Наследие Евы (СИ) [Алекс Рицнер Ritsner] (fb2) читать постранично

========== Глава 1. Лучше, чем в прогнозах ==========

Возвращенье языческой крови.

<...>

Предвкушая лакомство, я дожидаюсь бога.

От начала времен я — низшая раса.

<...>

Ад не грозит язычникам.

<...>

Одно преступление — быстро! —

и пусть я рухну в небытие,

именем человеческого закона.

А. Рембо в переводе M. Кудинова,

«Одно лето в аду»

I

В начале февраля Стаху приспичило отхватить кризис в пятнадцать. Можно — экзистенциальный, но ему не поверят. На носу — последствия поступков, на душе — безумные от ужаса коты и истерически настроенные кошки, на часах — пять утра. Стах пялится в потолок. Второй час подряд. Вчера он сказал своему первому, единственному другу, что не может с ним встречаться.

Тим отнесся с пониманием. Стах живет с этим вечер и ночь. У него чувство, что по нему проехал бульдозер. Или три. Или десять тысяч. Он не может подняться с кровати на тренировку. И колено ноет. Но черт с ним, с коленом. У него, может, сердце болит.

Он кусает подушку. Со стыда и отчаяния. Он с мазохистским наслаждением прокручивает в ленте памяти сорванный поцелуй. Теперь его совсем не случится. Теперь ничего не случится. Должно было стать легче. Должно было, но не стало.

Осознание больше напоминает ужас, чем осознание. Ухает внутри. Грохочет в ушах. Терзает колено. Колено все-таки больше, чем сердце, да. Все у Стаха не по-человечески.

II

Он чистит зубы, без энтузиазма глядя на свою физиономию в дверцу зеркального шкафчика, у которого такая рама... с золотыми вензелями. Тим у этой рамы делал всякое, о чем не надо вспоминать...

С добрым утром, веснушчатый. Ты облажался.

Рядом маячит Тимов фантом. Трогает волосы: они снова торчат спросонья. Тим глупо хихикает.

«Проволока».

«Какая-нибудь ржавая».

«Медная».

«Ржавая».

«Дурак».

Дурак — это вообще не то слово.

Стах всматривается в себя, чтобы увидеть, где он там красивый, в каком месте. Может, надо выключить свет, чтобы мерещилось.

— Аристаш, ты почему так поздно? — мать заранее переживает.

Он-то откуда знает, почему так поздно. Может, он тормоз. Но самое худшее, мама, что, может, твой сын вообще пидорас.

А она, наверное, не об этом. И надо улыбнуться. Но у него нет сил на ее драмы. В голове, как назло, ни одной причины, с чего он задержался дома. Кроме одной: он не хочет вставать с постели. Это, наверное, впервые в жизни. Потому что обычно он уносит ноги отсюда так быстро, как позволяет ему плотный утренний график.

— Ты плохо себя чувствуешь? Заболел?

Заболел. Можно отправлять в монастырь на лечение. Крестить до смерти. До того, как отец начнет розгами выбивать дурь. Лучше розгами, чем ногами. Но Стах на его счет не уверен.

Мать втискивается в ванную и прикладывает ладонь ко лбу. Благоухающая, тонкая, уже готовая — хоть в свет. Шесть утра. Такой женщине сложно соврать, потому что иногда он сомневается, она спит или как. «Или как» его очень пугает.

— Аристаша, что же ты молчишь? Я с тобой говорю. Что ты от меня скрываешь? Что-то с тренировками? С ногой?

— С ногой…

Это правда. И он не знает, как еще обезвредить мать. Но бомба уже запущена. Бомба уже тикает на мозги. Ну, поехали, товарищи. Свет, камера, мотор…

— Что же ты сразу не сказал? Надо в больницу.

Только за лоботомией. Чтоб наверняка.

— Мам, — тон почти ободряющий, призывающий — привести ее нервы в порядок. — Само пройдет.

Фиг бы там, конечно…

— «Само»! Что это такое ты мне говоришь? В прошлый раз уже «само прошло»! Мне потом сказали, что ты всю жизнь будешь хромать. Ходил бы калекой, смотрели бы с жалостью, в тринадцать-то лет — и как потом найти себе хорошую девочку…

— Я не хромаю.

— После третьей операции, Господи помилуй…

— Мам…

— Ты сегодня не пойдешь в гимназию. Я сейчас позвоню Сахаровой.

Она уносится. Бежит за телефонной трубкой в коридор — будить классную. Стах продолжает чистить зубы, пока не вспоминает… Он высовывается из ванной, вытащив щетку изо рта, чтобы мать оповестить:

— Шесть утра.

Она смотрит на него рассеянно, потом рассеянно смотрит на трубку.

— Значит, через час…

Не будет Сахаровой доброго утра.

III

Они пробегали целый день. Мать подняла медперсонал на уши, мол, долго не принимают, а вдруг что-то серьезное, какие тут врачи. Конечно, серьезное. Стаху нравится парень. Он сказал: «Извини, это против церкви». Парень притих и ничего не ответил.