалуйста, ключи.

Он протянул кольцо с ключами, Джайлс взял его, а дворецкий подошел к окну и отдернул шторы.

В библиотеке, как и во всех комнатах дома Арнольда Верекера, царила атмосфера показной роскоши. Дорогие кожаные кресла, дорогие книги в кожаных переплетах на дубовых полках, очень дорогой толстый ковер и письменный стол с очень богатой резьбой. Все это демонстрировало дурной вкус декораторов из первоклассной фирмы, но не давало ни малейшего представления о личности владельца.

Ханнасайд подождал, пока Тейлор не привел шторы в нужное ему положение, потом спросил:

– Сколько времени вы проработали у мистера Верекера?

– Я здесь три года, сэр, – ответил Тейлор, тоном давая понять, что это рекорд.

– Тогда, очевидно, вы знакомы с его привычками. Часто он проводил выходные в своем загородном коттедже?

– Время от времени, сэр.

– И обычно он сам садился за руль или брал шофера?

– По-разному, сэр.

– Когда он уезжал в прошлую субботу, с ним был шофер?

– По-моему, нет, сэр. Вышла легкая неприятность.

– Что вы имеете в виду?

– Между мистером Верекером и Джексоном, шофером, сэр. Мистер Верекер дал Джексону указания на субботнее утро. Джексон опять подал машину на пять минут позже. На парадном крыльце произошла очень неприятная сцена. К сожалению, Джексон настолько забылся, что стал грубить мистеру Верекеру. Вышла настоящая ссора – такой никак не ожидаешь в доме джентльмена. Джексон орал, мистер Верекер тоже надрывал глотку. Оба выходили из себя, если мне позволительно так говорить.

– А в субботу вечером, когда мистер Верекер уезжал, машину вел не Джексон?

– Нет, сэр. Машина была только подана к двери – мистер Верекер сказал, что больше не желает видеть Джексона.

– Понятно. В котором часу мистер Верекер уехал?

– Без десяти восемь, сэр.

– У вас, кажется, нет ни малейшего сомнения. Почему это время запомнилось вам?

– Из-за мистера Верекера. Он назвал его. Насколько я понял, у него была назначена встреча за ужином. Он не любил… э… задержек.

– Что его задерживало?

Дворецкий вздохнул, настала минута, которой он дожидался.

– Посетитель, сэр.

– Кто был этот посетитель?

– Не могу сказать, сэр. Раньше я его не видел. И вряд ли он принадлежал к тому кругу джентльменов, каких я впускал в этот дом. Он был неряшливо одет и полон решимости увидеть мистера Верекера. Когда я сказал ему, что мистера Верекера нет дома, он сунул ногу в дверной проем и ответил, что не уйдет, пока его не увидит.

– Его поведение было угрожающим?

Дворецкий задумался.

– Пожалуй, нет, сэр. Да нет, не угрожающим! Он был очень любезным, хотя и весьма нелепо. Стоял и улыбался. У меня создалось впечатление, что он под хмельком. Я уже собирался позвать Мэтью – лакея, сэр, – чтобы он помог мне выставить этого человека, и тут мистер Верекер стал спускаться по лестнице, собираясь уезжать.

– В вечернем костюме?

– Совершенно верно, сэр. Мистер Верекер спросил, в чем дело. Этот незнакомец продолжал улыбаться, я бы сказал – очень странным образом в данных обстоятельствах, и через несколько секунд сказал очень дружелюбным тоном: «Для меня тебе лучше быть дома, старина». Это его подлинные слова, и они поразительно подействовали на мистера Верекера. Мистер Верекер был румяным, но тут он побледнел, остановился, держась за перила, и уставился на него.

– Мистер Верекер выглядел испуганным?

– Я бы не сказал, сэр. На мой взгляд, он был очень сердит и удивлен.

– Помните, что он сказал?

– Он молчал, сэр, пока незнакомец не сказал, что если они немного побеседуют наедине, то можно будет избежать многих неприятностей. Тогда мистер Верекер кашлянул и велел мне впустить этого человека. Я, конечно, впустил, мистер Верекер отвел его в свою комнату и закрыл дверь.

– Долго они находились там вдвоем?

– Пока мистер Верекер не вышел из дома, сэр, вместе со своим посетителем. Пробыли они там минут двадцать или полчаса.

– Что происходило между ними? Они ссорились?

– Вряд ли это можно назвать ссорой, сэр. Незнакомец ни разу не повысил голоса, хотя я невольно слышал, как мистер Верекер несколько раз переходил на крик. Видимо, этот человек хотел денег, потому что мистер Верекер несколько раз сказал: «Ты от меня не получишь ни единого пенни!»

– Слышали, как он говорил еще что-нибудь?

– Почти ничего, сэр. Несколько раз повторялось слово «негодяй», и мистер Верекер один раз произнес очень громко: «Так ты думаешь, что можешь запугать меня?» Но что ответил тот человек, не знаю, он все время говорил тихо. Вскоре мистер Верекер как будто успокоился, и я не мог расслышать, что он говорит. Но без десяти восемь они оба вышли из библиотеки, и, проходя, мистер Верекер обругал меня за то, что я открыл дверь тому человеку. Я решил, что ему что-то испортило настроение. Тот человек был очень дружелюбен и, казалось, посмеивался. Он сказал, что мистер Верекер может подвезти его, а мистер Верекер бросил на него такой взгляд, что я поразился, хотя привык к переменам его настроения. Я видел, что он ненавидит того человека, и, думаю, с трудом согласился взять его к себе в машину. Но, так или иначе, взял. Незнакомец уютно устроился, а мистер Верекер плотно сжал губы. Вот таким, сэр, я видел мистера Верекера в последний раз.

Суперинтендант спокойно выслушал этот рассказ.

– Узнаете вы того человека, если увидите снова?

– Думаю, да, сэр. Наверное, должен узнать улыбку и голос. Внешность у него совершенно неприметная.

– Очень хорошо. Не знаете больше ни о ком, кто мог приходить к мистеру Верекеру в субботу?

– Мистер Верекер был у себя в конторе до полудня, сэр, во второй половине дня никто не приходил к нему в дом. Он ушел в четыре часа и вернулся незадолго до семи. В шесть часов позвонила мисс Верекер, но мне было велено отвечать всем, что его нет в Лондоне. Я так и ответил.

– Знаете, почему мистер Верекер отдал это распоряжение?

– Тут не было ничего необычного, сэр. Он весь день был не в духе, а в таком настроении никогда не хотел никого видеть и ни с кем говорить – особенно это касалось его родственников.

– Понятно. Еще один вопрос: знаете, какие планы были у мистера Верекера на вечер субботы?

– Нет, сэр! Мистер Верекер всегда был скрытным. По его костюму я решил, что он пообедал в городе до того, как уезжать, но куда или в каком обществе, не представляю.

– Спасибо. Я вас больше не задерживаю.

Дворецкий поклонился и повернулся к Джайлсу:

– Прошу прощения, сэр, но в связи с этим неожиданным происшествием среди штата слуг возникло мнение, что все очень неопределенно. Я не знаю, оставлять ли их…

– Это будет решать наследник, – любезно ответил Джайлс. – Пока что пусть все остается по-прежнему.

– Как скажете, сэр, – произнес Тейлор и ушел.

Ханнасайд подождал, пока он скроется из виду, потом спросил:

– Что из его рассказа привлекло ваше внимание, мистер Каррингтон?

– Почти ничего, – пожал плечами Джайлс. – Думаю, было бы неплохо, если бы вы нашли этого подозрительного незнакомца, но мне кажется, это был какой-то неопытный шантажист. Хотите первым делом открыть сейф?

– Да, пожалуйста. И против шофера была выказана какая-то враждебность. Или это лишь предохранительная мера?

– Видимо, понемногу то и другое, – ответил Джайлс, распахивая бросающуюся в глаза дверцу в панельной обшивке возле камина и обнажая стальной сейф. – Слуги постоянно готовы защищаться от любых возможных обвинений – даже в том, – добавил он с горечью, – что они разбавили водой виски. Вот, пожалуйста.

Суперинтендант подошел, и они вместе просмотрели содержимое сейфа. Ничего относящегося к делу там не оказалось, были только акционерные сертификаты, банковская книжка и несколько частных писем. Когда суперинтендант ознакомился с ними, Джайлс положил их обратно и закрыл дверцу.

– Посмотрим в письменном столе, – сказал он, подходя к нему и усаживаясь во вращающееся кресло.

– Вы привезли завещание? – спросил Ханнасайд.

Джайлс вынул из внутреннего кармана бумаги и передал ему. Суперинтендант сел по другую сторону стола, разложив хрустящие листы, а Джайлс искал на кольце ключ от выдвижных ящиков.

Суперинтендант прочел завещание, осторожно положил его на стол и сдержанно сказал:

– Значит, наследниками являются Кеннет и Антония Верекер, они получают равные доли состояния Арнольда Верекера после того, как будут выплачены долги.

– Да, – подтвердил Джайлс, просматривая бумагу, взятую в одном из ящиков. – Это так.

– То есть смерть Арнольда Верекера приносит им очень значительную выгоду.

– Я не могу так сразу сказать, насколько велико личное состояние Арнольда. Около шестидесяти тысяч фунтов.

Суперинтендант посмотрел на него.

– А пакет акций рудника?

– Он, – ответил Джайлс, кладя пачку бумаг на одну из стоп, которые разложил на письменном столе, – из-за отсутствия у Арнольда детей мужского пола переходит к Кеннету по условиям завещания его отца. Я подумал, что вы захотите увидеть его, поэтому привез копию.

– Спасибо, – сказал Ханнасайд, протягивая руку. – Я очень признателен. Вы сберегли мне много времени, мистер Каррингтон.

– Не за что, – ответил Джайлс.

Суперинтендант, хмурясь, прочел завещание Джеффри Верекера.

– Очень странный документ, – заметил он. – Похоже, остальным его детям завещается только личное состояние отца – и даже оно делится между ними четырьмя. Как это понять, мистер Каррингтон?

– Он не такой странный, как представляется, – ответил Джайлс. – Мой дядя был помешан на компании «Шен-Хиллз майн». В его время она не была таким громадным концерном, как сегодня. Дядя верил в нее и создал частную компанию для управления ею. Она должна была расширяться и ни в коем случае не уходить из семьи. Поэтому он оставил свой пакет акций Арнольду с переходом прав к его старшему сыну, если у него будут сыновья, а если не будет, то Роджеру и его наследникам, или, в случае смерти Роджера без законного наследника мужского пола, Кеннету. Его личное состояние достигало тридцати трех тысяч фунтов и в то время представляло собой более значительное наследство. Оно должно было делиться поровну между четырьмя детьми. Но через несколько лет после смерти дяди его вера в возможности «Шен-Хиллз» оправдалась благодаря открытию на одном из участков богатейшего месторождения доломита, если вам интересны технические подробности. Арнольд флотировал рудник как государственную компанию – и вы прекрасно знаете ее нынешнее положение. Пакет акций Арнольда стоит, видимо, около четверти миллиона.

– Очень приятно унаследовать такой пакетик, – сухо заметил Ханнасайд.

– Очень, – согласился Джайлс.

Возникла краткая пауза.

– Так, давайте займемся письменным столом, – сказал Ханнасайд. – Нашли что-нибудь, могущее иметь какое-то отношение к этому делу?

– Совершенно ничего, – ответил Джайлс и протянул ему дневник. – Я надеялся, там могут быть указаны его свидания по субботним вечерам, но он лишь прочеркивал субботы и воскресенья. Кстати, я пока не нашел его чековой книжки. Она была при нем?

– Да, она у меня, – сказал Ханнасайд, передавая книжку Джайлсу. – Вижу, он выписал себе в пятницу чек на сто фунтов. На первый взгляд, сумма слишком крупная, чтобы носить ее при себе, но, видимо, у него это вошло в привычку.

– Вошло. Думаю, толстая пачка денег приятно возбуждала его.

– Это свойственно многим. Однако меня слегка удивило, что, когда обнаружили его труп, при нем было всего тридцать фунтов и какая-то мелочь. Так быстро истратить семьдесят фунтов – это слишком, если, конечно, он не оплачивал никаких счетов.

Джайлс просмотрел пачку квитанций.

– За это число здесь ничего нет. Может, купил украшение своей последней любовнице.

– Или эти деньги достались таинственному посетителю, о котором говорил дворецкий, – задумчиво произнес Ханнасайд. – Хотел бы я встретиться с этим улыбчивым незнакомцем.

Он взял небольшую папку для писем и стал методично просматривать ее содержимое. Большинство писем он сразу же откладывал, но одно на несколько секунд привлекло его внимание.

– Хм-м! Полагаю, вы его видели?

Джайлс поднял голову:

– Что? А, это письмо! Да, видел. Там есть еще письма – о, вы взяли их!

Суперинтендант держал плохо составленную просьбу о пятистах фунтах, написанную неровным почерком Кеннета. В письме с предельной простотой говорилось, что Кеннет на мели, готовится к свадьбе и ему нужны деньги, чтобы выплатить несколько долгов. К нему был приложен лист с машинописным текстом, озаглавленный «копия», где с такой же простотой говорилось, что Арнольд не собирается давать или одалживать безответственному идиоту даже пятисот пенсов, а уж тем более пятисот фунтов. При дальнейших поисках было обнаружено второе письмо от Кеннета, написанное на половинке листа писчей бумаги. Оно было предельно лаконичным и выражало пылкое желание автора свернуть единокровному брату его гнусную шею.

– Очень выразительно, – равнодушно произнес суперинтендант. – Прошу вашего разрешения забрать эти письма.

– Забирайте, конечно, – ответил Джайлс. – Особенно последнее.

– Насколько я понимаю, Кеннет Верекер ваш клиент?

– Да.

– Ну, что ж, мистер Каррингтон, будем откровенны. Человек вы разумный и понимаете так же, как я, что ему придется дать отчет о своих передвижениях в тот субботний вечер. Но я тоже разумен, и мы гораздо лучше поладим, если скажу вам сразу же, что из-за этих писем я не стану немедленно требовать ордера на арест этого молодого человека. Тот, кто принимает решение убить кого-то, вряд ли будет извещать об этом намеченную жертву.

Джайлс не был уверен в рассудительности своего кузена, но лишь кивнул и сказал:

– Конечно.

Суперинтендант сложил все три письма и сунул в свой блокнот. Глаза его слегка сверкнули.

– Но если он похож на свою сестру, это меняет дело, – сказал он. – Теперь давайте взглянем на эту книгу.

С этими словами он раскрыл ее. Джайлс начал укладывать бумаги обратно в ящики стола.

– Алло! – неожиданно произнес Ханнасайд. – Что скажете об этом, мистер Каррингтон?

Джайлс взял книгу и обнаружил, что она раскрыта на странице с цифрами. В первой колонке были написаны карандашом разные даты; против них стояли названия различных фирм; в третьей колонке были указаны различные суммы денег, за каждой стоял вопросительный знак и жирно подчеркнутые черным карандашом другие суммы. Внизу каждый столбик цифр был суммирован, и разница, составлявшая триста пятьдесят фунтов, была не просто подчеркнута, но жирно обведена черным карандашом.

– «Джон Доулиш лимитед», – медленно прочел Джайлс вслух название одной из фирм. – Это не они изготавливают буры? Похоже, это счета компании.

– Мне кажется, кто-то мошенничал с этими счетами, и Арнольд Верекер это обнаружил, – сказал Ханнасайд. – Видимо, нам придется заглянуть в контору «Шен-Хиллз», мистер Каррингтон, если вы не возражаете.

– Нисколько не возражаю, – ответил Джайлс, – только мне не совсем понятно, зачем вам нужно, чтобы я…

Его прервал дворецкий, притворивший дверь в комнату.

– Прошу прощения, сэр, но мистер Каррингтон хочет поговорить с вами по телефону, – сказал Тейлор.

Джайлс удивленно поднял голову:

– Мистер Каррингтон хочет поговорить со мной?

– Да, сэр. Переключить звонок в эту комнату, или предпочтете говорить из коридора?

– Будь добр, переключи. – Джайлс поднял трубку стоявшего на столе телефона и взглянул на Ханнасайда. – Не возражаете? Звонит мой отец, хотя что ему нужно, не представляю. Кстати, он юрисконсульт компании Арнольда. Арнольд передал свои частные дела мне отчасти потому, что мы близки по возрасту, отчасти потому, что они с моим отцом не могли заниматься всем сразу, но бизнес остался… Алло, сэр! Доброе утро. Да, говорит Джайлс.

Суперинтендант раскрыл блокнот и тактично стал читать записи. До него доносились отрывистые, резкие звуки, издаваемые мистером Каррингтоном. Раздраженный голос, подумал он.

Джайлс говорил мягко, успокаивающе:

– Прощу прощения, сэр. Разве я не сказал, что мне нужно ехать прямо на Итон-плейс? Ну, ничего, что случилось? Что-то связанное с чем?

Его словно подменили – образ ленивого денди исчез, – он напряженно слушал отрывистые фразы, доносившиеся из трубки еще довольно долго. Потом сказал:

– Хорошо, сэр. Я приеду вместе с ними, как только мы закончим с деламиздесь.

Отрывистый голос зазвучал снова, и суперинтендант был почти уверен, что расслышал слова «недалекие полицейские». Однако Джайлс лишь ответил:

– Тогда примерно через двадцать минут. До встречи.

Положив трубку, он взглянул в лицо Ханнасайду и сказал:

– Суперинтендант, мой отец хочет вас видеть. Говорит, что нашел письмо от Арнольда Верекера, ждавшее его в кабинете, и думает, что вам следует его прочесть.

Глава седьмая

Кабинеты юридической фирмы «Каррингтон, Рэдклифф и Каррингтон» находились на втором этаже дома в конце Адам-стрит, окна их выходили на улицу Аделфи-террас. Глава фирмы занимал большую, захламленную комнату, глядящую на реку сквозь проем в близлежащих зданиях. Когда Джайлс вошел туда с Ханнасайдом в понедельник утром, глава фирмы сидел за громадным письменным столом, заваленным бумагами, и вполголоса ругал изъяны своей авторучки. Каррингтон-старший с редкими седыми волосами, румяным лицом и таким же веселым блеском в глазах, как у его сына, совсем неплохо сохранился в свои шестьдесят лет. Отец и сын мало походили друг на друга. Джайлс был высок, худощав и производил впечатление человека, который никогда и никуда не торопится; Чарлз Каррингтон был плотным, коренастым и жил в постоянной спешке. Те, кто не был знаком с ним близко, удивлялись, что он адвокат. Тех, кто хорошо его знал, не пугали его странные манеры и неспособность найти что бы то ни было. Им было известно: несмотря на суетливость и кажущуюся бестолковость, пожилой джентльмен все еще обладал необыкновенно острым умом.

Когда дверь открылась, Чарлз Каррингтон посмотрел на сына, вскинул измазанную чернилами руку и встретил его словами:

– Вот, видишь. Что я тебе говорил? Они всегда протекают. С чего это твоей матери взбрело в голову подарить мне одну из этих треклятых штук, хотя она прекрасно знает, что я всегда терпеть их не мог и никогда… Только посмотри! Избавься от этой проклятой штуки! Выброси ее в окно, отдай рассыльному! И не нужно говорить матери, что я не пишу этой ручкой!

– Ладно, не скажу, – ответил Джайлс, убирая авторучку. – Это суперинтендант Ханнасайд из Скотленд-Ярда.

– А, вот как? – произнес мистер Каррингтон, тщательно вытирая пальцы розовой промокашкой. – Доброе утро. Расследуете убийство моего племянника, так ведь? Что ж, желаю успеха. Злобный щенок! Не стойте! Не стойте! Садитесь! Джайлс, сними со стула эти дела на пол, пусть суперинтендант сядет.

Он начал рыться в пыльной куче документов на письменном столе, заметив, что в его кабинете достаточно вещь положить на минуту, чтобы она тут же бесследно исчезла. Суперинтендант, испуганно оглядев царящий в комнате беспорядок, что-то сочувственно пробормотал и спросил, есть ли хоть какая-то надежда найти в хаосе на столе письмо Арнольда Верекера.

Вместо ответа мистер Каррингтон, бросив пачку бумаг сыну, непонятно к чему пробормотал: «Тридцать пятая статья акта, нужно бы изъять ее из суда» – и швырнул два использованных конверта в направлении корзины для бумаг. Потом он взял лист плотно исписанной бумаги и хмуро уставился на него, потирая указательным пальцем кончик носа.

– Вот оно, – объявил он. – Возьмите его, суперинтендант. Оно может ничего не означать, но может и означать многое. Джайлс, взгляни на него. Что я мог сказать этому парню такого, чего он уже не знал? Совсем в духе Арнольда! Отнимать у меня время нелепыми вопросами! Но я не хочу слышать этого о Тони. С чего бы это несчастное дитя собирается заключить помолвку с этим никчемным юнцом? Прочти письмо!

Но Джайлс уже читал. Потом протянул его Ханнасайду со словами:

– Думаю, оно нам будет кстати.

Письмо на фирменной бумаге было написано от руки явно разъяренным человеком. «Дорогой дядя, – начиналось оно, а затем тон его резко менялся: – Каково юридическое положение этой фирмы в случае систематического подделывания счетов одним из служащих? Я разоблачил это треклятое ничтожество Мезурье и намерен привлечь его к судебной ответственности, но хочу перед этим установить свое положение. Я вывел его на чистую воду, а он имел наглость ожидать, что я его прощу, представьте, потому что в свое время выплатит то, что именует займом! Придает это моему делу предвзятый характер или нет? Большая часть похищенной суммы до сих пор не возвращена. Наверное, я могу возбудить дело? Не отвечайте сентиментальной чепухой; этот подлец заключил помолвку с безмозглой дурочкой Антонией, а я хочу его разоблачить. Будьте добры, немедленно рассмотрите дело и дайте ответ».

Суперинтендант прочел письмо со своей обычной неторопливостью.

– Да, – сказал он, – оно нам будет кстати. Вы совершенно правы. Он был слишком суров к этому Мезурье, не правда ли?

Мистер Каррингтон, снова принявшийся что-то искать на столе, прекратил на время поиски и вместе с креслом повернулся к Ханнасайду.

– Суров? Дьявольски мстителен, сэр, вот каков мой племянник Арнольд… Каким был! – Он сделал паузу и ворчливо добавил в виде оправдания: – De mortius nil nisi bonum^[516]. Но я в жизни не встречал человека с худшим характером, худшими манерами, худшим сердцем и более твердолобого упрямца.

– Сэр, он был не таким уж плохим, – возразил Джайлс.

– Не перебивай, – строго сказал мистер Каррингтон. И обратился к Ханнасайду: – Можете взять это письмо. Насколько я могу судить, вы производите впечатление разумного человека. Я не хочу втягивать в беду этого Мезурье, но еще больше не хочу вводить в заблуждение Скотленд-Ярд. Я не защищаю своего злобного юного племянника – хотя не знаю, почему называю его так, он мне не племянник – и слава богу! Однако насколько знаю его… Да, в чем дело?

Постучавший в дверь клерк вошел и сказал вполголоса:

– Мистера Джайлса, сэр.

– Да? – произнес Джайлс, повернувшись к нему. – Что-нибудь срочное?

– Пришел мистер Кеннет Верекер, сэр, и просит уделить ему несколько минут. Говорит, это очень важно.

– Скажите ему, что сейчас я занят, но, если он может подождать, я выслушаю его попозже.

Ханнасайд подался вперед и спросил:

– Не возражаете, если я поговорю с мистером Кеннетом Верекером?

Джайлс с отцом переглянулись. Чарлз Каррингтон лаконично сказал:

– Скажи мистеру Верекеру, что суперинтендант здесь и хочет увидеться с ним.

– Слушаюсь, сэр.

Клерк вышел.

Через две минуты вошел Кеннет в поношенных фланелевых серых брюках, рубашке с мягким воротничком, небрежно повязанном галстуке и старом твидовом пиджаке. На одну бровь спадал локон темных волос, в блестящих глазах отражались любопытство и настороженность.

– Привет, дядя! Привет, Джайлс! – беззаботно произнес он. – Где же похожий на барашка полицейский? Господи, не вижу среди вас никого, похожего на барашка! Опять Тони наврала! Кстати, я пришел к выводу, что мне следует отложить на будущее свои оправдания. Прочел вчера в «Ньюс оф уорлд», и мне это показалось хорошей идеей.

– Я хочу, – раздраженно сказал мистер Каррингтон, – чтобы ты не входил в мой кабинет с видом мазилы-художника из Челси!

– Почему? – с любопытством спросил Кеннет.

– Потому что мне это не нравится! – растерянно ответил мистер Каррингтон. – И не нравится этот женский галстук!

– Если на то пошло, мне не нравится ваш, – заговорил Кеннет. – По-моему, он отвратительный, но я не сказал бы этого, не заговори вы о моем, так как признаю права личности. Но, собственно говоря, я здесь в определенном смысле по поводу своей одежды. – Он повернулся к Ханнасайду и учтиво сказал: – Не возражаете, если я для начала изложу свое дело?

– Нисколько, – ответил Ханнасайд, не упускавший, несмотря на свой равнодушный вид, ни одного жеста, ни единой модуляции голоса. – Если хотите поговорить с мистером Каррингтоном наедине, я могу подождать снаружи.

– О господи, нет. Тут нет ничего личного! – заверил его Кеннет. – Речь пойдет только о деньгах Арнольда. Я наследник, так ведь, Джайлс? Должен быть наследником, черт возьми! Арнольд не мог нарушить отцовского завещания. Так вот, могу я получить часть денег авансом? Прежде всего мне нужны новые рубашки, а я не могу взять их в кредит, потому что Арнольд, черт бы его побрал, заявил, что не будет оплачивать мои долги! И Мэкстон прислал письмо с угрозой, что если не оплачу их счета, они будут вынуждены принять меры. А если принятие мер означает кутузку, то я не могу находиться за решеткой по крайней мере еще пару недель, потому что работаю над картиной. Так, может, выложишь немного денег?

Остановить этот поток губительного красноречия было совершенно невозможно. Нахмурившись, Джайлс оставил попытки и слушал своего клиента в полном молчании. Мистер Каррингтон, положив локти на подлокотники кресла и соединив пальцы рук, невозмутимо наблюдал за суперинтендантом. Когда его племянник умолк, чтобы перевести дыхание, он повернул голову и спросил мягко, почти как сына:

– Кеннет, сколько тебе нужно?

– Пятьсот фунтов, – не задумываясь, ответил тот. – Триста совершенно необходимы, и если долг не вырос до пятисот, можно было бы обойтись тремя сотнями. Но мне нужно сто на покупку кольца и еще сто на пирушку. За сотню можно купить кольцо, так ведь, Джайлс?

– Думаю, даже несколько, – ответил его кузен.

– Кольцо должно быть с бриллиантами, – объяснил Кеннет. – Большими, сверкающими. Ну, таким, от которого просто тошнит. Для Виолетты. Я еще не дарил ей кольца, а у этой помешанной девицы такой вкус. Возможно, после того как я наложу руку на миллионы Арнольда, она возжелает рубиновую тиару, храни Господь ее вульгарную душу!

– Поговорим об этом попозже, – вмешался Джайлс. – Я могу ссудить тебе деньги, чтобы вылезти из долгов. Ты пришел только из-за них?

– Этого достаточно, разве не так? – заговорил Кеннет. – Мергатройд вбила себе в голову, что с минуты на минуту могут нагрянуть судебные исполнители. Не понимаю, чего тут опасаться, если они не причинят нам вреда, но она не слушает никаких доводов, и, собственно говоря, думаю, они могли бы слегка досадить. Дело в том, что у нас только одна гостиная.

– Ладно, я заеду вечером и приму кое-какие меры, – пообещал Джайлс. – А пока что суперинтендант Ханнасайд хочет задать тебе несколько вопросов.

– Я только хочу узнать о ваших передвижениях в субботу вечером, – любезно сказал Ханнасайд.

– Знаю, только Джайлс говорит, что вы не поверите ни единому слову из моих показаний. Но я убежден в том, что вы не сможете ничего в них опровергнуть. Если у вас есть хоть крупица разума, то не станете и пытаться. Просто арестуете мою сестру, и все тут. Я нахожу ее поведение крайне подозрительным. Более того, девушка, которая заключает помолвку с такой тварью, как Мезурье, заслуживает повешения. Джайлс, что скажешь о нем?

– Я его почти не знаю. Постарайся не отвлекаться от сути.

– А я считаю его занудой, – откровенно заявил Кеннет.

Ханнасайд терпеливо произнес:

– Можно выслушать показания, которые я не смогу опровергнуть?

– Простите, я забыл о вас на минутку, – сказал Кеннет и, усевшись на не заваленный бумагами угол письменного стола, поведал с неожиданной выразительностью о своих передвижениях в субботу.

– Вот и все, – заключил он, сунув руку в карман за обшарпанной пенковой трубкой. – Моя невеста говорит – это такая дрянная история, что вы должны ей поверить. Она должна знать. Прочитывает примерно по семь детективов в неделю, так что в преступлениях разбирается.

Ханнасайд испытующе посмотрел на него.

– Мистер Верекер, вы не помните, в каком кинотеатре были, или хотя бы на какой улице он находится, или о чем был фильм?

– Нет, – ответил Кеннет, доставая клеенчатый кисет, и под осуждающим взглядом дяди стал набивать трубку.

– Это говорит об очень скверной памяти, так ведь?

– Об отвратительной, – согласился Кеннет. – Но вам кто угодно скажет, что память у меня дырявая.

– Меня удивляет, что при такой памяти вы смогли так точно перечислить, что делали в тот вечер.

– О, я вызубрил это наизусть, – ответил Кеннет, беря трубку в зубы и засовывая кисет в карман.

Суперинтендант Ханнасайд обычно не выказывал удивления, но этот изобретательный ответ лишил его дара речи. Паузу заполнил неторопливый голос Джайлса:

– Прошу тебя, не старайся быть остроумным. Что ты имеешь в виду?

Чарлз Каррингтон, успешно забывший о трубке, наблюдал за Кеннетом с бесстрастным интересом.

– Да, – спросил он, – что ты имел в виду?

– Именно то, что сказал, – ответил Кеннет, зажигая спичку. И продолжил между затяжками: – Вчера вечером после ухода Джайлса мне пришло на ум, что нужно постараться не забыть, что я делал в субботу. Поэтому я записал все и выучил наизусть на тот случай, если память мне откажет.

Суперинтендант, оправясь от потрясения, сурово спросил:

– Помните вы хоть что-то из того, что делали, или просто доставляете мне удовольствие цитированием?

– Конечно, помню, – раздраженно ответил Кеннет. – Невозможно повторять и повторять сагу, не запомнив ее. Может, вы хотите спросить, не выдумал ли я все это? Разумеется, нет! Я бы придумал что-нибудь получше. Что-нибудь поистине блестящее. Собственно говоря, мы с сестрой состряпали отличную историю, но решили не прибегать к ней по причине умственного напряжения. Если что-то придумываешь, то непременно забываешь какие-то подробности и тебе приходится несладко.

– Рад, что вы это понимаете, – сухо сказал Ханнасайд. – Ваша память способна вернуться к третьему июня?

– А сегодня какое? – спросил Кеннет, готовый помочь, но осторожный.

– Сегодня, мистер Верекер, девятнадцатое.

– Тогда вряд ли. Смотря что нужно вспомнить. Нет, если хотите спросить, что я в тот день ел на завтрак, выходил ли на прогулку или…

– Я хочу спросить, помните ли, что написали единокровному брату письмо с просьбой дать или одолжить пятьсот фунтов.

– Я написал его третьего числа?

– Вы помните, что написали это письмо, хотя не помните даты?

– Ну да, – ответил Кеннет. – Я бранил себя за это письмо с тех пор, как узнал об убийстве. Джайлс, разве я не говорил тебе, что этот мерзавец сохранил мое письмо?

– Помните, что написали ему второе письмо – предположительно получив его отказ послать вам какие-то деньги?

Кеннет нахмурился:

– Нет, боюсь, что не помню. Я написал еще одно письмо?

Суперинтендант раскрыл блокнот и достал из него лист бумаги.

– Это не оно, мистер Верекер?

Кеннет подался вперед, чтобы заглянуть в него, и расхохотался.

– О господи, да! Прощу прощения! Я совершенно о нем забыл.

– Вы со злости написали единокровному брату, что вам доставит громадное удовольствие свернуть ему шею…

– Гнусную шею, – поправил Кеннет.

– Да, вы употребили слово «гнусную». Ваше желание было таким сильным, что вы написали о нем, а потом совершенно об этом забыли?

– Забыл о том, что написал, – ответил Кеннет. – О желании свернуть ему шею не забывал. Не настолько плохая у меня память.

– Так. То есть у вас это острое желание сохранялось?

Джайлс сделал легкий предупреждающий жест, но Кеннет заговорил раньше:

– Оно напоминало о себе всякий раз, когда я вспоминал о единокровном. Но это было только прекрасной мечтой. Я не мог этого сделать. Арнольд был так силен, что в одиночку я бы с ним не справился.

Возникла краткая пауза. Потом суперинтендант сказал:

– Понятно. Кажется, вы говорили, что собираетесь жениться? – Кеннет кивнул. – Давно вы заключили помолвку, мистер Верекер?

– Месяца три назад.

– Можно спросить, когда вы собираетесь вступить в брак?

– Думаю, что нет, суперинтендант, – сказал Джайлс, повернувшись и задев плечами облицовку камина.

– Вы должны давать своему клиенту те советы, какие сочтете нужным, мистер Каррингтон, но этот вопрос будет задан.

– Пусть спрашивает о чем хочет, – сказал Кеннет. – Не возражаю. Я ничего не имею против полиции. Я не знаю, когда вступлю в брак. У моей невесты есть религиозные предрассудки.

– Что-что? – переспросил удивленный суперинтендант.

Кеннет рассеянно махнул трубкой.

– Религиозные предрассудки. Почтение к мертвым. Она против того, чтобы «с похорон на брачный стол пошел пирог поминный». «Ромео и Джульетта», – добавил он.

– «Гамлет», – холодно поправил суперинтендант.

– Все равно Шекспир.

– То есть ваша невеста хочет отложить бракосочетание до тех пор, когда кончится траур?

– Нет. Она прекрасно знает, что я не стану носить траура.

– Мистер Верекер, вы до субботы назначали дату бракосочетания или нет?

– Нет.

– Хочу задать вам очень прямой вопрос, который не понравится вашему адвокату, – сказал Ханнасайд с легкой улыбкой. – День свадьбы не назначен из-за денежных затруднений?

– Не нужно беспокоиться о моем адвокате, – дружелюбно заметил Кеннет. – Раз все так очевидно, я не буду этого отрицать. Дело в деньгах. Моей невесте не нравится квартира в задней части дома на третьем этаже. Хотя теперь, со смертью Арнольда, этот вопрос отпадает.

– Конечно, – уверенно согласился Джайлс. – Такая квартира далеко не дом на Итон-плейс.

Кеннет вынул изо рта трубку.

– Пусть все сразу будет ясно. Ничто не заставит меня жить в этом шикарном особняке или хотя бы в похожем на него! Это окончательно, и можешь передать это Виолетте вместе с моими поздравлениями.

– Хорошо. А где ты собираешься жить?

– Там, где живу. Если Виолетта хочет жемчужных ожерелий, парчовую постель и «роллс-ройс», она их получит, но это все. Я категорически отказываюсь менять свои привычки. – Кеннет встал и откинул локон со лба. – Еще можешь сказать ей, – продолжил он, и глаза его ярко вспыхнули, – что эти руки, – он раздвинул пальцы вытянутых рук, – стоят больше всех паршивых денег Арнольда, и когда память о нем исчезнет в веках, люди все еще будут говорить обо мне!

Чарлз Каррингтон посмотрел на Ханнасайда: как тот воспринял эту неожиданную вспышку. Ханнасайд пристально смотрел на Кеннета, не произнося ни слова. Кеннет с вызовом смотрел на своих собеседников.

– Вот чего вы еще не поняли! – заговорил он. – Я мог бы убить Арнольда, потому что ненавидел его, терпеть не мог его жадность и вульгарный вкус, но не ради паршивых двухсот пятидесяти тысяч фунтов!

– Вам не нужны его двести пятьдесят тысяч фунтов? – небрежно спросил Ханнасайд.

– Не задавайте нелепых вопросов, – огрызнулся Кеннет. – Конечно, нужны! Кто бы от такого отказался?

Ханнасайд встал.

– Из моих знакомых никто, это уж точно. У меня пока больше нет вопросов, как нелепых, так и не очень.

– Отлично, – подвел итог Кеннет. – Тогда я ухожу. Джайлс, не забудь заглянуть вечером. И помни об угрожающей мне нищете! По словам Мергатройд, она уже у двери. До свидания, дядя. Передавайте привет тете Дженет.

– Мне тоже нужно идти, – сказал Ханнасайд, когда за Кеннетом закрылась дверь. – Мистер Каррингтон, я могу поступать с этим письмом так, как сочту нужным?

Чарлз Каррингтон кивнул:

– Будьте благоразумны, суперинтендант. По-моему, это качество вам присуще.

Ханнасайд улыбнулся.

– Надеюсь, – сказал он и обратился к Джайлсу: – Надеюсь увидеться с вами завтра на дознании.

Джайлс протянул ему руку:

– Я непременно приду.

Ханнасайд обменялся с ним рукопожатием и тепло, по-дружески посмотрел на молодого человека.

– Если обнаружится что-то интересное, я вам сообщу.

Как только он вышел, Чарлз Каррингтон отодвинулся от письменного стола вместе с креслом.

– Так, так, так, – произнес он. – Это, конечно, пустая, но забавная трата моего времени.

– У меня было желание попросить Кеннета поискать другого адвоката, – проворчал Джайлс.

Чарлз Каррингтон вновь принялся рыться в ворохе бумаг на столе.

– Чепуха! – воскликнул он. – Этот парень либо неисправимо правдивый юный осел, либо блестящий актер. Джайлс, он заставил твоего суперинтенданта поломать голову. Более того, и тебя тоже. Как ты думаешь, он совершал это убийство или нет.

– Понятия не имею. Не знаю даже, способен ли он на это. Кеннет – странный человек. Удивительно хладнокровный.

– На убийство он вполне способен. Но совершил его или нет, не могу понять. Черт возьми, где мои очки?

Глава восьмая

Заместитель управляющего компании «Шен-Хиллз майн» мистер Гарольд Ферфекс принял суперинтенданта Ханнасайда с взволнованной почтительностью и охотно позволил ему расспросить кое-кого из служащих. Мистер Ферфекс был худощавым, невысоким, довольно нервным человеком среднего возраста. На тайну смерти Арнольда Верекера никакого света он пролить не смог.

– Видите ли, – говорил он с подавленным видом, – очень многие недолюбливали мистера Верекера. Он был суров, очень суров! Я… я полагаю, мне он доверял. Хочется думать, что да. Мы никогда не ссорились. Временами он бывал со мной резок, но я знал его много лет и, думаю, понимал. Ужасно, что его убили, просто ужасно. И возможно, из-за того, что кто-то не смог примириться с его вспыльчивостью.

От мисс Миллер, секретарши Арнольда Верекера, толку было больше. Эта деловитого вида женщина неопределенного возраста не отводила от суперинтенданта холодных, умных глаз и отвечала на его вопросы спокойно, с оттенком презрения. Она назвала точное время появления Арнольда Верекера в кабинете в субботу утром, зачитала список встреч, какие у него были назначены, и описала его визитеров.

– В двадцать пять минут одиннадцатого, – оживленно сказала она, – мистер Верекер вызвал мистера Мезурье. Тот находился в его кабинете двадцать семь минут.

– Вы очень пунктуальны, мисс Миллер, – вежливо отметил суперинтендант.

Она улыбнулась со снисходительным превосходством.

– Конечно. Я горжусь своей точностью в работе. Мистер Мезурье был вызван сразу же после ухода сэра Генри Уотсона, встреча с которым, как я уже сказала, была назначена на десять часов. Мистер Седрик Джонсон из компании «Джонсон, Хейс и Хеверсайд» был приглашен к одиннадцати часам и приехал на семь минут раньше. Я тут же сообщила об этом мистеру Верекеру по внутреннему телефону, потом мистер Мезурье вышел и, полагаю, вернулся в свой кабинет.

– Благодарю вас, – сказал Ханнасайд. – Не могли бы вы сказать, возникали ли какие-то неприятности во время встреч мистера Верекера тем утром?

– Да, разговор мистера Верекера с мистером Мезурье был, как мне кажется, очень неприятным.

– Почему у вас создалось такое впечатление, мисс Миллер?

Она приподняла брови.

– Эта комната, мой кабинет, сообщается с кабинетом покойного мистера Верекера. Я не могла не узнать о ссоре, происходившей за дверью.

– Знаете, в чем была ее причина?

– Если б знала, то немедленно назвала бы ее, это важная информация. Но у меня нет привычки подслушивать у замочной скважины или попусту тратить время своего нанимателя. Во время разговора мистера Верекера с мистером Мезурье, а затем с мистером Седриком Джонсоном я занималась корреспонденцией мистера Верекера, пользовалась диктофоном и пишущей машинкой. Поэтому не слышала того, что говорилось, и не хотела слышать. Время от времени голоса за дверью повышались до крика. Больше ничего сказать не могу.

Суперинтендант задал ей еще пару вопросов, а потом попросил о встрече с Рудольфом Мезурье.

Мезурье вошел через пять минут. Выглядел он неважно, но приветствовал суперинтенданта бодро и непринужденно.

– Суперинтендант Ханнасайд, не так ли? Доброе утро. Насколько понимаю, вы ведете дело о смерти Арнольда Верекера? Согласитесь, случай ужасный? Получить удар ножом в спину. Я буду очень рад оказать вам помощь – только, боюсь, мало что смогу сказать. – Он сконфуженно засмеялся и присел на край пустого стола красного дерева, аккуратно поддернув тщательно отутюженные штанины. – Что бы вы хотели узнать?

– У меня к вам несколько вопросов, мистер Мезурье, – ответил суперинтендант. – Можете припомнить, где вы были в субботу ночью между… скажем, одиннадцатью и двумя часами?

Мезурье наморщил лоб.

– В субботу, дайте подумать. Ну да, конечно! Я был дома, Редклифф-Гарденс, Эрлз-Корт. У меня там берлога.

– Уверены, что в это время вы были дома, мистер Мезурье?

– Ну, в общем… – Мезурье снова слегка нервозно засмеялся. – Безусловно, я переживал! В тот вечер у меня побаливала голова, и я рано лег в постель.

Ханнасайд несколько секунд смотрел на него. Мезурье выдержал его взгляд и облизнул губы.

– Где вы держите свою машину? – спросил Ханнасайд.

– Какой странный вопрос! За углом, у меня есть запирающийся гараж в извозчичьем дворе.

– Вы никогда не забываете запирать гараж, мистер Мезурье?

– О, боюсь, что иногда бываю слегка рассеян, – ответил тот с легкой поспешностью. – Конечно, обычно я помню, что его нужно запирать, но порой, когда спешу… знаете, как это бывает!

– Вы пользовались машиной в субботу?

– Нет, как будто… хотя да, пользовался!

– В какое время?

– Право, не помню. Во второй половине дня.

– И когда поставили ее снова в гараж?

Мезурье развел скрещенные ноги, потом снова скрестил их.

– Должно быть, где-то ранним вечером. Я не обращаю особого внимания на время. И само собой, не представлял, что время моего возвращения в гараж будет важно. Я имею в виду…

– Вы уверены, мистер Мезурье, что, говоря «ранним вечером», не имеете в виду «ранним утром»?

– Я… я вас не понимаю. Я уже сказал, что рано лег в постель. Не понимаю, к чему вы клоните. Если думаете, что я имел какое-то отношение к смерти Арнольда Верекера, это совершенно нелепо.

– Владелец четырех запирающихся гаражей в извозчичьем дворе, – сказал Ханнасайд, просматривая свои записи, – утверждает, что вы выехали из гаража примерно в пять часов.

– Думаю, он совершенно прав. И не собираюсь это оспаривать. Только не понимаю, почему вы так интересуетесь моими передвижениями. Вы очень скрупулезны и все такое, но, должен сказать, мне кажется смешным, что вы берете на себя труд расспрашивать людей в гараже!

– Кроме того, владелец утверждает, – хладнокровно продолжал Ханнасайд, – что в час сорок пять ночи уже в воскресенье его разбудил стук двери, открываемой в одном из гаражей. Очевидно, гараж, который вы снимаете, расположен прямо под его спальней. Он заявляет, что узнал звук мотора въезжавшей в гараж машины.

– Это совершенная бессмыслица! – воскликнул Мезурье. – В любом случае это была не моя машина. Разумеется, если кто-то не вывел ее оттуда. Если я забыл запереть гараж, это легко могли сделать.

– Кто? – спросил Ханнасайд.

– Кто? Откуда мне знать! Кто угодно!

– Мистер Мезурье, у того, кто взял в субботу вечером вашу машину, должен был быть ключ от гаража. Владелец утверждает, что, когда вы выехали оттуда после пяти, он сам запер двери. И они оставались запертыми, когда он лег спать в половине одиннадцатого.

– Видимо, он ошибается. Я не утверждаю, что никто не брал мою машину. Скорее всего, машина, шум которой он слышал в час сорок пять, принадлежала кому-то другому. Владелец гаража, очевидно, не до конца проснулся, да и все равно он не мог так уверенно узнать шум мотора.

– Значит, вы согласны, что никто не мог вывести вашу машину из гаража в субботнюю ночь?

– Ну, я… конечно, похоже на то, но я не уверен, что ее никто не выводил. То есть… Послушайте, я не понимаю, почему вы так озабочены моей машиной, хотя я сказал вам…

– Я так озабочен ею, мистер Мезурье, потому, что вашу машину патрульный констебль видел в местечке Димбери-Корнер, в десяти милях от Хенборо, на шоссе без двадцати шести час ночью в воскресенье, – сказал Ханнасайд.

Мезурье снова облизнул губы и несколько секунд молчал. Внезапно стало слышно тиканье массивных часов на каминной полке. Мезурье глянул на них так, словно этот размеренный звук действовал ему на нервы, и произнес:

– Могу только сказать, что он, наверное, ошибся.

– Номер вашей машины АМГ двести сорок? – спросил Ханнасайд.

– Да.

– Тогда не думаю, что он ошибся, – сказал Ханнасайд.

– А что, если он не разобрал номер. Возможно, там было АНГ или… или АИГ. В любом случае я не был на том шоссе в это время. – Мезурье поднял руку и пригладил черные лоснящиеся волосы. – Если это все, чем вы располагаете против меня, – я имею в виду воспоминание патрульного констебля против моего слова, то это пустяк. Я не хочу вас обидеть. Разумеется, детективы должны проверить все, только…

– Совершенно верно, мистер Мезурье. – Ровный голос суперинтенданта заставил Мезурье умолкнуть. – Я вас попросил только перечислить свои передвижения в субботу вечером. Если вы весь вечер находились дома, то, наверное, сможете представить свидетеля, который это подтвердит?

– Нет, не смогу, – ответил Мезурье со смущенной улыбкой. – Моя домовладелица с мужем всегда уходят по субботним вечерам, поэтому они не могут знать, был я дома или нет.

Он обнаружил торчавший из рукава клочок ваты, вытянул его и принялся теребить.

– Очень жаль, – сказал Ханнасайд и, снова заглянув в свои записи, отрывисто произнес: – У вас состоялся разговор с Арнольдом Верекером в половине одиннадцатого в субботу утром. Это так?

– Ну, точного времени я не помню, но в субботу мы с ним виделись.

– Этот разговор был неприятным, мистер Мезурье?

– Неприятным? Я не совсем…

– Между вами и мистером Верекером произошла ссора?

– Да нет, господи! – воскликнул Мезурье. – Верекер был в то утро слегка раздражен, но мы не ссорились. С какой стати?

Ханнасайд отложил свои записи:

– Думаю, дело у нас пойдет быстрее, если скажу вам сразу, мистер Мезурье, что в моем распоряжении находится письмо, касающееся вас. Мистер Верекер написал его адвокату фирмы в субботу. Можете прочесть, если хотите.

Мезурье протянул руку за письмом и сказал:

– Это… это не почерк Верекера.

– Почерк мой, – сказал Ханнасайд. – Это копия.

Мезурье, слегка покраснев, прочел письмо и положил на стол.

– Не знаю, что вы хотите от меня услышать. Это совершенно ложное утверждение…

– Мистер Мезурье, пожалуйста, поймите меня! Поднятый в этом письме вопрос меня не касается. Я расследую не состояние счетов этой компании, а убийство ее председателя. Судя по содержанию письма, ваш разговор с Арнольдом Верекером в субботу утром не мог быть приятным. К тому же я уже установил, что ваши голоса гневно повышались. Теперь…

– Эта мерзкая тварь Роза Миллер! – вспыхнул Мезурье. – Конечно, если вы собираетесь ей верить… Она вечно мне пакостит. Это беспардонная ложь, что мы ссорились. Верекер напустился на меня, не стану отрицать – он был в дурном настроении. Он даже обвинил меня в присвоении денег. Вряд ли нужно говорить, что это полнейшая нелепость. Честно говоря, я оказался в слегка неприятном положении – одолжил немного денег фирмы, чтобы справиться с затруднениями. Конечно, я понимаю, что делать этого не следовало, однако в тяжелом положении можно совершить глупость. Но сказать, что я украл деньги, – это просто смешно! Если бы я хотел украсть, то не возвращал бы их. Даже Верекер подтверждает, что я это делаю. Он просто злился на меня…

– Поскольку узнал, что вы заключили помолвку с его единокровной сестрой?

– Его это совершенно не касалось! – торопливо сказал Мезурье. – Ему было наплевать на Тони.

– Кажется, он считал, что его это очень даже касается, – суховато заметил Ханнасайд. – И угрожал разоблачить вас, так ведь?

– Да чем он только не угрожал мне! – ответил Мезурье. – Однако не могу сказать, что воспринимал это всерьез. Я прекрасно знал, что он не станет подавать на меня в суд, после того как все обдумает. Это было бы слишком глупо.

– Так ли? – спросил Ханнасайд. – Думаю, вы согласитесь, что если бы он подал на вас в суд за… э… одолженные деньги фирмы, вы больше не смогли бы найти работу.

– Не знаю. Конечно, это было бы чертовски неприятно, но…

– Я действую всецело в ваших интересах, мистер Мезурье, когда говорю, что вам лучше всего сказать мне правду о своих передвижениях вечером в субботу. Подумайте над этим.

– Нечего мне думать. Вы не сможете доказать, что тот полицейский видел мою машину, как ему показалось, и даже если там была моя машина, то вел ее не я. – Мезурье поднялся. – Больше мне нечего вам сообщить.

– Тогда я вас больше не задерживаю, – сказал Ханнасайд. – Но все-таки советую подумать.

Когда суперинтендант покинул контору компании «Шен-Хиллз майн», шел уже пятый час. В главном холле здания его ждал подчиненный, сержант Хемингуэй, жизнерадостный человек с веселым взглядом и солидными манерами. Они направились в ближайшую кондитерскую и за чашкой крепкого чая сравнили полученные данные.

– Беда в том, – заметил в заключение сержант, – что людей с весомыми мотивами слишком много. Не нравятся мне такие дела. Помните убийство Оттершоу? Оно отняло у меня десять лет жизни. – Сержант потрогал одну из булочек, которые официантка поставила перед ним, и покачал головой. – Не для моего возраста. Сажать нужно тех, кто навязывает людям такую еду. Из-за нее я бы всю ночь не смог заснуть. Взять этого юного Верекера. Мне лично он совершенно непонятен. Вы хоть как-то разобрались с ним?

– Нет, – медленно ответил Ханнасайд. – Мне он тоже непонятен. Подозреваю, скользкий тип.

– Я знаю, у него самый сильный мотив. Эй, мисс, отнеси-ка эти булочки туда, откуда они появились – из мусорной корзины, судя по их виду, и принеси тарелку бутербродов, будь хорошей девочкой.

– Дерзишь! – сказала официантка, вскинув голову.

Сержант подмигнул ей и повернулся снова к Ханнасайду:

– Похоже, ловкая девчонка. Так вот, я раздобыл для вас кое-что. Зашел в эту квартиру, как вы велели, и разговорился со служанкой. Настоящая старая брюзга. Зовут ее Мергатройд. Была личной горничной второй миссис Верекер до ее замужества и потом. После смерти миссис Верекер осталась в качестве няньки у детей. Преданная слуга семейства. Я сделал все, что мог, умасливал ее, но она закрытая, как устрица… Спасибо, мисс. – Он подождал, пока официантка отойдет за пределы слышимости, и снова заговорил: – Закрытая, как устрица. Недоверчивая, настороженная. Но одну вещь она все-таки сказала и стояла на том.

– Какую?

Сержант взял с тарелки бутерброд, сложил его пополам и отправил в рот. Когда он вновь обрел возможность говорить разборчиво, то произнес:

– Сказала следующее: что бы ни говорили другие, она готова взойти на гору и публично поклясться, что мастер Кеннет в полночь в субботу преспокойно лежал в своей постели и спал сном младенца.

– Так и сказала? – спросил Ханнасайд с легким удивлением.

– Не покажу под присягой, что буквально так, – ответил, не смущаясь, сержант. – Может быть, я передал их чуть поэтичнее. Но суть такова. А по вашим словам, этот мастер Кеннет признает, что бродил по городу до четырех часов. Создается путаница, сэр. Похоже, они не согласовали между собой вопрос об алиби.

– Не вижу тут ничего особенного, – сказал Ханнасайд. – Вполне очевидно, что положение юного Верекера очень шаткое, и если эта Мергатройд преданная старая служанка, то ее слова – просто доблестная попытка защитить его, какой вполне следовало ожидать.

– Супер, я этого не отрицаю. Согласен, это так. Но суть в том, что старушка испугана. Боится, что убийство совершил юный Верекер. Будь она уверена в его невиновности, так оторвала бы мне голову за то, что смею подозревать ее любимца.

Ханнасайд поставил чашку.

– Послушай, она так сказала или нет?

– Не говорила. Это моя мысль, сэр. Я понял, что она бы так поступила.

– Почему?

– Психология, – ответил сержант, рассеянно беря четвертый бутерброд.

– Перестань, – грубовато сказал начальник. – Что ты узнал о шофере Верекера?

– Убил не он. Забудьте о нем, сэр. Я расскажу вам, что он делал в субботу.

– Не трудись. Напишешь это в рапорте. А я, пожалуй, нанесу визит мисс Верекер.

Сержант с глубокомысленным видом приподнял бровь:

– Из-за нечистого на руку Рудольфа? Она получает письмо от Арнольда, где говорится о том, что Мезурье подделывает счета, и Арнольд грозится уничтожить его, едет в Эшли-Грин просить за жениха, а когда видит, что это бесполезно, закалывает жестокого единокровного брата. Я понять не могу, как она посадила его в колодки, но, судя по тому, что узнал о Верекерах, они выкинули бы шутку именно в этом духе и сочли бы ее очень забавной. У меня другое чувство юмора, но все люди разные. Поразительно, что посетители как-то выходят из этого чайного заведения – этих девиц со счетом не дозовешься. Я пытаюсь привлечь взгляд крашеной рыжей красотки вот уже десять минут. Сэр, я знаю, что мне теперь делать. Заняться проверкой этого Рудольфа. – Сержант проницательно посмотрел на начальника, он часто работал с ним и знал его. – Ведь вас беспокоит Рудольф?

– Да, – ответил Ханнасайд. – Он и похож и не похож на убийцу. Выясни, Хемингуэй, все, что сможешь.

Сержант кивнул:

– Непременно, сэр. Только он не мог этого сделать. Я так думаю. Послушай, Глэдис – Мод – Гвендолин, как там тебя, – скажи мне вот что: ты угощаешь нас этим чаем?

– Еще чего! У тебя не хватит смелости уйти, не расплатившись! – хихикнув, ответила официантка.

– Я только спрашиваю, потому что ты как будто боишься принести счет, – сказал сержант.

– Сам ты боишься! – парировала развеселившаяся официантка.

Глава девятая

Мергатройд, открыв дверь суперинтенданту Ханнасайду, недвижимо встала на пороге и вызывающе поинтересовалась, что ему нужно. Он спросил, дома ли мисс Верекер, и услышал в ответ:

– Может быть. Назовитесь, пожалуйста, и скажите, какое у вас дело.

В его глазах замерцали искры.

– Моя фамилия Ханнасайд, и дело у меня к мисс Верекер.

– Я прекрасно знаю, откуда вы, – сказала Мергатройд. – Сегодня у нас уже был один из ваших, и с меня хватит. Если полиция оставит нас в покое, будет лучше для всех.

Она посторонилась, пропуская Ханнасайда, и повела его по крохотному коридору в студию.

– Мисс Тони, это опять полицейский, – объявила она. – Думаю, вам лучше поговорить с ним.

Антония сидела возле окна, у ее ног лежали две собаки. Билли узнал суперинтенданта и оживленно завилял хвостом: однако его дочь, Джуно, поднялась с рычанием.

– Кто говорит, что у собак нет разума? – угрюмо произнесла Мергатройд.

– Тихо, Джуно! – скомандовала Антония. – О, это суперинтендант! Значит, я снова подвергнусь допросу. Хотите чаю?

– Спасибо, мисс Верекер, я уже пил чай, – ответил Ханнасайд, глядя на большой холст на мольберте.

Антония любезно сказала:

– Это «Утренний ветерок», новая картина моего брата. Она еще не закончена.

Ханнасайд подошел поближе к холсту.

– Ваш брат сказал мне сегодня, что его руки стоят больше, чем все богатства вашего единокровного, – заметил он.

– Да, Кеннет о себе высокого мнения, – согласилась Антония. – Если собираетесь часто видеться с ним, придется привыкнуть к его бахвальству.

– Знаете, я думаю, что, возможно, он прав. Я, конечно, не разбираюсь в искусстве, но…

– Оставьте! – взмолилась Антония. – Так говорят из лучших побуждений все идиоты. Мергатройд, чего ты там стоишь?

– А разве вам не нравится, что я осталась? – угрюмо спросила служанка.

– Нет, не нравится. Ты уже подвела Кеннета своим враньем, будто в полночь он лежал в постели.

– Я буду стоять на своем, – ответила Мергатройд.

– Какой в этом смысл, если тебе никто не верит? – рассудительно сказала Антония. – Хотя бы не стой там, это меня отвлекает.

– Ладно, если понадоблюсь, вы знаете, где я, – ответила Мергатройд и ушла.

– Садитесь, – пригласила Антония. – Что вы хотите узнать?

– Что было в том письме, – незамедлительно ответил суперинтендант.

– В каком? А, в полученном от Арнольда! Ничего особенного.

– Если ничего особенного, почему вы его уничтожили?

– Это было такое письмо.

– Какое?

– Какие уничтожают… Послушайте, мы начинаем говорить, словно вздорные комедианты! – заметила Антония.

– Очень похоже, – невозмутимо согласился суперинтендант. – Вы уничтожили его, потому что там содержалось серьезное обвинение против Рудольфа Мезурье?

Антония насторожилась.

– Нет.

– Вы твердо в этом уверены, мисс Верекер?

Антония подперла руками подбородок и нахмурилась:

– Жаль, не могу вспомнить, что я говорила в том мерзком полицейском участке. И готова раскаяться, что сожгла это письмо. Вы, похоже, думаете, что оно было очень важное, а на самом деле ничего подобного. Там была только ненависть к Рудольфу.

– Никаких конкретных обвинений?

– Никаких. Арнольд просто выискивал в словаре синонимы слова «негодяй» и вставлял их в письмо.

– Мисс Верекер, вы говорите, что там не было конкретных обвинений, но разве деловой человек вроде вашего единокровного брата стал бы угрожать возбуждением судебного дела против другого человека без определенных причин?

– Все дело в том, всерьез он собирался так поступить или просто пугал? – выпалила, утратив бдительность, Антония. – И я поехала, чтобы это выяснить. – Она умолкла и гневно вспыхнула. – Черт вас возьми, вы нечестно играете!

– Я не играю, мисс Верекер.

Она быстро подняла голову, уловив в его голосе суровую нотку. Но не успела заговорить, потому что Ханнасайд продолжал:

– Арнольд Верекер написал вам, пытаясь воспрепятствовать вашей помолвке с Мезурье. По вашим словам, без всякой на то причины. Но вы признали, что он грозился привлечь Мезурье к суду за какое-то преступление, и признали также, что это письмо вас сильно разгневало.

– Еще бы! – раздраженно воскликнула она. – Оно разгневало бы кого угодно!

– Может, оно еще и встревожило вас?

– Нет, с чего бы? Я не боялась Арнольда.

– Это понятно, но разве вы не тревожились за Мезурье?

– Нет, потому что не восприняла письмо всерьез.

– Вы восприняли его настолько всерьез, что в тот же день поехали в Эшли-Грин.

– Я только хотела узнать, что Арнольд имеет против Рудольфа, и заставить его прекратить распространять о Рудольфе грязные слухи.

– Как вы собирались это сделать, мисс Верекер?

Она задумалась.

– Не знаю. То есть плана не составила.

– Итак, вы до такой степени разозлились на него, что сразу же сели в машину и поехали в Эшли-Грин, не имея ни малейшего представления, что будете делать по приезде туда?

– О нет! – саркастично ответила Антония. – Явзяла нож, всадила его в Арнольда, а потом пошла и провела ночь в его доме исключительно с той целью, чтобы вы поняли: я убийца. К тому же я сказала вашему тупому полицейскому, что у меня на юбке были пятна крови. – Она умолкла, ее злобная насмешливость мгновенно улетучилась. – А это не так глупо, как кажется. Теперь думаю, что если бы я убила Арнольда, это был бы хороший план. Даже блестящий. Никакие присяжные не поверили бы, что у меня хватило глупости оставаться возле места преступления и демонстрировать запятнанную кровью одежду. Нужно будет сказать Джайлсу.

В эту минуту в студию вошел Кеннет. Антония тут же выложила ему свои соображения.

Суперинтендант уже достаточно познакомился с Верекерами и почти не удивился горячности, с которой Кеннет немедленно включился в дискуссию.

– Все это замечательно, – сказал он, – но как быть с подравшимися собаками?

– Я вполне могла спровоцировать эту драку, – с величественным видом промолвила сестра.

– В это время ночи нет, – возразил Кеннет. – Если ты убила Арнольда и твоя одежда была в крови, то встреча с охотничьей или какой бы там ни было собакой оказалась чистой случайностью. И ты не собрала достаточно улик против себя. Очевидно, если бы у тебя хватило ума совершить убийство и потом укрыться в доме убитого, тебе следовало бы сказать кому только возможно, что ты едешь разобраться с Арнольдом. После этого никто не поверил бы, что его убила ты. Что скажете, суперинтендант?

– Скажу, – ответил раздраженный Ханнасайд, – что ваши языки не доведут вас до добра.

– Ага! – воскликнул Кеннет с озорным блеском в глазах. – То есть вы не знаете, что о нас думать.

– Очень может быть, – сказал Ханнасайд без улыбки и с этими словами удалился. Но впоследствии он признался сержанту Хемингуэю, что парень верно оценил ситуацию.

А Антония пригласила жениха приехать, как только тот окончит работу. Появившись в начале седьмого, Мезурье застал брата и сестру спорившими по поводу того, сколько абсента вливать в шейкер. Невеста почти не обращала на него внимания, пока не было достигнуто согласие. Только когда Кеннет наконец одержал верх на том основании, что он старше, коктейль хорошо взбили и разлили по стаканам, Антония кивнула жениху и сказала:

– Я рада, что ты смог приехать. Здесь был этот суперинтендант, и, думаю, нам следует обсудить положение дел.

Рудольф бросил на нее быстрый взгляд.

– Дорогая, какой у тебя серьезный вид! Нельзя так из-за этого нервничать. Что теперь на уме у почтенного суперинтенданта?

– Коктейль никуда не годится, – бесстрастно заметил Кеннет. – Ты сбила его не так, как я сказал. Если думаешь, что эта ищейка в человеческом обличье интересуется тобой, ты ошибаешься. Он идет по моему следу, и я не направил его в другую сторону. А вот и Лесли! Лесли, дорогая моя, поднимайся! – Он высунулся из окна и во весь голос обратился к мисс Риверс: – Дорогая, я, можно сказать, в оковах, так что поднимись на последний коктейль. Хотя нет, не надо. Его сбивала Тони. Я угощу тебя выпивкой в «Кларенс армс».

Он поставил стакан на стол и стремительно выбежал из студии.

Антония, вновь отвлекшаяся от жениха, высунулась из окна и общалась с мисс Риверс, пока Кеннет не появился в извозчичьем дворе и не повел гостью в сторону «Кларенс армс». Только тогда она повернулась к Рудольфу и спросила, о чем у них шла речь.

– О, наверное, ты очень беспокоилась из-за этого суперинтенданта, так ведь? – сказал Мезурье. – Дорогая, тебя это ужасно расстраивает.

– Нет, – резко сказала Антония. – Но я хочу знать, Рудольф, что ты замышлял?

Он побледнел, но ответил с веселым смехом:

– Замышлял, Тони? Как это понять?

– Так вот, – сказала Антония, допивая свой коктейль, – у меня создалось впечатление, что ты подделывал подпись Арнольда или что-то в этом духе.

– Тони! – возмущенно воскликнул он. – Если ты обо мне такого мнения…

– Замолчи, – попросила Антония. – Это серьезно. Из-за этого я и поехала к Арнольду в субботу вечером. Он написал, что хочет привлечь тебя к суду.

– Свинья!

– Знаю, но объясни мне, в чем дело?

Мезурье, сунув руки в карманы, прошелся по квартире.

– Я в чертовски опасном положении! – неожиданно сказал он. – Видит Бог, я не хотел тебя в это втягивать, но если сам не скажу, скажет кто-нибудь другой. Думай обо мне что хочешь, только…

– Извини, что перебиваю, но, будь добр, открой тот шкаф, посмотри, есть ли там банка с соленым миндалем, – попросила Антония. – Я вдруг вспомнила, что покупала его и положила то ли туда, то ли…

– Здесь его нет, – обиженно сказал Рудольф. – Конечно, если соленый миндаль для тебя важнее, чем мои…

– Нет, но я точно помню, что покупала его, – сказала Антония. – И если он у нас есть, то жаль… Ладно, это не важно. Рассказывай дальше о своем подлоге.

– Никакого подлога нет. Хотя, видит Бог, при такой острой нужде в деньгах даже удивительно, что я не совершил ничего подобного.

– Бедняга! – сказала Антония с вежливым, но ехидным сочувствием.

Мезурье умерил пафос.

– Полицейские кое-что раскопали. Только это не может причинить мне вреда. То есть не доказывает, что Арнольда убил я, хотя, естественно, наводит их на подозрения. Я… понимаешь, Тони, я находился в отчаянном положении. Мне срочно требовалось раздобыть деньги, поэтому я… в общем, одолжил кое-что у фирмы – у фирмы Арнольда. Само собой, нет нужды говорить тебе, что это просто заем, и, собственно, я постепенно выплачивал взятые деньги. Ты понимаешь, так ведь, дорогая?

– Да, конечно, – ответила Антония. – Ты подделывал счета, и Арнольд узнал об этом. Кстати, я часто задавалась вопросом, как это делается. Как ты это делал, Рудольф?

Он покраснел.

– Прошу тебя… Тони, это… это мне очень неприятно. Так поступать не следовало, но я рассчитывал, что смогу все выплатить до ближайшей ревизии. Я и не подозревал, что Арнольд следит за мной. Потом он напустился на меня – в то субботнее утро. Грязно оскорблял – ты знаешь, каким он может быть! Мы… мы слегка повздорили, и он угрожал передать дело в суд, боюсь, дорогая, главным образом из-за того, что ты сказала ему о нашей помолвке. Я не виню тебя, но это, с учетом всех обстоятельств, очень несвоевременно. А хуже всего, что нашу… ну… ссору слышала эта противная особа Миллер и, разумеется, выложила все суперинтенданту в весьма преувеличенном виде. И в довершение всего… – Он сделал краткую паузу и, хмурясь, уставился на свои ногти с безупречным маникюром. – Самое удивительное, – медленно произнес он. – Признаюсь, я не понимаю этого. Какой-то идиот, деревенский констебль, вообразил, будто видел в субботу вечером мою машину в десяти милях от Хенборо. Разумеется, это полнейшая чушь, но сама видишь, какую угрожающую окраску это придает делу.

Антония внезапно выпрямилась:

– Рудольф, откуда ты знаешь, когда был убит Арнольд?

Он захлопал глазами:

– Не понимаю, что ты имеешь в виду?

– Прекрасно понимаешь. В воскресенье, когда ты пришел сюда на ужин, то сказал, что поссорился с Арнольдом в день его смерти.

– Я так сказал? Тогда, наверное, узнал от тебя. Не представляю, как еще мог бы узнать.

– Хватит юлить. Если ты убил Арнольда, можешь спокойно сказать об этом, потому что мы с Кеннетом ничего не имеем против, и нам в голову не придет тебя выдать.

– Я его не убивал. Ради бога, не говори больше этого!

– А как быть с твоей машиной, которую видели возле Хенборо?

– Это была не моя машина! То есть я не знаю, моя или нет, но меня в ней не было. Я весь вечер сидел в своей берлоге. Доказать этого не могу, но если взять слово какого-то сонного констебля против моего…

– Дело в том, что никто из нас не может ничего доказать, – бодро сказала Антония. – И ты вступил в благородную армию подозреваемых. Если станешь главным подозреваемым, Кеннет очень расстроится. Он считает себя ужасно умным. Думаю, так оно и есть – мой брат может быть умным, когда захочет.

Рудольф сел в большое кресло, опустил голову и закрыл лицо руками.

– Можешь считать это шуткой, но, поверь, это чертовски серьезно, – сказал он с легкой дрожью в голосе. – Суперинтендант считает, что это сделал я. Не верит ни единому моему слову. Я вижу, что не верит. Тони, черт возьми, я не знаю, как быть!

Говорил он жалобно, испуганно, и хотя такая паника была чужда натуре Антонии, она сразу же отозвалась на нее, как только смогла.

– Не стоит беспокоиться, – сказала она, похлопав его по колену. – Я спрошу Джайлса, что он думает. Он должен прийти, чтобы обсудить дела с Кеннетом. Ты ведь не против?

Дверь студии открылась, и Джайлс Каррингтон вошел вместе с Кеннетом. Антония приветствовала кузена дружелюбной улыбкой и спросила брата, где мисс Риверс.

– Отвалила домой, – ответил Кеннет. – Хочешь сигарету, Джайлс? Если они есть, в чем я сомневаюсь.

– Отлично, в таком случае мы можем поговорить! – оживленно сказала Антония. – Джайлс, как, по-твоему, подделывал Рудольф счета фирмы или нет?

– Что? – воскликнул Кеннет, прекратив поиски сигарет и обратив взгляд на Рудольфа. – Присваивал деньги? Правда?

В голосе его звучало любопытство и осуждение. Густо покрасневшему Мезурье пришлось оправдываться. Его объяснение было встречено таким ироническим смехом, что Антония тут же схватила палку и сказала брату, что не нужно вести себя оскорбительно, во-первых, потому, что он сам способен подделывать счета, во-вторых, его это не касается.

– Еще как касается! – возразил ее брат. – Ты, кажется, забыла, что я наследник. Думаю, при желании я мог бы подать в суд. Разумеется, я этого не сделаю, однако хочу положить конец присвоению денег. Прикончить человека одно дело, но подделывать его счета – совсем другое. Только не думайте, что я мелочный. Видимо, Рудольф, тебе в то время это казалось приличным.

– Мне плевать на твой тон! – гневно заговорил Мезурье. – Я готов признать, что не следовало одалживать эти деньги, но когда ты обвиняешь меня в…

– Красавчик мой, я ни в чем тебя не обвинял, – сказал Кеннет и начал набивать трубку. – Тони сказала, что ты подделывал счета фирмы; я лишь выказал подобающую меру удивления, интереса и неодобрения.

Антония отвела кузена к окну и встала перед ним, коснувшись его рукава. Серьезно посмотрев на него, она негромко спросила:

– Он в скверном положении, да?

– Не знаю, Тони.

– По-моему, в скверном. Ты поможешь ему, правда, Джайлс? – Каррингтон не ответил, и она добавила: – Я же с ним помолвлена.

– Тони, для меня это не стимул.

В ее наивных глазах появилось легкое недоумение, она тщетно вглядывалась в его лицо.

– Нет? – спросила она.

– Нет.

– О! Так… так… так… Джайлс, сделаешь это ради меня?

Каррингтон посмотрел на нее, на руку, все еще теребившую его рукав.

– Думаю, да, Тони, – ответил он в своей спокойной манере и, посмотрев в другую сторону комнаты, где все еще ссорились Кеннет и Мезурье, добродушно сказал: – Кеннет, замолчи. – И добавил: – Да, Мезурье, я знаю о письме, которое мой кузен написал перед смертью. Знаешь, оно не доказывает, что ты имеешь какое-то отношение к его убийству.

– Да, – согласилась Антония, – но показания того констебля относительно машины могут повредить ему. Рудольф, скажи моему кузену, он вполне готов помочь.

Мезурье пожал плечами:

– О, это просто нелепая ошибка со стороны полиции. Какой-то местный бобби вообразил, что видел мою машину возле Хенборо в ночь убийства.

– Полицейские лишены воображения, – назидательно произнес Кеннет, растянувшийся с трубкой в зубах на диване.

Джайлс слегка нахмурился.

– Где находилась твоя машина? – спросил он.

– Наверное, в гараже. Я провел вечер дома.

– Понятно. Кто-нибудь может это подтвердить?

– Сказать по правде, нет, – ответил Мезурье с неловким смешком. – Это кажется глупым, но у меня сильно болела голова, и я рано лег в постель.

– Ты гнусный лжец, – лениво заметил Кеннет. – Чего беспокоиться? Мы тебя не выдадим. Я мог бы даже пожаловать тебе подобающую награду. Или это было бы неприлично?

Джайлс довольно строго сказал:

– Кеннет, твои показания столь же неубедительны.

– Согласен, только я изложил их с большим изяществом, – заметил он и обратился к сестре: – Как думаешь, Тони? Это его рук дело? Не думаю, что у него хватило бы мужества.

– Мужества у него достаточно! – возмущенно сказала Антония. – Просто ты так хвалишься тем, как ловко сбил с толку полицию, что думаешь – все остальные ни на что не способны.

Джайлс, не обращавший внимания на эту перепалку, неотрывно смотрел на Мезурье.

– Говоря, что бобби видел твою машину в ночь убийства, ты имеешь в виду, что он видел машину той же марки или что он разглядел номер на ней?

– Разглядел номер, – ответил Мезурье, – или ему так кажется. Но он легко мог спутать его с другим, что, разумеется, и случилось.

– Я могу очень явственно представить себе нашего друга суперинтенданта, жадно ухватившегося за эту историю, – заметил Кеннет. – Тони, твой молодой человек одно время подавал надежды, но теперь он начинает нагонять на меня скуку.

Джайлс достал портсигар и раскрыл его.

– Мезурье, подвергать сомнению твою версию не мое дело. Могу лишь сказать, что, если она правдива, я сожалею.

– Сожалеешь? – воскликнул Рудольф. – Не понимаю!

Джайлс закурил сигарету и бросил горелую спичку в камин.

– Из-за тебя, очень. У тебя там было прекрасное алиби, Мезурье.

– Алиби? Где?

– В машине, – ответил Джайлс. – Если в ту ночь ты вел свою машину из Хенборо обратно в Лондон, то не думаю, что мог быть убийцей.

Глава десятая

Воздействие этого спокойного высказывания оказалось довольно забавным. Рудольф Мезурье уставился на Каррингтона, недоуменно хлопая глазами, и сказал:

– Тогда… тогда я могу спокойно признаться, что выезжал? Но не понимаю, к чему ты клонишь!

– Всегда лучше говорить правду, – самодовольно произнес Кеннет. – Ты видел мое мастерское поведение в этом весьма сложном деле.

– Конечно, – ответила сестра. – Но говорил ли ты правду?

– Это, дорогая моя, предстоит выяснить полиции.

– Да замолчи ты! – раздраженно произнес Мезурье. – Тебе хорошо лежать там и насмехаться, а я нахожусь в очень затруднительном положении.

– Как и все мы, – не внял его жалобам Кеннет. – Более того, этот новый поворот дела дает Тони отличный мотив для убийства. Скажи, Тони, убила бы ты Арнольда, чтобы защитить честное имя Рудольфа?

– Да, конечно, убила бы! – рассвирепела Антония. – Это не значит, что я одобряю присваивание денег, честно говоря, считаю, что это некрасиво, но не позволила бы Арнольду подать на него в суд, если бы смогла. Если бы до этого дошло, не убил бы ты его ради Виолетты?

– Не путай мотивы. Я убил его ради денег. У тебя мотив благородный, у Рудольфа низменный.

– Не более низменный, чем твой!

– Да, дорогая моя! Он подходит под ту же статью, что шулерство и магазинные кражи.

– Замолчи, Кеннет, – вмешался Джайлс. – Все это никуда не ведет и не особенно приятно для Мезурье. Мезурье, ты был в своей машине в ночь убийства?

Рудольф неуверенно переводил взгляд с одного на другого.

– Не скромничай, – посоветовал Кеннет. – Все мы уже понимаем, что да.

– Ну, говоря по правде, был, – сказал Рудольф, делая решительный шаг. – Вот почему это так ужасно. – Он принялся нервозно расхаживать взад-вперед по квартире. – Когда этот детектив спросил меня, я стал отрицать. Что еще оставалось делать? Они не могут доказать, что я не был дома. Это была бы лишь косвенная улика, и мне казалось, самое лучшее утверждать, что я был дома. Только теперь ты говоришь, – он взглянул на Джайлса, – что если я находился в своей машине, то не мог совершить убийство, поэтому… – Он умолк и издал нервозный смешок. – Поэтому теперь я не знаю, что делать.

– Если повезет, – заметил Кеннет, – мы взвалим это убийство на Рудольфа.

– Не смешно, – сдавленно сказал Мезурье.

– Зависит от точки зрения. Это гораздо смешнее, чем иметь тебя в зятьях.

Антония вскочила с кресла.

– Заткнись, черт возьми! – злобно сказала она. – Если на то пошло, я предпочла бы взвалить убийство на Виолетту, чем иметь ее в невестках! Рудольф ничем не хуже ее.

– Спасибо, голубушка, – послышался от двери вкрадчивый голос. – Как мило с твоей стороны! И что мне делать?

Кеннет сел, опустив ноги на пол.

– Дорогая! – сказал он. – Входи, присоединяйся к компании. Все отлично проводят время.

Виолетта Уильямс все еще держалась за дверную ручку рукой в перчатке. На ней было восхитительное цветастое платье и широкополая шляпа в тон ему. В руках она держала зонтик от солнца. Приподняв выщипанные брови, Виолетта спросила:

– Уверен, что я не буду de trop?^[517]

– Ты не можешь быть лишней. Тони просто отплачивала мне той же монетой. Ты ведь знакома с Джайлсом? Входи, моя прелесть, садись и слушай новые откровения.

Мезурье сделал протестующий жест, но Антония вполне логично указала ему, что Кеннет все равно должен рассказать обо всем своей невесте, так что пусть уж покончит с этим. Поскольку внимание Кеннета было полностью сосредоточено на Виолетте, которая подошла к дивану и вполголоса разговаривала с ним, Мезурье использовал возможность спросить Джайлса, почему его машина должна создавать алиби.

– Если ты убил Арнольда, – ответил Джайлс, – и возвращался в Лондон на своей машине, кто увел оттуда машину Арнольда?

К несчастью, Кеннет услышал это и тут же сказал:

– Сообщник.

– У меня не было сооб… то есть… ради бога, перестань вмешиваться!

– Если угодно, сообщник, – сказал Джайлс. – Но кто?

– Разумеется, Тони.

– Кеннет, дорогой, не стоит говорить таких вещей даже в шутку, – мягко упрекнула его Виолетта.

Антония же отнеслась к предположению брата с интересом.

– Ты хочешь сказать, что мы вдвоем устроили заговор, и я заманила Арнольда в колодки, а Рудольф следовал за нами в своей машине и прикончил его? Это бессмысленно, потому что я провела ночь в коттедже, и вряд мне хватило бы времени отогнать в Лондон машину Арнольда и вернуться обратно. Во всяком случае, я этого не делала, так что это исключается. Я знала, что Джайлс что-нибудь придумает.

Мезурье глубоко вздохнул:

– Как глупо, что я сам не подумал об этом! Большое спасибо. Разумеется, меня это полностью оправдывает!

– Ничего подобного! – воскликнул Кеннет. – У тебя мог быть еще один сообщник, и ты мог переставить номерной знак своей машины на машину Арнольда.

– Слишком умно, – возразила Антония. – Рудольф ни за что не додумался бы до такой хитрости, правда, Рудольф?

– Хуже всего в этих людях то, что они намереваются совершить убийство и оставляют все на волю случая, – сказал Кеннет.

Мезурье решил не реагировать на это и, повернувшись к Джайлсу, спросил, уверен ли тот, что это алиби надежно. Джайлс охладил его оптимизм ответом, что не уверен ни в чем.

Виолетта, лениво игравшая замком своей сумочки, подняла большие, непроницаемые глаза к лицу Мезурье и спросила его прекрасно модулированным голосом, что он делал в Хенборо той ночью.

– Пожалуйста, не считай меня бесцеремонной! – сказала она. – Но меня разбирает любопытство. И мне эта поездка почему-то кажется странной.

Ее слова ошеломили Мезурье, что не укрылось от глаз Кеннета, который сел на спинку дивана и заявил:

– Теперь, вероломный, ты у меня в руках!

Мезурье взглянул на него со жгучей ненавистью и ответил:

– Не понимаю, какое это имеет значение.

Этот беспомощный ответ восстановил против него невесту. Антония заговорила суровым тоном:

– Джайлс не сможет помочь тебе, если будешь вести себя как идиот. У тебя должна была быть какая-то причина ехать в ту ночь в Хенборо, и если ты ее скрываешь, это лишь усиливает подозрение.

– Ну, ладно! – сказал Мезурье. – Если это тебя устроит, я поехал с безумной мыслью воззвать к великодушию Верекера, потом передумал и повернул обратно.

– Могу лишь сказать, что мне нужно еще выпить, – сказал Кеннет, поднимаясь с дивана и подходя к буфету. – Чем больше я слушаю Рудольфа, тем больше убеждаюсь, что нам легко свалить на него вину в убийстве. – Он налил себе виски с содовой. – Еще кто-нибудь хочет? – Никто не ответил. Кеннет поднес стакан ко рту, отпил половину содержимого и вернулся к дивану. – Сейчас я работаю над версией, что машина Арнольда оставалась в Лондоне.

Антония нахмурилась:

– Но это означает, что Арнольд должен был поехать туда вместе с Рудольфом, а он на это не согласился бы.

– Конечно, не согласился бы, и, принимая во внимание все обстоятельства, кто упрекнет его? Дело в том, что Рудольф сперва его убил.

– О, какой ужас! – содрогнулась Виолетта. – Пожалуйста, не надо!

Мезурье выглядел слегка бледным и очень разгневанным.

– Очень умно! – сказал он. – И скажи на милость, как ты объяснишь тот факт, что в моей машине нет следов крови?

Кеннет снова приложился к стакану.

– Ты завернул тело в старый плащ, – ответил он.

– Который потом сжег в камине своей спальни, – сухо произнес Джайлс.

– Нет-нет! Срезал ярлык с фамилией портного, завернул в плащ камень и утопил его в пруду в Хаксли-Хит, – сказал Кеннет.

– Недурно, – одобрила Антония. – Но ты не сказал, как он ухитрился убить Арнольда и уложить труп в машину так, чтобы никто этого не видел.

– Когда вам надоест развлекаться за мой счет, – злобно сказал Рудольф, – то, может, позволите сказать, что ваше отношение ко мне просто возмутительно!

Антония удивленно раскрыла глаза.

– Не понимаю, чего ты раздражаешься. В конце концов, Арнольд был нашим родственником, и если мы не находим ничего предосудительного в обсуждении убийства, с какой стати тебе это не нравится? Мы даже не рассердимся, если выяснится, что его совершил ты.

– Кажется, – произнес Рудольф дрогнувшим голосом, – вы отводите мне роль козла отпущения!

– Видимо, – сказал Джайлс со своим обычным спокойствием, – ты не понимаешь… э… чисто интеллектуального интереса моих кузена с кузиной к этому преступлению. Если ты предпочел бы не говорить о нем – дело твое.

– Только само собой, – вставил Кеннет, – оказавшись на свидетельском месте, я вынужден буду сказать, что ты был очень скрытным, когда мы его обсуждали.

– Ты скорее окажешься на скамье подсудимых, – сурово сказала его сестра.

– В таком случае, – сказал Кеннет, допив виски с содовой, – я упомяну о мотиве присвоения денег. Sauve qui peut.^[518]

Мезурье сунул руки в карманы и принужденно улыбнулся.

– Надеюсь, присяжные увидят этот случай в более благоприятном свете, – заметил он. – Я не оправдываю своих поступков, но речь идет не о… о краже. Я уже выплатил значительную часть того, что одолжил.

– Дело в том, что Арнольд вовсе не смотрел на это в благоприятном свете, – сказала Антония.

– Тут я с тобой не согласен, – незамедлительно заговорил Кеннет. – Я отнюдь не защищаю Арнольда, но не понимаю, с какой стати ожидать, что его это обрадовало бы. Нельзя стащить у человека деньги, а потом сказать: «Спасибо за ссуду», – и выплачивать долг крохотными суммами. Я нисколько не виню Арнольда за то, что он разозлился, и, более того, его не станут винить присяжные. Они увидят, что у Рудольфа был мотив для убийства, по сравнению с которым мой не стоит рассматривать всерьез.

– Я прекрасно знаю, что нахожусь в опасном положении, – сказал Мезурье. – Однако не стоит пытаться навесить на меня это убийство. Во-первых, у меня в жизни не было такого ножа, а во-вторых…

– Минутку, – перебил его Джайлс. – Какого такого?

Мезурье залился краской.

– Ну… каким можно убить человека. Я, естественно, предполагаю, что это какая-то разновидность кинжала. Обычным ножом вряд ли…

– Ты видел Арнольда Верекера уже мертвым, так ведь? – сказал Джайлс.

Несколько секунд все молчали. Виолетта содрогнулась:

– Мне от ваших разговоров не по себе. Давайте, давайте поговорим о чем-нибудь другом!

– Это еще ничего, дорогая. Сейчас Рудольф сделает полное признание.

Мезурье не сводил глаз с лица Джайлса, но тут неожиданно опустил веки, полез в нагрудный карман и достал портсигар. Раскрыл его, вынул сигарету и сунул в рот. На столе лежал коробок спичек, он подошел и взял его.

– Да, – сказал он, прикуривая. – Ты совершенно прав. Я видел Верекера уже мертвым.

– Случайно проходил мимо, – кивнул Кеннет.

– Нет, я отправился в Эшли-Грин с намерением его увидеть. Когда въехал в деревню, мои фары высветили колодки. Я тогда не знал, что в них Арнольд. Вылез из машины и пошел посмотреть.

– И увидев, что это Арнольд, поехал обратно домой.

– Ну а почему нет? – спросила Антония. – Если Арнольд был мертв, оставаться не имело смысла.

– Он мог попытаться сделать что-нибудь, – негромко сказала Виолетта. – Мог позвать на помощь.

– Женская мысль, дорогая. Рудольф, почему ты этого не сделал?

– Не хотел впутываться. Я видел, что ничего поделать нельзя.

– В котором часу это было? – спросил Джайлс.

– Точно не знаю. Между двенадцатью и часом ночи.

– И в это позднее время ты собирался разбудить Арнольда для дружеской беседы, – заметил Кеннет. – Мне кажется, вся твоя версия требует пересмотра. Лично я отказался бы от нее и придумал новую. Эта никуда не годится.

– Да не собирался я будить Арнольда, – сказал Мезурье, отбрасывая сигарету. – Откровенно скажу вам, я очень переживал из-за случившегося. Не скрою, Верекер хотел меня погубить. И легко мог это сделать. Даже если бы он не выиграл дело в суде, один лишь факт, что я проходил ответчиком по такому делу, навсегда испортил бы мне жизнь. Я… я был в полном отчаянии. Понятия не имел, где искать выход. Я знал, что Верекер собирался ехать в коттедж «Риверсайд», – слышал, как он сказал это мисс Миллер. Конечно, я потерял голову, но решил поехать за ним туда и застрелить его, изобразив произошедшее как ограбление. Я однажды был в этом коттедже. Я знал, что он находится в укромном месте, знал, где можно спрятать машину. Думал – если сумею вломиться – спрятаться за книжным шкафом в вестибюле, и когда Верекер пойдет выяснять, что там такое, застрелить его и скрыться, пока там никто не появился. Вот моя версия, и если она вам не нравится, можете стряпать другое дело!

– Тебе нужно только сказать, что это за другое дело, и я его тут же состряпаю, – пообещал Кеннет. – От этой версии я готов заплакать. Бедная моя сестра!

– Да, но тут есть одна загвоздка, – серьезно сказала Антония. – Эта версия настолько глупа, что люди легко могут счесть ее правдивой. Согласен, Джайлс?

– Вполне возможно, – поддержал кузен.

– Ну, раз ты так считаешь, почему не включить в нее нас всех? – сказал Кеннет. – Скажем, мы отправились убивать Арнольда, но обнаружили, что кто-то уже это сделал, избавив нас от трудов.

– Я бы не советовал, – сказал Джайлс. – Эта версия не вынесет повторения.

– Повторения! – презрительно воскликнул Кеннет. – Когда Рудольф излагал ее, она уже была с бородой.

– Как ни странно, она подлинная, – сказал Рудольф. – И ничем не хуже твоей. Твоя – самая неубедительная, какую я только слышал.

– Да, я прекрасно это понимаю, – сказала Антония, стараясь быть справедливой, – но версия Кеннета все-таки гораздо лучше, потому что ее нельзя опровергнуть, и он не появляется где-то вблизи от Эшли-Грин. Твоя, Рудольф, мне очень не нравится. Не можешь придумать что-то получше? Мы все поможем, правда?

– Я не стану, – ответил Джайлс.

– По-моему, с твоей стороны это очень дурно. Кеннет, как думаешь, что лучше говорить Рудольфу?

– Не хочу в этом участвовать, – сказал Кеннет. – Моя первая идея была самой лучшей: давайте сделаем из Рудольфа козла отпущения. Это решение наилучшее во всех смыслах. Он просто-напросто зануда.

– Может, и зануда, только не надейся, что я позволю ему взять твою вину на себя! – вспыхнула Антония.

– Кто сказал, что мою? Разве ты в этом не замешана?

Джайлс взглянул на часы и снова вмешался:

– Все это очень увлекательно, но можно напомнить тебе, Кеннет, что я приехал для разговора с тобой совсем о другом? Предлагаю закончить эту совершенно бессмысленную дискуссию.

– Конечно! – сказал Мезурье, глаза его горели ненавистью. – Да и я все равно ухожу. Скажу одно: если бы знал, какой бред здесь будет обсуждаться, то ни за что бы не приехал. Хотя, наверное, мог бы догадаться! О, пожалуйста, не трудись провожать меня!

Это злобно-вежливое замечание было брошено Антонии, но та пропустила его мимо ушей, последовав за Рудольфом в коридор, и плотно закрыла за собой дверь.

Кеннет вернулся на диван.

– Что ж, если повезет, это должно расстроить помолвку, – заметил он.

– Ты заслуживаешь выволочки, – беззлобно ответил Джайлс.

– Нет, не заслуживаю! Не делай вид, будто считаешь, что Тони будет счастлива, выйдя замуж за этого противного типа. К тому же он не нравится Мергатройд.

– Мистер Каррингтон, – неожиданно произнесла Виолетта, – что вы думаете о его версии?

Джайлс взглянул на нее:

– Ничего особенного. Я слышал и более неправдоподобные.

– Мне он почему-то не нравится, – сказала она. – И если он действительно не причастен к убийству, то почему не обратился за помощью?

– Он в панике, мисс Уильямс.

Ее лицо приняло презрительное выражение.

– Да, наверное. Лично я не выношу людей, которые теряют голову в чрезвычайных обстоятельствах. Вы хотите поговорить с Кеннетом наедине?

– Нет-нет! – сказал Кеннет. – Речь пойдет только о деньгах. Джайлс, сколько я могу получить?

– Я дам тебе в долг столько, сколько требуется на ближайшие нужды, – ответил Джайлс.

– Хочешь меня запугать? – спросил Кеннет. – Что-нибудь неладно с завещанием?

– Нет, с ним все в порядке. Но помимо того, что будет некрасиво требовать наследство сразу же после смерти Арнольда, предстоит соблюсти небольшую формальность, прежде чем судебные исполнители выдадут тебе какие-то деньги. Нам нужно доказать, что Роджер мертв.

– Сколько времени это может занять?

– Думаю, не очень много. Какая сумма тебе нужна?

– Три сотни не превысят твоих возможностей? – уверенно спросил Кеннет.

– Это предел того, что могу себе позволить. Я выпишу чек, а ты тем временем напиши расписку по всей форме.

Посреди этого занятия Антония вернулась в комнату и объявила, что Рудольф уехал.

– Ну и отлично, – заметил Кеннет. – Он все еще держится за свою версию?

– Клянется, что она совершенно правдива.

– Пусть выложит ее старине Ханнасайду и посмотрит, как тот ее воспримет. Нужно быть совсем наивным, чтобы поверить в такое.

– Должна признаться, я сама сочла ее довольно глупой, – сказала Антония. – Но не хотела так уж обливать ее презрением, потому что он был слегка раздражен. Беда в том, Кеннет, что он плохо понимает нас, когда мы изъясняемся.

Джайлс поднял взгляд и слегка улыбнулся:

– Тони, для спутника жизни это серьезный недостаток.

– Я знаю. Это пришло мне в голову около получаса назад. Надеюсь, я не совершаю очередную ошибку.

– Обычному человеку трудновато понять вас, когда вы, по твоим словам, изъясняетесь, – заметила Виолетта. – Должна сказать, большая часть твоих замечаний, мягко говоря, очень странная.

– Благослови тебя Бог, дорогая, – сказал Кеннет, промакивая расписку. – Какой заурядный ум скрывается за этим красивым лицом!

Она покраснела:

– Если ты считаешь меня заурядной, то странно, что хочешь на мне жениться.

– Я уже объяснял тебе, моя милая. Я обожаю красоту.

– Да, ты так говоришь, но я вижу, что это не мешает тебе ухаживать за девушками с совершенно обыденной внешностью вроде Лесли Риверс.

– Ревнивая кошечка, – заметил он. – Я знаю Лесли много лет. Вот расписка, Джайлс. Я верну долг, как только получу наследство. Кстати, спасибо. Дорогая, теперь я могу купить тебе вульгарное кольцо.

– Поверь, вульгарное я не хочу. Просто потому, что я предпочитаю бриллианты всем другим камням…

– Ты получишь бриллиантовую плиту, моя лапочка. Большую, плоскогранную, такую невероятную, что никто не сможет заподозрить в ней подделку.

– Ты хочешь истратить все деньги на кольцо? – поинтересовался Джайлс.

– Пожалуй, да, – ответил Кеннет. – Поскольку я наследник, счета могут подождать. А когда заполучу состояние Верекера, Виолетта, ты еще получишь нить жемчуга и резные нефритовые серьги. Что скажешь?

– Жемчугу буду рада, а нефриту не особенно. Его слишком многие носят.

– Господи, помоги бедной девочке! – простонал Кеннет.

Джайлс завернул колпачок своей авторучки.

– Не ссорьтесь до моего ухода, – попросил он. – Тони, ты не забыла, что завтра дознание?

– Честно говоря, забыла, но теперь вспомнила. Ты сказал, что подвезешь меня на своей машине. Не будешь против, если я возьму с собой одну из собак?

– Буду. Заеду за тобой около десяти часов. Проводи меня, пожалуйста. До свидания, мисс Уильямс. Пока, Кеннет.

Антония вышла вместе с ним в коридор.

– Джайлс, я сделала потрясающее открытие, – торжественно произнесла она.

– Господи, Тони, какое же? – весело спросил он.

– Рудольф и Виолетта – родственные души. Не знаю, почему я не поняла этого раньше. У них одинаковый склад ума. Как по-твоему, следует сказать им об этом?

– По-моему, не стоит, – твердо сказал он. – Пусть сами до этого додумаются. Ты всерьез собираешься замуж за Мезурье?

– Ну, я думала, что да, – ответила она, наморщив лоб. – Знаешь, он может быть очень симпатичным, хотя, должна признать, в тяжелых обстоятельствах он ведет себя не блестяще.

– Тони, несносная девчонка, ты хотя бы влюблена в него?

– Толком не знаю, – печально ответила Антония. – Сказать по правде, Джайлс, я не знаю, что значит быть влюбленной. Одно время думала, что да, но, кажется, в последнее время слегка отдалилась от Рудольфа. Это очень сложно.

– На твоем месте я бы дал ему отставку, – посоветовал он.

– Нет, не дал бы. Потому что он в беде, – сказала Антония.

– Тогда чем быстрее он выпутается из беды, тем лучше.

– Да, – согласилась она. – Но вопрос в том, выпутается ли. Алиби с машиной это хорошо, но чем больше думаешь об этом, тем больше подозреваешь, что тут есть какая-то загвоздка, только не можешь ее обнаружить. Знаешь, это отвратительное убийство начинает превращаться в наказание, а не в благо. Джайлс, кто его совершил? Есть у тебя какие-то догадки?

– Нет никаких. У меня такое ощущение, что мы еще ничуть не приблизились к истине. Я не удивлюсь, если возникнет что-то совершенно неожиданное.

– Почему? – с любопытством спросила она.

– Не знаю, – ответил Джайлс. – Просто мурашки в ступнях.

Глава одиннадцатая

Дознание, проведенное в Хенборо на другое утро, не выявило никаких новых улик. Антония притворилась откровенно разочарованной, однако с интересом выслушала сообщение, что руки убитого указывают на то, что он занимался ремонтом машины. Когда далее прозвучало, что запасное колесо машины Арнольда Верекера оказалось спущено, так как в нем был большой прокол, она подалась к кузену и прошептала:

– Это разрушает версию Кеннета.

Свои показания Антония дала бодро, что в сочетании с отсутствием подобающего траура несколько потрясло членов жюри. К облегчению Джайлса Каррингтона, она не была резкой. На вопросы коронера отвечала с дружелюбием, которое, как она объяснила Джайлсу, было вызвано внешним сходством того с хирургом-ветеринаром, который помогал Джуно щениться.

Было очевидно, что ни коронер, ни присяжные не знали, как воспринимать Антонию, но ее неожиданное отношение к суперинтенданту Ханнасайду, которого она приветствовала, когда он встал, чтобы задать вопрос, как к старому и доброму знакомому, произвело хорошее впечатление.

Рудольфа Мезурье не вызывали, имя его не упоминалось, и разбирательство окончилось, как и предвиделось, обвинительным вердиктом в убийстве против неизвестного лица или лиц.

Выходя из зала суда, Джайлс Каррингтон приблизился к Ханнасайду и задумчиво пробормотал:

– Суперинтендант, это мастерски совершенное преступление.

В глазах Ханнасайда засветилась веселая искорка.

– Отвратительное дело, правда? Где ваша обезоруживающая клиентка?

– Отправилась в полицейский участок, – ответил Джайлс, – чтобы передать сержанту – забыл его фамилию, но он разводит эрдельтерьеров, – безотказный рецепт лечения экземы. Мезурье слегка сбил нас со следа, так ведь?

– О, значит, вы заметили эту загвоздку? – ответил суперинтендант. – Я ожидал этого. Кстати, я установил, что он не находился в своей квартире между двенадцатью и двумя часами той ночи, но на первый взгляд это почти ничего не дает. Однако сержант Хемингуэй, – он указал на ясноглазого подчиненного, – полагает, что из этого можно сделать вывод. Посмотрим.

– Несколько выводов, – сказал Джайлс, кивнув сержанту. – Вчера вечером мы обсуждали их ad nauseam^[519]. Но мне идея о сообщнике не нравится.

– Конечно, сэр, – немедленно отозвался сержант. – Поскольку это убийство. Я так считаю. Но это вовсе не значит, что сообщника не могло быть.

Джайлс смотрел на Ханнасайда:

– Вам ведь не особенно нравится Мезурье?

– Мне никто особенно не нравится, – ответил Ханнасайд. – Однако кажется несомненным одно. Тот, кто убил Арнольда Верекера, был очень хладнокровным и умным человеком.

– В таком случае Мезурье, пожалуй, исключается, – сказал Джайлс. – Он не хладнокровен и не умен.

– Сэр, нельзя судить по тому, как он ведет себя теперь, – заговорил сержант. – Самые хитрые преступники умеют, притворяясь глупыми, сбить вас со следа. Судя по тому, как он подделывал счета компании, этот человек достаточно умен.

Джайлс достал портсигар, раскрыл его.

– Все тщательно спланировано, – сказал он. – Сделано не сгоряча.

Суперинтендант кивнул, но сержант Хемингуэй поджал губы.

– Похоже, убийство совершено преднамеренно, – заговорил он, – но, рассуждая так, можно сбиться с верного пути. Одни, распалясь, теряют голову, другие, напротив, становятся очень проницательными. Как от понюшки кокаина – я никогда его не пробовал, но говорят, он действует именно так. Это психология – с которой суперинтендант не считается.

Ханнасайд улыбнулся, но не стал вступать в спор. Взгляд его проницательных серых глаз был обращен на лицо Джайлса.

– Что вы прячете в рукаве, мистер Каррингтон? Собираетесь обрушиться на нас с чем-нибудь новым?

– Нет-нет! – ответил Джайлс. – Но вчера на меня нашел пророческий стих, и он еще не иссяк. Что-то должно появиться.

Сержант заинтересовался:

– Некое предчувствие?

– Предчувствие! – фыркнул суперинтендант. – Конечно, что-то появится. Я только надеюсь, что появится с алиби, которое я смогу проверить, не отправляясь ночью пешком в Ричмонд, или лежа в постели с головной болью, или находясь в одиночестве в чужом доме!

Глаза Джайлса вспыхнули.

– Суперинтендант, вы, кажется, раздражены.

Ханнасайд засмеялся и протянул руку:

– Вас это удивляет? Мне нужно идти. Эта ваша дерзкая клиентка! Надо же, сказать мне «О, привет!» в суде! Она вам говорила, что вчера мы расстались не в лучших отношениях? Можете при желании предупредить ее брата, что не всегда имеет смысл умничать с полицией. До свидания!

Они обменялись рукопожатием.

– Приезжайте вечером ко мне, выкурим по сигаре и беспристрастно обговорим это, – пригласил Джайлс.

– Беспристрастно с удовольствием, – ответил Ханнасайд. – Спасибо!

На этом они расстались. Ханнасайд и сержант пошли на железнодорожную станцию, а Джайлс – в полицейский участок за своей кузиной, чтобы накормить ее обедом и отвезти обратно в Лондон.

Антония пребывала в хорошем настроении и как будто считала себя вне опасности. Джайлс развеял ее иллюзии, и она тут же заявила, что если ее теперь арестуют, это будет вопиющей подлостью, на которую суперинтендант Ханнасайд, видимо, не способен.

– Если не считать случайных разногласий, мы с ним недурно поладили, – сказала она. – Кажется, я ему понравилась.

– Это не помешает ему сделать то, что он считает своим долгом.

– Да, но не думаю, что я в числе его подозреваемых, – сказала Антония. – Он был больше настроен против Кеннета, пока не появился Рудольф. Кстати, я никак не могу прийти к решению относительно Рудольфа.

– Выходить за него или нет? Давай помогу.

– О нет, дело не в этом! Собственно говоря, – добавила она откровенно, – я не удивлюсь, если он расторг помолвку. Знаешь, вчера вечером он был сильно раздражен. Вот что я имела в виду.

– Тони, ты знаешь его лучше, чем я. Не похоже, что он это сделал.

– Да, но я не совсем уверена. Не думала, что он почему-то так разволнуется. Я видела его в опасном положении всего один раз: как-то из боковой улицы на большой скорости выехал грузовик. Рудольф был спокоен и рассудителен. Отчасти поэтому я и влюбилась в него. Обычный человек нажал бы на тормоза, и грузовик бы в нас врезался, но он лишь прибавил газу, описал громадный полукруг, а потом продолжил начатую фразу.

На Джайлса это не произвело впечатления.

– Самый большой дурак из моих знакомых превосходно водит машину, – заговорил он. – Одно дело не терять головы за рулем, совсем другое, когда перед тобой, так сказать, маячит тень виселицы. Мне кажется, у твоего утонченного молодого человека, говоря попросту, не хватило бы духу это сделать.

– Я в этом не уверена, – сказала Антония, нисколько не обидясь на уничижительный отзыв о своем женихе. – Его мать была иностранкой – по крайней мере наполовину, потому что не то ее отец, не то мать были итальянцами – и у Рудольфа иногда проявляется горячая кровь. Ярость у него бывает неукротимой. От таких людей можно ожидать чего угодно. Конечно, та версия, которую он изложил, может быть верной, хотя, признаю, кажется неубедительной. Но, с другой стороны, она может быть шедевром низкой хитрости. Как и моя. Видишь ли, говоря так, я хитрю.

– Да, мне это приходило в голову, – согласился Джайлс.

– И Кеннет тоже хитрит, – продолжала его кузина. – Не говорит ни да, ни нет, потому что отчасти, думаю, наслаждается, отчасти считает бессмысленным говорить, что он не убивал Арнольда. Естественно, он должен это сказать. Но вот, Джайлс, что я думаю. – Антония сделала паузу,нахмурилась и, когда он вопросительно посмотрел на нее, заявила серьезным тоном: – Если убил Кеннет, я готова прозакладывать все до последнего гроша, что его никто никогда не уличит.

– Тони, я не стал бы этого делать.

– А я бы стала. Обычно убийцы попадаются из-за того, что совершают какую-то глупость или оставляют какую-то важную деталь на волю случая. Кеннет никогда так не делает.

– Моя дорогая девочка, Кеннет безнадежно небрежен.

– Нет-нет! В тех делах, какие считает неважными, возможно, но когда заинтересован в чем-то или считает что-то стоящим, тайком сосредотачивается на этом, по словам Мергатройд, как наш дед, – не Верекер, а другой. Кстати, ему следует идти на похороны?

– Да, конечно. Необходимо.

– То же самое говорят Мергатройд и Виолетта. Кажется, это единственное, в чем они хоть раз достигли согласия. Но Кеннет отказывается. Говорит, это будет дурно с художественной точки зрения. Однако я передам ему твое мнение.

Метод сообщения этой информации был характерен для нее и бестактен. Выйдя из машины у входа в извозчичий двор незадолго до четырех часов, Антония взбежала по лестнице к парадной двери и прямиком направилась в студию. Не смущаясь присутствием не только Виолетты Уильямс, но и Лесли Риверс, которая, свернувшись калачиком на диване, наблюдала за работой Кеннета, а также высокого, белокурого мужчины лет тридцати с небольшим, курившего у окна сигарету, она выпалила:

– Дознание было отвратительным, так что ты ничего не потерял. Но Джайлс считает, Кеннет, что тебе необходимо появиться на похоронах. Привет, Лесли! Привет, Филипп, я тебя не заметила. Собак кто-нибудь прогуливал?

– Да, я прогуляла, – спокойно и серьезно ответила Лесли. – Ты же меня просила.

– Хорошо, спасибо. Джайлс говорит, ты можешь взять подобающий костюм напрокат.

– Могу, наверное, только не возьму, – невнятно пробурчал Кеннет, сжимая зубами кисть. – Будь добра, выпроводи этих людей. Они думают, что пришли на чай.

– Тогда они вполне могут остаться, – сказала Антония.

– Это смутный инстинкт гостеприимства или просто безразличие? – спросил Филипп Куртене.

– Безразличие. А вы, собственно, зачем пришли?

– Из любопытства. Более того, дорогая, меня допрашивал похожий на девчонку полицейский, задавая нескромные вопросы о личной жизни Арнольда. Очень рад, что я вовремя отказался от должности секретаря.

– Что ж, по крайней мере дом на Итон-плейс был более или менее терпимым, когда ты там был, – сказала Антония. – Как себя чувствует Мод? И ребенок?

– Спасибо, оба вполне здоровы. Мод передает привет.

– Да расскажите же нам! – сказала Виолетта. – Что хотел узнать этот детектив?

– Тайные грешки Арнольда. Я намекнул, что от последующих секретарей ему было бы больше проку, но выяснилось, что после моего ухода на этой должности дольше пяти недель никто не задерживался, так что тут надеяться было не на что.

Кеннет вынул кисть изо рта.

– Последующие секретари – это хорошо, – заметил он. – У Арнольда была любовница?

– Наверное, их было немало, но точно не знаю. Я не настолько в курсе его личной жизни.

– Я не совсем понимаю, – сказала Виолетта, не сводя глаз с Филиппа. – Полиция подозревает crime passionnel?^[520]

– Мотив «он причинил ей зло», – сказал Кеннет, щурясь на холст. – Какие низменные умы у полицейских!

– Шантаж, – ответил Куртене, поискал взглядом пепельницу и наконец выбросил окурок в окно. – Главной темой моего разговора с полицейским были семьдесят фунтов и сомнительный незнакомец. Я, к сожалению, не мог пролить на это свет.

– Возражаю! – заявил Кеннет. – Я не потерплю, чтобы сомнительные незнакомцы вмешивались в семейное преступление. Это снижает весь стиль произошедшего, бывший до сих пор высоко художественным, в каких-то отношениях даже изысканным. Можешь идти, Мергатройд, чаю никто не хочет.

– Говорите за себя, мастер Кеннет, и другим дайте такую возможность, – ответила Мергатройд. Она, как всегда, решительно вошла в студию и беспощадно убирала со стола лишние вещи. – Так, мисс Тони, вижу, вы вернулись. А где мистер Джайлс?

– Он не придет. Кстати, он сказал, что Кеннету непременно надо пойти на похороны.

– Это ему могли сказать и другие. И приличный черный костюм, – загадочно изрекла Мергатройд.

– Да ну вас к черту. Я не пойду.

– Пойдете, мастер Кеннет, и даже будете самым близким родственником на похоронах. Не кладите свои отвратительные мокрые кисти на скатерть и не ставьте вонючий скипидар.

– Кеннет, – произнесла Лесли Риверс, – можно мне взять этот набросок?

Он взглянул на нее, жесткий взгляд его блестящих глаз смягчился.

– Возьми.

– Спасибо, – сказала она.

– Не следует раздавать наброски, – заметила Виолетта, нечаянно услышавшая этот разговор. – По-моему, это легкомысленно. Со временем они могут стать очень ценными.

– Кого это волнует? – спросил Кеннет, вытирая кисти.

Лесли покраснела и пробормотала:

– Прошу прощения. Я не подумала.

Он ласково улыбнулся, но промолчал. Виолетта поднялась и, разглаживая юбку, снисходительно обронила:

– Разумеется, дорогая, это не относится к такой старой знакомой, как ты. Разлить чай по чашкам, Тони, или предпочитаешь сделать это сама?

– По мне, разливать может кто угодно, – равнодушно ответила Антония. – Мергатройд, хлеб тоже будет не лишним. Я пойду принесу.

Она вышла, а через несколько секунд за ней в кухню последовала Лесли и жалобно воскликнула:

– Я ненавижу ее, ненавижу!

Антония и Мергатройд сразу поняли, о ком речь. Мергатройд с мягким стуком положила буханку на доску для резки хлеба.

– Надо же! – сказала она. – Изображает хозяйку в нашей квартире. Красивая? Так вот, красивый тот, кто ведет себя красиво, а карим глазам я никогда не доверяла и никогда не буду, причина для этого у меня есть.

– Я была бы не против – во всяком случае, не в такой мере, – если бы считала, что она заботится о нем и понимает его живопись, – продолжала мисс Риверс. – Но не вижу, чтобы она заботилась о чем-то, кроме того, чтобы вызывать восхищение и стараться ухватить все самое лучшее.

– Ага, – сказала Мергатройд, выходя из буфетной за хлебным ножом, – в тихом омуте черти водятся. Попомните мои слова!

– Да, – согласилась Лесли, когда Мергатройд снова скрылась, – только она не тихая. Она корыстная и испортит Кеннету жизнь.

– Нет, – ответила Антония. – Кеннет знает, что она стяжательница. И, собственно говоря, он не особенно уязвим.

Мисс Риверс с силой высморкалась.

– Она из тех, кто добьется своего тихим упорством. Жесткая, холодная, расчетливая. И даже если я выкрашу волосы, это ни к чему не приведет.

С этими пророческими словами она взяла хлебную доску и пошла в комнату.

Мергатройд посмотрела из двери буфетной ей вслед и заметила, что вот ее она считает леди.

– Не понимаю, почему мастер Кеннет не видит того, что находится у него под носом с самого детства, – объявила она. – Мисс Лесли стала бы ему хорошей женушкой, но таковы уж мужчины. Мисс Тони, что было на дознании?

– Все, как говорил Джайлс. Было очень скучно, вынесли обвинительный вердикт в убийстве против неизвестного лица или лиц. Суперинтендант собирался сегодня вечером дружески побеседовать с Джайлсом, так что, может, Джайлс замолвит за нас словечко.

– Гм-м! – зловеще произнесла Мергатройд. – Не сомневаюсь, что он так думает, но скорее всего этот полицейский вынудит его говорить о семье и ухватится за что-нибудь, из-за чего все мы попадем в тюрьму.

– Господи! – воскликнула Антония. – Я и не знала, что у нас есть что-то такое.

– Всегда можно найти то, что ищешь, – ответила Мергатройд. – И чем ласковее разговаривают полицейские, тем больше нужно им не доверять. Они всегда стараются тебя запутать. У них это называется «кошки-мышки».

Такое сравнение, приложенное к суперинтенданту Ханнасайду и Джайлсу Каррингтону, было не особенно уместным. Если Джайлс и был исполнен недоверия, а Ханнасайд дожидался неосторожного высказывания, это не бросалось в глаза тем вечером, когда слуга Джайлса проводил суперинтенданта в уютную гостиную, все стены которой были заняты книжными полками. Когда они обменивались рукопожатием, Ханнасайд сказал:

– Очень рад, что вы пригласили меня к себе. Я завидую вашей квартире. Говорят, сейчас снять квартиру в Темпле просто невозможно.

Мергатройд могла бы обнаружить в этих безобидных с виду замечаниях зловещую ловушку, но Джайлс Каррингтон воспринял их буквально, пригласил суперинтенданта сесть в одно из глубоких кожаных кресел и угостил его виски с содовой и сигарой. Когда появился гость, он безуспешно решал шахматную задачу, и вид шахматной доски с несколькими фигурами на столе вдохновил Ханнасайда, скромного любителя этой игры, принять участие в ее решении. У обоих не было никаких других мыслей, пока черные не поставили мат в положенные три хода. Но когда с этим было покончено, фигуры убрали, а партнеры обменялись впечатлениями и посетовали о том, как мало истинно увлеченных игроков, возникла пауза. Джайлс первым нарушил молчание:

– Ну, что с этим надоевшим убийством? Неужели оно останется нераскрытым преступлением?

– Нет, если это будет зависеть от меня, – ответил Ханнасайд. – Времени прошло еще мало – однако не буду отрицать, что мне не очень нравятся его обстоятельства. – Он задумчиво посмотрел на кончик сигары, размышляя, стряхнуть его или немного подождать. – Хемингуэй – парень, который был со мной днем, – чувствует себя оскорбленным. – Суперинтендант улыбнулся. – Говорит, что в убийстве такого человека, как Верекер, не должно быть никакой тайны. Если бы речь шла о какой-то несчастной девушке, которую задавила машина, можно было бы сомневаться, но поскольку закололи видного человека из Сити, все должно идти как по маслу. Перед нами то, что Хемингуэй именует полной декорацией. У него хобби – участие в любительских спектаклях, это худшее, что я о нем знаю. Так вот, у нас много декораций, у нас есть яркие персонажи, но в итоге получается, – он сделал паузу и наконец стряхнул пепел с сигары, – что мы, похоже, разыгрываем пьесу Чехова, а не Эдгара Уоллеса, как собирались.

Джайлс усмехнулся:

– Мои достойные сожаления кузен с кузиной. Право, мне это очень неприятно. Было бы интересно узнать, что вы о них думаете.

– Скажу откровенно: не знаю, что о них и думать, – спокойно ответил Ханнасайд. – На первый взгляд все указывает на юного Верекера. Есть мотив, есть возможность, и, если не особенно ошибаюсь в оценке его характера, есть решимость.

– Согласен с вами, – кивнул Джайлс.

– Да, – продолжил Ханнасайд с мрачным юмором. – Знаю, что согласны. Я прекрасно понимаю: вы в таком же неведении по поводу его вины, как и я, и считаете, что дела его выглядят скверно. Да, это так, но буду откровенен: я не обращусь за ордером на арест этого молодого человека, пока не получу против него надежных улик. Его версия самая неубедительная из всех, какие я когда-либо слышал, – и я ни за что не позволю ему излагать ее присяжным в суде. Кстати, мне это напомнило Мезурье, который сегодня днем приезжал ко мне в Скотленд-Ярд со своей неубедительной версией. Вам это известно?

– Кажется, я знаю эту версию, но не знал, что он к вам ездил.

– Да, это так! Оказывается, он поехал в тот коттедж застрелить Верекера, но обнаружил его уже мертвым, поэтому вернулся в Лондон. Я предпочел бы какого-нибудь подозрительного типа с надежным, правдоподобным алиби. Думаю, его было бы легче опровергнуть. Хемингуэю Мезурье нравится больше, чем мне. Он считает этого человека итальянцем. Я велел ему заниматься этим алиби с машиной, но сам не вижу тут ничего сомнительного. Так что поскольку мы пока исключаем Мезурье, у нас остаются шофер, в алиби которого на основании слов его жены я не очень верю, но не думаю, что у него был достаточный мотив для убийства Верекера; неизвестный, который посетил Верекера в субботу, возможно, с целью шантажа (а шантажисты не убивают курицу, несущую золотые яйца); мисс Верекер и ее брат. – Он умолк и отпил из своего стакана виски с содовой. – Возьмем сначала мисс Верекер, – продолжал он. – Если бы я изложил факты на бумаге и показал запись любому человеку, он бы, наверное, удивился, что я до сих пор не арестовал ее по подозрению. Но пока ничего не указывает на то, что она убила единокровного брата, а ее прямота, кажущаяся на первый взгляд изобличающей, привела бы к оправданию у девяноста девяти присяжных из ста. С Мезурье, который пытается скрыть факты из страха, что они могут свидетельствовать против него, противоречит сам себе, виляет, иметь дело легче. Спросите его, ссорился ли он с Верекером, и он ответит, что не назвал бы это ссорой, хотя многие готовы подтвердить под присягой, что слышали их ссору. Спросите мисс Верекер, ладила ли она с единокровным братом, и она ответит, что видеть его не могла. Она как будто ничего не скрывает. То же самое ее брат: не поймешь, то ли они очень умны, то ли наивны, то ли просто помешаны.

– Могу заверить вас в одном: они в абсолютно здравом уме, – сказал Джайлс. – И поскольку вы были так откровенны со мной, подтвердив то, что я знал с самого начала, – скажу вам в свою очередь, что мисс Верекер, знающая своего брата лучше других, готова биться об заклад на все свое состояние, что если это убийство совершил он, доказать его вину будет невозможно.

Глаза суперинтенданта вспыхнули, и он с признательностью ответил:

– Это сообщение должно быть очень важно если не для меня, то для мисс Верекер. Но я стреляный воробей и не приму его на веру, как вам хотелось бы.

Джайлс поднялся и вновь наполнил стаканы.

– Честно говоря, я и не ставил себе такой цели, – признался он. – Что бы я ни думал о Кеннете, я убежден: его сестра не имеет к убийству никакого отношения.

– Меня это нисколько не удивляет, – сухо сказал Ханнасайд. – Более того, я очень надеюсь, что вы правы, – ради вас обоих.

Джайлс молча протянул ему стакан. На его загорелом лице появился легкий румянец, и суперинтендант, пожалев о своих словах, неожиданно резко сменил тему:

– И все-таки почему – возможно, это самый важный вопрос – тело поместили в колодки?

Глава двенадцатая

Джайлс Каррингтон опустил уже поднесенный ко рту стакан и, удивленно нахмурясь, посмотрел на суперинтенданта.

– Да, конечно, важный, – сказал он. – К сожалению, я о нем не задумывался. Интересно, означает ли это что-нибудь?

– Думаю, да, – ответил суперинтендант. – В прошлом Верекера есть некое темное, связанное с колодками событие. В нем-то и кроется причина поместить в них труп.

– Если только это не странный юмор убийцы, – вставил Джайлс, не успев сдержаться.

Две пары глаз встретились: ясные глаза Джайлса Каррингтона не выражали ничего, в глазах суперинтенданта сквозило удивленное понимание.

– Верно, – констатировал Ханнасайд. – Я уже думал об этом. И теперь буду полностью откровенен. Я легко могу представить, что юный Верекер склонен к такого рода юмору.

С минуту Джайлс курил молча. Потом заговорил:

– Нет. Сейчас я говорю как человек, который – в какой-то мере – знает Кеннета Верекера. Для вас это может оказаться полезным. Кеннет не поместил бы в колодки тело единокровного брата ради бессмысленной грубой шутки. Если это сделал он, то по какой-то основательной, возможно, загадочной причине. Я искренне так считаю.

Суперинтендант кивнул:

– Хорошо. Но вы признаете, что допускаете наличие обстоятельств, при которых он мог это сделать.

– Да, допускаю. Но вы считаете, что тело поместили в колодки после наступления смерти.

– Такой вариант представляется наиболее вероятным.

– Крови на траве возле колодок не обнаружено, – напомнил Джайлс.

– Наружное кровотечение было очень слабым, следы борьбы отсутствуют, – ответил Ханнасайд. – Так что если вы склоняетесь к версии, что Верекер был убит после того, как его ноги оказались в колодках, то должны исходить из предположения, что он сел туда добровольно. Время – между одиннадцатью вечера и двумя часами ночи. Из медицинского заключения нам известно, что Верекер не был пьян. Возможно ли такое, что он решил в этот поздний час испытать, каково это сидеть в колодках, – хотя мог сделать это в любой день, когда бывал в деревне?

– Согласен, не очень правдоподобно, – признал Джайлс. – Хотя представляю ситуацию, когда такое может быть вероятно.

– И я могу, – согласился Ханнасайд. – Если он ехал в веселой компании, скажем, после спектакля, и все были в приподнятом настроении. Или даже если он находился в обществе одного лица, предположительно женщины. Мы знаем, что по пути в деревню у него случился прокол ската. Предположим, это произошло в Эшли-Грин. Сменив колесо, он сел полюбоваться лунным светом, или охладиться, или по любой другой причине. Я могу допустить, что ему захотелось сунуть ноги в колодки, но не представляю, чтобы женщина тут же ударила его ножом. Это не могла быть мисс Верекер, хотя она вызывает у меня серьезное недоверие, я охотно верю, что она была в отвратительных отношениях с единокровным братом и не села бы с ним в машину. Но тогда это была какая-то другая женщина не особенно строгих нравов, ехавшая с ним провести выходные в коттедже?

– Вероятно, – согласился Джайлс. – Я понимаю, к чему вы клоните, хотя, признаюсь, не могу предложить объяснение.

– Конечно, понимаете. Что могло побудить такую женщину убить его? Вы видели нож. Это какой-то причудливый кинжал – вероятно, испанский или южноамериканский. Такие вещи обычно при себе не носят. Это доказывает, что убийство было преднамеренным.

– Какая-то женщина, имевшая на него зуб, – предположил Джайлс.

– Наверное, очень большой зуб, – ответил Ханнасайд. – Более того, такой, которому Верекер не придавал особого значения. Если он причинил женщине такое зло, что дал ей мотив для преднамеренного убийства, допускаете вы, что он, ничего не подозревая, поставил себя по ее просьбе в беспомощное положение?

– Нет. Он по натуре был довольно подозрителен, – ответил Джайлс. – И отдавая должное недоброму человеку, должен сказать – не думаю, что он причинил бы женщине серьезное зло. Он был распутным, но любезным и щедрым со своими любовницами.

– У меня создалось такое же впечатление, – сказал Ханнасайд. – Я не исключаю в данном случае присутствие неизвестной женщины – но, знаете ли, наше управление не бездельничало, и пока что мы не нашли ни одной дамы, имевшей хоть какой-то мотив для убийства Верекера. Не скрою, мы проверяли нескольких. Тот неопрятный незнакомец, которого нам описывал дворецкий, навел меня на мысль, что, возможно, какая-то женщина забеременела, потому что этот странный визит отдает шантажом. Но я не обнаружил ничего подобного. Наоборот, Верекер как будто был вполне порядочным, и его женщины могли о себе позаботиться.

Джайлс сел на подлокотник кресла.

– Да, надо полагать, могли. Арнольд был не дурак. И я готов признать – вы представили убедительные доказательства того, что убийство вряд ли было совершено, когда Арнольд уже сидел в колодках. Но давайте взглянем на другую сторону картины. Вы можете допустить, что убийца, заколов человека, перенес труп к колодкам – самому заметному месту, какое могло прийти ему на ум, – и старательно усадил его там в естественном положении, что, по-моему, должно быть не только ужасной, но и трудной задачей? Для мисс Верекер она непосильная, для Мезурье – слишком жуткая, для Кеннета – слишком бессмысленная.

– Может, и не бессмысленная, – с этими словами Ханнасайд взглянул на часы и поднялся. – Это я должен постараться выяснить – помимо всего прочего. Кстати, мы пытались найти записи Верекера, которые у него были при себе в день смерти. Помните, мы обнаружили корешок чека на сто фунтов, выписанного им на себя, и только тридцать фунтов у него в кармане? Так вот, из тех семидесяти обнаружена пока только десятифунтовая кредитка, которой некий человек в синем костюме расплачивался с официантом за ужин в «Трокадеро грилл» в субботу вечером. Костюм мог быть темно-серым, и лица того джентльмена официант не припоминает, потому что тем вечером там обедало много людей. Нельзя сказать, что полицейские получают много помощи! Послушайте, мне надо идти! Большое спасибо за самые приятные часы, какие пока что провел, работая над этим делом.

Джайлс засмеялся:

– Надеюсь, они окажутся полезными.

– Может быть, – сказал Ханнасайд. – Всегда имеет смысл знать иную точку зрения.

Мистер Чарлз Каррингтон, узнав на следующий день от сына об этом визите, прекратил поиски карандаша, который, как он точно помнил, положил на стол пять минут назад и воскликнул:

– Нелепость! Ты не можешь быть одновременно и дичью, и охотником. Всегда остро отточенный карандаш – ты, наверное, сотни раз видел его у меня! Значит, суперинтендант Ханнасайд не знает, что думать об этих невоспитанных Верекерах! Теперь мне начинает казаться, что этот парень и меня сбил с толку. В нем есть нечто такое, о чем я не догадывался. Черт возьми, не мог же этот карандаш уйти!

Кеннет, узнав о визите Ханнасайда, громко подтвердил вердикт своего дяди, добавив, что если здесь какой-то обман, то ему следует немедленно сменить адвоката. Когда Джайлс объяснил ему всю утопичность этого намерения, он забыл о жалобе и заговорил о своих достоинствах как клиента. Кеннет пребывал в скверном настроении, и неблагоразумное замечание кузена, что он не замечал этих хваленых достоинств, подвигло его на громогласное изложение своего дела. Он расхаживал по студии, глаза его горели, на губах играла улыбка – Антония называла ее улыбкой эльфа, – и вызывал у кузена смешанное с тревогой восхищение изобретательностью, с которой описывал всевозможные фантастические способы, какими мог, будь у него такое желание, убить единокровного брата.

Памятуя замечания суперинтенданта, Джайлс спросил, зачем он поместил труп Арнольда Верекера в колодки. Ответ на этот вопрос, хотя и был забавным, пользы не принес, потому что Кеннет с жаром пустился в рассуждения о том, что считал духом дознания, перестал изображать убийцу и выдвинул множество поразительных версий, не самая блестящая из которых затрагивала репутацию приходского священника Эшли-Грин, джентльмена, совершенно ему неизвестного.

Джайлс сдался. Разобраться в помыслах Кеннета было невозможно. Если он и вел опасную игру, то явно предпочитал (и Джайлс мог только аплодировать его разумности) вести ее в одиночку.

Более неотложная проблема, чем вопрос, повинен он в убийстве или нет, заключалась, по мнению окружающих, в том, как склонить его пойти на похороны Арнольда Верекера. Утомительная, временами ожесточенная дискуссия, в которую был втянут Джайлс, бушевала весь вечер. Мергатройд, Виолетта, Лесли и Джайлс объединились на стороне благопристойности против Кеннета, которого поддерживала сестра, и его неопровержимых логических доводов. В этом столкновении победила в конце концов Виолетта. У нее не было сурового благочестия Мергатройд, но она твердо настаивала на том, что Кеннет должен по крайней мере появиться там, чтобы выказать подобающее почтение к покойному. Видя, что на него не действуют ни доводы, ни просьбы, она поднялась в холодном, лишь отчасти притворном гневе, свидетельствующем о ее намерении уйти, не позволив ему поцеловать ее или хотя бы коснуться руки. В глазах его сверкнула искра ярости, но ее погасила закрывшаяся за Виолеттой дверь. Он поспешил за невестой. Что происходило между ними в коридоре, остальным узнать не удалось, но через несколько минут они вернулись вместе. Кеннет был кроток, связан обещанием пойти на похороны, а Виолетта столь же очаровательна и мягкосердечна, сколь до того была разгневана.

– Если Кеннет женится на этой юной особе, то не сможет называть свою душу своей, – заметил потом Джайлс Антонии у дверей квартиры.

– Знаю, это отвратительно, – согласилась она. – И Кеннет, в сущности, не влюблен в нее. Он влюблен в ее внешность.

– Да, кстати, что с твоим женихом?

– Не знаю, но боюсь, что он намерен меня бросить, – ответила Антония с неизменной бодростью.

Однако это предположение оказалось неверным, так как Мезурье на следующий день отправился на похороны и потом вместе с Кеннетом вернулся в квартиру. Он вновь обрел душевное равновесие, и ничто не могло быть более вежливым, чем его извинение за то, что оставил Антонию в гневе, когда они виделись последний раз. Он, видимо, считал, что визит с пересмотренной версией в Скотленд-Ярд к суперинтенданту Ханнасайду избавит его от будущих дознаний. Кеннет же всеми силами разубеждал его в этом и так преуспел, что через два дня после примирения с невестой нервы Рудольфа стали заметно сдавать, и раздраженный тем, что Верекеры поглощены другими, более повседневными делами, он воскликнул:

– Не понимаю, как вы можете вести себя так, будто ничего не случилось или не может случиться!

– А что может случиться? – спросила Антония, подняв взгляд от путеводителей и железнодорожных расписаний. – Кен, мы вполне можем отправиться в Швецию. Я все продумала.

– Какой смысл говорить о путешествиях за границу, когда вы можете оказаться в тюрьме? – спросил Рудольф, пытаясь засмеяться.

– Ну, вот еще! – фыркнула Антония, отвергая эту мысль. – В тюрьме мы не окажемся ни в коем случае. И вообще, надоело мне это убийство.

– Хотел бы я знать, что делают полицейские!

– Рыщут, как свора ищеек, по нашим следам, – сообщил Кеннет, перегнувшись через спинку стула Антонии, чтобы взглянуть на путеводитель Бедекера. – И кстати об ищейках, почему вся мебель из моей спальни в коридоре?

– Это Мергатройд. Она говорит, что хочет навести порядок во всей квартире.

– Как, и в этой студии? – воскликнул Кеннет в таком испуге, какого не смогли вызвать самые мрачные предчувствия Рудольфа.

– Да, но только завтра. Лесли сказала, что придет помочь. Думаю, она позаботится о твоих картинах, – утешила брата Антония, умолчав, однако, что истинной коварной целью Мергатройд было не допускать в квартиру в течение дня Виолетту Уильямс, пусть даже ради этого требовалось залить водой пол студии.

Впрочем, достигнуть цели Мергатройд так и не удалось. Виолетта явилась на следующий день после обеда – в последнее время она приобрела эту привычку. Найдя студию в страшном беспорядке – одна взъерошенная женщина полировала ручки выпуклого сундука, другая выкладывала содержимое из переполненных ящиков письменного стола, а Кеннет, сидя на подоконнике, читал им вслух отрывки из «Оксфордского сборника поэзии семнадцатого века», – она неожиданно проявила свою деловую хватку. Потребовав у Мергатройд комбинезон, Виолетта через десять минут уже руководила работами. К тому времени, когда она продемонстрировала Лесли, как лучше всего чистить бронзу, убедила Антонию, что нужно взять большую коробку и сложить в нее ненужные бумаги, и вновь развесила все картины, которые сняли помыть, лишь один человек из находившихся там изначально четверых остался невозмутимым. Это был, разумеется, Кеннет. Не обращая ни малейшего внимания на просьбы уйти или немного помолчать, он продолжал листать «Оксфордский сборник», находить новые цитаты и зачитывать их вслух, совершенно не смущаясь тем, что его никто не слушает. Непрестанные замечания он пропускал мимо ушей и соблаговолил ответить лишь раз, когда Виолетта, потеряв всякое терпение, раздраженно спросила: «Когда ты перестанешь читать вслух Мильтона?» На это он, дойдя до конца строки, спокойно обронил: «Никогда».

Всякий раз, когда Кеннет обращался к ней не с тем любовным почтением, какого она требовала, настроение у Виолетты неизменно портилось. Лесли и Антония ничуть не удивились, когда она, обнаружив в ящике письменного стола пистолет, ухватилась за представившуюся возможность и сказала с прикрытым любезностью ехидством:

– Тони, дорогая, это твой? Хорошо, что полиция о нем ничего не знает.

– Не понимаю почему, – ответила Антония. – Он полностью заряжен, из него не стреляли несколько месяцев.

– Дорогая, почему ты так обидчива? – притворно удивилась Виолетта, приподняв изящные брови. – Теперь я ни за что не посмею спросить, зачем тебе такое странное оружие.

– Это хорошая вещь, – сказала Антония.

Разговор после этого прекратился, но благодаря умелой помощи Виолетты студию так быстро привели в порядок, что Антония пожалела о своем минутном раздражении, отобрала у Кеннета книгу и велела Мергатройд приготовить чай.

В разгар чаепития дверь открылась, и в студию заглянул человек, которому можно было дать и тридцать пять, и сорок пять лет. У него было добродушное, чуть робкое выражение лица. Серые, налитые кровью глаза смотрели с дружелюбной рассеянностью. Сидевшие за столом безучастно и выжидающе уставились на него.

Пришедший неодобрительно усмехнулся.

– Привет! – сказал он хрипловатым тоном человека, слишком часто заглядывающего в рюмку. – Дверь была не заперта, поэтому я решил войти. Как поживаете?

Антония вопросительно посмотрела на брата и с испугом увидела, как тот побледнел. В глазах Кеннета можно было прочесть изумление, гнев, ужас.

– Господи! – сдавленно воскликнул он. – Роджер!

Глава тринадцатая

От неожиданности Виолетта уронила бутерброд на пол. Сидевшая рядом с ней Лесли услышала, как она ошеломленно произнесла:

– Но он мертв! Все говорили, что он мертв!

Антония хмуро оглядела пришельца.

– Правда? Так вот кого ты мне напомнил. Мы думали, ты мертв.

– Думали! – выкрикнул Кеннет. – Мы знали, что он мертв! Он был мертв много лет!

– Собственно говоря, я никогда не умирал, – произнес Роджер Верекер с таким видом, будто открывал секрет. – Просто какое-то время представлялось разумным числиться в мертвецах, потому что запахло жареным из-за денег. Я уже не помню подробностей, но люди были очень злы, очень.

– Но с какой стати ты все это время оставался мертвым? – спросила Антония.

– Сам не знаю. Не было особого смысла возвращаться к жизни. Потребовалось бы множество всяческих хлопот. Я подумывал об этом, но мне и без того жилось недурно. Ты, очевидно, Тони! Я бы тебя не узнал. Кеннет тоже изменился. С такими волосами ему надо бы сходить в парикмахерскую.

– Оставь мои волосы в покое! – гневно воскликнул Кеннет. – Если ты…

– Не волнуйся, я не собирался их касаться. Знаете, так странно видеть вас обоих выросшими. У Тони, когда я видел ее последний раз, была косичка – может быть, я ее с кем-то путаю, но, думаю, то была она. Длинная косичка с бантом на конце. Ты был несносным зверенышем. Вижу, изменился не так сильно, как Тони. Помню, ты возился с вонючими красками.

– И сейчас возится. Он художник, – сказала Антония.

Роджер встретил эту весть с легким, мимолетным удивлением.

– Нет, правда? Что ж, тогда извиняюсь, что заговорил о его волосах. Вот что бывает, когда долго не видишься. Теперь я собираюсь осесть на родине. Собственно говоря, почему бы нет? Надоедает скитаться. Человека, которого приняли за меня в том кубинском скандале, звали Генри Фишер. Я имею в виду того, кого убили. Поначалу я не имел ничего против; казалось, все равно, что одно имя, что другое. Но вы не представляете, как надоедает, что тебя зовут Фишер. Я носил эту фамилию семь лет, и меня это очень раздражало. Вот и подумал, что нужно вернуться домой.

– Мне кажется, – произнесла Антония, с раздражением слушавшая эту бессвязную речь, – что ты вполне мог бы зваться Верекером и не возвращаясь на родину.

– Нет-нет. Это было бы небезопасно. Кровопийцы и все такое прочее. Да и почему мне не следовало возвращаться домой?

– Потому что ты здесь нежелателен! – сказал Кеннет. – Господи, как меня это бесит! – Он принялся расхаживать взад-вперед, потрясая сжатыми кулаками. – Семь лет мы жили иллюзиями, считали тебя мертвым, и тут появляешься ты – в самое неподходящее время! И губишь все!

– Господи, я об этом не подумала! – воскликнула Антония. – Должна сказать, это уж слишком!

– Слишком? Это ужасно! Какая польза от того, что Арнольд убит, если на нашу голову свалился Роджер?

Тут Виолетта, сидевшая в ледяном молчании, пронзительно закричала:

– Прошу вас! Как вы можете так говорить?

На нее никто не обратил внимания. Антония сидела, враждебно глядя на Роджера, Кеннет продолжал расхаживать взад-вперед, а Роджер осторожно произнес:

– Что вы сказали? Иногда мне кажется, что я становлюсь туговат на ухо. Да не топай ты так, что за дурная привычка. У меня от этого кружится голова.

– Арнольд мертв, – сказала Антония.

Роджер удивленно захлопал глазами:

– Мой брат Арнольд?

– Да, конечно. Думаешь, мы знаем сотни Арнольдов?

– Но он не может быть мертв!

– Уверяю тебя: это так.

– Какая неожиданность. Конечно, раз ты говоришь, что он мертв, то, наверное, так оно и есть. Только я ничего не понимаю. Отчего он умер?

– От ножа в спине! – бросил Кеннет через плечо.

Роджер с удивленным видом пощелкал языком.

– Ничего не понимаю. Это потрясающе, просто потрясающе. Но кто это беднягу?

– Мы не знаем, – ответила Антония. – Возможно, Кеннет или я.

– Не надо так шутить, – сказал Роджер. – Тебе бы самой понравилось получить удар ножом в спину? Когда это произошло?

– В прошлую субботу, – ответила Антония.

Роджер уставился на нее, потом поискал взглядом кресло и сел.

– Поразительно, – сказал он. – В высшей степени поразительно.

Кеннет наконец остановился.

– Сколько времени ты уже в Англии? – спросил он.

– Сейчас скажу, – любезно ответил Роджер. – Я сошел на берег вчера. Потрясающее совпадение. Вернулся домой, собираясь увидеть бедного старого Арнольда, и узнаю, что его только что убили.

– Если ты собирался с ним повидаться, почему не отправился на Итон-плейс, а явился сюда?

– Оборот речи, – объяснил Роджер. – Говоря о намерении увидеть Арнольда, я хотел сказать, что не знал о его кончине.

Он обратил внимание Антонии на Лесли Риверс – та поднялась из-за стола и надевала перед зеркалом шляпку.

– Кто-то уходит. Послушайте, не надо из-за меня уходить.

– Я все же пойду, – сказала Лесли. – Мне кажется, вам нужно многое сказать друг другу.

– Славная девушка, – заметил Роджер, когда та ушла. – А кто другая?

– Виолетта Уильямс. Она помолвлена с Кеннетом, – ответила Антония.

– О! – с сомнением произнес Роджер. Увидев, что Виолетта слегка поклонилась, он приподнялся, чтобы ответить таким же вежливым приветствием. Потом снова сел в кресло и долго пребывал в раздумье, а потом спросил:

– Если Арнольд мертв, кто получает все деньги?

– О, дайте мне воздуха! – воскликнул Кеннет и снова принялся расхаживать взад-вперед.

Антония ответила с легким презрением:

– Ты, и тебе это прекрасно известно. Вот почему мы очень недовольны твоим появлением.

– Что ж, я так и думал, – кивнул Роджер. – Надо сказать, мне они будут не лишними. Сперва я был слегка потрясен этой вестью, но теперь вижу, что дела не так уж плохи. Заметьте, я прекрасно понимаю вашу точку зрения.

– Если ты сейчас же не уберешься, в семье произойдет еще одно убийство, – сквозь зубы процедил Кеннет.

– Ну-ну, не злись, – любезно посоветовал ему Роджер. – Ты скоро привыкнешь к тому, что я вернулся. Поживи с мое, и поймешь, что привыкнуть можно к очень многому. А что касается ухода, то я собираюсь пожить у вас денек-другой, пока не получу свои вещи.

– Нет! – хором воскликнули его единокровные брат и сестра.

– Все это хорошо, – сказал Роджер. – Но если я не останусь здесь, куда же мне идти?

– Куда угодно. Нам все равно, – ответила Антония.

– Да, но по правде говоря, – доверительно произнес Роджер, – я сейчас на мели.

– У тебя двести пятьдесят тысяч фунтов, – злобно сказал Кеннет.

– Это столько оставил Арнольд? Невероятно! Если бы я знал…

Он не договорил и покачал головой.

– Что это значит – если бы ты знал? – спросила Антония.

Он рассеянно взглянул на нее:

– Забыл, что хотел сказать. Беда в том, что у меня нет одежды.

– У тебя должна быть какая-то одежда, – возразила Антония.

– Вот-вот. Ты можешь так думать, и, честно говоря, кое-что у меня есть, только мне пришлось отдать в залог свой чемодан.

– Ну и что? – без малейшего сочувствия спросила Антония.

– Какой смысл иметь множество рубашек и прочего, если их не в чем носить? Понимаешь?

– О господи, – простонал Кеннет. – Я не вынесу!

– Это очень неразумно, – сказал Роджер. – Как-никак это не твои вещи. Если бы я стал отдавать в ломбард твои рубашки, ты имел бы полное право выражать недовольство. Если я не могу пользоваться своими вещами, это кое-что значит. Более того, если я унаследую все деньги Арнольда, то смогу купить много новой одежды, и все будет в порядке. Только не думай, что мне так уж хочется у вас остаться. Я совсем не прочь поселиться в отеле, будь у меня деньги. Может, одолжишь мне несколько фунтов – скажем, пятьдесят, – чтобы как-то перебиться?

– Не ломай комедию! – саркастически сказал Кеннет. – Ты ни разу в жизни не вернул долга!

– Совершенно верно, – согласился Роджер с неизменной любезностью, – но охотно верну тебе эти деньги, если получу двести пятьдесят тысяч фунтов.

– Нет, на такой риск я не пойду, – ответил Кеннет. – Обратись к Джайлсу. От меня ты ничего не получишь.

Тут дверь отворилась, и вошла Мергатройд убрать посуду после чаепития. Антония угрюмо сказала:

– Смотри, Мергатройд, что произошло. Разве это не чертовски скверно?

Мергатройд начала было укорять ее: «Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не употребляла таких…» Потом она увидела Роджера и пронзительно вскрикнула.

– Привет, Мергатройд, – сказал Роджер с вялой, виноватой улыбкой. – Ты еще жива?

Мергатройд, казалось, лишилась дара речи. Она дважды сглотнула, а потом заговорила глухим голосом:

– Я так и знала. Мисс Лесли может подтвердить, что вчера я совершенно ясно увидела в чайной чашке дурные вести. И сказала: «Помяни мои слова, этому дому грозит что-то ужасное».

– Многие высмеяли бы прорицание будущего по чайной чашке, – сказал заинтересованный Роджер. – Но лично я всегда думал, что в этом что-то есть. Это бросается в глаза. Ты мало изменилась. Потолстела, конечно, но я узнал бы тебя где угодно.

– Буду признательна, если вы перестанете обсуждать меня, мистер Роджерс! Зачем вы вернулись домой, вот что я хотела бы знать. Хотя и спрашивать не нужно. Явно вынюхивать, чем поживиться! Как гиена! – От гнева ее голос усилился и окреп: – Вы собираетесь отнять у мастера Кеннета то, что принадлежит ему! Не отпирайтесь! Будь на то моя воля, вы быстренько отправились бы туда, откуда явились!

– Да, – сказала Антония. – Но у него нет одежды, и он говорит, что останется у нас.

– В этом доме он не останется! – сказала Мергатройд.

– Я не стану мешать, – заверил Роджер. – Ты даже не будешь меня замечать.

– Да, когда вы окажетесь по ту сторону парадной двери, не буду, – последовал твердый ответ.

Виолетта поднялась из-за стола и медленно прошла по комнате.

– Не кажется ли вам, что все это слегка неблагородно? – спокойно сказала она. – Кеннет, дорогой, перестань ходить туда-сюда и постарайся быть разумным. В конце концов, бедный мистер Верекер не может ожить! – Она улыбнулась Роджеру и любезно добавила: – Ужасная пара, правда? Не обращайте внимания на то, что они говорят. И никто не предложил вам чаю! Хотите чашечку?

– Нет, – откровенно ответил Роджер, – но не отказался бы от виски с содовой, если они есть под рукой.

– Конечно, – сказала она, – я подам, раз эти грубияны забыли о хороших манерах.

Кеннет уставился на нее в недоумении.

– Моя дорогая девочка, понимаешь, что это значит? Ты хоть поняла, кто он такой?

– Да, дорогой, прекрасно поняла, – ответила она, подходя к буфету и открывая одну из дверец. – И если я могу воспринимать это благопристойно, думаю, ты бы тоже мог. Скажете, когда хватит, мистер Верекер?

– Если скажет, это нужно будет где-то записать, – заметил Кеннет.

– Перестань, – сказала ему Виолетта властным тоном. – Вы любите в такой пропорции, мистер Верекер?

– Почти в любой, – простодушно ответил он. – Забыл ваше имя, но спасибо.

– Уильямс, – сказала она. – Виолетта Уильямс. Боюсь, имя очень обыденное.

– Да, имена порой выбирают не очень удачно, – согласился Роджер. – Ну, всем желаю удачи! Будем здоровы!

Его родственники встретили это холодным молчанием. Мергатройд, возмущение которой перенеслось на Виолетту, взявшую на себя обязанности хозяйки дома, внезапно сказала:

– Ну и что теперь делать, хотела бы я знать?

– Не беспокойся обо мне, – произнес Роджер. – Я легко приспосабливаюсь к новой обстановке. И, думаю, долго здесь не задержусь. Хочу снять отдельную квартиру.

– Чего беспокоиться? – сказал Кеннет. – Мало тебе дома Арнольда?

– Мне он не понравится, – ответил Роджер с большей решимостью, чем выказывал до сих пор. – Совсем не мой стиль. Однако скажу вот что: я отдам его тебе и Тони.

– Спасибо. Нам он не нужен.

Сидевшая в задумчивости Мергатройд смягчилась:

– Видимо, ему придется остаться. Что хорошего, если он будет слоняться по городу, как настоящий бродяга. Он может спать на раскладушке в кладовой.

– Мне понадобится и пижама Кеннета, – подхватил Роджер.

– Если ты останешься в этой квартире, я отсюда уйду, – заявил Кеннет.

– Нет, не уйдешь, – сказала сестра. – Я не останусь с ним одна.

– Хорошо, давай уйдем вдвоем. Давай сразу отправимся в Швецию.

– Не могу. Кто будет смотреть за собаками?

– К черту собак!

– Много их у вас? – спросил Роджер, беспокойно озираясь по сторонам. – Что за собаки?

– Бультерьеры, – лаконично ответила Антония.

– Не нравятся мне они. Меня однажды укусила собака, сказали, что это бультерьер. Хотя я не спрашивал.

– Давай впустим сюда собак, – сказал Кеннет, повеселев. – Никогда не знаешь, где может повезти.

– Кеннет, перестань ребячиться, – вмешалась Виолетта. – Не мне что-то предлагать, но не думаешь ли ты, что мистеру Каррингтону следует сообщить о произошедшем?

– Неужели дядя Чарлз еще жив? – спросил Роджер. – Я не хочу его видеть. Когда я последний раз с ним встречался, он наговорил мне таких слов, что вспоминать не хочется.

– Тебе не нужно его видеть, – сказала Антония. – Несколько летназад наши дела взял у него Джайлс.

– А, Джайлс! – сказал Роджер. – Ну, против него я ничего не имею. Помнится, он был хорошим парнем. Я учился вместе с ним в школе.

– Да, пока тебя не исключили, – сказал Кеннет.

– Ты перепутал, – возразил Роджер. – Видимо, имел в виду Оксфорд. Да, там я попал в беду. Подробностей не помню, но было много всяких неприятностей. Собственно говоря, я всю жизнь был очень неудачлив. Не подумайте, что я жалуюсь.

Антония, очевидно, решив, что предложение Виолетты было дельным, подошла к телефону и набрала номер кузена. Джайлс ответил сам, и Антония, услышав его голос, сказала без всякого предисловия:

– Джайлс, ты занят? Если нет, приезжай немедленно.

– Зачем? – спросил он. – Что на сей раз стряслось?

– Нечто очень неприятное. Появился Роджер.

– Что?

– Роджер. Он совсем не мертв. Он здесь.

Наступило ошеломленное молчание, а потом Джайлс сказал дрожащим от смеха голосом:

– Какое несчастье!

– Да, это ужасно. Мы совершенно не знаем, что делать.

– Моя бедная Тони, боюсь, ты ничего не сможешь сделать.

– Тебе хорошо смеяться, но он говорит, что останется у нас, пока ты не ссудишь ему кое-какие деньги. Ты бы не мог сразу привезти их? Он хочет пятьдесят фунтов, но, думаю, двадцати будет достаточно. У него нет одежды.

– Как, совсем нет?

– Да – то есть нет, идиот, конечно, есть! Но нет пижамы и прочих вещей.

– Совершенно в его духе! – сказал Джайлс.

– Наверное, но суть в том, что мы не хотим оставлять его здесь, а он не уйдет, если у него не будет денег.

– Моя дорогая девочка, я не смогу сделать все так быстро!

– Наверное, ты не хочешь давать ему в долг? – спросила Антония без особой надежды.

– Мне не следует этого делать, – ответил Джайлс.

– Я и не думала, что следует. Но, знаешь, будет очень неприятно, если нам придется оставлять его здесь.

– Где он?

– Я же все время твержу! Здесь!

В голосе Джайлса слышался смех.

– В студии?

– Да, конечно, – раздраженно ответила Антония.

– Как ему, должно быть, нравится этот разговор!

Тут вмешался Роджер, слушавший со своей обычной безмятежностью:

– Передай старине Джайлсу от меня привет.

– Он хочет, чтобы я передала тебе его привет. Вот такой он.

– Он всегда был таким. Я не могу подняться до таких дружественных высот, но скажи ему, что поздравляю его с тем, что он жив. Откуда он взялся?

– Наверное, из Южной Америки. Я не спрашивала. Так или иначе, он вчера сошел на берег. Приезжай!

– Тони, я не смогу сделать ничего полезного, но если хочешь, загляну после ужина.

Ей пришлось довольствоваться этим. На другом конце провода Джайлс Каррингтон, положив трубку, на минуту задумался. Потом с легкой улыбкой на губах снова поднял трубку и позвонил в Скотленд-Ярд.

Суперинтендант Ханнасайд был все еще в здании, и через несколько минут Джайлса с ним соединили.

– Ханнасайд, это вы?

– Я, – ответил суперинтендант.

– Интересно, помните ли вы мое предсказание: должно случиться что-то неожиданное?

– Да.

Голос суперинтенданта от интереса стал оживленнее.

– Так вот, я подумал, вам будет интересно узнать, что предсказание сбылось, – сказал Джайлс. – Роджер Верекер вернулся на родину.

– Кто это?

– Роджер Верекер, – объяснил Джайлс, – тот самый брат, которого семь лет назад сочли мертвым.

– Господи! – Голос суперинтенданта звучал удивленно. – Когда он вернулся?

– Мне сообщили, что Роджер сошел на берег вчера – думаю, приплыл из Южной Америки, хотя не уверен. Сейчас он находится в студии. Хочу вечером заглянуть туда, увидеться с ним.

– Не возражаете, если я поеду с вами? – спросил Ханнасайд.

– Нисколько, – бодро ответил Джайлс Каррингтон.

Глава четырнадцатая

Виолетту, которая незадолго до ужина сделала вид, что покидает студию, легко уговорили остаться. Кеннет сказал, что раз уж ей, похоже, так нравится Роджер, пусть остается и развлекает его, поскольку ни он, ни Тони на это не способны. Она восприняла слова жениха спокойно, лишь прохладно улыбнулась ему и продолжала вежливо расспрашивать Роджера о его путешествии. Вскоре бестактно явилась Мергатройд, намереваясь показать Роджеру путь в кладовую, которой предстояло стать его временным жилищем. Попутно она сделала Верекерам выговор и заявила, что ей до того жаль Роджера, встретившего такой прием, что она готова кое-что для него сделать. На это Антония ответила, что Роджеру их прием как с гуся вода. Замечание было настолько верным, что Виолетта не смогла возразить. Гораздо больше смысла Антония увидела во втором ее доводе. Он заключался в том, что, выразив так явно свое недовольство, Кеннет навлек на себя сильное подозрение. Антония была склонна согласиться с этим, но Кеннет тут же стал утверждать, что его реакция естественна и скорее озадачит полицейских, чем убедит их в том, что это он убил Арнольда. Посреди неизбежно разгоревшихся прений Роджер вернулся в студию, и Кеннет в запале спора без обиняков тут же выложил ему суть дела.

Роджер внимательно выслушал его и, нисколько не смутившись, рассудительно сказал:

– То есть если ты и дальше будешь выражать недовольство из-за того, что я вернулся, полицейские подумают, что это ты пырнул ножом Арнольда?

– Нет. Это Виолетта так думает. Если бы я делал вид, будто ничего не имею против, они бы заподозрили меня гораздо скорее.

– Ну, не знаю, – произнес Роджер. – Конечно, они могли бы, но с полицией лишняя осторожность не помешает. У меня в свое время было много неприятностей со всякими полицейскими. Иногда я думаю, что хуже английских не бывает, иногда сомневаюсь в этом. Кстати, ты действительно убил Арнольда? Не хочу быть излишне любопытным, но мне интересно.

– Какого ответа ты ждешь?

– Ты прав, – сказал Роджер. – Глупо с моей стороны. Если это сделал ты, то мой приезд тебя, конечно, ужасно раздосадовал. Получается, ты зря потратил время.

– Может, и тебя стоит убить… – задумчиво промолвил Кеннет.

– Ну-ну, не говори так, – сказал Роджер. – А то вдруг и в самом деле набросишься. Я всегда терпеть не мог импульсивных людей.

Кеннет оценивающе разглядывал его.

– Лучше всего, разумеется, было бы взвалить убийство Арнольда на тебя, – сказал он. – Пока не знаю, каким образом, но, возможно, что-нибудь придумаю.

– Неплохая мысль, – заметила Антония. – И мотив не нужно придумывать, у него он есть.

– Знаете, мне это не нравится, – сказал Роджер с легким беспокойством в голосе. – И затея ваша бессмысленная. Я уже сказал вам, что сошел на берег только вчера.

– И к тому же, – продолжала, повеселев, Антония, – орудием убийства был иностранный кинжал или стилет (забыла, что именно), распространенный в Испании и в Южной Америке. Так сказали на дознании.

– Ты мне этого не говорила, – упрекнул ее Кеннет.

– Это очень важно. Естественно, Роджер воспользовался бы таким оружием.

– Ошибаешься, – заговорил Роджер. – Вот этой штукой я бы ни за что не воспользовался. Мне в голову бы не пришло резать людей. Такое часто приходится видеть в тех местах, где я побывал, но это не значит, что и сам начинаешь так же поступать. Я, во всяком случае, не начну. А потом, я ничего не знал об этом убийстве, пока вы мне не сказали. Да, собственно, и сейчас много не знаю. Даже не одобряю его.

Однако Кеннета нелегко было сбить с избранного направления мыслей, и он стоял на своем, пока не подали ужин. Мергатройд обслуживала их молча, лишь изредка бросая на Роджера враждебный взгляд. Позднее она сказала Антонии, что, пожалуй, с Роджером можно было бы поладить.

– При всех его недостатках, мисс Тони, – я могла бы перечислять их до завтра, – он не подлый. Я где угодно это скажу.

– Не подумай, что я собираюсь жить за счет Роджера, – ответила Антония.

– Никогда не знаешь, как можешь поступить, пока не дойдет до дела, – заявила Мергатройд.

Джайлс Каррингтон появился уже в десятом часу. Впуская его и суперинтенданта в квартиру, Мергатройд пренебрежительно фыркнула и заметила, что беда не приходит одна.

Собравшаяся в студии маленькая компания была недружной, несмотря на все усилия Виолетты. Ей удалось остановить Кеннета, пытавшегося придумать, как Роджер мог совершить убийство, находясь при этом в открытом море, но она не смогла побудить его принять участие в общей беседе, которую пыталась завязать, или быть вежливым с единокровным братом. Она всеми силами старалась навести Роджера на рассказ о его путешествиях, но Кеннет, раздражавшийся всякий раз, когда она одаривала вниманием другого мужчину, губил почти все воспоминания Роджера замечанием, что не верит ни единому его слову. Он забился в уголок самого большого кресла и бросал оттуда гневные испепеляющие взгляды. Интерес он проявил лишь однажды – во время несвязного рассказа Роджера о том, как его дважды пыталась убить красавица-испанка.

Откровенно скучавшая Антония свернулась клубочком на диване и читала роман. У ее ног улеглись две собаки. Когда ее кузен вошел в студию, она с облегчением отложила книгу и приветствовала его.

– О, замечательно! – сказала она. – Ты приехал и теперь можешь посоветовать, как нам от него избавиться! Привет! Зачем ты привел полицейского?

Из глаз Кеннета исчезло злобное выражение. Он подскочил и воскликнул:

– Видишь, Роджер, как верна моя догадка! За тобой уже пришли!

Роджер тоже поднялся, вид у него был очень встревоженный.

– Если полицейские наводнят эту квартиру, мне придется уйти, – заговорил он. – Я не боюсь неудобств, я уже полежал на раскладушке, она вполне годится. Мне приходилось спать в гораздо худших местах. Но я терпеть не могу полицейских, как некоторые люди кошек. Всегда чувствуешь, как полицейский входит в комнату, и у тебя появляются мурашки. Обратите внимание: против кошек я ничего не имею. Вовсе нет. Собственно, если бы я захотел завести какое-то животное, то, наверное, выбрал бы кошку.

– А я нет, – возразила Антония. – Это безжалостные существа – хотя, полагаю, кошки бывают разные.

– Ты права, – сказал Роджер. – Только не говори, что бывают разные полицейские, потому что это будет неправдой. Я всегда недоумевал, зачем нужны полицейские, не считая того, чтобы стоять на перекрестках и вытягивать руки, да и то, думаю, с этой работой кто угодно мог бы справиться точно так же, если не успешнее.

– Не говори ерунды! Кто угодно сочтет, что ты хочешь завести среди них любимчика. И если бы движение регулировали другие люди, они все равно были бы полицейскими, так что я не вижу никакой разницы.

Роджер внимательно выслушал ее довод.

– Что-то тут не так, – сказал он. – Не знаю, что именно, и не собираюсь выяснять, но почему-то мне это кажется неверным.

Слабая надежда Ханнасайда найти в Роджере нормального члена семейства Верекер улетучилась. Он вздохнул и перенес внимание на Кеннета.

Джайлс вмешался, прежде чем Антония успела вступить в спор.

– Помолчи, Тони. Ну, Роджер, как дела? Когда прибыл?

– Мне уже надоело отвечать на этот вопрос, – сказал Роджер, пожимая ему руку. – Постоянно говорю всем, что сошел на берег вчера. Я рад, что ты приехал, положение у меня очень неловкое. Я оказался на мели. Говорят, ты один из душеприказчиков Арнольда, так что сможешь ссудить мне какие-то деньги. Сколько ты привез?

– Ничего не привез, – ответил Джайлс. – Не могу ссужать тебе деньги так необдуманно.

Интерес, светившийся несколько минут в глазах Роджера, угас. Он вновь обрел обычный бесстрастный вид, уныло заметив, что не понимает, зачем в таком случае Джайлс потрудился приезжать.

– Это не значит, что я не хочу тебя видеть, – добавил он. – Но особого смысла в твоем приезде не нахожу.

– Если он преуспеет в избавлении нас от тебя, в его приезде будет громадный смысл, – злобно сказал Кеннет. – Присаживайтесь, мой друг-суперинтендант, присаживайтесь! Чего вам предложить? Виски? Пива?

Суперинтендант отказался от угощения.

– Мне очень жаль прерывать эту… семейную вечеринку, – сказал он, – но…

– Ничего, – заговорил Кеннет. – Мы рады вас видеть. Правда, мой единокровный брат не рад, но, возможно, потому, что у него нечиста совесть. Зато остальные в восторге. Правда, Виолетта? Кстати, дорогая, ты вроде бы не знакома с нашим другом-суперинтендантом. Это он. Суперинтендант, это моя невеста – мисс Уильямс.

Виолетта слегка кивнула и одарила Ханнасайда той легкой, механической улыбкой, которую приберегала для тех, кто занимал в обществе более низкое положение, чем она. Отвернувшись от него, она вполголоса сказала Кеннету, что ей следует уйти. Кеннет тут же воспротивился, и она пошла на компромисс, тактично направившись в другой конец комнаты открыть окно.

Тем временем Джайлс представил суперинтенданта Роджеру, и Ханнасайд стал добродушно объяснять мнимую причину своего визита.

– Полагаю, вам сообщили, мистер Верекер, что ваш брат, мистер Арнольд Верекер, был убит ножом в Эшли-Грин в прошлую субботу, – начал он, – поэтому я уверен, что вы…

– Да, мне сказали, – ответил Роджер, – но я не имею к этому никакого отношения. Естественно, я был потрясен этой вестью. Даже не поверил сперва.

– Должно быть, это было жуткое потрясение, – сочувственно согласился Ханнасайд.

– Да, конечно. Если бы я узнал, что его застрелили или он сунул голову в газовую печь, то воспринял бы это иначе, теперь в этом нет ничего удивительного. Однако нож в спину – совершенно необычный способ убийства для Англии. Мне сразу же вспомнилась Колумбия.

– Действительно, – сказал Ханнасайд. – Вы только что вернулись из Колумбии?

– О нет, – уклончиво ответил Роджер. – Но я жил в тех краях какое-то время. Мне там не нравилось, но вы поразились бы тому, какая в Колумбии поножовщина. Во всяком случае, при мне было так, но, конечно, теперь положение могло измениться.

– Я всегда считал те края варварскими, – сказал Ханнасайд. – Однако говорят, что Южная Америка – материк будущего.

– Чего только не скажут, – махнул рукой Роджер.

Ханнасайд упорно продолжал расспросы:

– Откуда вы прибыли?

– Из Буэнос-Айреса, – ответил Роджер. – Только наводить там справки обо мне не имеет смысла, я жил под другой фамилией. Так удобнее, – пояснил он.

– Понятно, – сказал Ханнасайд. – Значит, вы только что вернулись. Когда сошли на берег?

– Вчера, – ответил Роджер, недоверчиво глядя на него.

Ханнасайд улыбнулся.

– Мне это представляется замечательным алиби, – беспечно сказал он. – Как называлось ваше судно?

– Знаете, я забыл, – ответил Роджер, – если только знал, в чем слегка сомневаюсь. Сказать по правде, я не особенно интересуюсь судами. Есть люди, которые, едва взойдя на борт, начинают знакомиться с главным механиком, чтобы иметь возможность спуститься в машинное отделение. Честно говоря, это отвратительное, дурно пахнущее место. Терпеть его не могу.

Джайлс, который полушутливо-полусерьезно расспрашивал Антонию, помирилась ли она с Мезурье, повернул голову и сказал:

– Должен же ты помнить название судна?

– С какой стати «должен»? – ответил Роджер. – Я могу забыть и более важные вещи. Хотя не говорю, что оно не вспомнится. Очень часто вещи вспоминаются, даже те, что случились много лет назад.

– Забывчивость тебе будет кстати, – заметил Кеннет, закуривая сигарету. – Как глупо ты поступил, назвав нам свою вымышленную фамилию! Мог бы и ее забыть.

– Нет, – возразил Роджер с неожиданной злобой, – не мог. Если бы тебя много лет называли Фишером, ты бы тоже ее не забыл.

– Мне только что пришла на ум жуткая мысль, – неожиданно сказала Антония. – Ты женат?

– Это не важно, – отрывисто произнес Кеннет. – Один только факт, что он жив, загубил все.

– Не совсем, – ответила Антония. – В конце концов, он должен умереть намного раньше тебя, потому что ему почти сорок. Вот только если у него целые орды детей, тут уж ничего не поделаешь.

– Об этом не беспокойтесь, – сказал Роджер, – потому что я не женат. Я совершил в жизни много глупостей, но никому не позволил женить меня на себе.

– Замечательно! – издевательски произнес Кеннет. – Так легко представить пылкую очередь рвущихся за тебя замуж…

– Не пытайся острить, – умоляюще произнес Роджер. – Это очень беспокойная привычка. Все, чего я хочу, – это спокойная жизнь, но как ее добиться, если ты умничаешь, а полицейские снуют туда-сюда, как…

– А все, чего я хотел, – злобно перебил его Кеннет, – это чтобы ты оставался подобающе погребенным!

– Антипатия, мистер Верекер? Или вы обнаружили, что обретение крупного состояния не столь маловажное событие, как вы хотели нас убедить?

В ровном голосе суперинтенданта слышалась ироническая нотка. При звуке его Кеннет повернулся, не теряя самообладания, но насторожился, и его дурное расположение духа мгновенно улетучилось. Взгляд стал вызывающим, озорная улыбка появилась вновь.

– «Удар, удар всерьез!» И все-таки, мой друг-суперинтендант, вы подозревали бы меня больше, если бы казалось, что мне безразлично, унаследую ли я состояние Арнольда.

– Возможно, – признал Ханнасайд. – Но вам следует подумать, не могу ли я подозревать, что выказываете вы досады гораздо больше, чем испытываете, с целью напустить нам пыли в глаза. – Он сделал паузу и, поскольку Кеннет ответил не сразу, добавил: – «Опять удар. Не правда ли?»

Кеннет засмеялся и сказал, не скрывая восхищения:

– «Удар. Не отрицаю». Знаете, вы начинаете мне очень нравиться.

– Я могу ответить вам такой же любезностью, если перестанете пытаться одурачить меня. Вы любите приводить цитаты из «Гамлета» (хотя не всегда уверены в источнике), поэтому приведу вам для размышления еще одну: «Увы, кулик попался. Я ловко сети, Озрик, расставлял и угодил в них за свое коварство».

– А, «я гибну сам за подлость и не встану!». Обещаю, Озрик, что этот разговор не изменит моего отношения к вам.

Роджер, сидя в кресле, подался к Джайлсу и сказал вполголоса:

– Я что-то ничего не понимаю. Его фамилия Озрик? Мне показалось, ты назвал его Ханнасайдом.

– Можно чрезмерно заумничаться, мистер Верекер.

– Поверю вам на слово. Но я только честен. Разве вы приехали не ради того, чтобы посмотреть, как я реагирую на возвращение блудного сына?

Ханнасайд слегка улыбнулся. Наблюдавшая за ним Антония бесстрастно произнесла:

– «Тот и другой в крови». Я надеялась, что смогу избавиться от него рано или поздно.

С этим замечанием недоумение Роджера, похоже, достигло предела. Он пытался следить за диалогом, но тут сдался и закрыл глаза.

– Кеннет, ты нам не помогаешь, – сказал Джайлс.

– А с какой мне стати вам помогать? Я не хочу разоблачения убийцы – если, конечно, это не Роджер. Я одобряю его.

Роджер открыл глаза.

– Вот это очень разумное замечание, – заговорил он. – Я имею в виду не то, что говорилось обо мне, а остальное. Я тоже не хочу знать, кто он, а раз мы не хотим, какое дело до этого всем прочим? Вот что не нравится мне в полицейских. Вечно суют нос в чужие дела.

– Нельзя осуждать их за это, – рассудительно сказала Антония. – Они обязаны так поступать. Но сейчас мне представляется гораздо более важным решить, что делать с тобой. Джайлс, тебе легко говорить, что не можешь одолжить ему денег, но не думай, что мы позволим Роджеру носить одежду Кеннета, пока ты сидишь на деньгах.

– Конечно, – оживился Роджер. – Уже хотя бы потому, что мне не нравятся его рубашки.

Антония тут же поднялась на защиту вкусов своего брата, и поскольку спор грозил перейти в отвлеченную дискуссию об элегантной одежде, Ханнасайд, видимо, счел самым разумным уйти. Верекеры почти не обратили внимания на уход суперинтенданта, но Джайлс проводил его до парадной двери и сказал, что находится полностью на его стороне.

– Благодарю, – ответил Ханнасайд. – Роджера Верекера случайно не депортировали?

– Возможно, – сказал Джайлс с полнейшей невозмутимостью. – Во всяком случае, он оказался у нас на руках без гроша в кармане.

Ханнасайд, нахмурясь, посмотрел на него:

– Вы действуете в его интересах, мистер Каррингтон?

– Насколько я понимаю, нет, – ответил Джайлс.

Через несколько минут, после отъезда суперинтенданта, он вернулся в студию и обнаружил, что спор прервала Виолетта, сидевшая, пока там находился Ханнасайд, листая журнал в другом конце комнаты.

– Я молчала, пока этот человек был здесь, – говорила она. – Но меня возмутило, Кеннет, как ты себя вел. Очень глупо, по-детски. Мы знаем, что ты не убивал единокровного брата, но своими речами ты прямо-таки набивался на неприятности. И должна сказать, что с твоей стороны бестактно, несправедливо держаться так нелюбезно с мистером Верекером.

– Не беспокойся обо мне, – сказал Роджер. – Я не обращаю на него внимания, пока он не набросится на меня с ножом.

– По-моему, с вашей стороны, мистер Верекер, это очень великодушно, – заговорила Виолетта. – И что бы ни говорил Кеннет, надеюсь, вы поверите, что я по крайней мере не разделяю его чувств. – Она взяла свою шляпку с перчатками и протянула ему на прощание руку. – Я ухожу. До свидания – и, пожалуйста, не обращайте внимания на Кеннета и Тони.

– Не хочешь его поцеловать? – безжалостно спросила Антония.

– Замолчи! – раздраженно сказал Кеннет. – Виолетта, я провожу тебя домой.

Едва они вышли из студии, Роджер внезапно заметил с неожиданной проницательностью:

– Я скажу тебе, что она собой представляет: это охотница за деньгами. Я много их повидал. Не стоит Кеннету на ней жениться.

Антония впервые посмотрела на него дружелюбно.

– Да, охотница за деньгами. Я готова биться об заклад на что угодно, она хочет соблазнить тебя, чтобы ты расщедрился для Кеннета.

– Так вот, я не расщедрюсь, – напрямик сказал Роджер и добавил: – Да сейчас я не могу расщедриться ни для кого, даже для себя. Джайлс, когда я смогу получить деньги?

– Завтра свяжусь с Гордоном Трулавом, – ответил Джайлс. – Он второй душеприказчик. Ты, наверное, даже не знал его.

– И не хочу знать. Мне всего-навсего нужны деньги, и не понимаю, почему я не могу их получить.

– Можешь, – сказал Джайлс. – Я сообщу тебе, как только переговорю с Трулавом.

– Приходи пить чай, – пригласила Антония. – Завтра Кеннет идет с Виолеттой на дневной спектакль.

– В этом нет нужды, – сказал Роджер. – Просто позвони мне.

Джайлс пропустил мимо ушей это несколько бестактное предложение: Он смотрел на Антонию.

– Тони, ты этого хочешь?

Она откровенно посмотрела ему в лицо:

– Да, хочу.

Поэтому Джайлс Каррингтон, приведя туманные объяснения недоверчивому и слегка рассерженному отцу, покинул контору вскоре после половины четвертого на другой день, поехал в Челси и прибыл к квартире кузины, когда суперинтендант Ханнасайд готовился подняться по ступеням к парадной двери.

– Привет, что привело вас сюда снова так рано? – спросил он. – Обнаружили какое-то потрясающее новое обстоятельство?

– Да, – ответил Ханнасайд. – Обнаружил.

Глава пятнадцатая

Улыбка исчезла из глаз Джайлса Каррингтона, но он сказал все тем же ленивым, слегка насмешливым тоном:

– Звучит волнующе. Что произошло?

Пока они вместе поднимались по лестнице, суперинтендант сказал:

– Не беспокойтесь, никто из ваших клиентов не замешан в этих новых обстоятельствах. – В глазах у него при этом блеснули огоньки.

– Рад слышать, – ответил Джайлс, нажимая кнопку звонка у парадной двери. – Роджер во время убийства находился в Англии. Дело в этом?

– Да, – ответил Ханнасайд. – В этом.

– Бедный старина Роджер! – заметил Джайлс. – Я заподозрил нечто подобное, когда он не смог вспомнить название судна.

Ханнасайд обратил на него обвиняющий взгляд.

– Вы ничуть не лучше остальных, – строго сказал он. – Едва увидев Роджера Верекера, вы заподозрили его не только в том, что он находится в Англии дольше, чем говорит, но были почти уверены, что он и есть тот убогий незнакомец, который посетил Арнольда Верекера в ту субботу. Разве не так?

– Не совсем так, – сказал Джайлс. – Я заподозрил это за несколько часов до того, как его увидел. Собственно говоря, едва услышав, что он появился. Добрый день, Мергатройд. Мисс Тони дома?

– Да, сэр, она ждет вас, – ответила Мергатройд, широко распахивая дверь. – Но с какой стати вам понадобилось снова приводить этого полицейского, право, не знаю. Кажется, мы уже не можем называть эту квартиру своей. Они оба в студии, мистер Джайлс.

Джайлс Каррингтон кивнул и пошел по маленькому коридору, суперинтендант следовал за ним. В студии Роджер Верекер, очевидно, решал какую-то проблему на листе бумаги под критичным, но не враждебным взором единокровной сестры, наблюдавшей, подперев ладонями подбородок, за его расчетами. Она быстро подняла взгляд на открывшуюся дверь и, увидев Джайлса, доверительно улыбнулась.

– Привет, – сказала она. – Роджер пытается создать какую-то систему. Я думаю, все это ерунда.

– И правильно, – сказал Джайлс.

Антония увидела суперинтенданта и вскинула брови.

– Не знала, что вы тоже придете, – сказала она. – Лучше бы не приходили, так как, честно говоря, мне ужасно надоело это семейное преступление. Однако входите, если должны.

– Боюсь, что должен, – ответил Ханнасайд, закрывая дверь. – Хочу задать вашему единокровному брату несколько вопросов.

Роджер, сильно испугавшийся при его виде, сказал:

– Задавать мне вопросы бессмысленно, потому что сейчас я очень занят. Собственно говоря, я надеялся на спокойное время, раз мы избавились от Кеннета.

Внимание Джайлса привлек грубый набросок пастелью, стоявший на каминной доске.

– Господи, как искусно! – невольно воскликнул он. – Работа Кеннета?

– Не вижу в нем ничего искусного, – сказал Роджер. – Собственно, не будь я покладистым человеком, я мог бы прийти из-за него в раздражение.

– Да, – сказал Джайлс. – Я… я думаю, мог бы.

– К тому же здесь нет никакого сходства со мной, – продолжал Роджер. – Не может быть, потому что Кеннету пришлось сказать, кого он хотел изобразить.

– Кеннету удалось передать сходство, правда? – сказала Антония. – Он сделал этот набросок сегодня утром. После того, как Роджер сказал, что портретная живопись – низкое искусство. Хороший набросок, ты согласен?

– Злобный! – вполголоса ответил Джайлс. – Право, Тони, он издевательский!

Ханнасайд, тоже смотревший на набросок с немалым удивлением, услышав эти слова, полностью согласился с ними и задался вопросом, не странно ли быть убежденным, что человек, который мог создать такой безжалостный портрет, способен на что угодно, даже на убийство. Переведя взгляд с портрета на оригинал, он сказал без предисловий:

– Мистер Верекер, вчера вечером вы сказали мне, что сошли на берег в Англии два дня назад.

– Кажется, сказал, – согласился Роджер. – Вчера было много всяких разговоров, и я не помню всего, что говорил. Но не хочу начинать спор, так что пусть будет по-вашему.

– Вы по-прежнему держитесь этого утверждения?

– Почему бы нет? – осторожно спросил Роджер.

– Главным образом потому, что оно ложно, – с обескураживающей прямотой ответил суперинтендант.

– Возражаю, – заговорил Роджер. – Это весьма дискредитирующее заявление, и если вы считаете, что, будучи детективом, можете обвинять людей во лжи, то поймете, что ошибаетесь. – На минуту он умолк, задумался, а потом угрюмо заметил: – Хотя, сказать по правде, может быть, и нет, поскольку, кажется, в этой стране нет предела тому, что может сойти с рук полиции.

– Предел есть, – возразил Ханнасайд, – и ваш кузен позаботится, чтобы я его не нарушил. Вашей фамилии, мистер Верекер, нет в списках пассажиров ни на одном из судов, пришедших из Южной Америки два дня назад.

– Да, очень подозрительно, – сказал Роджер. – Но, говоря, что сошел на берег два дня назад, я не сказал, что прибыл из Южной Америки.

– Вы сказали, что прибыли из Буэнос-Айреса, – напомнил ему Ханнасайд.

– Это верно, – согласился Роджер. – Сказал. Само собой, если бы знать, что вы заинтересуетесь, я мог бы рассказать вам всю историю. Суть в том, что по пути я сошел в Лиссабоне.

– С какой стати? – спросила Антония.

– Хотел повидать одного человека, – уклончиво ответил Роджер.

– Так вот где собака зарыта, – презрительно заметила Антония.

– Нет, не собака. Все дело в попугаях, – ловко сымпровизировал Роджер. – Не серых с розовыми хвостами, а зеленых. Тех, что визгливо кричат. – Эта история начала его захватывать; воодушевясь ею, он продолжал: – Думал, удастся заключить сделку. Вы не представляете, какой спрос на попугаев в Португалии.

– Я точно не представляю, – сурово произнес Ханнасайд.

– Как и любой человек, – сказал Роджер. – Я и сам был удивлен. Но дело обстоит так. Идея заключалась в том, чтобы отправить партию тому человеку, о котором я вам сказал. Единственной помехой был тот факт, что мы не могли прийти к соглашению, поэтому мне требовалось повидать его лично.

– Полагаю, соглашения вы достигли, – сказал Ханнасайд с сильным сарказмом.

– Нет, – ответил Роджер, не умеряя полет фантазии. – Не достигли. Все застопорилось, так как он хотел покупать попугаев большими партиями, что, разумеется, нелепо. Однако теперь, получив деньги, я больше не буду об этом беспокоиться.

– Какая жалость, что Кеннет всего этого не видит! – сказала Антония. – И где же эти попугаи?

– На Амазонке, – ответил Роджер. – Их нужно ловить.

– Да, представляю, как ты идешь в сельву и ставишь на попугаев силки. Осел!

– Я не стал бы делать этого сам, а нанял бы людей, – возразил Роджер. – Конечно, если бы этот бизнес расширился, думаю, так бы и произошло, – можно было бы основать ферму и разводить их, как разводят чернобурок и прочих животных. При хорошем управлении это приносило бы большой доход, потому что если покупатель платит за попугая десять фунтов (а очень часто хороший попугай стоит больше), сами видите, что прибыль за попугая значительна. – Он решил, что попугаи сыграли свою роль, и оставил их. – Но, как уже сказал, теперь, получая наследство, я выбросил их из головы. Забудем о них.

– Согласен с вами, – кивнул Ханнасайд. – Я выяснил, мистер Верекер, что вы были пассажиром на борту парохода «Гордость Лондона», который пришвартовался в Ливерпуле шестнадцатого июня – за день до убийства вашего брата.

Роджер откинулся на спинку кресла.

– Что ж, раз выяснили, ничего не поделаешь, – заметил он. – Спорить с детективами по таким вопросам глупо, поэтому сразу скажу: насчет попугаев я пошутил.

– Я это понял, – сказал Ханнасайд. – Если больше не станете шутить, мы будем продвигаться успешнее и быстрее.

– Многие считают, что скорость – проклятие нашего века, – сказал Роджер. – Не могу сказать, что разделяю эту точку зрения. Учтите, я вовсе не уверен, что план с попугаями лишен здравого смысла. Чем больше думаю об этом, тем больше склоняюсь к мысли, что нет. А что, если люди начнут украшать шляпы их перьями?

– Мистер Верекер, я не так глуп, чтобы поверить, что вы настолько глупы, как притворяетесь. Оставим тему попугаев?

– Как хотите, – дружелюбно ответил Роджер.

– Признаете, что вы сошли на берег в пятницу шестнадцатого июня?

– Раз вы расспрашивали судовых агентов, нет смысла интересоваться, признаю или нет. Очень жаль, что вы были так любознательны, так как вам придется попусту потратить уйму времени, пытаясь установить, что я убил Арнольда, хоть я могу вам сразу сказать: не убивал.

– Мистер Верекер, если вы так убеждены, что я буду тратить время попусту, почему пытались скрыть тот факт, что семнадцатого июня находились в Англии?

– Вот это очень глупый вопрос, – заговорил Роджер. – Все очевидно: если бы выяснилось, что я находился в Англии, полицейские увязались бы за мной, как свора ищеек. Смотрите, как вы ведете себя сейчас! Я вас не виню, естественно, это ваша обязанность. Но в том-то и дело. Я появляюсь, об этом становится широко известно, а на другой день убивают Арнольда. Надо быть безмозглым дураком, чтобы не понять, на кого падет подозрение. Я не люблю неприятности и не люблю полицейских. Более того, я понял, что все эти дела очень утомительны, потому что постоянно приходится напрягать мозги, стараясь припомнить множество несущественных деталей. От этого у меня болит голова. Я хочу только покоя и тишины.

– Тем не менее, мистер Верекер, вынужден попросить вас обратить мысли к тому дню, когда вы сошли на берег, и рассказать мне, что делали.

Роджер вздохнул, но, видимо, смирился с необходимостью отвечать и ответил усталым голосом:

– Поехал в Лондон. Естественно. Что еще мне было делать?

– В пятницу?

– Если вы наводили множество справок, то должны знать, что пришвартовались мы поздно вечером, – сказал Роджер.

– Разумеется, я это знаю, но все-таки вы могли уехать в Лондон в тот же день.

– Так вот, я не уехал. Не люблю путешествовать ночью. Всегда не любил. Кое-кто прекрасно спит в поезде. Поверьте, ко мне это не относится.

– В таком случае когда вы приехали в Лондон?

– На другой день, само собой. Только не стоит спрашивать меня, в какое время пришел поезд, потому что я не помню. Я там пообедал.

– А что вы делали, оказавшись в Лондоне?

Роджер ненадолго задумался, потом спросил:

– Вы знаете, что я делал?

– Я вас спрашиваю, – ответил суперинтендант.

– Угу, в том-то и беда. Я ведь не знаю, что именно вам известно, а это избавило бы нас от многих недоразумений. То есть мне бессмысленно говорить, что я пошел в зоопарк, если вы можете доказать, что я провел день в Британском музее. Вместе с тем я не хочу говорить вам ничего лишнего. Понимаете, в чем мое затруднение?

Не успел Ханнасайд ответить, как вмешался Джайлс Каррингтон:

– Роджер, можно дать тебе совет?

– По мне, каждый может делать что угодно, – ответил Роджер. – Имей в виду, твой совет не особенно мне нужен, потому что, насколько я понимаю, ты заодно с этим суперинтендантом Озриком – нет, он не Озрик, но не важно, как его фамилия.

Джайлс пропустил это мимо ушей.

– Не дурачься. Ты имеешь дело не с дураком.

– Это и есть твой совет? – удивленно спросил Роджер.

– Представь тебе.

– Знаешь, я о нем невысокого мнения. Неужели ты ожидаешь, что я изменю старые привычки? У меня всегда был дар воспринимать все весело.

– Такое веселье может довести тебя до беды, – довольно строго сказал Джайлс.

В мутных, налитых кровью глазах кузена появился отчетливый проблеск разума.

– Нет-нет! – заговорил Роджер. – Ничто не доведет меня до беды. Конечно, не поручусь, что здесь не возникнет множество неприятностей. Скорее всего, возникнет. Но Тони подробно рассказала мне об этом убийстве, и, насколько я понимаю, мне ничто не грозит. У вас нет никаких улик, даже отпечатка пальца; вы не знаете, с кем был Арнольд в тот вечер, – собственно, ничего не знаете, кроме того, что он убит.

– У нас есть одна улика, – сказал Ханнасайд. – Орудие убийства.

– Так вот, докажите, что оно принадлежало мне, и окажетесь умнее, чем я думаю, – ответил Роджер. – Этого вам не доказать, потому что мне оно не принадлежало. Ну и где вы теперь? Снова в самом начале. Вам гораздо лучше прекратить этот допрос.

– Благодарю, – ответил Ханнасайд. – С вашего разрешения я его немного продолжу. На вашем месте я бы воспользовался советом кузена. Что вы делали, когда приехали в Лондон?

– То одно, то другое, – беззаботно ответил Роджер.

– Вы абсолютно уверены, что вас ничто не доведет до беды, но почему-то не хотите признаться, что отправились к своему брату, мистеру Верекеру.

– А, так вы и это узнали, – кивнул Роджер. – Что ж, должен сказать, это упрощает дело. Я очень устал изворачиваться. Да, я отправился к Арнольду.

– Вполне естественный поступок, – согласился Ханнасайд.

– Конечно, естественный. У меня не осталось денег.

– Понятно. То есть вы разделяли неприязнь к нему с единокровными братом и сестрой?

– Нет, неприязни к нему у меня не было, – задумчиво произнес Роджер. – Собственно, я над этим не задумывался.

– Относились к нему, в сущности, равнодушно?

– Вот-вот, – сказал Роджер. – Это самое верное слово. Хотя должен сказать, теперь, зная о его состоянии, я не удивляюсь, что его не любили. Он был очень жадным. Вы не поверите, но мне удалось выпросить у Арнольда всего пятьдесят фунтов, да те он дал просто из страха, как бы не стало известно, что его брат ночевал на набережной. Мне показалось, он возомнил себя очень респектабельным. Не хотел, чтобы я появлялся в его доме. Слава богу, я не принадлежу к обидчивым людям, а то оскорбился бы его отношением. Вы не поверите, но он дал мне эти жалкие пятьдесят фунтов с условием, что я больше не приближусь к нему.

– Удивляюсь, мистер Верекер, что вы удовлетворились пятьюдесятью фунтами.

– Я вовсе не был удовлетворен ими, но я разумный человек. Нельзя ожидать, что люди будут носить при себе больше пятидесяти фунтов. К тому же я не знал, что он заработал такие деньжищи на старом руднике.

Неожиданно Антония решила принять участие в разговоре и твердо сказала:

– Послушай, я не хочу критиковать твою историю, но если Арнольда убил кто-то из нас троих, Кеннет, я или ты, то склоняюсь к тому, что ты. Так что не говори, что собирался исчезнуть из жизни Арнольда за пятьдесят фунтов!

– Конечно, нет! – невозмутимо ответил ее единокровный брат. – Собственно говоря, история эта довольно странная. Я даже не думал о том, как мог разбогатеть Арнольд. Бедняга очень расстроился, увидев меня, очень! Ну, винить его, в общем, нельзя, потому что я всегда был дурным членом семьи, и, думаю, он боялся, что я могу запятнать его имя или еще что. Естественно, увидев, как он позеленел, я понял, что тут можно повести небольшой, вежливый шантаж. Сказал, что хочу у него остановиться. Ему это очень не понравилось. Он даже слегка вышел из себя. Однако вскоре успокоился и предложил мне пятьдесят фунтов, чтобы я убирался. Я положил их в карман и сказал, что подумаю. Тут он высказал замечательную, на его взгляд, мысль, хотя мне она не понравилась. Предложил мне билет в Австралию или куда я захочу в другом конце мира и двести фунтов ежегодно, пока я буду там.

– По-моему, предложение хорошее, – сказала Антония.

– Да, только я не хочу ехать в Австралию, – объяснил Роджер.

– Что сталось с теми деньгами, которые оставил тебе отец? – спросил Джайлс.

Роджер слегка удивился.

– Не знаю. Это было давно. Нельзя ожидать, что деньги никогда не кончатся. В общем, их уже нет.

– Господи! – произнес Джайлс. – Ладно, давай дальше!

– Забыл, на чем остановился. Этот разговор вызывает у меня сильную жажду. – Роджер встал и направился к буфету. – Кто-нибудь выпьет вместе со мной? – Не получив ответа на это приглашение, он со словами: «Ну, ладно!» – налил себе двойную порцию виски, пригубил стакан и вернулся к своему креслу. – Теперь лучше, – сказал он. – Так о чем я говорил?

– Двести фунтов в год за жизнь в Австралии, – напомнил Ханнасайд.

– Да, точно. Ну, я сказал, что подумаю, Арнольд ответил – как хочешь. Возможно, я был слегка опрометчив – однако вряд ли, так как, судя по тому, что слышал, Австралия совершенно бы меня не устроила, и я сказал, что не хочу. На этом, можно сказать, наша встреча закончилась. У Арнольда было назначено свидание, и он хотел уехать.

– С кем? – поспешно спросил Ханнасайд.

– Откуда мне знать? Я не спрашивал.

– Знаете, где он собирался ужинать?

– Послушайте, – сказал Роджер, – вы, кажется, совершенно не поняли сути происходившего. Мы вели не дружескую беседу.

– Ладно, – сказал Ханнасайд. – Что было дальше?

– Ничего особенного! Я сказал Арнольду, что он может подвезти меня до Пиккадилли, мы сели в его машину и поехали. Ему не особенно хотелось меня подвозить, но он боялся, что в случае отказа я могу сказать дворецкому, кто я такой. По пути Арнольд сказал, что его предложение остается в силе до понедельника и я могу обдумать его. Однако чем больше я думал, тем меньше мне нравился этот план. Кроме того, я получил пятьдесят фунтов.

Суперинтендант пристально наблюдал за ним.

– И что вы сделали, мистер Верекер?

– Поехал в Монте-Карло, – ответил Роджер.

– В Монте-Карло? – повторил суперинтендант.

– Вполне очевидное дело, – сказал Роджер. – Я давно хотел опробовать систему.

– Вы отказались от двухсот фунтов в год ради слабой вероятности выиграть деньги?

– Почему бы нет? – ответил Роджер, вкрадчиво глядя на него.

Суперинтендант беспомощно глянул на Джайлса. У того дрогнули губы.

– Да, это в его духе, – сказал он.

Ханнасайд снова повернулся к Роджеру:

– Когда вы отправились в Монте-Карло?

– На следующее утро, – ответил Роджер.

– В воскресенье?

– Думаю, это могло быть воскресенье. Я не обратил внимания.

– Значит, в ночь семнадцатого июня вы находились в Англии?

– Да, – согласился Роджер. – Если бы знал, что Арнольда убьют, не находился бы, но теперь ничего поделать нельзя.

– Где вы провели ночь, мистер Верекер?

Роджер допил то, что оставалось в стакане, и поставил его на стол. Его сонный взгляд перемещался от одного напряженного лица к другому.

– Знаете, это затруднительный вопрос, – признался он.

– Почему затруднительный?

– Потому что я не знаю, что сказать, – ответил Роджер.

Суперинтендант нахмурился.

– Вы можете сказать, где были в ночь семнадцатого июня, мистер Верекер!

– Вот тут вы ошибаетесь, – сказал Роджер. – Не могу.

– Почему?

– Потому что, – бесхитростно ответил Роджер, – я не знаю.

Глава шестнадцатая

Его слова были встречены молчанием. Роджер виновато улыбнулся, поднялся и снова наполнил свой стакан.

– Тони, нам потребуется еще виски, – заметил он. – Решил сказать тебе об этом.

Суперинтендант вновь обрел дар речи.

– Вы не знаете, где провели ночь семнадцатого июня? – повторил он.

– Да, – ответил Роджер. – Не знаю.

– Оставьте, мистер Верекер, это никуда не годится!

В голосе Ханнасайда прозвучала гневная нотка, но Роджер никак на это не среагировал.

– Что ж, я был в Лондоне. Это я могу вам сказать.

– О господи, Роджер, возьми себя в руки, – умоляюще произнес его кузен. – Ты ужинал в «Трокадеро», так ведь?

Роджер задумался.

– А не в Монако? – спросил он.

– Вы расплачивались за ужин десятифунтовой купюрой? – спросил Ханнасайд.

– Вот когда вы упомянули об этом, думаю, что да, – признал Роджер. – Потому что я ждал сдачи.

– Отлично, тогда можно предположить, что вы ужинали в «Трокадеро», – сказал Ханнасайд. – В какое время вы вышли из ресторана?

– Не знаю, – ответил Роджер.

В лице суперинтенданта не осталось и следа его обычной доброты. Серые глаза посуровели, рот плотно сжался.

– Хорошо, мистер Верекер. Вы случайно не знаете, что сделали, выйдя из «Трокадеро»?

Роджер неопределенно повел рукой:

– Просто гулял по улицам.

– Вы провели ночь в отеле или в пансионе?

– Нет, – сказал Роджер.

– Нигде не заказывали комнаты?

– Нет, – ответил Роджер с дружелюбной улыбкой. – Чемодан я оставил на вокзале.

– Мистер Верекер, вы не могли гулять по Лондону всю ночь. Будьте добры, прекратите этот фарс и скажите без шуток, где вы были?

– Беда в том, что я не знаю, где был, – ответил Роджер с видом человека, делающего открытие. – Видите ли, я не давал адрес таксисту, этим все и объясняется.

– Значит, были у кого-то?

– Да, – ответил Роджер. – У друга.

– И как зовут вашего друга?

– Флосси, – сказал Роджер. – Может, ее имя Флоренс, но я называл ее так.

Тут Джайлс поспешно отвернулся и подошел к окну. Суперинтендант не хотел показать, что ему тоже смешно, и лишь выпалил:

– Как фамилия этой Флосси?

– Тут вы ставите меня в затруднительное положение, – сказал Роджер. – Я ее не спрашивал. С какой стати?

– Понятно, – подвел итог суперинтендант. – Вы провели ночь по адресу, которого не знаете, с женщиной, фамилии которой не знаете. Думаете, я в это поверю?

– Мне все равно, во что вы верите, – заговорил Роджер. – Это ваше дело. Главное – вы не можете доказать, что это не так. И не собирайте всех Флосси в Лондоне, для того чтобы я ее опознал, потому что я, хотя и не стеснительный человек, ни за что этого не сделаю.

Антония подошла к стоявшему у окна кузену и с сожалением сказала:

– Вот бы Кеннет был здесь.

– Я рад, что его нет, – сказал Джайлс.

– Джайлс, думаешь, это сделал Роджер? – спросила она, понизив голос.

– Бог весть!

Из другого конца студии доносился голос суперинтенданта Ханнасайда:

– Мистер Верекер, вас заставила вернуться из Монте-Карло весть о смерти вашего брата?

– Нет-нет! – заговорил Роджер. – Я ничего не знал о его смерти. Собственно, эта система не сработала как надо. Конечно, я мог что-то в ней напутать, но склонен думать, что система оказалась негодной. Однако она заставила меня придумывать что-то такое, что могло бы принести пользу, так что это не имело особого значения. Только, к сожалению, меня отправили домой, потому что я мог бы добыть деньги так или иначе. Я говорил им, что не покончу с собой, – разве я похож на человека, который может застрелиться? Разумеется, нет! Но все без толку.

– Вы никогда не читаете газет, мистер Верекер? Смерть вашего брата широко освещалась в печати.

– Не скажу, что никогда, – честно ответил Верекер. – Временами нет никакого лучшего занятия, но в Монте-Карло всегда есть лучшее. И если подумаете как следует, то поймете: я бы ни за что не вернулся домой, если бы прочел в газетах о смерти Арнольда.

– Насколько я понимаю, тут у вас не было выбора, – съязвил Ханнасайд.

– Ну-ну, не выходите из себя, – посоветовал Роджер. – Никто не заставлял меня возвращаться и навещать родственников, так что я легко мог бы затаиться до тех пор, пока все не утихнет.

– Вам было необходимо навещать их, по вашему выражению, так как вы остро нуждались в деньгах.

– Совершенно верно, – признал Роджер, – но если бы вы разорялись так же часто, как я, то знали бы, что всегда есть способы как-то выпутаться. Неужели вы считаете, что мне следовало сунуть голову в петлю только потому, что я нуждался в деньгах?

– Я думаю, – сказал, поднимаясь, Ханнасайд, – что вы с единокровным братом ошибочно мните себя настолько умными, что вам все может сойти с рук. Поэтому считаю, что вы вполне могли это сделать.

– Как знаете, – спокойно ответил Роджер. – Кстати, раз речь зашла о деньгах, я хочу обсудить положение дел со своим кузеном, когда вы наконец закончите задавать мне вопросы.

– Я закончил. – Ханнасайд повернулся к Антонии: – До свидания, мисс Верекер. Прошу прощения, что нарушил ваше чаепитие.

Он кивнул Джайлсу Каррингтону и пошел к двери.

– Вы меня совершенно не поняли, – недовольно сказал Роджер. – Я не притворяюсь умным. Собственно, большинство людей как будто считает меня слегка недалеким. Я не согласен с этим, потому что далеко не дурак. И раз уж речь зашла об этом, думаю, что Кеннет вовсе не так умен, как считает. Вы можете думать, что он очень умен, но я могу лишь сказать…

За суперинтендантом закрылась дверь. Роджер выглядел слегка обиженным, но спокойным.

– Ушел в раздражении, – заметил он. – Обидчивый.

Однако несколько часов спустя, когда Ханнасайд сидел напротив Джайлса за накрытым столом, у него не было и следов дурного настроения. Суперинтендант принял приглашение Каррингтона без малейших колебаний, и огоньки в его глазах ярко сияли, когда он заметил:

– Никак не могу решить, кого из ваших кузенов больше хотел бы осудить за это убийство. Вы позволите этому… этому помешанному завладеть состоянием Верекера?

– Что мы можем поделать? – пожал плечами Джайлс. – Роджер законный наследник. Какое он произвел на вас впечатление?

– Не хочу дурно отзываться о ваших родственниках, – угрюмо ответил Ханнасайд.

– Поверили вы его истории?

– Нет. Но и не могу сказать, что не поверил. Разумеется, я делаю все, чтобы проверить ее, – без особой надежды на успех. Кроме того, навожу справки во всех ресторанах – пока безуспешно. Не могу выяснить, где Арнольд Верекер ужинал в тот вечер, когда его убили. Мне это необходимо знать. Все эти подозреваемые с их наличием мотивов и отсутствием алиби бесперспективны. Не будь Кеннета Верекера, все указывало бы на Роджера. Но Кеннет есть, и сделать выбор между ними невозможно. У обоих один и тот же мотив, у обоих нет достоверного алиби. Но кого мне брать под арест? – Он взял с блюда соленый миндаль и положил его в рот. – Я возлагаю надежды на то, что найду ресторан, где Арнольд Верекер ужинал в тот вечер, если только он действительно ужинал. У Хемингуэя есть его фотография, с которой он совершает обходы, и, разумеется, мы навели справки во всех его любимых местах. Однако нужно иметь в виду, что он мог поужинать в частном доме – вероятно, с одной из любовниц. Думаю, большинство их мы видели, но как знать. В ресторане Кавелли, который Арнольд часто посещал, мне сказали, что в последнее время он ужинал там с новой женщиной – красивой брюнеткой, неизвестной хозяину ресторана. С другой стороны, метрдотель в «Кафе Морни» говорит, что в последний раз Верекер был там с пепельной блондинкой. Не особенно полезные сведения, так ведь?

– Беда в том, что это чересчур простое убийство, – сказал Джайлс. – Если бы вы обнаружили тело моего кузена в запертой комнате, ключ торчал бы из замка с внутренней стороны, все окна были бы закрыты на шпингалеты…

Ханнасайд улыбнулся.

– Да, тогда было бы легче, – заговорил он. – По крайней мере у нас было бы от чего отталкиваться. Наибольшую трудность всегда представляют собой простые убийства. Когда люди начинают умничать, стараются представить нам неразрешимые загадки, они непременно выдают себя. Эти, казалось бы, невозможные убийства похожи на хорошую шахматную задачу – мат в три хода при единственно возможном решении. Но когда происходит совершенно простое убийство вроде этого, вы видите не меньше полудюжины способов поставить мат, и один только Бог знает, какой из них верный!

Джайлс взял графин и вновь наполнил стаканы.

– Вижу, мне самому придется принять участие в этом расследовании, – задумчиво произнес он.

Суперинтендант рассмеялся:

– Одаренный дилетант, вот как? Желаю удачи!

– Как знать, – негромко сказал Джайлс.

Ханнасайд быстро поднял взгляд.

– Получили что-нибудь?

– Нет, – ответил Джайлс. – Не могу этого сказать.

– Я вам не верю, – напрямик сказал Ханнасайд. – Вы пытаетесь скрыть от меня решающую улику.

– Нет-нет! – сказал Джайлс. – Я бы поступил так только в том случае, если бы ее раскрытие привело к фамильному скандалу. Но не тревожьтесь – никакой решающей улики я не нашел.

Ханнасайд с подозрением посмотрел на него и, посоветовав хозяину дома не предпринимать экстраординарных мер во время своего дилетантского расследования, больше на эту тему не говорил.

Почти сразу же после ужина он ушел, едва не столкнувшись на лестнице с Антонией Верекер, которую быстро тащила вверх одна из ее собак.

При встрече с Ханнасайдом она не выказала ни малейшего смущения, небрежно бросив: «Привет», – и угрюмо добавила, что всегда понимала: ее кузен ведет двойную игру.

– Не удивлюсь, – согласился Ханнасайд и, нагнувшись, погладил Билли. – Я только что сказал вашему кузену, что не верю ему.

Антония улыбнулась.

– Славный он, правда? – с иронией сказала она.

– Очень славный.

В глазах Ханнасайда появилось насмешливое выражение, хотя голос оставался серьезным. Антония не обратила на это внимания.

– Скучно для него все это, – сказала она. – К тому же он всегда не очень нас одобрял. Однако тут ничего не поделаешь.

Она дружелюбно кивнула собеседнику и снова ринулась вверх по ступеням.

Суперинтендант продолжил спуск, недоумевая, по какому признаку (скрытому от его наметанного глаза) мисс Верекер догадалась, что кузен ее не одобряет.

Неодобрение было не самой сильной эмоцией, отразившейся на лице Джайлса Каррингтона, когда Антония вошла в его гостиную. Он быстро поднялся из глубокого кресла и протянул руку.

– Тони! Дорогая детка, что привело тебя сюда? Что-нибудь случилось?

– Нет-нет! – ответила Антония. – Просто все мои домочадцы мне надоели, и я решила заглянуть, узнать, дома ли ты. Можно чашку кофе?

– Да, конечно, – ответил Джайлс. – Только, знаешь, тебе не следует здесь находиться. Как только выпьешь кофе, я отвезу тебя домой.

Антония вздохнула:

– Извини. Если хочешь, я уйду прямо сейчас. Только мне вдруг все это стало невыносимо, а пойти больше было не к кому. Пожалуй, кроме Лесли; но она так злится из-за появления Роджера и крушения планов Кеннета, что вряд ли лучше всех остальных. Однако если тебе надоели наши отвратительные дела, это не важно.

– Присаживайся, – сказал Джайлс, придвигая другое кресло. – Ты прекрасно знаешь, мне ваши дела не надоели. В чем дело, птенчик?

Антония подняла голову и залилась краской, во взгляде ее вспыхнуло удивление:

– Джайлс, ты много лет не называл меня так!

– Вот как? – сказал он с улыбкой. – Да, пожалуй.

– Ты прекрасно знаешь, что ненавидишь меня с тех пор, как вышел из себя из-за Джона Фотерингема! – сказала Антония.

– Ну, можно и так сказать, – согласилсяДжайлс.

– Только так и можно, – отрезала Антония. – Я даже решила никогда с тобой не разговаривать после того, что ты мне наговорил.

– Тони, ты не разговаривала со мной больше года.

– Нет, разговаривала, – возразила Антония. – На танцах у Доусонов, потом когда звонила тебе по поводу акций страхового общества. Но не стала бы, если бы могла без этого обойтись. И вот теперь я попала в эту отвратительную историю и вынуждена была вызвать тебя, чтобы ты вытащил меня из нее.

Джайлс с непроницаемым выражением лица наблюдал за ней.

– Почему, Тони?

Она улыбнулась кузену.

– Ну… ну… К кому же еще я могла обратиться? – недоуменно спросила она.

– К брату… К жениху? – предположил Джайлс.

Было ясно, что ей это не приходило в голову.

– О! – неуверенно произнесла она. – Да, наверное, могла бы, но от них было бы мало проку. Я даже не подумала ни о том, ни о другом. И очень рада, что вызвала тебя, потому что мне ужасно надоела ненависть, – а ты был очень добр со мной после того, как все это случилось. И я готова признать, что действительно ошибалась в отношении Джона – хотя до сих пор считаю, что ты разозлился из-за этой истории сверх всякой меры. – Помолчав, она добавила: – Я хотела окончательно помириться с тобой после убийства Арнольда, хотела обговорить все тогда же в Хенборо, но когда ты приехал, между нами словно бы и не было никакой вражды, и я забыла. Только если ты все еще сердишься на меня, я подумала, что об этом стоит упомянуть.

– Тони, – отрывисто спросил Джайлс, – ты все еще помолвлена с Мезурье?

– Да, и он мне ужасно надоел, – ответила она со своей обычной потрясающей честностью. – Сказать по правде, я ушла из квартиры отчасти потому, что там появился он.

– С какой стати ты заключила помолвку с этим человеком?

– Понятия не имею. Все это очень странно, и я склонна думать, что решилась на этот безрассудный шаг, просто потеряв голову. Но право, Джайлс, мне казалось, что он очень симпатичный. А Кеннет только что познакомился с Виолеттой… Жизнь и без того казалась довольно скучной, поэтому… поэтому я заключила помолвку с Рудольфом. И самое странное, долго продолжала дорожить им, не замечая того, на что указывал Кеннет, – что он, улыбаясь, слишком обнажает зубы, носит слишком щегольскую одежду, какую не увидишь на мужчинах нашего круга. Я не понимала, что он любит красоваться, пока меня вдруг не осенило. Совершенно внезапно. Могу назвать точную дату – на другой день после убийства Арнольда, когда мы все были в студии. И ты был там, и Виолетта. На меня это нахлынуло, будто… будто приливная волна, безо всякой причины. И теперь я очень неловко себя чувствую, потому что он не сделал ничего такого, чтобы взять и уйти от него.

– Тони, совершенно не важно, что ты чувствуешь себя неловко. Ты должна разорвать эту помолвку. Понимаешь?

– Да, конечно, понимаю. Но не могу сделать этого, пока ему угрожает арест за убийство. Это было бы очень подло.

– Гораздо подлее держать его в подвешенном состоянии, раз не собираешься выходить за него замуж.

Антония задумалась, но ненадолго.

– Нет, я так не считаю, – ответила она. – Будет некрасиво, если я отвергну его, пока он находится под подозрением.

– Тони, а что, если убийство совершил он? – спросил Джайлс.

– Ну, тогда мне придется его поддерживать! – ответила Антония. – Но когда я уходила, он доказывал всем, что никак не мог этого сделать, так что, может, и не совершал. При этом он был очень доволен собой, это, в придачу ко всему прочему, оказалось невыносимым, поэтому я ушла.

Она повернулась, когда слуга Джайлса вошел с кофе на подносе, и ждала, пока чашки не поставили на низкий столик возле ее кресла.

– Спасибо. Это сливки? Если да, замечательно!

– В придачу к чему, Тони? – спросил Джайлс, когда за слугой закрылась дверь.

– Скажу. Я положила в твою чашку два кусочка сахара. Достаточно? Ну, для начала, вскоре после твоего ухода явилась Лесли Риверс, и я отправила Роджера купить еще виски – знаешь, просто невероятно, сколько он пьет, – и тут она дала волю языку. Обычно Лесли спокойная, определенно разумная, но – Джайлс, это должно остаться между нами – становится ненормальной, когда дело касается Кеннета. По тому, что она говорила о Роджере, можно было вообразить – он вернулся специально, чтобы насолить Кеннету. Мне это надоело. На самом деле Виолетта жаждет состояния Арнольда гораздо больше, чем Кеннет, и я всерьез надеюсь, что раз он снова беден, она может бросить его. Хотя, надо сказать, у него не было никаких иллюзий, когда она заключила с ним помолвку, так что, возможно, и не бросит. Лесли говорит, что Виолетте он совершенно безразличен, но тут она пристрастна. Признаюсь, я сама недолюбливаю Виолетту – даже терпеть ее не могу, – но, думаю, чувствует она гораздо больше, чем выказывает. Она очень скрытная, никогда не знаешь, что у нее на уме. Но дело не в этом. Дело в том, что мне надоела озабоченность Лесли всей этой ситуацией. Вскоре она ушла, потом Кеннет и Виолетта вернулись со спектакля в нелепейшей ссоре. Вроде бы какой-то толстяк с жемчужной булавкой для галстука подошел к ней в театре и, по словам Кеннета, называл ее Ви, хватал за плечо и, совершенно очевидно, был одним из ее бывших ухажеров. Ну, ты знаешь Кеннета. Он тут же вспылил, вернулся домой в дурном настроении и принялся расхаживать по студии, браня Виолетту. А Виолетта подлила масла в огонь, сказав, что этот тип большой человек в Сити, и она случайно познакомилась с ним, когда ждала подругу в гостиной какого-то отеля. Конечно, верится в это с трудом. Кеннет был очень груб, говорил о проституции и прочих таких вещах. Я надеялась, что Виолетта тут же разорвет помолвку, но она этого не сделала. Разумеется, я вмешалась, сказала колкость, совершенно не имея такого намерения, за что Виолетта хотела уничтожить меня взглядом.

Джайлс рассмеялся:

– Совершенно безнадежная задача! Что же ты сказала?

– Ну, собственно, я хотела выступить на ее стороне, потому что Кеннет был сущим ослом, и сказала, что не понимаю, чего он так разошелся, раз прекрасно знает, что Виолетта всегда встречалась с богатыми мужчинами. Честное слово, я не собиралась язвить, хотя прекрасно понимаю, что это могло прозвучать именно так. И все равно, Кеннет должен знать, что она знакомилась с мужчинами, которые могли устроить ей приятное времяпровождение, потому что она не делала из этого секрета. Однако он не хотел взглянуть на это разумно. Склока продолжалась и продолжалась, пока мне это так не надоело, что я была готова завопить. Тут вернулся Роджер, и стало ясно, что все это время он провел в пивной, потому что был навеселе.

– Где он взял деньги? – спросил Джайлс.

– У меня в сумочке. Он так сказал. Во всяком случае, находился в отвратительном состоянии.

Джайлс нахмурился:

– Был пьяным вдрызг?

– Нет, ни в коей мере. Это бы еще куда ни шло, мы могли бы уложить его в постель. Вряд ли Роджер может прилично вести себя в подпитии: к этому времени у него развязался язык. Он был самим собой, только в самом худшем виде, и говорил просто отвратительные вещи. Начал с бедняжки Мергатройд, все спрашивал, помнит ли она того молочника – видимо, она тайком грешила с ним, но это было еще до меня. Мергатройд очень расстроилась, однако никто его не прервал, потому что Кеннет находился в мрачном настроении из-за Виолетты и не обращал внимания на Роджера, хотя и мог вышвырнуть его за дверь. Поэтому вмешалась Виолетта. Она была необычайно любезна и обаятельна с Роджером, но он заявил, что к нему бесполезно подольщаться, он слишком опытен, чтобы его окрутить, и вообще ему не нравится ее тип. Надо отдать Виолетте должное: она восприняла это достойно. Но даже она выглядела недовольной, когда Роджер сказал Кеннету, что мог бы при желании отбить у него эту девушку, просто не захотел.

– Ну и компания! – воскликнул Джайлс. – И долго это продолжалось?

– Пока после ужина не появился Рудольф. Тут Роджер принялся за него. Спросил, почему у него такие волнистые волосы, и заявил, что они ему не нравятся, а когда услышал, что Рудольф помолвлен со мной, спросил меня, что же такого я в нем нашла. В таком вот духе. Рудольф, разумеется, понял, что Роджер пьян, и делал вид, что не слушает. Перед моим уходом Роджер все еще твердил, что я спятила, раз собираюсь замуж за Рудольфа, Рудольф вещал, что не убивал Арнольда, а Кеннет набрасывался на всех по очереди. Поэтому я покинула их и пришла поговорить с тобой. Кофе замечательный.

– Я рад. Когда Роджер собирается покинуть студию?

– Как только сможет. Должна сказать, я благодарна тебе и Гордону Трулаву за то, что ссудили его деньгами. Я не так настроена против Роджера, как Кеннет, но долго выносить его не смогу. Он собирается снять квартиру с гостиничным обслуживанием.

– С обслуживанием! Почему, черт возьми, он не может жить на Итон-плейс?

– Говорит, это не его стиль. Услышав это, Кеннет поддержал его, но, оказалось, Роджер имел в виду, что терпеть не может многочисленную прислугу. Сказал, она будет его нервировать. И Виолетта, которой очень хочется жить на Итон-плейс, поддержала его и сказала, что знает очень хороший многоквартирный дом. Насколько я поняла, она хочет взять его за руку и отвести на квартиру.

– Виолетта ведет себя с подлинным благородством или все-таки пытается увлечь Роджера?

– Не знаю. Не думаю, что она пытается увлечь его, потому что ей незачем быть помолвленной с Кеннетом, если она поставила себе целью выйти замуж за богатого.

– Тони, богатые не всегда стремятся к браку.

– Да, наверное. Но мне кажется, она подольщается к Роджеру в надежде уговорить его дать Кеннету большое содержание. Только Кеннет не примет его, не захочет принять.

– Похоже, Кеннет воспринимает это очень тяжело, – сказал Джайлс. – Однако я не сказал бы, что он очень жаден до денег.

– Конечно, не жаден, но сейчас очень нуждается, и после того как считал себя в шаге от большого состояния, должно быть, очень неприятно обнаружить, что ты так же беден, как прежде. – Антония встала и пристегнула поводок к ошейнику Билли. – Пожалуй, пойду. Знаешь, Джайлс, я, похоже, начинаю жалеть, что Арнольд убит.

– Тони, ты жестока!

– Ты должен признать, что сначала это выглядело хорошо. Только теперь мы все оказались из-за этого в неприятном положении, и все очень изнурительно. Я рада, что у нас есть ты. Единственный, на кого можно положиться.

– Спасибо, Тони, – с легкой улыбкой произнес Джайлс.

– И я рада, что мы окончательно помирились. Ты мне нравишься, Джайлс.

– Подумай как следует, – сказал он.

Антония нахмурилась:

– Почему? Ты мне не веришь?

– Верю, – ответил он. – Только никогда не считал, дорогая моя, что хоть что-то лучше, чем ничего.

Глава семнадцатая

Утром, протрезвев, Роджер бодро объяснил свое состояние долгим вынужденным воздержанием от спиртного. Это побудило Кеннета сообщить ему, сколько бутылок виски он выпил с появления в студии, но Роджер лишь сказал: «Подумаешь, что тут такого», – и разговор прекратился.

Виолетта пришла вскоре после завтрака. Кеннет, все еще разгневанный, злобно спросил ее, бралась ли она за работу. Сам он был в комбинезоне и хмуро смотрел на незаконченную картину на мольберте. Виолетту не возмутил его тон. Она ответила, что уже отправила почтой несколько рисунков с моделями нарядов и считает, что заслужила выходной.

– Понятно, – сказал Кеннет. – И, разумеется, решила посвятить его мне.

– Нет, дорогой, – спокойно ответила Виолетта. – Позволь сказать, что ты невыносим. Я хочу заняться переселением твоего единокровного брата в отдельное жилье.

– Очень мило с твоей стороны, лапочка. Надеюсь, он оценит этот чистый альтруизм.

Виолетта постояла, поджав губы. Потом подошла к Кеннету и взяла его за руку повыше локтя.

– Кеннет, дорогой, постарайся быть рассудительным, – попросила она. – Нам нужно выселить отсюда Роджера. Он делает вашу жизнь невыносимой. Ты прекрасно знаешь, что он не уйдет по доброй воле, и раз ни ты, ни Тони ничего не делаете, этим придется заняться мне. Полагаю, я заслуживаю какой-то благодарности.

– Ты делаешь это ради собственной выгоды, – заметил Кеннет.

– Ну и что, если так? – немного помолчав, сказала Виолетта. – Почему бы ему не сделать что-то для нас? Может, ты и хочешь быть бедным, но я не хочу.

Он поглядел на нее, прищурившись:

– Погоня за деньгами, не так ли? Девочка моя, а тебя интересует хоть что-нибудь еще?

– Кеннет, я не желаю выслушивать такое, – возмутилась Виолетта. – Я уйду.

Наступила пауза. Кеннет, впервые равнодушный к ее гневу, повернулся к недописанной картине. Виолетта пошла к двери, но, не открыв ее, обернулась. Тон ее изменился. Она мягко сказала:

– Если хочешь разорвать нашу помолвку, скажи мне об этом, пожалуйста! Хочешь, Кеннет?

Кеннет молча повернулся к ней и поглядел на нее, хмуря брови.

– Не знаю, – сказал он наконец.

Она стояла, не двигаясь и глядя большими глазами ему в глаза. Кеннет неожиданно отложил палитру, широким шагом подошел к Виолетте и грубо обнял ее.

– Нет. Не хочу. Черт возьми, у тебя нет сердца, но я напишу тебя вот такой, у двери, с падающим именно так светом.

Виолетта тоже обняла Кеннета, а потом взяла его лицо в свои тонкие руки.

– Дорогой, постарайся не относиться ко мне с недоверием. Это мучительно.

– Тогда оставь в покое Роджера, – ответил он.

– Оставлю, дорогой, как только переселю его, – пообещала она. – Не думаешь же ты, что он меня хоть сколько-то интересует!

Кеннет прекратил разговор на эту тему, но вполне мог бы продолжать его гораздо суровее, если бы слышал, что говорит в эту минуту Антонии их единокровный брат.

Роджер, которого, по его словам, раздражал вид работающего кистью Кеннета, пошел искать убежища в кухню, где Антония гладила носовые платки. Вряд ли это зрелище было утешительнее того, чем художник за работой, но здесь по крайней мере не пахло скипидаром. Узнав, что Мергатройд ушла за покупками, Роджер сел в плетеное кресло у печи и закурил сигарету.

– Если войдет Мергатройд, тебе достанется, – предупредила его Антония.

– Думаю, она вернется не так уж быстро, – с надеждой сказал Роджер. – Эта девица опять здесь.

– Кто? Виолетта?

– Она хочет найти мне квартиру с гостиничным обслуживанием.

– Хорошо, – сказала Антония. – Чем быстрее, тем лучше.

– Ну, не будь такой злобной! – воскликнул Роджер. – Во-первых, ты мне очень нравишься, во-вторых, у меня есть хорошая идея.

– С чего это я тебе нравлюсь? – спросила Антония, любопытная, но неблагодарная.

– Не знаю. Этого не объяснишь. Имей в виду, мне противен этот жалкий тип, с которым ты помолвлена, но это не имеет значения. Насколько я понимаю, замуж за него ты не выйдешь. Однако я хотел говорить о другом. Эта Виолетта.

– Что Виолетта?

– Так вот, думаю, было бы хорошо от нее избавиться. Ты хочешь, чтобы она вошла в вашу семью?

– Не особенно.

– Конечно. Кто бы захотел? Я знаю этот тип женщин. Дай ей три месяца, так она будет управлять всеми нами и уговаривать меня дать Кеннету больше денег, чем у меня есть. Когда у меня нет никаких дел, я много думаю, и, само собой, она совсем не такая девушка, на какой Кеннету следует жениться.

– Как же ты предлагаешь ему помешать?

– А вот так. – Роджер небрежно стряхнул сигаретный пепел в сторону печи. – Кеннет, похоже, ревнивый юнец. Выходит из себя по пустякам. Моя идея заключается в том, что если я буду какое-то время гулять с Виолеттой, это может расстроить помолвку.

– Да, – сказала Антония. – Но может привести к заключению новой.

Глаза Роджера блеснули.

– Раз у нее хватает ума заигрывать со мной, она может содержать меня, – сказал он. – И она далеко не первая предпринимает такую попытку.

– Неплохая мысль, – неторопливо произнесла Антония. – Только вряд ли тебе удастся обмануть Виолетту. Она не дура.

– Все равно, – сказал Роджер, – она может оказаться полезной: искать жилье так хлопотно.

– Ты хочешь ухаживать за Виолеттой, чтобы она нашла тебе жилье? – презрительно спросила Антония.

– Кто-то должен это сделать, – ответил он. – Только это не единственная причина. Отнюдь. Получив деньги, я отправлюсь путешествовать, и она будет замечательной спутницей. Она умна и не станет требовать, чтобы я выбирал для нее еду. Меня быстрее всего изматывает выбор еды для кого-то. Притом, если она собирается стать моей невесткой, быть с ней вежливым не потребуется. Я не хочу быть грубым, но церемонии нахожу очень утомительными. Кстати, раз уж речь зашла об утомительных вещах, говорят, «Шен-Хиллз майн» теперь принадлежит мне.

– Я думала, это акционерное общество.

– Да, но я получаю все акции Арнольда. Очевидно, это дает мне контроль. Конечно, против акций я ничего не имею, но руководить компанией не собираюсь. Это нелепо. Думаю, Кеннет тоже не захочет быть председателем совета директоров?

– Вряд ли, – равнодушно сказала Антония. – Но чего беспокоиться? Тебя могут арестовать за убийство Арнольда раньше, чем потребуется думать о назначении председателей.

Роджер поморщился и беспокойно заговорил:

– Не понимаю, почему ты затрагиваешь эту тему, как только я забываю о ней. Мне она, видишь ли, неприятна. Я не убивал Арнольда, мне такая мысль даже в голову не приходила, но бывает, что людей осуждают за преступления, которых они не совершали. Это не редкость. Не говоря уж о том, что очень неприятно, когда свора детективов не сводит с тебя глаз. Отчасти и поэтому я буду рад убраться из этой квартиры. Не хочу, чтобы этот суперинтендант ходил туда-сюда, как собака на выставке. Это не соответствует моим представлениям о комфорте. Если он думает, что может вести себя в моей квартире как у себя дома, то ошибается, и все тут.

Антония снова поставила утюг на плиту.

– Джайлс интересуется, почему ты не хочешь жить на Итон-плейс, – заметила она.

– Потому что не хочу возиться с таким большим домом, не хочу, чтобы множество слуг беспокоило меня вопросами, буду ли я обедать дома и что я собираюсь надеть. К тому же, когда слуг много, за ними нужно следить. Я уже сказал Кеннету, что он может забирать этот дом себе, и, разумеется, поэтому Виолетта так старается переселить меня в квартиру.

– Вот что я скажу тебе, Роджер, – заговорила Антония, собираясь уходить. – Хотя кое в чем ты осел, но голова у тебя работает. У Виолетты тоже, так что не особенно рассчитывай отбить ее у Кеннета. – Она умолкла, словно в голову ей пришла какая-то мысль, и добавила: – Ты, наверное, ищешь возможности на ней жениться? Тогда Кеннет мог бы жениться на Лесли, и все было бы замечательно. И Виолетта была бы тебе хорошей женой.

– Ни одна женщина не будет мне хорошей женой, – откровенно сказал Роджер. – Более того, если Лесли – та девушка, что была здесь вчера, очень сомневаюсь, чтобы это было замечательно. Мы не уживемся. Всякий раз, когда встречаю ее, она смотрит на меня так, будто хочет убить. Поверь, это очень нервирует.

Тут дверь открылась, и в кухню заглянула Виолетта.

– О, вы здесь! – сказала она. – Я услышала, что кто-то разговаривает, и подумала, что это вы.

Антония невольно задалась вопросом, много ли она услышала, и, надо отдать ей должное, покраснела. Однако Виолетта не обращала на нее никакого внимания. Она предложила Роджеру отправиться вместе посмотреть квартиры и добавила, задумчиво глянув на его костюм, что знает очень хорошего портного, если у Роджера еще не появилось своего.

Антония, видя, как покорно Роджер последовал за Виолеттой, окончательно уверилась, что та была бы для него наилучшей партией.

Последующие несколько дней не ослабили этого убеждения. Виолетта не только поселила Роджера в меблированной квартире, но и купила ему всю необходимую одежду, поэтому к Кеннету вернулись его рубашки и пижамы, и Мергатройд впервые посмотрела на нее с одобрением.

Роджер был так доволен квартирой, что решил устроить званый ужин, своего рода празднование новоселья, и пригласил не только единокровных брата и сестру, но и Виолетту, и Джайлса. Мезурье он не стал приглашать по различным причинам, которые был готов изложить всем и каждому. Естественно, от Роджера нельзя было скрыть проделки Мезурье с деньгами, и от увольнения Рудольфа из фирмы его удержало предостережение Кеннета, что оно стало бы назначением даты его бракосочетания с Антонией.

– Если ты хочешь, чтобы этот портновский манекен стал нашим зятем, позволь сказать тебе, что я не против! – заявил Кеннет.

– Совсем не хочу, – ответил Роджер. – Собственно, поэтому я и хотел его уволить. Однако имей в виду, мне хочется уволить его и по своим соображениям. Во-первых, потому, что мне он не нравится, во-вторых, хочу уволить кого-то ради ощущения того, что при этом испытываешь.

– Видимо, ты знаешь только, что испытываешь, когда увольняют тебя, – язвительно заметил Кеннет.

– Совершенно верно, – кивнул Роджер, абсолютно невосприимчивый ни к этому, ни к любому другому оскорблению. – И как ни странно, последний раз меня уволили почти за то же самое. Только возвращать деньги я не собирался. Не скажу, что не подумал бы об этом, будь у меня какие-то средства, но их не было. Однако раз ты думаешь, что увольнение Мезурье подвигнет Тони выйти за него замуж, я этого не сделаю. Потому что тогда она захочет, чтобы я звал его Рудольф, а мне, скажу тебе откровенно, не нравится это имя. Мало того, если придется звать его так, я буду чувствовать себя очень неловко. Имя Джайлс мне тоже не особенно нравится, но это просто дело вкуса. Имя как имя.

Кеннет быстро вскинул взгляд и сказал:

– Джайлс? Ты хочешь сказать… Вздор! Она не разговаривала с ним несколько месяцев!

– Об этом я ничего не знаю, – ответил Роджер. – Знаю только, что если этого урода Рудольфа отшить, Тони выйдет за Джайлса.

– Надеюсь, ты прав, – сказал Кеннет. – Джайлс отличный парень. Нужно будет не сводить с них глаз.

– Послушай моего совета и не своди глаз со своих картин, – сказал Роджер. – Я не говорю, что сам не смотрел бы почти ни на что другое, но ты, видимо, относишься к ним иначе.

– Иначе, – сказал Кеннет, на которого дилетантская критика его работы не произвела ни малейшего впечатления. – И не вздумай увольнять Мезурье.

– Что ж, ладно, – согласился Роджер. – Только я не хочу видеть его на своей вечеринке.

Упоминание о ней побудило Кеннета тут же сказать Роджеру, что его возвращение ни для кого не служит поводом для торжества, кроме него самого. Он сказал, что не намерен приходить на вечеринку, но все же пришел, поддавшись не убеждениям Роджера, а уговорам Виолетты. Она весь вечер была необычайно любезна с ним и уделяла так мало внимания Роджеру, что Кеннет вскоре стал вполне добродушным и даже получил поддержку Роджера в споре с Виолеттой о том, прилично или нет появляться на общественных танцах, хотя со смерти Арнольда не прошло и двух недель. Поскольку эта дискуссия началась в примыкающем к квартирам ресторане и велась с полнейшим пренебрежением к тем, кто мог ее слышать, на стол Верекеров было брошено много возмущенных взглядов, и один из ярых приверженцев приличий провел весь остальной вечер, составляя жалобу домовладельцу.

Как и следовало ожидать, Виолетта наотрез отказывалась рассматривать возможность появления на балу, который должен был состояться через три дня. По ее словам, существовало такое понятие, как почтение к мертвым, Кеннет на это ответил, что испытывает к мертвому Арнольду не больше почтения, чем к живому.

– К тому же, – добавил он, – я заплатил тридцать шиллингов за билеты и хочу ими воспользоваться.

– Ты можешь их продать, – возразила Виолетта. – Мистер Каррингтон, вы согласны, что ему следует так поступить?

– Да, в общем, пожалуй, согласен, – ответил Джайлс. – Тони, ты ведь туда не идешь?

– Нет, – вздохнула Антония. – Потому что Рудольф в этот вечер занят.

– Тони, я возьму тебя, если не пойдет Виолетта, – сказал Кеннет, вызывающе взглянув на свою суженую. – А если ты не пойдешь, возьму Лесли!

– Дорогой, я уже сказала, что не пойду, – заговорила Виолетта. – Мы там встретим множество знакомых, и что они подумают, страшно представить. Тони может доставить себе удовольствие, однако надеюсь, что у нее хватит ума, не говоря уж о подобающих чувствах, не приближаться к этому балу.

– После этой краткой речи все зааплодировали, – тут же сказал Кеннет. – Тони, пойдешь?

– Она ужинает со мной и идет на спектакль, – вмешался Джайлс.

– Понятно. Это выражает подобающее почтение к покойному.

Джайлс засмеялся:

– Более или менее. Тони, пойдешь?

– Да, – ответила Антония, – с удовольствием. Там будет компания или только мы?

– Разумеется, никакой компании, – сказал Кеннет. – Где твое чувство приличия?

– Я не сомневаюсь, дорогой, что эти мелкие общественные условности кажутся тебе нелепыми, – заметила Виолетта, – но мистер Каррингтон прав. Идти на общественный бал и скромно ужинать с кем-то в ресторане – разные вещи.

– Какой у тебя проницательный разум, лапочка! – восхищенно воскликнул Кеннет.

– Ну-ну, не начинайте ссориться, – попросил Роджер. – Лично у меня нет никаких возражений против того, что Кеннет идет на бал. Если бы я хотел пойти, то нисколько бы не задумывался, прилично это или нет.

– Мы в этом не сомневаемся, – сказал Джайлс. – О, я же твой гость! Извини, Роджер, но ты сам напросился.

– Не беспокойся о моих чувствах, их нелегко задеть, – ответил Роджер. – Я считаю, что всем следует поступать как хочется. В этом мире слишком много вмешательств в чужие дела. Если Кеннет хочет пойти на танцы, почему он не должен идти? А если Виолетта не хочет, это ее дело. Я вот что скажу: Виолетта, приходи сюда поужинать со мной.

Это небрежное приглашение вызвало недовольство по крайней мере у двоих членов компании. Антония, сочтя его несколько грубым, сердито посмотрела на Роджера, а Кеннет, устремив на Виолетту горящий взгляд, ждал, что та ответит.

Она вежливо отказалась, но это не удовлетворило Кеннета, он вспомнил об этом приглашении по пути домой и сказал, что если у нее есть какое-то намерение провести вечер с Роджером, она может немедленно о нем забыть.

– Дорогой, как ты глуп! – вздохнула она. – Разумеется, я не сделаю ничего подобного! Разве ты не слышал моего отказа?

– Слышал, – угрюмо ответил Кеннет. – Но кроме того, из бездумной болтовни Роджера стало ясно, любимая, что ты ужинала с ним два вечера назад – и это было мне до сих пор неизвестно.

Виолетта слегка покраснела.

– А, ты о том вечере, когда тебя не было дома! – сказала она. – Ну и что в этом такого? Тони, очевидно, ушла с Рудольфом, и бедный Роджер оставался один в квартире. Я просто сжалилась над ним.

– У тебя замечательная натура, моя милая. Видимо, этот случай ускользнул из твоей памяти, поэтому ты мне о нем не сказала.

– Я знала, что, если скажу, ты поднимешь нелепый скандал, – спокойно ответила Виолетта. – Кеннет, ты так захвачен своей обидой, что не видишь: Роджер личность довольно-таки жалкая.

– Нет, я этого не вижу.

– Ну а я нахожу его таким. Конечно, если он совершил убийство, это ужасно, но я не могу не жалеть его. Вся эта история не дает ему покоя. Он делает вид, будто это не так, но ему кажется, что полиция все время следит за ним.

– Это форма белой горячки, – грубо бросил Кеннет. – У полицейских не больше оснований подозревать Роджера, чем меня. Пора уже не думать об этом. Никто никогда не будет арестован. Более того, полицейские об этом знают. Идешь со мной на бал в Альберт-холл или нет?

– Но, дорогой, я тебе уже сказала…

– Послушай, Виолетта! – убедительно сказал он. – Давай поговорим начистоту. Я не признаю твоих условностей и признавать не собираюсь. Если хочешь выйти за меня замуж, тебе придется с этим смириться.

Тон у него был слегка угрожающим, поэтому она сразу же оставила попытки спорить с ним и принялась терпеливо рассеивать его дурное настроение. Когда они расставались, он смягчился, и она сказала, что, возможно, пойдет с ним на бал, раз он так настроен. Таким образом, ссора была успешно предотвращена, но когда в половине седьмого в день бала она появилась в студии и мягко сказала, что вряд ли сможет пойти на бал из-за сильной головной боли, Кеннет с минуту мерил ее взглядом, потом подошел к телефону и набрал номер Лесли Риверс.

Виолетта ничего не сказала. Она стояла, глядя в окно, пока Кеннет уславливался повести Лесли на ужин без четверти восемь. Очевидно, у Лесли не было никаких колебаний относительно появления на балу в его обществе, и Кеннет, кладя трубку, с торжествующим блеском в глазах посмотрел на свою невесту.

– Отправляйся домой, дорогая, лечи головную боль, – мягко сказал он. – Или у тебя есть другие планы? К сожалению, у меня нет времени для обсуждения их с тобой, нужно принять ванну и переодеться.

Антония, вошедшая в студию в начале этой сцены, представляла собой молчаливую, но критически настроенную аудиторию. Она проводила брата взглядом, а потом с некоторой долей презрения взглянула на Виолетту.

– Ну, ты успешно все испортила, – заметила она. – Мне кажется, те, у кого есть хотя бы крупица разума, поняли бы, что с Кеннетом не стоит шутить такие шутки.

– Ты так думаешь? – спокойно спросила Виолетта.

– Мне так кажется. Если бы ты держалась своего изначального «нет», Кеннет, может быть, и не пошел бы туда – хотя, по-моему, неважно, идет он или нет. Но если хотела вызвать у него упрямство, то избрала верный способ. Вот не думала, что ты такая дура. Господи, помоги мне привести в порядок это платье. Джайлс будет здесь к семи часам, а мне до ухода нужно написать пару писем.

Джайлс приехал в семь часов и обнаружил Антонию стоящей посреди студии. Виолетта, опустившись на колени у ее ног, зашивала дыру на подоле ее шифонового платья.

Антония покаянно сказала:

– Джайлс, я очень извиняюсь за опоздание, но мне требовалось написать два письма, а потом я взяла и наступила на эту треклятую юбку. Я сейчас.

– Да стой ты спокойно, – попросила Виолетта. – И у тебя палец испачкан чернилами.

– Я их смою. Большое спасибо, Виолетта. Можешь еще найти пару марок и наклеить на мои письма? Кажется, они в верхнем ящике моего стола.

– Да, я все сделаю, – успокаивающе сказала Виолетта. – Быстрее мой руки и надевай плащ.

После недолгих поисков она нашла марки, наклеила их на письма и с вялой улыбкой сказала:

– Просто чудо найти в этом доме марку. Будьте добры, мистер Каррингтон, скажите Тони, что я взяла письма и отправлю их по пути домой.

– Вы не идете на бал? – спросил Джайлс. – Я думал…

– Нет, не иду, – ответила она. – Проведу спокойный вечер дома. Надеюсь, спектакль вам понравится. Всего доброго!

Джайлс проводил Виолетту до парадной двери, раскрыл ее перед ней. Когда закрывал, Антония вышла из своей спальни, держа вечернее пальто переброшенным через руку. Он взял его и помог ей надеть.

– Виолетта ушла, – заметил он. – Кажется, ты говорила мне, что она все-таки идет в Альберт-холл?

– Да, говорила, но Виолетта передумала и только что пришла сказать об этом Кеннету. Так что все в порядке. Мои письма у тебя?

– Их взяла Виолетта.

– Ну и хорошо. Я написала благодарственное письмо Роджеру.

– Что-что? – спросил Джайлс.

Антония усмехнулась:

– Так и думала, что ты удивишься. Но это нужно было сделать. По словам Рудольфа, Роджер сегодня утром явился вконтору «Шен-Хиллз», послал за ним и сказал, что не будет принимать никаких мер в связи с подделкой счетов. Рудольф позвонил мне в обеденное время. Должна сказать, это очень порядочно со стороны Роджера – тем более что Рудольф ему не нравится. И если только нам удастся очистить Рудольфа от подозрений в убийстве Арнольда, я с чистой совестью смогу разорвать помолвку, – весело добавила она.

Глава восемнадцатая

На другое утро, как только Джайлс Каррингтон закончил завтракать, зазвонил телефон, через несколько секунд вошел слуга и сказал, что суперинтендант Ханнасайд хочет с ним поговорить.

Джайлс положил салфетку, лениво поднялся, вышел в коридор и взял телефонную трубку.

– Алло! Говорит Каррингтон. Чем могу быть полезен? Что-то вы слишком рано.

Голос суперинтенданта звучал необычно резко.

– Я звоню из Скотленд-Ярда. Роджер Верекер мертв.

Ленивая улыбка исчезла с лица Джайлса. Он удивленно сказал:

– Что? Повторите!

– Роджер Верекер мертв, – отчеканил суперинтендант.

– Господи! Но как… где?

– В своей квартире. Я только что получил сообщение.

– Но… вы не хотите сказать, что он убит, так ведь?

– Не знаю. Участковый инспектор, кажется, считает это самоубийством. Я немедленно выезжаю туда.

– Там я встречусь с вами, – сказал Джайлс Каррингтон.

– Хорошо. Я на это надеялся. Вы можете нам понадобиться, – ответил Ханнасайд.

Квартира Роджера Верекера находилась в новом доме между Куинс-гейт и Эксибишн-роуд. Джайлс Каррингтон прибыл туда вскоре после суперинтенданта. В квартиру Роджера его впустил стоявший у двери полицейский в штатском. Сержант Хемингуэй допрашивал испуганную служанку. Та, всхлипывая, объясняла, что пришла навести порядок в квартире в семь часов и обнаружила несчастного джентльмена мертвым в своем кресле. Она сомневалась, что когда-нибудь оправится от этого потрясения.

Сержант кивнул Джайлсу.

– Доброе утро, сэр. Суперинтенданта найдете там, – сказал он, указав большим пальцем в сторону гостиной.

Там пока все оставалось нетронутым, и первое, что увидел Джайлс, была фигура Роджера Верекера, сидевшего в кресле, слегка отвернувшись от письменного стола. Он повалился вперед, голова его покоилась на краю столешницы, правая рука свисала к полу. На полу под рукой лежал автоматический пистолет, в правом виске была страшная рана, из нее на лицо и на руку текла кровь, образовав на полу застывающую лужицу.

Суперинтендант слушал франтоватого участкового инспектора, но оглянулся, когда вошел Джайлс, и улыбнулся ему.

– Молодец. Надеюсь, вы не возражаете; через минуту тело уберут.

– Ничего, – отрывисто сказал Джайлс, хмуро глядя на тело Роджера.

– Быстро вы, – сказал суперинтендант. – Я сам только что приехал. Полагаю, смерть наступила несколько часов назад.

Он повернулся к инспектору и кивнул, предлагая продолжать.

Сообщить инспектор мог немногое. Служанка, обязанностью которой была уборка квартиры до завтрака, вошла в семь часов, открыв общим ключом дверь, и удивилась тому, что в вестибюле все еще включен свет. Она выключила его, решив, что жилец забыл это сделать, и тут заметила полоску света под дверью гостиной. Открыла дверь и обнаружила, что комната освещена электричеством, все шторы задернуты, в камине холодная зола, а в кресле сидит мертвый Роджер Верекер. Выронив совок и половую щетку, женщина с воплем выбежала из квартиры, бегом спустилась вниз и со слезами сообщила о своем открытии швейцару.

Швейцар первым делом поднялся, чтобы посмотреть лично, но с первого взгляда понял, что это дело полиции, и перед тем, как известить управляющего, занимавшего апартаменты на первом этаже, позвонил в полицейский участок.

Через несколько минут явились сержант с полицейским врачом и, узнав фамилию покойного, сразу же связали произошедшее с делом Верекера, за которым с большим интересом следили по газетным сообщениям. Сержант постарался ничего в квартире не трогать, но известил дежурного сержанта, тот, в свою очередь, позвонил участковому инспектору.

– И хотя это похоже на обыкновенное самоубийство, суперинтендант, я счел нужным уведомить вас перед тем, как двигаться дальше, – закончил инспектор.

– Правильно сделали, – ответил Ханнасайд. Взглянув на пистолет, потом на покойника, он слегка поджал губы. – Думаю, нам потребуется фотограф, – решил он, открыл дверь и отдал краткое распоряжение.

Сержант Хемингуэй, вошедший вместе с фотографом, стоял рядом с Джайлсом, пока делались снимки при фотовспышках и уносили тело.

– Похоже, мы знаем, кто убил Арнольда Верекера, – бодро сказал он.

– Безусловно, похоже, – поддержал Джайлс.

Сержант бросил на него резкий взгляд.

– Вы не согласны, сэр? Почему?

– Я этого не говорил, – ответил Джайлс, глянув на пенковую трубку, лежавшую на каминной полке.

– Тут все сходится, – стал приводить свои доводы сержант. – Покойный знал, что мы идем по его следу, может быть, догадывался, что мы оспорим его алиби, лишился присутствия духа и пустил себе пулю в голову. Все сходится, вы не можете это отрицать, сэр.

– Да, сходится прекрасно, – согласился Джайлс.

– И все-таки эта версия вам не нравится. Осмелюсь спросить, сэр, может, тут у вас родственные чувства?

Джайлс покачал головой. Тело уже вынесли на носилках, и суперинтендант Ханнасайд, отпустив инспектора, задумчиво смотрел на письменный стол. Секунду спустя он повернулся и оживленно заговорил:

– Ну, что скажете… мистер Холмс? Не буду тратить время на выражение сочувствия в связи со смертью вашего кузена, так как уже достаточно знаю вашу семью, чтобы понимать – никто из вас не испытывает ни малейшего сожаления. Что вы об этом думаете?

– Очевидно, самоубийство, – медленно и отчетливо произнес Джайлс.

– Хм-м! Я невысокого мнения о вас как о детективе. Не видите ли вы чего-нибудь необычного? – Он приподнял бровь. – Или видите и надеетесь, что не увижу я?

Джайлс улыбнулся:

– Три вещи – это на первый взгляд.

– Три? – Ханнасайд оглядел комнату. – А вот я обнаружил только две. Интересно. Первая – на письменном столе стакан с виски и содовой. Я вполне могу представить Роджера Верекера, выпивающего перед тем, как застрелиться. Но не могу представить, чтобы он наполнил стакан и оставил его нетронутым. Вторая – хотя не знаю, много ли это значит, – его поза. Она показалась мне такой неестественной, что я приказал сделать фотографию. Он отвернулся от стола. Посмотрите на угол, под которым стоит его кресло. Почему он сдвинул его? Если он сидел за письменным столом, то предположительно писал. Но он не мог писать, сидя почти боком к столу.

– Верно, – согласился сержант. – Вы имеете в виду – он повернул кресло так, чтобы разговаривать с кем-то в комнате?

– Думаю, это возможно.

Ханнасайд вынул носовой платок и раскрыл им кожаную папку на письменном столе. В папке лежал лист бумаги. Он взял его, прочел и передал Джайлсу.

– Ну? – спросил он.

Письмо, написанное корявым почерком Роджера, было датировано вчерашним днем и не закончено.

«Уважаемые джентльмены, – начиналось оно. – Прилагаю чек на пятнадцать фунтов шесть шиллингов три пенса в оплату вашего счета. Буду рад, если пришлете мне…»

На этом краткое письмо обрывалось.

– Вам это не кажется странным? – спросил Ханнасайд.

– Кажется, – ответил Джайлс. – Оплачивающий счет Роджер кажется мне более чем странным.

– Кое в чем вы очень похожи на своих кузенов, – съязвил Ханнасайд.

– Его прервали, – сказал сержант, в свою очередь, прочтя письмо. – Ясное дело, вряд ли он хотел, чтобы ему что-то присылали, если решил совершить самоубийство. Но его могло вынудить к этому какое-то событие, которое произошло уже после того, как его прервали. Что там было, неизвестно. Но прервали его наверняка. Например, раздается звонок в дверь. Он кладет письмо в папку – или нет! Папка была раскрыта, он в ней писал. Он только закрывает ее и идет посмотреть, кто у двери. Делает инстинктивное движение, если вы понимаете меня.

– Да, что-то в этом роде, – сказал Ханнасайд. – Но мы не слышали третьего пункта мистера Каррингтона.

Джайлс, добродушное выражение лица которого сменилось угрюмым, спросил:

– Вы стреляете из пистолета, Ханнасайд?

– Нет, не стреляю.

– Я так и подумал. Вашему эксперту не понравится вот что.

Он указал на пол у своих ног, где, полускрытая в ворсе коврика перед камином, поблескивала стреляная гильза.

Оба полицейских посмотрели вниз.

– Да, я уже видел ее, – сказал Ханнасайд. – Она не должна лежать здесь? Дело в этом?

– В этом, – кивнул Джайлс. – Если Роджер Верекер, сидя в кресле, приставил ствол пистолета к правому виску и нажал на спуск, пустая гильза должна находиться где-то между столом и окном, но не здесь, у камина. – Он закурил сигарету и бросил горелую спичку в топку. Измерил взглядом расстояние между собой и креслом у письменного стола. – Думаю, когда будет произведено вскрытие, вы обнаружите, что дуло не было прижато к голове, – заметил он.

– Спасибо, – сказал Ханнасайд, посмотрев на него с любопытством. – Кажется, я был к вам несправедлив. Подозревал, что вы хотите больше мешать, чем помогать в этом исключительном деле.

– Одно убийство я переварю, – лаконично ответил Джайлс. – От двух у меня, оказывается, начинает сводить желудок. Более того, Роджер был хотя и темной личностью, но безобидным человеком. Для убийства Арнольда могут существовать несколько простительных причин; для убийства Роджера только одна, и она непростительна. Нет, определенно непростительна.

– Верно, – сказал Ханнасайд. Внезапно он, прищурясь, посмотрел на что-то позади Джайлса. – Ваш кузен курил трубку?

– Не думаю.

Ханнасайд подошел к камину и внимательно оглядел трубку на полке.

– Пенковая, с одной стороны потерта сильнее, чем с другой. Кажется, я ее уже видел.

– Возможно, – сказал Джайлс. – Это трубка Кеннета. Но я не считал бы ее уликой. Кеннет был участником вечеринки, происходившей здесь три-четыре дня назад.

– Неужели он не хватился бы трубки? – спросил сержант. – Я быстро заметил бы, что моей нет. Более того, в ней остатки табака. Надо полагать, Роджер Верекер увидел бы ее, выколотил и отослал брату.

– Наоборот, – сказал Джайлс. – Я не ожидал бы от Роджера ничего столь энергичного.

– Возможно, вы правы, – сказал Ханнасайд, – но, как видите, из трубки высыпалось немного пепла. Как по-вашему, разве служанка, убирающая квартиру, не стерла бы его?

– Это зависит от служанки, – ответил Джайлс.

Ханнасайд взял трубку и сунул в карман.

– Хемингуэй, я хочу поговорить со швейцаром, – сказал он. – Будь добр, попроси его подняться.

Джайлс улыбнулся:

– Насколько я понимаю, вы хотели бы, чтобы я остался и не приехал в Челси раньше вас?

– Совершенно верно, хотел бы, – ответил Ханнасайд. – Не думаю, что вы сделали бы это, однако на данной стадии не хочу рисковать. Как вы думаете, Роджер Верекер был способен покончить с собой?

– Нет, – ответил Джайлс, – не способен. Да, он жаловался, что детективы на каждом шагу действуют ему на нервы, но не выглядел особенно встревоженным. Хотя я мало знаю его, так что, может быть, ошибаюсь.

– Вряд ли ошибаетесь, – неторопливо произнес Ханнасайд. – Помните тот день, когда он рассказывал мне нелепую историю о поездке в Монте-Карло? Я хорошо запомнил его слова: «Разве я похож на человека, который способен застрелиться? Разумеется, нет!»

– Да, я тоже помню, – ответил Джайлс. – Только никогда не знаешь, как поведет себя человек, пьющий так много. Стреляная гильза существеннее, и, на мой взгляд, она свидетельствует о неопытности. К примеру, если бы это сделал я, то после выстрела отыскал бы гильзу.

– В таких обстоятельствах люди не всегда сохраняют самоконтроль. Иначе нераскрытых преступлений было бы больше.

– Верно, но разве мы только что не решили, что убийца в данном случае должен быть очень хладнокровным человеком?

– Полагаете, что убийца Арнольда Верекера и убийца Роджера Верекера одно и то же лицо? – с легким унынием спросил Ханнасайд. – Я сам почти не сомневаюсь в этом, но удастся ли мне это доказать – другой вопрос. Кстати, где вы были вчера вечером?

– Я так и думал, что вы об этом спросите, – заметил Джайлс. – С семи часов, когда зашел за ней в студию, и примерно до без четверти двенадцать, когда привел ее обратно в студию, я был с мисс Верекер. Мы поужинали у Фаволи, потом отправились к Уиндему. Проводив мисс Верекер, я поехал на такси обратно в Темпл – это же такси везло нас из театра. Проверить это легко. Приехав в Темпл, я лег спать. Полагаю, мой слуга уже спал, так что не могу представить вам доказательств, что до утра находился в постели. Когда, по мнению полицейского врача, был убит мой кузен?

– По словам инспектора Дэвиса, около полуночи, возможно, раньше. Насколько я понимаю, он видел тело этим утром в половине восьмого.

– Что ж, пожалуй, я все же успел бы это сделать, – задумчиво сказал Джайлс. – Только, зная Роджера, сильно сомневаюсь, что застал бы его пишущим письмо за столом в час ночи.

– В данный момент вы не являетесь одним из моих подозреваемых, – ответил Ханнасайд с легкой улыбкой и обратился к швейцару, которого привел сержант Хемингуэй:

– Доброе утро. Вы здесь швейцар?

– Да, сэр, – ответил тот, испуганно оглядывая комнату. – Точнее, ночной швейцар.

– Как ваша фамилия?

– Флетчер, сэр. Генри Джордж Флетчер.

– Суперинтендант, – вмешался сержант, – я записал его фамилию и адрес.

– Хорошо. Флетчер, когда вы заступаете на дежурство?

– В восемь вечера и остаюсь до восьми утра.

– И все время находитесь на месте?

Флетчер слегка откашлялся:

– Видите ли, сэр… официально… вы понимаете. Иногда выхожу пройтись, подышать свежим воздухом. Минуты на две, не больше. И не часто.

– Вчера ночью выходили?

– Нет, сэр.

– Совершенно уверены в этом?

– Да, сэр. Вчера вечером завернул такой холод, что не хотелось выходить, я очень чувствителен к холоду. Разжег огонь в своей комнатке внизу, сержант видел ее.

– Мне она показалась тесноватой, – сказал сержант. – По-моему, там дует.

– Это так, – согласился швейцар.

– Вы сидели с закрытой дверью?

– Это не запрещается, – сказал, оправдываясь, швейцар. – Если я понадоблюсь, мне звонят, и я слышу движение лифта даже при закрытой двери. Я могу следить за тем, что делается, потому что верхняя часть ее застеклена, как вы видели.

– Если не дремать, то можете, – заметил сержант.

– На дежурстве не сплю, – пробормотал Флетчер.

– Ладно уж, сержант, – сказал Ханнасайд. – Флетчер, думаю, никто не будет винить вас, если вы немного вздремнете. Работа у вас, должно быть, скучная. Насколько я понимаю, прошлой ночью вы не слышали ничего похожего на выстрел?

– Нет, сэр, иначе сразу же сказал бы. Но мы находимся близко к Эксибишн-роуд, по ней вчера вечером проезжало много машин из-за большого события в Альберт-холле. Кажется, там был благотворительный бал. Словом, шума было больше, чем обычно, но в этом здании нет, могу поклясться.

– Понятно. Парадная дверь у вас открыта всю ночь или вы ее запираете?

– До полуночи не запираю.

– А потом запираете?

– Да, сэр. Так полагается.

– Значит, человек, которому нужно войти в здание после двенадцати, вынужден звонить вам, чтобы вы его впустили?

– Да, сэр.

– Кто-нибудь входил прошлой ночью так поздно?

– Да, сэр! Входили мистер и миссис Чолмондли из пятнадцатой квартиры. Потом сэр Джордж и леди Ферфекс, две юные леди, все они возвращались с бала, о котором я говорил, мистер Хамфриз из шестой квартиры, он тоже вернулся поздно, и миссис Маскетт из девятой квартиры, и мисс…

– Насколько я понимаю, все они здесь живут. Вы не впускали никаких гостей после двенадцати?

– Нет, сэр. Да и вряд ли кто-то явился бы в это время.

– А до двенадцати вы не видели входящих в здание незнакомцев?

Швейцар потер подбородок.

– Трудно сказать, надеюсь, вы меня поймете, – доверительно сказал он. – Конечно, если бы я увидел кого-то подозрительного, то сразу бы к ним подошел, но тут двадцать квартир, сэр, много людей входит и выходит. На тех, кто проходит мимо моей двери, я, естественно, смотрю, но не всегда уверен, кто это, если они идут прямо к лестнице или к лифту. Например, насколько я знаю, вчера поднялись две леди и три джентльмена. Первой леди была, по-моему, миссис Мэтьюз, но я видел только ее шляпу, шляпа была сдвинута набекрень, как их теперь носят. Должно быть, она вошла где-то около половины девятого. Другая вошла вскоре после одиннадцати, но я видел ее только мельком. Чтобы она выходила, я не видел, поэтому, думаю, это была мисс Тернер, горничная миссис Делафорд, вернувшаяся домой поздновато. Потом какой-то джентльмен поднялся лифтом на четвертый или пятый этаж. Это был действительно незнакомец, он спустился около одиннадцати и поручил мне вызвать такси. Высокий, похожий на военного. Второму джентльмену была нужна квартира адмирала Крейвена, и я поднял его на лифте. Еще одного толком не видел, но он сам поднялся по лестнице. Пожалуй, это был молодой мистер Маскетт, на нем была черная фетровая шляпа, которую он носит с вечерней одеждой, но, может, это был и не он. Их квартира находится на четвертом этаже, а он не поднимается пешком, когда есть лифт.

– Видели вы, чтобы он выходил из здания? – спросил Ханнасайд.

– Точно сказать не могу, – признался швейцар.

– Уверены вы, что это были единственные люди, которые могли оказаться незнакомцами?

– Я бы этого не сказал, – сдержанно ответил Флетчер. – То есть не поклялся бы.

Было совершенно очевидно, что швейцар какое-то время уютно дремал у печки. Его признание в этом ничего бы не дало, поэтому Ханнасайд благоразумно не стал затрагивать эту тему.

– Кто живет в соседней квартире? – спросил он.

– Мистер Хамфриз, сэр. Я говорил вам о нем. Он был на том балу и вернулся домой около половины пятого утра, очень довольный.

– А по другую сторону лестничной площадки?

– В третьей квартире живут мистер и миссис Томлинсон, но они в отъезде, а четвертая пустует.

– Над этой квартирой кто-нибудь живет?

– Да, сэр, миссис Маскетт, которая тоже вернулась поздно. Примерно в половине первого. Но если думаете, что она могла слышать выстрел, то вряд ли. Эти квартиры оборудованы звукоизоляцией.

– Я все-таки поднимусь, поговорю с ней, – сказал Ханнасайд. – Вам ждать меня не нужно, наверное, вы хотите вернуться домой.

– Да, моя смена закончилась, – согласился швейцар. – Конечно, если я могу что-то сделать…

– Нет-нет, спасибо. Однако на вашем месте я бы помалкивал о нашем разговоре.

– Понимаю, сэр. Мистер Джексон – это управляющий – очень расстроится, узнав о случившемся.

Ханнасайд после паузы спросил:

– Да, а где управляющий?

– Ушел на ночь, – ответил сержант. – Должен был вернуться утром.

– Понятно. Если без меня появится Холлис, скажи, пусть возьмет пистолет на дактилоскопирование и осмотрит вероятные места в этой комнате, в прихожей и в ванной.

Суперинтендант вышел, сержант и Джайлс Каррингтон остались вдвоем. Через пять минут появился сержант Холлис, и, глядя, как он принялся за работу, Джайлс попросил:

– Сержант, не могли бы вы прежде всего заняться телефоном? Мне нужно позвонить себе в контору, сказать, что я занимаюсь другим делом.

– Отнимаем у вас время, так ведь, сэр? – сказал сержант. – Это рутинная работа. Готов спорить на пять фунтов, что не найдем ни единого отпечатка, разве что на этой гильзе.

Едва Джайлс закончил разговор с отцом (который раздраженно заметил, что если Джайлс собирается по целым дням заниматься делами своих кузенов, то чем скорее они исчезнут с лица земли, тем лучше), в комнату вернулся Ханнасайд. Понаблюдав немного за Холлисом, он взглянул на Джайлса:

– Извините, что вынудил вас задержаться. Сейчас я еду в Челси. Если не хотите ехать со мной, необходимости в этом нет.

– Еду, хотя бы ради того, чтобы обеспечить честную игру, – сказал Джайлс. – Добились чего-нибудь у Маскеттов?

– Они ни в чем не уверены. Установил я только одно: человек, которого видел швейцар, был не юным Маскеттом. Он вернулся вчера вечером в половине седьмого и больше не выходил. Около одиннадцати услышал отрывистый звук, который принял за автомобильный выхлоп. Беда в том, что так вполне и могло быть. – Он повернулся к Хемингуэю: – Сержант, оставляю тебя здесь; ты знаешь, что делать. Увидимся в Ярде. Мистер Каррингтон, если вы готовы, пойдемте.

Глава девятнадцатая

В Челси они поехали на машине Джайлса Каррингтона. Суперинтендант, садясь рядом с ним, глянул на его лицо и сказал:

– Мистер Каррингтон, полагаю, дело это для вас неприятное.

– Оно действительно очень неприятное, – спокойно ответил Джайлс. – Не только для меня. – Он включил вторую скорость, затем высшую. – Разумеется, я понимаю, куда клонятся ваши мысли, но вряд ли вы можете ожидать, что я поверю, будто кто-то из моих родственников – или, строго говоря, клиентов – способен на такое хладнокровное убийство.

Суперинтендант промолчал. Джайлс с легкой улыбкой добавил:

– Более того, я не думаю, что вы не заметили ту гильзу.

– Вы считаете меня настроенным против юного Верекера, – заговорил Ханнасайд. – Но могу честно сказать: очень надеюсь, что вы правы. Однако не будем закрывать глаза на факты: смерть Роджера Верекера – если исходить из того, что это убийство, – значительно сужает круг подозреваемых. Думаю, нет особых сомнений в том, что убивший Арнольда человек убил и Роджера. Вы сами сказали, что хотя для первого убийства могло быть несколько мотивов, для второго может быть только один. Это снимает подозрения с Мезурье и шофера Арнольда – признаю, не вызывавшего подозрений. Оба ничего не получали от смерти Роджера. Только один человек должен получить состояние. Вы знаете об этом не хуже меня, так что можно говорить откровенно. Более того, мистер Каррингтон, вы не были уверены, что Кеннет Верекер не совершал первого убийства. Вы считали, что он на такое способен, я знал это с самого начала. Вам поперек горла стоит это второе убийство. Но если вы задумаетесь над ним, то поймете, что оно совершенно логично, почти неизбежно следует за первым. Признаю, его мы не предвидели. Планировать два убийства может только закоренелый преступник. Запланировано было только одно, но когда появился Роджер Верекер, оно грозило стать бессмысленным, если только не избавиться и от этого человека. Вы знаете французскую поговорку: «Труднее всего сделать первый шаг»? Ее вполне можно применить и к данному случаю. Если человек способен убить одного единокровного брата ради его денег, и это сходит ему с рук, убить второго будет уже легче. И я готов признать, что убийце Арнольда, похоже, это вполне сошло с рук – о чем Кеннету Верекеру прекрасно известно.

– Но для этого надо быть безумцем! – хрипло воскликнул Джайлс.

– Да, конечно.

– Вздор! Этот парень вполне нормален. И если бы он планировал убийство Роджера, хватило бы у него глупости так явно выражать неприязнь к нему?

– Глупости? – Голос Ханнасайда был очень сух. – По-моему, Кеннет Верекер действовал бы именно так. Только не подумайте, что я исключил всех остальных подозреваемых. Я не сделал этого – но был бы глупцом, если бы очень внимательно не изучил его передвижения прошлой ночью.

Они подъехали к перекрестку и остановились на красный свет. Пока машина не тронулась снова, Джайлс Каррингтон молчал. Потом сказал с улыбкой:

– Да, были бы глупцом – но я же говорил, что собираюсь принять участие, так ведь?

– Что ж, если вам что-нибудь придет на ум, поделитесь со мной, – примирительно сказал Ханнасайд.

– Мне пришли на ум две возможности, но обе до того невероятные, что не стану вам ими докучать, – ответил Джайлс. – Одна настолько очевидна, что вы могли подумать о ней сами….

– Спасибо! – усмехнулся Ханнасайд.

– Прошу прощения, я неудачно выразился. Другая, – Джайлс сделал паузу, – другая, насколько мне известно, совершенно ни на чем не основана. Попробую найти что-нибудь.

– Звучит не очень обнадеживающе, – с легкой улыбкой сказал Ханнасайд. – Однако непременно ищите.

Через несколько минут они прибыли на место. Джайлс заехал на извозчичий двор и последовал за Ханнасайдом по лестнице к двери квартиры.

Дверь открыла Мергатройд и в крайнем раздражении воскликнула:

– Как, опять? Так вот, не вздумайте сейчас беспокоить моих юных леди и джентльмена. Они завтракают. Доброе утро, мистер Джайлс.

– Завтракают, Мергатройд? – переспросил он. – Знаешь, уже почти одиннадцать?

– Ну и что? Мистер Кеннет и мисс Лесли вернулись с этих танцев около пяти, – угрюмо стояла на своем Мергатройд.

– Что ж, мне очень жаль, но суперинтендант Ханнасайд занятой человек. Мистера Кеннета придется побеспокоить.

– Как скажете, сэр, – с неохотой уступила Мергатройд и отошла в сторону, пропуская их. – Только не знаю, одета ли мисс Лесли к приему гостей, но пойду посмотрю.

– Мисс Лесли? Она здесь?

– Да, и провела здесь всю ночь – то, что оставалось от ночи к тому времени, когда мистер Кеннет привел ее, – ответила Мергатройд. – Она забыла ключ от своей квартиры и вместо того, чтобы поднять домовладелицу, разбудила мисс Тони и улеглась в ее постель. – Мергатройд открыла дверь в студию и заглянула внутрь. – Мисс Тони, здесь мистер Джайлс с суперинтендантом. Впустить их или нет?

– О господи, в этот час! – простонал Кеннет. – Скажи, что нас нет дома.

– Нет-нет. Разумеется, они могут войти, – сказала Антония. – Лесли, ты ведь не возражаешь? Привет, Джайлс! Доброе утро, суперинтендант. Выпейте кофе!

Стол был накрыт у окна. Полностью одетая Антония сидела у торца с кофейником, Лесли в кимоно сидела по одну ее сторону, по другую – Кеннет в пижамной куртке, фланелевых брюках и старом блейзере. Полусонный, он угрюмо посмотрел на гостей заспанными глазами и заговорил:

– Ну, что случилось теперь? Не щадите нас. Господи, Тони, закрой эти отвратительные яйца! Мергатройд, должно быть, спятила. Где ветчина?

– Мы доели ее вчера. Присаживайтесь, суперинтендант! Кстати, это мисс Риверс. Джайлс, ты мрачно выглядишь. Что-нибудь произошло?

– Боюсь, Тони, кое-что очень серьезное. Роджер мертв – застрелен.

Наступило ледяное молчание. Потом Антония выдохнула:

– Господи!

Кеннет застыл, не донеся чашку до рта, потом часто заморгал и неторопливо допил кофе. Поставив пустую чашку на блюдце, он вытер рот салфеткой и спокойно сказал:

– Если верно, то неоригинально. Кстати, это верно?

– Совершенно верно, мистер Верекер, – ответил Ханнасайд, наблюдая за ним.

Джайлсу, тоже наблюдавшему за Кеннетом, показалось, что кузен чересчур старательно контролирует выражение лица. Губы сжаты с легкой суровостью, в глазах странная пустота. Кеннет посмотрел в лицо Джайлсу, затем Ханнасайду. Потом протянул блюдце с чашкой Антонии.

– Еще кофе, пожалуйста, – попросил он. – Как колеблется мой жребий!

– Вы как будто не особенно удивлены, мистер Верекер.

– Откуда вам знать, как сильно я удивлен, мой друг-суперинтендант. Вы сказали – застрелен, так ведь? Что это означает? Самоубийство?

– Или убийство, – ответил Ханнасайд. Это прозвучало угрожающе, и Лесли Риверс невольно содрогнулась.

– Давайте придерживаться версии самоубийства, – предложил Кеннет. – Оно более вероятно.

– Вы так думаете? Почему?

– Очевидное соображение. Он убил Арнольда, думал, что вы раскусили его, потерял присутствие духа и застрелился. Виолетта говорила, он был испуган.

– Она так говорила? – спросил Джайлс. – Почему она так решила?

– Я не спрашивал.

Лесли, преодолевая дрожь в голосе, произнесла:

– Должно быть, он был испуган. Мне тоже так показалось.

– Так вот, а я не заметила у него никаких проявлений страха, – категорично заявила Антония.

Лесли посмотрела ей прямо в глаза.

– Они были, Тони! Я часто видела на его лице испуганное выражение.

– Роджер считал, что ты хочешь его убить, только поэтому, – остервенело выпалила Антония. – Он говорил, что ты… – Она умолкла и густо покраснела. – О господи, что я несу? Разумеется, это была всего лишь шутка! На самом деле он так не думал!

– Да, вряд ли он мог так думать, – спокойно сказала Лесли. – Не могу сказать, что он мне очень нравился, но у меня не было ни малейшего желания его убивать. Однако, может, и хорошо, что у меня есть алиби. – Она повернулась к Ханнасайду и улыбнулась. – Вчера вечером я была с мистером Кеннетом Верекером с четверти восьмого. Мы поужинали в клубе «Карлтон», а оттуда отправились в Альберт-холл, где танцевали до четырех часов. Потом вернулись сюда.

– Мисс Риверс, вы были вместе весь вечер?

– Да, конечно, – ответила она.

Кеннет с непонятным выражением в глазах быстро глянул ей в лицо.

– Вы отправились на бал одни или в компании? – спросил Ханнасайд.

Джайлсу показалось, что она на миг заколебалась.

– Мы присоединились к компании, – ответила Лесли.

– К большой, мисс Риверс?

– Нет, не очень.

– Сколько там было людей?

– В общей сложности около дюжины, – сказал Кеннет. – Мы вместе занимали ложу.

– И естественно, вы танцевали с другими членами компании, не только с мисс Риверс?

– Естественно, – согласился Кеннет.

– Но после каждого танца мы возвращались в ложу, – вмешалась Лесли. – Мы не теряли друг друга из виду больше чем на пять минут, правда, Кеннет?

– Да, – медленно произнес Кеннет. – Скорее всего правда.

«Это ложь, – с упавшим сердцем подумал Джайлс. – А Кеннет лгать не умеет».

– Мистер Верекер, вы не покидали Альберт-холл во время танцев?

– Нет.

Наступила пауза. Ханнасайд полез в карман и достал пенковую трубку.

– Видели вы эту вещь раньше? – спросил он.

Кеннет посмотрел на трубку, потом протянул руку. Ханнасайд передал трубку ему. Кеннет внимательно осмотрел ее и вернул.

– Много раз. Это моя трубка.

– Я нашел ее на каминной полке в квартире вашего единокровного брата.

– Вот как? – сказал Кеннет. – Должно быть, я оставил ее там.

– Когда?

– Два или три дня назад. Я там ужинал.

– Вы не хватились ее?

– Нет, – равнодушно ответил Кеннет. – Я не курю постоянно одну и ту же трубку.

– Пенковой трубкой обычно дорожат, – сказал суперинтендант. – Знаете, я тоже курю трубку.

– Может быть, но вы не Верекер, – ответил Кеннет. В глазах у него появилось озорное выражение. Он отодвинул тарелку и поставил локти на стол. – А можно я задам несколько вопросов?

– Минутку, мистер Верекер. Сперва назовите мне фамилии других членов вашей вчерашней компании.

– У вас будет занятой день, – заметил Кеннет. – Лесли, кто был в нашей компании?

– Так, Херншоу, это один, – начала она задумчиво.

– Два, дорогая. Мистер и миссис Джералд Херншоу, Холтинг, Крейнли. Суперинтендант, вам предстоит приятная увеселительная прогулка.

– И Томми Дру, – продолжала Лесли.

– Достопочтенный Томас Дру, живет в Олбани. Вы без труда найдете его, суперинтендант, но после одиннадцати он уже явно был нетрезв, так что проку от него может оказаться маловато, – сказал Кеннет.

– И какие-то люди по фамилии Уэстли. Я не знаю, где они живут.

– Это та шушера, что пришла с Артуром и Полой? – спросил с любопытством Кеннет. – Я один раз танцевал с этой женщиной. Они живут где-то в Патни-Хилл, разводят шпицев.

– Ты это выдумал, – укоризненно сказала Антония.

– Нет. Эта женщина сказала, что у нее в Ричмонде три первых призера от ее суки Пэнси из Полтмора.

– Тогда Полтмор, видимо, название ее дома, – сказала Антония. – И Пэнси – кличка для собаки отвратительная.

Тут вмешался Джайлс:

– Дело пойдет быстрее, если мисс Риверс станет отвечать на вопросы суперинтенданта, а вы тем временем помолчите.

– Не забудь ту рыжую девицу, – сказал Кеннет, встав и подходя к камину. – Она пришла с Томми и, похоже, пожалела об этом.

Он выбрал трубку из подставки на каминной полке и стал набивать ее табаком из глиняного сосуда. К тому времени, когда он закурил, Лесли дошла до конца своего перечня, и суперинтендант записывал в блокнот последнюю фамилию. Кеннет пыхнул несколько раз и сказал:

– А теперь, с вашего разрешения, когда мой единокровный брат застрелился?

– Вашего единокровного брата, мистер Верекер, застрелили прошлой ночью – видимо, до полуночи, однако на этот счет у меня пока нет достоверных сведений.

– Из какого оружия?

– Из автоматического кольта тридцать второго калибра.

Кеннет приподнял брови:

– Вот как? Тони, где твой пистолет?

Она встревожилась, увидела хмурый взгляд Джайлса и отрывисто сказала:

– К чему ты клонишь? Я не убивала Роджера.

– Никто не говорит этого, детка. Где он?

– В верхнем левом ящике моего стола.

Кеннет пошел к ее столу.

– Готов держать пари, его там нет.

– Ну, на этот раз ты проиграл бы, – сказала Антония. – Я знаю, что он там, так как доставала и смазывала его в тот день, когда мы делали здесь генеральную уборку.

Кеннет открыл ящик и перебрал лежавшие там бумаги.

– Я выиграл, – сказал он. – Постарайся вспомнить.

– Но я знаю, что клала его туда! – побледнев, сказала Антония. – Под старые чеки. Лесли, ты была здесь. Не помнишь?

– Помню, как ты его смазывала, но не видела, куда положила, – ответила Лесли. – Кеннет, загляни в правый ящик.

– И там нет, – сказал Кеннет.

– Я уверена, что положила его в левый ящик! – заявила Антония. Она встала, подошла к столу и переворошила содержимое ящика. Потом испуганно сказала: – Да, пистолета здесь нет. Кто-то взял его.

– Ты абсолютно уверена, что потом не доставала его и не забыла об этом? – спросил Джайлс.

– Да. Он всегда лежит в этом ящике. Я не брала его оттуда.

– Не трудись, – сказал Кеннет.

Ханнасайд спокойно спросил:

– Мисс Верекер, кто-нибудь, кроме вашего брата и мисс Риверс, знал, где вы храните свой пистолет?

– Да многие знали!

– Нельзя ли поточнее?

– Все, кто хорошо знал эту квартиру. Например, ты, так ведь, Джайлс?

– Да, Тони, я знал, что ты держишь пистолет в письменном столе. Кажется, по моему совету. Но разве я не советовал еще и запирать ящик?

– Вроде бы советовал, но я давным-давно потеряла ключ, да и все равно вечно забывала держать ящик на запоре.

– Мисс Верекер, думаете, ваш единокровный брат знал о пистолете?

Она задумалась:

– Роджер? Видимо, он обнаружил его, так как сам сказал, что рылся в моем столе в поисках денег. Кеннет, ты к этому клонишь? Думаешь, Роджер взял его?

– Да, конечно, – ответил Кеннет. – А мой друг-суперинтендант думает, что взял я.

Ханнасайд не обратил на это внимания, но спросил Антонию, знает ли она номер пистолета.

– Тони, он указан в твоей лицензии, – подсказал Джайлс. – Можешь ее найти?

– Она наверняка где-то в моем столе, – с надеждой сказала Антония.

Изнурительные поиски, в которых ей помогали Кеннет, Джайлс и Лесли Риверс, привели наконец к находке лицензии на владение оружием. Антония торжествующе вручила ее Ханнасайду, извиняясь при этом за ее растерзанный вид. Сказала, что однажды, когда Джуно была щенком, лицензия стала добычей собак.

Ханнасайд записал номер пистолета, вернул лицензию хозяйке и пошел к выходу. Кеннет остановил его:

– Друг Озрик, насколько вы серьезны в мнении, что это может не быть самоубийством, – спросил он.

– Вы сами напомнили мне, что я не Верекер, – ответил Ханнасайд. – Я не шучу такими вещами.

– Есть какая-то тайная причина считать это убийством?

– Да, – сказал Ханнасайд. – Несколько причин. Хотите узнать еще что-нибудь?

– Конечно, – несколько неожиданно ответил Кеннет. – Очень хочу узнать, кто очередной наследник после меня.

Его слова вызвали изумленное молчание. Нарушил его Ханнасайд.

– Это не моя сфера, – сказал он.

– Неприятно возражать вам, – заговорил Кеннет, – но это именно ваша сфера. Если это убийство, то я, похоже, стану очередной жертвой. И честно говоря, не представляю себя в этой роли. Я прошу защиты полиции.

Глава двадцатая

Суперинтендант смотрел на него несколько секунд, нахмурив брови. Но тут в разговор вступила Антония.

– А разве не я очередная наследница? – спросила она. – Джайлс, разве не я?

– Не знаю, Тони. Ваш отец, составляя завещание, не предвидел смерти всех троих сыновей. Возможно, и ты.

– Что из этого следует? – вкрадчиво спросил Кеннет.

– Скотина! – в сердцах обругала брата Антония.

– Если вы всерьез хотите защиты полиции, то наверняка получите ее, подав заявление в соответствующий отдел, – сказал Ханнасайд. – А пока что я хотел бы поговорить с вашей служанкой.

– Наверное, это очень важно, – заметил Кеннет, неторопливо подошел к двери и позвал Мергатройд.

Служанка тут же вошла и, услышав, что с ней хочет поговорить суперинтендант, посмотрела на него с нескрываемой враждебностью.

– Ну? – спросила она. – Можете не говорить мне, что случилась какая-то гадость. Сама вижу.

– Однако ты нипочем не догадаешься, что именно стряслось, – сказал Кеннет. – Роджер мертв.

Мергатройд быстро перевела взгляд с одного на другого.

– Мертв? – переспросила она. – Вы не разыгрываете меня, мастер Кеннет?

Он пожал плечами:

– Спроси моего друга-суперинтенданта.

Мергатройд с шипением втянула воздух сквозь зубы.

– Вот так сюрприз. Мертв! И совсем не протрезвлялся, надо сказать. Невелика потеря – хотя смерти я бы ему не желала. – Она взглянула на Ханнасайда. – О чем вы хотели меня спросить? Я не знаю, как такое случилось, если это вам нужно.

– Где вы были вчера вечером? – спросил Ханнасайд.

– Вам-то что до этого? – ответила она. – Уж не хотите ли вы сказать, что мистер Роджер был убит?

– Боюсь, у меня есть веская причина полагать, что да, – ответил суперинтендант. – Он был обнаружен сегодня рано утром в своей квартире с огнестрельной раной в голове.

Румяные щеки Мергатройд сильно побледнели. Она сделала шаг назад, наткнулась на кресло и плюхнулась в него.

– Милостивый Боже! – выдохнула она. – Что дальше? Все эти убийства… Я в жизни никого не убивала.

– И незачем говорить, – вставил Кеннет, – что полиция думает, будто это сделал я.

При этих словах Мергатройд подскочила из кресла.

– Ах, вот оно что! Так вот, позвольте вам сказать, – заговорила она, подходя к Ханнасайду, – что мистер Кеннет был на танцах всю прошлую ночь, и мисс Риверс может подтвердить это под присягой.

– Я хотел спросить вас не об этом, – спокойно сказал Ханнасайд. – Скажите, где были вы.

– В кино, – ответила Мергатройд.

– Одна?

– Да, одна.

– А потом?

– Сразу вернулась сюда и была здесь, когда вошла мисс Тони.

– В котором часу вы вернулись?

– В двадцать минут двенадцатого. Если угодно, можете спросить мистера Питерса – вы найдете его в извозчичьем дворе. Ему принадлежат запирающиеся гаражи, он увидел меня и спросил, хороший ли был фильм. Я ему ответила.

От служанки больше ничего нельзя было добиться. Ханнасайд отпустил ее и через несколько минут ушел сам.

После того как за суперинтендантом закрылась парадная дверь, все несколько минут молчали. Нарушила молчание вернувшаяся в студию Мергатройд.

– Мне нужно готовить овощи, – прозаично сказала она, – не говоря уж о мытье посуды, так что, само собой, я не могу тратить время на разговоры. Мисс Тони, пойдемте, помогите мне. Нет смысла сидеть здесь с испуганным видом. Размышления ничего не улучшат.

Антония взглянула на Джайлса:

– Джайлс, все это становится отвратительным. Я ничего не имела против, когда речь шла об Арнольде, но это невыносимо! Кеннет – ты был в Альберт-холле всю ночь, так ведь?

– Господи, теперь она думает, что это я.

Не сводя глаз с Кеннета, Джайлс сказал:

– Лгал ты неумело. Ты же был в квартире Роджера прошлой ночью, не так ли?

– Не был! Говорю же вам: он всю ночь не покидал холла! – горячо вмешалась Лесли.

Джайлс не обратил на нее ни малейшего внимания – он не сводил глаз с лица Кеннета. Кеннет встретил его взгляд вызывающе.

– С какой стати мне быть в квартире Роджера? Можешь найти какую-то причину?

– Да, – ответил Джайлс. – Могу.

Кеннет скривил губы:

– Понятно. Убийство. Ты ошибаешься.

– Не убийство. Ревность.

Впалые щеки Кеннета покраснели.

– Снова ошибаешься.

– Хорошо, какой же была причина?

– Ты уже слышал, что я не покидал Альберт-холл до половины пятого.

– Подтвердят ли это утверждение другие члены вашей компании? Это алиби заявила мисс Риверс, а не ты. Я наблюдал за тобой. Для тебя оно было неожиданностью. Думаю, ты чуть было не опроверг его.

– Почему ты не пошел служить в полицию? – спросил Кеннет. – Изменил своему призванию.

Джайлс поднялся.

– Дурачок, неужели не понимаешь, как ты рискуешь? – заговорил он. – Лги Ханнасайду, если необходимо, но если будешь лгать мне, ищи другого адвоката. За твое дело я не возьмусь.

– Как знаешь, – сказал Кеннет.

– Джайлс, не оставляй его! – дрожащим голосом взмолилась Антония. – Пожалуйста, пожалуйста, не бросай нас.

Лицо его подобрело, он сказал уже мягче:

– Не брошу, Тони. Но я не могу вести дело, находясь в неведении.

– Все очень трогательно, – заметил Кеннет. – Пока что я не просил тебя вести мое дело. Что, если кто-то в нашей компании потерял меня из виду на полчаса? Ты танцевал когда-нибудь в Альберт-холле? Знаешь, это место просторное.

– Да, и мы пропускали многие танцы, – сказала Лесли.

Антония встревоженно посмотрела на Джайлса:

– Думаешь, он попал в беду?

– Конечно, попал.

– Это понятно любому дураку, – презрительно заявил Кеннет. – Сначала я убиваю Арнольда, затем появляется Роджер, поэтому, естественно, мне нужно убить и его. И все это ради презренного металла. Тони, перестань беспокоиться – никаких улик нет.

– Есть твоя трубка, – напомнила Антония.

– За нее меня не повесят, – ответил он.

Ничего больше от него добиться не удалось. Кеннет расхаживал взад-вперед по студии, заложив руки в карманы и зажав в зубах трубку.

– Возможно, меня могут арестовать, –сказал он, хмурясь.

Джайлс, листавший телефонный справочник у письменного стола, поднял взгляд:

– Более того.

– Ладно, более того. Ты должен знать. Но полицейским мало доказать, что я покидал Альберт-холл во время танцев. Они должны доказать, что я отправился к Роджеру, а сделать этого они не могут.

Джайлс, видимо, нашедший то, что искал, закрыл справочник и положил его.

– Обдумай все как следует, – посоветовал он. – И не упускай из виду тот факт, что ни у кого, как у тебя, не было такого сильного мотива для убийства Арнольда, а затем Роджера. Я ухожу, но если образумишься, позвони мне!

– Сделать полное признание? – съязвил Кеннет.

Джайлс не ответил. Антония вышла вместе с ним и у парадной двери задержала его.

– Джайлс, дела оборачиваются все хуже. Я совершенно уверена, что прошлой ночью он был у Роджера. Всегда понятно, когда Кеннет лжет. Он не умеет лгать. Что будет, если полицейские это установят?

– Тони, дорогая моя, не знаю, потому что не имею представления, когда он вошел туда и что там делал. Но дела будут выглядеть очень скверно, если его поймают на лжи. На него и так уже все указывает.

– Да, понимаю, но все равно не верю, что он совершил убийство, – ответила Антония. – Напрасно Лесли влезла со своим алиби до того, как он успел заговорить. Наверное, она все испортила. – Антония сделала паузу, а потом с беспокойством сказала: – Джайлс, меня мучает одна ужасающая мысль. Не знаю, думал ли ты об этом. Если Кеннет не совершал убийства – кто мог его совершить? Больше ни у кого не было причин убивать Роджера.

– Да, я об этом думал, – отрывисто сказал он.

– Наверное, присяжные тоже подумают? – предположила она, подняв взгляд к его лицу.

– Несомненно. – Джайлс, утешая, взял ее за руки. – Не беспокойся, птенчик. Я, как и ты, не верю, что Кеннет убил Роджера. – Он улыбнулся девушке. – Вот тебе по крайней мере одна ободряющая мысль: Мезурье как будто больше ни в чем не подозревают.

– А, его! – сказала Антония. – Я о нем забыла. Кстати, я ему надоела. И я его не виню. Наверное, больше не буду заключать помолвок. Похоже, это ни к чему не ведет.

– В следующий раз приведет, – сказал Джайлс. – Обещаю.

Он быстро сжал ее руки, выпустил их и побежал вниз по лестнице к своей машине.

Через пять минут Джайлс подъехал к дому на идущей от набережной улице. В нем было две квартиры, рядом с дверью двухэтажной висела бронзовая табличка с надписью «Виолетта Уильямс».

Он позвонил, и его вскоре впустила пожилая женщина в грязном комбинезоне. О его появлении она объявила так:

– Мисс Уильямс, тут к вам кто-то пришел!

Виолетта вышла из комнаты в передней части дома. При виде Джайлса она удивленно воскликнула:

– О, мистер Каррингтон! Вот уж не думала! Входите!

Он последовал за ней в гостиную, обставленную мебелью из выбеленного дуба, с зелеными шторами и подушками. На столе в эркере в беспорядке валялись наброски, отодвинутый от стола стул указывал, что Виолетта там работала. Джайлс сказал:

– Надеюсь, я вам не помешал. Вы как будто были заняты.

– Нет-нет. Садитесь, пожалуйста. Кстати, прошу прощения за существо, которое вас впустило! Я не держу настоящей служанки. Это просто уборщица, приходящая по утрам.

Она взяла с низкого столика у камина коробку с сигаретами и протянула ему.

– Не сочтите меня грубой, – сказала она, улыбаясь, – но с какой стати вам понадобилось видеться со мной?

Он зажег спичку и поднес к сигарете, которую Виолетта взяла из коробки.

– Надеюсь, вы сможете склонить Кеннета вести себя разумно, – ответил он.

Виолетта засмеялась:

– О, боюсь, он невыносим. Что у него на уме?

– Хотел бы я знать, мисс Уильямс. Видите ли, произошло нечто ужасное. Роджер Верекер обнаружен застреленным в своей квартире.

Она вздрогнула.

– Мистер Каррингтон! Не может быть!

– Боюсь, это чистая правда, – серьезно сказал он.

Виолетта прикрыла ладонью глаза.

– Как ужасно! Бедный, бедный Роджер. Вот уж не думала, что он воспринимает все так скверно. Я, конечно, видела, что он раздражен, но чтобы он сам… о, думать об этом невыносимо!

– Он был в очень нервозном состоянии? – спросил Джайлс. – Мне кажется, вы видели его больше, чем все остальные – возможно, вы знаете.

– Да, был, – ответила она. – Вбил себе в голову, что полиция его ловит. Я сказала об этом Кеннету только накануне. Кеннет не замечал этого – или не хотел замечать, правда, он не всегда наблюдателен. – Виолетта бессильно опустила руку. – Но чтобы он покончил с собой! У меня в голове не укладывается!

– Мисс Уильямс, я не думаю, что он покончил с собой.

Она сильно побледнела.

– То есть… о, не может быть!

– Все подстроено так, чтобы выглядеть самоубийством, – сказал Джайлс, – но есть несколько обстоятельств, которые очень убедительно указывают на убийство.

Виолетта вздрогнула.

– Не могу поверить. Скажите, пожалуйста, какая у вас причина так говорить!

– Главная причина чисто техническая, – ответил он.

– А полицейские – они тоже считают это убийством?

– Считают, что это вполне возможно.

Виолетта, все еще бледная, немного помолчала, неотрывно глядя на тлеющий кончик сигареты, но вскоре подняла взгляд и сказала:

– Вы что-то говорили о Кеннете. Но что бы ни случилось, нельзя заподозрить, что он имеет к этому какое-то отношение. Прошлой ночью он был в Альберт-холле с Лесли Риверс.

– Я знаю, что он там был, – согласился Джайлс. – Но от Альберт-холла до квартиры Роджера меньше пяти минут ходьбы, мисс Уильямс. И полицейские не убеждены, что он вечером не уходил на время с танцев. Собственно говоря, хотя Кеннет не хочет в этом признаваться, я уверен, что он не только уходил с танцев, но и заходил к Роджеру.

– Я уверена, что нет! – поспешно сказала она. – С какой стати? Зачем ему совершать такую глупость?

Джайлс заколебался.

– Думаю, причина была, – ответил он. – Можно говорить вполне откровенно?

– О, пожалуйста!

– Так вот, мисс Уильямс, у Кеннета – как вы, наверное, знаете – очень ревнивый характер. Помните, в тот вечер, когда мы все вместе ужинали, Роджер пригласил вас поужинать с ним в вечер бала?

– Да, конечно, помню, – холодно сказала она, – но это была просто шутка.

– Очень может быть, что Кеннет воспринял это всерьез, – сказал Джайлс.

– Право, по-моему, это слишком нелепо, – возразила она со смешком. – Почему вы полагаете, что Кеннет был в квартире Роджера прошлой ночью? Он в этом признался?

– Нет. Но мы нашли его недокуренную трубку на каминной полке в гостиной Роджера, – ответил Джайлс.

– Его трубку… – Виолетта уставилась на гостя. – Откуда вы знаете, что трубка его?

– Ее узнали и я, и Ханнасайд.

– Узнали трубку! – воскликнула она. – Разве такое возможно?

Джайлс улыбнулся:

– Для тех, кто курит трубку, не все трубки выглядят одинаково, мисс Уильямс. Но это не важно. Кеннет узнал свою трубку, как только увидел ее.

Она посмотрела на него с выражением удивления и ужаса в глазах.

– Но это невозможно! Не верю! В какое время Кеннет находился в той квартире? Что он там делал?

– Именно это я, как его адвокат, стараюсь выяснить, – ответил Джайлс. – По словам мисс Риверс, он весь вечер был у нее на виду. Кеннет подтвердил это утверждение, но только после минутного колебания, мисс Уильямс. Грубо говоря, он явно лгал. По его словам – точнее, по словам мисс Риверс, – вся их компания встречалась после каждого танца в своей ложе. Суперинтенданту Ханнасайду достаточно опросить других членов этой компании, чтобы узнать, правда это или нет. Если – чего я очень опасаюсь – это неправда, Кеннет окажется в крайне опасном положении. И поскольку он ошибочно полагает, что способен сам, без помощи, вести свое дело, я не могу ничего для него сделать.

– Но почему вы пришли сюда? – перебила его Виолетта. – Какое отношение это имеет ко мне? Что я могу поделать?

– Я очень надеюсь, что вы употребите свое влияние, дабы вразумить его, – ответил Джайлс. – Он не понимает, насколько серьезно это положение и как важно, чтобы я по крайней мере знал правду о его передвижениях прошлой ночью.

Виолетта резко сложила руки, словно в раздражении.

– Он дурак! – сказала она. – С какой стати ему было идти к Роджеру прошлой ночью? Что привело его туда? Это сущее безумие!

– Есть одна вполне очевидная причина, мисс Уильямс, – заметил Джайлс.

Виолетта непонимающе уставилась на него.

– Я представить не могу… – Она умолкла, веки ее затрепетали. – Понимаю, что вы имеете в виду, – сказала она. – Вряд ли вас удивит, что я так не считаю. Ничто не сможет убедить меня, что Кеннет имел какое-то отношение к смерти Роджера! Вы не можете считать…

– Нет, я так не считаю, – сказал Джайлс. – Я стараюсь установить другую причину, которая могла быть у него для этого визита. Подозреваю, это ревность.

– Не понимаю вас.

Джайлс неторопливо заговорил:

– Кеннет слышал, мисс Уильямс, как Роджер приглашал вас на ужин. Ему это явно не понравилось. Он, как я уже сказал, чрезвычайно ревнивый молодой человек, и мы знаем, что он с самого начала возмущался любым вашим проявлением дружелюбия к Роджеру. Прошлым вечером – в одиннадцатом часу – вы отказались идти на эти танцы, так ведь?

– Я не обещала ему, что пойду туда с ним, – ответила она. – Мне не нравилась эта затея, и я надеялась, что он от нее откажется.

– Так. Но вы позволяли ему думать, что все-таки, возможно, пойдете с ним, правда?

– Только чтобы предотвратить сцену… Но я не обещала.

– Во всяком случае, ваш отказ в последнюю минуту разозлил его, – заговорил Джайлс. – А я знаю, каким бывает Кеннет, когда он зол. Думаю, он довел себя до подозрения, что вы отказались от танцев ради того, чтобы провести вечер с Роджером. Может, он и пошел к Роджеру только с целью убедиться, что в его квартире вас нет.

– В жизни не слышала ничего столь оскорбительного! – чопорно заговорила Виолетта. – Я в квартире Роджера в это время? Полагаю, ему будет интересно узнать, что я весь вечер находилась дома! А если Кеннет не верит мне, можете сказать, чтобы он обратился к мисс Саммертаун, она пришла поужинать вместе со мной и оставалась до одиннадцати, после чего я пошла спать!

– Не думаю, что в уравновешенном состоянии Кеннету пришло бы в голову подозревать вас, – спокойно произнес Джайлс. – И если он пошел к Роджеру, то исключительно чтобы убедиться, что вас там нет, так ведь?

– Может, он подозревает, что я пряталась за ширмой? – ледяным тоном отчеканила Виолетта. – Слава богу, я могу предоставить свидетельницу того, что весь вечер была дома!

– Пожалуйста, не осуждайте его за то, что может оказаться моим праздным воображением, – с улыбкой заступился за Кеннета Джайлс. – У него могла быть другая причина пойти к Роджеру.

Виолетта молчала, ее красивые губы сжались в тонкую красную линию. Она сидела в кресле очень прямо, сжав одной рукой другую чуть пониже плеча. Вид у нее был враждебный, и эта враждебность искажала красоту ее застывшего, как маска, лица.

Словно очнувшись, она повернула голову и в упор посмотрела на Джайлса:

– По-вашему, я веду себя глупо? Да, я немного раздражена, но это не важно. Гораздо важнее вызволить Кеннета из этого ужасного положения. Лично я совершенно убеждена, что Роджер совершил самоубийство. Не знаю, почему вы полагаете, что это не так, но я помню слова Роджера. Тогда я не придала им никакого значения – по крайней мере достаточного, чтобы предвидеть это, – но теперь, оглядываясь назад, чувствую, что должна была догадаться. Только не знаю, что могла бы поделать, если бы догадалась. Я сказала об этом Кеннету, но он не обратил внимания.

– Это не было самоубийством, мисс Уильямс.

Виолетта нахмурилась.

– Не понимаю, как вы можете говорить это так уверенно. Почему не было?

– Вряд ли вы поймете, если объясню, – ответил он. – Дело в том, что стреляная гильза должна была находиться не там, где ее нашли. Более того, я даже представить себе не могу, что могло толкнуть Роджера на самоубийство. Он должен был знать, что никаких улик против него нет. Он был неглуп.

– Видите ли, технические подробности относительно пистолетов мне недоступны. И где же должна была находиться стреляная гильза?

– Совсем в другом месте, – ответил Джайлс. – Есть и другие подробности – мелкие, но значительные.

– Понятно. Но полицейские не смогут доказать, что убийство совершил Кеннет. Он мог оставить там свою трубку в любое время, и если Лесли держится своих показаний…

– Не будь убит Арнольд Верекер, дело могло бы выглядеть не так скверно, – заговорил Джайлс. – Но он убит, и у Кеннета нет алиби, которое можно подтвердить. Все, что он говорит, только вызывает подозрение у полицейских. Он сказал, что пришел сюда повидать вас. Но с вами не увиделся. По его словам, вас не было дома. Потом сказал, что пошел в кино. Но не знал, как назывался фильм, и проспал почти весь сеанс.

– О, я знаю, знаю! – сказала она. – Он был совершенно невыносимым.

– Так вот, – сказал Джайлс, поднимаясь, – сейчас он точно так же невыносим, мисс Уильямс. Ему доставляло удовольствие видеть, как он может морочить Ханнасайда по поводу того убийства, и он так преуспел, что это ударило ему в голову. Но сейчас его положение гораздо опаснее.

Виолетта тоже поднялась.

– Да, понимаю. Я немедленно отправлюсь в студию, поговорю с ним. Разумеется, Кеннет должен вам довериться. Я скажу ему это, и, думаю, он позвонит вам в контору.

– Спасибо, – поблагодарил Джайлс. – Надеюсь, что позвонит.

Глава двадцать первая

От Виолетты Джайлс поехал на Адам-стрит, где нашел отца, собиравшегося идти на обед. Мистер Чарлз Каррингтон оглядел сына, хмыкнул и сказал, что ему следует пойти с ним.

– Видит Бог, – раздраженно сказал он, – я ничего не хочу слышать об этом отвратительном деле, но, конечно, буду вынужден. Более того, твоя мать тревожится. Говорит, что Кеннет не способен на убийство. Вздор! Это он?

– Господи, надеюсь, что нет!

– О! Значит, ты так к этому относишься? Совершенно с тобой согласен. Не люблю скандалов. Где была вчера вечером эта рыжая девчонка, Тони?

– Со мной, – ответил Джайлс.

– Она была сущим чертенком! Значит, твоя мать не ошиблась… И чем вы занимались?

– Поужинали и пошли в театр, – ответил Джайлс. – И мама права. Как всегда.

Чарлз Каррингтон кашлянул и поспешно сменил тему разговора.

Джайлс пробыл на Адам-стрит недолго. В четыре часа он позвонил в Скотленд-Ярд и, удостоверясь, что суперинтендант в здании, вышел из кабинета и поехал на Уайтхолл. Весть о смерти Роджера Верекера появилась в вечерних газетах, и несколько ярких афиш анонсировали потрясающее продолжение Тайны смерти в колодках.

В Скотленд-Ярде Джайлса почти сразу же проводили в кабинет Ханнасайда, где он нашел не только суперинтенданта, но и сержанта Хемингуэя.

– Я надеялся, что вы заглянете, – сказал Ханнасайд. – Будьте добры, присаживайтесь. Я только что получил заключение о результатах вскрытия. Вы правы, мистер Каррингтон: доктор Стоун считает, что выстрел был произведен с расстояния примерно двух футов.

– Когда, по его мнению, наступила смерть? – спросил Джайлс.

Суперинтендант взглянул в заключение, отпечатанное на машинке.

– Это всегда сложный вопрос, – сказал он. – Приблизительно между десятью часами вечера и двумя часами ночи.

– Спасибо. В квартире что-нибудь обнаружено?

– Ничего полезного. Легкий след смазки на ручке двери гостиной и отпечаток пальца, принадлежащий мисс Верекер, – на гильзе.

– Значит, это был ее пистолет?

– Да. Она была здесь всего полчаса назад. – Суперинтендант слегка улыбнулся. – Выказывала величайший интерес к снятию отпечатков ее ладони.

– Могу представить.

– Вы и здесь оказались правы. – Он сделал паузу и откровенно взглянул на Джайлса. – Могу сразу вам сказать, мистер Каррингтон: другие члены той компании в Альберт-холле не подтверждают слов мисс Риверс и мистера Верекера. Собственно говоря, я собирался ехать в студию, когда вы позвонили.

Джайлс кивнул:

– Понятно. Поеду с вами, если не возражаете.

– Не возражаю, – кивнул Ханнасайд. – Да и не вправе вам помешать. Возможно, мы сэкономим время, если поедем вместе. Думаю, мистер Верекер откажется говорить со мной, пока не проконсультируется с вами, – хотя бы для того, чтобы досадить мне.

Однако Кеннет к моменту их приезда пребывал в бодром настроении и не выказал желания создавать трудности.

В студии кроме него находились Антония, Виолетта Уильямс и Лесли Риверс. Было ясно, что они собрались обсудить создавшееся положение. Не вызывало сомнений и то, что Кеннет почти не обращал внимания на их слова. Джайлс и Ханнасайд, войдя, обнаружили, что он беззаботно делает какой-то набросок на колене. Когда дверь отворилась, Кеннет мельком глянул на вошедших и сказал:

– Я так и думал. A la lanterne!^[521]

Появление суперинтенданта не вызвало у Антонии ни удивления, ни испуга, но две другие девушки слегка встревожились. Лесли бросила быстрый, испуганный взгляд на Кеннета и как будто окоченела.

Кеннет продолжал рисовать.

– Входите, будьте как дома, – пригласил он. – Не скажу, что рад вас видеть, потому что это будет неправдой.

– Мистер Верекер, мне кажется, вы не всегда так твердо держитесь правды, – сказал Ханнасайд, закрывая за собой дверь.

Кеннет улыбнулся:

– Почти всегда. Признаюсь, иногда меня заносит. Скажите самое худшее.

– Трое членов вашей вчерашней компании говорят, что вас не было в танцевальном зале около получаса, – сказал Ханнасайд, не ходя вокруг да около.

Кеннет поднял голову от наброска и, зорко прищурившись, посмотрел на Лесли Риверс.

– Лесли, у тебя красивая голова, – заметил он. – Не шевелись! Прошу прощения, мой друг-суперинтендант. Что еще?

– Получасовое отсутствие в танцзале – дело обычное, – сказала Лесли. – Иногда, суперинтендант, люди сидят во время танцев.

– Сидят в ложе, мисс Риверс. Полагаю, в Альберт-холле сидеть больше негде.

– Можно посидеть снаружи, в своей машине, – ответила она.

– Молчи, заблуждающееся дитя! – сказал Кеннет. – Проще простого выяснить, что моя машина отправлена вчера в гараж Хорнета для очистки выхлопной системы. Прав я, суперинтендант?

– Полностью, – ответил Ханнасайд. – А прав ли я, мистер Верекер, утверждая, что вы вышли из Альберт-холла через главный вход в двадцать минут одиннадцатого и вернулись почти в одиннадцать?

– Остановясь в обоих случаях обменяться несколькими словами со швейцаром, – добавил Кеннет, продолжая работу над наброском. – Чтобы он меня запомнил. Разумеется, в данное время вас беспокоит вопрос, дьявольски ли я хитер или невероятно глуп?

– Не слушайте его! – поспешно сказала Лесли. – Все это до последнего слова ерунда! Он не выходил из Альберт-холла, пока мы не ушли в пятом часу вместе.

Кеннет отшвырнул набросок в сторону.

– Моя дорогая девочка, будь добра, помолчи! Меня и так тошнит от этой запутанной истории, но неужели ты не понимаешь, что мой друг-суперинтендант в любую минуту извлечет из шляпы этого швейцара, чтобы тот меня опознал? – Он взглянул на Ханнасайда. – Ну, мой друг, извлекайте его! Я признаю, что тем вечером выходил из Альберт-холла. Из этого не следует, что я отправился в квартиру своего единокровного брата, и вы это знаете. Как говорят в американских фильмах, у вас нет ничего против меня.

– Есть, мистер Верекер, – спокойно ответил Ханнасайд.

Кеннет презрительно посмотрел на него.

– Трубка, которую я мог оставить в квартире Роджера четыре вечера назад.

– Не только трубка. Еще автоматический пистолет.

– Я бы на него не полагался, – возразил Кеннет. – По грубой прикидке, этот пистолет могли брать в руки полдесятка других людей.

– Мистер Верекер, у этого полудесятка других людей были какие-то мотивы убивать вашего единокровного брата?

– Я не пользовался доверием Роджера и не могу ничего сказать по этому вопросу, – ответил Кеннет.

Суперинтендант, нахмурясь, посмотрел на него.

– В какой шляпе вы были вчера вечером, мистер Верекер?

Кеннет улыбнулся:

– Недостойно вас, мой друг. Разве швейцар вам не сказал?

– Я спрашиваю вас.

– Не отвечай! – выкрикнула Лесли, сцепив пальцы на коленях.

– Право, Лесли, ты превращаешь себя в посмешище, – послышался спокойный, хорошо модулированный голос Виолетты. – Позволь сказать, что тебе гораздо лучше помалкивать. Ты и так уже причинила немало вреда.

Лесли покраснела и не совсем твердо ответила:

– Тебе легко давать советы. Ты не была на балу, ты здесь ни при чем! Чего тебе беспокоиться?

– Ты, наверное, забыла, что я помолвлена с Кеннетом.

Лесли умолкла, а Кеннет сказал:

– Виолетта, оставь это дитя в покое. Если она и заблуждается, то, во всяком случае, из лучших побуждений.

– О, конечно, мой дорогой, – вкрадчиво произнесла Виолетта. – Но ее попытки убедить нас, что ты был с ней весь вечер, наводят на мысль, что она хочет создать алиби для себя.

Антония вынула изо рта сигарету.

– Язва, – заметила она.

– Мистер Верекер, – вмешался Ханнасайд, – я жду, чтобы вы сказали, в какой шляпе были вчера вечером.

– В черной фетровой, – ответил Кеннет.

– Благодарю вас. Когда вы покинули Альберт-холл незадолго до половины одиннадцатого, куда отправились?

– К сожалению, – сказал Кеннет, – я вынужден отказаться отвечать на этот вопрос.

Наступила пауза. Виолетта посмотрела на Джайлса, он отошел в другой конец студии и стоял у окна, сунув руку в карман и прислонившись к стене.

– Вы понимаете, не так ли, мистер Верекер, что ваше нежелание отвечать мне может иметь весьма серьезные последствия?

– Доставайте наручники, – беспечно посоветовал Кеннет.

Джайлс задумчиво посмотрел на лицо Ханнасайда. Оно было совершенно бесстрастно, и голос его прозвучал безо всякого выражения:

– Прекрасно, мистер Верекер. Раз вы решили не отвечать, мне остается только задержать вас.

Джайлс аккуратно стряхнул пепел с сигареты. И снова ничего не сказал.

Кеннет удивленно приподнял брови.

– Я думал, вы арестуете меня, – заметил он. – Почему только задерживаете?

Суперинтендант не ответил. Антония неожиданно поднялась и сказала прерывающимся от волнения голосом:

– Господи! Джайлс, почему ты ничего не делаешь?

Всем присутствующим было понятно, как сильно она встревожена.

Джайлс ответил со своим обычным спокойствием:

– Тони, сейчас я ничего не могу сделать. Не паникуй.

– Но это невыносимо! Суперинтендант, вы совершаете нелепую ошибку! – воскликнула Лесли. – Он не убивал Роджера! Я знаю, что не убивал!

Сильно побледневшая Виолетта медленно заговорила, не сводя глаз с лица Ханнасайда:

– Само собой, ясно, что улики веские, но не слишком ли вы спешите? Кеннет – не единственный, кто мог это сделать. И должна сказать – хотя прекрасно понимаю, что это принято во внимание не будет, – я очень хотела бы знать, что делала вчера вечером Тони.

– Спасибо, но это мы опустим, – сказал Кеннет. – Тони была в городе с Джайлсом, как тебе хорошо известно.

– Не смотри на меня так, – сказала Виолетта. – Я знаю, она говорит, что была с мистером Каррингтоном, но лично я чувствую…

– Твои чувства, личные или нет, никого не интересуют. Замолчи!

Виолетта поднялась, на щеках у нее вспыхнули красные пятна.

– Не надо со мной так грубо. Я имею право говорить, что думаю, – больше, чем Лесли Риверс, позволь тебе сказать! Конечно, я привыкаю к тому, что в этом доме меня обрывают всякий раз, стоит мне открыть рот, но будь добр, Кеннет, вспомни, что я твоя невеста!

Кеннет бесстрастно посмотрел на нее, словно обнаружил необычное, но любопытное существо.

– Странно, – заметил он. – Тони всегда говорила, что тебе присуща некоторая вульгарность. Теперь я понимаю, что она имеет в виду.

– Как ты смеешь меня оскорблять? – вспыхнула Виолетта, ее губы сжались от гнева в тонкую линию.

– Если не хочешь, чтобы я тебя оскорблял, не касайся моей сестры! – сказал он с суровым блеском в глазах.

– Нет уж! Ты по-дурацки вел себя на протяжении всего этого дела, но если сам себе не поможешь, не думай, что я буду молчать! Ты крайне эгоистичен, иначе постарался бы понять мою точку зрения. Неужели ты думаешь, что я буду радоваться, видя тебя арестованным за убийство? Ты даже не думал о том, что будет со мной, если тебя осудят?

– Нет, – ответил Кеннет с кривой улыбкой. – Не думал.

– Ну а я думала! И хочу знать, действительно ли Тони была с мистером Каррингтоном до полуночи. Не говори мне, что Мергатройд видела, как он привез ее сюда. Мергатройд скажет что угодно. Собственно, я не удивлюсь, если окажется, что Тони имеет гораздо большее отношение к обоим убийствам, чем мы представляем!

– Минутку, мисс Уильямс, – сказал Джайлс. – Не забываете ли вы о моих показаниях?

– Нет, мистер Каррингтон, не забываю. Но вполне очевидно, что вы скажете и сделаете все, что угодно, для защиты Тони. Прошу прощения, если вы оскорбились, но я не могу и не буду стоять сложа руки и смотреть, как Кеннета ведут в тюрьму из-за небольшого умолчания!

Тут вмешался Ханнасайд, спросив Кеннета, готов ли он идти с ним.

– Нет, – ответил Кеннет. – Не готов. Я хочу поговорить наедине со своим кузеном.

– Пожалуйста, – согласился Ханнасайд.

– Пойдем ко мне в комнату, – сказал Кеннет Джайлсу. – Суперинтендант, не беспокойтесь, я не собираюсь убегать.

Джайлс последовал за ним из студии через небольшой коридор в его спальню. Затворив дверь, он смотрел на Кеннета, присевшего на край кровати. Вид у Кеннета был напряженный, и заговорил он слегка отрывисто:

– Говори! Ты мой адвокат. Что мне теперь делать?

– Помалкивать, – не задумываясь, ответил Джайлс. – Ты был в квартире Роджера прошлым вечером или нет?

В глазах Кеннета замерцала легкая улыбка.

– Тебе обязательно знать?

– В противном случае, Кеннет, говорю совершенно серьезно, за твое дело я не возьмусь.

Кеннет пожал плечами:

– До сих пор я не нуждался в тебе, но, похоже, ты мне понадобишься. Я был в квартире Роджера.

– В какое время?

– Именно в то, что назвал наш умный детектив.

– Кеннет, зачем ты туда отправился?

– По личному делу.

– К счастью, я могу это истолковать, – сказал Джайлс. – Ты пошел узнать, там ли Виолетта Уильямс, так ведь?

Кеннет покраснел.

– Какое у тебя живое воображение!

– Она была там?

– Нет.

– Совершенно уверен в этом?

– Да.

– В сущности, это твоя ошибка.

Кеннет рассмеялся:

– Да, черт тебя подери! Моя.

– Кеннет, почему ты думал, что она там?

– Все мой злосчастный характер, – беспечно ответил Кеннет. – Я думал, не из-за этого ли она в последнюю минуту отказалась идти со мной на бал. Вот и пошел выяснить. Ее там и в помине не было.

– Ты расстался с Роджером по-хорошему?

– Нет, какое там.

Джайлс вздохнул:

– Почему? Из-за чего вы поссорились, раз там не было Виолетты?

– Я всегда мог найти повод для ссоры с Роджером, – ответил Кеннет. – В данном случае поводом стал его совет молодому человеку относительно женитьбы. Но я его не убивал.

– Ладно, оставим это. Виолетта знает?

– О том, что я пошел туда ее искать? Конечно, знает! Неужели ты не заметил вид оскорбленной добродетели? Будь у меня хоть какая-то забота о ее чувствах или о своем достоинстве, я промолчал бы о своем постыдном поведении. Как долго мне придется сидеть в кутузке?

– Надеюсь, не дольше чем день-другой. По возможности не раздражай полицейских.

– Это искушение, – сказал Кеннет, встав и открывая дверь, – совершенно неодолимо!

Ханнасайд ждал в коридоре. При виде его у Кеннета заблестели глаза.

– Тихо! Ни слова! – сказал он. – Здесь я умолкаю и не произношу прощальной речи. Вперед, мой друг-суперинтендант!

Подталкиваемый к парадной двери под локоть упорной рукой, Ханнасайд обернулся и сказал:

– Я пришлю человека за тем, что может понадобиться мистеру Верекеру. Мистер Каррингтон, попросите мисс Верекер уложить чемодан?

– Скажи ей, пусть положит туда альбом для зарисовок и обычные принадлежности, – указал Кеннет. – Буду делать черно-белую серию полицейских. После вас… Макдуф!

Джайлс вернулся в студию. Виолетта, все еще плотно сжимавшая губы, стояла у камина, лицо ее выражало скорее раздражение, чем озабоченность. Лесли надела шляпку и как будто собиралась уходить. Антония прикуривала сигарету от окурка только что выкуренной. Когда Джайлс вошел, все повернулись к двери, но заговорила Виолетта.

– Ну? – сказала она. – Где Кеннет?

– Ушел, – бесстрастно ответил Джайлс.

– Ушел! – воскликнула Антония. – Джайлс, я так надеялась, что ты сможешь что-то придумать. Не мог бы ты вызволить его оттуда?

– Пока что нет, Тони. Не беспокойся, с ним все будет в порядке.

– Я считаю, – холодно сказала Виолетта, – что это последняя соломинка!

– Да заткнись ты, черт тебя возьми! – окрысилась Антония. – Как он мог не пойти?

Виолетта заговорила с педантичной вежливостью:

– Пожалуйста, перестань со мной браниться. Я прекрасно знаю, что Кеннет должен был идти, но не могу понять, почему он не потрудился сказать «до свидания». Это грубость, которая…

– Если ты не замолчишь, произойдет третье убийство, – сказала Лесли с ледяным спокойствием. – Ты уже сказала больше чем достаточно. Собственно, ты забыла только одно. Почему не посоветовала суперинтенданту навести справки о моих передвижениях прошлой ночью?

– Дорогая, я уверена, что суперинтендант это сделал, – мягко ответила Виолетта. – И не думаю, что убийство совершила ты. Какой мотив мог быть у тебя?

– Если на то пошло, какой мотив мог быть у Тони? Она не наследница.

– Да, пока Кеннет жив, – многозначительно согласилась Виолетта. Антония, ничуть не возмутившаяся этим замечанием, задумчиво нахмурилась.

– Ну, не знаю, – сказала она. – Нужно быть совершенно бесчувственной, чтобы совершить три убийства. И это было бы чертовски глупо, потому что я непременно бы попалась.

– Мне кажется, каждый человек среднего ума может безнаказанно совершить убийство, – презрительно сказала Виолетта. – Чего полицейские добились в этом деле? Совершенно ничего! Они понятия не имеют, кто убил Арнольда Верекера, и лучшее, что могут придумать теперь, это арестовать Кеннета. Вопиюще очевидно и вопиюще неразумно. – Она наклонилась, взяла лежавшую на кресле сумочку и стала натягивать перчатки. – Мне нет смысла оставаться. Если мистер Каррингтон не может помочь Кеннету, то я уж определенно не смогу.

На это Джайлс ничего не ответил, но когда перчатки наконец оказались натянуты, лениво подошел к двери и распахнул ее перед Виолеттой.

– Ну что ж, Тони, – сказала она, беря сумочку под мышку¸ – если я сказала что-то, чего не следовало, прошу прощения, но происходящее ужасно меня нервирует. Лесли, тебе бы тоже следовало уйти: Тони надо поговорить с кузеном.

– Конечно, – холодно ответила Лесли. – Только, пожалуйста, не жди меня. Нам не по пути.

– Как угодно, дорогая моя, – ответила Виолетта, пожав плечами. Подойдя к двери, она замешкалась, словно ей что-то вдруг пришло в голову. – Не знаю, осознал это кто-нибудь из вас, но мы упустили из виду одного человека. Где был прошлой ночью мистер Мезурье?

– На вечере встречи одноклассников, – лаконично ответила Антония.

– Правда? Но, думаю, он вполне мог уйти пораньше.

– Оставь свои бессмысленные предположения, – вздохнула Антония. – Что могло толкнуть Рудольфа на убийство Роджера?

– Не будь такой высокомерной, дорогая моя. Я могу найти весьма основательную причину. Как все мы знаем, он говорил, что хотел убить Арнольда Верекера из-за своей… мягко говоря, мелкой кражи. Так вот, если Роджер о ней узнал и собирался возбудить дело…

– У тебя мозги не в порядке, – перебила Антония. – Роджер знал и сказал Рудольфу, что предпринимать в связи с этим ничего не будет. А если не веришь мне, то я написала Роджеру письмо с благодарностью. Поищи кого-нибудь другого для своих подозрений!

Виолетта усмехнулась:

– О, все, что бы я ни сказала, не встретит одобрения в этом доме! Прекрасно это знаю! До свидания, мистер Каррингтон. Нет, пожалуйста, не провожайте меня к выходу. Я знаю дорогу.

– Конечно, она просто обязана была сказать «я знаю дорогу», – угрюмо заметила Антония, когда Джайлс, невзирая на эту просьбу, пошел с Виолеттой к парадной двери. – Сперва я собирала ее трафаретные выражения, но мне так наскучило, что бросила. Лесли, это до жути кошмарное дело.

– Знаю, – сказала Лесли. – Только не беспокойся, старушка. Я уверена, что убийства Кеннет не совершал, а суды почти никогда не выносят обвинительного приговора невиновному. Если существует хоть малейшее сомнение…

– Его приговорят к каторге, – глухо сказала Антония. – Не нужно меня успокаивать. А он предпочтет ей повешение.

Лесли потрепала ее по плечу и сдавленно произнесла:

– Не приговорят. Я… я уверена. – Когда в студию вернулся Джайлс, она сказала: – Если эта противная особа ушла, я тоже пойду. Мистер Каррингтон, вы позаботитесь о Тони, правда, постараетесь ее приободрить? Тони, дорогая, до свидания. Завтра утром я первым делом явлюсь сюда. До свидания, мистер Каррингтон.

Дверь плотно закрылась за ней. Оставшись наедине с кузеном, Антония уныло сказала:

– Не бойся, я не заплачу.

Джайлс сел рядом с ней.

– Птенчик, плакать нет причины.

Она повернула к нему бледное лицо.

– О Джайлс, я так боюсь, что, может быть, это все-таки он!

– Боишься? Хочешь пари? – спросил с улыбкой ее кузен.

Она посмотрела на него вопросительно:

– Ты думаешь, это не Кеннет?

– Почти полностью уверен, что нет, – ответил Джайлс Каррингтон.

Глава двадцать вторая

Это заявление не произвело желаемого эффекта. Антония тупо посмотрела на Джайлса и попыталась улыбнуться, но ей помешал стоявший в горле ком. Джайлс, увидев, что лицо у нее начинает жалобно кривиться, поспешил обнять кузину.

– Тони, дорогая, не плачь! – мягко сказал он. – Все будет хорошо.

Антония уткнулась лицом ему в плечо и дала волю расстроенным чувствам. Однако она была не из тех, кто устраивает истерику. Уняв слезы и дважды всхлипнув, она выпрямилась и смущенно сказала:

– Извини. Я уже успокоилась. Спасибо, что отнесся с пониманием.

Джайлс достал из кармана платок и заставил Антонию повернуться к себе лицом. С любовью посмотрев на нее, он сказал:

– Я не буду целовать мокрое лицо. Успокойся, ягненочек.

Антония утерла слезы, но покраснела и, заикаясь, произнесла:

– Д-джайлс, не н-насмешничай.

– Я не насмешничаю, – ответил он, снова обнял ее, на сей раз не мягко, и наградил крепким, долгим поцелуем.

Антония, неспособная произнести ни слова протеста, сделала слабую попытку оттолкнуть его, потом, поняв, что это невозможно, ухватилась обеими руками за его пиджак и прижалась к нему. Обретя возможность говорить, она сперва безотчетно выдохнула:

– О Джайлс! – А потом пробормотала: – Я не могу! Я думаю, ты не… думаю, мы никак не можем… думаю…

– Похоже, ты сама не знаешь, что думаешь, – заключил Джайлс, глядя ей в глаза и улыбаясь. – К счастью, я-то знаю, что думаю. – Он взял ее левую руку, снял с безымянного пальца кольцо, положил ей на ладонь и сжал кисть в кулак. – Тони, вечером ты вернешь его Мезурье. Понятно?

– Я все равно собиралась, – сказала Антония. – Но если ты действительно думаешь, что хочешь ж-жениться на мне, я не понимаю, как ты можешь этого хотеть.

– Я действительно так думаю, – сказал Джайлс. – Мы поженимся, как только я покончу с этим делом.

– Не знаю, как отнесется к этому дядя Чарлз, – задумчиво произнесла Антония.

– Увидишь, что хорошо, – ответил Джайлс. – Выйдешь за меня, Тони?

Она с беспокойством посмотрела на него.

– Джайлс, ты это серьезно? – Он кивнул. – Ты ведь знаешь, какой несносной я могу быть, и будет ужасно, если… если ты делаешь мне предложение в минуту слабости, и… и я приму его, а потом ты пожалеешь.

– Открою тебе тайну, – сказал он. – Я тебя люблю.

Антония внезапно прижала его ладонь к своей щеке.

– О милый Джайлс! Я только сейчас осознала это, но я влюблена в тебя уже долгие-долгие годы! – выпалила она.

И в эту неподходящую минуту в студию торопливо вошел Рудольф Мезурье.

– Я пришел, как только смог! – начал было он, но потом остановился и возмущенно воскликнул: – Вот так так! Ничего себе!

Антония, нисколько не смутившись, как обычно, сразу же перешла к сути дела. Поднялась и протянула кольцо.

– Тебя-то я и хотела видеть, – простодушно сказала она. – Джайлс говорит, что я должна тебе его вернуть. Я очень извиняюсь, Рудольф, но… но Джайлс хочет, чтобы я за него вышла. Он меня прекрасно знает, мы отлично ладим, так что… так что, думаю, я выйду за него, если ты не очень возражаешь.

Лицо Мезурье выражало скорее удивление, чем досаду, но он театрально произнес:

– Я мог бы понять. Мог бы понять, что жил в призрачном раю.

– Очень мило с твоей стороны, что ты так выразился, – сказала Антония. – Неужели ты в самом деле думал, что это рай? Мне кажется, большей частью ты думал, что это похоже на ад. Если да, я нисколько тебя не осуждаю, потому что сама так думала.

Это откровенное признание сразу заставило его умолкнуть, но через несколько секунд мучительной неловкости он с горечью пробормотал:

– Я пока что не могу этого осознать. Наверное, вскоре осознаю. У меня просто нет слов. В голове не укладывается, что все кончено.

– Ты не можешь думать, что все кончено, потому что мы не собирались пожениться, – рассудительно заметила Антония. – Полагаю, у тебя нет слов, потому что для тебя это неожиданно. Когда поймешь, ты будешь рад. Начнем с того, что у тебя в доме не будет бультерьеров – ведь они тебе никогда не нравились.

– И это все, что ты можешь мне сказать? – спросил он. – Это единственное утешение, какое можешь найти?

Джайлсу было ясно, что Мезурье эта сцена доставляет немалое удовольствие. Он встал, считая, что отвергнутый любовник заслуживает по крайней мере возможности порисоваться напоследок.

– Я извиняюсь, Мезурье, – любезно сказал он. – Но Тони совершила ошибку. Мне кажется, вам надо поговорить. Тони, я пойду, помогу Мергатройд собрать чемодан для Кеннета.

Мезурье так заинтересовался этим, что на минуту забыл о своей роли.

– Что случилось? Кеннет уезжает?

– Его нет, – сказала Антония, внезапно возвращаясь к текущим испытаниям. – Он задержан, что бы это ни означало.

– Господи! – с искренним сочувствием произнес Мезурье.

Джайлс вышел из студии и закрыл за собой дверь.

Через двадцать минут Антония присоединилась к нему в спальне Кеннета и, облегченно вздохнув, сказала, что Мезурье наконец ушел.

– Вот и отлично! – сказала Мергатройд, укладывая набитый мешочек для туалетных принадлежностей в чемодан, лежавший в изножье кровати. – Мисс Тони, если бы не эта ужасная история, я бы поздравила вас от всей души, но мне невыносимо думать о бедном мастере Кеннете, запертом в отвратительной камере, где почти наверняка нет приличной кровати! Вряд ли я смогу сосредоточиться на чем-то еще. Мистер Каррингтон, пожалуйста, не кладите эту рубашку – она только что из прачечной.

– Джайлс считает, что это сделал не Кеннет, – попыталась утешить ее Антония.

– И на том спасибо! – ответила Мергатройд. – Пусть только не говорит при мне ничего другого, вот и все. Ни он, ни кто бы то ни было. Мистер Джайлс, для этих кистей есть коробка. Оставьте их мне.

Антония взяла с кровати складную кожаную рамку для фотографий и скорчила гримасу классическим чертам лица Виолетты.

– Джайлс, с какой стати ты хочешь положить в чемодан этот снимок? – спросила она. – Кеннет же, похоже, порвал с Виолеттой. Он не захочет его видеть.

– Как знать, – ответил Джайлс. – Клади.

Дальнейшие сборы закончились быстро. Через несколько минут Джайлс запер чемодан и поставил его на пол.

– Тони, мне нужно ехать, – сказал он. – Обещай, что не будешь тревожиться.

– Постараюсь, – неуверенно сказала Антония. – Что ты собираешься делать?

– Избавить кого-то из констеблей от труда доставлять вещи Кеннету, – ответил он.

Она посмотрела на него:

– Завтра я тебя увижу?

Джайлс заколебался.

– Не знаю. Разве только поздно вечером, – ответил он. – Я буду очень занят.

– Делом Кеннета? – поспешно спросила она.

– Да, его делом. – Он прижал ее руки к груди. – Не вешай нос, птенчик. Дела вовсе не плохи.

– Ты что-то выяснил! – догадалась Антония. – Что же, Джайлс?

– Пока ничего, – ответил он. – Только надеюсь выяснить. Сейчас у меня есть только подозрение. Больше я ничего тебе не скажу, так как могу ошибиться. Но твердо говорю – не тревожься.

– Ладно, – сказала она. – Раз ты так говоришь, не буду.

Джайлс Каррингтон вышел из студии в начале седьмого. Первым делом он доставил чемодан, а потом, взглянув на часы, поехал в Темпл и переоделся в вечерний костюм. Дальнейшие его действия вряд ли убедили бы Антонию в том, что он старается помочь ее брату. Джайлс посетил три коктейль-бара, четыре отеля, один ночной клуб и два танцевальных зала. Во всех этих заведениях он заказывал что-нибудь выпить и завязывал с метрдотелями, помощниками официантов, швейцарами и посыльными разговоры, которые эти люди находили по меньшей мере выгодными. Домой он приехал уже за полночь, принял две таблетки аспирина в надежде унять неизбежную головную боль и с облегчением лег в постель.

Утром, когда слуга принес ему поднос с ранним чаем, Джайлс с трудом проснулся и сказал:

– О господи! Не надо чая. Что-нибудь из твоих средств от похмелья. И налей мне ванну.

– Хорошо, сэр, – сказал слуга, сочтя странным, что мистер Каррингтон ударился в загул, когда у его родных столько неприятностей.

Ванна, а затем превосходная выпивка более или менее привели Джайлса в порядок. Он даже сумел побриться, а потом смог, весьма скромно, правда, позавтракать. Потягивая крепкий кофе, он велел слуге позвонить в Скотленд-Ярд и спросить суперинтенданта Ханнасайда.

Однако Ханнасайда на месте не было, и ответ на вопрос относительно сержанта Хемингуэя тоже оказался отрицательным. Голос на другом концепровода был вежливым, но результатов это не дало. Чуть подумав, Джайлс поблагодарил неизвестного, сказал, что это не важно, и повесил трубку. Затем он позвонил в свою контору, и слуга, незаметно таившийся на заднем плане, с любопытством услышал, как хозяин велит передать мистеру Карринтону, что у мистера Джайлса Каррингтона важное дело за пределами города и сегодня его не будет в конторе. Это было странное начало. Мистер Джайлс Каррингтон явно вел какую-то непонятную игру.

В половине шестого вечера Джайлс зашел в Скотленд-Ярд и еще раз спросил суперинтенданта Ханнасайда. На сей раз ему повезло больше – суперинтендант вернулся около получаса назад. Сейчас он находится у помощника комиссара, но, может быть, мистер Каррингтон подождет? Мистер Каррингтон кивнул, сел и ждал двадцать минут. После этого его проводили к кабинету Ханнасайда, где тот стоял с пачкой бумаг в руках возле письменного стола.

Ханнасайд поднял голову:

– Добрый вечер, мистер Каррингтон. Извините, меня не было утром, когда вы звонили. Выдался очень напряженный день. – Он посмотрел на Джайлса попристальнее и сказал: – Присаживайтесь. Похоже, день у вас тоже был напряженный.

– Да, – сказал Джайлс, опускаясь в кресло. – И еще более напряженная ночь. Я хочу узнать, нашли ваши люди что-нибудь, возможно, имеющее отношение к этому делу, когда обыскивали вчера квартиру Роджера Верекера?

Ханнасайд покачал головой:

– Нет. Ничего. Поэтому вы и звонили сегодня утром?

– Отчасти поэтому, отчасти с целью сообщить, что я делал. – Джайлс беспокойно поерзал в кресле и нахмурился. – Кстати, я хочу видеть того ночного швейцара. Жаль, что, когда обыскивали квартиру, меня там не было.

Ханнасайд посмотрел на него с легкой усмешкой:

– Мой дорогой мистер Каррингтон, там ничего не было, кроме того, что мы видели.

– Вы о трубке Кеннета? Дело не в ней! Кеннет не имеет отношения ни к одному из убийств. Я хотел воссоздать вместе с вами картину убийства Арнольда Верекера, но, поскольку не смог вас найти, решил заняться этим сам, вместо того чтобы бездельничать бог весть как долго.

Ханнасайд удивленно поглядел на него, потом отодвинул от стола кресло и сел.

– Простите, мистер Каррингтон, но вы пили или просто шутите со мной?

Джайлс устало улыбнулся.

– Честно говоря, пил, – ответил он. – Не только что, но вчера вечером, начиная с семи часов. Видите ли, мне требовалось быть очень тактичным, занимаясь делом, которое могло оказаться бессмысленным и скандальным.

– Мистер Каррингтон, что вы узнали? – спросил Ханнасайд.

– Надеюсь, узнал, кто убил Арнольда Верекера.

– Арнольда Верекера? – воскликнул Ханнасайд.

– И Роджера. Но если в квартире не оказалось никакой улики…

Ханнасайд глубоко вздохнул.

– Мистер Каррингтон, вы видели все, что там было, – терпеливо заговорил он. – Видели трубку, пистолет, недописанное письмо в папке, стакан, где было виски с содовой, и письмо от… нет, теперь я вспоминаю, что вы его не видели. Хемингуэй нашел его после вашего ухода. Однако, насколько я понимаю, оно не имеет никакого отношения к делу. Это было всего лишь письмо от мисс Верекер с благодарностью единокровному брату за…

Он умолк, потому что опущенные веки Джайлса Каррингтона внезапно поднялись.

– Письмо от мисс Верекер… – повторил Джайлс. – Письмо… где его нашли?

– Оно валялось скомканным за ящиком для угля. Наверное, Роджер Верекер хотел бросить его в топку камина, но промахнулся. По-вашему…

– Где был конверт? – перебил его Джайлс.

– Конверта мы не нашли. Очевидно, Верекер бросил его удачнее. Перестаньте говорить загадками и скажите, к чему вы клоните.

– Скажу, – заговорил Джайлс. – Но при мысли, что будь я там, когда вы обыскивали квартиру, мы с вами не провели бы мучительных суток, побуждая недоумков опознать лицо… Однако я рад, что нашел связь между обоими делами. Меня раздражала невозможность представить вам все факты. – Увидев в глазах Ханнасайда тлеющие огоньки, он улыбнулся и примирительно сказал: – Ладно, ладно. Виолетта Уильямс.

Ханнасайд захлопал глазами.

– Виолетта Уильямс? – перепросил он. – Вы всерьез говорите мне, что она убила Роджера Верекера?

– И Арнольда Верекера, – сказал Джайлс.

– Она не была знакома с Арнольдом!

– Была, – возразил Джайлс. – Это та красивая брюнетка, которую вы не смогли выследить.

Ханнасайд вертел в пальцах карандаш, но тут положил его и слегка выпрямился в кресле.

– Вы в этом уверены? – спросил он, пристально глядя на Джайлса.

– Я отыскал двух официантов, одного швейцара и руководителя танцевального оркестра, которые опознали ее по фотографии, – ответил Джайлс. – Один из официантов сказал, что несколько раз видел ее с Арнольдом Верекером, который был постоянным посетителем этого ресторана. Швейцар тоже сказал, что видел ее с Арнольдом. Руководитель оркестра не знал Арнольда по имени, но узнал на фотографии. Собственно, он сразу же сказал, что этот человек был в тот вечер с самой заметной женщиной в зале. Этот музыкант умный парень – я записал для вас его адрес и фамилию. Он не только опознал обоих по фотографиям, но и смог назвать дату, когда видел оригиналы. Данное заведение, мой дорогой Ватсон, называется «Рингли холт». Это, как, может быть, вы знаете, очень популярный придорожный ресторан примерно в двадцати милях к востоку от Хенборо. И дата эта (она запечатлелась в памяти моего наблюдательного друга потому, что в тот день пианист растянул запястье и его пришлось заменить) – семнадцатое июня.

– Боже… милосердный! – очень медленно произнес Ханнасайд. – Но… она не попадала под подозрение!

– Да, – кивнул Джайлс. – И не попала бы, если бы не совершила второе убийство. Она говорила, что ни разу не видела Арнольда. То же самое говорили мои кузен и кузина, и никто не разоблачил этого заблуждения. Более того, никто бы этого не сделал. Видите ли, никто из моих свидетелей не знал ни ее имени, ни фамилии.

– Но, – Ханнасайд пытался разобраться в новых фактах, – как она с ним познакомилась? И почему потом держала это знакомство в таком секрете? Полагаете, она решила познакомиться с ним, намереваясь убить его? Это почти невероятно.

– Нет, я так не думаю. Насколько я ее знаю, мне кажется, она начала с намерения заставить Арнольда жениться на ней. Но когда дело доходило до брака, Арнольд бывал очень недоверчивым. Его ни за что не поймала бы в сети девушка ее типа. Я не сомневаюсь, что она быстро это поняла. Мисс Уильямс хотя и не умна, но проницательна. И тут она решила от него избавиться.

– Что же заставило вас заподозрить мисс Уильямс?

Джайлс задумался:

– Трудно сказать. Впервые пришло на ум, когда был убит Роджер, но сначала это показалось невероятным. Потом я нашел повод заглянуть к ней и заметил – возможно, у меня уже зародилось подозрение, – что она слишком уж старается убедить меня, что на тот вечер у нее есть алиби. Разумеется, это могло быть плодом моего воображения, но его оказалось достаточно, чтобы побудить меня припомнить все, что я о ней знал, сложить воспоминания и получить результат. Во-первых, я знал, что она охотница за деньгами. Мои кузен и кузина постоянно указывали ей на это. И я сам видел, как она очень решительно расставляла сети на Роджера. Она больше всего думает о деньгах, это всегда было очевидно. Во-вторых, я услышал от Кеннета (кажется, вы тоже присутствовали), что она тщательно штудирует всякую детективную литературу. Само по себе это ничего не значит, но в связи со всем остальным, на мой взгляд, значит очень многое. В-третьих, Кеннет пошел к ней в тот вечер, когда был убит Арнольд, – и ее не оказалось дома. – Джайлс сделал паузу. – Такие мелочи сами по себе почти ничего не значат. Как и тот факт, что она явно не была влюблена в Кеннета. Я представить не мог, зачем она заключила с ним помолвку. Еще я вспомнил, как мисс Верекер беззаботно обронила в разговоре, что у Виолетты всегда была манера знакомиться в гостиных отелей с богатыми мужчинами, и все такое прочее. Затем следует смерть Роджера. Вы, конечно, не знали этого – откуда? – но она в тот вечер совершила поступок, который кажется мне глупым и несвойственным ей. В последнюю минуту она сказала Кеннету Верекеру, что не пойдет с ним на бал. И так его разозлила, что он тут же позвонил мисс Риверс и пригласил ее пойти с ним вместо Виолетты. Тогда я лишь удивился, что Виолетта обходится с ним так неуклюже: по ее словам, им обоим было бы неприлично появляться на таком вечере. Теперь думаю, она сделала это нарочно, чтобы заставить Кеннета пойти на бал и таким образом создать себе алиби. Она хотела, чтобы смерть Роджера выглядела самоубийством, и потом утверждала, что Роджер пребывал в нервозном состоянии из-за полицейских. На мой взгляд, это один из самых подозрительных ее поступков. Первое убийство было превосходно спланировано и оказалось таким удачным, что это ударило ей в голову. Знаете, она тщеславная особа и решила, что если ей удалось один раз одурачить людей, то и дальше можно будет дурачить их сколько угодно.

Ханнасайд кивнул:

– Так решают очень часто.

– Да. Так вот, она была уверена, что сумеет убедительно инсценировать самоубийство, однако на всякий случай постаралась создать себе алиби. Собственно, это было вовсе не алиби, но могло бы сработать, если бы она не совершила роковой ошибки…

– Как-то связанной с этим загадочным письмом, – подхватил Ханнасайд.

– Именно. Знаете, мисс Верекер при мне дала Виолетте Уильямс письмо, чтобы опустить в почтовый ящик. Дала его тем вечером, когда погиб Роджер – после семи часов. – Джайлс сделал паузу и посмотрел на Ханнасайда. – Разумеется, это означает, что, пропустив выемку писем в половине седьмого, оно попадет в следующую – точного времени я не знаю, но, думаю, не раньше половины девятого, возможно, позднее. Я с большим уважением отношусь к почтовому ведомству, но не могу поверить, что письмо, опущенное в это время в почтовый ящик, может быть доставлено адресату в тот же вечер. Виолетта Уильямс, должно быть, использовала это письмо как повод прийти к Роджеру в такой поздний час.

– Какой час? – спросил Ханнасайд. – Вы можете уточнить?

– Где-то после одиннадцати, – когда девушка, которую она пригласила провести с ней вечер, ушла, – и, разумеется, до двенадцати, когда, как она знала, парадная дверь будет заперта.

– Да, понимаю. Совпадает с приходом женщины, которая могла быть горничной миссис Делафорд, и отрывистым звуком, который мистер Маскетт принял за автомобильный выхлоп. А не могла она отнести письмо до прихода своей гостьи?

– Думаю, нет. Виолетта сказала мне, что гостья пришла к ней на ужин, и, полагаю, вы установите, что она говорила правду. У нее не было бы времени.

Наступило продолжительное молчание. Потом Ханнасайд печально сказал:

– Если все это окажется правдой, вы поставите меня в довольно глупое положение… мистер Холмс.

– Ничего подобного, – ответил Джайлс. – Я додумался до этого только потому, что у меня очень теплые отношения с кузеном и кузиной, благодаря этому я имел возможность вблизи наблюдать за каждым ходом в этой игре, а вы делать этого не могли.

– Мне бы следовало об этом подумать, – сказал Ханнасайд. – Если бы не создалось такого твердого впечатления, что она не знала Арнольда Верекера, я должен был бы подумать об этом. Только у нее еще существовал мотив.

Джайлс засмеялся:

– Право, не думаю, что вам нужно винить себя! Мой юный кузен создавал против себя такое компрометирующее дело, что не позволял вам искать помимо него какого-то невероятного подозреваемого. И все-таки вы не были уверены, что это дело рук Кеннета, так ведь?

– Нет, – признался Ханнасайд, – не был. Во-первых, мне всегда казалось, что он развлекается за мой счет, во-вторых… если он убил Арнольда Верекера, почему колодки?

– Вы отвергли свою изначальную версию о розыгрыше? Да, именно это убедило меня, что убийство совершил не Кеннет, а скорее всего женщина. Чем больше я об этом думал, тем больше убеждался, что колодки играют в этом деле важную роль. Тот, кто заколол Арнольда, хотел поставить жертву в беспомощное положение – на тот случай, если не убьет его первым ударом. Это указывало на женщину. Входили колодки в изначальный план или нет, думаю, мы никогда не узнаем. Я склонен думать, что нет. Может быть, колесо у Арнольда спустило в деревне, и у Виолетты возникла мысль воспользоваться колодками, пока он его менял. Или, может – поскольку ночь была лунной, – она увидела их, когда они ехали через Эшли-Грин, и попросила его остановить машину. Должно быть, ей пришло в голову, что безопаснее будет убить его там, чем в коттедже.

Ханнасайд молчал несколько секунд. Потом заговорил:

– Ну и дело! Простите, мистер Каррингтон, что не принял всерьез ваши дилетантские усилия. Вам бы служить в уголовном розыске. Кстати, этот пистолет был недавно смазан. Следы масла должны были остаться на перчатках Виолетты Уильямс или в ее сумочке, где, полагаю, она его носила. Какой глупостью было воспользоваться пистолетом мисс Верекер! Подозрения неизбежно бы пали на юного Верекера.

– Да, но она считала, что у него надежное алиби, – напомнил Джайлс. – И не думаю, что ей удалось найти другой пистолет. Она отнюдь не умная женщина. Согласен с вами, она хорошо спланировала первое убийство, но убить Арнольда и не оставить следов было очень просто. Когда дошло до инсценировки самоубийства, это оказалось гораздо труднее. В первом случае не требовалось уничтожать улики, их не существовало, во втором их было несколько.

– Зверски жестокая молодая женщина! – резко произнес Ханнасайд. – А теперь, мистер Каррингтон, если назовете мне адреса и фамилии ваших свидетелей…

– Да, конечно, – ответил Джайлс, подавив зевок. – А потом, может быть, освободите моего клиента.

– Мне жаль парня. На него это скверно подействует, – серьезно сказал Ханнасайд.

– Думаю, он оправится, – ответил Джайлс. – Меня не удивит, если, после того как он придет в себя от шока, они с Лесли Риверс вступят в брак.

– Надеюсь, – сказал Ханнасайд, искоса поглядывая на Джайлса. – А мисс Верекер собирается выйти за Мезурье… скоро?

Джайлс улыбнулся:

– Нет, этого не будет. Мисс Верекер заключила новую помолвку – в третий и последний раз.

Ханнасайд потянулся через стол и пожал Джайлсу Каррингтону руку.

– Замечательно! – сказал он. – Тысяча поздравлений! Да, входи, сержант. Пока мы шли по ложному следу, мистер Каррингтон решил за нас нашу задачу. Нам придется все же освободить мистера Верекера!

– Освободить? – переспросил Хемингуэй. – Это будет не так просто. Когда я последний раз видел его, он спрашивал, во что ему обойдутся стол и кров, пока он не завершит серию самых потрясающих картин, какие мы только видели. Он называет эти картины «Портреты полицейских». Лично я называю их карикатурами. Сэр, мы собираемся произвести арест?

– Да, благодаря мистеру Каррингтону. Будь добр, запиши адреса, которые он продиктует.

Сержант достал блокнот, раскрыл его, послюнил кончик карандаша и выжидающе посмотрел на Джайлса.

Осторожно, яд!

Доктору Ф.С. Форду с любовью

Глава первая

День обещал быть погожим. Мэри замерла на лестничной площадке с совком для мусора в руках и сквозь высокое окно наблюдала за клубившимся над вересковой рощей белым туманом, верным признаком теплой солнечной погоды, которая даст о себе знать ближе к полудню. Тогда, презрев мрачные предсказания Розы, можно будет нарядиться в синее маркизетовое платье. Всякий раз, когда кому-либо из прислуги выпадает полдня выходных, Роза непременно накликивает дождь. Впрочем, если верить приметам, сегодня дождя не предвидится.

Облокотившись на подоконник, Мэри любовалась туманом и радовалась обильной росе, раскинувшейся жемчужно-серым покрывалом на газоне перед домом.

В такой ранний час в вересковой роще нет ни души, но совсем скоро появятся стайки ребятишек и нянюшки, чинно прогуливающиеся с колясками. На дороге, пролегавшей между опушкой рощи и чугунными воротами «Тополей», тоже не наблюдалось никакого движения. Мэри, вытянув шею, рассматривала в просвете между деревьями соседний дом. Шторы с черного входа еще задернуты. Нет, она не осуждает девушек, работающих прислугой в Холли-Лодж. Почему не сделать себе поблажку, когда хозяева отбывают на отдых к морю? Однако, положа руку на сердце, девушки в Холли-Лодж – сборище бездельниц и нерях. К тому же простушки. Вот Роза говорит, какова хозяйка, таковы и слуги, и нельзя с ней не согласиться. Миссис Рамболд тоже ничего особенного собой не представляет. Шика в ней точно нет.

Мэри повернула голову, переводя взгляд с Холли-Лодж на дом по другую сторону от «Тополей». Он был меньше размером и почти полностью закрыт деревьями. Однако Мэри разглядела, что дверь в гараж открыта, а значит, доктор уехал на ранний вызов. Хватает же у людей совести посылать за доктором в любое время дня и ночи! Причем в большинстве случаев беспокоят по пустякам, вроде обычного несварения желудка. По крайней мере, так говорит мисс Стелла. Да, доктор – настоящий джентльмен! А какой красавец! Неудивительно, что мисс Стелла к нему неравнодушна. Жаль, что хозяин его за что-то невзлюбил. Это известно всей прислуге в доме, как и неприятности с мистером Гаем, которому вдруг понадобились деньги для подозрительного совместного бизнеса с мистером Бруком. Вот хозяин и решил отослать мистера Гая в Южную Америку.

Только дурак не знает, что творится в доме, где служишь. То на хозяина накатывается приступ бешенства, и приходится вызывать врача, так как возникли проблемы с давлением, то мисс Харриет распускает язык и болтает с каждым встречным-поперечным, не гнушаясь даже судомойками. А то миссис Мэтьюс возьмется разговаривать сама с собой, изливая в пространство беспокойство по поводу судьбы бедного мистера Гая, а мистер Гай, в свою очередь, обсуждает наболевшие вопросы с мисс Стеллой, ничуть не заботясь, кто может услышать его речи. Нет, разумеется, «Тополя» умеют хранить драгоценные семейные тайны! Однако слишком уж много людей собралось под одной крышей.

Такие мысли одолевали Мэри, пока она с заслуживающей восхищения энергией подметала оставшиеся шесть лестничных пролетов. Когда две семьи живут в одном доме, это всегда чревато неприятностями. Непременно возникают ссоры и стычки, особенно если среди домочадцев присутствует старая дева вроде мисс Харриет, которая порой ведет себя как последняя глупышка. Но вдруг возьмет да и продемонстрирует острый как игла ум и неимоверную жадность.

Мэри задумалась, не в состоянии придумать достойное сравнение для описания жадности мисс Харриет. Чокнутая скряга – вот самое точное определение. Нельзя смотреть без слез, как она собирает обмылки в ванных комнатах, а потом сама ими моется, будто нищая, у которой нет ни пенни за душой. Ну что тут скажешь, старая барахольщица. А вот миссис Мэтьюс – полная ее противоположность. Надо отдать должное этой даме. Да, она бывает очень досадной. Чего стоят стаканы с горячей водой и бесконечные подносы с едой, которые нужно носить ей в спальню. Но она не станет совать нос в кладовки, и прислуживать ей и даже исполнять любой каприз – одно удовольствие. Потому что миссис Мэтьюс разговаривает с прислугой любезно и всегда ведет себя как настоящая леди. И с мисс Стеллой можно ладить, хоть она и не имеет привычки за собой убирать, а значит, прислуге приходится выполнять работу, которая, уж если на то пошло, вовсе не входит в круг ее обязанностей. С мистером Гаем тоже приятно иметь дело. Красавец – глаз не оторвать! Зато с мисс Харриет и хозяином сплошная нервотрепка. Если не знать, ни за что не скажешь, что они брат и сестра.

Мэри не спеша поднялась по лестнице, чтобы собрать обувь, которую требуется почистить. Действительно, ни капельки не похожи. Вот миссис Лэптон, что живет в Фэрвью на противоположном конце Гринли-Хит, совсем другое дело. Здесь сходство налицо: те же властные манеры, только, в отличие от братца, она не нагоняет на людей страха. Желания хозяина должны неукоснительно выполняться, а иначе быть беде. Когда он разойдется, у окружающих с перепугу коленки подкашиваются. Все в доме его боятся, даже миссис Мэтьюс, а уж если кто и умеет с хозяином договориться, так это она.

Мэри остановилась у дверей хозяйской спальни и взяла выставленные у порога туфли. Потом дошла очередь до обуви миссис Мэтьюс. Изящные дорогие туфельки на высоких каблуках, явно купленные в магазине на Бонд-стрит. Мэри невольно задержала на них восхищенный взгляд. Миссис Мэтьюс тратит на наряды уйму денег, и это лишний раз доказывает ее умение заставить хозяина плясать под свою дудку. Ведь всем известно, что муженек, приходившийся хозяину младшим братом, оставил семью без пенни в кармане. К счастью, миссис Мэтьюс – женщина удивительно красивая и приятная, а иначе хозяин, хоть его и не назовешь скрягой, вряд ли посадил бы себе на шею вдову с двумя детьми. Мисс Харриет их присутствие как нож в сердце. Да еще ведут себя, будто деньги с неба падают, и не стоит задумываться, откуда они берутся.

Мэри засунула под мышку стоптанные клеенчатые туфли на низком ходу, принадлежавшие мисс Харриет. Да, мисс Харриет и миссис Мэтьюс явно недолюбливают друг друга, но надо отдать должное старой скупердяйке – она хорошо относится к мистеру Гаю и мисс Стелле.

У дверей в спальню мистера Гая стояли щегольские замшевые туфли. Красивые, ничего не скажешь, да только чистить – сущее наказание! Мэри решила лично привести их в надлежащий вид. Такое ответственное дело нельзя доверить помощнику садовника: чего доброго намажет по ошибке обувной ваксой.

Спальня мисс Стеллы была в конце коридора, и у дверей были выставлены две пары обуви: простенькие полуботинки на каждый день, которые девушка носила в Гринли-Хит, и синие шевровые туфельки для походов в город.

Мэри сгрузила всю обувь в передник и спустилась по черной лестнице в кладовую. Проходя мимо кухни, она встретилась с поварихой миссис Бичер, и та пригласила ее на чашечку чая. Что и говорить, приятно работать в доме, где у поварихи добрая душа и хороший характер. Мэри заняла место за столом между мужем поварихи Бичером и Розой, которая, положив локти на стол, держала в руках чашку и с жаром повествовала о стычке между хозяином и мисс Стеллой, что произошла прошлым вечером в библиотеке.

– А потом он прямо заявил мисс Стелле, что не позволит доктору Филдингу волочиться за ней в своем доме. Вы бы слышали, какими словами хозяин обзывал доктора! А потом сказал, что он дурак без перспектив на будущее. Я так думаю, именно это и настроило миссис Мэтьюс против доктора. Ведь она его терпеть не может, и никто меня не убедит в обратном.

– Некрасиво подслушивать разговоры, которые не предназначены для твоих ушей, – заметила миссис Бичер.

– Нет, правда, жалко доктора и мисс Стеллу, – вздохнула Мэри. – Такого красивого джентльмена еще поискать надо.

– Все не так просто, – вмешался в разговор Бичер, передавая чашку жене. – Говорят, он не прочь приложиться к бутылке. Правда, сам я его в непотребном виде ни разу не застал, да только нет дыма без огня.

– Ни за что не поверю! – с жаром возразила миссис Бичер. – И как у тебя, Бичер, язык поворачивается нести подобный вздор!

Роза с жадностью ухватилась за скандальную новость:

– Ага, вот почему у миссис Мэтьюс случился нервный припадок! Чему ж тут удивляться? Я сразу поняла…

– И определенно ошиблась, – безапелляционно оборвала ее миссис Бичер. – Никогда не верила и не поверю в нервные расстройства миссис Мэтьюс, а если с ней и случился припадок, в чем я сильно сомневаюсь, то причиной стала вовсе не мисс Стелла. Матери на нее наплевать. Если вас интересует мое мнение, то весь сыр-бор разгорелся из-за намерения хозяина отправить мистера Гая в Бразилию.

– Ой, нет! Хозяин не способен на такую жестокость! – в ужасе воскликнула Мэри.

– Хочется верить, – обронила миссис Бичер, тяжело поднимаясь и направляясь к плите. – Я не любительница совать нос в чужие дела, но в прошлый четверг мисс Харриет сама рассказала эту новость. А сейчас пора подавать утренний чай. Передай мне чайницу, Роза. Вот так, спасибо.

Исполнив просьбу, Роза терпеливо ждала, пока миссис Бичер наполнит три миниатюрных чайника и стеклянный стакан в серебряном подстаканнике.

– Послушай, дорогуша, отнеси вместо меня поднос в комнату мисс Стеллы, – попросила Роза, забирая у миссис Бичер стакан, который поставила на маленький поднос.

Торопливо проглотив оставшийся чай, Мэри встала. У нее полно своей работы, но если ты всего лишь помощница горничной, не стоит ссориться со старшей прислугой. Взяв поднос, предназначавшийся для мисс Стеллы, она послушно поднялась вслед за Розой по черной лестнице. Замыкал шествие Бичер, в ловких руках которого разместились два подноса: один для хозяина, а второй – для мистера Гая.

Мисс Стелла еще не проснулась. Одежда, как всегда, в беспорядке разбросана по полу. Отдернув шторы, Мэри сложила одежду и тихо выскользнула из комнаты. Не дай бог разбудить мисс Стеллу!

Поднос, предназначенный мистеру Гаю, покоился на столике в коридоре, а Роза еще не вышла из спальни миссис Мэтьюс. Из-за закрытой двери до слуха Мэри донесся ее голос с жалобными нотками. Мэри уже собралась уходить, чтобы приступить к своим прямым обязанностям и наполнить канистры горячей водой, когда дверь в спальню хозяина открылась и в коридор поспешно вышел Бичер.

На его лице застыл испуг, и это показалось Мэри странным.

– Что-нибудь случилось? – встревожилась она, не сводя с Бичера изумленного взгляда.

Облизнув пересохшие губы, тот дрожащим голосом пробормотал:

– Случилось. Хозяин умер.

Утратив дар речи, Мэри застыла на месте с открытым ртом. В голове, точно в калейдоскопе, мелькали разные мысли. Какой кошмар! Страшно представить! И в то же время такое событие вызывает трепет и щекочет нервы. Возможно, придется проводить расследование. Нет, Мэри не желает иметь к этому ни малейшего отношения. Ни за какие сокровища в мире.

Из спальни миссис Мэтьюс вышла Роза.

– Так! – возмутилась она. – Можно подумать, в доме не осталось работы! Кого ждете? Где мои канистры с водой?

– Ох, Роза, – с трудом выдохнула Мэри. – Хозяин умер!

– Кто-то должен пойти и сообщить им. – Бичер кивнул в сторону закрытых дверей. – Не знаю, кого лучше послать.

Роза разразилась громкими рыданиями, положив конец его сомнениям. Не то чтобы она испытывала сильную привязанность к хозяину или расстроилась от самой мысли о нагрянувшей в дом смерти. Просто известие застало ее врасплох и сильно напугало. Глядя на бьющуюся в истерике Розу, Мэри тоже расплакалась. Шум в коридоре разбудил мисс Харриет Мэтьюс, и в следующее мгновение на пороге ее спальни появилась фигура в наспех накинутом видавшем виды фланелевом халате, с накрученными на папильотки седыми волосами. Она забыла надеть очки и близоруко щурилась на сгрудившихся в коридоре слуг.

– В чем дело? Это ты, Роза? Какое безобразие! Если разбила что-то из фарфорового сервиза, убыток будет вычтен из жалованья, и нечего реветь. Любой ущерб, причиненный дому…

– Ох, мадам! – выдохнула Мэри. – Ох, с хозяином беда!

Дверь соседней спальни открылась. Стелла, облаченная в шелковую пижаму персикового цвета, с недовольным видом сонно зевала. Короткие взъерошенные волосы пышным ореолом обрамляли лицо.

– Что за галдеж в такую рань? – сердито поинтересовалась она.

– Стелла, немедленно надень халат! – возмутилась тетушка.

– Ладно, и так сойдет. Да заткнись же ты, Роза! Что стряслось?

В ответ обе служанки зарыдали еще сильнее, и у Бичера не осталось выбора.

– Мисс, хозяин умер! – выпалил он.

Мисс Мэтьюс испуганно взвизгнула, а Стелла несколько секунд молча смотрела на Бичера.

– Чушь! Не может быть!

– Нет, мисс, правда. Лежит совсем холодный.

Слова Бичера почему-то показались Стелле забавными, и она сдавленно хихикнула.

– Что здесь смешного? – возмутилась тетушка. – Как можно? Не понимаю я современных девушек, да и желания такого нет. Разумеется, я не верю ни слову из этого бреда. Пойду и сама посмотрю. Где мои очки? Мэри, сейчас же подай очки!

– Лучше я схожу, – возразила Стелла, направляясь вдоль коридора.

– Стелла, не смей разгуливать в пижаме! – завопила вслед мисс Мэтьюс.

Стеллу снова одолел приступ неуместного смеха, и она отчаянно кусала губы, стараясь с ним справиться.

Спальня дяди располагалась в передней части дома, а между ней и спальней матери Стеллы находилась ванная комната. Бичер раздвинул шторы и поставил поднос с утренним чаем на прикроватный столик, но даже Стелле, впервые в жизни столкнувшейся со смертью, было совершенно ясно, что Грегори Мэтьюсу больше не суждено насладиться ранним чаепитием.

Он лежал на спине в неловкой неестественной позе, с раскинутыми в стороны руками и широко раскрытыми глазами. Успевшие закоченеть пальцы словно в предсмертной судороге сжимали край простыни. Стелла молча стояла у кровати, а ее лицо медленно покрывала смертельная бледность. Из коридора слышались недовольный голос тетушки и приближающиеся шаги. Мисс Мэтьюс направлялась к спальне брата.

– Подождите, тетя Харриет! – дрожащим голосом крикнула Стелла. – Не надо сюда заходить! Отвратительное зрелище!

Однако мисс Мэтьюс, не вняв призыву племянницы, дрожащими руками поправила на носу пенсне и, оттолкнув девушку, подошла к кровати.

– Ох, действительно умер! – воскликнула она. – А все давление! Я так и знала, что рано или поздно это произойдет! Не надо было есть утку на ужин, и никто не смеет меня обвинять, потому что я специально для Грегори заказала диетические котлеты. И если он отказался их есть, так при чем здесь я? Господи, какой ужасный вид! Какая страшная смерть! Конечно, между нами возникали разногласия и мы иногда ссорились, но родная кровь берет свое, что и говорить! Ни за что не поверите, но в детстве он был таким славным мальчиком! Ой, что же нам теперь делать!

– Понятия не имею, – откликнулась Стелла и, взяв тетушку за руку, потащила ее к двери. – Уйдем отсюда. Ох, тетя, ради бога, прекратите!

Мисс Мэтьюс, заливаясь слезами, позволила племяннице вывести себя из спальни брата. Стеллу не впечатлил ангельский облик дядюшки в детстве, который ни в коей мере не компенсировал последующие годы жестокой вражды. Девушку раздражало напускное горе тетушки Харриет, и она с радостью передала ее с рук на руки Мэри.

Роза прерывающимся голосом сообщила, что миссис Мэтьюс немедленно требует дочь к себе.

Миссис Мэтьюс, одетая в элегантную пижаму, которая была ей удивительно к лицу, возлежала на подушках. У дамы хватило самообладания стереть с лица остатки ночного крема и припудрить нос и щеки. Стелла зашла в спальню матери, и та, повернув голову, протянула в ее сторону дрожащую руку.

– Ах, дорогое дитя! – тихо прошептала она. – Бедный Грегори! Не могу оправиться от страшного удара. У меня было дурное предчувствие, когда Роза принесла горячую воду.

– Тетя Харриет считает, что он умер из-за утки, которую съел на ужин, – сообщила Стелла, которую по-прежнему душил дурацкий смех.

Миссис Мэтьюс лишь со скорбным видом вздохнула.

– Я как никто другой знаю и высоко ценю многочисленные достоинства дорогой Харриет, только очень грустно, что даже перед лицом таинства смерти ей приходят в голову такие приземленные мысли. Знаешь, милая, когда Роза известила меня о печальном событии, на память тут же пришли прекрасные слова: «Неисповедимы пути Господни…»

– Да-да, знаю, – нетерпеливо перебила Стелла мать. – Только что нам теперь делать? У тети Харриет истерика. Может, позвать Гая?

– Бедняжка Гай! – вздохнула мать. – Все бы отдала на свете, лишь бы не обременять подобными трагедиями молодежь. Может…

– Ну, если на то пошло, так я на три года младше Гая, – возмутилась Стелла. – Вряд ли от него будет много пользы, но все же…

Миссис Мэтьюс с торжественным видом сжала руку дочери:

– Дорогая, будь добра, оставь этот легкомысленный тон. Не забывай, что над домом нависла тень смерти, а Гай – натура куда более чувствительная и тонкая, чем ты.

– Ох, мама, прекрати! – оборвала ее излияния Стелла. – Честно говоря, я не любительница истерик, но если так и дальше пойдет, то точно сорвусь. Лучше скажи, что нам делать?

Миссис Мэтьюс отпустила ее руку.

– О моя практичная доченька! Рядом с Марией Магдалиной всегда находится своя Марта! И все же необходимо посвятить некоторое время осмысливанию постигшей утраты, а уж потом приступить к неприятным обязанностям, которые, если задуматься, вовсе не неприятные, а, наоборот, исполнены печальной красоты.

Стелла едва не задохнулась от очередного приступа неуемного смеха. В этот момент в спальню матери вошел ее брат Гай, взъерошенный со сна и еще до конца не пробудившийся.

– Н-ничего себе, – заикаясь, выдавил он. – Дядя умер! Вам уже сказали? Бичер запер его спальню и пошел звонить Филдингу. Говорит, нет никаких сомнений, дядя мертв.

– Помолчи, дорогой! – попросила сына миссис Мэтьюс. – Стелла, веди себя прилично! Разумеется, в подобной ситуации необходимо послать за врачом, только меня коробит при одной мысли о докторе Филдинге. Ваш дядя его терпеть не мог, и присутствие этого человека в такой момент кажется мне неуместным. Возможно, я не в меру чувствительна, а только…

– Не понимаю, какое это сейчас имеет значение? – пожал плечами Гай. Он стоял у изножья кровати, держась за нее рукой, и смотрел на мать ясным изумленным взглядом. – Не возьму в толк! Дядя взял да и умер так внезапно! Вообще-то все этого в некотором роде ожидали. Так мне кажется. То есть я имею в виду высокое давление. Как думаете, от чего он умер? Может, апоплексия? Я предполагал, что рано или поздно его хватит апоплексический удар. Что скажешь, Стелла? Будет ли проводиться следствие? Не вижу для этого причин. Все знают, что у него слабое сердце, а потому совершенно очевидно: дядя умер от…

– Ты прав, дорогой, только не будем сейчас об этом говорить! – решительно оборвала сына миссис Мэтьюс. – Ты расстроен и не следишь за языком. Постарайся понять, что значит для меня эта смерть. Иногда кажется, бедный Грегори любил меня больше своих сестер. Я всегда стараюсь видеть в людях только хорошее, а Грегори относился ко мне с такой теплотой, что воспоминания о нем наполняют сердце счастьем.

– Черт возьми! – воскликнул Гай.

Миссис Мэтьюс на мгновение недовольно сжала губы, но сдержалась и ответила сыну ровным ласковым тоном:

– Гай, милый, иди и переоденься в темный костюм. Надеюсь, ты понимаешь, что об оранжевом пуловере не может быть и речи. К тебе это тоже относится, Стелла.

– Вообще-то я и не собирался надевать оранжевый пуловер, – с надменным видом заявил Гай. – Но я полностью согласен с Найджелом по поводу траура, который является пережитком варварства, и как он справедливо отмечает…

– Милый, я знаю, ты не хочешь меня обидеть, – печально вздохнула миссис Мэтьюс. – Но когда ты говоришь о святых вещах в подобном тоне…

– Ты должна понять, что я по убеждению агностик, и все разглагольствования относительно святого таинства смерти – для меня пустой звук.

– Ох, замолчи! – вмешалась в разговор Стелла, подталкивая брата к двери. – Твои религиозные убеждения никому не интересны.

– Это не только мои убеждения, – не унимался Гай. – Так сейчас думают все здравомыслящие люди.

– В самом деле? – скептически усмехнулась Стелла, направляясь в свою комнату.

Догадка Мэри по поводу того, что доктор Филдинг уехал на вызов еще до завтрака, подтвердилась. Бичер позвонил доктору домой, но тот еще не вернулся, и появился в «Тополях», когда Стелла и Гай уже успели принять ванну и переодеться. К тому времени мисс Мэтьюс перестала рыдать и умудрилась не только переодеться, но и позвонить старшей сестре Гертруде Лэптон, а также выкроила время для многочисленных распоряжений миссис Бичер по поводу рыбы и яиц, приготовленных к завтраку. По мнению тетушки Харриет, никто из домочадцев о еде и не помышлял. Однако Стелла и Гай безжалостно отменили ее указания, так как страшно проголодались. В разгар перепалки по этому поводу в «Тополя» приехал доктор Филдинг.

Это был высокий мужчина лет тридцати пяти, с широко поставленными серыми глазами и насмешливым ртом. Войдя в прихожую, он обменялся взглядом со Стеллой, которая тут же направилась к нему, чтобы поздороваться.

– Ах, Дерик! Наконец-то вы приехали. Слава богу! – говорила она, пожимая доктору руку.

– Стелла, не забывай, наверху лежит труп твоего дяди! – с рассеянным видом упрекнула мисс Мэтьюс. – Нет, я не против, и уверена, что наш дорогой доктор Филдинг… Только Грегори сказал… Хотя теперь, когда он отошел в мир иной, вряд ли это имеет значение, потому что у него уже иные мысли. По крайней мере, так говорят, хотя мне непонятно почему. Господи, совсем запуталась! И не думала, что будет так тяжело и неприятно. Я-то меньше всех желала смерти Грегори. Это все утка, доктор. Я умоляла Грегори не есть ее, но он не послушался и поступил по-своему, и вот теперь лежит мертвый. А две чудесные котлетки из мяса ягненка пропали зря. Съедены прислугой в кухне! Подумать только, нежнейшая английская ягнятина!

Доктор Филдинг, ответив на рукопожатие Стеллы, прервал скорбный монолог тетушки Харриет и попросил разрешения подняться в спальню Грегори Мэтьюса.

– Да-да, разумеется! – Мисс Мэтьюс взволнованно огляделась по сторонам. – Я сама провожу вас наверх, вот только еще раз заходить в комнату Грегори не хочу. Гай, ты теперь единственный мужчина в доме!

– Нет нужды меня провожать, я не заблужусь, – возразил доктор Филдинг.

Бичер, деликатно кашлянув, сделал шаг по направлению к лестнице, ведущей наверх:

– Если позволите, сэр, я провожу вас в комнату хозяина.

Доктор бросил на него быстрый взгляд:

– Полагаю, это вы обнаружили труп мистера Мэтьюса? Тогда вам непременно надо пройти со мной.

На верхней площадке Филдинг столкнулся с миссис Мэтьюс, одетой в элегантное черное платье. Она поприветствовала доктора подчеркнуто слабым бесцветным голосом. Миссис Мэтьюс не принадлежала к числу пациентов Филдинга, так как не питала доверия к врачам общей практики, но как мужчину находила его весьма привлекательным. И теперь, когда серьезное препятствие в виде Грегори Мэтьюса неожиданным образом устранилось, даже не возражала принять его в качестве зятя. В улыбке, которой она одарила доктора, сквозило сочувственное понимание неприятной миссии, возложенной на его плечи.

– Полагаю, Стелла вам уже рассказала. Мы еще не осознали всего ужаса случившегося. Возможно, и к лучшему. Однако проснувшись сегодня утром, у меня возникло некое предчувствие. Это трудно объяснить. Только думаю, натуры тонкие и ранимые, к которым, боюсь, отношусь и я, проявляют, в отличие от других людей, особую чувствительность к… Как бы точнее выразиться? Да, к сгущающейся вокруг атмосфере.

– Вне всякого сомнения, – вежливо поддакнул доктор, давно изучивший повадки этой дамы.

– Разумеется, причиной смерти стал сердечный приступ, вызванный сильным несварением, – констатировала миссис Мэтьюс. – Мой деверь иногда проявлял неимоверное упрямство. Думаю, вам это известно.

– Да, – согласился доктор, пытаясь протиснуться мимо миссис Мэтьюс к комнате покойного. – Действительно, он бывал не в меру упрям.

Миссис Мэтьюс освободила путь и стала спускаться по лестнице вниз, а Бичер тем временем отпер дверь спальни Грегори Мэтьюса и впустил туда Филдинга.

Доктор Филдинг молча наклонился над распростертым на кровати телом и, нахмурив брови, внимательно его рассматривал. Бичер стоял рядом и следил за каждым его движением, а потом вдруг спросил:

– Полагаю, сэр, он умер естественной смертью?

Доктор Филдинг бросил на него быстрый взгляд:

– А у вас имеются причины думать иначе?

– О нет, сэр! Только выглядит он ужасно. А эти открытые глаза… вот и приходит в голову разное.

– А других оснований нет? Тогда послушайте доброго совета и не вздумайте распространять подобные слухи, если не хотите нажить неприятностей. – Внимание доктора Филдинга вновь переключилось на кровать с трупом. Закончив осмотр, он выпрямился.

Бичер предупредительно открыл перед ним дверь и обиженным тоном сообщил, что когда в восемь утра зашел в спальню, тело уже успело остыть. Доктор лишь кивнул в ответ и, выйдя из спальни, направился к лестнице.

Внизу в холле компанию родственников пополнила прибывшая вместе с мужем миссис Лэптон. Супруги приехали на автомобиле с другого конца Гринли-Хит, где находился их дом. Присутствие Генри Лэптона, маленького человечка с рыжеватыми усами и голубыми глазами, в которых застыло растерянно-удрученное выражение, особого впечатления не произвело, а вот его жена Гертруда, в силу особенностей своего характера, воспринималась как гостья опасная и нежеланная. Это была дама лет пятидесяти пяти, мощного телосложения. Держалась она исключительно прямо, главным образом за счет обилия в своем туалете китового уса, что присутствовал даже в кружевном воротнике, неизменно подпиравшем ее шею. Миссис Лэптон всегда носила широкополые шляпы с очень высокой тульей и пользовалась пудрой розовато-лилового оттенка. Из членов семьи она была ближе всех к Грегори Мэтьюсу по возрасту и больше остальных походила на него характером. Брат и сестра в общении с представителями рода человеческого напоминали действие паровых катков. С той разницей, что Грегори Мэтьюс имел склонность к частым вспышкам необузданного гнева, вселявшего благоговейный ужас в окружающих, тогда как Гертруда ни разу в жизни не утратила непоколебимого спокойствия. По крайней мере, в присутствии свидетелей.

Вот и сейчас миссис Лэптон сохраняла невозмутимость, несмотря на сильные переживания, во власти которых находилась. Она стояла, опершись рукой на складной столик, что находился в холле, и в сильных решительных выражениях высказывала свое мнение относительно происходящего. Задержавшийся на верхней площадке доктор Филдинг слышал, как Гертруда безжалостно пресекла поток неуемного красноречия младшей сестры Харриет, приказав бедняжке держать себя в руках. А потом буквально уничтожила на месте миссис Мэтьюс, которая необдуманно повторила историю о дурном предчувствии.

– Терпеть не могу глупую болтовню подобного толка и должназаметить, что она абсолютно неуместна в устах человека, который вообще не является родственником моему бедному брату. Хочется верить, Зои, что ты откажешься от попыток сделать из себя центральную фигуру в этой трагедии. Хотя, зная тебя столько лет, не могу не отметить присущий тебе талант привлекать всеобщее внимание к своей драгоценной персоне.

Прямолинейность этих слов и, кстати сказать, их справедливость нисколько не смутили миссис Мэтьюс. Доктор Филдинг, спускаясь по лестнице, не мог не отдать должное самообладанию этой дамы. Без малейшего ущерба для своей добродетели она изрекла:

– Ах, дорогая Гертруда, боюсь, сильные духом женщины вроде тебя не способны понять тонкие чувствительные натуры.

– Я прекрасно тебя понимаю и смею утверждать, что так было всегда, – парировала миссис Лэптон не допускающим возражений тоном. Заметив доктора, она тут же переключила внимание и повернулась к нему, намереваясь оказать достойную встречу. – Полагаю, вы – доктор Филдинг. Брат о вас упоминал.

По выражению лица и голосу можно было сразу сообразить, что полученные сведения носили весьма нелестный характер.

– Некоторое время мистер Мэтьюс числился моим пациентом, так что вполне вероятно, вы обо мне слышали, – холодно согласился доктор Филдинг.

Миссис Лэптон смерила его оценивающим взглядом.

– И что же, по вашему мнению, стало причиной смерти моего несчастного брата?

– По моему мнению, – с долей сарказма в голосе сообщил Филдинг, – ваш брат скончался в результате синкопе.

– Это еще что такое? – изумилась Стелла. Услышав голос доктора, она сразу вышла из столовой.

– Буду очень признательна, если вы изволите выразить свою мысль более конкретно, – не обращая внимания на племянницу, потребовала миссис Лэптон.

– Разумеется, – кивнул Филдинг. – Ваш брат, о чем вам безусловно известно, страдал высоким давлением в сочетании с недостаточностью сердечного клапана…

– Я осведомлена, что вы лечили брата от болезни сердца, – перебила миссис Лэптон. – Однако хочу заметить, что если у него и в самом деле было слабое сердце, никто из членов нашей семьи подобным недугом не страдал. Я никогда не верила в болезнь Грегори, так как наш род отличается отменным здоровьем, и ни о каких проблемах с сердцем в семье не может быть и речи.

– Возможно, вы правы, – согласился Филдинг. – Но факт остается фактом. У вашего брата было, как вы сами сказали, слабое сердце. Я неоднократно предупреждал его и предостерегал от перевозбуждения и неразумного режима питания, но так как он упорно пренебрегал моими советами, не сомневаюсь, что причиной смерти является синкопе, вероятнее всего, в результате приступа острого расстройства пищеварения.

– Утка! – воскликнула мисс Мэтьюс. – Я так и знала!

– Верно, дорогая, – с готовностью утешила миссис Мэтьюс. – Я еще тогда подумала, как необдуманно с твоей стороны заказывать на ужин утку. Но я давно взяла за правило не вмешиваться в твои дела. Ах, если бы знать, к чему приведет такая неосмотрительность!

– Что ваш брат ел на ужин вчера вечером? – поинтересовался доктор.

– Жареную утку, – с горестным видом сообщила мисс Мэтьюс. – Утка всегда ему не шла, а в кухне ждали две чудесные котлетки из мяса ягненка, к которым Грегори даже не притронулся. Как только подумаю о них, сердце разрывается.

– Боюсь, вчерашний ужин явно не подходил человеку, имеющему проблемы с пищеварением, – снова вмешалась миссис Мэтьюс, желая привлечь внимание доктора. – Кроме того, была еще закуска из омара…

– Но дядя ее не ел! – возразила Стелла. – Попробовал ложечку и сказал, что нормальные люди такое в пищу не употребляют.

– Пожалуйста, не перебивай меня, дорогое дитя! – попросила миссис Мэтьюс. – А еще подавали камбалу под острым соусом и острую закуску из сыра, которая, по моему мнению, весьма трудно переваривается.

– Да, Харриет, ты постаралась на славу. Более неудачное меню трудно придумать, – с суровым видом заметила миссис Лэптон. – Однако еще предстоит выяснить, имелись ли у Грегори проблемы с пищеварением. А у меня создается впечатление, что здесь скрывается нечто более серьезное, чем кажется на первый взгляд. И в связи с этим я должна немедленно осмотреть труп брата.

– Гертруда, умоляю! – Миссис Мэтьюс, поморщившись, закрыла глаза. – Не произноси это ужасное слово!

– Терпеть не могу подобные проявления сентиментальности, – заявила миссис Лэптон. – И предпочитаю называть вещи своими именами. Впрочем, буду весьма признательна, если вы найдете подтверждение, что мой бедный брат на данный момент трупом не является. Генри, я иду в спальню Грегори и полагаю, тебе следует меня сопроводить.

– Конечно, дорогая. О чем речь! – с готовностью откликнулся Генри Лэптон, до сих пор старавшийся держаться в тени. Бросив осуждающий взгляд в сторону доктора Филдинга, он последовал наверх за женой.

Пока супруги не удалились на почтительное расстояние, никто из присутствующих не проронил ни слова. Доктор Филдинг с печальной улыбкой смотрел на Стеллу, а миссис Мэтьюс с отсутствующим выражением на лице наблюдала за происходящим из массивного кресла. Харриет беззвучно шевелила губами, разговаривая сама с собой, и вдруг с возмущением воскликнула:

– Никогда ей не прощу! До конца дней не забуду! Много лет я заказывала меню для Грегори, и ни одно из блюд не привело к его смерти! Так что же случилось на сей раз? Может кто-нибудь объяснить?

– Ах, Харриет! – Миссис Мэтьюс с горестным видом покачала головой.

– Не смей меня упрекать! – огрызнулась мисс Мэтьюс. – Если кто и виновен в смерти Грегори, так это ты! Вечно донимала его неурядицами с Гаем, да и со Стеллой тоже! Теперь-то я понимаю!

– Ох, Дерик, – прошептала Стелла. – Наше семейство наводит на людей ужас!

На мгновение их пальцы соприкоснулись.

– Прекратите нести чушь! – неожиданно взорвался Гай, стоявший в дверях столовой. – Ведь причина смерти абсолютна ясна. Никто и не думал убивать дядю!

– Если кто-нибудь еще раз произнесет слово «утка», я закричу, – предупредила Стелла.

Наверху хлопнула дверь, предупреждая о скором возвращении миссис Лэптон. Поджав губы, она молча спустилась по лестнице в холл, а потом с шумным вздохом прочувствованно произнесла:

– Ужас! Я до глубины души потрясена жутким зрелищем. Бедный мой брат!

– Да, просто кошмар, – поддержал супругу Генри Лэптон, который выглядел еще более удрученным, чем обычно. – Жуткая картина!

– Ну, хватит, Генри. Словами делу не поможешь, – оборвала его миссис Лэптон, устремляя испытывающий взгляд на доктора Филдинга. – Если я правильно поняла, вы намерены подписать свидетельство о смерти, так?

Доктор нахмурился и с беспокойством посмотрел на Гертруду:

– Будучи представителем медицинской профессии…

– Пустышка от медицины! – пригвоздила его миссис Лэптон. – Я настаиваю на привлечении еще одного специалиста!

В комнате воцарилась гробовая тишина, которую через некоторое время нарушила миссис Мэтьюс. Ее голос слегка дрожал, хотя и не утратил обычной сладости:

– Дорогая Гертруда, ты расстроена, и это естественно. Уверена, ты не ставила себе целью задеть чьи-либо чувства.

– Меня меньше всего интересуют ваши чувства, – изрекла миссис Лэптон. – Повторяю: я настаиваю на привлечении другого специалиста.

Доктор Филдинг встретился с ней взглядом:

– В таком случае, вероятно, вы желаете, чтобы я сообщил о смерти вашего брата коронеру?

– Да, – подтвердила Гертруда. – Именно этого я и хочу, доктор Филдинг!

Глава вторая

С минуту все молчали, глядя в растерянности на миссис Лэптон. Смысл произнесенных Гертрудой слов был предельно ясен, однако требовалось время, чтобы уразуметь вытекающие последствия. Похоже, отчетливо понимал это только доктор Филдинг. Нахмурив брови, он сосредоточенно изучал полированную столешницу.

Харриет первой нарушила затянувшееся молчание, разразившись гневной речью:

– Уж лучше сразу скажи прямо, что я отравила Грегори! Удивительно, как это ты молчала до сих пор! А что до домашних дел, так можешь считать себя хорошей хозяйкой, гораздо лучше меня. Пожалуйста, сколько угодно! А только душа болит, глядя на пустые траты, которые ты допускаешь! И если думаешь, что я нарочно накормила Грегори уткой и хотела его погубить, так на кухне остались котлеты, которые доказывают, что такой цели я не преследовала!

– Не остались, – робко заметила Стелла. – Их съели.

Миссис Мэтьюс вынула из сумочки портсигар и взяла дрожащими пальцами сигарету.

– Ах, Стелла, умоляю!

Гай выступил на несколько шагов вперед.

– То есть, если я правильно понял, вы настаиваете на вскрытии? – возмутился он. – Но ведь это же полный абсурд! Да и какое у вас право путаться под ногами и во все совать свой нос?! Теперь, после смерти дяди, я являюсь главой семьи и…

– Ничего подобного, милый Гай, – с невозмутимым видом возразила тетушка Гертруда. – Тебе, разумеется, этого очень хочется. Кто бы сомневался? И я осведомлена о ваших с матушкой махинациях с целью уговорить дядю объявить тебя наследником. Но о том, что он решился на подобный шаг, ничего не известно. А следовательно, считаю своим долгом напомнить, что теперь главой семьи является твой кузен Рэндол.

Щеки Гая вспыхнули гневным румянцем.

– Во всяком случае, вы тоже не стоите во главе семейства и не имеете права…

– Если в эту историю ввяжется Рэндол, я тут же умываю руки, – заявила Стелла, и на ее лице отразилось отвращение. – Я со многим могу мириться, но Рэндол – это уж слишком. И вообще, если кто и мог отравить дядю, то кроме Рэндола некому.

– На редкость глупое замечание, – хладнокровно изрекла миссис Лэптон. – И ты, несомненно, пожалеешь о своих словах, если возьмешь на себя труд задуматься над их смыслом. Я ни в коем случае не защищаю Рэндола, но обвинять его в отравлении Грегори нелепо. Рэндол не был в Гринли-Хит с прошлой субботы.

– А вам не кажется, что мы все слегка перенервничали? – вмешалась миссис Мэтьюс. – Разумеется, никто всерьез не думает, что бедный Грегори скончался не от острого расстройства пищеварения, а по какой-то иной причине, верно? При малейшем подозрении на насильственную смерть я первая потребовала бы тщательного расследования. Только не сомневаюсь, что никто не желал Грегори смерти. И послушай, Гертруда, стоит подумать о неприятных моментах, связанных с коронерским следствием, и прочих ужасных вещах…

– Ну, неприятностями меня не испугаешь, – ответствовала миссис Лэптон. – И позволь не согласиться с твоим утверждением, что в смерти Грегори никто не заинтересован. Поймите правильно, я никого конкретно не обвиняю! Однако мне известно о бесконечных распрях, раздирающих этот дом, а потому, как ни прискорбно в этом признаться, даже слепому видно, что смерть Грегори на руку сразу нескольким людям.

Неожиданно в разговор вмешался супруг миссис Лэптон.

– Послушай, дорогая, думаю, нам следует прислушаться к мнению доктора, – откашлявшись, заявил он, не в силах скрыть волнения. – Ты же не хочешь дать повод для скандала, правда? Вряд ли тебе понравится э… прославиться подобным образом. Ну, сама понимаешь…

– Будь добр, Генри, позволь мне самой решать, что лучше, – ледяным тоном оборвала мужа миссис Лэптон. – Во всяком случае, у нас с тобой нет причин страшиться расследования.

– Конечно же, дорогая, ты права, – испуганно согласился мистер Лэптон. – Но не лучше ли, прежде чем приступать к действиям, хорошенько все взвесить?

– Скажи, Дерик, ведь дядю не отравили, да? – с тревогой поинтересовалась Стелла.

– Думаю, нет, – с легкой улыбкой ответил Филдинг. – Однако, если миссис Лэптон считает, что есть основания сомневаться, я, безусловно, предпочел бы произвести вскрытие. – Во время своей речи он не сводил глаз с Гертруды. – С моей стороны нет никаких возражений для передачи дела коронеру.

– А по-моему, возражения имеются, и очень серьезные! – вспылил Гай. – Все, за исключением тетушки Гертруды, удовлетворены поставленным вами диагнозом, и я не возьму в толк, зачем понадобилось резать дядюшку и полоскать на людях свое грязное белье? Разумеется, никто и не думал его отравить, но как только произведут вскрытие и начнется расследование, поползут разные слухи. Мол, нет дыма без огня. И тогда наша жизнь превратится в ад!

– Вынуждена полностью согласиться с Гаем, – поддержала миссис Мэтьюс. – А теперь рассудите: понравилась бы такая непотребная шумиха бедному Грегори?

– Уверена, ему все это пришлось бы не по душе, – согласилась мисс Харриет Мэтьюс. – Он сам не раз говорил, что больше не хочет иметь дел с докторами. И мне эта затея не нравится, хотя у нас в доме никто и никогда не считался с моим мнением! Я уже предвижу, что нас ждет. Всем придется отвечать на вопросы, не имеющие ни малейшего отношения к делу. Да и вообще, найдется ли на свете человек, способный мирно жить с Грегори под одной крышей? Что до меня, я честно расскажу, как Гертруда в детские годы вечно ссорилась с Грегори, гораздо чаще остальных детей. Хьюберт и Артур подтвердили бы мои слова, будь они живы, бедняжки! – Случайно сорвавшееся с языка упоминание о двух почивших братьях вызвало у Харриет очередной поток слез. Она извлекла из кармана носовой платок внушительных размеров и, громко высморкавшись, продолжила сетования: – Ах, если бы рядом был мужчина, на которого можно опереться! Но ни одного из моих бедных братьев уже нет в живых, и даже мистер Рамболд в отъезде, так что можете безнаказанно обвинять меня во всех смертных грехах!

– Не смеши людей, Харриет! – сурово скомандовала сестра. – Никто тебя не подозревает в смерти Грегори.

– Да, как же! Так я тебе и поверила! – не унималась мисс Мэтьюс. – Нисколько не сомневаюсь, что причиной смерти назовут утку, и никто не поверит, что я велела приготовить котлетки из мяса ягненка! А если признают, что дело не в утке, тут же привяжутся к бедняжке Гаю, потому что дядя собирался отослать его в Южную Америку. Очень похоже на Грегори! И если бы Гай действительно его убил, то у меня имелось бы оправдание.

Так я и скажу коронеру! Гай – единственный из всех, кто хоть сколько-нибудь привязан к несчастной старой тетушке, а твое поведение, Гертруда, объясняется врожденной злобностью!

Закончив обличительную речь, мисс Мэтьюс разразилась неудержимыми рыданиями. Сестру и золовку, предпринявших робкую попытку ее успокоить, Харриет с яростью оттолкнула, и честь сопроводить тетушку в спальню выпала на долю Гая и Стеллы. Гай исполнил свой долг без малейших признаков проявления любви к тете, а Стелла открыто состроила гримасу доктору Филдингу. Девушке пришлось остаться с мисс Мэтьюс и ждать, когда безутешная дама вновь обретет душевное равновесие. Освободившись, она спустилась вниз, но доктор Филдинг к этому времени уже уехал, а миссис Мэтьюс прощалась на крыльце с супругами Лэптон.

Стелла обнаружила брата в библиотеке. Гай беседовал по телефону с мистером Найджелом Бруком, с которым год назад случайно вступил в рискованное деловое партнерство.

Мистер Брук занимался оформлением интерьера, и поскольку Гай испытывал склонность к искусству в сочетании с глубочайшим почтением к мистеру Бруку, который был на четыре года старше, юноша вскоре обнаружил талант оформителя и у себя. У обоих молодых людей матери овдовели. Однако Найджел самостоятельно распоряжался полученным по наследству капиталом, а небольшие деньги, которые Артур Мэтьюс оставил сыну, находились в доверительной собственности, и доверительными лицами являлись его жена и старший брат Грегори. Своим партнерством в бизнесе Гай был обязан умению матушки манипулировать Грегори Мэтьюсом. Он питал симпатию к очаровательной родственнице и не имел понятия о способностях племянника, а потому позволил себя уговорить и выделил тысячу фунтов на долю Гая в неведомом бизнесе. Вскоре мистер Мэтьюс получил возможность в полной мере оценить таланты юноши. В результате, когда к Грегори обратились с очередной просьбой оказать поддержку пытающейся встать на ноги фирме «Брук и Мэтьюс», он выступил со встречным предложением отправить племянника к одному из своих деловых партнеров, владевшему каучуковыми плантациями в Бразилии. Там для Гая имелась вакансия в конторе. На сей раз никакие уговоры и даже слезы прелестной родственницы не разжалобили сердца Грегори. Он назвал племянника юным прожигателем жизни и в весьма грубой форме выразил горячее желание поскорее от него избавиться.

Вероятно, впервые в жизни Зои Мэтьюс оказалась бессильной и не сумела настоять на своем. Оставалось единственное средство для удовлетворения честолюбивых планов сына, удерживая его при этом рядом с собой. Требовалось продать в его пользу часть собственного капитала, а так как получаемого дохода Зои не хватало даже на собственные нужды, такой путь являлся неприемлемым. Зои этот вариант даже не рассматривала. Она также скрыла обиду от Грегори Мэтьюса, так как открыто демонстрировать недовольство было бы величайшей глупостью с ее стороны, которая могла привести к потере уютного комфортабельного жилища. А за проживание в доме Зои за все время не заплатила ни фартинга. Конечно, имелся ряд существенных недостатков. Зои не являлась владелицей дома, а присутствие золовки неизменно вызывало раздражение. Но поскольку бедняжка Харриет являла собой полную противоположность представлениям брата о женских достоинствах, не требовалось больших усилий, чтобы привлечь его на свою сторону при любом незначительном разногласии с мисс Мэтьюс.

Терпение и неизменная мягкость в обращении достигли цели, и по истечении пяти лет пребывания в «Тополях» Зои Мэтьюс хоть и не стала полновластной хозяйкой в доме, однако умудрилась занять место дорогой гостьи, забота о комфорте которой являлась для всех делом первостепенной важности. «Что за безжалостная женщина моя милая тетушка Зои», – заметил однажды Рэндол Мэтьюс, злорадно поглядывая из-под длинных ресниц.

Рэндол занимал мысли Стеллы, пока она ждала, когда брат закончит телефонный разговор с Найджелом Бруком. Наконец он положил трубку.

– Как думаешь, Гай, неужели дядя все оставил Рэндолу?

– Можешь не сомневаться. По крайней мере, большую часть, – откликнулся Гай. – Рэндол старался изо всех сил, затратил на это не один месяц. То и дело являлся сюда невесть зачем, разве что лишний раз «завести» дядюшку. Вдруг начинал проявлять о нем трогательную заботу. Нет, вопиющая несправедливость! Я заканчиваю Оксфорд и тут же нахожу работу, которая мне нравится. А Рэндол только и делает, что болтается под ногами с томным видом да тратит деньги, которые ему оставил дядя Хьюберт. А это, по словам тети Харриет, солидная сумма. За всю жизнь ни дня не работал и даже пальцем не пошевелил, чтобы куда-то устроиться! Господи, как это меня бесит! К тому же он совершенно невыносим из-за своей зловредности.

Стелла зажгла сигарету.

– Думаю, он скоро появится и станет говорить всем гадости сладким голосом. Как думаешь, а маме дядя что-нибудь оставил?

– Не сомневаюсь, что он ее не забыл, – с уверенностью заявил Гай. – В любом случае теперь она мой единственный опекун, а значит, я смогу продолжить бизнес с Найджелом. – Внезапно его лицо омрачилось. – И все бы хорошо, если бы не проклятая старая карга тетушка Гертруда! Не возьму в толк, какого черта она везде сует свой нос!

– Завидует нам, – небрежно заметила Стелла. – Наверное, думает, что маме после смерти дяди достанется больше, чем ей. Конечно, вся затея со вскрытием отвратительна, но, по-моему, это уже не имеет существенного значения.

– Как же, не имеет! – с горечью возразил Гай. – Раз в жизни тетушка Харриет попала пальцем в небо! Скоро сюда явится полиция и начнет задавать каверзные вопросы, и в отличие от тебя, меня это совсем не устраивает. Всем известно о нашей ссоре с дядей по поводу злополучного плана относительно моего отъезда в Южную Америку. В хорошеньком же я окажусь положении, когда об этом узнает полиция!

Слова брата не произвели на Стеллу должного впечатления. Она небрежно сбросила пепел с сигареты на ковер.

– Но когда обнаружится, что никакого яда нет, тебе вообще не станут задавать вопросов.

– Верно. А если яд все-таки найдут? – с озабоченным видом спросил Гай.

– Нет, это невозможно. – Стелла бросила быстрый взгляд на брата. – Господи, неужели ты действительно веришь, что дядя умер не своей смертью?

– Разумеется, не верю, – возмутился Гай. – Однако исключить такую возможность полностью нельзя. Заметь, я ничего не утверждаю, но этот придурок Филдинг как-то замялся.

– Сделай одолжение, впредь не называй Дерика придурком, – ледяным тоном попросила Стелла. – Между прочим, я собираюсь за него замуж.

– Что ж, тебе предстоит приятное занятие объясниться по поводу ваших отношений с полицией, – ехидно заметил Гай. – К тому же получишь возможность рассказать, что думал о них дядюшка, да не забудь упомянуть про исправительное заведение для алкоголиков.

– Замолчи! – не на шутку рассердилась Стелла. – Дерик не виноват, что его отец был пьяницей!

– Конечно, это не вина его, а скорее беда, – с издевкой в голосе согласился Гай. – Особенно если выяснится, что дядюшка в свойственной ему игривой манере пригрозил предать огласке сей прискорбный факт, если Филдинг не оставит тебя в покое.

Стелла дрожащей рукой поднесла ко рту сигарету, но быстро справилась с раздражением.

– Похоже, тебе только и остается при каждом удобном случае демонстрировать свою вульгарность и злобный нрав. Ни на что другое ты не годен, так?

– Возможно, я и вульгарен, но злобности во мне нет ни капли, – возразил Гай. – Просто пытаюсь объяснить, в каком положении ты оказалась. Я не виню Филдинга за отца-алкоголика, но если ты решила, что эта новость обрадует жителей Гринли-Хит, то глубоко заблуждаешься. Подумай, что стало бы с выгодной практикой, которой он обзавелся за эти годы, если бы дядюшка проболтался! То-то и оно!

– Ах ты грязный злобный кляузник и хам! – взорвалась Стелла. Ее щеки пылали гневным румянцем. – А на твои намеки, что Дерик отравил дядю, позволь заметить, что я скорее заподозрю в этом тебя!

– Ну, разумеется, как же иначе? – внезапно воскликнул Гай. – Спасибо, сестричка! Так знай: я и не думал подсыпать яд дяде, и не смей распускать подобные слухи. Предупреждаю, если услышу от тебя что-нибудь подобное, тут же выложу всю правду о твоем драгоценном Дерике! Ну что, уразумела?!

– Если ты решил, что я способна… – Стелла не договорила, устремив испытывающий взгляд на брата, находившегося в другом конце комнаты. – Чего ради ты затеял этот бесполезный спор? – поинтересовалась она с неуверенным смешком. – Говоришь так, будто точно известно, что дядю отравили, но сам-то понимаешь, что это полная чушь!

– Да-да, конечно. – Гнев Гая бесследно испарился. – Абсолютный вздор. Прости, не хотел тебя обидеть. Только если все-таки дело обернется худо, имей в виду, нам следует действовать заодно.

– А какие меры собираются предпринять? – поинтересовалась Стелла после короткой паузы. – Тетя Гертруда уже позвонила в полицию?

– Нет. Филдинг намерен отправиться к коронеру, а потом они приедут сюда вместе и заберут тело дяди. Думаю, точные сведения мы получим только через несколько дней. Я спросил у Филдинга, и он объяснил, что органы будут отправлены в министерство внутренних дел или что-то в этом роде. Кстати, я позвонил дядиному адвокату, и будь уверена, скоро он явится с завещанием. И почему бы не съездить сегодня в город, как обычно? Не вижу никаких препятствий.

В этот момент в комнату вошла миссис Мэтьюс, которая слышала последние слова сына, и тут же ласковым голосом прочла проникновенную нотацию относительно уважения к находящемуся в доме покойнику. Убедившись, что ее речь не произвела на Гая желаемого впечатления, миссис Мэтьюс принялась умолять его пощадить чувства матери. Стелла заподозрила, что сейчас матушка разразится слезливыми жалобами на одиночество и горькую долю вдовицы, а потому поспешила незаметно выскользнуть из комнаты. Девушка поднялась наверх, где столкнулась с тетушкой. Харриет на время отвлеклась от траурных мыслей, обнаружив, что по чьей-то небрежности окно в ванной Грегори осталось открытым. В результате новую бутылочку с тонизирующим средством сдуло ветром в раковину, и она разбилась.

– Ну и что? Разве это важно? – с нескрываемым раздражением спросила Стелла. – Ведь нельзя принимать укрепляющее средство, выписанное другому человеку.

– Разумеется, нельзя. Однако аптекарь всегда платит за бутылки, – строго поджав губы, ответила мисс Мэтьюс.

Стелла с явным отвращением рассматривала вещи, которыми успела завладеть Харриет, и про себя удивлялась, как можно испытывать священный трепет перед смертью, если родственники покойного ведут себя подобным образом. Мисс Мэтьюс с победоносным видом выносила из ванной брата его губки для мытья, полотенце (оно, несомненно, пригодится и пойдет на тряпки), кусок мыла, две зубные щетки, которыми так удобно чистить серебряную посуду с филигранью, а также наполовину пустой тюбик с пастой, которым дама собиралась воспользоваться, когда закончится ее собственный. Кроме того, среди вещей присутствовал флакон с полосканием для рта и мочалка.

– Я вот подумала, может, Гай захочет взять мочалку, – задумчиво изрекла мисс Мэтьюс. – Прекрасная мочалка, совсем новая. И крем для бритья до конца не израсходован.

– Послушайте доброго совета, тетушка, не вздумайте предлагать этот хлам Гаю, он юноша слабонервный, – предупредила Стелла.

– Больше всего не выношу в людях расточительность! – с гордым видом заявила мисс Мэтьюс.

Остаток утра Харриет трудилась не покладая рук, и эта бурная деятельность вызывала изумление окружающих. Для начала она распорядилась подать на обед холодную баранину и рисовый пудинг, решительно отвергнув более заманчивые предложения миссис Бичер. Ведь в такой ужасный день членам семьи не до чревоугодия, и абсолютно безразлично, чем заглушить голод. Потом мисс Мэтьюс объявила о намерении очистить от скверны спальню Грегори Мэтьюса. Не успела карета «скорой помощи» увезти покойника, а Розе и Мэри уже велели подняться наверх и приступить к работе. Роза поначалу расхныкалась и стала сетовать, что, мол, боится заходить в комнату хозяина, однако мисс Мэтьюс, позабыв о собственных недавних переживаниях, решительно пресекла капризы прислуги и велела собрать разбросанную одежду Грегори и отнести в корзину для грязного белья. Сейчас не время для глупостей. В ответ Роза пригрозила немедленно уволиться и с рыданиями удалилась. Миссис Мэтьюс выступила с предложением посвятить остаток горестного дня размышлениям о вечном, но золовка не без яда заметила, что не намерена откладывать назавтра дела, которые нужно срочно завершить сегодня. Потерпев поражение, миссис Мэтьюс удалилась и отправилась на поиски собеседника, способного разделить ее скорбь. Однако Гай был поглощен изобретением резного украшения над камином, заказанного для дома в Доркинге, и наотрез отказался составить компанию матушке, а Стелла вообще куда-то исчезла. Оставив мысли о бренности жизни, Зои вызвала шофера и приказала ехать в город, где собиралась купить достойное траурное платье.

В это время мисс Мэтьюс с головой ушла в работу и придирчиво изучала костюмы покойного брата с целью их последующей продажи. Узнав о легкомысленном поступке родственницы, она дала волю праведному гневу. По мнению Харриет, поездка в Лондон ради преступной траты денег на очередное платье являла собой верх бессердечия.

– И это после всей болтовни о высоких материях! Хороши благочестивые размышления! Хотелось бы знать, по какому праву она взяла машину, не спросив разрешения у меня?!

Последняя мысль засела в ее голове так глубоко, что затмила все остальные аспекты дела. Мисс Мэтьюс бродила по дому, что-то бормоча под нос, и к обеду довела себя до состояния крайнего возбуждения, которое нашло весьма неожиданный выход. Харриет вдруг заявила племяннику и племяннице, что ей не знать ни минуты покоя, пока перед глазами не предстанет завещание Грегори и все будет решено раз и навсегда.

При виде рисового пудинга, который последовал за холодной бараниной и стал решающей каплей, переполнившей чашу терпения, Стелла не выдержала и встала из-за стола. Сообщив слабым голосом о неспособности употребить это блюдо, она направилась в сторону соседнего дома.

К ее приходу доктор Филдинг успел вернуться с вызовов и только что приступил к обеду. Он просматривал записную книжку, но когда Стеллу проводили в столовую, доктор отшвырнул ее в сторону и бросился навстречу девушке.

– Стелла, дорогая!

– Я пришла пообедать, – объявила Стелла. – У нас сегодня только холодная баранина и рисовый пудинг, а я их терпеть не могу.

– Бедняжка! – улыбнулся Филдинг. – Дженнер, поставь прибор для мисс Мэтьюс. Садись, милая, и рассказывай все по порядку. Тяжко тебе пришлось утром?

– Отвратительно, – призналась Стелла, принимая из его рук стакан хереса. – Знай, что все так получится, никому бы не пришло в голову желать дядюшкиной смерти.

Филдинг бросил в ее сторону предостерегающий взгляд.

– Боюсь, вас ждут трудные испытания. Спасибо, Дженнер, можешь идти, мы сами о себе позаботимся. – Доктор замолчал, выжидая, пока удалится слуга, а потом снова обратился к девушке: – Будь осмотрительна, Стелла, следи за тем, что говоришь в присутствии других людей. Нельзя, чтобы кто-нибудь заподозрил, будто ты желала дядиной смерти.

– Ни о чем подобном я и не думала, – возмутилась Стелла. – Мне и в голову не приходило, что он может умереть. Ведь дядя не из тех людей, правда?

– Ну, я смотрю на дело иначе, – улыбнулся Филдинг. – Ведь я же врач.

– То есть ты предполагал, что он умрет, а мне ни слова не сказал?

– Ну, не то чтобы предполагал. А если и так, то, разумеется, любимая, не стал бы с тобой это обсуждать.

Стелла отложила в сторону нож и вилку.

– Послушай, Дерик, будь добр, ответь лишь на один вопрос: ты действительно веришь, что дядю отравили?

– Не верю, – успокоил Филдинг. – Однако, несмотря на то, что все признаки указывают на смерть в результате синкопе, после более тщательного обследования может подтвердиться версия об отравлении. Так что исключить ее полностью я не берусь.

Слова Филдинга слегка встревожили Стеллу.

– Скверно, что дело дошло до вскрытия трупа. Лучше бы его не было. Что бы ты ни говорил, но в душе ведь побаиваешься, что обнаружатся следы яда.

– Нисколько не боюсь, – спокойно возразил Филдинг. – Надеюсь, что, к счастью для вашей семьи, все обойдется, но поскольку появились некоторые сомнения, их нужно разрешить.

Стеллу такой ответ не удовлетворил.

– Да уж, для нас такое решение – страшное потрясение. И я до последнего надеялась, что ты не пойдешь на поводу у тети Гертруды. Неужели нельзя было ее остановить и прекратить это безобразие?

Брови доктора удивленно поползли вверх.

– Милая девочка, а как же быть с моей профессиональной репутацией?

– Понятия не имею. Ведь сам же сказал, что готов подписать свидетельство о смерти. Так что я не понимаю, почему ты настаиваешь на вскрытии. Предположим, обнаружатся следы яда, и что тогда? Всем известно, что ты поссорился с дядей из-за меня, и вполне вероятно, у полиции появятся основания причислить тебя к списку подозреваемых.

– Полиция может думать все что угодно, – без тени смущения согласился Филдинг. – Только придется проявить чудеса изобретательности, доказывая, что это я дал твоему дядюшке яд. Послушай, Стелла, обо мне не переживай. Уж у меня точно нет причин бояться вскрытия.

– Я совсем не то имела в виду и, разумеется, не думаю всерьез, что ты отравил дядю, – принялась оправдываться Стелла. – А только сердцем чувствую, что в любом случае нас ждут большие неприятности. Единственный приятный момент во всей истории – это возможность пожениться без скандала. Думаю, мама не станет возражать. Ее гораздо больше беспокоит судьба Гая, а не моя.

Филдинг протянул к ней руки через стол.

– Действительно, очень радостный момент.

– Именно, – кивнула Стелла. – Ненавижу скандалы и ссоры. И что бы ни говорил дядя, я все равно вышла бы за тебя замуж, но его смерть значительно облегчает дело.

Филдинг поднялся с места и, обойдя вокруг стола, встал за спиной у Стеллы.

– Позвоню Дженнеру, пусть несет следующее блюдо. – Он обнял Стеллу за плечи. – Но сначала тебя поцелую.

Стелла подняла голову, и когда Филдинг наклонился, погладила его по впалой щеке.

– И многих девушек ты так целовал? – поинтересовалась она.

– О, сотни, – рассмеялся Филдинг.

Стелла улыбнулась, а потом серьезно заметила:

– Думаю, это правда. Ведь до меня ты ухаживал за Бетти Мейсон, верно?

– Ничего подобного!

– Я не собираюсь закатывать истерику на почве ревности, – успокоила Стелла. – Можешь смело признаться во всех грехах. По-моему, ты относишься к типу мужчин, которые не могут удержаться и волочатся за каждой юбкой, если только девушка не страдает косоглазием или заячьей губой. Вероятно, после свадьбы я с тобой намучаюсь.

– А по-моему, суровые испытания предстоят мне, – шутливо возразил Филдинг, желая поддразнить Стеллу.

– Вообще-то мне будет неприятно, если после обручения со мной ты вздумаешь флиртовать с другими, – призналась Стелла.

– Буду вести себя осмотрительно, – пообещал Филдинг, направляясь к звонку.

Продолжить разговор не удалось, так как в столовую вошел Дженнер и сообщил о двух пациентах, дожидающихся доктора в приемной.

– Кто они? – поинтересовался Филдинг.

– Молодой Джоунс, сэр, и миссис Томас по поводу больной ножки маленькой дочки.

– Ну, ладно, скажи, что прием больных начинается в два, да переведи назад стрелки часов, или еще что-нибудь придумай.

– Хорошо, сэр.

– Ты вовсе не обязан сидеть здесь со мной и нарушать график, – вмешалась Стелла. – Я все равно собиралась уходить.

– Да эти люди ничего собой не представляют, могут и подождать, – с беззаботным видом заявил Филдинг.

В ясных глазах Стеллы мелькнуло осуждение.

– Неужели, Дерик, ты печешься лишь о тех, кто занимает определенное положение и может быть полезен?

– Разумеется, нет, но в данном случае у пациентов нет ничего серьезного. Хочешь еще сливок?

– Нет, спасибо. Если речь о миссис Томас из Норт-Энд-Коттидж, тебе следует немедленно к ней выйти. Она рассказывала тете Харриет, что Минни боится бинтовать ногу, что, впрочем, неудивительно. Нельзя пугать детей, верно? Когда я в детстве ходила к дантисту, он все время заставлял ждать, и от этого делалось еще страшнее.

Филдинг встал из-за стола и, отодвинув стул, посетовал:

– Вижу, вы, милая дама, твердо решили заставить меня трудиться с утра до вечера. Будет ли мне время от времени позволено спокойно пообедать, когда мы поженимся?

– Да, и не один раз, – улыбнулась Стелла, посылая ему воздушный поцелуй.

Закончив трапезу в одиночестве, Стелла возвратилась в «Тополя». Подходя к дому по подъездной дорожке, она заметила опущенные шторы на всех окнах с фасадной стороны и вскоре обнаружила, что здесь потрудились неутомимые руки тетушки Гертруды. Эта непреклонная особа уже успела вернуться в «Тополя», на сей раз в сопровождении младшей дочери Дженет.

Из-за воцарившегося в библиотеке и столовой мрака семье пришлось перекочевать в гостиную, просторную унылую комнату с задней стороны дома. Гостиная была обставлена элегантной, но весьма неудобной мебелью в стиле Людовика XV. Миссис Лэптон обсуждала с сестрой важную проблему: как лучше распорядиться одеждой Грегори Мэтьюса. Дженет, серьезная бледная девица двадцати пяти лет, изо всех сил старалась проявить чудеса остроумия по поводу наброска каминного резного украшения для особняка в Доркинге, над которым трудился кузен Гай. При виде этой картины Стелла замерла на пороге, намереваясь немедленно сбежать, но умоляющий взгляд брата заставил отказаться от крамольной мысли. Ведь ей самой удалось прекрасно пообедать, а Гай обрек себя вкушать холодную баранину с рисовым пудингом. Девушке стало жаль брата, и она отважно шагнула в комнату.

– Привет, Дженет! – поздоровалась Стелла с кузиной.

Миссис Лэптон подняла голову и, поджав губы, посмотрела на Стеллу. Она была женщиной порядочной и справедливой, а потому не имела претензий к племяннице за то, что та гораздо красивее обеих ее дочерей. Просто Гертруде было жалко смотреть, как Стелла портит цвет лица косметикой и проматывает материнские или, что куда вероятнее, дядюшкины деньги на покупку нелепой, никуда не годной одежды.

– А, это ты, Стелла! Можно поинтересоваться, где ты была?

– Да так, выходила, – уклончиво ответила девушка.

Миссис Лэптон с чувством удовлетворения подумала, что ее дочери никогда не осмелились бы на подобную грубость.

– Мне кажется, можно один день посидеть дома, – с укоризной заметила Гертруда. – И неужели у тебя нет ничего более сдержанного и соответствующего случаю, чем это легкомысленное платье?

– Представьте, ничего.

– Надо иметь черное платье.

– Хорошо, – равнодушно согласилась Стелла. – Если мама вдруг вспомнит про меня, то обязательно купит.

Миссис Лэптон выпрямилась на стуле.

– О походе твоей матушки в город лучше не упоминать, – заявила Гертруда.

Гай поднял голову, в его глазах горел гнев.

– Замолчите! – выкрикнул он со злостью.

Дженет, ненавидевшая разного рода ссоры, поспешила вмешаться:

– У тети Зои изумительный вкус! – воскликнула она. – Вот я никогда не знаю, что лучше купить. Правда, я безразлична к одежде и ювелирным украшениям. Забавно, верно? Потому что Агнесс…

– Не забавно, а трагично, – возразила Стелла, смягчая улыбкой жестокость своих слов. – В этой шляпке у тебя просто дикий вид.

– Ах, Стелла, какая ты злюка! Неужели правда так плохо?

– Истинная правда, – мстительно подтвердил Гай.

– А, понимаю, вы решили меня поддразнить, но я не обижаюсь. На свете есть множество вещей, куда более важных, чем одежда. Согласны?

– Нет, и никогда не соглашусь, – заявила Стелла. – Ты и сама прекрасно понимаешь.

– Да нет, это же одни слова! – не унималась Дженет. – На самом деле вы так не думаете. Гай показывал мне эскиз украшения над камином. Чудесная работа! Мне и в голову не пришла бы идея с зеленым мрамором. Художественный дар у меня определенно отсутствует. Посмотришь на мои рисунки, и рыдать хочется! Интересно, правда? Ведь Агнесс прекрасно рисует и, вне всякого сомнения, обладает изумительным вкусом. Кстати, мама ей сразу позвонила, как только узнала печальную новость. Агнесс шлет всем привет и соболезнования. Она бы приехала, но у малыша режутся зубки, и Агнесс боится оставить его одного.

– Куплю младенцу ценный подарок по случаю обряда крещения, – в порыве благодарности объявил Гай.

– Сумасшедший! – хихикнула Дженет. – Ты же знаешь, что ребенка давно окрестили. Милая крошка! Ему уже исполнилось полгода. Так что ничего не вый-дет, Гай, да?

Ни Гай, ни Стелла не могли придумать достойный ответ кузине, и в комнате на некоторое время воцарилось молчание, которое Дженет вскоре нарушила:

– Удивительно, как люди могут разговаривать об обыденных вещах, даже когда случается что-то ужасное. Вам так не кажется? Я думаю, мы просто еще не осознали всю глубину трагедии.

– А мне кажется, так происходит, потому что дядя всем нам безразличен, – задумчиво откликнулась Стелла.

– Ах, Стелла, как можно?! – ужаснулась Дженет.

– Но ведь это правда, – настаивала Стелла, подперев руками подбородок и слегка наморщив лоб. – При жизни его присутствие было весьма ощутимо: во-первых, дядя отвел себе роль семейного тирана, а во-вторых, являлся очень сильной личностью. И оставался при этом нам всем безразличен, потому что мы его не любили.

– А вот я всегда питала к нему симпатию, – чопорно возразила Дженет.

На некоторое время снова наступило молчание. Вдруг из противоположного конца комнаты послышался голос мисс Мэтьюс:

– Какие прелестные щеточки из слоновой кости и другие вещи! И все с инициалами «Г.М.», так что Рэндолу они не пригодятся и должны достаться Гаю. А еще мне кажется, нужно оставить какую-нибудь безделушку мистеру Рамболду в память о Грегори.

– Не понимаю, с какой стати мистер Рамболд может претендовать на личные вещи Грегори, – возмутилась миссис Лэптон.

– Ни на что он не претендует, а только мистер Рамболд – близкий друг и оставался у нас, когда миссис Рамболд уезжала погостить к сестре. Он почти член семьи, и уверена, сам так считает. Можно сказать, здесь его второй дом. Они с Грегори всегда играли в шахматы. Правда, мне всегда было не по душе, что он женился на этой женщине.

– Харриет! – оборвала сестру Гертруда, не заботясь, что ее слова могут задеть мисс Мэтьюс. – Ты неисправимая сентиментальная дура и всегда такой была.

– Может, я и дура, – парировала мисс Мэтьюс, краснея от негодования, – а только очень жаль, что мистера Рамболда нет с нами, потому что он ведет себя как настоящий мужчина, несмотря на женитьбу на этой особе. И он мог бы дать мне дельный совет.

– Я невысокого мнения о мужчинах, – безжалостно припечатала миссис Лэптон. – И по-моему, на данный момент ты в советах не нуждаешься. Пока не будет зачитано завещание, никаких действий предпринять нельзя. Не сомневаюсь, эта процедура заставит пережить неприятные моменты, но, во всяком случае, не станет потрясением для тех из нас, кто ясно понимал, что творится под самым нашим носом в течение пяти последних лет.

Стелла не могла спустить такую наглость.

– Да, – громко заявила она, – мама сегодня упомянула, что дядя был привязан к ней больше, чем к обеим сестрам.

Миссис Лэптон смерила девушку ледяным взглядом.

– Вполне могу представить, что твоя матушка именно так и сказала. Только если она воображает, что ваш дядя испытывал любовь к кому бы то ни было, кроме собственной персоны, значит, она еще более безнадежная дура, чем я думала. – После этой тирады Гертруда снова переключила внимание на сестру. – Кто-нибудь удосужился известить Рэндола о смерти дяди? – инквизиторским тоном осведомилась она.

– С какой стати меня об этом спрашивать? – отмахнулась мисс Мэтьюс. – У меня и без того полно забот и есть о чем подумать.

– Ясно лишь одно: никто из нас не хочет, чтобыприехал Рэндол, потому что тогда ситуация станет в десять раз невыносимее, чем сейчас, – заявил Гай.

– Мое мнение о Рэндоле известно всем присутствующим и ему самому, – изрекла миссис Лэптон. – Однако личные чувства значения не имеют, поскольку на данный момент всем понятно, что Рэндол является наследником Грегори. Бесспорно, теперь он глава семьи, и его нужно немедленно вызвать.

– Должна признаться, что недолюбливаю Рэндола, – соригинальничала Дженет. – Знаю, это нехорошо с моей стороны, но ничего не могу поделать. Он из тех людей, которым нельзя доверять. Сама не понимаю, почему возникает такое ощущение.

– Рэндол напоминает ласковую змею, – с беспечной улыбкой пояснила Стелла. – Весь такой льстивый и вкрадчивый, но с ядовитым жалом.

В этот момент открылась дверь, и на пороге появился Бичер.

– Мистер Рэндол Мэтьюс! – объявил он.

Глава третья

– Черт возьми! – воскликнул Гай.

На пороге появился ухоженный молодой человек красивой наружности. На секунду задержавшись в дверях, он с легкой насмешливой улыбкой окинул взглядом собравшихся родственников. Одежда вновь прибывшего отличалась безупречным вкусом, о чем свидетельствовала каждая деталь, подобранная с придирчивой трепетностью. Цвет рубашки идеально гармонировал с шелковыми носками и дорогим галстуком, являя собой настоящее произведение искусства. Фигура молодого человека отличалась элегантностью: на руках – аккуратный маникюр, иссиня-черные волосы уложены волнами волосок к волоску, а сияющие ослепительной белизной ровные зубы могли служить прекрасной рекламой зубной пасты. Совершенному облику мешали слишком тонкие губы, время от времени складывающиеся в неприятную саркастическую усмешку, но этот недостаток компенсировали прямые брови и обрамленные длинными ресницами сияющие глаза удивительного цвета. Темно-синие, очень внимательные, наполовину прикрытые полуопущенными веками, они время от времени становились беспокойными и настороженно вспыхивали. Но сейчас, рассматривая родственников, эти чудесные глаза улыбались, а их взгляд оставался безмятежным и ясным.

– Как же мне повезло! – пропел он медовым голосом. – Надо же, и моя любимая тетушка Гертруда, и прелестная кузина Дженет – все в сборе! – С поистине кошачьей грацией он подошел к миссис Лэптон и наклонился, чтобы поцеловать руку. – Милая тетя, в этой шляпке вы неотразимы.

– Правда? Ты действительно так считаешь? – бесцветным голосом поинтересовалась миссис Лэптон.

– Мое мнение по поводу вашей шляпки неизменно в течение многих лет, – любезно заверил Рэндол, направляясь к мисс Мэтьюс. – Ничего не говорите! Сам вижу, как здесь рады меня видеть. Ваши выразительные лица так и сияют счастьем. – Его критический взгляд задержался на Стелле. – Согласен, дорогая кузина, платьице миленькое, чего не скажешь о платке. Мало того, что такой оттенок серого совершенно не сочетается с твоим туалетом, так он еще и завязан безобразно. Позволь, моя радость, я покажу, как это делается.

– Благодарю, я не нуждаюсь в помощи! – Стелла резко оттолкнула протянутую руку.

– Да ты терпеть меня не можешь, верно? – улыбнулся Рэндол. – А, и ты здесь, Гай! Как поживаешь, малыш-кузен?

Гай, не выносивший подобного обращения, метнул на Рэндола сердитый взгляд.

– Полагаю, ты уже слышал известие о дядиной смерти? – холодно осведомилась миссис Лэптон. Дама кипела гневом, не успев прийти в себя после двусмысленного комплимента племянника.

– Да! – живо откликнулся Рэндол. – Вы, разумеется, заметили траурную ленту на рукаве. Я неизменно соблюдаю все условности. – Он с добродушным видом огляделся по сторонам. – Ну а теперь признавайтесь, на чьей совести смерть дядюшки? Или сами не знаете?

Заданный небрежным тоном вопрос произвел эффект разорвавшейся бомбы, и в комнате установилась напряженная тишина. Похоже, Рэндол достиг желаемой цели.

– Не вижу ничего забавного, – сурово заметила миссис Лэптон. – И вообще, сейчас не самое подходящее время для шуток в дурном тоне.

Глаза Рэндола расширились от изумления:

– Милая тетушка, с чего вы решили, что я шучу?

– Если дядю и отравили, во что я решительно отказываюсь верить, так именно у тебя больше всего мотивов для убийства, – заявила Стелла.

Рэндол достал из золотого портсигара сигарету и не спеша закурил.

– Верно, моя радость. Ты абсолютно права. Только не следует забывать одну мелочь: когда дядя умер, я находился в нескольких милях отсюда. И уж если об этом зашел разговор, можно поинтересоваться, кто пустил «утку» о дядином отравлении?

– Я настояла на посмертном вскрытии, – заявила миссис Лэптон.

– А знаете, я ведь сразу подумал, что такая мысль может прийти вам в голову, – кивнул Рэндол.

– Версия о естественном характере смерти Грегори меня никоим образом не устраивает. Я никого не обвиняю и не хочу напрасно порочить, а только очень удивлюсь, если мои подозрения не подтвердятся.

– Как известно, дражайшая тетушка, вы отличаетесь прямотой суждений, а потому не обидитесь на мою откровенность. Так вот, я нахожу ваше поведение в высшей степени назойливым.

– Неужели?

– И весьма опрометчивым, – с озабоченным видом продолжил Рэндол.

– Меня не волнует…

– Не сказать хуже – откровенно глупым. Впрочем, этого следовало ожидать.

– Если хочешь знать…

– Приобретенный за долгие годы общения с вами опыт дает мне право с уверенностью заявить, что я абсолютно не желаю знать ничего из того, что вы можете сообщить.

Пока миссис Лэптон подыскивала подходящие слова, чтобы дать достойный отпор племяннику, Стелла, сгорая от любопытства, задала давно мучивший вопрос:

– Значит, и ты думаешь, что дядю не отравили?

– Не имею ни малейшего представления, – признался Рэндол. – Этот вопрос интересует меня не больше, чем речи тетушки Гертруды.

– А, я понимаю, что ты имеешь в виду, – вмешалась Дженет. – Но если дядю все-таки отравили, мы хотим выяснить, кто в этом виновен.

– Неужели, моя прелесть? – живо поинтересовался Рэндол.

– Ну, ты же не хочешь, чтобы преступление осталось безнаказанным, правда? – растерялась Дженет.

– Конечно, если имеются сомнения, нужно непременно их развеять! – воскликнул Гай, с вызовом глядя на миссис Лэптон.

– А утром ты говорил совсем другое, – сухо заметила она.

– Не обращайте внимания на Гая, тетя Гертруда, – посоветовал Рэндол. – Он просто старается произвести на вас впечатление.

– Черт возьми, что за намеки?! Хочешь сказать, у меня есть причины стремиться замять дело? – возмутился Гай.

– Замолчи, Гай! Неужели не видишь: он просто хочет тебя разозлить, – стала успокаивать брата Стелла. Поймав насмешливый взгляд Рэндола, она спросила в лоб: – А у тебя какие причины возражать против вскрытия?

– А я и не думаю возражать! – с горячностью заверил Рэндол. – Просто оценил ситуацию с точки зрения твоих интересов.

– Моих?

– Да, моя прелесть, твоих. А также Гая, тети Харриет и даже моей премудрой тетушки Зои. Вам всем кончина дяди пришлась как нельзя более кстати. И прискорбно наблюдать, как вы смотрите в зубы дареному коню. Стелла, милая, неужели нельзя было убедить твоего услужливого приятеля-эскулапа и попросить его подписать свидетельство о смерти?

– Доктор Филдинг не нуждался в моих просьбах и собирался подписать свидетельство, – вспыхнула Стелла. – Никому, кроме тети Гертруды, не хотелось скандала.

– Зачем нам лишние разговоры! – поддержал сестру Гай. – Я, со своей стороны, сделал все, чтобы остановить это безобразие.

– Ох, малютка-кузен, не напускай на себя благочестивый вид, – попросил Рэндол. – Со стороны это выглядит тошнотворно, уж можешь поверить.

Мисс Мэтьюс, которая до сего момента то открывала, то закрывала рот в ожидании подходящей возможности вступить в разговор, неожиданно взорвалась:

– Как ты смеешь говорить, что я желала Грегори смерти?! У меня и в мыслях ничего подобного не было! Да, у нас сложились не самые теплые отношения… – Заметив, как лицо Рэндола расплывается в коварной улыбке, Харриет замолчала, а потом с дрожью в голосе выдохнула: – Ты невыносим! Совсем как отец!

– Милая тетушка, – вкрадчиво пропел Рэндол, – вы не испытывали к брату никаких родственных чувств, так же как и Стелла, Гай и даже моя премудрая тетушка Зои.

– Как и ты! – выкрикнула Стелла.

– Как и я, – покорно согласился Рэндол. – В доме не было ни одного человека, кто его любил. Ну, возможно, за исключением тети Гертруды. Так вы, тетушка, действительно его любили или это была лишь дань родственным узам?

– А вот мне дядя Грегори был очень дорог, – неосмотрительно заявила Дженет.

– Ах, как трогательно! – восхитился Рэндол. – Еще скажи, что и меня ты нежно любишь.

– Я всегда стараюсь видеть в людях хорошие черты, – с лучезарной улыбкой сообщила Дженет. – И не сомневаюсь, добрую половину твоих слов нельзя воспринимать всерьез.

Рэндол глянул на кузину с нескрываемой антипатией.

– Поздравляю, Дженет. Твой двоюродный братец и сестрица многие годы безуспешно пытались заткнуть мне рот, а удалось в этом преуспеть только тебе. Хватило одной дурацкой фразы.

– Позволь поинтересоваться, Рэндол, какова цель твоего визита помимо стремления оскорбить мою дочь?

– Ах да, конечно. Я приехал, чтобы удовлетворить вполне естественное любопытство.

– Имеешь в виду смерть дяди?

– Ничего подобного, – возразил Рэндол. – Мне сообщил о ней дядюшкин поверенный в делах, и о грядущем вскрытии тоже. А мне было интересно посмотреть на ваше поведение во время такого тяжкого испытания, а заодно узнать, почему никто не удосужился известить меня о смерти дяди.

Рэндол обвел присутствующих вопрошающим взглядом, и Гай тут же сорвался:

– Да мы просто не хотели, чтобы ты совал нос в каждую щель и создавал кучу проблем!

– О, надеюсь, ничего подобного я не совершил? – с озабоченным видом поинтересовался Рэндол.

– Уж если на то пошло, я просила Харриет сообщить тебе по приезде о смерти дяди, – с пафосом констатировала миссис Лэптон. – Так как считаю, что в сложившейся ситуации это необходимо. Разумеется, причин для скорби у тебя нет, и смерть Грегори расстроила тебя никак не больше, чем его сестер. А потому нет нужды притворяться и изображать горе, лишь потому что волей судьбы ты стал главой семейства! После прочтения завещания для этого будет достаточно времени. Кстати, Харриет, надо договориться с мистером Каррингтоном. Пусть выберет удобное время и заедет к нам. Не будь случай столь исключительным, ему следовало бы приехать сразу после похорон, но при данных обстоятельствах чем скорее он здесь появится, тем лучше.

– Рад, что наши мнения по этому вопросу совпадают, – поддержал тетушку Рэндол. – Мистер Каррингтон приезжает послезавтра.

Миссис Лэптон смотрела на племянника с нескрываемым раздражением.

– Я правильно поняла, ты сам договорился о встрече у нас за спиной?

– Именно так, – подтвердил Рэндол.

В этот момент зашла миссис Мэтьюс, и ее появление оказалось как нельзя более кстати.

– Я увидела машину и догадалась, что ты здесь. – Она протянула затянутую в перчатку руку в сторону Рэндола. – Ах, и Дженет тоже! Вижу, вся семья в сборе. Харриет, дорогая, ты не забыла распорядиться, чтобы испекли свежий торт? Помнится, вчера ничего такого не было. Но я уверена, ты обо всем позаботилась. – Она положила руку на плечо золовки. – Бедняжка Харриет! Какой невыносимо грустный день. А уж я-то как переживаю!

– Полагаю, вы отправились в город за покупками, – с суровым видом изрекла миссис Лэптон.

Миссис Мэтьюс устремила на нее полный печального упрека взгляд.

– Ах, Гертруда, я ездила за траурным платьем, если это можно назвать путешествием за покупками.

– Не подберу более подходящих слов для оценки ваших действий, – жестко парировала миссис Лэптон.

Рэндол проводил миссис Мэтьюс к креслу:

– Вы, должно быть, страшно утомились! – посочувствовал он. – По собственному опыту знаю: ничто так не изматывает, как хождение по магазинам с целью выбора одежды.

– Ах! – вздохнула миссис Мэтьюс, устраиваясь в кресле и стягивая с рук перчатки. – Разве тут до выбора? Просто берешь первое, что подходит для данного случая. Какая разница, что надеть в эти горестные дни?

– У вас прекрасная чуткая душа, тетушка Зои. Однако не сомневаюсь, что утонченный, изысканный вкус не подвел вас даже в минуты глубокой скорби.

– Не могу назвать свое состояние глубокой скорбью. – Миссис Мэтьюс устремила на Рэндола исполненный задумчивой грусти взгляд. – Трудно подобрать слова, которые точно выразят мое состояние. Пожалуй, я пребываю в меланхолии… Нет, не то. Мысли о Грегори не дают покоя.

– Ох, Зои, оставь этот нелепый высокопарный стиль и не выставляй себя на посмешище! – грубо оборвала миссис Лэптон. – Только не пытайся меня убедить, что тебя занимают, как ты изволила выразиться, мысли о Грегори. Не прошло и десяти секунд, как ты выбросила его из головы.

– Не понимаю, с какой стати Зои о нем думать! – не скрывая раздражения, встряла мисс Мэтьюс. – Грегори был моим братом, я прожила рядом с ним всю жизнь, и уж если кто и печалится, так это я! И это чистая правда! Я вот перебирала его одежду и размышляла, а не продать ли большую часть вещей. Правда, есть старое пальто, которое можно подарить садовнику, а Гай наверняка с радостью возьмет совсем новый дождевик.

– Видишь ли, дорогая, меня занимают мысли иного рода, – вздохнула миссис Мэтьюс. – Я побывала в Найтсбридже и нашла время заглянуть на пару минут в часовню. Какое умиротворение! В царившей там атмосфере было нечто особенное, не подвластное словам, но именно эта обстановка лучше всего соответствовала моему настроению.

– Вероятно, дело в ладане, – неуверенно предположила мисс Мэтьюс. – Не то чтобы он на меня действовал, только помню, как матушка зажигала в гостиной палочки с ладаном. Не понимаю, что ты забыла в римском католическом храме.

– Нам всем это не ясно, – поддержала миссис Лэптон.

– А вот я знаю, что вы имеете в виду, тетя Зои, – вмешалась Дженет, желая погасить назревающий конфликт. – Действительно, в католических храмах особая атмосфера. Разумеется, нельзя поддерживать римских католиков, но я могу представить чувства, что вы испытали.

– Нет, милая, к счастью, ты слишком молода, чтобы меня понять, – возразила миссис Мэтьюс, отвергая предложенную от чистого сердца поддержку. – Тебе неведома темная сторона жизни, и даст бог, она никогда тебя не коснется!

– Ох, мама, прекрати! – простонал Гай, морщась, как от зубной боли.

– Если эти выспренние речи имеют отношение к смерти Грегори, должна заметить, что в жизни не слышала подобного вздора! – безапелляционно заявила миссис Лэптон.

– Замолчите, тетушка Гертруда! – Рэндол поднял изящный длинный палец. – Тетушка Зои вспоминает о своем вдовстве.

– Черт бы тебя побрал! – буркнула у него за спиной Стелла.

– Да, Рэндол, представь себе, вспоминаю, – вздохнула миссис Мэтьюс. – Теперь, когда Грегори перешел в мир иной, я особенно отчетливо понимаю, что осталась одна-одинешенька на белом свете.

– Ну как же, тетушка! – Рэндол сделал жест в сторону разгневанных кузена и кузины. – А два бесценных отпрыска, которыми вас благословил Господь! Неужели вы о них забыли? – Встретившись глазами с сердитым взглядом Стеллы, он ласково шепнул: – Будешь знать, дорогая, как посылать меня к черту. Это послужит тебе уроком.

– Ах ты, мерзкий хам! – прошипела Стелла, но ее слова заглушила перебранка, вспыхнувшая между миссис Лэптон и мисс Мэтьюс.

– Спокойнее, Стелла. Держи себя в руках! – улыбнулся Рэндол.

– Хоть бы ты исчез и больше никогда не появлялся!

– Представь, как тебе будет без меня скучно, – шепнул Рэндол, отворачиваясь. – Боже мой, да никак мои любимые тетушки ссорятся?

Ссора прекратилась так же внезапно, как и началась.

– Ты намерен остаться на чай, Рэндол? – с вызовом спросила мисс Мэтьюс.

– Нет, Стелла выразила желание, чтобы я исчез и как можно дольше не появлялся, – добродушно признался Рэндол.

– Стелла, милая, уверена, ты не хотела его обидеть! – воскликнула миссис Мэтьюс.

– Что за оказия быть главой семейства! – изрек громким шепотом Рэндол. – Моя популярность растет не по дням, а по часам. – Послав собравшейся компании воздушный поцелуй, он удалился, оставив после себя чувство напряженности, которое в последующие дни лишь усилилось.

Всем членам семьи было не по себе, а информация об отправке органов Грегори Мэтьюса в министерство внутренних дел для исследования, которой доктор Филдинг поделился со Стеллой, носила весьма неутешительный характер. От томительного ожидания нервы были на пределе, и приезд мистера Каррингтона, представителя компании «Каррингтон, Радклифф и Каррингтон», который намеревался в пятницу зачитать завещание покойного, стал толчком к взрыву столь долго сдерживаемых эмоций.

Все родственники втайне лелеяли определенные надежды и были жестоко разочарованы, за исключением Рэндола. Миссис Лэптон досталась всего тысяча фунтов и написанный маслом портрет брата, который ей никогда не нравился. Кроме того, в ее заставленном мебелью доме для такой большой картины не нашлось места. В завещании Грегори Мэтьюс называл ее «любимой сестрой Гертрудой», и миссис Лэптон сочла это еще одним умышленным оскорблением. Ни одна из ее дочерей не упоминалась, а тот факт, что о Гае тоже не было сказано ни слова, служил слабым утешением. По дополнительному распоряжению к завещанию, составленному тремя неделями раньше, Стелле отписывалось две тысячи фунтов, которые она получит по достижении двадцати пяти лет, если на тот момент не будет обручена и не сочетается узами брака с доктором Филдингом. Основную часть имущества, как и следовало ожидать, унаследовал Рэндол, а в отношении миссис Мэтьюс и Харриет имелся пункт, ставший для обеих дам трагедией. Грегори Мэтьюс завещал им в совместное владение свой дом со всем, что там имеется, а также сумму, достаточную для его содержания, которой будут распоряжаться два его душеприказчика, Рэндол и мистер Джайлс Каррингтон. Осчастливленные женщины расценили выходку покойного как изощренное злодейство.

В присутствии мистера Каррингтона, которого считали человеком посторонним, все члены семейства соблюдали приличия и сдерживали рвущиеся наружу эмоции. Однако едва за ним закрылась дверь, как миссис Лэптон перешла к действиям:

– Не думайте, что я удивлена. Ничего подобного. Всю жизнь Грегори не было дела до окружающих его людей, и глупо надеяться, что смерть его изменила.

Выслушав тираду тетушки, Рэндол удивленно приподнял брови и осторожно заметил:

– Уверяю вас, тетя, этот документ не является посланием с того света.

– Спасибо, Рэндол, что просветил. Я и сама это понимаю. И нисколько не удивлюсь, если узнаю, что ты постарался на славу, когда составлялось это завещание. Назвать меня «любимой сестрой», а потом оставить свой портрет, который никогда не вызывал восторга, да и вообще мне ни к чему. Все это наводит на подозрения, что ты приложил руку к завещанию.

– А может, – вмешалась Стелла, глядя Рэндолу в глаза, – именно тебе пришла в голову блестящая мысль оставить мне две тысячи фунтов в виде удавки на шею.

– Что ты, милая, я бы не оставил тебе ни пенни, – ласково заверил Рэндол.

– А мне все равно. Не нужны мне эти паршивые две тысячи. И пальцем к ним не прикоснусь, даже если придется голодать!

Старшая дочь миссис Лэптон Агнесс Крю, приехавшая вместе с мужем на зачтение завещания, заявила:

– Я и не рассчитывала, что дядя упомянет меня в завещании, но то, что он и словом не обмолвился о малыше, сильно расстроило. В конце концов, малютка – единственный представитель третьего поколения, и дядя мог бы ему хоть что-нибудь оставить. Пусть даже какую-нибудь мелочь.

– Дорогая, он не считал моего сына членом семьи Мэтьюс, – любезным тоном утешил жену Оуэн Крю, тихий незаметный мужчина лет сорока.

– Возможно, ты прав, – согласилась Агнесс, унаследовавшая прямолинейность матери в сочетании с неотразимым добродушием младшей сестры. – Но я все-таки ношу фамилию Мэтьюс.

– Ошибаешься, любовь моя, до того как выйти за меня замуж, ты носила фамилию Лэптон.

– Ох уж эти мужчины! – жизнерадостно рассмеялась Агнесс. – На все-то у них найдется ответ. Ладно, что толку плакать над разбитым корытом? Больше об этом и не заикнусь.

– Разумное решение, дорогая, и от души надеюсь, ты будешь от него отступать не чаще трех раз на день, – с серьезным видом поддержал жену Оуэн.

Генри Лэптон, до сих пор не принимавший участия в беседе, неожиданно заметил со смущенным смешком:

– Будь благословен тот, кто ни на что не рассчитывает.

– Если желаешь, можешь считать себя отмеченным благословением, – сурово осадила его супруга. – У меня же на сей счет иное мнение. Грегори был страшным эгоистом, хоть мне и больно говорить подобные вещи о своем брате. Как только подумаю, что не будь меня, он уже лежал бы в могиле, и всем было бы наплевать, от чего именно он скончался. Жаль, что я вовремя не умыла руки и не оставила все как есть.

– Что вы, как можно! – запротестовал Рэндол. – Зачем же посыпать горящими угольями голову усопшего!

– Не вижу ничего забавного. Будь добр, Рэндол, прояви хоть каплю почтения к покойному!

– А по-моему, проклятое завещание – верх несправедливости! – с горечью воскликнул Гай. – Почему Стелле достались две тысячи фунтов, а мне ни пенни? И с какой стати Рэндол огреб львиную долю? Ведь он, как и я, не является Грегори Мэтьюсу сыном!

– Все дело в моем безумном обаянии, малыш-кузен, – пояснил Рэндол.

– Ни у кого, слышите, ни у кого нет таких веских причин для недовольства, как у меня! – дрожащим голосом выдохнула мисс Мэтьюс. – Долгие годы я всячески угождала Грегори, только бы он чувствовал себя комфортно. И никогда не сорила деньгами, отведенными на хозяйство, как многие на моем месте и поступили бы. И вот награда за труды! Какая злобная выходка с его стороны! Остается надеяться, что после смерти мы не встретимся, потому что тогда я выскажу Грегори все, что о нем думаю.

Харриет пулей вылетела из комнаты, а Рэндол тут же с дружелюбной улыбкой обратился к миссис Мэтьюс:

– А что скажет моя любимая тетушка Зои?

Миссис Мэтьюс, как всегда, оказалась на высоте.

– Мне нечего сказать, Рэндол, – промолвила она с отстраненной усталой улыбкой. – Все это время я пытаюсь забыть о бренных земных делах и дать мыслям возвышенное, глубоко духовное направление.

Генри Лэптон, считавший Зои самой очаровательной из женщин, огляделся по сторонам и, явно нервничая, с вызовом выпалил:

– Полагаю, Зои служит всем нам примером для подражания!

– Генри, – окликнула его жутким голосом супруга. – Я еду домой.

Миссис Мэтьюс некоторое время демонстрировала отстраненность от мирских забот, но, оставшись наедине с детьми, высказала свои соображения по поводу завещания:

– Нет, нам ничего не надо. Только следует думать о ближнем. Уважительное отношение к чувствам людей так много значит в нашем мрачном мире. Надеюсь, вы оба всегда будете об этом помнить. У меня нет претензий к Грегори, хотя как жена его брата могла бы на что-то рассчитывать, и многие меня бы поддержали. Насчет денег я не обольщалась и не надеялась что-либо получить. Но меня утешил бы маленький знак внимания, свидетельствующий, что обо мне не забыли. Боюсь, бедный Грегори…

– Ты этот знак получила, – дерзко возразила Стелла. – Вместе с домом в совместном владении с тетей Харриет. И это не будет тебе стоить ни пенни.

– Я не это имела в виду, милая, – с обидой, но весьма многозначительно заметила миссис Мэтьюс. – Бедняжка Грегори! У меня осталась о нем лишь добрая память! И все же он был натурой бесчувственной и так и не познал радости делать подарки. В определенном смысле он был человеком на удивление жестким. Возможно, имей он более богатое воображение… Но вряд ли бы это что-либо изменило. Иногда мне кажется, его воспитали закоренелым эгоистом. Я была очень привязана к Грегори и питала к нему самые теплые чувства, однако полагаю, он всю жизнь беспокоился лишь о собственной персоне.

– Дядюшка был жадной скотиной, – поддакнула Стелла.

– Нет, дорогая, так говорить нельзя, – ласково упрекнула мать. – Постарайся видеть в каждом человеке только хорошее. Твой дядя обладал рядом замечательных качеств, и не его вина, что порой он бывал жестоким, себялюбивым и несправедливым по отношению к людям. Характер не переделаешь, хотя некоторые стараются побороть в себе дурные наклонности.

– Ну ладно, – уступила Стелла, переводя разговор с обсуждения достоинств и недостатков дядюшки на более насущную тему. – Остается утешать себя мыслью, что тетя Харриет не будет жить вечно.

– Люди ее типа, считай, бессмертны, – возразила миссис Мэтьюс, на время забыв о христианской добродетели. – Она будет жить долго, с каждым днем становясь все более эксцентричной и несносной.

– Не грусти, мамочка! – рассмеялась Стелла. – В любом случае тетя Харриет гораздо старше тебя.

– Мне бы иметь ее здоровье, – вздохнула Зои. – К несчастью, я никогда не была сильной и крепкой, а с возрастом становлюсь все слабее. У меня больные нервы, но Харриет ни разу не посочувствовала. Я заметила, что люди, которые никогда в жизни не болели, не желают понимать, когда человеку по-настоящему плохо. И хотя я взяла за правило скрывать недомогание, иногда хочется хоть немного сострадания.

– Тетя Харриет не такая уж противная старуха, – вмешался Гай, отрываясь от книги.

– Тебе не приходится терпеть ее рядом весь день, – раздраженно заметила миссис Мэтьюс, но тут же опомнилась и уже другим тоном пояснила: – Нет, я не отрицаю ее многочисленных достоинств, но только не возьму в толк, с какой стати твой дядя решил оставить ей половину огромного особняка. Харриет жилось бы куда уютнее в маленьком домике, который принадлежал бы ей одной. Она вечно жалуется, что дом Грегори слишком большой и на его содержание уходит уйма денег. И потом, нам ведь всем хорошо известно: Харриет не умеет вести домашнее хозяйство, однако и после смерти брата будет настаивать, чтобы все шло по-прежнему.

– Но, мама, ты сама прекрасно понимаешь, что по причине слабого здоровья не можешь взвалить на свои плечи домашние дела, – тактично напомнила Стелла.

– Нет, милая, об этом нет и речи. Только не подумай, что я так беспокоюсь о здоровье. Просто считаю, что должна себя беречь и поддерживать силы ради вас с Гаем. Но если бы я могла поступить по собственному разумению, то наняла бы опытную, разбирающуюся в ведении хозяйства экономку.

– Но ведь тетя Харриет вполне отвечает этим требованиям, – неосмотрительно заикнулся Гай.

– Она абсолютно ни в чем не разбирается, – отрезвила сына миссис Мэтьюс. – А ее мания донашивать одежду до дыр и экономить на таких предметах первой необходимости, как уголь, сведет меня в могилу! Вам-то со Стеллой хорошо. У вас своя жизнь и развлечения. А в моем возрасте вполне естественно желание иметь собственный дом, где можно принять друзей, и Харриет не будет заглядывать им в рот и считать каждый съеденный кусок и выключать свет, едва пробьет одиннадцать!

– Если жизнь под одной крышей с тетей Харриет так невыносима, разве твоих доходов не хватит на покупку небольшой квартиры? – осторожно осведомилась Стелла.

– Это исключено! – решительно заявила миссис Мэтьюс. – Мне и так приходится на всем экономить.

Стелла видела, как сильно расстроена мать. До сей поры девушка не понимала, что миссис Мэтьюс жила надеждой в один прекрасный день получить «Тополя» в личную собственность. Стелла, как умела, попыталась ее утешить, но не слишком в этом преуспела, так как в глубине души была вынуждена признать, что мисс Харриет Мэтьюс – совершенно неприемлемый компаньон для дамы с характером и темпераментом ее матери. Однако, справедливости ради, нельзя также отрицать очевидный факт, что и сама миссис Мэтьюс отнюдь не является образцовой соседкой по дому. Тем не менее дочерняя любовь не позволяла Стелле спокойно выслушивать бесконечные нарекания тетушки Харриет в ее адрес. Гай же, хотя и испытывал симпатию к тетушке, всячески защищал мать от любых нападок и критики, если они не исходили от него самого или Стеллы. Таким образом, мисс Харриет Мэтьюс оказалась в невыгодном положении, когда приходится горевать в одиночестве и не с кем разделить свою печаль. Она взяла привычку бродить по дому, бурча что-то невнятное под нос, в самые неподходящие моменты извергала поток мрачных предсказаний и вела себя как человек, которому нанесли смертельную обиду. Именно в это время, по счастливой воле провидения и ко всеобщей радости, мистер Рамболд с супругой возвратились из Истбурна, где провели всю прошлую неделю.

Мисс Мэтьюс их приезд сильно обрадовал. Харриет была искренне привязана к мистеру Рамболду, который относился к ней с неизменной почтительностью и безропотно выслушивал ее пространные рассуждения, не проявляя признаков скуки. Кроме того, она свято верила в непогрешимость представителей мужского пола и часто обращалась к мистеру Рамболду за советами, которые находила весьма ценными. Брат не раз грубо насмехался над ней по этому поводу и просил не выставлять себя полной дурой, увивающейся за женатым мужчиной. Рекомендации Грегори хотя и расстраивали Харриет, однако должного действия не возымели. Мисс Мэтьюс твердо знала, что в ее отношениях с Эдвардом Рамболдом «не было ничего такого», и даже если бы у него не имелось законной супруги, она не желала бы, чтобы их связывало нечто большее, чем дружба.

Рэндол как-то заметил, что Эдвард Рамболд просто создан для роли друга семьи. Действительно, слух мистера Рамболда терзали не только стенания мисс Харриет Мэтьюс. Зои Мэтьюс, Стелла и Гай также в разной степени одаривали его своим доверием, и если этот джентльмен и находил повествования о чужих горестях и невзгодах утомительными, хорошие манеры не позволяли ему открыто выразить свои чувства.

Разумеется, мистер Рамболд прочел в газетах сообщение о смерти Грегори Мэтьюса и по возвращении домой в субботу тут же приехал в «Тополя», чтобы выразить соболезнование и предложить требующуюся в таких случаях помощь. Его сопровождала миссис Рамболд, что вызвало неудовольствие двух старших в доме дам.

«Хотела бы я знать, что он нашел в этой женщине?! А ей-то как удалось поймать его на крючок?» Эти и другие подобные фразы не сходили с языка мисс и миссис Мэтьюс. Обе леди от души сочувствовали мистеру Рамболду, несмотря на то что тот не скрывал своей любви к жене. Мисс Мэтьюс обычно называла супругу мистера Рамболда «эта женщина», а более милосердная золовка упоминала ее как «бедную миссис Рамболд» и тут же добавляла, что такой тип женщин губителен для мужчины. Иногда она выражала печаль по поводу бездетности четы Рамболд, и всем становилось понятно, что, по мнению миссис Мэтьюс, этот факт ложится очередным черным пятном на репутацию миссис Рамболд.

На самом деле трудно найти более тихую и преданную друг другу пару, чем Эдвард и Дороти Рамболд. Они мало участвовали в светской жизни Гринли-Хит, проводя большую часть времени в путешествиях, неизменно довольные обществом друг друга. Эдвард Рамболд был красивым мужчиной лет пятидесяти с посеребренными сединой волосами, правильными чертами лица и пристальным взглядом. Миссис Рамболд имела не столь впечатляющую внешность, однако люди менее пристрастные, чем мисс и миссис Мэтьюс, понимали, что именно в свое время привлекло к ней Эдварда Рамболда. «Должно быть, в молодости она была прехорошенькой», – определила Стелла.

Впрочем, миссис Рамболд и сейчас оставалась привлекательной женщиной с большими голубыми глазами и вздернутым носиком, придававшим лицу пикантность. К несчастью, она относилась к типу блондинок, которым уготовано раннее увядание, а потому искала способы омолодиться с помощью не слишком удачно подобранной краски для волос и румян. К сорока семи годам природа предопределила ей превратиться в толстушку с седыми волосами, но парикмахерское искусство и изнурительные упражнения подарили ей локоны цвета бронзы и изящество сильфиды. Миссис Рамболд питала слабость к обильному макияжу, а в последнее время завела привычку красить ресницы в ярко-синий цвет, а ногти – в вызывающий малиновый. Эта женщина была столь же добродушна, как и проста, и очень нравилась Стелле и Гаю, хотя они часто, соревнуясь друг с другом, придумывали невероятные истории из ее прошлой жизни.

Миссис Рамболд приехала в «Тополя» вместе с мужем, чтобы выразить соболезнование, и заняла место на диване в гостиной рядом с мисс Мэтьюс.

– Бедняжка! – обратилась она к Харриет. – Для вас его смерть наверняка стала тяжелым ударом. Я сама страшно расстроилась, когда прочла некролог в газете. Поначалу не поверила, пока не увидела адрес. Но и тогда не смогла в полной мере осознать. Скажи, Нед!

– Разумеется, никто этого не ожидал, верно? – предположил мистер Рамболд, и его приятный тихий голос составил разительный контраст с визгливыми нотками, проскальзывающими в речи жены.

Невинный вопрос послужил толчком для мисс Мэтьюс, которая не преминула разразиться потоком слов, в котором смешались в одну кучу тучная комплекция Грегори Мэтьюса, его пренебрежительное отношение к здоровью, съеденная в канун смерти злополучная утка, злобные выходки миссис Лэптон и скандал, связанный с вскрытием тела.

– Ах, как печально! А я ничего не знал! – расстроился мистер Рамболд. – Представляю, как вам всем неприятно.

– Но что заставило миссис Лэптон делать подобные заявления? – удивилась миссис Рамболд. – Будто кто-то и правда намеревался убить мистера Мэтьюса! Нет, иначе как злым умыслом такое поведение не назовешь! Правда, Нед?

– Думаю, она была в расстроенных чувствах, – осторожно заметил мистер Рамболд.

– Как и мы все! Только никому не пришло в голову заявить, что Грегори отравили! – возмутилась мисс Мэтьюс. – Как жаль, что вас не оказалось рядом и не к кому было обратиться за советом. Я-то с самого начала понимала, что надо срочно принять какие-то меры и прекратить это безобразие. И пусть говорят что угодно!

– Боюсь, вам все равно не удалось бы помешать, – с тихой улыбкой возразил мистер Рамболд. – И потом, если есть хоть тень сомнения, не лучше ли развеять ее как можно скорее?

– Да-да, если, конечно, она развеется, – согласилась мисс Мэтьюс. – Только мне почему-то думается, стоит начать копаться, и непременно обнаружится что-то ужасное там, где меньше всего ожидал.

– Сама мысль об отравлении Грегори совершенно абсурдна, – заявила миссис Мэтьюс. – Уж в этом я полностью уверена.

– Ну разумеется. Только ты прекрасно знаешь, что Гай с ним все время ссорился, не говоря уже о Стелле.

Слова Харриет возымели неожиданное действие: миссис Мэтьюс из добродетельной христианки превратилась в загнанную в угол тигрицу. Сидя в кресле, она резко подалась вперед, вцепившись руками в подлокотники, и во всей позе появилось что-то хищное, как у дикой кошки.

– Изволь объяснить, что ты имеешь в виду, Харриет, – приказала она грозным голосом. – Будь так добра! И не забывай, что речь идет о моих детях!

Мисс Мэтьюс не на шутку струхнула и со слезами на глазах принялась уверять, что в ее словах не было никакого подспудного смысла.

– Рада это слышать, Харриет, – успокоилась миссис Мэтьюс, снова расслабляясь в кресле.

Под безупречным макияжем было видно, как побледнело ее лицо. Гай, стоявший за креслом, наклонился к матери и, усмехнувшись, одобрительно шепнул: «Ай да мамочка, молодец!»

Миссис Мэтьюс сжала руку сына и с упреком попросила:

– Умоляю, оставь эти вульгарные выражения, дорогой. Ты же знаешь, я их не выношу.

– И нечего на меня нападать, Зои! – всхлипнула мисс Мэтьюс, роясь в карманах в поисках носового платка. – Никто не любит Гая больше меня, да и Стеллу тоже. Просто я представила, как ситуация выглядит со стороны.

К миссис Мэтьюс вернулось обычное спокойствие.

– Давай не будем больше говорить на эту тему. Никто и не ждет, что ты поймешь материнские чувства. – Она повернулась к миссис Рамболд и любезно поинтересовалась: – Полагаю, пребывание на побережье пошло вам на пользу?

– О, благодарю, я прекрасно себя чувствую! – воскликнула миссис Рамболд. – Это все Нед! Он знал, что я нуждаюсь в смене обстановки. – Она с нежностью посмотрела на мужа. – Вы и не представляете, как этот мужчина меня балует!

Миссис Мэтьюс вежливо улыбнулась, воздержавшись от комментариев, а мисс Мэтьюс, метнув в сторону гостьи полный ненависти взгляд, попросила мистера Рамболда взглянуть на отвес и с торжествующим видом увлекла его в теплицу. Харриет была страстным садоводом и теперь разрывалась между стремлением обсудить свои горести и еще более сильным желанием показать мистеру Рамболду редкие растения, которые они оба разводили, и сравнить, у кого дела идут лучше. В результате Харриет удалось и то и другое, но потом она запуталась и все протягивала мистеру Рамболду горшочки с цветами, которыми можно было без ущерба любоваться и на прежнем месте, сбивчиво рекомендуя обратить внимание на замашки миссис Мэтьюс. Ведет себя как полновластная хозяйка в доме! Будто все принадлежит ей одной! Мистер Рамболд выскользнул из расставленных Харриет сетей, сославшись на необходимость вымыть руки, и поднялся наверх, где немедленно пал жертвой миссис Мэтьюс, которая давно его поджидала.

Позже Стелла проводила обоих гостей по подъездной дороге до ворот и, поблескивая глазами, осведомилась:

– Ну как, мама успела поделиться всеми горестями после тети Харриет, которая тоже выплеснула на вас целый ушат печалей?

– Ты – непочтительная дочь, Стелла, – рассмеялся мистер Рамболд. – Да, она кое-что рассказала.

– Надеюсь, вы умиротворили обеих. Они все время действуют друг другу на нервы.

– Ничего удивительного, – добродушно согласилась миссис Рамболд. – Когда в дом приходит смерть, все расстроены, и это понятно. А тут еще добавилось расследование и прочие неприятности. Вполне естественно, что у твоей матери и тети нервы напряжены до предела.

– Как и у всех нас, – призналась Стелла. – Разумеется, дядю не отравили, но когда высказываются подобные предположения, невольно задумываешься, кто мог это совершить. Ужасно.

– На твоем месте я вообще выбросил бы такие мысли из головы, – здраво рассудил Эдвард Рамболд. – Ты же понимаешь, что доктор Филдинг гораздо компетентнее тетушки Гертруды.

– Безусловно, – согласилась Стелла. – Только если это вдруг окажется правдой и сюда придет полиция и станет задавать вопросы, не покажется ли подозрительным, что Гай и Де… что Гай и я постоянно ссорились с дядей?

– Конечно, нет, – заверил мистер Рамболд. – Ты прекрасно знаешь, что полиция не арестовывает людей только за то, что они ссорятся. Вы, юная леди, слишком увлеклись и тревожитесь раньше времени.

– Ну, остается только надеяться, что полиция здесь не появится, – неуверенно согласилась Стелла.

– Думаю, им здесь нечего делать, – подтвердил мистер Рамболд.

Однако в десять утра в понедельник в кладовую в поисках мисс Мэтьюс зашел Бичер и в зловещей тишине протянул серебряный поднос, на котором красовалась визитная карточка с именем детектива-суперинтенданта Ханнасайда из Департамента уголовного розыска, Нью-Скотленд-Ярд.

Мисс Мэтьюс испуганно вскрикнула и выронила визитную карточку, будто она была из раскаленного железа.

– Я проводил их в библиотеку, мисс, – сообщил Бичер.

Глава четвертая

В библиотеке ждали трое. Один – мужчина средних лет с тронутыми сединой волосами и глубоко посаженными глазами на широком добродушном лице; второй – худощавый, с аккуратно подстриженными усиками и тощей шеей. Третий был доктор Филдинг. Мисс Мэтьюс вошла в комнату, опираясь на руку племянника. Доктор Филдинг выступил вперед и с мрачным видом сообщил:

– Мисс Мэтьюс, к сожалению, дело оказалось серьезнее, чем я предполагал. Это суперинтендант Ханнасайд из Скотленд-Ярда, а это инспектор Дэйвис из местного полицейского участка. – Филдинг указал на мужчину с усиками.

Мисс Мэтьюс смотрела на суперинтенданта, как кролик на удава, потом испуганным шепотом пролепетала приветствие, не обращая внимания на инспектора.

– Доброе утро, – любезно откликнулся Ханнасайд. – Инспектор Дэйвис и я приехали задать несколько вопросов по поводу смерти вашего брата.

– Хотите сказать, что дядю отравили? Не верю! – воскликнул Гай. – С какой стати кому-то понадобилось его травить?

– Не знаю, мистер Мэтьюс, – спокойно ответил Ханнасайд, глядя ему в лицо. – Именно это я и намерен выяснить.

– Не может быть! – еще больше возмутился Гай. – Кто поверит в такой вздор?

– Успокойся, Гай, – вмешался в разговор доктор Филдинг. – Сомнений нет, в анализах обнаружен никотин.

– Никотин? – Гай беспомощно моргал. – Но ведь дядя не курил!

– И доктор Филдинг утверждает то же самое, – звметил Ханнасайд.

– Значит, это не утка! – воскликнула мисс Мэтьюс, к которой вновь вернулась речь.

– Утка? – в недоумении переспросил Ханнасайд.

– Она самая. Если бы утка была отравлена, мы все давно бы умерли! Как бы там ни было, у меня имеется счет на две котлеты из мяса ягненка, и все подтвердят, что я велела приготовить их для брата, хотя Грегори их даже не попробовал.

– Мисс Мэтьюс опасается, что причиной смерти ее брата стала жареная утка, которую он ел за ужином, – пояснил доктор Филдинг.

– Понятно. Нет, мисс Мэтьюс, вряд ли здесь дело в утке. Не припомните, что еще ел и пил ваш брат накануне смерти?

Харриет принялась перечислять блюда, что подавались за ужином, но Ханнасайд ее остановил:

– Нет, мисс Мэтьюс, после ужина, перед сном. Может, выпил чашечку «Оувалтина» или еще что?

– Грегори терпеть не мог напитки с солодом, – уверенно заявила мисс Мэтьюс. – Сколько раз я умоляла его попробовать, так как он страдал бессонницей, но брат никогда не прислушивался к добрым советам, даже когда был ребенком.

– А принимал ли он какие-либо средства от бессонницы? – поинтересовался Ханнасайд.

– Ох, в этом не было нужды! – воскликнула мисс Мэтьюс. – Серьезных нарушений сна не замечалось. И вообще, по-моему, дела со сном у братаобстояли куда лучше, чем он себе возомнил.

Ханнасайд глянул на доктора Филдинга, подняв брови в немом вопросе.

– Я ничего не прописывал. Возможно, мистер Мэтьюс время от времени принимал аспирин. Точно сказать не могу.

– Нет, это исключено, – заявила мисс Мэтьюс. – Грегори всегда относился отрицательно к лекарствам.

– Следовательно, насколько вам известно, в период между ужином и отходом ко сну он вообще ничего не ел и не пил? Может, что-то из напитков, виски с содовой, например?

– А, вот вы о чем! – оживилась Харриет. – Он часто выпивал стаканчик виски с содовой за полчаса до сна. То есть не всегда, но частенько. В десять вечера в гостиную приносят поднос с напитками, что, с моей точки зрения, является ненужным излишеством. Просто повод для молодежи засиживаться допоздна, пить спиртное, курить и понапрасну жечь электричество.

– Не помните, что именно пил покойный во вторник вечером, виски с содовой или какой-то другой напиток? Может, вы поможете, мистер Мэтьюс?

– Как раз пытаюсь вспомнить, – отозвался Гай. – По-моему…

– Да, Грегори пил виски, – неожиданно заявила Харриет. – Посмотрела на тебя, Гай, и вспомнила. Он попросил маленький стаканчик виски и еще велел не лить слишком много содовой. А ты, Гай, сказал, что в сифоне мало воды. Помнишь?

– Разве это было вечером перед его смертью? – нахмурился Гай.

– По-моему, да.

– Это вы, мистер Мэтьюс, приготовили для дяди напиток?

– Да, я часто это делал.

– А в котором часу он выпил виски?

– Понятия не имею! Полагаю, как обычно, примерно в половине одиннадцатого.

– Вам известно, когда именно он лег спать?

– Нет, я был в бильярдной с сестрой.

– Если в доме не было гостей, брат всегда поднимался к себе в спальню в одиннадцать, – сообщила мисс Мэтьюс. – Нас с детства приучили соблюдать режим, хотя Грегори терял уйму времени, расхаживая по комнате, перед тем как улечься спать.

– И вы не знаете, что он делал, поднявшись к себе, и когда именно лег спать?

– Разумеется, не знаю! – Мисс Мэтьюс явно вознамерилась обидеться. – Я не имела привычки шпионить за братом!

– Ничего подобного и не подразумевалось, мисс Мэтьюс, – успокоил ее Ханнасайд. – Но возможно, вы слышали, как он ходит по комнате.

– Нет, строители потрудились на славу, а кроме того, моя спальня в другом конце.

– Ясно. А чья спальня расположена рядом с комнатой мистера Мэтьюса?

– Моей золовки. Правда, между ними находится ванная, – объяснила Харриет.

– А в котором часу отправились спать вы, мистер Мэтьюс? – обратился к Гаю Ханнасайд.

– Понятия не имею, – беспечно откликнулся Гай. – Полагаю, между половиной двенадцатого и двенадцатью.

– А вы, случайно, не заметили, горел ли у дяди свет?

– Нет, не обратил внимания. Может, сестра помнит. Она поднялась к себе примерно в то же время.

– Да, хотелось бы побеседовать с мисс… с мисс Стеллой Мэтьюс, – кивнул Ханнасайд, заглядывая в записную книжку. – А также с миссис Мэтьюс, с вашего позволения.

– Мама обычно встает только после завтрака, но я схожу и предупрежу ее, – вызвался Гай и вышел из библиотеки.

Миссис Мэтьюс сидела за туалетным столиком и трудилась над сооружением прически. Увидев сына, она улыбнулась:

– Доброе утро, милый. Еще не уехал на работу?

– Куда там! И здесь дел хватает! Разве ты не слышала? Внизу сидит тип из Скотленд-Ярда и всех допрашивает!

Рука с расческой застыла в воздухе. На мгновение миссис Мэтьюс встретилась в зеркале глазами с сыном, потом положила расческу на столик и повернулась на кресле к Гаю.

– Из Скотленд-Ярда, – повторила она. – Значит, Грегори все-таки отравили.

– Да, упоминался никотин. В жизни не слышал, чтобы человека отравили никотином, но так сказал Филдинг. Сейчас суперинтендант допрашивает тетю Харриет, а потом хочет побеседовать с тобой и Стеллой. Он уже успел задать тете Харриет и мне кучу вопросов. Тетушка перепугалась до смерти, а мне все это показалось довольно забавным.

– А что рассказала Харриет? – живо поинтересовалась миссис Мэтьюс.

– Как обычно, несла всякую чушь, не имеющую к делу никакого отношения! Не считая заявления, что именно я приготовил для дяди виски с содовой в вечер перед смертью. – Гай натянуто рассмеялся. – А вообще, было бы неплохо намекнуть тетушке, чтобы поумерила прыть и не болтала попусту. А то если так и дальше пойдет, выложит полиции всю подноготную нашего семейства с момента, когда дядюшку Грегори качали в колыбели.

Миссис Мэтьюс забрала наверх волосы.

– Я немедленно иду вниз. Иди, дорогой, подожди, пока я оденусь. Да, вот еще что, Гай! Найди Стеллу и попроси зайти ко мне, хорошо? И помни, милый, чем меньше ты будешь говорить, тем лучше. Скрывать-то нам нечего, но вы со Стеллой имеете привычку распускать язык, и часто у людей складывается о вас ложное впечатление. Ради нашего общего благополучия и спокойствия, прошу, следите за своими словами и хорошенько подумайте, прежде чем что-то сказать.

– Ну, разумеется! – обиделся Гай. – Уж не думаешь ли ты, мама, что я стану выдавать семейные тайны?

– А никаких тайн и нет, дорогой. Просто предупреждаю, что не следует говорить глупости, да еще в нелепом утрированном стиле, до которого вы со Стеллой так горазды, особенно когда речь идет о дяде Грегори.

– Ладно-ладно! – успокоил Гай. – Не считай меня дурачком, мама!

Гай спустился вниз и столкнулся в коридоре с сестрой, которая о чем-то тихо беседовала с доктором Филдингом. При появлении Гая оба замолчали, а тот сразу заметил необычную бледность сестры.

– Мама просит тебя подняться к ней в спальню, – сообщил он. – Уже встречалась с шустрым детективом?

– Нет, и страшно его боюсь, – призналась Стелла.

– Ну и зря, Стелла. Он совсем не страшный, – успокоил доктор.

– Я пойду и обязательно ляпну какую-нибудь глупость. Полицейские всегда вызывали у меня ужас, – нервно хихикнула Стелла. – Знаете, несмотря на все разговоры и предположения, что же произойдет, если дядю все-таки отравили, я ни секунды не верила, что это правда. А ты, Гай? Дерик говорит, дядю убил никотин, но мне кажется, он содержится в табаке.

– Правильно, – подтвердил Гай. – Я и не знал, что можно отравить человека никотином. И часто такое случается, Филдинг?

– Не думаю, – коротко ответил доктор.

– Наверное, никотин попал к нему в организм случайно. Ведь могло так произойти? – с надеждой предположила Стелла.

– Маловероятно, – пожал плечами Филдинг.

– Ну, тогда где еще он умудрился проглотить этот яд, как не во время ужина?

– Милая девочка, я не могу ответить на твой вопрос, потому что сам не знаю.

– К чему скрытничать? – мягко упрекнула Стелла. – Мне кажется, ты притворяешься, а сам знаешь о никотине гораздо больше.

– Да нет же, мои знания о никотине весьма скудные, – оправдывался Филдинг. – Прости, если этот факт поколебал веру в мои способности, но врачу общей практики нечасто приходится иметь дело с этим ядом.

– Считайте, что вам повезло, – небрежно обронил Гай. – Ведь если бы это был обычный яд наподобие мышьяка, заподозрить в злом умысле могли вас, Дерик!

– Чего ради?! – возмутилась Стелла. – Нет никаких причин подозревать в убийстве Дерика!

– Ошибаешься, Стелла, причины есть, – улыбнулся Филдинг. – Гай абсолютно прав, и я с готовностью это признаю. Можно легко повернуть дело так, что в убийстве окажусь повинен именно я, если бы никотин относился к препаратам, что обычно имеются в распоряжении врача. Общеизвестно о плохих отношениях, сложившихся между вашим дядей и мной. Думаю, все члены семьи знают, что он угрожал устроить скандал, который губительно отразится на моей практике.

– Конечно. Только нам не следует об этом упоминать, – немного смущаясь, заметил Гай.

– Уверяю вас, нет нужды что-либо скрывать, – спокойно возразил Филдинг. – Если меня спросят, я честно расскажу всю правду. И потом, сомневаюсь, что мисс Мэтьюс проявит деликатность, присущую вам со Стеллой! – добавил он с улыбкой.

А в это время в библиотеке мисс Мэтьюс старательно подтверждала справедливость высказанных Филдингом опасений. Обнаружив в лице суперинтенданта благодарного слушателя, Харриет быстро забыла страх и рассказала ему ряд интересных подробностей, которые все члены семейства предпочли бы не предавать огласке. Для начала она поведала скорбную историю о жареной утке, потом пожаловалась на ужасный характер покойного брата и стала горько сетовать на вопиющую несправедливость завещания.

– Я-то думала, что после стольких лет, проведенных под одной крышей, брат поведет себя как приличный человек и оставит дом мне. Да только он никогда и ни с кем не считался. И ничего удивительного, что его отравили. Если бы можно было сейчас взглянуть на Грегори, уверена, он смеется над нами всеми. Так и вижу эту ехидную презрительную ухмылку! Если вас интересует мое мнение, так могу сказать, что Грегори обожал доставлять людям массу хлопот и чинить всяческие неудобства. Именно так он и поступил напоследок, позволив отравить себя досадным для всех способом, да еще оставил завещание, которое иначе чем верхом несправедливости и не назовешь.

– Вы прожили с братом долгие годы, мисс Мэтьюс?

– Да, я переехала сразу после смерти матери. Это было восемнадцать… или только семнадцать? Нет, все-таки восемнадцать лет назад. Не то чтобы я горела желанием вести его хозяйство. И если бы не сестра, я предпочла бы сама зарабатывать на жизнь, потому что с детства не ладила с Грегори. Он всегда любил командовать, и по-моему, это дурная черта характера. Правда, мое мнение никого в этой семье не интересует. Только когда долгие годы живешь надеждой, что в один прекрасный день станешь хозяйкой в доме… а потом вдруг оказывается, что придется жить под одной крышей с особой, которую меньше всего хочется видеть рядом…

– Значит, дом завещан не только вам?

– Да, пополам с золовкой, – с горестным видом кивнула мисс Мэтьюс. – О, не сомневаюсь, при встрече она покажется вам милой и очаровательной! Она всем нравится. Но я-то ее лучше знаю. Действительно, на первый взгляд она производит приятное впечатление, да только за всю свою жизнь я не встречала такой закоренелой эгоистки! Эта женщина пойдет на все, лишь бы добиться своего. Что бы она ни говорила, утешает лишь одно – завещание принесло ей такое же горькое разочарование, как и всем остальным. Я точно знаю, что Зои рассчитывала получить весь дом и деньги в придачу. – Лицо мисс Мэтьюс приняло многозначительное выражение. – И если она вздумает жаловаться на бедность, не верьте ни единому слову! Для одного человека у нее средств вполне хватает. Если вас интересует мое мнение, так денег у нее даже более чем достаточно! И вообще, могла бы отдать часть денег Гаю, а не ждать, когда это сделает дядя!

– Гаю? – задумчиво повторил Ханнасайд. – Племяннику, который пришел сюда вместе с вами?

– Ему, – подтвердила Харриет. – Какой славный мальчик! От души надеюсь, что вы не станете слушать злобные сплетни, которые распускает о нем моя сестрица. Грегори плохо относился к Гаю, и у мальчика имеются веские причины не любить дядю. А эта затея с отправкой в Южную Америку! Я нисколько не удивилась бы, если бы оказалось, что Грегори отравил Гай. Нет, конечно, он этого не делал. Я абсолютно убеждена. Уж если на то пошло, я бы скорей подумала на Рэндола. Это мой второй племянник. Только его в момент смерти Грегори здесь не было, так что, боюсь, он в список подозреваемых лиц не попадает.

Инспектор Дэйвис слушал этот красочный монолог с напряженным вниманием, но несколько с растерянным видом. Вдруг из его груди вырвался сдавленный звук, и инспектор прикрыл рот рукой. Однако суперинтендант, несмотря на веселые искорки в уголках глаз, со всей серьезностью согласился:

– Действительно, кандидатура Рэндола отпадает. По крайней мере, на данный момент. А в какую именно часть Южной Америки мистер Мэтьюс намеревался отправить племянника?

Мисс Мэтьюс, которой редко выпадало заполучить таких внимательных слушателей, не считая мистера Рамболда, с готовностью сообщила:

– Куда-то в Бразилию. Точно не помню. Совершенно не подходящее для жизни место! Гай терпеть не может каучук, и кроме того, он успешно занимается своим весьма оригинальным делом. Я имею в виду саму манеру. Ведь нельзя ждать, что только что основанный бизнес мгновенно принесет прибыль, верно?

– Полностью с вами согласен. А в чем, позвольте спросить, заключается его бизнес?

– Ну, говорят, это оформление интерьера. И хотя лично я не желаю иметь в доме позолоченный потолок и черные панели, но готова признать, что на вкус и цвет товарищей нет. Но Грегори никогда не разбирался в искусстве и, кроме того, не любил Гая. Должна признать, что и Гай частенько грубил дяде без видимой причины, хотя Грегори тоже давал множество поводов для дерзкого поведения. И опять-таки эта история с Южной Америкой! И здесь у Гая имелся повод для недовольства. Бедный мальчик впал в отчаяние и сам мне в этом признался. Ничего удивительного! Вся обстановка в целом была очень тяжелой. И хотя смерть Грегори не принесла радости, на которую все надеялись, по крайней мере, она положила конец вечным распрям и безобразиям в доме.

– Получается, что не только мистер Гай Мэтьюс конфликтовал с вашим братом, – с улыбкой заметил Ханнасайд.

– Да он был со всеми на ножах! – без обиняков заявила мисс Мэтьюс. – На свою беду, моя племянница Стелла захотела выйти замуж за доктора Филдинга, а Грегори ни с того ни с сего возненавидел беднягу. Разве можно винить сына за грехи отца! Мне не следовало затрагивать эту тему, и я не собираюсь распускать сплетни, а только было очень стыдно за поведение брата. И я прямо выразила свое мнение и заявила, что он занимается шантажом! Только не хочется об этом говорить. Прошу, не задавайте больше вопросов.

– Понимаю-понимаю, – посочувствовал Ханнасайд. – Должно быть, вам с миссис Мэтьюс пришлось тяжело. Надеюсь, она, учитывая интересы дочери, не возражает против ее брака с доктором?

Мисс Мэтьюс презрительно фыркнула:

– Не знаю, что она на самом деле думает, а только не верю ни единому ее слову. И вообще, если она о ком-то и думает, кроме собственной персоны, то это Гай, а не Стелла. Должна признать, поначалу ее реакция на намерение отослать Гая в Южную Америку приятно удивила. Я не ожидала, что Зои способна на такие сильные чувства и решится на ссору с Грегори. Был момент, когда я поверила, что их дружбе пришел конец, однако очень скоро Зои смекнула, что не сумеет заставить Грегори пойти на попятный. И тогда она мгновенно поменяла тактику и снова стала воплощением кротости. Такая тихоня, ну даже воды не замутит. Моя сестра Гертруда оказалась права. Нет, цитировать Гертруду я не собираюсь, потому что она проявила по отношению ко мне непростительную непорядочность. Сказала, что я, мол, плохо веду хозяйство, и наговорила массу других гадостей! И я рада, что Грегори оставил Гертруде только свой портрет да немного денег. Так ей и надо! Что до меня, я считаю это решение справедливым и надеюсь, что оно послужит Гертруде уроком, и впредь она не станет без разбора настаивать на посмертных вскрытиях!

Инспектор вдруг насторожился и многозначительно посмотрел на Ханнасайда. Тот чуть нахмурился и, глядя в упор на мисс Мэтьюс, спросил:

– Значит, мисс Мэтьюс, это ваша сестра передала дело коронеру?

– Ну, вообще-то коронеру позвонил доктор Филдинг, – призналась Харриет. – Но он никогда бы так не поступил, если бы не Гертруда. Он даже не подозревал, что Грегори отравили. На самом деле доктор Филдинг возражал против вскрытия, так что это все Гертруда! Вечно сует нос куда не следует! Устроила глупую шумиху, и доктору пришлось уступить. Хотелось бы знать, кому это принесло пользу? Я только хочу сказать, что Грегори мертв, и его не воскресишь, и нам только остается благодарить… ну, может, это не самое подходящее слово, но я уверена, вы понимаете, что я имею в виду.

– Прекрасно понимаю, – заверил суперинтендант. – Не могли бы вы сделать одолжение и выяснить, где сейчас доктор Филдинг? Если он еще не ушел, хотелось бы с ним побеседовать.

Мисс Мэтьюс не ожидала, что ее излияния будут так неожиданно прерваны, и испытала легкое разочарование. Однако виду не подала и послушно отправилась на поиски Филдинга, которые не заняли много времени, так как доктор все еще болтал со Стеллой в коридоре. Инспектор не успел высказать ни одного из своих соображений, а Филдинг уже пришел в библиотеку.

– Заходите, доктор, – любезно пригласил Ханнасайд. – Мне надо задать вам пару вопросов. – Он заглянул в открытую записную книжку. – Говорят, при осмотре тела покойного вы не обнаружили иных признаков, кроме тех, что обычно бывают при смерти в результате синкопе?

– Совершенно верно, – подтвердил доктор. – Вряд ли другой врач смог распознать действие яда при поверхностном осмотре.

Ханнасайд согласно кивнул:

– Мистер Мэтьюс являлся вашим пациентом, так?

– Да, около года.

– Несомненно, у вас сложились доверительные отношения с некоторыми членами семьи, а стало быть, вам известна вся подноготная.

– Даже не знаю, что ответить, – после недолгого колебания признался Филдинг. – Я нахожусь в дружеских отношениях с мисс Стеллой Мэтьюс, мы помолвлены и собираемся пожениться. Ну и я навещал ее тетю, когда ей требовалась помощь врача. Об остальных членах семьи мне мало что известно.

– Полагаю, вы знали, что в доме имеют место разногласия?

– Это ни для кого не секрет, – сдержанно откликнулся доктор.

– Думали ли вы об этих разногласиях, когда решили передать дело в руки полиции?

Доктор поднял голову и пристально посмотрел в глаза Ханнасайду.

– Вы заблуждаетесь, суперинтендант. Не я, а миссис Лэптон настояла на проведении расследования.

– Вы мне об этом не говорили, – заметил Ханнасайд.

– Прошу прощения, – вежливо извинился Филдинг. – Наверное, выскользнуло из памяти. В любом случае мне это не кажется существенным. Миссис Лэптон сама подтвердит, что я не возражал против расследования и вскрытия. Наоборот: уж коли возникли подозрения в совершении убийства, я, естественно, в числе первых стал настаивать на расследовании.

– Вы с покойным были в хороших отношениях? – задал неожиданный вопрос инспектор.

Филдинг глянул на него с некоторым удивлением.

– Нет, инспектор, в плохих, – признался он.

– Будьте добры, расскажите нам о причинах, – попросил Ханнасайд.

Филдинг старательно изучал ногти на руках.

– Поскольку задан вопрос, полагаю, я должен ответить, – произнес он наконец. – Мне это крайне неприятно, но у меня нет ни малейшего желания чинить препятствия следствию и скрывать факты, которые вы считаете важными. Мистер Мэтьюс был категорически против моей помолвки с его племянницей.

– А почему? – задал следующий вопрос инспектор.

После короткой паузы доктор сдавленным голосом произнес:

– Мистер Мэтьюс обнаружил – уж не знаю, как ему удалось, – что мой отец умер в лечебнице для хронических алкоголиков.

Признание Филдинга потрясло инспектора, и он смущенно закашлялся, а Ханнасайд бесстрастным голосом продолжил:

– Вполне понятно, вам очень неприятен наш разговор, но все же скажите, мистер Мэтьюс сообщил добытые сведения мисс Стелле?

– Для Стеллы они не имели значения, – ответил доктор.

– Ясно. Он как-то пытался контролировать ее действия?

– Что бы он ни говорил, мы все равно бы поженились, если вас это интересует. – Филдинг немного помолчал, с грустной улыбкой переводя взгляд с суперинтенданта на инспектора. – Смелее, суперинтендант, к чему ходить вокруг да около? Вас интересует, угрожал ли он разоблачением? Разумеется, угрожал, и если бы мистер Мэтьюс осуществил свои угрозы, я, безусловно, оказался бы в крайне неприятном положении.

– Благодарю, доктор. – Ханнасайд повернулся в сторону открывшейся двери.

В комнату вплыла миссис Мэтьюс в сопровождении Стеллы. Зои прелестно выглядела в черном траурном платье с белой отделкой по вороту и запястьям. Если она и завершала работу над прической второпях, по безупречно уложенным волнами волосам догадаться об этом не представлялось возможным. Миссис Мэтьюс в нерешительности задержалась на пороге:

– Ах, кажется, мы не вовремя? Простите, но сын сказал, что вы хотели меня видеть, э… суперинтендант.

– Нет-нет, вы нисколько не помешали, пожалуйста, проходите, – пригласил Ханнасайд, вставая из-за стола. – Вас, доктор, я больше не задерживаю.

Миссис Мэтьюс, дождавшись, когда Филдинг покинет библиотеку, направилась прямиком к Ханнасайду и уселась в кресло напротив, а потом грациозным жестом руки дала понять, что суперинтендант тоже может занять свое место. Стелла с восхищением следила за полными изящества движениями матери, пристроившись на подлокотнике кресла и одновременно разглядывая Ханнасайда.

– Вы также хотели повидаться с моей дочерью, верно? – осведомилась Зои, беря Стеллу за руку. – Уверена, вы не станете возражать против моего присутствия во время разговора со Стеллой, – добавила она с доверительной улыбкой. – Опасаюсь, что она страдает угрызениями совести и с ужасом ждет, что вы станете задавать неприятные вопросы относительно езды с погашенными задними габаритами!

Стелла нервно заерзала на подлокотнике.

– Мама, ну что ты!

– Видите ли, мисс Мэтьюс, моя служба не имеет к этому отношения.

– Я в курсе, – возмущенно фыркнула Стелла.

Мать сжала руку девушки сильнее, и та замолчала.

– Пожалуйста, суперинтендант, задавайте мне любые вопросы, что вас интересуют! – любезно предложила миссис Мэтьюс. – Здесь все уклоняются от обсуждения больной темы, но я считаю это необходимым и полагаю, что нужно сделать над собой усилие и преодолеть инстинктивное отвращение. Я была очень привязана к моему несчастному деверю, и его смерть потрясла меня до глубины души. Должна признаться, что не отличаюсь крепкой нервной системой, но тем не менее готова ответить на все вопросы, если, конечно, смогу.

– Благодарю, – улыбнулся Ханнасайд. – Разумеется, мне понятны ваши чувства. Ведь вы прожили под одной крышей с мистером Мэтьюсом несколько лет, правильно?

Зои в задумчивости склонила голову:

– Я живу здесь вот уже пять лет. Деверь проявил доброту и трогательную заботу, когда я оказалась в горестном положении, и уже только по этой причине я всегда буду вспоминать о нем с благодарностью.

– Отец умер пять лет назад, – перебила мать Стелла. – А дядя, вместе с мамой, был соопекуном и доверенным лицом для нас с братом.

– Понятно. И пользуясь полномочиями опекуна, мистер Мэтьюс предложил отправить вашего сына в Южную Америку, миссис Мэтьюс?

Зои удивленно подняла брови:

– Абсурдный план! Я не приняла его всерьез, суперинтендант. А вы успели наслушаться россказней моей золовки? Она добрая душа, но как вы, вероятно, заметили, склонна к преувеличению. Разумеется, я ни за что не сказала бы этого в ее присутствии, но только Харриет не понимала брата. Так часто происходит, когда люди не ладят друг с другом. Все дело в отсутствии сочувствия и способности к сопереживанию, которые помогают понять душу другого человека и его чувства. Порой мне кажется, что никто не понимал Грегори, как я.

Инспектор Дэйвис поймал красноречивый взгляд суперинтенданта и понял, что тот имел в виду. У обоих мужчин создалось впечатление, что все семейство Мэтьюс состоит исключительно из не в меру говорливых дам.

– Но разве у мистера Мэтьюса не было серьезного намерения отправить вашего сына в Бразилию? – удивился Ханнасайд.

– Конечно, деверю казалось, что это хорошая возможность для Гая, но…

– А вы были с ним согласны? – забыв о вежливости, перебил Ханнасайд.

Миссис Мэтьюс одарила его снисходительной улыбкой:

– Ни одной женщине не пришло бы в голову задать подобный вопрос, суперинтендант. Я – мать Гая и ни за что на свете не соглашусь с ним разлучиться, если на то нет очень веских причин.

– То есть вы стали возражать, миссис Мэтьюс?

– Да, пожалуй, можно назвать это и так, – с видом умудренного жизнью человека снова улыбнулась миссис Мэтьюс. – Но я уже сказала, что как никто понимала деверя и знала, что его планы закончатся ничем.

Ханнасайд переключил внимание на Стеллу. Она сидела неподвижно, потупив взгляд и поджав губы. Ханнасайд снова посмотрел на лицо миссис Мэтьюс.

– Возникали ли между вами конфликты по этому поводу?

– Хвала Господу, ни разу! – прочувствованно воскликнула Зои. – До самой смерти Грегори наши отношения ничем не омрачились и оставались такими же теплыми.

– И вы не ссорились?

– Нет, ссор не было. – Миссис Мэтьюс понизила голос. – Но возникло, как бы это лучше объяснить? Да, чувство обиды с моей стороны с примесью горечи, как ни прискорбно в этом признаться. Я не сдержалась и рассердилась на деверя, когда он впервые заговорил об отъезде в Бразилию. Обычный материнский инстинкт. Глупо с моей стороны, и слава богу, я вовремя сумела взять себя в руки. Ведь я ни минуты не сомневалась, что он ни на чем не станет настаивать против моей воли. Просто надо проявить тактичность. Вы и не представляете, какое утешение приносит мне осознание того, что до самой смерти Грегори наши отношения ничто не омрачило.

– Почему же, я вполне способен это представить, – возразил Ханнасайд.

Часом позже инспектор и суперинтендант покинули «Тополя», и Дэйвис не мог скрыть раздражения.

– Я не раз слышал, что старуха невыносима, но только миссис Мэтьюс еще хуже! – сетовал он Ханнасайду. – Будь я проклят, если понимаю, что это за штучка! Да уж!

– Согласен, случай непростой, – поддакнул Ханнасайд. – Трудно иметь дело с женщинами такого типа. Никогда не поймешь, говорят ли они правду, то, что произошло на самом деле, или выдают желаемое за действительное… привет, Хемингуэй!

Сержант Хемингуэй, энергичный мужчина с горящим взглядом, ожидал начальство за воротами. Увидев суперинтенданта, Хемингуэй подстроился под его шаг и бодро сообщил:

– Есть кое-какие соображения, шеф. Дело-то выходит препаршивое, куда хуже, чем казалось поначалу. А знаете, каким душком отдает в помещении для прислуги? Полный мрак!

Инспектор, прежде не встречавшийся с Хемингуэем, озадаченно крякнул.

– Образные выражения, – пояснил сержант. – Чтобы придать речи красочность. Ну что, шеф, удалось ухватиться за ниточку?

– Нет, пока рано делать выводы.

– Уж не знаю, рано или поздно, а только ненавижу преступления, связанные с отравлением, – выпалил сержант. – То ли дело пулевое ранение! Тут все ясно и нет толпы докторов, которые путаются под ногами и никак не могут прийти к общему согласию! А вам, инспектор, доводилось раньше сталкиваться с отравлением никотином?

– Никогда, – честно признался инспектор.

– Ох, сдается мне, если справитесь с этим делом, то во второе такое впутываться не захотите, – предрек сержант. – Впрочем, я тоже. Вот суперинтендант не верит в дурные предчувствия, а мне они сейчас покоя не дают.

– У тебя и прежде такое бывало, – раздраженно заметил Ханнасайд.

– Не стану спорить, случается, – нимало не смутившись, согласился сержант. – А вам, шеф, этот случай ничего не напоминает?

– Нет. Только раз уж начал, не томи, облегчи душу и выкладывай, что тебе пришло на ум?

Сержант, приподняв бровь, устремил на начальника многозначительный взгляд.

– Дело Верекера, – отчетливо произнес Хемингуэй.

– А оно-то здесь при чем? Там смерть наступила вследствие ножевых ранений!

– Не стану отрицать. Но когда я ознакомился с местом действия и мельком глянул на некоторых весьма живописных действующих лиц, именно этот случай и пришел на ум.

– А мне так больше всего не нравится никотин, – задумчиво произнес инспектор. – Судя по заключению, что мне показали, врачи и сами толком не понимают, как все произошло. То есть, поскольку в желудке обнаружены лишь следы никотина, врачи полагают, что мистер Мэтьюс не мог проглотить большое количество этого вещества. Однако, судя по анализу крови и состоянию рта, получается…

– Слизистая оболочка ротовой полости и язык, – с видом знатока перебил сержант. – Говорят, никотин всегда надо искать в ротовой полости, печени и почках. Для меня остается загадкой, почему люди хотят учиться на врачей.

– А вот меня интересует, каким образом никотин оказался во внутренних органах, – продолжил свою мысль инспектор.

– Вполне вероятно, что Мэтьюс вообще не глотал яд, – предположил Ханнасайд.

– Как это? – удивился инспектор.

– Известны случаи, когда никотин попал в организм посредством подкожной инъекции или даже впитался через кожу, что привело к смертельному исходу, – объяснил Ханнасайд. – Много лет назад едва не погиб целый эскадрон гусар, пытавшихся провезти контрабандой никотин в непосредственной близости с кожей.

– Ага, что я говорил! – обрадовался сержант. – Хорошенькое нам предстоит дельце, когда даже не знаешь, то ли бедняга напился этой отравы, то ли кто-то его облил! Ясно лишь одно: убийца, кем бы он ни был, определенно разбирается в ядах.

– Несомненно, – согласился Ханнасайд. – Или же почерпнул нужные сведения из книг. Думаю, при наличии элементарных знаний по химии добыть никотин не составило труда. А что удалось узнать от прислуги, Хемингуэй?

– Очень многое, – с готовностью отозвался сержант. – На мой взгляд, даже чересчур. Послушать их, так кого ни возьми из семейства, каждый с радостью воспользовался бы шансом разделаться со стариной Мэтьюсом. Похоже, покойный был настоящим тираном. Кухарка думает, что это дело рук миссис Мэтьюс в отместку за то, что старый хрыч собирался сплавить ее сынка в Бразилию. Да только что толку в ее предположениях? Должен признать, с точки зрения психологии все правильно, однако нет никакой зацепки. Ни единой улики против этой бабенки. Есть еще одна шикарная девица по имени Роза Дэвентри. Если вас, супер, интересует мое мнение, так я не стану употреблять слова, которые точно ее характеризуют, чтобы не шокировать инспектора.

– Я с ней знаком, – ухмыльнулся Дэйвис.

– Роза думает, что его отравила племянница, потому что дядя не одобрял ее намерения выйти замуж за доктора. Во всяком случае, так она объяснила, а вообще-то наш Розовый Бутончик страшно сердится, что мисс Стелла Мэтьюс создает прислуге много проблем. Потом я попытался побеседовать с младшей прислугой, сельской девушкой по фамилии Стивенс. Она по поводу случившегося ничего не думает, потому что думать ее никто не учил. Исключая пару садовников и судомойку, остается еще дворецкий. Я записал его показания, и, должен сказать, шеф, они представляют собой самое ценное из всей услышанной чепухи. Интереснее всего, что когда он отправился спать в начале двенадцатого, то увидел мисс Мэтьюс, выходящую из спальни брата.

– Правда? – удивился Ханнасайд. – Действительно интересно. А она дала понять, что не видела брата, после того как тот отправился к себе.

– Если вы находите эти сведения полезными, рад за вас, супер. Однако если вы назовете мотив, которым она руководствовалась, отправляя братца на тот свет, значит, вам известно гораздо больше, чем мне удалось выяснить.

– Она очень эксцентричная женщина, – задумчиво произнес инспектор. – Брюзга и чудачка.

– Должен заметить, что ни разу не встречал уголовного дела, когда человек совершает убийство только по причине своей эксцентричности, – заметил сержант. – Однако, возможно, придется столкнуться и с этим. Желаете дослушать до конца полученные мной сведения? Бичер также сообщил о нераспечатанной бутылке с укрепляющим средством, которая упала в раковину и разбилась. Мисс Харриет ее обнаружила и, собрав осколки, бросила их в кухонную плиту. На мой взгляд, странный поступок, но слуг он не удивил. Говорят, это одна из глупых выходок, которые время от времени совершает мисс Мэтьюс. И наконец, мое последнее пикантное открытие весьма скандального свойства. Прислуга уверяет, что доктор пьет. Дворецкий Бичер вбил себе в голову, что Мэтьюс имел зуб на Филдинга, и не видит иной причины, как чрезмерная любовь Филдинга к бутылке.

– По этому поводу доктор дал мне самые подробные объяснения, – откликнулся Ханнасайд. – В случае если Филдинг не оставит в покое его племянницу, Мэтьюс грозился рассказать, что его отец закончил дни в лечебнице для хронических алкоголиков.

– Ну и дела творятся в провинции! – восхищенно вытаращил глаза сержант. – Вообще-то подобные действия характеризуются как шантаж.

– И я так думаю, – кивнул Ханнасайд.

– А шантаж, шеф, является одним из самых сильных мотивов для убийства.

– Безусловно. Только не похоже, что Филдинг безумно влюблен в мисс Стеллу и способен ради нее совершить убийство.

– Доктор имел серьезные основания полагать, что мисс Стелла унаследует богатое состояние, – вмешался в разговор молчавший до сей поры инспектор. – Я и сам был готов биться об заклад, что Мэтьюс оставит племяннице все добро или, по крайней мере, львиную долю. – Он сосредоточенно насупил брови. – Судя по разговорам, старик ее любил. Полгода назад подарил спортивную машину «райли», а он никогда не отличался щедростью и не разбрасывался подарками.

Ханнасайд некоторое время помолчал, а потом с нескрываемым недоумением стал размышлять вслух:

– Ну почему никотин? Что за странный выбор! Филдинг посещал Мэтьюса в качестве лечащего врача, и всем известно, что старик жаловался на здоровье. Задумай Филдинг его убить, можно было действовать постепенно, и ни одна душа ничего бы не заподозрила.

– В ваших словах есть резон, – согласился Хемингуэй. – Но с другой стороны, никому и в голову не придет, что врач может использовать никотин как отраву. Что скажете, шеф?

– Мне эта мысль тоже приходила в голову, – признался Ханнасайд.

– Вот тут-то и приходит на помощь психология, – обрадовался сержант. – Каковы наши следующие действия?

– Нужно побеседовать с миссис Лэптон, старшей сестрой Мэтьюса. Известно, что именно она потребовала произвести вскрытие трупа.

– Ага, вон оно что! – еще больше оживился сержант. – Значит, наш умник здесь не при делах?

– Если ты имеешь в виду Филдинга, то это не его инициатива, – терпеливо пояснил Ханнасайд. – Но как утверждают все свидетели, он не имел ничего против и даже настаивал на вскрытии. Так что рано радоваться, мы по-прежнему топчемся на месте. Посмотрим, что скажет миссис Лэптон, а затем придется нанести визит наследнику.

– И кто же это? – поинтересовался сержант.

– Старший племянник Грегори Мэтьюса, – растягивая слова, произнес Ханнасайд. – Он живет в городе, и будет весьма любопытно с ним познакомиться. Судя по отзывам родственников, весьма неприятный джентльмен, вызывающий всеобщее раздражение.

– Вот это новость! – удивился сержант. – И каким боком он причастен к делу?

– В том-то и загвоздка, что никаким, – хмыкнул Ханнасайд. – Однако мне кажется, что именно этот джентльмен и должен иметь отношение к убийству!

Глава пятая

– Женщины! – прочувствованно воскликнул инспектор полчаса спустя. – Ох уж эти женщины!

Они только что расстались с Гертрудой Лэптон, а потому нешуточное раздражение в голосе инспектора его спутники сочли вполне простительным. Ханнасайд только рассмеялся, а сержант Хемингуэй, у которого встречи с новым типом людей всегда вызывали живейший интерес, заявил:

– Хорошенькое выдалось утро! Приятное начало дня. Кто бы мог подумать, что человек просто забавы ради способен закатить скандал в семействе, а?

– Не ради забавы, а из зависти, – поправил Ханнасайд. – И в результате она оказалась права.

– Права или нет, а только у этой женщины не было никаких оснований требовать вскрытия, – возмутился инспектор. – Неудивительно, что ее муж чувствовал себя неловко. Стыдиться, что позволил жене учинить подобное безобразие!

– Бедняга! Тем не менее, если бы не инициатива миссис Лэптон, никакого дела об убийстве и не было бы. Так что, какими бы мотивами она ни руководствовалась, грех жаловаться на бдительную леди.

Сержант в задумчивости почесал кончик носа:

– Никаких мотивов нет и в помине. Полагаю, мы имеем дело с обычной женской интуицией. Удивительные существа эти женщины.

– Неужели вы серьезно? – презрительно хмыкнул инспектор.

Сержант устремил на него испытывающий взгляд:

– Скажите, вы женаты, инспектор?

– Нет. А что?

– Вот классический пример риторического вопроса, – с философским видом заметил сержант. – Понятно, что нет, а иначе давно уверовали бы в женскую интуицию. Знаете, приступы такого просветления накатывают даже на самых лучших из женщин, и в одном случае из дюжины они оказываются правы. Вот и непреклонную Гертруду посетило подозрение, что кто-то отправил ее братца на тот свет. И если бы вы, инспектор, разбирались в женских чувствах так же хорошо, как я, то не стали бы огульно утверждать, что миссис Лэптон поступила так по злобе. Нет, ей это не свойственно! Знаете, что она подумала? «Я терпеть не могу всех, кто живет в этом доме». И уж поверьте, инспектор, если женщине придет в голову такая мысль, она в мгновение ока разовьет целую теорию и ополчится на всех домочадцев.

– Я не удивлюсь, если впоследствии выяснится, что своими действиями она хотела сбить нас со следа, – не унимался инспектор, успевший проникнуться беспричинной ненавистью к миссис Лэптон.

Сержант и Ханнасайд обменялись снисходительными взглядами.

– Вы – никудышный психолог, – заявил сержант. – Миссис Лэптон чиста.

– А мы зря потратили время! – раздраженно фыркнул инспектор. – Она не сообщила нам ничего нового. Вы согласны, суперинтендант?

Ханнасайд, слушавший их разговор вполуха, переспросил:

– Согласен? Нет, не могу согласиться ни с одним из вас. По-моему, миссис Лэптон руководствовалась не только интуицией и чувствами, и она сообщила нам некоторые ценные сведения.

– Так и знал, вы что-то выяснили, – кивнул сержант.

– Ошибаетесь, – спокойно возразил Ханнасайд. – Миссис Лэптон весьма неприятная особа, но она честна во всем до мелочей. В доме Мэтьюса мы беседовали с его родственниками, и все они были страшно напуганы и говорили то, что считали для себя наиболее безопасным. А миссис Лэптон не испытывает страха ни передо мной, ни перед любым другим полицейским. А еще она решительно не хочет кого-либо обвинять. Недоброжелательности и злобы я в ее поведении не заметил. Просто она жаждет справедливости, что придает ее показаниям особую ценность. Когда мисс Мэтьюс заявляет, что ее золовка способна на преступление, я не верю. Как не верю и миссис Мэтьюс, когда та деликатно намекает, что Харриет была бы рада убрать брата со своего пути. Но когда бескомпромиссная в своей честности Гертруда говорит, что золовка готова пойти на все, лишь бы добиться намеченной цели, я настораживаюсь и беру ее слова на заметку. Миссис Лэптон подозревает миссис Мэтьюс, ее сына Гая и доктора Филдинга.

– Одним словом, подозревает всех подряд и совершенно беспочвенно, – подвел итог инспектор.

– Вряд ли, – возразил Ханнасайд. – Она исключила из числа подозреваемых Стеллу, хотя создается впечатление, что миссис Лэптон ее не слишком жалует. Тем не менее она прямо заявила, что Стелла не способна совершить убийство, и это лишь придает вес ее подозрениям в отношении остальных троих, чья невиновность вызывает сомнения. Мне мало известно о женской интуиции, Хемингуэй, но если у миссис Лэптон возникло подозрение, что ее брата убили, то не потому, что она обнаружила нечто странное на его теле. Нет, просто она понимала, что обстановка в «Тополях» достигла высшей степени напряженности и могла привести к убийству. Именно это я и хотел выяснить.

– Верно, шеф, – согласно кивнул сержант.

Инспектор Дэйвис оказался менее сговорчивым:

– И все-таки интересно, каким образом яд попал в организм Мэтьюса? Меня это сильно беспокоит, ведь до сих пор не удалось установить, что он такого съел или выпил, чего не употребляли в пищу остальные члены семьи. Не считая укрепляющего средства, которое он, возможно, принял после ужина.

– Гай Мэтьюс мог накапать яд в стакан с виски из флакончика, который прятал в руке, – предположил Ханнасайд.

Инспектор лишь презрительно фыркнул.

– Не стоит так раздражаться, инспектор, – посоветовал Хемингуэй. – Шеф старается ухватиться за какую-то ниточку. Я прав, шеф?

– Пожалуй. Как бы там ни было, возвращаемся в город и наведываемся к Рэндолу Мэтьюсу.

Распрощавшись с инспектором Дэйвисом в полицейском участке, Ханнасайд и его подчиненный возвратились в Лондон на метро. Рэндол Мэтьюс снимал квартиру на улице в стороне от Джеймс-стрит, но в час дня, когда туда заглянул суперинтендант, хозяина не оказалось дома. Слуга, разглядывающий полицейского с явной неприязнью, отказался назвать предполагаемое время его возвращения. Ханнасайд с сержантом сделали вторую попытку, и пришли еще раз в три часа. Возле дома стоял «мерседес», и полицейские без труда догадались, что он принадлежит Рэндолу Мэтьюсу.

На сей раз слуга не вел беседу через узкую щелочку, а с недовольным видом открыл дверь и пропустил суперинтенданта со спутником.

Их проводили в небольшую комнату, убранную в серых тонах, и оставили ждать, пока Бенсон сообщит хозяину о приходе гостей.

Сержант неуверенно огляделся по сторонам и почесал подбородок краем фетровой шляпы.

– Претензия на тонкий художественный вкус, – заметил он. – Вы, шеф, когда-нибудь задумывались о значении мебели и интерьера? Взять хоть эту тахту.

– А что в ней особенного? – поинтересовался суперинтендант, бросая презрительный взгляд на упомянутый предмет, представлявший собой широкую низкую тахту, покрытую жемчужно-серым бархатом.

– Точно не скажу, – откликнулся Хемингуэй. – Будь на ней гора подушек с небрежно свисающей золотой бахромой, я бы знал, что думать. А так ума не приложу. В любом случае, шеф, эта птичка высокого полета и обожает дорогие вещи. Что скажете о картинах? Как, по-вашему, это восточный стиль?

– Китайские гравюры, – лаконично ответил Ханнасайд.

– Не удивлюсь, если и остальные мои предположения оправдаются, – согласился Хемингуэй.

В этот момент отворилась зеркальная дверь, и на пороге появился Рэндол Мэтьюс. Он направился к гостям вальяжным шагом, держа двумя пальцами визитную карточку Ханнасайда.

– Еще один элементантуража, – пробормотал сержант.

На Рэндоле был надет жемчужно-серый фланелевый костюм, идеально гармонирующий с обстановкой комнаты, хотя вряд ли он выбрал это одеяние преднамеренно. Оторвав взгляд от карточки, Рэндол пропел:

– Добрый день, суперинтендант! Добро пожаловать в мое скромное жилище. Не желаете пройти? – Он сделал жест в сторону комнаты, из которой появился. – Разумеется, приглашение относится к вам обоим. Представьте же мне своего друга.

– Сержант Хемингуэй. – Ханнасайд слегка нахмурился.

– Приветствую вас, сержант. Бенсон, возьми у сержанта шляпу.

Сержант, привыкший к разного рода ситуациям, и здесь не растерялся. Его интерес к хозяину квартиры разгорался все ярче. Вручив шляпу слуге, Хемингуэй последовал за суперинтендантом в соседнюю комнату, выходившую окнами на улицу. Создавалось впечатление, будто вся мебель здесь, за исключением книжных полок, обтянута испанской кожей.

Рэндол достал коробку с русскими сигаретами и предложил гостям. Услышав вежливый отказ, взял одну для себя и зажег, а потом указал на два кресла.

– Прошу, присаживайтесь! И прежде чем приступить к делу, умоляю, расскажите, каким образом был отравлен мой несчастный дядя!

Ханнасайд удивленно поднял брови:

– Значит, мистер Мэтьюс, вы считаете, ваш дядя был отравлен? А мне сказали, вы охарактеризовали подозрения миссис Лэптон как глупые выдумки.

– Наверняка так и было, – согласился Рэндол. – И я без колебаний повторю свои слова, если речь пойдет о заявлениях дорогой тетушки Гертруды. Но у меня прекрасная интуиция, уважаемый суперинтендант. Ваш дружеский визит наводит на мысль, что я ошибался. Я не стыжусь признавать свои ошибки, благо совершаю я их очень редко.

– Что ж, поздравляю, – сухо отозвался Ханнасайд. – Ваш дядя действительно был отравлен.

– Да, суперинтендант, разумеется. Иначе вы бы меня не навестили. Так позволите узнать, каким образом дядюшку отравили?

– Он умер в результате отравления никотином.

– Фу, как нехорошо! – воскликнул Рэндол. – Звучит пошло, даже вульгарно. Пожалуй, выброшу остаток сигареты.

– Я не собираюсь отнимать ваше время…

– Очень ценное время.

– …дольше, чем потребуется, мистер Мэтьюс. Поскольку мне известно, что вы являетесь не только наследником, но и главой семьи, счел необходимым вас навестить. Полиции нужно просмотреть бумаги покойного.

– А, так вам нужен дядюшкин поверенный в делах! – обрадовался Рэндол. – Не сомневаюсь, он вам понравится.

– Мне не известно его имя, – признался Ханнасайд. – Не окажете ли вы любезность…

– О, конечно! Его зовут Каррингтон.

Ханнасайд быстро просмотрел записную книжку.

– Каррингтон?

– Джайлс Каррингтон. Вообще-то Каррингтонов несколько, и я точно ходил в клуб на Адам-стрит для встречи с ними.

– Благодарю. Я хорошо знаю мистера Джайлса Каррингтона. А теперь будьте добры ответить на пару вопросов, и я больше не стану вас задерживать. Когда вы в последний раз виделись с дядей?

Рэндол наморщил лоб:

– А знаете, я уже прежде слышал эти слова. Вероятно, подразумевается Каррингтон-отец?

Ханнасайд чувствовал, как нарастает раздражение, но совладал с собой и с невозмутимым видом повторил вопрос:

– Так когда же?

– Вы имеете в виду «Гражданские войны»? – осведомился Рэндол. – Ох, простите, я думал, мы говорим о картинах! В последний раз я виделся с дядей Грегори в субботу перед его смертью. Это было…

– Двенадцатого мая. Вы были в тот день в Гринли-Хит?

– Действительно, был, – с содроганием признался Рэндол.

– Простите за любопытство, мистер Мэтьюс, но имеются ли конкретные причины, по которым вам запомнился этот визит? – задал вопрос Ханнасайд, заметив замешательство собеседника.

– Он оставил неизгладимый след в памяти, так как совпал с посещением моей драгоценной кузины… как же ее… миссис Крю. Нет, точно не помню.

– Больше вам нечего добавить?

– Как же, есть, – оживился Рэндол. – Это далеко не полная картина. Кузина привезла своего достойного всяческого сожаления отпрыска и решила, что я должен воспользоваться счастливым случаем и выразить неописуемое восхищение ее чадом.

Ханнасайд сделал вид, будто не заметил издевки, и, сдерживая раздражение, задал очередной вопрос:

– В тот день вы в последний раз виделись с покойным, верно?

– Да, – подтвердил Рэндол.

– У вас были хорошие отношения.

– Очень.

– Близкие отношения, мистер Мэтьюс?

– Вынужден просить вас, уважаемый суперинтендант, пояснить свою мысль.

– Хорошо, скажу по-другому. Вы пользовались доверием покойного?

– Не думаю. Есть во мне нечто не поддающееся определению, и эта особенность вызывает недоверие всего семейства к моей персоне.

– Тогда не могли бы вы оказать любезность и сообщить, имелись ли у покойного враги?

– При всем желании не могу, – любезно проворковал Рэндол. – Я также не могу сказать, были ли у него друзья.

– Вот как! – Ханнасайд, нахмурив брови, устремил на собеседника испытывающий взгляд. – А известен ли вам кто-либо, имеющий веские причины желать ему смерти?

– Кроме меня?

От неожиданности сержант подпрыгнул в кресле, а Ханнасайд задал следующий вопрос:

– А у вас такие причины имелись, мистер Мэтьюс?

Рэндол ласково улыбнулся в ответ.

– Многоуважаемый суперинтендант, ведь я – наследник, так давайте внесем ясность! Нет необходимости осторожничать и ходить вокруг да около. Я с радостью отвечу на любой вопрос, который вы сочтете нужным задать. И вообще, я горю желанием оказать посильную помощь в поимке убийцы.

– Благодарю, – процедил Ханнасайд.

– Не за что. И не стесняйтесь. Вероятно, вам хотелось бы ознакомиться с состоянием моих банковских счетов? Не могу сразу удовлетворить ваше любопытство, но немедленно вручу вам рекомендательное письмо директору банка, клиентом которого являюсь.

– Будет лучше, если вы подробно перечислите, чем занимались четырнадцатого мая, – попросил Ханнасайд.

– Нет ничего проще! Естественно, я находился в Ньюмаркете, – не замедлил с ответом Рэндол.

– Интересуетесь бегами, мистер Мэтьюс?

– Очень. – Рэндол подошел к письменному столу и стал что-то писать на листке бумаги. – Вернулся в город по окончании бегов, назначенных на половину четвертого, в обществе некоего Фрэнка Каттербака, чей адрес я вам сейчас дам. Заехал к себе на квартиру, переоделся – можете спросить у моего дворецкого Бенсона – и отправился в ресторан Дюваля, который наверняка вам хорошо известен. Метрдотель подтвердит мои слова. Там ко мне присоединились два приятеля, чьи имена и адреса я в данный момент записываю, чтобы передать вам. Из ресторана мы поехали в театр «Палладиум», ряд «В» в партере, места 8, 9 и 10. Покинули театр незадолго до конца представления. Видите ли, я – раб привычки, а потому взял такси и поехал на Саут-стрит, но по глупости не записал номер машины. На Саут-стрит я, хоть и с опозданием, посетил танцевальный вечер миссис Мэссингэм, соблюдя тем самым все правила хорошего тона. Адрес этой дамы я тоже вам передам. Часа в три я выехал с Саут-стрит, вернулся к себе и лег спать. – Рэндол поднялся из-за стола и вручил листок бумаги Ханнасайду. – И оставался в постели до того момента, когда позвонил мистер Джайлс Каррингтон, чтобы сообщить о смерти дяди, грядущей медицинской экспертизе и полицейском расследовании. А было это между одиннадцатью утра и полуднем.

Ханнасайд сложил листок и убрал в записную книжку.

– Вас эти известия удивили, мистер Мэтьюс?

– А какие чувства испытали бы вы, окажись на моем месте? – задал встречный вопрос Рэндол.

– Если бы я не имел на примете ни одного человека с серьезными мотивами для совершения убийства, определенно эта новость стала бы неожиданностью.

– А, вы, вероятно, имеете в виду наши… э… семейные разногласия, – усмехнулся Рэндол. – И которому из родственников прикажете вменить в вину злой умысел? Лично для меня все равны, никому не могу отдать предпочтения.

– Я вовсе не призываю вас обвинять членов семьи или кого бы то ни было. Благодарю за любезность, мистер Мэтьюс, однако если вам известны сведения, имеющие непосредственное отношение к делу, хотелось бы с ними ознакомиться.

Рэндол протянул руку к коробке с сигаретами, взял одну и постучал по краю ногтем большого пальца.

– Вряд ли я могу сообщить что-либо полезное, – с печальным видом изрек он.

– В таком случае не станем отнимать у вас время, – сказал Ханнасайд, поднимаясь с места.

Рэндол взял стоявший на столе колокольчик и, когда на зов пришел Бенсон, попросил апатичным тоном проводить гостей.

– Слишком уж гладко говорит, шеф, – отметил сержант Хемингуэй, спускаясь по лестнице вместе с суперинтендантом.

– Да уж, больно складно получается, – проворчал Ханнасайд.

– И алиби имеется на все случаи, – не унимался сержант. – Но как-то не слишком убедительно. Похоже, он страшно обрадовался кончине дядюшки. Попробуй найди зацепку! Да, придется попотеть!

– Вряд ли нам удастся найти что-то подозрительное. Проверь его показания, а я встречусь с мистером Каррингтоном.

– Единственный приятный момент за долгий неудачный день, если можно так выразиться. Интересная получается вещь, стоило упомянуть дело Верекера, и тут же всплывает Каррингтон. Любопытно, разводит ли по-прежнему мисс Верекер бультерьеров? Правда, за это время она успела стать миссис Каррингтон.

– Непременно спрошу, – пообещал Ханнасайд.

– Можете также выяснить судьбу младшего Верекера. Как он, еще не повесился?

Мистер Джайлс Каррингтон не заставил Ханнасайда долго ждать. Суперинтенданта проводили в кабинет, и хозяин, встав из-за заваленного бумагами стола, с улыбкой протянул ему руку:

– Вот уж действительно приятный сюрприз! Как поживаете, Ханнасайд? Присаживайтесь.

Тот пожал Каррингтону руку и, усевшись в кресло, закурил.

– А у вас как дела, мистер Каррингтон? Как миссис Каррингтон?

– Благодарю, мы оба здоровы и счастливы.

– А что мистер Верекер? Сержант Хемингуэй – помните такого? – живо интересуется его судьбой. Его карикатуры на полицейских до сих пор вызывают немалое раздражение!

– Как только дело закрыли, он уехал за границу, и я с радостью сообщаю о намечающейся свадьбе, которая состоится совсем скоро.

– С мисс Риверс, да? Чудесная новость. Передайте ему мои поздравления и наилучшие пожелания.

– С удовольствием это сделаю. Если заглянете к нам вечерком, можете поздравить его лично. В данный момент он живет у нас.

– С радостью, – улыбнулся Ханнасайд. – Только, боюсь, мое появление вызовет мучительные воспоминания. Вы согласны?

– Ну, реакцию Кеннета нельзя предугадать, – признался Джайлс. – Возможно, у него не возникнет никаких неприятных ассоциаций. – Он устремил на суперинтенданта испытывающий взгляд. – Кстати, Ханнасайд, что привело вас ко мне? Дело или просто захотелось повидать старого приятеля?

– И то и другое, – честно признался суперинтендант. – Работа с вами приносила огромное удовольствие, помните?

– Приятно слышать, но только номер не пройдет. Мне ничего не известно о покойном Грегори Мэтьюсе.

В глазах суперинтенданта загорелись искорки.

– Ладно-ладно, мистер Каррингтон, не будем играть в Шерлока Холмса! Разумеется, я пришел по делу Мэтьюса.

– Его действительно отравили?

– Да, никотином. Хотелось бы взглянуть на его бумаги.

– Хорошо. Завтра вас устроит?

Ханнасайд кивнул.

– Не можем найти ни одной зацепки. Пять дней бьемся с убийством Грегори Мэтьюса, а родственники водят меня за нос! Мистер Каррингтон, расскажите все, что знаете о Мэтьюсе.

– Мои знания весьма скудны. Он был нашим клиентом в течение пяти лет. Его делами занимался Дибби Брайант, а после его смерти он пришел к нам. Полагаю, Мэтьюс не поладил с младшим Брайантом. А нас он не слишком беспокоил. Так, незначительные поручения.

– Известно, каким образом он заработал деньги?

– Вроде был игроком на бирже. У него есть офис в Сити, и полагаю, он проделывал операции с акциями и облигациями. Начал карьеру в брокерской конторе, и ему сопутствовало везение.

– Мы заглянем к нему в офис. А известно вам что-нибудь о других членах семьи?

– Могу говорить лишь о том, что видел в доме Мэтьюсов во время оглашения завещания.

– Не слишком-то вы помогли следствию, – посетовал Ханнасайд. – А что вы думаете о Рэндоле Мэтьюсе?

Джайлс в задумчивости стряхнул пепел с сигареты.

– Ну, поскольку вы спросили… Не могу сказать, что этот молодой человек мне симпатичен.

– И мне тоже. Что о нем известно?

Мистер Каррингтон покачал головой:

– Что сказать? Он ведет светский образ жизни, а я с такими людьми не общаюсь. А вас он заинтересовал?

– Меня интересует каждый, кто имеет отношение к этому делу. Хемингуэй говорит, что тут все покрыто мраком. И потом этот проклятый никотин. Может, покойный его проглотил, а может, и нет. С тыльной стороны левой руки обнаружили глубокую царапину.

– Прямо-таки интриги в духе Борджиа! – недоверчиво фыркнул Каррингтон.

– Похоже на то, верно? Однако один из наших экспертов полагает, что яд мог попасть в организм именно этим путем. Вечером накануне смерти последней, кто видел Грегори Мэтьюса, была его сестра Харриет. Но она в этом не призналась. Можно предположить, что именно она поранила брату руку.

– Маникюрными ножницами? – усмехнулся Джайлс. – Продолжайте, приятно наблюдать, как в вас просыпаются романтические чувства.

– Понимаю, что это кажется нелепым, только мне не до шуток, мистер Каррингтон. Предположим, она случайно нанесла рану, а потом промыла лосьоном, в который добавила яд?

– Харриет Мэтьюс – это эксцентричная дама, помешанная на экономии?

– Да.

– Почему из всех подозреваемых вы выбрали именно ее? Странно! У нее не хватило бы ни ума, ни соответствующих знаний.

– Эксцентричные говорливые дамы не всегда так невинны, как кажется на первый взгляд, мистер Каррингтон. Нет, я не думаю, что это она совершила убийство. Но беда в том, что у меня вообще нет оснований заподозрить кого-либо. Если рассуждать логически, наиболее вероятным кандидатом является наследник. Рэндол живет на широкую ногу, возможно, не по средствам и, если не ошибаюсь, много играет на скачках. Умный парень и очень хладнокровный. Кроме того, он представил нам стопроцентное алиби, к которому невозможно придраться. У меня ничего нет против него. Утверждает, что о дядиной смерти узнал от вас. Как Рэндол воспринял это известие?

Джайлс на мгновение задумался.

– Видите ли, мы разговаривали по телефону, и Рэндол, по-моему, был спокоен. Я только сказал, что мистер Мэтьюс умер, и возникли некоторые подозрения относительно причины смерти, а потому будет произведено вскрытие. – Джайлс снова замолчал. – Эта новость явно вызвала у Рэндола раздражение, что вполне естественно. Кому понравится скандал, затрагивающий честь семьи?

– И что он сказал?

– Точно не помню. Что-то о некомпетентности врачей, и что ему необходимо со мной встретиться.

– И он приехал к вам в тот же день, верно? А в котором часу?

– Около часа дня. Рэндол прекрасно владел собой и хотел договориться относительно оглашения завещания и обсудить ряд других вопросов.

– Думаю, он знал, что является наследником, да?

– Безусловно! Ведь мы с ним являемся душеприказчиками.

– Скажите, он выражал озабоченность по поводу происшествия в Гринли-Хит? Хотел выяснить подробности?

– Скажу так: Рэндол проявил вполне уместное в подобных случаях любопытство, но не более. И только поинтересовался, кому в голову пришла дурацкая мысль заявить об убийстве и устроить весь этот кошмар. Но поскольку я и сам не знал, то…

– А откуда Рэндолу стало известно о возникших подозрениях? Разве не вы его просветили?

– Нет, не я. Только когда идет речь о вскрытии трупа, естественно, приходит в голову мысль об убийстве, верно? Думаю, Рэндол, как и я, догадался, что дядю могли отравить. Мне показалось, он не придает особого значения этим слухам. Только выразил уверенность, что все члены его семейства вели себя в характерной для каждого манере и что он не может не поддаться соблазну и посмотреть, как они выставляют себя дураками. Полагаю, сегодня днем он отправился в Гринли-Хит.

– Не сомневаюсь, – согласился Ханнасайд. – Вполне понятное желание. А если учесть, что в «Тополях» могли остаться улики, которые надо срочно уничтожить, намерения Рэндола становятся еще более ясными.

– Э, друг мой, да вы, оказывается, брюзга! Что-то прежде за вами не замечалось.

– Ах, мистер Каррингтон, тут и святой начнет сквернословить! Представьте себе: человека отравили вечером четырнадцатого мая, лечащий врач считает, что смерть произошла по естественным причинам, и готов подписать соответствующий документ. И вдруг один из членов семьи возражает против такого заключения и требует произвести вскрытие. Хирург тоже ничего не обнаруживает и согласен с лечащим врачом, но органы посылают в министерство внутренних дел, как того требуют правила. Никто в Гринли-Хит не воспринимает эти действия всерьез, и ни о каких официальных мерах нет и речи. И вот вам результат! Проходит пять дней, в течение которых все заинтересованные в деле не только прекрасно знали, что ведется расследование, но имели достаточно времени, чтобы избавиться от всех улик, которые могли остаться на месте преступления. В комнате покойного чистота и порядок, флакон с укрепляющим средством предусмотрительно разбит и осколки исчезли.

– А, вон оно что! – улыбнулся Джайлс. – А вам бы хотелось найти труп в первозданном виде, и чтобы в корзинке для мусора обнаружилось обвинительное письмо, а на прикроватной тумбочке стоял стакан со следами яда. А все улики находятся под замком, чтобы, как только вы появитесь, вручить вам ключ.

– Да уж, тогда нам не досталось бы столько хлопот, – невольно рассмеялся Ханнасайд. – Кстати, ведь у вас имеются ключи, принадлежавшие покойному, так?

– Верно, но я получил их только в пятницу. Рэндол передал мне ключи в ожидании результатов расследования.

– Подумать только! Предусмотрел все до мелочей, а? Мистер Рэндол Мэтьюс не сделал ни одного необдуманного шага. А все семейство люто его ненавидит. – Он постучал пальцами по столу. – Пусть в отделении проверят все материалы по мистеру Рэндолу Мэтьюсу. Вы сейчас заняты, мистер Каррингтон?

– А в чем дело?

– Проедемте со мной в офис Грегори Мэтьюса.

– Хорошо. – Джайлс глянул на часы. – Но у меня назначена встреча на пять часов, так что к этому времени я должен вернуться.

Такси подвезло их к большому многоквартирному дому в Сити. Еще при жизни Грегори Мэтьюс снял здесь небольшую однокомнатную квартиру на четвертом этаже, где и занимался делами. Из мебели в комнате находился письменный стол, пара обтянутых кожей кресел, столик с пишущей машинкой, большая корзина для бумаг, картотека и сейф. Кругом царила чистота, но воздух казался спертым по причине наглухо закрытых окон и дверей.

– Смотрите, Ханнасайд, ни одного разорванного письма, – прокомментировал Джайлс. – Чудесное современное здание, куда уборщица беспрепятственно заходит, пользуясь выданным ключом, и убирает помещение каждое утро до появления хозяина или посетителей. – Он уселся за письменный стол и стал рассматривать кольцо с ключами. – Ну, с чего хотите начать: с письменного стола, сейфа или картотечного шкафа?

Ханнасайд извлек из стола ежедневник и принялся читать.

– Пожалуй, с письменного стола, – рассеянно бросил он. – Паркер и Шелл… Вероятно, они были брокерами покойного и встречались с ним четырнадцатого мая. Только это мало что дает.

– Да, эти джентльмены – брокеры Грегори Мэтьюса, – подтвердил Джайлс, вставляя ключ в скважину верхнего ящика письменного стола. – Ну вот, готово.

– Минутку. – Ханнасайд снова перелистал ежедневник. – Ни о каких других встречах записей нет. Только каждый день записывались курсы акций на бирже. Похоже, он вкладывал деньги в разные предприятия… Понедельник тринадцатое мая, встреча с Лэптоном в полдень. – Он положил ежедневник на стол. – Лэптон? Муж сестры покойного. Интересно, зачем Грегори Мэтьюсу понадобилось с ним встречаться?

– Высушенный сморчок под каблуком у властной супруги? – поинтересовался Джайлс.

– Вот-вот, он самый. Зачем Мэтьюсу понадобилось встречаться с ним здесь, если они живут рядом? Пожалуй, стоит в этом разобраться.

Джайлс смотрел на суперинтенданта с изумлением.

– Знаете, Ханнасайд, ваш образ мышления пугает и удивляет. Да я могу назвать с десяток причин.

– Согласен. Да только лучше лишний раз проверить. Мало ли что может всплыть на поверхность. Вот вам, к примеру, известно что-нибудь о некой даме по имени Глэдис Смит, проживающей в Голдерс-Грин, Фэйрли-Корт, 531?

– В первый раз слышу это имя, – признался Джайлс, вынимая из ящика стола документы. – Она имеет какое-то отношение к делу, или вы просто хотите рассказать забавную историю?

– Ее имя и адрес записаны вот здесь девятого мая. Время не указано, так что, возможно, Мэтьюс с этой леди не встречался.

– Вы похожи на утопающего, цепляющегося за соломинку, – заметил Джайлс, с рассеянным видом просматривая бумаги.

Ханнасайд записал в блокнот адрес миссис Смит.

– Пока больше уцепиться не за что. Только вот ведь странно, слишком уж много этих соломинок. Ну что, нашли что-нибудь интересное?

– Ничего особенного, – откликнулся Джайлс.

Они вместе изучили содержимое письменного стола и занялись сейфом, где их тоже ждало разочарование. Ханнасайд забрал банковскую книжку и гроссбух и, усевшись за письменный стол, в полном молчании принялся их исследовать.

– Это занятие наводит скуку, – неожиданно заметил Джайлс, набивая табаком трубку. Ханнасайд буркнул в ответ что-то невнятное. – Ну, что там в банковской книжке? – поинтересовался Джайлс.

– На первый взгляд ничего существенного. Только записи сделаны несколько небрежно. Не везде отмечено, что именно продано для покупки очередной партии акций. – Ханнасайд со вздохом захлопнул книгу. – Пожалуй, надо изучить ее более тщательно. А теперь приступим к картотеке.

Они быстро просмотрели находившиеся там бумаги, однако никаких интересных открытий не обнаружилось. Джайлс, позевывая, порадовался, что не служит в Управлении уголовных расследований.

– Многие люди даже не подозревают, какая это нудная работа, – согласился Ханнасайд. – Мистер Каррингтон, я забираю банковскую книжку и гроссбух. Думаю, больше здесь искать нечего. Будем надеяться, что в доме у Мэтьюса нам повезет больше. Можете приехать в «Тополя» завтра в десять утра?

– И вас подвезу, – предложил Джайлс. – Полагаю, сейчас вы намерены навестить Глэдис Смит?

– Да, в отношении этой дамы следует внести ясность, – с невозмутимым видом подтвердил Ханнасайд. – Узнать, кто она такая и почему ее имя записано среди биржевых котировок и деловых встреч.

– Ну, не знаю, однако не сомневаюсь, что вы это непременно выясните, – вежливо поддакнул Джайлс. – И окажется, что она машинистка, желающая наняться на работу к Мэтьюсу. Однако ваше рвение достойно всяческого восхищения.

– Нигде не упоминается, что у него работала машинистка, – возразил Ханнасайд.

– Но это не означает, что мистер Мэтьюс не собирался воспользоваться ее услугами в будущем, – парировал Джайлс.

– Возможно, вы правы, – без тени недовольства согласился Ханнасайд.

На следующее утро, усаживаясь в машину Джайлса, Ханнасайд сообщил:

– Знаете, мистер Каррингтон, мои соломинки, похоже, начинают сплетаться в веревку. Упомянутая леди – вовсе не машинистка в поисках работы.

– Кто? – переспросил Джайлс. – Ах, вы о Глэдис Смит! Значит, вы все-таки нанесли ей визит. Ну и что она собой представляет?

Ханнасайд зажег спичку и стал раскуривать трубку.

– Очаровательная миниатюрная женщина, не слишком молодая и явно из простушек. Так сказать, милое создание, рядом с которым чувствуешь себя уютно. Красивые глаза и по-матерински добрая улыбка. – Он на мгновение замолчал, а потом, попыхивая трубкой, сообщил: – Она даже не слыхала о Грегори Мэтьюсе.

– Получается еще забавнее, чем я предполагал! – рассмеялся Джайлс. – Какой для вас удар, дорогой Ханнасайд!

– Не сказал бы, – возразил суперинтендант, утрамбовывая табак большим пальцем. – По-моему, Глэдис Смит – самое интересное открытие за последнее время. А вы, мистер Каррингтон, показываете себя не с лучшей стороны. Разве не странно, что эта леди никогда не слышала имени человека, в чьем ежедневнике фигурирует ее имя и адрес?

– Возможно, она знает Мэтьюса под другим именем, – предположил Джайлс. – Однако здесь действительно пахнет интригой. Ну и какая связь между покойным и Глэдис Смит?

– Да никакой. Она даже не узнала его на фотографии, – признался Ханнасайд. – И она не притворялась, в этом я уверен.

– Действительно, весьма занятно, – согласился Джайлс. – Однако к делу об убийстве эта информация ничего не добавляет. А куда все-таки привела веревочка, о которой вы упомянули?

– Глэдис Смит пригласила меня в гостиную, маленькую уютную комнатку с множеством подушек и всевозможных безделушек. Впрочем, нечто подобное я и ожидал увидеть. Интересно другое: на каминной полке красовался большой портрет мужчины, которого дама представила как своего мужа.

– Вероятно, так и есть, – милостиво согласился Джайлс.

– А вот мне так не кажется, – бесстрастным голосом возразил Ханнасайд. – На фотографии я узнал мистера Генри Лэптона.

Глава шестая

– Генри Лэптона? – эхом повторил Джайлс. – Неужели зять-подкаблучник? Оказывается, у него есть любовница. Вот уж действительно забавно, кто бы мог подумать!

– Ничего особо забавного тут нет, – отозвался Ханнасайд. – Фотография внушительных размеров. От Глэдис Смит я узнал немного. Сказала, что муж работает коммивояжером и часто бывает в отъезде. Говорила о нем с глубочайшим почтением. Вот бедолага!

– Кто, Генри? Похоже, он нашел утешение.

– Вряд ли счастье будет долговечным, если о его похождениях станет известно супруге.

– Куда вы клоните? Какое отношение любовные шашни Лэптона имеют к смерти Грегори Мэтьюса?

– Может, и никакого. Только не забывайте, мистер Каррингтон, что имя Глэдис Смит упомянуто в ежедневнике покойного девятого мая. А тринадцатого мая у него была назначена встреча с Лэптоном. Вам не кажется, что эти события как-то связаны между собой?

Джайлс нахмурился:

– Полагаю, Мэтьюс узнал о существовании Глэдис Смит и стал угрожать Лэптону разоблачением, если тот не образумится и не бросит любовницу. Ведь вы на это намекаете? А что, покойный был привязан к сестре?

– Похоже, он предпочитал ее всем остальным членам семейства. Кроме того, судя по отзывам близких, мистер Мэтьюс руководствовался принципом «цель оправдывает средства» и не брезговал шантажом.

– Да, он был человеком суровым, если не сказать жестоким, – подтвердил Джайлс. – Что ж, теперь, как сказал бы Кеннет, роль главного подозреваемого отводится Лэптону, что в корне меняет дело. А я-то надеялся порадовать вас занимательной новостью.

– Что за новость? – заинтересовался Ханнасайд.

– Она касается вашего приятеля Рэндола. Вчера вечером он позвонил мне, чтобы расспросить о ваших дальнейших планах. Так мне по крайней мере показалось. Как бы там ни было, сегодня он ждет нас в «Тополях».

– Зачем?

– Ну, он имеет полное право присутствовать при просмотре документов Мэтьюса, так как является одним из душеприказчиков покойного.

– Я и не возражаю против его присутствия, только хотелось бы знать, чем вызвано такое желание.

– Вот сами его и спросите, – предложил Джайлс. – А я не стал вдаваться в подробности.

– И правильно поступили, – одобрил Ханнасайд.

Вскоре Каррингтон и Ханнасайд подъехали к «Тополям», но машины Рэндола поблизости не обнаружили, зато еще на пороге дома их приветствовал командный голос миссис Лэптон. Мужская шляпа и пара коричневых кожаных перчаток на столике в прихожей свидетельствовали о присутствии ее супруга. Ханнасайд мельком глянул на шляпу и поздоровался с мисс Харриет Мэтьюс, которая вышла из библиотеки и направлялась к гостям. Она выглядела возбужденной, не скрывала недовольства и говорила еще более бессвязно, чем обычно:

– А, вот и вы! Уверена, ваш визит не имеет ко мне ни малейшего отношения. Здравствуйте, мистер Каррингтон. Я вас не заметила! Не понимаю, какое дело полиции до личных бумаг Грегори, и считаю подобное поведение весьма назойливым! Хотя кого здесь интересует мое мнение? Не надейтесь, не найдете ничего интересного, так как мне точно известно: искать здесь нечего. А если и обнаружится несколько писем по поводу бразильского дела, это ни о чем не говорит. Что бы там ни наплела моя сестрица. А уж она наверняка постаралась на славу! Кто бы сомневался!

Во время этого монолога на пороге библиотеки в сопровождении супруга появилась миссис Лэптон.

– Ни к чему выставлять себя на посмешище, Харриет, – упрекнула Гертруда сестру в присущей ей величественной манере. – Доброе утро, джентльмены. Полагаю, вы желаете просмотреть бумаги покойного брата?

– А тебя, Гертруда, это и вовсе не касается! – возмутилась мисс Мэтьюс. – Не смей обращаться со мной как с пешкой, да еще в собственном доме! Тебе вообще здесь нечего делать! Вообразила себя самой главной и рвешься командовать! Тебя сюда не звали, так что прикуси язык!

– Доброе утро, мистер Джайлс! – проворковала, спускаясь с лестницы, миссис Мэтьюс. Она одарила милой улыбкой Джайлса, а более официальную приберегла для суперинтенданта. – Какое чудное утро! Ты здесь, дорогая Гертруда, вот сюрприз! И Генри с тобой!

– Что-то ты сегодня рановато, Зои! – Харриет устремила на родственницу негодующий взгляд. – Даже удивительно! Может, расскажешь, в чем дело, а то мы теряемся в догадках!

– Возможно, это не слишком разумно с моей стороны, – вздохнула миссис Мэтьюс. – Однако в такой день все радуются, что пока еще живы. – Она снова улыбнулась Джайлсу. – Подозреваю, мистер Каррингтон, меня здесь представили старой развалиной.

– Зои, если камешек в мой огород, знай: ничего подобного я бы мистеру Каррингтону никогда не сказала, – произнесла миссис Лэптон. – И вообще не намерена обсуждать с ним твою персону. Но если все-таки придется, назову тебя не старой развалиной, а мнимой больной и великой притворщицей. Мистер Каррингтон, полагаю, ключи брата находятся у вас. Прошу пройти за мной.

– Ах, вероятно, предстоит разбирательство во всех отвратительных подробностях! – с содроганием предположила миссис Мэтьюс.

– Боюсь, что так, – любезно подтвердил Джайлс.

– Уж если кто и имеет право на возражения, так это я, а не моя золовка! – вскипела мисс Мэтьюс. – Только не подумайте, что я против. Да и с какой стати?

В этот момент в доме появился Рэндол Мэтьюс. Он пришел как нельзя кстати и, услышав последние слова тетушки, немедленно включился в разговор:

– Верно, ни у кого нет права на возражения. Господи, хотел бы я знать, что привело сюда милую тетушку Гертруду?

– Ты даже не знаешь, что здесь обсуждалось! – рассердилась мисс Мэтьюс.

– Не знаю, но чувствую, что попал в точку, – откликнулся Рэндол, переключая внимание на миссис Лэптон. – Дорогая тетушка, я вовсе не имел в виду, что вы незваная гостья. Только очень уж вас много.

– Я прекрасно поняла, что ты хотел сказать, Рэндол, – гордо заявила миссис Лэптон. – Не сомневаюсь, ты желал бы видеть меня гораздо реже, но я, мягко говоря, потрясена смертью брата не меньше остальных. И если его личная переписка прояснит дело, думаю, мне следует об этом знать.

– Если такое выдающееся событие действительно произойдет, об этом станет известно всему миру, – пообещал Рэндол. – Каррингтон, вы владеете ключами от покоев Синей Бороды, так давайте же, открывайте!

Легкомысленную шутку заглушил гул протестующих голосов. Не обращая внимания на реакцию родственников, Рэндол проводил Ханнасайда и Джайлса до дядиного кабинета и с безразличным видом наблюдал, как Каррингтон возится с замком.

– Сожалею, что приходится расстраивать дам, мистер Мэтьюс, – начал вежливый разговор Ханнасайд. – Любая семья болезненно переживает подобные события.

Рэндол скользнул взглядом по его лицу:

– Никогда не знаешь, что найдешь, верно? В жизни каждого существует немало мелочей, которые хочется похоронить и предать забвению.

– Например, мистер Мэтьюс?

– Я еще не видел дядиной переписки, – с приятной улыбкой откликнулся Рэндол.

Джайлс наконец открыл дверь, и все трое зашли в кабинет, квадратную комнату с турецким ковром и массивной мебелью. Рэндол подошел к окну, открыл его, да так и остался там, прислонившись к стене и засунув руки в карманы. Он не проявлял интереса к находкам Ханнасайда, которые действительно не представляли собой ничего занимательного. Счета, многочисленные квитанции, несколько писем, напечатанных на машинке и касающихся будущего Гая Мэтьюса в Бразилии, а также коротенькая записка от Генри Лэптона, датированная тринадцатым мая. Обнаружив записку, Джайлс молча вручил ее Ханнасайду.

Похоже, ее писали в спешке обрывочными фразами:

«По поводу нашего сегодняшнего разговора. Необходимо снова встретиться. Надеюсь, вы передумали. Предупреждаю, вы горько пожалеете, если вынудите меня прибегнуть к крайним мерам».

Ханнасайд внимательно прочел записку и уже собирался сложить ее, но тут Рэндол отошел от окна и направился к столу.

– Не возражаете, если и я взгляну? – осведомился он, забирая клочок бумаги у Ханнасайда.

– Ничего важного, – резко ответил Ханнасайд.

– Именно поэтому письмецо и вызвало ваш интерес, – с готовностью согласился Рэндол. Его голос звучал особенно сладко. Он пробежал глазами по записке и вернул суперинтенданту. – Сногсшибательный субъект!

– Мистер Мэтьюс, вам известно, о чем идет речь?

– А вам? – улыбнулся Рэндол.

– Полагаю, известно.

– Тогда зачем спрашиваете? – удивился Рэндол, разглядывая ящик стола, который выдвинул Каррингтон. – Какое разочарование! Боюсь, дядюшка уничтожил самую сенсационную переписку.

В ящике находились сваленные в кучу разные предметы. Ханнасайд извлек пачку наклеек и обнаружил под ней солнцезащитные очки в роговой оправе, разбросанные в беспорядке скрепки и тюбик клея. Помимо этого, там лежала гербовая бумага, сургуч, перочинный нож, пузырек красных чернил и рулон клейкой ленты. Суперинтендант вытряхнул содержимое ящика на стол, но больше ничего не нашел.

Рэндол, слегка нахмурившись, рассматривал находки.

– Ничем не примечательный ящик со всякой всячиной, – сообщил Джайлс и стал складывать все обратно.

– Поступайте, как считаете нужным, – любезно согласился Рэндол. – Находки не внушают оптимизма.

В остальных ящиках тоже не оказалось ничего заслуживающего внимания, и когда Джайлс задвинул на место последний, в дверь тихо постучали. В комнату робко заглянул Генри Лэптон.

– Надеюсь, я не помешал? – вежливо осведомился он. – Дело в том, что моя супруга желает знать… Мы ведь заглянули на минутку, просто хотели посмотреть, как продвигается дело, вот и все. И если в нашем присутствии нет необходимости… – Мистер Лэптон не договорил, да так и застыл на месте, переводя взгляд с Ханнасайда на Джайлса.

– Заходите, мистер Лэптон, – пригласил Ханнасайд. – Хочу задать вам пару вопросов.

Генри Лэптон закрыл за собой дверь, но дальше порога проходить не спешил.

– Да-да, разумеется, – торопливо пролепетал он. – Буду рад, если смогу помочь. Только я и сам пребываю в полном неведении и знаю не больше остальных. На удивление загадочная история! Вчера вечером я так и сказал жене. Известие о смерти Грегори стало громом среди ясного неба. В жизни не испытывал такого потрясения!

– Ну-ну, не стоит преувеличивать, – ухмыльнулся Рэндол, извлекая портсигар.

– Мистер Мэтьюс, – обратился к нему Ханнасайд. – Не смею вас больше задерживать.

– А вот мне кажется, я вам еще пригожусь, – с безмятежным видом возразил Рэндол, щелкая зажигалкой. – Возможно, я и ошибаюсь, но только вряд ли. Со мной это редко случается.

Дверь снова открылась, на сей раз без стука, и в комнату вплыла миссис Лэптон собственной персоной.

– Позвольте поинтересоваться, что здесь происходит? – спросила она недовольным тоном. – Генри, тебе прекрасно известно, что утром меня ждет множество дел. По-моему, в твоем распоряжении было более чем достаточно времени передать мою просьбу. – Нахмурившись, она бросила грозный взгляд в сторону Ханнасайда. – Если в моем присутствии нет необходимости, позвольте вас покинуть, – объявила миссис Лэптон.

– Не возражаю, – согласился Ханнасайд. – Однако мне хотелось бы переброситься парой слов с вашим супругом, если вы окажете любезность и оставите нас на несколько минут.

– С моим супругом? – удивилась миссис Лэптон. – Интересно, суперинтендант, что вы собираетесь ему сообщить?

– Видишь ли, дорогая, суперинтендант настаивает на приватной беседе, если позволишь. – Вид у Генри Лэптона был в высшей степени несчастный.

– Вот новости! – возмутилась миссис Лэптон. – Мне кажется, муж и жена – одно целое. Так что не стесняйтесь, говорите при мне, суперинтендант. У нас с мужем нет секретов друг от друга.

– Дело не в секретах, миссис Лэптон. Просто я предпочел бы…

– Если желаете что-то выяснить у мужа, говорите в моем присутствии, – перебила миссис Лэптон. – Вне всякого сомнения, я гораздо лучше осведомлена обо всем, что творится в этом доме.

– Боюсь, вы не понимаете, миссис Лэптон, – вмешался Джайлс. – Суперинтендант Ханнасайд должен придерживаться установленной процедуры. И нет…

– Генри! – воззвала к супругу миссис Лэптон, игнорируя замечание Каррингтона. – Будь любезен, объясни суперинтенданту, что не возражаешь против моего присутствия.

– Ну, дорогая, я, естественно… конечно же, я…

– Теперь нам ясно, что у него имеются возражения, и очень серьезные, – объявил Рэндол. – Поверьте, милая тетушка, вам лучше немедленно удалиться. Чутье подсказывает, что сейчас нам предстоит разоблачить двойную жизнь дяди Генри. Я, со своей стороны, абсолютно убежден, что у него есть любовница и эта связь длится много лет.

Джайлс не удержался и перевел взгляд с красивого насмешливого лица Рэндола на посеревшего от страха Генри Лэптона.

– Ты забываешься, Рэндол! – вспыхнула миссис Лэптон. – И я не намерена терпеть оскорбительные шутки в адрес мужа.

– Ах, я и не думал его оскорблять. И почему бы дядюшке не обзавестись любовницей? Вот я, например, на его месте, имея супругу, подобную вам, дражайшая тетушка Гертруда, давно завел бы сразу несколько пассий.

На мгновение Джайлс встретился взглядом с Ханнасайдом и понял, что Рэндолу наконец удалось сразить суперинтенданта наповал.

Миссис Лэптон, казалось, вот-вот лопнет от злости.

– Рэндол, либо немедленно извинись за возмутительную наглость, либо я буду вынуждена уйти. Никто еще не смел разговаривать со мной в подобном тоне!

– Мое почтение, милая тетушка! – Рэндол послал миссис Лэптон воздушный поцелуй, и та, резко развернувшись, с гордым видом удалилась из комнаты. – Вот видите, я же говорил, что могу понадобиться, а вы не верили, – небрежно бросил Рэндол, направляясь к двери.

– Постой, Рэндол! – с трудом выдавил из себя мистер Лэптон. – Что означает твоя в высшей степени сомнительная шутка?

Рэндол смерил дядю презрительным взглядом.

– Милый дядюшка, из одной передряги я вас выручил, а теперь позаботьтесь о себе сами, – небрежно кивнув, он вышел.

Джайлс намеревался последовать за ним, но Лэптон, щеки которого налились краской, остановил его:

– Прошу, останьтесь, мистер Каррингтон! Сделайте одолжение! Вы как юрист, а я…

– Я не могу взять на себя ответственность и давать вам советы, мистер Лэптон, так как присутствую здесь в качестве адвоката покойного мистера Мэтьюса.

– Понимаю-понимаю. Однако мое положение…

– Я тоже прошу вас остаться, – вмешался Ханнасайд и положил на стол письмо. – Это вы писали, мистер Лэптон?

– Я, – с несчастным видом признался Лэптон. – Да, это мое письмо. У нас с шурином возникли э… незначительные разногласия по поводу одного… личного дела. Понимаете, подобное случается и в самых благополучных семьях. Вот я и решил, что лучше нам встретиться с глазу на глаз и все обсудить. Ничего плохого и в мыслях не было.

– Встреча состоялась? – поинтересовался Ханнасайд.

– Нет! Видите ли, он умер до назначенного времени.

– А мистер Мэтьюс ответил на ваше письмо?

– Только по телефону. Сообщил, что не может со мной встретиться, – с нервным смешком признался Лэптон. – В тот момент я сильно рассердился… у шурина удивительная способность выводить людей из себя. Ну, вы понимаете, о чем речь.

– Послушайте, мистер Лэптон, – размеренным голосом начал Ханнасайд. – Вам следует кое-что понять. Ваша личная жизнь меня не касается до тех пор, пока она не имеет отношения к порученному мне делу. Уверяю, у меня нет желания вносить раздор в вашу семью и докладывать о супружеских изменах. Однако во время просмотра бумаг покойного в его кабинете, где присутствовал и мистер Каррингтон, я обнаружил в записях упоминание о некой даме по имени Глэдис Смит и адрес, по которому она проживает. Думаю, вы понимаете, что я не мог так это оставить. И вот вчера я наведался к миссис Смит домой, и все увиденное и услышанное там наводит на мысль о вашем близком с ней знакомстве.

Генри Лэптон взглянул на Джайлса в поисках поддержки, но, не получив желаемого, с вызовом спросил:

– А если и так, что из этого следует? Какая связь между делом об убийстве и моими отношениями с миссис Смит?

– Именно это я и хочу выяснить, мистер Лэптон. – Ханнасайд выдержал короткую паузу, ожидая ответа, но Лэптон не произнес ни слова, и суперинтендант продолжил: – Встреча с шурином была назначена на тринадцатое мая, так?

Лэптон беспокойно заерзал в кресле.

– Да, именно так. Но послушайте, это же смешно! Чего ради вам понадобилось впутывать сюда миссис Смит?

– Хотите убедить меня, мистер Лэптон, что ваша встреча с покойным не имела отношения к миссис Смит, чье имя и адрес я нашел вежедневнике мистера Мэтьюса?

Генри Лэптон окончательно растерялся и не знал, что сказать. Потом он упомянул адвоката, с которым намерен связаться, но тут же передумал и, переключив внимание на свое письмо к Грегори Мэтьюсу, взволнованно воскликнул:

– Да не отравлял я его! Ведь именно в этом меня подозревают! Да-да, я же вижу и признаю, что совершил глупость, когда решился написать проклятую записку! Ну хоть это вас убедит? Мне и в голову не приходило, что может случиться такое несчастье.

– Нет у меня никаких подозрений, – успокоил Ханнасайд. – Однако совершенно ясно, что в момент смерти Грегори Мэтьюса вы были с ним в ссоре, и миссис Смит имеет к ней прямое отношение. Поскольку вашего адвоката здесь нет, думаю, мистер Каррингтон посоветует быть со мной предельно откровенным.

Джайлс промолчал, а Генри Лэптон, обхватив голову руками, простонал:

– Разумеется, я не собираюсь чинить препятствия работе полиции и высоко ценю ваше доброе отношение, суперинтендант. Только сам я оказался в двусмысленном положении. Жена ни о чем не подозревает, и нужно подумать о двух дочерях. И моя главная задача…

– Поймите, мистер Лэптон, я приехал сюда не за тем, чтобы заниматься вопросами морали, – холодно пояснил Ханнасайд. – И могу со всей ответственностью утверждать лишь одно: если вы откажетесь откровенно отвечать на вопросы, о вашей связи с миссис Лэптон непременно узнают, чего не произойдет в случае добровольного признания, которое вы должны сейчас сделать.

– Да, понимаю, – горестно прошептал Лэптон. – Все правильно. Вы зададите интересующие вас вопросы, и все уладится. – Он с содроганием поднял голову. – Я знаком с миссис Смит уже несколько лет, – начал Лэптон, отводя взгляд в сторону. – Вероятно, нужно рассказать во всех подробностях. Да, конечно. Моя работа связана с постоянными разъездами по стране, а потому подворачивается множество возможностей, которые ни у кого не вызовут подозрений. Я вел себя очень осмотрительно, не знаю, как шурин узнал о нашей связи. Для меня это остается тайной. Но как бы там ни было, ему стало известно. Он пригласил меня в свой кабинет. Это показалось странным, но мистер Мэтьюс вообще был человеком неординарным, и мне даже в голову не пришло… Ну, я пришел, и тут он меня огорошил. – Лицо Лэптона исказила страдальческая гримаса. Он сжал руками колени и с трудом выдавил: – Мэтьюсу было все известно, даже день нашего последнего свидания с миссис Смит и то, что соседи по дому считают меня коммивояжером. Наверное, он провел тщательное расследование. Отпираться не было смысла. Ума не приложу, как ему удалось до всего докопаться! Мэтьюс не стеснялся в выражениях и вел себя грубо. – Лэптон замолчал и устремил на Джайлса умоляющий взгляд. – Вы же его знаете, Каррингтон. Суперинтенданту объяснять бесполезно. Надо было знать Грегори, чтобы понять.

– Мы не были близко знакомы, – признался Джайлс.

– Но вы прекрасно видели, что это за человек. Власть – ее он любил больше всего на свете! До моей жены Грегори не было дела. По крайней мере он не стал бы угрожать разоблачением, защищая интересы Гертруды. Нет, дело совсем в другом. Жестокость у него в крови, как и у всех Мэтьюсов в большей или меньшей степени. Грегори нравилось дергать за ниточки и наблюдать, как танцуют марионетки, исполняя его волю. Вот я и сказал, что со мной этот номер не пройдет. Да, я часто плясал под его дудку, но тогда речь шла о мелочах, а сейчас ситуация переменилась. Не хочу, чтобы вы сочли мои отношения с миссис Смит недостойной интрижкой. Клянусь, это не так. Миссис Смит – видите ли, она мне как жена, и если бы я мог, то непременно на ней женился. Но вы ведь понимаете, что это невозможно. У меня две дочери и определенное положение в обществе, ну и, конечно, законная жена. А недавно родился и внук. На моем месте вряд ли кто-либо решится на развод. Однако именно это я и имел в виду, когда писал Грегори. – Он указал на письмо, что лежало на столе перед Ханнасайдом.

Ханнасайд взял в руки листок.

– Эта фраза: «Вам придется горько пожалеть, если заставите меня прибегнуть к крайним мерам». Она означает, что вы серьезно обдумывали возможность развода, верно, мистер Лэптон?

– Вероятно, вы правы. Сам не знаю. Я очень расстроился и не видел выхода из этой западни. Вот и написал в надежде припугнуть Грегори. Думал, он не станет рисковать и подталкивать меня к отчаянному шагу, если поймет, что я решил остаться с Глэдис. И пусть все катится к чертям! Ведь ему не нужен громкий скандал в семействе, да и моя связь с миссис Смит нисколько не ущемляет интересы Гертруды.

– Теперь все понятно, – сказал Ханнасайд. – Вы попросили о второй встрече, но мистер Мэтьюс отказал, так?

– Отказал, – кивнул Генри Лэптон, судорожно сглатывая слюну. – Это было утром в день его смерти, тогда и состоялся наш последний телефонный разговор. Грегори звонил из своего кабинета, мы с ним так и не встретились.

– А в котором часу он звонил?

– Довольно рано, не позднее одиннадцати.

– Ясно. А что вы делали потом?

– Ничего. – Лэптон в изумлении уставился на Ханнасайда. – То есть я пошел к себе в кабинет. Понимаете, ведь у меня своя работа. Так что ничего плохого я совершить не мог.

– И вы больше не пытались увидеться с мистером Мэтьюсом, скажем, за ленчем?

– Нет, это все равно ни к чему не привело бы. Я же знаю Грегори. Я пообедал в одиночестве, так как хотел выиграть время и все еще раз обдумать.

– И где вы обедали, мистер Лэптон?

– Как обычно, в маленьком ресторанчике под названием «Виноградная лоза». Там меня знают и, уверен, подтвердят мои слова.

– А чем вы занимались после ленча?

– Разумеется, вернулся на работу. Вообще-то в тот день я ушел из офиса раньше обычного, еще до чая.

– И куда направились?

– На Голдерс-Грин. Хотел повидать миссис Смит.

– Ну да, конечно, – деликатно кашлянул Ханнасайд. – Естественно, вы намеревались обсудить с ней сложившееся положение.

– Нет, я об этом даже не упомянул. Собирался, но не смог. Все еще надеялся найти какой-то выход. И понимаете… мы никогда не затрагивали тему моей семейной жизни. Не хотелось огорчать Глэдис, вот я и промолчал о случившемся.

– Вот оно что! – хмыкнул Ханнасайд. – И в котором часу вы ушли от миссис Смит?

– Точно не скажу, но к ужину я был дома. То есть с Голдерс-Грин я сразу отправился домой.

– А чем занимались после ужина?

– К нам пришли гости, мы играли в бридж. Из дома я в тот день больше не выходил, а на следующий день мы приехали в «Тополя».

– Благодарю. – Ханнасайд с бесстрастным видом что-то быстро записывал в блокнот.

Лэптон поглядывал на него с тревогой:

– Не знаю, могу ли быть еще чем-либо полезен? Если вопросов больше нет, позвольте мне уйти. Жена будет…

– На сегодня все, – сообщил Ханнасайд.

– Тогда?.. – Генри Лэптон робко приподнялся с кресла.

– Разумеется, вы свободны, – подтвердил Ханнасайд.

Маленький человечек покинул комнату, а Джайлс, отойдя от окна, где стоял все это время, обратился к Ханнасайду:

– Вот бедняга! В какую передрягу попал по собственной глупости! Вас не устраивает его рассказ?

– Меня не устраивает его алиби.

– Что именно? Ах, вы о Глэдис Смит! Я думаю, он действительно к ней ходил. Слабая надежда найти утешение. Очень сентиментально.

– Конечно же, миссис Смит подтвердит, что Лэптон был у нее, – заметил Ханнасайд.

– Возможно, только я не совсем понимаю, как он сумел пройти в такой час в дом Мэтьюсов и не встретился ни с кем из членов семьи или прислуги. Ведь вы на это намекаете?

– Ну, ничего сложного здесь нет, – скептически усмехнулся Ханнасайд. – В этот дом, мистер Каррингтон, можно пройти не только через парадный вход. Например, сбоку имеется дверь, которая выходит из гардеробной на тропинку в саду. Всякий, кто хочет проникнуть в дом незаметно, воспользуется именно этим ходом. Нужно только улучить подходящий момент. Семья и прислуга пили в тот час чай, так что путь был свободен, и Лэптон вполне мог предвидеть такую ситуацию.

– Хорошо, только какой в его действиях смысл? – не понял Джайлс. – Грегори Мэтьюс на тот момент отсутствовал, и куда же Лэптон мог в таком случае налить яд?

– Я думаю о флаконе с тонизирующим средством, который так своевременно разбили, – предположил Ханнасайд.

– А разве Лэптон знал, где он хранится? – нахмурился Джайлс. – И каким образом и когда он умудрился разбить флакон?

– Может, и знал. А разбить его не составило труда, когда на следующее утро Лэптон приехал сюда с женой.

– Думаете, Генри Лэптон способен на подобный поступок? – усомнился Джайлс. – Слабый, бесхарактерный человечек!

– Не забывайте, мистер Каррингтон, он впал в отчаяние и сам в этом признался. Осмелюсь утверждать, эта Глэдис Смит занимает главное место в его жизни.

– Ну, полагаю, он предпочел бы убийству развод, – заметил Джайлс.

– Не могу с вами согласиться, – покачал головой Ханнасайд. – Лэптон никогда не пошел бы на такой громкий скандал. Вероятно, он любит дочерей, и если решился совершить убийство, то только в надежде выйти сухим из воды. С разводом так не получится. Вы же видели его супругу. Представляете, какой поднялся бы шум?

– Ну хорошо, но подумайте сами, – возразил Джайлс. – Убив Мэтьюса, Лэптон не мог обеспечить себе безопасность. Ведь Мэтьюс мог рассказать о его связи с миссис Смит кому-нибудь еще. Именно так он и поступил. Этот молодой хлыщ Рэндол не просто попал пальцем в небо, он точно знал, что говорит.

– Разумеется, Рэндолу все известно. Но вы заметили, как это удивило Лэптона? Вероятно, он думал, что Мэтьюс не успел разгласить его тайну. – Ханнасайд взял письмо Лэптона и положил в блокнот, а потом в задумчивости посмотрел на письменный стол и, выдвинув один из ящиков, нахмурился. В ящике находился всякий хлам. – Хотелось бы знать, что интересного нашел мистер Рэндол Мэтьюс среди этого барахла.

– А разве он чем-то заинтересовался? Я и не заметил.

– Думаю, я не ошибся. Только не знаю, нашел ли он то, что хотел, или, наоборот, не обнаружил того, что ожидал увидеть. Если отбросить в сторону обязанности душеприказчика, которыми Рэндол не слишком себя обременяет, с какой стати он вдруг загорелся желанием присутствовать вместе с нами при просмотре дядиных бумаг? Думал, мы что-то найдем? Но что именно?

– Возможно, вот это самое письмо Лэптона.

Ханнасайд на мгновение задумался над словами Джайлса.

– Вполне вероятно, что и так, если старик Мэтьюс доверил ему семейные тайны. Только что из содержимого ящика может вызвать интерес?

– Может быть, вы правы, предположив, что этот предмет на данный момент в ящике отсутствует.

– Да, кто знает. Но я заметил одну странность, которая бросается в глаза: ни в доме, ни в офисе Мэтьюса не сохранилось никакой старой переписки.

– Некоторые люди имеют обыкновение рвать письма, как только на них ответят, – предположил Джайлс. – А вы думаете, кто-то успел покопаться в бумагах Мэтьюса?

– У меня пока нет предположений на этот счет. Однако если Мэтьюс лично уничтожал все письма, это, должно быть, перешло у него в манию.

– Значит, поработала разрушительная рука Рэндола, – весело предположил Джайлс.

Ханнасайд невольно улыбнулся в ответ:

– Понимаю. Вы решили, что я именно его и подозреваю. Должен признаться, нет никаких подтверждений, что Рэндол находился где-то поблизости от «Тополей» между двенадцатым и пятнадцатым мая. Однако вы правы, – добавил он с сожалением, – я действительно подозреваю этого молодого человека, и его алиби не вызывает доверия. Оно такое безупречное, что, похоже, над его созданием потрудились заблаговременно. Только, положа руку на сердце, я, мистер Каррингтон, ума не приложу, каким образом Рэндол мог совершить убийство дяди.

– И вас это, похоже, огорчает, – рассмеялся Джайлс.

– Не совсем так. Но я обеспокоен. Брожу на ощупь в темноте, и все время не покидает неприятное чувство, что сбился со следа. Если бы только установить, посредством чего яд попал в организм покойного! Возможно, его подмешали в стакан с виски с содовой, который подал дяде Гай Мэтьюс. Сам Грегори Мэтьюс мог обработать царапину отравленным лосьоном. Только во всем доме нашелся один нераспечатанный флакон с лосьоном «Понд» в нетронутой упаковке. Возможно, яд добавили в тонизирующее средство и разбили флакон. Все это время я ломаю голову над различными версиями. Может быть, выбрали момент и подмешали отраву за несколько дней до смерти Мэтьюса. Я вот подумал о таблетках аспирина, но покойный не принимал лекарств. Хемингуэй допросил с пристрастием всю прислугу, но оказывается, Мэтьюс ел и пил то же, что и остальные члены семьи, не считая виски с содовой и тонизирующего средства. – Ханнасайд замолчал и поднялся с места. – Что толку сидеть и теряться в догадках, мистер Каррингтон? Меня ждет срочная работа, да и вам, вероятно, не терпится вернуться в город.

– Не то чтобы не терпится, но возвращаться в самом деле пора. – Джайлс посмотрел на часы. – Рад, что Лэптону больше не отводится роль главного подозреваемого, – озорно подмигнул он. – Мне от души жаль беднягу.

– Ну, подозрение с него не снимается, – возразил Ханнасайд. – Придется присмотреться к нему получше. Только для него действительно это слишком уж умно, мистер Каррингтон. Если такие люди, как Лэптон, и совершают убийство, то лишь без предварительной подготовки, в минуту отчаяния. Возможно, я ошибаюсь, только вряд ли. Убийство было тщательно продумано до мельчайших деталей, включая сам яд. Маловероятно, чтобы обычный человек под воздействием эмоций выбрал никотин в качестве орудия убийства.

– Понимаю. Значит, вы считаете, необходимо расследование.

– Именно так. Расследование и холодная трезвая голова, – подтвердил Ханнасайд, направляясь к двери и убирая на ходу записную книжку. Он открыл дверь и едва не столкнулся с мисс Мэтьюс. – Прошу прощения!

Харриет держала в руках вазу с цветами.

– Ах, как вы меня напугали, суперинтендант! – воскликнула она, отпрянув от двери. – А я хотела привести в порядок цветы и долить воды. Всегда занимаюсь этим в туалетной комнате, чтобы не налить на пол.

Сдавленно хихикнув, Харриет торопливо зашагала в конец коридора и скрылась за занавешенной дверью.

Мужчины переглянулись.

– Она подслушивала, – шепнул Джайлс.

– Да, – с безучастным видом согласился Ханнасайд. – Харриет Мэтьюс слывет в высшей степени любопытной особой.

Глава седьмая

Покинув вслед за тетушкой кабинет, Рэндол не пошел в библиотеку, откуда уже доносились громогласные обличительные речи в его адрес, а спустился к основанию лестницы. Окинув быстрым взглядом пустой коридор, он не торопясь, бесшумно поднялся наверх. На верхней площадке никого не было. Первая дверь, ведущая в спальню Грегори Мэтьюса, оказалась незапертой. Осторожно повернув ручку, Рэндол зашел внутрь и плотно закрыл ее за собой.

Просторная мрачная комната, обставленная мебелью красного дерева, имела нежилой вид. Кровать была зачехлена, окна закрыты, а с туалетного столика, комода и даже каминной полки исчезли все личные вещи покойного.

Рэндол огляделся по сторонам и вдруг направился к огромному трехстворчатому платяному шкафу, который почти полностью занимал всю стену. Одежда Грегори Мэтьюса была аккуратно развешена, но интересовала Рэндола явно не она. Быстро осмотрев содержимое шкафа, он закрыл дверцы и подошел к туалетному столику. В обоих ящиках не оказалось ничего примечательного, не считая часов с цепочкой и коробки с запонками. В шкафу с противоположной стороны находилось только сложенное стопками нижнее белье.

Пожав плечами, Рэндол двинулся к двери, ведущей в дядину ванную комнату. Там тоже было на удивление пусто. И лишь ремень для заточки бритвы служил напоминанием о недавнем присутствии хозяина. Тогда внимание Рэндола привлекла небольшая настенная аптечка, но и она была пустой. Не спеша закрыв дверцу, Рэндол направился к двери, выходящей на лестничную площадку, и, открыв ее, столкнулся со Стеллой, которая резво бежала наверх.

Увидев Рэндола, девушка смерила кузена удивленным взглядом, а между бровей образовалась едва заметная складочка. Рэндол смотрел на нее, не отводя глаз, а на губах играла привычная легкая улыбка.

– Доброе утро, мое сокровище, – поприветствовал он Стеллу.

Девушка застыла на месте, держась рукой за большую деревянную рукоятку в верхней части перил.

– Что ты здесь делаешь? – с подозрением в голосе поинтересовалась она.

– Всего лишь осматриваю место преступления, – невозмутимо сообщил он и протянул Стелле портсигар. – Не желаешь закурить, моя радость?

– Благодарю. А что ты там искал?

– С чего ты взяла, что я хочу что-то найти? Разве я об этом упоминал?

– И так понятно.

– Меня постигло разочарование, – посетовал Рэндол. – Кто-то успел на славу потрудиться.

– Тетя Харриет вынесла все еще в день смерти дяди, – лаконично пояснила Стелла.

Рэндол зажег сигарету и в задумчивости изрек:

– Часто спрашиваю себя, действительно ли тетушка Харриет такая дурочка или только притворяется.

– Господи, уж не думаешь ли ты, что она хотела уничтожить улики! – воскликнула Стелла, ужасаясь собственной догадке.

– Я не в состоянии сделать какой-либо вывод по этому поводу, – признался Рэндол. – А ты, моя прелесть, раскинь своими птичьими мозгами и скажи, что наша любимая тетушка Харриет вынесла из дядиной аптечки?

– Понятия не имею! Всякую всячину. Пластырь от мозолей, йод и фруктовые соли для ванны.

– И флакон с тонизирующим средством, разумеется, тоже, – предположил Рэндол, наблюдая за колечками дыма от сигареты.

– Нет, он разбился. Совсем новый флакон.

Рэндол удивленно поднял брови.

– Разбился? – повторил он. – Неужели? Ну и ну! Кто же его умудрился разбить, малышка?

– Да никто. Должно быть, дядя оставил его на полке над раковиной, и флакон сдуло ветром.

– По этому поводу возникли вопросы? – поинтересовался Рэндол.

– Со стороны полиции? Да, наверное. Но меня не спрашивали.

– Интересно, – вздохнул Рэндол, – кто больше страдает от настырности тетушки Гертруды, семейство Мэтьюс или суперинтендант Ханнасайд?

– Затрудняюсь ответить. А что касается тети Гертруды, хотелось бы знать, что ты ей наговорил? Она утверждает, что в жизни не слышала подобных оскорблений и хамства.

– И она права, – подтвердил Рэндол.

– Так что же ты все-таки наболтал? – не унималась Стелла.

– Ничего особенного. Сказал, что, будь я ее супругом, непременно обзавелся бы несколькими любовницами.

Стелла не удержалась и сдавленно хихикнула, но тут же взяла себя в руки и уже серьезным тоном упрекнула:

– Ну знаешь, это уже слишком! Ты сам себя превзошел в грубости. Надо же знать меру.

– Ничего более грубого на тот момент не пришло в голову, – с виноватым видом признался Рэндол. – Однако мое замечание подействовало, и мы благополучно избавились от присутствия любимой тетушки.

– Нельзя оскорблять людей грязными непристойностями только из желания от них избавиться!

– Можно и нужно, – с невозмутимым видом парировал Рэндол.

– Именно так ты и поступаешь, – рассердилась Стелла. – В жизни не встречала такого ядовитого языка, как у тебя!

– Ты уже не раз об этом говорила. – Рэндол отвесил девушке галантный поклон, а на его губах заиграла странная улыбка. – Терпеть меня не можешь, малютка Стелла, да? Чем же я заслужил подобную немилость?

– Ничем, – презрительно фыркнула Стелла. – Вечно болтаешься без дела и говоришь гадости. Я возненавидела тебя в первый же день, как переехала жить к дяде.

– И ненависть живет в тебе до сих пор. Радость ты моя!

– Да я вообще о тебе не думаю. Много чести. Ты еще в детстве надо мной издевался…

– Глупенький неуклюжий гадкий утенок, – прошептал Рэндол, закрывая глаза. – Как же, прекрасно помню.

– Неправда!

– Дурно воспитанная невежественная девчушка, напрочь лишенная изящества и грации.

– В этом возрасте все девочки неловкие. – Щеки Стеллы залил яркий румянец.

– Наверное, ты права. Только с какой стати я должен испытывать к этим девочкам добрые чувства?

– Ты на них вообще не способен. Вспомни, как безобразно ты относился к Гаю. Да и сейчас ведешь себя не лучше.

– Видишь ли, прелесть моя, я всего лишь грешный человек со всеми сопутствующими слабостями. И если твой братец так глуп, что всякий раз заглатывает наживку, то и поделом ему.

– Не удивлюсь, если в детстве ты ради развлечения отрывал мухам крылышки, – вспыхнула Стелла.

– Это было одним из самых моих любимых занятий.

– И вот еще что. Оставь мерзкую привычку насмехаться над мамой!

– Насмехаться над тетушкой Зои, этим воплощением мудрости! – Рэндол смотрел на Стеллу из-под полуопущенных век. – Как превратно ты обо мне судишь! А ведь я самый преданный ее почитатель.

– Ну, хватит! С меня довольно!

– Да на тебя не угодить, моя прелесть, – удивленно приподнял брови Рэндол. – Чем же тебя порадовать? Может, сказать пару комплиментов в адрес ловкого бойфренда?

– Оставь Дерика в покое! Мы с ним помолвлены и скоро поженимся.

В глазах Рэндола заблестели коварные искорки:

– Как, помолвка еще остается в силе?

Покраснев от гнева, Стелла на мгновение оторопела, а потом выпалила:

– Послушай, Рэндол, если хочешь меня разозлить, зря стараешься! Наверное, до тебя дошли глупые, беспочвенные слухи о Дерике и Фостерах. С тебя станет! Действительно, он сопровождал Мэйзи Фостер на танцевальный вечер у Хоупсов и был ее партнером. Но я в тот день не могла поехать, и потом, мы давным-давно знакомы с Мэйзи. Так что, как это тебе ни покажется странным, я не ревную.

Улыбка Рэндола стала еще шире.

– Я и не рассчитывал на такую реакцию. Ты превзошла все мои ожидания, дорогая. А какую потрясающую новость мне сообщила!

Поняв, что допустила оплошность, Стелла в гневе кусала губы.

– Тогда на что ты намекал?

– Да ни на что! Господь с тобой! – добродушно улыбнулся Рэндол. – Лучше расскажи подробнее о сопернице. Где она живет?

– Мэйзи мне не соперница, а живет она на Парк-Террас.

– Звучит многообещающе. – Глаза Рэндола открылись. – Очень богатый район. Полагаю, девушка – единственный ребенок в семье?

Появление брата избавило Стеллу от необходимости отвечать на вопрос Рэндола. Гай вовремя вышел из своей комнаты, и Рэндол переключил внимание на него:

– Ну и ну, кого я вижу! Неужели малыш-кузен собственной персоной? Решил немного побездельничать, Гай? Или фирма «Брук и Мэтьюс» уже перестала существовать?

– Нет, не перестала, – огрызнулся Гай. Лицо у него было бледное, а вид измученный. – Не только у тебя есть право здесь присутствовать!

– Немного не в духе, – с понимающим видом прошептал Рэндол. – Вижу, пребываешь сегодня в мрачном настроении.

– Кто станет радоваться, когда над семьей нависла такая беда! – сердито фыркнул Гай.

– Вот мне, например, удается сохранять обычное хладнокровие, – возразил Рэндол. – Хочешь сигарету? Прекрасное средство успокоить расшалившиеся нервы.

Гай машинально взял сигарету и зажал между пальцами, а Рэндол тем временем щелкнул зажигалкой и застыл в ожидании, удивленно подняв брови. Очнувшись от оцепенения, Гай вздрогнул.

– Ох, благодарю! – Он неловко наклонился и закурил, а потом поинтересовался: – Что там внизу? Уже закончили?

– Ты имеешь в виду полицейских? Да, закончили. Иначе я бы с вами тут не стоял.

Гай посмотрел на двоюродного брата и отвел взгляд:

– Ну, и конечно, ничего не нашли, верно? Потому что ничего нет. – Гай замолчал, ожидая ответа, но Рэндол молчал. – Что, трудно ответить? – разозлился он.

– Я решил, ты избавил меня от необходимости пускаться в объяснения, – с невинным видом заметил Рэндол. – Сам же сказал, что искать нечего. Вот я и подумал, что тебе и без меня все известно.

– Черт бы тебя побрал! Это ведь не я рылся в дядиных бумагах!

– Гай, – остановила его сестра. – Не будь таким дурачком! Неужели не понимаешь: он просто хочет тебя разозлить.

– Пусть не надеется! – с коротким смешком откликнулся Гай и после недолгого колебания снова обратился к Рэндолу: – Какой все-таки версии они придерживаются? И что на уме у этого типа, суперинтенданта?

– Милое дитя, неужели ты вообразил, что он со мной откровенничает? – удивился Рэндол.

– Просто подумал, может, тебе удалось что-нибудь разузнать. Полиция в замешательстве, да? Иного я и не ожидал. Никаких улик против кого-нибудь конкретно. Убийцей может оказаться любой, только как доказать, кто именно?

– Понятия не имею, – откликнулся Рэндол. – Думаю, прежде всего надо выяснить, каким образом никотин попал в организм покойного. Это помогло бы сдвинуть дело с мертвой точки. Только, кажется, полиция еще до этого не додумалась. Разумеется, в процессе следствия уже завтра нас могут ожидать потрясающие открытия и разоблачения. Кстати, Гай, надеюсь, ты хорошо выучил свою роль?

– А, ты намекаешь на тот проклятый стакан с виски с содовой, верно? – вспыхнул Гай. – Интересно, как я мог подмешать яд в присутствии всего семейства?

– Не знаю, – в задумчивости произнес Рэндол. – Думаю, я бы сумел.

– Ты! Пожалуй, у тебя точно получилось бы, выпади такая возможность!

– Беда в том, малыш-кузен, что у меня не было ни малейшего шанса, – тихо рассмеялся Рэндол. – Я на тот момент отсутствовал. Так что, как ни прискорбно, придется исключить меня из числа подозреваемых лиц. Неприятно, конечно, но с фактами не поспоришь.

– Да замолчи же ты наконец! – взмолилась Стелла. – Что пользы грызться друг с другом? От этого только становится в десять раз хуже. Не понимаю, что тебя так тревожит, Гай? Мы все знаем, что ты никого не убивал, а если полиция думает иначе, им ничего не удастся доказать. У них нет ни одной улики, за которую можно зацепиться. Нельзя даже осмотреть стакан, из которого дядя пил виски, потому что его вымыли задолго до прихода суперинтенданта.

– Гай об этом и не тревожится, – успокоил Рэндол, рассматривая лицо двоюродного брата из-под длинных ресниц. – Возможно, яд находился совсем не в виски с содовой.

– Разумеется, его там не было. – У Гая задергались уголки губ. – И я не об этом переживаю. Но сама атмосфера подозрительности действует на нервы. Я не сомневаюсь, что расследование закончится ничем за отсутствием улик. В конце концов, полиции удается раскрыть далеко не все преступления.

– Господи, и зачем тете Гертруде понадобилось затевать проклятое расследование! – воскликнула Стелла.

– Задушил бы старуху собственными руками! – поддержал Гай дрожащим от сдерживаемых эмоций голосом. Заметив, что сестра и Рэндол смотрят на него, Гай выдавил из себя смешок: – Ладно, спущусь, пожалуй, вниз, взгляну, что там происходит. – С этими словами он проскользнул мимо Стеллы и побежал по лестнице на первый этаж.

Рэндол смотрел ему вслед, а потом аккуратно затушил окурок в вазоне с папоротниками, что стоял рядом, и задумчиво изрек:

– О господи!

– В такой обстановке у любого сдадут нервы, – с вызовом заявила Стелла. – Ты в этом доме не живешь, а потому не знаешь, что здесь творится.

– Не люблю давать советы, когда за ними не обращаются, – лениво протянул Рэндол, – но на месте любящей сестры Гая я бы порекомендовал ему отправиться на работу, как он это обычно и делает. Так было бы лучше прежде всего для самого Гая.

– Он не пойдет. Я говорила, что надо вести привычный образ жизни и даже обратилась за поддержкой к мистеру Рамболду. Хотела, чтобы он тоже посоветовал ему заняться делом. Но Гай стал такой раздражительный, от любой мелочи вспыхивает как спичка. Наверное, это от слишком богатого воображения. Ты же знаешь Гая.

– Судя по единственному образчику его трудов, который я имел честь лицезреть, его воображение можно охарактеризовать не только как не в меру буйное, но и явно извращенное и болезненное.

Стелла, которая и сама не выражала восхищения дизайнерскими талантами брата, ничего не ответила на замечание кузена и лишь сообщила, что тоже намерена спуститься вниз.

– И хочу предупредить тебя, Рэндол. Если полицейские спросят, я буду вынуждена рассказать, что видела, как ты выходил из дядиной ванной комнаты.

– Блестящая мысль, – похвалил Рэндол. – Давай организуем бюро по обмену информацией. Ты сообщишь, как я выходил из дядиной ванной, а я, в свою очередь, не премину доложить о некоторых высказываниях Гая.

– Мерзкий хам!

– Может, хочешь заключить перемирие, моя прелесть? – с улыбкой предложил Рэндол.

Мгновение Стелла стояла неподвижно, вцепившись пальцами в перила, а потом развернулась на каблуках и стремглав полетела вниз. Рэндол, по-прежнему с улыбкой на лице, поспешил вслед за ней.

Миссис Лэптон не стала ждать супруга и, громогласно подвергнув жестокой критике отвратительные манеры и моральный облик старшего племянника, покинула дом и направилась на собрание местной Ассоциации медицинских сестер. Генри Лэптон, вый-дя из кабинета, с растерянным видом топтался у парадной двери и очень удивился, когда Стелла, бросив на ходу приветствие, пробежала мимо в библиотеку. Однако в следующее мгновение он заметил Рэндола, вальяжно спускающегося по лестнице, и тут же ринулся к нему.

– Мне нужно с тобой поговорить, – торопливо пробормотал он приглушенным голосом.

– Правда? – изобразил удивление Рэндол.

– Именно так! – Лэптон бросил взгляд в сторону библиотеки, желая убедиться, что Стелла плотно закрыла за собой дверь. – Будь добр, объясни, что ты имел в виду, когда бесстыдным образом наговорил грубостей своей тете!

– Не перестаю удивляться, как много на свете людей, вроде бы обладающих нормальными умственными способностями, которым непременно хочется услышать то, что им и так хорошо известно, – с задумчивым видом произнес Рэндол. – Однако я готов дать объяснения, если вы действительно этого желаете.

Генри Лэптон устремил на племянника вопрошающий взгляд, в котором застыл испуг.

– Рассказывай, что твой дядюшка успел обо мне наговорить, – потребовал он. – Именно это меня и интересует! В то воскресенье перед смертью, когда он пригласил тебя в кабинет. Я мог бы и сам догадаться, что он все тебе разболтает!

– Догадаться не трудно, – согласился Рэндол. – А вы надеялись, что он будет молчать? А вот дядя решил, что эта история позабавит человека с таким чувством юмора, как у меня.

– Не сомневаюсь, ты повеселился от души, – с горечью в голосе заметил Лэптон.

– Не то чтобы очень, – признался Рэндол. – Можно теперь считать наш разговор законченным?

– Нет. Мне необходимо знать, что ты собираешься делать дальше. И я настаиваю на ответе!

– Что я намерен предпринять? – отозвался Рэндол, презрительно цедя каждое слово. – Неужели вы и вправду вообразили, что я стану утруждать себя мыслями о ваших банальных любовных похождениях?

Лицо Лэптона вспыхнуло румянцем, но напряженное выражение исчезло.

– Кто тебя знает. От вашей семейки можно ждать чего угодно! А что до тебя, так ты никогда не упустишь возможности сделать гадость!

– В данном случае, – не без злорадства заметил Рэндол, – мне греет душу и доставляет огромное наслаждение мысль, что дражайшую тетушку Гертруду водят за нос.

– Она от этого ни в коей мере не страдает!

– Какая жалость! – вздохнул Рэндол.

В этот момент обитая войлоком дверь в задней части коридора открылась и появилась мисс Мэтьюс. В руках она держала вазу со свежими цветами.

– А, это ты, Генри! А Гертруда уже уехала, – сообщила она. – Что до тебя, Рэндол, должна заметить, твои слова в адрес тети были в высшей степени неуместными. Не знаю, что ты там наговорил, да и знать не желаю. И если собираешься остаться на ленч, надо было предупредить меня заранее. Что бы там ни думала твоя тетушка Зои по поводу ведения домашнего хозяйства, я придерживаюсь иного мнения. На всех еды не хватит.

– К счастью, ленч в кругу семьи не входит в мои планы, – успокоил Рэндол.

– Надеюсь, ты не обвинишь меня в негостеприимности, – сменила гнев на милость Харриет. – Но не скрою, я рада. В этом доме и так хватает едоков, и лишний рот ни к чему. Я уже дала понять Зои, что не собираюсь терпеть ее друзей, которые являются сюда каждый день и усаживаются за стол на все трапезы. Да еще ведут себя так, будто гостиная принадлежит им и предназначена исключительно для игры в бридж. Образ мыслей Зои мне прекрасно известен, и я не намерена мириться с подобным безобразием! У меня такие же права на дом, что и у нее! И уж коли речь зашла о правах, не позволю, чтобы она пользовалась машиной, не спросив моего согласия! Да-да, Зои, речь о тебе, и пусть все слышат, мне абсолютно безразлично!

Миссис Мэтьюс, по-видимому, услышала голос родственницы и вышла из библиотеки.

– Успокойся, дорогая, – пропела она сладким голосом. – Если хочешь, можешь говорить обо мне все что пожелаешь.

– И буду! – не унималась Харриет. – Надеюсь, ты слышала, что я сказала!

– Нет, милая, – со снисходительной улыбкой откликнулась миссис Мэтьюс. – Боюсь, пропустила твои слова мимо ушей. Вот пришла напомнить, что после обеда хочу воспользоваться машиной, если ты не возражаешь.

– Возражаю, – с нескрываемым торжеством объявила мисс Мэтьюс. – Пуллен отвез машину в автомастерскую, чтобы удалить нагар с двигателя.

С лица миссис Мэтьюс медленно сползла улыбка, и оно приобрело жесткое выражение. Выдержав короткую паузу, Зои заговорила учтивым тоном, тщательно подбирая слова:

– Дорогая Харриет, тебе, разумеется, известно, что сегодня днем я намеревалась посетить парикмахерскую и привести в порядок волосы. Отчетливо помню, как известила тебя о своих намерениях и спросила, не нужна ли тебе машина. Разве нельзя было удалить нагар в другой день?

– Пуллен сказал, это срочно, – не сдавалась мисс Мэтьюс.

Миссис Мэтьюс поджала губы, и ее взор сверкнул огнем, не вяжущимся с христианскими добродетелями. Однако она сдержалась и с ласковым укором в голосе вновь воззвала к родственнице:

– Не сомневаюсь, Харриет, ты хотела как лучше. Но на будущее, пожалуй, разумнее предупредить друг друга, прежде чем отдавать непродуманные распоряжения. Ты согласна?

– Не согласна! – огрызнулась Харриет и с гордым видом удалилась в гостиную, где собиралась поставить вазу с цветами.

Рэндол проводил ее взглядом и с сочувствием в голосе обратился к миссис Мэтьюс:

– Бедная моя тетушка Зои! Тяжело вам здесь приходится?

Зои тоже смотрела вслед золовке, но, услышав слова Рэндола, обернулась и, заметив циничную усмешку, без тени раздражения ответила:

– Нет, Рэндол, нисколько не тяжело. Когда доживешь до моих лет, милый мальчик, научишься не судить людей слишком строго. Я искренне привязана к Харриет, и маленькие слабости, к которым так нетерпимо относится молодежь, для меня не имеют значения. Всегда следует смотреть вглубь и проявлять снисходительность к людям, совершающим дурные поступки, неизменно памятуя, что у них на то могли иметься веские причины.

– Умолкаю-умолкаю. – Рэндол отвесил тетушке почтительный поклон.

Подойдя к основанию лестницы, Зои взяла Рэндола за руку и проникновенно произнесла:

– Рэндол, милый, постарайся быть более терпимым к людям. Осуждение мелких недостатков ближнего – непростительная ошибка. Гораздо лучше постараться понять человека и помочь.

Она слегка сжала руку племянника и стала подниматься по лестнице. Рэндол с озабоченным видом глянул на рукав и, слегка пригладив его, заявил:

– После выступления тетушки Зои все последующие события только испортят впечатление. Поеду-ка я лучше домой.

– Какая чудесная женщина твоя тетя! – с нежностью воскликнул Генри Лэптон. – Не нахожу слов, чтобы выразить свое восхищение.

– Разделяю ваш восторг, – согласился Рэндол. – Я и сам всегда высоко ценил ее таланты.

– Послушай, Рэндол, воздержись от насмешек хотя бы в адрес миссис Мэтьюс!

– Уже во второй раз за сегодняшний день меня обвиняют в намерении осмеять мою премудрую тетушку Зои, а между тем я невинен, как младенец. Наоборот, мое искреннее восхищение этой женщиной растет не по дням, а по часам.

Генри Лэптон смотрел на Рэндола с подозрением, ожидая очередного подвоха, но тот с обворожительной улыбкой направился к выходу, захватив перчатки и шляпу.

– Полагаю, вы будете присутствовать на процедуре расследования? – осведомился мистер Лэптон.

– Возможно, если не подвернется ничего более забавного, – зевнул Рэндол. – Или если расследование не назначат в недопустимо раннее время. Передайте привет и наилучшие пожелания всем драгоценным тетушкам, если их увидите. – Небрежно откланявшись, Рэндол покинул дом Мэтьюсов, а его дядя с возмущением смотрел вслед, испытывая одновременно огромное облегчение.

Вопреки ожиданиям родственников, Рэндол на процедуре коронерского расследования, назначенной на следующее утро, так и не появился. Это обстоятельство подтолкнуло всех трех тетушек к заключению обоюдовыгодного краткосрочного союза. Миссис Лэптон предположила, что племяннику стыдно смотреть ей в глаза, заметив, однако, что правила приличия в любом случае требуют его присутствия. Мисс Мэтьюс обвинила Рэндола в злонамеренном неуважении к памяти дяди, а более милосердная миссис Мэтьюс высказала опасения по поводу присущей племяннику черствости, которая, вне всякого сомнения, объясняется юным возрастом.

Остальные члены семейства, все как один, явились на коронерское расследование. Присутствовал даже Оуэн Крю, которого принудила супруга. Агнесс выглядела бодрой и веселой, но разговаривала чуть приглушенным голосом, полагая, что это вполне соответствует случаю. Она во всеуслышание рассказывала матери, как сражалась с Оуэном, вынуждая его приехать в дом Мэтьюсов. Ведь это его прямая обязанность, хотя бы для того, чтобы поддержать жену.

– Не возьму в толк, какое отношение это событие имеет к нам, – возмущался Оуэн с видом человека, которого оторвали против воли от важных дел.

– Надеюсь, ты позволишь Агнесс выразить соболезнование по поводу смерти дяди? – строгим голосом заметила миссис Лэптон.

Оуэн предпочитал не вступать в спор с тещей, а потому ответил коротко:

– Только я здесь при чем? И с какой стати должен терять целое утро? – С этими словами он сел, выбрав место как можно дальше от миссис Лэптон. Обнаружив отсутствие Рэндола, Оуэн с коротким смешком заметил: – Вот умный парень!

Супруга Оуэна тут же бодро сообщила присутствующим, что по утрам муж обычно пребывает в дурном настроении.

– Какой ужас для всех, кто знал бедного мистера Мэтьюса! – обратилась к Оуэну миссис Рамболд, кресло которой находилось рядом.

Оуэн с опаской глянул на женщину и сдержанно ответил:

– Действительно. – Будучи человеком стеснительным, Оуэн не любил, когда с ним заговаривают незнакомые люди.

– Вы меня, конечно, не помните, да? – Миссис Рамболд одарила Оуэна лучезарной улыбкой. – Моя фамилия Рамболд. Мы с мужем давнишние друзья покойного мистера Мэтьюса. Живем здесь по соседству.

Оуэн покраснел и, привстав с места, пожал даме руку.

– Да-да, разумеется! Простите, у меня плохая память на лица. Э… Вы пришли почтить память мистера Мэтьюса… Очень любезно с вашей стороны.

– Сочли своим долгом, – прошептала миссис Рамболд. – Я сама тяжело переношу подобные события, но две бедные старушки попросили Неда прийти. Нед – это мой муж. И вот мы здесь. Хотя Нед уверен, что ничего особенного не произойдет.

– Абсолютно ничего, – согласился Оуэн, не без удовольствия представив реакцию миссис Мэтьюс, случись этой леди услышать, как ее называют «бедной старушкой».

– Кроме нас пришло много людей, не принадлежащих к семье, – отметила миссис Рамболд. – Создается впечатление, что здесь собралась добрая половина Гринли-Хит. По-моему, их привело обычное любопытство. А, вот и доктор Филдинг явился! Должна заметить, не слишком-то у него удрученный вид.

– А с какой стати он должен печалиться? – не понял Оуэн.

– Ну, не знаю, – неуверенно протянула миссис Рамболд. – При осмотре он не понял, что мистера Мэтьюса отравили. Такая оплошность для врача непростительна! Правда, Нед все пытается меня убедить, что его вины здесь нет, а только я придерживаюсь иного мнения. Раз ты врач, делай свою работу как полагается. Вы согласны?

– Я вообще-то плохо разбираюсь в таких вещах, – буркнул Оуэн. Он не отличался наблюдательностью, но не рассмотреть синие ресницы миссис Рамболд и сногсшибательную широкополую шляпу, украшенную гирляндой алых роз, мог разве что слепой. Живописное зрелище повергло Оуэна в страшное смущение и вызвало опасения, что его увидят в компании дамы в столь вызывающе кричащем наряде. Он поспешил ретироваться, пробормотав в свое оправдание, что должен срочно побеседовать с тестем, и занял место рядом с мистером Лэптоном. В этот момент в зале суда появился коронер.

Людей, пришедших на коронерское следствие в надежде стать свидетелями захватывающей драмы, постигло глубокое разочарование. Из свидетелей первым вызвали Бичера, который подробно рассказал, как обнаружил труп хозяина утром пятнадцатого мая. Вопросов ему задавали мало, и вскоре Бичер уступил место доктору Филдингу.

Все присутствующие поняли, что судебное разбирательство становится интереснее, и когда Филдинг занял место свидетеля, по залу пробежал шумок. Некоторые дамы нашли доктора очень красивым, а кое-кто разделял мнение миссис Рамболд и отметил слишком уж невозмутимый вид Филдинга, о чем и сообщил соседям.

Действительно, доктор в совершенстве владел собой, давал показания уверенно, без лишних слов. На заданный вопрос он без заминки ответил, что при поверхностном осмотре не обнаружил на теле признаков, противоречащих первому диагнозу, в соответствии с которым смерть произошла по причине синкопе. В своей речи Филдинг использовал множество медицинских терминов, после чего половина присутствующих пришла к выводу, что даже врачи всего не знают. Тогда как вторая половина по-прежнему придерживалась мнения, что врачи обязаны знать абсолютно все. Отвечая на последующие вопросы, Филдинг профессионально описал болезнь сердца, от которой лечил покойного. А когда спросили, что заставило его передать дело о смерти пациента коронеру, не задумываясь, ответил:

– Недовольство одного из членов семьи поставленным мноюдиагнозом.

Заявление было сделано спокойным, уверенным голосом, однако по залу вновь пробежал шепоток. Публика замерла в надежде узнать шокирующие подробности семейного скандала, которые вот-вот станут всеобщим достоянием. Настала очередь миссис Лэптон давать свидетельские показания, и в зале повисла гнетущая тишина. Все с нетерпением ждали разоблачительной речи.

Однако миссис Лэптон, оказавшаяся таким же добротным свидетелем, что и доктор Филдинг, никаких тайн не открыла. Она не знала причины, по которой отравили брата. Просто чутье подсказало, что смерть носила насильственный характер. Нет, почему она так решила, миссис Лэптон объяснить не могла. Просто при первом взгляде на труп ей пришла в голову такая мысль. Предчувствия редко ее обманывают.

– Ну, что я говорил? – шепнул суперинтенданту сержант Хемингуэй.

Миссис Лэптон вернулась на свое место под всеобщий вздох разочарования. Люди с интересом рассматривали остальных членов семейства Мэтьюс, гадая, кого вызовут следующим. Коронер что-то сказал секретарю, и суперинтендант Ханнасайд встал и попросил отсрочку в ожидании полицейского расследования, безжалостно погасив искру надежды, теплившуюся в душах любопытствующей публики. Просьбу удовлетворили, и расстроенным зрителям не оставалось иного выбора, как разойтись по домам и дать волю воображению, теряясь в бесплодных догадках.

Оуэн Крю вышел из зала суда вслед за женой, не преминув шепнуть ей на ухо:

– Я же говорил, ты зря теряешь время. – Настроение Оуэна заметно улучшилось, и он сдержался и не наговорил грубостей Дженет, когда та протиснулась к супругам и принялась благодарить судьбу за то, что не случилось новых несчастий. Выйдя из здания, Оуэн решительно отклонил приглашение отобедать с тещей, заявив жене, что та может поступать по своему усмотрению, а его ждут неотложные дела в городе. Сообщив о своем решении, он с целеустремленным видом направился к машине. Агнесс очень хотелось обсудить последние события с матерью, но поскольку в ее понятиях идеальное супружество требовало, чтобы добрая жена повсюду сопровождала мужа, попрощалась с сожалением с родственниками и покорно последовала за Оуэном.

Мисс Мэтьюс, явившаяся на коронерское расследование, вооружившись корзиной для покупок и списком бакалейных товаров, ринулась в сторону Главной улицы. Миссис Мэтьюс, легко опираясь на руку сына, устало улыбалась знакомым, которых успела заметить, и сообщала о полном духовном изнеможении.

– Я чувствую, – говорила она многозначительно, – что нуждаюсь в тишине и кратковременном отдыхе. Стелла, дорогая, посмотри, нет ли поблизости Пуллена.

– Он ждет на другой стороне площади, – откликнулась Стелла.

– Попроси его подъехать сюда. А, он нас сам заметил! – Зои повернулась и помахала затянутой в дорогую перчатку ручкой Эдварду Рамболду: – Я не успела поблагодарить вас за то, что пришли, – сказала она проникновенно. – Думаю, вы понимаете наши чувства. Как важно в минуту тяжких испытаний иметь рядом верного друга! Глупо с моей стороны проявлять такую чувствительность, да? Для меня эта процедура превратилась в душевную муку. Находиться под прицелом сотен глаз! – Зои с содроганием задержала руку мистера Рамболда чуть дольше положенного. – Ах, если бы только все беды и несчастья остались позади, в этом душном зале суда!

– Крепитесь и постарайтесь не принимать это так близко к сердцу, – добродушно посоветовал Эдвард Рамболд. – Несомненно, последние события причинили много страданий, и мы искренне за вас переживаем.

– Сейчас я не в состоянии говорить. – Зои слабо улыбнулась, всем своим видом демонстрируя, каких трудов стоит сохранить мужество. – Нужно время, чтобы собраться с мыслями. А чуть позже приходите в гости на чай.

– Хорошо. Раз вы приглашаете, приду, вот только…

– Ах, ради бога, не отказывайтесь! – неожиданно вмешалась Стелла. – Находиться в окружении нашего семейства просто невыносимо!

Рамболд невольно рассмеялся.

– Разве можно отказаться от столь лестного приглашения? – шутливо заметил он.

– Нет, я совсем не то хотела сказать, – стала оправдываться Стелла. – Приходите вместе с миссис Рамболд.

– Дорогая, присутствие миссис Рамболд само собой разумеется, и мистеру Рамболду это известно.

Тем не менее к чаю мистер Рамболд явился в одиночестве, объяснив Стелле, встретившей его на подъездной дорожке, что у супруги назначена другая встреча.

– Я ее не виню, – вздохнула Стелла. – Кому хочется приходить в наш забытый богом унылый дом? А тут еще весь день нет отбоя от репортеров. Так и вьются стаями. Мама, разумеется, дала им интервью, и теперь остается только гадать, что завтра напечатают газеты.

– Ерунда, Стелла. Ты все слишком близко принимаешь к сердцу.

– Ничего не могу с собой поделать, – призналась Стелла, подстраиваясь под его шаг. – Я просто чувствую себя убитой. Да вы и сами все знаете, верно? Дело не только в смерти дяди. Тетя Харриет добавляет проблем, да и маму я не защищаю…

– А следовало бы, – перебил ее Рамболд.

– Я прекрасно понимаю, какой несносной она порой бывает, – с вызовом возразила Стелла. – Я как раз собиралась сказать, когда вы так грубо меня оборвали, что, хотя и не оправдываю маму, должна признать, тетя Харриет обходится с ней мерзко. Из кожи вон лезет, чтобы вставить маме палки в колеса. Стоит маме подвинуть на пару сантиметров стол, как она закатывает скандал и кричит, что надо было с ней посоветоваться.

Эдвард Рамболд некоторое время молча обдумывал слова Стеллы, а потом посоветовал:

– На вашем месте я бы так не расстраивался и попробовал взять себя в руки. И у вашей матушки, и у тети разгулялись нервы. Обеих постигло страшное разочарование, когда стало известно, что домом предстоит владеть сообща. Вы ведь и сами знаете, так?

Стелла заметила мелькнувшие во взгляде Рамболда огоньки.

– Да уж, дядино решение стало для них страшным ударом.

– Ну вот, значит, надо дать им время оправиться от потрясения. И в конце концов, вполне возможно, обе угомонятся и смирятся со своим положением.

– Хотелось бы верить, – хмыкнула Стелла. – Но я не намерена жить и дальше в подобной обстановке. Это решено. Тетя Харриет хорошо относится к Гаю, а меня терпеть не может и придирается к каждой мелочи. И все-то я делаю неправильно! Вчера вечером я предупредила маму, что больше не в силах терпеть ее выходки.

Рамболда слова Стеллы, по-видимому, расстроили, но он не подал виду и бодрым голосом сказал:

– Но терпеть-то осталось недолго. Ведь вы вскоре выходите замуж, верно?

Стелла ответила не сразу, а когда заговорила, ее тон казался нарочито небрежным:

– Не раньше чем через год! Видите ли, мы вообще-то и не планировали жениться в этом году. А теперь, после неожиданной смерти дяди, решили, что разумнее отложить свадьбу до выяснения обстоятельств и когда можно будет снять траур.

Рамболд взял Стеллу за руку и заставил остановиться.

– Милая девочка, у тебя неприятности?

– Господи, нет! – воскликнула Стелла. – Я сама предложила повременить со свадьбой. Даже настояла на отсрочке. Ведь если мы поженимся сейчас, это может отразиться на практике Дерика. Кроме того, поскольку в нашем семействе завелся убийца, возможно, он захочет пересмотреть свое решение. На его месте любой задумался бы, стоит ли обзаводиться такой родней.

– Приличные люди так не поступают, – заметил Рамболд.

– Разумеется, Дерик ничего подобного не говорил, но полностью согласился со мной. К чему торопиться и скоропалительно вступать в брак? Пусть сначала все утрясется. А пока я хочу снять квартиру вместе с бывшей одноклассницей. Она занимается моделированием одежды, и я подумала, что тоже смогу подыскать себе работу. Как думаете, получится из меня манекенщица?

– По-моему, не слишком удачная затея. А каково мнение вашей матушки?

– О, она, разумеется, против. Но надеюсь, со временем смирится. Мама сама была вынуждена признать, что обстановка в доме кошмарная. А я сыта по горло, ведь она будет стонать и жаловаться, что ей приходится гораздо тяжелее, чем Гаю и мне.

Они подошли к дому и в прихожей столкнулись с Харриет. Мисс Мэтьюс радостно поприветствовала мистера Рамболда и увлекла его в гостиную, намереваясь побеседовать с глазу на глаз, пока из своей спальни не спустилась золовка.

Однако план Харриет с треском провалился, ибо миссис Мэтьюс решила сократить дневной отдых и уже успела занять место на диване в гостиной. Зои держала в руках рукоделие, а рядом дымилась в пепельнице сигарета.

При виде родственницы мисс Мэтьюс пришла в дурное расположение духа и, заявив, что комната пропиталась дымом, бросилась открывать окна. Зои, не обращая внимания на враждебные действия Харриет, встала с места и пожала руку мистеру Рамболду, а потом пригласила его сесть рядом на диван.

Открылась дверь, и на пороге появился Бичер с чайным подносом в руках. По причине сильного ветра шторы на окнах взметнулись вверх, перевернув вазу с цветами. Дворецкий едва успел удержать дверь, чтобы та не захлопнулась с лязгом у него за спиной. Неприятное происшествие вынудило мисс Мэтьюс снова закрыть окна, что еще больше испортило ей настроение. К тому времени, когда пролитую воду убрали с пола, а вазу водворили на прежнее место, ее недовольство достигло точки кипения и выплеснулось на Гая, который только что зашел в гостиную. Хотя обычно Гай не подвергался атакам тетушки.

В этот злополучный момент дверь снова открылась, и в комнату со скучающим видом вальяжным шагом прошествовал Рэндол, напоминая этюд в шоколадных тонах.

Глава восьмая

Стороннему наблюдателю эффект, произведенный появлением Рэндола, казался комическим. Мистер Рамболд, бросив украдкой взгляд на всю собравшуюся компанию, неожиданно закашлялся и был вынужден на некоторое время прикрыть рукой рот. С лица миссис Мэтьюс исчезла любезная улыбка, а мисс Харриет Мэтьюс оборвала на полуслове гневную тираду и уставилась на вновь прибывшего.

– Господи! – выдохнул Гай, будто появление кузена стало последней каплей, переполнившей чашу терпения.

Рэндол огляделся по сторонам и дружелюбно поприветствовал родственников:

– Как приятно видеть всех в сборе, да еще в таком прекрасном настроении!

– Какого черта тебе надо? – грубо поинтересовался Гай.

– Гай, милый, так нельзя! – с мягким упреком воскликнула Зои.

– А, добрый день, – поздоровался Рэндол с мистером Рамболдом, пожимая тому руку. – Рад встрече. А я опасался застать тут исключительно членов семьи. Тетушка Харриет, не трудитесь звонить в колокольчик, Бичеру известно о моем приходе.

– Я и не собиралась! – огрызнулась мисс Мэтьюс, дрожа от гнева. – Понятия не имею, зачем ты явился. Ведь на коронерское расследование прийти не соизволил.

– Вы правы. Не хотел лишать милых родственников удовольствия ознакомить меня со всеми подробностями, – заявил Рэндол, пододвигая стул и аккуратно поддергивая брюки, прежде чем сесть.

– Не желаю обсуждать этот вопрос, тем более с тобой! – возмутилась Харриет.

– Неужели? – изумился Рэндол. – А я-то подумывал воздержаться сегодня от визита из опасений услышать нескончаемые разговоры о процедуре коронерского расследования с многократными повторениями, как вы любите!

– Останься у тебя хоть капля приличия, Рэндол, ты бы пришел на расследование! – заявила мисс Мэтьюс, с грохотом расставляя чашки. – Не то чтобы я ожидала от тебя подобного благородства! Я уже давно не жду от тебя ничего, кроме возмутительного эгоизма. Ведешь себя совсем как покойный дядя! Хотя не ты один из присутствующих заботишься только о собственных интересах. Не стану называть имена, но на воре и шапка горит, – с мрачным видом заключила Харриет.

– А вам такие разговоры не кажутся недостойными? – с печальным видом вмешалась в разговор миссис Мэтьюс. – Подумайте только, всего неделю назад этот дом посетила смерть! И разве не следует нам всем обратить свои мысли к возвышенным материям, оторвавшись от мелких дрязг?

Гай раздраженно пожал плечами, отошел к окну и, повернувшись к присутствующим спиной, стал вертеть в руках шторный шнур.

– Разумеется, милая тетушка! Вы абсолютно правы! – восхитился Рэндол. Он слушал излияния Зои с вежливым интересом. – Давайте попытаемся! Только вы должны предложить достойную тему. Никому, кроме вас, такая задача не под силу.

– Полагаю, каждый из нас мог бы сделать то же самое. Стоит лишь хорошенько подумать, – мягко возразила миссис Мэтьюс. – Даже ты, Рэндол.

– Могу рассказать историю об игроке в гольф, который попал на небеса, – предложил Рэндол. – Боюсь только, на этом мой запас возвышенных тем истощается.

– Если хочешь меня шокировать, Рэндол, уверяю, зря стараешься. Я лишь с грустью наблюдаю, как ты шутишь над вещами, которые являются для меня священными.

– Тетушка Зои, вы всегда оправдываете мои надежды, – умилился Рэндол.

Эдвард Рамболд решил, что пора вмешаться, и обратился к Зои:

– Представители молодого поколения, миссис Мэтьюс, в большинстве своем проявляют удручающую непочтительность. Я на днях встретил одно милое юное создание, демонстрирующее прямо-таки пугающие взгляды на христианскую религию! – Он непринужденно приступил к рассказу и умудрился развлечь не только Зои, но и Харриет Мэтьюс.

Мистер Рамболд закончил свою историю, и Гай, отойдя от окна, принялся расставлять чашки. В этот момент зашла Стелла, кивнула Рэндолу и уселась на подушку возле ног матери.

Рэндол смотрел на нее с выражением муки на лице.

– Прелесть моя, неужели мое появление осталось незамеченным? Ни одного восклицания, выражающего недовольство по этому поводу? Ни одного проклятия в мой адрес?

– Я заметила твою машину на подъездной дорожке, так что сюрприза не получилось, – парировала Стелла. – Полагаю, ты явился узнать подробности коронерского расследования. Полиция попросила отсрочку, и дело не сдвинулось ни на шаг.

– Надеюсь, у полицейских хватит ума не доводить его до конца, – вмешался Гай. – И тогда правда никогда не выйдет наружу. Как думаете, мистер Рамболд, откажутся они от расследования в ближайшее время?

– Не знаю, Гай. Зависит от сведений, которые удалось добыть на данный момент.

– Да нет у них ничего. Тетушка Харриет позаботилась, – усмехнулся Гай.

– Знай я, что уборка спальни бедного Грегори вызовет столько шума, даже пальцем не дотронулась бы ни до одной вещицы! – задыхаясь от волнения, возмутилась мисс Мэтьюс. – Еще подумают, что я сделала это нарочно! Никто меня не остановил, а я в своей жизни неизменно руководствуюсь девизом: «Никогда не откладывай на завтра, что можно сделать сегодня!» И потом, ума не приложу, где и в чем мог находиться яд! Впрочем, я поделилась своими соображениями с суперинтендантом. Сказала: «Если вы считаете, что яд во флаконе с йодом или в пакетике с мозольным пластырем, можете их забрать на проверку».

– И он последовал вашему совету? – поинтересовался мистер Рамболд.

– Представьте себе, да, – презрительно фыркнула мисс Мэтьюс. – Какая глупость! Можно понять желание суперинтенданта отдать на экспертизу соли для ванной или таблетки от печени, а вот чтобы кому-то пришло в голову выпить йод, слышу впервые в жизни. Тем не менее я отдала суперинтенданту все, что нашла в аптечке несчастного Грегори, и надеюсь, он остался доволен.

– Глубокоуважаемая мисс Мэтьюс, а как вы поступили с личными вещами покойного брата? – поинтересовался мистер Рамболд.

– Я вообще с ними ничего не делала! – с жаром откликнулась Харриет. – Только аккуратно сложила в платяной шкаф одежду, кисточки с ручками из слоновой кости, часы с цепочкой и все остальное! Выбросила только губки для мытья, которые никому не пригодятся. И если полицейским захочется на них взглянуть, то весьма сожалею, но их отправили в котел-утилизатор вместе с остальным мусором!

– Понятно, – кивнул мистер Рамболд. – Генеральная уборка.

– А что толку хранить вещи, которыми никто не может воспользоваться? – пошла в наступление Харриет. – Не хватает еще меня обвинить, что подмела пол в комнате!

– Успокойся, дорогая, никто не собирается тебя винить, – попыталась успокоить родственницу Зои. – Откуда тебе было знать? В конце концов, никто и вообразить не мог, что подозрения Гертруды имеют под собой почву. И знаешь, если ты нечаянно сожгла предмет, в котором находился яд, я от души рада. Грегори не вернешь, так не лучше ли пребывать в неведении?

– Вероятно, так и получится, – буркнул Гай.

– Ни в коем случае! – нахмурилась Стелла. – Поскольку дядю отравили, мы должны знать, чьих рук это дело. Господи, как можно жить дальше, зная, что один из нас – убийца?

– Как ты смеешь, Стелла! – вспылила тетушка.

– Но ведь это правда! – не унималась Стелла. – В том-то и ужас. Неужели не понимаете? Если полиция не найдет убийцу, мы всю жизнь будем гадать, кто он.

– Полная чушь! – вспыхнул Гай. – Уж лучше до конца дней ломать голову, чем участвовать в грязном скандале.

– Ты правда так считаешь? – Стелла с ужасом смотрела на брата. – Но ведь убийцей могу быть я или мама.

– Не мели чепуху! – грубо оборвал сестру Гай.

Миссис Мэтьюс с тихим смехом потрепала дочь по плечу.

– Милая девочка, нельзя давать волю разыгравшемуся воображению!

– А ведь она говорит правду, – вмешался Рэндол. – Поздравляю, Стелла.

Миссис Мэтьюс смотрела на племянника прозрачным взглядом.

– Не могу с тобой согласиться, дорогой Рэндол. Стелле свойственно преувеличивать, и я всегда осуждала эту черту характера. Надеюсь, она не заподозрит мать или брата в совершении ужасного преступления, так же как и я не могу представить, что мои дети способны на убийство.

– По-моему, вы все совершаете непростительную ошибку, – упрекнул мистер Рамболд. – Разве есть повод подозревать в убийстве членов семьи Мэтьюс? А вам не приходило в голову, что преступление мог совершить кто-то посторонний?

– Кто, черт возьми? – Гай в изумлении уставился на Рамболда.

– Понятия не имею. Но на вашем месте я бы не терзался беспочвенными подозрениями в отношении родственников, а успокоил себя мыслью, что преступление совершил кто-то чужой.

– А вот я бы предпочла выяснить этот вопрос до конца, – продолжала упорствовать Стелла.

Рамболд с улыбкой посмотрел на девушку.

– Верный признак, что вы на самом деле не верите в виновность матери и брата.

– В жизни ничего подобного не слышала! – возмутилась мисс Мэтьюс. – Как, мистер Рамболд, вы уже уходите? Даже чай не допили!

– Вероятно, он намеревается подкрепиться в другом месте, – предположил Рэндол. – И, честно говоря, я его не виню. – Он бросил многозначительный взгляд в сторону скудно сервированного столика с выпечкой. – Чайные церемонии, которые устраивает тетя Харриет, проникнуты благочестивым духом Великого поста, и лишь избранным утонченным натурам дано оценить их по достоинству.

Стелла сдавленно хихикнула, и даже миссис Мэтьюс не сдержалась и закусила губу, чтобы не рассмеяться. Харриет резко выпрямила спину и обрушилась на племянника с гневной тирадой:

– А тебя, Рэндол, я на чай не приглашала, как и мистера Рамболда. Впрочем, его-то я всегда рада видеть, и, надеюсь, он об этом знает. Но если его не устраивает мой чай…

– Что вы, что вы. Чай изумительный! Благодарю, – заторопился Рамболд исправить положение. – Вы же знаете, мисс Мэтьюс, как я обожаю ваши булочки. Всегда упрекаю жену, что у нее такие вкусные не получаются. Ну а теперь прошу не беспокоиться, провожать меня не надо, я сам найду дорогу.

Повинуясь многозначительному взгляду матери, Гай поставил на стол тарелку и встал с места. Рэндол тоже поднялся из-за стола.

– Не упускай возможности полакомиться последним куском пирога, – обратился он к кузену. – Ведь тебе предстоит здесь и ужинать. Я сам провожу мистера Рамболда. – Рэндол подошел к двери и открыл ее, пропуская мистера Рамболда вперед.

– Не стоило утруждаться, – обратился Рамболд к Рэндолу, забирая шляпу со столика в прихожей.

– Что вы, с радостью вас провожу, – заверил Рэндол. – При общении с моей родней необходимо делать частые перерывы.

– Зачем же вы приходите сюда, если испытываете к родственникам не самые теплые чувства? – удивился мистер Рамболд, и в его голосе слышался упрек. – Простите за откровенность, но ваше присутствие не способствует установлению мира в семье.

– Разумеется. Однако вам не кажется, что этим людям нужен объект, на который можно выплеснуть скопившиеся эмоции, – пояснил Рэндол самым любезным тоном. – Как вы, должно быть, заметили, нервы у них изрядно расшатались.

– Ситуация чрезвычайная и в высшей степени неприятная, – с серьезным видом заметил Рамболд.

Рэндол вышел вместе с ним из дома.

– О да, в высшей степени! – согласился он. – Во время коронерского следствия выяснилось что-нибудь представляющее интерес?

– Абсолютно ничего. После того как миссис Лэптон выступила со свидетельскими показаниями, полиция попросила отсрочку.

– Учитывая сложившееся положение, этого следовало ожидать. Полагаю, наш неотразимый доктор украсил заседание своим присутствием?

– Да, он был одним из свидетелей и, по-моему, держался великолепно.

– Не сомневаюсь! – кивнул Рэндол. – И его показания всех удовлетворили?

– Полностью. Но так и должно было произойти, вы же сами понимаете. Филдинг вел себя правильно, и упрекнуть его не в чем.

– Я заметил эту весьма ценную способность доктора, – сообщил Рэндол с изящно завуалированной глумливой усмешкой. – Нашему честолюбивому эскулапу никогда не изменяет выдержка.

– Не стану притворяться, что не понял вашего намека, – ответил Рамболд после недолгой паузы. – Только не пойму, зачем вы так поступаете? Что-то имеете против Филдинга?

– Нахожу его совершенно невыносимым, – хладнокровно признался Рэндол.

– Личная неприязнь вызывает в вас желание причислить его к списку подозреваемых, но право, для этого нет оснований.

– Принимаю упрек и умолкаю. – Рэндол отвесил изящный поклон.

Они дошли до калитки, и Рамболд протянул руку для прощания.

– Вовсе не собирался вас в чем-то упрекать, но как человек, который гораздо старше вас, позволю себе дать совет: не делайте подобных замечаний в присутствии своей кузины. Во-первых, это невежливо, а во-вторых… у меня складывается впечатление, что у Стеллы и без ваших колкостей достаточно поводов для беспокойства относительно затронутой темы.

Глаза Рэндола широко раскрылись и загорелись любопытством. Рамболда такая резкая перемена озадачила, а выражение лица собеседника вызвало неприятные чувства. Но уже в следующее мгновение синий взгляд из-под полуопущенных век приобрел обычное томное выражение.

– Неужели все настолько серьезно? Вот это новость! Если так, я – ваш должник.

Рэндол не спеша направился в сторону дома. Зайдя в гостиную, он обнаружил обеих тетушек, которые на время забыли о разногласиях и с жаром обсуждали достоинства мистера Рамболда и возмутительную вульгарность его супруги.

– Такой образованный, воспитанный мужчина! – вздыхала миссис Мэтьюс. – Как тут не удивиться…

– …что он в ней нашел! – перебила Стелла. – Он увидел прелестное личико и доброе сердце.

– А эта шляпка! – брезгливо передернула плечами миссис Мэтьюс. – Какой пошлый розовый оттенок! В ее-то годы!

– Ужасно! – поддакнула мисс Харриет Мэтьюс. – Разве можно надевать такую шляпку на коронерское следствие? Эта женщина прямо-таки шокировала меня своим вызывающим видом!

Стелла поднялась с лежавшей на полу подушки и перешла в другой конец комнаты, а две пожилые леди все не могли угомониться и продолжали будоражащий душу диалог. Наконец они пришли к единодушному выводу относительно причины, по которой мистер Рамболд, человек состоятельный, как и все торговцы шерстью, живет в скромном доме наподобие Холли-Лодж. Разумеется, все дело в миссис Рамболд, которая привыкла к муниципальным домам, так как ничего лучшего в жизни не видела. Казалось, ничто не разрушит воцарившийся между двумя родственницами мир и полную гармонию. Но тут миссис Зои Мэтьюс распорядилась убрать со стола чайную посуду, и мисс Харриет Мэтьюс сразу возжелала налить себе еще чашечку. Чай успел сделаться нестерпимо крепким и остыл, что снова испортило Харриет настроение. Позабыв о добродетелях мистера Рамболда и изъянах его супруги, она переключилась на собственные горести, подобные кровоточащим ранам.

Гай, все это время тщетно старавшийся чем-нибудь себя занять, снова стал допытываться у Рэндола, какой версии придерживается полиция. Рэндол признался в полном неведении, и в ответ на попытки кузена продолжить разговор с видом крайнего изнеможения встал из-за стола и откланялся.

Желающих проводить его до парадной двери не нашлось, и Рэндол в одиночестве вышел на улицу и пошел к машине. Включив двигатель, он неожиданно заметил доктора Филдинга, направляющегося по дорожке в сторону дома. Рэндол, с мрачным выражением на лице, некоторое время наблюдал за доктором, а потом выключил двигатель. Доктор поравнялся с машиной, и на тонких губах Рэндола заиграло подобие улыбки.

– А, приветствую вас, доктор! – любезным тоном обратился к нему Рэндол и, сняв замшевую перчатку, протянул руку.

Филдинг не выразил особой радости по поводу неожиданной встречи, но руку Рэндолу пожал.

– Не заметил вас на коронерском следствии, – посетовал он.

– Ничего удивительного, – откликнулся Рэндол. – Ведь я там не присутствовал.

– Неужели? – удивился Филдинг.

– Истинно так. Решил, что это процедура скучная и даже в некотором роде вульгарная. Хотя жаль, что не довелось послушать ваши показания. По слухам, вы украсили весьма заурядное действо и стали гвоздем программы.

– Правда? – Во взгляде доктора сквозила неприкрытая враждебность. – Интересно, каким образом?

– Своей манерой поведения, милый доктор, которой несколько не хватает благородства. Ну, и разумеется, свидетельскими показаниями, а уж с ними вы, вне всякого сомнения, справились виртуозно.

– Вы слишком любезны. – Филдинг перевел дыхание. – Однако я привык давать показания, это часть моей профессии.

– Но не в таких сложных условиях! – возразил Рэндол. – Да еще когда многие свидетели имеют пагубную тенденцию поддаваться панике и терять голову. Нет, от вас я ничего подобного, разумеется, не ожидал.

– Благодарю, – откликнулся с горькой иронией Филдинг. – Только не вижу причин давать волю нервам.

– Совершенно верно, – миролюбиво согласился Рэндол. – Вся процедура была проведена в высшей степени деликатно. Ни вопросов, которые могут поставить в неловкое положение, ни перекрестных допросов. Мне всегда казалось, что во время перекрестного допроса нервы сдают даже у самых стойких людей.

– Остается только надеяться, что на вашу долю такие тяжкие испытания не выпадут, – заметил Филдинг.

– Очень великодушно с вашей стороны. Не хочу оставаться в долгу и в свою очередь желаю и вам избежать подобных перипетий.

– Меня эта перспектива нимало не смущает, – вежливо улыбнулся Филдинг. – Если дело дойдет до суда, мне, конечно, придется там появиться.

– Чудовищное невезение. – Рэндол печально покачал головой. – Я имею в виду убийцу. Ну кто мог предположить, что дражайшая тетушка Гертруда невольно выступит в роли орудия, разрушившего схему самым тщательным образом спланированного убийства века?

– Да, ради благополучия семьи Мэтьюс было бы лучше, если бы правда так и не увидела свет божий, – поддержал Филдинг. – Они оказались в ужасном положении. – Доктор спокойно встретился с насмешливым взглядом Рэндола. – Даже я попал в неприятную ситуацию. Многие считают, что если я врач, то обязан с первого взгляда определить причину смерти мистера Мэтьюса и догадаться о присутствии некоего загадочного яда.

– О, такие разговоры неизбежны, – бодро заверил Рэндол. – Люди так подозрительны и, смею утверждать, придают до смехотворности большое значение флакону с тонизирующим средством, который так удачно и своевременно разбили.

– Удачно? – переспросил Филдинг. – Я вряд ли рискнул назвать это везением!

– Разве я сказал «удачно»? – удивился Рэндол. – Простите, оговорился. Разумеется, имелось в виду «неудачно и не ко времени».

– К счастью, тонизирующее средство изготовлено не в аптеке, – сообщил Филдинг.

– Этого и следовало ожидать, – кивнул Рэндол.

Челюсть доктора заметно выступила вперед.

– Более того, – продолжил он свою мысль, – никотин не относится к ядам, которыми бы воспользовался врач. Кому, как не вам, об этом знать, мистер Мэтьюс? Ведь вы в свое время изучали медицину.

Рэндол до сей поры в задумчивости разглядывал лобовое стекло, но слова Филдинга оторвали его от этого занятия.

– Завидная осведомленность! – криво усмехнулся он.

– Именно так, – подтвердил доктор. – Ваш дядюшка однажды упомянул об этом факте. Сказал, что вы были одним из самых перспективных студентов, но после смерти отца отказались от карьеры врача.

– А с полицией вы этой информацией успели поделиться?

– Нет, а зачем? – удивился Филдинг. – Не имею привычки вмешиваться в дела, которые меня не касаются.

– А напрасно. – Рэндол наклонился вперед и снова включил зажигание. – То-то суперинтендант Ханнасайд порадуется.

– Не имею желания кому-либо вредить, – пожал плечами доктор.

– Вы себе льстите, дорогой доктор, и очень сильно! – проворковал Рэндол. – Непременно поделитесь своими сведениями с суперинтендантом. Они скрасят его унылое существование и ни в коей мере не причинят вреда мне.

– В таком случае не стоит и трудиться. – Кивнув на прощание, Филдинг направился к дому, обитателей которого намеревался предостеречь от соблазна делать какие бы то ни было заявления прессе.

Вернувшись с дневного обхода, доктор обнаружил толпу репортеров, осаждавших его жилище, и это событие изрядно подпортило настроение. Выяснив, что его нареченная не понимает опасных последствий общения с прессой, доктор Филдинг в достаточно колкой форме намекнул о необходимости учесть его служебное положение и вести себя более осмотрительно. Миссис Мэтьюс устало улыбнулась и с видом умудренного жизнью человека заверила, что Филдингу нечего опасаться.

– Я лично встретилась с одним из репортеров, – важно сообщила она. – И надеюсь, дала ему понять, какие непростые времена мы переживаем. Мы поговорили – Господь послал мне нужные слова, – и думаю, он все понял и устыдился.

– Послушай, мама, ведь ты не делала какого-либо рода заявлений? – явно нервничая, поинтересовался Гай.

– Милый мальчик, я же сказала, что ничего подобного не говорила.

Гай не стал развивать опасную тему, а доктор Филдинг, покидая Мэтьюсов, не преминул упрекнуть Стеллу, которая вышла его проводить:

– Послушай, Стелла, ты должна была помешать встрече матери с этим типом! Если тебе по душе подобного рода известность, то мне общественный резонанс ни к чему. Эта история и так доставляет кучу неприятностей.

– Надо понимать, главная неприятность заключается в том, что ты помолвлен со мной, – тихим твердым голосом произнесла Стелла.

– Что толку это обсуждать? – рассердился Филдинг. – Наши отношения не способствуют моему благополучию, но тут уж ничего не поделаешь.

– Почему же? – Стелла посмотрела в глаза жениху. – Еще не поздно все изменить.

– Милая моя девочка, только не думай, что я хочу отказаться от данного слова, – стал оправдываться Филдинг.

В этот момент в прихожей появился Гай, и объяснение пришлось прервать. Гай был расстроен не меньше доктора и предложил пари, что матушка наговорила репортеру уйму высокопарной ерунды, которая приведет к ужасным последствиям для всего семейства.

Опасения Гая в полной мере оправдались. На следующее утро вышел в свет очередной номер «Дейли репортер», на первой странице которого красовался жирный заголовок, фотография «Тополей» и самой миссис Мэтьюс, выходящей из зала судебных заседаний по окончании коронерского расследования. Спустившись к завтраку, Гай застал тетю и сестру за чтением вслух отрывков из четырех иллюстрированных газет. Возмущение обеих не знало границ.

– «Драма, разыгравшаяся в провинции! Сестра убитого отказывается говорить о загадочной смерти брата!» – с придыханием читала Стелла. – «Мы считаем, что лучше хранить молчание, – заявляет миссис Зои Мэтьюс, элегантная белокурая вдова, причастная к загадочному отравлению в Гринли-Хит, которое безуспешно пытается раскрыть Скотленд-Ярд». Маме понравится эта статья. Нет, Гай, ты только взгляни на мамино фото!

– Послушайте, послушайте! – взывала дрожащим голосом Харриет. – В жизни не слыхивала ничего подобного! «В траурном одеянии, – интересно, какое одеяние он ожидал увидеть! – очаровательная миссис Зои Мэтьюс, вдовствующая золовка Грегори Мэтьюса, которого загадочная смерть настигла в собственном доме в Гринли-Хит неделю назад, приняла меня вчера в своей залитой солнечным светом гостиной». Ха, ее гостиная! Не сомневаюсь, Зои сказала репортеру, что гостиная принадлежит ей одной. Что до солнечного света, так за весь день туда не пробивается ни один лучик, и всем это известно! «Во взгляде прелестной вдовы затаилась печаль и тревога». Ну, как вам это нравится?!

Побледневший от смятения чувств Гай поспешил к тетушке и, наклонившись, стал читать через ее плечо возмутительную статью:

– «Надо помнить, что, несмотря на все беды, жизнь продолжается… Невосполнимая утрата представляет для нас не меньшую загадку, чем для Скотленд-Ярда». Господи, мама не могла наговорить столько глупостей!

– Еще как могла и наговорила, – огрызнулась мисс Мэтьюс. – Ничего иного я от Зои и не ожидала. «Между деверем и мной установилось чувство глубокой привязанности и взаимопонимания!» Ой-ой-ой, будто бы! И ни слова о моих чувствах и переживаниях! «Спокойная и уравновешенная». Уравновешенная!!! Бесстыдная и наглая – вот точное определение! Ох, нет сил читать дальше!

Гай выручил газету из рук Харриет, которая явно намеревалась изорвать ее в клочья, и отошел к окну. Стелла в это время изучала номер «Морнинг стар» и неожиданно, задыхаясь от гнева, воскликнула:

– Какое нахальство! Ты только послушай, тетя Харриет! «Смерть мистера Мэтьюса стала для нас тяжким ударом», – заявила вчера нашему корреспонденту очаровательная синеглазая Роза Дэвентри, двадцатитрехлетняя горничная в «Тополях». – Да тут уйма всякой чепухи! Даже упоминается жених Розы. Ой, она заявляет, что вся прислуга расценивает смерть дяди как личную утрату!

– Что? – взвизгнула Харриет.

– А вот и фотография, посмотри.

Мисс Мэтьюс выхватила газету из рук племянницы.

– Она покидает дом сегодня же, не дождавшись конца месяца! – объявила Харриет. Неслыханная наглость! Личная потеря, нет, вы только подумайте! Бесстыдная ложь! Ведь все слуги терпеть не могли Грегори! Роза не посмела бы так говорить, не получи она уведомление об увольнении!

В этот момент в комнату зашел Бичер и застыл на месте под испепеляющим взором хозяйки.

– Тебе известно об этом позоре? – требовательным тоном обратилась она к дворецкому, размахивая газетой у него перед носом.

– Да, мисс, – смущенно кашлянул Бичер. – Поступок Розы достоин всяческого осуждения. Миссис Бичер сделала ей соответствующее внушение. Звонит мистер Рэндол, мисс.

– Что ему надо? – прорычал Гай.

– Он не сказал.

– Не собираюсь с ним беседовать, – заявил Гай, усаживаясь за стол. – Скажите, что нас нет дома.

– Подойди к телефону, Стелла, – попросила тетушка. – Понятия не имею, что ему понадобилось.

Стелла со вздохом отложила газету в сторону.

– Не понимаю, почему именно я, – скорчила недовольную гримасу девушка, но все же вышла в коридор и с унылым видом взяла трубку. – Алло! Это Стелла. Что случилось?

На другом конце ответил мелодичный голос Рэндола:

– Доброе утро, моя прелесть. Я прямо-таки задыхаюсь от волнения. Скажи скорее, не томи, за какую провинность меня лишили счастья лицезреть прелестную синеглазую Розу Дэвентри?

– Черт бы тебя побрал! Заткнись! – вышла из себя Стелла. – Говори, что надо!

– Только это и хотел узнать, любовь моя. – В трубке раздался тихий смешок.

– Тогда катись к чертям! – вспылила Стелла, бросая трубку.

Помимо Рэндола утренние газеты с фотографиями прочли и остальные члены семейства, и вскоре в «Тополя» прибыла миссис Лэптон. С видом оскорбленного величия она возжелала узнать, выгнали ли из дома Розу, и если нет, то по какой причине. Затем она поинтересовалась, осознает ли миссис Мэтьюс всю степень совершенной глупости и о чем думала Харриет, позволив репортеру проникнуть в дом. Последний вопрос касался мер, предпринятых полицией по поимке убийцы Грегори Мэтьюса, и на него никто не мог дать внятного ответа. И тут миссис Лэптон вынесла свой вердикт, отнюдь не опрометчивый, а тщательно взвешенный и продуманный:

– Дело ведется с вопиющей некомпетентностью, и полиция не прилагает ни малейших усилий для выявления убийцы моего несчастного брата. Я это отчетливо вижу.

Однако сей суровый приговор был несправедливым по отношению к суперинтенданту Ханнасайду, который в этот момент находился в кабинете Джайлса Каррингтона и вместе с ним изучал банковскую расчетную книжку Грегори Мэтьюса, лежавшую на столе.

– Вам известно, что связывает мистера Мэтьюса с неким Хайдом? – спросил Ханнасайд.

– Нет, – покачал головой Джайлс. – А почему вас это заинтересовало?

– Я просматривал банковские счета и обнаружил, что значительное количество чеков Мэтьюса поступили от этого самого Хайда. Суммы крупные и выплачивались регулярно каждый месяц.

Джайлс взял банковскую книжку и стал изучать отмеченные записи.

– Похоже, Мэтьюс участвовал в каком-то бизнесе, – задумчиво произнес он. – Если так, то мне об этом ничего не известно. Думаете, он имел ломбард или магазин, торгующий жареной рыбой с картошкой, и не хотел, чтобы об этом стало известно?

– Теряюсь в догадках. Возможно, ваше предположение правильное. Я встречался с директором банка, но он знает не больше вашего. Все чеки выписаны на филиал банка «Фостерс» в Сити. Старший кассир сразу их вспомнил. Надо сходить туда и посмотреть. Может, найдется что-нибудь интересное. – Ханнасайд встал и протянул руку за банковской расчетной книжкой. – Сначала решил зайти к вам, потому что получить информацию от банка – дело непростое.

– Сочувствую, – сказал Джайлс. – Ничем не могу помочь. Однако если кому что и известно, так только Рэндолу Мэтьюсу. Мне кажется, этот юный джентльмен прекрасно осведомлен о делах дядюшки.

– Да, я тоже о нем подумал, – мрачно усмехнулся Ханнасайд. – Вот только мистер Рэндол Мэтьюс не горит желанием вступать в откровенные разговоры и не жалует меня своим доверием. Но на худой конец можно обратиться и к нему.

После Эдам-стрит Ханнасайд отправился в Сити. В банке «Фостерс» директор разговаривал любезно, однако особого дружелюбия не проявлял. Он сообщил Ханнасайду, что банк придерживается старомодных методов в работе и решительно осуждает новые веяния и попытки полиции получать информацию через банки.

Ханнасайд не имел привычки обзаводиться врагами без веских причин, а потому внимательно слушал директора и сочувственно поддакивал. В результате кое-какие сведения он все же добыл, хотя и не слишком много. Директор мало что знал о Джоне Хайде, который крайне редко посещал банк. Много лет назад Хайд открыл здесь счет, и его считали представителем одной промышленной компании на севере. Директор банка назвал и адрес Хайда: Гэдсби-роу, 17, выразив сожаления, что сообщить более подробные сведения не может.

Ханнасайду не составило труда найти Гэдсби-роу, узенькую многолюдную улочку в самом сердце Сити, куда суперинтендант свернул с оживленного проспекта, что ее пересекал. Лавируя среди торопящихся машинисток и рассыльных без головных уборов, он вскоре добрался до дома под номером 17, который оказался магазинчиком, торговавшим газетами. Там также продавались дешевые сигареты и табак. Захудалое низенькое здание с засиженными мухами окнами и вывеской, на которой красовалось имя Х. Браун. Крыльцо из двух ступенек вело в магазин, темное тесное помещение, пропитанное затхлым запахом табака. Не успел Ханнасайд зайти внутрь, как тотчас же открылась задняя дверь и появилась полная женщина в рабочем халате, которая поинтересовалась целью его визита.

– Я ищу мистера Джона Хайда, – сообщил суперинтендант. – Кажется, он живет здесь.

– Его нет дома, – ответила женщина. – Не знаю, когда вернется.

– А не подскажете, где его можно найти?

– Понятия не имею.

Задняя дверь снова открылась, пропуская мужчину средних лет с выцветшими голубыми глазами и клочковатыми усами, без пиджака, в одной рубашке.

– Что угодно джентльмену, Эмма? – поинтересовался он.

– Спрашивает мистера Хайда, – с безразличным видом откликнулась та.

– Придется прийти еще раз, его нет на месте.

– Я так и сказала, – пожала плечами Эмма, по-видимому, его жена.

– Он здесь живет? – продолжал расспрашивать Ханнасайд.

– Нет. – Мистер Браун смотрел на суперинтенданта с нескрываемой антипатией.

– Тогда, может, назовете его адрес?

– Простите, никак нельзя. Оставьте записку, если желаете.

Ханнасайд достал визитную карточку и протянул Брауну:

– Здесь указано мое имя. Может, оно освежит вашу память.

Мистер Браун прочел карточку, украдкой бросив на Ханнасайда хмурый взгляд. Его жена, вытянув шею, тоже рассматривала карточку, постепенно меняясь в лице.

– Нам не нужны неприятности! – заявила Эмма. – Что вы хотите узнать?

Ханнасайд давно привык к недоверчивому отношению со стороны людей, подобных чете Браун, а потому не обратил внимания на явное замешательство женщины и объяснил:

– Я уже сказал, что меня интересует. Где можно найти мистера Джона Хайда?

– Как мы можем сказать то, чего не знаем?! – со слезами в голосе воскликнула Эмма. – Его нет на месте, вот и все, что нам известно.

Муж оттолкнул ее локтем в сторону.

– Ладно, Эмма, возвращайся на кухню. – Он положил визитную карточку суперинтенданта на прилавок и улыбнулся, демонстрируя желтые зубы.

– Она говорит правду. Мы не видели мистера Хайда спрошлого вторника.

– Что он здесь обычно делает?

Мистер Браун погладил заросший щетиной подбородок.

– Видите ли, он является владельцем.

– Хотите сказать, магазин принадлежит ему? – нахмурился Ханнасайд.

– Нет, не магазин. Ему принадлежит весь дом.

– Значит, он ваш хозяин?

– Именно так, – подтвердил Браун. – Он – представитель крупной фирмы на севере. Не знаю, есть ли у него постоянное место жительства, кроме этого дома. Он много разъезжает по делам.

– То есть здесь у него кабинет, так?

– Верно. Можете сами посмотреть, если хотите. Только там ничего нет.

– И сколько времени он владеет домом?

– Трудно так сразу сказать, – замялся мистер Браун. – Давно. Думаю, лет семь или восемь.

– А сколько ему лет, как выглядит?

– Да ничего особенного собой не представляет. Даже не знаю, как его описать. Лицо самое обычное, не из тех, что бросаются в глаза и привлекают внимание. Мужчина средних лет, необщительный, замкнутый в себе. А зачем он вам понадобился?

– Вас это не касается. А как часто он здесь появляется?

– Достаточно часто, – угрюмо буркнул Браун.

– Не юлите, отвечайте! Он приходит каждый день?

– Когда как. Мне-то какое дело? Приходит, когда захочет.

– Когда вы видели его в последний раз?

– Я же говорил, в прошлый вторник. С тех пор мы не встречались.

– Он сказал, что уезжает?

– Ничего не говорил.

– И не оставил адреса, по которому пересылать письма?

Мистер Браун снова смерил суперинтенданта сердитым взглядом.

– Нет никаких писем.

Большего добиться от Брауна не удалось. Задав еще пару вопросов, на которые Браун ответил в такой же враждебной манере, Ханнасайд покинул магазин. Личность Джона Хайда, которая еще час назад вызывала лишь легкое любопытство, неожиданно переросла в вопрос первостепенной важности. Ускользающего мистера Хайда необходимо найти и установить его связь с Грегори Мэтьюсом. Работа для всего отдела. На пути в Скотленд-Ярд Ханнасайд неожиданно поменял планы, и вместо того чтобы свернуть на Уайтхолл, сел на омнибус, следующий в сторону Пиккадилли, намереваясь нанести визит мистеру Рэндолу Мэтьюсу.

Глава девятая

Ханнасайд приехал на квартиру к Рэндолу за полдень, однако сей элегантный джентльмен встретил суперинтенданта в парчовом халате яркой расцветки и экстравагантного фасона. Однако, приглядевшись, Ханнасайд обнаружил, что под халатом Рэндол полностью одет для выхода, не считая, разумеется, пальто. Таким образом, суперинтендант сделал вывод, что Рэндол облачился в столь изысканное одеяние не из-за лени, а, скорее, из любви к экзотике. Он про себя улыбнулся, представив, какую реакцию вызвал бы невиданной красоты халат у сержанта Хемингуэя, случись тому увидеть этот шедевр портновского искусства. Однако терять время зря суперинтендант не собирался и сразу приступил к делу, объяснив цель своего визита:

– Простите, что побеспокоил, мистер Мэтьюс, но думаю, вы сможете мне помочь.

– Весьма польщен, – улыбнулся Рэндол. – Позвольте угостить вас стаканчиком хереса.

– Благодарю, я не употребляю спиртное в такой час. Скажите, говорит вам о чем-нибудь имя Хайд?

Рэндол налил себе стакан хереса и аккуратно закрыл графин пробкой.

– Как же, Хайд-Парк.

– Нет, не то.

– Постойте, дайте подумать. – Рэндол взял стакан с хересом. – Тогда один из персонажей Стивенсона? – предположил он.

– И больше ничего? – Ханнасайд не сводил с собеседника пристального взгляда.

Рэндол смотрел на суперинтенданта безмятежными синими глазами.

– На данный момент ничего другого на ум не приходит. Хотите продолжить разговор на эту тему? В таком случае, боюсь, придется кое-что мне разъяснить. Я плохо соображаю сегодня утром.

– Припомните, не называл ли это имя ваш покойный дядя, – не отставал Ханнасайд.

Рэндол смотрел на гостя поверх ободка стакана.

– Нет, не называл. – Он подошел к креслу и уселся на подлокотник. – Хотите сигарету? Или сыграем в прелестную игру под названием «жмурки»?

– Я разочарован, мистер Мэтьюс, – признался суперинтендант, принимая сигарету. – Надеялся, вы прольете свет на возникшую проблему. Я просматривал банковские книжки вашего дядюшки. – Он чиркнул спичкой и зажег сигарету. – И обнаружил, что источником значительной части его дохода являлся человек по имени Джон Хайд. Или же деньги поступали за счет какого-то бизнеса, который представляет Хайд.

Рэндол сделал глоток хереса. Ханнасайд заметил на его лице лишь легкое удивление.

– Когда вы, суперинтендант, упомянули о значительной части, какая именно сумма имелась в виду?

– Я не производил подсчетов, но думаю, речь идет о тысяче двухстах или трехстах фунтов в год.

– Приличный доход, – заметил Рэндол с нескрываемым изумлением. – А можно поинтересоваться, каким образом деньги поступали на дядин счет?

– Чеками. Регулярно, каждый месяц, только суммы разные. – Суперинтендант сунул руку в карман пиджака и достал банковскую расчетную книжку Грегори Мэтьюса. – Может, хотите сами взглянуть?

– Пожалуй. – Рэндол отставил в сторону стакан и, взяв книжку, стал не спеша ее просматривать в полном молчании. Через некоторое время он вернул ее Ханнасайду. – Знаете, суперинтендант, жаль разбивать ваши надежды, но я не могу пролить свет на это дело. А каковы ваши соображения?

– В общем-то у меня их и нет, – признался Ханнасайд. – Ведь я не был знаком с вашим дядей и потому обратился к вам. Полагаю, вы, мистер Мэтьюс, знали его лучше остальных.

– Никогда над этим не задумывался. Более того, на заре нашего приятного сотрудничества я, кажется, упоминал, что не пользовался дядиным доверием.

– Верно, – согласился Ханнасайд. – Только мне в душу закралось подозрение, что вы явно поскромничали. Из всех членов семьи только вам он рассказал о разоблачении мистера Лэптона и его адюльтере.

– Вы называете это доверием? – удивился Рэндол. – А по-моему, речь идет всего лишь о непристойной истории.

– Ладно, давайте откажемся от слова «доверие», мистер Мэтьюс, и определим ваши отношения как взаимную симпатию, – предложил Ханнасайд.

Произнося эти слова, суперинтендант уловил промелькнувшее в глазах Рэндола странное выражение, которое повергло его в шок. У Ханнасайда не было времени задуматься над тем, что означает эта вспышка молнии, но осадок остался пренеприятный.

– Нет, суперинтендант, – возразил Рэндол обычным невозмутимым тоном. – Сомневаюсь, что между нами существовала взаимная симпатия. Возможно, вас ввел в заблуждение общеизвестный факт, что из всего семейства один я не ссорился с покойным.

– Ну полно, мистер Мэтьюс! – продолжал настаивать Ханнасайд. – Почему вы не желаете быть со мной откровенным? Дело вовсе не в симпатии, была она или нет. В любом случае создается впечатление, что вы знаете о своем дяде гораздо больше, чем мне рассказали. Взять хотя бы чеки от Джона Хайда. Хотите меня убедить, что вы, являясь наследником всего дядиного имущества, пребывали в неведении относительно источника значительной части его доходов?

– Такого желания у меня нет, однако ваши слова – чистая правда. – Рэндол встал и подошел к столу, чтобы снова наполнить стакан. – Различные суммы, регулярно поступающие в виде чеков, наводят на мысль, что дядя участвовал в каком-то коммерческом предприятии, но предпочитал не связывать с ним свое имя. Придет время, и, возможно, разгадка увидит свет Божий.

– Короче говоря, вы, мистер Рэндол, не придаете этому открытию особого значения, так?

– Верно, – пожал плечами Рэндол. – Не считаю его важным. Сказать по правде, по-моему, вы зря теряете время, пытаясь отыскать Джона Хайда. Его причастность к делу выглядит весьма расплывчато.

– Вполне возможно, – согласился Ханнасайд. – Но когда на пути встречается нечто, требующее объяснений, я довожу дело до конца, каким бы банальным оно ни казалось. Я уже провел опрос с целью установления личности Джона Хайда в банке, клиентом которого он является, и по его единственному адресу.

– Надеюсь, титанические труды принесли желаемые плоды и ваше рвение вознаграждено?

– Полагаю, так, – не замечая иронии, отозвался Ханнасайд. – Я, например, обнаружил, что Хайд называет себя представителем промышленной компании и владеет маленьким домиком на Гэдсби-роу в Сити, где находится газетный киоск. Дом сдается человеку по имени Браун, но одну комнату Хайд оставил для личного пользования.

– Правда? – изумился Рэндол.

– Человек, способный ежемесячно осуществлять крупные денежные платежи, не имеет иного адреса, кроме кабинета в доме на захолустной улочке. Весьма странный факт, требующий дальнейшего расследования. Что скажете, мистер Мэтьюс?

– Что вы попусту теряете время, уважаемый суперинтендант.

– А как насчет того, что Джона Хайда не видели в кабинете со вторника четырнадцатого мая?

Рэндол стоял к собеседнику спиной, доставая сигарету из портсигара, но, услышав слова суперинтенданта, мгновенно повернулся.

– Кто утверждает, что его не видели с четырнадцатого мая? – поинтересовался он.

– Владелец газетного киоска. И не похоже, что он врет.

– Не слишком, на мой взгляд, ценная информация, – заметил Рэндол, возвращаясь в кресло. – Можно предположить, что Хайд заболел или уехал.

– Конечно. Однако мистер Джон Хайд имеет склонность все время ускользать, и этот факт, несомненно, требует объяснений. Человек без домашнего адреса вызывает удивление, мистер Мэтьюс. – Ханнасайд встал. – Жаль, что вы не можете мне помочь.

– Не имею обыкновения тратить время на погоню за иллюзиями, суперинтендант. А можно узнать, удалось ли получить подробное описание внешности намеченной жертвы?

– Очень расплывчатое и, возможно, ложное.

– Да, это принесет огромную пользу! Ну и как же выглядит мистер Хайд?

– Мужчина средних лет с ничем не примечательным лицом. Вот пока и все.

– На вашем месте я бы бросил эту затею, – посоветовал Рэндол.

– Не надейтесь, что я последую вашему совету, – довольно резко ответил Ханнасайд и покинул квартиру Рэндола.

Однако поиски Джона Хайда оказались делом неблагодарным. Этого человека никто не знал. И когда Ханнасайд вместе с сержантом Хемингуэем, вооружившись ордером на обыск, посетили его кабинет, никакого ключа к разгадке личности Хайда не нашлось. Кабинет представлял собой темную грязную комнату над магазинчиком, в которой не было ничего, кроме стола, стула, пишущей машинки и сейфа.

– Если этот тип представитель фирмы или коммивояжер, то куда подевались образцы товаров? – недоумевал сержант Хемингуэй.

Мистер Браун, как и в прошлый раз встретивший их в рубашке без пиджака, оглядывал комнату с тенью беспокойства.

– Никогда прежде он не исчезал, не сказав ни слова, – бормотал он. – В последний раз видел его в позапрошлый вторник, и с тех пор он как в воду канул.

Это многократно повторяющееся заявление нашло поддержку и в банке «Фостерс». Четырнадцатого мая в банк поступил чек от Хайда на двадцать пять фунтов, выписанный на предъявителя. При опросе кассир дал подробное описание мистера Брауна и сообщил, что тот имел обыкновение обналичивать чеки, выписанные Хайдом на предъявителя. Мистер Браун не отпирался и тут же признался, что мистер Хайд всегда поручал ему эту работу, а он, в свою очередь, всего лишь забирал деньги и относил Хайду. Так как впоследствии выяснилось, что Браун очень часто вносил деньги вместо Хайда, причин подвергать его слова сомнению не было оснований. Однако добиться от Брауна, почему ему доверяли подобные поручения и каким образом он был связан с Хайдом, так и не удалось. Он твердил, что ничего не знает, и мистер Хайд не посвящал его в свои дела. А когда Ханнасайд поинтересовался, приходили ли к Хайду посетители, Браун с мрачным видом буркнул, что иногда действительно являлись какие-то люди, по-видимому, по делам, но кто они и откуда, ему неизвестно.

Потом открыли сейф, но нашли там только наполовину использованную чековую книжку с корешками от всех чеков и пачку свидетельств на акции.

– В жизни не встречал такого необычного поворота дела! – признался сержант Хемингуэй. – Случалось, что люди давали тягу и скрывались в неизвестном направлении, но до сих пор не слышал, чтобы они бросали чековые книжки и чистый остаток счета в банке. Похоже, этому типу пришлось смываться в страшной спешке, шеф. После того как Хайд отсюда ушел четырнадцатого мая, случилось нечто непредвиденное, и это событие напугало его до смерти, и он не посмел вернуться.

– Но почему он хранил чековую книжку в сейфе? – недоумевал Ханнасайд. – В банке нам сказали, что книжка у него одна. Большинство людей в таких случаях носят ее с собой. Или хранят дома в ящике стола. Но уж никак не в кабинете, в который приходят от случая к случаю!

– Понятия не имею, – заявил сержант. – Остается выяснить, где его дом.

Однако попытки установить это, несмотря на все усилия, не увенчались успехом. Объявление с просьбой представить любую информацию относительно Хайда, которое Ханнасайд дал в газету, не принесло желаемых результатов. Надежда обнаружить в банке документы, которые помогли бы установить личность Хайда, также потерпели крах.

Сержант Хемингуэй, обладающий бесценным даром внушать людям доверие, с торжествующим видом привел жену кастеляна из дома номер 11 по Гэдсби-роу. Дородная дама с редкой бородкой вспомнила, что однажды встретила мистера Хайда, когда заглянула в магазинчик мистера Брауна за газетой. Рассмотреть мистера Хайда возможности не было, так как он зашел в магазинчик во время беседы дамы с мистером Брауном. Не сказав никому ни слова, мистер Хайд прошел через магазин в заднюю гостиную. Такое поведение показалось женщине забавным, и она машинально спросила у мистера Брауна, кто это такой. И ей запомнилось, будто это произошло только вчера, как тот ответил:

– Ах, это всего лишь мистер Хайд!

Описать Хайда она затруднялась, так как он носил темные очки и надвинутую на лицо шляпу. Однако одет был как настоящий джентльмен, это дама утверждала с уверенностью.

Рассказ жены кастеляна принес мало пользы, но большего сержанту Хемингуэю добиться не удалось. Никто кроме нее на Гэдсби-роу не встречал мистера Хайда, в другие магазины он также не заходил.

За домом под номером 17 на Гэдсби-роу установили наблюдение, а также поинтересовались прошлым мистера Брауна. Ханнасайд и сержант Хемингуэй нисколько не удивились, обнаружив, что он известен полиции и отсиживал семилетний срок в тюрьме по обвинению в мошенничестве. Удивляло другое: с момента освобождения и по сей день Браун не был замечен ни в чем дурном. Во время допроса с пристрастием, проведенного скептически настроенным сержантом Хемингуэем, мистер Браун надел личину незаслуженно оскорбленной добродетели. Он горестно сетовал на подозрительность полиции, которая, по-видимому, не знает случаев, когда однажды сбившийся с пути человек начинает новую жизнь с чистого листа.

Переодетые в штатское детективы, которым поручили отслеживать джентльмена средних лет в темных очках, сочли свою задачу весьма нудной. Несколько мужчин среднего возраста действительно заходили в магазинчик, но не задерживались надолго и быстро его покидали, купив утреннюю газету или пачку сигарет. Кроме того, ни один из посетителей не носил темных очков. Среди постоянных покупателей также не обнаружилось мужчин, «одетых как истинные джентльмены». Именно это обстоятельство вызвало живой интерес мистера Пила, младшего из двух детективов, когда однажды за полдень в поле зрения появился молодой человек в элегантном костюме. Он шел прогулочным шагом вдоль улицы, а потом заглянул в магазин Брауна.

Мистер Браун в это время обслуживал моряка, покупавшего две унции дешевого крепкого табака, и лишь мельком глянул на нового посетителя. Вскоре моряк, забрав купленный товар и сдачу, направился к выходу, и тогда мистер Браун, опершись локтями на прилавок, поинтересовался, чем может быть полезен молодому щеголю.

Дождавшись ухода моряка, мистер Рэндол Мэтьюс достал из кармана шиллинг.

– Будьте добры, сигареты «Двенадцать игроков», – обратился он к продавцу.

Мистер Браун толкнул пачку через прилавок и забрал шиллинг.

Рэндол достал сигарету, щелкнул зажигалкой и сквозь дрожащее пламя посмотрел в упор на продавца.

– Хайд на месте? – тихо спросил он.

Лицо мистера Брауна мгновенно стало непроницаемым, будто на сцене опустился занавес.

– Нет, – коротко ответил он. – И не знаю, когда появится.

Рэндол отложил в сторону зажигалку и вынул элегантный бумажник, из которого извлек купюру, издающую приятный хруст.

– Какая жалость. Мне необходимо с ним встретиться по важному делу.

– К сожалению, не могу сообщить то, чего не знаю, – откликнулся мистер Браун, сгорая от любопытства получше рассмотреть купюру, зажатую между изящными длинными пальцами Рэндола. Интересно, десять фунтов или только пять?

– Должен вам признаться, что не служу в полиции, – со вздохом промолвил Рэндол. – Хотя, по-моему, один из переодетых полицейских бродит здесь поблизости.

– Думаете, не знаю? – презрительно усмехнулся Браун. – Чую их брата за милю. – Брауна вдруг осенило, что посетитель тоже обладает этой полезной способностью, и он уже более уважительным тоном предупредил: – Лучше вам уйти подобру-поздорову, мне не нужно лишних неприятностей. И без того хлопот хватает. Говорю вам честно: мистера Хайда здесь нет. Он не появлялся уже десять дней.

– Учитывая присутствие упомянутого джентльмена в штатском, меня это нисколько не удивляет, – заметил Рэндол. – Однако уверен, вы можете мне помочь и направить в нужное место. Разумеется, за вознаграждение.

– Не могу, – лаконично откликнулся Браун. – А что вам от него надо?

На губах Рэндола заиграла насмешливая улыбка.

– Посетители, что приходят к Хайду, обычно вам доверяют? – поинтересовался он.

В воздухе повисла недолгая пауза. Мистер Браун, нахмурившись, разглядывал Рэндола, а потом выпалил:

– Послушайте, где сейчас находится Хайд, мне известно не больше вашего. Скажу больше, он мне осточертел вместе со своими играми! Убирайтесь поскорее, пока тот тип, что ошивается на улице, не сел вам на хвост. Послушайте доброго совета!

Рэндол в задумчивости изучал собеседника.

– Предположим, я оставлю для мистера Хайда письмо, сможете ли вы доставить его адресату? О, само собой разумеется, за вознаграждение!

Мистер Браун бросил торопливый взгляд в сторону двери и громким голосом заявил:

– Невозможно! Так как я не знаю, куда его доставить! Чего вам надо? Почему вдруг приспичило добраться до мистера Хайда?

– Думаю, вам это знать не обязательно, – невозмутимо ответил Рэндол. – У меня к нему весьма важное дело. Интересно, сумели бы вы надлежащим образом использовать десять фунтов?

– Нет, ничего не выйдет! Говорю же: он исчез, как в воду канул!

– Да-да, это я уразумел, – кивнул Рэндол. – И все-таки у вас остается возможность получить десять фунтов.

– Каким образом? – невольно заинтересовался Браун.

– О, очень просто! Нужно всего лишь сообщить мне, где Хайд хранит документы, – небрежно бросил Рэндол.

– Нет-нет, – энергично замотал головой мистер Браун. – Да я и сам не знаю.

Рэндол бросил недокуренную сигарету на пол и затушил каблуком.

– Какое разочарование! За такую информацию можно получить приличную сумму наличными. Понимаете, о чем я? А если у вас вдруг окажутся письма, адресованные Хайду, цена возрастет еще на десять фунтов и даже больше.

– Нет у меня никаких писем, – забормотал Браун. – Вы что, вообразили, я буду хранить в доме переписку, когда вокруг бродят переодетые полицейские и что-то вынюхивают? Все письма, которые могли прий-ти – заметьте, я не говорю, что таковые были, – я бы сжег. И это святая правда. Говорю же: я сыт по горло этой историей. – Браун разочарованно наблюдал, как Рэндол водворяет десятифунтовую купюру обратно в бумажник. Прощальный хруст поверг его в уныние, а в глазах загорелся хищный огонек. Облизнув губу, он сердито проворчал: – Допустим, я могу кое-что рассказать, но кто поручится, что вы не натравите на меня полицию?

– Да, гарантий нет, – любезно подтвердил Рэндол. – Но поскольку вы не располагаете интересующими меня сведениями, то и беспокоиться не о чем.

Рэндол закрыл бумажник, намереваясь убрать его во внутренний карман. Мистер Браун снова стрельнул глазами в сторону двери и после недолгого колебания наклонился через прилавок и торопливо зашептал:

– Могу кое-что сообщить о его бумагах, только вам это без толку. Я ведь честно предупреждаю.

Рэндол снова извлек на свет бумажник.

– И где же они находятся?

– Там, куда до них никому не добраться. Я и сам толком не знаю, да и Хайд мог их уже забрать с собой.

– Ничего, я готов рискнуть.

– Он хранит документы в одной из сейфовых ячеек, – с неохотой сообщил мистер Браун.

– Весьма логично! – заметил Рэндол. – Только в какой именно?

– Не могу сказать. Хайд никогда не говорил, а я не спрашивал. Я же предупреждал, вам это не поможет.

– А где он хранил ключ?

– На цепочке от часов. Никогда не снимал. Я часто видел этот ключ. Вот все, что мне известно, и если вы не удовлетворены, я не виноват. Ведь предупреждал же.

– На цепочке от часов, – повторил Рэндол, и улыбка сползла с его лица.

Мистер Браун, наблюдая за молодым человеком, решил, что такая перемена не предвещает ничего хорошего, и не на шутку забеспокоился.

– Если вас это не устраивает, я не виноват. Я сказал правду, так и вы помогите мне. Ведь я сделал все что мог, хотя и не должен был с вами откровенничать. А сколько стоит мое молчание? Чтобы я не рассказал то же самое полиции?

– Вряд ли вам захочется вести доверительные беседы с полицией. Но ваша информация для меня важна, и я заплачу сумму, которую обещал.

Мистер Браун с жадностью протянул руку за купюрой. По его некрасивому лицу пробежала улыбка:

– Ведь вам очень была нужна эта информация, верно? Надеюсь, вы довольны.

– Абсолютно, – подтвердил Рэндол и сунул деньги Брауну в руку.

Быстро проверив купюру, Браун запихал ее в карман и с озадаченным видом следил, как Рэндол кладет в карман бумажник и натягивает на руку перчатку.

– Ведь мы раньше не встречались, верно? – неожиданно поинтересовался он.

– Это маловероятно, – согласился Рэндол.

– Вот забавно. – Мистер Браун почесал подбородок. – Но как только вы зашли в магазин, у меня возникло чувство, что мы уже где-то виделись.

Рука Рэндола, протянутая за лежавшей на прилавке тростью из ротанга, на мгновение задержалась в воздухе. Он повернулся лицом к собеседнику:

– Смотрите внимательно, – любезно предложил он. – А теперь скажите, видели ли вы меня прежде.

Под ясным пристальным взглядом гостя мистер Браун опустил глаза.

– Не знаю, что и сказать, – неуверенно пробормотал он. – Не уверен. Что-то в вашем лице показалось знакомым, вот и все. Только без обид!

– Ничего страшного, – успокоил Рэндол продавца, забирая с прилавка трость. – Уверяю вас, мистер Браун, вы никогда прежде меня не видели и вряд ли увидите снова.

Браун одарил его понимающей ухмылкой.

– Не беспокойтесь, я умею держать язык за зубами! – пообещал он.

Губы Рэндола скривились в улыбке, и она понравилась Брауну еще меньше, чем неприятное выражение лица, которое он наблюдал у гостя несколько минут назад.

– Я не стану беспокоиться, не сомневайтесь, – заверил Рэндол на прощание и покинул магазин, демонстрируя полную изящества уверенную походку.

Детектив Пил, следивший за Рэндолом с противоположной стороны улицы, решил пройтись за ним следом, соблюдая почтительную дистанцию.

Отчет, который он представил Ханнасайду в конце дня, очень заинтересовал суперинтенданта.

– Мистер Рэндол Мэтьюс, – задумчиво повторил он. – Да, вы поступили правильно, решив пойти следом. Сколько времени он провел в магазине?

– Около двадцати пяти минут. Идет себе как ни в чем не бывало, будто наплевать на весь мир.

– Да, похоже на мистера Мэтьюса, – заметил Ханнасайд. – Возможно, он не заметил, что за магазином ведется наблюдение. – Он постучал по столу карандашом. – За мистером Мэтьюсом нужно установить слежку. Вы, конечно, не слышали, о чем шел разговор в магазине?

– К сожалению, нет, суперинтендант. Нелегко толкаться у входа, когда вокруг столько людей, – посетовал Пил извиняющимся тоном.

– Понятно, – кивнул Ханнасайд. – Да это и не важно. Но меня интересуют дальнейшие действия мистера Рэндола Мэтьюса.

Однако дальнейшие действия Рэндола Мэтьюса не вызвали никаких нареканий. На следующий день он прибыл в Гринли-Хит на похороны дяди в нанятом по этому случаю лимузине. Он был одет в строгую элегантную визитку, а на голове красовался лихо сдвинутый набекрень глянцевый цилиндр, соперничающий блеском с напомаженными черными волосами.

Отпевание, на котором присутствовало совсем мало народа, проходило в приходской церкви. Помимо родственников покойного пришли только супруги Рамболд, доктор Филдинг и партнер Гая по бизнесу Найджел Брук. Найджел Брук, высокий молодой человек с золотистыми волосами, имел обыкновение демонстрировать миру свой профиль, так как однажды кто-то по неосмотрительности ввел юношу в заблуждение, сказав, что он похож на греческую статую. В данный момент Брук доверительным тоном объяснял доктору Филдингу, что пришел на похороны ради соблюдения приличий.

– С моей точки зрения, – разглагольствовал Найджел, – церемония похорон представляет собой пережиток варварства. Смею надеяться, вы испытываете те же чувства.

– Никогда не считал нужным задумываться над этим вопросом, – заметил Филдинг.

Его ответ не вдохновлял на продолжение разговора, однако мистер Брук не унимался:

– Лично я склоняюсь к мысли, что такое отношение к похоронам является характерной чертой эпохи. Так сказать, в полном соответствии с духом времени.

– Ничего удивительного, – без энтузиазма откликнулся Филдинг.

– И кажется, старина Гай придерживается на сей счет того же мнения, – ухватился за новую тему Брук.

– И здесь нечему удивляться.

Мистер Брук склонил голову набок:

– Это можно скорее приписать врожденному артистическому темпераменту, а не чувству глубокой скорби по поводу кончины дядюшки.

– Ну, в общем-то так.

– В конце концов, старик Мэтьюс был довольно-таки мерзким типом, ведь верно? – заявил Брук, мгновенно отбросив в сторону жеманные манеры.

Доктор промолчал, и после недолгой паузы Найджел разразился очередной тирадой:

– Здесь присутствует одна женщина, вся обстановка в доме которой должна быть выполнена из конского волоса и трубчатой стали.

– Что?

– А, я так и думал, вы находите это решение слишком дерзким. – Мистер Брук наградил собеседника улыбкой превосходства. – Никогда не нужно бояться контрастов. Я усвоил этот урок на заре своей карьеры, и поверьте, часто использовал самые невероятные анахронизмы и получал на удивление удачные результаты.

– Понятия не имею, о чем вы говорите, – недоумевал доктор Филдинг.

Мистер Брук устремил мечтательный взгляд в сторону миссис Лэптон, которая как раз собиралась сесть в машину.

– Эта женщина. Неужели вы не чувствуете? Трудно удержаться от соблазна использовать красный бархат. Да, несомненно, именно красный бархат.

Доктор смерил его неприязненным взглядом и отошел в сторону. Члены семейства Мэтьюс покидали кладбище и направлялись к своим машинам. Оуэн Крю изо всех сил старался с помощью выразительных гримас намекнуть жене, что не имеет желания сопровождать ее в родительский дом на чайную церемонию.

К несчастью, Агнесс не воспринимала посылы, передаваемые подобным образом, и вместо того чтобы выразить горячее желание немедленно вернуться в город, приняла приглашение миссис Лэптон. Да еще заявила, что Оуэн будет счастлив навестить родственников.

Угрюмый вид Оуэна в ответ на превратное толкование его желаний не мог остаться незамеченным, даже будь его супруга слепой.

– Ты ведь не против, дорогой? – защебетала Агнесс. – Сам же сказал, что хочешь сегодня отдохнуть и не работать, правда?

– Хочу поскорее снять эту одежду, – раздраженно заявил Оуэн с видом человека, которого силой приволокли на маскарад.

– Но тебе так идет этот костюм! – проникновенным голосом пропела жена.

– Не путай меня со своим женоподобным кузеном Рэндолом. В этом облачении я чувствую себя полным дураком! – возмутился Оуэн Крю.

Рэндол к тому времени успел вывести из себя и миссис Лэптон, и мисс Мэтьюс. Подойдя к тетушке Зои, он с чувством пожал ей руку и с тревогой в голосе выразил опасение, что печальное событие, коим являются похороны, может пагубно отразиться на ее слабых нервах. После чего направился к чете Рамболд, поджидающей машину.

– Приветствую вас. Впечатляющее зрелище, не правда ли?

– Что вы имеете в виду? – осведомился мистер Рамболд, который высоко ценил острый ум молодого человека, и приготовился выслушать очередную шутку.

– Вид дорогих родственников, которые изо всех сил стараются придать своим лицам выражение благопристойного горя, – пояснил Рэндол.

– Какие ужасные вещи вы говорите, мистер Мэтьюс! Не сомневаюсь, они действительно горюют, и это вполне естественно. Верно, Нед? – встала на защиту семейства Мэтьюс миссис Рамболд.

– Да, по-моему, несправедливо обвинять этих людей в черствости, – поддержал супругу Рамболд.

– Как давно вы знакомы с моей очаровательной родней? – поинтересовался Рэндол, удивленно подняв брови.

– Три года, – рассмеялся Рамболд.

– И до сих пор сохранили простодушную веру! Думаю, повергну вас в шок, если осмелюсь спросить, кто из дядюшкиных любящих родственников, по вашему компетентному мнению, является наиболее вероятным кандидатом в убийцы?

– Действительно, я потрясен, – строгим голосом ответил Рамболд. – Думаю, такой вопрос не следует задавать даже себе самому.

Миссис Рамболд, испугавшись, что Рэндол может обидеться, поспешила на выручку мужу:

– А я думаю, можно простить желание узнать правду. Особенно если учесть, что все члены семьи были на ножах между собой. Понимаю, о мертвых говорить плохо не положено, но мистер Мэтьюс был просто невыносим! Такой грубый и вздорный! Мог любого довести до белого каления!

– Дорогая, у тебя нет оснований делать подобные заявления.

– У меня – нет. Но я наблюдала, как он обращается с членами семьи, и должна сказать, что если человек может вести себя прилично с посторонними, то дома и подавно нужно сдерживать свой нрав. Хотя и с посторонними он был далеко не всегда любезен. Всем известно, как грубо он обошелся с приходским священником, не говоря уже о безобразном отношении к доктору Филдингу. А то, что он испытывал симпатию к тебе, не меняет дела. Ведь тебя любят все без исключения.

– Ерунда! – смутился мистер Рамболд. – Я его устраивал как партнер по шахматам. – В его глазах мелькнули насмешливые искорки. – А еще он верил, что всегда может у меня выиграть.

– Да, я всегда считал, что вы проявляете чудеса тактичности в общении с дядюшкой, – меланхолично заметил Рэндол. – Впрочем, как и я. Это спасло от многих неприятностей.

– Ох, мистер Мэтьюс! – воскликнул со смешком Рамболд. – Хоть раз в жизни взяли на себя труд проявить такт!

– Вероятно, здесь требуется объяснение: тактичное отношение племянника к дяде выражается в том, чтобы не просить денег.

– Да, как говорится, добродетель – сама себе награда, – сделала вывод миссис Рамболд. – Хорошо бы кто-нибудь оставил мне в наследство состояние за проявление так называемой тактичности.

– Здесь имеются свои недостатки, – скучающим голосом произнес Рэндол. – В головах полицейских зарождаются странные мысли, поначалу это забавляет, но вскоре начинает надоедать.

– Уверена, беспокоиться не о чем, – покраснела миссис Рамболд. – Никто и не думает, что вы имеете отношение к убийству дяди. Правда, Нед?

– Иными словами, – вежливо поправил Рэндол, – все страшно расстроены, что я при всем желании не мог его совершить.

Миссис Рамболд окончательно растерялась и не знала, что ответить на такое заявление. Супруг пришел ей на помощь:

– Судя по вашим же замечаниям, не следует обижаться на родственников за то, что они строят предположения относительно вашей непричастности к преступлению.

– Я и не обижаюсь! – с присущей ему любезностью подхватил Рэндол. – Расцениваю их отношение как награду. – В этот момент он обнаружил пылинку на рукаве и осторожно смахнул ее перчаткой, что держал в руке. – Кстати, к разговору о родственниках. Совсем вылетело из головы. Надо непременно поздравить нашу умницу тетушку Зои с блестящим выступлением, которым она осчастливила мир, прибегнув к помощи прессы. Нужно немедленно наведаться в «Тополя».

Рамболд не мог сдержать улыбку, но вслух с упреком сказал:

– А стоит ли?

– Никогда не упускаю случая оказать любезность, – признался Рэндол.

Миссис Рамболд, наблюдая, как Рэндол вальяжной походкой идет к машине, предупредила мужа, что в общении с этим человеком нужно соблюдать осторожность.

– Странный юноша, – заметил Рамболд, глядя Рэндолу вслед. – Не пойму, что он собой представляет на самом деле. То ли все время рисуется и хочет убедить окружающих в своих пороках, то ли действительно в нем живет неистовая злоба.

У родственников Рэндола сомнений по этому поводу не возникало. Его приезд в «Тополя» вызвал энтузиазм лишь у одного члена семейства, которым, как ни странно, оказалась Стелла. Увидев из окна библиотеки выходящего из машины кузена, она радостно воскликнула:

– Вот хорошо! Рэндол приехал!

Возглас дочери грубейшим образом прервал в самом интересном месте прочувствованную лекцию миссис Мэтьюс на тему смерти и хрупкости человеческой жизни. Зои делилась мыслями, которые посетили ее во время отпевания, и в ответ на выходку Стеллы лишь горестно вздохнула и посетовала, что собственная дочь проявляет так мало интереса к серьезным вещам. И это печально вдвойне. Мисс Мэтьюс, сморкаясь в мокрый носовой платок, заметила, что ничего иного не следовало и ожидать. И в любом случае пусть Зои объяснит, какое она имеет отношение к смерти несчастного Грегори. Гай с изумлением уставился на сестру.

– Что же тут хорошего?! – возмутился он. – Совсем спятила?

– И не думала, – огрызнулась Стелла. – Уж лучше терпеть язвительность Рэндола, чем задыхаться в атмосфере фальшивых эмоций! По крайней мере он ведет себя как нормальный человек и не притворяется. А ты с мамой и тетей Харриет похожи на персонажей из русской пьесы!

– Полагаю, Стелла, ты сильно переутомилась и перенервничала, – дрожащим от гнева голосом заметила миссис Мэтьюс. – Только это может служить тебе извинением. Ты несказанно меня огорчаешь.

Рэндол появился в библиотеке в начале тетушкиной речи и застыл на пороге, устремив на Зои полный тревоги взгляд.

– Нет-нет, глазам не верю! – произнес он ласково нараспев. – Вы, вероятно, на мгновение утратили способность самовыражения, но не сомневаюсь, дражайшая тетушка, скоро отыщутся нужные слова. Дайте срок! Ведь не было случая, чтобы вы потерпели фиаско и не подыскали правильных слов для любой ситуации.

Стелла, кусая губы, торопливо отвернулась к окну. И даже мисс Мэтьюс прекратила шмыгать носом и изобразила подобие кислой улыбки. Миссис Мэтьюс тут же принялась увещевать племянника, напоминая, что он находится в доме, где воцарилась скорбь.

– Милая тетушка! Разве вы не прочтете нам утешительную проповедь, наполненную возвышенными мыслями, которая поможет нам перенести тяготы этого печального дня?

– Неужели, Рэндол, для тебя нет ничего святого?! – трагическим голосом воскликнула миссис Мэтьюс.

– Разумеется, есть. Мой внешний вид. О, это святое! Своим вопросом вы меня шокировали. Ведь вы давно поняли, что совершенство, коим я, несомненно, являюсь, не могло быть достигнуто без торжественной молитвы.

Стелла раскрыла рот от изумления.

– Ох, Рэндол! – выдохнула она сдавленным голосом.

– Вот придурок! – возмутился Гай.

– Ты ко мне несправедлив, малютка-кузен. Милая тетушка Зои, ради бога, не гневайтесь! Я специально приехал, чтобы выразить восхищение по поводу вашего обращения к общественности. С ним может соперничать лишь заявление обворожительной синеглазой Розы Дэвентри. – Насмешливый взгляд Рэндола задержался на мисс Мэтьюс. – Тетушка Харриет, предупреждаю, сегодня я намерен остаться на чай. Знаю, что торта на всех не хватит, но полагаю, в такой день ни вы, ни тетушка Зои не способны вкушать пищу. Сейчас я поднимусь наверх вымыть руки, и у вас будет достаточно времени, чтобы подготовить сокрушительную ответную речь. – С этими словами Рэндол открыл дверь и, одарив ободряющей улыбкой обеих тетушек, покинул библиотеку.

После его ухода в комнате повисла тягостная атмосфера враждебности. Тетушки принялись в унисон клеймить манеры племянника, его моральный облик и полное отсутствие каких-либо чувств. Гай заявил, что ненавидит кривляния кузена, а Стелла, нахмурившись, вперила взгляд в закрытую дверь. Заметив это, Гай поинтересовался:

– Признавайся, что тебя гложет, сестричка? Я-то думал, ты обрадовалась этому лучу света.

– Ничего не имею против Рэндола, – раздраженно заметила Стелла. – И даже благодарна ему, что внес некоторое разнообразие. Только чего вдруг ему понадобилось мыть руки?

– Куда ты клонишь, черт возьми? – удивился Гай.

Глянув мельком на брата, Стелла отрывисто бросила:

– Да никуда! – И торопливо покинув библиотеку, побежала вверх по лестнице.

Она еще не успела добраться до лестничной площадки, а Рэндол уже спускался вниз. Стелла остановилась и, держась рукой за перила, смотрела на кузена.

Рэндол с улыбкой пробежал мимо, небрежно погладив ее пальцем по щеке.

– Подозрительная малышка! – нежно проворковал он. – Хочешь знать, моя прелесть, чем я занимался наверху, так?

– Хочу, – с расстановкой произнесла Стелла.

– Просто мыл руки, только и всего!

Час спустя Рэндол звонил из своей квартиры суперинтенданту Ханнасайду.

– О, это вы, суперинтендант! Простите за беспокойство. Должен вам кое-что сообщить. Рад, что застал вас на месте.

– В чем дело? – поинтересовался заинтригованный таким вступлением Ханнасайд.

– Детектив, что шел за мной следом, – грустно начал Рэндол. – Передайте ему, чтобы впредь не надевал коричневые ботинки и синий костюм. Надеюсь, вас это не затруднит?

Глава десятая

– Ну, будь я проклят! – воскликнул сержант Хемингуэй.

– Да уж, – хмыкнул Ханнасайд, взял в руки газету и в очередной раз прочел напечатанный на первой странице некролог.

«ХАЙД. 22 мая 1935 года в частной лечебнице на пятидесятом году жизни скоропостижно скончался ДЖОН ХАЙД, проживавший по адресу Гэдсби-роу, 17. Просьба цветов не приносить».

Сержант в задумчивости почесал нос.

– А ведь не исключено, шеф, что это правда. Как там сказано? Скоропостижно? Вот и разгадка. Пока я гонялся за Хайдом по всей округе, бедолага лежал в больнице с приступом аппендицита. Ничего удивительного, что мы никак не могли его отыскать! Ну и ну! И какие наши дальнейшие шаги?

– Иди в редакцию газеты и выясни, кто прислал объявление, – с нескрываемым раздражением распорядился Ханнасайд. – И постарайся не давать воли своей дьявольской фантазии!

– Да, я предвидел, что это дело вымотает нам все нервы, – печально покачал головой сержант и, не дав начальнику опомниться, вышел из кабинета.

После недолгого отсутствия он вернулся с докладом:

– Ну а сейчас хочу вас удивить, шеф. Некролог прислал сэр Монтегю Хайд, генерал. Грейли-Корт, Хартфордшир.

– Как-как? – изумился Ханнасайд.

– Мы и представить не могли, что у него такие именитые родственники, верно? – приободрил шефа сержант.

– Кто такой генерал Монтегю Хайд? – требовательным тоном спросил Ханнасайд.

Сержант глянул на зажатый в руке клочок бумаги.

– Родился в 1871 году, старший сын сэра Монтегю Хайда, пятый баронет, обучался в Итоне и Сэнд…

– Мне плевать, где он обучался. Англо-бурскую и Первую мировую войны, а также награды, если таковые имеются, можешь тоже не упоминать! – рассердился Ханнасайд. – Членом каких клубов он является, по какому адресу проживает?

– Грин-стрит, Мейфэр, – отрапортовал Хемингуэй. – Клубы «Будлз» и «Кэвелри».

Ханнасайд посмотрел на часы.

– Если генерал в городе, можно сейчас застать его дома. – Он встал с места и взял шляпу и экземпляр газеты.

Сэр Монтегю действительно находился в городе, но суровый дворецкий, смотревший на суперинтенданта сверху вниз, ледяным тоном сообщил, что генерал еще не закончил завтрак. Ханнасайд выразил желание подождать и передал свою визитную карточку. Через некоторое время его проводили в комнату, находившуюся в задней части дома, при этом дворецкий сообщил, что сэр Монтегю может уделить посетителю лишь несколько минут.

Через четверть часа в мрачную комнату зашел генерал, красивый старик с благородной сединой и орлиным носом. Кивнув Ханнасайду, он мельком глянул на визитную карточку, что держал в руке, и командным голосом полководца, под началом которого сражались целые армии, спросил:

– Итак, суперинтендант, в чем дело?

– Извините за вторжение в столь ранний час, сэр, – начал свою речь Ханнасайд. – Но мое внимание привлекло некое объявление, точнее, некролог, появившийся в сегодняшней газете, автором которого, как я понимаю, являетесь вы.

Генерал смерил Ханнасайда стеклянным взглядом.

– Что за чертовщина, приятель? Какое объявление, в какой еще газете?

Ханнасайд извлек газету и указал на роковой некролог. Генерал снова глянул на суперинтенданта, теперь уже с подозрением. Достав очки, он водрузил их на орлиный нос и стал изучать объявление о смерти Джона Хайда. После чего выразил желание узнать, какое отношение имеет к нему этот тип, кем бы он ни был.

– Мне сообщили, сэр, что объявление поступило от вас, – объяснил суперинтендант.

– Вам сообщили! – вскипел генерал. – А позвольте узнать, кто именно?

– В редакции упомянутой газеты, – оторопел Ханнасайд.

– В таком случае, суперинтендант, должен сообщить, что васдезинформировали! – продолжал возмущаться генерал. – Говорите, Джон Хайд? В жизни не слышал об этом типе!

Суперинтенданту Ханнасайду стало ясно, что генерал разгневан. Пожилой джентльмен потребовал немедленно объяснить, чего добивается Скотленд-Ярд, Ханнасайд вкратце рассказал, но сэр Монтегю заявил, что не интересуется деятельностью Скотленд-Ярда и не желает о ней слышать. Затем он захотел узнать, как зовут дерзкого мерзавца, посмевшего воспользоваться генеральским именем. Выяснив, что у Ханнасайда нет ответа на этот вопрос, пятый баронет чертыхнулся и заявил, что в Скотленд-Ярде работают бездельники, занимающиеся непонятно чем. Он недвусмысленно дал суперинтенданту понять, что тот должен немедленно найти наглеца, виновного в оскорбительном розыгрыше. И в заключение пообещал лично довести дело до конца и докопаться до сути.

Двадцать минут спустя Ханнасайд покинул генеральский дом и жаждущего мести хозяина, сочувствуя несчастному редактору газеты, которому старик в скором времени нанесет визит. Сам Ханнасайд тоже заглянул в редакцию, но ничего полезного не узнал. Некролог, а также имя и адрес сэра Монтегю Хайда были напечатаны на пишущей машинке и вложены в свернутый пополам лист фирменной бумаги кавалерийского клуба «Кэвелри».

– Значит, это не проделки Брауна, – сделал вывод сержант. – Тип, конечно, наглый, но не настолько, чтобы явиться в «Кэвелри» и попросить листок фирменной бумаги. Я бы тоже не осмелился! Судите сами, человек, который на это решился, должен быть нахальным, как носорог.

– Верно, – с улыбкой согласился Ханнасайд. – А еще с хорошим чувством юмора. Кстати, я отозвал детектива Фергюсона!

– Правда? – удивился сержант. – Вероятно, у него нет черных ботинок.

Ханнасайд оставил без внимания саркастическую реплику Хемингуэя.

– Что проку следить за Мэтьюсом, если ему об этом известно? Он трижды умудрился сбежать от Фергюсона.

– Если хотите знать мое мнение, – сурово заметил сержант, – он упомянул коричневые ботинки специально, чтобы вы убрали Фергюсона.

– Нет, он просто хотел меня позлить. Ведь он мог в любое время улизнуть от детектива. Если знаешь, что за тобой установлена слежка, затеряться в Лондоне пара пустяков. Сам ведь знаешь. – Ханнасайд на минуту задумался. – А если это Мэтьюс дал объявление в газету, то какую цель преследовал?

– Просто хотел подшутить, – предположил сержант.

– Бумаги Хайда, – нахмурился Ханнасайд. – Кто-то стремится ими завладеть.

– Мы и сами не прочь на них взглянуть, – согласился сержант. – Но если юный Мэтьюс выудил у Брауна имя адвоката Хайда, значит, он оказался умней меня. Вот все, что я могу сказать. Если только Рэндол не знал его с самого начала, в чем я сомневаюсь.

– Нет, не адвоката, – возразил Ханнасайд. – Мэтьюс никак не мог добраться до бумаг с помощью пресловутого некролога. А если так… Боже правый, как я раньше не догадался! Сейфовая ячейка в банке-депозитарии, сержант! Узнай названия всех банков-депозитариев в Лондоне. Их не так много. И если поторопимся, остановим всякого, кто попытается завладеть бумагами.

Однако их опередили. В первом же банке-депозитарии, куда позвонил Ханнасайд, сообщили, что документы мистера Хайда были изъяты час назад его братом, мистером Сэмюэлом Хайдом, который и дал расписку в получении. Ханнасайд, с трудом подавляя желание грязно выругаться, отправился в Сити, где предстал перед служащими банка-депозитария. Расписка в получении содержимого сейфа Джона Хайда была подписана наклонным ученическим почерком. Служащий, к которому обратился Ханнасайд, сообщил, что мистер Сэмюэл Хайд предъявил свидетельство о скоропостижной смерти брата и копию его завещания, где он сам фигурировал в качестве единственного душеприказчика. У мистера Сэмюэла Хайда имелись ключи от банковской ячейки брата, так что придраться было не к чему.

– А как он выглядел? – поинтересовался Ханнасайд. – Молодой человек, одетый по последнему слову моды?

– Вовсе нет, – удивился служащий. – Я его не рассматривал, но седые волосы заметил. И еще желтоватый цвет лица, будто он приехал с Востока. Модной одежды не припомню. На нем было пальто, довольно потрепанное и старое. В общем, он очень похож на брата. Очень.

– Если это тот человек, которого я подозреваю, вы не могли не заметить одной особенности: удивительно яркие синие глаза с длинными ресницами.

– Ну, к сожалению, ничем не могу помочь, – пожал плечами банковский служащий. – Понимаете, на нем были очки с дымчатыми линзами.

– О господи! – вырвалось у сержанта. Через несколько минут, когда они вышли из здания банка, Хемингуэй заявил: – Это и есть Хайд, шеф. Браун каким-то образом умудрился его предупредить. И если вас интересует мое мнение, то смею заверить, когда мы сцапаем вечно ускользающего мистера Хайда, убийца Грегори Мэтьюса будет найден. Подумайте как следует. Во-первых…

– Благодарю за наставление, я уже думаю. И прихожу к выводу, что если Хайд намеревался сбежать, именно он прислал в газету объявление о собственной смерти. И ему ничего не стоило составить завещание, назначив душеприказчиком несуществующего человека. Одного не возьму в толк: зачем понадобилось надевать темные очки, закрывать лицо и кем-то прикидываться, чтобы получить собственные бумаги. Если у тебя имеется ответ, сообщи мне!

– Ответ простой, – недолго думая, выдал сержант. – Объявление о смерти предназначалось не служителям банка-депозитария, а нам. Хайд хотел, чтобы мы поверили в его смерть, но в таком случае ему нельзя вот так просто явиться в банк и самому забрать документы, правильно? Голова у этого типа хорошо варит, вот что я скажу. Когда вы попросили служащих банка-депозитария описать внешность Джона Хайда, они ни словом не обмолвились о солнцезащитных очках, будто он носит их только на Гэдсби-роу. Сказали только, что это человек средних лет непримечательной наружности. А теперь послушайте мое мнение: на случай если вы догадаетесь, что он хранит бумаги в банке-депозитарии, Хайд решил ввести вас в заблуждение. Пусть, мол, думает, что забирать документы из сейфа пришел совсем другой человек. Не могу сказать, что ребята из банка отличаются наблюдательностью, однако вполне логично предположить, если они видели Джона Хайда, то, естественно, знают, как он выглядит. Мошенник позаботился и об этом. Надел темные очки, придал коже желтый оттенок и назвался братом Джона Хайда. Чистая работа, ничего не скажешь.

Некоторое время Ханнасайд молчал и только хмурил брови.

– Возможно, ты прав, – признал он наконец. – Но все равно не могу сообразить, что делать дальше. Слушай, Хемингуэй, наведайся-ка опять к Брауну и припугни как следует. Пусть выкладывает, что понадобилось Рэндолу Мэтьюсу у него в магазине в тот день. А я в это время навещу Рэндола.

– Брауна напугать нетрудно, – засомневался сержант. – А вот насчет юного Рэндола не уверен. Даже представить не могу, чего он может испугаться. Разве пустить на него стадо диких слонов. Кроме того, не возьму в толк, чего он хочет от Хайда и зачем гоняется за его чертовыми бумагами. Что-то здесь не сходится, шеф, а мы пытаемся совместить несовместимое. Вот что я думаю.

– Если хочешь сказать, что мы окончательно запутались, так я и сам вижу, – с горечью проворчал Ханнасайд.

– Путаница возникла с самого начала, – продолжил свою мысль сержант. – Беда в том, что чем глубже нас засасывает это дело, тем непонятнее становится. Полная неразбериха. Однако считаю, что если Хайд тот человек, за которым мы, по неизвестным на данный момент причинам, гоняемся, то Рэндол тут ни при чем. Если же убийство организовал Рэндол, то Хайд не имеет к нему никакого отношения.

– И тем не менее между ними существует связь, – возразил Ханнасайд. – Непременно существует. Не стану делать вид, что понимаю суть дела. Это еще предстоит расследовать.

Сержант в задумчивости почесал нос.

– Должен признаться, никакой связи я не вижу. Рэндол мог прикончить дядюшку по вполне понятным мотивам. Это и дураку ясно. Чего не скажешь о мотивах Хайда. И с какой стати он вдруг решил помочь Рэндолу завладеть дядиным состоянием? Полная бессмыслица, шеф!

– Да-да, ты прав, но я должен отработать все версии. Рэндол не хотел, чтобы я занимался Хайдом, пытался убедить в бесполезности этой затеи и делал вид, что Хайд его не интересует. А сам тут же наведался к Брауну и провел в магазинчике почти час.

– Вот именно, – согласился сержант. – И я нисколько не удивлюсь, если выяснится, что он водит знакомство с членами клуба «Кэвелри».

– Вполне вероятно. Надо хорошенько его разозлить.

– Он сам кого хочешь выведет из себя, – мрачно заметил Хемингуэй. – Самое змееподобное существо из всех, что я видел за пределами зоопарка.

На этом шеф и подчиненный расстались. Сержант сел на омнибус, направляющийся в сторону банка, а Ханнасайд поехал в западную часть города на Сент-Джеймс-стрит.

Суперинтендант застал Рэндола дома. Бенсон проводил Ханнасайда в комнату, где Рэндол сидел за столом и писал письма.

– Проходите, уважаемый суперинтендант, устраивайтесь поудобнее и чувствуйте себя как дома, – поприветствовал гостя Рэндол, не отрываясь от своего занятия. – Чувствую, мы с вами скоро станем добрыми приятелями. Сигареты на столе возле дивана. Простите, я должен закончить письмо.

– Не торопитесь, заканчивайте, мистер Мэтьюс, ибо я намерен полностью завладеть вашим драгоценным вниманием.

– К вашим услугам. – Рэндол подписался в конце письма, положил его в конверт и заклеил. Затем он снял с рычага телефонную трубку, набрал номер и в ожидании ответа написал на конверте адрес. Взяв в руки газету, Рэндол открыл страницу со сведениями о скачках и заговорил в трубку. Договорившись с букмекером о трех ставках, он положил трубку на место и встал из-за стола. – Ну вот, самые неотложные и трудные дела на сегодня завершены, и теперь я полностью в вашем распоряжении, – сообщил он. – Кстати, хочу поблагодарить, что убрали с моих глаз джентльмена в коричневых ботинках. Очень любезно с вашей стороны. И все же подарите ему пару черных туфель. Уверяю, я лично ничего против него не имею. У этого человека такое приятное, доброе лицо.

– Он, несомненно, был бы весьма польщен таким комплиментом. Простите, если его присутствие вас стеснило. Поверьте, это в мои планы не входило.

– Верю-верю, – любезно согласился Рэндол.

– Вероятно, вы догадались, зачем я к вам пришел, мистер Мэтьюс. – Ханнасайд посмотрел Рэндолу в глаза.

– Нет, даже представить не могу, – удивился Рэндол. – Разве только хотите спросить, что я узнал у малопривлекательного джентльмена с Гэдсби-роу?

Ханнасайда охватило непреодолимое желание схватить Рэндола за глотку и придушить. Однако он сдержался и спокойно подтвердил:

– Да, мистер Мэтьюс, я пришел именно за этим.

– Очень приятно, – проворковал Рэндол. – Но боюсь, мне нечем вас порадовать. Ничего представляющего интерес он не сообщил.

– По моим сведениям, вы спрашивали Брауна, известно ли ему, где Хайд хранит свои бумаги.

Это был неожиданно дерзкий ход, но смутить с его помощью Рэндола не удалось.

– А ваш источник сообщает, какой ответ дал Браун? – вежливо осведомился Рэндол.

– Ответа я жду от вас, мистер Мэтьюс, и надеюсь на ваше благоразумие.

– Глубокоуважаемый суперинтендант, ни в коем случае не следует запугивать меня путем завуалированных угроз. – В голосе Рэндола слышался мягкий упрек. – Поверьте, в них нет необходимости. Если вам до сих пор неизвестно, где находятся бумаги Хайда, что маловероятно, я поделюсь информацией. Они лежат в банковской ячейке в банке-депозитарии. Ну, что, вы разочарованы? А я заплатил за эти сведения десять фунтов.

– А почему вы сразу не известили меня, мистер Мэтьюс?

– А с какой стати? – вкрадчиво поинтересовался Рэндол. – Судите сами, если я додумался, где искать бумаги Хайда, то вам, мастерам сыскного дела, это должно было прийти в голову гораздо раньше.

– Нам, профессионалам, запрещается прибегать к помощи подкупа! – Ханнасайд не мог скрыть досады.

– Смею заметить, этот досадный факт в значительной степени осложняет вашу работу, – сочувственно кивнул Рэндол.

– А с чего вдруг вы проявили такой живой интерес к Хайду? – с подозрением в голосе спросил Ханнасайд. – Во время нашей последней встречи вы из кожи вон лезли, стараясь убедить меня, что этот человек вам безразличен.

– Ах, суперинтендант, вы заразили меня своим энтузиазмом. – Рэндол отвесил Ханнасайду учтивый поклон.

– Неужели? – Лицо Ханнасайда приобрело угрюмое выражение. – Значит, позаимствованный у меня энтузиазм толкнул вас на поиски места, где хранятся бумаги Хайда?

– По правде сказать, меня волновали не бумаги. Однако как душеприказчик покойного дяди я обязан распорядиться его имуществом, а мистеру Хайду, думаю, нужно разделаться со всем остальным. Вам так не кажется?

– Вам прекрасно известно, мистер Мэтьюс, что именно так я и подумал. Но в таком случае не понимаю, почему вы отказались сотрудничать, когда я приходил к вам в прошлый раз.

Рэндол с вежливым изумлением рассматривал собеседника.

– Уважаемый суперинтендант, если мне не изменяет память, в прошлый визит вы спросили, что мне известно о мистере Джоне Хайде. Я ничего не знал об этом человеке, о чем и сообщил вам. Не припомню, чтобы вы предлагали сотрудничество.

– Вы понимали, что для меня Хайд представляет важность. Так почему отправились к Брауну, не предупредив меня?

– По той же причине я вчера посетил парикмахера и постригся, не поставив в известность вас, – лениво растягивая слова, произнес Рэндол. – И потом… разве была такая необходимость? Уверен, приставленный ко мне на Гэдсби-роу страж порядка доложил о моем визите.

– Да, но он при всем желании не мог сообщить, что вам удалось выяснить, и вы сами не потрудились со мной связаться. Как прикажете расценивать ваши действия?

– Как пожелаете, – пожал плечами Рэндол. – Хочу только напомнить, что не состою на службе в Скотленд-Ярде и не обязан оказывать содействие полиции в сборе информации. И если вы вообразили, что я имею обыкновение безвозмездно помогать полицейским или кому-то еще, у вас сложилось ложное представление о моей личности.

– Послушайте, мистер Мэтьюс, – начал терять терпение Ханнасайд. – Хочу предупредить: выбранный вами стиль поведения не доведет до добра. У меня возникло подозрение, что по каким-то одному вам известным причинам вы не хотите, чтобы полиция вышла на след убийцы Грегори Мэтьюса.

Выразительные брови Рэндола поползли в изумлении вверх.

– Не следует давать волю чувствам, суперинтендант, и судить пристрастно. Вы обвиняете меня в сокрытии важных улик? Однако позвольте заметить, что, как только вы спросили, известно ли мне, где находятся бумаги Хайда, я с готовностью поделился полученными сведениями.

– Только готовность была запоздалой и не принесла никакой пользы! – с горечью воскликнул Ханнасайд.

– Теперь вы говорите загадками, – вздохнул Рэндол. – Если хотите, чтобы я понял смысл ваших слов, выражайтесь яснее.

– Сегодня рано утром все документы Хайда были изъяты из сейфа. Вас это не удивляет?

Рэндол едва заметно нахмурился.

– Нисколько, – ответил он после недолгого размышления. – Вероятно, Хайду стало известно об интересе полиции к его персоне.

Ханнасайд извлек из кармана сложенную газету и вручил Рэндолу.

– Взгляните на некрологи, мистер Мэтьюс!

Рэндол мельком глянул на указанную колонку.

– Ай-ай-ай! Как печально! А это правда?

– Есть веские основания считать, что некролог ложный. Но он послужил сигналом некоему джентльмену, назвавшемуся братом Джона Хайда, который посетил банк-депозитарий и забрал из сейфа все документы.

– Неудивительно, что у вас дурное настроение, – посочувствовал Рэндол. – А разве нельзя установить личность этого человека? Хотите сказать, что банковские служащие вот так просто взяли и взломали сейф или открыли, воспользовавшись отмычкой? Все это выглядит весьма странно.

– Отмычка не потребовалась, – буркнул Ханнасайд. – У так называемого братца имелся принадлежавший Хайду ключ.

Рэндол отложил газету в сторону.

– Неужели? В таком случае могу поделиться полезной информацией. Браун сказал, что Хайд всегда носил ключ от сейфа на цепочке от часов.

В комнате повисла тяжелая пауза. Ханнасайд смотрел на Рэндола из-под насупленных бровей.

– Это правда? – нарушил он молчание.

– Да, – кивнул Рэндол, достал из портсигара сигарету и стал рыться в карманах в поисках зажигалки. Не обнаружив ее на привычном месте, он огляделся по сторонам и увидел искомый предмет на письменном столе. – И если подумать – хотя, признаюсь, я не намерен ломать над этим голову, – напрашиваются два вывода: либо Джон Хайд действительно мертв, либо человек, назвавшийся его братом, и есть сам Джон Хайд. – Он закурил сигарету и положил зажигалку в карман. – Разумеется, не исключены и другие версии.

– Например? – поинтересовался Ханнасайд.

– Например, кто-то неизвестный мог похитить у Хайда ключ и даже убить владельца, – размышлял Рэндол, выдыхая из носа колечки дыма. – Я бы на вашем месте поинтересовался неопознанными трупами. А если эта версия не подтвердится, можно выяснить, кто послал некролог в газету.

– Обязательно этим займусь, – пообещал Ханнасайд. – А вы посещаете клуб «Кэвелри», мистер Мэтьюс? – неожиданно спросил он.

– Часто, – спокойно признался Рэндол. – А в чем дело?

– Позвольте поинтересоваться, когда вы там были в последний раз?

– Обедал пару дней назад, – не задумываясь, сообщил Рэндол. – У вас имеются возражения?

– Нет, что вы, мистер Мэтьюс. Скажите, вы имеете обыкновение использовать для писем фирменную писчую бумагу клуба?

– Разумеется, нет! – высокомерно фыркнул Рэндол. – Я не являюсь членом клуба. Чем еще могу быть полезен?

– У меня к вам множество вопросов, мистер Мэтьюс, но на сегодня хватит. Не стану вас дольше задерживать. – Ханнасайд взял со стола газету и положил в карман.

– Создается впечатление, – тонко улыбнулся Рэндол, – что вы по загадочным причинам связываете с моей особой исчезновение Хайда или его бумаг. А возможно, и того и другого. Хотите обыскать мою квартиру?

Слова Рэндола застигли суперинтенданта врасплох.

– Нет, мистер Мэтьюс, не имею права. У меня нет ордера на обыск, а если бы и был, вряд ли я найду у вас что-либо интересное для дела. Желаю вам приятного дня.

Рэндол открыл перед гостем дверь и проводил в прихожую.

– До свидания, уважаемый суперинтендант. – Рука Рэндола легла на дверную ручку. – Или, может, прощайте? Будете в наших краях, заходите. Всегда рад вас видеть.

– Всего хорошего, мистер Мэтьюс, вы очень любезны.

Ханнасайд столкнулся на лестничной клетке со Стеллой Мэтьюс.

– Кого я вижу! Любимая кузина Стелла! – изумился Рэндол. – Глазам не верю, неужели решила осчастливить меня визитом, а может, просто перепутала дом?

Стелла пробормотала слова приветствия, адресованные суперинтенданту, и дождалась, когда тот спустится вниз.

– Нет, я пришла по делу, – сообщила она. – Сначала зашла в контору мистера Каррингтона, но его не оказалось на месте. Вот я и решила заглянуть к тебе и поговорить. – Стелла зашла в прихожую цвета голубиного крыла и окинула ее критическим взглядом. – Что за причудливое помещение! – удивилась она. – Напоминает изыски Гая.

– Боже мой! – упавшим голосом воскликнул Рэндол. – Бедное невежественное дитя! Неужели не замечаешь разницы?

– Не выношу эпатажа в комнатах, – призналась Стелла. – Вот как здесь.

– Хочешь знать мое мнение о шляпке, что украшает сегодня твою головку? – ласково поинтересовался Рэндол.

– Сама знаю, что выбор не из лучших, – честно признала Стелла. – А потому не трудись упражняться в остроумии. Где мы можем поговорить?

– Вот здесь. – Рэндол провел гостью в библиотеку. – Ну же, не стесняйся, скажи, что думаешь об этой комнате. Твое мнение значения не имеет, но зачем держать в себе?

– Нормальная комната, – пожала плечами Стелла. – Слишком помпезная, на мой взгляд, но это уж тебе решать. – Она подошла к камину и стала рассматривать бронзовую статуэтку на полке. – Послушай, ты, наверное, удивлен моим приходом, – сказала она, запинаясь.

– Ничуточки! – возразил Рэндол и потянул за шнур звонка. – Ты пришла, потому что чего-то от меня хочешь. Я не тешу себя иллюзиями, моя прелесть.

– Нет, не за этим. То есть не совсем. Лучше я все объясню.

– Прибереги объяснения на потом. А сейчас сними эту ужасную шляпку и припудри носик.

– И не подумаю ее снимать. Я забежала на минутку.

– Не важно, на минутку или на часок. В любом случае я не желаю созерцать подобное уродство. Я не приглашал тебя в гости, и если не хочешь привести себя в пристойный вид, можешь уходить, – ледяным тоном заметил Рэндол.

Стелла вспыхнула, но ставшую причиной конфликта шляпку сняла и отшвырнула в сторону.

– Ладно, ты ведь не упустишь случая обидеть.

– Моя прелесть, всего лишь стараюсь соответствовать твоим представлениям обо мне. – В этот момент в комнату зашел Бенсон. – Принеси хереса, Бенсон. Или ты предпочитаешь коктейль, Стелла?

– Благодарю, ничего не надо.

– Херес, Бенсон, и прибор для мисс Мэтьюс.

– Я не собираюсь обедать! – заторопилась Стелла.

– Прибор для мисс Мэтьюс, – повторил Рэндол и, взяв портсигар, предложил сигарету кузине. – Так и будешь противиться любому моему предложению? Или опасаешься отравы?

– Замолчи! – рассердилась Стелла. – Хватит об этом! Ох, лучше бы я не приходила!

– Зачем же пришла?

Стелла вдруг заметно погрустнела.

– Не знаю, – нерешительно пролепетала она. – Хотела поговорить с тобой или с мистером Каррингтоном. О деньгах, что оставил мне дядя.

– К которым ты не прикоснешься, даже если будешь умирать с голода, – дополнил Рэндол. – А мне что предлагаешь с ними сделать. Открыть приют для бездомных кошек?

– Да, я сказала, что не дотронусь до этих денег, но потом передумала.

– Ну, до двадцати пяти лет у тебя уйма времени, чтобы еще несколько раз поменять решение, – успокоил Рэндол.

– В том-то и дело. – Стелла замолчала, так как в этот момент вернулся Бенсон и принес херес. Поставив поднос на стол, он удалился, а Стелла, сжав в руках сумочку, стала объяснять: – Я хочу знать… Если подпишу обязательство не выходить замуж за Дерика Филдинга, можно получить деньги прямо сейчас?

Рука Рэндола с графином хереса застыла в воздухе.

– Уж не хочешь ли сказать, что рассорилась с дружком?

– Нет, мы не ссорились. Просто передумала выходить за него замуж, вот и все, – отрывисто бросила Стелла.

Рэндол разлил херес по рюмкам.

– Полагаю, о причине разрыва лучше не спрашивать? Нельзя получить все сразу, моя радость. Что толкнуло тебя к принятию судьбоносного решения?

– Причины разные. Во-первых, я обнаружила, что не люблю его.

– А во-вторых, оказалось, что он тебя не любит. Знаешь, моя прелесть, радостно наблюдать у тебя проблески интеллекта.

– Ты абсолютно прав. – Стелла старалась говорить уверенно. – Он думал, я унаследую кучу денег, а когда выяснилось, что это не так, сразу охладел. Можешь посмеяться, я не возражаю. Сама нахожу ситуацию забавной. Как бы там ни было, рыдать о разбитом сердце не собираюсь.

– Да и с какой стати? – Рэндол взял со стола рюмку. – Ждешь от меня сочувствия?

– Нет. Я пришла не для того, чтобы обсуждать Дерика. Просто хотела сообщить о разрыве помолвки и спросить, могу ли получить дядины деньги.

– Когда тебе исполнится двадцать пять лет, несомненно, получишь.

– Дело в том, что они нужны мне немедленно, – призналась Стелла.

– Почему вдруг возникла такая необходимость?

– Потому что я оказалась в крайне затруднительном положении и хочу снять квартиру вместе с бывшей одноклассницей и найти работу. Только сначала надо научиться стенографии или еще какому-нибудь ремеслу. Если не сумею на себя заработать, не знаю, на что жить дальше. Мама говорит, что не может увеличить сумму, предназначенную на карманные расходы, да и вообще не хочет слышать о моих планах. Ну, в любом случае своих денег у меня нет, кроме тех, что оставил дядя. Да, я знаю, в завещании сказано, что получу их по достижении двадцати пяти лет. Но я подумала, что могу подписать документ, в котором обещаю не выходить замуж за Дерика Филдинга, и вы с мистером Каррингтоном меня поддержите. Ведь если оба опекуна дают согласие, можно найти какой-нибудь обходной путь.

– Во всяком случае, мне он неизвестен. Согласия на подобную авантюру я, разумеется, не дам. Об этом не может быть и речи.

– Но почему? – растерялась Стелла. – Если я подпишу нужную бумагу, то какая тогда разница? Я не собираюсь растранжирить капитал, только хочу получать с него проценты.

– Ничего ты, моя прелесть, не получишь.

Стелла поставила рюмку и встала из-за стола.

– Премного благодарна! Глупая идея обратиться к тебе за помощью. Надо было сразу сообразить, что ты не упустишь случая вставить мне палки в колеса. Только получив в наследство целое состояние, мог бы отдать мне несчастные две тысячи!

– Милая кузина, до официального утверждения завещания я не являюсь владельцем наследства. Но как только его утвердят, я отдам все деньги первой попавшейся на глаза благотворительной организации.

Слова Рэндола поразили Стеллу, и она на время утратила дар речи и только во все глаза смотрела на кузена.

– Чушь! Не верю! – воскликнула она наконец.

– Я на это и не рассчитывал, моя радость, – рассмеялся Рэндол.

– Но зачем? – недоумевала Стелла. – Какой в этом смысл?

– Ну, у меня достаточно средств на мои, так сказать, скромные нужды, – пожал плечами Рэндол.

– Либо ты окончательно спятил, либо снова плетешь какие-то интриги, – уверенно заявила она. – Где это слыхано, чтобы отдать на благотворительные цели все состояние?

– Вот и я вижу в этом поступке ласкающую душу оригинальность, – согласился Рэндол. – Налить еще хереса?

– Нет, спасибо, – покачала головой Стелла. – Даже ты не способен на подобное безумство ради красивого жеста. Или хочешь заткнуть рты тем, кто подозревает тебя в убийстве дяди по причине финансовых трудностей?

– А разве среди посторонних людей ходят и такие слухи? – удивился Рэндол. – Я-то думал, эта версия не выходит за рамки узкого круга любящей семьи. Кроме того, я не испытываю финансовых затруднений.

– Подозреваю, тебе известно о дядиной смерти больше, чем нам. – Стелла устремила на кузена внимательный взгляд.

– Если сим двусмысленным замечанием ты намекаешь на мою причастность к убийству дяди, то позволь напомнить, моя прелесть, что мы виделись с ним в последний раз в воскресенье 12 мая.

– Знаю. И ничего такого я не имела в виду. И вообще не представляю, каким образом ты мог совершить подобное преступление. А что думает суперинтендант?

– Он, как и ты, мое сокровище, не представляет, каким боком я мог стать убийцей. Боюсь, его это сильно огорчает.

– Рэндол, а найдут ли вообще дядиного убийцу?

– А почему ты меня об этом спрашиваешь? – ответил вопросом на вопрос Рэндол.

– Потому что тебе определенно что-то известно. И не отпирайся. Дядю ты убить никак не мог, но уверена, ты скрываешь какие-то важные факты или улики. В общем, то, что не должно попасть в чужие руки. Я помню, как ты выходил из дядиной комнаты в тот день. Наверняка что-то искал.

– Искал, – с невозмутимым видом признался Рэндол. – Но не нашел.

– И что же это?

– Не знаю.

– Не знаешь? – не поверила Стелла.

– Пока не знаю. Я искал предмет, в котором мог содержаться яд. Должен признаться, надежда его найти была ничтожной.

– Я тебе не верю, – заявила Стелла.

– Ты не оригинальна, – равнодушно заметил Рэндол. – Может, для разнообразия поговорим на другую тему? Бесконечные дискуссии и пустые домыслы по поводу дядюшкиной смерти начинают утомлять.

– Мистер Рамболд считает, что дело рассыплется за отсутствием улик.

– Возможно, он прав. Мистер Рамболд по-прежнему утешает убитых горем тетушек в самые тягостные моменты?

– Он каким-то образом умудряется их утихомирить, – улыбнулась Стелла. – И не надо над ним насмехаться, Рэндол. Ведь мистер Рамболд всегда вел себя по отношению к нашей семье в высшей степени порядочно.

– Я отношусь к нему с глубоким уважением, – заверил Рэндол.

– Раз ты так говоришь, значит, на самом деле все наоборот.

– Разумеется, ты думаешь, я не способен испытывать к людям подобные чувства, – устало кивнул Рэндол.

– Когда ты говоришь о человеке что-то хорошее, всегда получается наоборот.

– Ну, это распространяется только на любимых родственников или других лиц с ущербным интеллектом, – возразил Рэндол. – А острый ум я всегда ценю очень высоко.

– Вот спасибо! – обиделась Стелла. – Значит, и меня ты причисляешь к разряду кретинов?

– Ну, не совсем так, – утешил Рэндол. – Несколько раз я замечал, как ты сначала думаешь, а уж потом высказываешь свою мысль. Иногда даже демонстрируешь определенный уровень сообразительности. Должен признаться, в подростковом возрасте я вообще считал тебя безнадежной, но с тех пор, мое сокровище, ситуация заметно улучшилась.

– Рада слышать, – усмехнулась Стелла. – Разумеется, ты проявлял огромный интерес к моему развитию. Жаль, я раньше этого не знала. Вероятно, частые визиты в «Тополя» весь прошлый год также объясняются желанием встретиться со мной.

– Надеюсь, ты не заподозрила меня в желании как можно чаще видеться с твоей милой матушкой?

Стелла, растерянно моргая, смотрела на кузена:

– Ты приезжал к дяде!

– О господи! – вздохнул Рэндол, беря ее под руку и провожая к двери. – Сегодня, мое счастье, твой интеллект явно не в лучшей форме. Идем обедать.

Глава одиннадцатая

По дороге в Гринли-Хит Стелла размышляла над загадочными словами Рэндола, которые повергли девушку в изумление и одновременно вызвали подозрения. В конце концов она решила держаться с кузеном настороже и не откровенничать. Рэндол не стал настаивать на продолжении разговора и отвел Стеллу в столовую, где угостил лангустом и великолепным шабли. Со дня дядиной смерти Стелла питалась только в «Тополях» и после скудного рациона, утвержденного тетушкой Харриет, с удовольствием пообедала, забыв на время об обрушившихся на семью несчастьях. Подали кофе, и слова Рэндола снова всплыли в памяти. Лицо омрачило облачко грусти, и Стелла с тяжким вздохом посетовала, как страшно иметь убийцу среди членов семьи. Будто над домом сгустились черные тучи.

– Все друг друга подозревают, – жаловалась она. – Да, дядя был очень жесток в обращении с людьми, да только после его смерти лучше не стало. Взять, к примеру, хоть меня. Дядя постарался, чтобы брак с Дериком стал невозможным при его жизни, и это было ужасно. Но вот он умер, и я могла бы выйти замуж за Дерика, но все снова пошло наперекосяк.

– Давай обойдемся без тошнотворной жалости к собственной персоне, – миролюбиво предложил Рэндол. – За обедом ты показала себя приятной собеседницей и выбросила из головы бывшего ухажера. Твое сердце не разбито, так что не надо вынуждать меня произносить утешительные речи. В этом вопросе я нисколько тебе не сочувствую.

– Я ела твои хлеб-соль, а потому не могу высказать все, что хотелось бы, – с достоинством заявила Стелла.

– Не сдерживай идущие от души порывы, моя радость. Я съел достаточно хлеба-соли в «Тополях» – остальные яства были представлены в гораздо более скудном количестве, – однако сей факт не лишил меня способности высказывать свое мнение.

Стелла наблюдала, как кузен заваривает кофе.

– Если хочешь знать, я и не думала себя жалеть. И все-таки тяжело, когда человек, на которого полностью полагаешься, вдруг оказывается колоссом на глиняных ногах.

Рэндол убрал спиртовку из-под кофеварки и задумчиво взглянул на Стеллу.

– Неужели ты и правда верила, что эгоистичный влюбчивый доктор станет надежной опорой в минуту невзгоды? Ах, как же вы, девушки, доверчивы!

– Беда в том, что нам не к кому обратиться, – снова пожаловалась Стелла. – От дяди Генри толку мало, а Гай слишком молод. Да и вообще, он человек другого типа. Мистер Рамболд очень любезен, но он не член семьи, а Оуэн считает все происходящее неприличным и не желает, чтобы его впутывали.

– А Рэндол – затаившаяся в траве змея, готовая в любой момент ужалить, – в тон ей продолжил Рэндол, помешивая кофе.

– Так и есть. – Стелла в изумлении смотрела на кузена. – Но о тебе я как-то не подумала.

– И совершила очередную ошибку, моя радость. Как раз обо мне и следовало подумать в первую очередь. Ведь главой семьи теперь являюсь я.

– И что из этого следует?

– Очень многое, – улыбнулся Рэндол. – И как глава семьи предлагаю рассмотреть вопрос.

– Как мило с твоей стороны! Твое участие спасет нас всех. Если полиция надумает арестовать кого-нибудь из семьи, ты сыграешь роль доброй крестной из известной сказки и развеешь черные тучи над нашими головами.

– Если арестуют тетушку Гертруду, я этого делать не стану, а вот ты – другое дело. – Рэндол разлил кофе по чашкам и подал одну Стелле. – Для тебя я бы, возможно, и постарался.

– Признался бы в убийстве? – скептически усмехнулась Стелла.

– Как знать? Однако, моя прелесть, причин для тревоги нет. Выдавать себя за убийцу мне не придется и спасать членов семьи тоже. Дело останется нераскрытым.

– Я хочу, чтобы убийцу нашли! – воскликнула Стелла.

– Верю. А вот я не хочу.

Рэндол отказался развивать тему убийства, и Стелла около двух часов дня покинула квартиру кузена, ломая голову над его словами. Рассказывать родственникам о цели своей поездки в город она не стала. Мисс Мэтьюс, сгорая от любопытства, приступила к ней с расспросами, но Стелла, не моргнув глазом, солгала, будто обедала со школьной подругой. Харриет тут же заявила, что племянница могла бы воздержаться от развлечений в день похорон дяди.

Присутствие миссис Лэптон оживило ужин. Муж Гертруды задержался в городе, и она выразила желание приехать в «Тополя». Миссис Лэптон появилась без четверти восемь, одетая в черное платье из хрустящего шелка, и немедленно подвергла суровой критике все поданные к столу блюда. Справедливости ради следует отметить, что у нее имелись на то веские основания. Теперь, когда над головой мисс Мэтьюс больше не висел дамокловым мечом гнев брата, она развернула кампанию жесточайшей экономии.

– Позволь заметить, Харриет, – вещала миссис Лэптон, – если хочешь меня обмануть, обильно залив блюдо соусом, не обольщайся! Эта рыба не что иное, как треска!

– Стоит вспомнить, как разборчив был дорогой Грегори в еде, – с грустным вздохом отметила миссис Мэтьюс.

– Вместо того чтобы предаваться воспоминаниям о вкусах Грегори, ты, Зои, лучше бы взяла на себя часть обязанностей по дому, – перебила Гертруда. – Харриет за всю жизнь не организовала ни одной приличной трапезы!

Миссис Мэтьюс принялась жаловаться на слабое здоровье, не позволяющее взвалить на хрупкие плечи столь тяжкую ношу, а мисс Харриет Мэтьюс во всеуслышание заявила, что нет такой силы, которая заставит ее передать бразды правления в руки золовки. В этот момент подали следующее блюдо, ногу ягненка, которую миссис Лэптон тут же уличила в чужеземном происхождении. Сладкое разгромной критике не подвергалось, а вот сардины на тостах, поданные в качестве закуски, вызвали серьезные нарекания. Едва притронувшись к блюду, Гертруда отодвинула в сторону тарелку, объявив, что на покупке дешевых сортов сардин не сэкономишь. Увидев, что остальные члены семейства также отвергли предложенный деликатес, Харриет принялась рьяно его уплетать, приговаривая, что давно не ела таких изумительных сардин.

После ужина три пожилые леди организовали в гостиной подобие партизанской войны, Гай удалился в библиотеку, а Стелла отправилась в спальню, чтобы пораньше лечь спать. Девушку терзали сомнения, хватит ли вырученных от продажи машины денег на самостоятельную жизнь за пределами «Тополей».

На следующее утро за завтраком Гай, впервые после дядиной смерти, был бодр и весел и, к огромной радости сестры, заявил о своем намерении вновь приступить к работе в понедельник.

– Совершенно ясно, ничего примечательного больше ждать не стоит. Дело само собой сойдет на нет, – предрек он.

– Ума не приложу, чем занимается полиция, – размышляла вслух Стелла. – За домом больше не следят. Думаешь, они все бросили и оставили как есть?

– Ничего удивительного, – откликнулся Гай. – И я их не виню.

– Только мне кажется, дело на этом не закончится. Одно обстоятельство меня сильно тревожит и пугает. Рэндолу что-то известно.

– Что именно? – Гай оторвался от газеты.

– Он не сказал. Но… по-моему, за ним следит полиция, – выпалила Стелла.

– С чего ты взяла? Кто-нибудь сказал?

– Никто, но я точно знаю. – В коридоре послышались шаги тетушки, и Стелла сделала предостерегающий знак Гаю, который уже собрался задать очередной вопрос. – Потом-потом! Сюда идет тетя Харриет.

Мисс Мэтью с порога принялась жаловаться на злоумышленника, забывшего открыть окно в ванной комнате, которая насквозь пропиталась духами.

– Простите, это моя новая соль для ванной, – призналась Стелла.

– Желаю тебе найти состоятельного мужа, – с кислым видом вздохнула мисс Мэтьюс. – Могла бы найти более достойное применение карманным деньгам, а не проматывать их в заботах о внешности. Хотя все считают, что я не права. Я и не жду, что кто-нибудь прислушается к моим словам.

– Хотите грейпфрут? – предложила Стелла, подходя к приставному столику.

– Только чашечку чая и гренок. Сегодня мне с утра нездоровится, немного подташнивает. Хотя чему тут удивляться? Страшно представить, что мне пришлось пережить за последнее время. А тут еще Гай каждый день остается обедать дома! Нет, я не возражаю, но это прибавляет работы. И с какой стати ваша тетя Гертруда является на ужин с одной целью: наговорить гадостей о блюдах, которые я распорядилась подать к столу.

– Может быть, тебя тошнит из-за сардин? – предположил Гай.

Коварное замечание племянника так возмутило Харриет, что она некоторое время молча испепеляла его взглядом, а затем, желая наглядно продемонстрировать непричастность сардин к ее плохому самочувствию, подошла к столу и мужественно съела ломтик бекона.

Этот поступок был явно неразумным и повлек за собой печальные последствия. Спустя полчаса Стелла поднялась наверх, где застала мать – облаченная в сиреневый капот, она выходила из комнаты мисс Мэтьюс с пустым мерным стаканчиком для приема лекарств. На лице Зои застыло выражение благочестивой отрешенности.

– Привет! – воскликнула Стелла. – Тете Харриет стало хуже?

Миссис Мэтьюс, которая считала право на болезнь своей единоличной прерогативой, с тяжким вздохом сообщила:

– Не понимаю, что ты подразумеваешь под словом «хуже»? Обычное разлитие желчи, только и всего.

– Тетя Харриет жаловалась на тошноту за завтраком. Гай предположил, что ей не пошли сардины и случилось несварение. Ты дала ей лекарство?

– Да, изумительное лекарство, которое мне прописал доктор Мартин, – объяснила миссис Мэтьюс. – Не думаю, что в нем есть необходимость, но бедняжка Харриет всегда поднимает шум из-за пустякового недомогания. Интересно, что бы она делала, будь у нее столько серьезных болезней, как у меня? Я уложила ее в кровать, принесла бутыль с горячей водой. Только лучше бы она выбрала для своих причуд другое время. Напряжение последних дней окончательно расшатало мне нервы, и я чувствую себя отвратительно. Думаю, дорогая, тебе самой придется ехать за покупками. Я не в состоянии.

– Хорошо, – любезно согласилась Стелла. – Сходить переговорить с миссис Бичер?

– Да, дорогая. И скажи, чтобы приготовила на обед что-нибудь очень легкое! Например, камбалу, а потом суфле.

– Наверняка тетя Харриет собиралась обречь нас на холодную баранину, – хихикнула Стелла.

– Не сомневаюсь, дорогая. Только если ее тошнит, гораздо благоразумнее отказаться от мяса, – выразила озабоченность здоровьем родственницы миссис Мэтьюс.

– Ты права, – с серьезным видом согласилась Стелла. – Отнести стакан вниз?

– Нет, это мой личный мерный стакан, и я всегда мою его сама. Скажи миссис Бичер, что Харриет прилегла и просила не беспокоить. И попроси приготовить цыпленка на ужин. Одним словом, пусть подадут что-нибудь съедобное.

– Тетя Харриет упадет в обморок, когда узнает о наших проделках, – улыбнулась Стелла.

Стелла нашла миссис Бичер на кухне. Она встретила девушку снисходительной улыбкой, поахала, услышав о недомогании хозяйки, и сказала, что такое развитие событий было вполне предсказуемым.

– Вчерашний окорок невозможно есть, – сообщила она. – А что до рыбы, так мне было стыдно подавать ее к столу! Покойный хозяин, должно быть, в гробу перевернулся. Я так Бичеру и сказала. Значит, сегодня заказываете блюда вы, мисс? Хорошая практика, очень пригодится, когда вы обзаведетесь собственным домом.

Стелла сразу поняла, что с помощью этой реплики миссис Бичер хочет узнать, состоится ли свадьба с доктором Филдингом. Но девушка не поддалась на уловку и, любезно улыбнувшись, перевела разговор на блюда из домашней птицы.

Стелла съездила за покупками, вернулась незадолго до полудня и, поднявшись наверх, столкнулась с матерью, которая выходила из своей спальни.

– Ну, как себя чувствует больная? – поинтересовалась Стелла.

– Спит, – сообщила миссис Мэтьюс. – Только что к ней заглядывала, но она не проснулась, и я не стала беспокоить.

Мисс Мэтьюс не спустилась к обеду, и тогда Зои, которая с каждым часом, проведенным родственницей в постели, приобретала все большее сходство со святой великомученицей, слабым голосом попросила Стеллу подняться наверх.

– Спроси свою тетю, собирается ли она встать, или принести ей поднос с едой в комнату. Должна отметить большой эгоизм со стороны Харриет. Надумала болеть, когда прекрасно знает, что я еле ноги переставляю, а тут еще мне на плечи свалились все ее обязанности.

Стелла хорошо изучила ход мыслей матери, а потому не стала тратить попусту силы и доказывать, что вовсе не миссис Мэтьюс, а она исполняла все обязанности тетушки Харриет. Девушкаподмигнула брату и отправилась наверх, проведать тетю.

На тихий стук в дверь ответа не последовало, и Стелла, выждав время, тихо повернула дверную ручку и зашла в спальню.

Окна были плотно занавешены шторами, и в полутемную комнату не проникал ни один солнечный луч. Мисс Мэтьюс лежала на боку, с закрытыми глазами, и не шевелилась. Стелла подошла к кровати, раздумывая, стоит ли будить тетю. Девушка поразилась болезненному виду Харриет и, наклонившись над спящей, осторожно взяла бессильно повисшую на простыне руку.

Жар, как ни странно, отсутствовал. Напротив, рука казалась подозрительно холодной. Задыхаясь от внезапно нахлынувшего ужаса, Стелла попятилась к двери. Девушка не сводила глаз с безжизненного тела, распростертого на кровати. Преодолевая дрожь в коленях, она наконец открыла дверь и крикнула что есть силы:

– Мама! Гай! Сюда, быстрее!

Услышав прерывающийся от страха голос сестры, Гай взлетел по лестнице, перескакивая через две ступеньки:

– В чем дело? Господи, да что же стряслось?

– Тетя Харриет! – с трудом выдавила Стелла. – Тетя Харриет!

Гай секунду смотрел на побелевшее лицо сестры, а потом, оттолкнув ее, вбежал в спальню мисс Мэтьюс.

Стелла старалась успокоиться, однако не могла заставить себя пройти дальше порога, где и осталась, прислонившись к дверному косяку. Прижав к губам носовой платок, она наблюдала, как Гай трясет Харриет за плечи, слышала его растерянный голос:

– Тетя Харриет, просыпайтесь! Тетя Харриет!

– Перестань! – прошептала Стелла. – Разве не видишь?

Гай подошел к окну и с силой отдернул шторы. Послышался скрежет колец о медный карниз. Потом он встретился глазами с сестрой.

– Стелла… Что будем делать?

Девушка поняла, о чем подумал брат, и ее глаза расширились от ужаса. Оба потеряли дар речи, и в этот момент в комнату зашла миссис Мэтьюс.

– Ну, как себя чувствуешь, Харриет? – бодрым голосом спросила она, но, увидев лица детей, оборвала речь на полуслове. – Милые мои, что случилось?

– Мама, тетя Харриет умерла, – выпалила Стелла.

– Умерла? – отозвалась эхом миссис Мэтьюс. – Чепуха! Сама не понимаешь, что говоришь! Дайте мне пройти! Как вы любите все драматизировать! – Взяв Харриет за руку, она умолкла. Безупречный макияж скрыл мертвенную бледность, но дети заметили, как окаменело ее лицо. Метнув в их сторону быстрый взгляд, Зои ровным голосом проговорила: – У вашей тети, должно быть, удар. Нужно послать за доктором. Гай, немедленно позвони доктору Филдингу. Стелла, дорогая, не стой словно истукан! Конечно же, это удар!

– Она умерла, – повторила Стелла. – Как дядя. И ты прекрасно знаешь, что тетя Харриет мертва.

Миссис Мэтьюс подошла к дочери и взяла за руку.

– Милая, ты пережила потрясение, перенервничала. Нельзя говорить подобные вещи. Иди лучше к себе и приляг. Тете ты ничем не поможешь до приезда…

– Ей уже никто не поможет. Ну почему ты не послала за Дериком, когда она стала жаловаться на недомогание? Почему?

– Дорогая моя девочка, посылать за доктором не было оснований. Постарайся успокоиться и соберись с мыслями. Кто же мог предвидеть, что все так обернется? Обычное расстройство пищеварения. Твоя тетя сама сказала, что хочет прилечь, и просила не беспокоить. Сейчас дам тебе нюхательные соли и успокоительное лекарство, а потом ступай в спальню и приди в себя.

Стелла послушно последовала в комнату матери, приняла налитое в стакан средство, но к себе не пошла, а вынесла стул на лестничную площадку и села. От пережитого страха стучали зубы.

Доктор Филдинг обедал дома и через пять минут уже был в «Тополях». Вслед за Гаем он прошел в спальню мисс Мэтьюс. Зои стояла у изножья кровати. Она поприветствовала доктора спокойным голосом, а потом зашептала:

– Думаю, у Харриет случился удар. Я не принимала никаких мер, решила, что разумнее дождаться вас. Я знала, что ей нездоровится, но не представляла, какие могут быть последствия. Бедняжка Харриет! Наверное, смерть брата повлекла…

Доктор Филдинг выпрямился.

– Миссис Мэтьюс, ваша золовка мертва, – сухо сообщил он. – Она умерла не менее двух часов назад. Почему меня не пригласили раньше?

– Умерла! – выдохнула миссис Мэтью и, наклонив голову, закрыла глаза рукой.

– Мы ничего не знали! – вмешался Гай. – Да и откуда? Тетя пожаловалась на тошноту, и мы решили, что она съела что-то неподходящее, вот и случилось расстройство. Говорю же, ничего серьезного, правда, мама?

– Ничего, – едва слышным голосом отозвалась миссис Мэтьюс. – Немного расшалилась печень. Я дала Харриет свое лекарство и уложила в постель. Она хотела спокойно полежать.

– На что она жаловалась? – спросил доктор Филдинг.

– Да никаких серьезных жалоб, способных привести к… Говорила, что болит и кружится голова.

– А тошнота?

– Харриет слегка подташнивало, вот почему я дала ей свое лекарство. Замечательный рецепт…

– А жаловалась она на судороги? На дрожь в ногах или на онемение рук? Не возникало ли трудностей с дыханием?

– Нет-нет! – покачала головой миссис Мэтьюс. – Если бы я заметила нечто подобное, немедленно послала бы за вами! После приема лекарства Харриет стало легче, она почувствовала сонливость, и я уложила ее в постель. Лично я твердо верю в целительную силу…

– Скажите, Филдинг, почему умерла тетя Харриет? – спросил без обиняков Гай.

Доктор перевел взгляд с матери на сына, его лицо приняло суровое выражение.

– Не могу ответить на ваш вопрос без результатов вскрытия.

– Уверена, в этом нет необходимости! – воскликнула миссис Мэтьюс, нервно сжав рукой спинку кровати. – Совершенно очевидно, это удар! Потрясение от смерти брата…

– У меня, миссис Мэтьюс, такой уверенности нет. Простите, но подписать свидетельство о смерти в данной ситуации не имею права. Дело следует передать коронеру.

– О господи! Только этого не хватало! – простонал Гай.

– Полный абсурд! – Голос миссис Мэтьюс дрожал от негодования. – Моя золовка пережила ужасное потрясение, а человек она немолодой. Я и сама в последнее время замечала, как сдает у нее здоровье.

– Послушайте, вы должны нам сказать! – потребовал Гай, делая шаг в сторону доктора. – Какие возникли подозрения?

Глаза Гая горели гневом, но Филдинга не покинуло хладнокровие.

– Я подозреваю, что мисс Мэтьюс отравили, – спокойно сообщил он.

– Наглая ложь! – сорвался на крик Гай.

– Замолчи, Гай! – попросила сына миссис Мэтьюс. – Разумеется, совершенно нелепое предположение. Кому понадобилось травить бедняжку Харриет? Даже слушать смешно. Не будь это так ужасно! Подвергнуть нас еще одному коронерскому расследованию! Не кажется вам, доктор, что это уж слишком…

– Миссис Мэтьюс, я отказываюсь обсуждать это дело с вами. Я отсутствовал, когда ваша золовка умерла, и меня не пригласили, когда она почувствовала себя плохо. При подобных обстоятельствах совесть не позволяет мне подписать свидетельство о смерти. А сейчас, будьте любезны, спуститесь оба вниз, а я закрою комнату на замок до приезда полиции.

– Вы не подумали, что это для нас означает, – возмутилась миссис Мэтьюс. – Ненужный скандал, который отразится на всей семье! Вы же сами не верите, что кто-то хотел отравить Харриет! Господи, да с какой стати? Зачем? Ее смерть никому не нужна! Нет ни единого мотива!

– Вопрос не ко мне, миссис Мэтьюс, – пожал плечами доктор Филдинг. – Могу утверждать лишь одно: я не верю в естественную смерть мисс Мэтьюс.

– Пойдем вниз, мама. – Гай взял мать под руку. – Спорить бесполезно. Если он не верит в естественную смерть, то должен обратиться в полицию.

Зои послушно последовала за сыном и спустилась вместе с ним вниз. Филдинг запер дверь снаружи и, вынув ключ, направился к лестнице. Навстречу ему со стула поднялась Стелла. Все это время она просидела на лестничной площадке.

– Дерик, ради бога, скажи мне правду! Неужели ты думаешь, что это убийство? Я не заходила в тетину спальню, но все слышала. Не может быть, чтобы ее отравили!

– Прости, но ничем не могу помочь. Сама понимаешь, – заговорил он тоном профессионала.

– Если бы не смерть дяди, тебе бы и в голову не пришло заподозрить яд!

– Между двумя случаями нет ничего общего. Мистер Мэтьюс страдал болезнью сердца, а мисс Мэтьюс, когда я в последний раз ее осматривал, не жаловалась ни на сердце, ни на давление. Будь твой дядя сейчас жив, я бы все равно счел смерть мисс Мэтьюс странной.

– Но подумай сам, Дерик! Кто мог желать смерти тети Харриет? Ты уверен, что не совершаешь ошибку?

– Стелла, я уже сказал, что сожалею о случившемся, но помочь ничем не могу. Необходимо немедленно сообщить о происшествии коронеру. Я ясно понимаю свой долг.

– А нам что делать? – Стелла в отчаянии сжала руки.

– Никому не придет в голову считать тебя причастной к убийству, – смущенно пробормотал Филдинг. – А сейчас я должен сообщить коронеру. Постарайся успокоиться! Я и сам расстроился! – С этими словами доктор поспешил вниз.

Миссис Мэтьюс удалилась в библиотеку и села на диван, нервно теребя одной рукой складки юбки, а в другой сжимала скомканный носовой платок. Гай молча смотрел в окно. Он слышал, как доктор Филдинг разговаривает в коридоре с Бичером, а потом снимает с рычага трубку телефона. Он бросил украдкой взгляд на мать. Зои сидела с отсутствующим видом, плотно сжав губы и уставившись в одну точку на стене.

Доктор уехал, а в библиотеку зашел Бичер, бледный и растерянный. Глядя под ноги, он тихим голосом поинтересовался, намерена ли миссис Мэтьюс обедать.

Зои ничего не ответила и не сдвинулась с места.

– Мама, очнись! – крикнул Гай.

Миссис Мэтьюс вздрогнула и, придя в себя, посмотрела пустым взглядом на сына и дворецкого.

– Обедать? – переспросила она. – Нет, я и крошки не проглочу. А вы со Стеллой обедайте.

– Мне тоже не до обеда, – буркнул Гай. – Думаю, и у Стеллы пропал аппетит.

Дворецкий с поклоном удалился. Миссис Мэтьюс потерла уголки глаз.

– Не могу поверить! Харриет скончалась! Мне ее будет страшно не хватать.

Лицо Гая сделалось белым как мел.

– Ради бога, мама! Прекрати!

– Да, знаю, порой она бывала очень досадной, – не унималась миссис Мэтьюс. – Но постепенно привыкаешь к человеческим недостаткам, и я не могу представить себе этот дом без Харриет. Нет, я просто убита горем!

– Мама, что толку в твоих речах? Неужели сама не понимаешь? В любую минуту сюда явится полиция, и что мы будем им говорить?

Миссис Мэтьюс мгновение молча смотрела на сына, а потом произнесла обычным голосом:

– Милый мальчик, расскажем все как было. Мы сделали, что могли. И не забывай, пока не доказано, что Харриет отравили. Лично я уверена, она скончалась от удара.

В библиотеку зашла Стелла, бледная, но совершенно спокойная, и остановилась на пороге.

– Нужно сообщить тете Гертруде. Хотите, я позвоню.

– Милая, позволь мне прийти в себя! Вам обоим не понять, что я сейчас переживаю. Между мной и Харриет часто возникали разногласия, но мы…

– Тетя Гертруда – ее сестра, и нужно немедленно поставить ее в известность, – настаивала Стелла.

Миссис Мэтьюс отрешенно махнула рукой:

– Сообщай кому хочешь, не расстраивай меня еще больше. Видишь ведь, как я страдаю.

Стелла вышла, а миссис Мэтьюс уронила голову на руку и прошептала:

– Встречи с Гертрудой я не вынесу. Лучше пойду к себе и прилягу.

– Придется с ней повидаться, – возразил Гай. – Тетя Гертруда станет настаивать, это ее долг.

Через несколько минут вернулась Стелла и сообщила, что миссис Лэптон уже выезжает.

– Что она сказала? – поинтересовался Гай.

– Ничего особенного. Новость застигла ее врасплох. Сначала тетя Гертруда растерялась, а потом сказала, что скоро приедет. Она будет в «Тополях» минут через десять.

Ожидание показалось вечностью. Наконец послышался шорох шин по посыпанной гравием подъездной дороге, и вскоре в комнате появилась миссис Лэптон.

Привычный мир трещал по швам, и тем отраднее было видеть, что миссис Лэптон ничто не способно выбить из колеи и она по-прежнему остается верной своим принципам. Окинув взглядом библиотеку, Гертруда заговорила тоном разгневанной королевы:

– Что за чушь пыталась мне сообщить Стелла?

– Это правда, – откликнулся Гай. – Тетя Харриет умерла.

– Не может быть! Не верю! – воскликнула миссис Лэптон. Потом, словно опомнившись и осознав никчемность своих слов, продолжила: – Невероятно! Сама не понимаю, что говорю. Как это случилось? Харриет прекрасно себя чувствовала вчера вечером!

– Должно быть, она перенесла удар, – принялась объяснять миссис Мэтьюс. – Я поняла это с первого взгляда. Переживания по поводу смерти Грегори… Столько всего обрушилось на ее плечи, и ноша оказалась непосильной.

– Удар? У Харриет?! – Миссис Лэптон перевела взгляд с золовки на племянника и уселась в кресло. – Будьте добры, введите меня в курс дела и расскажите, что здесь произошло! – скомандовала она.

– Тетя Харриет сказала, что за завтраком ей сделалось плохо, – запинаясь, начал Гай. – Мы решили, она что-то съела и случилось несварение.

– Очень на нее похоже, – кивнула Гертруда. – Только я не слышала, что обычное расстройство желудка может привести к смертельному исходу. Продолжай!

– Она поднялась к себе и прилегла. А когда наступило время обеда, Стелла ее нашла.

– Мертвой? – ужаснулась миссис Лэптон.

– Да.

Гертруда прикрыла глаза рукой.

– Какой ужас! Сначала Грегори, потом Харриет! Не знаю, что и сказать. Я в полном замешательстве. Бедная сестра! Нет, это выше моего понимания. Говорите, у нее случился удар?

– Мы так считаем, – подтвердила миссис Мэтьюс. – И нужно благодарить судьбу, что конец был таким быстрым и безболезненным.

– Конец! – возмутилась миссис Лэптон. – Боже правый! Зои, тебя послушать, так можно подумать, моя несчастная сестра была полной развалиной! Но она всегда отличалась крепким здоровьем и могла прожить еще много лет!

– Предстоит посмертное вскрытие, – выпалила Стелла с вызовом. – Дерик думает, тетю отравили.

К всеобщему изумлению, миссис Лэптон после короткой паузы воскликнула:

– Ерунда!

Из груди миссис Мэтьюс вырвался вздох облегчения.

– Конечно, ерунда, – поддакнула она. – Но только нам от этого не легче.

– Я невысокого мнения о докторе Филдинге, – изрекла миссис Лэптон. – Как он берет на себя смелость говорить об отравлении, когда в случае с Грегори продемонстрировал полное невежество и не мог установить причину смерти? И кому понадобилось подсыпать яд Харриет, хотела бы я знать? Мало-мальски понятный мотив имеется разве что у тебя, Зои.

– Ну все! Хватит! Спасибо на добром слове! – вышел из себя Гай. – У мамы нет никаких мотивов, и это признает любой суд присяжных.

– Стремление защитить мать вызывает уважение, – мрачно заметила миссис Лэптон. – Только лучше смотреть фактам в лицо. У твоей матери имелся определенный мотив, чтобы отравить мою бедную сестру. Нет, я не обвиняю ее в убийстве, так как не думаю, что она настолько глупа и пойдет на огромный риск, когда полиция еще разбирается с делом по убийству Грегори. Но если ты надеешься, что полиция не устроит Зои допрос с пристрастием и не отследит каждый ее шаг в течение дня, значит, ты, Гай, занимаешься самообманом. И чем скорее ты откажешься от этой привычки, тем лучше для тебя!

Миссис Мэтьюс встала с дивана и с трагизмом в голосе произнесла:

– Остается только уповать, Гертруда, что ты не отдаешь отчета своим словам и не понимаешь, какую глубокую рану мне наносишь. Я удаляюсь к себе, ибо не имею сил терпеть подобные оскорбления.

Миссис Лэптон не стала удерживать обиженную родственницу и, дождавшись, пока та удалится, заявила о своем намерении немедленно осмотреть тело сестры.

– Филдинг запер спальню тети Харриет, – процедил Гай.

Миссис Лэптон едва не задохнулась от гнева:

– Доктор Филдинг слишком много берет на себя! Молодой наглец! Вмешивается не в свое дело, а как врач совершенно некомпетентен!

После заочного вынесения приговора доктору Филдингу миссис Лэптон пообещала при первой же возможности высказать свои соображения ему лично. Затем Гертруда строго-настрого приказала племяннику держать ее в курсе дел, и если что, немедленно звонить по телефону, после чего покинула «Тополя».

Миссис Мэтьюс спустилась вниз, когда тело Харриет увезли из дома. Стелла и Гай остались вдвоем в библиотеке и, будто сговорившись, больше не обсуждали смерть тети. Вскоре к ним присоединилась миссис Мэтьюс и с порога перешла к волнующей все семейство теме:

– Я долго думала и окончательно убедилась, что Харриет умерла от удара. С тех пор как Господь забрал у нас Грегори, она сделалась сама не своя. Когда приедет полиция, нам следует говорить правду в самых простых выражениях. Скрывать нам нечего, и я хочу, мои милые, чтобы вы вели себя естественно и обошлись без глупых экзальтированных выходок. Иначе люди, которые не знают вас так хорошо, как я, заподозрят, что вы боитесь разоблачения.

Стелла во все глаза смотрела на мать.

– И что же нам говорить, мама?

Лицо миссис Мэтьюс приняло безмятежное выражение.

– Стелла, дорогая, не понимаю тебя. Ты должна рассказать полиции что знаешь, вот и все.

– И о лекарстве, которое ты дала тете? Ты сама говорила Дерику.

– Естественно, я об этом сказала доктору Филдингу и, само собой разумеется, сообщу полиции и даже покажу флакон. Пусть изучают.

– Ну, до этого пока не дошло, – отозвался Гай. – До получения результатов вскрытия нет уверенности, что делом станет заниматься полиция. Филдинг ошибся в прошлый раз и может ошибаться сейчас.

– Разумеется! – согласилась миссис Мэтьюс. – Я только размышляла, как поступить, если оправдаются худшие опасения. А версию с отравлением даже не рассматриваю!

В этот момент в комнату зашел Бичер. Вид у дворецкого был подавленный. Бичер заговорил лишенным выражения голосом, и Стелла подумала, что сейчас он сообщит о желании уволиться и вся прислуга последует его примеру.

– Пришел мистер Рамболд, мадам. Желает вас видеть.

– Пусть войдет, – распорядилась миссис Мэтьюс.

С первого взгляда было ясно, что Рамболд уже слышал печальную новость. Он выглядел еще более испуганным и подавленным, чем Бичер, а в голосе вместо спокойной уверенности слышался страх.

– Миссис Мэтьюс, я только что узнал… Не могу поверить!

Зои протянула гостю руку, но лицо отвернула.

– Увы, дорогой друг, это правда! Мы сами еще не в состоянии осознать весь ужас случившегося. Бедная, бедная Харриет!

Рамболд крепко сжал ей руку, да так и держал, словно в забытьи.

– Ваша горничная рассказала моей поварихе, но я не поверил. Невероятно! Не знаю, что и сказать. Несчастная женщина…

Гай резко повернулся и безапелляционно заявил:

– Мистер Рамболд, вне всякого сомнения, тетя скончалась от удара!

Рамболд бросил быстрый взгляд в его сторону:

– От удара! Такой диагноз поставил Филдинг?

– Филдинг – дурак и не знает, что стало причиной смерти. Но мы уверены, что у тети случился удар.

Рамболд отпустил руку миссис Мэтьюс и помрачнел, словно предчувствуя беду.

– Что думает Филдинг? Скажите мне, миссис Мэтьюс!

Все трое ни разу не слышали, чтобы мистер Рамболд говорил таким суровым тоном.

– Ох, мистер Рамболд, такой ужас! Доктор Филдинг считает, что Харриет отравили.

– Ну, как вам это? Надо же было додуматься! – возмутился Гай.

Рамболд некоторое время молча смотрел на юношу.

– Мистер Рамболд, никому и в голову не приходило ее отравить! – с жаром воскликнула Стелла. – Ведь не думаете же вы, что кто-то из нас… один из нас…

– Нет-нет, милая девочка, – поспешил успокоить мистер Рамболд. – Конечно, не думаю! Господи, как можно! Но если доктор Филдинг подозревает яд… Господи, какой ужас!

– Суперинтендант Ханнасайд и его помощник сержант идут по дорожке к дому, – неожиданно объявил стоявший возле окна Гай.

Миссис Мэтьюс вздрогнула:

– Ох, нет, только не это! Я не вынесу!

Гай подошел к креслу, где сидела мать.

– Все хорошо, мама, не бойся. Думаю, они просто зададут несколько вопросов, и больше ничего. То есть они еще и сами не знают, что тетю Харриет отравили.

– Прекрати! – выкрикнула миссис Мэтьюс, у которой окончательно сдали нервы. – Не смей говорить, что ее отравили! Этого не может быть! – Зои, сделав над собой усилие, повернулась к мистеру Рамболду: – Ради бога, не уходите! – взмолилась она слабым голосом. – Мне не с кем посоветоваться. Чувствую себя совершенно разбитой!

– Постараюсь помочь, чем могу, – пообещал мистер Рамболд. – Будьте предельно откровенны с суперинтендантом. Знаю, вы так и поступите. Вам нечего бояться.

Открылась дверь.

– Пришли полицейские, мадам, – обреченным голосом сообщил Бичер.

Глава двенадцатая

Миссис Мэтьюс заметила, что дети не сводят с нее глаз. Выпрямившись в кресле, она обратилась с улыбкой к дворецкому:

– Хорошо, Бичер. Будьте добры, проводите их сюда. – Ее голос звучал спокойно и ровно, как обычно.

Вскоре в комнату зашел Ханнасайд.

– Добрый день, суперинтендант, – слегка наклонила голову миссис Мэтьюс. – Вы хотели меня видеть?

– Хочу задать вам несколько вопросов, миссис Мэтьюс, и все они связаны со смертью мисс Харриет Мэтьюс.

Зои удивленно подняла брови:

– Думаю, полиция поспешила. Проводить расследование по поводу смерти моей золовки несколько преждевременно.

Ханнасайд смерил ее пристальным взглядом и поинтересовался:

– Не хотите отвечать на мои вопросы, миссис Мэтьюс?

– Я вынуждена, но это причиняет невыносимую боль, – со скорбным достоинством заявила миссис Мэтьюс.

– Понимаю ваши чувства, – кивнул Ханнасайд, – и прошу прощения, что вторгаюсь в такой момент в дом. Не сомневаюсь, вы понимаете, в сложившейся ситуации мое ведомство обязано заняться расследованием дела.

– Вы правы, – вздохнула миссис Мэтьюс. – Только создается впечатление, что мистер Филдинг поступил необдуманно и поторопился с выводами. Мы все уверены, что Харриет умерла от удара.

– Этот вопрос должны решать медики, – заметил Ханнасайд. – Скажите, когда мисс Мэтьюс в первый раз пожаловалась на плохое самочувствие?

– Лучше спросить об этом моего сына или дочь. Видите ли, я никогда не спускаюсь к завтраку, а потому ничего не знала, пока моя бедная золовка не поднялась к себе.

Ханнасайд повернулся к Стелле, и та без запинки отрапортовала:

– Тетя сказала, что ей нехорошо, как только спустилась к завтраку. Было около девяти часов.

– Ваша тетя сказала, когда именно ей стало плохо?

– Н-нет. По-моему, не говорила. Просто сказала: «Сегодня утром мне нездоровится» или что-то в этом роде.

– Она принимала что-нибудь перед завтраком? Ранний утренний чай, например?

– Да, она всегда пьет утренний чай.

– Кто принес ей чай?

– Младшая горничная. Обычно это входит в обязанности старшей горничной, но в данный момент ее нет.

– Она же заваривает чай?

– Не знаю. Либо она, либо повариха.

– Мисс Мэтьюс принимала какое-нибудь лекарство?

Стелла бросила вопросительный взгляд на мать, но та отрицательно покачала головой.

– Послушайте, суперинтендант, понятия не имею, что принимала или не принимала золовка.

Ханнасайд не обратил внимания на ее слова и спросил Стеллу, что Харриет ела за завтраком. Услышав, что она съела только ломтик бекона и выпила чай, суперинтендант спросил:

– Вы с братом пили тот же чай, что и мисс Мэтьюс?

– Я пила кофе, – сообщила Стелла. – Гай, ты ведь пил чай, да?

– Да. Из того же чайника.

– А что делала ваша тетушка после завтрака?

– А, вот здесь я вам могу помочь! – вмешалась Зои. – Я собиралась принять ванну, когда Харриет поднялась к себе и сказала, что ее тошнит и кружится голова. Одним словом, ничего страшного. Я решила, что это обычное разлитие желчи. Однако считаю, что всегда лучше поостеречься, особенно в столь преклонном возрасте, как моя золовка. Вот я и уложила ее в постель и принесла бутыль с горячей водой.

– Миссис Мэтьюс, вы дали ей лекарство от тошноты?

– Да, чудесное лекарство, которым пользуюсь сама при расстройстве пищеварения. Его выписал мой личный врач, доктор Герберт Мартин, который живет на Харли-стрит. Из собственного опыта знаю…

– Хочу взглянуть на лекарство и на стакан, в котором его принесли, – попросил Ханнасайд.

– Пожалуйста, – согласилась Зои с видом взрослого человека, который потакает капризам неразумного ребенка. – Только стакан, конечно же, вымыли и убрали на место.

– Уверены? Стакан унесли из спальни мисс Мэтьюс?

– Разумеется! – Зои нахмурилась. – Это мой личный мерный стакан, и я ни за что бы его там не оставила. Я очень щепетильна в подобных вещах. Всегда слежу, чтобы стакан был чисто вымыт и стоял там, где положено.

– Может, вы сами его и вымыли?

Миссис Мэтьюс приложила руку ко лбу, словно стараясь припомнить.

– Не помню. Может, сама, а может, отнесла в буфетную.

– Я опрошу прислугу и выясню, – заверил Ханнасайд. – А вам не пришло в голову вызвать врача, чтобы осмотрел мисс Мэтьюс?

– Нет! Харриет не хотела обращаться к врачу, да я и сама не видела в том необходимости.

– Мисс Мэтьюс так и сказала, что не хочет вызывать врача?

– Может, прямо и не говорила, но Харриет относилась к типу людей, которые очень неохотно обращаются к врачам. И совершенно зря. Если бы на тот момент ее осмотрел хороший, опытный доктор, каковы бы ни были причины недомогания, он вылечил бы мою золовку, и теперь Харриет была бы с нами. Несомненно, она страдала каким-то заболеванием, о котором мы даже не подозревали и…

– Значит, уложив мисс Мэтьюс в постель, вы все равно решили, что причин для беспокойства нет?

– Абсолютно никаких! – заявила Зои с серьезным видом.

– А позже, когда ей стало хуже, вы тоже не встревожились?

– Но я же не знала! Я больше не заходила к Харриет в комнату до двенадцати часов, а потом…

– Минутку, миссис Мэтьюс, – перебил суперинтендант. – Вы утверждаете, что не заходили в спальню мисс Мэтьюс до двенадцати дня. В таком случае в котором часу вы ее оставили одну?

– Не могу сказать. – Зои принялась нервно расправлять складки на юбке. – А же не смотрела на часы. Да и с какой стати?

– Когда вы обычно встаете утром, миссис Мэтьюс?

– После легкого завтрака. Я только пью чай и съедаю крошечный гренок, поэтому…

– Мне кажется, вы всегда встаете в одно и то же время, верно, миссис Мэтьюс? – впервые подал голос Эдвард Рамболд. – Где-то между половиной десятого и десятью.

– Как правило, да, – с неохотой призналась Зои. – Суперинтендант, это мистер Рамболд, близкий друг нашей семьи. Он был так любезен…

– Дорогая миссис Мэтьюс, думаю, суперинтенданта не интересуют мои так называемые достоинства, – снова вмешался мистер Рамболд. – Стелла, ты поможешь прояснить этот вопрос?

– Хотите знать, в котором часу мама уложила тетю Харриет в постель? – растерянно пролепетала Стелла.

– Именно. Твоя мать очень расстроена и не может все отчетливо вспомнить, но суперинтендант должен знать точное время. Если знаешь, будь добра, скажи, – убеждал он девушку.

Стелла с испугом смотрела на Рамболда и молчала.

– Ты ведь знаешь, Стелла, да? – уверенным голосом повторил он вопрос.

– Да, конечно. Когда я поднялась наверх, дедушкины часы в коридоре пробили десять. Мама как раз выходила из спальни тети Харриет с…. – Поймав многозначительный взгляд матери, девушка запнулась.

– С чем, мисс Мэтьюс?

– Я просто хотела сказать, она выходила в накинутом на плечи пеньюаре, – нервно рассмеялась Стелла. – Но полагаю, это несущественно. – Суперинтендант не сводил с нее глаз, и Стелла, вдруг покраснев, затараторила: – Я спросила, не стало ли тете хуже, а мама ответила, что ничего серьезного. Сказала, что уложила ее в постель и дала какого-то лекарства. Я спустилась на кухню, а потом поехала за покупками.

– Благодарю. – Ханнасайд снова переключил внимание на Зои. – Значит, вы оставили свою золовку в десять часов. А после этого выходили из дома?

– Из дома? – повторила миссис Мэтьюс. – Нет, у меня скопилось много неотложных домашних дел.

– И между десятью и двенадцатью вы не заглядывали в спальню мисс Мэтьюс?

– Нет, я была занята письмами и приводила в порядок цветы.

– И вам не приходило в голову наведаться к мисс Мэтьюс в комнату и поинтересоваться, не требуется ли помощь?

– Нет, суперинтендант, – с достоинством поджала губы миссис Мэтьюс. – Когда я вышла из спальни Харриет, она засыпала, и я решила, что сон станет для нее лучшим лекарством.

Суперинтендант оставил ответ Зои без комментариев и задал очередной вопрос:

– А в двенадцать часов, когда вы наконец к ней зашли, ничего не заподозрили?

– Я решила, что Харриет еще спит. Тихонько открыла дверь и заглянула. Она лежала на боку и, похоже, спала. Шторы были задернуты, и я, естественно, не имела возможности как следует рассмотреть. Вот я и ушла, а ближе к обеду попросила дочь подняться и спросить, как Харриет себя чувствует. Даже подумать не могла, что произошла ужасная трагедия. Уже позже никак не могла поверить, что Харриет умерла. Сын немедленно вызвал врача, и именно он сообщил нам жуткую новость.

– Благодарю, миссис Мэтьюс. Мистер Мэтьюс, а вы были дома сегодня утром? – обратился Ханнасайд к Гаю.

– Да.

– Все утро?

– Да. Работал вот в этой комнате. Чем еще могу быть полезен?

– Ничем. Благодарю. А теперь хочу побеседовать с горничной, которая принесла мисс Мэтьюс ранний утренний чай.

– Хорошо, я сейчас позвоню. – Гай направился к колокольчику.

– Лучше, если мы поговорим в другой комнате.

– О, разумеется! – вспыхнул Гай. – Разговаривайте где хотите!

– Я попросила бы вас подождать, пока не придет подтверждение, что Харриет была отравлена, – с чопорным видом изрекла миссис Мэтьюс. – События последних дней действуют на слуг угнетающе, а у нас в доме и так не хватает прислуги. Кроме того, Мэри вряд ли что-то добавит к нашему рассказу, так как ничего не знает.

– В таком случае я не стану злоупотреблять ее временем и надолго отвлекать от работы, миссис Мэтьюс.

В библиотеку зашел Бичер.

– Да, Бичер, я звонил, – обратился к дворецкому Гай. – Проводите суперинтенданта в утреннюю гостиную и пришлите туда Мэри.

– Хорошо, сэр. – Бичер открыл перед суперинтендантом дверь и провел его через коридор в гостиную.

Вскоре пришла и Мэри. Девушка стояла в дверях с круглыми от страха глазами, заложив руки за спину.

– Что вам угодно, сэр? – спросила она прерывающимся шепотом.

Ханнасайд поздоровался с горничной, спросил, как ее зовут, а потом стал задавать вопросы.

– Я не задержу вас надолго. Только скажите, кто сегодня утром готовил ранний утренний чай для мисс Мэтьюс и кто отнес его в спальню.

– Чай заваривала миссис Бичер, а я отнесла подносы наверх. Мне помогала судомойка.

– Которая из вас отнесла поднос мисс Мэтьюс?

– Точно не скажу, сэр. Судомойка только отнесла два подноса наверх и оставила на столике, что находится на лестничной площадке. Точно не помню, кому они предназначались.

– Судомойка сразу спустилась вниз, когда поставила подносы на столик?

– Да, сэр! Она не обязана относить подносы наверх. Просто сделала одолжение. А в спальни судомойка никогда не заходит.

– Понятно. А чей поднос вы отнесли первым?

Мэри вспыхнула и стала переминаться с ноги на ногу.

– Мистера Гая, сэр. Он не любит, когда чай слишком горячий!

– И долго вы оставались у него в спальне?

– Ах, нет, сэр! – смущенно воскликнула Мэри. – Только поставила поднос возле кровати, раздвинула шторы, ну и все такое.

– Что именно?

– Ну, прибрала в комнате, сэр, поставила на умывальник лосьон для бритья и разбудила мистера Гая.

– Значит, вы провели у него в спальне минут пять, так?

– Да, наверное, – согласилась Мэри.

– А когда вышли из спальни, был ли кто-нибудь на лестничной площадке?

– Нет-нет! Что там делать в такой ранний час?

– Я просто спросил. Чей поднос вы взяли потом?

– Миссис Мэтьюс. Отнесла ей горячую воду. Она не пьет чай.

– Вам и ее пришлось будить?

– Нет, – покачала головой Мэри. – Миссис Мэтьюс всегда рано встает, не позже шести часов. Так она сама сказала.

– Правда? Чей поднос был следующим?

– Мисс Харриет, сэр. Она тоже не спала.

– Мисс Харриет хорошо себя чувствовала или на что-нибудь жаловалась?

– Нет, сэр. О болезни и словом не обмолвилась. Вела себя как обычно.

– Заходили ли вы к ней в спальню еще в течение утра?

– Нет, больше я ее не видела. – Глаза Мэри наполнились слезами. – Миссис Мэтьюс приказала не беспокоить мисс Харриет.

Ханнасайд прекратил задавать вопросы и попросил найти дворецкого, которому доктор Филдинг оставил ключ от комнаты покойной. К суперинтенданту присоединился сержант, проводивший допрос в помещении для прислуги, и в сопровождении Бичера они вместе поднялись на этаж, где находились спальни.

На первый взгляд комната мисс Мэтьюс не представляла собой ничего интересного. Суперинтендант отослал Бичера и плотно закрыл дверь.

– Если женщину отравили, яд могли подмешать в утренний чай, – размышлял Ханнасайд. – Пока горничная относила поднос молодому мистеру Мэтьюсу, чай мисс Мэтьюс в течение нескольких минут находился на столике, что стоит на лестничной площадке. Или же его добавили в лекарство, которое дала золовке миссис Мэтьюс. Так что плохое самочувствие несчастной женщины утром является вполне естественным.

– Я бы назвал это особо дерзким преступлением, – поджал губы сержант. – Послушайте, шеф, если ядом окажется никотин, значит, мисс Мэтьюс и мистера Мэтьюса убил один и тот же человек. Я знавал преступников, которые, совершив одно убийство, умудрялись выйти сухими из воды с уверенностью, что и в следующий раз им сойдет с рук. Но чтобы совершить второе убийство, когда полиция еще разбирается с первым! Нет, это полное безумие! Я вот что скажу: если и правда окажется, что мисс Мэтьюс убили, то никто, кроме миссис Мэтьюс, этого сделать не мог. Кстати, как она себя ведет?

– Очень расстроена. Но в этой женщине столько фальши, что не поймешь, когда она говорит искренне, а когда играет очередную роль.

– Вот тут-то и приходит на помощь психология, – заявил сержант.

– Благодарю за подсказку, но я пытаюсь понять мотив. С убийством Грегори Мэтьюса все ясно, мотив у нее имелся. Но отравить женщину только для того, чтобы заполучить ее часть дома! Нет, эта версия несостоятельна.

– Как сказать, – в задумчивости произнес сержант. – Нам с вами приходилось иметь дело с самыми жестокими убийствами, совершенными по причинам, которые любому человеку в здравом уме покажутся полным бредом. А знаете, шеф, что не дает мне покоя? Каким образом пристегнуть сюда нашего драгоценного Хайда?

– Понятия не имею, – покачал головой суперинтендант. – Может, он вообще не имеет отношения к делу и мы зря потратили время, гоняясь за ним. – Ханнасайд оглядел комнату. – Послушай, Хемингуэй, собери все мыслимые и немыслимые предметы, в которые можно поместить яд. Таблетки, лекарства, кремы для лица и лосьоны – одним словом, все.

– Будет исполнено! – отрапортовал Хемингуэй. – Только мы пока не знаем, присутствовал ли здесь яд, верно?

– Слышал, что сказал Филдинг? Он столкнулся со случаем отравления никотином и считает, что снова произошло аналогичное убийство.

– Ну, если он окажется прав, нам предстоит поганая работенка, – мрачно заметил сержант. – И что еще хуже, открытие Филдинга нисколько не упрощает дело. Да, если старушку отравила миссис Мэтьюс, все становится ясно, но тогда выпадают из обоймы Хайд и юный хлыщ Рэндол. А такой расклад, шеф, меня не устраивает. Хайд – личность таинственная, а я всегда отношусь с подозрением к загадкам любого рода. А Рэндол определенно что-то скрывает. – Сержант подошел к умывальнику и принялся изучать флакон с полосканием для рта. – Только зачем им обоим понадобилось отправлять на тот свет безобидную старушонку вроде мисс Мэтьюс? Полная бессмыслица! Это полоскание вам нужно, шеф?

– Да, и тюбик с мазью.

– Это не мазь, а зубная паста. Тут еще один тюбик, но пустой.

– Все равно забирай. На сей раз не стану рисковать и ничего не оставлю.

– Как прикажете, шеф. Но если вас интересует мое мнение, так яд подмешали в чай или лекарство, которое миссис Мэтьюс дала своей престарелой родственнице.

– Верно, – согласился Ханнасайд. – Но нужно проверить все версии. Чайные приборы давно вымыли, как и мерный стакан для лекарства. – После короткой паузы суперинтенданта вдруг осенило: – А ведь листья чая иногда сохраняют и используют при подметании полов, чтобы не было пыли.

– Верно, – подтвердил сержант и поставил на стол банку с пастилками от кашля. – Пойду взгляну, не остались ли листья после сегодняшнего чаепития.

Вернулся он быстро и только разочарованно покачал головой:

– В этом доме листья чая не хранят, предпочитают пользоваться пылесосом «Электролюкс». Вот тут и понимаешь, почему люди говорят о проклятии, которое обрушилось на мир с наступлением века машин, да, шеф? Листья чая сожгли с остальным мусором. – Хемингуэй стал складывать в плоский чемоданчик все собранные баночки и флаконы. – В помещении для прислуги ведутся разные разговоры, – сообщил между делом сержант. – Слуги недолюбливают миссис Мэтьюс. Со дня смерти старика в доме не затихают споры, все конфликтуют друг с другом. Говорят, мисс Стелла съезжает из дома, не хочет жить с теткой. Кухарка терпеть не может миссис Мэтьюс, но признает, что последнюю неделю Харриет Мэтьюс бродила по дому как сомнамбула. Совсем выжила из ума, помешалась на экономии. Думаю, можно выдвинуть обвинение против миссис Мэтьюс.

Спускаясь по лестнице, они столкнулись с Эдвардом Рамболдом, который поджидал в коридоре.

– Уже уходите, суперинтендант? Миссис Мэтьюс хочет знать, когда будут известны результаты вскрытия.

– Боюсь, не могу точно сказать. Думаю, это не займет много времени. – Ханнасайд осмотрел Рамболда с ног до головы. – А вы, мистер Рамболд, действительно близкий друг семьи?

– Я живу по соседству и, думаю, имею право называться другом семьи Мэтьюс.

– Вы хорошо знали покойного Грегори Мэтьюса?

– Думаю, его никто хорошо не знал, – слабо улыбнулся мистер Рамболд. – Разумеется, мы были знакомы.

– Возможно, вы поможете мне разобраться с одним незначительным делом, – предположил Ханнасайд. – Мистер Мэтьюс не упоминал при вас о некоем бизнесе, к которому он проявлял живой интерес?

– Не совсем вас понимаю, суперинтендант, – нахмурился Рамболд. – Подразумевается какое-то рискованное предприятие? Мистер Мэтьюс пару раз спрашивал мое мнение по поводу капиталовложений, которые намеревался сделать.

– Нет, я имел в виду другое. Занимался ли он каким-либо бизнесом, о котором не знала его семья?

– При мне он об этом никогда не упоминал, – признался Рамболд. – А что за бизнес?

– Не могу сказать. Думал, возможно, мистер Мэтьюс поделился своими планами с вами.

– Нет, – покачал головой Рамболд. – Ни разу о таком не заговаривал.

– Похоже, он был человеком очень замкнутым, – вздохнул Ханнасайд. – Скажите, а вы его видели в день смерти?

– Нет, я был в отъезде и вернулся только на прошлой неделе.

– А, понятно! Ну, ладно, тогда и говорить не о чем.

Рамболд присоединился к собравшемуся в библиотеке семейству, но ни словом не обмолвился о разговоре с Ханнасайдом, а лишь сказал, что суперинтендант не сообщил, когда будут готовы результаты вскрытия.

– Что это значит? – рассердилась Стелла. – Что толку закрывать глаза на очевидные факты? Мы знаем, что тетю Харриет отравили!

– Милая девочка, ничего подобного нам не известно, – сделала попытку утихомирить дочь миссис Мэтьюс. – Будь добра, держи себя в руках!

– Зачем ты сделала вид, что не помнишь, кто вымыл стакан для лекарств? Зачем, мама? – потребовала объяснений Стелла.

Миссис Мэтьюс снова принялась расправлять складки на юбке.

– Ну же, Стелла! Я думала, тебе известно, что я порой страдаю забывчивостью. И потом, на меня навалились более важные дела, и было не до размышлений о стакане и о том, кто его вымыл.

– Ты всегда делала это сама! Так ты сказала!

– Ну хорошо, милая, успокойся. Да, я вымыла стакан, но разве это существенно?

Стелла замолчала и отвернулась в сторону, а Гай отрепетированным голосом произнес:

– Полагаю, ты знала, что деньги тети Харриет отойдут мне?

– Деньги! – усмехнулась миссис Мэтьюс. – О такой сумме не стоит и упоминать! Не будь глупцом, Гай! И знаешь, мальчик, нехорошо с твоей стороны думать о деньгах, которые тебе оставила или не оставила бедняжка Харриет, когда еще не успело остыть ее тело.

– Там около четырех тысяч, – перебил мать Гай. – Господь свидетель, я и этому был бы рад!

Стелла сдавленно всхлипнула и быстро вышла из комнаты. Ее внимание привлек телефон, что стоял на столике в коридоре. Некоторое время девушка молча смотрела на него, а потом, словно движимая внезапно нахлынувшим порывом чувств, сняла трубку и набрала номер.

Вскоре послышался четкий голос, и Стелла попросила подойти мистера Мэтьюса.

– Мистера Мэтьюса нет дома, мадам, – отчеканил тот же голос.

– А когда он должен прийти? – поинтересовалась Стелла.

– Не могу знать, мадам. Что-нибудь ему передать?

– Нет, не надо. А впрочем, да! Как вернется, скажите, чтобы перезвонил мисс Стелле Мэтьюс, хорошо?

Стелла положила трубку и, оглянувшись, обнаружила, что Гай вышел вслед за ней из библиотеки и оторопел от изумления.

– Какие у тебя дела с Рэндолом? – требовательно спросил он.

– Он – глава семьи, – вспыхнула Стелла. – И обещал проследить за развитием дела. Кроме того, ему что-то известно.

– Просто он хочет, чтобы мы в это поверили, – скептически усмехнулся Гай. – Не понимаю только, чего ради ему понадобилось избавляться от тетушки Харриет. Если найдешь объяснение, значит, ты чертовски сообразительна. Я подозревал, что Рэндол приложил руку к смерти дяди, хотя ума не приложу, как ему это удалось. Но сейчас дело другое. В момент смерти тети он находился далеко отсюда, да и какие у него могли быть мотивы?

– Не знаю. То есть я не думаю, что Рэндолпричастен к убийству. Но в кошмаре, который нас окружает, он – единственный здравомыслящий человек. – Стелла нервным жестом сжала руки. – Зачем ты понес чепуху о деньгах тети Харриет?

– Но это правда, – рассмеялся Гай. – И рано или поздно она всем откроется, так к чему скрывать?

– Гай, обещай, что не наделаешь глупостей, – с озабоченным видом попросила Стелла.

– И не собираюсь. Подумай лучше о себе, не давай воли эмоциям. – С этими словами Гай направился в сторону утренней гостиной.

Рэндол позвонил только после ужина. Едва услышав его тихий мягкий голос, Стелла затараторила в трубку:

– Ну наконец! Где ты был? Я…

– На скачках, моя прелесть. Чему обязан таким живым интересом к моей недостойной персоне?

– Рэндол, случилось ужасное. Тетя Харриет умерла!

– Что ты сказала? Что с тетей Харриет? – после короткой паузы переспросил Рэндол.

– Она умерла, – повторила Стелла. – Сегодня утром. Говорят, ее отравили. – Из трубки не доносилось ни слова. – Ты меня слышишь? Все думают, ее отравили, понимаешь?

– Я слышал, – наконец отозвался Рэндол. – Эта новость застигла меня врасплох. Интересно, а кто эти «все»?

– Дерик Филдинг, ну и, конечно, полиция. Не могу все рассказать по телефону. Предстоит вскрытие тела.

– Ну и чего ты хочешь от меня, мой ягненочек? – ласково осведомился Рэндол.

– Ты же обещал, что поможешь довести дело до конца!

– Поспешное заявление!

– Можешь сейчас приехать? – с раздражением в голосе спросила Стелла.

– Пожалуй, мог бы, но не стану этого делать. Возможно, завтра. А ты хочешь меня видеть?

– Хочу, чтобы ты все выяснил. Сам же обещал…

– Забудь, что я обещал, моя прелесть. Если тетю Харриет отравили, мои слова уже ничего не стоят. Приеду завтра.

Стелле пришлось довольствоваться ответом кузена. Она не сообщила матери о грядущем приезде Рэндола в надежде, что к тому времени миссис Мэтьюс еще будет в церкви. Однако Зои вернулась домой в сопровождении мистера Рамболда задолго до появления Рэндола. Лишь в половине первого по подъездной дорожке к дому подкатил «мерседес».

Миссис Мэтьюс выглядела усталой, как после бессонной ночи. Она увлеченно описывала мистеру Рамболду чувство умиротворения, которое снизошло на нее в церкви, но замолчала на полуслове, стоило Рэндолу зайти в комнату.

– Это ты, Рэндол? – В ее голосе не было ни тени благостности. – Впрочем, твоего приезда следовало ожидать.

– Тем не менее меня здесь не ждали, – улыбнулся Рэндол. – Не смею вас прерывать, милая тетушка. Меня всегда интересовали ваши душевные переживания.

– Послушайте, Мэтьюс, вашу тетю постигло страшное потрясение, – с упреком заметил Рамболд.

– Ужасный удар обрушился на всех нас, – согласился Рэндол. – Вы сильно расстроились, тетушка Зои? А какое разочарование для суперинтенданта, который руководствуется благими намерениями!

– Почему вы так решили? – удивился Рамболд.

– Ну, когда мы виделись в последний раз, он увлеченно стряпал дело против неизвестного лица. – Рэндол придирчиво рассматривал узел на галстуке в зеркале над каминной полкой.

– Как это понимать? – озадачилась Стелла. – Опять пытаешься шутить?

– Бесценная моя! Как можно шутить в такой горестный час? – Рэндол встретился с ней взглядом в зеркале и посмотрел в сторону миссис Мэтьюс, которая сидела на диване рядом с мистером Рамболдом.

– И… и кто же это неизвестное лицо?

– Не будь глупенькой, моя прелесть, – вздохнул Рэндол. Вид галстука в зеркале по-прежнему вызывал недовольство молодого джентльмена. – Естественно, никто не знает. Его зовут Джон Хайд. Тетушка Зои, вы что-нибудь слышали о Джоне Хайде?

– Нет, Рэндол. И вообще не понимаю, на что ты намекаешь.

– И какое отношение имеет ваш Джон Хайд к смерти мисс Мэтьюс? – не понял Рамболд. – То есть мне интересно, кто он такой?

– Именно это и пытается установить полиция, – пояснил Рэндол. – И где только они за ним не охотились! Однако к смерти бедной тетушки Харриет Хайд не имеет никакого отношения. Кстати, он и сам умер.

– Как умер? – переспросил Рамболд.

– По крайней мере несколько дней назад в газете напечатали некролог по поводу его кончины.

– В газете появилось сообщение о его смерти? – Мистер Рамболд в изумлении уставился на Рэндола. – Что вы такое говорите, Мэтьюс? Сначала заявляете, что полиция гоняется за человеком по имени Хайд, а потом вдруг оказывается, что он умер. Так что из этого правда?

– И то и другое. – Рэндол наконец отошел от зеркала и повернулся к Рамболду. – Полицейские так подозрительны и недоверчивы. Они не верят в смерть Хайда и, насколько мне известно, считают, что именно он убил дядю Грегори, а теперь скрывается от правосудия. Так что сами понимаете, смерть тетушки Харриет сильно их огорчила, ведь прежняя версия рассыпалась как карточный домик. Хайд в нее никоим образом не вписывается.

Стелла в недоумении вслушивалась в их разговор и в конце концов решила вмешаться:

– Но какое отношение к убийству имеет человек, о котором мы в жизни не слышали? То есть что его связывало с дядей и зачем он вдруг решил его убить?

– Действительно, зачем? – повторил вопрос Рэндол.

– Да, и почему на него пало подозрение полиции?

– Видишь ли, он пропал, – пожал плечами Рэндол.

– Да, но…

– Радость моя, прекрати то и дело повторять «да» и «но». Лучше напряги мозги. Полиции очень не нравится, когда люди начинают вдруг исчезать. Это нарушает понятия о благопристойности.

– Так, все понятно, – вмешался в разговор Рамболд. – Однако у полиции, должно быть, имеются более веские причины для подозрения, чем исчезновение или даже чья-то смерть.

– Не сомневайтесь, имеются, – подтвердил Рэндол. – Обнаружилось, что дядя Грегори вел с Хайдом какие-то дела. Вот полицейские и нагрянули в контору к Хайду, а его там не оказалось. Тогда стали искать его бумаги, но тоже не нашли.

– А где искали? – поинтересовался Рамболд.

– В сейфе банка-депозитария. Загадочная история. Спросите лучше у суперинтенданта.

– Не пойму, Рэндол, какое отношение имеет вся эта галиматья к смерти твоей тети, – устало вздохнула миссис Мэтьюс.

– Вы, дорогая тетушка Зои, как всегда, попали в точку. Мой рассказ не имеет ни малейшего отношения к печальному событию.

– Тогда зачем ты попусту тратишь время на глупые россказни? Уверена…

– Просто чтобы внести разнообразие, – любезно улыбнулся Рэндол. – Но если желаете, можем поговорить о смерти тети Харриет. Когда и как она умерла?

– Прости, Рэндол, – содрогнулась всем телом миссис Мэтьюс. – Боюсь, я не в состоянии говорить на эту тему.

– Тогда меня просветит малютка-кузина, – обратился Рэндол к Стелле. – Не желаешь прогуляться на машине по вересковой роще и излить мне душу?

– Ладно, – после недолгого колебания согласилась Стелла. – В любом случае ты должен знать. Пойду надену шляпку.

– Послушай, Стелла, – встрял Гай и тут же смущенно умолк, не зная, что сказать дальше.

– Не надо меня стесняться, малютка-кузен, – ласково успокоил Рэндол. – Разумеется, ты хочешь предупредить сестру, чтобы не сболтнула чего лишнего.

От возмущения Гай утратил дар речи и только испепелял кузена гневным взглядом. А Рэндол с улыбкой открыл дверь, пропуская Стеллу.

Она не заставила долго ждать, и вскоре, уже в шляпке, подошла к машине и заняла место рядом с Рэндолом.

– Какое счастье сбежать отсюда хотя бы на полчаса! – воскликнула девушка. – Знаешь, Рэндол, это становится невыносимым.

– Понимаю и потому не обольщаюсь на свой счет. Ты здесь не для того, чтобы насладиться моим обществом. – Он включил зажигание.

– Прости, я не хотела тебе нагрубить.

– Прелесть моя, да ты не в себе. Нельзя давать волю нервам.

Стелла вымученно улыбнулась:

– Нервы у меня на пределе. Ты должен помочь, Рэндол.

Некоторое время он молчал, а потом спросил нараспев:

– С чего ты решила, что я могу помочь?

– Ты фактически признался, что знаешь какую-то тайну.

– У тебя не в меру буйное воображение, мое сокровище. Я сказал, что не желаю проливать свет на тайну.

– Но это необходимо сделать! – с жаром возразила Стелла.

– Боюсь, на сей раз ты права, – кивнул Рэндол.

– Рэндол, скажи, что тебе известно? Чего ты опасаешься? Ведь тетю Харриет убил не ты!

– Разумеется, не я, – спокойно согласился Рэндол. – И вообще, я рассматриваю смерть тети Харриет как ненужное и очень досадное осложнение. Лучше расскажи, как все произошло.

– Ну, за завтраком она сказала, что неважно себя чувствует. Накануне вечером ужин был отвратительным, как никогда, и Гай предположил, что тетино недомогание связано с едой.

– Он говорил серьезно, с сочувствием, или просто решил изящно пошутить?

– Изящно пошутил, совсем в твоем стиле.

– Ну, милая, я заслуживаю большего. Тебе следует срочно исправиться. Мой стиль уникален.

– Ладно, прими мои поздравления. В общем, тетю все раздражало, и она съела ломтик бекона, пытаясь доказать, что вчерашние сардины никак не связаны с ее плохим самочувствием.

– Минуточку, – перебил Рэндол. – Хочу внести ясность. Сардины являются главным действующим лицом в печальной истории? Если так, объясни во всех подробностях, какую они сыграли роль.

– Их подали в качестве закуски к ужину, только и всего.

– Ну, если это все, то страсть к экономии у тети Харриет достигла опасного предела, – с ухмылкой прокомментировал Рэндол.

Стелла хихикнула, но тут же сдержалась и приняла серьезный вид.

– Прекрати шутить, Рэндол. Здесь нет ничего смешного, и вообще с твоей стороны отвратительно смеяться над такими вещами.

– Не осуждай меня, дорогая. Просто хотел тебя рассмешить.

– Зачем? – Стелла бросила быстрый взгляд на кузена.

– Какая серьезная девушка Стелла, – улыбнулся Рэндол. – Мне это не по душе. Но давай рассказывай дальше леденящую кровь историю.

– Да, собственно, и рассказывать особенно нечего. После завтрака тете Харриет стало хуже, она поднялась к себе и сказала маме, что плохо себя чувствует. Мама уложила ее в кровать и дала какое-то лекарство. Потом тетя уснула, и мама ее не беспокоила. В обед я зашла к ней в спальню, а она уже была мертвая.

Рэндол рванул вперед и, обогнав грузовик, снова сбавил скорость.

– А теперь ознакомь меня со всеми эпизодами, которые ты выбросила из своего повествования.

– Ничего я не выбрасывала. Но меня не покидает чувство, что полиция считает маму каким-то образом причастной к смерти тети Харриет.

– Похоже, не одни они разделяют эту точку зрения, – заметил Рэндол.

– Ты о чем? – испугалась Стелла.

– Если уверена, что твоя праведница-мать не приложила руку к убийству родственницы, то о чем же тревожиться, любовь моя? Давай выкладывай всю правду!

– Я и не думаю, что мама причастна к убийству! Только боюсь, все обернется против нее, и не знаю, что делать. Мама вымыла стакан, в котором дала тете лекарство, и приказала не заходить к ней в комнату. Любой на ее месте поступил бы точно так же, Рэндол! Но полицейские повернули дело так, что действия мамы кажутся подозрительными. И думаю, мама это поняла и сказала, что не помнит, кто вымыл стакан. Но всем было ясно, что она прекрасно помнит. Потом она твердит, что тетя скончалась от удара, и пытается как-то это обосновать. Она набросилась на Дерика, но я ему тоже не доверяю. Боюсь, он рассказал полицейским, как мама возражала против вскрытия. А что, если ее арестуют?

– Давай подождем, пока выяснится, действительно ли тетя Харриет умерла от яда, хорошо? – предложил Рэндол.

– Рэндол, почему ты что-то утаиваешь и не хочешь рассказать? – принялась умолять Стелла. – Дерик не стал бы настаивать на версии с отравлением, если бы не был уверен. А если тетю действительно отравили, неужели не понимаешь, что мотивы для этого имелись только у мамы или Гая… или у меня?

– Понимаю, – заверил Рэндол. – Но если вы сумеете сохранить присутствие духа, то еще можете избежать виселицы.

– Прекрати! – обиделась Стелла. – Я-то думала, ты решил вести себя прилично и в кои-то веки будешь серьезным. Надо было сразу догадаться, что ты все обратишь в насмешку!

– Как ни странно, любовь моя, в данный момент я – сама серьезность.

Стелла устремила на кузена любопытный взгляд.

– Ты любил тетю Харриет?

– Нисколько. Однако предпочел бы видеть ее живой, а не покойницей.

– Что означают свои слова?

– Понимаешь, прелесть моя, смерть тети Харриет создала чертовски неприятную и трудноразрешимую ситуацию! – признался Рэндол.

Глава тринадцатая

Остаток воскресного дня прошел в весьма неуютной обстановке. Сразу после обеда Рэндол покинул «Тополя», миссис Мэтьюс удалилась в спальню, чтобы отдохнуть, а Стелла и Гай отправились на прогулку, так как не могли найти себе места дома. В течение вечера миссис Мэтьюс трижды упомянула, как ей тоскливо и одиноко без золовки. Гай, чьи нервы окончательно расшатались, ядовито заметил, что, по его наблюдениям, жизнь под одной крышей с Харриет стала для матери настоящей каторгой. Зои прочла сыну нотацию о глупой привычке представлять события в ложном свете и постоянно преувеличивать и отправилась спать, объявив, что нисколько не сердится, но чувствует себя уязвленной. Стелла упрекнула брата в стремлении затеять ссору, а Гай стал выкрикивать, что, если сестра не прикусит язык, он за себя не ручается и гнев его будет ужасен. С этими угрозами он громко хлопнул дверью и вылетел из комнаты. А Стелла легла спать, и всю ночь до самого утра ее мучили кошмары.

Достойная похвалы решимость Гая приступить к работе, как обычно, очень быстро испарилась. К завтраку он спустился бледный, с отечным лицом. Выпил крепкого чая и раскрошил гренки. На замечания Стеллы он отвечал односложно, и девушка оставила попытки разговорить брата. Закончив завтрак, она отправилась в кухню, чтобы дать указания кухарке.

Миссис Бичер внесла свою лепту и преумножила беды злополучного дня, заявив о намерении уволиться. Им с Бичером якобы очень жаль покидать дом, но здесь стало неуютно.

– Я ничуть не удивлена, – честно призналась Стелла.

– Да, мисс. Вашей вины здесь нет. Но сами понимаете, своя рубашка ближе к телу. Возможно, мы не правы, да только кому захочется жить в доме, где людей едва ли не каждый день травят ядом. Мыслимое ли дело?

– Да, – согласилась Стелла. Девушка совсем пала духом и не могла достойно возразить кухарке и убедить, что та явно сгущает краски. – В городе что-нибудь нужно? – спросила она.

Миссис Бичер извлекла исписанный лист бумаги и сообщила, что ничего существенного не надо. Так, кое-что по мелочам.

Стелла взяла список и поднялась наверх, чтобы посоветоваться с матерью.

Миссис Мэтьюс как раз собиралась вставать. Глаза у Зои припухли, как и у Гая. Она пожаловалась дочери на плохой сон и, увидев список, составленный миссис Бичер, тихо застонала и попросила Стеллу не беспокоить ее подобной ерундой.

– Это еще не самое худшее, – сообщила Стелла, пряча в карман список. – Бичеры предупредили, что в конце месяца уходят от нас. Может, позвонить в бюро найма?

Миссис Мэтьюс принялась жаловаться на человеческий эгоизм, который неизменно наводит ее на грустные мысли. Как много на свете людей, не желающих думать о ближних и пекущихся только о личных интересах! После пятиминутной нотации на эту тему она вдруг вспомнила, что давно хотела избавиться от Бичеров в случае, если бы Грегори оставил дом ей одной. Так что нет худа без добра, только надо вовремя рассмотреть промысел Божий. Зои стала строить планы по поводу найма новой прислуги, а Стелла отправилась за покупками.

Вернувшись через час, она застала брата в коридоре. Гай нервно расхаживал взад-вперед, и когда сестра набросилась на него с упреками, резко повернулся на каблуках и тихо обронил:

– В доме полиция. Тетю действительно отравили. – Его лицо побледнело от переживаний.

Стелла аккуратно сложила пакеты с покупками на столик и, немного помолчав, сказала:

– В конце концов, мы все это знали с самого начала. Что за яд?

– Никотин, как и в случае с дядей.

– Чего и следовало ожидать, – кивнула Стелла. – А где сейчас полицейские?

– В библиотеке с мамой. Мне не позволили остаться.

– Полиция установила, где находился яд?

– Нет, не думаю. В субботу они забрали из спальни тети Харриет все лекарства и другие вещи. Думаю, у полицейских не было времени их исследовать.

Стелла медленно сняла перчатки и погладила пальцы.

– До тех пор пока не выяснится, каким образом яд попал в организм, причин для паники нет.

– Никто и не паникует, – рассердился Гай. – Но они непременно найдут мотив. Я тут все обдумал до мелочей. Смерть дяди не представляла для нас опасности. Его мог отравить кто угодно. Но тетя Харриет – другое дело. Круг подозреваемых лиц сузился, и остались только мы с мамой. Хуже всего, что у нас обоих имелись мотивы для совершения убийства. Только у нас. Другим от ее смерти никакой выгоды. Надо смотреть правде в лицо: одного из нас непременно арестуют. А может, и обоих сразу.

– Да не будь же таким ослом! – возмутилась Стелла. – Против нас нет никаких улик, верно?

Гай прекратил мерить шагами коридор и резко остановился у стола напротив сестры:

– Потрудись оценить ситуацию объективно, и тогда становится ясно, что наше дело из рук вон плохо, – произнес он с нажимом. – Против нас куча улик. Я попал в затруднительное положение, и никакая сила не могла заставить меня ехать в Южную Америку. Вот я и отравил дядю. Потом обнаружил, что тетя Харриет, сочувствуя моим материальным трудностям, завещала мне деньги. И тогда я отравил и ее.

– Никому не придет в голову убивать человека ради четырех тысяч фунтов, – категорично заявила Стелла.

– Неужели? А ты сама-то в это веришь? Убийства совершались и по менее веским причинам и из-за куда более скромных сумм!

– В таком случае тетю могла убить и я, потому что она превратила дом в настоящий ад.

– Нет, не сходится. Конечно, у тебя имелись мотивы для убийства дяди. Он угрожал погубить репутацию Филдинга. Но эта версия тоже несостоятельна, особенно после вашего разрыва. Полиция подозревает маму. Когда пришел суперинтендант, она одевалась, и на вопросы пришлось отвечать мне. Суперинтендант задал их великое множество, и были они весьма неприятными! Должно быть, чертовы слуги успели наболтать всякой ерунды! Открой глаза, и поймешь, какие могут возникнуть подозрения. Помнишь ссору мамы с дядей Грегори по поводу моего отъезда в Бразилию? Конечно, помнишь! За все время они серьезно повздорили один раз, и прислуга об этом прекрасно знает. Но с моей точки зрения, все выглядело бы не так скверно, не пойди мама неожиданно на попятный. Она тут же поменяла тон и стала слаще меда, хоть к ране прикладывай. Вот дядя и растаял.

– С мамой всегда так! – вздохнула Стелла. – Время от времени вспоминает о христианских добродетелях и надеется задобрить дядю. Все, кто знает маму, скажут, что такое поведение для нее естественно.

– Дело в том, что полиция не осведомлена об особенностях ее тонкой натуры. Господи, даже я удивился, что она так быстро сдалась! Разумеется, мама стала уверять полицейских, что никогда не воспринимала всерьез дядино намерение отослать меня в Бразилию. Но это откровенная ложь! Не сомневаюсь, прислуга подтвердит под присягой, что в тот момент мама была серьезной, как никогда. Но ты же знаешь маму! Она искренне верит, что все произошло именно так, как ей представлялось, и в результате начинает сочинять идиотские небылицы. Но даже младенец увидит их фальшивость.

– Ты прав. Но вряд ли полицейские верят, что мама убила тетю Харриет ради того, чтобы завладеть домом.

Гай стукнул ладонью по столу:

– Да не будь же такой тупоголовой! Неужели забыла, что дядя выделил две тысячи фунтов ежегодно на содержание дома? Ну, по завещанию распоряжаться ими должна не тетя Харриет, однако этой суммы хватало на все. А когда тетя Харриет умерла, денег стало более чем достаточно. Теперь понимаешь?

– Нет, не понимаю, – покачала головой Стелла. – Тетя не имела права тратить эти деньги по своему усмотрению.

– Спасибо, что объяснила. Я и сам прекрасно знаю, как обстоит дело. Опекуны должны платить проценты, налоги и все прочее, но остаток каждый квартал поступает в банк, и если он не превышается, то его можно тратить как захочешь. Никто не вправе указывать, как именно.

– Да. Теперь вижу, – согласилась Стелла. – Только разве могла мама, при всех ее недостатках, додуматься до подобных хитросплетений? Какая глупость!

– Наше мнение не имеет значения. Важно, как смотрит на дело полиция, – заметил Гай.

– Ну, полиция не станет так вот сразу арестовывать маму, – возразила Стелла. – Если бы она хотела убить тетю Харриет, то дождалась бы, когда заглохнет разбирательство с убийством дяди Грегори. То есть убивать ее сейчас – означает нарываться на крупные неприятности!

– Не согласен, – не унимался Гай. – Если мама отравила тетю Харриет, то, наверное, решила, что это безопасней сделать, пока полиция бродит в потемках и не может разобраться с убийством дяди Грегори. Здесь много людей попадает под подозрение. А если ждать дольше, она останется единственной подозреваемой. Что-то в этом роде вполне могло прийти ей в голову.

– Какой ужас! – содрогнулась Стелла. – Ради бога, замолчи, Гай! А как насчет человека, о котором рассказал Рэндол. Не помню, как его имя.

– Какой еще человек? А, полный вздор! Похоже, Рэндол в очередной раз решил пошутить.

– Нет, он говорил серьезно.

– Если и так, не вижу никакой связи между ним и смертью тети Харриет.

– Да, – тяжело вздохнула Стелла. – И Рэндол считает так же. – Она бросила взгляд в сторону двери, ведущей в библиотеку. – Сколько времени мама сидит взаперти с полицейскими?

– Минут двадцать. – Гай снова забегал по коридору. – Не понимаю я маму! Обычно она не дает воли чувствам. По крайней мере, когда убили дядю, она вела себя сдержанно. А сейчас мама в полном замешательстве. Сама не своя. Я ее просто не узнаю!

– В такой ситуации любой потеряет голову.

– Господи, хоть бы перестала твердить на каждом шагу, как ей не хватает тети Харриет и как тяжело она переживает утрату! – воскликнул с раздражением Гай. – Все это насквозь фальшиво!

Стелла на мгновение задумалась:

– А знаешь, я не уверена, что мама притворяется. Возможно, она и правда скучает по тете Харриет.

Гай в изумлении уставился на сестру.

– Да они грызлись, как кошка с собакой!

– Да, знаю. И в то же время они так привыкли друг к другу и часто действовали сообща, выступая против дяди или тети Гертруды. Если одна заболевала, другая тут же приходила на помощь.

– Лучше бы они этого не делали! – с многозначительным видом заметил Гай. – Черт возьми, зачем мама напоила тетю своим лекарством вместо того, чтобы послать за врачом! И с какой радости запретила заходить к ней в комнату? Все слуги утверждают, она приказала не тревожить тетю Харриет. А сегодня выяснилось, что в то утро мама даже не позволила Мэри подмести пол на лестничной площадке.

– Любой на ее месте поступил бы точно так, – настаивала Стелла. – Тетя сказала, что хочет спать, и, естественно, мама запретила Мэри подметать пол рядом с ее спальней.

Гай хотел что-то ответить, но не успел. Дверь в библиотеку открылась, и на пороге, держась за дверную ручку, появилась миссис Мэтьюс.

– Стелла, подойди ко мне, – произнесла она слабым голосом.

Брат и сестра бросились к матери, Стелла обняла ее за талию и принялась успокаивать:

– Все хорошо, мама. Я здесь, рядом. Ну, что случилось?

Миссис Мэтьюс провела дочь в библиотеку.

– Милое дитя, хочу, чтобы ты восстановила события прошедших дней и рассказала суперинтенданту все как было. Помнишь, когда несчастной Харриет сделалось плохо, мы с тобой обсуждали, стоит ли вызывать доктора Филдинга?

– Конечно, помню, – не моргнув глазом, выпалила Стелла, хотя в памяти отчетливо запечатлелась картина, как мать заявляет о том, что посылать за врачом нет необходимости. Она посмотрела на Ханнасайда и отважно встретилась с его пытливым взглядом. – Мне тоже показалось, что вызывать врача не стоит.

Ханнасайд не ответил девушке и снова обратился к ее матери:

– Миссис Мэтьюс, зря стараетесь. Вы не послали за доктором, хотя женщина с вашим опытом должна понимать, что мисс Мэтьюс было действительно плохо.

Стелла почувствовала, как пальцы матери вцепились ей в руку.

– Но никаких тревожных признаков я не заметила! – дрожащим голосом возразила Зои. – Я знала, что Харриет нездоровится, и не оставила без внимания болезненный цвет лица, но решила, что это результат острого расстройства пищеварения. И вообще, она никогда не отличалась хорошим цветом лица, никогда!

– Миссис Мэтьюс, у вашей золовки наверняка присутствовали и другие симптомы, помимо вышеупомянутых. Разве она не жаловалась на судороги, онемение рук и даже на озноб и неестественный холод конечностей?

– Не помню, чтобы она упоминала что-нибудь кроме тошноты и головокружения. Возможно, она и жаловалась на озноб, но я это предвидела и принесла бутыль с горячей водой.

– Тем не менее, – продолжил свою мысль Ханнасайд, – когда мисс Мэтьюс проходила к себе в спальню, ее встретил дворецкий и был поражен ее внешним видом. По словам мистера Бичера, ваша золовка задыхалась, как после быстрого бега.

– Мало ли что он болтает! – презрительно рассмеялся Гай. – Прислуга готова придумать любую небылицу, лишь бы вызвать сенсацию!

– Если он и выдумывает, мистер Мэтьюс, то такое странное совпадение все равно настораживает. Ведь одышка является одним из симптомов, характерных для отравления никотином. А вы не заметили, что мисс Мэтьюс задыхается?

– Если бы и заметила, то объяснила бы слабостью и головокружением, – заявила миссис Мэтьюс.

– И ваша золовка не жаловалась на очень сильное недомогание?

Миссис Мэтьюс звонко рассмеялась в ответ.

– Бедняжка Харриет всегда имела обыкновение придавать слишком большое значение своим недугам. Может, она и сказала, что отвратительно себя чувствует, но я давно привыкла к ее склонности преувеличивать и делать из мухи слона, а потому не придала значения ее словам. Мне было ясно, что у Харриет расстройство желудка, и я сделала для нее все, как для своих детей.

– Тем не менее, – возразил Ханнасайд, – миссис Бичер, которая знает мисс Мэтьюс семь с половиной лет, утверждает, что мисс Мэтьюс было нелегко сломить. – В спокойном голосе суперинтенданта слышались неумолимые нотки.

Миссис Мэтьюс захлопала глазами:

– Миссис Бичер ничего не понимает! Вряд ли моя покойная золовка стала бы вести доверительные беседы с кухаркой. Стелла, ты же знаешь, какой переполох устраивала тетя Харриет даже при обычном насморке!

– Миссис Мэтьюс, не сомневаюсь, дочь подтвердит любые ваши слова, но поймите, ее показания с вашей подсказкой не внушают мне доверия и не имеют веса.

– Получается, суперинтендант, вы предпочитаете верить прислуге, а не мне! – возмутилась Зои.

– Получается, миссис Мэтьюс, вы были со мной недостаточно откровенны и продолжаете в том же духе. Считаю своим долгом сообщить, что ваши показания неубедительны. Хочу также предупредить, что если и впредь вы намерены утверждать, что не помните событий, которые никак не могли выскользнуть из памяти, такое поведение приведет к очень серьезным последствиям.

Гай, который до сих пор молчал, прислонившись спиной к двери, неожиданно вышел на середину комнаты:

– Стелла, пусть мама сядет. Послушайте, суперинтендант, моя мать никоим образом не связана ни с одним из убийств, и я не намерен покорно слушать, как вы над ней издеваетесь. И не позволю это никому другому! Россказни Бичеров к делу не относятся. Они оба не любят мою мать и вскоре покинут наш дом. Тетя Харриет не жаловалась за завтраком ни на один из симптомов, упомянутых вами в присутствии Стеллы и меня. И ни одному из нас тетя Харриет не показалась тяжелобольной.

– Вполне возможно, – согласился Ханнасайд. – Между завтраком, когда вы сидели с тетей за столом, и ее встречей с дворецким в коридоре прошло некоторое время. С уважением отношусь к вашим сыновним чувствам, но вы оказываете матери дурную услугу такого рода вмешательством.

– Вы, суперинтендант, кое-что не учли, – не унимался Гай, не обращая внимания на предупреждение. – Мы с сестрой можем подтвердить, что тетя Харриет жаловалась на неважное самочувствие за завтраком, еще не встретившись с мамой. Если вы считаете, что никотин подмешали в лекарство, которое дала тете мама, позвольте напомнить, что она выпила это лекарство через час после того, как почувствовала недомогание. И уж если вы придаете такое значение словам Бичера, то не следует забывать, что лекарство было принято после встречи с дворецким в коридоре, когда его так потряс ужасный вид тети Харриет.

– Мне это известно, мистер Мэтьюс.

– Абсурд, – прошептала миссис Мэтьюс, прижимая платочек к губам. – Но, похоже, суперинтендант подозревает, что я подсыпала твоей тете яд в чайник с утренним чаем. – Миссис Мэтьюс вымученно улыбнулась. – Я бы первая посмеялась над подобным предположением, не вызывай оно таких болезненных ощущений, ранящих душу! Понятия не имею, как расставляются подносы с утренним чаем. Подумайте сами, я проснулась, когда в комнату зашла горничная. А теперь объясните, каким образом я ухитрилась подсыпать яд!

– Говорите, что проснулись, когда пришла горничная, миссис Мэтьюс? А она утверждает, что к тому времени вы уже встали. Вы уверены, что говорите сейчас правду?

– Вы вольны оскорблять меня, сколько душе угодно, – заявила трагическим тоном Зои. – Теперь остается только меня арестовать. Удивляюсь, почему вы не сделали этого до сих пор.

Ханнасайд помедлил с ответом, и Гай, который при упоминании утреннего чая бросил испуганный взгляд на сестру, убрал руки со спинки кресла, где сидела мать, и, запинаясь, выдохнул:

– Никто не собирается тебя арестовывать, мама. Успокойся. Вы очень проницательны, суперинтендант, но тетю отравила не мама, а я.

– Гай, что ты делаешь, дурак! – выкрикнула Стелла.

Гай не обратил внимания на реплику сестры и смотрел прямо в глаза суперинтенданту.

– Это неправда! – перепугалась миссис Мэтьюс. – Не слушайте его! Я знаю, это неправда!

Ханнасайд встретился глазами с дерзким взором Гая, и на его губах заиграла загадочная улыбка.

– Как именно вы отравили тетю, мистер Мэтьюс?

– Подмешал яд в чай, – не задумываясь, ляпнул юноша. – В чай, который она пила за завтраком. Я спустился в столовую первым. Сестра всегда пьет по утрам кофе, и когда я сказал, что пил в тот день чай, то солгал. Я тоже пил кофе.

– Нет, Гай, не смей! – в отчаянии закричала мать. – Сам не понимаешь, что говоришь! Суперинтендант, сын лишь пытается защитить меня, в его словах нет ни толики правды! Можете сами проверить…

– И дядю отравили тоже вы, мистер Мэтьюс? – задал следующий вопрос Ханнасайд.

– Да, подсыпал яд в виски с содовой, – подтвердил Гай.

– Прекрати разыгрывать комедию! – разозлилась Стелла. – Думаешь, от твоего актерства много пользы? Ты не пил кофе в то утро, и вообще его не пьешь, потому что не любишь! Ведешь себя как герой дешевого бульварного романа!

Не обращая внимания на сестру, Гай продолжал наступать на суперинтенданта:

– У вас есть ордер на мой арест?

– На данный момент – нет, – невозмутимо ответил суперинтендант.

– Тогда поспешите его выписать! – потребовал Гай.

– Только когда буду уверен, что имею на то веские основания, – пообещал Ханнасайд.

– Не понимаю, чего еще вам не хватает! – В голосе Гая появились унылые нотки.

В этот момент в библиотеку зашел сержант Хемингуэй и вручил Ханнасайду запечатанный конверт.

– Прошу прощения, – извинился Ханнасайд, открывая конверт, в котором находился сложенный вдвое листок бумаги. Пробежав глазами по отпечатанным на машинке строкам, он посмотрел на потолок, а потом на Гая.

– Зря теряете время, пытаясь запугивать мою мать! – не унимался Гай. – Я рассказал, как было дело, а теперь давайте арестовывайте меня!

– Простите, мистер Мэтьюс, но ваши показания не являются достаточным основанием для ордера на арест. Вы утверждаете, что подмешали яд тетушке в чай, однако мисс Мэтьюс не проглатывала никотин, который стал причиной смерти.

После слов суперинтенданта в комнате наступила тишина. Все в изумлении смотрели на Ханнасайда.

– Что вы хотите сказать? – нарушил молчание Гай. – Как это не проглатывала? Должна была проглотить!

– Как я и предполагал, мистер Мэтьюс, вы делаете вид, что знаете гораздо больше, чем на самом деле, – тем же ровным голосом произнес Ханнасайд. – Никотин попал в организм не через желудок, а через ткани полости рта. – Он поднял вверх листок бумаги, вынутый из конверта. – Вот заключение эксперта, которое я ждал. Никотин, которым отравили вашу тетю, находился в тюбике с зубной пастой.

– В тюбике с зубной пастой? – удивился Гай и покачал головой.

Ханнасайд снова сложил листок и убрал в карманную записную книжку. Стелла как зачарованная следила за четкими движениями суперинтенданта. В ее глазах застыло немое изумление, а в голове тем временем пронесся целый вихрь мыслей. Наконец он нашел выражение в одном-единственном предложении:

– Тогда это мог сделать кто угодно! – с придыханием воскликнула девушка.

– Я, мисс Мэтьюс, придерживаюсь другого мнения, – возразил суперинтендант.

– Стелла, дорогая, – своим обычным умиротворяющим тоном обратилась миссис Мэтьюс к дочери. – Сядь в кресло и помолчи. Ты же ничего не знаешь, а потому, дитя мое, нельзя перебивать суперинтенданта. – Грациозным движением она повернула голову в сторону Ханнасайда. – Теперь видите, какими абсурдными были ваши подозрения, суперинтендант. Но не будем больше к этому возвращаться. Я, разумеется, понимаю, что долг обязывает вас подозревать всех и вся, однако новость, которую вы сообщили, поразила всех нас. Тюбик с пастой, подумать только! Полагаю, яд ввели с помощью шприца для подкожных инъекций. По-моему, такого шприца ни у кого в доме нет. Страшно подумать, что моя несчастная золовка пользовалась…

Гай в раздражении сделал жест рукой, словно призывая мать к молчанию.

– Как это произошло? – обратился он к Ханнасайду. – Вы уполномочены поделиться с нами результатами экспертизы?

– Безусловно. Яд, как догадалась ваша матушка, скорее всего был введен с помощью шприца для подкожных инъекций в нижний конец тюбика. Иглу продвинули чуть дальше вверх, так что в самом низу яд отсутствовал. Разумеется, в верхней части тюбика его также не было.

– Черт возьми, какая изобретательность! – выдохнул Гай. – Это могли сделать в любое время. Тетя Харриет пользовалась пастой, пока не дошла до места, где находился яд! Вот это да!

– Ужасно! – воскликнула Стелла. – Дьявольский замысел!

– Остается только благодарить Господа, что Харриет пребывала в неведении, – вздохнула миссис Мэтьюс, напуская на себя праведный вид.

– Ради бога, не говори о тете как об овце, которую ведут на бойню! – выкрикнула Стелла, побледнев от отвращения.

– Стелла, милая, ты забываешься, – мягко упрекнула миссис Мэтьюс и сразу же переключила внимание на суперинтенданта. – Конечно же, мы все страшно потрясены, но мой сын прав. Ужасное преступление могло быть совершено когда угодно.

– Но не кем угодно, миссис Мэтьюс, – возразил Ханнасайд.

Зои только развела руки в стороны.

– Любой, кто хорошо знает дом, мог улучить подходящий момент и ввести яд в тюбик. Разве не так, суперинтендант?

– Вполне возможно, – согласился Ханнасайд. – Но мало у кого имелись мотивы для убийства мисс Мэтьюс.

– Господи! – пробормотал Гай. – Вернулись туда, откуда начали!

– Ах, суперинтендант! – Миссис Мэтьюс грустно покачала головой. – Что нам известно о жизни других людей? Даже я, несмотря на близкие отношения с моей бедной золовкой, не могу утверждать, что у нее не было врагов, о которых я не имела понятия. Харриет была женщиной странной и эксцентричной. И я часто задавала себе вопрос, не объясняются ли ее причуды какими-то событиями в прошлой жизни. Такая исковерканная жизнью натура…

– Если даже вы, находясь в доверительных отношениях с родственницей, не знаете никаких мрачных фактов из ее прошлого, значит, можно смело утверждать, что их просто не существует, – с презрительной усмешкой перебил Ханнасайд. – Средство, с помощью которого яд попал в организм, найдено, но это отнюдь не расширяет круг подозреваемых лиц, как вам на первый взгляд показалось.

Стелла, ухватившись за спинку кресла, в отчаянии выкрикнула:

– Только ни у кого из нас троих нет причин убивать тетю Харриет! Ни одного серьезного мотива! Все это похоже на кошмарный сон! Так в жизни не бывает! Оставь меня в покое, мама! Я не стану сидеть тихо и молчать! – Она стряхнула руку матери с плеча и дрожащим голосом продолжила: – Не стану делать вид, будто знаю, кто убийца. А вот тетя, возможно, что-то знала… и поэтому стала для кого-то опасной. Может быть, это связано с человеком, которого вы ищете… С тем, кто так внезапно исчез.

– Ну-ну, дальше, – подбодрил девушку Ханнасайд.

– Да я ничего не знаю! – со слезами в голосе воскликнула Стелла. – Да и откуда? А почему бы вам не заняться этим делом и не выяснить все до конца? Кузен рассказывал нам о том человеке и что вы считаете его причастным к смерти дяди Грегори. Может, тетя Харриет что-то о нем знала. В конце концов, мы же не век здесь живем и не знаем, что тут творилось раньше. Мама права! Вы не были знакомы с дядей и не знали, как тетя Харриет его ненавидит. Возможно, она участвовала в заговоре, чтобы его убить, а потом… Понимаю, все это кажется надуманным… Но еще невероятнее подозревать маму в жутком хладнокровном убийстве тети. И только ради того, чтобы завладеть домом! – Голос Стеллы оборвался, но она сумела взять себя в руки. – Значит, у меня такой же мотив, что и у мамы!

– И у меня! – вмешался Гай. – И более серьезный, чем у вас обеих.

– Неправда, – возразила Стелла. – Только ты один любил тетю Харриет и всегда защищал от маминых нападок! И тетя никогда к тебе не придиралась и тоже любила!

– Так сильно, что завещала мне некоторую сумму. Не забывай эту маленькую деталь, – напомнил Гай.

– Ты никогда не стремился завладеть ее деньгами! Послушайте, суперинтендант, он несет чепуху про деньги! У тети их было мало, и теперь, после смерти дяди Грегори, брат может распоряжаться своим капиталом как захочет! – Стелла замолчала, осознав смысл произнесенных слов, и побледнела как мел. – Нет, я не хотела… Я…

В этот момент дверь в библиотеку открылась.

– Какое приятное общество! – произнес тихий мелодичный голос. – Хорошо, что я не опоздал, и сейчас присоединюсь к славной компании. Как можно лишить себя удовольствия лишний раз побеседовать с суперинтендантом!

– Ох, Рэндол! – задыхаясь, воскликнула Стелла. Выпустив из рук спинку кресла, она бросилась к кузену и вцепилась в рукав пиджака.

Рэндол смотрел на девушку сверху вниз, удивленно приподняв брови. Гай, наблюдая эту сцену, застыл в изумлении, не зная, как истолковать поведение сестры. Вдруг он заметил в синих глазах Рэндола странный блеск, дать оценку которому тоже не смог.

Рэндол осторожно убрал руку кузины, судорожно сжимавшую рукав пиджака.

– Драгоценная моя, будь добра относиться к моей одежде более бережно, – попросил он с нежным упреком. – Я тебя обожаю и все же не могу позволить испортить любимый пиджак. – Он взял девушку под руку и провел вперед, слегка сжимая ее пальцы. – Что же здесь произошло? Почему так расстроена моя малютка-кузина? – обратился он ко всем присутствующим. – Признавайтесь, суперинтендант, вы обвинили ее в убийстве моей дорогой тетушки?

– Нет, мистер Рэндол. Ничего подобного.

– Тогда давайте выкладывайте, в чем дело, – с любезной улыбкой предложил Рэндол. – Вижу, вам не терпится поделиться новостями.

– Перестань, Рэндол! – запротестовала миссис Мэтьюс.

– Установлен предмет, в котором находился яд, – сообщил Гай.

– Неужели? Замечательная новость, – обрадовался Рэндол. – И куда же его поместили?

– В тюбик с зубной пастой.

Рэндол проводил Стеллу до кресла и, казалось, был полностью поглощен кузиной и не придал особого значения словам Гая. Выдержав паузу, он небрежно обронил:

– Правда? Здесь явно потрудился чей-то изощренный ум.

– Вот и я так думаю, – поддержал Гай. – Черт побери, удивительная изобретательность!

Рэндол переключил внимание со Стеллы на кузена и стал разглядывать его с тайным удивлением.

– Так-так, – приободрил он Гая. – Какие еще мысли тебя посетили?

– Ума не приложу, что обо всем этом думать, – признался Гай.

– Физическая неспособность к мышлению или, может, сдерживают родственные чувства? – осведомился Рэндол, вынимая из портсигара сигарету.

– Ни то ни другое. Но перед твоим приходом Стелла предположила, что, может быть, тетя Харриет была каким-то образом связана с тем исчезнувшим типом, о котором ты упоминал. Возможно, она слишком много знала, и потому ее отравили.

– Ни в коем случае нельзя пропустить завтрашнюю серию этой леденящей кровь истории, – прошептал Рэндол, закуривая сигарету. – Так какая идея тебя осенила, моя прелесть? Какое название придумала для своего творения? Безжалостная длань смерти? Вижу, суперинтендант прямо-таки очарован. Итак, тетушка Харриет унесла свою тайну в могилу! Вот тебе на!

– Это не смешно! – вспылил Гай.

– Вот именно, нисколько, – припечатал Рэндол. – Слезливо-сентиментально и глупо.

– Но почему? Что тут невероятного? В конце концов…

Рэндол с тихим стоном прикрыл глаза рукой.

– Бедный малютка-кузен! Неужели не понимаешь, что это полный бред?

– Послушай, Рэндол, возможно, нам известно далеко не все, – вмешалась Стелла.

– Из жизни тетушки Харриет? – Рэндол смерил кузину презрительным взглядом. – Приди в себя, радость моя.

В этот момент в комнату вплыла миссис Лэптон и, оглядевшись по сторонам, с многозначительным видом изрекла:

– Я так и думала!

– Интересное замечание, – тут же прокомментировал Рэндол, обращаясь к Гертруде. – И что же вы, милая тетушка, надумали?

– Я приехала сюда не для того, чтобы затевать с тобойсловесную перепалку, Рэндол. Хочу наконец выяснить, что творится в доме. Присутствие двух джентльменов из полиции наводит на мысль, что сестру действительно отравили. Как ни невероятно это звучит! А теперь я требую подробного рассказа о том, что в действительности случилось!

– В данный момент мы обсуждаем захватывающую версию, в соответствии с которой вашу несчастную сестру убили из-за некой страшной тайны, которой она владела, – приступил к объяснениям Рэндол.

Миссис Лэптон одарила племянника испепеляющим взглядом.

– Харриет всю жизнь не умела хранить тайны, – безапелляционно заявила она. – Не знаю, кто выдумал эту чушь, но со всей ответственностью утверждаю, что в ней нет ни доли правды. – Гертруда устремила огненный взор на суперинтенданта. – Вы выяснили, каким образом отравили мою сестру, или снова скажете, что блуждаете в потемках?

– Вашу сестру отравили никотином, который находился к тюбике с зубной пастой, – сообщил Ханнасайд, который стоял в стороне от членов семьи и молча наблюдал за происходящим.

– В тюбике с пастой? – эхом повторила миссис Лэптон. – В жизни не слышала ничего подобного!

– Какой ценный вклад в наш симпозиум! – отметил Рэндол.

– Кто это сделал? – потребовала ответа миссис Лэптон. – Я хочу знать! Вот что нужно немедленно установить! Боже мой, вы понимаете, что совершено не одно, а два убийства, и никто даже пальцем не пошевелил, чтобы установить истину и найти виновного!

– Виновных, дорогая тетушка, виновных, – поправил Рэндол страдальческим голосом.

– Я всегда смотрю фактам в лицо, – продолжала миссис Лэптон, оставив без внимания реплику племянника. – И не боюсь правды, какой бы неприглядной она ни оказалась. Брата и сестру хладнокровно убили, и мне известен лишь один человек, у которого имелся на то серьезный мотив!

Миссис Мэтьюс медленно встала.

– Если имеешь в виду меня, Гертруда, не стесняйся, говори прямо! – обратилась она к золовке. – Я уже начинаю привыкать к выдвигаемым против меня жестоким оскорбительным обвинениям! Только сначала объясните, ради бога, каким образом я умудрилась добыть никотин!

– Ни для кого не является тайной твой патологический интерес к болезням и лекарствам, – не сдавалась миссис Лэптон. – Вне всякого сомнения, при желании ты могла выяснить, где можно взять никотин.

Стелла резко выпрямилась в кресле.

– Никотин нельзя купить, – возразила она. – Требуется получить вытяжку из табака. Дерик мне объяснил. Но мама понятия не имеет, как это делается.

– Ну, если так, – встрял Гай, – то добыть никотин из табака мог только сам Филдинг. – Он обвел глазами присутствующих и задержал взгляд на кузене. – Или ты, Рэндол!

Неожиданный выпад Гая не вывел Рэндола из равновесия. С невозмутимым видом он стряхнул кончиком пальца пепел с сигареты.

– Как я и предполагал, пройдет совсем немного времени и меня станут отождествлять с загадочным убийцей из сказки, которая является плодом богатого воображения Стеллы.

Миссис Лэптон смерила племянника холодным оценивающим взглядом.

– Да, именно так, – процедила она. – Хотя, справедливости ради, надо отметить, я не вижу ни одной причины, которая могла бы толкнуть тебя на убийство Харриет. Но, возможно, суперинтендант не знает, что до смерти отца ты учился на врача?

– Нет, миссис Лэптон, это мне известно, – возразил Ханнасайд.

– Я не утверждаю, что эта страница твоей биографии, Рэндол, имеет отношение к совершенным преступлениям, но определенные знания в области медицины у тебя есть, и это факт. Кроме того, именно у тебя самый серьезный мотив избавиться от Грегори.

– Нет! Нет! Неправда! – Стелла судорожно вцепилась в подлокотники кресла. – Рэндолу не нужны дядины деньги! Он сам признался, что хочет от них избавиться.

Все присутствующие в изумлении молча смотрели на девушку. Ханнасайд, наблюдавший за Рэндолом, заметил тень раздражения, пробежавшую по лицу, и предостерегающий взгляд, который он бросил на кузину.

– Ты – не хочешь – дядиных денег! – повторил нараспев Гай. – Что за вздор! Не надо рассказывать сказки!

Он разразился громким смехом, но Ханнасайд, перекрывая шум, обратился к Рэндолу:

– Весьма занимательно, мистер Мэтьюс. А можно узнать, почему вы отказываетесь от наследства?

– Но это же ясно как день! – с презрением воскликнул Гай. – Рэндол так сказал, чтобы снять с себя подозрения в отравлении дяди Грегори.

– Благодарю за помощь, – кивнул Ханнасайд. – Но сейчас, мистер Мэтьюс, я беседую с вашим кузеном, а не с вами.

Рэндол, нахмурившись, изучал кончик сигареты. После слов Ханнасайда он перевел взгляд на суперинтенданта и с меланхоличным видом произнес:

– Видите ли, уважаемый суперинтендант, я время от времени люблю шокировать членов нашего семейства.

– Вы же на самом деле не собирались поступить так, как обещали в беседе с мисс Мэтьюс?

Губы Рэндола скривились в скептической усмешке.

– Разве возможно, чтобы нормальный человек изъявил желание избавиться от завидного наследства? Ответ можно прочесть на выразительных физиономиях моих родственников. Это известие потрясло их куда сильнее, чем доказательство моей причастности к убийству дяди Грегори и тети Харриет. – Он подошел к столу и положил сигарету в пепельницу. – Тем не менее мои планы в отношении наследства не имеют отношения к делу об убийствах. Прекрасно понимаю, как вам хочется, чтобы моя убогая родня и дальше выступала с безыскусными обвинительными речами. Только я решительно возражаю, суперинтендант. Да, возражаю! Давайте вернемся к смерти тети Харриет, хорошо? Вы же не верите, что я каким-то образом приложил к ней руку. Если, разумеется, отбросить в сторону умопомрачительную версию, выдвинутую кузиной Стеллой. И вы, и моя дражайшая тетушка Гертруда считаете, что убийства совершила наша умница тетушка Зои. И я вас не виню, суперинтендант. Скажу больше, тетя Гертруда тоже не виновата. А вот премудрая тетушка Зои своими собственными прекрасными ручками состряпала дело против себя самой. И следует отдать ей за это должное. Вы расстроены, суперинтендант? Смерть тети Харриет разрушила вашу любовно выстроенную версию и оказалась совершенно неуместной.

Рэндол умолк, и Ханнасайд тут же попросил:

– Продолжайте, мистер Мэтьюс.

– Я тоже расстроен, – признался Рэндол. – Однако у меня есть перед вами маленькое преимущество. Я знаком с эксцентричными привычками членов нашей семьи. Признаюсь, я пребывал в полном недоумении, пока не узнал, каким образом яд попал в организм. И тут меня осенило. – Он обвел взглядом присутствующих. – Кому-нибудь известна судьба тюбика с зубной пастой, принадлежавшего дяде Грегори?

В библиотеке повисла тишина, и все с недоумением уставились на Рэндола. Вдруг Стелла вскочила с места, послышался скрип кресла о полированный пол.

– Рэндол! – взволнованно выдохнула она. – Ты абсолютно прав! Тюбик взяла тетя Харриет!

– Я так и подумал, – подтвердил Рэндол.

Миссис Мэтьюс с ошеломленным видом переспросила:

– Харриет взяла зубную пасту Грегори? Ну и ну! Фу, какая гадость!

– Вы уверены, мисс Мэтьюс? – обратился Ханнасайд к Стелле.

– Да, абсолютно! Я совершенно забыла, а когда кузен задал свой вопрос, вдруг вспомнила. В тот день, когда дядя Грегори умер, тетя Харриет убрала у него в комнате. Я встретила ее на лестничной площадке. Она выносила из спальни всякую всячину. Не рассмотрела, что именно, но отчетливо помню губку для лица. Тетя Харриет еще сказала, что ею хорошо чистить ковер. А еще она показала тюбик с зубной пастой, наполовину пустой. Тетя не хотела, чтобы добро пропадало зря, и собиралась использовать пасту, когда закончится ее тюбик.

Сержант Хемингуэй до сих пор был молчаливым, но живо заинтересованным слушателем.

– Суперинтендант, это объясняет наличие пустого тюбика, который мы обнаружили, – не выдержал он. – Мисс Мэтьюс тогда только что его использовала. И мне еще показалось странным, что пустой тюбик лежит на умывальнике, хотя вторым, по всему видно, пользовались уже несколько дней.

Ханнасайд согласно кивнул.

– Значит… получается, смерть тети Харриет была чистой случайностью? – брякнул Гай.

– Если это правда, – с глубоким вздохом подвела итог миссис Лэптон, – то могу сказать одно: Господь покарал Харриет! Я не раз предупреждала, что излишняя бережливость до добра не доведет. Но она не слушала – и вот результат! Ее поведение вызывает у меня чувство глубочайшего отвращения! Зла не хватает!

– Гертруда, дорогая, не забывай, что ты говоришь об усопшей, – деликатно упрекнула миссис Мэтьюс.

Ханнасайд смотрел в упор на Стеллу.

– Мисс Мэтьюс, не вспомните, в котором часу вы встретились с тетей на лестничной площадке?

Стелла на мгновение задумалась.

– Точно не скажу. Но это случилось до обеда, где-то около двенадцати. Но не уверена. Может быть, чуть позже.

– Но не раньше?

– Нет, определенно не раньше.

– До того как ваша тетя приступила к уборке, ванная дяди Грегори была заперта?

– Нет! – покачала головой Стелла. – И спальня тоже была открыта.

– Как думаете, мог кто-нибудь незаметно зайти в ванную комнату?

– Да, это не составляло труда. А зачем… Ох! Чтобы забрать тюбик и сжечь? – Глаза Стеллы округлились. – Но никто не заходил. Значит… тогда получается, яд в тюбик ввел человек, не проживающий в нашем доме, так?

– Кто знает, может, это Филдинг, – предположил Гай. – Только вряд ли он имел такую возможность, потому что Бичер поднялся вместе с ним в спальню дяди.

– Уверена, это не Дерик, – решительно возразила Стелла.

– А как насчет Рэндола? – не унимался Гай. – Интересно, дорогой кузен Рэндол, что вы делали на лестничной площадке в тот день, когда я застал вас наверху со Стеллой?

– Просто разговаривал со Стеллой на верхней площадке, дорогой кузен Гай, – любезно пояснил Рэндол.

– Стелла, чего он добивался?

Стелла бросила быстрый взгляд на Рэндола, а тот наблюдал за девушкой с легкой улыбкой.

– Не знаю, – сказала она. – Лучше спроси у самого Рэндола. Во всяком случае, Рэндола не было в доме несколько дней. – Стелла вдруг замолчала, прикрыв рот рукой.

– Вот именно! – с победоносным видом воскликнул Гай. – Рэндол отсутствовал несколько дней, и потому на него не пало подозрение. Но мы не знаем, когда именно яд попал в тюбик, и все тщательно выстроенные алиби Рэндола рушатся как карточный домик. Нет у него больше алиби!

Глава четырнадцатая

Все, кроме Стеллы, впились глазами в Рэндола.

– Ты противный мелкий пакостник, Гай! Рэндол ни разу не попытался бросить на тебя тень подозрения! – набросилась на брата девушка.

– Рэндол говорил мерзости и всех оскорблял…

– Да, потому что в большинстве случаев мы сами напрашивались! Но он никогда не вел себя подло по отношению к тебе, и ты, Гай, прекрасно это знаешь!

– Да что с тобой случилось, черт возьми! – От изумления Гай забыл, где находится. – Сама называла его не то ласковой змеей, не то змеей в сахаре!

Предмет непримиримых разногласий между братом и сестрой издал короткий смешок.

– Моя прелесть, твой братец говорит правду? – умилился Рэндол. – Какое точное определение!

– Один раз сорвалось с языка, но вообще я…

– Не надо отказываться от своих слов! – посоветовал Рэндол. – Мне нравится твое остроумие. И перестань нападать на бдительного братца. В этом нет нужды. И без его умозаключений ясно, что алиби у меня нет. Но взгляните на суперинтенданта Ханнасайда, который соображает не хуже, а, возможно, быстрее и лучше Гая. Наверное, он успел сделать кое-какие выводы. Присмотритесь внимательней, и заметите тень раздражения, если не сказать, горестного разочарования на его челе. Потому что он, в отличие от Гая, помимо всего прочего, понял, что включение меня в список причастных к убийству лиц не сужает, а расширяет круг подозреваемых.

Ханнасайд слушал Рэндола с каменным лицом.

– Верно, мистер Мэтьюс, – начал он обычным ровным голосом. – И в то же время…

– Более того, – продолжил Рэндол, закуривая вторую сигарету, – против меня улик не больше, чем против всех остальных. Да, я получил в наследство довольно крупную сумму денег. Но даже при поверхностном анализе моего финансового положения очень быстро выяснится, что я легко обойдусь без дядиного наследства. Хотя среди родственников бытует мнение, что я умудрился пустить на ветер целое состояние.

– Вполне возможно, вы говорите правду, – согласился Ханнасайд. – И в данный момент мне не хотелось бы вместе с вами вникать в детали дела.

Рэндол обвел взглядом комнату.

– Да, не стоит, здесь собралась целая толпа, – кивнул он. – Стелла, мой ягненочек, давай подадим хороший пример и удалимся. Может, наш уход послужит сигналом тете Гертруде, и она поймет, что здесь в ней не нуждаются и пора возвращаться домой.

Рэндол ухватил цепкими пальцами запястье Стеллы и повел девушку к двери. Сержант Хемингуэй бросил многозначительный взгляд на шефа, но тот, похоже, не возражал. Миссис Лэптон разразилась гневной речью по поводу невыносимой грубости племянника, но закончить красочное выступление не успела, так как объект, вызвавший ее раздражение, к этому времени успел исчезнуть из поля зрения.

В коридоре Рэндол задержался.

– Итак, любовь моя, – обратился он к Стелле, улыбаясь краешками губ. – Почему ты не рассказала полицейским, что видела, как я выхожу из дядиной ванной комнаты?

– Не знаю, – беспомощно пролепетала Стелла.

– Пройдем в утреннюю гостиную, – предложил Рэндол. – Следующий вопрос еще неприятнее.

Стелла покорно последовала за кузеном.

– Только на минутку, – предупредила она. – Не могу надолго задерживаться.

Не обращая внимания на ее слова, Рэндол плотно закрыл дверь и с непривычно серьезным видом поинтересовался:

– Скажи, Стелла, почему ты прибежала ко мне, словно я – единственная надежда на спасение?

– Да нет же! – вспыхнула Стелла. – То есть да… Ты же сам сказал, что обо всем позаботишься. Вот я и решила, что ты поможешь. Я была сильно расстроена. Прости, что помяла твой красивый пиджак! – нервно хихикнула она.

Рэндол больше не улыбался, а в синих глазах под длинными ресницами не осталось и тени насмешки.

– Мой пиджак не имеет значения.

– Да? Кто бы мог подумать? Учитывая твою склонность к…

– Дорогая, разве я мог допустить, чтобы ты выдала себя в присутствии всей родни?

– Выдала себя!.. – У Стеллы перехватило дыхание. – Не понимаю, куда ты клонишь, но…

– Перестань дрожать, моя радость, и лучше ответь: жемчужно-серая прихожая в моем доме действительно является непреодолимым препятствием к браку?

– Да! – выпалила Стелла. – То есть хочу сказать…

– Пожалуй, я разрешу тебе переделать ее на свой вкус, – сообщил Рэндол. – При одном условии, на котором настаиваю: Гай к оформлению интерьера допущен не будет.

У Стелла голова шла кругом.

– Не нахожу здесь ничего смешного. Возможно, ты считаешь свою шутку остроумной, но мне так не кажется, – торопливо пролепетала она.

Рэндол взял ее за руки.

– Я не шучу, дорогая, а предлагаю руку и сердце. Ты выйдешь за меня замуж?

– К-конечно, нет! – выкрикнула Стелла и удивилась, как сильно дрожат колени.

Рэндол еще на мгновение задержал ее руки в своих, а потом отпустил и направился к двери. Стелла, охваченная дурными предчувствиями, смотрела кузену вслед.

– Ты… ты уходишь? – спросила она, запинаясь.

– Как видишь.

– Но ты не можешь вот так просто оставить меня… оставить нас!

– Так «меня» или «нас»?

– Нас! Всех нас! Ты так, конечно же, не сделаешь…

– Именно так и поступлю, – невозмутимым тоном подтвердил Рэндол, берясь за дверную ручку.

– Не надо меня шантажировать замужеством! – в смятении воскликнула Стелла.

Рэндол обернулся и посмотрел на кузину загадочным взглядом.

– Чего ты хочешь на самом деле? Определись. Если переживаешь из-за возможного ареста матери, поверь, полиция при данных обстоятельствах скорее склонна арестовать меня.

– Я не переживаю! То есть не только из-за мамы. Ох, Рэндол, какая же ты злобная скотина!

– Не самое удачное определение, и мне оно не по душе, – раскритиковал Рэндол. – Змея в сахаре звучит гораздо лучше.

Стелла, шаря рукой в поисках носового платка, жалобно всхлипнула:

– Теперь будешь вспоминать мне до конца жизни. Злопамятность в твоем духе. Ума не приложу, почему ты решил сделать мне предложение!

– Что ж, теперь у тебя есть пища для размышлений на случай бессонницы, – с философским видом изрек Рэндол.

– Но ты же не хочешь на мне жениться, это ясно как день!

Лицо Рэндола приняло обычное скучающее выражение.

– Ждешь ответа на свой в высшей степени дурацкий вопрос? – любезно осведомился он, прислонясь спиной к двери.

– Ты считаешь меня глупой, обвиняешь в отсутствии вкуса, постоянно придираешься и после этого хочешь, чтобы я поверила в искренность твоих намерений? Полная бессмыслица! Даже говорить не о чем!

– Думаю, ты заметила, что я не пытаюсь обсуждать эту тему, – небрежно обронил Рэндол.

– Я очень хочу стать твоим другом. – Стелла устремила на Рэндола выжидающий взгляд.

– Охотно верю, – кивнул Рэндол. – Только у меня нет ни малейшего желания завязывать с тобой дружеские отношения.

– Ну и ладно! В таком случае уходи! – сердито выкрикнула Стелла и, повернувшись к кузену спиной, уставилась с отсутствующим видом в окно. – Мне безразлично!

Сзади послышался стук закрываемой двери. Девушка едва не задохнулась от обиды и тихо расплакалась в носовой платок.

– Не лучше ли воспользоваться моим платком, дорогая? Он больше размером, – раздался рядом ласковый голос Рэндола.

От неожиданности Стелла подпрыгнула.

– З-змея! – крикнула она, дрожа от гнева. – Ненавижу тебя! Видеть не могу!

– Знаю-знаю, – не стал спорить Рэндол и крепко обнял кузину, решительно завладев ее промокшим от слез платком.

– Вот залью слезами твой драгоценный пиджак! Представляю, как ты расстроишься! – пробормотала Стелла, уткнувшись ему в плечо.

– Забудем на время о моем драгоценном пиджаке! – предложил Рэндол.

Стелла протянула руку, и Рэндол подал ей носовой платок, которым девушка аккуратно вытерла слезы.

– Если я и выйду за тебя, то не по любви. Потому что я, естественно, не влюблена, – заявила Стелла.

– Хорошо, тогда выходи за меня ради денег, – со спокойной улыбкой предложил Рэндол.

Стелла в ярости засунула платок обратно в нагрудный карман пиджака.

– В жизни не встречала такого ядовитого и мерзкого языка! Если бы не стремление убежать из постылого дома, даже и слушать бы не стала про замужество! А если я все-таки за тебя выйду, кто знает, не будет ли мне еще хуже, чем сейчас! – мстительно заявила Стелла.

– Хуже не бывает, – резонно заметил Рэндол. – Может, я и злобная скотина, но уж точно не зануда. Так ты выходишь за меня или нет?

Стелла уставилась на верхнюю пуговицу его жилета, словно в надежде найти там ответ, но обнаружила лишь пятно от пудры на лацкане пиджака и осторожно потерла пальцем.

Рэндол перехватил ее руку и крепко сжал.

– Я жду ответа, – потребовал он.

Щеки Стеллы залила краска, и она робко подняла голову:

– Рэндол, ты… ты правда хочешь на мне жениться? – едва слышно пролепетала она.

– Моя милая малышка, – шепнул Рэндол, целуя девушку.

В течение последующих десяти минут Стелла произнесла, задыхаясь, всего две фразы, ни в одной из которых не было и намека на высокий интеллект. Комментируя первое высказывание, мистер Рэндол Мэтьюс ласково пробормотал: «Любимая!», а в ответ на второе – «Моя маленькая идиотка!». Реакция жениха вполне удовлетворила мисс Стеллу Мэтьюс.

– Наверное, я внезапно сошла с ума, – предположила она некоторое время спустя. – Мужчины твоего типа совсем не в моем вкусе. И как прикажешь сообщить о нашей помолвке маме и Гаю? Они ушам своим не поверят! Точно не поверят!

– После сегодняшнего утреннего спектакля они готовы к самому худшему, – успокоил Рэндол. – Не волнуйся, мое сокровище, я сам донесу до их слуха радостную новость.

– Даже не думай! – решительно возразила Стелла. – Представляю, какая нас ждет сцена! Поклянись, любимый мой змееныш Рэндол, что не скажешь им ни одного ядовитого слова и не станешь дразнить!

– Не могу, – вздохнул Рэндол. – Придется оставить эту прерогативу тебе. – Он посмотрел на наручные часы. – Мне пора, любимая. Надо идти, а не то наш рьяный суперинтендант непременно кого-нибудь арестует. Скорее всего меня.

Стелла взяла его за руку.

– Рэндол, ведь ты не имеешь отношения к убийствам, правда?

– Нет, милая, ни малейшего, несмотря на то, что факты говорят против меня.

– А ты знаешь, кто убийца? – Стелла смотрела на Рэндола с надеждой.

Он ответил не сразу, и девушка крепче сжала его руку.

– Думаю, знаю, – признался он наконец.

– Грязная история, да?

– Отвратительная. Нет, не волнуйся, любимая, тетя Зои в ней не замешана. Но боюсь, открытие тебя сильно огорчит.

– Рэндол, а полиции расскажешь?

– Придется. Видит Бог, я делал все, что в человеческих силах, лишь бы они не докопались до правды. И настолько преуспел, что теперь над всеми нами нависла угроза ареста. И все из-за нелепой смерти тети Харриет! Если рассмотреть цепь событий под определенным углом, то иначе, чем иронией судьбы, их не назовешь.

– А мне назовешь имя убийцы? Я хочу знать.

– Чуть позже, дорогая, наберись терпения. Пока мне лучше не раскрывать тайну. Нужно сначала исполнить свой долг.

– Скажи хотя бы, это связано с мужчиной, которого полиция никак не может найти?

– Самым непосредственным образом. – Поцеловав Стеллу, Рэндол встал с дивана. – Вечером позвоню. Не тревожься, любимая!

– Как не переживать, если вот-вот арестуют маму или Гая, а тебя нет рядом, – расстроилась Стелла.

– Никого не арестуют. Просто устроят очередной допрос в свете новых фактов. И даже у твоего братишки Гая не хватит глупости, чтобы скомпрометировать себя и вынудить суперинтенданта выписать ордер на арест. Кроме того, Ханнасайд вцепился в меня и, думаю, твердо намерен посвятить несколько часов изучению моей прошлой жизни.

Предположения Рэндола полностью подтвердились. Минут через двадцать Ханнасайд встретился со Стеллой и первым делом спросил, где Рэндол. Услышав, что он только что уехал, Ханнасайд смерил девушку испытывающим взглядом. А может, это ей только показалось. Суперинтенданта интересовало, куда отправился Рэндол, и Стелла с легким сердцем честно ответила, что не имеет понятия. И тем не менее покраснела. Суперинтендант не заметил ее волнения или не обратил внимания, а только сообщил, что надеется застать Рэндола дома. Вскоре они с сержантом уехали.

Сержант пребывал в глубокой задумчивости и по пути к машине не произнес ни слова. Однако у самых ворот не выдержал:

– Я, шеф, не считаю себя умней вас, но, отпустив этого типа, вы сразили меня наповал.

– Ты же знаешь, у меня нет ордера на его арест, – заметил Ханнасайд.

– А вам не хотелось задать мистеру Мэтьюсу несколько вопросов? – не унимался сержант.

– Не в тот момент и не в их доме. Заеду к нему на квартиру, где нас не будут перебивать на каждом слове истеричные юнцы и досадные матроны, – с мрачным видом сообщил суперинтендант.

– Думаете, это он совершил оба убийства? – продолжал расспрашивать сержант.

– Нет, не думаю.

Хемингуэй остановился как вкопанный.

– Не он? – Сержант был окончательно сбит с толку. – А что это он нес о намерении избавиться от дядиных денег?

– Мне мистер Мэтьюс о своем желании не сообщал, – признался Ханнасайд, и его подчиненный в очередной раз удивился невозмутимости и выдержке шефа.

– А вот с девушкой он, похоже, своими планами поделился. – Сержант прибавил шаг, чтобы идти в ногу с Ханнасайдом.

– Это совсем другое дело.

– Да уж, – согласился Хемингуэй. – Должен признаться, что и сам не сразу сообразил.

– А как насчет психоаналитических способностей? В этом случае они бы тебе пригодились, – не без злорадства поддел сержанта Ханнасайд. – Рэндол Мэтьюс рассердился, когда мисс Стелла выдала его секрет.

Хемингуэй искоса бросил на шефа выразительный взгляд, но вслух сказал:

– Так, если учесть страсть мистера Мэтьюса к фиглярству и предположить, что он не замешан в убийствах, какую он в этом случае ведет игру? Чего добивается?

– Подозреваю, он всеми силами хочет помешать установить истину.

– Шеф, вы все темните и что-то скрываете! – упрекнул Хемингуэй.

– Похоже, я напал на верный след и тешу себя слабой надеждой узнать правду, – признался суперинтендант. – И потому хочу побеседовать с мистером Мэтьюсом с глазу на глаз. Надо, чтобы этот молодой человек наконец заговорил.

Однако дома у Рэндола они застали только Бенсона, который с довольным видом сообщил, что хозяин отсутствует и появится только вечером.

– Надо же! А он, случайно, не прихватил с собой «мерс»? – поинтересовался терзаемый мрачными подозрениями сержант.

– Если вы имеете в виду «мерседес-бенц», – с важным видом доложил Бенсон, – то должен вас разочаровать, сержант. Машина находится в гараже.

– Значит, мистер Мэтьюс час назад заезжал домой? – задал очередной вопрос суперинтендант.

– Разумеется, – подтвердил дворецкий и скрепя сердце добавил: – Более того, мистер Мэтьюс просил кое-что передать, на случай если вы здесь появитесь.

– Что именно?

– Мистер Мэтьюс будет отсутствовать весь день, но если вы выразите желание навестить его в девять вечера, он с радостью вас примет.

– Передайте мистеру Мэтьюсу, когда он вернется, что я принимаю приглашение, – сказал Ханнасайд, направляясь к лестнице.

– И что вы намерены предпринять, милорд, осмелюсь спросить? – поинтересовался сержант.

– Осмелься, только будь я проклят, если знаю ответ. Разве что Рэндол хочет поморочить мне голову еще несколько часов.

– Хорошо мы будем выглядеть, если вскоре услышим, что мистер Мэтьюс удрал на континент, – небрежно бросил сержант.

– Да что случилось с твоим психоаналитическим даром? – обеспокоился Ханнасайд.

– С моим даром все в полном порядке, – обиделся сержант. – А вот вы, шеф… Не будь вы моим начальством… повторяю, не будь вы моим начальством, я бы спросил, что с вами происходит. Почему потеряли контроль над ситуацией и ослабили хватку? Но в моем положении я не вправе задавать подобные вопросы.

– Не переживай! – утешил Ханнасайд. – Я пока ничего не потерял. А ты, для очистки совести, можешь установить наблюдение за квартирой Рэндола. Прикажи детективу сообщать в Скотленд-Ярд обо всем, что происходит рядом с домом. Пусть немедленно доложит, если вдруг вернется Рэндол.

– Все лучше, чем сидеть сложа руки, – крякнул сержант. – Думаете, это принесет плоды?

– Нет, так, на всякий случай, для очистки совести, – признался Ханнасайд.

В восемь часов вечера детектив, наблюдавший за домом Рэндола, связался с сержантом Хемингуэем в Скотленд-Ярде и сообщил, что мистер Мэтьюс вернулся домой пять минут назад.

Сержант передал полученную информацию шефу и стал ждать дальнейших распоряжений.

– Ровно восемь, – отметил Ханнасайд, глядя на часы. – Вероятно, приехал поужинать дома. Прикажи Джепсону продолжать наблюдение, и если Мэтьюс выйдет из дома, пусть немедленно сообщит и идет за ним следом.

Но Рэндол из дома не вышел, и когда Ханнасайд явился в назначенный час, его сразу же проводили в библиотеку. Рэндол ждал суперинтенданта, удобно расположившись в глубоком кресле. Рядом на низеньком столике стоял поднос с кофейным сервизом.

Рэндол выглядел усталым, а от его обычной насмешливой любезности не осталось и следа. Между черных бровей пролегла морщинка, а возле рта наметились придающие мрачный вид складки, которых прежде суперинтендант никогда не замечал. Рэндол поднялся навстречу Ханнасайду и впервые поприветствовал без язвительной улыбки на лице, так действующей на нервы Ханнасайду.

– Проходите, суперинтендант, – пригласил Рэндол. – А где же ваш спутник?

– Я приехал один, – сообщил Ханнасайд.

– Какая удача! Я хотел поговорить с вами с глазу на глаз, – признался Рэндол.

– Я догадался.

Некоторое время Рэндол внимательно разглядывал гостя, а потом, наклонившись над столом, взял кофейник.

– Так-таки и догадались? Знаете, суперинтендант, кажется, я начинаю по достоинству оценивать ваши умственные способности.

– А вот я о ваших всегда был высокого мнения, мистер Мэтьюс. Хотя и не одобряю, как вы ими распоряжаетесь, – парировал Ханнасайд.

В глазах Рэндола на мгновение промелькнули насмешливые искорки.

– Да будет вам, суперинтендант. – Он передал Ханнасайду изящную чашечку с блюдцем. – Что желаете: бренди или бенедиктин?

– Благодарю. Если можно, бренди.

– Знаменательный день, – отметил Рэндол, наполняя два больших стакана. – Суперинтендант Ханнасайд впервые принимает угощение под крышей моего дома.

– Да, – согласился Ханнасайд, принимая стакан. – День знаменателен еще и тем, что вы наконец решили поделиться сведениями, которые до сих пор так тщательно скрывали.

– Сигары рядом с вами, угощайтесь, – тихо прошелестел Рэндол. – Отвратительная история, суперинтендант. Между прочим, вскользь замечу, что мои воспоминания о покойной тетушке Харриет отнюдь не проникнуты любовью. – Он пригубил бренди. – Мне разговаривать с вами как с сотрудником Управления уголовных расследований или рассказать правду без прикрас?

– Будьте добры, правду без прикрас.

– Хорошо. Только не судите предвзято, суперинтендант, – попросил нараспев Рэндол.

– Не могу ничего обещать, – после минутного колебания ответил Ханнасайд. – Однако я должен раскрыть дело об убийстве, а не предъявлять вам обвинения в хищении бумаг Хайда с помощью чужого имени и пары солнцезащитных очков.

– Это было бы очень мелочно с вашей стороны, – кивнул Рэндол.

– Гораздо хуже. Я склоняюсь к мысли, что вы были вправе завладеть этими документами.

Рэндол в задумчивости изучал Ханнасайда.

– Ну и когда вас осенило, суперинтендант? – поинтересовался он.

– Когда ваш кузен сообщил, что вы намерены расстаться с дядиными деньгами, мистер Мэтьюс.

– А, вот оно что! Тут я, безусловно, допустил ошибку. – Он прошел в другой конец комнаты к столу и взял лежавший там вечерний выпуск газеты, а затем не спеша вернулся на прежнее место.

– Вот она, самая важная часть моей истории, касающаяся непосредственно вас. – Рэндол передал газету Ханнасайду. – Второй абзац.

Бросив на собеседника быстрый взгляд, Ханнасайд прочел столбец под тем местом, где была сложена газета.

Заголовок гласил: «Несчастный случай в метро на “Пиккадилли-серкус”». Под заголовком размещалось краткое сообщение о происшествии. В начале четвертого дня мужчина средних лет бросился под поезд на станции «Гайд-Парк-корнер». Им оказался некий мистер Эдвард Рамболд, проживавший на Холли-Лодж в Гринли-Хит. В деловых кругах Сити он известен как глава фирмы, экспортирующей шерсть.

Ханнасайд внимательно прочел заметку и отложил газету в сторону.

– Думаю, вам придется многое мне объяснить, мистер Мэтьюс. – Голос суперинтенданта был суровым. – Как прикажете это понимать?

Рэндол допил бренди и поставил стакан на каминную полку.

– Никакого судебного разбирательства не будет, суперинтендант.

– Это Рамболд убил вашего дядю?

– Верится с трудом, верно? Однако это правда. Только я бы не назвал это убийством. Дядя на протяжении многих лет шантажировал Рамболда.

– Значит, Джон Хайд – это ваш дядя? – поспешил сделать вывод Ханнасайд.

– Да. Впрочем, думаю, вы и сами догадались. Надеюсь, вы по достоинству оценили остроумный псевдоним. Хайд – тайник. Дядя обладал тонким чувством юмора, да?

– И когда вы об этом узнали? – требовательным тоном спросил Ханнасайд.

– Узнал наверняка? В тот самый день, когда навестил вашего приятеля Брауна. Он решил, что где-то меня видел. Между дядей и мной есть определенное сходство.

– Но подозрения возникли у вас раньше?

– Верно, немного раньше.

– Теперь понятно, что вы увидели в ящике, – с нескрываемым раздражением сказал Ханнасайд и похлопал по колену. – Я давно должен был сообразить!

Рэндол смотрел на собеседника с неподдельным недоумением.

– О каком ящике вы говорите, уважаемый суперинтендант?

– Выдвижной ящик в столе вашего дядюшки. Там была пара солнцезащитных очков в роговой оправе. В тот момент мне показалось, вы хотели найти то, чего в ящике не было.

– Ну что вы! – рассмеялся Рэндол. – Дядя никогда не носил солнцезащитных очков и осмеивал тех, кто ими пользуется. И когда я увидел очки у него в столе, это показалось странным. Думаю, будет лучше, если я расскажу все по порядку.

Ханнасайд согласно кивнул, а Рэндол подошел к глубокому креслу, уселся на подлокотник и, нахмурившись, закурил сигарету. Некоторое время они провели в молчании.

– Итак, вернемся к самому началу истории, – нарушил затянувшуюся паузу Рэндол. – У Эдварда Рамболда есть жена в Австралии, но леди, что проживает с ним в Холли-Лодж, об этом не знает. На самом деле нашего друга зовут не Рамболд, а потому, полагаю, нет необходимости сообщать этой женщине, что в течение последних десяти лет она живет с двоеженцем. Как думаете?

– Пока не знаю. Продолжайте!

– Мой дядя под именем Джона Хайда уже в ту пору занимался весьма прибыльным, но не слишком крупномасштабным бизнесом в области шантажа. Не знаю, что подтолкнуло его взяться за это дело. Также не удалось выяснить, кто навел его на след Рамболда. Судя по дядиным документам, его методы требовали кропотливого труда, но гениальностью мысли не отличались. Обычно он получал информацию из традиционных источников, но сведения о Рамболде поставляла компания частных детективов в Мельбурне. Настоящая миссис Рамболд, которая на самом деле носит фамилию Флетчер, является благочестивой и ревностной католичкой. По этой причине Рамболд не мог получить развод. – Рэндол умолк и небрежным жестом стряхнул пепел с сигареты на пол. – Собственно, это никому не интересно. А теперь рассмотрим роль, которую сыграл мой забавник-дядюшка в этой истории. Он собрал необходимые факты за некоторое время до того, как Рамболд поселился по соседству, стал на него давить и получил желаемый результат. Но на сей раз явно недооценил намеченную жертву. Рамболд исправно выплачивал вымогателю указанные суммы, однако задался целью непременно узнать, кто его шантажирует. Дядю на тот момент Рамболд ни в чем не подозревал, но в течение нескольких недель наблюдал за газетным киоском, пока не убедился, что мужчина в очках, который регулярно его посещает и надолго задерживается, и есть мистер Хайд. Затем он выследил Хайда и в конце концов понял, что это не кто иной, как Грегори Мэтьюс. Это произошло четыре года назад.

Такая мрачная непоколебимая решимость разделаться с дядюшкой вызывает восхищение. Жаль только, что при данных обстоятельствах он так и не узнал, что рано или поздно его лишит жизни одна из жертв шантажа. Дядя и не подозревал, что Рамболду известно, кем он является на самом деле. Даже когда Рамболд переехал жить в Холли-Лодж. Он купил этот дом, зная, что срок аренды истекает через два года, и когда жильцы съехали, Рамболд поселился здесь с женой. Разве этот человек не достоин восхищения? Он ничего и никогда не делал в спешке. Просто «обрабатывал» своих ближайших соседей и постепенно вошел к ним в доверие. Стал самым близким другом семьи. Даже играл с дядей в шахматы и позволял выигрывать. Думаю, вы по достоинству оцените тонкий юмор сложившейся ситуации. Дядю она наверняка несказанно забавляла. Впрочем, как и Рамболда. Ему потребовалось полтора года, чтобы установить самые доверительные отношения с членами моей семьи и стать желанным гостем в доме.

– Рамболд прожил в Холли-Лодж около двух лет и, сами понимаете, этого срока вполне достаточно, чтобы люди не воспринимали тебя как вызывающего подозрение чужака. Вот тут он и решил осуществить свой план, который лелеял четыре года. Дело несложное, если учесть, что Рамболд обладал некоторыми познаниями в области химии и знал, как получить никотин из табака. Улучить подходящий момент и ввести яд в тюбик с пастой, которым пользовался только дядя, тоже не составило труда. Рамболд подменил тюбик в день, когда вместе с женой пришел попрощаться с тетушками перед отъездом на морское побережье, где планировал провести дней десять. Потом он уехал вместе с супругой и появился здесь уже после смерти дяди Грегори. – Рэндол снова замолчал и мельком глянул на суперинтенданта. – Поразительно, верно? Продумал каждую мелочь, ничего не пустил на самотек, действовал не торопясь и наверняка. Рамболд надеялся, что истинная причина смерти дяди Грегори так и останется тайной для окружающих, и тем не менее обеспечил себе стопроцентное алиби на случай непредвиденных обстоятельств. И они, как назло, возникли. Во-первых, не в меру дотошная и очень противная тетушка Гертруда потребовала произвести вскрытие тела. Одному Богу известно, почему ее вдруг осенила столь блистательная мысль! Во-вторых, врожденная страсть к собирательству барахла толкнула тетушку Харриет прихватить из дядиной ванной злополучный тюбик с отравленной пастой. Бедняжка, несомненно, заслуживает жалости, что не делает ее менее досадной. По возвращении в Холли-Лодж Рамболд прежде всего намеревался найти тюбик и как можно скорее от него избавиться. Вместе с женой он пришел в дом, чтобы выразить соболезнование тетушкам, и принялся их утешать. Сама того не подозревая, тетя Харриет помогла Рамболду испачкать руки, когда пригласила его в теплицу. Появился предлог подняться наверх и вымыть руки в ванной комнате дяди Грегори. Однако Рамболда постигло жестокое разочарование – там было пусто, хоть шаром покати. Прозвучал первый сигнал, что тщательно разработанный план дал сбой. Рамболд не на шутку встревожился. В моем присутствии он мимоходом задал вопрос и узнал от тети Харриет, что она сожгла все личные вещи дяди Грегори, которые уже никому не пригодятся.

Разумеется, Рамболд решил, что наполовину использованный тюбик с пастой окажется среди упомянутых принадлежностей. Он продолжал играть роль лучшего друга семьи, искренне сочувствовал неожиданно свалившимся на наши головы горестям, прилагал все усилия, чтобы умиротворить моих не в меру чувствительных и склонных к раздражительности родственников. Ему даже удавалось утихомирить двух непримиримых тетушек. Но он никак не ожидал, что подозрение падет на Филдинга и полиции покажется, что у него имелся мотив для убийства дяди Грегори. Рамболд также понимал, что Гай непременно попадет в список подозреваемых лиц. Однако он не без оснований полагался на вашу сообразительность, которая заставит усомниться в умственных способностях упомянутого юноши. Думаю, он оказался прав.

– Это было ясно с самого начала, – сухо заметил Ханнасайд. – Гай не из тех, кто использует для убийства редкий яд. Однако продолжайте.

– Оставался Филдинг. Да, доктор неожиданно осложнил ситуацию. Рамболд не хотел, чтобы кто-то пострадал из-за последствий, к которым привел его идеальный план. На худой конец он был готов расхлебывать заваренную кашу. Однако головы не терял и продолжал выжидать. А тучи тем временем, похоже, рассеивались. Во многом благодаря моим стараниям, только Рамболд об этом не знал. Но тут происходит непредвиденная катастрофа, умирает тетя Харриет. Рамболд в ужасе от своих деяний и искренне скорбит о тете Харриет. А когда он узнал, какие неприятности навлекла на себя премудрая тетушка Зои, какое дело против себя состряпала, то понял, что придется вмешаться и спасти ее от неминуемого ареста. Я обронил несколько шутливых замечаний по поводу Хайда, и Рамболд догадался, что, возможно, я избавлю его от неприятной беседы с вами, в ходе которой откроется правда.

На тот момент мне казалось, что так и следует поступить. Из-за страха и врожденной склонности к лицемерию тетушка Зои еще больше усугубляла свое положение лживыми россказнями, которыми донимала вас. А Гай, руководствуясь благими намерениями, решил сделать благородный жест и спасти мать от виселицы. Но добился обратного результата, и ваши подозрения в отношении моей милой тетушки лишь усилились. Но хуже всего, что вы обнаружили предмет, с помощью которого яд попал в организм. А раз так, значит, вы решили довести дело до конца. И стало ясно, что мое алиби стало несостоятельным, а сам я являюсь самым вероятным кандидатом на арест. Знаете, суперинтендант, я сочувствовал Рамболду, но не испытывал горячего желания пасть безмолвной жертвой, защищая этого человека или честь собственной семьи. Естественно, надо было бить во все колокола на случай ареста тетушки Зои, никчемного кузена Гая или моего собственного. Но я не выношу шума. Вот почему Рамболд совершил самоубийство, скажем, в припадке временного помешательства. По этой же причине вы находитесь здесь и слушаете мой рассказ, не принимая ничью сторону.

Ханнасайд встал.

– Мистер Мэтьюс, понимаете ли вы, какую сыграли роль в этой истории?

– Прекрасно понимаю и склоняюсь к мнению, что являюсь вспомогательным элементом постфактум.

– И вообразили, что я замну дело?

– А что вы предлагаете? – вежливо осведомился Рэндол. – Хотите вынудить государственного обвинителя возбудить судебное дело против покойника?

– Имеются ли доказательства, подтверждающие правдивость вашего рассказа?

– Вы получите письменное заявление Рамболда, кроме того, я отобрал кое-что из бумаг моего дядюшки Хайда, которые вы будете иметь возможность внимательно изучить. Пользуясь правом душеприказчика, я сжег все документы, кроме тех, что имеют отношение к деятельности Рамболда. Полагаю, ваше ведомство, суперинтендант, не станет поднимать шум. Убийство шантажиста – дело щекотливое, верно? Мало кто посочувствует жертве. Можно, конечно, возбудить судебный иск против меня и обвинить в сокрытии улик. Однако в сложившейся ситуации это тоже вопрос деликатный. Всколыхнете кучу грязи, а ради чего? Позвольте предложить виски с содовой.

– Позволяю! – сердито буркнул Ханнасайд.

Тихо рассмеявшись, Рэндол направился к столику у стены, где стоял графин с виски, и смешал два напитка.Вернувшись на прежнее место, он передал Ханнасайду стакан.

– Итак, суперинтендант? – Во взгляде Рэндола читался вопрос.

– Сначала расскажите все до конца, – предложил он. – Если я надумаю возбудить дело, то прямых улик нет, только мое слово против вашего, – усмехнулся с сарказмом Ханнасайд.

– Не смею вам возражать, – сладким голосом пропел Рэндол.

– Когда вы виделись с Рамболдом?

– Сегодня, после того как покинул Гринли-Хит.

– И где? Не у него же дома?

– Разумеется, нет. В его конторе. Он ждал моего визита. Мы вместе пообедали, и Рамболд рассказал мне то, что я уже поведал вам. Я же объяснил ему, какую роль сыграл в этой истории, и пообещал сделать все возможное, чтобы скрыть правду от миссис Рамболд.

Рэндол старался говорить безразличным тоном, но от проницательного взора суперинтенданта не ускользнула пробежавшая по его лицу тень.

– Не слишком приятным оказался обед, мистер Мэтьюс? – посочувствовал он.

– Мягко сказано, суперинтендант, – сухо отозвался Рэндол.

– Могу представить ваше состояние, – кивнул Ханнасайд.

– Давайте оставим эту тему, – предложил Рэндол с легким раздражением в голосе.

Ханнасайд сделал глоток виски и некоторое время не произносил ни слова.

– Вот почему вы весь день отсутствовали? – нарушил он наконец молчание. – Хотели дать Рамболду время совершить самоубийство?

– Вам будет очень сложно это доказать, уважаемый суперинтендант.

Ханнасайд лишь криво усмехнулся в ответ.

– В тот день, когда приехали в «Тополя» вместе с мистером Каррингтоном, что вы рассчитывали найти в дядином письменном столе? Бумаги Хайда?

– Нет, тогда на меня еще не снизошло озарение. Я надеялся найти то, что мы и обнаружили, – письма, имеющие отношение к любовной интрижке дяди Генри. К счастью, все обернулось не так плохо, как могло бы.

Ханнасайд невольно улыбнулся:

– Вы, мистер Мэтьюс, проявили тогда непростительную жестокость.

– Зато я не только избавил вас от присутствия любимой тетушки Гертруды, но и усыпил ее бдительность. Что в конечном результате пошло всем на благо.

– Это правда, – признал суперинтендант. – Но вернемся к вашему рассказу. Что навело вас на нужную мысль? Солнцезащитные очки?

– Не сразу. Не могу точно сказать, когда у меня возникли первые подозрения. Мой покойный отец как-то недвусмысленно высказался по поводу характера дяди Грегори и назвал его мошенником и скверным человеком, так что у меня с этой точки зрения было перед вами существенное преимущество. Я относился к дядюшке предвзято. Кроме того, имел возможность наблюдать, как он обращается с доктором Филдингом и дядей Генри. Эта видоизмененная разновидность шантажа и навела меня на подозрения, которые расцвели пышным цветом, когда вы явились ко мне и спросили, какие ассоциации вызывает фамилия Хайд. В тот раз я вел себя непочтительно и дерзко.

– Весьма, – многозначительно крякнул Ханнасайд. – Несли всякую чушь про парки и Стивенсона.

– И это не случайно сорвавшиеся с языка слова. Меня вдруг осенила мысль о раздвоении личности, описанном в книге Стивенсона. Вполне естественное предположение. Вы рассказали, где живет Хайд, и я нанес визит нашему общему приятелю Брауну. Об этом вы уже знаете.

– Не все, мистер Мэтьюс.

– Все, что вам следует знать, – улыбнулся Рэндол. – Я вынудил Брауна признаться, где Хайд хранит ключи от сейфа, и уже не сомневался, что Хайд и дядя Грегори – одно лицо. Должен заметить, приятное открытие.

– Вот почему вы так рассердились, когда я предположил, что между вами и дядей были близкие доверительные отношения и взаимная симпатия. Прямо готовы были наброситься на меня с кулаками.

– Неужели? Разумеется, вы мне не польстили.

– А когда вы получили ключ от сейфа?

– В день дядиных похорон. Его цепочка от часов вместе с брелоками лежала в ящике туалетного столика.

– И после этого, – нахмурился Ханнасайд, – вы заставили меня убрать детектива, что вел за вами наблюдение, и получили возможность посетить банк-депозитарий.

– Что вы такое говорите, уважаемый суперинтендант? – Глаза Рэндола весело поблескивали. – Я всего лишь раскритиковал его ботинки.

– Ладно, проехали, – вздохнул Ханнасайд. – И объявление в газету вы подали, чтобы получить доступ к документам Хайда.

– Кстати, все хочу спросить, как прошла встреча с генералом? – проворковал Рэндол.

– Теперь это уже не имеет значения. Значит, вы забрали из сейфа все бумаги и сожгли?

– Все, кроме тех, что имеют отношение к Рамболду. Я их сохранил на случай возникновения непредвиденных обстоятельств.

– И хотели, чтобы все прошло шито-крыто? Чтобы Рамболду сошли с рук оба убийства?

– Не забывайте, суперинтендант, я не служу в полиции и лишь пекусь о добром имени своей семьи.

– Я сочувственно отношусь к вашей точке зрения, но вы, мистер Мэтьюс, поступили неправильно!

– Меня это нимало не тревожит, – с невозмутимым видом заявил Рэндол.

– А где заявление, о котором вы упомянули? – поинтересовался Ханнасайд.

Рэндол сначала одарил суперинтенданта изумленным взглядом, а потом понимающе кивнул:

– Что вы такое говорите, уважаемый суперинтендант! Нет, это недостойно вашего ума! Неужели вы вообразили, что я так простодушен и доверчив и передам его вам в собственные руки?

– Так где все-таки заявление?

Рэндол не спеша допил виски.

– Разумеется, на почте. Завтра утром оно придет в Скотленд-Ярд, и вы его получите.

– Вы рассчитываете каждый шаг, верно? – не сдержал улыбку Ханнасайд.

– Ну, не совсем так, – скромно потупил взор Рэндол.

Ханнасайд поставил стакан на стол и встал.

– Пожалуй, пойду и лягу спать, – объявил он. – Другого выбора вы мне не оставили. Придется расхлебывать кашу и убирать грязь за другими.

– Вы несправедливы, суперинтендант. Грязи совсем мало, гораздо меньше, чем осталось бы после вас.

– Да, – согласился Ханнасайд. – С вашей точки зрения, все правильно. Полагаю, ваше имя в заявлении Рамболда не фигурирует?

– О нет! – возразил Рэндол. – Я к этому делу не имею ни малейшего отношения, суперинтендант.

Джорджет Хейер Так убивать нечестно!

© Перевод. А.В. Санин, 1996

© Издание на русском языке AST Publishers, 2014

Печатается с разрешения наследников автора и литературного агентства The Buckman Agency.

Глава 1

– Князь приезжает двухчасовым поездом. Значит, к чаю он будет уже здесь. Здорово, да?

Не дождавшись ответа, дама, сидевшая во главе стола, повторила свою реплику, присовокупив:

– Уверена, что он тебе понравится. Он такой душка. Настоящий джентльмен – если тебе, конечно, понятно значение этого слова.

Мисс Клифф, с головой погрузившаяся в чтение собственной корреспонденции, встрепенулась:

– Ой, извините, тетушка Эрминтруда, я что-то зачиталась. Князь, говорите… Ах да! Значит, понадобится подать к поезду лимузин. Я уж распоряжусь на этот счет.

– Да, дорогуша, сделай милость. – Миссис Картер вернула письмо князя в конверт и протянула пухлую руку к подставке для гренков.

Это была крупнотелая женщина, в молодости славившаяся роскошными золотистыми волосами и свежим, всегда румяным лицом. Время наложило свой отпечаток на ее кожу и кудри, но внушительные дозы перекиси водорода и снадобья знаменитого косметолога сотворили чудо. Если золото в тщательно завитых волосах Эрминтруды чуть отливало менее благородным металлом, то румянец на щеках казался столь же естественным, как и прежде. Правда, при искусственном свете она смотрелась лучше, чем на ярком солнце, но такие пустяки нашу красотку не трогали. Каждое утро Эрминтруда щедро пудрила щеки и красила ресницы синей тушью, выгодно подчеркивавшей небесную голубизну ее глаз.

Самозабвенность, с которой Эрминтруда предавалась этим утренним священнодействиям, настолько ее выматывала, что к завтраку она появлялась без корсета, в шелковом кружевном халате, который именовала «неглиже». Мэри Клифф, так и не привыкшая молча наблюдать, как широченные рукава Эрминтруды порхают по масленкам и салатницам, однажды, когда расшитый рукав в очередной раз погрузился в ее чашку кофе, не сдержалась и в присущей ей тактичной манере заметила, что, возможно, тетушке было бы удобнее завтракать в постели. На что Эрминтруда, широкая душа, беззаботно отозвалась, что за завтраком предпочитает общество, да и планы домочадцев на предстоящий день ей знать не мешает.

Мэри Клифф, называвшая ее тетушкой, на самом деле вовсе не приходилась Эрминтруде племянницей – она была кузиной и подопечной Уоллиса Картера, мужа Эрминтруды. Миловидная молодая женщина, лет двадцати с небольшим, отличалась не по годам здравым умом и рассудительностью, которые лишь укрепились от общения с Уолли Картером. К самому Уолли, у которого ветер гулял не только в голове, но и в карманах, она была по-своему привязана, хотя прекрасно видела все его недостатки, и не ощутила даже укола ревности, когда пять лет назад Уолли совершенно неожиданно сочетался браком с Эрминтрудой Фэншоу.

Небольшая, но постоянная рента от надежно вложенных средств, доставшихся ей в наследство, позволила Мэри получить образование в приличной частной школе. Однако каникулы ее из-за любви Уолли к кочевому образу жизни и частых банкротств проходили в вечно сменявшихся пансионах или меблирашках и оживлялись только посещениями кредиторов да постоянным страхом по поводу того, что Уолли вот-вот не устоит перед натиском очередной овдовевшей домовладелицы. Однажды, во время краткого периода относительного преуспеяния, Уолли посчастливилось в дорогом отеле на одном из модных курортов не только привлечь внимание, но вскорости и обольстить Эрминтруду Фэншоу, фантастически богатую вдову. Мэри тогда с присущей ей рассудительностью сочла, что это небесное знамение. Перст судьбы.

Да, верно, Эрминтруда была экстравагантна, любила пускать пыль в глаза, а порой держалась и откровенно вульгарно, но ее отличали поразительная душевная щедрость и открытость. Она не только не выразила неудовольствия по поводу юной воспитанницы Уолли, но и категорически настояла, чтобы Мэри жила с ними под одной крышей и даже не пыталась устраиваться на работу. Если уж Мэри так не терпится работать, говорила миссис Картер, она готова взять ее в секретарши, да и в самом Пейлингсе, ее поместье, дел было всегда невпроворот. «Не говоря уж о том, дорогуша, что ты будешь водить дружбу с моей Вики», – добавила тогда же Эрминтруда.

Мэри решила, что это вполне справедливо, хотя, впервые встретившись с Вики Фэншоу – не по годам развитой, весьма своенравной и взбалмошной школьницей, моложе ее на пять лет, – вовсе не подумала, что им суждено стать подругами неразлейвода.

Вики, на образование которой шли средства совершенно чудовищные, сначала училась в престижной школе на южном берегу Англии, после чего Эрминтруда отправила ее завершать обучение в Швейцарию, в еще более престижную и сумасшедше дорогую школу-интернат. В течение последних лет Вики проводила каникулы за границей вместе с мамой, и Мэри ее почти не видела. Теперь же, окончив школу, девочка жила в Пейлингсе – предмет гордости и радости для мамаши, но отнюдь не закадычная подруга для Мэри, которую бесконечные выходки Вики то забавляли, то выводили из себя.

Этим теплым сентябрьским утром Мэри вдруг сообразила, что присутствие в доме русского князя побудит Вики откалывать фортели похлеще обычного, и спросила опасливым тоном, насколько князь молод.

– Я бы не сказала, что он очень молод, – проворковала Эрминтруда, потянувшись к тосту и обмакнув по пути рукав в вазочку с вареньем. – На мой взгляд, если хочешь знать, он находится в самом расцвете лет. Тебе еще не приходилось сталкиваться со столь знатной персоной, а уж по части учтивости и обходительности он любому герцогу сто очков вперед даст! Увы, не сочти за отсутствие патриотичности, но в старушке Англии такие аристократы перевелись.

– Я вообще-то не в восторге от русских, – сказала Мэри, скривив губы. – Языком молоть все они горазды, а вот едва доходит до дела – пасуют.

– Не стоит стричь всех под одну гребенку, дорогуша, – снисходительно улыбнулась Эрминтруда. – К тому же, как я тебе уже сто раз говорила, он не совсем русский. Он – грузин, некогда владевший настоящим замком на Кавказе… Это, кажется, где-то на Черном море.

В это мгновение распахнулась дверь и в столовую вошел Уолли Картер. Среднего роста, коренастый, в молодости он слыл настоящим красавцем, но годы взяли свое. В налитых кровью глазах уже не сияла былая молодецкая удаль, щеки висели складками, и даже некогда гордо топорщившиеся усы трагично поникли. В недолгий период обхаживания Эрминтруды приверженность Уолли к крепким спиртным напиткам еще не начала сказываться на его внешности, а вот последние пять лет, проведенные в праздной роскоши, его заметно подкосили. Особой аккуратностью и опрятностью Уолли, правда, не отличался и прежде, сейчас же одежда и вовсе висела на нем мешком, а волосы, казалось, пребывали в состоянии вечной вражды с расческой. От природы доброжелательный, Уолли тем не менее любил беззлобно поворчать – скорее от занудливого нрава, нежели из-за обидчивости. Привыкшие к его нытью домочадцы давно не обращали на него ни малейшего внимания, пропуская бесконечные жалобы мимо ушей.

– Посмотрите только, кто к нам пожаловал! – Такими словами поприветствовала мужа Эрминтруда. – Мэри, деточка, позвони в колокольчик, будь добра! Замечательный денек, верно, Уолли? Хотя наш Пейлингс куда краше, когда расцветают рододендроны.

– Господи, да кому они нужны! – сварливо пробурчал Уолли, бросая рысий взгляд в сторону окна. – Мусор от них только!

– Ты разве забыл, дорогой, что сегодня приезжает князь? – вскинула брови Эрминтруда.

Ее напоминание, похоже, всколыхнуло в Уолли какие-то дремавшие чувства. Он опустил газету, спрятавшись за которой тщетно пытался уединиться, и пробормотал:

– Это, случайно, не тот малый, которого ты подцепила в Антибе?

Глаза Эрминтруды гневно сверкнули.

– Не будь грубияном, – осадила она мужа. – Надеюсь, мне никогда не придется опускаться до того, чтобы, как ты столь неудачно выразился, «подцеплять» кого бы то ни было! Между прочим, с Алексисом меня познакомила сама леди Фишер.

– Алексис! – взвыл Уолли. – Этого только не хватало! Что за идиотское имя! Надеюсь, ты не рассчитываешь, что я стану обращаться к нему так?

– Ты будешь называть его «князь Варасашвили»! – отрезала Эрминтруда. – Или «ваша светлость».

– Еще чего! – взвился Уолли. – Да ни за какие коврижки! Это просто издевательство какое-то! Во-первых, фамилия совершенно дурацкая, а во-вторых, я ее даже запомнить не в силах, не то что выговорить. Кстати, послушайся мудрого совета: не пытайся сама так к нему обращаться. Если ты начнешь его представлять как князя Варшава… Варавва… Волососвини, то… Словом, люди подумают, что у тебя белая горячка.

– Да, фамилия напоминает скороговорку, – заметила Мэри. – Придется вам записать ее для меня, тетушка Эрми.

– Называй его «князь» – и дело в шляпе, – улыбнулась Эрминтруда.

– Ничего подобного, – проворчал Уолли. – Представляю, как ты крикнешь: «Князь!» – и тут же примчится эта идиотская псина, виляя хвостом!

Эрминтруда изменилась в лице.

– Этого я не предусмотрела, – признала она. – Да, так не пойдет, разумеется. То есть вы-то, конечно, поймете, в чем дело, но Алексис… Представляете, что будет, если я крикну: «Князь, пошел вон!» или «Князь, а ну кыш с моего кресла!»? А ведь такое вполне может случиться – из-за того, что ты, Уолли, так разбаловал эту чертову бестию. А бедняжка Алексис подумает, что я к нему обращаюсь. Что ж, придется посадить Князя на цепь.

– Ну нет, уж этого я не потерплю, – замотал головой Уолли. – Видит Бог, я человек не капризный, но привязывать моего песика из-за какого-то паршивого русского князя, которого я не знаю и знать не хочу, я не дам. Если бы ты спросила меня раньше, я бы сразу возразил против его приглашения – я ведь этих иностранцев на дух не выношу. Но увы, со мной не сочли нужным посоветоваться. Как всегда, между прочим.

Эрминтруда казалась озабоченной.

– Мне, право, жаль, Уолли, что ты так относишься к иностранцам, но Алексис даже говорит без акцента.

Уолли, пропустив ее слова мимо ушей, продолжил:

– И вообще все эти русские – полные растяпы и ротозеи. Немудрено, что революция случилась именно у них. И поделом им! Кстати, чем этот малый занимался в Антибе? Небось жил за счет какой-нибудь богатой вдовушки? Да, точно, чего еще ожидать от этих фанфаронов!

Заметив, что Мэри быстро взглянула на него и тут же отвела глаза, Уолли побагровел.

– Да, я понял, о чем ты подумала, но я уже совсем скоро стану богатым человеком, так что нечего меня с ним сравнивать. Как только тетя Клара отдаст Богу душу, я расплачусь с Эрминтрудой – все до последнего пенни верну.

Мэри промолчала. Про тетю Клару, дальнюю родню Уолли, ей уже прожужжали все уши. Правда, последние десять лет тетя Клара не выходила из сумасшедшего дома, а Уолли ссылался на нее всякий раз, как только влезал в долги или вознамеривался просвистеть очередную сумму. Эрминтруда усмехнулась:

– Да, дорогой, про тетю Клару мы наслышаны. Надеюсь, ее деньги и впрямь отойдут тебе, хотя о том, чтобы ты со мной расплачивался, и речи быть не может, – этого я никогда не позволю. Если же ты намекаешь на то, что я порой неохотно расстаюсь с деньгами, то это вовсе не так. Я, конечно, не имею в виду тех случаев, когда ты просто выбрасываешь деньги на ветер!

Похоже, последняя фраза, произнесенная к тому же слегка повышенным тоном, возымела действие. Во всяком случае, Уолли втянул голову в плечи, попросил налить ему еще кофе и был несказанно рад, когда в столовую с шумом и гамом влетела его падчерица.

Девушка появилась в окружении целой своры собак, весело тявкающих и повизгивающих. Два кокер-спаниеля, пекинес Эрминтруды и не по возрасту здоровенная борзая резвились у ее ног, виляя хвостами. В комнате резко запахло псиной – один из кокеров только что искупался в реке.

– Ух ты, какая спортсменка! – заметила Мэри, окидывая взглядом одеяние Вики.

Вики была в обтягивающих бриджах, низко вырезанной тенниске, под которой гордо торчали неокрепшие холмики ее грудей, и сандалиях на босу ногу, откуда выглядывали пальцы с ярко накрашенными ногтями.

– Ой, доченька, зачем ты спаниелек-то выкупала? – воскликнула Эрминтруда. – Князь и так вчера полдня из воды не вылезал.

– Подумаешь, – протянула Вики, отмахиваясь от назойливых собак. – Фу! Пошел вон, говорю! Лежать, Рой! Хорошая собачка, хорошая… Ах ты зараза! Лежать, а то башку оторву!

– Слушай, какого черта ты приволокла всю свору сюда, на завтрак? – спросил Уолли, отбиваясь от приставаний борзой. – Лежать! Да отстань же, скотина чертова! – Кинув взгляд на Вики, он добавил: – И что за костюм ты на себя напялила? У меня даже аппетит пропал. Как это мать позволяет тебе разгуливать в таком виде?

– Ах, оставь ее, Уолли! – попросила Эрминтруда. – Ее хоть в рубище одень, она все равно будет краше всех на свете. Хотя брючки, пожалуй, и впрямь несколько вызывающие. Гляжу я порой на какую-нибудь толстуху, напялившую на себя подобные, и думаю: «Эх, дорогуша, видела бы ты сейчас свою задницу, ты бы дважды подумала, прежде чем влезать в такие штаны».

– Мамочка, но ведь у меня и задницы-то совсем нет! – возразила Вики, усаживаясь за стол напротив Мэри.

– Это верно, милочка. В этом смысле ты не в меня пошла.

Вики рассеянно улыбнулась и принялась читать письмо, в то время как ее мамаша в открытую любовалась дочкой, умильно улыбаясь.

Девочка и впрямь была прехорошенькая, с длинными пепельными волосами, огромными голубыми глазищами и черными бахромчатыми ресницами. Даже беспощадно выщипанные брови и крутые дуги, выведенные карандашом чуть выше прежних бровей, не портили впечатления.

– Тебе, должно быть, известно, что к нам приезжает князь? – ворчливо осведомился Уолли. – Я, правда, ума не приложу, зачем он нам сдался, но ты, наверное, как и твоя мать, считаешь, что присутствие в доме князя должно скрасить наше существование.

– Да, по-моему, это просто замечательно! – выпалила Вики.

Беспечный ответ падчерицы, похоже, окончательно добил бедного Уолли, который погрузился в угрюмое молчание.

Эрминтруда вскрыла очередной конверт и вдруг громко вскрикнула:

– Ах! – Тут же на ее губах заиграла торжествующая улыбка. – Вот что значит – настоящий князь! – заявила она. – Диринги согласились!

При этом известии даже лицо Уолли прояснилось. Однако, кинув взгляд в сторону Мэри, он пробурчал, что, по его мнению, князь тут совершенно ни при чем.

– Держу пари, что младший Диринг сейчас гостит у родителей, – добавил он.

Мэри зарделась, но ответила спокойным тоном:

– Я, между прочим, сама тебе вчера об этом сказала.

– А кто он такой? – полюбопытствовала Вики.

– Старый приятель Мэри, – ухмыльнулся Уолли.

– Близкий приятель? – оживилась Вики.

– Нет, это вовсе не то, что ты думаешь, – смущенно покачала головой Мэри. – Его родители живут в поместье, а я познакомилась с ним, как только мы сюда переехали. Он адвокат в верховном суде. Неужто ты его не помнишь?

– Не помню, но, судя по описанию, он жуткий зануда, – поморщилась Вики. – Замшелый адвокатишка!

– Нет, он славный малый, – поддержал свою подопечную Уолли. – Во всяком случае, если он попросит руки Мэри, я не стану чинить им препятствий. Более того, я оставлю ей все свои деньги!

– Ты сперва получи их, – лукаво напомнила Эрминтруда. – Я, правда, тоже надеюсь, что ты, Мэри, выйдешь за него замуж, ведь мало того что вы с ним – хорошая пара, но такая женщина, как ты, осчастливит любого своего избранника, кем бы он ни был.

– Спасибо, тетя Эрми! – с волнением в голосе поблагодарила Мэри и, чувствуя, как пылают ее щеки, поспешила сменить тему. – Что подняло тебя в такую рань? – обратилась она к Вики. – Ты, по-моему, плескалась в ванне еще чуть ли не на рассвете.

– О, я ходила на охоту, – беззаботно откликнулась Вики. – Надеялась зайчишку подстрелить.

Уголки губ Мэри задрожали.

– Только не говори мне, что ты отправилась на охоту в сандалиях и с накрашенными ногтями!

– А почему бы и нет? – Глаза Вики широко раскрылись.

– Представляю, как это выглядело!

– Да, по-моему, зрелище было что надо, – охотно согласилась Вики.

– И ты кого-нибудь подстрелила?

– Да, – кивнула Вики. – Почти.

– Тут она вся в отца пошла, – с нескрываемой гордостью заявила Эрминтруда. – Ах, он просто обожал охоту! Трижды ездил в Африку, на сафари! Там мы с ним, кстати, и познакомились.

– Сомневаюсь, чтобы он так же мазал, стреляя по зайцам, – сухо заметил Уолли. – Или по более крупной дичи. В противном случае мне бы не пришлось жить в доме, до самой крыши забитом охотничьими трофеями. А ведь находятся любители держать зонтики в слоновьих ногах, обтягивать мебель шкурами и развешивать на стенах головы умерщвленных животных, но я, по счастью, к таковым не отношусь. Проще было бы переехать жить в музей естественной истории.

– И Боутри тоже приедут! – восхитилась Эрминтруда, не обращая ни малейшего внимания на сетования супруга. – Значит, как и ожидалось, нас набирается ровно десять.

– По-моему, Алан тоже хотел заглянуть, – словно невзначай произнесла Вики.

Эрминтруда насупилась.

– Пусть продолжает хотеть, – отрезала она. – Лично против него или его сестры я ничего не имею, но терпеть присутствие Гарольда Уайта рядом с Дирингами и Боутри не собираюсь. Это исключено!

– Я тоже его на дух не выношу! – кивнула Вики.

– Вот видишь, милочка. А ведь я не могу пригласить Алана и Джанет без их отца, верно? Как-никак у нас званый вечер, а не теннисный турнир.

– Вот, начинается, – уныло протянул Уолли. – Бедняга Гарольд! Я был уверен, что и пяти минут не пройдет, как вы начнете ему косточки перемывать. Господи, и что он вам дурного сделал?

– Просто он мне неприятен, – заявила Эрминтруда. – А что касается дурного, то я не хочу портить всем аппетит, перечисляя его прегрешения. Достаточно и того, что он имел наглость поселиться в Дауэр-Хаусе.

– Но ведь ты не возражала против того, чтобы пустить его!

– А как я могла возразить, когда ты вцепился в меня мертвой хваткой, уверяя к тому же, что он твой родственник! Знала бы я наперед, сколько пакостей он нам учинит… Да и тоже мне родственник – седьмая вода на киселе. Такой же родственник, как зеленый человечек с Марса…

– Вот здесь-то ты и ошибаешься, – перебил Уолли. – Я точно не помню, но у нас с ним общий прапрапрадедушка. Может, там даже четыре «пра», а не три, но это уже не столь важно.

– Общий пращур, – с умным видом подсказала Вики.

Однако Эрминтруда отказалась идти по ложному следу.

– На мой взгляд, это вовсе не родство. К тому же тебе прекрасно известно, за что именно у меня зуб на твоего Гарольда Уайта.

– А эти Боутри такие зануды, – сказала вдруг Вики.

– В некотором роде, – согласилась Эрминтруда. – Однако затащить таких людей на вечеринку удается отнюдь не многим, дитя мое. Скажу тебе даже по секрету, что здесь это пока не удавалось никому.

– Диринги тоже жуткие зануды.

– Только не леди Диринг. Она очень славная, да и держится как настоящая леди, не то что некоторые.

– Зато большего зануды, чем Хью Диринг, во всем мире не сыскать, – упрямо настаивала Вики. – Паршивая, в общем, получится вечеринка.

– Да, но ведь у нас еще будет настоящий русский князь! – напомнила Эрминтруда.

Послышалось сдавленное хихиканье.

– Если хоть кому-то интересно знать мое мнение, что, впрочем, почти невероятно, – ворчливо заговорил Уолли, – то ваш драгоценный князь только довершит этот ужас. Добьет нас, так сказать. Однако лично меня это не касается, поскольку, как я говорил и повторяю, развлекать я его не намерен.

В глазах Эрминтруды появился тревожный блеск.

– Но, Уолли, ты должен мне помочь! Не упрямься, будь человеком, прошу тебя. Мы ведь уже сто лет назад с тобой об этом договорились, тем более что Алексис, я уверена, понравится тебе с первого взгляда. Все, что тебе нужно, – это пригласить его с собой на охоту. И все.

Уолли встал из-за стола, зажав газету под мышкой.

– Опять ты за свое! Я же тебе тысячу раз твердил: не люблю я охоту! Терпеть ее не могу! Не говоря уж о том, что я одолжил ружье Гарольду, а он мне его еще до сих пор не вернул. Так что при всем желании стрелять мне не из чего. Не из рогатки же.

Тут уж Эрминтруда, при всей своей доброте, не выдержала:

– Что ж, Уолли, на сей раз придется тебе потребовать, чтобы Гарольд немедленно вернул ружье. В противном случае я сама пойду к нему! И как ты мог без спроса отдать ему оружие моего бедного Джеффри?

– А что я, по-твоему, должен был его дух с того света вызвать?

Эрминтруда вспыхнула, в голосе прозвучали слезы.

– Как ты смеешь так себя вести? Порой мне кажется, что ты стал совсем черствым и бессердечным.

– Да, жуткое свинство! – воскликнула Вики.

– Ну ладно, ладно вам! – забормотал Уолли, поспешно отступая к двери. – Нечего кипятиться. Подумаешь, пошутить нельзя… Да будет тебе, Эрми! Успокойся. Ну вот, уже глаза на мокром месте! Как будто Гарольд слопает твой несчастный дробовик. Или сломает.

– Заберите у него ружье! – потребовала Вики. – Видите, как мамочка расстроилась!

– Хорошо-хорошо, – пообещал Уолли. – Только прекратите причитать и успокойтесь.

И спешно ретировался.

После его ухода Вики мигом перестала походить на фыркающую кошку и преспокойно приступила к завтраку. Эрминтруда, метнув виноватый взгляд на Мэри, проговорила:

– Извини, Мэри, но ты знаешь, насколько мне неприятен этот Уайт, а услышав про ружье, я уже не могла больше держать себя в руках.

– Это все Уолли виноват, тетя Эрми. Ничего страшного, просто порой в него словно какой-то бес вселяется. Скоро он отойдет и извинится, вот увидите.

– А все из-за этого чертова Гарольда Уайта! – не унималась Эрминтруда. – Он дурно влияет на Уолли. Прежде за моим мужем такого не водилось.

– Я не думаю, что дело обстоит так уж плохо, – покачала головой Мэри. – Только бы он пил чуть поменьше.

– И все равно я бы предпочла, чтобы Уайты отсюда уехали, – вздохнула Эрминтруда. – Их соседство отравляет мне все существование.

– Да уж, уайтовский дух здесь силен, – хмыкнула Вики, деланно содрогаясь.

Не желая вступать в пререкания с Вики, Мэри встала из-за стола, собрала письма и покинула столовую.

В число обязанностей, которые она сама на себя навесила, входило ежедневное посещение кухни для беседы с необыкновенно умелой поварихой, которая одновременно служила в Пейлингсе и домоправительницей. Однако на этот раз, прежде чем отправиться на кухню, Мэри вышла в сад, прихватив корзинку и ножницы, – свежие цветы в доме не помешают, решила она.

Утро стояло – просто загляденье, свежее и солнечное. Хотя, как подметила Эрминтруда, Пейлингс и впрямь был особенно хорош весной, в пору цветения азалий. Ничто – ни однообразные кустарники, заросли которых тянулись до самого ручья, ни домик Гарольда Уайта на противоположном берегу – не мешало Мэри наслаждаться погожим деньком. Эрминтруда держала целую армию садовников, поэтому помимо ухоженных лужаек, где непрошеному сорняку отсекали голову, едва незваный гость осмеливался высунуться, и бесчисленных клумб в поместье были разбиты итальянский сад, розовый сад и даже японский сад камней. В центре японского сада застыл живописный пруд с лилиями. Правда, особую гордость Эрминтруды составляло, как ни странно, пестрое разнотравье, вволю произраставшее по границам садов. Здесь, к ужасу садовников, все оставалось в первозданном виде.

Порой Мэри, правда, казалось, что Эрминтруде изменяет вкус, но она тут же спохватывалась и начинала укорять себя – ведь более доброй женщины, чем тетя Эрми, было днем с огнем не сыскать.

Бельмом на глазу миссис Картер был только Дауэр-Хаус, и то лишь из-за его нынешнего обитателя – Гарольда Уайта. Мистер Уайт, арендовавший у нее дом в течение последних лет, казался Эрминтруде настоящим исчадием ада. Он настолько отравлял ей жизнь, что бедная женщина из опасений увидеть крышу его дома даже отказалась от привычных прогулок по усаженной рододендронами извилистой аллее, тянувшейся до старенького мостика, переброшенного через ручей. Прежде Эрминтруда обожала этот маршрут, теперь же сама мысль о том, чтобы постоять на мостике, с которого как на ладони был виден Дауэр-Хаус, возвышавшийся на косогоре, приводила ее в содрогание. Сам мостик был выстроен в свое время прежним владельцем Пейлингса как раз для того, чтобы обитатели обоих домов могли свободно посещать друг друга. Эрминтруда не раз подумывала, что неплохо бы снести мост, и даже заводила этот разговор с Уолли, однако на Гарольда Уайта ее желания никакого воздействия не оказывали: наглец продолжал с завидным упорством пересекать мост и наведываться к Уолли, причем в любое время, когда ему только заблагорассудится.

По счастью, это случалось не каждый день. В отличие от Уолли Уайт был вынужден добывать себе хлеб насущный собственным трудом и служил управляющим на небольшой угольной шахте. Его дочь Джанет ухаживала за домом, а сын Алан, на несколько лет моложе Джанет, устроился помощником к адвокату в близлежащем городке Фриттоне. До того как Уолли удалось сочетаться браком с несметно богатой миссис Фэншоу, Уайт, жалованье которого никогда не покрывало и двух третей его расходов, прозябал в лачужке на окраине Фриттона, зато после переезда Уолли в Пейлингс Уайт мигом обнаружил, что они состоят пусть и не в слишком тесном, но родстве. Остальное было, как говорят, делом техники. Уолли не стоило большого труда уговорить Эрминтруду сдать пустовавший в то время Дауэр-Хаус своему родственнику. Разумеется, с огромной скидкой. Эрминтруда утверждала, что именно с той поры в ее муже с новой силой вспыхнуло пристрастие к хмельному зелью и выявились иные дурные наклонности. Гарольд Уайт увлек его с пути истинного, приохочивая не только к бутылке, но и к скачкам, а также, страшно сказать, к посещению женщин с весьма неважной репутацией.

Мэри, которая тоже терпеть не могла Уайта, тем не менее отрицала, что он был для Уолли аmе damne^[522]. Прожив с Уолли куда больше, чем Эрминтруда, она несравненно лучше изучила его слабости и прекрасно знала все недостатки. К сожалению, мягкотелый Уолли с легкостью дозволял вовлечь себя в более чем сомнительные предприятия. Будучи по натуре человеком добрым, искренним и покладистым, Уолли оказался славным опекуном, поэтому Мэри и закрывала глаза на то, что небольшая рента, доставшаяся ей в наследство, шла с его легкой руки отнюдь не только на ее содержание. Лишь изредка она сожалела, что ее покойный отец, доводившийся Уолли дядей, не передоверил ее опекунство солидной адвокатской конторе.

Такие, отнюдь не самые безупречные, мысли роились в голове Мэри, возвращавшейся домой с цветами. Уолли и прежде случалось докучать ей, теперь же Мэри все чаще и чаще казалось, что он становится обузой.

Мэри старалась отгонять прочь мысли о каких-либо серьезных отношениях с Хью Дирингом. Да, верно, относились они друг к другу с привязанностью и искренней симпатией; вдобавок, хотя Хью жил в Лондоне, где возможностей для знакомств с девушками было несравненно больше, он так никем и не увлекся. Более того, всякий раз, едва приехав к родителям, он тут же мчался к Мэри. Девушка не знала, как относится к их дружбе леди Диринг, мать Хью, прославившаяся своей беззаботностью, однако она знала наверняка, с каким неодобрением взирает на проделки Уолли Картера отец Хью, сэр Уильям Диринг. Мэри немало удивилась, услышав, что Диринги приняли приглашение посетить Пейлингс: прежде они и впрямь сторонились званых вечеров. Мэри даже заподозрила, что к этому причастен Хью, ведь не могли же знатные и светские Диринги клюнуть на какого-то грузинского князя, как считала Эрминтруда.

Однако Мэри немного переоценила леди Диринг.

Глава 2

Узнав о предстоящем званом ужине в Пейлингсе, сэр Уильям Диринг, которого, должно быть, даже в раннем детстве не именовали Биллом, изумился ничуть не меньше Мэри Клифф. Устремив на жену грозный взгляд, казавшийся совсем свирепым из-за кустистых, нависших над глазами бровей, сэр Диринг возжелал узнать, все ли у нее в порядке с головой.

Нисколько не испугавшись прозвучавшей в голосе мужа воинственности, леди Диринг ответила, что, напротив, пребывает в здравом уме и трезвой памяти.

– Но этот вечер я не пропустила бы и за все золото мира! – пылко заявила она. – Представляешь, неподражаемая Эрминтруда где-то откопала настоящего русского князя!

– О Господи! – возопил сэр Уильям. – Надеюсь, ты не хочешь сказать мне, что приняла ее приглашение только ради того, чтобы поглазеть на какого-то идиотского иностранного князя?

Его супруга чуть призадумалась, но в ее очаровательных серых глазах плясали бесенята.

– Пожалуй, не совсем. То есть не только ради князя. Но познакомиться с русским князем в такой обстановке! Нет, этого удовольствия ты меня не лишишь!

Ее ответ не только не успокоил сэра Уильяма, но окончательно вывел из душевного равновесия.

– Послушай, Рут, даже твое чувство юмора должно иметь пределы. Черт побери, нельзя же пользоваться чужим гостеприимством лишь для того, чтобы вдоволь поизмываться над людьми!

Настал черед леди Диринг удивляться.

– Глупыш мой, – ласково проворковала она, – ты меня совсем неправильно понял.

– Но ты же сама сказала…

– Нет, дорогой мой, я вовсе не то имела в виду. Если я над кем иногда и потешаюсь – а не измываюсь, как ты изволил выразиться, – то только над тобой. Нет, милый, просто я собираюсь провести приятный вечер. Повеселиться на всю катушку.

– Мне это не нравится. Против самой миссис Картер я ничего не имею, если не считать того, что она дьявольски вульгарна, вечно размалевана до ушей, да и пахнет всегда парфюмерной лавкой, но ее выпивоху мужа я просто на дух не выношу. Мы же всегда старались держаться от них на расстоянии, а теперь страшно подумать, во что выльется твое легкомыслие!

– Всего-навсего в ответное приглашение как-нибудь отужинать у нас.

– Но почему? – горько вскричал сэр Уильям. – Только не вздумай совать мне под нос этого дурацкого русского князя! В жизни не слышал более несусветной ерунды!

– О, мой дорогой, порой твоя детская наивность просто восхитительна! Ладно, будь по-твоему. Так вот, лапочка Эрминтруда собирается выстроить для нас больницу!

– Что?

– Разумеется, не своими руками, – поспешила успокоить супруга леди Диринг. – Можешь закрыть рот. Она выдаст нам чек почти на всю необходимую сумму. По-моему, пара-тройка вечеринок – не слишком большая плата за столь неслыханную щедрость.

– Я нахожу это отвратительным! – с чувством произнес сэр Уильям.

– Ты можешь находить это каким угодно, дорогой, но я лучше тебя знаю, как обставляются подобные дела. Эрминтруда – добрейшая душа, но она отнюдь не дура, да и дочь у нее на выданье. Ради нашей больницы я готова помочь ей во всем.

– Ты хочешь сказать, что собираешься заключить с этой женщиной постыдную сделку?

– О Господи! Нет, конечно! Ты, как всегда, ничего не понял. Я просто скажу, что мы все мечтаем, чтобы она вступила в наш комитет, а также будем рады, если они с мужем согласятся отужинать у нас в следующем месяце. Заодно познакомятся с Чарльзом и Киской, когда те приедут к нам погостить. Ничего постыдного тут нет.

– Конечно, – сварливо отозвался сэр Уильям. – Это даже не постыдно, а просто омерзительно. А в следующий раз ты скажешь Картеру, что спишь и видишь, как его воспитанница станет нашей невесткой.

– Тут ты немного погорячился, – спокойно ответила леди Диринг. – Тем более что я еще вовсе не уверена, в самом ли деле мечтаю об этом.

– Удивительно! – ядовито осклабился сэр Уильям.

Приход их сына и наследника положил конец супружескому спору. Хью Диринг, в серых фланелевых брюках и знававшем лучшие времена твидовом пиджаке, стремительно пересек лужайку и уселся на скамью рядом с матерью.

Он был высокий и широкоплечий, с приятными чертами лица. От матери он заполучил живые серые глаза, а от отца унаследовал упрямый рот. Это позволяло молодому человеку (а Хью было на вид лет двадцать восемь) выглядеть милым и добродушным или, напротив, – капризным и свирепым, в зависимости от настроения.

В данную минуту он выглядел милым и добродушным.

– Что тут у вас, ма? – весело спросил он, набивая трубку. – Тайный конклав?

– О, вовсе нет. Мы с твоим отцом обсуждаем завтрашнюю вечеринку.

Хью понимающе улыбнулся.

– Славная затея, – сказал он. – Вас тоже пригласили на охоту, сэр?

– Нет, – капризным голосом ответил сэр Уильям. – А если бы и пригласили, я бы отказался.

– А я вот не устоял, – весело провозгласил Хью.

– Как, ты хочешь сказать, что завтра отправишься на охоту?

– Да! А почему бы и нет?

– Знай я об этом наперед, я бы уступил тебе свое место в клубе, – произнес сэр Уильям, который издавна входил в члены престижнейшего охотничьего клуба. – Там и общество получше, да и условия не те. Просто возмутительно, в какой упадок пришли пейлингсовские угодья после смерти Фэншоу. Эти бездельники совсем их запустили. Птица вконец одичала… Если, черт побери, там вообще остался хоть один фазан!

– Значит, ничего не подстрелю, – обреченно вздохнул Хью. – Тем более, сэр, что для вашей компании я не гожусь. Оруженосцы, эсквайры, заряжальщики – нет, все это не для меня. Рылом не вышел-с.

Вместо ответа сэр Уильям погрузился в мрачное молчание. Его многоопытная жена, прекрасно понимавшая, что за мысли бороздят сейчас мозг супруга, поспешила отвлечь его, спросив Хью, не видел ли он еще Вики Фэншоу.

– Нет, это удовольствие мне еще предстоит, – улыбнулся ее сын. – Если верить Мэри, это нечто необыкновенное.

– Я встретила ее вчера во Фриттоне, – как бы невзначай обронила леди Диринг. – Хорошенькая мордашка – такой, наверное, была и ее мать в том же возрасте. А почему Мэри так странно про нее выразилась?

– Говорит, что Вики – это вещь в себе. Совершенно непредсказуемая. Бесенок в юбке. К тому же с весьма недюжинным актерским талантом.

– А мне она приглянулась. Говорят, все молодые люди в округе без ума от нее.

– Джентльмены предпочитают блондинок, – усмехнулся Хью, поднося к трубке зажженную спичку. – А что, пресловутый русский князь – тоже претендент на ее руку?

– Вот уж не знаю! Надо же, мне и в голову не пришло… – всплеснула руками леди Диринг. – Ах, я уже предвкушаю, как мы завтра позабавимся!

Сэр Уильям раздраженно фыркнул, а его сын, звонко расхохотавшись, осведомился, кто еще приглашен на вечер к Картерам.

– Точно не знаю, но Боутри придут, – ответила леди Диринг.

– Боутри? – изумленно воскликнул сэр Уильям, начисто позабыв о своем намерении не принимать участия в разговоре на столь отвратительную тему.

– Да, я вижу, Эрминтруда развернулась вовсю, – покачал головой Хью. – Мне казалось, что более чопорной и неприступной зануды, чем Конни Боутри, во всем королевстве не найти.

– Пф! – брезгливо хмыкнул сэр Уильям. – Она ведь тоже из нашего Больничного комитета. Интересно, чем они ее заарканили?

– Ах вот оно что, – задумчиво протянул Хью. – А я, признаться, уже начал ломать голову, что заставило вас клюнуть.

– Это только я клюнула, – поправила его леди Диринг. – Конни Боутри здесь ни при чем.

– Тогда что за черт дернул ее принять приглашение этой вульгарной дамочки и ее недотепы мужа? – уязвленно спросил сэр Уильям.

– Не черт, а Бог, – ответила леди Диринг. – Не бойся, дорогой, – поспешно добавила она, заметив, как передернулось лицо сэра Уильяма, – я вовсе не кощунствую. Дело в том, что Конни преобразилась. На нее, по ее словам, снизошло озарение Господне! Она поняла, что для того чтобы обрести вечное спасение, нужно постичь абсолютную любовь. А преображенным людям все нипочем: и пошлость Эрминтруды, и неотесанность ее непутевого муженька.

– Свихнулась, значит? – пожал плечами Хью. – Бедняга Том!

– Возможно, ты прав, – кивнула леди Диринг. – Во всяком случае, она без конца прощает ему какие-то прегрешения, которых он, по его словам, никогда не совершал. Надеюсь, она придет в себя, ведь как-никак онапрезидент Ассоциации консервативных женщин, не говоря уж о Больничном комитете, Деревенском клубе и Обществе матерей. К тому же, познав озарение, она совершенно перестала посещать наши благотворительные мероприятия. Не знаю отчего, но все эти преображенные люди перестают быть такими милыми и добрыми, как прежде.

– Чушь собачья! – убежденно провозгласил сэр Уильям. – Вот уж не думал, что она такая безмозглая!

– Это случилось вскоре после того, как Элизабет вышла замуж и уехала в Индию, – пояснила леди Диринг. – Должно быть, бедняжка решила, что утратила смысл жизни, вот у нее мозги набок и съехали. Я вас просто предупредить хотела, на всякий случай…

– О Господи! – Сэр Уильям закатил глаза. – Надеюсь, она не попытается преобразить меня! Или, еще того хлеще, предложить мне свою абсолютную любовь?

– Боюсь, что попытается, – вздохнула его жена. – Так что никуда тебе не деться!

– Как, прямо на званом ужине? – взвыл сэр Уильям.

– Где угодно.

– Нельзя же заниматься миссионерством за ужином! Это вредно для пищеварения. В конце концов, это же просто… богохульство!

– Возможно, – пожала плечами леди Диринг. – Впрочем, это не наша забота, дорогой.

– Я уже втройне жалею, что ты клюнула на удочку Эрминтруды и согласилась, – мрачно произнес сэр Уильям.

– А я – нет! – заявил Хью. – Я тоже предвкушаю удовольствие. Вы только представьте: ошеломляющая блондинка, русский медв… то есть князь, да еще и сбрендившая Конни Боутри! Редкостный коктейль! Мэри, правда, ничуть не обрадовалась, но она, должно быть, просто не понимает, какая потеха нам предстоит! Надеюсь, что князь оправдает наши ожидания. Кстати, он, должно быть, уже приехал.

Князь и в самом деле приехал, а в эту минуту как раз стремился поцеловать пухлую ручку Эрминтруды. Был он очень смуглый, неопределенных лет, необычайно красивый и стройный, с белоснежными зубами и безукоризненными манерами. Когда гость, склонившись над рукой миссис Картер, облобызал ее, Эрминтруда не смогла сдержать торжествующего взгляда, которым обвела своего мужа и Мэри.

– Дорогая моя! – воскликнул князь. – Вы, как всегда, обворожительны! Я восхищен! А вот и малышка Вики! Ах нет… Это не малышка Вики!

Повернувшись к Мэри, он протянул ей свою холеную руку с тонкими наманикюренными пальцами. Мэри, не зная, как в таких случаях положено поступать по этикету, робко пожала ее.

– Здравствуйте, – нерешительно произнесла она, теряясь в догадках, не сделать ли книксен.

Не выпуская ее руки, князь вопросительно посмотрел на Эрминтруду.

– Это мисс Клифф, воспитанница моего мужа, – сказала та. – А вот и сам мой муж. Уолли, позволь представить тебе князя Варасашвили.

– Я очень рад! – улыбнулся князь, выпуская ладошку Мэри и обмениваясь рукопожатием с Уолли. – Очень! Премного о вас наслышан!

Уолли встревоженно встрепенулся, но, прежде чем он успел спросить князя, о чем именно тот наслышан, Эрминтруда поспешила увести гостя в его комнату.

Невинная фразочка, оброненная князем, окончательно выбила бедного Уолли из колеи, поэтому не успел высокий гость скрыться из виду, как Уолли принялся изливать на окружающих накопившуюся желчь.

– Типичный фанфарон, вот он кто! – сказал он Мэри. – Фанфарон и дамский прихвостень. Альфонс разодетый! Хотел бы я знать, откуда он берет деньги на свои костюмы! А, что скажешь?

Говорить Мэри было нечего, к тому же, не получив от Эрминтруды подтверждения способности князя тем или иным путем зарабатывать на жизнь, она и сама склонялась к тому, что в словах Уолли таилась изрядная доля истины.

Тем временем Эрминтруда проводила знатного гостя наверх, где ему была отведена самая лучшая спальня, и взволнованно высказала надежду, что ему там будет удобно. Просторная комната, обставленная с вызывающей роскошью, не давала повода в том усомниться, однако Эрминтруда с чисто женским кокетством желала услышать соответствующие заверения из уст самого князя. И он ее не разочаровал.

Рассыпавшись в безудержных похвалах по поводу ее вкуса, князь вновь облобызал ее ручку и, не выпуская мягкую ладонь Эрминтруды из своей руки, пылко заговорил:

– Наконец-то мне выпало счастье созерцать вас посреди милой вашему сердцу обстановки! Позвольте сказать вам, что здесь просто очаровательно. И вы, мое чудо! Боже, до чего вы обворожительны!

Никто прежде не изъяснялся с Эрминтрудой столь изысканно, даже Джеффри Фэншоу в пору самых ранних ухаживаний. Эрминтруда куда больше привыкла выслушивать упреки по поводу своего низкого происхождения и, будучи по натуре женщиной мягкой и покладистой, воспринимала высокомерное и снисходительное отношение соседей как должное. Вот почему она совершенно таяла от медоточивых слов, лившихся рекой, и вдобавок из уст не кого-нибудь, а настоящего князя. Эрминтруда даже не пыталась отнять руку, а уж тем более приостановить безудержный поток лести. Она лишь по-девичьи зарделась и неуклюже спросила велеречивого гостя, хороший ли у нее вкус.

Князь Варасашвили, оказавшись в родной стихии, развернулся вовсю.

– У вас поразительный вкус, дорогая моя! Вы самую нищую лачугу в хоромы превратите! Вы необыкновенная женщина! – распинался он. – Едва увидев вас, я сразу подумал, что эту женщину недооценивают. Да, воистину вас никогда никто не понимал! Внешне вы так веселы и беззаботны, что окружающие наверняка считают: «Все у нее есть для счастья, у нашей хорошенькой миссис Картер, – муж, прелестная дочурка, состояние, красота!» Должно быть, лишь мне удалось рассмотреть в самой глубине ваших глаз ту неуловимую тоску, что выдает страдающую душу, грусть одиночества – того одиночества, от которого так часто томятся добрые люди. Ведь их не понимают и недооценивают окружающие, даже самые близкие.

Слова его лились бальзамом на израненную душу Эрминтруды, которая до этой минуты ни разу в жизни даже не заподозрила, что ее недопонимают. Она томно вздохнула и устремила на князя растроганные глаза, полные восторга и признательности.

– Удивительно, – выдохнула она. – Мне ведь еще при нашей первой встрече показалось, что вы необыкновенно чуткий человек.

Князь нежно пожал ее руку.

– Мы с вами связаны незримыми душевными узами. И вы тоже чувствуете это, ведь вы так не похожи на всех своих соотечественниц.

Эрминтруда была твердо убеждена, что лучше Англии страны в мире нет, и считала англичан господствующей расой, однако слова князя восприняла как комплимент, начав тут же перечислять качества, которые и впрямь, в ее разумении, выделяли ее среди гордых англичанок. А качеств таковых оказалось хоть пруд пруди: от неприятия твида и грубой обуви до чувствительной натуры, скрывавшейся (как удивительно точно подметил Алексис) за напускной веселостью.

– Вы – необыкновенная женщина! – охотно подтвердил князь.

Эрминтруда могла бы продолжать приятную беседу бесконечно, но в эту минуту доставили княжеские чемоданы и ей пришлось скрепя сердце удалиться.

К Уолли и Мэри она вернулась в приподнятом настроении. Величавая поступь супруги сразу привлекла внимание Уолли, который не преминул осведомиться, с какой стати она тут вышагивает, как умирающий лебедь. В ответ Эрминтруда предложила ему хамить среди тех, кому это нравится, ведь, будучи одинокой, страдающей и непонятой, она тем не менее обладала достаточным чувством собственного достоинства, чтобы не мириться с проявлениями грубости со стороны супруга или кого бы то ни было еще. Затем, все еще под воздействием пламенных речей красавца мужчины, она рассеянно погрузилась в кресло, даже не заметив Князя, свернувшегося калачиком под стулом Уолли. Это неприятное открытие, к несчастью для миссис Картер, совпало с приходом всамделишного князя. Увидев статного незнакомца, кокер-спаниель помчался к нему засвидетельствовать свое почтение и принялся с радостным визгом напрыгивать, норовя лизнуть в лицо.

Эрминтруда, выйдя из оцепенения, но вся еще во власти сладостных грез, закричала:

– Уолли, ну зачем ты впустил Князя в дом! Этой скотине только на конюшне место!

– Ну вот, а я ведь тебя предупреждал, – проворчал Уолли, довольно ухмыляясь в усы. И добавил, глядя на несколько ошарашенного гостя: – Она не вас имела в виду. Лежать, Князь! Вот так, молодец!

– А-а! – томно протянул князь, понимающе сверкнув белоснежными зубами. – Значит, нас здесь двое – этот славный песик тоже из нашего княжеского племени! Забавно! Только умоляю, не наказывайте его из-за меня! Я ведь просто обожаю собак.

– Все равно ему здесь не место, – заявила Эрминтруда, еще не придя в себя от только что испытанного потрясения. – От него псиной разит.

– Бедняга, – нежно произнес князь, присаживаясь и гладя провинившегося кокер-спаниеля по спине. – Обратите внимание, крупиночка, как печально он на вас смотрит. Однако, дружочек, я не стану тебе уж слишком сочувствовать, ведь в отличие от меня у тебя есть крыша над головой – прекрасный дом, который не спалят большевики.

– Боже, неужели именно такая участь постигла ваш дом? – ужаснулась миссис Картер.

Князь развел руками:

– Издержки войны, крупиночка. Счастье еще, что меня самого не расстреляли.

– Ах, как ужасно! – воскликнула Мэри, чувствуя, что от нее этого ожидают. – Я и не знала, что большевики в Грузии так лютовали.

– И вы всего лишились? – с придыханием спросила Эрминтруда.

– Всего! – просто ответил князь.

Эта короткая реплика погрузила присутствующих в скорбное молчание. Мэри решила, что не стоит придираться к тому, что князь, в своем величии, не посчитал такую мелочь, как золотой перстень-печатку или массивный золотой портсигар с бриллиантами. Возможно, предположила она, свирепые большевики пощадили и еще что-нибудь из подобного рода пустячков.

Эрминтруда, желая разрядить обстановку, громко осведомилась, куда делась Вики.

Никто не знал.

Однако девочка не заставила себя долго ждать. Она появилась, едва накрыли стол к чаю. Мэри, с трудом выносившая выходки Вики, на сей раз не могла не оценить ее выдумку.

Бесшабашная спортсменка уступила место светской львице. Шлейф вечернего шифонового платья волочился по полу. Вики вошла, небрежно придерживая рукой шею борзой, и, остановившись в дверях, обвела комнату томным взглядом с едва уловимым оттенком трагичности. Борзая, не обладая артистизмом хозяйки, тут же вырвалась из-под ее руки и помчалась знакомиться с гостем.

Эрминтруда не стала теряться в догадках по поводу вечернего платья, лишь мысленно похвалив Вики за величественный приход и отметив про себя, что выглядит дочь просто замечательно. Внимание ее привлек князь, поспешно вскочивший.

Уолли, которого вид его разряженной падчерицы, соревнующейся в аристократической вычурности с высоким гостем, грозил окончательно выбить из колеи, поспешно допил чай и ретировался, забрав с собой собаку – Князя. Мэри же осталась, твердо решив понаблюдать за фарсом, который – она была в этом убеждена – должен был развернуться у нее на глазах. Глядя на князя, она сразу определила, что под личиной благородности скрывается отпетый авантюрист, и недоумевала поэтому, с какой стати он тратит время на замужнюю Эрминтруду. Теперь же девушка заподозрила, что основной его целью является вовсе не Эрминтруда, а ее дочь, на неокрепшую душу которой он теперь обрушил всю мощь галантного обхождения и учтивых речей.

Вскоре, однако, Мэри, которой приелись слащавые банальности гостя, покинула гостиную. Князя она уже больше до ужина не видела, а вот к Вики заглянула, как только та вернулась к себе и переоделась.

Когда она вошла, Вики, расчесав белокурые локоны, сооружала на голове нечто наподобие пизанской башни. Увидев Мэри, девочка обрадованно произнесла:

– Пойдет мне такая прическа, как думаешь? Я сразу чувствую себя взрослой и настоящей femme fatale^[523].

– Когда же тебе наконец надоест кривляться, Вики! – в сердцах воскликнула Мэри. – Нет, правда, не выставляй себя идиоткой. Подумай сама, ну какая из тебя femme fatale в девятнадцать лет?

– Ничего, вот глаза накрашу – тогда посмотришь! – многозначительно заявила Вики.

– Я бы на твоем месте не стала. Тем более если ты ради князя стараешься. По-моему, он насквозь фальшивый.

– О да! – с готовностью закивала Вики.

– Тогда чего ради ты выпендриваешься?

– Я вовсе не выпендриваюсь, а играю новую роль. Мне она страшно нравится. Жаль, что здесь нет сцены.

– Зря стараешься. Зачем, по-твоему, он сюда заявился?

– Это и слепому видно. Ради моей богатой маменьки.

– Но ведь он знает, что она замужем!

– А что мешает ей развестись с Уолли? Этот грузин хитер как лис, однако он недооценивает сентиментальности и доброты моей мамульки. Боюсь, что для достижения своей цели ему в конце концов придется ухлопать беднягу Уолли.

– Ой, что ты мелешь! – поморщилась Мэри.

Но Вики уже завелась.

– А что, по-моему, он вполне на это способен, – заявила она, густо черня ресницы. – Посмотри, дорогуша, правда, я хорошо смотрюсь с этим пистолетиком? Русские вообще какие-то зловещие, а уж этот Алексис – вдвойне. Просто вурдалак какой-то.

– Лично мне он зловещим не кажется. А вот ты выглядишь кошмарно!

– Кошмарно ужасно или кошмарно здорово? Улыбочка мне его не нравится. Бархатная какая-то, обволакивающая, а в глаза заглянешь – брр!

Вики театрально прикрыла лицо руками.

– Зря передо мной стараешься, – покачала головой Мэри. – Зрительница из меня никудышная.

– Я просто репетирую, – как ни в чем не бывало призналась Вики. – Как по-твоему, а быть шпионкой интересно?

– Нет. А почему ты спрашиваешь?

– Сама не знаю. Просто я загримировалась под Мату Хари, а после ужина к нам заедет Роберт Стил.

– Не пойму, куда ты клонишь.

– Я специально его пригласила. Неужели не понимаешь, какой шикарный треугольник получается: Роберт, Алексис и Уолли? Кипящие страсти, косые взгляды, подозрения… Мм, пальчики оближешь!

– Вики, как ты можешь! – Мэри в ужасе всплеснула руками.

Вики сосредоточенно намазывала губы помадой.

– А может, Роберт возьмет да прикончит Алексиса, – с трудом разлепляя губы, пробормотала «роковая женщина». – Или мамочка посмотрит на настоящего мужчину и перестанет млеть от этого слащавого Алексиса. В любом случае выйдет польза.

– Послушай, Вики, это вовсе не смешно, – назидательным тоном заговорила Мэри. – Да и о матери своей разве можно так говорить?

– О, Мэри, ты просто душка! – пропела Вики.

Уязвленная до глубины души, Мэри пулей вылетела из ее комнаты. В гостиной она застала князя в роскошном вечернем костюме с жемчужными запонками. Завидев Мэри, он мигом отложил в сторону газету, которую читал, и любезно заулыбался. Словно каким-то образом догадался, что произвел на Мэри неблагоприятное впечатление, и теперь пытался любым способом его исправить. Однако чем любезнее он становился, тем больше восстанавливал девушку против себя; Мэри никак не могла понять, почему он так упорно пытался ей понравиться.

Ужин прошел без приключений, однако засиживаться с гостем за портвейном Уолли не возжелал. С отрешенной физиономией он, позевывая, сопроводил князя в гостиную.

Эрминтруда забеспокоилась. Сама бы она с куда большим удовольствием посидела с князем тет-а-тет, внимая его комплиментам, однако этикет и долг хозяйки настоятельно требовали организовать карточную игру или танцы.

Вики, покуривая сигарету через мундштук длиной в руку, пересекла гостиную и включила радиоприемник. Эрминтруда едва не опозорилась, хотев уже попросить дочь найти что-нибудь повеселее, когда князь, с восторгом узнав музыку Римского-Корсакова, попросил Вики оставить ее.

В следующую минуту дворецкий возвестил о приходе гостя, приглашенного Вики, и в комнату вошел коренастый, могучего телосложения мужчина с всклокоченными, но напомаженными на висках волосами, кустистыми бровями и пронзительным взглядом.

Эрминтруда встала ему навстречу и с удивлением, но не без удовольствия воскликнула:

– Ну надо же! Откуда вы взялись, Боб? Я очень рада вас видеть!

Побагровевший Роберт Стил пожал ее руку и сбивчиво пояснил, что приглашен Вики. С этими словами он перевел взгляд на Вики и смущенно заморгал.

Эрминтруде предстояло теперь познакомить его с князем. Трудно было даже представить себе более разных мужчин – стройного, худощавого, вечно улыбающегося князя и приземистого, мужиковатого и довольно угрюмого Роберта Стила. Последний выглядел мрачнее обычного, не преминув заметить, с каким немым обожанием взирает Эрминтруда на иноземного красавца. В довершение неприятностей Уолли успел еще до ужина пропустить на несколько стаканчиков больше обычного и теперь уже откровенно клевал носом. Стил метнул на выпивоху уничтожающий взгляд и больше в его сторону не смотрел. «Если Вики стремилась к тому, чтобы создать в доме гнетущую обстановку, то она своего добилась», – подумала Мэри. После прихода Стила дрянная девчонка забилась в угол, делая вид, что не имеет к происходящему ни малейшего отношения. Музыку она приглушила до едва слышимого уровня, так что различить мелодию было уже невозможно. Словом, развлекать присутствующих пришлось уже князю, к чему он и приступил, к радости Эрминтруды и к вящему неудовольствию Роберта Стила.

– Как дела, Боб? – осведомилась наконец Эрминтруда, вспомнив о вновь прибывшем. – Как урожай и все прочее? Мистер Стил, – добавила она, обращаясь к князю, – сам возделывает свои земли.

– Я фермер, – заявил Стил, набычившись.

– Какая прелесть! – восхитился князь. – Увы, я почти ничего не смыслю в этом замечательном искусстве.

– Искусства в нашем деле мало, – буркнул Стил. – Скорее это тяжелый физический труд.

Вики произнесла из своего угла:

– А вот меня фермеры пугают!

– Почему? – изумился Стил.

– Есть в вашем занятии что-то первобытное, – сказала Вики. – Я имею в виду возделывание земли, извечную борьбу с природой.

– Господи, что ты плетешь? – возмутился Стил. – В жизни не слыхал более несусветной чуши!

– Отчего же, а я вот прекрасно ее понимаю, – поддержал Вики князь.

– А я, представьте, нет, – ядовито произнес Стил. – Борьба с природой! Уверяю тебя, Вики, я и не помышляю об этом.

– Ну да, разумеется, – хмыкнула Вики. – За вас все делает дождь. А сорняки, можно подумать, вы не выпалываете.

– Точно! – неожиданно встрял в разговор Уолли. – А под ногти вечно грязь забивается. Малышка права, Боб, это борьба!

– А мне такая жизнь по душе, – вздохнул Стил.

– Да разве это жизнь? – не унимался Уолли. – То ночью вскакиваешь, чтобы у овцы роды принять, то по уши в гов… в дерьме вывозишься…

– Уолли! – взвилась Эрминтруда. – Прекрати!

– Я же про навоз говорю, – обиделся Уолли. – Как будто никто его никогда не нюхал…

– Уолли! – В голосе Эрминтруды зазвенел металл.

Всем стало очевидно, что земледельческая тема себя исчерпала. Воцарилось неловкое и достаточно напряженное молчание. Князь принялся вполголоса обсуждать с Эрминтрудой эпизоды их отдыха в Антибе. Стил, никогда прежде не покидавший пределов Соединенного Королевства, поддержать беседу не мог. Он заявил только, что ему и в Англии хорошо, на что князь с присущей ему любезностью заметил, что в Англии любой чувствует себя как дома.

Тут внимание всех привлек топот шагов на террасе. Вечер стоял такой теплый и ласковый, что окна были распахнуты настежь. В одно из них внезапно просунулась жизнерадостная физиономия, обладатель которой громко провозгласил:

– Здоровуха! Дома кто есть?

Лишь Уолли оживился, услышав этот окрик. Он поспешно поднялся и пригласил своего приятеля (а это оказался не кто иной, как Гарольд Уайт) заходить. Тут же выяснилось, что Гарольд пришел не один, а в сопровождении сына с дочерью, причем никто из них не удосужился хоть чуть-чуть приодеться к ужину. Джанет Уайт, довольно неприметная молодая особа, вечно таскавшаяся в перепачканных юбках, на сей раз пришла в одеянии, которое сама считала «полувечерним» платьем. Именно она первой обратилась к Эрминтруде:

– Ничего, что мы ввалились к вам без приглашения, миссис Картер? Просто папе захотелось пообщаться с мистером Картером, вот я и подумала: а почему бы и нам с Аланом не заскочить? Впрочем, если мы не вовремя…

Эрминтруда поспешила перебить ее, заверив со всей добротой в голосе, на которую только была способна:

– Что вы, милая, я всегда рада видеть вас с Аланом. Познакомьтесь, пожалуйста, князь Алексис Варасашвили.

Если Эрминтруда и питала страхи, что Джанет попытается завладеть вниманием ее высокопоставленного гостя, то они вскоре улетучились. Джанет казалась растерянной и, устроившись рядом с Мэри, сидела будто воды в рот набрав. Обрученная с чайным плантатором с Цейлона, она никак не могла решиться на отъезд, словно опасаясь бросить отца с братом на произвол судьбы. Князь пугал ее, непривычную к высшему свету, поэтому, вместо того чтобы прислушиваться к беседе, она принялась занудно пересказывать Мэри содержание недавно полученного от жениха письма.

Ее брат, стройный молодой человек с длинными волосами, бесцеремонно устроился на софе по соседству с князем, возвестив, что является давним поклонником русской школы.

– А что это за школа? – изумилась Эрминтруда.

– Я имею в виду литературную школу, миссис Картер, – с улыбкой ответил Алан.

Гарольд Уайт, стоявший у бара в ожидании, пока Уолли смешает ему коктейль, подметил:

– Похоже, мой отпрыск оседлал своего любимого конька. Поставьте его на место, миссис Картер. Чем целыми днями читать, пусть лучше работать идет.

– Не приставай к Алану, – сказал Уолли. – Я тоже обожаю книжки читать. Только не летом, конечно.

Алан, пропустив его реплику мимо ушей, повернулся к князю и изрек:

– Чехов!

Вики, посмотревшая в театре «Вишневый сад» и решив, должно быть, что хватит ей уже держаться в тени, продекламировала:

– О да – утонченная психология гуманизма! Чудесная вещь, замечательная!

– О, Вики, у тебя новая прическа! – ни к месту воскликнула Джанет.

– Да, – горделиво ответила Вики. – Я так самовыражаюсь. Сегодня мне вдруг показалось, что в меня вселился чей-то дух. Мне пришлось таким образом попытаться приспособиться к нему. Вот!

– Ты просто очаровательна! – негромко сказал Алан. – Порой мне даже кажется, что в твоих жилах течет русская кровь.

Уайт осадил сына, заявив, что тот слишком много болтает, а Стил добавил, что лично он ничего для себя в Чехове не открыл.

– Ну надо же! – воскликнул уязвленный Алан. – А искусство говорить полунамеками? А тонкий стиль? Посмотрев «Три сестры», я потом неделю в себя приходил!

– Я тоже, – проворчал Уолли. – Предупредили бы меня, какая это тягомотина, ноги бы моей в театре не было!

– Я согласна, – неожиданно поддержала мужа Эрминтруда. – То есть пьеса очень умная, безусловно, но лично я считаю, что развлекаться нужно иначе.

– А вот «Чайка» мне понравилась еще больше, – заявил Алан. – Тоска и безысходность наваливаются на тебя с такой силой, что грозят раздавить.

– Лично я посещаю театр вовсе не для того, чтобы быть раздавленной тоской и безысходностью, – отрезала Эрминтруда.

Прежде чем Алан успел придумать уничтожающую ответную реплику, князь наградил Эрминтруду обворожительной улыбкой и произнес:

– Вы, как всегда, правы, крупиночка. Вы созданы для света и радости.

– А возьмите Гоголя! – вскричал Алан. – Как тонко увязываются в его творчестве мистика и реальность. Особенно в «Мертвых душах».

– Ну и что? – хмыкнул Уолли. – Ты вот говоришь: «Возьмите Гоголя!» А кому он нужен-то, твой Гоголь? И ни о каких дохлых душах мы разговаривать не собираемся. Захвати лучше Вики и сгоняйте партию в бильярд.

– Ох уж это ваше пристрастие к шарам! – горько вздохнул Алан. И обратился к князю: – Вас не удивляет наша увлеченность спортом?

– На мой взгляд, друг мой, вы куда более увлечены русской литературой, чем спортом. Должен сказать, однако, что при переводе на английский кое-что пропадает.

При упоминании о спорте Эрминтруда тут же спохватилась, что хотела забрать у соседа ружье. С минуту она тщетно пыталась привлечь внимание Уолли, после чего ткнула локтем Мэри и прошептала:

– Напомни ему про ружье!

Мэри не сочла нужным секретничать и тотчас сказала:

– Дядя Уолли, вы не забыли, что хотели попросить мистера Уайта вернуть ружье?

Не ожидавшая столь лихого наскока Эрминтруда покраснела до корней волос, а Уайт тут же рассыпался в извинениях.

– Черт, совсем из головы выскочило, – сокрушался он. – Жаль, что вы не позвонили – я бы сейчас его принес. Вот что, миссис Картер, я завтра утречком непременно занесу его.

– Ох, вы не подумайте… я вовсе не хотела, – смущенно залопотала Эрминтруда. – Просто Уолли завтра отправляется на охоту вместе с нашим гостем. Я вовсе не возражаю, чтобы вы брали ружье, ведь Уолли так редко охотится…

Но Уолли тут же испортил впечатление от ее великодушной речи, презрительно фыркнув:

– Утром ты вовсе не так со мной говорила! Ты даже не представляешь, Гарольд, какую нахлобучку я получил за то, что посмел одолжить тебе дробовик!

Глаза Эрминтруды предательски увлажнились. Заметив, что Стил вот-вот взорвется, Мэри быстро предложила:

– А что, если нам и в самом деле поиграть в бильярд? Джанет, ты пойдешь с нами?

Джанет ответила, что предпочитает понаблюдать за ними, поскольку сама играет из рук вон плохо. Стил же согласился, а князь заявил, что сочтет за честь погонять шары в столь замечательной компании. После долгих уговоров Джанет позволила уломать себя, а вот Эрминтруда, Вики и Алан на уговоры не поддались. Вики, правда, сама вызвалась следить за счетом, а Алан, воспользовавшись случаем, принялся рассказывать ей про мастерское изображение жизни бедноты в произведениях Максима Горького.

В конце просторной бильярдной Эрминтруда устроила нечто вроде уголка для курения и отдыха. Оттуда, погрузившись в мягкое кресло, она и следила за игрой. Князь после каждого своего удара как бы невзначай подходил к ней и вполголоса переговаривался – обстоятельство, не ускользнувшее от бдительного Стила, взиравшего на ухищрения чужестранца с явным неодобрением.

За исключением князя и Уайта, приличных игроков в компании не нашлось. Джанет без конца спрашивала, по какому шару бить, в какую лузу целить и как держать «эту палку». Уайт в обучении дочери участия не принимал, однако, воспользовавшись тем, что князь стал показывать ей хитроумный удар, увлек Уолли в сторонку и заговорщически зашептал:

– Я, кажется, раздобыл пару классных телок! И поверь, если уж я говорю, что они классные, то это так и есть!

Уолли, в голове которого приятно шумело от трех рюмок виски, поглощенных после ужина, плаксиво поморщился:

– А как насчет денег, что ты у меня занял?

– Верну, верну, – замахал руками Уайт. – Не о чем беспокоиться.

– Тебе легко говорить, – поежился Уолли. – Даже страшно представить, что со мной будет, если Эрми узнает…

– Не узнает. Все будет в порядке, заверяю тебя.

– Если и не узнает, то только потому, что тебе придется вернуть мне деньги на следующей неделе, – с торжествующей улыбкой заявил Уолли.

Слова эти, по неосторожности произнесенные громче, чем следовало, достигли ушей Мэри. В ту же минуту Джанет промахнулась по шару и настал черед Уайта. Пока тот огибал стол, Мэри перехватила взгляд Стила и испуганно догадалась, что фермер тоже расслышал последнюю реплику Уолли. Стил тут же подтвердил ее опасения, приблизившись к ней и осведомившись, верно ли, что Уолли одолжил Уайту деньги.

– Не знаю, – сдержанно ответила Мэри.

Стил перевел взгляд на Эрминтруду и с явным неодобрением покачал головой.

– Пользуется ее добротой, сукин кот! – Однако в следующее мгновение, вспомнив, с кем говорит, он спохватился и извинился: – Простите меня!

Мэри поспешила перевести разговор на другую тему, но на душе у нее скребли кошки. Едва дождавшись ухода Уайтов, она прижала Уолли к стене и спросила напрямик, верно ли, что он одолжил Уайту деньги. В ответ на заверения Уолли, что все в порядке, Мэри решительно потребовала объяснений.

Уолли с горечью забормотал, что, должно быть, близится конец света, коль скоро собственные воспитанницы начинают за ним шпионить.

– Вы отлично знаете, дядя Уолли, что я за вами не шпионила, – вспыхнула Мэри. – Но вы говорили с мистером Уайтом так громко, что не услышал бы вас только глухой. Между прочим, Роберт Стил тоже услышал.

Это известие, похоже, слегка обеспокоило Уолли.

– Когда этот тип перестанет совать нос в мои дела? – жалобно спросил он. – По-моему, он спит и видит, чтобы я угодил под трамвай или хотя бы сквозь землю провалился!

– Ничего подобного! – отрезала Мэри.

– Да! – обиженно выкрикнул Уолли. – Любому дураку ясно, что он на Эрми глаз положил. Ему ее деньги покоя не дают!

– Как раз об этом я и хотела поговорить с вами, – сказала Мэри. – Вы не имеете права давать ее деньги в долг. Тем более – Гарольду Уайту.

Уолли ощетинился:

– Хорошеньким тоном ты разговариваешь со своим опекуном!

– Вы правы, но иного выхода у меня нет. Мне больно видеть, как тетю Эрми обманывают. Будь она скупердяйкой – иное дело, но ведь она безропотно выполняет все ваши просьбы! Правда, откровенно говоря, дядюшка, порой мне становится стыдно, когда я слышу, под каким предлогом вы просите у нее денег. Между прочим, она и сама уже кое-что поняла…

– Да, мне тоже не понравилась ее реплика за завтраком, – задумчиво произнес Уолли. – Думаешь, она имела в виду нечто конкретное?

– Не знаю. Но зарубите себе на носу: если она узнает, что вы одолжили деньги Уайту, вам несдобровать. Скандал будет страшный.

– Ладно-ладно, нечего причитать раньше времени, – раздраженно пробурчал Уолли. – Просто я малость перебрал тогда, иначе ему бы из меня и фартинга не вытянуть. Однако беспокоиться не из-за чего – Гарольд вернет долг уже на следующей неделе.

– А вдруг не вернет?

– Вернет, не бойся. У меня его расписка есть.

Мэри вздохнула.

– Вы безнадежны, дядюшка. Хотела бы я знать, как вы ему откажете, если он начнет умолять об отсрочке?

– Вот здесь ты заблуждаешься, – напыщенно изрек Уолли. – Может, кто и думает, что я такой уж тюфяк и простофиля, но настоять на своем я сумею.

– Как бы мне хотелось, чтобы этот Уайт оставил вас в покое! – воскликнула Мэри.

– Я тебя понимаю, но должен сказать, что зря ты так на него напустилась. В некоторых делах он мне очень даже помогает. В один прекрасный день, когда я проснусь богачом, ты еще ему спасибо скажешь.

– И все-таки я предпочла бы, чтобы у вас с ним не было ничего общего, – упрямо проговорила Мэри.

Глава 3

На следующее утро Эрминтруда как раз спускалась к завтраку, когда Гарольд Уайт принес ружье. Как всегда, он вошел в парадную дверь, даже не потрудившись позвонить, и жизнерадостно пожелал Эрминтруде доброго утра. Эрминтруда сказала, что, должно быть, ее дворецкий не слышал звонка, на что Уайт, не понимавший намеков, как ни в чем не бывало ответил:

– О, я не стал звонить! Я же знал, что вы не станете возражать против моего прихода. В конце концов, мы ведь почти родственники. Кстати, – он потряс потертым кожаным футляром, – я принес Уолли его ружьишко!

– Вообще-то, – с достоинством произнесла Эрминтруда, поморщившись при виде грязного футляра, – это не его ружье. Оно принадлежало моему покойному мужу.

– Понятно, старая добрая память, – сочувственно закивал Уайт. – Я, между прочим, ухаживал за ним, как за ребенком, – чистил, смазывал. Оба ствола теперь блестят как стеклышко. Уолли будет доволен.

Эрминтруда сдержанно поблагодарила его и заметила, что отдавать ружье без футляра – вполне в духе ее супруга. Правда, в ответ на замечание Уайта, что Уолли страдает рассеянностью, она тут же вспомнила о супружеской солидарности и довольно сварливо возразила, что у мужа полно более важных забот, чем забивать голову всякими пустяками. Затем Эрминтруда сообщила Уайту, что он может сам отнести ружье в оружейную комнату, и распрощалась.

– Раз уж он так свободно расхаживает по моему дому, – сказала она Мэри, – пусть сам за собой ухаживает.

В эту минуту спустился князь, и Эрминтруда поспешно осведомилась, хорошо ли он спал. Оказалось, что князь не только спал лучше, чем когда бы то ни было, но вдобавок и проснулся, разбуженный отдаленным криком петуха. Вот тогда-то он, по его словам, впервые и осознал всю прелесть жизни в английской провинции. Он лежал, с тихим восторгом прислушиваясь к петушиному кукареканью. Незабываемое впечатление!

– Очень приятно, – с сомнением произнесла Эрминтруда, опасливо осведомившись (князь тут же поспешил ее успокоить), не помешали ли петухи его ночному отдыху.

Припозднившийся к завтраку Уолли появился в столовой в сопровождении другого Князя, спаниеля, и в течение нескольких минут объяснял грузинскому князю необходимость участия собаки в их охотничьей вылазке.

– Ну разумеется! – вскричал князь.

– Очень рад, что вы это понимаете, – сказал Уолли. – Признаться, меня чертовски беспокоил этот вопрос. Неприятно, согласитесь, когда на одно и то же имя откликаются и человек и пес. Весьма щекотливая ситуация.

– Понимаю, вы опасаетесь, что, закричав: «Князь, к ноге!» – увидите, как я подползаю к вам на брюхе, прижимая уши и виляя хвостом, – заулыбался князь. – Давайте договоримся так. Если я вам понадоблюсь, то кричите: «Варасашвили!» – и дело с концом.

– Э-э… Идея, конечно, прекрасная, – кивнул Уолли, – но у меня скверная память на фамилии. У нас это семейное.

Эрминтруда, которая в течение последних нескольких минут безуспешно пыталась перехватить взгляд Уолли, воспользовалась секундным замешательством, чтобы познакомить князя с остальными охотниками. Оказалось, что компанию ему и Уолли составят Роберт Стил, Хью Диринг и доктор Честер.

– Доктор – прекрасный стрелок, – заметила Мэри, вскинув голову. – Да и Роберту Стилу охотиться не впервой. А вот Хью, по-моему, особой меткостью не отличается. Зато сами вы, я уверена, стреляете отменно!

Князь расцвел и тут же принялся, правда не слишком настойчиво, преуменьшать свои охотничьи достоинства. Закончил он тем, что пригласил Мэри поохотиться вместе с ними.

– Благодарю, князь, но я стрелять не умею.

В эту минуту в раскрытую балконную дверь шагнула с террасы Вики, которая, судя по ее словам, слышала их разговор.

– Зато я умею! – с места в карьер заявила она. – Пожалуй, я составлю вам компанию.

– О нет, прошу тебя! – воскликнула Эрминтруда. – Я с ума сойду от беспокойства.

Заметив наконец князя, вскочившего при ее появлении, Вики с тонкой улыбкой сказала:

– Доброе утро! Нет, пожалуй, вам все же придется обойтись без меня. Я забыла, что обещала Алану пойти с ним.

– Куда? – насторожилась Эрминтруда.

Вики выбрала себе персик поспелее и уселась на стул, который любезно придвинул ей князь.

– Нужно же хоть как-то скрасить человеку существование, – сказала она, смачно кусая сочный плод. – Тем более что Джанет палец о палец не ударит, чтобы ему помочь.

– На мой взгляд, Алану повезло, что он вообще сумел в наши дни устроиться хоть на какую-то работу, – заметила Эрминтруда.

– Все адвокаты – сухари и зануды, – пробормотала Вики.

– А я вот считаю, что это очень достойная и респектабельная профессия, – проронила Эрминтруда. – Послушай совета матери: скажи Алану, чтобы перестал болтать всякую ерунду, а лучше занялся бы своими прямыми обязанностями.

– Лично я не хотела бы стать адвокатом, – задумчиво произнесла Вики. – Должно быть, и не стану.

– Вы говорите о том молодом человеке, который был здесь вчера вечером? – осведомился князь. – Очень серьезный юноша. Он вам и правда нравится, Вики? На мой взгляд, он чуть скучноват.

– Что вы, он ведь стихи пишет! – заявила Вики. – Причем отнюдь не просто рифмованные вирши. Мамочка, я могу взять корзинку для пикника?

– Но, деточка, разве ты не будешь обедать с нами на природе? – озабоченно спросила Эрминтруда. – Во время охоты. Мы с Мэри тоже идем.

– О нет! – Вики замотала головой. – Сперва я ведь сама хотела пострелять, но потом передумала. К тому же я терпеть не могу пироги с дичью и мясной пудинг.

– Вики, вы так жестоки с нами! – возразил князь. – Променяли наше общество на поэта!

– Ничего, надеюсь, вы и без меня отлично проведете время, – хихикнула Вики.

Уолли с князем вышли на террасу, а Эрминтруда воспользовалась их отсутствием, чтобы напутствовать дочь. Ей и так уже казалось, что Вики уделяет Алану слишком много внимания.

– Смотри, как бы он не вбил себе в голову чего-нибудь лишнего, – сказала она. – Постарайся хотя бы не поощрять его ухаживания.

– Да, мамусик, ты права, – пропела голосом пай-девочки Вики. – Тем более что я еще не решила, держать ли будущего мужа под каблуком или быть покорной и во всем уступать.

– Вики, ты просто невозможна! – вздохнула Мэри.

Вики скорчила шаловливую рожицу, сделала реверанс и выскочила из комнаты, хохоча во все горло.

– На вашем месте, тетушка Эрми, – сказала Мэри, – я бы отпустила ее в театр. Пусть поступает как считает лучшим.

– Господи, что за ужасный вздор! – воскликнула Эрминтруда, меняясь в лице. – Ее покойный папочка перевернулся бы в могиле, услышав тебя… Его, правда, кремировали, но в противном случае он бы непременно перевернулся.

– Но с какой стати? – возмутилась Мэри. – Вы ведь и сами выступали на сцене.

– Да, милая, но Вики я на пушечный выстрел к сцене не пущу! Хотя артистические наклонности у девочки, конечно, есть, – со вздохом добавила Эрминтруда.

– Ну а насчет Алана можете не волноваться, – заверила ее Мэри. – Я убеждена, что между ними не может быть ничего серьезного.

– Надеюсь, что ты права, хотя мне все равно неспокойно. Как будто у меня и так мало забот, а тут еще и эта вот свалилась…

Впрочем, забот у Эрминтруды прибавилось буквально пару минут спустя. Заметив накануне, что на обшлаге пиджака Уолли недостает пуговицы, она разыскала утром пиджак, принесла в мастерскую и, машинально сунув руку в карман, обнаружила там конверт, адресованный Уолли и надписанный неряшливым и безграмотным почерком. И вот сейчас Эрминтруда, не видевшая ничего зазорного в том, чтобы копаться в мужниной корреспонденции, вспомнила про письмо и вынула его из конверта, заметив вскользь, что только Уолли способен оставлять личные письма в пиджаках.

Мэри невнятно поддакнула, продолжая подсчитывать недельные расходы. Ее внимание привлекло судорожное восклицание.

– Мэри! Господи Боже мой! Боже, какой кошмар! За что мне такое?!

Мэри быстро обернулась, распознав в голосе Эрминтруды трагические нотки с оттенком гнева.

– Что случилось? – испуганно спросила она.

– Вот, прочитай! – театрально произнесла Эрминтруда, величественно протягивая Мэри злополучное письмо.

Однако стоило Мэри взять его, как она спохватилась:

– О нет, что я делаю? Верни мне его, милочка! Тебе нельзя читать, ведь он как-никак твой кузен и опекун!

Мэри протянула ей письмо, но не удержалась от восклицания:

– Право, тетушка, не стоило вам его читать! Не знаю, в чем дело, но, быть может, вам лучше сделать вид, что вы ничего не знаете?

Щеки Эрминтруды залились румянцем.

– Что, притвориться? Сделать вид, что я не знаю, как мой муженек обрюхатил какую-то грязную девку? Нет, девочка моя, если ты считаешь, что я каменная, то глубоко заблуждаешься!

Мэри привыкла к сумасбродству Уолли, но слова Эрминтруды ее напугали.

– Тетушка, а вы не могли ошибиться?

– Ха! Вот, почитай сама!

– Но, тетя Эрми, ведь чужие письма читать нельзя!

– Да, можно только без конца тянуть из жены деньги, чтобы тратить их на всяких потаскух!

Вики, впорхнувшая как раз в эту минуту, с интересом спросила:

– О ком речь?

– О твоем драгоценном отчиме! – рявкнула Эрминтруда.

Глаза Вики расширились.

– Неужели? Вот молодчина! Надо же, а я-то думала, что его это больше уже не интересует!

– Вики, как ты можешь! – негодующе вскричала Мэри.

– А что тут такого? – Вики невинно захлопала пушистыми ресницами. – Мамочка, а каким образом ты его разоблачила? Теперь Уолли, должно быть, предстал перед тобой в новом свете?

Мэри решила на время позабыть о приличиях и прочитать злосчастное письмо. Подписано оно было неким Перси Бейкером, братом угодившей в беду девицы. Мэри прежде не сталкивалась с подобными посланиями, но, будучи не только образованной, но и достаточно смышленой, она сразу поняла, что речь идет о шантаже. Несмотря на неграмотность, угрозы выглядели вполне впечатляющими, а заканчивалось письмо обещанием автора нагрянуть в Пейлингс, если Уолли немедленно не ответит. Длительный опыт общения с Уолли позволил Мэри предположить, что, спрятав письмо в карман, беспечный Уолли тут же позабыл о нем. Она подняла голову.

– Письмо написано в начале недели. Сегодня суббота. Он ведь и вправду может нагрянуть.

Вики взяла у нее письмо.

– Не будь собакой на сене, Мэри, – дай и другим почитать. Ой, я никогда не встречала живую девушку по имени Глэдис!

– Это уж чересчур! – заговорила Эрминтруда, нервно теребя подол платья. – Это переходит всякие границы! Бог свидетель – я не ханжа, но когда от твоего собственного мужа косяком беременеют местные девчонки… Случись это в Лондоне, я бы и словом не обмолвилась; все мужчины – распутники, это мы и сами знаем, но там по крайней мере все было бы шито-крыто. Но здесь! Развести уйму развратных шмокодявок буквально у меня под носом… Как мне теперь людям в глаза смотреть?

– О, мамочка, ты у меня такая тонкая и современная! – вскричала Вики. – Какая-нибудь консервативная дамочка и бровью бы не повела, ведь в прежние времена у всех сквайров были десятки ублюдков.

– Не смей произносить это ужасное слово! – потребовала Эрминтруда. – Сказала бы хоть «незаконнорожденных детей»! Не говоря уж о том, что Уолли вовсе не сквайр и никогда им не был.

– Может быть, все не так страшно, – робко вставила Мэри, возвращая Эрминтруде письмо. – То есть дядюшка, конечно, знаком с этой Глэдис, но, возможно, вовсе не он… причина ее беременности. Судя по всему, девица довольно распутная. Нельзя ведь предположить, что она влюбилась в дядюшку, верно? Очевидно, просто считает его человеком состоятельным, а ее братец пытается выудить у него деньги. По-моему, тетя Эрми, вам не из-за чего так расстраиваться. От правды не убежишь, адядюшка – вы это давно знали – всегда был охоч до женских юбок.

– Да, но до такого еще никогда не доходило, – ответила Эрминтруда. – Все остальное я терпела, но с этим мириться не желаю. Неужели ты не понимаешь, как он меня оскорбил? Для других я по-прежнему молода и красива, а вот собственный супруг меня старухой делает! Ну нет, это ему даром не пройдет! Да еще и посмел связаться с какой-то дрянной девчонкой из Фриттона! В довершение неприятностей.

– Мамулечка, – увещевающе произнесла Вики, – ты такая замечательная и редкая женщина, что бедный Уолли просто сбит с толку. Не привык он к такой жизни. Вообще-то говоря, все это ужасно печально, совсем как из какого-нибудь русского романа. Я бы ничуть не удивилась, узнав, что ты тоже из той уникальной плеяды женщин, которых всю жизнь не понимали и недооценивали.

Мэри эта напыщенная речь показалась насквозь фальшивой, а вот на Эрминтруду, напротив, оказала самое благотворное действие: опозоренной неверным супругом женщине было приятно сознавать себя сродни Анне Карениной. Расчувствовавшись, она даже призналась, что и впрямь ощущает в себе необычайную глубину.

– Да, мамулик, ты совершенно права! – льстивым голосом воскликнула Вики. – В этом смысле ты напоминаешь мне загадочное горное озеро – ты такая же глубокая и непостижимая.

Сравнение с загадочным озером, похоже, польстило Эрминтруде, но вместе с тем было очевидно, что история с Уолли здорово выбила ее из колеи. На ее щеках играл неестественный румянец, а глаза лихорадочно блестели. Не ускользнула от внимания Мэри и несвойственная Эрминтруде внезапность, с которой та вдруг, оборвав разговор на предыдущую тему, заговорила о предстоящем званом ужине.

Судя по всему, Вики тоже почувствовала это. Во всяком случае, выходя вслед за Мэри из комнаты, она грустно заметила, что обстановка здорово накалилась.

– Похоже, вулкан вот-вот проснется, – сказала она. – В воздухе уже отчетливо пахнет серой.

Мэри смолчала, и Вики, не дождавшись ответа, добавила:

– Мне кажется, не стоит ей разводиться. А ты как думаешь?

– Может, здесь вообще какое-то недоразумение, – с надеждой произнесла Мэри.

– Маловероятно, – покачала головой Вики. – Бедняжка! Жаль, что она не захотела выговориться сразу. Боюсь, сейчас она пойдет плакаться в жилетку Роберту Стилу.

– Нельзя этого допустить! – быстро сказала Мэри.

– Боюсь, что уже поздно, – развела руками Вики.

Мэри отправилась на поиски Эрминтруды, полная желания возобновить беседу на прерванную тему, но Эрминтруда сухо сказала, что не хочет говорить того, о чем впоследствии может пожалеть. К удивлению Мэри, она добавила, что не отказалась от намерения присоединиться во время обеда к охотничьему отряду.

Около часа дня обе женщины погрузились в массивный автомобиль Эрминтруды и отправились в условленное место, где вскоре к ним присоединились и мужчины. Горькие мысли Эрминтруды вмиг рассеялись, когда она узнала о том, что утреннюю забаву едва не омрачил крайне досадный случай.

– Мы едва не добавили шляпу нашего любезного хозяина к вашим охотничьим трофеям, крупиночка моя, – сказал князь со смехом, плохо вязавшимся с мрачной физиономией Стила или страдальчески-кислой миной Уолли.

– Да, вам-то хорошо смеяться, – покачал головой Уолли. – Ха-ха! А вот мне, признаться, было не до смеха.

– Но что случилось? – спросила Мэри.

Хью, на которого она устремила пытливый взгляд, с улыбкой развел руками:

– Я тут ни при чем!

– Не паясничай! – строго сказала Мэри. – Что у вас стряслось? Несчастный случай?

– Да ничего страшного! – отмахнулся Стил.

– Да, ровным счетом ничего! – обиженно возопил Уолли. – Если не считать того, что в меня разрядили двустволку и едва не превратили в решето!

– Когда охотник без спроса покидает свой номер, он сам напрашивается, чтобы его продырявили! – произнес Стил.

– Ну сколько можно повторять одно и то же? – возмутился Уолли. – Говорю вам – никуда я не отлучался!

Доктор Честер, флегматичный мужчина лет сорока, вставил:

– Картер, дорогой мой, вы же точно переместились. Чего тут спорить? По счастью, все обошлось – это самое главное.

Уолли вконец вышел из себя и потребовал, чтобы ему объяснили, каким образом он мог переместиться без собственного ведома.

– Очень просто, – спокойно пояснил доктор. – Достаточно просто этого не заметить. О, здравствуйте, Мэри. А где наша юная озорница Вики? Вы ее не прихватили с собой?

– Нет, она отправилась на пикник с Аланом Уайтом. – Мэри взяла доктора под локоть и увлекла чуть в сторону от остальных. – Морис, расскажите мне, что случилось на самом деле.

– Да ничего особенного. Не обижайтесь, но ваш кузен – один из самых опасных партнеров по охоте, какие мне только попадались. Вместо того чтобы стоять на своем номере, как положено, он бродил по кустарнику, и его едва не подстрелили.

– Кто? – подгоняемая безотчетным страхом, выпалила Мэри.

Внимательные серые глаза доктора пристально уставились на нее.

– Стил, должно быть. Или Варасашвили. А что?

– О, да я просто так! – сказала Мэри. – Так похоже на Уолли – бесцельно слоняться туда-сюда. Должно быть, он даже сам этого не заметил. А князь хорошо стреляет?

– Да. Очень даже.

Доктор показался Мэри более неразговорчивым, чем обычно. Оставив его, она подошла к остальным охотникам и очутилась в самом центре жаркого спора – Уолли так и сыпал намеками, смысл которых сводился к тому, что на его жизнь кто-то покушался. Улыбка князя уже выглядела натянутой, а Стил, махнув рукой, покинул споривших и заговорил с Эрминтрудой.

– Господи, какая нелепость! – всплеснул руками князь. – Ну кто, дорогой мой Картер, может желать вашей смерти?

– Вот в том-то и закавыка! – загадочно произнес Уолли. – Этого я не знаю. Пока.

Хью, взиравший на них с видимым любопытством, вынул изо рта трубку и сказал Мэри:

– Ну дает Уолли! Что-то твой родственничек сегодня чересчур разошелся. Какая муха его укусила?

– Сама не понимаю, – пожала плечами Мэри. – Но он и в самом деле оставил свое место?

– Не знаю – я был довольно далеко. Стил и этот расфуфыренный князь уверяют, будто бы он ушел, а им виднее. А куда делась Вики?

– Отправилась на пикник с Аланом Уайтом. Вечером увидитесь.

– Ты чем-то встревожена? – спросил Хью. – Что-нибудь случилось?

– Нет, ничего. Может, чуть понервничала только. Вики нас завела своими дурацкими разговорами о всяких страстях-мордастях, а я приняла их слишком близко к сердцу.

– О Господи! Вот несносная девчонка!

Тем временем Эрминтруда учинила охотникам настоящий допрос. Едва не постигшее Уолли несчастье мигом заставило ее позабыть все прегрешения шкодливого супруга. Она долго ахала и охала, но закончила тем, что обвинила уже готового лезть на стенку Уолли, что он сам виноват. Нечего, дескать, было шастать где не надо. Изобиженный Уолли в ответ принялся язвить, а Эрминтруда, которая, как и многие другие не слишком образованные люди, не выносила сарказма по своему адресу, тут же намекнула, что знает о письме Перси Бейкера. Уолли встревожился и заметно увял, да и остальным стало явно не по себе. Даже Хью, не слишком замечавшему, что творится вокруг, казалось, что он сидит на краю огнедышащего вулкана.

Обед проходил в натянутой обстановке. Уолли больше молчал, Стил почти беспрерывно беседовал с Эрминтрудой, а князь расточал свое обаяние налево и направо – то ли чтобы вывести из себя соперника, то ли желая обратить на себя внимание Эрминтруды.

Внезапно Хью осознал – ни один из них не замечает, что кузен Мэри отодвинут на второй план. Ни Стил, ни князь не обращали на него ни малейшего внимания – возможно, считали это ниже своего достоинства, а возможно, Уолли для них вовсе не существовал. Хью славился своим чувством юмора, однако ситуация, несмотря на очевидные признаки фарса, его отнюдь не смешила. Он сразу ощутил себя не в своей тарелке. Когда обед подошел к концу, Мэри почувствовала невольное облегчение. Ведь ее происходящее волновало куда больше, чем Хью. Она поговорила с Уолли, который жался к ней, как нашкодивший щенок, – полная противоположность напористому и развязному Стилу или обольстительному князю. Эрминтруда, этакая мурлыкающая киска, уже в открытую совершенно напропалую кокетничала с обоими ухажерами. Мэри вдруг показалось, что сама она видит их насквозь – животную похотливость Стила и холодную расчетливость князя. «Неужели у Эрминтруды на глазах шоры?» – подумала она. Со вздохом отведя глаза в сторону, девушка встретила понимающий взгляд доктора. В ту минуту он промолчал, но позже, когда обед закончился, предложил Мэри пройтись до машины, а по пути посоветовал:

– Не переживайте из-за такой ерунды, Мэри.

Мэри испуганно вздрогнула и не нашла ничего лучшего чем ответить:

– Я не понимаю, о чем вы говорите!

– Уверен, что понимаете. Не стоит презирать Эрминтруду. Умные люди – а вы, моя милая, безусловно, из их числа – должны относиться к таким женщинам снисходительно.

Мэри сдержанно рассмеялась:

– Я не думала, что по моему лицу так легко догадаться о моих мыслях.

Доктор улыбнулся, но ничего не сказал. Мэри поспешно добавила:

– Вообще-то я вовсе не осуждаю тетю Эрми – я ведь очень к ней привязана. Как и вы, наверное.

Доктор, казалось, изумился, но ответил сразу:

– Да, я и впрямь питаю к ней самые теплые чувства. В свое время она меня здорово выручила.

– Вот как? Я и не знала, – проговорила Мэри, осознав, что ступает по тонкому льду.

Они уже подошли к машине. Мэри вновь уселась рядом с Эрминтрудой, и они медленно покатили в Пейлингс. Эрминтруда принялась на все лады честить погоду и уже больше не напоминала мурлыкающую кошечку.

При виде Вики, безмятежно раскачивавшейся в гамаке в тени огромного вяза на южной лужайке, Мэри удивилась: она не ожидала, что девочка вернется до их приезда. Эрминтруда решила передохнуть перед чаем и отправилась к себе в спальню – поэтому с дочерью разминулась, – а Мэри заметила Вики из окна гостиной и решила узнать, почему пикник завершился так скоро.

Вики, должно быть, решившая, что на улице жара, на сей раз предпочла прочей одежде купальник. Заметив Мэри, она скрестила на груди руки и заговорила измученным голосом:

– Представляешь, он, оказывается, собрался почитать мне свои стихи. А там ведь наверняка муравьи кишмя кишат или, может, чертополохом все заросло – так по крайней мере всегда случается, когда я собираюсь поваляться на травке. Да и вообще меня уже мутит от всех россказней про целительную силу земли-матушки. Да и настроение у меня было не первобытное… Словом, я сказала, что хочу вернуться домой.

Мэри покачала головой:

– Надо же. Бедный Алан! Он обиделся?

– Конечно, но это ему пойдет только на пользу, – с серьезным видом заявила Вики. – Ведь все великие поэты очень страдали из-за несчастной любви, верно? А вообще оказалось, что я поступила очень правильно, потому что ты угадала насчет этого типа.

– Какого типа?

– Ну Перси! Который написал Уолли это дурацкое письмо.

– Лично я ничего дурацкого в нем не нахожу. Лучше объясни, что ты имеешь в виду? Что именно я угадала?

– Насчет того, что он к нам нагрянет. Он и впрямь сюда приходил.

– Вики! Когда?

– Да часа полтора назад! Оказывается, живет он вовсе не во Фриттоне, а в Бернстайде, так что весть о существовании бедняжки Эрминтруды явилась для него тяжким ударом.

– Ты хочешь сказать – он не знал о том, что дядюшка Уолли женат?

– Угу, ведь Глэдис ему этого не сказала. Когда он мне в этом признался, я ему так посочувствовала, аж пожалела, что нарядилась купальщицей, а не викторианской дамой. Впрочем, возможно, это и не оказало бы на него влияния, потому что бедняга уже успел к тому времени проникнуться окружающей роскошью и начал сыпать проклятиями по поводу ненавистных плутократов и нести всякий вздор про коммунистов и красные флаги. Мне стало скучно, потому что в свое время Алан мне все уши прожужжал про прелести коммунизма, когда можно будет ничего не делать и грести денежки лопатой.

– Послушай, Вики, неужели ты и впрямь взяла на себя такую ответственность и поговорила с этим молодым человеком?

– Разумеется, и, по-моему, вышло довольно удачно. Я ведь рассказала ему, что Уолли беден как церковная крыса. В ответ Бейкер принялся распинаться об обманщиках, которые соблазняют невинных девушек. На мой взгляд, это полная ерунда – не все ли равно, богатый или бедный соблазняет невинных девушек? Перси тогда снова заговорил, как Алан, и мне все это надоело. Я сказала, чтобы он убирался.

– Вики, прошу тебя, давай поговорим серьезно! Я, конечно, рада, что у тебя хватило здравого смысла не обсуждать с ним подробности этого грязного дела, но скажи мне одно: что он собирается предпринять дальше?

– Не знаю, – ответила Вики, состроив серьезную мордашку. – Он сказал, что на месте Уолли прятаться бы от него не стал, потому что он все равно его из-под земли выкопает, но мне показалось, что он малость поостыл. Ведь он не знал, что Уолли женат, а его сестра, которая продает входные билеты в кинотеатре «Ригал», видела Эрминтруду с Уолли сотни раз…

– Так она билетерша в «Ригале»! – воскликнула Мэри. – Эта веснушчатая пигалица! Боже мой, просто не могу поверить!

– Мэри, ты говоришь о девчонке из «Одеона». Глэдис – тощая образина в атласном платье, непристойно обтягивающем ее торчащие ребра.

– О Господи! – простонала Мэри, хватаясь за голову. – И что, он вернется?

– Наверное. Пообещал, во всяком случае. Придется Эрминтруде от него откупиться, хотя это и довольно противно. Перси-то хоть парень ничего, а вот такой мымры, как его Глэдис, свет божий еще не видывал.

– Она не станет платить, – глухо произнесла Мэри. – Я уверена, что не станет. О Боже, ну и уик-энд выдался!

Глава 4

Когда Эрминтруда спустилась к чаю, ни Вики, ни Мэри и словом не обмолвились про визит мистера Бейкера; Вики, правда, так и подмывало порадовать свежей новостью отчима, но охотничий отряд вернулся в Пейлингс так поздно, что возможности побеседовать с Уолли с глазу на глаз ей не представилось.

Званые гости стали собираться без четверти восемь – первыми прибыла чета Боутри, а через несколько минут в гостиную спустился князь.

Эрминтруда, которую Мэри исхитрилась-таки уговорить одеться в черное, выглядела менее ошеломляюще, чем обычно, хотя и разукрасилась, как рождественская елка. Она нередко слышала, что носить кольца на указательном и среднем пальцах считается дурным тоном, однако всякий раз, открывая шкатулку с драгоценностями и видя многообразие сверкающих камней, терялась, не зная, что выбрать, и в результате не могла устоять перед искушением нацепить на свои пухлые пальцы все, что только можно. «В конце концов, – рассудительно объясняла она, – если я не стану их носить, кто узнает, что они у меня есть?»

В этот вечер на всех ее пальцах тесно лепились бриллианты, изумруды и рубины, на запястьях воинственно позвякивали чудовищно дорогие браслеты, причем сразу по нескольку, двойное жемчужное ожерелье клацало по бриллиантовым подвескам, а чуть ниже красовался нагрудник – огромная золотая брошь. Крепкий аромат духов сопровождал ее, как шлейф из амброзии. Однако и вульгарность и экстравагантность Эрминтруды отступали на второй план перед ее искренней улыбкой и добрым взглядом.

Она стояла в благоговейном трепете перед миссис Боутри, готовая уступить Мэри право развлекать разговором эту живую, небольшого роста женщину с умными глазами, перед которой немного тушевалась. Напротив, Том Боутри, крупный, немного неотесанный, не отличающийся особым умом, но необыкновенно радушный и общительный мужчина, был ей куда больше по душе. Он охотно и часто смеялся, досаждая жене тем, как расхваливал внешность и фигуру Эрминтруды. Заядлый охотник, он не простил бы ей и малейшего прегрешения в охотничьей экипировке и, напротив, не замечал ничего особенного в ее вычурном одеянии и обременительных украшениях. Льстил Тому и неподдельный восторг, с которым Эрминтруда воспринимала каждое его слово.

– Дорогая моя, Англии в наше время недостает только одного – преображенных, истинно набожных людей, – говорила Конни Боутри Мэри в тот самый миг, когда в гостиную входил князь Варасашвили. – Ты даже не представляешь, как меняется вся твоя жизнь, когда на тебя нисходит благость Господня.

По счастью, Эрминтруда спасла Мэри от необходимости отвечать, представив вошедшего князя. Ни князья, ни иностранцы Конни нисколько не интересовали, однако в каждом незнакомце она видела душу, которую можно преобразить, поэтому и накинулась на новую жертву, оставив Мэри.

Она как раз объясняла князю, внимавшему ей с напускным интересом, как спасти Европу, когда дворецкий возвестил о прибытии Дирингов.

Леди Диринг дружелюбно и радушно поздоровалась с хозяйкой за руку, мигом рассеяв все страхи Эрминтруды относительно собственной неполноценности, после чего подошла к Уолли, по-прежнему погруженному в себя после происшествия на охоте. Уже зная о случившемся от Хью, леди Диринг тут же поздравила мрачного как туча Уолли со счастливым избавлением и с видимым сочувствием выслушала его сбивчивый рассказ о том, как все обстояло на самом деле.

Сэр Уильям, всем своим видом демонстрировавший, что его выволокли на этот ужин вопреки собственной воле, сразу напугал Эрминтруду необычайной изысканностью манер; Хью же продефилировал к Мэри и с места в карьер осведомился, куда запропастилась мисс Фэншоу.

– Она готовит выход, – с грустным вздохом ответила Мэри. – Мне пришлось кое о чем похлопотать, и я не успела узнать, что за роль она уготовила себе на сегодняшний вечер. Вчера была роковой женщиной, но повторяться скорее всего не собирается.

Мэри угадала. Вики, впорхнувшая в гостиную пять минут спустя, была облачена в воздушное платье невероятного фасона с совершенно невообразимыми вырезами. Спина была открыта полностью, а держалось платье на тонюсенькой ленточке из того же воздушного материала, завязанной бантиком на шее. Волосы, гладко зачесанные назад, были туго перехвачены на затылке, образуя над плечами горделивый плюмаж. Одну из лодыжек в прозрачном чулке украшал выпрошенный у Эрминтруды бриллиантовый браслет, а длинные ресницы были безжалостно выкрашены в ярко-синий цвет.

– Современная одалиска, – вслух предположила Мэри. – Или принцесса эльфов.

Хью глухо застонал.

– Извините за опоздание! – звонко пропела Вики. – Как поживаете, леди Диринг? Всем – здравствуйте! Это что у вас, шерри? Фи, какая гадость! Мне шампанского, пожалуйста!

– О Господи! – закатил глаза Хью.

Сэр Уильям поначалу выглядел ошарашенным, но потом, когда Вики, лукаво улыбнувшись, озорно подмигнула, слегка пришел в себя и даже спросил, чем занимается Вики теперь, по приезде домой.

– Это зависит от обстоятельств, – серьезно ответила девочка.

Дочерей у сэра Уильяма не было, и он, памятуя только о детских годах своих сестер, предположил, что Вики, без сомнения, во всем помогает матери, ухаживает за цветами, штопает носки и так далее.

– Только в соответствующий день, – заявила Вики.

Сэр Уильям все еще обдумывал эти ее загадочные слова, когда вошедший дворецкий возвестил о том, что ужинать подано. Тайный смысл сказанного Вики настолько потряс сэра Уильяма, что, усевшись за стол и обнаружив Эрминтруду по левую руку от себя, а ее дочь – по правую, он не удержался и спросил девочку, что она имела в виду.

– Дело в том, – самодовольно заявила юная особа, – что я редко ощущаю эдуардианские склонности. Честно говоря – вообще никогда.

– Вот как! Неужели девочки помогали матерям только в эпоху короля Эдуарда?

– Ну разумеется! – с изумленным видом ответила Вики.

– Боюсь, что я безнадежно отстал от жизни, – вздохнул сэр Уильям. – А вы, по-моему, относитесь к тем девушкам, которые с ранних пор знают, чего хотят. Верно?

– Трудно сказать, – многозначительно произнесла Вики, посыпая дыню сахарным песком. – Порой мне кажется, что я создана для театра, но потом мысли о гастролях и особенно бесконечных ночных переездах приводят меня в ужас.

– Искусство, театр – все это ерунда! – авторитетно заявила миссис Боутри, прислушивавшаяся к их беседе. – В мире есть только одно – абсолютная истина, или абсолютная любовь!

– Как, Конни, разве абсолютная истина существует? – не удержалась леди Диринг. – Мне почему-то кажется, что это страшно неудобно.

– А вот преображенным людям ничего подобного не кажется! – горделиво отрезала миссис Боутри.

– Я видел как-то пьесу, в которой все друг перед дружкой выкобенивались, кто говорит более чистую правду, – вставил вдруг Уолли. – Вот умора-то! Все животики надорвали со смеху.

– Многие люди, – изрекла миссис Боутри, у которой имелся свой способ возвращать беседу в требуемое ей русло, – считают, что, попав в число избранных, нужно непременно становиться крайне серьезными. Это полная чепуха! Приходите на наши вечера и сами увидите, сколько потехи таит в себе подлинная религия.

У потрясенного Уолли слегка отвисла челюсть. Он судорожно сглотнул и с сомнением покачал головой:

– Вам, конечно, виднее, Конни, но я почему-то ничего смешного в религии не находил.

– Это только потому, что вы не преобразились, – торжествующе заявила миссис Боутри. – Почему бы вам не избавиться от оков условностей и не присоединиться к победному маршу христианской революции?

Сэр Уильям тщетно пытался хоть как-то заглушить звуки этой ужасной беседы, громко обращаясь к Эрминтруде, но последние слова заставили его вздрогнуть.

– Что вы сказали? – переспросил он, выкатив глаза. – Христианской – чего?

– Революции, – не моргнув и глазом ответила миссис Боутри. – Наши преображенные воины скоро промаршируют по ошметкам хаоса и морального отребья.

– Полегче, Конни! – осадил ее супруг, явно испытывавший неловкость.

А вот Хью, сидевший между Конни Боутри и Вики, неосторожно подлил масла в огонь.

– А я разок присутствовал на одной из ваших встреч, – сказал он.

– Вот как? Это замечательно! – восхитилась Конни. – Ну как, вам понравилось?

– Откровенно говоря, – признался Хью, – я был разочарован.

Лицо миссис Боутри вытянулось.

– Быть не может!

– Увы, – кивнул юный Диринг, накладывая на тарелку из предложенного ему блюда. – Все происходило на удивление серо и буднично. Присутствующим явно не хватало вдохновения. Один за другим люди вставали и обращались к собратьям, но – вы только не обижайтесь, Конни – мне показалось, что сказать-то другим им и нечего. Более того, некоторые из них, на мой взгляд, сами нуждаются в помощи.

Конни закипала на глазах. Когда Хью замолчал, она неимоверным усилием воли заставила себя улыбнуться. Получилось неважно.

– Вы заблуждаетесь! – Ее голос дрожал от праведного гнева.

– Более того, – как ни в чем не бывало продолжил Хью, – я до сих пор не возьму в толк, почему они украсили трибуну британским флагом?

– Он символизирует возрождение империи!

– Но, дорогая Конни, какое отношение имеет возрожденная империя к торжественному маршу обновленной религии?

– Чушь и сумасбродство! – поморщился сэр Уильям.

– Мне они показались вполне безобидными, сэр, – заметил Хью. – Как малые дети.

– Если вы пытаетесь мне досадить, то ничего у вас не выйдет, – сказала Конни. – Потрудись вы выучить хотя бы азы уроков абсолютной истины, абсолютной честности и абсолютной любви, вы бы знали, что никакие мелкие подковырки и дурацкие замечания не выведут меня из себя.

– Это, должно быть, ко мне относится, – ухмыльнулся Хью.

Князь, решивший, что Конни Боутри уже достаточно поразвлекала присутствующих, громко заявил, что лично его куда больше занимают вопросы этики, нежели религии, и добавил, что именно терпимость христианства позволила большевикам захватить власть. Желающих оспорить его утверждение не нашлось, и Том Боутри, воспользовавшись удобным случаем, склонился к Мэри и шепнул, чтобы она спросила у князя, не участвовал ли он сам в революции. На что князь, загадочно улыбнувшись, ответил:

– Она отняла у меня все!

Миссис Боутри подавила на корню все сочувственные возгласы, готовые уже сорваться с губ, заявив, что любые мирские пожитки – это просто мусор, тогда как сама она может привести множество примеров, как люди добровольно расставались со всем имуществом и богатством, жертвуя их Святой церкви.

Разумеется, князю такие слова пришлись не по вкусу, и он, нежно, но достаточно жестко улыбаясь, пояснил, что жертвовать добровольно и отдавать под дулом пистолета и угрозой неминуемого расстрела – не совсем одно и то же.

Крыть тут Конни было нечем, а князь на время сделался центром всеобщего внимания. Эрминтруда покровительственным тоном попросила его рассказать о своих злоключениях, и князь, которого долго упрашивать не пришлось, тут же этим воспользовался. Поскольку таланта рассказчика ему было не занимать, вскоре все женщины, включая Конни, прониклись к страдальцу сочувствием и даже мужчинам стало не по себе.

Хью, который в отличие от большинства присутствующих был знаком с некоторыми настоящими русскими аристократами, сразу решил, что князь перед ним фальшивый. Не удержавшись от искушения, он задал ему несколько коварных вопросов, отвечая на которые князю пришлось выворачиваться ужом, не теряя при этом интереса со стороны женской половины аудитории. Даже простодушный Том Боутри, относившийся ко всем иностранцам как к досадному недоразумению, настолько проникся его трагическим рассказом, что несколько раз вскрикивал: «Чтоб меня разорвало!» и «Что за звери эти большевики!»

От одной мысли о неисчислимых потерях князя на глаза Эрминтруды наворачивались крупные слезы. А вот сочувствие Конни Боутри нашло более практическое отражение. При первом же удобном случае она ловко ввернула, что стоит только князю вступить в лоно их братства и преобразитьcя, как все его проблемы тут же решатся сами собой. В доказательство своих слов она рассказала о некоем бизнесмене, который (по словам Конни) потерял почти все средства к существованию, после чего преобразился.

– И вот теперь, – добавила она, – дела его резко пошли в гору, а сам он процветает.

Из всех слушателей эти слова нашли отклик лишь у двоих. Первым высказался Хью:

– Конни, я вас обожаю, вы мне как тетя родная… Но, милая, порой вы порете совершенно откровенную чушь!

– Не знаю, не знаю, – с сомнением протянул Уолли. – А мне вот ее сказки нравятся. Может, попробуете, князь?

– А мне кажется, что это настоящее чудо! – умильно произнесла Эрминтруда.

На мгновение Хью перехватил взгляд Мэри, но тут же его внимание привлек требовательный возглас Вики:

– Пожалуйста, расколите мне орехи.

Хью молча взял у нее пригоршню грецких орехов и щипцы.

– Вы что, не верите в чудо? – грозным голосом спросила Вики.

– Не в такое чудо. А ты веришь?

– По-моему, это совершенно потрясно.

Расщепив орех, Хью очистил его от скорлупы и протянул девушке. Последняя ее реплика показалась ему настолько глупой и вздорной, что отвечать он не стал.

Вики облокотилась на стол и принялась грызть орех.

– Адвокаты вообще ни во что не верят. Вы ведь адвокат, да?

– Барристер.

– Один черт. Все вы – прожженные бестии. И плуты отъявленные.

Хью дернулся словно ужаленный.

– Благодарю покорно! Кто обучил тебя таким прелестным манерам?

Вики сдавленно хихикнула:

– Это абсолютная истина!

Хью улыбнулся и тихонько произнес:

– Полегче на поворотах. Итак, почему ты считаешь, что барристеры – прожженные бестии?

– Но ведь так и есть!

– Ну разумеется, ты столько их повидала на своем веку!

Вики гордо повела обнаженным плечиком, отчего платье чуть не соскользнуло. У сэра Уильяма отвалилась челюсть. Он перехватил неодобрительный взгляд жены и поспешно закашлялся.

– Не говори ерунду, Вики! – сказал Хью. – Не забывай, что я помню тебя сопливой девчонкой с металлической скобой на зубах.

– Какой прелестной я, должно быть, вам уже тогда казалась! – мечтательно проговорила Вики.

– Ничуть. Ты была тощая, взбалмошная, разбалованная и ужасно вредная. Типичный сорванец!

– Одно то, что вы это помните, доказывает, что вы во мне души не чаяли, – жеманно прошептала Вики, кокетливо щурясь. – Тогда как вы казались мне безнадежно взрослым и сверх всякой меры скучным. Я даже вспомнить вас не могла, пока не увидела сегодня вечером. Вы нисколько не изменились.

– Господи, у тебя не язык, а помело! – восхитился Хью. – Извини, но не могу ответить тебе таким же комплиментом.

– За что тут извиняться-то? – с деланным испугом спросила Вики, возводя на него размалеванные глаза. – Разве вам не кажется, что я превратилась в настоящую красавицу? Все считают, что это так.

– Возможно, без всей этой штукатурки на мордочке ты и впрямь была бы недурна, – холодно ответствовал Хью.

– Ну конечно! – мигом подхватила она. – Вы же из тех мужчин, которые восторгаются скромными фиалками на берегу ручья! Что ж, как-нибудь и такую сыграю!

Хью окинул ее вопросительным взглядом.

– Неужто вся твоя жизнь – это сплошное чередование ролей? – полюбопытствовал он.

– Да. А что, разве вы этого не знали?

– Поверить не мог. Неужели тебе и вправду нравится вечно кривляться и ломаться?

– Что за глупости! Нет, конечно! – презрительно фыркнула Вики. – Просто когда всегда играешь одну и ту же роль, то жизнь становится невыносимо скучной. А вот постоянные перевоплощения наскучить не могут.

– Понятно. Забавляешься, значит?

Эрминтруда встала из-за стола. Вики последовала ее примеру, обронив уже более дружелюбно:

– Я по-прежнему считаю, что вы бестия, но, пожалуй, не такая отъявленная.

В гостиной миссис Боутри насела на Мэри, пытаясь растолковать ей принципы своего движения. Леди Диринг воспользовалась удобным случаем и, усевшись рядом с хозяйкой, заговорила с ней о строительстве новой больницы. Вики куда-то упорхнула, но вскоре вернулась с напудренным носиком и густо накрашенным ртом, делавшим ее похожей на молоденького вампира.

Два ломберных столика были уже готовы, а Эрминтруда еще днем достаточно поломала голову, мысленно распределяя гостей на четверки для игры в бридж. Поскольку однажды, на каком-то из благотворительных вечеров, ей довелось играть на пару с Конни Боутри, которая препиралась и скандалила по каждому пустяку, садиться с ней за один столик Эрминтруде больше не улыбалось. Не хотелось ей играть и с сэром Уильямом, внушавшим бедняжке трепетный страх. При этом миссис Картер даже не помышляла, что может оказаться не за одним столом с князем. Нельзя было и разделять супружеские пары.

Однако стоило мужчинам пройти в гостиную, как стало ясно, что все ее с таким трудом выношенные планы рухнули – Хью твердо заявил, что играть не хочет, а Вики, в которой проснулся бес противоречия, тут же подпела ему, сказав, что терпеть не может карты, а бридж – в особенности. Эрминтруде пришлось скрепя сердце пригласить Мэри – безразличного игрока – и Уолли, имевшего обыкновение сыпать во время сдачи дурацкими прибаутками. Однако рассадить игроков Эрминтруда не успела – вошедший в гостиную дворецкий хмуро обратился к Уолли.

Эрминтруда разнервничалась и спросила Пики, что ему нужно. Дворецкий, относившийся к своим господам свысока, ответил с плохо скрытым злорадством:

– Некий Бейкер хочет поговорить с мистером Картером, мадам. Уверяет, что дело не терпит отлагательства.

Эрминтруда побелела, потом пошла красными пятнами. На глазах съежившийся Уолли неуверенно пробормотал, что все это ерунда, и направился к дверям. Эрминтруда так растерялась, что напрочь позабыла о своих планах, и в итоге Диринги уселись играть вместе с Боутри, уговорившись пустить Эрминтруду и князя на замену.

Замешательство, возникшее после прихода дворецкого, было очевидным для всех, а вот быстрый взгляд, которым обменялись Мэри и Вики, заметил только Хью. Однако когда Вики, соскользнув с подлокотника софы, на котором сидела, как на насесте, зашагала к двери, Мэри довольно резко окликнула:

– Ты куда, Вики? Я думала, мы с тобой в бильярд сыграем.

– Хорошо, – кивнула Вики. – Я скоро вернусь.

Она покинула гостиную, а Мэри, не слишком полагаясь на благоразумие девочки, поспешно сказала Хью:

– Отправляйся в бильярдную, я сейчас тоже туда приду. Только догоню Вики и скажу ей пару слов.

Хью, донельзя заинтригованный, послушно удалился в бильярдную и принялся гонять шары по зеленому сукну. Когда вошли Мэри и Вики, он выпрямился и, разглядев их встревоженные лица, спросил:

– Что-нибудь случилось? Я могу как-то помочь или должен прикинуться бессловесным болваном?

– О, сущие пустяки, – неуверенно пробормотала Мэри. – Ничего особенного.

– А вот я считаю, что нельзя допустить, чтобы Эрминтруде испортили праздник! – решительно заявила Вики, затягиваясь сигаретой. – Пусть тебе он и кажется препаршивым, как, откровенно говоря, и мне, но мамочка не потерпит, если какая-то скотина омрачит веселье.

– Вики, замолчи, умоляю тебя! – попыталась утихомирить ее Мэри.

– Слушайте, не делайте из меня идиота! – попросил Хью. – Я ведь вам не совсем посторонний. Какую скотину вы имеете в виду? Этого Бейкера, что ли?

– Вполне возможно, – пропела Вики. – Чего еще можно ожидать от этих пакостных коммунистов? – добавила она, меряя Хью взглядом. Вдруг ее мордашка прояснилась. – А что, вам когда-нибудь приходилось выдворять дебоширов?

Хью кашлянул.

– Вообще-то я не пытался, – сконфуженно ответил он. – А что, нужно его выдворить?

– Возможно, – загадочно сказала Вики. – Только осторожно. Не привлекая лишнего внимания. Хотя, кто знает, может, Уолли и сам сумеет от него избавиться. – Она повернулась к Мэри: – Как считаешь, он может нам помочь? Барристер как-никак.

– Разумеется, нет, – твердо возразила Мэри. – И вообще, хватит об этом!

– Но, дорогая, теперь ведь об этой истории наверняка уже говорит весь Фриттон!

– Вовсе не обязательно! – промолвила Мэри, покраснев до корней волос.

– Из ваших слов с очевидностью вытекает, что ваш родственник навлек на себя неприятности, – заключил Хью, обращаясь к Мэри. – Может, я все-таки сумел бы помочь вам?

– Нет-нет, спасибо, – поспешно замотала головой Мэри. – Это чисто женские дела.

– Ой, а я думала, что ты не хотела ему говорить! – с притворным простодушием воскликнула Вики.

Хью быстро взглянул на негодующее лицо Мэри и спросил:

– Господи, неужели мы имеем в виду одно и то же? Может ли такое случиться? Просто не верится.

– Да, поначалу мы тоже не верили, – кивнула Вики. – Но сегодня днем, после длительного разговора с Перси, я поверила. Мерзкая история!

– Перси и есть Бейкер? – осведомился Хью. – Что это за птица?

– В гараже работает. Брат Глэдис, – пояснила Вики.

– А Глэдис – это пострадавшая особа?

– Ну разумеется. Кассирша в «Ригале». Держу пари, что вы ее помните.

– О Господи! Ну а вы-то здесь при чем? Кто вас впутал в эту историю?

– Никто нас не впутывал, – раздраженно ответила Мэри. – Если бы Вики не взяла на себя смелость разговаривать с этим типом.

Хью взглянул на девочку с недоумением.

– На твоем месте, деточка, я бы держался от таких людей подальше.

– Возможно, но я так не считаю, – вызывающе парировала Вики. – Сегодня я чувствую себя как никогда современной и взрослой, поэтому наверняка оказала всем большую услугу, поставив на место этого Перси.

– Медвежью услугу, – вздохнул Хью. – Нет уж, пусть твой отчим выпутывается сам. Возможно, без твоей помощи у него это получится лучше.

– Господи, ну нельзя же быть таким занудным! – воскликнула Вики. – Что вы, сговорились лекции мне читать? Вы ведь ни черта в этом не смыслите! Уолли любой трехлетний ребенок обведет вокруг пальца! Нет, чем больше я об этом думаю, тем больше против того, чтобы Эрминтруда раскошеливалась.

– Не вмешивайся, прошу тебя, – увещевающим тоном произнес Хью. – Ты только помешаешь.

Глаза Вики сверкнули.

– Заблуждаетесь! – запальчиво выкрикнула она. – Порой меня посещают гениальные идеи. Я придумаю, как выпутаться из этой дребедени, вот увидите! Я не позволю, чтобы Эрминтруде отравили жизнь!

С этими словами она швырнула окурок сигареты в камин и покинула бильярдную. Хью посмотрел на Мэри.

– Невозможная девица! – сказал он, вскинув брови. – Ураган в юбке. Торнадо.

– Я тебя предупреждала, – сухо сказала Мэри. – Мое мнение она и в грош не ставит. Просто не представляю, как быть, ведь она на все способна.

– Малолетняя бесовка! – покачал головой Хью. – Только метлы не хватает. А ты как считаешь, Мэри, этот Бейкер способен учинить скандал?

– Не знаю, но если верить Вики, то это вполне вероятно. Господи, ну и семейка у нас подобралась!

– Бедная Мэри! Как ты, должно быть, страдаешь!

– Мне больше всего тетушку Эрми жаль. Я не хотела тебе говорить, но их отношения с Уолли в последние дни здорово натянулись. Это стало бросаться в глаза сразу после приезда этого гадкого князя. Меня не оставляет предчувствие грядущего несчастья.

– Ты хочешь сказать, что он как-то причастен к супружескому конфликту?

– Не совсем. Давай оставим эту тему! Надеюсь, у Вики хватит ума не встревать в разговор дяди Уолли с Бейкером. В противном случае последствия непредсказуемы.

– Мне кажется, самой Вики хотелось бы замять эту историю по-тихому, – сказал Хью.

– Допустим. Но что нам делать, если Бейкер все-таки затеет скандал?

– Пока не знаю, – сокрушенно признался Хью. – Да, дельце довольно щекотливое.

По счастью, из библиотеки, где уединились Уолли с Бейкером, ни крика, ни шума драки пока не доносилось и покой игроков в бридж ничем не нарушался. Вскоре в гостиную вернулся и сам Уолли. Глядя на его безмятежную физиономию, можно было подумать, что он общался с закадычным дружком, а не с разгневанным пролетарием, пришедшим вступиться за поруганную честь сестры. Не став ломаться, Уолли тут же включился в игру. Он как раз уверял Конни Боутри, свою партнершу, что торгуется по самым что ни на есть каноническим правилам, когда вновь нарисовавшийся на пороге гостиной дворецкий возвестил, что мистер Уайт желает переговорить с ним по телефону.

Этого уже Эрминтруда не стерпела. Прежде чем Уолли успел открыть рот, она сухо велела Пики передать мистеру Уайту, что мистер Картер занят и подойти не сможет.

Партия завершилась к одиннадцати, еще полчаса ушло на подсчет очков и разбор ошибок. Автомобиль Дирингов уже двадцать минут ожидал у парадного входа.

Проводив гостей, Эрминтруда, вконец расстроенная приходом Бейкера и дурацким звонком Уайта, была уже не в силах требовать – как диктовалось обстоятельствами – объяснений от незадачливого супруга и, пожелав князю спокойной ночи, поднялась к себе спать.

Князь тоже не стал долго задерживаться. Он лишь однажды наполнил свой бокал, но, поскольку Уолли, весь вечер предававшийся весьма обильным возлияниям, поддерживать компанию не стал, вскоре извинился и тоже удалился в свои покои.

Если Уолли и надеялся, что легко отделался, то, легкомысленно сбросив со счетов свою падчерицу, он жестоко просчитался. Девица сидела у себя в засаде и, как только Уолли, направляясь в свою спальню, миновал ее комнату, тут же выскочила в коридор.

– Что случилось? – деловито осведомилась она.

Уолли вздрогнул и невольно поежился.

– Что ты имеешь в виду?

– Нечего играть со мной в кошки-мышки! – грозно прошипела Вики, сжимая кулачки. – Признавайтесь! Я, между прочим, знаю и про Перси, и про Глэдис. Мы все уже знаем!

Прижатый к стенке, Уолли удрученно припомнил, что в его время дети знали свое место и не осмеливались поднимать голос на старших.

– Кто тебе разрешил совать свой длинный нос в мои дела? – нерешительным тоном произнес он. – Хорошенькое поведение для школьницы, ничего не скажешь.

– Ошибаетесь! – заявила Вики, уперев руки в бока. – Это Эрминтруда нашла у вас в кармане письмо! Бедняжка так огорчилась, что рассказала мне и Мэри.

– В каком кармане? – с необъяснимым любопытством осведомился Уолли.

– В каком-то вашем пиджаке. А какая разница?

– Просто интересно знать, – чистосердечно признался Уолли. – Я напрочь позабыл, куда засунул этот идиотский конверт. Так и думал, кстати, что рано или поздно кто-то на него наткнется. Да там ничего особенного и нет, – добавил он, спохватившись.

– Для кого как, – философски заметила Вики. – Впрочем, главное не это. Нельзя допустить, чтобы Эрминтруду втянули в ваши дрязги.

– Какие дрязги! – фальшиво возмутился Уолли. – Это самое обычное недоразумение.

– А что говорит Перси? – отмахнулась Вики. – Он готов завершить эту историю миром?

– Разумеется, – поспешно заверил Уолли. – Дело же яйца выеденного не стоит.

– В самом деле? – с сомнением протянула Вики. – И вам удалось убедить в этом Перси?

– Конечно! Пару минут поговорили, и я ему все растолковал.

– Это надо понимать, что вы обещали ему заплатить, так? – деловито спросила Вики. – Или наплели с три короба, но тогда он скоро вернется и разнесет весь наш дом вдребезги.

– По-моему, – обиженно произнес Уолли, – в вашей школе учат только шпионить за старшими. Может, тебе это и кажется интересным, но, на мой взгляд, это просто постыдно. Вот!

Произнеся эту нравоучительную фразу, он величественной, но не совсем твердой поступью зашагал по направлению к собственной спальне.

Глава 5

Если Уолли вознадеялся, что жена посмотрит сквозь пальцы на его последнюю выходку, то его вновь постигло разочарование. Оказалось, что ночь только прибавила Эрминтруде решимости «вывести этого проходимца на чистую воду».

Мэри и Вики – а возможно, и князь – знали, что перед завтраком в спальне Эрминтруды разразилась чрезвычайно бурная сцена. Ведь эта славная женщина, захлестнутая эмоциями, не только впадала в истерику, но и орала как иерихонская труба. В то памятное воскресное утро лишь глухой не услышал бы истошных воплей, от которых содрогались много повидавшие на своем веку стены Пейлингса.

Словом, к завтраку Эрминтруда не спустилась. Мэри это показалось зловещим предзнаменованием – с мужем Эрминтруда ссорилась и прежде, но старалась, чтобы домочадцы от их размолвок не страдали. Мэри пришлось совершить над собой изрядное усилие, чтобыулыбнуться вошедшему князю. Стараясь придать голосу беззаботность, она сказала ему, что у Эрминтруды разыгралась мигрень и она просит извинить, но вынуждена завтракать у себя в спальне. Князь выслушал Мэри с вежливым видом человека, который вовсе не провел утро под аккомпанемент пронзительного женского голоса, визгливо перечислявшего все прегрешения Уолли со времен Адама.

Мэри была восхищена безукоризненным поведением князя и уже подумывала о том, что была к нему несправедлива, когда он снова настроил ее против себя, ступив на скользкий путь. Ненавязчиво, но достаточно настойчиво князь Варасашвили попытался выяснить у мисс Клифф условия завещания покойного мистера Фэншоу. Собственно говоря, интересовало князя лишь одно: все ли состояние Джеффри Фэншоу безоговорочно отходило к его вдове или какая-то толика доставалась дочери?

С трудом сдержав желание уведомить высокого гостя о том, что за небольшую мзду он получит нужные сведения в Сомерсет-Хаусе, Мэри предложила ему взамен вторую чашечку кофе. Но князь не унимался. Прокомментировав возможное будущее Вики, он с улыбкой, показавшейся Мэри вконец бесстыжей, произнес:

– Малышка ведь и так очаровательна, а разбогатев, станет совсем неотразимой. Мне просто непонятно, почему, зная, что в скором времени она сделается обладательницей несметного состояния, женихи ее пороги не обивают. Или она уже обручена?

– Да, Вики у нас завидная невеста, – уклончиво ответила Мэри.

– Да и вам, мисс Клифф, жаловаться не на что, – улыбнулся князь. – Я слышал – вы тоже наследница?

На мгновение душа Мэри ушла в пятки – ей вдруг показалось, что князь видит возможную невесту и в ней. Однако, взглянув на его лицо, она пришла к выводу, что хитрец просто юлит, опасаясь вконец запугать ее беседой на столь двусмысленную тему.

– Это я-то наследница! – Мэри прикинулась удивленной. – По-моему, князь, вы наслушались россказней дяди Уолли.

– Ну разумеется. А разве это не правда? Жаль, жаль! А я вот слышал, что некая богатая тетушка завещает все свое немалое состояние вашему опекуну, а вы – его единственная наследница.

– Нет, на самом деле все обстоит несколько иначе, – сказала Мэри. – Тетушка Клара вовсе даже не составила завещания, да и вряд ли когда составит. Бедняжка совсем из ума выжила. Уже давно.

– И это только к лучшему, – жизнерадостно провозгласил вошедший Уолли. – Не сомневаюсь, что, будь старуха в добром здравии, она завещала бы все свое злато какому-нибудь задрипанному приюту для заблудших кошек. Или падших овечек. Такое счастье мне, по-моему, на роду написано. Держу пари, что именно так все бы и случилось, если бы старая ведьма вдруг взяла и выздоровела. Любая другая на ее месте давно бы откинула копыта.

Уолли плюхнулся на стул и развернул салфетку.

– А ведь находятся еще козлы, которые до хрипоты спорят о запрещении эвтаназии! – с горечью заявил он. – Кончится все тем, что я первым сыграю в ящик, и единственной наследницей станет Мэри. Не подумай, деточка, что я против – я всеми конечностями за, – но справедливость превыше всего… Ты же понимаешь, что я имею в виду, верно?

Мэри к тому времени уже покончила с завтраком и встала, поручив Уолли ухаживать за гостем.

– Насколько я вижу, он может сам за собой поухаживать! – возмущенно вскричал Уолли. – Вы ведь уже почти член нашей семьи, да?

Князь обижаться не стал, но ответил, улыбаясь:

– Да, у вас я и впрямь чувствую себя как дома. Это необычайное ощущение. Поверьте, мистер Картер, я вам чрезвычайно признателен. Я отдыхаю как никогда.

– Я рад, что хоть кому-то здесь нравится, – проворчал Уолли, хмуро взирая на сияющего князя.

Мэри воспользовалась благоприятным моментом и улизнула. Не желая откладывать дела в долгий ящик, она поднялась к Эрминтруде.

Хозяйка дома, убитая горем, возлежала на огромной, застланной розовой парчой кровати. В спальне стоял крепкий аромат духов, а розовые шелковые шторы были плотно задернуты, чтобы не впускать к мученице лучи неуместно развеселого солнца.

– Это ты, милая? – простонала страдалица, вскинув пухлую руку к темени. – О, моя голова!

Мэри искренне любила Эрминтруду и считала, что Уолли почти всегда обращается с женой по-свински, поэтому сочувствие, прозвучавшее в ее голосе, было неподдельным.

– Бедная тетушка Эрми! Я натру вам виски одеколоном, и вам скоро полегчает.

– Я больше не могу! – простонала Эрминтруда голосом, которому позавидовали бы многие драматические актрисы. – Я уже дошла до ручки. Видит Бог, я старалась, но ведь всему есть предел!

Мэри приоткрыла окно и достала одеколон и носовой платок.

– Вы собираетесь развестись с Уолли? – спросила она без обиняков.

Столь резкий переход от классической драмы к пошлой реальности диссонировал с ньшешним душевным состоянием Эрминтруды. Она извергла глухой стон. Похоже, звучание его ей понравилось, и она, простонав еще раз, жалостно и с подвыванием, зарылась головой в кружевные подушки, нагроможденные в изголовье.

Осознав свою ошибку, Мэри приумолкла и принялась смачивать лоб и виски Эрминтруды. Минуту спустя Эрминтруда прошептала:

– Не следует мне говорить с тобой на эту тему. Ты – его воспитанница, да и вообще такая юная и невинная!

– О, не думайте обо мне, тетушка Эрми! – отмахнулась Мэри, произнося эти слова с отрешенностью актрисы, играющей одну и ту же роль в трехсотый раз. – Лучше расскажите, что случилось.

– О, не спрашивай! – выдавила Эрминтруда, громко всхлипывая.

Необходимости в расспросах и в самом деле не было – Эрминтруду вдруг словно прорвало, и подробности ужасающего утреннего столкновения с Уолли полились хотя и не вполне внятным, но беспрерывным потоком. Говоря, Эрминтруда все больше и больше распалялась, пока не завелась настолько, что, раскинув в стороны белоснежные пухлые руки, буквально возопила:

– Должна ли я терпеть такое унижение, когда рядом находится столь прекрасный и благородный мужчина, который готов бросить все и увезти меня хоть на край света!

У Мэри оборвалось сердце.

– Князь? – пролепетала она.

Эрминтруда уселась на подушки и потянулась к флакончику с нюхательной солью.

– Он не мог больше молчать, – просто сказала она. – Он боролся с собой сколько мог, но когда увидел… когда осознал, что за жизнь я веду, как обращается со мной Уолли, все у него внутри взбунтовалось. Так он сказал. Красиво, да? И он излил мне все, что творится у него на душе! О, Мэри, стоит мне только подумать, что я могла бы стать княгиней Варасашвили, все во мне переворачивается!

Мэри, чуть помолчав, произнесла:

– Что ж, тетя Эрми, почему бы вам в таком случае не развестись с Уолли?

Эрминтруда страдальчески прикрыла ладонью глаза и ответила совершенно нормальным голосом:

– Развестись с Уолли из-за этой потаскухи? Я не такая дура!

– Вам же не обязательно на нее ссылаться. Пусть это будет некая незнакомка.

– А что обо мне люди скажут? – вскинулась Эрминтруда. – Что дешевая девка отбила у меня Уолли? Нет, не дождутся! Да и Вики пострадает, если я подам на развод.

– Почему? – изумилась Мэри.

– Я ведь не вчера на свет появилась, знаю наших сплетников. Им только повод дай. На бедной девочке всю жизнь останется клеймо.

– О, какая ерунда! – отмахнулась Мэри. – Что вам до этих сплетников, тетушка Эрми? Сами знаете: на всякий роток не накинешь платок! И вообще – пошлите их всех к черту!

– Тебе хорошо говорить, девочка, – ты ведь у нас образованная, – сказала Эрминтруда. – А я не могу позволить себе послать их к черту, хотя, признаюсь, меня не раз уже так и подмывало это сделать. Нет, милая, я не могу рисковать счастьем Вики. Она воспитывалась как настоящая леди, и отец ее был истый джентльмен, да и я, что бы про меня ни говорили, всегда считалась женщиной уважаемой.

– Но ведь никто не станет вас меньше уважать, если вы разведетесь с Уолли.

– Это только ты так думаешь, милая, – вздохнула Эрминтруда. – Ты ко мне слишком хорошо относишься, спасибо тебе. А всякие проныры вроде Паркеров тут же распустят слух, что мы с Уолли нарочно подняли эту шумиху, чтобы я могла выйти замуж за настоящего князя!

Мысли о блестящем поклоннике и недостижимом титуле вконец добили Эрминтруду, и она с громким плачем зарылась в подушки, жалобно причитая, что ей до конца дней своих придется оставаться пташкой, заточенной в золоченой клетке.

Мэри не смогла сдержать смеха.

– Тетушка Эрми, но ведь золото принадлежит вам! А что, князь уже и вправду успел предложить вам руку и сердце?

– Настоящей женщине, – провозгласила Эрминтруда звенящим голосом, – ни к чему говорить все напрямик! У князя благородное сердце и намерения самые чистые!

– Несомненно, – сухо сказала Мэри. – А он знает, что вы с неодобрением относитесь к разводу?

– Мне пришлось сказать ему! Не могу же я позволить ему тратить на меня свою жизнь? Господи, за что мне такие муки! Моя бедная голова совсем раскалывается!

Мэри снова смочила платочек и приложила его ко лбу страдалицы.

– Что же вам тогда делать, тетушка Эрми? – участливо спросила она.

– Бог его знает, – всхлипнула скорбящая. Потом неожиданно звучным голосом добавила: – Одно я знаю точно: тратить деньги моего покойного мужа на то, чтобы откупиться от этой развратной дряни, не стану! Это я твердо решила.

– Это и в самом деле ужасно несправедливо, – согласилась Мэри. – С другой стороны, если им не заплатить, то ведь может разразиться ужасный скандал, да?

– Пусть он сам с ней рассчитывается! – вспыхнула Эрминтруда. – Сам нашкодил, должен сам и платить! Не хватало только мне расплачиваться с его паршивыми девками! Это просто невыносимо! Нет, Мэри, так продолжаться не может! Нужно положить этому конец! Раз и навсегда! Подумай сама: что мне уготовлено в будущем? Женщина в самом соку, по рукам и ногам связанная таким мужем, как Уолли, который об меня разве что ноги не вытирает. Сам он потихоньку совсем сопьется, а я – из-за его чудовищного поведения – не смогу даже завести себе горничную моложе семидесяти!

– Не обижайтесь, тетушка Эрми, но ведь вы Уолли уже сто лет знаете! Все его недостатки видны невооруженным глазом. Давайте я принесу вам чай со свежим тостиком, и вам сразу станет лучше.

– Да я и кусочка в рот не возьму! – заявила Эрминтруда. – Сама знаешь, как я себя чувствую, когда Уолли меня доводит. Пощупай, как у меня лоб горит! Должно быть, на неделю теперь слягу. Ах, как плохо иметь утонченную натуру – ты просто обречена на страдания!

Если Эрминтруда планировала растянуть свой нервный кризис на неделю, то ее домочадцы, как подумала Мэри, были обречены на ничуть не меньшие страдания. Она поспешила согласиться, что щеки Эрминтруды пылают, но воздержалась от замечания, что день выдался на редкость жарким, а в пышной постели трудно найти прохладу. Вместо этого она предложила позвонить доктору Честеру и пригласить его прийти.

Это предложение неожиданно нашло живейший отклик у Эрминтруды.

– Пусть принесет мне что-нибудь успокаивающее, – слабым голосом попросила она. – Никого другого я видеть не желаю, но Морис всегда действует на меня умиротворяюще. Он меня понимает. С ним я могу говорить по душам.

Мэри отправилась выполнять поручение. Хотя она и предпочла бы, чтобы Эрминтруда не слишком распространялась о случившемся, но по зрелом размышлении решила, что раз уж избежать этого невозможно, то пусть тетя лучше выплачется в жилетку Морису Честеру, которого знает едва ли не с детства, нежели князю или Роберту Стилу.

Спустившись в холл, она увидела, что Вики разговаривает по телефону. Юное создание расцветило свой очередной выход, нацепив теннисные шортики и легкомысленную маечку без рукавов. Положив трубку, она обернулась и увидела Мэри.

– О, приветик, Мэри! Опять этот паскудный Гарольд Уайт звонил. Тебе не кажется, что он уже становится назойливым?

– А что он хотел на сей раз?

– Позвать Уолли, разумеется. Как думаешь, никто на меня не обидится, если я поиграю в теннис? А то я сказала Уайту, чтобы он прислал Алана. Я хотела посидеть с мамочкой, но она предпочла уткнуться носом в стенку.

– Ты уж, Вики, оставь ее в покое, пожалуйста. Я хочу позвать к ней Мориса. А ты могла бы и Джанет пригласить. Тогда сыграете в паре с князем.

– Нет, благодарю покорно – твоя Джанет просто редкостная зануда! К тому же она отправилась в церковь. Между прочим, я пригласила Алексиса поиграть! Поступок истинной самаритянки, учитывая, как он меня утомил.

– И меня тоже! – невольно вырвалось у Мэри. – Но ведь завтра он уедет, да?

Вики наморщила хорошенький лобик:

– Я не уверена. Более того, я всерьез опасаюсь, что он собирается задержаться. Я уже сказала ему – со свойственным мне тактом, разумеется, – что Эрминтруда относится к тем старомодным женщинам, которые никогда не согласятся на развод, однако боюсь, что последняя выходка Уолли расчистила ему сцену для благородства и самопожертвования. Кстати, ты сама не хочешь поиграть с нами в теннис?

– Нет, я не могу. Я должна присматривать за тетей Эрми. А вот что нам делать целый день с этим дурацким князем, ума не приложу! Надо все-таки организовать парный теннис. Впрочем, пока я должна вызвать Мориса и…

Оборвав фразу на полуслове, Мэри сняла телефонную трубку и набрала номер доктора.

Доктор Честер подошел к телефону сам. Он спросил, что с Эрминтрудой, а в ответ на слова Мэри, что «тетушка понервничала», сказал:

– Понятно. Хорошо, я сейчас приеду. – Голос его прозвучал успокаивающе.

Доктор как раз собирался объезжать своих пациентов, поэтому и прибыл в Пейлингс всего десять минут спустя. В холле он нос к носу столкнулся с князем Варасашвили, который, переодевшись в спортивный костюм, направлялся на теннисный корт, где уже перебрасывались мячами Вики с Аланом.

Несмотря на все обиды и недомогания, не та была женщина Эрминтруда, чтобы принимать у себя в спальне мужчину, не наведя марафет и не уложив волосы. Доктору Честеру передали, что миссис Картер готова принять его через десять минут, если он соблаговолит подождать. Услышав это, князь тут же увлек доктора на залитую светом веранду и завязал непринужденную беседу. Когда Мэри пришла звать доктора (это случилось отнюдь не через десять минут, а через добрых двадцать), разговор на веранде шел о раскопках – любимом коньке доктора, давно и всерьез увлекавшегося археологией. Он не раз ездил на раскопки в Дордонь и в Восточную Англию, где приобрел немало глиняных черепков и образцов старинного оружия, тогда как князь, по его словам, побывал на раскопках в Анау, что в Южном Туркестане.

Доктор Честер провел у Эрминтруды почти полчаса. Мэри дожидалась его, сидя на подоконнике в широком алькове возле лестницы. Увидев волнение на лице девушки, доктор улыбнулся и присел рядом.

– Ничего страшного, – ободряюще произнес он.

– Она вам все рассказала?

– Да, конечно.

– На сей раз Уолли уже перегнул палку, – со вздохом сказала Мэри. – Я прекрасно понимаю состояние тетушки Эрми. Жаль только, не знаю, как ей помочь.

– От вас ничего не зависит, – заметил доктор.

– Я понимаю, вот и кляну себя за беспомощность. Я предложила развод, но тетушка не хочет.

– Да, этого ей хотелось бы избежать, – согласился доктор.

– А что вы ей посоветовали? Можете мне рассказать – она от меня ничего не скрывает.

– Я посоветовал заплатить и улыбаться.

– О, Морис, но как же так? С какой стати она должна платить за грехи Уолли? Нет, все у меня внутри восстает против этого.

– Милая моя девочка, если она не заплатит, то разразится страшный скандал, которого наша Эрми больше всего и боится. Его нужно избежать любой ценой.

– А сколько требует Бейкер? Кто-нибудь знает?

– Пятьсот фунтов.

– Морис, но ведь это шантаж!

Доктор пожал плечами.

– Может быть, она вовсе и не беременна!

– Тем не менее Картер, судя по всему, такой возможности не отрицает.

– Неужели вы согласны, чтобы бедненькая Эрминтруда выложила такую сумму?

– Эрминтруде, конечно, не повезло, но ведь и Глэдис Бейкер понять можно. Девушка-то за что страдает?

– Можно подумать, что речь идет о целомудренной овечке, честь которой опорочили, – сварливо возразила Мэри. – Насколько мне известно, эта девица вполне способна отвечать за свои поступки.

– Не нам об этом судить, – кротко заметил доктор Честер.

– Вот уж не думала, что вы посоветуете тетушке Эрми такое, – с чувством произнесла Мэри. – Напротив, я боялась, что вы надоумите ее порвать с Уолли, чтобы не связываться с этой историей.

Брови доктора Честера поползли на лоб.

– С какой стати?

– Я же знаю, как вы к ней относитесь, – многозначительно произнесла Мэри. – Да и вряд ли вы всерьез ожидаете, что с возрастом Уолли исправится.

– Да, это верно, я очень люблю нашу Эрми, – признал доктор, – но я также искренне убежден, что развод доставит ей немало страданий. Что же касается Уолли, то он получит хороший урок.

– Вы прекрасно знаете, что он не способен учиться на своих ошибках, – вздохнула Мэри.

Доктор поднялся.

– Мне пора, – сказал он. – Я оставил Эрминтруде кое-какие порошки, хотя особой надобности в них и нет. Пусть сегодня отлежится, а завтра будет уже как огурчик.

– Боюсь, что этот мерзкий грузин не даст ей отлежаться, – покачала головой Мэри. – По мнению Вики, все сложилось просто идеально для того, чтобы он разыграл роль великодушного спасителя. Я тоже не хочу, чтобы тетя Эрми развелась с Уолли, хотя отлично понимаю, какую свинью он ей подложил. Я бы, кажется, все отдала, чтобы они помирились, но Уолли упрям как осел, а тетушка не сделает первый шаг, пока вокруг вьется этот гадкий обольститель. А что, кстати, ему от вас было нужно?

– Сам не понял. Боутри, похоже, заинтриговал его моим жеребцом. Впрочем, вполне возможно, что это был просто предлог, чтобы завязать беседу. Он также набивался ко мне в гости, чтобы полюбоваться моими находками, но я сделал вид, что не понял. Однако если вы хотите от него отдохнуть, я готов его пригласить.

– О, Морис, как вы великодушны! – растрогалась Мэри. – Хотя не представляю, зачем бы это ему понадобилось.

Вдруг лицо ее просветлело.

– Поняла! Он собирался попытать вас насчет денег тети Эрми! Он хочет знать, не отойдет ли ее состояние Вики, когда девочка станет совершеннолетней. Он и ко мне приставал, но я его отшила.

– Что ж, пусть попытается, – с расстановкой произнес доктор Честер.

Мэри и доктор вышли в залитый солнцем сад и зашагали по направлению к теннисному корту. Вики играла против Алана, а князь наблюдал за ними. Увидев приближающегося доктора, Вики со всех ног помчалась к нему навстречу, чтобы узнать про маму. Доктор Честер заверил девушку, что жизнь Эрминтруды вне опасности, а несколько секунд спустя повторил те же слова в ответ на взволнованные расспросы подоспевшего князя. После чего добавил, что хотел бы показать ему свои сокровища, и тут же пригласил пожаловать сегодня к чаю.

Князь превзошел самого себя, рассыпавшись в благодарностях, но сказал, что не вполне уверен, сможет ли принять приглашение, поскольку не знает, не уготовили ли для него иных планов гостеприимные хозяева. Однако Вики мигом рассеяла его сомнения.

– Нет, конечно! – громко заявила она. – Я точно знаю, что бедняжке Эрминтруде нужно отдохнуть, а Уолли намылился в гости к Гарольду Уайту. Так что – полный вперед! Я даже дам вам свою машину.

– Значит, около пяти? – уточнил князь.

Честер надтреснутым голосом заверил, что будет просто счастлив. Затем, кинув взгляд на часы, провозгласил, что должен обойти еще нескольких пациентов, и откланялся.

Мэри проводила его до парадного подъезда, где они столкнулись с выходящим из дома Уолли. Заметив доктора, он замер как вкопанный.

– Так и знал, что вы заявитесь, – процедил он. – Только вас тут и не хватало! И нечего смотреть на меня как на вампира! Эрми сторонится меня, словно я Синяя Борода. Или прокаженный. Послушайте моего совета, доктор: никогда не женитесь на актрисе! Если, конечно, не хотите заполучить жену, которая ведет себя как леди Макбет, Мата Хари и гремучая змея в одном обличье. – В его голосе появились горестные нотки. – Надо же, устроить такую сцену еще до завтрака! Если кто и имел право вас вызвать, так это я! Однако стал бы кто сочувствовать мне, вздумай я запереться в своей спальне и, жалобно стеная, отказываться от еды? Да ни за что на свете! Никому я не нужен!

Казалось, Уолли вот-вот расплачется.

Презрительно фыркнув, доктор Честер забрался в машину.

– Я оставил вашей супруге кое-какие снадобья, – сказал он. – Если ее больше не волновать, то часа через два она уже полностью успокоится и придет в себя. Всего хорошего!

Проводив взглядом его автомобиль, скрывшийся за поворотом, Уолли сердито проворчал:

– Снадобья он ей, видите ли, дал! Небось какие-нибудь мятные пилюли подсунул, подлюка, а содрал втридорога! Эскулап чертов!

– Дядя Уолли, это правда, что Бейкер пытается раскошелить вас на пятьсот фунтов? – спросила вдруг Мэри.

«Дядя» Уолли метнул на воспитанницу преисполненный подозрительности взгляд.

– Что значит, правда ли это? Не думаешь же ты, что я решил сделать ему такой подарок ко дню ангела?

– Нет, – покачала головой Мэри. – Но сумма кажется мне несуразной. Если хотите знать, то это вообще смахивает на шантаж!

– Не суйся не в свое дело! В таких случаях всегда дерут три шкуры. К тому же для Эрми пятьсот фунтов – сущие пустяки.

Мэри сказала, с трудом сдерживаясь:

– Дядюшка, неужели вы сами не понимаете, в какое положение ее ставите?

Уолли пожал плечами.

– Сама виновата, – буркнул он. – Положи она мне изначально приличное содержание, я бы сейчас сам все уладил. Я понимаю, что ты ей сочувствуешь, но попробуй поставить себя и на мое место. Мне-то, по-твоему, каково просить у Эрминтруды денег на бедную Глэдис? Это для меня чертовски унизительно, но я в отличие от некоторых не валяюсь в постели и не жалуюсь на злосчастную судьбину.

Осознав, что спорить с ним бесполезно, Мэри холодно сказала:

– Стыдитесь, дядюшка. Кстати, это правда, что вы сегодня собрались в Дауэр-Хаус?

– Да, а что? – запальчиво спросил Уолли. – Что ты ко мне пристала как банный лист? Беги наябедничай Эрминтруде. Давно мы что-то с ней не цапались!

– Дядюшка, угомонитесь! И вообще, если хотите, чтобы тетушка Эрми вас простила, постарайтесь не выводить ее из себя. Вы ведь знаете, как она относится к Гарольду Уайту. Ну почему вам вдруг вздумалось именно сегодня идти к нему?

– Если хочешь знать, я собираюсь поговорить с ним о важном деле. А доносить на меня Эрминтруде вовсе не обязательно!

– Она и так обо всем узнает, – сухо произнесла Мэри и оставила его стоять с разинутым ртом.

Порошки доктора Честера или сам его приход оказали на Эрминтруду благотворное действие. Чтобы не дать жизни вконец угаснуть, Эрминтруда заставила себя проглотить несколько бутербродов и выпила изрядный стакан шампанского. Печально улыбнувшись Мэри, она сказала слабым голосом:

– Я обещала Морису хоть что-нибудь съесть. Шампанское меня взбодрило. А вот икра эта мне не понравилась – слишком соленая. Больше такую не покупай, ладно? Да и князь предпочитает свежую.

– В наших краях свежая икра – редкость, – сказала Мэри. – Да и не хранится совсем.

– А нам вовсе ни к чему ее хранить, – резонно заметила Эрминтруда. Плеснув в стакан еще шампанского, она добавила, что чувствует себя настолько лучше, что к обеду, пожалуй, спустится.

И вот уже в полдень, будучи хозяйкой своему слову и сопровождаемая горничной, которая несла за ней нюхательную соль, носовой платочек и одеколон, Эрминтруда, тяжело опираясь на руку Мэри, отважилась сойти вниз и расположилась на софе в гостиной. Ослабев от пережитого, она тем не менее поинтересовалась, как выглядит в новом чайном платье.

Однако любоваться новым нарядом Эрминтруды было некому, если не считать Мэри. Она не успела предупредить князя о намерениях Эрминтруды, и он, вместо того чтобы выражать хозяйке сочувствие и восхищение, отчаянно сражался в одиночку на корте против Вики и Алана.

По счастью для совсем было загрустившей Эрминтруды, к ней заглянул возвращавшийся из церкви Роберт Стил, и она тут же забыла про вероломство князя.

Оставив тетю Эрми в обществе Стила, Мэри отправилась по своим делам. Она знала, что рано или поздно тетушка все равно выплакалась бы своему другу, поэтому ничуть не опасалась оставлять их вдвоем.

В начале второго, столкнувшись с Робертом Стилом в дверях, Мэри спросила, не останется ли он отобедать с ними, но Стил ответил так невнятно и раздраженно, что Мэри поняла: жалуясь на свои невзгоды, Эрминтруда явно перегнула палку.

Сам устыдившись собственной грубости, Стил добавил уже более мягким тоном:

– Извините, Мэри, но я сейчас не могу сидеть за одним столом с Картером! Меня так и подмывает свернуть ему шею!

– А обо мне вы не думаете? – со вздохом спросила Мэри.

– Вас мне страшно жаль, – ответил Стил, – хотя я свято убежден, что вы его давно раскусили.

– Из этого вовсе не следует, что я должна слушать, как вы поливаете его грязью! – запальчиво воскликнула Мэри.

Стил нахохлился, но ответил вполне выдержанно:

– Ладно, прошу прощения. Но я все же поспешу домой, чтобы ненароком не столкнуться с ним.

Мэри вдруг прониклась к нему сочувствием.

– Роберт, не принимайте все так близко к сердцу! Я понимаю, что вам это очень неприятно, но, право, не стоит так нервничать из-за дела, которое не имеет к вам ни малейшего отношения.

В его глазах вспыхнул гнев.

– Дело в том, милочка, – со страстью заговорил он, – что я давно люблю Эрминтруду и мне больно смотреть, как она страдает из-за этого ничтожества! Будь моя воля, я бы давно ему башку оторвал!

Не дожидаясь ответа, Стил круто развернулся и зашагал к своему автомобилю.

После обеда Эрминтруду проводили наверх – бедняжку клонило в сон. Убедившись, что все в порядке, Мэри удалилась в свою комнату.

Когда она вышла из дома, время близилось к пятичасовому чаю. Вики качалась в гамаке, а князь, облаченный в безукоризненный серый костюм и изящные кожаные перчатки, расспрашивал Уолли, как проехать к доктору Честеру.

– Его особняк вы ни с чем не спутаете, – сказал ему Уолли. – Он высится прямо посреди деревни. Весь увит плющом, а фасад утыкан белыми столбами.

– Понятно, это я запомню, – улыбнулся князь. – А вот как найти саму деревню?

– Из гаража – направо, минуете Дауэр-Хаус, а добравшись до развилки, возьмите влево, – пояснил Уолли с видом человека, уставшего втолковывать азбучные истины тупице недорослю. – Отвезти вас некому, потому что моя благоверная по воскресеньям отпускает шофера отдыхать. Я бы вас отвез, но ухожу, – добавил он, спохватившись.

Впрочем, обидеть князя Варасашвили было явно никому не под силу. Мило улыбнувшись, князь сказал:

– Поскольку мисс Фэншоу любезно предоставила мне свою машину, никакой надобности в этом нет. Напротив, я сам готов подбросить вас до Дауэр-Хауса, если позволите.

– Спасибо, старина, но я предпочитаю прогуляться пешком. Тут через мостик всего два шага, – пояснил Уолли.

– Что ж, тогда оревуар, – с легким поклоном распрощался князь.

– До свидания! – кивнул Уолли и, дождавшись, пока светлейший гость отойдет на безопасное расстояние, добавил: – Чтоб тебе с паровым катком столкнуться, скотина!

Глава 6

Знай Эрминтруда, насколько ее справедливое возмущение по поводу дружбы между Уолли и Гарольдом Уайтом разделяется Джанет Уайт, она, безусловно, вознегодовала бы. Дочернее послушание не позволяло Джанет отнести скверный характер ее отца только на счет воспитания. Она не раз, словно невзначай, роняла при брате реплики относительно того, как мистер Картер сбивает их папочку с пути истинного. Алан, не обладавший сыновним пиететом и привыкший честить родителя на все корки, приходил после ее заявлений в неистовство. Джанет искренне огорчалась, поскольку не понимала, как можно не любить родного отца. Даже несмотря на то что последний крайне редко проявлял отцовские чувства, но зато не уставал повторять, что ему достался непутевый сын и дуреха дочь. Джанет утешалась тем, что рисовала в воображении образ идеального отца. «Должно быть, мамина смерть так озлобила папочку», – думала она, пытаясь оправдать его очередную вздорную выходку и напрочь забывая о том, какие бури сотрясали семейный очаг при жизни матери. Куда труднее ей было оправдать дружбу, которую мистер Уайт водил с разными недостойными личностями. В их доме часто толклись букмекеры, «жучки» и прочий подозрительный сброд. Ее цейлонский жених, чайный плантатор, давно раскусивший Уайта, мечтал вытащить девушку из-под папашиного крыла, но Джанет упиралась. Покуда Алан еще не зарабатывает себе на жизнь, решила она, ее долг – оставаться в доме и поддерживать мир в семье.

Джанет знала о том, что Гарольд Уайт занял у Уолли крупную сумму; знала она и о существовании многочисленных, крайне сомнительных планов быстрого обогащения, не дававших покоя обоим приятелям. Вот почему известие о том, что к пятичасовому чаю в их доме ожидаются Уолли Картер и Сэмюель Джоунс из Фриттона, не слишком обрадовало Джанет, тем более что совсем недавно Алан отозвался о мистере Джоунсе крайне нелестно.

– Этот тип не смеет находиться в одной комнате с моей сестрой! – сердито заявил он.

На что ее отец не менее сердито ответил:

– Заткнись, балбес! Прекрати молоть чепуху! Между прочим, Сэм Джоунс – член городской управы. Да и церковь регулярно посещает, кстати говоря.

– Да, и потому он, наверное, проголосовал против строительства стадиона и против переселения бедноты в новый район, – презрительно фыркнул Алан. – На редкость омерзительный субъект.

– Может, его оклеветали? – миролюбиво предположила Джанет.

– Держи карман шире! Словом, если этот паразит к нам заявится, я ухожу, так и знайте! Держу пари, что он задумал очередную авантюру и хочет втянуть в нее отца и мистера Картера.

– Алан, ты не должен так вести себя! – строго одернула брата Джанет.

Гарольд Уайт поддержал реплику дочери в таких выражениях, что побагровевший Алан пулей выскочил из-за стола, пообещав, что ноги его больше не будет в этом чертовом доме.

Когда дверь за братом захлопнулась, Джанет, никогда не страдавшая от избытка такта, сказала, что она почему-то тоже недолюбливает мистера Джоунса.

– Никто тебя и не просит его любить! – рявкнул Гарольд Уайт, совершенно взбесившись. – Он приходит ко мне вовсе не для того, чтобы полюбоваться на ваши кислые рожи! Напротив, чем меньше вы будете мозолить нам глаза, тем лучше!

– Господи, неужели вы затеваете новое дело? – всплеснула руками Джанет. – Умоляю тебя, папочка, не связывайся с ним! Он – нехороший человек.

– Замолчи! И заруби себе на носу – никому о нашей встрече ни слова! Если разболтаешь кому-нибудь, я тебе голову оторву!

– Папочка, а ты отдал долг мистеру Картеру? – невинным голосом осведомилась Джанет. – Я знаю, ты не любишь, когда я тебе об этом напоминаю, но я очень обеспокоена.

– Это не твоя забота. Мы с Картером друг друга понимаем.

– Но он так настаивал в прошлый раз! Я никогда не видела его таким раздраженным и желчным…

– Да заткнись ты наконец! – оборвал ее Уайт. – Болтаешь какую-то ерунду. Что он сделать-то может, твой Картер? Слюнями только брызгать…

– Папочка, но ведь долги принято возвращать, – укоризненно напомнила Джанет.

– Можно подумать, что я без тебя этого не знаю! – взорвался Уайт. – И вообще – хватит совать нос в мои дела! Когда мне понадобится, я сам тебя спрошу!

Джанет слишком привыкла к подобному обращению с его стороны, чтобы обижаться. Она только заморгала и сказала:

– У Флоренс сегодня после обеда выходной, папа. Приготовить вам чай?

– Да, коль скоро ты только на это и способна, – огрызнулся Уайт.

– Если бы ты предупредил меня вчера, я бы испекла пирог. Боюсь, что угостить мне вас толком и нечем.

– Разумеется, – хмыкнул Уайт. – Бутербродов хоть настрогай, черт с тобой.

– Мы могли бы попить чай в саду, – предложила Джанет, словно извиняясь за вспыльчивость отца.

– Да где угодно, – отмахнулся Уайт, присовокупив, чтобы строптивый Алан ему впредь на глаза не попадался.

Впрочем, Джанет и не надеялась увидеть брата до ужина: Алан ведь пообещал, что больше ноги его в отцовском доме не будет.

Когда пробило четыре, Джанет отправилась хлопотать на кухню. Вскоре отец заботливо справился, не уснула ли она там, добавив, что уже вынес в сад стулья, но не знает, где найти чистую скатерть.

– Сейчас, папочка, я все сделаю! – поспешно крикнула Джанет, радостная, что не ошиблась в отце – воистину под завесой внешней грубости таилось золотое сердце.

Сад Дауэр-Хауса был разбит на пологом берегу ручья, отделявшего дом Уайтов от Пейлингса, но предыдущий обитатель выровнял примыкающую к особнячку часть склона, превратив ее в террасу. Именно сюда Гарольд Уайт выволок стулья и обшарпанный столик, которые расставил в тени самого дома. Джанет, в свободное время часами просиживающая над вышивкой, накрыла стол скатертью, богато украшенной плодами своего труда, затем принесла поднос с чашками и приборами. Подобно Эрминтруде, она мечтала, чтобы ее всегда окружали цветущие рододендроны, однако сама садом всерьез не занималась, поэтому взор ее могли порадовать только чахлые георгины, несколько клумб с маргаритками, кусты блеклых роз да колючий кустарник, заросли которого простирались до самого ручья. Однако поскольку Джанет представлялось чрезвычайно маловероятным, чтобы мистер Джоунс и Уолли Картер шли к ним с целью полюбоваться садом, она, кинув завистливый взгляд на буйно цветущие клумбы, видневшиеся сквозь прорехи в кустарнике на противоположном берегу ручья, поспешила в дом заканчивать приготовления к чаю.

Когда Джанет снова вышла в сад, на ней было ярко-синее платье, поразительно дисгармонировавшее с бледным лицом. Мистер Джоунс к тому времени уже прибыл и, сидя за столом, переговаривался с Уайтом. Заметив Джанет, мистер Джоунс мгновенно замолчал и, поднявшись ей навстречу, поздоровался за руку.

Толстый, обрюзгший, с тяжелым подбородком, он чем-то походил на бульдога и имел довольно неприятную привычку покровительственно похлопывать собеседника по плечу.

Воспитание заставляло Джанет улыбаться его плоским шуткам, однако, разглядев приближающегося со стороны Пейлингса Уолли, она, с трудом скрыв облегчение, встала из-за стола и заявила, что пошла за чаем.

Ее отец, заметив, что портсигар опустел, на мгновение забыл, что в присутствии посторонних должен обращаться с Джанет повыдержаннее, и резко спросил, почему она не принесла сигареты.

– Ой, прости, папочка, – всплеснула руками Джанет. – Сейчас принесу.

– Если для меня, то не стоит, – осклабился мистер Джоунс.

– Ладно, не беспокойся! – окликнул дочь Уайт. – Я сам забыл про них.

От столь неожиданного чистосердечного признания, сопровождавшегося к тому же нежной отеческой улыбкой, на глаза Джанет навернулись слезы. Уайт прошагал по террасе к окну своего кабинета и, перегнувшись через подоконник, сграбастал со стола деревянную шкатулку с сигаретами, а мистер Джоунс заявил, что Джанет сегодня необыкновенно красива.

Джанет уже открыла было рот, чтобы возразить, но в то же мгновение ее лицо исказилось, а с губ сорвался дикий, нечленораздельный вопль.

Внизу, в зарослях рододендрона, прогремел выстрел, и Уолли Картер, который едва успел открыть калитку и ступить на мостик, вдруг осел на колени и мешком рухнул на дощатый настил.

– А? Что? Что случилось? – забормотал мистер Джоунс, глаза которого, казалось, вылезли из орбит.

Уайт, обернувшийся на крик дочери, нахмурился и потребовал объяснений; с того места, где он стоял, мостик был скрыт зарослями кустарника.

– Мистер Картер… выстрел! – пролепетала Джанет.

Уайт подлетел к ней и посмотрел в направлении, куда указывал ее дрожащий палец. Увидев распростертого на мостике Уолли, он в отличие от своей дочери и мистера Джоунса не превратился в каменное изваяние, а отшвырнул шкатулку с сигаретами на ближайший стул и пролаял:

– Ну что раззявились? А ну пошли!

Этот решительный призыв к действию вывел Джанет и мистера Джоунса из оцепенения. Толстяк проворно соскользнул со стула и затрусил вслед за Уайтом к мостику. Джанет засеменила за ними, на ходу заламывая руки и подвывая:

– Ой, тошненько, да как же это вышло-то…

К тому времени как они с мистером Сэмюелем Джоунсом подоспели к мостику через ручей, Уайт уже приподнял Уолли и пытался нащупать биение сердца. Лицо его побледнело, а рука обагрилась кровью.

– Ой, неужели он мертв? – запричитала Джанет. – Ой, тошненько! Да что же нам теперь делать-то?

– Прекрати вопить как недорезанная курица и сделай что-нибудь, чтобы остановить кровь! – рявкнул Уайт. – Помоги мне, Сэм! Может, он еще жив! Я сбегаю позвоню Честеру. Слава Богу, сегодня воскресенье и он дома!

Мистер Джоунс, пухлые щеки которого приобрели болезненно-желтоватый оттенок, неуклюже примостился возле бездыханного тела Уолли и дрожащим голосом велел Джанет оторвать полоску от нижней юбки или еще чего-нибудь.

Однако Уайт уже успел всучить дочери носовой платок, и Джанет, с трудом расстегнув окровавленную рубашку, обнажила на груди Уолли зияющее отверстие, из которого толчками лилась кровь. При виде крови у бедной Джанет закружилась голова, однако девушка нашла в себе силы окликнуть спешащего к дому отца и предупредить его о том, что звонить доктору Честеру бесполезно.

– Его сейчас нет! – крикнула она. – Я совсем недавно видела, как его машина проехала в сторону Пейлингса!

– О черт! – сплюнул Уайт, приостанавливаясь. – Хорошо, попробую разыскать его напарника!

Он скрылся из виду за кустами азалий, а Джанет, судорожно сглотнув, занялась Уолли.

Сэмюель Джоунс сбросил пиджак и, скатав его, подложил вместо подушки под голову Уолли. Веселая в разудалую полоску рубашка мистера Джоунса плохо вязалась с перекошенной, белой как мел физиономией. Прокашлявшись, он выдавил:

– Бесполезно, мисс Джанет. Он мертв.

– Ой, только не говорите так! – запричитала Джанет. – Быть такого не может! Ой, тошненько! Ой…

Она прижала носовой платок к кровоточащей ране.

– Господи, вот ужас-то! Может, нам хоть бренди ему дать? Правда, в книжках по первой помощи…

– Он мертв, – хмуро повторил Джоунс и опустил вялую руку Уолли на доски. – Пульса нет. Пуля угодила точнехонько в сердце. Господи, знай я наперед, что случится, я ни за что бы не пришел сюда!

Джанет суетилась над телом и не обратила внимания на эту черствую реплику. Повинуясь ее требованиям, Джоунс с явной неохотой расстегнул на Уолли воротничок и развязал узел галстука. Увидев, что ни эти, ни какие другие манипуляции не вернули Уолли к жизни, Джанет осознала, что он и вправду мертв, и принялась завывать, обливаясь слезами. Мистер Джоунс, растерянный и трясущийся, попытался утешить Джанет, приговаривая, что она не виновата, что она и так сделала все, что было в ее силах.

Казалось, прошло несколько часов, пока вернулся Уайт, хотя на самом деле отсутствовал он минут семь. Увидев отца, Джанет, скуля и растирая слезы, кинулась к нему навстречу.

– Он мертв! – крикнула она. – О, папочка, что нам делать?

– Мертв? – переспросил Гарольд Уайт, словно не веря своим ушам.

– Да, старик, – со вздохом подтвердил Джоунс. – Мертвее не бывает.

– Тьфу, дьявольщина! – сплюнул Уайт, глядя на Уолли. – Но кто, черт побери… Да прекрати ты вопить, Джанет! И без тебя тошно!

Джанет попыталась унять слезы, зарывшись в свой носовой платок, а мистер Джоунс крепко схватил Уайта за локоть:

– Спокойно, старик! Рядом с покойником так себя не ведут.

– Да пошел ты к свиням собачьим! – взорвался Уайт. – Мало того что Уолли пристрелили, так ты мне тут еще будешь мораль читать!

У мистера Джоунса от неожиданности отвалилась челюсть. Впрочем, он благоразумно поспешил отнести эту вспышку ярости за счет трагического происшествия.

Джанет, чтобы не упасть, уцепилась за обветшалые перила мостика.

– Ты дозвонился доктору Хинчклиффу? – спросила она. – Мне показалось, тебя целую вечность не было.

– Конечно, дозвонился! – заорал Уайт. – И ему и полиции. Они будут здесь с минуты на минуту, так что не вздумай прикасаться к телу!

– Полиция! – испуганно взвизгнула Джанет. – Но… зачем, папочка? С какой стати?

– Да, полиция, – угрюмо кивнул он. – Не думаешь же ты, что бедняга Уолли скончался от старости?

– Н-несчастный случай, – пролепетала Джанет. – Это же несчастный случай…

– Хорошенький несчастный случай, когда человеку продырявили сердце! – хохотнул Уайт.

– Оставь, Гарольд, – поежился Джоунс. – Неужели ты считаешь, что его убили намеренно? В конце концов, несчастные случаи ведь не так уж и редки…

– Особенно учитывая, что вчера Уолли уже пытались подстрелить, – заметил Уайт.

– О Господи! – в отчаянии махнул рукой Джоунс. – И как меня угораздило вляпаться в такую историю! Мне совсем не пристало…

– Если на то пошло, то мы влипли вместе, – огрызнулся Уайт. – Так что хватит нюни распускать.

Тут он услышал сдавленный вскрик дочери и напустился на нее:

– Да прекратишь ты или нет? Не то люди подумают… – Он осекся, увидев, что их полку прибыло, но тут же спохватился: – Уведи ее отсюда! Да поживее!

Однако Джанет не успела выполнить команду отца. Из калитки стрелой выскочила борзая, а пару секунд спустя появилась и Вики.

– Приветик! – крикнула девочка. – Что тут за шум? О, Джанет, ты плачешь? Кто тебя обидел?

Джанет, пьяно пошатываясь, побрела ей навстречу.

– Уходи, Вики, умоляю тебя! Тебе сюда нельзя…

– Что за вздор! – возмутилась Вики, разглядывая Джанет с откровенным любопытством. – У тебя белая горячка, что ли? Или черная оспа?

– Чтоб ее разорвало! – выругался себе под нос Уайт. – Впрочем, рано или поздно она все равно узнает. – Он повысил голос: – Эй, Вики, беги домой и скажи маме, что с Уолли произошел несчастный случай!

– Как, еще один? А что на сей раз?

– Делай, как тебе говорят, Вики! – нетерпеливо выкрикнул Уайт.

Вики вопросительно воззрилась на зареванную Джанет.

– О, Вики! – взвыла та. – Я даже не знаю, как тебе сказать… Мы… боимся, что он м-мертв!

– Мертв? – ахнула Вики. Она перевела взгляд на Уайта, затем, оттолкнув Джанет, приблизилась к недвижному телу Уолли. При виде крови чувств онане только не лишилась, но даже не изменилась в лице. Девочка только покрепче уцепилась за перила и произнесла: – Его застрелили! Я слышала выстрел.

– Вот как? А ты кого-нибудь видела? – быстро спросил Уайт.

– Нет, я подумала: кто-то вышел зайчишек пострелять.

– Кто, например? Тебе не известно, кто бы мог взять ружье?

Вики помотала головой:

– Нет, конечно. Собственно говоря, я даже не представляю, кто мог его взять! Ведь и дома-то никого нет. Наверное, я должна сказать Эрминтруде…

– Да, черт возьми! – кивнул Уайт. – Тем более что Уолли ты все равно ничем не поможешь. Джанет, отправляйся домой и приведи сюда Хинчклиффа – мне показалось, что я слышал машину.

– Как все это грустно! – вздохнула Вики, смахивая с длинных ресниц накатившие слезы. – Бедняга Уолли! Я всегда считала его безответственным пьянчугой, а теперь мне так его жаль!

С этими словами она повернулась и зашагала по тропинке к Пейлингсу.

Проводив девушку взглядом, Джоунс неодобрительно произнес:

– Должен сказать, малышка восприняла его смерть довольно спокойно.

– А почему бы и нет, – ответил Уайт. – Она ведь приходилась ему всего лишь падчерицей. Если хочешь услышать настоящую истерику, подожди, пока сюда примчится его жена! Вернее, вдова. Она уж закатит для тебя представление! Хотя, по-моему, за последние пару лет Уолли ей тоже изрядно поднадоел.

Вики подошла к дому как раз в тот миг, когда из гостиной на веранду вышел Хью Диринг.

– Привет! – жизнерадостно поздоровался он, окинув изумленным взглядом пестрое одеяние Вики и ярко накрашенные зеленым лаком ногти, выглядывающие из открытых соломенных сандалий. – Я зашел проведать Мэри. Дворецкий сказал, что она в саду. Ты ее видела?

– Не знаю, – поморщилась Вики, отмахиваясь от него, как от назойливой мухи. – Но на вашем месте я бы сейчас все равно обошлась без всяких там нежностей и шманцев-обжиманцев.

Хью насупился.

– Спасибо, конечно, – ледяным тоном произнес он, – но я пришел к вам без всякой мысли о шманцах-обжиманцах, как ты изволила выразиться.

– Видите ли, тут у нас кое-что случилось, – продолжила Вики, словно не замечая его гнева. – Я даже всплакнула малость, хотя сама не понимаю – что на меня вдруг накатило. У меня вообще-то глаза редко на мокром месте бывают.

– Ах вот в чем дело! – понимающе протянул Хью, обрадованный, что загадка столь лихого наскока прояснилась. – Кстати, эта гадкая тушь, которой ты так намазюкалась, уже потекла. Эффект, между прочим, даже более впечатляющий, чем обычно!

Щеки и уши Вики вмиг запылали, и она пригвоздила Хью к полу таким взглядом, что кто-либо другой на его месте уже превратился бы в горстку пепла.

– Теперь я поняла, что вы не только насквозь пронафталиненный зануда, но и невежественный хмырь! – заявила она, топая стройной ножкой. – К тому же вы бесчувственный чурбан! Держу пари, что, увидев у своих ног бездыханное тело, вы не только не пролили бы слезинки, но и отпустили бы по его адресу какую-нибудь скабрезную шуточку!

– Трудно сказать, – покачал головой Хью, – поскольку у моих ног бездыханные тела почему-то не появляются. Правда, при чем тут эти лиловые потеки у тебя под глазами, я все равно не понимаю.

– Так ведь я именно это и видела! – вскричала Вики, пытаясь вытереть замурзанную мордашку. – Скажите еще спасибо, что меня тут не вырвало у вас на глазах, ведь я такого нагляделась…

Хью метнул на нее подозрительный взгляд.

– Слушай, это твое очередное представление, что ли? – спросил он. – Если же нет, то что случилось, черт побери?

– Неужели вы и вправду такой болван, что не видите разницы между обычным кривляньем и трагедией? – вскричала Вики.

Хью схватил ее за плечи и встряхнул.

– Хватит говорить загадками! – воскликнул он. – Соберись с духом и скажи мне наконец, что случилось!

– Кто-то застрелил Уолли! – промолвила Вики. – На мостике через ручей.

– Господи всемогущий! – вскрикнул Хью. – Прошу тебя, Вики, успокойся! Он мертв, да?

– К-кажется, да, – всхлипнула Вики, шмыгая носом.

Как незадолго до него и Гарольд Уайт, Хью тут же вспомнил, что в Уолли стреляли и накануне. Впрочем, вслух говорить он об этом не стал, сосредоточившись на том, чтобы попытаться утешить Вики. Девочка, казалось, находилась на самой грани нервного срыва, и Хью с неимоверным облегчением увидел выходящую из дома Мэри.

– Слава Богу, что ты пришла, – сказал он, подталкивая к ней Вики. – Присмотри за ребенком, ладно? Похоже, что-то случилось. Кто-то опять стрелял в твоего кузена. Пойду выясню, в чем дело.

Не удосужившись посмотреть, как воспримет Мэри его сбивчивую речь, Хью поспешил по дорожке в сторону ручья.

К тому времени как он подоспел к месту происшествия, доктор Хинчклифф – бледная тщедушная личность чуть постарше Мориса Честера – уже поднялся с колен, закончив осмотр, и заявил, что медицина бессильна. Похоже, Уолли умер мгновенно. Сэмюель Джоунс путано объяснял доктору, каким образом он здесь оказался и что делал в ту минуту, когда прогремел выстрел. Гарольд Уайт стоял возле тела, насмешливо слушая, как распинается его приятель, а Джанет суетилась поблизости, то чихая, то сморкаясь в платочек.

Доктор Хинчклифф производил впечатление человека, который не слишком рад тому, что его выдернули из дома воскресным днем. Он оборвал Джоунса на полуслове:

– Да-да, сэр, я все понимаю, но расскажите все это полиции, а не мне. – Затем, холодно посмотрев на Уайта, произнес: – Следует немедленно известить полицию. Если вы еще ее не вызвали, я могу позвонить сам.

– Я позвонил в полицию сразу после того, как вызвал вас, – ответил Уайт. Заметив Хью, он смерил его взглядом и спросил: – А вам что тут надо? Впрочем, вы, кажется, Диринг?

– Да, меня зовут Хью Диринг. Несколько минут назад я встретил мисс Фэншоу, и, признаться, ее рассказ показался мне настолько неправдоподобным, что я поспешил сюда выяснить, в чем дело. – Его взгляд переместился на тело Уолли. – Похоже, – тон его приобрел ту странную беззаботность, с которой многие люди рассуждают о трагичных вещах, – девочка ничуть не преувеличила.

– Уолли Картера застрелили, – зачем-то пояснил Уайт.

– Я и сам вижу. А как или кто – не знаете?

– Нет. Кстати, раз уж вы так любопытны, позвольте узнать, как вы сами сюда попали?

– Я, – вежливо, но с некоторым усилием ответил Хью, – попал сюда из гостиной Пейлингса.

– Если вы и верно мистер Диринг, – произнес Джоунс, – то вы живете в Мэноре. А здесь вы давно находитесь?

– Нет, только что заехал, – ответил Хью. – А в чем дело?

– Просто я вдруг подумал, что по пути из Мэнора вы могли заметить что-нибудь подозрительное. Вы не видели, чтобы кто-нибудь вылез из кустов, например?

– Мне очень жаль, – чуть поклонился Хью, – но не видел.

– Вообще-то, мистер… э-э… Джоунс… подобные вопросы следовало бы приберечь до приезда полиции, – неприязненно произнес доктор Хинчклифф. Он кивнул Хью: – Здравствуйте, Диринг. Не знал, что вы приехали.

– Только погостить, – пояснил Хью. – Совсем ненадолго. Скверная история.

– Не то слово, – мрачно согласился доктор. – За все годы моей работы здесь такое случается впервые. Хорошо еще, что он не был моим пациентом.

– Что ж, я, пожалуй, потопаю домой, – сказал Хью, не испытывавший желания казаться простым зевакой в глазах незнакомцев. – У вас тут и без меня забот хватит.

– Секундочку! – остановил его Уайт. – Вы ведь вчера тоже охотились со всеми, не так ли?

– Да, – с легким удивлением подтвердил Хью. – А в чем дело?

– Да вот знакомый егерь рассказал, что на вчерашней охоте беднягу Уолли чуть не пристрелили. Мне кажется, что полиции будет интересно узнать об этом случае поподробнее, – вот вы и могли бы им рассказать.

– Сомневаюсь, чтобы вчерашний инцидент имел какое-то отношение к сегодняшнему, – сухо ответил Хью Диринг. – Насколько мне известно, виновником вчерашнего происшествия был сам мистер Картер.

– Не забудьте, что мы говорим о покойном, – подсказал Джоунс.

Хью уже заготовил язвительный ответ, когда Джанет воскликнула, что слышит машину. Ее отец тут же заторопился к своему дому, а Хью, осознав, что путь к отступлению отрезан, остался рядом с телом Уолли.

Пару минут спустя Уайт вернулся в сопровождении полицейского инспектора из Фриттона и нескольких сыщиков.

Инспектор, худощавый рыжеволосый мужчина, быстро оглядел присутствующих, чуть задержавшись взглядом на Хью, после чего обратился к доктору Хинчклиффу:

– Что вы можете мне сказать, доктор?

– Человек этот мертв, – произнес доктор. – Он умер еще до моего прихода. Похоже, смерть наступила мгновенно. Поверхностный осмотр позволяет предположить, что пуля прошла сквозь сердце.

Инспектор склонился над телом Уолли и осмотрел рану. Доктор обратил его внимание на отсутствие следов пороха на одежде и ответил на несколько вопросов. Тем временем Хью разглядывал пеструю компанию сопровождающих инспектора лиц. Джоунс вполголоса осведомился у Уайта, удобно ли забрать свой пиджак из-под головы покойного; по всему чувствовалось, что мистер Джоунс испытывает неловкость, стоя перед полицейскими в столь яркой рубашке.

Инспектор, закончив расспрашивать доктора, отпустил его и повернулся к остальным.

– Начнем с вас, сэр, – сказал он, извлекая записную книжку и глядя на Уайта. – Как вас зовут?

– Гарольд Уайт, – ответил тот. – Как вам уже известно, я живу вон в том доме.

Инспектор пропустил его выпад мимо ушей.

– Где вы находились во время этого происшествия?

– На террасе снаружи дома, – ответил Уайт, кивая в сторону Дауэр-Хауса.

– С вами кто-нибудь был, сэр?

– Да, мистер Джоунс, которого вы здесь видите, и моя дочь Джанет. Мы как раз поджидали мистера Картера. Он обещал прийти к чаю.

Инспектор оторвался от блокнота и пристально посмотрел на Джоунса. Тот воспользовался удобным случаем и спросил, можно ли забрать пиджак.

– Одну минутку, сэр, – ответил инспектор и снова обратился к Уайту: – Значит, сэр, у вас была назначена встреча с покойным?

– Совершенно верно. Я позвонил ему утром и спросил, может ли он зайти ко мне к пятичасовому чаю.

– Понятно. – Инспектор задумчиво посмотрел вверх по склону, где на террасе близ дома виднелись стол и расставленные вокруг него стулья. – Вы, случайно, не заметили, что здесь произошло?

– Нет, – покачал головой Уайт, – но вот моя дочь и мистер Джоунс вполне могли заметить. Во всяком случае, они оба видели, как Картер упал.

– Только не я, – поспешно вставил Джоунс. – Я сюда не смотрел. Я ничего не заметил, пока Джанет не вскрикнула, да и потом ничего не понял.

– А вы слышали выстрел, сэр?

– Да, а сразу после него – крик Джанет.

– Вы не поняли, откуда стреляли?

Джоунс с сомнением покачал головой:

– Боюсь, что нет. Когда выстрела не ждешь, трудно определить, откуда стреляют. Мне, правда, показалось, что вон оттуда.

Он неопределенно махнул рукой в сторону кустов на дальнем берегу речушки. Инспектор посмотрел туда и спросил, как стоял Уолли, когда раздался выстрел. Мистер Джоунс тут же заявил, что ничего не видел, тогда как Джанет, отняв платок от покрасневших глаз, сказала, что видела все как на ладони. По ее словам, Уолли как раз ступил на мостик и сделал шаг в сторону Дауэр-Хауса, когда грянул роковой выстрел.

– В таком случае, – веско произнес инспектор, – выстрел не мог прозвучать с той стороны, куда вы указывали, сэр. В противном случае пуля угодила бы джентльмену не в грудь, а в спину. – Он перевел взгляд на Джанет: – Послушайте, мисс, коль скоро вы видели все собственными глазами, расскажите мне подробно, как это случилось.

– Ой, да я вовсе ничего не видела! – испуганно воскликнула Джанет. – В том смысле, что ничего особенного. Я увидела, как бедненький мистер Картер ступил на мостик, и сказала: «Вот мистер Картер идет» или что-то в этом роде, а потом добавила: «Пойду чай приготовлю». Я ведь ожидала мистера Картера и поставила чайник заранее. – Она вдруг всплеснула руками: – Ой, я ведь его так на плите и оставила! Господи, сгорел уже, должно быть! Как же я могла забыть про него?

– Да пес с ним, с твоим чайником! – нетерпеливо оборвал ее Уайт. – Отвечай на вопрос инспектора!

– Но ведь чайник совсем новый! – жалобно проныла Джанет таким тоном, что Хью поневоле припомнил Болванщика^[524], который говорил, что не стоило смазывать часы сливочным маслом.

– Очень сочувствую, мисс, хотя при данных обстоятельствах это совсем немудрено, – ответил инспектор. – И что вы делали после того, как сказали, что пойдете готовить чай?

– Ой, я не помню! Кажется, встала со стула и просто постояла немного. Потом папа сказал что-то про сигареты. Или это было раньше?

– А, так мистер Уайт тоже там присутствовал?

– Да, он сидел за столом и беседовал с мистером Джоунсом. Потом сказал, что я не принесла сигареты…

– Прошу прощения, мисс, – несколько нетерпеливо перебил ее инспектор. – Я не совсем понял, при чем тут сигареты. Дело в том, что я бы предпочел, чтобы вы рассказывали мне только о том, что напрямую связано со случившимся. Разумеется, если, на ваш взгляд, сигареты имеют отношение к делу, то – пожалуйста.

– Нет-нет, – поспешно затараторила Джанет, – сигареты тут вовсе ни при чем. Просто папа вспылил из-за того, что я забыла принести шкатулку, а потом, когда я уже хотела за ними сходить, сказал, что принесет их сам. Он подошел к окну своего кабинета и потянулся через подоконник за сигаретами, а мистер Джоунс тем временем что-то у меня спросил. Не помню, что именно… Вот, значит, я стояла и думала о том, что забыла смазать петли калитки… я имею в виду калитку миссис Картер, потому что…

– Господи, Джанет, перестань же наконец отвлекаться! – воскликнул Уайт. – Говори по делу!

Джанет потупилась.

– Да, папочка, – покорно ответила она. – Просто я так расстроена, что мысли путаются.

– Ничего страшного, мисс, – заверил инспектор. – Итак, вы стояли и о чем-то думали. А где в это время находился мистер Картер?

– О, он уже был на мостике. Я это отчетливо помню, потому что он не закрыл за собой калитку. Он вечно забывал… И вдруг я услышала выстрел и увидела, как Уолли… как бедный мистер Картер упал. Это было ужасно!

– Вы никого не видели? – спросил инспектор. – Не заметили какого-нибудь шевеления в кустах?

– Нет, – замотала головой Джанет. – Я абсолютно ничего не видела. Собственно говоря, я даже не поняла, что случилось!

– Все ясно, мисс. И вы также не обратили внимания, откуда стреляли?

– Нет, я была слишком потрясена тем, что увидела. Однако сейчас мне почему-то кажется, что стреляли оттуда. – Джанет указала на кусты, протянувшиеся от ручья вверх до самого Дауэр-Хауса.

Похоже, инспектора ее заявление не слишком впечатлило. Уайт бросил презрительный взгляд на дочь:

– Тебя спросили о том, что ты видела, а не о том, что тебе кажется. Простите, инспектор, моя дочь и впрямь не в себе. Хотя сдается мне, что она может быть права. Мне тоже показалось, что стреляли с той стороны.

Инспектор задумчиво посмотрел на него и спросил:

– А где в это время стояли вы, сэр?

– Возле окна своего кабинета. Отсюда не видно – его скрывают заросли азалий. Я вам могу показать.

Инспектор подозрительно покосился на темнеющую массу рододендронов.

– А вот эти кусты тянутся до самой дороги? – спросил он.

– Да, они растут на обоих берегах ручья. Со стороны Пейлингса их, разумеется, больше. А сама дорога пересекает ручей по мосту неподалеку отсюда и идет мимо поместья миссис Картер. Мы находимся от нее ярдах в пятидесяти.

Инспектор кивнул.

– Мы этим займемся, сэр. Теперь скажите мне, что вы делали, когда мисс Уайт вскрикнула?

Уайт криво улыбнулся:

– Я спросил, какого черта она разоралась. Она промямлила что-то насчет Картера, и я, ясное дело, кинулся посмотреть. Они с мистером Джоунсом раззявились… вылупились на что-то. Я велел им взять себя в руки и идти за мной, а сам поспешил к мостику.

– Одну минуточку, сэр. Мистер Картер лежал в той же позе, что и сейчас?

– Нет, конечно. Я приподнял его, чтобы посмотреть, куда угодила пуля, а потом, когда побежал звонить, оставил его на попечение мистера Джоунса. Должно быть, мистер Джоунс и уложил его в эту позу.

– Совершенно верно, инспектор, – подтвердил Джоунс, бочком придвигаясь к ним. – Я и пиджак свой ему под голову подложил, бедолаге. Кстати, если он вам больше не нужен, я бы хотел…

– Минутку, сэр, – раздраженно оборвал его инспектор. – Я еще не закончил с мистером Уайтом. Мистер Уайт, вы можете описать мне, в каком именно положении вы нашли тело мистера Картера?

– Ну, точно я, конечно, не помню… – замялся Уайт. – Он лежал мешком почти поперек мостика, лицом к дому… Я имею в виду свой дом.

– Понятно, сэр. А обнаружив, что он застрелен, вы или мистер Джоунс не стали осматривать ближайшие кусты?

– Не знаю, что делал мистер Джоунс, но я ничего не осматривал, – ответил Уайт. – Я думал только о том, как бы побыстрее вызвать врача – на случай если бедный Уолли еще дышит.

– Очень похвально, сэр, – кивнул инспектор и повернулся к Хью: – Теперь, сэр, ваш черед. Расскажите, пожалуйста, где были вы во время смерти мистера Картера?

– Представления не имею, – хмыкнул тот. – Я ведь даже не знаю, когда он умер. Собственно говоря, я вообще узнал о случившемся только с чужих слов.

– Тогда скажите мне, сэр, как вы вообще здесь оказались?

– Я пришел выяснить, что случилось.

– То есть вы уже знали о том, что случилось что-то! – подчеркнул инспектор.

– Ну разумеется. Я приехал в Пейлингс, но по пути наскочил на мисс Фэншоу, которая спешила поведать грустную весть своей матери.

– Это так, – подтвердил Уайт. – Она заявилась сюда, едва я вернулся после того, как позвонил доктору и в полицию. Мы не успели помешать ей увидеть Уолли.

– Мисс Фэншоу доводилась покойному падчерицей? – уточнил инспектор. – А с какой стороны она пришла?

– Вот по этой тропинке. – Уайт с готовностью указал на протоптанную в кустарнике тропинку. – С ней был ее пес.

– В самом деле? – бесстрастно переспросил инспектор. – Что ж, на этом мы здесь закончим. Теперь, джентльмены, и вы, мисс Уайт, проводите меня, пожалуйста, к дому, а мои люди пока займутся осмотром местности. А вас, мистер Уайт, и вас, мистер Джоунс, я бы хотел спросить еще кое о чем.

– Я отвечу на все ваши вопросы, – поспешно заявил Джоунс, – но я бы только хотел забрать свой пиджак. Если он вам не нужен, конечно.

Инспектор изумленно вскинул брови:

– Конечно, забирайте. Могли бы сразу сказать.

– Так я сто раз пытался… – обиженно вскрикнул Джоунс, но инспектор пропустил его реплику мимо ушей.

– Сержант, передайте джентльмену его пиджак, – деловито приказал он.

– Послушайте, а я вам еще нужен? – осведомился Хью.

Не успел инспектор ответить, как Уайт счел своим долгом вмешаться.

– Разумеется, нужен! – сказал он. – Вы можете рассказать инспектору о том, что случилось у вас вчера на охоте.

Хью вздохнул.

– Зря вы так, Уайт. Тем более что сам я ничего не видел.

– А вот мне кажется, что эта история имеет самое прямое отношение к смерти Уолли! – с вызовом произнес Уайт. – Во всяком случае, куда большее, чем появление здесь Вики с собакой!

Инспектор устремил на Хью проницательный взгляд.

– Да, сэр, – медленно произнес он. – Буду очень признателен, если вы пойдете с нами.

Глава 7

Удостоверившись, что, стоя под окном кабинета Уайта, мостика и впрямь не увидишь, инспектор обратился к Хью, попросив его рассказать о вчерашнем инциденте на охоте, на который ссылался мистер Уайт. Хью сдержанным тоном ответил, что мистер Уайт, без сомнения, имел в виду тот прискорбный случай, когда Уолли Картер по неосторожности вышел из засады.

– Вместо того чтобы спокойно стоять на своем месте, – пояснил Хью, – Уолли принялся блуждать по кустам и едва не заполучил полновесный заряд дроби. Впрочем, если хотите узнать подробности из первых уст, то спросите лучше мистера Стила или князя Обстираш… Вашасварили, кажется. Оба они были свидетелями происшествия.

– Какого князя, сэр? – переспросил инспектор, нахмурившись.

– Васстирашвили, по-моему, – пожал плечами Хью и пояснил, что речь идет о знакомом миссис Картер.

Инспектор навострил уши. Всем сразу стало очевидно, что таинственный иностранец, возможно, замешанный в эту историю, весьма его заинтриговал. Инспектор с деланным безразличием провозгласил, что хотел бы пообщаться с этим джентльменом. Затем он поинтересовался у Хью, сколько времени тот провел в Пейлингсе, прежде чем встретил Вики, а потом, когда выяснилось, что Хью только-только приехал, полюбопытствовал, каким образом мистер Диринг добирался до Пейлингса.

Хью приехал на собственной машине прямо из Мэнора, миновав по пути деревню и Дауэр-Хаус. На вопрос инспектора, не видел ли чего подозрительного в окрестностях Дауэр-Хауса, Хью помотал головой:

– Нет, по-моему, я ничего особенного не видел.

– Но вы не абсолютно уверены, сэр?

– Да, не вполне. Скажем так: я никого не видел. Что, впрочем, неудивительно, учитывая, что я вел машину, а не глазел по сторонам.

Инспектор согласился и сказал, что пока у него вопросов больше нет.

– Значит, я могу вернуться в Пейлингс? – спросил Хью.

– Да, сэр, – ответил инспектор, пряча записную книжку в карман. – Собственно говоря, я и сам туда еду, так что могу подвезти вас.

Поскольку было очевидно, что он не хочет, чтобы Диринг-младший поспел туда раньше его, Хью спорить не стал и отправился следом за инспектором к полицейскому автомобилю. Инспектор перекинулся парой слов с сержантом, и они поехали.

Сцена, которую они застали в Пейлингсе, была выдержана в лучших традициях классической мелодрамы. Эрминтруда, укутанная в пышную шаль, возлежала на диване, сжимая в одной руке флакончик с нюхательной солью, а в другой – розовый носовый платочек из жоржета. Графинчик с рюмкой на близстоящем столике свидетельствовали о том, что страдалицу приходилось приводить в чувство с помощью бренди. Вики в комнате не было, тогда как бледная Мэри стояла у изголовья дивана с кружевным платочком, пропитанным одеколоном. Увидев появившегося в дверном проеме Хью, она вскинула голову и одарила молодого человека вымученной улыбкой.

– Слава Богу, что ты вернулся! Вики нам сказала… Это правда?

– Да, – кивнул Хью. – Увы. Здесь инспектор Кук из полиции. Он может войти?

– Полиция! – простонала Эрминтруда. – Господи, бедный Уолли!

Инспектор, учтиво подзадержавшись на пороге, кинул на вдову взгляд, в котором читались сразу изумление, легкий ужас и благоговение. Казалось, что ничто и никогда уже не спасет безутешную Эрминтруду, однако Мэри шагнула вперед со словами:

– Да-да, конечно, проходите, инспектор. Мы… Это страшное горе! Мы потрясены. Я… Я даже не знаю, что… Миссис Картер… Словом, проходите!

– Мне, право, очень жаль, что приходится беспокоить миссис Картер в столь тяжкий час, – произнес инспектор Кук. – Но я должен исполнить свой долг и задать вам несколько вопросов.

Эрминтруда отняла от глаз розовый платочек.

– Как вы поступили с его телом? – спросила она надломленным от горя голосом.

Инспектор кинул сконфуженный взгляд на Хью, который поспешил к нему на выручку и пояснил, что тело Уолли будет доставлено в полицейский морг.

– Морг! – взвыла Эрминтруда. – О Господи милосердный!

Было ясно, что инспектору со вдовой не совладать. Мэри решила, что ее долг – оказать посильную помощь полиции, и, повернувшись к дивану, провозгласила:

– Милая тетушка Эрми, не думайте сейчас о том, что станется с телом бедного Уолли. Постарайтесь ответить на вопросы инспектора. Это очень важно.

Эрминтруда, осознав, что спинка дивана мешает ей выражать чувства страстными жестами, присела.

– Неужели вы столь жестокосердны? – горестно спросила она инспектора, который на глазах увял, съежился и втянул голову в плечи. – Неужели в вас нет и капли жалости? Или, по-вашему, я мало вынесла, что вы посмели вломиться в мой дом и мучить меня своими расспросами?

– О, мадам, – воскликнул инспектор, – я вовсе не намерен вас мучить, клянусь! Вы только выслушайте…

– Спрашивайте о чем угодно! – убитым голосом произнесла Эрминтруда, обреченно махнув рукой и понурив златокудрую голову. – Мне уже все равно. – Вдруг она стиснула запястье Мэри и добавила уже вполне нормальным голосом: – Господи, какой позор! Полиция в доме! Я буду обесчещена!

Инспектор, который уже начал ощущать себя прокаженным, заверил, что вполне разделяет ее скорбь, хотя и не понимает, чего миссис Картер так опасается.

– Меня интересует лишь одно, мадам: не досадил ли ваш покойный муж кому-нибудь? Может, ему хотели отомстить? Он ни с кем не ссорился…

Инспектор запнулся на полуслове, потому что речь его возымела совершенно неожиданное действие. Эрминтруда буквально взвилась в воздух и напустилась на него с пылом, который составил бы честь незабвенной Дузе^[525].

– Не хотите ли вы сказать, что это я довела любимого мужа до смерти? – взревела Эрминтруда.

Инспектор ошалело попятился.

– Тетушка Эрми, вы не так поняли! – воскликнула Мэри. – Ничего подобного инспектор не говорил! Умоляю вас, возьмите себя в руки и выслушайте его!

Инспектор Кук насторожился.

– Верно ли я понял, мадам, что вы ссорились со своим мужем? – осторожно спросил он.

– О Господи! – всхлипнула Эрминтруда. – Да, мы расстались совсем скверно. Бедняжка ушел в иной мир, затаив горечь. – Она заломила руки. – Господи, Мэри, он был плохим мужем, но как мне жаль, что я на него накричала, ведь мы его больше никогда не увидим! Все мы ведь не ангелы, да?

Мэри спокойно, почти ласково снова уложила ее на диван.

– Не вините себя, тетушка Эрми. Я уверена, он уже обо всем забыл. Он на вас зла не держал.

– Ему бы еще на меня злиться! – с горечью произнесла Эрминтруда. – После всего, что я от него вынесла.

В глазах инспектора промелькнул живой интерес, он походил на гончую, учуявшую зайца.

– Значит, мадам, мистер Картер вам чем-то насолил?

Мэри предупреждающе стиснула руку Эрминтруды. К сожалению, на женщину это возымело обратное действие. Горделиво вскинув свою хорошенькую головку, она громко провозгласила, что полоскать грязное белье на людях – не ее удел, и оскорбленно умолкла. Впрочем, ненадолго.

– Конечно, я могла бы вам порассказать, как и сколько раз он меня подставлял, – промолвила она. – Одна его дружба с Гарольдом Уайтом чего стоит… Впрочем, он мертв, и я не собираюсь обсуждать его недостатки. Вы из меня и слова про него не вытянете, так и знайте!

Мэри отняла руку и тихонько сказала инспектору:

– Миссис Картер устала, инспектор. Может быть, я могу вам помочь? Что вы хотите знать?

– Что ж, мисс, – неторопливо ответил инспектор, – когда человека убивают буквально на глазах у его домочадцев, полиции хотелось бы знать как можно больше. Насколько я понимаю, вы состояли в родстве с мистером Картером?

– Он приходился мне кузеном и опекуном, – просто ответила Мэри.

– Вы были с ним близки?

– Ну, до какой-то степени, – замялась Мэри. – Я ведь тоже живу здесь.

– Да, мисс. Есть ли у вас причины подозревать, что у него могли быть враги?

– Нет, – ответила Мэри. – Многие его недолюбливали, но чтобы убить… Нет!

– О, Мэри, какие ужасные слова ты говоришь! – вскричала Эрминтруда. – Боже, за что мне такое наказание?

– У него был свой доход, мисс? – спросил инспектор.

– Ни единого пенса! – отрезала Эрминтруда. – Он был нищ как церковная крыса. В противном случае он растранжирил бы все деньги за неделю! Он и так пускал на ветер все, что я ему давала, не говоря уж о том, что осмелился одолжить мои деньги этому чертову Уайту! Нечего на меня так смотреть, Мэри! Я не такая уж дура, чтобы не видеть, что творится у меня под носом! Это Уайт со своими идиотскими затеями вконец разорил Уолли, хотя его и не пришлось долго уговаривать. Да, во всем виноват этот гадкий Уайт, и вообще, если хотите знать, я уверена, что и в смерти Уолли повинен он!

– Почему вы так считаете, мадам? – быстро спросил инспектор.

Эрминтруда театрально прижала руки к груди.

– Я чувствую это вот здесь, – торжественно провозгласила она. – Женским чутьем! Я всегда ненавидела этого человека!

– Но, тетушка Эрми, вы не правы, – вступилась Мэри. – С какой стати ему бы понадобилось убивать дядю Уолли?

– Не спрашивай меня! – громогласно ответила Эрминтруда. – Просто я ему ни на грош не доверяю.

– Понятно, мадам, – сухо произнес инспектор. – Насколько мне известно, в вашем доме гостит иностранец?

Эрминтруда вздрогнула.

– Алексис! Боже мой, я совсем про него забыла! Представляете, в каком я состоянии? – Ее глаза увлажнились. – А я еще хотела показать ему нашу английскую идиллию! Ты же видела, Мэри, как я душу вложила в приезд Алексиса, а Уолли сразу на него взъелся! Мало того что он и так все портил, так еще и ухитрился под пулю подставиться! Господи, и что Алексис про нас подумает?

– Ах вот оно что! – вырвалось у инспектора. – Значит, мистер Картер был не в ладах с этим господином?

– Не знаю, был ли он вообще в ладах с кем бы то ни было, – сварливо ответила Эрминтруда, – но, если бы не суета вокруг этой дурацкой псины, они могли бы и подружиться. А так Князь сразу настроил его против Алексиса.

Инспектор нахмурился.

– Не понял, у вас здесь разве два Алексиса? – спросил он.

– Вот, видите, и вы запутались, – всплеснула руками Эрминтруда. – Что же было ожидать от бедного Уолли?

– Тетушка Эрми, это вряд ли интересно инспектору, – вмешалась Мэри. – К делу это совсем не относится.

– Не уверен, – загадочно произнес инспектор. – Собаки нередко служат причиной раздора, в особенности если с ними неправильно обращаются, как это свойственно некоторым иностранцам. В свою очередь, иностранцы могут неверно истолковать брошенное вскользь замечание и…

– Господи, он бредит! – простонала Эрминтруда. – Кто же говорил, что собака послужила причиной раздора? Вы совсем спятили!

– Да, инспектор, вы неверно истолковали слова миссис Картер, – поддержала Эрминтруду Мэри. – Дело в том, что у нас гостит русский князь, а любимого кокер-спаниеля моего покойного кузена, к сожалению, тоже зовут Князь. И дядя Уолли подумал, что это несколько неловко.

Заметив, что брови озадаченного инспектора Кука ползут на лоб, Мэри поспешила добавить:

– В том смысле, что и пес и наш гость могли отозваться на одно имя.

Хью отвернулся к стене, чтобы скрыть улыбку. Инспектор казался ошарашенным. Устремив на Мэри суровый взгляд, он процедил:

– Мне вся эта история представляется довольно бессмысленной, мисс.

– Так оно и есть! – обрадовалась Мэри. – Я же говорила, что она вовсе не относится к делу!

Инспектор снова обратился к Эрминтруде:

– Насколько я понял, мадам, князь – ваш друг?

– О да! – пылко воскликнула Эрминтруда. – Давний и преданный друг!

– Я бы хотел с ним познакомиться, – произнес инспектор, чувствуя, что подбирается вплотную к разгадке тайны.

– К сожалению, это невозможно – он уехал в гости к доктору Честеру. Да и зачем вам с ним знакомиться? Вы ведь не считаете, что моего мужа мог убить он?

– Я ничего не считаю, мадам, – сухо сказал инспектор. – Однако я обязан расспросить всех людей, находившихся в этом доме. Если он отсутствует, то мне придется дождаться его возвращения. Пока же я хочу задать несколько вопросов мисс Фэшноу.

– Ну нет, мою дочь вы в свои дрязги не втянете! – зловещим голосом произнесла Эрминтруда, в глазах которой появился угрожающий блеск. – Видит Бог, я женщина законопослушная, но этого не потерплю! Допрашивать мой нежный цветочек, запугивать невинную девочку с неустоявшейся психикой я вам не позволю, зарубите себе на носу! И предупреждаю: если вы посмеете нарушить мой запрет, вас ждут серьезные неприятности! Со мной шутки плохи!

Инспектор пошел красными пятнами.

– Не стоит вам горячиться, мадам, – вежливо произнес он. – Никаких цветочков с неустойчивой психикой я зарубливать… то есть запугивать, не собираюсь! Но я должен выполнить свой долг. Поэтому прошу вас: будьте благоразумны и не препятствуйте мне.

Тут с лестницы послышался звонкий голос, заставивший инспектора задрать голову.

– О, милая Эрминтруда, спасибо за заботу! – сказала Вики. – Только цветочек после случившегося уже увял, а этот милый человек желает нам только добра. – Ангельски улыбнувшись огорошенному инспектору, она спросила: – У вас есть дочери, инспектор?

Но сбить с толку опытную полицейскую ищейку было не так-то просто даже тоненькому эфемерному созданию, облаченному в черное траурное платье. Инспектор откашлялся и сказал, что не обременен семьей.

– Неужели? Вот бы не подумала, – покачала головой Вики. – Так вы хотите со мной поговорить? Мне спуститься?

– Да, мисс, будьте любезны.

Эрминтруда, гнев которой уже уступил место материнской любви, кинула на девочку восхищенный взгляд.

– О, Вики, – не сдержалась она, – как я рада, что ты сменила эти бриджи. Они абсолютно тебе не шли!

– Да, они совершенно страхобойные! – не моргнув глазом подтвердила Вики. В следующий миг она заметила Хью. – Ха, а вы-то зачем вернулись? Вам, по-моему, здесь вовсе не место!

– А мне кажется, ты должна быть мне признательна, – ухмыльнулся Хью. – Благодаря мне ряды твоей зрительской аудитории пополняются.

– Да, я люблю, когда меня окружают сочувствующие люди, – сказала Вики. – Все великие артистки испытывают то же самое.

Инспектор счел своим долгом вмешаться в их диалог.

– Вас зовуг Виктория Фэншоу? – спросил он.

– Можно подумать, что вы не знаете! – возмущенно фыркнула девочка. – Только не Виктория, а Вики! Я никогда не ощущаю себя Викторией.

– Насколько я знаю, – невозмутимо продолжил инспектор, – во время гибели вашего отчима вы прогуливались вдоль ручья с собакой. Это так?

– Да, и я даже слышала выстрел. Правда, подумала, что кто-то вышел поохотиться на зайчишек.

– Вы не видели кого-нибудь в кустах, мисс?

– Нет, да это практически и невозможно. Там такие заросли – носорог не продерется. Собственно говоря, я и по сторонам-то не смотрела, пока не услышала голос мистера Уайта и плач Джанет Уайт. Тогда я и зашагала к мостику.

– А этот ваш пес, мисс, – он, случайно, не лаял или не скулил, словно чужака почуял?

Вики покачала головой:

– Нет. Да, вы правы, раз так, значит, незнакомцев поблизости не было. Если, конечно, они не затаились столь ловко, что Рой их не учуял.

– Но, милочка, ведь речь наверняка идет о незнакомце, – встревоженно сказала Эрминтруда. – Не думаешь же ты, что кто-то из наших друзей или… знакомых способен на такое ужасное злодеяние?

– Я как раз об этом думала, пока переодевалась, – заявила Вики, состроив серьезную мордашку. – Мне кажется, Перси вполне мог бы это сделать.

– Не стоит к этому возвращаться, Вики, – поспешно сказала Эрминтруда. – Стоит только кому про это пронюхать, и нас мигом ославят на всю страну. Попридержи язык, деточка, ладно?

– Да, мамочка, но разве ты говорила мне, что нужно помалкивать про Перси? Тем более после того, как он объявил, что является злейшим врагом всего нашего эксплуататорского класса. Нет, мамочка, что ни говори, но он вполне способен убить Уолли.

– Кто такой этот Перси? – требовательно спросил инспектор Кук. – Прошу вас, мисс, объясните мне.

– Ну во-первых, он коммунист, – начала Вики, делая вид, что не замечает предостерегающих жестов Эрминтруды. – А зовут его Перси Бейкер. Живет он в Бернстайде.

– Что именно позволяет вам считать, что он может иметь какое-то отношение к смерти вашего отчима? У него был зуб на мистера Картера?

– Да, но это жутко грязная и мерзопакостная история, – сказала Вики, состроив гримасу. – Вам не пристало выслушивать ее из уст невинной девочки.

– Не знаю, из чьих уст… Послушайте, мисс, вы что, издеваетесь надо мной? Если да, то я вам сейчас уши надеру…

– О нет, что вы, только не это! – завопила Вики срывающимся фальцетом насмерть перепуганной девственницы, окруженной дюжиной изголодавшихся громил.

Эрминтруда величественно встала с дивана.

– Неужели для вас нет ничего святого? – гневно вскричала она. – Или вы успокоитесь лишь тогда, когда распнете меня на Голгофе?

– Нет, что вы, – принялся оправдываться сбитый с толку инспектор. – Ничего подобного мне и в голову не приходило. Я хочу только знать правду! И должен вас предупредить, мадам: ведя себя столь неестественным образом, вы можете лишь навредить себе!

– Как вы смеете мне угрожать? – взвилась Эрминтруда. – Пусть я и произвожу впечатление слабой и беззащитной женщины, но, столкнувшись со мной поближе, вы быстро поймете, что это вовсе не так.

Хью, которому Эрминтруда никогда не казалась особенно слабой и беззащитной, прыснул в кулак. Инспектор вытер пот со лба.

– Тетушка Эрми, умоляю вас, держите себя в руках! – взмолилась Мэри. – Я сейчас вам все расскажу, инспектор. Так вот, Перси Бейкер – это брат девушки, которой мой кузен, как бы вам сказать… словом, доставил определенные неприятности.

– Она от него залетела! – пояснила Вики.

У инспектора отвисла челюсть.

– Вики! – укоризненно воскликнула Эрминтруда.

Мэри продолжила:

– Перси Бейкер требовал, чтобы дядя Уолли заплатил ему, но я не верю, чтобы он мог пойти на убийство.

– Сперва я тоже так думала, – вставила Вики, – но потом, пораскинув мозгами, решила – а почему бы и нет? Он так распинался про Французскую революцию и про массовый террор, что вполне мог попробовать…

– Имя и адрес этой девушки, – требовательно произнес инспектор, извлекая из кармана записную книжку.

– Ну, вообще-то мы с ней не настолько близко знакомы, – усмехнулась Вики. – Работает она во Фриттоне, в кинотеатре «Ригал».

– Вот-вот, распинайте меня! – пробормотала Эрминтруда, опрокидываясь на диван. – Бросьте меня на растерзание волкам! Позорьте на всю жизнь!

– Но, Эрминтруда, если мы кого и позорим, то только Глэдис!

– В свою очередь, мадам, – встрял инспектор, – заверяю вас, что проведу расследование максимально тактично и осторожно.

– Да, хотела бы я видеть, как у вас это получится, – недоверчиво произнесла Эрминтруда. – Кстати, раз уж вы все равно увидите эту развратную девку, передайте ей, что пятьсот фунтов ей из меня не выжать!

– Такую сумму требовали у мистера Картера, мадам?

– Представьте себе! – хмыкнула Эрминтруда. – Не слабо, да? Причем этот малый имел наглость заявиться сюда посреди званого ужина и потребовать у моего мужа эти деньги! После чего Уолли столь же нахально заявил, что я должна расплатиться с Глэдис!

– Мистер Картер не скрывал от вас, с какой целью просит эти деньги? – уточнил инспектор.

– Конечно, нет! В противном случае ему не видать бы этих денег как своих ушей!

Инспектор кашлянул.

– Несомненно, именно это послужило причиной вашей ссоры с мистером Картером, мадам?

– Разумеется! – ответила Эрминтруда. – А вы представьте себя на моем месте! Что ваш муж, словно какой-нибудь мормон, обслуживает всех девиц в городе, а вы должны расплачиваться за его грешки!

Инспектор пристально посмотрел на нее:

– Да, мадам, я вас прекрасно понимаю. Но скажите, вы обещали мистеру Картеру, что дадите ему эти деньги?

– А что мне оставалось делать? – в свою очередь, спросила Эрминтруда. – Я, конечно, тоже не ангел, но уж в скупости меня никогда не упрекали.

Слова Эрминтруды, похоже, зародили новые подозрения в мозгу инспектора. Он вкрадчиво произнес:

– Что ж, мадам, пожалуй, на этом мое любопытство исчерпано. Благодарю вас. Да, – спохватился он, – припомните только, чем вы занимались в момент гибели мистера Картера? Так, для проформы.

Эрминтруда нахмурилась.

– Откуда же мне знать, когда его застрелили? Не понимаю, к чему вы клоните, инспектор?

– Насколько я могу судить, мадам, роковой выстрел прозвучал примерно без пяти минут пять.

– Собственно говоря, мне это все равно, – сообразила Эрминтруда. – Я ведь весь день провела в постели.

– А вы, мисс? – полюбопытствовал инспектор, переводя цепкий взгляд на Мэри.

– Я спустилась в гостиную как раз перед тем, как мой несчастный кузен собрался идти в Дауэр-Хаус. Сразу после его ухода я отправилась в теплицу за помидорами.

– Где расположена теплица, мисс?

– В огороде, это за домом.

– И вы ничего не слышали?

– Ничего.

– Понимаю. – Инспектор закрыл записную книжку. – Я бы хотел побеседовать с прислугой.

– Да, конечно, – кивнула Мэри. – Правда, из всей прислуги в доме сейчас находятся только дворецкий с женой и младшая горничная. Остальных отпустили сразу после обеда. Пройдите, пожалуйста, в приемную, и я пришлю к вам дворецкого.

Инспектор поблагодарил Мэри и проследовал за ней в приемную. Эрминтруда, едко проехавшись по поводу распущенности полицейских, которые «совсем обнаглели», позволила уговорить себя прошествовать в гостиную.

Вернувшись в холл, Мэри застала там одного лишь Хью Диринга.

– Пожалуй, я поеду, – сказал он. – Впрочем, если я могу вам чем-нибудь помочь, то я готов.

– Не уезжай, прошу тебя! – воскликнула Мэри. – Одной мне с ними не справиться! Тут и так сумасшедший дом, а скоро еще и этот мерзкий князь вернется. Как тебе понравилась тетя Эрми? Ночной кошмар, да? А Вики я вообще хотела шею свернуть! Вот дрянная девчонка! Она ведь нарочно проговорилась про Глэдис Бейкер! А мы уговорились не предавать эту историю огласке…

– Шила в мешке не утаишь, – философски заметил Хью. – Однако признаюсь, Вики даже меня напугала, когда взорвала свою бомбу. Похоже, эта девочка быстрее всех оправилась от потрясения.

– Еще бы! По-моему, она испытывает какое-то садистское наслаждение от всего происходящего. Но что нам делать, Хью? Кто мог убить Уолли? И как мне обуздать тетю Эрми?

– На мой взгляд, это тебе не под силу, – честно признался Хью. – Попробуй, конечно, поговорить по душам с Вики. Что же касается Уолли, то я даже не представляю, кому понадобилось его убивать. Если, конечно, не согласиться с версией Вики.

– Ох, лучше бы это было так! – выпалила Мэри, прижимая пальцы к вискам.

Хью приподнял брови:

– Вот даже как? Послушай, Мэри, надеюсь, ты больше ничего не утаиваешь от полиции? Если да, то это не только неразумно, но и опасно.

– Нет-нет, что ты! Просто вся обстановка в доме настолько давящая, что ужасно действует на нервы. Хью, а вдруг это все-таки несчастный случай?

– Вряд ли, – покачал головой он. – В пять часов дня охотиться на зайцев в окрестностях Дауэр-Хауса могли только Уайт или его сын. Уайт отпадает, что же касается Алана…

– Кстати, а куда подевался Алан?

– Не знаю. Здесь его не было.

– В любом случае у него не было ни малейших причин убивать дядю Уолли, – вздохнула Мэри.

В эту минуту из гостиной с большой коробкой шоколадных конфет выплыла Вики. Она угостила конфетками Мэри с Хью и, когда те отказались, пристроилась на софе, задрав ноги на подушку.

– Бедненькая Эрминтруда совсем не в себе, – промяукала она, доставая из коробки трюфель. – Да и мне кажется, что сцена слишком затянулась.

– Ты нарочно говоришь так, как будто речь идет о каком-то спектакле? – возмутилась Мэри.

– Да, милая, ведь мы с Эрминтрудой настоящие актрисы. Мы по-другому не можем. Особенно она – бедняжка всегда мечтала сыграть сильную трагедийную роль, а ей все не давали. Может, это ее последний шанс?

– Господи, но все это так фальшиво! – не выдержала Мэри. – Ты же отлично знаешь, что она Уолли и в грош не ставила!

– Да, он ей давно уже до смерти надоел, – поддакнула Вики, отправляя в накрашенный ротик очередную шоколадку.

– Как ты можешь так говорить! – воскликнула Мэри. – И… хоть перестань жевать эти конфеты!

Вики скорчила капризную рожицу.

– Я, между прочим, даже чай не пила. И вообще, что ты раскипятилась-то?

Мэри едва не ответила ей колкостью, но сдержалась.

– Извини, если мои слова показались тебе чересчур резкими, но я, хоть убей, не пойму, зачем тебе понадобилось рассказывать этому полицейскому про Бейкера?

– О, тебе это будет сложновато понять. Обычно самые умные мысли приходят мне в голову во время приема ванны. Как Архимеду. Вот и сейчас, как раз перед тем как спуститься, я принимала ванну. И меня осенило: поскольку у тебя есть тайна, которая неминуемо выплывет наружу, лучше, если ты сама про нее расскажешь. К тому же, – Вики посмотрела на шоколадки и облизнулась, – это отвлекло внимание инспектора от меня, чего я и добивалась.

– Добивалась? Почему?

– Ну во-первых, мне требовалось время, чтобы придумать подходящий предлог для своего появления на месте преступления…

Тут уж Хью не выдержал:

– Неужели ты, юная сумасбродка, хочешь придумать себе ложное алиби?

– А что тут такого? Однажды я целых две недели была юной разведчицей, а разведчики всегда должны держать ухо востро. Да, кстати, Мэри, ты мне напомнила, о чем я хотела с тобой переговорить. Как ты думаешь, милая, не стоит ли нам попробовать привлечь внимание инспектора к Алексису и сделать козлом отпущения его?

– Козлом отпущения? – вытаращилась на нее Мэри. – Оклеветать ни в чем не повинного человека?

– Тоже мне нашла невинного агнца! – фыркнула Вики. – Этот сукин кот спит и видит, как бы наложить лапу на мамочкины деньги!

– Господи, какой стыд! В жизни не слышала подобного цинизма!

– Мэри, ты рассуждаешь как ханжа, которой все видится в одном свете! А ведь дело, между прочим, принимает серьезный оборот. Или ты всерьез мечтаешь выдать Эрминтруду за Алексиса? Чем больше я с ним общаюсь, тем чаще вспоминаю шекспировский персонаж, который вечно улыбался и был с улыбкой подлецом. Если его сейчас не остановить, то я не вижу, как воспрепятствовать его браку с Эрминтрудой. А потом он бросит бедняжку, едва только выторгует себе часть ее состояния.

Мэри вопросительно посмотрела на Хью. Тот рассудительно произнес:

– Я согласен, что нельзя допустить, чтобы твоя матушка вышла замуж за этого Варасашвили, однако валить все на него и делать из него козла отпущения – поступок, на мой взгляд, крайне непорядочный. Да и в полиции не такие уж олухи служат – они твою игру мигом раскусят.

– Это мы еще посмотрим, – угрожающе произнесла Вики.

– В любом случае встревать тебе не стоит, – посоветовал Хью. – Инспектор и без того подозревает всех, кто был так или иначе связан с твоим отчимом.

– Это верно, – кивнула Мэри. – Тем более что, поговорив по душам с Пики, инспектор будет знать обо всем, что творится в этом доме, куда лучше нас!

Глава 8

Между тем инспектор Кук, который едва ли не впервые сталкивался с расследованием убийства и с которым столь бесцеремонно обошлись оставшиеся в живых члены семейства Уолли Картера, наконец нашел настоящую отдушину в лице дворецкого Пики: последний не только подробно и обстоятельно отвечал на все вопросы, но и, казалось, получал от этого какое-то необъяснимое наслаждение. Не то что миссис Пики и молоденькая горничная, от услуг которых инспектор Кук быстрехонько отказался, – горничная была настолько перепугана, что рыдала почти не переставая, а миссис Пики, степенная и дородная женщина, твердила, что всю жизнь прослужила на кухне и, за исключением горшков, сковородок и прочей утвари, ничего никогда толком и не видела.

Другое дело мистер Пики. Дворецкий, по его собственным словам, в момент гибели Уолли находился в буфетной, однако каких-либо доказательств сему представить не смог. В ответ на вопрос, не таил ли кто на Уолли зла, дворецкий поскреб кончик длинного носа и строгим голосом поведал, что, по его глубокому убеждению, некий молодой человек по фамилии Бейкер был и впрямь не в восторге от последней выходки Уолли.

– Да, вот как раз про эту личность я хотел бы узнать поподробнее, – встрепенулся инспектор Кук. – Насколько я понимаю, он приходил сюда повидаться с мистером Картером?

– Он приходил дважды, – изрек Пики. – В первый раз, вчера днем, с ним беседовала мисс Вики. Не знаю уж, о чем у них там шла речь. Во второй раз он появился вечером, в половине десятого, и, хотя я известил его, что мистер Картер занят, принимает гостей, уйти наотрез отказался. Оба раза он приезжал на мопеде. Он показался мне довольно задиристым молодым человеком.

– Задиристым, говорите? А почему?

– Он не скупился на угрозы, хотя и довольно туманные, а потом, в ответ на мое предложение покинуть дом, вдруг наотрез отказался, вставив ногу между дверью и косяком.

– А какие именно угрозы?

– О, точно не помню, – поморщился Пики. – Всерьез я его не принял, уж больно заурядным он мне показался. Несмотря даже на вздорный красный галстук. Однако он точно пригрозил, что мистер Картер очень пожалеет, если откажется с ним встретиться, ну и… в самых грубых выражениях распинался про попранную честь сестры.

– Вот как? И мистер Картер с ним встретился?

– Мистер Картер уделил ему почти полчаса. Они беседовали в библиотеке.

– А вы, случайно, не слышали, о чем? – исподволь закинул удочку инспектор.

– Разумеется, нет, – с ледяным достоинством проронил Пики.

– И вы не слышали, чтобы они ссорились или препирались?

– Проходя через холл, я обратил внимание, что Бейкер говорит непозволительно высоким тоном, – признал Пики.

– А как насчет сегодня? Он приходил сюда? – уточнил инспектор.

– Насколько я знаю – нет.

– И на ваш взгляд, он единственный, кто мог убить мистера Картера?

– О нет, инспектор, – невозмутимо произнес Пики.

Инспектор метнул на него пронизывающий взгляд.

– Так выкладывайте же! Не тяните кота за хвост! Кто ходил у него во врагах?

– Ну, мистер Стил, например, – ответил Пики.

– Вы имеете в виду владельца фермы Оклендс?

– Его самого.

– А чем ему не угодил мистер Картер?

– Мистер Стил страстно увлечен миссис Картер, это всем известно.

– Вы хотите сказать, что он в нее влюблен?

– Так все считают, инспектор. Мистер Стил не из тех людей, которые скрывают свои чувства, и я не раз замечал, как он бросал на мистера Картера такие взгляды, что у меня ползли мурашки. – Пики осторожно прокашлялся. – Мне бы не хотелось ничего от вас скрывать, инспектор, поэтому я должен вам сказать, что мистер Картер не всегда относился к миссис Картер как любящий и преданный супруг. Серьезные размолвки случались у них не раз и не два. В последнее время прислуга даже всерьез опасалась, что дело близится к взрыву. А сегодня утром мистер Стил навестил миссис Картер, которая жестоко страдала после очередной серьезной ссоры с мистером Картером. Когда мистер Стил уходил, я случайно, – Пики метнул косой взгляд на инспектора, – совершенно случайно услышал в холле его слова, обращенные к мисс Клифф.

– И что он сказал?

– Мне бы не хотелось, чтобы у вас создалось какое-либо предубеждение, инспектор, однако мистер Стил был жутко разъярен. Он метал громы и молнии. Так вот, он сказал мисс Клифф, что хотел бы свернуть шею мистеру Картеру.

– А он видел мистера Картера сегодня утром?

– Нет, инспектор. Выходя из дома, он сказал, что ни за что не сядет за один стол с мистером Картером. И еще он признался мисс Клифф, что давно влюблен в миссис Картер, полюбив ее с первого взгляда.

– Ну и дела творятся в вашем доме, – покачал головой инспектор Кук. – А теперь расскажите мне про этого князя. Обрыдошили, что ли. Что он здесь делает?

– Князь Варасашвили – друг миссис Картер, – сухо ответил Пики. – Они познакомились в Антибе.

– Ах, он из этих, значит, – понимающе кивнул инспектор.

– Насколько мне известно, инспектор, он представляется обедневшим аристократом. Типичный дамский угодник. Однако мы заметили, что миссис Картер им очень увлечена.

– А как к нему относился мистер Картер?

– Мистер Картер был изначально против приезда князя. Более того, однажды, заложив за вор… я хотел сказать – находясь в состоянии легкого опьянения, мистер Картер сказал мне, что князь, по его глубокому убеждению, хочет прибрать к рукам состояние Эрминтруды.

– Неужели? А как насчет дочери миссис Картер? Может, он за ней хочет приударить?

– Не думаю, инспектор.

– А что представляет собой эта юная особа, мисс Фэншоу?

– Мисс Вики, инспектор, на редкость непредсказуемая девушка. Никто не знает, что она выкинет в следующую минуту. Однако она очень привязана к миссис Картер.

– А другая девушка?

– Мисс Клифф очень славная. Она была воспитанницей мистера Картера, который как-то сказал мне, что собирается завещать ей все свои деньги.

– По-моему, он был не слишком богат.

– Мистер Картер, инспектор, всерьез рассчитывал разбогатеть. Он не делал тайны из своих намерений. У него была тетя, несметно богатая, которая все последние годы провела в сумасшедшем доме.

– Немудрено, – пробормотал инспектор. – Будь моя воля, я бы всю эту милую семейку туда упрятал.

Он задал дворецкому еще пару-тройку вопросов, но быстро убедился, что больше из Пики вытягивать нечего. Попросив его прислать мисс Клифф, инспектор в ожидании Мэри обдумывал услышанное.

Вошла Мэри.

– Вы хотели меня видеть, инспектор?

– Да, мисс, присядьте, пожалуйста, – пригласил инспектор, указывая на стул.

Мэри уселась. Выглядела она бледной и встревоженной, что не ускользнуло от бдительного ока инспектора.

– Начнем, мисс. Насколько я знаю, сегодня утром к миссис Картер приходил мистер Роберт Стил. Это так?

– Да.

– Вы мне об этом не говорили. Почему?

– Мне не показалось, что это имеет хоть какое-то отношение к делу. Мистер Стил частенько навещает нас. Он старый друг семьи.

– А с мистером Картером он тоже дружил, мисс?

Мэри, чуть замявшись, ответила:

– Нет, скорее, он все-таки друг семьи.

– И он особенно дружен с миссис Картер, верно?

– Да, он больше общался с ней, чем с мистером Картером. Но у нас с ним тоже очень хорошие отношения.

– Что ж, пусть так. Скажите, вы никогда не подозревали, что мистер Стил питает по отношению к миссис Картер не только дружеские чувства?

– Вам лучше спросить его самого, – смущенно пробормотала Мэри.

– Непременно спрошу, мисс, уж можете быть уверены! Однако я хочу, чтобы вы сказали мне следующее: не показалось ли вам сегодня утром, что мистер Стил настроен особенно недружелюбно по отношению к мистеру Картеру?

– Да они, собственно говоря, друзьями-то никогда и не были, – уклончиво ответила Мэри.

– В самом деле, мисс? А почему?

– Не знаю. Должно быть, потому, что слеплены из разного теста.

– А ведь вам, мисс, прекрасно известно, что мистер Стил влюблен в миссис Картер, – произнес инспектор с некоторой укоризной.

– Ну и что? – В голосе Мэри прозвучал вызов. – Лично я ничего удивительного в этом не вижу.

– Сегодня утром мистер Стил признался вам, что влюблен в миссис Картер едва ли не с незапамятных времен. Это так?

Мэри, хотя всегда относилась к Пики с подозрением, даже не догадывалась, что проныра дворецкий ухитрился подслушать их разговор со Стилом. Краска бросилась ей в лицо, а коленки предательски задрожали.

– Да, – еле слышно прошелестела она.

– И он также сказал вам, что собирается свернуть мистеру Картеру шею?

– Не знаю. Не помню.

– Ну что вы, мисс! – Казалось, инспектор даже обиделся. – Подобные угрозы не забываются.

– Это была вовсе не угроза! – легкомысленно брякнула Мэри. – Просто мистер Стил очень рассердился на мистера Картера за дурное обращение с женой, а в гневе люди способны наговорить любые глупости.

– И вам, даже в свете случившегося, это не показалось хоть мало-мальски важным?

– Нет.

– Вас ничуть не удивило, что мистер Стил произнес такую фразу?

– Нет. Он вообще легко выходит из себя… – Мэри осеклась, осознав свою неосторожность.

– Так… Значит, его легко вывести из себя, – задумчиво произнес инспектор. – Может, он и раньше угрожал подобным образом мистеру Картеру?

– Нет! – воскликнула Мэри. – Никогда!

– В самом деле? – вскинул брови инспектор Кук. – И тем не менее вас не удивило, что он пригрозил так именно сегодня?

– Нет… то есть да, – запуталась Мэри. – Я все могу объяснить… Неужели вы сами не знаете, что в гневе человек может наговорить такого, чего вовсе не имеет в виду?

Инспектор пропустил ее реплику мимо ушей, а Мэри, видя, что вопросов ей вроде бы больше задавать не собираются, тихонечко встала.

– Это… все? – робко спросила она. – Вы хотели побеседовать с князем Варасашвили. Он вернулся минут десять назад. Позвать его?

– Да, мисс, будьте любезны.

Нельзя сказать, чтобы инспектор Кук, увидев заморского аристократа, тут же проникся к нему искренней симпатией. Набриолиненные, красиво уложенные черные волосы князя, его ослепительная улыбка, подчеркнутая линия талии – все это, напротив, преисполнило простоватого инспектора смутным отвращением. Он сразу мысленно заклеймил князя как типичного бездельника-альфонса, увивающегося за богатой вдовушкой. В данном случае – за Эрминтрудой Картер. Князь вошел быстрой, уверенной поступью и выразительно развел руками.

– Значит, вы инспектор полиции? Вы хотите меня допросить? Понимаю, понимаю. Ужасная история! Извините меня, но я так сражен случившимся, так растерян, что просто слов не нахожу! Ах, бедная наша хозяюшка!

– Вы правы, сэр, – кивнул инспектор с каменным лицом. – История и впрямь прескверная. Пожалуйста, ваши полные имя и адрес!

– Адрес! – с нескрываемым трагизмом произнес князь. – Увы, адреса у меня больше нет, инспектор, ведь моя страна захвачена подлым врагом. А зовут меня Алексис-Федор Григорьевич Варасашвили. Я целиком и полностью в вашем распоряжении.

Инспектор шумно запыхтел и попросил князя повторить имя и фамилию по буквам. Занеся эти данные в свою записную книжку, он спросил, верно ли, что князь является другом миссис Картер.

– Миссис Картер оказывает мне высокую честь, называя своим другом, – уточнил князь.

– А давно вы с ней знакомы?

– Нет, мы познакомились всего несколько месяцев назад, в Антибе.

– И с мистером Картером тоже?

– Э-э… не совсем. Видите ли, мистер Картер не счел нужным сопровождать свою жену в эту поездку. С мистером Картером я познакомился в пятницу, сразу по приезде сюда. И кто мог подумать, что приглашение на уик-энд обернется такой трагедией!

– Да, сэр. Насколько я понимаю, вы были одним из последних, кто видел мистера Картера живым?

– Неужели? Впрочем, мне трудно судить, ведь я покинул дом раньше его. Я даже спросил у него, как проехать к дому доктора Честера. Кажется, мисс Клифф присутствовала при нашем разговоре. Да, точно. Когда я уходил, они оставались вдвоем.

– В котором часу это было, сэр?

Князь покачал головой:

– Прошу прощения, но я точно не помню. Ближе к пяти, кажется. Я не смотрел на часы.

– А что вы сделали, покинув дом, сэр?

– Пошел к гаражу, конечно. Я вам не сказал, но мисс Фэншоу любезно одолжила мне свой автомобиль, на котором я и поехал к доктору.

– А вы не обратили внимания, в котором часу туда добрались?

Князь сверкнул белозубой улыбкой:

– По счастью, обратил, инспектор. Мистер Картер сказал мне, что перепутать дом доктора Честера невозможно, и это оказалось именно так. Я подъехал к нему без пяти пять. Самого доктора еще не было – горничная сказала, что он на вызове. Однако минут десять спустя он приехал, меня напоили чаем, после чего доктор показал мне свою коллекцию. Вернувшись же, я застал здесь… – князь запнулся и добавил дрогнувшим голосом: – этот ужас.

– Да, сэр, понимаю, – кивнул инспектор Кук. – Вы, разумеется, можете доказать то, что сказали мне? Что подъехали к дому доктора Честера без пяти пять?

Князь слегка нахмурился.

– Если понадобится, то смогу. Эта славная женщина, горничная доктора, конечно же, подтвердит мои слова. Тем более что мы с ней как раз обратили внимание на время, ведь я приехал чуть раньше назначенного часа.

Инспектор снова кивнул:

– Очень хорошо, сэр. Кстати, вы тоже ходили вчера на охоту с мистером Картером?

– Да, конечно.

– Мне сказали, что там произошел некий досадный случай. Это так, сэр?

Князь досадливо отмахнулся:

– О нет, что вы! Ничего особенного, обыкновенная случайность. Скорее даже неосторожная выходка.

– Чья выходка, сэр?

– Не вижу причин это от вас скрывать, инспектор, поэтому скажу: сам мистер Картер повел себя крайне неосторожно. Вам, должно быть, сказали: мистер Картер был уверен, что в него стреляли, с крайним раздражением – нелепым и необоснованным, на мой взгляд, – указывая на мистера Стила! Дело в том, что все мы – я, мистер Стил и наш славный доктор – были уверены, что мистер Картер стоит в засаде совсем в другом месте. Возможно, мистер Картер просто что-то перепутал, хотя мистер Стил и мистер Честер в один голос уверяют, что он переместился по собственной прихоти. Я точно не знаю, но уверен, что мистер Стил не стал бы специально стрелять в нашего любезного хозяина.

– Если я правильно вас понял, сэр, то мистер Картер подозревал, что выстрелил в него мистер Стил? А почему он выбрал именно его, а не вас или доктора Честера, ведь вы могли сделать это с таким же успехом?

– О нет, ничего подобного! – страстно возразил князь. – Во-первых, мы стояли дальше, да и потом все это – полная чушь! Не стоит тратить на это время.

– Это уж позвольте мне решать, сэр. Вы не помните, что именно сказал мистер Картер по поводу этого неприятного случая?

– Вы хотите, чтобы я вспоминал всякие нелепости, инспектор. Мистер Картер говорил много и, на мой взгляд, совершенно бестолково. Он считал, что кто-то хотел его убить, но я сразу отмел такие мысли прочь как абсурдные. Кстати говоря, мне вообще кажется, что столь открытая неприязнь мистера Картера к мистеру Стилу была совершенно необоснованна.

– И все же вам показалось, сэр, что мистер Картер всерьез подозревал в попытке покушения на него именно мистера Стила?

Князь поизучал свои отполированные ногти и, оставшись доволен увиденным, приподнял голову.

– Признаться, инспектор, вопрос довольно щепетильный. Я ведь почти не знаю всех этих людей – я приехал только на уик-энд. Однако я убежден, что мистер Стил излишне рьяно ухаживает за миссис Картер. Возможно, именно ревностью супруга и объяснялось отношение к нему мистера Картера. – В глазах князя появился тревожный блеск. – Возможно, я сказал что-то лишнее. Вы уж не обращайте внимания, инспектор. Надеюсь, я вам больше не нужен?

– Да, пока это все, сэр, – кивнул инспектор. – Кстати, вы хотели вернуться в Лондон уже завтра? Если да, то боюсь, что должен вас…

– О нет, теперь уже нет, – замотал головой князь. – Если я могу хоть чем-то помочь бедной миссис Картер, оставшейся без защитника, то мой долг – задержаться! Тем более что она сама просила меня об этом.

– Несомненно, – согласился инспектор.

Отпустив князя, он вскоре покинул дом, чувствуя, что пищи для ума получил предостаточно. По возвращении в Дауэр-Хаус его встретил торжествующий сержант.

– Мы нашли ружье, сэр! – с места в карьер заявил он.

Инспектор встрепенулся:

– Нашли, говоришь? И где же?

– Внизу, в кустах, – прогремел сержант, неопределенно ткнув большим пальцем через плечо. – Райт попытался найти хоть один отпечаток пальца, но тщетно. Стало быть, это и вправду убийство. Картина ясная: этот малый выстрелил, бросил ружье, проскользнул через кусты к дороге и был таков. Четко сработано.

– А какие-нибудь следы нашли?

– Нет, сэр. Земля там твердая, спекшаяся. Я вам покажу.

Он провел инспектора через лужок, спускавшийся до самого ручья, но сворачивать к мостику не стал, а углубился в заросли кустарника там, где перед темнеющей гущей рододендрона выступала кучка азалий. Продираясь сквозь кусты и придерживая за собой веточки, чтобы какая-нибудь не хлестанула по физиономии шефа, сержант вскоре пробрался к небольшой прогалине.

– Вот где я нашел ружье, – провозгласил он. – Вот, взгляните, сэр! Мостик отсюда как на ладони – и слепой попадет!

Инспектор припал на колено и увидел мостик прямо перед собой, в каких-то двадцати ярдах.

– Да, – задумчиво произнес он. – Проще пареной репы. Однако он, должно быть, затаился и подождал, пока мистер Уайт и остальные двое прибегут к мостику, не то его могли бы услышать.

– Это верно, – согласился сержант. – А потом ему ничего не стоило улизнуть незаметно. Вон туда, наверно.

И он указал шефу, каким путем, по его мнению, воспользовался неведомый преступник для отступления.

– Ручей здесь образует излучину, сэр, а с другой стороны расширяется в небольшую заводь. Поэтому туда убийца скрыться не мог. Я считаю, что, выстрелив, он дождался, пока люди из дома сбегутся к мостику, а потом ускользнул тем же путем, что и пришел. Может, перемахнул даже через ту изгородь. Через нее ведь и ребенок перелезет, сэр. Идемте, я вам покажу.

– Минутку! Сперва я хочу осмотреть это место, – сказал инспектор, оглядывая песчаный берег ручья.

Изгибаясь к югу, ручей вскоре расширялся, образуя небольшой затон, потом вновь сужался, а далее бежал, извиваясь, до самого шоссе, где за мостом скрывался из виду. Инспектор в задумчивом молчании созерцал заливчик, пока голос сержанта, недоумевавшего, что так привлекло внимание шефа, не вывел его из оцепенения:

– Что вы там увидели, сэр?

– Мне кажется, – с расстановкой ответил инспектор, – что через эту лужу просто так не перепрыгнуть.

– А кому такое могло прийти в голову, сэр? – недоуменно спросил сержант, в голосе которого прозвучало легкое замешательство, граничащее с нетерпением. – Нет, сэр, он удрал вон туда! Иначе и быть не может!

– Да и через сам ручей тут не перепрыгнуть, – продолжал инспектор, словно не слыша своего подчиненного, – потому что с мостика заметить могут.

– Но, сэр…

– Одну минутку! – произнес инспектор, продвигаясь вдоль берега. – Кстати, ты заметил, что за заливом ручей немного сужается?

– Откровенно говоря, сэр, я что-то никак не уразумею, куда вы клоните, – пробасил сержант. – Котелок, наверно, не варит. Не хотите же вы сказать, что убийца дал деру через Пейлингс?

– Пока я ничего не говорю, – сухо сказал инспектор. – Но стараюсь не упустить ни одной возможности.

Сержант оценивающе посмотрел на ручей, потом перевел взгляд на противоположный берег.

– Вот здесь, в самом узком месте, перепрыгнуть несложно, – сказал он. – Тогда там должны остаться следы. Грунт-то возле воды помягче.

– Проверь, – коротко велел ему инспектор, а сам отправился изучать другие возможные пути к отступлению.

Сержант снова присоединился к нему уже позже, возле полицейского автомобиля, оставленного на подъездной аллее. Ботинки у него были перепачканы, а выглядел сам сержант пренедовольным.

– Нет там никаких следов, – буркнул он.

Инспектор Кук пожал плечами.

– Что ж, значит, я ошибся, – невозмутимо признал он. – Ладно, здесь нам больше делать нечего. Покатили в участок.

Подъехав к воротам, шофер притормозил, пропуская вперед какую-то машину. Сержант заметил, что это «ровер» доктора Честера.

– В Пейлингс небось спешит, – добавил он. – Неудивительно, ведь миссис Картер привыкла вызывать его по каждому пустяку. Чтобы он держал ее за руку и утешал. Сегодня я ему, правда, не завидую.

– Это точно, – понимающе кивнул инспектор. – Я тоже.

– Но ведь к убитому Картеру вызвали, кажется, не его?

– Да, тело освидетельствовал Хинчклифф. Честер ездил к какому-то больному.

– Рад небось радешенек, – хмыкнул сержант. – Вряд ли ему улыбалось рассказывать дамочке про смерть мужа.

Сержант оказался прав: автомобиль и впрямь принадлежал доктору Честеру, который ехал в Пейлингс. Пару минут спустя он уже вышел из «ровера» и, небрежно швырнув на сиденье машины кожаные перчатки, взбежал по ступенькам. В холле ему попалась Мэри, которая только что спустилась по лестнице. Выглядела она бледной и встревоженной, но при виде Честера глаза ее ожили. Она шагнула навстречу, вытянув перед собой руки.

– О, Морис, как я рада, что вы приехали!

Доктор Честер взял ее за руки, но сразу же отпустил.

– Мне очень жаль, что я не смог приехать раньше, – сочувственно сказал он. – Хинчклифф позвонил мне, когда я проводил операцию. Как Эрминтруда?

– Ужасно! – содрогнулась Мэри. – Бенефис трагической актрисы. И не смотрите на меня так осуждающе. Сейчас сами увидите!

Доктор Честер окинул Мэри придирчивым взором:

– По-моему, вы и сами нуждаетесь во врачебной помощи. Рекомендую принять виски с содовой. И не вздумайте отказываться!

– А почему бы и нет? – слабо улыбнулась Мэри. – Я до сих пор не пришла в себя. Не могу поверить в случившееся.

– А когда это случилось? – спросил доктор Честер. – Хинчклифф сказал мне только, что его вызвал Уайт, а он, приехав, нашел Картера на мостике. Уже мертвым. Что-нибудь выяснилось?

– Нет, ровным счетом ничего. Только ужасные предположения – одно страшнее другого. Здесь был полицейский инспектор – он ушел совсем недавно. Я всегда считала себя уравновешенной, но с ним, по-моему, вела себя как абсолютная дура. Хью запилил меня, чтобы я рассказала полиции всю правду, ничего не утаивая, но мне кажется, что в таких делах полная правда может порой произвести странное впечатление.

– Хью Диринг? – приподнял брови доктор Честер. – Так он здесь?

– Нет, сейчас уже нет. Но он был здесь, когда… это случилось, а потом – такая лапочка! – задержался до ухода инспектора. Вы хотите поговорить с Эрминтрудой?

– Да, а где она?

– Князь утешает ее в гостиной.

– Как, этот прощелыга! – с отвращением вырвалось у доктора. – Ну что ж, проводите меня к ней!

Эрминтруда покоилась на диване. На сей раз она затянула все корсеты и по примеру дочери облачилась в черное платье. Торшер у изголовья дивана лишь немного рассеивал царящий в гостиной интимный полумрак. Князь, сидя на маленьком стульчике, бережно сжимал руку Эрминтруды, без умолку нашептывая безутешной вдовушке ласковые слова.

Когда Мэри открыла дверь, Эрминтруда глухо застонала:

– Господи, ну неужели меня сегодня так и не оставят в покое? – Однако в следующее мгновение, увидев Честера, сказала уже более приветливо: – Ах, это вы, Морис! Заходите, пожалуйста! Вы мне так нужны!

Князь встал. Если он и был недоволен, то виду не показывал, кланяясь и улыбаясь.

– Я с радостью уступаю свое место благопочтенному доктору, – провозгласил он.

Честер оглянулся и произнес, обращаясь то ли к Мэри, то ли к князю:

– Здесь слишком людно. Князь, проводите, пожалуйста, мисс Клифф в столовую и дайте ей виски с содовой. Только проследите, чтобы она непременно выпила – ей это сейчас необходимо.

– С превеликим удовольствием! – расплылся князь. – Мы и в самом деле совсем забросили бедную мисс Клифф, которая только и делает, что печется о всех остальных.

Он вежливо приоткрыл дверь перед Мэри, однако в столовую провожать не стал, настояв на том, чтобы девушка присела в ближайшее кресло, пока сам он сходит в столовую и принесет стакан с напитком.

Князь уже вернулся со стаканом в руке, когда в холл спустилась Вики.

– О, у вас тут междусобойчик, я вижу? – насмешливо спросила она.

– Бедненькая мисс Клифф совсем измучилась, – напыщенно пояснил князь. – Доктор Честер приказал мне дать ей виски и проследить, чтобы она выпила все до капли. Предупреждаю вас, мисс Клифф, я намерен выполнить приказ, так что, прошу вас, не воротите нос от стакана! Это мое первое боевое задание, и я хочу выполнить его с честью!

Мэри устало провела рукой по лбу.

– Вики, а как у нас насчет ужина? – спросила она. – Должно быть, уже пора. Надеюсь, миссис Пики не решила, что сегодня пост?

– Нет, – поспешил разуверить ее князь, – как раз в эту минуту Пики накрывает на стол. – Он ласково улыбнулся Вики: – Садись, душенька, ты испытала страшное потрясение! Наша бедная малютка такая бледная, в лице ни кровинки – пожалуй, тебе тоже нужна помощь Алексиса.

– Только не вздумайте влить в меня виски! – заявила Вики. – Я уже тяпнула три коктейля, а от виски меня вывернет наизнанку. Мэри, а Морис здесь?

– Да, он у твоей мамы.

– А, замечательно! Может, он ее в постель уложит? – Повернувшись к князю, девушка сверкнула глазами: – Мне очень жаль, Алексис, что все это случилось во время вашего, столь краткосрочного, приезда. Страшно обидно, что завтра, покидая нас, вы увезете с собой такие тягостные впечатления. Но ничего не попишешь…

– О, но ведь я вас вовсе не покидаю, – возразил князь. – Не думаете же вы, что я способен бросить своих друзей в столь трудный час! Нет-нет, пока моя бедная крупиночка во мне нуждается, я вас не оставлю!

– О, Алексис, это страшно благородно с вашей стороны и все такое, – затараторила Вики. – Но вы уверены, что все продумали?

Князь нахмурился:

– Что продумал? Я не совсем понимаю…

– Полицейские могут подумать, что это выглядит несколько странновато. Дубина инспектор в открытую задавал мне про вас такие наглые вопросы, что я вовсе не удивлюсь, если он попытается свалить убийство на вас, сделав вас козлом отпущения.

– Чушь какая! – Князь заметно побледнел. – Ты не шутишь?

Вики насупилась.

– Алексис, вы меня удивляете! Шутить в такую минуту? Как вы могли подумать?

– Значит, ты просто не в себе, – сказал князь, приосаниваясь. – Что же касается вашего дурацкого полицейского инспектора, то мне на него плевать с высокой колокольни! Так что, малышка, не тревожься на мой счет!

Где-то зазвонил телефон, и вскоре вышедший в холл Пики торжественно возвестил, что мистер Стил желает побеседовать с мисс Клифф.

Мэри поспешно поднялась:

– Спасибо, Пики, я возьму трубку в библиотеке.

Голос Стила прогудел ей в ухо:

– Это ты, Мэри? Мне только что сказали… Словом, это правда?

– Если вы имеете в виду смерть Уолли, то да.

Непродолжительное молчание. Затем:

– Мэри, ты и вправду считаешь, что его убили?

– Боюсь, что да. А как вы узнали?

– Один из моих людей только что вернулся. Вся деревня только об этом и говорит. Тут жуткий переполох. Господи, поверить невозможно! Мэри, а как Эрминтруда?

– Жутко расстроена, конечно. Надеюсь, нам удастся уложить ее в постель.

– Я сейчас же приеду, – взволнованно сказал Стил. – Не по телефону же говорить с ней!

– О нет, не приезжайте! – выкрикнула Мэри. – Сейчас с ней доктор Честер, да и сама она очень просила, чтобы больше к ней никого сегодня не пускали. Да и вообще, Роберт, для вас же лучше, если вы пока будете держаться от нас подальше. Пики подслушал наш утренний разговор и все рассказал полиции.

– Ну и черт с ним! Я их не боюсь!

– Может быть, но тетю Эрми вы все равно не увидите, это я вам обещаю.

Снова последовало молчание. Наконец Роберт Стил произнес:

– Ну ладно, я подожду до утра. Передай ей, что я звонил, хорошо?

– Непременно передам. – Мэри оглянулась на звук открываемой двери и увидела Вики. – Извините, я больше не могу говорить. До свидания. – Положив трубку, Мэри спросила: – А куда ты дела князя, Вики? Надеюсь, он не сбежал от тебя в гостиную?

– Нет, он поднялся к себе. Увы, на сей раз мой номер, кажется, не прошел.

– Неужели ты надеялась, что он воспримет тебя всерьез? – изумилась Мэри.

– Нет, но должна была попытаться. Роберт звонил с утешениями?

– Он позвонил узнать, правда ли то, что ему рассказали. Хотел приехать, но я отказала.

Вики закурила сигарету и бросила спичку в камин.

– Да, ты права! Я бы, между прочим, ничуть не удивилась, если бы узнала, что Уолли пришил именно он!

– Вики! – возмутилась Мэри. – Не смей так говорить! Тем более что это совершенно невозможно!

– Дорогая, я тебе искренне сочувствую, но только не будь ханжой – я этого совершенно не выношу! Если его убил не Перси, то остаются только Алексис и Роберт. Больше некому.

– Вики, как ты можешь? Ты ничего не понимаешь! Кстати, я вполне допускаю, что Роберт или князь могут указать полицейским на тебя, ведь ты в это время как раз гуляла по окрестностям.

Вики выпустила облачко дыма.

– Мэри, зайчик мой, ты же прекрасно знаешь, что я и в слона с трех шагов не попаду!

– А ведь обычно ты по-другому говоришь, – сухо заметила Мэри. – Если тебя послушать, то можно подумать, что ты настоящий снайпер.

– Да, но ведь я просто играю, – развела руками Вики. – Нет, стрелок из меня совершенно никудышный. Или – стрельчиха.

– Хорошо, – кивнула Мэри. – Именно это я и скажу инспектору. Если он меня спросит, конечно.

Глава 9

На следующее утро почти все, имеющие хоть мало-мальское отношение к случившемуся накануне, были – вместо того чтобы подуспокоиться после ночного сна – охвачены кто волнением, кто отчаянием, а то и вовсе пребывали во власти дурных предчувствий. Инспектор, например, по самые уши увяз в трясине улик и противоречивых показаний; Мэри была уверена, что этот кошмар никогда не кончится; князь, судя по всему осознавший двусмысленность и уязвимость своего положения, теперь ломал голову над тем, как найти из него выход, а Эрминтруда вдруг воспылала еще более страстной ненавистью к Гарольду Уайту. Лишь Вики спустилась к завтраку в обычном безмятежном настроении.

Эрминтруду уговорили позавтракать в спальне, но отнюдь не в одиночестве. Взгромоздясь в роскошном халате на трон из шелковых, с кружевами, подушек, она, словно любимая жена султана, устроила у себя нечто вроде военного совета. Некоторое утешение она уже успела почерпнуть из утренней почты; вести в провинции разносились с неимоверной быстротой, и миссис Картер не без гордости отметила, что все знатные и известные люди прислали ей свои соболезнования. Кровать была почти доверху завалена письмами, и Эрминтруда всякий раз, вскрывая очередной конверт и находя в нем какие-то особенно трогательные слова, призывала к себе Мэри и Вики, чтобы зачитать эти строки вслух. В промежутках между чтением соболезнований она рассеянно поглощала бесчисленные плюшки и тосты с джемом, а также раздавала указания прислуге. Между тем в столовой завтрак проходил на редкость беспокойно: то и дело воинственно звякал колокольчик, Эрминтруда призывала в свою опочивальню Мэри или Вики, да и горничные сновали туда-сюда, выполняя очередные – зачастую противоречивые и даже взаимоисключающие – распоряжения хозяйки.

Во время очередного ночного бдения Эрминтруде вдруг пришло в голову, что она до сих пор не знает, с какой целью Уолли отправился в свой последний путь к Гарольду Уайту. Записка, доставленная ранним утром с нарочным от леди Диринг, отвлекла ее от этих мыслей, но позже, уже звоня, чтобы ей принесли завтрак, Эрминтруда вспомнила о своих мучительных сомнениях. Она тут же разбудила Мэри и велела ей позвонить в Дауэр-Хаус и вызвать Уайта для разговора.

– Помяни мое слово, дорогуша, я не знаю, что там понадобилось бедному Уолли, но печенкой чую, что Уайт затевал какую-то пакость, – заявила она. – И вообще, учитывая мое состояние и то, что Уолли застрелили буквально у него в саду, он должен был хотя бы зайти и извиниться… То есть не в том смысле, конечно… Словом, мог бы зайти!

Мэри позвонила в Дауэр-Хаус, но нарвалась на Джанет и угодила под такой поток причитаний, что довольно долго не могла передать просьбу Эрминтруды. Лишь заметив краешком глаза, как не на шутку разгневанная Эрминтруда уже тянет пухлую руку, чтобы забрать у нее трубку, Мэри резко оборвала Джанет, прокричав, что Эрминтруда хочет поговорить с Уайтом и будет очень признательна, если он заглянет к ней по пути на работу.

– «Признательна»! – фыркнула Эрминтруда. – Нечего перед ними расшаркиваться, Мэри! Пусть явится – и все!

Этого Мэри говорить не стала, потому что Джанет как раз объясняла, что отец уже ушел на работу.

Прикрыв микрофон ладонью, Мэри сказала Эрминтруде:

– Джанет сказала, что он уже ушел. Она хочет знать, передать ли ему, чтобы он заглянул вечером?

– Ах, он, видите ли, на работу ушел! – возмущенно взвизгнула Эрминтруда. – Я тут промучилась всю ночь, а этот чурбан даже зайти не соизволил! Хоть бы записку прислал!

– Джанет сказала, что он велел ей зайти к нам утром и оставить карточки с соболезнованиями.

– Кому нужны его мерзкие карточки? – с горечью произнесла Эрминтруда. – И Джанет эту я видеть не хочу, она меня раздражает! Можете вы хоть раз в жизни поберечь мои нервы или нет?

Мэри, сделав круглые глаза, знаком попросила ее говорить потише, а сама сказала Джанет, что Эрминтруда не в состоянии принимать посетителей.

Джанет ответила:

– Просто мне кажется, что, поскольку я была последней, кто видел мистера Картера живым, ей захочется пригласить меня, чтобы узнать, как он умер.

– Нет, это вряд ли, – сказала Мэри.

– Я думала, это будет ей приятно, – не унималась Джанет. – Он ведь совсем не мучился. Пиф-паф – и готово! Представляешь, я как раз стояла и смотрела на него, а он вдруг – брык и…

– Бога ради, Джанет, только не по телефону! – взмолилась Мэри.

– Ну конечно. Я забегу и расскажу тебе все в мельчайших подробностях – это тебя успокоит.

– Спасибо, – неуверенно произнесла Мэри.

Едва она положила трубку, как в спальню вошла Вики; под мышкой она держала скатерть, а в руках несла тосты и масло. Закатив глаза, Вики замогильным голосом произнесла, что двое репортеров просят впустить их в дом.

Поначалу Эрминтруда, в ужасе заломив руки, воскликнула: «Пресса!» – и принялась поправлять волосы, но уже в следующую секунду решительно отставила в сторону поднос с остатками недогрызенных плюшек и произнесла:

– Что бы ни случилось, Вики, ты не должна с ними говорить! И даже на глаза им не попадайся!

– Ой, мамочка, почему? – взвыла Вики. – Я так мечтала увидеть свое фото в газете, а ведь им наверняка захочется меня щелкнуть!

– Вот именно этого я и пытаюсь избежать, – твердо заявила Эрминтруда. – И не спорь со мной, будь умницей! Сама знаешь, кисеночек мой, как я хочу увидеть твою хорошенькую мордашку в газетах, но только не в связи с этой историей! Мэри, по-быстрому предупреди Пики, чтобы и на порог их не пускал! Нет, стой! Дай мне подумать! Ведь что-то мы им должны сказать? О, придумала – пусть Алексис ими займется! Я не возражаю, пусть сфотографируют его. Мэри, солнышко, только попроси князя быть поосторожнее.

Мэри со всех ног кинулась выполнять поручение. Поначалу князь отнесся к затее Эрминтруды без особого восторга, однако Мэри настаивала, подчеркнув, что если князь и в самом деле так мечтает им помочь, то сейчас выпал как раз тот самый случай.

Не прошло и нескольких минут, как подоспела Джанет с огромной охапкой георгинов для Эрминтруды.

– У меня камера спустила, и я не смогла выбраться во Фриттон, – пояснила она, – вот и пришлось нарвать то, что в саду было. Жаль, конечно, что не лилии, но других не нашлось.

Поблагодарив Джанет, Мэри отнесла цветы в гостиную и поставила в вазу с водой. И тут как раз нелегкая принесла Эрминтруду, выбравшую именно эту минуту, чтобы спуститься из своих покоев. Увидев цветы, вдова не только не умилилась и не исполнилась благодарности, но горестно заявила, что такие пестрые георгины куда более уместны на свадьбе, нежели на поминках, и попросила Мэри убрать оскорбительные для ее взора растения с глаз долой.

Мэри унесла провинившиеся георгины на веранду, а затем вернулась и передала Джанет слова Эрминтруды.

Джанет не только выглядела более растрепанной и замызганной, чем обычно, но также то и дело шмыгала носом, готовая в любой миг расплакаться. Хотя к Уолли Картеру она при его жизни относилась с подозрением, будучи наслышана о недостатках и проказах незадачливого мужа и опекуна, однако ожидала, что Мэри должна быть страшно огорчена, и поэтому держалась с ней соответствующим, как считала, образом. Набравшись духу, Джанет спросила Мэри, выплакалась ли она уже.

– Нет, – покачала головой Мэри, – меня почему-то не тянет плакать.

– Это из-за потрясения, – убежденно заявила Джанет. – Ты, должно быть, убита горем. Я прекрасно понимаю, что ты испытываешь, можешь мне поверить. Попробуй всплакни – сразу полегчает!

Понимая, что разуверить Джанет – дело гиблое, Мэри пробормотала что-то невразумительное, тщетно пытаясь принять приличествующий скорбный вид.

Джанет сочувственно стиснула ее локоть и проникновенным голосом произнесла:

– Давай, я расскажу тебе, как все это случилось.

Мэри, припертая к стенке, была вынуждена согласиться, и Джанет выплеснула на нее свой рассказ, приукрашая его таким ворохом излишних подробностей, что смысл то и дело норовил ускользнуть. Услышав, что к чаю на встречу с Уолли был приглашен Сэмюель Джоунс, Мэри нахмурилась и прервала сбивчивое повествование Джанет:

– Ты имеешь в виду владельца этого огромного магазина во Фриттоне?

– Именно. Он мне, по правде говоря, не особенно нравится, хотя и Алан не прав, распекая его на все корки:как-никак этот Джоунс – член городской управы! В том смысле, что не могут ведь избрать на такую должность совершенно непотребную личность, верно?

Не дождавшись ответа, Джанет на одном дыхании продолжила:

– Ох, милочка, мне даже подумать страшно о случившемся! Ах, какой кошмар! Ты ведь даже не представляешь, сколько я натерпелась за этот жуткий день! Узнав о приходе мистера Джоунса, Алан так психанул, что прямо за обедом выскочил из-за стола и сбежал из дому! Даже пудинг не доел! А я плюшек напекла, но мы их даже не попробовали, да и чайник новый совсем некстати сгорел, а ведь в воскресенье чайник не купить – сама знаешь, поэтому дошло до того, что Флоренс пришлось готовить чай в кастрюльке, ведь оказалось, что и старый-то наш чайник тоже совсем прохудился, а она мне даже сказать не соизволила! По-моему, папочке пришлось даже ждать завтрака, хотя он заранее предупредил Флоренс, что хотел позавтракать без четверти восемь, чтобы поспеть пораньше на работу. А Алан даже к ужину не явился, а сегодня утром, когда я спросила, куда он запропастился, так на меня наорал, что до сих пор в ушах звон стоит! Папа дуется, Алан зол как черт – представляешь, каково мне?

Джанет разразилась слезами, и Мэри лишь с превеликим трудом удалось ее утешить. Едва она уговорила Джанет вернуться домой через садовую калитку, чтобы не попасться на глаза толпившимся у ворот репортерам, как дворецкий возвестил о том, что пришел мистер Стил, который хочет поговорить с Мэри, прежде чем предстать перед Эрминтрудой.

Мэри провела очередного посетителя в библиотеку и плотно притворила за собой дверь.

– Роберт, я должна вам кое-что сказать, – произнесла она.

– Ты уже сказала мне вчера вечером, – кивнул Роберт Стил. – Ваш проныра дворецкий подслушал наш вчерашний разговор. Шпики ко мне уже заходили.

– Ах, Роберт, мне страшно жаль! Я вам не сказала, но боюсь, что я вас тоже выдала. Когда инспектор в лоб спросил меня о вашем приходе, я… Словом, я, должно быть, со страху наплела лишнего.

– Ничего страшного, – спокойно ответил Стил. – Я вовсе не скрываю, что нисколько не горюю по поводу смерти Картера. Более того, я даже рад, что его отправили на тот свет! Правда, даже ума не приложу, с какой стати они меня в этом подозревают.

– А где вы были, когда это случилось?

– На ферме.

– И вы можете это доказать? У вас есть свидетели?

– Старина Джефферсон ошивался где-то поблизости. Не совсем, правда, рядом, но это никого не колышет. Уж мне-то арест не грозит.

– Ах, Роберт, мне бы вашу уверенность! Все ведь знают, как вы относитесь к тетушке Эрми, а этот инспектор… Он такой подозрительный!

– Пусть он подозревает хоть отца родного – мне ему это убийство пришить не удастся, пусть даже не надеется! Откуда, черт побери, я мог знать, что Картер без пяти пять будет переходить через этот дурацкий мостик? Я вообще понятия не имел о том, что они намылились пить чай у Уайта. Послушай, детка, я вовсе не затем сюда пришел. Я хочу знать, как дела у Эрминтруды?

– Все хорошо. А как вы считаете, Роберт, инспектор вам поверил?

– Не знаю – я его не спрашивал. А этот ваш чертов альфонс уже свалил?

– Нет, – ответила Мэри, без особого труда догадавшись, кого имел в виду Стил. – Он не уедет, пока все не прояснится до конца.

– Полиция не отпускает? – ухмыльнулся Стил.

– Вряд ли. Тетушка Эрми сама попросила его задержаться.

Фермер стиснул зубы. На скулах заходили желваки.

– Понятно. Могу я увидеть Эрминтруду?

– Да, она будет рада вашему приходу, – кивнула Мэри. – Только прошу вас по возможности не затевать ссору с князем. Мы и так уже натерпелись за последнее время.

– Ты что, за идиота меня считаешь? – недовольно произнес Роберт Стил и вдруг грозно нахмурился: – А чем, кстати говоря, занимался ваш драгоценный князек, когда убили Уолли?

– Он ездил в гости к доктору Честеру.

– Мне казалось, что нашим полицейским ищейкам стоило бы разобраться с ним, прежде чем приставать ко мне. Впрочем, должно быть, это дельце им не по зубам.

Хотя слова эти Роберт Стил произнес в запальчивости, к такому же неутешительному выводу вскоре пришел, причем совершенно независимо от фермера, и доблестный инспектор Кук. Возвращался он из Пейлингса в приподнятом настроении, однако внимательное изучение материалов дела если и не повергло его в полное уныние, то довольно быстро лишило уверенности в благополучном исходе.

Будучи ревностным блюстителем правопорядка, инспектор Кук пожертвовал собственным ужином и, не откладывая дела в долгий ящик, разыскал Перси Бейкера.

Адрес мисс Глэдис Бейкер он нашел без труда. Она проживала с братом и овдовевшей матерью на одной из тихих улочек Фриттона. Дверь открыла миссис Бейкер, которая настолько опешила, увидев перед собой полицейского, что сыну и дочери пришлось едва ли не силой сопроводить ее на кухню, где испуганная женщина осталась на попечении Глэдис.

Хмурый Перси Бейкер провел инспектора Кука в гостиную, в которой царил стойкий запах плесени, а вдоль стен выстроились горшки с кактусами и аспидистрами, и довольно недружелюбно осведомился о цели визита полицейского.

Молодой человек был недурен собой, однако его портило угрюмое выражение, едва ли не навечно поселившееся на его лице. В ответ на вопрос инспектора о том, чем он занимался в течение предыдущего дня, мистер Бейкер разразился пространными и довольно откровенными рассуждениями о полицейских, которые только и знают, что совать нос в чужие дела, а в заключение даже квалифицировал их как «отрыжку буржуазного общества». Однако невозмутимому инспектору все-таки удалось выведать, что в означенное время мистер Бейкер уезжал кататься на мопеде.

– Вот как, на мопеде, значит? – вежливо переспросил он. – А кто-нибудь сопровождал вас?

Бейкер метнул на него подозрительный взгляд:

– На что это вы намекаете?

– Пожалуйста, отвечайте на мой вопрос, – терпеливо произнес инспектор. – Давайте, не тяните время! Небось с девушкой своей катались, да?

Бейкер презрительно фыркнул.

– По-вашему, мне больше делать нечего, как катать ваших девиц? Это все буржуазные предрассудки, а мне…

– Хорошо-хорошо, только меня все это не интересует, – замахал руками инспектор. – Скажите только, был с вами кто-нибудь или нет?

– Нет, – мрачно ответил Бейкер.

– А где вы катались?

– А вам-то какое дело?

– Послушайте, молодой человек, если вы считаете, что я расспрашиваю вас только из праздного любопытства, то вы глубоко заблуждаетесь. Более того, не отвечая на мои вопросы, вы ставите себя в крайне неприятное положение.

– Нечего меня стращать! – огрызнулся Бейкер. – Империалисты новоявленные! Только и знаете, что топтать рабочий класс!

– Ах, так вы из этих, – понимающе протянул инспектор. – Что ж, раз вы отказываетесь отвечать, мне придется забрать вас в участок.

– У вас разные законы для богатых и бедных! – обиженно выкрикнул Бейкер. – Если хотите знать, то я просто опробовал новый мопед. Прокатился в Кершоу и обратно. А что – нельзя, что ли?

Инспектор казался весьма заинтересованным.

– Кершоу, говорите? А через деревню Стилхерст вы проезжали?

– Допустим, проезжал, – прищурился Бейкер.

– В котором часу?

– Понятия не имею. Думаете, мне делать больше нечего было, кроме как на часы глазеть?

– И мимо Пейлингса, наверное, проезжали, – как бы невзначай произнес инспектор. – Мимо резиденции миссис Картер.

Щеки Перси вдруг заполыхали. Сжав кулаки, он шагнул вперед.

– К чему это вы клоните? – недобрым тоном произнес он.

– Ого! – вскинул брови инспектор. – Что это вы вдруг так распетушились?

– А ну, признавайтесь! – почти угрожающе проревел Бейкер. – Что из того, если я и проезжал мимо Пейлингса? Какое ваше собачье дело?

– Не советую говорить со мной таким тоном, юноша, – строго предупредил инспектор. – Я ведь знаю, что вчера вы дважды посещали Пейлингс, чтобы повидаться с мистером Картером. А что вам от него вдруг понадобилось?

– Коль скоро вы знаете, что я говорил с этим гадом, то должны знать и остальное! – отрезал Бейкер. – И вообще, раз уж вам так это любопытно, идите и спросите его самого!

– Очень тонко, но со мной этот номер не пройдет, – сказал инспектор. – Давайте выкладывайте все начистоту! Небось пошантажировать его хотели? Руки нагреть?

Бейкер снова вспыхнул.

– Тому, кто так говорит, я зубы вышибу! – прошипел он.

– Ладно, хватит дурака валять! – с неожиданной резкостью произнес инспектор. – Вы ездили в Пейлингс и угрожали Картеру из-за того, что он вогнал вашу сестру в положение…

– Замолчите, черт вас подери! Понятно, значит, шантажистом меня хотите изобразить! Так вот, передайте своему мистеру Засранцу Картеру, что моя сестра – полноправная гражданка, и вам всем, вместе взятым, не удастся его выгородить! Погодите, вот водрузим над Британией красный стяг, тогда и вам и ему не поздоровится…

– Хватит болтать! Вы угрожали мистеру Картеру и требовали у него пятьсот фунтов!

Результат высказанного инспектором Куком обвинения превзошел все его ожидания. Челюсть Бейкера отвалилась, а взгляд остекленел.

– Пятьсот фунтов? – ошалело переспросил он.

– Да. Разве не так?

– Пятьсот… фунтов… стерлингов? – с расстановкой повторил молодой человек. – Слушайте, за кого вы меня принимаете, черт возьми? Хватит, я вас наслушался! Ну надо же такое ляпнуть – пятьсот фунтов! Чтоб я сгорел! Охренеть можно! Должно быть, этот подонок вам набрехал? Так вот, передайте ему, что он мерзкий враль и пакостник! А вы, если верите, что я готов нажиться на позоре своей сестры, такой же негодяй, как и он!

– Полегче на поворотах, приятель! Так вы отрицаете, что приехали в Пейлингс, чтобы потребовать у мистера Картера деньги?

– Я вообще про деньги и словом не обмолвился, не говоря уж о пятистах фунтах! Хотя такой человек, как он, – чтоб его черти разорвали! – который бедной девушке в отцы годится, вполне мог бы о ней позаботиться. Сами подумайте, кто будет кормить картеровского ублюдка? Содержать его. По всей справедливости он должен давать деньги на свое отродье.

– И какую сумму вы у него требовали? – терпеливо уточнил инспектор. – Он ведь отказался платить, верно?

– Никто, – уклончиво ответил Бейкер, – не имеет права делать из моей сестры уличную шлюху!

– Ах вот в чем дело! – воскликнул инспектор Кук. – Значит, у мистера Картера возникли сомнения, да? Он не хотел платить, не будучи уверен, что ребенок родится от него, верно?

– Я заставлю его позаботиться о Глэдис, чего бы мне это ни стоило! – упрямо процедил Бейкер.

– И тем не менее он вам отказал! – твердо сказал инспектор.

– Каких только причин не сочинял, паразит! – сплюнул Бейкер. – Будь на то моя воля, я бы ему кишки выпустил! Чтоб неповадно было соблазнять порядочных девушек! Впрочем, Глэдис от этого не легче.

– Вас очень удивит, если я скажу, что вчера вечером, без пяти пять, мистера Картера застрелили насмерть? – бесстрастно спросил инспектор.

– Застрелили насмерть? – тупо переспросил Бейкер. – Это не я. Я в него не стрелял. Господь свидетель, что мне ничего об этом не известно!

Вот и все, чего удалось добиться инспектору Куку от Перси Бейкера. Как инспектор ни старался, ему так и не удалось заставить себя усомниться в искренности молодого человека, категорически отрицавшего не только свою причастность к смерти Уолли Картера, но и саму попытку шантажа. Во всяком случае, ни о каких пятистах фунтах речь не шла и в помине. И вообще инспектору все больше и больше казалось, что родные покойного затеяли какую-то непонятную игру, к которой Бейкер был ну совершенно непричастен.

Не успел инспектор прибыть в участок, как его огорошили вестью, что найденное в кустах ружье удалось опознать – десять лет назад оно было приобретено мистером Фэншоу и с тех пор хранилось в его доме.

У инспектора перехватило дыхание.

– Значит, все-таки домочадцы! – произнес он, качая головой. – Что ж, я так и думал. Похоже, они сговорились и пытаются сделать юного Бейкера козлом отпущения, выставив его шантажистом! Держу пари, суперинтендант, что за всем этим стоит наша молодящаяся истеричка, которая задумала избавиться от Картера, чтобы выйти замуж за своего иноземного князя!

– Не спешите с выводами! – благоразумно посоветовал ему начальник. – Ей ведь ничто не мешало просто подать на развод, верно? Уж поводов-то бедняга подал ей предостаточно. Начальство считает, что мы должны привлечь к расследованию Скотленд-Ярд.

Инспектор с ним не согласился, однако, допросив на следующее утро Роберта Стила и служанку доктора Честера, вынужден был признать, что и впрямь зашел в тупик. Во всяком случае, он так и не нашелся что ответить на выпад Роберта Стила, с презрительным вызовом спросившего, каким образом он мог предвидеть, что Картер без пяти пять окажется на том мостике. По словам Стила, сам он и понятия не имел о том, что Картер собирался навестить Уайта, а раз так, то никоим образом не был причастен к случившемуся. Конечно, показания его следовало перепроверить, но особых надежд инспектор уже не питал.

Служанка доктора Честера, хотя и заметно взволновалась, увидев перед собой полицейского, без труда вспомнила все обстоятельства посещения иностранного гостя и без колебаний показала, что тот приехал за несколько минут до пяти, еще до того, как доктор вернулся домой от больного.

Далее инспектор отправился в Пейлингс. В обществе Эрминтруды он застал леди Диринг, которую привез с собой Хью; сам молодой человек уединился в саду с Мэри. Как только Пики возвестил о приходе инспектора, леди Диринг поднялась, распрощалась с новоиспеченной вдовой и вышла через террасу в сад. На Эрминтруду ее визит оказал благотворное воздействие: она вдоволь выплакалась и излила душу. Вдовушка столь успокоилась, что даже инспектора встретила без привычных душераздирающих криков и стенаний.

Инспектор без обиняков перешел к делу, спросив Эрминтруду в упор, она ли является законной владелицей винтовки «маннлихер» калибра 0,275, зарегистрированной под номером 668942.

– Господи, да я даже понятия не имею! – всплеснула руками Эрминтруда. – Хотя, кажется, припоминаю… Да-да, одно из ружей моего покойного первого мужа и впрямь было «маннлихер». Не лучшее, правда! Вот на «ригби» он просто молился! И еще на одно – с которым на слонов охотился. Бедняжка обожал охоту!

– А после его смерти, мадам, вы сохранили все эти ружья?

– Ну разумеется! Не то чтобы они мне были нужны, но я бы скорее рассталась с его коллекцией трубок!

Инспектор с ужасом отметил, что в голосе Эрминтруды вновь появились надрывные нотки.

– Как бы то ни было, – продолжила она, – все в его оружейной комнате осталось точь-в-точь так, как было при его жизни. Точнее, так оставалось до моего брака с мистером Картером, который не раз позволял себе похозяйничать там.

– Ружья хранятся под замком, мадам?

– Сама оружейная комната не запирается! А все этот неугомонный Уолли… – Эрминтруда осеклась, сообразив, что поносить убитого мужа сейчас не стоит. – Он и так никогда ничего не запирал, да еще и ухитрился потерять ключ…

– Значит, доступ к оружию был открыт для любого желающего?

Эрминтруда недоуменно уставилась на него.

– Ружья находятся в застекленном шкафчике. Ключ обычно торчит в замке. С какой стати… Послушайте, куда вы клоните?

– Винтовку «маннлихер» с номером 668942 нашли вчера в кустах у ручья, мадам.

Эрминтруда охнула и, с неожиданным проворством вскочив с кресла, устремилась к двери.

– Следуйте за мной! – бросила она через плечо и провела инспектора в оружейную комнату.

В изящном шкафчике красного дерева, инкрустированном перламутром, за стеклом виднелись два ружья; стойка была рассчитана на четыре.

– О Господи! – воскликнула Эрминтруда.

Повернув ключик, инспектор открыл дверцу и осмотрел ружья.

– Одно «холланд и холланд», второе – «ригби», – провозгласил он.

– Именно, – машинально откликнулась вдова. – Так я вам и сказала.

– Скажите, мадам, а патроны для этих ружей сохранились, или после смерти мистера Фэншоу вы их сдали полиции?

– Господи, откуда мне знать? Я и не помню вовсе. Вон в том ящике они были когда-то.

Инспектор выдвинул указанный ящик и обнаружил посреди всяких ружейных принадлежностей раздавленную картонную коробочку с горстью патронов.

– Если не возражаете, я их заберу, – произнес он.

– Берите все, что хотите! – махнула рукой Эрминтруда. – Господи, но что это может значить?

– Это значит, мадам, что вашего мужа застрелил кто-то из тех, кто имел доступ к этой комнате.

Эрминтруда заломила руки.

– Но ведь это может быть кто угодно! – воскликнула она. – Любой из нас!

– Не обязательно, – поправил инспектор. – Это мог быть человек, достаточно хорошо знающий расположение комнат в вашем доме.

– О, это почти ни для кого не секрет, – вздохнула Эрминтруда. – У нас бывает столько людей… К Уолли многие приходили… Господи, до чего же несправедливо, что его застрелили именно из ружья моего бедного мужа!

Инспектор Кук проследовал за Эрминтрудой в гостиную, где огорченная вдова опустилась на софу; вид у нее был такой, точно она вот-вот разразится слезами. Однако присутствие инспектора, похоже, подействовало на Эрминтруду как красная тряпка на быка.

– Что вам еще нужно? – спросила она почти угрожающе. – Неужто вам мало того, что вы меня опять почти до слез довели?

– Всего несколько слов, мадам, – бесстрастно ответил инспектор. – Я бы хотел задать вам несколько вопросов об отношениях мистера Картера с Перси Бейкером.

Поникшие было плечи Эрминтруды гордо расправились.

– Я не намерена это обсуждать! Мне и без того больно, а вы бередите мои раны!

– Вы сказали мне, мадам, что Бейкер требовал у мистера Картера пятьсот фунтов стерлингов.

– Да! И даже не требовал, а вымогал! На мой взгляд, это чистейшей воды шантаж!

– Во избежание недоразумения, мадам, хочу вас уведомить, что мистер Бейкер это категорически отрицает.

Эрминтруда и бровью не повела.

– Надеюсь, вы это не всерьез? Или вы рассчитывали, будто он сам признается в том, что шантажировал моего мужа?

– У меня есть основания полагать, что он сказал правду, – осторожно ответил инспектор.

В глазах Эрминтруды засверкали молнии.

– Ах вот, значит, как! – многозначительно произнесла она.

– Вы уверены, что речь шла именно о пятистах фунтах, мадам?

– Уверена ли я? – Эрминтруда закатила глаза. – О да! Неужто вы считаете, что я могу ошибиться в таких вещах?

Она встала, подошла к двери на террасу и позвала:

– Мэри! Мэри! Ах вот ты где! Зайди ко мне, милочка.

Мэри, сидевшая в тени развесистого вяза в обществе Хью и Вики, поспешно встала и зашагала к дому. Дождавшись ее прихода, Эрминтруда театральным жестом указала пальцем на инспектора и провозгласила:

– Этот человек только что меня оскорбил! Мало того что я потеряла мужа, так теперь я еще должна терпеть наглых полицейских!

– Вы меня неверно поняли, мадам, – поспешно ввернул инспектор. – Я хотел только спросить вас, уверены ли вы, что полученные вами сведения правильны. Не стоит так…

– Молчать! – прогремела Эрминтруда. – Мэри, скажи этому человеку, сколько денег просил Уолли, чтобы откупиться от Бейкеров!

– Пятьсот фунтов стерлингов, – с готовностью ответила Мэри.

– Спасибо, милочка, – кивнула Эрминтруда и мстительно спросила инспектора: – Теперь вы удовлетворены, милостивый государь?

Мэри метнула на полицейского недоуменный взгляд:

– А что, у вас есть какие-то сомнения? Мой кузен, безусловно, назвал мне именно эту сумму. Ошибиться я не могла, тем более что она показалась мне настолько несуразной, что я так об этом и заявила.

– Очень хорошо, мисс, – кивнул инспектор. – Что ж, тогда у меня больше вопросов нет. До свидания, мадам!

После его ухода Эрминтруда продолжала кипятиться, пока не обратила внимание на задумчивое выражение Мэри. Она тут же потребовала, чтобы девушка объяснила, в чем дело.

В голосе Мэри прозвучала плохо скрытая тревога.

– А почему он задал этот вопрос, тетушка Эрми?

– Не спрашивай меня, милочка! Я ведь всегда терпеть не могла шпиков, и это заметно, да? Но по поведению этого чертова наглеца можно подумать, будто я сама измыслила всю эту историю!

– Ну что вы! – поспешно вставила Мэри. – Речь, без сомнения, шла именно о пятистах фунтах. И вы и я слышали это собственными ушами. Одно меня тревожит: правду ли сказал нам Уолли?

– Господи, да что ты плетешь! Даже у Уолли не хватило бы наглости клянчить у меня пятьсот фунтов на любовницу без насущной необходимости! Это же яснее ясного!

– Но ведь вы и так уже знали про его связь с Глэдис Бейкер, тетушка. А вдруг эти деньги потребовались ему для какой-либо иной цели?

– Мэри, да что на тебя нашло? Я никогда Уолли ни в чем не отказывала! Я бы и так дала ему эти пятьсот фунтов!

– Смотря на что, тетушка.

Эрминтруда недоуменно заморгала.

– Не пойму, детка, куда ты клонишь. Что может быть хуже, чем его связь с этой уличной девкой? Или я чего-то не понимаю?

– Тетушка Эрми, давайте позовем Хью. Меня кое-что беспокоит, но я не знаю, стоит ли делиться своими подозрениями с полицией. Мне хотелось бы посоветоваться с Хью…

– Что ж, деточка, я не возражаю. Но как же леди Диринг? Не можем же мы оставлять ее одну.

– Она уже уехала.

Мэри подошла к двери на террасу и окликнула Хью.

Он пришел, но не один. Опередив его, в гостиную влетела Вики и громко спросила, зачем приезжал инспектор.

– О, Вики, я просто своим ушам не поверила! Они нашли в кустах одно из ружей твоего покойного папочки! И это правда – на стойке его нет!

– О черт! – процедил Хью. – Но… кто мог его взять, миссис Картер?

– Кто угодно!

– Но только не Бейкер, – убежденно сказала Мэри. – Он про него и понятия не имел. Это еще больше убеждает меня, что он не просил у Уолли эти пятьсот фунтов!

– Что? – нахмурился Хью.

– Мэри, золотко, у тебя с головой нормально? – ехидно осведомилась Вики. – По-моему, у тебя глюки!

– Нет, – отмахнулась Мэри. – Просто… мне кажется, что я знаю кое-что такое, о чем всем вам неизвестно. И… я почему-то опасаюсь, что это как-то связано со вчерашним визитом Уолли к Уайту.

– Ты, может, перестанешь говорить загадками? – спросил Хью. – Поделись с нами своими подозрениями.

Мэри вздохнула и сказала:

– Мне кажется, что Уолли и Гарольд Уайт замыслили какую-то денежную махинацию. Он не раз говорил мне, что с помощью Уайта заработает кучу денег. Даже в последний раз, когда я укоряла его за то, что он одолжил Уайту деньги. Понимаете?

– Боюсь, что нет, – честно признался Хью. – Какое отношение все это имеет к истории с Бейкером?

– Уолли знал, что тетушка Эрми никогда не даст ему денег для любых совместных дел с Гарольдом Уайтом, – терпеливо пояснила Мэри. – А вот про Глэдис Бейкер она к тому времени уже узнала. Словом… Не кажется ли вам, что Уолли мог… что он просто выдумал историю с Бейкером и шантажом, чтобы выпросить у тетушки Эрми пятьсот фунтов для их затеи с Уайтом?

Хью не скрывал своего изумления.

– Нет, ни за что не поверю! – сказал он. – Господи, Мэри, да как ты могла такое заподозрить? Ведь это… непорядочно!

– А вот мне кажется, что она права! – с горячностью заявила Эрминтруда. – Это чертовски похоже на Уолли! О, по-моему, я теперь все поняла! Выудить у меня деньги якобы для того, чтобы избежать скандала, и потихонечку передать их этому мерзавцу Уайту! Коварный обманщик! Ух, я прямо чувствую, как у меня кровь закипает!

– Да… и это вполне понятно, – с благоговением произнес Хью.

Глава 10

Хью, хотя и начавший привыкать к причудам Эрминтруды и ее дочери, не ожидал, что гипотеза Мэри встретит у них столь живейший отклик. И пяти минут не прошло после того, как Мэри поделилась своими опасениями, а Эрминтруда и Вики уже окончательно уверились, что именно так все и было на самом деле, и ничто на белом свете уже не могло поколебать их уверенности. Однако если Эрминтруда считала двуличие Уолли непростительным, то Вики, напротив, в открытую высказывала свое восхищение его поступком.

– Как грустно, что лишь после смерти человека начинаешь его понимать, – со вздохом сказала она. – Лично мне, дорогая Эрминтруда, его замысел представляется верхом хитроумия. Как думаешь, не из-за этого ли бедного Уолли убили?

– С какой стати? – удивился Хью.

– Ну, я не знаю, – пожала плечами Вики, – но ничуть не удивлюсь, если окажется, что речь шла о каком-то грандиозном и воистину дьявольском плане. Или даже заговоре.

– Тогда чем быстрее ты выбросишь из головы эти мысли, тем будет лучше.

Вики странно посмотрела на него из-под полуопущенных пушистых ресниц.

– Зануда всегда зануда, – тихонько, словно себе под нос, пробормотала она.

Хью зарделся.

– И вовсе я не зануда, – раздраженно начал он, – а просто…

– …привык всю жизнь сидеть в заплесневелом чулане, накрывшись пронафталиненным одеялом, – фыркнула Вики.

– Вики, не хами! – осадила дочь Эрминтруда.

– А что делать, мамулькин, если он напоминает мне сразу тлю, и ревматизм, и мороз в мае, и проеденные молью старые тряпки…

– И что еще? – угрожающе спросил Хью.

– О, перечислять устанешь. Тухлую капусту, пенный огнетушитель, прошлогодний снег, задрипанную…

– А сказать тебе, кого напоминаешь мне ты? – поинтересовался Хью, переходя на аргументы типа «от такой слышу».

– Нет, спасибо, – обезоруживающе кротко улыбнулась Вики.

Хью невольно рассмеялся, и накалившаяся было обстановка сразу заметно разрядилась. Лишь Эрминтруда, считавшая Хью достойным и славным молодым человеком, еще некоторое время продолжала метать в сторону дочери неодобрительные взгляды.

– Вот что я точно сделаю, – сказала она наконец, – так это спрошу Гарольда Уайта, что именно они с Уолли затевали, собираясь вчера к чаю.

– Это, конечно, правильно, – кивнула Мэри, – но делиться ли мне своими подозрениями с инспектором?

– Я бы на твоем месте не стал, – произнес Хью. – Если, правда, не окажется, что ты и впрямь напала на верный след. Откровенно говоря, не думаю, что инспектор тебе поверит.

– Я тоже, – неожиданно согласилась Вики. – У него поразительно закостенелый склад ума, который мне кого-то напоминает… Не могу только вспомнить, кого именно.

– Меня, – смеясь подсказал Хью.

– Вполне возможно! – не моргнув и глазом ответила Вики.

– Вики, мне за тебя стыдно! – прикрикнула Эрминтруда.

Несколько минут спустя, провожая Хью к машине, Мэри тоже сочла своим долгом извиниться за поведение Вики, но Хью со смехом отмахнулся.

– Меня ее выходки только забавляют, – признался он.

– Да, потому что ты не должен общаться с ней каждый день.

– Согласен, тебе, наверное, приходится несладко, – улыбнулся Хью. В следующий миг лицо его посерьезнело. – Послушай, Мэри, неужели ты и вправду считаешь, что твой сумасбродный кузен выдумал эту историю с шантажом?

– Говорить такое стыдно, я понимаю, но это было бы вполне в его духе, – сказала Мэри, потупив взор.

Гарольд Уайт, которому Джанет, верная своему обещанию, передала послание Эрминтруды, пришел в Пейлингс вскоре после ужина. Нельзя сказать, чтобы собравшиеся в гостиной были к тому времени настроены на непринужденный лад. Князь, предпочитавший ковать железо, пока горячо, только-только принялся обхаживать тет-а-тет Эрминтруду, как в комнату довольно бесцеремонно, на его взгляд, вторглись Вики и Мэри. Их приход, естественно, тут же положил конец его излияниям; не повеселел князь и осознав, что ни одна из юных дев даже не помышляет о том, чтобы уйти и оставить светлейшего гостя наедине с предметом его вожделений. Мэри уселась на диванчик и занялась вышивкой, а Вики (на сей раз вредная девчонка нацепила на себя скромное платьице из черной тафты с буфами на рукавах), решив сыграть роль преданной невинной дочурки, прикорнула у ног Эрминтруды, положив голову ей на колени. Поскольку часом раньше она предупредила Мэри, что собирается всколыхнуть в Эрминтруде материнские чувства, Мэри с легкостью распознала ее тактику. Князь же, который даже заподозрить не мог, что подобное проявление дочерней любви было лишь частью коварного умысла, очень скоро с негодованием убедился, что романтическое настроение Эрминтруды уступило место материнскому обожанию.

Однако стоило появиться Гарольду Уайту, как Эрминтруда ощетинилась. Она даже прервала его соболезнования, заявив:

– Очень любезно с вашей стороны, мистер Уайт, что вы нашли время и соблаговолили зайти к нам. Надеюсь, я не слишком вас обеспокоила?

– О нет, что вы! – воскликнул Уайт, придвигая к себе стул. – Бедный старина Уолли! Ужасная история! Без него ваш дом сразу опустел.

– Возможно, – сухо произнесла Эрминтруда. – Однако я хотела бы знать, мистер Уайт, что Уолли делал у вас вчера?

Гарольд Уайт, казалось, опешил:

– Делал у меня? Что вы имеете в виду? Он вовсе ничего не делал.

– Тогда зачем он к вам пошел?

– Послушайте, миссис Картер, я просто пригласил бедного Уолли на чай, вот и все.

– А вот мне почему-то так не кажется, – с чувством сказала Эрминтруда. – Более того, я хочу, чтобы вы мне объяснили, зачем пригласили к себе еще и этого Джоунса.

– Послушайте, почему я должен отчитываться, зачем приглашаю к себе на чай пару приятелей…

– Боже упаси, мистер Уайт, я вовсе не собираюсь вторгаться в вашу личную жизнь, но мне непонятно, отчего вдруг именно вчера вы так засуетились. Только звонили раза три… Неужели всего лишь потому, что вам так не терпелось попить чаю в обществе моего Уолли? Именно это меня и интересует. Не забывайте – его ведь убили!

– Надеюсь, вы не думаете, что убил его я? – с вызовом спросил Уайт.

Князь встал и рассыпался в извинениях.

– У вас личный разговор, крупиночка моя, – проворковал он. – Позвольте мне оставить вас и исчезнуть.

– Если это из-за меня, то можете не исчезать, – великодушно разрешил Уайт. – Мне скрывать нечего.

Однако князь, кланяясь и пятясь, все же вышел из гостиной. Эрминтруда тут же заявила, что не собирается ходить вокруг да около.

– Скажите, мистер Уайт, что вы с Уолли затевали тайком от меня?

– Кто вам такое сказал? – изумился Уайт. – Мы вовсе ничего не затевали.

– Только не надо делать из меня дуру и корчить невинного агнца, – поморщилась Эрминтруда. – Я не вчера родилась. Тем более что прежде вы не раз вовлекали его в свои аферы.

– Должно быть, – произнес Уайт, заметно помрачнев, – вы намекаете, что я остался должен Уолли некоторую сумму. Не беспокойтесь, миссис Картер, я верну вам все до последнего пенни. Мы, правда, договорились на среду, но раз уж вам так невтерпеж, я отдам деньги раньше. Уолли просто помог мне пережить трудные времена. Вот что мне в нем нравилось. Щедрый был человек – душа нараспашку.

– Да, несложно прослыть щедрым за чужой счет! – процедила Эрминтруда. – Между прочим, меня еще никто и никогда не обвинял в скупости, поэтому не думайте, что я затеяла этот разговор, чтобы напомнить вам о деньгах. Меня это нисколько не волнует!

В воздухе отчетливо запахло грозой. Мэри сказала:

– Возможно, мистер Уайт, вас удивил вопрос миссис Картер, но дело в том, что мой покойный кузен дал нам понять, что вы и впрямь затеваете с ним какую-то сделку.

– Ну и что из этого? – воинственно спросил Уайт. – Мало ли с кем он заключал сделки?

– И нечего обижаться! – с нескрываемым возмущением произнесла Эрминтруда. – Вы уже не раз втягивали Уолли в сомнительные аферы, которые неизменно заканчивались потерей денег…

– Послушайте, миссис Картер, вы никогда не скрывали своего отношения ко мне. Я вас ничуть не виню – мы живем в свободной стране, и все вольны любить и не любить кого угодно. Однако если вы всерьез рассчитываете обвинить меня в каких-то аферах или – тем более – притянуть меня к убийству бедного Уолли, то у вас ничего не выйдет. Не на того напали. Если же вы, мадам, пригласили меня только затем, чтобы это сказать, то разрешите откланяться! Можете меня не провожать!

Эрминтруда даже бровью не повела, а вот Мэри вскочила и проводила разгневанного Уайта до парадных дверей. Когда она вернулась в гостиную, Вики сказала:

– Фи, какой-то он скользкий. Тебе так не показалось, Мэри?

– Нет, – покачала головой Мэри. – А за что вы так на него напустились, тетушка Эрми?

– Я абсолютно уверена, что у него рыльце в пушку, – мрачно произнесла Эрминтруда. – Я таких, как он, насквозь вижу. Ставлю десять против одного, что Уолли, останься он в живых, уже был бы втянут в какую-то грязную сделку. Причем наверняка потерял бы уйму денег.

– Пятьсот фунтов, – задумчиво произнесла Вики. – Да, Мэри, расскажи об этом инспектору!

– Даже не подумаю! – воскликнула Мэри. – Я уже жалею, что вообще затеяла этот разговор. К тому же Хью уверен, что инспектор мне не поверит.

– Ничего, пусть поломает голову, – злорадно произнесла Вики. – А если не справится – призовет на помощь ищеек из Ярда!

– Господи, нам только Скотленд-Ярда здесь не хватало! – всплеснула руками Эрминтруда. – Да и зачем, подумайте сами! Уолли они к жизни не вернут, а вот я еще одного дознания точно не переживу. Не говоря уж о том, что, начав ворошить грязное белье, они тут такого накопают, что всем чертям тошно станет!

Увы, в полиции думали иначе.

Уже на следующий день из Скотленд-Ярда во Фриттон приехал весьма деловитый и смекалистый инспектор в сопровождении молодого усердного сержанта и еще нескольких помощников.

Ни инспектору Куку, ни суперинтенданту Смоллу вовсе не улыбалось сдавать дела какому-то столичному задаваке, однако инспектор Хемингуэй с ходу сумел расположить их к себе своей обезоруживающей непосредственностью, вызывавшей столько нареканий у его лондонского начальства.

– Как славно все-таки поработать в провинции! – воскликнул никогда не унывающий инспектор Хемингуэй, который, дабы скоротать время утомительного путешествия из Лондона, уже по дороге внимательно ознакомился с материалами дела. – Да и случай такой занятный выдался: не каждый день приходится иметь дело с богатыми вдовами и русскими князьями.

– Собственно говоря, он не русский, а грузин, – ворчливо поправил его суперинтендант Смолл. – По его словам, во всяком случае.

– Извините, ошибся, – улыбнулся инспектор Хемингуэй. – Тем более что я это уже знал. По словам моего шефа, грузины в большинстве своем смуглые, не слишком высокие и с орлиными носами. Да и фамилия у него вполне грузинская, так что не исключено, что он говорит правду.

– Насчет смуглости и орлиного носа у него и впрямь все в порядке, – подтвердил инспектор Кук. – Однако он мне с первого взгляда не понравился.

– В вас говорит чисто британская спесь, – весело произнес инспектор Хемингуэй. Раскрыв привезенную с собой папку, он пробежал глазами первую машинописную страницу. – Что ж, давайте начнем. Поначалу мне хотелось бы ознакомиться с местными сплетнями. Насколько мне дали понять, убитый – не слишком большая потеря для семьи?

– Это точно! – выпалил инспектор Кук и, не дожидаясь понуканий, охотно, хотя и грубовато, обрисовал инспектору Хемингуэю портрет Уолли, под которым подписались бы все домочадцы покойного.

Выслушав его, инспектор Хемингуэй кивнул:

– Да, примерно так я и думал. Давайте поговорим теперь о подозреваемых. Начнем с вдовы. Что вам о ней известно?

– Немного, – с неохотой признался инспектор Кук. – Яркая блондинка, капризная и взбалмошная, хотя лично я против нее ничего не имею. Спросите кого угодно: вам подтвердят, что смерть Картера была ей как нельзя кстати. Все знают, что в течение последних трех лет вокруг нее увивался некий мистер Стил. Буквально пороги обивал. Причем сам-то он в наших краях без году неделя живет. Мрачная личность – неразговорчивый и все такое. До появления этого князя всех только и заботило, когда наконец миссис Картер разведется со своим незадачливым муженьком, чтобы свить гнездышко со Стилом. Однако приезд князя, похоже, все изменил. Остановился он в Пейлингсе и, по-моему, всерьез вознамерился сочетаться браком с миссис Картер. По его словам, Картер подозревал, что это Стил выстрелил в него на охоте.

– Вот как? А шипения вы при этом не услышали?

– Шипения? – тупо переспросил Кук.

– Шутка, – пояснил инспектор Хемингуэй. – Просто по описанию он напомнил мне библейского змея.

– Не знаю, – с сомнением протянул Кук. – Все, конечно, возможно, но, на мой взгляд, Картер со Стилом особой любви друг к другу не питали.

Инспектор Хемингуэй еще раз посмотрел на распечатку.

– Да, я вижу – алиби у Стила нет, – сказал он. – Хотя был на ферме, но свидетелями не обзавелся. По собственному опыту знаю – такое алиби расколоть труднее всего. Вот железное алиби или даже железобетонное – другое дело!

– А вот я склонен ему верить, – промолвил Кук. – По его словам, так он даже не подозревал, что Картер собирался идти в гости к Уайту. Вполне логично. А с какой стати он стал бы в противном случае караулить его в кустарнике?

– Как бы то ни было, не мешает как следует покопаться в его показаниях, – заметил инспектор Хемингуэй. – Ведь вы не можете утверждать наверняка, что он не был в курсе намерений Картера. Нужно опросить остальных.

– Да, но у меня все равно сложилось впечатление, что он не кривит душой. Он ведь даже не скрывает неприязни к Картеру.

– А вот мне это тем более подозрительно, – сказал инспектор Хемингуэй. – Я вообще с подозрением отношусь к крепким и молчаливым мужчинам, которые кичатся своей искренностью и ничего не скрывают. Кстати, как обстоят дела с алиби у нашего милейшего князя? Воразашили, кажется?

– Возарасшили, – поправил его Кук. – То есть, тьфу, Варасашвили.

– Язык сломаешь, – усмехнулся инспектор Хемингуэй. – Ну да ладно. Итак, он утверждает, что приехал к доктору Честеру примерно в то время, когда убили Картера. Причем слова его подтверждает служанка доктора. Что ж, очень славно. А почему она так уверена, хотел бы я знать?

– Служанку поколебать невозможно. Не успел я ее спросить, как она тут же выпалила, что князь приехал ровно без пяти пять.

– Откуда она это знает?

Инспектор Кук казался захваченным врасплох.

– Она ответила сразу, не задумываясь. По ее словам, князь приехал до того, как вернулся доктор, за несколько минут до пяти часов вечера.

– Меня это не убеждает, – произнес инспектор Хемингуэй. – Нужно перепроверить ее показания. А вот здесь, я вижу, вы поставили вопросительный знак напротив мисс Фэншоу. По правде говоря, я сомневаюсь, что женщины способны кого-то застрелить с умыслом, но кто знает эту современную молодежь!

– Да, с этой девицей вам придется держать ухо востро, – неожиданно для себя хихикнул инспектор Кук. – Между прочим, во время убийства она как раз находилась неподалеку в кустах. С борзой своей гуляла. Довольно молодая псинка – резвая и горластая. Мне кажется, она бы просто улаялась, учуяв поблизости чужака. Однако лая никто не слышал, хотя ветерок задувал. По-моему, в этом что-то есть, – глубокомысленно закончил он.

– Да, копнуть стоит, – охотно согласился инспектор Хемингуэй. – А могла эта девица перебраться через речушку иначе чем по мосту?

– Запросто, – сказал Кук. – Хотя, если на то пошло, мой сержант никаких следов на берегу не обнаружил. Видите ли, инспектор, примерно ярдах в тридцати от мостика ручей круто сворачивает к югу. Поэтому, вздумай кто там переправиться, с моста его бы не заметили. Понимаете, что я хочу сказать? Сразу за поворотом ручей образует небольшую заводь, а потом сужается – перепрыгнуть в том месте особого труда не составит. Не говоря уж о том, что девица была в брючках. По словам дворецкого, она очень привязана к матери, а раз так, то сбрасывать ее со счетов, на мой взгляд, не стоит.

Инспектор Хемингуэй задумчиво поджал губы.

– По большому счету мы должны подозревать всех, но если вы всерьез полагаете, что любая девочка, привязанная к матери, способна взять ружье и хладнокровно пристрелить своего отчима, то я вам не завидую. А что вы можете мне сказать про этого молодого парня, Бейкера?

По мере того как Кук рассказывал, инспектор Хемингуэй заметно оживлялся.

– Да, у вас тут не соскучишься, – произнес он наконец. – А еще говорят, что в Лондоне жизнь бьет ключом! Здесь она тогда просто кипит! Что ж, пора уже поехать и взглянуть на место преступления.

– Послать с вами кого-нибудь из моих парней? – предложил суперинтендант Смолл. – Хотя вы все равно ничего путного там не обнаружите. Там и искать-то нечего. Убийца бросил ружье и был таков, а земля такая твердая, что никаких следов нет.

– Кто знает, – загадочно произнес инспектор Хемингуэй.

В ожидании обещанного проводника он сказал своему сержанту, что полицейское расследование данного преступления можно заносить в учебники криминалистики.

– Неужели? – изумился сержант Уэйк. – Вы не шутите, сэр?

– С точки зрения допущенных ошибок, конечно, – пояснил инспектор Хемингуэй. – Откровения Молчуна Стила и показания служанки доктора никто даже не удосужился перепроверить. Поразительно, да?

В этот миг к ним присоединился совсем юный констебль, и все трое выехали в Пейлингс. Было почти пять часов вечера, когда их машина остановилась перед Дауэр-Хаусом. Джанет хлопотала в саду. Узнав о том, что за гости к ней пожаловали, она заметно изменилась в лице. Однако инспектор Хемингуэй, замечательно умевший располагать к себе людей, уже через пять минут сумел ее разговорить о воскресных событиях. Сержант терпеливо дожидался неподалеку, а безусый констебль переминался с ноги на ногу – олицетворение скуки. Наоборот, инспектор Хемингуэй слушал рассказ Джанет с живейшим интересом. Он узнал о ссоре Алана Уайта с отцом и о последующем бегстве юноши из дома, об одолженных Гарольду Уайту деньгах, о неприязни, которую питала Джанет к Картеру, а Алан к Сэмюелю Джоунсу; он также проведал о спокойствии, с которым Вики Фэншоу восприняла известие о смерти отчима; от него не укрылись даже спаленный чайник и пропавшие плюшки. И тем не менее по окончании затянувшейся беседы с Джанет даже сержанту Уэйку, относившемуся к инспектору Хемингуэю с величайшим пиететом, стало ясно: шеф потратил время впустую.

– Неужто инспектор Кук не предупредил вас, что у мисс Уайт язык без костей? – полюбопытствовал констебль. – Она кого угодно заговорит. Впрочем, ничего интересного онане знает.

– А я люблю потрепаться с болтушками, – миролюбиво произнес инспектор Хемингуэй. – Не раз мне удавалось вытянуть из них массу полезнейших сведений. Мисс Уайт, например, открыла мне глаза на многое из того, о чем умолчали ваши люди. Это и есть тот самый мостик?

– Да, сэр, и, если вы пойдете со мной, я готов показать вам место, где нашли ружье.

Констебль показал инспектору Хемингуэю не только это место, возле которого росло молодое деревце, но и вид, открывавшийся оттуда на мостик. Инспектор Хемингуэй кивнул и поинтересовался, не удалось ли найти еще что-нибудь, но констебль только помотал головой и предложил показать, каким путем воспользовался убийца, чтобы незаметно скрыться с места преступления. Земля там была усыпана опавшей листвой, образовывавшей кое-где неплотный ковер, и инспектор, споткнувшись о неприметный бугорок, ковырнул носком ботинка почву, обнажив какой-то мелкий предмет, мигом привлекший его внимание. Инспектор Хемингуэй нагнулся и поднял его. Это оказалась роговая заколка для волос.

– Похоже, вы не сбились с ног, осматривая местность? – язвительно осведомился он. – Придется поискать тщательнее – вдруг отыщем еще что-нибудь стоящее.

Сержант присоединился к инспектору и констеблю, однако результаты поиска, хотя и неожиданные, оказались не слишком вдохновляющими.

– Откровенно говоря, – произнес инспектор Хемингуэй, разглядывая пеструю коллекцию собранных предметов, – я с трудом представляю, как объяснить их происхождение. Где, например, вы подобрали этот драный сапог?

– Возле ограды у дороги, – ответил констебль.

– Должно быть, какой-то бродяга забросил. Судя по внешнему виду, он пролежал там не один месяц. Можете смело его выбросить, а заодно с ним и битую тарелку. Если вот эта проржавевшая штуковина – крышка от чайника, то она мне тоже ни к чему. Так, давайте теперь посмотрим, с чем мы остаемся?

– Сломанная пилка для ногтей, игрушечный магнитик-подковка и перочинный нож, – перечислил сержант.

Инспектор Хемингуэй задумчиво поскреб подбородок.

– М-да, настоящий винегрет, – протянул он. – Впрочем, кто его знает. Лично я не таскаю в карманах пилки для ногтей и магниты, но это вовсе не значит, что и другие поступают так же. Да и кому нужны сломанная пилка и ржавая крышка от чайника?

– Но место для мусорной свалки все-таки довольно странное, – пробормотал сержант. – Кстати говоря, знавал я одного парня, который не расставался с пилкой для ногтей. Холеный такой типчик, даже волосы завивал.

– Ничего удивительного, – с невозмутимым видом произнес инспектор Хемингуэй. – Все же пилочку я на всякий случай сохраню – вдруг пригодится.

– А как насчет магнита? – спросил Уэйк. – Его-то кто мог выбросить? Мне кажется, что его могли обронить какие-нибудь детишки, возившиеся в этих кустах.

– Залезшие в чужие владения? – вскинул брови констебль. – Впрочем, это не исключено, сэр, ограда ведь здесь совсем низкая.

– А кто еще, по-вашему, если не мальчишка, мог бы таскать в кармане такой магнитик? – спросил Хемингуэй.

– Представления не имею, сэр, – честно признался констебль. – Может, инженер какой…

– Лично меня наиболее заинтересовал перочинный нож, – вставил Уэйк. – На вид он совсем целехонький, так что вряд ли его выбросили за ненадобностью. А вот заколка, по-моему, тут ни при чем – такую кто угодно мог потерять. Мисс Уайт, например.

– Возможно, – согласился Хемингуэй. – Если так, она легко ее опознает. Однако, судя по внешнему виду, эта вещица пролежала здесь недолго. А вот теперь скажите, что вы думаете по этому поводу!

Он подвел сержанта к невысокому деревцу, возле которого было найдено ружье, и указал на бороздки, процарапавшие кору дюймах в восемнадцати от земли.

Уэйк недоуменно осмотрел бороздки.

– Трудно сказать, сэр, – вроде бы кто-то поцарапал дерево.

– А зачем? – осведомился Хемингуэй.

Сержант покачал головой:

– Понятия не имею, сэр. С деревьями ведь такое порой случается. А что, по-вашему, здесь что-то не так?

– Не знаю, – пожал плечами Хемингуэй. – Как бы то ни было, кора поцарапана недавно, а винтовка лежала буквально в двух шагах от этого деревца. Значит, мы не должны сбрасывать это обстоятельство со счетов. – Чуть помолчав, он добавил: – Ну что ж, ребята, будем считать, что на этом мы здесь закончили. Теперь я хотел бы осмотреть речушку.

Впрочем, речушкой инспектор Хемингуэй занимался недолго. Измерив на глаз расстояние между берегами, он вздохнул и отправился обследовать каменную ограду, отделявшую Дауэр-Хаус от дороги. Вернувшись затем на лужайку, где дожидалась Джанет, он показал девушке заколку и поинтересовался, не узнает ли она ее.

– Нет, это не моя, – покачала головой Джанет. – Я ведь ими никогда не пользуюсь.

– А кому, на ваш взгляд, она могла бы принадлежать, мисс Уайт?

– Ой, право, не знаю! То есть я никогда об этом не думала… Многие, наверное, закалывают волосы – Флоренс, например. Это наша горничная. Да, если вы нашли эту заколку в кустах, то, значит, я права и Флоренс действительно бегала туда встречаться со своим ухажером!

Однако Флоренс, когда ей предъявили заколку, не только ее не узнала, но и вообще категорически отрицала, что когда-либо лазила по прибрежным кустам. Да и с молодыми людьми она, по ее словам, никогда на территории Дауэр-Хауса не встречалась.

– Наврала, дрянная девка, с три короба, – сокрушался констебль, когда полицейские покинули Дауэр-Хаус. – Я сам знаю парня, с которым она встречается, – он навещает ее здесь едва ли не каждый вечер.

– Да, мне тоже показалось, что наша милая Флоренс из тех, кто соврет – недорого возьмет, – согласился инспектор Хемингуэй. – Причем уверен – она будет до конца стоять на своем. Мне когда-то пришлось допрашивать одну такую дамочку, которая заснула с горящей сигаретой в зубах и учинила в гостиничном номере пожар. Так вот, представьте: на допросе она уверяла, что, когда ложилась спать, постель уже горела!

Полицейские захохотали.

– Так, а где проживает наш милейший доктор Честер? – спросил инспектор Хемингуэй, дождавшись, пока смех умолкнет. – Я бы хотел побеседовать с его горничной.

Когда они приехали в деревню, доктора дома не оказалось. Открывший дверь слуга провел посетителей в гостиную и сказал, что пригласит миссис Фелпс. Вскоре вошла довольно приятная на вид женщина средних лет с голубыми глазами, которые она близоруко щурила. Срывающимся от волнения голосом она поспешила заверить инспектора Хемингуэя, что хотя ничего о смерти мистера Картера не знает, но тем не менее готова оказать следствию посильную помощь.

– Я только проверяю кое-какие показания, – пояснил Хемингуэй. – Насколько нам известно, в воскресенье к доктору приезжал князь, гость миссис Картер. Это так?

– Да, совершенно верно! Иностранец, но необычайно учтивый и обходительный. Доктор попросил меня накрыть чай на двоих, пока он покажет князю свои археологические находки. Кости там всякие и прочий мусор. Я бы в жизни такую гадость не стала…

– А в котором часу приехал князь? – прервал ее инспектор Хемингуэй.

– О, это очень просто! – расплылась миссис Фелпс. – Обычно-то я времени не замечаю, но сейчас скажу вам совершенно точно: без пяти минут пять!

Инспектор Хемингуэй и бровью не повел.

– Занятно, – словно невзначай произнес он, – как все-таки легко мы порой запоминаем какие-то вещи, когда другие тут же вылетают из головы. Почему, например, вы так уверены, миссис Фелпс?

– Сейчас объясню, – самодовольно закивала горничная. – У Томпсона как раз выдался выходной, и я была в кухне одна. Доктор, уезжая к больному, крикнул мне, что вернется до прихода князя.

– Вы не заметили, в котором часу это было?

– Нет, – с сожалением ответила миссис Фелпс, – тогда я на часы не посмотрела. Но должно быть, около половины пятого, потому что совсем скоро в дверь позвонили, и я, открыв, увидела перед собой иностранного господина. Я, разумеется, сразу догадалась, что это и есть князь, потому что он приехал на машине мисс Вики, да и изъяснялся с легким акцентом. Я его, понятно, пригласила войти и сказала, что доктор должен вот-вот вернуться. Я, конечно, разволновалась – не каждый же день приходится князей принимать. Я боялась, что он может обидеться, поэтому тут же сказала: «Извините, ваше высочество, доктор обещал вернуться до вашего прихода, но сами понимаете – больные есть больные». А он мило улыбнулся и ответил, что он сам, мол, виноват, поскольку приехал раньше назначенного времени. «Видите, – сказал, – еще и пяти нет». И показал мне свои очаровательные наручные часы, на которых было – я точно запомнила – без пяти пять. Так что, сами видите, я ничего не путаю. Эх и часики у него! Князь, одно слово!

– А вы, случайно, не обратили внимания на какие-нибудь домашние часы? – как бы вскользь осведомился инспектор Хемингуэй.

– С какой стати? – изумилась миссис Фелпс. – Не стал бы ведь князь меня обманывать! Я провела его в приемную и попросила подождать, а потом, минут десять – пятнадцать спустя, и доктор появился.

– Что ж, спасибо, это все, что я хотел у вас спросить, – ответил инспектор Хемингуэй и распрощался.

– М-да, – задумчиво произнес сержант Уэйк, – я бы сказал, что алиби светлейшего князя выглядит несколько странновато.

– Да, – кивнул инспектор Хемингуэй. – И столь же странновато в этом свете выглядит работа местной полиции. На мой взгляд, если на то пошло, алиби у нашего драгоценного князя вообще отсутствует!

Глава 11

А вот в Стилхерсте Хемингуэя ждало полное фиаско: единственный свидетель, обративший внимание, как спортивный автомобиль Вики остановился перед домом доктора Честера, настолько путался в показаниях, что инспектор с негодованием отказался от бесплодных усилий уточнить время приезда русского князя. Он уже хотел было сесть в машину и пуститься в обратный путь, когда констебль указал ему на седан, остановившийся у почты.

– Это машина доктора Честера, – сказал он. – А вот и он сам.

На почту, служившую также бакалейной лавкой, инспектор Хемингуэй следом за доктором не пошел, дожидаясь его возвращения у машины. Услышав, что перед ним полицейский чин из самого Скотленд-Ярда, доктор Честер ничуть не удивился, осведомившись только, чем может быть полезен.

– Дело в том, сэр, что я проверяю кое-какие показания, – пояснил Хемингуэй. – Будет очень кстати, если вы припомните, в котором часу вернулись в воскресенье домой, где застали приглашенного вами князя.

– Мне очень жаль, но боюсь, что это невозможно. Помню только, что после пяти, потому что меня задержали. Может, минут в пять шестого.

– И на том спасибо, – ответил инспектор Хемингуэй со вздохом, заставившим доктора Честера улыбнуться.

– Вы уж извините, инспектор. О, привет, Хью!

К ним приближался Хью Диринг.

– Раз уж ты, дружок, стал в Пейлингсе другом семьи и советником, – произнес доктор Честер, – позволь представить тебе инспектора Хемингуэя из Скотленд-Ярда. А перед вами, инспектор, – мистер Диринг.

Обладая прекрасной памятью, инспектор Хемингуэй тут же поспешил уточнить:

– Вы тот самый господин, который приехал в Пейлингс сразу после убийства мистера Картера?

– Совершенно верно, – жизнерадостно ответил Хью. – Только не спрашивайте, уверен ли я, что не встречал по пути подозрительных личностей, не то я начну кусаться! Вы в Пейлингс? Могу вас подбросить – моя машина стоит за углом.

– Спасибо, сэр, с удовольствием воспользуюсь вашим предложением. Только, с вашего позволения, шепну пару слов своему сержанту.

Хью кивнул и проводил его взглядом.

– Эх, а я так надеялся, что до этого не дойдет, – со вздохом произнес он.

– Увы, это было неизбежно, – сказал доктор Честер. – Впрочем, этот инспектор оставляет вполне благоприятное впечатление. Как там дела в Пейлингсе?

– Не знаю, сегодня еще там не был. Вчера вечером все было в порядке. Вы, наверное, слышали, что в кустах нашли одно из ружей покойного Фэншоу?

– Да, слышал.

Тем временем инспектор Хемингуэй, отдав сержанту какие-то распоряжения, вернулся, и Хью повел его к своей машине.

– Скверное дело, инспектор? – сочувственно произнес Хью.

– Пока не знаю, сэр! – ответил Хемингуэй. – Есть в нем и свои притягательные черты. Иностранные аристократы, например, – пояснил он, перехватив недоуменный взгляд молодого человека.

Хью расхохотался и уселся за руль.

– Надеюсь, князь не обманет ваших ожиданий, – смеясь пробормотал он. – Как у вас с чувством юмора?

Во взгляде инспектора промелькнула хитреца.

– А что, вы советуете мне им запастись? – переспросил он в ответ.

– Непременно! Тем более что ваш предшественник был его напрочь лишен.

– Как удачно, что я вас встретил, – произнес инспектор Хемингуэй, чуть помолчав. – В отличие от некоторых моих коллег я никогда не отказываюсь от любой помощи. Откровенно говоря, я решил поехать с вами, чтобы попросить вас об одной услуге.

– Какой? – насторожился Хью, переключая скорость.

– Как вы произносите тарабарскую фамилию этого князя?

Хью понимающе ухмыльнулся:

– Да, инспектор, с вами и впрямь приятно иметь дело. Варасашвили.

Инспектор Хемингуэй вздохнул.

– Удивительно, чего только люди не придумают! – промолвил он. – Только прошу вас, сэр, сбросьте немного скорость! Я человек нервный, да и к тому же хотел бы полюбоваться на окрестности. В кои-то веки хоть довелось прокатиться.

– Что ж, полюбуйтесь, – великодушно предложил Хью, притормаживая.

– Вот, совсем другое дело, – удовлетворенно произнес инспектор Хемингуэй. – Обожаю разглядывать красивый пейзаж. А куда, кстати, ведет вон та дорога?

– В Кершоу. Но нам не туда – мы свернем направо.

– Да, помню. А сколько времени занимает путь на машине от Пейлингса до Стилхерста?

– Минут десять, а то и меньше.

– Спасибо. А как проехать на ферму Оклендс?

– Это по дороге на Кершоу. Отвезти вас туда?

– Нет, но вы мне кое о чем напомнили. Говорят, вы в субботу охотились? Какова ваша версия случившейся там заварушки?

– Ох, и вы туда же! – в сердцах вздохнул Хью Диринг. – Она не имеет ни малейшего отношения к делу. Только такой осел, как Картер, мог беззаботно разгуливать под самыми выстрелами.

– В самом деле? Что ж, порой меня и впрямь удивляет, как это наши охотники еще до сих пор не перестреляли друг друга. А куда ведет вон та дорога?

– Прямиком на ферму. Это тупик.

– Вот как? Я смотрю – здесь почти никто не ездит.

– Да, а уж в воскресенье и подавно. – По губам Хью скользнула улыбка. – Машину здесь можно оставлять без опаски.

Инспектор метнул на него восхищенный взгляд:

– Вы просто читаете мои мысли, сэр!

Слева показались ворота Дауэр-Хауса, за которыми можно было различить очертания горбатого мостика, переброшенного через речушку. Дорога ушла направо, и инспектор Хемингуэй осведомился, не проезжают ли они уже мимо угодий Пейлингса. Хью кивнул, а вскоре указал инспектору на въезд в гараж. Еще пятьдесят ярдов, и его автомобиль, оставив позади главные ворота, покатил по подъездной аллее и притормозил перед парадным входом.

– Вот мы и добрались. – Хью выбрался из машины, взбежал по ступенькам и уже хотел было позвонить, когда из-за угла вынырнула Вики. – Вы готовы к первому потрясению, инспектор? – быстро шепнул Хью, а затем произнес уже громко: – Привет, Вики! Я смотрю, от твоего траура уцелела лишь половина!

Вики, облаченная в белоснежное кисейное платье, подпоясанное довольно аляповатой черной лентой с длинными бахромчатыми концами, ответила:

– Да, мне кажется, что белый цвет очень к лицу юным девушкам. А переоделась я потому, что вдруг ни с того ни с сего стала чувствовать себя Анной Карениной. Устала, кстати, страшно.

Инспектор Хемингуэй разглядывал девушку едва ли не в открытую. Хью сказал:

– Мисс Фэншоу, позвольте представить вам инспектора Хемингуэя из Скотленд-Ярда.

– Из Скотленд-Ярда? – переспросила Вики, устремляя на Хью преисполненный укоризны взгляд. – Господи, как это отвратительно! О, вы самая низкая и подлая личность из всех, с кем я только сталкивалась. Мало того что вы гнусный обманщик, так вы еще и предатель!

– О, сегодня, я вижу, у тебя день высокой драмы, – невозмутимо промолвил Хью. – Ты бы хоть инспектора постыдилась! Кстати говоря, я вовсе за ним не посылал – я просто подвез его из деревни.

– Именно тогда, когда Эрминтруда снова так расстроена! – воскликнула Вики. Она обожгла инспектора критическим взглядом и вдруг, совершенно для всех неожиданно, одарила его лучезарной улыбкой. – А вы мне нравитесь куда больше, чем инспектор Кук! Он рассказал вам, что я оказалась почти на самом месте преступления? Потрясно, да?

– По его словам, вы ничего подозрительного не заметили, мисс, – уклончиво ответил инспектор Хемингуэй. – Как, кстати говоря, и ваш пес.

Он кинул любопытный взгляд на черную ленточку, которой девушка повязала голову, пытаясь удержать на месте буйные кудряшки.

– Однако я хотел вас спросить: не довелось ли вам когда-либо потерять в прибрежном кустарнике свою заколку?

– Нет, я ими не пользуюсь. Брр, жуткая дрянь! Вы, должно быть, хотите поговорить с моей мамочкой?

– Да, если можно. Так вы уверены, что это не ваше?

Вики брезгливо осмотрела заколку, которую он держал на ладони.

– Ой, как трогательно! Нет, это развлечение для маменькиных дочек. Я в такие игры не играю.

Видя, что Вики дальнейшего интереса к его находке не проявляет, инспектор Хемингуэй убрал заколку в карман и проследовал за девушкой в дом.

Эрминтруда сидела в гостиной в обществе Мэри. Возле нее на журнальном столике громоздились стопки газет. Заметив юного Диринга, Эрминтруда воскликнула:

– Ах, какое счастье, что вы приехали, Хью! Я как раз собралась подавать на них в суд за клевету! Вы только взгляните, что они тут понаписали!

Хью взял протянутую газету и с трудом удержался от смеха, увидев на помещенном на первой же полосе фотоснимке вытянутую физиономию князя Варасашвили с наглой ухмылкой.

– «Высокородный русский гость миссис Картер», – обиженно зачитала вслух Эрминтруда. – С таким же успехом могли бы насочинять, что это «лакей миссис Картер», хотя я ни за какие коврижки не наняла бы лакея, походящего на помесь шарманщика с громилой! Нет, Хью, я убеждена, что меня нарочно подставили! Не говоря уж о том, что Алексис специально подчеркнул для них, что он грузин, а не русский! Вы же знаете, насколько обидчивы эти иностранцы…

Заметив входящего Хемингуэя, она осеклась, но тут же воскликнула:

– А это еще кто?

– Милая Эрминтруда, это инспектор из Скотленд-Ярда, – пояснила Вики. – Его фамилия Хемингуэй, и он был бы просто очаровашкой, если бы не подозревал меня во всех смертных грехах.

Инспектор Хемингуэй испуганно вздрогнул.

– Да ничего подобного! – вырвалось у него. – Как вы могли подумать, мисс!

– Ну надо же – заколки! – оскорбленно фыркнула Вики. – Ах, как унизительно!

– Как, Скотленд-Ярд! – завопила Эрминтруда, швыряя на пол вторую газету, которую уже вознамерилась было предъявить Хью. – Господи, неужели меня никогда не оставят в покое? Неужто они считают, что мало надо мной поизмывались? Боже, и зачем только Уолли застрелили!

Инспектор Хемингуэй мгновенно завоевал уважение Хью, трезво оценив обстановку.

– Я прекрасно вас понимаю, мадам, – быстро ответил он, – и очень вам сочувствую. Вам, должно быть, докучали репортеры? Терпеть их не могу – они настоящие стервятники! Гиены! Им только повод дай – у мертвого глаза выгрызут! А это, значит, князь? Надо же, ни за что бы не подумал!

Эрминтруда поспешно выхватила у него газету.

– Да он тут сам на себя не похож! А в чем, позвольте спросить, вы подозреваете мою дочь? Это возмутительно!

– Нет, мисс Фэншоу просто пошутила, – обезоруживающе улыбнулся инспектор Хемингуэй. – Я ведь приехал вовсе не ради нее, мадам. И даже не ради вас, хотя мне очень приятно с вами познакомиться. Скажите, вам никогда не приходилось видеть эту вещицу?

Вытащив из кармана заколку, он показал ее Эрминтруде.

– Господи, какая дешевка! – презрительно отмахнулась та, едва удостоив заколку взглядом.

– А могу я взглянуть? – спросила Мэри. – Я иногда подкалываю волосы.

Инспектор протянул заколку ей. Внимательно посмотрев, Мэри сказала:

– Нет, это не моя. Но к кому же вы приехали, инспектор?

– К князю Вассало… Всавара… К вашему иностранному гостю, мисс, с вашего позволения.

– Что ж, помешать я вам все равно не в состоянии, – устало промолвила Эрминтруда. – Полицейские вообще ведут себя так, как будто весь дом принадлежит им. О, Хью, вы ведь знаете все законы! Они имеют право мотать нервы Алексису? Он ведь такой чувствительный, а в газетах и так уже переврали его фамилию и понаписали всякой ерунды! В одной его даже назвали не князем, а бароном!

– Да, возмутительно, – закивал инспектор Хемингуэй.

– Боюсь, что… – начал было Хью, но поспешно приумолк. – А вот и сам князь, инспектор.

При виде инспектора Хемингуэя улыбка на устах князя замерзла. Он воздел руки к небу, воскликнув:

– Как, опять полиция! Бедная моя крупиночка, вас совсем замучили! Почему вы сразу за мной не послали?

– О, Алексис, до чего же вы благородны и заботливы! – растроганно промолвила Эрминтруда, смахивая надушенным платочком слезы умиления. – А я как раз и хотела за вами послать, ведь инспектор именно к вам приехал.

Князь приподнял брови:

– Вот как? Что ж, инспектор, я в вашем распоряжении, хотя и не представляю, чем могу вам помочь. Я уже рассказал все, что знал. Откровенно говоря, ваши английские приемы ставят меня в тупик. Итак, что вам угодно?

– Я бы хотел переговорить с вами с глазу на глаз, сэр, – произнес инспектор Хемингуэй.

– О нет, это вовсе ни к чему! – заявила Эрминтруда. – Во-первых, я хочу знать и имею право знать, что происходит, а во-вторых, уверена, что могу рассказать вам больше, чем князь.

– Вы правы, но дело тут только во мне, – невозмутимо ответил инспектор Хемингуэй. – Видите ли, когда я задаю кому-то вопросы в присутствии других людей, я смущаюсь и начинаю путаться.

Князь великодушно махнул рукой.

– Не беспокойтесь из-за меня, крупиночка моя! – провозгласил он. – Конечно же, инспектор, я пойду с вами! – Он горделиво улыбнулся. – Идемте же!

Проводив инспектора в библиотеку, князь закрыл дверь и тут же заговорил:

– Я понимаю, что вас не интересует то, что я уже говорил другому полицейскому, да? Вы, конечно, хотите знать подробности про тот злополучный случай на охоте. Только уверяю вас – это полный вздор! Вся эта дурацкая история выеденного яйца не стоит! Я ни за что не поверю, что мистер Стил намеренно стрелял в мистера Картера. Это просто немыслимо. Я не хочу даже обсуждать такую чушь!

– Вы совершенно правы, сэр, – кивнул Хемингуэй, – и говорите очень убедительно. Поэтому на этот счет вы не услышите от меня ни слова.

– Вот как, – озадаченно произнес князь, не ожидавший столь легкой победы. – Что ж, я вижу, вы – разумный человек. Значит, с вами можно говорить в открытую.

– Именно на это я и рассчитываю, сэр. Я уверен, что мы с вами найдем общий язык. Меня интересует только один вопрос: в котором часу вы приехали к доктору Честеру в воскресенье?

– Но послушайте, мой друг, я уже говорил им! Без пяти минут пять.

– А как вы это определили, сэр?

Князь пожал плечами:

– Я приехал слишком рано. Доктора еще дома не было, а взглянув на часы, я увидел, что еще нет и пяти. Все очень просто. Горничная подтвердит мои слова – мы с ней как раз обратили внимание на время.

– Да, – мягко произнес инспектор Хемингуэй. – Она сказала, что вы даже показали ей свои часы.

– В самом деле? Что ж, вполне возможно.

– А могу я взглянуть на ваши часы, сэр?

– Ну разумеется! – Князь протянул ему левую руку, показывая часы.

Инспектор кинул взгляд на собственные наручные часы.

– Благодарю вас, сэр, – кивнул он. – Скажите, они хорошо идут? Кто-то говорил мне, что с такими изящными механизмами случаются сбои.

– Нет, они идут без сбоев, – надменно произнес князь. – А разве у вас есть основания полагать, что я не был у доктора Честера в указанное время? Вы к этому клоните?

– О нет! Что вы, сэр! – развел руками Хемингуэй. – Такими фактами я не располагаю, – добавил он. – Однако с часами порой происходят какие-то непонятные вещи; с ними надо держать ухо востро. Словом, я отрядил пару людей проверить ваши показания.

Голос князя сорвался.

– Вы… вы меня оскорбляете! – взвизгнул он. – Неужели вы подозреваете, что я мог убить своего… человека, в доме которого я гостил! Это просто смехотворно! Не говоря уж о том, что у меня и мотива-то не было! Неужели только из-за того, что человек иностранец, его должны подозревать больше, чем человека, с которым мистер Картер был на ножах, или мисс Клифф, которая должна была унаследовать его состояние, или, если на то пошло, мисс Фэншоу, которую застигли буквально на месте преступления и которая прекрасно управляется с ружьем!

– Вы меня не поняли, сэр, – спокойно произнес инспектор Хемингуэй. – Просто я с детства питаю недоверие к часам, вот и все. Да, что вам нужно?

Последний вопрос адресовался дворецкому, как-то незаметно возникшему в комнате. Пики чопорно доложил, что сержант Уэйк просит о встрече.

– Пригласите его сюда, – распорядился инспектор Хемингуэй и тут же ободряюще кивнул князю: – Должно быть, сэр, он нашел подтверждение вашим словам. Он очень способный малый, наш сержант.

Однако оказалось, что способному сержанту так и не посчастливилось найти подтверждение словам князя. Более того, сын владельца одного из местных баров, который в воскресенье прогуливался с подругой по дороге, ведущей из Стилхерста в Кершоу, видел, как машина мисс Фэншоу, за рулем которой сидел незнакомый господин, проехала мимо них по направлению к деревне уже в шестом часу.

– Это ложь! – возопил князь, в гневе хватаясь за спинку стула. – Вы меня оскорбляете!

– А почему он так уверен, что машина проехала в шестом часу? – спокойно спросил сержанта инспектор Хемингуэй.

– Он уверяет, что и он сам и его подруга минут за десять до этого слышали, как пробили церковные часы, – ответил Уэйк. – Сомнений у них нет.

Инспектор Хемингуэй посмотрел на князя.

– Я с самого начала подозревал, что с вашими часами что-то не так, сэр, – проронил он. – Интуиция, если хотите. Придется нам начать все с самого начала. Может быть, сэр, поговорим в открытую, как вы сами предложили?

– Это все неправда! – сбивчиво забормотал князь. – Я категорически возражаю! Если мои часы отставали тогда, то почему они сейчас идут правильно?

– Может быть, вы их сами подкрутили? – подсказал инспектор.

Князь ожег его испепеляющим взглядом:

– Неужели вы верите какой-то деревенщине больше, чем мне? Вы меня возмущаете, мой друг!

Инспектор Хемингуэй терпеливо вздохнул:

– Боюсь, что так мы с вами далеко не уедем, сэр. Расскажите мне подробно, чем вы занимались с тех пор, как покинули этот дом – а это, насколько мне известно, случилось без четверти пять, – и вплоть до самого приезда к доктору Честеру.

– Опять преследования! – горестно воскликнул князь. – Мало я от большевиков натерпелся, так теперь еще и вы туда же.

– Ничего, сэр, зато в нашей стране большевики до вас не доберутся – тут я голову на отсечение даю. Но вот отказавшись отвечать на мои вопросы, вы рискуете оказаться за решеткой.

– Но ведь я не знал, что мои часы отстают! – вскричал князь. – И я не нарочно показал их этой женщине! А что бы вы сделали на моем месте? Дорогу я не знал. Меня никто не провожал. А про ваше убийство мне ровным счетом ничего не известно! Ей-богу!

– Но теперь вы признаете, сэр, что ваши часы отставали? – спокойно спросил Хемингуэй.

– Да, они отставали, но тогда я этого не знал! Послушайте, что я вам говорю: да, выехал отсюда я без четверти пять. Я спросил мистера Картера, как проехать к дому доктора Честера, и он мне рассказал, но уже по дороге у меня все из головы вылетело, и я заблудился! Помню, как доехал до развилки, но там никаких указателей не было, и я, должно быть, свернул не туда. Немного проехал, но деревни не увидел. Прокатил еще мили две-три, а потом понял, что свернул не там, где надо. Доехал до перекрестка и уже там, по дорожному указателю, понял, что еду в противоположную сторону от Стилхерста. Тогда уже развернулся и помчал назад. Вот и все!

– Понятно, сэр. Скажите, не удивило ли вас в таком случае, что после столь продолжительного путешествия ваши часы показывали только без пяти пять?

– Я не обратил внимания. Я не засекал время. Может, даже и был чуть удивлен, но что из того?

– А когда вы поняли, что ваши часы отстают?

– Позже. Когда вернулся в Пейлингс.

– В самом деле? Почему же вы не сообщили об этом инспектору Куку?

Князь воздел руки к потолку:

– А вы поставьте себя на мое место! Я возвращаюсь и застаю здесь такой кошмар! Да, я невиновен, но кто мне поверит? Неужели я должен был сам признаваться, что алиби на момент смерти мистера Картера у меня нет? Это же смешно! Я сразу понял, что лучше мне ни в чем не признаваться.

– Откровенно говоря, я не могу с вами согласиться, – покачал головой инспектор Хемингуэй.

– Вы просто не понимаете, в каком положении я очутился! Что толку, если бы я рассказал полиции всю правду? Их бы это только запутало, ведь про убийство мне и правда ничего не известно! Тогда как я бы оказался в ловушке. Нет, инспектор, вам не в чем меня упрекнуть!

– Вот тут-то вы, сэр, и ошибаетесь, – мягко заметил инспектор Хемингуэй. – Если то, что вы мне рассказали, – правда, то повели вы себя совсем неправильно.

– Господи, да разуйте же глаза, инспектор! Неужто вы не способны ничего понять? Какая вам разница, где был во время убийства я? Спросите лучше, где находился в это время мистер Стил. Или мисс Клифф. Разве не я говорил вам, что вы запутаетесь, узнав, что у меня нет алиби? Или вы хотите воспользоваться тем, что я не англичанин, и свалить все на меня? Вот, значит, что вы задумали! Должно быть, сказали себе: «Ага, раз он иностранец, так можно сделать его козлом отпущения!»

Инспектор Хемингуэй сдержался с видимым трудом.

– В жизни не слышал подобной чуши… – начал было он, но спохватился. – Послушайте, сэр, вы сами признались, что водили нас за нос, не говоря уж о том, что вы наплели инспектору Куку, а теперь вдруг пошли на попятный и заявили, что к вам здесь цепляются как к иностранцу! Что вы дальше выдумаете?

– Я уже объяснил вам причину, по которой решил утаить правду. Сами видите – я думал, что это к лучшему. Да и сами судите – с какой стати мне было убивать Картера?

– Насколько мне известно, сэр, вы очень дружны с миссис Картер, – многозначительно произнес инспектор Хемингуэй.

– А, так вы считаете, что я застрелил беднягу Картера, чтобы жениться на его вдове? – ядовито спросил князь.

– Но ведь, – осторожно напомнил инспектор Хемингуэй, – именно такой поворот событий вы имели в виду, намекая на то, чтобы я допросил мистера Стила?

– О, мой друг, вы глубоко заблуждаетесь! Мне совсем ни к чему было убивать Картера! Человек-то он был неважный, вы уж мне поверьте! Да и муж совсем никудышный. Все уладилось бы само собой – миссис Картер развелась бы с ним. Понимаете? Вы ведь должны меня понимать, как-никак мы ведь с вами мужчины, верно? Да, я не делаю тайны из того, что хочу жениться на миссис Картер, однако мне вовсе не по душе, что Картера убили, – я бы предпочел развод. Это ведь гораздо цивилизованнее, верно? Подумайте сами!

Столь неожиданные откровения, похоже, застали нашего инспектора врасплох. Лицо князя прояснилось.

– Верно ли я вас понял, сэр, – осторожно спросил инспектор Хемингуэй, – что миссис Картер собиралась подать на развод?

Князь потупил взор, искоса посмотрел на инспектора и доверительно улыбнулся.

– Не так быстро, мой дорогой! Сами понимаете – такие дела сразу не решаются. Видите, я с вами предельно откровенен. Надеюсь, я не покажусь вам излишне нескромным, если скажу, что по сравнению с Картером представляю для женщины куда более ценное приобретение. Вы согласны? Картер постарел, обрюзг, пил как лошадь, тратил деньги супруги на женщин, да и развлечь-то жену толком не умел! Она ведь его даже не любила! Понимаете? Я же каждую минуту выражаю миссис Картер свое восхищение! Да, я беден, но зато я князь, и она прекрасно понимает, что, выйдя за меня замуж, станет уже не миссис Картер, а княгиней Васарашвили! Словом, у меня нет сомнений, что она была готова подать на развод. Как видите, инспектор, я с вами предельно откровенен.

– Вижу! – несколько ошарашенно произнес инспектор Хемингуэй.

– Вот и замечательно. Настоящие мужчины всегда поймут друг друга. Надеюсь, теперь все вопросы исчерпаны?

– Пока – да. Однако не рассчитывайте, сэр, что, посвятив меня в свои замыслы, вы отмели от себя все подозрения. Это не так. Скажите, вы пользуетесь пилкой для ногтей?

Не ожидавший этого вопроса князь оторопел.

– Не понимаю, зачем вы об этом спрашиваете, – уклончиво ответил он.

– А я не понимаю, почему вы мне не ответили.

Щеки князя вспыхнули.

– Послушайте, как вы смеете так со мной разговаривать?

Инспектор Хемингуэй даже глазом не моргнул.

– Коль скоро мы с вами так разоткровенничались, сэр, – произнес он, – скажу вам прямо: мне ваш рассказ не понравился. Советую вам как следует подумать над своим положением.

В голосе князя проскользнули виноватые нотки.

– Вы говорите загадками, инспектор. Разумеется, я пользуюсь пилкой для ногтей! И не вижу причин утаивать это от вас, раз уж вы так любопытны.

– Скажите, сэр, вам не случалось терять ее в последнее время?

– Нет!

– Очень хорошо, – кивнул инспектор Хемингуэй. – Тогда больше не смею вас задерживать.

Дождавшись, пока дверь за князем закроется, он выразительно посмотрел на сержанта. Тот возвел глаза к потолку и развел руками.

– Сколько живу, но такого фрукта вижу впервые. Скажи мне кто заранее – ни за что бы не поверил!

– Да, к сожалению, это жизнь, мой друг, – произнес инспектор Хемингуэй. – Поразительный тип!

– Вы считаете, сэр, что это он убил Картера?

– Я бы этого не исключил. Однако история слишком запутанная, чтобы делать такие умозаключения.

Инспектор Хемингуэй вышел в холл. Дверь в гостиную была приоткрыта, и он разглядел там Вики Фэншоу, примостившуюся на ручке кресла. Войдя в гостиную, инспектор убедился, что компанию Вики составляют только Мэри и Хью; Эрминтруда отправилась к себе одеваться к ужину, а князь, судя по всему, тоже последовал ее примеру.

– Надеюсь, я вам не помешаю? – приветливо осведомился инспектор Хемингуэй. – В противном случае скажите, не стесняйтесь.

– И что, тогда вы сразу уйдете? – с невинным видом осведомилась Вики.

– Тогда вы поставите меня в неловкое положение, – признал инспектор Хемингуэй, – потому что я хотел задать вам, девушки, пару вопросов.

– В таком случае пока выйду я, – улыбнулся Хью, выбивая трубку и пряча ее в карман.

Вики протянула к нему руки.

– О нет, не оставляйте нас! – надрывно попросила она. – Неужели вы не понимаете, что нам может понадобиться ваша поддержка?

– Хватит тебе, Вики! – поморщился Хью.

– Я бы тоже хотела, чтобы ты остался, – произнесла Мэри дрогнувшим голосом.

– Я не возражаю, – сказал инспектор Хемингуэй. – Хотя и не понимаю, чем успел вас так запугать. Скажите, мисс, верно ли, что вы являетесь наследницей мистера Картера?

Мэри уставилась на него в замешательстве.

– Кто вам такого наболтал?

– Алексис! – процедила Вики.

– И все же скажите, мисс, правда ли это? Верно ли, что мистер Картер оставил вам целое состояние?

– Нет. Он, правда, сам должен был унаследовать много денег. Так по меньшей мере он утверждал. И не раз говорил, что завещает все состояние мне. По-моему, он даже составил завещание, которое засвидетельствовали двое слуг. Не знаю, правда, насколько оно верно юридически.

– Одну минутку, – вмешался Хью. – Я бы хотел понять, в чем дело. Кто собирался оставить Картеру деньги?

– Его тетя Клара, – пояснила Мэри. – Она страшно богата, но все последние годы не покидает сумасшедшего дома. Уолли и в самом деле был ее единственным наследником. Ей уже, кажется, лет восемьдесят, и она вот-вот должна протянуть ноги. Лично я никогда об этом не задумывалась. В том смысле, что над ожиданиями Уолли все давно подтрунивали. Это была наша семейная шутка.

– Но теперь, после смерти мистера Картера, эти деньги наследуете вы? – уточнил инспектор Хемингуэй.

– Да, наверное, – потупилась Мэри. – Но… я и вправду никогда об этом не думала!

– Позвольте мне прояснить этот вопрос, – вставил Хью. – Мэри, извини, но я не понимаю, какое отношение имеет к тебе эта пресловутая тетя Клара?

– Мне она вовсе не тетя!

– Это я уже понял. Но в каком родстве ты с ней состоишь?

– Собственно говоря, ни в каком. Она носит фамилию Картер. Правда, в строгом смысле слова она Уолли вовсе не тетя, но он ее всегда так называл. На самом деле она приходилась ему кузиной.

– А кем приходился тебе этот Уолли Картер? – терпеливо спросил Хью.

– Тоже кузеном. Старшая сестра моего отца была замужем за отцом Уолли.

– Значит, картеровской крови в тебе совсем нет?

– Да, ни капли!

– В таком случае, – произнес Хью, – ты правильно делала, что не задумывалась о деньгах тети Клары. Тебе не видать их как своих ушей.

– Как? Почему? – недоуменно спросила Мэри.

– Мне кажется, вы просто упиваетесь! – заговорила Вики, сердито глядя на Хью. – Мэри, как ты можешь дружить с таким садистом?

Мэри промолчала.

– Вы, признаться, удивляете меня, сэр, – озадаченно произнес инспектор Хемингуэй. – Вы абсолютно уверены в своих словах?

– Еще бы! Никто не может завещать имущество, которым не владеет.

– Да, но кому в таком случае оно достанется? – уязвленно вскричала Мэри. – Ведь я – единственная родственница Уолли!

– Это не важно, – отрезал Хью. – После смерти старухи ее состояние достанется ближайшим родственникам. Ты в их число не входишь.

– Но, Хью, дело в том, что после смерти Уолли у нее не осталось даже самого завалящего родственника! Уолли сказал, что в семье она была единственным ребенком, а замуж ни разу не выходила.

– Все равно, милая, это не имеет к тебе ни малейшего отношения. Извини, но это так. Поверь мне!

– Господи, неужели у нас такие законы? – огорченно вскричала Вики.

– Да, милочка, так уж повелось, – развел руками Хью.

– Ну что ж, тогда я считаю, что так даже лучше, – философски заметила Вики. – Алексис, правда, оказался в полной заднице, ведь Мэри теперь вне подозрений. Верно я рассуждаю, инспектор?

– Нет, – заявила Мэри. – Я ведь ничего не знала об этих юридических тонкостях. Господи, до чего все это противно! Однако, инспектор, я надеюсь, вы все-таки не думаете, что я застрелила своего собственного кузена?

– Милая Мэри, любому, кто видел, как ты обращаешься с ружьем, и в голову не пришло бы, что ты способна кого-нибудь застрелить, – с очаровательной простотой произнесла Вики.

– Очень забавно, – сказал инспектор Хемингуэй, – но я еще не встречал женщину, которая не обращалась бы с ружьем так, как будто оно ее вот-вот укусит. Хотя вы, мисс, – повернулся он к Вики, – судя по отзывам, к таковым не относитесь.

Синие ангельские глаза Вики на мгновение задержались на его лице.

– Это вам тоже князь сказал? – тихо спросила она.

– Не имеет значения, мисс. Вы умеете стрелять?

– Нет! То есть в каком-то смысле, конечно, умею, – сбивчиво заговорила Вики. – Но вот попадать в цель почти не могу! Правда, Мэри? Ты же знаешь, Мэри, что стрелок из меня никудышный! Если я куда и попадаю, то только случайно. Мэри, почему ты на меня так смотришь?

Мэри, застигнутая врасплох внезапной переменой, случившейся с Вики, пролепетала:

– Я вовсе не смотрю! Вернее, я просто не поняла, о чем ты говоришь.

– По-твоему, это я его убила! – вскричала Вики, вскакивая на ноги. – Ты сразу так подумала! Так вот, вы этого не докажете! Да-да, вам никогда не доказать!

– Вики! – в ужасе воскликнула Мэри. Оттерев ее плечом, Вики решительно прошагала к инспектору.

– Поведение собаки еще вовсе ничего не доказывает, – отчеканила она. – Она часто не лает на людей. Заколками я не пользуюсь! И вообще – я ничего не выигрывала от его смерти! О, оставьте меня все в покое!

Она метнулась на софу и закрыла лицо руками.

Инспектор Хемингуэй быстро посмотрел на Мэри, затем, увидев отразившееся на ее лице неподдельное изумление, перевел взгляд на Хью, который, казалось, еще не решил, удивляться или смеяться.

Вики, оторвав голову от софы, спросила:

– Почему вы все молчите?

– Я не успел выучить свою роль, мисс, – не задумываясь ответил инспектор Хемингуэй.

– Инспектор, вы меня восхищаете! – зааплодировал Хью.

– Если испортите мне игру, я вас прибью! – прошипела Вики.

– Послушайте, мисс, – не выдержал инспектор Хемингуэй, – я приехал сюда не для того, чтобы срывать аплодисменты в любительских спектаклях. Да и время для шалостей сейчас не самое подходящее.

Вики сорвалась с софы и подлетела к нему.

– Отвечайте на мой вопрос! Я ведь была на месте преступления, не так ли?

– Да, так мне сказали, однако я еще не…

– Моя собака не лаяла, – многозначительно заявила Вики. – Это очень важно. Тот, другой инспектор, это сразу понял. А разве вы так не думаете?

– Я вовсе не отрицаю, что это важно. Однако это вовсе не означает, что…

– И стрелять я умею. Любой вам это подтвердит! Я ничуть не боюсь огнестрельного оружия!

– На мой взгляд, вы вообще ничего не боитесь, – усмехнулся инспектор Хемингуэй. – Меня это даже смущает, ведь, столь отчаянно пытаясь взвалить на себя вину за это убийство, вы и впрямь рискуете навлечь на себя серьезные неприятности!

– Но ведь вы меня подозреваете? Сперва, наверное, – нет, но потом, когда князь наябедничал, что я умею стрелять, вы призадумались, верно?

– Хорошо, пусть я вас подозреваю, – вздохнул инспектор Хемингуэй. – Чего только не сделаешь ради мира на земле! Теперь вы довольны?

Вики затопала крохотными ножками.

– Не смейтесь надо мной! У меня ведь даже алиби нет! Ой, кажется, мама идет! Так подозреваете вы меня или нет? Отвечайте быстрей!

– Подозреваю, подозреваю! – поспешно заявил инспектор Хемингуэй. – Весь Скотленд-Ярд занимается сейчас только вами!

– Выпрелесть! – воскликнула Вики, устремив на него преисполненный благодарности взгляд.

Вошла Эрминтруда. Прежде чем кто-то успел раскрыть рот, Вики, заливаясь слезами, бросилась на материнскую грудь.

– О, мамочка! – запричитала она. – Мамуля моя родненькая! Не позволяй им! Я не хочу…

Инспектор раскрыл было рот, но, не найдясь что сказать, промолчал. А вот Мэри не выдержала.

– Как тебе не стыдно, Вики? – с чувством укорила она. – Прекрати сейчас же!

Эрминтруда стиснула дочь в объятиях. Гладя одной рукой ее шелковистые волосы, разъяренная мать пригвоздила инспектора к месту убийственным взглядом.

– Что вы ей тут наплели? – грозно спросила она.

– Он не виноват, – пролепетала Вики, захлебываясь от рыданий. – Это Алексис ему наговорил! Про то, как я метко стреляю и как оказалась на месте убийства! Вот уж не ожидала, что он натравит на меня полицию!

– О Боже! – охнула Мэри.

– Так это Алексис вам сказал? – проревела Эрминтруда.

– Послушайте, мадам…

– Вы звали меня, крупиночка моя? – осведомился невесть откуда взявшийся князь. – О, в чем дело? Кто расстроил мою малышку Вики?

Взгляд, которым угостила его вдова, заставил князя попятиться.

– Что вы наболтали этому человеку про мою дочь? – прогремела Эрминтруда. – Отвечайте же!

– Но, крупиночка…

– И не смейте называть меня крупиночкой! Что вы ему наплели?

– Ничего! – недоуменно развел руками князь, мигом перестав улыбаться. – Ровным счетом ничего. Ни единого слова. Он нагло врет!

Инспектор Хемингуэй, подрастерявшийся было, пришел в себя, тут же продемонстрировав, что и сам не чужд эмоций.

– Это уже чересчур! – взорвался он. – Это вы-то ни слова не сказали! Ну и тип!

Жесту Эрминтруды, протянувшей руку в сторону князя, позавидовал бы сам Юлий Цезарь.

– Убирайтесь отсюда! – громогласно провозгласила она. – Мерзавец!

Глава 12

И тут началось такое, что Мэри, Хью, а с ними и нашему доблестному инспектору ничего не оставалось, как потихонечку отступить и раствориться на втором плане. Сцена осталась в полном распоряжении примадонны Эрминтруды, однако князь, опытный герой-любовник, оправившись от первоначального потрясения, принялся дюйм за дюймом отвоевывать утраченные позиции.

– В конце концов, я ведь мать! – воскликнула Эрминтруда. Затем, обильно сдобрив свой прекрасно поставленный голос надрывными нотками, присовокупила, что только теперь Алексис открылся ей в истинном свете, а она – тут Эрминтруда мастерски всхлипнула – была просто слепой дурой.

Князь поспешил заверить, что дубина инспектор его неверно понял, но в ту самую минуту, когда несчастная Эрминтруда уже готова была поверить и растаять, все испортила Вики. Вредная девица истерично завопила, что князь пытался от нее избавиться. Тогда князь вышел из себя и уже с опозданием (непоправимым) осознал, что призывать всех богов в свидетели, доказывая, что мерзкая тварь (Вики!) нагло врет, было не лучшим способом завоевать прощение ее матери.

Он поспешно хлопнул себя по лбу и выкрикнул:

– Господи, что я несу? Сам не пойму, что на меня вдруг нашло! Просто, поняв, что ты разлучаешь меня с Эрминтрудой, я совсем потерял голову. Я ведь люблю ее, понимаешь? Я люблю ее!

– И как славно вы это мне доказываете! – всхлипнула владычица княжеских грез. – Оскорбляете мою доченьку! Поносите ее на чем свет стоит! О, наконец у меня глаза открылись! Не трогайте меня! – взвизгнула она.

– Душенька, успокойтесь! – взмолился князь, чувствуя, как почва уходит из-под ног. – Это ведь просто заговор, попытка меня устранить! Не слушайте эту глупышку Вики. Она просто ревнует – я ее вполне понимаю и прощаю. Не думаете же вы, любовь моя, что я способен обидеть дорогого вам человека?

– Не смейте даже разговарить со мной! – надрывалась Эрминтруда. – Вы, который хотел бросить мою Вики на растерзание полицейским собакам!

– Да, я и впрямь уже начал было ее подозревать, – сухо пробурчал себе под нос затаившийся в углу инспектор Хемингуэй.

– Но ведь я ничего подобного не сделал! – обиженно возопил князь. – Это подлое вранье! Меня оболгали! Просто, когда полиция приперла меня к стенке, я со смехом сказал, что с таким же успехом они могут предъявить обвинение мисс Фэншоу или мисс Клифф! Понимаете? Просто для смеха, чтобы они сами поняли всю нелепость своих ослиных подозрений!

К величайшему сожалению для князя, Эрминтруда поняла лишь одну часть из всей пылкой речи. Она тут же негодующе воскликнула:

– Ах, так вы еще и Мэри заложили! Господи, вот уж не думала не гадала, что доживу до времен, когда князь поведет себя как последняя скотина! Свинохрящ негодный! Обвинить двух невинных девочек, двух беззащитных агнцев, когда мы все знаем, что это вы застрелили бедненького Уолли! Да-да, это вы подленько убили моего зайчика исподтишка, после того как я сказала вам, что никогда не пойду на развод! И после этого еще осмелились заявиться ко мне с руками, обагренными кровью моего мученика-мужа! Знайте, чудовище, я никогда не выйду за вас замуж, будь у вас хоть тысяча титулов! То, что вам сошло бы с рук в вашей дремучей России, здесь не выгорит! Зарубите это себе на своем орлином носу!

Князь оторопело посмотрел на нее. Выглядел он так, будто готов был вот-вот рвать на себе волосы и посыпать главу пеплом.

– Но я вовсе не убивал вашего мужа! – взвыл он. – Как вы могли такое подумать?

– Тогда не смейте обвинять мою доченьку! Да и Мэри, которая, если на то пошло, тоже мне как дочь! Чтоб я ни слова против не слышала!

– Тем не менее именно эта беззащитная и невинная Мэри выигрывает от смерти Картера, – прогнусавил князь, совершая еще одну трагическую ошибку.

– Неправда! Мэри не унаследует деньги Клары Картер! – вскричала Вики. – Хью нам все объяснил.

– Как – не унаследует? – изумилась Эрминтруда, на мгновение позабыв про своего обидчика. – Ох, жалость-то какая! Правда, лично я никогда не верила сказкам про тетю Клару! Мне кажется, Уолли ее выдумал. Как бы то ни было, только закоренелый негодяй способен свалить вину на двух моих ангелочков!

Бедный князь, затравленно озиравшийся по сторонам, не нашел ничего лучшего, как спросить инспектора Хемингуэя, почему все семейство Эрминтруды так на него ополчилось.

После столь самоубийственного шага Вики уже могла отдыхать – больше масла в огонь подливать не требовалось. Дальнейшее действие развивалось в точном соответствии с законами классической мелодрамы: Эрминтруда произносила страстные монологи, а жалкие попытки князя возразить беспощадно обрывались уже на третьем, а то и на втором слове.

Лишь однажды Мэри попыталась вмешаться, но, распознав в поведении Эрминтруды грозные признаки надвигающейся истерики, вовремя спохватилась.

Инспектор Хемингуэй кинул взгляд на дверь, оценивая свои шансы на благополучное бегство, однако не успел он решиться на этот отчаянный шаг, как на сцене появился новый персонаж.

В проеме двери откуда ни возьмись возник доктор Честер. Окинув наскакивающих друг на друга Эрминтруду и князя недоуменным взглядом, он зычно вопросил:

– Что тут происходит, черт возьми?

– О, Морис, какое счастье, что вы приехали! – воскликнула Мэри, спеша к нему через всю комнату с распростертыми объятиями. – Умоляю вас, сделайте хоть что-нибудь!

Доктор Честер стиснул ее руку, не отрывая взгляда от Эрминтруды.

– Что случилось? – ровным голосом осведомился он.

Гнев, похоже, вконец истощил силы вдовушки. Внезапно обрушившись на софу, она разразилась горючими слезами.

– Спросите его! – давясь от рыданий, всхлипнула она. – Что он наболтал про мою Вики! Господи, никогда меня еще так не обманывали!

Князь тут же разразился пламенной речью, но, волнуясь, стал путать английские слова, так что доктор почти ничего не понял. Пришлось Мэри рассказать ему, из-за чего вышла ссора. Доктор Честер не выразил ни удивления, ни возмущения, а лишь сказал, что не видит иного выхода, как предложить князю до завершения расследования перебраться к нему.

В ответ на его слова Эрминтруда, рыдавшая уже на плече у Вики, тут же приподняла голову и надтреснутым от горя голосом сказала, что не может выгнать своего гостя, однако Мэри, метнув на доктора благодарный взгляд, тут же увлекла князя в сторонку и объяснила, что в сложившейся ситуации, когда миссис Картер грозит нервный срыв, ему лучше покинуть ее дом.

Кончилось тем, что князь отправился наверх давать указания по поводу своих чемоданов, Эрминтруду привели в чувство с помощью бренди и нюхательной соли, а остальные, за исключением Вики, оставшейся у ложа матери, перебрались в холл.

Мэри страстно воскликнула:

– О, Морис, я никогда не забуду того, что вы для нас сделали! Вы – настоящий друг, самый лучший на свете!

– Что ж, я, пожалуй, потопаю, – произнес Хью. – Подвезти вас, инспектор?

– Нет, сэр, благодарю вас – меня ждет во дворе полицейский автомобиль, – с легким поклоном ответил инспектор Хемингуэй и обратился к Мэри: – Извините, мисс, всего один вопрос. Это правда, что миссис Картер задумывалась о разводе с мужем?

– Нет, конечно! – ответила Мэри. – Она мне твердо сказала, что ни за что на свете не пойдет на развод!

– Спасибо, мисс, это все, что я хотел знать, – сказал инспектор и отбыл в сопровождении Хью. Уже снаружи он перевел дыхание и произнес: – Уф, настоящий греческий театр! А вас, сэр, прошу чуть задержаться. Скажите, что за игру затеяла эта юная фурия? Не стыжусь признаться, что от ее выходок меня просто оторопь взяла!

– Я вас предупреждал, инспектор, – ухмыльнулся Хью. – С малышкой Вики нужно держать ухо востро.

– Лучше бы вы предупредили, чтобы я прихватил свою шапку-невидимку, – усмехнулся инспектор Хемингуэй. – Пару раз мне просто хотелось сквозь землю провалиться. А ведь еще утверждают, что Элеонора Дузе и Сара Бернар больше не выступают. Ерунда, ни за что не поверю!

– Увы, но это и впрямь так! – рассмеялся Хью. – А вы, я вижу, поклонник театра?

– Да, хотя, признаться, никогда не увлекался любительскими спектаклями. Что тут у них случилось, хотел бы я знать. Из-за чего весь сыр-бор возник?

– Мисс Фэншоу, – произнес Хью, осторожно подбирая слова, – не хочет, чтобы ее мать вышла замуж за князя Варасашвили.

– Что ж, это вполне благоразумно, – кивнул инспектор Хемингуэй. – Лично я прекрасно ее понимаю. С другой стороны, можно было бы придумать и более простой способ избавиться от этого дамского угодника, не закатывая драму в трех актах. И ведь даже меня ухитрилась сделать сообщником, негодница! У девчонки, следует воздать ей должное, талант недюжинный! Да и умом она не обделена.

В эту минуту Вики вышла из дома.

– О, как хорошо, что вы еще не уехали! – вскричала она, глядя на Хью. – Час уже поздний, почти восемь, а мы еще не ужинали. Пока доберетесь до Мэнора, совсем оголодаете. Идемте поужинаем. Может, заодно и план военных действий обсудим.

Заметив инспектора, укрывавшегося в тени, девушка поспешно добавила:

– Ой, это для ваших ушей не предназначалось! И вообще, вам, наверное, пора, да?

– Да, мисс, спасибо, что напомнили. Кстати, вам не пришло в голову, что на ваше представление можно взглянуть и с другой стороны? Как бы оно не обернулось против вас.

– Я знаю только, что на князя с другой стороны не посмотришь, – отрезала Вики. – Сразу видно, что он дешевка, хмырь и гад ползучий!

– Об этом я не говорю, – сказал инспектор. – А вот я имел в виду другое: не упустили ли вы из виду, упрашивая меня считать вас подозреваемой, что на вас и в самом деле может пасть подозрение?

– Ну вот это уж ерунда! – не выдержал Хью.

Инспектор Хемингуэй покосился на него:

– Вот как, сэр? А почему вы так в этом уверены?

– Я видел мисс Фэншоу, когда она возвращалась в сад. Если она застрелила своего отчима, то она куда лучшая актриса, чем мы с вами имели честь наблюдать.

– Опять вы за свое! – вознегодовала Вики. – Разве я только что не замечательно сыграла? Мало того что Эрминтруда мне поверила, но еще, между прочим, не всякая актриса способна проливать настоящие слезы во время игры! А вот я рыдала по-настоящему!

– Но почему все-таки, мисс, ваша собака не лаяла?

– Не знаю, и, честно говоря, меня это тоже беспокоит, – призналась Вики. – А что, это тоже указывает на меня, да? Вы меня арестуете?

– Ступай домой, чудовище! – воскликнул Хью, хватая ее за руку и разворачивая лицом к парадной двери. – Она вам больше не нужна, инспектор?

– Нет, сэр, можете ее проводить, – усмехнулся инспектор Хемингуэй.

Хью, подталкивая упиравшуюся Вики, загнал ее в дом и встряхнул за шкирку, как нашкодившего щенка.

– Жаль, что тебя не утопили при рождении! – сказал он. – Тебе бы только в бирюльки играть!

– Ничего подобного! – обиженно вскричала Вики. – Мне, напротив, так страшно, что аж мурашки по спине ползут! Ой, я слышу, как Алексис разорался! Бежим быстрей в библиотеку! Мне бы не хотелось на него нарываться после моей диверсии! К тому же я хочу Роберту позвонить.

– Это еще зачем, черт побери? – спросил Хью, следуя за ней в библиотеку.

Войдя, Вики тут же схватила трубку и набрала нужный номер.

– Что ты еще задумала, вреднюка? – требовательно спросил Хью.

– О, не стойте над душой, – поморщилась Вики. – Сейчас как раз его выход! Даже не представляете, какое благотворное влияние он оказывает на Эрминтруду. Милый, славный Роберт! Уж он-то ни за что не натравил бы полицейских ищеек на бедненькую малышку Вики! Алло! Это вы, Роберт? Говорит Вики. Вы не хотите заглянуть к нам после ужина? Мамочка будет очень рада. А то у нас тут жуткая суматоха, меня почти арестовали, а мамочка ужасно переживает… Нет, не совсем – я пошутила. Я, конечно, храбрюсь, хотя положение такое, что мне вовсе не до смеха… Нет, по телефону не могу – подслушать могут, да и вообще… О нет, он, слава Богу, уезжает! Надеюсь, по крайней мере. До свидания, Роберт, значит, ждем вас в девять!

Она положила трубку и обернулась к Хью, который мрачно разглядывал ее, привалившись спиной к двери.

– Я считаю, что нужно ковать железо, пока горячо, – провозгласила Вики.

– А не кажется ли тебе, маленький чертенок, – спросил Хью, – что ты рановато начала сводничать?

– Нет, – решительно возразила Вики, – Эрминтруде нужен защитник. У бедняжки ведь ветер в голове гуляет – кто знает, вдруг она возьмет да и простит этого гаденыша? Тогда нам всем крышка! Сами видите – он опаснее кобры!

Отрицать этого Хью не стал, а вслух сказал:

– Ты, Вики, вообще-то тоже существо непредсказуемое.

– Да, но намерения у меня самые что ни на есть благородные, – заверила Вики.

А вот Мэри, к которой четверть часа спустя они присоединились в столовой, была не слишком настроена верить в благородство намерений Вики. Насколько могла, она успокоила князя, проводила его до дверей, а потом сидела у изголовья безутешной Эрминтруды.

Молодые люди ужинали втроем, поскольку Эрминтруда, сославшись на разыгравшуюся мигрень, потребовала, чтобы еду ей доставили в гостиную. Разговор никак не завязывался, потому что в продолжение всего ужина Пики сновал туда-сюда, принося и унося блюда и закуски. Наконец, когда подали десерт, а назойливый дворецкий удалился, Мэри не выдержала и сказала, укоризненно глядя на Вики:

– Надеюсь, ты довольна?

Лицо Вики осветилось.

– Вообще-то настоящие актрисы никогда не бывают полностью удовлетворены своей работой, – бойко ответила она, – но на сей раз, кажется, и впрямь вышло неплохо!

– А вот на мой взгляд, если хочешь знать, ты вела себя безобразно! Мне за тебя стыдно!

– Но, дорогуша, как же тебе после этого верить? – возмутилась Вики. – Не далее как вчера ты рыдала мне в жилетку, уверяя, что отдала бы все на свете, чтобы избавиться от этого паразита!

– Но мне же и в голову не могло прийти, что ты такое отколешь!

– А ты считаешь, что от Алексиса можно было избавиться каким-то цивилизованным образом? – вскинула брови Вики. – Я, между прочим, не далее как вчера была в полном отчаянии, глядя, насколько умело эта свинья обхаживает Эрминтруду: бедняжка просто таяла! Спасибо еще, что он сам так подыграл мне, натравив на меня полицию!

– Не верю я, что он это сделал! – топнула ногой Мэри.

– О, Мэри, вот здесь ты не права, – вмешался Хью. – Всякий раз как я с ним общался, он ухитрялся бросить подозрение то на одного, то на другого из нас.

– В следующую минуту ты скажешь, что тебе понравился этот спектакль! – разгневалась Мэри.

– Что ж, есть такой грех, – кивнул Хью. – Зрелище было и впрямь впечатляющее.

– Ничего подобного! – вскричала Мэри. – Мне даже вспомнить об этом стыдно!

– Бедненькая Мэри, тебе просто жарко, – проворковала Вики. – Хочешь, я открою окно?

– Нет! Мне искренне жаль, Вики, что ты сама не понимаешь всей чудовищности своего поступка! Хью у нас человек легкомысленный, и его твое поведение забавляет, а вот Морис, по счастью, думает иначе! Он сказал, что тебя нужно высечь!

– Ах, как заботливо с его стороны! – восхитилась Вики. – Очень трогательно. А вот дружочек Хью пожалел, что меня не утопили при рождении.

– Ты все зубоскалишь, – не унималась Мэри, – а вот я не вижу тут ничего смешного. Мало того что ты закатила столь чудовищную сцену, так даже инспектора из Скотленд-Ярда не постеснялась! Ладно меня, но ты даже свою мать не пощадила! Бедняжка ужасно огорчена.

– Лапочка моя, ты даже не представляешь, какой у меня мамулькин отходчивый! К тому же на вечер я пригласила к нам Роберта. Чтоб подхватил ее на лету! Бедняжка ведь начнет сейчас метаться и может повеситься на шею первому встречному!

– Ну как ты смеешь такое говорить?

Вики потянулась к блюду с виноградом.

– Неужели ты сама не понимаешь, зайчик мой, – сказала она, – что таким неуравновешенным человеком, как Эрминтруда, нужно умело руководить? И разве ты не согласна, что лучше подобрать для этой роли какую-то достойную личность, чем терпеть всяких прохиндеев? Взять, например, ее брак с этим растяпой Уолли – большего мезальянса ведь свет еще не видывал! Тебе, конечно, меня не понять – ведь она не твоя мать, – однако знай, что я не собираюсь сидеть сложа руки и наблюдать, как какой-нибудь змей подколодный вроде этого Алексиса Гавгавпаршили обовьется вокруг нее железными кольцами!

– Нет, ты просто невыносима, – упавшим голосом произнесла Мэри. – И ведь тебе даже невдомек, что больше всего на свете она боится, как бы тебя не обвинили в убийстве Уолли!

Глаза Вики засверкали.

– Так вот, значит, почему она так восприняла новость о предательстве этого хлыща! Сказать по правде, я даже не ожидала, что она так на него набросится. Теперь, после твоих слов, Мэри, мне тоже кажется, что она была сама не своя. Послушай, она сама тебе сказала об этом?

– Только сейчас. Может быть, в следующий раз, доведя свою мать до истерики, ты сама ее утешишь?

– Вряд ли, – чуть поразмыслив, призналась Вики. – У тебя это лучше получается. Ты идешь завтра на дознание?

– Нет, и надеюсь, что ты тоже не пойдешь.

– Пойду, – упрямо сказала Вики. – Я ведь лицо заинтересованное. К тому же я очень хочу знать, что будет дальше.

– А вот я бы на твоем месте все-таки не пошел, – попытался отговорить девушку Хью. – А обо всех новостях я тебе сразу расскажу. Впрочем, вряд ли что-нибудь выплывет так рано – полиция наверняка попросит, чтобы дознание отложили на более поздний срок.

– Мне бы хотелось знать, – произнесла Вики, запуская пятерню в вазочку с орешками, – почему Гарольд Уайт так настаивал на воскресной встрече с Уолли и зачем им понадобились эти пятьсот фунтов.

– Ах вот у вас уже до чего дошло, – удивился Хью. – А ведь я хотел бы напомнить, что Мэри просто поделилась своими подозрениями.

– Ну и что из этого? – спросила Вики, мило улыбаясь. – Ведь она наверняка права.

– Как бы то ни было, на дознании ты ничего интересного не услышишь.

– И все-таки я пойду, – спокойно провозгласила Вики.

– Что ж, – вздохнул Хью, – значит, мне придется тебя сопроводить.

– О нет! Это совсем ни к чему.

– Если за тобой не присматривать, ты можешь влипнуть в какую-нибудь скверную историю, – произнес Хью.

– Возможно, – спокойно согласилась Вики. – Кстати, я вдруг подумала: как там, интересно, Морис развлекает нашего Алексиса?

– До чего же ты вредная, Вики! – не выдержала Мэри. – Подумать только – бедняжка Морис повязан теперь по рукам и ногам этим ужасным типом!

– Все это пустяки и суета сует! – беззаботно пропела Вики. – Мы, между прочим, его с пятницы терпели. Пусть теперь другие о нем позаботятся.

Это было уже чересчур для Мэри; поднявшись из-за стола, она вышла из комнаты, положив тем самым конец беседе. Хью отклонил предложение посидеть с девушками в гостиной и отправился в Мэнор, пообещав Вики на следующее утро ждать ее напротив зала дознания.

Вскоре после его отъезда появился Стил, которого тут же провели в гостиную. Эрминтруда, распростершаяся на софе, встретила его с нескрываемой радостью. Глядя, как исчезает пухлая ручка вдовы в его огромной лапище, Мэри отметила про себя, что фермер так и источает силу и уверенность. Эрминтруда излила на него свое горе, однако Стил воспринял новости с неподражаемым спокойствием. Не то что князь, невольно подумала Вики. Не тратя времени на то, чтобы добивать поверженного противника при помощи крепких слов, Стил невозмутимо выразил удовлетворение тем, что русского больше нет, присовокупив, что особой симпатии к нему не питал. Он даже отказался поддержать Эрминтруду, когда та обрушила на князя поток гневных упреков за попытку обвинить в убийстве Уолли малышку Вики, дабы обелить себя. Стил заметил только, что у «этого Какъегошвили кишка тонка, чтобы застрелить кого-нибудь». Затем, оставшись с Эрминтрудой наедине, еще раз стиснул ее ладошку своей заскорузлой лапищей, заверив безутешную вдовушку, что в любом случае она всегда может на него рассчитывать.

Оросив его руку слезами, Эрминтруда выплеснула на фермера свои страхи:

– О, Боб, но они правда не подумают, что Вики могла его убить?

– Нет, конечно! – жестко отрезал он.

Как ни странно, но его категоричность подуспокоила Эрминтруду, хотя и не рассеяла всех страхов.

– Ох, Боб, я бы в жизни не рассказала ей про Уолли и эту девицу, но так расстроилась тогда, что это как-то само выскользнуло. С тех пор я просто сон потеряла, ведь моя малышка Вики особенная; она не такая, как все. Никогда не знаешь, что она в следующий миг отколет! Боб, но ведь она… не могла его убить, правда?

– Она его не убивала! Выкиньте эти мысли из головы!

– О, я знаю, знаю! Но они сами собой возвращаются. Ведь она… была там! Да и потом, это у нее в крови!

– Что за чушь! – пожал плечами Стил. – Ваш первый муж вовсе не был убийцей!

– Верно, но вы вспомните про живность, которую он истреблял! Он ведь охотился со страстью, которую, правда, изливал на львов, тигров и тому подобных, но у меня не идет из головы одна книжка про порывы, которые нельзя сдерживать, про качества, которые дети наследуют от родителей, и, наконец, про некоторые впечатления, которые отпечатываются в детских головках с младенческих времен. Так вот, я без конца задаю себе вопрос: вдруг Вики тоже нужно было позволить поохотиться не на шальных зайцев, а на более крупную дичь?

Предположение Эрминтруды о том, что Вики надоело палить по зайчишкам и она решила для разнообразия подстрелить своего отчима, не нашло отклика в сердце Роберта Стила. Напротив, уязвленный до глубины души, он в довольно резкой форме посоветовал Эрминтруде не забивать голову подобными нелепостями.

Вдовушка промокнула платочком заплаканные глаза.

– Боб, вы ведь не позволите этому ужасному полицейскому увезти мою Викушу с собой? Он уже приходил к нам.

– Тем хуже для него! Обещаю вам, ничего с Вики не случится.

– О, Боб, просто не знаю, что бы я без вас делала! – вскричала Эрминтруда, заламывая руки. – Никто меня так не успокаивает. Правда, вы ведь сами знаете, каковы у нас законы: если этот кошмарный инспектор вобьет в свою башку, что Вики виновна, никто из нас не сможет ему помешать!

– Поверьте, дорогая, – еле сдерживаясь, заговорил Стил, – обещаю вам: я не позволю, чтобы с головы Вики слетел хотя бы один волосок! Можете на меня положиться, тем более что сами знаете: я не из тех, кто болтает попусту. – Еще раз любовно стиснув ее пухлую ручку, могучий фермер встал. – Мне пора домой, а вы ложитесь в постель и постарайтесь как следует выспаться. Сон – лучший лекарь, и я скажу Мэри, чтобы она присмотрела за вами.

Мэри, выслушав наставления Стила, ответила, что уже пыталась уложить Эрминтруду в постель после ужина, но потерпела неудачу.

– Ничего, сейчас она ляжет, – пообещал Стил, затем, повернувшись к Вики, спросил: – Значит, полиция уже к тебе цепляется?

– Да, я вдруг стала очень популярной, – ответила девочка. – Как думаете, меня арестуют?

– Нет. Только что я убедил твою маму, чтобы она на этот счет не волновалась. И ты не бойся! Ясно?

Вики была настолько поражена фермерским красноречием, что, едва дождавшись его ухода, бросилась к Мэри:

– Послушай, ты поняла, что он имел в виду? Неужто он хочет пойти в полицию и сдаться вместо меня?

– Надеюсь, что до такой глупости он не дойдет, – сухо сказала Мэри.

– Я тоже, – затараторила Вики, – но согласись – красивый был бы жест! В настоящем рыцарском духе. Согласись, зайчик, я верно поступила, что пригласила его. Ему даже удалось утешить Эрминтруду!

– Послушай, Вики, твои речи приводят меня в исступление, – с чувством произнесла Мэри. – Ну разве можно так говорить о собственной матери? В конце концов, это ведь просто непристойно!

– Но ведь я говорю об этом вслух, – быстро возразила Вики, – а ты так думаешь, но молчишь. На мой взгляд, это куда непристойнее!

Мэри проглотила язык и поспешила к лестнице, обронив по пути, что все-таки на месте Вики она не ходила бы на завтрашнее дознание.

Однако Мэри не слишком удивилась, узнав на следующее утро, что Вики вышла из дома в половине одиннадцатого и укатила в направлении Фриттона.

Хью Диринг встретил Вики в условленном месте. Увидев его, девочка воскликнула:

– Представляете, Хью, я встретила Уайтов – они прикатили всем семейством! Джанет предложила даже посидеть со мной, но я отказалась, потому что в такой шляпке, как у нее, можно только ворон пугать! А вот князь, паскудник, и не подумал приехать! Сухарь несчастный!

На дознание съехалось множество людей: Роберт Стил, доктор Хинчклифф, трое Уайтов, мистер Джоунс, а также – Вики сочла своим долгом показать ее Хью – Глэдис Бейкер, сидевшая в дальнем углу вместе со своей матерью. Помимо всех этих заинтересованных личностей, в зал набилось немало и просто любопытствующих зевак, надеявшихся услышать какие-нибудь сенсационные разоблачения.

Впрочем, их постигло разочарование, поскольку, как и предупреждал Хью, дознание не выявило ровным счетом ничего, заслуживающего внимания. Сперва инспектор Кук монотонно пробубнил про случившееся, затем столь же занудно выступил доктор Хинчклифф, после чего слово предоставили незнакомцу, походившему, по мнению Вики, на дохлую треску, который представился специалистом по огнестрельному оружию и засвидетельствовал, что пуля, убившая Уолли Картера, была и в самом деле выпущена из винтовки, найденной в кустах у речушки. Говорил он столь вяло и безжизненно, что из всех присутствующих слушали его только коронер и полицейские, да и те с трудом удерживались от зевков. Оружейник сказал, что винтовка была марки «Маннлихер» калибра 0,275 и отличалась от прочих необычайно чувствительным спусковым крючком. Он добавил также, что содержали винтовку не лучшим образом, судя по появившейся в стволе ржавчине. Затем он продемонстрировал сделанные с помощью микроскопа фотографии, которые доказывали идентичность роковой пули с контрольной пулей, выпущенной из того же оружия, и сел на место.

После этого заслушали показания Гарольда Уайта, Сэмюеля Джоунса и Джанет Уайт. Сбивчивость и неуверенность, с какими давала показания Джанет, вдохнули было надежду в тех зрителей, которые уже начали сожалеть о том, что пришли и зря потратили время, однако инспектор Хемингуэй быстро разочаровал их, возвестив, что дальнейшее слушание дела откладывается.

Недовольная публика начала расходиться, а к Вики и Хью тут же присоединились Джанет и Алан Уайты; через толпу к ним проталкивался и Роберт Стил. Джанет, закатывая глаза и придыхая на каждом слове, принялась описывать свои ощущения, а Хью, не желавший выслушивать эту галиматью, поздоровался с инспектором Хемингуэем и поинтересовался, оправился ли тот от вчерашнего потрясения.

– Да, – с улыбкой ответил инспектор. – А мне донесли, сэр, что вы тут присматриваете за мисс Фэншоу.

– Должно быть, донесла вам сама мисс Фэншоу, – предположил Хью. – Я предпочел бы, чтобы вы посадили ее под замок до конца расследования.

– К сожалению, у меня руки повязаны, – вздохнул инспектор Хемингуэй. – Скажите, сэр, кто этот господин с выдающейся челюстью?

– Стил.

Тем временем Роберт Стил прервал излияния Джанет, довольно грубо обратившись к Вики:

– Эй, а ты что здесь делаешь? Тебе тут не место!

– А я вот приехала, Роберт! Я же говорила вам, что меня почти арестовали.

– А я сказал, что ты маленькая дуреха! Ты вообще тут ни при чем!

– Но, Роберт, я, между прочим, имею к этому делу куда большее отношение, чем вы! Я была на месте преступления, а вы – нет!

– Ой, как же вам повезло, что вас там не было! – подхватила Джанет, глядя на Стила. – Это было ужасно! О, я так за вас рада! В противном случае мне было бы еще тяжелее – ведь я пригласила вас в гости, а тут такое!

– Господи, да что вы несете! – возмутился Стил. – Вовсе вы меня не приглашали.

– Нет, приглашала! – настаивала Джанет. – Помните, как мы с вами вышли из церкви, а я спросила вас, любите ли вы малину?

– Нет, не помню, – отрывисто сказал Стил.

– Но как же так! – изумилась Джанет. – Я просто всегда вам сочувствовала из-за того, что вы такой одинокий, вот и спросила вас, не сможете ли вы заехать к нам в гости часов в пять, правда, папа сказал, что пригласил к чаю мистера Картера и вы тогда не захотите приехать… Я еще подумала, что это ужасно невежливо со стороны папы, и испугалась, что вы обидитесь, но вы не обижайтесь – у него просто манера такая, тогда как на самом деле он человек очень добрый…

– О Господи! – раздраженно процедил Стил. – Да, теперь я припоминаю, что вы упоминали какой-то чай.

Хью покосился в сторону инспектора Хемингуэя. Тот с величайшим интересом разглядывал недовольную физиономию Стила.

Глава 13

Алан Уайт, никогда не отличавшийся особой чуткостью по отношению к чужим эмоциям, не обратил ни малейшего внимания ни на ошеломительное разоблачение, только что сделанное его сестрой, ни на столь бросившееся в глаза замешательство Стила. Вместо этого он уцепил за рукав Вики и громко зашептал, что хотел бы переговорить с ней.

– Но только не сейчас! – ответила Вики, не спуская глаз с инспектора. – Это кошмарное убийство не идет у меня из головы!

– О, так об том и речь! – обрадовался Алан. – Кошмар, абсолютный кошмар! Я и сам так думаю. Тем более что мне удалось откопать нечто важное!

Столь неожиданное признание заставило Вики на мгновение оторваться от созерцания лица инспектора Хемингуэя.

– Вот как? – встрепенулась она. – И что же именно ты откопал?

– Ну я… в общем… то есть… Словом, я хочу сказать, что здесь я не могу сказать! – выпалил Алан.

Краешком глаза Вики заметила, что инспектор Хемингуэй представился Стилу и увлек того в сторонку. Она довольно ухмыльнулась:

– Что ж, пойдем тогда в курилку, если она здесь есть, только сперва я должна предупредить Хью, чтобы он меня не разыскивал.

– Лично я не представляю, что ты можешь сказать Вики! – воскликнула Джанет, когда брат предложил, чтобы она уезжала домой без него.

– Вот и хорошо, – нагло фыркнул Алан.

– О, Алан, не мучай меня! – Джанет распирало любопытство. – Да и папочка будет недоволен.

– Да уж! – горько хохотнул Алан.

– Ну и пожалуйста, – надулась Джанет. – Если хочешь знать, меня твои секреты вовсе не интересуют! Не говоря уж о том, что я хотела купить себе кой-какую мелочевку.

Вики застала Хью в вестибюле. Молодой человек не особенно поразился, узнав, что Алан вознамерился поведать Вики нечто серьезное, тем более что не питал к нему ни малейшего уважения, однако согласился подождать окончания беседы.

– Если он и впрямь откопал нечто важное, то я вам расскажу, – пообещала Вики. – Только если его новости вдруг касаются Роберта, то нам придется их скрыть, – в мои планы его арест не входит. Слушайте, до чего же жуткая болтунья эта Джанет! Просто ходячая катастрофа!

Хью, сам не зная почему, согласился и проводил Вики недоуменным взглядом.

Девочка провела Алана в примыкающую к вестибюлю гостиную, уставленную кожаными креслами. В гостиной висел устойчивый табачный дух и было настолько мрачно и неуютно, что Вики ничуть не удивилась, не встретив там ни души. Заметив, что потрепанные цветы, стоящие в вазе на камине, – искусственные, она так развеселилась, что на мгновение даже позабыла о цели своего прихода. Однако Алан быстро вернул ее на землю, заявив замогильным голосом, что знает, зачем Уолли Картер приходил в воскресенье к его отцу.

Вики моментально отрезвела.

– Боже мой, Алан, неужели это правда? Говори же, не томи душу!

Однако Алана, настроившегося на драматический лад, не так легко было сбить с роли. Он торжественно произнес:

– И за что меня только Бог наградил таким отцом? Если бы не Джанет, ноги бы моей в его доме не было! Понимаешь, когда человек верит в определенные идеалы…

– Знаю-знаю! – нетерпеливо перебила Вики. – Про отца расскажи!

– Я это узнал окольными путями, – признался Алан. – Хотя Сэмюель Джоунс мне давно уже настолько не нравился, что я даже заранее придумывал, как бы избежать встречи с ним. Боюсь, что был с отцом излишне груб, – Джанет, во всяком случае, пришла в ужас. Однако нельзя же уважать человека лишь за то, что он твой отец! А по его дружку вообще веревка плачет…

– О, Алан, давай ближе к делу! – взмолилась Вики. – Ведь Уолли и твой отец заключили какую-то сделку, да?

– Ну, раз ты уже знаешь…

– Я-то не знаю, но Мэри вот догадалась. Однако если ты не перестанешь отвлекаться, я тебя укушу! – пообещала Вики. – Или истерику закачу. Пожалуйста, Алан!

– Ну что ж, ты, наверное, слышала про их грандиозные строительные планы? – спросил Алан немного обиженно.

– Во Фриттоне?

– Да.

– Я слышала, что они хотят возвести над Вэлли-Рич нечто вроде висячих садов.

– Ничего подобного! – обрадованно возвестил Алан. – То есть хотят, конечно, но вовсе не над Вэлли-Рич! Оказывается, городская управа отвела под строительство совсем другое место. Только имей в виду – это строжайшая тайна!

– Ну и пес с ней! – нетерпеливо отмахнулась Вики. – Какой во всем этом смысл-то? Не тяни кота за хвост, а то меня Хью дожидается!

– Да вот тут-то как раз собака и зарыта! – сказал Алан. – Дело в том, что этот ублюдок Джоунс – член городской управы! А с моим папашей они дружбаны – водой не разольешь! Поклясться не готов, но уверен, что я прав. Знаешь Фрит-Филд?

– Конечно!

– Ну так вот, один мой знакомый, имени которого я называть не стану, уверяет, что именно там они и решили возводить свои дурацкие сады! Официально об этом еще не объявлено, но уж кому, как не Джоунсу, это знать! Вот, а папаша, значит, договаривался о том, как бы прикупить там земельки!

Вики нахмурилась:

– Зачем? А, поняла! Земля эта потом внезапно подскочит в цене! Только как тебе удалось это узнать?

– Да через одного малого, который служит у Эндрюса. Ты, конечно, его не знаешь, но Эндрюс – злейший враг и главный соперник моего босса. Понятно теперь?

– Ну, я бы не сказала, что совсем, – честно призналась Вики.

– Каким образом папаша заплатил бы за эту землю, а? – ухмыльнулся Алан. – У него ведь ни гроша за душой нет. Он и без того недавно одалживал у Картера сотню фунтов. По-моему, дело проще пареной репы: Картер финансировал операцию, а Джоунс и мой отец пообещали ему взамен часть прибыли!

– Ах вот оно что! – задумчиво произнесла Вики. – Что ж, я не сомневаюсь, что ты прав, но только не понимаю, какой нам от этого толк. Я-то надеялась, что ты расскажешь мне нечто такое, что позволит пролить свет на это ужасное убийство и вывести преступника на чистую воду…

– Ты просто не представляешь, до чего мне стало противно, – продолжал гнуть свою линию Алан. – После всей этой мерзости мне хочется вообще с отцом порвать!

– Разве это такая уж мерзость? – с невинным видом осведомилась Вики. – Ты не возражаешь, если я посвящу в эту историю Хью Диринга? Просто сейчас полиция убеждена, что Перси Бейкер шантажировал Уолли, тогда как, судя по твоему рассказу, это вовсе не так. Перси Бейкер – простой трудяга, и мне не хотелось бы, чтобы он пострадал зря.

– Для меня, – напыщенно произнес Алан, – государство превыше всего! Разумеется, я спрошу отца в лоб, прав ли я. Если же окажется, что из-за их махинаций пострадает какой-то ни в чем не повинный бедолага, я сам пойду в полицию! Не могу сказать, что мне это доставит большое удовольствие, но…

– О, милый Алан, мне бы так не хотелось тебя обременять! – с горячностью воскликнула Вики. – Может быть, я расскажу обо всем Хью, а он подскажет нам, как поступить?

– Не понимаю, при чем тут Хью, – ворчливо произнес Алан. – Лично я не стал бы посвящать его в эту историю. Меня вообще воротит от этих прилизанных аристократов в колледжских галстуках…

– Да, при встрече ты его прямо под орех разделаешь, – усмехнулась Вики. – Если он тебя заметит, конечно.

Резкая отповедь возымела действие, и оскорбленный Алан поспешил убраться восвояси, пробурчав напоследок, как бы Вики не пожалела, поддавшись обаянию старого итонского галстука.

Вот почему, едва успев присесть к столику, за которым коротал время Хью, Вики окинула любопытным взглядом его галстук, после чего изумленно спросила:

– Скажите, это и есть старый итонский галстук?

– Нет, – ответил Хью. – Давай я закажу нам что-нибудь выпить.

– Мне, пожалуйста, бокальчик сидра. А вы разве не в Итоне учились?

– В Итоне. А что?

– Так просто. Алан наболтал мне про вашу верность старому колледжскому галстуку. А каков из себя этот знаменитый галстук?

Хью, уже собравшийся было вызвать звонком официанта, с удивлением обернулся:

– Галстук как галстук, ничего особенного. Неужели Алан позвал тебя, чтобы обсуждать мой гардероб?

– Нет, это он так, между прочим. Кстати говоря, Мэри оказалась права – судя по его словам, его отец, Уолли и этот толстый орангутан из Фриттона и впрямь затевали нечестную игру. Это вам урок на будущее, чтобы не были таким занудой!

– А что именно они затевали? – спросил Хью. – Ты хочешь сказать, что именно для этой цели Уолли попросил у твоей мамы пятьсот фунтов?

– Да, теперь я в этом окончательно уверена!

Вошел официант. Пока Хью заказывал напитки, Вики обвела глазами зал и вдруг заметила в дальнем углу, у камина, Роберта Стила, погруженного в беседу с инспектором Хемингуэем. Не успел официант удалиться, как Вики поспешила возвестить о своем открытии Хью.

– Язык бы оторвать этой болтливой курице Джанет! – прошипела она. – Я не хочу, чтобы из Роберта делали козла отпущения!

– Не говори ерунду, – спокойно заметил Хью. – И в своем стремлении побыстрее обзавести маменьку новым мужем не забудь, что она вовсе не обрадуется, выйдя за убийцу Картера. Поэтому, прежде чем заниматься матримониальными хлопотами, дождись-ка лучше, пока со Стила официально снимут все подозрения.

Вики наморщила хорошенький носик, но промолчала.

– Так ты расскажешь мне про откровения Алана? – напомнил Хью.

– Да, ведь я уже решила рассказать этому полицейскому, что Перси вовсе не шантажировал Уолли. Пусть он даже и наболтал, что я его классовый враг, я тем не менее зла ему не желаю и не пожалею усилий, чтобы обелить его честное имя! – Последние слова прозвучали в ее устах почти как рыцарский обет.

– Замечательно сказано! – одобрил Хью. – Хотя кое-что ты упустила: отнимая у Перси шантаж, ты тем самым даешь ему в руки превосходный мотив для убийства.

Вики метнула на него оторопелый взгляд, лицо ее приобрело задумчивое выражение.

– Ах да, поняла! Полицейские решат, что он ухлопал Уолли, чтобы отплатить за поруганную честь сестры! Что же мне теперь делать?

Вернулся официант с напитками на подносе. Хью расплатился и приветственно приподнял свой бокал:

– За тебя, Вики! Расскажи мне теперь, что узнала от Алана.

– Расскажу, конечно, хотя и боюсь, что вы не поверите ни единому моему слову и высмеете меня, – уныло вздохнула девушка.

Однако Хью, услышав ее рассказ, не только не высмеял Вики, но поблагодарил за серьезность, с которой она отнеслась к словам Алана, и даже признался, что был не прав, скептически восприняв предположение Мэри.

– Да, но нам-то от всего этого не легче, – отмахнулась Вики. – Пусть даже нам и удалось доказать, что Перси Бейкер вовсе не шантажировал Уолли, мы от этого ровным счетом ничего не выиграли.

– Да, к разоблачению убийцы нас это не приближает, – согласился Хью, – однако мы все равно должны поставить в известность инспектора Хемингуэя.

Обернувшись, он увидел, что инспектор и Роберт Стил как раз встают из-за столика, и, перехватив ответный взгляд инспектора, жестом пригласил его подойти.

– Чем могу быть полезен, сэр? – поинтересовался инспектор Хемингуэй.

– Мисс Фэншоу хочет сказать вам кое-что важное, – пояснил Хью. – Присядьте, пожалуйста. Что вам заказать?

От напитков инспектор Хемингуэй отказался, а вот к предложению выслушать Вики отнесся с живейшим интересом.

– Надеюсь, мисс, сегодня вы настроены серьезно? – спросил он. – Хочу сразу предупредить, что я сейчас чрезвычайно занят и категорически не согласен участвовать в очередном вашем водевиле.

– О, я абсолютно серьезна! – поспешно заверила его Вики. – Если же вы заняты тем, чтобы навесить обвинение на мистера Стила из-за этой трещотки, мисс Уайт, то вы просто понапрасну теряете время. Я вовсе не отрицаю того, что она приглашала его на воскресный чай, однако совершенно убеждена, что он, как всегда, пропустил ее болтовню мимо ушей! У нее ведь язык без костей – все это знают.

Инспектор Хемингуэй промолчал, однако слова Википроизвели на него большее впечатление, чем обычно, – ведь только что Роберт Стил сказал ему то же самое.

Внимательно выслушав рассказ Алана Уайта в изложении Хью, инспектор высказал сожаление по поводу того, что ему не довелось самому встретиться с мистером Уолли Картером. Комментировать рассказ он не стал, и Вики, опасаясь, что выстрел окажется холостым, робко заметила, что, быть может, в этой истории и кроется ключ к разгадке убийства. Однако расшевелить инспектора ей не удалось – тот держался стойко. Лишь потряс головой и произнес, что не удивится, если она окажется права.

А вот двадцать минут спустя инспектор Хемингуэй объявил своему сержанту, что дело приняло весьма и весьма многообещающий поворот. Уэйк поскреб подбородок и ответил:

– Не возьму я в толк, сэр, почему вы так говорите. Уже в который раз, когда мы, кажется, окончательно заходим в тупик, вы вдруг начинаете держаться так, будто мы напали на след.

– Ты угодил не в бровь, а в глаз, старина, – жизнерадостно отозвался инспектор Хемингуэй. – Когда дело запутывается как Хэмптон-Кортский лабиринт, это для меня добрый знак. Где-то непременно должен случиться прорыв. Только что, например, я наткнулся на пару фактов, которые, на мой взгляд, имеют самое прямое отношение к нашему расследованию. В частности, в список подозреваемых следует занести мистера Молчальника Стила.

– Чего это вдруг? – удивился сержант. – Мы и так за ним одним глазком присматривали.

– А теперь должны присматривать в оба, – улыбнулся Хемингуэй, – потому что, по словам мисс Уайт, он был приглашен к ним на чай в воскресенье, но ее отец предупредил его, что у них ожидается и Картер.

– Вот это да! – воскликнул сержант. – Значит, это он…

– Увы, пока это вовсе ничего не значит, – охладил его пыл инспектор. – Стил пояснил, что мисс Уайт, по своему обыкновению, тараторила как сорока, а он в это время беседовал со своим приятелем, поэтому пропустил ее слова мимо ушей. И я не могу сказать, что совсем ему не верю.

Сержант призадумался. Чувствовалось, что процесс этот дается ему нелегко.

– Да, она любого заговорит, – наконец признал он с видимой неохотой. – А второй факт, сэр?

– Второй, если это правда, подтверждает показания Бейкера, что он вовсе не пытался шантажировать Картера. Похоже, Джоунс, Картер и Уайт втихаря сговорились, чтобы прибрать эти денежки к рукам и пустить на собственные нужды. Вообще, судя по всему, наш Картер был малый не промах.

Выслушав его рассказ, сержант заметил, что ничуть даже не удивлен, поскольку такие делишки творятся едва ли не каждый день. Однако он не понял, какое отношение эта история может иметь к их расследованию.

– Да, в глаза это не бросается, – согласился инспектор Хемингуэй. – Однако если версия шантажа отпадает, нужно выяснить, не застрелил ли Бейкер Картера из чувства мести, и как в таком случае он мог завладеть ружьем.

Сержант насупился.

– По-моему, этот парень – просто мыльный пузырь. Не верится мне, чтобы он был способен на мало-мальски серьезный поступок.

– Мне тоже, – кивнул инспектор Хемингуэй, – но это ничего не меняет. Беда в том, что у меня есть кое-что почти на каждого из этой шайки-лейки, но недостаточно, чтобы произвести арест. Взять, например, князя: алиби отсутствует напрочь, так он попытался его сфабриковать. С другой стороны, мне вполне понятно его нежелание попасть под подозрение в связи с убийством Картера, поэтому я особенно его и не виню. Или Стил. Влюблен во вдову по уши и никогда не скрывал своей неприязни к Картеру. Он тоже не из тех людей, к которым я питаю симпатию, и так же мечтает навесить убийство на князя, как и князь – на него. Далее – наша юная прелестница.

– Мисс Фэншоу? Но ведь она еще ребенок, сэр!

– Ребенок, конечно, но такой, что всех чертей в аду перепугает! – хмыкнул инспектор Хемингуэй. – Она была в близлежащих кустах, имела свободный доступ к ружью и отлично знает, как с ним обращаться.

– Тяжеловато ружьецо для такой малышки, – покачал головой сержант Уэйк.

– Верно, но ход у спускового крючка такой свободный, что выстрелить мог бы и младенец. В противном случае ей и впрямь пришлось бы попыхтеть. Как бы то ни было, я подозреваю ее ничуть не больше, чем вторую девушку, мисс Клифф. Если Картера застрелила мисс Фэншоу, то лишь для того, чтобы освободить мать, что кажется мне притянутым за уши. А вот у мисс Клифф мотив был посильнее – деньги. Ради них в мире совершается девять убийств из десяти. Она хотела заполучить наследство тети Клары, а судя по тому, что я слышал от остальных, смысл в том, чтобы опередить Картера, имелся прямой.

– На меня она произвела самое благоприятное впечатление, – произнес сержант Уэйк.

– На меня тоже, но это ровным счетом ничего не значит. Ну и наконец, этот юный большевик Бейкер. Я говорю «наконец», потому что мне он представляется наименее подозрительным. А я хороший психолог.

– А вдову вы исключаете, сэр? По-моему, у нее тоже имелись причины, чтобы застрелить своего мужа, а мы лишь с ее слов знаем, что она в это время лежала в своей спальне.

– Сходи и взгляни на нее еще разок, старина, – посоветовал инспектор Хемингуэй. – Чтобы произвести этот выстрел, и ей и любой из девушек пришлось бы перепрыгнуть через ручей. Если ты способен представить, как она это проделывает, то по части воображения дашь мне сто очков вперед.

Пораскинув мозгами, сержант извинился, пояснив, что не подумал. Затем добавил:

– Нельзя скидывать со счетов и субботний случай на охоте, сэр.

– Да, это верно. Мы знаем наверняка, что выстрел, едва не ставший роковым, произвел тогда либо князь, либо Стил. Все уверены, что доктор или Диринг тут ни при чем.

– Значит, нас интересует один из первых двух, – серьезно произнес сержант.

– Забавно, – усмехнулся инспектор Хемингуэй, – а вот я пришел к совершенно противоположному выводу.

– Почему, сэр? – недоуменно спросил сержант.

– Психология, старина. Ты делаешь слишком поспешные умозаключения, а это путь скользкий. Я прекрасно понимаю, что очень удобно избавиться от соперника, подстроив несчастный случай на охоте. Однако нужно быть безумцем, чтобы, уже разок промахнувшись накануне, повторить покушение и на следующий день. Тем более что там несчастным случаем и не пахнет! Нет, чем больше я ломаю голову, тем сильнее убеждаюсь, что убийцу следует искать среди тех, кто не замешан в субботнем происшествии.

– Да, это верно, – медленно произнес сержант Уэйк. – Если, конечно, субботний выстрел и вправду можно отнести к случайности. А вот убийца мог только обрадоваться, решив, что мы поспешим связать оба выстрела воедино.

– Вот, ты и сам догадался, – похвалил инспектор Хемингуэй.

Сержант тупо воззрился на него, узкий лоб избороздили морщинки.

– И все-таки, сэр, мне это не по душе, – признался он наконец. – На мой взгляд, ни у одного из всех действующих лиц не было настоящего мотива. По словам князя, он мог и так добиться, чтобы миссис Картер подала на развод. Мисс Клифф, правда, уверяла нас в обратном, но, судя по самонадеянному поведению князя, он привык к легким победам и наверняка рассчитывал на успех и в данном случае. Далее – мистер Стил. Я, конечно, не говорю, что он бы не мог застрелить Картера, но тогда встает вопрос: почему он не сделал это раньше? Год или два назад.

– На этот вопрос я отвечу, – произнес инспектор Хемингуэй. – Если убийца Стил, то подхлестнуть его могла история с Бейкером. Мы знаем, что после разговора с вдовой он выскочил красный как рак.

– Это верно, – признал Уэйк. – Но уверены ли вы, что она впервые жаловалась ему на Картера?

– Нет, не уверен, конечно. А с другой стороны, ты слышал о соломинке, которая сломала спину верблюда?

– Да, сэр, но все-таки мне кажется, что наш человек – Стил. Я бы поставил скорее на него, чем на любую из двух девушек.

– Смотри не промахнись, – загадочно произнес инспектор Хемингуэй.

– А что у вас на уме, сэр? – полюбопытствовал сержант. – Что нам делать дальше?

– Мы еще немного поразнюхаем, – сказал Хемингуэй. – Можешь подключить и нашего юного Джаппа. У него, по-моему, дар вызывать людей на откровенность. Напоминает мне меня самого в юности; я, правда, чуточку посообразительней был. Постарайся разузнать всю подноготную Картера. Похоже, он из того племени, которое запросто наживает себе врагов налево и направо. А я пока займусь ружьецом – попытаюсь выяснить, кто мог его умыкнуть. До встречи.

Приехав в Пейлингс, инспектор Хемингуэй выяснил, что Эрминтруда пребывает в обществе доктора Честера, а Вики до сих пор не возвратилась из Фриттона. Мэри, в ответ на его вопрос, сказала:

– Я и сама размышляла на эту тему, но ни к какому выводу не пришла. Я видела князя в воскресенье, когда он садился в машину, и могу утверждать, что в руках у него ничего не было. Конечно, он мог припрятать ружье и заранее, но я не представляю, как бы ему это удалось. Уж слишком рискованно было бы тайком прокрасться в оружейную, вытащить ружье из шкафчика и пронести его через дом, кишащий слугами, не говоря уж о нас.

– А вы не помните, мисс, когда видели это ружье в шкафчике в последний раз?

– Нет, в том-то и беда: не помню! Боюсь, что тут вам никто не поможет – ведь никто из нас никогда не пользовался оружием мистера Фэншоу. А кто обращает внимание на то, что его не интересует?

Инспектор Хемингуэй кивнул.

– Давайте вернемся к визиту Бейкера, мисс. Как по-вашему, мог ли он незаметно проникнуть в оружейную и похитить винтовку?

– Нет, не думаю. По крайней мере во второй раз. До этого он приходил в мое отсутствие; не знаю, может быть, он увез ружье на мотоцикле?

– Нет, это заметили бы. Откровенно говоря, мисс, его первое посещение меня не очень волнует. Если бы он уже принял решение застрелить Картера и похитил винтовку, то не стал бы затем возвращаться снова. Меня интересует вот что: знал ли он вообще о том, что в доме хранится оружие?

Мэри сдвинула брови:

– Не думаю. Если верить мисс Фэншоу, то он не знал даже, что мой кузен женат. – Вскинув голову, она посмотрела инспектору прямо в глаза. – Проще всего было взять ружье мне или мисс Фэншоу. Не стану уверять вас, что мы его не брали, потому что вы все равно не поверите, но скажу вот что: мистер Стил его точно не брал! По крайней мере в воскресенье…

Инспектор Хемингуэй вскинул брови:

– На чем основана ваша уверенность, мисс?

– Я видела, как он покидал гостиную, где беседовал с миссис Картер, а потом проводила его до самой машины и дождалась, пока он уедет.

– Я понимаю, что это звучит глупо, мисс, но не мог ли он вернуться, пока вы обедали?

– Не думаю. Миссис Картер обедала в гостиной, и дворецкий то и дело проходил по холлу, обслуживая ее.

– А разве нельзя проникнуть в дом иным путем, минуя парадную дверь?

– Можно, конечно, – через террасу или библиотеку. Через балконные двери. Но он все равно рисковал натолкнуться на слуг.

– Тогда следующий вопрос, мисс. Кто еще, по вашему мнению, мог взять ружье, не считая вас и мисс Фэншоу?

– В воскресенье – никто, – твердо заявила Мэри.

– Вы хотите еще что-нибудь добавить, мисс? – спросил инспектор Хемингуэй, пристально глядя на Мэри.

Девушка замялась.

– Ну, не совсем… впрочем… Я знаю одного человека, который был в оружейной комнате субботним утром. Только это вряд ли вам поможет.

– Это мы посмотрим. Кто этот человек, мисс?

– Мистер Уайт. Мой кузен в свое время дал ему ружье, и мистер Уайт в субботу утром, по пути на службу, занес его. Сама-то я его не видела, но мне рассказала миссис Картер.

– Значит, мистер Уайт сам заходил в оружейную?

– Да.

– В одиночку, мисс?

– Да. Миссис Картер сказала, что не собирается относить ружье за него.

– А больше, по-вашему, никто туда не заходил?

– Нет, хотя мог войти кто угодно. Летом входная дверь у нас не запирается, а о том, где хранятся ружья покойного супруга миссис Картер, знали многие.

Тут Мэри обернулась и увидела вошедшего доктора Честера. Доктор перевел взгляд с нее на инспектора Хемингуэя и произнес:

– Надеюсь, вы пожаловали не для того, чтобы вновь расстроить мою пациентку?

– О нет, ни в коем случае! – отозвался инспектор Хемингуэй. – Мне очень жаль, что миссис Картер вчера испортили настроение, но правильнее, на мой взгляд, было бы поговорить об этом с мисс Фэншоу. Как-никак именно она – автор и режиссер вчерашнего спектакля. Вы не возражаете, если я немного потолкую с миссис Картер?

– Нет, – сказал Честер, поджав губы. – Нисколько.

Инспектор поклонился и прошагал в гостиную. Доктор посмотрел на Мэри; загадочное выражение в его глазах всегда вселяло в девушку убежденность, что доктор видит в ней куда больше, чем ей бы того хотелось.

– Устали, Мэри?

Девушка улыбнулась немного натянуто.

– Немножко. Скорее, я озабочена. Как вы нашли тетушку Эрми?

– О, за нее не беспокойтесь – она идет на поправку.

– Вчера вечером я даже испугалась, что с ней может удар случиться. Я понимаю, Морис, что это нелепо, но она страшно обеспокоена из-за Вики.

– Да. Я тоже сказал ей, что это совершенно ни к чему. И пообещал поговорить с этой юной особой.

– Ничего не выйдет – она отправилась на дознание вместе с Хью.

– Вот как? – приподнял брови доктор Честер. – А позвольте полюбопытствовать – почему?

– Да кто ее знает! – простодушно пожала плечами Мэри. – Острых ощущений, наверное, захотелось. Или новую роль играет: Невинную девочку, подозреваемую в убийстве, или Загадочную женщину. Или что-нибудь еще в этом роде. К сожалению, Хью поощряет ее выходки. Не знаю, может, мне не хватает чувства юмора, но лично я ничего забавного в этом не нахожу.

– Я тоже, – сухо сказал Честер. – Особенно после того, как она натравила на меня этого слащавого аристократа. Гостя Эрминтруды.

– Ох, мне так стыдно перед вами! – покаянно вскричала Мэри. – Совесть совсем загрызла! Но в ту минуту, когда вы сделали это предложение, я просто восхитилась вашим великодушием. Я и теперь преклоняюсь перед вами!

Доктор Честер довольно улыбнулся.

– Ничего особенного, моя милая, – произнес он с напускной скромностью.

– Он вас совсем замучил, да? Как пиявка присосался?

– Ну нет! Я ведь его почти не вижу. Правда, ему втемяшилось было в голову, что он должен прийти к Эрминтруде и объясниться, но я его разубедил. Надеюсь, полицейские скоро разберутся с ним?

Мэри не удержалась от смеха.

– О, Морис, вы бы слышали, как вы это сказали! Кстати, между нами, девочками, говоря – как вы считаете, это он убил Уолли?

– Понятия не имею, – скривил губы доктор Честер.

– Просто представить не могу, чтобы кто-то из нас мог пойти на такое, – вздохнула Мэри.

– И все же дело обстоит именно так, – заметил доктор.

– А не мог это быть кто-то из посторонних? Из тех, о ком мы и не слыхивали.

– Милая моя, я ведь не сыщик. Тем не менее, на мой взгляд, это исключено.

– Я понимаю, это звучит нелепо, но мне страшно жаль, что вас именно в то время вызвали к больному. Мне кажется, окажись на месте доктора Хинчклиффа вы, что-то можно было бы изменить.

– Вздор! Ваш кузен испустил дух еще до приезда Хинчклиффа!

– Нет, я неверно выразилась. Просто вы гораздо умнее Хинчклиффа. Все так говорят. Вы могли бы подметить что-то важное.

– Спасибо, конечно, но я очень в этом сомневаюсь. Хинчклифф сделал все, что мог.

В эту минуту их прервал приход Эрминтруды, по пятам за которой следовал инспектор Хемингуэй.

– О, ты здесь, милочка! – воскликнула Эрминтруда. – Послушай, Мэри, правда ведь, что Гарольд Уайт в субботу сам заходил в оружейную?

– Конечно, тетушка Эрми! Я уже сказала это инспектору.

– Не говоря уж о том, что Уолли одолжил этому проходимцу сотню фунтов, которые тот так и не вернул!

– Не знаю точно, о какой сумме шла речь, но сколько-то он ему точно…

– Зато я это знаю наверняка! – воинственно заявила Эрминтруда. – Я проверила его чековую книжку. Так вот, я абсолютно уверена, что Уайт воспользовался случаем, чтобы украсть ружье! Я сразу сказала, что Уолли застрелил именно он!

– Да, верно, – увещевающе произнесла Мэри, – но только Уайт никак не мог это сделать, тетушка Эрми, – у него есть свидетели!

– Ерунда! – Эрминтруда отмахнулась от этого жалкого возражения, как от назойливой мухи. – Если не он, то Алан. Кстати, а что делал этот Алан во время убийства? Мне сказали только, что он ушел. А куда ушел, хотела бы я знать?

– Но, тетушка, с какой стати Алану понадобилось бы стрелять в Уолли? Он и с отцом-то своим не ладил.

– Не знаю, не знаю, – с сомнением покачала головой Эрминтруда. – Я всегда терпеть не могла этих Уайтов, а женское чутье никогда меня не подводит! И не спорьте со мной! – вдруг взвизгнула она, пригвоздив инспектора к полу испепеляющим взглядом.

– Помилуйте, я и не собирался! – испуганно ответил инспектор Хемингуэй. – Однако, – добавил он, чуть помолчав, – если то, о чем мне рассказала ваша дочь, – правда, то мистер Уайт – последний человек на Земле, желавший смерти мистера Картера.

– Что вы там плетете про мою дочь? – грозно спросила Эрминтруда. Глаза ее опасно блестели, а ноздри судорожно трепетали. – Вы опять изводили ребенка своими пустыми подозрениями?

– Тетушка! – взмолилась Мэри, всплеснув руками.

– Никаких тетушек! – проорала Эрминтруда. – Я никому не позволю терзать мою бедную доченьку, зарубите себе на носу! И вообще, пока я жива, с ее головушки и волосок не упадет! Ясно?

Инспектора Хемингуэя этот выплеск страстей, похоже, ни в коей мере не тронул. Дождавшись, пока поток угроз иссяк, он льстиво произнес:

– Я прекрасно вас понимаю, мадам. И заверяю вас – вашу дочку никто не терзает! Наоборот, она сама была настолько любезна, что поведала мне весьма любопытные факты. У вашей дочери живой и пытливый ум, мадам. И теперь мне понятно – откуда. Безусловно, из того же источника, из которого она почерпнула свою красоту!

Эрминтруда, приятно пораженная его речью, тем не менее нашла в себе силы спросить достаточно суровым тоном:

– Зачем же в таком случае вы ее искали?

– Я ее вовсе не искал, – ответил инспектор Хемингуэй. – Если на то пошло, она сама ко мне обратилась. Впрочем, не вижу причин скрывать от вас тему нашего разговора, тем более что вы все равно про нее узнаете. Ваша дочь считает, что выяснила, зачем ваш муж отправился навестить мистера Уайта в воскресенье.

– Да что вы! – воскликнула Мэри. – А вы уверены, что она… Словом, не думаете ли вы, инспектор, что Вики просто водит вас за нос?

– Не знаю, – честно признался инспектор Хемингуэй. – Однако рядом с ней был мистер Диринг, который всяческим образом понукал ее изложить мне свои догадки.

– Ах вот как! Так, значит, я была права и мой кузен действительно пошел на какую-то сомнительную сделку с Уайтом и Джоунсом?

– Если верить мисс Фэншоу, то да. Что служит, мадам, дополнительным аргументом в пользу того, что мистер Уайт не убивал вашего мужа.

– Господи, да как об этом вообще можно всерьез говорить? – удивилась Мэри, смахивая непослушную прядь со лба. – Насколько я знаю, с того места, где он стоял, и моста-то не видно!

– Это верно, – кивнул инспектор Хемингуэй. – Тем не менее я привык с уважением относиться к женскому чутью. Так уж я воспитан.

Эрминтруда устремила на него преисполненный подозрительности взгляд, однако вид у инспектора был такой торжественный и чинный, что вдова решила пока не обижаться.

– Не знаю я, где он стоял, – проворчала она, – но ставлю десять против одного, что он это все подстроил. Лично я ничего против Джанет Уайт не имею, однако доверять ни ей, ни Сэму Джоунсу не стала бы ни на грош! Более отъявленного жулика и пройдохи, чем этот Джоунс, свет еще не видывал! Зато я знаю наверняка, что Уайт именно в субботу утром принес ружье Уолли, а потом сам пошел относить его в оружейную комнату. Ни у кого, кроме него, если не считать еще этого юного шантажиста, не было столь прекрасной возможности стащить ружье! – Глаза Эрминтруды вдруг блеснули. – Надеюсь, вы не считаете, что ружье могли украсть Боутри или Диринги? – с вызовом спросила она.

– Но, тетушка Эрми, ведь ружье могли похитить и в воскресенье! – напомнила Мэри.

– В воскресенье к нам приходили только Боб Стил и вы, Морис. Надеюсь, ты не думаешь, что ружье мог взять Боб? Ха-ха! – Чуть помолчав, она вдруг торжествующе воскликнула: – Кстати, а разве Алан Уайт не приходил к нам воскресным утром играть в теннис! Значит, я все равно права! Ружье взял Уайт – пусть даже и не Гарольд, а Алан!

Инспектор Хемингуэй метнул на нее благоговейный взгляд, а из крыла прислуги появился дворецкий Пики. Хемингуэй жестом подозвал его.

– Скажите, голубчик, вы видели в субботу мистера Уайта, когда он принес ружье, взятое у мистера Картера?

– Я не видел, как он пришел, инспектор.

– Но вообще – видели?

– Я видел, как мистер Уайт выходил из оружейной комнаты. Признаться, я даже опешил, но мистер Уайт пояснил, что мадам попросила его поставить ружье на место.

– А вы не заметили, нес ли он что-нибудь в руках?

– Да, инспектор, мистер Уайт нес свой футляр.

– Какой футляр? – встрепенулся инспектор Хемингуэй.

– Ружейный.

– Да, это верно, – вмешалась Эрминтруда. – Он принес ружье в своем собственном футляре, и я даже сказала, насколько это в духе моего мужа – отдавать ружье без футляра.

– Это был самый обычный ружейный футляр? – поинтересовался инспектор Хемингуэй.

– Нет, какая-то потертая дешевка, – брезгливо ответила Эрминтруда.

Пики осторожно кашлянул.

– С вашего позволения, мадам, я мог бы объяснить инспектору. Охотники называют такие футляры окороками, инспектор.

– В самом деле? А что-нибудь еще у него было?

– Нет, инспектор, больше ничего.

– Вы проводили его?

– Разумеется, – с легкой обидой произнес Пики.

– Что ж, тогда у меня все. – Дождавшись, пока дворецкий уйдет, инспектор произнес с видом человека, все иллюзии которого только что рассеялись прахом: – Похоже, что нам все-таки придется вычеркнуть Уайта из списка подозреваемых. Хотя и жаль.

– Не понимаю, с какой стати! – возмутилась Эрминтруда. – Я все равно убеждена, что это его рук дело!

– Да, но мое собственное чутье подсказывает мне, что ружье длиной в три фута нелегко засунуть в тридцатидюймовый футляр^[526], – вкрадчиво произнес инспектор. – А жаль! Увы, таков уж удел полицейских. Сплошные разочарования!

Глава 14

Поскольку сама мысль о том, чтобы отвергнуть убежденность в виновности заклятого недруга, была для Эрминтруды нестерпимой, последние слова инспектора Хемингуэя по вкусу ей не пришлись. Она заявила, что мужчины вообще в большинстве своем способны только придираться, брюзжать и выискивать недостатки у других, а уж сам инспектор Хемингуэй видит в чужом глазу соринку, не замечая в своем бревна. В ответ же на его просьбу объяснить, каким образом можно запихать винтовку в футляр, предназначенный для дробовика, Эрминтруда обиженно заявила, что это его дело ломать голову над подобными загадками, но уж никак не ее.

Прежде чем ответить, инспектор Хемингуэй дважды сглотнул, после чего проборомотал изменившимся голосом:

– Что ж, если ему удался такой фокус, значит, мы имеем дело с талантливым иллюзионистом, и я удивлен, как это от меня утаили столь важные сведения.

Эрминтруда, чуткая на сарказм, гневно полыхая очами, ответила:

– Вы сами отлично знаете, что никакой он не иллюзионист и не фокусник! И не смейте надо мной издеваться, потому что я этого не потерплю!

Доктор Честер посчитал своим долгом вмешаться, напомнив, что Эрминтруде ни в коем разе нельзя волноваться, а она и так уже перевозбудилась сверх всякой меры. Он предписал ей до полдника абсолютный покой, а Мэри, по его знаку, поспешила увести не слишком упиравшуюся Эрминтруду в гостиную.

Инспектор Хемингуэй наградил доктора благодарным взглядом и, дождавшись, пока Мэри и Эрминтруда скроются с глаз, добавил:

– Не понимаю, как только это сходит с рук вашему брату! Стоило бы мне только заикнуться, что мадам нуждается в покое, как она велела бы вышвырнуть меня вон или закатила истерику, что, впрочем, привело бы к такому же исходу.

– Вы ведь не ее лечащий врач, инспектор, – усмехнулся доктор Честер. – Я, между прочим, пользую миссис Картер уже много лет.

– И должно быть, неплохо ее изучили?

– Любой врач всегда хорошо знает своих пациентов.

– В данном случае речь идет не о ее легких или почках, – произнес инспектор Хемингуэй. – Признаться честно, меня всегда мутит от медицинских разговоров. Стоит только какому-нибудь лекарю заговорить о своих любимых кишках… Брр! Кстати, мистер Картер тоже был вашим пациентом?

– Да, но он крайне редко жаловался на какие-либо недомогания.

– И все же вы должны были знать и его?

– Вы правы. Если вас интересует, входил ли он в число моих друзей, то я отвечу: нет.

Инспектор Хемингуэй вопросительно посмотрел на него:

– Не хотите ли вы сказать, что тоже недолюбливали его, как, кажется, и все остальные?

– Совершенно верно, – преспокойно ответил доктор Честер. – Люди его склада мне не по нутру – беспринципные, бесхарактерные, ненадежные…

– Но вас удивило известие о его смерти, сэр?

– Конечно!

– Вы не знаете, кому он мог мешать?

– Нет. Хотя, разумеется, множество людей считали, что миссис Картер совершила ошибку, выйдя за него.

Голос его прозвучал довольно безжизненно.

– Странное дело, доктор Честер, – произнес инспектор Хемингуэй. – Мне почему-то кажется, что вы со мной не столь откровенны, как хотелось бы.

– Очень жаль, – сухо ответил доктор, – но больше помочь вам я не в силах. Я не входил в число друзей Картера.

Он повернулся к столу, чтобы забрать свой чемоданчик, но не успел покинуть дом, как впорхнула Вики, по пятам за которой следовал Хью Диринг.

– Ой, приветик! – пропела Вики, слегка удивленная тем, что увидела инспектора. – Здравствуйте, Морис! Как дела у Эрминтруды?

– Не очень хорошо, – мрачно ответил доктор. – И тебе бы стоило это знать.

– Ой, бедняжка, боюсь, что до завершения всей этой истории она так и не придет в себя. А почему вы не приехали на дознание? Скучища, правда, была жуткая.

– Я не видел, чтобы это имело ко мне хоть какое-то отношение, – сухо ответил доктор Честер.

Кивнув инспектору Хемингуэю, он напомнил Вики, чтобы мать никто не беспокоил, и вышел из дома.

– Чего это Морис так окрысился? – недоуменно спросила Вики. – Это вы его разозлили, инспектор? Кстати, а что вы тут вообще делаете? Или вы все равно мне не скажете?

– Нет, никакой тайны здесь нет, – ответил Хемингуэй. – Я только пытаюсь – без особых, впрочем, успехов – выяснить, кто мог вынести из дома роковую винтовку. К сожалению, помощи мне ждать не приходится.

– О, тогда я вам помогу! – вскричала Вики. – Хотя винтовку мог взять кто угодно.

– Это меня мало куда приведет, – вздохнул инспектор.

– Например, я могла, – предложила Вики. – Причем запросто. Правда, мне никогда не доводилось стрелять из такой, поэтому вряд ли я смогла бы уложить из нее своего отчима.

– Скажите мне, мисс, – внезапно произнес инспектор Хемингуэй, – где именно вы находились, когда услышали выстрел?

– О, да прямо за излучиной речушки! Причем я никого не видела и не слышала, а мой пес не только не лаял, но даже не казался настороженным! Впрочем, должна ли я снова все это повторять?

– А вам не показалось странным, что кто-то стреляет поблизости?

– Нет, хотя, откровенно говоря, я об этом и не задумывалась. Здесь ведь частенько постреливают. Мало ли, может, мистер Уайт или еще кто зайчишку уложил.

– А мост вы видели?

– Нет, из-за излучины его не видно. Я, между прочим, это вам уже говорила. Потом я поднялась на холм по одной из тропинок и лишь тогда, услышав крики Джанет, поняла – что-то случилось. Только я ума не приложу, почему вы меня расспрашиваете, когда прямо под носом у вас князь, по которому уж явно веревка плачет! А ведь ему умыкнуть ружье ровным счетом никакого труда не составило бы!

– Но только не в воскресенье, – веско заметила Мэри, выходя из гостиной.

– Мэри, душенька, ты что, хочешь меня на эшафот отправить? – укоризненно вопросила Вики.

– Нет, конечно, но я всегда выступаю за справедливость, а я сама видела князя в воскресенье, когда он покидал дом.

– Ну и что из этого? – фыркнула Вики. – Он мог замыслить злодеяние заранее. Еще в субботу.

– А он в субботу заходил в оружейную? – спросил вдруг Хью.

– Конечно. Я бы ничуть не удивилась, узнав, что он слямзил ружье ночью, а потом где-нибудь его припрятал. Да, наверняка именно так и случилось!

– Извините, мисс, что позволяю себе вмешаться, – осторожно произнес инспектор Хемингуэй, – но, прежде чем вы окончательно сровняете своего иноземного аристократа с грязью, хочу напомнить, что мистер Уайт пригласил к себе в гости мистера Картера лишь в воскресенье утром.

– Подумаешь! – поморщилась Вики. – Алексис вполне мог припрятать ружьецо и заранее, выжидая удобного случая. Ведь рано или поздно мой отчим все равно отправился бы на прогулку.

Это было чересчур даже для ушей ко всему привычного инспектора Хемингуэя, и он огляделся по сторонам, ища глазами свою шляпу. Мэри сказала:

– Как тебе не стыдно, Вики! Нельзя же быть такой безответственной! За такое ведь и поплатиться можно.

– Правда? – восхитилась Вики. – Может, меня за клевету привлекут?

– Вот видишь, что ты натворила! – покачал головой Хью, глядя на Мэри. – Нет, Вики, даже и не надейся! И не пытайся вообразить себя в роли Юной свидетельницы, глядя на которую судьи обливаются слезами жалости и сочувствия.

– По-моему, вы с ней одного поля ягода, – с неожиданной резкостью произнес инспектор Хемингуэй и оставил их.

Мэри была настолько согласна с прощальной репликой полицейского, что, вместо того чтобы пригласить Хью остаться к обеду, строгим тоном осведомилась, какова цель его приезда в Пейлингс.

– Я хотел только вернуть нашу Сару Бернар в лоно семьи, – чуть смущенно ухмыльнулся Хью. – Автомобиль мадемуазель объявил забастовку.

– Аккумулятор сдох! – выпалила Вики. – Гадина! Да, Мэри, ты правильно сделала, что не поехала на дознание. В жизни так не зевала!

– А где Морис? – с прежней строгостью спросила Мэри.

– Смылся, поросенок! – непринужденно ответила Вики. – Некомпанейская все-таки личность. А может, Алексис довел его до такого состояния… как Китса, например.

Мэри вздохнула.

– Ты хочешь сказать, что он осознал всю серьезность положения?

– Да мы все это давно осознали, – вставил Хью.

– Тебя, по-моему, это только забавляет, – ядовито заметила Мэри.

– Извини! Не следовало тебе спускать на меня Вики!

– Я очень рада, что вы с ней развлекаетесь. А мне вот не до смеха!

С этими словами Мэри круто повернулась и зашагала к лестнице.

Проводив ее взглядом, Хью ухватил Вики за локоть и наставительно встряхнул.

– Послушай, птичка моя, ты, кажется, уже достала Мэри! Я понимаю, что для тебя смерть Картера – благословение Господне, но Мэри почему-то считает иначе. Он, между прочим, доводился ей кузеном. Родня вроде бы. Словом, веди себя прилично, будь паинькой и все такое.

– Я и так веду себя прилично! – возмутилась Вики. – Между прочим, из-за вашей зануды Мэри я даже не попыталась скрытничать с инспектором! А ведь могла такого тумана ему на мозги поднапустить! Даже с вами держусь учтиво, хотя мне это, поверьте, немалого стоит!

– Ну и дрянь же ты, Вики! – взорвался Хью. – Постарайся поменьше попадаться мне на глаза, не то я как-нибудь ненароком сверну твою тонкую шейку!

– Если Пики, как всегда, подслушивает, вы пожалеете об этих словах, – процедила Вики. – Особенно если завтра в окрестных кустах обнаружат мое хладное тело. На обед останетесь?

– Нет, меня дома ждут. Кстати, я бы на твоем месте не разбалтывал то, что рассказал тебе Алан Уайт.

Попрощавшись с Хью, Вики поднялась по лестнице и заглянула в спальню Мэри.

– Мэри, зайчик, ты обиделась, да?

– Да, – отрезала Мэри.

– Бедненькая! Хотя я лично не понимаю, чего ты куксишься. Слушай, скажи честно: тебя правда огорчила смерть Уолли?

– Конечно! – негодующе вскричала Мэри. Однако в следующую минуту взгляд ее затуманился. – Хотя, если хорошенько подумать… Нет, все-таки жаль его: был человек и вдруг – убили!

– Мне и самой немного не по себе от этого, – призналась Вики.

– И тем не менее только и думаешь, как бы выяснить – кто убил его!

– Ты тоже, – заявила Вики. – Кстати, ты напомнила мне о неприятной сцене, случившейся сразу после дознания. Джанет спутала Роберту все карты, прилюдно возвестив, что он знал о том, что Уолли приглашен на чай в Дауэр-Хаус. Боюсь, что инспектор попытается теперь приклепать убийство ему!

– Нет! – в ужасе воскликнула Мэри. – Неужто Роберт и вправду знал? Быть такого не может.

– Джанет его выдала с потрохами. Я-то, конечно, с самого начала его подозревала, но только не хотела, чтобы его разоблачили. Ради Эрминтруды. Именно поэтому я и попыталась натравить инспектора на Алексиса.

– Но ведь так нельзя! Ты не имеешь права! Если Роберт… Нет, ни за что не поверю! Если же убийца все-таки он, то с твоей стороны очень гадко валить все на князя!

– Ничего подобного! Роберт в сто раз приятнее Алексиса, который спит и видит, как бы наложить лапу на денежки Эрминтруды! Если Роберт и убил Уолли, то лишь потому, что хотел сделать как лучше. А почему у Мориса была такая вытянутая рожа?

– Ничего подобного! Просто он очень встревожен, да и состояние тетушки Эрми его беспокоит.

Глаза Вики широко раскрылись.

– Разве она заболела?

– Нет, но ведь он ее любит, вот и волнуется.

– Не хочешь ли ты сказать, милочка, что он к ней и правда неровно дышит? – осведомилась Вики.

– Нет! Но он сказал, что когда-то она была к нему очень добра.

– О, это он имел в виду свою сестру! Когда она умерла, Эрминтруда оплакивала ее как родную. Правда, все это случилось еще до Рождества Христова, когда я под стол пешком ходила. Я бы не удивилась, узнав, что Морис тоже подозревает Роберта.

– Почему? Неужели вы говорили с ним на эту тему?

– Нет, но просто Роберт его друг, а ты сама заметила, насколько озабоченным выглядит наш милейший доктор. Как будто опасается худшего.

– Не может он подозревать Роберта! Да и вообще он выглядел как всегда. При мне по крайней мере.

– Значит, Хью нагнал на него смертную тоску. Мне ведь сразу показалось, что Хью ему на нервы действует. Знаешь, что он мне напоминает? Зубную боль!

Мэри уставилась на нее с озадаченным видом:

– Чем это, хотела бы я знать?

– Консерватизмом хотя бы. Алана, например, это просто бесит. И я его прекрасно понимаю! Высокомерие, заносчивость, поучительный тон…

У Мэри глаза на лоб полезли.

– Ах вот оно что! – воскликнула она. – Господи, Вики, неужели ты в него влюбилась?

– Нет! Во-первых, он противный и скучный, а во-вторых, я не влюбляюсь в чужих воздыхателей.

– Если ты подразумеваешь меня, то зря! – выпалила Мэри. – Никакой он мой не воздыхатель, и я тебе уже это говорила!

– Это правда? – взволнованно спросила Вики.

– Да! Хотя одно время вроде к тому шло, да и мне он нравился. Однако с тех пор как убили Уолли… Я даже объяснить не могу – его словно подменили. Мы с ним на все смотрим разными глазами. Ты, должно быть, считаешь меня слишком правильной и серьезной, но я и в самом деле не вижу в случившемся ничего смешного. Поэтому игривый тон Хью меня не только огорчает, но и задевает.

– Мне он совершенно безразличен, – презрительно фыркнула Вики. – Старомодный зануда, который к тому же даже не видит во мне великую актрису. Пожалуй, я его тоже терпеть не могу и ни капельки не удивлюсь, если инспектор заподозрит его в убийстве.

По счастью для мистера Хью Диринга, инспектор Хемингуэй если и подозревал его, то лишь в безудержном потакании капризам главной мучительницы русских князей и английских полицейских. Настоящие же подозрения инспектора пока распределялись между пятью людьми, у которых имелись причины желать смерти Уолли Картера. В наименьшей степени он подозревал юного Бейкера, с которым, покинув Пейлингс, переговорил, а вот в наибольшей – Роберта Стила.

Посмотрев на серьезную физиономию суперинтенданта Смолла, примкнувшего к их беседе с сержантом Уэйком, инспектор Хемингуэй спросил:

– А верно, что мистера Молчальника Стила все в здешних местах любят?

– Я никогда не слышал ни единого дурного слова в его адрес, – ответил Смолл. – Он держится просто, богатством не кичится, в аристократах не слывет – за что его не любить-то?

– Да, так я и думал. Все его любят, и все знают, что последние два года он увивается за златокудрой Эрминтрудой. Поэтому никто его не выдаст, что бы он ни натворил.

– Почему вы так полагаете? – нахмурился суперинтендант Смолл.

– Во мне говорит математик, – ответил инспектор Хемингуэй. – Привычка складывать два и два. С детства страдаю.

– В этом что-то есть, – задумчиво промолвил Уэйк. – При одном упоминании о князе Варсажазы… ну, вы поняли о ком, все закипают. Перси Бейкер и его сестрица, судя по всему, тоже популярностью не пользуются. Во всяком случае, никто не возражал бы, чтобы этого горлопана осудили. А вот стоит завести речь про Стила, как все словно языки проглатывают. Никто его не видел и никто даже не подозревает о том, какие чувства он питает к миссис Картер.

– Пусть у него хоть крылышки на спине растут, мне он крайне подозрителен, – произнес инспектор Хемингуэй. – Его ничем не проймешь: мисс Уайт в открытую разоблачила его, сказав, что он знал о приглашении Картера к ним на чай, а он даже ухом не повел! Да и отвечать он не торопится, предпочитая сперва основательно подумать. Не знаю, может, так его мамочка приучила, но мне это не по вкусу. А они дружны с доктором?

– Вы имеете в виду Мориса Честера? – уточнил суперинтендант Смолл. – Да, я бы сказал, что они с ним на короткой ноге. А что?

– Да так, ничего особенного, – отмахнулся инспектор Хемингуэй. – Просто сегодня утром в Пейлингсе я имел возможность почесать язык с нашим любезным доктором и был изрядно удивлен его немногословием. Между тем я убежден, что никто так не знает эту семейку, как он. Держу пари, что златокудрая Эрминтруда посвящает его во все свои тайны и помыслы.

– Возможно, – согласился Смолл. – Однако не думаете же вы, что он выдаст ее секреты?

– Нет, но я также не ожидал, что он от каждого моего вопроса будет шарахаться как черт от ладана, – ответил инспектор Хемингуэй.

– Думаете, ему известно нечто такое, что могло бы уличить Стила?

– Утверждать я бы не стал, но вполне допускаю, что определенные подозрения в его голове зародились. Хотя нельзя исключить и того, что речь идет вовсе не о Стиле, а об одной из двух девушек, думаю все-таки, что он выгораживает своего дружка.

– Или князя, – заикнулся сержант Уэйк.

– Нет, – убежденно ответил инспектор Хемингуэй. – Только не после того, как тот поселился в его доме. Никакая человеческая натура не в состоянии вынести подобного типа.

– Думаете, он что-нибудь видел? – поинтересовался суперинтендант Смолл. – Судя по его показаниям Куку, в воскресенье его вызвали к пациенту, и, проезжая мимо Дауэр-Хауса, он вполне мог что-то заметить. Вы его не спросили?

– Нет, – усмехнулся Хемингуэй. – Я наперед знал, какой ответ получу. – Он кинул взгляд на свои наручные часы. – Что ж, мне пора повидаться с Гарольдом Уайтом. Он уже должен вернуться со службы.

– Хотите расспросить его про то, что услышали от мистера Диринга и мисс Фэншоу? – осведомился Уэйк. – Лично мне не кажется, что это может иметь хоть какое-то отношение к убийству.

– А вот мне сказали, что именно в этой истории и кроется ключ к разгадке убийства, – сказал инспектор Хемингуэй.

Уэйк ошарашенно заморгал.

– Вы не шутите, сэр? А кто вам такое сказал?

– Мисс Фэншоу, – с серьезным видом ответил Хемингуэй.

У суперинтенданта от изумления пропал дар речи. Лишь через минуту после ухода инспектора он пришел в себя и спросил сержанта:

– А что вообще может знать эта мисс Фэншоу? И стоит ли так слепо доверять показаниям взбалмошной девчонки?

– Он нас разыгрывает, сэр, – ответил Уэйк, чуть помолчав. – На самом деле он весьма смекалистый малый. Его на мякине не проведешь.

Тем временем инспектор Хемингуэй добрался до Дауэр-Хауса, где и застал только что вернувшегося с работы Гарольда Уайта.

Уайт принял его в кабинете – по-спартански обставленной клетушке с видом на вечнозеленый кустарник. Не скрывая своего удивления при виде инспектора, Уайт тем не менее вполне любезно осведомился, чем обязан его визиту.

– Должно быть, вы располагаете куда большими сведениями, чем мы услышали сегодня утром, – заметил также он. – Странная все-таки история. Просто ума не приложу, кому могло понадобиться палить в беднягу Картера! Хотя случайностью такой выстрел назвать нельзя. Нет-нет, случайностью тут и не пахнет! – Уайт взял со стола пачку сигарет и угостил инспектора. – Вас, должно быть, привели ко мне сегодняшние слова моей дочери? Она страшно взволнована. Едва дождалась моего прихода, чтобы выплеснуть на меня все эмоции. Впрочем… – Он приумолк и, чиркнув спичкой, поднес ее к сигарете инспектора. – Я, конечно, не вправе вам советовать, но дело в том, что моя дочь излишне разговорчива и порой увлекается… На вашем месте я бы не стал придавать ее словам слишком много значения.

– Вот как? – вскинул брови инспектор Хемингуэй. – Так она не приглашала к вам Стила в воскресенье?

– Нет, я не то имел в виду, – поправился Уайт. – Она вечно пытается затащить его к нам. Почему-то вбила себе в голову, что он очень страдает от одиночества. Знаете ведь этих женщин – такие сердобольные… А хотел я сказать, что Стил наверняка слушал ее вполуха.

– Понимаю, – произнес инспектор Хемингуэй. – А слышал он, когда вы предупреждали его о приходе Картера?

– Когда я предупреждал его о приходе Картера? – озадаченно переспросил Уайт. Однако уже в следующий миг его лицо просветлело. – Воистину моя дочь мастерица делать из мухи слона! Это я ей сказал, что позвал к нам Картера и не уверен, примет ли теперь Стил ее приглашение.

– Ах вот, значит, как? А не мог он услышать, как вы это ей говорили?

– Чего не знаю, того не знаю, – развел руками Уайт. – Кто его знает.

– Что ж, это весьма любопытно, – сказал инспектор Хемингуэй. – И вполне соответствует цели моегоприезда.

– Выкладывайте! – любезно разрешил Уайт, придвигая полицейскому кресло и усаживаясь за стол.

– Прежде всего мне хотелось бы знать, что именно побудило вас пригласить к себе мистера Картера в это злополучное воскресенье.

– Интересно… – Улыбка медленно сползла с лица Уайта. – Что ж, я догадываюсь, кто надоумил вас задать мне этот вопрос. Считаю своим долгом предупредить, что мы с Эрминтрудой Картер особой любви друг к другу не испытываем. Дай ей волю, так тут же распустит слух, что это я убил Уолли! Хотя даже она зашла бы в тупик, спроси ее кто-нибудь, зачем мне совершать такой идиотский поступок.

– Почему вы называете его идиотским, сэр? – вкрадчиво осведомился инспектор Хемингуэй.

– Господи, да это и ежу ясно! Разве не идиотизм – убивать человека без малейшей причины?

– Я был бы склонен скорее согласиться с вами, услышав, каким образом его смерть не сыграла бы вам на руку, – произнес инспектор Хемингуэй.

– Да бросьте вы! – отмахнулся Уайт. – Знаю я, куда вы клоните, но все это чушь собачья!

Инспектор встал и притушил окурок о край пепельницы.

– Мне хотелось бы, чтобы мы с вами поняли друг друга, – произнес он. – Я вообще стараюсь вести любое расследование крайне осторожно, особенно когда речь заходит о каких-либо деликатных вопросах. Скажите, вы уверены, что не сговорились с мистером Джоунсом и мистером Картером заработать деньги на строительстве нового здания во Фриттоне?

Уайт, несколько ошарашенный этой лобовой атакой, зачем-то потянулся к пресс-папье.

– Не знаю, с какой стати я должен отвечать вам на этот вопрос, – пробормотал он.

– Вы должны всячески помогать мне в расследовании, сэр, – напомнил инспектор Хемингуэй.

– Но не думаете же вы, что я готов сделать подобное признание. Тем более что…

– Я вижу, вы все-таки меня не поняли, сэр. Меня ведь вовсе не строительство волнует.

– Что ж, допустим тогда, что мы и впрямь собирались немного подзаработать, – вызывающе произнес Уайт. – Что тут такого?

– Не знаю, и, более того, меня это нисколько не интересует, – ответил инспектор Хемингуэй.

– Хорошо, тогда мой ответ утвердительный!

– Удовлетворите мое любопытство, сэр: мистер Картер собирался вносить в ваш проект наличные деньги?

– Не знаю, ведь мы… ведь я так и не успел ему об этом рассказать. Думаю, что возможность набить карманы его бы порадовала.

– А вам с Джоунсом досталась бы львиная доля?

– За Джоунса отвечать не могу, но, разумеется, на определенные комиссионные мы рассчитывали.

– Скажите, – улыбнулся инспектор Хемингуэй, – вам, должно быть, было приятно иметь компаньоном мистера Картера?

Уайт коротко хохотнул.

– Да, бедняга так мечтал хоть немного подразжиться, чтобы не отчитываться перед женой!

– А как он отчитался перед ней за сотню фунтов, что одолжил вам пару месяцев назад? – мягко осведомился инспектор Хемингуэй.

Гарольд Уайт пожал плечами:

– Понятия не имею. Она ведь выделяла ему какое-то довольствие. Вполне возможно, что, если бы не его нелепая смерть, она бы так и не узнала об этих деньгах. А деньги я у него занял, просто чтобы расплатиться по квартальным счетам, – не стройте тут иллюзий! Я могу хоть сейчас сесть и выписать чек на эту сумму, и мой банк этот чек примет! – Уайт смущенно посмотрел на инспектора. – По правде говоря, Картера застрелили очень некстати! Богачами мы бы с ним, конечно, не стали, но в наши дни и лишний шиллинг не помешает.

Инспектор понимающе кивнул.

– А кто еще, помимо Джоунса и Картера, знал о вашем замысле?

– Естественно – никто! – нетерпеливо вскричал Уайт. – Иначе тут бы такой свинячий визг поднялся! И вообще не пойму – зачем это вам? К вашему делу это ни малейшего касательства не имеет. – Вдруг его осенило. – Слушайте, а вам-то кто напел?

– О, я не стану вас этим обременять, сэр, – ответил инспектор Хемингуэй. Он засунул руку в карман и извлек пригоршню предметов, которые разложил на столе перед Уайтом. – Сумей вы что-нибудь из этого опознать, сэр, оказали бы мне колоссальную услугу, – сказал он. – Сломанная пилка для ногтей, дамская заколка, игрушечный магнитик и новехонький перочинный нож. Видели что-нибудь прежде?

Уайт ответил не сразу.

– Что это вы вдруг задумали? Старьевщиком, что ли, заделались? Где вы нарыли это барахло?

– В окрестных кустах.

– В жизни ничего из этой дряни не видел!

– Странно, поначалу мне показалось, будто вы что-то узнали, – заметил инспектор Хемингуэй.

– Ничего подобного. – Уайт пренебрежительно отодвинул ногтем заколку. – Горничная, должно быть, обронила. Лично я ими не пользуюсь. Магнитиками я тоже не забавляюсь, да и пилка мне ни к чему.

– А как насчет ножа? – осведомился инспектор Хемингуэй.

– О, его мог потерять кто угодно. Я таких сотни видел. Собственно говоря, и у меня когда-то такой был. Да любой его мог потерять.

– Не представляете, кто именно, сэр?

– Без малейшего понятия, – ответил Уайт, глядя прямо ему в глаза.

– Жаль, – вздохнул инспектор Хемингуэй. – А вы не возражаете, если я спрошу вашего сына, – вдруг он что-нибудь знает?

– Господи, не думаете же вы, что мой сын может иметь хоть какое-то отношение к смерти Картера? Уверяю вас – вы только зря теряете время! Ему никогда не было никакого дела до Картера.

– Тогда мне тем более непонятно, с какой стати вы должны возражать против того, чтобы я спросил его про ножичек, – произнес Хемингуэй.

Уайт вскочил:

– Я вовсе не возражаю! Просто мне жаль, что вы понапрасну растрачиваете время, вот и все! Я позову сына.

Алан не заставил себя долго ждать и появился в кабинете довольно скоро. По его нахохлившемуся виду инспектор заключил, что юнец ожидал взбучки, и поспешил развеять его опасения, предъявив перочинный нож.

– Добрый день, сэр. Скажите, вам не приходилось прежде видеть эту вещицу?

Алан с видимым облегчением взял ножичек и повертел в руках.

– Где вы его нашли?

– Вы узнали его, сэр?

– Да, это мой нож. Так мне кажется, во всяком случае. Я как раз потерял его пару дней назад.

– Это еще не доказывает, что нож твой, – возразил Уайт. – Такие у всех есть.

– А я вовсе не утверждаю, что он мой, – запальчиво ответил Алан. – Я сказал только, что он выглядит точь-в-точь как мой. А в чем дело-то? Где вы его нашли?

– В кустарнике у ручья, – ответил инспектор Хемингуэй.

Алан поспешно положил нож на стол.

– Ясно! – произнес он. – Впрочем, что тут особенного? Я часто там брожу, мог и обронить!

– Именно так я и думал, – кивнул инспектор. – А что вы скажете про мою остальную коллекцию?

Алан посмотрел на разложенные перед ним предметы.

– Господи, неужели весь этот мусор вы тоже нашли там? Нет, все это я вижу впервые. А это что? Нет, вот эта пилка принадлежала нашей горничной. Она затачивала ногти до дьявольской остроты, а потом выкрашивала в кроваво-красный цвет. За это ее и выгнали.

– Инспектору это необычайно важно, – съязвил Гарольд Уайт. – Если это все, что тебе известно, ты можешь быть свободен.

– Я, собственно, и сам уже ухожу, – спокойно произнес инспектор Хемингуэй.

– Извините уж, что не смог вам помочь, – засуетился Уайт, провожая его к дверям. – Надеюсь, вы сдержите свое обещание и та история останется между нами?

Инспектор подтвердил, что Уайт может не беспокоиться на сей счет, и отбыл восвояси. Вид у него был задумчивый.

Сержант Уэйк, выслушав его рассказ, нахмурился, потом сказал после продолжительного раздумья:

– Может, тут-то и в самом деле собака зарыта, сэр. Ведь если младший Уайт прослышал об отцовских махинациях, о них вполне могли узнать и другие.

– Возможно, – кисло произнес инспектор Хемингуэй. – А Картера ухлопали, чтобы расстроить их замысел. Такие злодеи мне попадались. В книжках.

Сержант Уэйк густо зарделся и промычал, что хотел только пофантазировать, как учил его шеф.

– Ладно, не обижайся! – великодушно кивнул инспектор Хемингуэй.

Воцарилось молчание. Хемингуэй, устроившись за столом, вычерчивал на промокательной бумаге замысловатую мозаику из кубиков и квадратов, целиком погрузившись в эту детскую забаву. Сержант Уэйк преданно наблюдал за ним с надеждой во взоре. Вдруг инспектор швырнул карандаш на бумагу.

– Послушай, Уэйк, из-за чего чаще всего убивают? – спросил он.

– Из-за ревности! – не задумываясь гаркнул сержант.

– Ничего подобного! Из-за денег, дружочек! Именно из-за них свершаются пять убийств из семи!

– Да, но у Картера-то денег и в помине не было, – возразил сержант.

– Денег-то не было, – вздохнул инспектор Хемингуэй, – зато было кое-что поважнее. Вернее, кое-кто. И как я только раньше не догадался?

Физиономия сержанта вытянулась.

– Сэр? – недоуменно проблеял он.

– Тетка, Уэйк, – пояснил инспектор Хемингуэй. – У него была богатая тетка.

Сержант неодобрительно насупился.

– Значит, нам опять придется заняться мисс Клифф. Мне это не нравится, сэр!

– Вовсе нет, – возразил Хемингуэй. – Если верить юному Хью Дирингу, а оснований сомневаться в его словах у меня нет, то мисс Клифф в случае смерти своего кузена вовсе не наследовала теткины деньги.

– Да, сэр, но ведь она этого не знала!

– Верно, но это вовсе не значит, что не знали и все остальные. Мы должны выяснить, кто становится наследником тети Клары теперь, после смерти Картера. Соедини меня, пожалуйста, с мисс Клифф.

Разыскав в справочнике нужный номер, сержант Уэйк сказал:

– Послушайте, сэр, но ведь на сцене может появиться персонаж, о котором мы и слыхом не слыхивали?

– Да, а почему бы и нет? – произнес инспектор Хемингуэй. – Не знаю, как тебе, но мне вся эта компания вконец обрыдла.

– Я вас понимаю, сэр, – сказал сержант, набирая номер, – но каким образом мог посторонний узнать о том, что Картер собирается… Алло, это резиденция миссис Картер? Инспектор Хемингуэй хотел бы переговорить с мисс Клифф.

Глава 15

Озадаченная Мэри поначалу ничего путного сказать инспектору не могла, поскольку не знала, где именно находится сумасшедший дом, в котором пребывала Клара Картер, однако затем припомнила, что расположен он в каком-то роскошном лондонском предместье, вроде бы даже в Чипстоне. Инспектор Хемингуэй записал весьма приблизительный адрес, после чего спросил Мэри, не знает ли она, кто распоряжается делами мисс Картер. Точно Мэри не знала, однако предположила, что какие-то доверенные лица у старушки имелись – при условии что сама старушка и взаправду существовала.

– А что, у вас есть сомнения? – осведомился инспектор Хемингуэй.

– Не знаю. Просто я никогда ее и в глаза не видела, да и кузен мой, на моей памяти, не ездил ее навещать. Только всякий раз, когда залезал в долги или хотел выпросить денег у миссис Картер, твердил о том, что непременно унаследует ее состояние и разбогатеет. Поэтому вполне возможно, что он мог тетку и вовсе выдумать.

Инспектор Хемингуэй сокрушенно повторил:

– Мог ее выдумать… Понимаю, мисс. Что ж, я вам очень признателен. – Он распрощался, положил трубку и обратился к сержанту Уэйку: – Попрошу, чтобы меня сняли с расследования! Представляешь – не исключено, что пресловутая картеровская тетка существовала лишь в его воображении! Похоже, наш мистер Картер был мастак морочить людям голову. Свяжись, пожалуйста, с Ярдом и выясни, на месте ли шеф.

Несколько минут спустя сержант торжественно вручил ему телефонную трубку, и в ухо инспектора ворвался сочный бас суперинтенданта Ханнасайда:

– Привет, Хемингуэй! Как делишки?

– Замечательно! – ответил инспектор Хемингуэй. – Свежий воздух, роскошная обстановка, да и персонажи – не соскучишься! Прямо из ибсеновской драмы!

Трубка весело заквохтала.

– А что случилось? – спросил суперинтендант Ханнасайд, уняв смех.

– Ничего особенного, просто у меня, кажется, с головой не в порядке.

– Вот как? Вы из-за этого мне звоните?

– Не совсем, сэр. Я хотел попросить, чтобы наши парни кое-что для меня разузнали.

– Что именно?

– Знаете Чипстон? – спросил инспектор Хемингуэй. – Я хотел бы выяснить, есть ли там какой-нибудь сумасшедший дом, приют для умалишенных или нечто еще в этом роде. Если есть, то меня интересует старушка по имени Клара Картер – очень богатая вдова, которая проживает там уже много лет. Я хочу также знать, кто ведет ее дела и где он проживает. Нужно, чтобы у него выяснили, кто является наследником старушенции после смерти Уоллиса Картера.

– Понятно. Это несложно. Что-нибудь еще?

– Неплохо бы еще забронировать в этой психушке место для меня, – усмехнулся инспектор Хемингуэй. – Видите ли, суперинтендант, я должен вам честно признаться: у меня нет полной уверенности в том, что Клара Картер существует на самом деле!

Голос Ханнасайда прозвучал довольно озадаченно:

– А мне показалось, что вы назвали ее богатой вдовой?

– Совершенно верно, – поспешил согласиться инспектор Хемингуэй. – Богатая вдова, у которой уже давно мозги набекрень, но только при условии что она реально существует. В противном случае нам, разумеется, придется приступить к расследованию заново. С самого начала.

– С чем вас и поздравляю, – хмыкнул суперинтендант Ханнасайд. – Значит, Клара Картер, Чипстон, наследники. Правильно?

– Да, босс! – гаркнул инспектор Хемингуэй и, попрощавшись, положил трубку. – Что ж, на этом можно пока поставить точку. До тех пор по крайней мере, пока не перезвонят ребята из Ярда. Впрочем, я в любом случае отправляюсь на боковую, а то у меня уже чехарда в голове.

– Да, сэр, денек у вас трудный выдался, – сочувственно произнес сержант Уэйк. – Вам нужно отоспаться.

Похоже, отоспаться инспектору Хемингуэю и впрямь удалось. Во всяком случае, на следующее утро он предстал перед сержантом бодрым, гладким и сияющим. Первым делом он покатил в Стилхерст, чтобы поподробнее навести справки обо всех перемещениях Роберта Стила в день убийства. Выходя из очередной лавки, инспектор Хемингуэй нос к носу столкнулся с Хью Дирингом.

– Здравствуйте! – приветливо поздоровался молодой человек. – Вы-то мне и нужны!

– Забавно, – улыбнулся инспектор. – Я ведь тоже весьма не прочь потолковать с вами.

– Мисс Клифф сказала мне, – без обиняков начал Хью, – что вчера вечером вы ей звонили и интересовались мифической теткой Картера. Я, конечно, понимаю, куда вы клоните, но скажите: неужели вы и вправду верите, что тетя Клара существует?

– Я готов поверить во что угодно, сэр, – уклончиво ответил инспектор Хемингуэй. – А что вы сами думаете по этому поводу?

– Трудно сказать. Чутье всегда подсказывало мне, что Картеру нельзя доверять, однако никакими доказательствами на сей счет я не располагаю. Разве что могу сказать, что слухами про свою тетку Картер пользовался довольно умело. Впрочем, это вдвойне подозрительно, учитывая, что никто ее никогда в глаза не видел.

– Возможно, – согласился Хемингуэй. – Однако он проговорился, что она живет в Чипстоне.

– По-моему, это ровным счетом ничего не значит, – отмахнулся Хью.

– Благодарю вас, сэр, но мне от вас нужно кое-что другое, – поспешил сменить тему беседы инспектор Хемингуэй. – А именно – совет специалиста. Позавчера вы сказали мисс Клифф в моем присутствии, что она не имеет никаких прав на наследство тети Клары.

– Совершенно верно.

– Вы в этом уверены, сэр?

– Абсолютно. Если верить Картеру, то тетка свихнулась еще до того, как составила завещание. Закон о праве наследования не допускает в этом случае двойственных толкований.

– А вас не затруднило бы сказать, что именно гласит закон, сэр?

– Нисколько. Если лицо умирает, не составив завещания, и у него не осталось ни родителей, ни детей, то право наследования принадлежит его родным братьям и сестрам, а также их детям. Во вторую очередь наследуют молочные или сводные братья и сестры, а также их дети. Третью очередь составляют бабушки и дедушки, четвертую – дяди и тети, родные братья и сестры родителей умершего лица, а также их дети. В пятую очередь наследуют дяди и тети молочных братьев и сестер родителей усопшего, а также…

– Не говорите, я сам догадаюсь! – воздел руки к небу инспектор Хемингуэй. – Их дети!

– Верно, – хохотнул Хью.

Инспектор смерил его уважительным взглядом:

– Да, теперь я вижу, что вы, юристы, и впрямь честно отрабатываете свое жалованье, в чем я, откровенно говоря, прежде сомневался. Позвольте только уточнить, верно ли я вас понял! Если эта пресловутая тетка давно уже в летах, то родителей, дедушек и бабушек у нее уже скорее всего не осталось, а, по словам мисс Клифф, сама она была единственной его родственницей. Тогда выходит, что, кроме Картера и мисс Клифф, родственников у тетки не оставалось. Если так, то что получается теперь, после его смерти?

– О, да непременно отыщется какой-нибудь завалящий кузен! Не по мужской линии, так по женской. Возможностей здесь хоть отбавляй. – Увидев, что инспектор сосредоточенно наморщил лоб, Хью добавил: – Наследство ведь может отойти и потомкам по бабушкиной линии, понимаете?

– Кажется, да, – неуверенно признался инспектор Хемингуэй. – Что ж, можно считать тогда, что с моим вопросом мы покончили. А о чем хотели поговорить со мной вы, сэр?

Они уже подошли к машине Хью и остановились возле нее, в тени развесистого вяза. Набивая трубку душистым табаком, Хью сказал:

– Это со слов моего отца. Одно обстоятельство, связанное с убийством Картера, весьма его озадачило. Возможно, оно покажется странным и вам.

– Что вы имеете в виду, сэр?

Хью поднес к трубке зажженную спичку и затянулся.

– Речь идет о спусковом крючке найденной винтовки. Отца изумило, что у нее оказался волосковый спуск. По его словам, он просто представить не может, зачем могло понадобиться Фэншоу подобное оружие. Он говорит, что такие винтовки страшно опасны, да и зарядить их толком почти невозможно. А вы сами не находите это странным?

– Да, сэр, вы правы. Здесь может быть несколько объяснений. Или дело в том, что убийце Картера хотелось, чтобы крючок нажимался легко и плавно.

– Легко – да, но волосковый-то спуск зачем? Ведь ружье может выстрелить от малейшего прикосновения! Слишком рискованно!

Задумчивый взгляд инспектора скользнул по черному лимузину, величаво катившемуся посреди главной улицы городка.

– Ваш отец очень проницателен, сэр. Передайте ему, пожалуйста, мою искреннюю признательность. – Внезапно его серьезное доселе лицо озарила озорная улыбка. – Я подумал было, не пожаловала ли к нам какая августейшая особа, но теперь вижу, что больше вам не понадоблюсь.

Хью недоуменно оглянулся и увидел, как «роллс-ройс», занимавший едва ли не всю проезжую часть, притормозил напротив лавки мясника. В салоне огромного автомобиля восседала сама Мельпомена, муза трагедии. Такой, во всяком случае, показалась инспектору разодетая во все черное Вики, кудряшки которой, разделенные посередине строгим пробором, были на сей раз гладко зачесаны назад и аккуратно уложены, обрамляя грустное личико. Круглая, похожая на нимб шляпка усугубляла впечатление невыразимой скорби.

– Господи, кого она на сей раз изображает? – с негодованием вздохнул Хью.

– Мне она напоминает «королеву на девять дней» – по пути на плаху, – заметил инспектор Хемингуэй, следуя за Хью к роскошному автомобилю.

Шофер услужливо открыл дверцу и получил из затянутой в изящную черную перчатку тонкой руки бумажку, в которой предписывалось, что купить у мясника. Шофер скрылся в лавке, а приблизившийся к машине Хью снова распахнул дверцу и громко спросил:

– Какого черта ты тут разъезжаешь, вырядившись королевой Викторией?

– Такой я себя сейчас ощущаю, – просто сказала Вики, отрешенно глядя на него.

Хью метнул на нее испепеляющий взгляд:

– Я, кажется, сказал тебе, чтобы ты перестала строить из себя идиотку!

– Да, – кивнула Вики, – но моя-то машина сломалась, сами знаете.

– А при чем тут твой драндулет?

– А вот при чем! – Вики небрежно махнула рукой, демонстрируя роскошные внутренности салона «роллс-ройса». – На меня вдруг нахлынуло. Одинокая трагическая фигурка, совсем затерявшаяся среди мягких подушек огромного и мрачного автомобиля. Я вмиг представила себя юной, но уже овдовевшей принцессой, пресыщенной богатством и роскошью. Хотя еще больше меня привлекает роль роковой и коварной соблазнительницы, женщины с наиужаснейшей репутацией. При этом никто в целом мире не догадывается, какая страшная тайна кроется в моем прошлом, какая трагедия прячется под личиной…

– Прекрати! – взорвался Хью, порывисто хватая тонкое запястье Вики и сжимая его.

– Ой, больно же! – взвизгнула девочка, на мгновение позабыв свою роль. – Мужлан чертов!

– Вылезай, говорю, – проревел Хью. – Злокозненное создание!

– Послушайте, кто вам дал хоть малейшее право мною командовать? – Вики вдруг перешла на сладчайший тон.

Но Хью было не так-то легко сбить с толку.

– Не пререкайся и вылезай, – потребовал он. – Живо!

И Вики немилосердно выволокли из автомобиля. Девочка топнула ножкой.

– Вы просто зверь! – заявила она. – Немедленно отпустите меня! Я… я вас ненавижу!

– Если не перестанешь упираться, причины для ненависти утроятся, – сказал Хью.

Вики уже придумала было совершенно уничтожающую реплику, но заметила инспектора Хемингуэя, Восхищенного зрителя. Глаза ее радостно вспыхнули. Быстро вскинув руку к горлу, она сдавленно прошептала:

– О, вы пришли арестовать меня!

– Что ж, я не против, раз уж вам так этого хочется, – пожал плечами инспектор Хемингуэй. – Арестовать так арестовать. Тем более что делать мне сегодня с утра особенно нечего.

– Не подыгрывайте ей, умоляю вас! – прошипел Хью.

– Да я, между прочим, сразу сообразил, что больше вам не понадоблюсь, – усмехнулся инспектор Хемингуэй. – Интуиция. Что ж, сэр, всего вам доброго. Надеюсь, еще встретимся.

Хью кивнул ему и снова напустился на Вики:

– Ну, теперь объясни мне, какого черта ты затеяла этот маскарад? И что ты вообще здесь делаешь?

– Я приехала купить баранью вырезку. Кстати, о баранах! Вы…

– Прекрати это! Я прекрасно знаю твои штучки – я напоминаю тебе овцу и так далее. За бараниной, между прочим, ты послала шофера! Неужели ты так картинно прикатила в эту деревню лишь для того, чтобы поиграть в богатую вдову?

– Или в Коварную соблазнительницу, – напомнила Вики.

– Да или нет? – взревел Хью.

– Нет, – упавшим голосом произнесла Вики. – Я еду во Фриттон за своей машиной, и уж к вам это ни малейшего отношения не имеет. Просто я вдруг заметила, как вы стоите тут в позе адвоката или какого-то напыщенного чучела, и вот тогда и решила разыграть сцену, чтобы вам досадить!

Хью оторопело вытаращился на нее, не зная – смеяться или надрать ей уши. Здоровый смех одержал верх.

– Ну и свинюшка же ты, Вики! – выдавил он, хохоча. – Невозможное создание! Скажи шоферу, чтобы возвращался, – я сам отвезу тебя во Фриттон.

– Как мило с вашей стороны! – пропела Вики, кокетливо стрельнув в него глазками. – Что ж, если выбирать между пешей прогулкой и поездкой с вами, я, пожалуй, соглашусь на ваше предложение.

– Очень мило с твоей стороны, – расшаркался Хью.

В ответ на его поддразнивающий взгляд Вики наградила Хью нежнейшей улыбкой. Леди Диринг, которая как раз в эту минуту шла с продуктовой корзинкой по улице, успела заметить, с каким выражением ее единственный сын уставился в небесно-голубые глаза прелестнейшей девушки графства. Остановившись в нескольких шагах от парочки, она обронила как бы невзначай:

– Вы похожи на двух котов, которые пытаются переглядеть друг дружку. Что случилось?

Хью вздрогнул как ужаленный и обернулся. Его щеки запылали.

– Здравствуй, мама! – пробормотал он. – Знай я, что ты собралась за покупками, я бы тебя подвез.

– Презираю мужчин, которые так невнимательны к своим матерям, – сказала Вики вполголоса.

– Ходьба полезна для здоровья, – заулыбалась Рут Диринг. – Как дела, Вики?

Вики устремила на нее сочувственный взгляд:

– Еще только что у меня все было замечательно, но ваш сын, мадам, ведет себя столь недостойно, что меня просто мутит!

– Да, милочка, я тебя прекрасно понимаю! – снова улыбнулась леди Диринг. – А что он натворил?

– Он проявил сверхчеловеческий самоконтроль! – вмешался Хью. – Вики, хватит выпендриваться! Ты едешь со мной во Фриттон или нет?

Вики посмотрела на его машину и замотала головой.

– Нет! – заносчиво сказала она. – Я одета для «роллс-ройса», а в вашей открытой колымаге я буду выглядеть нелепо.

Хью хмыкнул:

– Ну что ж, Шейлок, твоя взяла! Извини, что расстроил твой маленький водевиль. Я был не прав и прошу прощения. Этого достаточно?

Вики покосилась на леди Диринг. В синих глазищах застыл немой вопрос. Леди Диринг сказала:

– По-моему, Вики, он заслужил прощения! Поезжай с ним.

– Но, – замялась Вики, – может быть, ему следует отвезти вас домой?

– Нет, – быстро ответила леди Диринг, сама удивившись, как изменился вдруг ее голос. – Нет, милочка. Я предпочитаю гулять пешком.

Проводив взглядом автомобиль Хью, леди Диринг на негнущихся ногах проковыляла в мясную лавку и, к вящему изумлению мясника, попросила его отвесить ей шесть фунтов сахара. В ее мозгу лихорадочно роились мысли. «Что я наделала? – спрашивала себя леди Диринг. – Что скажет Уильям? Я-то думала, что Хью собирается жениться на Мэри Клифф, а он, оказывается, по уши влюблен в малышку Вики! Конечно, мамаша ее совершенно невозможна, но Джеффри Фэншоу был славный парень. Да и унаследует она недурно, хотя это и не главное. Не говоря уж о том, что Уильям считает ее первой красавицей! И самое главное – она не состояла в родстве с этим кошмарным Уолли Картером!»

Выслушав, что мясник почему-то сахаром не торгует, леди Диринг, не чуя под собой ног, слепо заторопилась из лавки… В чувство ее привел внезапный рев клаксона. Леди Диринг в ужасе заметила, что стоит посередине улицы, а машина, за рулем которой сидел доктор Честер, совершив немыслимый вираж, вылетела на тротуар.

– Ох, Морис! – испуганно пролепетала леди Диринг. – Простите меня!

Доктор, резко затормозив, остановил машину и с некоторым удивлением осведомился, не собралась ли она вступить в клуб самоубийц.

– Ой, простите, Морис! – только и ответила Рут Диринг. – Сама не знаю, что на меня нашло.

– Может, подбросить вас? – предложил доктор Честер. – Пару минут назад я повстречал Хью. Он мчался по дороге на Фриттон вместе с Вики Фэншоу.

– Да, я знаю. Нет, спасибо, подвозить меня не нужно.

Чуть поколебавшись, доктор Честер спросил:

– Как думаете, у них это серьезно?

Кивок затылком в противоположную сторону мог означать все, что угодно, но леди Диринг прикидываться и тянуть с ответом не стала:

– Вот именно это, Морис, и сбило меня с панталыку. То есть подозревать я стала немного раньше, но окончательно уверилась только сейчас. Прежде-то мне казалось, что он увлечен Мэри, но сейчас об этом и речи не может быть!

– И как вы к этому относитесь? – поинтересовался доктор Честер.

– Сама еще не знаю. Возможно, лично я предпочла бы иной выбор, но, впрочем, кто его знает… Если бы не эта ужасная история! Не знаю, что скажет мой муж!

– О, пусть эта история вас не беспокоит. Тем более что обе девушки тут совершенно ни при чем.

– И все-таки я хотела бы, чтобы расследование закончилось побыстрее. Не знаете, как там дела у наших полицейских?

– Боюсь, что нет. Хью, по-моему, сдружился с этим инспектором из Лондона. Он вам ничего не рассказывал?

– Нет. Хотя я сомневаюсь, что сыщик из Скотленд-Ярда стал бы с ним откровенничать. Кстати, я его даже не видела. Как по-вашему, что он собой представляет?

– Трудно сказать. Он довольно скрытный. Подождем результатов.

Именно этого сейчас и дожидался инспектор Хемингуэй, к вящему изумлению местного суперинтенданта, который даже признался сержанту Уэйку, что, хоть убей, не понимает, какую игру затеял его босс.

– На мой взгляд, – грубовато сказал он, – у вас полно улик, чтобы делом заниматься, а не по воробьям из пушки палить. Или я ошибаюсь?

Сержант Уэйк не счел нужным ответить. Он потратил уйму времени, чтобы отыскать единственного свидетеля – двенадцатилетнего паренька, – который в воскресенье днем видел, как белый автомобиль с черными крыльями катил по дороге в сторону Кершоу. Время мальчишка, разумеется, не засек, да и водителя не разглядел, но зато точно помнил, что машина ехала по направлению к Кершоу, что подтверждало рассказ князя Варасашвили.

– Поскольку, – сказал инспектор Хемингуэй, выслушав сержанта, – крайне маловероятно, чтобы в этом районе имелась еще одна подобная машина, похоже, что его высочество вне подозрений. Пусть уезжает, если хочет, но только возьми его адрес на всякий случай.

– Он сказал инспектору Куку, что не располагает адресом, – хихикнул сержант Уэйк.

– Пусть хоть какой-нибудь припомнит! – посоветовал Хемингуэй.

Однако князь, которого застали в уютной библиотеке доктора за листанием какого-то скучного романа, настолько возрадовался, узнав о своем освобождении из стилхерстской ссылки, что тут же безропотно сообщил сержанту свой адрес; оказалось, что он проживает в отеле в Блумсбери. Сержант занес адрес в блокнот, а князь, не умолкая ни на секунду, распинался, как счастлив будет вновь увидеть добрый старый Лондон.

– Я понял, что жизнь в английской провинции не для меня, – говорил он. – Я здесь просто задыхаюсь! Здесь и поговорить даже не с кем!

Однако, уведомляя хозяина о своем грядущем отъезде, князь рассыпался в любезностях, восхвалял английское гостеприимство почем зря. Он заверил, что чудесные дни, проведенные под этой крышей, навсегда запечатлеются в его памяти.

Доктор, в свою очередь, наговорил ему комплиментов, после чего, отвечая на скользкий вопрос, отсоветовал князю когда-либо появляться в Пейлингсе.

– Но почему? – вскричал уязвленный до глубины души князь. – Ведь всем ясно, что я не имею никакого отношения к смерти Картера! Разве основные подозрения падают не на мистера Стила?

– Не знаю, – сдержанно ответил доктор Честер.

– Хорошо, я умываю руки! – заявил князь. – Но вам признаюсь, поскольку вы были так добры ко мне: если полиция арестует мистера Стила, я буду только рад! Во-первых, он не из нашей среды, а во-вторых, как бы это сказать… Словом, я опасался, мой друг, что вас может ждать не слишком приятный сюрприз.

Доктор быстро взглянул на него:

– Меня?

– Ну да! – улыбнулся князь. – Хотя ваши полицейские и недоумки, извините за выражение, но даже на их тупые головы могло снизойти озарение. В конце концов, они ведь даже меня подозревали! Меня! А вы, если мне не изменяет память, в момент убийства тоже отсутствовали.

– Меня вызвали к больному, – твердо заявил доктор Честер, глядя князю прямо в глаза.

Тот всплеснул руками:

– Ну разумеется! Как будто я этого не знаю! Однако ваши тупоголовые полицейские…

– Не говоря уж о том, – перебил его доктор Честер, – что у меня не могло быть и повода для расправы с одним из своих пациентов!

– Друг мой, – снисходительно улыбнулся князь, – разумеется, я вам верю! Простите, если зря растревожил вас, однако на вашем месте я бы ничему не удивлялся.

Он оказался прав, ибо как раз в эту минуту инспектор Кук, припомнив, что не застал доктора дома, делился своими подозрениями с суперинтендантом Смоллом.

– Глупости! – фыркнул суперинтендант. – Доктор – уважаемый человек, его вызвали к больному, да и вообще, с какой стати ему бы вдруг вздумалось убивать Картера?

– Он, мягко говоря, был очень дружен с миссис Картер, – вкрадчиво напомнил Кук. – Лично я, сэр, ничего против доктора Честера не имею и отдаю себе отчет, какой он уважаемый и добропорядочный. Просто эта мысль вдруг пришла мне в голову, вот и все!

– Выкиньте ее из головы! – приказал Смолл. – Чушь какая!

– Слушаюсь, сэр, – недовольно произнес Кук.

– Ничего страшного. – Инспектор Хемингуэй счел своим долгом вмешаться. – Я ведь тоже об этом думал. Однако до сих пор не набрел даже на отдаленный мотив для убийства.

– Ах, так вы тоже копаете в этом направлении? – спросил суперинтендант Смолл, сдвинув брови.

– Да, там и сям, – небрежно отмахнулся инспектор Хемингуэй. А вот пару минут спустя, оказавшись наедине с сержантом Уэйком, он добавил: – Хотя лично я больше рассчитываю на кого-то из местной компании, нежели на неведомого наследника тети Клары, за которым охотятся сейчас парни из Ярда.

– Надеюсь, вы не рассчитываете, что этим наследником может оказаться Честер? – фыркнул сержант.

– Секрет настоящего профессионализма в нашем деле, Уэйк, – напыщенно заговорил инспектор Хемингуэй, – состоит в том, чтобы, с одной стороны, никогда ни на что не рассчитывать, а с другой – никогда ничему не удивляться. Помни это, дружок, и, кто знает, может быть, со временем ты добьешься того же, что и я. Хотя, конечно, психологически ты подкован слабовато, да и интуиция не на уровне. Ничего, надейся! Который час?

– Почти четыре, – оторопело ответил сержант Уэйк, несколько огорошенный словами начальника.

Инспектор Хемингуэй нахмурился и прикурил от непогашенного окурка.

– Если тетя Клара – не продукт больного воображения Картера, то Ярд должен бы уже выйти на связь.

Из Лондона позвонили пять минут спустя, и сержант, которого уведомили, что суперинтендант Ханнасайд хочет переговорить с инспектором Хемингуэем, поспешно протянул шефу трубку, а сам сделал вид, будто разговор его нисколько не интересует. Впрочем, он довольно быстро оставил эту манеру поведения, поскольку добрая половина обрывочных фраз, доносившихся до его ушей, возбуждала любопытство сверх всякой меры.

– Это вы, сэр? – спросил инспектор Хемингуэй. – А я уж беспокоиться начал. Ну как, нашли что-нибудь?.. Нашли?.. Быть не может!.. Нет-нет, я нисколько не удивлен, я был уверен, что наши парни докопаются до истины!.. Кого нашли?.. Опекуна! Да-да, я понял. И он сказал, кто является наследником?.. Замечательно сработано, сэр! Так кто это?

Сержант, метнув на него косой взгляд, вдруг увидел, как шея инспектора напряглась, а лицо побагровело. Если до этой минуты он небрежно развалился в кресле, то сейчас подскочил и выпрямился.

– Повторите-ка, шеф! – сипло пробасил инспектор Хемингуэй. – Какую фамилию вы назвали?.. Вы шутите! Чтоб меня черти… Значит ли она что-нибудь для меня? Еще как, черт возьми!.. В каком смысле?.. Ах, он адреса не знает? Ничего, зато я его знаю!.. Где-где – да прямо у меня под носом!.. Нет, это я от негодования задыхаюсь! Кто бы мог подумать! Ведь у меня и тени подозрения не зародилось!.. Послушайте, сэр, а какова общая сумма наследства?.. Что? Это в фунтах? – взревел инспектор Хемингуэй. – Да за такие деньги я сам кого угодно к праотцам отправлю! Спасибо, сэр, я вам немедленно доложу.

Он осторожно опустил трубку и перевел дух. Затем поднял глаза и перехватил устремленный на него алчущий взгляд сержанта.

– Ни за что бы не поверил! – выдавил он, качая головой. – Но сто тысяч фунтов! Лучшего мотива днем с огнем не сыскать! Знаешь, Уэйк, кто наследует несметное богатство бабуси?

– Нет! – проорал сержант. – Не знаю, сэр, но очень хотел бы знать.

– Уайт, дружище, – произнес Хемингуэй. – Мистер Гарольд Уайт.

На минуту воцарилось молчание. Нарушил его сержант:

– Но ведь он не мог убить мистера Картера, сэр!

– Если так, то я немедленно увольняюсь из полиции! – хмуро пообещал инспектор Хемингуэй.

– Но, инспектор, – запротестовал сержант, – вы ведь сами видели, где он стоял, когда прогремел выстрел! Оттуда и моста-то не видно! Да и винтовку нашли черт знает где!

– Да, ярдах в сорока от него, – согласился инспектор Хемингуэй. – А то и в пятидесяти. Да, я уже предвкушаю удовольствие от разоблачения этого проходимца!

– Но, послушайте, сэр! – взвыл неугомонный сержант. – Он ведь надеялся, что Картер профинансирует его проект! Даже Джоунса пригласил, чтобы обсудить сделку.

Инспектор погрозил ему пальцем.

– Он пригласил его лишь для того, чтобы заполучить объективного свидетеля! А вся эта галиматья насчет покупки участка под застройку была замыслена исключительно для отвода глаз!

– Но, сэр, как вы можете так говорить! – возмутился сержант Уэйк. – Ведь это просто немыслимо! Если только… Не думаете же вы, что его сын был сообщником?

– Кто, этот волосатый балбес? – изумился инспектор Хемингуэй. – Ну нет!

– Тогда каким образом произошло убийство? – недоуменно спросил сержант.

– Пока не знаю, – задумчиво произнес Хемингуэй, – но если мне на ухо перестанут тявкать, то наверняка соображу.

Сержант погрузился в обиженное молчание. Прошло несколько минут, и инспектор Хемингуэй воззрился на своего подчиненного.

– Волосковый спуск, – произнес он.

– Да, сэр, я и сам уже ломаю из-за него голову. Я слышал, как нажимали на спусковой крючок, открывая дверь, но ведь Картера убили прямо на глазах у свидетелей! Или вы полагаете, что Джоунс и мисс Уайт тоже замешаны в эту историю?

– В этом что-то есть, – задумчиво промолвил Хемингуэй. – Я имею в виду дверь. Недурно, Уэйк, совсем недурно. Но твоя предпосылка неверна. К калитке привязать веревку не могли. Во-первых, ее бы заметили, а во-вторых, винтовку-то нашли в добрых двадцати ярдах от моста!

– А я и не говорил про калитку, – поправился сержант. – Но мне кажется странной эта история с наследованием. Быть может, Уайт даже не подозревал об этом? Случаются ведь совпадения.

– Хорошенькое совпадение, когда убивают человека, идущего в гости к своему родственнику, который может заполучить сто тысяч фунтов лишь после того, как этот человек отправится на тот свет! Если ты веришь в такие совпадения, Уэйк, то пиши романы!

– Да какой он родственник! – возмутился сержант. – Картер и объяснить-то степень их родства не мог!

– Совершенно верно, – согласился инспектор Хемингуэй. – Мистер Диринг сегодня утром растолковал мне закон о наследовании. Утомлять тебя повторением я не стану, но суть мне предельно ясна. Старушенции уже за восемьдесят, поэтому допустимо предположить, что она долго не протянет.

– Почему? – возразил сержант. – Годков пять-шесть вполне может прожить. Говорят, психи вообще отличаются отменным здоровьем.

– Уайт бы с тобой с готовностью согласился, – сказал инспектор Хемингуэй. – Кто-кто, а уж он точно не хотел бы, чтобы старуха отправилась на тот свет прежде, чем уляжется шумиха по поводу убийства Картера. У него расчет далекий, Уэйк. Ответь мне на один вопрос. Как ты считаешь, кто бы унаследовал все деньги, если бы старуха вздумала помереть раньше Картера? Не Уайт, дружок! Нет! Наследницей стала бы мисс Клифф, потому что Уолли успел составить завещание на клочке бумаги и даже должным образом его заверил. Не погибни Картер раньше своей тетки, Уайт получил бы только дырку от бублика!

Сержант был потрясен.

– Да, прескверная получается картина, – признал он. – Но как он мог подстроить убийство, сэр?

– Вот это, – мрачно изрек инспектор Хемингуэй, – я и собираюсь выяснить.

Глава 16

Сержант скорчил недоверчивую гримасу, но инспектор Хемингуэй не обратил на него внимания; он походил на гончую, взявшую след.

– Мне нужен Кук, – промолвил он. – Я хочу знать буквально каждый шаг Уайта с той самой минуты, как показался Картер. Кук снимал все эти показания.

– Да, сэр, но, насколько мне помнится, Джоунс и мисс Уайт подтвердили его слова.

– Еще бы! Я вовсе не пытаюсь искать противоречие в его показаниях. Главное тут в том, что, едва убедившись, что видеть мост Уайт не мог, да и сам постоянно находился в поле зрения дочери и Джоунса, никто не заинтересовался его последующими действиями.

– Последующими? – недоуменно переспросил Уэйк.

– Не думаешь же ты, что ружье выстрелило само? – терпеливо спросил инспектор Хемингуэй. – Если Уайт убийца, то он должен был придумать какое-то приспособление, от которого, безусловно, избавился до прихода Кука.

– Возможно, вы правы, сэр. Однако чем больше я размышляю на этот счет, тем больше склоняюсь к выводу, что этим приспособлением были руки его сына. Подумайте сами! Ведь не кто иной, как Алан Уайт распустил слух о том, что его отец собирается приобретать землю. Сыновья так обычно не поступают. Я сразу обратил на это внимание!

Инспектор Хемингуэй ответил не сразу.

– Что ж, – сказал он наконец, – в этом, конечно, что-то есть. Ничего необычного в сговоре отца и сына я не вижу. Однако в данном случае этот номер не проходит. Они грызлись как кошка с собакой. Я предлагаю послушать Кука.

Инспектор Кук, в восторге от приглашения, проникся сообщением о том, что наследником тети Клары является не кто иной, как Гарольд Уайт, куда в большей степени, нежели сержант Уэйк. Высказав поначалу уверенность, что Уайт никак не мог застрелить Картера, он тем не менее согласился еще раз пройтись с частым гребнем по его показаниям.

– Хотя мне навряд ли удастся припомнить все сказанное мисс Уайт, – предупредил он Хемингуэя. – К делу относилось крайне мало, а вы сами знаете, какая она пустомеля! – Усевшись за стол, инспектор Кук раскрыл папку с протоколами и освежил в памяти свидетельские показания. – Если верить мисс Уайт, то, когда она вышла из дома, Сэмюель Джоунс и ее отец уже сидели снаружи за чайным столом, напротив гостиной.

– Откуда открывается прекрасный вид на мостик, – напомнил инспектор Хемингуэй.

– Совершенно верно. Сад довольно сильно зарос кустарником, но вниз к мосту сбегает лужок, посреди которого разбита только одна клумба с георгинами. Так что от стола были видны сам мостик и заросли кустов на противоположном берегу ручья. Это я все записал. Местами просматриваются и дорожки, проложенные в саду Пейлингса. Ну и, разумеется, между кронами деревьев виднеется крыша особняка миссис Картер. Теперь позвольте мне вспомнить. – Он на мгновение приумолк, затем продолжил: – Да, вспомнил. Мисс Уайт первой заметила мистера Картера. Увидев, что он приближается к мостику, она встала и сказала, что пойдет готовить чай.

– Это я тоже помню. У горничной был выходной. А Уайт все это время сидел за столом?

– Судя по словам мисс Уайт, да. Однако именно тогда он спросил, почему она не принесла сигареты.

– Ах вот как? После того, как она увидела Картера?

Кук оторвал взгляд от папки и сосредоточенно нахмурился.

– Да, после. Она сказала, что сходит засигаретами, но Уайт сказал, чтобы она не беспокоилась, поскольку он сам про них забыл. И отошел к окну своего кабинета, которое, если помните, совершенно загорожено от мостика всякими кустами.

– Продолжайте, – произнес инспектор Хемингуэй. – Что случилось потом?

– Мисс Уайт стояла и смотрела на мостик, когда вдруг грянул выстрел и Картер упал. Я спросил ее, не заметила ли она чего-нибудь подозрительного в кустах, но она твердо сказала, что нет.

Инспектор Хемингуэй казался несколько разочарованным.

– Нет, это никуда не годится, – произнес он, скребя подбородок. – В ее рассказе чего-то не хватает. Того, что должно было случиться в промежутке между тем, как Уайт направился к окну, и между выстрелом. В противном случае я буду вынужден признать, что Уайт тут ни при чем.

– Тем не менее больше ничего не случилось, – пожал плечами Кук. – Помню, как мисс Уайт сказала, что она стояла просто так, ни о чем особенно не думая… – Он осекся. – Одну минутку! Калитка! По словам мисс Уайт, она как раз думала о том, что пора бы смазать петли, или нечто в этом роде… Они и впрямь здорово скрипят. Это не может иметь отношения к делу?

– Возможно. Скрип калитки мог послужить сигналом. Хотя это также не объясняет, каким образом Уайту удалось произвести этот выстрел. Впрочем, гадать бессмысленно. А что случилось после того, как Картер упал?

– Мисс Уайт завизжала, – сказал Кук. – Уайт спросил, что случилось, она объяснила, и он позвал всех вниз, посмотреть. Да, у него в руках еще была шкатулка с сигаретами, и он швырнул ее на стул – я сам видел, как они там валялись. Тут никакой нечистой игры нет. Он сказал, что возьмет с подоконника сигареты, и взял их.

– А тем временем его сынок пристрелил Картера, – вставил сержант Уэйк.

Инспектор Хемингуэй одарил его восхищенным взглядом, а инспектор Кук ошалело обернулся.

– Кто – юный Уайт? – спросил он, словно не веря своим ушам. – С чего вы это взяли?

– Старине Уэйку втемяшилось в голову, что отец с сыном сговорились, – пояснил инспектор Хемингуэй.

– Меня, признаться, такой поворот событий удивил бы изрядно, – сказал Кук. – Всем известно, как Алан ненавидит своего папашу! К тому же держу пари, что он и из винтовки-то стрелять не умеет! Полный мозгляк, только и годится что чесать языком про большевиков и русскую революцию.

Инспектор Хемингуэй посмотрел на своего подчиненного и назидательно приподнял бровь.

– Порой просто удивляешься, как деньги преображают человека, – упрямо возразил Уэйк. – А вдруг Уайты нарочно изобразили ссору, чтобы пустить окружающим пыль в глаза?

– В таком случае они пускают всем пыль в глаза с той минуты, как здесь появились, – сухо произнес инспектор Кук. – Они же всегда цапаются! Нет, даю голову на отсечение, что папаша с сынком на дух друг друга не переносят.

– А не могла ненависть подтолкнуть старшего Уайта на то, чтобы уговорить сына застрелить Картера? – поинтересовался инспектор Хемингуэй.

– Нет, инспектор, это абсолютно исключено! – замахал руками Кук. – На такую пакость ни один из них не способен!

– Что ж, – вздохнул Хемингуэй, – тогда нам ничего не остается, как вернуться к тому моменту, когда Уайт бросил сигареты на стул. Что было потом?

– Он крикнул, чтобы Джоунс и мисс Уайт не пялились почем зря, а поспешили на помощь Картеру, и сам припустил к мостику. Они, разумеется, поспешили следом, но Картер был уже мертв.

– Значит, – заметил инспектор Хемингуэй, – именно таким образом Уайт избавился от обоих свидетелей, оставив их возле тела Картера. Очень хитроумно.

– Что ж, – задумчиво произнес Кук, – можно это представить и так. Хотя, на мой взгляд, любой человек на их месте поспешил бы к мосту. Это абсолютно естественно.

– Даже чересчур естественно, – заметил инспектор Хемингуэй. – Все выглядит слишком правдоподобно. Такая удобная и благопристойная причина для приглашения Картера, что Уайт сразу кажется последним человеком на Земле, который желал бы его смерти.

– Но, сэр, так ведь можно все с ног на голову переставить! – возразил Уэйк.

– Возможно, – согласился инспектор Хемингуэй. – Либо как раз наоборот. Кстати, как же тогда быть с чутьем златокудрой Эрминтруды? Впрочем, не будем отвлекаться. Продолжайте, Кук! Что было на мосту?

– Уайт велел дочери попытаться остановить кровь, а сам побежал домой звонить доктору и в полицию.

Инспектор Хемингуэй одобрительно кивнул:

– Тоже очень уместно и логично. А где у него установлен телефонный аппарат?

– В прихожей, – ответил Кук. – Я его видел.

– Замечательно! Значит, мистер Уайт обежал вокруг дома, якобы спеша ко входу, а сам тем временем исчез из виду за рододендронами?

– Да, – кивнул Кук. – А вы считаете, что он сразу скрылся в кустарнике? А ведь мисс Уайт и в самом деле сказала, что ей показалось, будто до возвращения отца прошла целая вечность. Тогда я пропустил ее слова мимо ушей, тем более что в подобных обстоятельствах представление о времени и впрямь искажается. Однако даже если признать, что вы правы, я все равно не могу взять в толк, каким образом ему удалось произвести этот выстрел. Разумеется, ему пришлось бы прибегнуть к помощи какого-то хитроумного приспособления, от которого затем предстояло срочно избавиться. Это очевидно. Хотя мне по-прежнему не понятно, кто и каким образом нажал на спусковой крючок. Не садовая же калитка пристрелила Картера!

Инспектор Хемингуэй задумчиво посмотрел на сержанта Уэйка.

– Помните бороздки на коре деревца возле ручья? – спросил он. – А ведь они наверняка прольют свет на эту загадку! Более того, я уже знаю, чем они процарапаны! Если мы уже пришли к выводу, что для стрельбы использовали некое приспособление, очевидно, что винтовку следовало каким-то образом закрепить. Причем очень прочно, в противном случае прицел неминуемо сбился бы. Как насчет тисков, в которые зажимают оружие при его чистке? Завинти их на деревце, вставь и зажми нацеленное ружье – и задача решена!

– Одну минутку, сэр! – прервал его Уэйк. – Я имел дело с подобными тисками. Закрепить в них винтовку и впрямь ничего не стоило. Однако бороздки-то располагались в каком-нибудь футе от земли! С какой стати закреплять оружие так низко?

Инспектор Хемингуэй даже бровью не повел.

– Я думаю, что это мы поймем очень скоро, – сказал он. – По-моему, я уже догадался! Мост расположен ниже берега футов на семь-восемь, а наш умник, разумеется, предпочел возможно более низкую траекторию выстрела. По вполне понятным причинам.

– Одними тисками он бы не обошелся, – произнес инспектор Кук. – Тиски на спусковой крючок не нажмут. О, теперь понятно, зачем ему понадобился волосковый спуск!

– Теперь, если задумаетесь, проясняется и еще одно не менее странное и загадочное обстоятельство, – заметил инспектор Хемингуэй.

– Какое?

– Собака мисс Фэншоу не лаяла! А почему? Да потому, что лаять ей было не на кого! Забавно, как быстро начинаешь соображать, стоит только взглянуть на дело под необычным углом.

– Да, пожалуй, вы и впрямь напали на верный след, – признал инспектор Кук. – И как это мне самому в голову не пришло?

– О, вам просто времени не хватило, – великодушно произнес инспектор Хемингуэй. – Я ведь и сам только-только догадался. Озарение вдруг нашло.

– Спасибо, – смущенно пробормотал Кук.

– Между прочим, дело еще вовсе не завершено, – вернул его на землю сержант Уэйк. – Отдавая вам, сэр, должное, хочу спросить: а как он все-таки выстрелил, а? Что нажало на крючок?

– Лично меня интересует не что, – многозначительно произнес инспектор Хемингуэй, – а где оно находится?

Воцарилось молчание. Затем инспектор Кук сказал разочарованным тоном:

– Боюсь, что нам это уже никогда не выяснить. Ставлю десять против одного, что он тогда уволок свое приспособление домой, а с тех пор успел уже сто раз от него избавиться.

Инспектор Хемингуэй задумался, легонько постукивая себя карандашом по зубам.

– Нет, – сказал он наконец. – Думаю, что вы не правы. Поставьте себя на его место. Вам нужно тащить не только тиски, но и еще какое-то неведомое приспособление. Допустим, вы решили рискнуть и унести все это домой. А что случится, если по пути вы кого-то повстречаете?

– Я полагаю, что он пошел бы на такой риск. Да и у служанки как раз был выходной.

– Не тот он человек, чтобы так рисковать, – покачал головой инспектор Хемингуэй. – Он ведь вполне мог наскочить на собственную дочь, которая спешила бы домой за бинтом, бренди или чем-то еще. Как бы он объяснил свою поклажу?

– А как, если на то пошло, он объяснился бы, повстречай его мисс Уайт даже с пустыми руками? – осведомился Кук.

– Запросто! – вставил сержант Уэйк. – Сказал бы, что услышал в кустах подозрительный шум и помчался проверить, кто там шастает. Он наверняка предусмотрел такой поворот событий!

– То есть вы полагаете, что он закопал тиски и прочую дребедень в кроличью нору или припрятал в каком-нибудь укромном местечке?

– А чем вам не угодила заводь, что мы там с вами видели? – полюбопытствовал инспектор Хемингуэй. – По-моему, совершенно идеальное место, чтобы спрятать что-то впопыхах. Что может быть удобнее: сбросить все лишнее в воду и поспешить домой к телефону.

– А как насчет всплеска? – произнес Кук. – Допустим, с мостика, за излучиной, его не слышно. Но ведь мисс Фэншоу или ее пес вполне могли услышать, как плеснула вода.

– Да, здесь Уайту, пожалуй, просто повезло, – сказал инспектор Хемингуэй. – Появись мисс Фэншоу там пятью минутами раньше, она вообще могла бы все увидеть.

– Возможно, вы и правы, сэр, – промолвил сержант Уэйк, – однако меня смущает вот что. Прошло уже немало времени. Что могло помешать Уайту выудить все уличающие его предметы из воды и перепрятать в более надежное место?

Хемингуэй ответил сразу:

– Вспомни, голубчик, что там илистые берега и мистер Уайт не смог бы полезть в ручей, не оставив у воды замечательные и глубокие отпечатки. Не говоря уж о совершенно неоправданном риске – ведь из Пейлингса кто угодно мог заметить, что он шатается у ручья. Нет, если он впрямь сбросил свой инвентарь в воду, мы его там и найдем!

Полчаса спустя двое констеблей с закатанными выше колен штанинами, утопая в грязи, старательно прочесывали дно крохотной заводи, то и дело с проклятием наступая на какой-нибудь твердый и острый предмет. Приехав в Дауэр-Хаус, полицейские застали дома только служанку Флоренс, которая не стала возражать против поисков в кустарнике и у реки. Высокомерно посмотрев на инспектора, она процедила, что пусть его люди ковыряются там сколько им влезет, лишь бы ей не мешали.

Первый улов со дна не принес ничего, кроме разочарования. Две стеклянные банки из-под джема и какая-то насквозь проржавевшая изогнутая штуковина, напоминающая ручку от кастрюли. Вскоре младший констебль громко выругался, больно порезав ногу об осколок тарелки, но буквально в следующую минуту его напарник нагнулся, запустил руку по локоть в мутную воду и вытащил какой-то увесистый предмет.

– Нашел, сэр! – торжествующе проорал он. – Это и в самом деле тиски!

Он прошлепал к берегу и вручил находку Хемингуэю.

Инспектор не выказал ни удивления, ни благодарности, а вот пораженный сержант Уэйк метнул на шефа взгляд, преисполненный благоговения.

– Господи, сэр, кто бы мог подумать, что вы окажетесь правы! – пробормотал он. – Ни за что бы не поверил!

– Я всегда прав, – важно произнес инспектор Хемингуэй. – Продолжайте поиски, Джапп! Вы должны найти еще кое-что, или я съем эти тиски не сходя с места!

– Вы имеете в виду вот эту жестянку из-под сардин, сэр? – ухмыльнулся Джапп. – Фишер только что порезал об нее палец.

– Хватит зубоскалить! – с напускной суровостью оборвал его инспектор Хемингуэй. – Выполняйте задание! Пойдемте, Кук, посмотрим, подойдут ли эти тиски к оставленным на коре вмятинкам.

Однако не успели оба инспектора отойти и на несколько шагов, как послышался истошный лай. Невесть откуда взявшийся Князь, хозяйский кокер-спаниель, завидев незнакомцев в пруду, который, видимо, почитал своей собственностью, с разбегу плюхнулся в воду и присоединился к потехе, радостно вздымая тучи брызг.

Инспектор Хемингуэй увидел все это, когда в зубах у Князя оказалась увесистая дубинка.

– Не дразните собаку! – выкрикнул он. – Занимайтесь своим делом!

– Мы ее вовсе не дразним, сэр! – обиженно отозвался Фишер, обрезавший пятку вот уже третий раз кряду. – Охота была связываться с такой зверюгой! Мы ее просто прогнать не можем!

– Тогда не обращайте на нее внимания! – посоветовал инспектор Хемингуэй. – Размахивая руками, вы ее только возбуждаете. А ну-ка, иди ко мне! Хороший песик, давай мне палочку!

– Ну надо же, какие люди! – послышался игривый голос с противоположного берега. – Что вы тут – баню затеяли?

– Ах, это вы, сэр! – изогнул брови инспектор, узнав мистера Хью Диринга. – Будьте любезны, раз уж вы здесь, позовите своего пса!

– Ничто, – промолвил Хью, оценивающе поглядывая на констеблей, которые тщетно пытались отогнать расшалившегося Князя, – не доставило бы мне большего удовольствия, будь он и впрямь моей собакой. Увы, Князь принадлежит не мне.

В этот миг на берег выскочила Викина борзая и тут же, не откладывая дела в долгий ящик, принялась свирепо облаивать посягателей на родимый пруд. Констебли поспешно засобирались на сушу, однако на сей раз Хью счел своим долгом вмешаться и, ухватив пса за ошейник, утихомирил его.

Инспектор Хемингуэй принялся со свойственным ему тактом объяснять, что сумел бы, как это ни покажется удивительным, временно обойтись без присутствия Хью и собачьей своры, однако поток его красноречия мгновенно иссяк с появлением на сцене Вики. Вики-скромницы в белоснежном кисейном платьице с черными ленточками.

– Ой, зачем же вы там купаетесь? – вскрикнула Вики. – Это очень грязный пруд! Мамочка никогда не позволяет мне залезать в него!

– Мисс, вы не можете позвать свою собаку? – взмолился Фишер, ногу которого ни на шутку разыгравшийся кокер-спаниель раз за разом охаживал суковатой палкой.

– Я бы не хотела, – призналась Вики. – В противном случае он отряхнется прямо на мое белое платье.

Лишь Хью, с интересом разглядывавший коллекцию мокрых и грязных трофеев, сжалился над полицией.

– Так и быть, спасу вас, – пообещал он. – Отойди подальше, Вики! Ко мне, Князь! Апорт!

Князь навострил уши, развернулся, в три прыжка выбрался на берег и, умильно виляя хвостом, положил драгоценную палку к ногам Хью, явно рассчитывая обрести в молодом человеке более родственную душу. В следующее мгновение он отряхнулся, щедро оросив брюки молодого барристера каплями мутноватой жижи. Хью стоически повязал вокруг ошейника Князя носовой платок и, подтащив упирающегося кокер-спаниеля к Вики, попросил ее увести собаку.

– Но я хочу посмотреть, чем они тут занимаются! – возразила Вики.

– Нет, ступай домой, – твердо сказал Хью. – Я скоро приду – как только узнаю, что здесь творится.

– Даже заплесневелый адвокат не вправе мной повелевать! – вздернула носик Вики.

– Хорошо, кисенок, я не возражаю, если ты поиграешь в девочку-жену, томящуюся от самодурства вконец опустившегося забулдыги мужа.

Синие глазищи разгорелись.

– Или в рабыню римского патриция!

– Или в рабыню римского патриция! – с готовностью согласился Хью, вручая ей импровизированный поводок.

С противоположного берега инспектор Хемингуэй проводил взглядом удаляющуюся с собаками мисс Фэншоу с нескрываемым облегчением. Однако в следующую секунду он увидел, что мистер Хью Диринг, вместо того чтобы составить ей компанию, подошел к месту, где ручей сужался, и собирается через него перепрыгнуть. Радость его как рукой сняло.

– Послушайте, сэр! – окликнул он. – Мы занимаемся важным делом, и я не хотел бы, чтобы нам помешали!

Хью ловко преодолел ручей и приблизился к инспектору.

– Что ж, я могу понаблюдать за вами и с того берега. Возможно, для мисс Фэншоу и ее матери это тоже представит некоторый интерес. Боюсь только, что они прихватят с собой собак…

Сержант Уэйк метнул на него испуганный взгляд. Инспектор Хемингуэй проронил:

– Докатились! Профессиональные юристы шантажируют полицию! Вы ведь прекрасно знаете, сэр, что не имеете права вмешиваться в расследование!

– Не беспокойтесь, я вмешиваться не собираюсь, – заверил Хью. – Просто, глядя на каторжный труд ваших людей, я сообразил, что вы наткнулись на важные улики. К тому же в руке у вас я вижу предмет, напоминающий тиски. Все это позволяет мне сделать вывод, что роковой выстрел был произведен с помощью некоего дистанционного механизма. Если я ошибаюсь, поправьте меня, Ватсон.

Хемингуэй восхищенно потряс головой:

– Да, Холмс, вы, как всегда, правы. И тем не менее…

– Одну минутку, – прервал Хью. – Судя по всему, вы также готовы предъявить веские доказательства невиновности юной дамы, с которой я очень скоро имею честь сочетаться матримониальными узами. Это, по-моему, уже дает мне право пребывать здесь.

– О, так вы уже и об этом успели договориться? – произнес Хемингуэй. – Что ж, сэр, от всей души желаю вам счастья! Правда, я ожидал подобного развития событий еще со дня своего первого приезда сюда.

– Между прочим, тогда я и не помышлял ни о каком браке, – заметил Хью. – Хотя разуверять вас не стану.

– У меня тоже есть интуиция, сэр, – улыбнулся инспектор Хемингуэй. – Да к тому же все это было за целую милю видно. Что же касается вашего права находиться здесь, то я не понимаю, как одно связано с другим. Однако я вижу, что инспектор Кук хочет, чтобы вы остались, поэтому чинить препятствий не стану.

– Ничего подобного! – взвился огорошенный его заявлением Кук. – Я ведь даже рта не раскрыл!

– Что ж, если вы предпочитаете, чтобы вместо этого молодого человека вам мозолили глаза две женщины и свора непослушных собак, то я в вас ошибся, – вздохнул инспектор Хемингуэй. – Не говоря уж о том, что он уже и сам обо всем догадался.

– Да, – самодовольно заметил Хью, – про волосковый спуск я вам сказал. О, кажется, один из ваших оруженосцев поймал рыбку!

Инспектор Хемингуэй обернулся и увидел, что Джапп выбирается на сушу, держа в руке какой-то непонятный предмет.

– Вы не это искали, сэр?

Инспектор протянул руку.

– Пожалуй, – задумчиво кивнул он. – Во всяком случае, в морях и океанах подобные штуковины не водятся. Знаете, что это такое, сэр?

– Наверное, как и все, – пожал плечами Хью. – Обычный электромагнит. Признаюсь, что пока не вижу связи между ним и винтовкой. А вы?

Хемингуэй покачал головой:

– Пока еще не решил. Ты разбираешься в технике, Уэйк: можно произвести выстрел с помощью такой штуковины?

– Нет, – ответил сержант не задумываясь. – По-моему, электромагнит тут ни при чем. Даже пропусти через него ток, он на крючок не надавит. Это исключено.

– Что ж, продолжайте искать, – сказал Хемингуэй, указывая Джаппу на заводь. – Вдруг отыщете еще что-нибудь полезное. Хотя я все равно убежден, что разгадка фокуса кроется именно в этой железяке.

Он молча наблюдал за констеблями, а сержант Уэйк хмуро пялился на замызганный магнит.

– Нет, – сказал он наконец, – как ни ломай голову, электромагнит ни с чем не вяжется. Безнадега.

Инспектор Хемингуэй резко вскинул голову.

– Магнитик! – вырвалось у него.

– Это прозвучало как «Эврика!», – заметил Хью.

– Так и есть, – закивал Хемингуэй. – Только прошу вас, сэр, не одолевайте меня сейчас вопросами, на которые я не смогу ответить. Если я прав, то уже очень скоро вы сами все узнаете. Прошу вас только об одном: постарайтесь держать язык за зубами. Эй, ребята, хватит! Выходите на берег!

Двадцать минут спустя, уже во Фриттоне, инспектор Хемингуэй достал из ящика стола детский магнит-подковку и попросил сержанта Уэйка рассказать, как подействует на него электромагнит.

– Притянет его, ясное дело, – пробурчал Уэйк. – Как только вы его к сети подключите. – Вдруг он хлопнул себя по лбу и выпучил глаза: – Вы хотите сказать, сэр, что, именно притянувшись к электромагниту, он и надавил на спусковой крючок?

Инспектор Хемингуэй молча кивнул.

– О Господи! – вскричал инспектор Кук. – Неужели такое возможно? В жизни не слыхал ни о чем подобном!

– Давайте проведем маленький эксперимент, – предложил инспектор Хемингуэй. – Зажмем винтовку в тиски и проверим, сработает ли наш замысел.

К тому времени как винтовку вставили в тиски, закрепленные на ножке внушительного стола, Хемингуэй нашел дополнительное объяснение расположению бороздок на коре деревца.

– Понял! – воскликнул он. – Тиски укрепили так низко от земли, чтобы спусковой крючок находился на одном уровне с электромагнитом! Теперь смотрите: чтобы полюса магнитика были повернуты к электромагниту, сам он должен быть с этой стороны крючка. Взгляни, Уэйк! Как бы ты посоветовал закрепить магнитик в таком положении?

– Да любая пара деревяшек сойдет, – махнул рукой сержант. – Сломанные ветки, например.

– Вот именно, – одобрительно кивнул Хемингуэй. – А потом их и прятать не надо. Но нас устроят и книги. Дай-ка мне парочку!

Пока сержант Уэйк возился со шнуром электропроводки, инспектор Хемингуэй закрепил магнитик перед спусковым крючком таким образом, что концы дуги подковки были подведены почти вплотную к электромагниту, затем с величайшей осторожностью взвел курок.

– Все готово, Уэйк?

– Да, сэр! – с готовностью откликнулся сержант, в глазах которого появился охотничий азарт. – Включать?

– Да, старина! – кивнул инспектор Хемингуэй. – И побыстрее – ожидание меня убивает!

Уэйк воткнул вилку в розетку, и в ту же секунду магнитик рванулся вперед. Послышался сухой щелчок затвора.

– Вот и все, господа! – развел руками инспектор Хемингуэй. – Остается только поздравить мистера Гарольда Уайта с гениальной выдумкой!

– А я бы предпочел поздравить вас, сэр! – масленым голосом проворковал сержант Уэйк, напрочь позабыв о своем совсем еще недавнем недоверии.

Инспектор Кук задумчиво поскреб себя по затылку.

– Есть тут одна загвоздка, – медленно, почти с неохотой произнес он. – Дело в том, что к Дауэр-Хаусу электричество не подведено!

Инспектор Хемингуэй ошалело посмотрел на него.

– Вы меня ледяной водой окатили, инспектор, – сказал он наконец. – Вы, конечно… уверены в своих словах?

– Да, совершенно уверен! Миссис Картер распорядилась, чтобы электричество туда не подводили. Уайты пользуются масляными лампами.

– Жаль, красивая была версия! – вздохнул сержант Уэйк. – Не могли же они тянуть провод из самого Пейлингса!

– Что за чушь! – возмутился инспектор Хемингуэй. – Кому могло прийти в голову тянуть провод из Пейлингса? Через сад, клумбы и лужайку, через кусты и через речушку – на противоположный берег! Может, проще его под землей провести? Или на столбах натянуть?

– Но ведь я и сказал, что не могли! – взвыл сержант.

– Если бы и могли, это напрочь лишено смысла, – заключил Хемингуэй. – Какую цель преследовал убийца, производя выстрел с помощью столь сложного и хитроумного приспособления?

– Обеспечить себе железное алиби, разумеется, – ответил Уэйк.

– Правильно. А кто из всех обитателей Пейлингса сумел обеспечить себе алиби? Или, может быть, мистер Молчун Стил сумел? Или его дамскоугодническое высочество князь Фигли-Мигли? Или большевик Бейкер? У кого из всех есть алиби, которое и проверять толком не стали?

– Только у Гарольда Уайта, – ответил инспектор Кук. – Однако не думайте, что мне очень приятно напоминать вам об отсутствии электрической сети в Дауэр-Хаусе.

– Это точно Уайт! – убежденно произнес Хемингуэй, пропуская его реплику мимо ушей.

– Кстати, – сказал Уэйк, – а как он раздобыл винтовку?

– Не знаю, но в Пейлингсе вам скажут, что взять ее мог любой.

– Они-то скажут, – не унимался Уэйк, – но как можно незаметно вынести из дома здоровенную винтовку? Пусть он даже не встретил никого в доме, но ведь его могли заметить из окна! Я, конечно, сразу подумал о футляре, в котором он принес ружье Картера, но футляр для дробовика гораздо меньше – винтовка в него не поместится.

Хемингуэй повернулся и внимательно посмотрел на винтовку, по-прежнему зажатую в тисках.

– Кто бы мог подумать, что Эрминтруда окажется права! – вздохнул он. – Послушайте, а она не разборная? Дай-ка мне ее, Уэйк!

– Нет, винтовки разборными не делают, – уверенно сказал Кук. – Я по крайней мере таких не встречал.

Сержант раскрутил тиски и вручил ему винтовку. Инспектор Хемингуэй пристально осмотрел ее.

– Скажи, Уэйк, для чего здесь эти маленькие винтики по бокам? – спросил он.

– Для ремня, – уверенно сказал сержант. – Чтобы через плечо носить.

– А я все-таки хочу проверить, – пробормотал Хемингуэй, ковыряя один из винтиков перочинным ножом.

Он выкрутил оба винтика, а затем одним легким движением отделил ствол от ложа.

– Видите, как просто! – произнес он. – Теперь мне понятно, почему он выбрал разборный «маннлихер», а не «ригби». Замерь-ка длину ствола, Уэйк. Хотя и так очевидно, что он легко уместится в том футляре.

– Двадцать восемь дюймов, – сказал чуть погодя сержант, складывая линейку. – Да, доказательства множатся с головокружительной быстротой. Правда, сэр, – виновато кашлянул он, – главную трудность мы еще не преодолели.

Инспектор Хемингуэй отдал ему винтовку и уселся за стол.

– А не мог он использовать какой-нибудь аккумулятор? – спросил он. – Оставив его, скажем, на подоконнике кабинета и протянув провод к электромагниту.

– Чтобы никто его не заметил? – недоверчиво фыркнул Уэйк.

– Это как раз вполне возможно, – вмешался Кук. – Вдоль стены дома разбита клумба, а сама стена увита лазающими растениями. Провод среди них практически невидим. К тому же Уайт легко мог присыпать его снаружи землей или гравием. Хотя, по-моему, он бы прекрасно и без него обошелся. Тогда, бросив в воду тиски и электромагнит, ему оставалось только подхватить провод и смотать его на бегу.

Инспектор Хемингуэй, слушавший его с рассеянным видом, вдруг спросил:

– А не вы ли говорили мне, что Уайт имеет какое-то отношение к рудникам или копям?

– Говорил, – подтвердил Кук. – Он служит менеджером на шахте.

– Да, верно. А как называется то приспособление, с которым работают подрывники? Ящичек такой с рукояткой.

– Вы имеете в виду взрывное устройство? – с оживлением спросил Уэйк. – Правда, откуда оно здесь возьмется?

– Черт возьми, а ведь, клянусь Богом, вы попали в самую точку! – вскричал инспектор Кук. – Они тут и в самом деле много взрывают, потому что, по какому-то счастливому стечению обстоятельств, здесь почти нет метана! Уайту ничего не стоит раздобыть такое устройство!

– А разве их не под учетом хранят? – поинтересовался Уэйк.

– Под учетом, конечно, – сказал Кук, – но ведь дело было в воскресенье. Уайт мог взять эту штуковину в субботу, а в понедельник вернуть на место.

– Она бы сработала в нашем случае? – спросил Хемингуэй.

– Еще как! Вы никогда не видели, как работают местные подрывники? Нажимаешь на рукоятку и не успеваешь и глазом моргнуть, как целая скала исчезает, будто ее корова языком слизнула.

Сержант нагнулся и подобрал с пола детский магнитик.

– Странно, что он оставил его там, – произнес он. – Ведь ему ничего не стоило положить такую крохотульку в карман.

– Думаю, что Уайт просто не успел его найти, – произнес Кук. – Магнитик мог отлететь на несколько шагов и затеряться в траве.

– Так и есть, – подтвердил инспектор Хемингуэй. – Я нашел его среди листвы футах в четырех от деревца. Уайту было некогда его искать. Впрочем, он, должно быть, и не придавал этому магнитику особого значения. Как, кстати говоря, и мы поначалу. – Он кинул взгляд на часы. – Как бы узнать, кто отвечает за хранение этих взрывных устройств и как его найти?

– Это я мигом выясню, – вызвался Кук.

– Спасибо, старина, вы очень нас выручите, – сказал инспектор Хемингуэй. – Хотя у нас и без того уже достаточно оснований, чтобы обратиться за ордером на его арест. Но все же лучше, если мы распутаем весь клубок.

Прошло чуть больше часа, когда вернулся сияющий Кук.

– Одно взрывное устройство как раз в субботу доставили из ремонта, причем уже после того, как управляющий складом ушел домой. По словам служащих, устройство забрал к себе в кабинет мистер Уайт, который сказал, что там оно будет сохраннее. Управляющий это подтвердил и добавил, что знает это наверняка, потому что в понедельник мистер Уайт припозднился, а устройство нигде не могли найти.

– А потом появился Уайт и заявил, что оно лежит в его кабинете?

– Совершенно верно, – подтвердил Кук.

– Пожалуй, на этом можно поставить точку, сэр, – сказал Уэйк. – Можете по праву гордиться этим расследованием – оно составило бы честь и Шерлоку Холмсу. А ведь было время, когда мне казалось, что все замешанные в этой истории – вне подозрений!

Инспектор Хемингуэй, явно довольный словами своего подчиненного, тем не менее скорбно покачал головой:

– И все же даже в нашей бочке меда не обошлось без ложки дегтя. Стоит мне только подумать, как эта вздорная вдова вопреки всякой логике утверждала, что убийца – Уайт, а теперь оказалась права, и хочется на стенку лезть! Представляете, как она задерет нос? Брр, даже подумать тошно!

Между тем Эрминтруда никак не могла прийти в себя, ошарашенная новостью о столь внезапной помолвке дочери. По словам вдовушки, это было самое замечательное событие в ее жизни, с лихвой возместившее все былые невзгоды.

– Ничего лучшего я бы для Вики и не желала! – объявила она Мэри. – То есть я бы, конечно, не возражала против эрла или виконта, но – пэр Англии! К тому же Хью такая лапочка, я всегда в нем просто души не чаяла! – Эрминтруда покосилась на Мэри. – И кто бы мог подумать? А ведь одно время мне казалось, что он ухаживает за тобой! Да, ну и неожиданность! Я совершенно ошеломлена! Надеюсь, больше мне сегодня подобных сюрпризов не преподнесут?

Однако Эрминтруду ждало еще одно потрясение. Сразу после ужина Пики возвестил о приходе доктора Честера. Вошедший в гостиную доктор выглядел торжественно.

– А что за птичка напела вам, хотела бы я знать! – воскликнула Эрминтруда. – Как это похоже на вас, Морис, вы всегда приходите с поздравлениями первый! Ах, как это мило с вашей стороны!

– С поздравлениями? – недоуменно переспросил доктор Честер. – О чем вы говорите?

– Морис! – укоризненно нахмурилась Эрминтруда. – О Вики и Хью, конечно!

Лицо доктора прояснилось.

– Ах вот оно что! – воскликнул он. – Вот это да! Поздравляю, это и впрямь замечательное событие!

Хью, задержавшийся в Пейлингсе после ужина, пожал ему руку.

– Спасибо, доктор. Однако мне кажется, что вы приехали с другими новостями. Это так?

– Вы уже знаете? – вскинул брови доктор Честер.

– Нет, но я, кажется, догадываюсь. Днем я видел инспектора Хемингуэя за работой.

– Уайта арестовали, – сказал Честер.

Эрминтруда выронила рюмку с бренди.

– Уайта? – переспросила Мэри не веря своим ушам. – Но почему? На каком основании?

– Не знаю. Алан примчался как безумный звать меня к Джанет, которая бьется в истерике. Я сейчас прямо от нее.

– Бедненькая Джанет! Бедный Алан! – всплеснула руками Мэри. – Мы как-нибудь можем им помочь?

– В данную минуту – нет, – произнес доктор. – Я напичкал ее снотворным и велел Алану не беспокоить ее. Надеюсь…

Внезапно Эрминтруда спрыгнула с софы.

– Велел Алану! – негодующе фыркнула она. – С таким же успехом можно приказывать Рою или Князю! – Она дернула головой и поправилась: – Я имею в виду собаку, а не Алексиса! Как вы могли, Морис, оставить бедняжку Джанет на попечение ее пустоголового братца? Почему вы не погрузили их в машину и не привезли сюда?

– Сюда? – недоуменно переспросил доктор Честер, едва ли не впервые в жизни сбитый с толку.

– А куда им теперь деваться? – вызывающе произнесла Эрминтруда. – Похоже, вы, мужчины, совершенно разучились думать! Ведь завтра Дауэр-Хаус заполонят эти стервятники-репортеры! Вики, деточка, вызови Джонсона и скажи, чтобы немедленно заехал за ними и привез к нам!

– Но, Эрминтруда, погодите! – воскликнул Честер. – Не слишком ли поспешное решение вы принимаете? Ведь если Уолли убил Гарольд Уайт, то…

– Не городите чушь, Морис! – высокопарно произнесла Эрминтруда. – И не спорьте со мной! Мэри, душенька, ты подготовишь гостевые спальни?

– Да, тетушка Эрми! – пискнула Мэри, выходя за Эрминтрудой в холл.

Эрминтруда начала величественно подниматься по лестнице. Мэри хотела было последовать за ней, но доктор Честер остановил ее, взяв за руку.

– Мэри, я только узнал об этой помолвке!

Девушка потупила взор.

– Вы удивлены, Морис? – тихо спросила она. – А я ведь давно чувствовала, что у них все к этому идет.

– Мэри, посмотрите на меня! Я думал… – его голос оборвался, – я был уверен, что вы и Хью…

Мэри вскинула голову:

– Вы думали, что Хью выберет меня?

– Да, – судорожно сглотнул доктор Честер.

– Какое-то время и мне так казалось. Впрочем, недолго. Мы с Хью совершенно разные и не подходим друг другу.

Честер стиснул ее запястье:

– Мэри, это правда? Я думал… Я боялся…

– А вы, Морис? – спросила вдруг Мэри. – Я ведь тоже думала, что вы и тетушка Эрми…

– Эрминтруда? Господи, какая чушь! Мэри, я понимаю, что сейчас не время, но вы не можете… Словом, я смею надеяться, что вы могли бы согласиться… Со мной…

– О, Морис! – всплеснула руками Мэри, поднимая на него подозрительно заблестевшие глаза. – Мне кажется, я всегда вас… Ой, вот она!

– И не забудь положить в постель Джанет горячую грелку! – донесся сверху голос Эрминтруды. – Когда на душе скребут кошки, ничто так не успокаивает, как горячая грелка!

Джорджетта Хейер Предательский кинжал

Глава 1

К огромному удовольствию Джозефа Хериарда, рождественский остролист был весь усыпан ягодами. Казалось, что это обстоятельство поддерживало его уверенность в том, что воссоединение семьи, которое он запланировал на Рождество, пройдет успешно. Когда Джозеф принес в дом колючие побеги, его румяное лицо сияло от удовольствия, седые волосы — он носил их довольно длинными и хорошо завитыми — растрепались под декабрьским ветром.

— Только посмотрите на эти ягоды! — говорил он, тыча ими прямо в нос Натаниелю или опуская пучок на карточный столик Мод.

— Прелестно, дорогой, — откликнулась Мод, однако ее ровный голос лишал слова малейшего намека на восторг.

— Убери эту дрянь! — прорычал Натаниель. — Терпеть не могу остролист.

Но ни равнодушие жены, ни недовольство старшего брата не могли омрачить детскую радость Джозефа в ожидании предстоящих святок. Когда свинцовое небо возвестило о приближении снегопада, он начал рассуждать о Рождестве старых добрых времен, сравнивая усадьбу Лексхэм с Дингли Деллом.^[527]

На самом деле между этими двумя домами общего было не больше, чем между мистером Вордли^[528] и Натаниелем Хериардом.

Лексхэм представлял собой большой особняк эпохи Тюдоров, значительно перестроенный, но все же сохранивший первоначальный вид настолько, чтобы оставаться местной достопримечательностью. Он не был родовым гнездом. Натаниель, который разбогател на продаже товаров из Восточной Индии, купил его за несколько лет до того, как отошел от активного участия в своем процветающем предприятии. Его племянница Паула Хериард не любила особняк и не могла представить себе, что заставило старого холостяка обосноваться в таком месте, разве что он хотел оставить его Стивену, ее брату. Тогда, добавляла она, как жаль, что Стивен, который любит этот дом, так мало заботится о том, чтобы вести себя прилично по отношению к старику.

Несмотря на привычку Стивена постоянно раздражать дядю, все прочили его в наследники Натаниелю. Он — единственный племянник, поэтому, если только Натаниель не оставит состояние своему единственному, оставшемуся в живых брату Джозефу (что даже Джозеф считал маловероятным), большая часть имущества, похоже, перейдет в руки неблагодарного Стивена.

В подтверждение этой теории можно сказать, что по всем признакам Натаниель относился к Стивену лучше, чем к остальным членам семьи. Стивена любили немногие. Единственным человеком, который стоически сохранял уверенность в том, что за нерасполагающими манерами скрывается золотое сердце, был Джозеф, чье безграничное благодушие побуждало его видеть во всех только самое лучшее.

— В Стивене много хорошего. Помяните мои слова, придет день, и наш дорогой грубиян удивит нас всех! — решительно провозгласил Джозеф как раз тогда, когда Стивен был особенно невыносим.

Стивен не выразил никакой благодарности за это непрошеное заступничество. На его смуглом, довольно угрюмом лице появилась усмешка, столь злобная, что несчастный Джозеф немедленно стушевался и замер с нелепо виноватым видом.

— Удивлять людей со слабым интеллектом — это занятие не по мне, — сказал Стивен, даже не вынув трубки изо рта.

Джозеф улыбнулся с мужеством, побудившим Паулу выступить в его защиту. Но Стивен только отрывисто рассмеялся и зарылся в книгу. К тому времени, когда Паула со свойственной ее поколению откровенностью высказала ему все, что она думала о его поведении, Джозеф оправился от обиды и игриво объяснил резкость Стивена легким расстройством печени.

Мод раскладывала сложный двойной пасьянс, на ее пухлом лице не отражалось ничего, кроме легкого интереса к расположению тузов и королей. Она отозвалась своим невыразительным голосом, предположив, что для вялой печени полезно принимать слабительное перед завтраком.

— О, Господи! — простонал Стивен, вытаскивая свое тощее тело из глубокого кресла. — Подумать только, когда-то в этом доме было довольно сносно!

В его диком замечании присутствовал несомненный намек, но, как только Стивен вышел из комнаты, Джозеф бросился уверять Паулу, что не стоит беспокоиться: он слишком хорошо знает Стивена, чтобы на него обижаться.

— Конечно, бедный старина Стивен не возражает против гостеприимства Ната, — сказал он, улыбаясь одной из своих фантастических улыбок.

Джозеф и Мод не всегда жили в особняке Лексхэм. Еще два года назад Джозеф был перекати-полем. Вспоминая свое прошлое, он ссылался на неудачи, охоту к перемене мест и, выводя из себя Стивена, рассказывал о своих прошлых триумфах на актерском поприще, сопровождая повествование вздохом, улыбкой и печальным: "Как летит время!".

Джозеф был актером. Выучившись в юности на стряпчего, он вскоре оставил это занятие ("неудача") ради радужных перспектив выращивания кофе на востоке Африки ("охота к перемене мест"). С тех пор он перебрал все мыслимые профессии, начиная от свободного золотоискателя и кончая актером. Никто не знал, почему он оставил сцену: он играл в труппах, гастролирующих по колониям и Южной Америке, и его уход едва ли можно было списать на "охоту к перемене мест", из-за которой он бросил столько других занятий. Он, казалось, был создан для сцены. "Идеальный Полоний!" — как-то отозвалась о нем Мод.

Именно в актерский период своей карьеры он встретил Мод и женился на ней. Каким бы невероятным это ни казалось молодым Хериардам, которые узнали Мод только пятидесятилетней, в свое время она занимала почетное место во втором ряду хора. С годами она располнела, на ее пухлом маленьком лице с крохотным ртом между глубокими складками розовых щек и с отсутствующим взглядом бледно-голубых глаз трудно было отыскать что-либо напоминающее ту хорошенькую девушку, которой она когда-то была. Мод редко говорила о своей молодости, те замечания, которым она время от времени позволяла вырваться, были случайными и не раскрывали, как предполагала Паула, тайн ее прошлого.

До тех пор, пока два года назад море не вынесло Джозефа и Мод на берега Англии в Ливерпуле, для молодых Хериардов и Матильды Клар, их дальней родственницы, они были чем-то вроде легенды. Они приехали из Южной Америки, платежеспособные, но не преуспевающие. Их занесло в Лексхэм, там они и остались, не слишком гордые, как выразился Джозеф, для того, чтобы стать пансионерами Натаниеля.

Натаниель распростер свое гостеприимство на брата и его жену с удивительной готовностью. Возможно, как осмеливалась утверждать Паула, он считал, что Лексхэму не хватает хозяйки. Если так, то он должен был разочароваться, потому что Мод не выказала ни малейшего желания взять бразды домашнего правления в свои маленькие ручки. Казалось, представление Мод о счастье ограничивалось едой, сном, бесконечным раскладыванием пасьянсов и беспорядочным чтением бульварных биографий членов королевских семей и прочих знаменитостей.

Джозеф был полной противоположностью своей жены. Он кипел энергией. Все было бы хорошо, но, к несчастью для необщительного Натаниеля, он обожал устраивать большие вечера и ничто так не любил, как заполнять дом молодежью и самому принимать участие в их развлечениях. И вот морозным декабрем, к ужасу Натаниеля, Джозефа осенила идея организовать семейный съезд. После стольких лет, проведенных вдали от дома, Джозеф страстно мечтал о настоящем английском Рождестве. Натаниель, окинув его презрительным взглядом, сказал, что настоящее английское Рождество исходя из его опыта означает множество ссор между неприятными друг другу людьми, связанными лишь случайностью рождения и сведенными устаревшим обычаем, по которому на Рождество семьи должны собираться вместе.

Это язвительное замечание привело лишь к тому, что Джозеф рассмеялся, хлопнул Натаниеля по спине и любовно обвинил его в скупости. И то, что Натаниель в конце концов все-таки пригласил "молодых людей" в усадьбу на Рождество, говорило многое о даре убеждения Джозефа. Потребовалось немало времени для того, чтобы упросить Натаниеля забыть прошлое, потому что всего за месяц до этого он поссорился со своим племянником Стивеном и продолжал решительно отказываться финансировать пьесы, в которых хотела играть его племянница Паула.

— Понимаешь, Нат, — проникновенно сказал Джозеф, — такие старые перечники, как мы с тобой, не могут себе позволить ссориться с молодым поколением. Где бы мы были без них, совсеми их недостатками, благослови их Бог!

— Я могу ссориться с кем захочу, — ответил Натаниель, и это было чистой правдой. — Пусть Стивен с Паулой приезжают, если хотят, но я не потерплю, чтобы эта девица Стивена отравляла воздух своими противными духами, и я не собираюсь терпеть приставания Паулы. Она хочет, чтобы я поддерживал какую-то пьесу. Ее написал человек, о котором я ничего не слышал и не желаю слышать. Твоя драгоценная молодежь хочет только одного — денег, я-то знаю! Когда я думаю, сколько я на них выложил…

— Ну-ну, а почему бы и нет? — весело возразил Джозеф. — Меня не проведешь! Ты любишь притвориться скрягой, но я знаю, как приятно дарить, и никогда не поверю, что ты этого не знаешь!

— Иногда, Джо, — ответил Натаниель, — меня просто тошнит от твоих слов.

Тем не менее после долгих убеждений он согласился пригласить "молодую женщину" Стивена в Лексхэм. В конце концов под Рождество в усадьбе собралась целая компания: Паула привезла с собой неизвестного драматурга, против которого так решительно возражал Натаниель; Матильда Клар пригласила сама себя; и в самый последний момент Джозеф решил, что было бы некрасиво нарушать традицию, не пригласив компаньона Натаниеля Эдгара Мотисфонта.

Всю неделю перед Рождеством Джозеф украшал дом. Он купил бумажные гирлянды и развесил их по потолку, искололся в бесконечных попытках украсить побегами остролиста все картины в доме, развесил букеты омелы на всех видных местах. Он был занят именно этим, когда приехала Матильда Клар. Она вошла в дом как раз тогда, когда он устанавливал шаткую лесенку посередине холла, готовясь приладить букет омелы к люстре.

Джозеф воскликнул:

— Тильда, дорогая моя! — Стремянка с грохотом рухнула, а он поспешил навстречу первому гостю. — Ну-ка, ну-ка!

— Привет, Джо! — ответила Матильда Клар. — Рождественская уборка и все в таком роде?

Джозеф просиял и сказал:

— Вот я тебя и поймал! Посмотри! — Он поднял над ее головой омелу и обнял ее.

— Пещерный человек, — отстраняясь, сказала Матильда.

Джозеф восторженно засмеялся и, взяв ее под руку, повел в библиотеку, где Натаниель читал газету.

Натаниель посмотрел на нее поверх очков и без энтузиазма протянул:

— А, это ты! Как поживаешь? Рад тебя видеть.

— Ну, это уже кое-что, — сказала Матильда, пожимая ему руку. — Кстати, спасибо, что разрешили приехать.

— Думаю, тебе что-то надо, — проворчал Натаниель, но подмигнул ей.

— Ничегошеньки, — ответила Матильда, зажигая сигарету. — Просто сестра Сары сломала ногу, а миссис Джонс не может ее заменить.

Сара была преданной служанкой мисс Клар и составляла весь штат ее домашней прислуги, так что причина приезда Матильды в усадьбу полностью объяснялась. Натаниель буркнул, что он должен был это предположить. Джозеф схватил Матильду за руку, уговаривая не обращать внимания на Ната.

— У нас будет настоящее рождественское веселье! — сказал он.

— Черта с два! — сказала Матильда. — Хорошо, Джо, я помогу. Идеальный гость — вот я кто. А где Мод?

Мод нашлась в гостиной. Она рассеянно обрадовалась Матильде, подставила ей щеку для поцелуя.

— Бедный Джозеф так настроился на Рождество в старых традициях! — равнодушно сказала она.

— Ну хорошо, я готова ему помочь, — ответила Матильда. — Что мне делать — гирлянды? Кто будет еще?

— Стивен и Паула, невеста Стивена и, разумеется, мистер Мотисфонт.

— Звучит невероятно весело. В присутствии Стивена любой вечер пройдет как по маслу.

— Натаниелю не нравится невеста Стивена, — изрекла Мод.

— Скажи пожалуйста! — вульгарно отозвалась Матильда.

— Она очень хорошенькая, — сказала Мод.

Матильда усмехнулась.

— Что есть, то есть, — согласилась она.

Матильда не была хорошенькой. Правда, у нее были выразительные глаза, красивые волосы, но даже в розовой юности она не обманывалась, считая себя привлекательной. Она благоразумно смирилась с тем, что ей досталась вполне заурядная внешность и, как сама говорила, сделала ставку на стиль. Ей было уже ближе к тридцати, чем к двадцати; она была обеспечена, жила в коттедже, расположенном не слишком далеко от Лондона, что было очень удобно, и подрабатывала случайными занятиями журналистикой и выращиванием бультерьеров. Валерия Дин, невеста Стивена, слегка завидовала ей, потому что Матильда одевалась с отменным вкусом и при самой заурядной наружности привлекала большое внимание на вечерах, на которых Валерия тайно рассчитывала на то, что все взоры будут прикованы к ней.

— Конечно, дорогой, дело не в том, что мне не нравится твоя родственница, — говорила Валерия Стивену, — но так глупо называть ее потрясающей. Потому что она почти страшненькая, правда, Стивен?

— Разумеется, — отвечал Стивен.

— Ты считаешь, она такая ужасно умная, Стивен? Я тебя спрашиваю.

— Не думай об этом. Она чертовски славная.

— Ну, дорогой, это звучит просто уныло! — удовлетворенно сказала Валерия. — Ты ведь не хочешь, чтобы она приезжала в Лексхэм?

— Хочу.

— Стивен, ты просто свинья! Почему?

— Мне она нравится. Пожалуйста, захлопни свой маленький прелестный ротик. Ненавижу, если ко мне пристают, когда я веду машину.

— Низкий негодяй! Ты меня любишь?

— Да, черт тебя побери!

— Ну, что-то по твоим словам не похоже. Я красивая, правда?

— Да, моя маленькая глупышка, ты прекрасна. Афродита и Елена в одном лице. Прекрати нести чепуху!

— Не могу понять, почему я влюбилась в тебя, дорогой. Ты такой скверный, — проворковала мисс Дин.

Стивен не удостоил это замечание ответом, и его нареченная, по-видимому, догадавшись, что он не в самом лучшем расположении духа, зарылась подбородком в меховой воротник пальто и погрузилась в молчание.

Они приехали в усадьбу Лексхэм одновременно с Эдгаром Мотисфонтом. Всех троих приветствовал Джозеф, который рысью выбежал на крыльцо, сияя от удовольствия, и, ссылаясь на привилегию старого актера, потребовал разрешения обнять Валерию.

Его восторги по поводу прелестной картинки, которую являла собой Валерия, сделали выражение лица Стивена еще более зловещим, но были благосклонно встречены самим объектом внимания. Мисс Дин, действительно прелестная, любила слушать восхищенные отзывы о своем очаровании и удостоила ответом игривые реплики старика. Она подняла на Джозефа большие голубые глаза и сказала ему, что он ужасно испорчен. Это замечание привело Джозефа в восторг и заставило Стивена огрызнуться:

— Если бы старость могла…

— Стивен! — окликнул его Эдгар Мотисфонт, выходя из машины, которую посылали за ним на станцию.

— Привет! — равнодушно отозвался Стивен.

— Какое неожиданное удовольствие, — сказал Мотисфонт, недоброжелательно глядя на него.

— С чего это? — поинтересовался Стивен.

— Ну-ну-ну! — пожурил Джозеф, услышав этот обмен любезностями, и бросился навстречу приехавшим. — Дорогой Эдгар! Входите, входите! Вы все, должно быть, замерзли! Посмотрите на небо! У нас будет снежное Рождество! Не удивлюсь, если через день-два мы будем кататься на санках.

— Не будем, — сказал Стивен, следуя за всеми в дом. — Привет, Матильда!

— А я подумала, чей это веселый голос, — сказала Матильда. — Сеешь вокруг радость, милый?

В ответ на это приветствие жесткий рот Стивена растянулся в улыбке, но в этот момент в холл вошел Натаниель и одарил Стивена лишь кивком головы и коротким: "Рад тебя видеть, Стивен". На лицо Стивена тут же возвратилось упрямое выражение, и он, казалось, задался целью вызвать недовольство всех, кто находился в пределах досягаемости.

Небрежно пожав руку мисс Дин и ответив равнодушным "О!" на ее заявление о том, как ей хотелось провести Рождество в таком просто очаровательном доме, Натаниель, не теряя времени даром, увлек Эдгара Мотисфонта в кабинет.

— Напомните мне когда-нибудь, чтобы я научила вас обращаться с дядей Натом, — добродушно сказала Матильда мисс Дин.

— Помолчи, черт тебя побери! — огрызнулся Стивен. — Господи, и зачем я только приехал?

— Возможно, потому, что ты не знал, куда можно поехать еще, — ответила Матильда. Бросив взгляд на нелепо испуганное лицо Джозефа, она добавила: — Но как бы то ни было, если ты здесь, то веди себя прилично! Валерия, ты хочешь подняться в свою комнату или сначала выпьешь чаю?

Больше всего в жизни мисс Дин боялась того, что волосы могут растрепаться, а краска на лице размажется, поэтому она предпочла пройти в свою комнату. Тут Джозеф вспомнил про жену, но к тому времени, когда он наконец отыскал ее в гостиной, Матильда уже провела Валерию наверх.

Мод, выслушав мягкие упреки Джозефа в том, что она не вышла встретить гостей, сказала, что не слышала, как они приехали.

— У меня очень интересная книга, — объяснила она. — Я взяла ее сегодня в библиотеке. Не так давно я видела ее у тебя или у Ната. Ты еще думал, что мне она не понравится, это о несчастной австрийской императрице. Вообрази себе, Джозеф! Она была наездницей в цирке!

Джозеф, судя по всему, ясно представлял себе, что будет вынуждена терпеть вся компания, если его жена все это время просидит, уткнувшись в эту или любую другую книгу. Поэтому он тактично предложил ей отложить чтение романа до окончания Рождества и напомнил, что она хозяйка дома и должна была провести Валерию в ее комнату.

— Но, дорогой, — ответила Мод, — не я же приглашала Валерию сюда. Не понимаю, почему мне нельзя читать книгу в Рождество, как и в любое другое время года. "Она могла сидеть на своих волосах". Подумать только!

Потеряв надежду отвлечь Мод от подробностей жизни императрицы, Джозеф любовно похлопал ее по плечу и заторопился назад — раздражать слуг, умоляя их поскорее подавать чай, и мчаться наверх, чтобы постучать в дверь Валерии и спросить, не нужно ли ей чего.

Чай подали в гостиную… Мод отложила "Жизнь императрицы Австрии Елизаветы" и разлила его. Она сидела на диване, бесформенная масса, за грудой чеканного серебра. Когда кто-нибудь из гостей входил, она протягивала ему маленькую пухлую руку и приветствовала его одинаковыми словами и одной и той же механической улыбкой.

Матильда села рядом с ней на диван и рассмеялась, увидев название книги, которую читала Мод.

— В прошлый раз это были "Воспоминания ожидающей дамы", — поддразнила она.

Мод была слишком занята собой, и насмешка не задела ее.

— Я люблю такие книги, — просто ответила она.

Когда вошли Натаниель с Эдгаром Мотисфонтом, Стивен вытащил себя из глубокого кресла и нелюбезно проворчал:

— Садитесь, дядя.

Натаниель благосклонно принял этот жест и счел его попыткой к примирению, чем он, возможно, и был.

— Не беспокойся, мой мальчик. Как ты устроился?

— Нормально, — ответил Стивен. И добавил, делая еще одно усилие быть вежливым: — Вы хорошо выглядите.

— Если бы не проклятое люмбаго, — сказал Натаниель, не слишком довольный тем, что Стивен забыл про его люмбаго. — А вчера у меня был приступ радикулита.

— Да, не повезло, — откликнулся Стивен.

— Куда денешься от болезней! — сказал Мотисфонт, качая головой. — Ах, возраст, возраст!

— Глупости, — вмешался Джозеф. — Посмотрите на меня! Если бы вы, двое старых вояк, послушались меня и каждое утро делали зарядку перед завтраком, вы бы чувствовали себя на двадцать лет моложе! Колени согнуты, коснуться пола, глубоко дышим перед открытым окном!

— Не валяй дурака, Джо! — рявкнул Натаниель. — Коснуться пола! Иногда по утрам я не разогнусь, если наклонюсь хотя бы на дюйм!

Мисс Дин внесла в разговор свою лепту.

— Мне кажется, зарядка — это ужасно скучно.

— Не хватает, чтобы так думали уже в вашем возрасте, — сказал Натаниель.

— Некоторым людям очень полезно слабительное перед завтраком, — заметила Мод, передавая Стивену чашку с чаем.

Натаниель, бросив злобный взгляд на свояченицу, начал разговор с Мотисфонтом. Матильда захлебнулась смехом.

— Во всяком случае, это замечание полностью исчерпывает тему!

Непонимающие, лишенные и намека на усмешку глаза Мод встретились с ее глазами.

— Я считаю, что слабительное очень полезно, — объяснила она.

Валерия Дин, очаровательная, в джерсовом костюме под цвет ее голубых глаз, окинула оценивающим взглядом пиджак и юбку Матильды и, придя к выводу, что они ей не идут, почувствовала к ней дружеское расположение. Она подвинула стул поближе к дивану и завязала с ней разговор. Стивен, который, казалось, искренне пытался вести себя хорошо, включился в разговор Натаниеля с Мотисфонтом, а Джозеф, обрадованный тем, что вечер, похоже, удался, улыбался всем сразу. Его радость была такой безмятежной, что в глазах Матильды снова замерцал озорной огонек, и она предложила помочь ему повесить гирлянды после чая.

— Как хорошо, что ты приехала, Тильда, — сказал ей Джозеф, когда она осторожно взобралась на шаткую стремянку. — Так хочется, чтобы праздник удался!

— Джо, вы всему миру дядя, — откликнулась Матильда. — Бога ради, держите эту лестницу! Мне кажется, она ненадежна. Зачем вам понадобилось это воссоединение?

— Когда я расскажу, ты будешь смеяться, — сказал он, качая головой. — Если ты закрепишь свой конец над этой картиной, думаю, гирлянда как раз достанет до люстры. А следующую можно протянуть в тот угол.

— Как скажете, Санта-Клаус. И все-таки, зачем все это?

— Дорогая, разве это не пора добрых желаний, и разве все не идет так, как было задумано?

— Зависит от того, что вы задумали, — ответила Матильда, вдавливая кнопку в стену. — Если хотите знать мое мнение, кто-нибудь кого-нибудь обязательно зарежет еще до того, как мы все разъедемся отсюда. Нат не настолько терпелив, чтобы выдержать присутствие маленькой Вал.

— Глупости, Тильда! — строго сказал Джозеф. — Вздор и глупости! В этом ребенке нет ничего плохого, она такая хорошенькая, что хочется ее съесть!

Матильда спустилась по ступенькам.

— Не думаю, что Нат предпочитает блондинок, — сказала она.

— Ничего! В конце концов неважно, что он думает по поводу бедной маленькой Вал. Главное, чтобы он не ссорился со стариной Стивеном.

— Если надо привязать этот конец к люстре, подвиньте стремянку, Джо. Почему бы ему не ссориться со Стивеном, если ему этого хочется?

— Потому что он его любит, потому что ссоры в семье — это очень плохо. Кроме того… — Джозеф остановился и начал двигать лестницу.

— Кроме того, что?

— Просто, Тильда, Стивен, глупец такой, не может себе позволить ссориться с Натом!

— Очень интересно! — сказала Матильда. — Не хотите ли вы сказать, что Нат наконец решился написать завещание? Стивен его наследник?

— Ты хочешь знать слишком много, — ответил Джозеф, награждая ее шутливым шлепком.

— Конечно, хочу! Вы что-то скрываете.

— Нет-нет, поверь мне! Просто я думаю, что Стивен сделает глупость, если останется с Натом в плохих отношениях. Повесить эту большую гирлянду под люстрой или, как ты считаешь, лучше просто букет омелы?

— Если действительно хотите знать мое мнение, Джо, и то и другое одинаково паршиво.

— Скверная девчонка! Такие выражения! — сказал Джозеф. — Вы, молодежь, не цените Рождество так, как ценило его мое поколение. Неужели для тебя оно ничего не значит?

— Будет значить после того, как мы его переживем, — ответила Матильда, снова взбираясь на лестницу.

Глава 2

Паула Хериард приехала в усадьбу только после семи, когда все уже переодевались к ужину. Суета внизу на этот раз большая, чем обычно, возвестила о ее появлении даже тем, кто занимал отдаленные спальни. Приезды Паулы всегда требовали к себе особого внимания. Не то чтобы она делала это намеренно, скорее, ее личность выплескивалась через край, ее движения были такими же стремительными, как и смена выражений на ее живом лице. Она, как несколько ядовито заметила Матильда, была рождена с печатью великой трагической актрисы.

Паула была на несколько лет младше Стивена и почти не похожа на него. Она была красива в том стиле, который вошел в моду благодаря Берн Джонс — жесткие, густые волосы, короткая полная верхняя губа, темные широко расставленные глаза и всегда чуть нахмуренные брови. В ее беспокойных движениях, во внезапном блеске изменчивых глаз, в трагическом изломе рта ощущалась крайняя напряженность. У нее был прекрасный голос, напоминавший струнный инструмент. Глубокий, гибкий, он был идеален для шекспировских ролей. Он разительно отличался от пустых металлических звуков, которые издавали ее современники, глотавшие гласные и старательно придерживавшиеся общих интонаций. Паула умело его использовала — здесь сомневаться не приходится, думала Матильда, вслушиваясь в доносившиеся из холла звуки.

Она услышала свое имя.

— В голубой комнате? О! Я поднимаюсь!

Матильда откинулась на стуле, ожидая прихода Паулы. Спустя одну-две минуты раздался резкий стук в дверь, и прежде чем она успела произнести: "Войдите!", — появилась Паула, а вместе с ней это неудобное ощущение крайнего напряжения едва сдерживаемой энергии.

— Матильда! Дорогая!

— Не забудь, я накрашена! — воскликнула Матильда, увертываясь от ее объятий.

Паула издала глубокий горловой смешок.

— Вот идиотка! Я так рада видеть тебя! Кто приехал? Стивен? Валерия? О, эта девица? Дорогая моя, если бы ты знала, что я к ней испытываю! — Паула выпрямилась, набрала воздуха, ее глаза на мгновение засверкали, потом она взмахнула густыми ресницами, рассмеялась и сказала: — Ну, неважно! Ох уж эти братья!.. Я привезла с собой Виллогби.

— Кто такой Виллогби? — спросила Матильда.

Опять эта пугающая вспышка.

— Придет день, когда никто не будет задавать подобных вопросов!

— Пока этот день еще впереди, — сказала Матильда, занятая своими бровями, — кто такой Виллогби?

— Виллогби Ройдон. Он написал пьесу…

Удивительно, как был выразителен этот трепещущий голос, эти взлетающие руки!

— О! Неизвестный драматург? — откликнулась Матильда.

— Пока что! Но эта его пьеса!.. Все продюсеры такие дураки! Нам необходима финансовая поддержка. Дядя Нат в духе? Стивен не расстроил его? Расскажи мне, Матильда, и побыстрее!

Матильда отложила карандаш для бровей.

— Паула, ты привезла своего драматурга сюда в надежде завоевать сердце Ната? Бедная девочка!

— Он должен сделать это для меня! — воскликнула Паула, нетерпеливо отбрасывая волосы со лба. — Речь идет об искусстве, Матильда! О! Когда ты ее прочитаешь!..

— Искусство плюс роль для Паулы? — пробормотала Матильда. Но уязвить Паулу было не так-то просто.

— Да. Роль. И какая роль! Она просто написана для меня. Он говорит, это я вдохновила его.

— Воскресный просмотр, аудитория сплошь из интеллектуалов. Уж я-то знаю!

— Дядя должен меня выслушать! Я должна сыграть эту роль! Должна, ты слышишь меня, Матильда?

— Да, милая, ты должна сыграть ее. Однако ужин через двадцать минут.

— Мне хватит и десяти, чтобы переодеться! — нетерпеливо сказала Паула.

"Это правда", — подумала Матильда. Паула никогда не уделяла большого внимания одежде. Она не была ни нелепой, ни очаровательной; она как бы выступала из платья, никто никогда не замечал, что на ней надето. Одежда просто не имела значения, она только прикрывала худое тело Паулы, и над ней царила сама Паула.

— Я просто ненавижу тебя, Паула. Боже, как я ненавижу тебя! — сказала Матильда, сознавая, что ее помнили только благодаря изощренным туалетам, которые она носила. — Убирайся! Мне не так везет, как тебе.

Взгляд Паулы остановился на ее лице.

— Дорогая, твои платья — само совершенство!

— Знаю. Куда ты дела своего драматурга?

— Не имею ни малейшего представления. К чему эта нелепая суета! Как будто в доме нет места… Старри сказал — он проследит.

— Ну, если только твой драматург не носит свободные блузоны и волосы до плеч, то…

— Какое это имеет значение?

— Это будет иметь большое значение для дяди Ната, — пророчески заметила Матильда.

Так оно и вышло. Натаниель, без предупреждения представленный Виллогби Ройдону, посмотрел на него, потом на Паулу и не смог заставить себя пробормотать даже обычные слова приветствия. Залатывать брешь пришлось Джозефу. Он, чувствуя гнев Натаниеля, заполнил паузу собственной бьющей через край доброжелательностью.

Положение спас Старри, объявивший обед. Они прошли в столовую. Виллогби Ройдон сел между Матильдой и Мод. Он посмотрел на Мод с презрением, но Матильда ему понравилась, и он принялся рассказывать ей о тенденциях развития современной драмы. Она послушно сносила это, сознавая, что ее долг — вызвать огонь на себя.

Виллогби Ройдон был болезненного вида молодой человек с неопределенными чертами лица и слишком напористой манерой поведения. Рассеянно слушая его слова, Матильда представляла его в равнодушной среде мелких лавочников. Она была убеждена, что у него небогатые родители, которые смотрят на умного сына со страхом или с насмешкой, не понимая его таланта. Он был беспокоен и агрессивен просто потому, что не был уверен в себе. Матильда сочувствовала ему и постаралась придать лицу выражение заинтересованности.

Паула, сидевшая рядом с Натаниелем, забыв об обеде и раздражая его взмахами тонких, нервных рук, увлеченно рассказывала о пьесе Ройдона. Она требовала внимания, а Натаниель не хотел слушать, ему было неинтересно. Валерия, которая сидела справа от него, откровенно скучала. Сначала она пыталась изобразить повышенный интерес к словам Паулы.

— Дорогая моя, как восхитительно! Расскажи мне о твоей роли! Как мне хочется увидеть тебя в ней!

Но Паулу это не тронуло, она отмахнулась от нее с безразличным высокомерием, неожиданно став похожей на Стивена. Валерия вздохнула, поправила аккуратные локоны. Она презирала Паулу за небрежно зачесанные назад волосы и платье, которое совсем не шло ей.

Для Валерии вечер был неудачным. Она хотела приехать в Лексхэм. По существу, именно она, зная, что Натаниель не любит ее, настояла, чтобы Стивен взял ее с собой. Она не сомневалась в своей способности покорить его, но даже платье от Шанеля не вызвало в глазах Натаниеля того восхищения, которое она привыкла встречать у мужчин. Джозеф, оценив ее вид, подмигнул ей. Приятно, но что толку, ведь у Джозефа нет денег.

Ее заинтересовало прибытие еще одного мужчины, но тот, казалось, был поглощен разговором с Матильдой. Валерия недоумевала: что мужчины находили в Матильде, и обиженно посмотрела на нее через стол. В этот момент Ройдон поднял глаза, их взгляды встретились. Казалось, он в первый раз увидел ее и был потрясен. Он остановился на половине фразы, покраснел и поспешил возобновить разговор. Валерия повеселела. Драматурги! С ними не угадаешь: в одну ночь они становятся знаменитыми, получают уйму денег, начинают появляться с известными людьми.

Джозеф, которого Натаниель заподозрил в попустительстве приезду Виллогби, сказал, что он снова почувствовал запах древесных опилок. Такой оборот заставил Ройдона предположить, что Джозеф выступал в цирке, но тот решительно развеял эту иллюзию.

— Помню, однажды в Дурбане, когда я играл Гамлета… — начал он.

— Что вы, Джозеф! Вы никогда в жизни не играли Гамлета! — вмешалась Матильда. — Это не ваш типаж.

— А, во времена молодости! — сказал Джозеф.

Но Ройдона не интересовал Гамлет Джозефа. Он отмел Шекспира, своим творчеством он обязан Стриндбергу.^[529] Комедии Пинеро, в которых играл Джозеф, он отверг уничтожающим: "Это старье!".

Джозеф огорчился. Он хотел рассказать прелестный небольшой анекдот того времени, когда он играл Бенедикта в Сиднее, но, кажется, Ройдон его не оценит. "Тщеславный молодой человек", — подумал Джозеф, без удовольствия поглощая острую закуску.

Когда Мод поднялась со своего места, Пауле пришлось прервать свой рассказ о пьесе Ройдона. Она сверкнула глазами, но вышла из комнаты вслед за всеми женщинами.

Мод провела всех в гостиную. Это была большая, плохо отапливаемая комната. Ее освещали лишь два торшера у камина, и углы комнаты оставались в тени. Паула вздрогнула и включила верхний свет.

— Ненавижу этот дом, — сказала она. — И он нас ненавидит. Это просто витает в воздухе.

— Что ты имеешь в виду? — спросила Валерия, окидывая окружающую обстановку взглядом, в котором испуг смешивался с недоверием.

— Не знаю. Может быть, когда-то здесь что-то случилось. Неужели ты не чувствуешь зловещей атмосферы? Нет, думаю, ты не способна на это.

— Ты же не хочешь сказать, что здесь есть привидения? — спросила Валерия, слегка повысив голос. — Если так, я ни за что не останусь здесь ночевать.

— Нет, ты не поняла меня, — ответила Паула. — Но здесь что-то не так, я всегда это чувствую. Сигарету, Матильда?

Матильда взяла сигарету.

— Спасибо, любовь моя. Можно расположиться у камина, птенчики, и рассказывать истории о привидениях.

— Нет! — вздрогнула Валерия.

— Не поддавайся воображению Паулы, — посоветовала Матильда. — Она напророчит! В этом доме нет ничего плохого.

— Жаль, что здесь нет обогревателей, — сказала Мод, пристроившаяся у камина.

— Не в этом дело, — резко сказала Паула.

— Думаю, что люмбаго у Ната именно из-за этого, — продолжала Мод. — Сквозняки…

Валерия принялась пудрить нос перед зеркалом над камином. Паула, которая, казалось, не могла успокоиться, бродила по комнате и курила, стряхивая пепел на ковер.

— Перестань метаться, Паула. Если бы ты не приставала к Нату с пьесой своего приятеля, все могло бы пройти удачно, — сказала Матильда, усаживаясь напротив Мод.

— Меня это не волнует. Для меня вопрос жизни и смерти, чтобы пьеса Виллогби была поставлена.

— Мечта любви? — Матильда насмешливо подняла брови.

— Матильда! Как ты не можешь понять, что любовь здесь ни при чем? Речь идет об искусстве!

— Прости, пожалуйста, — извинилась Матильда.

Мод, которая снова раскрыла свою книгу, сказала:

— Вообразите только! Императрице было всего шестнадцать лет, когда Франц-Иосиф влюбился в нее! У них был настоящий роман.

— Какой императрице? — спросила Паула, останавливаясь посередине комнаты и уставившись на" нее.

— Императрице Австрии, дорогая. Не представляю себе Франца-Иосифа молодым. Но здесь говорится, что он был очень красив и она влюбилась в него с первого взгляда. Он, конечно, должен был жениться на ее старшей сестре, но Елизавету он увидел первой, у нее были длинные волосы до колен. Это-то все и решило.

— Какое отношение все это имеет к пьесе Виллогби? — озадаченно спросила Паула.

— Никакого, дорогая моя. Просто я читаю очень интересную книгу.

— Ну, меня это не интересует, — сказала Паула и снова принялась мерить шагами комнату.

— Не обращайте внимания, Мод, — сказала Матильда. — У Паулы мозг работает только в одном направлении и нет никаких представлений о правилах поведения. Расскажите мне про вашу императрицу!

— Бедняжка! — откликнулась Мод. — И все из-за свекрови. Наверное, очень неприятная женщина. Здесь ее называют великой герцогиней, но я никак не могу понять, почему она только великая герцогиня, если ее сын — император. Она хотела, чтобы он женился на Елене.

— Еще немного, и я соглашусь прочитать эту занимательную историю, — сказала Матильда. — А кто такая Елена?

Мод все еще объясняла Матильде, кто такая Елена, когда в гостиной появились мужчины.

Было ясно, что Натаниель не слишком доволен мужской компанией. Очевидно, Ройдон приставал к нему со своими откровениями, потому что он бросил несколько возмущенных взглядов на драматурга и отошел от него настолько далеко, насколько позволяла комната. Мотисфонт присел рядом с Мод, а Стивен, который явно сочувствовал дяде, удивил всех присутствующих, вступив с ним в любезный разговор.

— Маленький джентльмен Стивен, я просто теряю голову, — пробормотала Матильда.

Джозеф, который стоял достаточно близко, чтобы услышать ее слова, заговорщически приложил палец к губам. Он увидел, что Натаниель заметил его жест, и торопливо, с натянутым весельем произнес:

— Кто сказал "пьяница"?

Этого слова не произносил никто. Некоторые, и прежде всего Натаниель, посмотрели на Джозефа с возмущением. После паузы Джозеф несколько удрученно сказал:

— Ну хорошо, тогда во что же мы будем играть?

— Матильда, — сказал Натаниель, настойчиво глядя на нее, — мы хотим, чтобы ты была четвертой в бридже.

— Хорошо, — ответила Матильда. — А кто играет?

— Стивен и Мотисфонт. Я прикажу поставить стол в библиотеке. Все остальные могут играть в любые дурацкие игры, в какие только захотят.

Оптимизм Джозефа не так просто было сломить.

— Правильно! Никто вас, серьезных людей, и не трогает, а мы, легкомысленные, будем заниматься глупостями, если хотим! — сказал он.

— Не стоит рассчитывать на меня! — объявил Ройдон. — Я не могу отличить одну карту от другой.

— Ну, вы быстро научитесь! — успокоил его Джозеф. — Мод, дорогая, боюсь, мы не сможем убедить тебя поиграть с нами?

— Нет, Джозеф, я буду тихонько раскладывать пасьянс, если кто-нибудь подвинет ко мне этот столик, — ответила Мод.

Валерия, которой совсем не понравилось, что ее нареченный собирается весь вечер играть в бридж, одарила Ройдона чарующей улыбкой и сказала:

— Мне не терпится расспросить вас о вашей пьесе. Я вся дрожу от нетерпения! Расскажите же мне о ней!

Виллогби, обиженный недостатком внимания со стороны Натаниеля, сразу же придвинулся к мисс Дин, так что принять участие в игре Джозефа могла только Паула. Он понял, что в такой ситуации ничего невозможно организовать, и со слабым вздохом оставил свою идею, усевшись смотреть, как его жена раскладывает пасьянс.

Походив некоторое время взад-вперед по комнате и вставив несколько слов в разговор Ройдона с Валерией, Паула бросилась на диван и принялась листать иллюстрированный журнал, Джозеф быстро пододвинулся к ней и тихо сказал:

— Расскажи своему дядюшке об этой пьесе, дорогая! Какого она рода? Комедия? Трагедия?

— Она не подходит ни под какие категории, — ответила Паула. — Это просто скрупулезный анализ человеческих характеров. Я хочу сыграть эту роль больше всего на свете. Она просто написана для меня! В ней вся я!

— Я так хорошо тебя понимаю, — кивнул Джозеф, с сочувствием пожимая ей руку. — Как часто я сталкивался с этим! Наверное, тебе смешно, что твой старик дядя когда-то играл на сцене, но тогда я был молодым и удивил своих родственников, убежав от уважаемой всеми работы стряпчего в конторе и присоединившись к бродячей труппе! — Он раскатисто рассмеялся этому воспоминанию. — Я был таким романтиком! Наверное, многие думали, какой я нерасчетливый молодой дурак, но я никогда не жалел об этом, никогда!

— Вы не могли бы заставить дядю Ната выслушать мои доводы? — невпопад спросила Паула.

— Постараюсь, дорогая, но ты же знаешь Ната! Милый старый ворчун! Он один из лучших, но и у него есть предрассудки.

— Две тысячи фунтов для него ничего не значат. Не понимаю, почему мне нельзя получить их сейчас, не дожидаясь, пока он умрет.

— Скверная девчонка! Цыплят по осени считают.

— Вовсе нет. Он сказал, что оставит мне немного денег. И потом, он просто обязан, я ведь его единственная племянница.

Было ясно, что Джозеф не одобрял такого хладнокровного взгляда на вещи. Он сказал: «Тс-с», и снова схватил Паулу за руку.

Мод, одолевшей пасьянс, вдруг пришло в голову, что Паула может что-нибудь продекламировать.

— Я очень люблю хорошую декламацию, — сказала она. — Когда-то я знала очень трогательное стихотворение о человеке, который умер от жажды на Льяно-Эстакадо.^[530] Я уже не помню, как это произошло, по-моему, он куда-то ехал. Я очень хорошо его читала, но прошло много лет, и я все забыла.

Все с облегчением вздохнули. Паула ответила, что не занимается декламацией, но, если бы дядя Нат не занялся бриджем, она бы попросила Виллогби почитать свою пьесу.

— Это, должно быть, очень занимательно, — ровно сказала Мод.

У Натаниеля не было обыкновения засиживаться допоздна, и он не изменял привычкам ради удобства своих гостей. В одиннадцать часов игроки в бридж вернулись в гостиную, где их ожидал поднос с напитками, и Натаниель объявил, что лично он идет спать.

— Я надеялся поговорить с вами, Нат, — осмелился сказать Эдгар Мотисфонт.

Натаниель пронзил его взглядом, брошенным из-под густых бровей.

— Ночью я не разговариваю о делах, — отрезал он.

— Мне тоже надо поговорить с вами, — сказала Паула.

— Ты ничего не получишь, — с коротким смешком ответил Натаниель.

Мод собрала карты.

— О, Боже, уже одиннадцать? Я тоже пойду.

Валерия пришла в ужас от перспективы ложиться так непривычно рано, но ее успокоили веселые слова Джозефа:

— Надеюсь, никто больше не хочет спать! Еще рано, правда, Валерия? А как насчет того, чтобы отправиться в бильярдную и послушать приемник?

— Ты бы лучше лег в постель, — откликнулся Натаниель, на которого, казалось, пагубно действовало веселье Джозефа.

— Только не я, — заявил Джозеф. — И вот что я тебе скажу, Нат: тебе тоже лучше остаться с нами!

Не иначе, как злой гений подбил его похлопать брата по спине. Натаниель, не любивший, когда его трогали, сразу же застонал и воскликнул:

— Мое люмбаго!

Он вышел из комнаты походкой калеки, приложив руку к спине, с выражением лица, которое было хорошо знакомо его родным, но заставило Валерию еще шире раскрыть свои хорошенькие глазки и сказать:

— Никогда не думала, что люмбаго — это так серьезно!

— Это несерьезно. Мой дорогой дядя Нат переигрывает, — сказал Стивен, передавая Матильде виски с содовой.

— Нет, нет! Это несправедливо! — запротестовал Джозеф. — Я помню, как несчастный старина Нат не мог разогнуться! Ну и глупец же я, что обидел его. Может, мне лучше пойти за ним?

— Нет, Джо, — с сочувствием сказала Матильда. — У вас добрые намерения, но он еще больше рассердится. А почему наша крошка Паула выглядит так трагично?

— Этот ужасный дом! — воскликнула Паула. — Как вы можете здесь находиться и не чувствовать его атмосферы?!

— Внимание: говорит миссис Сиддонс!^[531] — сказал, глядя на нее, Стивен.

— Издевайся сколько угодно, — набросилась на него Паула, — но даже ты должен ощущать напряженность, она висит в воздухе!

— Знаете, это очень забавно: я не жалуюсь на нервы, но понимаю, что Паула имеет в виду, — сказала Валерия. — Здесь такая атмосфера. — Она повернулась к Ройдону.

— Вы могли бы написать об этом замечательную пьесу.

— Не думаю, что такая пьеса в моем стиле, — ответил он.

— А я абсолютно уверена, такой человек, как вы, может написать замечательную пьесу просто на любую тему, — сказала Валерия, поднимая на него восхищенные глаза.

— Даже о морских свинках? — спросил Стивен, внося в разговор диссонирующую ноту.

Драматург покраснел.

— Очень смешно!

Матильда заключила, что мистер Ройдон не привык, чтобы над ним смеялись.

— Позвольте дать вам совет: не обращайте никакого внимания на моего кузена Стивена, — сказала она.

Стивен никогда не возражал против того, что говорила о нем Матильда, и сейчас он только усмехнулся, но Джозеф, никогда не отличавшийся тактом, вернул его лицу мрачное выражение, сказав:

— Мы все знаем, каким грубияном любит представляться Стивен!

— О, Боже! — простонал Стивен.

Паула вскочила, быстрым движением отбросила со лба волосы.

— Я это и имею в виду! Вы все так себя ведете, потому что это дом так на вас действует! В нем все напряжено, все натягивается, натягивается, пока не лопнет! Здесь Стивен ведет себя еще хуже, чем обычно, я на пределе, Валерия заигрывает с Виллогби, чтобы вызвать у Стивена ревность, дядя Джо нервничает, говорит невпопад, он сам этого не хочет, но дом его вынуждает.

— Ну это уж слишком! — воскликнула Валерия.

— Только не подумайте, что я не получаю удовольствия! — взмолилась Матильда. — Рождественская суматоха, детки! Ох, уж это патриархальное Рождество!

Ройдон задумчиво сказал:

— Я, конечно, понимаю, о чем ты говоришь, лично я глубоко верю во влияние окружающей обстановки.

— "После этой короткой речи, — процитировал Стивен, — все они повеселели".

Джозеф всплеснул руками.

— Ну, ну, хватит! Кто сказал "радио"?

— Да, пожалуйста, — попросила Валерия. — Сейчас как раз передают танцевальную музыку. Мистер Ройдон, я знаю, вы танцуете!

Виллогби запротестовал, но его увели, и не без его желания. Он был слегка поражен красотой Валерии, и, хотя голос разума говорил ему, что лесть ее притворна, она все равно ему нравилась. Его больше интересовала Паула, но, несмотря на все свое восхищение им, она могла быть утомительной, и он иногда считал ее чересчур критичной. Поэтому он пошел с Валерией и Джозефом, размышляя о том, что и гений имеет право на отдых.

— Должна заметить, Стивен, я не виню дядю Ната за то, что он не выносит твою невесту, — резко сказала Паула.

Казалось, Стивен не возражал против такого искреннего мнения о своем вкусе. Он подошел к камину и опустил свое длинное тело в кресло.

— Прекрасное успокоительное, — сказал он. — Кстати, твое последнее приобретение тоже не очень-то возбуждает.

— Виллогби? Да, знаю, но он гений. Все остальное мне безразлично. Я же не влюблена в него. Но что ты нашел в этой безмозглой кукле, ума не приложу!

— Дорогая моя, что я в ней нашел — ясно каждому, — сказал Стивен. — Твой пишущий пьесы мозгляк тоже понял это, не говоря о Джо, который только что слюни не пускает.

— Откровения Хериардов, — сказала Матильда, откинувшись в кресле и лениво посматривая на брата с сестрой. — Грубияны, вы оба! Продолжайте, не стесняйтесь.

— Я считаю, надо говорить честно, — возразила Паула. — Ты дурак, Стивен! Она бы не согласилась стать твоей женой, если бы не думала, что к тебе перейдут деньги дяди Ната.

— Знаю, — невозмутимо ответил Стивен.

— Если тебя интересует мое мнение, то она приехала сюда только для того, чтобы охмурить дядю Ната.

— Знаю, — повторил Стивен.

Их глаза встретились. Матильда, лежа, наблюдала за тем, как губы Стивена внезапно дрогнули, и они с Паулой захлебнулись от приступа неудержимого смеха.

— Ты и твой Виллогби, я и моя Вал! — выдохнул Стивен. — О, Господи!

Паула вытерла слезы, при упоминании о драматурге она сразу же пришла в себя.

— Да, смешно, я знаю. Но здесь я вполне серьезна, потому что он в самом деле написал великую пьесу, я собираюсь сыграть в ней главную героиню, даже если это моя последняя роль. Завтра я заставлю его прочитать вам пьесу вслух.

— Что? О, Господи, пожалей меня! Надеюсь, не дяде Нату? Не смеши меня, Паула, я больше не могу!

— Когда вы закончите, — сказала Матильда, — не расскажешь ли ты, Паула, поподробнее о том испытании, которое ты для нас приготовила? Ты сама прочитаешь свою роль, или это будет театр одного актера?

— Я хочу, чтобы Виллогби почти всю пьесу прочитал сам. У него это хорошо получается. Может быть, я сыграю свою главную сцену.

— Ты, действительно, думаешь, бедная моя, одураченная девочка, что это интеллектуальное действие смягчит сердце дяди Ната? Теперь моя очередь посмеяться!

— Он должен дать на нее денег! — пылко сказала Паула. — Это единственное, чего я когда-нибудь хотела, было бы ужасно жестоко не сделать этого для меня!

— Могу поспорить, что тебе предстоит разочарование, рыбка. Не хочется остужать твой девичий пыл, но, мне кажется, ты выбрала неподходящий момент.

— Все из-за Стивена, зачем он только привез сюда эту ужасную блондинку! — сказала Паула. — В любом случае, я уже попросила дядю Джо замолвить за меня словечко.

— Ну, это здорово поможет, — съязвил Стивен. — Представляю!

— Оставь Джо в покое! — скомандовала Матильда. — Может, он и олух царя небесного, но он единственный приличный член вашей семьи, которого я имела честь знать. И потом он тебя любит.

— Я не люблю, когда меня любят, — сказал Стивен.

Глава 3

Накануне Рождества выпал легкий снежок. Потягивая утренний чай, Матильда с холодной усмешкой размышляла о том, что Джозеф весь день будет говорить о снежном Рождестве и даже кинется на поиски коньков. "Утомительный старик, — подумала она, — но обезоруживающе трогательный". Никто, и менее всего Натаниель, не прилагал никаких усилий для того, чтобы задуманный Джозефом праздник прошел успешно. Но неужели Джозеф ожидал, что такие разные люди хорошо поладят друг с другом? Взвесив все это, Матильда вынуждена была признать, что основой простодушного характера Джозефа был несгибаемый оптимизм. Она подозревала, что он считал себя любимым дядюшкой, поверенным в делах каждого.

Матильда медленно принялась за тонкий ломтик белого хлеба с маслом, который подали к чаю. Зачем только Стивен решил приехать в Лексхэм? Обычно он появлялся, когда хотел чего-нибудь от дяди, например денег, которые Натаниель почти всегда ему давал. На этот раз деньги были нужны Пауле, а не Стивену. Не так давно, как она поняла, Стивен серьезно поссорился с дядей. Конечно, это не первая их ссора, они всегда ссорились, но причина этой ссоры — Валерия — все еще существовала. Удивительно, как Джозеф смог убедить Ната принять Валерию! Или Натаниель считает, что увлечение Стивена пройдет само по себе? Вспоминая его поведение предыдущим вечером, она была вынуждена признать, что, похоже, так оно и случится, если уже не случилось.

Валерия, разумеется, видела себя в роли хозяйки Лексхэма. Ужасная перспектива! Как все странно, если хорошенько подумать. Странно, что Стивен решился познакомить Валерию с Натаниелем. Этого достаточно, чтобы перечеркнуть все его шансы унаследовать состояние Натаниеля. Стивен считал себя его наследником. Иногда Матильда гадала, не составит ли Нат завещания, преодолев наконец неразумное нежелание объявить имя своего преемника. Как королева Елизавета. Странное поведение для такого обычно практичного человека. Но они все странные, эти Хериарды, никому их до конца не понять.

Паула. Что она имела в виду, когда говорила все эти глупости о зле, наполнявшем дом? Чувствует она что-нибудь на самом деле или хочет поселить в птичьих мозгах Валерии неприязнь к этому месту? Она на это способна, решила Матильда. Если и было здесь что-то не то, так это не дом, а люди. Атмосфера и так напряженная, зачем Пауле понадобилось усугублять ситуацию? Странное, вспыхивающее как огонь создание! Она жила под таким высоким напряжением чувств, желала так отчаянно, давая волю своим неукротимым эмоциям, чтоникогда нельзя было с уверенностью сказать, кто перед вами — настоящая Паула или актриса в одной из своих ролей.

Драматург. Не склонная к сентиментальности, Матильда почувствовала к нему жалость. Возможно, ему никогда не выпадал счастливый случай и никогда не выпадет. Вполне вероятно, его пьесу сочтут умной, может быть, жестокой, но наверняка некассовой. Он был, очевидно, стеснен в средствах: его пиджак плохо сшит и лоснится. Несчастный ребенок! За воинственностью в его глазах скрывался страх, как будто он видел перед собой свое мрачное будущее. Он пытался заинтересовать Натаниеля и метался между нежеланием выглядеть навязчивым и отчаянной необходимостью получить денежную поддержку. Конечно, он не выжмет из Натаниеля ни одного пенни. Это все жестокая маленькая идиотка Паула, вселившая в него ложные надежды!

Стивен. Матильда беспокойно напряглась, когда ее мысли переключились на Стивена. Своенравный, под стать своему дяде Натаниелю. Он не глуп, однако связался с хорошенькой дурочкой и даже обручился с ней. Нельзя списывать все выходки Стивена на трагическое разочарование юности. Или можно? Матильда опустила пустую чашку. Наверное, все мальчики-подростки трудные, во всяком случае, так говорят. Стивен обожал другую пустышку, свою мать, этим он отличался от Паулы, которая никогда не строила иллюзий относительно Киски.

Киска! Ее называли так даже собственные дети. "Хорошенькое имя для матери!" — подумала Матильда. Бедная маленькая Киска в одежде вдовы, которая так шла ей! Прелестная маленькая Киска, которую надо было защищать от ударов этого жестокого мира! Умная маленькая Киска, которая выходила замуж целых три раза, сейчас была миссис Сайрес П. Сэнет и развлекалась, удовлетворяя свои экстравагантные вкусы в Чикаго! Да, может быть, Стивен, который так долго не хотел ничего знать, воспринял все так болезненно и ожесточился от сделанного им открытия. Но тогда что за дьявол вселился в него, когда он решился на помолвку с Валерией, второй Киской? И он сам об этом жалеет, если можно о чем-либо судить по его неприличному смеху вчера вечером.

А сама Валерия? Решительно подавив желание сбросить ее со счетов и не воспринимать в качестве охотницы за деньгами, Матильда предположила, что, возможно, ее привлекли те особенности Стивена, которые она очень скоро возненавидит: его беззаботная грубость, жесткость, равнодушный, насмешливый блеск его глубоко посаженных серых глаз.

Матильда поймала себя на том, что пытается понять, что же обо всем этом думает Мод, если, конечно, у той вообще есть собственное мнение. Этот вопрос все еще оставался открытым. Мод с ее вечными пасьянсами и бульварными биографиями королевских семей, которыми она наслаждалась! Матильда чувствовала, что в Мод есть нечто большее, чем то, что та предпочитала показывать. Вряд ли еще чей-нибудь ум может быть настолько инертным, это уж точно! Сама Матильда иногда подозревала, что под кажущейся ограниченностью Мод скрывается несомненный интеллект. Но когда из праздного любопытства она испытывала Мод, то натыкалась на броню из пустоты, которой Мод так безопасно отгородилась от мира. Матильда готова была поклясться, что никто не знает, что думает Мод о своем нелепом муже, резком девере, о ссорах, то и дело вспыхивающих между двумя Хериардами. Казалось, ее не обижало презрительное отношение Натаниеля к Джозефу. Она его как бы не замечала, молчаливо согласившись быть гостьей, которую терпят из милости.

Джозефа не раздражало положение прихлебателя, и это не могло удивить никого из тех, кто его знал. Джозефу, полагала Матильда, легко удавалось превращать неприятную правду в любезные сердцу вымыслы. Именно поэтому он видел в Стивене робкого молодого человека с золотым сердцем и без особых усилий мог разглядеть в Натаниеле любящего, преданного брата, несмотря на явную очевидность противоположного. С того дня, как он поручил себя и свою жену щедрости Натаниеля, он придумал свое удобное объяснение их отношений с братом. Он говорил, что Нат одинок, быстро стареет, что его сильно поддерживает присутствие младшего брата, хотя он и не хочет признаваться в этом, и что на самом деле Нат пропал бы без Джо.

А если Джо мог представить себе Ната в таком ложном свете, то в какие розовые одежды облачил он свою нелепую личность? Матильда думала, что разгадала Джо. Неудачник, которому для самоутверждения необходимо видеть свой успех в роли устроителя всеобщего счастья, любимого дядюшки. Эта роль должна была завершить его карьеру. Да, это объясняет, почему Джо так настаивал на этом ужасном семейном сборище.

Матильда рассмеялась, отбросила одеяло и решила вставать. Бедный старый Джо, перебегающий от одного участника к другому, выливая на них полные ушаты того, что он искренне считал утешением! Если он в конце концов не доведет Ната до умопомрачения, это будет настоящее чудо. Он напоминал неуклюжего добродушного щенка сенбернара, брошенного среди людей, которые не любят животных.

Когда Матильда, наконец, вошла в столовую, она поняла, что все ее ужасные предположения воплощаются в жизнь.

— Доброе утро, Тильда! Рождество все-таки снежное! — сказал Джозеф.

Натаниель позавтракал рано и уже ушел. Матильда села рядом с Эдгаром Мотисфонтом, надеясь, что тот не сочтет необходимым развлекать ее разговорами.

Действительно, Мотисфонт ограничился несколькими несвязными фразами о погоде. Матильде показалось, что он немного не в себе. Интересно, почему. Вспомнив, что вчера вечером он хотел поговорить с Натом наедине, она с упавшим сердцем подумала, не грядут ли новые неприятности.

Валерия, которая завтракала половинкой грейпфрута и несколькими подсушенными тостами, объясняя при этом, почему она так делает, поинтересовалась, чем они все будут сегодня заниматься. Только Джозеф поприветствовал такое желание распланировать развлечения на день. Стивен сказал, что он пойдет гулять, Паула объявила, что никогда ничего не загадывает, Ройдон вообще ничего не сказал, а Матильда только простонала.

— Мне кажется, здесь много красивых мест для прогулок, — предложила Мод.

— Хорошо потоптаться по снегу! Ты почти соблазнил меня, Стивен! — заявил Джозеф, потирая руки. — А что, интересно, скажет Вал? Давайте бросим вызов стихии и немного проветримся?

— Тогда я остаюсь дома, — сказал Стивен.

В ответ на эту грубость Джозеф только покачал головой, шутливо предположив:

— Кто-то сегодня встал не с той ноги!

— Вы не хотите почитать нам свою пьесу, Виллогби? — спросила Валерия, обращая к Ройдону большие голубые глаза.

Валерии всегда требовалось не больше одного дня для того, чтобы начать обращаться к малознакомым людям запросто, по имени. Тем не менее Ройдон почувствовал себя польщенным и пришел от этого в восторг. Он, слегка заикаясь, ответил, что с радостью почитает ей свою пьесу.

Паула немедленно разрушила этот план.

— Нет смысла читать ее одной Валерии, — сказала она. — Ты прочитаешь ее перед всеми.

— Только не мне, — сказал Стивен.

Ройдон ощетинился и обиженно ответил, что не желает надоедать всем своей пьесой.

— Не люблю, когда мне читают, — мимоходом пояснил Стивен.

— Ну, ну! — мягко пожурил его Джозеф. — Уверен, мы все просто мечтаем услышать вашу пьесу, — поощрил он Ройдона. — Вы не должны обращать никакого внимания на старину Стивена. Может быть, вы почитаете ее после чая? Мы все усядемся у камина и будем получать истинное наслаждение.

— Да, если Виллогби начнет читать сразу же после чая, дядя Нат не сможет удрать, — просияв, сказала Паула.

— Никто другой тоже, — заключил ее брат.

В ответ на это замечание Ройдон, естественно, заявил, что менее всего хотел бы навязывать литературные плоды своего ума недоброжелательной публике. Стивен просто ответил: "Ну и славно!", — но все остальные разразились утешительными речами. В конце концов было решено, что Ройдон должен прочитать пьесу сразу после чая. Бросив на брата убийственный взгляд, Паула сказала, что только обрадуется, если те, кто не в состоянии ценить искусство, избавят их от своего присутствия.

Оказалось, что Джозеф распорядился, чтобы старший садовник выкопал молоденькую елку и принес ее в дом. Теперь Джозеф искал желающих ее украсить. Но Паула явно считала украшение рождественских елок легкомысленным занятием; Стивена, разумеется, тошнило при одном упоминании о таких вещах; Эдгар Мотисфонт полагал, что это работа для более молодых; а Мод, очевидно, не имела ни малейшего желания ничем себя утруждать.

Мод все больше углублялась в "Жизнь императрицы Австрии", она увела разговор в сторону, сообщив всем присутствующим, что венгры обожали Елизавету. Однако она опасалась, что у той была неустойчивая психика. Мод также предположила, что личность императрицы могла бы служить замечательной темой для следующей пьесы Ройдона.

Ройдон пришел в замешательство. Усмехнувшись, он заявил, что исторические пьесы не по его части.

— У нее была такая бурная жизнь, — настаивала Мод. — Здесь будут не только плащи и шпаги.

Джозеф поспешил вмешаться, говоря, что Ройдону это все равно не подойдет и что не могла бы Мод отложить книгу и помочь ему с елкой? Однако он не смог уговорить и ее. В конечном итоге только Матильда откликнулась на его призыв о помощи. Она заявила о своей неувядающей любви к мишуре и принялась за развешивание бесчисленных цветных шаров и снежинок.

— И все-таки, Джо, — сказала она, когда вся компания разошлась, — никто не сочувствует вашему желанию устроить веселое Рождество.

— Все еще впереди, дорогая моя. Подожди, придет время, — сказал неисправимый оптимист Джозеф. — Я приготовил всем маленькие подарки, мы их повесим на елку. И хлопушки, конечно!

— Вам не показалось, что Эдгара Мотисфонта что-то тревожит? — спросила Матильда.

— Да, — согласился Джозеф. — Наверное, небольшая неприятность в делах. Ты же знаешь, какой Нат упрямый! Но все обойдется, вот увидишь!

Судя по подавленному состоянию Мотисфонта во время обеда, его беседа со своим компаньоном не соответствовала духу Рождества. Он выглядел удрученным, тогда как Натаниель неодобрительно хмурился, пресекая любую попытку втянуть его в разговор.

На Валерию, которая, казалось, за утренние часы уже далеко продвинулась в своих отношениях с драматургом, никак не действовало столь негостеприимное поведение хозяина дома, зато все остальные явно ощущали его. Стивен был откровенно угрюм, его сестра беспокойна, Матильда молчала, драматург нервничал, а Джозеф, движимый природной бестактностью, шутил по поводу отсутствия силы духа у всех остальных.

В конце концов мрачная атмосфера, которую он сам и создал, оказала благотворное действие на Натаниеля. То, что его собственное дурное расположение духа развеяло хорошее настроение его гостей, доставило ему огромное удовлетворение. Он чуть ли не потирал руки от радости. К тому времени, как все поднялись из-за стола, он уже настолько успокоился, что спросил, чем гости собираются развлекать себя днем.

Мод вышла из состояния задумчивого молчания и объявила, что, как обычно, пойдет к себе отдохнуть и, вполне вероятно, возьмет с собой свою книгу. Мысль о том, что жизнь императрицы вполне может быть темой для хорошей пьесы, все еще не покинула ее. Мод заметила, что будет трудно поставить путешествия этой сумасбродной леди.

— Но думаю, вы справитесь, — доброжелательно сказала она Ройдону.

— Виллогби не пишет пьесы такого рода, — заметила Паула.

— Дорогая, мне просто показалось, это может быть интересно, — ответила Мод. — Такая романтичная жизнь!

По выражению смертной скуки на лице гостей можно было догадаться, что "Жизнь императрицы Австрии" не самая лучшая тема для общей беседы, и Натаниель немедленно, с плохо скрываемым злорадством, начал проявлять к ней острый интерес. Поэтому все, исключая Стивена, который вышел из комнаты, вынуждены были еще раз прослушать рассказ о длинных волосах императрицы, о цирковых лошадях и о ревности великой герцогини.

— Кто бы мог подумать, — шепнула Матильда на ухо Мотисфонту, — что нас, плебеев, будет преследовать дух императрицы?

Он ответил ей быстрой легкой улыбкой, но ничего не сказал.

— Кто еще интересуется Елизаветой Австрийской? — нетерпеливо спросила Паула.

— Это история, дорогая, — пояснила Мод.

— Ненавижу историю. Я живу в настоящем.

— Если говорить о настоящем, — вмешался Джозеф, — кто поможет нам с Тильдой закончить елку?

Он бросил умоляющий взгляд на племянницу.

— О, Господи, ладно! — невежливо сказала Паула. — Кажется, мне придется это сделать. Хотя я думаю, что все это глупости.

Снова пошел снег, других развлечений не предполагалось, и Валерия с Ройдоном тоже присоединились к украшающим елку. Они пришли в бильярдную, чтобы послушать радио, но вскоре соблазнились видом сверкающих блесток, пакетиков с искусственным инеем и цветных свечей. Поначалу Ройдон был склонен прочитать лекцию о том, какое ребячество — придерживаться старых обычаев, а в данном случае имеет место тевтонский обычай, но, когда он увидел, как Матильда прилаживает подсвечник к ветке, он забыл, что все это его недостойно, и сказал:

— Дайте-ка я сделаю! Если оставить его здесь, он подожжет всю елку.

Валерия, обнаружив несколько коробок с проволочными снежинками, начала вешать их на ветки, время от времени восклицая:

— Посмотрите! Очень симпатично, правда? О, а здесь совсем ничего не висит!

Джозеф, как нетрудно было заметить, был на седьмом небе от счастья. Он победно улыбался Матильде, тер руки и бегал вокруг елки, преувеличенно восторгаясь работой каждого и подбирая упавшие игрушки, а падали они довольно часто. Ближе к чаю вошла Мод, сказала, что елка выглядит как картинка и что, оказывается, императрица была кузиной Людвига Баварского, того, который сошел с ума, вел себя как-то странно, но очень трогательно, и у него еще гостил Вагнер.

После неудачной попытки обсудить с Матильдой возможную продолжительность жизни Натаниеля Паула ворвалась в кабинет своего дяди во время его делового разговора с Мотисфонтом, после чего она в отвратительном настроении снова присоединилась к компании, занимающейся украшением елки. Она бросила несколько критических замечаний, на чем ее помощь и закончилась. Потом она только ходила по комнате, курила и рассуждала о том, что, если Натаниель собирается оставить ей деньги в завещании, она вправе получить их сейчас, не дожидаясь его смерти. Никто не обращал на ее слова никакого внимания, за исключением Матильды, которая посоветовала ей не делить шкуру неубитого медведя.

— Но он же убит! — сердито сказала Паула. — Дядя уже давно говорил, что оставит мне много денег. Мне они все сейчас не нужны. Меня устроит пара тысяч, и, в конце концов, что пара тысяч значит для дяди Ната?

Ройдон от этих слов пришел в смущение, сильно покраснел и притворился, что очень занят тем, что вставляет свечи в подсвечники.

Но ничто не могло остановить Паулу. Она продолжала мерить шагами комнату, произнося скучный монолог, который слушал один Джозеф. Стараясь утихомирить ее, он сказал, что хорошо понимает ее чувства, и начал вспоминать свои собственные ощущения в похожей ситуации, когда он должен был появиться в роли Макбета в Мельбурне.

— Давайте, давайте, Джо! Вы никогда не играли Макбета, — сказала Матильда.

Джозеф воспринял это достаточно спокойно, но настаивал на том, что играл все великие трагические роли. К несчастью, он не заметил, как в комнату вошла его жена. Матильда сразу же призвала ее опровергнуть эту явную ложь.

— Не помню, чтобы он когда-нибудь играл Макбета, — спокойно ответила Мод. — Он всегда был хорош в характерных ролях.

Все сразу же представили себе Джозефа в роли первого могильщика, даже у Паулы дрогнули в улыбке губы. Мод же, не замечая произведенного ею впечатления, вспомнила множество мелких ролей, которые принесли успех Джозефу, и бросила туманное обещание поискать тетрадь с вырезками — она куда-то ее засунула.

— Еще одна книга, которую надо стащить и тем самым избавиться от нее, — достаточно громко заметил Стивен прямо в ухо Матильде.

Та вздрогнула, потому что не слышала, как он вошел в комнату. Он стоял прямо за ее спиной, руки в карманах, во рту трубка. Он выглядел насмешливым и довольным, жизнь играла в глазах, а рот сложился в чуть заметную улыбку. Хорошо зная Стивена, Матильда предположила, что он возбужден ссорой, возможно, со своим дядей.

— Ну и дурак же ты, — резко сказала она.

Он посмотрел на нее, слегка подняв брови.

— Почему?

— Ты поссорился с дядей.

— А, это! Я всегда с ним ссорюсь.

— Но ведь ты, скорее всего, наследник.

— Понимаю.

— Нат тебе об этом сказал? — удивленно спросила она.

— Нет. Был проинструктирован дорогим дядей Джо.

— Когда?

— Вчера вечером, когда ты ушла к себе.

— Стивен, тебе Джо сказал, что Нат сделал тебя своим наследником?

Он пожал плечами.

— Ну, не совсем так прямо. Хитрые намеки, подмигивания и толчки в бок.

— Я думаю, что он знает. Ты должен последить за собой. Я не удивлюсь, если Нат передумает.

— Думаю, ты права, — равнодушно ответил он.

Она почувствовала внезапный укол отчаяния.

— Тогда зачем ты его раздражаешь?

Он вынул трубку изо рта и принялся разжигать ее снова. Его глаза блеснули на нее поверх трубки.

— Господь с тобой, я не раздражаю его! Он просто не любит мою суженую.

— А ты? — не удержавшись, потребовала она ответа.

Он посмотрел на нее, явно довольный ее необычным смущением.

— Очевидно.

— Извини! — коротко сказала она и отошла.

Она почти что зло принялась поправлять свечи на елке. Нельзя никогда до конца понять Стивена. Он может быть влюблен в Валерию; может быть, влюбленность уже прошла; может быть, он просто упрямится. Неужели он так глуп, чтобы из-за своего ослиного упрямства выпустить из рук состояние? Ни один мужчина не может быть настолько глуп, цинично решила Матильда. Она искоса взглянула на Стивена и подумала: "А он может. Он в таком настроении, что может сделать любую глупость. Как мои бультерьеры: лают, кусаются, ищут ссоры, всегда уверены, что должны лезть в драку, даже если другие собаки настроены миролюбиво. О, Стивен, почему ты такой осел?"

Она снова посмотрела на него, на этот раз открыто, потому что его внимание было обращено не на нее, он смотрел на Валерию, которую Джозеф увлек в один из оконных проемов. Он не улыбался, но, как казалось Матильде, наслаждался какой-то внутренней мыслью. Она подумала: "Нет, ты не осел. Не уверена, что ты не сам дьявол во плоти. Холодный, с извращенным чувством юмора. Хотела бы я знать, что ты думаешь!" Потом в ее голове пронеслась мысль: "Зачем я только приехала сюда?!"

Как бы отвечая ей, Паула внезапно произнесла:

— О, Боже! До чего я ненавижу этот дом!

Стивен зевнул.

— Почему? — спросил Ройдон.

Она вынула окурок из длинного мундштука и бросила его в камин.

— Не могу выразить этого словами. Если я скажу, что в этом воздухе витает зло, вы будете смеяться.

— Нет, я не буду, — серьезно ответил он. — Я верю в то, что человеческие страсти влияют на окружающую обстановку. Ты очень чувствительна, я всегда это в тебе подозревал.

— Нет, Виллогби, не надо! — вмешалась Валерия, немедленно прервав свое уединение с Джозефом. — Из-за вас я чувствую себя просто ужасно! Мне все время кажется, будто кто-то стоит за моей спиной.

— Какие глупости, молодые люди, какие глупости! — настойчиво сказал Джозеф. — В Лексхэме нет привидений, уверяю вас!

— А, привидения! — Паула презрительно пожала плечами.

— Всегда считала, — предположила Мод, — что игра воображения объясняется нездоровой печенью.

Паулу так возмутило это замечательное предположение, что Матильда, стараясь избежать взрыва, поспешно сказала, что пришло время для чая. Джозеф немедленно поддержал ее и принялся выгонять всех из комнаты, убеждая, что всем надо "умыться и причесаться". Сам же он сделал бы несколько заключительных штрихов и просил бы Валерию помочь ему все закончить.

Еще оставались два рулона серпантина, большой бумажный колокольчик, ветка омелы, молоток и коробка кнопок. Валерии уже надоели рождественские украшения, и она приняла эти предметы несколько сердито, произнеся:

— Разве здесь еще недостаточно?

— Осталась лестница, — объяснил Джозеф. — Она выглядит так голо. Я хотел украсить ее до завтрака, но вмешался рок.

— Жаль, что он не вмешался раньше, — сказал Стивен, выходя из комнаты вслед за Матильдой.

Джозеф шутливо погрозил ему кулаком и снова взялся за стремянку.

— Стивен думает, что я ужасный старый вандал, — сказал он Валерии. — Боюсь, старина меня действительно не привлекает. Вы скажете, я простак, но я совсем не стыжусь этого, совсем! Мне нравится, когда вокруг весело и приятно, мне безразлично, построена эта лестница во времена Кромвеля или королевы Виктории.

— Наверное, этот дом очень старый, — сказала Виктория, с легким интересом взглянув на пролет лестницы.

— Да, в своем роде достопримечательность, — ответил Джозеф, поднимаясь на четыре шаткие ступеньки, которые вели к первой площадке, и стараясь установить на ней стремянку. — Да, похоже, это непросто. Я думал, что, если дотянуться до этой люстры, можно повесить там колокольчик.

— Мистер Хериард, наверное, очень богат, я так думаю, — сказала Валерия, следуя ходу своих мыслей.

— Ужасно! — подтвердил Джозеф, подмигивая ей.

— Интересно… — она заикнулась и слегка покраснела.

Джозеф на мгновение замолчал, потом сказал:

— Дорогая моя, наверное, я знаю, что вам интересно. Хотя мне и не очень хочется говорить на эту тему, но я весь день собирался немного потолковать с вами об этом.

Она подняла на него вопросительный взгляд.

— Да, пожалуйста! Я хочу сказать, вы можете говорить со мной о чем угодно, я все понимаю.

Он снова спустился по лестнице, сошел с нее и взял Валерию за руку.

— Полагаю, вы поняли, что я питаю слабость к Стивену.

— Да, я знаю, вы такой удивительный, — сказала Валерия.

Поскольку отношение Стивена к своему дяде было бесцеремонным и доходило до грубости, это замечание было еще глупее, чем выглядело на первый взгляд.

— Я понимаю Стивена! — сказал Джозеф, на глазах переходя от образа игривого дядюшки к образу мудрого наблюдателя жизни. — Понимать — значит прощать.

— Я всегда думала, как это верно, — сказала Валерия и добавила после минутного размышления: — Но разве Стивен, я имею в виду, он что-нибудь?..

— Нет, нет! — поспешно ответил Джозеф. — Но жизнь у старины Стивена нелегкая! Ну, ко мне она тоже не была добра, и, наверное, это помогает мне понимать его.

Он загадочно улыбнулся. Поскольку Валерию не интересовали его жизненные сложности, она не поняла, что он уже оставил роль вселенского мудреца и принял облик скромного страстотерпца. Она туманно ответила:

— Да, думаю вы правы!

Джозеф понял, что с ней будет непросто. Менее эгоцентричная молодая женщина откликнулась бы на его реплику и задала бы сочувственный вопрос. Он со вздохом принял ее безразличие и сказал, снова возвращаясь к роли доброго дядюшки:

— Не будем обо мне! В конце концов, моя жизнь подходит к финалу. Но у Стивена все впереди. Когда я вспоминаю себя таким, каким я был в его возрасте, то вижу, как мы похожи! Я всегда был бунтовщиком, как и он. Думаю, вам трудно в это поверить, когда вы видите перед собой такую добропорядочную старую развалину.

— О нет! — сказала Валерия.

— Как летит время, — вздохнул Джозеф. — Когда я смотрю назад, я не жалею об этих беззаботных годах.

— О?

— Нет, — сдержанно продолжал Джозеф. — Но зачем утомлять прелестных крошек вроде вас историями о моей неудавшейся юности? Я хотел поговорить с вами о Стивене.

— Он весь день вел себя так ужасно, — откликнулась его нареченная с полной откровенностью. — Он и меня ставит в неприятное положение, только он настолько эгоистичен, что и не думает об этом. Если честно, сейчас я просто его ненавижу.

— Но вы же его любите! — обескураженно сказал Джозеф.

— Да, но вы понимаете, что я хочу сказать.

— Может быть, да, — мудро кивая, согласился Джозеф. — Я полагаюсь на вас. Вы должны использовать свое влияние на нашего дорогого Стивена.

— Что-что? — спросила Валерия, с удивлением обращая на него большие глаза.

Он слегка сжал се руку.

— Ну, вы же не хотите сказать, что у вас нет на него влияния! Нет, нет, я-то знаю!

— Но, ради Бога, что вы хотите, чтобы я сделала? — потребовала она.

— Не позволяйте ему раздражать своего дядю, — ответил он. — Постарайтесь убедить его, чтобы он вел себя разумно! В конце концов, хотя ко мне меньше всего следует обращаться за советом — боюсь, я никогда не обладал ни каплей мудрости! — но, правда, было бы глупо отказываться от всего этого из одного только упрямства?

Взмахом руки он обвел все вокруг. У Валерии заблестели глаза.

— О, мистер Хериард — он действительно хочет оставить все Стивену?

— Вы не должны меня об этом спрашивать, дорогая, — ответил Джозеф. — Я сделал все, что в моих силах, большего я сказать не могу, теперь все зависит от Стивена и от вас тоже.

— Да, но мне кажется, я не очень понравилась мистеру Хериарду, — возразила Валерия. — Забавно, я всегда очень хорошо лажу со стариками. Даже не знаю почему.

— Посмотрите на себя в зеркало! — по-рыцарски ответил Джозеф. — Боюсь, что бедный Нат немного женоненавистник. Вы не должны обращать на это внимания. Только удержите своего молодого человека, чтобы он вел себя как надо, это все, о чем я прошу вас.

— Ну, я постараюсь, — сказала Валерия, — хотя он и не очень-то прислушивается к моему мнению. Он никогда этого не делает!

— Не говорите глупостей! — Джозеф шутливо обнял ее.

— Он обращает гораздо больше внимания на Матильду Клар, чем на меня, — сказала Валерия. — На самом деле удивительно, как вы не обратились по этому поводу к ней!

— К Тильде?! — воскликнул Джозеф. — Нет, нет, дорогая моя, здесь вы абсолютно неправы! О, Господи Боже мой, да Стивен и дважды не взглянет на Тильду!

— Вы правда так думаете? — спросила она с надеждой. — Конечно, она совсем некрасива. Я хочу сказать, мне она ужасно нравится и все такое, но я бы не назвала ее привлекательной, правда ведь?

— Ни в коем случае! — согласился Джозеф. — Тильда просто хороший человек. А теперь нам надо пойти к себе, вымыть руки, а то мы опоздаем к чаю, Стивен будет ревновать! Я просто прислоню стремянку к стене и закончу после чая! Вот так! Думаю, здесь она никому не помешает, правда?

Площадка была довольно широкой, и лестница действительно никому не мешала, но Натаниель, который несколькими минутами позже появился из библиотеки, недовольно сказал, что Джо уже давно пора закончить с этими глупостями. Стивен, спускавшийся по лестнице, недвусмысленным тоном присоединился к этому пожеланию.

— Эй, вы, ворчуны, уймитесь! — воскликнул Джозеф. — Чай!.. А вот и ты, Мод, дорогая! Мы как раз ждали, чтобы ты проводила нас. Пойдем, Нат, старина! Пойдем, Стивен!

— Умеет создать теплую семейную атмосферу, — усмехаясь, сказал Стивен Натаниелю.

Натаниеля просто тошнило от радушия Джозефа, так что это злобное замечание вызвало у него прилив дружеских чувств по отношению к племяннику. Он фыркнул от смеха и последовал за Мод в гостиную.

Глава 4

За чаем Джозеф улучил момент и сказал Матильде, что он, как он сам выразился, ввел Валерию в курс дела. Намерения у него хорошие, думала Матильда, правда, направлены не в ту сторону. В этот момент Джозеф победно призвал ее оценить, насколько улучшились отношения между Стивеном и Натаниелем. Неужели это заслуга Валерии, или, столкнувшись с перспективой чтения пьесы вслух, они потянулись друг к другу, как товарищи по несчастью, — этот вопрос оставался для Матильды открытым, но Стивен явно старался угодить дяде.

Мысль о приближающемся чтении не давала Матильде покоя. Она вообще не любила, когда ей читают, но сейчас и время, и обстановка, выбранные для этого, были настолько неподходящими, что ничто, кроме чуда, не могло предотвратить катастрофы. Наблюдая, как Ройдон нервно ковыряет ложкой пирожное, она ощутила прилив жалости к нему. Он относился ко всему так серьезно. Он разрывался между верой в себя и естественным нежеланием читать свою пьесу перед теми, кто не был ему симпатичен. Матильда пересекла комнату, села рядом с Ройдоном и, пользуясь тем, что ее не было слышно за шумными заигрываниями Джозефа с Валерией, сказала:

— Мне хочется, чтобы вы рассказали мне о пьесе.

— Не думаю, что она кому-нибудь из вас понравится, — сказал он с упрямством, вызванным его нервозным состоянием.

— Может быть, некоторым и не понравится, — спокойно ответила Матильда. — Ваши пьесы уже ставили?

— Нет. Правда, один раз было воскресное представление. Не этой пьесы. Ею заинтересовалась Линда Барри, но так ничего и не вышло. Конечно, пьеса была еще очень незрелой. Теперь я это понимаю. Вся беда в том, что у меня нет финансовой поддержки. — Он отбросил со лба непослушную прядь и добавил с вызовом: — Я работаю в банке!

— Неплохой способ коротать время, — ответила она, отказываясь видеть в этом отчаянном признании что-либо выдающееся и трогательное.

— Если бы кто-нибудь помог мне, я… ноги моей бы там не было!

— Да, тогда вам, наверное, и не понадобилось бы туда ходить. Ваша пьеса может стать популярной?

— Это серьезная пьеса, для меня популярность не имеет значения. Я… я знаю, что должен писать пьесы — хорошие пьесы! — но я лучше всю жизнь проработаю в банке, чем… чем…

— Будете проституировать на искусстве, — подсказала Матильда, не в состоянии удержать непослушный язык.

Он покраснел и ответил:

— Да, именно это я и хотел сказать, хотя вижу, что вы надо мной смеетесь. Как вы думаете… как вы считаете, есть ли хоть какая-то надежда заинтересовать мистера Хериарда?

Матильда думала, что нет, но, хотя она и предпочитала честность во всем, все же не могла заставить себя так его огорчить. Ройдон смотрел на нее с таким озабоченным выражением лица, что Матильда непроизвольно начала обдумывать туманный план, как умаслить Натаниеля.

— Ее постановка обойдется недорого, — с жаром сказал он. — Даже если он не интересуется искусством, ему, может быть, захочется дать шанс Пауле. Знаете, она просто великолепна в этой роли. Он это поймет. Она хочет сама сыграть свою сцену, просто чтобы показать ему.

— А какая у нее роль? — спросила Матильда, не в состоянии объяснить ему, что Натаниелю совершенно не нравится увлечение племянницы сценой.

— Она играет проститутку, — просто ответил автор.

Матильда расплескала чай. Пока она вытирала пятно на юбке, безумная мысль убедить Ройдона не делать глупостей и не читать пьесу уступила место несколько фатальному чувству, что никакие слова не уберегут этого молодого человека от его судьбы.

Стивен, который направлялся к тарелке с пирожными, увидел, как она разлила чай, и протянул ей носовой платок.

— Неуклюжая девица! Держи!

— Чайные пятна ничем не выводятся, — сказала Валерия.

— Выводятся, если хорошенько потереть, — откликнулась Матильда, энергично работая платком Стивена.

— Я говорю о платке.

— А я нет. Спасибо, Стивен. Тебе вернуть его?

— Необязательно. Пойдем к камину, ты просохнешь!

Она послушалась, отказавшись от множества ценных советов, которыми забросали ее Мод и Паула. Стивен протянул ей тарелку с небольшими пирожными.

— Возьми. Стоит подкрепить себя перед предстоящим испытанием.

Она оглянулась и, убедившись, что Ройдон, сидящий в другом конце длинной комнаты, не услышит, сказала сердитым шепотом:

— Стивен, это о проститутке!

— Что именно? — заинтересованно спросил Стивен. — Эта треклятая пьеса?

Она кивнула, трясясь от внутреннего смеха. В первый раз за день Стивен казался довольным.

— Не может быть! Ну и повеселится же дядя! Я хотел улизнуть к себе, написать письмо. Теперь я останусь. Этого нельзя пропускать ни за что на свете!

— Бога ради, веди себя прилично! — взмолилась она. — Это будет просто ужасно!

— Глупости, девочка! Наконец-то мы хорошо проведем время.

— Стивен, если ты будешь издеваться над этим несчастным молодым идиотом, я убью тебя!

Он сделал ей большие глаза.

— Ах вот куда ветер дует. Никогда бы не подумал этого о тебе.

— Да нет же, глупый. Просто он слишком ранимый. Это все равно что жестокость по отношению к ребенку. И потом, он ужасно серьезен.

— Перегрузил свои мозги, — сказал Стивен. — Я мог бы вывести его из этого состояния.

— И попадешь в неприятное положение. Я всегда опасаюсь таких неуравновешенных неврастеников.

— А я никого не опасаюсь.

— Нечего распускать передо мной хвост! — насмешливо сказала Матильда. — На меня это не действует!

Стивен рассмеялся и пошел к своему месту на диване рядом с Натаниелем. Паула уже рассказывала о пьесе Ройдона, ее гневный взгляд не давал никому выйти из комнаты. Натаниелю было скучно, но он сказал:

— Если мы должны ее выслушать, то, значит, должны. Прекрати болтать! Я способен оценить пьесу и без твоей помощи. В своей жизни я повидал столько хороших и плохих пьес, что тебе и не снилось. — Он внезапно повернулся к Ройдону. — К какой из этих категорий относится ваша?

По опыту Матильды единственным оружием против этих Хериардов была прямота, такая же грубая, как их собственная. Если бы Ройдон смело ответил: "Хорошая!", — Натаниель был бы доволен. Но с тех пор, как дворецкий Натаниеля в первый раз обратил на него пренебрежительный взгляд, Ройдон чувствовал себя не в своей тарелке. Он колебался между враждебностью, порожденной его болезненным комплексом неполноценности, усиливающейся грубостью хозяина и желанием угодить, в основе которого лежала только его крайняя нужда. Заикаясь и краснея, он пробормотал:

— Ну, едва ли мне полагается об этом судить!

— Должен же я знать, хорошо это или плохо, — отворачиваясь, сказал Натаниель.

— Уверен, мы все очень повеселимся, — с солнечной улыбкой вмешался Джозеф.

— Я тоже, — протянул Стивен. — Я только что говорил Матильде, что ни за что на свете не пропущу такое событие.

— Вы говорите так, будто Виллогби собирается читать вам веселенький фарс! — сказала Паула. — В ней описана жизнь, как она есть!

— Проблемная пьеса? — со своим обычным бессмысленным смешком спросил Мотисфонт. — Одно время они были очень в моде. Нат, ты должен помнить!

Это было сказано с интонацией, в которой слышалась мольба о прощении, но Натаниель все еще вынашивал мстительные планы в отношении своего компаньона и притворился, что ничего не слышал.

— Я не пишу проблемных пьес, — сказал Ройдон фальцетом. — И меньше всего хочу, чтобы на моей пьесе веселились. Если пьеса заставит вас задуматься, значит, я достиг цели.

— Благородное намерение, — прокомментировал Ставен. — Но не стоит говорить так, будто вы считаете это недостижимым. Просто невежливо.

Ройдон смутился. Сильно покраснев, он разразился потоком восклицаний и объяснений. Стивен откинулся на диване, наблюдая за ним с интересом натуралиста.

Ройдона спас приход Старри и лакея, которые унесли приборы. Было очевидно, что замечание Стивена окончательно пошатнуло его и без того неустойчивое равновесие. Несколько минут Паула поносила Стивена. Валерия, чувствуя, что ее не замечают, сказала, что не видит повода для такого пыла. А Джозеф, с помощью какого-то шестого чувства догадавшись, что пьеса имеет сомнительный характер, заявил, что все присутствующие отличаются широтой взглядов, терпимостью и нет причин волноваться.

Натаниель немедленно возразил, что у него не очень широкие взгляды, если этим неопределенным выражением Джозеф хочет сказать, будто он готов проглотить все те похотливые глупости, из которых, кажется, только и состоят все современные пьесы. Несколько минут Матильда тешила себя мыслью, что Ройдон почувствует себя достаточно оскорбленным и вообще откажется читать. Но, несмотря на явные признаки гнева, он позволил сломить себя Пауле и Валерии, которые, не слишком придерживаясь истины, обе заверили его, будто все мечтают услышать его шедевр.

К этому времени дворецкий с лакеем удалились, сцена была свободна. Джозеф засуетился, пытаясь сдвинуть стулья и кресла. Паула, которая держала под мышкой листы с пьесой, отдала их Ройдону со словами, что она готова вступить, когда он захочет.

Для автора приготовили стол и стул. Он уселся, бледный от страха, но с надменно поднятым подбородком, откашлялся. Все замерли в ожидании, которое нарушил Натаниель, обратившийся за спичкой к Стивену.

Стивен вынул коробку спичек, протянул ее дяде и начал разжигать трубку, сказав между затяжками:

— Приступайте, наконец! Чего вы ждете?

— "Горечь полыни", — начал Ройдон с угрозой, — пьеса в трех действиях".

— Впечатляющее название, — кивнул Мотисфонт со знанием дела.

Ройдон бросил на него благодарный взгляд и продолжил:

— "Действие первое. Место действия — спальня в третьеразрядных меблированных комнатах. Провисшая никелированная кровать, две шишечки на спинке сломаны, потертый ковер, запачканные обои с венками из роз, завязанными голубыми ленточками".

— Чем запачканные? — спросил Стивен.

Ройдон, которому это не приходило в голову, изумленно посмотрел на него и ответил:

— Какое это имеет значение?

— Для меня никакого, но если кровью, так и скажите, тогда моя невеста выйдет. Она очень пугливая.

— Нет, не кровью! Я не пишу таких пьес. Обои просто испачканы.

— Я думаю, это от сырости, — предположила Мод. — Такое впечатление, что место очень сырое.

Стивен насмешливо взглянул на нее.

— Не скажите, тетя. В конце концов, мы еще недостаточно услышали, чтобы делать предположения.

— Заткнись! — свирепо сказала Паула. — Не обращай внимания на Стивена, Виллогби! Продолжай. Слушайте, все вы! Вы должны настроиться и проникнуться атмосферой, это очень важно. Продолжай, Виллогби!

Ройдон опять откашлялся:

— "Окна закрывают ноттингемские кружевные занавески, сквозь которые можно различить вереницу крыш и дымовых труб. На туалетном столике косо сидит дешевая кукла, с единственного кресла свисает пара грязных розовых корсетов".

Произнеся эту фразу, он окинул всех вызывающим взглядом и, кажется, ждал комментариев.

— Я понял! — сказал Джозеф, обратив на собравшихся умоляющий взгляд. — Вы хотите подчеркнуть убогость обстановки.

— Согласен! — сказал, покашливая, Мотисфонт.

— Мы все готовы признать, что вам это удалось, — сердечно произнес Стивен.

— Мне всегда казалось, что корсеты — это ужасно убого, правда ведь? — сказала Валерия. — Я имею в виду атласные, с множеством косточек, кружев и всяких украшений. Конечно, сейчас носят просто эластичные пояса, если вообще что-нибудь носят, обычно нет.

— Когда-нибудь придется, дорогая, — предрекла Матильда.

— Когда я была молодой, — заметила Мод, — все носили корсеты. Никто и подумать не мог, чтобы ходить без них.

— Вы и ум свой зашнуровали в корсеты, — насмешливо обобщила Паула. — Слава Богу, мы живем во время, не ограниченное условностями.

— Когда я был молод, — взорвался Натаниель, — ни одна приличная женщина не обсуждала такие вещи в присутствии мужчин!

— Как это необычно! — сказала Валерия. — Стивен, милый, дай мне сигарету!

Он бросил ей портсигар. Ройдон спросил, пытаясь овладеть своим голосом, хотят ли присутствующие, чтобы он продолжал или этого достаточно.

— Да, да, продолжайте, ради Христа! — раздраженно сказал Натаниель. — Можете опустить все, что там еще есть о нижнем белье.

— Да уж, придется, — добавил Стивен.

Ройдон не обратил внимания на его слова и сердитым голосом громко прочел:

— "За туалетным столиком сидит Люсетта Мей. Она в розовом дешевом пеньюаре, который плохо скрывает…"

— Осторожней! — предупредил его Стивен.

— "Края пеньюара запачкались, кружево износилось", — с вызовом прочитал Ройдон.

— Какой замечательный штрих! — воскликнула Валерия.

— Удивительно, сколько грязи собираешь с ковров, даже если пользоваться пылесосом, но не похоже, чтобы в таком месте был пылесос, — сказала Мод. — Я-то знаю эти театральные меблированные комнаты, слишком хорошо знаю!

— Это не театральная меблированная комната! — закричал доведенный до бешенства Ройдон. — Это, как вы вскоре поймете, публичный дом!

В ошеломленной тишине прозвучал спокойный голос Мод.

— Ну, думаю, там не менее грязно, — сказала она.

— Послушайте! — грозно начал Натаниель.

Джозеф поспешил вмешаться.

— Мы слишком часто перебиваем. Если мы будем продолжать в таком духе, Ройдон собьется! Уверен, мы не настолько старомодны и не будем возражать против того, чтобы вещи назывались своими именами!

— Говори за себя! — возразил Натаниель.

— Он и говорит за себя, — сказал Стивен. — И надо отдать ему должное, он также говорит за большинство присутствующих.

— Может быть, не стоит продолжать, — вновь предложил Ройдон. — Я предупреждаю, это пища не для слабых желудков!

— Вы просто обязаны дочитать! — воскликнула Валерия. — Я знаю, мне ужасно понравится! Пожалуйста, не перебивайте его!

— "Она сидит неподвижно, разглядывая свое отражение в зеркале, — вдруг продекламировала Паула трепещущим голосом. — Она берет помаду и устало намазывает губы. Раздается стук в дверь. Инстинктивным кокетливым движением она приглаживает волосы, выпрямляет свое усталое тело и произносит: "Войдите!".

Матильда не выдержала вида Паулы, выполняющей эти движения в почтенной обстановке гостиной. Всхлипывая от смеха, она извинилась, объяснив, что декламация всегда оказывает на нее такое прискорбное действие.

— Не могу понять, что здесь смешного! — сказала Паула с опасным блеском в глазах. — Смех — это не та реакция, которую я ждала!

— Это не твоя вина, — с раскаянием уверила ее Матильда. — Меня всегда разбирает смех в самых трагичных местах.

— Я так хорошо тебя понимаю! — сказал Джозеф. — Паула, ты не сознаешь, как высоко Тильда оценила тебя. Несколькими жестами ты создала такое напряжение, что у Тильды не выдержали нервы. Помню, однажды я играл в Монреале перед полным залом. Я достиг момента непереносимого напряжения. Я чувствовал публику, она повиновалась движению моих губ. В момент кульминации я остановился. Я знал, что держу весь зал у себя на ладони. Вдруг какой-то человек закатился смехом. Обескураживает? Да,но я понял, почему он засмеялся, почему он не смог удержаться от смеха!

— У меня тоже есть некоторые предположения на этот счет, — согласился с ним Стивен.

Это так понравилось Натаниелю, что он решил не запрещать дальнейшего чтения "Горечи полыни" и в третий раз пригласил Ройдона продолжать.

Ройдон сказал:

— "Вошла хозяйка миссис Паркинс…" — и угрюмо прочитал целый абзац, описывающий ее внешность в выражениях достаточно вызывающих, чтобы приковать внимание слушателей, если бы те постоянно не отвлекались на Мод, которая, крадучись, передвигалась по комнате и что-то искала.

— Меня просто убивает эта неопределенность! — наконец провозгласил Стивен. — Что вы ищете, тетя?

— Все в порядке, дорогой, я не хочу никого беспокоить, — неискренне ответила Мод. — Не представляю, куда я положила вязание. Пожалуйста, продолжайте, мистер Ройдон! Это так интересно! Просто мурашки по спине.

Стивен, присоединившись к поискам Мод, тихо заметил, что его всегда интересовало, где Джозеф ее подцепил, и сейчас он наконец это понял. Матильда, которая извлекала эмбрион носка с четырьмя спицами из-за шторы, обозвала его хамом.

— Спасибо, дорогая моя, — сказала Мод, снова усаживаясь у камина. — Я буду вязать и слушать.

Оставшуюся часть пьесы Ройдон прочитал под мерный аккомпанемент спиц. Пьеса местами была совсем неплоха, думала Матильда, даже почти что великолепна, но это была не та пьеса, которую читают в гостиных. Нередко она была жестокой и содержала много такого, что без особого ущерба было бы лучше опустить. Паула же самозабвенно наслаждалась своей главной сценой, казалось, ни она, ни Ройдон не в состоянии были понять, что вид племянницы, представляющей падшую женщину в трагических обстоятельствах, навряд ли должен был вызвать благодарность Натаниеля. Только огромным усилием воли Натаниелю удалось сдержаться. По мере того как глубокий голос Паулы наполнял комнату, ее дядя становился все более и более беспокойным и бормотал себе под нос что-то, сулившее неприятности и драматургу и актрисе.

Чтение закончилось уже после семи, на протяжении последнего действия Натаниель три раза смотрел на часы. Один раз Стивен что-то сказал ему на ухо, и он мрачно улыбнулся, но, когда Ройдон наконец отложил напечатанные на машинке листы, на его лице не было и тени улыбки. Он зловещим голосом произнес:

— Очень поучительно!

Паула, увлеченная собственной игрой, осталась глуха к нотам гнева в его голосе. Ее темные глаза сверкали, на щеках выступил восхитительный румянец, ее тонкие, выразительные руки беспокойно двигались — так случалось всегда, когда она приходила в возбужденное состояние. Она кинулась к Натаниелю.

— Замечательная пьеса, правда? Ну правда же?

Матильда, Джозеф, Валерия и даже Мотисфонт, которого "Горечь полыни" просто шокировала, поспешно заговорили, стараясь заглушить все те ужасные слова, которые собирался произнести Натаниель.

Стивен сидел, спокойно откинувшись на диване, и насмешливо наблюдал за ними. Страх перед тем, что Натаниель может наговорить еще и Ройдону, заставил всех преувеличенно хвалить пьесу. Ройдон был польщен, он торжествовал, но его глаза были прикованы к лицу хозяина дома с выражением такого беспокойства, что все чувствовали к нему жалость и говорили о том, какое он написал захватывающее, оригинальное произведение, и оно действительно заставляет задуматься.

Паула с упрямством, вызвавшим у Матильды желание встряхнуть ее за плечи, отмела в сторону все похвалы, высказанные по поводу ее игры, и снова атаковала дядю.

— Сейчас, когда вы услышали ее, дядя, вы поможете Виллогби, поможете же?

— Если ты хочешь сказать, что я дам тебе денег, чтобы ты промотала их на эту непристойную галиматью, нет, я не дам! — ответил он, однако недостаточно громко, чтобы быть услышанным автором.

Паула смотрела на него, будто не понимая значения его слов.

— Разве вы не видите… Разве вы не видите, что эта роль создана для меня? — спросила она с придыханием.

— Ну, это уже слишком! — взорвался Натаниель. — Куда катится этот мир, если девушка твоего воспитания стоит здесь и говорит мне, что роль кокотки создана для нее?!

— Это старомодная чушь! — презрительно произнесла Паула. — Мы говорим об искусстве!

— Да, конечно, — мрачно сказал Натаниель. — Это твое понимание искусства, так ведь? Ну что ж, должен сказать, у меня другое!

К несчастью для всех присутствующих, он этим не ограничился. У Натаниеля нашлось, что сказать обо всем, начиная с упадка современной драмы и инфантильности современных драматургов и заканчивая глупостью всех женщин в целом и его племянницы в частности. В качестве заключительного аккорда он заявил, что матери Паулы следовало бы сидеть дома и смотреть за своей дочерью, а не выходить замуж вечно за каждого встречного.

Все, кто имел честь его слышать, почувствовали, как было бы хорошо убрать куда-нибудь Ройдона и дать гневу Натаниеля остыть. Матильда благородно выступила вперед, сказала Ройдону, что она очень заинтересовалась "Горечью полыни" и хотела бы обсудить с ним пьесу. Ройдон, на которого Матильда произвела впечатление и который, естественно, жаждал поговорить о своем произведении, позволил ей увести себя из комнаты. В этот момент Джозеф присоединился к шокированному словами Натаниеля обществу и с неуместной игривостью хлопнул брата по спине.

— Ну, ну, Нат, мы с тобой — люди бывалые. Грубая, местами жестокая штука. Но не без достоинств, я думаю. А ты что скажешь?

Натаниель сразу же превратился в калеку и простонал:

— Мое люмбаго! Черт тебя подери, не делай ты этого! — И заковылял к стулу, приложив одну руку к пояснице. Его мужественная фигура согнулась от непереносимого страдания.

— Глупости! — сказала Паула с совсем необязательной резкостью. — Минуту назад вы и не вспоминали о своем люмбаго! Вы — жалкий обманщик, дядя Нат!

Натаниель любил, когда его оскорбляли, но сейчас он обиделся, что его болезнь недооценивают. Поэтому он заявил, что Паула еще пожалеет о сказанном.

Мод, которая сворачивала вязание, разумно посоветовала принимать антифлогистин, если ему по-настоящему плохо.

— Конечно, плохо! — огрызнулся Натаниель. — И не думайте, что я позволю насмехаться надо мной, я никогда этого не позволю! Если бы кто-нибудь хоть немного заботился… Впрочем, я хочу слишком многого! Мало того, что в доме толчется множество людей, меня еще заставляют слушать пьесу, которая должна была заставить покраснеть любую приличную женщину!

— Меня тошнит от ваших разговоров о приличных женщинах, — вспыхнула Паула. — Если вы не можете оценить гения, тем хуже для вас! Вы просто не хотите запускать руку в карман, поэтому и закатываете сцену! Злой, лицемерный, я всей душой презираю вас!

— Да, ты была бы рада, если бы я лежал в земле! Я знаю! — сказал Натаниель, испытывая огромное удовольствие от этой освежающей перепалки. — Я вижу тебя насквозь! Все вы, женщины, одинаковые. Деньги — только это вам нужно! Ну, моих ты не получишь, чтобы ты потратила их на этого молокососа! Это мое окончательное решение!

— Хорошо! — сказала Паула с трагическими интонациями в голосе. — Держитесь за свои деньги! Но когда вы умрете, каждое пенни, которое вы мне оставите, я потрачу на действительно безнравственные пьесы. Надеюсь, вы об этом узнаете, возмутитесь и пожалеете, что были таким чудовищем по отношению ко мне, когда были живы!

Натаниель был так доволен таким яростным ответом, что забыл о своем увечье. Он выпрямился на стуле и сказал, что цыплят считают по осени и, будь он проклят, если после всего этого не сделает некоторых изменений.

— Пожалуйста! — надменно произнесла Паула. — Мне не нужны ваши деньги.

— А, новая песня! — сказал Натаниель, глаза его победно блеснули. — А я-то думал, именно они тебе и нужны. Две тысячи фунтов, ты готова убить меня из-за них!

— Что для вас значат две тысячи фунтов? — потребовала Паула со слабой логикой, но прекрасным драматическим переходом. — Вы этого даже не почувствуете. Из-за своих буржуазных вкусов вы отказываете мне в том единственном, о чем я мечтаю! Более того! Вы отказываете мне в возможности использовать свой шанс в жизни!

— Последняя фраза не вписывается в образ, — оценил Стивен.

— Заткнись! — обернулась к нему Паула. — Ты сделал все возможное, чтобы провалить пьесу Виллогби! Наверное, это твоя нежная забота обо мне заставляет тебя дрожать при мысли о том, что я появлюсь на сцене в роли проститутки!

— Благослови тебя Бог, меня не волнует, какие роли ты играешь! — ответил Стивен. — Я только прошу, чтобы ты не стояла здесь, напыщенная, как леди Макбет. Меня выворачивает от такого накала страстей в доме.

— Если бы в тебе оставалась хоть капля порядочности, ты был бы на моей стороне!

— Значит, у меня ее не осталось. Мне не нравится эта пьеса, мне не нравится ее автор, я не люблю, когда мне читают.

— Дети, дети! — воскликнул Джозеф. — Зачем, опомнитесь! И еще в канун Рождества!

— Теперь тошнит меня, — сказал Стивен, сползая с дивана и лениво направляясь к двери. — Расскажете мне потом, чем кончилась эта битва в духе Гомера. Я ставлю шесть к четырем на дядю Ната.

— Ну, знаешь, Стивен! — хихикнув, воскликнула Валерия. — Ты просто невозможен!

Ее неудачное вмешательство напомнило Натаниелю о ее существовании. Он, посмотрев на нее с ненавистью за ее пустую красоту, ярко-красные ногти, раздражающий смех, дал волю своим чувствам, рявкнув на Стивена:

— Ты не лучше своей сестры! Вы ни на грош не отличаетесь друг от друга! У тебя плохой вкус, слышишь? Вы приехали в Лексхэм в последний раз! Можешь запихнуть это в свою трубку и раскурить!

— Та-та! — сказал Стивен и вышел из комнаты. Он потревожил Старри, который, держа поднос с коктейлями, подслушивал под дверью и был поглощен бушующей за ней ссорой.

— Прошу прощения, сэр. Я как раз хотел войти, — сказал Старри, меряя Стивена уничтожающим взглядом.

— Надеюсь, вам будет чем развлечь прислугу на кухне? — любезно поинтересовался Стивен.

— Я никогда не сплетничаю, сэр, это ниже моего достоинства, — ответил Старри с величественными и надменными интонациями в голосе.

Держа перед собой поднос, он вошел в комнату. Паула, которая обращалась к дяде со страстным монологом, оборвала его на полуслове и бросилась вон. Джозеф уговорил Валерию, Мод и Мотисфонта подняться к себе, чтобы переодеться к ужину. Натаниель велел Старри принести ему бокал слабого шерри.

В то время как семейная ссора была в полном разгаре, в библиотеке Матильда со всей возможной тактичностью объясняла Виллогби, что Натаниель не будет финансировать его пьесу. Чтение так возбудило его, что сначала он, казалось, едва ли понимал ее. Очевидно, Паула внушила ему, что помощь дяди — дело решенное. Он весь побелел, когда до него наконец начал доходить смысл того, что говорила Матильда, и дрожащим голосом произнес:

— Значит, все напрасно!

— В том, что касается Ната, боюсь, что да, — сказала Матильда. — Эта пьеса не для него. Но он не единственный на свете, кто может поддержать вас.

Он покачал головой.

— Я не знаком с богатыми людьми. Почему он не будет ее финансировать? Почему не д-дать шанс таким л-людям, как я? Это нечестно! Люди, у которых есть деньги… Люди, которых не волнует ничего, кроме…

— Я думаю, вам было бы гораздо лучше отправить пьесу какому-нибудь продюсеру, как это обычно делается, — сказала Матильда бодрым голосом, надеясь предотвратить истерику.

— Все они боятся ее! — сказал Ройдон. — Они говорят, она некассовая. Но я знаю, я же знаю, что это хорошая пьеса! Я… Я писал ее потом и кровью! Я не могу это бросить! Она значит для меня слишком много! Вы не представляете, что она значит для меня, мисс Клар!

Она мягко намекнула, что он может писать и другие пьесы, кассовые, но он перебил ее, страстно заявив, что скорее умрет с голоду, чем будет писать пьесы такого рода. Матильда начала ощущать легкое нетерпение и обрадовалась, когда в комнату вошла Паула.

— Паула! — отчаянно воскликнул Ройдон. — Это правда, что сказала мисс Клар? Он собирается отказать нам в деньгах?

После ссоры с Натаниелем Паула раскраснелась, глаза ее блестели:

— Я только что сказала ему все, что я о нем думаю! Я сказала ему…

— Хорошо, но не стоит говорить этого нам, — потеряла терпение Матильда. — Ты должна была знать заранее, что нет никакой надежды!

Взгляд Паулы метнулся к се лицу.

— Я получу деньги. Я всегда получаю все, что хочу, всегда! А я никогда в жизни ничего так не хотела!

— Судя по тем замечаниям Ната, которые я имела честь слышать…

— О, это ничего не значит! — сказала Паула, откидывая назад волосы. — Ему наплевать на скандалы. Нам всем наплевать. Мы их любим! Я снова поговорю с ним. Вот увидите!

— Надеюсь, я не увижу, — ответила Матильда.

— А, ты ничего не хочешь понять! — продолжала Паула. — Я знаю его лучше, чем ты. Конечно, я получу деньги! Я знаю, что получу!

— Не тешь себя напрасной надеждой, ты не получишь их!

— Я должна получить! — Паула была возбужденной и напряженной. — Я должна!

Ройдон перевел неуверенный взгляд с ее горящего лица на расстроенное лицо Матильды. Он удрученно сказал:

— Наверное, мне лучше пойти переодеться. По-видимому, нет смысла…

— Я тоже пойду, — сказала Паула. — Смысл есть, Виллогби! Я всегда добиваюсь своего! Это точно!

"Веселенькое Рождество!" — подумала Матильда, когда они вышли из комнаты. Она взяла со стола сигарету, зажгла ее и села у огня, чувствуя себя совершенно разбитой. "Ох уж эти эмоции!" — она усмехнулась. Конечно, это ее не касается, но бедный драматург, несмотря на всю свою утомительность, возбудил в ней жалость, а у Паулы была удручающая манера втягивать посторонних в свои ссоры. И кроме того, нельзя же просто сидеть и смотреть, как гибнет этот плохо задуманный праздник. По крайней мере надо попытаться предотвратить окончательное крушение.

Она вынуждена была признать, что не может придумать, как это сделать. Если не выходки Паулы, то миротворческая деятельность Джозефа. Нельзя было остановить ни того, ни другого. Паулу волновали только свои дела, а Джозефа ничем нельзя было убедить, что своими стараниями он только подливает масла в огонь. Он считал себя всеобщим примирителем, может быть, сейчас он как раз утешает Ната, приводя его в бешенство своими банальностями, превращая плохое в ужасное, и все это с самыми лучшими намерениями.

На другом конце широкого холла открылась дверь, до Матильды донесся голос Натаниеля.

— Черт возьми, прекрати хватать меня! Я сейчас всех выставлю вон, со всеми коробками и картонками!

Матильда улыбнулась. Опять Джозеф!

— Ну-ну, Нат, старина, ты же не знаешь, что говоришь! Давай с тобой сядем и все спокойно обсудим!

— Не хочу я ничего обсуждать! — кричал Натаниель. — И не называй меня стариной! Ты уже достаточно натворил, пригласив всех этих людей ко мне в дом и превратив его в балаган, Серпантин! Омела! Мне этого не надо! Ты еще захочешь нарядиться в Санта-Клауса! Ненавижу Рождество, ты слышишь меня? Ненавижу! Мне оно отвратительно!

— Нет, нет, Нат! — возразил Джозеф. — Ты просто старый скряга и расстроился, потому что тебе не понравилась пьеса молодого Ройдона. Ну, если хочешь знать, старик, мне она тоже не понравилась, но юность нужно поощрять!

— Не в моем доме! — прорычал Натаниель. — И не ходи за мной! Ты мне не нужен!

Матильда слышала, как он тяжело поднимался по четырем ступенькам лестницы до первого пролета. Раздался грохот. Она поняла, что Натаниель сшиб стремянку.

Матильда направилась к двери. Стремянка валялась на полу, Джозеф заботливо помогал брату подняться с колен.

— Дорогой Нат, прости, пожалуйста! Боюсь, это моя вина, — с раскаянием в голосе говорил он. — Какой я беззаботный! Я собирался покончить с украшениями раньше!

— Сними их! — приказал Натаниель сдавленным голосом. — Все! Немедленно! Неуклюжий осел! Мое люмбаго!

Джозеф замер от этих ужасных слов. Натаниель пошел наверх, цепляясь за перила и снова превратясь в беззащитного калеку.

— О, Господи! — с нелепым видом воскликнул Джозеф. — Нат, я не думал, что она помешает кому-нибудь!

Натаниель не ответил, продолжая свой скорбный путь к себе в спальню. Матильда услышала, как хлопнула дверь, и рассмеялась. Джозеф быстро оглянулся.

— Тильда! Я думал, ты уже ушла! Дорогая моя, ты видела, что случилось? Какое несчастье!

— Видела. Так и знала, что эта стремянка кого-нибудь убьет.

Джозеф поднял стремянку.

— Не хочу сплетничать, но Нат — вредный старик. Он специально задел ее! Столько шума!

— Как бы я хотела, чтобы вы не оставляли ее здесь, — сказала Матильда. — Чувствую, сегодня вечером единственной темой для разговора будет люмбаго.

Он улыбнулся, но покачал головой.

— Нет, нет, это несправедливо! У него же действительно люмбаго, это очень болезненно. Мы должны работать на пару, ты и я, Тильда.

— Только не я, — грубо сказала Матильда.

— Дорогая моя, я рассчитываю на тебя. Нат тебя любит, мы должны смягчить его! Сейчас я уберу стремянку с дороги и мы обсудим, что можно сделать.

— Лично я, — твердо ответила Матильда, — иду наверх переодеваться.

Глава 5

Пока Джозеф относил стремянку в безопасное место — в комнату для бильярда, Матильда вернулась в библиотеку взять сумочку. Она поспешила подняться по лестнице, но на самом верху Джозеф догнал ее и, взяв за руку, сказал, что не знает, что бы они все делали без нее.

— Не льстите, Джо, — ответила Матильда. — Я не собираюсь приносить себя в жертву.

— Ну уж и в жертву! Что за мысль! — Он понизил голос, потому что они подошли к комнате Натаниеля. — Дорогая моя, помоги мне спасти мой бедный праздник!

— Никто не может его спасти. Единственное, что может немного помочь, — это убрать с его разгневанных глаз все гирлянды и омелы.

— Ш-ш! — сказал Джозеф, бросая нелепо испуганный взгляд на закрытую дверь Натаниеля. — Ты же знаешь Ната! Это просто его стиль. На самом деле он не против украшений. Боюсь, проблема гораздо сложнее. Сказать по правде, Тильда, как бы я хотел, чтобы Паула не привозила сюда этого молодого человека!

— Мы бы все этого хотели, — сказала Матильда, остановившись у двери в свою комнату. — Не беспокойтесь, Джо! Может быть, он еще больше разозлил Ната, но причина не в нем.

Джозеф вздохнул.

— Я так надеялся, что Нату понравится Валерия!

— Вы неисправимый оптимист.

— Знаю, знаю, но нужно же что-то сделать для Стивена! Должен признаться, я немного разочарован в Валерии. Я пытался дать ей понять, как обстоит дело, но… она не хочет помочь.

— Ну, Джо, это неизлечимо, — сухо ответила Матильда.

— И еще неприятности с Мотисфонтом, — продолжал он, его лоб пересекла озабоченная морщина.

— А в чем дело?

— О, дорогая моя, не спрашивай! Ты же знаешь, что в делах я непрактичный старый дурак! Кажется, он сделал такое, чего Нат не одобряет, но я не знаю подробностей. Я знаю только то, что сказал мне Мотисфонт, а это были только намеки, и притом очень туманные. Но послушай! Нат больше ругается, чем на самом деле сердится, может быть, все еще перемелется. Мы должны придумать, как привести Ната в хорошее расположение духа. Думаю, сейчас не тот момент, когда мне надо говорить с ним по поводу Мотисфонта.

— Джо, — серьезно ответила Матильда, — не рассчитывайте на меня в своих благородных планах! Но я дам вам небольшой совет. Не стоит говорить с Натом ни по чьему поводу!

— Они все надеются на меня, — сказал он со своей причудливой улыбкой.

Матильда предположила, что он действительно видит себя всеобщим примирителем, но она так устала, и это возвращение к роли миротворца вывело ее из себя.

— Что-то я не заметила! — сказала она.

Джозеф был уязвлен, но ничто не могло серьезно поколебать его представления о самом себе. Несколько минут спустя Матильда, открывая кран в общей для их двух комнат ванной, услышала, как он что-то мурлычет себе под нос. Фальшивя и повторяясь, он напевал первые несколько фраз старинной баллады. Матильда, у которой был хороший слух, постучала в дверь, ведущую из ванной в его комнату, и попросила его либо выучить мотив, либо замолчать. Потом она пожалела об этом, потому что, обнаружив, что, если говорить чуть громче, они могут переговариваться, Джозеф стал очень болтлив и удостоил ее воспоминаниями о своей беззаботной юности. Время от времени он останавливался, чтобы спросить, слушает ли его Матильда. Впрочем, казалось, он и не ждал ответа, потому что продолжал говорить еще некоторое время после того, как она вышла из ванной. Тем не менее Джозеф не обиделся, когда обнаружил, что целых десять минут его рассказ доносился до нее в виде невнятного бормотания. Он только рассмеялся и добродушно заметил, что, увы, сейчас он в основном живет прошлым и, наверное, превратился в ужасного старого зануду. После этого он вернулся к своей викторианской балладе, распевая ее и так и эдак до тех пор, пока Матильда не начала вынашивать мысль об убийстве.

Она окликнула его.

— Вы уверены, что никогда не выступали в «Гранд-опера», Джо? Какой из вас мог бы получиться Зигфрид! Фигура и все такое!

— Ах ты, насмешница! — ответил он с игривостью, которая заставила ее понять грубость Стивена. — Тильда, дорогая, ты уже оделась?

— Почти. А что?

— Не спускайся без меня! У меня есть идея!

— Вы не найдете во мне помощника, Джо, даже и не надейтесь!

Он только рассмеялся, но, должно быть, держал ухо востро, потому что, когда минуту спустя она отворила дверь своей комнаты, он немедленно возник на пороге своей. Ликуя и потирая руки, он сказал:

— Тебе не удастся провести своего старого дядю, нехорошая девчонка!

— Позвольте напомнить вам, Джо, что вы не мой дядя, и даже самые близкие друзья не называют меня девчонкой.

Он взял ее за руку.

— Разве не бессмертный поэт написал: "Ко мне, друзья, мы молоды всегда"?

Матильда сердито прикрыла глаза.

— Если мы начнем обмениваться цитатами, предупреждаю, проиграете вы! — сказала она. — Я знаю песню, в которой есть такие строчки: "Ваши родители упустили золотую возможность: они должны были утопить вас в ведре, когда вы были ребенком".

Посмеиваясь, он опять схватил ее за руку.

— Ну и язычок же у тебя, Тильда! Ничего! Я совсем не обиделся! Совсем-совсем! А теперь послушай, что я придумал! После обеда ты пойдешь с Натом играть в пикет.

— Ни за что на свете!

— Да, да, пойдешь! Я сначала подумал о бридже, но тогда будет Мотисфонт. Он, кажется, не очень сильный игрок, а ты же знаешь, как Нат серьезно относится к игре! А потом я вдруг вспомнил, какие страшные бои вы с ним устраивали, когда ты последний раз здесь гостила, и как он любил их. Предлагаю, чтобы после обеда ты пригласила Ната сыграть, а я пока займу всех в бильярдной. Шарадами или «Угадайкой», одной из этих хороших старомодных игр в кружок.

— Если мне предстоит выбор между хорошей старомодной игрой в кружок и пикетом, то победа за вами, Джо. Я согласна вам помогать.

Он благодарно просиял и чуть было не похлопал ее по спине, но в это время они уже входили в гостиную.

Стивен с Мотисфонтом еще не спускались, но все остальные были уже в сборе. Они пили коктейли, в то время как Мод, которая сказала, что не притрагивается к спиртному, безрезультатно искала "Жизнь императрицы Австрии". Она помнила, что оставила ее где-то здесь, но была не уверена, где именно. Она довольно опрометчиво поинтересовалась у Паулы, не видела ли та книгу. Паула, которая была погружена в мрачное раздумье, вернулась к действительности.

— Я? — изумленно спросила она с жестом несдерживаемого раздражения. — Во имя Господа, зачем мне могла бы понадобиться ваша книга?

— Я только спросила, дорогая, — мягко ответила Мод. — Помню, я видела ее здесь после обеда. Или я взяла ее с собой, когда пошла в свою комнату?

Паула бросила на нее отчаянный взгляд и принялась расхаживать по комнате, снова погрузившись в мрачные мысли.

Валерия, сделав несколько безуспешных попыток пококетничать с Ройдоном, который, казалось, был так же удручен, как и Паула, с угрюмым видом направилась к камину. Там к ней присоединился Джозеф. Он отпустил парочку несколько преувеличенных комплиментов и, по мнению Матильды, делал все возможное, чтобы развлечь ее.

Но Валерия не хотела кокетничать с Джозефом. Ей было скучно. Валерия не принадлежала к поколению, которое приучали быть вежливым со старшими, и поэтому она резко оборвала Джозефа, а на вопрос Мод ответила, что не видела ее книги, а если бы и видела, то не смогла бы отличить ее ни от какой другой.

Ройдон принес Матильде коктейль и нерешительно задержался возле нее. После нескольких бессвязных фраз он внезапно пустился в откровения.

— Я подумал над тем, что вы говорили, и пришел к выводу, что вы были правы. Я буду пытаться снова. В конце концов, я еще не обращался к Генри Стефорду. Может быть, пьеса понравится ему. Он же поставил "Ночь в лихорадке", а она продержалась всего неделю. Я больше не буду искать финансовой поддержки. Вы совершенно правы, пьеса достаточно сильная, чтобы самой постоять за себя.

Матильда не могла вспомнить, когда она говорила что-либо подобное, но обрадовалась, что Ройдон, который еще недавно пребывал в состоянии полного отчаяния из-за отказа Натаниеля, восстановил утраченный оптимизм, и сердечно приветствовала его решение. Вошел Эдгар Мотисфонт и извинился, что заставил всех ждать. Он был подчеркнуто разговорчив до тех пор, пока Джозеф не спросил, не видел ли он Ната или Стивена. Казалось, это вернуло его к неприятным мыслям о своем разговоре с Натаниелем, и он погрузился в мрачное молчание.

Стивен вошел несколько минут спустя и тоже извинился. Все посмотрели на часы — Натаниель не торопился.

В половине девятого Старри пришел объявить, что ужин подан, но, увидев, что хозяина еще нет, с оскорбленным видом удалился. Джозеф надеялся, что Натаниель спустится через минуту, но, когда прошло десять, он сказал, что Нат, должно быть, не смотрит на время, и предложил Стивену подняться и привести дядю.

Стивен наливал себе еще один стакан шерри и с обычной грубостью ответил, что, если Джо так волнует отсутствие Ната, ему лучше сходить и привести его самому.

— Ну, ну, Стивен! — сказал Мотисфонт. — Не очень-то любезно с твоей стороны, э… мой мальчик.

— Я не обижаюсь на этого грубияна, который зовется моим племянником, — солнечно улыбнулся Джозеф. — Мы со Стивеном понимаем друг друга. Паула, дорогая, может быть, ты сбегаешь и постучишь в дверь своего дяди?

— Нет, спасибо! — с коротким злым смешком ответила Паула. — Я уже пыталась, я хотела поговорить с ним, а он даже не ответил.

Стивен ухмыльнулся.

— Не стоит обращать внимания на дядю Ната. Пойдемте ужинать.

Похоже было, что Валерия испытывает облегчение от отсутствия Натаниеля, но все же она сказала:

— Наверное, неудобно без мистера Хериарда.

— Как у тебя развито чувство приличия, любовь моя! — сказал Стивен.

— Ну и лентяи же вы, — обратился к ним Джозеф. — Чувствую, мне самому придется сбегать.

— Я этого не говорил, но вы правильно поняли смысл моих слов, — бросил Стивен.

Паула непроизвольно рассмеялась, но, когда Джозеф вышел из комнаты, сказала:

— Ну, братец, ты в хорошем расположении духа!

— Под стать твоему, сестра, — ответил он сквозь зубы, любезно улыбнувшись.

— Чувствую, что я заболеваю от слишком большой дозы Хериардов, — сказала Матильда.

Мод, которая оставила поиски и уселась на свое обычное место у камина, перевела взгляд со Стивена с сестрой на Матильду. Ее лицо ничего не выражало, но маленькие руки были сжаты.

— Интересно, как вы это выдерживаете, Мод, — сказала Матильда.

— Я привыкла, дорогая, — ответила Мод.

Сверху послышался голос Джозефа, который звал Стивена.

— Стивен, старина, ты не поднимешься сюда на минутку?

— О, Боже! Надеюсь, ничего не случилось! — сказал Эдгар Мотисфонт.

— Что может случиться? — Стивен направился к двери. — Что тебе надо, Джо?

— Поднимись, мой мальчик!

Он пожал плечами и вышел.

— Что могло произойти? — поинтересовалась Валерия. — Как вы думаете, может быть, мистер Хериард заболел?

— Заболел? С чего бы это? В последний раз, когда я его видел, он был абсолютно здоров, — сказал Мотисфонт.

— Мое люмбаго, — пробормотала Матильда.

Лениво поднявшись по лестнице, Стивен обнаружил Джозефа и лакея Натаниеля, Форда, перед дверью в комнату Натаниеля. Оба они выглядели обеспокоенными. Стивен спросил:

— Что случилось?

— Стивен, мальчик мой, мне это не нравится, — ответил Джозеф. — Нат не отвечает на стук, Форд говорит, он ему тоже не ответил, когда он стучал полчаса назад.

— Ну и что? — возразил Стивен. — Может, он сыт человечеством. Кто будет винить его за это?

— Не надо шутить, старина! Боюсь, что-то случилось. Думаю, надо выломать дверь.

— Там внутри ни звука, сэр, — сказал Форд, прислонивший ухо к дверной щели. — Я несколько раз его звал, мистер Стивен.

Стивен поднял брови.

— Да? Дядя Нат! Дядя Нат, с вами все в порядке?

Ответа не было. Нахмурившись, Стивен толкнул дверь плечом. Под совместными усилиями Стивена и Форда замок наконец поддался, и они оба ввалились в комнату.

Это была большая, обитая деревянными панелями комната с тяжелой мебелью из мореного дуба. Шторы были опущены, свет включен. В камине горел огонь, а рядом с камином, возле стула, на полу, как бы заснув, лежал Натаниель Хериард, положив руку под голову.

— Боже мой, он, должно быть, потерял сознание! — воскликнул Стивен. Он бросился вперед и опустился на колени рядом с Натаниелем. — Форд, принесите бренди! Нечего здесь стоять!

Дрожа от беспокойства, подошел Джозеф.

— О Боже, как это могло случиться? Нат, старина Нат!

— Не кричите на него! — побледнев, сказал Стивен. — Он мертв.

— Стивен! — задохнулся Джозеф. — Мертв? Глупости! Быть не может! Он потерял сознание, вот и все!

Стивен поднялся с колен.

— Потрогайте, — грубо сказал он.

— Нет, нет, нет, я не верю! — бормотал Джозеф, в свою очередь опускаясь на колени рядом с телом Натаниеля и поднимая его безжизненную руку. — Принеси зеркало! Если мы поднесем его ко рту…

— Глупец, разве вы не видите, что он мертв? — огрызнулся Стивен.

Джозеф застонал и непроизвольно принялся растирать руку, которую он держал.

— Но как же так? Он же не был болен, Стивен! Нат, дорогой Нат!

— Не знаю. Наверное, удар. Что мы будем делать?

— Доктора быстро! Нет, нет, он не может быть мертв!

— Да, думаю, надо послать за доктором, — сказал Стивен намеренно равнодушно, но его голос дрожал. — Надо сказать Форду, чтобы он позвонил. Веселое Рождество вы устроили, Джо!

— Не надо! — попросил Джозеф разбитым голосом.

В комнату поспешно вошел лакей, неся графин с бренди и стакан. У порога его остановил Стивен, который сказал:

— Это не понадобится. Он мертв. Идите позвоните доктору.

— Мертв, сэр? — повторил Форд, болезненно побледнев. — Хозяин, мистер Стивен?

— Кто же еще, дурак? Я передумал, давайте сюда бренди. Идите и свяжитесь с доктором, только быстро, слышите?

— Форд! — сдавленным голосом сказал Джозеф. — Никому ничего не говорите.

— Почему? — потребовал Стивен. — Они же должны знать. Вы хотите продолжать ваш треклятый праздник?

— Стивен, Стивен, ты находишься перед лицом смерти!

— Именно это я и говорил вам, — тяжело ответил Стивен, наливая себе бренди. — Действует на нервы, правда?

— Идите, Форд! — сказал Джозеф. — Скажите доктору Стоуку, что с мистером Хериардом произошел несчастный случай, и попросите его немедленно приехать!

— Зачем такие недоговоренности? — полюбопытствовал Стивен, когда потрясенный лакей вышел.

Джозеф, понижая голос, сказал:

— Поди сюда на минуту, мой мальчик. Это не удар. О, Боже мой, Стивен, Ната убили!

— Вы с ума сошли? — возмутился Стивен, задержав руку со стаканом бренди, который он подносил ко рту.

— Посмотри! — ответил Джозеф, протягивая к нему руку.

Ладонь была запачкана кровью. Стивен со стуком поставил стакан на каминную полку и подошел к телу Натаниеля.

— Как?.. Где?.. Что за черт?

Джозеф вынул из кармана платок и вытер лицо.

— Я хотел его выпрямить, — сказал он с дрожью в голосе. — Я почувствовал что-то липкое у него на спине. Его зарезали, Стивен! Мой брат Нат!

— Черт побери, дверь была закрыта! — сказал Стивен. — Его не могли убить!

— Посмотри! — отворачиваясь, сказал Джозеф. — Прости меня, но я не могу. Глупо, но не могу. Во второй раз.

— Бренди на столе, — сказал Стивен, поворачивая тело Натаниеля. — Боже мой, вы правы!

Джозеф поднялся с колен, подбежал к столу и рухнул на стул, опустив голову на руки и застонав. Пиджак Натаниеля на пояснице был липким от сгустившейся крови. В материи видна была дыра, по краям которой тоже запеклась кровь. Стивен резко сказал:

— Должно быть, внутреннее кровотечение. Снаружи немного крови. Ну, мы влипли!

— Это невозможно! Я не могу поверить! Нат, такой человек!

— Слушайте, выпейте бренди! — сказал Стивен, берясь за свой стакан.

Джозеф подавил вздох и заставил себя слабо улыбнуться.

— Да, да, мы должны успокоиться! Мы должны подумать. Это страшное событие, Стивен. Мозг не в состоянии этого постичь. Молодежь там, внизу, невинно веселится, а в этой комнате мы с тобой наедине с…

— Замолчите! — грубо сказал Стивен. — На этом проклятом празднике никто и не думал веселиться, и вы это хорошо знаете! А что касается невинности… Интересно, кто это сделал?

Это размышление привело Джозефа в чувство. Он выпрямился и глотнул воздуха.

— Я и не подумал! Наверное, из-за шока… Стивен, это ужасно! Кто мог совершить такое страшное дело?

Стивен подошел к окну и раздвинул шторы. После короткого осмотра он повернулся и сказал:

— Вы понимаете, что дверь была заперта и окна тоже?

Джозеф, который рассеянно ходил по комнате, прищурился, глядя на него.

— Ванная! Должно быть, убийца проник через нее!

Взгляд Стивена мгновенно обратился на дверь, ведущую в ванную. Она была приоткрыта, через нее пробивался свет. Он прошел туда. Ванная была приготовлена для Натаниеля, на трубе с горячей водой висело его полотенце, на полу лежал коврик. Вторая дверь была заперта, открыт был только вентиляционный люк над створчатым окном.

— Эта дверь тоже закрыта, — сказал Стивен, возвращаясь в спальню. — Разберитесь, если можете.

— Дверь закрыта? — тупо спросил Джозеф. — Ты уверен, Стивен?

— Конечно, уверен!

В комнату вернулся Форд.

— Доктор сейчас выезжает, сэр. Мисс Паула идет сюда, сэр. Я не мог ее удержать. Я не знал, что надо говорить, мистер Джозеф.

— Стивен, это зрелище не для женщины! — воскликнул Джозеф. — Она не должна входить!

Стивен бросил на него презрительный взгляд и не двинулся с места, чтобы помешать появлению сестры.

Паула вошла в своей обычной стремительной манере со словами:

— Что произошло? Почему вы не спускаетесь? Что за тайны?

— Это загадка для полиции, — ответил Стивен.

Паула увидела тело Натаниеля, ее глаза сузились. Минуту она стояла и смотрела на него, постепенно бледнея, а потом спросила сдавленным голосом:

— Он мертв?

— О да! — ответил Стивен.

— Из-за чего он умер?

— Ты выбрала неверное слово: не из-за чего, а из-за кого.

Она посмотрела на него тяжелым, беспокойным взглядом.

— Значит, он убит?

— Колотая рана на спине.

Она передернулась.

— Ужасно! Ужасно!

Наступило молчание, которое нарушил Джозеф.

— Тебе не следует здесь находиться, Паула, — сказал он жалким голосом.

— Почему?

— Оберегает твою девичью невинность, — пояснил Стивен.

— О! — Паула насмешливо дернула плечом. — Что мы будем делать?

— Думаю, надо поставить в известность полицию. Именно это я сейчас и сделаю, — сказал Стивен и направился к двери.

— В канун Рождества! — простонал Джозеф, будто испытывая от этого дополнительные мучения. — О, Паула, Паула!

Она резко повернулась к нему.

— Зачем вы это сказали? Думаете, я имею к этому какое-то отношение?

— Нет, дорогая, нет! — Он был потрясен. — Конечно, не думаю!

— Кто тогда? У вас есть какие-нибудь предположения?

— Я не могу думать, дорогая. Это слишком ужасно! Я попытаюсь осознать это, взять себя в руки…

— Этот дом! Этот порочный, страшный дом! — не выдержала она и пугливо огляделась. — Вы смеялись надо мной, когда я говорила, что в нем все зло!

— Дорогая моя, ты слишком взвинчена, — Джозеф, казалось, был ошеломлен. — Дом не мог убить бедного Ната!

— Это его влияние! Он действовал на нас всех, он внушил одному из нас…

— Тише, Паула, успокойся! — сказал Джозеф. — Ты говоришь глупости! Ну, ну, дитя мое! Уходи отсюда! Тебе не следует здесь находиться. — Он обнял ее и почувствовал, как она напряжена и дрожит.

— Это не один из нас, — с трудом произнесла Паула. — Этого не может быть. Кто-нибудь проник через окно, ограбление, наверное. Дверь была закрыта!

— Паула, дорогая, это Форд тебе сказал?

— Я знаю сама! Я пыталась войти, перед тем как спуститься в гостиную! Он не отвечал на мой стук.

— Паула, почему ты не рассказала об этом нам? — воскликнул он.

— Я не думала, что это важно. Думала, он просто надулся. Мы поссорились. Вы же знаете, каким он был! И потом, я же сказала вам, когда вы попросили меня позвать его.

— Слишком поздно! — трагично сказал Джозеф.

— В любое время было бы поздно. Думаю, когда я стучалась, он был уже мертв.

Джозеф поморщился.

— Паула, дорогая, зачем такой суровый тон?

На ее лице появилось выражение Стивена, когда она ответила:

— Напрасно ждать, что я зарыдаю. Во всяком случае, я говорю честно. Я его не любила. Мне все равно, что он умер. Он был злой и тиран.

Слова Паулы потрясли Джозефа. Казалось, ему было действительно больно. Он забеспокоился.

— Мы не должны впадать в истерику, Паула. Ты сама не знаешь, что говоришь. Нет, нет, твой старый дядя хорошо знает тебя!

Она пожала плечами.

— Ненавижу, когда меня идеализируют.

Джозеф взял ее тонкую руку и погладил ее.

— Спокойно, дорогая, спокойно! Мы не должны терять голову.

Паула поняла его слова в том смысле, что ей не надо терять своей.

— Вы хотите сказать, полиция подумает, что это сделала я из-за нашей с ним ссоры? Хорошо! Пускай!

— Нет, моя дорогая, они не будут подозревать девушку твоего возраста, я уверен в этом. Но не говори плохо о бедном Нате! И потом, Паула! Постарайся убедить Стивена, чтобы он тоже следил за своим языком! Мы все знаем, что его поведение ничего не значит, но другие этого не знают, а он говорит такие вещи… Чтобы произвести впечатление, глупый мальчишка! Но будет ужасно, если он будет говорить все это в присутствии полиции! О, Боже, когда я задумывал этот праздник, я не предполагал, что он так закончится. Я хотел, чтобы все были веселыми и счастливыми!

— Нам лучше спуститься вниз, — резко оборвала она.

Джозеф тяжело вздохнул.

— Наверное, глупо с моей стороны, но я не хочу оставлять его одного.

Выражение лица Паулы говорило о том, что это было действительно очень глупо, поэтому, посмотрев еще раз на тело Натаниеля, Джозеф пошел вместе с ней, печально говоря:

— Последняя разлука в моей жизни! Может быть, она не продлится долго!

Форд стоял у лестницы и шепотом разговаривал с одной из служанок, в которой возбуждение, казалось, пересилило естественное желание разрыдаться, что было типично для женщин такого рода занятий. Увидев Джозефа, она метнулась прочь. Паула вспыхнула и сказала сквозь зубы:

— Уже сплетничают! С этим нам еще предстоит столкнуться!

Джозеф предупреждающе сжал ее руку, велел лакею встать на посту у комнаты Натаниеля и повел свою племянницу вниз.

— Стивен уже объявил всем ужасную новость, — сказал он.

Стивен, действительно, сделал это. Поставив в известность местную полицию, которая находилась на расстоянии пяти миль от дома, он вошел в гостиную, где собрались все остальные, находившиеся в той или иной степени нетерпения и беспокойства, и злобно заявил:

— Напрасно ждать дядю Ната. Как вы, без сомнения, уже догадались, он мертв.

— Мертв? — воскликнула Матильда после минутного озадаченного молчания. — Ты шутишь?

— Нет. Если быть точным, кто-то вонзил ему нож в спину.

Валерия вскрикнула и ухватилась за ближайшую опору, которая оказалась рукой Ройдона. Тот не обратил на это никакого внимания, он стоял и, раскрыв рот, смотрел на Стивена.

Мотисфонт сердито и раздраженно сказал:

— Я не верю! Это одна из твоих неудачных шуток, Стивен, и мне она не нравится!

Руки Мод все еще были сжаты. Полная, маленькая, она сидела неестественно выпрямившись. Ее бледные глаза внимательно изучили Стивена, потом перешли на Мотисфонта, на Ройдона, на Валерию и снова опустились.

— Это правда? — глупо спросила Матильда.

— К несчастью для всех нас.

— Вы хотите сказать, его убили, — сказал Ройдон, слова застревали у него в горле.

— О нет! Я не смогу этого вынести! — воскликнула Валерия. — Это слишком ужасно!

Мотисфонт поднес руку ко рту. Изо всех сил стараясь казаться спокойным, он спросил:

— Кто это сделал?

— Не имею ни малейшего представления, — ответил Стивен. Он взял со стола сигарету и зажег ее. — Интересная задачка, — медленно проговорил он.

Глава 6

После его слов воцарилось напряженное молчание. Минуту Стивен курил, со злобным удовольствием наблюдая за разнообразием выражений на обращенных к нему лицах. Невозможно было понять, какие мысли скрываются за внешней сдержанностью, настороженностью, даже замкнутостью.

— Действительно, не сразу разберешься, кто же из нас настоящий актер! Мы все чертовски хороши, все! — с неподдельным восхищением сказал он.

Мод окинула Стивена ничего не выражающим взглядом и ничего не сказала, Эдгар Мотисфонт сердито произнес:

— Это замечание… это замечание говорит о самом дурном вкусе!

— Хериард, — коротко пояснила Матильда.

Вошли Джозеф с Паулой. Паула была бледна. Она обменялась взглядом с братом и отрывисто попросила у него сигарету. Стивен опустил руку в карман, снова ее вытащил и кивнул на коробку с сигаретами на столе. Джозеф подошел к жене и взял ее руки в свои.

— Дорогая моя, мы осиротели с тобой, — сказал он с такой торжественностью в голосе, что Матильде ужасно захотелось хихикнуть.

— Стивен говорит, что Натаниеля убили, — спокойно сказала Мод. — Несколькостранно.

Явное несоответствие этого замечания сложившейся ситуации, что, впрочем, было вполне характерно для Мод, лишило Джозефа возможности выразить более глубокие чувства. Он смутился и сказал, что потрясение сделало ее глухой ко всему. Все присутствующие поняли, что какое бы горе, какой бы мрак ни овладели душой Джозефа, он не смог бы долго сопротивляться предоставленной ему возможности сыграть главную роль в трагической сцене. Он уже видел себя в роли главного плакальщика, надежного оплота убитых ужасным известием домочадцев, подумала Матильда.

Но внимание общества уже переключилось на Валерию. Ее прелестные глазки расширились от страха, рот раскрылся, и она захныкала:

— Как бы я хотела не приезжать сюда! Я хочу домой!

— Но ты же не можешь уехать, — ответил Стивен. — Полиция захочет видеть тебя, как и всех остальных.

Слезы побежали у Валерии по щекам.

— О, Стивен, не позволяй им! Я же ничего не знаю! Я не могу им ничем помочь. Я знаю, маме не понравится, если я здесь останусь!

— Никто не будет подозревать вас! — благородно вмешался Ройдон, глядя на Стивена.

— Бедное мое дитя! — единственное, что мог сказать Джозеф в ответ на очередную ее глупость. — Вы должны быть стойкой и успокоиться. Мы все должны быть стойкими! Нат хотел бы этого!

Печаль овладела всеми присутствующими, когда до них дошли слова Джозефа. И Матильда поняла: его усилия заставить всех забыть настоящего Натаниеля и вместо этого принять плод его розового воображения скоро увенчаются успехом. Она спросила:

— Что же нам делать?

— Мы уже послали за доктором, — ответил Джозеф, послав дружеский взгляд в сторону племянника. — Больше мы ничего не можем сделать.

— Мы можем поужинать, — сказала Паула, выражая в словах недостойную мысль, которая приходила на ум не одной ей.

Раздался вскрик. Валерия сказала, что она заболевает от одной мысли о еде. Мотисфонт заметил, что сейчас не время думать об ужине.

— Сколько же вы хотите ждать? — спросил Стивен. — Уже половина десятого.

Мотисфонт настолько обиделся на Стивена, что с трудом подавил злость. Из-за Стивена он чувствовал себя дураком, какой-то злой гений заставлял его выкидывать глупости одна нелепее другой.

— Разумеется, никому из нас и в голову не придет ужинать сегодня вечером, — сказал он.

— Почему мы не можем поесть сейчас, если мы все равно собираемся сделать это завтра? — поинтересовался Стивен. — Когда же нам будет прилично поесть?

— Вы насмехаетесь надо всем!

Джозеф выступил вперед, положив одну руку на плечо Стивена, а другую — на плечо Мотисфонта.

— Дорогие мои, успокойтесь! — мягко сказал он. — Не забывайте… не позволяйте этой нервозности одолеть вас!

— Я позвоню, — сказала Мод и позвонила.

— Ты вызвал полицию? — спросила Паула брата.

— Не будем обсуждать это, дети мои! — сказал Джозеф с неуместным оптимизмом.

Казалось, вопрос Паулы дал волю сдерживаемому возбуждению. Даже Матильда обнаружила, что говорит: "Кто же это мог сделать?". Во время этого бессмысленного галдежа вошел Старри, с соответствующим всему произошедшему суровым и мрачным выражением лица. Он встал у двери, как статист на похоронах.

— А, вот и наш добрый Старри! — сказал Джозеф, вовлекая его в семейный круг таким дружеским обращением.

Но это было не так легко. Старри не шелохнулся, презирая людей, которые не знают своего места.

— Вы звонили, сэр? — сурово спросил он.

— Да, да! — ответил Джозеф. — Вы слышали ужасную новость? Не стоит и спрашивать!

— Не стоит, сэр. Новость сообщил штату прислуги Форд. Я крайне огорчен услышанным, сэр!

— А, Старри, вы тоже чувствуете это! Что за трагедия! Какое ужасное потрясение!

— Да, действительно, сэр, — ответил Старри, выражая этими простыми словами ту обиду, которую он испытывал. Все должны были почувствовать, что он никогда бы не согласился служить Натаниелю, если бы мог предвидеть такой вульгарный поворот событий. Вполне разумно было предположить, что он сделает заявление об уходе при первой же возможности.

Несколько обескураженный, Джозеф сказал:

— Будет лучше, если вы подадите ужин. Хозяин не захотел бы, чтобы для его гостей что-нибудь изменилось, ведь так?

— Очень хорошо, сэр, — сказал Старри, отказываясь выражать свое мнение по этому спорному вопросу.

Он удалился, оставляя за собой след своего неодобрения. Вспоминая возбужденные вопросы и восклицания, прерванные его появлением, все почувствовали, что переступили грань допустимого в обществе. Мотисфонт откашлялся и заметил, что он не знает, что надо делать.

— А я знаю, — сказала Валерия. — Я хочу сказать, я никогда не думала, что такое может случиться со мной! Стивен, мама очень рассердится! Я точно знаю, мне надо уехать домой!

— В Рождество поезда ходят довольно редко, — заявила Мод. — А когда идет снег, они могут застрять.

— Но я не могу ехать поездом! — сказала Валерия. — Стивен привез меня на машине.

— Извини, — сказал Стивен, — я не могу уехать.

— Но, Стивен, ты же потом можешь вернуться, правда? Не хочу показаться надоедливой, но у меня не такие уж крепкие нервы. Я неделями не могу успокоиться даже из-за пустяка! Буквально!

Он не ответил ей. Ироничность сменилась напряженностью и даже глупость Валерии не смогла вызвать знакомого насмешливого выражения на его лице. Отвечать пришлось Ройдону.

— Я был бы рад отвезти вас домой, — сказал он. — Я вижу, вы из тех легко возбудимых натур, которые обладают повышенно острой чувствительностью.

— Да, мама говорит, что я живу просто на нервах.

— В твоем бесчувственном теле нет ни единого нерва, — сокрушительно произнесла Паула.

Валерию никогда в жизни так не оскорбляли. Она багрово покраснела, глаза у нее засверкали, казалось, общее напряжение выльется во взаимные оскорбления.

Тут в комнату вошел Старри, объявляя, что ужин подан. Ссора не состоялась. В подавленном молчании гости Натаниеля вышли из комнаты.

Старри убрал приборы с места Натаниеля во главе стола. Эта пустота немедленно бросилась в глаза всем присутствующим, внезапно и непроизвольно напомнив всем о его смерти. Она вдохновила Джозефа на восклицание:

— Странно и печально будет мне видеть, как другой займет место Ната. Это случится, я знаю, мне надо мужественно смириться с этим, но я рад, что, хотя бы в этот вечер, я вижу лишь его пустой стул.

Этот краткий монолог не требовал комментариев. Но если кто и мог что-либо сказать, подумала Матильда, то только Стивен. Почти ожидая, что он буркнет что-нибудь ядовитое, она посмотрела на него через стол. Морщины у его рта сказали ей, что бестактность этого замечания не прошла для него незамеченной, но он ничем больше не показал, что слышал Джозефа.

Джозеф прошептал:

— Помоги мне, Тильда! Мы должны вести себя естественно! Нельзя допускать, чтобы этот ужас овладел нами!

Матильда не могла даже представить себе, чего он ждал от нее. Попытки завязать разговор, не касающийся смерти Натаниеля, покажутся вызывающими и закончатся неудачей. И она приступила к супу, не обращая внимания на Джозефа.

Валерия, немедленно став еще более чувствительной, отказалась от супа и сказала, что это ужасно — сидеть здесь и ужинать в то время, как мистер Хериард, мертвый, лежит наверху.

— Ты не ешь суп, потому что считаешь, это повредит твоей фигуре. Ты сама говорила об этом, — сказала Паула.

— Некоторые слишком верят в диету, — внезапно заметила Мод. — Это хорошо, хотя сама я никогда не испытывала трудностей с пищеварением. Но Джозефу надо быть более осторожным. Ему противопоказана тяжелая пища.

Старри, который совещался в дверях с лакеем, подошел к Джозефу, наклонился к нему и зловеще пробормотал:

— Доктор Стоук, сэр.

Джозеф подался вперед.

— Стивен, мальчик мой! Доктор!

— Вам надо провести его наверх, — сказал Стивен.

— Ты не хочешь присутствовать? Ты вправе там находиться.

— Спасибо, не во время ужина.

Джозеф отставил стул и поднялся, пытаясь, как должны были почувствовать все, любезно улыбнуться.

— Как хочешь, старина. Я понимаю.

— Хочется верить.

— Тише! Не надо горьких слов сегодня! — сказал Джозеф, выходя из комнаты.

Он встретил доктора в холле, тот отдавал пальто и шляпу лакею.

— Стоук! — сказал он. — Вы знаете, почему мы вас вызвали? Мне не надо объяснять вам?

— Слуга Хериарда сказал мне, что произошел несчастный случай, — ответил доктор. Он, прищурившись, посмотрел на Джозефа и резко спросил: — Надеюсь, ничего серьезного?

Джозеф сделал беспомощный жест.

— Он мертв, — сказал он.

— Мертв! — Доктор был явно поражен. — О, Боже, что случилось?

— Ужасное дело, Стоук, — передернувшись, сказал Джозеф. — Я проведу вас к нему.

— Он в своей комнате? — спросил доктор, взявшись за чемоданчик.

Доктор был сильным, энергичным мужчиной и взбежал по лестнице раньше Джозефа. Перед дверью Натаниеля на стуле сидел Форд. Доктор, нахмурившись, посмотрел на него и прошел в комнату. Когда он увидел позу, в которой лежал Натаниель, он быстро подошел к нему и опустился на колени.

Самый краткий осмотр убедил его в смерти его пациента. Когда Джозеф вошел в комнату, он поднял на него глаза и отрывисто спросил:

— Лакей сообщил, что произошел несчастный случай. Что случилось?

Джозеф отвел глаза от тела Натаниеля и тихо сказал:

— Посмотрите на его спину, Стоук!

Доктор быстро перевел взгляд на убитого. Стивен оставил Натаниеля почти в той же позе, в которой нашел его, — он лежал на левом боку, в пиджаке видна была небольшая кровавая дыра.

Последовало короткое молчание. Джозеф повернулся спиной к доктору и смотрел на затухающий огонь в камине. Доктор поднялся с колен.

— Думаю, вы понимаете, что это убийство? — сказал он.

Джозеф кивнул головой.

— Надо немедленно поставить в известность полицию.

— Мы уже сделали это. Они должны приехать с минуты на минуту.

— Я подожду их.

— Какое страшное потрясение! — сказал Джозеф после неловкой паузы.

Доктор согласился. Казалось, он тоже пережил шок.

— Наверное, вы не знаете, кто?.. — спросил он, оставив фразу незаконченной.

Джозеф покачал головой.

— Я почти что хочу, чтобы мы никогда не узнали. Только бы знать, что он не мучился!

— Скорее всего нет, — заверил его Стоук.

— Спасибо. Какое облегчение! Думаю, он умер мгновенно.

— Во всяком случае, в течение очень небольшого промежутка времени, — допустил Стоук.

Джозеф вздохнул и погрузился в молчание, которое продолжалось до прибытия инспектора полиции и его многочисленных помощников. Стивен привел их наверх. Джозеф очнулся от задумчивости и приветствовал инспектора, которого он знал, вымученной улыбкой и словами:

— Вы знакомы с доктором Стоуком?

В комнате вдруг стало тесно. Джозеф признался Стивену, что ему это кажется кощунством. Над телом Натаниеля сержант полиции совещался с доктором Стоуком, а инспектор, который выглядел так, будто был недоволен тем, что он должен заниматься убийством в канун Рождества, начал задавать вопросы.

— Ничем не могу помочь вам, — сказал Стивен. — В последний раз я видел его живым внизу, в гостиной, около половины восьмого.

— Я понял, что это вы взломали дверь, сэр, и нашли тело?

— Я вместе с его лакеем. Вы везде найдете отпечатки наших пальцев.

— Мои тоже, — с несчастным видом сказал Джозеф. — Об этом не думаешь, когда происходит такое.

Глаза инспектора остановились на графине с бренди и стоящем возле него стакане. Стивен сказал:

— Нет, Ложный след. Бренди принесли, чтобы привести в чувство моего дядю, мы еще не знали, что он мертв. Я его выпил.

— Хорошо понимаю вас, сэр. Когда вы вошли, покойный лежал в этой же позе?

— Не совсем, — после минутного размышления сказал Стивен. — Думаю, он был больше повернут на живот.

— Не будете ли вы так добры, сэр, чтобы придать телу то положение, в котором вы нашли его?

Стивен колебался, он явно не хотел этого делать. Джозеф умоляюще произнес:

— Инспектор, вы же понимаете, как это болезненно для моего племянника! Конечно…

— Заткнитесь! — грубо сказал Стивен, подошел к телу Натаниеля и перевернул его. — Более или менее так.

— Вы согласны, сэр? — спросил инспектор Джозефа.

— Да, да! — сказал Джозеф. — Его голова лежала на руке. Мы не могли подумать… мы решили, он потерял сознание!

Инспектор кивнул и спросил, кто занимает соседнюю комнату, с которой у этой была общая ванная. Ему сказали, что это была единственная свободная комната и в нее поместили Ройдона. Инспектор сделал пометку в блокноте. Проверив окна в комнате и в ванной, задумчиво посмотрев на приоткрытый вентиляционный люк и получив подтверждение, что их не трогали после того, как обнаружили тело Натаниеля, он наконец предложил продолжить беседу в другой комнате.

Джозеф со Стивеном оба были рады уйти с места преступления и повели инспектора вниз, в кабинет, оставив комнату в распоряжении фотографа, криминалистов и санитаров.

Огонь в камине угас, в кабинете было прохладно. Инспектор сказал, что это не имеет значения и что он хотел бы допросить всех присутствующих в доме. Джозеф застонал и воскликнул:

— Бедные молодые люди! Если бы мы могли избавить их от этого ужаса!

Инспектор не удостоил его ответом, он знал свой долг, он не мог тратить время на пустяки. Он имел полное право наполнять детские чулки рождественскими подарками, а не снимать показания в Лексхэме. Это дело вряд ли принесет ему много пользы, размышлял он. Он же не следователь, он просто его заменяет, пока тот лежит с простудой. Старший инспектор, человек нервный, обязательно позвонит в Скотланд-Ярд, думал он, и все лавры достанутся какому-нибудь ловкому полицейскому из Лондона. Он подождал, пока Джозеф отведет от лица руки, которыми тот прикрывал глаза, и сказал:

— Сэр! Пожалуйста, не надо. Я понял, в доме много гостей? Вы не могли бы назвать их имена?

— Наши рождественские гости! — трагично произнес Джозеф.

— По крайней мере, мы избавились от ваших веселых мероприятий, — сказал Стивен.

Инспектор пристально посмотрел на него. Он подумал, что странно так отзываться об убийстве родного дяди. Конечно, не стоит обращать слишком много внимания на то, что люди говорят в состоянии шока, но, если бы его спросили, он вынужден был бы признать, что не испытывает симпатии к Стивену, ни в малейшей степени.

Джозеф перехватил его взгляд и ринулся на поддержку Стивену.

— Мой племянник очень расстроен, — сказал он. — Для него это был страшный удар… Современные молодые люди стараются скрыть свои чувства под маской легкомыслия.

Стивен скривился, но оставил это замечание без комментариев. Он опустил руку в карман за трубкой и табаком и набивал ее, пока Джозеф рассказывал инспектору о гостях.

У Джозефа нашлось доброе слово для каждого. Ройдон предстал многообещающим драматургом, большим другом его племянницы. Племянница? Да, сестра этого молодого человека, актриса, любимица его покойного несчастного брата. Далее мисс Дин — Джозеф улыбнулся и показал глазами на Стивена — невеста его племянника. Можно сказать, гости собрались ради нее. Она никогда не была в этом доме, все так хотели с ней познакомиться. Еще мисс Клар! Родственница, желанная гостья в доме. И остается только старый Эдгар Мотисфонт, компаньон Натаниеля в делах и уже многие годы близкий друг. Конечно же, слуги, но он уверен, никто из них не причастен к убийству.

Все это выглядело малообещающим, но инспектор не позволил себе высказываться. Он хотел знать, не было ли ссоры между покойным и кем-нибудь из гостей.

— Нет, нет! Я бы не назвал это ссорой! — быстро сказал Джозеф. — Боюсь, все Хериарды любят погорячиться, но ничего серьезного не было. Ничего… ничего, что бы могло привести к такой ужасной развязке!

— Но ссора все-таки была, сэр?

— Просто небольшая размолвка! То, что я называю неровностями семейной жизни. Мой брат страдал от люмбаго, а вы же знаете, как это сказывается на характере, инспектор. Иногда возникали маленькие недоразумения, но мы всегда знали, что дядя Нат больше шумит, чем сердится, правда, Стивен?

Ничто, даже собственное затруднительное положение, которое, как он должен был догадаться, было опасным, не могло заставить Стивена присоединиться к Джозефу. Он уклончиво сказал: "Разве?", разрушив прекрасную картину, которую создал Джозеф.

Инспектор повернулся к нему.

— Вы хотите сказать, что ссора все же была, сэр?

— Нет, не хочу, Я бы сказал, что мой дядя поссорился со всеми, исключая мисс Клар.

— У вас с ним тоже были недоразумения, сэр?

— Сколько угодно, — холодно ответил Стивен.

— Стивен, старина, не глупи! — вмешался Джозеф. — Что бы ни произошло между тобой и Натом в начале дня, я могу засвидетельствовать, что к чаю вы были в прекрасных отношениях! Инспектор, этот глупый парень любит выставлять себя настоящим медведем, но я своими собственными глазами видел, как он шел пить чай под руку с моим братом, и нельзя было быть с ним любезнее, чем он! Правда, инспектор, я специально обратил на это внимание, я был так рад это видеть!

Оценивающий взгляд инспектора перешел с его лица на лицо Стивена.

— Но вы все-таки ссорились сегодня с покойным, сэр?

Стивен пожал плечами.

— Ну, меня не выгнали из дома.

— Мне нужен четкий ответ, пожалуйста, сэр.

— Тогда да, — сказал Стивен.

— Но, Стивен, ты производишь ложное впечатление! — воскликнул Джозеф. — Мы все знаем, что вы с Натом часто раздражали друг друга, но он очень любил тебя, а ты его!

— Лучше спрашивайте моего дядю, — грубо сказал Стивен инспектору. — Он, очевидно, знает ответы на все вопросы.

— Ссора была серьезная, сэр?

— Я уже говорил вам, что меня не выгнали из дома.

— Должен ли я понимать, что когда вы в последний раз видели покойного, то вы были с ним в хороших отношениях?

— Временное перемирие, — ответил Стивен.

— Когда вы в последний раз видели покойного, сэр?

Стивен минуту раздумывал.

— Не могу сказать точно. Я вышел из комнаты, когда Ройдон закончил чтение пьесы. Возможно, около половины восьмого.

— Когда вы сказали, что вышли из комнаты, должен ли я понимать, что покойный там остался?

— Там все остались.

— После этого и до того, как вы нашли тело, вы не видели его?

— Нет.

— Что вы делали в течение этого времени?

— Переодевался в своей комнате.

— Спасибо, сэр, — сказал инспектор, делая пометку в блокноте.

— Со мной все? — спросил Стивен. — Со всем моим уважением к вам я хотел бы напомнить, что меня ждет ужин, правда, он уже, по-видимому, остыл.

"Хладнокровный дьявол!" — подумал инспектор. Он сказал:

— Пока это все.

Стивен вышел из комнаты. Джозеф, который с беспокойством смотрел ему вслед, улыбнулся инспектору и сказал:

— Не обращайте внимания на то, что он говорит. Он очень похож на моего бедного брата. Оба вспыльчивые, язвительные. Быстро вспыхивают, но это все. За этим ничего не стоит!

Инспектор вежливо, хотя и без энтузиазма, встретил это сообщение. Он спросил Джозефа, когда тот в последний раз видел Натаниеля.

— Мы с мисс Клар, должно быть, последние люди, кто видели его в живых, — ответил Джозеф. — Все остальные уже поднялись к себе. Я поднимался вместе с ним. Я хотел с ним поговорить. Увы, я не сделал этого!

— Почему, сэр?

Мгновение Джозеф выглядел смущенным, но явно решил, что, если язык подвел его, надо использовать это с выгодой для себя.

— Сказать по правде, инспектор, мой брат был не в духе, я хотел успокоить, смягчить его! Но он сказал, что не хочет разговаривать со мной. Наверное, я не должен ничего скрывать, правда? По глупости я оставил стремянку на площадке лестницы, мой брат сшиб ее и… да, очень разозлился за это на меня! Поэтому я подумал, что надо дать ему остыть. Мы с мисс Клар поднялись в свои комнаты несколько минут спустя.

— Что привело мистера Хериарда в плохое расположение духа, сэр?

— Да ничего особенного! Мистер Ройдон читал нам свою пьесу, а брату она не понравилась.

— Кажется, это ничего не объясняет, сэр.

Джозеф ответил ему грустным смешком.

— Для него этого было вполне достаточно. Именно такие вещи его и расстраивали.

Инспектор подумал над этим и в конце концов спросил:

— Если он не хотел, чтобы ему читали, то, сэр, почему это все-таки сделали?

Явно возникали сложности. Джозеф ответил:

— Мистер Ройдон — гость в доме. Было бы очень трудно запретить ему читать пьесу.

— Мне это кажется странным, сэр, — только и соизволил произнести инспектор. — Я бы хотел поговорить с мистером Ройдоном, если возможно.

— Разумеется, но уверен, он ничего не знает о преступлении. Я хочу сказать, это было бы слишком нелепо! Мой брат в первый раз увидел его вчера, когда он приехал сюда. Мне послать его к вам?

— Да, пожалуйста, — сказал инспектор.

Он явно был невосприимчивым человеком. Его суровая манера поведения и застывший взгляд совсем расстроили Джозефа. С несчастным видом он пошел искать Ройдона.

Все были в столовой. Стивен, несмотря на ужасные события, заканчивал прерванный ужин. Остальные уже перешли к кофе и, за исключением Мод, забрасывали его вопросами. Они повернулись, когда Джозеф вошел в комнату. Паула спросила его, ушла ли полиция.

— Увы, бедное мое дитя, они еще не скоро уйдут! — сказал Джозеф с тяжелым вздохом. — Это только начало. Виллогби, инспектор хочет вас видеть. Он в кабинете.

Ройдон покраснел, его голос повысился на целую октаву.

— Зачем, о Боже, я ему понадобился? Я не могу ему ничего сообщить!

— Да, я ему тоже об этом говорил. Боюсь, он просто глуп. Ему стало известно, что вы читали нам свою пьесу… Боже мой, кажется, так давно это было!

— Это вы ему сказали? — спросил Стивен, исподлобья взглянув на него.

Нелепо розовощекое лицо Джозефа сморщилось.

— Да, но я не думал, что он так меня поймет!

Паула пронзила его взглядом.

— Вы сказали ему, что Виллогби нужна была финансовая поддержка дяди Ната?

— Нет, разумеется! Я не сказал об этом ни слова. Это не относится к делу, я считаю, незачем вообще упоминать об этом.

Ройдон погасил сигарету и встал.

— Думаю, мне лучше пойти к нему, — сказал он. — Вряд ли я смогу пролить какой-то свет на это дело, но не в этом суть.

Он вышел. Стивен, критично посмотрев ему вслед, сказал сестре:

— Тебя действительно интересует дальнейшая судьба твоего приятеля? Он сделает все возможное, чтобы его заподозрили!

— Он не имеет к этому никакого отношения!

— Откуда ты знаешь? — поинтересовался Стивен.

Паула изумленно посмотрела на брата.

— Я не знаю, — медленно ответила она. — Я не знаю, кто это сделал.

— Мне бы хотелось думать, что виноват кто-нибудь, кто не имеет к нам отношения, — сказал Джозеф. — Дети, давайте остановимся на этом и не будем говорить друг другу ничего горького и обидного.

Единственным человеком, который откликнулся на его призыв, была Матильда, которая заметила, что его самого, во всяком случае, нельзя обвинить в этом грехе. Джозеф с благодарностью улыбнулся ей, но покачал головой и сказал, что и он, как все смертные, очень несовершенен.

— Дадите вы мне наконец поесть?! — прорычал Стивен.

Валерия, игравшая кофейной ложкой, уронила ее на блюдце и воскликнула:

— Как ты можешь даже думать о еде! Я считаю, ты самый бесчувственный человек, которого я встречала в своей жизни!

— Меня это не удивляет, — согласился Стивен.

— Если полиция захочет задавать свои вопросы мне, то это бесполезно, потому что я ничего не знаю об этом. Мои нервы просто не выдержат! Мне кажется, я схожу с ума!

— Заткнись, наконец! — сказала Паула.

— Не заткнусь! Я приехала сюда не для того, чтобы меня оскорбляли, не понимаю, почему я должна с этим мириться!

— Оставь ее в покое, Паула, — приказал Стивен, вставая и подходя к столику, где был оставлен для него шоколадный мусс.

— Я ей ничего не сделала. Если ей не нравится мое поведение, она может выйти из комнаты, — воинственно сказала Паула.

— Как бы я хотела выйти из этого дома! — заплакала Валерия.

— Мне кажется, все еще идет снег, — заметила Мод, на которую эта перепалка, равно как и другие события дня, никак не подействовала.

— Мне все равно! Я лучше пешком пойду в Лондон, чем останусь здесь!

— Захватывающая мысль, — сказал Стивен. — Сирота в пурге.

— Ты можешь сколько угодно смеяться надо мной! Но если ты думаешь, я хоть на минуту сомкну глаза, ты ошибаешься! Я просто не осмелюсь закрыть их. Я буду цепенеть от ужаса!

— Не думаю, что это разумно, — возразила Матильда. — Что может с тобой случиться?

— Ты не понимаешь, — сказала Валерия и высокомерно добавила: — Думаю, ты из тех счастливых людей, у которых просто нет нервов, которые ничего не чувствуют. Но если подумать о том, что мистер Хериард лежит в этом доме, в той комнате… О, я просто не могу этого вынести!

— Тебе и не придется этого делать, — сказал Стивен. — Тело отвезут в полицейский морг. Возможно, уже отвезли.

Эта жестокая правда заставила Джозефа содрогнуться.

— Стивен, Стивен! — сказал он умоляющим тоном.

— Думаю, — поднимаясь, сказала Мод, — мне лучше почитать в гостиной.

Джозеф посмотрел на нее с сочувственно-снисходительным выражением лица.

— Да, дорогая, иди! — сказал он. — Постарайся выбросить все это из головы! Как бы я хотел сделать то же самое! Но, боюсь, что инспектор снова захочет меня видеть.

— Да, конечно! — безразлично сказала Мод.

— Его не надо бояться. Он обычный человек.

— Я не боюсь, спасибо, Джозеф, — ровно ответила его жена.

Паула, едва дождавшись, когда Мод выйдет из комнаты, воскликнула:

— Если в довершение ко всему мне придется выслушивать отрывки из этой идиотской книги, и мои нервы не выдержат!

— Успокойся, сестра, тетя потеряла свою книгу.

— Стивен! — воскликнул Джозеф. — Нет, это было бы совсем гадко с твоей стороны! Если ты спрятал ее, ты должен немедленно вернуть.

— Я не трогал книгу, — коротко сказал Стивен.

Ни Матильда, ни Паула не поверили ему, но, поскольку Джозеф пытался настаивать, они вмешались, чтобы предотвратить новый взрыв. Матильда сказала, что книга, несомненно, найдется, а Паула поинтересовалась, как там Ройдон ладит с инспектором.

Ройдон не слишком преуспевал в этом. Подсознательно он воспринимал полицейских как своих личных врагов. Подобно дворецким они приводили его в нервозное состояние, в их присутствии он чувствовал, какая у него поношенная одежда и длинные руки. Чтобы скрыть неловкость, он принял слишком важный вид и был склонен переигрывать в своей невозмутимости.

— А, инспектор, вы хотели поговорить со мной? Я готов рассказать вам все, что я знаю, но боюсь, это немного. Я приехал сюда только на выходные, как вы, должно быть, слышали. По существу, я почти не знаком с мистером Хериардом, — сказал он, нервно хихикнув.

Ройдон не хотел говорить всего этого, он знал, что его слова звучат слишком искусственно, но он почему-то не мог остановиться. Чтобы чем-то занять руки, он закурил сигарету, слишком быстро затягиваясь. Ему бы хотелось, чтобы инспектор перестал смотреть на него своим немигающим взглядом. Как будто он дикий зверь на цирковом представлении, подумал он.

Инспектор спросил его имя и адрес и медленно записал их в свой блокнот.

— Вы были знакомы с покойным до приезда сюда? — спросил он.

— Нет, разумеется, я слышал о нем, но никогда не встречался. Я приехал с мисс Хериард. Она пригласила меня.

— Вы занимали комнату, соседнюю с комнатой покойного?

— Да, в некотором роде, да! — признал Ройдон. — Только между двумя комнатами находится ванная, так что я, естественно, ничего не слышал, если вы это имеете в виду.

— Когда вы вышли из гостиной после чая, вы сразу же поднялись в свою комнату?

— Да. Нет, ни в коем случае! Теперь я припоминаю, что мы с мисс Клар пошли в библиотеку. Насколько я помню, там к нам присоединилась мисс Хериард. После этого я пошел к себе переодеваться. Не имею ни малейшего представления о том, где в этот момент был мистер Хериард. Я не видел его после того, как вышел из гостиной.

Инспектор поблагодарил его и попросил позвать мисс Хериард.

Паула не боялась полицейских. Она нетерпеливо отвечала на вопросы инспектора. Когда он спросил, произошла ли у нее ссора с Натаниелем, она ответила, что никто не смог бы прожить с Натаниелем и полдня, чтобы не поссориться с ним. Но когда инспектор захотел узнать, по какому поводу произошла ссора, она высокомерно заявила, что это его не касается.

Это не расположило инспектора в ее пользу, и, поскольку его безжалостные вопросы вывели Паулу из себя, ему потребовалось не слишком много времени, чтобы узнать, что она хотела получить от Натаниеля деньги для своих личных целей, а Натаниель отказал ей.

— Но если вы думаете, что это имеет отношение к убийству, вы глупы! — сказала Паула. — Я могла бы и не говорить вам об этом, но так как все в доме знают, то рано или поздно вы все равно узнаете. Вы хотите спросить еще что-нибудь?

— Да, мисс, я хотел бы знать, что вы делали, когда вышли из гостиной после чая.

— Ну, не знаю! — сказала она. — Неужели вы думаете, что я записываю все свои передвижения?

— Вы сразу же пошли наверх?

Паула снисходительно согласилась немного подумать.

— Нет, я пошла в библиотеку. Я поднялась наверх позже, с мистером Ройдоном.

— Вы направились в свою комнату?

— Разумеется! А куда еще я должна была пойти?

— И вы оставались там до тех пор, пока не присоединились к остальным гостям?

— Да, — коротко ответила она.

Инспектор позволил ей уйти и вызвал Эдгара Мотисфонта. Если она держалась надменно, а Ройдон покровительственно, то Эдгар Мотисфонт представлял собой их противоположность, предпочитая любезную манеру поведения. Было ясно, что он нервничал, но они все нервничали, и это неудивительно, думал инспектор. Казалось, Мотисфонт был потрясен больше, чем другие, он снова и снова повторял, как это ужасно и непостижимо. Он был близко знаком с Натаниелем на протяжении тридцати лет, много лет подряд они вместе справляли Рождество. Ничего подобного раньше не происходило, сказал он, не сознавая абсурдности своих слов.

— Я понял, что произошла некая размолвка, — сказал инспектор.

— Он был тяжелым человеком. У него не было взаимопонимания с молодым поколением. Мисс Хериард виновата в том, что привезла сюда Ройдона. Ей надо было бы предугадать все заранее! Впрочем, это не мое дело. Я никогда не понимал эту парочку. Казалось, они получали удовольствие от того, что раздражали своего дядю! Не понимаю, почему Хериард мирился с этим, но он, несомненно, по-своему любил их.

— Можно мне узнать, сэр, была ли у мисс Хериард особая причина привозить сюда мистера Ройдона?

Казалось, Мотисфонт почувствовал, что сказал слишком много. И он уклончиво ответил:

— Вам лучше спросить у нее самой. Ко мне это не имеет никакого отношения.

— Между вами и мистером Хериардом не возникали конфликты?

Задав этот вопрос, инспектор понял, что попал в точку. На лицо Мотисфонта как будто опустился занавес и скрыл его чувства. Он потерял бдительность, ворчливо рассуждая о молодых Хериардах, теперь же он снова насторожился, пытаясь решить, как предполагал инспектор, что ответить. Возможно, он не знал, кто мог подслушать их ссору, не осмеливался лгать, но и не хотел говорить правду. Ох уж эти нервные свидетели! Инспектор ждал, не спуская пристального взгляда с лица Мотисфонта.

Бледно-серые глаза Мотисфонта за стеклами очков снова пришли в движение.

— Это нельзя назвать ссорой. Нет. Боже мой, нет! Ничего похожего! Мы же были компаньонами в течение двадцати пяти лет! Что за мысль! Просто мы не согласились друг с другом по одному вопросу, он касался исключительно дела. Хериард более или менее отошел от активного участия в делах, но очень любил вмешиваться, если ему представлялся такой случай. Он был несколько старомоден, не следил за временем. Какие битвы мне приходилось вести с ним! Но в целом, я могу утверждать, что я мог с ним справиться!

Рассматривая его подслеповатые глаза, нахмуренные брови, капризный рот и вспоминая властную личность Натаниеля, инспектор не верил своему собеседнику, но давить на него не стал. Он думал, что все они врут, кто больше, кто меньше, пытаясь покрыть другого или просто из страха. Не имеет смысла вязнуть в болоте ложных утверждений до тех пор, пока он не услышит мнение экспертов, работающих наверху, в комнате Натаниеля. Поэтому он принял заявление Мотисфонта и задал неизбежный вопрос:

— Когда вы вышли из гостиной, куда вы направились?

Он уже знал, какой будет ответ. Мотисфонт пошел в свою комнату переодеваться и не выходил из нее до тех пор, пока не присоединился к остальной компании в гостиной.

Инспектор отпустил его, подавив вздох. Алиби отравляют жизнь следователя, но он чувствовал, что сейчас был бы рад хоть одному. Надо же за что-нибудь уцепиться. По крайней мере, алиби опровергнуть легче, чем тот факт, что все эти люди находились в своих комнатах во время убийства Натаниеля.

Сверившись с блокнотом, инспектор послал за мисс Дин.

Как только Валерия вошла в комнату, он понял, что она очень испугана. Критически оглядывая ее, он думал, что она вряд ли могла кого-нибудь заколоть, но у него появилась надежда, что, если ее хорошенько припугнуть, она может многое рассказать.

С первых же слов она отвергла свою малейшую причастность к преступлению и потребовала немедленно отпустить ее домой. Инспектор заверил Валерию в том, что ей нечего бояться, если она будет с ним откровенна.

— Но я ничего не знаю! — воскликнула она. — Я сразу же ушла в свою комнату. Я никогда не ссорилась с мистером Хериардом! Не понимаю, почему вам понадобилось говорить со мной. Вам следовало бы расспросить мисс Хериард. Это все из-за нее!

— Почему вы так говорите, мисс?

— Потому что это правда! Конечно, они все разозлятся на меня за то, что я это говорю, но не понимаю, почему я должна приносить себя в жертву и выгораживать их! Она хотела, чтобы мистер Хериард дал ей две тысячи фунтов для постановки пьесы мистера Ройдона, хотя я совершенно уверена, сам он не имеет ко всему этому никакого отношения, он совсем другой человек! Но Паула разозлилась, потому что мистеру Хериарду не понравилась пьеса Виллогби — глупый старый дурак! — и она ужасно поссорилась с ним и просто выскочила из комнаты. На самом деле пьеса прекрасная, но у мистера Хериарда допотопные взгляды, он просто возненавидел ее. И кроме того, он уже был в ужасном настроении, потому что, как мне показалось, до этого повздорил с мистером Мотисфонтом.

— Из-за чего? — быстро спросил инспектор.

— Не знаю, только на мистере Мотисфонте лица не было, конечно, он тоже глупо себя вел, и все было так или иначе ужасно.

— Почему, мисс?

— О, потому что Стивен был в злобном состоянии духа, а Паула металась взад-вперед по комнате, а Матильда Клар думала, что она такая умная и завладела Стивеном, как будто она — единственная, с кем надо считаться! А ее даже нельзя назвать привлекательной. По существу, она просто страшная!

Казалось, из всего этого извлечь можно было немного, хотя тем, что Пауле нужны были деньги для пьесы Ройдона, следовало заняться повнимательней.

— Единственным человеком, кто вел себя прилично, — продолжала Валерия, явно увлеченная своими многочисленными жалобами, был дядя Джозеф. Как бы я хотела никогда не приезжать сюда! Я знаю, моя мама ужасно рассердится, когда узнает, что произошло! И приехала я абсолютно напрасно, потому что у меня просто не было возможности поговорить с мистером Хериардом, хотя цель была именно в этом. Думаю, он был женоненавистником.

— В самом деле, мисс? Как же вы с ним поладили?

— Ну, нам так и не представился случай — то из-за одного, то из-за другого. Должна сказать, он был ужасно груб, но и Стивен был такой бестактный, каким он иногда бывает, Бог знает почему! А Паула не могла оставить в покое пьесу Виллогби, как будто не видела, что это только еще больше злит мистера Хериарда.

Она продолжала в таком духе еще несколько минут и оставила инспектора под впечатлением, что в доме почти что нет людей, которые не хотели бы убить Натаниеля. Скорее всего их нет совсем.

Эти безответственные показания были опровергнуты Мод, которая вошла в кабинет мерной поступью, характерной для полных людей, и не выказала ни тревоги, ни особого интереса.

Мод озадачила инспектора. Она с готовностью отвечала на все вопросы, но ее лицо ничего не говорило ему, она казалась или очень глупой, или невероятно умной. Она сказала, что была в своей комнате с тех пор, как вышла из гостиной, и до тех пор, когда снова пошла туда перед ужином. Инспектор ожидал этого, было бы очень странно, горько подумал он, если бы кто-нибудь из этих людей сказал ему что-то другое. Мод сказала, что ее муж, несомненно, может подтвердить ее слова, потому что он был в соседней комнате. Инспектор кивнул и спросил, не произошло ли каких-нибудь неприятных событий.

Бледные глаза Мод уставились на него.

— Я ничего не заметила, — ответила она.

Учитывая то, что говорили предыдущие свидетели, это было удивительно. Инспектор подозрительно посмотрел на Мод и спросил:

— Неужели, миссис Хериард? Разве между покойным и некоторыми из гостей не было ссор?

— Я не обратила внимания, — равнодушно сказала Мод. — Мой деверь был очень сварливым человеком.

— О! — сказал инспектор. — Значит, вы хотите сказать, что не произошло ничего, что бы выходило за рамки обычного?

— Нет, — ответила она. — В этом доме всегда что-нибудь не так. Мистер Хериард был очень упрямым.

Инспектор кашлянул.

— Вы живете здесь достаточно давно, мадам?

— Два года, — сказала она, не меняя выражения лица.

— Значит, вы знаете все ходы и выходы, если можно так выразиться.

— Я никогда не вмешиваюсь, — сказала Мод.

— Нет, конечно, мадам… У покойного были серьезные неприятности с кем-нибудь из гостей?

— Нет. Когда племянник и племянница моего мужа приезжают в Лексхэм, всегда возникают неприятности. Они не стараются угодить своему дяде. Все Хериарды такие.

— Сварливые, вы имеете в виду?

— Да. Мистеру Хериарду это нравилось.

— Ему нравилось, чтобы его родственники ссорились с ним? — не веря своим ушам, переспросил инспектор.

— Он не возражал, я думаю. Он никогда не любил людей, которые были любезны с ним. Сам он был очень груб, очень. Хотя за этим ничего не стояло.

— Вы можете назвать ссору по поводу пьесы, на которую мистер Хериард не хотел потратить деньги, серьезной?

— О нет! — спокойно сказала Мод. — Ему не понравилась пьеса, и это все. Мне она тоже не понравилась.

— Он отказался дать деньги?

— Думаю, да. Я считаю, в конце концов он бы дал их. Он очень любил Паулу. Она выбрала неподходящий момент, вот и все.

— Почему момент был неподходящим, мадам?

Ее глаза снова медленно повернулись к нему.

— Мистер Хериард злился по поводу праздника.

— В каком смысле?

— Он не хотел его устраивать.

— Но если он не хотел, то почему же он его все-таки устроил?

— Это из-за моего мужа. Он совсем не похож на своего брата. Джозеф думал, что все пройдет замечательно. Но мистеру Хериарду очень не нравилась мисс Дин, и он расстроился.

Инспектор навострил уши.

— Ему не нравилась мисс Дин? Он не хотел, чтобы его племянник женился на ней?

— Нет. Но я не думаю, что он женится. Я всегда считала, что он сделал ошибку. Думаю, Стивен выбрал ее, чтобы досадить своему дяде.

Это предположение показалось инспектору фантастичным.

— Чтобы досадить своему дяде?

— Он любит досаждать людям, — сказала Мод.

Это утверждение, произнесенное обычным тоном, с простотой, которая не могла не придать ему вес, совсем запутало инспектора. Он начал понимать, что имеет дело с необычными людьми, и с опасением встретил Матильду Клар.

Первой его мыслью было то, что она совсем не красотка. Потом он подумал, что у нее очень проницательный взгляд. Сначала его встревожила та неопределенная атмосфера дорогой изысканности, которая окружала ее. Но он обнаружил, что с ней очень легко разговаривать, даже если и без особой пользы для дела.

Она подтвердила показания Мод. Она сказала ему, что всегда, когда она приезжала в Лексхэм, она попадала в эпицентр семейной ссоры.

— Хотя я вынуждена признать, — согласилась она, — обычно все не так ужасно, как было на этот раз. Виноват Джозеф Хериард. Он хотел сделать как лучше, но он из тех бестактных созданий, которые всю жизнь попадают в лужу. На этот раз он превзошел самого себя: как будто не удовлетворившись присутствием в доме мисс Дин, он еще позволил Пауле привезти сюда мистера Ройдона.

— Мистер Ройдон приехал сюда, чтобы добиться от мистера Хериарда финансовой поддержки для своей пьесы?

— Да, в этом состояла основная идея, — согласилась Матильда. — Но мистер Хериард возражал.

— Очень печально для мистера Ройдона, — приглашая ее высказаться, заявил инспектор.

— Совсем нет. Он решил, что надо положиться на достоинства пьесы.

— О! А мисс Хериард?

— Мисс Хериард, — холодно ответила Матильда, — разыгрывала драматическую сцену перед всей честной компанией, она актриса и хороша в трагических ролях. Сама я не присутствовала, ко мне сказали, что они с мистером Хериардом разыграли поистине великолепную ссору и получили от нее огромное удовольствие.

— Странный способ получать удовольствие, мисс.

— Он кажется странным вам или мне, инспектор, но, поверьте, не Хериардам.

Он с сомнением покачал головой и без особой надежды спросил, где она была между половиной восьмого и ужином.

— Переодевалась в своей комнате, — ответила она. — Джозеф Хериард может подтвердить это. У нас общая ванная комната, и мы не только поднялись наверх вместе, но он все время болтал со мной, пока я переодевалась. Более того, спустились мы тоже вместе. Это мое алиби, инспектор.

Он серьезно поблагодарил ее, отказываясь давать этому свою оценку, и сказал, что хотел бы поговорить со слугами.

— Тогда позвоните, — поднимаясь, предложила Матильда и пошла к двери. — Вы сможете начать с дворецкого.

Она присоединилась к остальным гостям.

— Итак? — спросил Стивен.

— Я сделала все, что могла, — ответила она. — Сейчас он будет выкачивать информацию из Старри.

— Ну, это конец, — мрачно сказал Стивен, — Старри подслушивал под дверью, когда здесь бушевала буря.

Глава 7

В лицеСтарри, величественно прошествовавшего в кабинет, инспектор, уже столкнувшийся со снисходительностью Ройдона и враждебностью Паулы, на этот раз встретился с высокомерным презрением, которое могло бы заставить затрепетать натуру более чувствительную.

— Вы звонили, инспектор? — спросил Старри, всем своим видом выражая удивление.

Инспектор смутно чувствовал, что нарушает правила поведения, но он четко сознавал свой долг и поэтому твердо ответил:

— Да, звонил. Я должен задать вам несколько вопросов. Ваше имя Альберт Старри?

— Мое имя, инспектор, Альберт Реджинальд Старри.

Инспектор подавил в себе непроизвольное желание извиниться и занес его имя в блокнот.

— Вы служите здесь дворецким?

— Я исполняю эту должность в доме мистера Хериарда в течение четырех лет и семи месяцев, — ответил Старри. — До этого я служил у сэра Барнабеса Лансинга в Лансинг-Тауэре и в Итоне.

Инспектор записал и это, но благоразумно отложив сэра Барнабеса на потом, сказал:

— Ну, а что вы знаете об этом деле?

Ледяной блеск в глазах Старри дал ясно ему понять, что если он предполагает, будто может так обращаться к респектабельному дворецкому, то сильно ошибается.

— Вмешиваться в дела хозяев не входит в мои обязанности.

Инспектор понял, что сделал неверный шаг.

— Разумеется, нет, но человек вашего положения обычно знает все подробности.

Старри принял эту оценку с легким поклоном и замер.

— По всем признакам покойный был трудным человеком?

— Лично я не испытывал с ним никаких сложностей, инспектор. Без сомнения, у мистера Хериарда были свои особенности. В последнее время его характер ухудшился из-за приступов ревматизма, что вполне понятно.

— Он стал сварливым?

— Я бы не осмелился объяснять все удручающие ссоры, которые происходили под этой крышей, исключительно люмбаго мистера Хериарда, — ответил Старри.

Инспектору стало ясно, что дворецкому известно многое. Ему было также понятно, что, несмотря на свойственное любому человеку желание поделиться информацией, тот беспокоился о своем достоинстве, и поэтому с ним надо было обращаться тактично и уважительно.

— Понимаю! — кивнул инспектор. — Осмелюсь сказать, вы знали его лучше других, если учесть ваше положение в доме и то, что вы были с ним вместе на протяжении более четырех лет.

— Думаю, у мистера Хериарда не было причин быть мной недовольным, — признал Старри, слегка выпрямляясь. — Несмотря на поведение некоторых гостей мистера Хериарда, я прилагал все усилия к тому, чтобы выполнить свои обязанности, насколько это позволяли мои способности.

— Должно быть, вам это было затруднительно.

— Не столько затруднительно, сколько неприятно, — сказал Старри, снова ставя его на место. — За тридцать пять лет я привык служить в лучших семействах — я начинал в должности младшего лакея при покойном графе Белфорде, тогда я был еще совсем юношей, — но в усадьбе Лексхэм я столкнулся с поведением, которое не могу не назвать предосудительным.

Инспектор издал сочувствующий звук.

— Едва ли мне надо говорить, — добавил Старри, — что я уйду отсюда при первой возможности.

— Вы так хорошо знаете свое дело, а дом надо держать в порядке. Должен же быть наследник.

— Я не собираюсь, — сказал Старри, содрогаясь от отвращения, — ронять свое достоинство и оставаться на службе в доме, где было совершено убийство. Я не привык к подобным вещам. Невозможно представить себе, чтобы такое могло случиться под крышей покойного графа или покойного сэра Барнабеса, хотя его титул недавнего происхождения. — Он втянул воздух сквозь зубы. — Кроме того, служба в доме мистера Джозефа Хериарда или мистера Стивена Хериарда меня не устраивает.

— О? — удивился инспектор. Слова дворецкого его заинтересовали, но он старался не показать этого. — Не в вашем вкусе?

Эта вульгарная фраза заставила Старри болезненно сморщиться, но его уже увлек набирающий силу поток разоблачений, и он решил пропустить ее мимо ушей.

— Мистер Джозеф Хериард очень доброжелательный джентльмен, — сказал он, — но я с сожалением должен отметить, что особые обстоятельства его жизни заставили его забыть свое достоинство. Он ведет себя на равных с прислугой.

Инспектор с пониманием кивнул.

— Вполне с вами согласен. А как молодой? Своенравный парень, мне кажется.

— Мистер Стивен Хериард, — сказал Старри, — не тот человек, у которого я соглашусь служить. Мистер Стивен такой же строптивый, как и его покойный дядя, и, хотя я не имею желания сказать, что он не вполне джентльмен, он настолько не соблюдает правила поведения, что я не могу заставить себя не замечать этого. Более того, он помолвлен с молодой леди, которая, по моему мнению, не подходит для усадьбы Лексхэм. — Он остановился, не спуская с инспектора гипнотизирующего взгляда. — В любом случае, я не могу поступиться своей совестью и служить у человека, который был в таких враждебных отношениях с покойным мистером Хериардом, — сказал он.

"Наконец-то!" — подумал инспектор.

— Я слышал, что они здорово ссорились, — сказал он. — Это нехорошо.

На мгновение Старри выразительно прикрыл глаза.

— Иногда, инспектор, у них были ссоры, которые я бы назвал просто шокирующими. Мистер Стивен и мистер Хериард оба повышали голос до такой степени, которая недопустима при их положении в обществе, и не заботились о том, что кто-либо может их слышать. Был случай, когда мистер Стивен ссорился со своим дядей в присутствии горничной.

Чудовищность такого поведения, возможно, не произвела на инспектора того сильного впечатления, на какое рассчитывал Старри. Все же инспектор выглядел потрясенным и сказал, что не понимает, почему же Стивен так часто приезжал в Лексхэм.

— Если вы хотите знать мое мнение, инспектор, — сказал Старри, — и мистер Стивен и мисс Паула приезжали сюда, чтобы получить что-нибудь от покойного мистера Хериарда.

— Стивен Хериард является наследником?

— Я не могу взять на себя ответственность отвечать, инспектор, не будучи посвященным в дела мистера Хериарда. По общему мнению служащих, это так, потому что мистер Хериард испытывал к нему необъяснимую любовь. Но недавно у них возникло неприятное недоразумение из-за неудачной помолвки мистера Стивена. Мистер Хериард возражал против мисс Дин, что совсем неудивительно. После завтрака между ними произошла сцена.

— По поводу мисс Дин?

— С уверенностью сказать не могу, — строго проговорил Старри, — но сегодня вечером я приносил коктейли в гостиную. Когда я как раз собирался войти, то слышал, как мистер Хериард кричал на мистера Стивена, что он не лучше, чем его сестра, и это последний раз, когда они приезжают в Лексхэм.

— Неужели? — инспектор насторожился. — Он и с мисс Хериард поссорился?

— Обычно мистер Хериард был очень снисходителен к мисс Пауле, — сказал Старри. — Хотя у меня есть причины предполагать, что он не одобрял ее увлечения сценой. Но, к сожалению, мисс Паула привезла с собой на Рождество некую личность по имени Ройдон.

Инспектор понял, что означает такой способ упоминания Ройдона, и был склонен согласиться со Старри.

— Ему не понравился Ройдон?

— Думаю, инспектор, — величественно ответил Старри, — он считал, что дружба мисс Паулы с этим молодым человеком не соответствует ее положению.

— Да, я понял, что он не из высшего общества.

— Мистер Ройдон, — сказал Старри с выразительной сдержанностью, — очень достойный молодой человек, я уверен в этом, но он неуместно выглядит в особняке со штатом домашней прислуги в восемь человек.

Симпатии инспектора немедленно перешли на сторону Ройдона.

— Я понял, он хотел получить у мистера Хериарда деньги на постановку своей пьесы или что-то в этом роде.

— За этим, инспектор, мисс Паула и привезла его в Лексхэм. Две тысячи фунтов — вот та сумма, которую, как я слышал, она назвала мистеру Хериарду.

— Это большие деньги, — сказал инспектор.

— Безусловно, для некоторых, — ответил Старри с отвратительной снисходительностью. — Мисс Паула назвала ее пустячной.

— Мистер Хериард отказал ей?

— Мистер Хериард, инспектор, сказал, что мисс Паула не будет тратить его деньги на мистера Ройдона. На это мисс Паула ответила, что, когда он умрет, она потратит каждое пенни, которое он ей оставит, на безнравственные пьесы.

Инспектор был потрясен.

— Хорошенькая манера выражаться! — воскликнул он.

— Мисс Паула, — сказал Старри уклончиво, — всегда говорит прямо.

— И что ответил ей мистер Хериард?

— Мистер Хериард сказал, что цыплят считают по осени, потому что он сделает некоторые изменения.

— О, так он сказал, что изменит свое завещание? И как молодая леди восприняла это?

— Она была, можно сказать, сильно разгневана и сказала, что ей все равно, что ей не нужны деньги мистера Хериарда. Тогда мистер Хериард сказал, что он полагал, что ей именно это только и нужно, две тысячи фунтов. — Дворецкий остановился, чтобы усилить эффект. — "Ты готова убить меня из-за них!", — сказал мистер Хериард.

— Он действительно это сказал? — настойчиво спросил инспектор.

— Это его точные слова, — важно ответил Старри. — Я слышал их своими ушами, потому что я, как вам уже сказал, как раз входил в комнату с коктейлями.

Говоря это, дворецкий не отрывал от инспектора своего остекленевшего взгляда. Инспектор заключил, что в течение этой тягостной перебранки дворецкий стоял, прислонив ухо к двери, в чем он не имел ни малейшего намерения признаваться. Он понимающе кивнул и спросил:

— Именно тогда мистер Хериард сказал, что мистер Стивен не лучше, чем его сестра?

— Это последовало немедленно за отказом мистера Стивена поддержать свою сестру, — сказал Старри.

— О, так он не поддерживал ее? — встрепенулся инспектор, как терьер, нашедший крысиную нору.

— Нет, к моему немалому удивлению, инспектор, — ответил Старри. — Мистер Хериард, который к этому времени уже разошелся, переключился на мистера Стивена, если мне будет позволено использовать такое выражение.

— Что произошло дальше?

— Не могу сказать, — ответил Старри, к которому возвратилась его холодная сдержанность. — Я вошел в комнату, и мистер Стивен удалился.

— И мистер Хериард говорил ему, что он больше не будет принимать его у себя?

— Да, мистер Хериард это сказал.

— А раньше он когда-нибудь говорил что-либо подобное?

— Насколько я знаю, никогда, инспектор. Он крайне необычно поступил с мистером Стивеном. Вся прислуга была удивлена.

Минуту инспектор задумчиво смотрел на него.

— Где вы были с того времени, как покойный ушел к себе, и до тех пор, пока его не нашли мертвым в своей комнате?

— Я выполнял свои обязанности в столовой и в буфетной, — ответил Старри.

— Вы видели на протяжении этого времени кого-нибудь из гостей?

— Нет, инспектор, но у меня есть основания полагать, что лакей мистера Хериарда и вторая служанка могут сообщить вам некоторую информацию по этому поводу.

— Хорошо, пришлите их ко мне, — сказал инспектор. — Сначала лакея. Он давно служит здесь?

— Всего несколько месяцев, — ответил Старри. — Обычно личные слуги покойного мистера Хериарда не задерживались у него надолго.

— Трудный хозяин?

— У мистера Хериарда были свои особенности. С сожалением вынужден признать, что, когда его беспокоили приступы радикулита, он мог бросить ботинок, а иногда и более тяжелый предмет в своего лакея.

— По-видимому, вас он не трогал, — с усмешкой заметил инспектор.

— Едва ли надо говорить, — холодно сказал Старри, — что покойный мистер Хериард никогда так не ронял своего достоинства в моем присутствии.

После этого дворецкий удалился очень величественно, мягко закрыв за собой дверь.

Форд, который появился через несколько минут, выглядел слегка испуганным. Он не признал того, что Натаниель был тяжелым хозяином. Напротив, казалось, он был очень озабочен тем, чтобы уверить инспектора, что они хорошо ладили друг с другом и ему нравилось это место. Глотая слова и очень волнуясь, он сказал, что поднимался наверх между семью тридцатью и восемью тридцатью и пытался войти в комнату хозяина. Это было примерно без десяти восемь или чуть позже. До этого он, как обычно, наполнил ванну для Натаниеля и приготовил его вечерний костюм.

— Почему вы вернулись? — спросил инспектор.

— Мистер Хериард часто хотел, чтобы я помогал ему одеваться после ванны, — объяснил Форд.

— Вы нашли дверь запертой?

— Да, инспектор.

— Вы постучались?

— Всего один раз, — запинаясь, сказал Форд.

— Вам ответили?

— Нет. Но я не подумал ничего плохого, мистер Хериард мог быть еще в ванной.

— Мистер Хериард обычно запирался?

— Не скажу, что обычно, инспектор, но иногда. Я знаю, что он так поступал, когда был выведен из себя или не хотел, чтобы его беспокоили.

— И что вы сделали после этого?

— Я ушел.

— Куда?

— В бельевую. Надо пройти чуть дальше по верхнему этажу. Я хотел там немного подождать. Там была Мэгги, вторая служанка. Она гладила юбку для мисс Паулы. Когда я случайно заметил, что хозяин заперся, она сказала, что видела, как мисс Паула в пеньюаре всего за одну-две минуты до этого отходила от двери.

— Так она сказала? А вы видели кого-нибудь наверху?

— Не сказать, чтобы видел, но, когда я поднимался по боковой лестнице, я услышал шаги в холле. Когда я проходил через арку, она ведет на боковую лестницу, я видел, как закрывалась дверь в комнату мистера Ройдона.

— Вы имеете в виду, в этот момент мистер Ройдон поднялся наверх переодеваться?

— Нет, инспектор, мистер Ройдон уже некоторое время находился в своей комнате. Мэгги видела, как он поднялся наверх вместе с мисс Паулой и как они разговаривали на пороге комнаты мисс Паулы.

— Я поговорю с этой Мэгги. Как долго вы оставались в бельевой?

— Ну, не могу сказать точно, инспектор. Что-то около двадцати минут.

— И в течение этого времени вы не видели никого, кто проходил бы через верхний холл?

— Я не смотрел. Я слышал, как все спускались в гостиную, но я не считал их, не думал, что это может быть важно. Но помню, я слышал, как миссис Джозеф Хериард вышла из своей комнаты, и мисс Паула, потому что она позвала мистера Ройдона, и они пошли вместе. Немного погодя я услышал, как мисс Клар шутила с мистером Джозефом. Сейчас я подумал, я не помню, чтобы слышал мистера Мотисфонта и мисс Дин. Но я слышал мистера Стивена, потому что он хлопнул дверью. Сразу же после этого мне показалось странным, почему мистер Хериард не вышел из своей комнаты.

— А вы знали, что он не выходил?

— Ну не скажу, чтобы знал, но я все время прислушивался, вдруг он позвонит, я бы услышал из бельевой, потому что дверь была открыта, а его комната прямо у боковой лестницы. Поэтому я подошел и попробовал дверь, и, когда оказалось, что она все еще заперта, я набрался смелости и позвал мистера Хериарда. Ну, он, конечно, не ответил, и я не услышал внутри ни звука, поэтому немного испугался. Я опять несколько раз позвал его, но он не откликался. А потом пришел мистер Джозеф и послал за мистером Стивеном, и мы с мистером Стивеном выломали замок и увидели, что мистер Хериард лежит. — Он закончил, вздрогнув и приложив платок ко рту. — Это было ужасно! Надеюсь, я больше никогда в жизни такого не увижу!

— Вполне возможно, — без выражения сказал инспектор. — Как поступили мистер Джозеф и мистер Стивен?

— Сначала они, как и я, подумали, что он потерял сознание. Мистер Стивен послал меня за бренди. Когда я вернулся, они уже поняли, что мистер Хериард мертв. "Это не понадобится, — сказал мистер Стивен, он имел в виду бренди. — Он мертв". Честно вам скажу, я чуть поднос не уронил, так я был потрясен!

— Должно быть, мистер Стивен и мистер Джозеф тоже были потрясены, — сказал инспектор.

— Да, разумеется! Мистер Джозеф так расстроился, он все гладил руки бедного мистера Хериарда, все, по-моему, не мог поверить, что тот мертв. Он был очень привязан к мистеру Хериарду.

— А мистер Стивен?

— Ну, инспектор, мистер Стивен не из тех, у кого, как говорится, душа нараспашку, но, судя по всему, и он расстроился, особенно если учесть, что он недавно очень не поладил с мистером Хериардом. Он здорово побледнел и говорил со мной очень резко. Он сказал, что бренди ему нужно самому, и, взяв у меня из рук поднос, велел пойти позвонить доктору. Мистер Джозеф почти плакал. Он сказал, чтобы я никому не говорил о смерти мистера Хериарда. Он был немного огорчен поведением мистера Стивена: мистер Стивен груб, это всякий вам скажет. Но многие скрывают свои чувства за грубостью, и я ничуть не обиделся на мистера Стивена, я видел, что у него дрожат руки, это было для него ударом. И потом, мистер Стивен не ладит с мистером Джозефом. Он очень своенравный, в любом случае, ему не нравилось, что мистер Джозеф приехал жить в Лексхэм. Мистер Джозеф ненароком проявлял в нем самые худшие качества, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Ревнует к нему, да?

— Мне не хотелось бы говорить, инспектор, но многие считают, что мистер Стивен боится, как бы мистер Джозеф ему чем-нибудь не навредил. Но я так не думаю, мистер Стивен не дурак, к тому же любой видит, что мистер Джозеф невинен, как новорожденный младенец, и в таких вещах ничегошеньки не понимает. Мне кажется, что мистера Стивена раздражали манеры мистера Джозефа.

— Хм-м! — сказал инспектор. — Вам, очевидно, нравится мистер Стивен?

— У меня никогда не было причин не любить его. Он всегда хорошо относился ко мне, когда я ему прислуживал, а это было нередко.

— Он горяч, как я слышал.

— Да, он похож на мистера Хериарда, только он никогда не рассказывает всему миру, что он думает. С мистером Хериардом все было просто, а мистер Стивен неразговорчив, его трудно было понять в спешке. И не думаю, что это плохо.

— Вы и не должны так думать, — сказал инспектор, заканчивая допрос.

Вызванная в кабинет Мэгги, теребя фартук, испуганно выдохнула, что не хотела бы причинять никому никаких неприятностей. Ее успокоили и позволили облегчить душу в высшей степени красочным рассказом о своих собственных переживаниях. Он содержал такие интересные подробности, как предчувствие, что что-то не так, страдания от сильного сердцебиения и неспособность поверить в то, что кто-то мог убить ее хозяина. Она призналась в том, что видела, как мистер Ройдон и мисс Паула прошли в ее комнату, и слышала звук их голосов, потому что дверь была приоткрыта. Позже, когда Мэгги поднималась по боковой лестнице (она спускалась, чтобы забрать из кухни платье мисс Паулы, которое там сушилось, — Мэгги по просьбе мисс Паулы смывала с него пятно), — она мельком видела мисс Паулу у двери хозяина, та отходила от двери, как если бы заходила поговорить с ним.

Больше от Мэгги ничего нельзя было добиться. Опрос остальной прислуга не дал никакой другой информации, кроме той, что миссис Фрэттон, кухарка, не может опомниться от потрясения; что у ее помощницы по кухне весь вечер была истерика, потому что она родилась семимесячной и с рождения очень чувствительная; что накануне Престон, старшая горничная, видела в чашке с чаем несчастье и сказала остальным, чтобы они запомнили ее слова: с кем-то в доме произойдут неприятности.

Столкнувшись с истерически рыдающей служанкой, инспектор несколько поспешно объявил миссис Фрэттон, которая поддерживала эту девицу, заклиная ее опомниться и не вести себя так глупо, потому что полицейский не собирается ее съесть, что у него больше нет вопросов. К этому времени эксперты наверху закончили свои разнообразные исследования, и тело Натаниеля перенесли в ожидающую санитарную машину.

На панелях, ручке двери и различных предметах мебели в комнате Натаниеля обнаружили несколько отпечатков пальцев. Некоторые, как и следовало ожидать, принадлежали самому Натаниелю, и, хотя остальные нужно было еще идентифицировать, это направление исследования не сулило больших надежд. Сержант Кейпел сообщил инспектору, что эксперт занимается снятием отпечатков пальцев всех присутствующих в доме. Эта задача требовала много такта и терпения, потому что Валерия Дин со слезами на глазах уверяла, что ее мать будет возражать, а женская половина домашней прислуги явно восприняла эту операцию как первый шаг на пути к виселице.

Оба врача пришли к заключению, что удар был нанесен ножом с тонким лезвием и что смерть наступила через несколько минут, но оружия найти не удалось. Тщательный осмотр окон не выявил никаких следов взлома; и хотя на стекле нашли отпечатки пальцев, но скорее всего они принадлежали лакею, который закрывал окна перед приходом Натаниеля. Предстояло хорошенько изучить вопрос с ключами от дверей в комнату и ванную. Вентилятор над окном в ванной уже осмотрели самым тщательным образом, однако это не дало никаких результатов. Единственной заслуживающей внимания вещью, которая была обнаружена в комнате Натаниеля, был плоский золотой портсигар. Он лежал на полу под креслом возле камина и не был замечен при беглом осмотре комнаты.

Инспектор тщательно рассмотрел его. На нем была монограмма, сплетенная из букв «С» и "X".

— Есть отпечатки пальцев? — спросил инспектор.

— Нет, сэр.

— Как, вообще нет?

— Нет, сэр. Думаю, их стерли.

— Должно быть. Хорошо, я оставлю его у себя.

— Да, сэр, — сказал молодой следователь.

— И мне надо еще раз поговорить с мисс Паулой. Пришлите ее ко мне!

Повторный вызов явно встревожил Паулу, потому что она вошла с горящими щеками и с большей, чем обычно, стремительностью. Не дав инспектору сказать и слова, она сердито потребовала у него ответа, что он еще от нее хочет.

— Я бы назвала это вопиющей некомпетентностью! — в ее голосе прозвучала насмешка.

Инспектор не обратил внимания на эту суровую критику. Многие люди, подумал он, под агрессивным поведением прячут страх. Глядя на ее беспокойные руки и слишком блестящие глаза, он решил, что Паула явно напугана.

— Я хочу вернуться к вашим показаниям, мисс, — сказал он, листая блокнот.

— Блестяще! — прокомментировала она с резким, беспощадным смешком.

Однако этот выпад Паулы остался незамеченным, она даже не раздражала инспектора, напротив, он был бы доволен, если бы она потеряла контроль над собой.

— Вы показали, мисс, что, после того, как поднялись в свою комнату переодеться, вы не выходили из нее до тех пор, пока не присоединились к остальным в гостиной.

Паула пристально смотрела на инспектора, она не отвела глаз, но ему показалось, что ее дыхание участилось.

— Ну и что?

— Вы не хотите к этому ничего добавить? — спросил инспектор, отвечая взглядом на ее взгляд.

Он загнал ее в угол, как и ожидал. Он видел вспышку сомнения в ее глазах, плохо скрытую тревогу. Он бы мог поклясться, что она будет тянуть время, И она так и сделала, уклончиво спросив:

— Почему вы спрашиваете об этом?

— У меня есть свидетельство, что вас видели, когда вы шли от комнаты покойного, вы были в пеньюаре, — ответил он как можно более бесстрастно.

Он был поражен внезапной вспышкой ее глаз, приливом крови к щекам. "Опасная штучка, это уж точно!" — подумал он.

— Боже мой, что этот дом делает из людей? Кто шпионил за мной? В руке у меня был окровавленный нож?

Инспектор был потрясен ее прямотой. Хотя и не обладая богатым воображением, он подумал, что легко мог бы представить ее в роли преступницы в хорошей старомодной мелодраме, какую не увидишь сегодня. Успокаивающе он ответил:

— Нет, мисс.

— Вы меня удивляете! А теперь скажите мне следующее: видел ли кто-нибудь, как я выходила из комнаты моего дяди? Видел?

— Не стоит задавать мне вопросов, мисс! Вы заходили в комнату вашего дяди после того, как поднялись наверх переодеться?

— Нет. Я только подошла к его двери.

— Как же все происходило, мисс?

Она дернула плечом.

— Он меня не впустил. Думаю, он был уже мертв.

— Когда вы говорите, что он не впустил вас, что вы имеете в виду?

— О, Господи, вы обязательно хотите поставить все точки над «и»? Дверь была закрыта, он не ответил, когда я постучала.

— Вы сказали ему что-нибудь?

— Не знаю. Да, сказала. Я сказала: "Это я, Паула" или что-то в этом роде. Какое это имеет значение?

Инспектор не обратил внимания на ее последние слова.

— И он не ответил?

— Я уже говорила вам об этом.

— Вам это не показалось странным?

— Нет.

— Когда вы постучали в дверь, потом позвали его и он не ответил, вам это не показалось ни в коей мере странным?

— Да нет же, говорю вам! — Паула видела, что инспектор ей не поверил, и раздраженно добавила: — Он не хотел меня видеть.

— Почему?

— Вас это не касается!

— Нет, касается, мисс! Установлено, что вы хотели, чтобы ваш дядя дал вам денег, а он не собирался этого делать, по этому поводу вы с ним поссорились. Разве не так?

— Вы сами все знаете, правда? — съязвила она.

— Советую вам обдумать ваше положение, — сказал он.

— Нечего обдумывать! Вы не можете доказать, что я входила в комнату моего дяди! Все, что вы можете доказать, это то, что мы поссорились. Если бы вы потрудились поглубже покопаться в наших отношениях, вы бы узнали, что и до этого мы ссорились сотни раз!

— Позвольте вам напомнить, мисс, что, когда я в первый раз спросил вас, что вы делали, когда поднялись наверх, вы ни слова не сказали о том, что подходили к комнате вашего дяди.

— Нет! Потому что я посмотрела на вас и поняла, какого дурака вы из себя сделаете, если я вам скажу это!

Наконец-то ей удалось уязвить его. Он сказал, что ей надо следить за своими словами, но, когда она насмешливо поблагодарила его за это предупреждение и поинтересовалась, есть ли у него еще вопросы, благоразумие заставило его подавить свое раздражение и ровным голосом ответить, что она может идти.

Молодой следователь, безмолвный свидетель этой сцены, заметил:

— Крутая дама.

Инспектор, не желая выдавать себя, хмыкнул в ответ.

— Я думал, что вы как следует надавите на нее, сэр, — осмелился сказать следователь.

— Не сомневаюсь, что ты так думал. Разница между нами в том, что я не вчера родился, — ответил инспектор. — С такими трудно что-либо знать наперед! Пошлите ко мне Ройдона!

Виллогби появился с сигарой в руках и обратился к инспектору с наигранным терпением.

— Ну, инспектор, что же на этот раз? — спросил он.

Когда ему сообщили показания лакея, он покраснел и сказал скорее раздраженно, чем виновато:

— Послушайте, на что вы намекаете? Если выдумаете, что я ходил в комнату мистера Хериарда, то вы ошибаетесь!

— Но я не об этом у вас спрашивал, сэр. До того, как спустились в гостиную, вы выходили из своей комнаты или нет?

— Ну хорошо, если вы настаиваете на такой точности, то да, выходил! Но это не имеет никакого отношения к делу, поэтому я и не стал упоминать об этом.

— Предоставьте судить об этом мне, сэр. Спасибо. Когда вы выходили из комнаты? Куда вы ходили?

— Великий Боже, куда, вы думаете, я ходил? — спросил Ройдон. — Вам, полицейским, должно быть, не за что уцепиться, если вы начинаете подозревать человека, потому что он мужчина, а не ангел!

— О! — сказал инспектор довольно безучастно. — Мне кажется, вы могли бы сказать мне об этом раньше, сэр.

— Может быть, я и сказал бы, если бы вспомнил, — ответил Ройдон. — Если это все, что вы хотели знать…

— Минуту назад вы сказали, что сообщили бы мне, если бы это имело какое-то отношение к делу.

— Да, если бы, но оно не имеет, возможно, поэтому я и забыл, — ответил Ройдон. — Что-нибудь еще?

— Пока все, — сказал инспектор.

Ройдон вышел из комнаты. Молодой следователь заметил, что ему он кажется подозрительным.

— Лжет без всякой видимой причины!

— Так бывает, — сказал инспектор. — Боится быть впутанным в дело. Не знаю, в каком направлении работать, и это точно. — Его взгляд упал на золотой портсигар, и у него загорелись глаза. Он взял портсигар в руку. — Где Эшер снимает отпечатки пальцев?

— В библиотеке. Старый джентльмен повел его туда. Мисс Дин устроила по этому поводу переполох. У старика было по горло работы — он пытался ее утихомирить. Эшер, должно быть, уже заканчивает.

— Пойдем посмотрим, — сказал инспектор, двигаясь к двери.

Он прибыл в библиотеку как раз вовремя, чтобы увидеть, как Матильда подставляет эксперту свои идеально наманикюренные пальцы.

— Конечно, это помешает мне развернуться, если я решу вступить на путь преступления, — сказала она.

— Если ты думаешь, что я поэтому не желаю давать мои… — горячо начала Валерия и остановилась, увидев инспектора.

Матильда посмотрела через плечо.

— А, Торквемада^[532] собственной персоной!

Джозеф подошел к инспектору.

— Входите, инспектор. Как видите, мы уже заканчиваем.

— Сожалею, что был вынужден подвергнуть вас этому, сэр, но…

— Ерунда! Конечно, мы понимаем, что это необходимо!

— Я считаю это абсолютно унизительным, — перебила Валерия. — Как будто мы обычные преступники или еще кто! Никогда не думала, что меня будут так оскорблять!

Видно было, что даже у Джозефа лопнуло терпение. И он обратился к ней с суровыми нотками в голосе:

— Дорогое мое дитя, не будьте такой маленькой глупой гусыней! Вы хотите поговорить с кем-нибудь из нас, инспектор? Вы уже можете мне сказать что-нибудь, или я не должен спрашивать?

— Пока ничего, сэр. Я бы хотел знать, кто из вас, джентльмены, хозяин этой вещи, пожалуйста.

Они все посмотрели на портсигар. Монограмма была ясно видна. Взгляд инспектора остановился на Стивене. Стивен разглядывал портсигар, его жесткое лицо ничего не выражало. После минутного осмотра Джозеф бросил быстрый испуганный взгляд на Матильду, он полуспрашивал, полумолил.

— Ну, это не мое! — сказал Ройдон.

— Это мой портсигар, — сухо сказал Стивен, поднимая глаза на инспектора. — Где вы нашли его?

— Вы потеряли его, сэр?

Стивен некоторое время не отвечал.

— Думаю, он не может сказать вам. Мой племянник вечно все забывает, правда, Стивен? — сказал Джозеф неестественно весело. — Где вы подобрали его, инспектор? Не скрывайте от нас ничего.

— Его нашли в комнате покойного мистера Хериарда, сэр, — ответил инспектор.

Поведение Джозефа мгновенно изменилось. Словно задохнувшись, он поспешно сказал:

— О, здесь может быть тысяча объяснений! Ну, ну… мой племянник мог оставить его в комнате, когда мы были там вместе с ним, или, вероятно… по крайней мере, возможно, что мой брат нашел его где-нибудь и взял с собой, рассчитывая отдать ему. О, я могу придумать сколько угодно объяснений!

— Не надо! — неблагодарно заявил Стивен. — Вы не могли бы сказать, где точно вы нашли его, инспектор?

— Он лежал на полу, под креслом, возле камина.

— О, тогда все ясно! — сказал Джозеф, все еще пытаясь защитить Стивена. — Думаю, он выпал у тебя из кармана, старина, ты был возбужден и не заметил этого. Когда ты наклонялся над несчастным Натом! Да, так оно и должно было быть!

— Портсигар нашли далеко от тела, сэр, — заметил инспектор.

— О! Наверное, кто-нибудь пнул его ногой, — отчаянно воскликнул Джозеф. — Мы были так расстроены, могло произойти все, что угодно! Стивен, почему ты молчишь? Ведь нет ничего страшного! Мы все это знаем! Не глупи! Все, что инспектор хочет узнать, это…

— До сих пор у меня было чертовски мало возможности что-нибудь сказать, — произнес Стивен. — Если вы закончили со своими теориями, которые не убедят даже слабоумного, я сделаю два утверждения. Я не знаю, как мой портсигар попал в комнату моего дяди. Он не выпадал у меня из кармана, потому что я был не настолько возбужден, чтобы стоять на голове, но еще более вероятно потому, что, когда я вошел в комнату, его при мне не было.

Инспектор не скрывал своего недоверия. Джозеф снова попытался прийти на помощь.

— Значит, мой брат взял его с собой наверх! Право, нет причин…

— И уронил его на пол, сэр?

— Затолкнул его под кресло, очевидно, — сказал Стивен. — Или предполагается, что это сделал я, инспектор?

— Я этого не говорил, — ответил инспектор. — Портсигар мог упасть с кресла… если некто, кто сидел в кресле, промахнулся, когда опускал его в карман. Тогда портсигар мог остаться на кресле и упасть, когда этот некто встал. Несколько неубедительно.

— Я возражаю! — перебил Джозеф. — Это намеренное извращение моего совершенно невинного замечания, я совсем не это имел в виду, это нелепо, абсолютно нелепо!

— Заткнитесь! — сказал Стивен. — Я признаю, что это мой портсигар, я принимаю ваше утверждение, что его нашли в комнате моего дяди. Ну и что дальше, инспектор?

— Вам стоит подумать над своим положением, сэр.

Матильда, которая сохраняла несколько зловещее молчание на протяжении этой перепалки, подалась вперед.

— Вы закончили? — поинтересовалась она. — Тогда немного выскажусь. Я видела, как мистер Стивен Хериард отдал свой портсигар мисс Дин, прежде чем вышел из комнаты после чая.

Стивен засмеялся. Валерия гневно сказала:

— Тебе не удастся свалить это на меня! Я никогда не брала его мерзкий портсигар! Я оставила его на столе! Я не знаю, что с ним стало! Может быть, он взял его перед тем, как выйти из комнаты. Ты самая грязная, мерзкая свинья, которую я когда-нибудь встречала, Матильда Клар!

— А ты, моя маленькая крошка, — задушевно произнесла Матильда, — просто сука!

Глава 8

Инспектор смутился от такого обмена любезностями. Это настолько не соответствовало его представлениям о том, как ведут себя аристократы, что он даже не попытался справиться с ситуацией. Казалось, Ройдон разделял его мнение, но Паула, которая вошла в библиотеку в самый разгар оскорблений, с одобрением сказала:

— Молодец, Матильда!

Как обычно, вмешался Джозеф. Он неодобрительно покачал головой, глядя на Матильду, хотя и сочувственно подмигнул ей, и предположил, что Валерия слишком возбуждена.

— Она хочет, чтобы все думали, это я убила мистера Хериарда! — со слезами сказала Валерия.

— Дорогое мое дитя, кто поверит в такую глупость! — уверил ее Джозеф. — Такая хорошенькая девушка и мухи не может обидеть!

Его похвала немного успокоила Валерию, и, когда Ройдон с сочувствием воскликнул: "Истинная правда!", она трогательно улыбнулась ему и сказала:

— Ну не знаю, только я даже не помню, как Стивен давал мне портсигар, и, разумеется, я не выносила его из комнаты. Скорее всего, я просто кинула его обратно.

— Вот как? — сказала Матильда. — А почему "кинула"?

Лицо Валерии сморщилось.

— Не знаю. Я…

— Нет, знаешь. Ты прекрасно знаешь, что Стивен бросил его тебе. Так что оставим эту удобную забывчивость!

Валерия резко обернулась к Стивену.

— Ты собираешься стоять здесь и позволять этой женщине оскорблять меня? — осведомилась она.

— О, Господи, где ты откопала такую фразу? — заинтересовалась Паула.

— У нее отвратительный литературный вкус, — объяснил Стивен. — Матильда, я запрещаю тебе оскорблять мою нареченную.

— Ты и кто еще? — грубо возразила Матильда.

— Дети, дети! — взмолился Джозеф.

Инспектор откашлялся.

— Если позволите, дамы! Мисс Дин, вы признаёте, что мистер Стивен Хериард отдал вам свой портсигар до того, как вышел из комнаты?

— Говорю же вам, я не знаю! Я просто не помню! Во всяком случае, я не уносила его из комнаты!

Мод, которая вошла в библиотеку вслед за Паулой, сказала своим ровным голосом:

— Вы попросили у него сигарету, дорогая, и он бросил вам свой портсигар.

— Вы все против меня! — заявила Валерия, слезы заблестели у нее на ресницах.

— Нет, дорогая, но всегда лучше говорить правду. Мне всегда было жаль, что девушки так много курят. Это портит цвет лица. Но я сделала для себя правилом никогда не вмешиваться в то, что меня не касается.

— Пусть для тебя это будет уроком! — сказала Валерии Паула, совсем в духе Стивена.

Инспектор, по-видимому, чувствуя, что из всех присутствующих женщин Мод — самая разумная, повернулся к ней и спросил:

— Вы видели, что мисс Дин сделала с портсигаром, мадам?

— Нет, — ответила Мод. — Думаю, что-то отвлекло мое внимание. Я же не смотрела специально, зачем бы мне это было нужно.

— Если бы она отдала портсигар мистеру Хериарду, вы бы это заметили?

— О нет, вряд ли!

— Она не возвращала ему портсигар, — сказала Матильда.

— Хорошо, а что она с ним сделала, мисс?

— Не знаю. Как и миссис Хериард, я не заметила.

— Я просто положила его на стол! — сказала Валерия. — Виллогби дошел до середины пьесы. Не знаю, что сталось потом с этим портсигаром.

— Послушайте, мисс! — терпеливо сказал инспектор. — Давайте в конце концов разберемся с этой ситуацией, если вы не возражаете! Мистер Хериард передал вам портсигар или нет?

— Я бы не сказала «передал», потому что я попросила у него сигарету, а у него не хватило приличия, чтобы встать и дать мне одну, он просто бросил мне свой портсигар! И не понимаю почему…

— Итак, он бросил вам свой портсигар?

— Да, но…

— Тогда не говорите, что вы не помните! — сурово сказал инспектор. — А теперь, сэр, вы уверены, что у вас не было при себе портсигара, когда вы вышли из комнаты?

— Абсолютно.

— Это правда! — воскликнул Джозеф. — Теперь я вспомнил, когда мы вернулись из комнаты бедного Ната, ты, Паула, попросила у него сигарету, и он сунул руку в карман, будто хотел вытащить портсигар, а потом просто кивнул на коробку… — Джозеф замер, осознав, что подразумевало подобное свидетельство. — Это, конечно, ничего не доказывает, — поспешно добавил он.

— Нет, сэр, — сухо согласился инспектор и снова повернулся к Валерии. — Вы говорите, что положили портсигар на стол, мисс…

— Я не говорила, что я это сделала! Я только сказала, что должна была так сделать! — ответила Валерия, которая, казалось, решила, что только уклончивость может обеспечить ее безопасность. — И напрасно вы меня травите, потому что…

— Валерия, дитя мое! — сказал Джозеф и взял ее руку в свои. — Инспектор только хочет узнать правду! Вы не должны думать, что кого-нибудь подведете, если откровенно скажете ему, как вы поступили с портсигаром Стивена.

— Это меня и не волнует, — подтвердила Валерия очевидный факт. — Но я хорошо вижу, что Матильда пытается свалить все на меня, а это нечестно!

— Нет, нет, Тильде это никогда не приходило в голову, правда, Тильда? Она знает, что вы не могли этого сделать.

Пауле показалось, что настал момент для того, чтобы подлить масла в разбушевавшееся пламя.

— Как бы не так! — воскликнула она. — Как, спрашивается, она может это знать?

— Бог мой, Паула, у нее не хватит духу, не говоря уж об изобретательности! — ответила Матильда.

— Матильда! Паула! — отчаянно запротестовал Джозеф. — Не надо! Зачем, дорогие мои!

— Да, не сомневаюсь, вы обе считаете меня дурочкой! — сказала Валерия. — Просто потому, что я не похожа на вас! Но на самом деле я чуть не поступила в колледж. Я бы поступила, только это такая ужасная трата времени!

— Думаю, вы очень разумно сделали, — заметила Мод без тени насмешки. — Осмелюсь сказать, для некоторых это очень хорошо, но сама я не кончала никаких колледжей, а посмотрите на меня!

Почти все присутствующие завороженно откликнулись на этот призыв. Инспектор, чувствуя, что ситуация выходит из-под его контроля, опять откашлялся и громко сказал:

— Никто, и в меньшей степени полиция, не хочет ничего сваливать на невиновного человека. Но я предупреждаю вас, мисс Дин, вы не улучшаете своего положения тем, что отказываетесь говорить правду. Вы положили портсигар мистера Хериарда на стол?

После того как Джозеф в более мягкой форме повторил тот же вопрос, а Ройдон сказал довольно прочувствованную речь, суть которой сводилась к тому, что верх несправедливости ожидать правды от нервной натуры, Валерия была вынуждена признать, что положила портсигар на стол. Никто не видел его там, но это, как деликатно предположила Матильда, едва ли удивительно, поскольку всеобщее внимание было приковано к пьесе Ройдона и волнующей сцене, которая последовала после.

После этого инспектор пошел посмотреть на стол, и все побрели за ним. Это оказался чиппенделевский^[533] стол, который Старри предпочел обозначить как "тот самый стол". На нем стояли небольшая ваза с цветами, пепельница и серебряная спичечница. Старри утверждал, будто, когда он вошел в комнату перед ужином, чтобы убедиться, что Джеймс, лакей, привел все в порядок, портсигара не было. Джеймс тоже был уверен, что его не было на столе, когда он вытряхивал пепельницу. Как с притворной доброжелательностью заметила Матильда, после этого изнуряющего расследования они так и не сдвинулись с места.

— Нет, мисс, тут я с вами не могу согласиться, — мрачно сказал инспектор.

— Любой мог взять его, не привлекая к себе никакого внимания, — сказала Матильда.

Эдгар Мотисфонт немедленно запротестовал.

— Ничего не могу понять! — сказал он. — Вы предполагаете, — что кто-то пытался украсть портсигар Стивена? Кто, кроме Стивена, мог его взять? Все мы знали, что он не наш!

— Эдгар, думайте, что вы говорите! На что, я вас спрашиваю, вы намекаете? Почему вы пытаетесь утопить Стивена? — сказал Джозеф настолько сердито, насколько позволял его мягкий характер.

— Я не пытался его топить! — возразил Мотисфонт. — Я только сказал…

— Все поняли, что вы пытались внушить! — сказал Джозеф. — Можно подумать, что после стольких лет вашего знакомства со Стивеном…

— Я не говорю, что он убил Ната! — сказал Мотисфонт, красные пятна проступили у него на щеках. — Не мое дело выяснять, кто это сделал! Я только говорю, наиболее вероятно, что портсигар взял его хозяин! Все вы, Хериарды, стоите друг за друга, но я не Хериард, я обычный человек, и я возражаю против фантастической идеи, которую вы пытаетесь нам навязать, будто кто-то другой положил в свой карман ценную вещь, которая ему не принадлежала!

— Эдгар, дорогой, если я сказал что-нибудь, что заставило вас предположить, что мы со Стивеном объединились против вас…

— Ничего из того, что говорил я, не могло вызвать у вас подобного предположения, — вмешался Стивен.

— Тише, Стивен! Если я заставил вас сделать такое предположение, я покорнейше прошу вас простить меня! Я ни одной минуты не хотел оскорбить вас, предполагая, что это вы взяли портсигар!

Все почувствовали, что Джозеф превзошел самого себя. Однако по простодушному выражению его лица можно было заключить, что он не имел ни малейшего понятия, что его мысльмогла быть более удачно выражена. Матильда предпочла бы поставить на этом точку. Однако Стивен злобно спросил:

— Что же вы остановились? Кого вы подозреваете в том, что он взял мой портсигар?

— Стивен! Почему ты всегда неправильно воспринимаешь мои слова? Я никого не подозреваю! О Боже, как я могу…

— Это самое бесполезное обсуждение в моей жизни! — заявила Паула. — Мы что, так всю ночь будем сидеть, пока вы с Джозефом будете валять дурака? Я до смерти устала и иду спать!

Это заявление адресовалось инспектору. Тот не собирался се останавливать. Он тоже очень устал и хотел спокойно, в тишине подумать над этим делом. Он не считал, что продолжение расследования в ночное время принесет ощутимые результаты. Как всякий непрофессионал, инспектор питал глубокую веру в искусство специалистов и сейчас надеялся на те открытия, которые могут сделать полицейские эксперты. Так что он официально объявил, что дальнейших вопросов к присутствующим у него нет.

Валерия сразу же возобновила свое требование отпустить се домой и утверждала, что не сомкнет глаз, если вынуждена будет остаться в Лексхэме. Инспектор сообщил ей, что ее присутствие необходимо для ведения дела, и, безжалостно оставив ее товарищей по несчастью убеждать ее в том, что добраться до Лондона в одиннадцать часов вечера накануне Рождества практически невозможно, он присоединился к своему помощнику, который работал в кабинете. Через двадцать минут все услышали, как с подъездной аллеи тронулись полицейские машины, и Валерия, судя по всему, начала было приходить в себя, пока не обнаружила, что один полицейский остался в доме на всю ночь.

Мод, чье непоколебимое спокойствие, по всей видимости, не нарушили потрясающие события этого дня, привела всех в отчаяние, возобновив поиски "Жизни императрицы Австрии"; Паула сказала, что ей надо побыть одной или она сойдет с ума, и уплыла наверх в свою комнату; а Стивен вызвал благодарность Матильды и возмущение всех остальных, сказав, что необходимо выпить. Даже Джозеф заметил, что он выбрал неподходящий момент для кутежа. Однако, как только прозвучало слово «кутеж», все немедленно перешли на сторону Стивена. Мотисфонт сказал, что они все заслужили глоток спиртного. После некоторого размышления он добавил, что не совсем это имел в виду, но, когда Стивен спросил у него с притворной любезностью, что же он все-таки хотел сказать этим, Мотисфонт обнаружил, что объяснить не может, и запутался в неоконченных предложениях.

Старри, который понял, что его хозяева решили кутить, подавленно извинился — под воздействием обстоятельств он забыл принести обычный поднос с коктейлями в гостиную — и удалился исправлять свое упущение.

Валерия, молчавшая почти десять минут, вдруг объявила о своем намерении позвонить матери. Никто не стал возражать ей, хотя по выражению, появившемуся на лице Стивена, все заключили, что он не был сторонником этой идеи.

Когда Валерия вышла из комнаты, Матильда подошла к Стивену и тихо спросила:

— Кто наследник?

Он пожал плечами.

— Ты?

— Не знаю. Не думаю, что он написал завещание.

— Джо целый день намекал на это.

— О, Джо!

— Кому знать, как не ему.

— Ответ — никому. Жаль, что тебя впутали во все это.

— Не трать на меня свою жалость: у меня несокрушимое алиби, — легко ответила она. — Я совсем не хочу оклеветать тебя, Стивен, но у меня есть одна просьба, с которой я хотела бы обратиться к тебе от имени всех нас.

Он посмотрел на нее, внезапно нахмурившись.

— Ну?

— Если ты стащил у Мод книгу, ради Бога, верни ее!

Он рассмеялся, но его смех показался ей неестественным.

— Я не брал ее книги.

— Не хитри! — сурово сказала Матильда.

— Меня тошнит от этой проклятой книги! — взорвался он. — Я уже говорил тебе, что не знаю, где она!

Он встал и пошел от нее в другой конец комнаты. Она видела, что нервы у него на пределе, и жалела, что рассердила его. Вошел Старри с подносом и поставил его на боковой столик. Мод спросила его, не видел ли он книгу, которую она читала. Старри презрительно ответил, что не заметил ее, но наведет справки.

— Очень неприятно, — заявила Мод. — Как бы я хотела вспомнить, куда я ее положила. Перед тем как гасить свет, я всегда двадцать минут читаю, лежа в постели. Это очень успокаивает. Я как раз дошла до Рудольфа. Того, который покончил с собой.

— И что успокаивающего вы в этом находите? — спросил Стивен через плечо.

— Это отвлекает, — туманно ответила она.

Матильда подумала, что многое можно сказать о доброте Джозефа, если всего лишь со вздохом, тут же подавленным, он поднялся со стула и предложил свою помощь в поисках книги. Матильда боялась, что он спросит о ней Стивена, но, хотя Джозеф и бросил задумчивый взгляд на его неподвижный профиль, видно, все же почувствовал, что момент неблагоприятный, и ничего не сказал. Было бы нечестно, если бы он, на кого выпали основные тяготы сегодняшнего вечера, был вынужден вести совершенно бесполезные поиски в одиночку, поэтому Матильда поднялась и предложила свои услуги. Мод ровно поблагодарила ее и вернулась к своему месту у камина.

— Мод могла оставить ее в бильярдной, — предположила Матильда. — Она заходила туда перед самым чаем.

В бильярдной не было никаких признаков книги, но вид поблескивающей на свету рождественской елки заставил Матильду и Джозефа снова пережить горькие события этого дня. Джозеф пару раз всхлипнул и сделал трагический жест в сторону цветных шаров и блестящей мишуры.

— Что вы собираетесь с ней делать? — спросила Матильда. — Сейчас она несколько неуместна.

Джозеф шмыгнул носом.

— Нужно унести ее. О, Тильда, неужели это моя вина? Я ошибся, уговорив Ната организовать этот праздник? Я хотел, чтобы все было иначе!

— Как вы могли знать, что Ната убьют? — ответила она.

Он покачал головой, протянул руку и потрогал снежинку, которая свисала с нагруженной ветки.

— Джо, он оставил завещание?

Он поднял на нее глаза.

— Да, но не знаю, существует ли оно еще. Может быть, было бы лучше, если бы он уничтожил его.

— Почему?

— Это было весной, когда он лежал с плевритом, — сказал Джозеф. — Я уговорил его написать завещание. Я думал, это правильно, Тильда! Если бы можно было предвидеть будущее!

— Завещание в пользу Стивена?

Он кивнул. Спустя минуту она сказала:

— Ну, во всяком случае, Стивен не знал об этом.

Он быстро взглянул на нее и опустил глаза.

— Если только вы не сказали ему, — добавила она.

— Я? Нет, я никогда прямо не говорил этого! Но когда я увидел, в каком он настроении, я намекнул Валерии, что не помешает сказать ему пару слов. Она могла признаться в этом инспектору. Такое легкомысленное дитя! А ты же знаешь, какое впечатление Стивен, должно быть, произвел на полицию своим глупым, вызывающим поведением! О, Тильда, я так беспокоюсь!

Некоторое время она молчала.

— Полиция спрашивала вас, кто наследник? — наконец сказала она.

— Да, но, мне кажется, я замял этот вопрос. Я дал им имя поверенного Ната.

— Вы думаете, завещание у него?

— Не знаю, — неохотно ответил он. — Если нет, тогда я должен буду сообщить, где оно может быть. Я хочу сказать, я же не могу лишить Стивена наследства, так ведь? Кроме того, они все равно найдут его рано или поздно. Не знаю, что надо делать, чтобы было лучше.

Матильда почувствовала сильное желание посоветовать ему не вмешиваться, но сдержала себя.

— Может, ты воспользуешься своим влиянием, Тильда? — попросил ее Джозеф. — Пусть он не настраивает против себя полицию из простого упрямства! Он меня не послушает.

— Думаю, он лучше меня знает, что ему делать, — коротко сказала она. — В любом случае, у меня нет на него никакого влияния.

— Иногда я боюсь, что его ни у кого нет, — сказал Джозеф с тяжелым вздохом. — Как будто он был проклят с рождения! Ну что нашло на него, почему он спрятал книгу бедной Мод? Именно такое глупое, инфантильное озорство и отталкивает от него людей.

Матильда подумала, как трудно найти кого-нибудь менее инфантильного и озорного, чем Стивен, но только заметила, что Стивен отрицает, будто знает, где книга.

— Ну, вероятно, я наговариваю на него! — сказал Джозеф, заметно просветлев. — Во всяком случае, в этой комнате ее нет.

Они вернулись в библиотеку вместе с Валерией, которой, очевидно, пошел на пользу продолжительный и дорогостоящий телефонный разговор с матерью. Она объявила, что завтра мама приезжает в Лексхэм.

— О, Боже! — громко воскликнул Стивен.

— Разумеется, ей хочется быть с вами в такой момент, — поспешно сказал Джозеф. — Мы будем рады принять ее, правда, Мод? Конечно, хотелось бы, чтобы ее визит пришелся на более счастливое время.

— Мама говорит, что все очень благополучно разъяснится, мы не должны волноваться! — сказала Валерия.

Этот ценный совет погрузил всех в глубокое уныние. Подумав, Мотисфонт сказал, что не видит, каким образом все может благополучно разъясниться.

— Нет, — произнес Стивен. — Не может, если вы думаете, что один из нас убийца.

— Я нахожу это замечание необоснованно оскорбительным! — сказал Мотисфонт.

— Почему? — спросил Стивен.

— Ну, ну! — вмешался Джозеф. — Мы не должны распускаться! Лично я убежден, что Ната убил кто-нибудь посторонний.

— Вы-то да.

— Черт возьми, а почему бы и нет? — запротестовала Матильда.

Он пожал плечами.

— Все окна закрыты изнутри.

— Но вентилятор открыт! — напомнил ему Джозеф. — Наверное, проворный человек мог пролезть. Конечно, это не просто, но… Вы можете не поверить мне, но в молодые годы я был почти спортсменом и совершенно уверен, что мог бы тогда сделать это.

— Вы не могли бы сделать это сейчас, Джо, — сказала Матильда. — Вас слишком много…

— А, ты любишь смеяться над своим бедным старым дядей! — сказал он, погрозив ей пальцем. — Однако, когда я был молод, я был так же строен, как Ройдон. Хорошо помню, что когда я играл Ромео… Но что это я, рассказываю вам истории из своей юности, когда у нас на сердце так много горьких событий? Мод, дорогая моя, завтра мы тщательно поищем твою книгу, обещаю тебе. У тебя был утомительный день, надо уже ложиться.

— Может быть, я оставила ее наверху, — сказала Мод, сворачивая вязание. — Я не хочу, чтобы кто-нибудь беспокоился из-за нее. Думаю, она найдется. — Она поднялась, пожелала всем доброй ночи и удалилась.

— Я последую ее примеру, — сказала Матильда. — Ты идешь, Валерия?

Валерия неохотно ответила, что, наверное, ей придется это сделать, но она думает, что присутствие полицейского в доме не позволит ей сомкнуть глаз всю ночь.

— Я бы на твоем месте не беспокоилась. Думаю, полицейские очень надежны в некоторых вещах, — язвительно сказала Матильда. — Запри дверь, если ты нервничаешь.

— Нет, в самом деле, ты невозможна! — хихикнув, сказала Валерия.

— Не думаю, что кто-нибудь из нас уснет, — заметил Мотисфонт, когда она вышла из комнаты. — Лично я нет. Я чувствую себя так, будто побывал в нокауте. Нат! Мне до сих пор это кажется невероятным!

— Лично я, — сказал Ройдон с деланным равнодушием, — чувствую себя просто вымотанным и засну мертвым сном. В конце концов, я — совсем другое дело. Я хочу сказать, я совсем не знал мистера Хериарда.

Этот намек на то, что он стоит в стороне от преступления и его последствий, не прибавил ему популярности среди трех остальных мужчин. Даже Джозеф осуждающе покачал головой, а Мотисфонт сказал, что все они в равной степени причастны к этому.

— Не могу согласиться с вами! — сказал Ройдон высоким голосом. — Не хочу показывать пальцем, но лично я не ссорился с мистером Хериардом!

— Что вы этим хотите сказать, молодой человек? — потребовал Мотисфонт, его глаза сверкнули за очками.

Стивен зевнул.

— Что и вы и я ссорились. Интересно, неужели я так же скучен, как и все? Наверное, мне лучше пойти спать. Кто поверенный дяди Ната, Джо?

— Фирма "Фили, Блис и Блис", — ответил Джозеф. — Джон Блис всегда вел дела бедного Ната.

— Вы знаете его домашний адрес?

— Нет, но думаю, он есть в телефонном справочнике. Я просто уверен, что он живет в Лондоне. Но почему? Ты думаешь, мы должны…

— Я позвоню ему завтра утром, — сказал Стивен и вышел.

Мотисфонт проводил его взглядом, в котором сквозила открытая неприязнь.

— Он слишком много берет на себя, — неодобрительно сказал он.

Джозеф, который выглядел несколько удивленным, повернулся и быстро проговорил:

— Глупости! Стивен знает, какой я старый путаник. Он совершенно прав! О, Господи, Эдгар, надеюсь, вы не хотите, чтобы я ревновал к собственному племяннику! Это уже слишком!

— Ну, коли вы не возражаете, думаю, меня это не касается, — сказал Мотисфонт.

— Мы со Стивеном понимаем друг друга, — объяснил Джозеф, опять превращаясь в снисходительного дядюшку. — А сейчас нам, наверное, лучше пойти спать. Мы все немного перевозбудились, иначе и быть не могло. Может быть, ночь принесет нам утешение. — Он подошел к двери, но, открыв ее, обернулся, чтобы сказать с печальной улыбкой: — Мы уже чувствуем пустоту в жизни, и я, наверное, больше всех. Ложиться спать, не пожелав доброй ночи Нату! К этому не скоро привыкнешь!

Этот непристойный пафос вызвал у Мотисфонта и Ройдона реакцию, неизбежную для англичанина. Мотисфонт покраснел и кашлянул; Ройдон уставился в пол и пробормотал:

— Да, конечно!

Джозеф вздохнул и сказал:

— Не стоит навязывать вам свое личное горе. Мы все должны стиснуть зубы.

Никому из тех, кто его слышал, и в голову не пришло ответить в том же духе, поэтому Джозеф, еще раз вздохнув, удалился тяжелой поступью.

— Если учитывать, что мистер Хериард не сказал ему ни одного доброго слова… — начал Ройдон.

Мотисфонт не меньше Ройдона оскорбился попыткой Джозефа сыграть на его чувствах, но он знал Хериардов многие годы и не собирался присоединяться к длинноволосому драматургу в его пренебрежительном отношении к ним. Он сдержанно сказал:

— Хериардов не сразу узнаешь. У них у всех, исключая Джо, острые языки, но я никогда не обращал на это внимания. Не надо судить по внешнему виду.

— Мне кажется, они все играют друг другу на руку! — сказал Ройдон. — Меня не удивит, если окажется, что отвратительная грубость Стивена по отношению к Джозефу Хериарду — сплошное очковтирательство! Нельзя не заметить, как они стоят друг за друга, когда приходится туго!

Мотисфонт во многом был согласен с Ройдоном, но он не собирался признаваться в этом. Он только сказал, что неудивительно, если семья держится вместе, и направился к двери.

Ройдон последовал за ним наверх, сердито заметив, что он не так представлял себе Рождество.

Он был совсем не одинок в своей оценке случившегося. Начальник полиции, принимая доклад от инспектора Колволла, сказал, что именно такое и должно было случиться, когда заболел Брэдфорд.

— Да, сэр, — ответил инспектор Колволл, проглотив обиду.

— И еще в канун Рождества! — отчаянно добавил начальник полиции. — Я считаю, что это дело для Скотланд-Ярда.

— Возможно, вы правы, сэр, — ответил инспектор, думая о затруднениях, связанных с этим делом, об отсутствии очевидцев и сложностях общения с такими свидетелями, с которыми он имел дело в Лексхэме.

— А раз так, — сказал начальник полиции, — лучше всего позвонить в Лондон прямо сейчас.

Инспектор был с ним абсолютно согласен. Если Скотланд-Ярд должен взять это дело, он, во всяком случае, не хотел, чтобы ему говорили, что след уже остыл и что Скотланд-Ярд надо было вызвать намного раньше. Именно это и происходит, когда местная полиция пытается разрешить дело и терпит неудачу. Что хорошего в том, что из него будут делать дурака, который пытался создать лишние сложности Скотланд-Ярду?

Поэтому начальник полиции позвонил в Лондон. В должном порядке его соединили со спокойной личностью, которая назвала себя старшим следователем Хэнесайдом. Начальник полиции сообщил ему подробности дела, и после нескольких вопросов старший следователь Хэнесайд сказал, что на следующее утро пришлет ему в помощь хорошего специалиста.

Очень любезно со стороны старшего следователя, но, когда его слова передали инспектору Колволлу, он только и сказал упавшим голосом: «Да». Этот человек из Скотланд-Ярда автоматически возьмет на себя ведение дела и к тому же, что вполне вероятно, всех отчитает, подумал он, беспокойно перебирая свои собственные упущения как следователя. Колволл ушел со службы почти в таком же мрачном настроении, в каком пребывали все в Лексхэме, и почти с такой же обидой, какую ощущал хороший специалист из Скотланд-Ярда. Последний был далек от восторга по поводу порученного ему многообещающего дела и говорил своему подчиненному, что в этом все его везение — ехать в дикий Хэмпшир на Рождество.

Сержант Вер, серьезный молодой человек, отважился сказать, что дело обещает быть интересным.

— Интересным! — сказал инспектор Хемингей. — Сплошная путаница. Не люблю убийств, не люблю провинции, и, если я не столкнусь с целой толпой подозреваемых, которые будут глупо лгать без всякой причины, инстинкт мне изменяет, и ничего тут не поделаешь.

— Может, на этот раз и изменяет, — предположил Вер.

Инспектор остановил на нем пронзительный сверкающий взгляд.

— Не забывайся, парень! — предупредил он. — Я всегда прав.

Сержант усмехнулся. Он много раз работал с инспектором и уважал его слабости не меньше, чем его несомненные достоинства.

— И не стой здесь, ухмыляясь, будто ты на льготной дневной экскурсии, потому что, если меня хватит удар, виноват будешь ты!

— Почему это, сэр? — изумился Вер.

— Потому что таков порядок в полиции, — мрачно сказал инспектор.

Глава 9

На следующее утро не было видимых причин предполагать, что инспектор Хемингей с меньшим предубеждением стал относиться к порученному делу. По дороге в Хэмпшир он горько и пространно рассуждал о пьесе, которую помогал ставить в своем родном городе и которая была назначена на второй день Рождества. У него не осталось никакой надежды поприсутствовать на этом интересном событии. По общему направлению замечаний Хемингея Вер заключил, что без умелого руководства инспектора у пьесы не остается шансов на успех, если представление вообще состоится.

Драма была одним из любимых коньков инспектора, поэтому сержант забился в угол купе и смирился с неизбежным. Заинтересованное выражение на его лице, под которым скрывалось почти полное равнодушие, ни на минуту не обмануло инспектора.

— Знаю, ты меня не слушаешь, — сказал он. — Слушай ты больше, ты был бы более толковым следователем, не говоря уж об уважении к вышестоящим. Вся беда таких молодых парней вроде тебя в том, что вы думаете, будто все знаете.

За всю свою безгрешную жизнь сержант никогда не терял уважения к вышестоящему начальству, его старательные усилия расширить диапазон своих знаний были общеизвестны, но он не пытался протестовать. Он просто усмехнулся и сказал, что никогда не был большим любителем театра.

— Этого ты мне можешь не говорить! — с отвращением сказал Хемингей. — Могу поспорить, что ты все свое свободное время проводишь в кино!

— Нет, сэр. Меня очень строго воспитывали. Я обычно плотничаю.

— Еще хуже, — сказал Хемингей.

После вежливой паузы сержант отважился спросить о соображениях своего шефа по делу, которое им поручили.

— Большая ошибка — начинать с предвзятых предположений, — ответил Хемингей. — Именно поэтому я никогда их не делаю. У меня будет достаточно времени для того, чтобы подумать, после того, как я увижу действующих лиц. Впрочем, спешу заметить, что я вовсе не стремлюсь их увидеть. Если судить по тому, что сказал старший следователь, трудно найти людей, которых мне хотелось бы видеть меньше!

— Звучит интересно! — осмелился заметить сержант несколько просительным тоном. — Судя по всему, головоломное дельце, иначе местные не позвонили бы нам.

— Вот здесь ты, скорее всего, ошибаешься, — сказал не питающий иллюзий инспектор. — Всякий раз, когда вызывают на преступление, в котором замешаны важные персоны, могу поспорить, это потому, что начальник полиции играл в гольф с половиной подозреваемых и не хочет сам вести дело.

Дальнейшие события доказали, что он был до определенной степени прав. Едва ли не первое, что сказал начальник полиции, было:

— Не хочу притворяться, я рад передать вам это дело, инспектор. Все очень нелепо и невероятно! Я знал убитого многие годы. И знаю его брата. И все это мне не нравится.

— Да, сэр, — сказал инспектор.

— Более того, — продолжал начальник полиции, — это чертовски странное дело. Не понимаю, как убийство вообще могли совершить. И, разумеется, следователя нет, болен. Это инспектор Колволл, пока он вел дело.

— Рад познакомиться, — сказал Хемингей, мысленно отмечая Колволла как человека старательного, но который, вероятно, не заметил всех главных улик в этом деле.

— Необъяснимо! — произнес майор Болтон, правда, как оказалось, это не относилось к вежливому замечанию Хемингея. — Вам лучше разобраться в этом с самого начала. Возьмите стул!

Хемингей принял приглашение, кивнув сержанту, чтобы тот последовал его примеру, и пристально и вопросительно посмотрел на майора.

— Убитый, — сказал майор Болтон, — был богатым холостяком. Он купил усадьбу Лексхэм несколько лет назад. Что-то вроде музея: дубовая обивка и все такое. Стоит целое состояние. Я никогда не понимал, зачем ему это понадобилось. На первый взгляд этот человек совсем другого рода. Сколотил состояние на торговле. Глава фирмы, занимающейся импортом, но вот уже несколько лет, как отошел от дел. Товары из Восточной Индии: пряности и тому подобное. Заметьте, я не говорю, что он выскочка! Очень уважаемая семья и все в этом духе. Ничего не знаю о его родителях, кажется, отец у него был сельским адвокатом. У него было трое детей: Натаниель, убитый, Мэтью и Джозеф. Мэтью здесь ни при чем. Он давно умер. Его вдова живет в Америке со своим третьим мужем. Сам я никогда не встречал эту даму, но знаю ее детей. Они оба по уши увязли в этом деле. Года два тому назад Джозеф — этот что-то вроде перекати-поля, вреда в нем никакого, просто неудачник — вернулся домой, по-моему, из Южной Америки, но это ни о чем не говорит, он объездил весь свет — и обосновался в Лексхэме. Я никогда не любил Ната Хериарда, но надо отдать ему должное, к своей семье и родным он относился хорошо. Если хотите знать мое мнение, лучше, чем заслуживал любой из них. Я не имею ничего против Джозефа. Я бы назвал его доброжелательным ослом. Чем-то вроде Питера Пэна,^[534] вы поняли, о чем я говорю. У него есть жена. Сплетничают, что она была хористкой, когда он ее подцепил. Сам я ничего об этом не знаю. Бесцветная женщина. Когда-то была хорошенькой, но сейчас располнела. Никогда не мог ее раскусить. Либо хитра как черт, либо дура набитая. Вам, наверное, знаком этот тип женщин.

Инспектор кивнул.

— Знаю, сэр, но лучше бы мне не знать.

Майор Болтон фыркнул.

— Заметьте, ее я не подозреваю. Лично я не могу представить ее себе, вонзающей нож в своего деверя. И все же никто в округе никогда не мог понять, почему она согласилась жить в Лексхэме, нахлебницей Ната. Впрочем, она женщина спокойная, и я думаю, что ей надоело скитаться по свету вместе с Джозефом. Утомительный человек этот Джозеф. Ничего не понимает в деньгах. И мне кажется — ни в чем ничего не понимает. Видели когда-нибудь пьесу "Дорогой Брут"?

— Барри, — ответил инспектор. — Если вы его любите, это его лучшая вещь. Лично я…

— Ну, вот, Джозеф всегда напоминает мне один из персонажей, — сказал начальник полиции, грубо прерывая инспектора, настроившегося, как предполагал сержант Вер, на короткую, но содержательную лекцию на тему развития драмы. — Глупый старый болтун, пляшущий в лесу. Понимаете, кого я имею в виду?

— Коуд, — сказал Хемингей.

— Ну, сам я простой человек, — сказал начальник полиции, выражая этими словами свое презрение ко всяким причудам. — Однако, говорят, на земле нужны всякие. Теперь перейдем к Стивену и Пауле Хериард. Это племянник и племянница Ната, дети Мэтью. Всегда считали Лексхэм своим вторым домом. Я знаю обоих и обоих не люблю. Стивен — грубый молодой человек, без определенного занятия, Паула — девушка симпатичная, если вам нравится этот страстный, темпераментный тип, она играет на сцене. У обоих небольшие личные доходы, достаточные для того, чтобы быть независимыми, но не достаточные, чтобы шиковать. Всегда предполагалось, что Стивен будет наследником Ната. Судя по всему, так и случилось бы, да только несколько месяцев назад он обручился с девушкой. Я никогда сам ее не видел, но Нат ее не выносил. Сказал, что она охотится за деньгами. Наверное, он был прав. Тебе ведь она не понравилась, правда, Колволл?

— Нет, сэр. Глупая малышка. На мой взгляд, она не годится в жены джентльмену.

— Так что она тоже участвует в этом деле. Не хочу сказать, что она совершила убийство. Из того, что мне рассказал Колволл, не похоже, чтобы она была из тех, кто может сделать такое, но она тоже находилась в доме в это время. Стивен привез ее, предполагая познакомить с Натом. Слуги говорят, что они не поладили друг с другом. Вполне возможно, что ее появление еще больше разозлило Ната, и это ускорило развязку.

— Ускорило развязку? — повторил Хемингей.

— Не знаю, имеем ли мы право так говорить, — поправился майор. — Но, кажется, Нат поссорился со Стивеном. Разумеется, Нат грозился не оставить Стивену ни шиллинга, если он женится на этой девушке… ну и, кто знает? По-моему, Стивен вполне способен на убийство. Он всегда казался мне бесчувственным малым. Да, теперь этот парень Ройдон.

По выражению лица майора легко было заключить, что он глубоко не одобряет мистера Ройдона. Причина этого тут же стала ясна.

— Называет себя драматургом или какой-то другой глупостью в этом роде, — сказал майор.

— Да? — заинтересовался Хемингей. — Очень любопытно, сэр. Как вы назвали его имя?

— Виллогби Ройдон. Не думаю, что вы о нем слышали, я лично не слышал. Насколько я понял, он еще ничего не поставил — я имею в виду по-настоящему.

Казалось, инспектор оценил разницу, он кивнул и сказал со знанием дела:

— Воскресные представления? Модернистское что-нибудь и заумное. Знаю. Какую же роль он играет в этом деле, сэр?

— Друг Паулы Хериард. Он написал пьесу, и она хотела, чтобы дядя ее финансировал. Не знаю, о чем это. Впрочем, мне совершенно все равно. Я не любитель таких вещей. Не выношу ученостей. Суть в том, что Нату пьеса не понравилась. Этот парень Ройдон читал ему ее вслух вчера днем, Нат разозлился, после чего последовала общая ссора. Скажу по чести, в этом нет ничего удивительного. Я имею в виду, приехать к человеку в гости, а потом читать ему всякую дрянь вслух! Никогда не слышал ни о чем подобном!

— Мистер Хериард поссорился с мистером Ройдоном? — спросил Хемингей.

— Этого мы никак не можем выяснить, да, Колволл? Ройдон говорит, что нет.

— Не только он, сэр, — сказал Колволл. — Никто из них не сказал, что мистер Хериард действительно ссорился с мистером Ройдоном. Ссорилась мисс Хериард. По свидетельству дворецкого, мистер Хериард угрожал вычеркнуть ее из своего завещания и сказал, что не хочет видеть в доме ни ее, ни мистера Стивена. Конечно, никто не отрицает, что он был вспыльчивым человеком. Непонятно, что он имел в виду на самом деле. Но вот что я хочу сказать: если он говорил всерьез и мистер Стивен знал это, то в деле появляются неприятные осложнения.

— Конечно, конечно! — сказал майор, уводя его от обсуждения. — Все так, но мы не должны исключать и другие возможности. Например, Мотисфонта. Считаю, его стоит проверить. Он многие годы был компаньоном Ната, инспектор. Со всей очевидностью можно сказать, что он задумал что-то такое, что Нату не понравилось. Слуги говорят, вчера он заперся с Натом, между ними произошла ссора. В отношении его нельзя до конца быть спокойным, правда, Колволл?

— Его нельзя исключать, сэр. Для своего возраста очень нервный джентльмен. Он мне не сказал правды, во всяком случае, всей правды, в этом я уверен.

— Они всегда так, — сказал Хемингей. — Еще есть подозреваемые?

— Строго говоря, нет, — сказал Колволл. — Еще мисс Клар, но у нее алиби. И потом, у нее нет никакого видимого мотива. Она что-то вроде кузины. Остаются только слуги. У большинства из них нет причин убивать своего хозяина. Честно говоря, ни у кого из них нет, если исключить то, что мистер Хериард был очень груб со своим камердинером, так сказал мне дворецкий. Бросал в него вещи, когда выходил из себя. Человек старой закалки.

На Хемингея это не произвело впечатления.

— Он всегда мог уйти, если он не выносил мистера Хериарда, — сказал он. — Если только ему не полагается небольшой суммы по завещанию.

— Этого я не знаю, я не видел завещания, но думаю, вряд ли. Он служил у мистера Хериарда всего несколько месяцев, и заметьте, он никогда не говорил, что мистер Хериард был тяжелым хозяином! Это сказал дворецкий. Форд очень хорошо отзывался о своем хозяине. И о мистере Стивене тоже хорошо.

— Что он из себя представляет? — заинтересовался Хемингей.

— Крепкий малый, невысокого роста, лет тридцати пяти или тридцати шести. Он был немного напуган, но высказывался честно и откровенно и не пытался бросить тень ни на кого, за исключением, может быть, мистера Ройдона, но, в конце концов, он сказал мне только то, что был обязан сказать.

— А как насчет дворецкого?

— По-моему, с ним все в порядке. Держится очень чопорно, но не брезгует приложить ухо к двери. Он не любит мистера Стивена, но это ничего не значит. И он достаточно долго служит у мистера Хериарда.

— Может, ему что-нибудь полагается по завещанию, — сказал начальник полиции. — Хотя из-за этого он навряд ли совершил бы убийство. Это не похоже на Старри. И потом… — Он замолчал, нахмурился и затем сказал, стрельнув в Хемингея взглядом из-под бровей: — Ни единой зацепки. Я уже говорил, что это проклятие, а не дело, инспектор. Суть не в подозреваемых, а в том, как, черт возьми, убийство было совершено.

— Что, не хотите же вы уверить меня, что это одно из тех убийств при закрытых дверях, о которых читаешь в книжках, сэр?! — недоверчиво воскликнул Хемингей.

— Именно так. Послушайте факты! Вчера после чая Ройдон читал всем гостям свою пьесу. Закончилось это общей ссорой, гости разошлись наверх переодеваться к ужину. Остались мисс Клар в библиотеке и Джозеф Хериард — он пытался утихомирить своего брата в гостиной. Затем Нат пошел к себе, он все еще злился. Мисс Клар вышла из библиотеки как раз тогда, когда он поднимался, и слышала, как за ним захлопнулась дверь спальни. Потом они с Джозефом вместе поднялись к себе. Они были последними, конечно, исключая убийцу, кто видел Ната живым. Было между семью тридцатью и восемью, и в какой-то момент между этим временем и тем, когда все снова стали собираться в гостиной на коктейль, Нат был убит в своей комнате. Когда он не вышел к гостям, Джозеф поднялся, чтобы сказать ему, что все его ждут. Он нашел у двери Форда, который был обеспокоен тем, что ему не отвечали на стук. Дверь была заперта, и, когда Форд и Стивен Хериард выломали замок, Нат лежал мертвый на полу, окна были надежно заперты, двери спальни и ванной, ведущие в верхний холл, тоже были заперты, открыт был только вентиляционный люк над окном в ванной.

— Что за вентиляционный люк? — спросил Хемингей.

— Обычный, открывается наружу, такой часто делают над окном.

— Достаточно большой, чтобы кто-нибудь мог пролезть через него?

Начальник полиции посмотрел на Колволла, который медленно сказал:

— С одной стороны, да, с другой — нет, вы улавливаете мою мысль? Для того чтобы это сделать, человек должен быть маленьким и, более того, очень ловким. Видите ли, комната не на первом этаже. Нужно забраться наверх, потом просочиться внутрь, и все без малейшего шума. Лично я, должен признаться, не знаю, как это можно было сделать. Я не обнаружил никаких следов на подоконнике, но на это нельзя целиком полагаться, потому что вчера весь день шел снег, их могло занести.

— А отпечатки пальцев?

— Только на внутренней стороне окон, они принадлежат Форду, как и можно было предположить. Именно он закрывал окна после чая и опустил занавески.

— Как насчет ключей?

— В этом-то все и дело, — сказал майор. — Мы их тщательно исследовали, но не могли обнаружить тех следов, которые можно увидеть, если ключ поворачивают в замке с другой стороны двери.

— Странно, — сказал Хемингей, его глаза стали похожи на птичьи, что, как уже было известно сержанту Веру, свидетельствовало о живом интересе. — Несмотря ни на что, случай первоклассный. В комнате есть следы борьбы, сэр?

— Нет, нигде.

— Судя по всему, он не ожидал неприятностей от своего гостя. Это фотографии, сэр? Спасибо. — Минуту или две Хемингей рассматривал их, потом сказал: — Он не переодевался к ужину.

— Да и не заметно, чтобы он начинал это делать. Форд приготовил ему ванную и выложил вечерний костюм.

— Этот Форд помогал ему переодеваться?

— Иногда, но не всегда. Хериард звонил, если хотел позвать Форда.

— О! А орудие убийства?

— Врачи согласились, что удар был нанесен тонким, острым предметом, возможно, ножом. Вы увидите расположение раны. Внешнего кровотечения почти не было, но смерть, как мне сообщили, должна была последовать в течение нескольких минут.

— Понимаю, сэр. Орудие убийства не найдено?

— Пока нет. Но, по-моему, его и не искали, — сказал начальник полиции, бросая суровый взгляд в сторону инспектора Колволла.

Инспектор покраснел.

— Его искали в комнате покойного, сэр, но вы же знаете, дом очень большой и еще много гостей со своим багажом — ну, это долгая история, и мне не хотелось переворачивать все вверх дном.

Это объяснение явно не убедило майора, но Хемингей поддержал Колволла.

— Нет, конечно, вы и так были там всю ночь и полдня сегодня.

— Да, так оно и есть, — благодарно отозвался Колволл.

— Это меня не очень интересует, — продолжал Хемингей. — Из-за этих романов нет никаких шансов, что убийца забудет стереть отпечатки пальцев с орудия преступления. Их авторам следует хорошенько подумать, прежде чем подавать идеи преступникам. Все это так утомительно. А по-вашему, инспектор, как преступник проник в комнату?

Колволл покачал головой.

— Я теряюсь. Если не было никаких трюков с ключом, а это уже работа для профессионала, не понимаю, как кто-нибудь мог войти.

— Нет, но есть один факт, который не следует забывать, — вмешался начальник полиции. — На полу у камина нашли портсигар Стивена Хериарда, он лежал за креслом.

— Не самое лучшее обстоятельство для Стивена Хериарда, — сказал Хемингей. — Он признал его?

— Да, но мисс Клар показала, что он передал его мисс Дин до того, как пошел к себе переодеваться.

— Что та сказала по этому поводу? — спросил Хемингей, обращаясь к Колволлу.

Инспектор Колволл вздохнул.

— У нее нашлось много чего сказать, она из тех, кто ясно не говорит ни «да», ни «нет». Можно подумать, она ждет, что ее обвинят в убийстве просто потому, что она признает, что взяла портсигар! В конце концов она все-таки сказала, он был у нее, но поклялась, что не выносила его из гостиной. По ее версии, мистер Стивен сам мог захватить его, я склонен думать, это вполне могло оказаться правдой.

— А что он сам сказал?

— Немного, — задумчиво ответил Колволл. — Я бы сказал, что у него не было возможности это сделать, потому что за него вступилась мисс Клар, она хорошо, как следует отчитала мисс Дин, а потом еще мистер Джозеф пытался заставить меня поверить в то, что портсигар мог выпасть из кармана мистера Стивена, когда тот наклонился над телом…

— А это могло произойти? — перебил Хемингей.

— Ни в коем случае, если учесть, где нашли эту вещицу. Мистер Стивен это тоже понимает. Другое дело, если бы он сидел в кресле у камина, вытащил портсигар, чтобы достать сигарету, и рассеянно положил его назад, так что он упал не в карман, а на кресло и, возможно, скатился, когда он встал, — это могло бы все объяснить.

— Сел поболтать со своим дядей и спокойно покурить, а потом, когда тот отвернулся, убил его? — спросил Хемингей. — Для этого нужно быть предельно хладнокровным!

— А он такой и есть, — коротко сказал майор. — Любой подтвердит.

— Вы правы, — согласился Колволл. — Холодный как рыба, вот какой. Судя по тому, что я видел, ему даже наплевать на эту свою девушку! Он и бровью не шевельнул, когда мисс Клар сказала, что его портсигар был у мисс Дин. И его не поймаешь на попытке выгородить кого-нибудь!

— Ну, это, во всяком случае, утешает, — сказал Хемингей. — Мне ничто так не действует на нервы, как иметь дело с человеком, у которого голова набита нелепыми благородными мыслями, которые не приносят никому пользы. Это все, что у нас есть, инспектор?

— Не совсем. Одна из служанок видела, как мисс Хериард в пеньюаре отходила от двери своего дяди. Немного позже лакей слышал шаги в холле — сам он поднимался по боковой лестнице — и увидел, как закрывается дверь в комнату мистера Ройдона. Но мистер Ройдон дал этому вполне разумное объяснение. Что касается мисс Хериард, она без колебаний признала, что пыталась войти в комнату дяди, чтобы помириться с ним. Она говорит, что дверь была закрыта и на ее стук никто не ответил.

— Ей это не показалось странным?

— Это никому не показалось странным. Они все согласились, что это в духе мистера Хериарда, если у него плохое настроение.

— Хорошенькая семейка, — заметил Хемингей.

Инспектор позволил себе улыбнуться.

— Точно так. Вот увидите!

— Кажется, лучше попасть туда побыстрее, — сказал Хемингей. — Мне хотелось бы поговорить с полицейским врачом, если можно, сэр.

— Да, конечно. Думаю, вы еще захотите посмотреть отпечатки пальцев, — сказал начальник полиции, передавая их инспектору Колволлу.

— Половина этой шайки в особняке, — признался Колволл, закрыв дверь в комнату начальника полиции, — забьется в истерике, когда поймут, что вы из Скотланд-Ярда.

— Так легко возбуждаются?

— Не поверите! Мисс Хериард истинно трагическая королева, а мисс Дин из тех, кто устраивает истерики по любому поводу.

— Эта блондинка молодого Хериарда? Мне хочется познакомиться с ней.

— Вы из нее ничего не вытащите, ничего, на что можно положиться, — сказал Колволл, изумленно глядя на него.

— А у меня слабость к блондинкам! — ответил Хемингей.

Инспектор Колволл подозрительно посмотрел на него, он не мог заставить себя поверить, что серьезный человек из Скотланд-Ярда может быть легкомысленным.

— Ну, может быть, вы правы, — сказал он. — Лично я ни на йоту не верю тому, что она говорит. Но, разумеется, я никогда не вторгался в вашу область. И никогда не хотел. Осмелюсь сказать, может быть, для вас это легко, но я бы свихнулся, если бы провел еще несколько таких вечеров, как вчера. Вы не знаете, с кем вам придется иметь дело, инспектор.

— Ну, ничего, — весело сказал Хемингей. — Пока есть блондинка, я не жалуюсь.

Он не знал, что в Лексхэме его ждали даже две блондинки. Миссис Дин прибыла в наемном автомобиле удручающе рано.

Никто из обитателей дома, судя по их внешнему виду, не наслаждался безмятежным сном этой ночью. И действительно, Валерия заявила, что ни на минуту не сомкнула глаз; даже Стивен казался больше, чем обычно, угрюмым. Все встретились за завтраком. Джозеф, который пришел последним, приветствовал собравшихся робкой улыбкой и словами:

— Увы, не могу пожелать вам веселого Рождества! Однако будет грустно и не по-дружески, если этот день пройдет без единого упоминания о том, что он собой представляет.

Никто не откликнулся. В конце концов Валерия сказала:

— Я как-то не ощущаю Рождества.

— Лично я, — откликнулся Ройдон, — не придерживаюсь устаревших обычаев.

— Если кто-нибудь собирается в церковь, — сказала Мод, явно не обратив внимания на это замечание, — Ледбери подаст машину без двадцати минут одиннадцать.

— Боюсь, у всех нас не самое подходящее настроение для обычной рождественской службы, — мягко сказал Джозеф. — Но тебе нужно ехать, если ты хочешь, дорогая.

— Я всегда хожу в церковь на Рождество, — ответила Мод. — И по воскресеньям.

— Кто бы мог подумать, что еще остались такие люди! — сказал Ройдон, выражая интерес к привычкам аборигенов.

Все почувствовали дурной тон этого замечания, и Матильда немедленно предложила составить компанию Мод; даже Стивен — хотя и не до такой степени — встал на защиту Мод, посоветовав драматургу заткнуться, и продолжил завтрак.

— Тише, Стивен! — сказал Джозеф, однако его глаза выражали симпатию.

— И вы тоже заткнитесь! — ответил Стивен. — Мы достаточно наслушались тошнотворной болтовни, на две недели хватит. Если кого-нибудь интересует — поверенный дяди Ната приезжает поездом в одиннадцать пятнадцать с Ватерлоо. Если Ледбери будет забирать вас из церкви, тетя Мод, вам придется заехать за Блисом на станцию.

Мод выразила готовность последовать этому плану, но Мотисфонт, который только притворялся, что ест, сказал очень значительно:

— Какая самоуверенность! Будем надеяться, что кто-то не разочаруется.

Стивен показал свои восхитительные зубы в крайне неприветливой улыбке.

— Это вы про меня?

Мотисфонт пожал плечами.

— Ну, если шапка горит!..

— Бога ради, Эдгар! — вмешался Джозеф. — Если кто и имеет право возражать против того, что Стивен взял ответственность на себя, так это я!

— Ну, если бы я был на вашем месте, я бы ни минуты не мирился с этим.

Джозеф сделал попытку улыбнуться Стивену.

— А, ну я же не такой умный, деловой человек, как вы, Эдгар! Я всего лишь забывчивый, старый актер — я осмелюсь претендовать на этот титул — и Стивен знает, как я ему благодарен за то, что он делает.

Паула, в сердитой рассеянности щипавшая булочку, предотвратила оскорбительный ответ, который, чувствовалось, вертелся на языке у Стивена, внезапно спросив:

— Сколько будут утверждать завещание?

Все были потрясены этим вопросом, и, поскольку никто не собирался отвечать ей, Джозеф сказал:

— Дорогая моя, боюсь, никто пока не думал о подобных вещах.

Паула бросила на него один из своих насмешливых нетерпеливых взглядов.

— А я думаю. Если дядя Нат оставил мне те деньги, о которых всегда говорил, я поставлю "Горечь полыни".

Ройдон вспыхнул и пробормотал что-то нечленораздельное. Валерия сказала, что обязательно посмотрит пьесу. Она добавила, что, поее мнению, постановка должна быть превосходной. Матильда про себя надеялась, что эта похвала в некотором смысле компенсирует Ройдону заметный недостаток интереса со стороны всех остальных. Она поднялась из-за стола и направилась в библиотеку выкурить сигарету.

К ее досаде, здесь к ней присоединился Мотисфонт, который, ни к кому не обращаясь, заметил, что ему так недостает утренней газеты, и начал ходить по комнате, теребя шнуры от занавесок, спичечные коробки, шторы — все, что ни попадалось под его беспокойные руки.

Через несколько минут Матильда отложила книгу.

— Вы кажетесь взволнованным, мистер Мотисфонт.

— А кто нет? — спросил он, подходя к камину. — Не понимаю, как вы можете жить, как будто ничего не произошло! Вдобавок ко всему, поведение Стивена…

— О, Стивен! — сказала она. — Вы должны бы уже знать его!

— Невоспитанный молокосос! — пробормотал он. — Взять все в свои руки, даже не сказав "с вашего позволения". Я назвал бы это навязчивым! И зачем, спрашивается, тащить сюда поверенного Ната в Рождество, один Бог знает! Хочет прибрать к рукам завещание Ната. Неприлично!

— Поверенный должен приехать немедленно, — ответила она довольно резко. — В любом случае полиция должна будет просмотреть бумаги Ната.

Матильде показалось, что Мотисфонт слегка нахмурился, услышав ее слова.

— Скорее всего, они ничего не найдут.

— Кто знает, — сказала Матильда.

— Все знают, что Нат был вспыльчивым старым… вспыльчивым человеком, который говорил много того, чего вовсе не имел в виду. Я, например, ссорился с ним сотни раз! И всегда все рассеивалось. Этого полиция и не понимает. Они будут привязываться к тому, что никак не связано с убийством, и попытаются состряпать дело против несчастных, которые не имеют к этому преступлению никакого отношения.

Матильда сильно подозревала, что несчастный, которого он имел в виду, это он сам.

— О, я не думаю, что будет именно так! — сказала она успокаивающим тоном. — В конце концов, они уже должны были понять, что Нат ссорился со всеми.

— Да, но… — Мотисфонт остановился, покраснел, снял очки и начал протирать их. — Я не высокого мнения о том инспекторе, который был здесь вчера ночью. Глупец, лишенный воображения. И очень напористый. Как вы относитесь к тому, что он запер комнату Ната? Как будто кто-нибудь из нас мог помыслить о том, чтобы прикоснуться к его вещам! Абсолютно необоснованно! Чистый формализм!

Матильда уже поняла, что существует некий документ, который Мотисфонт хотел бы заполучить. Она пробормотала в ответ что-то неопределенное. Появление Ройдона освободило ее от необходимости поддерживать этот трудный диалог.

Эдгар Мотисфонт посмотрел на него отчаянным взглядом, но Ройдон пришел в библиотеку в поисках Матильды и не обратил на него внимания.

— А, вот вы где, мисс Клар! Вы действительно собираетесь в церковь?

— Да, — твердо сказала Матильда.

— Могу я сказать вам несколько слов перед тем, как вы уйдете? Это не важно, я имею в виду, не в них дело, но мне все же хотелось бы.

Матильда рассудила, что страх пагубно сказался на способности мистера Ройдона ясно выражаться.

— Хорошо, если только это не касается убийства, — сказала она.

— Нет, нет, ничего подобного! — заверил он.

— Наверное, мне надо выйти? — сказал Мотисфонт.

Ройдон не очень убедительно запротестовал, но Мотисфонт с коротким смешком ответил, что понимает намеки, и вышел из комнаты.

— Так что? — сказала Матильда.

— Ничего особенного, но вы так внимательно отнеслись к моей работе, что я хотел сказать вам: я подумал над вашими словами и пришел к выводу, что вы правы. Либо "Горечь полыни" достаточно хороша, что сама говорит за себя, либо ее надо бросить в печку. Думаю, вы слышали, Паула сказала, что поставит ее. Ну вот, я не позволю ей. Сама идея добиться финансовой поддержки была неправильной.

— Понимаю, — сказала Матильда, ее голос был более чем холоден.

— Я почувствовал, что хочу сказать вам об этом.

— Да, понимаю.

— Конечно, Паула ничего не понимает. Она так хочет сыграть эту роль. На самом деле даже мысль о том, чтобы обратиться за помощью к мистеру Хериарду, была не моя, а ее. Мне не нужно было позволять ей уговорить меня. Мне эта идея всегда не нравилась, а когда вы сказали то, что сказали, я решил, что не буду ни у кого одалживаться. Паула еще видит все не в том свете. Конечно, с ее стороны очень великодушно, но…

— Но в равной степени и смущает, — подсказала Матильда.

— О, не совсем так! Просто я подумал, может быть, вы в состоянии помочь ей понять мою точку зрения. Я хочу сказать, если она будет говорить с вами на эту тему.

— Я считаю, — сказала Матильда, вынимая окурок сигареты из мундштука и бросая его в огонь, — что она вполне в состоянии оценить вашу точку зрения без моей помощи.

Ройдон внимательно, но зло посмотрел на Матильду. Она спокойно встретила его вызывающий взгляд, и он скоро отвел глаза и, запинаясь, сказал:

— Понимаете, она крайне болезненно относится к пьесе. Мне трудно ей что-нибудь доказать.

— Да, возможно, — согласилась Матильда.

Ройдон обиженно сказал:

— Я думал, вы поймете мои чувства.

— Я понимаю.

— Ну, тогда… — неуверенно начал он. Казалось, он не знал, как продолжить, и начал снова: — И кроме того, мне кажется, не очень умно с ее стороны говорить так откровенно о том, что она собирается сделать со своим наследством. Я хочу сказать, у людей легко может возникнуть абсолютно неверное впечатление.

— О вас или о ней?

Краска залила его лицо, он выглядел очень растерянным, но спустя мгновение выпалил:

— О нас обоих, я думаю.

— Да, — сказала Матильда, — вы мне нравитесь гораздо больше, мистер Ройдон, когда говорите честно.

— Мне казалось, я никогда не говорил иначе, — напряженно ответил он.

Матильда видела, что очень обидела его, и не огорчилась, что Паула выбрала этот момент, чтобы войти в комнату.

— Почему, — спросила Паула своим глубоким трепещущим голосом, — полиция оставила нас сегодня в покое?

— Не хочу думать об этом. Я просто благодарна, — ответила Матильда.

— Благодарить не за что. Думаю, это значит Скотланд-Ярд.

Ройдон посмотрел на нее с выражением завороженного кролика.

— Разве обязательно так?

— Дорогой Виллогби, неужели ты не понимаешь, с самого начала было ясно, что вызовут Скотланд-Ярд. Подумай! Дядя Нат был убит в запертой комнате! Ты воображаешь, будто с этим сможет справиться местная полиция? Если бы я не была так замешана в этом деле, думаю, мне бы это показалось захватывающе интересным, — подумав, добавила она хладнокровно.

— Добро пожаловать на мое место в первом ряду, — сказала Матильда. — Я очень надеюсь, что ты не права насчет Скотланд-Ярда.

— Ты знаешь, что я права.

— Ну, если ты права, то думаю, тебе надо быть более осмотрительной в своих словах, Паула! — сказал Ройдон.

Ее сверкающий взгляд обратился на него.

— Почему? В каком смысле?

— Например, по поводу моей пьесы. Когда ты вошла, я как раз говорил мисс Клар, что разговорами о том, что ты собираешься финансировать пьесу, ты легко можешь создать у людей неверное впечатление. Кроме того, хотя я страшно благодарен тебе, я изменил свое решение. Вчера мисс Клар заставила меня понять, что было бы ошибкой полагаться на финансовую помощь.

Презрительное выражение, появившееся на лице Паулы, сделало ее внезапно похожей на Стивена.

— Ты трус, — сказала она. — Хочешь ты этого или нет, но я собираюсь поставить твою пьесу.

— Это исключительно великодушно с твоей стороны, но…

— Ничего подобного. Я сделаю это не из личных побуждений, а потому, что я верю в пьесу. Не знаю, как ты смог написать ее, но ты это сделал, и это все, что меня волнует.

Он не знал, как воспринимать ее слова, и просто сказал:

— Да, но чистая глупость говорить всем, что ты собираешься делать.

— Ты ошибаешься! Глуп именно ты! Все знают, что я просто без ума от "Горечи полыни". Я не делала из этого тайны! Ты слышал, что я говорила дяде Нату! Я была бы идиоткой, если бы запела на другой лад теперь, когда дядя Нат мертв. Идиоткой вроде тебя, Виллогби!

— Меня обижают такие намеки! — сказал он.

— Иди ты к черту! — бросила ему Паула через плечо.

Он вышел из комнаты с оскорбленным видом, что предвещало дурное настроение на целый день.

— Тебе не надо было говорить этого, — сказала Матильда Пауле. — Люди не из высших слоев общества часто бывают ранимыми.

Но Паула так же мало думала о чувствах других людей, как и Стивен. Она сказала презрительно:

— Он трусоват. Странно, как он умен на бумаге и как глуп в разговоре.

— Он здесь чужой. И еще напуган. Он не может справиться с собой.

— Страшно напуган. Мне надо было бы догадаться, что у него сдадут нервы. Не выношу мужчин, которые теряются в трудной ситуации! — Паула увидела быстрый, изумленный взгляд, который Матильда бросила на нее, и добавила, скривив губы: — Не бойся! Я не хотела сказать, что Виллогби — мой сообщник!

— Тогда, пожалуйста, будь более осмотрительна в своих словах! — сердито посоветовала Матильда.

Паула рассмеялась.

— Тебя уже начинает забирать, правда? Я знала, что так и будет. Ты стала подозрительной, ты ищешь — о, совершенно бессознательно! — скрытый смысл во всем, что мы говорим. Тебе интересно, кто из нас это сделал? Все твои мысли нацелены на это, сколько ты ни стараешься отвлечься?

— Да, — призналась Матильда.

Паула бросилась на диван, поставила локти на колени и оперлась подбородком на руки. — Знаю! Но это интересно, правда? Признайся!

— Нет, это омерзительно.

— О… омерзительно! — Паула вздрогнула. — Если хочешь! Но с точки зрения психологии разве это не завораживает? Наблюдать за нашим поведением, вслушиваться в испуганные ноты… повышенные голоса, ты замечала? Люди так глупы, что выдают себя, теряют выдержку, говорят слишком много!

— Твоя беда, девочка, что у тебя болезненный ум, — сказала Матильда. — Что это?

Ее восклицание было вызвано лязгом цепей, обмотанных вокруг колес автомобиля. Паула встала и двинулась к окну. Снег перестал идти несколько часов назад, но только одна пара следов от колес нарушила гладкую белизну подъездной аллеи и лужайки за ней. Огромный лимузин подъехал к парадной двери, и, когда Паула выглянула из окна, из машины появилась фигура в шубе из персидского каракуля и кокетливой шляпке, надетой на тщательно завитые золотые волосы.

— Думаю, — сказала Паула, — думаю, это миссис Дин.

— О, Боже, уже? — воскликнула Матильда, вставая. — Как она выглядит?

— Именно так, как ты могла ожидать. Джо выбежал, чтобы встретить ее.

— Ну, разумеется! — сказала Матильда.

Не один Джозеф вышел, чтобы встретить новую гостью. Прежде чем он смог пробормотать приветственную речь, Валерия бросилась на вызывающую благоговение грудь своей родительницы и запричитала:

— Мама, какое счастье, что ты приехала! Я не могу рассказать, как все это ужасно!

— Конечно, мама приехала, детка! — сказала миссис Дин голосом не менее волнующим, чем голос Паулы. — В такое время мама должна находиться рядом со своей маленькой девочкой. — Она протянула руку в туго натянутой перчатке Джозефу и сказала с лукавой улыбкой: — Мне не нужно просить мою девочку представлять вас. Я знаю, вы дядя Стивена — Джо! Вал рассказала мне о вас по телефону и о том, как вы были добры к ней. Позвольте матери поблагодарить вас, мистер Хериард!

Джозеф порозовел от удовольствия и церемонно откликнулся, что по-доброму относиться к Валерии — привилегия, которая не требует благодарности.

— Я не позволю вам кружить голову моей девочке! — сказала миссис Дин. — Она еще такой глупый ребенок.

— О, мама, это было просто ужасно! — сказала Валерия. — Я всю ночь не могла сомкнуть глаз, и этот отвратительный полицейский меня ужасно расстроил!

— Боюсь, у нас не очень крепкие нервы, — призналась миссис Дин Джозефу. — Мы всегда были очень хрупкими, совершенно невероятно чувствительными.

— А! — сказал Джозеф. — Я бы сказал, если позволите, что сейчас так редко встретишь цветок невинности!

Произнося эту речь, он увлек миссис Дин в дом, и Матильде с Паулой, которые вышли из библиотеки в холл, выпала честь услышать ее. Они сразу же поняли, что Джозеф встретил родственную душу — миссис Дин ответила ему теплой улыбкой и словами:

— Я всегда пыталась сохранить этот цветок в обеих моих дочках. И горько видеть, как эта росистая свежесть постепенно утрачивается! Вы должны простить глупое материнское сердце, если я скажу вам: как бы мне хотелось, чтобы этого никогда не произошло!

— Знаю и понимаю, — серьезно сказал Джозеф.

— Если бы только моей Вал не было в этом доме! — сказала миссис Дин, очевидно, это было единственное, что ее не устраивало в убийстве.

Джозеф не увидел в этом замечании ничего нелепого, он покачал головой и сказал с тяжелым вздохом:

— Как я хорошо понимаю, что вы должны чувствовать!

— У вас свои дети, я думаю, — сказала миссис Дин, распахивая пальто и показывая устрашающий бюст, плотно обтянутый кружевной блузкой, на которой держалась огромная брошь со стразом.

— Нет, увы! Своих нет! Но я считаю Стивена и Паулу своими детьми. Они мне очень дороги, — сказал Джозеф, оживая в своей стихии.

— Как только я увидела вас, я поняла, что моя девочка не преувеличила доброту "дяди Джо", — заявила миссис Дин, кладя ему руку на плечо и слегка сжимая его. — Вы меня не обманете! Вы добрый гений этого дома!

— О, нет, нет! — запротестовал Джозеф. — Боюсь, я просто нелепый чувствительный старик, который любит находиться среди счастливых людей. А, вот и Паула! Паула, дорогая, подойди, поздоровайся с миссис Дин!

— Дорогая моя! — воскликнула миссис Дин, круто повернувшись к приближающейся Пауле и протягивая ей руки. — Значит, это любимая сестра Стивена! Дайте мне посмотреть на вас, детка! Да, в вас есть что-то от Стивена. Бедное дитя, какое тяжелое время для вас, и ваша мать так далеко, далеко отсюда! По праву тещи Стивена я должна взять под свое крыло и его сестру!

Мысль о том, что миссис Дин возьмет под крыло Стивена, мгновенно парализовала Паулу. Когда она восстановила дыхание в степени, достаточной для того, чтобы оспорить утверждение о том, что ей не хватает матери или что она нуждается в ее замене, Джозеф уже вытащил вперед Матильду и представил ее. Потом он сказал, что миссис Дин, должно быть, замерзла в этой длительной поездке, и попросил ее присесть у камина, пока он не приведет жену.

— Не делайте для меня никаких исключений, мистер Хериард, я приехала помочь, а не мешать! Я не хочу причинять никому ни малейшего беспокойства! Думаю, миссис Хериард слишком расстроена и потрясена, чтобы тревожить ее утомительными гостями. Вы не должны обращать на меня никакого внимания.

— Вы должны выпить чашечку кофе с бутербродом, — сказал Джозеф. — Позвольте мне уговорить вас!

— Ну хорошо, если вы настаиваете. Но вы меня балуете!

Паула, которая не видела другого способа спастись, сказала, что пойдет и сделает необходимые распоряжения, и исчезла, оставив Матильду справляться с ситуацией, которая ужасно ее возмущала. Джозеф побежал наверх в поисках Мод, миссис Дин разместилась в кресле возле камина и принялась снимать перчатки.

У Матильды было время рассмотреть эту даму, и для нее не остался незамеченным оценивающий блеск выпуклых голубых глаз, и сейчас она со злобным удовольствием подмечала быстрые взгляды, которые миссис Дин бросала на окружающую обстановку.

— Мама, я просто не выдержу, если этот ужасный полицейский будет снова изводить меня! — сказала Валерия.

— Никто не будет изводить тебя, пока здесь твоя мама, она защитит тебя, крошка, — ответила ее родительница. — Но, детка, дорогая моя, ты должна немедленно идти переодеться!

— О, черт возьми, почему?

— Тише, дорогая! Ты знаешь, мама не любит, когда ее девочки говорят таким языком! Сегодня ты не должна была надевать желтое: это неприлично!

— Я знаю, но у меня нет ничего черного, и потом, других это не волнует.

— Нет, дорогая, мама знает, что у тебя нет ничего черного, но у тебя есть морской костюм. Не спорь с мамой, беги переоденься!

Валерия сказала, что это глупо и что в морском костюме она похожа на чучело, но Матильда с интересом наблюдала, как она послушалась команды миссис Дин. Матильда стала подозревать, что улыбка этой дамы и ее сладкая любезность скрывают стальную волю, и с опаской посмотрела на нее.

Миссис Дин расправила перчатки и извлекла себя из шубы, обнаружив фигуру с огромным бюстом, но так стянутую корсетом в талии и бедрах, что она выглядела несколько гротескной. И словно для того, чтобы усилить поразительный эффект этого метода борьбы с избытком веса, она носила обтянутую и крайне короткую юбку. Над краем спрятанного атласа и китового уса ее бюст выступал подобно платформе. Короткая шея поддерживала голову, которую венчала прическа из тщательно завитых локонов. Огромные жемчужные серьги-гвоздики были ввинчены в уши, а шляпа, сдвинутая под смелым углом на один глаз, была очень изящной, но слишком маленькой для женщины ее комплекции. Миссис Дин была накрашена почти так же ярко, как и ее дочь, но никогда, подумала Матильда, она не была такой хорошенькой, как Валерия.

Миссис Дин, которая тоже незаметно приглядывалась к Матильде, произнесла:

— Такая ужасная погода. Хотя, наверное, не стоит жаловаться.

— Да, — согласилась Матильда, предлагая ей сигарету. — Из всего, с чем нам пришлось столкнуться, погода — единственное, что соответствует времени года. Вы курите?

— Я не покажусь вам слишком невежливой, если закурю свою? Я всегда предпочитаю свой сорт. Привыкаешь, правда?

— Да, действительно, — сказала Матильда, наблюдая за тем, как та извлекает из сумки покрытый эмалью портсигар и достает из него толстую египетскую сигарету с золотым ободком.

— Думаю, — сказала миссис Дин, — все мы совершенно разбиты, и неудивительно! И еще в Рождество! Расскажите мне все! Знаете, Вал смогла сообщить мне одни только факты.

Матильда чувствовала свою полную неспособность выполнить этот приказ и была просто счастлива, что в этот момент в холл спустился Джозеф. Он сказал, что Мод переодевается, чтобы идти в церковь, и будет через несколько минут. Матильде удалось сбежать под тем предлогом, что ей тоже надо переодеться. Когда же она подходила к лестнице, то услышала, как миссис Дин говорит с доверительными нотками в голосе:

— А теперь, дорогой мистер Хериард, расскажите мне, что случилось!

Глава 10

К тому времени, когда Мод, одетая по уличному, спустилась в холл, миссис Дин уже вытянула из Джозефа отчет об убийстве Натаниеля и выглядела довольно встревоженной. Очевидно, из телефонного разговора с взволнованной Валерией она не поняла, до какой степени Стивен мог быть замешан в преступлении. Она выслушала Джозефа с должным выражением ужаса и сочувствия на лице, но под маской традиционной условности слов и поведения быстро работал ее деятельный ум.

— Готов пойти на костер, Стивен к этому непричастен! — сказал ей Джозеф.

— Конечно, нет, — машинально откликнулась она. — Что за мысль! И все же, как ужасно! Правда, я никого не подозреваю! Мы должны просто ждать, не так ли?

В этот момент появилась Мод. Как всегда неторопливо она спускалась по лестнице. Нельзя представить себе большую противоположность несколько кричащей разряженности миссис Дин, чем полная, скромная фигура Мод. Может быть, во времена юности она и украшала второй ряд хора, но в своих степенных средних летах она являла собой образ викторианской леди строгого воспитания. Ни в стиле ее одежды, ни в том, как она носила шляпу с высокой тульей, не было ничего игривого. В одной руке она держала молитвенник, в другой — зонтик; на ногах у нее были черные удобные ботинки со шнурками. Окинув ее опытным взглядом, миссис Дин справедливо заключила, что старомодная шуба, которая делала ее короче и полнее, чем она была в действительности, сделана из кролика, высветленного таким образом, чтобы он напоминал ондатру.

— Наконец-то! — вскакивая, воскликнул Джозеф. — Это моя жена! Мод, это — мать нашей дорогой маленькой Валерии!

Мод сунула зонтик под мышку и протянула вялую руку.

— Как вы поживаете? — сказала она с безразличной вежливостью. — Я как раз собираюсь в церковь, но Джозеф проследит за всем.

Джозеф, Матильда и Паула предполагали, что из-за приезда миссис Дин Мод отложит свое посещение церкви, но Мод, хотя и выслушала их соображения на этот счет, совершенно не собиралась им следовать. Джозеф умолял ее вспомнить обязанности хозяйки дома, но она ответила, что хозяйкой себя не считает.

— Но, дорогая моя! — увещевал ее Джозеф. — В твоем положении… ты здесь единственная замужняя дама, кроме того, это твой дом…

— Я никогда не рассматривала Лексхэм в качестве своего дома, Джозеф, — сухо сказала Мод.

Джозеф сдался. Матильда решила подойти к делу с другой стороны, предположив, что Мод, как дуайен,^[535] не может оставить остальных самих разбираться с миссис Дин. Мод ответила, что не знает, кто такая дуайен, но что она взяла за правило не вмешиваться в дела Лексхэма.

— Мод, дорогая, речь идет не о вмешательстве! Кто будет заботиться об этой женщине? Покажет ей комнату и все такое прочее?

— Думаю, Джозеф очень хорошо со всем справится, — спокойно сказала Мод. — Вчера вечером я подумала, может быть, я забыла книгу в кабинете, но сегодня я посмотрела, там ее нет. Так неприятно!

Матильда тоже сдалась, и поскольку так же, как и Мод, она не считала себя здесь хозяйкой, то не выразила желания заменить ее.

И вот Мод, одетая для поездки в церковь, была в холле. Она позволила миссис Дин пожать ее безучастную руку и сказала:

— Понимаете, в Рождество я всегда хожу в церковь.

— И не думайте менять свои планы из-за меня! Я этого просто не вынесу!

— О нет! — ответила Мод так, будто это само собой разумелось.

— Мне нужно извиниться перед вами за то, что я навязалась вам в такое время, — продолжала миссис Дин. — Но знаю, вы поймете чувства матери, дорогая миссис Хериард.

— У меня нет детей, — сказала Мод. — Уверена, никто не будет возражать против вашего присутствия здесь. Дом большой, комната всегда найдется.

— А! — сказала миссис Дин, сражаясь против превосходящих сил противника. — Как приятно всегда иметь комнату для друзей! Как я завидую вам, вы живете в таком прекрасном доме!

— Этот дом у всех вызывает большое восхищение, — сказала Мод. — Сама я не люблю старых домов.

На это трудно было что-нибудь ответить, поэтому миссис Дин испробовала новый план нападения. Понизив голос, она сказала:

— Разрешите сказать вам, как глубоко, очень глубоко я сочувствую вашей ужасной потере.

— Это было большое потрясение, — невозмутимо сказала Мод, — но я никогда не любила своего зятя, поэтому я не ощущаю большой потери.

Джозеф беспокойно заерзал и взглядом призвал на помощь Матильду, которая к этому времени присоединилась к Мод. Его спас Старри, вошедший в холл из глубины дома.

— Машина у дверей, мадам, — объявил он.

— О! — воскликнула миссис Дин. — Интересно, а что случилось с моей машиной? В ней мой чемодан, шляпная коробка и саквояж. Не мог бы кто-нибудь внести это в дом, как вы думаете?

— Шофер, мадам, — ответил Старри, полный презрения к разряженным женщинам, которые думают, что их багаж будут нести по парадной лестнице, — отвел машину к черному входу. Уолтер перенес багаж в голубую комнату, сэр, — добавил он, обращаясь к Джозефу.

Важные манеры Старри, которые наложились на обескураживающее спокойствие Мод, совсем напугали миссис Дин. Робким голосом она сказала: "Спасибо".

Старри размеренной походкой направился к двери и открыл ее для Мод и Матильды. Джозеф необдуманно спросил, не видел ли он где-нибудь мистера Стивена.

— Мистер Стивен, сэр, — ответил Старри голосом, лишенным всякого выражения, — гоняет шары в бильярдной.

— Ах, ты! — непроизвольно сказал Джозеф, бросая извиняющийся взгляд на миссис Дин. — Эти молодые люди такие… такие легкомысленные! Он не желает никому вреда. Он просто не всегда думает!

— О, я не обращаю внимания на небольшие нарушения условностей! — объявила миссис Дин с широкой улыбкой. — Я же знаю, какой Стивен странный и своевольный. Пойдемте вытащим его оттуда?

Джозеф засомневался, но предположил, что Стивен, должно быть, привык к стремительной тактике своей будущей тещи, поэтому он ничего не возразил и повел ее в бильярдную.

Рождественская елка, все еще украшенная мишурой, сразу же бросилась в глаза миссис Дин. Она восхищенно вскрикнула, прежде чем шагнуть вперед и поздороваться со Стивеном.

— Дорогой мой мальчик! — воскликнула она. — Я приехала сразу же, как только у меня появилась возможность!

Перед тем как ответить, Стивен, который в нарукавниках отрабатывал школу, внимательно изучил расположение шаров. Убедившись, что они лежат правильно, он выпрямился и сказал:

— Да, вижу. Как вы поживаете?

— Я-то хорошо! — сказала она. — Но ты, бедный мой мальчик! Через что ты прошел! Не думай, что я не понимаю!

— Да, это было такое потрясение для Стивена, возможно, он этого еще не осознает, — согласился Джозеф. — Но бильярд в такой день, старина? Стоит ли? Не то чтобы я возражал, но ты же не хочешь, чтобы тебя неправильно поняли?

Стивен только бросил раздраженный взгляд в сторону Джозефа, никак не отреагировав на его слова, и спросил миссис Дин, видела ли она Валерию.

— Моя бедная девочка! Да, когда я приехала, она бросилась прямо в мои объятья. Такое ужасное потрясение для нее! Ты же знаешь, Стив, какой она чувствительный котенок! Мы должны сделать все, что в наших силах, и избавить ее от дальнейших неприятностей!

— Это будет нетрудно, — ответил он. — Не похоже, чтобы полиция подозревала ее в убийстве моего дяди.

Миссис Дин передернулась.

— Не надо! Одна мысль об этом!.. Должна сказать, Стивен, если бы я хоть немного знала, что случится, я никогда не позволила бы ей приехать сюда!

— Если, — ответил Стивен с раздражением в голосе, — этим упреком вы хотите сказать, будто мне следовало предупредить вас, должен заметить, что убийство моего дяди не входило в число запланированных развлечений!

— Скверный мальчишка! — отчитала его миссис Дин и игриво хлопнула по руке. — Если бы я не знала, какой у тебя злой язык, я бы очень обиделась на тебя! Но я понимаю. Всегда говорила, что ты из тех робких людей, которые прячут свои настоящие чувства под бравадой. Разве я не права, мистер Хериард?

— Совершенно правы! — сказал Джозеф, безуспешно пытаясь просунуть дружескую ладонь в руку Стивена. — Стивен обожает шокировать всех, только его старый дядюшка на это не поддается!

— Да, сейчас это принято у молодых людей, — качая головой, сказала миссис Дин.

— Позвольте заметить, в этой комнате нет камина, вы оба можете обсуждать меня с большим удобством для себя в другом месте! — рявкнул Стивен.

Глаза миссис Дин умели приобретать металлический блеск, но улыбка осталась. Она сказала:

— Тщеславный мальчишка, неужели ты думаешь, что я буду тратить время на то, чтобы обсуждать тебя! У меня много других, более важных занятий! В самом деле, я должна распаковать несколько вещей, которые я привезла с собой, и привести себя в порядок после поездки.

Джозеф сразу же вызвался показать ей ее комнату и увел ее прежде, чем Стивен смог сказать что-нибудь еще более вызывающее. В холле Валерия, одетая в синий морской костюм, который ее мать считала более подходящим к случаю, чем ее бледно-желтый, непринужденно кокетничала с Ройдоном. Ройдон был озабочен возможными последствиями убийства Натаниеля, и ее кокетство было напрасным, но вид дочери наедине с молодым человеком несолидной наружности заставил миссис Дин немедленно вмешаться. Она сказала, что хочет, чтобы ее девочка поднялась вместе с ней и помогла ей распаковать чемоданы.

— Но, мама, зачем? — раздраженно сказала Валерия. — Все это может сделать горничная.

— Нет, моя крошка, ты же знаешь, мама не любит, чтобы слуги копались в ее вещах, — ответила миссис Дин. — Пойдем!

— Ну хорошо! — надулась Валерия. — Увидимся позже, Виллогби!

Уединившись в голубой комнате, просторном, но несколько мрачном помещении над библиотекой, миссис Дин не стала терять времени на намеки, а сразу же резко спросила:

— Кто этот молодой человек, Вал?

— Виллогби? Драматург. Он написал просто прекрасную пьесу под названием "Горечь полыни". Вчера он нам читал ее.

— Я о нем не слышала, — сказала миссис Дин.

— Ну, его пьесы еще не ставили по-настоящему, но он ужасно умный; я думаю, "Горечь полыни" продержится, наверное, годы!

— Надеюсь, что так, — ответила миссис Дин. — Но ты же знаешь, что не можешь позволить себе тратить время на нищих молодых писателей, крошка. Мне не нравится, что ты с ним в таких дружеских отношениях.

— Мама, это сущая ерунда! Как будто я не могу дружить с другими мужчинами только потому, что я обручена!

— Твоя мама знает лучше, крошка. Ты же не хочешь заставить Стивена ревновать, правда?

— Мне все равно, — упрямо сказала Валерия. — И потом, не думаю, что он будет ревновать. Он просто не обращает на меня никакого внимания. Единственный человек, с которым он ведет себя более или менее прилично, это зануда Клар. Ее даже средненькой не назовешь!

— Это та, которая уехала в церковь вместе с миссис Хериард? Такие манеры! Интересно, кем была миссис Хериард до замужества? Уверена, моей девочке нечего опасаться таких дурнушек, как мисс Клар. Не глупи, детка. Вижу, мама приехала вовремя, она за тобой присмотрит! Не сомневаюсь, что ты неправильно держалась со Стивеном. Он не тот человек, с которым можно играть.

— Если бы он не был так ужасно богат, я бы не вышла за него замуж, — сказала Валерия в приливе откровенности.

— Тише, дорогая! Стивен — наследник всего этого?

— Не знаю, но дядя Джо почти открыто сказал мне, что да. Но я просто не смогу жить здесь весь год, мама, я сойду с ума!

— Будет время подумать и об этом. — Миссис Дин оглядела комнату. — У его дяди, должно быть, целое состояние. Для того чтобы содержать такой дом, мелочами не обойдешься. Но мне не нравится это убийство, Вал. Конечно, мы ничего не знаем, и все может кончиться благополучно, но я не хочу, чтобы моя девочка выходила замуж за убийцу.

— Я была бы не в состоянии это сделать, правда? — спросила Валерия, широко раскрывая свои прелестные глазки.

— Конечно нет, крошка, я думаю о помолвке. Но не стоит спешить. Ты же понимаешь, маме еще нужно подумать о Мейвис.

— Не понимаю, какое отношение Мейвис имеет к моему браку со Стивеном?

— Прекрати говорить глупости, детка! — сказала миссис Дин немного резко. — Бог знает, как трудно найти подходящего мужа для одной дочери, не говоря уже о двух! Твоя встреча со Стивеном у Круисов — просто удача; хотя я, естественно, не хочу, чтобы мои птенчики выходили замуж без любви, но молодые богатые наследники не валяются на дороге. Нам просто придется подождать.

— Стивен не сделал бы мне предложение, если бы ты его, скажем так, не заставила, — недовольно сказала Валерия. — На самом деле, лучше бы он его не делал.

— Ты же знаешь, мама не любит, когда ее девочки говорят в такой вульгарной манере. И ей не нравится этот надутый вид. Ты просто должна поверить, что мама знает лучше, и быть веселой, крошка.

— Не понимаю, как можно быть веселой в таком доме? Ужасное место! Паула говорит, здесь витает зло.

— Глупости! — сказала миссис Дин. — А сейчас беги, не заставляй маму слушать подобный вздор!

Валерия довольно поспешно удалилась, но через минуту появилась снова, с побледневшими щеками и учащенным дыханием.

— Мама! — выдохнула она. — Произошло самое ужасное! Они приехали! Двое! Я видела их с лестницы!

— Бог мой, Валерия, почему бы им не приехать? Кто они?

— Это инспектор из Скотланд-Ярда! Я слышала, как он представлялся Старри! Мама, неужели нам нельзя уехать домой? Неужели ты не можешь избавить меня от этого?

— Войди и закрой за собой дверь! — приказала миссис Дин. — А теперь выпей этот стакан воды и прекрати говорить глупости! Не удивляюсь, что вызвали Скотланд-Ярд. Тебе нечего беспокоиться. Никто не думает, что ты имеешь отношение к убийству.

— Нет, думают, из-за этого противного портсигара!

— Какого портсигара?

— Стивена. Он бросил его мне в гостиной, а потом его нашли в комнате мистера Хериарда. Но я не приносила его туда!

— Конечно, нет, и полиция поймет это. Ты просто должна рассказать им все, что ты знаешь, и перестань беспокоиться. Помни, мама здесь, она о тебе позаботится!

— Я умру, если мне придется отвечать еще на какие-нибудь вопросы! Вчерашний полицейский был ужасно груб, а этот будет еще хуже! — обреченно сказала Валерия.

В этот момент предмет ее опасений изучал Джозефа со Стивеном, которые вышли из бильярдной, чтобы встретить его. У Джозефа в руках был обрывок мишуры. Он объяснил, что разбирает елку.

— У нас сейчас не то настроение! — сказал он.

— Вам надо было послать ее в местную больницу, — подсказал Хемингей. — Они бы обрадовались.

— Правильно! — закричал Джозеф. — Почему я не догадался об этом? Это как раз то, чего захотел бы мой брат! Это нужно сделать! А что скажешь ты, Стивен?

— Делайте с этой проклятой штукой все, что хотите! — отрезал Стивен.

Инспектор посмотрел на него с интересом.

— Мистер Стивен Хериард? — спросил он.

Стивен кивнул.

— Да. Что вы хотите делать? Посетить место преступления или допросить всех снова?

— Если вам все равно, сэр, я хотел бы сначала побывать на месте преступления. Может быть, вы покажете мне? Это вы нашли тело мистера Хериарда?

— Идите с моим дядей, — сказал Стивен. — Он нашел его вместе со мной и может рассказать вам столько же, сколько и я.

— Стивен! — умоляюще одернул его Джозеф.

— Не беспокойтесь обо мне, сэр! — весело сказал Хемингей. — Вполне понятно, что человек не хочет снова входить в эту комнату.

Джозеф вздохнул.

— Хорошо, инспектор, я покажу вам.

Хемингей последовал за ним на лестницу. Он окинул это благородное сооружение взглядом знатока и заметил, что нигде не видел лучше.

— Считается безупречным экземпляром эпохи Кромвеля, — с усилием сказал Джозеф. — Боюсь, я ничего не понимаю в этом. Мой брат очень гордился домом.

— Увлекался стариной?

— Да, это было почти хобби. — Джозеф посмотрел на инспектора через плечо, изобразив на лице храбрую улыбку. — Я любил подразнить его этим! И вот что случилось!

— Наверное, вы воспринимаете все гораздо острее, чем остальные, — посочувствовал инспектор.

— Возможно. Не хочу показаться эгоистичным, но у молодежи вся жизнь впереди. А я чувствую теперь себя таким одиноким.

Между тем они уже поднялись по лестнице, и пока полицейский, все это время дежуривший в доме, срывал бумагу, которой была запечатана дверь в комнату Натаниеля, инспектор изучал окружающую его обстановку. Он хотел знать, кто занимал комнаты, выходящие в главный холл, и попросил показать ему боковую лестницу и бельевую. К тому времени, когда он все осмотрел, полицейский уже открыл дверь и стоял на пороге, ожидая его прихода.

С тех пор, как унесли тело Натаниеля, комнату не трогали. Джозеф болезненно вздрогнул при виде одежды брата, все еще лежащей на стуле. Он отвернулся и стоял, прикрывая глаза рукой, пока опытный взгляд инспектора подмечал каждую деталь в комнате.

Инспектор уже видел фотографии трупа, но, когда Джозеф немного оправился от нахлынувших на него чувств, попросил его описать положение, в котором лежал его брат. Он задавал много вопросов, и Джозеф скоро разговорился. Недоброжелатель мог бы подумать, что он почти упивался рассказом. Его собственное потрясение и потрясение Стивена не потеряли красок при пересказе. У Джозефа была хорошая память, и с небольшими подсказками он смог воссоздать для Хемингея сцену преступления. Он даже наградил его двумя различными теориями, объясняющими положение, в котором был найден портсигар Стивена, что, как впоследствии заметил Хемингей сержанту, было уже слишком.

— Приятный старикан, — сказал сержант.

— Вполне, но он, похоже, сведет меня с ума еще до того, как я разберусь во всем этом, — ответил Хемингей. — Если я буду подозревать одного из его благословенных родственников, он не будет спать всю ночь, но придумает множество в высшей степени неубедительных причин, которые якобы объясняют их действия. Что ты думаешь об этом деле?

Сержант потер подбородок.

— Ну, я бы сказал, дело довольно дохлое! — отважился он.

— Дохлое! — воскликнул Хемингей. — Этого просто не могло произойти!

— Но это произошло, — заметил сержант.

— Да, и поэтому как бы я хотел никогда не приходить в полицию, — сказал Хемингей. Он прошел в ванную и посмотрел на вентилятор. — Если это единственное, что было открыто, а все утверждают именно так, он играет важную роль в этом деле. Дай мне, пожалуйста, стул.

Сержант принес стул с дубовой спинкой, и инспектор взобрался на него, чтобы повнимательнее осмотреть вентилятор.

— В него мог пролезть только человек небольшого роста, — сказал Вер. — У того парня, которого мы видели, это бы не получилось.

— Никто бы не смог, не поцарапав краски ботинками.

— Каучуковые подошвы, — предположил сержант.

— Может быть, ты прав. Предположим, кто-то проник этим путем. Как?

— Думаю, наверх он мог взобраться по лестнице. У садовника в сарае должна быть лестница для подрезки деревьев.

— Меня не это интересует. Я хочу знать, как он смог просочиться через это в высшей степени неудобное отверстие после того, как взобрался по лестнице?

Сержант посмотрел на вентилятор и вздохнул.

— Я понимаю, что вы хотите сказать, сэр.

— И то хорошо. Он должен был пролезть головой вперед, но внутри не за что уцепиться. Значит, он ввинтился вовнутрь, упал головой на пол, поднялся как ни в чем не бывало и пошел убивать старика, который ничего не услышал.

— Дверь могла быть закрыта. Старик мог быть глуховат.

— Он должен был быть глухим как пень. Не говори глупостей!

— Я не понимаю, как кто-нибудь мог проникнуть внутрь через этот вентилятор, сэр, — подумав, сказал сержант. — Похоже, он все-таки вошел через дверь.

Хемингей спустился со стула и вернулся в спальню.

— Хорошо. Предположим, он так и сделал. Тело лежало спиной к двери, что бы это ни значило.

Сержант нахмурился.

— А что это значит, сэр?

— Ничего, — ответил Хемингей. — Можно подумать, что Натаниель стоял спиной к двери, кто-то прокрался в комнату и убил его ударом в спину. Но может оказаться, что его убили, когда он стоял лицом к двери, и повернулся только перед тем, как упасть. Может быть, он пытался достать до звонка у камина. Я беседовал с полицейским врачом, тот сказал, что удар в правую часть спины, в область поясницы, не вызывает мгновенной смерти. Так что положение тела не очень важно.

— Дверь закрыли еще до убийства, сэр?

— Неизвестно, потому что никто не знает, когда его убили. Если бы я положился на воображение, а этого я не сделаю, я бы сказал, что Натаниель сам закрыл дверь.

— Почему, сэр?

— Есть свидетельские показания. Их всегда надо учитывать. Наполовину ложь, но кто знает. На этот раз все свидетели соглашаются, что Натаниель был в плохом настроении. Братец Джозеф говорит, что он пытался успокоить Ната, но тот его за это еще и обругал. До половины лестницы он шел за ним. А теперь, если бы ты был Натаниелем и не в духе, а за тобой шел бы Джозеф, что бы ты сделал?

— Не знаю, — вытаращил глаза сержант.

— На это я могу только ответить, что Джозеф тебе нравится больше, чем мне. Если бы такой зануда шел по пятам за мной, я бы запер дверь и еще бы привалил к ней что-нибудь тяжелое.

Сержант улыбнулся, но осмелился сказать:

— Это только предположение, сэр.

— Да, именно поэтому я рассматриваю его не более как возможность, — ответил Хемингей, направляясь к двери. — Если я прав и Натаниель сам запер дверь, нам не надо гадать, использовал ли убийца карандаш и кусок веревки, чтобы закрыть ее за собой, потому что открыть ее он так бы и не смог. Более того, не хватило ведь ума исследовать следы на двери.

— На таких дубовых дверях следов, наверное, не остается? — предположил сержант. — Не то что на крашеном картоне, в него веревка врезается.

— Да, но под лупой они все равно будут видны. Если бы их нашли, то, значит, убийца обнаружил, что дверь закрыта, и повернул ключ снаружи.

— С помощью отмычки, — кивнул сержант. — Так я и думал. Только на ключе нет царапин. Если бы не это, я бы решил, что использовали отмычку.

— Не только это, и других причин хватает, — насмешливо перебил его инспектор. — Ты имеешь дело не с профессиональным взломщиком, парень. Здесь работал любитель. А кто когда-нибудь слышал о любителе, который использует орудие профессионала?

— Я об этом думал, но, может быть, оно случайно попало ему в руки, — заспорил сержант.

— Может быть, но, скорее всего, нет, — ответил Хемингей. — Из тысячи непосвященных едва ли один имеет представление о существовании инструмента, с помощью которого можно повернуть ключ с другой стороны, не говоря уже о том, чтобы знать, как он называется.

— Почти все знают, что он существует, — настаивал сержант. — Про название не скажу, но…

— Нет, они скорее пойдут в ближайшую слесарную мастерскую и попросят сделать щипцы для выщипывания бровей, такие, чтобы можно было открывать ими закрытые двери, — насмешливо сказал Хемингей.

Сержант покраснел и сказал:

— Ну, во всяком случае, это тоже мысль. Предположим, у кого-нибудь в доме есть щипцы для выщипывания бровей?

— Не собираюсь предполагать ничего в таком роде, — ответил Хемингей. — Во-первых, они не выдержат, потом, они недостаточно гибкие; наконец, у них горизонтальная нарезка, а нужна вертикальная, они ключа не удержат. Попробуй еще!

— Ну хорошо, сэр, если не использовали отмычку, тогда что? Убийца должен был как-то попасть в комнату. Это мы знаем. Или, если до убийства дверь была открыта, то нужно было ее закрыть, а нет никаких следов трюка с карандашом и веревкой.

— От тебя помощи не дождешься, — сказал Хемингей. — Ты задавал себе вопрос, зачем убийца был так озабочен тем, чтобы закрыть дверь?

Сержант подумал.

— Мне это как-то не приходило в голову, — согласился он. — Сейчас, когда вы спросили, сэр, мне это кажется странным. По-моему, в этом небыло особого смысла, разве что запутать нас.

— Может, и так, — сказал Хемингей. — Должен сказать, пока это ему удалось.

— Он рисковал, так ведь? Возиться с замком, когда любой мог увидеть его?

— Тот, кто совершил это убийство, пошел на чертовский риск, я так считаю. Если я правильно запомнил, мисс Хериард видели возле двери в пеньюаре.

— Вы же не думаете, что это была женщина, сэр? — не поверил сержант.

— Могла быть. Перестань питать дурацкие иллюзии по поводу женщин! Я знал таких, перед которыми спасуют и несколько тигров. Одно кажется совершенно ясным — Натаниель не ожидал, что его убьют. Следов борьбы нет, ни один стул не сдвинут с места. Он был не готов, не знал, что убийца хочет с ним сделать.

— Это совсем не значит, что преступление совершила мисс Хериард, — возразил сержант. — Убитый вряд ли мог заподозрить любого из своих гостей.

— Он бы сразу насторожился, если бы его дверь попытались вскрыть, — сказал Хемингей. — Нет, похоже, убийца вошел обычным путем, открыто, убил старика, потом вышел и закрыл дверь способом, который нам пока неясен. Как-то мне не верится во все это.

Сержант увидел, что инспектор нахмурился, и спросил:

— Почему, сэр?

— У меня такое чувство, что все произошло по-другому. Зачем преступнику понадобилось запирать дверь? Нечего говорить: "Чтобы запутать полицию", здесь нет особого смысла. Если труп находят в закрытой комнате, что из этого следует?

— Самоубийство, — с готовностью ответил сержант.

— Правильно. Но если хотят, чтобы убийство выглядело как самоубийство, то не убивают жертву ударом в спину, а потом не вытаскивают нож. В данном случае не пытались создать иллюзию самоубийства, поэтому закрытая дверь отпадает. — Он внимательно посмотрел на выломанную панель в косяке. — Мне пришло в голову, а была ли она вообще закрыта?

Сержант как следует подумал над этим предположением.

— Трое говорят, что была.

— Четверо, если считать мисс Хериард, — согласился Хемингей.

— Четверо — слишком много для сговора, — уверенно сказал сержант.

— Лакей говорит, на его стук не ответили. Не помню, чтобы он говорил, что пробовал открыть дверь.

— Вы хотите сказать, — медленно проговорил сержант, — он мог только постучаться, а замок вышиб Стивен Хериард. Ключ он повернул потом, когда никто не смотрел на него?

— Ничего похожего я не думаю, — сказал Хемингей. — Я еще ничего не решил.

— Что вы думаете о портсигаре, сэр?

— С первого взгляда дело складывается не очень хорошо для мистера Стивена.

— Нет, но все очень запутано, так ведь, сэр? Я хочу сказать, масса свидетельств, что последней держала портсигар мисс Дин.

— Слушай! — сказал Хемингей. — Я могу допустить, что Стивен пришел в эту комнату поговорить с дядей и выкурить сигарету, хотя, заметь, это маловероятно, но я не могу поверить, что это сделала мисс Дин. Приведи лакея.

Форд, наконец появившийся вслед за сержантом, несколько неохотно вошел в комнату и заметно нервничал. В своей жизни он не встречался со следователями из Скотланд-Ярда. Хотя он и смог посмотреть в глаза инспектору, но был не в состоянии удержаться от дрожи в голосе.

Когда Хемингей спросил его, пытался ли он открыть дверь в комнату хозяина, он на минуту задумался, прежде чем ответить, что он просто повернул ручку.

— Что вы понимаете под "повернул ручку"? — спросил Хемингей.

— Я старался не шуметь, инспектор, я подумал, а вдруг мистер Хериард не хочет, чтобы его беспокоили. Дверь не открывалась.

— И что вы тогда сделали?

— Ничего. Я хочу сказать, я просто стал ждать у боковой лестницы, я уже говорил другому инспектору.

— Вот как? Интересно получается: лакей, который должен был помочь одеться своему хозяину, после того как на его стук не ответили, и убедившись, что дверь заперта, ушел и даже не подумал о том, что все это несколько странно.

Форд запнулся от волнения.

— Я подумал… это необычно. Не то чтобы необычно, но именно так никогда раньше не случалось. Правда, мистер Хериард не всегда хотел, чтобы я ему помогал. Только когда его мучило люмбаго.

— Мне сказали, что так и было, — быстро сказал Хемингей.

Форд глотнул.

— Да, сэр, но…

— Поэтому вы могли с уверенностью сказать, что вы нужны, правда? Человек, которого мучает люмбаго, не может, например, наклониться, чтобы завязать шнурки на ботинках.

— Да, — угрюмо согласился Форд, — но я считаю, мистер Хериард это придумал.

— У него вообще не было люмбаго?

— Ну, этого я не скажу. Иногда он очень страдал, но не всегда так сильно, как он любил представлять. Если его выводили из себя, он держался так, будто он калека.

— Вы помогали ему одеваться вчера утром?

— Да, но…

— Но что?

— Ничего, сэр, только я не думаю, что ему было плохо. Просто у него было такое настроение.

— У него был плохой характер, да?

— Да, инспектор. Чистый татарин, когда кто-то выводил его из себя. Было непонятно, как себя с ним вести, — с готовностью объяснил Форд. — Я понимаю: звучит странно, что я не хотел входить в его комнату вчера вечером до тех пор, пока он не позвонит, но даю честное слово, это очень странный дом, с мистером Хериардом нужно было держать ухо востро. Если он был в хорошем настроении, можно было свободно входить и выходить, как делают все лакеи, но в черные дни ему ничем нельзя было угодить, это точно.

Хемингей с сочувствием сказал:

— Я понял. Горячий мужчина?

— Не говорите!

Вызвав такое признание, инспектор, который читал предыдущие показания Форда и имел даже удручающе хорошую память, ухватился за него.

— О! Но вы же сказали инспектору Колволлу, что он не был суровым хозяином, что вы хорошо с ним ладили и вам нравится ваше место.

Форд изменился в лице, но твердо сказал:

— Ну, я сказал правду. Он же не всегда был таким. Все шло хорошо, пока никто его не расстраивал. Я здесь уже девять месяцев и уходить не собирался. Это, во всяком случае, больше, чем смогли выдержать все его предыдущие лакеи. Видите ли, я ему нравился. У меня с ним никогда не было неприятностей. Я имею в виду настоящие неприятности.

— Он никогда не бросал в вас ботинком?

— Я не возражал, — сказал Форд. — То есть это было нечасто. Простая вспыльчивость. Обычно я мог с ним справиться.

— Обычно вы могли с ним справиться, но боялись войти, пока он не позовет вас?

— Ну, ему бы это не понравилось. Разумеется, мне не хотелось злить его. Я знал, что он не в духе. Он был недоволен тем, что мисс Паула привезла сюда мистера Ройдона.

— Его рассердило только это?

— Это и мистер Мотисфонт. Мистер Хериард жаловался на что-то в этом роде вчера утром, пока я помогал ему одеваться.

— Жаловался вам?

— Не столько мне, сколько самому себе, если вы меня понимаете, сэр. У него это вошло в привычку — выплескивать на меня свой гнев, когда кто-нибудь в семье досаждал ему.

— На этот раз, кажется, досадили все.

Лакей заколебался.

— Конечно, мистер Джозеф застрял у него в печенках: он собрал всю эту компанию на Рождество, мистер Натаниель не любил мисс Дин и был зол на мисс Паулу за то, что она потеряла голову из-за этого длинноволосого драматурга, это он так выразился, но было бы нечестно говорить, что он был сердит на мистера Стивена. Они обычно хорошо ладили.

— Вы хотите сказать, что он не ссорился с мистером Стивеном?

— Нет, конечно. Он был такой человек, что и с родной матерью бы поссорился. Но они с мистером Стивеном хорошо понимали друг друга и между ними не было неприязни.

— О! — сказал Хемингей, пристально глядя на него. — Значит, у вас нет никаких оснований предполагать, что они порвали отношения из-за мисс Дин?

— Это прошло бы, — сказал Форд, отвечая взглядом на взгляд.

— Хорошо, это все, — коротко сказал Хемингей.

Как только Форд вышел, сержант, молча слушавший весь этот разговор, сказал:

— По-моему, вы слишком взяли его в оборот, шеф.

— Если бы не законы нашей страны, ему пришлось бы еще хуже, — ответил Хемингей. — Мне не нравится его история.

— Странный дом, — задумался сержант. — Мне пришло в голову, если вспомнить его показания инспектору Колволлу, то он чуть ли не единственный в доме, исключая мистера Джозефа Хериарда, кто хочет, чтобы о Стивене Хериарде хорошо думали.

— Рад, что в твою голову пришло хоть что-то, — язвительно сказал Хемингей. — А в мою с самого начала пришло, что на окнах и ключе от ванной нашли отпечатки пальцев только Форда.

— Вполне понятно, что их должны были найти, так ведь, сэр?

— Когда мне попадается странное дело, я не люблю вполне понятных вещей, — сказал Хемингей.

— Если он здесь всего девять месяцев, не понимаю, какая ему выгода убивать своего хозяина.

— Кто сказал, что он убил его? Может быть, он рассчитывал многое выиграть, помогая Стивену, — сказал Хемингей. — Что я хочу знать, так это то, кто наследует деньги старика. Пойдем вниз.

Джозеф встретил их в холле и был в состоянии объяснить, что поверенный Ната уже находится на пути в Лексхэм. Он также сообщил, что кабинет Ната опечатала местная полиция, на что Хемингей сразу же ответил, что откроет его только в присутствии поверенного.

Ему не пришлось долго ждать. Около половины первого, машина, которая отвозила Мод и Матильду в церковь, подъехала к дому. Из нее вышли обе дамы и коротенький полный человек, который выглядел замерзшим и недовольным. Когда его представили Хемингею, он кивнул и поздоровался, но его первой мыслью было подойти поближе к огню и согреть замерзшие руки.

На шум почти все гости вышли в холл, так что, пока мистер Блис отогревался, Хемингей мог понаблюдать за Ройдоном, Паулой, Валерией и миссис Дин. Ни Стивен, ни Эдгар Мотисфонт не показывались из бильярдной, откуда слабо доносился стук костяных шаров. Мод отправилась наверх снять пальто и шляпу.

Джозеф вручил Блису бокал с шерри и тихим голосом заговорил с ним. Паула, которая внезапно обнаружила присутствие Хемингея, с минуту пристально смотрела на него, потом подошла и резко спросила:

— Вы тот инспектор из Скотланд-Ярда?

— Да, мисс.

— Я так и думала. Я — Паула Хериард. Желаю вам удачи! — сказала она с коротким смешком.

— Очень любезно с вашей стороны, мисс. Должен сказать, мне она понадобится, — спокойно ответил Хемингей.

— Понадобится! Что вы о нас думаете?

— У меня еще не было времени сформулировать.

— Могу предупредить вас, что вы разговариваете с одной из главных подозреваемых.

— Подумать только! — сказал он.

— Да! — продолжала она, стряхивая сигарету ногтем большого пальца. — Мой дядя обвинил меня в том, что я готова убить его за две тысячи фунтов. Разве вам этого не сказали?

— А вы были готовы? — с интересом спросил Хемингей.

— Конечно нет! И потом, как я могла это сделать?

— Именно это меня и интересует.

Неосторожные слова племянницы привлекли внимание Джозефа, он озабоченно подошел к ней и сказал с наигранной легкостью:

— Что я слышу, какие глупости говорит наша скверная Паула? Не воспринимайте эту молодую женщину слишком серьезно, инспектор. Она хочет шокировать вас.

— Все в порядке, сэр, у меня очень широкие взгляды.

— Ну и замечательно, — сказала Паула, освобождаясь от дядиной руки на своей талии, и отошла.

— Моя племянница очень расстроена этим ужасным делом, — признался Джозеф. — Она очень любила моего брата. А теперь, инспектор, поскольку мистер Блис здесь, вы, должно быть, хотели бы как можно скорее просмотреть бумаги. Мистер Блис готов. Вы не возражаете, если будет присутствовать мой племянник? Я считаю, он имеет право там быть.

— Никаких возражений, — сказал Хемингей. — Я даже хочу, чтобы он присутствовал.

Глава 11

Вызванный из бильярдной Стивен не проявлял никакого интереса к содержимому письменного стола своего дяди. Мотисфонт, который вошел вслед за ним, удивил всю компанию, заявив, что как партнер Натаниеля тоже имеет право присутствовать. Джозефу это показалось назойливым, и он заметил, что едва ли личные бумаги Ната представляют интерес для его компаньона в делах. Однако инспектор, чье любезное поведение все больше и больше изумляло Валерию, сказал, что не возражает против присутствия Мотисфонта.

— Кажется, что мое присутствие будет излишним, — сказал Стивен. — Если вы полагаете, что я могу что-либо прояснить, то прямо сейчас могу заверить вас, я не в состоянии этого сделать.

— Нет, нет, Стивен, ты должен присутствовать! — сказал Джозеф, взяв его за руку.

Как только они удалились за пределы слышимости, Валерия воскликнула:

— Никогда не думала, что человек из Скотланд-Ярда может быть таким любезным!

— Слишком любезным, — насмешливо сказала Паула.

— Да, — согласился Ройдон. — Надо быть настороже с такими вежливыми парнями. Они просто пытаются поймать вас.

Миссис Дин громко рассмеялась и сказала, что ее девочку, слава Богу, ловить не на чем. Услышав это замечание, все сразу же вспомнили о делах, которые могли увести их как можно в более отдаленные уголки дома, и разошлись. Между тем открыли кабинет Натаниеля, который размещался в западном крыле, куда вел широкий коридор. Стивен включил электрическую печку и начал набивать трубку. Джозеф позволил себе слегка вздрогнуть при виде святая святых Натаниеля и с видимым усилием взял себя в руки. Он повернулся к Блису и сказал:

— Думаю, вы знаете, зачем мой племянник вызвал вас. Есть одно очень важное дело…

— Мне лучше сразу сказать вам, моя фирма не составляла завещания для вашего брата, мистер Хериард, — перебил его поверенный.

— Вот как? — сказал Стивен.

— В отсутствие завещания…

— Но завещание есть! — воскликнул Джозеф.

Все посмотрели на него, Хемингей с не меньшим вниманием, чем все остальные.

— Откуда вы знаете? — спросил Мотисфонт. — Мне известно, что Нат испытывал непонятную неприязнь к составлению завещания.

— Да, да, но он написал завещание. Я помогал ему составить его. — Джозеф посмотрел на инспектора и добавил: — Должен заметить, когда я был молодым человеком, мой отец выбрал для меня юридическую карьеру. Боюсь, я всегда был никчемным и…

— Избавьте нас от истории вашей жизни, — сказал Стивен. — Мы почти все ее знаем. Когда это вы помогали дяде Нату составлять завещание?

— Прошлой весной, когда он был серьезно болен плевритом, — ответил Джозеф. — Он давно об этом думал, и, честно говоря, я тоже. Вы не должны считать, что это я заставил его. Просто я убедил его, что это необходимо сделать, и проследил, чтобы все было законно, насколько позволили мои небольшие знания. Я думал, он переслал его вам, Блис.

Поверенный покачал головой.

— Ну, тогда понятны эти мрачные угрозы вчера вечером, — заметил Стивен.

— А что за угрозы, сэр? — спросил Хемингей.

Насмешливые глаза Стивена мгновенно обратились на него.

— Он что-то говорил об изменениях в завещании. Я думал, это он риторически.

— Вопрос в том, где же находится завещание, если его нет у мистера Блиса? — спросил Мотисфонт.

Стивен пожал плечами.

— Может быть, в печке.

— Нет, нет, он бы не стал этого делать! — сказал Джозеф. — Не говори о нем плохо, Стивен! Ты же знаешь, что он никого, даже меня, не любил так, как любил тебя!

— Вы хотите сказать, у меня были причины предполагать, что он составил завещание в мою пользу? — спросил Стивен.

— Вы должны были это предположить, я так думаю, — презрительно сказал Мотисфонт. — С того момента, как я приехал сюда, Джозеф все время на это намекает.

После такого выпада Джозеф сразу же перешел на сторону племянника.

— Не хочу говорить резко в такой момент, Эдгар, но это… это — чудовищное предположение! Стивен, разве я говорил тебе когда-нибудь о завещании бедного Ната?

— Нет.

— О, я столько лет знаю вашу семью, чтобы понять, как вы все держитесь друг за друга! — возразил Мотисфонт. — Я же могу сказать, что у меня, например, сложилось впечатление, что Стивен — наследник Ната, и сложилось оно из тех замечаний, которые делали вы, Джо!

Хотя инспектор по достоинству оценил эту перепалку, он все же вмешался и, извиняясь, сказал:

— Не хочу перебивать вас, джентльмены, но если завещание существует, я хотел бы его видеть.

— Оно не существует, — коротко сказал Стивен.

Инспектор перевел взгляд на обеспокоенное лицо Джозефа.

— Что вы на это скажете, сэр?

— Мой брат написал завещание, — ответил Джозеф. — Может быть, он впоследствии уничтожил его. Я не знаю. Но в его комнате есть сейф, может быть, оно там.

— Сейф? — переспросил Стивен.

— Да, он спрятан за этой картиной, — ответил Джозеф. — Ты, наверное, о нем не знаешь. Нат сказал мне о нем только тогда, когда был болен, и хотел, чтобы я кое-что достал из него.

— Вы можете его открыть?

— Да, если он не изменил комбинацию.

Стивен подошел к картине, на которую показал Джозеф, и снял ее. Под ней был небольшой стенной сейф. После долгой суеты вокруг сейфа Джозеф наконец открыл его, пригласил Блиса посмотреть на его содержимое и отступил с озабоченным видом.

Блис вынул две связки документов, положил их на стол и вместе с Хемингеем принялся просматривать их. Стивен, нахмурившись, облокотился на каминную доску, в то время как Мотисфонт, которому, казалось, трудно было спокойно устоять на месте, протирал очки.

Спустя некоторое время Блис сказал:

— Эти бумаги, по большей части, — паевые сертификаты и не имеют отношения к делу. А вот это завещание. — Он пренебрежительно добавил: — Кажется, оно в порядке.

— Ради Бога!.. — раздраженно сказал Стивен. — Если завещание есть, то давайте узнаем наше положение! Кто наследник?

Поверенный сурово посмотрел на него поверх очков.

— Это, как вы, без сомнения, могли предположить, очень короткий документ, — сказал он. — Если бы со мной посоветовались… Но этого не сделали.

— Не стоит волноваться, — виновато сказал Джозеф. — Мой брат не позволил бы мне послать за вами, но надеюсь, я забыл не все, чему меня учили, и правильно его составил.

— Завещание, разумеется, еще должны утвердить, — холодно сказал Блис. — Если речь идет о такой крупной сумме, то я бы, естественно, посоветовал вызвать поверенного. Но я хорошо знаю особенности характера мистера Хериарда.

— Кто наследник? — требовательно спросил Стивен.

Блис выглядел оскорбленным, а Мотисфонт пробормотал что-то о соблюдении элементарных приличий. Однако инспектор поддержал Стивена и сказал, что тоже хотел бы знать, кто является наследником.

— Здесь указаны две суммы, — сказал Блис. — Мисс Паула Хериард получает пятнадцать тысяч фунтов; мистер Джозеф Хериард — десять тысяч. Все остальное состояние, включая дом и поместье, переходит к мистеру Хериарду, без всяких условий.

Минуту в комнате было тихо. Стивен повернул голову и пристально посмотрел на дядю.

— На кой черт вам это понадобилось? — сердито сказал он.

Даже Блис выглядел удивленным. Инспектор наблюдал за Стивеном с интересом знатока. Джозеф сказал:

— Не мне, старина, а Нату. Я только помогал составлять его.

— И подбили его оставить состояние мне, так я полагаю!

Дикие, насмешливые ноты в голосе Стивена заставили Мотисфонта раскрыть рот. Инспектор переводил взгляд с жесткого лица Стивена на озабоченное Джозефа и ждал.

— Стивен, я не могу слышать, как ты говоришь о Нате! — сказал Джозеф. — Ты же знаешь, кем ты был для него! Мне не надо было его подбивать! Он всегда этого хотел. Я только убедил его, чтобы он написал нормальное завещание.

— Это очень порядочно с вашей стороны, Джо! — сказал Мотисфонт, не в состоянии сдерживать себя. — Не каждый так поступил бы на вашем месте.

— Дорогой Эдгар, надеюсь, вы не считали меня злобным дядюшкой из сказок!

— Нет, но я бы мог предположить… Вы же брат Ната, в конце концов! Всего десять тысяч! Никогда бы не поверил!

Джозеф улыбнулся одной из своих причудливых улыбок.

— Боюсь, для меня это слишком большая сумма. Я никогда не умел обращаться с деньгами. Можете назвать меня непрактичным старым дураком, но я чувствовал бы себя неловко, если бы Нат оставил мне больше.

Его точка зрения была такой необычной, что никто не смог ничего ответить. Спустя некоторое время Блис откашлялся и спросил, желает ли инспектор просмотреть бумаги его покойного клиента.

Джозеф вздохнул.

— Если вы должны, значит, должны, — сказал он. — Меня ужасает мысль, что будут копаться в бумагах бедного Ната!

— Не вижу в этом никакого смысла, — сказал Мотисфонт. — Они наверняка не прольют света на убийство.

— Кто знает, сэр, — сказал Хемингей вежливо, но твердо.

Однако содержимое стола Ната не представляло особого интереса. Очевидно, Натаниель был методичным человеком, все его бумаги были аккуратно сложены, он не хранил переписку. Нашли лишь письмо от Паулы, датированное ближайшим временем. Беспорядочный почерк Паулы покрывал четыре страницы, но, за исключением обиды на дядину скупость, который не согласился немедленно поддержать творения Виллогби Ройдона, в письме не было ничего, что говорило бы о ее враждебном отношении к дяде. Все остальные личные письма не имели никакого отношения к делу, и, просмотрев их, инспектор перешел к деловой переписке, которую разбирал Блис. С точки зрения Хемингея, они не представляли большого интереса. Пока он пробегал их взглядом, Блис изучал несколько документов, которые были связаны вместе. Он быстро взглянул в сторону Мотисфонта и молча положил их перед Хемингеем.

— А! — сказал Мотисфонт с легким смешком. — Кажется, я узнаю свою руку! Могу предположить, что это!

Хемингей не обратил внимания на его замечание. Он взял стопку и начал читать первое письмо.

Оно, очевидно, было составлено в ответ на запрос о дополнительной информации и в выражениях слишком осторожных для того, чтобы инспектор мог понять сущность сделки, которую заключила фирма Хериарда и Мотисфонта. К нему был приколот грубый план ответного письма Натаниеля. Он изобиловал такими несдержанными выражениями, как "полнейшая глупость", "неоправданный риск" и "поразительное бесстыдство", что вызвало второе письмо Мотисфонта, в котором тот довольно резко писал о том, что его компаньон отстал от века и уже слишком давно отстранился от дел, чтобы осознать веление времени и уцепиться за любую возможность получить прибыль.

Четвертое, и последнее, письмо в связке было тоже копией, составленной рукой Натаниеля. Письмо было коротким. В нем с сокрушительной категоричностью заявлялось, что "это дело" должно быть немедленно прекращено. Было ясно, что, хотя в последние годы Натаниель мало участвовал в делах фирмы, которая носила его имя, его вето было решающим и не допускало никаких возражений.

Инспектор отложил эти бумаги в сторону и продолжил было просмотр уменьшающейся стопки, но Мотисфонт, снова невесело рассмеявшись, сказал:

— Не сейчас! — сказал Джозеф. — Момент совсем неподходящий.

— Я вижу, что это моя переписка с мистером Хериардом по поводу китайского дела. Вы, без сомнения, хотите знать, в чем его суть, инспектор!

— Так, значит, Нат рассказывал об этом вам?

— Бог мой, нет! Нат слишком хорошо меня знал для этого! Я, конечно, в курсе, что у вас были некоторые разногласия.

— Я не возражаю против того, чтобы прояснить все сейчас или в любое другое время.

— Хорошо, если вы так хотите, сэр, в чем же дело? — спросил Хемингей.

Мотисфонт глотнул воздуха.

— Моя фирма — это частная компания — занимается торговлей с Восточной Индией.

— Каков характер компании, сэр?

— Это частная компания с ограниченной ответственностью. Акции делятся между Натаниелем Хериардом, Стивеном Хериардом и мной.

— В какой пропорции?

— Натаниелю Хериарду принадлежали семьдесят процентов, мне — двадцать, а Стивену Хериарду — десять. Когда Хериард удалился от непосредственного участия в делах, я стал генеральным директором.

— А вы, сэр? — спросил Хемингей, обращаясь к Стивену.

— Меня это мало касается. Мне подарили долю, когда мне исполнился двадцать один год.

— Нет, в деле были только Натаниель и я! — сказал Мотисфонт. — Ну, он более или менее отошел от дел несколько лет назад, и все вел я.

— Что вы понимаете под "более или менее", сэр?

— Менее, — сказал Стивен.

Мотисфонт подчеркнуто не заметил его замечания.

— Думаю, все, кто знал Натаниеля, не могут отрицать, что он был диктатором по натуре. Он не мог не вмешиваться.

— Эдгар, я должен заметить, что в данном случае он вмешивался в свои собственные дела! — возразил Джозеф.

— Я не спорю, в свое время он был очень умным, деловым человеком! Но вы же сами знаете, что этот период прошел. Он не мог идти в ногу со временем, потерял интуицию.

— Между вами и мистером Хериардом были разногласия по поводу политики фирмы? — спросил Хемингей.

— Да, много раз. Последние два года торговля шла плохо, особенно в нашей области. Японо-китайская война нанесла ужасный удар. Натаниель слишком давно отошел от дел, чтобы справиться с новой ситуацией. Мне всегда приходилось отстаивать свою линию. Боже мой, я помню случаи, когда он угрожал мне всеми возможными несчастьями! Но это была просто манера поведения. Ему надо было дать пошуметь, и в конце концов он всегда соглашался с разумными доводами. Эти письма у вас под рукой касаются сделки, которую я хотел заключить, а он ее боялся. Могу показать вам дюжину таких же, если я их не уничтожил.

— В чем состояла сделка, сэр?

— Ну, если вы не имеете отношения к бизнесу, то вы навряд ли поймете, — сказал Мотисфонт.

Горький рот Стивена искривился.

— В этом нет ничего сложного, — произнес он жестким голосом, заставившим Мотисфонта вздрогнуть.

— Я не знал, что Натаниель посвящал вас в свои дела! — сказал Мотисфонт, сверкнув глазами за стеклами очков.

Стивен рассмеялся. Джозеф положил ему руку на плечо.

— Спокойно, старина! Мы же не хотим ссоры?

— Черт побери, не трогайте вы меня! — сказал Стивен, стряхивая его руку. — Меня просто тошнит от прелестной истории Мотисфонта о его никогда не существовавшем влиянии на дядю Ната. Значит, вы могли с ним справиться? Стоило только дать ему пошуметь? Бог мой, я не позволю жалкому червяку умалять старого черта! Вы смертельно боялись его и прекрасно это знаете!

— Как вы смеете говорить со мной таким тоном? — запинаясь, сказал Мотисфонт. — Вы ничего не знаете о моих отношениях с Натом! Вы только и могли что ссориться с ним, и вам кажется, что никто не мог быть умнее, чем вы! Я работал с Натом, когда вы еще были в детском саду! Молокосос!

— Эдгар, Стивен! — всплескивая руками, взмолился Джозеф. — Это недостойно вас! Что подумает инспектор?

Бессмысленность такого отчаянного вопроса вызвала у Стивена что-то похожее на рычание, но Хемингей только весело сказал:

— Не беспокойтесь обо мне, сэр! Если мистер Стивен Хериард знает что-либо об этом деле, он, возможно, захочет сказать мне, с чем не хотел согласиться его дядя?

— Торговля оружием, — сказал Стивен.

Мотисфонт схватился за ручки кресла, как если бы хотел выпрыгнуть из него, и снова обмяк.

— Нетрудно поверить, что вы убили человека ударом в спину! — сказал он дрожащим голосом.

— Я уже заметил, что вы без труда в это поверили! — ответил Стивен.

— Стивен, Стивен, не позволяй своему языку говорить то, о чем ты будешь потом жалеть! Это непростительно с вашей стороны, Эдгар, непростительно! — сказал Джозеф.

— Да, то, что говорю я, — непростительно, а все, что говорит ваш драгоценный племянник, — совсем другое дело? — съязвил Мотисфонт.

— Эдгар, вы же не хуже меня знаете, что за человек Стивен! Я не извиняю его. Этими глупостями о торговле оружием он хотел одержать над вами верх, но!.. Стыдитесь, Эдгар! Конечно, никто не поверит, что вы можете быть замешаны в таком деле! Это звучит как в одном из тех страшных фильмов, которыми я, как старый актер, увы, не в состоянии наслаждаться!

— Только в данном случае это правда, — сказал Стивен.

— Опомнись, Стивен! Я так же, как и все, люблю шутки, но сейчас не время для них, мой мальчик.

Инспектор, который следил за Мотисфонтом, сказал:

— Не хочу перебивать вас, джентльмены, но, возможно, мы лучше поймем друг друга, если я сразу же скажу вам, я ни в коей мере не интересуюсь торговлей оружием, что, по-видимому, и составляет ваше "китайское дело", мистер Мотисфонт.

Стивен нашел, что проступившее на лице Мотисфонта выражение облегчения, смешанного с неуверенностью, комично, и расхохотался. Джозеф поднял руку.

— Стивен, прошу тебя! Эдгар, неужели это возможно?

— Бог мой, Джозеф, не из чего делать трагедию, — сказал Мотисфонт. — Многие считают, что мы совершаем большую ошибку, не поставляя оружие в Китай!

— Но это же незаконно! — в ужасе сказал Джозеф. — Вы хотите сказать, что собирались участвовать в незаконной сделке?

— Участвовал. И участвует, — сказал Стивен. — Торговля оружием — выгодное занятие.

— Вы, судя по всему, много об этом знаете, — заметил инспектор.

— Нет. Только то, что рассказал мне дядя. Положитесь на слова мистера Мотисфонта, я не принимал участия в делах фирмы.

— Ну, это выгодное дело, — сказал Мотисфонт с внезапной откровенностью. — Конечно, власти недовольны, но не будем углубляться во все это сейчас. На любую вещь можно смотреть с двух сторон, и я не стыжусь, что продаю оружие Китаю. Более того, Нат скоро пришел бы к моей точке зрения.

— Нат, — сказал Джозеф низким голосом, — был сама честность. Он бы никогда не согласился.

Инспектор посмотрел на него.

— Он не посвящал вас в свои дела, сэр?

— В дела фирмы — нет, — признался Джозеф. — Понимаете, я никогда не был способен к таким вещам. Я выбрал искусство, и хотя многие посчитают меня глупцом, я не жалею об этом.

— А вы, сэр? — спросил Хемингей, обращаясь к Стивену. — Что вы об этом знаете?

— Голые факты. Мой дядя обнаружил махинацию с оружием и был недоволен. Честно говоря, он был чертовски зол.

— Натаниель был слишком деловым человеком, чтобы, изучив балансовые отчеты за последние три или четыре года, не последовать голосу разума! — сказал Мотисфонт. — Не хочу скрывать, дела у нас шли плохо.

Инспектор сказал:

— Если вы не возражаете, сэр, я бы хотел знать, как будут обстоять дела в вашей фирме теперь? Что записано в учредительном договоре? Что случится с долей мистера Хериарда?

— Она делится между остальными акционерами в соответствии с долей каждого, — ответил Мотисфонт. — Как обычно.

— Значит, вы получите две трети, а мистер Стивен Хериард — одну треть?

— Разумеется.

— Из каких оценок вы будете исходить?

Стивен вынул трубку изо рта.

— По итогам торговли за последние три года. Сюжет запутывается?

— Думаю, вы знаете, что вы имеете в виду! Я не знаю! — сверкнул глазами Мотисфонт.

— Просто подумал, как для вас все удачно устроилось, — улыбнулся Стивен.

Это замечание вызвало у Мотисфонта такую вспышку гнева, что вмешался не только Джозеф, но и Блис. Пока их голоса перекрывали друг друга, Стивен, зло усмехаясь, стоял и курил трубку, а инспектор делил внимание между его поведением и бурными восклицаниями Мотисфонта, доносящимися до него.

Снова и снова со слезами в голосе Джозеф умолял Мотисфонта не говорить того, о чем он в будущем пожалеет. На это Мотисфонт прокричал, что с него хватит вмешательства Джозефа, и он не удивится, если окажется, будто он с самого начала действовал в сговоре со Стивеном.

Очевидный вывод, который следовал из его слов, не только потряс Джозефа, но дал ему возможность показать всем присутствующим, что он может играть трагические роли так же великолепно, как и характерные, в которых, по словам его жены, он был так хорош. Когда он оспаривал это обвинение, в его голосе смешались ужас, горе и справедливое негодование; когда он отвернулся от Мотисфонта, он чуть не упал.

Инспектор, хотя и не остался равнодушным к бурной сцене, которой он был свидетелем, подумал, что пришло время завершить ее. Он сказал, что больше не хочет беспокоить занятых в ней актеров. Стивен сразу же вышел из комнаты; Мотисфонт, разрешившись несколькими сделанными дрожащим голосом замечаниями о том, что он думает о всей семье Хериардов, тоже удалился. Инспектор посмотрел на Джозефа, но Джозеф не выказал никакого намерения последовать за ними. Когда дверь за Мотисфонтом закрылась, он сказал:

— Что только не делают с нами, людьми, нервы! Надеюсь, инспектор, вы уже достаточно видели, чтобы не придавать большого значения тем глупостям, которые человек творит под влиянием нервного стресса. Это был суровый удар для моего старого друга Мотисфонта. Он совсем выбил его из колеи. Поверьте мне!

— Я верю, — ответил Хемингей.

— Думаю, его в значительной степени вынудили, — сухо сказал Блис.

— Да, да, я знаю! — согласился Джозеф. — У Стивена дурной язык. Я не извиняю его. Но я могу претендовать на то, что знаю его лучше, чем все остальные, и я не могу не сказать, что и его спровоцировали на это замечание. С тех пор, как моего бедного брата убили, отношение к нему Мотисфонта стало почти враждебным.

— Вы не знаете почему? — спросил Хемингей.

Джозеф покачал головой.

— Без всяких причин, разве что мой племянник не показал себя очень послушным. Он хочет знать, ну, вы понимаете… Не отрицаю, манеры у него… неудачные, но это ничего не значит. И потом, Мотисфонт был склонен ревновать к нему, такой глупец.

— Вы считаете, он имел влияние на вашего брата, сэр?

— Едва ли. Но моему брату он очень нравился. И Стивен очень любил моего брата, что бы ни говорил Мотисфонт. Вы же знаете, как оно бывает, инспектор! Мой племянник не из тех людей, которые раскрывают свои истинные чувства, поэтому и складывается впечатление, что он ведет себя вызывающе. Бедный Мотисфонт страшно потрясен смертью моего брата! Стивен, разумеется, тоже, но он не показывает этого, и Мотисфонт, верно, полагает… ну, я, конечно, не знаю, что конкретно он думает, но этот несчастный случай с портсигаром заставил его сказать пару слов, говорить которые было совсем необязательно. Думаю, я положил этому конец. И старый дядюшка может пригодиться!

— Мистер Мотисфонт считал подозрительным то, что этот портсигар нашли в комнате мистера Хериарда?

— Не думаю, что он зашел так далеко! В любом случае, я уверен, этот портсигар не имеет никакого значения. Можно найти множество объяснений, почему он оказался в комнате моего брата.

— Мистер Хериард, — сказал Хемингей, — вы когда-нибудь говорили своему племяннику о завещании, которое вы помогли составить?

— Нет, правда, нет! — быстро сказал Джозеф. — Это было бы некрасиво с моей стороны! Вы не должны обращать внимания на слова Мотисфонта! Будто бы я намекал, что Стивен является наследником! Уверяю вас, инспектор, я не делал ничего подобного. Единственным человеком, с которым я вообще говорил на эту тему — в самых общих чертах, — была мисс Дин.

— Что вы ей говорили, сэр?

— Точных слов и не вспомню. Ничего, что бы могло заинтересовать вас, помню, я даже выразился, что у меня рот на замке. Я не должен был говорить это, но… Господи, Господи, стараешься сделать лучше и не предполагаешь, что твои самые невинные намерения могут привести к запутанным осложнениям! Вы думаете, я сентиментальный старый дурак, но я хотел по возможности сгладить острые углы.

— Между мистером Стивеном и покойным?

— Да, — признался Джозеф. — Бесполезно скрывать от вас, мой бедный брат был не в духе, по-моему, я уже говорил вам об этом. Его мучило люмбаго, еще это дело с Мотисфонтом и вдобавок эта несчастная пьеса молодого Ройдона. Я делал все возможное, чтобы притушить пламя. Теперь уже могу признаться, как я мучился: вдруг Стивен перечеркнет все свои шансы, рас… рассердив своего дядю. Поэтому я поговорил с мисс Дин.

— Значит, он не знал, что его дядя написал завещание в его пользу, если только ему не сказала об этом мисс Дин?

— Во всяком случае, если узнал, то не от меня! Не знаю, что мог сказать ему мой брат, но уверяю вас, я ему об этом ничего не говорил!

Прекрасная память и на этот раз не подвела инспектора.

— Но когда после чтения пьесы мистера Ройдона между мистером Хериардом и его племянником вышла размолвка, разве мистер Хериард не говорил, что сделает некоторые изменения?

— Знаете, по-моему, я этого не слышал! В любом случае, это как раз то, что он мог сказать, если был не в духе.

— Но его слова наводят на мысль, будто у него были причины полагать, что мистер Стивен знает о его посмертных распоряжениях?

— Наверное, вы правы, — согласился Джозеф с несчастным видом. — Но вы же не хотите предположить, что Стивен… Нет, нет, нет! Я никогда не поверю, это ужасно!

— Я ничего не предполагаю, сэр. Я только пытаюсь выяснить правду.

Джозеф взволнованно заломил руки.

— Вы думаете, я глупый старик, но я понимаю, что вы подозреваете! Я знаю, для моего племянника все складывается неважно, но лично я убежден, никто под крышей этого дома не совершал этого преступления!

— Как вас понимать, сэр? Почему вы так думаете? — быстро спросил инспектор.

— Иногда, инспектор, — ответил Джозеф, — интуиция гораздо сильнее, чем разум!

— Мне придется поверить вам на слово, сэр, — ответил разочарованный инспектор. — Сам я пока так не думаю. Разумеется, это не значит, что не буду думать.

— Будьте беспристрастным! — взмолился Джозеф.

— Мне за это платят, сэр, — сказал инспектор несколько ядовито, — а сейчас, если не возражаете, я закончу с тем, что мы должны сделать вместе с мистером Блисом.

Намек был слишком откровенным, чтобы не обратить на него внимания. Джозеф вышел, его детский лоб был озабоченно сморщен. Блис, слегка улыбаясь, сказал:

— Он все хочет, чтобы было лучше, инспектор.

— Да, это — добродетель, которая создает гораздо больше неприятностей, чем все остальные, — сказал Хемингей. — Если вы хотите знать мое мнение, убийства вообще не произошло бы, если бы не он со своими бесконечными идеями мира и добрых отношений. Это он собрал этих в высшей степени чуждых друг другу людей под одной крышей в одно и то же время.

— Боюсь, вы циник, инспектор.

— Станешь при моей профессии, — ответил Хемингей.

Просмотр остальных бумаг Натаниеля не занял много времени, потому что они не представляли особого интереса. Вскоре поверенный смог присоединиться к остальным в библиотеке, а Хемингей отправился на поиски сержанта.

Вер встретил его в холле и вопросительно посмотрел на него.

— Немного, — сказал Хемингей. — Наследник — молодой Хериард. Ты что-нибудь обнаружил?

— Не могу сказать, что да, — ответил Вер. — От слуг ничего не добиться, я имею в виду, ничего разумного. Но одна вещь мне показалась странной. Я осматривал обстановку и зашел в бильярдную. Там была пожилая леди, миссис Джозеф Хериард, если не ошибаюсь.

— Не вижу ничего странного.

— Нет, сэр, но она что-то искала и буквально переворачивала комнату вверх дном. Я минуту за ней наблюдал, пока она меня не увидела. В одном конце комнаты что-то вроде уголка для отдыха. Она смотрела за каждую занавеску и водила рукой по креслам, как будто думала, что-то могло завалиться за обивку. Она вздрогнула, когда меня увидела, но это, конечно, ничего не значит.

— За чем-то охотилась? Может быть интересно.

— Да, я тоже подумал, но когда я ее спросил, не потеряла ли она что-нибудь, должен сказать, она совсем не растерялась. Она сказала, что потеряла книгу.

— Может быть, но я хотел бы поговорить с ней, — сказал Хемингей.

— Она еще там, сэр.

Когда Джозеф начал разбирать елку, он распорядился принести небольшой деревянный ящик. Он был наполовину заполнен елочными украшениями и хлопушками. Когда сержант ввел Хемингея в комнату, Мод переворачивала его в поисках "Жизни императрицы Австрии". Она приветствовала инспектора кивком головы и легкой улыбкой. Она, казалось, подумала, что сержант привел его ей в помощь, потому что поблагодарила его за приход и заявила, как поразительно легко теряются вещи.

— Вы ищете книгу, мадам? — спросил Хемингей.

— Да, и это библиотечная книга, поэтому ее необходимо найти, — сказала Мод. — Конечно, я думаю, она объявится, так часто бывает, и в самом неподходящем месте.

— Например, в коробке с елочными украшениями, — озадаченно предположил Хемингей.

— Кто знает, — туманно сказала Мод. — Один раз я три дня искала рожок для обуви, а он в конце концов нашелся в ведре для угля. Я так и не смогла выяснить, как он туда попал. Вы, должно быть, будете обыскивать дом, если вам попадется моя книга, скажите, пожалуйста, мне, я буду очень вам благодарна. Она называется "Жизнь императрицы Австрии Елизаветы". Очень интересный персонаж, кто бы мог подумать! Очень досадно, что я ее потеряла, я еще не дочитала до конца. Должно быть, она была очень хороша собой, но я не могу не жалеть ее мужа. В молодости он был очень красив, но, разумеется, потом появились эти морщины. И такой толстый он стал! Конечно, это может ее извинить. Нет, книги здесь нет. Очень досадно!

Она улыбнулась, снова кивнула и вышла из комнаты, вернувшись через минуту, чтобы просить инспектора не искать книгу специально, потому что у него много других забот.

Удивленный сержант обменялся взглядом со своим начальником, но Хемингей уверил Мод, что будет смотреть.

— Ну! — воскликнул сержант, когда Мод снова вышла. — Что вы на это скажете?

— Скажу, что она действительно искала книгу.

Сержант был разочарован.

— Я подумал, вдруг она искала орудие, которым убили старика. Как-то подозрительно.

— Для этого ей не надо было так долго искать, — сказал инспектор. — Ведь оно в этой комнате. Что у тебя со зрением, парень?

Сержант мигнул и уставился на него. Хемингей показал пальцем на стену над камином. К рогатой голове оленя примыкали два старых кремниевых пистолета, пара ножей с инкрустированными ручками и множество другого оружия, начиная от зулусской дубинки до алебарды семнадцатого века.

— У тебя столько же соображения, сколько у местной полиции! — насмешливо сказал Хемингей. — Забирайся на стул, и посмотрим эти два кинжала! Только не трогай руками!

Проглотив это оскорбление, сержант подвинул стул и заметил, как странно, что иногда не видишь того, что находится у тебя под носом.

— Не знаю, что ты понимаешь под "у тебя"! — ответил Хемингей. — Знаю, что я бы под этим понимал, но это большая разница. И вместо «странно» я использовал бы другое слово. На этих кинжалах есть пыль?

Стоящий на стуле сержант потянулся вверх, опираясь рукой о стену, чтобы удержать равновесие.

— Нет. Покрайней мере… Есть на внутренней стороне, — сказал он, изучая кинжалы.

— На обоих снаружи нет пыли?

— Совсем нет. Так что прокол. В этом доме очень усердные слуги. Наверное, они стирают пыль такими вениками из перьев на длинной палке.

— Неважно чем! Дай мне их!

Сержант подчинился, используя носовой платок. Хемингей взял их и тщательно осмотрел. Было ясно, что их давно не снимали, по крайней мере, ножны — изнутри они были забиты пылью, и на их месте на стене были видны куски разорванной паутины. Спустившись со своего насеста и рассмотрев кинжалы, сержант высказал мнение, что ни один из них не использовали.

— Посмотри еще раз, — посоветовал Хемингей. — Ничего не замечаешь на рукоятке?

Сержант быстро взглянул на него и снова наклонился над оружием. Хемингей поднял его, и пыль стала ясно видна. И те и другие ножны по обращенному к стене краю были покрыты тонким слоем пыли, рукоятка одного из кинжалов тоже. На второй рукоятке с обеих сторон не было ни пятнышка пыли.

У сержанта перехватило дыхание.

— Бог мой, шеф, ну вы и соображаете! — сказал он с уважением.

— Вот этот ты можешь повесить обратно, — сказал Хемингей, не тронутый похвалой, и протянул ему нож с пыльной рукояткой. — Его не трогали. Но этого мальца вынимали из ножен совсем недавно, это точно! — Он поднял кинжал к свету, отыскивая на рукоятке отпечатки пальцев. На его полированной поверхности невооруженный глаз не мог рассмотреть ни пятнышка, и он с негодованием добавил: — Больше того, эксперты обнаружат, что его тщательно вытерли. Однако не будем играть с судьбой. Одолжи мне свой носовой платок.

Сержант дал ему платок. Осторожно через складки материи прихватив указательным и большим пальцами кончик рукоятки, Хемингей вытащил нож из ножен. Тонкий клинок вышел легко, обнажив небольшое пятно рядом с рукояткой. Сержант показал на него пальцем, и Хемингей кивнул.

— Этого он не учел, правда? Думаю, это оружие, которым убили Натаниеля Хериарда. — Почувствовав воодушевление своего подчиненного, он поспешил охладить его пыл: — Это вряд ли нам поможет, но знать не вредно.

— Не понимаю, почему это нам не поможет, — возразил Вер. — Во всяком случае, это доказывает, что убийство совершил кто-то из своих.

— Ну, если ты так понимаешь помощь, то я нет, — сказал Хемингей. — Разумеется, кто-то из своих! И как хорошо исполнил, по высшему классу! На кинжале не найдут отпечатков пальцев. Можешь положиться на нашего неизвестного друга. Все продумал. Он выбрал то оружие, на которое девять человек из десяти будут смотреть всю жизнь и не придадут никакого значения. Он выбрал то время, когда в доме полно гостей и у всех есть причины убрать с дороги старого Хериарда. Он воспользовался моментом, когда все переодевались к ужину, убил хозяина и не торопясь положил нож на место. Очень поучительно столкнуться с такой птицей.

Сержант задумчиво смотрел на стену над камином.

— Да, и больше того, он мог взять нож в любое время, — сказал он. — Никаких признаков, что он снимал и ножны.

— Все признаки, что он не делал этого.

— Это я и хочу сказать. Наверное, никто не заметил бы, если бы нож вытащили из ножен незадолго до убийства. Он не попадается сразу на глаза, нужно посмотреть вверх.

— Гораздо более важна возможность в любой момент вернуть его на свое место, — сказал Хемингей. — Например, когда все пойдут спать. В общем, ты, наверное, уже начал понимать, этот угрожающий кинжал представляет чисто академический интерес.

Глава 12

Инспектор едва успел убрать в чемодан кинжал с ножнами, как в комнату вошел Старри и встал на пороге с выражением надменного достоинства на лице. Хемингей, не будучи поклонником этой личности, спросил:

— Что вы хотите?

Старри бросил на него подавляющий взгляд и ответил с подчеркнутой вежливостью:

— Инспектор, мистер Джозеф хочет, чтобы я спросил вас и второго полицейского, будете ли вы обедать. Если да, то холодную закуску подадут в кабинет.

— Нет, спасибо, — сказал Хемингей, который был не высокого мнения о холодных закусках в середине зимы.

Старри слегка поклонился. Его холодный взгляд заметил положение стула, который сержант использовал для того, чтобы достать до кинжала, и он поднял глаза выше. Он зафиксировал исчезновение одного из кинжалов выразительным подъемом бровей и подошел, чтобы вернуть стул на свое место возле стены. Потом он поднял шторы, с презрением посмотрел на разобранную елку и наконец удалился.

— Не нравится мне этот парень, — сказал сержант, наблюдавший за ним с заметной неприязнью.

— Просто комплекс неполноценности, — сказал Хемингей. — Тебе не понравилось, что он назвал тебя "второй полицейский".

— Все вынюхивает, — мрачно сказал сержант. — Заметил, что кинжала нет. Он разнесет это по всему дому.

— Тогда мы можем понаблюдать за реакцией, — ответил Хемингей. — Пойдем! Мы отвезем кинжал в штаб и заодно поужинаем. Мне надо подумать.

Во время горячей и обильной трапезы в гостинице "Голубая собака" он был необычно молчалив, и сержант, уважая его сосредоточенность, не делал попыток заговорить с ним. Только когда перед ними поставили сыр, он осмелился заметить:

— Я думал об этом кинжале.

— Я — нет, — сказал Хемингей. — Я думал о закрытой двери.

— Я не знаю, что тут предположить, — признался сержант. — Чем больше я размышляю, тем более бессмысленным мне это кажется.

— Должна была быть причина, — сказал Хемингей. — И очень веская. Кто бы ни убил Натаниеля Хериарда, закрыв потом за собой дверь, он шел на чертовский риск, что его за этим застукают. Он делал это не ради смеха.

— Нет, — согласился сержант. — Похоже, в этом вы правы. Но какая может быть причина?

Хемингей не ответил. Спустя некоторое время сержант медленно проговорил:

— А если предположить, что убитый с самого начала не запер дверь? В конце-то концов, у нас нет никаких доказательств, что он это сделал. Я подумал… А если убийца вошел в комнату и закрыл за собой дверь…

— Старый Хериард устроил бы скандал.

— Нет, если это был его племянник, то нет. Он мог подумать, что Стивен зашел откровенно поговорить с ним и не хочет, чтобы лакей помешал им.

— И что? — спросил слегка заинтересованный Хемингей.

— Ну, Стивен или кто другой убил его. Вы помните, лакей сказал, что он подходил к двери и пытался войти, а она была закрыта? Вдруг в тот момент убийца был в комнате?

— Хорошо, вдруг. И что?

Сержант потер подбородок.

— Я еще не разработал это до конца, но мне показалось, может быть, он подумал, что должен запереть за собой комнату.

— Почему?

— Может, из-за фактора времени. Может, он подумал, что если пару минут спустя кто-нибудь пройдет по коридору, потрогает дверь и увидит, что она не заперта, то вычислит время убийства. Не скажу, что я полностью понимаю…

— Нет, и никто другой тоже, — перебил его Хемингей.

— Но это же может быть причиной, — уперся сержант.

— Причин можно найти сколько угодно, но не забывай, не так-то легко повернуть ключ с другой стороны двери. Если дверь была закрыта с другой стороны, убийца должен был запастись необходимым инструментом. Это не могло быть импровизацией.

— Могло, если он продел в ушко ключа карандаш с веревкой.

— Может быть, но у нас нет никаких свидетельств, что он это сделал. Наоборот, у нас масса свидетельств, что он не делал этого.

— На ключе были чьи-нибудь отпечатки пальцев? — спросил сержант.

— Старого Хериарда и лакея, они почти стерты. Как и можно было ожидать.

Сержант вздохнул.

— Да, концов не найти, правда, сэр? Будь я проклят, если знаю, как браться за это дело.

— Сейчас мы снова поедем в участок, — решил Хемингей. — Я хочу еще раз взглянуть на ключ.

Однако ключ ничем им не помог. Это был большой ключ, который недавно смазывали.

— Поэтому еще менее вероятно, что его могли повернуть с другой стороны, — сказал Хемингей. — Во-первых, не думаю, чтобы отмычка могла ухватить такую скользкую поверхность, и потом, на масле остались бы следы нарезки. Все это удручает. — Он изучил ключ под лупой и покачал головой. — Ничего не поделаешь. Я бы сказал, что его вообще не трогали.

— А это значит, — веско сказал сержант, — что если дверь заперли, то ее заперли изнутри.

— И дематериализовались, как привидения в книжках. Опомнись!

— А если он спрятался в комнате, а потом незаметно выскользнул оттуда, сэр?

— Интересно. Это было бы стоящей мыслью, если бы не одно обстоятельство. Никто из присутствующих в доме не исчезал в этот момент. Придумай что-нибудь другое!

— Не могу, — честно признался сержант. — Похоже, мы должны вернуться к вентилятору.

— Чем больше я думаю об этом вентиляторе, тем больше он представляется мне обманом и западней, — сказал Хемингей. — Начнем с того, что он в семи футах над полом и слишком мал, чтобы через него мог проникнуть человек среднего роста.

— Лакей, — сказал сержант.

— Да, я думал о нем, но я этого не могу представить. Даже если он пролез через него, как он спустился на пол?

— А если он все время был там, а потом убежал через вентилятор?

— Еще хуже! — воскликнул Хемингей. — Он спускался по лестнице головой вниз?

— Я не так это себе представляю, — сказал сержант, не обращая внимания на насмешку. — Я считаю, он и молодой Хериард были в сговоре. Думаю, если он подставил стул, то он мог, если он достаточно умел для этого, пролезть через вентилятор. Как только его плечи прошли, он перевернулся, ухватился за трубу или за глицинию над окном, как за точку опоры, и вытащил ноги. Как только его нога на лестнице, дело сделано.

— Просто акробат, — сказал инспектор. — А как быть со стулом под вентилятором?

— Он мог поставить его на место, когда открыли дверь. Кто бы заметил? Старик был занят телом своего брата, а Стивен не считается, если он был в этом замешан.

— Не понимаю, зачем тебе в твоей тысяче и одной ночи понадобился молодой Хериард? Почему не предоставить всю сцену лакею? — спросил недоверчивый инспектор.

— Если Стивен ни при чем, то нет мотива, — ответил сержант. — Я считаю, Стивен подкупил лакея, и тот помог ему. Я не говорю, что убил лакей, это уже слишком.

— Я рад, что есть предел, — сказал Хемингей. — И не думай, что я не оценил эту твою теорию! Я всегда говорил, что у тебя нет воображения, так что мне очень приятно видеть, как близко к сердцу ты принял мои слова, мне это и в голову не приходило. Замечательная теория, если бы не обстоятельства, которые ты проглядел.

Сержант обиженно произнес:

— Здесь есть неувязки, но…

— Кто приставил к стене лестницу?

— Или тот, или другой.

— Когда?

— В любое время, — сказал сержант и добавил после минутного размышления: — Нет, не в любое. Когда стало темно.

— Ты когда-нибудь пытался приставить лестницу к окну в темноте?

— Нет, сэр, но в окне был свет, он помог.

— Ты выиграл, — великодушно сказал Хемингей. — Лестницу я тебе уступаю. А теперь, если ты объяснишь, как Форд ухитрился быть в комнате своего хозяина и одновременно кокетничать с одной из служанок, я пойду и арестую его.

— Я так себе представляю, убийство было совершено тогда, когда он сказал, что он поднимался по боковой лестнице и шел в бельевую.

— Может быть, но не им. Он был в холле.

— Это он так говорит.

— Точно. И если он так ловок, как ты предполагаешь, он бы не говорил того, что он не может доказать. Ты можешь это проверить, даже должен. Но я удивлюсь, если ты обнаружишь, что его показания не подтвердит никто из слуг.

— Ну, а я не могу выкинуть из головы, что он — единственный, кто мог входить и выходить из комнаты покойного, когда хочет. Более того, оставлять свои отпечатки пальцев, не вызывая подозрений. Надеюсь, никто не мог мухлевать с окнами?

Хемингей покачал головой.

— Между створками окна ножа не просунешь, если ты об этом. — Внезапно он нахмурился. — Хотя, интересно… Парень, мы возвращаемся! Ты будешь вынюхивать насчет лестницы садовника, а я по душам поговорю со старым Джозефом Хериардом.

Весь обед, не подозревая о предстоящем испытании, Джозеф пытался поддержать миссис Дин в ее попытках внести, как она выразилась, нормальную ноту в разговор. Оптимистично заявив, что они не должны поддаваться унынию, миссис Дин облагодетельствовала собравшихся историями о зиме, проведенной ею на юге Франции. Но, поскольку их единственный смысл состоял в упоминании знаменитостей, которых она встречала в Ницце, никакого обсуждения не последовало, и тема иссякла. Мод внесла свой вклад, вспомнив, что великая герцогиня Софья удалила детей императрицы, поместив их в одно из крыльев дворца. Слышно было, как Стивен застонал, и, хотя миссис Дин выказала готовность вспомнить детали судьбы несчастной императрицы, — Матильда не могла расценить это иначе, как проявление хороших манер, — Джозеф, очевидно, почувствовал, что больше никто из присутствующих не в состоянии вытерпеть воспоминания из жизни августейших особ, и поспешно сменил тему.

Но ни его усилия, ни усилия миссис Дин не могли увести разговор от убийства Натаниеля. Оно занимало слишком много места в умах всех присутствующих, и, хотя Стивен был неразговорчив, а Мод погрузилась в себя, эта тема скоро стала основной в разговоре. Даже Джозеф не устоял и чуть ли не в шестой раз заявил о своей уверенности в том, что убийство совершил кто-то посторонний. Это привело к обсуждению способов, которыми убийца мог проникнуть в комнату Натаниеля, и Валерия выдвинула предположение, что, может быть, за дубовой обшивкой существует потайной ход. Эта внезапно возникшая мысль так захватила ее, что она вспомнила о своих страхах и чуть было не согласилась переехать в комнату своей матери, если бы вовремя не сообразила, что тогда она не сможет курить в постели и читать до рассвета.

— Моя маленькая девочка не должна слишком нервничать, — успокоила ее миссис Дин. — Кому нужно убивать тебя, моя крошка?

Выражение лица Стивена могло подсказать ей возможный ответ на этот вопрос, но, к счастью, она не посмотрела в его сторону.

Паула несколько неожиданно сказала:

— Интересно, может быть, в комнату Натаниеля ведет дверь, о которой мы ничего не знаем. А, Джо?

— Дорогая, не спрашивай меня! — смеясь, сказал Джозеф. — Ты же знаешь, твой старый дядя ничего не понимает в древностях! Насколько мне известно, этот дом может кишеть потайными ходами, ловушками и скрытыми дверьми! Или он относится к другому периоду, без этих восхитительных романтических штучек? Стивен, ты же немного археолог! Успокой свою сестру на этот счет!

Стивен бросил на него туманный взгляд.

— Не имею представления, — коротко сказал он.

— Да, ты обожаешь зарывать свой талант в землю! — поддразнил его Джозеф. — Пытаешься уверить нас в собственном невежестве! Но он не такой, миссис Дин, поверьте! На самом деле — только не признавайтесь, что это я вам сказал! — он очень умный парень!

Этот образчик шутки заставил Стивена нахмуриться еще более угрожающе, чем обычно, и вдохновил Мотисфонта на полные зловещего смысла слова:

— Уверен, если в комнату Ната есть тайный ход, Стивен о нем знает.

— Я не знаю о нем, — ответил Стивен.

Игривая улыбка сошла с лица Джозефа.

— Что вы этим хотите сказать, Эдгар?

Мотисфонт поднял брови.

— Просто все знают, что Стивен разделял любовь Ната к этому дому. Естественно, я подумал, что он должен знать все его тайны, если они есть. Вы очень чувствительны, Джо!

— Я не люблю колкостей такого рода, — сказал Джозеф. — Конечно, момент сейчас напряженный, Эдгар, но мы же все это чувствуем, некоторые даже острее, чем вы. Самое малое, что мы можем сделать, это удержаться от злых замечаний в адрес друг друга!

— Как бы мне хотелось, чтобы вы избавились от мысли, что я нуждаюсь в вашей поддержке! — произнес Стивен.

Миссис Дин, ощутив, что наступил момент для смягчающего женского влияния, подняла палец и сказала:

— Ну-ну, Стив! Я должна тебе сказать то, что говорила своим девочкам, когда они были детьми: птенцы в своих гнездышках друг с другом не ссорятся!

— Мне кажется, еще как ссорятся, — заметил Ройдон.

Одного этого замечания было бы вполне достаточно для того, чтобы вызвать неприязнь миссис Дин к бедному драматургу. Увидев легкую краску на ее щеках, мистер Блис посмотрел на часы и сказал с редким благоразумием, что он должен поторопиться, чтобы успеть к поезду.

Это замечание завершило обед. Джозеф выбежал посмотреть, подали ли машину ко входу, а миссис Дин сказала, что молодым людям надо проветриться и хорошенько пройтись, добавив, что Валерия должна заставить Стивена показать ей окрестности. Однако Валерия возразила, сказав, что погода мерзкая, отвратительно холодно, а гулять по снегу — паршивое развлечение, и пока мать ругала ее за такой выбор прилагательных, Стивен исчез, а Паула увела Ройдона обсуждать будущую постановку "Горечи полыни".

Миссис Дин намеревалась провести день в беседах с Мод, которая, хотя и была явно глупа, все же могла просветить ее в том, что касается наследства Натаниеля. Но этот план был в самом зародыше уничтожен самой Мод, которая предположила, что миссис Дин захочет, наверное, полежать после утомительного утра.

— Нет, что вы! — заявила миссис Дин, широко улыбаясь. — Я всегда говорю: мне не знакома усталость!

— Вам можно позавидовать, — сказала Мод, забирая вязание и журнал. — Я не могу обойтись без дневного отдыха.

Ничего не поделаешь. Мод ушла, а миссис Дин осталась в компании с Эдгаром Мотисфонтом.

Между тем Матильда присоединилась к Стивену в бильярдной и не слишком серьезно играла с ним в «американку». Натирая мелом кончик кия, она сказала:

— Не хочу вмешиваться в твои незатейливые развлечения, Стивен, но мне бы хотелось, чтобы ты оставил Джо в покое. У него такие хорошие намерения.

— Пятью словами ты его уничтожила. Заходи с красного.

— Помолчи, я буду играть, как хочу, — сурово сказала Матильда, но последовала его указаниям. — Я считаю, Джо очень трогательный.

— Актер-неудачник. Я так не считаю.

— Спасибо, это мы все видим. Хотела бы я знать, почему он так тебя любит.

— Могу сказать честно, что никогда не давал ему для этого никакого повода. Если ты как следует ударишь по белому…

— Помолчи! Почему ты его так не любишь?

— Проклятый старый лицемер! — свирепо огрызнулся Стивен. — Тебе не приходилось в течение двух лет наблюдать, как он подлизывается к дяде Нату.

— Если бы он лишил тебя твоего наследства, тогда у тебя были бы основания не любить его, — заметила она.

— Будь он проклят! Лучше бы он это сделал!

Она не могла не рассмеяться.

— Да, я тебя понимаю, но это недостойно тебя, Стивен! Допускаю, что его манеры говорят против него, а эта его привычка называть тебя грубияном в некоторой степени извиняет твои убийственные наклонности, но надо отдать ему должное, он исключительно честно с тобой поступил. Мне кажется, Нат никогда не написал бы этого завещания без его уговоров.

Стивен загнал красный шар в одну из луз и выпрямился.

— Поскольку я, как он тебе скажет, очень своенравен, такой альтруизм меня раздражает.

Она достала красный шар из лузы и поставила на полку.

— Для этого нет никаких оснований. Если бы он был просто лицемером, он заставил бы Ната оставить все деньги ему.

Стивен нетерпеливо дернул плечом.

— Он всегда играет. Просто не выношу его.

— Ну, он не может удержаться, это его вторая натура. Он видит себя в стольких ролях. Ты слышал, как он поддерживал диалог с твоей будущей тещей?

— Спрашиваешь! — усмехаясь, сказал он. — А ты слышала, что он полагается на мою доброту, которая спасет его от работного дома?

— Нет, это я пропустила. Они с Мод собираются остаться в Лексхэме?

— Нет, насколько я знаю!

— Мне кажется, Мод этого не хочет, — заметила Матильда. — Что ты о ней думаешь, Стивен?

— Что можно думать о пустоте? Да, в чем дело?

Последнее было обращено к Старри, который вошел в комнату и стоял в дверях с выражением терпеливого достоинства на лице.

— Прошу извинить меня, сэр, но я подумал, что вы захотите знать — инспектор из Скотланд-Ярда снова здесь.

— Он хочет меня видеть?

— По этому поводу, сэр, я ничего не могу сказать.

— Хорошо, вы можете идти! — раздраженно сказал Стивен.

Старри поклонился.

— Очень хорошо, сэр. Возможно, мне следует упомянуть, что инспектор извлек один из кинжалов из этой комнаты и взял его с собой перед обедом.

Сообщив эту новость, он застыл в ожидании произведенного ею эффекта. Однако был разочарован, поскольку Стивен, хотя и взглянул быстро на стену над камином, не сделал никакого замечания по этому поводу. Матильда тоже ничего не сказала, правда, слегка вздрогнула. Старри пришлось довольствоваться этим немногим. Он удалился к себе, где и развлек наиболее приятных ему коллег в высшей степени красочным и целиком выдуманным пересказом реакции мистера Стивена на это разоблачение.

Минуту или две после его ухода Стивен и Матильда молчали. Стивен казался погруженным в игру. Он закончил свою партию быстрее, чем предполагала Матильда, — он был хороший игрок и оставил ей легкий удар.

— Странно, что так ужасно узнать о настоящем орудии преступления, — быстро сказала она. — Мы должны были вспомнить об этих кинжалах.

Стивен не ответил. Матильда заметила, что его лицо стало угрюмым, и почувствовала, что ей в который раз хочется постичь работу его странного скрытного ума. Она резко спросила:

— Кто подобрал твой портсигар?

— Не знаю.

— Он был у Валерии, но ее нельзя заподозрить в том, что она входила в комнату Натаниеля, а тем более убила его. Чем больше я об этом думаю, тем мне кажется более невероятным, что кто-то мог унести эту вещь наверх.

— Сам дядя Нат.

— Я в это не верю. Зачем ему?

— Например, чтобы вернуть его мне.

— Он был не в том настроении, когда я видела его в последний раз, — ответила Матильда. — Кроме того, если Валерия действительно оставила его на столике около своего кресла, там он был в безопасности. Вот что я скажу тебе, Стивен: с этим портсигаром связана какая-то тайна, и я не могу разгадать ее.

Стивен, казалось, был не склонен обсуждать эту тему. Он хмыкнул и повернулся, чтобы записать ее счет на доске. Ужасное сомнение охватило Матильду: а что она, собственно, о нем знает? Может оказаться, что у него трудности с деньгами, он мог серьезно отнестись к угрозам Ната, в его осторожной душе могли вынашиваться грандиозные планы, достижимые только при наличии большого состояния. Подчас он был жесток и безжалостен, особенно по отношению к Джозефу и Валерии. Его не заботило, как больно он ранил: он сам страдал и считал это.

Затем мысли Матильды перенеслись на его сестру, и она почувствовала, что попала в мир ночных кошмаров. Способна ли Паула убить старика, который любил ее, только ради участия в пьесе неизвестного драматурга? Она не знала. У нее не было ключа и к Пауле. Она знала ее только как энергичную, неуравновешенную молодую женщину, вечно одержимую какой-то идеей.

Да, но хотя Паулу видели у двери Ната, как она смогла попасть в закрытую комнату и, больше того, закрыть ее за собой? Матильда не знала, каким способом можно открыть или закрыть дверь с обратной стороны, но она знала, что такие способы существуют. Однако не похоже, чтобы Паула могла воспользоваться одним из них, как бы она достала нужные инструменты?

Еще вариант: не участвовали ли они в этом вместе, эти странные, неуравновешенные брат и сестра? Мысль была слишком ужасной, Матильда отмахнулась от нее, неудачно ударила по шару, выпрямилась и сказала с напряженным смехом:

— Вот черт! Теперь ты выиграешь!

— Интересно, что хочет этот человек из Скотланд-Ярда? — беспокойно сказал Стивен.

— Пытается найти того, кто держал этот кинжал, — предположила она.

— Он его не найдет.

Уверенность его тона поразила ее. Она посмотрела на него почти испуганно.

— Откуда ты знаешь?

Он склонился над столом, делая удар.

— Убийца должен был стереть свои отпечатки пальцев, — ответил он. — Это любой дурак поймет.

— Хорошо, — согласилась она. — Кто бы это ни сделал, он большой ловкач. Как он попал в комнату? Как запер за собой дверь?

— Черт возьми, а я откуда знаю?

— А откуда может знать любой из нас? — спросила она. — Дом не набит бандитами. Все мы обычные люди!

— Даже если один из нас убийца, — перебил ее Стивен.

— Правильно, но хотя я лично не знакома ни с одним убийцей…

— Ты лично знакома с одним убийцей, девочка. — Он увидел, как мгновенно ее глаза уставились на него, и добавил с насмешливой улыбкой: — Поскольку кто-то в доме — убийца.

— Разумеется, — согласилась Матильда. — Это трудно осознать. Мне всегда казалось, что убийца может быть совсем обычным человеком, не таким, как профессиональный вор. Кто из нас, например, знает, как открыть закрытую дверь? Разумеется, бандитом может быть кто-нибудь из слуг, но я не понимаю, зачем бы ему понадобилось убивать Ната. Никто из них ничего не выиграл от его смерти.

— Справедливо, — сдержанно сказал Стивен.

— А может быть, что-то есть в предположении Валерии? Раздвижная панель или еще что-нибудь в таком роде?

— Я никогда об этом не слышал.

Матильда вздохнула:

— Нет, это слишком неправдоподобно. Но кто-то же вошел в комнату, и если не через дверь и не через окно, то как?

— Иди, подари идею Валерии инспектору. Она пройдет на ура, я в этом не сомневаюсь.

В его голосе прозвучала насмешка, но инспектор, вспомнив о дубовой обшивке усадьбы, уже подумал об этой возможности и в этот самый момент простукивал панели в комнате Натаниеля. Поскольку две стены были внешними, а одна просто отделяла спальню от ванной, требовала обследования только та, которая примыкала к верхнему холлу. Внимательное изучение и тщательнейшее простукивание не дали никаких результатов; не было и лепных украшений, которые могли скрыть тайный шнур, освобождающий раздвижную панель. Инспектор был вынужден оставить этот объект деятельности и перенести свое внимание на окно.

Это было створчатое окно с освинцованными стеклами. Они плотно входили в рамы, тоже из свинца. Оконный переплет значительно перекрывал рамы, так что открыть окно с обратной стороны с помощью ножа было невозможно. До земли было недалеко, поэтому инспектор рассудил, что для того, чтобы сюда добраться, должно хватить садовой лестницы. Окна были встроены в квадратную нишу, ниже располагался диван, в ночное время полностью скрытый длинными занавесками, опускавшимися поверх ниши. Инспектор задумчиво отправился вниз в поисках Джозефа.

Лакей вызвался найти его и проводил Хемингея в кабинет. Здесь вскоре к нему присоединился Джозеф с выражением озабоченности на румяном лице.

— Извините, что снова побеспокоил вас, сэр, но мне хотелось бы поговорить с вами, если вы не возражаете, — начал Хемингей.

— Разумеется! Вы уже что-нибудь можете мне сказать, инспектор? Это ожидание ужасно! Наверное, вы уже привыкли к такого рода вещам, но для меня мысль о том, что убийца моего брата может и сейчас находиться в доме, просто непереносима! Вы обнаружили что-нибудь?

— Да, я нашел орудие, которым убили вашего брата, — ответил Хемингей.

Джозеф схватился за спинку стула.

— Где? Пожалуйста, не скрывайте ничего от меня!

— Над камином в бильярдной, — сказал Хемингей.

Джозеф моргнул.

— Над?..

— Один из пары кинжалов рядом с головой оленя.

— О! Да, да, знаю! Значит, вы не обнаружили того, кто им воспользовался?!

— Нет, сожалею, но нет, — сказал Хемингей.

— Сожалеете? О! Да, вы и должны. Конечно! Но мне становится жутко, когда я представляю, что эту страшную вещь можно приписать кому-нибудь из тех, кого ты знаешь, возможно, одному из гостей!

— Все это хорошо, сэр, но вы же хотите знать, кто убил вашего брата? — рассудительно сказал Хемингей.

Джозеф устало улыбнулся ему.

— Увы, все не так просто, инспектор! Одна моя половина жаждет отдать убийцу брата в руки правосудия, но другая — безнадежно сентиментальная, глупая половина! — замирает от неизбежного разоблачения! Вы уверяете меня, что убийство совершил кто-то в доме. Подумайте, какие это предполагает пугающие варианты! Слуги? Я не могу так думать. Мой племянник? Моя племянница? Страшно даже подумать об этом! Старинный друг? Невинное дитя, только покинувшее школу? Или несчастный молодой драматург, который доблестно борется, стремясь выполнить собственное предназначение? Как я могу желать, чтобы любой из них оказался убийцей? А, вы думаете, я старый чудак! Я молюсь за то, чтобы вы никогда не проходили через те муки сомнения, которые я сейчас испытываю!

Инспектор по достоинству оценил это прекрасное исполнение, но он был достаточно проницателен и понял, что при малейшем поощрении с его стороны Джозеф превратит полицейское расследование в драму, в центре которой будет его собственная, бьющая через край личность, и он сразу же повел жесткую линию, прозаично сказав:

— Все это очень благородно с вашей стороны, сэр. Но бесполезно спорить о том, кто это сделал, а кто, по вашему мнению, этого сделать не мог. Все, что я хочу, если вы будете так любезны, это вернуться к тому, что случилось, когда вы с вашим племянником вошли в комнату мистера Хериарда после убийства.

Джозеф вздрогнул и закрыл глаза рукой.

— Нет, нет, не могу!

— Ну, вы можете попытаться, правда, сэр? — сказал Хемингей, будто утешая ребенка. — В конце концов, это было вчера.

Джозеф отдернул руку.

— Вчера! Неужели это возможно? Кажется, прошла целая жизнь!

— Можете мне поверить, что не прошла, — сказал Хемингей несколько ядовито. — Итак, когда вы поднялись наверх, чтобы позвать брата к ужину, вы увидели перед дверью лакея, да?

— Да. Именно он первым заставил меня почувствовать: что-то не так. Он сказал, на его стук не отвечают и дверь заперта. Я помню это так ясно… так удручающе ясно!

— И что вы тогда сделали?

Джозеф сел на кресло и оперся локтем о стол.

— Что я сделал? Я попытался открыть дверь, позвал своего брата. Ответа не было. Я встревожился. О, я еще не подозревал ужасной правды! Я подумал, он заболел, может быть, потерял сознание. Я позвал Стивена.

— Почему вы позвали именно его, сэр?

Джозеф сделал один из своих туманных жестов.

— Не знаю. Инстинктивно ищешь поддержки. Кроме того, я знал, моей силы недостаточно, чтобы сломать дверь. Они с Фордом выломали замок, и я увидел моего бедного брата, он лежал на полу, будто спал.

— Что произошло потом, сэр?

— Как я могу это описать? — спросил Джозеф. — Сердце остановилось! Мир перевернулся. Думаю, уже тогда я почувствовал, что случилось самое худшее. Но все же ухватился за хрупкую нить надежды!

— А как насчет мистера Стивена, сэр? Он тоже за нее ухватился? — спросил Хемингей, на которого, казалось, никак не подействовал этот драматический рассказ.

— Должно быть. Помню, он послал Форда за бренди. Но спустя мгновение он осознал страшную правду. Когда я бросился на колени рядом с телом моего брата, он сказал: "Он мертв".

— Он быстро это обнаружил?

— Наверное, ему подсказал инстинкт. Я сначала не мог в это поверить! Я попросил Стивена принести зеркало. Я не мог поверить в это. Но Стивен был прав. Только он думал, с Натом случился удар, и в течение нескольких минут мне тоже было милостиво позволено так думать.

— А потом?

— Дайте мне подумать! — взмолился Джозеф, прижимая пальцы к вискам. — Это было как в кошмарном сне. Казалось, да и сейчас кажется, нереальным, фантастичным! Форд вернулся с бренди. Стивен забрал его и отослал лакея позвонить доктору.

— О! — сказал Хемингей. — Значит, Форд почти не находился в комнате?

— Нет. Ему там нечего было делать. В то время, когда он был еще в комнате, я сделал свое ужасное открытие. Я был рад услышать, что Стивен отослал его. В этот момент мне было невыносимо присутствие постороннего.

— Что это было за открытие, сэр?

— Я увидел кровь на моей руке! — сказал Джозеф с дрожью в голосе. — Кровь с пиджака моего брата, там, где я до него дотронулся! Тогда и только тогда я увидел дыру в его пиджаке и понял, что Ната убили!

Захваченный его рассказом, инспектор непроизвольно пробормотал: "Подло убили" — и закашлялся, чтобы заглушить собственные слова. К счастью, Джозеф, казалось, не услышал его. "Восхищен собственной игрой", — подумал Хемингей, с любопытством отмечая, как человек, несомненно переживающий, может драматизировать собственные чувства с таким болезненным наслаждением.

— Очень неприятно для вас, сэр, — сказал он. — Я не хочу, чтобы вы останавливались на этом больше, чем нужно, но мне надо знать, что случилось после того, как Форд пошел звонить. Когда сюда пришел инспектор Колволл, он обнаружил, что дверь заперта и все окна закрыты.

— Да, это и делает все таким необъяснимым! — сказал Джозеф.

— Вы сами видели, что окна были заперты, сэр?

— Нет, но видел мой племянник. Я был слишком потрясен! Мне даже не пришло в голову, что мы должны посмотреть на окна. Но мой племянник — оплот мужества! Как и можно было предположить, в экстремальной ситуации он обо всем подумал!

— Он осмотрел окна, да, сэр?

— Да, я уверен. Мне кажется, я вспоминаю, как он подходил к ним и откидывал шторы. А, да! И он еще спросил меня, понимаю ли я, что и окна и дверь были закрыты!

— Вы сами не проверяли окна, сэр?

— Нет, зачем? Достаточно того, что один из нас видел это. Мне было все равно, я чуть не сошел с ума!

— Значит, это не вы убедились в том, что дверь ванной тоже закрыта?

— За этим проследил Стивен, — сказал Джозеф. — Не знаю, что бы я делал без него!

Инспектор быстро пришел к выводу, что никто в усадьбе, включая его самого, не был бы в таком затруднительном положении, если бы не действия мистера Стивена Хериарда, и, горячо согласившись с Джозефом, сказал, что не хочет больше его задерживать. Затем он отправился на поиски Форда.

Форд, которого полиция уже дважды допрашивала, нервничал и ходил с унылым видом, но когда его спросили, пытался ли он предыдущим вечером войти в комнату своего хозяина через дверь ванной, он с готовностью ответил, что пытался, но она была закрыта. Паула обсуждала с Ройдоном, насколько целесообразно переписать второе действие "Горечи полыни". Прерванная на середине, она нетерпеливо ответила, что, разумеется, не пробовала дверь в ванную, и повернулась спиной к инспектору. Он удалился, и ему повезло — он столкнулся с Валерией, которая проходила через холл, чтобы подняться наверх. Увидев инспектора, Валерия вздрогнула и посмотрела на него с тревогой, смешанной с подозрением.

— Именно вас мне и хотелось видеть, мисс, — любезно сказал Хемингей.

— Бесполезно, я ничего не знаю! — заверила его Валерия.

— Я в этом не сомневаюсь, — ответил он, удивив ее, как и предполагал. — Не похоже, чтобы такая молодая леди, как вы, была замешана в убийстве.

Было слышно, как она с облегчением вздохнула, но продолжала подозрительно смотреть на него. Правильно рассудив, что она не будет возражать против известной доли фамильярности, если та в достаточной мере приправлена лестью, он сказал:

— Не обижайтесь на мои слова, мисс, но я был просто поражен, когда встретил здесь такую даму, как вы.

Она инстинктивно откликнулась:

— Ну, не знаю! Вы думаете, я такая необыкновенная?

— Но я не каждый день встречаю такую красивую молодую даму, и еще на работе, — не смущаясь, сказал инспектор.

Она хихикнула.

— Бог мой, я не думала, что полицейские делают комплименты!

— Им редко выпадает такая возможность, — ответил Хемингей. — Вы помолвлены с мистером Стивеном Хериардом, мисс?

Ее лицо помрачнело.

— Да, в некотором смысле, — согласилась она.

— Вы как будто не уверены в этом! — сказал он, понимающе поднимая бровь.

— Ну, не знаю! Только никогда не думала, что такое может случиться. Это все как-то меняет. И потом, я просто ненавижу этот дом, а Стивен его обожает.

— А, любит старину, — произнес Хемингей, насторожившись.

— Ну, для меня это просто смерть, я не собираюсь быть заживо погребенной в этом доме.

— На вашем месте я бы не переживал, мисс. Думаю, мистер Стивен будет рад жить там, где только вы захотите.

Она подняла на него удивленные глаза.

— Стивен! Нет, что вы! Он самый упрямый из всех людей, которых я когда-нибудь встречала! Если он что-нибудь решил, его уже не переубедишь!

— Вижу, вам здесь пришлось нелегко, — сказал Хемингей с сочувствием.

Валерия, страдая от сознания собственных несчастий, которое усиливалось обидой на непонимание матери, взывающей к ее здравому смыслу, была только рада найти кого-нибудь, кому она могла бы излить свою душу. Она придвинулась к инспектору и сказала:

— Да, вы правы. Вы понимаете, я ужасно чувствительная! Я не могу с собой ничего поделать!

Инспектор понял намек и немедленно ухватился за него.

— Я с первого взгляда понял, что вы просто комок нервов, — беззастенчиво соврал он.

— Вот именно! — подхватила Валерия, необыкновенно польщенная. — Только никто из этих людей не понимает этого и ни о ком, кроме себя, не думает. Кроме дяди Джо, он хороший, и Виллогби Ройдон мне тоже нравится. Но все остальные относятся ко мне просто отвратительно.

— Завидуют, и неудивительно, — кивнул Хемингей.

Она засмеялась и пригладила локоны.

— Ну, не представляю, почему бы это! И потом, Стивен такой же плохой, как и все остальные. Даже хуже!

— Может быть, он ревнует, лично я стал бы.

— О, Стивен совсем не такой! — сказала она, отбрасывая это предположение. — Ему все равно, что я делаю. Нет, честно, нет! На самом деле он ведет себя так, будто ему наплевать на меня, и это несмотря на то, что он привез меня, чтобы познакомить со своим дядей. Конечно, мне не надо было бы вам говорить об этом, — добавила она с запоздалым осознанием разницы в их положении.

— Не беспокойтесь об этом, мисс, — сказал инспектор. — Это такое облегчение, когда есть кому излить душу. Я понимаю, через что вы прошли.

— Должна заметить, вы ужасно милый! — сказала она. — После того, как убили мистера Хериарда, здесь просто ад. И первый инспектор был таким грубым! Я хочу сказать, абсолютно третьего сорта! И все из-за мерзкого портсигара Стивена!

— Инспектор Колволл меня удивил! — честно признался Хемингей. — А что вы сделали с портсигаром, если вы не возражаете, что я спрашиваю, мисс?

— Ничего не сделала. Просто вынула из него сигарету и положила портсигар на стол в гостиной. Я и не вспоминала о нем до тех пор, пока не поднялся весь этот отвратительный шум. Только Матильда Клар — она, наверное, самая некрасивая женщина, которую я встречала, — фактически обвинила меня в том, что все это время портсигар был у меня. Виллогби говорит, что она просто выгораживала Стивена. И все потому, что мистер Мотисфонт спросил, кто же, кроме самого Стивена, мог бы взять этот портсигар? И это, конечно, правда. Если хотите знать, Матильда Клар специально хотела свалить вину на меня, потому что она знала, что мистеру Хериарду я не нравилась!

— Ну, в это я не могу поверить! — галантно сказал Хемингей.

— И все-таки это так. Именно поэтому я сюда и приехала. На самом деле это была мамина идея. Она считала, что мне надо воспользоваться случаем и познакомиться с мистером Хериардом. Лично я думаю, он женоненавистник.

— Ну, если уж вы ему не понравились, наверное, это так и есть. Разве он не хотел, чтобы его племянник женился на вас?

— Нет, не хотел. Только я уверена, я бы его обвела вокруг пальца, если бы Стивен не раздражал его то тем, то другим. Разумеется, это так похоже на Стивена! Он такой! Я пыталась заставить его быть более благоразумным, потому что дядя Джо шепнул мне кое-что на ухо, но все напрасно.

— А что шепнул? — спросил Хемингей.

— О, по поводу завещания мистера Хериарда! Он прямо не сказал, что все достается Стивену, но я так поняла его.

— Ясно. Вы сказали об этом мистеру Стивену?

— Да, но он только рассмеялся и сказал, что ему все равно.

— Кажется, с этим молодым человеком сложно иметь дело, — сказал Хемингей.

Она вздохнула.

— Да, и по-настоящему я не… Ну да ладно! Как бы я хотела никогда не приезжать сюда!

— Я не виню вас в этом, — сказал Хемингей, раздумывая, как отделаться от нее теперь, когда он получил необходимую информацию.

Ему помогла Матильда, которая в этот момент вошла в холл из коридора, ведущего в бильярдную. Валерия виновато вспыхнула и побежала вверх по лестнице. Матильда проводила ее холодным проницательным взглядом и вопросительно посмотрела на инспектора.

— Кажется, я напугала мисс Дин, — заметила она, направляясь к нему через холл. — Она сболтнула что-нибудь лишнее?

Инспектор был слегка ошеломлен, но умело скрыл это.

— Ничего подобного. Мы просто приятно побеседовали, — ответил он.

— Прекрасно представляю себе, — сказала Матильда.

Глава 13

Пока происходили все эти разнообразные встречи, миссис Дин с пользой для себя проводила время в разговорах с Эдгаром Мотисфонтом. Подобно Валерии, он чувствовал себя обиженным, и миссис Дин не пришлось долго уговаривать его довериться ей. Он описал характер Стивена в выражениях далеко не лестных, а его интерпретация обстоятельств, предваряющих преступление, не вызывала надежд на благоприятный результат полицейского расследования. В действительности все случившееся говорило против Стивена в гораздо большей степени, чем можно было бы предположить из рассказа Джозефа. Миссис Дин задумалась, и, когда Мотисфонт откровенно сказал ей, что, если бы он был отцом Валерии, он бы не позволил ей выходить замуж за такого парня, она туманно ответила, что еще ничего не решено и Валерия еще слишком молода, чтобы думать о замужестве.

Для чадолюбивой родительницы ситуация на самом деле была довольно непонятной. Миссис Дин не от кого было узнать о реальных размерах состояния Натаниеля Хериарда, но ока предполагала, что они значительны, а хорошо известно, что богатые молодые люди в нынешнее тяжелое время попадаются не так часто. Но, если Стивена осудят за убийство своего дяди, что казалось вполне вероятным, деньги никогда ему не достанутся, а Валерия не получит ничего, кроме явного вреда, от помолвки с преступником.

Пока Мотисфонт говорил и губы миссис Дин произносили приличествующие случаю замечания, ее мозг работал над этой проблемой. Она не призналась даже себе самой, что именно она вынудила Стивена сделать предложение Валерии, но ей было достаточно нескольких часов,проведенных в Лексхэме, чтобы понять: короткое увлечение исчерпало себя. Она допускала, что Стивен может оставить Валерию, если его до этого не арестуют за убийство. Валерия была хорошенькая, но ей недоставало опыта, чтобы удержать мужчину такого типа, как Стивен. Миссис Дин смотрела правде в глаза. У девочки не хватает ума разобраться в том, что выгодно ей самой. Она требовала лести и постоянного внимания, и если она не получала этого от своего нареченного, то способна была бросить его в порыве раздражения.

Когда, незадолго до чая, миссис Дин поднялась в свою комнату, она все еще напряженно размышляла над этой проблемой. Услышав доносящийся из-за двери голос дочери, которая весело болтала с Ройдоном, миссис Дин вызвала ее в свою комнату и спросила, провела ли она этот день вместе со Стивеном.

— Нет, я не знаю, где он, — ответила Валерия, изучая свое отражение в зеркале. — Может быть, ушел с Матильдой Клар. У меня был просто отвратительный день, я только сидела и слушала, как Паула цитировала отрывки из пьесы Виллогби, и разговаривала с инспектором.

— Разговаривала с инспектором? Что ему было надо? — требовательно спросила миссис Дин.

— Ничего особенного! Должна сказать, он нормальный человек, я даже не ожидала. Он очень хорошо понял то ужасное положение, в котором я нахожусь.

— Он тебя о чем-нибудь спрашивал?

— Да, что я сделала с этим скверным портсигаром Стивена, но совсем не так, как тот, другой. Например, он не пытался оспорить любое мое слово и запугать меня.

Миссис Дин сразу же почувствовала, что с инспектором Хемингеем надо быть осторожной, и принялась выяснять, какую информацию он получил от ее дочери. К тому моменту, когда она добилась от Валерии более или менее точного описания ее разговора с ним, она выглядела еще более задумчивой. Подозрения инспектора сосредоточивались на Стивене, в этом не оставалось никаких сомнений, и, принимая во внимание условия завещания Натаниеля Хериарда и случай с портсигаром, не приходилось надеяться, что он избежит ареста.

Миссис Дин гордилась своим умением принимать быстрые решения, и сейчас она приняла одно из них.

— Знаешь, дорогая, — сказала она, — у меня появились сомнения относительно твоей помолвки.

Валерия прекратила красить губы и в удивлении посмотрела на мать.

— Но ты же так этого хотела! — воскликнула она.

— Тогда я думала, что ты будешь счастлива, — твердо сказала миссис Дин. — Все матери заботятся о счастье своих маленьких дочек.

— Должна сказать, что у меня полностью пропало желание выходить за него замуж, — сказала Валерия. — Ведь деньги еще не все, правда? Мне всегда больше нравился Джерри Тинтерн, и ты же его не назовешь нищим? Только не понимаю, как мне из этого сейчас выбраться? С моей стороны будет выглядеть подло, если я порву с ним сейчас, когда он попал в такую переделку, это разнесется повсюду, и обо мне могут плохо подумать.

Эта замечательная, хотя и не очень красиво выраженная попытка самостоятельного рассуждения дала миссис Дин надежду, что ее дочь приобрела чуточку здравого смысла. Она резко сказала:

— Нет, крошка, тебе не следует бросать Стивена, но я уверена, он поймет, если я ему объясню, что при сложившихся обстоятельствах я не могу позволить моей крошке быть с ним помолвленной. В конце концов, он все-таки джентльмен.

— Ты хочешь сказать, — произнесла Валерия, усваивая суть ее слов, — что я могу переложить вину на тебя?

— Ни о какой вине не может быть и речи, крошка, — сказала миссис Дин, оставив мечту о том, что у ее старшей дочери проявится хотя бы капля разума. — Просто мама считает неправильным, чтобы ты была помолвлена с человеком, находящимся под подозрением.

— О, мама, как старомодно. Мне на все это наплевать. Дело в том, что мне действительно не нравится Стивен, он будет ужасным мужем.

— Ты же знаешь, мама не любит таких разговоров, — сурово сказала миссис Дин. — Просто отдай маме свое кольцо и предоставь ей делать так, как лучше!

Валерия с некоторым сожалением сняла с пальца кольцо, со вздохом заметив, что, наверное, она должна вернуть его Стивену.

— Мне ужасно не хочется отдавать его, — проговорила она. — Если он скажет, что я могу оставить его у себя, то можно я оставлю, мама?

— Когда-нибудь у моей девочки будет много колец, таких же красивых, как это, — сказала миссис Дин, решительно отбирая кольцо у Валерии.

На этой оптимистичной ноте разговор закончился. Валерия вернулась к всепоглощающему занятию подкрашивания губ, а миссис Дин устремилась на поиски Стивена.

Она приготовилась выполнить свою деликатную миссию с тактом и красноречием, но обнаружила, что ни то, ни другое не требуется. Стивен принял ее почти ласково и тут же пошел на уступки. Он полностью согласился с тем, что при существующих обстоятельствах у него нет никаких прав ожидать, что такая чувствительная девушка останется его нареченной. Он положил кольцо в карман и со сводящей с ума готовностью присоединился к надежде миссис Дин, что они с Валерией останутся добрыми друзьями. Он даже пошел дальше, объявив с вкрадчивой улыбкой, что он будет Валерии братом. Это замечание убедило миссис Дин, что богатство богатством, но он был бы сомнительным зятем.

Миссис Дин не из тех женщин, которые дают волю негодованию, когда в их же интересах его сдержать, и, поскольку она вынуждена была оставаться в Лексхэме до тех пор, пока полиция не позволит Валерии уехать, к завтраку она спустилась с дежурной улыбкой на губах, и только стальной блеск глаз выдавал ее чувства.

К этому времени новость о расторгнутой помолвке уже разошлась по всему дому. Каждый из гостей воспринял ее с различной степенью интереса и сочувствия. Мотисфонт сказал, что он не винит девушку; Ройдон, романтик в душе, несмотря на мрачную реалистичность написанных им пьес, склонен был сожалеть о такой неверности со стороны существа, столь прелестного; Паула безразлично заметила, что всегда считала: эта помолвка ни к чему не приведет; Мод восприняла это известие с равнодушием; Матильда тепло поздравила Стивена; а Джозеф, как всегда, воспользовавшись случаем, заявил о том, что мужественный дух его племянника сломлен предательством. Встретив Стивена, он подошел к нему, схватил его за руку прежде, чем тот успел увернуться, и сказал глубоким от чувств голосом:

— Мальчик мой, что можно тебе сказать?

Стивен, справедливо заключив, что вопрос риторический, ничего не ответил. С сочувствием пожав его руку, Джозеф продолжал:

— Она была недостойна тебя! Сейчас ничто не может тебя утешить, бедный мой мальчик, но ты поймешь, как поняли до тебя многие и многие, что время — великий лекарь.

— Большое спасибо, — ответил Стивен, — но вы понапрасну тратите свое сочувствие. Говоря вашим языком, мы с Валерией пришли к обоюдному согласию, что мы никогда не подходили друг другу.

Если он лелеял надежду таким образом умерить навязчивое участие Джозефа, он быстро разочаровался, потому что Джозеф похлопал его по плечу и сказал:

— Да, так держать, старина! Выше голову!

Матильда, которая была свидетелем этой сцены, испугалась, что либо Стивену станет дурно, либо он побьет своего дядю, и поспешила вмешаться. Она сказала, что обе стороны нужно поздравить с избавлением.

Джозеф был готов переключиться на Матильду. Он улыбнулся ей и мягко сказал:

— А, Тильда, так говорит тот, кто никогда не страдал!

— Бога ради, заткнитесь! — воскликнул Стивен с внезапной вспышкой гнева.

Джозеф нимало не обиделся.

— Понимаю тебя, старина, хорошо понимаю! — сказал он. — Непереносимо, когда дотрагиваются до раны. Ну что ж! Надо забыть, что Валерия когда-нибудь существовала, и смотреть в будущее.

— Что касается меня, — сказал Стивен, — в будущем меня, вероятно, ждет арест по обвинению в убийстве.

Матильда застыла: ужасно слышать, когда твои неясные страхи так жестоко облекаются в слова. Джозеф, однако, сказал:

— Тише, мой мальчик! Ты слишком возбужден, и неудивительно! Мы даже не собираемся рассматривать такую пугающую возможность.

— У меня нет ваших преимуществ. Я не провел всю жизнь, обучаясь зарывать голову в песок, — грубо сказал Стивен.

Матильда обрела дар речи.

— Почему ты так думаешь, Стивен? Откуда полиции знать, кто убил Ната, пока они не выяснят, как удалось проникнуть в его комнату?

— Ты лучше их спроси, — ответил он. — Меня повесят благодаря моему собственному портсигару и завещанию дяди Ната. Ах, как весело!

— Я не верю этому! — сказал Джозеф. — Полицейские не настолько глупы! Они не могут арестовать тебя, исходя из таких слабых улик.

— Вы называете слабыми уликами сто шестьдесят тысяч фунтов? — спросил Стивен. — Лично я назвал бы это очень сильным мотивом.

— Ты ничего об этом не знал! Я повторял им это снова и снова!

— Да, дорогой дядя, если бы вы предварительно не сказали Валерии, что я наследник, инспектор, возможно, и поверил бы вам. А при существующем положении дел я только что выдержал перекрестный допрос. Вышел я после него уверенный, что они не поверили ни одному моему слову.

— Но ты же еще не арестован, — заметила Матильда.

— Дали веревку, чтобы нашел, как повеситься.

— Не глупи! — резко сказала она. — Я не верю во все это! Они сначала должны будут выяснить, как Ната убили за закрытой дверью, только потом они могут тебя арестовать!

— Судя по характеру вопросов, которые они мне задавали, — объяснил Стивен, — они считают, я проник через окно.

— Но окна были закрыты! — сказал Джозеф.

— Жаль, что вы этого не проверили, — ответил Стивен. — Полиция может судить об этом только из моих слов.

Джозеф ударил себя кулаком по лбу.

— Ну и глупец же я! Но я никогда не предполагал… мне и во сне не снилось… О, если бы знать заранее!

Мод, которая в этот момент вошла в комнату, услышала его пожелание и сказала:

— Думаю, это было бы очень неудобно. Мне однажды предсказывали судьбу, и я помню, очень расстроилась. Мне сказали, что я буду путешествовать по морям, а я не люблю далеких путешествий и страдаю от морской болезни.

— Ну, вы внесли очень ценный вклад в наше обсуждение, — сказал Стивен с подозрительной любезностью. — В целом я предпочитаю императрицу.

При звуке этого слова спокойное лицо Мод помрачнело.

— Невероятно, куда могла деться моя книга, — сказала она. — Я уверена, что везде посмотрела. Однако инспектор, очень любезный и почтительный человек, обещал поискать, так что думаю, она найдется.

Матильда расхохоталась: ее чувство юмора взяло верх над унынием, вызванным зловещими прогнозами Стивена.

— Неужели вы действительно просили инспектора найти вашу книгу? — спросила она.

— В конце концов, дорогая, — кротко сказала Мод, — искать пропавшее — это их работа.

— Дорогая моя, нельзя отнимать у инспектора время по таким пустякам! — сказал потрясенный Джозеф. — Ты должна помнить, он занимается более серьезной, гораздо более серьезной работой.

На Мод его слова не произвели впечатления. Усаживаясь в свое привычное кресло рядом с камином, она сказала:

— Не думаю, Джо, что кому-нибудь принесет много пользы, если узнают, кто убил Ната. Он мертв, тут уже ничего не поделаешь; от того, что будут копаться в его делах, возникнут лишь неприятности. Но "Жизнь императрицы Австрии" — библиотечная книга, если я ее потеряю, то должна буду заплатить за нее. И потом, я не дочитала ее до конца.

С этим трудно было спорить, и Джозеф, довольно робко вновь попросив ее не тратить попусту время инспектора, позволил разговору иссякнуть.

Подошло время вечернего чая. Однако Валерия отвлекла всех от этого занятия, разрешив простым, но эффективным способом ту затруднительную ситуацию, в которой она оказалась. Окинув всех собравшихся робким, невинным взглядом васильковых глаз, она сказала:

— Послушайте, Стивен сообщил вам, что мы разорвали нашу помолвку? Вы, вероятно, думаете, что подло с моей стороны так поступать просто потому, что полиция думает, будто он убил мистера Хериарда. Но это не я так решила, это мама. И в любом случае, мы полностью разочаровались друг в друге, так что это ничего не значит. — Она обворожительно улыбнулась и добавила: — Странно, но сейчас он мне нравится гораздо больше, чем тогда, когда мы были помолвлены. На самом деле, раньше я его ненавидела.

— Позволь мне сказать, что оба твоих чувства взаимны, — ухмыльнулся Стивен.

— Боюсь, — печально сказал Джозеф, — вы, дорогая, еще не знаете, что значит любить.

— Чепуха, прекрасно знаю! Я столько раз безумно влюблялась! Я хочу сказать, просто до дрожи в коленях! — сообщила ему Валерия.

— Современные молодые люди, — произнесла Мод, — не придают помолвкам такого значения, как тогда, когда я была девушкой. Считалось легкомысленным, если кто-то обручался более одного раза.

— Как необычно! — сказала Валерия. — Думаю, у меня будет дюжина помолвок!

— Хорошо, когда ты будешь выходить замуж, я сделаю тебе красивый свадебный подарок, — сказал Стивен.

— Стивен, ты душка! Я так хочу, чтобы они не обвинили тебя! — сказала Валерия с наивной искренностью, лишающей ее слова оскорбительного смысла.

После этого она уселась кокетничать с Ройдоном. Это приятное занятие не прерывали до тех пор, пока в комнату не вошла ее мать, распространяя показное добродушие и удушливый запах духов. Помешать миссис Дин занять ведущее положение на сцене могла только энергичная хозяйка. Поскольку Мод не была энергичной и отказывалась считать себя хозяйкой, эта решительная леди сразу же захватила роль дуайена. Утвердившись на командной позиции, она поддерживала разговор, руководила рассаживанием по местам и предложила всем, несмотря на трагичные обстоятельства, в которых они встретились, сыграть в какую-нибудь тихую игру после ужина.

— В конце концов, мы ведь не должны забывать, что сегодня Рождество, как вы считаете? — спросила она с задорной улыбкой. — Нельзя просто сидеть и думать. Конечно, ничто шумное не подходит, но я знаю несколько игр на бумаге. Они должны вам, молодые люди, понравиться.

Такое предложение повергло всех в ужас. Первой обрела дар речи Паула, которая сказала с привычной для нее прямотой:

— Игры на бумаге вызывают у меня отвращение.

— Так сначала говорят многие, — сказала миссис Дин, — но потом они всегда присоединяются.

— Мама удивительно умеет организовывать всех, — пояснила Валерия, что было совсем не обязательно.

— Никому, — сказала Паула, откидывая назад волосы, — еще не удавалось организовать меня!

— Если бы вы были одной из моих девочек, — игриво заметила миссис Дин, — я приказала бы вам не быть такой глупой деткой.

Выражение лица Паулы было таким убийственным, что Матильда, чувствуя, что за последние двадцать четыре часа пережила достаточный эмоциональный стресс, встала, пробормотала извинение и вышла из комнаты. Не успела она пересечь холл, как к ней присоединился Стивен.

— Нервы не выдерживают? — спросил он.

— Совсем. Она ведет себя, как профессиональная хозяйка водолечебницы.

— Паула утихомирит ее, — безразлично сказал он.

— Не сомневаюсь, но я недостаточно хорошо себя чувствую, чтобы присутствовать при их милой беседе. Давай сразу договоримся, Стивен, если предстоят какие-то тихие игры, я отправлюсь спать с головной болью!

— Их не будет. Я хозяин в этом доме, пусть ненадолго, но сегодня во всяком случае.

— Я извиняю твое извращенное чувство юмора, но мне хотелось бы, чтобы ты не говорил так!

Он засмеялся и распахнул дверь в библиотеку.

— Входи. Я пошлю за чаем.

— Ты считаешь, что так можно? Это будет невежливо.

— Кому какое дело?

— Тебе никакого, это я знаю. Да и мне уже все равно.

Он позвонил, посматривая на нее с непонятным выражением на лице.

— Не можешь смириться с этим, Матильда?

— Нет, если предстоит еще что-нибудь. Можно только позавидовать Мод. Все это — сплошной ад. Что полицейский сказал тебе?

Он пожал плечами.

— Что я и ожидал. Думаю, он пришел ко мне после вдохновляющей беседы со Старри.

— Как мне не нравится Старри! — сказала Матильда.

— Да, мне тоже. Если я выйду живым из этой переделки, я уволю его. Вчера я застал его за тем, что он подслушивал, когда дядя Нат разносил пьесу Ройдона. Старри этого так не оставит.

— Всегда думала, он из тех, кто в состоянии всадить нож в…

Она поперхнулась, краска залила ей лицо.

— Продолжай! — поддержал он. — Почему ты остановилась?

Она покачала головой.

— Не могу. Слишком мрачно. Думаю, Старри переврал слова Ната при пересказе.

— Зачем ему перевирать? Дядя же говорил, что он не потерпит меня в своем доме.

— Мы все знаем, что это не так.

— Попробуй расскажи это инспектору Хемингею. Думаю, я влип, Матильда.

С внезапной безрассудной яростью она произнесла:

— Это тебе наказание за то, что ты такой упрямый, проклятый дурак! Какого черта ты ссоришься со всеми подряд?

Он не ответил, потому что в этот момент на звонок вошел лакей. Стивен отдал краткие приказания относительно чая и минуту или две после его ухода молча смотрел на огонь.

— Извини! — сказала Матильда, она удивилась, почувствовав, что дрожит. — Я не хотела.

Он коротко рассмеялся, как если бы думал, что ее слова не имеют значения.

— Ты думаешь, это сделал я, Матильда?

Она достала сигарету из портсигара и зажгла ее.

— Нет, несмотря на все улики, указывающие на тебя.

— Спасибо. Думаю, в своем мнении ты практически одинока.

— Есть еще один человек, он знает, что ты этого не делал.

— Очень разумно, — одобрил он. — Тебя когда-нибудь подозревала полиция? Очень нервирующая ситуация.

— Думаю, мы все под наблюдением.

— Не ты, девочка, ты не входишь в число подозреваемых.

Она решила, что ее сигарета по вкусу напоминает сено, и бросила ее в огонь.

— Стивен, ты не можешь смириться. Ты говоришь так, будто за дверью стоит "Черная Мария",^[536] но я продолжаю считать, что у полиции недостаточно улик даже для того, чтобы задержать тебя.

— Надеюсь, ты права. Вскользь могу добавить, что если бы я хотел убить кого-нибудь, я начал бы с Джо.

— Допускаю, что он иногда невыносим. Грустно, что слишком большая любовь может вызывать самое дурное в обычном человеке. Приходишь к выводу, что это он во всем виноват. Отвратительные результаты добрых намерений! Если бы не Джозеф, не думаю, чтобы Нат написал завещание, и уверена, он никогда не организовал бы этого праздника. Если бы не он, Валерия не узнала бы, что ты — наследник, а Ройдон не сводил бы Ната с ума чтением своей пьесы. Незначительные обстоятельства, их поразительный результат нельзя было предвидеть. И все они, по жестокому капризу судьбы, объединились против тебя! Достаточно, чтобы сделаться циником! Но у них еще недостаточно фактов против тебя, Стивен!

Как это ни странно, Хемингей тоже пришел к подобному заключению, хотя и не разделял слепой веры Матильды в Стивена. В кратком разговоре с инспектором Стивен держался настороженно, и хотя Хемингей понимал, что это вполне объяснимо, это не расположило его в пользу Стивена. Стивен был сдержан, взвешивал каждый вопрос, прежде чем ответить на него. Инспектор, который неплохо разбирался в людях, считал его исключительно хладнокровным человеком и был склонен считать, что из всего плохо подобранного общества, собравшегося в Лексхэме, он более всех был способен совершить убийство. Но, несмотря на свое постыдное, по мнению его начальства, пристрастие к наиболее причудливым аспектам психологии, инспектор был слишком хорошим следователем, чтобы позволить своим теориям увести себя в сторону. Он мог — и делал это довольно часто — говорить легкомысленно, высказывая суждения, которые полностью не подтверждались фактами, отдаваться полету фантазии, но тот, кто поспешно заключил бы, что своей нынешней должностью он обязан просто везению, а не своим основательным достоинствам, скоро бы обнаружил, что в этом случае первое впечатление более, чем обычно, обманчиво.

Он был очень недоволен показаниями Стивена; он не доверял лакею; и, несмотря на то, что был не в состоянии что-нибудь доказать, все еще подозревал союз между этими двумя. Держа это в уме, он уже отправил отпечатки пальцев Форда в Лондон и выяснил у него адреса и фамилии двух его предыдущих хозяев. Форд сообщил ему их с такой готовностью, что едва ли было вероятно, что эта линия расследования будет плодотворной, но инспектор был не такой человек, чтобы что-нибудь упустить.

Форд утверждал, что в предыдущий день он запер все окна в комнате Натаниеля на задвижку. Он добавил, что делал это ежедневно. Покойный мистер Хериард не придерживался распространенного мнения о полезном действии ночного воздуха. Это подтвердил Старри, который сообщил, что он не может отчитываться за действия лакея или одной из горничных, но сам он взял себе за правило зимой закрывать все окна в гостиной точно в пять часов вечера.

— Так распорядился покойный мистер Хериард, — сказал он.

Хемингей принял это утверждение к сведению, но учитывая при этом две возможности. Если лакей был сообщником Стивена, на его показания нельзя полагаться; если нет, Стивен, который вышел из гостиной раньше Натаниеля, мог незаметно подняться в комнату своего дяди и открыть одно из окон.

Инспектор уже убедился, что добраться до окна без лестницы невозможно. Осталось выяснить, есть ли в усадьбе лестница.

Он приказал сержанту заняться этим, и к тому времени, как он закончил разговор со Стивеном, Вер был готов сообщить ему о результатах расследования.

— В доме нет ничего похожего, сэр, только пара стремянок для горничных, но они слишком коротки и не достанут. Потом я облазил весь двор, как вы сказали, и нашел еще одну.

— Хорошо! — сказал Хемингей. — Где она?

— В том-то и дело, сэр. Я не могу до нее добраться. Рядом с гаражом есть заброшенная конюшня, шофер мне сказал, садовник хранит в ней свои инструменты и все в таком роде. Только он вчера уехал домой и не вернется до послезавтра, а где он держит ключ, никто не знает. Там есть окошко, но оно заперто. Когда я посмотрел через него, я и увидел эту лестницу.

— Может быть, у него есть специальное место для ключей, так чаще всего и бывает.

— Да, однако я все облазил, но не смог найти. Шофер считает, он носит их с собой, чтобы никто не брал его инструменты и не подобрался к яблокам — он держит их в погребе.

— Где он живет? — спросил Хемингей.

— В деревне, в двух милях к северу отсюда.

— Кажется, мне снова придется поговорить с мистером Высокий стиль.

Правильно заключив, что его начальник имеет в виду дворецкого, сержант Вер сразу же отправился на поиски этой личности. Но Старри, услышав, что инспектору Хемингею по непонятным причинам нужна лестница, не мог помочь ему. Он сказал, что сожалеет, но в доме нет ничего подобного. Его тон выражал не сожаление, а необъяснимое презрение к лестницам.

Инспектор понял, что Старри пытается поставить его на место, но не обратил на это внимания, а только подумал, что на сцене из него вышел бы идеальный дворецкий, он явно не понял своего призвания.

— Я и не думал, что лестница находится в доме, — сказал инспектор, — но я видел фруктовый сад, и мои умственные способности — вы их, по-видимому, явно недооцениваете — позволяют мне предположить, что лестница должна быть в поместье.

— Вы, несомненно, говорите о лестнице мистера Галлоувея, — терпеливо сказал Старри.

— Несомненно! — поддержал инспектор. — Кто такой мистер Галлоувей?

— Мистер Галлоувей, инспектор, — старший садовник, очень уважаемый человек. Покойный мистер Хериард нанимал еще двух помощников садовника и мальчика, но они не в счет.

Судя по тому, что старшего садовника любезно наградили обращением «мистер», он был личностью, с которой надо было считаться, но инспектора не интересовали тонкости социального статуса в среде прислуги, и он невежливо спросил:

— И где этот Галлоувей держит лестницу?

— Мистер Галлоувей, — сказал Старри, изображая айсберг, — держит свои инструменты под замком. Он шотландец, — добавил он в объяснение этой особенности.

— Где он держит ключ?

— Я не могу ответить на этот вопрос с уверенностью, — сдержанно сказал Старри.

— Хорошо, а что вы делаете, когда его нет, а кому-нибудь понадобятся ножницы для обрезки деревьев?

— Именно с этим, — ответил Старри, — мистер Галлоувей и не хочет мириться, он очень аккуратен, а известно, что джентльмены беззаботно обращаются с инструментами.

Глаза инспектора вспыхнули.

— Вы когда-нибудь читали историю о лягушке, которая лопнула? — спросил он зловеще.

— Нет, — ответил Старри, прямо глядя ему в глаза.

— Вам необходимо прочитать, — сказал инспектор.

Старри поклонился.

— Я учту это, если когда-нибудь у меня будет свободное время, — сказал он, и по всем правилам, как вынужден был признать Хемингей, удалился.

— Мне жаль тебя, парень, — сказал Хемингей сержанту. — Похоже на то, что тебе придется поехать к этому Галлоувею и узнать, не держит ли он ключ при себе. Но сначала я посмотрю на это место.

Они вместе вышли из дома и прошли по тающему снегу к конюшне. Рядом с конюшней помещалось современное здание гаража с комнатой наверху для шофера. Довольно развалившаяся постройка, расположенная под прямым углом к гаражу, встретила их закрытыми дверьми с угрожающего размера замком и маленькими окнами, густо покрытыми пылью и паутиной изнутри. Через одно из них видна была комната для упряжи; через другое инспектор смог разглядеть ограниченную часть конюшни и лежащую вдоль стены внушительную лестницу, достаточно длинную, чтобы достать до верхнего этажа особняка.

Пощупав под порогом, поискав тайник под нависающей крышей и даже обыскав два сарая с горшками и теплицу, инспектор отказался от поисков ключа и внимательно осмотрел окно в конюшню. Это было небольшое двустворчатое окно, и хотя не требовалось большого умения, чтобы просунуть острие ножа между двумя его половинами и отодвинуть задвижку, даже самый большой оптимист отказался бы от такого предположения. Было ясно, что окно давно не открывали. Это доказывала не только непотревоженная пыль, но и паутина огромных размеров и глубокой древности, висевшая изнутри.

— Теперь, — сказал Хемингей, — мы обнаружим, что садовник носил при себе ключ со вчерашнего полудня. Хорошенькое это дельце!

Пряча улыбку, сержант сказал:

— Я считал, вы любите запутанные дела.

— Верно, — ответил Хемингей. — Но я люблю, когда есть за что уцепиться! А здесь каждый раз, когда я думаю, наконец-то я что-то нащупал, оно выскальзывает у меня из рук, как в плохом сне. Готов съесть собственную шляпу, если в комнате есть раздвижная панель; готов поспорить, что не было никаких махинаций с ключом; а теперь вроде бы выясняется, что и окна тоже не трогали. Просто колдовство какое-то, или я уже разучился работать.

— Да, дохлое дело, — согласился сержант. — Дымовая труба не подходит, я думаю?

Инспектор бросил на него неприязненный взгляд.

— Или крыша? — предположил сержант. — Над спальнями чердак, есть слуховые окна. Может быть, спустились с чердака над комнатой мистера Хериарда и добрались до его окна?

— Этого не может быть, — сердито сказал Хемингей. — Я уже даже об этом подумал, что свидетельствует о моем состоянии, потому что я никогда не встречал более идиотской идеи. Тебе надо ехать и расспросить этого садовника, но сначала завези меня в участок.

— Хорошо, сэр. Но я не могу отделаться от мысли, что все это время ключ был при нем.

— Разумеется, если это не так, я упаду в обморок, — ответил Хемингей.

Они ехали в участок в подавленном молчании. Хемингей сошел и проследовал в здание. Инспектор Колволл подкреплялся очень крепким чаем, и Хемингей с благодарностью принял чашку этого напитка.

— Как у вас дела? — спросил Колволл.

— Никак, — честно признался Хемингей. — Это напоминает мне лабиринт в Хэмптоне. Неважно, какой путь выбрать: всегда приходишь к тому месту, с которого начал. Мне кажется, я пытаюсь поймать настоящего Гаудини. Наручники и закрытые сундуки — ничто для такой птицы.

— Должен сказать, я с радостью передал вам это дело, — признался Колволл. — Честно говоря, расследования — это не мой хлеб.

— К тому времени, как я прорвусь через это, оно перестанет быть моим тоже, — сказал Хемингей, потягивая чай. — У меня не меньше четырех верных подозреваемых, три возможных, и у всех нет алиби, и почти у всех жизненно важные мотивы, и будь я проклят, если могу обвинить одного из них.

— Четыре верных подозреваемых? — спросил Колволл, прокручивая это в уме.

— Молодой Стивен, его сестра, Мотисфонт и Ройдон, — сказал Хемингей.

— Вы не считаете, что это могла сделать светлая молодая леди?

— Я отметил ее, как возможную, но сам я не поставил бы на нее ни пенни.

— А кто другие возможные подозреваемые, если вы не возражаете против моего вопроса?

— Лакей и дворецкий.

Колволл выглядел несколько изумленным.

— Старри? Почему вы думаете, что он мог приложить к этому руку?

— Обычная предвзятость, — с готовностью ответил Хемингей. — Сегодня днем он наградил меня таким взглядом, что я с удовольствием повешу на него это убийство, если все остальные окажутся чистыми.

Инспектор Колволл понял шутку и засмеялся.

— Вы скажете! — произнес он. — Сам я подозреваю молодого Хериарда. С ужасным характером парень.

— У него самый основательный мотив, — согласился Хемингей. — Хотя убийства не всегда совершаются ради самых высоких ставок, заметьте! Далеко не всегда. Есть еще Ройдон, ему нужны деньги для его пьесы.

— Да. Я размышлял над этим до того, как вы приехали, но мне показалось маловероятным. Конечно, это могла сделать мисс Хериард. Не думаю, что она перед чем-нибудь остановится.

— Я охотно арестую ее или Мотисфонта, если вы только скажете мне, как любой из них вошел в комнату, — сказал Хемингей.

Колволл покачал головой.

— Да, это загадка. Вы не думаете, что в это замешана пожилая леди?

— Что, миссис Джозеф Хериард? — воскликнул Хемингей. — Слишком неправдоподобно! Нет, не думаю. Зачем бы ей это понадобилось?

— Не знаю, — признался Колволл. — Просто я подумал, что у нее тоже нет алиби, однако ни вы, ни я ее даже не заподозрили. У нее мог быть мотив.

— Ну, он пока не выплыл наружу, — сказал Хемингей. — Более того, если он и есть, то мне не поможет. У меня уже много мотивов, не говоря даже о сокрушительной улике в виде портсигара Стивена. И все это ни к чему, пока я не раскопаю, как было совершено убийство.

— Понимаю, — согласился Колволл. — И по поводу портсигара много неясностей, правда? Молодой Хериард одолжил его мисс Дин, а потом его любой мог подобрать.

— Да, слышал, но на это мало надежды, — сказал Хемингей. — Люди обычно не подбирают чужие портсигары, в этих слоях общества, по крайней мере. Он принадлежит Стивену, и я не слышал, чтобы на нем нашли отпечатки пальцев кого-нибудь другого.

— Нет, не нашли, — сказал Колволл. — Насколько я помню, на нем вообще не было никаких отпечатков.

Хемингей опустил чашку.

— Ну, какие-то отпечатки должны были быть! Вы хотите сказать, они настолько стерты, что их не идентифицировали?

Колволл потер подбородок.

— Помню, прошлой ночью я просматривал отчет, в нем говорилось, что вообще нет никаких отпечатков.

— Послушайте! — сказал Хемингей. — И молодой Хериард и мисс Дин, они оба признали, что держали портсигар в руках! Вы хотите сказать, они не оставили отпечатков?

— Ну, я повторяю только то, что было в отчете, — защищаясь, ответил Колволл.

— И вы видели этот отчет и не упомянули такого странного обстоятельства! Почему мне его не показали?

— Вам бы показали, если бы вы попросили. В нем же ничего не было. Мы установили, что портсигар принадлежит Стивену Хериарду, эксперты не нашли на нем никаких отпечатков пальцев, это все.

— Мне следовало бы все проверить самому, а не полагаться на чужие слова! — с горечью сказал Хемингей. — Неужели вас не поразило, что это в высшей степени необычно, если не сказать — подозрительно, что на портсигаре нет отпечатков пальцев?

— Думаю, — сказал Колволл, у которого мозг работал медленно, — их стерли.

— Да, — ответил Хемингей. — Я тоже именно так и думаю! И если вы считаете, что молодой Хериард случайно уронил его, сначала позаботившись о том, чтобы стереть с него отпечатки пальцев, я могу только сказать, инспектор, что у вас прекрасная, доверчивая душа.

Колволл было возмутился, но когда вывод, следующий из слов Хемингея, начал доходить до него, он покраснел и сказал:

— Ну, это ваше дело находить такие вещи. Не отрицаю, я так закрутился, мне и в голову не пришло, что странно, если на портсигаре нет отпечатков пальцев. Они не могли стереться в кармане у молодого Хериарда?

— Нет, — решительно сказал Хемингей. — Они могли смазаться, но следы все равно остались бы. Когда-нибудь пытались чистить серебро, чтобы не оставить отпечатков своих пальцев? Даю слово, это целое искусство.

— Да, верно, — кивнул Колволл. — То же с медью. Но это же золотой портсигар. Большой, плоский, с монограммой.

— Прежде всего мне надо посмотреть на него, — сказал Хемингей, досадуя на самого себя. — Пошли! Давайте поговорим с вашими экспертами!

Но эксперты были не нужны для того, чтобы понять, что портсигар подбросили, не оставив никаких уличающих следов. Теперь он лежал на специальной подставке, на которую его поместили сразу после того, как обнаружили в комнате Натаниеля. На его гладкой золотой поверхности не было ни единого пятнышка.

— Будто прямо из магазина, — проворчал Колволл. — Почти как новый, только несколько царапин. Никто из моих людей не мог уничтожить никаких отпечатков, за это я отвечаю!

— Я этого и не предполагал. Этот портсигар тщательно вытерли.

— Ну, тогда конец! — сказал Колволл. — Вы считаете, его положили в комнату, чтобы бросить подозрение на молодого Хериарда?

— Да, что-то в этом роде, — ответил Хемингей. — Одно ясно: сам он его там не оставлял.

— Значит, он ни при чем, — с сожалением протянул Колволл. — Должен сказать, я все время думал, что это он. Несколько удручает, правда?

— Я бы так не сказал, — ответил Хемингей, к которому, казалось, вернулось хорошее настроение. — На самом деле, я считаю, это очень многообещающее развитие дела.

— Не понимаю, как так, — Колволл с изумлением посмотрел на него.

— Я уже было подумал, что в этом деле виновный не допустил ни одного промаха. Ну вот, он его допустил, — сказал Хемингей, вытягивая обвиняющий палец в сторону портсигара. — Так же, как многие до него, которые пытались быть слишком умными. Думаю, он подбросил портсигар без предварительной репетиции. Если бы он подумал об этом, когда разрабатывал остальные детали, мы бы нашли на портсигаре отпечатки пальцев Стивена. Можно считать, мисс Дин говорит правду, она действительно положила портсигар на стол рядом с собой. Наш неизвестный друг увидел его там и решил, что это прекрасная улика против Стивена. Он взял его и, может быть, сунул в карман. Он либо забыл, что нельзя трогать его голыми руками, либо у него не было времени взять его через платок. Но когда пришел момент подбросить его, такой человек не мог забыть про отпечатки пальцев. Он старательно, как следует протер его. Все это восстановило мою уверенность в изначальной глупости убийц. Они всегда рано или поздно срываются, хотя должен признать, этот умнее многих.

— Все это прекрасно, но не понимаю, как это вам поможет.

— Кто знает? — сказал Хемингей, снимая портсигар с подставки и рассматривая его любящим взором.

— Что вы собираетесь с ним делать? — спросил Колволл.

— Вернуть его Стивену, — невозмутимо ответил Хемингей.

— Вернуть?

— Да. И посмотреть на результаты.

— Каких результатов вы ждете? — спросил Колволл растерянно.

— Не имею ни малейшего представления, но надеюсь, они будут обнадеживающими, потому что это дело начинает действовать мне на нервы.

— Да, но я не понимаю…

— До сих пор, — прервал его Хемингей, — всем было ясно, что фаворитом на этих скачках является молодой Хериард. Настоящего убийцу такое положение дел в высшей степени устраивало, оно не требовало никаких дополнительных усилий с его стороны. Ему надо было только затаиться и держаться естественно. Теперь я хочу, чтобы стало известно, что я уже не подозреваю Стивена. Первый ход сделан. И если я что-нибудь понимаю в том, как устроены мозги у убийц, то я должен увидеть интересную реакцию.

Глава 14

Сержант Вер вернулся от Галлоувея и с унылым видом сказал своему шефу, что все обстоит так, как они и предполагали. Галлоувей взял ключ с собой, он даже сейчас висит на крюке на кухне.

— Так что не похоже, чтобы наш парень пролез через окно, — сказал он. — Думаю, что и вы не обнаружили ничего новенького, сэр?

Когда он узнал, что обнаружил инспектор, то заинтересовался, но был склонен согласиться с Колволлом, что помимо вычеркивания одного из подозреваемых, навряд ли это сильно поможет в чем-нибудь еще.

— Если вы меня спросите, сэр, я скажу, что человек, который все это сделал, не того сорта, чтобы терять голову, — сказал сержант.

— Я тебя не спрашиваю, но ты волен иметь собственное мнение, — ядовито заметил Хемингей. — У меня уже есть доказательство того, что он может сделать глупость. А теперь мы посмотрим, не может ли он немного струсить. До сих пор все было так, как хотел он, теперь будет так, как хочу я, посмотрим, насколько ему это понравится.

— Вы снова собираетесь туда сегодня вечером, сэр?

— Нет, — сказал Хемингей. — Не собираюсь. Самое время немного подумать в тишине, и пусть эта компания в особняке погадает, что у меня на уме. Ничто так не расшатывает нервы, как ожидание.

Сержант усмехнулся.

— Вы, конечно, и не вспомните в этой тишине об индейке, которая жарится в "Голубой собаке", шеф? — осмелился произнести он.

— Если я еще услышу от тебя разговоры вне субординации, — сурово сказал Хемингей, — я найду тебе работу в особняке, она задержит тебя там до полуночи. Думаю я вовсе не об индейке.

— Прошу прощения! — извинился сержант.

— Правильно делаешь. Я думаю о ветчине, — сказал Хемингей.

В соответствии с этим планом обитатели особняка были оставлены в покое, но не в мире. Мир не мог поселиться под одной крышей с миссис Дин. К тому времени, когда она заставила Джозефа, Мотисфонта, Ройдона и свою дочь играть в игры на бумаге, а Стивен, Паула и Матильда вынуждены были спастись бегством в бильярдную, дом наполнился атмосферой еще большего беспокойства.

Рождественский ужин с традиционными индейкой и пудингом с черносливом вдохновил Мод на замечание, в какое неудачное время убили Натаниеля, потому что, хотя и кажется бесчувственным наслаждаться рождественскими угощениями, но что же поделаешь, поскольку вот они, здесь, и только испортятся, если их не съесть. Она добавила, что в этом году лучше не зажигать свечи на пудинге, и Старри, одобряя такое решение, внес свою лепту в компанию самоограничения, убрав с пудинга побег остролиста.

Все разошлись рано, но на следующее утро никто не выглядел так, как если бы долгий ночной отдых пошел ему на пользу. Мотисфонт несколько раз произнес, что он не понимает, почему медлит полиция. Этим замечанием, как посчитали все, он хотел сказать, что Стивен давно должен бы сидеть в местной тюрьме. Валерия призналась, что почти не смыкала глаз, всю ночь ее преследовали кошмары. Ройдон был бледен и громко поинтересовался, когда полиция позволит им разъехаться по домам.

Завтрак не подавали до девяти часов, и прежде чем все принялись за мармелад с хлебом, в манере древнегреческого хора вошел Старри и объявил о прибытии рока в лице инспектора Хемингея.

— Инспектор, — с удовольствием сказал он, — хотел бы поговорить с мистером Стивеном.

У Матильды внезапно пересохло в горле и неприятно одеревенели мускулы шеи. Джозеф резко глотнул воздуха.

— Он мог бы дать мне закончить завтрак, — сказал Стивен, откладывая салфетку. — Где он?

— Я проводил инспектора в библиотеку, сэр.

— Хорошо, — сказал Стивен и встал.

Паула резко отодвинула стул и поднялась одним из своих порывистых, стремительных движений.

— Я пойду с тобой! — резко сказала она.

— Продолжай завтрак, ты мне не нужна, — возразил Стивен.

— Мне плевать на то, что тебе нужно! — воскликнула она. — Я твоя сестра!

Он взял ее за плечи и посадил обратно на стул.

— Вот так и сиди! — грубо сказал он. — Ты должна держаться подальше от этого!

— У него не больше причин подозревать тебя, чем меня! Дядя обвинил меня, а не тебя, что я хочу убить его!

— Закрой рот, — сказал Стивен. — Ты неплохая малышка, только безголовая. — Его насмешливый взгляд обежал остальных гостей, отметил потерянное выражение лица Джозефа, напряженную бледность Матильды, плохо скрытое удовлетворение в глазах Мотисфонта, облегчение Ройдона. Он коротко рассмеялся и вышел.

Когда Стивен вошел в комнату, инспектор смотрел в окно, он повернулся при звуке открывающейся двери и сказал:

— Доброе утро, сэр. Похоже, значительно потеплело.

Стивен с удивлением взглянул на него.

— Как это верно! — сказал он. — Может, не будем ходить вокруг да около?

— Как хотите, сэр, — ответил Хемингей. — Я приехал, чтобы вернуть вам ваш портсигар.

Произнося эти слова, он вынул портсигар и с удовлетворением отметил, что ему удалось поразить этого резкого молодого человека.

— Что за черт! — бросил Стивен, переводя взгляд с портсигара на инспектора. — В какую идиотскую игру вы играете?

— О, я не играю ни в какие игры! — ответил Хемингей.

Стивен взял портсигар, он стоял и держал его.

— Мне казалось, что это наиболее ценная ваша улика?

— Мне тоже так казалось, — согласился Хемингей. — Не стыжусь признаться, что я с большим разочарованием от нее отказался. Но что поделаешь! Жизнь следователя — одно сплошное разочарование.

Стивен не мог сдержать улыбки.

— Вы бы не могли объяснить поподробнее? Почему вы вернули его? Я думал, что вы уже припасли для меня место в тюрьме графства.

— Не отрицаю, и я думал так же, — признался Хемингей. — Если бы вы только оставили один-два отпечатка пальцев на этом вашем портсигаре, осмелюсь сказать, что к этому времени вы были бы уже в наручниках.

— А я не оставил? — спросил Стивен, растерянно хмурясь.

— Ни одного! — весело сказал Хемингей.

Стивен посмотрел на портсигар иперевернул его.

— Кажется, я туго соображаю сегодня. Должен ли я понять, что мои отпечатки пальцев стерли?

— Что-то в этом роде, сэр.

Он встретился с тяжелым прямым взглядом.

— Не могли бы вы сказать мне, были там вообще чьи-нибудь отпечатки пальцев?

— Нет, — сказал Хемингей. — Я не любитель из всего делать тайну. Ничьих не было.

— О! — сказал Стивен. Он снова взглянул на портсигар и еще больше нахмурился. — Подбросили!

Инспектор не спускал с него блестящего изучающего взгляда.

— Есть какие-нибудь мысли на этот счет, сэр?

Стивен опустил портсигар в карман. После минутного колебания он сказал:

— Нет. Пока нет. Но когда они появятся…

— Надеюсь, вы не собираетесь вершить правосудие собственными руками, сэр! — перебил его инспектор. — А зачем, вы думаете, я здесь? Если вы что-нибудь знаете, скажите мне, и никаких самостоятельных разбирательств, потому что хотя я и не стану винить вас, но буду вынужден забрать за нарушение порядка, что, строго говоря, совсем не моя работа.

Стивен засмеялся.

— А что будете делать вы, если узнаете, что кто-то пытался очернить вас, инспектор?

Инспектор кашлянул.

— Сообщу по инстанции, — твердо ответил он.

— Ну, а я скорее разобью ему нос! — сказал Стивен.

— Ну, если вы этим ограничитесь, то у меня нет возражений, — сказал Хемингей с исключительной сердечностью в голосе. — И если хотите совет, не разбрасывайте больше своих вещей! Это наводит людей на крайне неподходящие мысли и направляет полицию по неверному следу, что очень предосудительно, позвольте сказать вам!

— Сожалею! — сказал Стивен. — Очень досадно, должно быть, вы пришли к тому, с чего начали.

— О, я бы так не сказал! — ответил Хемингей.

— Нет, я и не думал, что вы скажете, во всяком случае, мне. Если вы не возражаете, я пойду закончу завтрак.

Инспектор дал ему понять, что он не возражает, и Стивен вернулся в столовую, где остальные гости все еще сидели за столом. Когда он вошел, все лица повернулись к нему, некоторые с немым беспокойным вопросом, некоторые с жадным любопытством. Он уселся на свое место и приказал Старри, который нашел предлог, чтобы вернуться в комнату, принести ему свежий кофе.

— Ха, а я была уверена, что тебя уже арестовали! — сказала Валерия, облекая в слова то, о чем думали все.

— Знаю, милочка, — ответил Стивен.

— Что случилось? — низким голосом спросила его Матильда.

Он наградил ее одной из своих кривых улыбок, достал портсигар, открыл его и вынул сигарету. Он постучал ею по портсигару, и все глаза устремились на него. Матильда быстро взглянула на Стивена, но увидела, что его мысли заняты совсем не ею, его вызывающий взгляд скользнул по столу, на минуту задержался на лице Ройдона, перешел на Мотисфонта и остановился на нем.

Первой обрела дар речи Валерия.

— Слушай, это же твой портсигар! Тот, который забрала полиция!

— Точно так.

— Вы хотите сказать, они его вам вернули? — с растерянными нотками в голосе спросил Ройдон.

— Да, — сказал Стивен. — Они мне его вернули.

— Никогда не слышал ничего подобного! — воскликнул Мотисфонт. — Не может быть, чтобы это был тот самый портсигар! Вы хотите надуть нас, зачем только, одному вам ясно! Полиция никогда бы не отдала настоящий!

— Я бы дал вам на него посмотреть, только инспектор предупредил, чтобы в будущем я был более внимательным к своей собственности, — сказал Стивен. — Когда я оставляю где-нибудь свои вещи, они странным образом сами себя переносят — прелестно сказано, правда? — совсем в другие места.

— Что, черт возьми, вы имеете в виду? — спросил Мотисфонт, приподнимаясь со стула.

— Вы верите в полтергейст? — спросил Стивен, все еще улыбаясь, но не слишком приятно.

— Стивен! — сказал Джозеф дрожащим от возбуждения голосом. — Стивен, мальчик мой! Это значит, они уже не подозревают тебя?

— О, думаю, меня полностью оправдали! — ответил Стивен.

Нельзя было ожидать, что Джозеф сдержанно встретит такую новость, как эта. Он вскочил со стула, обошел стол и схватил племянника за руки.

— Я это все время знал! — сказал он. — Слава Богу, слава Богу! Стивен, старина, ты не знаешь, какой груз свалился у меня с души! Если бы… если бы случилось самое худшее, это была бы моя вина! Да, моя! Я знаю это. Дорогой, дорогой мой мальчик, если бы над нами не нависла великая скорбь, это был бы счастливейший день!

— Но я не понимаю! — сказала Паула. — Почему тебя оправдали? Ты уверен, что это не очередной полицейский трюк?

— Нет, полиция тут ни при чем, — ответил он.

— Почему должен быть трюк? — воскликнул Джозеф. — Неужели ты сомневаешься в невиновности Стивена? Своего родного брата!

— Как портсигар оказался в комнате дяди? — спросила Паула, не обращая внимания на Джозефа. — Ты мог бы объяснить это нам, Стивен! Нам приходится только гадать!

— Но ты же умница! Сам я ребенок в таких делах, но я понял из слов инспектора, что, по его мнению, портсигар подбросили.

Паула обвела сверкающим взглядом сидящих за столом.

— Да! Это было видно за милю вперед! — заявила она.

— Я не верю этому! — сказал Мотисфонт, краснея от гнева. — Именно на это вы с самого начала и намекали, но я считаю, это предположение чудовищно! Вы осмеливаетесь утверждать, что один из нас убил Ната, а потом пытался свалить убийство на вас?

— Это же очевидно, так ведь? — сказал Стивен.

Джозеф, который переводил взгляд с одного на другого с выражением почти трогательного смущения на лице, был так поражен, что его голос понизился на целых три тона.

— Это не может быть правдой! — воскликнул он. — Слишком низко! Слишком ужасно, чтобы выразить словами! Сам Нат отнес твой портсигар наверх! Так должно быть! Бог мой, Стивен, ты же не можешь поверить, что это мог сделать кто-нибудь из нас… наш гость… которого мы пригласили… Нет, говорю тебе! Это слишком ужасно!

В любое другое время Матильда рассмеялась бы, увидев, как нелепо развеялись розовые иллюзии Джозефа. Но сейчас ситуация, с которой они столкнулись, была такой мрачной, что было не до смеха. Она сказала намеренно спокойным голосом:

— Почему инспектор так решил?

— На портсигаре нет ничьих отпечатков пальцев, — ответил Стивен.

Всей компании потребовалась одна-две минуты, чтобы постичь значение его слов. По ничего не выражающему лицу Мод и по удивленному, нахмуренному выражению лица Джозефа можно было заключить, что полный смысл его замечания дошел далеко не до всех. Но Ройдон понял его и сказал:

— Это самое отвратительное из того, что я когда-либо слышал! Надеюсь, вы не считаете, что кто-то из нас мог опуститься до этого?

— Не имею ни малейшего представления, — сказал Стивен. — Я предоставляю выяснять это инспектору.

— Хорошо! — вмешалась Паула. — Но если на портсигаре нет отпечатков пальцев, то как он это выяснит?

— Мне показалось, он настроен очень оптимистично, — ответил Стивен.

Валерия решила, будто самое время взволнованно заявить, что она видит, на кого они намекают, но если они думают, это она убила мистера Хериарда, то ошибаются и лучше бы ей было никогда не появляться на свет.

Миссис Дин, которую объявление Стивена повергло в горькое раздумье, вынуждена была отвлечься от своих мыслей, чтобы помешать дочери впасть в сильную истерику. Громко рыдающая Валерия бросилась на благоухающую грудь, жалуясь, как ужасно все относятся к ней с тех самых пор, когда она переступила порог этого чудовищного дома. За исключением Джозефа, который взволнованно и без всякой пользы суетился вокруг нее, все остальные, не теряя времени, разбрелись.

По пути в кабинет Мод спокойно заметила Матильде, как хорошо, что Стивен не собирается жениться на Валерии, она, по-видимому, очень неуравновешенная девушка, и не похоже, что она может быть для него утешением. Она, казалось, не собиралась обсуждать, в каком новом зловещем свете предстает убийство Натаниеля, и Матильда не в силах была сопротивляться желанию спросить у нее, поняла ли она значение слов Стивена.

— Да, конечно! — сказала Мод. — Я всегда думала, что должно было произойти что-нибудь в этом роде.

Матильда задохнулась.

— Вы думали? Вы никогда не говорили об этом!

— Нет, дорогая. Я никогда не вмешиваюсь, — пояснила Мод.

— Должна признаться, мне не приходило в голову, что кто-нибудь из нас может быть таким подлым! — сказала Матильда.

Лицо Мод было непроницаемым.

— Неужели? — спросила она без интереса и удивления.

Между тем миссис Дин увела все еще горько всхлипывающую Валерию наверх, излив на Джозефа свою досаду на то, что так опрометчиво выбросила Стивена за борт. Она сказала Джозефу, что хотя она не из тех людей, которые любят причинять беспокойство, однако она обязана заметить, в Лексхэме с ее девочкой обошлись без всякого понимания.

Бедный Джозеф потерял дар речи от явной несправедливости подобного обвинения и только в потрясении и замешательстве смотрел вслед этой даме. Его привел в чувство приход слуг, которые убирали со стола, и он вышел поискать того, с кем бы мог обсудить последние события.

Ему повезло, и он встретил Матильду. Он сразу же взял ее за руку и повел в библиотеку.

— Я становлюсь стар, Тильда, слишком стар для таких вещей! — сказал он ей. — Вчера я думал, пусть только снимется подозрение со Стивена, больше ничто не имеет значения. Сегодня я столкнулся с возможностью, столь ужасной… Тильда, кто, я спрашиваю тебя, имеет такой зуб на Стивена?

— Дело здесь не в зубе, а просто в инстинкте самосохранения, — заметила она.

— Только подколодная змея могла совершить такое!

Она сухо сказала:

— Тот, кто в состоянии убить хозяина дома ударом в спину, разумеется, в состоянии свалить вину на кого-нибудь другого.

— Мотисфонт? — воскликнул он. — Ройдон? Паула? Как ты можешь так о них думать.

— Джо, я завидую вашей трогательной вере в человеческую натуру.

Однако она пожалела о своих словах, потому что Джозеф воспринял их как поощрение и с достоинством произнес, что, да, слава Богу, он верит в человеческую натуру. Матильда не сомневалась, что его вера подверглась суровому испытанию, и сочувствовала ему в его переживаниях, но у нее не было настроения участвовать в этом представлении, и она скоро отделалась от него. Душа Джозефа разрывалась между облегчением, которое он испытывал в связи с оправданием Стивена, и страхом, что виновна или его возлюбленная племянница, или бедный юный Ройдон, так что жизненный оптимизм, казалось, грозил покинуть его.

Из трех людей, которые были кандидатами в подозреваемые, Паула держалась наиболее спокойно. С достойным Стивена хладнокровием она обсуждала, насколько вероятно, что это сделал Ройдон, и заметила, что если говорить с точки зрения искусства, она надеется, что это не он, поскольку у него большое будущее.

— Думаю, лично я вне игры, — сказала она, расхаживая по комнате в своей обычной беспокойной манере. — Никто не может предположить, что я пыталась бросить подозрение на собственного брата! Если бы в завещании дяди упоминались слуги, я бы сказала, это кто-нибудь из них, возможно, Форд. Но поскольку это не так, ни у одного из них нет ни малейшего мотива. — Она обратила сверкающий взгляд на Матильду и порывисто добавила: — Если бы я сама не была в числе подозреваемых, мне все это было бы интересно, правда, Матильда? Думаю, я просто бы наслаждалась!

— Ни я, ни Джо не входим в это число, но уверяю тебя, я не испытываю никакого удовольствия! — сказала Матильда.

— О, Джо! Он эскапист, — презрительно сказала Паула. — Но ты! Ты должна оценить ситуацию, которая выворачивает нас всех наизнанку.

— Мне вряд ли захочется, — ответила Матильда, — чтобы мои друзья были вывернуты наизнанку.

— Для меня, как для актрисы, это ощущение было бы очень ценно, — сказала Паула.

Но Матильда менее чем всегда была склонна выслушивать лекцию о пользе новых ощущений для актрисы и грубо посоветовала Пауле потренироваться на собаке.

Было около одиннадцати часов, и невольные обитатели Лексхэма испытывали на себе все неудобства утренних часов в загородном доме, когда делать совершенно нечего. Серое небо и тающий снег снаружи не представляли большого соблазна для любителей прогулок; внутри общее молчание разлилось по дому; все неловко ощущали присутствие Скотланд-Ярда. Пока подозрение сосредоточивалось на Стивене, все остальные готовы были со всех сторон обсуждать убийство. Сейчас, когда Стивен был явно оправдан и место для его преемника освободилось, все, исключая Паулу, нервно ежились при одном упоминании о преступлении. Даже миссис Дин не говорила об этом. Она присоединилась к Мод в кабинете и, не получая ни малейшего поощрения, почтила ее историей своей жизни, включая список своих незадачливых поклонников, особенности характера покойного мистера Дина и все отталкивающие подробности двоих родов и одного выкидыша.

Ройдон пробормотал что-то о глотке свежего воздуха и, выйдя из-за стола, сразу поднялся к себе. Он нажил себе врага в лице второй горничной, которая как раз заправила его постель и собиралась принести в комнату пылесос. Будучи хорошо воспитанной служанкой, она удалилась и пошла горько жаловаться старшей горничной на гостей, которые не могут придумать ничего лучше, чем приходить раньше своего времени и мешать работе. Старшая горничная сказала, что это очень странный поступок возвращаться в свою комнату в такой час. На этих скудных основаниях среди штата прислуги быстро распространился слух, что этот мистер Ройдон выглядит таким странным и ведет себя так необычно, что никто не удивится, если окажется, это он и порешил хозяина.

Все это составило очень достойную тему для разговоров за одиннадцатичасовым чаем в кухне и холле. Когда один из помощников садовника присоединился к компании на кухне, внеся корзину овощей для кухарки, он был в состоянии оживить обсуждение, заметив, что они говорят о мистере Ройдоне, в тот самый момент, когда он сам встретил его на прогулке. Он наткнулся на Ройдона рядом с сараем для горшков и навозной кучей и подумал, как странно застать его в подобном месте; Ройдон страшно вздрогнул, когда увидел, что помощник садовника выходит из-за угла сарая. Две горничные, одна помощница кухарки и судомойка, с глазами, вылезающими из орбит, умоляли его продолжать эту волнительную историю, и он продолжил, сказав, что, по его мнению, Ройдон сжигал что-то в печке для мусора, потому что, во-первых, стоял рядом с ней, и, во-вторых, он может поклясться, что слышал, как кто-то опустил заслонку.

Все это было так хорошо воспринято, с такими восхищенными ахами помощницы кухарки, сопровождаемыми "Ну да, подумать только!" со стороны двух горничных, что садовник сразу же вспомнил, каким странным показалось ему поведение Ройдона и как он сказал себе, что этот парень замыслил недоброе, шатаясь там, где не надо.

Своим чередом, через сержанта, который, прибегнув к помощи небольшой лести, сумел превосходно поладить с женской половиной прислуги, эхо этого красочного воспоминания достигло ушей инспектора Хемингея. С единственной целью расшатать нервы обитателям дома инспектор проводил утро, рыская повсюду с блокнотом и рулеткой и озабоченно хмурясь. Его таинственные расследования сами по себе были совершенно бесполезны, но этим ему удалось вызвать глубокое беспокойство у всех, исключая Мод и миссис Дин. Например, Мотисфонт сразу же высказал бурное возражение против исследования своей комнаты и суетливо бегал по дому, жалуясь всем, кого он мог заставить себя слушать, на необоснованную вольность полиции. Нарвавшись в кабинете на двух дам, он попытался заручиться их поддержкой, но миссис Дин сказала, что у нее нет секретов, а Мод просто выразила надежду на то, что в результате этого расследования, инспектор найдет ее пропавшую книгу.

Инспектор не нашел книги и, сказать по правде, начал разделять мнение остальных обитателей дома о ней. С тех пор, как он в первый раз столкнулся с Мод, он встречал ее еще раз пять и при каждой встрече вынужден был выслушивать не только отчет о том, где она в последний раз держала книгу в руках, но и отрывки из нее. Он мрачно подозревал, что ее спрятали гости, и сказал сержанту, что не ему судить их за это.

Когда ему доложили кухонную сплетню о Ройдоне, он не очень поверил в нее, но велел сержанту присматривать за Ройдоном.

Сержант сделал даже больше: он пошел в сад к сараю и посмотрел на печь.

Печь представляла собой цилиндр из гальванизированного железа на коротких ножках, с трубой, поднимающейся вверх от центра крышки. Теоретически, надо было зажечь небольшую бумажку, просунуть ее в щель между основанием цилиндра и его стенками — и любое количество брошенного сверху мусора медленно превратится в первосортную золу. Практически же, огонь, разожженный подобным образом, обычно затухал прежде, чем успевала сгореть половина содержимого цилиндра, и внизу оставалась не зола, а обугленные и отвратительные остатки мусора.

По слабой струйке дыма, поднимающейся из печи, сержант справедливо предположил, что огонь разжигали с утра. Он поднял крышку и увидел, что печь забита кухонными отбросами. Если судить по дыму, где-то внизу под неаппетитной поверхностью тлел огонь. Сержант поискал взглядом подходящую палку и, найдя ее, начал ворошить ею в мусоре. Перевернув несколько шкурок от грейпфрута, коллекцию пакетов из-под овощей, картонок и коробок от яиц, наружных листов от шести кочанов капусты и содержимое нескольких корзин для бумаги, его палка выкопала окровавленный носовой платок, очевидно, брошенный на самое дно печки, но еще не тронутый огнем.

Сержант, который на самом деле не ожидал найти что-нибудь интересное, едва мог поверить своим глазам. Если бы он не был методичным молодым человеком, он немедленно поспешил бы в дом, чтобы выложить находку перед своим начальством, так он был возбужден. Платок не только был забрызган кровью, в его углу вышита была буква Р. Он испачкался от соприкосновения с кухонным мусором, но сержант взял его в руки без отвращения. Он вытряс из него использованные чаинки, аккуратно сложил и опустил в карман. После этого он продолжал копаться в мусоре, пока не убедился, что неприятные печные недра не скрывают в себе никаких других зловещих реликвий. Чтобы окончательно убедиться в этом, он поскреб недавно сгоревший пепел на дне. Огонь горел неровно и с одной стороны цилиндра в пепел упали обгоревшие остатки, среди которых была опаленная почерневшая книга. Обложка сгорела и внешние страницы рассыпались в пыль при прикосновении к ним, но когда сержант, любопытствуя, перевернул палкой листы, он увидел, что текст, хотя бумага и обгорела по краям, можно было прочесть. "Коронация в Венгрии" увидел он на верху правой страницы. Напротив, на верху левой, он прочел написанное теми же прописными буквами "Императрица Елизавета".

Ухмылка рассеяла естественную важность выражения на его лице. Он поднял печальные остатки книги Мод и взял их с собой, чтобы показать инспектору.

Увидев носовой платок, Хемингей не выказал удивления, что разочаровало сержанта.

— Это платок Ройдона, — указал сержант. — В углу его инициал, он единственный в доме с буквой «Р» в начале, сэр. Кровь засохла, вы же видите.

— В любом случае, ее много, — заметил Хемингей, бесстрастно изучая платок.

— Полагаю, он вытер им нож, сэр.

— Может быть, ты и прав.

— Сомневаться не приходится, он положил его в печь сегодня утром, так сказал садовник.

— Долго тянул, прежде чем от него избавиться!

Сержант нахмурился.

— Да, — согласился он. — Но, может быть, он не понимал, как важно его уничтожить, пока на подозрении был Стивен Хериард. В конце концов, если он убил старого Хериарда и подбросил портсигар в его комнату, он был уверен, что отвел от себя подозрения. Только после того, как вы дали всем понять, что Стивен более или менее чист, он запаниковал, как вы и рассчитывали.

— Ага! — сказал Хемингей, вороша платок карандашом.

Упавший духом сержант спросил:

— Вы думаете, это не очень важно, шеф?

— Я этого не говорю. Все может быть. Конечно, я не эксперт, но хотелось бы, чтобы эти обильные пятна были немного темнее. Однако я поговорю с Ройдоном, как только он придет, и если мы из него ничего не вытащим, то отправим платок на экспертизу. Что-нибудь еще?

— Да, — сказал сержант, и его лицо медленно расплылось в улыбке. — Вот!

Хемингей увидел в его руках испорченную книгу и воскликнул:

— Не собираешься же ты сказать мне… Будь я проклят! — Он взял у сержанта книгу и перелистал обгоревшие страницы. — Говорил я тебе! — сказал он. — Кто-то в доме не смог этого вынести. Должен признаться, я бы тоже не смог. Это твоя находка, парень. Ты можешь вернуть ее пожилой леди и получить похвалу за свое ловкое расследование.

— Спасибо, шеф, но учитывая ее состояние, похвалы будет немного! — ответил Вер. — Лучше сами верните ее ей.

— Твоя ошибка состоит в том, что ты вообще ее спас, — сказал Хемингей. — Так что ты это заслужил. Иди и отдай ее миссис Хериард, и никогда не говори больше со мной о ней.

Сержант вздохнул и отправился на поиски Мод. К этому времени та уже освободилась из сетей миссис Дин и вязала в библиотеке, обмениваясь отрывистыми замечаниями с Матильдой. Джозеф сидел на широком диване возле окна, пытаясь развлечь Паулу случаями из своей театральной жизни. Паула, которая была слишком большой эгоисткой, чтобы находить что-нибудь трогательное в его воспоминаниях, даже не притворялась, что ей интересно. Она только один или два раза рассеянно произнесла: "О!", в остальном не обращая на него никакого внимания. Ее лицо было очень задумчивым. Ясно было, что ее мысли целиком занимала ее собственная сценическая карьера.

Сержант кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание, и шагнул к стулу Мод.

— Извините, мадам, но мне кажется, вы говорили, что потеряли книгу?

— Да, потеряла, — сказала Мод. — Я сказала об этом инспектору, и он обещал посмотреть.

Нелепо чувствуя себя виноватым, сержант протянул ей остатки.

— Это не она, мадам?

Почти в первый раз за все время их знакомства Матильда увидела, что лицо Мод выразило волнение. Ее бледные глаза уставились на книгу, рот приоткрылся. Прошла минута, прежде чем она снова обрела дар речи.

— Это? — произнесла она. — О нет!

— Боюсь, она несколько повреждена, — извиняясь, сказал сержант.

Эта тактичная недомолвка заставила Матильду поперхнуться. Мод взяла книгу чуть ли не с дрожью и посмотрела на нее.

— О, Боже! — огорченно сказала она. — Боже, Боже! Это действительно моя книга! Джозеф, посмотри, что случилось! Я не понимаю!

Джозеф, который уже спешил к ней через комнату, потрясенно сказал: "Да…" — и спросил сержанта, где тот нашел ее.

— Не знаю, сэр, как она попала туда, но она выпала из печки.

Подавленный взрыв смеха со стороны Матильды заставил Джозефа повернуть голову. Он смотрел мрачно, как и приличествовало случаю, но когда он встретил ее блестящий взгляд, его серьезность испарилась, и он издал резкий смешок.

— Должна сказать, Джозеф, я не вижу причины для смеха! — сказала Мод.

— Прости, дорогая! Глупо с моей стороны. Очень досадно для тебя, действительно неприятно! Но не обращай внимания! В конце концов, у нас есть более серьезные причины для беспокойства, правда ведь?

Его доброе намерение успокоить ее не достигло цели.

— Нет, Джозеф, не могу с тобой согласиться. Меня очень заинтересовала жизнь императрицы, а ты видишь, сгорели все первые и последние страницы. Более того, это библиотечная книга, мне придется за нее платить. — Легкий румянец появился на ее щеках, она сидела очень прямо и, обратив обвиняющий взгляд на сержанта, сказала: — Я хочу знать, кто бросил мою книгу в печку!

Сержант знал свою полную безгрешность в любом отношении, но под негодующим взглядом пожилой леди в нем росло чувство своей вины.

— Не знаю, мадам. Может быть, ее выбросили случайно.

— Правильно! — воскликнул Джозеф, благодарно ухватившийся за это объяснение. — Не сомневаюсь, что ее взяли вместе с газетами или… она упала в корзинку для мусора.

— Я спрошу слуг, — сказала Мод, поднимаясь со своего места. — Если случилось именно так, это легкомыслие, они должны заплатить за нее.

— Я бы на вашем месте не делала этого, — сказала Паула. — Они будут увольняться пачками. И потом, готова поспорить, это Стивен.

Джозеф бросил на нее сердитый взгляд.

— Паула! Зачем ты?

Мод замерла на ходу.

— Стивен? — сказала она. — Зачем Стивену уничтожать мою книгу?

— Незачем, дорогая! — воскликнул Джозеф. — Конечно, это не он!

— Не знаю, — сказала Мод. — Я всегда считала его очень утомительным молодым человеком, он причиняет всем одни неприятности, и все из-за плохого характера. Но я никогда не предполагала, что он может так бессмысленно разрушать!

В этот момент Стивен вошел в комнату. Паула спросила:

— Стивен, это ты засунул книгу тети Мод в печку?

— Нет, разумеется, — ответил он. — Сколько еще раз мне придется повторять, что я никогда не трогал эту проклятую книгу?

— Кто-то ее засунул.

Его губы задергались.

— О, неужели?

Мод безмолвно протянула ему то, что осталось от "Жизни императрицы Австрии". Стивен взглянул и разразился смехом. Сержант, воспользовавшись возможностью улизнуть из комнаты, пошел доложить начальнику, что, судя по всему, это сделал Стивен Хериард.

— Вот чертяка! — сказал Хемингей.

Между тем Мод, пришедшая в негодование от смеха Стивена, выкладывала ему, что она о нем думает. Видно было, что она вышла из себя. Стивен сказал с непривычным для него терпением, что он просит простить его за смех, но не он виноват в том, что книга испорчена. Матильда ему не поверила, но она видела, что Мод была действительно расстроена, и сразу же поддержала теорию Джозефа в том, что книга была выброшена по ошибке. Мод все же вернулась к своему решению опросить слуг, и Паула нетерпеливо сказала:

— Зачем поднимать такую суету, когда книга уже испорчена? Если вы спросите Старри, не выбрасывал ли он вашу книгу в печку, он тут же уволится.

— Идите спросите его, — посоветовал Стивен. — Вы не нанесете никакого вреда, потому что он уже сообщил мне, что увольняется.

Это заявление вызвало гневное восклицание. Джозеф хотел знать, почему этот человек совершил такую глупость; Матильда воскликнула: "Змея!"; а Паула сказала, как счастливо они от него избавились.

— С его стороны, очень некрасиво оставить нас в такую минуту! — возмутился Джозеф. — Так эгоистично!

— Да, это досадно, потому что я собирался уволить его до того, как он это сделает, — сказал Стивен. — Больше того, для утверждения завещания он должен присягнуть в суде.

— Зачем? — спросила Паула.

Стивен сделал легкий презрительный жест в сторону своего дяди. Джозеф ответил:

— Боюсь, это моя вина, дорогая. Прошло столько лет с тех пор, как я изучал право, я все перезабыл. Очень глупо, но я забыл, что обычно включается пункт о заверении завещания. Это не страшно, но в этом случае для утверждения завещания требуется присутствие обоих свидетелей.

— Ну, он может присягнуть перед специальным уполномоченным по присяге, — сказал Стивен. — Хотя это необязательно. Пока мы знаем, где его найти, он может принести присягу, даже и не работая здесь.

— Заставьте его принести присягу до того, как он уедет! — посоветовала Матильда. — Я не удивлюсь, если он так или иначе попытается вставить вам палки в колеса!

— Дорогая моя, что за ужасы ты говоришь! — воскликнул Джозеф. — У него могут быть свои недостатки, но у нас нет основания предполагать, что он нечестен!

— Он ненавидит Стивена, — упрямо сказала Матильда.

— Глупости, Тильда! Ты не должна говорить подобные вещи!

— Пожалуйста, Бога ради, перестаньте смотреть на всех через розовые очки! — сказал Стивен. — Старри ненавидит меня с тех самых пор, когда я сказал дяде Нату, что он разбавляет портвейн, и вы это знаете!

— Хорошо, но это не значит, что он будет намеренно пытаться повредить тебе, старина! — возразил Джозеф.

— Проследи, чтобы он присягнул, во всем, в чем должен, — сказала Матильда.

— Хорошо, прослежу. Это его разозлит, — согласился Стивен.

— Все это, — сказала Мод, — не имеет никакого отношения к "Жизни императрицы Австрии"!

— Если посмотреть с этой стороны, — возразил Стивен, — еще не было ничего, что имело бы хоть какое-то отношение к этой треклятой особе женского пола!

— Не знаю, почему ты так грубо говоришь об императрице, — сказала Мод с потрясающим достоинством. — Ты ничего не знаешь о ней.

— Никто из тех, кто имел счастье жить с вами под одной крышей последние три дня, — проговорил Стивен, теряя терпение, — не может сказать, что не знает ничего об этой императрице!

Это возмутительное замечание ускорило развязку совершенно непредвиденного кризиса. Грудь Мод поднялась, она готова была произнести слова, которые, как почувствовала ее зачарованная аудитория, могли сокрушить любого менее чувствительного, чем Стивен, когда в комнату вошел Старри с коктейлями. Мод знала, что даже под воздействием сильных эмоций леди никогда не позволит себе ссор в присутствии слуг, и вместо того, чтобы обругать Стивена, она протянула Старри "Жизнь императрицы Австрии" и спросила, знает ли он, как книга оказалась в печке.

Возмущенный Старри все отрицал. Мод попросила его навести справки среди прислуги, на что тот поклонился, хотя и не снизошел до ответа.

— Минутку! — сказал Стивен, когда Старри уже уходил. — Мне сообщили, что вы с Фордом должны будете подтвердить подпись покойного мистера Хериарда на завещании. При сложившихся обстоятельствах будет удобнее, если вы принесете клятву перед уполномоченным по присяге, не дожидаясь, пока завещание будет утверждаться в суде. Завтра я собираюсь в город, и вы можете это сделать.

Старри бросил на него холодный взгляд.

— Могу я спросить, какая присяга от меня потребуется, сэр?

— Это просто формальность, — ответил Стивен. — Вы должны присягнуть, что мистер Хериард подписал завещание в вашем присутствии.

Старри громко втянул в себя воздух и с тихим триумфом сказал:

— Сожалею, сэр, но я не понимаю, как я могу это сделать.

Никто не поверил мрачным предсказаниям Матильды, и все присутствующие замерли в потрясенном молчании. Нарушил его Джозеф.

— Ну, ну, Старри! — воскликнул он. — Это недостойно вас! Конечно, вы должны это сделать! Этого от вас требует закон.

— Прошу прощения, сэр, — ответил Старри с осторожной вежливостью, — но мистер Стивен сказал, что я должен присягнуть, будто мистер Хериард подписал завещание в моем присутствии.

— И что? — резко спросил Стивен.

— Сожалею, сэр, но это не согласуется с моей совестью.

— Но, Старри! — задохнулся Джозеф.

— Что, черт возьми, вы хотите сказать? — взорвался Стивен. — Вы засвидетельствовали подпись, не так ли?

— Можно сказать да, сэр. Но если речь идет о присяге, я вынужден буду заявить, что ни я, ни Форд не присутствовали при том, как покойный мистер Хериард поставил свою подпись.

— Но, Старри, это же нелепо! — вскричал Джозеф, он очень растерялся. — Может быть, вы и не находились в комнате, но вы хорошо знаете, что я тут же вынес вам документ в верхний холл, и вы оба знали, что это за документ, и подписали его! Я хочу сказать, чистейший софизм говорить, что мистер Хериард не подписал его в вашем присутствии! Вы же знаете, как сильно он был болен и как он не любил, когда в его комнате много народу! Я объяснил вам, что вы делаете, вы прекрасно знали, что мистер Хериард подписал его, перед вами была его подпись!

— Я не знал, сэр, что должен буду принести присягу, — непреклонно ответил Старри. — Мне жаль, что я выгляжу неучтивым, сэр, но я верю, вы оцените мою позицию.

Потом он снова поклонился и вышел из комнаты, мягко прикрыв за собой дверь.

— Итак, — сказал Стивен, — всему конец, как и полагается!

— Вы глупец, Джо! — воскликнула Матильда, вскакивая со стула. — Разве вы не знали, как важно, чтобы свидетели видели процесс подписания завещания?

— Но Тильда… но Стивен!.. — заикался Джозеф. — Я не предполагал… Было так трудно заставить Ната вообще написать завещание! Если бы я попытался заставить его согласиться на присутствие Форда и Старри… ну, вы же знаете, каким был Нат! Конечно, я знаю, что свидетели должны видеть процесс, но в этом случае… Я хочу сказать, никто не собирался оспаривать завещание! Я был уверен, что все будет в порядке. Я просто объясню все эти обстоятельства и…

— Если вы сможете объяснить, как Форд и Старри могли видеть сквозь стену, придется признать, что вы действительно умны, — перебил его Стивен.

— Ты хочешь сказать, что завещание ничего не стоит просто потому, что свидетели не видели, как дядя его подписывал? — недоверчиво спросила Паула.

— Да, дорогая, именно это я и хочу сказать, — ответил Стивен. — Попросту говоря, твой дядя Джозеф все испоганил.

Глава 15

Это было настолько потрясающим, что даже Мод мгновенно забыла о потере книги. Паула спросила:

— Тогда кто же получит деньги дяди Ната?

— Не знаю, — ответил Стивен. — Наверное, его ближайший родственник.

— Но я ближайший родственник! — возбужденно воскликнул Джозеф. — Это же нелепо! Мне они не нужны! Я не буду знать, что с ними делать! Нет, Стивен, ты слишком все преувеличиваешь! Я совершенно уверен, что когда мы объясним все…

— Нет, Стивен прав, — сказала Матильда. — Помню, какой был шум, когда умерла моя тетя Шарлотта и оставила завещание на половинке тетрадного листа! Закон очень строг в отношении завещаний. И потом, как вы можете объяснить такую глупость, что вы не впустили двух свидетелей в комнату?

— Но, Тильда, так трудно было убедить Ната вообще написать завещание!

— Ну, об этом вам лучше помолчать, — нелюбезно сказала Матильда. — Мы-то знаем, что вы убедили его из лучших намерений, но все это может не так хорошо выглядеть в глазах тех, кто не имеет счастье быть знакомым с семьей Хериардов.

Джозеф выглядел совершенно ошеломленным, он впервые потерял дар речи. Послышался ровный голос Мод.

— Я уверена, Натаниель никогда не хотел, чтобы все его деньги перешли к Джозефу, — сказала она. — Он совсем этого не хотел, он считал, что Джозеф ничего не понимает в деньгах.

— Ты хочешь сказать, — зловеще произнесла Паула, — что я не получу своей доли?

— Ни одного пенни, — ответил Стивен. — Но ты можешь изводить Джо до тех пор, пока он не отдаст ее тебе.

От этих слов Джозеф встрепенулся и воскликнул:

— Как ты можешь, Стивен? Как будто меня надо принуждать к этому! Если вы правы относительно всего этого — а я уверен, что вы неправы! — разумеется, я так все не оставлю! Я знаю желания бедного Ната!

— Если вы собираетесь предложить реституцию, то не стоит — мрачно сказал Стивен. — Я ничего не возьму.

Паула внезапно удивила всех, разразившись резким смехом.

— Как чертовски смешно! — сказала она. — Ната убили, мы разрывались между страхом и подозрительностью — и все ни для чего!

Матильда с неодобрением посматривала на нее.

— Может быть, ты так представляешь себе смешное. Я — нет. Тебе, конечно, вряд ли нужен мой совет, но прежде, чем вы броситесь в крайности, не будет ли лучше узнать, что закон говорит в случае отсутствия завещания?

— Но завещание есть! — воскликнул Джозеф. — Просто потому, что правила немного нарушены…

— Хорошая мысль, Матильда, — сказал Стивен так, будто Джозеф молчал. — Я свяжусь с Блисом и спрошу его.

Он вышел из комнаты. Паула все еще смеялась. Этот смех был уже близок к истерике. Джозеф попробовал обнять ее, но она яростно сбросила его руки.

— Оставьте меня в покое! — сказала она. — Можно было предположить, что вы все перепутаете! Дурак! Дурак!

— Если ты сейчас не замолчишь, я вылью тебе на голову эту вазу! — пригрозила Матильда.

— Неужели ты не видишь всей невероятной иронии? — сказала Паула. — Он все это сделал с лучшими намерениями! О, Боже, какой бы из этого вышел второй акт! Я должна рассказать Виллогби! У него, по крайней мере, хватит остроумия оценить это!

Однако Ройдона не так просто было найти, и, даже если бы Паула нашла его, ее идея второго акта не вызвала бы у него никакого восторга. Его мысли были далеки от драматургии. Белый, с дергающимся кадыком, он стоял перед инспектором.

— Мне кажется, — сказал Хемингей, выкладывая запачканный кровью носовой платок на стол между ними, — это ваш.

— Нет, не мой! — ответил Ройдон испуганным голосом. — Я никогда в жизни не видел его!

Минуту Хемингей пристально смотрел на него, затем расправил носовой платок и показал кончиком карандаша на вышитую в углу букву.

— Я ничего не знаю! — упрямо сказал Ройдон.

— Есть еще метки прачечной, — сообщил Хемингей. — Легко опознать.

Наступила ужасная тишина. У Ройдона не хватало опыта, чтобы справиться с такой ситуацией. Он был страшно испуган, это было видно.

— Вы положили его в печь рядом с сараями, так? — спросил его Хемингей.

— Нет!

— Ну, ну, сэр, для вас никакой пользы, если вы будете лгать мне! Я знаю, что вы его туда положили.

Ройдон, казалось, был сломлен.

— Я знаю, что вы думаете, но вы ошибаетесь! Я не убивал мистера Хериарда! Я не убивал, говорю вам!

— Как ваш платок оказался в таком состоянии?

— У меня шла кровь носом! — выпалил Ройдон.

Сержант, молчаливый свидетель этого, перевел взгляд на Хемингея, наблюдая, как он воспримет подобное объяснение.

— Вы всегда сжигаете свои носовые платки, когда у вас течет носом кровь? — спросил Хемингей.

— Нет, конечно, но я же знал, что вы подумаете, если найдете его! Я… я потерял голову!

— Когда у вас шла кровь?

— Прошлой ночью, когда я поднялся к себе. Я положил платок в чемодан, а потом подумал… я подумал, что если вы его там найдете, то вам это покажется подозрительным. Я слышал, что вы обыскиваете дом и… и подумал, что лучше избавиться от него!

— Вы говорили кому-нибудь о вашем кровотечении?

— Нет. Разумеется, нет! Кто же поднимает шум по таким мелочам! Со мной это часто бывает.

— Но сегодня утром, когда вы испугались, что я найду платок, вы не захотели поделиться с кем-нибудь тем, что произошло?

— Да, но я уже не мог рассказать! То есть это прозвучало бы странно. По крайней мере, мне так казалось. Все стали бы гадать, говорю я правду или пытаюсь объяснить кровь на платке. Я знаю, я поступил по-дурацки, но клянусь вам, я не имею отношения к убийству!

— Вы когда-нибудь слышали об анализах на группу крови? — спросил Хемингей.

— Да, но если у нас с мистером Хериардом одна и та же группа? — возразил Ройдон. — Я подумал об этом, и мне показалось, безопаснее будет избавиться от этой проклятой штуки. Потому что она только уведет вас в сторону, честно!

— Ну, если вы сказали правду, то вы доставили мне много беспокойства своим глупым поведением, — сказал Хемингей.

— Сожалею. Конечно, сейчас я понимаю, как все глупо, но факт остается фактом, это дело действует мне на нервы. — Его переполняло чувство горечи. — Со мной так плохо обошлись! — пожаловался он. — Меня пригласили на дружескую вечеринку, но сначала мистер Хериард был чертовски груб со мной, потом его убили, и теперь я прекрасно знаю, что нахожусь под подозрением, хотя меня это все совсем не касается!

— Ну, этот носовой платок вас тесно касается, — сурово сказал Хемингей. — Вы намеренно пытались его, скрыть, и это свидетельствует против вас!

— Но я не убивал! Клянусь, я не убивал! Это кровь не мистера Хериарда, это моя собственная!

— Это установят, — сказал Хемингей и отпустил его.

Сержант вздохнул.

— Вы верите ему, сэр?

— Я примерно это и предполагал, когда ты показал мне платок, — согласился Хемингей.

— Но эта история, будто он испугался, что вы его найдете!

— Вполне возможно, так и было.

Сержант выглядел разочарованным.

— Вы специально спросили его, не говорил ли он кому-нибудь о своем кровотечении?

— Нет, просто мне хотелось знать, что он делал, если, как он утверждает, я так его напугал. Кровь носом — глупое детское недомогание, из-за него не бегают по дому, жалуясь всем подряд.

— Значит, вы все-таки поверили ему!

— У меня есть то, что не помешало бы и тебе, парень: а именно непредвзятость. Это работа для экспертов. Я ничего не могу сделать до того, как они скажут, что эта кровь той же группы, что и кровь мистера Хериарда. Иди лучше поищи что-нибудь на завтрак.

Сержант, чувствуя себя неудовлетворенным, последовал за ним в холл. Там на них налетел Мотисфонт, который жалобным тоном произнес, что уже давно поджидает инспектора, ему надо поговорить с ним.

— Да, сэр, в чем дело? — спросил Хемингей, бесстрастно глядя на него.

— Я не знаю, сколько еще вы собираетесь заниматься расследованием, — ехидно сказал Мотисфонт, — но должен заметить вам, что мое время мне не принадлежит. Я приехал сюда провести Рождество, а не оставаться на неопределенное время. Завтра у меня в городе назначено деловое свидание. Со всем уважением к вам, я уезжаю завтра с утра.

— У меня нет возражений, сэр, — спокойно сказал Хемингей. — Вас здесь никто не задерживал.

— Я так понял, что все должны были оставаться в доме.

— Неужели, сэр? Я этого не говорил, в этом я уверен. Конечно, мне нужен ваш адрес, но я и не думал держать вас здесь.

Мотисфонт выглядел так, будто у него выбили почву из-под ног, он бормотал, что его неправильно информировали, когда спустившаяся по лестнице Паула перебила его.

— Думаю, вы слышали последние новости? — сказала она. Она уже не смеялась, она была суровой и сердитой и, очевидно, хотела выплеснуть свое неудовольствие на как можно большее число людей.

— Какие новости? — спросил Мотисфонт.

— Значит, вы ничего не слышали! Тогда вам, наверное, будет интересно узнать, что Стивен уже не наследник, а мне ничего не полагается.

Мотисфонт изумленно посмотрел на нее.

— Вы хотите сказать, нашли более позднее завещание?

— Нет! Ничего подобного! Просто это оказалось незаконным! — сказала свирепо Паула.

— Неужели! Мне жаль это слышать, но едва ли это меня касается, — сказал Мотисфонт.

Она коротко рассмеялась.

— Действительно, вам это неинтересно!

Инспектор сказал:

— Ну а мне, во всяком случае, интересно, мисс. Почему это завещание незаконно?

Она была слишком сердита, чтобы беспокоиться о том, что и кому она говорит.

— Оно незаконно, потому что не было подписано в присутствии свидетелей. Этот факт нам только что выложил нашдворецкий.

Мотисфонт хихикнул.

— Как типично для Джозефа! — заметил он. — Какой удар для вас и для Стивена!

— Удар! — проговорила Паула сквозь зубы.

— Приношу свои соболезнования, — сказал он. — Но никогда не стоит опережать события, правда?

— О, выметайтесь! — грубо отмахнулась она.

Он пожал плечами и ушел. Инспектор сказал:

— Ну, ну, мисс, должен заметить, это полная неожиданность! Очень неприятно для всех заинтересованных лиц. Как получилось, что завещание не засвидетельствовали? Мистер Блис ничего не сказал об этом.

— Он не знал. Мой драгоценный дядюшка Джо начинал в конторе поверенного, он помнил достаточно, например, о необходимости свидетелей, и выбрал Старри и Форда. Но, по-видимому, дядя Нат не хотел, чтобы они входили к нему в спальню, и они ждали снаружи. А теперь оказалось, что мой дорогой дядя забыл какой-то пункт, из-за этого на суде потребуются свидетели, они должны присягнуть, что видели, как дядя Нат подписывал завещание. И, разумеется, Старри, как только услышал об этом, ухватился за возможность подложить свинью моему брату и сказал, что не может дать ложных показаний. Так что все замечательно. Было бы смешно, когда бы не было так ужасно.

Инспектор, который слушал все это с выражением отвлеченного интереса на лице, с сочувствием заметил, что это вроде удара в лицо.

— Я сам не очень-то разбираюсь в таких делах, мисс. Что теперь будет с состоянием покойного мистера Хериарда?

— Не знаю, меня это не волнует. Я ничего не понимаю в законах. Мой брат пошел звонить мистеру Блису. Он думает, что все перейдет к дяде Джозефу как к ближайшему родственнику. Наверное, он прав. В этом ирония судьбы.

— Если вы не возражаете, мисс, я подожду результатов этого телефонного звонка, — решил Хемингей, опуская шляпу на стол.

Она пожала плечами.

— Пожалуйста!

Ему не пришлось долго ждать. Стивен появился через пару минут. Несмотря на выказанное равнодушие, Паула сразу же набросилась на него с вопросом, что сказал Блис.

Он повел бровью в сторону инспектора.

— Взяла в поверенные Скотланд-Ярд?

— Какое это имеет значение? — нетерпеливо сказала она.

— Все в порядке, — вмешался Хемингей. — Не считайте меня посторонним.

— Мне это и не удастся, — сказал Стивен. — Вы уже почти стали членом семьи. Вы напоминаете мне агента по продаже чего-нибудь.

— А, ну я с ними не знаком! — ответил Хемингей, нисколько не оскорбившийся этим выпадом. — Они ко мне никогда не заходят. Не хотят из-за моей профессии.

Стивен усмехнулся.

— Вы выиграли этот раунд, инспектор.

Паула дернула его за руку.

— Пожалуйста, замолчи! Что сказал Блис?

— Не трогай меня. В сложившихся обстоятельствах, кажется, проигрываю только я.

— Ты хочешь сказать, дядя Джо не все прикарманит? — недоверчиво спросила она.

— Ему до этого далеко. По закону собственность дяди Ната делится поровну между ближайшими родственниками. То есть Джо получает половину, а мы с тобой делим ту половину, которая перешла бы к отцу, если бы он был жив.

Ее глаза пристально смотрели в его.

— Ты уверен?

— Нет, я ни в чем не уверен. Но это то, что сказал Блис.

Она подняла руки к вискам и отбросила назад тяжелые пряди волос.

— Боже мой, значит, мы все будем богатыми!

— Смотря с какой точки зрения посмотреть. Вы с Джо будете относительно богатыми, а я — относительно бедным. Кроме того, возьмут огромный налог. Сомневаюсь даже, что после этого наберется восемьдесят тысяч для Джозефа и по сорок нам с тобой.

— Ты сможешь содержать этот дом? — спросила она.

— Едва ли. Его продадут и стоимость внесут в общую сумму.

— Мне жаль! — механически сказала она.

Его губы скривились.

— Как мило с твоей стороны! — снасмешничал Стивен. Он взглянул на Хемингея. — Интересно, инспектор?

— Мне все интересно, — ответил Хемингей.

Мод выбрала этот момент, чтобы появиться из широкого коридора, который вел мимо бильярдной на половину прислуги. Она все еще держала в руках искалеченную книгу, которая, очевидно, поглощала все ее внимание, потому что она с ходу сказала:

— Они все говорят, что ничего не знают. Если ты это сделал, Стивен, более мужественно было бы признаться.

— Черт подери, сколько еще раз повторять, что я не трогал вашу книгу? — спросил Стивен.

— Ругаться незачем, — сказала Мод. — Когда я была девушкой, мужчины не использовали грубых выражений в присутствии женщин. Конечно, времена изменились, но не думаю, что к лучшему. Я считаю, кто-то умышленно испортил мою книгу. — Ее бледный взгляд перешел на лицо инспектора. — По-моему, вы ничего не делаете, — сказала она с суровой ноткой в голосе. — Я считаю, вы должны найти того, кто бросил мою книгу в печь. Для вас это, может быть, и неважно, но, насколько я понимаю, вы недалеко продвинулись с убийством моего зятя, так что вы можете пока для разнообразия заняться этим.

— Бог мой, тетя, вы же не думаете, что Скотланд-Ярд будет заниматься вашей несчастной книгой! — воскликнула Паула. — Мы все уже устали про нее слышать!

— А я, — довольно резко сказала Мод, — уже устала слышать об убийстве Ната и о его завещании!

— В таком случае, — сказал Стивен, — нельзя ожидать, что вы заинтересуетесь заключением Блиса.

— Конечно, нет, — ответила Мод. — Мне не нужно большого состояния, и я не хочу быть обязанной жить в этом доме. Я немедленно закажу копию "Жизни императрицы Австрии". Когда я прочитаю ее, я сдам ее в библиотеку вместо этой.

Джозеф, который в этот момент сходил вниз по лестнице, услышал ее и поднял руки.

— Дорогая, когда наконец мы перестанем слышать об этой книге? Мне казалось, мы решили забыть о ней!

— Может быть, ты и решил забыть о ней, Джозеф, но это не твоя книга. Меня она очень интересует, и я хочу знать, чем она заканчивается.

— Хорошо, дорогая, ты узнаешь, — обещал Джозеф. — Не бойся, когда закончатся все эти неприятности, я достану тебе копию!

— Спасибо, Джозеф, я сама достану, не дожидаясь, пока что-нибудь кончится, — сказала Мод, уходя прочь.

Инспектор снова взялся за шляпу. Джозеф воскликнул:

— А, инспектор! Уходите? Мне не следует спрашивать, что вы уже обнаружили? Знаю, вы не будете держать нас в неведении дольше, чем это будет необходимо.

— Конечно, нет, сэр. Между прочим, я, наверное, должен поздравить вас, сэр.

Джозеф нахмурился.

— Пожалуйста, не надо, инспектор! Я совсем не хотел того, что случилось. Но все еще может устроиться.

— Надеюсь, сэр. Сожалею о книге миссис Хериард, боюсь, она считает, что я должен привлечь к суду того, кто это сделал.

Джозеф устало улыбнулся.

— Думаю, мы все уже достаточно слышали об этой книге, — сказал он. — К сожалению, у моей жены есть привычка, которую молодежь находит довольно утомительной: она любит пересказывать выборочные отрывки из того, что она прочитала. Так что, чем меньше мы будем говорить об этом, тем лучше. Она скоро забудет о книге.

— В последний раз повторяю, — с угрозой сказал Стивен, — я — не трогал — эту — книгу!

— Хорошо, старина, оставим это, — сказал Джозеф успокаивающим тоном.

После этого инспектор, сопровождаемый сержантом Вером, покинул дом. На обратном пути в город он был необычно молчалив, и сержант, украдкой бросив на него взгляд, увидел, что тот хмурится. На всем протяжении завтрака в "Голубой собаке", состоявшего из холодной индейки и ветчины, Хемингей продолжал хмуриться до тех пор, пока сержант не осмелился спросить его, что он думает о сегодняшнем утре.

— У меня появились очень странные мысли, — ответил Хемингей, ковыряя прекрасный стилтонский сыр. — Очень странные. Не удивлюсь, если у меня скоро появятся галлюцинации.

— А я думал о том, что вы мне как-то сказали, — медленно проговорил сержант.

— Если бы ты больше думал о моих словах, ты бы уже стал инспектором, — ответил Хемингей. — Так что я сказал?

— Вы как-то сказали мне, что вы любите, когда дело стопорится и становится почти безнадежным, потому что это значит, что-то должно произойти.

— Не скажу, что это неправда, потому что очень часто так оно и бывает, но тебе не стоит запоминать подобные замечания, от этого не будет никакой пользы, — строго сказал Хемингей.

— Так вот, сэр, это дело уже достаточно застопорилось?

— Да, — сказал Хемингей, — пожалуй.

— Вы что-то нашли?

— У меня сильное ощущение, что для кого-то этим утром все случается раньше времени, — сказал Хемингей. — Не спрашивай, откуда у меня это предчувствие, это то, что называют flair.^[537] Поэтому меня и сделали инспектором.

Сержант вздохнул и терпеливо ждал.

— Пока я сегодня шатался по дому, более походя на бойскаута, чем на полицейского, я хорошенько, не торопясь, обдумал это дело. — Хемингей подцепил ножом ломтик сыра и поднес его ко рту. — И рассматривая то одно обстоятельство, то другое, увязывая их вместе и руководствуясь flair и знанием психологии, я пришел к выводу, что меня водили за нос. Ну, а этого я очень не люблю. Более того, это и в штабе не понравится. — Он отправил сыр в рот и стал жевать.

— Кто водит вас за нос? — спросил сержант, заинтересованный, но смущенный.

Хемингей запил сыр пивом.

— Добрый старый дядя Джозеф, — ответил он.

Сержант нахмурился.

— Пытается сбить вас со следа молодого Хериарда? Но…

— Нет, — сказал Хемингей. — Пытается сбить меня со своего собственного следа.

— Но, Боже мой, шеф, вы же не думаете, что это сделал он? — задохнулся сержант.

Хемингей с жалостью рассматривал его.

— Ничего не поделаешь, если у тебя нет flair, ведь это французское слово, ты не понимаешь его, — сказал он, — но ты же в состоянии понимать простую арифметику.

— В состоянии, — возразил уязвленный сержант. — Прошу прощения, сэр, но я, как и все, могу сложить два плюс два и сказать, что это равняется четырем. Но пять я получить не могу. Может быть, французы и могут.

— Нет, — невозмутимо сказал Хемингей. — Это озарение, парень. У тебя его нет.

— Нет, но я знаю, что это такое, — непочтительно ответил сержант. — Это когда что-то мерещится, вы только что предупредили меня.

— Когда-нибудь я разозлюсь на тебя, — сказал Хемингей. — Тебя, вполне вероятно, понизят в чине.

— Но, шеф, он просто не мог это сделать! — заметил сержант.

— Ну если в этом дело, никто из них этого не мог.

— Я знаю, но он единственный, у кого есть алиби с того момента, когда Хериард пошел к себе, и до того, когда его нашли мертвым!

— Ты мне так это преподнес, что я даже не понимаю, почему я не заподозрил его с самого начала, — невозмутимо ответил Хемингей.

Сержант почти с отчаянием сказал:

— Он разговаривал с мисс Клар через общую дверь в ванной. Вы же не хотите сказать, что она тоже в этом замешана?

— Нет, не хочу. Я собираюсь сказать, что если у тебя куча подозреваемых, и только один из них был достаточно умен, чтобы обеспечить себе алиби, то надо смотреть за ним в оба глаза. Признаюсь, я не сделал этого, но скорее всего потому, что это ты меня отвлек.

Сержант сглотнул.

— Скорее всего, — горько согласился он.

— Правильно, — сказал Хемингей. — Прекрати дерзить и подумай. В этом деле куда ни поверни, везде натыкаешься на Джозефа. Ты должен был это заметить. Возьми само сборище! Чья это была блестящая мысль? Можешь спросить у всех в усадьбе, и все дружно ответят: Джозефа! Я никогда не встречался с покойным Натаниелем, живым, я хочу сказать, но слышал о нем предостаточно, я совершенно уверен, не такой он человек, чтобы любить рождественские приемы. Нет, это добрый старый дядя Джозеф подумал, как хорошо будет устроить настоящее старинное Рождество, когда воздух дышит доброжелательством, все забывают старые ссоры и до конца своих дней живут счастливо. Молодой Хериард не поладил с Натаниелем из-за своей красотки; Паула замучила его до полусмерти, добиваясь денег на пьесу Ройдона; Мотисфонт рассердил его незаконной продажей оружия в Китай. И поэтому у Джозефа родилась блестящая идея пригласить всех троих и тех двоих, из-за которых возникли неприятности, в Лексхэм. Если хочешь, можешь сказать, что сделал он это из лучших побуждений, хотя и бестактно; но, с другой стороны, можешь немного расширить свой горизонт и спросить себя, не собрал ли он всех тех, кто вероятнее всего мог поссориться с Натаниелем, просто для того, чтобы обеспечить себе прикрытие.

— Ну, сэр, он не больше, чем старый мягкосердечный дурак! — возразил сержант. — Я таких не раз встречал!

— Он и хотел, чтобы ты так думал, — сказал Хемингей. — Ты забываешь, он был актером. Ну вот. Я немного знаю о сцене. На самом деле, даже много. Джозеф сколько угодно может говорить мне о том, что он играл Гамлета, и Отелло, и Ромео: я не верю ему, больше того, никогда не верил. У него на лице написано, что он характерный актер. Он играл бедного старика отца, который не мог выплатить ренты, в "Нечестивом бароне" или в "Что случается с девочками в восемьдесят лет"; он был дворецким в полусотне комедий; он был первым могильщиком в «Гамлете»; он был…

— Хорошо, я понял! — поспешно сказал сержант.

— И если я не очень ошибаюсь, — продолжал Хемингей, — наиболее удачная его роль — роль доброго старика дяди в мелодраме под названием "Рождество в Лексхэме" или "Кто убил Ната Хериарда?". Должен признать, очень талантливая игра.

— Не понимаю, как вы все увязываете, сэр, правда, не понимаю! Еще были бы основания его подозревать, если бы он заставил своего брата написать завещание в свою пользу. Но он этого не сделал! Он заставил его оставить все деньги Стивену Хериарду.

— В этом он умнее тебя, мой мальчик. Несмотря на то, что он начал свою карьеру в конторе поверенного, он забыл маленькую формальность; свидетели не видели, как подписывалось завещание. Не надо многое знать о законах, чтобы понимать, что подпись на завещании должны засвидетельствовать. Ты слышал, мисс Хериард сказала, он забыл вписать какой-то пункт. Она имела в виду пункт о заверении завещания. Если его нет, то для того, чтобы завещание утвердили, свидетели должны присягнуть, что они видели, как его подписывали. Так что, если бы Стивена и не признали виновным в убийстве, у Джозефа в рукаве был его козырь. Спустя соответствующее время, когда дело было бы закончено, выяснилось бы, что завещание не в порядке.

— Да, но выяснилось-то не спустя соответствующее время, — возразил сержант. — Выяснилось сегодня, а дело еще совсем не закрыто.

— Нет, — подтвердил Хемингей. — Не закрыто. Я говорил, у меня предчувствие, что все происходит быстрее, чем кто-то рассчитывал. Добрый дядя Джозеф не учел мистера Высокий стиль. По каким-то причинам, которые у меня не было времени выяснить, все выплыло наружу, и Старри проболтался. Не думаю, что Джозеф этого хотел. Он не хотел, чтобы Старри вылезал со своей репликой раньше времени.

Сержант почесал в голове.

— Когда вы говорите об этом, сэр, звучит правдоподобно, но я бы сказал, слишком это хитроумно для такого парня, как Джозеф Хериард.

— Это потому, что ты думаешь, он просто бездарный актер с золотым сердцем. Но ты не должен упускать и такую возможность: он может быть чертовски хорошим актером на сцене и при этом бессердечным в обычной жизни. Сопоставь все, что мы слышали об этом Рождестве! Ты же сам узнал массу всего от слуг.

— Ну, я не придаю большого значения тому, что они сообщили, — с сомнением сказал сержант.

— Я тоже не обращаю внимания на то, что, как они сами считают, они нам сообщили. Но они рассказали тебе много всего, чему они сами не придают никакого значения, именно это и ценно. Что ты скажешь о том, что Джозеф развешивал гирлянды и ветки остролиста по всему дому, пока не довел Натаниеля до такого состояния, что тот готов был убить его?

— Ну и что из этого? — спросил изумленный сержант.

— Все сходится, — ответил Хемингей. — Добрый дядя Джозеф старался изо всех сил, чтобы создать веселую и радостную атмосферу для тех людей, которые хотели этого не больше, чем Натаниель, и это даже он должен был понимать. Фактически, добрый дядя Джозеф довел своего брата до редкой степени плохого настроения. Он действовал Натаниелю на нервы. Он этого и добивался. Он делал все, что не нравилось Натаниелю, начиная с украшения дома и закончив похлопыванием по спине, когда у того разыгралось люмбаго.

— Да, но он из тех, кто всегда наступает на ногу, — заспорил сержант.

— Он и хотел, чтобы все так думали, — сказал Хемингей. — Подожди, и я докажу тебе, что бестактность дяди Джозефа — доминирующая черта этого дела. Собрав воедино всю информацию, которая у нас есть, что мы получим?

— Джозеф старается поддержать мир, — с готовностью ответил сержант.

— Ни в коем случае! Джозеф подливает масла в огонь, вот это более похоже на правду. Человек, который хочет мира, не приглашает совершенно несовместимых друг с другом гостей к старому скупердяю с плохим настроением, у которого уже есть зуб на большинство из них.

— Но все говорят, он всегда пытался смягчить ссоры!

— Спасибо, я сам слышал, как он это делает, никогда не видел такого расчетливого умения заставить рассерженного человека бегать в поисках топора! — ответил Хемингей. — Он даже мне действовал на нервы! Но я еще не закончил, до этого далеко. Приведя всю компанию в такое состояние, когда могло случиться все, что угодно, он изливает свой псевдоутешительный бальзам на блондинку Стивена, намекая ей, что состояние Натаниеля перейдет к Стивену и ее дело его унять. Если посмотреть с твоей точки зрения, еще одна попытка поддержать мир; с моей же — это гвоздь в гробу Стивена. Ни один мужчина не может быть настолько глуп, чтобы не сообразить: все, что он говорил такого рода девице, выплывет наружу в самый неподходящий момент. Он хотел, чтобы мы точно знали: Стивен имел основания считать себя наследником.

— Послушайте, сэр, это уже слишком! — воскликнул сержант. — За милю видно, что он просто души не чает в своем племяннике! Посмотрите, как он настаивает, что убийство совершил кто-то со стороны! И на том, что его брат сам принес портсигар Стивена в свою комнату!

— Я обдумал эти теории, — мрачно сказал Хемингей. — Глупее мне еще не попадались. Они бы не убедили и младенца.

— Но вы же не можете отказаться от факта, что он любит Стивена!

— Я и не собираюсь, — ответил Хемингей. — Мне тычут этим в нос при каждом удобном случае. Единственное, чего я до сих пор не удостоился увидеть, так это причину такой бурной любви. С тех пор, как я приехал к Лексхэм, я достаточно понаблюдал за добрым дядей Джозефом и его племянником. Стивен только и занимается тем, что втаптывает его в грязь. Этому молодому человеку ненавистен сам вид Джозефа, и он даже не заботится о том, чтобы скрыть это. Я встречал грубых клиентов, но с грубостью Стивена по отношению к Джозефу не сравнится ничто. Однако то, что он говорит, не имеет никакого значения: Джозеф не обижается, он продолжает любить своего дорогого племянника.

— Ну, в конце концов, он же его племянник, и когда вы знаете парня почти что с пеленок…

— Ну, ты хватил! — сказал Хемингей. — Когда Стивен был ребенком, Джозеф колесил по миру, производя сенсации мастерским исполнением ролей хозяина гостиницы Гартер или своего парня плотника, очень возможно, первого гражданина, не говоря уже о правдолюбце и Вильяме, парне из деревни. Он был за две тысячи миль отсюда. Если он и знал о существовании племянника, то это все, что он знал о Стивене до тех пор, пока не осел у Натаниеля пару лет назад. И если ты собираешься сказать, что тогда между ними родилась близость, не сотрясай понапрасну воздух! У Стивена никогда не было времени для доброго дяди Джозефа, это то и дело повторяет вся прислуга. Он всегда лез из кожи вон, чтобы нагрубить ему. И после этого я должен поверить в то, что Джозеф просто души в нем не чает. С моей точки зрения, он переборщил со своей любовью. Людям несвойственно обожать тех, кто только и делает, что высказывает оскорбительные замечания в их адрес. Именно здесь первоклассно организованный план Джозефа и терпит полное фиаско. Стивен не поддержал его. Однако Джозеф рассчитывал на полоумных вроде тебя, которые подумают, что он святой, и всему поверят. Вся сложность в том, что я не полоумный и не верю в святых, которые ведут себя так, как Джозеф. Он же все время работает на публику, чувствуешь, что просто обязан похлопать.

— Когда вы так все представили… — медленно начал сержант.

— Молчи и слушай меня. Я думаю, Джозеф с самого начала хотел повесить это убийство на Стивена, но на всякий случай, если что-нибудь сорвется, он проследил за тем, чтобы и завещание его брата, когда придет время его утверждать, оказалось незаконным. Во-вторых, он обеспечил нам еще несколько подозреваемых, чтобы было на кого свалить, если дело против Стивена не выгорит. Поэтому у нас под рукой оказались мисс Хериард и ее доходяга драматург, не говоря уже о поставщике оружия Мотисфонте. И, если я не ошибаюсь, именно Джозеф убедил Ройдона читать вслух свою пьесу накануне Рождества, хорошо зная, что этим доведет Натаниеля до бешенства.

— У вас нет никакого основания утверждать это, сэр, — возразил сержант.

— Есть: он не остановил Ройдона! Могу поспорить, он смог бы это сделать, если бы захотел. Он позволил ему читать — бах! В результате взрыв. Натаниель уже поссорился с Мотисфонтом, теперь он ссорится с мисс Хериард и бросает несколько злобных колкостей Стивену, просто к слову. Добрый дядя Джозеф хорошо подготовил почву, после этого ему только и оставалось, что всадить нож в Натаниеля и спокойно смотреть, как мы разыгрываем из себя дураков.

— Но вы не знаете, как он смог всадить этот нож! — вмешался сержант.

— Нет, не знаю; я отложил этот вопрос на некоторое время. Справедливости ради нельзя не отметить, что сделал он все чертовски умно, так что я до сегодняшнего дня был в растерянности. Он выбрал время, когда все переодевались к ужину и поэтому не могли предъявить алиби; больше того, себе он алиби обеспечил, переговариваясь с единственным человеком, который был вне подозрений.

— Может быть, дело в двери, — задумчиво протянул сержант.

— Какой двери?

— Двери между спальней и ванной, которая была общей с мисс Клар. Я хочу сказать, она же не видела его, правда?

— Если ты имеешь в виду, что она слышала проигрыватель, то это вариант, но не очень похоже. Более того, я не нашел в доме проигрывателя.

— Хорошо, но если он все время находился в своей комнате, то как он это сделал?

— Неважно как. Мы доберемся и до этого. Сейчас я хочу проанализировать его поведение с момента убийства. Сначала он организовал все так, чтобы Стивен был одним из трех, кто обнаружил тело. Это даст ему возможность в подходящее время сказать мне, что Стивен и бровью не повел, когда нашел своего дядю мертвым.

— Он вам это сказал?

— Ну не совсем так грубо. Он сказал, что его дорогой племянник не из тех, кто обнаруживает свои чувства, и у меня это должно было оставить впечатление, что мистер Стивен довольно бессердечен. Но не тут-то было! У меня мнение о людях складывается гораздо быстрее, чем думал Джозеф, к тому времени я уже уяснил себе, что Стивен был очень привязан к дяде Натаниелю и был расстроен его смертью гораздо больше, чем показывал это. Но, разумеется, Стивен нужен был в комнате Натаниеля не только за этим. Пока Джозеф притворялся, что оплакивает своего брата, Стивен осматривал окна и двери, как сделал бы любой на его месте. Таким образом была обеспечена вероятность того, что Стивен схитрил с замками. Джозефу только осталось сказать мне, что он уверен, окна были заперты. Когда я его спросил, как мне и полагалось, проверял ли он это сам, он сказал — нет, но его дорогой племянник проверил, а это одно и то же. Он знал, что это далеко не одно и то же, но прозвучало это хорошо, так и должен был сказать мягкосердечный старый дурак. О, в этом на него можно положиться!

— Это выставляет его совсем уж в черном свете, — со страхом сказал сержант.

— Ну, ты же не считаешь, что человек, который убил собственного брата святой с нимбом над головой?

— Но, сэр, я все еще не могу придерживаться только вашей точки зрения! Я могу поклясться, Джозеф больше всего боялся, что мы припишем убийство Стивену! Я хочу сказать, он из кожи вон лез, чтобы убедить нас, что за грубостью Стивена ничего не стоит, он всегда поддерживал его!

— Ну, разумеется, поддерживал! Это была его роль, и он сыграл ее очень хорошо. Но разве он убедил тебя, что Стивен не причастен к этому делу?

— Нет, не могу сказать, чтобы убедил.

— Дело в том, — сказал Хемингей, — что те объяснения, которые он придумал для Стивена, были настолько неправдоподобны, что только заставили нас еще больше подозревать его, в этом и состоял его план. Все наиболее гибельные для Стивена факты я узнал либо от его дяди, в процессе бесхитростного разговора, либо с его помощью, как тогда, когда выяснилось, что он намекнул мисс Дин, будто Стивен — наследник. Он даже позаботился намекнуть об этом Мотисфонту, зная, что Мотисфонт сразу же расколется, как только ветер подует в его сторону.

— Однако у вас на руках нет ничего, за что можно было бы ухватиться.

— Нет. Я же говорю тебе, мы имеем дело с очень умным клиентом.

— Да, но… Послушайте, сэр, а как же завещание? Если он настолько умен, как вы говорите, он должен был заранее знать, что деньги будут делиться между троими, когда окажется, что завещание незаконно! И он получает не так много, только половину!

— Ну у тебя и запросы! — сказал Хемингей. — Если ты считаешь, что восемьдесят тысяч фунтов — это пустяки, то Джозеф так не считает! Он был нахлебником у своего брата в течение двух лет, а это значит, он разорен или почти разорен, что одно и то же! Для него восемьдесят тысяч фунтов — такой же хороший повод для убийства, как и сто шестьдесят тысяч.

— Ну не знаю. Я бы подумал, он заставит своего брата написать завещание в свою пользу.

— Никогда не становись преступником, парень, сразу видно, ты с этим не справишься! Если бы к нему перешло все состояние, а не половина, это выглядело бы подозрительным. Я думаю, он даже не пытался получить все. Слишком хитрая бестия.

Казалось, сержант обдумывал сказанное, не сводя со своего начальника серьезного немигающего взгляда. После длительного задумчивого молчания он сказал:

— Не отрицаю, ваши слова звучат убедительно, сэр. Вы умеете вычислить нужного человека.

— Flair, — холодно поправил его Хемингей.

— Хорошо, пусть flair. Не отрицаю, я никогда не подозревал мисс Хериард, или Мотисфонта, или этого мистера Рой-дона. Но вот, что я хочу сказать, сэр, у вас нет ни малейшего доказательства против Джозефа, потому что вы не знаете, как он это сделал и когда.

— Именно это, — сказал Хемингей, — нам еще предстоит выяснить.

— Надеюсь, что выясним, сэр, но мы занимаемся этим уже два дня, однако еще и близко не подошли к раскрытию преступления. Все, что у нас было, или вернее, мы думали, что у нас было, оказалось непригодным. Ключ от двери никто не трогал, лестницу взять никто не мог, потайного входа в комнату нет. Будь я проклят, если знаю, как мы сможем продвинуться хоть куда-то.

— Ничего, — весело сказал Хемингей. — Меня нисколько не удивит, если окажется, что с самого начала ключ к разгадке лежал у нас под носом. Может быть, все настолько просто, что сообразил бы и ребенок. Такова жизнь.

— Если все так просто, то даже странно, почему вы до сих пор не догадались, — усмехнулся сержант.

— Наверное, для меня это слишком просто, — объяснил Хемингей. — Я надеялся, может быть, ты найдешь разгадку.

Сержант пропустил его слова мимо ушей.

— Если бы у нас были хотя бы отпечатки пальцев! — сказал он. — Но все так тщательно продумано, кажется, бесполезно работать в этом направлении. Я думал, может, кинжал что-то даст, но рукоятка чиста как стекло. И ясно, что второй кинжал не трогали и ножны того кинжала, который он использовал, тоже. Мы же видели, как легко его можно вынуть, а потом вложить обратно. Когда я снимал его для вас, то, если бы захотел, мог бы и не трогать ножен. На самом деле, как я сейчас вспоминаю, я вообще левую руку не использовал, готов поспорить, он тоже.

— Минуточку! — нахмурившись, сказал Хемингей. — Думаю, в этом что-то есть!

— Что есть, сэр?

— Твоя левая рука. Ты помнишь, что ты с ней делал, когда поднялся на стул?

— Ничего не делал, только… — сержант остановился, разинув рот. — Боже мой!

— Когда ты вытянул правую руку, чтобы снять кинжал, ты оперся левой рукой о стену. И десять к одному, парень, что дядя Джозеф сделал так же, инстинктивно, думая об этом столько же, сколько и ты. Пошли, нужно будет заняться отпечатками пальцев!

Сержант поднялся, все это время он о чем-то напряженно размышлял.

— Подождите минутку, сэр! — сказал он. — У меня вопрос. Мне пришлось здорово вытянуться, чтобы достать до этого кинжала. Джозеф не смог бы добраться до него, если бы он встал на стул.

— Значит, он стоял не на стуле, — нетерпеливо ответил Хемингей. — Никогда не встречал такого, как ты, мастера вставлять палки в колеса!

— Что же тогда он использовал?

Хемингей быстро соображал. И снова его великолепная память оказала ему услугу.

— Рождественские украшения, стремянка! — сказал он. — О нее еще споткнулся Натаниель перед ужином. Пошли!

Глава 16

Когда невеселая компания поднялась из-за обеденного стола, Мод, как обычно, отправилась к себе отдыхать, а Мотисфонт с помощью простого приема захватил библиотеку: он вытянулся в самом удобном кресле и погрузился в дремоту. Паула утащила Ройдона обсуждать распределение ролей в "Горечи полыни". Миссис Дин, которую утренние события повергли в задумчивое состояние, сказала, что ей надо поговорить с "нашим дорогим Стивеном" теперь, когда все так счастливо изменилось, и предложила ему пойти в кабинет для небольшого интимного разговора. Это показалось неприличным даже Валерии, потому что она откровенно сказала:

— О, мама, это уж чересчур!

Стивен стойко выдержал это нападение, ответив, что он отправляется на прогулку с Матильдой, при этом он посмотрел на Матильду таким угрожающим взглядом, что она покорно согласилась с таким деспотичным планированием своих развлечений и пошла наверх, надеть удобные туфли и толстое пальто.

Они вышли из дома и пошли по саду, который переходил в небольшой парк. Земля была вязкой от тающего снега, небо серо, с голых ветвей капала вода, но Матильда вдохнула полной грудью и сказала:

— Здорово снова выбраться на свежий воздух. Мне кажется, атмосфера в доме слишком гнетущая. Ты считаешь, ты совсем вне подозрений, Стивен?

— Миссис Дин считает, — ответил он. — Ты поняла, что эта волчица снова хочет связать меня с Валерией?

— Ну а ты, конечно, такое беззащитное существо? — ответила она.

— Да, если в ход идет таран.

— Зачем тебе это было надо? — спросила она.

— Обручаться с Валерией? Я никогда этого не хотел.

— Маленький джентльмен! Не слишком честно по отношению к ней, ты не находишь?

— Я не могу даже польстить себе мыслью, что она осталась с разбитым сердцем.

— Нет, — согласилась она. — Хотя ты обращался с ней очень грубо. Ты не на любой вкус, Стивен.

— Ни в коем случае. — Он повернул голову и посмотрел на нее. — А как я на твой вкус, Матильда?

Минуту или две она не отвечала, просто шагала рядом, засунув руки в карманы пальто. Когда она решила, что может доверять своему голосу, то сказала:

— Это предложение?

— Не разыгрывай невинность, Матильда, любовь моя! Разумеется, да.

— Немного неожиданно, тебе не кажется?

— Нет, оно запоздало. Я должен был сделать его пять лет назад.

— Почему же не сделал?

— Не знаю. Воспринимал тебя как должное, наверное.

— Просто как хорошего человека.

— Ты… чертовски хороший человек. Я всегда смотрел на тебя как на вторую сестру.

— Ты дурак, Стивен, — сердито сказала она.

— Да, я понял это, как только увидел тебя рядом с моей хорошенькой дурочкой.

— Озарение, несомненно.

— Более или менее. Я никогда по-настоящему не видел тебя до этого ужасного праздника. Я не могу жить без тебя.

— Наверное, — сказала Матильда, мрачно глядя перед собой, — нужно было бы заранее догадаться, что если ты будешь делать предложение, то сделаешь его так неуклюже, как только ты и можешь. Почему ты думаешь, что я соглашусь подбирать объедки Валерии?

— Бог мой, ты вульгарная девица! — усмехаясь, воскликнул Стивен.

— Ну, а все же?

— Не знаю. Я и не надеялся на то, что я тебе нужен. Но мне нужна ты.

— Зачем? Чтобы спасать тебя от будущих связей с ослепительными блондинками?

— Нет, черт возьми! Потому что я люблю тебя.

— С каких это пор?

— Думаю, всегда. А сознательно — с кануна Рождества. Матильда, я же никогда не ссорился с тобой, ведь правда? Ты знаешь, мне никогда этого не хотелось.

— Должно быть, это рекорд.

— Да. Я никогда не буду с тобой ссориться, милая. Обещаю.

— Против этого не возражаю.

Он остановился, взял ее за плечи и повернул лицом к себе.

— Это значит, ты выйдешь за меня замуж?

Она кивнула и подняла к нему лицо, на котором проступил легкий румянец.

— Кому-нибудь нужно держать тебя в руках. Почему же не мне?

Он довольно грубо обнял ее.

— Боже, Матильда, держи меня в руках! — сказал он внезапно охрипшим голосом. — Ты так нужна мне! Чертовски нужна!

Она почувствовала, что голос не слушается ее.

— Знаю. Ты такой дурачок, Стивен, такой милый, невозможный дурачок!

— Ты тоже, если ты хоть немного неравнодушна ко мне, — сказал он. — Никто не думал, что это так. Не понимаю, зачем я тебе.

Она взяла его лицо в свои руки и посмотрела на него чуть влажными глазами.

— Мне нравятся буйные натуры.

— Бультерьеры и Стивен Хериард.

— Правильно. Что ты нашел во мне? Я некрасивая женщина, любовь моя, тебе придется видеть мою противную физиономию напротив себя каждый день за завтраком, и так всю жизнь.

— Твоя некрасивость просто прекрасна, Матильда. И твои глаза смеются. Ты знаешь об этом?

— Нет, не знаю. Скажи еще!

Он засмеялся, продел ее руку под свою и зашагал вместе с ней по вязкой земле.

— Не смогу предложить тебе этот дом в качестве нашего дома.

— Мне это неважно. Но ты его любишь. Он должен быть твоим.

— Не думаю, что смогу содержать его при нынешнем положении вещей. В любом случае, его продадут, и деньги разделят между нами троими.

— А ты не можешь его купить?

Он покачал головой.

— Не смогу содержать его на то, что тогда останется от моих денег. Это нестрашно. У меня есть ты.

Они все шли.

— Если Паула и Джо не захотят, чтобы его продавали… если они согласятся потерпеть со своей частью от его цены, ты сможешь его содержать. Нат хотел, чтобы он перешел к тебе. Мне всегда казалось, что он для этого его и купил.

— Да, сначала. Не беспокойся, Матильда, я не очень расстроюсь. Единственное, что я не смог бы вынести, это видеть здесь Джо.

— Ну, тебе и не пришлось бы, ему этот дом не нравится.

На лицо Стивена вернулась злая улыбка.

— Ты ничего не знаешь о том, что любит и чего не любит Джо. Никто из нас не знает.

— Он никогда не делал секрета из того, что старинные дома не в его вкусе.

— Это достаточная причина, чтобы предполагать обратное. Думаю, Джо чрезвычайно понравилось бы называться хозяином этой усадьбы. Но этого не будет. Не будет, если только он не купит ее. Я тоже буду на аукционе и взвинчу цены!

— Почему ты так ненавидишь Джо, Стивен? — тихо спросила она.

Он взглянул на нее, в его жестких глазах появилось презрительное выражение.

— Я ненавижу Джо за то, что он лицемер.

— Ты думаешь, он может не играть? Это его вторая натура.

— Боже мой, Матильда, разве ты не видишь правды? Неужели он тебя тоже одурачил? — недоуменно спросил он.

— Я не люблю Джо, — призналась она. — У него хорошие намерения, но он осел.

— Он совсем не осел, и у него нет хороших намерений. Ты думаешь, он меня любит? Ну, я могу тебе сказать, что Джо ненавидит меня так же, как и я его!

— Стивен! — воскликнула она.

Он засмеялся.

— Думаешь, я жесток с Джо, да, Матильда? А он все время пытается обнять меня, расточает тошнотворные банальности и так и поливает меня своей любовью! Ты не видишь, что Джо из сил выбивается, чтобы утопить меня. Ему это почти удалось.

— Но он все время пытается убедить всех, что ты не мог убить Ната!

— Нет, Матильда, нет, любовь моя! Это только видимость. Ну подумай! Подумай о том, что говорил Джозеф в мою защиту, и спроси себя, помогло ли это или просто убедило полицию, что он отчаянно пытается выгородить человека, который, по его мнению, виновен. Кто по-твоему подбросил мой портсигар в комнату дяди Ната? У тебя есть какие-нибудь сомнения на этот счет? У меня нет.

Ее пальцы сжали его руку.

— Стивен, ты уверен, что тебя не ослепила твоя неприязнь к Джо?

— Я совершенно уверен, Джо — мой враг с того момента, как он ступил в этот дом и обнаружил, что я — любимец дяди Ната. Я им был, ты же знаешь.

— Но ты же ссорился с Натом! Всегда, Стивен!

— Ну, разумеется, но зла не было — до того, как приехал Джо.

Она минуту молчала, не сомневаясь в его искренности, однако была не в состоянии поверить, что все, сказанное Стивеном о Джозефе, — правда.

— Он заставил Ната написать завещание в твою пользу.

— Ты всегда веришь тому, что говорит тебе Джо? — спросил Стивен. — Он замучил Ната, чтобы он написал завещание. Не знаю, что случилось: меня там не было. Джо за этим проследил. Но я могу представить себе, что дядя Нат поддался Джо, а потом составил завещание в мою пользу. Это такого рода шутка, которую он оценил бы. Только Джо умен и сделал так, чтобы завещание было незаконным.

— Ты ни слова не сказал об этом!

Его губы скривились.

— Нет. Только тебе. Но даже тебе кажется, что я выдумываю. А что подумают другие? Могу сказать, если ты не знаешь.

Она подняла на него взгляд, в котором сквозил ужас.

— Да, конечно, я знаю. Если ты прав, это бросает зловещий свет на то, что случилось! Я не настолько часто бывала здесь, чтобы судить. Я всегда списывала все неприятности на то, что у Джо просто талант говорить непоправимые бестактности. Но я понимаю, что и твое объяснение может быть правильным.

— Можешь мне поверить, оно верно. Скажу больше, если бы кто-нибудь другой, а не ты, обеспечил Джо алиби, я готов был бы поклясться, что именно он убил дядю Ната.

— Это невозможно, Стивен. Когда он прекращал болтать со мной, он бормотал себе под нос отрывки из песни.

Он поднял ее руку к губам и легко поцеловал ее.

— Хорошо, любимая. Я верю только твоим словам.

Невдалеке показался дом, и они вошли через парадную дверь как раз в тот момент, когда инспектор Хемингей провожал эксперта по отпечаткам пальцев и фотографа.

Инспектор больше, чем обычно, был похож на хищную птицу, его глаза довольно блестели, потому что под специальной пудрой на поверхности над камином в бильярдной проступили отпечатки пяти пальцев. Он понимающе поднял бровь при виде Стивена и Матильды и сделал свои собственные выводы.

— Вы, разумеется, совершенно правы, — сказал Стивен, правильно восприняв взгляд инспектора. — Но мы считаем, — по крайней мере так считает мисс Клар — что не стоит объявлять об этом в такое время. Зачем фотограф?

— Просто я хотел кое-что сделать, сэр. Если позволите, и вы времени зря не теряете.

Стивен рассмеялся.

— На самом деле, я потерял уже слишком много времени, инспектор. Как идут дела?

— Неплохо, сэр, — ответил Хемингей. Он повернулся к Матильде. — Я бы хотел поговорить с вами, мисс, если позволите.

— Хорошо, — ответила она, несколько удивленная этим. — Я присоединюсь к вам в кабинете, когда переобуюсь.

Это не заняло у нее много времени. Когда она вошла в кабинет, она нашла там не только инспектора, но и Стивена, который выглядел угрожающе. Она сразу же сказала:

— Убери эту гримасу с лица, Стивен, ты пугаешь инспектора.

— Ничего, мисс, — сказал Хемингей. — Я очень толстокожий.

— Это я вижу. Никто не собирается обвинять меня в убийстве, Стивен, так что расслабься! В чем дело, инспектор?

— Проверяя некоторые детали, мисс, я обнаружил, что забыл взять у вас показания. Так дело не делается, просто странно, как я упустил вас из виду. Так что, если не возражаете, я бы хотел, чтобы вы рассказали, что вы делали накануне Рождества, когда поднялись по лестнице, чтобы переодеться к обеду.

— Она дала показания инспектору Колволлу, — сказал Стивен.

— Но моему начальству этого недостаточно, сэр! — лживо объяснил Хемингей, — У нас, в Скотланд-Ярде, строго.

— Я с удовольствием расскажу вам, что я делала, — сказала Матильда. — Но, боюсь, это мало поможет. Сначала я приняла ванну, затем оделась и, наконец, спустилась в гостиную.

— И мне казалось, мистер Джозеф может подтвердить это, да, мисс?

— Да. Мы вместе поднялись наверх, и, пока я принимала ванну, он продолжал со мной разговаривать из своей комнаты. Я не могу припомнить, чтобы он когда-нибудь останавливался, разве что тогда, когда мурлыкал себе под нос.

— Даже когда вы пошли из ванной к себе в комнату? Вы продолжали разговаривать друг с другом?

— Он продолжал говорить со мной, — поправила Матильда.

— Вы хотите сказать, что не отвечали ему?

— Я время от времени говорила: "О!" Иногда отвечала: «Да», когда он спрашивал, слушаю ли я его.

— Вы обычно разговаривали с мистером Джозефом, находясь у себя в комнате, мисс?

— Я не делала этого в предыдущую ночь и в последующие, но трех дней недостаточно, чтобы сказать о том, что обычно, а что нет.

— Понимаю. И вы вместе спустились в тот вечер?

— Рука об руку.

— Спасибо, мисс, это все, что я хотел знать, — сказал Хемингей.

Стивен, который хмуро наблюдал за ним, спросил:

— На что вы намекаете, инспектор?

— Проверяю факты, сэр, вот и все, — ответил Хемингей.

Но когда через несколько минут он встретился с сержантом Вером, он покачал головой и сказал:

— Ничего хорошего. Он позаботился обеспечить себе железное алиби.

— Вот вы и остались ни с чем! — ответил не очень разочарованный сержант.

— Нет, не остался, — резко ответил Хемингей. — В тот вечер, и только в тот вечер, Джозеф разглагольствовал с мисс Клар, пока она одевалась к ужину, и я еще больше, если было бы куда больше, убедился, он — тот, кого я ищу.

Сержант почти печально посмотрел на него.

— Никогда не знал, что вы можете идти против фактов, сэр.

— Ты не понимаешь, что у меня не все факты. У меня их много, но отсутствует некоторая существенная связь. Ну, я ничего не могу сделать,пока эти ребята не позвонят о результатах исследования отпечатков.

— Конечно, если окажется, что они принадлежат Джозефу, это будет сильное косвенное доказательство, — согласился сержант. — Но, с моей точки зрения, недостаточно сильное для того, чтобы его осудили, если мы не поймем, как он смог войти в комнату Натаниеля и убить его. Больше того, у нас еще есть носовой платок Ройдона.

Но Хемингей явно не интересовался платком Ройдона. Пока он ждал звонка из участка, его поймала Валерия, которая хотела знать, может ли она уезжать домой. Он заверил ее, что у него нет никаких возражений против ее немедленного отъезда; это заявление очень ободрило ее. Она пошла убеждать свою мать уехать из Лексхэма на следующее утро и обнаружила, что этой опасной леди наконец удалось загнать Стивена в угол, и она пыталась закрепить свою позицию. Когда Валерия вошла в гостиную, она услышала, как миссис Дин говорит:

— Я знаю, ты поймешь материнскую озабоченность, Стивен. Я очень, очень волнуюсь за счастье и будущее материальное благополучие моей дочери. При сложившемся тогда положении дел моя совесть требовала, чтобы я расстроила вашу помолвку. Но я убеждена, у тебя рыцарская натура, ты простишь мою осторожность, такую естественную для матери.

Выражение лица Стивена вряд ли могло дать ей такую уверенность. Прежде чем он смог ответить, вмешалась Валерия:

— О, мама, как я хочу, чтобы ты замолчала! Я все время говорю тебе, я не хочу выходить замуж за Стивена! И мы можем уехать домой, как сказал этот душка-инспектор.

В каких бы выражениях миссис Дин позже не осудила невежливое вмешательство дочери, даже она вынуждена была признать, что после таких откровенных слов надежды на возобновление помолвки не оставалось. Она высказала язвительное пожелание, чтобы они оба не обнаружили, что сделали ошибку, и не пожалели, и вышла из комнаты — в одиночестве переживать свое огорчение.

Валерия сказала, что жалеть ни о чем не будет, и в этом она совершенно уверена.

— И я тоже, — ответил Стивен. — Ты — прелесть, крошка моя, но за месяц ты довела бы меня до самоубийства.

— Ну, я думаю, ты был просто невыносим, если хочешь знать, — откровенно сказала Валерия. — Думаю, ты в конце концов женишься на Матильде.

— Чувствую, я обязан сказать тебе, что ты совершенно права.

— Бог мой, неужели ты уже сделал ей предложение?

— Да, но ты пока не распространяйся об этом.

Она изумленно посмотрела на него.

— Так вот почему ты вдруг стал почти похож на человека! Ты действительно чувствуешь себя на все сто просто потому, что сделал предложение Матильде Клар?

— Нет, глупышка, потому что она приняла его.

— Ты ужасная свинья, Стивен! — без злобы сказала она. — Ты совсем не так выглядел, когда был обручен со мной.

— Я совсем не то чувствовал. Сейчас я так переполнен добротой, что, если бы сегодня был День Подарков, будь я проклят, если бы я не поехал в бесплатную библиотеку и не нашел бы копию "Жизни императрицы Австрии" для тети Мод.

— Ну, тебе не стоит беспокоиться, она сейчас сама пишет в Лондон.

В этом она была не совсем права. Мод и в самом деле решила написать такое письмо, но поскольку она не в состоянии была вспомнить ни автора, ни издателя, а первые страницы погибли в печке, казалось, на пути получения книги возникло непреодолимое препятствие. Она взывала ко всем за недостающими деталями, но никто не знал их и потому не мог прийти к ней на помощь. Джозеф с трагическими нотками в голосе произнес, что книга будет вызывать такие болезненные воспоминания, что он надеется, она воздержится от того, чтобы снова вносить ее в дом. Стивен сразу же поразил всех, обещая облазить весь Лондон в поисках всех книг, которые когда-либо были написаны об императрице, и выслать их ей.

— Ну, ну, старина, не дразни свою тетю! — сказал Джозеф, погрозив ему пальцем.

— Вы ошибаетесь. Я совершенно серьезно. У вас будет бесконечное множество жизней императрицы, тетя.

— Ты очень добр, Стивен, но мне не нужно бесконечное множество. Я просто хочу возместить ту книгу, которую сожгли. И думаю, тот, кто намеренно уничтожил ее, и должен это сделать.

— Я не тот, но у меня солнечное настроение, и я возмещу ее, — сказал Стивен.

— Ты не должен этого делать! — воскликнул Джозеф. — Мы же не можем допустить, чтобы он бросал деньги на ветер, правда, дорогая? Нет, думаю, если ты так ее хочешь, я сам разорюсь и куплю тебе копию. Ты получишь ее на свой день рождения! Ну как?

— Спасибо, Джозеф, но мой день рождения только в апреле, и ты это прекрасно знаешь, а книга мне нужна сейчас, — ответила Мод. — Я обращусь в фирму Бодмин и опишу, как она выглядела, надеюсь, они поймут, какую книгу я имею в виду.

Джозеф похлопал се по руке.

— Но, дорогая, это же старая книга. Боюсь, окажется, ее не выпускают уже несколько лет. Я могу прочесать для тебя магазины подержанных книг. Потерпи, и ты ее получишь, если это только возможно! На твоем месте я бы не писал к ним, я совершенно уверен, они не смогут найти ее.

Поскольку Мод явно собиралась оспорить точку зрения Джозефа, а Стивен уже устал от всего этого, он вышел из комнаты. Это случилось как раз тогда, когда инспектор Хемингей выходил из комнаты с телефоном. Глаза инспектора победно сияли, Стивен сразу же заметил это и спросил:

— Кажется, вы очень довольны собой, инспектор. Нашли ценную улику?

— Ваша беда, сэр, что вы хотите знать слишком много, — сурово сказал Хемингей. — Если вы ищете мисс Клар, две минуты назад она прошла наверх.

— Предупреждаю вас, инспектор, не смейтесь надо мной! Мой характер может не выдержать таких шуток. Я не ищу мисс Клар. Я убегаю от "Императрицы Австрии".

Инспектор улыбнулся.

— Что, вы хотите сказать, она снова потерялась?

— Нет, но в ее теперешнем состоянии она бесполезна для моей тети, а поскольку она не может вспомнить автора, мы попали в безвыходное положение, и его обсуждение скоро очистит этот дом от гостей. Конечно, если бы вы хоть что-то стоили как следователь, к этому времени вы бы уже определили, кто предал «Императрицу» огню.

— Да, миссис Хериард уже попросила меня об этом, — ответил Хемингей. — Сожалею, что не могу помочь ей, но — увы! — мое время мне не принадлежит. Почему бы ей не спросить в библиотеке, кто автор книги? Они должны знать.

— Инспектор, — сказал Стивен, — вы великий человек! В течение всего нашего изнуряющего обсуждения никто не додумался до такого простого решения. Я не желаю больше ничего слышать об императрице, но я передам ваш совет моей тете частично потому, что я в добродушном настроении, частично потому, что мой дядя Джозеф еще меньше меня хочет слышать про императрицу, судя по тому, как он упорно возражает против того, чтобы тетя достала копию книги.

Проницательные глаза Хемингея не сходили с его лица.

— А вы не часто упускаете случай рассердить своего дядю, сэр?

— Надеюсь, что никогда, — спокойно сказал Стивен.

— Можно поинтересоваться, почему, сэр?

— Взаимная неприязнь.

— Взаимная? — повторил Хемингей, поднимая бровь.

— Разве я сказал взаимная? Просто оговорился.

Хемингей кивнул, как будто полностью удовлетворенный этим объяснением. Стивен направился обратно в гостиную, но не успел он войти, как дверь открылась, и из нее вышла Мод.

Ее маленький рот был плотно сжат, холодный взгляд пристально смотрел на Стивена. Он сказал:

— Я как раз собирался искать вас, тетя. Инспектор Хемингей советует вам спросить об имени автора в библиотеке.

Напряжение немного спало с лица Мод, и взгляд, который она бросила на Хемингея, был почти одобрительным.

— Очень разумная мысль, должна признаться, — сказала она. — Но я все-таки считаю, что возместить книгу должен тот, кто ее уничтожил. Отвратительная шутка. Я не подумала бы ни на кого в Лексхэме, даже на тебя, Стивен.

— Дорогая тетя, освободитесь от этой навязчивой идеи! — устало ответил Стивен. — Зачем бы мне понадобилось сжигать ее?

— Джозеф говорил, ты сказал ему…

— Джозеф говорил! — воскликнул он, его брови угрожающе нахмурились. — Сомнений больше нет! Возможно, скоро выяснится, он сам ее сжег, чтобы бросить на меня новое подозрение!

Казалось, Мод совсем не обиделась на это обвинение. Она спокойно сказала:

— Не понимаю, зачем бы ему понадобилось так поступать, Стивен.

Он коротко рассмеялся и зашагал по направлению к бильярдной.

Инспектор задумчиво смотрел ему вслед. Поскольку Мод продолжала продвигаться к лестнице, он повернулся к ней и заметил:

— Очень жаль, что мистер Хериард так настроен против вашего мужа, мадам. А ведь дядя так его любит!

Но Мод трудно было втянуть в разговор. Она встретила взгляд инспектора ничего не выражающим взглядом и сказала своим равнодушным голосом:

— Да.

Он не делал дальнейших попыток задержать ее, а пошел искать сержанта.

— Отпечатки пальцев принадлежат Джозефу, — сообщил он этому достойному человеку.

Губы сержанта сложились в беззвучном свисте.

— Выглядит подозрительно, сэр, — признал он. — Очень подозрительно. Но если вы не опровергаете его алиби…

— Забудь о нем! — сказал Хемингей. — Что я упустил? Хотел бы я знать.

Сержант почесал в голове.

— Я вчера полночи не спал, все пытался что-нибудь нащупать, — сказал он. — Но будь я проклят, если мне это удалось. Не понимаю, что вы могли упустить.

— Разумеется, не понимаешь! Если бы ты это понимал, я бы тоже это понял, и давно! — раздраженно ответил Хемингей. — У меня все время такое чувство, что разгадка у меня под носом. Достаточно, чтобы вывести из себя и святого. Беда в том, что меня отвлекают — все эти помолвки, расстроенные и устроенные, и миссис Хериард теребит, чтобы я выяснил, кто сжег ее проклятую «Императрицу». Я уже ничего не понимаю. Что мне необходимо, так это тишина и покой. Тогда я смогу думать.

Сержант закрыл рукой улыбку.

— Миссис Хериард снова набрасывалась на вас, сэр? — с сочувствием спросил он.

— Не говоря уже о молодом Хериарде. Я думал, у него больше здравого смысла. Можно подумать, у меня нет никаких других дел, как только искать пропавшую собственность!

— Кстати, а что это за императрица? — спросил сержант.

— Откуда мне знать? Слушай, если ты собираешься изводить меня ею, я должен буду заказать себе хорошенькую комнату в сумасшедшем доме, потому что мне она понадобится. Я пришел поговорить с тобой об убийстве, а не болтать об иностранных королевских фамилиях. Что бы ты назвал главной особенностью этого дела?

Сержант не мог сопротивляться такому приглашению.

— То, что сразу приходит в голову, сэр? Ну, мне бы не хотелось говорить.

— Почему, черт возьми? — спросил Хемингей. — Что это?

— Ну, сэр… императрица! — извиняющимся тоном ответил сержант.

— Теперь послушай, парень, — начал Хемингей угрожающим голосом, — если ты думаешь, что сейчас подходящее время для таких глупых шуток… — Внезапно он запнулся и сдвинул брови. — Ты прав! — сказал он. — Боже мой, ты прав!

— Я не всерьез сказал, сэр, — проговорил изумленный сержант. — Просто глупая шутка, как вы и сказали.

— Может быть, совсем не такая уж глупая, — ответил Хемингей. — Если подумать, есть в этой книге что-то странное. Почему кто-то захотел ее сжечь?

— Вы же сами говорили, сэр, что не осудили бы того, кто попытался от нее избавиться, потому что пожилая леди все время о ней говорит.

— Ты должен излечиться от этой нелепой привычки запоминать все те мои слова, которые для тебя было бы лучше забыть, — сказал Хемингей. — Единственный член этой компании, который мог бы засунуть книгу в печь потому, что он устал о ней слышать, это молодой Хериард, а он этого не делал.

— Откуда вы знаете, сэр?

— Он сказал, что он не делал этого… вот откуда и знаю.

— Кажется, у вас есть только его слова, — возразил сержант.

— Спасибо, — горько сказал Хемингей. — Может быть, я и не очень хороший следователь — на самом деле, я начинаю думать, я просто никчемный, — но я всегда знаю, когда клиент лжет, а когда говорит правду. Стивен не сжигал этой книги, и бесполезно пытаться убедить меня, что ее бросили в печь по ошибке, этой версии я никогда не верил и никогда не поверю. Кто-то пытался избавиться от этой книги, и причина была другая, не та, по которой это мог бы сделать Стивен. — Его лицо вдруг приняло то сосредоточенное выражение, которое так хорошо знал сержант. Он вытянул палец. — Джозеф не хочет, чтобы пожилая леди получила копию, вот почему его любимый племянник Стивен из кожи вон лезет, чтобы помочь ей в этом. Парень, думаю, мы что-то нащупали!

— Вы-то может быть, сэр, но будь я проклят, если я тоже! — откликнулся сержант. — Я хочу сказать, какое отношение может иметь книга о той или другой императрице к смерти Натаниеля Хериарда? В этом нет никакого смысла!

— Послушай! — сказал Хемингей. — А что это за императрица?

— Именно это я у вас и спрашивал, сэр, а вы правильно осадили меня за то, что я попусту трачу ваше время.

— Елизавета. Так ее звали, — невозмутимо продолжал Хемингей. — У нее был сын, который покончил с собой в каком-то охотничьем домике, вместе с девицей, на которой он хотел жениться, но не мог. Я знаю, потому что это мне рассказала миссис Хериард.

— Вы хотите сказать, это могло натолкнуть убийцу на мысль, как убить Натаниеля? — спросил сержант.

— Это или что-то еще в книге. Предполагаю, что-то, до чего пожилая леди еще не дошла. Постой! Разве кого-то из иностранных королей не убили в Швейцарии или где-то еще?

— Когда это было? — спросил сержант. — Их все время убирают, этих иностранных королей.

— Думаю, в прошлом веке. Что мне нужно, так это энциклопедия.

— Ну, наверное, в здешней библиотеке должна быть, — предположил сержант.

— Надеюсь, — сказал Хемингей. — Мне не хватает убедиться, что нужный мне том пропал, и я буду железно уверен, что я что-то нащупал!

Когда несколько минут спустя они вошли в библиотеку, в ней никого не было. На одной из полок, опоясывающих стены комнаты, инспектор с удовольствием обнаружил красиво переплетенную энциклопедию. Нужный том был на месте. Пролистав великое множество страниц, посвященных жизням всех Елизавет, к которым он не питал ни малейшего интереса и чьи притязания на славу он был склонен не признавать, инспектор наконец напал на Елизавету, императрицу Австрии и королеву Венгрии, родившуюся в Мюнхене 24 декабря 1837 года и убитую 10 сентября 1898 года в Женеве.

— Убитую! — выпалил сержант, читавший статью через плечо своего начальника.

— Не дыши мне в ухо, — сказал Хемингей и понес книгу к окну.

Сержант видел, как он перевернул еще несколько страниц, провел пальцем по столбцу и стал внимательно читать. Выражение нетерпеливого любопытства на его лице сменилось непередаваемым изумлением. Сержант не знал, как набраться терпения, но он знал, что не следует нарушать сосредоточенности своего шефа, и беспокойно ждал, когда чтение подойдет к концу.

Наконец Хемингей поднял глаза от книги. Он глубоко вдохнул воздух.

— Ты знаешь, как убили эту женщину? — спросил он.

— Нет, не знаю, — коротко сказал сержант.

— Ее закололи, — продолжал Хемингей. — Итальянский анархист бросился к ней, когда она шла по пристани в Женеве, чтобы сесть на один из озерных пароходов. Он ударил ее в грудь кинжалом и убежал.

— Такое за границей случается, — сказал сержант. — Вспомните этого югославского короля в Марселе! Плохая работа полиции.

— Наплевать на это! Слушай меня! — продолжал Хемингей. — Ее закололи, как я сказал тебе, и человек убежал. Она запнулась и упала бы, если бы графиня, обняв, не поддержала ее. Ты понял? Она не знала, что ее закололи. Графиня спросила, не больна ли она, и здесь говорится, она ответила, что не знает. Графиня спросила, не дать ли ей руку, но она отказалась. А теперь слушай, и слушай внимательно! Она поднялась на корабль, он отплыл, и только тогда она потеряла сознание! Когда ей стали расшнуровывать платье, то обнаружили следы крови. Она умерла несколько минут спустя.

— О, Боже! — задохнулся сержант. — Вы хотите сказать… вы хотите сказать, что возможно…

— Я хочу сказать, что Натаниель Хериард не был убит в своей комнате, — сказал Хемингей. — Ты помнишь, по медицинскому заключению смерть, вероятно, наступила в течение нескольких минут? Ни один из врачей не сказал, что смерть была мгновенной. Именно так. После того, как в него вонзили кинжал, он прошел в свою комнату и запер за собой дверь, и эту дверь никто не открывал до тех пор, пока Форд и Стивен Хериард не сломали замок.

Сержант дважды сглотнул.

— И Джозеф обеспечил себе алиби!

— Он обеспечил себе алиби уже после того, как совершил убийство, и на все время между тем, когда была закрыта дверь, и тем, когда сломали замок.

— Но когда он вонзил кинжал? — спросил сержант. — Не забывайте, мисс Клар поднималась вместе с ним! Не мог же он это сделать, когда она смотрела на него!

— Приведи ее! — сказал Хемингей, с грохотом захлопнув энциклопедию. — Ты, наверное, найдешь ее в бильярдной вместе со Стивеном.

Сержант действительно нашел ее там и вернулся в библиотеку в сопровождении не только Матильды, но и Стивена. Умоляющим жестом он показал инспектору, что не мог избавиться от Стивена, и бросил укоризненный взгляд на этого ничем не пробиваемого молодого человека.

— Послушайте, инспектор! — сказал Стивен, почти что выходя из себя. — Может быть, вы известите меня, когда вы закончите досаждать мисс Клар!

— Хорошо, — пообещал Хемингей. — Вам нечего горячиться, сэр. Поскольку она все равно вам расскажет, я не возражаю против вашего присутствия здесь, если вы будете держать себя в руках и не тратить мое время, защищая ее от жестокой полиции.

— Ну и наглость! — сказал Стивен, непроизвольно усмехнувшись.

— Садитесь и молчите, — продолжал Хемингей. — А теперь, мисс, сожалею, что снова беспокою вас, но я хочу, чтобы вы ответили на мои вопросы. Вы рассказали мне, что случилось после того, как вы поднялись к себе в тот вечер, когда убили мистера Хериарда, а сейчас я хочу, чтобы вы рассказали мне, что случилось до этого. Насколько я помню, вы показали инспектору Колволлу, что поднялись вместе с Джозефом Хериардом?

— Да, — ответила она. — То есть он поймал меня на самом верху лестницы.

— Поймал вас?

— Да, он сначала пошел относить стремянку в бильярдную, чтобы она никому не могла причинить никакого вреда.

Глаза инспектора сияли.

— Неужели, мисс? Был ли мистер Натаниель Хериард где-нибудь поблизости?

— Он как раз перед этим отправился к себе в комнату.

— Вы видели, как он уходил?

— Да, конечно, — ответила она несколько озадаченно.

— Где вы находились, мисс?

— В холле. На самом деле, я стояла в дверях вот этой комнаты. Я наслаждалась сигаретой в тишине после тех напряженных часов, которые мы провели, слушая пьесу мистера Ройдона. Думаю, все остальные уже ушли переодеваться. Потом я услышала, как Натаниель и Джозеф Хериарды вместе вышли из гостиной.

— Продолжайте, пожалуйста, мисс. Что они делали?

— Ссорились. Нет, это не совсем правильно. Мистер Хериард все еще сердился по поводу пьесы и… ну, там еще были неприятности, а мистер Джозеф Хериард пытался успокоить его.

— Ему это удалось?

— Нет, совсем нет. Я слышала, как мистер Хериард сказал, чтобы Джозеф не поднимался вместе с ним, потому что он в нем не нуждается. Потом он упал, споткнувшись о стремянку. — Она слегка хихикнула и сказала с раскаянием: — Простите, мне не нужно было смеяться, но это действительно было смешно.

— Где была эта стремянка? — спросил Хемингей.

— На первой площадке. Это Джозеф ее там оставил и… ну, что касается Натаниеля, это у них было последней каплей, потому что ему не нравилось, что по всему дому развешаны гирлянды и проклятая стремянка подставила ему подножку. Не знаю, как это произошло. Джозеф говорит, он специально сшиб ее, должна признать, это было бы в характере Натаниеля.

— Вы своими глазами видели, как это случилось, мисс?

— Нет, я услышала грохот и вышла в холл посмотреть, что происходит.

— И что, мисс? Что происходило?

Матильда, нахмурившись, посмотрела на инспектора.

— Я не совсем понимаю вас. Мистер Джозеф Хериард помогал своему брату подняться с колен и пытался извиниться перед ним за то, что оставил стремянку в таком неподходящем месте.

— А мистер Натаниель?

— Ну, он был очень сердит.

— Он что-нибудь сказал?

— Да, он велел Джозефу снять все украшения и сказал, что тот — неуклюжий осел.

— Как вам показалось, он поранился при падении?

— Не знаю. По правде говоря, когда ему что-то не нравилось, у него было обыкновение притворяться, что он практически инвалид из-за своего люмбаго, и он, разумеется, прикладывал руку к спине и… — Ее голос внезапно замер, она судорожно глотнула воздух и схватилась за спинку стула. — Инспектор, для чего все эти вопросы? Вы же не хотите сказать… Но это же невозможно!

Стивен, не отводивший от нее глаз на всем протяжении ее рассказа, хрипло сказал:

— Неважно! Продолжай, Матильда! Что произошло дальше?

Она сказала потрясенным голосом:

— Он пошел наверх. Довольно медленно. Он все время держался за перила. Я думала, он снова разыгрывает из себя калеку. Я слышала, как захлопнулась его дверь, когда он поднялся, и я… я засмеялась. Понимаете, я думала…

— Это не имеет значения, — вмешался Стивен. — Что делал Джо? Он знал, что ты наблюдаешь за ними?

Она повернула голову.

— Нет. Не знал, пока я не рассмеялась.

— А тогда? Что он сказал?

— Не помню. Думаю, ничего особенного. Он слегка вздрогнул, но это же естественно. Да, он сказал, что Нат специально сшиб стремянку! Потом он понес стремянку в бильярдную. Я забрала свою сумочку из этой комнаты, потушила сигарету и пошла наверх переодеваться. Джозеф догнал меня на самом верху лестницы. Но… но это невозможно! Это не могло произойти тогда!

Стивен сказал:

— Это возможно, инспектор? Его убили тогда?

— Вы не имеете права задавать мне такие вопросы, сэр, вы сами знаете. Более того, я должен предупредить вас обоих…

— Соблюдать молчание! Не беспокойтесь!

— Но нож! — сказала Матильда. — Я не видела его! Что он мог с ним сделать?

— Спрятать его от тебя нетрудно! — ответил Стивен. — В рукаве или просто зажать рукоятку в ладони и прижать острие к руке. Ты бы никогда не заметила его! — Он повернулся к инспектору. — Возможно ли, чтобы мой дядя поднялся по лестнице после того, как его закололи?

— На это лучше может ответить врач, сэр.

— Тем не менее именно это вы и подозреваете. Что привело вас к этой мысли?

— Когда я все докажу, сэр, может быть, я расскажу вам. А до тех пор я попрошу вас и мисс Клар вести себя так, как если бы не было этого в высшей степени проясняющего разговора.

— Не беспокойтесь! — проговорил Стивен, блестя глазами. — Никакие сокровища мира не заставят меня помешать правосудию! Никакие!

— Думаю, — сказала потрясенная Матильда, — я уйду в свою комнату с головной болью. Я не могу встретиться с Джозефом и не могу разыгрывать спектакль. Меня немного тошнит.

— Правильно, мисс, идите к себе, — сказал Хемингей. — Это лучшее, что вы можете сделать.

Она направилась к двери. Стивен открыл ее для Матильды, и как только она сделала шаг в холл, то непроизвольно вздрогнула, потому что там стоял Джозеф.

— А, вот и ты, Тильда! — воскликнул Джозеф. — А я как раз искал тебя! Время для чая, дорогая! Привет, Стивен, старина! Что за озорство вы затеяли, хотел бы я знать?

— У Матильды болит голова, она пойдет приляжет, — объяснил Стивен, закрывая за собой дверь. — Вы сказали, чай уже готов?

— Бедная Тильда! — озабоченно воскликнул Джозеф. — Не могу ли я чем-нибудь помочь тебе, дорогая? Тебе не нужен аспирин? Уверен, у Мод есть.

— Все пройдет, если я полежу, — ответила Матильда. — Ничего страшного, у меня это часто бывает.

— Ну же, Джо, оставьте ее в покое! — сказал Стивен, открывая дверь в гостиную. — Чай!

— Сейчас приду, старина! — ответил Джозеф. — Только помою руки.

Матильда поднялась вверх по лестнице. Стивен слышал, как она прошла через верхний холл и вошла к себе в комнату. Он посмотрел, как Джозеф легкой походкой последовал за ней, затем, мрачно улыбнувшись, вошел в гостиную.

Появившийся из библиотеки инспектор обнаружил, что путь свободен, и сразу поднялся на первую площадку лестницы. Опустившись на колени, он тщательно обследовал ковер. Это был толстый ковер с серым ворсом, на нем были видны несколько небольших пятен. Инспектор обнаружил два коричневых и, рассмотрев их через лупу, вынул из коробочки в кармане безопасное лезвие и осторожно срезал их с ковра. Он положил отрезанные пучки ворса в коробочку и поднялся с колен.

— Я еду в участок, — коротко сказал он. — Ты остаешься здесь и не спускаешь глаз с нашего умника. Не исключено, что он подслушивал за дверью. Следуй за ним!

Сержант, который был погружен в свои мысли, спросил:

— Шеф, если это правда… почему он ударил его в спину? Тот парень не так убил императрицу, если судить по тому, что вы прочитали!

— Потому что, во-первых, любую острую боль в спине Натаниель приписал бы люмбаго. Во-вторых, наш добрый дядя Джозеф изучил анатомию и выбрал лучшее место для своих целей.

— Но каков риск! — воскликнул сержант. — А если бы ничего не вышло? Если бы старик упал прямо здесь?

— Это было маловероятно. Если бы он сразу же упал в обморок, Джозеф помог бы ему дойти до его комнаты и оставил бы его там. Не забывай, он считал, что отделался от всех остальных! Он должен был рискнуть. Смотри за ним в оба!

Он вышел из дома, и минуту спустя сержант услышал, как отъехала полицейская машина.

Около трех часов спустя инспектор Хемингей снова появился в Лексхэме. Его впустил Старри, который напыщенно произнес, что рад его видеть.

— Ну, это что-то новенькое, — сказал Хемингей. — Просто осветило весь мой день. Спросите мистера Стивена, не может ли он уделить мне минутку.

— Я сообщу мистеру Стивену, что вы здесь, инспектор, — сказал Старри. — Произошло нечто особенное, о чем, я считаю, вас надо немедленно поставить в известность.

— Вы не можете поставить меня в известность ни о чем, чего бы я уже не знал, и не пытайтесь! — резко ответил Хемингей. — Найдите мне мистера Стивена!

С видом оскорбленного величия Старри удалился.

Через несколько минут Стивен вошел в холл.

— Благодарение Богу, вы вернулись! — сказал он. — Джозеф исчез. Не представляем, где он. Его не видели с тех пор, как он пошел к себе помыть руки перед чаем.

— Не беспокойтесь о нем, сэр, я знаю, где он находится, а это самое главное.

— Где? — спросил Стивен.

— За решеткой, — ответил Хемингей. — Я пришел сообщить вам об этом.

— Боже! — сказал Стивен. — Признаюсь, инспектор, я думал, он выскользнул у нас из рук. Должно быть, он слышал, о чем мы говорили в библиотеке, и улизнул. Где вы его поймали?

— О, я его не ловил! — ответил Хемингей. — Сержант Вер арестовал его на пересадке в Фриклее около двух часов тому назад. Я почему-то подумал, что он мог подслушивать, поэтому оставил Вера присмотреть за ним. Это было для него очень поучительно. Ваш дядя Джозеф покинул дом через дверь в сад, выглядел он беззаботно и нес чемодан, это было не больше двадцати минут спустя после моего отъезда. Не буду утомлять вас деталями, но скажу вам следующее: когда он вышел из сарая, куда сначала направился, бедный Вер подумал, что у него начались галлюцинации или дядя Джозеф стал значительно темнее, чем был. К вопросу о талантливой игре! Ну, к этому времени ваш дядя Джозеф облачился в прекрасный коричневый парик, наклеил усы, подтемнил брови, Вер говорит, трудно было поверить, что это тот же самый человек.

— Старые театральные запасы! — сказал Стивен.

— Это неудивительно. К счастью, Вер надежен, если и не очень умен, и как только он понял, в чем дело, он последовал за вашим дядей. Первая возможность позвонить мне представилась ему на пересадке в Фриклее, куда они добрались медленным поездом. Если судить по замечаниям Вера, в поезде плохо топили. К. этому времени я уже с пользой для себя побеседовал с полицейским врачом, который пропустил через несколько тестов кусочки вашего ковра на лестнице. Не буду передавать вам то, что говорил этот парень об убийствах в выходные дни!

— Кровь? — спросил Стивен.

— Да, сэр. Той же группы, что и кровь мистера Хериарда, которую я нашел на одежде в месте удара. Возможно, эти несколько капель упали с ножа, потому что у мистера Хериарда почти не было внешнего кровотечения. Исходя из этого и добавив несколько штрихов, чтобы достичь необходимой убедительности, я приказал Веру арестовать дядю Джозефа по обвинению в убийстве своего брата и привезти его в Лондон не менее медленным и не менее холодным поездом, чего он так опасался. А сейчас, если вы не возражаете, сэр, мне необходимо увидеть миссис Хериард и сообщить ей это известие.

— Минуточку! — сказал Стивен. — Как, черт возьми, вы до этого додумались?

— Почитайте "Жизнь императрицы Австрии Елизаветы", а не ворчите на других за это, может быть, тогда вы поймете, — ответил Хемингей. — Ваш дядя Джозеф прочитал… прочитал до конца, это больше, чем он позволил своей жене. Где она, сэр?

— В гостиной. С ней мисс Клар. Значит, императрицу убили?

— Не собираюсь портить вам удовольствие, — твердо сказал инспектор. — И потом, у меня нет времени. Вы все найдете в энциклопедии.

— Черт вас подери! — воскликнул Стивен и провел его в гостиную.

Когда Мод увидела инспектора, она спокойно посмотрела на него, ее руки были сложены на коленях, лицо ничего не выражало. Матильда инстинктивно придвинулась к ней, однако, когда инспектор коротко, но, насколько мог, мягко рассказал ей, что ее мужа арестовали, Мод не проявила никаких признаков волнения. Минуту она молчала. Затем сказала:

— Не понимаю, как Джозефу удалось это сделать.

Растерянная Матильда воскликнула:

— Вы считали, что он был способен на это?

— О да! — Мод говорила так, как будто речь шла о чем-то само собой разумеющемся. — Видите ли, я прожила с Джозефом около тридцати лет. Никто из вас не понимал его.

Матильда озадаченно смотрела на нее.

— Разве вы… разве вы не любили его? — спросила она.

— Разумеется, любила, когда выходила за него замуж, — ответила Мод. — Однако уже много лет прошло с тех пор, как я его совсем разлюбила. И даже более того.

— И вы продолжали жить с ним!

Мод поднялась, поправила шарф на плечах и скромно улыбнулась.

— Меня воспитали в представлении, что замуж выходят, чтобы делить горе и радость, — сказала она. — Наверное, вы думали, раз я была актрисой, я не заботилась о таких вещах. Но я всегда считала, что нужно исполнять свой долг. Видите ли, Джозеф был мне верен. — Она пересекла комнату и подошла к двери. — Я не буду спускаться к ужину, — объявила она. — Если я спущусь, вам будет неловко. Вы что-нибудь еще хотите сказать мне, инспектор?

— Нет, мадам, ничего больше, — ответил Хемингей, не менее удивленный, чем Матильда.

— Вы хотите, чтобы я поднялась с вами? — спросила Матильда.

— Нет, спасибо, дорогая. Просто попросите их принести мне ужин в комнату, пожалуйста, и не беспокойтесь обо мне. Я буду совершенно счастлива, строя планы о маленьком домике, в котором я всегда мечтала жить. — Она остановилась и взглянула на Стивена, который открыл ей дверь. Мод снова улыбнулась. — Одна! — просто сказала она и вышла из комнаты.

Джоржет Хейер Неоконченное расследование

Глава 1

Мистер Тадеуш Драйбек неторопливо шел по аккуратной, посыпанной гравием дорожке, ведущей от его дома к улице. Неожиданно его шествие было прервано невесть откуда взявшейся сворой пекинесов. Собачонки моментально окружили его с визгливым лаем. Вспомнив, что одна из собак миссис Мидхолм отличается злобным характером и всегда готова цапнуть за ногу незадачливого прохожего, мистер Драйбек подавил в себе желание швырнуть в собак ракеткой и опасливо прикрыл ею ноги.

— Фу! — раздраженно крикнул мистер Драйбек. — Пошли прочь!

Собаки, раззадоренные его резким голосом, с удвоенными силами бросились на мистера Драйбека, по очереди пытаясь вцепиться зубами в его ракетку.

— Пеки, пеки, пеки! — послышался ласковый голос хозяйки, преисполненный любовью к своим питомцам. — Ну-ка, прекратите! Идите скорей к мамочке! Они играют, мистер Драйбек, не бойтесь их!

Собачонки с явным сожалением оттого, что их развлечению пришел конец, отскочили от своей жертвы. Правда, одна из них продолжала с лаем кружить у ног мистера Драйбека, пока не угодила, получив легкий шлепок, в объятия своей хозяйки.

— Ну разве она не прелестна? — заворковала миссис Мидхолм. — Это самая старшая моя девочка. Ах ты, сокровище мое! Ну-ка скажи немедленно, что тебе стыдно перед мистером Драйбеком!

Собачонка негодующе тявкнула, всем своим видом показывая, что да, мол, сейчас этому типу повезло, но в следующий раз трепки ему не избежать.

— Вы чем-то ее очень обидели! — серьезным тоном заявила миссис Мидхолм. — Но сейчас вы с мистером Драйбеком заключите мир и станете лучшими друзьями! Правда, Увертюра?

Выражение собачьей морды выдавало скорее неутоленный азарт охотника, чем обиду.

— Боюсь, что я не столь уж большой любитель собак, — деликатно вставил мистер Драйбек.

— А я уверена, что такого просто быть не может! — воскликнула миссис Мидхолм, явно не допуская мысли, что к ее питомцам можно относиться без восторженного обожания.

В этот момент Драйбек заметил, что собачка и ее хозяйка здорово похожи друг на друга выражением глаз.

— Вы, наверное, отправляетесь на турнир к Хасвелам, правда? У вас ведь репутация блестящего теннисиста! — со знанием дела проговорила миссис Мидхолм.

Драйбеку это заметно польстило. Еще с юности он каждое лето принимал участие во всевозможных состязаниях по теннису, пополняя коллекцию призов, выставленных на каминной полочке в столовой его дома. Как и все в этом человеке, стиль его игры отличался старомодностью, но, несмотря на это, для молодых резвых игроков он все еще оставался крепким орешком. Юрист по образованию, он был, пожалуй, одним из последних оставшихся в живых членов коллегии старинной фирмы, расположенной в соседнем городке Белингэме. Аккуратный и педантичный во всем, убежденный холостяк, он отличался неизменным консерватизмом и неприятием любых новшеств, неизбежных в современной жизни. Эта особенность, но всей вероятности, и послужила основной причиной неуклонного сокращения рядов его клиентуры. Старейшие жители округи, правда, оставались верны ему и всецело одобряли его подход к делу. Однако молодежь все чаще прибегала к услугам его конкурента, мистера Сэмпсона Уоренби, самоуверенного и бойкого адвоката в расцвете сил, у которого за плечами было при этом пятнадцать лет юридической практики. Несмотря на удачный дебют мистера Уоренби в этих местах, мистер Драйбек поначалу не воспринимал Уоренби как реального соперника. Но вскоре после войны молодой адвокат переехал из Белингэма в Торнден, и Драйбек понял, что в лице Уоренби ему пришлось столкнуться с реальным и сильным конкурентом. Тот устроил свой офис в Фокслейне, доме на дороге в Белингэм, наискосок от дома Драйбека.

— Ах, сама-то я уже давно не брала в руки ракетку! — вздохнула миссис Мидхолм. — Но вот с моим Леоном вам сегодня непременно предстоит встретиться в Седарах! Так что держитесь!

К шутливой угрозе миссис Мидхолм Драйбек отнесся с олимпийским спокойствием. Майор Мидхолм, носящий львиное имя Леон, на самом деле слыл человеком застенчивым до робости и пребывал в тени своей супруги, в глубине души доброй, но весьма властной женщины.

— Пожалуй, пройдусь с вами до угла, — решила миссис Мидхолм, подхватив на руки неуемную Увертюру.

Аллея вела мимо небольшого дома, арендуемого мисс Патердейл, и огибала Фокслейн, где жил ненавистный Уоренби. Чуть в стороне от тропинки, в которую незаметно переходила аллея, начинался обширный сад Хасвелов. Мистер Теодор Драйбек даже не взглянул в сторону неприметной калитки в ограде, поскольку проходить через нее считал ниже своего достоинства, и решительно направился к главным воротам. То, что при этом путь удлинялся чуть не вдвое, не имело ровно никакого значения. Беседа между адвокатом и миссис Мидхолм была на редкость бессвязной и поддерживалась Драйбеком исключительно из вежливости, так как женщина поминутно отвлекалась на свою дрянную собачонку.

Хобби миссис Мидхолм и небольшим прибавком к семейному доходу было разведение обожаемых ею собак. Единственное, чего не понимал Драйбек, как, впрочем, и остальные обитатели Торндена, — это страсть Флоры Мидхолм давать своим любимцам невероятные клички типа Увертюры, Унции, Укола, Ундины и прочих.

Выйдя в отставку, ее муж, майор Мидхолм, построил в Торндене небольшой домишко на самой окраине городка, возле проселочной дорога, ведущей на рашифордскую ферму. Пристрастие миссис Мидхолм к причудливым именам выразилось и в данном их дому названии — Ултима Тул^[538]. Занявшись разведением собак, Флора Мидхолм давала каждой из них имя, неизменно начинавшееся с буквы «у». Первым появившимся на свет щенкам были даны клички Улитка и Устрица, затем пошли Удалец, Ухарь, Укоризна и прочие. В дальнейшем же миссис Мидхолм, похоже, просто открывала словарь на излюбленную букву.

— И все-таки сколько в них изящества! Правда, мистер Драйбек? — не унималась миссис Мидхолм. — И знаете, мой Увалень уже завоевал два первых и два вторых приза! — с гордостью объявила она.

На минутку прервав собачью тему, миссис Мидхолм доверительно сообщила Драйбеку, что, несмотря на полученное ею приглашение от Хасвелов посетить теннисные состязания в Седарах и принять участие в вечернем чаепитии, она вынуждена была отказаться.

— Почему же? — с удивлением приподнял брови Драйбек, зная, что миссис Мидхолм никогда не упустит удобного случая поболтать с соседями.

— Вы знаете, если бы я столкнулась с мистером Уоренби, а это непременно произошло бы, так как он входит в число приглашенных, то я бы не смогла сдержать себя и непременно высказала бы этому джентльмену все, что я о нем думаю. Поэтому я отказалась, — закончила миссис Мидхолм, забыв упомянуть причину, из-за которой у нее сложилось подобное отношение к Сэмпсону Уоренби.

— Прошу прощения, миссис Мидхолм. Но я не знал, что между вами и мистером Уоренби пробежала кошка, — вежливо пояснил Драйбек.

— Вы знаете, эта дрянь пробежала лишь вчера! — возмущенно начала миссис Мидхолм. — Хотя, по правде говоря, я давно его недолюбливаю. Еще во время войны он просто по-свински обошелся с моим мужем, когда Леон служил начальником ополчения. Но я никак не ожидала, что этот человек может быть настолько жестоким и черствым по отношению к бессловесным тварям!

— Что-нибудь связанное с вашими собаками? — поинтересовался Драйбек.

— Улитка, бедная Улитка! — воскликнула миссис Мидхолм. — Я зашла вместе с моей девочкой к ним в дом, но вовсе не к нему, а просто побеседовать с его несчастной племянницей мисс Мэвис. Так представьте себе — он, этот бессердечный человек, пинком вышвырнул бедное животное из цветника!

— Господи, неужели он прибег к насилию? — пробормотал сочувственно Драйбек, пряча улыбку.

— Вот именно! Более того! Когда я спросила его, почему бедняжка так взвизгнула, у него хватило наглости заявить мне с явным злорадством, что он поделом вышвырнул моего ангелочка за калитку! Я была просто вне себя от злости! — Дама разошлась не на шутку. — Подумаешь, собачка разрыла клумбу и выдрала дюжину-другую этих дурацких цветов — надо же ей где-то играть!

Грудь миссис Мидхолм вздымалась от возмущения, лицо раскраснелось.

Драйбек попытался найти слова утешения, но его попутчица была уже не в состоянии слушать. Отдышавшись пару минут, она продолжила свое повествование.

— Я должна была высказать ему куда больше, чем успела тогда. И сделала бы это, если бы мне не было так жаль мисс Мэвис. Должна заметить, что девушка исключительно застенчива. Хотя если Мэвис устраивает, что ее используют как коврик у двери, то это ее дело. Не считаю возможным вмешиваться. Но извините, когда дело доходит до зверского обращения с моими животными, — это уже совсем другое. Никогда больше не заговорю с ним, пока он не извинится за свою выходку, хотя такому поступку нет прощения. Именно так я ему и сказала! А если я все это выскажу ему в Седарах, то это наверняка не понравится миссис Хасвел, а мне бы очень не хотелось ее расстраивать. Поэтому я и предпочла сегодня остаться дома. — Слегка шлепнув Увертюру, она покрепче прижала псину к себе. — Вот уж будет ему урок, если она сбежит с этим поляком. Я имею в виду мисс Мэвис. Хотя не думаю, что она на это способна. Что он, в конце концов, из себя представляет? Да еще к тому же иностранец! — закончила миссис Мидхолм.

— Поляк? — машинально переспросил Драйбек.

— А-а, вы не знаете его. Он работает в Бейсайде и обитает где-то неподалеку от вас. По-моему, у старой миссис Докрэй, — предположила Флора Мидхолм.

— Думаю, мне не приходилось встречаться с этим молодым человеком, — сказал Драйбек без особого сожаления.

— Впрочем, насколько я знаю, этот поляк живет здесь сравнительно недавно. И хотя, судя по слухам, у него вроде все документы в порядке, не доверяю я этим иностранцам. Говорят, его отец владеет крупной недвижимостью в Польше. Я как-то встретила его в доме моей приятельницы. По правде говоря, очень симпатичный молодой человек. У него интересная внешность, прекрасные манеры, и немудрено, что Мэвис могла всерьез им увлечься, — щебетала миссис Мидхолм.

— Не тот ли это темноволосый субъект, который гоняет по всему Торндену на грохочущем мотоцикле? — вспоминая что-то, спросил Драйбек.

— Это именно он и есть, — согласилась миссис Мидхолм. — Ладислас Зама… Никогда не могла правильно выговорить его имя. — Миссис Мидхолм заметила идущего им навстречу мужа. — Пеки! Смотрите скорее, кто идет! Бегите скорее встречать папочку!

К этому моменту они как раз успели добраться до перекрестка. Тщедушный майор Мидхолм пытался уберечь полы светлого плаща от наскакивающих на него с веселым лаем пекинесов.

Дорога, уходящая вправо от перекрестка, мимо церкви и дома мистера Клайборна, местного пастора, вела к главным воротам в имение Седары. По левой стороне маленькие магазинчики перемежались с уютными коттеджами. Чутьдальше возвышался один из старейших домов в Торндене, принадлежащий мистеру Гевину Пленмеллеру.

Строго говоря, Торнден не отличался обилием пышных садов или памятников старины. С точки зрения историка, Торнден был обычным провинциальным городком. Однако тут имелось немало отличных особняков, выстроенных в весьма отдаленные времена. Глянцевые изображения местного собора — гордости Торндена — фигурировали по меньшей мере в трех справочниках по английской церковной архитектуре. Дом пастора тоже представлял собой добротный викторианский особняк. Помимо Старой Усадьбы — замка, сохранившею нетронутыми суровые черты архитектуры шестнадцатого века, в округе хорошо был известен роскошный розарий и старинный дом мистера Пленмеллера, расположенный на Хай-стрит. Это относилось и к фешенебельной усадьбе семьи Хасвелов в Седарах, отстроенной в георгианском стиле. Внимание приезжих могло привлечь и довольно старое, но изысканное поместье Сэмпсона Уоренби, как, впрочем, и солидный дом мистера Тадеуша Драйбека. Весь Торнден вместе с обширной территорией Старой Усадьбы располагался в треугольнике, образованном дорогами, соединяющими с северной и южной стороны Белингэм с Хоксхедом и Триндейлом, ближайшими к Торндену городками. Старомодный коттедж мисс Патердейл занимал наиболее неудачное место, расположившись у самой развилки. Остальная же, не принадлежавшая никому территория, использовалась в основном местной ребятней для игр в футбол.

Майор Мидхолм, отгоняя наседающих пекинесов, подошел к поджидавшим его на углу жене и мистеру Драйбеку. Редкие седые волосы и напоминающие зубную щетку усы вкупе со щуплым телосложением и невысоким ростом еще сильнее старили и без того уже немолодого майора.

Миссис Мидхолм с искренней радостью приветствовала супруга:

— Привет, Леон! Ты, конечно, в Седары? Непременно передай от меня поклон миссис Хасвел и обязательно скажи, что я приболела и только поэтому не могу прийти. У тебя есть какие-нибудь новости?

— Да нет, все по-старому. Никаких новостей, — несколько напряженно проговорил майор, предварительно кивнув Драйбеку в знак приветствия.

— Ну и слава Богу! — вздохнула миссис Мидхолм. — А вот мне сегодня с трудом удалось выбраться из дома. Представляете, — она доверительно склонилась к уху Драйбека, — моя драгоценная Уключина принесла сегодня своих первых щенков!

— В самом деле? — переспросил Драйбек, чтобы хоть что-то сказать.

Майор, привыкший к странностям супруги, помешанной на пекинесах, чувствовал себя немного смущенным присутствием постороннего человека при обсуждении «собачьей» темы, словно это было чем-то глубоко интимным.

— Наверное, чудные малышки, — пробормотал майор.

— А вот и нет! Страшные озорники! — счастливым голосом пожаловалась миссис Мидхолм. — Ну, да ладно. Мне пора бежать. Не хочу надолго оставлять щенков одних. Желаю вам обоим удачи в турнире, — попрощалась она с мужчинами. — Пеки, пеки, пеки! Идите скорее к мамочке! — С этими словами она пошла домой, а Драйбек с майором направились в сторону Седар.

— А собачки-то и вправду интересны, — заметил майор явно для поддержания беседы. — Кстати, прирожденные охотники. Не пропускают ни одной кроличьей норы.

— Неужели? — равнодушно переспросил Драйбек. Эта тема ему уже изрядно надоела.

Поравнявшись с местным почтовым отделением, они заметили мисс Патердейл, опускавшую конверт в почтовый ящик.

— Вот, опять шлю письмо в прачечную! — сообщила мисс Патердейл, поприветствовав Драйбека и майора. — Интересно, что они напишут мне в свое оправдание? А вы, как я понимаю, к Хасвелам? Вы там непременно встретитесь с моей племянницей Эбби. Говорят, она здорово играет.

— Она и в самом деле достойна наивысшей похвалы. Особенно сильна на задней линии. Для женщины, надо заметить, это большая редкость, — сделал комплимент мистер Драйбек.

— Ерунда! — неожиданно обиделась за женщин мисс Патердейл. — Вы рассуждаете как ретроград эпохи короля Георга! В наши дни женщины во всем добиваются громадных успехов!

— Да, такая уж я старая калоша! — с легкой улыбкой покачал головой Драйбек. — Но мне уже поздно менять свои взгляды на жизнь.

— Можно подумать, этим можно гордиться, — проворчала мисс Патердейл.

Драйбек промолчал. Он знал эту принципиальную даму уже много лет и спокойно относился к ее постоянному желанию вступить в перепалку с кем только удастся. Суровая женщина с резкими чертами лица и проницательным взглядом, мисс Мириам Патердейл неизменно носила платье строгою покроя, седеющие волосы были коротко, аккуратно подстрижены, и в одном глазу постоянно поблескивал монокль. Старшая дочь умершего около десяти лет назад пастора, она переехала после смерти отца в небольшой коттедж в Фокслейне, продолжая осуществлять ревностный контроль за местными прихожанами, что, в принципе, входило в обязанности жены Энтони Клайборна. Но та, будучи женщиной застенчивой и слабовольной, не могла равняться с мисс Патердейл и не переставала повторять, что они все пропали бы без энергичной Мириам.

— Надеюсь, мы будем иметь удовольствие увидеть вас сегодня в Седарах? — вежливо осведомился майор, нарушив затянувшуюся тишину.

— Боюсь, дорогой мой, что этого удовольствия вы будете лишены. Я никогда не играла и не играю в теннис. К тому же у меня есть дела и поважнее. Никто не станет доить за меня моих коз, — язвительно ответила мисс Патердейл.

— Странная штука. Никогда не любил козьего молока, хотя в военные годы не было большого выбора и мне часто приходилось его пить. Но тут уж ничего не поделаешь. Как говорится — дело вкуса, — сказал майор.

— В этом нет ничего удивительного, — искренне призналась мисс Патердейл. — Козье молоко здорово попахивает. Но сельчане полагают, что оно полезно для детей. Это единственная причина, но которой я до сих пор держу этих рогатых тварей. Да что проку говорить о современных детях. Лопают подряд всю мерзость, которую им подсовывают родители.

Сокрушенно покачав головой и поправив монокль, мисс Патердейл развернулась и пошла вниз по улице.

— Удивительная женщина! — заметил майор.

— Да уж, — согласился Драйбек без особого восторга.

— А ее племянница — очень красивая девушка. Ни малейшего сходства с тетушкой. Вы согласны?

— Ее мать — Фанни Патердейл — считалась самой красивой из сестер, — сказал Драйбек. — Жаль, вам не пришлось ее увидеть.

— Да, может, об этом и стоит пожалеть, — согласился майор. — Я, увы, не отношусь к местным старожилам.

— Это точно. Если сравнивать со сквайром, или со мной, либо, скажем, с Пленмеллером, то вас можно считать новичком в этих местах, — согласился Драйбек. — Впрочем, за последнее время мы повидали столько всяких перемен!

— И наверняка не все из них к лучшему. О времена, о правы! Не так ли?

Драйбек согласно кивнул головой и не произнес ни слова. Дойдя в полном молчании до поворота, они увидели Гевина Пленмеллера, вышедшего, прихрамывая, из ворот им навстречу. Пленмеллер, молодой темноволосый человек, не достигший еще тридцатилетия, охромел после травмы бедра, полученной в детстве. Именно по этой причине его не мобилизовали во время войны. Поместье в Торндене он унаследовал от своего брата Уолтера приблизительно полгода назад. До этого он жил в Лондоне, где существовал в основном на оставшуюся после смерти отца небольшую сумму и подрабатывал на писательской ниве, избрав для себя детективный жанр. Он периодически наведывался в Торнден и, как правило, уезжал обратно в столицу после очередного скандала с Уолтером. Причины скандалов крылись в несовместимости нервозной натуры последнего и необычайной колкости Гевина, не упускавшего случая как-либо уязвить брата. Скандал, если его можно было так называть, сводился к тому, что Уолтер, доведенный до бешенства, разражался ругательствами, а Гевин, смеясь от души, лишь дразняще пожимал плечами. Уолтер, старший брат Гевина, вернулся с войны развалиной с расшатанными нервами. Слабое здоровье позволяло ему остаться верным лишь одному из его старых хобби — энтомологии и наблюдению за всевозможными птахами. После очередного визита Гевина он клялся самому себе больше никогда не пускать того на порог, но всякий раз по приезде брата вновь наслаждался его обществом, так как из-за своей болезни не выносил больше никого. Когда Гевин после смерти Уолтера окончательно перебрался в Торнден, местные жители были отнюдь не в восторге. Гевин, высокомерный и не отличавшийся сдержанностью суждений, никогда не скрывал своей уверенности в превосходстве над окружающими.

— Направляетесь в Седары? — спросил майор у Пленмеллера.

— Да, собираюсь поиграть в крокет. Миссис Хасвел обещала составить мне компанию. Исключительной доброты женщина.

— Крокет, безусловно, требует определенных навыков. В последнее время, правда, он не так популярен. Помнится, во времена моей молодости в эту игру играли все. Моя бабушка даже как-то говорила мне, что эта игра — только прикрытие флирта с партнершей, — сказал Драйбек.

— Я не могу флиртовать с миссис Хасвел. У меня к ней просто сыновние чувства. Не могу флиртовать и с Мэвис. Вряд ли это понравится ее дядюшке, и он, чего доброго, сочтет своим долгом ворваться за объяснениями в мой дом, порог которого он никогда не должен переступить. Это я обещаю!

— Поверьте, не только ваш дом для него закрыт, — язвительно заметил майор. — А, Драйбек?

— Вы ошибаетесь, майор. Уж у Уоренби-то точно хватит хитрости, чтобы пробраться к мистеру Драйбеку. Он прикинется умирающим, и благородный мистер Драйбек непременно его впустит. Беда людей, рожденных в прошлом веке — они безнадежно испорчены воспитанием.

— Вы правы, — холодно отреагировал Драйбек. — Никогда не откажу человеку, нуждающемуся в моей помощи.

— В эту минуту вам было бы благоразумней всего быть где-нибудь вне дома. Ведь для вас гораздо страшнее показаться бессердечным в глазах окружающих, чем пересилить себя и отказать в услуге Уоренби.

— Довольно, Пленмеллер. Это уже граничит с оскорблением, — вступился майор, взглянув на Драйбека, который, как ему показалось, окаменел от обиды.

— Вовсе нет. Это чистая правда. Чего на нее обижаться? Разве благороднейший мистер Драйбек может считать правду, какой бы она ни была, оскорбительной?

Майор пришел в замешательство и не нашел достойного ответа на очередную колкость. Драйбек же улыбнулся, выражая своей улыбкой скорей раздражение, чем удовольствие.

— Надеюсь, вы простите меня великодушно, Пленмеллер, но позволю себе заметить, что мои отношения с Уоренби волнуют вас куда больше, чем меня и весь Торнден вместе взятый. Я, вероятно, очень разочаровал вас своим безразличием к столь важной для вас теме, не правда ли?

Майор перевел тоскливый взгляд на Гевина, не ожидая ничего хорошего от разгорающейся дискуссии. Невооруженным глазом было заметно, что ненависть Драйбека к своему коллеге и соседу достигает точки кипения…

— Ну что ж, сдаюсь! — развел руками Пленмеллер. — А вы — истинный представитель достопамятной эпохи королевы Виктории!

— Довольно, господа, о королеве Виктории! — вмешался майор. — А то, чего доброго, следующим викторианцем стану я.

— Уверен, майор, вам это не грозит! — бросил Пленмеллер.

— Что ж, данное мне определение нисколько меня не оскорбило, скорее наоборот, — твердо сказал Драйбек.

— А я ведь и не пытался вас оскорбить. Но все-таки, что помогло Уоренби проложить путь в Старую Усадьбу, к сквайру? И ведь приняли его Айнстейблы легко. Просто удивляюсь. Не будь я из старинного рода Пленмеллеров, даже мне бы не оказали такой чести. Уоренби явно прибег к каким-то дьявольским ухищрениям! С его стороны это нахальство! А может быть, в глазах сквайра, с высоты, так сказать, его положения, мы все равны? О, как обидно, если это так!

Майор шумно выдохнул, ожидая скорого конца неприятного разговора, поскольку до ворот в Седары оставалось несколько шагов.

Глава 2

Мистер Генри Хасвел, купивший Седары у сэра Джеймса Бротерли, был одним из самых богатых людей в графстве. Его дед в далекие времена организовал в Белингэме агентство по продаже недвижимости. Дела его пошли хорошо, и он смог отправить своего наследника учиться. Сам он не имел возможности насладиться преимуществами образования и с почтением относился к людям просвещенным. Унаследовав от отца помимо фирмы крепкую деловую хватку, Уильям, получив диплом, повел дела с еще большим успехом. Своего сына он отправил на обучение в один из самых престижных колледжей в Винчестер. Там Генри обзавелся знакомствами с нужными людьми, вращался в нужном обществе и приобрел необходимые навыки для успешного ведения бизнеса. Позже, руководя фирмой, он находил время и средства для занятий благотворительностью, помогал местному госпиталю и, как правило, раз в неделю отправлялся на охоту. Своего единственного сына Чарльза он, в свою очередь, послал учиться в Оксфорд. Но не столько потому, что возлагал на отпрыска большие надежды, сколько отдавая дань правилам высшего общества. Чарльз же, похоже, не питал никакого видимого интереса к семейному бизнесу и мечтал о чем-то более возвышенном, вызывая явное огорчение отца. Рожденный в смутное время всемирной переоценки ценностей, он маялся в поисках себя и оказывал отцу минимальную помощь. Мать в разговорах с друзьями сетовала, что мальчику, вероятно, попросту настало время жениться.

Генри Хасвел приобрел Седары в полуразрушенном виде у последнего оставшегося в живых представителя одной из древнейших фамилий графства. Старожилы типа Драйбека с иронией и неприязнью наблюдали, как перестраивались Седары, утрачивая любезные их взору архаизмы в виде старинных построек и декоративных причуд. Вскоре взорам окружающих предстал перестроенный в современном стиле дом, с роскошной мебелью и садом, который благодаря стараниям миссис Хасвел стал одним из красивейших в графстве.

Навстречу мужчинам, вошедшим через ворота в сад, со стороны теннисных кортов направилась хозяйка, полная седовласая женщина в приглушенно-сиреневом платье строгого покроя.

— Как чудесно! Теперь я могу составить вторую четверку. Как поживаете, майор? У вас, Гевин, надеюсь, все в порядке? А о вас, мистер Драйбек, я только что вспоминала. Как вы правы, что не держите в доме кошек. — Она показала необычный, с розоватым опенком цветок мака. — Посмотрите, как его изуродовала кошка! Не понимаю, почему нельзя научить кошку тому, чему легко обучается любая собака. Ужасная бестолочь, она, вероятно, лежала на клумбе! Ну что же, идемте, господа, в дом, я поставлю бедный цветок в воду.

Мужчины последовали за миссис Хасвел. Занятые приятной беседой, они вошли в большой прохладный холл и, пройдя через гостиную, оказались у стеклянной двери, ведущей в сад.

— Давно пора бы переделать эту дверь, — пояснила на ходу миссис Хасвел. — У Бротерли во всем был определенно устаревший стиль. Кстати, эта дверь у них вела в оранжерею. Да вы и сами наверняка помните.

— Еще с детства помню, здесь всегда стоял запах свежих овощей. Он мне необыкновенно нравился, — вспомнил Гевин Пленмеллер.

— Детям всегда почему-то нравятся самые невероятные вещи; к примеру, кактусы. Элизабет, когда ей было три года, могла часами с восторгом наблюдать за геранью и голубыми лобелиями. С возрастом это, конечно, прошло. Они с мужем переехали в Челси, совсем недавно. Так… Пора подумать о нашем турнире. Чарльз и Эбби играют с Линдейлами. Но пришли еще и Мэвис Уоренби и пастор, можно устроить соревнование в два круга!

— Великолепно! — сказал майор.

Мистер Драйбек промолчал. Он чувствовал, что поскольку он сильный игрок, то в партнеры ему непременно достанется никчемная Мэвис, и эта перспектива его не очень радовала.

— А ваш супруг примет сегодня участие в состязаниях? — осведомился майор у миссис Хасвел.

— К сожалению, нет. Ему пришлось срочно выехать по служебным делам в Вудхол.

Эта новость расстроила Драйбека. Он считал Генри Хасвела достойным соперником и искал встречи на корте именно с ним. Они уже приближались к самим кортам, расположенным так, чтобы не портить чудесный вид сада: на некотором расстоянии от дома, у ограды, отделявшей Седары от дороги в Хоксхед. Специально для удобства приходящих игроков в ограде прорезали узкую калитку, и именно через нее вошли в сад Линдейлы, жившие на ферме в соседнем Рашифорде. Следом за ними появились мисс Уоренби и мисс Абигайль Дирхэм. Молодежь была не столь щепетильна, как мистер Драйбек.

На одном из двух кортов игра уже началась. Сын хозяйки в паре с племянницей мисс Патердейл выступали против четы Линдейлов. Пастор, высокий поджарый мужчина, завязал оживленную беседу с Мэвис Уоренби.

— Надеюсь, мне не придется знакомить гостей, — улыбаясь, проговорила миссис Хасвел. — Пора разобраться с партнерами. Думаю, Мэвис и мистер Драйбек составят прекрасную пару против майора с пастором.

— Но я как партнер недостойна мистера Драйбека, — запротестовала девушка. — Я буду ужасно нервничать. Пусть мужчины играют с мужчинами.

— Думаю, что могу составить пару мистеру Драйбеку, — бесцеремонно вмешался Пленмеллер и замолчал в ожидании реакции на свою реплику.

— Мужские пары будут играть чуть позже, — невозмутимо сказала миссис Хасвел. — В вашей игре, дорогуша, я не сомневаюсь. Жаль, что не смог прийти ваш дядюшка!

— Да, ему тоже было очень жаль, — согласилась Мэвис. — Перед самым нашим уходом принесли какие-то бумаги, и дядя сказал, что у него появились неотложные дела. Мне, наверное, не стоило приходить без него.

— Ну что вы! — мягко проговорила хозяйка. — Мы все очень рады вас видеть!

Мисс Уоренби с благодарностью глянула на миссис Хасвел.

— Честно говоря, не люблю оставлять дядю дома одного по вечерам. Но он настаивал, чтобы я пошла обязательно. Я приготовила ему ужин и накрыла стол, но все же чувствую себя виноватой перед ним. Он всегда так добр со мной.

Ее большие серые глаза казались грустными, и миссис Хасвел постаралась успокоить девушку:

— Не стоит так волноваться за дядю. Он увлечен своими делами, и на вашем месте я бы не переживала.

Затем она проводила четверых игроков на корт и, опустившись на скамейку, жестом пригласила Гевина присоединиться к ней.

— Жаль, что миссис Клайборн опаздывает. Если бы она уже была здесь, мы бы составили смешанные пары, чтобы игра была равной. Однако ничего не поделаешь. А то, что не пришел Сэмпсон Уоренби, так меня это вовсе не расстраивает, — призналась она.

— По-моему, вы только что были обратного мнения, — заметил Пленмеллер.

— Да, конечно. Но иногда мы вынуждены поступать вопреки себе. Вряд ли бы хорошо выглядело, если бы он остался без приглашения. Поступить так у нас в Торндене, где все друг друга знают, было бы просто неприлично.

— Наверное, именно поэтому у него сразу появились неотложные дела? — с интересом спросил Гевин.

— А не пригласи я его, — продолжала миссис Хасвел, оставив вопрос Пленмеллера без ответа, — то пришлось бы обойтись и без Мэвис, а мне бы этого очень не хотелось.

— Лучше бы вы оставили его без приглашения.

— Жизнь Мэвис и так незавидна. Всем это хорошо известно. Но заметьте, никто никогда не слышал от нее дурного слова о Уоренби.

— И не только о Уоренби. Вообще не слышал, чтобы она хоть про кого-то сказала дурное. Мы с ней такие разные, — усмехнулся Гевин.

— Интересно, что задержало Айнстейблов?

— Вероятно, опасение, что ничто на свете не остановит Уоренби.

— Я уверена, что пригласила их к половине четвертого. Надеюсь, у Розамунд все в порядке. Так, вы, кажется, закончили? — Миссис Хасвел подошла к игрокам. — И кто же победитель?

— Победила молодость! — вздохнул Кенелм Линдейл с виноватой улыбкой. — Мы с Делией выбились из сил.

— Вы обманщик, — заметила Абигайль Дирхэм. — На этот раз нам просто повезло, но вообще-то у вас удар лучше, чем у Чарльза.

— Достаточно об этом, — предложил сын хозяев, подходя к столу, где стояли графины с прохладительными напитками. — Делия, что вам налить? Могу предложить лимонад, апельсиновый сок, у нас есть несколько видов пива, или вы предпочитаете молоко? Выбирайте.

Миссис Линдейл, хрупкая молодая женщина с пепельными волосами и мелкими заостренными чертами лица, взяла стакан и опустилась в кресло напротив хозяйки. Ее светлые прозрачные глаза, казалось, ни на секунду не задерживались ни на одном объекте. Создавалось впечатление, что она постоянно находится в нервном напряжении и мысли ее блуждают где-то далеко.

Чета Линдейлов осела в окрестностях совсем недавно, после того как Кенелма постигла неудача на бирже и он решил заняться сельским хозяйством. Они поселились на ферме Рашифорд, лежащей к северу от Торндена у шоссе на Хоксхед. Местные фермеры злорадно гадали, как долго Линдейлы там продержатся. Супруги были энергичными людьми, но явно не приспособленными к жизни в сельских условиях. Моральное состояние Делии осложнял и грудной ребенок. Она обожала свою дочку, и взгляд, украдкой брошенный на часы, свидетельствовал, что молодая женщина очень беспокоится, как прислуга в ее отсутствие выполняет поминутные инструкции по уходу за девочкой.

Кенелм, красивый шатен, был на несколько лет старше супруги. Несмотря на веселость нрава и дружелюбие, выражение его лица выдавало в нем человека непреклонного и волевого. Они с Делией слыли неразлучной парой, и в присутствии мужа никто не мог надолго завладеть вниманием миссис Линдейл.

Миссис Хасвел, заметив очередной брошенный на часы взгляд, похлопала Делию по руке и участливо проговорила:

— Вам не следует так волноваться. Уверена, что миссис Мартон прекрасно справится с вашей девочкой.

Делия неловко улыбнулась.

— Простите меня. Я в этом не сомневаюсь. Просто хотела узнать время.

Эбби Дирхэм, симпатичная молодая девушка с копной густых каштановых волос и большими серыми глазами, с интересом посмотрев на Делию, спросила:

— У вас есть ребенок?

— Да, маленькая девочка. Но я вовсе не переживаю за нее. Она под надежным присмотром.

— Вы сами за ней ухаживаете? Это наверняка так тяжело.

— Как сказать. Безусловно, это требует времени, но я обожаю возиться с ней.

— Вам необходимо регулярно появляться в обществе, чтобы хоть немного отдохнуть от домашних проблем, — посоветовала миссис Хасвел.

— Как замечательно — иметь ребенка, — задумчиво проговорила Эбби. — Хотя я не люблю, когда что-то ограничивает мою свободу.

— Еще бы ты любила! — вмешался Чарльз со смехом. — Ведь ты сидишь целыми днями с этим стариком Джефри.

— Но это совсем другое дело. Это моя работа.

— Ты же постоянно задерживаешься! Или он чего-то там не успел закончить, или хочет, чтобы ты приняла участие в его диких вечеринках, — грубовато заметил Чарльз.

— Абигайль — секретарша Джефри Силлота. У нее очень интересная работа, — попыталась смягчить беседу миссис Хасвел.

— Ах, вот как?! — удивленно переспросил Кенелм Линдейл. — Интересно, что он из себя представляет?

— Честно говоря, он порядочный зануда, — ответила Эбби. — Сейчас он уехал по делам в Антиб на пару недель и у меня выдалась передышка.

Миссис Хасвел спокойно восприняла эпитет, данный известному писателю, сделав скидку на юность Эбби. Чарльз и Линдейлы отнеслись к этому с пониманием, а Пленмеллер, как всегда, не мог удержаться от подковырок.

— О, миссис Клайборн и господин сквайр! — воскликнула миссис Хасвел, поднимаясь навстречу гостям. — Эдит, как я рада вас видеть! Бернард, а где же Розамунда? Надеюсь, она придет?

Мистер Айнстейбл, сквайр, плотный мужчина, выглядевший старше своих шестидесяти, качнул головой.

— Простите, но моя жена неважно себя чувствует. Просила извиниться за нее. Если ей станет получше, к вечеру она, может быть, подъедет. Не очень на это надеюсь, но на всякий случай оставил ей машину.

— Ах, какая жалость! Вы надеюсь, знакомы с миссис Линдейл и ее супругом, не так ли?

— Да, конечно. Рад вас видеть, миссис Линдейл. И вас, сэр. — Он окинул глазами корт. — А что, Уоренби не пришел? Неплохой шанс для нас обсудить дело о формировании Речного комитета. Кстати, Аделаида, а где Генри?

— Надеюсь, он появится до вашего ухода, — ответила миссис Хасвел. — Но если вы хотите говорить об этом комитете, вам, конечно, нужен Генри. Я стараюсь избегать этой темы. Мне кажется, что подобным вопросам уделяется чересчур много внимания.

— Некоторым так хочется избежать неприятных разговоров, — вмешалась миссис Клайборн. — Конечно, что касается меня и Тони, то наше мнение по этому поводу отнюдь не решающее, но я убеждена, что будет просто скандал, если в комитет войдет кто-либо, а не мистер Драйбек! Еще в незапамятные времена мистер Драйбек занимал там пост, и если сейчас назначат Уоренби, то это будет ужасно несправедливо. Хотя мне, наверное, не следовало высказывать свое мнение, — торопливо добавила она.

— Ну, ладно, в конце концов, это не столь важно! Надо дождаться Хасвела и выслушать, что он думает на этот счет, — сказал сквайр.

— Мой отец никогда не поддержит Уоренби, сэр, — запальчиво сказал Чарльз. — Я знаю это наверняка. Он никогда не пойдет против мистера Драйбека.

— Чарльз! — укоризненно воскликнула миссис Хасвел, показывая глазами на корт.

— Все в порядке, мамуля, там моих слов не слышно. Но этот Уоренби сует свой длинный нос везде, где только может!

— Вполне согласен, — заявил Пленмеллер. — И тоже буду против его кандидатуры. Уверен, что мой брат Уолтер поступил бы точно так же.

Сквайр с укоризной посмотрел в сторону Пленмеллера, но промолчал. Кенелм Линдейл прикурил сигарету и поглубже засунул спичку в песок.

— Не хочу ничем обидеть мистера Драйбека, но, по правде говоря, я ничего не знаю об этом комитете, — сказал он.

— Но ведь вы владеете землей на самом берегу Раши, — удивился Чарльз. — Раньше было два комитета. Один для тех, кто проживает возле Раши, другой — для проживающих на Крэйле. Это вам для информации, сэр! — В его голосе издевка перемешивалась с негодованием.

— Я знаю, молодой человек, где протекает Крэйл. Мне известно, что из двух комитетов образован один. Что меня действительно интересует — это есть ли у жителей Крэйла свой кандидат на должность юриста?

— Адвокат, представлявший их интересы в комитете, давно не у дел, — заметил сквайр. — А вам, молодой человек, не мешало бы почитать прессу.

Сквайр повернулся к хозяйке, и они завели мирную беседу о чем-то своем. Вскоре новая пара — сквайр и миссис Клайборн — заняла место на корте, а Эбби и Чарльз решили присоединиться к играющим в крокет Гевину и миссис Хасвел.

Когда игра закончилась, все направились пить чай к столу, накрытому в саду под старым вязом. Абигайль захлопала в ладоши, увидев также кофейничек с охлажденным кофе.

В половине шестого в увитой розами арке появилась супруга сквайра миссис Айнстейбл.

— Прошу извинить меня, — заговорила миссис Айнстейбл, обращаясь сразу ко всем. — Только не говорите, что я очень опоздала. Мне и так страшно неловко перед вами. Вы заметили, какая сегодня жара, господа? Единственное спасение — чудесный сад миссис Хасвел!

— Дорогая, ты выглядишь неважно, — с легким укором проговорила хозяйка. — У тебя все и порядке?

— Да, слава Богу! Головной боли как не бывало. Бернарду не стоило так волноваться, — ответила жена сквайра.

Мистер Айнстейбл подошел к женщинам и внимательно поглядел на супругу.

— Дорогая, ты уверена, что тебе лучше? Возможно, тебе все же стоило отдохнуть дома?

— А я так и сделала, даже немного вздремнула, а потом решила непременно к вам присоединиться. Право, дорогой, успокойся. Беспокоиться больше не о чем.

Сквайр покачал головой и воздержался от дальнейших вопросов. Розамунда Айнстейбл, на десять лет моложе своего супруга, отличалась слабым здоровьем, несмотря на отсутствие каких-либо выраженных заболеваний. Любое утомление или нервное напряжение вызывало у нее головные боли. Она давно уже перестала обращаться к врачам, решив, что причина всего — ее нервы. Она пережила две войны и потеряла единственного сына на второй мировой. Друзья и близкие думали, что она не найдет в себе сил приспособиться к нормальной послевоенной жизни и не оправится от этого удара, но вопреки их ожиданиям миссис Айнстейбл оказалась достаточно стойкой женщиной. Сквайр после гибели своего наследника окунулся в бурную общественную деятельность, и его первым официальным помощником стал мистер Тадеуш Драйбек. Казалось, Айнстейбл забывал о том, что его дело перейдет не любимому сыну, а нелюбимому племяннику.

Миссис Хасвел усадила подругу в удобное кресло и подала ей чашку с чаем. Нездоровый блеск в глазах миссис Айнстейбл, бледные щеки и наигранная веселость выдавали ее напряжение. Она надеялась, что сквайр ничего не заметит. Но он относился к людям, чувства которых невозможно было разгадать ни по их поведению, ни по выражению лица.

Когда все воздали должное угощению, пастор, наконец, разрешил проблему, волновавшую миссис Хасвел. Он сообщил, что, несмотря на большое желание принять участие в дальнейших играх турнира, он вынужден уйти, ибо долг обязывает его навестить одного из заболевших прихожан. Итак, на двух кортах оставалось разместить девятерых игроков, а в том, что мисс Уоренби предпочтет посмотреть на игру со стороны, никто не сомневался. Но у Пленмеллера после отказа Мэвис вытянулось лицо.

— Тогда тебе, Мэвис, составит компанию Гевин, — решила миссис Хасвел. — А тебя, дорогая, — продолжила она, обращаясь к миссис Айнстейбл, — я забираю в дом. На улице слишком жарко.

— Господи! Что делать? — зашептал Пленмеллер на ухо Кенелму. — Вы просто не представляете, что мне предстоит вынести в обществе этой молодой зануды!

— Все равно никуда не денетесь! — весело отозвался Кенелм.

— Вы плохо меня знаете, — усмехнулся Пленмеллер. — Я что-нибудь придумаю.

Кенелм рассмеялся, но вскоре убедился, что явно недооценивал находчивость Пленмеллера. Тот туг же засобирался домой под предлогом, что надо захватить документацию по Речному комитету. Кенелм начал догадываться, за что в округе недолюбливали Пленмеллера.

— Ну что вы, сейчас не стоит об этом беспокоиться, — воскликнула с упреком Мэвис.

— Как же это не стоит! Ведь сквайр явно недоволен, что я оставил все бумаги у себя дома. И у меня чертовское предчувствие, что я теперь все стану забывать!

— Если вы стараетесь для меня, то, право, не стоит, — с раздражением произнес Кенелм, памятуя общее недовольство, что он до сих пор не ознакомился с бумагами.

— Ну что вы, я это делаю из чувства долга! — заявил Пленмеллер, ничуть не смущенный тоном Кенелма.

— Проделывать такой путь из-за нескольких страниц, да еще с больной ногой! — воскликнула Мэвис. — Думаю, это должен сделать кто-нибудь другой. Если я смогу их найти, то с удовольствием схожу сама.

— Вы думаете, что до моего дома так уж далеко? Всего-то полмили. Я прихрамываю, но нога вовсе не болит. — Пленмеллер развернулся и двинулся в сторону ворот.

— А я-то всегда думала, что во время ходьбы его мучает боль, — вздохнув, проговорила Мэвис.

— Он только что сказал вам, что это не так, — резко ответил Кенелм.

Мэвис подняла глаза на Кенелма:

— Он такой решительный, не правда ли? А ведь никто не понимает, чего это на самом деле ему стоит. Надо быть к нему снисходительней.

Кенелм понял, что ему сделан выговор за бессердечность. В этот момент его окликнула миссис Хасвел, и он поспешил к ней, оставив Мэвис наедине с ее сложным отношением к Гевину.

Глава 3

К половине шестого Гевин Пленмеллер вернулся в Седары. Гости уже начинали расходиться. Первой на своем допотопном «остине» уехала миссис Айнстейбл, чуть не расплющив входящего в ворота Пленмеллера.

Она притормозила.

— Простите, Гевин. Я вас не напугала?

— Прямо до смерти, — ответил Пленмеллер, подходя к машине. — Меня — калеку! Как вы могли! Не хватало отдавить мне вторую ногу! Я уже мысленно приготовился откинуть копыта.

— Глупо так шутить. Никто не считает вас калекой. К тому же своим скверным поведением вы заслужили, чтобы вас слегка попугать. Всем было ясно как день, что вы просто чураетесь Мэвис Уоренби. Безусловно, она скучновата, но неужели вы не могли придумать любую уважительную причину, чтобы пораньше уйти домой?

— Тогда бы все подумали, что мне не понравилась вечеринка, — парировал Пленмеллер.

— В любом случае это было бы лучше, чем придумывать этот поход за документами для Бернарда.

— Вы неправы. Могу доказать чистоту моих помыслов, — сказал Пленмеллер, доставая из кармана пиджака толстый пакет и протягивая его с ехидной улыбкой миссис Айнстейбл. — Мистер Айнстейбл все еще играет в теннис? — спросил он.

— Да. Я не стала его ждать. Он собирается пойти домой другой дорогой, чтобы посмотреть, как дела на полях. Ужасная глупость с его стороны. Не понимаю, зачем ему это надо.

— А мне кажется, это не так уж глупо. Кстати, как вы себя чувствуете, миссис Айнстейбл? Вы уверены, что доберетесь самостоятельно?

— Спасибо, я чувствую себя прекрасно. А вы заговорили об этом, чтобы вас подвезли?

— Ну что вы? Я не достоин такой чести, — съязвил Гевин.

— Тогда прощаюсь с вами. — Миссис Айнстейбл махнула рукой и выехала из ворот, а Пленмеллер отправился к оставшимся гостям.

Очередной сет в это время подошел к концу, и отыгравшаяся Делия Линдейл подошла попрощаться и поблагодарить миссис Хасвел за прием. Маленькую Розу-Веронику пора было укладывать в постель, и хозяйка не пыталась удержать Линдейлов.

— Мне тоже нора идти, — сказала Эбби.

— Не торопись. Я отвезу тебя домой, — предложил Чарльз.

— Ерунда. Пройдусь пешком.

— Ты, конечно, можешь пройтись, но все-таки я тебя подвезу.

Она рассмеялась:

— Из-за такого маленького расстояния не стоит даже заводить машину.

— Конечно, не стоит. Считай, что я делаю это для мистера Драйбека.

— Очень мило с твоей стороны, мой мальчик, — отозвался мистер Драйбек. — Не откажусь от такого предложения. Последняя игра была просто замечательной, но я уже подустал.

— Чарльз, если ты повезешь домой Эбби и мистера Драйбека, то подбрось тогда уж и майора, — сказала миссис Хасвел. — Мэвис и миссис Клайборн я попрошу помочь мне разобраться с призами. Это займет всего несколько минут. О, я смотрю, на корте уже закончили. Кто выиграл?

— Отличная игра! С переменным успехом, — сказал сквайр, обтирая лицо и шею полотенцем. — Да, годы уже не те. А, Пленмеллер, приветствую вас. Вы снова здесь? Вроде вы собирались уходить?

— Разве вы сомневались в том, что я вернусь, сэр? Я ходил за документами для вас. Лично я не нашел их интересными.

Сквайр удивленно посмотрел на Пленмеллера.

— Не думаю, что в этом была такая большая нужда. Но, как бы то ни было, я вам благодарен. Где конверт?

— Я снова допустил ужасную ошибку. Я отдал все миссис Айнстейбл.

— Жаль. Линдейл мог бы забрать документы и ознакомиться с их содержанием дома. Если вам со мной по пути, можем пройтись вместе, Кенелм, — повернулся он к Линдейлу.

— Боюсь, что нет. Мы без машины, и мне придется идти пешком.

— Так ведь и мы тоже. Заодно посмотрим, как дела на полях.

— Никто никуда не пойдет, пока все не выпьют, — распорядилась миссис Хасвел.

— Спасибо, но мне уже хватит, — сказал Драйбек. — Не хочу торопить Чарльза, но я обещал экономке, что вернусь пораньше. По субботам она обычно ходит в кино, некрасиво срывать ее планы.

— Да и мне тоже пора. — Майор взглянул на часы.

— Тогда, пожалуй, и я пойду, — заявил Пленмеллер, ставя на стол пустой стакан. — И все-то я вечно делаю не так. Надо было вручить мистеру Айнстейблу конверт, стоя на коленях. Вся беда в моем отвратительном воспитании.

— Могу вас подвезти, но предупреждаю, что в машине будет тесновато, — предложил Гевину Чарльз, не обратив внимания на прозвучавшую дерзость в адрес сквайра.

— Думаю, не стоит. Побреду в гордом одиночестве. Миссис Хасвел, нижайше благодарю вас. Вечер был чудесным.

Гевин поплелся в сторону дома и, обернувшись, проводил взглядом отъезжающую машину.

— Ты не думаешь, что поступил нехорошо? — спросила Эбби, сидящая рядом с Чарльзом. — Может, ему действительно больно ходить?

— Да нет же, — ответил Чарльз. — Он способен ходить милями, а вот что касается игры, то это, наверное, ему все-таки тяжеловато.

— Может, именно поэтому он так себя и ведет, — предположила Эбби.

— Не знаю, — безразлично ответил Чарльз. — Он всегда был таким. Просто он пользуется этим. А люди типа моей матери считают своим долгом жалеть его и терпеть все его выходки, отчего он совсем распоясался.

— Должна сказать, что как бы то ни было, ему не следовало так поступать с Мэвис: уйти и бросить ее.

— Да, это в его стиле. Дешевое пижонство. Его братец Уолтер тоже был тем еще типом. Хотя его изрядно покалечило на войне. Неужели, сэр, все в роду Пленмеллеров были такими? — Чарльз повернулся к Драйбеку.

— Пленмеллеры — старинный род нашего графства. Но не могу сказать, что я хорошо знал их, — ответил Драйбек.

— Они с братом были два сапога пара, — заметил Чарльз.

— На него сильно повлияла смерть Уолтера, — предположил майор. — Не скажу, что Гевин мне симпатичен, но иногда его просто жаль.

— Уолтер покончил жизнь самоубийством, это правда? — спроста Эбби. — Я слышала что-то от своей тети. Что же случилось на самом деле?

— Он отравил себя газом и оставил Гевину письмо, в котором обвинял его в своей смерти, — объяснил Чарльз, сворачивая на Хай-стрит. — Правда, его мучила страшная мигрень, и, возможно, это было истинной причиной.

— Чарльз, остановите у перекрестка. Тут мне совсем рядом, — попросил майор, похлопав в знак благодарности молодого человека по плечу.

— Конечно, сэр. — Чарльз притормозил у обочины.

— Спасибо, — подкашлянул майор. — Уверен, что до вашего отъезда мы еще встретимся на корте, мисс Дирхэм. До свидания, мистер Драйбек.

Высадив майора, который направился в сторону Ултимы Тул, они сразу свернули на Триндейл. Через несколько сот ярдов Чарльз высадил Драйбека и затем поехал вперед на Фокслейн.

— Заедем ко мне, — предложила Эбби. — Уверена, что тетя Мириам будет рада тебя видеть. Она никогда не пьет спиртного, но привыкла, что я не мыслю и дня без бокала джина. Так что приглашаю на чай и джин. Кстати, моя тетя не из тех, кто непременно заявляет после первого бокала: «Тебе ведь хватит, дорогая, подумай о своей печени!»

— С радостью, — улыбнулся Чарльз, захлопывая дверцу машины. — Откровенно говоря, я предложил тебя подвезти в расчете на это приглашение…

— А я и не думала сперва тебя приглашать…

— А меня вовсе и не надо было специально просить. Уже много лет я в дружбе с тетушкой Мириам. Мне она, между прочим, тоже приходится тетей, — заметил Чарльз.

— Как, она тебе тетя?! — удивилась Эбби.

— Спроси ее. Она приняла меня как родного, когда я был совсем еще ребенком.

Чарльз распахнул калитку, и молодые люди оказались в ухоженном садике мисс Патердейл. Навстречу с радостным лаем бросился черный лабрадор.

— Вот видишь, даже Рекс признает, что я здесь свой человек. Ты ведь не будешь утверждать, что он приветствует меня просто из вежливости, правда?

— А он, между прочим, никому не делает исключения и всех приходящих встречает одинаково радушно, — нашлась Эбби.

Она подняла глаза на Чарльза и увидела, что он улыбается.

— Неужели? — весело переспросил Чарльз.

— Вот именно. Удивительно дружелюбная псина. Посмотри, тетя Мириам зовет нас. Пошли!

Чарльз вслед за Эбби вошел в дом.

Мисс Патердейл кивнула в знак приветствия, провела гостей в комнату и обратилась к Эбби:

— Как ты провела время?

— Замечательно, — ответила Эбби.

— Что еще она может ответить? — гордо заявил Чарльз. — Она ведь была моей гостьей.

— Как насчет джина? — спросила мисс Патердейл, подтверждая отличные рекомендации, данные ей племянницей. — Я тут купила кое-что для коктейля, хотя ничего в этом не понимаю. Смешивайте сами.

Чарльз ухмыльнулся, глядя на разнообразные бутылки, выставленные на полочке.

— У вас тут чего только нет. На любой вкус. Надо поэкспериментировать.

— Что ты тут намешал? — подозрительно спросила Эбби, принимая из рук Чарльза бокал с соломинкой.

— Последний вопль моды, — торжественно провозгласил Чарльз. — И бокал лимонада для тетушки Мириам.

— Ты туда ничего не добавил, надеюсь? — спросила мисс Патердейл.

— Ну конечно, нет. Я же знаю ваши вкусы.

Мисс Патердейл лукаво посмотрела на Чарльза:

— Знаю я тебя. Ты всегда был самым озорным мальчишкой из всех, что я видела в жизни.

— Это было до того, как я попал в ваши руки. Вы самая лучшая из всех тетушек мира, — сделал комплимент Чарльз.

— Ты, когда хочешь польстить, прямо соловьем поешь… Ладно, а кто принимал участие в турнире, кроме Драйбека и майора? Насчет них-то я знаю, встретила по дороге, — пояснила мисс Патердейл.

— У нас были все, кроме вас и Флоры. Майор сказал, что Флора не смогла прийти, так как ожидает появления потомства. То есть, конечно, не она сама, а одна из ее собак. По-моему, Уклейка.

— Нет, Уключина, — уточнила мисс Патердейл. — Я заходила к Флоре, и она мне рассказывала об этом минут двадцать.

— Уключина? — переспросил Чарльз.

— Самая лучшая из ее собак — Удочка. Моя любимица, — заметила Эбби.

— Даже лучше, чем Уйма? — с сарказмом переспросил Чарльз.

Завязалась весьма оживленная дискуссия о собаках на букву «у».

— Вы оба не правы, — вступила в спор мисс Патердейл. — Самый лучший из них — Ушлый Урюк!

— Ушлый кто? — в один голос переспросили Чарльз и Эбби.

— Урюк. Самый маленький из последнего помета. Бедняжка скончался.

— Какая жалость, — проговорила Эбби.

— Он был недоношен, — пояснила мисс Патердейл. — Представляю себе сцену, когда человек вне себя от горя выкрикивает на всю улицу: «Урюк! Урюк! Урюк!» Хотя не мне подшучивать над Флорой. Имена моих козочек сами говорят за свою хозяйку — Розалинда и Селия. Наверное, я выпила вина в тот день, когда давала им имена. Селия убежала сегодня днем, и в ее поисках я и встретилась с Флорой, выгуливавшей своих собак.

— А у Уключины уже родились щенки? Мне бы так хотелось посмотреть, — спросила Эбби.

— Еще нет. Флора говорит, что они появятся не раньше чем завтра. По правде, она не пошла к Хасвелам по другойпричине. Не хотела встречаться с мистером Уоренби. Он пнул ногой Улитку, когда Флора заходила к ним.

— Зверь! — с негодованием проговорила Эбби.

— Да, мне такое бы тоже не понравилось, — сказал Чарльз. — Надо зайти к Флоре и выразить свое соболезнование. Я очень люблю Улитку. Славная собаченция. Эбби, как насчет еще одного джина моего приготовления?

Она протянула Чарльзу бокал.

— С удовольствием. А что касается Уоренби, то его не было на вечеринке. У него возникла какая-то работа или что-то там еще. Мэвис испереживалась, что дядюшке придется ужинать в одиночестве.

— Да Бог с ним, — отмахнулась мисс Патердейл. — Если бы у Мэвис появилась хотя бы унция здравого смысла! А у нее ее нет и, я уверена, никогда не будет. Чем дольше живу, тем больше убеждаюсь, что подобное самопожертвование никогда никому не приносило добра.

— Как вы все глубоко понимаете, — почтительно заметила Эбби, принимая из рук Чарльза очередной коктейль.

— Если ты считаешь, что я способна на самопожертвование, то глубоко ошибаешься, — вздернула подбородок мисс Патердейл.

— Тетя Мириам, вы все свое время проводите в помощи нуждающимся и больным, ваша благотворительность не знает границ.

— Это не самопожертвование. Не забывай, что я дочь священнослужителя и привыкла к этому с детства. Кроме того, это доставляет мне удовлетворение. Стала бы я этим заниматься, если бы это было не так. Говоря о самопожертвовании, я имею в виду людей типа Мэвис, позволяющих сделать из себя половую тряпку в стремлении угодить любой прихоти деспота, в данном случае Сэмпсона Уоренби. Они выдают это за добродетель. Возьмите Уоренби. Разве он был бы таким деспотом по отношению к Мэвис, если бы та вела себя по-другому?

— Может быть, и так, — согласился Чарльз. — По крайней мере, по его поведению видно, что он ощущает себя самим Господом Богом. Слышали бы вы, что говорит о нем отец. Он считает, что Уоренби вроде кукловода, управляет людьми как марионетками, дергая за веревочки. Он исключительно амбициозен.

— Комплекс власти, — понимающе пояснила Эбби. — Уоренби стал бы интересным объектом изучения для моего старого зануды. Он бы списал с Уоренби какого-нибудь персонажа.

— Может, я и старомодна, но считаю, что ты не должна называть Джефри Силлота занудой, каким бы он там на самом деле ни был.

— Но он именно такой, да и вы, тетушка, тоже, — весело сказала Эбби. — И в этом нет ничего обидного, наоборот, кротость агнца.

— Никогда не встречала мистера Силлота, но чувствую, что у нас с ним много общего, хотя в кротости меня не обвинишь, — согласилась мисс Патердейл. — Да и похожа я скорее на козу, чем на агнца.

Столь нелестный автопортрет вызвал бурные протесты со стороны Эбби и Чарльза, и это очевидно польстило мисс Патердейл. Настал момент для очередного коктейля, и Чарльз с удовольствием наполнил бокалы. Он передал бокал Эбби, и вдруг все услышали, как хлопнула калитка. В окно Эбби увидела Мэвис, бегущую по тропинке в сторону дома. Девушка была чем-то крайне испугана.

— Господи, что-то случилось! Это Мэвис, — воскликнула Эбби.

Дверь оставили незапертой, но Мэвис Уоренби была не из тех, кто мог бы войти не постучавшись.

— Мисс Патердейл, мисс Патердейл! — раздался взволнованный, полный слез голос Мэвис, а затем — нервный стук в дверь.

— Входи, Мэвис, входи. Господи, дитя мое, что с гобой?

— Ох, нет! Это ужасно! — зарыдала девушка.

— Успокойся, тише! — Чарльз взял ее за плечи. — Что ужасно? Что произошло?

— Проводите ее в гостиную, — распорядилась мисс Патердейл. — Эбби, быстренько достань успокоительное из моей аптечки. Так, Мэвис. Сядь, успокойся и расскажи, что случилось.

— Я мчалась всю дорогу, — задыхаясь, проговорила девушка. — Я не знала, что делать. Я думала только о том, как добегу до вас. Господи, мисс Патердейл, мне так плохо!

— Все у тебя в порядке! — твердо заявила мисс Патердейл. — Чарльз, помоги ей лечь на софу. А ты помолчи, милочка. Не говори ничего, пока не успокоишь дыхание. Неудивительно, что ты задыхаешься, пробежав такой путь. Эбби, налей-ка воды. Мэвис, выпей, и тебе сразу станет легче.

Мэвис залпом выпила воду с лекарством и расплакалась.

— Прекрати немедленно! — приказала мисс Патердейл, опасаясь, что у Мэвис начинается истерика. — Ничего понять не смогу, если ты не перестанешь рыдать. Я не могу разобрать ни слова. Возьми себя в руки!

Резкость мисс Патердейл возымела действие. Мэвис сделала над собой усилие, достала носовой платок и стала вытирать лицо, пытаясь успокоиться.

— Это все дядя! — проговорила она. — Я не знала, что мне делать. Я думала, что упаду в обморок. Это так ужасно. Я только и могла, что побежать к вам.

— Что сделал твой дядя?

— Да нет же, нет. Господи, бедный дядя! Я ведь знала, что не должна была оставлять его одного. Никогда себе этого не прощу!

— Мэвис! — резко сказал Чарльз, уставший от всхлипываний и бессвязных слов девушки. — Скажи наконец, что случилось с твоим дядей?

Мэвис подняла на него мокрые от слез глаза.

— Я думаю… Я думаю, что он мертв.

— Господи! — пробормотал Чарльз и глупо добавил: — Что ты несешь?

— Девочка моя, ты сказала, ты думаешь, что он мертв. Но ведь ты бы, безусловно, не оставила его одного, если б могла что-нибудь для него сделать? — сделала вывод мисс Патердейл.

— Сердечный приступ или что-то еще? — спросил Чарльз.

— Да нет же, нет. Гораздо ужасней. — Мэвис снова разрыдалась. — Его застрелили. Я… я уверена, что он мертв. Сначала я подумала, что он спит. Но это на него не похоже. Я подошла к нему ближе и все поняла, как только разглядела…

— Что ты увидела, Мэвис? Постарайся взять себя в руки, — настаивала мисс Патердейл.

— Простите меня. Я была не в себе. У него в голове, здесь, — она показала пальцем на свой левый висок, — рана! Господи, не спрашивайте меня. И я ведь слышала! Я как раз шла по аллее, ведущей к дому, когда раздался выстрел. Даже остановилась от неожиданности, так как выстрел прозвучал совсем близко. Я подумала, что кто-то охотится на кроликов. Открыла ворота и увидела дядю, сидящего на скамейке под дубом…

— Кошмар! — пробормотала Эбби. — Кто сделал это? Ты кого-нибудь видела?

Мэвис, вытирая глаза, отрицательно помогала головой.

— Никто не прятался в саду? — спросила Эбби.

Мэвис посмотрела на нее пустым взглядом.

— Я была настолько ошеломлена, что не могла думать ни о чем, кроме того, что бедный дядя мертв.

— Но ты хоть огляделась кругом? — настаивала Эбби. — Это ведь произошло за мгновенье до твоего прихода. Кто бы это ни был, он не успел бы убежать. По крайней мере, далеко.

— Я ни о чем не могла думать. Я думала только о дяде.

— Ну хорошо, пусть все было так, — сказал Чарльз. — Когда ты поняла, что произошло, что ты сделала?

Мэвис откинула со лба растрепанные пряди.

— Я не знаю. Я была просто ошарашена и какое-то время не могла и шагу ступить. Это казалось просто невозможным! У меня тряслись ноги, и я еле стояла. Я с трудом вошла в дом.

— Я имею в виду не это. — Чарльз старался не горячиться. — Ты позвонила в полицию или вызвала врача?

— Да нет же, нет! Я знала, что за врачом посылать уже поздно. А о полиции я даже не подумала. И надо ли это делать? Мне кажется, будет только хуже. Начнется следствие, все только и будут говорить об этом, — проговорила девушка.

— Мэвис, родная, ты в своем уме? Ты же знаешь, что у меня нет телефона, и, перед тем как бежать ко мне, ты даже не… Прошу тебя! Только не начинай плакать опять. Чарльз, ты куда?

— Я немедленно поеду в дом Уоренби и вызову полицию. Там же дождусь ее приезда.

— Да, ты совершенно прав, — согласилась мисс Патердейл. — Я поеду с тобой.

— Думаю, вам лучше остаться, — посоветовал Чарльз.

— Чепуха! Может, бедняге еще можно помочь!

— Тетя Мириам! — взмолилась Эбби. — Можно я поеду с Чарльзом? Я знаю, как оказывать первую помощь, и…

— Нет, — резко оборвала ее мисс Патердейл. — Ты останешься здесь и присмотришь за Мэвис.

— Я не могу. Вернее, вы это сделаете гораздо лучше меня. Позвольте мне поехать с Чарльзом! — продолжала упрашивать Эбби, идя вслед за ними.

— Нет! — рявкнул Чарльз, давая понять, что дальнейшие просьбы бессмысленны. — Садитесь в машину, тетя, — он подал руку мисс Патердейл, включил зажигание, и автомобиль сорвался с места. — Мэвис — это редчайший экземпляр! Даже грудной ребенок сообразил бы позвонить в полицию. Полный идиотизм! Как вы думаете, что могло на самом деле произойти? — сказал Чарльз, нажимая на газ.

— Понятия не имею. Может, кто-то и в самом деле охотился на кроликов. Я всегда считала, что пора прекратить это безобразие. Мало того что убивают Божьих тварей, так еще и человека могут запросто подстрелить!

Расстояние между домами Уоренби и мисс Патердейл было небольшим. Вскоре они добрались до места. От улицы дом отделяла высокая изгородь. Чарльз остановил машину возле ограды, так как к дому адвоката не было специального подъезда. Они вошли в сад и склонились над безжизненным телом Сэмпсона Уоренби, полулежащим на скамейке под ветвистым дубом.

Уоренби — невысокий, грузный человек — в домашнем костюме и мягких кожаных тапочках сидел неподвижно и уже явно не нуждался ни в чьей помощи.

— У него был домашний врач? — спросил, выпрямляясь, Чарльз.

— Доктор Уоркоп, но, думаю, сейчас в нем нет нужды, — проговорила мисс Патердейл.

— Да, пожалуй. Но наверное, за ним все же надо послать. Я не знаком с формальностями в подобных случаях, но уверен, что врач должен появиться здесь как можно скорее. Вы знаете, в какой комнате у них телефон?

— В его кабинете. Направо от двери, — ответила мисс Патердейл.

Чарльз зашагал через лужайку в сторону дома. Дом имел форму буквы Е. Парадные комнаты выходили на лужайку и деревенские поля. Французские окна на первом этаже были открыты, и Чарльз влез через одно из них в кабинет Сэмпсона Уоренби. Телефон стоял на столе среди труды бумаг и документов. Чарльз набрал номер доктора Уоркопа.

Через несколько минут он вернулся к мисс Патердейл.

— Ну что? Дозвонился до доктора?

— Да. Он немедленно выезжает. Белингэмская полиция тоже.

Мисс Патердейл откашлялась и грубовато констатировала:

— Ну что ж, Чарльз. Ни ты, ни я ничего не можем сделать для бедняга. Это все!

— Да, он мертв, — с натянутой улыбкой проговорил Чарльз. — Но если хотите представить, что за всем этим может последовать, вам стоит приготовиться к неприятностям.

Глава 4

Мисс Патердейл уронила монокль и принялась тщательно протирать его.

— Ты не думаешь, что это мог быть несчастный случай? — спросила она Чарльза.

— Каким образом? Его приняли за кролика?

Мириам Патердейл неопределенно осмотрелась по сторонам.

— Ничего не понимаю в баллистике, но ведь все вокруг и впрямь охотятся на кроликов.

— Но не возле домов, — резонно ответил Чарльз. — Более того, кролики, как правило, не летают по воздуху через ограды.

Она бросила беглый взгляд на труп и неуверенно проговорила:

— Но он ведь сидел на скамейке.

— Будьте благоразумны, тетя Мириам! Любому дураку понятно, что произошло убийство. Для этого, по-моему, не надо обладать особо изощренным интеллектом. Совершенно очевидно, где находился преступник во время выстрела. — Он кивнул головой в сторону начинавшихся за изгородью полей, желтеющих в поздних лучах солнца. — Бьюсь об заклад, что убийца засел в тех кустах. Он лишь не рассчитал, что в это время появится Мэвис, оказавшаяся настолько бестолковой, что не предприняла никаких решительных шагов. Именно это и спасло негодяя.

— Но бедняжка и вправду была слишком потрясена случившимся. Такое случается не каждый день, чтобы относиться к этому спокойно. Сейчас, надеюсь, нет смысла идти шарить в кустах? — наивно спросила мисс Патердейл.

Чарльз не мог не рассмеяться.

— Вы совершенно правы, лучшая из моих тетушек! Сейчас в этом нет никакого смысла. Не знаю, как много времени понадобилось Мэвис, чтобы прийти в себя и сообразить, что надо мчаться к вам, но, уверяю вас, преступнику этого за глаза хватило, чтобы скрыться незамеченным.

Мисс Патердейл продолжала тщательно протирать свой монокль. Вставив его на место, она посмотрела на Чарльза и отрывисто сказала:

— Мне все это не нравится. Не могу сказать, что подозреваю кого-либо или хотя бы знаю, кому это могло быть выгодно, но уверена, что всех нас ждут неприятности.

— Обожаю вас за догадливость, тетушка Мириам. — Чарльз обнял ее за плечи. — Не волнуйтесь. Мы с Эбби — ваше стопроцентное алиби, как и вы — наше. Если только мы не застрелили его все втроем — вы целились, я спускал курок, а Мэвис держала дядю…

— Не болтай глупости. — Мисс Патердейл возмущенно оттолкнула от себя Чарльза и опять бросила взгляд на тело Уоренби. — Буду очень рада, когда кто-нибудь сменит нас на этом посту. Думаю, что чем меньше мы знаем и говорим, тем лучше для нас. Стоять и дежурить возле трупа! Как еще ты можешь при этом иронизировать? Я к подобным вещам отношусь иначе.

Однако когда Чарльз предложил ей вернуться домой, она лишь презрительно фыркнула. К счастью, вскоре у ворот появился полицейский констебль Хобкирк, грузный мужчина средних лет, проживавший в коттедже на Хай-стрит. Все свободное от необременительных служебных обязанностей время он посвящал выращиванию помидоров, кабачков и цветов, бравших, как правило, первые призы на местных агрономических выставках.

Констебль с трудом дышал и сильно взмок, проделав весь путь на велосипеде, что было не столь легко для его возраста и солидной комплекции. Он прислонил велосипед к забору и, перед тем как войти в сад, тщательно вытер лицо платком и поправил форменную фуражку.

— Господи, я совсем забыл о Хобкирке, — протянул Чарльз. — Ведь прежде всего я должен был поставить в известность именно его, а потом уже белингэмскую полицию. Он наверняка рассержен. Приветствую вас, Хобкирк, — обернулся он к констеблю. — Рад, что вы приехали. Вот такие вот у нас дела.

— Добрый вечер, сэр. Добрый вечер, мисс Патердейл. — Хобкирк придал голосу официальную сухость. — Как это произошло?

— Мне ничего не известно. Мисс Патердейл тоже не в курсе. Нас здесь не было, когда это случилось. Тело нашла мисс Мэвис и прибежала в дом мисс Патердейл за помощью.

— Понятно. — Констебль достал из кармана блокнот и огрызок карандаша. — Когда, по-вашему, это могло произойти?

— Как вы думаете, тетя? — Чарльз вопросительно посмотрел на мисс Патердейл.

— Ну, — поторопил их Хобкирк.

— Думаю, вам стоит обойтись без «ну», сэр, — высокомерно проговорил Чарльз. — Если бы мисс Мэвис прибежала к вам сообщить об убийстве, то вы бы непременно сделали выводы тотчас же. Но я не полицейский и, смею заметить, никогда им не был.

— Время — очень важное обстоятельство, — надулся Хобкирк, — и нам непременно придется установить его.

— Думаю, у нас это получится. — Мисс Патердейл достала из кармана старинные золотые часики. — Сейчас десять минут девятого, это точно. Часы я проверяла по радио сегодня утром. А здесь мы находимся примерно полчаса.

— Я думаю — минут двадцать, — уточнил Чарльз.

— Мне кажется, больше. Но может, ты и прав. Когда к нам прибежала Мэвис?

— Честно говоря, не помню, — искренне ответил Чарльз. — Думаю, из меня получится скверный свидетель. Я даже не знаю точно, когда произошло убийство. — Он саркастически усмехнулся.

— От вас этого и не требуется, сэр, — вяло пробормотал Хобкирк. — Когда вы пришли, тело было в таком же положении?

— Оно не попыталось сдвинуться ни на дюйм, — ответил Чарльз. — За все время, что мы за ним присматриваем.

— Чарльз, сейчас не время для подобных острот, — строго сказала Мириам.

— Прошу прощения, тетушка. Я, вероятно, сам не свой.

— Тогда возьми себя в руки. Ни я, ни мистер Хасвел не дотрагивались до тела, если вы именно это хотели узнать. Что касается Мэвис, то это маловероятно.

— Я понимаю вас, господа. Ведь всем известно, что нельзя ни до чего дотрагиваться на месте преступления, — поучительно произнес Хобкирк. — А эти бумаги? Если они лежали возле тела, то я заберу их с собой.

— А знаете, что я думаю по этому поводу? — спросил неугомонный Чарльз. — Покойный, должно быть, читал их, более того, даже пристально изучал во время выстрела.

— Возможно, сэр, — с достоинством ответил Хобкирк. — Не говорю, что это не так. Но иногда все бывает совсем по-другому, нежели может показаться на первый взгляд.

— Да, это уж точно, — подтвердил Чарльз. — Кстати, расследование будете вести вы?

В принципе Хобкирку нравился Чарльз, которого констебль считал благовоспитанным молодым человеком. Но сейчас в его голосе Хобкирку почудилось неуважение, перемешанное с неподобающим моменту легкомыслием.

— В мои обязанности, сэр, входит появление на месте преступления первым, до прибытия моих коллег из Белингэма. И вы должны были прежде всего оповестить о случившемся меня, — холодно сказал констебль.

— Ну что ж, жаль, что следствие перейдет из ваших рук к вашим коллегам. Кстати, тетушка, уже правда девятый час? Я должен позвонить матери. Если я не появляюсь в обещанное время, ее воображение рисует ужасные картины, например, как я валяюсь в местной больнице с переломанными конечностями.

Чарльз направился в сторону дома. Хобкирк, провожая его взглядом, пытался собраться с мыслями. За все время службы в должности констебля он ни разу не сталкивался с убийством и пытался восстановить стершиеся в его памяти инструкции о действиях в подобных ситуациях. Он вспомнил, что не должен был позволять мистеру Хасвелу пользоваться телефоном, принадлежавшим покойному, но останавливать его уже было поздно, так это лишь подчеркнуло бы его, констебля, непрофессионализм. В эту минуту размышления Хобкирка были прерваны скрипом открывающихся ворот и появлением доктора Уоркопа. Врача констебль считал надежным и порядочным человеком и явно обрадовался его появлению.

Доктор Эдмунд Уоркоп проживал в комфортабельном особняке на окраине Белингэма. Дом, заодно с профессией, он унаследовал от покойного отца. Доктор был примерно тех же лет, что и Хобкирк, и с подобным происшествием, как и констебль, сталкивался впервые в жизни. Профессиональные приемы Уоркопа были старомодны и вызывали улыбку молодых коллег. Но несмотря на консерватизм своих методов, Уоркоп не испытывал недостатка в больных. Его пациенты, столь же консервативные, как и он сам, не мыслили обратиться со своими проблемами к кому-либо другому и даже боялись умереть, не будучи предварительно осмотренными Уоркопом. Местные старожилы помнили пожилого доктора Бог весть сколько лет и упрямо верили только в него. Сам Уоркоп высоко ценил себя как профессионала, и вряд ли кто-нибудь мог упрекнуть его в каких-либо ошибочных действиях за долгие годы практики. Волнение доктора и отсутствие опыта в подобном деле не выдавала ни единая черточка — ни в его походке, ни в выражении лица. Человек, незнакомый с Уоркопом, легко мог подумать, что на место происшествия прибыл умудренный опытом судебно-медицинский эксперт, всю жизнь проработавший при душегубке.

Доктор кивнул Хобкирку и пожал руку мисс Патердейл, своей старой пациентке.

— Искренне сожалею, мисс Патердейл, что вы оказались свидетельницей столь печального события, — сказал доктор. — Кошмарное происшествие! С трудом поверил своим ушам, когда молодой Хасвел позвонил мне и сообщил, что произошло. Представляю, в каком отчаянии бедненькая мисс Мэвис.

Мисс Патердейл нервно расхаживала между цветочными клумбами. Констебль внимательно наблюдал за каждым движением Уоркопа, склонившегося над телом. После недолгого осмотра доктор выпрямился и сказал:

— Да, мне туту делать, увы, нечего. Безусловно, мгновенная смерть. Бедняга.

— Согласен с вами, сэр. Ваше мнение — как давно он мертв?

— Не могу сказать точно. Полагаю, смерть наступала между пятнадцатью минутами и часом назад. Нельзя упускать из виду, что тело находилось под солнцем.

Все свои соображения по этому поводу доктору пришлось повторить еще раз пятью минутами позже, по прибытии детектива — сержанта Карсфорна — в сопровождении констебля в форме и двоих людей в штатском. Сержант спокойно спросил Уоркопа, может ли тот добавить какие-нибудь детали к уже сказанному, объяснив, что доктор Ротерхоп, главный конкурент Уоркопа в Белингэме, являвшийся также медицинским экспертом, был срочно вызван в тюрьму к кому-то из заключенных и не может прибыть на место.

К тому, что пуля, пробив черепную коробку, застряла в мозгу, доктору нечего было добавить. Сержант после беглого осмотра раны сделал вывод, что выстрел был произведен с довольно большого расстояния, так как никаких следов порохового ожога заметно не было.

В это время к стоящим в аллее присоединился вышедший из дома Чарльз.

— Приветствую вас, — удивленно обратился он к инспектору. — А ведь вы не тот инспектор, который расследовал кражу, происшедшую недавно у нас в офисе? Почему же он не приехал?

— У вас был детектив-инспектор Фронтон, сэр. К сожалению, он болен.

— Да, для него это было бы чересчур, — заметил Чарльз. — Мисс Патердейл, мама сказала, что я должен забрать Мэвис на ночь к нам домой.

— Перед тем как вы заберете мисс Мэвис, мне бы хотелось задать ей несколько вопросов, — сказал сержант.

— Мисс Мэвис не здесь, а у меня дома. Девушка находится под присмотром моей племянницы, — вмешалась мисс Патердейл. — Вы не могли бы поговорить с ней там?

— Конечно, мадам, мне это не сложно, — вежливо согласился сержант. — Думаю, девушке не стоит возвращаться сюда, пока тело не заберут в морг. Они уже выслали машину.

Он повернулся и стал совещаться с коллегами. Один из них, давая вполголоса указания остальным, готовился сделать снимки. Сержант сказал, что времени больше терять нельзя и необходимо как можно скорее поговорить с мисс Уоренби.

— А как же мы бросим дом? — спросила мисс Патердейл. — Ведь там никого нет. Не думаю, что кто-то захочет туда проникнуть, но все же так его оставлять нельзя. Мы не можем даже закрыть ворота, потому что Мэвис в спешке не взяла сумочку с ключами.

— Не беспокойтесь. Я оставлю здесь одного из моих людей, — пообещал сержант.

— Тогда, если у вас нет возражений, я тоже еду, — сказала мисс Патердейл. — Я должна подготовить бедняжку Мэвис к разговору с вами, сержант. Ты отвезешь меня, Чарльз?

Он кивнул в знак согласия и присоединился ко всей компании. Сержант тронулся следом за машиной Чарльза на полицейском автомобиле.

Войдя в дом, мисс Патердейл и Чарльз обнаружили, что Мэвис уже несколько пришла в себя и пьет чай, явно предпочитая его предложенному джину. Девушка спокойно отнеслась к сообщению, что ей предстоит разговор с полицией, и обещала собраться с мыслями и не упустить никаких подробностей. Она уже вспомнила почти все, что видела, и готова отвечать на вопросы.

Чарльз пригласил сержанта Карсфорна в гостиную, и тот, принеся приличествующие случаю соболезнования, приступил к своим обязанностям.

— Видите ли, миссис Клайборн и я задержались ненадолго после того, как все гости ушли, — начала свой рассказ Мэвис. — Мы собирались обсудить турнирные призы. Точно помню, что было десять минут восьмого, когда я покинула Седары. Я еще посмотрела на часы и сказала миссис Хасвел, что должна идти, иначе дядя будет волноваться, почему меня так долго нет, и побежала домой. Оттуда до дома не более пяти минут быстрой ходьбы, так что это случилось в пятнадцать, максимум двадцать минут восьмого, — выложила она свою версию о времени убийства.

— Спасибо, мисс. Мне все понятно. Но после того как вы услышали выстрел, обратили ли вы внимание на что-нибудь еще? — спросил сержант.

— Нет.

— И вы никого не заметили? Скажем, за оградой?

— Нет. Я уверена. Никого. Но я, правда, не особенно смотрела по сторонам, — призналась девушка.

— Не особенно смотрели по сторонам, — задумчиво повторил сержант. — А как вы полагаете: судя по звуку, выстрел был произведен с близкого расстояния?

— Да, наверное… Но боюсь, что плохо разбираюсь в выстрелах. Я вообще не выношу неожиданных резких звуков, поэтому думаю, что могли стрелять и не с очень близкого расстояния, — с сомнением в голосе проговорила Мэвис.

Сержант молча строчил в своем блокноте. Закончив, он спросил:

— Как вы думаете, мисс Уоренби, могли ли у вашего дяди быть какие-нибудь недоброжелатели?

— Нет, что вы! — искренне воскликнула девушка.

— Вы уверены, что он ни с кем не ссорился?

— Да, уверена. Ничего подобного не было, — твердо проговорила Мэвис.

Задав еще несколько вопросов, сержант сказал, что сообщит о времени проведения следственного эксперимента, и поспешил вместе с коллегами обратно в Белингэм.

Мэвис явно не радовала перспектива отвечать на вопросы следователя во время эксперимента, но ей ничего не оставалось, кроме как примириться. Мисс Патердейл заверила ее, что следственный эксперимент и прочие процедуры в подобном случае необходимы и, несмотря на непоколебимую уверенность Мэвис, что дядя бы все это не одобрил, ей придется набраться терпения и мужественно вынести все формальности следствия. Когда же Чарльз передал ей приглашение миссис Хасвел, Мэвис со слезами благодарности ответила, что дядя Сэмпсон наверняка не позвонил бы ей ночевать вне дома.

Никто не понимал, откуда у Мэвис такая уверенность в отношении уже мертвого дяди к любому ее поступку.

— Как странно, что ты ссылаешься на дядю, Мэвис, — удивленно проговорила Эбби.

— Но мы так давно живем в этом доме, — пояснила Мэвис, имея, вероятно, в виду еще средневековых представителей их рода. — Конечно, первое время мне будет очень тяжело, но я должна преодолеть себя. Уверена, что справлюсь! — решительно заключила девушка.

Все недоуменно переглянулись. Чувствовалось, что смерть дяди, а возможно, и перспективы наследства оказали отрицательное влияние на психику Мэвис Уоренби.

— Ну что ж, — после небольшой паузы заговорил Чарльз, — решать, конечно, тебе. Но сможешь ли ты выдержать все в одиночку?

Мэвис глянула встревоженно.

— Я, право, еще не думала. Да и когда бы я успела? Но, прошу вас, давайте не будем об этом. Я просто чувствую, что это мой долг — находиться дома. Тем более, с последним автобусом приедет Глэдис, и я не хочу, чтобы она нашла дом запертым и пустым. Что она подумает? Она ведь еще ничего не знает.

— Трудно подумать о чем-то худшем, чем то, что произошло на самом деле, — сказала мисс Патердейл. — Совсем забыла про Глэдис, когда говорила, что ты будешь дома одна. Не хватало еще в довершение всего лишиться такой служанки, как она. Тогда пока побудь здесь, а потом я провожу тебя домой и мы дождемся Глэдис. Ой, а времени-то уже! — Мисс Патердейл посмотрела на часы. — Наверняка вы все ужасно голодные. Чарльз, оставайся с нами ужинать. Эбби, накрывай на стол.

— Не думаю, что смогу сейчас хоть что-нибудь съесть, — покачала головой Мэвис. — Если вы позволите, мисс Патердейл, я поднимусь наверх и прилягу. Думаю, мне надо немного побыть одной.

Мисс Патердейл согласилась, и Чарльз с Эбби с очевидным облегчением проводили Мэвис наверх, дали ей таблетку аспирина и задернули на окнах шторы.

— Любой незнакомец, послушай он Мэвис, подумал бы, каким ангелом был Уоренби по отношению к племяннице. Знал бы он, как было на самом деле. Хотя если состояние Уоренби перешло Мэвис, то она, безусловно, должна быть благодарна дяде. Не слыхала, что у него имеются более близкие родственники, — сказала мисс Патердейл после того, как Чарльз с Эбби вернулись в гостиную. — Ненавижу лицемерие, но не хотелось бы обвинять в этом Мэвис.

— Не думаю, что эта овечка способна на лицемерие, — откликнулась, нахмурив брови, Эбби.

— Ладно-ладно, не забудь подать ложки и вилки для салата, — проворчала тетя Мириам, направляясь в сторону кухни.

За ужином говорили исключительно о смерти Сэмпсона Уоренби, и мисс Патердейл пророчила всяческие неприятности.

Пить кофе перешли на веранду. Неожиданный стук в дверь возвестил о прибытии гостя, которым оказался Гевин Пленмеллер, безапелляционно заявивший, что он пришел поболтать об убийстве.

— Господи, неужели об этом уже знает вся округа? — взмолилась мисс Патердейл, впуская его в дом.

— А вы сомневались? Минут через десять после того, как Хобкирк вышел из дома Уоренби, по-моему, об этом уже узнали все. Несмотря на то что дома меня поджидала жареная утка с горошком, я, услышав о случившемся, быстренько перекусил в нашей забегаловке и поспешил к вам. Если позволите, с удовольствием выпью чашечку кофе. Кстати, где наша героиня событий?

— Спит наверху, — ответила Эбби. — А откуда вы знаете, что она у нас?

— Сразу узнаю в вас городского жителя, — заметил Гевин, положив в чашку кусочек сахара. — Я, кстати, тоже им когда-то был, но благодаря любимому братцу мне удалось вновь вернуться в Торнден. Жизнь в Лондоне исключительно скучна. Полная зависимость от радио и прессы. Иначе рискуешь оказаться не в курсе новостей. Естественно, я знаю, что мисс Мэвис здесь. И очень рад, что она спит. По крайней мере, можно спокойно потолковать о случившемся.

— И что же судачат по этому поводу? — осведомился Чарльз.

— По-моему, гораздо больше, чем произошло на самом деле. Именно поэтому я и пришел. Хочу выяснить, как все было в действительности. Только не говорите, что это несчастный случай. Кстати, таковым и был первый слух, который до меня донесся. Уверен, что Уоренби убили. Подобные типы существуют специально для искушения потенциальных убийц.

— Чувствуется, если бы он был персонажем одной из ваших книг, ему бы непременно был уготован именно такой конец, — язвительно сказала Эбби.

— Да, вы правы.

— Чарльз думает, что его застрелили из кустов, со стороны полей, — сказала мисс Патердейл.

Гевин перевел вопросительный взгляд на Чарльза, который вкратце изложил свои соображения.

— Он сидел на скамейке в саду, боком к кустам, поэтому был для убийцы легкой мишенью.

— А где находилась Мэвис во время выстрела? Если верить Хобкирку, она была непосредственно на месте преступления.

— Не совсем так. По ее версии, она только вошла в сад, когда раздался выстрел. Тут, пожалуй, убийце повезло. Парой секунд позже он бы оказался в поле ее зрения, и тогда, возможно, у него нашлась бы пуля и для Мэвис.

— Да нет же. Это бессмысленно! — возразила Эбби.

— Кто знает? — пробормотал Гевин. — Лично я пойду и осмотрю территорию завтра утром. Интересно, виден ли вход в сад с пустыря? Я склонен думать, что виден.

— Я, кстати, тоже об этом подумал, — согласился Чарльз. — Хотя здесь возможны вариации. Может, все внимание убийцы было приковано к прицелу и он не смотрел в сторону входа. А если он стрелял лежа, то мог и вообще не видеть входа — его загораживали бы кусты.

— Мне кажется, обе версии слабоваты, — подытожил Пленмеллер. — Выходит, что убийца полный идиот, а лично мне в это не верится.

— А разве они не такие на самом деле? — спросила Эбби. — По-моему, это только в книгах из громил и прочих преступников делают коварных хитроумных героев.

— Достаточно верно насчет книг, но все-таки не очень верится, что действовал профан.

— Вряд ли в наших краях можно встретить специалиста в области убийств мирных обывателей. Но, как бы то ни было, всех занимает только один вопрос: кто он? — сказал Гевин.

— Согласна с вами, — кивнула Эбби. — Я тоже думала об этом, но у меня нет никого на примете. Чтобы убить человека, недостаточно просто его недолюбливать, не так ли?

— Кроме того, у Сэмпсона Уоренби не было врагов, об этом говорит и Мэвис. Кто мог это знать лучше ее? Так что это на ее совести.

— Она так и сказала? — осведомился Пленмеллер.

— Да, именно, — подтвердила мисс Патердейл. — Когда ее спросил об этом детектив. Мне кажется, в этом плане он зашел слишком далеко в своих вопросах.

— Я, по крайней мере, считаю, что инспектор не только имеет право, а просто обязан докопаться до правды. И, откровенно говоря, ни для кого не секрет, как большинство соседей относилось к Уоренби. А если и секрет, то лишь для ослепленной любовью племянницы.

— С этим трудно не согласиться, — кивнула мисс Патердейл. — Но глупо утверждать, что Мэвис была настолько слепа, чтобы не понимать истинного положения вещей. Я имею в виду реальное отношение людей к Уоренби. Уверена, что Мэвис это прекрасно знала. Безусловно, она была в шоке, но не настолько, чтобы позабыть все на свете. Она никогда не выносила сор из избы и не жаловалась на деспотизм Уоренби, но несколько раз была со мной очень откровенна.

Гевин, с интересом слушавший все, что говорилось о Мэвис, нарушил молчание.

— Как хорошо, что я заглянул сюда. Полностью согласен с вами. Со своей стороны могу заметить, что для меня эта фальшь всегда была очевидной.

— Еще бы! — ухмыльнулась Абигайль.

— Эбби! — одернула ее мисс Патердейл.

— Да, это и впрямь деликатная тема, — тоже с ухмылкой проговорил Чарльз.

— Так, хватит! — оборвала присутствующих мисс Патердейл. — Это дурной тон — ехидничать над случившимся. Мэвис все это говорила, потому что не считала возможным говорить дурно о погибшем.

— Интересно, в каких выражениях она говорила бы об Адольфе Гитлере? — съязвил Гевин.

— Это совсем другое дело, — отрезала мисс Патердейл.

— Ну что ж, — резюмировал Пленмеллер, поднимаясь с кресла. — Если мне не позволяют подозревать Мэвис, то я останусь при своем изначальном мнении.

— И кто же это, по-вашему? — поинтересовалась Эбби.

— Миссис Мидхолм. Отомстила за кровь своей Улитки. Мне куда больше по душе подозревать миссис Мидхолм, хотя у нее наверняка найдется нерушимое алиби. У Мэвис же, как я понимаю, его абсолютно нет. Теперь мы и начнем развлекаться по-настоящему: станем выяснять у кого есть алиби, а у кого оно вовсе отсутствует. Как я понимаю, у вас троих алиби железное, что делает процесс скучным, — подытожил Пленмеллер.

— А как насчет вашего собственного? — решительно спросила Эбби.

— Абсолютно никакого. По крайней мере, я на это надеюсь. Если же хозяин «Красного льва», куда я зашел перекусить, станет утверждать, что во время убийства я был именно там, то я это решительно опровергну. Полиция уж точно удовлетворит мои притязания на роль злодея. Я пишу детективные рассказы, довел до самоубийства братца, у меня хромая нога. Что еще надо полиции, чтобы возвести меня в ранг главного подозреваемого? Все дьявольские черты налицо.

— Вы знаете, — начал Чарльз, — я вполне допускаю, что если брать в расчет время убийства, то очень у многих не будет прочного алиби. Скажем, сквайр, Линдейл, майор, старик Драйбек — все они в то же время возвращались домой после вечера в Седарах.

— Не забудьте меня и супругу пастора, — добавил Пленмеллер.

— А как насчет самого пастора? Где был он сам в это время? — спросила Эбби.

— Насколько я помню, он отправился проведать кого-то из больных прихожан. Как бы то ни было, он вне подозрений.

— Так же, как и майор с мистером Драйбеком, — добавила Эбби. — Мы с Чарльзом отвезли их домой.

— Скорее наоборот. Я высадил майора по его просьбе на перекрестке и абсолютно не ручаюсь за его последующие действия. Не то что я вношу его в список подозреваемых, но факты остаются фактами, — резонно заметил Чарльз. — А что касается Драйбека, то он вышел из машины напротив собственного дома, но лично я не видел, как он туда вошел.

— А ведь это и в самом деле так! — взволнованно проговорила Эбби. — И именно он может стать реальным кандидатом в подозреваемые!

— Я думаю, достаточно, — вмешалась в разговор мисс Патердейл. — Подобные разговоры до добра не доведут.

— Вы правы, тетушка Мириам. Бьюсь об заклад, что бедный Драйбек вовсе не единственный потенциальный подозреваемый, — согласился Чарльз.

— К тому же, дорогой мой, нет ничего проще, чем перемывать кости старику Драйбеку. Что, интересно, ты сказал бы, если в подобном духе злословили бы о твоем отце? — спросила Чарльза мисс Патердейл.

— О моем отце? Но с какой стати, если его там не было? — возмутился Чарльз.

— Безусловно, его там не было. Но что бы ты сказал, если бы принялись гадать, где он мог быть в это время? Так что не будь столь категоричен в высказываниях, Чарльз. Не суди, да не судим будешь, как сказано в Писании… Сперва установи, а потом уж обвиняй.

Чарльз рассмеялся:

— Отец! Чудесная мысль! Я обязательно поинтересуюсь у него, не он ли укокошил бедного Уоренби.

Глава 5

В полдень следующего дня старший констебль округа — полковник Скейлс — слушал доклад сержанта Карсфорна, который провел утро в безуспешных поисках новых улик. Доклад явно не порадовал полковника обилием информации по делу, и Скейлс сказал, что ему потребуется некоторое время, чтобы обдумать положение. Минут через пятнадцать, взвесив имеющиеся у него факты по делу об убийстве Уоренби, старший констебль с ехидной усмешкой сообщил Карсфорну, что инспектор Фроптон очень вовремя подхватил корь и не вляпался в это, по его мнению, почти безнадежное дело.

— Да, сэр, — только и сказал сержант, разрываемый желанием получить застуженное повышение после удачного расследования и пониманием сложности свалившегося на него дела.

Около четырех часов Карсфорну, находящемуся в растрепанных чувствах, представили светлоглазого веселого человека, который буквально влетел в кабинет старшего констебля. Вслед за ним вошел высокий мужчина с жестким выражением лица.

— Старший инспектор Хемингуэй? — спросил полковник Скейлс, вставая из-за стола и протягивая вошедшему руку. — Рад приветствовать вас. Премного наслышан о вашей работе. Я сообщил наверх, что нам потребуется опытный профессионал, и, как вижу, меня не подвели.

— Благодарю вас, сэр, — поблагодарил Хемингуэй. Он пожал полковнику руку и представил своего коллегу: — Инспектор Харботл, сэр.

— Приветствую вас, инспектор. А это детектив, ведущий дело, — сержант Карсфорн.

— Буду рад работать с вами, — сказал старший инспектор, пожав руку сержанту. — Не стану утверждать, что уже вник в дело, но оно кажется мне интересным.

— Что? — переспросил полковник, который, как и мисс Патердейл, не ожидал от следствия ничего хорошего. — Я не ослышался? Вы сказали — интересное дело?

— Да, сэр. Я бы даже сказал — неординарное, — уточнил старший инспектор.

— Возможно. В некотором смысле. Правда, само по себе это убийство не дает нам никаких зацепок, все сделано весьма тривиально, — заметил полковник.

— Да, ничего из ряда вон выходящего, — согласился Хемингуэй. — Обыкновенный выстрел, из обыкновенного оружия.

— Человека застрелили в его собственном саду, — почти равнодушно проговорил полковник. Ему почему-то показалось, что старший инспектор отнесся к делу недостаточно серьезно. Друг полковника, служивший в Скотленд-ярде, рассказывая ему про старшего инспектора, предупредил, что тот может показаться человеком не слишком похожим на полицейского.

— Прошу садиться, — предложил полковник всем присутствующим, закуривая трубку. Затем вынул из ящика стола коробку с сигаретами и протянул коллегам. — Хочу рассказать вам о случившемся.

Старший инспектор и его помощник взяли по сигарете и протянули коробку Карсфорну, но тот отказался, вполголоса проворчав, что не курит.

Раскурив трубку, полковник начал излагать имевшиеся у него факты, которых оказалось не так уж много. Гораздо больше времени ушло на перечисление всех обитателей Торндена. В отличие от старшего инспектора, внимательно слушавшего полковника, его помощник, казалось, не проявлял никакого интереса и сидел, вперив остановившийся взгляд в противоположную стену.

— Доктор Ротерхоп, — заключил полковник, — провел сегодня утром вскрытие трупа. Возможно, вам лучше самим ознакомиться с заключением, но в данном случае причина смерти не вызывает никакого сомнения.

Хемингуэй взял со стола полковника листок и начал внимательно читать.

— Единственная информация, — подытожил он, — которой мы до сих пор не располагали, это то, что выстрел был произведен из ружья двадцать второго калибра, и еще кое-что из малозначимых для следствия сведений. Ну что ж. Думаю, что в округе не наберется более сорока-пятидесяти ружей этого калибра. Предстоит работенка для моих ребят — проверить каждое из них. А гильзу преступник оставил?

— Да, сэр, — не без гордости подтвердил Карсфорн. — Мы нашли ее на месте, обозначенном на карте.

— Неплохая работа, — одобрительно проговорил Хемингуэй и, взяв лупу, тщательно изучил гильзу. — Отчетливо видны насечки, характерные для конкретного ствола. Не надеялся на это, честно говоря. В девяти случаях из десяти устаревшие ружья двадцать второго калибра не оставляют на гильзе никаких следов. Теперь мы просто обязаны определить ружье, которое выстрелило этой штуковиной. Хотя хорошее начало не всегда оборачивается успешным концом. Но, как бы то ни было, это удача.

— Надеюсь на ваш успех, — с уверенностью в голосе проговорил полковник.

— Судя по вашим словам, в Торндене проживает довольно своеобразная публика, сэр. Иногда свидетели сильно усложняют следствие.

— Вы полагаете? — хмыкнул полковник.

— Да, сэр. Именно так, — подтвердил Хемингуэй, переворачивая страницу доклада медицинского эксперта. — С одной стороны, люди, о которых вы мне говорили — сквайр, пастор, мистер Драйбек, майор, — стоят друг друга. Я ни в коем случае не обвиняю их, — добавил он, взглянув на полковника. — Но уж больно они не любят, когда назойливые полицейские суют нос в их дела. Они к этому не привыкли. С другой стороны, они, безусловно, куда более образованны и интеллектуальны, чем обычные преступники. К счастью, с подобными типами не так уж часто приходится сталкиваться, но кажется мне, что работенка предстоит не из легких, — со вздохом добавил старший инспектор и отложил в сторону рапорт. — Вижу, у вашего доктора Ротерхопа есть некоторые сомнения по поводу точного времени смерти. Что вы об этом думаете?

— К сожалению, доктор Ротерхоп прибыл на место преступления несколькими часами позже происшедшего. Молодой Хасвел прежде позвонил Уоркопу, домашнему врачу покойного. Ротерхоп, поверьте мне, человек исключительно пунктуальный и не любит говорить расплывчато. Так что в силу упомянутых обстоятельств, устанавливая время смерти, мы, прежде всего, исходим из показаний мисс Уоренби.

— Мне кажется, у вашего Ротерхопа просто взыгралапрофессиональная педантичность, — предположил Хемингуэй.

Главный констебль рассмеялся.

— Вам не откажешь в проницательности. По это не совсем так. Уоркоп, безусловно, неплохой знаток своего дела. Он давно практикует в Белингэме, но молодые коллеги считают его методы, ну… не то что неверными, а скорее старомодными.

— Все понятно, сэр. А известно хотя бы, кому могла быть на руку эта смерть?

— Прямая наследница — его племянница, мисс Мэвис. Есть, правда, еще какая-то дальняя родня. Завещание хранится в сейфе его офиса. Если вы хотите подробней ознакомиться с делами Уоренби, вам лучше всего поговорить с его помощником — Купдандом. Простой такой парень, всю жизнь прожил в Торндене.

— У них были хорошие отношения? — осведомился старший инспектор.

— О да, в этом я не сомневаюсь. Он всегда хорошо отзывался о Уоренби. Ему причиталось по завещанию небольшое наследство, что-то около пары сотен футов. Не больше. Парень был потрясен его смертью. Сержант может подтвердить это.

— Да, сэр. Я говорил с ним. Сам Купланд — человек уважаемый в округе. Кстати, не так уж легко найти хорошего помощника-управляющего, тем более в таком городке, как Белингэм. У мистера Драйбека, например, его управляющий прослужил тридцать пять лет.

— Драйбек, — повторил Хемингуэй, — это тот господин, которого, как вы сказали, после теннисного турнира подвезли домой? Где он живет?

Сержант указал дом Драйбека на карте Торндена.

— Здесь, сэр. Его подвезли до дома и высадили из машины в семь часов. Максимум — несколькими минутами позже. В половине восьмого, по словам его экономки, он сел ужинать. Что он делал в получасовом промежутке, она не знает, так как не видела его.

— А что он делал, по его собственным словам?

Сержант достал свой блокнот.

— Он сообщил нам, что, придя домой, сразу поднялся наверх и принял душ. После этого вышел в сад полить цветы. Всем этим он занимался, пока его не позвали ужинать. Экономка утверждает, что ей пришлось звать его дважды, так как в первый раз он не услышал.

— А где все это время была сама экономка?

— Курсировала между кухней и гостиной, готовила ужин и сервировала стол. Кухня и гостиная не смежные, и между ними довольно просторный холл, в котором нет окон, и она не могла видеть, чем занят на улице Драйбек.

— А из окна на кухне хорошо просматривается сад?

— Нет, сэр. Из-за высокой живой изгороди большая часть сада остается вне поля зрения, если смотреть из кухонного окна.

— Ну что ж, хорошо, — вздохнул Хемингуэй. — Из всего этого вытекает, что эти полчаса мистер Драйбек мог находиться где угодно. Судя по вашему плану, между домами Уоренби и Драйбека не больше полумили.

— Да, сэр. Но он не мог дойти до дома Уоренби, минуя дом мисс Патердейл.

— А что, он не мог обойти, что ли?

— Трудно сказать, сэр. Наверное, мог, — признал сержант.

— Нет, судя по всему, он не будет основным кандидатом на главную роль в этой драме. В каких отношениях он был с Сэмпсоном Уоренби?

Сержант в нерешительности глянул на полковника Скейлса. Но тот смотрел прямо перед собой на тлеющий в трубке пепел.

— Думаю, сэр, было бы несправедливо назвать их отношения хорошими, — помолчав, проговорил сержант. — Прежде всего — конкуренция на профессиональном поприще. Мистер Драйбек человек в годах, и методы его работы тоже не отличаются новизной. А Уоренби гораздо моложе, и удача явно сопутствовала ему в последнее время.

— Понятно, — проговорил главный инспектор, переходя к дальнейшему обсуждению. — Расскажите немного об остальных участниках этих событий. Не будем останавливаться на племяннице Уоренби, забыл ее имя, на этой вашей мисс Патердейл и молодом Хасвеле. У них, как я понял, железное алиби.

— У вас блестящая память, сэр, — сделал комплимент Хемингуэю главный констебль.

— Да, в этом патрону и впрямь не откажешь, — подтвердил инспектор Харботл, с гордостью посмотрев на шефа.

— Дар Божий! — заскромничал Хемингуэй. — А поляк — что это за фигура, сержант? Если бы мне сказали, что этот тип как-то замешан в деле, мое подозрение наверняка пало бы на него. Забыл его фамилию. Напомните, пожалуйста.

Сержант опять заглянул в свой блокнот.

— Замагориски, — по слогам произнес сержант. — Его обычно называют мистер Ладислас. Христианское имя.

— Ну что ж, и мы будем звать его именно так. Хотя, по-моему, более нехристианского имени я не слышал, — сделал вывод Хемингуэй. — Как бы то ни было, чем быстрее мы определимся с этим типом — тем лучше. У меня как-то по делу, помнится, проходило два поляка, и они чуть было не довели меня до нервного срыва. Этого Ладисласа, между прочим, видели после пяти тридцати разъезжающим на своем мотоцикле возле дома Уоренби. Что он мог там делать?

— В Торндене говорят, сэр, что он бегает за мисс Уоренби, а ее дядя не переносил одного его вида. По профессии он какой-то инженер и работает у Бейбсайдов. Комнату снимает у миссис Докрэй, как раз за домом мистера Драйбека. Вот здесь. — Сержант указал место на карте. — Приятной внешности молодой парень. Говорят, немного вспыльчивый. В Польше у его отца крупный бизнес, связанный с недвижимостью. Как я выяснил, до войны они процветали. В Торндене он мало с кем общается, а с мисс Уоренби познакомился в доме пастора, и девушка, похоже, всерьез им увлеклась. Мисс Уоренби очень добра, и она говорила мне, что ей жаль бедняжку, с которым никто не дружит. Она откровенно призналась, что ее дядя был категорически настроен против Ладисласа и запретил ей встречаться с ним. Но все же они постоянно виделись, особенно когда Уоренби был в отъезде. Его, кстати, заметила недалеко от Фокслейна миссис Кингстон. У нее там небольшой магазинчик, и она как раз в то время вышла на улицу проветриться. По ее описанию, это был он. Впрочем, его невозможно с кем-либо перепутать: приятное лицо, шатен и явно иностранец.

— Больше она не видела его?

— Она закрыла магазин и отправилась домой.

— И какова его собственная версия?

— Поначалу он клялся, что его и в помине не было возле дома Уоренби, но я не придал этому особого значения, потому что к этому времени вся округа уже знала, что Уоренби убит, и поляка можно было понять. Свою ложь он объяснил тем, что соседи настроены против него, и он боялся, что первым попадет в список подозреваемых. Потом все же сказал, что приходил в Фокслейн в надежде встретиться с мисс Мэвис. Он не знал, что она ушла на теннисный турнир к Хасвелам. Так как была суббота и Уоренби должен был находиться дома, молодой человек тихонечко прошел через боковую калитку, ведущую к кухне, чтобы выяснить у служанки, дома ли Мэвис. Он говорит, что постучал в дверь, но ответа не последовало и он сразу же ушел. Клянется, что вернулся в дом миссис Докрэй до шести и больше не высовывался. Но так как миссис Докрэй была в это время в кино, то она не может подтвердить его слов.

— А у этого поляка есть оружие? — спросил Хемингуэй.

— Он говорит, что нет, сэр. Улик же, свидетельствующих о противоположном, я не обнаружил. Миссис Докрэй сказала, что как-то видела у него ружье, но это было несколько недель назад и, как выяснилось, оно принадлежало мистеру Линдейлу и Ладислас давно вернул его хозяину. Сам Линдейл подтвердил это. Он владелец фермы в Рашифорде, по дороге на Хоксхед.

— Ну что ж, давайте поговорим об этом самом Линдейле, — предложил Хемингуэй. — Я смотрю, его ферма расположена как раз в начале дороги, ведущей в Фокслейн. Есть у вас какие-либо соображения насчет того, что он мог иметь что-то против Уоренби?

— Абсолютно никаких, — вступил в разговор полковник. — Он новый человек в здешних местах. Купил ферму около двух лет назад, а перед этим был биржевым брокером. У него очаровательная супруга и годовалый ребенок. Он совсем недавно обзавелся семьей.

— Да, сэр, все именно так, — подтвердил сержант. — Не думаю, что есть какие-либо мотивы для подозрения в их причастности к убийству, несмотря на то что мистер Линдейл недолюбливал Сэмпсона Уоренби. Это связано с назначением в Речной комитет, а Уоренби претендовал на это место. Но, насколько мне известно, никто в Торндене не хотел, чтобы их представителем в комитете был Уоренби.

— Кто не хотел? Кого вы имеете в виду? — спросил Хемингуэй. — Честно говоря, не очень-то я разбираюсь во всех этих комитетах, но, чувствую, придется этим заняться.

— Думаю, это не слишком важно в нашем случае. Членство в комитете было лишь приятным добавлением к его делам. Думаю, для Уоренби это могло стать лишь вопросом престижа. А он был человеком пробивным и настойчивым. Что же касается назначения на должность в комитете, то это целиком зависело от сквайра, Гевина Пленмеллера, Генри Хасвела и Линдейла. Все они владельцы прибрежных земель. Ранга протекает по территории сквайра и Линдейла, а у Хасвела и Пленмеллера на этих землях находится частная собственность. Не вижу во всем этом какой-либо связи с убийством. А что касается Линдейла, то не будь он членом этой компании, то его вообще можно было бы вычеркнуть из дела.

— Понятно, сэр. И все же вернемся к Линдейлу. У нас нет ни одного свидетеля, который мог бы дать показания о его действиях между шестью пятидесятью и семью тридцатью.

— Да, Карсфорн, вы были совершенно правы, что допросили его, — сказал полковник сержанту.

— И что он говорит? — спросил Хемингуэй.

— В шесть пятьдесят или около того, — начал сержант, глядя в блокнот, — он покинул Седары вместе со сквайром, и они пошли по дорожке, ведущей от Хасвелов. Миссис Линдейл ушла той же дорогой четвертью часа раньше. Женщина, которая помогает им ежедневно по хозяйству и присматривает в их отсутствие за ребенком, не готова с точностью сказать, во сколько пришла на ферму миссис Линдейл, но к семи, когда служанка обычно уходит домой, она уже точно вернулась. Миссис Линдейл всегда старается появиться дома пораньше, так как очень волнуется за девочку. Сквайр, пройдя часть пути с мистером Линдейлом, свернул в сторону своего дома, а Линдейл отправился дальше в Рашифорд один. По его словам, в дом он вошел не сразу. Отправился проверить, закончили ли рабочие ремонтировать изгородь. Это в нескольких минутах ходьбы от его дома. Но рабочие к этому времени уже ушли, и он никого не встретил. По его словам, он вернулся домой ровно в семь тридцать, что и подтвердила его супруга.

— Что ж, звучит неплохо, — подытожил Хемингуэй. — Расскажите теперь мне о сквайре — мистере Айнстейбле.

— Итак, мистер Айнстейбл, — начал сержант. — Пройдя часть пути с мистером Линдейлом, он свернул в сторону, чтобы посмотреть свои земли, и не появлялся дома до семи сорока пяти. Его жена, я должен заметить, чувствовала себя неважно и уехала от Хасвелов в шесть тридцать. Это подтвердил мистер Пленмеллер. Он встретил ее в воротах, возвращаясь с нужными сквайру бумагами. По его словам, она выглядела болезненно и, похоже, сильно нервничала. У нее действительно не все в порядке с нервами. Раньше других ушел еще один человек — пастор. Он откланялся сразу же после чая, чтобы успеть навестить одного из своих заболевших прихожан. Я, честно говоря, не проверял, но, думаю, в этом не было необходимости…

— А можно было бы и проверить, — заметил Хемингуэй. — А что вы можете сказать про его жену?

— Супруга пастора и мисс Уоренби последними покидали Седары, сэр. — Сержант был несколько смущен последней репликой старшего инспектора. — Они обе ушли в десять минут восьмого. Мисс Уоренби вышла через главные ворота и направилась по тропинке, ведущей в Фокслейн, а миссис Клайборн — вниз по дороге в Вудлейн. Это я проверил. Ее видел старик, живущий на Хай-стрит. Он сидел на скамейке в саду и заметил, что она проходила мимо. Он не может назвать точного времени, но говорит, что с ней перебросился несколькими словами. Он также видел мистера Пленмеллера, который, по его словам, зашел в закусочную «Красный лев». Никакого ружья у него с собой не было. Уж за это старик ручается.

— Видимо, миссис Клайборн можно вывести из игры и остановиться на этом странноватом типе Пленмеллере. Я вроде бы слышал о нем, но не имел удовольствия видеть лично, — отметил Хемингуэй.

— Вполне вероятно, что вы могли о нем слышать, — подтвердил полковник. — Он пишет детективные рассказы. Я не читал, но говорят, что они очень занимательны.

— Не все золото, что блестит, — философски заметил Хемингуэй. — Похоже, мы столкнулись с одним из этих криминалистов-любителей, не так ли, сэр? Кстати, как обстоит дело с его алиби?

— Здесь имеются некоторые сомнения, — сухо ответил полковник. — Расскажите сержант, что он вам наплел.

— Хорошо, сэр. Про него говорят, что он и мечтать не мог ни о чем более занятном, чем быть замешанным в деле об убийстве. Сегодня утром я застал его и майора Мидхолма в «Красном льве». Пленмеллер был просто душой компании, попивал себе пиво и уверял всех присутствующих, что Уоренби убил не кто иной, как жена майора — миссис Мидхолм — за то, что покойный грубо обошелся с одной из ее собачек. Он, понятно, шутил, но это явно не нравилось майору. Затем Пленмеллер принялся рассуждать, как бы действовал он, если бы задумал стать убийцей. Когда я представился и сказал, что хочу поговорить, он просиял, словно всю жизнь только и мечтал вляпаться в подобную историю. Я не собирался вести с ним подобный разговор в баре и предложил пройти к нему домой, но его это не устроило. «Вы, конечно, хотите знать, где я был во время совершения преступления. Могу вас порадовать: у меня нет никакого алиби», — заявил мне Пленмеллер. Майор же уверен, что Пленмеллер пошел именно домой, тогда как остальные, а именно: сам майор, мистер Драйбек и мисс Дирхэм — поехали дальше на машине молодого Хасвела. «А откуда вы знаете, что я пошел именно домой? Может, я отправился вовсе в другое место. И Крелинг — владелец бара — поклянется, что я не заходил сюда вчера до закрытия». Однако Крелинг этого не подтвердил, а, наоборот, сказал, что видел Пленмеллера в баре, но не может с точностью назвать время. Майору надоели его выкрутасы, и он рявкнул: «Прекратите строить из себя дурака и превращать трагедию в фарс». А Пленмеллер расхохотался и объявил, что давно мечтает испытать истинные ощущения подозреваемого в убийстве. Однако потом он сообщил, что перед «Красным львом» успел зайти домой, но доказать это невозможно, так как домохозяйка, миссис Блайндберн, не могла его видеть, потому что была на кухне, и не могла слышать его шагов, так как глуха как тетерев, что действительно правда.

— Понятно, — мрачно хмыкнул Хемингуэй. — Встречались мне подобные типы. Ну что ж, при определенном везении убийство можно будет легко повесить на него.

Полковник усмехнулся, а сержант застыл с отвисшей челюстью и вылупив глаза.

— Я готов допустить, что он мог совершить это убийство, но не осмелюсь с уверенностью сказать, что это и впрямь именно он, — проговорил Карсфорн.

— Успокойтесь, сержант. Старший инспектор просто пошутил, — попытался успокоить коллегу полковник.

— А что у нас есть на Хасвела-старшего? Или он, как жена Цезаря, вне подозрений? — спросил Хемингуэй.

— Его там не было, сэр. Он в полдень уехал в Вудхол и вернулся только к половине девятого. Вудхол находится в добрых пятнадцати милях от Торндена. Там большое имение, и мистер Хасвел ищет на него покупателя. Он агент по недвижимости, и, надо отдать ему должное, в бизнесе у него все в порядке.

— Он был в хороших отношениях с мистером Уоренби?

Сержант поколебался с ответом.

— Затрудняюсь сказать наверняка, но, думаю, ничего такого, если вы меня правильно понимаете, между ними не было. Они оба были членами комитета, и, возможно, в чем-то их мнения расходились.

— Расскажите мне что-нибудь еще, — предложил Хемингуэй. — Например, о тех, кто был в хороших отношениях с погибшим.

Сержант ухмыльнулся.

— Вы попали в яблочко, господин старший инспектор, — проговорил полковник. — Он был изрядным мерзавцем, и местные жители его на дух не выносили. Я, конечно, не имею в виду себя, но он был из тех, кто ложки мимо рта не пронесет и, кроме того, всегда стремился стать хозяином положения. Я бы сказал, такой мини-Гитлер. Амбициозный выскочка, желавший стать царьком местного значения. Он совал нос во все дела, включая те, к которым не имел ровным счетом никакого отношения. Даже умудрился влезть в благотворительный комитет, организованный леди Бинчестер год тому назад. Он надеялся, что это укрепит его влияние. Да только ничего не вышло!

— У меня складывается впечатление, сэр, что он нажил себе врагов не только во время своего пребывания в Торндене. Мы фактически проверили все возможные торнденские версии. А как насчет людей из Белингэма, он ведь раньше вел дела здесь?

— Мы, безусловно, допустили и такую возможность, но из опрошенных Карсфорном жителей Торндена никто не видел там кого-либо из Белингэма. Хотя, не скрою, что большинство из нас облегченно вздохнули, когда он переехал из Белингэма в Торнден. Пожалуй, к нему относились хуже, чем к кому-нибудь другому, но для того чтобы прикончить человека, недостаточно просто его не любить. Я уверен, должен иметься более серьезный мотив. И именно поэтому, сэр, счел необходимым немедленно позвонить именно в Скотленд-ярд, так как не находил реального основания для серьезного обвинения кого-либо.

— Так вы говорите, значит, что этот поляк неровно дышит к его племяннице, не так ли? — вкрадчиво спросил Хемингуэй. — Кроме того, он, кажется, пользуется взаимностью. А если ей достанется наследство, то это само по себе достаточный мотив!

— Я вам советую самому познакомиться с мисс Уоренби, — усмехнулся полковник.

— Непременно воспользуюсь вашим советом, — пообещал старший инспектор.

Глава 6

— Вся беда в том, Хорэйс, — говорил Хемингуэй своему помощнику, — что вы вечно чем-то не довольны. Смотрите, стоит какой прекрасный день, я вас отвез в чудный ресторанчик, о котором вы могли только мечтать, и единственное беспокойство, которое я вам доставлю, — это предложу попробовать еще какой-нибудь деликатес… А вы сидите с постной физиономией!

Инспектор Харботл, кивая головой на тарелку со сливочным маслом, мрачно поинтересовался:

— Пусть это и не особенные деликатесы, но любопытно знать, где эти ребята берут масло, когда Англия еще голодает и не оправилась от чертовой войны?

— Не задавайтесь лучше вопросами, а ешьте, — посоветовал ему шеф.

Хемингуэй принялся за еду. Оба полицейских сидели в пустом кафе при гостинице, очень старой и далеко не лучшей в Белингэме. Она располагалась в глубине улицы и служила приютом для небогатого люда. Матрацы были набиты птичьими перьями, и на немногих обитателей приходилась всего одна общая ванная комната со старомодными кранами. Решетчатые окна можно было открыть, только приложив геркулесовы усилия. Так как клиенты этого заведения не знали праздности, то на всех посетителей была одна гостиная и небольшая кофейня с длинным столом и несколькими стульями, в которой сейчас и сидели Харботл с Хемингуэем. У стены стоял массивный желтый шкаф, вмещающий старинную коробку для печенья времен коронации Эдуарда VII, множество запыленных склянок со специями и соусами, а также высокую вазу с полевыми цветами. Однако пища, подававшаяся без особых церемоний и безо всякого меню, была более чем просто съедобной — над ней явно колдовал отличный повар.

— Интересно все же, откуда они достают этот бекон? — хмуро поинтересовался Харботл.

Старший инспектор налил себе еще чашку чая и от души сыпанул сахара.

— Вам бы надо работать контролером в департаменте общественного питания. Какая вам разница, как они его делают или где покупают? Вам что, попались в нем кости или туалетная бумага? Налейте лучше себе чаю! — рассмеялся Хемингуэй.

Харботл нацедил чаю и проворчал:

— Как бы то ни было, мне не нравится, когда кто-то поступает не по совести!

— Ей-богу, у вас какой-то комплекс! — невозмутимо отвечал Хемингуэй. — Я так и подумал, что вы начнете взбрыкивать со своими идеями насчет социальной справедливости, когда мы заговорили о богатых торнденских землевладельцах… Конечно, вы сразу же вспомнили свою деревенскую юность, когда развозили навоз, утирая пот со лба натруженной мозолистой рукой…

— Я никогда не делал ничего подобного! — взвился Харботл. — С чего вы решили, что я возил навоз?!

Он был взбешен не на шутку.

— Ну, ладно, ладно, только не надо рассуждать о совести и социальной справедливости, мой друг. Это до добра не доведет. Так что успокойтесь, дорогой Иов, а то не скоро избавитесь от своих страданий…

— Почему это я Иов? — Подозрительно спросил Харботл.

— Если бы вы читали Библию, то наверняка знали бы имя несчастного. Помимо всего прочего, у него была страшная болезнь, от которой он ужасно страдал.

Харботл взорвался:

— От чего это, по-вашему, я должен страдать, хотелось бы мне знать?

— От меня, коллега, — спокойно ответил Хемингуэй.

Харботл криво усмехнулся:

— Ну что ж, вы — мой босс и я не должен перечить вам, сэр. Но в этом деле я все равно не нахожу ничего, что бы вас так радовало. Либо вы верите в гениальность местного сержанта и в то, что он раскрутит это дело, либо, что скорей всего, нам не удастся ни черта и мы получим по возвращении хорошую взбучку.

— Во-первых, не забывайте про этого подозрительного поляка, — проговорил Хемингуэй, с аппетитом поедая салат. — А потом… Конечно, в таких городишках, среди прекрасных, респектабельных людей убийства происходят не так часто. Но все равно, нам есть за что ухватиться даже в нашем сложном положении.

Харботл нахмурил брови.

— Этот поляк, который вам не по душе, и племянница, над которой смеялся главный констебль. Ни о ком другом я и думать не могу. Правда, кроме этого юриста-адвоката Драйбека, при упоминании имени которого главный констебль сразу заткнул всем рот.

— Потому что Драйбек является его личным адвокатом и они каждый уик-энд играют в гольф, — объяснил Хемингуэй.

— Вам сказал об этом Карсфорн, сэр?

— Нет. Да и нужды в этом не было. И так понятно, что фактически все, замешанные в этом деле, находятся в дружеских отношениях с главным констеблем. Поэтому-то он и вызвал нас. Хотя я его в этом совершенно не виню.

Судя по выражению лица, Харботлу ничего не оставалось, кроме как согласиться с прозорливым шефом, и в знак согласия он погрузился в молчание. Через некоторое время, нахмурив брови, он сказал:

— В этом деле все же есть одна особенность, которая меня настораживает.

— Что вы имеете в виду? — спросил Хемингуэй, разглядывая карту Торндена.

— Больно гладко все получается. Выстрел был произведен с очень близкого расстояния. Откуда убийца знал, что именно в это время его жертва будет сидеть у себя в саду на той самой скамейке?

— Он и не знал, — ответил Хемингуэй. — Возможно, он даже не знал, что ему посчастливится застать Уоренби в саду. Подумаете, Хорэйс. Если бы убийство было совершено кем-то из присутствующих на теннисном турнире, то убийца знал бы наверняка, что мисс Уоренби нет дома, и уж точно знал, что у служанки в этот день выходной. Он мог логично допустить, что Уоренби в теплый июньский день, скорее всего, выйдет вечером подышать в сад, но даже если Уоренби и не вышел бы, то принципиально ничего бы не изменилось. Вы видели дом. Он особенно удачно получился на одной из фотографий. Широкие двери в сад, которые в теплый вечер наверняка будут открыты. Одно мне не понравилось — это показания поляка. Это единственная причина, позволяющая мне иметь некую версию относительно его персоны.

— Чем больше думаю об этом, тем больше убеждаюсь, что убийство совершено кем-то, кто не присутствовал на вечеринке в Седарах. Если бы это был один из них, то где он раздобыл ружье? Будь оно размером с клюшку для крикета, его можно было бы хранить прямо в чехле. Но ни у кого ведь не было с собой ничего такого, где можно было бы его спрятать, — рассуждал Харботл.

— Безусловно, ничего подобного ни у кого не было. Это хороший вопрос, Хорэйс. Но на него есть ответ. Если убийца — один из участников турнира, то он хорошо знал местность и мог спрятать ружье на дороге между Седарами и Фокслейном и незаметно подобрать его в нужный момент. Вы ведь сами сельский житель и должны прекрасно понимать, что среди деревьев и кустарников сделать это не проблема. Я бы на месте убийцы устроил бы тайник. Это легко в такое время года, когда стоит высокая трава, разрослись дикие розы и прочее.

— Да, с вами трудно не согласиться.

— Ладно, скоро мы сами посмотрим на все своими глазами. Карсфорн обещал заехать за нами до шести и отвезти в Торнден. За домом в Фокслейне постоянно присматривает наш человек. Мисс Уоренби, правда, настаивает, чтобы его убрали оттуда как можно скорее, мотивируя это тем, что служанка из-за слабого здоровья не может выносить постоянного присутствия полицейского. Ничего не скажешь — хороша репутация полиции в этих местах. Да и прислугу тут слишком распускают — полиция ей, видишь, не нравится…

— Да и кому же понравится, что в доме торчит полиция? В высшем свете — это дурной гон, — серьезно заметил простодушный инспектор.

— Ладно, как бы там ни было, я не хочу, чтобы из-за нас мисс Мэвис, даже если это именно она совершила убийство, потеряла свою служанку. В Лондоне у Уоренби был личный адвокат, который в настоящее время находится в Шотландии и, судя по всему, заканчивает там дела Уоренби, связанные с завещанием. Думаю, однако не стоит его вызывать, пока мы немного не разберемся здесь сами.

— А где само завещание? — спросил Харботл.

— Его обнаружили в сейфе в офисе Уоренби. Мисс Уоренби дала согласие на вскрытие сейфа. Теперь в ее присутствии я могу ознакомиться с любыми документами, которые могут быть для нас интересными. И когда мы разберемся до конца в Фокслейне, то займемся мистером Драйбеком. Не будем допрашивать его прямо завтра и затевать скандал раньше времени.

Все шло по плану. В назначенное время сержант Карсфорн заехал за коллегами на полицейской машине, и через двадцать минут старший инспектор наслаждался видами Торндена. Часть поля вдоль дороги на Триндейл была отведена под площадку для крикета, и там сейчас вовсю шла игра, но сам городок был окутан воскресной тишиной. Сержант притормозил у перекрестка, чтобы Хемингуэй мог увидеть пересечение Вудлейна и Хай-стрит, и свернул налево, подъехав к дому Уоренби.

Перед тем как войти в сад, трое мужчин устремились к густому кустарнику, откуда был произведен выстрел, поразивший Уоренби. С небольшой возвышенности хорошо просматривался и дом Уоренби, и общинные земли, протянувшиеся в направлении Белингэма. Все вокруг заросло дикорастущей черной смородиной. Одиноко торчали две-три березы. Северней, ближе» к трассе, ведущей на Хоксхед, находился огороженный карьер для добычи гравия, который, как сказал Хемингуэю сержант, недавно был приобретен сквайром. Еще Карсфорн поведал, что, за исключением территории, принадлежавшей Пленмеллеру, почти вся земля была во владении семьи Айнстейбл.

— Народ говорит, что Пленмеллер совершенно не заботится о своих землях, как будто они не имеют к нему никакого отношения. Другое дело мистер Айнстейбл. Человек старой закалки, как говорится. Пока он жив, у него все будет в полном порядке. Неизвестно только, что станет с землями после его смерти. Кто продолжит его дело? Вы ведь знаете, единственного сына он потерял во время второй мировой. Говорят, что наследство перейдет к кому-то из племянников, которые никакого отношения ко всему этому хозяйству не имеют. Тем более, говорят, что его прямой наследник живет в Южной Африке, в Йоханнесбурге, и все здесь будет для него непривычным. Смерть сына здорово выбила сквайра из колеи. Он с трудом держится, его энергии и мужеству можно только позавидовать. Разрабатывает карьеры, следит за посадками, начал осваивать новые поля и делянки. Для того чтобы провернуть все это, ему пришлось и многое продать.

Хемингуэй согласно кивнул головой.

— Да, людей такого склада в наше время осталось не так уж много. — Он вновь окинул взглядом дом Уоренби. — Попасть отсюда в цель — дело нехитрое, — сказал он, не сводя глаз со скамейки, на которой в последний раз сидел Уоренби.

— Пригнувшегося человека не было бы видно из сада, — заметил сержант.

— Особенно через эту рощицу, — согласился Хемингуэй.

— Точно, сэр. Через нее как раз ведет тропинка к Хасвелам. Раньше здесь вся местность была лесистой, от нолей и до самого собора. Но это, правда, было давненько, — подытожил сержант.

Старший инспектор о чем-то напряженно думал. Через несколько минут он резко бросил:

— Ладно, пошли! — и уверенно направился в сторону дома.

Аркообразная массивная дверь была открыта, представляя взору гостиную с винтовой лестницей в глубине. Паркетный пол черного дуба покрывали два персидских ковра. У дальней стены, напротив входной двери, возвышался капитальный старинный комод. Посередине комнаты стоял стол в окружении стульев в стиле Иакова I. Несколько пестрых спортивных изданий, лежавших на нем, дополняли интерьер комнаты. Все было как в самом среднем доме среднего обывателя из среднего класса. Ничто не бросалось в глаза.

— Покупая дом, мистер Уоренби не заботился о меблировке, — пояснил сержант. — Вроде бы обставлять дом по-новому к нему приезжали из Лондона.

Сержант дернул за шнурок колокольчика у входной двери. Эффект оказался неожиданным. Раздался визгливый лай, и словно из стены выросли две маленькие, но отчаянные собачонки. Они принялись отважно кидаться на сержанта, словно собираясь выгрызть у него пупок. Сержант с инспектором несколько оробели и подались назад.

— Пеки, пеки! — раздался с улицы ласково журящий своих питомцев голос хозяйки. — А ну-ка быстрее идите к мамочке!

— О-о, миссис Мидхолм, — протянул сержант.

Сержант бросил на Хемингуэя многозначительный взгляд, но не успел объяснить, что именно он имел в виду. Миссис Мидхолм, продравшись через густорастущий куст сирени, остановилась напротив мужчин.

— Ого, здесь полиция! Ну надо же, в воскресенье!

— Добрый день, мадам! Это старший инспектор Хемингуэй из Скотленд-ярда и инспектор Харботл. Они пришли повидать мисс Уоренби, — отчитался сержант перед мисс Мидхолм.

— Господи, Скотленд-ярд! Бедное дитя! — проговорила миссис Мидхолм таким голосом, будто Мэвис собиралось арестовать гестапо.

— Все будет в порядке, мадам, — заверил женщину Хемингуэй. — Хочу только посмотреть некоторые бумаги убитого и задать парочку вопросов мисс Мэвис. Нет повода так волноваться. Поверьте, я ничем ее не расстрою.

— Ну что ж, — со вздохом проговорила миссис Мидхолм, — коли уж вы считаете это необходимым, то я настаиваю, чтобы разговор с мисс Мэвис происходил в моем присутствии. Бедняжка осталась совершенно одна и пережила такой кошмар. Я не оставлю ее, — твердо пообещала миссис Мидхолм.

— Уверен, это делает вам честь, — любезно проговорил Хемингуэй. — Я не имею ничего против. — Он нагнулся и погладил собачонку, обнюхивающую его ботинок. — Какая ты симпатяга! — Старший инспектор ласково потрепал животное за ухо.

Та зарычала, но инспектор принялся почесывать ей спину, псина умолкла и, наконец, завиляла хвостом. Это обстоятельство умилило миссис Мидхолм.

— А вы ей явно понравились! Вы знаете, Улитка никогда не позволяла незнакомцам дотрагиваться до нее. Тебе нравятся полицейские, дорогая моя? Не позволяйте ей вертеться вокруг вас, а то потом она не отвяжется!

Самый тщедушный из пекинесов, воодушевленный примером своего товарища, продолжал тереться вокруг старшего инспектора. Сержант Карсфорн с удивлением наблюдал за этой сценой. Глядя со стороны, можно было подумать, что Хемингуэй приехал в Торнден исключительно для того, чтобы поиграть с собачонками миссис Мидхолм. Через несколько минут старший инспектор и миссис Мидхолм стали лучшими друзьями. Хемингуэй с самым искренним интересом расспрашивал о том, сколько и каких призов завоевала Улитка и сколько произвела на свет новых чемпионов. В конце концов его все же удалось проводить в дом. В столовой, в кресле-качалке сидела Мэвис Уоренби. Вряд ли в ее гардеробе не нашлось бы хорошего черного платья, соответствующего моменту, но тем не менее одета она была в совершенно не красящее ее простое платье из серого льна. Увидев вошедших, она встала и опасливо посмотрела на миссис Мидхолм.

— Миссис Мидхолм! — вопросительно и жалобно проговорила девушка.

— Нет никакого повода для беспокойства, моя дорогая, — проворковала миссис Мидхолм. — Эти молодые люди — детективы из Скотленд-ярда, но ты не должна нервничать. Тем более, я все время буду рядом.

— Ох, как я вам благодарна. Честно говоря, я, конечно, очень нервничаю, — благодарно проговорила Мэвис, бросив беглый взгляд на Хемингуэя. — Должно быть, все случившееся слишком потрясло меня. Я, конечно, понимаю, что должна быть готова к вопросам, и обещаю: расскажу и помогу всем, чем могу. Как бы больно мне ни было, но это — мой долг.

Мэвис без особого вдохновения пересказала всю историю, начиная с полудня прошлого дня, когда ушла в Седары, оставив мистера Уоренби одного, и о том, как говорила миссис Хасвел, что ей надо поторопиться домой, так как дядя остался один. Несмотря на то что Мэвис рассказывала эту историю далеко не впервые, каждый раз к ее повествованию добавлялись новые подробности. Особенно бросалось в глаза ее желание подчеркнуть, что, оставляя дядю одного, она уже томилась нехорошими предчувствиями. Но две основные детали, уже поведанные сержанту Карсфорну, она неукоснительно подтверждала: то, что не знает никого, кто мог бы таким образом свести счеты с мистером Уоренби, и то, что никого не заметила, когда услышала выстрел.

— Вы знаете, — чистосердечно призналась Мэвис, — я даже рада, что никого не видела. Это было бы так ужасно — знать кто! Ничто уже не в состоянии вернуть дядю, но все равно, лучше бы мне об этом не знать!

— Как я тебя понимаю, дорогая моя! — сочувственно проговорила миссис Мидхолм. — Но ты ведь не хочешь, чтобы мерзавец остался безнаказанным? Более того, мы не можем позволить, чтобы в нашем родном Торндене преспокойно расхаживал убийца! Никто из нас не сможет спать спокойно. Не думаю, что кому-то будет выгодно скрыть правду. Мы, инспектор, до вашего прихода говорили с Мэвис о том, кто мог бы сделать это.

— Да, я тоже не думаю, что кому-то захочется скрывать правду, — подтвердила Мэвис Дрожащим голосом.

— Дорогие дамы! — вмешался в разговор Хемингуэй. — Если у вас есть какие-то мысли по поводу того, кто мог это сделать, то ваш первейший долг — сообщить нам об этом.

— Господи, но я не знаю, просто не могу представить! — Мэвис чуть не рыдала.

— Мэвис, но это же не так, — запротестовала миссис Мидхолм. — Недостойно памяти твоего дяди скрывать от людей, расследующих его смерть, такие вещи. Ведь было бы крайне несправедливо — заявить, что у него не было врагов. Вовсе не хочу сказать, что в этом его вина, но ведь они были. От фактов никуда не денешься! Бог свидетель, я не хочу грешить на своих соседей, но мне очень хотелось бы знать, что делал Кенелм Линдейл после того, как покинул Седары. Я всегда считала, что в этих Линдейлах есть что-то скользкое. Сидят у себя на ферме, ни с кем не общаются, с виду не интересуются ничем происходящим в Торндене. Миссис Линдейл всегда очень легко сослаться на ребенка, но мне кажется, она просто нас чурается. Когда они приехали в Рашифорд, я сразу пошла к ним на ферму и приложила все усилия, чтобы подружиться с ней, но она с ходу дала понять, что к ним не стоит совать носа без особого приглашения, — с возмущением закончила миссис Мидхолм.

— А со мной она всегда была очень обходительна! — возразила Мэвис.

— Я и не хочу сказать, что она груба или невежлива, хотя неужели тебе никогда ничего не бросалось в глаза? — настаивала миссис Мидхолм. — Когда я расспрашивала ее о друзьях и родных, об их прежнем месте жительства, она всегда виляла! Именно увиливала. Я всегда подозревала, что она что-то скрывает. А это очень странно для молодой женщины — уходить от разговоров о своем прошлом. И еще я вам скажу одну вещь, — миссис Мидхолм повернулась к Хемингуэю. — У них никто никогда не гостит. Может, вы думаете, что к ним изредка приезжают его или ее родители, сестры или братья? Ошибаетесь! Ни-ког-да!

— Возможно, их нет в живых, — предположил Хемингуэй.

— Но не может же быть так, что у них никого нет в живых на всем белом свете. У каждого человека есть родственники! — негодовала Флора Мидхолм.

— Миссис Мидхолм! Прошу вас! Не надо так говорить! — взмолилась Мэвис. — Теперь, когда бедный дядя мертв, у меня никого нет. Я совершенно одна!

— Просто ты еще не замужем, дорогая, — возразила миссис Мидхолм несколько загадочно, с видом посвященного в тайны человека…

В эту минуту в разговор женщин вмещался старший инспектор. Он сказал, что хотел бы ознакомиться с документами мистера Уоренби в присутствии мисс Мэвис.

— Я должна в этом участвовать? — недовольно скривилась девушка. — Уверена, что дяде бы не понравилось, узнай он, что я роюсь в его столе!

— Думаю, это касается не только вас, мисс Уоренби. Вряд ли бы ему понравилось, чтобы вообще кто-либо рылся в его бумагах, не говоря уже о том, чтобы ему прострелили череп, — резонно возразил Хемингуэй. — Однако мы должны посмотреть бумаги. Насколько я знаю, вы его прямая наследница, и я хочу, чтобы вы при этом присутствовали.

Мэвис растерянно поднялась с кресла.

— Я просто не могла поверить, когда мне сказал об этом полковник Скейлс. Дядя никогда не обмолвился ни единым словом, что я буду его наследницей. Я просто не знаю, что мне делать, но тем не менее я так расстроена, что мне трудно сдерживать слезы.

Она направилась в кабинет мистера Уоренби — большую, солнечную комнату. Задержавшись у порога, девушка смущенно улыбнулась Хемингуэю.

— Может, это звучит глупо, но я очень не люблю заходить в эту комнату. Мне каждый раз хочется увидеть его спящим в кресле. И еще — хочу избавиться от той злополучной скамейки в саду. Думаю, вы не будете возражать против этого? Я знаю, что ничего нельзя менять без вашего ведома.

— Нет, не возражаю. Мне хорошо понятно ваше желание от нее избавиться, — сказал Хемингуэй, входя в кабинет и внимательно разглядывая здесь каждую мелочь.

— Всякий раз, когда я смотрю на нее, она напоминает мне о случившемся, — проговорила Мэвис, передернув плечами. — Дядя довольно редко выходил в сад. В принципе, это была моя любимая скамейка. Даже страшно думать, что не будь в тот день такой жары, дядя не вышел бы из кабинета, и это спасло бы ему жизнь, и не случилось бы всею этого кошмара…

Старший инспектор, начавший немного уставать от женских эмоций, вежливо согласился и сделал знак констеблю, читавшему в комнате газету.

— Я счел необходимым оставить здесь кого-нибудь до вашего прихода, — объяснил сержант Карсфорн. — Мы не могли опечатать комнату из-за телефона, сэр. Он единственный в доме.

Старший инспектор внимательно посмотрел на телефонный аппарат, стоящий на столе Сэмпсона Уоренби. Он понял, что мисс Мэвис неоднократно заходила в кабинет, уже после убийства. Как будто прочитав его мысли, Мэвис сказала:

— Я теперь боюсь даже звука телефонного звонка. Ни разу не брала трубку.

Комната выглядела чистой и ухоженной. Бумаги на столе, за которым работал адвокат, были аккуратно сложены в стопки и перетянуты красной лентой, ящики письменного стола — опечатаны. Сержант сказал, что, когда он пришел в кабинет в первый раз, бумаги были разбросаны по столу, а перо, теперь аккуратно лежащее среди карандашей, было открытым.

Хемингуэй кивнул в знак согласия и сел в кресло за рабочий стол Уоренби. Мэвис отвела в сторону глаза.

— Теперь, мисс Мэвис, прошу вашего согласия на то, чтобы я просмотрел документы, которые, возможно, будут иметь отношение к делу, — попросил Хемингуэй, развязывая красную ленту.

— Да, пожалуйста. Но уверена, там нет ничего особенного. Я полагаю, что произошел несчастный случай. И чем больше думаю об этом, тем больше в этом убеждаюсь. Люди в этих местах охотятся на кроликов. Я даже знаю, что дядя несколько раз жаловался мистеру Айнстейблу и настаивал, чтобы тот запретил охоту на общинных землях. И принял меры против браконьерства. А вы не думаете, что это мог быть несчастный случай? — спросила Мэвис.

Хемингуэй, не склонный вести дискуссию на эту тему, мирно сообщил, что еще не пришел к определенному заключению. Он быстро пробежал глазами документы, касающиеся споров по вопросам недвижимости. В основном речь шла об усилиях землевладельцев по выселению неплатежеспособных арендаторов. Хемингуэй припомнил, что рядом с телом Уоренби были найдены письма, написанные арендатором еще до того, как Уоренби стал заниматься земельными вопросами. Вся эта переписка крутилась вокруг уже отмененного закона о правах нанимателей, и трудно было увязать смерть Уоренби с его деятельностью в качестве адвоката землевладельцев. Хемингуэй отложил эти бумаги в сторону и выдвинул следующий ящик. В нем валялась всякая канцелярская ерунда типа скрепок для бумаги, сургуча, печатей, карандашей и тому подобного. Еще в одном ящике была стопка конвертов разного размера для деловой переписки. Там же хранились чеки и счета. В самом нижнем ящике Хемингуэй обнаружил пухлую от старости бухгалтерскую книгу и старые векселя. Частная переписка мистера Уоренби оказалась в полном беспорядке, к удивлению старшего инспектора, и хранилась в верхнем ящике стола.

Хемингуэй с интересом посмотрел на мисс Мэвис:

— А что бы вы мне сказали об аккуратности мистера Уоренби в плане его работы с документами?

— О, да. Дядя ненавидел беспорядок.

— Как же тогда объяснить этот бедлам в ящике?

Мэвис была в нерешительности.

— Не знаю. Во всяком случае, я никогда и не помышляла о том, чтобы открывать его стол.

— Хорошо. Тогда, если вы не возражаете, я заберу эти бумага с собой и просмотрю их, когда у меня будет время, — предложил старший инспектор. — Тогда не будет нужды оставлять у вас в доме дежурного полицейского. Все, естественно, будет вам возвращено. — Он встал из-за стола, передавая бумаги Харботлу. — В доме был сейф?

— Нет. Все важные документы дядя хранил в офисе, — ответила Мэвис.

— Тогда не буду больше отнимать у вас время, — подвел итог старший инспектор.

Мэвис проводила инспектора в холл, где к ним немедленно присоединилась миссис Мидхолм, деликатность которой не позволила ей проследовать за ними в кабинет. Однако ее разбирало любопытство, и она ужеприготовилась засыпать их вопросами, но в дом в это время вошла мисс Патердейл. Так как ее сопровождал ее верный пес, тут же возник конфуз. Улитка и Утопия, не обращающие внимание на окрики хозяйки, с визгливым лаем бросились на степенного лабрадора. Благовоспитанный Рекс, стараясь не реагировать на мелюзгу, укрылся за спиной своей хозяйки. Миссис Мидхолм страшно боялась, что у пса лопнет терпение и он разорвет в клочья ее любимцев. Пока она отлавливала и увещевала своих питомцев, Мэвис поясняла мисс Патердейл, что незнакомцы в ее доме — инспекторы из Скотленд-ярда. Мисс Патердейл, поправив в глазу неизменный монокль, выразила Мэвис свое искреннее соболезнование.

— Я знала, что это вызовет массу неприятностей, — вздохнула мисс Патердейл. — Это, конечно, не мое дело, но я уверена, что ты не будешь без причин поднимать в Торндене панику.

— Ну что вы, мисс Патердейл, нет абсолютно никаких причин для паники. Инспекторы очень деликатны, — заверила ее Мэвис.

— Простите, сэр, как вас зовут? — обратилась мисс Патердейл к Хемингуэю.

— Старший инспектор Хемингуэй, мадам. И должен сказать, что вы совершенно нравы насчет ненужной паники. Мы стараемся все делать самым деликатным образом.

— Со своей стороны могу заметить, — вступила в разговор миссис Мидхолм, — что моя жизнь всегда была открытой книгой, даже для полиции. Мне даже при желании нечего скрывать. — Она рассмеялась своей несмешной шутке.

— Не думаю, что у полиции есть большое желание ее дочитать, — заметила мисс Патердейл. — Мэвис, я зашла узнать, как у тебя дела. И хотела пригласить тебя на ужин. Эбби ушла к Хасвелам.

— А мой Леон с удовольствием проводит после ужина мисс Мэвис домой! — воскликнула миссис Мидхолм.

— Я очень благодарна вам обеим, — искренне проговорила Мэвис. — Но мне хотелось бы сегодня побыть дома.

— Ну что ж, моя дорогая. Оставляю вас с мисс Патердейл, — заявила миссис Мидхолм, видя, что Хемингуэй собирается уходить, и не желая упустить возможности потерзать его вопросами.

Шепнув на ухо старшему инспектору, что у нее есть кое-что важное для него, миссис Мидхолм, с собаками под мышками, вышла из дома первой.

— Некоторые вещи я не хотела говорить вам, инспектор, в присутствии мисс Мэвис, поэтому ждала, пока вы освободитесь, — доверительно сообщила миссис Мидхолм.

Карсфорн сочувственно глянул на Харботла, но замкнутый инспектор лишь безразлично хмыкнул в ответ.

Воодушевленная понимающим взглядом Хемингуэя, миссис Мидхолм заговорила:

— По-моему, тут не может быть и тени сомнения по поводу того, кто пристрелил мистера Уоренби. Несмотря на уверенность, что миссис Линдейл особа весьма подозрительная, не думаю, что она могла это сделать. Этот тип людей с непонятного цвета волосами и бледно-голубыми глазами не способен ни на что подобное. Вот муж ее — другое дело. И более того, если это и вправду он, то я уверена, что его супруга об этом непременно знает. Я заходила к ней сегодня утром, чтобы обсудить случившееся, но, как только я открыла рот, она сразу перевела разговор на другую тему. Она была не то что чем-то напугана, но выглядела явно нервозно. Она даже говорила каким-то другим, не своим голосом. И ровно через пять минут заявила, что должна бежать к ребенку, хотя тот преспокойно спал. Я сразу поняла: там что-то не то. — Миссис Мидхолм, многозначительно помолчав, продолжила: — Но это не все, что я хотела вам рассказать. Конечно, это мог сделать Кенелм Линдейл, но не забывайте еще про одну фигуру — Ладисласа.

— Да, я очень серьезно отношусь к его персоне, — деликатно заверил женщину старший инспектор.

— Вы ведь понимаете, я ни слова не могла сказать о нем в присутствии мисс Мэвис, потому что бедняжка, по-моему, всерьез им увлечена. Всегда думала, что это самый неподходящий претендент на ее руку, но если это он убил мистера Уоренби, то, надеюсь, у него ничего не выгорит.

— Тут вы совершенно правы, мадам, — согласился Хемингуэй. — Если убийца — Ладислас, то он не только не женится на Мэвис, но, очевидно, вообще будет лишен возможности вступить в брак с кем бы то ни было.

— Если бы вы только видели, как он увивался за бедняжкой! — негодующе прошипела миссис Мидхолм.

— К сожалению, я не был этому свидетелем. Я ведь, вы знаете, впервые здесь.

— И именно поэтому я с вами так откровенна. Хотя мой муж говорит, что словами делу не поможешь, я с ним абсолютно не согласна. Я считаю, что долг каждого честного человека — рассказать полиции, что ему известно. А что касается увлечения Мэвис, то будьте уверены: уж мистер Уоренби ничего серьезного никогда бы не допустил. Ведь совсем недавно он категорически запретил Мэвис встречаться с мистером Ладисласом.

— И вы думаете, молодой человек за это его застрелил?

— Я стараюсь, знаете ли, не заходить так далеко в своих умозаключениях, хотя не сомневаюсь, что он на это способен. Ведь он лишился работы и должен был покинуть наши места. Все это благодаря усилиям мистера Уоренби. Он ведь был человеком, готовым перешагнуть через кого угодно для достижения своих целей. Мистер Ладислас, безусловно, понимал, что после смерти Уоренби мисс Мэвис достанется вполне приличная сумма, даже если он и не был в этом уверен наверняка. И ведь как раз в тот самый день ею видели в аллее напротив дома Уоренби. И уж если кто скажет, что он был не в курсе, что Мэвис собиралась на вечер к Хасвелам, то я позволю себе не поверить. Итак, мы имеем реального подозреваемого с реальным мотивом для совершения преступления, — строго закончила миссис Мидхолм. — Что вы на это скажете?

— Скажу, что очень благодарен вам, мадам. И обещаю, что приму к сведению все, что вы нам рассказали. Кстати, что это там нашла ваша собачка, ее так долго нет с нами?

Уловка сработала. Миссис Мидхолм с истошными криками бросилась вслед за Улиткой, а Хемингуэй поскорей вскочил на подножку подъехавшей полицейской машины.

Глава 7

Сержант Карсфорн с озабоченной физиономией обратился к Хемингуэю:

— Прошу прощения, сэр, за ваше потерянное время с миссис Мидхолм. Если бы я мог предвидеть, непременно бы вас предупредил.

— В таком случае это вы бы потеряли время, сержант, — угрюмо заметил Харботл. — Шеф любит пообщаться с людьми.

Харботл говорил с сержантом тоном начальника, не терпящего никаких возражений, но Хемингуэй перебил его:

— Это верно. Я и впрямь люблю поговорить с людьми. А что касается этой вашей миссис Мидхолм, то я почерпнул для себя кое-какие интересные сведения.

— Неужели, сэр? — удивленно спросил сержант.

— Безусловно. Я ведь так мало знал о пекинесах. Зато теперь, после увольнения, запросто смогу стать членом жюри на выставках собак, — улыбнулся старший инспектор.

Сержант усмехнулся.

— Да уж, на этих псиных выставках ее собачки действительно преуспели. Что верно, то верно.

— Ладно. В более подробной информации о ее собаках я больше не нуждаюсь. И так достаточно, — грубовато проговорил Хемингуэй. — Меня мало волнуют ее пекинесы и этот загадочный поляк пока тоже. Меня заинтересовало сказанное ею о Линдейлах.

— Да, сэр, — с оттенком вины в голосе проговорил Карсфорн. — Вы имеете в виду ее недоброжелательность по отношению к этой семье?

— Да, она их не очень любит, но я не назвал бы ее недоброжелательной. Не думаю, что ее рассказ о них неверен. В любом случае, она свято верит в то, что говорит об этой семье. Может, все это — полная чушь. Хотя не совсем обычно для провинциальных местечек — отказываться посудачить с соседкой о событии, подобном нашему. А ведь именно так и поступила миссис Линдейл, когда миссис Мидхолм пришла к ней на ферму после убийства. Что вы, сержант, можете сказать об этих Линдейлах?

— Боюсь, ничего особенного, сэр. Я имею в виду, что не более чем у кого бы то ни было. Спокойные, респектабельные люди. Пользуются уважением в Торндене. Они не очень-то участвуют в общественной жизни округа, но, думаю, для них это естественно. Он целыми днями занят на ферме, а супруга сидит с грудным ребенком. Вот, собственно, и все.

— Ну что ж, это и вправду естественно. А что вы думаете по поводу того, что к ним никто никогда не приезжает? — спросил Хемингуэй.

— Не знаю, — признался сержант. — А у вас есть на этот счет какие-то мысли?

— Я тоже не знаю. Но полагаю, ими стоит поинтересоваться, не правда ли, Хорэйс? Если Линдейл был связан с биржей, то найти его досье не составит большого труда.

— Вы имеете в виду, — спросил, нахмурив брови, сержант, — что Уоренби мог располагать дискредитирующими Линдейла сведениями и, более того, даже шантажировать его?

— Вполне возможно, что ни о каком шантаже не было и речи, а просто Уоренби стал обладателем порочащей Линдейла информации. А тот, лишь затем, чтобы информация такого плана не пошла дальше, решил разделаться с ним. Все зависит от того, что за птица этот Линдейл.

— Лично я, зная Линдейла, не подумал бы о нем ничего такого, — заметил сержант.

— Возможно, вы правы, — согласился Хемингуэй, глядя на дом мистера Драйбека, показавшийся за поворотом. — Но однажды мне довелось арестовывать милейшего, добрейшего и любезнейшего человека из всех, каковых вам когда-либо доводилась видеть. С первого взгляда любой бы уверовал, что такой и мухи не обидит. Хотя не знаю, как он относился к мухам. Вроде тогда для них был не сезон. А арестовал я его за то, что он всадил нож в спину своего братца.

Закончив эту душещипательную историю, Хемингуэй вылез из машины и зашагал по тропинке, ведущей к дому мистера Драйбека.

Мистер Драйбек, чья экономка всегда старалась успеть накормить его ужином до семи вечера, чтобы пораньше смыться по собственным делам, сидел за столом над тарелкой с холодным беконом и салатом, в ожидании пирога. По выражению его лица можно было сделать вывод, что он бы предпочел поужинать куда позже, и потому, когда ему сообщили о приезде полицейских из Скотленд-ярда, он немедленно отбросил салфетку и поспешил в гостиную навстречу визитерам.

— Безумные события! — начал мистер Драйбек, поприветствовав гостей. — С удовольствием окажу любую помощь, способную пролить свет на это дело, но, думаю, сначала вы хотели бы узнать о моих действиях в тот злосчастный день. И это совершенно правильно. К счастью, память у меня и по сей день крепка. Многолетняя тренировка.

После этого он в мельчайших деталях изложил историю, рассказанную им уже сержанту Карсфорну.

Только в одном месте Хемингуэй перебил Драйбека:

— А вы слышали первый удар колокола тем вечером?

— Насколько я помню, нет. Но если вы позволите, мы проведем небольшой следственный эксперимент, касающийся колокола. Сержант останется в доме, а мы втроем выйдем в ту часть сада, где я тогда поливал цветы. Первый удар колокола раздастся как раз с минуты на минуту. И тогда вы сами решите, слышен ли был звук или нет, — предложил мистер Драйбек.

— Не думаю, что в этом есть необходимость, сэр, — вежливо сказал Хемингуэй.

— Тогда прошу прошения, — проговорил Драйбек, подняв руки. — Я лишь пытался добиться правильного ответа на ваш вопрос.

После, в сопровождении хозяина, оба инспектора вышли в сад.

— Мое хозяйство не так уж велико, — начал Драйбек. — Но оно разделено на несколько секций. Здесь я выращиваю овощи, а на территории, к которой мы сейчас подходим, разбит небольшой цветник. Как раз там я поливал цветы, когда меня позвали ужинать.

Хозяин отошел в сторону, пропуская вперед инспекторов в небольшой, но любовно ухоженный розарий с аккуратными клумбами и с искусственным прудом в середине.

Драйбек, оглядев свое хозяйство, не без гордости произнес:

— Вы попали в самое удачное время. Выдался прекрасный год для роз. Посмотрите сюда, инспектор. Это голландские Глории. Мой любимый сорт и предмет моей гордости!

— Признаться, я поражен! — проговорил Хемингуэй. — Воистину маленький рай. А вот, кажется, и звук колокола. — Хемингуэй внимательно вслушался.

— Я ничего не слышал, — покосившись, проговорил Драйбек.

— И я тоже, — признался Харботл.

— Должно быть, вам показалось, сэр, — с обидой в голосе сказал Драйбек. — Мне еще не приходилось жаловаться на слух.

— У меня очень острый слух, господа, — признался Хемингуэй. — К тому же я специально ждал колокола. Что ж, признаю, что, занимаясь розами, вы вполне могли не слышать колокола, мистер Драйбек. Но как бы то ни было, я ничуть не жалею, что мы посетили этот райский уголок. Ваши розы и в самом деле прекрасны. В Фокслейне у Уоренби тоже есть розарий, но он не идет ни в какое сравнение с вашим, — закончил комплимент Хемингуэй.

— Вот в это я могу поверить. Мой покойный друг мистер Уоренби уделял крайне недостаточно внимания своим розам, — с некоторым злорадством отметил Драйбек.

— А вы хорошо его знали, сэр?

— Да нет, конечно. Очень поверхностные отношения. Буду с вами откровенным: всегда считал, что он не вписывается в наше общество с его иной, чем в городе, атмосферой.

— Да, судя по всему, он был здесь непопулярен, — заключил старший инспектор.

— Это и вправду обстоит так. Был бы удивлен, если бы узнал, что ему симпатизировал кто-либо в Торндене. Прошу понять меня правильно, инспектор. Я достаточно хорошо знаю Торнден и уверен, что никто в нашем кругу не решился бы на подобное преступление. Я, на самом деле, очень рад, что вы пришли ко мне! В Торндене только и говорят о случившемся, и некоторые слухи просто шокируют. К сожалению, люди, распространяющие слухи, никакой ответственности за свои слова не несут. У людского воображения нет границ, но мне кажется, что данный случай не представляет особой сложности и не станет такой уж головоломной проблемой.

— Ваш оптимизм меня радует, — заметил Хемингуэй. — Надеюсь, в таком случае, что эту проблему мне удастся решить.

— Боюсь, что простота ее решения даже разочарует такого профессионала, как вы. Я основательно продумал все случившееся и представил ситуацию в виде шахматной задачи. Вывод единственен. Только один человек имел реальную возможность, а главное, мотив, чтобы совершить убийство. И этот человек — племянница мистера Уоренби!

У инспектора Харботла отвисла челюсть. С нескрываемым сомнением в голосе он произнес:

— Ну, даже если отбросить факты в сторону, чтобы эта девушка взяла в руки оружие…

— Это не аргумент. Именно сама невинность подчас толкает на хладнокровное убийство.

— Но, во всяком случае, — продолжил Харботл, — я в жизни не видел человека, менее похожего на убийцу, чем мисс Мэвис.

— А разве вы никогда не сталкивались с тем, инспектор, что убийца, а вернее, убийцы — работают в паре? Мисс Мэвис — исключительно умная женщина.

— Что ж, очень интересно, — вмешался Хемингуэй, — на меня она, честно говоря, произвела совершенно иное впечатление.

Мистер Драйбек язвительно усмехнулся.

— Уверен, что перед вами предстало милейшее создание, переполненное горем из-за смерти любимого дядюшки. Вздор, господа! Ерунда и вздор! Она говорит, что Уоренби спас ее от полного одиночества, когда она была еще совсем ребенком. А знаете ли вы, что она прожила у него менее трех лет? Уоренби предложил ей переехать в его дом, когда умерла ее мать, и мисс Мэвис охотно согласилась. После матери у нее осталась изрядная сумма, чтобы обеспечить себе независимое существование. Нет сомнений, что у нее были свои соображения, чтобы переехать в дом дяди и стать бесплатной экономкой. Если верить слухам, то недавно предметом ее страстного увлечения стал этот иностранец, который носится по всему Торндену на своем грохочущем мотоцикле. У всех знающих его есть серьезные подозрения в его адрес. Его видели у дома Уоренби за полчаса до убийства. Я же считаю, что это чушь. При столь удобном положении дома, при огромных открытых окнах, зачем ему было ждать, пока Уоренби выйдет в сад?

— И верно, зачем? — согласился Хемингуэй.

— А теперь представьте… Давайте восстановим детальное повествование мисс Мэвис!

— Честно говоря, сэр, я его уже дважды слышал и…

— Она покидает Седары одна через садовую калитку, — настойчиво продолжал Драйбек, не обращая внимания на реплику старшего инспектора. — Несмотря на то что она весь вечер вздыхает по поводу того, что оставила дядюшку одного, она остается после ухода всех гостей, за исключением миссис Клайборн. Благодаря этому она может быть твердо уверена в том, что не встретит никого из гостей по дороге домой. Она говорит, что вошла в сад через главный вход. Но уверяю вас, что она подошла к дому с торцевой стороны, по тропинке, разделяющей их усадьбу и перелесок. И в этом случае она, не боясь быть замеченной, легко берет ружье мистера Уоренби, стреляет и возвращается назад. И уже только после всего этого заходит в дом тем путем, которым она, по ее словам, вошла.

— Но если у мистера Уоренби не было ружья, — возразил Хемингуэй, — то это полностью разбивает вашу версию.

— Не берусь говорить наверняка, но ведь это обыденное явление — иметь дома в сельской местности ружье!

Инспектор Харботл с недоверием посмотрел на Драйбека. Его глаза сузились. Хемингуэй вежливо сказал:

— Но это еще не доказательство, а всего лишь одна из возможных версий, сэр!

— Ага! — с торжеством воскликнул мистер Драйбек. — Вы забываете одно важное обстоятельство, господин старший инспектор! Если принять время убийства за семь двадцать, а я не вижу причин в этом сомневаться, то возникает вопрос: что делала мисс Мэвис в промежутке между этим временем и временем ее прихода в дом мисс Патердейл?

— Во сколько это было? — спросил Хемингуэй.

— К сожалению, точное время назвать невозможно. Но, уверяю вас, это заняло бы около пятнадцати минут. Но мисс Мэвис сделала фатальную ошибку, назвав время выстрела, точное время. Ведь прежде чем пойти к мисс Патердейл, ей надо было избавиться от ружья.

— Но девушка была в полном шоке! — вмешался Харботл.

— Хорошо, хорошо, господа! Я уверен, мистер Драйбек, ваша теория весьма существенна. Во всяком случае, если окажусь в затруднительном положении, то буду знать, к кому мне обращаться. Не смею более отрывать вас от вашего ужина, сэр.

Раскланявшись с Драйбеком, оба инспектора вышли из сада и сели в машину к поджидающему их там Карсфорну.

— Куда сейчас, сэр? — спросил сержант.

— Как здесь насчет пива? Местное пить можно? — устало спросил Хемингуэй.

— Не отравитесь, — заверил сержант. — Это здесь рядом.

— Тогда именно туда мы и едем, — решил старший инспектор.

— Но я никогда не пью спиртного, — запротестовал Харботл.

— А кто говорит о спиртном, мой друг? Для вас — стаканчик холодного лимонада.

— Ну ладно, — согласился Харботл.

— Удалось ли вам узнать от мистера Драйбека больше, чем посчастливилось мне? — спросил через плечо сержант Карсфорн.

— Да, теперь картина преступления налицо, — удовлетворенно заявил Хемингуэй. — Нечего нам с Харботлом здесь делать, коли у вас есть такой опытный криминалист, как мистер Драйбек. Блестящая логика!

— Блестящая логика, — пробурчал Харботл. — У вас, шеф, ее, безусловно, нет.

— Вы чертовски правы, коллега. Откуда ей у меня взяться?

— Он мне даже аппетит отбил, — продолжал ворчать Харботл, не обращая внимания на ядовитый тон шефа. — Он и его блестящая логика! Недоумок — вот он кто! Обвинить в убийстве такую чудную девушку!

— Вы, кажется, всерьез увлеклись этой молодой особой, а? — спросил Хемингуэй. — Лично я — наоборот.

— Вы хотите сказать, сэр, что эта милая девушка имеет какое-то отношение к убийству? — Харботл был потрясен.

— Нет, не так. Просто хочу сказать, что из разговора с Драйбеком я понял, что он дьявольски испуган.

— Согласен, — кивнул Харботл.

— Конечно, напуган, — продолжал Хемингуэй. — А будь вы на его месте? В общем, убил ли он Уоренби или нет, я сказать не могу, так как не умею читать чужие мысли, но то, что он способен это сделать, — вот это я понял наверняка.

— Он, кстати, допустил одну ошибку, — нажимал Харботл. — Откуда ему известно, что Уоренби застрелили из ружья двадцать второго калибра?

— Да, я понимаю вас. Вы так говорите, потому что склонны думать, что именно он убил Уоренби, коллега. Но я не удивлюсь, если окажется, что весь Торнден знает, из оружия какого калибра стреляли в Уоренби.

— Если это так, то виновник утечки информации — доктор Уоркоп, — заметил сержант, внимательно следивший за беседой. — Он или этот болван Хобкирк. Оба были столь польщены, оказавшись в центре внимания, что наверняка стали первыми распространителями слухов. Если бы не они, то именно этот двадцать второй калибр мог бы стать нашей козырной картой.

— Не стоит так из-за этого расстраиваться, — посоветовал Хемингуэй. — Попробуем пока поискать того, у кого имелась такая винтовка. Кстати, чего мы стоим? Что это за кабачок?

— «Красный лев», — объявил сержант.

— Надо было сразу сказать, — заметил Хемингуэй. — Пошли, Хорэйс. Послушаем, что там внутри болтают об этом деле. Вам, сержант, тоже нет необходимости оставаться в машине.

— Сэр, может, мне лучше остаться? Тем более, меня уже заметил Пленмеллер, сидящий у окна, и вам лучше пообщаться без моего присутствия?

— Сержант! Вам лучше всего бросить ваши предрассудки! Один подозревает автора детективных романов, второй делает убийцу из этого божьего одуванчика Драйбека! Вы оба уже меня изрядно утомили. Лучше, сержант, пойдите и представьте меня местному криминальному эксперту, — раздраженно сказал Хемингуэй.

Едва трое полицейских вошли в бар, к ним тут же подлетел Гевин Пленмеллер, сидевший до этого в компании мисс Дирхэм, майора Мидхолма и молодого мистера Хасвела.

— Сержант! Кого вы к нам привели! Если мне не изменяют память и интуиция — а они этого никогда не делают, то эти господа — знаменитости из Скотленд-ярда. Скорее к нашему столу! Джордж, немедленно обслужи этих джентльменов и запиши на мой счет. А вы и не представляете, господа, что мы сейчас обсуждали! — с этими словами он повернулся к Хемингуэю. — Если вы не собираетесь тотчас меня арестовать, то позволю себе сказать еще пару слов. Ведь вы — старший инспектор Хемингуэй, сэр, не так ли? Расследовавший дело в Гисборо. Я тогда ходил в суд каждый день и много бы отдал, чтобы узнать все детали того дела. Кстати, позвольте представить вам мисс Дирхэм! Она, как и молодой мистер Хасвел, к их собственному великому сожалению, к убийству Уоренби никакого отношения не имеют. А что касается майора, то уж у него точно для этого был мотив, и вы это непременно обнаружите, сэр.

— Действительно, Пленмеллер, язык у вас без костей, — сердито проговорил майор. — Добрый вечер, господин старший инспектор, — поприветствовал он Хемингуэя. — Печальное дело, согласен.

— Какие лицемерие! — снова встрял Пленмеллер. — Вы, майор, хотите сказать, что сильно опечалены смертью Уоренби?!

— Да, все больше и больше убеждаюсь, что покойный не пользовался большой любовью среди соседей, — проговорил Хемингуэй. — Добрый вечер, мистер Мидхолм! Я уже имел удовольствие побеседовать с вашей супругой.

— Вы заходили к нам побеседовать с моей женой? — удивленно переспросил майор.

— Не совсем так, сэр. Мы повстречались в доме Уоренби. У вас очаровательные собаки. Призеры и чемпионы!

— Полиция вынюхивает информацию любыми путями, — пробормотал Пленмеллер. — Это очень жестоко со стороны миссис Мидхолм: привести Улитку в дом Уоренби, где несчастную псину недавно столь безжалостно пнули ногой. Вы так не считаете, майор?

— Нет, я так не считаю, — огрызнулся Мидхолм.

Эбби повернулась к Пленмеллеру и язвительно сказала:

— Это совершенно не смешно, Гевин. Почему бы вам самому не попытаться приложить хоть какие-то усилия, чтобы выяснить, кто действительно является убийцей, чем огульно обвинять ни в чем не повинных людей. А у вас ведь есть богатый опыт в подобных делах: ваши детективы, по слухам, исключительно занимательны. Я не читала ни один из них, но тем не менее так говорят все, кто их шпал и остался в живых.

— Умница! — с восторгом воскликнул Чарльз.

— Жалкая лесть, — отреагировал Пленмеллер. — Позволю себе пропустить ее мимо ушей. А что касается моих занимательных детективов, то у меня есть маленькое авторское преимущество: я изначально знаю, кто совершил убийство или собирается его совершить. А это, как вы, надеюсь, понимаете, существенное преимущество. Хотя, впрочем, как-то я написал рассказ, действие которого происходило в местечке типа Торндена, а убийцей оказался священнослужитель. Что же касается разговоров о моем творчестве, так это оттого, что жители Торндена исключительно меня уважают. Но я скучноватый человек и не очень люблю обсуждать это.

— Вы считаете себя скучным человеком, сэр? — поинтересовался Хемингуэй. — У меня сложилось, скорее, обратное мнение.

— А когда я попытался внести свою лепту в расследование этого дела, — невозмутимо продолжал Пленмеллер, — предложив версию, где я фигурирую как главный подозреваемый, то сержант сразу поставил меня на место, не правда ли, мистер Карсфорн?

— Все, что вы делали, сэр, с позволения сказать, — это валяли дурака, — отреагировал сержант.

— Вовсе нет. Как человек, являющийся любителем в области криминалистики, я счел своим долгом предложить в первую очередь себя в качестве подозреваемого. И только ради всего святого не говорите мне, что безжалостный убийца — этот бедный поляк со своей паинькой-подружкой. Любой начинающий криминалист не заподозрит загадочного иностранца в совершении преступления. Это было бы просто пошло! Ну что ж, если вас не устраиваю я или миссис Мидхолм, то тогда, думаю, убийца — сквайр, — заявил Пленмеллер.

— Вы слишком далеко заходите, сэр, — запротестовал Чарльз.

— Это действительно глупо, — строго сказала Эбби. — Как вы можете говорить такое об этом человеке!

— А может, вовсе и не он, — согласился Пленмеллер. — Вообще, сквайр — очаровательнейший человек. Еще шва, господин старший инспектор?

— Думаю нет, сэр. Спасибо. Мне показалось, что вы, мистер Пленмеллер, рассуждаете вполне профессионально. И при этом говорите, что выставляете свою кандидатуру на роль главного подозреваемого как любитель в области криминалистики, — заметил Хемингуэй.

Пленмеллер немедленно возразил:

— Вы разрушаете мою веру в профессиональных детективов, сэр. Если я профессионал?.. Вы, наверное, просто шутите?

— Ну что вы, вовсе нет. Не каждый день встречаешь Мастеров детективного жанра и всегда интересно знать, как подобный человек воспринимает реально совершенное преступление.

— С горечью, сэр. А вообще, в данном случае — ничего интересного. Обычное оружие, обычное убийство и несколько нерушимых алиби.

— Думаю, что установить личность истинного убийцы не просто интересно, а крайне необходимо, тем более у нас, где все друг друга знают сто лет, — возразила Эбби.

— Вы, дорогая моя, — женщина. А любой женщине всегда интересней личность, чем сама проблема. Вас не очень расстроит, если убийцей окажется человек, о котором вы слыхом не слыхивали?

— Ну что вы, — ответила Эбби, — совсем наоборот. Но что-то мне подсказывает, что такого не случится.

— Очень верю в женскую интуицию, — заметил Пленмеллер. — В свою, кстати, тоже. И не подсказывает ли вам ваша интуиция, что я — человек, способный на хладнокровное убийство?

— Нет, конечно, нет! — уверенно сказала Эбби.

— На сей раз интуиция вас подвела, мисс Дирхэм, — уверенно заявил Пленмеллер.

— Возможно, вы и способны, — вмешался в разговор Чарльз. — Только не на это убийство, а на что-нибудь более изощренное.

— Не ожидал от вас столь высокой похвалы, — с издевкой ответил Пленмеллер.

— Если вам угодно, то воспринимайте это так. Я был бы рад за вас, если бы вам удалось добиться своего и стать звездой разыгравшейся у нас драмы, но, к сожалению, не вижу никакого мотива, руководствуясь которым, вы стали бы убийцей Сэмпсона Уоренби, — закончил Чарльз.

— Но разве ваша неприязнь ко мне не позволяет вам представить меня в роли злодея? Зачем еще мотивы?

— Нет, нет, — спокойно ответил Чарльз.

— О-о, тогда вы всего лишь жалкий злопыхатель. Либо вам из вредности хочется, чтобы старший инспектор потерял ко мне всякий интерес. Думаю, это единственная причина. Тогда мне придется сказать инспектору, что я уже совершил одно убийство, и предложить ему его расследовать.

— Ну если только вы совершили его пером. А здесь другое дело.

— Очень многие — пером. Но одно — на самом деле, — настойчиво проговорил Пленмеллер.

— Вам обоим не кажется, что это заходит уже слишком далеко? — решительно вмешался майор Мидхолм. — Посмею заметить вам, что случившееся отнюдь не повод для шуток!

— А это вовсе не секрет. Всем известно, что Я убил моего брата, — не уступал Пленмеллер.

Майор предпочел промолчать.

— В самом деле, не надоело ли вам изображать из себя подмастерья Сатаны? — насупив брови, спросил Чарльз.

— И вы и вправду его убили, сэр? — спросил Хемингуэй, все это время с явным интересом прислушивавшийся к перепалке, происходившей за столом.

— Да чушь это все, сэр, — злобно проговорил сержант, хмуро поглядывая на Пленмеллера.

— Я вынудил его совершить самоубийство, чтобы завладеть его собственностью и деньгами. Долги, которые мне пришлось за него выплатить, казались сущей ерундой по сравнению с его поместьем. Но, честно говоря, знай я, что практически все его средства вложены в земли, я не уверен, что стал бы доводить его до самоубийства, — признался Пленмеллер. — Этого вам достаточно, Чарльз?

— Но если вас все это так не устраивает, почему бы вам не убраться из Торндена? — жестко спросил Чарльз.

— Найдите мне покупателя на дом, — любезно предложил Пленмеллер.

Майор явно терял терпение. Он встал со стула.

— Должен сказать вам, Пленмеллер, что вы несете вздорную чушь!

— Какое изысканное выражение! Могу ли я его использовать, сэр? Или сначала заплатить за авторские права? — издевался Пленмеллер.

Майор, проигнорировав последнюю реплику, обратился к Хемингуэю:

— Брат мистера Пленмеллера, как, я уверен, вас уже поставил в известность сержант, был контужен во время войны и страдал душевным заболеванием.

— И оставил записку, в которой обвинил меня в доведении его до самоубийства. Не забывайте об этом, — уточнил Пленмеллер.

— Это лучше бы у вас память отшибло, — с нескрываемым раздражением огрызнулся майор. — Спокойной ночи, Эбби! — Затем Мидхолм кивнул всем остальным и вышел на улицу.

— Не пора ли и нам, Чарльз? — спросила Эбби. — Твоя мама приглашала нас к восьми. Не хочу заставлять ее ждать.

— Да, нам уже и впрямь пора — согласился Чарльз, взглянув на часы. — Господин инспектор, правда, что Уоренби застрелили из ружья двадцать второго калибра? Или я не должен задавать подобные вопросы?

— Да нет, не имею ничего против подобного вопроса. Но думаю, вам лучше обратиться к сержанту Нарсдейлу. Он у нас эксперт по баллистике, — вежливо ответил Хемингуэй.

Чарльз рассмеялся.

— Спасибо за совет. Но у вас будет тьма работы, связанной именно с этим. Практически у всех в этих местах имеются ружья этого калибра. У меня тоже. Его подарил мне отец. Когда-то я увлекался охотой на кроликов.

— Вы до сих пор им пользуетесь, сэр? — спросил Хемингуэй.

— Давно уже нет. Слишком короткий ствол при моем росте. По-моему, отец отдал его кому-то еще.

— Ты хочешь сказать, что не знаешь, где оно сейчас? — спросила Эбби.

Чарльз взглянул на нее с улыбкой.

— Сколько упрека в голосе! Оно либо среди ненужной старой рухляди, либо мама забросила его на чердак. А может, где-нибудь еще. Понятия не имею.

— Так, значит, кто-то мог его украсть? — воскликнула Эбби. Глаза ее заблестели.

— Умоляю, не болтай ерунду! Иначе полиции придется перевернуть все вверх дном в поисках этого дурацкого ружья. Пошли! Нам пора, — сказал Чарльз, беря Эбби под руку.

— Интересная версия, — сказал Гевин. — Что-то мы совсем обделили вниманием бедняжку Мэвис. Видели бы вы ее сегодня после утренней службы, когда она вышла из собора! Прямо само воплощение мужества, не сломленного тяжелейшей утратой! Ладно. Пойду и я домой. Продумаю как следует новую версию.

— Простите, сэр, — обратился к нему старший инспектор. — Не могли бы вы сообщить мне перед уходом, есть ли у вас ружье двадцать второго калибра? Такое же, как у мистера Хасвела?

— Понятия не имею. Но… вполне возможно. Сам я не стрелок, но после брата остались какие-то охотничьи ружья. Не желаете ли пройти со мной и посмотреть? — предложил Пленмеллер.

— Спасибо. Принимаю ваше предложение, — ответил, поднимаясь из-за стола, Хемингуэй. — Невредно будет посмотреть своими глазами. Вы можете подождать меня здесь, — обратился он к инспектору и Карсфорну. — Я не задержусь. Вы ведь живете недалеко, сэр?

— Ярдов сто вверх по улице, — ответил Пленмеллер, неуклюже поднимаясь со стула, и захромал к двери.

Выйдя из зала, Хемингуэй любезно распахнул перед Пленмеллером дверь.

— К сожалению, вам придется подстраиваться под мои гусиные шажки, — сказал Гевин. — Не сочтите за труд.

— Не беспокойтесь, сэр. Военное ранение?

— Я не принимал участия в войне. Инвалид детства. Таким родился: одна нога короче другой, — объяснил Пленмеллер.

— Да, не повезло вам, — сочувственно сказал Хемингуэй.

— Ни в коем случае не согласен. Военную службу ненавижу с детства. Охотой никогда не увлекался, а хорошо держаться в седле мне это не мешает. Так что ваша жалость неуместна.

— Вы часто охотились?

— Нет, я не мог себе это позволить.

— А ваш брат охотился?

— Что вы! Это был унылый субъект. Следил за деревцами да наблюдал за одними птичками, иногда постреливая в других.

— И все-таки, если позволите. Что довело его до самоубийства?

— Я же уже говорил: я. По крайней мере, помимо записки, это были его последние слова, сказанные мне перед смертью. Вы верите в предсмертные слова, инспектор?

— Не знаю, как слова, но что касается записок, оставляемых самоубийцами, то лучше сразу бросать их в огонь. Сужу по своей практике: девять из десяти таких записок причиняют ни в чем не повинным людям лишние неприятности.

— Прямо-таки девять из десяти? Вы не ошибаетесь? А вот, кстати, и мой исторический дом. Прошу входить, — любезно предложил Пленмеллер.

Хемингуэй вошел за ворота и на минуту остановился, глядя на шикарный особняк.

— Нравится? — спросил Гевин.

— Безусловно, сэр. А вам — нет?

— Эстетически — очень, с точки же зрения сентиментальных воспоминаний о былом я к нему равнодушен. А вот с практической точки зрения — абсолютно нет. Скажем, водопроводная система несколько устарела, что требует постоянного ремонта, а мне это не так легко. Да и вообще, чтобы все здесь было в порядке, надо держать как минимум трех слуг. — Они прошли через небольшой коридор, и Пленмеллер открыл дверь. — В этой комнате жил брат, — объяснил он и повел гостя дальше, к двустворчатой двери, обитой сукном. — Вот мы и пришли в оружейную Уолтера. — Он открыл дверь, пропуская Хемингуэя вперед. — Отвратительная комната, — прокомментировал Пленмеллер. — По-моему, запах псины отсюда не выветрить никогда. Проходите, ружья здесь. — Они подошли к шкафу со стеклянной дверцей. — Прямо-таки целый склад оружия, как видите. Даже кремневые ружья, по-видимому, принадлежавшие еще прадеду. О, я так и думал, что у моего братца имелось ружьецо двадцать второго калибра. — Пленмеллер вынул из ящика ружье, повертел его некоторое время в руках и передал инспектору, добавив с хитроватой усмешкой: — Ой, как это непрофессионально с моей стороны. Теперь здесь полно моих отпечатков пальцев. Или я, наоборот, поступил умно, как вы полагаете?

— Не думаю, что очень умно, — отозвался Хемингуэй. — Хотя что-то мне подсказывает, что на том ружье, которое я ищу, не будет ничьих отпечатков. Не возражаете, если я его одолжу у вас на некоторое время?

— Конечно нет, сэр. Еще бы я возражал. Если хотите, можем даже немного поупражняться в стрельбе. Патроны здесь наверняка найдутся, — предложил Пленмеллер.

— Не мой профиль, сэр, — отказался Хемингуэй, пристраивая ружье под мышкой. — Весьма вам признателен.

С этими словами он вышел из дома Гевина и, дойдя до ворот, заметил ожидавшую его полицейскую машину. Он сел на заднее сиденье рядом с инспектором Харботлом и устроил ружье между ними.

— А с чего это вы решили сбежать из бара? Или вас выпроводили за пьяный дебош?

— Куда едем, сэр? — резко спросил Харботл, не обращая внимания на юмор шефа.

— Обратно в Белингэм. На сегодня с нас достаточно. К тому же есть о чем подумать в спокойной обстановке. Да я и ружье прихватил, которое, кстати, нам совершенно не нужно.

— Думаете, это не то? Я имею в виду, у вас есть какие-то соображения на этот счет, сэр? — спросил сержант.

— Да нет. Никаких особых соображений. Просто если бы первое попавшееся нам ружье оказалось бы тем, из которого убили Уоренби, то это было бы просто чудом, а в чудеса я не верю, — объяснил сержанту Хемингуэй.

— Сегодня, шеф, вам удалось повидать кое-кого из тех людей, с кем нам предстоит работать. Вам до сих пор нравится это дело? — с сарказмом спросил Харботл.

— Безусловно, коллега. Как мне может не нравиться дело, которое за меня расследуют добрых полдюжины специалистов?

Фраза старшего инспектора вызвала улыбку на лице Харботла и озадачила сержанта, который не понял шутки.

— Вы говорите, полдюжины, сэр? — робко переспросил он.

— Хочу сказать, что, по-моему, в Торндене нет ни одного дома, где бы не пережевывали детали этого преступления. И если ваш уважаемый мистер Драйбек до утра не вычислит убийцу, то уж это наверняка сделает мистер Пленмеллер, и нам не останется ничего, кроме как ехать в Лондон, рапортовать об успешном окончании дела и дожидаться суда.

Глава 8

Но уж где-где, а в Седарах речь велась исключительно об убийстве Сэмпсона Уоренби. Молодой Хасвел и мисс Дирхэм потчевали миссис Хасвел рассказом о неожиданной встрече в «Красном льве». Сама миссис Хасвел, будучи уверенной, что убийца — человек пришлый, уделяла случившемуся сравнительно мало интереса. Она считала, что убийца — не из Белингэма. Миссис Хасвел, так же, как и мисс Патердейл, не сомневалась, что люди их поколения не должны унижаться до сплетен, да и вообще держалась подальше от разговоров на эту тему. К тому же сам факт совершения убийства в тихом и спокойном Торндене, пригодном в это время года лишь для игры в теннис и крокет, был для них совершеннейшей дикостью. Мисс Патердейл как-то хмуро пошутила, что раз уж убийству суждено было произойти в Торндене, то хорошо, что оно совпало с визитом к ней мисс Дирхэм, а то девушка из города не вынесла бы местной скуки. Примерно так же отозвалась об этом и миссис Хасвел, связав его с пребыванием дома Чарльза, который в силу своего возраста не мог оставаться в стороне от событий.

— А мне понравился старший инспектор, — заметила Эбби. — В отличие от его напарника с вечно вытянутой физиономией. Страшно интересно, чем они сейчас заняты?

— Уверен, что мистер Хемингуэй специально нас спровоцировал на эту беседу. Я даже боялся, что ты зайдешь слишком далеко в развитии своих версий, — признался Чарльз.

— Уж если и бояться, то не за меня, а за Гевина. И вообще, ну тебя, Чарльз! Увидишь, что я права во всем, что говорила, — обиделась Эбби.

— Мама, Эбби думает, что Уоренби убил старик Драйбек, — сказал Чарльз, обращаясь к миссис Хасвел.

— Ну что ты, дорогая моя! Разве можно так думать о мистере Драйбеке. Он же прожил в Торндене столько лет!

Чарльз, привыкший к образу мышления миссис Хасвел, понимающе улыбнулся:

— Кончится тем, что Драйбек привлечет ее к ответственности за клевету.

— Но если я окажусь права, посмотрим, кого и кто привлечет, — обиженно проговорила Эбби. — Он единственный человек, кто мог это сделать.

— Да перестань ты! Никогда бы он такого не сделал, а вот что касается Мэвис… — Чарльз многозначительно промолчал.

— Не смей говорить в подобном тоне о Мэвис, — взмолилась Эбби. — Ни на какое убийство она не способна!

— Темная лошадка эта Мэвис, если позволите мне выразить свое мнение, — продолжал Чарльз. — Жаль, что вы не видели ее сегодня после утренней службы. Хоть я и не люблю Гевина Пленмеллера, но в этом он абсолютно прав. Просто смешно слушать, когда она несет эту чушь о доброте своего покойного дядюшки. Будто она единственная во всем Торндене, кто знал Уоренби. А постоянная болтовня о ее полном одиночестве! Даже мама, послушав ее три минуты, почувствовала себя не в своей тарелке.

— Ну что ты, дорогой. Не надо так говорить, — возразила миссис Хасвел. — Может, в этом действительно есть доля неискренности. Но раз она так говорит, значит, действительно сейчас так чувствует. Смерть близкого человека на всех действует по-разному. Может, это и вызвало некоторое ее лицемерие. Я не нахожу этому объяснения, но, когда умер твой дед, возможно, какое-то время я тоже вела себя не лучшим образом, вспоминая, как не любезен он был со всеми нами в последние годы жизни, порой даже не желая видеть никого из нас.

— Но ты никогда не была такой, как Мэвис! — резко возразил Чарльз. — Ты никогда не делала из него святого и не сетовала, как Мэвис, каждому встречному, что лучше бы он не оставил никакого завещания.

— Ну, конечно. Говорить насчет завещания ей не было никакой нужды, потому что вещи такого рода закономерны. В этом, вероятно, ты прав. Говорить об этом — глупо, — согласилась с сыном миссис Хасвел.

— Да просто Мэвис относится к такому типу людей, и для них это естественно, — вновь вступила в разговор Эбби. — У нас в школе была девочка, очень похожая на Мэвис. Она из-за своего характера постоянно становилась объектом насмешек и колкостей. Но она всегда всем все прощала. Не всем это понятно, но что поделаешь с человеком, у которого такой нрав. Да, где-то они лицемеры. Джефри Силлот как-то сказал, что лицемерие — наркотик, разрушающий общество. Но что касается этого дела: ты видел, как Мэвис стреляла в Уоренби?

— Нет, не видел, — ехидно ответил Чарльз. — Я лишь знаю, что она тогда пришла сюда и лепетала весь вечер о любви и заботе, о своем дядюшке, которого бросила дома одного. Что-то раньше за ней такого не водилось!

— Просто раньше ты не обращал на это внимания, дорогой мой, потому что для этого не было ни малейшего повода, — сказала миссис Хасвел. — Разве я не права?

— Вздор! — отреагировал Чарльз. — Может, я и впрямь особенно не задумывался об этом, нопомню, как она как-то заявила, таким сюрпризом явилось для нее то, что дорогой дядюшка пообещал завещать ей дом! Дядюшка, который ее до переезда в Торнден ни разу не видел. Понятно, что Уоренби просто нужна была домохозяйка и служанка, которой можно не платить и шпынять по любому поводу.

— Вполне с тобой согласна, — кивнула Эбби. Но по-прежнему утверждаю, что убийство совершила не она. Знаете, что я делала, когда утром вы все были в соборе? Я прошагала до дома мистера Драйбека и оттуда, вдоль поля, до Фокслейна. И пришла к выводу, что для него сделать это было проще простого. Весь путь от дома Драйбека до кустов занял у меня шесть минут. К тому же там такие густые заросли, что естественно, никто бы его там не заметил.

— Знаешь ли, у вас с Драйбеком несколько разный возраст. Он слишком стар, чтобы ходить с такой же скоростью, как ты.

— Вздор! Он в прекрасной спортивной форме. И приглядись к нему внимательней, когда он на теннисном корте! — горячо возразила Эбби.

В этот момент в комнату вошел мистер Хасвел и с ходу сделал Чарльзу замечание, что если тот берет его вещи, то надо хоть иногда класть их на место, а не разбрасывать по всему дому. Но, увидев в доме гостью, он не стал развивать эту тему, тем более что хорошо знал, сколь бесполезно призывать Чарльза к порядку.

— Извини, папа, — привычной скороговоркой пробормотал Чарльз, не удосужившись узнать, что именно отец имеет в виду.

Мистер Хасвел поприветствовал Эбби, бросив на нее откровенно оценивающий взгляд, который удивил девушку. Они были давно знакомы с мистером Хасвелом, и ей всегда казалось, что он относится к ней как лишь к одной из представительниц племени друзей и подружек сына. Она не догадывалась, что этот его интерес возник в результате беседы с миссис Хасвел. Мистер Хасвел, приятный крепкий мужчина средних лет, всегда был исключительно гостеприимен к друзьям сына, частенько посещавшим их дом, устраивавшим здесь танцы, обсуждавшим различные проблемы от балета и сюрреалистического искусства до англо-советских отношений. Чарльз не смог удержаться и немедленно поведал отцу об уверенности Эбби, что Уоренби убит мистером Драйбеком.

— Безусловно, это не так, — отрезал мистер Хасвел и плеснул себе в бокал немного шерри.

— Тем не менее это точка зрения Эбби. Я же готов биться об заклад, что убийство совершила Мэвис. А как ты думаешь, папа? — с явным интересом спросил Чарльз.

— Я бы посоветовал вам обоим оставить эту задачку для полиции и поменьше говорить об этом, — степенно говорил мистер Хасвел.

Эбби, как девушка, воспитанная в лучших традициях, должна была немедленно оставить эту тему, однако Чарльз, обожавший своих родителей, но не отличавшийся особым тактом и почтительностью, заявил:

— Но как мы можем не говорить об этом! Ведь это самое интересное событие из всех, когда-либо происходивших в Торндене!

— Ох, мистер Хасвел! — не выдержала и Эбби. — Сейчас здесь инспектор из Скотленд-ярда с помощником, и мы недавно беседовали с ними в «Красном льве».

— В самом деле! — усмехнулся мистер Хасвел. — Надеюсь, вы не поделились с ними своими соображениями?

— По крайней мере, мы были очень осторожны, — смутилась Эбби.

— Я, конечно, не должен был выкладывать старшему инспектору мою версию, — проговорил Чарльз, — но за меня это сделал Гевин Пленмеллер. Да, кстати, ты случайно не помнишь, где мое ружье двадцать второго калибра, которое мне подарил папа, когда я еще ходил в школу? — спросил Чарльз у миссис Хасвел.

— Ты имеешь в виду, дорогой, то, с которым ты охотился на кроликов? Я одолжила его внуку старика Ньюбиггита.

— Господи! Но он принес его обратно? — взволнованно спросил Чарльз.

— Да, я уверена. Он должен был его вернуть, — ответила миссис Хасвел, оторвавшись от шитья. — А что, оно тебе нужно?

— Мне нет, но вот старшему инспектору оно явно может понадобиться. Пленмеллер выдвинул версию, что именно ружьем такого калибра и воспользовалась Мэвис, и они наверняка захотят его проверить. А если еще слух об этом одолженном ружье пройдет по Торндену…

— Да нет же. Я помню, — проговорила миссис Хасвел, — Джим Ньюбиггит вернул его как раз тогда, когда я была в Лондоне. Молли сказала, что убрала его в гардероб. Я потом сама хотела отнести его на чердак, где валяется всякая ненужная утварь, но, честно говоря, забыла. И не знаю, где оно сейчас, — растерянно закончила миссис Хасвел.

— О Боже! — воскликнул Чарльз и выбежал из комнаты.

Через несколько минут он вернулся, неся в руках завернутое в плащ ружье.

— Было в самом углу гардероба. Куда теперь лучше его перепрятать? Я до него не дотрагивался руками и никто другой не должен, чтобы не оставлять отпечатки пальцев. Мама, я положу его пока на шифоньер, — предложил Чарльз.

— Обязательно было заворачивать его в мой плащ? — поинтересовался недовольно мистер Хасвел.

— Извини, пап. Просто не попалось ничего другого. Но оно совершенно чистое, — оправдался Чарльз.

Он спрятал ружье в укромное место, отряхнул плащ и бросил его на кресло. Мистер Хасвел недовольно глянул на Чарльза, но в этот момент раздался звук колокола, и он, ничего не сказав, вышел из комнаты.

Вскоре он вернулся. Служанка принесла холодный ужин, и все сели за стол. Несмотря на молчаливое неодобрение мистера Хасвела, вновь началась дискуссия о возможных версиях убийства Уоренби. Миссис Хасвел сказала, что Мэвис не могла взять ружье без спроса, потому что не относится к тем, кто вообще может взять что-то без разрешения, и тем самым дала Эбби повод еще раз подтвердить ее теорию о невиновности Мэвис.

— Конечно, она не могла, — повторила Эбби еще раз. — Гевин сказал это лишь затем, чтобы лишний раз показаться умником. И добавил, что если старшего инспектора не устраивает личность Мэвис или его собственная на роль главного подозреваемого, то он предлагает начать с мистера Айнстейбла. Представляете? Со сквайра!

— С кого? — переспросил мистер Хасвел, подняв глаза на Эбби.

— И именно потому, я думаю, что это человек, которого вообще нельзя заподозрить в чем-то незаконном.

— Вы хотите сказать, что Пленмеллер заявил это в присутствии полиции? — уточнил мистер Хасвел.

— Вот именно! — ответил Чарльз, пытаясь поймать вилкой ускользающую маслину. — Хотя не думаю, что это произвело на полицию какое-либо впечатление. Слишком глупо это звучало!

— Кроме того, он относился к Уоренби несколько по-другому, чем остальные в Торндене. Я имею в виду, что Уоренби нередко бывает… вернее, бывал гостем Айнстейблов, — заметила Эбби.

— Да, действительно, — согласился Чарльз. — А интересно — почему? Айнстейблы не те люди, которые приходят в восторг от таких типов, как Уоренби. К тому же у них не было никаких юридических дел. Как ты думаешь, пана?

— Не имею ни малейшего представления. И не думаю, что они сделали нечто большее, чем проявление обычного гостеприимства, — ответил мистер Хасвел.

Чарльз нахмурил брови.

— А мне кажется — наоборот. И ведь именно сквайр представил нам Уоренби. Разве вы не помните? Да и потом, добился бы он своего положения, если бы его не финансировал Айнстейбл? — предположил Чарльз.

— Ты знаешь, Чарльз, я тоже считаю, что Айнстейблы вели себя всего лишь как подобает благопристойным соседям, — покачала головой миссис Хасвел.

— Мне почему-то не кажется нормальным, что то, что они сделали под видом благопристойного соседства — лишь обычное гостеприимство. Тем более для этого выскочки из Лондона, которого никто не ждал в Торндене, — упрямился Чарльз. — И чего бы это им быть такими радушными с теми, кто убежал из Лондона во время бомбежек? У них никогда не было ничего общего с подобной категорией людей.

— Но это совсем другой случай, Чарльз. Те люди были лишь временными жителями, спасавшимися от войны и разрухи.

— Но Уоренби был именно из этой категории.

— Не забывай, — напомнила сыну миссис Хасвел, — что Уоренби не было здесь во время войны. Он приехал позже.

— И тем не менее с какой стати сквайру оказывать ему такую поддержку? — не сдавался Чарльз.

— Я уверена, сквайр просто сострадал ему. Ты ведь помнишь, как его приняли в Торндене. Особенную роль сыграла неприязнь мистера Драйбека, — сказала миссис Хасвел.

— Он действительно настолько не любил Уоренби? — с интересом спросила Эбби.

— Боюсь, дорогая, не только он, а весь Торнден.

— Но мистер Драйбек гораздо сильнее, чем кто-либо другой. Вот видишь, Чарльз, как все просто. Все говорит о том, что убийца — мистер Драйбек! А ты продолжаешь обвинять бедную Мэвис.

Казалось, у Эбби отпали последние сомнения по поводу того, кто совершил убийство.

— Ну, это еще не говорит о том, что убийца — именно он.

— Нет, говорит! — настаивала на своем Эбби. — Во-первых, у него был серьезный повод ненавидеть Уоренби. Помимо чисто человеческой антипатии, он еще и боялся конкуренции. Об этом рассказывала мне еще тетя Мириам. Из-за Уоренби он мог растерять всех своих клиентов.

— Эбби, дорогая, успокойся! Бедный Тадеуш — один из самых уважаемых людей в округе. — Чарльз попытался остудить ее пыл.

— Ага, как Армстронг! — не унималась Эбби. — У меня весь день не идет из головы эта история! Незаметный с виду, но всеми уважаемый человек, о котором никто не мог и подумать, что он способен на убийство. А ведь и он был юристом, и совершил убийство именно на почве профессиональной ревности. Так что не надо утверждать, что у мистера Драйбека не было достаточно веского повода для убийства!

— Не могу не согласиться, — ответил Чарльз. — Но не надо забывать, что это было уже второе тяжкое преступление, совершенное Армстронгом. Его судили за убийство собственной жены, которую он отравил, и повод для этого у него был весьма весомый. Но уверен, что не сойди ему сначала с рук первое убийство, он никогда не стал бы убивать своего профессионального конкурента. Он, наверное, считал, что дьявольски хитер и полиция никогда не докопается до истины. Разве вы не согласны, что, совершив одно убийство и оставшись безнаказанным, человек очень легко идет на следующее подобное преступление. Я бы сказал, становится своего рода маньяком.

— Согласен с тобой, — сухо ответил мистер Хасвел. — Но если ты считаешь, что Драйбек уже совершил одно убийство, то хочу заметить, что у тебя чересчур разыгралось воображение.

— Да вовсе нет! — воскликнул Чарльз. — Я лишь пытаюсь доказать Эбби, что между Армстронгом и мистером Драйбеком — огромная разница.

— Ладно, кто бы что ни думал, я полагаю, не стоит более останавливаться на этой теме, — решительно заявил мистер Хасвел. — Кстати, состоялась ли у вас сегодня игра в теннис?

Вопрос, обращенный к обоим молодым людям, положил конец неприятной для старшего поколения дискуссии. К этой теме более не возвращались и остаток вечера провели за игрой в бридж. Лишь по пути домой Эбби спросила у сидевшего за рулем Чарльза:

— Твой отец очень сердит на нас за разговоры об этом убийстве?

— Вовсе нет. Он лишь боится, что мы будем распускать языки в чужой компании. Как Пленмеллер, — объяснил Чарльз.

Эбби нахмурила брови.

— По-моему, ему лишь бы сказать какую-нибудь колкость и побольней ужалить.

— Ты имеешь в виду майора? Не думаю, что Пленмеллер хочет ему навредить. По-моему, Гевин просто фигляр. Шут гороховый.

— А как он говорил о Мэвис, ты помнишь? — настаивала Эбби.

— Если тебя интересует мое мнение, то уверяю тебя, что я это не приветствую, — ответил Чарльз.

— И ты, я надеюсь, не станешь излагать полиции свою версию относительно Мэвис?

— Это будет зависеть от обстоятельств, — солидно кашлянул Чарльз.

— Какие еще обстоятельства? — возмутилась Эбби. — Не верю, что ты мог бы так поступить.

— Если бы полиция подозревала всерьез меня или моих родных, то мог бы. Или тебя, — добавил Чарльз, сворачивая в Фокслейн.

— Очень любезно с твоей стороны, — огрызнулась Эбби.

— Да, я такой, — просто сказал Чарльз. — Сделаю все от меня зависящее ради людей, которых люблю.

— Вот как? — кокетливо отозвалась Эбби.

— Особенно ради тебя.

— Ладно, прекрати паясничать. Смотри! Тетя Мириам! — Эбби заметила идущую навстречу мисс Патердейл.

— Привет, Чарльз! — крикнула мисс Патердейл, открывая ворота. — Я знала, что ты обязательно привезешь Эбби домой, и приготовила кое-что для твоей матери. Надеюсь, ты передашь ей?

Он взял из ее рук небольшую коробку и небрежно бросил на заднее сиденье.

— Хорошо, тетя Мириам. Обязательно передам, — пообещал Чарльз. — Эбби, как насчет того, чтобы завтра махнуть к морю? Утром я заеду к тебе, и ты скажешь, что решила. Спокойной ночи всем!

— Чарльз прекрасный молодой человек, — заметила мисс Патердейл по дороге к дому. — Кстати, вы уже раскрыли преступление? Кто же у вас вышел убийцей?

— Вы знаете, мистер Хасвел явно не одобряет эти разговоры. А мы с Чарльзом, перед тем как пойти в Седары, зашли в «Красный лев» и встретили там майора Мидхолма с Пленмеллером. Мы сидели за столиком, когда пришел тот детектив, который беседовал с Мэвис. И кого бы вы думали он с собой привел? — спросила Эбби.

— Думаю, этих двух полицейских из Скотленд-ярда. Я встретила их сегодня у дома Уоренби.

— Вот как? И что вы думаете об этом высоком старшем инспекторе? Мне он, честно говоря, понравился. И у него есть чувство юмора. Слышали бы вы его разговор с Пленмеллером!

— Безусловно, положение обязывает его уметь разговаривать со всякого рода людьми. Я присутствовала при его беседе с миссис Мидхолм. Ох, чувствую я — быть неприятностям, — хмуро закончила мисс Патердейл.

— Это как пить дать! Но я уверена — только для убийцы. А разве вы против? — удивилась Эбби.

— Конечно, я не против. Но по-моему, не только для убийцы, если я вообще что-то понимаю в этой жизни. И это не обойдет никого в Торндене. И не говори мне, что это не так. Твой старший инспектор, кстати, был сегодня у мистера Драйбека. Ты, надеюсь, уже слышала об этом? — спросила мисс Патердейл.

— Нет! А что случилось? Расскажите мне!

— Не знаю, что случилось. Знаю лишь, что после этого разговора Тадеуш вел себя как на иголках. Он пришел ко мне под самым идиотским предлогом из всех, что я когда-либо слышала. Он пытался заставить меня вспомнить точное время, когда ко мне прибежала Мэвис после убийства. И этот затеял свое собственное расследование! Крутил вокруг да около, пока я не поняла, к чему он клонит. Он пытается доказать, что Уоренби убил не кто иной, а сама Мэвис! Старый дурак! Похоже, совсем из ума выжил! — возмущенно закончила мисс Патердейл.

Они зашли в дом, и Эбби налила себе бокал лимонада. Ее вид выдавал крайнюю взволнованность.

— Так значит, он и в самом деле напуган? Тогда мне кажется, что все становится на свои места. Чего бы ему так нервничать, не имей он к этому никакого отношения, а? Пытается перенести с себя подозрения на кого-то другого, — заключила Эбби.

Мисс Патердейл несколько рассмешили слова Эбби.

— Но ведь вы и сами кого-то подозреваете. Почему бы и ему не заняться тем же. Разве он исключение?

— Мне кажется, что всерьез об этом говорим только мы с Чарльзом. Гевина же никто, по-моему, не воспринимает серьезно. Хасвелы никого не подозревают и вообще предпочитают держаться подальше от этих разговоров. Что касается майора, то от него я тоже ничего не слышала, — рассудительно заметила Эбби.

— Зато Флора относится к этому очень серьезно, — сказала мисс Патердейл, слегка усмехнувшись. — Господи! Порой просто поражаюсь ей. Она вбила себе в голову, что это сделал поляк или Линдейлы. Один из них или сразу оба.

— Линдейлы… — задумчиво проговорила Эбби. — Я их недостаточно хорошо знаю, чтобы сделать какие-либо выводы. Но почему миссис Мидхолм считает, что они могли?

— Да нет у нее для этого никакого основания. Прости, но миссис Линдейл не из тех, кто станет часами чесать языки с Флорой. Вот та и вбита себе в Голову, — объяснила мисс Патердейл.

— А что сами Линдейлы говорят по этому поводу? — поинтересовалась Эбби.

— Дорогая моя, надеюсь, ты не думаешь, что я ходила и Рашифорд, чтобы выяснить их мнение на этот счет? Понятия не имею.

— Да нет же! Я просто подумала, что вы могли видеться в соборе.

— Они не ходят в церковь. По крайней мере, он — ни разу не был. А что касается миссис Линдейл, то она, насколько мне известно, вообще католического вероисповедания.

— Да, тетя Мириам! А почему сквайр так доброжелательно относился к Уоренби? — спросила Эбби.

— Для меня это новость, — коротко бросила мисс Патердейл.

— Тетя Мириам! Я точно помню, как вы сами мне говорили, что удивлены, как сквайр может выносить его общество, — воскликнула Эбби.

— Выносить и доброжелательно относиться — разные вещи. И кто вообще сказал тебе об этом?

— Гевин начал разговор…

— Этот мог, — осуждающе поджала губы мисс Патердейл.

— Да нет же! Он лишь говорил о том, что сквайр относится к тем, кто вряд ли пошел бы на убийство Уоренби, и привел это лишь как аргумент. И то же самое, о чем спросила у вас я, спросил Чарльз у отца.

— Да? И что же ответил на это мистер Хасвел? — поинтересовалась мисс Патердейл.

Эбби рассмеялась.

— Он очень рассердился. Прямо как вы, тетушка.

— Я думаю! — согласилась мисс Патердейл. — Хорошо, Эбби. Ты можешь сколько угодно играть в детектива, но делай скидку на то, что бедняга Тадеуш просто выжил из ума. А вот Айнстейблов оставь в покое. Они повидали много горя и без этого. Не хватало еще им только полиции! И я на тебя рассержусь, если ты будешь высказывать инспектору какие-либо свои соображения насчет Айнстейблов. Если они и были добры к убитому чуть более, чем остальные, то это говорит только в их пользу, — закончила мисс Патердейл.

— Хорошо, тетушка. Обещаю следовать вашим наставлениям, — шутливо поклялась Эбби. — И все-таки это несколько странно со стороны Айнстейблов, как вы думаете?

— Что бы я ни думала по этому поводу, это в любом случае не имеет никакого отношения к убийству Уоренби. А вообще, дорогая моя, уже поздно. Пора ложиться спать, — сказала мисс Патердейл, давая понять, что разговор закончен.

Глава 9

Перед тем как отправиться спать, инспектор Харботл внимательно изучил список лиц в районе, имеющих официально зарегистрированные ружья двадцать второю калибра. Насчитав тридцать семь человек, он с чувством гордости доложил об этом шефу.

— И это только в радиусе двадцати миль от Торндена, — уточнил он.

Старший инспектор, занятый изучением бумаг, извлеченных из стола Уоренби, огорчил Харботла, сказав, что вовсе не собирается выслушивать все фамилии из этого списка.

— Хорэйс, зачем мне знать имена людей, которых я никогда в жизни не видел и ничего о них не слышал. Пусть ими займется местная полиция. Уверен, что они прекрасно справятся, а мне будет достаточно лишь списка владельцев ружей двадцать второго калибра в самом Торндене.

— Мне кажется, сэр, было бы лучше забросить сеть пошире, — заметил Харботл. — Вы, конечно, очень оптимистичны, но…

— Я вам все сказал, Хорэйс, — резко бросил Хемингуэй.

Харботл искоса глянул на шефа и с деланной вежливостью произнес:

— Очень хорошо, сэр. Согласно регистру, в Торндене имеется в наличии одиннадцать ружей двадцать второго калибра. Эта цифра включает также три ствола, принадлежащие фермерам вне пределов Торндена. То есть, осмелюсь заметить, не попадающие в сферу нашего интереса.

— Вот и прекрасно, — отреагировал Хемингуэй. — А будете мне перечить, то вам придется лично проверить владельцев всех тридцати семи ружей.

Харботл кисло улыбнулся.

— Кстати, одно такое имеется у мистера Айнстейбла. И еще два — у его арендатора Экфорда и лесничего Джона Хеншо. По словам Карсфорна, вряд ли кто-либо из них может иметь хоть малейшее отношение к делу. И еще одно ружье у Линдейла, — добавил Харботл.

— Которое он одалживал Ладисласу. — заметил Хемингуэй.

— У вас отменная память! — сделал инспектор комплимент шефу. — Дальше идет Молодой мистер. Хасвел, о чем вы уже от него самого и слышали; мистер Пленмеллер, ружье которого уже у нас. Также ружье имеется у Джосиага Крелинга — владельца «Красного льва», и последнее — у мистера Клайборна. У мистера Драйбека лишь старый дробовик, а у майора Мидхолма — оставшийся со времен службы револьвер с шестью обоймами, из-за чего он вечно ссорится с властями всякий раз, когда приходит время продлить лицензию, — закончил Харботл. Он сложил листок и положил его обратно в карман. — Не так уж мало, шеф, — заметил Харботл. — Сказать Карсфорну, чтобы он изъял их?

— Что, все тридцать семь? — с иронией спросил Хемингуэй.

— Одиннадцать, — хмуро поправил Харботл.

— Думаю, пока будет достаточно восьми, Хорэйс. Если окажется все впустую, тогда посмотрим те три, принадлежащие фермерам. А пока у меня вполне хватает проблем с теми, кто враждовал с Уоренби. Так что ружьями пусть займется Карсфорн, по возможности избегая лишних разговоров. Завтра я сам поеду в Торнден и нанесу визит пастору. Скажите Карсфорну, что ружье викария я при необходимости заберу лично, а он лучше пусть займется Линдейлами, сквайром и молодым Хасвелом. Сержант кажется толковым парнем, но на всякий случай скажите ему, чтобы был поделикатней, особенно когда дело дойдет до мистера Айнстейбла. Хотя, уверен, он и сам все прекрасно понимает.

Кивнув в знак согласия, Харботл несколько удивленно спросил:

— Вы собираетесь навестить пастора?

— Да. И его ружье будет очень удобным для этого случая поводом.

— Но Карсфорн проверил его алиби. У него, насколько я понял, все в порядке.

— Вот именно поэтому мне и нужен достойный повод. По мнению полковника, к мистеру Энтони Клайборну есть смысл присмотреться. Хотя никогда раньше за столь короткое время я не имел такого количества версий. Я имею в виду миссис Мидхолм, подозревающую в убийстве миссис Линдейл за то, что та дала ей от ворот поворот; мистера Драйбека, пребывающего в полной панике, и Пленмеллера, которому очень хочется от души повеселиться. Не знаю, что меня еще ждет впереди. Вы можете проверить чью-нибудь версию. Хотя в этом нет смысла, Хорэйс. Вы не умеете заставить человека довериться вам. Вот до чего доводит употребление прокисшего лимонада вместо доброго свежего пива, — философски закончил главный инспектор.

— Есть что-нибудь интересное в бумагах Уоренби, сэр? — спросил Харботл, оставив без комментариев последнюю реплику.

— Ничего, что могло бы натолкнуть нас на интересные мысли. Может, найдем завтра что-нибудь в его офисе. Хотя, если это случится, я буду удивлен.

Инспектор хмуро улыбнулся и сел на стул, наблюдая, как Хемингуэй собирает бумаги в стопку.

— Кое-что настораживает меня в связи с этими ружьями, сэр, — проговорил Харботл.

— Это уже второй раз за сегодняшний день, — вздохнул Хемингуэй. — Выкладывайте, Хорэйс! Не томите.

— С того самого момента, когда мне сказали, что выстрел был произведен из ружья двадцать второго калибра, меня не покидали сомнения по поводу того, как убийца нес ружье, — начал Харботл. — Трудно спрятать ружье под одеждой, неся через плечо или держа под мышкой. Но когда я смотрел, как вы, шеф, шли вниз по улице с Пленмеллером, мне пришло в голову, что если бы он, с его хромотой, шел бы с ружьем, спрятанным в штанине, то никто бы ничего не заметил!

— Неплохо, совсем неплохо, — согласился Хемингуэй. — Но тогда скажите мне, Хорэйс, почему он после убийства несет ружье домой и прячет его в оружейный ящик, вместо того чтобы избавиться от него. Скажем, бросить в реку или кому-нибудь в огород, что было бы неплохой шуткой в его стиле. Оружие он унаследовал от брата. Сам же не охотник, чему я охотно верю, так как он не настолько глуп, чтобы говорить полиции вещи, опровергнуть которые было бы проще простого. И во-вторых, когда я осматривал оружие, то заметил на нем ржавчину. Но если бы он, наоборот, сказал, что понятия не имел, где хранилось ружье, то ох как трудно бы ему пришлось, доказывая, что Он действительно его не брал, тем более что его экономка глуха как тетерев и не услышала бы звук отпирающейся щеколды, на которую заперта оружейная, — закончил Хемингуэй.

Он устало встал с кресла и посмотрел на мраморный циферблат висящих на стене часов.

— Лично я собираюсь спать и советую вам сделать то же самое. Иначе ваш бурный мыслительный процесс породит еще какую-нибудь идею, а мой организм вряд ли ее переварит.

Инспектор поднялся, остановив на некоторое время тяжелый взгляд на вазочке с полевыми цветами, и задумчиво произнес:

— Если бы я мог объяснить, за что люблю мою работу, меня можно было бы причислить к лику святых.

— Если вы считаете, что Би-Би-Си собирается интервьюировать вас на эту тему, то, думаю, нам не стоит беспокоиться.

— Не понимаю, как Сэнди Грант вынес так долго, работая вашим помощником! — угрюмо буркнул Харботл.

— Но он ведь знал, что непременно пойдет на повышение, — с некоторой гордостью заметил Хемингуэй.

— Ваши помощники и впрямь часто уходят на повышение, — с завистью вздохнул инспектор.

— Безусловно, Хорэйс. Веда подать рапорт на их повышение — единственный способ от них избавиться. Пойдемте спать, коллега!

На следующее утро инспектор Харботл отправился в офис к Уоренби, а Хемингуэй зашел в полицейский участок, откуда позвонил в управление, поговорил с главным констеблем и получил краткий отчет сержанта Нарсдейла.

Сержант уже отправил на экспертизу в Лондон гильзу и пулю, отстреленные из ружья Пленмеллера.

— Я не могу сказать с уверенностью, так как у нас нет микроскопа, — начал сержант, — но мне кажется, что я заметил достаточно явную разницу между насечками на гильзах. Есть что-нибудь еще для меня, сэр? — спросил сержант.

— Сержант Карсфорн скоро принесет еще три ствола, а остальные — потом, — ответил Хемингуэй.

Нарсдейл хмуро усмехнулся.

— Обычное дело. К работе нам не привыкать.

— Да вы должны быть просто счастливы. Харботл насчитал тридцать семь ружей.

— С ним можно устроить соревнование, — улыбнулся сержант.

— Вот именно, — согласился Хемингуэй. — А я пока быстренько съезжу за призами.

С этими словами он вышел из участка.

До конторы Сэмпсона Уоренби в Белингэме было не более десяти минут ходьбы — стоило лишь пересечь рыночную площадь и пройти по Ист-стрит, главной торговой улице городка, до пересечения с Саут-стрит, на которой и находился офис адвоката. В участке Хемингуэю предложили сопровождающего, но он отказался.

По рыночной площади сновало огромное количество людей, приехавших в город за покупками из всех близлежащих мест. Среди покупателей Хемингуэй заметил мисс Патердейл, стоящую напротив булочной с большой плетеной корзиной, а еще через пару минут он нос к носу столкнулся с Пленмеллером у центрального входа в банк.

— Какая встреча! Скотленд-ярд собственной персоной! — громко завопил Пленмеллер, заставив всех проходящих мимо с удивлением взглянуть в сторону Хемингуэя. — Неужели старший инспектор тратит свое драгоценное время на прогулку по Белингэму?

— Теперь, надо заметить, мне понятно, почему вас так остерегается сержант Карсфорн. Встречи с вами доставляют не много радости, сэр. Мне кажется, вы забыли дома мегафон, — хмуро проговорил Хемингуэй.

— Ой, как я по этому поводу переживаю, кто бы знал, — издевательски проговорил Гевин и пошел своей дорогой.

Хемингуэй также продолжил свой путь и вскоре оказался в офисе Уоренби на Ист-стрит. Там его встретил клерк и еще кто-то из младшего персонала. С интересом оглядев старшего инспектора, они проводили его в личный кабинет Уоренби. Посыльный, явно впервые увидавший полицейского столь высокого ранга, поспешил ретироваться на почту с какими-то маловажными бумагами.

В кабинете адвоката Хемингуэй застал Хорэйса и управляющего, мистера Купланда, невысокого тщедушного мужичонку с редкими седеющими волосами и взволнованным выражением лица, склонившихся над заваленным папками столом.

— Какой кошмар, какой ужас! — запричитал мистер Купланд, познакомившись со старшим инспектором. — Я уже говорил вашему коллеге, сэр, что просто не знаю, что мне делать. У мистера Уоренби скопилось огромное количество дел, и никто не может сделать это вместо него!

— Боюсь, я не в силах вам помочь в этом плане, — признался Хемингуэй. Тяжелая у вас работенка, а?

— Не то слово, сэр. Работа адская, — вздохнул мистер Купланд. — У нас самый крупный бизнес в городе. Мистер Уоренби совсем недавно собирался взять себе партнера, чтобы справляться со всеми текущими делами. А теперь такое! Не могу поверить, но это факт.

— Для вас эта новость была полной неожиданностью? — спросил Хемингуэй.

— Да, сэр, конечно. Я просто онемел. До сих пор не могу в это поверить. Я продолжаю думать и не могу избавиться от предчувствия, что мистер Уоренби вот-вот войдет, задаст привычные служебные вопросы, но, увы, этого уже никогда не случится!

Он опустил глаза. Мистер Купланд явно находился в полном замешательстве, и по его лицу блуждала потерянная, жалкая улыбка.

— Давно работаете у мистера Уоренби?

— С первого дня открытия его офиса в Белингэме, — ответил мистер Купланд не без гордости в голосе.

— Могли бы вы предположить или знать, что у мистера Уоренби были враги? — спросил Хемингуэй.

— Нет-нет, я бы так не сказал! Но… мистер Уоренби был не из тех, кто посвящает людей в свои дела. Даже в чисто служебных вопросах были аспекты, о которых не ведал никто из сотрудников. Я бы сказал, что он был очень деловым, энергичным человеком, — заметил мистер Купланд.

— Исходя из того, что мне известно, мистер Уоренби был из тех, кто умеет наживать себе врагов.

— Не могу сказать что-либо по поводу его личной жизни, но в профессиональном плане… Да, с этим можно согласиться. Он был очень удачлив и обрел широкую известность, что могло вполне быть поводом для зависти. Что касается его членства в комитете и в различных комитетах — у него всегда имелось свое мнение и свои методы и… может, мне не стоило бы этого говорить, но, возможно, иногда он бывал не очень разборчив в средствах и методах достижения своих целей. Он как-то сказал мне, что вряд ли что-либо ему доставляет большее удовольствие, чем наблюдение за тем, как все пляшут под его дуду, а это, как вы понимаете, не многим понравилось бы. Ко мне лично, да и, пожалуй, ко всем своим сотрудникам он относился исключительно хорошо, но иногда меня удивляло, зачем он с такой доскональностью и скрупулезностью выясняет все до мелочей о людях, с которыми сталкивается. Даже то, на мой взгляд, что никогда не пригодилось бы ему непосредственно для работы. Однажды я спросил его об этом, но он ответил очень неопределенно. В том духе, что никогда не знаешь о том, где найдешь, а где потеряешь.

— А может, он выяснял это с целью дальнейшего шантажа? — прямо спросил Хемингуэй.

— Ну что вы! Конечно, нет! Я никогда не замечал ничего такого, что могло бы меня натолкнуть хоть на минимальное подозрение, что он пытается получше узнать человека с подобной целью. Скорее, он делал это просто ради развлечения. Да это ведь так тривиально, инспектор. Я надеюсь, вы правильно меня поймете. Вряд ли кто-то из нас никогда не делал ничего такого, чего в последствии мы бы стыдились, стань это известно всем. Еще раз повторяю, сэр, что надеюсь на ваше понимание, — с намеком проговорил мистер Купланд.

— Я вас очень хорошо понимаю, — кивнул Хемингуэй. — И все же вы говорите, что были крайне изумлены, когда узнали, что кто-то пристрелил вашего, так сказать, мини-диктатора?

— Да, сэр, конечно. Я был потрясен этим страшным известием. Но боюсь, из моих слов у вас сложилось не совсем Правильное мнение о мистере Уоренби. Я не имел в виду, что он сделал что-либо такое, из-за чего кто-то мог бы решиться на его убийство. Иногда он и правда довольно зло подшучивал над людьми. Такое случалось даже в отношении меня лично, но, поверьте, за этим реально ничего не стояло.

— Понятно, — медленно проговорил Хемингуэй. — Я надеюсь, мистер Купланд, не надо говорить о том, что ваш дож — оказать мне посильную помощь в раскрытии этого дела, поэтому спрошу вас прямо: есть ли у вас хоть малейший повод подозревать, что он кого-либо шантажировал или что-то в этом роде? — резко спросил Хемингуэй.

— Нет, сэр! Нет и еще раз нет! Уверяю нас в этом. Ничего не знаю о его личной жизни, но что касается его профессиональной стороны, то мой ответ однозначен, — твердо ответил мистер Купланд, но все же с некоторым испугом в глазах.

Хемингуэй внимательно смотрел на мистера Купланда, чуть склонив набок голову.

— Ну что ж, хорошо, — выдержав паузу, сказал он.

В это время в дверях появился кто-то из клерков и в нерешительности застыл на пороге. Мистер Купланд вопрошающе взглянул на Хемингуэя, но, не увидев на его лице никакой реакции, откашлявшись, спросил:

— Да, в чем дело?

Клерк подошел к мистеру Купланду и тихо проговорил ему что-то на ухо, из чего Хемингуэю удалось уловить только фразу «сэр Джон Иглсфилд». На лице управляющего отразилось некоторое замешательство, после чего он обратился к Хемингуэю:

— Вы позволите мне отойти, сэр? Пришел один из наиболее важных клиентов мистера Уоренби.

— Да, пожалуйста. Не возражаю, — согласился Хемингуэй.

Благодарно взглянув на старшего инспектора, мистер Купланд вышел из кабинета. Когда дверь за обоими закрылась, Харботл, сидевший все это время за столом Уоренби, спросил:

— Что вы думаете об этом типе, сэр?

— О, исключительно честный человек, — ответил Хемингуэй, подходя к столу и рассматривая кипу бумаг на нем. — Как дела у вас, Хорэйс? У вас тут, кажется, хватает работенки?

— Да, есть немного, — язвительно согласился Харботл. — Как раз до вашего прихода этот Купланд говорил мне, что офис чересчур мал для такого объема работ, как у них. И с этим я согласен. Он сказал мне, что Уоренби как раз накануне собирался перевести свой офис в большое помещение в центре, считая, что застолбил самое удобное место во всем городе.

— Да, уж в этом можно не сомневаться, — заметил Хемингуэй.

— Жаль только, он не успел это сделать. Тогда мне досталось бы меньше работы, — проворчал Харботл, оглядывая комнату, и в самом деле стесненную обилием офисной мебели.

Большой шкаф, подвесные полки, несколько тумбочек, открытый сейф и еще один большой шкаф, забитый всевозможной литературой — все это, конечно, не могло не стеснять владельца кабинета.

— До сих пор не сориентировался, что где лежит. Похоже, это было ведомо одному Уоренби. А вы, шеф, хотите, чтобы я разобрался со всеми его бумагами?

Хемингуэй кивнул в знак согласия.

— Думаю, вам не стоит лезть в тумбочки, где лежат дела его клиентов. Боюсь, это лишь отнимет у нас время. Хотя мне приходилось бывать в офисах, настолько напичканных всяким барахлом, что там, по-моему, и мухам было тесновато. Но что поделаешь! Бедный Хорэйс! Я вам действительно искренне сочувствую, — дружески сказал Хемингуэй.

— Не сказал бы, что здесь полностью отсутствует порядок, — заметил Харботл. — Почти все маркировано, связано в стопки. Беда в том, что этого всего слишком много. Да и надписи, сделанные его рукой, не всегда мне понятны. Я имею в виду чисто профессиональную терминологию, в которой я, понятное дело, не слишком силен, — посетовал Харботл.

— Я думаю, Хорэйс, Купланд сможет помочь вам разобраться.

— Мне кажется, он и сам-то не очень разбирается в деталях, — задумчиво сказал Харботл. — Кстати, шеф, есть кое-какие сведения, которые должны вас заинтересовать. Вы знали, что Уоренби был городским арбитром?

— Нет. Но бьюсь об заклад, что это именно так. Уоренби умел достигать своих целей, — сказал старший инспектор.

— Он получил это назначение год назад. Об этом мне рассказал Купланд. Драйбек тогда чуть не лопнул от злости. До Уоренби этот пост занимал один старый адвокат, умерший перед самыми перевыборами.

— Может, кто из коллег и убил бедного адвоката, чтобы занять его местечко, — заметил Хемингуэй.

— Судя по словам Купланда, Драйбек считал себя единственной кандидатурой на вакантное место.

— Уоренби был, безусловно, пробивной личностью, чего бы я не сказал о Драйбеке, насколько я его знаю. Но тем не менее, Хорэйс, понимаю куда вы клоните. У Драйбека, таким образом, появляется еще один мотив для убийства. Может быть, вы и правы. Но у меня сложилось впечатление, что старик уже свыкся с головокружительной карьерой соперника и успокоился. До каких только высот не добрался бы еще бедняга, если бы его карьеру не остановили бы столь безжалостно в самом расцвете сил. Ну что, Хорэйс, не нашли вы там чего-нибудь интересного? — спросил Хемингуэй, не отрываясь от бумаг.

— Ну если только документация на гравийный карьер мистера Айнстейбла. Или на приобретение дома в Фокслейне. Ну и гусь был этот Уоренби. Лихо он расправился с прежним владельцем дома, — с некоторым восхищением заметил Харботл. — Но в принципе, все это — старье.

— И что там насчет карьера сквайра? — поинтересовался Хемингуэй.

— Здесь только ответ от какой-то лондонской юридической фирмы на запрос Уоренби, действовавшего по чьему-то поручению, — объяснил Харботл. — Но вот копию самого запроса я так и не нашел. Может, затерялась где-то среди бумаг.

— Как вы только умудрились найти ответ? — удивился Хемингуэй, глядя поверх груды папок на обложенного бумагами Харботла. — Так что же в этом ответе?

— Похоже, у Уоренби был клиент, заинтересованный в гравии, и Уоренби действовал по его поручению, — ответил Харботл.

— Да, чем только не занимаются люди в наше время, — философски заметил Хемингуэй.

— Его клиент добивался того, чтобы получить лицензию на карьер. Я дам вам это письмо, чтобы вы смогли сами с ним ознакомиться, — предложил Харботл.

— Так что это за фирма в Лондоне? А что касается Драйбека, то он был адвокатом сквайра. По крайней мере, так мне сказал главный констебль.

— Кажется, в этой лондонской фирме сидят юристы по недвижимости или что-то в этом роде. А — вот!

— Нашли? — спросил Хемингуэй.

— Похоже, это копия письма Уоренби. Попала в другую папку. Вот, сэр, пожалуйста. — Харботл протянул бумагу шефу.

Хемингуэй взял документ и начал внимательно читать.

— Как я посмотрю, двухлетней давности. Вы были правы, Хорэйс: у него был клиент, заинтересованный в покупке карьера сквайра. Продолжайте искать. Меня томит ожидание.

— Я ищу. А вы, сэр, лучше бы складывали все в одну стопку, чтобы опять не было этого жуткого беспорядка, который я и так с трудом разгребаю, — сердито проговорил Харботл.

— Хорэйс, не валите с больной головы на здоровую, — отреагировал на замечание инспектора Хемингуэй, не отрываясь от чтения. — Так, кажется, это становится интересным. Они хотели приобрести карьер с лицензией на пожизненное пользование. Вы нашли что-нибудь еще, Хорэйс?

— Пока ничего, — не поднимая взгляда от бумаг, буркнул Харботл.

— Больше нет писем от этого безымянного клиента?

— Нет. Но, может быть, сам сквайр не решился вступить в дело, не желая расставаться с карьером, и между ним и Уоренби началась вражда, — сделал вывод инспектор.

— И Уоренби принялся выбивать участок для своего клиента, не желая считаться с Айнстейблом, и тот, не выдержав такой наглости, взял ружье и застрелил Уоренби. Я поражен вашей логикой, дорогой Хорэйс.

— Заметьте, эту ерунду вы придумали сами, сэр, — обиженно ответил Харботл.

— Неплохо, Хорэйс! — Хемингуэй рассмеялся. — Ладно, лучше заняться более важными делами, чем торчать здесь, слушая ваши гениальные версии. Вы оставайтесь здесь. Может, и найдете что-нибудь интересное, хотя я в этом сильно сомневаюсь. Вам в помощь я пришлю Морбэтла.

— Разве вы не берете его с собой в Торнден, сэр?

— Нет, там он мне не понадобится. Он весь в вашем распоряжении, — пообещал Хемингуэй.

— Буду рад ему, — сказал Харботл, ошалело оглядывая горы папок и бумаг, в которых ему предстояло копаться.

Попрощавшись с инспектором, Хемингуэй вышел из офиса и отправился в полицейский участок. Сержант Карсфорн еще не вернулся из Торндена, а у дежурного имелось сообщение для старшего инспектора.

— Вам туг кое-что передали, сэр, — козырнул он Хемингуэю.

— Что именно? Давайте. И перестаньте ухмыляться, — раздраженно проговорил Хемингуэй.

— Прошу прощения, сэр. Здесь был мистер Драйбек.

— Да? Это уже интересно. И что он хотел?

— Передал вам сверток и сказал, чтобы мы были с этим очень осторожны как с уликой, найденной им на месте преступления, в траве. Он сказал, что зайдет попозже, но так как вас не ждали раньше вечера, то он уехал, — виновато проговорил сержант.

— Так что же он все-таки нашел? Наверное, заколку, потерянную мисс Мэвис на месте преступления, не так ли? — усмехнулся Хемингуэй.

Сержант вытащил из ящика стола небольшой предмет, завернутый в носовой платок.

— У вас поразительная интуиция, сэр! — заметил он.

— Полностью с вами согласен, сержант, но он, надеюсь, не ее нашел на месте преступления?

— Нет, сэр, — смутившись, ответил сержант, разворачивая платок. — Когда он уходил, то сказал, чтобы вы обратили внимание на инициалы.

Хемингуэй взял в руки розовую пластмассовую пудреницу с выгравированной на крышке буквой «М».

— Он также сказал, сэр, что не его занятие делать выводы и он представляет это вам.

— Я польщен. Очень мило с его стороны. Много бы отдал, чтобы увидеть сейчас лицо сержанта Карсфорна, когда он узнает, что не нашел эту штуку, обшаривая место преступления. Наверняка эту вещицу подарил девушке какой-нибудь ухажер и она захочет получить это обратно.

— Вы так полагаете, сэр? — вежливо осведомился сержант.

— Я в этом почти уверен, — подтвердил Хемингуэй.

— Честно говоря, сэр, никогда бы не подумал, что подобная вещь могла бы принадлежать мисс Уоренби.

— В этом вы совершенно правы, сержант. Первый раз вижу столь неинтересную и дешевую безделушку.

— Но теперь у нас есть инициалы предполагаемого убийцы, — предположил дежурный.

— Сержант, как вы думаете сколько примерно в Белингэме и округе девушек, чьи имена начинаются с «М»? К тому же, когда сержант Карсфорн осматривал место происшествия, этой штуковины там не было и в помине. Я лично там присутствовал и уверяю вас, ничего подобного не видел. После полиции там успело побывать довольно много зевак, пришедших полюбоваться на место преступления. Я сам видел несколько человек, болтающихся поблизости. Об убийстве в Торндене в воскресенье вечером уже знала всяокруга, и уж будьте уверены, каждый второй потоптался под окнами бедной Мэвис. Более того, мисс Уоренби не пользуется пудрой. В этом я убедился лично. А потом, сержант, где девушки хранят пудреницы? В сумочках. И если вы думаете, что мисс Уоренби решила припудрить нос, перед тем как пристрелить дядю, то думаю, что вы ошибаетесь.

— Да уж! Это вы, пожалуй, загнули, — согласился с улыбкой сержант.

— А что касается носового платка, то, если он принадлежит мистеру Драйбеку, можете вернуть его обратно хозяину.

В это время дверь открылась и в участок вошел сержант Карсфорн.

— Приветствую вас, сержант! Как успехи? — спросил старший инспектор.

— Три ружья, сэр. Как вы просили.

— Очень хорошо. Возникли какие-нибудь сложности?

— Только с мистером Линдейлом, а со сквайром и в Седарах никаких, сэр. Мистер Айнстейбл отнесся ко всему с пониманием, и с его стороны не было никаких возражений. Он хранил ружье в небольшом летнем домике. Я побывал там и убедился, что никто не мог взять ружье и положить его обратно без ведома хозяев. Молодой мистер Хасвел оставил ружье завернутым в ветошь и попросил миссис Хасвел, чтобы она дала его нам, коли оно нам понадобится. Он хранил его в гардеробе, и мне кажется, что кто-то из участников теннисного турнира вполне мог им воспользоваться.

— А что с Линдейлами? — поинтересовался Хемингуэй.

— Их ружье я тоже прихватил. Мистер Линдейл был явно не в восторге от моего визита, но уверял меня — сам факт, что кто-либо мог взять ружье в его отсутствие, совершенно исключен. Когда я пришел, его не было дома и миссис Линдейл отправила служанку на поиски, хотя я сказал, что это лишь формальная проверка и искать ее супруга нет большой необходимости. Она была довольно негостеприимна. Я бы даже сказал, что ее поведение граничило с испугом. По крайней мере, мне так показалось. Лишь когда пришел сам Линдейл, она успокоилась. Надо заметить, они чем-то очень друг друга напоминают. Он сказал, что если в наших посещениях есть необходимость, то туг, конечно, ничего не поделаешь, но он был бы очень признателен, если бы мы не беспокоили его супругу. Она, по его словам, очень взволнована происшедшим и сильно по этому поводу нервничает, — закончил сержант.

— Как жаль, что не смогу выполнить просьбу мистера Линдейла. Именно сегодня я и собираюсь побеспокоить его супругу, — пожал плечами Хемингуэй.

Глава 10

В Торнден старшего инспектора повез молодой констебль Мелкинфорп, который уже возил его туда за день до этого. Перед Рашифордом полицейская машина свернула направо в сторону Хоксхеда, где в пятнадцати минутах езды от Триндейла располагался гравийный карьер, принадлежавший сквайру. Хемингуэй поинтересовался у констебля, у какой фирмы мистер Айнстейбл нанимает рабочих. Получив ответ, и понаблюдав несколько минут за работой, Хемингуэй распорядился ехать на ферму Линдейлов. Констебль Мелкинфорп явно гордился своим новым назначением и участием в расследовании убийства. Проводив старшего инспектора до самых дверей дома Линдейлов, он с надеждой в голосе спросил Хемингуэя, идти ли ему с ним или подождать снаружи?

— Войдете только в случае, если услышите мой предсмертный крик. — Хемингуэй похлопал констебля по плечу. — Тогда бросайтесь на помощь.

В саду Линдейлов виднелось несколько небольших домиков, примыкающих один к другому. Входная дверь в дом была приоткрыта. Осмотрев сад, Хемингуэй постучал. Через несколько минут в дверях показалась хозяйка.

— Простите, — извинилась она, — но моя служанка ушла в Белингэм за покупками, а мужа нет дома. А пока они не вернутся, я вряд ли смогу уделить вам внимание.

— Да, мне бы хотелось поговорить с вашим супругом. Меня зовут Хемингуэй. Старший инспектор из Скотленд-Ярда. Вот мое удостоверение.

— У нас уже был сегодня один полицейский, — не очень любезно сказала миссис Линдейл, игнорируя протянутое ей удостоверение. — Не понимаю, что вам от нас нужно? У нас и без всего этого достаточно много хлопот. К тому же мой муж всего несколько раз видел этого мистера Уоренби и они едва знакомы!

— И тем не менее, миссис Линдейл, у меня есть причины вас побеспокоить. Прекрасно понимаю, что наши визиты не доставляют вам большого удовольствия, — сказал старший инспектор.

— Ни я, ни мой муж ничем не можем вам помочь. Какие сведения вы хотите от нас получить?

— Я бы хотел задать всего несколько вопросов. Могу ли я войти? — вежливо поинтересовался Хемингуэй.

Несколько секунд поколебавшись, она отошла в сторону, пропуская Хемингуэя в дом.

— Хорошо. Проходите, — проговорила она. — Я пошлю кого-нибудь за мужем.

Женщина ушла вглубь дома, и было слышно, как она обратилась к какому-то Уолтеру и послала его за мистером Линдейлом. Она вернулась в гостиную с тем же недовольным выражением на лице, но все-таки заставила себя улыбнуться и сказала:

— Прошу простить меня, если я не особенно гостеприимна, но и вы должны понять нас. Мы уже рассказали полиции абсолютно все, что знали по поводу той злосчастной субботы, то есть фактически ничего. Я ушла из Седар около половины седьмого и отправилась прямо домой, чтобы уложить ребенка. Не помню точно, когда ушел муж, так как он остался еще ненадолго, но его совершенно точно не было в районе Фокслейна в то время, когда пристрелили мистера Уоренби.

— А местные сыщики вовсе и не сказали мне этого. Наверное, просто забыли. Если не секрет, откуда вам это известно, миссис Линдейл? — спросил Хемингуэй.

— Он был на полях, где ведутся работы, — ответила женщина. — И я видела его там.

— Вы видели его? — вежливо переспросил старший инспектор.

— Я вам покажу окно, из которого хорошо просматривается эта территория, и вы сами убедитесь. Мне как раз что-то понадобилось наверху и я, выглянув из окна, увидела мужа.

После недолгой паузы она добавила:

— И я уверена, что говорила уже об этом полицейскому, который был у нас. Готова в этом поклясться.

— Ни секунды не сомневаюсь, — улыбнулся Хемингуэй. — Хотя допускаю, у вас могли быть соображения, чтобы не сообщать об этом сержанту Карсфорну.

— Какие соображения? О чем вы говорите? — возмущенно спросила миссис Линдейл.

— Ну, скажем, вы не совсем понимали важность того, что могли видеть из окна на втором этаже. Точнее, эта мысль пришла вам в голову позже, — холодно проговорил старший инспектор.

Щеки миссис Линдейл вспыхнули, но через несколько мгновений стали бледными, как обычно.

— Если даже я и забыла об этом в разговоре с сержантом, а я в этом сильно сомневаюсь, то только по той причине, что была слишком потрясена и это просто вылетело у меня из головы.

— Тогда, если позволите, что вас заставило вспомнить об этом обстоятельстве? — спросил Хемингуэй.

— У меня было время вспомнить об этом, когда я обдумывала случившееся. — Она сжала кулачки, и Хемингуэй заметил, как побелели ее суставы.

— И все же вы не вспомнили об этом раньше, чем к вам пришел сержант Карсфорн сегодня утром, чтобы забрать ружье вашего мужа. Не думаю, что вам следовало скрывать от него это весьма важное обстоятельство, — как бы извиняющимся голосом заметил Хемингуэй.

— В конце концов, вы можете подняться наверх и во всем убедиться своими глазами! — резко бросила миссис Линдейл.

— Я верю, — вежливо кивнул Хемингуэй, — что луга и в самом деле видны из вашего окна.

На некоторое время в комнате воцарилась тишина.

— Знаете что! — нервно начала Делия Линдейл. — Вы лишь зря теряете время. Мы едва знали мистера Уоренби. Почему вы не выясняете у сквайра, что он делал после того, как они расстались с моим мужем? Почему он не поехал домой на машине вместе с женой? Я думаю, — только потому, что они живут здесь сто лет, — они для вас вне подозрений. А Гевин Пленмеллер! Почему бы вам не заняться его персоной, вместо того, чтобы отрывать от дел моего мужа? Пленмеллер же ненавидел адвоката! Мисс Патердейл может подтвердить, как он говорил, что надо избавиться от этого выскочки. Я была там, когда он сказал это. И мистер Клайборн тому свидетель. Это было во время приема, устроенного Айнстейблами. Уоренби, кстати, тоже там был, и все не переставали удивляться, почему сквайр пригласил его, прекрасно зная, как к Уоренби относится вся округа!

— И почему же тогда он его пригласил? — поинтересовался Хемингуэй.

— Не могу вам сказать наверняка, но знаю точно, что Айнстейблы общаются с очень ограниченным крутом людей и такого рода вечеринки — большая редкость. Они бы никогда не пригласили и меня, не попроси их об этом мисс Патердейл. Я не хочу бросать ни на кого тень подозрения, но мне кажется, что мистер Уоренби имел какое-то влияние на сквайра. После всего случившегося я задумалась над тем, кому это могло быть выгодно — застрелить мистера Уоренби, — и мне в голову пришли некоторые незначительные инциденты, на которые раньше я не обращала внимания.

— Например, мадам? — с интересом спросил Хемингуэй.

— Ну, скажем, тот факт, что мистер Айнстейбл говорил с моим мужем, прося его содействия для назначения мистера Уоренби в Речной комитет. Несмотря на то, что мистер Драйбек был старым другом и личным адвокатом сквайра и, кстати, тоже стремился занять пост в комитете. Не кажется ли вам это странным, господин старший инспектор?

Громкие шаги в прихожей заставили ее замолчать и повернуть голову в сторону двери. В комнату вошел Кенелм Линдейл. Он был одет в старый рабочий костюм, верхняя пуговица рубашки расстегнута.

— Полиция? — коротко спросил он, слегка нахмурив брови.

— Это старший инспектор из Скотленд-ярда, — ответила мужу миссис Линдейл. — Я уже сказала, что мы вряд ли сможем чем-то помочь.

Линдейл вытащил из кармана платок и вытер лицо и шею.

— Хорошо, сэр. Что бы вы хотели от меня узнать? У меня много работы, поэтому я не могу тратить много времени на разговоры.

— Мне хотелось бы услышать ваши показания, сэр, — сказал Хемингуэй. — Приходится соблюдать все формальности следствия, так что прошу понять меня правильно. Итак, вы покинули Седары в десять минут седьмого?

— С точностью до минуты я не помню, но где-то около того. Мы уходили вместе с мистером Айнстейблом. Возможно, он помнит более точно, но я его не спрашивал.

— Тогда постарайтесь вспомнить, сэр, когда вы расстались с мистером Айнстейблом?

— Да буквально несколько минут спустя. Он свернул в сторону своих земель, которые находятся за Седарами, а я пошел дальше. Как вы, наверное, знаете, одни из ворот, ведущих в Рашифорд, как раз не более чем в ста ярдах по дороге на Седары. Я прошел через эти ворота и решил посмотреть, как трудятся мои рабочие на одном из лугов. Домой я пришел в половине восьмого. Это я знаю наверняка, так как, войдя в дом, сразу же посмотрел на часы.

— Часы спешили на десять минут, — вступила в разговор миссис Линдейл. — Я обнаружила это вчера, когда заводила их. Прошу прощения. Мне, конечно, следовало сказать тебе об этом, но у меня просто вылетело из головы.

Линдейл посмотрел на жену и подошел к камину. Взяв с полочки старинную трубку, он принялся раскуривать ее с помощью тлеющего уголька. Морщина между его бровей сделалась глубже.

— Не думаю, Делил, — спокойно сказал он. — Я все-таки шел через луга и не мог прийти в двадцать минут седьмого.

— Конечно, нет, дорогой. Просто я думаю, что ты ушел из Седар раньше, чем в десять минут седьмого. В общем-то, когда не торопишься, то нет особой нужды смотреть на часы и… — она осеклась и не закончила фразу.

— А не обратили ли вы внимание на время, когда смотрели на мистера Линдейла из окна, мадам? — спросил Хемингуэй, глядя не на Делию, а на ее мужа.

— В чем дело? — изумленно поднял брови Линдейл.

— Кенелм, неужели ты не помнишь? Я же говорила тебе, что наблюдала за тобой из окна со второго этажа.

Даже если Линдейл и был удивлен, услышав это впервые, то это никак не отразилось на выражении его лица. Он лишь обнял жену за плечи.

— Ну какая ты у меня глупенькая, — с нежностью в голосе проговорил Линдейл. — Разве можно обманывать полицию? Мы, наоборот, должны всем, чем можем, помочь следствию. Не так ли, господин старший инспектор?

— Совершенно правильно. Теперь я мог бы привлечь ее за дачу ложный показаний, — согласился Хемингуэй.

Линдейл рассмеялся:

— Ты слышала? Иди, займись лучше Розой-Вероникой, пока ты не вляпалась в беду.

— Но, Кенелм…

— Вам еще нужна моя супруга, сэр? — спросил Линдейл, перебив жену и не дав ей договорить.

— Думаю, пока нет, сэр.

— Тогда иди, дорогая. Мы немного поговорим со старшим инспектором.

Делия в некотором смятении смотрела на него.

— Ну хорошо, — наконец пробормотала она и вышла из комнаты.

Линдейл захлопнул за ней дверь и повернулся к Хемингуэю.

— Извините. Делия очень мнительна и к тому же уверена, что те, у кого нет железного алиби, сразу же попадают под подозрение полиции. Обычное дело для женщин!

— Да, я заметил, что миссис Линдейл очень нервничала, — уклончиво ответил Хемингуэй.

— К тому же она очень застенчива, — объяснил Линдейл. — Да и не любила она этого Уоренби. Она не понимает, что это не повод для того, чтобы подозревать нас в убийстве.

— Я так понял, что вы тоже недолюбливали мистера Уоренби, сэр, — сделал вывод Хемингуэй.

— Да, я не любил его. Как и все, кого я знаю, сэр. Но не могу сказать, что мы были близко знакомы. Слишком много работы в Рашифорде, поэтому мы редко бываем в свете.

— Насколько я знаю, вы не так давно здесь живете?

— Да. Нас можно назвать новоселами в этих местах. Я купил ферму пару лет тому назад.

— Должно быть, это сильно отличается от биржевой деятельности, — заметил старший инспектор.

— После войны мне не удалось вернуться обратно на биржу. И может, это к лучшему. За последнее время все сильно изменилось. — Линдейл достал спички и принялся раскуривать трубку. — Что касается того сержанта, который пришел сегодня утром и забрал ружье, то, уверяю вас, у меня нет никаких претензий. Я лишь еще раз подчеркиваю, полностью исключено, чтобы кто-то взял его без моего ведома. Я храню его в комнате, которую использую под офис, и там висит замок, ключ от которою только у меня. Сейфа у меня нет, а дома частенько приходится хранить крупные наличные суммы: жалованье рабочим и так далее. Поэтому я завел такой замок, — объяснил Линдейл.

— Что касается сержанта Карсфорна, сэр, то он передал мне ваши слова о том, что никто не мог воспользоваться ружьем без вашего ведома, — подтвердил Хемингуэй.

— Из вопросов сержанта я понял, у него есть какие-то подозрения по поводу Ладисласа. Думаю, вы про него уже слышали: эмигрант-неудачник. Да, я и в самом деле одалживал недавно ему ружье и несколько патронов и прекрасно понимаю, что не имел права это делать. Но я должен сказать, что он вернул все в тот же вечер, — объяснил Линдейл.

— Докучал вам, наверное, выпрашивая ружье? Но так и быть, не буду его арестовывать, — усмехнулся Хемингуэй.

— Сержант, по-моему, отнесся к этому чересчур серьезно. В этих местах сохранилось много предрассудков насчет иностранцев, — вздохнул Линдейл.

— Обещаю, что за это я его тоже не арестую, — отозвался с иронией Хемингуэй.

— В Торндене ходит много разговоров по поводу его ухаживаний за мисс Уоренби. Он очень обеспокоен тем, что это увязывают с убийством Сэмпсона Уоренби. Честно говоря, я ему верю. Миссис Мэвис же, по-моему, хорошая и добрая девушка. Это, в конце концов, не мое дело, но будь я на вашем месте, я не стал бы уделять много внимания его персоне. — Он выбил из трубки пепел, повернулся к Хемингуэю и резко сказал: — Послушайте. Не хочу вмешиваться в то, что меня не касается, но я и правда неплохо отношусь к Ладисласу. Но и это не главное. До меня дошло, что из-за того, что у нас с Делией нет времени, чтобы принимать участие в вечеринках со светской болтовней, и мы редко выходим за территорию Рашифорда, о нас стали говорить, что мы очень странная пара! Загадочная пара! И ваше сегодняшнее присутствие здесь полностью подтверждает, что и до вас дошли эти разговоры. Я едва знал этого Уоренби, и если быть до конца откровенным, то мне плевать, жив он или мертв. Если вам действительно нужен реальный человек, который мог совершить это убийство, то выясните лучше, чем занимался Пленмеллер в районе семи двадцати в субботу!

— Спасибо, сэр. И вы могли бы мне в этом помочь?

— Нет. К сожалению, не могу. В это время я был здесь, в Рашифорде. Я даже не знаю точно, когда он покинул Седары. В основном, все разошлись почти одновременно. Мы со сквайром ушли по тропинке, а остальные — через главные ворота. А он уже умудрился вознести в ранг подозреваемых всех своих соседей! Или он просто так шутит?!

— И даже вас он подозревает, сэр? — поинтересовался Хемингуэй.

— А Бог его знает. По крайней мере, я не был бы удивлен. Хотя не думаю, что он осмелился бы сказать это мне в лицо.

— Возможно, вы и правы, — согласился Хемингуэй. — Но должен сказать, что когда я встретил в баре его и майора, мистер Пленмеллер попытался убедить меня в том, что у майора были причины убить мистера Уоренби.

— До чего ядовитый тип! — с возмущением воскликнул Линдейл.

— У вас есть какие-нибудь основания подозревать Пленмеллера?

— Нет, у меня нет никаких оснований. Но я понимаю, из каких соображений он поливает всех грязью. Это, по-моему, просто бессовестно с его стороны. Особенно по отношению к мисс Мэвис Уоренби! Если бы не все эти разговоры, которые он ведет на каждом углу, возможно, я бы не стал про него ничего говорить. Но раз он так себя ведет, то интересно было бы узнать, куда он, извинившись, отправился сразу после поданного чая в тот субботний вечер.

— Разве это так? — удивился Хемингуэй. — Я думал, что он угнел в то же время, когда это сделали вы и мистер Айнстейбл.

— В конце он действительно ушел вместе со всеми, но перед этим он уходил якобы за какими-то бумагами, потребовавшимися сквайру, — объяснил Линдейл.

— А что он сказал конкретно, сэр? — поинтересовался Хемингуэй.

— Какая-то документация, связанная с на значением нового человека в Речной комитет. Мистер Айнстейбл хотел ознакомить меня с ней, но я не думаю, что это нужно было сделать так срочно.

— Этот Речной комитет создает много проблем, — заметил Хеминнгуэй. — И вы, чей голос был одним из решающих, должны были выразить свое мнение по поводу того, кому быть в комитете?

— Честно говоря, мне было все равно. Я решил довериться сквайру. Он лучше меня разбирается в этих вопросах и считает, что это место должен был занять мистер Уоренби.

— Я понял вас, сэр. А что касается Пленмеллера, то он ушел больше по собственному желанию?

— Да. Это было где-то около шести часов. А вернулся он примерно через полчаса, после чего моя жена сразу же отправилась домой. Это я знаю точно.

— Если мне не изменяет память, дом мистера Пленмеллера находится примерно в полумиле от Седар, — предположил Хемингуэй.

— Только не подумайте, что я обвиняю его, сэр. Возможно, он пошел именно домой. Скорей всего, именно так и было. И это вполне могло занять у него полчаса, ведь его хромота не так уж ему и мешает.

— Да, я знаю. Он говорил мне об этом, — согласился Хемингуэй. — Так какую версию вы все же предлагаете?

Какое-то время Линдейл молчал, вновь набивая свою трубку. В конце концов он поднял на Хемингуэя глаза и сказал:

— Ничего конкретного. Лишь допускаю возможность. А именно: он мог зайти домой и прихватить ружье, если таковое у него имелось, в чем я не уверен. По крайней мере, никогда не видел его с оружием. А потом припрятать его где-нибудь в кустах недалеко от Седар.

— Но, я думаю, он не мог прихватить оружие в Седарах?

— Думаю, нет. А Уоренби, кстати, был тоже приглашен в Седары и отказался лишь в самый последний момент. То есть убийца знал наверняка, что он находится в доме один. Пленмеллер же ушел пешком из Седар, когда молодой мистер Хасвел повез домой мисс Дирхэм и старика Драйбека. И кто может с точностью сказать, что он не свернул на тропинку, когда машина скрылась из виду. Возникает вопрос: что он делал между моментом ухода из Седар и появлением в «Красном льве»?

— Я плохой отгадчик. Расскажите лучше вы, — предложил Хемингуэй.

— Я тоже плохой отгадчик, сэр, и полагаю, что этим лучше заняться полиции, вместо того чтобы болтаться здесь и пугать мою жену, — обозлился вдруг Линдейл. — Я понятия не имею, убил ли его Пленмеллер или только собирался. Хотя я частенько задумывался, не воплощают ли эти мастера убийств на бумаге свои замыслы в реальной жизни?

— Ну что ж, возможно, это нам и предстоит узнать, — предположил Хемингуэй, беря со стола свою шляпу.

Линдейл проводил Хемингуэя до машины.

— Не сомневаюсь, вы не одобряете, что я наговорил столько всего о Пленмеллере. Честно говоря, не стал бы этого делать, если бы он сам не злословил про всех остальных. Но можете ему передать все то, что я сказал. Не возражаю.

— Насколько я знаю Пленмеллера, то он за это вам был бы только благодарен, — сказал Хемингуэй. — А что касается вашего ружья, то мы вернем его в самое ближайшее время. Желаю удачи, сэр!

Констебль Мелкинфорп, ожидавший от Хемингуэя интересный рассказ о беседе с Линдейлами, услышал лишь вопрос:

— Сможем ли мы проехать отсюда к дому мистера Айнстейбла?

— В Старую Усадьбу? Безусловно, сэр. Здесь есть проезд. Едем туда?

Хемингуэй кивнул:

— Но сначала подвезите меня к этой тропинке, о которой я столько раз слышал.

Свернув направо, они медленно поехали по проселочной дороге и остановились примерно в ста ярдах от тропинки. Хемингуэй вышел из машины и захлопнул за собой дверь.

— Ждите меня здесь, — распорядился он и двинулся вниз.

Слева от него лежали общинные земли, а направо, за длинной неглубокой канавой зеленели молодые елки. С южной стороны граница ельника представляла из себя выложенную из камней стену, растянувшуюся примерно на пятьдесят ярдов. Хемингуэй знал, что за стеной начинается территория сада Седар, и набросал в блокнот расположение ворот с южной стороны. За воротами изгородь сада резко уходила вправо, закрывая происходящее внутри от взглядов извне. Дальше тропинка шла по границе между общинными землями и небольшой рощицей, растянувшейся не более чем еще на пятьдесят ярдов. Далее, за главными воротами в Седары, тропинка резко уходила на запад и взбегала на небольшую возвышенность, откуда открывался прямой выход в Фокслейн, к дому Уоренби.

Хемингуэй постоял несколько минут в глубокой задумчивости, пристально глядя в сторону Фокслейна, где верхушки вязов золотились лучами заходящего солнца. Доносящиеся с той стороны голоса окончательно убедили инспектора в том, что в одном из своих предположений он был прав наверняка: Фокслейн был притягателен для любителей отдохнуть на природе. Хемингуэй поджал губы, слегка качнул головой и отправился в сторону поджидающей его машины. Захлопнув за собой дверцу, он явно расстроил своего шефа, ожидавшего от него большего, бросив всего одну фразу:

— Поехали!

Они въехали на территорию Старой Усадьбы с хоксхедского шоссе, миновав небрежно открытые ворота. Мелкинфорп объяснил Хемингуэю, что главный въезд на территорию мистера Айнстейбла находится в Торндене на Хай-стрит и представляет собой большие, добротно сделанные ворота.

— Хорошие места, — прокомментировал Хемингуэй, по мере того как машина продвигалась все дальше. — Чередование ухоженных парников и дикорастущих деревьев. Скажите, Мелкинфорп, земля сквайра заканчивается у шоссе или простирается еще дальше?

— Насколько я знаю, его земля лежит вдоль всего берега реки. Здесь ему принадлежит много домов и всяческих строений, — ответил констебль.

— Столько времени — коту под хвост, — тихо, как будто для себя, буркнул Хемингуэй.

Он не сказал больше ни слова, но, когда машина подъехала к дому, его острый взгляд уловил нечто странное в облике помещичьей усадьбы. Дальше дорога проходила мимо конюшни, огороженной забором с двумя въездными воротами. За ее территорией простирался большой огород с растущими по краям фруктовыми деревьями. Стены длинного здания конюшни были недавно выкрашены и ярко блестели на солнце. Двери в каждый бокс были приоткрыты. На территории конюшни, где нашлась бы работа как минимум для полугора десятков человек, трудился всего лишь один средних лет мужчина.

— Недурно для одиночки! — проговорил Хемингуэй и ограничился этой фразой, зная, что его молодой компаньон, увлеченный идеями послевоенной демократии, будет чересчур восторгаться тем, что очередной землевладелец вынужден был распрощаться с дюжиной наемных рабочих.

Мелкинфорп, не заставив себя долго ждать, сообщил старшему инспектору, что в былые времена на сквайра работало с полсотни конюхов, егерей и прочих, а сейчас все, конечно, по-другому.

— Вы правы, — согласился Хемингуэй. — Только мне кажется, что все эти перемены порадовали лишь завистников, — добавил он, вылезая из машины.

С этими словами он отправился к дому, предоставив Мелкинфорпу самостоятельно переваривать социальный смысл их краткой беседы.

На звон колокольчика дверь отворилась и появился слуга. Выяснив имя и должность посетителя, он проводил его в холл, предложив присесть и, сочетая в голосе вежливость с легким пренебрежением, попросил Хемингуэя подождать, пока он доложит хозяевам.

Вскоре в холл вошла миссис Айнстейбл в сопровождении двух терьеров и молодого ирландского сеттера, тут же бросившегося обнюхивать гостя.

— Ко мне! Прекрати немедленно! — отозвала пса хозяйка. — Простите, сэр. Я кому сказала — ко мне!

— Хороший, хороший, — ласково проговорил старший инспектор, потрепав собаку по холке. — Ну, достаточно! Иди к хозяйке.

— Как хорошо, что вы добры к животным. Он еще совсем молодой и невоспитанный, — извиняющимся тоном объяснила миссис Айнстейбл. Она подняла глаза и устало взглянула на Хемингуэя. — Я полагаю, вам нужен мой муж. Он только что пошел в другое здание. Я провожу вас, чтобы вам не терять времени. Кстати, там он и хранит свое ружье. Вы ведь наверняка захотите осмотреть это место, — предложила миссис Айнстейбл.

— Спасибо, мадам.

Она слегка усмехнулась.

— Знаете ли, в Торндене никогда не было подобного ажиотажа.

— Надеюсь, подобного никогда больше не повторится. По крайней мере, по такой трагической причине, — сказал Хемингуэй, выходя вслед за хозяйкой из дома на аллею, обсаженную с обеих сторон кустарником.

— Должна заметить, что это ужасное происшествие. Особенно когда подобное случается у тебя перед носом. Мой супруг тоже очень этим взволнован. Он не может избавиться от мысли, что в этом есть и доля его вины как человека, в какой-то степени ответственного за все, что происходит в Торндене. У вас уже есть какие-нибудь мысли по поводу того, кто мог совершить это? Или с моей стороны глупо задавать подобные вопросы? Тем более когда мой муж наверняка попадет в число подозреваемых. Сожалею, что не дождалась его в тот злополучный вечер и уехала одна!

— Вы уехали в тот вечер из Седар рано, мадам? — спросил Хемингуэй.

— Да, заглянула лишь из приличия на чашку чая. Я не совсем здорова и не играю в теннис. Тем более в тот день стояла невыносимая жара!

— А вы, случайно, не помните точное время?

— Нет, честно говоря. Не придала этому значения. Но если это так важно, то, наверное, где-то сразу после шести. Спросите Пленмеллера! Он может помнить, так как мы столкнулись с ним у ворот, — предложила миссис Айнстейбл.

— Это было, когда он возвращался с какими-то бумагами для вашего мужа, мадам?

Она рассмеялась.

— Вам и об этом уже сказали?

— Сказали. Он под этим предлогом ушел из Седар и вернулся спустя полчаса, — объяснил Хемингуэй. — Но я не знал, что вы столкнулись с ним в воротах.

Она на мгновение замолчала и посмотрела Хемингуэю в глаза.

— Мне кажется, что вас специально вводят в заблуждение. Ну что ж, этот птицелов попадет в расставленные им же сети. Так, значит, вы не знаете истинную причину его ухода.

— Нет, мадам. Не знаю. Вы могли бы мне назвать ее?

— Да, безусловно. Это известно всем. После чая были назначены еще две пары игроков, и мисс Уоренби оказалась лишней, что означало, что ей и Гевину Пленмеллеру придется, так как он тоже не играл, наблюдать игру со стороны и, соответственно, вести беседу. Именно тогда он и сообщил всем, что отправляется домой за бумагами для моего мужа. Теперь вам, надеюсь, понятно, почему и отношение в округе к нему соответственное?

— Да, — согласился Хемингуэй. — И вы уверены, что всем это было понятно?

— Конечно. Всем, кто это слышал. Миссис Хасвел попросила его составить Мэвис компанию, после чего он тут же сказал мистеру Линдейлу, что ему срочно нужно что-то придумывать и отвертеться от Мэвис. Сказал он это достаточно громко, чтобы всем, стоящим рядом, было слышно каждое слово. Не могу сказать наверняка, слышала ли эти слова мисс Уоренби, но в том, что это слышала я, вы можете не сомневаться. Кстати, мы уже пришли. Бернард, ты очень занят? Я привела старшего инспектора Хемингуэя. Он хочет поговорить с тобой.

Они поднялись по ступенькам и оказались в светлой просторной комнате. Здесь стоял большой рабочий стол, несколько полок с книгами и низкий журнальный столик с тремя кожаными креслами. Сквайр сидел за столом, склонившись над какими-то бумагами. Он поднял глаза и пристально посмотрел на Хемингуэя.

— Скотленд-ярд? — коротко спросил он. — Розамунда, тебе надо отдохнуть.

— О каком отдыхе ты говоришь, дорогой, — проворковала миссис Айнстейбл, усаживаясь в кресло и прикуривая сигарету. — Отдыхать, когда у тебя в доме находится Скотленд-ярд! Это безумно интересно! Чувствую себя персонажем из историй Гевина.

Сквайр посмотрел на жену, но не сказал ни слова. Затем перевел взгляд на Хемингуэя.

— Садитесь, — предложил он. — Чем могу быть полезен?

Хемингуэю показалось, что тон сквайра напоминал тон полицейского, производящего допрос, и понял, что с этим человеком говорить будет не так-то просто. Но на то он и старший инспектор, и его назначение на расследование этого дела было отнюдь не случайным.

— В это дело вовлечены в основном люди, воспитанные в старых традициях. История не обещает быть легкой, — предупредил комиссар полиции Скотленд-ярда суперинтенданта Хинкли, старого друга и непосредственного начальника Хемингуэя. — Думаю, мы пошлем Хемингуэя. Не знаю, как именно он будет действовать в этих обстоятельствах, но его методы всегда отличались неординарностью. Мне кажется, он справится.

— Согласен. И именно его методы могут обезоружить эту категорию людей. Более того, он добьется успеха, потому что в нем есть то, что мы называем…

— Интуиция! Вот что у него есть! — перебил комиссар Хинкли. — Решено! Едет Хемингуэй.

Хемингуэй опустился в кресло напротив сквайра.

— Спасибо, сэр, — сказал он дружелюбно. — Я пришел поговорить с вами, так как в отличие от многих вы были в приятельских отношениях с мистером Уоренби, насколько мне известно.

Такое начало оказалось неожиданным для сквайра, и в комнате повисла напряженная тишина. Казалось, Хемингуэй не обращал никакого внимания на реакцию хозяев, а лишь ласково трепал одну из подбежавших к нему собак миссис Айнстейбл. Но ни встревоженный взгляд сквайра, ни опустившийся внезапно в пол взгляд его супруги не ушли от его внимания.

Сквайр нарушил затянувшееся молчание.

— Не думаю, что вы выбрали точный эпитет, чтобы охарактеризовать наши отношения. Я бы сказал, что мы просто ладили. Не вижу смысла враждовать со своими соседями.

— Полностью согласен с вами, сэр. Но мистер Уоренби, как я понял, был не из тех людей, с кем можно легко ужиться. И именно поэтому я решил поговорить с вами как с человеком, которому это удавалось. Ведь поглядите: с одной стороны, — мисс Мэвис, которая, с ее слов, обожала дядю, и с другой — все остальные, не питавшие к нему добрых чувств. Хотел бы спросить вас, сэр, чем мистер Уоренби вызвал к себе подобное отношение?

Сквайр, колебавшийся с ответом, потянулся за сигаретами и предложил собеседнику.

— Курите?

— Спасибо, сэр. — Хемингуэй взял сигарету.

— Сложный вопрос, — уклончиво начал сквайр. — Лично я никогда ничего не имел против Уоренби. Он, со своей стороны, был со мной всегда корректен. В местах же, подобных Торндену, не любят чужаков. Да и сам Уоренби не понимал, как следует вести себя в подобном месте. Этим он, вероятно, и настроил старожилов против себя. Хотя не считаю, что это делает кому-то честь — чураться людей, живущих с тобой по соседству. Наоборот, им надо помочь и объяснить местные правила и обычаи.

«Да, крепкий орешек этот сквайр», — подумал про себя Хемингуэй и спросил:

— А не думаете ли вы, что он мог использовать шантаж в достижении некоторых своих целей, сэр?

Пепел с сигареты миссис Айнстейбл упал ей на юбку.

— Это полный абсурд! Кого он мог шантажировать в наших тихих, сонных местах?! — воскликнула супруга сквайра.

— Я разговаривал со многими людьми, мадам. В частности, с его управляющим. И кое-что натолкнуло меня на подобные мысли, — задумчиво проговорил Хемингуэй.

— В таком случае, об этом нет смысла спрашивать у меня, — резко бросил сквайр. — Если бы у меня появилось малейшее подозрение на этот счет, я никогда не обмолвился бы и словом с этим человеком.

— Так вы все-таки пытаетесь добиться ответа, почему именно мы общались с Уоренби? — с вызовом спросила миссис Айнстейбл. — Это моя вина. Мне было безумно жаль его несчастную племянницу. Именно поэтому я иногда заходила к ним. Может, это вам и покажется странным, но говорить, что Уоренби — шантажист, просто смешно! Если бы вы знали Торнден, как его знаю я, то вам никогда не пришла бы в голову подобная идея. Честно говоря, мне все больше и больше кажется, что все мы смахиваем на дутых персонажей Гевина Пленмеллера!

Хемингуэй заметил, что сквайр пристально следит за выражением лица своей супруги.

— Наверное, мне стоит почитать книги Пленмеллера, — саркастически заметил Хемингуэй. — Кстати, хочу спросить у вас, сэр, посылали ли вы мистера Пленмеллера домой за документами для вас в тот самый вечер?

— Конечно, нет! — резко ответил Айнстейбл. — Я попросил его вернуть мне их, но в этом не было никакой срочности. Он ушел исключительно по своему желанию. И хоть это было чертовски некрасиво с его стороны, но это его дело! Он вернулся в Седары до того, как я ушел, и, встретив на выезде мою жену, передал бумаги ей, хотя должен был передать их Линдейлу и избавить от этой обязанности меня. Но это не в его стиле!

— Там было что-то насчет Речного комитета, о котором я столько слышал. Не так ли, сэр? Насколько я знаю, туда собирались назначить юриста и на этот пост претендовал мистер Уоренби?

Сквайр раздраженно откинулся на спинку кресла.

— Да, это действительно так. Хотя я не понимаю, зачем Уоренби это понадобилось. По сути, это не столь уж важный пост. Но, как бы то ни было, он к этому стремился и, как я понимаю, у него имелись для этого все возможности.

— Честно говоря, мне тоже так кажется, — признался Хемингуэй. — Хотя не могу сказать, что много смыслю во всех этих комитетах. Мистер Драйбек, значит, тоже хотел занять этот пост?

— Вовсе нет! — возразил сквайр. — Я уверен, что у Драйбека достаточно работы и без этого назначения. А шансов, чтобы занять это место, у него было предостаточно, так как слишком многие были против Уоренби.

— Что ж, — философски заметил Хемингуэй, — значит, можно считать, что мистер Драйбек теперь займет это место? Ведь все так резко изменилось. Не так ли, сэр?

— Что, черт возьми, вы имеете в виду? Что Тадеуш Драйбек, человек, которого я знаю всю жизнь, убил Уоренби, чтобы получить место в Речном комитете?!

— Ну что вы, сэр! Вовсе не имел это в виду, — ответил Хемингуэй. — Просто хотел узнать, почему вы поддерживали кандидатуру мистера Уоренби, если этот пост хотел занять мистер Драйбек?

— Зачем это мне нужно, чтобы мой личный адвокат протирал портки в комитете и отвлекался от моих дел? — прорычал в ответ сквайр. — И более того… Хотя вам это будет неинтересно.

— Ну что ты, Бернард! Ему все интересно, — вмешалась в разговор миссис Айнстейбл. — Да, мистер Драйбек действительно наш семейный адвокат. Но неужели вы не понимаете, что он давно уже не так молод и нельзя сравнивать его с более энергичным Уоренби. Да, Бернард, я понимаю, что с моей стороны нехорошо говорить так о мистере Драйбеке, но ситуация давно нуждается в прояснении.

— Думаю, об этом вообще не стоит говорить. Это не имеет никакого отношения к делу, — сказал сквайр и неприязненно посмотрел на Хемингуэя. — Итак, что я делал и какой дорогой шел из Седар, — именно это вы хотели узнать?

— Спасибо, сэр, но я думаю, что не стоит вам вновь пересказывать эту историю, — ответил Хемингуэй, и супруги обменялись удивленными взглядами. — Вы ведь уже давали показания сержанту Карсфорну, и он все передал мне. Он сказал, что вы пошли взглянуть, как идут дела на ваших новых землях. Я побывал там сегодня. Не очень разбираюсь в сельском хозяйстве, но мне показалось, что там вырублено много леса.

— Да, правда, — подтвердил сквайр. Его брови слегка приподнялись от столь резкой перемены разговора.

— Мне хотелось бы знать, сэр, продаете ли вы лес кому-то из клиентов мистера Уоренби или нет?

— Кому-то из клиентов мистера Уоренби? — недоумевающе повторил сквайр. — Нет, не продаю.

— Насколько мне известно, он был заинтересован в вашем гравийном карьере. Я понял это из документации, найденной в его офисе. Хотелось бы разобраться в этом, сэр.

— Я не имел никаких дел с Уоренби. В том, что касается его профессиональной деятельности.

— И он не имел никакого отношения к фирме, работавшей на вашем гравийном карьере?

— Никакого, уверяю вас. Я слышал, что они вообще-то пользуются услугами адвокатской компании «Фрокингтон и Флимби», но в этом деле ни я, ни она не нанимали никаких адвокатов.

— И даже во время составления контракта вы не воспользовались услугами вашего адвоката? — удивленно спросил старший инспектор.

— В этом не было никакой нужды. Эта фирма с солидной репутацией, и мы друг другу вполне доверяем.

— И вы хотите сказать, что ваш адвокат был не в курсе ваших планов по поводу разработки карьера? — настаивал Хемингуэй.

— Если вы имеете в виду Драйбека, то он был в курсе всех моих планов, — проговорил сквайр, не сводя глаз с лица старшего инспектора.

— Я имею в виду не мистера Драйбека, сэр, а некую лондонскую фирму. По-моему, «Белсэй, Кокфилд и Белсэй», так, кажется, звучит ее название.

Сквозняк из окна разметал бумаги на столе. Сквайр проворно поймал их, аккуратно сложил в стопку и поставил сверху чернильницу.

— Фирма «Белсэй, Кокфилд и Белсэй» — юридическая компания, обслуживающая центральный банк графства, а сделки, проводимые мной, не имеют с ней никакого отношения, — объяснил мистер Айнстейбл. — А вы хотите сказать, что Уоренби имел с ними дело?

— Да, сэр. Именно так. Как я уже говорил, я ознакомился с корреспонденцией Уоренби и почерпнул эти данные именно оттуда.

— Можно узнать, что за дела у них были с Уоренби? — спросил сквайр.

— Похоже, у мистера Уоренби был клиент, заинтересованный в гравии. Уоренби связался с этой фирмой, чтобы выяснить все возможные детали этого дела. Ему ответили, что они действительно занимаются подобными делами, но все переговоры он изначально должен вести с вами. И судя по тому, что мне удалось найти, на этом их переписка и закончилась. А мистер Уоренби, как я теперь понимаю, не обращался к вам по этому вопросу?

За сквайра ответила миссис Айнстейбл:

— Он пытался все это выяснить через меня! Господи! Какой же это все-таки был человек! И не надо делать такую мрачную физиономию, Бернард! Пусть он мертв, но факты остаются фактами. И он выяснял именно у меня, а не у тебя, сдан ли карьер в аренду. Не выношу людей, которые считают возможным вести себя подобным образом. И с его стороны это было, по меньшей мере, непрофессионально!

— Так он спрашивал у вас, мадам? — переспросил Хемингуэй.

— Не то чтобы прямо так, но он вел разговоры вокруг этой темы.

— Когда это было? — спросил Хемингуэй.

— Честно говоря, я давно забыла об этом и если бы не вы, то никогда бы и не вспомнила. Да, Уоренби и вправду совал свой нос повсюду, — она рассмеялась и погасила сигарету. — Интересно, кто был его клиентом? Наверняка какая-нибудь нечистоплотная фирма, с которой, как он понимал, мой муж никогда не станет иметь дела.

— Абсолютно в этом уверен, — согласился Хемингуэй и поднялся с кресла.

Глава 11

В пять часов Хемингуэй уже был у дома пастора, у которого в это время гостил мистер Хасвел. Открывшая дверь служанка проводила Хемингуэя в кабинет и представила гостя:

— Сэр, к вам явились из Скотленд-ярда!

— О, какой гость! Прошу вас, сэр, проходите. Мэри, вы свободны. Приветствую вас. Простите, не знаю вашего имени, — проговорил пастор, вставая навстречу Хемингуэю.

Старший инспектор протянул пастору удостоверение, и тот, надев очки, пристально его изучил.

— Старший инспектор Хемингуэй! Чем могу помочь? Мой гость — Генри Хасвел, один из моих прихожан.

— Мне, наверное, лучше уйти, — сказал мистер Хасвел, кивнув в знак приветствия Хемингуэю.

— Ни в коем случае, сэр. Прошу прощения, господин пастор, что вынужден оторвать вас от беседы. Я пришел по пустяковому поводу. Вы числитесь в списках владельцев ружья двадцать второго калибра. Могу ли я взглянуть на него?

— Ружье? — безразлично переспросил пастор. — Да, конечно. Оно вообще-то принадлежит моему сыну, то есть приобрел я его именно для него, но он им не пользуется, так как живет в Лондоне. Сам я не охотник и даже не могу сразу вспомнить, где оно валяется.

— И все же, сэр, мне необходимо на него посмотреть, — повторил Хемингуэй.

— Так, позвольте мне подумать, — озабоченно проговорил пастор. — Я, наверное, пойду и посмотрю сам. Прошу вас садиться.

Хемингуэй, задумчиво посмотрев пастору вслед, обратился к Генри Хасвелу:

— Похоже, уже второе ружье, за которым нет должного присмотра. За первое же ответственны вы, сэр.

— Я не ответчик за рассеянность моих домочадцев, господин старший инспектор, — спокойно возразил Хасвел. — Более того, не считаю, что оружие хранилось без присмотра. Это правда, что как-то его одолжили одному из жителей Торндена, безусловно. Мы не должны были этого делать, но ружье вернули через несколько дней и с тех пор оно все время хранилось в доме.

— Это так,сэр, — согласился Хемингуэй. — Но, насколько мне известно, оно хранилось в шкафу в прихожей, и это позволяет мне сделать вывод, что его вполне могли одолжить у вас без вашего ведома.

— Согласен, но должен заметить, что его обнаружили там вчера вечером и даже если допустить, что ружье взял кто-то из присутствующих на теннисном турнире, то откуда этот человек мог знать, что оно хранилось именно там? И более того, положить его на то же самое место, не будучи замеченным ни прислугой, ни кем-то из членов семьи? Я полагаю, что это совершенно невозможно. Мой сын, кстати, приготовил его для вас. Вы уже забрали ружье?

— Это сделал сержант Карсфорн. Ему и поведали эту историю, — объяснил Хемингуэй.

Хасвел улыбнулся.

— Вот видите, сэр, мы ничего не скрываем от полиции.

— Спасибо, сэр. Скажите, можно ли попасть из сада в прихожую?

— Нет. Войти туда можно лишь через холл, что сделать незамеченным совершенно невозможно. Если взять в расчет то, что у моего сына железное алиби, то единственный человек, который мог взять ружье и потом положить его на место, — это я. Как, впрочем, вы уже наверняка поняли, — усмехнулся Хасвел.

В это время в комнату вошел пастор. Лицо его выражало легкую растерянность.

— Мне очень неловко, инспектор, но, боюсь, ничем не могу помочь вам в данную минуту. Я допустил ужасную ошибку. Если бы я только мог знать, что вы придете именно сегодня!

— Ну что ж, сэр. Как я понимаю, вы хотите сказать, что одолжили кому-то ружье? — предположил Хемингуэй.

— Не смею отрицать этого, — скорбно проговорил мистер Клайборн. — Но когда человек, владеющий ружьем и никогда им не пользующийся, откажется одолжить его соседу, которому оно понадобилось, то его поведение можно было бы назвать эгоистичным, тем более что охота разрешена в ваших местах и всеми уважаемый сквайр позволяет охотиться на его обширных землях. Торнденская молодежь увлекается охотой, и я должен сказать вам, что все они прекрасные ребята, большинство которых знаю с их младенчества. И хоть я и нарушил закон, одолжив свое ружье, но смею вас заверить, что оно никогда не попало бы в руки человека, за которого я не мог бы поручиться.

— Так в чьи же руки все-таки попало ваше ружье, сэр?

— Я, и моя жена, безусловно, подтвердит это, одолжил его молодому Дитчлингу. Безупречный молодой человек! Он пел у нас в хоре, пока у него не начал ломаться голос. Он старший ребенок в семье, они рано потеряли отца. Его только что призвали на военную службу, и он, в спешке, просто забыл отдать мне оружие. Я, безусловно, тоже виноват, что не напомнил ему. Люди имеют обыкновение забывать, господин инспектор. Надеюсь, вы правильно меня понимаете.

— Да, рассеянностью страдают многие, — с холодной сдержанностью согласился Хемингуэй. — Так значит, он старший ребенок и сейчас его младшие братья развлекаются с ружьем или вовсе его потеряли?

— Уверен, что это не так! — в смятении воскликнул пастор.

— Я тоже, — угрюмо заметил Хемингуэй. — И где проживает эта большая семья?

— Они живут во втором коттедже по этой же улице, возле самой дороги на Триндейл, — объяснил пастор, виновато глядя на Хемингуэя. — Там же, чуть поодаль, живет Ладислас Зама…

— Спасибо, сэр, — вежливо кивнул старший инспектор.

— Я знаю, о чем вы сейчас думаете, — сказал мистер Клайборн. — Что я бросаю тень подозрения на представителя достойной нации, подвергавшейся жестоким гонениям. Более того, на человека, о котором никто не может сказать ничего дурного.

— Не отрицаю, сэр, что мне пришла в голову мысль о странном поляке с непроизносимой фамилией, который проживает там же, — согласился Хемингуэй. — Но я никогда не спешу с выводами, сэр. Я прихожу к ним только при наличии конкретных фактов. Но я оценил тот факт, что вы заговорили об этом Ладисласе — так, кажется? Уверен, то, что вы говорите об одном из своих прихожан — достойно внимания.

— Боюсь, сэр, что не могу говорить о нем как о своем прихожанине, так как он им не является. Он ведь католик. Но я обязан проявить хоть минимальную заботу о человеке, который, лишившись семьи, дома и даже родины, оказался среди нас. Оказать ему хоть какое-то дружелюбие.

— Это делает вам честь, сэр, — искренне сказал Хемингуэй.

— Думаю, прежде всего, это делает честь ему, инспектор. Ведь когда во время войны здесь у нас появились поляки, никто этому особенно не радовался. Но все же, узнав, что этот молодой человек появился в Торндене, я счел своим долгом встретиться и поговорить с ним. И я был очень приятно удивлен, увидев в нем порядочного, целеустремленного и трудолюбивого человека. Без колебаний я представил его нескольким своим друзьям в Торндене, которые могли бы быть ему полезны, и никогда об этом не жалел. Достопочтенная миссис Докрэй приютила его, и, я должен признать, ее участие в его судьбе куда весомее, чем мое.

— Я не очень много знаю о нем, сэр. Но по крайней мере, мне известно, что во времена войны он добросовестно работал, а не гонялся за женами мобилизованных мужчин, — сказал Хемингуэй.

Хасвел, сидевший у окна, неожиданно рассмеялся. Пастор же начал вспоминать об иностранцах, которых судьба заносила в их места, незаметно перейдя к остальным жителям Торндена. Старший инспектор внимательно слушал, отсеивая ненужную информацию и пытаясь сосредоточить внимание на описаниях членов торнденского общества. О Линдейлах пастор не мог сказать многого, ибо они, как и Ладислас, воспитанные в католической вере, не были его прихожанами. Он сожалел, что молодые супруги ведут столь замкнутый образ жизни, лишь изредка показываясь на светских вечеринках. Мисс Патердейл пастор называл добрым ангелом его прихода и неплохо отзывался о миссис Линдейл, которую считал излишне застенчивой. Она обычно отказывалась от любых приглашений, ссылаясь на своего нуждающегося в постоянном присмотре ребенка. О семье Айнстейблов мистер Клайборн отозвался как о наиболее уважаемых в Торндене людях.

— Я только что беседовал с Айнстейблами, сэр. Сквайр и правда человек, воспитанный в старых традициях. Главный констебль говорил мне, что их единственный сын погиб во время войны и это такая же тяжелая потеря для всего Торндена, как и для семьи Айнстейблов.

— Как вы правы, инспектор! — искренне согласился пастор. — Самый лучший человек из всех, кого мне приходилось видеть на моем веку. Он стал бы достойным преемником дела отца. Какой удар для сквайра! Ведь кому-то из его родственников, живущих за рубежом, придется принять все его хозяйство, а вы знаете, как в Торндене относятся к чужакам.

— Будем надеяться, что эти перемены произойдут не так уж скоро. Сквайр кажется вполне здоровым и добрым, чего, к сожалению, не скажешь о его жене, — сказал Хемингуэй.

— Кто знает, что несет нам день грядущий, — тихо, как будто сам себе, проговорил мистер Клайборн.

— Согласен. Ни в чем нельзя быть уверенным, но…

— У сквайра грудная жаба, инспектор, — просто сказал пастор.

— Неужели, сэр?! — Хемингуэй казался потрясенным.

— Но это не повод для того, чтобы думать, что наш уважаемый сквайр не проживет еще много-много лет, — вмешался в разговор Хасвел.

— И мы будем молиться за него, дорогой Генри!

— С этой болезнью, как вы говорите, нельзя быть уверенным в завтрашнем дне, — проговорил Хемингуэй. — Тогда мне понятно, почему он кажется мне нервным. А ведь он не из тех людей, которые паникуют по пустякам.

— Он не инвалид, — сказал Хасвел. — Всю жизнь он был деятельным и энергичным человеком, и ему ни в коем случае нельзя менять образ жизни.

— Полностью с вами согласен, — откликнулся пастор.

— Он хочет сохранить хозяйство в отличном состоянии для племянника или племянницы. Ведь кто-то из них существует. Правда, в Южной Америке, — задумчиво сказал Хемингуэй. — Я видел, что на его территориях вырублено много леса.

— И сейчас он сажает новые деревья, — заметил Хасвел.

— Да. Это я тоже видел.

— Сквайр — прекрасный человек, — тепло сказал пастор. — Я часто говорю ему, что его энергии хватило бы на дюжину мужчин. Помню, инспектор, когда впервые он решил заняться общинными землями и…

— Ох, уж эти общинные земли! — перебил пастора Хасвел. — Сколько неприятностей доставляют разгуливающие там зеваки! Разбрасывают мусор, разглядывают из-за изгороди дом Уоренби. Мисс Уоренби, должно быть, близка к помешательству?

— Бедная, бедная девушка! — воскликнул пастор. — На что только не пойдут люди в погоне за острыми ощущениями! Гевин Пленмеллер сказал мне что-то сегодня утром на этот счет, но я никогда не говорю с ним серьезно, так как он все сводит к шуткам, которые мне кажутся неуместными. И все же, инспектор, что-то надо предпринять по этому поводу!

— Боюсь, что здесь полиция бессильна, сэр, — ответил Хемингуэй. — Мы не можем запретить людям гулять по общинным землям и заглядывать в Фокслейн через изгородь.

Пастор взволнованно посмотрел на Хемингуэя.

— А если я лично пойду туда и скажу, что в данной ситуации с их стороны это…

— Некоторые просто рассмеются, а другие наговорят вам кучу дерзостей, — со смехом перебил его Хасвел. — Лучше попросите заняться этим Пленмеллера. Он будет разгонять толпу до тех пор, пока они его не линчуют. Заодно избавимся и от Пленмеллера.

— Хасвел! Мой дорогой друг! — укоризненно проговорил пастор.

Хасвел снова рассмеялся.

— Успокойтесь! Не воспринимайте шутку так серьезно. Неужели вы можете себе представить, что Пленмеллер пошевелит хотя бы пальцем, чтобы помочь мисс Уоренби?

Мистер Клайборн лишь укоризненно покачал головой в ответ на реплику Хасвела.

— Возможно, такое поведение связано с его физическим недостатком, — предположил Хемингуэй. — А послушать его порой очень интересно. Но вещи, что он говорит о своих соседях, иногда меня просто шокировали. Хотя я не придаю его словам большого значения и представляю его репутацию в Торндене.

Пастор понимающе кивнул Хемингуэю.

— Я был очень опечален, услышав, как ведет себя мистер Пленмеллер после столь чудовищного события. И счел своим долгом предупредить его быть более сдержанным в своих высказываниях.

— Неоднократно слышал, — начал Хемингуэй, что мистер Пленмеллер в присутствии свидетелей говорил, что надо как можно скорее избавиться от мистера Уоренби. Интересно, почему именно этот господин был так агрессивно настроен против убитого? Я пришел к выводу, что мистер Пленмеллер выражал точку зрения большинства жителей Торндена, но был единственным, кто говорил то, что думал, тогда как другие предпочитали чертыхаться втихомолку.

— Боюсь, что вы абсолютно правы, — печально кивнул мистер Клайборн.

— И вы, сэр, были не исключением, не так ли? — спросил Хемингуэй.

— Не смею отрицать этого, инспектор, — признался пастор. — Человек старается не держать в голове дурных мыслей, но наша плоть слаба…

— Мне кажется, инспектор, — вмешался Хасвел, — что под вашим подозрением окажутся все жители Торндена, недолюбливающие Уоренби. Хочу вас предупредить, что я тоже терпеть его не мог ни чуть не меньше, чем господин пастор.

Хемингуэй рассмеялся.

— Бедный мистер Уоренби! Благодарю вас, господа. Не смею больше отнимать у вас время.

— Что вы, сэр, — вежливо ответил пастор. — Мое время всегда в распоряжении тех, кто в нем нуждается.

Пастор проводил Хемингуэя до входной двери, они пожали друг другу руки и распрощались.

Отъезжая от дома пастора, Мелкинфорп спросил Хемингуэя, куда он намерен ехать дальше и, получив ответ, повернул машину в сторону коттеджей, где проживали Ладислас и Дитчлинг, которому пастор одолжил свое ружье. Когда они выехали на Хай-стрит, Хемингуэй, увидев спешащего навстречу майора Мидхолма, приказал Мелкинфорпу остановить машину.

— Добрый вечер, сэр, — поприветствовал Хемингуэй майора. — Вы хотели поговорить со мной?

— Да, инспектор, — решительно ответил майор. — Я долго думал и решил поделиться с вами. Может быть, в том, что я хочу сообщить вам, вы не найдете ничего серьезного. Я и сам не придаю этому большого значения, но мне кажется, что в данной ситуации долг каждого человека сообщить полиции то, что может помочь следствию.

— Вы совершенно правы, сэр, — согласился Хемингуэй.

Майор, казалось, слегка заколебался.

— Не люблю распространяться о своих соседях, — начал он, — но раз уж речь идет об убийстве… И если даже то, что я хочу сказать вам, окажется неуместным, то это, но крайней мере, не причинит никому вреда. Как вы понимаете, случившееся всех навело на какие-то мысли. Не претендую на то, что знаю, кто совершил убийство. Это не так. Хотя в Торндене хватает детективов-любителей, ведущих свои личные расследования. Не хочу, чтобы вы думали, что я тоже отбиваю у вас хлеб, но я много думал об этом и обсуждал кое с кем. Вчера мы говорили на эту тему с женой, У нее свои версии, но я с ними совершенно не согласен. Из всех жителей Торндена наибольшую неприязнь к Уоренби питали Драйбек и Пленмеллер. Когда в субботу мы с Драйбеком шли в Седары, по дороге к нам присоединился Пленмеллер, и смысл одной из брошенных им фраз был таков: порог его дома в Торндене — единственный, через который не переступит нога Уоренби, — майор выдержал паузу. — Я сказал об этом жене, а она в ответ сообщила мне, что в субботу утром видела Уоренби, входящего в дом Пленмеллера. Она, конечно, не знает, зачем он туда приходил и как долго находился там, так как она заметила его, когда шла за покупками. Сначала я не придал этому особого значения, но после решил, что вы должны знать об этом. Как я уже сказал, это, возможно, не имеет никакого отношения к делу. Но очень странным показалось мне то, что он бросил эту фразу в тот день, когда у него был Уоренби. Думаю, он хотел тщательно скрыть этот факт.

Мелкинфорп, наблюдавший за старшим инспектором во время откровений майора, не удивился, что реакция шефа была как всегда спокойной.

— Понятно, — тихо произнес Хемингуэй. — Пленмеллер, мне кажется, был излишне оптимистичен, надеясь, что никто не заметит Уоренби, входящим утром в его дом на одной из центральных улиц Торндена.

Майор пожал плечами.

— Я лишь сказал вам то, что узнал.

Он поднял глаза и заметил идущего по улице по направлению к ним Гевина Пленмеллера. Майор явно не ожидал этого.

— Занимаемся расследованием убийства или ведем светскую беседу, майор? — поинтересовался, подойдя к ним, Пленмеллер. — Рад вас видеть, господин старший инспектор. Уверен, весь Торнден разделяет мои чувства к вам.

— Думаю, мне пора идти, — несколько сконфуженно пробормотал майор.

— Куда же вы так заторопились, — с усмешкой в глазах спросил майора Пленмеллер. — Наверняка сообщили инспектору какой-нибудь компромат обо мне?

Увидев, как покраснели щеки майора, Пленмеллер расхохотался.

— Замечательно! И что же это, если не секрет? Или вы предпочитаете не посвящать меня в это?

Было очевидно, что майор предпочел бы оставить вопрос Пленмеллера без ответа, но, будучи офицером и человеком чести, не мог промолчать.

— Думаю, Пленмеллер, что вы слишком много распространялись о других людях, чтобы возражать против того, что и о вас есть что сказать.

— Безусловно, не возражаю, — признался Пленмеллер. — Очень надеюсь, что вы откопали против меня что-то действительно стоящее.

— Я ничего не откапываю против кого бы то ни было, так как не считаю возможным соваться в чужие дела! И если вы хотите знать, то скажу: меня интересует, почему вы сказали, что Уоренби никогда бы не переступил порог вашего дома? — резко выпалил майор.

— Неужели я говорил такое? — с неподдельным изумлением воскликнул Пленмеллер.

— И вы прекрасно это знаете!

— Хм!.. Не отрицаю, что это возможно. И когда же я сделал сие заявление?

— Вы сказали это нам с Драйбеком в субботу по дороге в Седары.

— Никогда не говорю ничего, кроме правды! — заявил Пленмеллер. — Но кажется, припоминаю. Наш дорогой Тадеуш еще остался этим очень недоволен.

— А ведь именно тем утром Уоренби переступил порог вашего дома! — негодующе продолжал майор.

— Запишите, инспектор, что я категорически отрицаю это ложное обвинение в мой адрес! — воскликнул Пленмеллер.

— Если вам угодно, то моя жена видела, как Уоренби входил в ваш дом.

— Бессовестная ложь, — добродушно сказал Гевин. — Может, она действительно видела, как он входил в мой сад или, более того, припарковывал свою ужасную машину у моих ворот. Но страшно хочу узнать: как это высокий кирпичный забор не помешал ей видеть его входящим в мой дом?

Майор был явно смущен вопросом Пленмеллера.

— Так вы хотите сказать, что он не входил в ваш дом? — обескураженно спросил он Гевина.

— Не беспокойтесь, майор! Можете не отвечать на мой вопрос. Да, он и впрямь заходил в мой сад, где мы в результате и расстались. Он сказал, что предпочел бы поговорить со мной в доме, но я вынужден был ответить, что не позволю ему нарушить данный мной обет отшельника.

— Вы не могли сказать этого! — потрясенно сказал майор.

— Ерунда! Вы прекрасно знаете, что мне не составляет ни малейшего труда сказать человеку в лицо то же самое, что я говорю за его спиной.

— А зачем ему понадобилось переступить порог вашего дома, сэр? — вмешался в дискуссию старший инспектор.

— Думаю, просто чтобы утвердиться в своих амбициях. Или вы хотите знать, зачем ему понадобился я сам?

— Именно это я и имел в виду, сэр, — подтвердил Хемингуэй.

— Думаю, он решил преподать мне урок хорошего тона. Он был убежден, что я вставляю палки в колеса его блистательной карьеры, дурно и оскорбительно отзываясь о нем на каждом шагу. Я его заверил, что он абсолютно прав и может не иметь ни малейшего сомнения на этот счет. В ответ он заявил, что знает, как заткнуть мне рот. К сожалению, он не объяснил, что имеет в виду, и мы уже никогда не узнаем, какие наполеоновские планы вынашивало его больное воображение. Его бравада переросла в нелепые угрозы и перечисление собственных заслуг перед обществом, включая влиятельных людей графства, которым он оказывал услуги. После чего он стал абсолютно невыносим и я предложил ему выйти вон, — закончил Пленмеллер.

— Господи! — воскликнул майор. — Но почему же вы не сказали мне и Драйбеку о происшедшей между вами ссоре? — в его голосе сквозило нескрываемое подозрение.

— Во-первых, дорогой мой майор, между нами не произошло никакой ссоры. Не позволяю моим врагам выводить меня из равновесия. Во-вторых, вовсе не намерен объявлять о своем триумфе кому бы то ни было, будь то Драйбек, вы, майор, или кто-то там еще. И в-третьих, я давно уже убедился, что одинок в своей войне с этим типом.

— Знаете что, Пленмеллер, — возмущенно заявил майор. — Вы самый бесцеремонный тип из всех, кого мне приходилось видеть в жизни. И я больше не собираюсь выслушивать ваши оскорбительные речи ни в свой, ни в чей-то еще адрес.

— И правда, не стоит, майор, — снисходительно согласился Пленмеллер и проводил взглядом развернувшегося и пошедшего прочь Мидхолма. — Не понимаю, почему никто не помогал мне выжить этого Уоренби из Торндена. Как вы думаете, инспектор?

— И все же почему вы так не любили Уоренби? — спросил Хемингуэй, оставив вопрос Пленмеллера без ответа.

— Сильная личная антипатия, инспектор. Вперемежку с некоторым атавизмом. Во мне вскипела кровь Пленмеллеров, когда я увидел, как этот выскочка штурмует все цитадели, включая даже Айнстейблов. Вы хотели бы узнать что-нибудь еще о неудачном визите Уоренби в мой дом?

— Я бы хотел узнать, что конкретно имел в виду Уоренби, когда говорил, что знает, как заставить вас замолчать? — Хемингуэй изучающим взглядом смотрел на Пленмеллера.

— Мне тоже хотелось бы узнать, но, к сожалению, это уже невозможно. Вероятно, заявил бы на меня в суд за публичное оскорбление. Это было бы вполне в его стиле. Завоевал бы себе еще немного дурной славы.

— Он угрожал вам судом, сэр?

— Да, он упоминал суд. Я пообещал ему, что приложу все усилия, чтобы он выиграл дело. Он, надо заметить, даже не поблагодарил меня за это. Кстати, инспектор, за время вашего грандиозного расследования случалось ли вам слышать имя Нинтол?

— Почему вы меня об этом спрашиваете, сэр?

В глазах Пленмеллера появился охотничий азарт.

— Не берусь утверждать, но, судя по всему, вы это имя не слышали. Так что, когда закончите расследование версий, предложенных вам местными недоумками, обратите внимание на то, что я вам сказал. Помогу вам немного: это имя я услышал впервые месяц назад, коротая один из вечеров в нашем «Красном льве».

— И кто произнес это имя?

— Уоренби. После того как получил заслуженный выговор от Линдейла. Он спросил Линдейла, не знакомо ли тому это имя. И несмотря на отрицательный ответ, было видно, что оно говорит Линдейлу ох как о многом.

— И что было дальше, сэр? — с интересом спросил Хемингуэй.

— Да ничего. Наше любопытство осталось неудовлетворенным. Уоренби сказал, что задал этот вопрос лишь из праздного любопытства, и на этом все кончилось. Но мне показалось, что этот вопрос произвел сильное впечатление на Линдейла.

— Что вы подразумеваете под сильным впечатлением, сэр?

— Ну, скажем, мне пришло в голову, что я могу стать свидетелем убийства, — задумчиво произнес Пленмеллер. — Но впрочем, не забывайте, инспектор, что по профессии я писатель, да еще и детективного жанра. У меня просто могло разыграться воображение. Но все же мне чертовски интересно, что за всем этим кроется.

Ехидно улыбнувшись напоследок, он пожелал инспектору всего наилучшего и заковылял своей дорогой.

Глава 12

Через несколько минут после разговора с Пленмеллером Хемингуэй знакомился с миссис Дитчлинг и семью ее детьми, начиная от двадцатилетнего Герта и заканчивая шестилетним Джакерлином. Миссис Дитчлинг была несколько смущена неожиданным приходом Хемингуэя, так как, по ее словам, в доме был небольшой беспорядок. Под небольшим беспорядком подразумевался такой хаос, который только можно себе представить в крохотном коттедже, населенном семеркой сорванцов, большинство из которых не достигло еще подросткового возраста. Узнав, кто такой Хемингуэй, пострел в вельветовых шортах, по имени Альфи, помчался вглубь сада, крича по дороге брату Клоду, что если тот немедленно не прибежит, то не увидит настоящего детектива из Скотленд-ярда.

Позднее, описывая Харботлу встречу, Хемингуэй признался, что просто не знал, куда деваться. Маленький Джакерлин, или Джеки, как его ласково называли старшие, притащил показать Хемингуэю все свои игрушки, а Альфи и Клод не переставая расстреливали инспектора из пулемета. Дитчлинги оказались не только гостеприимными, но и очень словоохотливыми хозяевами, причем отвечали на вопросы исключительно хором. Хемингуэй был скоро посвящен во все без исключения семейные дела и заботы: ангины, которыми постоянно болел Альфи; проблемы с работой у старших детей; затем последовал показ медалей, завоеванных Клодом в соревнованиях бойскаутов, и писем, написанных Тэдом из военного лагеря. Миссис Дитчлинг посетовала, что Рэг, ушедший в кино, будет очень расстроен, что пропустил такую встречу.

Когда Хемингуэю все же удалось объяснить причину своего визита, начался настоящий переполох. Миссис Дитчлинг, шокированная известием, что Тэд не успел отдать пастору ружье, детально поведала о перипетиях, сопутствовавших уходу Тэда на воинскую службу. Герт же заверил старшего инспектора, что Тэд поручил передать ружье Рэгу. Клод и Альфи начали обсуждение всех всевозможных видов оружия, а маленький Джеки настаивал на том, чтобы миссис Дитчлинг отправила кого-нибудь за Рэгом, который рискует не увидеть настоящего сыщика.

Все же Клоду удалось наконец вспомнить, что Тэд спрятал ружье для надежности в своей мастерской, и вся ватага немедленно кинулась в заднюю часть двора на поиски.

Подойдя к мастерской, Хемингуэй обнаружил ее запертой, а ключ, как ему сказали, находился у Рэга. Предложение нетерпеливого Альфи немедленно сломать замок было старшим инспектором отклонено. Хемингуэй попросил только, чтобы следующим утром Рэг занес ружье в полицейский участок в Белингэме, и, отказавшись от предложенного чая, поспешил откланяться. Всей семьей его проводили до ворот, попрощались как с самым близким другом и потребовали, чтобы инспектор непременно зашел к ним еще.

Величественная церемония проводов настолько поразила ожидающего в машине Мелкинфорпа, что он забыл проявить свое обычное любопытство, а лишь вытаращился на Хемингуэя, разинув рот.

— Разве вы не знаете, что я их дядюшка? — спросил у него Хемингуэй. — Только отъезжайте ради Бога скорей, а то Клод и Альфи начнут штурмовать машину.

— Куда едем, сэр? — спросил Мелкинфорп, все еще ошарашенный зрелищем.

— К последнему коттеджу. Я собираюсь навестить Ладисласа. Только постарайтесь проехать так, чтобы эта банда не проследила, куда мы направляемся.

Через несколько минут Мелкинфорп остановил машину напротив коттеджа миссис Докрэй, и Хемингуэй направился к воротам.

Было около шести часов, и Ладислас как раз вернулся с работы. Миссис Докрэй любезно проводила Хемингуэя в комнату Ладисласа, где старший инспектор обнаружил зашедших в гости Мэвис Уоренби и Эбби Дирхэм. Ладислас, темноволосый молодой человек приятной внешности, был слегка испуган приходом инспектора. Он встал и, поздоровавшись с Хемингуэем, на отличном английском объяснил, что обе девушки зашли к нему лишь на пару минут по дороге домой.

— Мистер Замагориски — мой близкий друг. Я ему полностью доверяю и уверена, что он не имеет никакого отношения к смерти дяди, — вступила в разговор Мэвис.

— Я очень тебе благодарен, — проговорил Ладислас, с признательностью глядя на Мэвис.

— Не теряй веру в правду и не обращай внимания ни на какие слухи, как это делаю я. Я уверена, что все кончится хорошо, — приободрила его Мэвис.

— Мэвис! Если старший инспектор хочет поговорить с Ладисласом, я думаю, нам лучше не мешать, — сказала Эбби.

Ладислас переводил взгляд с Хемингуэя на девушек и обратно. Он явно нервничал.

Комната была заставлена корзинками и свертками.

— Вы ходили за покупками, мисс? — поинтересовался Хемингуэй.

— Да. К сожалению, только за траурными, — печально сказала Мэвис. — Надо ведь помянуть бедного дядю. Я попросила мисс Дирхэм сходить со мной в Белингэм и помочь мне. Да и одной мне оставаться не хотелось.

Говоря это, она преданно смотрела на Ладисласа, который встревоженно поглядывал на Хемингуэя.

— Хочу спросить вас, мисс. Вы уважали своего дядю?

— Как вы можете спрашивать такое?! — Мэвис гневно сверкнула глазами на старшего инспектора.

— Так вы и вправду его уважали или это чувство появилось у вас только после его смерти? — откровенно спросил Хемингуэй.

— Извините, инспектор, но должна сказать, что ненавижу подобные циничные разговоры. Я очень, очень любила и уважала дядю Сэмпсона!

— Если так, мисс, то позвольте заметить, что вы — единственный человек из всех, кого мне довелось встретить, кто уважал мистера Уоренби.

— Возможно. Я знала его лучше, чем кто бы то ни было.

— Да, это так, — согласился Хемингуэй. — Тогда, возможно, вы объясните мне, почему мистер Уоренби пользовался столь дурной репутацией и нелюбовью у всех прочих? Только не говорите мне, что это не так, ведь вы сами все прекрасно знаете!

Тактика, избранная Хемингуэем, не оказала на Мэвис должного воздействия. Она улыбнулась и ответила:

— Всегда считала, что нельзя создавать свое мнение о человеке с чьих-то слов. Безусловно, у дяди были свои недостатки, но за всем этим скрывалось доброе сердце. Люди просто не знали дядю. Согласна, он не был идеалом, но в кого сейчас нельзя бросить камень? Ведь даже в самых плохих из нас очень много хорошего и наоборот. Этому меня учили еще в школе, — закончив, она смиренно улыбнулась.

— Господи! — воскликнула Эбби. — Мэвис, неужели именно этому тебя учили в школе?! Давай-ка собираться. Нам пора идти!

Хемингуэй не возражал, и Эбби буквально насильно вывела Мэвис из комнаты.

Ладислас выглядел так, как будто оказался в пыточной камере гестапо.

— Я ничего не могу вам сказать. Что бы вы со мной ни сделали! Я ничего не знаю!

— Если это так, то никто ничего вам не сделает, — резонно заметил Хемингуэй. — Не знаю, как в Польше, но в Англии не надо бояться полиции. Вы собираетесь жениться на мисс Мэвис, если позволите задать вам такой вопрос?

— Нет! Тысячу раз нет!

— Хорошо, хорошо! Не надо так нервничать. Вы просто хорошие друзья?

— Она очень добра ко мне, — ответил Ладислас, немного успокоившись, но все же по-прежнему с тревогой глядя на старшего инспектора. — У меня здесь не так много друзей. А мисс Мэвис много расспрашивала о моей стране, обо мне и вообще была первой, кто заговорил со мной. У нас много общего в судьбе. Она тоже очень одинока! И плюс еще ее дядя-тиран! Но, клянусь вам, о женитьбе не было и речи!

— Так вы хотите сказать, что мистер Уоренби вовсе не был добр к ней? — удивленно спросил Хемингуэй.

— Она никогда не скажет об этом. Вот она-то и в самом деле очень добра! Но я же не полный дурак и у меня есть глаза. В их огромном доме всего одна служанка, и львиная доля работы доставалась Мэвис. Он требовал от нее полной покорности и послушания. К его приходу она всегда должна быть дома, обслуживать его и его гостей. Но ей он никого не позволял приводить в дом. Никогда!

— И ему наверняка не по душе была ваша дружба с ею племянницей, — предположил Хемингуэй.

— Естественно. Я ведь поляк, — с горечью сказал Ладислас.

— А ему не приходило в голову, что вы с Мэвис можете пожениться?

— Да это неправда! — воскликнул Ладислас.

— Да успокойтесь же, — жестко сказал Хемингуэй. — Вы видели мистера Уоренби тем субботним вечером, когда пришли к ним в дом?

— Нет!

— Вы видели его. Что он делал?

Ладислас опять впал в истерику. Он молол полную чепуху, из чего Хемингуэй понял, что тот уверен, что не будь он иностранцем, старший инспектор никогда бы не стал задавать ему такие вопросы и, более того, сомневаться в его ответах.

— Наша работа вынуждает нас порой сомневаться в словах людей, с которыми приходится иметь дело, — спокойно объяснил Хемингуэй. — Более того, ваши версии периодически меняются, что вводит меня в заблуждение. Вы сказали сержанту Карсфорну, что не были в тот вечер в Фокслейне и, после того как он позволил себе вам не поверить, изменили свои показания, сказав, что вошли в дом через заднюю дверь. Все это наводит меня на мысль, что вы знали, что мистер Уоренби находится в доме, так как вы видели его. Я вас понимаю: любой из известных мне людей предпочел бы, по возможности, избежать встречи с ним. А теперь все же расскажите мне, как все было на самом деле.

— Когда я говорил, что не видел его, я имел в виду что…

— Что видели его, — закончил за Ладисласа Хемингуэй.

— Он был у себя в кабинете. Читал какие-то бумага, — вяло проговорил Ладислас.

— За столом? — переспросил Хемингуэй. — Вы бы запросто увидели его с дороги, если он действительно был там, где вы говорите. Затем, исходя из того, что вы сказали Карсфорну, вы проскользнули в заднюю дверь, что мне кажется глупым поступком. Во-первых, потому что вы не могли не увидеть его с дороги, и, во-вторых, потому что он не был настолько глух, чтобы не услышать стук в дверь. Все это кажется странным, не так ли?

— Хорошо. Сейчас я скажу вам правду! — решительно сказал Ладислас. — Я ведь и вправду видел его и поэтому не заходил в дом, так как не хотел создавать лишних проблем для мисс Мэвис. Когда он был дома, Мэвис никогда не могла выйти ко мне. Но это ведь ничего не меняет!

— Лишь создает лишнюю работу для полиции. А этого вполне достаточно, сэр.

С этими словами Хемингуэй вышел из комнаты и отправился к машине. Мелкинфорп был не один. Выйдя из машины он с ехидной улыбкой наблюдал за сомнительной личностью очень пожилого возраста, одетой в поношенный костюм и засаленную кепку. Рядом стояли констебль Хобкирк и взволнованная женщина средних лет, уговаривавшая старика идти с ней домой.

— Оставь меня в покое, а то получишь! — грубо кричал старик, обращаясь к женщине. — Ох, уж эти женщины! Противно даже смотреть на тебя! Мне надо перекинуться парой слов с начальником, и не мешай мне. Это касается и этого болвана, который не поумнеет никогда, даже если он и доживет до моих лет!

— Отец! Нельзя так говорить о мистере Хобкирке! Умоляю тебя! Пойдем домой! — умоляла женщина.

— Если вы сию минуту не прекратите, мистер Биглсуэйд, то очень скоро об этом пожалеете! — зловещим тоном посулил старику Хобкирк.

— Констебль! Простите его! Ему же все-таки девяносто лет!

— Что здесь происходит? — поинтересовался Хемингуэй, подходя к компании.

Хобкирк, вытянувшись в струнку, официально произнес:

— Полицейский констебль Хобкирк, сэр. Докладываю…

— Ты лучше помолчи, приятель, — грубо оборвал Хобкирка мистер Биглсуэйд. — Не о чем тебе докладывать. Это мне есть о чем сказать. Мой портрет поместят во всех газетах, да еще и кое-что под ним напишут!

— Это замечательно, сэр, — согласился Хемингуэй. — Но все же дайте констеблю шанс. Слушаю вас, Хобкирк.

— Да не о чем ему докладывать, — снова завопил старик. — Он ничего не видит перед собой, кроме своего жирного брюха, а вот я кое-что знаю! И только не вздумайте меня пугать! У полиции никогда ничего против меня не находилось, так что никого из вас я не боюсь!

— Вы — выживший из ума старик! — взорвался Хобкирк. — И напомню, что до тех пор, пока вам не стали отказывать ноги, вы были самым отъявленным браконьером в графстве!

— Прошу вас! Не обращайте на него внимания! — взмолилась женщина, напуганная последними словами Хобкирка. — Он иногда впадает в детство и становится жутко упрямым. Я прошу у вас за него прощения!

— Моя дочь, — снисходительно объяснил мистер Биглсуэйд. — У меня их несколько, да еще и пара сыновей в придачу.

— Я бы с наслаждением, сэр, выслушал вашу биографию, — сказал Хемингуэй. — Но дело в том, что у меня очень много работы. Поэтому попрошу вас перейти к делу, если у вас и вправду есть, что сообщить.

— Это верно, приятель. У меня есть, что сообщить. Слушай меня внимательно, тогда, может быть, тебе светит звание сержанта.

— Да он совсем спятил, сэр! — возмущенно проговорил Хобкирк. — Биглсуэйд, прекратите нести чушь! О каком еще сержанте вы говорите?! Перед вами старший инспектор из Скотленд-ярда!

— Я выслушаю этого господина, констебль. Продолжайте, мистер Биглсуэйд.

На лице старика появилась хитрая усмешка.

— Прежде всего — фотография в газете, — предупредил он Хемингуэя. — И кое-какое вознаграждение. Я знаю, кто совершил убийство!

— Обещаю, сэр, если вы назовете мне убийцу, я лично вас сфотографирую, — серьезно пообещал Хемингуэй.

— А ты, как я посмотрю, неглупый парень, — одобрил его старик. — Ну так вот. Убийца — Рэг Дитчлинг!

— Отец! Ну как ты можешь говорить такое об этом бедном молодом человеке! Я же уже говорила, что ты все перепутал!

— А я говорю — Рэг Дитчлинг, — настойчиво повторил Биглсуэйд. — Я как раз был тогда неподалеку от Фокслейна и слышал выстрел. И кого бы ты думал я там встретил минут через десять?

— Рэга Дитчлинга, — уверенно ответил Хемингуэй.

— Ты меня не перебивай! — огрызнулся старик. — Да. Это был именно он. «Чего тут делаешь?» — спрашиваю его. «Ничего», — отвечает. «Прямо ничего? А кто тебе ружье-то дал?» Он ничего не ответил, и я пошел в «Красный лев» выпить кружку пива перед ужином.

— Вот именно, — вмешалась в разговор его дочь. — А когда я пришла в «Красный лев», чтобы забрать тебя, уже было семь часов. И мистер Крелинг сказал мне, что ты находился там не менее сорока минут!

Хобкирк подошел к Хемингуэю и тихо сказал:

— Это правда. А что касается Дитчлинга, то я все выскажу ему при встрече. Он не имел никакого права брать ружье. Но если он и правда выстрелил из него, то это было как минимум за час до убийства мистера Уоренби. Что же касается этого старого мерзавца, то не поверил бы ни единому его слову, даже если бы он поклялся на Библии. Дело в том, что у почтенного мистера Хорли в день его девяностолетия местная газета взяла интервью, и Биглсуэйд вбил себе в голову, что его портрет тоже должен оказаться на первой странице.

— Что ж, надеюсь, что у него это получится, — заметил Хемингуэй. — Очень энергичный старикан. Думаю, он действительно заслужил всемирную славу.

— Но, сэр, если бы вы знали его столько, сколько знаю я… — вздохнул Хобкирк.

— Разве вы еще не привыкли, Хобкирк, к тому, что почти все жители Торндена проводят свои личные расследования? Так что почему бы не выслушать еще одного? Мистер Биглсуэйд! — обратился он к старику. — Теперь вы можете спокойно идти домой. Я не забуду ничего из того, что вы мне сказали. Мелкинфорп! Едем в Белингэм.

В участке Хемингуэя поджидал главный констебль — полковник Скейлс.

— Простите, что задержался, сэр. Вы хотели поговорить со мной? Сегодня мне пришлось выслушать версию еще одного местного гения сыска.

— Да? — безразлично спросил главный констебль. — У вас есть какие-нибудь новости?

— Боюсь, что нет, сэр.

— Но вы выглядите явно удовлетворенным.

— Возможно, — согласился Хемингуэй. — Вы не могли бы мне что-нибудь сказать об имении мистера Айнстейбла, сэр?

— Думаю, нет. Знаю лишь, что его наследник — один из племянников. А что, есть какие-то ограничения в правах на это имение?

— Не знаю, как и на каких условиях приобреталось имение, но сейчас оно ему не принадлежит. Это все, что я знаю, сэр, — ответил Хемингуэй.

— Господи! Вы уверены в этом, Хемингуэй? У вас есть факты?

— Я уверен в том, что он лишь пожизненный владелец. И я знаю название юридической конторы, которая действует от имени истинных владельцев. Это единственное, что мне удалось установить на сегодняшний день. Сколько лет было сыну Айнстейблов, когда он погиб?

— Они с моим сыном учились вместе. Он был старше моего Майкла на несколько месяцев. Значит, лет двадцать.

— К сожалению, я не очень хорошо разбираюсь во всех этих делах, связанных с недвижимостью, но как-то у меня было одно дело, где все крутилось вокруг имения.

— Но как вам удалось это выяснить? — спросил полковник Скейлс. — Сомневаюсь, чтобы в дела сквайра был посвящен кто-то, кроме Драйбека. А он никогда не станет распространяться о частных делах своего клиента.

— Вы совершенно нравы, сэр, — ответил Хемингуэй. — Обнаружил это инспектор Харботл. И мистер Драйбек — не единственный, кто в курсе всех дел сквайра. Документы были найдены в офисе Сэмпсона Уоренби. И, если не ошибаюсь, об этом знает или, по меньшей мере, догадывается мистер Хасвел.

— Думаю, Уоренби был бы последним человеком, которому доверился сквайр.

— На сто процентов уверен, сэр, что Айнстейбл вовсе не доверялся ему. Уоренби все узнал сам. В копии его письма, написанной в юридическую контору, представляющую истинных владельцев, он сообщает, что нашел клиента, заинтересованного в гравийном карьере сквайра. И в ответе, который он получил, говорится, что деньги, как представителям, должны быть проплачены именно им, но переговоры надо вести с Айнстейблом. И после этого Уоренби, как я понял, вел переговоры именно с Драйбеком как адвокатом сквайра.

— Допустим, что так, — кивнул полковник, глядя на Хемингуэя.

— Да, сэр. Именно так. И не сомневаюсь, что остальную информацию Уоренби получил именно от Драйбека. Сам же Уоренби не хотел быть прямым участником сделки.

— Что-то я не понимаю, вас, Хемингуэй. Почему он не хотел быть участником, если у него был клиент?..

— Потому что уверен, сэр, что не было никакого клиента. Иначе Драйбек обязательно обратился бы к сквайру, а он этого не сделал.

— Но почему вы думаете, что не было никакого клиента? — настороженно спросил полковник.

— Потому что с тех нор о нем больше никто ничего не слышал и Уоренби никуда не обращался. И о положении дел с имением он понял из поведения сквайра.

— Я не совсем вас понимаю, Хемингуэй.

— Еще раз повторяю, сэр, что не являюсь экспертом в этих вопросах, но, очевидно, сквайр совершает явные растраты. И занимается он этим с момента смерти своего сына. А если же владелец заложенного имения распродает со своих владений лес, полезные ископаемые и так далее, то две трети вырученных денег должны помещаться в специальные фонды на счета держателей заклада. А если же класть вырученные доходы в свой карман или тайком вкладывать так, чтобы жена после смерти владельца могла вести безбедное существование, то это уже называется незаконной растратой, — закончил Хемингуэй.

Полковник нахмурил брови.

— Вы понимаете, инспектор, что это очень серьезное обвинение?

— Да, я понимаю это, сэр, — подтвердил Хемингуэй. — Но в действиях сквайра меня интересует лишь то, что может быть напрямую связано с убийством.

— И что вы намерены предпринять?

— Попрошу в нашем департаменте навести для меня кое-какие справки. Они не будут поднимать лишнего шума, который помешал бы расследованию. Но в любом случае сделать это необходимо.

— Безусловно, — согласился полковник, — если у вас есть достаточно оснований, чтобы делать подобные запросы.

— Я в этом не сомневаюсь, сэр. Как не сомневаюсь, что у Уоренби было очевидное влияние на Айнстейбла. Побывав на территории поместья, я сделал вывод, что вложено в него куда меньше, чем выручено. Более того, сквайр даже, по-моему, фактически не знаком со своим племянником. А если бы его сын дожил до двадцати одного года, то на него были бы оформлены все права наследника. И о будущем супруги Айнстейбл, безусловно, тоже бы позаботился. Когда я был у них, мне показалось, что миссис Айнстейбл куда более слаба здоровьем, чем ее супруг. Но пастор сообщил мне, что у сквайра больное сердце.

— Грудная жаба, — коротко бросил полковник. — Но, насколько мне известно, у него было лишь два незначительных приступа.

— Мистер Хасвел, который был в доме пастора во время моего визита, также выразил уверенность, что сквайр может дожить до глубокой старости. Хотя, для того чтобы понимать, как неожиданно все может повернуться, если болезнь связана с сердцем, не обязательно быть врачом.

В кабинете на время воцарилось молчание. Наконец, полковник сказал:

— Все это крайне неприятно, Хемингуэй. И если вы считаете, что Уоренби и в самом деле мог шантажировать сквайра не из-за денег, а для того, чтобы получать от него поддержку в общественных делах, и если вы считаете, что шантаж — достаточновеский повод для убийства, то действуйте по вашему усмотрению. Вы считаете, что это повод?

— Я не помню, сколько дел мне довелось расследовать, сэр. Но — достаточно много. Я разбираюсь в том, что может стать мотивом преступления. И уверен, что не должен объяснять это вам, — сухо ответил Хемингуэй.

— Шантаж, — задумчиво проговорил полковник. — Да, это, пожалуй, мотив. Очень серьезный мотив.

— И это дает нам широкие возможности для расследования. Уверен, что сквайр далеко не единственный человек, на кого могла распространяться подобная деятельность Уоренби.

Хемингуэй посмотрел на часы.

— Прошу прощения, сэр. Мне надо идти. Я обещал шефу, что сообщу ему сегодня, как продвигается дело. И хочу сказать вам, сэр, что, по моему мнению, как минимум четыре человека имели более чем достаточный мотив, чтобы расправиться с Уоренби. Но в то же время не удивлюсь, если убийцей окажется человек, против которого на сегодняшний день у меня нет ни малейшей улики.

— Дай Бог, чтобы это было именно так, — пожелал полковник.

— Всего доброго, сэр, — кивнул Хемингуэй и вышел из кабинета.

Глава 13

Хемингуэй сидел за столом в небольшом кабинете, выделенном ему на время следствия. По разложенным на столе бумагам старший инспектор понял, что здесь недавно побывал Харботл. Он снял телефонную трубку, и его соединили с суперинтендантом Хинкли. После обмена приветствиями Хинкли спросил:

— Как идут дела, Стэнли?

— Бывало и похуже, — усмехнулся Хемингуэй. — У вас есть что-нибудь о Линдейлах?

— Боюсь, ничего серьезного. Слушай. Родился в 1914 году в Ноттингемшире. Единственный сын пастора Джеймса Артура Линдейла. Отец до сих пор жив. Мать умерла в 1933. Две сестры. Одна замужем. Закончил колледж в Стилинбороу. В 1933 работал на фирме своего дяди. С 1935 — на бирже. В 1939 призван на военную службу. В 1946 демобилизован в звании майора. Кавалер ордена «За безупречную службу».

— Да, это не много, — согласился Хемингуэй. — Что-нибудь о его жене?

— Он холост.

— Нет. Он женат. И у него есть ребенок. Более того, я говорил о его жене и просил навести справки.

— Я помню. По на нее у нас ничего нет.

— Кто наводил справки? — подозрительно спросил Хемингуэй.

— Джимми Роксхэм.

— Да, он добросовестный парень. Но ты уверен, Боб, что сказал ему насчет жены?

— Да, говорил.

— Слушай, Боб, все-таки Джимми мог ошибиться. Линдейл говорил мне, что женат уже два года.

— Повторяю, на нее ничего нет, — повторил суперинтендант.

— Судя по твоим данным, у него ушло гать лет на то, чтобы понять, что городская жизнь не для него. Так ты говоришь, у него две сестры?

— Да. Старшая живет с отцом, у которою приход где-то в районе Мидлэнз. А младшая замужем за судовладельцем. Проживает в пригороде Биркенхеда.

— Биркенхеда… Здесь ее никогда не видели. А Джимми встречался с его дядей?

— Он умер, и его фирма прогорела.

— Жаль. Может, он смог бы просветить нас насчет личной жизни Линдейла. Что-то мне это кажется странным.

— Ничего странного, — возразил Хинкли. — Вероятно, твой Линдейл просто живет с любовницей. Ты прекрасно знаешь, такое явление — не редкость в наше время.

Хемингуэй нахмурил брови.

— Эта женщина совсем другого плана. Она не годится в любовницы. Но меня интересует кое-что другое. Слушай внимательно, Боб.

Хемингуэй все еще разговаривал с шефом, когда в кабинет вошел инспектор Харботл. Через несколько минут Хемингуэй попрощался с Хинкли.

— Экспертиза дала какие-нибудь результаты, сэр? Вы говорили с суперинтендантом?

— Пока ничего. Надо забирать остальные ружья.

— Так значит, стреляли не из ружья Пленмеллера? — разочарованно спросил Харботл. — Я удивлен.

— А я вовсе нет, — заявил Хемингуэй.

— Из всех, кого мне довелось увидеть по этому делу, шеф, он — самая подходящая кандидатура. Он мне не понравился с момента нашей первой встречи.

— Это, поверьте, было заметно, Хорэйс. Вы не умеете скрывать своих искренних чувств. Я обязательно расскажу об этом Пленмеллеру.

— Это не тема для шуток, сэр — оскорбился Харботл. — Никогда в жизни не был шокирован больше, чем когда он хладнокровно заявил, что убил своего брата. Даже такой циничный человек, как вы, шеф, никогда не сказал бы такого даже шутки ради.

— Послушайте, Харботл! — воскликнул Хемингуэй.

— Более того, — продолжал Харботл, не обратив внимания на реплику шефа, — я и сейчас подозреваю именно его.

— Можете подозревать кого угодно, но я не собираюсь заниматься сейчас смертью брата Пленмеллера. Тем более, Карсфорн уверен, что это было чистое самоубийство.

— И все-таки Гевин Пленмеллер — моральный убийца своего брата! Вот, у меня тут предсмертное письмо Уолтера Пленмеллера, датированное двадцать пятым мая прошлого года. Той ночью он заперся в спальне и отравил себя газом. Слушайте: «Гевин! Ты приехал ко мне, чтобы получить то, что тебе нужно. Это последнее мое письмо. Твои гадкий язык и твои оскорбления довели меня, я потерял остатки терпения и выносить твое общество более не в силах. Ты получишь все, что хотел, гораздо раньше, чем мог надеяться. Прощай. Уолтер».

Харботл положил листок перед Хемингуэем.

— Я уже докладывал вам, сэр, что Уоренби числился тут еще и коронером^[539]. Вот я и нашел в его сейфе это письмо.

Хемингуэй повертел письмо в руках и отложил его.

— Поверьте, Хорэйс, я питаю к Пленмеллеру ничуть не больше симпатии, чем вы. Но при чем сейчас это письмо? Другое дело, если бы зачитать его в суде, в нужный момент…

— У этого типа хватило бы хладнокровия застрелить Уоренби. Я уверен.

— Возможно, у него хватило бы хладнокровия перестрелять половину Торндена, так что же? Если вы хотите убедить меня, что он убил Уоренби только потому, что не любил его, не тратьте время зря. Не надо пристрастий. Главный констебль, к примеру, не хочет, чтобы я подозревал сквайра. Но чтобы подозревать человека, мне нужны мотивы. А если мотивов нет, как я стану его подозревать? Вам удалось еще что-нибудь откопать в офисе Уоренби?

Харботл кивнул на солидную стопку бумаг на столе.

— Вот, привез для вашего ознакомления, сэр. Но не думаю, что вы сумеете оттуда что-нибудь выудить. Там юридическая переписка Уоренби, и в этом, если честно, я мало что смыслю. В основном все это — документация по продаже собственности, вверенной попечению. Кажется, основной доверительный попечитель — мистер Драйбек. Уоренби же действовал для кого-то, кого он называет каким-то причудливым термином, который я никогда раньше не слышал. А, вот оно, сэр — бенефициарий!

— Ох, уж эти мне адвокаты! Посмотрите в словаре, Хорэйс, что это обозначает.

Инспектор вышел из кабинета и вернулся через несколько минут с толстым словарем в руках.

— Бенефициарий — получатель денег от проданного имущества.

— Хорошо, — кивнул Хемингуэй. — Значит, этот его клиент хочет получить свою долю и это теперь достаточно ясно.

— Да, сэр. А сегодня меня больше всего удивило то, что в офис Уоренби заявился Драйбек, явно пытаясь что-то разнюхать. Он сказал мне, что пришел лишь для того, чтобы узнать, не может ли он чем-либо помочь Купланду, и под всяческими предлогами пытался узнать, удалось ли мне что-нибудь выяснить. И это не было просто любопытством, уверяю вас. Я, естественно, отшил его, но уверен, его интересовала корреспонденция Уоренби.

— Что ж, это интересно, — согласился Хемингуэй. — Клиент Уоренби хочет получить свою долю, Уоренби намерен совершить сделку, а Драйбек, нет сомнения, хочет им помешать. А может, он просто не хочет иметь дело с фондами имения?

— Вы хотите сказать, шеф, что Драйбек мог быть связан с хищениями?

— Не думаю, что с хищениями, но допускаю, что он по глупости или спросонья мог что-то напортить и Уоренби не преминул извлечь из этого выгоду. У нас есть что-нибудь еще, Хорэйс?

Хемингуэй, получив от инспектора отрицательный ответ, взял в руки блокнот Уоренби с адресами и открыл его на первой же попавшейся странице.

— Господи! Что я вижу! — воскликнул Хемингуэй. — Пусть это будет уроком для вас, Хорэйс. Всегда надо прислушиваться к мнению людей, какими бы бестолковыми они ни казались.

— Что вы имеете в виду, сэр? — удивленно спросил Харботл.

— Именно это имя мне называл ваш лучший друг Пленмеллер. Он сказал мне обратить внимание на имя Нинтол. А здесь я вижу именно это имя. Жаль, что не обнаружил этого до звонка суперинтенданта! Завтра надо будет сообщить ему, чтобы он навел все справки.

— А что сказал Пленмеллер об этом человеке?

— Однажды Уоренби спросил у Линдейла, не говорит ли тому о чем-нибудь это имя, и было очевидно, что Линдейлу оно говорит очень о многом. Хотя тот и ответил отрицательно. Что, скорее всего, неправда. И все же миссис Мидхолм была права, сказав мне, что есть в этих Линдейлах что-то странное. Есть у них какая-то тайна, и им бы очень хотелось, чтобы я не докопался до этого. То же самое и со сквайром. И все-таки любопытное это дельце, Хорэйс.

— Не вижу ничего любопытного, — хмуро ответил инспектор.

— Да, вы не психолог, Хорэйс, и вам недостает фантазии…

Харботл приготовился выслушать очередные шпильки шефа, но тот уже думал о другом.

— Вы знаете, Харботл, никогда у меня не было такого богатого выбора. Трое с совершенно явными мотивами: единственная племянница, которая наследует все деньги убитого; ее дружок, поляк Ладислас, всячески от нее открещивающийся, заявляя, что и в мыслях не имел на ней жениться; старик Драйбек, который явно не выдержал конкуренции, и, если я на правильном пути, допустил при сделке какую-то ошибку и теперь боится разоблачения со стороны Уоренби. Этих бы я назвал основными подозреваемыми. Следующая группа подозреваемых находится под вопросом, и возглавляет ее сквайр. Думаю, что Уоренби все же шантажировал его.

— Сквайра? — с сомнением переспросил Харботл. — Но за что его шантажировать?

— Растрата, Харботл. Понимаю, что вы не в курсе, но это не имеет значения. Это гражданское правонарушение и не представляет интереса для нас с вами. Следующая подозреваемая — супруга сквайра. Хотя я и не очень в это верю, но тем не менее с ней это уже пять человек. Далее — Линдейлы. Подозрительная парочка. Любой из них, мне кажется, мог пойти на преступление. Итого семь человек.

— Так значит, вы исключаете Пленмеллера, шеф?

— Конечно, нет. Он возглавляет третью группу. Тех, кто теоретически мог совершить убийство, но не имел для этого серьезного основания. Всего их трое: Пленмеллер, как я уже сказал, за ним следует Хасвел…

— Но у него же алиби, сэр! — перебил шефа Харботл.

— Я имею в виду отца, а не сына. Я встретил его сегодня в доме пастора. Темная лошадка этот Хасвел. Он сказал Карсфорну, что в субботу ездил куда-то по делам, а на обратном пути заехал в офис в Белингэме, откуда вернулся домой к восьми. Но так как в субботу в офисе нет никаких сотрудников, то никто, как вы понимаете, не может подтвердить его слова.

— А что вы думаете о пасторе, шеф?

— Если убийца пастор, то я ни черта не смыслю в криминалистике. Миссис Мидхолм я тоже исключаю из числа потенциальных убийц, хоть Уоренби и нанес смертельное оскорбление ее собачонке. Последний подозреваемый в третьей группе — Рэг.

— Кто это, сэр?

— Я его лично еще не видел, но, возможно, он ошивался возле Фокслейна в субботу вечером в ружьем пастора. Он — самый незначительный подозреваемый, но я все же включаю его в список, так как он до сих пор не вернул оружие. В целом — девять человек, Харботл.

— Вы забыли майора, сэр, — сухо напомнил Харботл.

— Его я держу про запас. На тот случай, если остальные подкачают, — ответил помощнику старший инспектор. — На сегодня, я думаю, достаточно. Пора и отдохнуть.

На следующее утро, прибыв в полицейский участок, Хемингуэй получил информацию о том, что десять минут назад пришел Дитчлинг и принес ружье пастора.

— Где оно? — спросил Хемингуэй.

— У сержанта Нарсдейла, сэр.

— А что по поводу самого парня?

— Против него у нас ничего нет, сэр. Это очень уважаемая семья. Самому Рэгу чуть больше шестнадцати, и хозяин магазина, где он работает, очень хорошо о нем отзывается. А сам Рэг, надо заметить, до смерти напуган.

— Пришлите-ка его ко мне, — распорядился Хемингуэй.

В комнату вошел худощавый молодой человек с не по возрасту взрослым взглядом темных глаз.

— Значит, ты и есть Рэг Дитчлинг?

— Да, сэр, — выдохнул парень.

— Проходи, садись и расскажи мне, почему так долго не возвращал ружье мистеру Клайборну?

У Хемингуэя создалось впечатление, что Рэг уже видел перед собой эшафот со свежеструганной виселицей. Чуть пошатываясь, он подошел к стулу и примостился на уголок.

— Ну, не бойся, — дружеским тоном проговорил Хемингуэй. — Ты хранил ружье в сарае, который я видел, когда был у вас?

— Да, сэр. Тэд спрятал его там из-за Альфи.

— Очень разумно с его стороны. Сарай всегда заперт на замок?

— Да, сэр! — выпалил Рэг.

— А где ты хранишь ключ?

— В таком месте, о котором знаем только мы с Тэдом. Чтобы Альфи или Клод не смогли туда проникнуть.

— Ну и что же это за место, где вы храните ключ?

— Мы с Тэдом обили крышу изнутри войлоком. И между войлоком и крышей есть место, где хранится ключ.

Хемингуэй слегка нахмурил брови.

— И вы всегда клали ключ именно туда?

— Да, сэр, — нервно ответил Рэг. — И никто не знал об этом. Честное слово, сэр. Только я и Тэд.

Хемингуэй чуть помолчал, пытаясь восстановить в памяти вид зеленого двора Дитчлингов, где находился сарай, и возможное место, где прятали ключ.

— Слушай меня внимательно, приятель. Не собираюсь больше спрашивать тебя, почему ты так долго не отдавал ружье хозяину, потому что прекрасно знаю, что ты хотел из него пострелять. И не буду пугать тебя тем, что ты нарушил закон, имея на руках оружие, но не имея при этом лицензий, так как констебль Хобкирк сказал мне, что уже задал тебе за это хорошую взбучку.

— Да, сэр, — вздохнул парень, смущенно улыбнувшись.

— Тогда ответь мне честно на последний вопрос. Был ли ты в субботу на общинных землях с ружьем?

На лбу у Рэга выступили бисеринки пота.

— Да, сэр. Я был там, но я клянусь!.. Я не стрелял в этого джентльмена.

— А куда же ты стрелял? — спокойно поинтересовался Хемингуэй.

— Я стрелял по мишени, сэр. Так меня учил Тэд. Мы всегда стреляли с ним вместе, пока ружье было у нас. Когда же Тэд ушел на службу, он сказал, чтобы я сразу отдал ружье пастору. Но у меня оставалось еще несколько патронов, и я решил, что отдам его в воскресенье.

— И что же тебе помешало это сделать?

— По всему Торндену только и говорили, сэр, что в субботу вечером застрелили мистера Уоренби.

— До тебя дошел слух, и ты испугался, не так ли?

— Да, сэр, потому что…

— Потому что ты стрелял по мишени в районе Фокслейна, — закончил за Рэга Хемингуэй.

— Это не так, сэр, — воскликнул Рэг. Щеки его покраснели. — Вам сказал об этом старый мистер Биглсуэйд, но это неправда. Я пошел к гравийному карьеру сквайра, потому что во второй половине дня по субботам там никого не бывает. Я даже прихватил с собой карты, сэр, по которым стрелял, чтобы вы убедились, что я говорю правду.

С этими словами он извлек из кармана несколько продырявленных картонных карточек и положил на стол перед Хемингуэем. Если это и не убедило старшего инспектора, что Уоренби убил не Рэг, то он понял наверняка, что убить его могла лишь шальная пуля, так как стрелял Рэг как минимум в ста ярдах от Фокслейна.

— И с какого расстояния ты стрелял? — поинтересовался Хемингуэй.

— Приблизительно двадцать пять ярдов, сэр.

— Неплохая стрельба, приятель, — закончил старший инспектор.

— Да, сэр, — с явной гордостью согласился юноша. — Тэд говорил, то если я научусь хорошо стрелять, то попаду в ту же команду, что и он. А для этого надо тренироваться каждый день.

— Тогда тебе надо вступить в стрелковый клуб, а не палить тайком из одолженного оружия, — посоветовал Хемингуэй, возвращая Рэгу карты. — Сколько было времени, когда ты находился в районе гравийного карьера?

— Я пришел туда, когда еще не было пяти, сэр. А домой вернулся в половине шестого. И мама, и Клод, и Эдди могут подтвердить это, сэр.

— Ну что ж, обязательно у них спрошу, если возникнет такая необходимость. А теперь скажи мне, что ты делал с ружьем, когда вернулся домой?

— Я почистил его, сэр.

— А потом? — настаивал Хемингуэй.

— Ничего, сэр. Завернул в мешковину, потому что Тэд всегда говорил, что…

— Хватит о том, что тебе говорил Тэд, а отвечай, пожалуйста, на мои вопросы. Ты запер ружье в сарае?

— Не сразу, сэр. Клод и Альфи поломали стул, и мама велела мне починить его. Только после этого я запер сарай.

— А где ты чинил стул? Надеюсь, в сарае?

— Да, сэр. И я запер его, когда меня позвали домой ужинать.

— Так ты уверен, что никто не мог добраться в это время до ружья?

— Это абсолютно исключено, сэр. А что касается мистера Биглсуэйда, то с того места, где он сидел, он никак не мог услышать выстрел. Более того, если он говорит, что слышал один выстрел, то почему не слышал остальные?

Хемингуэй вытащил из ящика стола план Торндена.

— Пойдем на то место, где сидел мистер Биглсуэйд. Ты покажешь мне его. Хотя, впрочем, покажи его на карте.

Рэг послушно встал и подошел к столу.

— Это немного сложновато, сэр, потому что там много растительности. Но приблизительно вот здесь, — указал он точку на карте.

— Где-то между кустарником и гравийным карьером, — закончил Хемингуэй.

— Да, сэр. И Биглсуэйд сидел на скамейке именно там, где проходит тропинка, по которой он имеет обыкновение прогуливаться. И вы видите, сэр, что это достаточно далеко от карьера. Он все это говорит только для того, чтобы попасть в газету. А с ружьем он действительно меня видел.

— Где?

— На тропинке примерно против дома мисс Патердейл.

— А с какой стати ты пошел по тропинке, когда вполне мог пройти вдоль оврага, сократив себе путь от карьера примерно вдвое?

— Видите ли, сэр, ружье-то было у меня незаконно, и я не хотел, чтобы кто-то видел меня. А в этом месте по выходным гуляет много людей. Я и решил, что чем меньше людей меня увидит, тем будет лучше.

— И ты встретил на своем пути только мистера Биглсуэйда. А он говорит, что когда спросил тебя, что ты там делаешь с оружием, ты надерзил ему в ответ и убежал. Что же заставило тебя испугаться его? Ведь этот джентльмен, как я понял, не отличается особым отношением к закону.

— Этот мистер Биглсуэйд — сущий дьявол, сэр. На днях Альфи подшутил над ним, и я боялся, что он пойдет к пастору или к мистеру Хобкирку, чтобы пожаловаться.

— Тогда на этом и закончим. Пока у меня нет к тебе больше вопросов. Отправляйся на работу и постарайся больше не нарушать закон, — сказал Хемингуэй.

— Спасибо, сэр. Я никогда больше не сделаю ничего подобного, — с облегчением пообещал Рэг.

Он вылетел из комнаты, чуть не сбив с ног входящего инспектора Харботла.

— Это и есть тот самый Дитчлинг? Похоже, вы задали ему хорошую взбучку.

— Да нет, Хорэйс. Просто когда он увидел вас, то решил, что за ним пришел палач… Какие-нибудь новости?

Харботл протянул шефу запечатанный сургучом конверт. Прочитав, Хемингуэй со вздохом отложил письмо в сторону.

— Хотите сказать, что среди изъятых ружей нет ничего, что могло бы нас заинтересовать? — спросил Харботл.

— Абсолютно ничего, — подтвердил Хемингуэй. — Более того, мне не нужен микроскоп, чтобы убедиться, что ружье пастора не то, которое я ищу. Безусловно, мы отправим его на экспертизу, но на нем можно заранее поставить крест. Пастор вообще вряд ли знает, где мушка, а где собачка…

— Тогда, возможно, нам придется заранее изымать и проверять все те ружья, о которых вы, шеф, и слышать не хотели.

— Возможно, — согласился Хемингуэй. — А может, нам и не придется этого делать. Вы знаете, Хорэйс, это дело начинает меня просто смешить. Но сейчас нам лучше подумать о первом судебном разбирательстве. Наверняка туда притащится как минимум пол-Белингэма. Ну да не будем забивать себе голову. Завтрашний день все покажет.

Глава 14

Продираясь сквозь толпу в зале суда, Хемингуэй, обернувшись, проговорил:

— Что я говорил, Хорэйс. Как минимум полгорода здесь.

— Интересно, что они рассчитывают услышать? Удивляюсь этим идиотам, — заметил главный констебль, присоединившийся к инспекторам еще на улице. Он явно был в дурном расположении духа.

Хемингуэй, окинув взглядом собравшихся, оставил вопрос полковника без ответа. Старший инспектор отметил, что если в зале и было действительно около половины жителей Белингэма, то Торнден был представлен далеко не в полном составе. Помимо Айнстейблов и Линдейлов отсутствовал даже вездесущий Пленмеллер. В одном из первых рядов сидело семейство Мидхолмов и мистер Драйбек. За ними — мистер Хасвел, пришедший послушать показания сына.

Вместе с Чарльзом на его машине прикатили Мэвис, Эбби и мисс Патердейл. Чарльз, очень довольный, что Эбби, отложив поездку на побережье, поехала с ним, всю дорогу укорял ее в абсурдности такого поступка. Но Мэвис, выглядевшая словно вдова, сказала, что Эбби сопровождала их по ее просьбе, и на этом разговор оборвала. Эбби злорадно усмехнулась и показала Чарльзу язык, после чего он окончательно утвердился в своем желании немедленно на ней жениться, даже если ему пришлось бы тащить ее к алтарю волоком.

Когда эта компания прошествовала в зал суда, первые ряды были уже заняты. Помимо Драйбека и Мидхолмов, из Торндена также приехали мистер Биглсуэйд и кухарка мистера Уоренби — Глэдис, молодая крашеная блондинка, известная как хорошая повариха и скромная девушка. Глэдис решила, очевидно, выполнить свой гражданский долг. Попытки Мэвис отговорить ее от этой поездки быстро провалились.

— Не думаю, что мистер Уоренби такая уж большая потеря для общества. Но считаю своим долгом присутствовать в суде, — заявила Глэдис.

— Это прежде всего огромная потеря для меня, Глэдис. И не надо так говорить, — скорбно промолвила Мэвис.

— Прекрасно понимаю вас, мисс. Как вы можете говорить о нем иначе? Он же оставил вам все свои деньги. Но даже несмотря на это, порой я просто поражалась, как вы терпели его безобразные выходки.

— Не будем обсуждать это! — отрезала Мэвис.

Инспектор Харботл, взглянув на главного дознавателя, человека с круглым лицом, седыми волосами и снисходительной усмешкой, сразу понял, что слушание продлится исключительно долго и абсолютно впустую.

Главной героиней представления, как прошептал на ухо Харботлу Хемингуэй, была Мэвис, с застывшей на губах траурной улыбкой проследовавшая на свое место. Дознаватель дежурным тоном выразил свое понимание постигшей ее тяжелейшей утраты и восхищение ее мужеством.

Чарльз, которому пришлось первым отвечать на вопросы дознавателя, рассказал суду, как он обнаружил труп и каким были его последующие действия. Встав со своего места, с вопросом к Чарльзу обратился Хемингуэй.

— Когда вы вошли в кабинет мистера Уоренби, чтобы воспользоваться телефоном, дотрагивались ли вы до каких-либо предметов, лежавших на столе? — спросил старший инспектор.

— Нет, — твердо сказал Чарльз. — На столе все было в беспорядке, и я воспользовался только телефоном, не дотрагиваясь ни до чего другого.

— Не сложилось ли у вас впечатление, что кто-то мог рыться в бумагах на столе? — задавал следующий вопрос старший инспектор.

— Нет, — ответил Чарльз так же уверенно, как и на первый вопрос. — Под беспорядком я имел в виду чисто рабочую обстановку. Стул был немного отодвинут назад, и ручка лежала открытой. Казалось, что мистер Уоренби неожиданно покинул кабинет, чтобы вскоре вернуться и продолжить работу.

— Что вы имеете в виду под «неожиданно»? — спросил дознаватель.

— В тот вечер было очень душно, сэр. И исходя из того, что мистер Уоренби был найден в домашних тапочках и возле него на земле валялись какие-то бумаги, мне кажется, что он вышел во двор подышать свежим воздухом.

Сказав, что у него больше нет вопросов, Хемингуэй сел на свое место, а Чарльзу объявили, что он может покинуть помещение суда.

Следующим давать показания предстояло доктору Уоркопу. Пока он готовился, старший инспектор спросил у сержанта Карсфорна:

— Кто эта блондинка, сидящая в ряду за нами, рядом с полной женщиной в голубом платье?

Карсфорн опознал в блондинке Глэдис Митнем, кухарку мистера Уоренби, и сообщил об этом Хемингуэю.

— А вы не собираетесь просить, чтобы слушанье отложили, шеф? — спросил у Хемингуэя Харботл.

— Обязательно, Хорэйс. Как только мы выслушаем показания наших медицинских светил. Полицейский хирург наверняка будет краток, а вот Уоркопу, боюсь, придется зажимать рот силой.

Хемингуэй оказался прав. Уоркоп выступал, словно читая лекцию студентам-первокурсникам, которую долго и тщательно готовил. Когда старший инспектор спросил о приблизительном времени смерти, Уоркоп долго, с употреблением массы никому не понятных терминов объяснил причину, по которой ему это время установить не удалось. Он сделал небольшую паузу, чтобы аудитория успела оценить глубину его эрудиции, но в эту минуту Хемингуэй встал и поблагодарил доктора за блестящую речь.

— Да-да, доктор. Большое спасибо! Ни у меня, ни у старшего инспектора нет больше к вам вопросов, — торопливо сказал дознаватель, успевший сообразить, что почти часовая речь Уоркопа может длиться еще как минимум столько же.

Доктор Ротерхоп, услышав свое имя, резко вскочил со своего места. Его речь была краткой, профессиональной и абсолютному большинству присутствующих совершенно непонятной. У Хемингуэя не было к нему никаких вопросов, а дознаватель попросил Ротерхопа назвать приблизительное время смерти Уоренби. Так же, как и его коллега, Ротерхоп не смог дать определенного ответа на этот вопрос. С удовлетворенным видом человека, которому хоть малую часть дня удалось провести не впустую, он опустился на сиденье, после чего Хемингуэй сразу же попросил о переносе слушания.

В коридоре суда полковнику Скейлсу удалось поймать только Харботла. На вопрос, где его шеф, тот ответил:

— Не знаю, сэр. Он вышел из здания сразу после того, как объявили о переносе слушания. А у вас что-нибудь срочное, сэр?

— Да нет. Я лишь хотел узнать о результате экспертизы из Лондона.

— Конечно, сэр. Мы получили письмо сегодня утром. К сожалению, ничего обнадеживающего.

— Жаль. И что наш шеф намеревается делать дальше?

— Не могу сказать с точностью, сэр. Но не думаю, что он очень расстроен положением дел.

— Ну что ж, тогда мы поговорим с ним попозже, — сказал, уходя, полковник.

— А куда подевался старший инспектор? — спросил у Харботла подошедший сержант Карсфорн.

— Мне кажется, что он решил пообщаться с мисс Глэдис Митчем. Возможно, зашли в какое-нибудь кафе.

— Зачем? — удивился Карсфорн.

— У меня такое впечатление, что она из числа тех, кто сразу замолкает, услышав официальные вопросы. Поэтому шеф пошел другим путем. У него свои методы развязывать людям языки, — согласился Карсфорн. — А результаты экспертизы, что ни говори, неутешительны. Как будто мы топчемся на месте. Или даже отброшены назад.

В это время из здания суда появилась миссис Мидхолм, и сержант, увидев ее, поспешил исчезнуть. Миссис Мидхолм, как и полковник, искала Хемингуэя. Но, в отличие от полковника, узнав от Харботла, что шеф ушел по делам, она выразила свое неудовольствие.

— Мне очень нужно увидеть инспектора, — с подчеркнутой значимостью сказала миссис Мидхолм. — У меня есть новость, которую я немедленно должна ему сообщить. Когда я смогу его увидеть?

— К сожалению, не могу вам этого сказать, мадам, — ответил Харботл.

— Ну как же так, дорогой мой? Вы обязаны знать, где находится ваш босс! — недовольно фыркнула миссис Мидхолм.

— Флора! Думаю нам надо торопиться, — вступил в разговор майор Мидхолм, желая разрядить обстановку. — Иначе мы опоздаем на автобус. Да и вообще, не стоит вмешиваться в чужие дела.

— Нет, Леон! Это мой гражданский долг — помочь полиции тем, что в моих силах. Не жди меня. Я приеду следующим автобусом. Мне необходимо поговорить с мистером Хемингуэем или, по крайней мере, передать для него послание.

В сопровождении Харботла миссис Мидхолм пошла по направлению к полицейскому участку, разъясняя по дороге инспектору суть ее понимания гражданского долга, а также причины, заставившие ее приехать в Белингэм. По ее словам, она просто совершила подвиг, ведь одна из обожаемых ее собачек принесла накануне новый помет щенков, так нуждающихся в постоянной опеке миссис Мидхолм.

— Не собираюсь делать письменного заявления, а лучше передам все на словах, — заявила миссис Мидхолм Харботлу, доставшему ручку и лист бумаги.

— Как вам будет угодно, мадам, — послушно согласился инспектор, изобразив на лице крайнее внимание.

— Как только я поняла, что происходит на самом деле, — начала миссис Мидхолм, — то пришла к выводу, что должна во все посвятить мистера Хемингуэя. Более того, я чувствую себя ответственной за бедняжку Мэвис. Одна, совершенно одна на целом свете! Так вот, инспектор. Должна сказать, что всегда недолюбливала господина Драйбека. А теперь, когда он пытается обвинить в этом жутком преступлении бедную девушку, я просто вне себя от ярости! А это именно то, чем он сейчас занимается. Ходит по всему Торндену и распространяет безобразные слухи! Даже мне он пытался задавать какие-то вопросы, понимая, что я знаю эту семью лучше, чем кто-либо другой. Особенно про гадкое отношение Сэмпсона Уоренби к Мэвис. Но я сразу пресекла все его попытки поговорить со мной на эту тему. И именно об этом я и хотела побеседовать с вашим шефом.

Она замолчала, собираясь с мыслями. Харботл не задавал никаких вопросов, давая ей возможность закончить.

— Когда я поняла, к чему клонит мистер Драйбек, собирая информацию о семье Уоренби, а именно — обвинить мисс Мэвис в убийстве, я высказала ему все, что про него думаю. Я заявила, что ему должно быть не просто стыдно за такое поведение, а более того, он просто преступник в моих глазах! Он даже пытался подговорить Глэдис! Для этого и сел с ней сегодня утром в один автобус. Поразительное бесстыдство! Драйбек относится к тем, кто никогда не скажет и доброго слова о молодом поколении! И именно о том, что нельзя верить ни единому его слову, я и хотела предупредить старшего инспектора!

— Очень хорошо, мадам, — проговорил Харботл. — Но если это все, что вы хотели сказать, то, уверяю вас, вам не следует волноваться.

— Как это я могу не волноваться?! Он же юрист, поймите. А если вы не верите юристам, то кому вы вообще собираетесь верить?! Он занимается всем этим, так как наверняка хочет выгородить истинного преступника — то есть себя самого! Кстати, мисс Дирхэм, племянница мисс Патердейл, думает то же самое, что и я. Хотя вполне возможно, что убийца — Ладислас! Я не знаю про него много, но то что он двуличен — знаю наверняка! Вы ведь знаете, что он ухаживает за мисс Уоренби. Он симпатичный молодой человек, с прекрасными манерами, и неудивительно, что девушка увлеклась им. Мужчины не очень жалуют ее своим вниманием, и, понятно, бедняжке это просто польстило. Он прекрасно знал, что мисс Мэвис — единственная наследница Уоренби. И если уж, по-вашему, это не мотив для убийства, то не знаю, что вам тогда нужно! И знаете, чем он сейчас занимается? Пытается убедить каждого встречного-поперечного, что мисс Уоренби вовсе его не интересует! Вчера он был в «Красном льве», чего за ним, уверяю вас, никогда не водилось, и публично разглагольствовал именно на эту тему! Мой муж говорит, что его было просто смешно слушать и всем было очевидно, что он просто напуган. Может, я не придала бы этому большого значения, если бы не одно обстоятельство…

— И что же это за обстоятельство? — устало спросил Харботл.

— Я позвонила мисс Уоренби. Трубку подняла ее служанка. И что бы вы думали она мне сказала?

— Не знаю, мадам.

— Что Мэвис уединилась в беседке с мистером Ладисласом! И он надеялся, что никто об этом не узнает! Я попросила Глэдис не говорить мисс Мэвис, что я звонила, и сразу решила рассказать обо всем старшему инспектору.

— Обязательно все ему передам, — пообещал Харботл. — Не сомневаюсь, что он высоко оценит вашу помощь.

— Я очень на него надеюсь, — заявила миссис Мидхолм, взяла со стола перчатки и выплыла из кабинета.

Через десять минут после ее ухода в участке появился Хемингуэй.

— Вы пропустили интереснейшую встречу с миссис Мидхолм, — съязвил Харботл.

— Чего она хотела? — с интересом спросил Хемингуэй.

— Как всегда, помочь нам в работе, шеф. Я чуть было не сказал ей, что вы отправились на прогулку с этой блондинкой.

— Кстати, вам очень повезло, Хорэйс, что на прогулку с ней отправился именно я, а не вы.

— Удалось что-нибудь выяснить? — с интересом спросил инспектор.

— Не могу сказать, что много. Хотя, есть одна небезынтересная деталь. Как вы знаете, Уоренби был обнаружен на улице в домашних тапочках. Так вот, она уверена, что только нечто совершенно необыкновенное могло заставить его выйти на улицу в таком виде.

— Почему?

— У каждого свои привычки, Хорэйс. Глэдис сказала мне, что однажды он устроил ей выговор за то, что она выскочила в тапочках на огород, чтобы сорвать что-то к обеду.

— Мне кажется, что вы придаете слишком много значения тому, что говорит эта ваша Глэдис. Она вам, случайно, не сообщила, почему он вышел на улицу без шляпы и зимних ботинок?

— Не успел ее об этом спросить, но обещаю, что при первой же встрече передам ей ваш хитроумный вопрос. Но как бы то ни было, она твердо уверена, что Уоренби выманили на улицу при помощи какой-то уловки. И попрошу вас, Хорэйс, не называйте ее «моей Глэдис». Ее приятель — весьма крепкий парень. Вы рискуете вовлечь меня в неприятности.

Инспектор осклабился.

— Вы шутник, шеф. И все же сделали ли вы какие-то конкретные выводы из этой беседы?

— Я сделал вывод, что, несмотря на девять подозреваемых, которые имеются у нас в наличии, существует нечто другое и более важное, до чего мне никак не дадут добраться. Так все-таки расскажите мне, о чем хотела побеседовать миссис Мидхолм. Но только не говорите, что Уключина разродилась и хочет, чтобы я стал крестным отцом ее щенка Утконоса. А в противном случае грозит подать на алименты.

— Одна из ее сучек действительно стала матерью, только я не уверен, что это именно Уключина. Миссис Мидхолм сказала, что Драйбек пытается убедить всю округу, что убийца — мисс Мэвис. И что вы не должны верить ни единому слову этого прохвоста. А еще этот поляк, который только и говорит, будто у него нет никаких намерений по отношению к мисс Мэвис, коротал вчерашний вечер в ее обществе в беседке в Фокслейне.

— Я уже слышал это от Глэдис. Возможно, Ладислас просто ждет, когда все утихнет. А что касается его истинных намерений, то у меня нет насчет них никаких сомнений. Теперь о Мэвис. Сразу же после слушания она отправилась в Лондон. Ее повез на станцию молодой Хасвел. Можно было подумать, что она хочет сбежать от правосудия. Но Глэдис сказала, что мисс укатила к адвокатам дядюшки, чтобы выяснить кое-что насчет наследства. Именно поэтому я и не арестовал ее по обвинению в бегстве.

Беседу прервал телефонный звонок. Харботл поднял трубку.

— Да, он здесь. Передаю трубку, — ответил Харботл, пододвигая телефон к Хемингуэю. — Вас просит суперинтендант, сэр.

Глава 15

В первой половине следующего дня полицейская машина ехала по шоссе, ведущему на Хоксхед. Когда вблизи показался Рашифорд, Хемингуэй сказал Мелкинфорпу:

— Езжайте потише. Он наверняка где-нибудь на поле, заготавливает сено.

Хемингуэй оказался прав. Вскоре он заметил Кенелма Линдейла, беседующего с группой рабочих.

— Оставайтесь в машине, Хорэйс, — сказал старший инспектор, выходя из автомобиля.

Харботл кивнул. Мелкинфорп, собравшийся поболтать с инспектором, открыл было рот, но сразу же передумал, вспомнив о неразговорчивости коллеги.

— Ну и жара, — только и буркнул Харботл и сосредоточенно уткнулся в прихваченную с собой газету.

Линдейл, увидев направляющегося в их сторону Хемингуэя, не подал и виду, что его заметил, и продолжал беседу с рабочими, пока старший инспектор не подошел вплотную.

— Продолжайте работу, я скоро освобожусь, — коротко бросил Линдейл и повернулся к старшему инспектору. — Доброе утро. Чем могу быть полезен на сей раз?

— Доброе утро, сэр. Не хочу отрывать вас от дел, но мне нужно с вами поговорить.

— Ради Бога, — недовольно пожал плечами Линдейл. — Думаю, нам лучше пройти в дом.

— Хочу быть откровенным с вами, сэр, — проговорил Хемингуэй. — И надеюсь, что вы ответите мне тем же. Иначе мне придется разговаривать с вашей женой, а вам наверняка бы этого не хотелось.

— Продолжаете, — холодно бросил Линдейл.

— Скажите мне, сэр, действительно ли миссис Линдейл является законной женой некоего мистера Френсиса Нинтола? — спокойно спросил Хемингуэй.

На время воцарилась тишина, и от взгляда Хемингуэя не укрылась бледность лица Линдейла. Глаза его сузились.

— Ее девичья фамилия — Солби, — продолжал старший инспектор. — И ее брак с этим джентльменом зарегистрирован 17 октября 1942 года.

В глазах Линдейла вспыхнула ярость.

— Не сомневаюсь, что если я стану отрицать это, то вам не составит труда доказать обратное. Не так ли? Но не будь он католиком и если бы не все эти идиотские формальности, то она была бы сейчас моей женой! Понятно вам?

— Не сомневаюсь в этом, сэр, — спокойно ответил Хемингуэй.

— Но как вы, черт возьми, узнали об этом?

— Думаю, не стоит об этом говорить. Лучше…

— Стоит! — грубо оборвал Хемингуэя Линдейл. — Я имею право узнать, кто сообщил вам об этом. Я хочу знать, кто влезает в мою личную жизнь.

— И я думаю, вы прекрасно это знаете, сэр. Не так ли?

— Уоренби? Он, полагаю, знал об этом. Но сам-то он не мог сказать вам, — усмехнулся Линдейл. — Раскопали в его бумагах ответ агента на какой-то его запрос?

— А вы именно этого и ожидали от него, сэр? — ответил вопросом на вопрос старший инспектор.

— Господи! Конечно, нет! Зачем ему могло бы это понадобиться? Он как-то дал мне понять, что знает об этом. Но зачем и каким образом он пронюхал, он не сказал. Он спросил меня однажды в «Красном льве», не говорит ли мне о чем-нибудь это имя. Я ответил отрицательно, и тогда наш разговор на эту тему закончился и никогда больше не возобновлялся. И уж наверняка супруга Мидхолма приложила немало усилий, чтобы разнюхать детали нашей личной жизни!

— У меня нет причин полагать, сэр, что этими сведениями владеет кто-либо помимо меня и моего помощника. Также уверяю вас, что без необходимости она не будет обнародована.

— Надеюсь, вы найдете того, кто угробил Уоренби, раньше, чем у вас возникнет такая необходимость!

— Так вы настаиваете, сэр, что эта тема более не всплывала между вами и Уоренби?

— Именно так. Вы думаете, что этот тип шантажировал меня? Уверяю вас, этого не было. У меня нет ни денег, ни влияния. А что еще ему могло понадобиться? Более того, если бы он попытался это сделать, я не колеблясь сообщил бы в полицию. Это не уголовное преступление — жить с чужой женой. Он наверняка узнал об этом случайно и лишь решил отомстить мне, намекнув, что знает об этом. Я никогда не скрывал своего отношения к этому проходимцу!

— Значит, всего лишь желание с его стороны побольней ущипнуть вас за ваше к нему отношение? Так я должен понимать это, сэр?

— Хоть это звучит и неубедительно, но это и в самом деле так, — мрачно проговорил Линдейл, нахмурив брови. — Может, у него и были какие-то другие помыслы, но мне о них ничего не известно. Возможно, частично это и звучало как угроза.

— И как эта угроза могла реализоваться? Мне кажется, что это могло бы быть вполне реальным действием с его стороны.

Линдейл остановился.

— Послушайте, инспектор! Мне кажется, я должен быть с вами абсолютно откровенным. Ни я, ни миссис Нинтол не сделали ничего такого, за что нам могло бы стать стыдно. Нинтол прекрасно знал о наших отношениях. Она вышла за него замуж во время войны, будучи еще ребенком. Из этого брака не вышло ничего хорошего. Не хочу говорить о Нинтоле, но если бы мне и пришлось кого-то убить, то моей жертвой стал бы именно он! У них родился ребенок, который не прожил и года. Мальчик умер от менингита. Делия болела многие месяцы, не могла прийти в себя. Я и Нинтол, надо отдать ему должное, вытащили ее из этою состояния. В результате она стала моей гражданской женой. Делия — женщина очень строгих принципов и, будучи католичкой, не решилась на официальный развод. Хотя я сторонник того, чтобы все было честно и открыто. Слишком уж много желающих сунуть нос в чужие дела! Мы действительно счастливы, но она до сих пор не может избавиться от навязчивой мысли, что живет в грехе. Именно поэтому я вынужден все держать в тайне. И что бы вы ни думали, уверен, что у вас нет достаточных оснований, чтобы арестовать меня по подозрению в убийстве! Хотя я верю в ваш здравый смысл. Единственное, о чем я вас прошу: не задавайте вопросов на эту тему моей жене, даже если вы сочтете необходимым надеть на меня наручники. Я пообещал быть откровенным с вами, инспектор, и выполнил обещание.

— Спасибо, сэр, — поблагодарил Хемингуэй. — Но я не могу вам ничего обещать. Без необходимости, поверьте, не собираюсь беспокоить вашу супругу. У меня нет больше к вам вопросов, сэр. Можете возвращаться к своим делам.

— Спасибо и на том, — угрюмо поблагодарил Линдейл. — Простите, но я действительно должен бежать.

Хемингуэй вернулся к машине.

— Пройдемтесь немного, Хорэйс. А вы, Мелкинфорп, езжайте в Фокслейн и ждите нас там.

— Итак, сэр? Есть новости? — спросил Харботл.

— Надо заметить, то, что он говорил, звучит очень правдоподобно.

— Слишком правдоподобно?

— Не сказал бы, что слишком. Он вовсе не переиграл своей роли. Хотя был явно ошарашен моей осведомленностью. Я не стал ссылаться на то, что все узнал через Скотленд-ярд. Мне искренне жаль этого парня. Его жизнь действительно не сахар. Жена его, или как бы ее ни назвать, убеждена, что она отъявленная грешница. Незавидная ситуация, согласитесь. Но только не пытайтесь просветить меня на тему что есть грех, а что нет. Договорились?

— Не буду, сэр. Хотя на самом деле грех он и есть грех! — веско заметил Харботл. — А ведь это и есть та самая тропинка, по которойЛиндейл и сквайр возвращались в тот вечер из Седар.

— И именно здесь сквайр свернул в сторону своих земель. И если он и есть тот человек, которого я ищу, то у него была прекрасная возможность припрятать где-нибудь поблизости ружье и, когда Линдейл скрылся из виду, взять его и двинуться к Фокслейну.

— Но выстрел же был произведен не из его ружья. Это показала экспертиза, — возразил Харботл.

— Возможно, нам придется изъять винтовки его арендаторов.

Харботл нахмурил брови.

— Не думаю, что сквайр использовал бы чужую винтовку, тем более кого-то из своих людей.

— Вполне возможно, что вы так и думаете. Совсем недавно вы были убеждены в его кристальной честности.

— По крайней мере, у вас пока нет доказательств его вины, сэр.

— Кстати, Хорэйс, по этой тропинке прекрасно могла пройти и мисс Уоренби, подойдя к Фокслейну сзади. Именно такую версию выдвинул Драйбек.

— Вы забыли, шеф, что не должны верить ни единому его слову, — усмехнулся Харботл.

— Должен признаться вам, что я не верю очень многим из них. Ну да ладно, я хочу еще раз осмотреть место преступления.

Пройдя около двадцати ярдов, они оказались возле Фокслейна, выглядевшего абсолютно безлюдным, несмотря на дневное время. От скамейки, на которой был найден труп Уоренби, остался лишь след на траве.

— Как вы думаете, Хорэйс? Надо ли быть профессиональным стрелком, чтобы попасть с такого расстояния в голову человеку?

— Ну если не профессионалом, то хорошим стрелком быть безусловно нужно. Именно поэтому, сэр, у меня сразу отпала мысль о причастности к убийству Мэвис. Думаю, эта девушка вообще никогда не держала в руках оружия.

— Удивляюсь, почему убийца стрелял с такого дальнего расстояния, когда была возможность подойти ближе. Ведь попасть в цель с такого расстояния у непрофессионала немного шансов.

— Согласен, И что вы думаете по этому поводу, сэр?

— У нас есть доказательства, что выстрел был произведен именно с этого места. Убийца хорошо знал расположение окон дома Уоренби и боялся, что тот заметит его именно из окна. И возможно, что так оно и случилось. Пойдемте, Хорэйс, посмотрим на любимую скамейку мистера Биглсуэйда.

Подойдя ближе, они обнаружили, что скамейка не пустовала.

— Добрый день, мистер Биглсуэйд! — поприветствовал старика Хемингуэй.

— Добрый! — огрызнулся Биглсуэйд.

— Вы сегодня явно не в духе, сэр, — заметил старший инспектор.

— Разочаровался я в тебе! Вот что я тебе скажу. Послушал бы меня тогда, давно бы уже надел наручники на Дитчлинга. Кстати, что это за парень с тобой?

Вопрос относился к Харботлу. В голосе старого бузотера сквозило недовольство.

— Это свой человек, мистер Биглсуэйд. Вам не стоит волноваться, — заверил старика Хемингуэй. — Инспектор Харботл — мой помощник.

— А послушал бы меня, не нужен был бы тебе никакой помощник. Сказал ведь, что слышал я выстрел.

— А как получилось, сэр, что вы слышали всего один выстрел? — вежливо спросил старший инспектор.

— Один был — один и слышал.

— Но Рэг, которого я уже допросил, сказал мне, что он стрелял несколько раз.

— Этот прохвост наврет тебе с три короба, а ты и уши развесил!

— Но он же стрелял по мишени.

— Да он тебе скажет, что стрелял по стаду динозавров, ты и этому поверишь! Тоже мне полицейский! Да стреляй он в карьере, то кто бы услышал выстрел?! В Торндене нет человека, который бы разбирался в стрельбе лучше, чем я. Запомнил? Звук выстрела донесся вон оттуда, — старческий палец указал в сторону Фокслейна.

— И вы смогли его расслышать? — удивился Хемингуэй.

— Слух-то у меня что надо. В свое время многие бы хотели, чтобы он у меня был похуже, — гордо сказал старик.

— А что было дальше, после выстрела? Видели вы кого-нибудь, кроме Рэга Дитчлинга?

— Нет, не видел, — признался старик. — Да и вообще меня это мало волнует. Я не какой-то там легавый.

— И через сколько времени после выстрела вы увидели Рэга, сэр?

— Минут через десять. Не более того, — подумав, сказал Биглсуэйд. — Так что послушай ты меня тогда, давно бы уже надел на него наручники!

— Очень благодарен вам, мистер Биглсуэйд, — сказал Хемингуэй, поднимаясь со скамейки. — А теперь нам с инспектором пора идти.

— Старик вовсе не выжил из ума, — сказал коллеге Хемингуэй. — Он куда сообразительней многих идиотов, которые о нем злословят. Хотелось бы мне побольше узнать о выстреле, о котором он говорит.

— Но зачем, шеф? — удивился Харботл. — Ведь даже если он действительно слышал этот выстрел, то прозвучал тот как минимум за час до убийства и не имеет к делу никакого отношения!

— Я уже говорил вам сегодня, Хорэйс, что, несмотря на наличие девяти подозреваемых, у меня сложилось впечатление, что мы идем по неправильному пути. И сейчас я, кажется, окончательно в этом убедился.

Глава 16

— А теперь в Фокслейн, сэр? — спросил у Хемингуэя Харботл.

— Прежде всего, подальше от Биглсуэйда. Мне надо подумать, — ответил Хемингуэй.

Пройдя около сотни ярдов в направлении Фокслейна, Хемингуэй присел на траву и закурил трубку. Харботл наблюдал, как он внимательно, цепко рассматривает окружающую местность. Инспектор пытался понять, какую проблему пытается разгадать его шеф.

Неожиданно Хемингуэй произнес:

— Наша ошибка, Хорэйс, в том, что мы уделяем внимание тому, что можно назвать основными мотивами преступления, и почти все мелочи упускаем из-под контроля. И этот убийца, надо сказать, начинает изрядно меня бесить.

— Что касается меня, то я в принципе ненавижу всех убийц, кем бы они ни были, — отреагировал Харботл. — И не понимаю, почему именно этот убийца должен бесить вас больше, чем любой другой. Ведь это не такое уж сложное дело. Беда лишь в том, что у нас слишком много подозреваемых, имеющих реальные мотивы.

— Когда вы так говорите, Хорэйс, мне начинает казаться, что я просто дилетант в криминалистике.

— Но факты, сэр! Если даже поставить под сомнения показания мисс Мэвис о том, что убийство произошло между семью пятнадцатью и семью двадцатью, то уж гильзу, найденную Карсфорном, никак нельзя не брать в расчет. Проблема в том, что полдюжины людей, имевших мотивы для убийства, не обеспечены прочным алиби.

— Гениально, Хорэйс! Пойдемте. Может, по дороге вы мне подбросите еще какую-нибудь блестящую идею.

— Что бы вы ни говорили, сэр, но я уверен, что убийство не было тщательно и детально спланировано. Убийца не мог знать наверняка, будет ли Уоренби в это время в саду. Ему просто повезло, что он застал жертву вне дома на скамейке. Убийца, скорей всего, собирался зайти в дом или в сад, откуда Уоренби был прекрасной мишенью, если стрелять через открытое окно. И если бы он и в самом деле поступил именно так, то мисс Уоренби непременно бы его увидела.

— Продолжайте, Харботл. Мне кажется, ситуация немного начинает проясняться.

— Вы не согласны со мной?

— Это не главное, согласен я или нет. Говорите, пока я вас не остановлю.

— Не вижу смысла в разговоре, если вы не согласны ни с одним моим словом, — хмуро заметил Харботл.

— Тогда, Хорэйс, я, вероятно, мог бы обойтись и без помощника, если бы никогда не нуждался в вашем мнении.

— Хорошо, сэр. Если брать в расчет то, что убийца распланировал все до мелочей, то нельзя упускать и то, что он в основном рассчитывал на удачу. Он должен был все сделать очень быстро, так как рисковал попасть на глаза гостям, расходившимся из Седар в обе стороны. Столкновение с кем-либо из них было исключено. Более того, в любую секунду могла появиться мисс Уоренби. Да и сам Уоренби мог оказаться не на скамейке, представляя из себя прекрасную мишень, а, скажем, в глубине дома или на втором этаже.

— В наших словах есть здравый смысл, Хорэйс. Не могу с вами не согласиться и хочу сказать, что убийца не спешил и не подвергал себя ненужному риску.

— Но какова тогда ваша версия, сэр?

— Уоренби был убит не в семь пятнадцать и даже не около того.

Инспектор изучающим взглядом посмотрел на Хемингуэя и после паузы произнес:

— Мне кажется, вы ошибаетесь, сэр. И именно в том, что думаете, что убийство было тщательно спланировано. Я считаю, что убийца припрятал ружье лишь в надежде, что может подвернуться удачный случай.

— Я пришел к этому выводу, тщательно изучая и анализируя всю имеющуюся у меня информацию. И это вовсе не случайная мысль. Припомните, ведь даже доктор Уоркоп не был уверен в точном времени смерти Уоренби.

— Не вижу особого смысла придавать мнению этого зануды большое значение.

— Допустим, — согласился Хемингуэй. — Но если помните, во время нашей первой беседы мисс Уоренби сказала, что ее дядя вообще крайне редко выходил в сад. Но и это не главное. Особенно настораживает меня место, где была найдена гильза. Ведь из этого однозначно следует, что Уоренби могли убить только тогда, когда он сидел в саду на скамейке.

— Вы хотите сказать, сэр, что Уоренби был убит в другом месте? — изумленно спросил Харботл.

— Именно так, коллега. И в этом случае отпадает версия, что он был убит именно в районе семи пятнадцати. Вероятно, его все-таки застрелили за час до этого. Именно тогда, когда старик Биглсуэйд услышал выстрел. И Глэдис, если вы помните, сказала мне, что Уоренби никогда не выходил из дома в тапочках. И это еще раз наводит меня на мысль, что он был убит не на улице.

— Хочу напомнить вам о том деле, сэр, когда убийца применил глушитель, а через час произвел выстрел в воздух, который все могли услышать. Тем самым он создал себе алиби. Второй выстрел был произведен с помощью детонатора, когда убийца находился в гостях.

— Ну так это было в том деле, Хорэйс. А сейчас перед нами нечто совершенно обратное.

— Понимаю, сэр. Но согласитесь, что ни один детонатор не воспроизведет звука выстрела ружья двадцать второю калибра. А мисс Уоренби утверждает, что слышала его именно в районе семи пятнадцати. Именно в это время, когда фактически ни у кого не было алиби, кроме молодого Хасвела и мисс Дирхэм. И я не думаю, что убить Уоренби за час до этого могла всеми уважаемая старая дева мисс Патердейл, да и к тому же произвести через час еще выстрел, чтобы вывести полицию на ложный след. Тогда, сэр, могу сказать, что не видел в жизни более искусного убийцу, чем мисс Патердейл.

— Не стоит делать убийцу из мисс Патердейл, Хорэйс, — прервал Хемингуэй инспектора. — И не надо убеждать меня в том, что второй выстрел был произведен с помощью какого-то устройства. Я и сам хорошо понимаю, что это не так. И произведен этот выстрел был исключительно для того, чтобы у нас с вами моментально появилась масса подозреваемых, не имеющих алиби.

— С вами сложно не согласиться, шеф, — нахмурив брови, проговорил Харботл. — И если вы действительно правы в том, что адвоката убили часом раньше, то это сужает круг поиска. Если убийство было совершено между шестью и шестью тридцатью, то у нас остаются Пленмеллер, мистер Хасвел, Ладислас и, я полагаю, мистер Клайборн. И самое откровенное отсутствие алиби из этой компании именно у Пленмеллера.

— И именно ему больше всех выгодно, чтобы время убийства принималось за семь пятнадцать, — заметил Хемингуэй.

— Тогда получается, что он, выстрелив разок в Уоренби, прячет ружье, а потом, после второго выстрела, делает это во второй раз. И я не могу поверить в то, что он спрятал оружие и в третий раз! Прятать оружие, из которого совершено убийство, в такой открытой местности! Мне кажется это невозможным. Тем более, у нею не было на это времени. Если верить хозяину «Красного льва», то Пленмеллер находился там с семи тридцати. И будь он хоть трижды хромой, не мог он сидеть у Крелинга, спрятав винтовку в штанину! А где тогда, спрашивается, было оружие и, вообще, чье оно?

Хемингуэй улыбнулся.

— В самом начале, Хорэйс, у вас было огромное желание повесить убийство именно на Пленмеллера, а сейчас, когда это стало почти реальным, вы убеждаете меня в том, что он не мог этого сделать.

— Но это несправедливо, шеф, — запротестовал Харботл. — Вы прекрасно знаете, что я никого не хочу обвинить в преступлении, кроме настоящего убийцы! Я сказал тогда лишь то, что он подходит на эту роль более чем кто бы то ни было. Может, за исключением этого Линдейла. И я действительно не вижу возможности, которой бы мог реально воспользоваться Пленмеллер, чтобы избавиться от ружья. Теоретически убийство мог совершить пастор. Ею не было в шесть часов в Седарах. Да и что он делал после того, как ушел оттуда, тоже неизвестно, ведь у больного прихожанина он провел всего несколько минут.

— Проблема лишь в том, что в это время его ружье было у Дитчлингов. Хотя не буду держаться за этот факт. Ружье в этом деле — вечный камень преткновения.

— Не хочу больше ничего говорить о пасторе. В отличие от вас я с ним не встречался. Думаю, нам стоит серьезней заняться этим поляком. Он говорил вам, что даже не знал о турнире в Седарах. Хотя, поверьте моему опыту, в таком месте подобное событие моментально становится известным всей округе. Его домохозяйки не было в тот вечер дома, и она не может подтвердить его алиби. К тому же у Ладисласа есть мотоцикл, что дает возможность действовать быстрее. Более того, он мог прекрасно доехать на нем до реки и выбросить ружье.

— Какое именно? — с интересом спросил Хемингуэй.

— Какое-нибудь из тех, что мы не успели проверить из официально зарегистрированных.

— Но что тогда заставило его ждать три четверти часа? Ведь его видели в Фокслейне в пять тридцать. Я согласен с вами, что убийца не хотел торопиться, но ведь не настолько, чтобы упустить такой удобный момент.

— Из того, что вы о нем рассказали, шеф, у меня сложилось впечатление, что он вспыльчив и неуравновешен. Да и нервы у него не очень. Возможно, что какое-то время он просто не мог решиться.

— Ерунда, Хорэйс! Если бы он и в самом деле болтался столько времени у Фокслейна, то его наверняка бы заметил кто-нибудь еще. Да и мотоцикл тоже бы не остался незамеченным.

— Но он вполне мог спрятать его в кустах или на тропинке, где сидел Биглсуэйд!

— Да если бы это было так, то старый хрыч засек бы его в ту же секунду. От его взгляда и слуха, как вы уже успели убедиться, ничто не ускользает. В любом случае он бы услышал грохот мотора.

— Но это еще ни о чем не говорит. Может, он просто задумал отомстить Дитчлингам за их шалости. Ребятки, видать, ему досаждали.

— Ну, хорошо, Хорэйс. Ваша точка зрения ясна — мотив был у Ладисласа вполне очевидный. Что вы можете сказать про Хасвела?

— С ним сложнее. Ведь мы не знаем, где он на самом деле был и что делал до восьми часов вечера. Домой он вернулся именно в это время: А он, как нам известно, ездил в тот день на своей машине. И чем больше я думаю об этом деле, тем больше убеждаюсь, что какой-нибудь транспорт убийце был просто необходим.

Харботл приумолк и неожиданно продолжил:

— А что насчет гаража самого Уоренби? Он ведь рассчитан на две машины, и что могло, например, помешать Хасвелу оставить машину именно там и забрать ее, когда мисс Мэвис убежала к мисс Патердейл?

— А кто мог дать гарантию, что мисс Мэвис, найдя труп дядюшки, поступит именно так? — поинтересовался Хемингуэй. — Не кажется ли вам, Хорэйс, что она могла просто позвонить в полицию или врачу Уоренби?

— Не уверен. Женщинам вообще свойственно терять голову, когда что-нибудь случается.

— И не только женщинам, Хорэйс! Голову вообще легко потерять при виде трупа. И никто не может сказать наверняка, как именно поступит сам в этом случае.

— А мне, сэр, кажется странным, что мисс Мэвис могла так ошалеть. Она, мне кажется, принадлежит к тем, кто обладает изрядным самообладанием.

— Мне так вовсе не кажется, — возразил Хемингуэй. — По крайней мере, ее поступок в этой ситуации меня ничуть не удивляет.

Он вытряхнул трубку и поднялся.

— Пойдемте, Хорэйс. Как бы то ни было на самом деле, нет смысла сидеть здесь и спорить, пока мы окончательно не убедимся, что выстрел и в самом деле прозвучал в шесть пятнадцать. И попытаемся найти в Фокслейне вторую пулю, выпущенную через час.

— Искать иголку в стоге сена? Убийца, возможно, выстрелил в землю, — хмуро проговорил Харботл.

Хемингуэй удивленно посмотрел на Харботла.

— Нет, конечно, не в землю, — поправил себя Харботл. — Если мисс Уоренби, как она говорит, действительно слышала шлепок от пули, попавшей в цель.

— Вот именно. Так что искать иголку в стоге сена нам не придется. Убийца хотел, чтобы мисс Уоренби дала именно такие естественно звучащие показания, и не хотел, чтобы вторая пуля была найдена. Я полагаю, что пулю надо искать в деревьях. Думаю, следует прежде всего осмотреть старую ель в парке у Фокслейна. Она мне кажется наиболее подходящей мишенью.

Через несколько минут оба инспектора подошли к дереву и тщательно осмотрели его.

— Думаю, шеф, если пуля здесь, то она должна засесть футах в десяти над землей, — предположил Харботл.

— Лучше не думайте, а подите сюда, Хорэйс. Посмотрите на эту выбоину в стволе. У вас есть с собой нож?

— Нож есть, но где мы возьмем лестницу?

— Попробую одолжить ее в доме. Если Глэдис дома, она нам ее даст.

— Но если она даст лестницу, то наверняка пойдет с нами посмотреть, что мы собираемся делать.

— Не волнуйтесь, Хорэйс. Я буду развлекать ее беседой на кухне, — пообещал Хемингуэй.

Они пошли по тропинке, ведущей к задней двери особняка. Судя по доносившейся из дома музыке, Глэдис была дома. Хемингуэй постучал, и вскоре с полотенцем на руке в дверном проеме действительно показалась Глэдис. Выслушав просьбу, она подозрительно спросила:

— Зачем вам лестница?

По ее тону было понятно: не в ее правилах давать кому-то пользоваться хозяйской собственностью. В конце концов Харботлу удалось завладеть лестницей, а Хемингуэй был приглашен в кухню на чашку чая.

— Ваш коллега не выпьет с нами чаю? — поинтересовалась Глэдис.

— Он никогда не пьет чай, мисс. Тем более… третий — лишний, — с улыбкой добавил Хемингуэй, вставая с кресла. — Вы не возражаете, если я пройду в кабинет мистера Уоренби?

— Как можно возражать полиции? — с кокетливой улыбкой ответила Глэдис. — А не могли бы вы минут пятнадцать подождать? Сейчас начнется моя любимая музыкальная передача, и я не хотела бы ее пропустить. А потом пройду вместе с вами.

— К сожалению, нет. Мы с инспектором торопимся в Белингэм, а идти со мной в кабинет вам совершенно не обязательно.

Заверив Глэдис, что в кабинете сохранится полный порядок, Хемингуэй позвал Харботла, и они прошли в холл.

— Нашли? — резко спросил Хемингуэй.

Инспектор разжал руку, и Хемингуэй увидел лежащий у него на ладони маленький сплющенный кусочек свинца.

— Да, теперь у нас кое-что есть. Отправим на экспертизу — пусть сравнят с той, что извлекли из головы Уоренби. Думаю, Карсфорн проведет ее сегодня же вечером, — сказал Хемингуэй.

— Хорошо бы найти гильзу, — вздохнул Харботл.

— Скажите спасибо, что нам удалось найти пулю. А гильзу, Хорэйс, мы уже никогда не найдем.

Хемингуэй и Харботл прошли в кабинет.

— Думаю, он сидел за столом, когда раздался выстрел. Мы должны обнаружить хотя бы малейшие следы крови, — произнес Хемингуэй.

— При осмотре мы не нашли ничего подобного ни на столе, ни на бумагах, — напомнил Харботл. Да и сейчас я ничего не вижу.

— По словам молодого Хасвела и Карсфорна, стол был завален бумагами и кровь не могла не попасть на часть из них. Безусловно, убийца забрал их. Надо будет поговорить с клерком Уоренби, чтобы выяснить, пропало ли что-нибудь. Осмотрите шторы, а я займусь ковром, — распорядился Хемингуэй. — Все, что мне нужно — это пара капель, — добавил он, вставая на колени и пристально изучая расшитый турецкий ковер. — Убийца вряд ли мог их заметить, если они попали на ковер.

— На шторах — ничего, — доложил инспектор. Он опустился на колени и принялся изучать пол возле окна.

— Возможно, перед тем как вытащить труп во двор, убийца обмотал чем-нибудь голову жертвы, чтобы не оставлять следов крови. Подойдите сюда, Хорэйс.

Харботл подошел к Хемингуэю и опустился рядом с ним на ковер.

— Срезайте. — Хемингуэй указал пальцем на небольшое багровое пятно на ворсе. — Ну что ж. Думаю, это доказывает мою версию. Будет небольшая работенка для Ротерхопа. Пойдемте, Хорэйс, — заторопился Хемингуэй, услышав приближающиеся шаги. — Кажется, сюда идет моя блондинка.

Глава 17

Оба детектива шли в сторону дороги на Триндейл. Перевалив через холм, они заметили, что у дома мисс Патердейл собралась большая компания. Миссис Мидхолм, окруженная пятью пекинесами, молодой Хасвел, мисс Дирхэм, одетая в очень идущее ей розовое летнее платье и огромную шляпу, и сама миссис Мидхолм, только что вышедшая из огорода, судя по большим, натянутым по локоть резиновым перчаткам, перепачканным землей.

Хемингуэй и Харботл, подойдя, поздоровались с компанией.

— Так и знала, что непременно встречу вас здесь, — заявила Хемингуэю миссис Мидхолм. — Я увидела полицейскую машину и сразу поняла, что вы приехали на место преступления. Мне очень хотелось бы с вами поговорить.

— Не занимайтесь глупостями, Флора, — резко бросила ей мисс Патердейл. — Неужели вы думаете, что господину инспектору больше нечем заняться, кроме как выслушивать ваши идиотские версии? Вы бы лучше шли домой и позаботились о ваших возлюбленных щенках.

— Моя драгоценная Уключина — самая лучшая маленькая мама! И щенки родились просто прекрасные. Чувствую, что кто-то из них обязательно станет чемпионом.

— Кстати, для вашего нового чемпиона я придумал хорошее имя, — сказал Чарльз. — Назовете его Уззи. Сокращенно от Узурпатора.

— Неплохое имя, — вмешался в беседу Хемингуэй. — Но мне кажется, что я знаю лучше — Умывальник. Или Укромный Уголок.

Миссис Мидхолм, польщенная вниманием к ее питомцам, не знала, чьему имени отдать предпочтение. Наступившее затишье нарушила мисс Патердейл.

— Не знаю, настроен ли мистер Хемингуэй тратить время на выдумывание идиотских кличек вашим собакам, Флора, но лично я свое терять не собираюсь. У меня много дел.

Она сухо кивнула Хемингуэю и направилась в сторону своих ворот.

Миссис Мидхолм рассмеялась:

— Старая добрая Мириам! Я всегда говорила, Эбби, что ваша тетушка — просто душка! Безусловно, господин инспектор, я хотела поговорить с вами не об именах для моих собачек. Ваш помощник передал вам мою информацию?

Вопрос, судя по интонации и взгляду, больше относился к Харботлу, который в ответ утвердительно кивнул.

— Вы, конечно, думаете, что я вмешиваюсь в ваши дела. Но, поймите, человек, живущий в Торндене, знает о своих соседях куда больше, чем посторонний, — сказала миссис Мидхолм.

— Но почему тогда инспектор должен отдавать предпочтение вашим версиям, а не, скажем, версии мистера Драйбека? — вмешался в разговор Чарльз.

— Это понятно даже малому ребенку, Чарльз! — заявила миссис Мидхолм. — Но я хотела сказать вовсе не об этом. Гуляя с моими ангелочками, я только что встретила этого ужасного старика Биглсуэйда. И он рассказал мне, что думает по поводу случившегося в субботу. Безусловно, это полная ерунда, что убийца — Рэг Дитчлинг. Все, кто знает эту семью, в один голос могут подтвердить, что эти люди вне подозрений! Я сразу поняла, что он все это выдумал! Он ведь отмечал время по бою часов в церкви, но церковные часы не были переведены на летнее время! Он говорит, что было шесть пятнадцать, а значит — на час позже по летнему времени!

— Да, верно, — удивленно согласился Чарльз. — Время было переведено.

— Я очень благодарен вам, миссис Мидхолм, но я уже учел это. К сожалению, вынужден с вами попрощаться. Нам пора.

— Как? Вы не хотели выслушать остальные версии? — разочарованно спросил Чарльз. — Например, сквайр считает, что убийство совершит…

— Как, и сквайр включился в расследование? — перебил его Хемингуэй.

— Конечно, как всякий добропорядочный житель Торндена, — ответил Чарльз. — Так вот, сквайр полагает, что убийца — человек из Белингэма, приехавший на машине или мотоцикле и спрятавший свою технику у него в гравийном карьере.

— А какова же ваша собственная версия? — поинтересовался Хемингуэй.

— Нет, нет! — рассмеялся Чарльз. — Не собираюсь выполнять за вас вашу работу и быть распространителем клеветы!

— Возможно, вы правы, — кивнул Хемингуэй.

— Надо бы, чтобы Мэвис подала в суд за клевету на этого Драйбека! — со злостью сказала Эбби. — А она, как узнала о том, что он болтает про нее, сказала, что мистера Драйбека вовсе неправильно понимают и он никогда не причинит ей зла!

— Я же говорила, что эта девушка просто святая, — с чувством произнесла миссис Мидхолм. — Надо признать, что она должна для всех нас стать примером!

Еще раз извинившись и попрощавшись, Хемингуэй и Харботл отправились к поджидающей их машине.

— Интересно, что они делали в Фокслейне? — спросила Эбби.

— Возможно, еще раз осматривали территорию, — предположил Чарльз.

— Главное, чтобы чего лишнего не наболтала Глэдис, — резюмировала миссис Мидхолм. — Слуги всегда вымещают свою злость на хозяевах, раздувая из мухи слона! Итак, я сказала им то, что хотела. Теперь спокойно можно идти домой. Улитка! Идем скорей к папочке!

— Как начет съездить куда-нибудь погулять? — предложил Чарльз Эбби.

— А ты вообще когда-нибудь работаешь? — язвительно спросила Эбби.

— Безусловно! Например, сегодня у меня страшно много работы в офисе, но ради такого случая я смог бы ее отложить.

Чарльз взял Эбби за руку и неожиданно поцеловал ее в щеку.

— Что это такое ты делаешь? — строго спросила мисс Патердейл, появившаяся из-за ограды дома.

— Делаю Эбби предложение, — серьезно ответил Чарльз.

— А нельзя ли зайти в дом? Обниматься и целоваться напротив моих ворот! Или ты, как всегда, шутки шутишь? — продолжала негодовать мисс Патердейл.

— Ни в коем случае! — запротестовал Чарльз. — Разве стал бы я совершать такое страшное надругательство над девушкой напротив чьих-либо ворот, особенно ваших, если бы не собирался жениться на Эбби?! Поцеловать! Девушку! В щеку! Нет, на такое злодейство Я не способен… А теперь, раз ее репутация уже под вопросом, она просто вынуждена принять мое предложение!

— Значит, как я понимаю, вы задумали жениться? — спросила мисс Патердейл. — Но если предложения нынче делаются в такой вольной форме, то я просто счастлива, что ни разу не вышла замуж!

— Принимаю это как ваше благословение, тетушка, — улыбнулся Чарльз, открывая перед женщинами калитку. — И к черту это убийство! Поговорим о чем-нибудь другом.

— И все же мне ужасно интересно, что они делали в Фокслейне, — сказала Эбби.

Детективы успели к этому времени добраться до Белингэма и сидели в полицейском участке. Нарсдейл изучал извлеченную из дерева пулю.

— Похоже на двадцать второй калибр, — проговорил он, не выпуская пулю из рук. — Но что делать, если и последнее отправленное на экспертизу ружье окажется не тем, которое мы ищем?

— То, что мы выяснили сегодня утром, может изменить положение вещей, — сказал Хемингуэй. — Мне срочно нужна экспертиза сегодняшней нули. Хорэйс, попросите регистр на лицензированное оружие.

Когда Харботл вернулся в кабинет, Хемингуэй сортировал на столе бумаги Уоренби.

— Пусть этим займется Купланд, — сказал старший инспектор. — Кажется, здесь есть ответ на какой-то запрос, который я не могу найти. Но это работа Купланда, а не моя. Принесли регистр? Хорошо.

— У меня список всех ружей двадцать второго калибра в радиусе двадцати миль от Торндена, сэр.

— Я помню, Хорэйс. Тридцать семь. Которые меня не интересовали и не интересуют. До сегодняшнего дня мы предполагали, что Уоренби мог быть убит только из ружья, исходя из расстояния, с которого, по нашему мнению, стрелял убийца. Теперь же мы знаем, что Уоренби был убит куда с более близкого расстояния. И меня интересует, какое еще оружие находится в Торндене.

— Карсфорн говорил что-то о револьвере майора, шеф…

— Хорэйс! Вы что, не знаете калибра армейских револьверов? Перестаньте говорить ерунду, — оборвал помощника старший инспектор.

На несколько минут в кабинете воцарилась тишина. Неожиданно Хемингуэй поднял на Харботла глаза.

— Уже ближе к цели, Хорэйс. Несколько лет назад, при учете оружия, у Уолтера Пленмеллера был зарегистрирован автоматический кольт двадцать второго калибра, которого не оказалось в оружейной у Гевина Пленмеллера, когда я был там. Как вы думаете, Хорэйс, можно ли ходить с таким оружием, чтобы оно оставалось незамеченным?

— Конечно, сэр. Думаю, это вполне возможно, — ответил ошарашенный Харботл.

— Полагаю, нам надо вплотную заняться этим Пленмеллером, — заключил Хемингуэй.

— Но ведь мы против него совершенно ничего не имеем. Я полагаю, если бы было что-нибудь серьезное, нам бы давно об этом сообщили.

— Милый мой! Даже если Уоренби и раскопал бы что-нибудь про него и это действительно было бы, как вы говорите, серьезным, то, уверяю вас, никто, кроме Уоренби и его жертвы, ничего об этом не знал.

— Вы думаете, Уоренби шантажировал его? Честно говоря, я так не думаю, шеф. По-моему, Уоренби скорее мог просто принести ему какой-то вред. Пленмеллер мне кажется человеком, который может убить просто из мести. Но до сегодняшнего дня мы не обнаружили ничего подобного. Более того, стал бы убийца трепаться по всей округе о том, что необходимо избавиться от Уоренби, если он и в самом деле собирался его убить?

— Он дьявольски хитер, Хорэйс. Он даже не пытался выдумать себе фальшивого алиби и постоянно говорил о том, что совершенно спокойно может решиться на убийство, припоминая историю своего братца Уолтера. И он уверен, что для меня он слишком умен.

— Но не думаете же вы, шеф, что он мог пойти на убийство Уоренби только потому, что ненавидел его?

— Нет, так я и вправду не думаю. Если бы он просто ненавидел Уоренби, то придумал бы миллион путей, чтобы как следует ему досадить. Но Уоренби был человеком мстительным. Вспомните, как он осадил Линдейла. Я думаю, что в этом случае было нечто более серьезное.

— Но, шеф, — запротестовал Харботл. — Если бы Уоренби и впрямь его шантажировал, то стал бы Пленмеллер вести себя подобным образом, болтая о нем гадости и распространяя слухи на каждом углу?

Хемингуэй отрицательно покачал головой.

— Не думаю, что здесь имел место обыкновенный шантаж. Вы же помните слова Купланда о том, что его шеф любил выуживать информацию о прошлом людей, которую те предпочли бы скрыть. И делал он это для того, по словам того же Купланда, чтобы иметь тайную власть над своими жертвами. Линдейл сказал мне, что у него ничего нет из того, что могло бы пригодиться Уоренби. Однако тот очень удачно покопался в темных пятнах его биографии. Уоренби прекрасно знал, что Пленмеллер готов на все, чтобы вставить палки ему в колеса. И мы можем допустить, что в качестве ответной меры он решил раскопать какую-то грязь про Пленмеллера. Вы согласны, Хорэйс?

— Да, шеф. Подобное я мог бы допустить, — согласился Харботл. — К тому же Пленмеллер не из тех, кто легко поддается шантажу. А может, нам стоит уделить внимание обстоятельствам смерти его брата?

— Я уже думал об этом, Хорэйс, — медленно проговорил Хемингуэй. — И еще посмотрю материалы по тому делу. Вы ведь, кажется, уже знакомились с ними. Не так ли?

— Я читал лишь предсмертное письмо Уолтера Пленмеллера, сэр, которое нашел в столе Уоренби. Там больше ничего не было.

Хемингуэй нахмурил брови.

— Вы хотите сказать, что Уоренби из всех материалов по его смерти изъял лишь это письмо и хранил его среди своих бумаг?

— Должно быть, именно так, сэр, — вынужденно согласился Харботл. — Так как Уоренби одновременно был еще и коронером, то я не придал особого значения наличию этого письма среди его документов.

— В следующий раз, Хорэйс, при подобном стечении обстоятельств будьте добры ставить меня в известность. Я был уверен, что вы обнаружили и просмотрели все документы, касающиеся этого дела!

— Прошу прощения, сэр. Но я считал, что это не имеет никакого отношения к нашему делу. Даже Карсфорн сказал мне, что это было чистой воды самоубийство.

Хемингуэй достал из ящика стола письмо Уолтера Пленмеллера и внимательно его перечитал.

— Что же заставило Уоренби изъять только это письмо? Только не говорите чепуху, Хорэйс, что он сделал это лишь для того, чтобы чем-то досадить Пленмеллеру! Он имел в виду куда большее!

— Я и вправду так подумал, сэр, после всего того, что нам рассказал о Уоренби Купланд. Но теперь понимаю, что был неправ.

— Дайте мне папку, в которой вы нашли это письмо. Если офис Уоренби закрыт, узнайте, где живет Купланд, — распорядился Хемингуэй.

— Все сделаю, сэр, — пообещал Харботл.

— И узнайте, на месте ли главный констебль. Если он здесь, то я хотел бы с ним поговорить.

Через несколько минут дежурный сержант сообщил Хемингуэю, что полковник Скейлс прибыл в офис раньше обычного, чтобы обсудить что-то с суперинтендантом, и попросил Хемингуэя обязательно зайти к нему перед уходом из полицейского участка.

— Садитесь, Хемингуэй! — сказал полковник старшему инспектору, вошедшему в его кабинет. — Рад, что вы хотели поговорить со мной. Это означает, что у вас есть какие-то новости?

— Да, сэр, — ответил Хемингуэй. — Кое-что действительно есть. Я отослал пулю на экспертизу Ротерхопу и должен скоро получить ответ.

— Какую пулю? — спросил Скейлс.

— Пока ничего не могу сказать, сэр. Это длинная история, И лучше подождать результат экспертизы.

— Тогда закуривайте свою трубку и рассказывайте, — сказал полковник. — У вас есть еще что-нибудь ко мне? — спросил он у сержанта, находившегося в кабинете.

— Нет, сэр, — с сожалением ответил тот и вышел.

— Рассказывайте, — приказал полковник Скейлс.

— Сэмпсон Уоренби, сэр, был убит не в семь пятнадцать, как мы полагали, и не из ружья.

— Господи! Откуда такие сведения? — удивленно спросил Скейлс.

Хемингуэй рассказал главному констеблю то, что удалось узнать за последнее время. Тот слушал с большим вниманием, не упуская ни одной подробности. Когда Хемингуэй закончил, полковник сказал:

— Это и впрямь все меняет, и если Уоренби был убит между шестью и шестью тридцатью, то круг поиска убийцы значительно сужается.

— Если только убийство не совершил человек, про которого мы ничего не знаем, сэр. Но в это мне мало верится. Под подозрением остаются четыре человека: пастор, мистер Хасвел, молодой Ладислас и Гевин Пленмеллер. Если убийство совершил пастор, то я завтра же ухожу в отставку по профессиональной непригодности. Что касается мистера Хасвела, то в его виновность я верю, сэр, ничуть не больше. Более того, не вижу ни одного мотива, который мог бы послужить для него хорошим поводом.

— Я знаю Хасвела много лет. Мы дружим семьями. И если убийство совершил он, то я вынужден буду признаться, что ровным счетом ничего не понимаю в людях.

— Согласен с вами, сэр. Он вряд ли подходит на эту роль. Он угодил в квартет подозреваемых лишь из-за отсутствия алиби.

— Что касается этого поляка, Ладисласа, то у него мотив для убийства очевиден. А Пленмеллер!.. Возможно, он и мог это сделать, но зачем?! Похоже, какие-либо мотивы у него полностью отсутствуют.

— А вот в этом я как раз и не уверен, сэр, и именно об этом хотел с вами поговорить. У Уолтера был официально зарегистрированный кольт двадцать второго калибра. Я не обнаружил его в оружейной у Гевина Пленмеллера. Не знаю наверняка, каким оружием может располагать Ладислас, но мне с трудом верится, что у него может быть хоть что-то. Ведь подобное оружие могло остаться только со времен войны. Однако, насколько мне известно, ни в одной армии мира не используют револьверы двадцать второго калибра. Поэтому остается Пленмеллер, сэр.

— Ничего не могу вам сказать на этот счет, — признался полковник. — Если честно, то мне этот тип не по душе. Но что могло толкнуть его на убийство Уоренби? Если только воображение, воспаленное детективными романами и желание лично озадачить полицию…

— Не думаю, что на убийство его могло толкнуть воспаленное воображение, а вот завести полицию в тупик он действительно в состоянии. У меня есть сильное подозрение, что мы имеем дело с человеком, которому сошло с рук уже совершенное когда-то убийство и он с легкостью пошел на второе.

— Что вы имеете в виду, Хемингуэй? — не понял полковник.

— Я хочу знать, что случилось на самом деле с Уолтером Пленмеллером, который, по нашим данным, совершил самоубийство.

Глава 18

Некоторое время полковник Скейлс изумленно смотрел на Хемингуэя.

— У вас есть реальные соображения, которые натолкнули вас на подобный вывод?

— Да, сэр, — ответил Хемингуэй и выложил на стол письмо, написанное перед смертью Уолтером Пленмеллером. — Оно было найдено среди бумаг Уоренби. И меня очень интересует, почему оно хранилось у него в сейфе, отдельно от прочей судебной документации по делу, которое всегда подшивается в одну папку.

— Вы говорите, письмо хранилось отдельно? Но так никогда не поступают.

— Вот именно, сэр, — согласился Хемингуэй. — Соответственно у Уоренби были на это какие-то веские причины. И должен сказать, что это письмо и может стать ключом к разгадке.

Полковник прочитал письмо.

— Хорошо помню это дело и, надо заметить, я тогда от души сочувствовал Гевину.

— Отсюда следует, что Уолтер искренне ненавидел своего братца, — сказал Хемингуэй.

— Ерунда! Уолтер вовсе его не ненавидел. Он был тяжело болен. Военное ранение. Он страдал мигренями и бессонницей. Его специально консультировал приглашенный из Лондона специалист, который и прописал ему необходимые лекарства.

— А не принял ли он смертельную дозу снотворного?

— Это исключено. Помимо судебно-медицинской экспертизы, то же самое подтвердила и служанка, нашедшая лишь одну упаковку от лекарств.

— Но, сэр, если у него была возможность уйти из жизни при помощи снотворного, почему он тогда решил отравить себя газом? — с удивлением спросил Хемингуэй.

— Скорей всего, Уолтер просто не знал, какова смертельная доза. Не вижу ничего удивительного в том, что, выпив обычную дозу, от которой он должен был крепко уснуть, он включил газ.

— Возможно, — согласился Хемингуэй. — Если снотворное оказывало свое действие в течение минуты или двух. А если действие растягивается, предположим, на тридцать — сорок минут, то Уолтер выбрал не самый лучший способ свести с жизнью счеты.

— Поймите, Хемингуэй. Гевин был действительно прямым наследником Уолтера, но ведь Уолтер не был богат. Стал бы Гевин убивать брата, чтобы получить дом, содержать который в порядке у него попросту нет средств?

— Хорошо, сэр. Но обратите внимание на эти строки письма: «Ты приехал ко мне, чтобы получить от меня то, что тебе нужно». Похоже, что Гевин мог рассчитывать на какие-то средства. Ничего не всплыло на этот счет во время следствия?

— Нет. Об этом не было сказано ни слова. К тому же Уолтер сам говорил, что с трудом сводит концы с концами.

— Понятно, сэр. Но пару минут назад вы скачали, что Уолтер вовсе не ненавидел своего брата, а это письмо навело меня на противоположные мысли.

— Возможно, — кивнул полковник. — Но вы его просто не знали. Доктор Уоркоп нередко фиксировал у него нервные припадки, и, возможно, письмо и было написано в подобном состоянии. Я и сам однажды наблюдал его во время приступа. Он был вне себя от ярости. Но я убежден, что он по-своему любил Гевина. Сколько раз он клялся не пускать больше Гевина в дом, но когда остывал, то начинал тосковать по брату. У него ведь, из-за болезни, не было никаких друзей, с которыми он мог бы общаться. В сущности он был очень одинок. — Полковник закурил новую сигарету. — За пару недель до смерти, в очередной раз поругавшись с Гевином, он клялся всем подряд, что никогда больше не примет его в своем доме. А за три дня до смерти приехал сюда в Белингэм на специально нанятой машине, чтобы встретить Гевина на станции.

— Это интересно. И что же такого выкинул Гевин, чтобы за три дня довести Уолтера до самоубийства?

— Я понимаю, что это звучит странно, — согласился полковник. — Но доктор Уоркоп, который знал состояние здоровья Уолтера лучше, чем кто бы то ни было, уверен, что все произошло из-за психического нарушения. На суде Гевин сам говорил, что перед смертью Уолтер был в очень тяжелом состоянии и находился, что называется, на грани. И доктор Уоркоп в частной беседе сказал мне, что в таком состоянии он мог легко решиться на самоубийство и в этом нет ничего удивительного. Можно сказать, что Гевин несет моральную ответственность за смерть брата. Но он ведь даже не уничтожил письмо, которое его в какой-то степени дискредитирует. А наоборот, передал его в руки инспектора Фроптона. И это, надо заметить, делает ему честь. Что вы думаете по этому поводу теперь, Хемингуэй?

В это время на столе полковника зазвонил телефон. Он снял трубку.

— Вас хочет видеть ваш коллега, Харботл, — сказал Скейлс Хемингуэю.

— Очень хорошо. Должно быть, он нашел то, о чем я его просил, — сказал Хемингуэй.

— Думаю, вам стоит самому ознакомиться с протоколами судебного заседания по этому делу, — подытожил полковник.

— Непременно, сэр, — пообещал Хемингуэй. Он взглянул на лежащее на столе письмо. — Когда читаешь подобное письмо в первый раз, то оно кажется обыкновенным предсмертным посланием самоубийцы. Но потом все же складывается впечатление, что все не так уж гладко.

— В каком смысле?

— Послушайте, сэр: «Ты приехал ко мне, чтобы получить от меня то, что тебе нужно. Это последнее письмо, которое ты от меня получишь. Твои злой язык окончательно довел меня, и я потерял остатки терпения и выносить твое общество больше не в состоянии…» И мне кажется, что Уолтер имел в виду, что не собирается больше терпеть брата в своем доме, а вовсе не кончать жизнь самоубийством, сэр! Постарайтесь понять это именно так, как я говорю.

В это время в дверь постучали и в кабинет вошел Харботл. Полковник взял в руки письмо и начал его перечитывать.

— И все же я уверен, что Уолтер совершил самоубийство, — проговорил полковник, дочитав письмо и отложив его в сторону.

Хемингуэй взялся за материалы следствия, принесенные Харботлом. Закончив чтение, он молча поднял глаза на Скейлса.

— Ну как? По-моему, теперь нам все должно стать понятным, — проговорил полковник.

— Все просто и гениально, — сказал Хемингуэй,усмехаясь.

— Опять что-то не так? — резко спросил Скейлс.

— К сожалению, да, сэр. Никому и в голову не пришло, что это письмо вовсе не то, за что его принимали. И возможно, я бы тоже не стал сомневаться, не окажись оно в сейфе Уоренби, где его, как вы понимаете, быть не должно.

— Вы хотите сказать, Хемингуэй, что Уоренби, будучи коронером, понял, что письмо выдавалось совсем не за то, чем оно было на самом деле? — Полковник был поражен собственной догадкой.

— Я полагаю, что Уоренби в голову пришли точно такие же догадки, как и мне. Пленмеллеру никак нельзя было наживать себе врага в лице Уоренби, который сразу начал искать компромат против Гевина, чтобы оказывать на него влияние. Уоренби был открыт доступ к следственным документам, на досуге он и стал изучать их повнимательней.

— А вы не считаете, что это подделка? Хотя я хорошо знаю почерк Уолтера и уверен, что это писал именно он.

— Я об этом не задумывался, сэр. А было ли письмо в конверте?

— Точно не помню. Сейчас мы выясним это у Карсфорна, — сказал полковник и поднял телефонную трубку.

Через несколько минут в кабинете появился Карсфорн.

— Никакого конверта не было, сэр. Пленмеллер передал инспектору Фронтону только письмо.

— Жаль, что мне не довелось увидеть конверт, — сказал Хемингуэй.

— Но его видела служанка. Она нашла его первой и сказала, что там было написано только одно слово: «Гевину».

— Почему вы думаете, что нам может понадобиться конверт? — спросил Хемингуэя полковник.

— Мне в голову пришла одна идея. На конверте должна быть проставлена дата. Вы ведь сказали мне, сэр, что за три недели до смерти Уолтер решил окончательно распрощаться с Гевином. Не так ли?

— Но несмотря на это, он принял его в своем доме, — ответил полковник.

Все трое внимательно наблюдали за Хемингуэем в ожидании продолжения.

— Я очень внимательно изучил письмо, и одна деталь кажется мне подозрительной. У Уолтера был размашистый почерк, а здесь, в дате, цифра два приписана очень близко к пятерке. И если посмотреть внимательно на то, как он пишет последнюю букву в слове «май», то можно предположить, что именно из нее сделана двойка, тем самым меняя пятое число на двадцать пятое.

Карсфорн не мог скрыть искреннего удивления догадке Хемингуэя, а Харботл с гордостью посмотрел на шефа.

— Так вы хотите сказать, что письмо было написано Уолтером именно во время их последней ссоры, за три недели до смерти? — изумленно спросил полковник.

— Чтобы ответить на этот вопрос, мы немедленно отправим письмо на экспертизу, сэр. Хотя оно должно было побывать там значительно раньше, — задумчиво проговорил Хемингуэй.

Харботл посмотрел на часы:

— Я могу еще успеть на шестичасовой поезд и завтра утром уже буду с результатом экспертизы.

Хемингуэй кивнул и протянул Харботлу письмо. Карсфорн, все еще не до конца пришедший в себя, спросил:

— Так значит, сэр, это было совсем не самоубийство?

— Не буду ничего утверждать, — сказал Хемингуэй. — Подождем заключения экспертов.

— Честно говоря, сэр, я начинаю все больше и больше верить в версию убийства, — проговорил Карсфорн.

— Если вы действительно правы с письмом, то у нас есть сильная улика против Пленмеллера, — согласился полковник.

— Нужна сильнее, — покачал головой Хемингуэй. — Мне нужен его кольт.

— К сожалению, прошло очень много времени и он наверняка успел от него избавиться.

— Он давно сделал бы это, если бы хотел, — заметил Хемингуэй.

— Вы думаете, сэр, что он может хранить его до сих пор?

— Не знаю. Не забывайте, он уверен, что мы разыскиваем ружье. Поэтому он вполне мог забросить пистолет в кроличью нору или закопать в землю. Или оставить у себя…

— Мы впятером прочесали, сэр, почти всю территорию Фокслейна, Вудлейна и прилегающих земель, но ничего не нашли, — признался Карсфорн.

— Я бы не удивился, если бы он попросту спрятал оружие у себя в доме, — предположил Хемингуэй. — Возможно, мне придется перечитать все его детективы на тот случай, если он уже обыгрывал подобную ситуацию.

— Боюсь, это будет напрасным занятием, — вздохнул полковник.

— Вы знаете, сэр, — обратился к Хемингуэю Карсфорн, — когда Уолтер Пленмеллер умер, Гевин должен был сдать все принадлежащее тому оружие. Но он, конечно, может сказать, что не знал этих правил, и раз лицензия брата не просрочена, то он ничего не сдал. Ну, а если прислать к нему констебля, чтобы он сообщил ему об этом и проверил все его оружие? Что тогда сделает Пленмеллер? Как он объяснит отсутствие револьвера?

— Спокойно сдаст оружие и скажет, что в глаза не видел никакого кольта.

— Но если он так скажет, то это будет звучать очень подозрительно, сэр.

— Возможно. Но тем не менее уличить его во лжи будет невозможно. Он с улыбкой пронаблюдает, как констебль проверит его оружейную, и искренне поблагодарит, если тому придется в поисках кольта вскопать весь огород.

— Удивительно, — вступил в разговор полковник, — что мы говорим так, словно не существует никаких сомнений в том, что Сэмпсона Уоренби и Уолтера Пленмеллера убил Гевин Пленмеллер.

— А их и не существует, сэр, — спокойно ответил Хемингуэй.

Глава 19

Фраза Хемингуэя заставила полковника пристально посмотреть на старшего инспектора.

— На чем основана такая уверенность, Хемингуэй?

— На интуиции, сэр, — не менее спокойно ответил старший инспектор.

— И каковы в таком случае ваши очередные действия?

— Если не возражаете, я хотел бы задействовать для небольшого расследования сержанта Карсфорна, сэр.

— К вашим услугам! — гаркнул сержант, не дождавшись ответа полковника.

— Вот и хорошо! Я хочу, чтобы вы поговорили с человеком, с которым вам уже приходилось беседовать. К сожалению, я не помню его имени. Пожилой человек, который один из первых дал показания.

— Я помню, сэр. Это Джордж Рагби.

— Да-да, припоминаю. Именно Джордж Рагби!

— И о чем бы вы хотели, чтобы я с ним поговорил?

— Вы мне сказали, что он видел тем субботним вечером миссис Клайборн и Гевина Пленмеллера, возвращавшихся из Седар. Мы сосредоточили свое внимание на том, не выглядел ли кто-то из них подозрительно, забыв выяснить одну немаловажную деталь. А именно — кого из них сэр Рагби видел первым, а кого вторым.

— Господи! — воскликнул сержант и посмотрел на Скейлса. — Старший инспектор прав. Я совсем упустил это из вида! Я должен мчаться в Торнден. Вы не возражаете, сэр?

— Не возражаю, — ответил полковник. — Но не забивайте о его возрасте. Постараетесь, чтобы он ничего не перепутал.

— Я все понял, сэр! В таком случае, не буду терять ни минуты, — выпалил сержант и вылетел из кабинета.

— Вы оказываете деморализующее влияние на моих сотрудников, — с хмурой улыбкой проговорил полковник. — Кстати, удалось вам выяснить что-либо еще по поводу сквайра?

— Я сообщил об этом моему шефу. Он заверил меня, что наведет необходимые справки, из чего я сделал вывод, что он и палец о палец не ударит, чтобы разобраться в делах мистера Айнстейбла.

— Не могу сказать, что очень об этом жалею, — искренне сказал Скейлс.

— Если у вас больше ничего ко мне нет, то с вашего позволения я пойду, сэр. Мне хотелось бы поговорить с мистером Купландом до возвращения из Лондона Харботла.

— Вы знаете, где он живет? — поинтересовался Скейлс.

— Да, сэр. Я это уже выяснил.

— Как и все остальное, — с уважением добавил полковник. — Желаю удачи! — он встал и протянул Хемингуэю руку.

Следующим утром Хемингуэй наслаждался в гостинице хорошим завтраком и неожиданно свалившимся на него одиночеством. Он ел яичницу с беконом, запивал ее кофе и просматривал газету со свежими новостями.

Он покинул гостиницу за пятнадцать минут до прибытия лондонского поезда и отправился через город пешком к станции. Прокладывая путь в многолюдной толпе на рыночной площади, Хемингуэй лицом к лицу столкнулся с Эбби Дирхэм.

— Добрый день, инспектор, — дружелюбно окликнула старшего инспектора Эбби. — За покупками?

— К сожалению, нет. А вот вы, я вижу, занимаетесь именно этим.

Обменявшись с Эбби несколькими вполне светскими фразами, Хемингуэй заметил, что она неожиданно потеряла всякий интерес к его персоне, внимательно глядя на кого-то, стоящего за его спиной. Повернув голову, Хемингуэй увидел молодого Хасвела.

— Так и знал, что встречу тебя здесь! — воскликнул Чарльз, не замечая присутствия старшего инспектора. И было очевидно, что Чарльз и вправду его не видит.

— Чарльз! Это какой-то кошмар! Ты хоть когда-нибудь бываешь на работе?

Старший инспектор, поняв, что в этой ситуации он явно лишний, решил не прощаться, а просто отправился своей дорогой…

Поезд из Лондона прибыл без опоздания, и через несколько минут к Хемингуэю подошел сияющий Харботл.

— Вы победили, шеф! — с гордостью сказал инспектор.

— А разве могло быть иначе? — удивленно спросил Хемингуэй.

— Дата на письме и в самом деле была исправлена. Суперинтендант передал вам свои поздравления.

— Рановато, Хорэйс. Осталась еще одна неразрешенная проблема.

— Кольт, шеф? Я думал об этом всю дорогу из Лондона. Не думаю, что у нас есть шансы его обнаружить. А что показала экспертиза по пятнам на ковре?

— Кровь. Группа та же, что и у Уоренби. Купланд, с которым я вчера беседовал, подтвердил отсутствие двух писем. Но ни то, ни другое не является уликой против Пленмеллера.

— Что обо всем этом думает полковник Скейлс? — поинтересовался Харботл.

— Полковник все еще сомневается. Но это меня мало волнует. Роль Пленмеллера для меня ясна. Оба преступления совершил именно он. Но суду нужны реальные факты. А для того, чтобы они были очевидны, Пленмеллер слишком умен.

— А вон и Пленмеллер, сэр.

— Где? — не понял Хемингуэй.

— Только что вошел в банк, — объяснил инспектор, указывая на противоположную сторону площади. — Не понимаю, как этот парень, после всего… — инспектор умолк, поняв, что Хемингуэй совершенно его не слушает.

— Кажется, я знаю! Идемте! — неожиданно воскликнул Хемингуэй и быстро направился в сторону банка. Харботлу ничего не оставалось, как последовать за шефом.

Оба инспектора вошли в банк и зашагали по направлению к окошку кассира. Пленмеллер, сидя за столиком, заполнял чек. Хемингуэй просунул в окошко развернутое удостоверение, и кассир тут же оторвался от своих дел.

— Управляющий у себя? — резко спросил старший инспектор.

— Думаю да, но… я пойду и посмотрю…

— Это его кабинет? — Хемингуэй кивнул головой в сторону застекленной двери.

— Да, но…

— Спасибо, — вежливо оборвал кассира Хемингуэй и, прикрываемый с тылу ничего не понимающим Харботлом, подошел к Пленмеллеру.

— О, Скотленд-ярд?! Чем-нибудь могу быть вам полезен? — с ухмылкой спросил Пленмеллер.

— Хочу кое о чем вас спросить, сэр. Но здесь слишком тесновато. Пройдем в офис управляющего, — вежливо, но настойчиво проговорил старший инспектор.

— В вашем полном распоряжении, джентльмены. Но если не возражаете, сначала предъявлю мой чек. Да и вряд ли управляющему понравится, что…

— Я спешу, сэр. А управляющий, уверяю вас, не имеет ничего против.

— Это так срочно? — растерянно спросил Пленмеллер.

— Да, сэр. Но это не займет у нас много времени.

Пленмеллер, в сопровождении обоих инспекторов, вошел вслед за Хемингуэем в офис.

— Мистер Пленмеллер? — удивленно спросил управляющий, оторвавшись от бумаг из-за неожиданного визита. — Э-э… Старший инспектор Хемингуэй? Вы хотели меня видеть?

— Точнее говоря, сэр, вас хотел видеть мистер Пленмеллер. В понедельник он сдал на хранение в свой сейф коробку, а сейчас хочет показать мне ее содержимое. Только сначала, Харботл, наденьте на мистера Пленмеллера наручники!

* * *

— Но откуда вы могли это знать, шеф? — допытывался Харботл.

— А я и не знал, Хорэйс, — спокойно ответил Хемингуэй. — Я лишь испытал судьбу.

— Вы хотите сказать, что руководствовались одной лишь интуицией, — протянул Харботл. — И поняли это только тогда, когда я увидел Пленмеллера, входящего в банк?

— Не совсем так, милый мой. Зная психологию Пленмеллера, я еще полностью доверился своему чутью.

— Господи! Шеф! Вы отдаете себе отчет в том, где бы вы были сейчас, не будь в сейфе кольта?

— Да там же, где и сейчас, Хорэйс. Поверьте, я бы арестовал его в любом случае. Пленмеллер, надо отдать ему должное, прекрасный актер. Но когда он увидел меня в банке, одним взглядом выдал себя с потрохами. Испугался, должно быть, до полусмерти.

— Но ворваться в банк?! Заявить управляющему, что его клиент хочет показать вам содержимое его сейфа?! На это нужно предъявить соответствующий ордер, — педантично заметил Харботл.

— Слишком много воды бы утекло, Хорэйс, за то время, пока вы бы обосновывали необходимость в выдаче вам ордера. Не думаю, что Пленмеллер настолько терпелив, чтобы дожидаться нашей нерасторопной Фемиды! — весело ответил Хемингуэй. — А у меня имелось целых две веских причины, Чтобы завершить дело одним ударом!

— Какие же у вас могли быть причины? — недовольно пробурчал Харботл.

— Ну, во-первых, если вы неравнодушны к театру, то должны понимать, что эффектное действие во сто крат интереснее долгих и нудных переговоров. Это, так сказать, эстетическая причина. А вторая — совершенно практическая. Дело в том, что в субботу начинается мой двухнедельный отпуск. Вот я и решил слегка ускорить развязку.

Примечания

1

Барристер – адвокат высшего ранга, имеющий право выступать в любых судах, состоять членом одной из четырех корпораций адвокатов в Англии

(обратно)

2

историческая область и Швейцарии, затем во Франции, и Альпах

(обратно)

3

Сорт гаванских сигар

(обратно)

4

Мистер Френч из Лондона! (фр.)

(обратно)

5

От господина начальника (фр.)

(обратно)

6

Принятое в Англии название пролива Ла-Манш.

(обратно)

7

Шутливый намек на одну из библейских притч, где говорится, что Иисус, как пастырь, отделяет овец (то есть праведников) от козлов (грешников). Евангелие от Матфея, гл.25; ст.32–41.

(обратно)

8

Имеется в виду сходный трап вниз, в жилые помещения.

(обратно)

9

Леер — бортовое ограждение, поручень на морских судах

(обратно)

10

Принятое у яхтсменов сокращение, означающее «моторная яхта».

(обратно)

11

Рундук — ларь с поднимающейся крышкой.

(обратно)

12

Гребной вал — вал, соединяющий мотор с гребным винтом (пропеллером).

(обратно)

13

Ахтерштевень — кормовая часть судна (продолжение киля) в виде рамы. Опора для руля, а на одновинтовом судне — и для кормового конца гребного вала.

(обратно)

14

Кранец — деревянный брус или мешок, набитый пенькой и оплетенный веревкой, свешиваемые за борт для смятения улара при подходе судна к другому судну или к пристани.

(обратно)

15

Треднидл-стрит — улица в лондонском Сити, на которой расположены крупнейшие банки.

(обратно)

16

Фекан — город и порт на побережье Франции.

(обратно)

17

Имеется в виду поговорка: «Если у тебя есть собака, глупо лаять вместо нее», то есть делать работу за подчиненного.

(обратно)

18

Хэмпстед — фешенебельный район на севере Лондона, сохранивший черты живописной деревни.

(обратно)

19

Имеется в виду тюрьма в районе Дартмур, построенная в 1809 году.

(обратно)

20

Карлейль Томас (1795–1881) шотландский философ и историк. Обвинял аристократию в глупости и упадничестве.

(обратно)

21

Мисинг-лейн — небольшая улица в лондонском Сити; центр оптовой торговли чаем и вином.

(обратно)

22

Крайняя точка чего либо (лат.). В античной древности «крайней Фулой» называли таинственный остров на краю света. Предположительно где-то на Севере.

(обратно)

23

У финансистов так принято называть членов товарищества, внесших пай, но не принимающих активного участия в управлении компанией.

(обратно)

24

Активы (авуары): собственность юридического или физического лица, имеющая денежную оценку.

(обратно)

25

Суббота у иудеев обязательный день отдохновения. В древности нарушение этого богоустановленного закона строго каралось. У христиан днем отдохновения и почитания Господа считается воскресенье.

(обратно)

26

Люгер — трехмачтовое судно с набором парусов.

(обратно)

27

Фок-мачта — носовая мачта.

(обратно)

28

Румпель — рычаг, служащий для поворота руля на малых судах.

(обратно)

29

Рейсовый парус — парус, закрепленный на рее. Рей круглый брус, горизонтально прикрепленный к мачте, на парусниках — для крепления прямых парусов.

(обратно)

30

Брайтон — фешенебельный приморский курорт в графстве Суссекс.

(обратно)

31

На траверзе — то есть впереди.

(обратно)

32

Счисление — приближенное определение места судна путем расчетов и построений на карте.

(обратно)

33

Святой Альбан (ум.304) первый великомученик, канонизированный в Британии, покровитель Англии.

(обратно)

34

«Юнион касл» крупная судоходная компания, осуществляет пассажирские рейсы в Восточную и Южную Африку.

(обратно)

35

«Регистр Ллойда» издаваемый ежегодно справочник всех морских гражданских судов.

(обратно)

36

Имеется в виду морская сажень, равная 1,829 м.

(обратно)

37

Фалинь — трос на носу или на корме шлюпки, которым ее привязывают к судну или к пристани.

(обратно)

38

Боже мой, да, мосье! (фр.)

(обратно)

39

Проклятый англичанин (фр.).

(обратно)

40

Пошли! (фр.)

(обратно)

41

Отлично (фр.)

(обратно)

42

гнусными типами (фр.)

(обратно)

43

Легкий завтрак (фр.)

(обратно)

44

Чансери-лейн — улица в центральной части Лондона.

(обратно)

45

Ковент-Гарден улица, где с 1661 по 1974 года находился главный лондонский оптовый рынок.

(обратно)

46

Риджент-стрит — одна из главных торговых улиц в центральной части Лондона.

(обратно)

47

Суонси — портовый город на юге Уэльса.

(обратно)

48

Криппен Хоули Харвей (1861–1910) американец, убивший свою жену и сжегший ее останки в погребе своего дома в Лондоне. Пытался бежать с любовницей в Америку, но был арестован на судне благодаря посланной радиограмме.

(обратно)

49

Трамп грузовое судно.

(обратно)

50

Судовая роль — список всех членов экипажа судна.

(обратно)

51

Виктория — главная конечная станция Южного района, соединяет Лондон с портами на южном побережье Англии. Вокзал Виктория — один из самых крупных в Лондоне.

(обратно)

52

Набережная (фр.)

(обратно)

53

Мейда-Вейл — улица в северо-западной части Лондона, названа в память о сражении 1806 года при итальянском селении Мейда, в котором английские войска одержали победу над французскими.

(обратно)

54

То есть примерно 41 кг.

(обратно)

55

Собрата (фр.)

(обратно)

56

Транец — плоский срез кормы шлюпки, яхты или другого судна.

(обратно)

57

Здесь: улика (фр.)

(обратно)

58

Гастингс — город и порт на побережье Юго-Восточной Англии.

(обратно)

59

На самом деле в сказке Л. Кэрролла «Алиса в Стране чудес» все время дремлет Мышь-Соня, поэтому она часто не понимает, о чем говорят, и перебивает собеседников

(обратно)

60

Имеется в виду узкоколейка с автодрезиной, к которой прицепляют лодку на буксирном канате

(обратно)

61

Ирод (Антипа) пообещал выполнить любое желание Саломеи, если та согласится для него сплясать. По наущению своей матери Иродиады, она потребовала у отчима голову Иоанна Крестителя (См. Евангелие от Марка, VI, 17–29)

(обратно)

62

ежегодно выпускаемый справочник дворянских семей. Издается с 1802 года

(обратно)

63

одна из четырех английских школ подготовки барристеров

(обратно)

64

одна из главных улиц в центральной части Лондона

(обратно)

65

Великолепно (нем.).

(обратно)

66

Куда вы собираетесь направиться? (нем.).

(обратно)

67

Кожаных штанах (нем.).

(обратно)

68

Охотник (фр.).

(обратно)

69

Не трогай меня (лит.).

(обратно)

70

Развлекаетесь? (фр.)

(обратно)

71

Забавляетесь, да? (фр.).

(обратно)

72

Хорошо. Может, теперь позабавимся как следует? (фр.).

(обратно)

73

Да здравствует любовь (фр.).

(обратно)

74

Медиум (нем.).

(обратно)

75

Вольный стрелок (фр.).

(обратно)

76

Тошнотворное отношение (лат.).

(обратно)

77

Да, да и нет, нет (нем.).

(обратно)

78

ИОП — Иностранный отдел полиции в Афинах.

(обратно)

79

Добрый вечер (ит.).

(обратно)

80

Синьор, пожалуйста! (ит.).

(обратно)

81

Спасибо. Я плачу за два пива (ит.).

(обратно)

82

Кярты Мичелин — Южная Европа — автострады (фр.).

(обратно)

83

Пожалуйста (нем.).

(обратно)

84

Знаете ли вы~ (нем.).

(обратно)

85

Один, два~ (нем.).

(обратно)

86

Десять (нем.).

(обратно)

87

Ты спишь? (нем.).

(обратно)

88

Нет, я не сплю. Я сейчас приду (нем.).

(обратно)

89

Завтрак готов (нем.).

(обратно)

90

Рубашка! (нем.).

(обратно)

91

Дар в память (лат.). – Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

92

Кристофер М. Парижская резня (1593). – Здесь и далее стихотворные цитаты и эпиграфы в пер. А. Калининой, если не указано иное.

(обратно)

93

«Ложных выходов» (фр.).

(обратно)

94

Том-Тауэр – надвратная башня-колокольня оксфордского колледжа Крайст-Чёрч.

(обратно)

95

Бирбом М. (1872–1956) – английский писатель, художник-карикатурист, книжный иллюстратор.

(обратно)

96

Джервейс Фен в романах Криспина занимает престижную кафедру английского языка и литературы в Оксфорде, вымышленную, но, по-видимому, соответствующую действительно существующей кафедре английского языка и литературы при Мертон-колледже, которую во время действия романа занимал Генри Сесил Уайлд, а позже – Дж. Р. Р. Толкин.

(обратно)

97

Данбар У. – крупнейший шотландский поэт XVI в. Родился в 1460 г., дата и место смерти в точности неизвестны.

(обратно)

98

Крэг Г. (1872–1966) – английский театральный режиссер, актер, художник.

(обратно)

99

О’Нил Ю. (1888–1953) – американский драматург.

(обратно)

100

Лондонский блиц – бомбардировка Великобритании Германией в период с 7 сентября 1940 г. по 10 мая 1941 г. На момент начала действия романа, таким образом, блиц продолжается уже около месяца.

(обратно)

101

Детективный роман Дж. Х. Чейза, вышедший в 1939 г.

(обратно)

102

Елена, Николетта, Крессида… – имена героинь средневековых рыцарских романов («Роман о Трое», «Окассен и Николетта»). …Джульетта – вероятно, по ассоциации с Крессидой, фигурировавшей не только в рыцарских романах, но и у Шекспира («Троил и Крессида»), насмешники продолжают ряд шекспировским именам.

(обратно)

103

Шоу Дж. Б. (1856–1950) – британский писатель, романист, драматург.

(обратно)

104

Шекспир У. Цимбелин. Акт 5, сцена 5. «Смертельный минерал» – яд.

(обратно)

105

Черчилль Ч. (1731–1764) – английский поэт-сатирик.

(обратно)

106

«Росциада», поэма, написанная Ч. Черчиллем, не переведена на русский язык. Это сатира на актеров и актрис театров Лондона. Название происходит от имени Квинта Росция – древнеримского актера, подзащитного Цицерона, на процессе которого тот произнес частично сохранившуюся до наших времен речь «В защиту Квинта Росция, актера».

(обратно)

107

Джонсон С. (1709–1784) – английский литературный критик, лексикограф и поэт эпохи Просвещения.

(обратно)

108

«Benedictus» (иначе «Песнь Захарии») – у католиков и в англиканской Высокой церкви одно из важнейших богослужебных песнопений.

(обратно)

109

«Te Deum laudamus» (лат.), «Тебе Бога хвалим» (церк. – сл.) – один из древнейших христианских гимнов, по преданию, написанный св. Амвросием Медиоланским в V в. В англиканской службе «Te Deum» – одна из двух неизменных песней утрени. Пианиссимо – «очень тихо», музыкальный термин.

(обратно)

110

Вымышленный оксфордский колледж в романах Криспина.

(обратно)

111

Расхожее название Оксфорда – «город дремлющих шпилей» (цитата из стихотворения английского поэта М. Арнольда (1822–1888) «Тирсис»).

(обратно)

112

Пер. С. М. Соловьева.

(обратно)

113

«Увы, Изольда, дочь короля, свободная, куртуазная, чистосердечная…» – Т. Беруль, поэма «Тристан и Изольда». Беруль – нормандский поэт XII в.

(обратно)

114

Баптистерий Святого Иоанна Крестителя в Пизе – пример смешения романского и готического архитектурных стилей.

(обратно)

115

Пирон А. (1689–1773) – французский поэт и драматург. Пирон действительно написал комедию в стихах под названием «Метромания, или Поэт», отчасти основанную на случае, о котором рассказывает Роберт.

(обратно)

116

Строчка из «Троила и Крессиды» У. Шекспира/Пер. А. Федорова. Слова влюбленного Троила, акт III, сцена 2.

(обратно)

117

«Блэквеллз» – главный книжный магазин Оксфорда, основанный в 1879 г. и расположенный на одной из центральных улиц города – Броуд-стрит.

(обратно)

118

Нью-колледж (название при основании – Колледж Девы Марии Винчестерской в Оксфорде) – один из старейших и известнейших колледжей Оксфорда, основан в 1379 г.

(обратно)

119

Дюнкерк – город на берегу Ла-Манша, откуда в мае 1940 г. Британия эвакуировала отрезанные от суши войска. Операция потребовала огромного напряжения всех сил британской авиации и флота.

(обратно)

120

Трагедия У. Шекспира (точная датировка неизвестна, впервые опубликована в так называемом «первом фолио» – посмертном издании Шекспира, вышедшем в 1623 г.).

(обратно)

121

«Кориолан». Акт ΙΙΙ, сцена 3.

(обратно)

122

Драйден Дж. (1631–1700) – английский поэт, драматург, критик. В эпиграфе приведена строфа из его сатирической поэмы «Мак-Флекно». Название одного из районов Лондона, «Барбикан», означает сторожевую башню. Максимин – отсылка к собственной трагедии Драйдена «Любовь тирана, или Царственная мученица», основанной на легенде о мученичестве святой Екатерины Александрийской и любви к ней римского императора Максимина.

(обратно)

123

Коммон-рум – объединение студентов или профессоров по принципу их положения в образовательной иерархии, а также помещение в колледже, где они могут собираться за разговором и чтением газет, нечто вроде клуба. В Оксфордских колледжах существуют три типа коммон-рум: младшая и средняя – для студентов начальных и старших курсов и старшая – для преподавательского состава.

(обратно)

124

«Оксфорд плейхаус» – основное театральное здание в Оксфорде, не имеющее своей труппы, но предоставляющее сцену приезжим и оксфордским театральным компаниям. Расположено на Бомонт-стрит (не случайно Изольда и Хелен снимают апартаменты именно на этой улице).

(обратно)

125

Песня 1929 г., музыка Дж. Керна, стихи О. Хаммерстайна-мл. То есть к моменту постановки пьесы этой популярной некогда песне было 11 лет.

(обратно)

126

В английском репертуарном театре новую пьесу ставят каждую неделю, и поэтому каждый день недели посвящен какому-то одному аспекту репетиций.

(обратно)

127

Терл-стрит – улица в центре Оксфорда, где располагаются старинные антикварные, книжные, портновские и сапожные лавки.

(обратно)

128

Льюис П. У. (1882–1957) – английский художник, основавший собственное направление абстрактной живописи, близкое кубизму – «вортицизм» (от лат. vortex – воронка), и писатель-романист.

(обратно)

129

Вполголоса (ит.).

(обратно)

130

Ньюмен Дж. Г. (1801–1890) – английский кардинал Викторианской эпохи, литератор/Пер. М. Сарабьяновой.

(обратно)

131

Уичерли У. (1640–1715) – английский драматург эпохи Реставрации.

(обратно)

132

Беркли Дж. (1685–1753) – английский философ.

(обратно)

133

Шекспир У. Троил и Крессида. Акт 5, сцена 5/Пер. А. Федорова.

(обратно)

134

Шекспир У. Двенадцатая ночь. Акт 1, сцена 3.

(обратно)

135

Берегись, как бы оно не вышло наружу (лат.).

(обратно)

136

Томсон Дж. (1834–1882) – шотландский поэт, писал под псевдонимом «Б.В.» (Биши Ванолис). Самое известное произведение Томсона – философская поэма «Город страшной ночи», строчка из которой в переводе В. Вотрина цитируется в эпиграфе.

(обратно)

137

Квадрангль, или квод – элемент оксфордской или кембриджской архитектуры: квадратный внутренний двор колледжа. Квадранглей в одном колледже может быть несколько.

(обратно)

138

Джонс И. (1573–1652) – английский архитектор и художник.

(обратно)

139

Джонсон Б. (1572–1637) – английский поэт, драматург, актер, теоретик драмы. Драйден Дж. (1631–1700) – английский поэт, переводчик, литературный критик и драматург.

(обратно)

140

Общество психических исследований (ОПИ) – некоммерческое общество, образованное в Великобритании в 1882 г., целью которого было научное изучение сверхъестественных человеческих способностей и явлений.

(обратно)

141

Церковная прихожая – помещение в некоторых англиканских университетских церквях, обыкновенно к западу от мест для хора, где собираются хористы перед богослужением.

(обратно)

142

«39 статей англиканского вероисповедания» – документ Англиканской церкви, сформировавшийся примерно в середине XVI в. В нем излагаются принципы этого вероисповедания. «34 статья» называется «О традициях в Церкви», где говорится, что нельзя нарушать традиции и церемонии.

(обратно)

143

Дата смерти Дж. Кеттенбурга приходится на годы царствования (1553–1558) Марии I Тюдор, или «кровавой Мэри», знаменитой своими жестокими гонениями на сторонников Реформации.

(обратно)

144

«Придите» (лат.) – название 95-го псалма.

(обратно)

145

Спенсер Г. (1820–1903) – английский философ и социолог, один из родоначальников эволюционизма. Моррис У. (1834–1896) – английский поэт, художник, издатель, социалист. Крупнейший представитель второго поколения «прерафаэлитов». «Б.В.» (Ванолис Б.) – псевдоним викторианского шотландского поэта Дж. Томсона (1834–1882) (см. примечание к эпиграфу к данной главе).

(обратно)

146

Брэдлоу Ч. (1833–1891) – английский политический деятель.

(обратно)

147

Первое соборное послание апостола Петра, глава 5, стих 8: «Трезвитесь, бодрствуйте, потому что противник ваш диавол ходит, как рыкающий лев, ища, кого поглотить».

(обратно)

148

Строка из стихотворения Т. Нэша (1567–1601) «Во время чумы».

(обратно)

149

Пер. В. Вотрина.

(обратно)

150

Шекспир У. Мера за меру. Акт ΙΙΙ, сцена 1.

(обратно)

151

Цитату из лимерика Э. Лира Криспин цитирует с небольшим искажением, в оригинале леди пожилая.

(обратно)

152

«Свободная Франция» – патриотическое движение французов за национальную независимость Франции в 1940–1945 гг.

(обратно)

153

Если читатель соблаговолит воспроизвести этот эксперимент самостоятельно, то убедится в истинности утверждения Фена. – Примеч. авт.

(обратно)

154

В Англии горячая и холодная вода поступают из двух раздельных кранов, и для того, чтобы получить теплую воду, раковину затыкают пробкой и наполняют ее из двух кранов разом. Инспектор услышал шум, с которым обыкновенно заканчивают мыть руки.

(обратно)

155

Quia absurdum – «ибо абсурдно». Часть анонимного афоризма, восходящего к сочинению раннехристианского богослова Тертуллиана «О плоти Христовой»: «Credo, quia absurdum est» (лат.) – «Верую, ибо абсурдно».

(обратно)

156

Кэмпион Т. (1567–1620) – современник Шекспира, английский поэт и музыкант.

(обратно)

157

Соня – персонаж «Алисы в Стране чудес» Л. Кэрролла.

(обратно)

158

Описание Найджела Блейка соответствует укороченной версии повествования 2–4-й глав. Ничего существенного не было ни опущено, ни добавлено. – Примеч. авт.

(обратно)

159

Мэссинджер Ф. (1583–1640) – английский драматург, один из непосредственных преемников Шекспира.

(обратно)

160

В Оксфорде времен Фена еще сохранялись многие пережитки формально отмененного целибата, бывшего обязательным для всех членов университета, от преподавателей до студентов, до Викторианской эпохи, когда его отменили сначала для глав колледжа, а затем и для остальных преподавателей. Сами колледжи исторически были сообществами для совместного проживания, ведения хозяйства и вкушения пищи, во многом по своему уставу напоминавшими монастыри.

(обратно)

161

Сложная французская карточная игра со взятками для двоих, троих или четверых игроков.

(обратно)

162

Реплика шута из «Короля Лира» У. Шекспира. Акт 2, сцена 4/Пер. М. Кузмина.

(обратно)

163

Пандемос – эпитет одной из ипостасей Афродиты (или, в римской мифологии, Венеры). Афродита Пандемос и Афродита Урания противопоставляются в диалоге Платона «Пир» – одна (Пандемос) есть любовь земная, другая (Урания) – небесная.

(обратно)

164

Катары – религиозное движение XII–XIV вв., распространенное в южной Европе, в первую очередь на юге Франции, и католическими богословами признанное ересью.

(обратно)

165

Скаут – персональный слуга, приставленный к студенту в Оксфорде, в обязанности которого входило убирать комнаты, стелить постель и подавать завтрак (эта практика была отменена в начале 1970-х).

(обратно)

166

Переиначенная латинская фраза «De mortuis nil nisi bene» («О мертвых говорят либо хорошо, либо ничего»). Здесь: «О мертвых либо плохо, либо ничего».

(обратно)

167

Из стихотворения Э. Марвелла «Застенчивой возлюбленной». /Пер. И. Бродского.

(обратно)

168

Марвелл Э. (1621–1678) – английский поэт, один из последних представителей школы метафизиков и один из первых мастеров поэзии английского классицизма.

(обратно)

169

Убийство на почве страсти(фр.).

(обратно)

170

Шекспир У. Мера за меру. Акт ΙΙΙ, сцена 1. Другая цитата из этого монолога Клавдио, в котором он размышляет об участи тела и души после смерти, уже приводилась выше («и, лежа, тлеть в стеснении холодном»).

(обратно)

171

Шекспир У. Перикл/Пер. П. Козлова.

(обратно)

172

Полное название «Нюрнбергские мейстерзингеры» – опера Р. Вагнера.

(обратно)

173

Обри Дж. (1626–1697) – английский литератор, ученый, любитель древностей. Обри прославился своими «Краткими жизнеописаниями» (конец XVII в.), в которых собрал биографии знаменитых людей (в т. ч. Б. Джонсона, У. Шекспира, У. Рэйли, Ф. Бэкона). Биографии эти написаны очень живо и изобилуют занимательными анекдотическими деталями, иной раз скандальными, что и дает основание Николасу сравнить себя с ним.

(обратно)

174

Джонсон Б. (1572–1637) – английский драматург, актер.

(обратно)

175

Фен, намеренно или нет, путает две карточные игры со взятками – безик и шипсхед.

(обратно)

176

Респиги О. (1879–1936) – итальянский композитор.

(обратно)

177

Дайсон Дж. (1883–1964) – британский композитор.

(обратно)

178

То есть между чувственной любовью и христианской любовью к ближнему.

(обратно)

179

Апосиопеза – умолчание (риторический термин).

(обратно)

180

Героиня романа Шодерло де Лакло «Опасные связи» (1782).

(обратно)

181

Джонс И. (1573–1652) – английский архитектор, дизайнер, художник и сценограф, который стоял у истоков британской архитектурной традиции.

(обратно)

182

Дон – любой старший член колледжа (например, преподаватель, исследователь, священник).

(обратно)

183

Персонажи абсурдистского стихотворения Э. Лира «Шляпа Квангль-Вангля».

(обратно)

184

«Коллекшнз» – репетиция письменного экзамена, в отличие от настоящих общеоксфордских промежуточных или выпускных экзаменов проходящая внутри колледжа, задания для которой готовит преподаватель для собственных студентов (в то время как настоящий экзамен готовится в секрете коллективом преподавателей).

(обратно)

185

Крайст-Черч – один из оксфордских колледжей и одновременно кафедральный собор оксфордской диоцезы Англиканской церкви.

(обратно)

186

Бон М. (1876–1953) – шотландский художник, гравер и акварелист, известный своими индустриальными пейзажами.

(обратно)

187

Портаменто (музыкальный термин) – скользящий переход одного звука в другой.

(обратно)

188

Отуэй Т. (1651–1685) – английский драматург и поэт. Приведенная цитата взята из его пьесы «Спасенная Венеция, или Разоблаченный заговор» (1681).

(обратно)

189

… палладиева архитектура – течение в западноевропейской архитектуре, отмеченное подражанием А. Палладио (итальянский архитектор XVI в.). В Англии пик палладианства пришелся на XVIII в. Неоготическая архитектура распространилась в Англии вообще и в Оксфорде в частности в викторианские времена. В это время некоторые из старейших колледжей, например Нью-колледж, обзавелись неоготическими пристройками и фасадами. Готические и неоготические постройки изобилуют декоративными водостоками на крышах, откуда в сильный дождь льют потоки воды.

(обратно)

190

Карфакс – башня XII в., центр Оксфорда согласно университетским статутам, от нее отсчитываются все расстояния внутри города. Карфакс, само название которого означает «перекресток», находится на пересечении четырех улиц, одна из которых – Хай-стрит, главная улица Оксфорда. На Хай-стрит расположены ресторан «Митра» и главная университетская церковь Святой Девы Марии, а также упомянутый здесь Квинс-колледж (1341 г., назван в честь королевы Филиппы, жены Эдварда III). Модлин-колледж с его издалека заметной башней-колокольней находится перед въездом на мост, соединяющий центр Оксфорда и улицы, ведущие к пригородам – Хедингтону, Иффли и Каули.

(обратно)

191

Сент-Джонс-колледж расположен по другую сторону от центра Оксфорда, на Сент-Джайлс-стрит, ведущей на север города.

(обратно)

192

Тейлориана – библиотека и здание факультета средневековых и современных языков в Оксфорде (1845). Название дано в честь знаменитого архитектора, сэра Р. Тейлора (1714–1788), на чьи деньги она была построена. Расположена напротив колледжа Сент-Джонс. Архитрав в данном случае – перекладина над колоннадой (здание библиотеки построено в неоклассическом стиле).

(обратно)

193

Корнмаркет – улица в центре Оксфорда, соединяющая две основные улицы – Хай-стрит и Броуд-стрит.

(обратно)

194

Брейзноуз-колледж (1509) расположен на Рэдклифф-сквер в центре Оксфорда.

(обратно)

195

Кибл-колледж (1870) – один из новейших, «северных» колледжей Оксфорда (в отличие от старинных «южных», расположенных к югу от центра колледжей), находится близ Сент-Джонс-колледжа. Назван в честь религиозного деятеля Дж. Кибла. Неоготическая архитектура кирпично-красных построек Кибл-колледжа нередко становилась объектом критики и насмешек среди ценителей традиционного облика Оксфорда, где доминируют строения из серовато-песочного камня.

(обратно)

196

Тринити (колледж Святой Троицы) – один из старинных колледжей, соседствующий с Сент-Джонсом и Киблом. Гордость Тринити-колледжа – узорные кованые чугунные ворота.

(обратно)

197

Рэдклифф-камера – одно из зданий университетской библиотеки, расположенное в центре Рэдклифф-сквер.

(обратно)

198

Оксфордский триместр состоит из восьми недель «полного триместра», предварительной «нулевой» недели и заключительной «девятой». Во время нулевой и девятой недель занятий не бывает.

(обратно)

199

Кларендон-билдинг – здание в центре Оксфорда, в непосредственной близости от Бодлианской библиотеки. Ныне часть библиотеки, во время действия романа оно служило помещением для администрации университета, поэтому-то там и находилась контора прокторов – университетских чиновников, обязанность которых – следить за дисциплиной, в том числе – не допускать студентов в питейные заведения.

(обратно)

200

На студенческом положении (лат.).

(обратно)

201

Место перед кабинкой привратника в колледже служит для объявлений, и там же оставляют почту.

(обратно)

202

Тьютор – персональный наставник и попечитель студента в оксфордской и кембриджской университетских системах.

(обратно)

203

Королевский профессор – профессор, кафедра которого учреждена одним из английских королей, чрезвычайно почетное академическое звание.

(обратно)

204

Рюйсбрук И. (1293–1381) – фламандский мистик.

(обратно)

205

Стриндберг Ю. А. (1849–1912) – шведский писатель, драматург. Оден У. Х. (1907–1973) – англо-американский поэт. Эллиот Т. С. (1888–1965) – крупнейший англоязычный поэт, драматург, лауреат Нобелевской премии по литературе. Брайди Дж. (1888–1951) – шотландский драматург, сценарист. Кокто Ж. (1889–1963) – французский писатель, поэт, драматург, режиссер.

(обратно)

206

Шекспир У. Гамлет. Акт 1, сцена 5 (слова тени отца Гамлета о своей кончине).

(обратно)

207

Китс – разговорное название вымышленного колледжа Сент-Кристоферс (Кит – сокращение от имени «Кристофер»).

(обратно)

208

Сэр Норман Бишоп Хартнелл (1901–1979) – английский модельер.

(обратно)

209

Питер Брейгель Старший, прозванный «мужицким» (1525–1569) – нидерландский художник.

(обратно)

210

Хейден Ф. С. (1818–1910) – английский художник-график.

(обратно)

211

Шотовер – герой пьесы Б. Шоу «Дом, где разбиваются сердца».

(обратно)

212

Сэр Джайлз Оверрич – главный герой пьесы Ф. Мэссинджера.

(обратно)

213

Робинсон Х. (1872–1944) – английский художник карикатурист, известный своими рисунками нелепых, чрезмерно сложных механизмов, предназначенных для выполнения простых действий.

(обратно)

214

Приведенная цитата взята из поэмы «Росциада», сатиры на театральные нравы Лондона. Пассаж, предшествующий этому отрывку, иронически рисует более прагматические поприща, где мог бы проявить себя бездарный актер, если бы ему не пришло в голову пытать удачи на сцене, и где его бездарность и глупость были бы менее заметны. Эти-то профессии Черчилль и именует «блестящей будущностью».

(обратно)

215

Цитата из стихотворения в «Алисе в Стране чудес» Л. Кэрролла в стихотворном пер. Б. Заходера.

(обратно)

216

Избирательное сродство (нем.). «Die Wahlverwandschaften» (1809) – роман Гёте, в названии которого переосмысляется химический термин, означавший избирательную способность химических элементов к взаимодействию; Гёте говорит об «избирательном сродстве» людей, предопределяющем их влечение друг к другу.

(обратно)

217

Цитата из комедии Р. Б. Шеридана (1751–1816) «Критик»/Пер. М. Богословской, С. Боброва.

(обратно)

218

Наоборот (лат.).

(обратно)

219

Моррисон Г. – заместитель премьер-министра Великобритании с 1945 по 1951 г.

(обратно)

220

Гидеон Фелл – герой романов английского писателя американского происхождения Джона Диксона Карра, профессор-лексикограф, детектив-любитель.

(обратно)

221

«Послеполуденный отдых фавна» (фр.) – эклога французского поэта-символиста С. Малларме (1842–1898).

(обратно)

222

Первые строки из стихотворения Г. Гейне «Лорелея» в переводе Блока звучат следующим образом: «Не знаю, что значит такое, что скорбью я смущен…» (нем.)

(обратно)

223

Литературный типаж авантюриста, мошенника, проказника, нарушающего социальные нормы (исп.).

(обратно)

224

«Над страшной высотою девушка дивной красы…» (нем.) (Гейне. Лорелея/Пер. А. Блока.

(обратно)

225

«И всякий так погибает от песен Лорелей» (нем.) (Гейне. Лорелея/Пер. А. Блока.

(обратно)

226

Джулиус Вэндер – персонаж антифашистского романа английского писателя, ученого, поэта и переводчика Р. Уорнера (1905–1986) «Профессор».

(обратно)

227

Криспин допускает неточность. Источник этой легенды о святом Франциске Ассизском – глава 115 «Второго жития Святого Франциска», написанной в 1244–1246 гг. Томмазо да Челано (1200–1265). Некий брат Барбаро в присутствии «высокородного мужа с острова Кипр» оскорбил грубым словом своего собрата по ордену, но затем, увидев, что тот задет его словами, раскаялся и в гневе на самого себя взял пригоршню ослиного навоза и съел его, сопроводив это словами: «Пусть язык, изрыгнувший яд гнева на брата моего, отведает навоза».

(обратно)

228

Непременное условие (лат.).

(обратно)

229

Миранда К. (1909–1955) – бразильская и американская певица и актриса.

(обратно)

230

Вернемся к нашим баранам (фр.).

(обратно)

231

Уильямс Ч. (1886–1945) – английский поэт-мистик, романист и теолог, автор нескольких поэм на мотивы средневекового артуровского цикла. Эпиграф к настоящей главе взят из стихотворения «Прибытие Паломида», в котором говорится о прибытии сарацинского рыцаря и поэта Паломида ко двору корнуоллского короля Марка, где его поражает красота королевы Изольды. Зверь рыкающий, или зверь лающий, – персонаж артуровского бестиария, чудовище с телом леопарда, длинной шеей и змеиной головой. В контексте поэмы Уильямса зверь рыкающий, по мнению некоторых комментаторов, означает ревность Паломида, которая приводит к тому, что краткое видение им метафизической красоты королевы, которую он воспевает на пиру у Марка, рассыпается, как только он допел свою песнь.

(обратно)

232

Международная организация – предшественница ООН, распущенная в 1946 г.

(обратно)

233

Сокращенное название Брейзноуз-колледжа.

(обратно)

234

Разновидность граммофона.

(обратно)

235

Уэбстер Дж. (1580–1634) – английский драматург. В своем стихотворении «Шепоты бессмертия» Т. С. Эллиот говорит о Уэбстере, что тот всегда видел «под кожей – череп» и был «одержим смертью».

(обратно)

236

Выпускные экзамены по курсу древней истории и философии в Оксфорде.

(обратно)

237

Пойдемте (фр.).

(обратно)

238

«Торквато Тассо» – пьеса И. В. Гёте об итальянском поэте XVI в. Торквато Тассо.

(обратно)

239

Тайно (лат.).

(обратно)

240

Смотри (лат.).

(обратно)

241

Менкен Г. (1880–1956) – американский журналист, писатель, сатирик.

(обратно)

242

Шекспир У. Мера за меру. Акт ΙΙΙ, сцена 1.

(обратно)

243

Погибший при Флоддене (фр.). Согласно одной из гипотез, У. Данбар погиб в битве при Флоддене вместе с шотландским королем Иаковом IV (1513) и всем цветом шотландского королевского двора.

(обратно)

244

Джеффри Чосер (ок. 1343–1400). Кентерберийские рассказы, Рассказ купца/Пер. И. Кашкина.

(обратно)

245

Университетские парки – обширный парк, расположенный на западном берегу реки Чарвелл. К парку относится также узкая полоска земли между двумя рукавами Чарвелла, именуемая на университетском жаргоне Месопотамией («междуречьем», др. – греч.).

(обратно)

246

Высокая церковь – применительно к англиканской церкви, течение в ней, наиболее близкое с богословской и обрядовой точки зрения к католицизму, в противоположность Низкой (или, в более современной терминологии, евангелической) церкви.

(обратно)

247

Патентованный офицер в королевских войсках получал свое звание или ранг в качестве патента или диплома, выданного экзаменационной комиссией за успешно сданный экзамен.

(обратно)

248

Хорал из оратории Генделя «Самсон».

(обратно)

249

Антем – многоголосое песнопение в англиканской церкви на английском языке, в основном на библейские темы.

(обратно)

250

Полная цитата звучит следующим образом: «[Брак] был установлен как средство против греха, позволяющее избежать блуда тем, кто не наделен даром воздержания». «Книга общих молитв» (основная богослужебная книга англиканской церкви); это, в свою очередь, – слегка видоизмененная цитата из Блаженного Августина.

(обратно)

251

Чин покаяния – богослужение в первый день Великого поста.

(обратно)

252

Тимон – главное действующее лицо трагедии Шекспира «Жизнь Тимона Афинского», легендарный афинский мизантроп. Фрина и Тимандра – действующие лица пьесы «Жизнь Тимона Афинского», гетеры, любовницы Алкивиада, которых Тимон осыпает оскорблениями и одновременно оделяет золотом (акт 4, сцена 3).

(обратно)

253

«Троил» – имеется в виду пьеса Шекспира «Троил и Крессида», условно относимая к трагедиям.

(обратно)

254

Анри де Монтерлан (1845–1972) – французский писатель. Костальс – имя героя его романа «Девушки».

(обратно)

255

Просперо – герой пьесы Шекспира «Буря», волшебник, стремящийся выдать свою дочь замуж за благородного юношу Фернанда.

(обратно)

256

Пьер Корнель, французский драматург (1606–1684), для пьес которого характерна ситуация, в которой любой выбор героя влечет за собой губительные последствия либо для него самого, либо для кого-либо, кто ему дорог.

(обратно)

257

По-английски «перед дилеммой» буквально звучит как «на рогах дилеммы» (on the horns of a dilemma).

(обратно)

258

«Вольпоне» – комедия Джонсона.

(обратно)

259

«Занято! Занято! Мест нет!» – цитата из главы 7 «Алисы в Стране чудес» – «Безумное чаепитие»/Пер. Н. Демуровой.

(обратно)

260

Один из наиболее известных пабов в окрестностях Оксфорда расположен в Вольверкоте (на момент действия романа – деревне, еще не ставшей частью города).

(обратно)

261

Ну вот, моя дорогая (фр.).

(обратно)

262

Имеются в виду «Эклоги» Вергилия – цикл из десяти стихотворений на пасторальные темы, положивший начало европейской пасторальной поэзии.

(обратно)

263

Коридон и Филлида – персонажи эклог Вергилия, идиллические пастух и пастушка.

(обратно)

264

Строки из стихотворения Р. Гэррика (1591–1674).

(обратно)

265

Крэшоу Р. (1613–1649), прозванный «божественным» – один из главных английских поэтов-метафизиков, блестящий знаток древних языков, одаренный живописец и гравер. Цитата взята из его стихотворения «На смерть одного благородного мужа», оплакивающего безвременную кончину некоего подававшего надежды молодого человека.

(обратно)

266

Гораций. Сатиры. 1, 2, 132: «Скверно попасться: я прав, хоть пусть сам Фабий рассудит»/Пер. А. Фета.

(обратно)

267

В часовнях оксфордских колледжей обычно отведено специальное место для молитвенной скамьи главы колледжа – замкнутое пространство под балдахином, куда часто ведет особая дверь из покоев главы колледжа.

(обратно)

268

«Ричмонд» – название гимна композитора Т. Хэйвиса (1734–1820).

(обратно)

269

Джонсон С. (1822–1882) – американский священник-нонконформист, автор слов гимна, который исполняют на мелодию Хэйвиса. Слова гимна – переложение из «Откровения Иоанна Богослова» 21:2 («И я, Иоанн, увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба…»).

(обратно)

270

Отрывок из «Книги общих молитв», который священник в англиканской церкви читает перед общей исповедью на вечерней службе, после чего все становятся на колени.

(обратно)

271

«Бойся, как бы он не вышел…» (лат.).

(обратно)

272

«Величит душа моя Господа» – хвалебная песнь, часть англиканской вечерни (лат.).

(обратно)

273

Студент, выигравший колледжную стипендию по какой-либо дисциплине, в данном случае по музыке.

(обратно)

274

«Ныне отпущаеши» (молитва и церковное песнопение на слова Евангелия от Луки).

(обратно)

275

«Слава в вышних Богу» (короткая молитва, которой завершается чтение некоторых молитв).

(обратно)

276

Коллект – краткая молитва, которая произносится перед чтением апостольских посланий во время богослужения.

(обратно)

277

«Твердо уповал я на Господа, и Он приклонился ко мне» (псалом Давида).

(обратно)

278

Стандартное собрание гимнов Англиканской церкви.

(обратно)

279

Город в Корнуолле.

(обратно)

280

Джеймс М. Р. (1862–1936) – английский писатель, автор пользовавшихся огромным успехом рассказов о привидениях.

(обратно)

281

«Буду искать, пока не найду» (лат.).

(обратно)

282

Эпиграф взят из трагедии английского драматурга Дж. Форда (1586–1639) «Как жаль, что она шлюха» о кровосмесительной любви брата и сестры – Джованни и Аннабеллы.

(обратно)

283

Шекспир У. Много шума из ничего. Акт 3, сцена 1. (Весь пассаж у Шекспира – о невозможности угодить чрезмерно взыскательному вкусу.)

(обратно)

284

В младшем, четвертом классе английской школы учатся школьники 12–13 лет.

(обратно)

285

Это стихотворение, насколько нам удалось выяснить, неизвестно по другим источникам. Скорее всего, имеется в виду Дж. Максвелл, актер, друг Эдмунда Криспина, на чьи стихи он писал музыку. Это один из характерных для Криспина рассыпанных в его тексте намеков, адресованных узкому кругу друзей.

(обратно)

286

См. иллюстрацию. – Примеч. авт.

(обратно)

287

«В вакууме», т. е. вне контекста, как таковое (лат.).

(обратно)

288

Преступление на почве страсти (фр.).

(обратно)

289

Общепринятые немецкие названия регистров органа. Первые буквы составляют имя «Роберт».

(обратно)

290

Уэбстер Дж. Герцогиня Амальфи/Пер. П. Мелковой.

(обратно)

291

Льюис П. У. (1882–1957) – английский художник, основавший собственное направление абстрактной живописи, близкое кубизму – «вортицизм» (от лат. vortex – воронка), и писатель-романист.

(обратно)

292

Хеди Ламарр (Хедвига Ева Мария Кизлер, 1914–2000) – киноактриса, пик славы которой пришелся на тридцатые-сороковые годы.

(обратно)

293

Цитата из стихотворения английского поэта Г. Констебля (1562–1613) «Диафения».

(обратно)

294

Шекспир У. Цимбелин. Акт 1, сцена 1. Один из движущих элементов сюжета «Цимбелина» – пари, заключенное Постумом – мужем дочери Цимбелина, Имогены. Постум бьется об заклад со своим другом Якимо, что тому не удастся соблазнить его верную жену Имогену. Якимо, не преуспев, подглядывает за обнаженной Имогеной и клевещет на нее перед Постумом, что дает начало нескольким сюжетным линиям.

(обратно)

295

Начальные слова молитвы перед причастием в англиканской службе, согласно «Книге общих молитв»: «Помолимся обо всем государстве церкви Христовой, воинствующей на земли».

(обратно)

296

Шекспир У. Король Лир. Акт 4, сцена 2.

(обратно)

297

Фен ошибается – четвертый акт, шестая сцена «Короля Лира»: «Прелюбодей? Пускай живет. За это умирать? И королек и золотая мушка/ Пускай блудят при мне»/Пер. М. Кузмина. «Эти люди так ужасно искромсали пьесу…» – имеется в виду сложная текстологическая история «Короля Лира» и огромные расхождения между вариантами пьесы в прижизненном издании, т. н. «кварто» (1608) и посмертном издании, т. н. «первом фолио» (1623).

(обратно)

298

Уэсли Ч. (1707–1788) – основатель методистского течения богословия внутри Англиканской церкви, после его смерти ставшего отдельным религиозным направлением, поэт, автор религиозных гимнов.

(обратно)

299

Вордсворт У. (1770–1850) – английский поэт-романтик, представитель так называемой «озерной школы».

(обратно)

300

Отсылка к опере Р. Вагнера «Золото Рейна». Фрейя – в германском пантеоне богиня юности и красоты. Золотые яблоки, которые она растит, способны вернуть молодость. По вагнеровскому сюжету, Фрейю силой уводят у богов великаны Фафнер и Фазольт, надеясь получить за нее выкуп.

(обратно)

301

Пуатем – вымышленная местность на юге Франции (из романов в жанре фэнтези американского писателя Дж. Б. Кейбелла (1879–1958), составляющих цикл «Сказание о Мануэле»).

(обратно)

302

Логрес – легендарное царство короля Артура.

(обратно)

303

Искаженная цитата из стихотворения шотландского поэта эпохи Возрождения У. Данбара (1465–1530) «Ко граду Лондону» – «Лондон, ты – цвет всех городов…».

(обратно)

304

Эпитет «град дремлющих шпилей» принадлежит викторианскому поэту М. Арнольду (1822–1888), назвавшему так Оксфорд в своей элегии «Тирсис».

(обратно)

305

«… Кукования кукушки» – развернутый пересказ строки из стихотворения Дж. М. Хопкинса «Оксфорд Дунса Скотта». Поэзии Хопкинса свойствен сложный синтаксис и необычный порядок слов.

(обратно)

306

Стихотворение «Оксфорд, 30 мая 1820 года» У. Вордсворта открывается строкой: «О ты, святой питомник юности цветущей».

(обратно)

307

Фэнд – древнеирландская богиня моря.

(обратно)

308

Злой волшебник Клингзор – персонаж оперы Р. Вагнера «Парсифаль». Клингзор не был принят в число рыцарей, охраняющих священный Грааль. По воле отвергнутого Клингзора близ замка рыцарей Грааля выросли волшебные сады, населенные девами-цветами, которые должны были манить своими чарами рыцарей.

(обратно)

309

«Поэма о старом моряке» С. Т. Кольриджа, опубликованная в совместной книге Кольриджа и У. Вордсворта «Лирические баллады» в 1792 г. Цитата в тексте дана в переводе Н. С. Гумилева. В этой мистической поэме повествуется о мореходе, который, убив альбатроса, обрек товарищей на гибель, а себя на скитания по волнам. Очутившись на суше после долгих мытарств, он пытается рассказать прохожим о том, что с ним случилось. Только юноша, спешивший на свадьбу, остановился и выслушал его («Старик моряк, он одного из трех сдержал рукой»).

(обратно)

310

Имеется в виду повесть «Любовник леди Чаттерлей» Д. Г. Лоуренса.

(обратно)

311

Имеется в виду фортепьянное произведение К. Дебюсси из цикла «Двенадцать фортепьянных прелюдий» (1910–1913). Одна из этих прелюдий называлась «Затонувший собор». Она воплощает сюжет популярной бретонской легенды о затонувшем соборе, скрытом в морских глубинах. Основная тема прелюдии – тема всплывшего собора – представляет собой величавый хорал: глубокий бас имитирует звон колокола.

(обратно)

312

Иффли-роуд и Каули-роуд – улицы Оксфорда (в 30-е гг. еще его окраина), Хай-стрит – главная улица Оксфорда, Модлин-бридж – мост через реку Чаруэлл, ведущий из центра Оксфорда, от Модлин-колледжа, откуда мост берет свое название, к Плейн – развилке нескольких дорог на тогдашней окраине города.

(обратно)

313

Шекспир У. Буря. Акт 2. Сцена 2: «Не бойся, этот остров полон шумов и звуков, нежных, радостных, невнятных порой»/Пер. М. Кузмина.

(обратно)

314

Майский день – традиционный праздник наступления весны, когда население Оксфорда собирается у колокольни Модлин-колледжа, с которой певчие колледжа исполняют евхаристический гимн, сочиненный его преподавателем в XVII в. Это происходит в 6 часов утра 1 мая. Модлин-бридж перекрывают для движения транспорта с 4.30 до 9 утра, чтобы люди могли петь, танцевать и веселиться, отмечая приход весны. Некоторые отчаянные головы прыгают с Модлин-бридж в реку.

(обратно)

315

Куинз-колледж, Юниверсити-колледж – колледжи на центральной улице Оксфорда – Хай-стрит.

(обратно)

316

Дон – преподаватель Оксфордского или Кембриджского университетов (от лат. dominus – господин).

(обратно)

317

Сент-Джайлс – улица, ведущая из центра на север Оксфорда.

(обратно)

318

«Уртристан» – гипотетический первоначальный вариант средневековой легенды о Тристане, приставка «ур» (нем.) означает «истинный».

(обратно)

319

Особенность строения тела у ряда первобытных племен – избыточное ожирение в районе ягодиц.

(обратно)

320

Президент – глава администрации в некоторых оксфордских колледжах, в частности, в колледже Сент-Джонс, в котором учился сам Криспин.

(обратно)

321

Джонс И. (1573–1652) – английский архитектор и театральный художник.

(обратно)

322

Белуджистан – провинция в Пакистане.

(обратно)

323

Тьюториал – основная форма преподавания в Оксфорде и Кембридже, при которой преподаватель занимается со студентом индивидуально, иногда с двумя студентами одновременно, подробно разбирая какую-либо тему, на которую студент предварительно пишет сочинение.

(обратно)

324

«Кингс Армс» («Королевский герб») – популярный у студентов паб в центре Оксфорда на углу Холивелл-стрит.

(обратно)

325

Спасайся кто может (фр.).

(обратно)

326

Tardy (англ.) – медлительный, опаздывающий.

(обратно)

327

Скорее всего, имеется в виду наиболее известный из четырех представителей английской династии художников Лэндсиров, сэр Эдвин Лэндсир, живописец-анималист (1802–1873).

(обратно)

328

Менкен Г. Л. (1880–1956) – американский журналист, эссеист и сатирик.

(обратно)

329

Состав преступления (лат.) – вещественное свидетельство совершения преступления, т. е. в данном случае тело мисс Тарди.

(обратно)

330

«О мои лапки, мои усики!» – так говорил, опаздывая, белый Кролик, персонаж «Алисы в Стране чудес» Л. Кэрролла.

(обратно)

331

Ситвелл О. (1892–1969) – английский аристократ, писатель и поэт, журналист, сатирик, автор романов, эссе и автобиографической прозы.

(обратно)

332

«Савонарола Браун» – рассказ из сборника «Семь мужчин» М. Бирбома (1872–1956), английского писателя, эссеиста, художника-карикатуриста.

(обратно)

333

Начало сонета 71 Шекспира/Пер. А. Шаракшана.

(обратно)

334

Сомерсет-Хаус – здание в Лондоне, где в разное время располагались различные правительственные организации. Во время действия повести Криспина там, в частности, была Центральная контора регистрации актов гражданского состояния.

(обратно)

335

Джейнист – последователь культа Джейн Остен.

(обратно)

336

Готика в стиле Строуберри-Хилл – появление этого стиля связывают с именем четвертого графа Орфорд, Х. Уолпола – английского писателя, издавшего в 1764 г. «готический» роман, действие которого происходит в средневековом замке, описание которого навеяно имением графа, называвшегося «Строуберри-Хилл».

(обратно)

337

«Аббатство кошмаров» – сатирический роман английского писателя Т. Л. Пикока (1785–1866).

(обратно)

338

Проктор – университетский инспектор.

(обратно)

339

Шекспир У. Гамлет. Акт 3. Сцена 2. «Сейчас тот самый ведовской час ночи…»

(обратно)

340

Следовательно (лат.).

(обратно)

341

Эмметт Ф. Р. (1906–1990) – английский карикатурист, сотрудник журнала «Панч», конструктор кинетических скульптур.

(обратно)

342

Буллер – помощник проктора.

(обратно)

343

В статусе студента (лат.).

(обратно)

344

Беатриче и Бенедикт – персонажи пьесы Шекспира «Много шума из ничего».

(обратно)

345

Герои романа «Любовник леди Чаттерлей» Д. Г. Лоуренса.

(обратно)

346

Бритомарта – дева-рыцарь, персонаж неоконченной поэмы «Королева фей» Э. Спенсера (1552–1599).

(обратно)

347

«Испытание Ричарда Феверела» – роман английского писателя Дж. Мередита (1828–1909).

(обратно)

348

Собиратель пиявок – герой стихотворения У. Вордсворта.

(обратно)

349

Цезарь разделил Галлию на три части (лат.) – искаженная цитата из «Записок о Галльской войне» Ю. Цезаря.

(обратно)

350

Умирать, мертвый (фр.).

(обратно)

351

Мальчики двенадцати лет.

(обратно)

352

Парафраз строки из знаменитого стихотворения Р. Бёрнса «Моя любовь – как алая, алая роза». На языке цветов, принятом в Викторианскую эпоху, голубая роза – символ таинственного и недостижимого.

(обратно)

353

«Сова – все перышки ее промерзли до костей» – цитата из поэмы Дж. Китса (1795–1821), английского поэта-романтика, «Канун святой Агнессы». Праздник в честь святой Агнессы приходится на 21 января.

(обратно)

354

«Душа моя повержена в прах…» – начало псалма 119:25.

(обратно)

355

Лир Э. (1812–1888) – английский поэт и художник, прославившийся сочинением лимериков, пятистрочных юмористических стихотворений, зарифмованных по схеме ААВВА, причем конец последней строки повторяет конец первой.

(обратно)

356

Широкий (англ.).

(обратно)

357

Шелдоновский театр – церемониальный зал университета, в котором также проводятся концерты.

(обратно)

358

Рен К. (1632–1723) – выдающийся английский архитектор и математик.

(обратно)

359

Весьма рад. Как поживаете? (нем.).

(обратно)

360

Калькуттская черная яма – название маленькой тюремной камеры в калькуттском форте Уильям, где в ночь на 20 июня 1756 г. задохнулись много защищавших город англичан, брошенных туда бенгальским набобом, захватившим Калькутту в ответ на ее укрепление англичанами.

(обратно)

361

В часовнях оксфордских колледжей обычно отведено специальное место для молитвенной скамьи главы колледжа – замкнутое пространство под резным балдахином, куда часто ведет особая дверь из его покоев.

(обратно)

362

Дорическая токката – токката и фуга ре минор И.-С. Баха (1685–1750).

(обратно)

363

Иаков Ι – первый король Англии из династии Стюартов (годы царствования – 1603–1625).

(обратно)

364

«Котлы мясные» (библ.) – «когда мы сидели у котлов мясных, когда мы ели хлеба досыта», Исход 16:3. Во время скитания по пустыне евреи возроптали на Бога и пророка Моисея, пожалев о том, что оставили египетский плен и сытную пищу, которую ели в рабстве.

(обратно)

365

Гудини Г. (1874–1926) – американский иллюзионист, в числе коронных номеров которого были трюки с выпутыванием из цепей и побеги из тюремных камер.

(обратно)

366

«Словно ветер, что всю ночь пронзительно свищет…» – цитата из поэмы английского поэта Викторианской эпохи А. Теннисона (1809–1892) «Смерть Артура».

(обратно)

367

«Крыса за ковром» – цитата из «Гамлета» У. Шекспира.

(обратно)

368

«Полчаса после поцелуя, и время опять целовать» – цитата из стихотворения американского поэта и журналиста Ю. Филда (1850–1895).

(обратно)

369

Автомобильная ассоциация Великобритании была основана в 1905 г., чтобы оградить водителей от ловушек полиции за нарушение скорости и в других затруднительных случаях, например, со страховкой.

(обратно)

370

«Виктор Голланц» – одно из крупнейших издательств Великобритании, основано в 1927 г.

(обратно)

371

Морской старик – персонаж многих сказок, в частности, он фигурирует в сказке о пятом путешествии Синдбада-морехода. Морской старик заманивал путешественников, прося перенести его через поток на плечах. Оседлавсвою жертву, он более не отпускал ее ни днем ни ночью, заставляя добывать для него пропитание и повсюду носить. Синдбаду удалось освободиться от своего поработителя, напоив его вином и убив.

(обратно)

372

Большинство (древнегреч.).

(обратно)

373

«Ягненок и знамя» – популярный паб на Сент-Джайлс-стрит, в северной части центра Оксфорда, принадлежащий колледжу Сент-Джонс и, таким образом, расположенный, согласно географии криспиновского Оксфорда, рядом с вымышленным колледжем Сент-Кристоферс.

(обратно)

374

Состав преступления (лат., юридический термин).

(обратно)

375

«Леди Шалот», или, как она названа в пер. К. Бальмонта, «волшебница Шалот» – персонаж одноименной баллады английского поэта А. Теннисона, основанной на средневековой легенде из артуровского цикла. Волшебница Шалот – жертва таинственного проклятия, которое обрекло ее постоянно прясть и никогда не смотреть на мир напрямую, довольствуясь его отражением в волшебном зеркале. Увидев рыцаря Ланселота, она полюбила его и ради него нарушила условия заклятья, тем самым себя погубив.

(обратно)

376

Строки из поэмы «Сад», принадлежащей перу Э. Марвелла (1621–1678)/Пер. Г. Кружкова.

(обратно)

377

Леди Маргарет Холл – первый женский колледж Оксфорда (ныне смешанный), основанный в 1878 г. и расположенный в северной части города.

(обратно)

378

«Дейли миррор» – британский таблоид.

(обратно)

379

Скаут – служитель в Оксфордском и некоторых других университетах.

(обратно)

380

«Опустошенье всех моих составов…» – цитата из поэмы «Сон Геронтия» английского поэта, кардинала Дж. Г. Ньюмена (1801–1890).

(обратно)

381

Морье Дж. дю (1834–1896) – английский писатель, карикатурист, иллюстратор, много работавший в этом качестве для журнала «Панч».

(обратно)

382

«Загадка запертой комнаты» – название жанра детективного повествования, когда разгадывается убийство (реже – кража), произошедшее в закрытом помещении, куда никто из посторонних не мог войти и откуда никто не мог выйти. В этом жанре писали Э. А. По (1809–1849), А. К. Дойль (1859–1930) и другие писатели детективного жанра.

(обратно)

383

Дьепп – город во Франции.

(обратно)

384

«Преждевременные похороны» – рассказ Э. А. По.

(обратно)

385

Динкельсбюль – город в земле Баварии, Германия.

(обратно)

386

Масляные сконы – небольшие кексы, подаются к чаю вместе с густыми топлеными сливками.

(обратно)

387

Эйнджел-кейк – бисквитный пирог, состоящий из белого, желтого и розового коржей с кремом и глазурью.

(обратно)

388

Эктоплазма – в спиритической терминологии «загадочная субстанция», эманация медиума, позволяющая духам становиться видимыми на время спиритического сеанса.

(обратно)

389

В разгар действия (лат.).

(обратно)

390

Очевидно, копия картины итальянского художника эпохи Раннего Возрождения П. Уччелло (1397–1475) «Мученичество святого Стефана».

(обратно)

391

Реставрация – имеется в виду Реставрация Стюартов, 1660 г., восстановление на территории Англии, Шотландии и Ирландии монархии, ранее упраздненной указом английского Парламента 1649 г. Новым королем всех трех государств стал Карл II Стюарт, сын казненного во время революции короля Карла I.

(обратно)

392

Один из критериев победы на гребных соревнованиях в Оксфорде: сколько раз лодке команды одного колледжа удалось на реке толкнуть лодку команды другого (шансы на победу повышаются у толкнувшей стороны), иначе говоря, наставленные лодке противника «шишки».

(обратно)

393

Френология – псевдонаука, чрезвычайно популярная в начале XIX в., объяснявшая психические и интеллектуальные свойства человека строением его черепа, наличием на нем определенных шишек. Основателем френологии был австрийский врач-анатом Ф. Й. Галль.

(обратно)

394

Ср. Бодлер Ш. «Цветы зла», стихотворение «Une nuit que j’étais près d’une affreuse Juive…» («С еврейкой страшною мое лежало тело…», пер. В. Микушевича).

(обратно)

395

В Джизусе – один из колледжей Оксфорда – Джизус-колледж, колледж Иисуса.

(обратно)

396

Холивелл-стрит – улица в центре Оксфорда, на которую выходят одни из ворот Нью-колледжа, где происходила вечеринка, описываемая в главе.

(обратно)

397

«…Невиданную со времен Мольера» – отсылка к комедии Ж.-Б. Мольера (1622–1673) «Мнимый больной».

(обратно)

398

Спить – автор копирует акцент валлийца, который вместо звонкого «б» употребляет глухой «п».

(обратно)

399

Фаркер Дж. (1677–1707), – ирландский драматург, написавший комедию «Офицер рекрутов».

(обратно)

400

Рэдклифф-Хоспитал, или Джон Рэдклифф – университетская больница им. Джона Рэдклиффа, основная больница Оксфорда.

(обратно)

401

Стрип-рамми – карточная игра с раздеванием по мере проигрыша.

(обратно)

402

«Пожар на лебедке, пожар и внизу» – шуточная морская песня.

(обратно)

403

«Сэр Гавейн и Зеленый Рыцарь» – аллитеративная поэма на среднеанглийском языке (XIV в.) о сэре Гавейне, рыцаре Круглого стола, одном из центральных персонажей Артурианского цикла, племяннике короля Артура. Арнольд М. (1822–1888) – английский поэт, искусствовед и критик, занимавший почетнейший пост профессора поэзии в Оксфорде с 1857 по 1867 г. «Эмпедокл на Этне» – принадлежащая перу Арнольда пьеса в стихах. Название студенческого эссе (якобы написанного Филипом Ларкином, которому посвящена повесть Криспина), в котором связываются эти столь разные произведения, намеренно абсурдно.

(обратно)

404

Имеется в виду знаменитый греко-английский словарь Лидделла и Скотта. Один из авторов, Г. Дж. Лидделл (1811–1898), английский филолог-классик, лексикограф. Занимал различные руководящие должности в Оксфордском университете. Отец Алисы Лидделл, вдохновившей Л. Кэрролла на создание его книг об Алисе.

(обратно)

405

Цитата из «Гамлета» в пер. А. Кронеберга.

(обратно)

406

Высказывание, приписываемое Э. Дакроу, цирковому наезднику и театральному импресарио XIX в., применяемое им по отношению к пьесам, которые он принимал на постановку, как критерий качества: в пьесе должно быть поменьше слов и побольше действия.

(обратно)

407

Нью-Бодлиан – новый корпус Бодлианской библиотеки в Оксфорде.

(обратно)

408

Цитата из произведения Горация (65 г. до н. э. – 8 г. н. э.) «Наука поэзии»: «Будет рожать гора, а родится смешная мышь» (лат.)/Пер. М. Л. Гаспарова.

(обратно)

409

«Птица и младенец» – имеется в виду шуточное название старинного паба «Орел и дитя» в Оксфорде.

(обратно)

410

Строки из мистической поэмы английского поэта Ф. Томпсона (1859–1907) «Небесная гончая» (1909).

(обратно)

411

Парсонс-Плежер – название нудистского пляжа на берегу речки Чарвелл, где купались и загорали исключительно преподаватели и студенты мужского пола. Находился в юго-восточной части Университетского парка Оксфорда.

(обратно)

412

Ватто А. (1684–1721) – французский художник, основоположник стиля рококо.

(обратно)

413

«Паломничество на остров Кифера» – название картины А. Ватто.

(обратно)

414

Авалон – мифический остров из кельтских легенд, место упокоения короля Артура.

(обратно)

415

Кларендон-Билдинг – здание построено в 1715 г. по проекту архитектора Н.Хоксмура. Первоначально это здание предназначалось для издания печатной продукции Оксфордского университета. В начале XIX в. было освобождено и использовалось в административных целях. В 1975 г. было передано Бодлианской библиотеке.

(обратно)

416

Шекспир У. Генрих IV. Акт 1. Сцена 3/Пер. Е. Бируковой.

(обратно)

417

Пентонвиль – название тюрьмы в Лондоне.

(обратно)

418

Воган Г. (1621–1695) – уэльский поэт-метафизик. «Они отбыли в светоносный мир» – название (по первой строке) его стихотворения.

(обратно)

419

Первая строка стихотворения «Плач по поэтам» шотландского поэта У. Данбара (род. в 1459 или 1460 г., дата смерти неизвестна).

(обратно)

420

«Взор Елены скрыл прах» – цитата из стихотворения английского поэта и драматурга Т. Нэша (1567–1601) «Литания во время чумы».

(обратно)

421

Французская пословица «Ничто не вечно под луной», букв.: «Все слабеет, все ломается, все проходит» (фр.).

(обратно)

422

«Рэдио таймс» – еженедельный журнал радио-, а позже телерадиопрограмм, издаваемый Би-би-си. Был основан в 1923 г. и существовал вплоть до 2011 г.

(обратно)

423

«… Вормиуса» – отсылка к стихотворению А. Поупа (1688–1744) «Послание к доктору Арбетноту».

(обратно)

424

Пуатем – вымышленная местность на юге Франции из романов в жанре фэнтези американского писателя Дж. Б. Кейбелла (1879–1958), составляющих цикл «Сказание о Мануэле».

(обратно)

425

Логрес – легендарное царство короля Артура.

(обратно)

426

Брин-Мор – престижный западный пригород Филадельфии, где находится женский колледж Брин-Мор.

(обратно)

427

Зоопарк Риджентс-парка – старейший научный зоопарк, расположенный в северной части Риджентс-парка в Лондоне.

(обратно)

428

Шекспир У. Генрих V. Акт IV. Сцена 3/Пер. Е. Бируковой. Строка выбрана Криспином, по-видимому, не случайно. Она взята из монолога Генриха перед битвой «в Криспинов день», так что это скрытая отсылка автора к собственному псевдониму.

(обратно)

429

Святая простота (лат.).

(обратно)

430

Тейм – город на расстоянии 14 км от Оксфорда.

(обратно)

431

Шекспир У. Генрих V. Акт IV. Сцена 3/Пер. Е. Бируковой. Отрывок из этого монолога уже цитировался выше. Здесь Криспин намеренно меняет вариант Шекспира: «Криспиан» – на «Криспин».

(обратно)

432

Стаут – сорт темного пива, популярного наряду с элем и портером.

(обратно)

433

Сомма – одно из важнейших, самых длительных и кровопролитных сражений Первой мировой войны, продолжавшееся с 1 июля по 18 ноября 1916 г. на обоих берегах реки Сомма во Франции. И англичане, и французы, сражавшиеся в этой битве в составе Антанты, понесли огромные потери, как и их противник.

(обратно)

434

Ботли – деревня к западу от Оксфорда.

(обратно)

435

«Не надейтесь на принцев…» – предсмертные слова Т. Вентворта, 1-го графа Стаффорда (1593–1641), английского государственного деятеля. Сторонник Карла I в его конфликте с Парламентом во время Английской революции. Карл в свое время обещал всецело защищать Вентворта, но вынужден был, спасая себя от смерти, подписать по настоянию Парламента ему смертный приговор. По некоторым свидетельствам, Вентворт произнес тогда фразу: «Не надейтесь на королей». Был казнен в Тауэре. Под «принцами» в данном случае Фен имеет в виду аристократичного мистера Барнеби.

(обратно)

436

Это необычное сравнение – отсылка к оксфордской традиции ежегодных черепашьих гонок, проходящих летом в колледже Корпус-Кристи.

(обратно)

437

«Хиллман» – марка легкового автомобиля.

(обратно)

438

«Собственность – это кража» (фр.) – афоризм П.-Ж. Прудона (1809–1865), французского философа, общественного деятеля, одного из основоположников анархизма.

(обратно)

439

«И на пять миль, изгибами излучин…» – цитата из поэмы С. Т. Кольриджа (1772–1834) «Кубла Хан, или Видение во сне»/Пер. К. Бальмонта.

(обратно)

440

Ботли-Фэйр – ярмарка в районе Ботли.

(обратно)

441

Кружка «Тоби джаг» – пивная кружка в виде толстяка в треуголке.

(обратно)

442

«Энигма-вариации» – 14 вариаций для оркестра английского композитора Э. Элгара (1857–1934). Все они написаны на скрытую тему, которая ни разу не звучит и которую слушателю следует отгадать. Каждая из вариаций – это портрет одного из друзей композитора.

(обратно)

443

Твердая земля (лат.).

(обратно)

444

«Замок капризов» – роман Т. Л. Пикока.

(обратно)

445

Кросс Х. Уголовное расследование (Суит энд Марвелл, 1934. – Примеч. автора).

(обратно)

446

Ремесло, занятие (фр.).

(обратно)

447

«Безумный дом» – роман Т. А. Пикока.

(обратно)

448

«Похищение локона» – поэма А. Поупа (1688–1744).

(обратно)

449

Tardy (англ.) — опаздывающий. (Прим. ред.)

(обратно)

450

Лимерик — шуточное стихотворение из пяти строф. (Прим. ред.)

(обратно)

451

West — (Уэст) Запад. (Прим. ред.)

(обратно)

452

Broad (англ.) — широкий. (Прим. ред.)

(обратно)

453

Название тюрьмы. (Прим. ред.)

(обратно)

454

Оксфордские студенты носят мантии (должны носить, но не всегда это делают). (Прим. ред.)

(обратно)

455

Боб Крэтчит — персонаж книги «Рождественские истории» Ч. Диккенса. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

456

Кестлер, Артур (1905–1983) — британский писатель и журналист, уроженец Венгрии, еврейского происхождения.

(обратно)

457

Имеется в виду бывший офицер МИ-5, автор скандальной книги «Ловец шпионов».

(обратно)

458

Намеренно искаженное французское выражение: расставание — это маленькая смерть.

(обратно)

459

Английского доцента (нем.).

(обратно)

460

Креп-сюзетт, десерт: блинчики с апельсиновым соусом (фр.).

(обратно)

461

Как и в большинстве европейских баров, выпивка за стойкой в английских пабах стоит дешевле, чем за столом в зале.

(обратно)

462

Сорок монет — в данном случае сорок шиллингов, или восемь фунтов.

(обратно)

463

Имеется в виду Уормвуд-Скрабс — известная лондонская тюрьма.

(обратно)

464

Имеется в виду поход безработных шахтеров в Лондон в ноябре 1936 г.

(обратно)

465

В те времена спецтранспорт еще не был оборудован сиренами.

(обратно)

466

Привет (нем.).

(обратно)

467

Привет (нем.).

(обратно)

468

Букв.: обоюдный (фр.). Как правило, по принципу au pair работают молодые люди, приехавшие в страну изучать язык, живущие и работающие в принявшей их семье.

(обратно)

469

Книга Судного дня — свод материалов первой в средневековой Европе всеобщей поземельной переписи, проведенной в Англии в 1085–1086 гг.

(обратно)

470

Храни короля как зеницу ока (лат.).

(обратно)

471

Речь идет о церквях, отделившихся от официальной англиканской, — баптистской, методистской и пр.; именно для их сторонников издавалась газета «Христианский вестник».

(обратно)

472

Произведениями искусства (фр).

(обратно)

473

«Ныне отпущаеши раба Твоего…» (лат.)

(обратно)

474

Сикерт, Уолтер (1860–1942 гг.) — английский живописец.

(обратно)

475

Алкоголик и поэт (фр.).

(обратно)

476

Крафтс — самая престижная в мире выставка собак.

(обратно)

477

«Готский альманах» — авторитетнейший европейский генеалогический справочник.

(обратно)

478

Полусвету (фр.).

(обратно)

479

Автомобиль, выпускавшийся в те годы в Великобритании. – Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

480

Имеется в виду падение Берлинской стены в октябре 1989 г.

(обратно)

481

Имеется в виду Vopo – Volkspolizei – «Народная полиция» в бывшей ГДР.

(обратно)

482

Слово circus может означать по-английски и «круглая площадь», и «цирк». Поскольку штаб-квартира британской разведки располагалась в те годы на Кембриджской площади, называя свое учреждение «цирком», его сотрудники не обязательно и далеко не всегда вкладывали в название негативный или издевательский смысл.

(обратно)

483

Управление министерства обороны ГДР, отвечавшее за разведку.

(обратно)

484

Эти события описаны в самом первом произведении Ле Карре – повести «Звонок мертвецу».

(обратно)

485

Официально он занимал пост оперативного начальника департамента спецслужб министерства обороны до образования ныне широко известных секретных организаций МИ-5 и МИ-6.

(обратно)

486

Живописный английский рыбацкий городок на берегу Атлантического океана.

(обратно)

487

Сокращение от Курфюрстендамм.

(обратно)

488

Знаменитый лондонский паб.

(обратно)

489

Город в Америке, где в 1960 г. полиция устроила массовую бойню среди чернокожих демонстрантов.

(обратно)

490

Такой билет предполагал поездку на большое расстояние.

(обратно)

491

Старинный английский народный танец, изначально исполнялся с мечами. Построен на ритмических шагах и сопровождается специфической музыкой.

(обратно)

492

Имеется в виду газета «Дейли уоркер» – в то время орган компартии Великобритании, предшественница «Морнинг стар».

(обратно)

493

Марка немецких автомобилей, выпускавшихся до 1966 г.

(обратно)

494

Английской деликатности (фр.).

(обратно)

495

Речь снова идет о событиях, описанных Ле Карре в его первом романе «Звонок мертвецу».

(обратно)

496

Сорт джина.

(обратно)

497

Название здания центрального уголовного суда в Лондоне.

(обратно)

498

Район Берлина.

(обратно)

499

Телевизионное шоу.

(обратно)

500

Имеется в виду министерство обороны Великобритании.

(обратно)

501

Резервуар для хранения газообразных веществ, например, таких, как природный газ.

(обратно)

502

В те годы – сигнал, что машина свободна.

(обратно)

503

Так для краткости именовалось министерство гражданского строительства и общественных работ, существовавшее до 1970 г.

(обратно)

504

Имеется в виду так называемый Карибский кризис в октябре 1962 г., чуть не ставший причиной Третьей мировой войны.

(обратно)

505

Город в Германии, рядом с которым в 1937 г. был создан первый в мире ракетный полигон.

(обратно)

506

Неформальное прозвище Леклерка.

(обратно)

507

Уменьшительно-ласкательное от имени Барбара.

(обратно)

508

Британская марка автомобиля, выпускавшегося до 1976 г.

(обратно)

509

Патриотическое движение за независимость Франции в 1940–1945 гг.

(обратно)

510

«Блэк фрайарз» по-английски означает «черные монахи».

(обратно)

511

Имеется в виду Питер Эммануэль Амиго – архиепископ Саутворка.

(обратно)

512

Игра, стол для которой не имеет обычных луз; их заменяют девять отверстий в игровом поле; попадание в каждое может принести игроку определенное количество очков.

(обратно)

513

Челтнем – город-курорт в графстве Глостер (Англия).

(обратно)

514

Сборно-разборная постройка из гофрированного железа, использовавшаяся английской армией со времен Первой мировой войны.

(обратно)

515

Шеф прибегает к итальянскому музыкальному термину, означающему «взволнованность».

(обратно)

516

  О мертвых ничего, кроме хорошего (лат.). – Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

517

  лишней (фр.).

(обратно)

518

  Каждый сам за себя (фр.).

(обратно)

519

  до тошноты (лат.).

(обратно)

520

  Преступление по страсти (фр.).

(обратно)

521

  «На фонарь (аристократов)» (фр.) – цитата из популярной песни Великой французской революции «Все будет хорошо».

(обратно)

522

Вечное проклятие (фр.).

(обратно)

523

Роковая женщина (фр.).

(обратно)

524

Персонаж из книги Л. Кэрролла «Приключения Алисы в Стране Чудес».

(обратно)

525

Итальянская актриса.

(обратно)

526

90,9 см и 73,5 см соответственно.

(обратно)

527

Дингли Делл — название поселка в романе Ч. Диккенса «Посмертные записки Пиквикского клуба».

(обратно)

528

Мистер Вордли — персонаж этого же романа.

(обратно)

529

Стриндберг Август (1849–1912) — шведский писатель, драматург.

(обратно)

530

Плато в США и Мексике.

(обратно)

531

Сиддонс Сара (1755–1831) — знаменитая английская актриса.

(обратно)

532

Торквемада Томас (1420–1498) — деятель инквизиции в Испании, первый «великий инквизитор» (1483–1494).

(обратно)

533

Стиль английской мебели xviii в.

(обратно)

534

Питер Пэн — герой одноименной сказки Дж. Барри о мальчике, который не хотел становиться взрослым.

(обратно)

535

Лицо, выполняющее обязанности главы дипломатического корпуса.

(обратно)

536

Тюремный автомобиль, окрашенный в черный цвет (разг.).

(обратно)

537

Чутье (фр.).

(обратно)

538

Крайний предел (лат.).

(обратно)

539

Коронер — в Великобритании: особый судебный следователь, ведущий дознание в случаях насильственной и внезапной смерти.

(обратно)

Оглавление

Фриман Виллс Крофтс Самое запутанное дело инспектора Френча

  Анонс

  Глава 1 Убийство!

  Глава 2 Фирма «Дьюк и Пибоди»

  Глава 3 Предварительные выводы

  Глава 4 Исчезновение

  Глава 5 Френч отправляется в путешествие

  Глава 6 Отель в Барселоне

  Глава 7 К вопросу о свадьбе

  Глава 8 Силвия и Харрингтон

  Глава 9 Миссис Рут из Питсбурга

  Глава 10 Несколько пар одеял

  Глава 11 Фокус с драгоценностями

  Глава 12 Неуловимая миссис Икс

  Глава 13 Миссис Френч делает важное «замечание»

  Глава 14 Трагедия

  Глава 15 Дом в Сент-Джонз-Вуд

  Глава 16 Горячий след

  Глава 17 Фокус с акциями

  Глава 18 Пароход «Енох»

  Глава 19 Френч загадывает загадку

  Глава 20 Заключение

Фриман Виллс Крофтс Тайна Ла-Манша (Тайна «Нимфы»)

  Глава 1 Смерть в открытом море

  Глава 2 Макинтош принимает гостя

  Глава 3 В игру вступает Закон

  Глава 4 В Скотленд-Ярде

  Глава 5 Нью-Хейвен

  Глава 6 Крах

  Глава 7 Что рассказал Нолан

  Глава 8 Отплытие катера

  Глава 9 Скорость есть частное от деления расстояния на время

  Глава 10 Человек с чемоданами

  Глава 11 Дьепп. Мосье Фике

  Глава 12 F 711

  Глава 13 Очевидные следы

  Глава 14 Новое направление

  Глава 15 Надежная валюта

  Глава 16 Кочегар с парохода «Щегол»

  Глава 17 Подвиги Уиллиса

  Глава 18 Тайна лодки

  Глава 19 Двойной удар

  Глава 20 Тайна звезд

  Глава 21 Последний раунд

  БИБЛИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА: «Тайна «Нимфы»

Фриман Виллс Крофтс Неуловимый убийца

  Анонс

  Глава 1 Возвращение домой

  Глава 2 План действий

  Глава 3 Мосты сожжены

  Глава 4 Поместье «Жасмин»

  Глава 5 Любовные страдания

  Глава 6 О женской зоркости

  Глава 7 Трагедия

  Глава 8 Дознание

  Глава 9 Вердикт

  Глава 10 Сомнения

  Глава 11 Слежка и сбор информации

  Глава 12 Дружеский допрос

  Глава 13 Старший полицейский офицер Френч

  Глава 14 Дело сдвигается с мертвой точки

  Глава 15 Грабитель-невидимка

  Глава 16 Лучик света

  Глава 17 Незамеченная улика

  Глава 18 Френч снова погружается в раздумья

Фриман Виллс Крофтс Смерть на рельсах

  Анонс

  Глава 1 Прелюдия трагедии

  Глава 2 Трагедия

  Глава 3 Разбирательство

  Глава 4 Появляется инспектор Френч

  Глава 5 О велосипедах

  Глава 6 Дело пошло!

  Глава 7 Поденная работа

  Глава 8 Вновь трагедия

  Глава 9 Новое разбирательство

  Глава 10 Обрывок чертежа

  Глава 11 Мошенничество!

  Глава 12 Френч расследует подлог

  Глава 13 Опущенные шторы

  Глава 14 Половина суммы премиальных

  Глава 15 Работает метод исключения

  Глава 16 Наконец-то забрезжил свет!

  Глава 17 Бренда вступает в игру

  Глава 18 Бренда узнает правду

  Глава 19 Заключение

Крофтс Фриман Виллс Тайна залива Саутгемптон

  Часть первая ПРЕСТУПЛЕНИЕ  

    Глава 1

Виктор Каннинг Рука-хлыст

  Глава 1 Никогда не отказывайтесь от селедки

  Глава 2 Девушка на пристани

  Глава 3 Прощай, Дино

  Глава 4 У него будет новый хозяин

  Глава 5 Милый ребенок с подушкой

  Глава 6 «Vous vous amusez, no?»[70]

  Глава 7 Устрицы с Оглу

  Глава 8 Брунгильда в бикини

  Глава 9 Зигфрид упражняется

  Глава 10 Договор нарушен

  Глава 11 Мне удается выкрутиться

  Глава 12 Методы Борджиа

  Глава 13 Люблю, К. и В.

  Глава 14 Стань летающей мишенью

  Глава 15 Дважды уволенный

  Глава 16 Подлецы и лестницы

  Глава 17 Философия Кэтрин

  Глава 18 Прах искупления

  Глава 19 Любовь — самая странная вещь на свете

  Глава 20 Все, что мне осталось

Виктор Каннинг Тающий человек

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

Эдмунд Криспин Дело о золотой мушке. Убийство в магазине игрушек (сборник)

  Дело о золотой мушке

    Глава 1 Пролог на железной дороге

    Глава 2 Изольда

    Глава 3 Пробы неокрепших голосов

    Глава 4 Догнав призраков

    Глава 5 «Cave ne exeat»[135]

    Глава 6 «Прощай, земное наслажденье»[148]

    Глава 7 Рассмотрение мотивов

    Глава 8 Недурной приют

    Глава 9 Последняя воля и завещание

    Глава 10 Загубленная будущность

    Глава 11 Зверь рыкающий

    Глава 12 Виньетки

    Глава 13 Происшествие на вечерней службе

    Глава 14 Скверно попасться

    Глава 15 Дело закрыто

    Эпилог Золотая мушка

  Убийство в магазине игрушек

    Глава 1 Случай с праздношатающимся поэтом

    Глава 2 Случай с нерешительным Доном[316]

    Глава 3 Случай с честным стряпчим

    Глава 4 Случай с негодующим джейнистом[335]

    Глава 5 Случай с бесплотным свидетелем

    Глава 6 Случай с достойным возничим

    Глава 7 Случай с хорошенькой молодой леди

    Глава 8 Случай с эксцентричной миллионершей

    Глава 9 Случай с недоброжелательным медиумом

    Глава 10 Случай с прерванным семинаром

    Глава 11 Случай с нервным врачом

    Глава 12 Недостающее звено

    Глава 13 Случай с вращающимся профессором

    Глава 14 Случай с сатириком-провидцем

Ариспин Э Шагающий магазин игрушек

  ЭПИЗОД С БЛУЖДАЮЩИМ ПОЭТОМ

  ЭПИЗОД С ЭКСЦЕНТРИЧНЫМ ПРОФЕССОРОМ

  ЭПИЗОД С ЧИСТОСЕРДЕЧНЫМ СТРЯПЧИМ

  ЭПИЗОД С НЕГОДУЮЩИМ ПОКЛОННИКОМ БЕССМЕРТНОЙ ДЖЕЙН

  ЭПИЗОД С КОСВЕННЫМИ СВИДЕТЕЛЯМИ

  ЭПИЗОД С НАЧИТАННЫМ ВОДИТЕЛЕМ

  ЭПИЗОД С ПРЕЛЕСТНОЙ ЮНОЙ ЛЕДИ

  ЭПИЗОД С ЭКСЦЕНТРИЧНОЙ МИЛЛИОНЕРШЕЙ

  ЭПИЗОД С НЕДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНЫМ МЕДИУМОМ

  ЭПИЗОД С ПРЕРВАННЫМ СЕМИНАРОМ

  ЭПИЗОД С НЕРВНЫМ ДОКТОРОМ

  ЭПИЗОД С НЕДОСТАЮЩИМ ЗВЕНОМ

  ЭПИЗОД С ВРАЩАЮЩИМСЯ ПРОФЕССОРОМ

  ВСЕ ОБЪЯСНЯЮЩАЯ

Джон Ле Карре Звонок мертвецу Убийство по-джентльменски

  От автора

  Звонок мертвецу

    Глава 1 Краткое жизнеописание Джорджа Смайли

    Глава 2 Мы никогда не закрываемся

    Глава 3 Эльза Феннан

    Глава 4 Кафе «Фонтан»

    Глава 5 Мастон и пламя свечей

    Глава 6 Чай и гостеприимство

    Глава 7 Рассказ мистера Скарра

    Глава 8 Размышления в больничной палате

    Глава 9 Подчищая за собой

    Глава 10 Рассказ девственницы

    Глава 11 Не слишком респектабельный клуб

    Глава 12 Мечта на продажу

    Глава 13 Странные поступки Сэмюэла Феннана

    Глава 14 Дрезденская группа

    Глава 15 Последний акт

    Глава 16 Эхо в тумане

    Глава 17 Уважаемый советник

    Глава 18 Меж двух миров

  Убийство по-джентльменски

    От автора

    Предисловие

    Глава 1 Черные свечи

    Глава 2 Ощущения четверга

    Глава 3 В ночь убийства

    Глава 4 Обыватели и преподаватели

    Глава 5 Собачьи дела

    Глава 6 Оберег против дьявола

    Глава 7 Церковь короля Артура

    Глава 8 Цветы для Стеллы

    Глава 9 В трауре

    Глава 10 Маленькие женщины

    Глава 11 Пальто, чтоб ей стало тепленько

    Глава 12 Непростые разговоры

    Глава 13 Дорога домой

    Глава 14 Милосердие по высшему разряду

    Глава 15 На пути к Филдингу

    Глава 16 Любовь к музыке

    Глава 17 Бегство

    Глава 18 Снова дома

    Глава 19 Развенчание мифа

    Глава 20 Как мусор по реке

Джон Ле Карре Шпион, пришедший с холода. Война в Зазеркалье Сборник

  Шпион, пришедший с холода

    Предисловие

    1 Контрольно-пропускной пункт «Чарли»

    2 Цирк

    3 Под откос

    4 Лиз

    5 Кредит

    6 Контакт

    7 Кивер

    8 «Ле Мираж»

    9 День второй

    10 День третий

    11 Друзья Алека

    12 Восток

    13 Кнопки или скрепки

    14 Письмо клиенту

    15 Приглашение

    16 Арест

    17 Мундт

    18 Фидлер

    19 Собрание партийной ячейки

    20 Трибунал

    21 Свидетель

    22 Президент

    23 Признание

    24 Комиссар

    25 Стена

    href=#t242> 26 Путь с холода

  Война в Зазеркалье

    Предисловие

    Часть I Попытка Тейлора

    Часть II Попытка Эвери

    Часть III Попытка Лейсера

  От автора

Джорджет Хейер Убийство в Эшли-Грин. Осторожно, яд!

  Убийство в Эшли-Грин

    Глава первая

    Глава вторая

    Глава третья

    Глава четвертая

    Глава пятая

    Глава шестая

    Глава седьмая

    Глава восьмая

    Глава девятая

    Глава десятая

    Глава одиннадцатая

    Глава двенадцатая

    Глава тринадцатая

    Глава четырнадцатая

    Глава пятнадцатая

    Глава шестнадцатая

    Глава семнадцатая

    Глава восемнадцатая

    Глава девятнадцатая

    Глава двадцатая

    Глава двадцать первая

    Глава двадцать вторая

  Осторожно, яд!

    Глава первая

    Глава вторая

    Глава третья

    Глава четвертая

    Глава пятая

    Глава шестая

    Глава седьмая

    Глава восьмая

    Глава девятая

    Глава десятая

    Глава одиннадцатая

    Глава двенадцатая

    Глава тринадцатая

    Глава четырнадцатая

Джорджет Хейер Так убивать нечестно!

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

Джорджетта Хейер Предательский кинжал

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

Джоржет Хейер Неоконченное расследование

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

*** Примечания ***