В поисках Алибранди [Мелина Марчетта] (fb2) читать онлайн

Мелина Марчетта «В поисках Алибранди»

Посвящается маме и папе,

Марисе и Даниэле  —

жизнь прекрасна благодаря вам.

А также моим бабушкам и дедушке,

Сальваторе, Кармеле и Марии.

И в память о Джованни Марчетте, 1910–1991.

Нонно, перестанем ли мы когда-нибудь скучать по тебе?

Глава первая

Моей первой реакцией на множество вариантов ответа, лежащих передо мной, была паника. Я мельком глянула на других учениц, прежде чем вернуться к третьему вопросу. Ненавижу множественный выбор. И все же на вопрос хотелось ответить правильно. Я на все вопросы хотела ответить правильно. Иначе результат будет слишком печальным.

Поэтому я занялась исключением. «Г» совершенно не подходит, как и «А», значит, или «Б», или «В». Какое-то время я взвешивала оба варианта и как только собралась принять окончательное решение, услышала свое имя.

— Джозефина?

— А?

— Кажется, ты хотела сказать «извините», да, дорогая?

— Извините, сестра.

— Что ты делаешь? Читаешь, юная леди?

— М-м... да.

— «М-м, да»? Превосходно, Джозефина. Так и вижу, как в этом году ты получаешь приз за успехи в изучении английского языка. А теперь встань.

Вот и начался мой выпускной год. Я пообещала себе, что буду просто святой. Произведу величайшее впечатление на учителей и стану образцовой ученицей. Я знала, что ничего не выйдет, но не в первый же день.

Сестра Грегори подошла ко мне и, когда оказалась так близко, что я разглядела ее усики, протянула руку.

— Покажи мне, что ты читала.

Я послушалась, глядя, как она поджимает губы и триумфально раздувает ноздри, потому что я попалась.

Наставница полистала трофей и вернула его мне. Я чувствовала, как колотится мое сердце.

— Читай с того места, на котором остановилась.

Я подхватила журнал «Страсть», прочистила горло и прочла:

— «Какая ты подруга?»

Сестра Грегори демонстративно не отводила взгляд.

— «Ты на вечеринке, — начала я со вздохом, — а красивый, богатый и популярный парень твоей лучшей подруги пытается к тебе подкатить. Ты: а) вежливо улыбнешься и выскользнешь в ночь через боковую дверь; б) выплеснешь свой коктейль на его модный пиджак; в) вежливо объяснишь, что не можешь так поступить с подругой; г) немедленно расскажешь об этом подруге, зная, что она устроит сцену».

Теперь вы понимаете, почему мне сложно было выбрать «Б» или «В».

— Могу я спросить, какое отношение этот журнал имеет к моему уроку религии, мисс?

— Религии?

— Да, дорогая, — продолжила она тошнотворно саркастичным тоном. — На котором мы сейчас находимся.

— Ну... довольно непосредственное, сестра.

Вокруг послышались смешки, а я изо всех сил пыталась что-нибудь придумать.

Урок религии, первый семестр, утро понедельника — самое место, чтобы пустить сестре Грегори пыль в глаза. (Она оставила мужское имя святого, хотя этот обычай давно вышел из моды. Наверное, она считала, что таким образом точно попадет в рай. Думаю, она не осознавала, что феминизм охватил и религию и что женщины-святые на небесах, вероятно, тоже бунтуют.)

— Не потрудишься объяснить, Джозефина?

Я оглядела одноклассниц, которые почти сочувственно пожимали плечами.

Они решили, что я побеждена.

— Мы здесь обсуждаем Библию, верно?

— Лично я думаю, что ты не знаешь, что мы обсуждаем, Джозефина. Я думаю, что ты пытаешься меня обмануть.

Ноздри снова раздулись.

Сестра Грегори этим знаменита. Однажды я шепнула кому-то, что, должно быть, в прошлой жизни она была лошадью. Сестра услышала и отчитала меня, сказав, что как католичка я не должна верить в реинкарнацию.

— Обмануть вас, сестра? О нет. Просто, пока вы говорили, я вспомнила про журнал. Вы упоминали современные тенденции, которые влияют на нашу жизнь во Христе, так?

Анна, одна из моих лучших подруг, повернулась ко мне и едва заметно кивнула.

— И?

— И журнал — типичный пример, — сказала я, подняв его и всем показав. — Здесь полно мусора. Полно тестов, которые оскорбляют наши умственные способности. Думаете, здесь есть статьи под названием «Хорошая ли ты христианка?» или «Любишь ли ты своего ближнего?»? Нет. Здесь есть статьи под названием «Нравится ли тебе сексуальная жизнь?» — а ведь им отлично известно, что средний возраст читателей четырнадцать лет. Или «Имеет ли размер значение?» — и, позвольте заверить вас, сестра, имеется в виду не рост.

Я принесла сегодня этот журнал, сестра, чтобы поговорить со всеми о том, как нас, подростков, оскорбляют и как важно думать самостоятельно, а не опираясь на журналы, которые нас используют, делая вид, что воспитывают.

Сера, вторая моя подруга, ткнула пальцами себе в рот, будто собираясь рвать.

Мы с сестрой Грегори буравили друг друга взглядами, пока она снова не протянула руку. Я отдала ей журнал, зная, что она не купилась на обман.

— Заберешь его у сестры Луизы.

То есть у директрисы.

Прозвенел звонок, и я быстро собрала книги, желая сбежать от ледяного взгляда наставницы.

— Ты несла чушь, — бросила Сера на ходу. — И ты должна мне журнал.

Я побросала книги в шкафчик, не обращая внимания на сарказм подруг.

— Ну так что? — усмехнулась Ли. — «А», «Б», «В» или «Г»?

— Я бы ушла с ним, — заявила Сера, выливая на свои смазанные гелем волосы половину баллончика лака.

— Сера, если бы людей сажали за разрушение озонового слоя, ты бы получила пожизненное, — сказала я ей и повернулась к Ли: — Я бы вылила коктейль на его модный пиджак.

Второй звонок объявил начало следующего урока, и я, вздохнув, снова пообещала себе, что буду святой. В целом, я довольно часто нарушала свои клятвы.

Мы готовились к этому году последние пять лет. Получим аттестаты — и будущее либо взлетит до небес, либо смоется в унитаз, по крайней мере, нам так объясняли. Лично мне кажется, что аттестат — наименьшая из моих проблем, о которых, поверьте, я могу написать целую книгу. Мама считает, что, покуда есть крыша над головой, беспокоиться не о чем. Ее наивность меня очень пугает. 

Мы живем в районе Глиб, на окраине Сиднея в десяти минутах езды от гавани. У Глиб два облика. Один украшен прекрасными аллеями и роскошными старинными зданиями, другой воображает себя модником, но может похвастать разве что старыми домами ленточной застройки с видом на сараи и веревки для белья. Я обитаю в последнем. Мы (моя мама Кристина и я) живем на верхнем этаже старого дома.  Вообще-то, пока мне не стукнуло двенадцать, квартиру мы здесь снимали, но владелец продал ее нам за символическую цену, и хотя по моим прикидкам мама полностью расплатится лишь к моему тридцатидвухлетию, это куда лучше, чем брать что-то в аренду при нынешних жилищных проблемах. 

   С мамой у нас нормальные, пусть и немного странные отношения. Мы то до одури любим друг друга и часами обсуждаем разные глубокие темы, то ругаемся из-за самых пустяковых вещей, например из-за прошедшего по моей комнате урагана, потому что мама не позволила заночевать у друзей.

Она работает секретарем-переводчиком у нескольких врачей в районе Лейхардт, который, как назло, рядом с бабушкиным домом, а значит, после занятий я должна ехать прямиком к нонне и ждать маму там. Меня это страшно напрягает. Во-первых, самые клевые в мире парни садятся на автобус до Глиба, а самые отстойные — в тот, которые едет к бабушке. Во-вторых,  дома после обеда можно врубить музыку на всю катушку, а у нонны слушаешь величайшие хиты Марио Ланца — единственные записи, что у нее есть.

Мама воспитывает меня в достаточной строгости. Вдобавок бабушка постоянно лезет с дельными советами, хотя ее вмешательство выводит маму из себя. Они постоянно враждуют. С появлением школьного лагеря сражение разгорается с новой силой. Бабушка считает, что, если за мной не присмотрит кто-нибудь из нашей семьи, меня там непременно изнасилуют или убьют. Она упрекает маму в том, что та плохая мать, уделяет мне мало внимания и разрешает остаться в лагере. Мама почти всегда ей уступает, но порой, когда мы собираемся втроем, начинается Третья мировая война.

Трудно сосредоточиться на какой-то одной из моих проблем. Самая большая заключается в том, что я учусь в школе, где преобладают ученики из обеспеченных семей. Богатые родители, богатые предки. В основном англосаксонские австралийцы, которые живут себе припеваючи.

Затем богатые европейцы, из тех, что двадцать лет вкалывали без выходных, чтобы их дети попали в дорогие школы и получали приличное образование, недоступное родителям. Деньги у них водятся, но все они бакалейщики, или строители, или преимущественно рабочие. Тем не менее они весьма предприимчивы. Выходцы из бедных районов превратились в «респектабельных» граждан. Именно респектабельность подняла их в глазах общества.

Я проходила по категории стипендиатов, и при одном только упоминании об этом предпочла бы быть дочерью рабочего.

С первых же дней я почувствовала себя не в своей тарелке. Наверное, потому что не училась со всеми в начальной школе. А может, оттого, что у меня шестилетняя английская стипендия. И зачем я так стремилась ее получить? Она вышла мне боком, ведь в итоге я угодила в школу, которая мне не по душе, а хотела попасть в ту, куда перешли мои друзья, итальянцы и греки. Я считала их ровней, легко находила общий язык, и мы наводили шороху в начальной школе. Они понимали, каково это, когда тебе чего-то не разрешают или когда бабушка сорок лет носит траур. Я даже выглядела, как они. Темные волосы, темные глаза, оливковая кожа. Мы были созвучны — заплутавшие среди двух жизненных укладов создания. И мне было уютно среди них.

Полагаю, в моем случае дела обстояли гораздо хуже. Мама родилась здесь, что, по мнению итальянцев, не позволяло видеть в нас соплеменников. Однако не были мы и полноценными австралийцами, поскольку бабушка и дедушка появились на свет в Италии. Но невзирая на это, в начальной школе я нормально общалась с одноклассниками и была среди них своей. В разговорах мы плавно переходили с итальянского и греческого на английский, за обедом обменивались бутербродами с салями и вяленой ветчиной, и жизнь на школьном дворе протекала здорово, хотя за его пределами все обстояло совершенно иначе.

Отношение итальянских матерей к моей незамужней маме меня подчас бесит. В ее воображаемой опале нет ничего жутко романтического. В шестнадцать лет она переспала с соседским парнем того же возраста, а потом его семья, чтобы избежать последствий, переехала в Аделаиду. Узнав о беременности, он даже не удосужился с ней связаться. Нам известно только, что он барристер в Аделаиде. Не знаю, в чем тут логика, но сверстникам не разрешают приходить ко мне в гости: многие хотели бы, но им нельзя. Бог знает, что, по мнению итальянских мамаш, моя мама может сделать или сказать их детям.

Когда я поступила в школу святой Марты, все лишь ухудшилось — я начала осознавать, что значит расти без отца. И оказалась единственной европейкой не из восточных и северных районов, которой не по карману платить за обучение. 

   В первый год я постоянно слышала о своей незаконнорожденности, словно больше не о чем было поговорить. Тогда я отчаянно жалела, что больше ни у кого в школе нет независимой матери, верившей в свободную любовь. Смущающее противоречие: твоя мама беременеет вне брака, потому что католическое воспитание запрещает контрацепцию.

Пусть даже ученицы не упоминали об этом вслух, держу пари, они шушукались за моей спиной. Нутром я чувствовала, что никогда не стану своей, и злилась, потому что ни в чем не уступала остальным по части сообразительности.

Как бы то ни было, на следующий день после случая с журналом я не могла дождаться окончания занятий. Заглянула к сестре Луизе, и та вернула журнал, попросив написать сочинение в две тысячи слов на тему «Мой разговор с редактором  издания "Страсти"».

Вместо визита к бабушке я отправилась на автобусе прямиком домой, решив использовать выпускной в качестве предлога, чтобы большую часть года с ней не видеться. 

Я с облегчением добралась домой — до того было жарко, должно быть, градусов девяносто^[1]. Хотелось нацепить шорты и позагорать на балконе.

На передней веранде, раздевшись до пояса, потягивали пиво наши английские соседи с нижнего этажа. Парни приехали посмотреть страну и раньше жили в молодежном хостеле выше по улице, пока не решили перебраться в местечко поуединеннее. Я неплохо ладила с одним из них по имени Гэри, родом из Брайтона где-то в Англии. Он постоянно приглашал меня на чашечку чая, что казалось мне довольно странным, потому что австралийские ребята не очень-то рассиживаются за чаем. Но Гэри, попивающий чай и рассказывающий о своей матушке, смотрелся так же естественно, как и прихлебывающий пиво и скандирующий футбольные девизы клуба «Тоттенхэм».

— Мама интересуется, когда вы подстрижете газон, — заметила я, вынимая почту из ящика. 

Газон у нас крохотный, и присматривать за ним — обязанность парней, в то время как мама ухаживает за садом. Обычно ребята лихо с этим справляются. Даже выкрасили деревянный забор и входную дверь в прелестный темно-зеленый цвет, что в сочетании с желтым фасадом выглядит просто отпадно.

— Как ты выдерживаешь носить форму в такую жару? — полюбопытствовал Гэри, протягивая мне банку пива.

Я сделала глоток и вернула ее обратно.

— Веришь, мозги уже плавятся.

Переодевшись в футболку и шорты, я спустилась вниз, чтобы приготовить себе бутерброд, и даже не услышала, как вошла мама. Она, верно, минут пять простояла в дверях, прежде чем я ее заметила.

Вид у нее был обеспокоенный.

— Все хорошо? — спросила я.

Она кивнула.

— Дай угадаю. Тебя удивляет, почему у такой красотки, как я, такая безобразная мать, — заявила я, возвращая масло в холодильник.

Разумеется, это шутка, потому что мама — невероятно шикарная женщина с дивной оливковой кожей, на моей же несколько пятнышек (ненавижу слово «прыщ»).

Мама высокая и стройная, с очень послушными волосами. Я же среднего роста и, вероятно, никогда в жизни не смогу носить бикини, а кудряшки, которые вечно приходится усмирять, достались мне в наследство от отца.

Говорят, я похожа на маму и нонну, но красотой я явно обделена.

— Нет, меня просто поражает, как у твоей чистюли-мамы выросла такая неряха-дочка.

— Я уберусь, спасибо на добром слове, — буркнула я, проходя мимо нее в гостиную, где на обеденном столе были разбросаны мои учебники.

Терраса настолько мала, что столовая совмещена с гостиной, но в этом нет ничего ужасного. Зато можно есть перед телевизором, готовить уроки перед телевизором и заниматься гимнастикой перед телевизором. Меня это вполне устраивает.

Обстановка ничуть не похожа на гостиные моих друзей. Здесь нет свадебных фотографий родителей, лишь фото с белым облаком в оборках — мое причастие. У нас нет ни подаренного на свадьбу фарфора, ни ужасной вазы, которую держишь на камине, потому что двоюродная бабушка преподнесла ее на помолвку. Ничего мужского. Никаких тряпок для пыли из старых брифов. Однако мне нравится. Поскольку во всем угадывается наше присутствие. Едва войдя в дом, я чувствую мамин запах, даже если ее там нет. Все картины и гобелены на стенах мы сделали сами, и на фотографиях на камине только мы, плюс несколько семейных портретов моего кузена Роберта.

На стене возле телевизора висит плакат с надписью «Дом Джозефины и Кристины», который мы нарисовали на празднике в Сант-Альфио, когда мне было семь лет. Он немного поистерся с боков, но я знаю, что он скорее он упадет со стены, рассыпавшись в прах, чем мы его когда-нибудь снимем. 

Мама что-то искала на кухне.

— Полагаю, ты ничего не приготовила? — спросила она, заглянув в духовку.

— Ma-a-a-a! — завопила я. — Ты не забыла, что я учусь в школе?

Она открыла верхний шкафчик, и я зажмурилась, зная, что банки и кастрюли, которые я туда запихала, сейчас выпадут.

— Я только прошу, чтобы ты что-нибудь готовила на обед. Пусть даже из полуфабрикатов, — отрезала она, аккуратно закрыв дверцы.

— Да-да.

— Оставьте свои «да-да», мисс. А теперь прибери учебники и накрывай на стол.

— Заходила к нонне, да? Ты вечно не в духе, как побываешь у своей матери.

— Да, я была у нонны, Джозефина, и что это за история про то, как на прошлой неделе ты раскатывала по Бонди Джанкшн со своими полураздетыми друзьями?

— Кто тебе сказал?

— Вас видела синьора Формоза. Она пожаловалась соседу тети Патриции, что вы ее чуть не задавили, и так молва долетела до нонны.

Не будь на свете итальянцев, телефонная компания разорилась бы.

— Она преувеличивает. Мы всего лишь возвращались с пляжа, и Сера развозила нас по домам.

— Сколько повторять, я не желаю, чтобы ты ездила в машине Серы?

— Столько же, сколько нонна просит тебя напомнить мне об этом.

— Перестань грубить и убери со стола, — одернула меня мама. — Немедленно. Сию же минуту. Сию же секунду.

— Уверена, что не через час?

— Джозефина,  ты не настолько взрослая, чтобы я не надавала тебе пощечин.

Типичное завершение дня. Бабушкина привычка всюду совать свой нос довела бы и Мать Терезу. И сколько бы мама ни уверяла, что наставления нонны ее не волнуют, каждое слово она принимает близко к сердцу.

На мою помощь рассчитывать не приходится,  но порой я решаю начать все сначала и вести себя правильно. Но каждый раз, когда я хочу уделять маме больше времени, она либо слишком устала, либо собирается спать, либо, того хуже, затевает грандиозную уборку. Иногда я задаюсь вопросом, неужели домашняя работа для мамы важнее меня.

— Не открывай шкаф, — крикнула я, но опоздала: чайные пакетики, луковицы и картофелины посыпались на пол.

Разве я виновата, что у нас крошечная кухонька?

Ужинали мы молча. Я слышала, как ребята внизу играют безумную музыку, а снаружи стрекочут цикады. В доме стояла жара, но окна лучше не отворять, а не то заползет таракан или залетит какие-нибудь жуткое насекомое, и пока мы не купим сетки, не стоит даже и думать оставлять окна открытыми на ночь.

Есть совершенно не хотелось. Слишком жарко, чтобы уплетать печеный картофель.

Я почувствовала, что мама сверлит меня взглядом.

— В чем дело, ма?

— Ни в чем.

— Новые наставления от нонны?

— У нее... у нее были гости.

Какое-то время я разглядывала маму, а потом принялась ковырять булочку.

— Как прошел день? — поинтересовалась мама.

Я закатила глаза и пожала плечами.

— Терпимо. На урок религии пожаловал отец Стивен, с него просто глаз не сводили. Будь он учителем, здорово повлиял бы на результаты выпускного экзамена. Какая жалость, что он священник.

— Наверное, из него вышел бы плохой муж.

— Отец Стивен решил нас порасспрашивать. Понятное дело, вызвал меня — ведь мы видимся в церкви. Хотел знать, о чем мы молимся после причастия, когда преклоняем колени. Я ответила, что в это время высматриваю самых симпатичных парней в церкви.

— Неужели ты так сказала? — переспросила она, с ужасом глядя на меня.

— Ага. Он посмеялся, а сестра назвала меня язычницей.

— О Джози. Разве трудно было соврать, что молишься за свою бедную мать или что-то в этом духе?

— Соврать священнику. Ну да, мам.

Она выхватила у меня булочку и, пока мазала ее маслом, я заметила, что у мамы дрожат руки.

— Я же вижу, тебя что-то беспокоит.

— Старею. — Мама деланно пожала плечами.

— Ты говоришь так, чтобы скрыть ужасную правду.

— В самом деле?

— В самом деле.

Она подалась вперед и заправила мне локоны за уши.

— Махнем куда-нибудь на Пасху? Только ты и я. В Кэрнс например.

Не знаю, что меня в тот момент напугало. Что с ней, раз она такое предлагает? Я годами умоляла отправиться куда-нибудь на выходные, но неизменно находились оправдания.

— Не поеду никуда на Пасху, — заорала я.

— Кричать-то зачем?

— Затем.

— Отличная защита. Хоть в суде выступай, Джози, — ухмыльнулась она. — Мне казалось, ты не против развеяться. Помнишь, в детстве ты просто сходила с ума от поездок?

— Меня ждет домашнее задание, — оборвала я, подхватывая книги.

Той ночью, лежа в постели, я пыталась задвинуть тревожные мысли о маме в дальние уголки сознания. Я чувствовала, что-то не дает ей покоя. Она казалась расстроенной и озабоченной. Мы довольно неплохо определяем перепады настроения, подстраиваясь друг под друга. Может, потому, что нас всегда было только двое.

Заснуть никак не получалось. Ночная пора меня страшит. Ненавижу полную тишину, особенно если мучает бессонница. Начинает казаться, что все умрут, а я узнаю об этом только завтра. В детстве я подолгу замирала у двери маминой комнаты, пытаясь уловить ее дыхание. Сейчас я иногда притворяюсь, что иду за стаканом воды, чтобы проделать то же самое.

Ужасная мысль поразила меня, когда я уже засыпала.

Я вскочила с кровати и ринулась в мамину комнату, рывком отворив дверь.

— Это рак, да?

— Что? — спросила она, садясь в постели.

— Не скрывай от меня, мама. Я буду сильной ради тебя.

Я разревелась. Не представляю, как буду жить без нее.

— Иди сюда, глупышка. У меня нет рака, и я вовсе не умираю, — сказала она.

Я бросилась на кровать и легла рядом с ней.

— Откуда такие глупые идеи? — поинтересовалась мама, целуя меня в лоб.

— Выходные на Пасху.

— А как же громкие заявления после «Затерянных в космосе»? Если отец Уилла Робинсона смог взять его с собой к звездам, я-то уж точно устрою тебе небольшие каникулы.

— Тогда я была маленькой и глупой. В любом случае его безмозглый отец так и не нашел Альфа Центавру, и они до сих пор носятся в пространстве, потому что не могут попасть на Землю.

— Ну, рака у меня нет.

— Ты весь вечер таращилась на меня со странным видом. Случилось что-то ужасное?

Мама пожала плечами и отвела взгляд, а затем снова посмотрела на меня со вздохом.

— Бабушка ходила на свадьбу к Фиорентино.

— Я слышала, будто невеста вырядилась в розовое, и теперь все судачат о том, что она не девственница.

Мама рассмеялась, но тут же посерьезнела.

— Двоюродным братом жениха оказался Майкл Андретти. Он и семья его сестры навестили бабушку.

Я была поражена. Огорошена. Мама рассказала мне о нем один-единственный раз. С тех пор его имя никогда не упоминалось. Только «твой отец» или «он».

Однако маму встреча с ним и, что гораздо хуже, признание факта его существования, совершенно ошеломили. Временами я считала отца мифом. Свою тайну мама открыла только мне. В глазах же всего мира Майкл Андретти оставался просто соседским парнем.

Но если мой отец миф, то я — всего лишь плод воображения.

Я коснулась маминой руки.

— Что ты почувствовала? Я имею в виду, при встрече. Ненависть? Любовь? Что-то другое?

— Ничего.

— Ничего?

— Нет… пожалуй, я солгала. — Она вздохнула, легла на спину и уставилась в потолок. — Иногда я действительно его ненавидела. Пока он жил в Аделаиде, я вообще и думать о нем забыла. Но теперь… представляешь, Джози? Он приехал в Сидней на целый год. Собирается работать в местной юридической конторе. Кажется, «Мак-Майкл и сыновья». Твоя неугомонная бабушка сделает все возможное, чтобы мы виделись как можно чаще. Станет ему суррогатной мамой.

— Но мы справимся, ма, — заявила я, сжав ее руку. — Это пустяки.

— Ты не справишься, Джозефина. Только воображаешь, что сможешь, но я-то тебя знаю.

— Чушь собачья, — отозвалась я сердито. — Наплевать на него. Даже и слова не сказала бы, очутись он сейчас с нами в этой комнате. Просто смотрела бы на него, как на пустое место.

— Он поинтересовался, как идут мои дела. А наедине со мной даже обмолвился, что ни о чем не жалеет.

— А ты?

Она повернулась ко мне с улыбкой на лице. Мое беспокойство растаяло. Мама производила впечатление нежной, мягкой женщины, но сила, сквозившая в ее глазах, всегда успокаивала мои страхи. При мне она всегда держалась стойко.

— Призналась, что тоже ни о чем не жалею.

— Не спрашивал, замужем ли ты?

— Осведомился, есть ли у меня семья. Я ответила «да». — Она горько усмехнулась. — Его сестра уверяет, что Майкл великолепно справляется с ее детьми. Говорит, что он любит детей и хотел бы иметь собственных. Так и подмывало плюнуть ему в лицо.

— Плюнуть? Весьма впечатляюще. Моя тихая доброжелательная мама вдруг стала агрессивной.

— Не знаю, что меня тревожит, Джози. Наверное, за все это время я совсем про него забыла.

— Он нам не нужен.

— Что нам нужно и что мы в итоге получаем — две большие разницы.

— У меня замечательная идея. Может, не ходить больше к нонне, чтобы с ним не пересекаться?

— Рано или поздно вы встретитесь, мисс, и ты будешь навещать бабушку, как обычно.

— Ma-a-a-a, — застонала я. — Она сводит меня с ума. Вечно рассказывает нудные сицилийские истории. Если опять заведет волынку о своей былой красоте, меня стошнит.

— Постарайся наладить с ней отношения.

— Зачем? Ты ведь не стараешься. Нечестно требовать того же от меня.

— У нас разные исходные условия, Джозефина. Я никогда с ней не ладила. В молодости я невольно задавалась вопросом, за какие грехи меня столь упорно не замечают. Отец был еще хуже, и только после его смерти бабушка сделала первый шаг мне навстречу. Но к тому времени уже я от нее отдалилась. У тебя все по-другому. Ей всегда хотелось быть рядом с тобой.

Мама обвела меня взглядом и пожала плечами.

— Даже завидую тебе.

— Пять, Дзоцци, — передразнила я, — целых пять… пять человек просили моей руки, когда я была в твоем возрасте.

Мама фыркнула, и я откинулась назад, довольная собой. Мне нравилось ее радовать. Странно, я всю жизнь пыталась произвести на нее впечатление и только потом поняла, что она — единственная любит меня такой, какая я есть.

— И как же он выглядел? — спустя некоторое время поинтересовалась я, притворяясь равнодушной.

На мгновение она задумалась, а затем окинула меня взором, пряча лукавые искорки в глазах.

— Как Джозефина Алибранди мужского пола.

И потому что это было легче всего, мы обе рассмеялись. 

Глава вторая

Оттаскивать Серу от зеркала половину утра — привычное повседневное занятие.

К счастью, такое случается не каждое утро, однако через два дня после того как мама сообщила, что встретила Майкла Андретти, мы собирались на ежегодный «Поговори сегодня» к площади Мартина. Сера вызвалась вести машину. Из всей компании только у нее и Анны есть права.

Два дня я не могла выбросить отца из головы. При мысли о встрече начинало подташнивать, но в то же время я отчаянно хотела его увидеть. С подругами я пока не могла поделиться — хотела придержать новость,  пока сама не разберусь, как к ней относиться.

Мы зависаем вчетвером и, надо признать, наша компания очень разношерстная. Большинство учеников школы образуют группы клонов, где все выглядят одинаково. Либо блондинистые яппи, либо европеоидные модники. Либо умники, либо красавчики.

В нашей компании собраны все эти типы, и все же на седьмом году учебы ни одна группа так и не признала нас за своих.

Анна Селичич — девушка типично славянской внешности. Длинные светлые волосы, голубые глаза и здоровый румянец. Она самая нервная из всех, кого я знаю. Поднимает руку в классе и испуганно шепчет ответ. Как будто думает, если ответит неверно, через кабинет пролетит меч и снесет ей голову. Когда парни с нами заигрывают, Анна становится похожа на оглушенную барабульку, и, несмотря на классную внешность, ее пока никто не поцеловал.

Месячные пришли к ней позже, чем ко всем: в пятнадцать. Помню, мы втроем стояли за дверью туалетной кабинки и растолковывали, как вставить тампон. Она распотрошила две коробки тампаксов, прежде чем все получилось.

Мы очень ее опекаем, и если случается опасная ситуация, например, давка на концерте или нас достают ученики средней школы имени Кука, Анна — первая, кого мы кидаемся защищать.

Еще есть Серафина. Описать ее довольно трудно. Она наглее всех, кого я встречала. Может смотреть прямо в глаза и врать напропалую. Может часа три поливать человека грязью, а потом развернуться и обласкать его с ног до головы. И завоевать притворной искренностью. Все это мы наблюдаем с восхищением и отвращением. Ее светлые волосы с темными корнями начинаются на макушке и заканчиваются неизвестно где. Сера тощая, но с пышными формами, одевается как модные поп- и рок-звезды. С четырнадцати лет она никогда не оставалась без парня дольше чем на неделю и единственная из нас занималась сексом. Ее папа, как большинство итальянских отцов, считает Серу самой Девой Марией и, как все итальянские отцы, жутко ошибается.

У нас с Серой забавные отношения. Тонкая связь единственных в компании девчонок с итальянскими корнями, и стоит мне  попасть в ее дом, я начинаю выслуживаться перед ее родителями, как ни перед кем в мире. Я очаровываю их, целую в обе щеки, подспудно ощущая при ответных поцелуях, что при случае они растерзают меня и моих родных. Не уверена, почему я это терплю. Возможно, ради приятия, так как считаю — если тебя отвергли земляки, то отвергнут и остальные.

Порой я ее не выношу. Но иногда она смешит меня, как никто другой. В основном, это происходит в классе, церкви или других местах, где нужно держать себя в руках, а не получается. Думаю, я завидую Сере. Народ в школе святой Марты постоянно о ней сплетничает. Она ночной кошмар всех яппи. Ее папочка торгует фруктами. Она — стереотипная уроженка Средиземноморья, но чхать на это хотела. И просто посылает всех подальше.

И последняя по счету, но не по значению Ли Тейлор, чья главная цель в жизни — гулянки с серферами на южных пляжах, и которая думает, что приходить в школу с похмельной мигренью — это круто.

Одному Богу известно, почему, ведь ее папа — алкоголик. Вот по этой причине Ли с нами, а не с яппи. Она ходила с ними в начальную школу, и ее папочка как-то раз пришел забрать дочку с вечеринки в честь дня рождения пьяный вдрызг.

После того случая всем запретили к ней ходить.

У нас с Ли странные отношения. Мы притворяемся, что у нас нет ничего общего, но можем часами болтать на любую тему. Притворяемся, что вышли из разных слоев общества, хотя обе — ученицы-стипендиатки из среднего класса. Делаем вид, что наши семьи не имеют ничего общего, потому что ее родня употребляет словечко «черножопые», а моя и есть эти «черножопые». И все же я уважаю Ли больше, чем кого-либо из друзей, хотя не могу ей сказать об этом — мы прикидываемся, что не знаем значения этого слова.

Однажды мы пройдем мимо друг друга на улице, притворившись, что наши жизни убежали в разных направлениях. Но я зуб даю, что наши взрослые будни будут такими же похожими, как школьные.

Парни на нее западают. Мой кузен Роберт, даже если он этого и не признает, шесть лет был помешан на Ли. Она из тех, кто кажется невзрачной, пока не садишься напротив нее и не осознаешь, какая она на самом деле привлекательная. Прямые каштановые волосы с выгоревшими от солнца прядями, веснушки на носу и орехово-карие глаза, которые во время разговора никогда не смотрят на тебя прямо. Но трусихой ее не назовешь. Думаю, она скрывает слишком много эмоций, вот и хочет убедиться, что этого никто не видит.

Мы выросли среди снобов школы святой Марты и обнаружили, что мозги, в общем-то, здесь не в цене. А вот деньги, престиж и папочкина работа — да. Если у тебя нет стрижки боб, а твоя мама не водит «вольво», ты никто.

Вот в этом и заключается проблема между мной и нашей старостой школы, Ивой Ллойд, по прозвищу Ива-крапива. Меня наградили оскорбительной должностью ее заместителя. Мы до печенок ненавидим друг друга, возможно, оттого, что соревновались с детства. Ива одна из тех девчонок с идеальной белой кожей и без единого посекшегося кончика в рыжевато-русых волосах. И при этом зануда. Она одержима учебой, и когда бы нам ни выдали проверенные задания, следит за мной в оба, чтобы убедиться, насколько верно я все выполнила. Порой, когда она сует нос в задание, а я знаю, что, скорее всего, получила высший балл, я печально трясу головой, притворяясь опустошенной.  Затем мы выходим из класса, Ива блаженно улыбается, а я показываю Сере свою отметку, и она истерично ее выкрикивает.

Да, да, знаю. Я незрелая и зря хвастаюсь умом, но вы только представьте, как здорово утереть нос Иве-крапиве. Не так часто это случается. Помню первый день седьмого учебного года. Она подплыла ко мне с видом королевы и бросила: «Слышала, ты получила стипендию по английскому». Кажется, я решила, что она хочет подружиться. Я аж затрепетала, представив пижамные вечеринки и каникулы, которые мы станем проводить вместе. Но Ива дала мне помечтать всего десять секунд, после чего смерила меня взглядом и уплыла. По этому взгляду все стало понятно.

Поэтому я села с Серафиной, к которой никто даже не приближался. К нам присоединилась Ли, чтобы никто не заподозрил, будто у нее нет друзей, и позже мы втроем спасли Анну — разнервничавшись, она блевала в туалете и чуть не задохнулась. В первую неделю мы даже не общались. Нам просто нужно было чувствовать присутствие друг друга.

Думаю, мы неплохо справлялись для компании, которой, по мнению элиты школы святой Марты, вообще не должно было там быть, но я очень хотела, чтобы мы стали лучшими или худшими в классе, а не болтались где-то посередине.

Чистилище. Я так его ненавижу, что после смерти, если Бог меня туда пошлет, буду умолять его лучше отправить меня в ад.

— Красотки, готовы? — спросила Сера, пролетая мимо нас.

— Я тут прочла в книжке, что волосы могут выпасть, если постоянно заливать их лаком, Сера, — рассмеялась Ли, выходя с нами из дома.

— В книжке?

— Ага, ну знаешь, такие штуки, которые дают на время в библиотеке, — с серьезным видом пояснила Анна.

— Ха-ха, умняшка. К твоему сведению, я сейчас читаю очень классный детектив.

— Дай догадаться. «Тайна исчезновения дискотечного шара»? — Я сграбастала ее за локоть.

— Не все такие умные, как ты, Джози. — Она стряхнула с себя мою руку.

— Знаю. Жизнь — боль, да?

Анна, Ли и я стояли возле машины Серы, а она избегала наших взглядов.

— Мы не поедем на моей.

Мы переглянулись.

— Ты это о чем, Сера? Вроде вчера обсуждали, — терпеливо сказала Анна.

— Нас подбросят. Ясно? — Она фыркнула и пошла по улице.

— Еще чего! — заорала я. — Ни в коем случае, Сера. Я не сяду в машину Анджело Пеццини.

— Отлично, Джози. Топай пешочком к площади Мартина, — прокричала она в ответ.

— Сера, нас засекут, — завопила я. — Там же вся школа будет!

Она пожала плечами и пошла дальше.

Вы бы поняли мое нежелание, если б встретили этого парня.

Он подхватил нас в начале ее улицы. Помните, я говорила, что с четырнадцати лет Сера не сидела без парня больше недели? Ну, родители о них ничего не знали. Из дома Серу никто не забирал.

Анджело Пеццини один из тех парней, кто не может вести машину без того чтобы не одарить район, по которому проезжает, своей любовью к плохой музыке. Он мчался по Рэндвику, а из динамиков, больше подходивших для танцплощадки, ревели последние клубные хиты. Сера танцевала, сидя рядом с милым впереди, а мы втроем прижались друг к другу на заднем сиденье, игнорируя неодобрительные взгляды мотоциклистов и пешеходов. Анджело Пеццини увлекается аэрографией. У него тачка черного и красного цветов с шинами, которые, видимо, сняли с восемнадцатиколесного грузовика, и мотором, так и напрашивающимся на штраф за шумовое загрязнение окружающей среды.

У меня мелькнуло видение: страшная авария, наши фото на первых страницах местных газет. Кричащие заголовки: «Четыре ученицы школы святой Марты обнаружены в ”лихачке” Анджело Пеццини».

Моей маме пришлось бы переехать в Перт. В основном, чтобы сбежать от бабушкиной истерики. Нонна убеждена, что мать Пеццини когда-то ее сглазила.

Тем временем Анджело, продолжая рулить, с ухмылкой обернулся к нам.

Мы дружно указали на дорогу, умоляя его снова смотреть туда. Анна вцепилась в свой ингалятор от астмы.

— Мой кузен сказал, что хочет погулять с тобой, Джози. Как на это смотришь, а?

Как-то раз меня втянули в двойное свидание: Сера, Анджело и его кузен Дино. Мы пошли в кино смотреть фильм типа «кровь-кишки», в конце которого все герои перестреляли друг друга. Анджело и Дино умудрились сцепиться с ребятами, сидевшими на переднем ряду. Позже, в кафе, они повздорили с официантом, и нас попросили уйти. В довершение всего, оба Пеццини схлестнулись с водилой соседней машины, в результате чего по пути домой я оказалась участницей гонки с ускорением.

— Ага, сходим в киношку, — поддержала Сера.

Анна сочувственно взяла меня за руку и сжала.

— Там видно будет, — прошептала я, понимая, что не смогу отпетлять, не поссорившись с Серой.

Когда мы добрались до площади Мартина, Анджело лихо пересек три движущихся ряда и резко затормозил за микроавтобусом. Мы услышали оскорбительные выкрики, рев клаксонов и недвусмысленные угрозы от окружающих.

После пятиминутки поцелуев нам удалось вытащить Серу наружу, и пока Пеццини отъезжал, она чмокала губами вслед его машине.

— Ну разве он не красавчик?

Ли посмотрела на меня и грустно покачала головой.

— Ты совсем сдурела, Сера, — заключила она.

Анна постучала по моему плечу, и я развернулась.

К нам шагали сестра Луиза и Ива-крапива. Они точно видели, как мы вылезали из машины. Я не заготовила объяснений по поводу Анджело Пеццини или опоздания. Но по лицу сестры было ясно — никаких извинений она не примет.

— Во сколько я просила тебя приехать, Джози?

И почему учителя задают вопросы, на которые уже знают ответы?

— К девяти, сестра.

— А сейчас который час?

— Девять часов тридцать минут.

Она промолчала. Просто взглянула на меня ледяными голубыми глазами и брезгливо поджала губы.

Я поглядела на Иву, у которой в глазах читалось: «Попробуй теперь отмажься».

— Сестра, я…

— Не желаю ничего слышать, — выплюнула она. — Департамент католического образования попросил, чтобы один из наших учеников произнес речь. Красивую речь на любую тему, какую захочешь. Ива будет участвовать в дебатах с другими школьными лидерами. А речь скажешь ты, Джозефина.

«Поговори сегодня» — мероприятие, которое происходит каждый год на площади Мартина, пешеходной зоне на пересечении трех главных улиц в центре города, где народ отдыхает и перекусывает. Там есть военный мемориал, амфитеатр, офисы большинства банков, а также главпочтамт.

В день «Поговори сегодня» именно за этим сюда и сходятся ученики школ со всего Сиднея: высказать свою точку зрения. А началось все с акции учеников одной школы в западной части города лет десять тому назад. Они пришли на площадь, встали в амфитеатре и стали жаловаться на плохое состояние школы из-за нехватки государственного финансирования.

Поскольку народу там целая куча, от нашей школы каждый год посылают только учащихся двенадцатого класса. И  в этом году пришел наш черед.

— Но сестра, я же ничего не подготовила, — заныла я.

— Джозефина, ты же так прекрасно сочиняешь истории, уверена, что и с речью справишься. А теперь идите, девочки, и, Серафина, сними это нелепое болеро. Ты не на модный показ собралась.

Сестра удалилась с Ивой на буксире, а я застонала от отчаяния.

— Да ей просто завидно, потому что сама не может таскать моднявые шмотки, — фыркнула Сера, ткнув в спину монахине неприличный жест.

Анна, хихикая, схватила ее за руку.

Сидеть на сцене амфитеатра было чересчур жарко. Я попыталась слегка отклониться от программы и стянуть с себя блейзер. Однако сестра Луиза засекла меня, и по ее взгляду стало ясно: лучше не трогать.

Я посмотрела на толпу — почти сплошь школьники в форме. Еще там были взрослые, которые остановились полюбопытствовать, но большинство спешили мимо на работу. Похоже, все отлично проводили время. Я взглянула на подружек, трепавшихся с какими-то умопомрачительными парнями из школы святого Антония, и в который раз прокляла сестру Луизу.

В общем, я села рядом с накачанным евреем (хоть бы он верил в Иисуса, иначе нам не пожениться) позади похожей на Иву-крапиву ученицы пресвитерианской школы. А с другой стороны пристроился Джейкоб Кут из средней школы имени Кука.

Средняя школа имени Кука — это государственная школа в черте города. Поскольку мы ближайшие соседи, отношения у нас натянутые. Мы считаем себя лучше их. Они считают нас самыми скучными задротами в мире.

Когда мы были детьми, они швырялись в нас вещами из окон своего автобуса, а в десятом классе в самый последний день занятий Джейкоб Кут и десяток его друзей и подружек с двух сторон заблокировали тропинку, которую мы протоптали к автобусной остановке. И в двенадцать наших девчонок полетели яйца, гнилые фрукты и овощи. Мы потом решили, что в один прекрасный день вспомним об этом происшествии и посмеемся.

Это вряд ли.

— О чем будешь говорить? — шепнул он мне на ухо.

Я отодвинулась, надеясь, что никто не заметил, как он со мной заговорил.  Мои подруги считают его потрясающим. У него каштановые волосы до плеч, подстриженные в неопределенном стиле, а зеленые глаза, кажется, все время над тобой смеются.

Он ухмыльнулся, и по тому, как сложились его губы, я поняла — Джейкоб сдерживает смех. Я знала, что он помнит меня на той тропинке.

— Это не об твои очки я размазал пару яиц? — уточнил он.

— Польщена, что вспомнил. Я споткнулась об урну и порезала руку о битое стекло.

— Да ладно тебе. Нас ведь наказали. Мы не ходили в школу шесть недель.

— Очень смешно. Тогда были шестинедельные каникулы.

Он потеребил девчонку-пресвитерианку впереди меня и спросил, чему посвящена ее будущая речь.

— Профессиям, которым учат в университетах. — Она игриво улыбнулась, а потом снова отвернулась.

— Классный выбор, — сказал он, глядя на меня и строя рожицу ее спине.

Кое-кто подготовил речь о снижении государственного финансирования школ, кое-кто — о профессиях. Популярны были проблемы охраны окружающей среды и бездомных.

Я решила говорить о сексуальном просвещении в наших школах в связи с проблемой СПИДа. Как-то раз мне уже довелось делать доклад по этой теме на конкурсе по ораторскому мастерству, и я выиграла, поэтому знала, что не ударю в грязь лицом.

Я говорила пять минут, после чего пожала предложенную евреем-качком руку. Пресвитерианка кивнула в знак одобрения, когда я шла садиться. Джейкоб Кут пихнул меня локтем, отчего я едва не перелетела через соседа.

— Отличная речь. В нашей школе только в старших классах говорят о СПИДе, и все впустую, потому что к этому времени большинство из нас уже годами занимаются сексом.

Я неопределенно кивнула, смущенная, что он поделился такой информацией.

— А ты о чем будешьговорить?

Джейкоб сунул руку в карман и достал презерватив.

— Хочу показать всем, как с этим обращаться, — серьезно произнес он, вставая с места.

Я ужаснулась, поняв, что он не любитель дебатов и, скорее всего, не подготовил речь. А еще забеспокоилась, что, сидя в задних рядах, ничего не смогу разглядеть, и сама же устыдилась своих мыслей. Пока Джейкоб не встал перед микрофоном.

— Сегодня я говорю о голосовании, — уведомил он, засовывая пальцы в карманы.

У меня вырвался вздох облегчения, но тема показалась скучноватой.

— Мне кажется, что все политические партии одинаковы, — начал он, слегка высокопарно. Вынув пальцы, Джейкоб помассировал шею одной рукой. Белый рукав задрался до локтя, стал виден загар. Не такой, как у завсегдатаев пляжей. Больше похож на тот, что появляется от работы на воздухе. — Все политики обещают одно и то же. Одинаково лгут, и честно говоря, не понимаю, почему нормальные голосующие на это ведутся. Всем ясно, что нам впаривают то, что мы хотим слышать.

Я чувствовала, как моего соседа-еврея перекосило от слов «ведутся» и «впаривают».

— Раньше я думал, когда придет мой час голосовать, — Джейкоб стукнул себя кулаком в грудь, — я даже не почешусь. Может, кину в урну пустышку. А может, вообще не пойду. Все потому, что до недавнего времени я задавался вопросом, какой в этом смысл? Что вообще хорошего в нашей политической системе? Почему мы называем себя счастливой страной, в то время как половина населения не в состоянии платить за жилье?

Он ткнул пальцем в нашу сторону, и я почувствовала, как мой сосед сел прямо и стал прислушиваться.

Джейкоб пожал плечами.

— Знаете, я понятия не имел, о чем сегодня говорить, потому что мне сказали о выступлении всего лишь час назад. Я хотел рассказать о свободе, которую чувствуешь, оседлав мотоцикл, но это не подходит к теме акции. Когда моя соседка говорила о невежестве в сексуальном образовании, я заволновался. Мне и в голову не приходило что-либо столь же стоящее, как ее речь. Пока я не оглянулся и не увидел вас.

Он потряс головой со смешком.

— И я почувствовал себя счастливчиком. Потому что у нас есть выбор, и я думаю, что мы голосуем не для того, чтобы победила лучшая партия, а чтобы не допустить к власти худшую. Потому что мы можем встать и протестовать. Нас могут бесить предложения премьер-министра.  Мы даже можем обозвать его членоголовым. Мы можем точно так же обозвать и премьера, и лидера оппозиции. Мы можем орать, визжать, протестовать и даже сжечь собственный флаг, если захотим. Потому что мы свободны делать что пожелаем, а если нарушим закон, то суд будет справедливым. Но в некоторых странах люди не могут этого делать. Им нельзя выйти на площадь вроде нашей с протестом. В некоторых странах наши сверстники не могут толком ни учиться, ни жить, потому что рядом стреляют. В некоторых странах однопартийная система, а еще есть Народная армия, и когда люди выходят и высказываются, как мы сегодня, кричат, визжат, выражают свою точку зрения — Народная армия в них стреляет. В молодежь вроде нас, — добавил он почти шепотом. — Так что вперед. Давайте останемся равнодушными. Давайте не ходить на выборы. Давайте позволим любому руководить этой страной. Давайте все будем невежественными, и давайте гордиться своим невежеством. И может быть, однажды у нас тоже появится Народная армия.

Он сел со мной рядом и все, кто сидел в этом ряду, качнулись вперед — посмотреть на него, прежде чем зааплодировать. Я поняла, где его друзья, по крикам и свисту, доносившимся с той стороны.

Я была поражена. Не только тем, что он сказал, но и тем, как он это сделал. Никогда бы не подумала, что Джейкоб Кут способен на такое красноречие.

Еврей перегнулся через меня и пожал запястье Джейкоба в духе боевого братства.

— Впечатлил, — шепнула я.

— Не думала, что я смотрю новости, да? — хохотнул он.

— Нет.

— Ну, раньше я смотрел политические обозрения.

— Шутишь? Моя мама вечно твердит, что если съемочная группа с опросом о текущих событиях придет к нашим дверям, она захлопнет их с треском, хотя нам нечего скрывать. Она подозревает, что журналисты все равно что-то накопают.

— Да уж, каждый раз, как напьюсь, просыпаюсь утром в испуге — кошмар снится, будто я опозорился.

Я засмеялась и тряхнула головой.

— Как ты вообще сюда попал?

— Однопартийная система голосования. Если бы меня не выбрали школьным старостой, я бы переломал всем ноги.

— Так ты староста школы?

— Увы. А ты?

— Заместитель.

— Плохо. У нас все могло бы сложиться.

Я открыла рот, чтобы ответить, но не издала ни звука. Гадала, всерьез он это сказал или нет. Пока мы слушали следующую речь, я не могла не думать о его закатанных рукавах и загорелых руках.

Вот когда в голову пришли остроумные ответы на его реплики. Но, как всегда и бывает с остроумными ответами, слишком поздно.

После прозвучало еще несколько речей. Отличных речей, их произносили лучшие ораторы школ, но ничто не шло в сравнение с его речью. Мы говорили отточенными фразами, без страсти. Страсть потерялась после первых побед в нескольких дебатах. И речи стали для нас обыденностью.

А вот он выступил дерзко и говорил от души.

— Я влюбилась, — как ни в чем не бывало сказала Ли, когда я спустилась со сцены. — Как ты могла сидеть с ним рядом и не броситься ему на шею? Он даже заговорил с тобой.

— Он не мой тип.

— Почему? — недоверчиво воскликнула она.

Я пожала плечами.

— Потому что… не знаю.

— Потому что он не итальянец, не собирается стать адвокатом и ходит в государственную школу, так?

— Я не сноб, — выкрикнула я в ответ.

— Еще какой. У тебя может быть сотня комплексов, но ты все равно чувствуешь себя выше среднего человека.

— Однажды он разбил два яйца об мои очки.

— Из двенадцати девчонок в той аллее он выбрал тебя. Думаю, ты ему нравишься.

Я засмеялась, схватила ее за руку и потащила к телекамерам.

В ту ночь мы не попали в выпуск новостей. Ива попала — ее группа задавала вопросы премьеру. Как обычно — во всей красе, на вершине мира. Неважно, насколько сильно я ненавидела Иву-крапиву, мне все равно хотелось стать своей в ее мире. Мире гладких причесок и привилегий высшего класса. Мире людей, которые знакомы со знаменитостями и ведут интеллектуальную жизнь. Мире, где меня примут.

Пожалуйста, Боже, пусть меня примут не только неудачники.

Глава третья

Ритуалы. Они рождаются и умирают, но необходимость ежедневной ритуальной встречи с бабушкой сводит меня с ума. Потому я всегда оттягиваю визит, ибо это действует бабуле на нервы, а на данный момент моя главная цель как раз в том и состоит. Клянусь богом, если бы я могла от чего-то избавиться в этой жизни, полной правил и ограничений, то выбрала бы именно ужасные ритуалы.

Уже почти наступил конец февраля, но вместо похолодания с каждым днем лишь повышалась влажность, и из-за жары единственное, что могло заинтересовать меня у нонны дома, — это бассейн. Едва добравшись до нужной улицы, я перешла на другую сторону, надеясь избежать старого мистера Катандзаро, живущего на углу. Он-то мне нравится, а вот его привычка хватать меня за подбородок и «ласково» стискивать — нет. Очень трудно улыбаться, когда на глаза от боли наворачиваются слезы.

Старик едва ли не живет в своем саду. Нигде больше я его и не видела. Всякий раз, как мы идем к нонне — и неважно, в семь утра или в семь вечера, — мистер Катандзаро торчит среди деревьев. А газон его обычно весь в хлебных крошках, потому что он любит кормить птиц.

Но сегодня мне чудом удалось проскользнуть, и я помчалась к дому нонны. Где меня тут же начали пичкать едой. Пичкать, как и каждый день моей жизни.

— Кушай, Джоцци, кушай. Ох, Джоцци, Джоцци. Только посмотри на свои волосы. Ну почему, Джоцци? Почему ты не можешь выглядеть опрятно?

Ежедневный вопрос. Бабушка произносит его с болью и слезами в голосе, будто умирает. Не знаю, умер ли хоть кто-нибудь от того, что его внучка выглядела неопрятно, но бабушка точно однажды так напряжет голосовые связки, что попросту задохнется.

— Это модно.

Мой ежедневный ответ, который действует ей на нервы.

Среда, на бабуле шерстяной джемпер. За окном тридцать градусов, а она напялила шерсть.

Вообще, нонна полагает, что чем больше ты страдаешь на земле, тем выше будет награда на небесах. И ношение шерсти летом, видимо, входит в список необходимых страданий. Дико бесит, что она не позволяет мне сидеть в нормальной гостиной с кондиционером. Та комната предназначена для посетителей, которых бабушка ненавидит, но хочет поразить своей прекрасной итальянской мебелью. А (предположительно) любимая внучка должна вариться в раскаленном телевизионном зале на разодранном диване.

В поисках какой-нибудь вредной пищи я протопала на кухню, стараясь не слушать бабушкину болтовню о том, как она хочет, чтобы мы жили вместе.

Ох уж эти тщетные попытки убедить нас переехать к ней. Нонна никак не может понять, почему мама постоянно отказывается. И словно забывает, что когда они рядом, то только и делает, что пилит маму за методы моего воспитания или за неуважительные отказы посещать родню. Также бабушка забывает, что, когда на свет появилась я, эта самая родня маму чуть живьем не съела.

После чего мама долгие годы не общалась с семьей, и лишь со смертью дедушки нас приняли обратно.

Помнится, как-то я играла в прятки с кузеном Робертом (мы с ним одногодки). Мы оба притаились за дверью прачечной, когда в комнату вошла кузина бабушки со своей дочерью. Они разговаривали, то и дело с отвращением выплевывая имя моей мамы, и все, что я запомнила из услышанного, это «они даже не знают, кто он» на итальянском — снова и снова.

Тогда я не понимала, о чем речь. Пока однажды Грег Симс — когда мне было десять, он жил по соседству — не обозвал меня бастардкой. Я спросила, что это значит, и он объяснил, что это когда не знаешь, кто твой отец. И я тут же вспомнила разговор в прачечной и прозвучавшее тогда слово «bastarda».

Нынче незаконнорожденность не проблема, но не в те дни. И я помню, как бабушка врала, будто мой отец умер. Мама никогда меня так не обманывала. Наверное, именно это в нонне мне и не нравится. То, что она не в силах принять все как есть и наверняка бы точно так же выплевывала имя какой-нибудь девушки и повторяла, мол, они даже не знают, кто он, кабы речь не шла о ее собственной дочери.

Иногда я чувствую себя жутко виноватой. Ведь мое рождение, наверное, было для бабушки что нож в сердце, и, по-моему, она до сих пор не простила маму. Но она любит нас, пусть и такой удушающей любовью, что только усугубляет мое чувство вины.

— О чем вы говорили с сыном Джованни Джильберти тем вечером на крестинах? — спросила бабушка, пытаясь усмирить мои волосы расческой.

— Обсуждали его перманент, нонна. Он подумывал осветлить пряди, а я отговаривала.

— А я тебе говорила, что он механик и у него собственный дом?

— Миллион раз. — Я вырвалась из ее хватки.

— Он все время спрашивает о тебе, Джоцци. «Как там Джоцци, синьора? — спрашивает он. — Хорошо себя ведет?»

— А ты отвечаешь: «Нет, Джоцци плохо себя ведет»,  — сказала я, поедая «Нутеллу» прямо из банки.

— Он весьма воспитательный мальчик.

— Воспитанный, — поправила я, зная, что бабушку это раздражает. Хотя, вообще-то, я горжусь ее английским.

— Он похож на твоего кузена Роберто. Он любит свою нонну, как и Роберто.

— А я тебя, значит, не люблю?

— Я такого не говорила, Джоцци, — проворчала нонна. — Ты всегда пытаешься вложить в мой рот чужие слова.

— Ты это подразумевала, — вздохнула я и плюхнулась на диван.

— Ты все изращаешь.

— Извращаешь, — исправила я, закатив глаза.

— В тебе ни капли уважения, Джоцци. Как и в твоей матери. Одни колкости, а уважения нет.

— Мама всегда с тобой мила, нонна, — разозлилась я. — А если и грубит, то лишь потому, что ты цепляешься к ней по любому поводу.

— Не смей так говорить со мной, Джоцци.

— Почему? Ты сознательно меня задираешь, а потом удивляешься, с чего это я даю тебе отпор.

— Я не задираю тебя, Джоцци. Я лишь говорю, что вы с Кристиной могли бы относиться ко мне и получше. Я старая женщина и заслуживаю уважения.

— Да, нонна, — уныло пробормотала я.

— А теперь найди-ка мои таблетки. У меня мигрень началась. — Бабушка театрально приложила руку ко лбу.

Она меня просто с ума сводит. Иногда приходится стискивать зубы, чтобы ничего не ляпнуть. Еще ее волнует, почему другие девушки-итальянки встречаются с парнями-итальянцами, а я нет. А если я хочу погулять с австралийцем, нонна возмущается.

— Что они знают о нашей культуре? — вопрошает она. — Они понимают наш образ жизни?

Наш образ жизни?

Можно подумать, он какой-то особенный, как у амишей или типа того.

Тогда бабуля начинает вещать об Элеаноре Кастано, которая вышла замуж за Боба Джонса, и теперь они разведены.

Почему? Конечно же, потому что он австралиец, а она итальянка. И вовсе не потому, что она вертихвостка, а он идиот.

— Невоспитанность, Джоцци, — продолжила бабушка. — Это Кристина виновата. Будь она хорошей матерью, ты была бы хорошей дочерью и внучкой и уважала бы меня. Но в нынешней молодежи не осталось уважения.

Я вручила ей стакан воды и таблетки и взяла свой рюкзак.

— Дело не в нынешней молодежи, нонна, — сказала сердито, — а в тебе и в тебе подобных. Вечно беспокоитесь о том, что же подумают другие. Вечно перемываете всем косточки. Что ж, нас точно так же обсуждают, нонна, и все из-за тебя, потому что в тебе нет уважения к частной жизни других людей, в том числе твоих дочери и внучки.

— Это Кристина виновата, что ты так со мной разговариваешь. По поведению дочери всегда видно, насколько хороша мать.

— Ну, полагаю, тогда ты была ужасной матерью, если посмотреть, к чему в итоге пришла твоя дочь.

 Мы долго сверлили друг друга ледяными взглядами. Я знала, что зашла слишком далеко. Возможно, потому что попала в точку, судя по выражению лица бабушки.

Мне вдруг стало страшно. Я не часто смотрю на нее так близко и только теперь осознала, что нонна стареет. Она тщеславна и красит волосы в черный цвет, потому может сойти за женщину лет на десять моложе. Но сегодня она выглядела за шестьдесят. Выглядела усталой, и я поняла, что как бы бабушка меня ни раздражала, люблю я ее настолько же сильно, как не люблю.

— Ступай домой, Джоцци, — холодно произнесла она. — Не желаю тебя видеть.

В дверь позвонили. Какое-то время мы обе усиленно игнорировали звук, затем нонна пошла открывать, а я осталась в комнате, стараясь не думать о том, какую выволочку мне устроит мама, и гадая, стоит ли идти домой. Услышав, как меня окликнули по имени, я подхватила сумку и вышла в коридор, где бабушка стояла с каким-то мужчиной.

— Майкл, это моя внучка Джоцци.

Майкл! Сердце заколотилось со скоростью сто миль в час, и волосы на затылке встали дыбом.

— Сейчас найду нужный адрес, Майкл, — сообщила бабушка, поднимаясь по лестнице. — Джоцци, проводи Майкла в гостиную и включи кондиционер. Там безумно жарко.

Я посмотрела на гостя, и в этот миг все, что я когда-либо воображала об отце, развеялось.

Я думала, что он окажется высоким.

Не оказался.

Думала, он будет красивым.

И тут промашка.

Думала, что он похож на тряпку.

Не похож.

От Майкла Андретти веяло силой. Даже в наклоне головы было что-то такое... Интеллигент, уверенный в себе. В общем, я поняла, что женщины на него и правда, наверное, пачками вешаются. В нем чувствовалась порода, и, посмотрев в глаза отца, я увидела явное сходство.

— Ты дочь Кристины?

Речь четкая, а голос глубокий, холодный и равнодушный.

— Да.

Андретти еще сильнее склонил голову, и я с удовольствием наблюдала, как его охватывает неловкость.

— Не ожидал, что ты такая взрослая.

Подхватив школьный рюкзак, я прошла мимо и открыла дверь.

— Мама родила меня в юности, — сказала, вновь обернувшись к отцу.

Его лицо вытянулось. Побелело. Я никогда такого прежде не видела. Майкл Андретти смотрел на меня в абсолютном шоке, и если б это касалось только меня, я бы сказала еще кое-что, дабы он почувствовал себя еще хуже.

— До свидания, мистер Андретти.

Я спустилась с крыльца, миновала подъездную дорожку и, только добравшись до дороги, оглянулась. Андретти все еще пялился мне вслед.

Я и до дома дойти не успела, а бабушка уже позвонила маме и пересказала весь наш разговор слово в слово. Мне приказали извиниться. Ну неужели приятно, когда перед тобой извиняются по приказу?

Из-за всей этой истории я жутко нервничала. Просто не верилось, что я стояла так близко к тому, кого всю жизнь старалась оттеснить в самый дальний уголок своего разума. Хотелось пойти к маме и все рассказать. Хотелось позвонить Сере, Ли или Анне. Хоть кому-то. Просто поделиться с ними своими чувствами. Вот только я знала, что если войду в мамину комнату или наберу номер одной из подруг, то открою рот и оттуда ничего не вылетит. По крайней мере, ничего правильного.

Я час исходила ненавистью к нонне. Я ненавидела ее, потому что у нее никогда не находится хороших слов для мамы. Ненавидела, потому что вынуждена ходить к ней каждый день после обеда. Ненавидела, потому что бабушка не позволяет маме забыть прошлое. И потому что сама пытается меня воспитывать вместо мамы. Ненавидела, потому что она любезничала с Майклом Андретти. И потому что звонит маме, чтобы наябедничать о каждом моем неправильном слове и поступке и сказать: «Кристина, ты ужасная мать».

И я поклялась — как и каждый раз после нашей ссоры, — что как только мне исполнится восемнадцать, уеду и оборву все связи с родней. И с бабушкой, и с ее сестрами, сующими во все свои носы, и с моими кузенами и кузинами, и со сплетниками-друзьями семьи. Сбежать бы от них всех подальше.

Они душат меня нелепыми требованиями и правилами, которые притащили с собой из Европы, но в отличие от европейцев здесь у нас ничего со временем не изменилось. Всегда есть то, что нельзя говорить или делать. Всегда есть то, чему я должна научиться, потому что это умеют все добропорядочные итальянки и однажды сие умение пригодится мне, чтобы угодить мужу-шовинисту. Всегда есть тот, кого я должна уважать.

Ненавижу слово «уважение». Меня от него тошнит. Однажды я убегу. Умчусь сломя голову. Чтобы стать свободной и решать все сама. Не как австралийка, или итальянка, или нечто среднее. Сбегу и стану эмансипированной.

Если общество мне позволит.

Глава четвертая

Пришла пора очередных дебатов. Единственное время, когда мы с Ивой-крапивой были заодно, во всем соглашаясь. Они стартуют каждый год в мае, и на этот раз мы схлестнулись со школой cвятого Антония.

Я когда-нибудь упоминала Джона «любовь всей моей жизни» Бартона?

Только представьте: староста школы cвятого Антония. Сын члена парламента. Лучший спикер из всех живущих. Красивый. Популярный. Скажите, чего еще желать в этой жизни?

Разве что, чтобы он тоже в меня влюбился.

Школа святого Антония разгромила нас в пятницу вечером. Темой дискуссии значилась политика, поэтому, по моему мнению, у команды Джона Бартона было неоспоримое преимущество.

По завершении дебатов я устремилась в класс, где подавали кофе с печеньем. Надеялась урвать последний кусочек пирога или шоколадное печенье. Но, увидев девочку, забирающую четыре последних штуки, поняла что опоздала.

 — Бьюсь об заклад, в детстве она относилась к типу этаких обжор, поглощающих чипсы на праздниках, — прошептал кто-то мне на ухо.

Повернувшись, оказалась лицом к лицу с Джоном Бартоном и рассмеялась, согласно кивая.

Последний раз я видела его три месяца назад, с тех пор он изменился в лучшую сторону. Если задуматься, он не «милашка» да и не лопается от избытка сексуальности. Мне импонирует, что он настоящий и искренний. Это даже по лицу видно.

Родись он женщиной, румяна ему бы не понадобились — его щеки украшал природный румянец. Правда, он немного худоват, но мне нравится его рост и смеющиеся карие глаза, меняющие оттенок вслед за настроением.

— Мне, как обычно, досталось лишь песочное печенье, — пожаловалась я.

Он озорно ухмыльнулся и протянул два печенья в шоколадной глазури.

— Я всегда был жаден до эльфийского хлеба на детских праздниках, — серьезно сказал он, и выражение его глаз мгновенно переменилось. — Я часто совал его в карманы или прятал куда только мог, пока однажды меня не поймали. Хозяин дома подал мне куртку, а из карманов вывалились четыре ломтика эльфийского хлеба. Мне было семь, с тех пор один вид этого хлеба вызывает трепет, и я понимаю, что психологически никогда не оправлюсь.

Его актерское мастерство меня позабавило, и я взяла предложенное печенье.

— А какую таинственную, страшную тайну о своих праздниках поведаешь мне ты?

— Я была одной из тех «передай сверток» жадин. Имела обыкновение задерживать у себя сверток на пять секунд дольше обычного, ожидая, что музыка остановится. Такая же ситуация и с музыкальными стульями. Я просто стояла перед стулом и не двигалась с места. После этого мне запретили участвовать в играх.

— Да, — сказал он, прищурив глаза с напускной подозрительностью, — это на тебя похоже.

Подошла мама, поцеловала меня и, прежде чем я успела помешать, направилась прямиком к сестре Луизе.

— Она выглядит так естественно. Реальнее всех в этой комнате, — заметил Джон, не отрывая от нее карих глаз.

— Знаю, — сказала я, следя за маминым разговором с сестрой. — Просто волнуюсь, что сестра Луиза ей наговорит. Недавно я влипла в неприятности.

— Зато на Мартин-плейс ты была хороша. Мне понравилась твоя речь.

— Я тебя не видела, — нахмурилась я.

— Мы с Ивой и остальными общались с премьер-министром.

Я кивнула, подумав как похожи их с Ивой-крапивой семьи. Безумно хотелось, чтобы он не упоминал ее имя. Как можно соперничать с той, чей отец один из лучших кардиохирургов Сиднея и чье фото опубликовали в газете «Австралиец», когда ее выбрали старостой школы? Их семьи я легко могла представить на совместном ужине. Они бы говорили о политике, искусстве и международных делах. Потом я попробовала представить их за ужином с нонной и мамой. Не то чтобы я их стыдилась. Но о чем им разговаривать? Как лучше готовить лазанью? У наших семей нет ничего общего.

— Парень из школы имени Кука произвел приятное впечатление. В смысле, великим спикером ему не стать, но удивить получилось.

— Джейкоб Кут, — пробормотала я, пока Джон брал несколько печенюшек.

Мы вышли из класса, и я попыталась представить Джона Бартона вселяющим страх в девчонок в коридорах и Джейкоба Кута разговаривающим с премьер-министром. Это лишний раз напомнило, насколько социально и культурно разные люди меня окружают.

Усевшись в плетеные кресла на веранде, мы стали смотреть на небо. Был чудесный, приятный вечер.

— Слышала о региональных танцах?

Я не смотрела на него, боясь, что он заметит на моем лице страстное желание. Пойти на региональные танцы с Джоном Бартоном означало вызвать зависть всех зазнаек в школе святой Марты.

— Только о них и говорим. Можешь представить пять настолько разных школ в одном месте? Либо будут массовые драки, либо зародятся новые романы.

— Я просто счастлив, что там не будет школы святой Жанны. Мы вечно с ними сцепляемся, — пожаловался он. — Терпеть их не можем.

— А мы терпеть не можем парней из школы святого Франциска. Нас пригласили на официальную церемонию окончания десятого класса. Они сбились в группы и весь вечер выкрикивали победные кричалки. В честь их футбольной команды, баскетбольной команды, команды по крикету и бог знает каких еще.

— Эти парни знают толк в командных играх, — сказал Джон. — Братья-маристы просто одержимы.

— Они ведь разбили вас наголову?

— Стыдно признаться. Сразу после дня голосования. Отец приехал посмотреть и заявил, что я его опозорил. Разумеется, без прессы не обошлось. Я указал на то, что в образовательном плане эти парни глупы, но прошло несколько дней, прежде чем он остыл.

Мы сидели рядом, и на какое-то время воцарилось молчание. С ним даже молчать приятно. Тишина не смущала, а была уютной. Словно мы уважали право друг друга на частные мысли.

— Какие планы на будущий год? — спросил Джон, протянув мне последнее печенье.

— Хочу стать адвокатом.

— Если ты даже здесь не смогла разбить меня своей продуманной речью, успеха тебе не добиться, — поддразнил он.

 Я стукнула его и пожала плечами.

— Проиграй ты — твоего отца хватил бы удар, вот я и поддалась.

Он покосился на меня, и мы рассмеялись.

— А твои планы? — поинтересовалась я.

— Ты можешь представить меня в чем-нибудь, кроме юриспруденции, а затем и политики?

— Ага. Считаю, из тебя бы вышел чудесный учитель. Я видела, как к тебе подходили юные спикеры. Ты был с ними очень терпелив.

— Отца хватил бы удар.

— Да ты сноб.

Джон покачал головой.

— Я реалист. Мой отец — политик, мой дед был политиком, а прадед — сторонником первого либерального премьер-министра. Отец верит, что мы способны однажды дать этой стране лучшего премьер-министра, который у нее когда-либо был. Именно это говорил ему дед, а тому — прадед. Каждый год в день моего рождения он выходит на импровизированную трибуну.

Джон залез на стул и зализал челку, имитируя отцовскую залысину.

— Один из моих сыновей, — начал он, растягивая слова, — однажды вернет эту страну на путь процветания, и что-то мне подсказывает, это вполне может быть Джон. Забудем о прошлом. Он отработал свое в АКЛЭХ и сейчас старается исправиться.

— АКЛЭХ?

— Анонимный клуб любителей эльфийского хлеба. Мои родители даже обращались в организацию, помогающую членам семей зависимых людей.

— Ты псих.

— Немного преувеличил, но разве можно избавиться от подобного типа мышления и преемственности?

— Легко, — пожала я плечами. — Моя прабабушка одевала покойников на Сицилии, бабушка работала на ферме в Квинсленде, а мама — помощник врача в Лейхарде. Я не собираюсь идти по их стопам и побольше тебя знаю об изменении традиций. Ты просто берешь и прокладываешь собственный путь.

— В твоем случае все иначе, — вздохнул Джон. — На тебя не давят по жизни. От меня ожидают, что я всегда буду лучшим. Думаешь, одноклассники выбрали меня старостой, потому что я им нравлюсь? Спустись на землю. С седьмого класса все знали, что я стану старостой, ведь это традиция семьи Бартон. Ничего общего с популярностью. Парни меня даже толком не знают.

Удивившись услышанной горечи, я попыталась поднять ему настроение, театрально вцепившись в его рукав:

— Это на меня не давят? Да я книгу об этом могу написать.

— Кажется, что у тебя все всегда под контролем.

— А у тебя нет?

Он рассмеялся, но как-то не весело. Глаза потемнели, и дело было не в цвете.

— Открою тебе большой секрет. У меня — нет. Иногда я думаю, что эта жизнь — отстой. Имею в виду, не кажется ли она тебе безнадежной?

Таким я Джона никогда раньше не видела. Интересно, это что-то новое, или он просто скрывал подобные мысли? Как бы там ни было, я нашла это немного странным. Мы с друзьями постоянно дурачимся, типа жизнь — отстой, но не всерьез.

Какое-то время я просто смотрела на него с единственным желанием — причесать: меня раздражал его рыжий чубчик.

— Только когда мама находит причины не отпускать меня гулять. Или когда боюсь ничего не добиться в жизни, не сумев подняться по социальной лестнице, — ответила я максимально честно.

— Ну, поскольку я гуляю, когда захочу, и могу подняться по социальной лестнице, твоих проблем мне не понять.

— А в чем твоя проблема, Джон?

— Я не знаю, чего хочу от жизни, но точно знаю, чего не хочу. Не хочу давать обещаний, которые не смогу выполнить. Не хочу, чтобы мои дети страдали всякий раз, как я приму неправильное решение и очередной журналист вываляет меня в грязи в своей статье. Не хочу слишком большой ответственности. Из-за этого я кажусь слабым и нечестолюбивым? Ну что ж, значит, я слабый и нечестолюбивый. Я не хочу карабкаться на вершину, Джозефина. Мне и так хорошо. Но когда твой отец министр в парламенте, от тебя ожидают амбициозности. А если ты не в состоянии реализовать свои амбиции, старый добрый папочка поможет.

— Так скажи ему то же, что и мне.

— Хорошо. Пойду, найду его. Вернусь через минуту, — сказал Джон, вставая.

Я схватила его за руку, и мы расхохотались.

— Ты явно не знаешь моего отца, Джозефина.

Позади меня раздался какой-то звук, и я поморщилась, увидев идущую к нам Иву.

— Я тебя обыскалась, — с улыбкой сказала она Джону.

Иву-крапиву редко увидишь улыбающейся, разве что когда она подлизывается к монахиням.

— Наслаждаюсь обществом красивой, обворожительной, неординарной девушки, — ответил Джон.

— В самом деле? И где же она? — поинтересовалась Ива, послав мне неискреннюю улыбку.

— Ладно, паразитка, ты меня нашла. Готов поспорить, хочешь, чтобы я подбросил тебя домой.

— Ты прав, и подумай, кстати, о вечеринке Сары Спенсер. Одна я не пойду.

— Нет желания общаться с напыщенной публикой, которая обсуждает только, какой автомобиль получит на восемнадцатилетие.

— Да брось, Джон. Сара же дочь доктора Спенсера. Лучшего друга отца. Я вынуждена пойти, — принялась упрашивать Ива.

Обдумав просьбу, он пожал плечами.

— Я это запомню. Взятка свыше двух долларов не облагается налогом.

— Спасибо, — победно сказала Ива. — Встретимся у входа через пять минут.

Мы проводили ее взглядом, после чего Джон повернулся ко мне с улыбкой.

— Пойдешь на вечеринку? — спросила я.

Он изобразил притворный ужас.

— Доктор Спенсер крупнейший инвестор моего отца. Разумеется, я пойду. Более того, даже буду очаровательным с Сарой Спенсер и постараюсь не выходить из себя, когда отец подарит ей ключи от «Феррари».

— От «Феррари»? — изумленно переспросила я. — Я бы землю целовала даже за подержанный «Мини Купер».

— На Северном побережье в нашем кругу отцы стараются перещеголять друг друга. Так повелось еще с нашего детства. Если бы Ива получила на десятый день рождения десятискоростной велосипед, мой отец подарил бы мне еще круче. Дошло до того, что если я чего-то сильно хотел, то говорил Иве, она просила у отца, и на следующий год я гарантированно получал желаемое. И наоборот.

— Я и не подозревала, что вы с Ивой так дружны.

— У нас не было выбора, но все сложилось удачно, мы поладили.

Джон со вздохом встал и предложил мне руку. Мы побрели назад в здание.

— Как относишься к английской литературе? — поинтересовался Джон.

— Нравится «Макбет». Выпускникам собираются показать экранизацию Дзеффирелли.

— Хочешь, сходим вместе.

Улыбнувшись, я кивнула.

— С удовольствием.

Из школы начали выходить люди, и я заметила маму с сестрой Луизой, посматривающих на меня и недовольно качающих головами. Опять влипла.

— Эта монахиня меня ненавидит.

— Ива считает ее ожившей куклой.

— Ага, куклой вуду, — проворчала я. — Пойду уведу маму, пока сестра еще на что-нибудь не пожаловалась.

— Не буду мешать. Приятно было сегодня разбить тебя в пух и прах.

— Не надейся, что в следующий раз так повезет, — крикнула я ему вслед.

Все выходные я размышляла о перепадах его настроения. Встреча лицом к лицу с этим новым Джоном на время меня расстроила.

Впервые я увидела его около двух лет назад во время дебатов. Одна девочка из команды уехала учиться по обмену, и меня попросили ее заменить. Мы с ним были третьими спикерами, а тема настолько скучной, что даже вспомнить не могу. Зато отлично помню его оценивающий взгляд и фразу «Мне скучно», произнесенную одними губами.

С той самой минуты я решила остаться в команде и ни разу не пожалела. Каждый раз, когда мы одновременно участвуем в дебатах, после их окончания мы сбегаем вместе и болтаем. Это в каком-то смысле самые яркие моменты моей скучной светской жизни.

Еще одно интересное событие, случившееся в эти выходные — я получила работу в «Макдоналдсе». Мы с Анной увидели объявление в местной газете и решили рискнуть. «Макдоналдс» не самое гламурное место работы, но жизнь на пять карманных долларов в неделю похожа на сериал «Семейка Брейди». Этого я маме говорить не стала, у нее и так уже комплексы.

После того как я рассказала про работу, мы поругались. В конечном итоге она уступила, когда я объяснила, что отец Анны даст ей машину на два наших рабочих вечера в неделю.

Мы с Анной около часа проболтали по телефону. Обсудили ужасную униформу в «Макдоналдсе», всех парней из школы святого Антония, которые пойдут на танцы, и особенно, куда потратить заработанные деньги.

«Спортсгерл», «Кантри Роуд» и «Эсприт» — мы идем.

Глава пятая

Я в миллиардный раз посмотрелась в зеркало, в стопятьсотый расчесала челку и пожелала, чтобы горловина не была такой высокой.

Бабушка вызвалась сшить мне платье. Я просила короткое, черное, бархатное, с заманчивым вырезом. А получила зеленое (потому что, по ее словам, черное носят только в трауре), до колен и горловина норовила меня задушить.

— Джозефина, зачем ты обула эти грубые ортопедические ботинки? — спросила мама с порога.

— Мам, это «Док Мартенс», — просветила я ее.

— Ну прости мое невежество.

— Это модно.

— Ты бы выглядела прелестнее в матовых черных туфельках. Разве так необходимо выглядеть как все?

Я уставилась на нее, теряя терпение.

— С таким воротником я похожа на Деву Марию.

— Не думаю, что Дева Мария когда-либо носила бархатное платье до колен. А сейчас переобуйся, сделай маме приятно.

— А что, если никто не пригласит меня на танец? — взволнованно спросила я.

— Потому что ты не обуешь ботинки от этого доктора?

— Нет, — сказала я. — Меня могут счесть непривлекательной. Заиграет музыка, и всех девушек кроме меня пригласят на танец.

— В сотый раз повторяю, Джози, ты чудесно выглядишь. Тебе следует чаще распускать волосы. Не могу поверить, что тебе достались такие красивые волнистые волосы, а ты их не ценишь.

— Ты все это говоришь, потому что ты моя мама.

В дверь позвонили, и она отвернула меня от зеркала.

— Иди переобувайся, а я впущу девочек.

Я крепко ее обняла и рассмеялась.

— Мам, спасибо, что отпустила меня на этот вечер. Больше никогда ничего не попрошу.

— Будь дома в двенадцать и не минутой позже, — велела она.

— Даю честное слово.

— И сделай так, чтобы мне не пришлось выслушивать всякие слухи, и не поддавайся влиянию этой неразумной Серы.

— Ладно, ладно.

Это были первые региональные танцы, призванные объединить школы. Кроме школы святой Марты и святого Антония пригласили также учеников школы имени Кука и пресвитерианской частной школы с совместным обучением.

— Оно прекрасно, — прощебетала Анна, имея в виду мое платье.

Она была одета в белую блузку и голубые полосатые брюки. Длинные волосы завязала в высокий конский хвост.

— Вырез словно хочет ее задушить, — заметила Сера, когда я забиралась в машину ее отца.

Я выхватила у нее компактное зеркальце и заколола волосы.

— Думала, ты будешь в «Доксах», — сказала Ли, увидев мои туфли.

— Мама воспитывает во мне индивидуальность, — пояснила я, поправляя ее сережку.

Ли помешана на шестидесятых. Она надела оранжевое мини-платье с плотными колготками и туфли, которые вполне возможно принадлежали ее матери, модели из шестидесятых.

Сера была в облегающем черном лайкровом платье, а ее косметики хватило бы на весь актерский состав мыльной оперы. Она всегда носила лишь короткое и облегающее, за исключением школьной формы, которой у нее два комплекта. Один в шкафу, другой под кроватью. Последний она надевает исключительно, когда родители не видят.

Помещение украсили и развесили лампочки, а публика подобралась очень разношерстная. Одни выглядели строго, другие стильно. Кто-то ультрамодно, а кто-то повседневно.

Я огляделась в поисках Джона Бартона, готовая заключить любую сделку с богом, лишь бы Джон пригласил меня на первый танец. Но когда увидела его рядом с Ивой-крапивой, захотелось рвать на себе волосы от гнева, остановило лишь то, что я так долго их укладывала. Кажется, все зря.

— И кто эта восхитительная девушка? — Передо мной, изображая удивление, стоял кузен Роберт, ученик школы святого Антония. — Бог мой, это же Джози.

— Ну спасибо, Роберт.

Он громко чмокнул меня в щеку.

— Ты выглядишь шикарно, женственно и не позволяй никому утверждать обратное.

— Не сомневайся.

Роберт, улыбаясь, наклонился ко мне и прошептал:

— Он не мог не пойти с ней, они живут на одной улице.

Поняв, что кузен говорит о Джоне Бартоне, я благодарно его обняла.

Вскоре после этого заиграла музыка.

— Если нас не позовут танцевать, давай притворимся, что обсуждаем что-то интересное, — прошептала мне Анна, когда Ли и Серу пригласили.

Я кивнула, и тут она пихнула меня под ребра. Перед нами возникли Джейкоб Кут и высокий парень с отличной фигурой.

— Потанцуем? — спросил Анну высокий.

Она застенчиво кивнула и улыбнулась мне, прошипев:

— Сними очки.

Джейкоб Кут улыбался в своей обычной манере — сжатые губы слегка изогнуты.

— Мой друг потерял голову от твоей подруги.

— У него отличный вкус.

— Потанцуешь со мной, мисс вице-староста школы святой Мортиры?

— Вообще-то, святой Марты, мистер староста школы Крюка.

Пока мы танцевали под «Крокодилий рок», я смотрела куда угодно только не на Джейкоба, а когда диск-жокей поставил медленную песню Элвиса, мы неловко замешкались прежде чем начать вальсировать.

— Странный выбор после быстрой композиции.

— Диск-жокей — пресвитерианский священник. Решил добавить романтики, — попыталась пошутить я.

Кут кивнул и привлек меня ближе.

Мы молчали всю песню. И третью и четвертую.

Я задавалась вопросом, почему он танцует со мной, когда здесь есть более подходящие ему девушки. Наверное, дело в споре или чем-то не менее отвратительном. Ведь парни, подобные Джейкобу Куту, которые легко могли бы стать самыми популярными в школе, не танцуют с такими, как я.

Но мы танцевали до упаду, и я впервые смогла рассмотреть его как следует. Глаза у него были не сине-зелеными, или зелено-карими, или какого-то смешанного цвета, а просто зелеными.

Он не выглядел ультрамодно или небрежно. Просто самим собой. Несмотря на все это, моей маме он бы понравился. Образчик индивидуальности. Интересно, что он здесь делает? Джейкоб Кут и его дружки не похожи на завсегдатаев региональных танцев. Он понимающе улыбнулся, заметив мой любопытствующий взгляд.

— Мне велели прийти. Ну знаешь, подать хороший пример. Пообещали оставить в покое, если сегодня появлюсь.

— А то, что делает Джейкоб Кут, делают все в школе имени Крюка, — поддразнила я.

— Так уж я влияю на людей.

— Мне все еще трудно поверить, что ты появился на подобном мероприятии. Это не в твоем стиле.

— Ты меня совсем не знаешь.

После очередного танца я извинилась и пошла в дамскую комнату.

— Это та, что танцевала с Кутом, — услышала я слова одной из девушек.

Все таращились и закатывали глаза, а я всячески старалась не обращать на них внимания.

— Семь танцев, Джози. А дальше что — свадьба? — поддела Сера, брызгая водой себе на волосы, а заодно и на лица стоящих поблизости людей.

Анна схватила меня за руку, истерично ее тряся.

— Я влюбилась, — выдохнула она сквозь зубы.

— Вы что, все пошли следом за мной в туалет?

— Он парень моей мечты. Хочу за него выйти.

— Ты всего раз с ним потанцевала, и уже готова провести остаток жизни вместе.

— Так велит мне сердце.

— Потанцуй еще с парочкой парней, и в конце вечера скажешь, что чувствуешь.

Ива-крапива подошла к зеркалу рядом со мной и принялась поправлять волосы. Бог его знает, зачем девушке с прямыми волосами до плеч, подстриженными безупречным боб-каре, что-то поправлять. Вероятно, дело в тщеславии.

— Так вы с Джоном Бартоном влюбленная парочка? — спросила ее Фелисити Сингер. — Я видела, как вы подъехали в его машине.

— В машине его отца, — поправила Ива. — Сколько семнадцатилетних владельцев БМВ ты знаешь, Фелисити?

— Он крупная добыча, Ива. Только представь: староста школы святого Джона и староста школы святой Марты, — не унималась Фелисити.

— Мы просто друзья, — ответила Ива, чуть ли не покровительственным самодовольным тоном, глянула на меня, потом вновь уставилась в зеркало. — У нас общий круг общения.

Мы вернулись в зал, продолжили танцевать, и я с удивлением обнаружила, что на протяжении всего вечера не испытывала недостатка в партнерах.

Несколько раз я замечала Джейкоба Кута, но он просто общался с компанией ребят. Перевести взгляд на Джона Бартона я не решалась, опасаясь, что Ива-крапива меня поймает, так что старалась придерживаться противоположного конца зала. Даже потанцевала с Антоном Валавиком, будущим мужем Анны, и сама едва в него не влюбилась.

Когда в полдвенадцатого танцы закончились и все решили перекусить пиццей и кофе, я испытала разочарование.

Если мама сказала вернуться домой к двенадцати, это означало ни секундой позже, и на сей раз я не хотела опаздывать.

— Роберт, я должна быть дома к двенадцати, — сказала я кузену, когда на улице образовалась большая толпа.

— Мы с тобой возьмем такси, Джози, — предложила Ли без особого энтузиазма.

— Ли, я расстроюсь, если тебе тоже придется все пропустить.

— И что ей теперь делать? — спросила Сера. Знаю, она надеялась, что ее как владелицу машины о подвозе не попросят. — Мать Джози выйдет из себя, если она не вернется к двенадцати, и я понимаю, почему. Она слегка зациклена на чужом мнении.

— Заткнись, Сера, — огрызнулась Ли.

— Я ее отвезу.

Неожиданно позади нас возник Джейкоб Куб, и я заметила, как Сера ахнула и затрепетала от желания посплетничать.

И вот, назло подругам, я отправилась с Джейкобом Кутом, хотя хотела остаться с остальными.

Когда мы подошли к дороге, я заметила Джона Бартона и Иву-крапиву, и внутренне съежилась, размышляя, что бы им сказать.

— Правда классные танцы?

Я кивнула, понимая, что парни оценивают друг друга. Не хотелось, чтобы Джон подумал, будто я готова уйти с любым. Я словно слышала ход его мыслей.

— Это — Джейкоб Кут. Помнишь, вы встречались на Мартин-плейс? — Я сглотнула. — Джейкоб — это Джон Бартон и Ива Ллойд.

— Да, я вас видел, — откликнулся Джейкоб.

Мы вышли на Джордж-стрит, центральную дорогу. Ее переполняли люди, высыпавшие из кинотеатров «Хойтс» и «Вилладж», расположенных дальше по улице. Большинство направлялись вниз по улице на вокзал.

— Ты тоже учишься в школе святого Антония? — поинтересовалась Ива из вежливости.

— Не-а. Я из школы Кука.

Ива, Джон и я смотрели друг на друга, молча кивая, будтосказано было достаточно. Джейкоб Кут казался поглощенным своими мыслями.

— Я пойду, — сказала Ива, взяла у Джона ключи и помахала нам на прощание.

Мы с Джоном продолжали смотреть друг на друга. Он, повернувшись спиной к Джейкобу, взял меня за руку и тихо признался:

— Хотел сегодня с тобой потанцевать. Собирался пригласить, но никак не мог решиться. И вечер закончился, прежде чем я успел это осознать.

Я посмотрела на его лицо, пусть и не столь привлекательное как у Джейкоба Кута, но очень искреннее и честное.

Он превосходно выглядел, в широких бежевых брюках и рубашке с узором из турецких огурцов, с зачесанными назад при помощи геля рыжими волосами и челкой. По сравнению с Джейкобом Кутом в черных джинсах, белой рубашке и чем-то похожим на школьный галстук, Джон выглядел на миллион долларов.

— Может, в другой раз, — сказала я.

Он кивнул и обернулся на Иву, дожидающуюся около машины.

— Хочешь, подвезу? Можем сначала завести Иву, а потом поехать выпить кофе.

Я взглянула на спину Джейкоба Кута, желая, чтобы Джон предложил это раньше.

Покачала головой, виновато пожав плечами.

— Меня уже предложили подвезти.

Джон наклонился и нежно поцеловал меня в щеку, выпустил мою руку и ушел. Какое-то время я смотрела ему вслед, пока не заметила, что Джейкоб Кут тоже уходит.

— Подожди, — закричала я, пытаясь нагнать его.

— Он тебе нравится или типа того?

— Он хороший парень.

— Да брось. Такого рода парни поступают в университет, а потом становятся геями, потому что это модно.

— Ты не прав, — огрызнулась я, — Джон Бартон очень умный, планирует учиться на юриста, как и я. Кстати, он сын Роберта Бартона.

— Он такой, пока живет дома, — язвительно бросил Джейкоб.

— Может, хватит грубить? Разве мама не научила тебя хорошим манерам?

— К твоему сведению, моя мать умерла.

Я остановилась, смущенная и пристыженная, не находя слов.

— Прости. Не стоило так говорить.

Он отмахнулся от извинений, позволил себя нагнать, и мы перешли Джордж-стрит в неположенном месте. Машины, сигналя, объезжали нас. Какие-то придурки крикнули из окна ругательства, Джейкоб помахал им.

— Друзья, — пояснил он.

— Очаровательно.

— Кстати, как тебя зовут? Знаю, что как-то длинно и мудрено.

В голове не укладывалось. Он кидался в меня яйцами, сидел рядом со мной на Мартин-плейс, танцевал семь танцев и даже не поинтересовался у кого-нибудь, как меня зовут!

— Джозефина Алибранди.

— А я Джейкоб Кут.

— О, так вот кто ты! — притворилась я неосведомленной. — Какая из машин твоя?

— А ты как думаешь?

Я обхватила себя руками, пытаясь согреться. Хотя дни по-прежнему оставались теплыми, ночью уже становилось прохладно, а я была в платье с короткими рукавами.

Осмотрев приблизительно десять машин поблизости, я перевела взгляд на Джейкоба и простонала:

— Только не говори, что у тебя фургон. Боже, следовало догадаться, что ты можешь водить нечто подобное. Моя репутация погублена.

— Не угадала, — сказал он, остановившись возле мотоцикла и облокотившись на него.

Я покачала головой, а Джейкоб медленно кивнул.

— Может, возьмем такси? Я заплачу, — с трудом сглотнув, предложила я.

Он открыл багажник и вытащил два шлема.

— Благодарю, но я в чудесном бархатном платье. Это мой лучший наряд, и, возможно, однажды он станет семейным достоянием. Как ты мог подумать, что я усядусь на мотоцикл в семейном достоянии?

— Бархат и байк? Можешь ввести новую моду.

— Мать меня убьет.

— Ей знать не обязательно. Высажу тебя за углом.

— Будь уверен, она узнает. Как думаешь, кому придется опознавать меня в морге?

— Садись на мотоцикл, — велел Джейкоб, напяливая шлем мне на голову.

— Отвернись. Плохо уже то, что вся Джордж-стрит сможет лицезреть мои трусики.

— А меня этой возможности лишаешь? — обиженно спросил он, отворачиваясь.

Я задрала платье и неловко уселась на мотоцикл.

— Готова?

— Только проверю, есть ли у меня в сумочке удостоверение личности. Не хочу, чтобы в больнице меня назвали Джейн Доу.

— Детка, ты с приветом, — тяжело вздохнул он, садясь на байк, и сорвался с места.

Я закричала. И кричала, не переставая, прямо ему в ухо, от Джордж-стрит до Бродвея. Плюс-минус пять светофоров, а это около пяти минут крика.

Когда на Бродвее мы остановились на красный, дожидаясь возможности повернуть на Глиб-пойнт-роуд, я, оказавшись у всех на виду, неловко заерзала. Ведь мы были беззащитны перед всеми этими странными людьми, которые уже за полночь ошивались поблизости. Любой мог подойти и опрокинуть нас. Я заметила, как в машине неподалеку на нас уставилась супружеская пара средних лет. Попыталась натянуть подол платья на колени, но все без толку. Вполне возможно, они говорили что-то вроде:

— Слава богу, на этом мотоцикле сидит не наша дочь.

Рядом с нами остановилась и стала сигналить машина, забитая парнями. Вроде я даже слышала как один из них среди прочего крикнул:

— Покажи ножки!

Мое лицо пылало от стыда. Будто весь мир смотрел на меня, а я даже не могла укрыться за стеклом машины. В глубине души я понимала, что кто-то в соседних машинах может знать бабушку, и эта история долетит до нее через итальянскую телефонную систему.

На улице Святого Иоанна мы выехали на асфальт, затем резко повернули, и лишь за тридцать секунд до моей улицы я начала наслаждаться поездкой. Я вцепилась Джейкобу в плечо и завопила, чтобы он остановился, пытаясь ухватить очки где-то на уровне рта. Глаза слезились от ветра, кожу стянуло, не говоря уже о горле, саднящем от продолжительного крика.

— Моя улица, — прохрипела я.

— Прости. Я оглох. С трудом тебя слышу. Одна истеричка орала мне в ухо, вот барабанная перепонка и лопнула, — затормозив, сказал он и потер уши.

Я быстро одернула платье, стараясь успеть, пока Джейкоб не повернулся, но когда выпрямилась, поняла, что он ничего не пропустил.

— Я провожу.

Я пожала плечами и вернула ему шлем.

Пока мы шли по улице, мой спутник молчал, словно погрузился в свои мысли. Интересно, что творится в голове у парней, подобных Джейкобу Куту?

— Как умерла твоя мама? — спросила я тихо.

— От рака, пять лет назад, — ответил он.

— Если бы моя мама умерла, я бы не пережила.

Он почти спокойно посмотрел на меня и покачал головой.

— Пережила бы. Просто… вначале очень злишься, потом приходит сильная боль, но однажды наступает момент, когда, вспоминая ее, ты смеешься, а не плачешь. — Джейкоб улыбнулся своим мыслям.

Я покачала головой.

— Знаешь, я занималась бегом. Когда ты чем-то занят, не остается времени думать о чем-либо. Вот я и бежала, бежала, бежала, чтобы не думать.

— А когда остановишься, понимаешь, что ты за тысячи миль от любящих тебя людей. Проблемы никуда не делись, но рядом нет никого, чтобы помочь, — отмахнулся Джейкоб.

А я изо всех сил старалась не представлять свою маму умирающей.

— Мне правда жаль, что я так сказала о твоей маме, — произнесла я со всей смиренностью.

— Ничего страшного.

Я остановилась перед домом, и Джейкоб принялся разглядывать его, качая головой.

— Мы похожи. Ты средний класс, я средний класс. Разве что ты сноб среднего класса, который учится в школе для богатеньких.

— Я не сноб. Меня воспитывает мать-одиночка, да и денег у нас не много, просто я получаю стипендию на обучение.

— То есть, если бы не стипендия, ты бы тоже училась в школе имени Кука, — пожал он плечами. — Как я.

— Спасибо, конечно, но в таком случае я бы все еще училась в католической школе.

— А средний класс католической школы такой же, как и школы Кука.

— Да, и если бы я там училась, то не стеснялась бы этого.

Он потянулся ко мне, но я отпрянула, догадавшись о его намерениях. И тут же пожалела, едва взглянув на него.

— Забудь, — отходя, пробормотал он. — Слушай, ты ведь даже не в моем вкусе.

— Знаю.

— Без обид?

— Конечно.

Еще несколько мгновений прошли в неловком молчании, прежде чем он в конце концов снова пожал плечами.

— Мне пора.

— Вернешься к остальным? — поинтересовалась я.

— Нет. Красный ликер, который сегодня подавали, меня догнал. Оказался крепче, чем я думал. Не особо хочется вести мотоцикл под мухой.

Улыбнувшись, я кивнула.

— Где ты живешь?

— В Редферне.

— В Редферне? Я прожила в этой стране всю свою жизнь и ни разу не общалась с коренным австралийцем.

Он пожал плечами.

— Приезжай в Редферн. Познакомлю тебя с парочкой. Кстати, я тоже мало знаю об итальянцах.

— А что о них знать. Итальянцы — лучшие повара, лучшие любовники и высокоинтеллектуальная раса, — ответила я на полном серьезе.

Он рассмеялся, покачав головой, помахал мне и пошел обратно к мотоциклу.

Глава шестая

Во второй раз я столкнулась с Майклом Андретти на сегодняшнем семейном барбекю у бабушки. На улице было жарко, и нам удалось поплавать в бассейне.

Я глазела на этого типа все утро. Он же смотрел на маму. Мама глядела на меня. Потом он перевел взгляд на меня. Я — на маму. А она — на него.

Это было бы очень смешно. При других обстоятельствах.

Я как раз барахталась в воде, когда подкравшийся сзади Роберт схватил меня за плечи и начал топить. Завязавшейся битве положила конец прикрикнувшая на нас бабушка.

Пока мы плескали водой друг другу в лицо, я увидела, как мама вошла в дом, а спустя две минуты туда же проскользнул и Майкл Андретти. Отпихнув Роберта, я кое-как выбралась из бассейна.

— Джози, пора бы тебе взрослеть, — посетовала нонна.

— Отлично. Роберт, значит, пытается меня утопить, а взрослеть должна Джози, — огрызнулась я, стараясь вырвать полотенце из рук стремящейся вытереть меня бабушки.

Роберт тоже вылез из воды, чмокнул нонну Катю в щеку и был таков. Я заметила, что она так и засияла от счастья.

— Только не говори, что он хороший мальчик, — проворчала я и пошла прочь.

Они обнаружились в кухне. Потоптавшись с полотенцем возле двери, я присела на крыльцо. Мне было неловко подслушивать их разговор, но я не знала ни одного человека, способного уйти, когда обсуждают его персону.

— Что, по-твоему, я стану делать, Кристина? — услышала я вопрос. — Сердиться и требовать встреч? Думаешь, все хотят обзавестись сыном или дочерью? Думаешь, я начну притворяться, что хотел ее с самого начала?

— Что ты! Мне и в голову такое не пришло, — без обиняков ответила мама и открыла воду.

— Я не хотел этого ребенка, — отрезал он.

Я съежилась и решила было уйти, но не смогла.

— Не хочу с ней встречаться. Не хочу ее любить. Не хочу осложнять себе жизнь, Кристина. Пятнадцать лет я вкалывал, чтобы достичь нынешнего положения, и не желаю все рушить теперь, — предельно ясно и деловито заявил он.

— Не смей называть мою дочь осложнением, — процедила мама. — Потому что ты нам никто, Майкл. Это мы не хотим, чтобы ты осложнял нашу жизнь, так что хватит воображать, будто мы задались целью разрушить все, что ты создавал. Женись, Майкл. Забудь Джози и заведи других детей, хоть целый выводок, если это тебя осчастливит. Забудь все, что случилось восемнадцать лет назад, но это будет твой выбор.

Мамин голос дрожал. Нет, это было не очень заметно, но я так хорошо изучила ее обычные интонации, что любые перемены резали слух. Я встала, заглянула в кухню и увидела, что мама дрожащей рукой касается головы, а Майкл Андретти трет лицо, словно таким образом можно избавиться от проблемы. Полагаю, именно я и была той проблемой.

— Только не приходи сюда снова, если когда-нибудь надумаешь познакомиться с дочерью, потому что получишь от ворот поворот, — тихо добавила мама, и я опять села на ступени.

— Твоя мать что-нибудь знает об этом? — поинтересовался он.

Я догадалась, что «этим» величают меня. Что ж, мне не впервой слышать обидные прозвища, так что я постаралась лишний раз не расстраиваться.

— Она не знает, кто отец Джози. Вероятно, мне стоит рассказать ей о тебе, Майкл. Вот тогда у тебя появится настоящий повод для волнений.

Майкл Андретти тяжело вздохнул, и я почему-то ему посочувствовала.

— Чего ты хочешь от меня, Кристина? — спросил он устало.

— Ничего. Могу сказать лишь одно: я рада, что твоя семья переехала, Майкл. Рада, что ты бросил меня на произвол судьбы. Рада, что оказался трусом, ведь не сбеги ты тогда, у меня сегодня не было бы дочери.

— Значит, теперь я чудовище?

— Ты отец самого дорого мне человека. Ты не можешь быть чудовищем по определению. Просто мне жаль тебя, потому что ты все прошляпил.

— Сделай одолжение, не жалей меня, Кристина. Мне всего хватает, я доволен жизнью.

— Тогда вперед, Майкл. Забудь о том, что мы говорили. Забудь, что видел меня. Опыт имеется. Ты наверняка сумеешь повторить этот номер.

Наступила тишина, а потом раздался вздох, не знаю, чей именно.

— Тебе нужны деньги?

— Прости?

— Я могу создать для нее фонд.

— Я нуждалась в деньгах восемнадцать лет назад, Майкл. А теперь хочу лишь тихой, спокойной жизни, — раздался сердитый мамин ответ.

— Слишком поздно. Семнадцатилеткам отцы не нужны.

— Господи, Майкл! Мне тридцать четыре, и я до сих пор нуждаюсь в отце. И мне даже страшно представить, в чем нуждается моя дочь.

Дальше слушать я не хотела, поэтому вернулась к бассейну и уселась на бортик рядом с кузеном.

Мама появилась через пару минут, неся поднос с кофе. Вскоре вышел и Майкл Андретти. Тут-то я и обнаружила, что к нашей игре в гляделки присоединился еще один человек.

Нонна.

Я увидела, как она переводит взгляд с Майкла Андретти на маму, а затем на меня, удивленно приоткрыв рот и прищурив глаза. Именно в эту секунду мне стало понятно: ей все известно.

Какое-то время спустя наш гость вновь исчез в доме.

Не знаю, что двигало мной, когда я пошла следом. Я с трудом представляла, о чем собираюсь с ним говорить. Он налил себе стакан воды и стал обходить гостиную, дотрагиваясь до рамок с фотографиями на комоде.

Бабушкин комод в гостиной был заставлен фотографиями родственников, включая древних старичков и старушек с Сицилии. Я не помнила, как позировала даже для половины снимков из этой коллекции.

Майкл Андретти окинул взглядом гобелен на стене, затем двинулся к другому комоду с безделушками в противоположенной части комнаты, касаясь всего, мимо чего проходил, словно проверял наличие пыли. Потом уселся в черное кожаное кресло и закрыл глаза.

У него была очень короткая стрижка. Если я пошла в него волосами, то ему волей-неволей приходилось носить такую длину. Мужчина, особенно адвокат, с шевелюрой вроде моей, смотрелся бы несколько странно. На щеках у него вырисовывались невероятно раздражавшие ямочки, потому что мамины высокие скулы мне в наследство не перепали. Однако сейчас он не улыбался, а кривился.

Больше всего меня поразило телосложение этого человека. Он был довольно приземистым. Не круглым, а просто очень крепким и низкорослым, не выше метра шестидесяти. Тем не менее он казался очень сильным, и я легко могла представить, как он подкидывает маленькую меня в воздух, и эта картина действовала на нервы, потому что я не хотела рисовать его в радужном свете.

— Бабушка не любит, когда народ ошивается в доме во время ее барбекю.

Он удивленно обернулся, потом кивнул, встал и направился к двери. Он намеревался пройти мимо меня, не проронив ни слова.

— О, класс! — фыркнула я.

— Прошу прощения?

— Скажите же что-нибудь.

Остановившись, он наклонил голову и одарил меня тем самым взглядом:

— Что бы ты хотела услышать, Джози?

— Не знаю, — смущенно пробормотала я. — Что-нибудь. Просто не проходите мимо, словно меня здесь нет.

— Мы с твоей мамой обсудили сложившуюся ситуацию...

— Вот только не надо разводить церемонии, иначе меня стошнит. Разозлитесь, нагрубите мне, только не будьте приторно-вежливым, — набычилась я.

— Хорошо. Так чего же ты хочешь? — спросил он, заразившись моим смущением.

Я покачала головой. Мы оба выглядели до смешного сконфуженными.

— Вот уж не думала, что наша встреча будет такой унылой. Мне казалось, мы врубим наш итальянский темперамент и обрушим этот дом своей руганью. Равнодушия я никак не ждала.

— Неприятно говорить об этом, Джози, но до недавнего времени я не знал о твоем существовании, так что не успел поразмыслить на досуге о нашей встрече.

— Во-первых, меня зовут Джозефина. Только близкие называют меня Джози. А во-вторых, я знала о вас всю жизнь, и очень много размышляла на досуге.

— И к какому выводу ты пришла, Джозефина?

— Вы слишком легко отделались. На вас никто не кричит, не обзывает, не вышвыривает из дома. Бабушка чуть ли не молится на вас. А вот если Роберт или мой дядя узнают, кто вы такой на самом деле, то живо размозжат вам голову за такое обращение с мамой. Может быть, мне стоит открыть им глаза, и тогда с вас быстро слетит корона.

— А как насчет тебя? Ты хочешь размозжить мне голову?

— Не издевайтесь. И не смейте потешаться над моими чувствами.

— У меня и в мыслях не было потешаться над твоими чувствами, Джозефина. Однако случившееся между мной и твоей мамой — это очень печальная история восемнадцатилетней давности, и мне кажется, с учетом всех обстоятельств, все сложилось не так уж и плохо.

— Вам бы заделаться политиком. Все они такие же пустозвоны.

— Думаю, нам надо вернуться, иначе придется как-то оправдываться.

— Вы лжец, — прошипела я. — Говорили, что вам нечего сказать, а сами приготовили речь заранее. Вы весь состоите из заезженных штампов.

— По-моему, ты перегибаешь палку.

— И что с того? — пожала плечами я. — С вами я могу перегибать палку сколько угодно, и вы ничего мне не сделаете. Или вы решили разыгрывать из себя отца и учить меня уму-разуму?

Теперь уже он разозлился. Я поняла это по его глазам и поджатым губам.

— Послушай, я имею право все хорошенько обдумать, прежде чем впускать тебя в свою жизнь.

— Да с чего вы взяли, что я хочу входить в вашу жизнь? Я вообще не желаю видеть вас рядом с нами, особенно рядом с мамой. Если она проплачет следующие две недели, и я обнаружу, что виной тому вы, ждите больших неприятностей.

— Хорошо, — огрызнулся он в ответ. — Обещаю. Ты не лезешь в мою жизнь, я не лезу в вашу.

— Давайте скрепим уговор рукопожатием.

Его рука, хоть и была тверда, но заметно подрагивала. Я видела, что он расстроен, и вновь его пожалела. В этот момент мы оба кривили душой, потому что, честно сказать, мне хотелось встретиться с ним снова. А с другой стороны, не хотелось.

— Всего хорошего, мистер Андретти, — сказала я.

Он кивнул, и мы старательно отводили друг от друга глаза, пока он не вышел во двор.

Мама спросила о нем вечером.

Мы сидели перед телевизором и притворялись, что смотрим новости. На нас была все та же одежда, и мамин обгоревший нос бросался в глаза.

Я никак не отреагировала на ее первый вопрос о Майкле Андретти.

— Иди сюда, — позвала она и похлопала рукой по покрывалу возле себя.

Я расположилась между ее ног, и она обхватила меня руками. Теперь мы напоминали клубок загорелых конечностей.

— Если хочешь знать мое мнение, я думаю, что Майкл Андретти привлекательный и, судя по всему, одаренный человек. Он должен далеко пойти, — нехотя ответила я.

— Серьезно?

— Не веришь?

— Ты ведь разговаривала с ним сегодня?

— Ты ведь тоже?

— Я первая спросила.

— Мы выяснили отношения, — пожала плечами я.

— Майкл сама тактичность. Он наверняка завил тебе, что не рад твоему появлению в его жизни.

— Я сказала ему то же самое.

— Ты расстроилась?

— Не глупи, мам. Я только надеюсь, что он не станет ошиваться поблизости, доставляя тебе неудобства.

Я сделала вид, что заинтересовалась телевизионным сюжетом.

Мама притянула меня к себе и прижалась щекой к моей щеке.

— Ты не такая стойкая, Алибранди. Я вижу тебя насквозь.

— Я тоже вижу тебя насквозь, Алибранди. По-моему, этот надутый индюк не прочь обзавестись детьми теперь, почему же не хотел тогда? И вроде не прочь жениться, почему же он не вернулся и не взял тебя в жены? У меня есть только один ответ: женщины думают головой, а мужчины — тем, что в штанах.

Мама рассмеялась и обняла меня крепче:

— Он много потерял, детка.

Я повернулась и попыталась заглянуть ей в глаза:

— Это было так странно, мам. Я совсем не так это себе представляла. Все прошло как-то очень тихо и гладко.

— Реальность бывает далека от наших фантазий.

Я взяла маму за руку и стала перебирать ее не украшенные кольцами пальцы.

— Сможешь ответить на один вопрос? Только правду. Мне не будет обидно исчезнуть с картины. Хорошо? Я лишь хочу услышать, какой ты представляла свою жизнь, когда тебе было семнадцать.

— Джози, мне нравится моя жизнь...

— Мама, — вздохнула я. — Я не говорю, что не нравится, а просто хочу узнать, о чем ты мечтала в семнадцать лет. Я вот мечтаю добиться успеха и полюбить обеспеченного мужчину. И чтобы он меня полюбил. Мечтаю иметь детей: мальчика и девочку. О чем мечтала ты?

Откинувшись на спинку, мама улыбнулась. Она чем-то напомнила мне Анну,  меланхоличную и спокойную. Ума не приложу, как мама могла появиться у таких родителей, как нонна Катя и дедушка Франческо, и произвести на свет такого ребенка, как я.

— Я мечтала выйти замуж за человека, который бы заботился обо мне, и деньги тут роли не играли. Мы бы много разговаривали. Говорили бы обо всем на свете. У нас было бы четверо детей. Я больше хотела девочек. Я очень люблю маленьких девочек, — улыбнулась мама. — Больше всего мне хотелось, чтобы муж и дети меня любили. Вот о чем я мечтала, Джози.

— Этим человеком был Майкл Андретти?

Мама кивнула.

— Довольно простая мечта.

— Простые мечты труднее всего осуществить.

Я пожала плечами, и мама переплела свои пальцы с моими.

— Как насчет пиццы?

— С зажаренной корочкой, — заявила я непререкаемым тоном.

— Самой большой, с ананасом.

— Мама, мы итальянцы. Итальянцы не кладут ананасы в пиццу, — поморщилась я.

Мама рассмеялась и потянулась к телефону, продолжая дискутировать со мной о достоинствах пиццы.

Глава седьмая

Мы так и не уехали на Пасху. Поступили так же, как делали каждый год: провели весь день с бабушкой и родными у Роберта. Мне даже пасхальных яиц не подарили. Просто вручили кое-что для сундука с приданым. До чего же весело получать скатерти и вязанные крючком салфетки, когда все едят шоколадных зайчиков.

Сидя в среду вечером на веранде, я размышляла о сундуке. И о том, как многозначительно поглядывали на меня родственники, когда говорили маме, насколько я выросла.

Будь жизнь немым кино, я бы увидела под их физиономиями титры. «Нужен кавалер», — сообщил бы указующий взгляд кузины Марии. «Да, и после три года ухаживаний», — кивок кузины Камелы. «А на двадцать первый день рождения можно и помолвку устроить», — гордая улыбка тети Патриции. Мы с мамой в этом фильме были бы испуганно охающими героинями.

Под заходящим солнцем среди меняющих цвет осенних листьев, когда лицо обдувал ветерок, все казалось пустячным и неугрожающим. Мысленно я легко ускользнула от проблем. А потом вышла мама и сказала, что ночью ей нужно посидеть с кузиной Камелой, пока муж кузины в больнице. А я отправлюсь к бабушке.

Для меня наказание — это не чтение нескольких молитв «Радуйся, Мария» и «Отче наш», а ночевка у нонны.

— Мне семнадцать, мам. Я могу о себе позаботиться, — заспорила я, входя в дом.

— Погладь форменную рубашку, перед тем как уходить, чтобы утром не пришлось хвататься за утюг, — вот и весь ответ. — И свитер возьми.

— Боже, ма, мне придется ночевать с ней в одной кровати. Она же ноги не бреет.

— Я ухожу через пять минут. Приготовься.

— Она старая.

— Ночуя у нее, старость не подцепишь, Джози.

И все же лежа в ту ночь рядом с бабулей, я гадала, так ли это. Бигуди, на которые она упрямо накручивала волосы, стучали, стоило ей пошевелиться. Ее тщеславие очень раздражало. Ну с какой стати женщине за шестьдесят стремиться хорошо выглядеть, и кого это вообще волнует?

Она раз сто спросила, не хочу ли я посмотреть старые фото.

— Нет, я устала, — объяснила я.

— Ты выглядишь, как я, Джози. И как Кристина.

— Серьезно? — осведомилась я, глядя на нее.

Надо признать — у нонны прекрасная оливковая кожа, как и у мамы. Благодаря бигуди прическа каждый день выглядит так, словно ее делал парикмахер. Как и мама, нонна не пользуется косметикой — природной красоте такое ни к чему, но я случайно поймала ее за обесцвечиванием усиков над верхней губой. Одно из проклятий европейцев — волосы на лице.

— О, Джози, Джози, когда я была в твоем возрасте, я носилась по своей деревне, как цыганка. Цыганка, Джози. Люди говорили: «Поглядите-ка на эту зингару^[2] Катю Торелло».

Я вздохнула, понимая, что, пока не уделю ей внимание, нонна не замолчит.

— Мама и папа волосы на себе рвали. «Что же нам с тобой делать?» — вот что они говорили. О Джози, в наше время все так плохо, потому как что угодно может сойти с рук. Но в ту пору бывало плохо, потому что получала ты ни за что ни про что.

— И что же ты творила такого ужасного?

— Хотела болтать с мальчишками.

Я расхохоталась, и нонна тоже.

— Мы с кузиной Адрианной любили поболтать во время стирки. Руками стирали, Джози. Старушки на нас обычно покрикивали: «Эй, тише!», а мы над ними смеялись. Глупое старичье, так мы считали. Но ты погляди на меня сейчас, — продолжила она со знакомой заунывной ноткой в голосе, — я глупая старуха.

— Ты не старая, нонна. — Я закатила глаза: до чего же она тщеславна.

— Так или иначе, дядя Альфредо, старший брат папы, решил, что мне надо замуж. И нашел мужа сначала Адрианне, потом мне. Франческо Алибранди был на пятнадцать лет старше меня, но имел деньги и обещал хорошо со мной обращаться. И мои родители согласились. Сказали, мне полезно выйти за старшего мужчину. Помню, как шла вниз по дороге в день свадьбы. Люди выходили и тянулись за мной, один за другим. Я была очень счастлива.

Одна девушка, Тереза Морелли, обручилась с парнем, но ее папа обнаружил, что у жениха другая женщина. Так что помолвку разорвали и Тереза обручилась с кем-то еще. Но за день до венчания она пошла постирать одежду и тот, первый, забрал ее. Заставил убежать.

— Она хотела убежать?

— Ой, нет, нет. Только не Тереза, бедняжка. Но он провел с ней ночь и на этом все, Джози. — Нонна Катя показала, что умывает руки. — Больше он ее не захотел и вернул родителям, и она никогда так и не вышла замуж. Никто не соглашался жениться.

— Но это несправедливо, — сказала я возмущенно. — Бесит меня такое.

— Да уж, такое случалось много раз, Джози, много раз. Словом, кузина Адрианна собралась с мужем в Америку. Америка, Джози. В ту пору это было как в рай взлететь. Если ехал в Америку — становился богачом. И мы тоже решили уезжать. Франческо все время толковал со своими друзьями. Не со мной. Я-то думала, мы тоже перебираемся в Америку. Грустно было бросать своих, но я радовалась, что Адрианна жила бы рядышком.

Однако когда он признался, что мы едем в Австралию, Господь всемогущий, я не знала, что делать. Кто в ту пору знал о ней, Джози? Кто знал, где эта Австралия вообще? Люди считали, что она где-то под Африкой.

— Африкой?

— Мадонна миа, — выдала она, распаляясь.

Я чуть не расхохоталась над ее наигранностью.

— Я рыдала и рыдала. Умоляла его. «Пожалуйста, Франческо, прошу тебя». Даже моя мама просила меня не увозить, но папа покачал головой и пожал плечами. «А что я могу поделать? Она его жена. Куда он — туда и она». До смерти буду помнить тот день в Мессине, когда я махала маме. Она упала в обморок, потому что тогда все было не так, как сейчас — машешь ручкой матери и знаешь, что в следующем году полетишь рейсом «Куантэс»^[3] к ней в гости. Порой у тебя не было шансов снова встретиться с этими людьми. Родными людьми. Но мы обе подчинились, потому что такова была воля наших мужей.

Никогда не могла понять такое самопожертвование.

— Полпути я проплакала. Сидела в каюте и ревела. Меня тошнило. Все, о чем я могла думать — как мама падает без сознания там, в Мессине. А потом однажды я услышала музыку. Тарантеллу. Ой, Джози, я любила танцевать. Помню, пошла на палубу и стала плясать. Люди мне хлопали. Я сняла туфли, распустила волосы. Как ты иногда, Джози. Длинные такие, волнистые. Я видела, как на меня глазели мужчины. Ух, да я выглядела получше их жен.

— Вдобавок скромницей была.

Сомневаюсь, что такую красавицу, какой она была, судя по фотографиям, ценили по достоинству. Пока нонна рассказывала, я смотрела на нее, сидящую с полными восторга большими и темными глазами, и все, о чем думала — она наверняка была самой прекрасной из тех женщин. Забавно, как все постарело. Ее лицо, волосы, руки. А глаза — нет. Этой ночью глаза нонны были столь же юными, как на фото.

— Но когда Франческо увидел меня там, он покраснел, — продолжила нонна. — Схватил меня за руку, утащил вниз, в каюту и запретил выходить. Совсем. Когда мы приплыли в Сидней, я увидела мост Харбор-Бридж и нам разрешили пойти и прогуляться по нему. Сидней, конечно, был совсем не таким, как сейчас. Ни Оперного театра, ни небоскребов, ни чудесных лодок в гавани, ни замечательных домов и, что еще хуже, Джози, никто ни словечка не знал по-итальянски. За всю жизнь я не была нигде, кроме Сицилии, так что никогда не слышала другого языка, кроме местного. Люди здесь одевались совсем иначе. Многие из нас были из маленьких деревень, а теперь оказались в городе, где женщины размалевывались красной помадой. Твой дед пошел в паб, и там работала женщина. Женщина, Джози. Австралийские мужчины окликали нас и свистели вслед. На Сицилии мужчины не окликают и не свистят женщинам, которые принадлежат кому-то другому. Ой нет. — Нонна покачала головой и потрясла пальцем. — Говорю тебе, Джози, мы словно в другом мире очутились.

Мы снова сели на корабль и доплыли до Брисбейна, оттуда поехали поездом в Ингем. Ингем оказался еще хуже, Джози. Пустынным. Мы жили в буше, и там не было никого, кроме нас и змей. Я полгода не видела ни души, кроме твоего деда. Было так жарко, Джози, что я мылась, а через две минуты нужно было мыться снова, но я не могла, потому что мы берегли воду. Ни кондиционера. Ни плитки на полу, чтобы охладить дом. Ни своего угла, чтобы прилечь остыть. Не дом, а лачуга. Одна комнатенка с грязным полом.

Я оглядела комнату, в которой мы сидели, и удивилась тому, какой путь нищие эмигранты с Сицилии проделали с тех пор.

Около сорока лет назад она жила в лачужке с одной комнаткой, а теперь обитала в двухэтажном особняке с итальянской мебелью, ковром, кондиционером, бассейном и прочей роскошью. Дом нонны обставлен со вкусом, и почему-то мне думается, что и та лачужка была украшена со всем присущим Кате изяществом.

— Австралийцы ничего о нас не знали. Мы были невежами. Они тоже. Джози, ты удивляешься, почему некоторые мои сверстники плохо говорят по-английски. Это потому, что никто с ними не общался, и, что гораздо хуже, они сами не хотели ни с кем общаться. Мы жили в своем маленьком мирке, и чем больше родни и друзей из тех же мест приезжало в Австралию, тем больше становилась итальянская община, и наконец нам уже стали не нужны друзья-австралийцы.

Она продолжила свою историю, а я, укладываясь, размышляла, как иронично, что былое невежество сохранилось до сегодняшнего дня. Невежество, которое, наверное, проживет в этой стране еще долгие годы.

Когда нонна рассказала о жизни сорок лет назад, я с трудом поверила, что Кате было всего семнадцать — моя ровесница, — когда ее выдали замуж и увезли через полмира. Но маме ведь тоже исполнилось семнадцать, когда она родила меня, и это навело меня на мысль о том, насколько мы, современная молодежь, юны.

Может, мы знаем больше или только думаем, что знаем больше, может, делаем намного больше, но нам так не доставалось. Мы бы не справились с тем давлением, которое испытали наши матери и бабушки.

Однако меня заинтересовала та семнадцатилетняя девушка из прошлого. Любопытно, что же с ней произошло. Была ли у нее мечта, и какая именно, и как она превратилась в человека, который мне не нравится. И что самое плохое, я думала о том, не стану ли похожей на нее, когда мне стукнет шестьдесят пять.

Я хотела еще порасспрашивать нонну, но не желала доставлять ей такое удовольствие. Поэтому решила отложить это на другой день. День, когда я посмотрю на фотографию и увижу юную семнадцатилетнюю цыганочку, помешанную на мальчиках, по имени Катя Торелло.

Глава восьмая

Утро, пока еще не прозвенел звонок — лучшие минуты школьного дня. Еще бы, мы друг друга почти шестнадцать часов не видели, столько новостей накопилось.

Что показывали по телевизору. Как дела на работе, если кто-то работает. Что случилось по дороге в школу или из школы. Симпатичный парень, который обратил на тебя внимание. Мысли, пришедшие в голову ночью. Из-за чего опять доставали родители. Журнал, купленный по дороге в школу. Самый симпатичный парень в этом журнале. И c чего ты решила, что он самый симпатичный?

И еще куча всякого. К концу дня мы уже обсудим все подробности, ужасно наскучим друг другу и будем ждать той минуты, когда разойдемся по домам. Но ради десяти минут перед первым уроком стоило прийти в школу. Пропусти их — и отстанешь от жизни.

Среди всей этой суеты я доставала вещи из сумки и прислушивалась к последним сплетням.

Карли Бишоп сидела передо мной, и концы ее распущенных волос время от времени мели по моей парте. Карли Бишоп была одной из «красоток», о которых я уже упоминала. Ну, знаете, те, у которых всегда модная прическа. Если в моде длинные волосы – значит, у всех будут длинные волосы. Кто-то пострижется – остальные сделают то же самое. Вдруг одна заявит, что решила отращивать волосы – все последуют ее примеру.

Нет, «красотки» не тупицы. У них всегда нормальные оценки. Они выполняют все задания. И никогда не жалуются на отметки или стресс. А зачем?

Карли начинающая модель. Ее однажды даже для рекламы джинсовых шорт фотографировали. У нас в школе несколько моделей, только они этим не кичатся и вообще предпочитают не говорить о работе. Это же просто работа. Конечно, получше, чем у многих из нас, но хвастаться тут особо нечем. Однако Карли считает по-другому.

Карли постоянно мелькает в субботней светской хронике. Всегда с открытым ртом и фальшивой улыбкой, окруженная людьми с другим цветом волос, глаз и кожи, но похожими на нее как две капли воды.

Она сидит передо мной на классном часе, ну и еще на английском.

Немногие способны вынести Карли и ее свиту. Они много о себе мнят и пыжатся изо всех сил, чтобы сойти за умных, но, похоже, как-то умудряются справляться. И хотя мы все их презираем, но затихаем, когда они заговаривают с нами. Если кто-то из них похвалит нашу прическу — это повод для гордости на целый день. Для нас, простых ботаников, они представляют то общество, частью которого мы никогда не станем.

Карли уже восемнадцать, потому вечера она проводит в ночных клубах.

— Это не клуб, а свинарник, — услышала я.

— А чего? — спросила Беттина Сандерс.

— Прикинь, там одни чурки понаехавшие. Везде лезут.

— О ком это ты, Карли? – спросила я, потому как ее ежедневные расистские намеки уже достали.

Она рассеянно оглянулась, поправляя пальцами челку.

— Ой, Джози, я же не тебя имела в виду. Ты не такая.

— А кого ты имела в виду?

— Я же вообще о других людях говорила. Ты совсем не такая.

— Не такая? А какая? Разве я выгляжу иначе?

— Нет, но... я знаю, что ты совсем другая.

Ее друзьям стало не по себе, и выглядели они слегка раздосадованными.

— Я такая же, как они, и перестань каждый день говорить о понаехавших. Меня это оскорбляет.

— Ну извини, — выпалила Карли, но прозвучало это фальшиво.

— Нет, не извиню. Ты извиняешься только потому, что тебя заставили. На самом деле ты не чувствуешь себя виноватой.

— А зачем ты наш разговор подслушивала? У нас свободная страна. Что хочу, то и говорю.

— Тогда я тоже. Ты грязная расистка.

— Да как ты смеешь, чурка! — завопила она, подскочив.

— Ты же только что сказала, что я не такая.

— Ты хуже их, поняла?!

Да, я поняла, что она имеет в виду. Что я незаконнорожденная. Бог знает, что на меня нашло, но учебник химии в руке подсказал мне одну идею. И я со всей силы врезала Карли этим учебником.

А потом оказалась в кабинете сестры Луизы, и папаша Карли орал на меня диким голосом. Папаша орал, Карли ныла, сестра Луиза пыталась успокоить всех и прежде всего себя, а я сидела на стуле, как натянутая струна. Мне хотелось потерять сознание или еще что, только бы выбраться из этого дурдома. Но вместо этого я просто сидела и разглядывала изображение святой Марты.

— Рада, что сломала моей дочке нос? — вопил мистер Бишоп.

Он у нее на телевидении работал, ведущим утреннего ток-шоу — Карли постоянно об этом напоминала — и в жизни выглядел совсем не так, как на экране. Кожа у него оказалась бледной и какой-то бугристой, глаза — совсем не такими теплыми и веселыми, и с утра он явно не успел посетить парикмахера, потому что сверкал залысиной. Сестра Луиза пыталась его успокоить, но с каждой минутой он зверел еще все сильнее.

— Советую тебе, юная леди, позвонить своему юристу.

Я чуть не засмеялась. Как ему объяснить, что у некоторых людей не его круга нет юристов, и что юристами адвокатов в этой стране не называют. Но я промолчала, потому как и без того уже начудила достаточно.

— Джозефина, объясни нам, что случилось?

— Она меня учебником по химии ударила, — взвыла Карли.

Рон Бишоп взял книгу из моих рук и сунул мне под нос:

— Это нам понадобится в суде как доказательство!

— Мистер Бишоп, может, мы обойдемся без этого? – спросила сестра Луиза. Она взглянула на меня, и ее взгляд умолял сказать что-то в свою защиту.

Но как объяснить этим людям, что я врезала кому-то, потому что меня назвали «чуркой понаехавшей» и намекнули, что я незаконнорожденная? Сестра, наверное, припомнит какую-нибудь пословицу типа «Хоть горшком назови».

— Можем обойтись и без суда, если я получу удовлетворительное объяснение. — Бишоп зыркнул на меня. — Если нет…

— Джозефина, растолкуй же, наконец, что произошло, — приказала сестра, уставшая уже и от меня, и от Бишопов.

— Она ударила мою дочь учебником истории.

— Химии, — поправила я.

— Джозефина, я требую объяснить, что случилось! — рявкнула сестра Луиза.

— Пусть эта девушка пригласит своего юриста.

— Нет у нее юриста, — презрительно заявила Карли.

— У Джозефины нет адвоката, — директриса с трудом сохраняла спокойствие, — и я надеюсь, мы решим этот вопрос без адвокатов.

— Ни в коем случае, сестра! Значит, пусть найдет себе юриста, — стоял на своем Рон Бишоп.

— Она не может позволить себе…

— Мой папа юрист. Я могу ему позвонить, — сказала я спокойно.

Все трое одновременно повернулись ко мне с потрясенными лицами.

— У тебя же нет отца! — воскликнула Карли.

— Ага, как же. Моя мама Дева Мария, а меня зачали непорочно.

— Она все врет, папа.

Рон Бишоп взглянул на сестру Луизу:

— Эта девушка обманывает?

Вряд ли сестра Луиза хотела обвинить меня во лжи, потому что она взглянула на меня умоляюще:

— Можешь позвонить ему прямо сейчас, Джози?

— Мне нужно найти его номер.

— Ну конечно, она даже номера отца не знает, — фыркнула Карли.

— Он только что переехал из Аделаиды. Его номер в Аделаиде я помню. 5516992. – соврала я, придумав какой-то номер на ходу.

— Ну, хорошо, найди номер и позвони ему.

Я бросила на них нервный взгляд и взяла у сестры Луизы телефонную книгу. Хорошо, что мама сказала мне название его фирмы.

Майкл Андретти разговаривал с кем-то по телефону, и, собрав всю храбрость в кулак, я объяснила его секретарше, что его вызывают в школу. Вот только я не была уверена, что он знает, в какой школе я учусь, но, чтобы другие этого не поняли, попросила напомнить ему, что это именно школа Святой Марты в Дарлингхерсте, а не Святой Матильды в Дарлинг-Поинт.

Когда я повесила трубку, меня трясло. Будь у меня пистолет – застрелилась бы. Я же знала, что Майкл Андретти вряд ли кинется мне на помощь, но молилась, чтобы он пришел. Меня могли назвать лгуньей и исключить из школы, и вообще я бы стала посмешищем.

Я слушала, как Карли хлюпает носом и хнычет, что ее карьера фотомодели разрушена, а папочка ее утешает.

«Больные люди, — подумала я. — Вряд ли они выживут в реальном мире».

Следующие полчаса мы со святой Мартой внимательно рассматривали друг друга. Вот интересно, а какие проблемы были у подростков в ее времена? Мне казалось, что тогда все было намного проще. Если хорошенько помолиться, то твой брат Лазарь воскреснет. А на какие чудеса способны подростки в наши дни?

Наверное, когда Майкл Андретти вошел в кабинет, я удивилась больше всех. Весь такой крутой и очень деловой. Но на меня он взглянул так холодно, что радоваться было нечему.

— Алибранди, — сказал Рон Бишоп, шагнув ему навстречу.

— Андретти, — поправил тот, протягивая руку, но его жест проигнорировали.

— Ваша дочь сломала нос моей дочери учебником химии.

— Моя дочь…

Он поймал мой умоляющий взгляд и закатил глаза.

— Боюсь, она унаследовала мой горячий нрав.

Сестра Луиза вздохнула с облегчением и предложила ему сесть.

— Мы собираемся предъявить иск.

— Интересно. А что случилось, Джозефина?

Я пробормотала «Джози» и встала.

— Папа, можно поговорить с тобой наедине?

Он кивнул, и сестра Луиза отвела нас в кабинет секретаря и прикрыла дверь.

— Ну и что стряслось? – спросил он сквозь сжатые зубы.

— Я все объясню.

— А как же твоя страстная речь, что нам не стоит вмешиваться в жизнь друг друга? –поинтересовался он, стоя передо мной.

— Я была в отчаянии, — пробормотала я. – Они хотят меня исключить. Я не могу вылететь из школы. Пусть от занятий отстранят – хоть отдохну немного, но только не исключение.

— Ты кого-то ударила. Кого мать хочет из тебя воспитать – боксера?

— Карли меня довела.

— Меня в суде каждый день доводят, но я же не бью людей.

— Но я же не ты, — огрызнулась я. – Послушай, если ты мне поможешь, обещаю, что никогда больше к тебе близко не подойду. Честное слово.

Он выглядел таким сердитым, что я почувствовала себя десятилетней девчонкой. Его губы сжались от гнева, но, кажется, он немного смягчился.

— Что она тебе сказала?

— Ничего.

— Отлично. Я должен вытаскивать тебя из этой передряги, а ты бьешь людей просто так, без повода, – прошептал он сердито. — Джозефина, не трать мое время. Ты не из тех, кто решает проблемы кулаками. Что такого она сказала, что ты взбесилась?

— Просто я ее терпеть не могу. Она тщеславная. И распускает волосы, а они вечнозадевают мои книги.

— Поэтому ты ее ударила?

— Ну, в общем, да

— Девушка задела волосами твои книги, и ты сломала ей нос.

— Лично я думаю, что нет там никакого перелома.

— Доктор Хаус, оставьте ваше медицинское заключение при себе. Я просто хочу знать, что она сказала.

— Ну ладно! — раздраженно воскликнула я. — Она наговорила мне гадостей, и я психанула.

— Ну и что она сказала? Что ты уродина? Или что от тебя воняет?

Я испуганно взглянула на него:

— Я не уродина. И от меня не воняет.

Он вздохнул и снял очки, потом подвинул стул поближе ко мне.

— Я просто хочу знать причину.

Я его никогда так близко не видела. Лицо Андретти оживилось, и я вновь видела ямочки у него на щеках. Я смотрела на его гладко выбритые щеки. Ощущала его запах. Никогда прежде я не чувствовала запаха своего отца, только мамин. Мама любила духи с мускусным ароматом. Впервые я осознала, что у моего отца тоже есть свой запах.

— Да какая разница.

— Этот паразит за дверью хочет, чтобы ты оплатила пластическую операцию его дочери. С таким носиком она станет знаменитой фотомоделью, а ты всю жизнь проработаешь в какой-то забегаловке, потому что тебя выкинут из школы и ты не получишь диплома. А теперь скажи мне, что она тебе наговорила.

— А что плохого в забегаловках? – спросила я, вспомнив свою работу в «Макдоналдсе».

— Джозефина, ты выводишь меня из себя. Ты вызвала меня с работы, а теперь даже не хочешь объяснить, почему.

— Ну тогда уходи, — заявила я, когда он встал и начал ходить взад-вперед по комнате. — Я сама смогу защитить себя в суде.

— Боже, — прорычал он, взъерошив волосы, — ну и денек выдался.

— Так уходи! — завопила я.

— Ладно, пусть он победит. Такие паразиты всегда побеждают. — Андретти шагнул к двери. — Вот только не думай, что сможешь защитить себя в суде. Если ты сейчас не можешь честно ответить на мой вопрос, то там тоже не сможешь.

— Она назвала меня понаехавшей чуркой и еще много всего наговорила, — наконец созналась я. – Меня так давно не называли. Обидно. Я себя ничтожеством почувствовала.

— Но ты же понаехавшая. Что в этом такого?

— Я итальянка. Я европейка. Когда другие итальянцы меня так называют, это всего лишь шутка. Но вот когда так говорит австралиец — это уже оскорбление, ну, разве что друг тебя так назвал. Я себя чувствую ничтожеством, когда такое слышу. А еще это напоминает мне, что я живу в мире, полном ограниченных людей. Я от этого бешусь.

— Ты ее чем-то спровоцировала?

— Да, я обозвала ее грязной расисткой, после того как она всяких гадостей наговорила.

— А она расистка?

— Еще какая.

Андретти вздохнул и поднялся.

— Ну, раз тебя ее слова оскорбляют, — сказал он, — пошли, посмотрим, что можно сделать.

Мы вошли в кабинет и остановились напротив Бишопов.

— Извините, я не расслышал, как вас зовут, — переспросил Андретти у Рона Бишопа.

— Мой отец Рон Бишоп, — воскликнула Карли, пораженная до глубины души тем, что кто-то может не знать ее отца.

— А мой папа коммерческое телевидение не жалует, — заявила я, когда папа и Рон Бишоп удалились в кабинет секретаря. – Он интеллектуал, он смотрит СБС и АБС.

Потом я уселась на стул, стараясь не коситься на Карли и сестру Луизу. Мне не хотелось увидеть на их лицах торжество или жалость.

В то же время мое сердце бешено билось при мысли о том, что Майкл Андретти примчался меня спасать. Однажды он сказал, что ничего мне не должен. Должен или нет, но все же он пришел.

Дверь открылась, и Рон Бишоп, растерянный и смущенный, вошел в комнату первым.

— Думаю, мы все уладили, — заявил Майкл Андретти, надевая очки.

— Возьми свои вещи, Карли, — приказал отец

— Так мы подаем в суд, папа?

— Возьми свои вещи.

Я посмотрела на них, потом на Андретти.

— Что-то еще? – спросил он.

Я кивнула.

— У него мой учебник

— Верните моей дочери книгу, — резко напомнил мой отец.

Когда Бишопы ушли, сестра Луиза придвинула стулья и предложила нам присесть.

— Рада нашей встрече, мистер Андретти.

— Взаимно, — ответил он с улыбкой, снова показав ямочки. — Кстати, Джози надеялась, что ее отстранят от уроков. Думала, ей удастся заполучить дополнительные каникулы. Но мы же не доставим ей такого удовольствия?

Я смутилась и опустила глаза, чтобы не смотреть на них обоих.

— Джозефина, дорогая, подойди-ка сюда.

Вот почему у монахинь в слове «дорогая» всегда столько сарказма?

Сестра Луиза открыла шкаф:

— Что ты здесь видишь?

— Заявления.

— Да, с 1980 года. Каждый день в обеденный перерыв ты будешь приходить сюда и раскладывать их по алфавиту. Это будет полезно для твоей души.

— Спасибо, сестра.

— Но до конца дня я отстраняю тебя от занятий.

Я кивнула и вышла в коридор вместе с Майклом Андретти как раз тогда, когда зазвенел звонок.

Все, кто проходил мимо, таращились на меня с интересом.

— А что было сегодня в суде? — громко спросила я.

Майкл Андретти, смущенный таким вниманием к своей особе, подробно рассказал мне о сегодняшнем судебном разбирательстве.

Я шла мимо одноклассниц, а рядом со мной шагал Майкл Андретти, и я наконец-то почувствовала, что значит идти рядом с отцом. Удивительное ощущение!

Глава девятая

Обычно по пятницам сестра Луиза вызывает нас с Ивой-крапивой в свой кабинет, и мы обсуждаем текущие дела. Мы с сестрой Луизой не особо ладим, как вы уже догадались, но вслух претензий не высказываем. Полагаю, в этом-то и загвоздка. Мы просто недоверчиво смотрим друг на друга и ничего не говорим. Но все же я ее уважаю. Она не такая, как монахини в начальной школе. Не думаю, что хоть кто-то из них вообще до сих пор так выглядит. Мы называли их пингвинами из-за монашеских одеяний и прочих штук в духе «Звуков музыки». Вот только теперь монахини совсем не похожи на пингвинов. У них стало больше свобод. Думаю, в семидесятые, когда женщины жгли лифчики, монахини сжигали свои облачения.

Они больше не талдычат «Благослови тебя Бог, дитя мое» или «Господь накажет тебя за грехи», как постоянно твердили монахини в подготовительном классе. Я хочу сказать, какие грехи у пятилетнего ребенка?

Помню, в детстве я вечно задавалась вопросом, а есть ли у них родители, как у нас, или же они вылупляются в церкви? Тогда я задавалась множеством самых дурацких вопросов, например, ходят ли монахини в туалет или есть ли у них скверные мысли?

Впервые увидев монахиню не в традиционном облачении, я помолилась за нее, считая, что она попадет в ад. Но, наверное, сестра Луиза изменила мое мнение. Никогда в жизни не встречала более эмансипированной женщины, и теперь понимаю, что монахини не живут в уединенном мирке далеко от реальности. Они знают мир лучше нас. Мне просто интересно, сходила ли сестра Луиза когда-нибудь с ума от влюбленности в парня.

После обычного скучного обсуждения (Ива-крапива всячески лебезила перед сестрой Луизой, а та принимала все сказанное за чистую монету) Иву отпустили, а меня нет. Я еще пять минут сидела, силясь понять, что же такого натворила, после того как двинула Карли на прошлой неделе.

— Джози, Джози, Джози.

Я посмотрела на нее, и тут до меня дошло.

— Сестра, я села на мотоцикл только потому, что мне нужно было домой. К тому же я считаю, что моя личная жизнь — это мое личное дело.

— Прошу прощения?

— О чем вы говорите?

— Совершенно точно не о мотоцикле.

— О.

— К твоему сведению, юная леди, в твоем возрасте я тоже ездила на мотоцикле.

Я чуть не расхохоталась.

— Тогда почему вы укоризненно повторяете мое имя?

— Слышала, твой отец защищает очень видного бизнесмена.

Я закатила глаза и покачала головой.

Да что такое с этой женщиной? Она раскапывает о нас все до мельчайших подробностей. Знает, с кем мы гуляем, что делали на выходных, сидим ли на диетах. Наверное, она даже в курсе, кто из учениц спит со своими парнями.

— Это не слухи. Это правда.

— Уверена, так и есть.

— То есть меня лишат стипендии за то, что мой отец занимает такую высокую должность?

— Нет, я лишь хочу знать, как ты справляешься с таким положением.

Мне даже стыдно стало, что ей есть до меня дело после всех моих ехидных комментариев.

— Вполне справляюсь.

— Надеюсь, между твоими родителями нет враждебности, которая затрагивает тебя, Джозефина. Я знаю, ты не общалась с отцом, когда он жил в Аделаиде. Твоя мама мне рассказала.

Я вздохнула и посмотрела в окно.

— На прошлой неделе мне показалось необходимым солгать, сестра. Я пошла ва-банк и выиграла.

— Уверена, что так.

— Я не очень хорошо его знаю, но он кажется приятным.

— Хорошо, — кивнула она. — А работа в «Макдоналдсе»?

— Сестра, — вспыхнула я, — вы что, знаете о нас абсолютно все?

— Конечно нет, Джозефина! — возмутилась она. — Я знаю о вас только разрозненные сведения.

— Что ж, на работе все нормально, и со мной тоже.

— Если у тебя снизится успеваемость, я сразу сообщу твоей маме.

— Сестра, у меня одни пятерки.

— Ну, после пяти лет обещаний уж пора бы, не так ли, юная леди?

Я смущенно кивнула.

— Можешь идти. Мне просто хотелось узнать, как у тебя дела, и все.

— Спасибо за беспокойство, — поблагодарила я, взяла рюкзак и зашагала к двери.

— И я надеюсь, что если ты решишь погулять с капитаном дискуссионной команды школы Кука, вы будете вести себя по-христиански.

Стиснув зубы, я вышла из кабинета. Забудьте все мои слова о том, что монахини изменились. Они такие же старые диктаторши, как те, кто терроризировал детей в шестидесятые.

По-христиански?

То есть, когда римляне будут скармливать нас львам, мы должны равнодушно на это смотреть и улыбаться. Не дождетесь.

***

— Не маячь в дверях, мама, это меня нервирует, — попросила я, когда днем помогала нонне Кате накрывать на стол.

— Нервирует?

— И проверь духовку, королева Кристина. Я сама приготовила обед. Мясной пирог, кстати, твой любимый, — решила подольститься я.

Нонна Катя гордо улыбнулась. Она думает, что мои кулинарные успехи – целиком ее заслуга.  

— Я ее научила, Кристина. Джози сказала, что ей хочется что-нибудь для тебя приготовить, и я ей помогла.

Мама испуганно переводила взгляд с меня на нонну, и я забеспокоилась: что мы сделали не так?

— Мама, ты можешь вечером присмотреть за Джози?

Нонна Катя удивленно подняла глаза и утерла пот со лба:

— Идешь на родительское собрание?

— Нет. Просто ухожу.

— Не понимаю, Кристина, — качая головой, сказала нонна, — куда ты собралась?

Я закрыла духовку и затаила дыхание.

— Просто погулять, — рявкнула мама одновременно нервно и сердито. — Иду на свидание с коллегой.

— Не кричи на меня, Кристина. Мне хватает криков Джози.

Мама приложила ко лбу дрожащую руку. Она всегда так делает, когда расстроена.

— Если бы ты не изводила меня расспросами, я бы не стала кричать. Перестань относиться ко мне как к ребенку, и я буду тихой и спокойной.

Нонна Катя все еще качала головой.

— Не нравится мне, что ты не заботишься о Джози.

— Не забочусь? — крикнула мама, сжимая кулаки. — У тебя хватает совести говорить, что я не забочусь о Джози? Да я ей всю жизнь посвятила, а сегодня впервые захотела провести время с людьми своего возраста, и ты мне тут же предъявляешь, что я не забочусь о ребенке? — Дрожа от ярости, она посмотрела на меня. Мама как будто приготовилась к ссоре еще до прихода домой. — Разве я мало о тебе забочусь, Джози?

Я помотала головой, ошеломленно глядя на нее:

— Ты идешь на свидание?

— Что люди скажут? — сердито спросила нонна Катя. — Они вечно болтают, и от их болтовни вечно страдаю я, Кристина. Всегда только я.

— Забудь, — вздохнула мама, качая головой. — Просто забудь, что я вообще об этом просила.

— Нет, я не забуду, Кристина. Почему мы постоянно должны ссориться? Мы только и делаем, что скандалим, скандалим и скандалим! — воскликнула нонна. — Я уже старая и устала от бесконечных склок.

— А я еще молодая и устала вести себя как старая бабка! — не осталась в долгу мама. — Мне не нужно твоего разрешения, чтобы выйти из дому, мама, но как же однажды будет здорово сделать что-нибудь, не рискуя нарваться на твое неодобрение!

— Ты мать Джози. Как, думаешь, она будет себя чувствовать, если пойдут разговоры о том, что ее мать шляется по городу с мужиками?

— О чьем мнении ты так переживаешь, мама? Итальянцев? Мама, в их глазах я давно уже пала, и этого отношения не изменить, так какая разница, что они там говорят?

— Кристина, ты всегда все для нас усложняешь. Хотя бы раз в жизни подумай обо мне.

Мама ушла в свою комнату, но бабушка тут же последовала за ней.

— Не усугубляй, Кристина. Думаешь, я не знаю?

— Чего? — спросила мама, разворачиваясь.

— О Майкле Андретти, Кристина! Думаешь, я не видела, что случилось позавчера в моем доме? Я знаю, кто он, Кристина. Я знаю, это был он.

— Он был что, мама? Давай же, говори. Ты знаешь, что он отец Джозефины. Почему не можешь сказать это вслух?

— Ну почему? Почему он? — всплеснула руками нонна. — Почему сын Пии Марии Андретти? Ну почему ты опозорила меня именно с сыном этой женщины?

Я тут же поблагодарила бога за то, что меня назвали не в честь бабушки по отцу.

— Да какая разница, кто там стал отцом Джозефины семнадцать лет назад! — взорвалась мама.

— Я никогда, никогда больше не позволю ему переступить порог моего дома! — выплюнула нонна.

— Хорошо, мама. А теперь дай мне одеться.

— Пойдут разговоры. Точно пойдут.

— Знаешь, что я думаю? — завопила мама. — Мне кажется, ты мне завидуешь, мама! Завидуешь, потому что не ходила на свидания и после смерти папы никак не попыталась устроить свою жизнь. Потому что ты не познакомилась с неитальянцем, боясь пересудов, хотя очень этого хотела. А я вот не собираюсь пускать свою жизнь псу под хвост из-за дурацких правил общины. Все сильно изменилось. Помню, когда я родила Джози, ты мне сказала, что я никогда не выйду замуж, потому что ни один приличный человек не женится на матери-одиночке. А вот и нет, мама. Матери-одиночки в наше время сплошь и рядом выходят замуж. И вдовы ходят на свидания и продолжают жить.

— Ты ничего не понимаешь, — пробормотала нонна.

— Нет. Это ты ничего не понимаешь. Ты никогда не понимала, что я чувствую и чего хочу от жизни. Мнение окружающих тебе всегда было важнее моего. Ну почему ты хоть раз не можешь понять, что я чувствую, мама? Хотя бы раз!

Нонна Катя устало сморщила лоб и расстроенно покачала головой:

— Я понимаю намного больше, чем ты думаешь, Кристина.

Они больше ни слова не сказали, и нонна Катя уехала домой, оставив маму смотреть на меня как на дракона, которого нужно убить.

— Вечером я ухожу, Джози. — Она сглотнула.

— Слышала. Что на тебя нашло? — полюбопытствовала я.

— Ну, Пол Пресилио…

— Ненавижу этого дядьку. Он всегда на меня пялится, когда я прихожу к тебе на работу. Мне не нравится, что ты снова идешь с ним на свидание. Рождественский корпоратив это одно, но вот этого я не понимаю.

Мне стало действительно страшно. Хотя раньше мама тоже ходила на свидания, этот мужчина казался не таким, как остальные. Я видела, как он на нее смотрит. Как человек, которому надоели интрижки. Как человек, желающий остепениться. Мы с мамой постоянно обсуждали, почему же она так и не вышла замуж. Только потому, что не встретила правильного человека, и я тайком вздыхала с облегчением. Но теперь все так быстро меняется.

— Он очень хороший человек и…

— Да мне плевать! — заорала я. — С каких это пор ты такая компанейская?

— С сегодняшнего дня, юная леди, и не смей разговаривать со мной в таком тоне, — процедила она сквозь зубы и ушла в свою комнату.

Я последовала за ней, не совсем понимая, с чего так разозлилась.

— Это по работе? Вечеринка по случаю увольнения? Там будут еще люди?

— Нет, нет и нет. Я свободная женщина, Джози. В обществе вполне приемлемо ходить на свидания.

— Да фигня это все. Ты никогда не проявляла интереса к мужчинам, и единственная причина, почему идешь на свидание с этим долбаным Полом Пресли, только в том, что в город вернулся Майкл Андретти.

— Не смей ругаться, Джозефина, и если не хочешь сказать ничего хорошего, иди отсюда.

— Нет. Это мой дом.

— Это мой дом. Ты здесь живешь, потому что ты моя дочь. А это моя комната.

— О, прекрасно. Начинает ходить на свидания и уже готова вытурить меня из дома.

— Проваливай. — Она начала выталкивать меня из спальни.

— Никуда я не пойду.

— Иди к соседям и посиди с миссис Сахд.

— Шутишь, что ли? И что я ей скажу, что моя мама ушла на свидание? — крикнула я.

— То есть, если я твоя мать, я уже не человек, что ли? — не осталась в долгу она и схватила меня за плечо. — У меня тоже есть потребности, и время от времени мне хочется общаться с людьми моего возраста!

— Ну прекрасно. Вот так и узнаешь, что мама жалеет, что вообще меня родила и я теперь мешаю ей быть человеком, — проорала я, уходя на кухню. Там открыла духовку и принялась пропускать пирог через измельчитель отходов. — Только помни, что он хочет не просто за ручки подержаться!

— Как ты смеешь мне такое говорить? — ахнула мама, с грустью качая головой.

Я убежала к себе и сунула пальцы в уши, чтобы она от меня отстала, но она меня догнала.

— Ты очень себялюбивая неразумная девочка, Джозефина. Когда-нибудь ты поймешь.

— Да пошла ты со своим пониманием! — крикнула я и принялась разбрасывать книги по комнате. — Зачем мне тебя понимать, если ты сама тоже не понимаешь, что я пережила? Я вообще-то страдала, и где ты была тогда со своим пониманием?

Брезгливо поморщившись, она вышла из комнаты.

— Надеюсь, я сегодня умру, и ты до конца жизни будешь жалеть, что ушла! — бросила я ей вслед.

— Не знаю, что я такого натворила, раз бог послал мне такую дочь, — вздохнула мама.

— Могу сказать, что ты натворила с…

Она в бешенстве ткнула в меня пальцем:

— Больше ни слова!

Мы вызывающе смотрели друг на друга, и ни одна не отводила взгляд.

— Ты разбиваешь мне сердце, Джози.

Она оставила меня дома одну. Не знаю, почему я на нее злилась. Знаю только одно: не хочу, чтобы моя мама выходила замуж ни за кого. Хочу, чтобы мы были только вдвоем, и злюсь на нее даже за мысли о ком-то третьем.

Она вернулась в двенадцать тридцать девять и открыла дверь моей комнаты.

Я притворилась спящей, но она знала, что я не сплю.

— Я прекрасно провела время, — поделилась мама. — Поняла, что знаю больше, чем думала. У меня дочка-всезнайка, и поэтому я стала матерью-всезнайкой. Я ему нравлюсь, и наконец-то кто-то считает меня интересной не только потому, что я мама Джози или дочка Кати, но потому что я — это я. И ты ничего не сможешь сделать, Джози, чтобы у меня это отнять.

Она захлопнула дверь, и мне захотелось разреветься. Потому что я не хотела отнимать у мамы радость. Мне просто не хотелось, чтобы эту радость ей дарил посторонний мужчина.

Глава десятая

Я работаю в «Макдоналдсе» уже несколько недель. Он стоит на Парраматта-роуд, поэтому внутри постоянно множество людей. Кто бы ни решил построить здание именно в этом месте, он точно был очень умным, потому что «Макдоналдс» оказался расположен не только у дороги в центр, но и близко к Сиднейскому университету и больницам на Мисседен-роуд. Также это значит, что сюда приходят вся шпана из центра и с запада. Одна прогулка по стоянке до двери уже кошмар. Никто не сидит внутри, за исключением семей. Все подростки тусуются на стоянке, соревнуясь в громкости магнитол и рева двигателей.

Вчерашняя сцена дала мне понять, что эта работа — не совсем то, чего мне хочется, но говорить об этом маме я не желаю, потому что мы не разговариваем.

Буду первой и признаю, что повела себя слишком эмоционально. Но ссоры, ор и крики кажутся нормальными, а извиняться и быть паинькой — как-то стыдно. Я пыталась извиниться всю неделю, но слова не шли. Знаю, я наговорила много лишнего. Моя жизнь не настолько плоха, как я изобразила, и иногда я считаю свои проблемы надуманными, но не могу не загоняться. Начинаю понимать, что иногда веду себя эгоистично, и пытаюсь найти слова, чтобы извиниться перед мамой и понять нонну хоть в чем-то.

В любом случае вчера в «Макдоналдсе» мы с Анной работали на кассах и туда заявилась вся городская шпана, включая Джейкоба Кута, Антона Валавича и кучу их шумных друзей. Когда я вижу Джейкоба, стараюсь не обращать на него внимания. Не вполне понимаю, почему. Не то чтобы он мне не нравился. Думаю, я сторонюсь его, потому что если подниму на него глаза, могу поймать ответный взгляд, а я не уверена, куда это нас заведет.

Примерно в половине одиннадцатого в зал завалилась толпа орущих придурков, и в их предводителе я узнала своего бывшего соседа. По-моему, я уже упоминала Грега Симса. Именно он назвал меня нагулькой, когда мне было десять. Он вообще ужасный задира. Однажды я видела, как он подошел со спины и ударил другого мальчишку по голове кирпичом, а он тогда был совсем ребенком.

Думаю, Грег Симс рано или поздно угодит за решетку, а если и нет, то сдохнет где-нибудь в грязном переулке от передоза. Я это поняла при первом же взгляде на него и до сих пор не изменила мнения.

Мы с мамой называем период жизни по соседству с Симсами «кошмарными годами». Мистер Симс регулярно напивался и выкрикивал непристойности в адрес моей мамы. Помню, мы запирали дверь на ночь, боясь, что он вломится к нам в дом. Иногда мы просыпались утром, выходили на улицу и видели, что весь наш задний двор усыпан жестянками из-под пива. В соседском доме постоянно орали. Однажды мама среди ночи позвонила в полицию, потому что услышала громкий плач. На следующий день мистер Симс притащил к нам все свое семейство и потребовал не лезть не в свое дело. В другой раз он напился и врезался на своей машине в наш забор. Мы снова вызвали полицию, и его лишили прав, а из-за этого уволили, потому что он работал водителем в службе доставки.

После этого обстановка стала совершенно враждебной. Грег Симс продолжал обзываться, а я как раз начала понимать, что означают эти обидные слова, и поэтому каждый раз плакала, а он, зная, что я расплачусь, не отставал. Бабушка твердила, что будь у нас в доме мужчина, такого бы не происходило, а маму это злило, и они ссорились. Когда мы переехали в Глиб, я вздохнула с облегчением.

Мне сразу стало ясно, что Грег меня узнал. Его выдали глаза — самые ужасные, какие только можно увидеть. Налитые кровью и очень холодные. Мне кажется, что, когда из глаз уходит теплота, человек уже безнадежен.

— Привет, Джози, — протянул он, опираясь на стойку в паре сантиметров от меня.

Я отступила на шаг, потому что от исходящего от него запаха гнилых зубов и алкоголя меня затошнило.

— Мы с Джози старые приятели, — объяснил он своим друзьям и наклонился еще ближе.

Он громко рыгнул, и я поймала испуганный взгляд Анны и заметила, как морщатся люди в очереди.

— Что желаешь заказать? — сердито поинтересовалась я.

— Пока не решил.

Я посмотрела на людей за его спиной, но Грег встал прямо передо мной, не оставив иного выбора, кроме как дождаться его решения. Я знала, что он не заплатит за еду, когда я положу ее на поднос. Анна ушла позвать менеджера-стажера, но Грег Симс посмотрел сквозь него, без слов говоря «и что ты мне сделаешь?», и в этот миг я поблагодарила бога за то, что полицейские обожают «Макдональдс».

— С вас девять долларов тридцать центов, — сказала я достаточно громко, чтобы как раз вошедшие в зал полицейские меня услышали. Грег Симс с дружками огляделись и неохотно заплатили. Моя победная улыбка была большой ошибкой. Потому что этим инцидент не исчерпался.

Мы с Анной работали в вечернюю смену, а это значило, что после закрытия нам следовало отмыть ресторан до блеска, но за это нам платили вдвое больше. Машина Анны стояла позади здания капотом к забору, а не к Парраматта-роуд. На заборе сидели Грег Симс с дружками. Они пили пиво и болтали, но, когда заметили нас, я поняла, что назад дороги нет.

— Просто садись в машину и не обращай на них внимания, — прошептала я испуганной Анне.

— Нас изнасилуют, — выдохнула она.

— О, смотрите, кто к нам пришел! И что ты теперь будешь делать, когда поблизости нет готовых прийти на помощь копов, а, Джози? — прорычал Грег Симс, спрыгивая с забора.

Анна вынула ключи, и один из дружков Грега тут же их у нее отобрал, как и форменную кепку, которую нацепил на себя и принялся скакать вокруг.

— Парни, сейчас я представлю вас девушке, — продолжил Грег, пытаясь сдернуть с меня очки, —  которая считает себя божьим подарком этому миру.

— Отдайте ей ключи, — дрожащим голосом промолвила я.

— А то что? — усмехнулся он, меряя меня взглядом.

Я потупилась. Буду смотреть куда угодно, только не на него. Но Грег схватил меня и заставил смотреть прямо ему в глаза.

— Как насчет быстренько перепихнуться на заднем сидении, Джози? — прошептал он.

— Ее отец тебя до конца жизни в тюрьму упечет! — истерично завопила Анна.

Помните, как я говорила, что Анна оказывает утешительное воздействие, когда спокойна? Что ж, Анна в истерике — это кошмар наяву.

Отобравший у нее ключи парень притворился, что испугался, и схватил ее за талию.

— А ну не тронь ее! — крикнула я, отбегая от Грега Симса к Анне.

— Ну же, Джози, — мерзким голосом продолжил Грег. — Давай пустим тебя по кругу. Я знаю, ты этого хочешь. Это ведь у тебя в крови.

Я в него плюнула. Раньше я так никогда не делала, но в тот миг ненавидела Грега настолько, что плевок был меньшим из зол. Он схватил меня за грудки и принялся слюнявить лицо, к моему горлу подступила желчь, но тут Анна закричала и начала меня оттаскивать.

Прежде чем я поняла, что происходит, Грега от меня отцепили, и на секунду я задалась вопросом, как же у Анны силенок-то хватило. Но уложила Грега Симса не Анна.

Спасителем оказался Джейкоб Кут.

Быть свидетелем избиения — тот еще жуткий опыт. На самом деле это не так галантно и романтично как в кино. В жизни насилие выглядело жестоким и кровавым, и я расплакалась, потому что чувствовала — никогда в жизни не увижу ничего более отвратительного.

— Прекрати, Джейкоб, — всхлипнула я, хватая его за руку. Шайка Грега переругивалась с друзьями Джейкоба. Я увидела кровь на кулаках Кута и на лице Грега Симса, но он не остановился, пока я снова не перехватила его руку.

— Просто перестань, Джейкоб.

Тяжело дыша от ярости, он посмотрел на меня и медленно встал.

— Она шлюха! — крикнул Грег Симс, поднимаясь. — Совсем как ее мать! Готов поспорить, она всем дает!

Тут уже я на него налетела и принялась колотить изо всех сил. Он еще не успел встать на ноги, поэтому повалился, но это меня не остановило. Не знаю, что на меня нашло. Помню, я где-то читала, что внутри каждого из нас сидит убийца. Будь у меня пистолет, я бы точно прикончила Грега.

Джейкоб оттащил меня и подтолкнул к Анне, которая мертвой хваткой вцепилась в руку Антона Валавича.

— Еще раз ее коснешься или скажешь ей хоть слово, я тебя найду, — тихо сказал Джейкоб, но таким ледяным тоном, что меня передернуло.

Хулиганы ушли. Вернее, ускользнули, будто змеи.

Анна дрожащими руками подобрала ключи, но три раза подряд их уронила. Наконец Джейкоб ей помог.

— Отвези ее домой, Антон, а я отвезу Джозефину. Эти козлы могут поехать за ними, — решил Джейкоб и куда-то меня повел.

Я не возражала. Не потому, что считала его своим защитником и все такое. Думаю, где-то в глубине души мне просто хотелось побыть с ним.

— Залезай на байк, — рявкнул он.

— Не ори на меня.

— Дура!

— Не обзывайся!

— Что это было? Рассказывай! — так же грубо потребовал он.

Джейкоб надел на меня шлем, посадил на мотоцикл позади себя и завел двигатель. Всю дорогу до дома я плакала. Ревела. Рыдала. Называйте как хотите. Потому что шайка грязных наркоманов наговорила гадостей про мою маму, с которой я столь несправедливо обошлась.

Джейкоб остановился там же, где и в прошлый раз, и мы несколько минут посидели молча. Наконец он повернулся ко мне и снял с меня шлем.

— Так ты расскажешь, что там произошло? — хмуро поинтересовался он.

— Я в него плюнула.

— Что? — удивился Джейкоб. — Знаешь, как меня наказывали, когда я плевался в людей? Мама по губам била. Неужели тебя вот так мама воспитала?

— Не смей говорить гадости про мою маму! — крикнула я, спрыгивая с мотоцикла. — Она хорошая мать!

Джейкоб немного помолчал, глядя на меня, потом вздохнул и тоже слез.

— Держи платок. У тебя из носа течет.

Я демонстративно вытерла нос рукавом.

— Очень элегантно.

— Уходи, — буркнула я.

Он приподнял мой подбородок и все же всучил мне платок.

— Надеюсь, ты в него не сморкался, — смутилась я.

— Мама научила меня всегда выходить из дома с чистым носовым платком.

— Что ж, твоя мама была настоящей леди.

— Да, была, — тихо ответил он.

Я подняла на него глаза, и он пожал плечами.

— Слушай… Может, сходим куда-нибудь?

— Вместе? — потрясенно переспросила я. — Мне казалось, я не твой типаж.

— Ну, а мне кажется, ты полагала, будто мой типаж — это девушка, которая плюется в людей, дерется на стоянках и вытирает нос рукавом, — съязвил он.

— А еще я сломала однокласснице нос учебником, — быстро добавила я.

Джейкоб попытался сдержать улыбку и покачал головой.

— А ты не такая скромница, как я думал.

— Тебе придется встретиться с моей мамой, — сказала я, удивившись, что такое вообще пришло мне в голову.

— Ни в коем случае, — отказался он. — Я не встречаюсь с мамами.

— Ну, у тебя не получится пойти со мной погулять без знакомства с моей мамой, — рассердилась я.

— Ну и хорошо. Я никуда с тобой не пойду. Все равно это было глупое предложение.

Он сел на мотоцикл и надел шлем.

— Да меня все равно вряд ли бы куда-то с тобой отпустили, — продолжила я.

— О, так мамочка отпускает тебя гулять только с занудами вроде Бартона? — хмыкнул Джейкоб.

— Значит, все хорошо воспитанные мальчики — зануды?

— Я не стану знакомиться с твоей мамой, и все. Полагаю, следующим шагом ты видишь брак? Слышал, в меньшинствах девушки рано выходят замуж.

— Ты просто невежественный австралиец, — сердито бросила я и пошла прочь.

— А ты тогда кто?

— Человек, не склонный к обобщениям. Прощай, Джейкоб.

— Ладно, ладно, я согласен с ней встретиться, — сдался он.

— У меня все равно вряд ли получится пойти.

Представляю мамино лицо, если бы она увидела Джейкоба Кута и его друзей. Как они тусуются на стоянках вокруг мотоциклов: парни в футболках с надписями «Засунь что-нибудь между ног: купи мотоцикл!» и девушки в одежде, которую моя мама считает подходящей только для спортзала. Я посмотрела на свою рабочую форму, так непохожую на футболку Джейкоба с логотипом рок-группы.

— Иди ты к черту, Алибранди. Не нужно мне всего этого дерьма.

Он поставил ногу на педаль и завел мотоцикл, но, когда проезжал мимо меня, я выкрикнула его имя.

— Ладно, я спрошу.

— Не надо мне одолжений.

— Послушай, ты многого не знаешь о том, как меня воспитывали, — попыталась я объяснить.

— Приеду в субботу в полвосьмого. Пойдем в кино. — Он вздохнул. — Если у тебя не получится, мой номер есть в телефонной книге. Мы с отцом единственные Куты в Редферне.

Он поехал дальше, а я крикнула ему вслед:

— Постарайся прийти в галстуке!

Но отчего-то, услышал он меня или нет, я знала — галстука не будет.

Глава одиннадцатая

Мама припарковалась перед домом и повернулась ко мне с вопросительным выражением лица. Наверное, потому, что я сидела с задумчивым видом, прислонившись к окну машины, не говоря ни слова.

— Не считая того, что ты со мной не разговариваешь, у тебя всё в порядке?

Я со вздохом пожала плечами.

— Что, всё так плохо?

— Да.

— Я сходила на свидание с мужчиной, Джози. Я не собираюсь за него замуж.

С нашей ссоры прошла неделя.

— Ох, мам, не то, — ответила я, повернувшись к ней. – Как ты терпишь, когда я так плохо с тобой обхожусь?

— О боже мой, это моя дочь говорит такое? – рассмеялась она.

— Нет, я серьезно. Боже, ты всю свою жизнь растишь меня и воспитываешь, тратишь молодость на эгоистку, но никогда не жалуешься.

— Джози, ты рехнулась? Никогда не слышала, чтобы ты так скромничала.

— Я того не стоила, мама. Нужно было сделать аборт.

— О, прекрати, ради бога! Я родила тебя, Джозефина, потому что хотела этого. И никогда не жалела о том, что у меня есть ты, кроме случая, когда ты выбросила мясной рулет, зная, что в мире есть голодающие дети.

— Всё равно я положила в него слишком много орегано, — вздохнула я, глядя в окно. – Я устала с тобой ссориться. Мне нужен отдых.

— Твоя бабушка сказала мне то же самое. Может быть, нам всем стоит дать друг другу отдохнуть.

Я взяла маму за руку и сжала ее:

— Я меняюсь, мам. Расту. И наконец-то вижу свет.

— Рада за тебя, но, если уж быть откровенными, не такой ты плохой человек. Лично я думаю, что ты, в основном... милая.

— Тогда говори без запинки, — отозвалась я, закатив глаза, когда она наклонилась, чтобы поцеловать меня.

— Когда мы злимся друг на друга, я скучаю по этим прикосновениям.

— Могу я о чем-то попросить? – задала я вопрос, глядя ей в лицо.

— Давай, спрашивай.

— Один мальчик пригласил меня в кино в субботу вечером, и мне в самом деле хочется пойти.

— Так вся твоя лесть была из-за этого?

Я замотала головой, настроенная сделать так, чтобы она поверила.

— Нет, что ты, мама. Если ответишь «нет», я это приму. Я же сказала: устала с тобой спорить. Ты для меня слишком упрямая.

Она откинулась на спинку сиденья и вздохнула:

— Джон Бартон?

— Нет. Джейкоб Кут.

Мама задумчиво нахмурилась:

— Джейкоб Кут? А это не тот мальчик, который однажды бросался в тебя яйцами?

— Понимаю, звучит подозрительно, но он на самом деле хороший. Джейкоб может быть очень серьезным, когда захочет.

— Джоз, ты знаешь, как я отношусь к тому, чтобы ты ходила на свидания с мальчиками, с которыми я не знакома. По крайней мере Джона Бартона с дебатов я знаю.

— Мам, разве я когда-нибудь интересовалась кем-то глупым?

— Ты везде слоняешься с Серой. Это достаточное доказательство твоей неразумности, — сухо ответила она. – Ладно, я подумаю.

— Благодарю.

Мы вышли из машины, нагрузившись продуктами. Миссис Сад, старушка-соседка, копалась в саду, стоя на коленях, всё еще в домашнем халате, хотя было уже четыре часа пополудни. Для миссис Сад этот халат словно гарантия безопасности. Уверена, в нем ее и похоронят.

— Где моя маленькая Джози? Я ее теперь совсем не вижу, — пожаловалась соседка, поднимаясь на ноги и подходя к забору.

— У неё очень напряжённый год, миссис Сад. В наши дни сложно поступить в университет, если не заниматься, — отозвалась мама, расцеловав старушку в обе щеки.

— Посмотрите-ка. Я помню, когда она еще была вот такой, — продолжала соседка, задержав ладонь на уровне бедра.

Маловероятно, что она помнит меня именно такой, поскольку сама ростом полтора метра.

— Присылай ее ко мне иногда, Кристина. Я старая женщина. И люблю компанию.

— Конечно, миссис Сад. Джози тоже любит компанию.

Я ущипнула маму за бок, и она отодвинулась.

— Хочу рассказать тебе о тех мальчиках, Кристина. Они очень шумные. Их музыка играет чересчур громко.

— Я с ними поговорю, миссис Сад. Обещаю.

— Руперт из-за них тоже очень расстраивается. Прошлой ночью он вернулся домой нервный, Кристина. Пришлось добавить в кошачью еду успокоительное. Это из-за шума, Кристина.

— Предоставьте мне со всем разобраться, миссис Сад.

И, слегка сжав руку соседки, мама направилась к нашей веранде.

— Только Бог знает, чем еще она кормит своего кота. Он выглядит так, будто сидит на стероидах, — прошептала я, пока старушка продолжала нам махать.

Мама проверила почтовый ящик и поднялась по ступенькам.

— Элвис Пресли пытался затащить тебя в постель? – спросила я.

— Его зовут Пол Пресилио. – Она улыбнулась, отпирая входную дверь. – Не то, чтобы тебя это касалось, но да, пытался.

Я в ужасе уставилась на маму, сразу же остановившись.

— А ты сказала ему, что по миру гуляет эпидемия СПИДа? Боже, да как этот гад посмел!

— Джейкоб Кут, вероятно, попробует тот же трюк, юная леди, так что тебе лучше не менять мнения.

— Я ему скажу, что «нет» значит «нет».

— Скажи, чтобы не трогал тебя, или твоя мать его пристрелит.

— Женщинам советуют носить в сумочках презервативы. Кто-то мне заявил, что надевать его – это как принимать душ в одежде.

— Кто такое заявил?

— Да так, — ответила я беспечно, бросившись вверх по лестнице.

— Не знаю, нравится ли мне, что ты обсуждаешь презервативы с незнакомыми мужчинами, Джозефина! – закричала мне вслед мама.

— Мам, на дворе девяностые. В двадцать первом веке презервативы будут надувать на детских телешоу и играть ими в «Выбивного». Признай, эра невинности прошла. Мы надругались над половым актом, и теперь Господь сидит и смеется над нами до упаду.

— Не думаю, что он так поступает, Джози.

— Суть не в его поступках. А в том, что из-за СПИДа секс в наше время стал самой обсуждаемой темой на планете, так что, если хочешь начать с кем-то встречаться, юная леди, привыкай к этому, — поддразнила я маму.

— Да, мамуля, — поддержала она игру.

— И, мам?

— Да?

— Ты, может, и не раскаиваешься из-за того, что делала в жизни, но я в самом деле иногда жалею о том, что говорю, — произнесла я настолько примирительным тоном, насколько смогла.

Она нежно улыбнулась, стоя у подножья лестницы:

— Нам просто нужно научиться встречать друг друга на полдороге, хорошо?

Я кивнула и спустилась вниз. И встретилась с мамой посередине.

Глава двенадцатая

Мама припарковалась перед домом и повернулась

Когда я в очередной раз сидела на кушетке у своей бабушки, то поддалась желанию попросить ее показать фотографии. Я пожалела об этом в тот момент, когда увидела ликующее выражение у нее на лице. Из-за того, как нонна заставляет мою маму чувствовать себя, я ненавижу, когда делаю эту женщину счастливой.

— Мой первый дом, — указала бабушка на какую-то лачугу. – Не имело значения, как усердно я его убирала, – он все равно оставался грязным.

Не верьте этому. Моя бабушка, как и большинство европейцев, слегка помешана на чистоте. Она убирает дом по меньшей мере пять раз в неделю.

— Иногда к нам заползали змеи, Джоцци. Ох, Джоцци, Джоцци, Джоцци, знаешь ли ты, на что это похоже, когда в твоем доме змея?

— Нет, хотя у нас полно тараканов.

Нонна закрыла глаза и сложила руки вместе, словно для молитвы.

— Ты не представляешь, как сильно я ненавидела Австралию в первый год. Ни друзей. Ни людей, которые разговаривали бы на том же языке, что и я. Твой дедушка зарабатывал тем, что срезáл тростник в другом городе, и иногда я была предоставлена сама себе в течение многих дней.

— Почему же ты не ездила с ним?

— Моей работой было создать для нас домашний очаг. Его – зарабатывать деньги.

Я перевернула страницу, разглядывая фотографии дедушки.

Он никогда не улыбался. Всегда стоял прямо с надменным видом. Дедушка был необычайно высоким для итальянца и очень смуглым. Нонна представляла собой его противоположность. На фотографиях она улыбалась, а ее кожа была белой и чистой. Бабушка справедлива, хоть и весьма самолюбива. Она была красивой девочкой.

Я перевернула страницу и посмотрела на нонну, показывая на фотографию:

— А кто этот красавчик?

Она задумалась и дотронулась до снимка.

Мужчина на фотографии был среднего роста, с каштановыми волосами, отливающими золотом. Он стоял, широко улыбаясь, опираясь на лопату, и на нем не было рубашки.

— Его звали Маркус Сандфорд.

— Австралиец? – взвизгнула я. – Ты познакомилась с красавчиком-австралийцем?

— Он был моим другом.

Я с любопытством посмотрела на нонну:

— Кто он?

— Мой первый австралийский друг, — бабушка вздохнула. — Однажды я отправилась в город. Прямиком на почту. Ох, Джоцци, получить письмо от семьи — это было, как попасть на небо. Временами я стояла посреди почтового отделения и смеялась над тем, что моя сестра написала о младших братьях и всей семье. Но в тот день, Джоцци, в тот день она прислала письмо, чтобы сообщить мне о смерти мамы и папы.

— Мафия?

— О Джоцци, конечно, нет. Это был грипп. И потому прямо там, посреди отделения, со мной случилась истерика. Эти бедные австралийцы, не привыкшие к итальянцам, не знали, что делать. Мы, итальянцы, плачем во весь голос, Джоцци. А австралийцы — нет. Вот почему никто из них не сдвинулся с места. И вот лежу я на полу, хватая себя за волосы, и вдруг какой-то мужчина поднимает меня на ноги и ведет в служебное помещение.

— О боже мой! Как романтично!

Было забавно наблюдать, как бабушка рассказывает об этом человеке. Лицо ее смягчилось, и я задалась вопросом, что на самом деле значил для нее мужчина на фотографии.

— Маркус со мной заговорил. Я начала ему что-то рассказывать. Ни один из нас не понимал другого, но он стал для меня утешением в самый худший момент моей жизни, и я буду помнить его всегда. Дедушки тогда не было дома, поэтому Маркус отвез меня сам. После этого он стал часто приезжать в гости. Привозил мне что-нибудь из города, когда я не могла отправиться туда сама. В этом нет ничего плохого, Джоцци.

— А я разве что-то сказала?

— Маркус помог мне позаботиться о саде, потом — освоить английский. О, но, когда твой дедушка вернулся домой, все прекратилось, Джоцци. Франческо был очень ревнивым. Он сказал, это неправильно, что другой мужчина приезжает навестить замужнюю женщину. Твой дедушка даже вытоптал садик, — прошептала нонна.

И тут я поняла, что моя бабушка все еще немного боялась дедушки Франческо, даже несмотря на то, что того не было в живых бóльшую часть моей жизни.

— Это его сад, заявил Франческо, так что только он будет за ним ухаживать. В любом случае, в следующем году приехали еще несколько итальянцев, и тогда у меня появились знакомые. Иногда компания собиралась хорошая. Иногда — плохая. Но я начала осознавать тот факт, что никогда не вернусь на Сицилию и теперь эта страна стала моим домом, поэтому я ухаживала за садом и создавала в доме уют. Временами у меня бывали гости, мы разговаривали на сицилийском, и я чувствовала себя так, словно вернулась на родину, Джоцци. — Нонна закрыла глаза и улыбнулась: — Я чувствовала себя счастливой, вот только люди судачили, потому что у меня не было детей. «Почему? – интересовались они. – Что с тобой не так, Катя Алибранди? Чего ты ждешь?» В том декабре, когда мы с Франческо вернулись домой после рождественской вечеринки у резальщиков тростника, на нашем пороге сидела моя сестра Патриция, она была на шестом месяце беременности.Моя маленькая Патриция с мужем! Я была поражена. Они ухитрились добраться до Австралии, даже несмотря на то, что шла война и им пришлось навсегда здесь поселиться. Ох, Джоцци, твой дядя Рикардо был таким симпатичным! Прямо как Роберто. Он оказался таким хорошим мужем. И все еще остается им. Моей сестре очень повезло.

— Я знаю. Мне всегда было интересно, каким дядя Рикардо был в молодости. Я имею в виду, он такой сильный и такой хороший. Кажется, в наше время мужчин, похожих на него, не встретишь.

— То время, – вздохнула нонна, – то было не старое доброе время, Джоцци. Совсем не тридцатые и сороковые годы. Кругом шла война, мы пребывали в неведении. Женщины умирали при родах. Если ты заболевал, то не мог просто отправиться к доктору и попросить его выписать таблетки. Иногда дóктора поблизости просто не было, а если и был, он не понимал, что с тобой такое. У твоей тети Патриции беременность проходила ужасно, и иногда мы с ней, две юные женщины, были предоставлены сами себе посреди буша^[4].

Бабушка огорченно покачала головой и перевернула страницу альбома, начав рассказ о свадебной кровной вражде семьей Руссó и Салено.

Я уже не вникала в ее слова. Просто сидела, ощущая радость от того, что живу в этом времени. Услышав рассказ нонны, я расстроилась. Она многое вспоминает с нежностью, но само ощущение, что бóльшую часть времени вокруг нет ни души, кажется довольно пугающим. Жизнь в пригороде означает, что вокруг меня постоянно находятся люди. Не думаю, что смогла бы когда-нибудь вынести тот тихий мирок, в котором жила нонна. Не думаю, что смогла бы даже привыкнуть к молчанию буша на севере штата Квинсленд. Или на севере страны. Особенно к молчанию людей.

Я надеюсь, мне никогда не придется жить в стране, где нельзя переброситься парой слов со своим соседом.

Глава тринадцатая

Из зеркала на меня смотрела исключительная красавица, хоть для модного журнала позируй. Но, надев очки, я вернулась к реальности. В модели пока рановато.

Высунувшись из ванной, я понаблюдала за тем, как мама подшивает подол моей формы, а потом, набрав в грудь воздуха, зашла в гостиную:

— Я рассказывала тебе про его речь о голосовании?

— Ага, — не поднимая головы, ответила мама.

— А еще про то, что Джейкоб Кут — староста школы имени Кука?

— Раз сто.

— О.

Я поправила подплечники на своем черном пиджаке и потеребила волосы. Ранее я решила оставить их распущенными, о чем вскоре пожалела, поскольку, высохнув, они тут же закудрявились.

— Я упоминала, что Джейкоб?..

— …может быть серьезным и вдумчивым, когда захочет, — закончила мама, впервые подняв глаза.

— Да ладно, я и это говорила?

— Ежедневно, ежеминутно и ежечасно. Кстати говоря, что хорошего вы все нашли в черном цвете? — спросила она.

— Выпрямишь мне волосы?

В дверь позвонили, и мама с улыбкой приподняла брови.

— Школьный староста прибыл.

Я подскочила и опустилась рядом с ней на колени.

— Мама, пообещай, что бы ни случилось, отнестись к нему приветливо.

— Я всегда приветлива с твоими друзьями, Джоз.

— Он другой.

— Открывай.

С секунду мы смотрели на дверь, а потом я поднялась и неспешно пошла открывать.

Не знаю точно, почему разочаровалась. Может, потому, что потратила целый день, прихорашиваясь ради Джейкоба и угрохала недельную зарплату на черные брюки из «Кантри роуд». Он же, напротив, надел древние джинсы и свитер с дырками на рукавах. Мы посмотрели друг на друга, и я поняла, что он сделал это нарочно.

— Заходи, — бесцветно выдавила я.

Мама встала, и я заметила, что она старается не показывать ужаса от его вида.

Ко всему прочему он давно не брился. Не модная аккуратная щетина, нет. Просто видок, как у гопника.

Мы с мамой обменялись взглядами, затем снова посмотрели на него.

— Это моя мама, — рявкнула я.

Он едва ли не прохрюкал «здрасьте».

Мама растерялась, а я смущенно хихикнула.

— Я только сбегаю за курткой.

И ринулась к себе в комнату.  Как я и ожидала, через пять секунд дверь распахнулась.

— Джози, он… он похож на тех, кто гоняет на мотоциклах.

— Ой, мама, не глупи, — промямлила я, отворачиваясь, чтобы она не видела моего лица.

— Я не могу отпустить тебя с ним.

Я повернулась и с мольбой взглянула на нее.

— Мам, пожалуйста! Он так возмущался, узнав, что должен обязательно с тобой встретиться, и пришел в таком виде специально. Обычно он выглядит по-другому. В смысле, гопники не становятся старостами школы, даже государственной, и он может быть серьезным и вдумчивым, когда захочет.

— Он носит серьгу.

— Зато не ходит в черном.

— У него рваная одежда.

Я взяла ее за руку и грустно покачала головой.

— Его мама умерла. Некому зашить ему дырки.

— Ох, Джози, — вздохнула она, качая головой, — у нонны случится удар.

— Все не так плохо, как кажется.

— Он хрюкнул, Джози. Мне показалось, что я говорю со свиньей.

— Думаю, он просто перенервничал, — попыталась оправдать Джейкоба я.

— Я хочу, чтобы после кино ты сразу же поехала домой, Джозефина. И не знаю, отпущу ли тебя еще хоть раз куда-нибудь с этим мальчиком.

— Не уверена, что вообще захочу еще раз пойти куда-нибудь с этим мальчиком, — ответила я, и, схватив сумку, вышла из комнаты.

Я прошагала мимо Джейкоба. Тот и шевельнуться не успел, как я уже спустилась с крыльца. Он догнал меня на дороге, схватил за руку, и тут я развернулась и замахнулась сумкой.

— Придурок!

— Что?

— Как ты посмел?

— Как я посмел что? — выкрикнул он.

— Появиться в таком виде! На танцах ты был в галстуке.

 — И ты решила, я одену галстук в кино?

— Я думала, ты оденешься прилично. И надо говорить не одену, а надену.

— Отвяжись, женщина. Чё хочу, то и одеваю, как хочу, так и говорю.

— О, какая же ты… свинья, — прошипела я.

Прошагав к мотоциклу, Джейкоб взгромоздился на него, а когда я последовала за ним, водрузил мне на голову шлем.

— Дальше она начнет учить меня жить, — донеслось до меня его бормотание.

— Как ты посмел так обойтись с моей мамой? Даже не поговорил с ней, — зашипела я. — Я сказала ей, что иду в кино с представителем рода человеческого, и тут нарисовался ты.

— О боже! — заорал он. – Довольно, женщина. Хватит, подруга. Больше никогда.  Придурком буду, если пойду на это еще хоть раз.

— Ты и так придурок, придурок.

Джейкоб заглушил мой голос ревом заводимого мотора и погнал к городу.

Всю дорогу я кляла себя на чем свет стоит. Мое первое свидание. Первое серьезное одолжение со стороны мамы, и я профукала его на Джейкоба Кута.

Ехать на мотоцикле было жутко холодно. Зимний ветер бил мне в лицо, и оно онемело от мороза. Я завидовала всем, кто сидел в машине, защищенный от непогоды.

Джейкоб нашел парковочное место позади киноцентра «Хойтс». Мы не обменялись ни словом, пока не дошли до перехода через дорогу, где Джейкоб властно взял меня за руку.

— И что же ты хочешь посмотреть? — угрюмо осведомился он.

— В «Мандолине» идет «Гордость и предубеждение» с Грир Гарсон.

— Черта с два, подруга. Меня на фильм для баб не затащишь.

Пока мы шли в кинотеатр, я старалась сдерживаться, но его замашки ухудшали положение, и, верите или нет, я начала раздражаться.

Я предложила другой фильм, и Джейкоб закатил глаза и покачал головой.

— Ладно, что ты сам хочешь посмотреть, мистер Кинокритик? — рявкнула я.

Люди начали на нас оборачиваться, и Джейкоб схватил меня за руку и оттащил в сторону.

— Нормальный фильм, — злобно прошептал он. — Про копов и бандитов. Как хорошие парни побеждают плохих. Короче, про людей, в которых я могу увидеть себя.

— «Болванов из космоса» сняли с проката.

Он застонал, качая головой.

— И ради этого я пожертвовал субботним вечером.

— О, как печально. Ты мог бы пойти с кем-то, на чью маму не пришлось бы хрюкать, — саркастично огрызнулась я.

— Ты не затыкаешься. Должно быть, во всем Сиднее не сыскать большего трепла, — сказал он, поворачиваясь ко мне лицом.

— Из-за встречи с моей мамой ты повел себя как придурок. Почему?

Его глаза потемнели. Я с трудом его узнавала.

— Это — я, — провозгласил он, указав на себя. — Именно так я выгляжу, когда иду в кино, и извини, если я не умею вести себя с матерями, Джозефина. Обычно мне не приходится с ними сталкиваться на первом же свидании. Но опять же я никогда не встречался с иммигранткой.

— Не смей называть меня иммигранткой, — зло бросила я.

— А как тебя еще называть? Не так давно ты назвала меня австралийцем так, словно это оскорбление. А сейчас ты якобы не иммигрантка. Если вы так запутались, возвращайтесь в собственную страну.

С минуту мы смотрели друг на друга, пока он не застонал и не покачал головой.

— Забудь, что я это сказал.

— Это и есть моя страна, — прошептала я, повернулась и выбежала на мороз.

Я услышала, как Джейкоб выкрикнул мое имя, но заскочила за арку и посмотрела, как он пробегает мимо. Решив, что путь свободен, я вышла из укрытия и бросилась в противоположную сторону.

«Десятиминутное свидание», — думала я по дороге домой.

Я серьезно размышляла, не написать ли в книгу рекордов Гиннесса.

С мыслями о том, что мама меня убьет, если когда-нибудь узнает, я не сразу поняла, что за мной по пятам медленно едет машина. Будь это мотоцикл, я бы не испугалась, потому что решила бы, что это Джейкоб. Но меня, без сомнения, преследовала машина, и я приготовилась удирать. Я ускорила шаг и, когда она остановилась рядом со мной, не выдержала.

— Мой отец коп, и он тебя убьет, — не глядя, взвизгнула я.

— Нет, он адвокат, — спокойно ответил Майкл Андретти, — и он убьет тебя, если ты не сядешь в эту машину.

Я растерялась, но с облегчением заглянула внутрь.

— Что ты здесь делаешь?

— Залезай.

Стараясь избегать его взгляда, я села в машину.

— Не хочу об этом говорить, — сказала я, и прозвучало, наверное, чопорно.

— А я определенно не хочу это выслушивать.

— Ничего нового. Мужчинам нет дела ни до чего, кроме самих себя.

Он с осуждением покачал головой и свернул на мою улицу.

— А Кристина знает, что ты разгуливаешь по улицам в одиночестве?

— Ага, я позвонила ей и сказала: «Мам, я тут собираюсь побродить по пустынным улицам Глиба по темноте. Ты не против?».

— Ты всегда за словом в карман не лезешь?

— Когда мне есть, что сказать, молчать не в моих правилах.

— Думаю, держи ты почаще рот закрытым, узнала бы намного больше.

Он остановился, и мы немного посидели, глядя вперед.

— Так что же ты тут делаешь? — спросила я.

Он со вздохом зажег сигарету.

— Решил тебя навестить. Думал, может, захочешь пойти поесть пиццы или еще чего.

— Почему?

Он ненадолго уставился в окно, затем повернулся ко мне лицом.

— Даже если я сделаю вид, что тебя не существует, ты все равно никуда не денешься.  Так что я подумал, было бы неплохо узнать тебя получше, но не у вас дома. Я чувствовал бы себя неудобно, да и Кристина тоже, сиди мы там и смотри, как наше нахальное отродье наслаждается нашей неловкостью.

— Нахальное отродье? — раздраженно переспросила я. — Ни разу в жизни не вела себя нахально.

— Итак, еду я по дороге и тут предмет моих размышлений бежит по улице, вопя, что ее отец коп. Госслужащий? Совсем не лестно.

— Мне нравятся мужчины в форме.

Он засмеялся.

— Любишь пиццу?

— Дурацкий вопрос. Полагаю, затем ты спросишь, люблю ли я пасту?

Он глубоко вздохнул и прикрыл глаза.

— Ладно, хочешь пиццы?

— Не думаю, что ты заслужил мое общество, но мне тебя жаль, так что соглашусь.

— Да поможет мне бог, — пробубнил он себе под нос.

Мы выбрали людное местечко с открытым камином на Глиб-пойнт-роуд. От ароматов кофе и пиццы текли слюнки, а после того как я промерзла, разъезжая на байке Джейкоба Кута, тепло успокаивало.

Было так странно сидеть напротив Майкла Андретти. Я без конца твердила себе: «Он твой отец. Он твой отец», а настолько странным это было потому, что все это мне действительно нравилось.

И все же я поймала себя на том, что постоянно поглядываю в окно, выискивая Джейкоба Кута.

— Кого-то высматриваешь?

— Если я когда-нибудь упомяну имя Джейкоба Кута, дай мне пощечину.

— Хорошо.

— В жизни не встречала такой безмозглой свиньи, как Джейкоб Кут.

— Я бы съел чесночного хлеба.

— Даже не знаю, зачем пошла с ним на свидание. Думаю, совсем отчаялась.

— Может, салатик? — предложил он.  

— Ты хоть представляешь, что он мне заявил? Представляешь?

И я ему рассказала.

Разговаривать с Майклом Андретти было вполне приятно. Он отлично умел слушать и не влезал с непрошеными советами. Я осознала, что, когда мы не враждуем и не дуемся друг на друга, нам есть о чем поговорить. Стоило ненадолго забыть о том, что он мой биологический отец, и мы смогли найти общий язык. Он рассказал мне о своем переезде из Аделаиды и даже поделился связанными с ним опасениями. Я сообщила ему, что собираюсь стать адвокатом, и, кажется, он пришел в восторг.

— Сегодня я плачу, — заявила я, когда мы поели, и достала кошелек.

— Думаю, на сей раз я возьму это на себя.

— Ну уж нет. Я недавно устроилась на работу и мало чего успела купить, так что сегодня банкую.

— Где работаешь?

Я с вызовом посмотрела на него. Пусть только попробует рассмеяться.

— В «Макдоналдсе».

Он нахмурился.

— По вечерам?

Я кивнула.

— Уверена, что это безопасно?

— Я сама зарабатываю деньги, и мне это нравится.

— Мне не сложно тебе помогать. Так я и сказал твоей матери.

— И она ответила, что если ты не можешь помогать мне эмоционально, лучше совсем не надо.

— Ты подслушивала под дверью, — нахмурившись, констатировал он.

— Возможно.

— Что, если я внесу предложение?

Он подозвал официантку и заказал еще два капучино.

— Ты уже одно выпил. Думаешь, я деньги печатаю?

Впервые с тех пор, как я его встретила, он рассмеялся во весь голос, и в глубине души мне понравилось, что я могу его развеселить.

— Итак, вот мое предложение. Как насчет ходить работать ко мне в контору? Можешь копировать документы и помогать секретарям.

— Но ты будешь мне платить ни за что, — заметила я. — Сделаешь вид, что для меня есть работа.

— Я бизнесмен и никому не плачу просто так, — заверил он. — Если ты после обеда будешь работать у меня, именно это тебе и придется делать. Работать.

— Звучит здорово, — ответила я, оживляясь. — То есть это поможет мне стать адвокатом.

— Тебе не поручат никакой правовой работы, горячая голова, — предупредил он.

— Но будет здорово говорить всем, что поручат. Я имею в виду только у  Ивы-крапивы подработка хоть как-то связана с выбранной профессией. Она хочет стать врачом и работает в аптеке. Ну, не такое уж большое дело, — я засмеялась. — Ведь она продает только презервативы, тампоны и стельки-супинаторы доктора Шолля.

— Думаю, что ухватил суть, — сухо произнес Майкл Андретти. — Надеюсь, ты не будешь задирать нос.

— Конечно, буду.

— Я сотворил чудовище, — сказал он, ни к кому особо не обращаясь.

Я оставила два доллара чаевых, и отец отвез меня домой. Я рассказала про придурка Джейкоба и Джона Бартона. Ему вроде показалось, что Джон Бартон больше в моем вкусе.

Когда мы добрались до моего дома, я вышла из машины и просунула голову в окно.

— Я позвоню тебе, Майкл, ладно?

— Я позвоню тебе, Джози.

Я кивнула.

— Можно тебя кое о чем спросить? — сказала я и неожиданно смутилась.

Теперь кивнул уже он.

— Ты когда-нибудь думал, что моя мама решила рожать?

Он посмотрел на меня, и, как я заметила, вздрогнул.

— Как же вы могущественны, — прошептал он.

— Кто?

— Дети. — Он вздохнул и прочистил горло. — Я хочу быть честным. По мне, так лучше бы жизнь шла своим чередом. Мне кажется, я слишком стар, чтобы быть отцом. Не хочу, чтобы ты заблуждалась по поводу моих чувств к тебе. Не уверен, что смогу полюбить тебя навеки, но я хочу тебя узнать. Стать частью твоей жизни. Видишь ли, это не то же самое, что быть ребенку отцом с рождения, когда сначала видишь милого младенца, а затем смотришь, как он растет. С тобой же у меня такое чувство, словно я начал читать книгу с середины и должен сообразить, что было в начале.

— Но ты хоть иногда думал, что мама решила рожать? — настаивала я.

— Ты мне поверишь?

Я посмотрела ему в глаза. Такие темные и так похожи на мои. Когда он хмурился или волновался, его брови казались очень густыми и суровыми. Он часто беспокоится, поняла я. Людям это вполне свойственно.

— Не думаю, что ты соврешь.

— Мы обсуждали аборт как вариант номер один, потому что чуть не сошли с ума от страха. Я и правда не ждал, что она решится рожать. Я знал ее отца. И не думал, что у Кристины Алибранди хватит смелости противостоять ублюдку.

Я кивнула, удовлетворенная ответом.

— Но я хочу быть с тобой честным. Не могу поручиться, что вернулся бы, даже зная, что она родила. В то время у меня было много проблем.

Я задумчиво посмотрела на него и покачала головой:

— Ты бы вернулся. Я знаю.

И я пошла к дому и в этот раз, увидев, что машина все еще стоит, помахала. Он махнул мне в ответ.

 Зайдя, я рассказала маме про Джейкоба и Майкла.

Я побаивалась ее реакции по обоим пунктам. Что, если из-за Джейкоба она никогда больше не отпустит меня на свидание? Не ранит ли ее то, что я вижусь с отцом? Не будет ли ей больно оттого, что я буду на него работать?

Вместо этого она меня обняла, и мы ненадолго прильнули друг к другу.

— Ты была в него влюблена? — спросила я, когда мы сели на ковер перед телевизором.

— Насколько вообще можно влюбиться в шестнадцать лет.

— Мне семнадцать. И я способна на такую сильную любовь, что она может довести до самоубийства.

— Ты можешь стать великой шекспировской актрисой, Джози, столько в тебе драматизма.

— Он производит впечатление, — проговорила я, наблюдая за мамой. — К тому же наговорил про тебя много хорошего. Он не понимает, как милая леди вроде тебя сумела воспитать такую дочь.

— О, хорошо. По крайней мере, он не тешит твое самолюбие.

— Помнишь тот вечер, когда ты пошла на свидание с Элвисом Пресли?

— Полом Пресилио, — поправила мама.

— Ну, я подумала, что ты потрясающе выглядишь, но не хотела произносить это вслух, так злилась, что мясной пирог не прокатил.

— Именно так мы собираемся оправдывать ту истерику? — улыбнулась мама.

— И я считаю, ты многим женщинам можешь дать сто очков вперед.

— Почему бы тебе не пойти спать? — сказала она, целуя меня.

Я крепко ее обняла.

— Жизнь может быть такой восхитительной, мама. Я знаю, что может.

— Она довольно неплоха.

—  Спасибо, что разрешила мне сегодня  сходить на свидание.

— Но ты понимаешь, почему я колебалась, Джозефина? Ты полвечера провела в одиночестве на улицах. С тобой могло случиться все, что угодно. Ты понимаешь, что я имею в виду, говоря, что никто о тебе не заботится так, как я?

— Да, — честно ответила я. — Может, мне это и не нравится, но я понимаю.

Перед сном, лежа в постели, я думала о Джейкобе Куте. В глубине души я очень хотела, чтобы он позвонил и извинился. Стыдно признаться, но я три раза вставала проверить, правильно ли лежит на рычаге трубка. После полуночи я махнула рукой и пошла спать, думая о маминых словах и молясь, чтобы «довольно неплохой» жизни нам всем было достаточно.

Глава четырнадцатая

Чуть набив шишек, я освоилась в «Макмайкл и сыновья», и дела пошли на лад. Я ездила на автобусе из школы в контору три раза в неделю. Такое облегчение — не напяливать макдональдовскую униформу и не терпеть всяких психов. Адвокаты в «Макмайкл» милые, хотя не совсем в моем вкусе. Шутки, над которыми они покатываются, совсем несмешные.

Пару раз я видела Джейкоба Кута. Однажды он ехал в школьном автобусе, а в другой раз был в кафе «Харли» в Дарлинг-Харбор, и у него на коленях восседала девица в униформе длиной с футболку.

Но на тот момент моей самой большой проблемой был Джон Бартон. В понедельник днем я шла в библиотеку Сиднейского университета и столкнулась с ним. Он выглядел нерешительным и подавленным, и я задумалась: а вдруг Джон решил, что нам не стоит дружить. Сделав крюк, мы пошли в кофейню, и он начал опускать мое настроение до уровня плинтуса. Это было в сто раз хуже ночи дебатов. Судя по всему, Джон сильно потерял в весе, что ему вообще было противопоказано. Его глаза всё время блуждали, и, не знай я его так хорошо, то поклялась бы, что он под кайфом. Не знаю, из-за Джейкоба ли, но меня уже не тянуло к Джону, как раньше.

— Ненавижу эту дерьмовую жизнь, — ни с того, ни с сего выпалил он, пока мы сидели в кофейне.

Я посмотрела на него, не зная, что ответить. То есть жизнь, конечно, не клубника со сливками, но и дерьмом я бы ее не назвала.

— В чем дело?

Джон потряс головой и сжал губы в тонкую линию.

— Отец был дома, когда я пришел сегодня днем. Проверял мою почту. Он владеет моей жизнью, так что, само собой, уполномочен и почту смотреть, — горько выплюнул он. — Я не выиграл олимпиаду по математике. Даже в первые пять процентов не попал.  Проклятая Сиднейская грамматическая школа снова всех уела.

— Да подумаешь, Джон. Это не конец света.

Он прикрыл глаза ладонью, потом потер лоб.

— Дело не в его словах, Джози, а во взгляде. Он смотрит на меня, и в его глазах плещется разочарование.

— Уверена, отец тебя любит, Джон.

— О да, — кивнул он. — Когда я даю всем прикурить на предметных олимпиадах. Когда одерживаю верх в дебатах. Когда выигрываю футбольный матч. Когда меня выбирают старостой школы. Когда я побеждаю, побеждаю, побеждаю. А когда проигрываю — он меня ненавидит. Так что я обязан побеждать. Я обязан и дальше быть лучшим в мире. Джози, я не хочу изучать право. Всё будет в пару миллионов раз хуже этого учебного года и растянется на пять лет.

— Ну же, не накручивай себя, — сказала я, внимательно глядя на него.

Лицо у него было бледное и в прыщиках.

— Отец меня в гроб вгонит, — пробормотал он. — Просто в гроб.

— Джон, остынь. Ты очень умен и можешь стать тем, кем захочешь.

— Но я не знаю, кем хочу быть! — Он схватил меня за руки. — Как я могу сказать отцу, что не хочу изучать право, если у меня нет запасного плана?

— Совсем даже понятия нет?

Он нерешительно поднял на меня потухшие глаза.

— Не думаю, что хочу продолжать эту жизнь, Джози.

Сначала я не поняла. Думала, как еще можно жить, и только когда вгрызлась в яблочный штрудель и разглядела отсутствующие глаза Джона, осознала, что под альтернативой жизни он имел в виду смерть.

— Эта жизнь — дерьмо. Всё, о чем мы думаем — хапнуть денег и власти. Ты посмотри на окружающую несправедливость, терроризм и предубеждения, Джози.

И на минуту — нет, если честно, на секунду — я задумалась, а не прав ли он? Вдруг всё кругом — лишь большое бессмысленное ничто? В это крохотное мгновение мне стало интересно, а хочу ли я и дальше жить вот так. Хочу ли получать сердечный приступ всякий раз, как услышу трескотню американца в наших новостях. Американцы слишком уж всерьез себя воспринимают. Каждый раз, слыша американский акцент на радио, я думаю: они сумели вовлечь нас всех в очередной чудовищный конфликт. Хочу ли я растить своих детей, зная, что в их сердцах таится тот же страх? Наверное, рай — чудесное место, куда можно сбежать от безумия, но я пока не готова к раю и не думаю, что он готов принять меня. Самое плохое в том, что стычки и несправедливости, с моей точки зрения, лучше, чем это идеальное место, куда нам однажды предстоит попасть. Так что секунда миновала, и я снова начала любить бессмысленное существование.

— Отец Стивен сказал, что мир — это состояние ума. Мира во всем мире никогда не будет, Джон, поэтому следует хранить его в душе, и тогда мы обретем счастье.

— Отец Стивен? Какого рожна он знает? Бога нет, Джози.

— Ты не веришь в Бога?

Он скептически посмотрел на меня.

— Боже, какая ты наивная.

— Ты только что сказал «Боже».

— Это всего лишь фигура речи.

Раньше я никогда не разговаривала с атеистом, так что понятия не имела, как отвечать.

Я шутила, заказала для него новый капучино и надеялась, что в следующий раз, когда мы встретимся, Джон скажет: «С первым апреля, Джози», хотя была уже середина июня. Сидя напротив него, я отчаянно желала оказаться рядом с кем-то нормальным, вроде Джейкоба, который наслаждался своей простецкой жизнью.

Жаль, что не получится выйти из кофейни и столкнуться с Джейкобом. Теперь я понимала, что в провале нашего кино-свидания была и моя доля вины. Я слишком многого ждала. Требовала, чтобы он соответствовал моим ожиданиям, а не был самим собой. Мысли вернулись к Джону, и я потянулась к его плечу.

— Нам дали задание — описать всё, что мы чувствуем в этот момент. Всё потому, что у всех настоящий стресс из-за выпускных экзаменов. Можем сочинять в любом стиле. Хоть стихами, хоть в виде письма. Потом надо отдать сочинение тому, кому мы доверяем, и после экзаменов этот человек должен его прочесть. И спросить, чувствуем ли мы всё еще то же самое.

— И как тебе сейчас? — спросил он.

Я пожала плечами.

— В этом году в моей жизни случились кое-какие перемены, в том числе переоценка некоторых людей и явлений. Но мне нужно всё записать. Будет что-то типа терапии. Можно я отдам его тебе? Знаю, ты поймешь, что я ощущаю.

Он вдохнул и кивнул.

— А можно я тоже так сделаю? Ну, дам тебе свои чувства в записи?

Я улыбнулась ему и кивнула.

Мы провели остаток дня, описывая свои мысли. Сложили листы пополам и заклеили липкой лентой.

Когда Джон передавал мне свое заклеенное сочинение, его рука дрожала. А когда я отдала ему свое, то мгновенно захотела отобрать. Только что я выдала свои самые глубокие чувства. Чувства, которые не могла объяснить даже лучшим подругам или матери. Я как будто пустила Джона в свою душу, и сразу же, думая об этом, усомнилась, что туда кому-то можно лезть.

Вернувшись домой, я положила сочинение Джона в шкатулку с драгоценностями. Может, потому, что в ней лежали самые ценные для меня вещи, а душа Джона Бартона была бесценной.

Я чувствовала вину, пожалуй. Чересчур углубилась в собственные проблемы, но ведь по сравнению с Джоном или другими одинокими людьми я самая счастливая девушка в мире.

В пятницу у нас исповедь. Она бывает один раз в семестр. Одно и то же каждый раз. Я сижу там, бормоча себе под нос, потому что обычно забываю кусочек «Благословите меня, отче, ибо я согрешила». Когда это сказано, начинаю перечислять грехи. Одни и те же каждый раз.

Я была непочтительна с мамой и бабушкой.

Я ленилась.

Я вела себя эгоистично.

Как-то раз в прошлом году я начала говорить, и отец Стивен сказал: «А, это ты, Джози».

Вы можете в это поверить? Он меня узнал по грехам. Я такая зануда, что у меня с течением лет и грехи не меняются.

Я немножко влюблена в отца Стивена. Он не молод или еще что. Ему почти сорок. Но есть в нем что-то эдакое... Такие сердце и душа.

Однажды он во искупление грехов приказал мне прочитать по молитве на каждую бусину четок, поскольку я заявила, что не верю в Бога и что распятие было большой рекламной акцией, исполненной предками Джимми Сваггарта^[5] ради выколачивания денег.  (Несколько месяцев в девятом классе я заявляла, что не верю в Бога, так как иногда отсутствие Его в твоей жизни означает, что тебе не нужно стыдиться или бояться многих вещей.)

Отец Стивен самый умный и продвинутый из всех мужчин на свете. На школьных пикниках он занимается сёрфингом и договорился с парнями из «Кокроачис»^[6], чтобы они приехали и бесплатно у нас выступили.

Он первым в нашем районе организовал беседы о СПИДе. Сказал, что не хочет, чтобы юные умирали от невежества. Так что на исповедь к нему ходят толпы народа.

Сера всегда исповедуется дольше всех. Точно не знаю, в чем она признается, но не представляю, как она говорит священнику о своей чрезмерной сексуальной активности. Иногда она меня с ума сводит, так как любит издеваться. Например, в пятницу после исповеди.

В смысле, она знает, что я девственница. Ли и Анна тоже, но она всё равно продолжает меня подкалывать. Вот как в пятницу — спросила, какими контрацептивами я пользуюсь.

— Трусиками, — парировала я. — Не снимай их — и не залетишь.

Она засмеялась. Скорее, зачирикала, но потом в своей излюбленной манере остановилась.

— Извини, Джози, — приглушённо шепнула она. — Ты, наверное, волнуешься, что повторишь судьбу матери. Разве не ужасно? У людей будет повод поржать.

Я пропустила ее слова мимо ушей. У меня это начало получаться. То, что волновало несколько месяцев назад, уже не имеет значения. Но нельзя сказать, что я совсем равнодушна. Кому-то сплетни в итальянской общине могут быть не важны, но я к ней принадлежу.

Порой мне кажется — неважно, насколько умной или красивой я могу быть, обо мне всё равно запомнят только гадости.

Вот почему я хочу быть богатой и влиятельной. Хочу покозырять статусом перед этими людьми и сказать: «Эй, поглядите, кем я стала».

Мама говорит, мне следует гнаться не за удовлетворением, а за уважением.

Уважение? Не выношу это слово. Может, оттого, что в этом мире приходится уважать не тех и не за то.

Глава пятнадцатая

В среду днем нас отпустили с уроков пораньше, а потому мы решили отправиться в кафе «Харли», примостившемуся в гавани Дарлинг, чтобы за чашечкой капучино принять судьбоносное решение, какую профессию выбрать.

По-моему, попроси кто впоследствии описать, чем мне запомнился двенадцатый класс, на ум придет только одно: сплошные капучиновые посиделки.

 «Харли» — место нашей тусовки. В промежутке между четырьмя часами пополудни и шестью часами вечера в кафе слетаются ученики со всех центральных школ. Владельцам заведения это только на руку, ибо в эти часы бизнесменов, которых могут спугнуть шумные подростки, собиравшиеся толпами, лишь бы их заметили, — раз, два и обчелся. Кафе стилизовано под пятидесятые, с музыкальным автоматом и недурственными закусками типа бургеров и картошки фри. Стены увешаны коллекциями в память о том времени, среди которых, к примеру, есть постеры со сценами из фильма «Бунтарь без повода» с Джеймсом Дином и Натали Вуд. Музыка, впрочем, вполне современная и играет круглые сутки. Начав работать с Майклом, я столкнулась с тем, что выбираться в свет удается реже, чем хотелось бы, однако и одной встречи в неделю достаточно, чтобы оставаться в курсе всех сплетен.

— Я собираюсь стать модным дизайнером, — поделилась соображениями Сера, когда мы пристроились за только-только освободившимся столиком. 

— У меня целая куча знакомых занимается модным дизайном, — заметила Анна, листая справочник профессий. — Закончится эта затея тем, что ты окажешься за прилавком.

— А визажист?

— Сера, давай начистоту, талантом художника ты не блещешь, — в лоб заявила я.

— Хочешь сказать, мой макияж ужасен?

— Я так и знала, что это случится. — Ли захлопнула справочник.

— Если бы я не планировала пойти на юриста, то стала бы переводчиком при итальянском посольстве в какой-нибудь загадочной стране, — мечтательно протянула я, воображая, какие меня ждут приключения. — Вот только настоящие итальянцы в два счета раскусят мой сицилийский акцент. Северяне мнят себя лучше других — волосы у них, видите ли, светлые.

— У меня тоже светлые, но родители не с севера, — отозвалась Сера, снова приняв мои очки за зеркало.

Мы с Анной и Ли переглянулись.

— Открыть ей глаза, девочки? — спросила я с притворной жалостью.

— Вперед, Джози, — преувеличенно печально вздохнула Ли.

Я мягко взяла Серу за руку:

— Сера, бедная моя, милая, вкусившая разочарование Сера. Ты блондинка не с рождения.

— Гонишь! — ужаснулась Анна, и мы дружно разразились смехом.

Сера выхватила справочник из рук Ли и принялась листать заново.

— Как вам преподавание?

— А может, сфера обслуживания? Уж тебе, Сера, там бы точно понравилось.

Та недоверчиво оглядела меня, задумавшись, не глумлюсь ли я над ней.

— Я планирую стать учительницей, — решительно заявила Анна. — После католического университета в Стратфилде.

— Тебе пойдет профессия учителя, — согласилась Ли.

— Ни за что, — со смехом вклинилась я. — Для меня ты навеки останешься кассиром Макдональдса.

Анна засмеялась, потом склонилась над столом, призывая нас податься ближе.

— Знаете, что?

— Что?

— Кажется, я нравлюсь Антону Валавичу.

Сера до того хохотала, что чуть не свалилась со стула, и этим сильно задела Анну.

— Сера, повзрослеть уже пора, — оборвала ее Ли, зажигая сигарету. — Рассказывай дальше, Анна.

— Давайте я расскажу, — влезла Сера, утирая лицо от слез. — Видела я Валавича. Парень что надо. Я в смысле — вы видели, как у него из штанов выпирает? Можете хоть представить себе, чтобы его привлекала наша малышка Анна?

— А по-моему, он очень добрый, — поделилась своим мнением я. — По крайней мере, в глубине души, и Джейкоб Кут на танцах сказал мне, что Антону ты реально нравишься, Анна.

— Так вот, — вполголоса продолжила та, опасливо оглядываясь, вдруг кто подслушивает, — каждый вечер, после смены в Макдональдсе, я выхожу на улицу, а он сидит там на своем мотоцикле. И когда я уезжаю домой, он отправляется своей дорогой. Каждый божий вечер.

Ее большие голубые глаза затуманились, а щеки покрыла краска смущения.

— А мало ли, может, он от биг-мака тащится?

Анна отрицательно покачала головой:

— Он ни разу не ступил за порог.

— Этот парень разобьет тебе сердце, — изрекла Ли, передавая Сере сигарету.

— Легок на помине. Вон он идет с ненаглядным нашей Джози, — лукаво подметила Сера. — Давайте его самого и спросим?

— Сера, — прошипела Анна, пригибаясь к столу.

Нам всем было прекрасно известно, что стоит раздразнить Серу, и она не раздумывая подойдет к парням и выставит нас на посмешище.

— Сера, скажешь хоть слово – будешь жалеть об этом до конца жизни, — предупредила я.

— Решила запугать меня, Джози? Уж кто-кто, а ты в жизни не скажешь обо мне ничего позорного. О самой полгорода судачит.

За соседним столиком никто не сидел, и, к нашему с Анной огорчению, именно туда втиснулись Джейкоб Кут, Антон Валавич и четверо их друзей.

Одна из девушек зажала косу Анны, откинувшись на спинку стула, и подруга тщетно пыталась ее высвободить.

— Не возражаете? — громко обратилась к ним Ли.

Остальная компашка, сидевшая за столиком, обернулась и наградила нас равнодушными взглядами.

— О, вы только гляньте, школа святого Мартина, — хихикнула одна из девушек.

Я встретила взгляд Джейкоба, но через пару мгновений отвела глаза.

Анна и Сера так и сидели спиной к их столику, и один парень начал раскачивать несчастную косу Анны из стороны в сторону. Потом он выдернул шарф, которым Анна повязала волосы, и накрутил на пальцы.

— Прекрати это ребячество и верни ей шарфик, — рявкнула я.

— Верни, — тихо повторил Антон Валавич.

Парень швырнул предмет раздора Джейкобу, но, не долетев, шарф приземлился на столик, и одна из девушек тут же опрокинула на него бутылку томатного соуса. Ахнув, Анна вскочила на ноги, схватила вещицу и, свернув, спрятала в портфель.

— Мне его бабушка из Хорватии привезла. Это же натуральный шелк!

Собрав учебники, я закинула их в сумку и подтолкнула локтем Ли.

— Пошли отсюда.

Мы заплатили за кофе и протиснулись сквозь новоприбывшую толпу из средней школы района Глиб.

— Да, Анна, сразу видно, что ты ему нравишься, — с издевкой заметила Сера.

— Заткнись, Сера, — одновременно ответили я и Ли.

Некоторое время мы бродили по округе, разглядывая палатки со всякими побрякушками и футболками, и на полчаса заглянули в «Гэп» и «Аберкромби», примеряя одежду, которую, понятное дело, не могли себе позволить. Вскоре нам надоели толпы народа.

Вместе с Ли мы распрощались с Анной и Серой и направились вдоль пристани, где над водной гладью проглядывало солнце. Усевшись, мы стали наблюдать за оживленностью на другом берегу, где пролегало сердце города.

— Чем мне заняться по жизни? — в отчаянии спросила подруга. — Ты вон уже в пять лет определилась. А у меня что ни неделя, то новое увлечение.

— Ты же вроде остановилась на сфере рекламы.

— Это было на прошлой неделе. Помнишь, я три дня дома с простудой провалялась. Я тогда круглыми сутками сидела перед телеком, и каждая реклама меня оскорбляла. Не хочу погрязнуть в дерьме. Да и вообще, чтобы пробиться на этом поприще, нужно выглядеть гламурно. А я далека от гламура.

— По-моему, гламурность в сфере рекламе — это миф. Конечно, на экране у них все гламурненько, но я сомневаюсь, что на деле так и есть.

— Знаешь, мой отец ведь начинал с рекламы. Тысячу лет назад, когда еще не пристрастился к выпивке.

Мне становится не по себе, когда Ли заводит разговор об алкоголизме ее отца. Она крайне редко поднимает эту тему, и о происходящих в ее семье неприятностях нам случается узнать лишь месяцы спустя. Отец Ли очень харизматичный мужчина, и все его пятеро детей обожают его до одури. Но, уходя в запой, он становится жестоким. Нет, он их не колотит — его агрессия выражается словесно. Однажды Ли призналась, что лучше б ее забивали камнями и палками и что слова ранят очень глубоко. Когда обстановка дома слишком накаляется, она частенько уезжает жить к семье брата.

— Мне так жаль родителей, — продолжила Ли. — Обоим под сорок, а их жизнь уже в дерьме. Мама не хочет бросать отца, отец же палец о палец не ударит, чтобы побороть свою зависимость. Оба слепо верят, что настанет день, когда проблема рассосется сама собой. И я наверняка пойду по их стопам.

— Человек с такой точкой зрения заслуживает скверную жизнь, Ли. Мы сами хозяева своей судьбы.

— Чушь это все. Если твой отец мусорщик, ты тоже станешь мусорщиком, если сказочно богат, ты тоже будешь сказочно богата, потому что он познакомит тебя с сыночком своего богатенького друга. Люди водятся лишь с себе подобными. Попомни мои слова, Джон Бартон женится на какой-нибудь Иве-крапиве, следуя по стопам своих братьев, взявших в жены дочерей именитых родителей. Богачи заключают браки с богачами, Джози, бедняки с бедняками. Ботаники с ботаниками, чурки с чурками. Те, кто живет в западных районах, женятся на жителях своего же района, а северяне женятся на северянах. Хотя временами они смешиваются и заключают браки с жителями восточных пригородов. — Она горько вздохнула, вздрогнув от налетевшего с моря порыва холодного ветра. — И мы все вернемся к началу.

— Неправда. Мое будущее не имеет ничего общего с историей моей семьи.

— Джози, неважно, согласна ты с этим или нет, а идешь учиться на юриста ты именно из-за своего отца. Даже на расстоянии он все равно умудрился крупно повлиять на твою судьбу.

Солнце окончательно скрылось за облаками, и мы теснее прижались друг другу в поисках тепла.

— Тоскливо мне как-то от твоих слов. 

— Тебе-то? Это я не могу определиться, чем заняться по жизни, — жалобно протянула подруга.

Поднявшись на ноги, мы направились к лестнице, ведущей к главной дороге.

— А не хочешь быть копом? — предложила я.

Она метнула в мою сторону кислый взгляд.

— Твой кузен уже решил им стать. Наверняка подумает, что я пошла только из-за него.

Мы дружно захохотали и, пытаясь смахнуть летевшие в лицо волосы, пару шагов прошли спиной вперед.

— Знаешь, что? Я бы не прочь примкнуть к цирку, — заявила Ли. — Загорелась этой идеей с тех самых пор, как прочитала «Цирк мистера Галлиано» Энид Блайтон.

— А как тебе карьера журналиста?

— Они извращают слова и печатают всякую муть.

— Стюардесса?

— Драят сортир на борту.

— Учительница?

— Ненавижу детей.

— Ну а кем бы ты стала работать в цирке?

— Гадалкой, — заявила она, повязывая галстук вокруг головы. — Предсказывала бы всяким мажорам, что фондовый рынок обрушится, и наблюдала, как они с ума сходят.

— Погадай же мне, о мадам Ли, — напыщенно предложила я.

Схватив меня за руку, она взглянула на мою ладонь.

— Ты, дорогая Джозефина, отправишься колесить по миру в поисках любви и непременно найдешь ее.

— Где же? В Риме? Париже? Нью-Йорке?

— В Редферне. Он сделает тебя счастливой и подарит десяток бамбино. С этим мужчиной ты продолжишь свой род, и весь мир последует твоему примеру, начнется массовое смешение народов. Люди назовут это «методом Алибранди», и ты прославишься.

— С Джейкобом Кутом? Да иди ты.

— Он там в кафе таращился на тебя как ненормальный. Боже мой, Джоз, завидно вообще-то. Парень — мечта. Не предъявляет никаких претензий. Да он единственный, кто не станет терпеть твои мелодрамы.

— Мелодрамы? Ну спасибо.

— Джоз, поверь, — сказала Ли, когда мы остановились у вершины ведущей к дороге лестницы. — У тебя куча проблем, не спорю. Но все они, по сути, незначительные и вырастают лишь в твоей голове. Твои проблемы растут из-за таких незначительных личностей, как Карли, Ива-крапива и Сера, которые подпитывают, понимая, какое значение ты им придаешь.

Взглянув на подругу, я с улыбкой кивнула, и мы обменялись короткими смущенными объятиями.

После того как мы разошлись каждая своей дорогой, я села на автобусной остановке и разболталась с лучшим другом моего кузена Роберта, учившегося в школе святого Антония. Вскоре прибыл его автобус, и не успела я опомниться, как рядом на скамейке очутился Джейкоб Кут.

— Кто это был? — сердито прошептал он.

— Джейкоб, отвянь. Знаешь, как Анна расстроилась? Ты даже не представляешь, какая она ранимая.

— Прости, — сказал он, хватая меня за руку. — Слушай, давай начнем все сначала.

Я заглянула в его ясные зеленые глаза, которые всегда, даже когда порой вид Джейкоба оставлял желать лучшего, лучились теплотой и искренностью. А глаза, как говорила мне мама, никогда не обманывают.

— Ты в итоге посмотрел фильм тем вечером? — недовольно поинтересовалась я.

— Нет, подцепил одну девицу и кувыркался с ней до утра.

Я смерила его серьезным взглядом, прекрасно понимая, что он говорит неправду.

— Ты ведь это хочешь от меня услышать? — спросил Джейкоб.

— Не совсем.

— Я ушел домой, — мягко ответил он. — Довольна?

Я старательно смотрела куда угодно, только не него, и Джейкоб, подавшись ближе, неторопливо поцеловал меня в губы.

— Еще один шанс, — попросил он. — Мы оба погорячились, и я наговорил много лишнего. Больше не буду, голову даю на отсечение.

— И никакой лжи?

Он снова меня поцеловал, и я стыдливо оглянулась по сторонам.

— Люди увидят, — сказала я, отодвигаясь. — Мы же сидим посреди остановки.

Взяв меня за руку, он с довольным видом сжал ее.

— Тебе придется еще раз наведаться к нам и обелить себя в глазах моей мамы, —честно сообщила я. — Ты ее совсем не впечатлил.

— Один раз я через это прошел, — пожал плечами он.

Я торопливо обняла его, заметив приближение автобуса.

— Встретимся завтра в «Харли» в полпятого.

— У меня работа.

— Черт, — ругнулся он. — А после работы?

— Не могу.

— Может, прогуляешь урок?

Я взволнованно оглядела округу. Не хотелось встречаться тайком от мамы, однако увидеть Джейкоба в другое время у меня просто не получалось.

— Ива-крапива бы так не поступила.

— Ты не Ива-крапива. Джозефина, прекращай строить из себя святошу.

Закрыв лицо руками, я покачала головой.

— Хорошо. В пятницу утром в полдевятого у Кругового причала.

Мне польстило, каким радостным выглядел Джейкоб. Староста средней школы имени Кука, лидер среди одноклассников и выбранный самым сексуальным парнем по итогам голосования бунтарской школы святой Марты — и он обрадовался, что я согласилась пойти с ним на свидание.

На этот раз он быстро чмокнул меня в губы и вскинул глаза на остановившийся рядом автобус.

— Буду ждать.

Я поднялась в автобус и остановилась, дожидаясь пока стоящий передо мной пассажир расплатится с водителем.

— Я свожу тебя на ту киношку про гордость, — крикнул Джейкоб.

— «Гордость и предубеждение», — откликнулась я. — Очень романтичный фильм.

Я заняла место, улыбаясь во все тридцать два зуба, а в голове крутилась мысль: может, в моей жизни и появится что-то интересное, о чем можно будет раскаяться на следующей исповеди.

Глава шестнадцатая

В пятницу я прогуляла уроки и поехала с Джейкобом в Мэнли. Глупо, конечно, было надевать при этом школьную форму, но тогда я думала только о том, как встречусь с ним, и всё остальное меня не заботило. Он ждал меня у причала, и мне чуть не стало плохо, когда я его увидела. Понимаете, он же первый прошел проверку. Обычно, если мне нравится парень, стоит ему ответить взаимностью, как я тут же к нему охладеваю. А когда Джейкоб мне подмигнул, мое сердце растаяло.

— Думал, ты не придешь. — Он зажег сигарету и обнял меня за плечи.

— Я тоже так думала.

Он заплатил за оба билета на паром, и я ему позволила — не хотелось сразу начинать спорить, мол, я сама за себя плачу.

День выдался совершенно замечательный. Иногда прямо посреди зимы случаются прекрасные дни, и пятница оказалась именно такой. Солнце ласкало нам лица, у гуляющих вокруг был счастливый вид, на пирсе выступали уличные певцы и танцовщики. Самый прекрасный день в моей жизни.

Коротко рассказать о Джейкобе очень трудно. Иногда он мычит что-то несуразное и будто не понимает, о чем я говорю, а иногда он очень красноречив, и я не могу понять его. Иногда он грубоватый парень, которого легко представить в драке, а иногда настоящий добряк, тот, кто улыбается младенцам и переводит старушек через дорогу. Он курит травку, пьет, и, думаю, много с кем переспал, но, с другой стороны, он по-настоящему любит свою семью и уважает других.

Он выглядит хулиганом из-за своих волос, серьги и дикого взгляда, но улыбка у него теплая и искренняя. И никогда не бывает фальшивой.

Пообедали мы на пляже, ели картошку и рыбу в кляре из бумажного пакета.

— Мама водила меня на пляж, когда я был маленьким. — Он лежал на песке, закинув руки за голову.

— А мы каждый год ходили на пляж на следующий день после Рождества, вместе с родственниками бабушки. — Я засмеялась, вспоминая. — Видел когда-нибудь большую итальянскую семью на пикнике? Они приносят не колбасу. Нет, у них с собой остатки вчерашних спагетти, шницели, баклажаны и прочие яства. Я завидовала детям австралийцев, с их простыми бутербродами: мясо и хлеб.

— А австралийцы с мясом и хлебом наверняка завидовали тебе.

— Конечно. Хорошо там, где нас нет, и всё такое, — согласилась я.

Я легла на песок рядом с ним, и на какое-то время воцарилась тишина.

— Ты сильно скучаешь по маме?

— Ага. — Он закрыл глаза. — То есть это давно случилось, но иногда я думаю о ней. Наверное, больше всех скучает моя сестра, Ребекка. Она девчонка, и они много говорили друг с другом.

— Сколько ей сейчас лет?

— Двадцать четыре, кажется. Она замужем за Дарреном, он недавно купил автомастерскую, в которой работал последние года два, и у них только что родился ребенок. Раньше она работала в университетской библиотеке и носила только черное. Папа это ненавидел.

Я рассмеялась, подумав о своей маме.

— Значит, вы живете только вдвоем, ты и отец?

— Большую часть времени. У нас часто бывает папина подружка Эйлин, помогает, потому что мы ничего не смыслим в готовке, уборке и так далее.

— Они помолвлены?

— Нет, конечно! С какой стати?

Я пожала плечами:

— Наверное, просто культура разная. Ну то есть итальянки вообще не живут со своими бойфрендами, если только они не бунтарки.

— Твоя мать была итальянкой-бунтаркой?

— Мама была наивной итальянкой. Она родила меня не потому, что хотела что-то доказать. Она родила потому, что... — я снова пожала плечами. — Даже не знаю, но тогда так, как она, не поступали.

— А если бы она была вдовой, муж умер, жила бы она с кем-нибудь или вышла бы снова замуж? — спросил он, приподнявшись на локте.

— Честно? — тихо спросила я. — Итальянки, те, кто постарше, лет по сорок-пятьдесят, не выходят замуж второй раз. А мужчины, конечно, женятся. Они не могут обойтись.

— Обойтись без чего?

— Без всего. Но женщины — ни за что. Сколько будет разговоров! Скажут, что она недостаточно долго ждала или что выставляет себя дурой. Вдова-итальянка годами должна носить черное. Нет, законов никаких нет, но если не станет, пойдут сплетни. Если ее увидят с мужчиной меньше чем через год, объявят секс-маньячкой. Траур — можно сказать, политика. Со своими правилами.

— Ну, блин, странные вы. А ты бы что сделала?

— Я? Я бы хотела стать итальянкой-бунтаркой. Мне бы понравилось всех шокировать и говорить им, куда они могут засунуть свои правила и обычаи. Если бы кто-нибудь умер, нарядилась бы на похороны во что-нибудь яркое и смеялась громче всех. Но я не могу.

— Почему?

Я посмотрела на него, размышляя, понял ли он, что я сказала.

— Потому что у меня нет отца. Потому что, если я сделаю всё это, ханжи злорадно покачают головами и скажут: «Говорила я вам, ничего путного из нее не выйдет». Они ждут, пока я оступлюсь, чтобы начать сравнивать меня с моей мамой.

— Ну и что такого? В наше время все вокруг заводят детей вне брака. Все живут вместе и выходят замуж не по разу. — Он повернулся на бок.

Я замотала головой:

— Я не могу тебе объяснить. Даже себе не могу. Мы живем в одной стране, но мы разные. То, что для итальянцев табу, не табу для австралийцев. Люди будут обсуждать, и если это не задевает тебя, то заденет твою мать, или бабушку, или кого-нибудь еще, кто тебе дорог.

— Я бы их всех ненавидел. Ненавидел быть итальянцем.

— Нет, — улыбнулась я ему. — Нельзя ненавидеть то, частью чего являешься. То, что ты есть. Мне это часто не нравится, я постоянно ругаюсь, но это будет со мной до смерти. Когда я была младше, мне хотелось, чтобы мама ошиблась, чтобы мой папа был не итальянцем, а австралийцем. Тогда я могла бы стать частью «всех». Ты бы сказал: «Поедем куда-нибудь на выходные», и я бы ответила: «Конечно, давай!». Но я навсегда останусь хотя бы отчасти итальянкой. Не могу объяснить по-другому.

— А твой отец?

— Я впервые увиделась с ним пару месяцев назад. Сейчас я с ним работаю.

— Серьезно? — не поверил Джейкоб.

— Да. Он адвокат. И он мне нравится, пусть я этого и не хотела. Он честный, не ханжа, и, хотя иногда мне хочется возненавидеть его, раз он так поступил с моей мамой, глупо ненавидеть кого-то за сделанное восемнадцать лет назад. Люди же меняются, правда?

Джейкоб наклонился и быстро меня чмокнул.

— Это еще с чего? — Я, хоть и смутилась, рассмеялась.

— Мне нравится, как ты говоришь. Как думаешь. За этими бифокальными линзами столько страсти. Столько невысказанного.

Я пожала плечами:

— Меня многое задевает. Наверное, больше остальных, из-за так называемого «греха» моего рождения. Все говорят и пальцем показывают.

— А ты знаешь, что мы над тобой смеялись?

— Решил покаяться? Ну отлично! — проворчала я.

— Несколько лет назад, когда у нас шел местный фестиваль, и нужно было там рассказывать, что именно делает твоя школа. — Он потянул меня вниз, чтобы я тоже легла. — Теперь я знаю, что красота поверхностна, и прочее, и прочее.

— Хочешь сказать, я всё та же уродина, но ты к моему лицу привык? — Я ушам своим не верила.

— Я к тебе привык, — сказал он, оглядывая меня целиком. — Просто я не общаюсь с такими, как ты.

— Ну извини, Джейкоб, — фальшиво-просительно протянула я. — Я буду стараться. И обещаю, стану такой, как те, с кем ты гуляешь. Дай мне еще шанс.

— И отбрить ты умеешь как никто другой.

— Еще лучше! Почему я валяюсь на пляже с парнем, который меня оскорбляет?

— Потому что я тебя сексуально привлекаю.

— Ну да, конечно.

Он повернулся и поцеловал меня.

Собственно, страстно целовали меня в первый раз в жизни. Пол Самберо в восьмом классе пытался, но о языке там и речи не было. А язык Джейкоба оказался у меня во рту прежде, чем я успела хоть о чём-то подумать, и я заволновалась, потому что понятия не имела, что делать.

Джейкоб, когда целовался, держал мое лицо в ладонях и даже сдвигал наверх очки, а я без них слепая, но кому нужны глаза в такой момент? Мне понравилось. Оказалось не так сногсшибательно, как в любовных романах описывают, а по-другому. Очень интимно, потому что часть его была внутри меня. И вкус чужого дыхания, он такой... душевный.

Через пятнадцать минут я стала мастером. Больше времени не требуется. Кажется, у меня получалось даже лучше, чем у Джейкоба. С парнями это легко — они от всего возбуждаются.

Ничего больше на общественном пляже не сделаешь. И я боялась, что нас увидит кто-нибудь из знакомых. Мы поплыли на пароме обратно, я сидела, привалившись к плечу Джейкоба и слушая стук его сердца, и думала, что ни к кому мне не удастся стать ближе.

Мне казалось, что мы так близки — я ни с кем себя так не чувствовала. Джейкоб Кут меня понимал. Мне не нужно было производить впечатление умными разговорами и прочей ерундой. Разве что немножко учить, совсем как он меня.

На Круговой набережной мы снова поцеловались, и Джейкоб сказал, что позвонит. Я помахала ему рукой и пошла пешком к Чемберс. Хотелось всё рассказать Майклу, но я знала, что нельзя.

Я влюблена.

Я не хочу любить Джейкоба. Хочу любить Джона Бартона, чтобы все мне завидовали, но к Джону я ничего такого не чувствую. Кажется, я начинаю понимать, что не всё складывается так, как хочется.

И получается иногда даже лучше.

Глава семнадцатая

Только во время июньских каникул, когда мы отправились в Аделаиду, я стала по-настоящему узнавать Майкла Андретти.

Да, мы вроде как сблизились, пока я работала днем у него в конторе, но в основном я делала для него фотокопии и кофе. Если бы за фотокопирование выдавали дипломы, я бы точно получила диплом с отличием.

До сих пор поверить не могу, как быстро между нами всё случилось. Еще полгода назад я знать не знала своего отца, да и не хотела этого. А сейчас вижусь с ним по три раза в неделю, а когда не вижусь, он мне звонит. Каким-то чудом мы прекрасно поладили. Нам пока не хватает легкости и раскованности в отношениях, но уважения — хоть отбавляй. Вот уж не думала, что стану уважать отца.

— Если ты такой богач, почему мы едем на машине, а не летим первым классом «Ансетта»? — поинтересовалась я, когда мы проехали через уже сотый городишко, где, по всей видимости, жили одни старики и дамы среднего возраста.

— Решил, что так будет приятнее, и я не летаю первым классом «Ансетта». Я летаю бизнес классом «Австралии».

— Терпеть не могу долгие путешествия.

— Джозефина, ты только посмотри, какой прекрасный вид.

— Прекрасный? — покосилась я на отца. — Майкл, вокруг же все коричневое. Пять часов кряду один и тот же пейзаж. Нудятина, а у тебя даже нет магнитофона. Просто невероятно.

— Но ведь с момента, как мы покинули Сидней, ты со столькими людьми познакомилась. Многие подростки о подобном могут только мечтать. Тебе, считай, повезло: ты расширила свой кругозор.

— Они все скучные. Рассказывают скучные истории. И детей нигде нет, а в том последнем пабе подавали спагетти из лотка с подогревом. Меня скоро стошнит, и голова раскалывается, — пожаловалась я.

— Тебе нужны солнцезащитные накладки на очки. Такие, как я ношу, — посоветовал Майкл, глядя на меня.

— Ты в них похож на агента ЦРУ.

— Агентам ЦРУ не приходится нянчиться с семнадцатилетними язвами, которые воображают, будто такие умные, что могут править миром, — сухо парировал он.

— Нет, они тратят восемь лет на присмотр за семидесятилетним стариком, который воображал, что может править миром, настолько он умный.

— А ты бы лучше занималась чем-то другим, так я понимаю?

— Естественно.

Я запихнула в рот четыре мятных леденца, чтобы не укачало, и страдальчески откинулась на спинку.

— Ну и что сказал Джейк, когда ты звонила?

— Джейкоб, — поправила я. — У него всё хорошо.

Майкл познакомился с ним, когда тот пришел забрать меня из адвокатской конторы. Не знаю точно, что о нем думает мой отец, но он постоянно интересуется маминым мнением о Джейкобе и часто расспрашивает меня, что за человек этот Джейкоб. Кстати говоря, мамино первое впечатление о Джейкобе изменилось. Он как-то на днях заскочил к нам на обед и вымыл тарелки. А поскольку путь к сердцу моей мамы лежит через домашнюю работу, то Джейкоб теперь просто звезда.

— Он просил называть его Джейк, когда недавно звонил тебе в офис. Мы довольно приятно поболтали, после того как я сказал ему больше не беспокоить тебя на работе.

— О, ты так и сказал? О чем вы говорили?

— О машинах. Ты понравишься Джейку, если хоть что-то знаешь об автомобильных двигателях.

— Неправда. Я ничего не смыслю в автомобильных двигателях и нравлюсь ему.

— Ах, ну ты же умна и физически привлекательна. Разумеется, ты ему нравишься.

Я громко рассмеялась и, повернувшись к отцу, переспросила с улыбкой:

— Физически привлекательна?

— Определённо, хороша. Как твоя мама в твои годы. Мужчины, берегитесь!

— Ух ты, значит, я тебе ее напоминаю?

— Она не была такой грубой, выглядела лучше, но по надменности вы похожи. После того как я впервые попытался ее поцеловать, она несколько недель не смотрела в мою сторону.

— Я бы тоже не смотрела. Было бы на что.

— Ну спасибо, — произнес он явно уязвленный. — К твоему сведению, ты похожа на меня больше, чем тебе говорят. Просто ты ухитрилась быть похожей понемногу на всех.

— Она тебе очень нравилась? — тихо спросила я.

Он пожал плечами:

— Тогда мне нравились все девушки. А я — им, — добавил он с притворно зловещим смешком.

Прикольно было видеть его с такой стороны. Обычно он супернормален и прозаичен.

— Она тебе рассказывала нашу историю?

— Скорее нет. Так, кое-что много лет назад.

— Что ж, — вздохнул он. — Она жила по-соседству, сколько я себя помню. На дух меня не переносила и время от времени поколачивала. Однажды сломала мне нос. Разбила в кровь губу. И, боюсь, именно она оставила меня без двух зубов.

— Моя милая хрупкая мама? Да ты шутишь?

— Она самая. Конечно, тогда она была почти на две головы выше меня, а я возглавлял банду уличных террористов. Потом, в один прекрасный день, я вытянулся, а она вздумала превратиться в леди, и все мальчишки на улице стали сохнуть по ней. Мы звали ее Жеманная Крисси. Считали снобкой, а она просто была застенчивой. Где-то в глубине души я, конечно, знал, что она тайно меня любит.

— Ну конечно, — поддразнила я.

— Да, любит, — настаивал отец. — Нам было четырнадцать, и мы сгорали от любви. И, вероятно, были более зрелыми, чем ты сейчас.

— Четырнадцать, — с насмешкой повторила я.

— Угу. Как-то раз, когда нам было по шестнадцать, я чинил машину и услышал через забор, как она плачет в своем садовом сарайчике. Я позвал ее к себе, мы устроились в моем гараже и так стали лучшими друзьями. Она поделилась своими проблемами, а я рассказал о своих.

— И что у нее были за проблемы? — спросила я.

— Постоянные нелады с твоими бабушкой и дедом. Бог его знает почему, ведь она была такой прекрасной дочерью. Мне лишь известно, что она жила в одном доме с человеком, который не разговаривал с ней, а она не понимала, по какой причине.

— А твои проблемы?

— Мать Марии Лучианни. Я станцевал с этой девчонкой на свадьбе, и ее мамаше привиделись свадебные колокола. Она приходила в гости к моей матери и неизменно приносила с собой какую-нибудь вещицу из приданого Марии. Кабы я женился на Марии, Джози, я бы спал на пурпурных атласных простынях.

— Представляю, каково проснуться на них с похмелья, — сказала я, и от этой мысли меня чуть не стошнило. — Значит, вы стали друзьями? — добавила я, желая вернуться к теме о маме.

— Самыми лучшими. Она забыла о своей застенчивости, а я вспомнил, что сохну по ней, и мы подружились. Через несколько месяцев наши отношения изменились. Мы очень сблизились... и ступили на путь, на который не должны были ступать...

Он оторвал взгляд от дороги и с нежностью на меня посмотрел:

— Сейчас, Джози, можно взглянуть на это и сказать, что в результате появилась ты — а значит, оно того стоило, — и что мы никогда, до самой смерти, не пожалеем о твоем появлении, но надо также признать: справиться с происходящим было не в наших силах. Детям нельзя играть во взрослые игры. И я говорю не о том, чтобы воспитать и вырастить ребенка, ведь меня не было рядом и я не знаю, каково это. Я говорю о сексе. Для меня это было совершенно ново, я оказался вовлеченным не только физически, но и эмоционально. Твоя мама стыдилась того, что мы делали, а я чувствовал, что не справляюсь. Чувствовал, что не доставляю ей удовольствия, и поэтому возненавидел ее. Теперь-то я понимаю, что мало кто из мужчин способен заставить девочек-подростков испытать не только физическое, но и эмоционально удовольствие. Девчонкам всегда чего-то не хватает. Всё приходит с практикой.

— Я слышала другое. У парней сексуальный пик наблюдается в семнадцать лет. У женщин — в тридцать, — доложила я. — У меня тринадцать лет в запасе. Ну а ты, разумеется, уже в пролёте.

— Нахалка.

Я выудила из сумки шоколад. Когда меня укачивает, я ем, хотя знаю, что рано или поздно меня вывернет от всей той еды, что я в себя впихнула.

Я снова глянула в окно — тот же пейзаж и то же ощущение. Пеньки. Кусты. Дорога в две полосы. Радио, которое молчит, так как мы находимся между передающими станциями. Жара, явно ненормальная для середины зимы. Тоска смертная.

— У тебя есть подружка?

— Да.

— Хм, — хмыкнула я, становилось уже не так скучно. — А мы ее навестим?

— Нет, не навестим. Возможно, я сам.

— Хм. А чем она зарабатывает на жизнь?

— Она бухгалтер.

— Хм. Какая жалость. Я бы с удовольствием с ней познакомилась. Мы могли бы стать закадычными друзьями.

Майкл недоверчиво глянул на меня и саркастично заметил:

— Прям сама искренность.

— В роли моей мачехи она бы заработала нервный срыв.

— Уж ты бы постаралась, это точно.

— А мама встречается с доктором.

— Как интересно, — сказал он скучным тоном.

— Он итальянец.

Майкл задержал на мне взгляд, и мне почему-то понравилась такая его реакция.

— И красавчик. Я его обожаю.

Окей, слегка преувеличила. Она встречалась с ним всего лишь раз, но я, когда узнала, запустила мясным пирогом в раковину, а ведь мама много лет как не страдает отсутствием поклонников.

— Ты мне нравишься больше. Ты «хорошие люди», как сказал бы дядя Рикардо.

Он посмотрел на меня и так красиво улыбнулся, что я начала влюбляться в мысль, что он мой отец.

— Если бы я выбирал дочь, то выбрал бы тебя.

Я была тронута, поскольку знала, особенно после наших нескольких первых встреч, что ему сложновато было меня принять.

— Да, мне свойственно так действовать на людей, — сказала я с фальшивой скромностью.

Он рассмеялся и, протянув руку, коснулся моего лица.

— Ты хорошая девочка, Джозефина.

— Нет. Я славная девочка. Между «хорошая» и «славная» все-таки есть разница.

— Двоякий смысл?

— Ага.

Я предложила ему шоколад — он покачал головой.

— Меня уже едва не воротит. Не ешь больше, Джози.

— Еда отвлекает от этого дерьмового пейзажа.

— Сядь назад и поспи.

— О, чудесно. Значит, если мы вдруг попадем в аварию, а я в это время буду спать, то, поскольку моя сопротивляемость смерти будет низкой, очнусь я уже в морге.

— Совсем не обязательно, — заметил он, качая головой.

— Так мне сказал Джейкоб. А еще он говорит, чтобы я никогда не читала в машине.

— Мы скоро приедем в Брокен-Хилл, так что, если хочешь помыться, приготовь одежду.

— Как люди здесь живут? Я бы не смогла.

— А если однажды придется?

— Ну нет.

— А вдруг выйдешь замуж за местного парня?

— Тогда... — пожала я плечами, — ...он может переехать в Сидней.

— А если придется пойти на компромисс?

— Нет, не в моем случае, — откровенно призналась я. — Я ничего не делаю по принуждению, только по своему желанию.

Майкл с ворчанием открыл люк.

— Однажды ты поймешь, Джози.

— Говоришь, как мама, — сказала я, высовываясь в потолочный люк.

— Сядь на место, — крикнул он.

— «Есть край равнин широких…^[7]» — принялась декламировать я.

— Я ненавижу эту поэму, Джози.

— «Могучих, древних скал...»

И весь остаток часа я читала отцу стихи, проверяя, на сколько его хватит, но в итоге узнала, как много унаследовала от Майкла Андретти.

Спустя три дня после выезда из Сиднея мы добрались до Аделаиды. Я моментально в нее влюбилась. Тут совершенно потрясные дома с преогромнейшими садами перед ними. Квартира у Майкла в пригороде, возле пляжа Гленелг. Она на третьем этаже, и поэтому оттуда видно воду. Это так круто — сидеть, даже в холодную ночь, на балконе, попивать горячий шоколад и смотреть в даль. Просто фантастика.

Должна признаться, я заранее нарисовала себе картину того, какими окажутся мои каникулы. Представила, как меня встретят бабушка и дедушка. Наверное, крепко обнимут, пустят слезу, скажут, что я точная копия Майкла. Но ничего такого не случилось. Они, похоже, еще не до конца поверили, что у них есть внучка: Майкл рассказал им обо мне всего месяц назад.

Но мне очень нравилось быть рядом с Майклом. Так здорово открывать для себя, какой он. Ну, то есть, когда еще бывает, что ты совсем не знаком с родителями, и тебе только-только предстоит их узнать?

Когда Майкл расслабляется, он болван болваном. Травит допотопные анекдоты и вещает о том, что терпеть не может современную музыку, ну, кроме Билли Джоэла. Не верит в коммерческое телевидение (его любимая передача — «Четыре угла»). А еще он не умеет готовить, и все две недели мы питались едой «на вынос».

Вообще,жить под одной крышей с мужчиной было необычно, ведь прежде я не имела подобного опыта. То есть, я не привыкла к тому, что посреди ночи находишь туалетное сиденье поднятым, или лицезреешь мужское нижнее белье — или как там оно называется, — висящее на веревке для сушки. Да, несколько необычно. Вдобавок я вскоре выяснила, что можно одновременно покупать как трусы с ширинкой, так и нормальные.

Но самой прекрасной стороной жизни вместе Майклом был его храп. Помните, я говорила, как до чёртиков боюсь ночную пору, поскольку кажется, будто все умерли? Уже то, что я всего лишь слышала, как Майкл храпит, «оживляло» ночь. Иногда я просто лежала и улыбалась. А почему, сама точно не знаю. Может, окончательно поверила, что у меня есть отец. Я даже не осознавала, как это будет для меня важно.

Что до его семьи, ну, Паулина, его сестра, как-то взяла меня пройтись по магазинам, и тогда же я ужинала в еедоме. У нее трое детей, и они буквально не отлипали от меня. Всё-таки классно иметь двоюродных братьев и сестер. Бабушка с дедушкой, думаю, пусть и нехотя, но признали меня. Однажды Паулина привезла меня к ним, а дети откопали несколько фотоальбомов.

Дед называл всех и каждого на фото. Его изрядно восхитило мое умение говорить по-итальянски, и он сказал мне продолжать в том же духе, а потом бабуля показала маму на снимке шестидесятых годов — на общей фотографии на пляже Кронулла.

Мама там высокая и тощая, а Майкл — низкий и похож на дьявола.

В общем, к моему отъезду у нас сложились определенные отношения, хотя бабуля по-прежнему говорила со мной через Паулину, словно иначе я бы не поняла. Возможно, когда-нибудь я осознаю, что они чувствовали. Совсем чуточку. Короче, я страшно соскучилась по маме и была рада к ней вернуться.

Теперь она разрешает мне встречаться с Джейкобом, по выходным, но в одиннадцать тридцать я должна быть дома как штык. Неловко прямо. В субботу вечером Джейкоб сказал, чтобы я больше никуда не уезжала, потому что он очень по мне скучал.

Мы вместе совсем недолго, но кажется, будто я знакома с ним не один год. И с Майклом та же история. То же ощущение, будто знаю его уже много лет. И я даже рада, что Бог не поймал меня на слове, когда я заявила, что скорее умру, чем встречусь с отцом.

Глава восемнадцатая

Этот год прямо-таки летит. Но, хотя и прошло уже больше половины, я все еще чувствую неопределенность. Всегда думала, что поступлю в университет со свежей головой и без проблем. Думала, что это будет началом новой жизни. Но до университета осталось полгода, а все еще больше запуталось из-за Джейкоба, да и пунктики никуда не делись.

Я примирилась с тем, что мы с Ивой-крапивой — одним из моих главных пунктиков — никогда не станем близкими подругами. Конец всему положила пятница.

Мы обе читали одну и ту же газету, пока ждали сестру Луизу в ее кабинете. В одной из статей уже в который раз обсуждались похороны некого итальянского бизнесмена, предположительно убитого.

— Вы, новые австралийцы^[8], носите много черного, да? — спросила она, разглядывая изображение.

— Новые австралийцы? — скептически переспросила я. — Я? Новая австралийка?

— Да.

У нее хватило наглости притворно удивиться моей вспышки ярости.

— Да как ты смеешь называть меня новой австралийкой!

— Ты итальянка, разве нет?

— Я итальянского происхождения, спасибо, что напомнила! — рявкнула я. — А еще я на два месяца старше тебя, так что, если мои сведения верны, новая австралийка как раз ты — аж на два месяца новее меня!

Она закатила глаза и покачала головой.

— Ты знаешь, что я имею в виду. Ты представительница нацменьшинства.

— Ничего подобного! — яростно выплюнула я. — Я австралийка, а мои бабушка с дедушкой были итальянцами. Они называются европейцами, а не нацменьшинствами. Люди используют это слово, чтобы всех нас загнать в одну категорию. И если тебе действительно интересно, Ива, разница между моими и твоими предками в том, что твои сюда приехали на сто лет раньше, а у моих на ногах не было кандалов. Мои были свободны, а твои — нет.

— Твои предки были на стороне Германии во Второй мировой войне! — закричала она. — Они, может быть, убили моего дедушку и дедушку Джона. На войне они были друзьями.

— Мои дедушка и дядя были в трудовом лагере в Аделаиде, так что я очень сомневаюсь, что они убили твоего дедушку или дедушку Джона.

— Ну, один из тысячи твоих дядей вполне мог бы. А моей бабушке пришлось одной поднимать на ноги десятерых детей!

— Во всех итальянских семьях не наберется тысячи родственников, и моей бабушке пришлось заботиться о себе в стране, языка которой она не знала, а все люди были чужими.

— Ну, тогда ей надо было выучить язык.

— Ну, может, у нее не было возможности, а твоей бабушке надо было почаще говорить «нет» твоему дедушке, чтобы не остаться с десятью детьми. Во всяком случае, я уверена, что бабушка Джона должна была ей помочь.

— Уверена, Джона не обрадовали бы такие замечания о смерти его деда.

— Ив, по-моему, Джону пофиг. Ему на все пофиг.

— Думаешь, так хорошо его знаешь, Джози? Чего ты добиваешься, делая вид, что так хорошо его знаешь?

— Может, вы и знакомы всю жизнь, Ива, но, думаю, я знаю его чувства немного лучше, чем ты.

— Не воображай, что знаешь что-то о моих отношениях с Джоном. Они глубже, чем ты считаешь.

Тут разговор прервала сестра, с любопытством посмотрев на нас, потому что мы обе надулись. Но я уже прошла тот период жизни, когда меня беспокоили мысли сестры Луизы. Я ей не нравлюсь, ну и что из этого? Наверное, потому, что вместе с Ивой-крапивой просто считает меня иммигранткой. Интересно, а Джейкоб тоже так обо мне думает? А его семья?

Думаю, в конечном итоге какой бы умной я ни была и чего бы ни достигла, для этих людей я так и останусь в какой-то мере иммигранткой из Глиба.

Знаете, как неприятно? Почему они не могут понять, что это и моя страна тоже? Почему мне хочется проклинать эту страну так же сильно, как и любить? Когда я найду ответы, и найду ли вообще, изменится ли что-нибудь?

Я облегченно выдохнула, когда Джейкоб забрал меня с работы в адвокатской конторе после обеда. Мне необходимо было его присутствие, чтобы успокоиться, чтобы знать, что он меня принимает. В лифте он наклонился и поцеловал меня, но остановился, когда двери открылись.

— Закрой глаза, — сказал он и потащил меня наружу.

— Что ты делаешь? Нас же все увидят!

— У меня тебе сюрприз.

— У меня для тебя сюрприз, — поправила его я.

— У тебя тоже? — удивленно спросил он.

— Нет, — покачав головой, сказала я. — Правильно не «тебе», а «для тебя».

— Без разницы, — раздраженно отмахнулся Джейкоб. — У меня есть для тебя сюрприз.

— Что это?

— Глупышка, если я скажу, это будет не сюрприз, так что угадай.

— Дай подсказку.

— Просторный, — сказал Джейкоб, целуя меня. — С окнами, — добавил, крепко сжимая меня в объятьях. — Там нет ковшеобразных сидений, — выкрикнул он, поднимая и разворачивая меня.

— Машина, — завопила я, не обращая внимания на окружающих людей.

Мы побежали по ступенькам здания суда туда, где был припаркован старый «холден» синего цвета с металлическим отливом.

— Недели две назад кто-то оставил его в гараже Даррена, так что мы поставили новый двигатель, немного подремонтировали и покрасили.

— Теперь без мотоцикла? — спросила я, заглядывая в салон.

— Он у меня еще есть, но тебе больше никогда не придется на нем ездить, — гордо заявил Джейкоб. — Так что думаете, леди Жозефина? — Он поклонился.

Я сделала реверанс и засмеялась.

— Милорд Джейкоб, я в самом деле поражена, — сказала я, драматично падая в его объятья, словно ослабев от избытка чувств.

Майкл, несясь, как сумасшедший, сбежал к нам по лестнице.

— Что с ней случилось? — спросил он, вырывая меня у Джейкоба.

— Майкл, это просто шутка.

Мы с Джейкобом истерически смеемся.

— Чертовы дети. И в чем прикол? — спросил он.

— У Джейкоба есть машина. Разве не потрясно? Он ее сам собрал.

— «Холден». Люблю «холдены», — сказал Майкл, лукаво посмотрев на меня. — Я там сделал своего единственного и неповторимого ребенка.

Он ушел, оставив меня стоять с открытым ртом.

— Ужас, — простонала я. — Как можно так запросто обсуждать это при людях?

— На самом деле, по-моему, это жутко эротично, — сказал Джейкоб, глядя на уходящего Майкла. — В «холдене» они с твоей мамой сделали великую Жозефину Алибранди. Может, в этом самом «холдене»?

— Это мог бы быть «мерседес». Думаешь, моя жизнь была бы другой, если бы меня зачали в «мерседесе»?

Он засмеялся и открыл дверцу, впуская меня.

— Тебе надо было это видеть, Джоз, — воскликнул он, будто взволнованный мальчишка. — Это была кучка металлолома, а я его собрал!

— Ну, а кто-то говорил, что у тебя не получится? Я всегда думала, что ты гений.

— А? — краснея, спросил он.

— Ага!

Перед тем как повернуть ключ зажигания, Джейкоб нежно поцеловал меня в губы.

— У меня просто руки из нужного места растут, Джози, — сказал он, глядя на них. — Может, я и не великий ученый, но руки у меня что надо. Ты другая. У тебя на месте голова.

— С твоими руками и моей головой мы можем прославиться, — сказала я, взяв его за руки и целуя их. — Может стать партнерами.

— И что же будут делать изобретательный адвокат с механиком? — важно спросил Джейкоб.

— Да уйму всего, — взволнованно ответила я. — Можем создать свою компанию. Я буду теоретиком бизнеса, а ты — практиком.

— Ага, сначала мы могли бы стать мужем и женой...

Он прервался на полуслове, осознав, что сказал секунду назад.

— Забудь, — пробормотал он, вынимая сигарету.

Я скрестила руки на груди и быстро взглянула на него.

— Думаю, ты был бы прекрасным мужем.

Джейкоб украдкой посмотрел на меня и пожал плечами.

— Могу поспорить, ты любишь детей и все такое.

Мы засмеялись и обнялись, прежде чем он отпустил меня, и машина тронулась с места.

— Знаешь, что?

— Что? — спросил он.

— Рада, что тут нет ковшеобразных сидений.

— В противном случае я бы и время тратить не стал.

Я перелезла через сиденье и прижалась ближе к нему, обняла его за руку, и в тот самый момент, в ту же секунду представила, что всю оставшуюся жизнь буду с Джейкобом Кутом.

Глава девятнадцатая

День томатов.

О боже, я бы сгорела со стыда, если бы кто-то об этом узнал. В прошлую субботу мы сидели на заднем дворе у нонны Кати, отрезая плохие части перезрелых томатов и затем выжимая овощи.

Разобрав десять ящиков, мы вскипятили томаты, потом раздавили их и снова вскипятили. Так получился соус для спагетти. Мы закрыли его в бутылках из-под пива и оставили храниться в бабушкином подвале.

Не понимаю, почему просто нельзя сходить в магазин «Франклинз» и купить «Леггоз» или особый соус от Пола Ньюмана. От такого предложения у нонны чуть не случился инфаркт.  Она посмотрела на маму:

— Где же её культурные познания? — с тревогой спросила нонна. — Она вырастет, выйдет замуж за австралийца, а её дети будут есть рыбу с картошкой.

Мы с Робертом называли это ежегодное мероприятие «День понаехавших» или «Национальный День понаехавших». Мы прохлаждались и гадали, сколько же других бедняжек нашего возраста маются той же фигнёй, но были уверены, что выяснить это не удастся: никто не признается.

Его бабушка, мама, папа, братья и сёстры тоже подъехали, и теперь мы все расселись, как крестьяне из Сицилии. У моего дяди Рикардо на голове красовался носовой платок с узелками на каждой из четырёх сторон. К концу дня у всех детишек на голове окажется такой же самый «головной убор».

— Мы делаем это уже более сорока лет, — сказала мне тётушка Патриция, вытирая руки о фартук в горошек (каждая вторая женщина во дворе в таком фартуке, потому что однажды моя троюродная сестра Рита купила по скидке десять метров ткани).

Нонна и тётушка Патриция сидели бок о бок, лучезарно мне улыбаясь. Они очень похожи, только тётушка Патриция не была такой тщеславной, как нонна, и ничего не делала со своими седеющими волосами. Я бросила взгляд туда, где были мама с дядей Рикардо, и мысленно пожелала, чтобы она посмотрела в мою сторону. Я хотела, чтобы она спасла меня от тётушки Патриции и нонны Кати. От ворошения прошлого и сплетен.

— Помнишь тот год, когда нам помог Маркус Сандфорд, Катя? Австралиец давил с нами помидоры!

— Маркус Сандфорд? — спросила я, глядя на нонну. — Он вернулся?

— Кто такой Маркус Сандфорд? — поинтересовался Роберт, вытирая руки о мою футболку.

— Австралийский полицейский, который помог нам с Катей, когда дедушка Франческо и твой дядя Рикардо были в лагере.

— В каком лагере? — спросил Роберт.

— Во время войны дядя Рикардо с дедушкой Франческо работали на сахарных полях, так что мне пришлось заботиться о Патриции, потому что она опять была беременна, —  объяснила нам нонна.

— Однажды, — прервала её тетушка Патриция, — они приехали на грузовике. Начали с севера Квинсленда и поехали в южном направлении. Забрали всех итальянских мужчин. Даже мальчиков. И всё из-за этого ублюдка Муссолини!

— Они называли нас чужаками, — сказала нонна Катя. — Поймали Франческо и отправили с первым же грузовиком, но долго не могли найти дядю Рикардо.

— Ах, Мадонна миа! — воскликнула тётушка Патриция; нож в её руке описывал круги. — Мы всё плакали и плакали. «Что же нам делать?» – спрашивали мы себя. – «Где Рикардо? Его уже нет в живых?».

От волнения она стала обмахиваться, и Роберт погладил ее по руке.

— Всё в порядке, ты же знаешь, что он жив. Не заводись.

Мы переглянулись, усмехнувшись их театральности.

— Его спрятала австралийская семья, жившая дальше по дороге, — поспешно сказала нонна, чтобы в ее рассказ не влезла тетушка Патриция. — Дядя Рикардо был одним из немногих итальянцев, кто общался с этими австралийцами и влился в их компанию. Он выучил язык и требовал, чтобы все на нем говорили. Дедушка Франческо отказался его учить и мне бы не дал, но дядя Рикардо был сильным и учил Патрицию, так что в течение дня она учила меня.

— Они вообще его нашли? — спросил Роберт.

— Ах, Дио мио, — взмолилась тётушка Патриция.

Мы с Робертом опять закатили глаза.

— Он пробирался к нам по ночам, но однажды эти люди по соседству, Тёрнеры... Томпсоны – их тупая фамилия роли не играет – выдали его. Если б я их сегодня увидела, то плюнула бы им в рожи!

 Нонна с тётушкой заругались на итальяском, выражая единодушие в этом вопросе.

— Вот такими мы были, Джозеппина, — двумя беззащитным женщинами, да еще и совершенно одни. Я с маленьким мальчиком, ожидающая еще одного ребёнка. Кате испортили весь сад, потому что некому было за ним смотреть. Мы были бедны, как церковные мыши. В наш дом проползли змеи, Роберто, змеи!

— Так что в один день я сказала: «Всё, хватит», — вмешалась нонна, драматически взмахнув руками в воздухе. — Я пошла поговорить с военными.

— Мы все были в истерике, — сказала тётушка Патриция. — Умоляли Катю не ходить. Другие итальянки обезумели. Мы думали, что военные придут и следующими заберут нас или наших детей, но Катя сказала «хватит».

— Я думала, что, возможно, если я с кем-то поговорю, они нас пожалеют и пришлют обратно одного мужчину. Может, всех наших мужей.

— Но они этого не сделали, — прошипела тётушка Патриция. — Катя вышла, и ее остановил большой высокий австралиец: «Катя?». Мы все посмотрели на неё: «Откуда она знает этого человека?».

— Это был Маркус Сандфорд, — улыбнулась нонна. — Он был в армии. Тогда я не видела его уже два года. Ему было приятно меня встретить. Маркус обрадовался, что я стала лучше говорить по-английски, и когда он услышал о наших проблемах, то сделал всё, что было в его силах, чтобы освободить одного из мужчин. Но это было невозможно. Всё что он мог сделать – заверить нас, что с ними хорошо обращаются. Но нам не нужны были заверения. Нужна была ещё одна пара рабочих рук.

— Так нашей парой рабочих рук стал Маркус Сандфорд. Он давил помидоры с нами, помогал выращивать шпинат, смотрел за садом, всё делал!

— Но другие женщины этого так просто не оставили, — простонала нонна Катя. — Патриция, помнишь сеньору Гренальдо? Та ещё сплетница! Она же обязана была спросить: «А что какой-то мужчина делает в доме Кати Алибранди?». Любопытная Варвара!

— Но нам было всё равно. Всё было невинно! — вскинулась тётушка Патриция. — Он помог нам. Он любил моего маленького Роберто и даже помог освободить твоего дядюшку Сальваторе, Роберто.

— Маленький Роберто – это тот, который умер? — спросила я.

Нонна с тётушкой обе перекрестились и поцеловали кончики пальцев.

— О, радость моя, Робертино. Я ещё оплакиваю его, Катя. Мне всё ещё очень тяжело.

— Однажды мы не смогли его найти, и все кинулись на поиски. Итальянцы, австралийцы, испанцы... все, — начала рассказывать нонна. — Мы целый день искали маленького Робертино. Маркус? Он только этим и занимался.

— Даже австралийки стали подходить с чаем и сэндвичами, пока мы молились и плакали. Позже вечером, когда мы сидели на веранде, наблюдая за фонарями, виднеющимися сквозь деревья, подошёл Маркус, держа что-то в руках. Он плакал. Я плакала. Патриция плакала. Мы пошли ему навстречу, чтобы посмотреть, что он держал.

— Это был мой маленький Робертино. Он утонул в ручье, — тихо сказала тётушка Патриция. — Всё ещё плача, он передал мне Робертино.

— А я всё вопила и вопила, — продолжила нонна Катя. — Кричала от злости. Я винила Маркуса Сандфорда. Винила эту страну. Если бы с нами были мужчины, мы были бы в состоянии проследить, чем занимается Робертино, но мы были слишком заняты, будучи вместо них во главе дома, потому что наших мужчин австралийцы забрали в свои лагеря.

— Все в городе пришли на похороны. Помнишь, Катя? Но мы больше никогда не видели Маркуса Сандфорда.

Я бросила взгляд на нонну, но она отвернулась. Почему-то я сомневалась, что та в самом деле больше никогда его не видела.

— Хватит о прошлом. А что насчёт тебя, Джозеппина? У тебя есть парень? — спросила меня тётушка Патриция.

— У меня сотня парней, тётушка, — ответила я. Поцеловала ее, подняла полный бочонок помидоров и отнесла их туда, где были мама с дядей Рикардо.

Как и во все дни томатов, на ужин мы ели спагетти, сделанное своими руками. Традиция, от которой мы никогда не откажемся. Традиция, от которой, вероятно, я сама не откажусь, потому что, подобно религии, воспитание сидит так крепко, что, куда бы вас ни занесло, забыть его попросту невозможно.

Глава двадцатая

На 29 июля приходился День святой Марты, и в его честь мы проводили традиционный пеший марафон. Подобные события я ненавидела особо.

К восьмому классу случай увидеть монахинь в кроссовках перестал будоражить, и единственное, что радовало в эти дни — возможность надеть то, что нравилось.

Как обычно, пройдясь по родным в воскресенье, я собрала сто долларов для «Международной амнистии»^[9], а в понедельник мы сидели в классе и слушали, как сестра Луиза дает те же наставления, травит те же шутки и выдает те же угрозы, что и год назад.

Наверное, нытье Серы завладело моим вниманием лишь благодаря эффекту попытки организовать пятьсот учеников.

— Трей Хэнкок в Сиднее, — выпалила она, когда последние ученики вышли. — Он остановился в «Сибил Таун-Хаус».

Трей Хэнкок – солист группы «Гипнотизеры». Он из Штатов и самый великолепный парень в мире.

— Зачем она нам это рассказала? — спросила я Ли.

— Бога ради, Джози. Ты хочешь провести остаток дня, приглядывая за этими идиотами?

— Откуда ты узнала, что Трей Хэнкок в Сиднее? — спросила Анна.

— Молли Мельдрум намекнула на это в «Теленеделе», а моя кузина работает в «Сибиле» и говорит, что видела его.

— Ислово это стало Писанием, — съязвила я.

— Что ж, я пошла, — сказала Сера, подтягивая черные колготки прямо посреди дороги.

— Сестра раскудахчется.

— Сестра, сестра, сестра, — передразнила Сера. — Господи, Джози, живи рискованно. Можно подумать, она назначила тебя Богом.

Ли пожала плечами и посмотрела вслед удалявшимся ученикам:

— Полагаю, это лучше, чем плестись в хвосте марафона.

— Знаю, что лучше, Ли, но не могу. Я же куратор.

— Кто будет тебя проверять, Джоз? — спросила Анна. — Ты только вообрази, если нам удастся увидеть Трея Хэнкока! Можешь представить, если мы с ним поговорим?

— У меня фотоаппарат, — добавила Сера, доставая его. — Представь, что мы с ним сфоткаемся, а?

— Но кто будет направлять потеряшек или отставших? — продолжила я спорить. — Я должна идти позади всех учеников.

— Ой, молодчина, Джоз. Есть чем гордиться, — саркастически заметила Сера. — Тогда марафон займет у нас на два часа дольше, чем у остальных.

— Дерьмовая работенка, Джози, — сказала Анна. — Пусть Ива руководит.

Подошел автобус, и прежде чем я поняла, что случилось, наша четверка запрыгнула в него и переместилась в самый конец, всю дорогу хихикая.

— Если я его увижу, сразу наброшусь, — сказала Сера, доставая косметичку.

— Пригнись, — скомандовала Ли, толкая меня вниз. По-прежнему истерично смеясь, мы сели на пол автобуса, предоставив Ли выглядывать и сообщить нам, когда горизонт будет чист.

Автобус остановился, и мы посмотрели друг на друга со страхом, но все еще смеясь.

— Мы на перекрестке, и его переходит половина школы, — прошептала Ли, заливаясь смехом.

— О бог мой, боже, божечки, — запричитала Анна, зажмурившись, и попыталась втиснуться под сиденье.

Когда автобус снова тронулся, мы с облегчением перевели дух и устроились поудобнее, наслаждаясь поездкой.

Я не вполне понимала, где мы предполагали встретить Трея Хэнкока. Может, в фойе, где он представится и пригласит нас в свой номер побеседовать о мире во всем мире.

Мы добрались до «Сибил Таун-Хаус» и, не желая быть замеченными, воспользовались открытым лифтом, рванули внутрь и стукнули по первой попавшейся кнопке, лишь бы двери поскорее закрылись.

В «Сибил Таун-Хаусе» размещалось много кино- и рокзвезд, так что персонал косился на шатавшихся по коридорам подростков. Мы бродили уже с полчаса, и я подумала, что если кузина Серы тут работала, то могла хотя бы намекнуть, где искать.

— Се ля ви, — танцуя сказала Сера, когда мы спускались в лифте вниз. Она учила Анну вогу – стилю танца с быстрыми движениями рук, который прославила Мадонна.

Тут мне стало не по себе. Что, если на одной из остановок была перекличка? Что, если полиция разыскивает четырех пропавших девушек? Что, если моей маме позвонили из школы и сообщили о моей пропаже?

— Как насчет поболтаться в баре? В баре отеля всегда должен быть кто-то из знаменитостей, — предложила Сера, доставая фотоаппарат.

— Сера, в джинсах и парках мы не смотримся на восемнадцать.

— Попытка не пытка. Живи рискованно, Джоз.

Анна усмехнулась, а Ли игриво ударила меня по руке:

— Это лучше, чем участвовать в дурацком марафоне.

Согласна. Это лучше, чем плестись в хвосте марафона. Хоть кто-то ценит, что мне приходится тащиться сзади, потому что некоторые – копуши? Нет. Тогда мне тоже всё равно. Когда двери лифта раздвинулись, нас ослепили вспышки фотоаппаратов. Повсюду были люди и телекамеры.

— Быть может, они все же здесь, — разволновалась Анна.

Я осмотрела фойе и помотала головой, пытаясь спрятаться от камер.

— Здесь премьер, дурехи. Вы, вероятно, решили, что он приехал вручить Трею Хэнкоку ключи от города?

— Наверное, будет какая-то пресс-конференция, — предположила Ли. — И мы всё же увидим кого-то из знаменитостей.

Анна улыбалась суматохе вокруг, и мне захотелось дать ей пощечину.

— Девчонки, давайте убираться отсюда.

— Давайте раздобудем рок-видео с Треем Хэнкоком и вернемся ко мне. Пиццу закажем, — предложила Ли.

Меня не отпускало чувство страха. Сколько бы ни убеждала себя, что никаких проблем с тем, что я сделала, нет, что никто не узнает, я не могла наслаждаться видео. Остальные казались расслабленными и всем довольными, но сколько бы пиццы и читос я не съела, это не успокаивало.

Мне всегда было любопытно, как я буду смотреться по телевизору. Сегодня вечером любопытство было удовлетворено. Пока премьер обменивался рукопожатием с делегатом из Китая, наша четверка стала двухминутными мегазвездами. Серу запечатлели танцующей вог в фойе, а Анна — тупая, глупая Анна — даже помахала в камеру, когда премьер произносил речь.

Я молилась, чтобы никто нас не узнал. Десять раз перебрала четки в надежде, что божественное вмешательство Девы Марии сломает телевизоры в женском монастыре и в домах всех учителей.

Но, конечно же, во вторник утром в классе назвали четыре имени, и вряд ли стоит вам говорить, чьи это были имена. Сестра Луиза вручила наши спонсорские ведомости обратно с таким гневом, что каждый лист обдул мое лицо, словно кондиционер.

Она выглядела злой и неприветливой, и я хотела напомнить ей, что она христианка, но из прошлого вынесла урок, что не стоит пытаться учить христианству монахинь и священников, поскольку они, кажется, считали себя монополистами на рынке.

— Я хочу, чтобы вы вернули все деньги, что собрали, и желаю видеть на этом листе подпись каждого спонсора, после того как вы объясните им, чем вчера занимались.

— Но сестра, это все ради «Международной амнистии».

— Как ты смеешь! — рявкнула монахиня. — Ученики тебе верили. Я тебе верила. Считала, что все девочки на пешем марафоне. Мы обещали вашим родителям, что присмотрим за вами, и они нам доверяли. А тут вы по телевизору: Сера делает вульгарные движения, и бог весть зачем размахивает руками вокруг головы.

— Я танцевала вог, сестра.

Сестра Луиза взирала на нас с таким отвращением, что у меня засосало под ложечкой. В тот момент я бы предпочла смерть отвращению.

— Каждый день вы будете приходить сюда после обеда и оставаться до половины пятого. Я напишу записки вашим родителям. Также вам запрещены любые другие школьные экскурсии до конца срока наказания. Позор вам. Возвращайтесь в класс.

Мы переглянулись и повернулись на выход, однако мой позор еще не окончился.

— Останься, Джозефина.

Ли ущипнула меня, проходя мимо, и я поймала сочувственный взгляд Анны. Когда сестра отвернулась, Сера протанцевала из комнаты, и, несмотря на всю серьезность положения, я чуть не рассмеялась. Прошло три минуты, когда сестра Луиза наконец подняла глаза.

— За что ты так со мной?      

— Мне жаль, сестра.

— Не жаль, не оскорбляй мой интеллект. Не говори того, что я хочу услышать.

— Не знаю, что на меня нашло, сестра. Понимаю, что поступила неправильно.

— Я просила не оскорблять мой интеллект, — процедила сестра Луиза.

Я открыла было рот, чтобы что-то сказать, но остановилась. Что бы ни вылетело из моего рта – всё оскорбит ее интеллект.

— Я знаю, что на тебя нашло. Ты решила на один день стать овцой, Джозефина. Ты была не лидером, а ведомой. Если будешь так легко поддаваться чужому влиянию, ты никогда ничего не добьешься.

— Я не овца, сестра, — рассердилась я.

— Это была идея Серы, верно?

Монахиня смотрела на меня с таким презрением, что я задалась вопросом: сможет ли кто-нибудь в этом мире устрашить меня так же сильно, как эта женщина?

— Нет, — солгала я.  

— Ты заместитель старосты. Понимаешь, что это означает?

— Да.

— Что же? Позволь предположить. Это означает, что ты носишь значок и преисполняешься важности?

— Нет, — я была раздражена. — Это значит, что я... что у меня есть ответственность.

— Перед кем?

Я опустила глаза, а затем снова подняла:

— Перед учениками.

— А, ответственность перед учениками? Как вчера? Какие обязанности были у тебя вчера, Джозефина? Я хочу, чтобы ты назвала свои обязанности. В последних рядах были двенадцатилетние девочки, Джозефина. Дарлингхёрст – опасный район. Ты должна была проследить, чтобы с ними ничего не случится. Это была твоя ответственность.

Я сглотнула и пожала плечами:

— Вчера я была безответственной.

— Ты понимаешь, что такое ответственность, Джозефина? Если нет, попробуй один день походить за Ивой Ллойд. Вот это – ответственность.

При упоминании Ивы у меня вскипела кровь.

— Я также ответственна, как Ива, сестра. Вчерашний день – случайность.

— У Ивы случайностей не бывает. Она ответственна с того момента, когда войдет в школу и до то тех пор, пока не выйдет.

«Браво Иве», — хотелось мне сказать.

— В конце прошлого года я приняла решение, Джози, о котором в этом году жалела, но теперь понимаю, что оно было верным, — произнесла сестра Луиза. — Тебя избрали школьным старостой, но я отдала эту должность Иве, потому что знала: она справится лучше.

— Что? — выпалила я. — Почему?

— После вчерашнего нужно спрашивать?

— Будь я старостой, я бы так не поступила, — сказала я.

— Еще как поступила бы, Джозефина, и этого я и боялась. Вы с подругами заводилы. Девочки на вас смотрят. Подражают вашим действиям. Вероятно, когда ты вернешься в класс, тебя похлопают по спине, поздравляя. Я не могу позволить, чтобы моя староста подавала такой плохой пример.

— Вы ошибаетесь. Мы не заводилы, и на нас не смотрят. Другие девочки считают себя выше нас.

— Верь во что хочешь, но я не могу позволить тебе быть главной, Джози. Я всерьез подумываю выбрать другого заместителя старосты.

— Вы не можете так поступить, — вскочила я. — Это единственное, что мне нравится в этой школе.

Я смутилась, потому что расплакалась, но до этого момента я не понимала, как много для меня значит быть заместителем старосты.

— Будь я старостой, всё было бы иначе, — повторила я директрисе. — Я бы чувствовала себя по-другому. Что я сделала, что вы лишили меня этого?

— Многое, Джозефина. Ты как-то пришла на причастие, которое проводил епископ, одевшись египтянкой.

Сера подначила.

— А на семинаре Католической ассоциации встала и заявила, что правила церкви насчет ЭКО омерзительны.

— Я сказала «отстойные».

— Да, и ты сказал это перед епископом.

— Я имею право на мнение.

— Да, имеешь. Но ты не единственная, у кого оно есть, Джозефина. А ты, похоже, считаешь именно так. Ты должна понять, что иногда нужно держать язык за зубами, потому что твои действия отражаются на школе, на мне, на других. Директором школы становишься не потому, что ты средних лет и носишь облачение. Ты должна прекратить считать, что всегда поступаешь верно, должна помнить, что ты лидер не потому, что тебя так назвали. Лидером тебя делает то, что внутри. То, как ты себя ощущаешь. Значок школьной старосты не помешал бы тому, что ты сделала вчера. Ты сама должна была сдержаться. А теперь вернись в класс и подумай об этом.

Я побрела назад, всю дорогу по коридору заливаясь слезами, и прекратила только когда дошла до его конца.

«Заводилы». «Примеры для подражания». «Школьная староста». «Лидеры» – слова проносились у меня в сознании, и я начала понимать, что, наверное, сестра не лгала.

Всем нравилась Анна, и все хотели дружить с Ли, а Сере, несмотря на то что она частенько раздражала, удавалось заставить людей делать невероятные вещи, и никто никогда не называл ее чуркой, потому что ей на это было плевать.

А я? Меня выбрали школьным старостой. В общественном отношении мы были не такими уж дерьмовыми, как думали. Так что я развернулась и пошла назад, войдя в кабинет директрисы без стука.

— Мне действительно жаль, сестра. Не называйте меня лгуньей, потому что я говорю искренне.

Сестра Луиза подняла на меня взгляд без проблеска прощения:

— Я не собираюсь облегчать тебе жизнь, Джози.

— Вы должны простить меня. Вы монахиня.

— Право отпущения грехов дано священникам, Джозефина. Не монахиням.

— Значит я проживу с этим грехом на душе всю жизнь?

— Нет, только до тех пор, пока я не увижу, что ты все поняла. Пока снова не поверю тебе. У тебя большой потенциал, Джозефина, но он есть у многих. Тебе решать, как им распорядиться.

— Я не овца, — прошептала я.

— Но вчера была, Джозефина.

Когда я вернулась в классную комнату, меня действительно похлопали по спине.

— Лучше, чем участвовать в дурацком марафоне, — повторяли все.

— Я поступила неправильно, — тихо ответила я.

— Велика важность? — спросил кто-то. — Не позволяй ей навязать тебе чувство вины.

— Одну из семиклассниц мог схватить сумасшедший. Я несла за них ответственность. Это важно. Вчерашний поступок был неправильным.

«Я была неправа», — думала я про себя. Я искренне в это верила. Не потому, что так сказала сестра Луиза, и не потому, что она заставила меня в это поверить. Глубоко в душе я знала, что так и есть, и поняла, что с этого момента началась моя эмансипация.

Глава двадцать первая

Джон Бартон позвонил мне вечером в понедельник. Я не испытала того щенячьего восторга, который захлестнул бы меня еще несколько месяцев назад, но звонку все равно обрадовалась. Джон спросил, хочу ли я сходить с ним на «Макбет», и мы договорились пойти вечером во вторник, потому что на этот сеанс билеты продавались за полцены.

     Я немного волновалась, что опять увижу его подавленным, но при виде улыбающегося лица поняла: все снова нормально.

     — Знаешь, в прошлый раз ты меня здорово напугал, — призналась я.

     — Я и сам себя порой пугаю. Никогда не слушай, что я несу, когда расстроен. Экзамены и все прочее выбили меня из колеи.

     — Холодрыга-то какая, а? До чертиков надоела зима, — пожаловалась я, когда мы забежали в кинотеатр.

     Джон улыбнулся и пожал плечами.

     — Прости, мне действительно жаль, что я так себя повел.

     — Не переживай. На меня тоже временами нападает уныние, когда что-то не клеится. Я тогда начинаю думать о том, что умею, чего другим не под силу.

     — Например?

     Я на секунду задумалась, потом пожала плечами:

     — Так, ладно, я буду первой Алибранди, поступившей в университет. И стану первой женщиной в семье Алибранди, самостоятельно определяющей свое будущее.

     Джон кивнул.

     — У меня такое тоже есть. Я единственный Бартон, который умеет играть на флейте «В дуновении ветра» и «Поезд мира».

     Мы посмеялись, потом обсудили недавно виденные фильмы, и тут меня осенило: именно это мне и нравилось в Джоне Бартоне. У нас схожие интересы. Он понимал, о чем я говорю, когда я упоминала определенные книги, фильмы или темы. А с Джейкобом мы в этом категорически не совпадали. Мы взаимно презирали любимые фильмы друг друга, а книг он особо не читал.

     — Представляешь, Бен Питерс бросил школу. Не справился. И всего за несколько месяцев до получения аттестатов.

     — Ничего себе! — ахнула я. — Удивительно, что родители ему разрешили.

     — У него, похоже, случился нервный срыв.

     — Жалко, — вздохнула я, думая о Бене. — Он ведь так хорошо учился. А ты сам не боишься? Что в аттестате будут не сплошь отличные отметки? С этими изменениями в системе все с катушек слетают от волнения. Куча народу не тянет выбранные предметы, а проходной балл постоянно растет.

     Джон снял пальто и отвел взгляд.

     — Давай не будем о карьере и оценках. В школе и дома мне только о них и твердят.

     Мне показалось, что сейчас его снова понесет, но нет.

     — Попкорн и напиток?

     — Мне лучше чипсов, спасибо, — ответила я, оглядываясь по сторонам.

     На секунду мое сердце замерло, когда на противоположном конце вестибюля я заметила Джейкоба. Он стоял со скрещенными на груди руками и сердито на меня смотрел. Я ему помахала и неуверенно пошла в его сторону.

     — Привет, Джейкоб, — тихо поздоровалась я.

     — Что ты здесь делаешь, да еще и с ним?

     — Мы идем в кино.

     — Серьезно, что ли? Ни за что б не догадался, — съязвил он. — Ты знаешь, о чем я, Джози. Что у тебя с ним?

     — Джейкоб, бога ради, он мой друг. Если я с тобой встречаюсь, это не значит, что мне нельзя гулять с друзьями.

     — Он парень, и вдобавок нравится тебе. К тому же ты могла бы мне сказать, что собираешься с ним в кино, что ж промолчала?

      Антон и его компания подошли поздороваться, а следом к нам присоединился и Джон. Мне отчаянно хотелось провалиться сквозь землю.

     — Джон, ты помнишь Джейкоба?

     — Да, конечно, — кивнул Джон и вежливо протянул Джейкобу руку.

     — Я думал, это ты с ней гуляешь, — влез один из шумных и неотесанных приятелей Джейкоба.

     — Я тоже, чувак,  — отозвался тот, глядя на меня.

     Антон увел парней, и мы остались втроем: Джейкоб, Джон и  я.

     — Джон, мы отойдем на минутку, ладно? — попросила я.

     — Не волнуйся, Джон, мне скрывать нечего, — отрезал Джейкоб.

     — Джейкоб, мы просто друзья. Тебе не о чем беспокоиться, — попытался объяснить Джон.

     Я посмотрела на обоих и вздохнула, не зная, что делать дальше.

     — Джейкоб, потом поговорим, хорошо?

     — Я не хочу ни о чем говорить «потом»! Джози, что происходит? Чем ты занималась последнюю пару месяцев? Динамила меня?

     — Джейкоб, я думаю, тебе бы поостыть, — посоветовал ему Джон.

     — Не говори, что мне делать, и я не скажу, куда тебе идти, Джон! — огрызнулся Джейкоб.

     — Мне не нравится, когда ты разговариваешь с Джози в таком тоне. Мы договорились сходить на этот фильм, когда тебя еще в проекте не было, — обозлился Джон, беря меня за руку.

     Джейкоб грубо его оттолкнул. Джон в свою очередь несильно пихнул его в грудь. Даже не знаю, за кого больше переживала.

     — Идем, Джози. Сейчас он не слышит голос разума, — позвал меня Джон. — Пьяный, наверное.

     Джейкоб схватил его за рубашку, Джон в ответ его толкнул, и я поспешила их растащить.

     — Джон, встретимся у входа в зал, — твердо сказала я.

     Парни обменялись злобными взглядами, и мне пришлось еще раз попросить Джона уйти, прежде чем он неохотно послушался.

     — Поверить не могу, что ты воспринимаешь это так, — тут же напустилась я на Джейкоба.

     — А ты не понимаешь, как меня опозорила, Джози? Я друзьям все уши прожужжал о том, какая ты классная, а тут прихожу сюда и что вижу? Свою девушку с этим задротом.

     — Никакой он не задрот! — рявкнула я. — Он мой друг.

     — Видишь во-о-он ту девчонку? — спросил Джейкоб, поворачивая меня в сторону высокой рыжеволосой девушки модельного вида в черной мини-юбке.

     — А что с ней?

     — Ее зовут Арианна, она ходит со мной в одну школу, и мы дружим. Как бы ты повела себя, узнав, что мы с ней пошли в кино?

     Я посмотрела на Арианну еще раз и хотела солгать, сказав, что меня бы это ничуть не взволновало. Но вместо этого пожала плечами и тихо признала:

     — Я бы рассердилась.

     — Подумала бы, что я вожу шашни за твоей спиной, да?

     Я кивнула.

     — Я просто не думала, что ты захочешь посмотреть этот фильм, Джейкоб, а Джон давно говорил, что ждет его. Мы договорились, что пойдем вместе, сто лет назад. Когда мы с тобой еще не встречались.

     — И что это за фильм?

     — «Макбет».

     — Чтоб ты знала, мисс Интеллектуалка, мы сейчас проходим «Макбета» и я собираюсь сегодня посмотреть именно этот фильм, так что не надо решать за меня, что мне нравится, а что нет.

     — Джейкоб...

     — Помолчи, Джози. Ты слишком много болтаешь.

     Он ушел, а мне отчаянно захотелось разреветься, но потом я вспомнила, что Джон ждет у кинозала, и пошла к нему.

     — Прости, что так вышло.

     — Не понимаю, что ты в нем нашла, Джози, — тут же запыхтел Джон. — Он совершенно не твой тип.

     — Если бы мы все заводили отношения только с людьми своего типа, жить было бы чертовски скучно.

     — Ага, но только подумай: однажды ты будешь адвокатом, а он — кем он там хочет стать.

     — Механиком, — тихо подсказала я.

     — И сколько ты знаешь адвокатов, у которых мужья механики?

     — У меня не так много знакомых адвокатов.

     — Ну а у меня достаточно, Джози, — сказал Джон, беря меня за руку и отдавая билеты контролеру на входе.

     Не помню, хороший ли фильм сняли по «Макбету». Я мало внимания обращала на происходящее на экране, погруженная в свои мысли о том, где же сидит Джейкоб и правда ли, что между нами все кончено, чего мне бы совсем не хотелось.

     Из головы не шли ошибки, которые я в последнее время наделала. Я злилась и на Джона. Не то чтобы он был виноват, но я чувствовала, что он старается развести меня с Джейкобом не потому, что я ему нравлюсь, а потому, что он сноб и считает, что негоже будущим белым воротничкам водиться с будущими синими. До меня начало доходить, что мнение других людей о правильном и неправильном не важно. Значение имеет только то, что чувствуешь ты сам, а лично я думаю, что могла бы встречаться с человеком какой угодно профессии, обладай он характером, как у Джейкоба.

     Когда фильм закончился, мы вышли из кинозала, и я попыталась поддержать восторги Джона, но, думаю, он понял, что мой энтузиазм насквозь фальшивый, потому что одарил меня сочувственным взглядом.

     — Не волнуйся, это же не конец света.

     Я кивнула, и он чмокнул меня в щеку.

     — Как-нибудь повторим, ладно?

     — Конечно, — соврала я, зная, что никогда больше не пойду в кино с Джоном, если Джейкоб по-прежнему будет со мной разговаривать.

     — Ты хорошая подруга, Джозефина. Мне с тобой легко.

     — И мне с тобой, Джон. Не вздумай меняться.

     Мы обнялись, и он ушел, а я принялась высматривать Джейкоба. Выходя из зала, он заметил меня. Я ему помахала, но он прошел мимо.

     Я подождала, пока он не попрощается с друзьями, а потом подошла, уже понимая по выражению лица Джейкоба, что ничего не добьюсь.

     — Прости меня, — повинилась я.

     — Забудь.

     — Почему в последнее время всякий раз, когда я пытаюсь попросить прощения, мои извинения не принимаются? — чуть ли не топнула я ногой.

     — Может, потому что они неискренние? Ты, наверное, считаешь, что «прости меня» обеспечивает тебе индульгенцию? — сердито ответил Джейкоб.

     — Я не подумала...

     — Как и всегда, — устало припечатал он. — Ты только и делаешь, что стенаешь о том, как люди с тобой обходятся, но сама даже не задумываешься, как ведешь себя с окружающими. Ты меня обидела. Но не поняла этого, правда? Ведь люди вроде меня, по-твоему, не могут обижаться.

     — Джейкоб, пожалуйста...

     — Иди домой, Джози. Просто иди домой, — отмахнулся он и зашагал прочь.

     Денег на такси не осталось, поэтому я села на автобусной остановке и зарыдала.

     Сидящая рядом женщина дала мне наклейку с надписью «Иисус любит тебя», а я заревела еще горше и сказала, что это неправда. Мне казалось, что моя жизнь рушится, и виновата в этом только я сама, но когда я извела все салфетки и раз за разом сворачивала последнюю, вытирая слезы, то почувствовала, как кто-то сует мне в руку чистый носовой платок.

     — С прошлого раза я его постирал.

     Я хлюпнула в ткань, и Джейкоб обнял меня за плечи.

     — Ты с ума меня сводишь, ясно? — вздохнул он.

     — Я бы никогда не обидела тебя специально, — всхлипнула я.

     Он помог мне встать, довел до мотоцикла, усадил на него, надел на меня шлем и застегнул его.

     — Просвети меня, это сейчас так принято, чтобы девушки гуляли с другими парнями, а не со своими?

     — Он просто друг, Джейкоб. Честное слово. Я бы ни за что не позволила ему меня поцеловать, пока встречаюсь с тобой. Но мы с Джоном очень давно знакомы и все это время он мне нравился, так что, когда он пригласил меня в кино, я подумала, что просто обязана с ним пойти.  Вот ты когда-нибудь сох по девушке столько лет? И хотел бы все же поставить эту галочку, пусть былых чувств уже нет? Вот что я чувствую к Джону.

     — Но что в нем такого привлекательного?

     — Он умный и говорит, как... Не могу объяснить. Когда мы с ним что-то обсуждаем, он прямо-таки горит. Ты, наверное, считаешь таких тюфяками, но Джон хороший человек. Он верит в то, что говорят другие, и дает им шанс.

     — Мне кажется, что тебе нравится водиться с людьми вроде него, потому что если они принимают тебя в свой круг, то ты можешь быть вроде как одной из них. Принадлежать к элите общества. Но почему бы просто не быть собой?

     — Я и есть я. Но я человек, а не камень. Подвержена влиянию всякого разного. Это разве преступление? Ты такой... Даже не знаю. У тебя не бывает подавленного настроения. Ты нашел свое место в жизни и счастлив, но считаешь, что все, кто хочет для себя чего-то другого — дураки, строящие из себя умных, позеры или кривляки. Радуйся, что нашел свое место, но имей терпение, потому что я свое еще ищу.

     Джейкоб вздохнул и сел на байк. Я угнездилась позади, а когда обняла его за талию, он взял мою руку и поцеловал.

     — Нам столькому надо друг друга научить, Джози.

     — Но мы ведь готовы учиться. Представляешь, как ужасно было бы, если бы каждый уперся и не делал ни шагу навстречу другому?

     Джейкоб кивнул и посмотрел на меня через плечо.

     — Окажешь мне услугу?

     — Конечно.

     — Пойдешь со мной на «Макбет» в субботу? Сегодня я ни слова из фильма не услышал.

     Я засмеялась и кивнула:

     — И я.

     Я закрыла глаза и прислонилась головой к спине Джейкоба, чувствуя, что с каждым днем он нравится мне все больше.

Глава двадцать вторая

В первое воскресенье сентября мы с мамой решили пуститься во все тяжкие. Так мы празднуем начало весны. Пируем. Выходим за рамки бюджета. Едим как на убой.

Мы выбрали один из портовых ресторанчиков. Было прохладно, но не настолько сыро, чтобы это помешало наслаждаться видом.

Мне нравится бывать в порту в прохладные дни. Океан выглядит так, словно у него есть характер, словно и он тоже переживает собственные потрясения. Почти человечный, в отличие от застывшего совершенства летних дней.

— Наш город, должно быть, самый красивый в мире, — заявила я, оглядываясь по сторонам.

— Сказал эксперт, который побывал в одном-единственном городе помимо нашего, — сухо ответила мама.

— Мне понравилась Аделаида, — запротестовала я. — В ней чувствуется жизнь, и там очень красивые дома, мама. По сравнению с нашими бешеными ценами, там можно купаться в роскоши. Майкл говорит, местная арендная плата его убивает, но покупать тут недвижимость не видит смысла, поскольку в следующем году собирается вернуться в Аделаиду.

— Неужели?

— Кстати, он со мной сейчас не разговаривает. С тех пор как пришлось дать ему на подпись записку о прогуле марафона, он без конца об этом вспоминает. Вечно повторяет, что крайне мной недоволен. Если еще хоть один человек скажет, что он мной недоволен, я перережу себе вены.

— Напомни ему о том случае, когда он прогулял школу, чтобы увидеть «Роллинг Стоунз», — засмеялась мама.

— Жду не дождусь, когда снова его увижу.

— Я так рада, что ты решила узнать его поближе, Джози. Я боялась, что вы оттолкнете друг друга, это было бы очень печально. — Она передала мне меню.

Я пожала плечами.

— Знаешь, он очень крутой. Не настолько, как если бы водил спортивную машину и модно одевался, но все равно крутой. Он честный. В нем нет дерьма.

— Не спеши, и у вас все получится.

— Между прочим, я удивлена. Думала, ты будешь ревновать, запрещать нам встречаться и все такое. Если бы ты сказала, что против, я бы с уважением отнеслась к твоим чувствам.

— Да конечно! — расхохоталась мама. — В любом случае, что касается тебя, он не представляет для меня угрозы. Ты уже достаточно взрослая, чтобы принимать собственные решения, хотя, если в следующем году ты придешь ко мне и скажешь, что хочешь переехать в Аделаиду, я пущу тебе пулю промеж глаз.

— Вот черт! Вычеркиваю это из своего списка, — со смехом ответила я.

Подошел официант, и мы заказали ланч, посмеявшись вместе с парнем, когда он опробовал на нас свой итальянский.

— Жаль, что мы не можем делать так каждую неделю, — вздохнула мама. — Мне хотелось бы дать тебе гораздо больше, Джози

— Мама, бога ради, так говоришь, словно кто-то из нас умирает. Я жалуюсь на свою жизнь, потому что эгоистка, а не потому, что ты не можешь обеспечить мне лучшие условия. Для неполной семьи у нас все почти идеально.

— Идеально?

Мы снова рассмеялись.

— Ну, ты-то точно идеальна. Майкл мне немного рассказал о тех временах, когда вы были молоды. Он сказал, ты была сексуальной.

— Потому что, когда мы встречались, он был зациклен на сексе. Майкл был очень элегантным молодым человеком. Девчонки с ума по нему сходили, а матери — обожали и мечтали, чтобы он выбрал их дочь. Казалось, он шагал по жизни легко и без проблем. — Мама погрустнела и задумалась, и мне стало интересно, действительно ли она его разлюбила. — Вот только я стала проблемой. Мы с тобой. Чтобы справиться, требовалось мужество. Мне было шестнадцать, Джози, и мне было очень страшно, когда Майкл оставил меня один на один с моим отцом. Ничто так не пугало меня в этой жизни, как родной отец.

— Почему ты боялась дедушку?

Мама пожала плечами.

— Мне кажется, он никогда по-настоящему меня не любил, и я всегда пыталась понять, почему. По-моему, он и нонну не любил, но она была для него хорошей женой. Всегда принимала исключительно его сторону. Такое чувство, словно она была ему чем-то обязана, но я не понимала, чем именно. Нонна была красавицей, а вовсе не уродкой, на которой никто другой не женился бы.

— Ты никогда о нем особо не рассказывала.

Мама послала мне легкую улыбку.

— Я частенько молилась по ночам, чтобы моими родителями были тетя Патриция и дядя Рикардо, но потом начинала переживать, что как бы предаю свою маму. Несмотря ни на что, я знаю, что она по-своему меня любила. Проблема в том, что из-за этого она чувствовала себя виноватой.

— Я бы хотела выйти замуж за кого-нибудь вроде дяди Рикардо. Кажется, он был очень романтичным в молодости. Нонна рассказывала столько историй.

— Он не мог пустить меня к себе, когда я забеременела тобой. Если бы он на это пошел, отец никогда не разрешил бы маме видеться с сестрой. Но дядя позволил маме Роберта взять меня к себе. Сказал, что не может повлиять на то, кого его дочь пускает в свой дом. — Мама снова погрустнела. — Отец чуть ли не плюнул мне в лицо. Всячески меня обзывал. Проституткой, потаскушкой. Ударил меня, даже маму ударил. И что самое худшее, он никогда тебя не видел, Джози. Никогда не видел собственную внучку. Скажи мне, что важнее? То, что другие думают о твоей семье, или любовь?

— Мама, ты столько пережила, а я, кажется, никогда этого не ценила, но обещаю исправиться.

— О, Джози, — вздохнула она. — Я рассказываю об этом не затем, чтобы ты почувствовала себя виноватой. Ты самый важный человек в моей жизни. Ты единственная любишь меня по-настоящему. Все остальные, кому я когда-либо дарила свою любовь, причинили мне боль. Майкл Андретти предал мое доверие. Мама всегда сдерживала чувства, а отец вообще никогда не любил. Но ты всегда рядом со мной, а неуважение, которое выказываешь, проявляет к своим родителям каждый ребенок.

— О боже, ма, если так пойдет и дальше, в следующей четверти мне не в чем будет исповедоваться, ведь я уверую, что являюсь образцом добродетели.

— Ну, так далеко мы не зайдем.

Мы доели, почти не разговаривая, и решили продолжить наш пир мороженым в гавани Дарлинг, где, усевшись на пирсе, просто крутили головами по сторонам. Рядом играл джаз-бэнд, а чуть дальше бродячий артист разыгрывал комедию, хватая прохожих и заставляя их ему помогать. Казалось, все веселились, наслаждаясь царящей вокруг атмосферой.

— У Майкла есть девушка, — решила сообщить я.

— Вот как!

— Но пока я там была, он с ней не спал. Сто процентов. Мы ни на минуту не расставались.

— Надеюсь, ты не шпионила за ними и не сводила его с ума, Джози.

— Конечно, нет. Просто подумала, что он, должно быть, совсем ее не любит, если не хотел заняться с ней любовью. Ты говорила, когда он был помоложе, ему всегда было мало секса.

— Уверена, со временем он научился себя контролировать. Может, тебе не стоит лезть не в свое дело?

— Знаешь, он действительно любил тебя тогда, — заметила я, пытаясь угадать по лицу мамы ее реакцию.

— Джози, жизнь не любовный роман. Люди перестают любить друг друга. Разочаровываются в партнере, и крайне тяжело прощают. Мы оба были очень молоды, и вынужденный переезд Майкла в Аделаиду перевернул его жизнь так же, как и мою. Но мы справились с этим, каждый из нас пошел своим путем, и теперь мы другие люди. Ты — единственное, что нас связывает.

— Он назвал меня «нахальным отродьем».

Мама попыталась сдержать улыбку, но у нее ничего не вышло.

— Пойдем-ка домой, мисс Нахальное Отродье. Займемся аэробикой и облегчим чувство вины за наш пир.

— Как будто тебе надо его облегчать.

Так что мы отправились домой и позанимались аэробикой под кассету Джейн Фонды, уменьшая вину. Но я никак не могла выкинуть из головы идею свести маму с Майклом.

Как бы мне хотелось, чтобы жизнь была любовным романом. Будет гораздо лучше, если они станут парой, чем если каждый из них сойдется с кем-то другим. Почти нет сомнений, что все получится, потому что я — то, что их связывает, и так будет всегда.

Глава двадцать третья

Не знаю, что такого в ностальгии и прошлом, отчего невыносимо грустно, но почему-то туда тянет. Бабушка кажется одержимой прошлым. Все время его вспоминает. Возможно, дожив до ее лет, я тоже буду постоянно болтать о былом. Даже сейчас в компании друзей мы то и дело говорим: «Помнишь это и вон то?»

Наверное, меня к прошлому привязывают фотографии. Мама всегда говорит, что если в нашем доме случится пожар, первым делом она будет спасать меня и наши фотоальбомы. Потому что снимки — доказательства, что тот или иной человек на самом деле жил. Напоминания о прошлом, которое мы любили или ненавидели. Кусочки наших жизней.

Бабушкина фотография Маркуса Сандфорда меня завораживает. Он выглядит как типичный австралиец образца сороковых годов. Не верится, что сегодня он мог бы быть старым и морщинистым.

— Он был в меня влюблен, — тихо признается бабушка в среду днем, ничуть не хвастаясь и не хихикая.

Я посмотрела на нее и кивнула.

— А ты в него?

— Не глупи, Джоцци, я же была замужем.

— Забавно, что этот человек на фотографии кажется мне более реальным, чем дедушка Франческо. Как будто я знала Маркуса Сандфорда лучше.

— Мы с ним снова встретились, когда Робертино умер, — негромко сказала бабушка. — Тогда тетя Патриция и дядя Рикардо с детьми переехали в Сидней, а я проводила свое последнее Рождество в Квинсленде. Дядя нашел работу на стройке. Он хорошо зарабатывал и написал Франческо с просьбой приехать и работать вместе с ним, чтобы мы с Патрицией не разлучались. Дедушка тогда купил половину фермы, где выращивали сахарный тростник, а в страну пускали намного больше итальянцев и других европейцев, так что Северный Квинсленд кишел итальянцами. У меня не было детей, и я работала секретаршей в итальянском профсоюзе рубщиков тростника.

— А много ли итальянок работали?

— Нет, совсем мало. Франческо в ноябре уехал подработать на ферме на севере штата, чтобы нам хватило денег на обустройство в Сиднее. Вернулся в феврале, и мы сразу же уехали. Четыре месяца я жила одна.

— Ты осталась одна на Рождество? — ужаснулась я.

 Она кивнула:

— Франческо не мог себе позволить вернуться, а потом снова уехать в самый разгар сезона. Я очень грустила без Патриции и детей.

— Но с тобой был твой друг Маркус.

— Понимаешь, Джоцци, тогда все было совсем не так, как сейчас. Нельзя было пригласить друга в гости, чтобы не пошли сплетни. О нет. Женщинам не пристало дружить с австралийскими мужчинами. Да и с итальянскими тоже. Женщины дружили только с женщинами. — Она подкрепила свои слова уверенным кивком и прошептала (итальянцы настолько привыкли сплетничать о других людях, что понижают голос даже когда человек, о котором идет речь, находится за тысячу миль от них или вообще умер): — Об одной женщине много болтали, и она покончила с собой.

Я недоверчиво посмотрела на нее, и бабушка печально кивнула.

— Всего-то из-за сплетников?

— Слова — тоже оружие, Джоцци.

— Интересно, люди, которые вечно сплетничают и лезут в чужие дела, после смерти попадают в ад?

Нонна пожала плечами.

— Но Маркус приходил меня навестить. Говорил, я разобью ему сердце, если уеду, и я по глазам видела, что он не лжет. Но знала, что, если останусь, разобьется мое.

— Это так романтично. Интересно, он когда-нибудь вообще женился? 

Бабушка пожала плечами и провела мне еще один экскурс в прошлое.

В то время многие браки заключались по сговору. Итальянцы женились по доверенности. Кто-то хотел перевезти в Австралию оставшихся в Европе возлюбленных, а многие вообще не знали своих невест. Бабушка рассказывала жуткие истории о мужчинах, которые отправляли в Италию свои фотографии, а когда новоиспеченные жены сходили с корабля, то оказывалось, что они теперь замужем за мужчинами сильно старше, которые их обманули, послав снимки себя в молодости. Или же итальянская жена по доверенности куролесила на корабле и в Австралию прибывала без кое-чего очень важного для старомодного мужа. 

Эти истории, как и все те, что бабушка рассказывала мне последние пару месяцев, очень интересные. Как будто из другого мира. Истории о человеке, которого я вроде как знаю, но не совсем. Катя Алибранди, что же с тобой случилось?

Сидя там и внимательно слушая, я внезапно осознала, как же сильно изменилась. Год назад я помирала бы от скуки, а из-за своего прежнего отношения к нонне, наверное, пропускала бы все ее слова мимо ушей. Но сейчас я начинаю понимать, что мои чувства меняются, и у нас с бабушкой устанавливаются вполне добрые отношения. Мне это очень нравится.

Итак, нонна обнаружила, что мир будто бы стал меньше. Она переехала в Сидней и жила с тетей Патрицией и ее детьми, но потом они с дедушкой купили дом в районе Лейхардт, и в их жизни появилась семья моего отца.

В пятидесятые Лейхардт переживал период расцвета. Границы открылись для иммиграции, и родственники и друзья из итальянских городов стали встречаться на улицах Сиднея. Начали образовываться общины по национальному признаку. Итальянцы заселили Лейхардт, Хаберфилд и Файф-Док. Греки облюбовали Ньютаун и Мерриквилль. В пятидесятые родилась другая Австралия, мультикультурная, и тридцать лет спустя мы все еще пытаемся влиться в общество как представители национального меньшинства и одновременно встроить национальные особенности в свою австралийскую идентичность.

Думаю, моя семья прошла долгий путь. Печально, что многие этого не сделали, застряв в своем маленьком мирке. Некоторые — потому что не хотели его покидать, другие — потому что большой мир не желал их впускать.

Все эти сведения я узнавала от нонны и мамы, которая росла в шестидесятые, и постараюсь их запомнить, чтобы однажды передать своим детям. Чтобы когда-нибудь моя внучка смогла попробовать понять меня, как я сейчас пытаюсь понять нонну.

Глава двадцать четвертая

В четверг после школы Джейкоб ждал меня на автобусной остановке, одетый по-спортивному и с забранными в хвостик волосами.

Я оглядела себя: длинная форменная юбка, черные колготы и ботинки, отутюженный пиджак, строгий галстук — и подумала, есть ли в жизни место для таких пар, как мы с ним.

Он обнял меня за плечи и дождался, пока мы не свернем с Параматта-роуд, прежде чем поцеловать.

— Пахнешь потом.

— Из-за футбола, — объяснил он.

— В Аделаиде мне пришлось смотреть футбол — мой папа фанат. И это единственный случай, когда он при мне потерял самообладание.

— Ты еще Антона не видела! Думаю, у европейцев это в крови. Он бегает вокруг, обнимает всех и целует.

Я рассмеялась, представив себе Антона, лезущего целоваться с парнем.

— Так как у тебя с твоим предком? До сих пор про меня расспрашивает?

— Отец говорит, что ты думаешь о сексе, — честно призналась я.

— И откуда ему это известно?

— Он сказал, что в твоем возрасте у него на уме был один секс.

Джейкоб рассмеялся и поцеловал меня в ухо:

— Он прав.

Я смутилась, как всегда, когда Джейкоб показывал, что я его сексуально привлекаю, что случалось не так редко. Но мне было и очень приятно.

— Знаешь, у него есть подруга. Слышала вчера, как он с ней по телефону разговаривал, — сказала я, пытаясь сменить тему. — Я с ней не встречалась, но Майкл говорит, она привлекательная, умная и приятная собеседница.

— Беспокоишься?

— Есть немного, — призналась я, подняв взгляд. — В следующем году он собирается вернуться в Аделаиду. А мы только-только наладили отношения. И всё уже не будет прежним. Появится неловкость и натянутость. В первый раз в жизни чувствую себя обделенной из-за отца.

— Вы увидитесь на каникулах, Джоз. Я сам тебя отвезу.

— Мне кажется, родители нравятся друг другу. Конечно, я не так часто видела их вместе, но, оказываясь рядом, они отводят глаза, а Майкл даже краснеет.

— Почему бы им не нравиться друг другу? Когда-то они были влюблены.

— Так странно, никогда не приходилось делить маму с кем-нибудь еще. Можешь представить, если она в конце концов выйдет замуж?

— Поверить не могу, что ты думаешь, что она так и останется одинокой. Для мамы она очень круто выглядит.

— Моя мама? Круто?

— Я бы приударил за ней, будь мне за сорок.

— Мы похожи?

— Нет, слава богу!

— Спасибо, — сухо сказала я. — Значит ли это, что я не «крута» и что ты не обратил бы на меня внимания, будь тебе за сорок, а мне за тридцать?

Джейкоб затряс головой, схватил меня за руку и притянул к себе:

— Ты другая. Ты выглядишь такой суровой и бесстрашной, а внутри — нежная. Она выглядит мягкой, а на самом деле суровая и бесстрашная. Многие родители-одиночки не справляются, а она — справилась. Прекрасно тебя вырастила.

— Уж не хочешь ли ты назвать меня совершенством?

— Не совсем, — рассмеялся он.

Я остановилась у террасы и выругалась.

— О боже, у нас бабушка!

— Ну и что? Познакомлюсь с ней наконец.

Я мотнула головой, боднув его в плечо:

— Не сейчас, Джейкоб. В другой раз.

Он сердито сложил руки на груди и заупрямился:

— По какой такой важной причине?

— Нет важной причины. Просто я не рассказывала ей о тебе, а мы наконец помирились. Она рассердится и на маму, и на меня.

— Ты не рассказывала ей обо мне?

— Она не поймет, почему мама разрешает мне гулять с кем-то, кого она почти не знает.

— И что в этом плохого? — Он с досадой вскинул руки.

— Так непринято. В ее глазах я еще слишком маленькая. Девочки не ходят гулять просто так.

— Джозефина, тебе семнадцать, а не пять!

— Да, но бабушка не поймет. Джейкоб, подожди. Она выросла в другое время, в другой стране. Я знаю, тебе трудно это понять. Мне и самой-то трудно.

— Нет, — сказал он, качая головой и отталкивая меня. — Я понимаю, Джози. Будь я итальянцем, проблемы ведь не было бы? Или будь я Джоном Бартоном?

— Неправда, — заорала я. — Во всяком случае, про Джона. Конечно, ей было бы проще, будь ты итальянцем. Старики — они такие.

— Позволь мне встретиться с ней. Может, удивишься.

— Ты слышишь меня или нет? Неважно, сколько мне лет, семь, семнадцать или семьдесят. Она не обрадуется, если я войду в дом и скажу: «Познакомься с моим бойфрендом». Джейкоб, за последние дни она многое мне доверила. Если вдруг предъявлю тебя, она задумается, почему я не доверяю ей.

— А почему ты не рассказала? Последние месяца два мы встречались каждые выходные. Джози, я так мало для тебя значу?

— Не торопи меня. Я ни в чём не уверена, Джейкоб.

Он изумленно покачал головой и отвернулся:

— Знаешь, что? До твоего появления у меня проблем не было. А сейчас, куда ни поверну, упираюсь в стену. Я никогда тебя не тороплю. Тебе нужно созреть для секса. Найти подходящий момент познакомить меня с бабушкой. Какого хрена ты всегда чего-то дожидаешься?

— Так и знала! — сердито крикнула я. — Поэтому у нас никогда ничего и не выйдет, Джейкоб. Мы с тобой живем разными жизнями, и ты не понимаешь! Почему ты не можешь это понять? Для тебя всё просто, для меня — нет. Ты можешь поступать, как хочешь, а я не могу, потому что иначе обижу дорогих мне людей. Ты настолько свободнее! Живешь без оглядки на религию и культуру, подчиняешься только закону.

— Думаешь, ты единственная в мире страдалица? У тебя тяжелая жизнь? Но ты сама делаешь ее такой! Не подчиняйся всем этим правилам, Джози, установи свои собственные.

— Тебе легко говорить, а мне — трудно сделать, — тихо ответила я.

— Я хочу встретиться с твоей бабушкой. — Он упорно смотрел на террасу.

— Почему? — спросила я, стиснув зубы. — Знакомиться  с мамой  я тебя силой тащила. Ты просто хочешь мне насолить?

— Если представишь меня ей, я буду знать, что ты меня не стыдишься. Бабушка — одна из важнейших людей в твоей жизни. Я хочу, чтобы она знала, что у тебя есть еще и я.

— Узнает, но не сегодня.

Он зло уставился на меня и кивнул:

— Хорошо, спасибо, тогда я просто вернусь к нормальной счастливой жизни.

Я смотрела, как он уходит, и очень сильно ненавидела его за то, что он не понял. Однако, обдумывая всё еще раз, я и сама ничего не понимала. Почему я так неуверенна? Может быть, я сомневаюсь в Джейкобе не меньше, чем люблю? Я знала, что нонне Джейкоб не понравится с первого взгляда — как он одевается, как говорит, его прямота. Девушкам моего возраста Джейкоб нравится. А бабушки видят в нем погибель своих внучек. Я не хотела снова отдаляться от нонны, но и терять Джейкоба не хотела тоже.

На следующий день после школы я пошла к нему. В первый раз в жизни, и ужасно нервничала, как меня встретит тот, кто откроет дверь — он, или кто-то другой. Речь я не заготовила. Как объяснить, что чувствую, не знала. Просто не хотела расставаться.

До этого мне не приходилось гулять по Редферну. Многие пялились, моя школьная форма смотрелась нелепо. Местные сидели на крылечках, внимательно наблюдали за мной, и, так как я ничего про них не знала, мне было страшно. Пока я не увидела девочек-ровесниц в школьной форме, сидевших на крылечке. На их месте легко могли бы оказаться Ли, Анна, Сера и я. Я улыбнулась девчонкам, и они ответили мне тем же.

Дверь открыл Джейкоб, тоже еще в форме. Смотрел он, как и ожидалось, совсем неприветливо.

— Давай не будем злиться друг на друга.

— Я злюсь, но не понимаю, на что злишься ты, — отрезал он.

— Послушай, скажи спасибо, что я придушила свою гордость и пришла, — сердито  отозвалась я (ох, совсем не то, что надо).

— Я еще и благодарить должен? Подумать только! — выплюнул он.

— Может, хотя бы пустишь меня? — попросила я, пытаясь заглянуть в квартиру.

— Нет. Я не готов представить тебя своему отцу. Я не рассказывал ему про тебя. Он может оскорбиться, что я встречаюсь с неавстралийкой.

— Ужасно смешно.

— Но ты же понимаешь, Джози. Так уж он устроен.

— Как ты можешь смеяться над тем, что я пыталась вчера объяснить?

— Ах, Джозефина, вчера ты пыталась рассказать о чём-то важном? Я думал, ты, как всегда, треплешься ни о чём.

Я настолько рассердилась, что не стала отвечать, просто стояла и смотрела.

— Забудь. Мы оба станем счастливее. Я буду водиться с такими же, как я, а тебе не придется терпеть бескультурного австралюка без души и сердца.

— Джейкоб, в тебе души и сердца больше, чем во всех, кого я знаю, — сказала я ему.

— Что тут происходит? — услышала я чей-то возглас.

И увидела за Джейкобом высокого худощавого мужчину, который шел к нам по коридору.

— Что это? Джейкоб, ты кричишь на девочку?

— Пап, это Джози, — неохотно представил меня Джейкоб.

— Джози? Та самая? Заходи, заходи. Он только о тебе и говорит, — заторопился отец, беря меня за руку и втягивая внутрь.

У них Джейкобом одинаковые глаза, но другого сходства я не видела, пока Кут-старший не улыбнулся. То же подергивание губ, расползающихся в озорной ухмылке.

— Ему не терпелось нас познакомить, — подмигнули мне.

Я почувствовала себя ужасной стервой, но знала, что не стыжусь Джейкоба. Просто не могла вот так сразу представить его бабушке. В каком-то смысле и Маркус Сандфорд заинтересовал меня потому, что напоминал Джейкоба. Обоих привлекли девушки иного воспитания, иной культуры. Оба были терпимы. Я нутром чувствовала, что нонна это тоже увидит.

Я сидела на кухне, пока мистер Кут готовил чай.

— И чем ты собираешься заняться, Джози?

Я посмотрела сначала на Джейкоба, потом на его отца, и пожала плечами:

— Не знаю.

— Она хочет стать юристом, — отрезал Джейкоб, сверля меня взглядом.

— Юристом? И тратишь время на этого обормота? — рассмеялся мистер Кут и дернул сына за волосы.

Джейкоб сорвался с места и выскочил за дверь. В итоге чай я пила с мистером Кутом, который обращался со мной, как с королевой.

— Своенравный пацан, — махнул он головой вслед сыну.

Я улыбнулась, потому что так легко мог бы сказать Джейкоб.

— Нет, это я его довожу.

Мистера Кута это, кажется, развеселило. Он возразил:

— Нет, с другими Джейкоб ведет себя иначе. Лучше понимает обстановку. Что можно, что нельзя.

Я кивнула, поставила чашку в раковину и спросила, где комната Джейкоба.

Джейкоб, лежа на кровати, читал журнал по автомеханике. Листал страницы, будто не замечая меня.

Я подошла к каминной полке и увидела фотографию его матери:

— Симпатичная.

— Прекраснейшая в мире.  Будь она жива, я, возможно, был бы лучше.

Я села на пол, привалившись к кровати, и прошептала:

— Джейкоб, ты и так хороший.

Через какое-то время он начал перебирать мои волосы:

— Я отвезу тебя домой. Скоро стемнеет.

Я села на кровать, обняла его и начала медленно целовать. Почувствовала его ладонь на своей щеке и поняла, что именно это мне в нём нравятся. Он ласковый и любящий. Его потребность прикасаться к волосам и лицу дарит мне близость чуть ли не большую, чем секс.

— Раньше ты никогда сама не начинала, — сказал Джейкоб. — Мне понравилось.

— Как бы мне хотелось сделать нас обоих счастливыми, — тихо призналась я.

Мы лежали, обнявшись, лаская лица друг друга.

— Наверное, твоя бабушка нас не поняла бы? — улыбнулся он.

— Пришлось бы вызывать ей скорую из-за сердца, — с серьезным видом ответила я.

Мы расхохотались, обнимаясь крепко-крепко. Мне была приятна свобода его дома, у себя я бы никогда на это не решилась.

Он запустил руку под мою школьную блузку и начал поглаживать меня мозолистыми ладонями. Я застеснялась — вдруг он почувствует жирок и ему станет неприятно? Вот если бы моя кожа была шелковистой, как у героинь в романах...

А еще беспокоилась, что он подумает о размере моей груди. Но ему было как будто всё равно.

Он повернулся, чтобы я оказалась сверху, и обхватил меня за талию. Я целовала его шею, и было так странно касаться губами дергающегося кадыка. Ощутив ногу, втиснутую между моими, я вздрогнула.

— Ты чего? — тихо спросил Джейкоб.

— Не доверяю людям, чьи тела меняются в зависимости от настроения, — ответила я, чувствуя ладонь на своей груди и кляня себя за то, что надела худший из лифчиков.

— Значит, никогда не будешь доверять противоположному полу.

Он расстегнул рубашку и положил мою ладонь себе на грудь. Я удивилась, обнаружив там волосы. Джейкоб оказался белокожим и даже крупнее, чем выглядел в одежде. Наклонившись вперед, я поцеловала незаросший островок.

Он вздрогнул, а я поразилась, что могу так на него действовать. Сейчас уже толком не помню, что было после. Разве что я оказалась гораздо смелее, чем могла бы подумать, и мы так долго целовались, что у меня аж губа закровоточила.

Но потом он засунул руки мне под юбку, я почувствовала его ладони между своими бедрами и, посмотрев наверх, увидела плакат с мотоциклом, на котором было написано: «Засунь что-нибудь между ногами». И поняла, что могу бездумно потерять свою девственность в спальне Джейкоба, при том, что его отец сидит в соседней комнате.

— Хватит, Джейкоб. — Я задыхалась.

— Да ладно, Джози, всё будет хорошо.

— Мне кажется, пора остановиться, пока мы не зашли слишком далеко.

— А что в этом плохого? — Он целовал мне шею.

— Ну, всякое.

Он приподнялся на локтях и посмотрел на меня сверху вниз:

— У меня кое-что есть.

Я чувствовала на лице его дыхание.

— Что?

— Чтобы всякого не случилось, глупышка.

Я покачала головой и оттолкнула Джейкоба, пытаясь опустить юбку вниз.

— Джейкоб, посмотри на себя. Посмотри на нас обоих. Мы в школьной форме. Твой отец в соседней комнате. Мама ждет меня домой через пять минут. Что в этом романтичного?

— Джози, мы ведь переспим рано или поздно.

Я поправила блузку и села, скрестив руки, а потом заявила, не глядя на него:

— Не сегодня и не сейчас.

— Хочешь сказать, никогда? — рассердился он.

— Мы снова поссоримся? Джейкоб, боже, мы только и делаем, что ссоримся.

— Джози, я хочу тебя. Мне никто в жизни настолько не нравился.

— Нравиться — недостаточная причина для секса. Я могу забеременеть, подцепить СПИД или еще что-нибудь.

— Я же сказал тебе, у меня кое-что есть! — он уже кричал.

— Презерватив всех наших проблем не решит.

— Ты что, собираешься на всю жизнь остаться девственницей?

— Нет. До тех пор, наверное, пока не буду с кем-нибудь помолвлена. Или мне не исполнится двадцать или сколько там.

— Меня сейчас вырвет, — покачал он головой.

— А что в этом плохого?

— Джозефина, добро пожаловать в девяностые. От женщин больше не требуется хранить девственность.

— Нет, это тебе добро пожаловать в девяностые, Джейкоб! От женщин больше не требуется покорно подчиняться.

— Ты что, считаешь ее чем-то вроде приза? — презрительно спросил он.

— Нет. Девственность не приз, и я не приз. Но она моя. Принадлежит мне, я могу отдать ее только однажды и хочу быть уверена. Джейкоб, я не хочу рассказывать, что мой первый раз оказался неудачным, ничего не значил и что я при этом была в школьной форме.

— Но тебе почти восемнадцать. Достаточно взрослая. Все остальные этим занимаются.

— И в следующем году кто-нибудь скажет кому-нибудь еще: «Тебе уже шестнадцать, все остальные этим занимаются». Или однажды кто-нибудь скажет твоей дочери, что ей тринадцать и все остальные этим занимаются. Джейкоб, я не хочу делать что-то только потому, что делают все остальные.

— А как насчет того, что мы сами этого хотим? Я уж точно хочу. — Он схватил меня за руки.

— Но я не знаю, люблю ли тебя достаточно сильно, и не уверена, любишь ли ты меня достаточно. Мы даже не любим друг друга, Джейкоб!

Какое-то время мы лежали молча, пока он не пихнул меня локтем и не сказал угрюмо:

— Ну я-то уверен. Почти.

— В чем?

— Ну, сама знаешь. Ты мне нравишься... ладно... я тебя люблю.

Он казался взволнованным, и я обняла его:

— Вообще-то я тоже тебя люблю, Джейкоб.

— Я по-настоящему скучал по тебе, пока ты была в Аделаиде, и иногда, когда мы пару дней не видимся, просто схожу с ума. — Он говорил искренне и смотрел на меня так, будто ему было необходимо, чтобы я поняла.

 — Я тоже по тебе скучала.

— Ладно, не буду больше тебя уговаривать, — вздохнул он. — Ограничимся умными разговорами.

Я рассмеялась и прижала его покрепче:

— Понемножку и того и другого не помешает.

— Тебе не помешает, — холодно возразил он. — А меня с ума сведет.

Потом он отвез меня домой, но сначала мы остановились за несколько кварталов и целовались столько, что у меня разболелись губы.

Думаю, мама поняла, чем мы занимались, потому что всё время поглядывала на нас обоих, но ничего так и не сказала. Только в половине десятого выдала Джейкобу остатки лазаньи, чтобы он взял их с собой для отца — то есть намекнула, что ему пора домой.

— Позвони мне, — крикнула я ему с крыльца.

— Нет, ты позвони. Я люблю, когда ты проявляешь инициативу, — ухмыльнулся он.

Я кивнула и села на верхнюю ступеньку. Казалось, все мои проблемы рассеялись.

Глава двадцать пятая

Сижу в своей комнате растерянная, сердитая и совершенно дезориентированная. Проведя всю жизнь в попытках найти в ней свое место и почти добившись цели, я снова в исходной точке. Сегодня мамин день рождения. Ей исполнилось тридцать пять, и мы с нонной испекли для нее торт и устроили небольшой праздник: пригласили тетю Патрицию с семьей, и за столом в бабушкином доме собралось десять человек.

— Первое октября, значит, зачатие произошло в первый день нового года, да, тетя Катя? — спросил Роберт, целуя нонну в макушку.

— Тоже всегда так думала, — засмеялась мама, задув свечи. — Ровно девять месяцев, правда?

— С каких это пор дети рождаются ровно через девять месяцев? — фыркнула кузина Луиза.

В университете она изучает естественные науки и думает, что знает о них всё.

— Ладно, если зачатие произошло на неделю раньше, то выпало на Рождество. Так даже забавнее. «Счастливого Рождества, Катя», сказал бы дедушка перед тем, как...

— Роберт! — хором закричали мы все.

— Роберт, я помню своего отца. Не думаю, что он был романтиком, — заметила мама.

— О, еще каким, — возразила тетя Патриция. — Кристина родилась в их первый год в Сиднее, и в Рождество Франческо работал на ферме к северу от Ингема, так что, наверное, несколько раз приезжал домой, чтобы зачать Кристину.

Я посмеялась вместе со всеми, а затем внезапно умолкла.

Вокруг всё еще звенел смех. Гости угощались тортом. Луиза спорила с Робертом, сколько на самом деле продолжается беременность, мама танцевала по комнате со всеми любимым дядей Рикардо, тетя Патриция разнимала Джозефа и Кэти, вцепившихся друг другу в волосы. Все чем-то занимались, за исключением двух человек: меня и нонны Кати. Мы вдвоем просто наблюдали за происходящим. Мой мозг бешено работал. Бабушка выглядела задумчивой. В эту самую минуту я поняла кое-что, способное изменить наши жизни.

После ухода гостей я осталась у бабушки. Сказала маме, что домой вернусь пешком, так что она отправилась ужинать к кузине.

Провожая ее взглядом, я подумала, что никогда не видела никого красивее. Не в смысле внешности, а внутренней красоты. Мама просто сияла, и я думала только о том, что она заслуживает намного большего, чем любая другая женщина в мире.

Нонна Катя подошла ко мне сзади и поцеловала в макушку, но я отстранилась.

— Ты лгунья, — бросила я, возвращаясь на кухню.

— Что ты такое говоришь, Джоцци? — спросила она, следуя за мной.

Я в гневе развернулась. Так разозлилась, что хотела ее ударить.

— Ты лгунья, — хрипло прошептала я. — Ты всю жизнь внушала нам, что делать и когда. Учила уважению к окружающим, чтобы нас считали идеальными и не сплетничали о маме. Ты не пускала Майкла в дом, когда узнала, что он мой отец. Ты позволила мужу выгнать мою беременную маму из дому, а ей было всего семнадцать! Ты заставила ее всю жизнь чувствовать себя человеком второго сорта...

— К чему все это, Джоцци? — растерянно вскрикнула нонна.

— Ты с ним спала. С Маркусом Сандфордом.

Бабушка побелела и отступила на шаг, сжимая рукой горло.

— Джоцци, что ты такое говоришь?

— Боже, нонна, ну сейчас-то не лицемерь. Ты же сама мне рассказывала, что эти четыре месяца жила одна. Четыре месяца лета, с ноября по февраль. Тогда мне было так жаль, что тебе пришлось провести Рождество и праздничные дни вдали от близких. Но сегодня, когда все шутили о том, что маму зачали в первый день года, мне показалось, что это невозможно. Как ты могла зачать на новый год, если дедушка работал на севере?

— Кристина родилась недоношенной, — всхлипнула бабушка.

— Ничего подобного. Она всегда рассказывала, каким пухленьким была младенцем. При рождении весила четыре двести. Недоношенные дети такими тяжелыми не бывают.

— Джоцци, прекрати...

— Нет. Ты с ним спала. И тебе хватило совести семнадцать лет третировать маму, когда ты сама поступила намного хуже. Ты была замужем. Ты спала с Маркусом Сандфордом, будучи замужней женщиной. Ты всю жизнь твердила нам про австралийцев. «Не путайся с ними, Джози, они не понимают, как мы живем», — говорила ты. А ты сама, нонна? Он понимал, как ты живешь? Понимал, что такое брак?

Я кричала, а бабушка плакала, но в моем потрясенном состоянии мне было плевать. Может, я и неправа. Может, дедушка в то время все-таки приехал на выходные домой. Я хотела, чтобы бабушка мне это сказала. Сказала, что дедушка однажды приехал на выходные, они занялись любовью и зачали мою маму. Но нонна ничего не говорила, только плакала.

— Ненавижу тебя! — орала я. — И вовсе не из-за своей жизни, а из-за маминой! Никогда больше к тебе не приду, если мамы тут не будет. А если вздумаешь ей нажаловаться, чтобы она силком заставила меня к тебе пойти, я все ей расскажу.

— Нет! — крикнула нонна. — Не смей рассказывать Кристине!

Она попыталась схватить меня за руку, когда я рванула прочь, но я быстро высвободилась и побежала к двери. Не совсем уверена, почему возненавидела Маркуса Сандфорда и нонну Катю за то, что они сделали. Мне их история всегда казалась романтичной. Я думала, между ними ничего такого не было. Он был словно мифом, о котором можно мечтать.

Но моя мама — самая что ни на есть реальность. И ей пришлось жить в родительском доме до тех пор, пока не исполнилось столько лет, сколько мне сейчас. Жить с мужчиной, который неприязненно относился к ней из-за поступка ее матери. Жить в атмосфере равнодушия, если не ненависти.

Интересно, как бы сложилась наша жизнь, выйди бабушка замуж за Маркуса Сандфорда? Если бы мама была Кристиной Сандфорд, дочерью Маркуса Сандфорда, а не Кристиной Алибранди, дочерью итальянского иммигранта, изменилась бы ее жизнь? Неужели она зависела бы от Майкла и занялась бы с ним любовью, не будучи замужем — ведь она так к нему прикипела только потому, что в родительском доме чувствовала себя одинокой, и Майкл ни к чему ее не принуждал?

И почему все это больше не выглядит романтичным?

Почему теперь кажется, будто мой мир рухнул?

Моя незаконнорожденность по сравнению с этим нагромождением вранья словно детская шалость. Маркус Сандфорд, полицейский и армейский офицер, в пятидесятые завел интрижку с замужней иммигранткой. У них родилась дочь, и у этой дочери тоже родилась дочь.

Праздник для сплетников — конец для нас.

Думаю, я всегда мечтала стать кем-то действительно важным и знаменитым. Кем-то, кому люди будут завидовать и подражать. Будь я внучкой Маркуса Сандфорда, кем бы он ни был сейчас, то могла бы пробиться. Могла бы жить совершенно по-другому.

Но сейчас я хочу быть лишь незначительной итальянкой из нормальной итальянской семьи, где есть папа, мама, бабушки и дедушки, которые всю жизнь прожили в единственном браке, потому что так заведено. Хочу скучной жизни, в которой нет волнений и скандалов. Никаких незаконнорожденных детей, никаких измен. Ничего. Обычная нормальная жизнь. Но мы ведь не нормальные.

Катя Алибранди, Кристина Алибранди, Джозефина Алибранди. Все наши жизни, совсем как наши имена, одна сплошная ложь.

Глава двадцать шестая

Лишь спустя неделю до меня дошло, что я больше не сержусь на совершенное нонной двадцать шесть лет назад. Смешно, все годы, проведенные в старших классах, я переживала, что обо мне подумают люди и что скажут за моей спиной. И тут ни с того ни с сего поняла, что мнение окружающих меня больше не заботит. Даже начало закрадываться сомнение, пекутся ли о нем все остальные (плюс-минус парочка сплетниц типа Серы). Я вспомнила Майкла и маму, которые не особо обращали внимание на других. Получается, и нонна не имела права на обратное. Джейкоб тоже плевать хотел на мое происхождение, Джон принимал такой, какая я есть, а Ли с Анной никогда меня не ущемляли. Все они мне очень дороги, а если другие люди мне важнее, чем те, кто меня любит, то я просто высокомерная ханжа.

Однако все это не значит, что я не злилась на нонну — я была в ярости. Бабушка прожила всю жизнь во лжи. Проворонила возможность заиметь прекрасные отношения с дочерью, потому что эта ложь позволила ей загнать себя в ловушку. Лицемерно контролировала наши жизни и выставляла себя жертвой, тогда как на самом деле единственной жертвой в этой истории была моя мама. В полной мере я осознала свои чувства в пятницу днем, по дороге к Сере домой. Вчетвером мы собирались в последний момент наверстать упущенную подготовку к выпускным экзаменам, и Сера, как водится, молола языком о том, что ее не касается.

— Слава богу, твой отец адвокат, — сказала она. – Это солидно. Представь, что бы подумала община, будь он каким-нибудь простым чернорабочим.

Подняв голову, я увидела за ее спиной приближающийся автобус.

— Им было бы глубоко начхать, чем зарабатывает на жизнь мой отец, Сера. Только твоей дурацкой общине есть до этого дело.

— Ай-ай, какие мы нежные, — презрительно фыркнула та.

Девчонки поднялись в автобус, но я, нерешительно помешкав, шагнула назад и махнула на прощание:

— Езжайте без меня. Нужно кое с кем встретиться.

Проигнорировав их возмущения, я направилась в сторону города, как вдруг из моих глаз брызнули слезы. Наверняка я представляла собой жалкое зрелище, разгуливая в одиночку, вцепившись в рюкзак и рыдая навзрыд. Но плакала я скорее от облегчения, нежели от жалости к себе. Облегчения от захлестнувшего меня чувства свободы.

Свободы от чего?

Надо полагать, от самой себя.

И я запрыгнула в первый же автобус, который ехал к дому нонны.

Возможно, ошибочно воспринимать стариков как людей, сплошь лишенных пылкости. Раньше я считала, что эта черта свойственна только молодости, но, быть может, у старшего поколения есть чему поучиться. Признаю, меня всю выворачивало от мысли, что нонна Катя занималась сексом, но наступит день, когда мои внуки почувствуют то же самое, и я скажу им: «Ну а что такого? Однажды я пылала страстью к парню. Когда-то я была молодой. Тоже когда-то любила».

Поэтому я постучала к ней в дверь, а когда нонна открыла, заключила ее в объятия. И, как и все бабушки, мамы и близкие, которые любят тебя несмотря на то, как ты с ними поступаешь, она обняла меня в ответ.

— Почему? – был мой первый вопрос, когда мы уселись в гостиной.

— Потому что я была молода, Джози, — хрипло прошептала она. – Я была красивой женщиной, и за все те годы никто, кроме него, не обходился со мной так, что я на самом деле ощущала себя такой. С Маркусом я чувствовала себя особенной, — горячо добавила она.

— А как же дедушка Франческо?

— Твой дедушка обращался со мной, как со своим домашним скотом, — отрезала нонна.

 Я закрыла глаза, представляя, каково ей было.

— Я тоже мечтала, Джоцци. Я поступила так потому, что у меня тоже были мечты, как у тебя сейчас. Я ведь не всегда была старушкой.

Я крепко-крепко обняла ее и горько зарыдала. Никогда еще в жизни так не ревела, ведь и мысли не допускала, что нонна тоже может о чем-то мечтать, как я.

— Когда это случилось? – шмыгнула носом я.

Вытащив носовой платок, она вытерла мне глаза.

— Он принес письмо от моей сестры. — Нонна прижала меня к себе. — После того как я сказала ему больше не приходить, он все равно пришел. Взяв письмо, я попросила его уйти. Но он покачал головой, коснулся моего лица и сказал, какая я красивая. Сказал, что увезет меня от жизни, которую я ненавидела всей душой, но я... я вытолкнула его за дверь, Джоцци. Оттолкнула его.

Черты ее лица исказила мука, по мере того как наружу всплывали глубоко зарытые чувства и воспоминания. Мне стало совестно, что я прошу нонну обнажить душу таким неделикатным образом, даже не подготовив почву.

— Я... я оттолкнула его, потому что он говорил именно то, что я так долго мечтала от него услышать, и, отталкивая его, я пыталась... оттолкнуть собственные чувства, Джоцци. Вытолкнуть их прочь. Но он только схватил меня за руки и встряхнул, и я уже не могла сопротивляться. Ты меня понимаешь?

Я утвердительно кивнула, ибо знала, мое понимание ей необходимо.

— Я так устала сопротивляться ему, сопротивляться самой себе. И ради чего? Ради Франческо, который никогда бы не сумел меня осчастливить?

У меня на языке вертелось много вопросов, но задать их можно было позже.

— С Франческо у меня было не так, — призналась она, отводя взгляд. Нонна схватилась рукой за сердце, в ее глазах стояли слезы. — Он раздел меня... бережно... так бережно, словно я особенная, и уложил на постель... на мою супружескую постель, Джоцци, и занялся со мной любовью. Не так, как Франческо, — тот полежит сверху минуты две, откатится и давай храпеть. Он любил меня, Джоцци, много дольше двух минут. Проведя время с Маркусом, я так сильно разозлилась на Франческо, потому что поняла тогда, сколько всего он мне не дал. Все время он просто брал, так, будто... будто у меня нет прав, но с Маркусом я не была бесправной.

— Почему ты не осталась с ним навсегда?

— Мы провели вместе два месяца, и все это время он без конца умолял меня уйти от Франческо. Все твердил, что заберет меня туда, где не будет знакомых мне итальянцев и знакомых ему австралийцев. — Она покачала головой и поцеловала меня в макушку. — Но как же я могла, Джоцци? Глубоко в сердце я все равно оставалась итальянкой и не смела опорочить Франческо и, что более важно, свою сестру и ее семью. Не смела опорочить память моих мамы и папы. И без того пошли сплетни.

— Многовато о нас люди судачат, а? – попыталась пошутить я.

— Полагаю, мы сами вот уже сорок лет даем им для этого уйму поводов.

— Так что, ты ушла от него, и он не сопротивлялся?

Нонна кивнула:

— Он до сих пор в моем сердце. По сей день могу закрыть глаза — и вот он, стоит передо мной, но я поступила как должно, Джоцци. 

— Не понимаю. Я бы на твоем месте не вернулась к Франческо, — прошептала я.

— В том-то и отличие моего времени от твоего. Сейчас, если муж действует на нервы, ты подаешь на развод. Чего лишнего скажет — развод. Во времена моей молодости ты выходила замуж раз и навсегда. Богатый твой муж, бедный. Хороший или плохой. — Взглянув на меня, она улыбнулась: — Я ведь обвенчалась с Франческо перед глазами Господа. Я и без того принесла Богу достаточно огорчений.

— Что случилось, когда ты приехала в Сидней?

— Что ж, к тому времени выяснилось, что я в положении, и я посудила, что ко времени рождения ребенка скажу, что он недоношенный. Что-нибудь да придумала бы. Подгадав подходящий момент, я подошла к Франческо и сообщила, что у нас будет малыш. После десяти-то лет, я думала, он обрадуется. До сих пор помню его взгляд. Он влепил мне затрещину. — Она прикоснулась к щеке, будто заново переживая те мгновения. — Он поносил меня на чем свет стоит, и мне даже почудилось, что он меня убьет. Я все не могла понять, как он узнал.

— Как же он узнал?

Нонна покачала головой.

— Заявил, что не может иметь детей. В детстве переболел свинкой. Женившись на мне, он все годы нашего брака обманывал меня и родителей. Я больше всего на свете хотела детей, Джоцци, и он женился на мне, прекрасно об этом зная. Поэтому я ударила его, потом еще и еще. Я была в бешенстве. Злилась за все десять лет, что утешала себя единственной мыслью — может, брак с ним и не принес счастья, зато в скором будущем у нас появятся дети, уж они-то станут моей отрадой.

— Почему ты тогда от него не ушла? – спросила я, в замешательстве качая головой.

— Ох, Джоцци, ты так и не поняла, — вздохнула она. — Представляешь себе, во что бы превратилась моя жизнь, если б я вышла за Маркуса? А что бы тогда случилось с моей сестрой? Люди не знают жалости. Они превратили бы наши жизни в ад. Но самое главное — подумай о Кристине. Представь, как бы обращались с моей дорогой Кристиной в те далекие времена? Это не твоя современность, Джоцци. Она осталась бы одна. Ни тебе австралийцев, ни итальянцев. Люди бы плевали в нее и обзывали ничтожеством.

— И ты осталась с ним?

— Он не имел ничего против. Мне кажется, он сгорел бы со стыда, если б люди прознали о том, что для зачатия ребенка его жене понадобился другой мужчина. Он пообещал, что будет воспитывать ее как родную, если я больше не навлеку на него позора, и, дабы защитить свое дитя, я осталась. Никто не узнал. Франческо сдержал обещание.

— Но вам с мамой пришлось за это расплачиваться. — Я покачала головой. — Я бы с ним не осталась, нонна. На твоем месте я бы поступила как эгоистка и подумала о себе.

— Нет. Когда-нибудь ты поймешь, Джоцци. Наступит день, когда у тебя будут дети, и тогда ты поймешь, что значит жертва.

— Я бы ушла к Маркусу Сандфорду, — упрямо заявила я. — Как ты смогла больше с ним не видеться?

— Я вижу его всякий раз, когда смотрю на Кристину. Джоцци, ты никогда не задумывалась, откуда в ней такая мягкость? Это ощущение спокойствия? Эта черта досталась ей от отца. Что очень греет мою душу.

— Почему же ты ей не сказала? Мама бы все поняла.

— Когда она забеременела, мое сердце разбилось. Но переживала я не за себя и Франческо. А за нее. Мне хотелось взять ее на руки и больше не отпускать. Я бы на собственной спине протащила ее все эти девять месяцев, если бы выпала такая возможность. Но он смотрел на меня с такой ненавистью, что я понимала — попытаюсь помочь, и он разрушит ее жизнь. Поэтому я сказала: «Да, Франческо. Как скажешь, Франческо». Когда в детстве она совершала то, чего он не одобрял, я твердила: «Да, Франческо. Она неправа, Франческо». Ох, Джоцци, я годами жила, ожидая, когда Господь меня покарает. Те годы вдали от Кристины и тебя, когда ты была малышкой, и стали моей карой. После его смерти Кристина вернулась домой, но затаила обиду, и того, что между нами было, уже никогда не исправить.

— Мама тебя любит, — прорыдала я в ее объятиях. — Я точно знаю. Она просто никак не может понять, как к ней относишься ты, нонна. Между вами масса обид, но стоит только приложить усилие, и я уверена, вы обе станете счастливыми. Представь, как ликует Франческо и огорчается Маркус, глядя на наше несчастье.

Она кивнула и еще крепче сжала меня в объятиях.

Ночевать я осталась у бабушки. Знаю, мама считает, что у меня не все дома, ведь раньше ей приходилось упрашивать меня остаться у нонны Кати, но я хотела побыть с этой женщиной, которую, по сути, и не знала вовсе. Она прожила жизнь совсем не так, как я представляла. Не придерживалась денно и нощно правил и обычаев. Не пеклась каждую секунду своей жизни, о чем подумают другие. Она шла на риск. Нарушала правила. В ином случае моя мама не появилась бы на свет, и меня бы тогда тоже не было. От этой мысли становится жутко до дрожи.

Пообещав нонне сохранить ее тайну, я взяла ответное обещание, что она примет в семью Майкла и разрешит ему снова приходить к ней домой. Она согласилась.

Никогда я еще не молилась и не рыдала так неистово, как в ту ночь. Я молилась, чтобы наступило наконец это блаженное «когда-нибудь», и я смогла встретить этот день с распростертыми объятиями. И рыдала оттого, что меня любили две прекрасные женщины, сильнее которых я никогда больше в своей жизни не встречу.

Глава двадцать седьмая

Наблюдать за игрой в регби было, вероятно, последним, чем я хотела бы заняться в воскресный полдень перед экзаменами, но я обещала кузену Роберту посмотреть его грандиозный финал.

Я по глупости взяла с собой учебник по экономике, думая, что перехвачу несколько минуток на чтение, но каждый раз, когда кто-нибудь забивал гол, один из истеричных болельщиков рядом толкал меня в спину и книга отправлялась в полет.

— Ты на все пойдешь, лишь бы побить меня на выпускных экзаменах, да?

Я посмотрела вверх, с удивлением обнаружив Джона Бартона, и подвинулась, чтобы дать ему место:

— Спасибо Господу за еще одного здравомыслящего человека. Все как с ума посходили.

— Что ты делаешь среди этих сумасшедших людей?

— Меня кузен подкупил. Я пришла сюда, а он возьмет меня на выпускной школы святого Антония.

— О да, там могут присутствовать только избранные. Я обещал Иве, когда нам было по двенадцать, кажется.

Я рассмеялась, подумав, что впервые не завидую Иве.

— Вы двое очень похожи, знаешь ли, — заметил он, забирая у меня из рук учебник. – Мне бы хотелось, чтобы вы стали друзьями. Я правда хочу, чтобы вы могли поддерживать друг друга.

Смутившись, я пожала плечами:

— Мы очень разные, Джон.

Он покачал головой, похлопав меня по голове книгой.

— Я знаю ее с пяти лет. Я думал, что она — самое запутавшееся существо, пока не встретил тебя. Может поэтому я поладил с вами обеими.

— Потому что сам запутался?

Он покачал головой и рассмеялся.

— Ладно, никаких запутанных разговоров. Будем сегодня веселыми и беззаботными, — театрально провозгласил он.

Таким Джон мне нравился, но он был другим. Его радостное настроение заражало. Всю игру мы вели себя шумно и несносно: стояли на сиденьях и распевали гимн школы святого Антония.

После игры я ждала в сторонке, пока ребята поливали себе головы пивом и творили всю эту мачо-ерунду, которой страдают, когда побеждают в игре. Самодовольно отмечу, что Роберт завоевал титул лучшего игрока матча, а когда все закончилось, Джон проводил меня домой.

— Ну и как там мой соперник из школы Кука?

— Джейкоб Кут?

— Все еще с ним?

— Вне всякого сомнения — да, — гордо ответила я.

— Постараешься не обидеться, если я тебе кое-что скажу? — спросил он, серьезно глядя на меня.

— Пожалуйста, Джон, не говори, что мы с Джейкобом друг другу не подходим, — попросила я.

— Нет, — засмеялся он. — Не будь таким параноиком. Просто в десятом классе я дико на тебя запал. Хотел попросить со мной встречаться, но боялся, что ты ответишь «нет».

Я рассмеялась и обняла его:

— Я на тебя запала еще сильнее.

— Правда? Я тронут, — сказал он, схватив меня за руку и раскачивая ею, пока мы шли.

— Джейкоб немного дергался из-за тебя. У него в каком-то смысле свои демоны, но ты мой друг, и мы, вероятно, будем в одном университете ходить на одни и те же занятия, и я хочу, чтобы ты всегда был моим другом. А значит, тебе и Джейкобу придется подружиться. Если переживем выпускные экзамены, давай попробуем сходить куда-нибудь все вместе. Возможно даже с Ивой, если я смогу это вынести.

— Если переживем? Ты что, собираешься помереть или что-то в таком духе? — спросил он, когда мы остановились возле светофора на Парраматта-роуд.

Я повернулась к нему — он смотрел на меня, вопросительно наморщив лоб.

— Я просто хочу, чтобы всё закончилось. Хочу, чтобы этот год уже закончился, но отчасти каменею от страха. Боже, Джон, мы уже больше никогда не будем учиться в школе. В каком-то смысле здесь мы были хозяевами положения. В университете мы станем никем.

— Просто принимай свои решения и следуй им до конца, Джози. Я так и делаю. Я запланировал все свое будущее именно таким, каким хочу его видеть, и никто ничего не может сделать, чтобы отнять это у меня.

— Ты не хочешь пойти по стопам своего отца?

Он усмехнулся, покачав головой:

— Ни за что, Джози. Мой отец прожил свою жизнь по-своему. У меня должен быть такой же выбор. Будущее — мое, чтобы делать с ним то, что захочу.

Он обнял меня и покружил, а я подумала, что сейчас только не хватало, чтобы Джейкоб проехал мимо и увидел нас.

— Ты сегодня словно спятил, Джон, — засмеялась я, когда мы перешли улицу. — Мне бы твой настрой. Почти получается, но вряд ли я достигла такого же раскрепощения.

— Хорошее слово. «Раскрепощение Джона Бартона», — произнес он с задумчивым видом.

— Итак, что же раскрепощенный Джон Бартон будет делать со своей жизнью?

— Все что захочет, Джозефина, — ответил он, глядя сквозь меня. – Все, что он, черт возьми, захочет.

Я не смогла удержаться от мысли, что у нас получилось всё, что казалось таким сложным в начале года. Мы болтали всю дорогу до моего дома, и к концу пути я уже чувствовала себя так же оптимистично и позитивно, как Джон.

— Береги себя, Джозефина, — сказал он, обнимая меня.

Поднимаясь по лестнице, я почувствовала облегчение. Мысль о юридическом уже не пугала меня так сильно, ведь рядом будет Джон, и я знала, что они с Джейкобом, возможно, смогут подружиться.

Тем вечером я позвонила Джейкобу, и мы провисели на телефоне два часа. Я даже рассказала ему, что провела время с Джоном, и он не психанул. Просто заметил, что за один вечер выдрессировать его не получится, так что мне придется набраться терпения. 

Думая о предстоящих шести годах в университете, я решила, что терпения понадобится немало, но с Джоном и Джейкобом, Майклом, мамой, нонной и моими друзьями я, вероятно, смогу не сбиться с пути.

Так что спала я без кошмаров, в которых читаю экзаменационный тест и ничего в нем не понимаю или где «Божественная комедия» Данте больше не на итальянском, а на французском. Я заснула с осознанием, что моя жизнь идет к чему-то хорошему, благодаря хорошим людям вокруг меня. И никакие заваленные выпускные экзамены не могут у меня этого отнять.

Глава двадцать восьмая

На следующий день я шла по коридору к лестнице, ведущей к классной комнате, и тут заметила Иву. Она сидела, уткнувшись лицом в ладони. Подняв голову, Ива резко вскочила, вытерла слезы и схватила меня за руку:

— Ох, Джозефина. Как нам теперь быть, Джозефина?

Я про себя подумала: как типично для Ивы-крапивы загнаться из-за первого экзамена, но вслух спросила:

— А что случилось? — Может, нам дали для изучения не те романы?

— Джон мертв. Джон Бартон мертв.

Я тупо уставилась на нее. Открыла рот, хотела что-то сказать, но не выдавила ни звука.

Ива села обратно на ступеньку и снова принялась плакать.

— Не глупи, — прошептала я, ощущая подступающую тошноту. — Я же вчера его видела.

Сейчас я удивляюсь, почему тогда не поверила. Может, потому, что большинство моих знакомых еще живы. Умирал всегда кто-то другой. Люди, о которых я читала в газетах и о ком забывала на следующий день.

— Он покончил с собой.

Руки затряслись, отчаянно захотелось вырвать, но я постаралась успокоиться. Села перед Ивой и схватила ее за плечи.

— Не глупи, Ива. Не глупи! Кто рассказал тебе эту чушь?

— Он наглотался таблеток, его нашли сегодня утром.

— Это ведь шутка, да? — сердито спросила я, тряся ее. — Идиотская шутка. Джон — не самоубийца. Тебя какой-то придурок разыграл.

— Бога ради, Джози, он мертв. Мой отец составлял гребаный отчет о вскрытии.

Помню, я еще подумала, как странно слышать от Ивы слово «гребаный», и поняла, что сейчас от истерики зайдусь неуправляемым смехом.

Я тряхнула головой и, словно в трансе, пошла вверх по ступенькам.

Нет, твердила я себе. Он только попытался, и прямо сейчас ему промывают желудок. Но Джон не умер, ведь из тех, кого я знаю, еще никто не умирал.

— Я понимаю, что ты чувствуешь, Джози, — прорыдала мне вслед Ива. — Он был моим лучшим другом.

Ко мне подошла встревоженная Анна.

— Ох, Джози, как ужасно, — только и услышала я.

Дальше сдерживаться было невозможно. Я кинулась в женский туалет и согнулась в спазмах — по большей части сухих. Сползла на пол, закрыла глаза и хотела заплакать, но не сумела. Мне просто было очень страшно. Не знаю, чего именно боялась. Я не могла вспомнить, как он выглядел. Ни единого слова из наших разговоров — или что на нем было надето в последний раз.

Помнила лишь, как пообещала, что если переживем экзамены, то все вместе закатим вечеринку. Я обхватила колени, пытаясь согреться. Отчаянно хотелось домой, к маме. Вместо этого я вошла в класс и увидела свое задание по экономике.

После экзамена я позвонила отцу и попросила меня забрать. Он не стал задавать вопросов. Думаю, по голосу понял, что срочно мне нужен.

— Это всего лишь экзамен, — сказал мне папа, когда я села в машину.

Я кивнула, не глядя на него.

— Обсудить не хочешь? Знаю, мне твои серьезные проблемы еще не понять, но я попытаюсь, — мягко предложил он.

— Ты не можешь помочь. Ничем, — ответила я пустым голосом. Посмотрела на него и поняла, что гнев не дает мне плакать. — Прошлой ночью Джон Бартон покончил с собой.

Отец шумно выдохнул и тряхнул головой:

— Что?

Я пожала плечами, изо всех сил стараясь удержать ярость под контролем. Стиснула зубы, потому что боялась расплакаться и не хотела этого.

— Джози, не знаю, что тебе сказать. — Отец явно торопился поскорее доставить меня домой и то и дело поглядывал в мою сторону.

Он затормозил у террасы, но я не вышла из машины.

— Ненавижу его, — заявила я самым сдержанным тоном, на какой сейчас была способна. — Он ублюдок.

Отец повернулся ко мне, ожидая продолжения мысли.

— Знаешь, что? Я ненавидела быть незаконнорожденной. Вечно мучилась, пока однажды не поняла, что это ничего не значит. Я никогда не признавалась в своих чувствах вслух, боялась причинить боль маме, поэтому ненавидела тебя — ты же был мне никем.

Я уставилась в окно и прислонила голову к стеклу.

— В начальной школе я ничего не могла понять. Ребята всегда вели себя жестоко, и вечно находился урод, который знал про меня и с удовольствием пересказывал мне, как о нас отзываются их матери. Дети очень прямолинейные создания. Богом клянусь, иногда они меня с ума сводили. Иногда я жалела, что живу. Хотела убить себя.

Я посмотрела на отца, мечтая, чтобы он понял.

— Ты хоть представляешь, скольких итальянских девочек не пускали поиграть у нас дома, Майкл? Они хотели, я точно знаю, но матери им не разрешали. Австралийки были хуже всего. Подошли ко мне и спросили: «Ты какойнациональности, Джози?». Дома я говорила по-итальянски, ела спагетти и жила как итальянка, поэтому ответила: «Я итальянка». А они устроили мне выговор, мол, нет, ты родилась в этой стране, ты австралийка. На следующий день те же девочки подошли ко мне с тем же вопросом. Я решила, что второй раз не попадусь, и сказала, что австралийка. А они ответили: «Нет. Ты черножопая». И мне хотелось умереть, потому что я ничего не понимала.

А потом я пошла в старшие классы и решила: плевать, что у меня нет отца, плевать, что я стипендиат. А потом услышала, как кто-то пересказывал слова своей матери. Мол, тех, кто не может позволить себе учиться за свой счет — умные они или тупые, — вообще нельзя пускать в школу, особенно если они еще и не знают, кто их отец. Мне было так плохо. Голова шла кругом. Хотелось покончить с собой. Но я не стала... а он это сделал.

Я посмотрела на отца, схватила его за руку и тряхнула.

— Как он посмел себя убить, если у него никаких проблем в жизни не было! Он не черножопый. Люди не кривятся, когда видят его самого и его друзей. У него есть деньги и воспитание. Никто слова не говорил про его семью. Все знали, что его отец уважаемый человек. Никто не запрещал своим детям играть у Джона дома. И все-таки он себя убил. Как можно покончить с собой, когда у тебя столько всего есть?

— Социальный статус и материальное положение необязательно делают человека счастливым, Джози.

— Как он мог так поступить, Майкл? — Я почти умоляла его: — Ты взрослый, объясни мне.

Слезы навернулись на глаза, но я не желала плакать. Пока опускала окно, руки тряслись.

— Я тебя провожу, — тихо сказал отец, открывая дверь.

Мы молча пошли к дому. Я ощутила, как Майкл взял меня за руку, но перестала трястись, только когда он сжал ладонь.

— Он был моим другом, — прошептала я, входя в дом.

Отец закрыл за нами дверь и огляделся.

— Крис, ты не выйдешь? — со вздохом позвал он и посмотрел на меня.

Мама выглянула из своей комнаты и с улыбкой пошла ко мне, пока не рассмотрела меня вблизи.

— Джози, что стряслось?

— Мам?

Она обняла меня, и я вцепилась в нее так крепко, как только могла, и прорыдала:

— Никогда не умирай, пожалуйста.

— Что произошло?

— Джон Бартон умер, — услышала я голос Майкла.

— Боже, — ахнула мама. — Ох, Джози. — Она обхватила мое лицо ладонями: — Милая, мне так жаль.

— Давай уложим ее в кровать и напоим чем-нибудь теплым? — предложил Майкл.

— Что случилось? Как? — спросила она.

— Просто уложи ее, Крис, — попросил он.

— Джон покончил с собой, мам. Я видела его вчера, и он был счастлив.

— Боже. Бедная его мать. Бедная их семья.

Я легла в кровать, а мама пристроилась рядом. Мне хотелось, чтобы она меня держала — только так я могла немного расслабиться.

— Я боюсь умереть, — прошептала я, когда вошел Майкл.

— А он боялся жить, — ответил отец, целуя меня в лоб.

— Джон однажды сказал мне, что жизнь — дерьмо. Я с ним поспорила.

— И ты была права.

— Мне следовало догадаться.

Он сел на пол и прислонился к кровати.

— Джози, Джози. Ты не можешь думать за других людей. Не можешь чувствовать или жить за них. Они должны делать это сами.

— Но надо быть рядом, — сердито возразила я. — Надо ловить сигналы.

— Как мне сделать так, чтобы ты поняла?

— Не хочу я ничего понимать. Сейчас я хочу поговорить с Джоном Бартоном. Увидеть его и сказать, что он придурок. Спорить с ним, выпуститься с ним, уделать его по результатам экзаменов и вместе поступить на юридический. Хочу увидеть, каким он станет через десять лет, — заплакала я. — Но не хочу идти на его похороны. Что мне делать, Майкл? Что нам всем делать?

— Тебе надо жить. Потому что жизнь — это вызов, Джози. Не смерть. Умереть просто. Иногда для этого нужно всего десять секунд. А вот жить... Ты можешь потратить на это восемьдесят лет, во время которых будешь что-то делать — родишь ребенка, станешь домохозяйкой, адвокатом или солдатом. Добьешься чего-то. Отбросить это все в столь юном возрасте, лишиться надежды — величайшая трагедия.

Я зажмурилась, пытаясь скрыться от всего мира.

— Мне так страшно. Я все думаю, где он. Только представлю, как он лежит в морге, мертвый... — Я всхлипнула. — Мне холодно, тошно, но еще хочется его ненавидеть.

Отец наклонился и поцеловал меня.

— Джози, я бы лучше умер, чем увидел твои страдания. Я не хочу, чтобы мой ребенок или любимая женщина проходили через такое — но вот, это происходит, и я не знаю, как быть.

— Останься здесь. Мне страшно.

— Я здесь, Джози.

— Постарайся уснуть, милая, — сказала мама.

Я почувствовала, как она поцеловала меня в бровь, и сжала ее еще крепче.

— Ну и каково это — иметь дочь, мистер Андретти? — услышала я мамин голос.

Ответ от меня ускользнул. Я просто закрыла глаза и провалилась в худший сон в жизни.

Посреди ночи я внезапно проснулась. Словно меня кто-то встряхнул. Я лежала на кровати, пыталась отдышаться, успокоиться. Затем наконец вспомнила — вскочила, сунула ноги в тапки и поскакала к шкатулке с драгоценностями.

Белый листок для заметок с мыслями Джона Бартона лежал на том же самом месте, куда я его засунула несколько месяцев назад. У меня так тряслись руки. Мне хотелось выбросить записку. Порвать на клочки или сжечь. Но я не стала. Оторвала липкую ленту, слегка повредив бумагу, и подошла к окну, прочесть содержимое в свете фонарей. Это было стихотворение, написанное мелким изящным почерком.

Я села на пол у окна и попыталась вспомнить, что написала Джону. Но не смогла. Ни слова. Может, потому, что выдала тогда какую-то ерунду. Я медленно встала и разорвала стихотворение. Раз, два, три, четыре. Открыла окно, высунула наружу руку, разжала кулак и позволила утреннему ветру унести клочки прочь. В ту же секунду захотелось выбежать на улицу и собрать обрывки, но я поняла, что это невозможно. Мне оставалось лишь смотреть им вслед. Один клочок прилип к оконному стеклу. Я взяла его и задумалась — может, именно таким одиноким чувствовал себя Джон Бартон.

Джейкоб хуже меня воспринял весть о смерти. На следующий день мы сидели неподалеку от его дома, в парке, на карусели. Джейкоб был бледен и явно расстроен.

— У нас с ним было что-то общее, — заявил он.

Я обняла его за плечо и прижалась ближе.

— Почему он так сделал, Джози? Что ждать нам, остальным, если он ничего для себя не видел?

— Говорят, у него была шизофрения.

Я боялась отпустить Джейкоба. Мне снилось, что это он умер, а не Джон, и я промучилась все утро, пока мы снова не увиделись.

— Я рада, что ты не мертв, Джейкоб, — прошептала я.

Он поцеловал меня в губы и крепко обнял.

— Знаешь, Джейкоб, мне не нравится, что я такая же умная, как Джон. В смысле он был очень, очень умным. Когда ты умный, то знаешь ответы на все вопросы — а тогда не о чем мечтать.

Он кивнул:

— Если нет мечты, то и ждать уже нечего. Мечты — это цели, а Джон, видимо, всего достиг. Поэтому умер. Но мы живы. Я хочу однажды владеть собственной автомастерской, ты мечтаешь стать крутым адвокатом. Это случится не сегодня и не завтра, на достижение цели уйдут годы — и вот к ней мы и будем стремиться. Обещай, что никогда не перестанешь мечтать.

Я кивнула, ошеломленная страстью, прозвучавшей в его словах.

— Ты тоже обещай.

— Обещаю.

Джейкоб поцеловал меня, и мы продолжили сидеть, держась друг за друга. До того момента я и не понимала, как много значат объятия. Когда кто-то держит тебя — это лучшее лекарство.

На похороны пришло множество людей, юных и взрослых. Мне хотелось встать и крикнуть: «Посмотри, Джон, посмотри, сколько человек тебя любит!» Ива поднялась на кафедру и произнесла небольшую прощальную речь, и тогда я вспомнила, что же сказал мне Джон в день своей смерти. «Я хочу, чтобы вы были вместе друг с другом».

Позже, когда восемь ребят из школы вынесли гроб из церкви, я заплакала. Они несли на плечах не только физический груз, но и эмоциональный. Боль и скорбь на лицах невозможно было описать словами.

Иногда проходит час, а я не думаю о Джоне. Иногда два, но потом я вспоминаю, что его мать не забывает о нем ни на минуту.

Учителя просто с ума сошли и с каждым провели беседу касаемо экзаменов. Похоже, они решили, что Джон не выдержал давления, но я знала правду. Думаю, Джон годами знал, что умрет. Поэтому не связывался ни с Ивой, ни со мной. Не хотел утаскивать нас за собой. Может, то было самое смелое решение в его жизни.

Иногда я чувствую себя наркоманом. Вот в моей жизни что-то происходит, и я лечу. А в следующую минуту падаю лицом вниз, но когда вот-вот ударюсь о землю, что-то еще заставляет меня снова взлететь.

В день смерти Джона я все же грохнулась о землю, да с такой силой, что боль разлилась по всему телу. Я вспомнила, как мы говорили о нашем освобождении. Ужас ситуации заключался в том, что для своего ему пришлось умереть. Красота — в том, что ради своего я буду жить.

Глава двадцать девятая

Полагаю, церемония вручения наград прошла довольно эмоционально.

Выпускные экзамены почти закончились, и это было одно из последних мероприятий, на которое мы пришли в школьной форме. Меня наградили за английский, итальянский и естествознание, а Ива заканчивала в статусе круглой отличницы, но я никогда и не сомневалась, что так и будет. Просто потому, что, наверное, она заслужила это больше, чем я.

В какой-то момент мы столкнулись с ней в женском туалете, и я поняла, что она больше не Ива-крапива, а просто Ива. И идея распрощаться со школьной формой пугала ее не меньше, чем меня. Она нерешительно улыбнулась, я улыбнулась в ответ, и тут заметила, что у нее глаза на мокром месте.

— Я закончила с отличием только потому, что хотела утереть тебе нос, — сказала Ива. — Именно из-за тебя я так старалась. Ты меня бесила.

— Ага, ну а я сдавала все на пятерки по английскому, только чтоб утереть нос тебе.

Она засмеялась и вытерла руки.

— Знаешь, мне как-то страшно слегка. Отец очень хочет, чтобы я стала врачом.

— Ага, не тебе одной — моя бабуля хочет выдать меня замуж за врача, — попыталась я пошутить.

Мы стояли и смотрели друг на друга, и мне на удивление столько всего хотелось ей сказать. А раньше надо было включать фантазию, чтобы хоть что-то из себя выдавить.

— Мне так не хватает Джона... как друга. Казалось, он всегда будет рядом, чтобы поднять мне настроение, когда совсем уж плохо, — выпалила Ива.

— А я так хотела, чтобы мы вместе учили право. И теперь не уверена, что смогу это сделать без него, — призналась я.

Меня, конечно, удивил сам факт — мы стоим тут и выбалтываем все наши страхи, — но тут на ум пришли слова Джона о нашем с Ивой сходстве.

— Джози, мы не виноваты в том, что случилось. Ни ты, ни я — только Джон. Но мне все равно хочется плакать — люди всегда будут помнить, как он умер, а не то, как он жил.

— Но мы будем помнить, — возразила я.

Она кивнула и собралась уже уходить.

— Ива?

— Да?

— Если мы поступим в один и тот же универ, может, как-нибудь поболтаем за чашечкой капучино?

Она обняла меня в ответ. Именно ей, а не своим лучшим друзьям, я могла поплакаться о том, что произошло за последние несколько недель.

После церемонии Майкл пригласил меня в пиццерию.

— Горжусь тобой, — сказал он, глядя на мои сертификаты. — И мама тоже. Я думал, она заберется на стул и начнет скандировать: «Джо-зи, Джо-зи, Джо-зи!»

— Но это не считается — вы же мои родители.

— Да, и мне нравится это слышать.

Я глянула на него и улыбнулась:

— Мы никогда не говорили об этом вслух, правда?

— Правда, потому что мы оба упрямцы, — рассмеялся он и потрепал меня по щеке. — Знаю, что прикидывался спящим во время твоей речи, но, как по мне, ты выступила очень поэтично. Совсем как твоя мама когда-то.

— Мама лирик?

— Она любила поэзию, особенно Элизабет Браунинг, и собиралась поступать в университет на факультет английской литературы, чтобы стать поэтом.

— Стыдно-то как! Родная мать собиралась осваивать гуманитарные науки, — пошутила я. — Да ладно, Майкл, мама никогда не хотела учиться в университете.

— Что ты знаешь о желаниях своей матери? Она хотела быть величайшим поэтом современности — постоянно что-то декламировала, а меня это жутко раздражало.

— Почему же она ничего мне не рассказывала?

— Может, думала, что ты будешь себя винить. Я имею в виду, что именно из-за нас она не пошла учиться.

— Но почему? — Мне было непонятно. — Я бы пошла. Почему люди не делают то, чего хотят на самом деле? Я бы никогда не позволила кому-то или чему-то встать у меня на пути.

— Джози, ну откуда ты, черт возьми, это знаешь? Ты еще толком не жила. Я посмотрю на тебя в сорок — сделала ли ты все, что хотела. В семнадцать мне хотелось стать пилотом, но из-за переезда в Аделаиду я впал в такую депрессию, что позабыл обо всех своих желаниях. Люди меняются. Обстоятельства их меняют.

— Ты действительно был влюблен в небо?

Майкл задумался.

— В жизни я любил только дважды: Кристину Алибранди в прошлом и Джозефину Алибранди в настоящем.

— Жаль, что в Кристину Алибранди ты больше не влюблен, — вздохнула я.

Принесли наш заказ, и мы принялись за еду.

— А давай купим контактные линзы? — прожевав, предложил Майкл.

— Контактные линзы? Тогда мы будем неотразимы — боюсь, я этого не вынесу.

— Если ты начнешь их носить, я себе тоже куплю.

— И мы будем как близнецы.

Он выглядел каким-то нервным, что само по себе было странно, ведь Майкл Андретти всегда все держит под контролем. Он отложил пиццу, взял меня за руку и сжал ее.

— Мы с мамой уже это обсудили.

— О боже! — радостно завопила я. — Значит, вы встречались тайком от меня и теперь женитесь?

— Можешь хоть раз не дурачиться? — спросил он. — Я обсуждал с ней вопрос... смены твоей фамилии на Андретти.

— После вашей свадьбы?

— Угомонись! Бог мой, Джози, ты что, думаешь, жизнь легкая штука? Я хочу удочерить тебя и дать тебе свою фамилию.

— А мама?

— Я не могу удочерить и ее.

— Могу подсказать один способ смены ее фамилии, — сказала я хитро.

Он глянул на меня и изумленно покачал головой.

— Не обижайся, если я попрошу отсрочки, — честно сказала я. — Речь ведь не только обо мне. Есть еще мама и нонна. Но если это поможет, то я бы очень гордилась фамилией Андретти... папа.

Перегнувшись через стол, я крепко обняла отца, раз за разом повторяя про себя и смакуя возможную новую фамилию. Хотя с фамилией Алибранди меня ничто в реальности не связывало, все же ее носили мама и нонна, а с ними меня связывало очень многое.

— Я буду по тебе скучать, когда ты уедешь назад в Аделаиду.

— Никуда я не уеду. Я купил дом в Балмейне.

— В Балмейне? — завизжала я.

— Ты привлекаешь всеобщее внимание, — заметил Майкл.

— Бог мой! Когда ты его купил?

— Я как раз в процессе покупки.

— Боже, как здорово! Это так близко. Могу у тебя заночевать — мы бы заново обставили дом и все такое.

Он закатил глаза, откусывая кусочек чесночного хлеба.

— Мама знает?

— Кажется, я упоминал об этом.

— На одном из ваших тайных свиданий?

— Ты невыносима.

— А как же бухгалтер из Аделаиды?

— Не лезь не в свое дело.

— И все-таки?

— В жизни не видел человека любопытнее тебя, — вздохнул он, качая головой. — Мы решили расстаться. Полюбовно.

— Черт, сказать, что я расстроена — это ничего не сказать.

— По твоему тону слышно, — сухо заметил Майкл. — Это было нелегкое решение, но мне нужно было правильно расставить приоритеты. Восемнадцать лет назад я сбежал от ответственности — мне не стоило так поступать с твоей мамой. Я не могу снова убегать — я постарел и бегаю медленнее. Хочу теперь проводить время с вами.

— Значит, это не имеет никакого отношения к твоему пылкому увлечению мамой?

— Джо-о-ози, — раздраженно протянул Майкл.

— Бухгалтер была не в твоем вкусе. Ты говорил, она ест спагетти вилкой и ложкой.

— Я и хорошее о ней говорил.

— Правда? Например? — усмехнулась я. — Что она привлекательна, умна и успешна? Я тебя умоляю, в жизни есть более интересные вещи.

— Я затыкаю уши.

Остаток ужина прошел спокойно — я больше не донимала Майкла. Потом он провез меня мимо своего дома, чтобы показать, как тот выглядит снаружи. В Балмейне, пожалуй, самые здоровские пабы, книжные магазины и недорогие рестораны, и район прямо-таки дышит историей. Дом Майкла, сооруженный из песчаника, был совсем маленький — меньше, чем наш, но с надстроенной мансардой, которую, как предполагалось, я буду занимать на случай ночевки. Сад просто очаровывал, и я уже представляла, что смогу с ним сделать.

Майкл отвез меня домой и, прислонившись к машине, ждал, пока я дойду до ворот. А я развернулась и пошла назад к нему.

Обняла его и почувствовала, как он обнял меня в ответ.

— Я люблю тебя, ты же знаешь.

— А все потому, что я такой милый, — усмехнулся он, ущипнув меня за щеку.

— Обычно так говорю я.

Мы еще немного посидели на крыльце. Говорили мало — не было особой нужды. Промелькнула мысль, что еще год назад Майкла не было в моей жизни, и это по-настоящему меня напугало.

Маму я застала за просмотром телевизора и тихо села с ней рядом. Так, прижавшись друг к другу, мы просидели какое-то время.

Я не была уверена, с чего начать разговор о своем удочерении или смене фамилии. Мама не знала историю с Маркусом Сэндфордом и понятия не имела, как мало фамилия Алибранди для нас всех значила на самом деле.

— И что вы решили? — в конце концов спросила она во время рекламной паузы.

Я посмотрела на нее, пожала плечами и спросила:

— Что первое пришло тебе в голову?

— Я расплакалась.

— У меня ощущение, что, принимая фамилию Андретти, я отвергаю тебя и нонну, — призналась я маме.

— Джози, я сердцем чувствую, что ты никогда бы от меня не отказалась. Так что я знаю, что ты меня не отвергаешь, и нонна тоже это знает, раз уж признала Майкла. Поэтому я приму любое твое решение, хоть и расстроюсь. Просто ты так долго принадлежала только мне, но теперь ты и его тоже.

— Если все-таки я на это решусь, — сказала я, глядя на изображение на экране, — думаю, это будет сделано в первую очередь для него. — Я глянула на маму. — Наверное, если стану Андретти, он перестанет корить себя за то, что сбежал. В прошлом году я бы сказала: «Да какая разница, чего он хочет?» Но теперь мне хочется облегчить его чувство вины. Я знаю Майкла, мам — он точно себя из-за этого поедом ест.

— Поступай, как считаешь нужным, — сказала она.

— Но удочерения я не хочу, — категорично добавила я. — Мам, поменять фамилию — это одно, но удочерение — это совсем другое, и мне этого не надо. Человека забирают в другую семью, потому что его собственная мать не может о нем позаботиться или потому что он круглый сирота. Но у меня есть ты, и еще может быть Майкл безо всякого удочерения.

— Ему очень повезло, — заметила мама, беря меня за руку.

Я прижалась к ней и вздохнула.

— Не только ему. Нам всем очень повезло.         

Глава тридцатая

Мы с Джейкобом Кутом официально всё. Знаю, я рассказывала о наших прежних стычках, но на этот раз, кажется, все действительно кончено, потому что он пришел и заявил об этом прямым текстом.

Я проплакала десять с половиной часов. Кажется, прослушивание сборника двадцати лучших сентиментальных песен тоже не помогло.

Он пришел днем, потому что мы оба закончили школу. Я ожидала чего-то нехорошего, так как ранее Анна обмолвилась, что Джейкоб был на церемонии награждения, однако не подошел ко мне поболтать. И все-таки он обнял меня, так что я надеялась услышать объяснение.

— Дело не в тебе, — сказал он.

— Что ты имеешь в виду, Джейкоб? — встревоженно спросила я.

Он вздохнул и покачал головой.

— Я думаю, нам нужно сделать перерыв.

Так я поняла, что у наших отношений нет будущего. Так говорят, когда не хотят обидеть своего партнера. На самом же деле он хотел сказать, что нам больше никогда не быть вместе.

— Почему? — спросила я, вцепившись в его рубашку. — Что я сделала? Что произошло?

— Дело не в тебе.

— Хватит это повторять! — закричала я.

— Слушай, — процедил он сквозь стиснутые зубы. — Я просто не готов к серьезным отношениям, с кем бы то ни было.

— Джейкоб, что на тебя нашло? Ты никогда раньше так не говорил.

Я изо всех сил старалась сдержать слезы. Я хотела быть сильной, стойкой. Нельзя было позволить себе цепляться за его рубашку и умолять.

— Мы слишком разные. Ты отличница, а я идиот.

— Не говори так! — воскликнула я. — Никакой ты не идиот, глупый ты идиот!

— Знаешь, я был на церемонии награждения в вашей школе. Ты получила сотню наград.

— Вообще-то, три.

— Да без разницы. Это означает, что ты лучшая из всего выпуска по трем предметам, Джози. А я даже не уверен, что сдал экзамены.

— Поверить не могу! С каких пор ты начал жалеть себя? Ты всегда был самым уверенным в себе человеком из всех, кого я знаю. Никогда не притворялся, не строил из себя того, кем не являешься на самом деле. Какая муха тебя укусила?

— Все это время я обманывал сам себя. Раньше я гордился своими низкими оценками. Твердил себе: «Да какая разница?». Я собирался стать механиком, поэтому меня не волновали отметки, которые я получал. Но потом я встретил тебя, и все изменилось. Я многое переосмыслил. Я понимаю, что никогда не смогу достигнуть твоего уровня, не смогу сравниться с тобой. Когда ты рядом, я чувствую себя неудачником и ненавижу себя за это. Мне нужно многое обдумать. Понять, чего я хочу от жизни. Но я не хочу, чтобы ты винила себя.

Я смотрела на него, не веря своим ушам.

— Ты говоришь, что я заставляю тебя чувствовать себя неудачником, который меня недостоин, а потом уверяешь, что я не должна винить себя? Я думаю, ты лжешь. Просто тебе нужна другая. Кто-то более подходящий, та, которую ты мог бы с гордостью представить друзьям. В этом дело, да? Ты ни разу не приводил меня в свою компанию. Я знаю лишь Антона, и то только потому, что он без ума от Анны.

— Бред собачий! — воскликнул Джейкоб. — Как насчет тебя и твоей бабушки? Мы ведь до сих пор не знакомы, Джози. Потому что я недостаточно хорош! Это ты ждешь кого-то лучшего! Возможно, кого-то, кто нацелен на высшее образование. Например, кого-то похожего на Джона Бартона.

У меня отвисла челюсть.

— Как ты смеешь вмешивать сюда несчастного Джона? С его смерти не прошло и месяца. Ты хотя бы слышал о понятии «время траура»?

— Не-а. Разве ты забыла? У меня нет правил, нет порядков. Нет воспитания. Ничего. Я подчиняюсь лишь законам. У меня нет принципов. Я не итальянец...

— Вот именно! — воскликнула я. — Все дело в этом, не так ли? А не в том, что рядом со мной ты чувствуешь себя неудачником. Все дело в том, какая я! Или в том, каковой я не являюсь!

— Ты слишком эмоциональна. Честно говоря, это сводит меня с ума. Возьми себя в руки! — прорычал он, встряхнув меня.

— Мне нравится быть эмоциональной. Итальянки всегда эмоциональны. Зато вы, австралийцы, настоящие куски льда.

— Будь разумной. Ты тоже австралийка.

— Я живу эмоциями, запомни, Джейкоб. Эмоциональные люди могут иногда быть безрассудными, и я не австралийка. Я понаехавшая. Австралийка я только тогда, когда местным хочется навесить на меня этот ярлык, а в других случаях я вроде как исчезаю или возвращаюсь в состояние неопределенности. Вот и вся суть проблемы, Джейкоб. Моя кровь слишком чужеродна для тебя.

— Я не расист, — сердито ответил Джейкоб. — Не смей мне это приписывать. Ты просто запуталась в том, кем себя считаешь, и тебе кажется, что люди клеят ярлыки. Мне нравится твоя культура, Джози. Она отличает тебя от моего окружения, и именно это меня в тебе привлекло. Потому что никогда прежде я не встречал девушку, похожую на тебя. Наверное, зря я рассказал о том, как чувствую себя рядом с тобой, ведь это не означает, что это ты заставляешь меня так чувствовать. Дело во мне. Ты просто на многое открыла мне глаза. Иногда, проводя время с друзьями, я начинаю чувствовать себя чужим среди них из-за тебя. Ведь ты открыла мне целый мир. Я уже не хочу быть механиком, чтобы работать целыми днями, а затем проводить вечера в пабе. Не хочу жениться на ком-то подобном себе, завести двоих детей, жаловаться на высокую квартплату и цены на бензин и вечно экономить. В прошлом году я был согласен на такую жизнь. Хотя нет, не так. В прошлом году я думал, что жизнь состоит только из этого. Но в этом году благодаря тебе я понял, что в ней есть куча всего другого. Я все еще хочу быть механиком, но хочу выйти из своей зоны комфорта и рассмотреть иные варианты. Я не хочу заниматься тем, что другие люди полагают пределом моих возможностей. Не хочу жить по стандартной схеме только из-за школы, в которой учусь, или района, в котором живу. Я хочу иметь в своей жизни все то, от чего отказался Джон Бартон из-за страха выйти из зоны комфорта. Но я должен сделать все сам.

— А если бы мы тогда занялись любовью? — крикнула я. — Ты говорил, что мы будем вместе очень долго. Ты вроде как любил меня.

— Любил... И люблю... — прошептал Джейкоб. — Ты была права, не позволив мне заняться с тобой любовью. Потому что ты — это ты. По какой-то причине ты убедила себя в том, что должна оставаться со мной всю жизнь, потому что считаешь, будто кто первым займется с тобой любовью, за того ты и выйдешь замуж. Я думал об этом, и это кажется довольно странной, но красивой сказкой. Мой отец был у матери первым и единственным мужчиной, но она была уверенной в себе женщиной. Ты не такая, Джози. Я не говорю, что у нас нет ни единого шанса. Есть, и еще какой. Но сейчас все кажется совсем неправильным.

Я стояла перед ним заплаканная, сгорая от стыда. Самое смешное, в его глазах тоже блестели слезы.

— Но я пойду с тобой на выпускной, — тихо сказал он.

— Просто уйди, — судорожно всхлипнула я.

— Я позвоню.

— Я не отвечу. Уходи.

Джейкоб попытался обнять меня, но я его оттолкнула, и он ушел. Оставшуюся часть дня я проплакала. Когда мама пришла домой, я заревела еще сильнее. Мама решила позвонить Майклу, и когда он пришел, я зарыдала с новыми силами.

— Может, это и к лучшему, — сказала мама, когда я сидела между ней и Майклом.                   

Я посмотрела на нее, не веря своим ушам.

— Мне так плохо, мам. От расставания с Джейкобом мне больнее, чем даже когда умер Джон. Как же так?

— Просто у тебя сейчас такой период, Джози. Не мучай себя этими вопросами, — сказал Майкл, протягивая мне платок.

— Знаете, от чего мне больнее всего? В один прекрасный день он женится. Кто-то будет его женой, и это не я, — произнесла я, рыдая.

— В один прекрасный день ты оставишь его в прошлом, Джози.

Неужели обязательно было повторять «в один прекрасный день»?

В глубине души я знала, что никогда не оставлю его в прошлом. Джейкоба Кута больше не будет в моей жизни. И я никогда не полюблю снова.

Глава тридцать первая

Крайне жестоко, что в самое тяжелое время моей жизни светило солнце и стояла дивная погода. Пять дней после экзаменов я просидела перед вентилятором в футболке и нижнем белье, пытаясь приобщиться к европейскому обычаю устраивать сиесту в два часа дня, когда наконец заметила, что по сравнению с моим бледным заплаканным видом даже мама выглядит загорелой. Я заставила себя выйти из дома, поесть пиццы с Ли, Анной и Серой. Отметить конец экзаменов. Не то чтобы у меня было настроение праздновать.

Мы вчетвером пошли в «Харли», где от бомбардировки соболезнованиями мне стало еще хуже.

— Если тебе станет легче, у нас с Анжело тоже все не радужно, — сообщила Сера.

— Думаю, твоя ситуация немного отличается, — отметила Ли, глядя на меня.

— Он не звонил? — печально спросила Анна.

— Не будем об этом, — прошептала я, потому что едва могла говорить.

С нашего разрыва с Джекобом прошла неделя, и я почти потеряла голос от слез.

— Однажды все наладится. Может, когда повзрослеешь, — мягко утешила Анна, протягивая мне салфетку.

— Сказала та, кто до сих пор вешает на кровать носок для Санты, — фыркнула Ли. — Вообще, скорее всего, ничего не наладится, поэтому не проводи остаток дней в ожидании, что он вернется.

Я покачала головой и высморкалась.

— Забудьте. Ладно, Анна, как у тебя дела?

— Ой, Джози, Антон лучший друг Джейкоба и все такое. Я не хочу тебя расстраивать.

— И что будешь делать? Сотрешь из жизни его и всех, кто с ним знаком?

Анна пожала плечами и слегка улыбнулась:

— Я иду к Антону на выпускной и веду его на наш.

— Твоя мама его видела?

— Она его обожает.

— Моя мама обожала Джейкоба, — прорыдала я в салфетку.

— О, Джози.

Я снова вытерла слезы и попыталась взять себя в руки.

— Извини. Обещаю, больше не плакать.

— И как далеко все зашло, Анна? — спросила Сера.

— Ага, выкладывай все сочные подробности, — язвительно подхватила Ли, мрачно зыркнув на Серу.

— Мы несколько раз поцеловались, — сообщила красная Анна.

— С языком? — уточнила Сера.

Мы все застонали. Как раз в этот момент официант принес пиццу и, похоже, обиделся.

— Он не такой жесткий, каким кажется. На самом деле Антон милый. Он сказал, что у меня хорошая кожа и мне даже не надо пользоваться всей той ерундой, которую женщины мажут себе на лицо.

— Да все они так говорят, а потом видят тебя без макияжа и бегут блевать, — сказала Сера, похлопывая Анну по руке.

Мы все глубоко задумались, сидя над остывающей пиццей.

— Ладно, у меня есть новости, — нарушила молчание Ли. — Прошлой ночью я переспала с Мэттом.

— Что?

— Где?

— И как он? — спросили мы в унисон.

— Да, я переспала с Мэттом, — пожала плечами Ли. — Ничего особенного.

— Где? — повторила я.

— На квартире его друга.

— Было… больно? — спросила Анна.

— Не особенно. На самом деле было странно. Я думала, удовольствие — грех. Но раз в сексе приятного нет, то и грешного тоже.

— То есть тебе не понравилось? — уточнила я.

— Всё вообще не так, как пишут в книгах, — задумчиво ответила Ли. — Никаких взмываний в облака и тому подобного. — Она пожала плечами. — Ничего особенного.

— Вряд ли удовольствие — грех, — сказала я. — Думаю, грех — это чувство вины.

— А чего ей чувствовать себя виноватой? — огрызнулась Сера. — Может, переспи ты с Джейкобом, до сих пор была бы с ним.

Я вспомнила его слова и проигнорировала подругу.

Ли издала безрадостный смешок и взяла кусочек пиццы.

— Что думаешь? — спросила я ее. — Изменил бы секс отношения между мной и Джейкобом?

Она пожала плечами:

— Мужчины разные. Им проще получить удовольствие, чем нам. Раз присунут — и уже счастливы.

— Сера, так, по-твоему, я должна была дать Джейкобу использовать мое тело ради его удовольствия? — уточнила я.

— А как насчет твоего удовольствия? Почему ты думаешь, что тебе бы не понравилось? — едко парировала она.

— Ли не понравилось.

— Я такого не говорила, — возразила Ли. — Я только сказала, что секс не такой потрясающий, как люди себе представляют. Что до тебя, Джози, ты бы изводилась, если бы переспала с Джейкобом. Тебя бы слишком мучили сомнения. Ты считаешь вину  грехом, а когда думаешь, что грешишь, уже не до удовольствия.

Я кивнула:

— Переспи я с Джейкобом, возможно, мы остались бы вместе. Но, вероятно, еще мне бы потребовался психолог.

Мы рассмеялись. Сера несколько раз стукнула по столу.

— Слушайте, первый раз никогда не бывает отличным. Парень должен быть богом, чтобы получилось хотя бы хорошо. Но потом становится лучше, — объяснила она с набитым ртом.

— Я всегда боялась, вдруг выйду замуж и окажусь плоха в постели, — выпалила Анна.

— Поэтому я и считаю, что не надо выходить замуж девственницей, — сказала Сера. — Надо экспериментировать. Мужчины именно так и делают.

— Да, но только с тем, кого любишь, — вмешалась я.

Сера пихнула Ли, словно они вдвоем образовали какое-то тайное общество.

— Одна верит в Санту, вторая — в Зубную Фею.

Мы расправились с пиццей, оплатили счет и решили пройтись до дома Анны, вместо того чтобы ехать на автобусе.

— Ты правильно поступила, — тихо сказала Ли, пока мы шли рядом, пропустив остальных вперед.

— Ты о чем?

— Что не переспала с ним. Ты не такая, как я. Не такая, как Сера. Ты из тех, кому идет оставаться девственницей, пока не влюбишься или даже не выйдешь замуж. У тебя это даже сверхсовременно выйдет. А вот Анна, наверное, еще полгода спустя после брачной ночи останется девственницей из страха, что плоха в постели.

Мы рассмеялись, и я посмотрела на Анну.

— Не знаю. Если она продолжит встречаться с Антоном — вряд ли.

— Как по мне, их отношения дольше еще двух недель не продержатся, — вздохнула Ли.

— Так ты думаешь, даже переспи я с Джейкобом, все равно не смогла бы его удержать?

— Джози, ты опишешь свою потерю девственности в дневнике и, наверное, до конца жизни будешь в годовщину ходить на покаяние. У меня же это просто еще одна страница в жизни. Ничего особенного.

— Ты все твердишь «ничего особенного». И я понимаю, что на самом деле это очень даже особенное, — сказала я, глядя на нее.

Ли задумалась.

— Это расставание с невинностью. Как все и говорят. Думаю, это единственное, что остается у тебя своего и что остается от детского кокона.

— Ты еще увидишься с Мэттом? — спросила я.

Ли пожала плечами.

— Знаешь, чего я хочу?

— Чего?

— Снова стать маленькой, — прошептала она.

— Я тоже, — тихо поддержала я.

Мы обняли друг дружку за плечи и пошли следом за остальными домой.

Глава тридцать вторая

Мое освобождение случилось иначе, чем я предполагала.

Я думала: проснусь однажды утром и прозрею. Почувствую свободу от всего. Или какое-то событие перевернет мне сознание. Но это случилось тогда, когда я рыдала навзрыд — опять.

Это произошло после того, как я получила на день рождения открытку от Джейкоба и выбросила ее в мусорное ведро. А потом села, оглянулась на прошедший год и поняла, что давным-давно освободилась. Не в один конкретный момент, а за несколько. Мои прежние тревоги рассеялись, но на смену им пришли не новые страхи, а скорее некоторые сожаления.

Я вспомнила, как чувствовала себя социальным изгоем в школе Святой Марты, но после фиаско с пешим марафоном поняла, что переживала зря. Я думала, обстоятельства моего рождения — это крест, который придется нести всю оставшуюся жизнь, но то, что произошло между бабушкой и Маркусом Сэндфордом, заставило меня понять: никто его на меня не взваливал. Я сама его себе определила.

А разница культур?

Что ж, не знаю, примут ли все в этой стране когда-либо мультикультурализм, и это меня огорчает, ведь он такая же часть австралийской жизни, как регби и мясные пироги. Но важно то, что я знаю свое место в жизни. И оно не там, куда меня поместили Серы или Карли.

Если кто-то подойдет и спросит, какой я национальности, я посмотрю ему в глаза и скажу: я австралийка с бурлящей в венах итальянской кровью. Скажу это гордо, потому что не стыжусь своих корней.

Дома многое изменилось. Не знаю, почему. Может, потому что изменилась я. Майкл переехал в свой дом в Балмейне, и я часто у него гощу. Забавно, как мама иногда заглядывает на ужин — родители меня изумляют. Они очень подходят друг другу.

Часами болтают без стеснения и неловкости, и я гадаю, что же не дает им сблизиться. Может, они напуганы тем, какими сильными на самом деле оказались их чувства.

Мы с Майклом много ругаемся. Особенно теперь, когда я так часто его вижу. Иногда он ужасный шовинист и критикует меня, даже не задумываясь. Папа ожидает от меня не того, чего хочет сам, а того, что, как ему кажется, хочу я. Он говорит, когда я обманываю себя, это приводит его в ярость. Мы конфликтуем, потому что между нами разрыв поколений.

Он смотрит новости, считает их развлечением и психует, когда ловит меня за просмотром американских ситкомов. Папа их ненавидит.

Но я люблю Майкла Андретти, и с каждым днем все больше и больше. Я люблю его вдвое больше, чем, быть может, месяц назад, но теперь заодно вижу и его недостатки.

А Джейкоб?

Не думаю, что нас разделило мое итальянское происхождение и его австралийское. Думаю, в какой-то момент мы просто оказались слишком разными. И не поняли, чего на самом деле хотим от себя, не говоря уже друг о друге.

Пожалуй, за год Джейкоб стал немного более амбициозным, чем был раньше, а я наоборот — немного меньше. Иногда я даже сомневаюсь, хочу ли стать адвокатом. Но не собираюсь делать из этого проблему или отвлекаться. Когда придут результаты экзаменов, тогда и приму решение. Но я настроена оптимистично и наивно верю, что однажды снова буду с Джейкобом Кутом. Поэтому вынула открытку из мусора и поставила на камин.

Сегодня мой день рождения. Мне больше не семнадцать. Именно в этом возрасте, как поет Дженис Йен^[10], можно узнать правду о жизни. Но она не упомянула, что истины продолжаешь познавать и после семнадцати, а я хочу открывать их до самой смерти.

А еще я буду знать, кто я, до последнего вздоха. Я буду верить в Бога и не позволю никаким церковным правилам встать у меня на пути. Буду верить в свой мир. Мир, в котором ирландец^[11] сказал нам кормить бедных, и мы их кормим.

Где музыканты просили нас не «петь "Сан-Сити"» и мы поддерживали их против сегрегации между черными и белыми^[12].

Мир, в котором Стинг спросил, любят ли русские своих детей^[13], и мы знали, что ответ — да.

Я знаю, что в этом мире много плохого, и слишком большое число людей готово сдаться. Но я — нет. Потому что искренне верю в доброту каждого отдельного человека и особенно молодежи.

Итак, я сижу и слушаю U2, и кажется, что слова написаны современным поэтом. А вечером встречусь с друзьями и семьей — и в этом и заключается вся суть жизни. Я сяду между двумя женщинами. Двумя самыми важными женщинами в моей жизни, чьи отношения чуть не разрушил один мужчина, который умер пятнадцать лет назад.

Я буду сидеть между ними как связующее звено и буду изо всех сил бороться, чтобы ничто не разлучило мою семью. Я не говорю, мол, теперь моя жизнь станет легче, ведь я наконец-то чувствую себя свободной. Я не говорю, что люди перестанут шептаться обо мне за спиной. Даже если бы я жила как святая, ходила босой, носила вериги Франциска Ассизского и страдала, как мученица; если бы блюла правила и никогда не грешила, люди все равно бы меня обсуждали. Потому что такова человеческая природа. Люди, как и я, всегда найдут, о чем поговорить.

И неважно, буду ли я Джозефиной Андретти, которая никогда не была Алибранди, которой следовало зваться Сэндфорд и которая, возможно, никогда не будет Кут. Важно то, кем я себя чувствую — а я чувствую себя дочерью Майкла и Кристины и внучкой Кати; подругой Серы, Анны и Ли; кузиной Роберта.

Знаете, когда я мысленно прокрутила этот год, со мной произошло замечательное событие: «один прекрасный день» наступил.

Потому что я наконец поняла.

Внимание! Электронная версия книги не предназначена для коммерческого использования. Скачивая книгу, вы соглашаетесь использовать ее исключительно в целях ознакомления и никоим образом не нарушать прав автора и издателя. Электронный текст представлен без целей коммерческого использования. Права в отношении книги принадлежат их законным правообладателям. Любое распространение и/или коммерческое использование без разрешения законных правообладателей запрещено.

Примечания

1

90 градусов по Фаренгейту — примерно 30-32 градуса по Цельсию.

(обратно)

2

Zingara — «цыганка» по-итальянски.

(обратно)

3

Qantas Airlines Limited — крупнейшая австралийская авиакомпания.

(обратно)

4

Буш – большие пространства некультивированной земли в Австралии и Новой Зеландии, поросшие кустарником или деревьями до 10-12 м высотой.

(обратно)

5

Джимми Сваггарт (род. в 1935) — известный пастор-евангелист, певец, автор со скандальной репутацией, устраивающий громкие теле- и радиошоу.

(обратно)

6

«Кокроачис» («Коки») — австралийская рок-группа, образована в 1979 году братьями-католиками Полом, Джоном и Тони Филд и их друзьями Тони Генри и Джозефом Галлион. Название получила от прозвища Кита Ричардса («Роллинг Стоунс»).

(обратно)

7

Стихотворение «My Country» Доротеи Маккеллар. Перевод Алекса Зарина.

(обратно)

8

Иммигранты.

(обратно)

9

«Международная амнистия» (Amnesty International) - одна из крупнейших международных правозащитных организаций, которая борется за права людей и действует более чем в 150 странах мира.

(обратно)

10

Имеется в виду песня «At seventeen», в которой поется о том, что «Вся любовь достается лишь королевам красоты и школьницам с улыбками на безупречных лицах», в то время как несимпатичные девушки сидят дома и только мечтают о кавалерах.

(обратно)

11

Речь о Боно, солисте ирландской группы U2, известном борце с мировым голодом и нищетой.

(обратно)

12

«Sun City» — песня, которую музыкант, актер и продюсер Стив Ван Зандт написал, порицая одноименный курорт магната Сола Керцнера, построенный на территории бантустана (использовавшейся в качестве резерваций для коренного черного населения Южной и Юго-Западной Африки (ныне Намибия) в рамках политики апартеида). Однако песня не имела особого коммерческого успеха, а Нельсон Мандела после выхода из тюрьмы похвалил Керцнера и сказал, что на курорте было создано множество рабочих мест, что было важнее всего.

(обратно)

13

«Russians» — песня из дебютного альбома певца, в которой он предостерегает от последствий Холодной войны, в числе которых доктрина о взаимном гарантированном уничтожении и надеется, что «Русские тожелюбят своих детей», ведь это единственное, что способно уберечь мир от катастрофы в результате применения ядерного оружия.

(обратно)

Оглавление

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвертая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Глава двадцать третья

Глава двадцать четвертая

Глава двадцать пятая

Глава двадцать шестая

Глава двадцать седьмая

Глава двадцать восьмая

Глава двадцать девятая

Глава тридцатая

Глава тридцать первая

Глава тридцать вторая

*** Примечания ***