Настоящие мужики детей не бросают [Владислав Иванович Романов] (fb2) читать онлайн

Пролог

Раньше он об этом не вспоминал. Просто жил, тоскливо и монотонно, сидел с приятелями в пивной, потягивал пивко, слушая их болтовню.

Из окна пивной «стекляшки» была видна протаявшая лужайка, на которой грелись сразу восемь бездомных псов разных мастей. И эта картина почему-то приводила Сергея, или Серого, как звали его одноклассники, в восторг. Впечатление от этого зрелища портил лишь грязный матерщинный рассказ о его несчастной жизни одного из придурков, подсевшего к ним.

Друзья радушно угостили мужика пивком, хотя все двадцать кружек оплатил Серый. У старых школьных приятелей часто не бывало денег, и они запросто сшибали у него: то полтинник, то сотню до получки. А он любил угощать их пивком, не жалея денег.

Так они сидели, болтали, и никто не подозревал, какой вулкан тлеет в душе мирно сидящего в пивнушке человека, любующегося живописной картиной в окне. Болезнь еще не вызвала рецидив, она лишь угодливо рыхлила почву, и он чувствовал: это неумолимо приближается со скоростью экспресса, без всякого свиста разрезающего воздух, как нож, входящий в масло.

Это случилось в пятом классе. Ростом он не выделялся, наоборот, был самым маленьким, на уроках физкультуры сразу вставал в конец шеренги, хоть имелись и пониже, но для Серого все равно, где стоять, потому что бегал он быстрее всех. Как пуля. Физрук Евдокимов так его и звал: Пуля!

— Ну, Пуля, давай! — по-звериному вопил он, и Пуля мчался, обгоняя всех рослых и длинноногих.

И все смотрели на него по-волчьи. Серый же никого не задирал, скорее стеснялся своей быстроты и не любил, когда Евдокимов насмешничал над одноклассниками, а тот другого способа раззадорить класс не ведал. Весной они снова вышли на шестьдесят метров, и снова Серый опередил всех.

Евдокимов выстроил их в шеренгу, вывел Серого и поставил впереди всех.

— Теперь здесь твое место! — скалясь, прорычал физрук. — И пусть эти недоноски на тебя равняются!

Горстков, самый рослый и мощный в классе, с бугристыми плечами, без шеи, белобрысый и губастый, выжимавший десять раз пудовую гирю, недовольно хмыкнул, ибо в одно мгновение стал вторым.

— Что, Горстков, имеешь возражения? — набычился физрук.

Одноклассник молчал.

— Хочешь пробежаться?

Горстков стоял, опустив голову.

— А ну пошли!

Он снова вытащил всех на улицу, поставил Горсткова в паре с Серым и, подойдя к последнему, нарочно громко сказал:

— А ну-ка покажи этому засранцу!

Серого тогда вынужденно поставили перед выбором: если он проиграет — то навлечет на себя гнев Евдокимова, а тот уж найдет способ отомстить, если же выиграет — Горстков ему не простит. Как тут быть? Физкультурник, повесив секундомер на шею, встал на финише и дал отмашку. Серый помчался как заведенный, легко оставив позади силача.

— Ну что, ткнули тебя мордой?! — рассмеялся Евдокимов, глядя на запыхавшегося, со свекольными щеками Горсткова, хватавшего ртом воздух. — А теперь за свое упрямство будешь стоять в конце шеренги! Отныне там твое место! Стройся!

Все построились, пристраиваясь к Серому, который невольно стал первым. Силач же стоял в стороне.

— Тебе что, Горстков, особое приглашение? А ну в конец!

Тот помедлил и встал замыкающим.

— Вот так-то! И каждый отныне будет занимать то место, которое заслуживает! — назидающим тоном выговорил Евдокимов. — Так оно справедливее!

Серого избили в тот же день. Бил Горстков с двумя шавками, Степой Бобровым и Пашей Власовым, они ходили за силачом следом. Свалили с ног, а потом все втроем пинали ногами по лицу, по ребрам, в пах, в живот, до изнеможения. Устав, силач плюнул на него, а потом помочился, заставив своих шавок сделать то же самое.

— Теперь буду бить каждый день, — процедил Горстков, — пока сам в конец шеренги не встанешь! Понял, заморыш?!

И он с силой снова пнул его в живот.

— Ты понял или нет?!

— Понял, — прошептал Серый.

Он еще полчаса лежал на сырой земле, потом с трудом поднялся, слыша мерзкий запах мочи, но от боли присел и опять повалился, не удержавшись на ногах. Наконец ему удалось встать, доползти до дома. К счастью, матери не было, она всегда приходила поздно. Он взглянул на себя в зеркало: лишь кровоточила верхняя губа, синяков на лице не оказалось, Серый закрывал его руками. Он умылся, принял таблетку анальгина, вспомнив, что мать всегда прибегала к нему, когда у нее что-то болело. Потом разделся, снял одежду, пропитанную мочой, и, взглянув в зеркало, ужаснулся: по всему телу темнели ссадины и синяки, и дотронуться до кожи было невозможно: сразу обжигала боль. Серый переоделся в сухое, сразу же замочив белье и насыпав в таз порошка. В мозгу безотвязно крутилась одна и та же мысль: Горстков не успокоится, пока его не раздавит. Но еще больнее сверлило другое: силач разнесет по всему классу, по всей школе, как с дружками его метелил, а потом обоссал. И все будут хохотать, называть «обоссанным». Даже девчонки, а этого допустить нельзя. Просто нельзя. Уж лучше повеситься.

Он снова зашел в ванную, дотянулся до верхнего шкафчика. Бритва лежала на месте. Ею когда-то брился отец. Его убили. Он вступился за женщину, а какой-то пьяный пырнул ножом. И все ушли, убежали. И даже та женщина, которую он пытался защитить. Бросили его умирать. Он пролежал минут сорок, истекая кровью, пока кто-то не вызвал «скорую». Потом врачи говорили: если б она приехала сразу, отца бы удалось спасти, а так вытекло слишком много крови. Отец всегда по утрам брился, мурлыкая под нос: «А мы едем, а мы едем за туманом», и Серый часто смотрел, как ловко он это делает.

— А ведь можно и шею порезать, — сказал однажды Серый.

— Можно, и очень легко, — ответил отец.

Взяв опасную бритву, Серый позвонил Горсткову по телефону, робким голосом сообщил, что готов отдать ему японский плеер со всеми кассетами и дисками, лишь бы только тот его больше не бил, а бегать он и так не будет.

— Ладно, подходи к моему дому, я посмотрю, что за плеер, — пробурчал силач. — Если дерьмо, то буду метелить еще сильнее!

Они встретились. Серый держался спокойно. Это напоминало игру: кто быстрее обо всем догадается. Силач оглядел плеер, послушал звук. Игрушка его устраивала.

— А где диски и остальные кассеты? Не одна же у тебя была?!

— Пойдем, отдам остальные. Я подумал, вдруг тебе плеер не понравится.

— Ну пошли!

Он повел Горсткова через пустырь, где в одной из канав жители соседних домов устроили импровизированную свалку. Дойдя до нее, Серый неожиданно сказал:

— Какой-то дурак старинные монеты в канаву выбросил!

— Где?! — загорелся силач.

— Да тут!

Серый первым спрыгнул в канаву, незаметно бросил на землю старый юбилейный рубль, их еще отец собирал.

— Вон, смотри!

Рубль заблестел, и Горстков спрыгнул следом, поднял монету, стал рассматривать, и Серый не промедлил: достал бритву и размашисто полоснул обидчика по горлу, мгновенно его прорезав. Одноклассник замер, зашлепал, как лягушка, губами, пытаясь что-то сказать, что вызвало смех у Серого, а еще через секунду силач замертво рухнул на землю.

Серый огляделся, но стенки канавы надежно скрывали их от любопытных глаз. Он забрал плеер и монетку, вытер о землю бритву, разрыхлил свои следы, выбрался из ямы. На душе вдруг стало легко и спокойно. Отмщение совершилось, он навсегда заткнул рот своему обидчику. Вернувшись домой, тщательно в порошке промыл бритву, после чего лупой проверил, не осталось ли следов крови, и только тогда положил ее на место. Потом открыл банку со шпротами, с аппетитом поел и лег спать, проспав до вечера.

Труп обнаружили на следующий день. Эта новость мгновенно распространилась по школе. Серый подошел к шавкам, Степе и Паше, и тихо сказал:

— Вякните хоть слово, я и вам горло перережу! Хотите?

Те вылупили глаза и преданно замотали головами, подтверждая, что будут немы. Потом началось следствие, допрашивали всех подряд, следователь подробно разбирал выходку Евдокимова, многие слышали, как Горстков собирался начистить рожу Серому, но последний лишь пожимал плечами: до драки дело не дошло, а тогда с какой стати он будет ему горло резать. Серый ходил по школе королем. Ему нравилось созерцать страх на лицах двух шавок, которых теперь он подчинил себе. На физкультуре сразу же вставал впереди всех. Если кто-то покушался на его место, то получал подзатыльник, но давать сдачи почему-то никто не решался. Один из шавок потом объяснил ему:

— У тебя такой взгляд стал, что мурашки бегут по коже!

Серый и сам заметил эту перемену в себе. Он даже стал носить с собой бритву, его словно тянуло еще раз повторить это дерзкий взмах. И вскоре повод нашелся. Хомка, учившийся на два класса старше, неожиданно наскочил на него в клубе и нагло потребовал десять рублей. Пришлось отдать, ибо Хомка пугал ножичком.

Серый заставил шавок узнать, где живет обидчик. На следующий день он подкараулил его в подъезде. Прождал два часа и дождался. Вышел из-под лестницы, окликнул шпаненка.

— Еще десятки не надо? — спросил Серый.

— Чего?! — скорчил недовольную гримасу Хомка.

Серый мгновенно вытащил бритву и приставил к горлу обидчика.

— Не боишься?

— Да я тебя завтра урою, гнида! — зашипел гаденыш, и это были его последние слова.

Потом то же смешное, лягушачье шлепанье побелевших губ, жабьи вытаращенные глаза и глухое падение.

Шавки, Степа и Паша, первыми на следующий день принесли Серому эту весть, со страхом глядя на него, точно ожидая от него подтверждения. И Серый, рассмеявшись, внушительно им сказал:

— Вот видите, что бывает, когда дети себя плохо ведут! Не стоит меня сердить, мальчики, я этого не люблю!

И громко расхохотался.

И снова приходил следователь, всех опрашивал, но Хомка учился в седьмом, а не в пятом, и обиженных им хватало. И это убийство сошло Серому с рук, а через полгода газеты стали писать о серийном убийце, охотнике за детьми. Потом кого-то поймали, и тот неожиданно взял на себя смерть Горсткова и Хомки. Серый сам об этом прочитал в газете, которую принесли ему шавки.

— Выходит, ты лапшу нам на уши вешал? — радостно хохотнул Степа. — А мы, дураки, и поверили!

— Вы что, доказательств хотите? — завелся он, схватил одного из прихлебателей и сдавил ему горло так, что тот чуть не задохнулся. — Ну скажи, скажи!

Власов лишь хрипел, выпучив глаза, и ничего не мог сказать Серому в ответ.

— Мне вас-то зарезать ничего не стоит, — успокоившись и отпустив парня, проговорил Серый. — Все знают, что вы мои друзья, и если я вас прирежу, то на меня подозрение не упадет, так что лучше не выводите меня из себя, дольше проживете!

Он рассмеялся собственной шутке.

Рецидив случился в тот самый весенний вечерок, когда Серый сидел в пивной и потягивал разливное «Афанасий» со старыми школьными друзьями, среди которых были и Степа с Пашей, только уже повзрослевшие, а он беззаботно смотрел за окно на ленивых собак, греющихся на оттаявшей лужайке. И все было хорошо, пока один из сидевших за их столом, примкнувший к ним случайно, не завелся сначала из-за своей жены, оставившей его без копейки, а потом вдруг зацепил Серого.

— Ну че ты там увидел?! Че разглядываешь?! Собак приблудных не видел? Ты сюда слушай! Учись, наматывай на соплю семейную жизнь! А то сидит как фон-барон, блин! — Он грязно, с ожесточением выматерился. — Что, мало учили в жизни? Так я быстро могу научить! Так научу, что шелковым сделаешься!

— Кончай базар, он нас пивом угощает, — бросил кто-то из своих. — Сидит человек и сидит, не трогай его.

— Да кто он такой, чтоб его не трогать?! — разошелся незнакомец, чем-то похожий на «бычка». — Компания есть компания! Если один рассказывает, все молчат и слушают! А этот еще и улыбается! Чего ты улыбаешься, сука позорная?! Я тебя быстро мордой в парашу засуну!

Он поднялся, схватив кружку, готовый наброситься на Серого, и тот вдруг ощутил тот самый страх, ту самую боль, когда Горстков избивал его с шавками. Сергей сжался, сунул руку в карман, но бритвы там не оказалось, и его прошиб пот. Он вдруг ощутил себя безоружным и беспомощным. Но бывшие одноклассники сумели усадить «бычка», пододвинули ему еще кружку, стали успокаивать. Еще через минуту откуда-то прибежал его сынок, и Серый, увидев мальчишку, вздрогнул: перед ним словно возник Горстков: крепенький, белобрысый, с головой, посаженной прямо на туловище. Пацан молча поднял отца и увел домой.

— Ты чего? — удивился Паша Власов, сидевший рядом.

— А что? — вздрогнул Серый.

— На тебе лица нет!

— А что на мне? — не понял он.

Но Паша проглотил комок, застрявший в горле, и ничего не смог ему объяснить. А Серого вдруг зацепило, потянуло, он полночи не спал, ворочался, будучи не в силах сопротивляться страшному ледяному ознобу, сотрясавшему весь его организм. Будто чья-то костлявая холодная рука хватала его за волосы, приподнимала на полметра от пола и болтала в воздухе.

Утром поднялся разбитый, все тело болело, как тогда, в тот самый день, когда Горстков пинал его ногами. Серый пошел в ванную, достал из старого шкафчика отцовскую бритву и долго сжимал ее в руке, пытаясь прекратить жуткий озноб. И он действительно немного поутих, но судороги еще заставляли его вздрагивать.

Через полчаса Серый уже точно знал, какую науку преподнесет «бычку». Ибо что толку резать глотку ему самому? Тот лишь вытаращит глаза и рухнет, не сумев даже понять, за что его лишили жизни, а вот отнять жизнь у его сына, скорее всего такого же изувера, как и Горстков, и тем самым причинить отцу жуткую боль, которая выжжет все его внутренности, — вот это достойное наказание.

И Серый стал выслеживать младшего «бычка». По странному совпадению его фамилия оказалась Быков. Леша Быков. Серый разузнал, в какую школу тот ходит, как, каким путем возвращается, где и с кем играет в футбол. Однако мальчишку всегда окружали двое верных дружков, провожавших его обычно до подъезда. Как в свое время и Горсткова две шавки, Степа и Паша. И это обстоятельство лишь усилило желание Серого совершить возмездие.

Решение пришло неожиданно и оказалось самым простым. Как-то под вечер Серый, заметив старшего Быкова в пивной, в очередной раз жаловавшегося на судьбу, прибежал домой и позвонил младшему по телефону, сообщив, чтобы тот пришел за отцом, который пьяным валяется на пустыре в канаве. В той самой, в которую местные жители по-прежнему сваливали мусор.

Мальчишка прибежал, стал рыться в мусоре, выискивая своего отца, когда Серый его перехватил и резким движением прочертил яркую полосу. Мальчишка зашлепал губами, и эти мгновения агонии наполнили вдруг душу Серого необыкновенным блаженством, у него даже сладко закружилась голова, он опустился на кучи мусора и несколько секунд ощущал странные, теплые волны, перекатывавшиеся по телу. И та холодная, костлявая рука страха вдруг разжалась, сделав его вновь свободным.

Леша Быков стал первой жертвой.

Уже через несколько дней, проходя мимо пивной, Серый увидел взрослого «бычка», валявшегося пьяным у крыльца. Как раз в этот миг подъехали менты, попробовали его разбудить, но тот бессвязно мычал и лишь материл всех подряд. Милиционеры рассердились, подобрали его, грубо бросили в автозак и увезли.

«Теперь-то «бычок» не выкарабкается! Сопьется, сгниет заживо!» — думал про себя Серый, и странной радостью вдруг наполнилась душа. Он собрал друзей, затащил в пивную, накупил пива, воблы, креветок, закатив целый пир, и никто не понимал, что происходит. Все то и дело переспрашивали:

— Ты что, женишься?

— Почти! — смеялся он.

Но никто так и не понял, что за неожиданный повод был у их старого приятеля, а Серый не стал их разочаровывать. Лишь Степа с Пашей напряженно переглядывались. Они слышали о смерти мальчика и помнили ту стычку с его отцом в пивной. И быстро все сообразили. Но молчали, понимая, что давно уже стали соучастниками смертельных забав школьного друга. И вряд ли им это простится. Шавки с шумом высасывали сок из креветок, не участвуя в общем разговоре, изредка бросая беспокойные взгляды на Серого, который взахлеб хохотал над каждым простеньким анекдотом, что рассказывали приятели, точно впервые их слышал.

— Да он действительно женится! — снова высказал предположение один из одноклассников, и Серый зашелся смехом.

Лишь Степа с Пашей, оцепенев, сидели напротив, будучи не в силах улыбнуться.

— Да-да, женюсь! — подскочив, замахал он руками. — И всех приглашаю на свадьбу, если она состоится! Мы будем веселиться и радоваться жизни!

Серый готов был по-щенячьи завизжать от счастливого состояния, какое внезапно наполнило его. Глотнув пива, прослезился, и все снова удивленно посмотрели на странного приятеля.

— Не обращайте на меня внимания! — прошептал он. — Мне просто хорошо с вами, легко-легко! Подул бы ветер, я оторвался бы от земли и полетел! Правда, полетел бы!

Часть первая Контратипчик

1

Затвор чуть примерзал на морозе и время от времени «Никон» приходилось отогревать за пазухой, зато, когда он работал, Смирнов снимал без перерыва всех подряд, ловя улыбку, блеск глаз, неожиданный поворот головы, но постоянно возвращался к пятилетнему Саше, ради которого и примчался на окраину Москвы, несмотря на подлый мороз и мерзкую простуду, с которой уже неделю таскался на ногах. Фотограф же, как нарочно, приехал сюда месяц назад в осеннем пальтеце, и немудрено было простудиться. Но и это его мало беспокоило по сравнению с тем, что подходили к концу деньги. Столица их заглатывала с такой жадностью, что он, казалось, даже не успевал вытаскивать их из кармана. Хотя отправлялся в Первопрестольную почти со штукой баксов в кармане.

— Улыбочка, моя рыбочка, лей, лей, не жалей, веселей, задорней! — приплясывая вокруг деток, тормошил каждого Смирнов. — Что за кислая капуста на лице? А это уж совсем не лицо, а целая кастрюля кислых щей! Приказ по группе: согнать со щек и с ушей всю лимонную кислоту! Улыбаемся, веселимся, скачем, прыгаем, ведь скоро Новый год, елки-подарки! Сашок, большой вершок, нос с губами набекрень! Улыбочка — наливочка, а глазки — сказки! Веселятся все! Если парень не болтун, он великий хохотун! Кто такой, мне покажите, подружиться прикажите! Ах, какой лихой игрун, наш счастливый хохотун! Хохочи, веселись да за пузо держись!

Одна цветная пленка кончалась, он тут же заряжал другую, заводясь сам и разжигая детей, то кружил их в вихревом многоголосом хороводе, то заставлял скакать и прыгать, и все без исключения веселились от души: смеялись, хохотали как заводные. Никакой клоун бы их так не зажег, не растормошил, не заставил ходить на головах.

Воспитательница Полина Антоновна Артюхова, полнеющая сорокалетняя дама, стоя на взгорке и прикрывая варежкой нос от злого ветерка, степенная и медлительная, которую, казалось, трудно было чем-то удивить, раскрыв глаза, не отрываясь, смотрела на Сан Саныча. И было чему изумиться. Сто шестьдесят три сантиметра вместе с вязаной шапочкой, худенький, щупловатый, с легкой, ныне модной небритостью на узком с цепкими и пронзительными глазами лице. А когда фотограф задумывался, а потом начинал снимать, в нем вдруг появлялся неожиданный шарм, то обаяние творческого человека, которое всегда подкупает женщин. Как говорят, на улице встретишь — пройдешь и не заметишь, а тут как черт из табакерки, вихрь энергии, силы и могущества. Он крутил детьми, как хотел, и те подчинялись ему радостно и беспрекословно.

Сан Саныч пришел тише воды ниже травы. Покраснел даже. Робко спросил: «Можно я детей поснимаю?» Полина Антоновна десятый год в «Солнышке», так их четыреста пятьдесят седьмой называется, и хорошо знает что почем. Все садики давно между московскими фотографами расписаны, директрису они щедро подкармливают, и та чужого, со стороны, не пустит. Большая цветная групповая фотография и три индивидуальных снимка стоят рублей триста — четыреста. В группе тридцать человек. Итого десять тысяч за один-два дня работы. В их детсаду десять групп. Сто тысяч с одного садика. За неполный месяц работы. Какой дурак не будет держаться за такую работу? Да директриса ее уволит, если Полина Антоновна другого приведет. А потому она посмотрела на Сан Саныча с сочувствием. Но он тут же разгадал ее взгляд: дошлым оказался этот сто шестьдесят три сантиметра с кепкой.

— Мадам, вы не так меня поняли! Я поснимаю для себя, бесплатно и никакого бизнеса для себя не извлеку! — воскликнул он. — Скажу по секрету, скоро биеннале, то есть международная фотовыставка. Посвящена детям, будущему всего человечества, и я хочу в ней поучаствовать, а для этого мне надо поймать тот самый редкий кадр, который… ну, вы понимаете, — загадочно улыбнувшись, вдруг промычал он и продекламировал: — Искусствочко, искусство ребеночек чужой! Белла Ахмадулина.

— Какая Ахмадулина? — не поняла Полина Антоновна.

— Вот и от меня, Полина Антоновна, потребовал священной жертвы Аполлон! Я все бросил и пришел к вам… — таинственно, не скрывая своей симпатии к ней, вздохнул Сан Саныч. — К вам за помощью! Могу открыться: из всех жертв, что вы видели когда-нибудь в этом дряхлеющем городе, я самая замечательная!

— Ну раз самая замечательная, то что ж… — расцветая, многозначительно промурлыкала Полина Антоновна, как-то невольно втягиваясь в дурацкую игру, смысла которой она не понимала, внимая лишь огню его глаз.

— Данные совершенно проверенные, можете не сомневаться! Да и так видно… — напыжившись, фотограф театрально вскинул вверх руку. — Разве нет?

— Можно кое-что обнаружить, — помедлив, согласилась воспитательница. — При тщательном досмотре.

— Да вы сама ирония! А сколько я ее искал, мыкаясь по белу свету! Как мне ее не хватало! — сокрушенно прорыдал он и, вытащив платок, незаметно утер нос. — А я всем ребятишкам фотографии сделаю. Бесплатно!

Последний довод, собственно, и расположил Полину Антоновну к незнакомцу, хотя его всхлипы и шуточки показались ей чрезмерными, она фигляров не уважала, а любила людей основательных и степенных, какой была и сама. Но не терпела и рвачей-фотографов, которых приводила директриса.

— Завтра с двенадцати до часа тридцати у нас прогулка, подходите, пощелкайте, но если вы вздумаете потом продавать ваши фотографии, я сдам вас в милицию. С нашими съемщиками мы заключаем трудовой договор, а потому и не пытайтесь меня обмануть!

— Я — Смирнов Сан Саныч, — изобразив трагическую мину на лице и подавая ей руку, отрекомендовался он. — Прошу любить, а жалованья мне не надо!

И на следующий день ровно в полдень он снова появился, затеяв всю эту шумную кутерьму, наблюдать за которой было так любо-дорого. Полина Антоновна с восхищением следила, как Сан Саныч ловко заводил ребятишек, и они готовы были исполнить любую его шутливую затею. А самое главное — они все без устали резвились и совсем не чувствовали холода.

«Ну уж теперь-то они заснут и два часа их пушкой не разбудишь, а я успею сбегать в овощной за цветной капустой, — с облегчением подумала Артюхова, ибо директриса заставляла следить их за порядком, и в спальных комнатах всегда находились двое-трое, кому никак не давался дневной сон. — Этот биеннале из них всю дурь выбил!»

Ей с утра вдруг захотелось жареной цветной капусты с маслицем. Ни с того ни с сего. Она вспомнила, как долго и нудно возятся блатные фотографы, чтобы снять один групповой кадр. Всех детей измучают, пока снимут, не говоря уже о том, что лица у всех фотографов надутые и страшные, словно их только что до икоты напугали.

Но, наблюдая за странным фотографом, Полина Антоновна заметила: Сан Саныч почему-то чаще других снимал одного мальчика, Сашу Смирнова, своего однофамильца, кстати, чем-то на него похожего. Интересно, знает ли сам съемщик об этом или это получается у него случайно?

— Замерли, застыли, кто где стоял, улыбаться во весь рот, чтоб запрыгнул бегемот! — зычно крикнул Сан Саныч, и ребята застыли как вкопанные.

Смирнов тотчас выбрал ракурс и моментально сделал групповой снимок.

— Не замерзли? — потирая рукой красноватый кончик носа, спросил Сан Саныч.

— Нет! — завопили дети.

— А вот наша Полина Антоновна, кажется, превратилась уже в Снежную королеву! Не допустим такого злодейства! А ну-ка, дети, взяли свою любимую воспитательницу за руки и пробежались с ней по всей площадке!

Дети с воплями накинулись на дородную в каракулевой шубе Полину Антоновну и, вопя, потащили ее за собой. Детсадовская мама поначалу сопротивлялась, но напор озверевшей малышни был столь сильным, что через несколько секунд она побежала, подгоняемая всеми, и минуты через две Смирнову пришлось спасать ее от не в меру возбужденных ребятишек.

— Ну знаете, Сан Саныч, вы очень опасный человек! — раскрасневшись и хватая ртом мерзлый воздух, с досадой и удивлением проговорила Полина Антоновна ему на прощание. — Все! Прогулка закончена! Дети, построились в пары и быстро в садик! Раздеваться, мыть руки, готовиться к обеду!.. Шагом марш!

Полина Антоновна даже сама себе удивилась: вместо нежно мурлыкающего голоска, каким она обычно разговаривала с детьми, в ней вдруг открылась генеральская стать, и дети, мгновенно разбившись по парам, сами без лишних понуканий дружно зашагали к детсадовскому крыльцу.

— Как только жена при такой вашей неуемной энергии с вами справляется? — идя следом за детьми, кокетливо спросила у Сан Саныча воспитательница.

— Увы, не справилась, — грустно усмехнулся он.

— Вы разошлись? — Взгляд воспитательницы невольно увлажнился.

— Хуже.

— Что же может быть хуже? — не поняла Полина Антоновна. — Не дает развода?

— Она меня бросила, — признался Смирнов.

— Вот как? Ради другого?

Он кивнул.

— Интересно было бы на нее посмотреть, — надменно поджав губы, задумалась воспитательница, и он не понял, что Полина Антоновна имела в виду.

Фотограф сразу же разгадал: она одинока и бездетна. На таких обычно лежит свой невидимый контур полутени. Смирнов лишь взглянул на нее в объектив, как сразу его обнаружил. А кроме того, от детсадовской мамы исходил стойкий и сладковатый запах парфюмерной смеси из пудры, крема, духов и помады. И это тоже знак одиночества. Пробыв с ней рядом минуты полторы, фотограф настолько им пропитался, что впереди сидящие всех возрастов женщины в автобусе оборачивались и с иронией на него посматривали. Одна же, черноволосая, в белой «паутинке», одарила таким жгучим и пытливым интересом, что Сан Санычу стало не по себе. За те четыре года, что он прожил без жены, да можно сказать, вообще без женщин, Смирнов совсем отвык от таких откровенных взглядов.

С замерзшими стеклами и припорошенный инеем изнутри автобус натужно скрипел, с трудом одолевая один поворот за другим, и Смирнов, не ощущавший уже кончиков пальцев в своих осенних чешских туфлях, с тоской ждал, когда шофер объявит долгожданную остановку метро, чтобы нырнуть в урчащее тепло подземки и немного отогреться. Но они ехали и ехали и, казалось, совсем в другую сторону от метро. В Сан Саныче вымерзли уже все мысли, кроме одной, ради которой он и примчался в Москву, но еще десять минут такой дороги, и он превратится в окоченелый труп.

«Обо мне, наверное, напишут в газете, — с усмешкой подумалось ему, — поскольку я буду первым человеком, замерзшим в городском автобусе».

Черноволосая незнакомка неожиданно снова обернулась, метнула в него пучок искр, и Смирнова бросило в жар.

— Метро «Медведково», конечная, — чихнув, простуженным голосом прохрипел в динамики шофер. — Всего вам доброго!

Контуры лиц медленно появлялись на листах фотобумаги. Лицо Сашки выплыло первым. Сначала ракурс вполоборота, потом крупно вся мордашка, залитая смехом, на общем плане среди мальчишек, потом снова крупно, с раскрытым ртом, еще через секунду — с гримасой радостного заговора и тайны. Смирнов вытащил, промыл последний, двадцатый отпечаток с крупным планом своего тезки, подошел с ним к большому зеркалу и внимательно сравнил, поглядывая то на себя, то на фотоснимок. Все было так схоже в конфигурациях их лиц, носов, ушей, мимики, что Смирнов громко и победно хмыкнул. Чутье его не обмануло.

— Контратипчик! — радостно воскликнул он.

Старый армейский приятель Денис Морозов, у которого он остановился в Москве, услышав, что Сашка приехал искать своего сына, сначала изумился, а потом обрадовался.

— Мужик измельчал, чего тут говорить, — сидя с ним на второй день за рюмкой «Привета» на кухне, бубнил он. — Даже я поначалу посмотрел на тебя, как на идиота! И многие так! Потому что нынешнему мужику дети не нужны! Зачем они ему? И бабы не нужны. Отдуплиться он всегда найдет с кем, а слушать ее поучения или советы — это уж увольте! Я свою через месяц прогнал! Собрал вещички, засунул в багажник и отвез к теще. Та пришла, а в прихожей и тапочек нет! Уля-улю! И замок тут же сменил. Прощайте, говорю, мадам, нам с вами не по пути! Ох, как они раздраконились! Как базлать начали! Хорошо, у меня участковый внизу живет, нормальный кореш, я его всегда по утрам опохмеляю. Живо поднялся, страху на нее нагнал, и та быстро замолкла.

— А ты ее сюда не прописывал?

— Еще чего?! Я и впустил-то в надежде, что начнется эра чистоты и порядка. Сам видишь, у меня более-менее. С мытьем полов лишь напряженка, а порядок я люблю. Сам помнишь, папаня наш, капитан Пирогов, приучил! — Денис мечтательно улыбнулся. — И вот женился. Прихожу первый день после работы, смотрю вокруг, волосы дыбом: все разбросано, стаканы на полу, ковер в варенье, на телевизоре сальные пятна, колбаса на кровати. Оказывается, приходили подружки, они чаю попили, новости посмотрели. Я, конечно, дал вводную, надеясь, что на следующий день все восстановится. Что ты! Еще хуже! Пыль на телевизоре! А гундеж беспрерывный: давай купим то, давай купим это. И способ воздействия один: дам себя приласкать, если тотчас после этого поедем в магазин за подвесной мраморной мыльницей. Я говорю: хорошо, раздевайся! Так она лежит, сволочь, мне отдается, а в глазах, вижу, одно: как бы побыстрей соскочить и в магазин поехать. Я как на все это посмотрел, сразу же сказал себе: Денис, всеобщая тревога, враг на пороге!

Он махнул рюмку водки, крякнул, закусил огурчиком, помолчал, с трудом вспоминая, зачем все это другу рассказывал. Но через мгновение вспомнил.

— Так вот я про тебя! Ты прав, кореш! Хрен с ними, с бабами, а мужика должен воспитывать мужик! Конечно же она его спихнула со своей шеи, а парень сейчас лопает казенную кашу и думает: ну то, что мамка бросила, это понятно, бабы, они и в Африке не кенгуру, но чтобы пахан обо мне не вспомнил, это западло! И если сейчас сына не найдешь, он тебе никогда не простит! Тем более его и зовут, как тебя: Сашка Смирнов! Ты «Смирновскую» пил? Такая же крепость между мужиками должна быть! А иначе погибнем! Эти бабы нас быстро сактируют, точно говорю!

Денис работал охранником в одной престижной рекламной фирме. Через пару дней, проникшись сочувствием к трудностям друга, он притащил Смирнова к себе на работу, познакомил с молодым компьютерщиком, и тот при нем за полчаса взломал какой-то министерский банк данных, вытащил списки детей, живущих в интернатах, в московских домах ребенка и детдомах, посещающих московские сады, выпечатав с помощью принтера всех Александров Александровичей Смирновых, родившихся пять лет назад. Увы, места рождения в этих списках не уточнялись. Полных тезок оказалось не так уж много, несмотря на столь распространенную фамилию, всего двадцать мальчишек по Москве, и Саша Смирнов из «Солнышка» стоял последним.

Фотограф попросил также найти адрес жены, но, как компьютерщик ни старался, ее следов отыскать не удалось. Не нашел он имени супруги в списках москвичек, что лишь удвоило энергию Сан Саныча по поиску сына, ибо увезти его за границу она не могла: для таких акций требовалось разрешение мужа, хоть и бывшего.

С того счастливого мгновения прошел уже месяц и десять дней. Первый отпуск закончился, но Сан Саныч, уезжая из Нижней Курьи, попросил у начальства сразу два месяца, ибо не отдыхал он три года подряд, пристроив пока на свое место лучшую свою ученицу, понимая, сколь нелегкая миссия предстоит ему в Москве. Так оно и случилось. Он каждый день мотался по столице в поисках своего единственного Смирнова. И тут помогла профессия фотографа, но каждый раз при встрече с очередным тезкой сердце несчастливого отца замирало, его бросало в озноб, и он готов был заключить в объятия сына, которого видел последний раз, когда тому исполнилось десять месяцев и один день.

Тогда он пришел домой и нашел на столе записку: «Милый, обожаемый мой Сашенька! Я уехала, так уж получилось, уехала далеко-далеко, в столицу, а там, видимо, еще дальше. Нет, ты ни в чем не виноват! В чем ты можешь себя обвинить? Ни в чем! Ты меня любил, и я тебя любила. Я тебя и сейчас люблю. Пишу второпях эти строки, потому что через полчаса самолет, и спазмы сжимают горло, так не хочется с тобой расставаться! Но, любимый мой, единственный, я не могу больше жить в этом странном городке с жутким названием Нижняя Курья, да еще за тысячи километров от Москвы, Петербурга и других крупных центров, где люди живут совсем иначе, радостнее, лучше! Нет, ты вдумайся только: Нижняя Курья! Незнакомец спросил меня: «Это что за город?» Я сказала: «Нижняя Курья». Он с грустью покачал головой и, взглянув на меня, без всякой усмешки спросил: «А вы тогда нижнекурьяйка или нижнекурийка?» И этим убил напрочь. Я поняла: больше так жить нельзя. Я в тот же вечер заговорила с тобой, но ты не захотел меня слушать. И вот я решилась. Сына забираю с собой, а если мы соберемся вдруг уехать насовсем в Израиль или еще куда-нибудь, то я дам тебе знать, ты приедешь и заберешь его. Я люблю тебя, но так жить больше не хочу. Когда-нибудь ты проснешься и поймешь меня. Прощай и не ищи! Твоя Александра».

Да, ее тоже звали Саша. И тоже Смирнова. И тоже Александровна. Она была чуть выше его, примерно на полголовы. Длинноногая, стройная, с нежной улыбкой и рыжими, вьющимися, до плеч волосами.

Давно влюбленная в него Люся, его приемщица, проявщица и ученица, работавшая вместе с ним в фотографии, морщилась и, сдерживая слезы, вещала: «Стервоза она! С рыжими счастья не будет, вот увидишь! Их Петр Первый и Чайковский боялись, а в нашем городе она одна такая! Больше нет, я точно знаю!»

Сашенька, когда он ей пересказывал эти байки, радостно хохотала и хлопала в ладоши, каждый раз требуя: «Ну что там еще Люська обо мне рассказывала, выкладывай!» — и Сан Саныч, приходя на следующий день в фотографию, требовал от своей приемщицы очередных пророческих отзывов.

— Она же ведьма, это видно! У нее на левом соске черная родинка, об этом во всех книгах написано: если ведьма, то обязательно на левом соске! Проверь, если хочешь!

Сан Саныч пришел домой, проверил, и все сошлось. Саша смеялась до слез, а Смирнов никак не мог сообразить, где Люся могла видеть Александру обнаженной.

— Может быть, вы в бане встречались?

— Я не хожу в баню, ты же знаешь.

— Тогда где?

— Выкинь это из головы! Нигде!

Но он не мог выкинуть и заставил Люсю признаться во всем. Та сообщила, что об этом ей сказал гитарист Коля Солонец, с которым рыжая раньше крутила роман. Смирнов был уязвлен, но рассказывать жене об этом не стал. Фотограф ревновал ее ко всему миру, но любил еще больше. Он и Сан Санычем стал себя называть, едва познакомившись с ней. Потому что для него она всегда была Александра Александровна. Или «рыжая Александра».

Это был тот редкий случай, когда, казалось, сама судьба свела их в этом маленьком городке со странным названием Нижняя Курья. И он свято в это верил, потому что они оба сразу же влюбились друг в друга и даже не представляли себе, что смогут когда-то расстаться. Так было. И когда Александра сбежала, первое время он ждал, что она вернется, что записка всего лишь розыгрыш, шутка, жена позвонит и скажет: «Ну что, родненький, испугался?!» «Испугался», — ответит он, и она вернется.

Но она не возвращалась, хотя он терпеливо ждал, даже ходил на почту, предположив, что она забыла адрес и отправила письмо на «до востребования». Однако и там ничего не было. Над ним потешались. Люся приносила салаты, куриные котлеты, морсы и компоты, отбивные и пироги с вязигой, тайком стирала ему рубашки, любила преданно и беззаветно, никого близко к нему не подпуская, точно зная, что рано или поздно он сдастся и женится на ней. И он потихоньку сдавался. Разрешил сначала стирать его рубашки, потом оставаться у него на ночь и лечь с ним в постель, потом принести к нему свои тапочки, затеять уборку в квартире. Но через месяц взбунтовался, ибо пришел странный перевод из Москвы на две тысячи рублей, откуда непонятно, будто Александра звала его к себе. Однако кто-то из знакомых приехал из Москвы и сообщил, что Сашка улетела с новым мужем на постоянное место жительства в Австралию, а сына отдала в детдом. Тогда-то Сан Саныч собрал все свои сбережения и ринулся в Москву искать и забирать сына.

Люся в дождь бежала за вагоном и кричала: «Я буду ждать! Позвони! Приезжай быстрее!»

И вот его поиски подходили к концу. Каждый раз, когда Сан Саныч понимал, что очередной Саша Смирнов вовсе на него не похож, или встречался с его мамой, которую видел впервые, то сокрушенно вздыхал и с трудом приходил в себя. Один Денис верил, что его сын найдется, и обещал ему даже помочь выкрасть парня, если возникнут сложности. Изредка Сан Саныч сравнивал себя с Остапом Бендером, искавшим вместе с Кисой Воробьяниновым бриллианты в дюжине стульев, но каждая новая неудача приближала его к сыну, может быть, поэтому он с такой отвагой и лихостью провел последнюю съемку, приворожив к себе без исключения всех юных воспитанников.

Он приклеил на прищепках двадцать фотографий Саши Смирнова и не спеша расхаживал мимо них, вглядываясь в лицо мальчишки. Замечал вдруг родинку или особенный изгиб уха, шеи, подбородка и бежал к зеркалу сличать со своим изгибом. И если находил такой же, то подпрыгивал от радости. После двухчасовых пристальных изучений Сан Саныч пришел к выводу: да, это его сын. Контратипчик. Александра, скорее всего, вышла замуж, взяла новую фамилию, а у сына, видимо, решила не менять, собираясь уезжать за границу. Что ж, значит, Смирнов вовремя появился. Зов сердца.

На двух фотографиях за оградой детсада стоял странный субъект, напряженно наблюдая за детьми. Сан Саныч не обратил бы на него внимания, если б не дикий, почти сумасшедший взгляд, нацеленный на детей. Неизвестный был одет в темно-синее длиннополое пальто и в старую бобровую шапку.

«Больной! — тотчас определил про себя Сан Саныч. — Вот уж кому-то не повезло, если один из этих мальчишек его сын!»

Он готов был тотчас же, несмотря на мороз, помчаться обратно в садик, но Саша, как и все в его группе, по неделям находился на круглосуточном содержании, родители забирали детей домой лишь по пятницам. Сегодня четверг, пятнадцать тридцать. Еще целые сутки до этой встречи. Денис на дежурстве, придет завтра утром.

Сан Саныч оглядел клетчатое пальто на сыне, простенькую кроличью шапчонку и нахмурился: Александра могла бы и получше заботиться о сыне. Хотя бы шубку купила. Его вдруг осенило: наверное, тот, с кем она хотела сбежать, бросил ее и теперь бывшая супруга живет одна, едва сводя концы с концами. Конечно же так оно и есть, как он раньше не догадался. И к нему вернуться стыдно, а уж тем более о помощи попросить, и одной нелегко. Его лицо вытянулось от нахлынувшего вдруг сострадания к ней, и он еле сдержал слезы.

Зашел в ванную, плеснул воды на лицо, отдышался. Но уже через минуту Сан Саныч представил самое худшее: она продает себя, чтобы заработать на жизнь. Вот почему и отдала сына в круглосуточный сад. Смирнов не выдержал, выскочил на кухню, налил полстакана водки и залпом выпил. Если б он знал адрес Александры, он бы сейчас пешком пошел к ней.

2

Провожая друга на волнующую встречу с сыном и одолжив ему по такому случаю свои теплые ботинки, белый шарф и свитер из верблюжьей шерсти, Денис предложил:

— Хочешь, пойду для поддержки?

Сан Саныч задумался. Чем ближе подходил час решающего объяснения, тем большая робость им овладевала. Шутка ли, прийти и сказать: «Саша, я твой отец!» От одной этой мысли у него темнело в глазах и отнимались ноги. А потому поддержка друга ему вовсе бы не помешала.

— Вот ты придешь к ней, к примеру, домой, а там амбал на пороге! — бросал Морозов.

— Какой амбал?

— Ну ты же сам говорил, что она вполне может и того, телом подрабатывать, — смутился дружок. — А у них там у каждой свой сутенер имеется. Я одного видел. Амбал такой, что мы с Арканей вдвоем не отважились ему мозги вправить.

— С каким Арканей?

— Да это неважно. Сняли двух девочек, а они нам после десерта выкатили по двести пятьдесят. И амбал в дверях. Пришлось платить, — Морозов налил по полстакана. — Хотя поначалу договаривались по сто пятьдесят!

— О чем договаривались-то? — нахмурился Смирнов.

— Да какая разница! Ну что, пойти с тобой? — Денис поставил перед ним стакан.

— Нет-нет, в таких делах свидетелей не бывает! Да и встреча с супругой, хоть и бывшей, тонкая материя, брат! — Смирнов вздохнул, поднялся, не став пить водку.

— Ты знаешь, какой зусман на улице?! Околеешь к дьяволу! Прими лучше! Пока доберешься, все выветрится! — схватив его стакан, настаивал Морозов.

— Нет, и водку не буду.

— Да ты че, как не родной?! — Денис решительно махнул полстакана. — Расслабиться надо!

— Когда все свершится, тогда и расслабимся. — Сан Саныч перекрестился на угол кухни, прошептал: — Спаси и помилуй!

— Веришь? — спросил Денис.

— А как же не верить.

— А я вот умом понимаю, что надо, а перебороть себя не могу! Точно не пускает что-то! Как приморозило…

…Сан Саныч приехал в детский сад без четверти пять. Пока ехал в промерзшем автобусе, не мог продохнуть от жары, точно пожар разгорался в груди: такой неимоверно жаркий свитер из верблюжьей шерсти подсунул ему армейский дружок. Даже лоб испариной покрылся. Он вышел из автобуса, расстегнул пальто, стащил с головы шапочку, чтобы немного остудиться. Сам не помнил, как добрел до сада, поднялся на крыльцо, вошел внутрь.

Из группы Полины Антоновны двоих уже забирали, и Смирнов, робея, вручил им групповые снимки. Те, рассмотрев их, заохали, полезли за деньгами, но Сан Саныч родителей остановил.

— Это мой подарок! Я сына снимал и решил уж всех заодно, — заулыбался Смирнов.

Он прошел в комнату воспитателей, где сидела Полина Антоновна, глядя телевизионные новости.

— Как и было обещано, вот ваши веселые воспитанники, двоим я их фото отдал, а остальным вы уж сами раздавайте! — Он протянул ей пакет с фотографиями.

Та вытащила несколько штук, взглянула изаулыбалась. Снимки получились отменные. Дети, схваченные в движении, на пике радости, выглядели столь привлекательно, что некоторых воспитательница узнавала с трудом — так преобразило их веселье.

— Да это же Леша Викулов! Ну и рожицу скорчил! Вот его мать обрадуется, она никогда его таким смеющимся не видела!

— Я бы больше напечатал, да бумага закончилась, а я так промерз за день, что не хотелось из дома вылезать, — он улыбнулся, развел руками.

— Снимки чудесные! Вы действительно достойны наград этого… ну, как его?..

— Биеннале.

— Вот-вот, биеннале! — восторженно проговорила она. — В вас есть талант, а в наше время это так важно! Кажется, простая же вещь: снять ребенка, чтобы он получился похожим на себя. Но, оказывается, это искусство! Один пришел, повеселил пару часов и все сделал так, что никто не заметил, а другой терзал и мучил весь день и ничего у него не получилось! — Детсадовская мама говорила уже больше для себя, рассматривая снимки и покачивая головой. — Но в том и состоит магия искусства…

— Полина Антоновна, можно я сам отведу Сашу Смирнова домой? — перебив ее, неожиданно попросил Сан Саныч.

Она посерьезнела, отложила в сторону снимки и долго смотрела на фотографа.

— Я знала, ради кого вы пришли, сразу разгадала, когда вы начали фотографировать. Это ваш сын?

Сан Саныч кивнул.

— Похож. — Воспитательница улыбнулась. — А она и есть та, которая вас бросила?

Смирнов шумно вздохнул, опустил голову.

— Вот уж не ожидала! Я ее видела несколько раз, мы даже как-то разговаривали о Саше, он очень живой и впечатлительный ребенок…

— Я тоже.

— Да, я вижу, — Полина Антоновна кокетливо улыбнулась и немного смутилась. — Признаюсь, что с мамой Саши не просто было общаться, она дистанцию держит. Сильный человек!.. А вы хотите примириться с супругой?

— Нет, я хотел бы сына повидать, пообщаться. Он еще не знает, что я это я…

— Я понимаю. — Она помолчала, неожиданно поднялась. — Что ж, пойду скажу Саше, чтоб он одевался, а дальше вы уж сами продолжите разговор.

Воспитательница вышла. Сан Саныч снова вытер испарину со лба: так нелегко ему дался разговор. А с Сашей и Александрой будет еще труднее. Он столько раз говорил с воображаемым сыном на самые разные темы: и о том, почему столько лет они не виделись, и о профессии фотографа — Смирнов открывал сыну и смысл великого изречения Гете «Остановись, мгновение, ты прекрасно» применительно к фотографии, — и о том, как они будут жить дальше. Теперь главное — встретиться и объясниться.

По телевизору передавали новости, на экране показывали рисунок человека, похожего на того больного, стоящего за оградой детского сада, в бобровой шапке и темно-синем пальто. Тогда днем он случайно попал в объектив его «Никона». Сан Саныч приблизился к телевизору и усилил звук.

— Изображенный на этом фотороботе мужчина лет тридцати пяти, худощавого телосложения, с длинными волосами, последний раз был одет в темно-синее длинное пальто и в потертую бобровую шапку. Он подозревается в похищении и убийстве троих малолетних детей. Всех, кто что-нибудь знает о месте нахождения подозреваемого, просим позвонить по телефонам…

На экране появились телефоны, а Смирнов, глядя на рисунок убийцы и заметив одновременно свое отражение в большом зеркале, висевшем на стене, вдруг обнаружил и свое сходство с рисунком. Тот неизвестный в темно-синем пальто на фотографии лишь отдаленно походил на него, а этот фоторобот больше напоминал Сан Саныча.

Фотограф услышал приближающиеся шаги и закрыл собой экран телевизора, боясь напугать воспитательницу, но, к счастью, картинка на экране сменилась, и дикторша стала рассказывать о погоде, обещая пургу и морозы. Вошла Полина Антоновна.

— Саша ждет вас, — волнуясь, доложила она, держа руки у груди. — Вы только не спешите все сразу выкладывать, он мальчик живой, впечатлительный…

— Я понимаю.

Они вышли из детского сада, взявшись за руки. Саша обрадовался, узнав, что его отведет домой фотограф. А увидев много своих фотографий, сделанных Сан Санычем, мальчишка готов был броситься ему на шею.

— А трудно научиться фотографировать? — вежливо поинтересовался Саша.

— Непросто, но я тебя научу.

— Правда? — воскликнул он.

— Если ты захочешь!

— Конечно захочу!

— Значит, заметано! — Смирнов-отец подмигнул мальчику.

По дороге они зашли в супермаркет. Сан Саныч купил бутылку золотого шампанского, большую коробку конфет и шоколадку для Саши.

— А вы к нам в гости идете? — не выдержав, спросил малыш.

— Если ты меня пригласишь, я готов, — улыбнулся Сан Саныч.

— Я попрошу маму, чтобы она тебя пригласила. Можно?

— Конечно можно.

Малыш замолчал, а Смирнов никак не мог найти подходящую тему для продолжения разговора. Не учить же мальчишку на ходу понятию ракурса или точки съемки и не объявлять ему по дороге о своих отцовских чувствах. Обычно дети задают взрослым массу вопросов, а тут и Саша молчал. Если б он учился, можно было бы поговорить о том, что им задают на дом и кто из учителей ему нравится.

«Что же они в детском саду-то делают? — мучительно вспоминал Сан Саныч. — Неужели только носятся, орут и мутузят друг друга? Должны же их чему-то учить?!»

— А тебе нравится Полина Антоновна?

— Она хорошая, — сказал Саша.

«Воспитательницы бывают хорошие и плохие, это и дураку ясно», — ядовито усмехнулся про себя Сан Саныч.

— Ты знаешь, я хочу сказать тебе одну важную вещь, — наконец решившись, проговорил он. — Ты только не волнуйся, мы же с тобой мужчины, верно?

— Мы мужики! — поправил его Саша.

— Правильно, мужики! — воодушевился Смирнов. — А значит, умеем держать себя в руках!

— Мне Полина Антоновна сказала, что у вас тоже фамилия Смирнов и зовут вас Саша-Саша, как меня, это правда?

— Да, правда, — еле слышно выговорил фотограф.

— Но ведь если у людей одинаковые фамилии и имена, значит, они родственники? — подытожил Саша. — Разве совсем чужие люди могут иметь все одинаковое?

— Нет, совсем чужие не могут…

Сан Саныч так разволновался, что на мгновение даже остановился, дабы перевести дух.

— Мы уже пришли! — оглянувшись, радостно выкрикнул мальчик. — Вон мое окно на третьем этаже!

Он подбежал к своему подъезду, набрал код, щелкнул замок. Спустился лифт, они молча поднялись на третий этаж, остановились перед дверью квартиры и несколько секунд стояли, словно ждали, что хозяйка откроет сама.

— До звонка я еще не достаю, — тихим голосом напомнил Саша.

— Да, я как-то не подумал об этом, — усмехнулся Сан Саныч, дотронулся до кнопки звонка, но никаких звуков не услышал.

— Надо сильнее, у нас заедает, — подсказал мальчик, — а починить некому.

Смирнов нажал посильнее, и послышалось тихое мурлыканье. Он напрягся, попытался улыбнуться, но почувствовал, что губы не раздвигаются. Послышались шаги. Сан Санычу даже захотелось сбежать. Почему-то вспомнился гоголевский Подколесин из «Женитьбы», который, видимо, испытал точно такой же страх, если не выдержал и сбежал из-под венца.

Послышались шаги. Смирнов уже приготовился нежно выговорить: «Здравствуй, Александра!» — но дверь распахнулась и на пороге появилась незнакомая женщина. Это случилось так неожиданно, что Сан Саныч потерял дар речи. На молодой женщине был ярко-зеленый шелковый халат, туго стянутый в талии и прикрывающий ноги, с большим пикантным вырезом на груди, подчеркивающий тугие, нежные яблочки груди и тонкую длинную шею.

Незнакомка оказалась чуть постарше Александры и почти одного роста с Сан Санычем. Густые темно-каштановые волосы, острый длинный нос и глубокие темные глаза. Она вежливо скользнула взглядом по Смирнову, не отметив в нем ничего особенного. Увидев же Сашу, удивилась.

— А я попросила дядю Толю за тобой заехать на машине. Ты же любишь кататься на машине, и он пообещал ровно в шесть за тобой заехать в детсад. — Она взглянула на часы. — Сейчас только половина. Саша, что случилось?

— А я дядю Сашу пригласил в гости, — тут же нашелся мальчик. — Он нас вчера всех фотографировал! И меня фотографировал. Вот посмотри, как здорово получилось!

Он протянул матери фотографии. Та бегло их просмотрела, кивнула, улыбнулась.

— Хорошие фотографии! Сколько я вам должна? — Она приветливо обратилась к фотографу.

— Вы мне ничего не должны. Это подарок.

— Да, но… — Незнакомка смутилась, перебирая снимки. — Их слишком много!

— Я готовлюсь к фотовыставке и попросил разрешения у Полины Антоновны поснимать ребят, а в благодарность за их помощь принес им снимки. У меня фотобумаги не хватило, я бы больше напечатал…

— Так давайте я вам заплачу, и вы купите себе фотобумаги.

— Нет-нет, у меня есть деньги, я просто не хотел выходить, потому что было холодно.

— Перед Рождеством всегда так…

— А его зовут Смирнов Сан Саныч, как и меня! — радостно выложил Саша, и незнакомка тотчас вспыхнула, сразу почувствовав опасность.

— Это правда? — спросила она.

Фотограф кивнул.

— Саша, зайди в дом! Ну же! Мне надо поговорить с Сан Санычем! — Голос ее сразу изменился, посуровел, как и взгляд.

Мальчик помедлил, переступил через порог, и она сразу же прикрыла за ним дверь.

— Откуда вы? — спросила она.

— Вы взяли его из детдома? — тотчас задал даме встречный вопрос Смирнов.

— Я спрашиваю: откуда вы?!

— Это мой сын…

— Нет! — В ее глазах промелькнул испуг.

— Это так. — Он шумно вздохнул, потер виски, поморщившись от неожиданной боли.

— Я вам не верю!

— Вы ведь взяли его из детдома, не отпирайтесь, я знаю, что это так! Зачем нам лгать друг другу, я не хочу причинять мальчику боль, я люблю его, мы должны думать о нем, а не о наших амбициях, приоритетах и черт знает о чем! — страстно заговорил он. — Поймите, я…

— Я его вам не отдам! Не отдам! И вы никогда не переступите этот порог! Даже не надейтесь! И уезжайте из Москвы! Вы молоды, найдите достойную женщину и создайте новую семью, что вы, как крохобор, ползаете по чужим сусекам!

— Я не крохобор…

— Убирайтесь! И чтобы я вас никогда больше не видела, иначе вы пожалеете, что пришли сюда! Забирайте свои фотографии! Они мне не нужны!

Она сунула ему пачку фотографий, оттолкнула его и захлопнула дверь. Сан Саныч потоптался на месте и стал спускаться вниз. Ему было плохо. Кровь так стучала в висках, что казалось, тонкая кожица не выдержит и лопнет. Лишь вывалившись во двор и подставив лицо резкому морозному ветру, постояв так минуты две, он почувствовал, как боль в висках стала понемногу утихать.

Он ожидал всего, но только не такого поворота. Его рыжая Александра отдала мальчика в детдом, чтобы ей при отъезде из России не потребовалось разрешение отца. Пока он чухался, эта дамочка Сашку усыновила… Мысль неожиданно остановилась, и он присел на скамейку, чтобы ее не вспугнуть.

«Она еще не усыновила его, она только собирается это сделать, потому что фамилия-то осталась прежняя! — радостно закричал он про себя. — С документами долгая волокита, и она не успела это сделать! Не успела!»

Но как он докажет, что это его сын? Документы увезла рыжая, а копию он не захватил. Надо возвращаться в Нижнюю Курью, брать копию, ехать сюда, подавать в суд, а за это время дамочка Сашку усыновит, сменит фамилию, переменит квартиру, район, и ему опять придется потратить несколько месяцев, чтобы их разыскать. Нет, надо договариваться сейчас. Хватит просить милостей у природы. Это его сын, и точка. Вот отправной пункт. Все остальное лирика. Надо радоваться, что у мальчишки нашелся настоящий отец.

— Это же гены, черт возьми, гены, зов крови, а не клюквенный сок! — вслух решительно проговорил он. — Это же контратип! Контратипчик!

Ветерок стал покусывать его за щеки. Сан Саныч решительно направился к подъезду, но дверь была закрыта, а код, который набирал Саша, он не запомнил. Однако ждать пришлось недолго. Подошел один из жильцов, и Смирнов успел проскользнуть за ним следом. Он взбежал на третий этаж, нажал на кнопку, но звонка не последовало.

«Она отключила звонок, — усмехнулся он, — ну что ж, придется постучать! Мы не гордые!»

Он застучал в дверь. Через несколько секунд хозяйка ее открыла и бесстрашно взглянула на него:

— Есть звонок, зачем же стучать…

— Вы его отключили!

— Он заедает, надо нажимать посильнее, — сердито заметила она. — Проходите!

Она двинулась в глубь квартиры, и Смирнов, оглянувшись, никого позади себя не нашел. Значит, приглашение было адресовано ему. Это уже интересно.

Сан Саныч вошел в прихожую, быстро разделся, взял фотографии, пакет с конфетами и шампанским, прошел в гостиную.

Саша с заплаканными глазами, шмыгая носом, смиренно сидел на тахте вместе с матерью. Так встречают гостей, когда в доме объявился покойник.

«Сашка устроил скандал, и потому меня впустили», — тотчас догадался Сан Саныч.

— Я забыл передать вам фотографии, — он положил их на стол. — Было бы жалко, если б я их утащил. Они хорошие, я старался! Я ведь считаюсь хорошим фотографом. Нет, правда, печатался во многих журналах, в том числе и специальных, выставки свои есть, награды… Хотя поговаривают, что бывают и лучше меня, но я их пока не видел. Я тут случайно прихватил шампанское с конфетами и хотел бы выпить за столь приятное знакомство… — он улыбнулся, выставил бутылку на стол. — Это, быть может, и великое нахальство с моей стороны, но так уж получилось, хотя я человек застенчивый…

— Это чувствуется, — не без иронии заметила хозяйка.

— Меня зовут Сан Саныч Смирнов, я — фотограф, — представился он, поднялся и отдал поклон.

— Я тоже Сан Саныч Смирнов, — приободрившись, ответил мальчик, привстал и кивнул головой, подражая Сан Санычу.

Хозяйке такой запев совсем не понравился. Она хмуро молчала, не собираясь ни с кем знакомиться.

— Это моя мама, ее зовут Нина Платоновна, — представил Саша.

— Очень, приятно! — Смирнов привстал, шаркнул ногой и поклонился.

— Мне тоже приятно, — улыбнулся малыш.

— Ну ладно, коли познакомились, неси, Саша, фужеры! Они на кухне, — смирилась она, поднялась, поправила скатерть, достала из серванта печенье. Вы есть хотите?

— Я хочу! Мы оба хотим! — выкрикнул Саша.

— Нет-нет, я не хочу! Я еще днем поел!

— Саша, открой холодильник, там тарелки с колбасой, ветчиной, салаты, неси все сюда! — крикнула Нина Платоновна.

— Но вы же кого-то ждали, готовились, а я все съем, — забормотал Сан Саныч.

— Будем надеяться, не все съедите! — по-прежнему сохраняя неприветливое выражение лица, парировала Нина Платоновна. — А уж коли так случилось, что вы вдруг объявились, давайте сядем и сразу обо всем договоримся. Еще одна встреча с вами мне ни к чему! И ребенка травмировать я вам не дам!

— А вы мне понравились, и я был бы не против встретиться с вами еще… — Он столкнулся с ее суровым взглядом и осекся.

За десять минут Нина Платоновна с таким блеском сервировала стол, что Сан Саныч восхищенно всплеснул руками.

— Да вы просто фея, волшебница! — восторженно воскликнул он.

Хозяйка усмехнулась, но по сдержанной усмешке было заметно, что ей приятно слышать похвалы в свой адрес.

— Садитесь к столу, Сан Саныч!

— А дядю Толю не будем ждать? — Фотограф еще не успел выговорить два последних слова, как тотчас понял, что задавать этот вопрос ему вовсе не следовало: Нина вспыхнула, а Саша тотчас помрачнел. — Нет, если не будем, то…

Он сел за стол. Нина Платоновна с сыном расположились напротив. Она решила разговор о сыне с этим новоявленным папашей пока не заводить, а дождаться Толю Климова, которого сама пригласила на семейный ужин. Они познакомились с ним два месяца назад. Капитан угрозыска летел на задание, но, увидев ее на улице, остановился, купил букет роз и вручил ей.

— Если меня сейчас не убьют, мы поженимся! — страстно объявил он. — Ваши имя и фамилия?

— Нина Платоновна Асеева.

— Я найду вас, Нина Платоновна!

И он помчался дальше. Асеева усмехнулась и почти забыла об этом происшествии. Однако через два дня Климов заявился к ней на работу с простреленным плечом, одна рука была на перевязи, а в другой он держал букет роз, сообщив, что, как только его оперативники Нину разыскали, он сразу же сбежал из больницы.

— Вы сумасшедший! — сказала она.

— Горбатого могила исправит, — легко вздохнул он. — Но я люблю тебя!

Сразу на «ты» и сразу без забрала. Нина хоть и не любила таких сумасшедших и напористых, но Климов ей понравился. Высокий, плечистый, мужественный, если не сказать, бесстрашный, с открытым, красивым лицом, этакий русский Ален Делон. Капитан был уже дважды женат, но в свое оправдание поведал, что женщины сначала влюбляются в него, а потом, возненавидев его работу, уходят.

— Почему вы считаете, что я не уйду? — усмехнулась Нина.

— Потому что вы деловая женщина и сами цените независимость, — уверенно проговорил он. — Тут мы схожи!

Он заблуждался. Когда-то она и вправду была такой. По этой причине, отчасти, и разошлась с мужем, который считал, что удел жены вить семейное гнездышко и метать жратву на стол. Но не только по причине ранней и неосознанной независимости. Она вдруг почувствовала, что не испытывает к мужчинам той неодолимой тяги, какую питали многие ее подружки, взахлеб, до одурения, млея и тая в крепких мужских объятиях. Нет, ей нравилось, когда за ней ухаживают, дарят цветы, объясняются в любви, но чтобы так бегать за ними, это уж никогда. Хочется вам — бегайте сами, а я посмотрю. Просто она была такая, самодостаточная, как уточнил бы ее босс, у которого Нина работала переводчиком, точнее, начальником иностранного отдела, ибо в ее подчинении были еще одна переводчица и секретарь. Генеральный директор Нины любил структурирование и емкие формулы.

Года два-три назад Нине понравилась бы эта фраза о независимости, но сегодня она не считала это великой женской доблестью, но и опровергать Климова не стала. Ей вдруг захотелось выйти замуж, и она даже всерьез подумала о предложении капитана. Но сначала он должен подружиться с сыном. Она и Сашку взяла год назад из детдома, чтобы создать семью: первый неудачный аборт лишил ее надежд самой родить ребенка, — и теперь все зависело от того, подружится ли ее лихой кавалер с сыном, полюбят ли они друг друга. Нина понимала: парню нужен отец, и бесстрашный Климов, как никто, подходил для этой роли. И вдруг в этот серьезный момент появляется сумасшедший папаша, у которого нежданно проснулись родительские чувства, в надежде, что все бросятся ему на шею. Этого не будет, она сама выберет для сына отца, достойного и ее тоже.

— Угощайтесь, Сан Саныч! — холодно предложила хозяйка, пододвигая гостю салат с крабами.

— У нас же шампанское! — кивнув, спохватился он.

Он стал открывать. У него всегда это плохо получалось, и Смирнов обычно обливал сладкой шипучкой гостей, но на этот раз пробка громко выстрелила, а пенная струя следом не выплеснулась. Сан Саныч и сам удивился.

— У меня никогда так не получалось! Чудеса в решете!

— Попробуйте эту селедочку с черносливом, — предложила хозяйка.

— Никогда не ел селедку с черносливом, — заулыбался он.

Сан Саныч попробовал и с восхищением покачал головой:

— Вкусно!

— Сашке тоже нравится!

— Ну так! — весело фыркнул Смирнов и подмигнул сыну. — Одна же кровь…

Он не закончил, потому что улыбка мгновенно слетела с лица Нины Платоновны, и оно снова посуровело.

— Я хотел сказать, что мы с младшим Сан Санычем любим все необычное и ценим изысканный вкус! — Смирнов взглянул на сына. — Верно, Сашок?

— Еще бы! — в точности как фотограф фыркнул мальчишка и подмигнул гостю.

Нина Платоновна без всякой радости наблюдала, с каким восторгом ее сын смотрит на придурковатого незнакомца: что уж он нашел в нем такого особенного? Остроносый и хвастливый, с жуткими амбициями, как все коротышки. Чарли Чаплин без котелка, усиков и тросточки. Лишь взгляд его темно-зеленых грустных глаз располагал к себе. Им почему-то хотелось доверять. Но она сказала себе: «Он твой враг, он пришел сюда, чтобы украсть твоего сына, и ты не должна расслабляться! Надо дождаться капитана Климова, чтоб тот навсегда избавил тебя от этого человека! Все!»

3

Полина Антоновна отпустила почти всех воспитанников, оставались двое мальчишек, чьи родители раньше половины седьмого в детсад вырваться не могли, и, уединившись, вновь с восхищением принялась рассматривать фотографии хохочущих воспитанников. Она неожиданно решила не раздавать снимки родителям, а устроить тематический стенд, посвященный прогулке. Придумать смешные надписи, и никто не пройдет мимо, и все, в том числе и директриса, увидят эти фотографии, да и такую инициативу трудно будет не похвалить, но самое главное — узрев яркие портреты своих деток, родители потребуют, чтобы в конце года, перед поездкой на дачу, их любимых чад снимал бы только Сан Саныч. По всему было видно, что он нуждается в дополнительном заработке: не от хорошей ведь жизни фотограф щеголяет в жуткий мороз в тонком пальтишке. И вообще ему нужна другая жена: верная, заботливая, понимающая. Да хотя бы такая, как она, Полина Антоновна. Все равно из этой запоздалой встречи у него ничего не получится. Разбитую чашку не склеишь. А если и соединятся, то она его снова бросит.

«Он странный, этот Смирнов, очень странный и совсем не понимает своего счастья», — мечтательно улыбнувшись, вздохнула про себя воспитательница.

Ее взгляд упал на экран телевизора, который работал постоянно, она увидела фоторобот маньяка и обомлела: на нее жутковато смотрел Сан Саныч. Полина Антоновна прибавила звук и узнала, что разыскивают убийцу троих детей. Почти минуту воспитательница сидела в оцепенении, не зная, что ей делать. Потом ее словно обожгло: ведь она сама вручила Сашу Смирнова этому маньяку-фотографу. Не поверить в то, что маньяк и фотограф, назвавшийся Сан Санычем Смирновым, одно и то же лицо, Полина Антоновна не могла: слишком очевидным было это неожиданное сходство между ними: та же легкая небритость на щеках, узкое лицо, но самое главное — тот же пристальный взгляд, глазки-буравчики, пронзающие насквозь. На какое-то мгновение ее словно парализовало. Она несколько секунд неподвижно сидела на стуле, потом стала тихо раскачиваться из стороны в сторону, пытаясь сообразить, что же теперь ей делать. Если мальчик убит, ее не только выгонят с работы, но могут возбудить и уголовное дело: воспитательница не имела права отдавать ребенка чужому человеку. Ее обвинят в соучастии, посадят в тюрьму, где она и недели не выдержит. А это смерть.

Едва это страшное слово возникло в сознании, как из-под тумбочки, на которой стоял телевизор, выполз большой черный таракан, похожий на огромного жука, и засеменил к теплой батарее. Таких огромных Артюхова еще не видела.

— Господи, спаси! — задрожав от страха, прошептала Полина Антоновна.

…Климов, чертыхаясь в душе, сидел в кабинете Волкодава, как все звали за глаза начальника уголовного розыска, который после традиционной выволочки и ора, взбадривавшего в большей степени самого полковника, немного успокоился и, покуривая, стал заслушивать информацию о проделанной работе. Часы показывали четверть седьмого, хотя в шесть капитан пообещал Нине заехать за Сашкой в детсад.

Никакой вечерней планерки не ожидалось. Но начальника вызывало на ковер высшее руководство, он пришел обозленный, срочно собрал следователей и оперативников и часть своих тумаков переадресовал подчиненным. Старлей Сережа Кравец, напарник Климова, в восемнадцать десять должен был позвонить и предупредить Нину, что капитан срочно выехал на задержание и будет позднее. Прикрытие дурное, но уж какое есть. Ссылаться же на придурка начальника и того хуже. Судя по всему, совещание раньше семи не закончится, и к Нине капитан примчится в восемь, не позднее. Может быть, так оно и лучше. Прогибаться нельзя. Он еще в постели с ней не валялся. Хоть оперативник и чувствует, что это его баба, но кто знает, какие у нее тараканы в голове. Да и нрав красавицы казачий. Слишком независимо она себя держит, видимо рассчитывая, что известный в своих кругах сыщик будет бегать за ней, как собачонка. Пока еще за ним бегают. Стоит только свистнуть. Вот сблизятся, капитан убедится, что другой ему не надо, тогда и с Сашкой начнет наводить мосты. Но тут без проблем. Возьмет мальца с собой на стрельбище, даст ему пострелять, и парень его. Какой пацан не растает, выстрелив из настоящего «макарова».

В кабинет заглянул испуганный Кравец, заметил, что начальник немного успокоился, и лишь после этого вошел, пригибая спину и голову, как это делают зрители, заходя в зал во время киносеанса, двинувшись в сторону капитана.

Климов и Кравец быстро сблизились, несмотря на то что были совсем разными людьми. Капитан импульсивный, неуправляемый, дикий. Старший лейтенант — спокойный, твердый, идущий больше от рассудка и логики. И тем не менее они нуждались друг в друге и каким-то странным образом даже дружили.

— Позвонила воспитательница из четыреста пятьдесят седьмого детсада: маньяк выкрал твоего Сашу Смирнова!

— Так его и так! — тут же выматерился Климов. — А ты удрать собирался!

— Если я не приду, меня из дома выгонят!

— Да брось ты! Баб надо в кулаке держать! С чего воспитательница решила, что это маньяк?!

— Она опознала его по фотороботу, но уже потом, когда он ушел, забрав ребенка!

— Нине звонил?

— Нет.

— Что у вас там стряслось, капитан! — прервав одного из выступающих, рассердился начальник.

— У нас ЧП, маньяк захватил новую жертву! — поднявшись, доложил Климов.

— Этого только не хватало!

Полковник поморщился и схватился за левую щеку: он уже второй день не успевал попасть на прием к стоматологу. На утреннюю просьбу отпустить его к зубному врачу генерал рявкнул: «Поймаешь маньяка, хоть на курорт поезжай!»

— Разрешите отбыть на место происшествия? — попросился Климов.

— Разрешаю, но о своих действиях докладывать мне лично через каждый час!

— Слушаюсь, товарищ полковник! — не скрывая своей радости, отрапортовал Климов.

Они выехали на двух машинах, через полчаса примчавшись в четыреста пятьдесят седьмой. Капитан со старлеем остались в детском саду, чтобы допросить воспитательницу, остальных Климов отправил прочесывать окрестные закоулки и подъезды. Маньяк любил расправляться со своими жертвами именно в таких местах.

В небольшой комнате воспитателей пахло нашатырем и валерьянкой. Перепуганная Полина Антоновна, увидев сыщиков и предъявленный ими фоторобот, закивала головой и подробно рассказала все о фотографе с того момента, как тот впервые пришел в детский сад, как виртуозно фотографировал детишек и этим завоевал ее доверие, как разжалобил своим рассказом о неудавшейся семейной жизни, как захватил мальчика и скрылся.

— Что значит — захватил? — нахмурившись, не понял Климов.

— Ну как же, я была просто не в состоянии возражать, он завладел сердцем мальчика и ушел!

— Ну и при чем тут «он завладел сердцем мальчика», если вы сами разрешили ему забрать его?! — поморщившись, рассердился Климов. — Вы видите его второй раз в жизни, черт возьми, он посторонний вашему воспитаннику, никто, и вы разрешаете чужому человеку отвести несмышленого пацана домой!

— Да, но я не знала, что он маньяк! — смутившись, пробормотала Полина Антоновна.

— Вы считаете, убийца был обязан вам доложиться, кто он такой, откуда и сколько сопляков замочил до этого?! Так, что ли?! — язвительно спросил капитан.

— Ну почему, я не об этом…

— А о чем вы?

— Видите ли, это не ординарный человек, он яркая, художественная личность!

Климов с интересом посмотрел на воспитательницу. Будучи опытным сыщиком, обладавшим острой интуицией, он всерьез отнесся к этому заявлению. Как правило, серийные убийцы, которых долго не могут поймать десятки лучших оперативников, люди весьма необычные. Начальству это невдомек, оно обычно вопит: как так, десять одного не в силах выследить?! Да, не в силах, ибо такой изувер не десяти, а сорока лучших ментов стоит.

— Так в чем же неординарность нашего похитителя? — полюбопытствовал Климов.

— А вот, посмотрите! — Полина Антоновна передала капитану пачку фотографий. — Он сделал их за час!

Сыщик вместе со старлеем стали рассматривать снимки. Климов был потрясен: столь мощная энергия яростно выплеснулась на них. Оба оперативника еще никогда не видели столько хохочущих детских лиц, а потому с удивлением разглядывали фотографии.

— Но почему они все ржут? — не понял Кравец.

— Он их веселил, смешил, — словом, работал клоуном. И надо сказать, делал это мастерски, — заметила воспитательница.

— А почему нет фотографий Саши Смирнова? — поинтересовался капитан.

— Он забрал их с собой, чтобы отдать его маме.

— В чем он был одет? — спросил Кравец.

— Темное осеннее пальто…

— Темно-синее, — уточнил старлей.

— Не очень синее, но темное, — поправила Полина Антоновна. — Вязаная шапочка на голове…

— Вязаная шапочка? — нахмурился Кравец. — А не старая бобровая шапка?

Климов бросил сердитый взгляд на дотошного старлея, которого всегда интересовали второстепенные детали, и тот утих.

— По нашим данным, столь ярких артистических талантов за этим потрошителем не наблюдалось, — задумавшись, промычал капитан.

— Видимо, с каждой жертвой он открывает новые грани своей натуры, — усмехнулся старлей.

— Чтоб ты язык проглотил! — тут же обрезал его Климов. — Думай, что несешь!

— А может быть, Саша дома? — робко предположила Полина Антоновна.

Сыщик взглянул на фоторобот и скептически поджал губы.

— Это было бы слишком хорошо, — проговорил он, — хотя эту версию можно проверить…

Зазвонил мобильный у капитана, и воспитательница вздрогнула. Он вытащил телефон, отошел в угол:

— Слушаю!

— Мы нашли труп мальчика, капитан! — доложил старший поисковой группы.

— Что?! — выкрикнул капитан.

— К сожалению, этот негодяй успел скрыться, его видели местные жители, опознали по фотороботу, а мы вот опоздали. Мальчик еще был теплый, когда мы на тело наткнулись… Я тут с Егорычевым остался, жду «скорую», остальных послал прочесать соседние дома, вызвал подмогу из местного ОВД. Ты подъедешь?

— Где вы?

— Рядом. Абрамцевская, шесть, четвертый подъезд, там как раз утром сломался кодовый замок…

— Мы сейчас будем!

— Полковнику сам сообщишь?

Климов поморщился. Попадать под горячую руку полковнику ему совсем не хотелось, но и перекладывать неприятные обязанности на других он не любил.

— Ладно! — Он отключился, взглянул на притихших Кравца и Полину Антоновну, не сводивших с него глаз.

— Что-то случилось? — не выдержав, спросила она.

— Нашли труп мальчика.

У воспитательницы приоткрылся рот, губы задрожали, и она, закрыв лицо руками, разрыдалась.

Капитан вышел из комнаты воспитателей, позвонил полковнику, доложил о происшедшем. На удивление, тот воспринял это сообщение спокойно.

— Поймай мне его, Климов! Костьми ляг, но поймай! Иначе зуб меня доконает! А я не буду его вырывать, пока мы не схватим этого потрошителя! Ты меня слышишь?

— Слышу, товарищ полковник.

— У тебя когда-нибудь зубы болели?

— Болели.

— Тогда ты знаешь, что это такое и какую жуткую боль я испытываю! Будь здоров, капитан!

Он отключился, а Климов готов был вдребезги разбить телефон о стену.

Стрелки часов показывали уже семь вечера. В шесть Климов обещал заехать за сыном и привезти его домой. Прошел час, он даже не позвонил. Асеева была так этим уязвлена, что даже не могла слушать Сан Саныча. Конечно, капитан позвонит, расскажет, что гонялся за опасным преступником, посчитав сей служебный маневр достаточно весомым, чтобы не чувствовать за собой никакой вины. Все мужики такие. Их правота не подлежит обсуждению, а обстоятельства значительнее, чем сама истина. И женщина, по их представлениям, сделана из ребра Адама и дана им в утешение. Потому мужики ее и любят. Как же не любить свое ребро?

Она обратила внимание на сына, который с горящими глазами слушал рассказ фотографа, и ей стало не по себе.

— Настоящая фотография — это вспышка воображения художника. Я увидел вас такими в своем воображении: смеющимися, прыгающими хохотунчиками — и такими запечатлел на пленке! — обращаясь к сыну, увлеченно рассказывал Сан Саныч.

— А если б увидели плачущими, вы бы заставили их плакать? — поинтересовалась Нина.

— Я никого никогда не заставляю: ни смеяться, ни плакать, ни злиться. — Фотограф с простодушной улыбкой посмотрел на нее, и она смутилась.

— Саша, ставь чайник и тащи вишневое варенье!

Мальчик кивнул и убежал на кухню.

— Вы не боитесь доверять ему спички? Я не к тому, что Саша подожжет или…

— У нас плита с искрозажигателем.

Он снова взглянул на картину, висевшую на стене. На ней обнаженной была изображена хозяйка, сидящая спиной к зрителю. Она держала в руках старинное овальное зеркало, и зритель мог подробно разглядеть красивое и страстное лицо девушки, мечтающей о любви. Теплый утренний свет проникал сквозь шторы полуоткрытого окна, и ветер развевал ее волосы.

— Этот портрет когда-то написал мой первый муж, — заметив взгляд гостя, объяснила Нина.

— Хороший портрет.

— Потом мы развелись, и он уехал в Америку. Там женился, потом развелся, потом снова женился. Сейчас опять разводится…

— А я из Нижней Курьи. Вы спрашивали, откуда я. Это такой маленький городок на Урале, — помолчав, сказал Сан Саныч. — На реке Кама. Один берег высокий, а другой низкий. Я живу на высоком. Дом стоит в корабельных соснах. Они тонкие, певучие, с легкой опушкой наверху. Осенью выпадает синий туман и пахнет смолой. Алмазные капельки на иглах. Все устлано ковром желтых иголок. Тихо и тепло. Можно остановиться и подумать. Мы разучились жить наедине с деревьями, разучились их понимать. А они живые. Умеют говорить. У них хороший язык. Простой и доходчивый. Порой они впадают в тоску, порой веселятся и смеются, как дети. А иногда они молчат. И это удивительное молчание. Они далеко не глупые существа, надо сказать. Я люблю с ними разговаривать. Вам это может показаться смешным, но я нисколько не рисуюсь и не считаю такие вещи блажью. Есть потребность — говори, нет ее — ходи, засунув руки в карманы. Никто никого не принуждает. И мы не должны принуждать друг друга. Она уехала четыре года назад, когда Саше был годик. Просто забрала ребенка и улетела. И я все эти годы ждал, что она вернется. А потом услышал голос сына… Нет, правда, это было ночью, во сне. Он плакал и звал меня. Я еще крепился, думал, сон от тоски. А потом мне сообщили, что жена отдала его в детдом, и я не выдержал. Подумал: как это, при живом отце сын сирота?! Это же неправильно. Взял и приехал…

— А почему она уехала?

— Нижняя Курья — это маленький городок. Даже своего театра нет. Фотография, где я работаю, почти что культурный центр. Жена давно рвалась оттуда, а я как-то прижился. Меня там все знают, любят, уважают. И я всех знаю. Я там нечто вроде знаменитости. Мои фотографии часто публиковались в центральных журналах, в «Огоньке» несколько раз, в географических сборниках, за рубежом. Призы разные давали. Как приз получу, так в местной газете сразу статья с портретом. Все приходят, поздравляют, приносят вино, а один фермер в честь меня недавно целого барана зарезал. Люди смешные, но добрые. И мне трудно с ними расстаться. А она, девушка молодая, эффектная, понятное дело, скучала. У нас в Курье тоже телевидение центральное показывают, она смотрела, смотрела и сбежала… Конечно, я сам виноват. Для молодой девушки, да еще красивой, маленький городок — это как смерть. Она так и говорила: «Хуже смерти!»

Нина внимательно слушала его исповедь. Из тех скупых данных, что ей рассказали при усыновлении, об отце Саши не было сказано ни слова. Молодая мама, оставляя ребенка, лишь отмахнулась от этих вопросов и бросила: «Да ну его!»

— Отец оставил мальчику только отчество, — презрительно усмехнулась при встрече с приемной матерью директриса, — и думаю, что вы никогда о нем не услышите.

Потому Нина так неприветливо его и встретила. А теперь ей было стыдно.

— Извините, я не знала, — пробормотала она.

Пришел из кухни Саша, принес заварной чайник и чашки.

— Умница мой! Молодец! — похвалила сына мать.

Смирнов открыл коробку конфет, пододвинул сыну, улыбнулся.

— Вы поешьте что-нибудь! — предложила Нина. — Полный стол всего, я так старалась, а вы ничего не съели!

Она схватила стеклянную миску с салатом оливье, положила гостю три большие ложки, сгребла ему на тарелку семги, сухой колбасы, ветчины.

— Куда вы столько! Едок из меня еще тот! Я люблю чаи гонять…

— Я прошу вас, поешьте! — Она посмотрела на него с такой мольбой, что Сан Саныч кивнул и стал есть.

— А салат очень вкусный, — похвалил он. — Кстати, сейчас в выставочном зале проходит международная фотовыставка, там мои работы. Можно сходить посмотреть. Завтра как раз суббота. Вы свободны?..

— Я еще не знаю, меня в субботу иногда вызывают на переговоры, — неуверенно проговорила Нина.

— Мы могли бы с Сашей и вдвоем сходить, если вы не против…

— Нет-нет, мне тоже интересно!

— Так пойдемте втроем! — загорелся Смирнов.

— Пойдем, мама! — попросил Саша.

— Конечно пойдем! Одну секунду!

Нина набрала номер мобильного гендиректора.

— Алексей Владимыч, это Асеева, у нас как завтрашний график: трещит, лопается?.. Вот как, понятно… Значит, я могу быть свободна?.. Спасибо. — Она заулыбалась, положила трубку и незаметно выдернула розетку соединительного шнура: ей неожиданно расхотелось видеть Климова. — Ну вот, завтра я свободна!

— Тогда предлагаю общий сбор на двенадцать ноль-ноль! Есть возражения?

— Нет! — радостно выкрикнул Сашка.

Климов взглянул на труп с перерезанным горлом, на выражение ужаса, застывшее на лице мальчика, его худенькое, скрюченное в судорогах тельце, широко распахнутые голубые глаза, казалось, заглядывающие в душу, и тут же вышел из подъезда, жадно захватал ртом морозный воздух, чтоб только его не стошнило. Еще не хватало перед своими опозориться. Сыщик не раз видел самые разные трупы: и обезображенные, и полуразложившиеся, с обрезанными носами и ушами, но с выражением такого мерзкого ужаса на чистом невинном лике — никогда. Конечно же все это усилилось и тем, что был убит сын его возлюбленной, хотя капитан ни разу не видел Сашу, а потому сказать, что перед ним тот самый Смирнов, которого он должен был забрать из детсада, с уверенностью не мог.

Задувал злой ветерок, и милиционеры предпочитали сидеть в подъезде, несмотря на трупик ребенка. Он их почему-то не очень беспокоил.

— Ребята спрашивают, как оформлять, Смирновым? — подойдя к капитану, поинтересовался Кравец.

В отличие от меховой кепки и простенькой «аляски» капитана, старший лейтенант щеголял в желтой ондатровой шапке и в дубленке. Оделся он по-парадному еще и потому, что обещал жене подъехать к ее начальнице на юбилей, она праздновала его в кафе, гости собирались к пяти, и Сережа был обязан купить юбилярше дорогой букет цветов. К пяти он не успел и не смог даже дозвониться до кафе: там катастрофически был занят телефон. Кто-то, видимо, нарочно снял трубку. Шел уже девятый час, и дома его наверняка ожидает скандал: жена очень просила прийти и не опаздывать.

— Не знаю, как оформлять! Я ее пацана в глаза не видел! — Климов поежился, потер ухо о жесткий воротник куртки, закурил. — Позвони! Ее зовут Нина Платоновна Асеева.

— Может, ты сам?

— Не могу. Если это ее сын, то получается, я отчасти виновен, обещал забрать и не забрал…

— Но маньяк же в пять вечера его прихватил, и ты тут ни при чем! — горячо возразил старлей.

— Кто будет разбираться: на час позже, на час раньше! — махнул рукой капитан. — Должен был взять и не взял, а пацану горло перерезали, вот вся истина. И как я ей скажу? Просидел на долбаной оперативке, а парня увели и…

Приехала «скорая» и судебный медэксперт. Они осмотрели тело.

— Известно, что за мальчик, откуда? — спросил врач.

— Предположительно Саша Смирнов, воспитанник детского сада номер четыреста пятьдесят семь, — заявил капитан. — Эти данные по заявлению воспитательницы Артюховой. Мы сейчас их уточняем, — он бросил сердитый взгляд на Кравца.

Тот отошел в сторону, вытащил мобильный, согревая руки, набрал номер Асеевой. После серии длинных гудков старлей отключил телефон.

— Почему-то никто не отвечает, — удивился он.

— А ты не понимаешь почему? — хмуро усмехнулся Климор. — Любая мать давно бы с ума сошла и отправилась на поиски сына. Вот и она где-то бегает. Скорее всего, Саша Смирнов, девяносто девять процентов из ста! — подойдя к врачам, объявил капитан. — Что же мне так не везет?! И зима, как назло, морозная!

Он выскочил хоть и в теплых, но полуботиночках, собирался же ехать к даме, на вечеринку, а угодил на жмурика. В подъезд же, где еще работали криминалисты, заходить ему не хотелось. И без того все ясно.

Вернулись оперативники и милиционеры, опрашивавшие жителей. Никто ничего не видел, за исключением тех, кто опознал преступника по фотороботу.

— Артюхова говорит, у него «Никон» был? — вдруг спросил Климов у Кравца.

Старлей кивнул.

— Но ведь это дорогая игрушка, с ней профессионалы только шастают. Он что, действительно фотограф?

— Судя по тем фотографиям, которые нам показывала Артюхова, он крепкий профи.

— Значит, надо искать фотографа с дурными наклонностями. Грязного педофила. Придется завтра прошерстить все фотоателье, фотосалоны, Дом фотографии, показать снимки этого виртуоза мастерам своего дела, они же должны по почерку знать каждого. Тогда можно предположить, что наш потрошитель долго скрывал свою профессию, но тут, увидев мальчишку, испытал жуткую похоть, не выдержал и раскрыл себя. Как такая версия?

Несмотря на шапку, теплую дубленку и сапоги, Кравец пританцовывал от холода, морщился от злого ветра, теребя время от времени мочки ушей, но в теплый подъезд из-за капитана тоже не уходил. Выслушав версию Климова, старлей состроил кислую гримасу.

— Что, не нравится?

— Ты понимаешь, когда она рассказывала, ну, воспитательница эта, как маньяк снимал ребят, как ерничал, веселился, что-то не очень это вяжется с серийным убийцей-психопатом, — заметил старший лейтенант. — На нем уже три трупа, а он под дурачка работает! До тебя это доходит?

— До меня бы сейчас стакан граненый дошел с заветной жидкостью! —отозвался Климов. — Все мозги выморозило, ни хрена не соображаю! Да, кинули нам подарочек под Новый год! Полковник этот еще со своими зубами, мать его так! Если я этого сукина сына найду, я до суда дело доводить не буду! Я башку этой скотине продырявлю! Представляю, как Нинка там с ума сходит! Баба совсем недавно этого мальца усыновила и была самой счастливой! Нет, я точно его пристрелю, попадись он мне только, этот сукин сын!

4

Она искренне хохотала взахлеб, наблюдая, как фотограф показывает подслеповатого, неуклюжего журавля-интеллигента, в меру грустного и рассеянного, который ест салат оливье, обнюхивая и пробуя отдельно каждый кусочек. Сашка задыхался от счастья и радости.

— Да вам надо было в актеры идти, у вас талант! — восхищенно приговаривала Нина, хлопая в ладоши.

— Да бросьте, какой из меня актер, — отмахивался Смирнов, — это так, чтобы потешить публику. Моя жена часто грустила: маленький город, никаких развлечений, даже театра, и вот зимними вечерами я наряжался в какой-нибудь костюм и пел романсы. У меня неплохой голос. Хотите, я спою?

Нина пожала плечами, взглянула на Сашу. Тот смотрел на отца завораживающим взором.

— Спойте!

— Сейчас! Айн момент! — Сан Саныч сделал серьезное лицо, преисполнился великой грусти, потом в его глазах блеснул слабый огонь, и он запел старинный романс «Когда еще я не пил слез из чаши бытия…».

У Смирнова действительно оказался нежный и приятный тенор. Он так легко выводил мелодию, глубоко сопереживая тому, о чем пел, что Нина с сыном заслушались.

— У вас и голос хороший! — удивилась Нина.

— Мерси, мерси! Это от матушки. Еще я умею фокусы показывать. Простые, но… Хотите?

И, не дожидаясь разрешения, он показал несколько простых фокусов: с платком, двумя веревочками и с тремя шариками. Саша смотрел на Смирнова, раскрыв рот.

— Это очень простые трюки, я их выучил по книжке, но тут все дело в отработке разных приемов, их надо довести до такого автоматизма и ловкости, чтобы зритель ничего не заподозрил, — кротко улыбнулся Сан Саныч и в довершение всего под радостный вопль сына вытащил из уха еще два шарика.

— Я нисколько не удивлюсь, если вы скажете, что умеете танцевать, играть на скрипке или гитаре, пролезать в игольное ушко и вышивать гладью, — рассмеялась Асеева.

Она уже с симпатией смотрела на этого невысокого остроносого человека, который в первые минуты никак ей не показался, а проще говоря, совсем не понравился. Теперь же Нина не могла оторвать от него восторженного взгляда.

— Не стоит переоценивать мои таланты, — засмущался Смирнов. — Всему виной скука маленького провинциального городка, когда после пяти вечера, особенно зимой, улицы пустеют, а пойти некуда, сидеть же дома перед телевизором надоедает, и ты вдруг начинаешь разучивать фокусы или всерьез по нотам выпевать старинный романс. А потом оказывается, что это кому-то интересно.

Сан Саныч вдруг оторвал от руки указательный палец и, сотворив гримасу ужаса, стал рассматривать свою ладонь без него. Все замерли, столь натурально это произошло, только без крови. Глаза маленького Саши наполнились слезами, так сильно он испугался, но фотограф, заметив мальчишеский испуг, тут же приставил палец на место и рассмеялся.

— Фокус-покус! — воскликнул он.

— Нет, вы и вправду артист! — восхитилась Нина Платоновна.

Смирнов вдруг подскочил и лихо отбил чечетку, а потом еще такую замысловатую дробь каблуками, что Саша даже выскочил из-за стола, чтобы посмотреть на его ноги. И фотограф повторил ее еще раз.

— Здорово! — восторженно воскликнул мальчик.

— Вот теперь, кажется, все, — улыбнулся Сан Саныч. — То есть талантов больше нема!

— А умение фотографировать?! — напомнила хозяйка.

— Так об этом я уже говорил. Новых талантов больше нет, хотя… — он задумался. — Нет, это не талант!

— А что, что?! — загорелся Саша.

— Я еще умею готовить. Гурьевская каша, к примеру, ни у кого такой вкусной не получается. Даже глава местной администрации лично приходил и просил сварить для него. Он с детства ее обожает, а у меня получалось лучше, чем у всех нижнекурьинских поваров.

— Почему, это тоже талант! — подтвердила Нина.

Сан Саныч почувствовал в ее голосе сдержанный холодок и тут же пошел на попятную.

— Нет, вы готовите превосходно! И салат ваш, а уж селедка с черносливом, я такой никогда не ел, честное слово! — Фотограф даже потянулся за блюдом, но Нина его оборвала:

— Перестаньте! Я сама знаю, что у меня ничего не получается! Вроде стараюсь и продукты хорошие, но каждый раз чего-то не хватает! То соли, то перца, то сахара. Иногда чувствую, чего-то не хватает, но чего — сама не знаю! Мой первый муж, художник, в еде был непривередлив. Мог поужинать вареной картошкой с солеными огурцами с превеликим удовольствием. Изредка, по воскресеньям, я пыталась что-то приготовить. Вытаскивала большую кулинарную книгу с картинками и пыталась вникнуть в смысл будущего колдовства. Но что пишут в книгах? Полкило того, двести граммов этого, щепоть по вкусу. Я все так и делала! Без отступлений. И запах поначалу возбуждал аппетит. Так вот когда он начинал есть мою стряпню, то постепенно приходил в уныние, и даже мое обнаженное тело не могло из него вывести. Так что я немного понимаю, что такое пища земная, — вздохнув, усмехнулась Нина.

Настойчиво замурлыкал входной звонок. Хозяйка вздрогнула, поднялась, краска смущения тронула ее щеки. Она надеялась, что капитан уже не придет.

— Это, наверное, Толя, один мой знакомый. Я пригласила его посидеть, — оправдываясь, проговорила она.

Она поднялась, прошла в прихожую, открыла дверь. На пороге, радостно ухмыляясь, стоял Климов. Глазки расползались в стороны, поскольку он успел хлебнуть водки: двести пятьдесят для согрева и сто пятьдесят для храбрости, закусив при этом хлипким бутербродом с двумя тонкими кружками колбасы. Он и не думал, что его развезет. За праздничным сытным столом он спокойно брал полкило и мог после этого, как толстовский Долохов, выпить, стоя на подоконнике одиннадцатого этажа еще бутылку шампанского. Однажды такой рискованный трюк он уже проделал. И ничего, не упал. А тут его неожиданно повело.

— Привет! — Увидев напряженное лицо Нины, он тотчас смял глупую улыбку и внезапно помрачнел. — Прости, дорогая, я не сумел его уберечь…

Последние слова Климов пробормотал почти про себя, и Нина их не услышала.

— Я думала, ты вообще не придешь…

— Так получилось. Нас вызвали, мы, как всегда, под козырек, рванули туда, а там… Ужас! Я не удержался, выпил…

— Я вижу.

— Меня до сих пор еще всего корежит! А потом этот жуткий холод, вот мы немного и согрелись. Можно войти?..

— Стоит ли?

Нина все еще стояла на пороге, надеясь, что капитан образумится и уйдет, ибо он едва держался на ногах.

— А как же! Я пришел, чтобы выразить свои соболезнования! Я не сумел его спасти, прости меня!

Он упал на колени и опустил голову.

— Кого ты не сумел спасти? — не поняла она.

— Твоего мальчика. Я не забрал его, и он погиб!

— Кто погиб?!

— Твой сын.

— Ты белены объелся или у тебя уже белая горячка началась?! — рассердилась Нина.

— Какой белены, я сам видел его труп. — Климов попытался подняться на ноги, но не смог.

— Пошел отсюда, дурак! — Асеева оттолкнула сыщика и захлопнула дверь.

Она вернулась в гостиную, где Сан Саныч показывал сыну фотографии и объяснял, как он их снимал.

— В фотографии очень много значит ракурс, угол зрения. Вот если посмотреть на тебя снизу, то сразу вырастут нос, губы и подбородок, а глаз вообще не будет видно. Если сверху — то оттопырятся волосы и лоб, ну и так далее. Ракурс очень важное понятие! Как посмотреть на человека, чтобы затенить его недостатки и вывести на свет достоинства или наоборот!

— Вот почему актеры всегда такие красивые! — войдя, подхватила разговор Нина. — Я тут недавно увидела на улице Олега Меньшикова, он какой-то щупленький, неказистый, нос какой-то острый! А на экране такой сильный, красивый!

— Кто приходил, мам?

— Да так.

— Кто?

Снова настойчиво замурлыкал звонок. Теперь уже взоры всех были устремлены к прихожей.

— Может быть, мне, как мужчине, выяснить накопившиеся у вас проблемы? — храбро предложил фотограф. — Я, знаете ли, не робкого десятка!

— Нет, нет, я сама!

Звонок без конца трезвонил, и Нина, разозлившись, пошла открывать. На пороге стоял все тот же Климов. На этот раз на ногах, но опираясь рукой о стену.

— Не понял? — увидев Нину, нахмурился капитан. — Меня, насколько я помню, приглашали в этот дом! Я понимаю, что привез плохую весть, но я в том не виноват!

— Какую плохую весть ты привез? — сдерживая гнев, поинтересовалась Нина.

— То, что твоего сына… — сыщик набрал побольше воздуха в легкие, чтобы произнести последнее страшное слово, как вдруг в прихожую выбежал Саша, а следом за ним и тот самый маньяк, чей фоторобот оперативник, казалось, запомнил наизусть. — Убили…

Последнее слово шепотом слетело с губ капитана, и он, не отрываясь, смотрел на маньяка и малолетнего призрака.

— А что они тут оба делают? — растерянно пробормотал Климов.

— Я тебя прошу: иди домой! — собрав всю свою волю, спокойно проговорила Нина. — Созвонимся как-нибудь! Завтра, послезавтра! Иди домой!

Она мягко отстранила его и снова захлопнула дверь.

— Все, пойдемте! Саша, чайник уже остыл, вскипяти еще! Попьем чаю! Сан Саныч ничего не ел, чем обидел меня до глубины души, — с улыбкой заметила хозяйка.

— Я же сразу сказал, что ем мало, а вот чай люблю. По большей части даже травяные: мята, душица, зверобой, брусничный лист, смородинный, березовые, липовые почки, я очень люблю разные…

Сыщик снова забарабанил в дверь, на этот раз ногой и кулаками. Нина даже изменилась в лице.

— Можно я с ним, так сказать, на дипломатическом языке, — вмешался Смирнов.

— Саша, он громила, сыщик, капитан угрозыска…

— Ничего, ничего, разных успокаивали! — с улыбкой заверил ее Сан Саныч. — Это я с виду только такой неказистый, а так могу за себя постоять!

Смирнов двинулся к двери, смело распахнул ее. На пороге с пистолетом в руках, подобно рассвирепевшему тигру, возник капитан Климов, готовый все смести на своем пути. Увидев перед собой маньяка, оперативник расширил глаза, ноздри у него стали раздуваться, он наставил свой «макаров» на Сан Саныча, и Нина, вышедшая следом за ним, в ужасе замерла, не зная, что предпринять, чтобы спасти гостя. Однако то, что произошло дальше, заставило ее удивиться еще больше. Сан Саныч правой рукой нанес легчайший удар, и сыщик неожиданно захрипел, а еще через секунду рухнул наземь, не подавая больше никаких признаков жизни.

Выскочил Сашка, и Нина тут же увела сына в глубь квартиры.

Фотограф забрал пистолет, оттащил сыщика к лифту, запихнул туда и нажал кнопку первого этажа. Двери закрылись, кабина с урчанием поехала вниз. Смирнов пожал плечами, как бы извиняясь перед капитаном, и вернулся к Нине.

— Что вы с ним сделали? — едва он появился в гостиной, тотчас воскликнула она.

— Я его усыпил минуты на три. Китайцы свидетельствуют: есть такая точка на теле, точный удар по которой мгновенно парализует человека, и с ним в это короткое время можно делать все, что захочешь. При этом совершенно неважно, какие у него кулаки и мышцы, накачан он или нет, есть ли у него оружие. К счастью, я сразу же попал… — Сан Саныч развел руками, положил пистолет на платяной шкаф. — Если завтра зайдет, отдайте капитану табельное оружие, иначе его взгреют за такую потерю!

Нина не сводила глаз с гостя. Чем больше она его узнавала, тем ярче и интереснее он раскрывался в самых разных ситуациях. Саша, точно почувствовав это, вдруг подошел к Сан Санычу и взял его за руку, словно говоря: я его никому больше не отдам, даже если ты будешь против.

— Саша, я же просила тебя поставить чайник! Мы хотели чаю попить! Сан Саныч любит чай пить.

— А пусть Сан Саныч, то есть папа, останется сегодня у нас, — предложил сын.

Нина покраснела. Слово «папа» прозвучало у Саши так естественно, будто он произносил его всегда. Ей захотелось тотчас одернуть сына, заставить его сказать не «папа», а Сан Саныч, потому что «папа» должен быть родным и для нее, но язык точно одеревенел и ей не подчинился.

— Но у Сан Саныча свои планы… — растерянно пробормотала она, будучи совсем не готова к такому повороту событий.

— Сашенька! — Смирнов упал перед ним на колени и склонил свою голову ему на грудь.

— Папа, я знал, что ты меня найдешь! Я знал, знал! — громко закричал Саша, и слезы брызнули у него из глаз.

Они замерли, застыв в объятиях друг друга. Нина тоже не могла сдержать слез. Фотограф поднялся, взял сына на руки, растерянно, не скрывая своих нежных чувств к нему, взглянул на Нину. Еще через секунду он поставил мальчика на ноги, но тот сразу же взял отца за руку.

— Когда я ехал сюда, то думал, что мой сын одинок, — глядя на Нину, со слезами на глазах пробормотал Сан Саныч. — Я ничего не хотел разрушать, поверьте мне!

— Ты останешься у нас? — спросил Саша.

— Вообще-то я могу остаться, — простодушно ответил Смирнов. — Позвоню приятелю, у которого остановился, он даже обрадуется, но если мама твоя разрешит…

Нина уже готова была наброситься на самозваного отца и, несмотря на слезы сына, прогнать его из своей квартиры, но последние слова фотографа смягчили ее гнев.

— Я не знаю, сможет ли Сан Саныч остаться, но если у него есть такая возможность, то конечно… — Она не договорила, смутилась, увидев, с какой откровенной мольбой сын смотрит на нее. — Я не против, пусть остается…

— Ты останешься? — спросил Саша.

— Я останусь.

— Вот и хорошо! — обрадовался Саша, схватил чайник и побежал на кухню.

Смирнов с Ниной остались вдвоем. Несколько секунд они молчали.

— Я все равно чувствую себя неловко, как Тамерлан, который грубо вторгся в чужие владения, хотя, поверьте мне, я хотел лишь узнать, не страдает ли мой сын и верны ли те душевные сигналы, которые я услышал от него. Я не мог поступить иначе, и если б знал, что ему хорошо с вами… — Он не договорил.

— И вы бы не приехали?

Сан Саныч несколько секунд молчал.

— Нет, я бы все равно захотел увидеть его, — сказал он. — Надеюсь, вы меня поймете?..

— Я вас понимаю, — она грустно улыбнулась.

— Считайте, что я не подошел вам в мужья и мы развелись, ведь так могло бы быть! — стремясь подбодрить ее, подсказал Смирнов. — Вы очень красивая, а я… — он, не зная, что сказать о себе, лишь огорченно развел руками.

— Что вы? — не поняла хозяйка.

— Что я? — Он вдруг огляделся по сторонам. — Если б эта комната была побольше, я бы сделал сейчас колесо!

— А вы умеете? — удивилась она.

— Умею. Меня даже хотели забрать в союзную сборную по гимнастике, но родители не отдали. Надо было ехать в Москву, в школу олимпийского резерва, а я был единственный сын у мамы с папой. Потом они жалели, каялись, но я рад, что все получилось именно так. Мы смотрим, восхищаемся нашими юными гимнастами, но это несчастные люди, согласитесь! А я счастливый человек. Вот мне и захотелось, чтобы мой сын не вырос несчастным. Маленькое желание, правда, но оно искреннее. Я все время оправдываюсь, потому что чувствую свою вину, как еще это вам объяснить, достучаться до вашего сердца…

— Не надо, я все понимаю! Не надо оправдываться! Я вижу, что вы хороший человек!

— Смотрю, а навстречу мне идет хороший человек! — улыбнулся Сан Саныч. — Не помните?

— Нет.

— Василий Аксенов, «Затоваренная бочкотара».

— Вы еще и читать успеваете?

— А что еще делать зимой в Нижней Курье?

— Ах да, я и забыла, всему виной Нижняя Курья!

— Да, Нижняя Курья, — мечтательно произнес Смирнов и неожиданно, артистически раскинув руки, как фигурист на коньках, сделал три легких круговых оборота на одной ноге.

— Браво! — похлопала Асеева.

Они помолчали. За окном, совсем близко, раздались завывания милицейской машины. Нина поежилась.

— Я боюсь, как бы капитан не очнулся и снова не пошел в атаку, — вздохнула Нина. — Сама не понимаю, чего мне в голову взбрело пригласить его в гости?!

— Да, это мужик настырный! — усмехнувшись, заметил Сан Саныч. — Особенно под спиртовым грузом. Хотя без пистолета эти лихие ребята чувствуют себя довольно неуютно. Нет, а так-то он видный, почти Джеймс Бонд, трудно устоять…

— Вы думаете, что я влюбилась в него?! — уязвленно воскликнула Нина. — Да терпеть не могу таких самодовольных и самовлюбленных павианов! Он прохода мне не давал, и я решила позвать его в гости, чтобы просто развлечь сына. Думала, расскажет Саше про сыщиков, ребенку же интересно, он детективы у меня любит смотреть…

— А вот и нет! — радостно вмешался в разговор Саша, внося горячий чайник. — Я больше люблю смотреть про путешествия и приключения!

— Все, давайте чай пить! — скомандовала Нина.

Они снова сели за стол, и фотограф доел салат оливье и селедку с черносливом.

— А селедка, кстати, весьма своеобразная, — заметил он. — Прошу меня простить, я ее недооценил! Это для настоящих гурманов!

— Вот как? — порозовев, заулыбалась Нина. — Спасибо за комплимент! Этот рецепт мне подарил один кулинар из «Метрополя». Я уж было подумала, что он подшутил надо мной.

— Нет-нет, — задумался Сан Саныч. — Только чего-то не хватает… У вас лимона нет?

— Есть.

— Принесите!

Асеева кивнула сыну, и тот, сбегав на кухню, принес лимон. Фотограф отрезал четвертинку, взял кусочек селедки вместе с долькой чернослива и выжал на них струйку лимонного сока, немного помял их, чтобы они впитали его, а затем предложил хозяйке. Та разжевала и несколько раз кивнула головой.

— Да, так вкуснее! — согласилась она.

— И я хочу! — потребовал Саша.

Сан Саныч сделал и для него такой бутерброд.

— Очень вкусно! — радостно подтвердил мальчик.

— Чувствую, вам перед отъездом придется дать мне несколько уроков! — кокетливо проговорила Нина, и Саша тотчас напрягся, помрачнел.

— Я не уеду, пока не передам вам все свои секреты! — поспешил объявить Смирнов. — А у меня их так много, что одной жизни не хватит!

— Кто вы, господин Смирнов? Фотограф, кулинар, артист?! Разве можно обладать столькими талантами сразу?!

— Я и сам думаю, что меня пора засекречивать, — рассмеялся он.

Настойчиво зазвенел звонок. Все насторожились.

— Не беспокойтесь, я открою, — тотчас поднялся Сан Саныч.

Он поднялся, прошел в прихожую, по пути готовясь дать еще один отпор капитану, но, резко распахнув дверь и приняв боевую стойку, остолбенел: перед ним стояли люди в камуфляже, в масках и с автоматами наперевес. Мгновение они смотрели друг на друга, после чего вся камуфляжная орава с диким ревом и матерясь во весь голос ворвалась в прихожую, набросилась на фотографа, повалила на пол, вонзая в него кованые сапоги и молотя несчастного кулаками.

Нина, выскочив и увидев эту расправу, попробовала громкими окриками остановить нападавших, но ее никто не слушал.

— Стоять! — появившись в прихожей, взревел капитан, и лишь после этого разбушевавшиеся омоновцы попритихли и не спеша отошли в сторону. — Мне он нужен живым, ребята! Прошмонайте его, у него мой «макаров»!

Фотографа обыскали.

— Нет ничего, — доложил один из милиционеров.

— Поднимите!

Смирнова подняли. Лицо у него было залито кровью, левый глаз заплыл и навис над щекой.

— Вы что наделали?! — увидев Сан Саныча, всполошилась Нина. — Вы за это ответите!

— Еще как отвечу! — холодным тоном обрезал Асееву Климов и повернулся к подозреваемому: — Где мой «макаров»?

— Он у меня! — Асеева вышла в гостиную и через секунду принесла капитану пистолет.

— Так, — забирая оружие, промычал сыщик.

— Он вступился за меня! — попробовала было вмешаться Нина, но Климов ее оборвал:

— Молчать! Увести!

Омоновцы подхватили Сан Саныча и, несмотря на протесты хозяйки, выволокли из квартиры. Во весь голос заплакал Саша. Нина вернулась, прижала его к себе.

— Не плачь, мы его освободим! — приговаривала она, целуя сына в лицо.

Капитан вошел в гостиную, оглядел стол, потом долго не сводил глаз с мальчика.

— Немедленно наденьте на человека пальто! — решительным тоном потребовала Асеева. — Иначе я завтра же пойду в прокуратуру, подниму все газеты и телевидение и расскажу о ваших зверствах!

— Кравец! — выкрикнул Климов.

Вошел старлей, торчавший до этого в коридоре.

— Возьми пальто маньяка, а то отморозим чего-нибудь, — усмехнулся капитан.

Кравец кивнул, взял с вешалки пальто, вышел из квартиры.

— Все, концерт закончен, расходитесь, товарищи! — повысив голос, шуганул он соседей, собравшихся на лестничной клетке.

Капитан, нахмурившись, стоял на пороге гостиной, разглядывая обилие закусок на столе и початую бутылку водки. Оперативник был голоден, уходить ему не хотелось, хоть он и понимал всю невозможность своего присутствия здесь после того, что произошло. Мальчик еще плакал, плечи его вздрагивали, а Нина с трудом подавляла в себе гнев.

— Я, конечно, прошу прощения за своих ребят, их дикий рев и грубость, но они выполняли свой долг, — хриплым голосом с обидой проговорил сыщик. — Тот человек, которого вы по незнанию приютили у себя, опасный маньяк и убийца детей. Два часа назад он перерезал горло мальчику неподалеку от вас, так что мы в конечном счете уберегли твоего парня. Такие вот пироги!..

— Вон отсюда! — в ярости выкрикнула Нина.

Климов помрачнел, потоптался на месте и, сухо кивнув, вышел.

5

Капитан протрезвел уже через час, когда, допросив Смирнова, он смотался по горячим следам к его армейскому приятелю Денису Морозову, который полностью подтвердил все сказанное. Сыщик не поленился, позвонил в час ночи воспитательнице Артюховой, и та подтвердила, что фотограф ушел из детского сада в половине шестого, а эксперты установили, что смерть последнего мальчика наступила около пяти часов вечера. Не совпадали по времени и предыдущие жертвы: подозреваемый приехал в Москву лишь месяц назад, в то время как последнее убийство произошло раньше его приезда на десять дней. Проверить срок приезда было нетрудно, в железнодорожных кассах оставались корешки проданных билетов. Стало понятно и то, почему Смирнов так интересовался своим маленьким тезкой и весь его фокус со съемкой. И то, почему Асеева его, как говорится, приютила. Климову хватило ума после захвата фотографа не звонить полковнику домой и не трубить о своей победе. Он вообще не любил лезть к начальству с победными реляциями.

Свое короткое расследование он закончил во втором часу ночи и огорченный отправился спать, отчетливо сознавая, что нижнекурьинский мужик страдает зря. Но капитан хорошо помнил позорный нокаут на пороге квартиры своей возлюбленной. Парень врезал ему так, что сыщик отключился, да еще забрал пистолет, о чем уж совсем никому не расскажешь: засмеют. И весь авторитет Климова коту под хвост. А потому пусть посидит, помучается, подумает в следующий раз, как поднимать руку на мента.

Оперативник вообще мог припаять ему срок за такую храбрость. Не хотелось только себя позорить. Нина расскажет, что он был пьян, лез к ней в квартиру, и сослуживцы будут похохатывать за его спиной. Да и не в его правилах сводить счеты с заморышем-провинциалом.

Но больше всего капитана раздосадовало, что он поссорился с Ниной. Так все хорошо началось, он видел, что его кавалерийский наскок и напор произвели на красивую даму немалое впечатление, оставалось лишь закрепить первую победу, а дальше бы он не подкачал. Одинокая женщина, с которой не стыдно появиться где угодно, ребенок целую неделю в саду, живет одна, все исходные данные, как говорится, выигрышные. И надо же было вмешаться в его жизнь этому недоростку из Нижней Курьи. И родной город-то он себе выбрал под стать. Климова волновало только одно: как этот прыщ сумел без труда вырубить его так, что капитан потерял сознание, и сумел отобрать у него пистолет, перетащить в лифт, да еще спустить на первый этаж, где сыщика и обнаружили жильцы. Вырубил его фотограф минут на пять. Это еще одно доказательство того, что Смирнов вовсе не тот, кого они ищут.

С утра Климов чувствовал себя прескверно. Дома нашлось полбутылки водки, и, перед тем как лечь спать, капитан смело влил в себя стакан, чтобы нормально выспаться. Будильник поднял его в восемь, но привычной бодрости он не почувствовал: то ли перемерз вчера, то ли этот удар и отключка давали о себе знать, но тело ломило, а в голове шумело.

Позвонил Кравец и, гундося, доложил, что у него температура, он расклеился.

— Я тебе говорил вчера, что надо еще стакан засадить! — недовольно ворчал Климов. — Даю два дня, больше не могу!

И он бросил трубку.

«А через полгода срок подойдет и звездочку запросит, сыщик хренов! — ругнулся он про себя. — Вот и работай с такими!»

Придя на работу и не дожидаясь следователя, он приказал привести Смирнова. Выглядел он неважно. К счастью, глаз остался цел, опухоль чуть спала, но фингал еще не скоро пройдет. Фотограф с трудом откашливался и морщился от боли. Капитан смилостивился, вскипятил воду, бросил в стакан три ложки «Пеле» и залил кипятком.

— Ну что, Сирано де Бержерак, хреново вчера выступил?!

Сан Саныч трясся в ознобе, не в силах выговорить ни слова, и потому только кивнул.

— Ладно, пей кофе, житель Нижней Курьи! Это где ж такой город?

— На Урале.

Подозреваемый, обжигаясь, стал пить кофе, понемногу приходя в себя. Климов молча его рассматривал. Нос, как у Сирано, не в меру длинный, а видок бомжа. Чего Нина в нем нашла? Вообще все бабы дурные.

— Значит, так, гражданин Смирнов Сан Саныч. По подозрению в совершении ряда тягчайших преступлений следователь, который ведет расследование, имеет право задержать вас на месяц, что он и сделает по моему представлению. Основания для этого таковы: вот заявление воспитательницы детсада Артюховой, — сыщик передал фотографу бумагу, — в которой Полина Антоновна изложила все свои подозрения, а они весьма серьезны, плюс ваша схожесть с фотороботом разыскиваемого преступника и непонятный пока интерес к детским садам и малолетним детям вообще…

— Я могу объяснить…

— Не надо, послушай сначала меня! — оборвал его капитан. — Месяц, а там, может быть, три и больше ты проведешь в СИЗО, пока мы разберемся, а там, кто знает. Если нароем новые факты, возможно, и весь срок потянешь…

— Послушайте, но это же нелепость…

— Помолчи! — снова прервал его оперативник. — Это первое. Второе: нападение на сотрудника уголовного розыска с нанесением ему телесных повреждений и завладение его оружием при исполнении им служебных обязанностей. Это уже срок, милый мой, а тут тебе и крыть нечем. Гражданка Асеева была свидетельницей. Что на это скажешь?

Сан Саныч нахмурился, допил кофе.

— Но я не знал, что вы сотрудник милиции, — пробормотал он.

— Незнание от вины не освобождает. Так что упечь тебя года на три, а то и больше я могу без всякого труда. Вник?

— Вник, — вздохнул Смирнов.

— Очень хорошо! Нравится такая перспектива?

— Шутите?

— Совсем нет. Сейчас сажусь, оформляю протокол задержания с учетом вышеизложенного, передаю следователю, и дело покатилось! Что будем делать?

— Но я же не виноват, товарищ капитан…

— Тамбовский волк тебе товарищ! Надо было раньше думать, когда меня в лифт тащил и моим табельным оружием завладевал, гражданин из Нижней Курьи!

Фотограф заглянул в пустой стакан, тяжело вздохнул, потом посмотрел на капитана. Посмотрел без всякого заискивания, спокойно, и эта крепкая мужская выдержка понравилась сыщику. Другие бы, вляпавшись в такое дерьмо, давно бы штаны обмочили, в ногах бы ползали, выпрашивая поблажки, немалые бы деньги предлагали. Климов всяких повидал и самых крутых обламывал. А этого посадить ничего не стоит. Денег у него нет, больших связей тоже, такими половина тюрем забита. Ну не половина, чуть поменьше. Именно на них держится крепкий процент раскрываемости преступлений, победные рапорты и ордена больших начальников.

— Как меня-то свалил?

— Просто. Еще тибетские монахи знали несколько уязвимых точек на теле, благодаря сильным и резким нажатиям на которые человек терял сознания. Я их как-то выучил на досуге и с тех пор успешно применяю, — усмехнулся Сан Саныч.

— Ну успех-то тебе боком ныне вышел!

— Это точно.

— Ладно, тибетский монах, есть у меня для тебя и приятная новость. Я, видишь ли, мужик не склочный и не показушник, нормальный, одним словом. А потому предлагаю: ты сейчас едешь на вокзал, берешь билет и ту-ту в свою Нижнюю Курью! Там фотографируй кого хочешь и поминай капитана Климова добрым словом! Новый год скоро, считай, что я сделал тебе королевский подарок!

— А если я его не приму?

Сыщик закурил, выдержал паузу, пристально глядя на Смирнова.

— Что ж, встретишь праздник на нарах. Устраивает?

— Не очень.

— Я тоже так думаю.

— Я сына нашел, капитан! Понимаешь?.. Как я сейчас уеду?! Ты же мужик, должен все понимать!

— Она знает?

Он кивнул.

— И что, хочешь забрать его с собой?

— Тут видишь какая история. Он вроде принял ее, Нину Платоновну, матерью называет, и она его любит. Как отрывать? Живое все, срослось. Я утром проснулся от холода, башка гудит от ваших сапог, а все мысли только об одном: как он там? Напугали вы его вчера, травму нанесли. Я-то что: отлежался, отряхнулся и дальше пошел. Через месяц все забудется, а у него теперь рубец на всю жизнь. Зачем мы друг с другом-то собачимся?! Волков в лесах истребили, а сами в них и оборотились!

— Собачимся, говоришь?! — вскипел Климов. — А я вчера такого же, как твой, с перерезанным горлом видел. Еще тепленький лежал! Ручонки так сжаты, что ногти кожу на ладонях разрезали! Представь, какой страх его душа испытала! Я-то видел этот ужас на его личике! Третий малец, между прочим, и маньяк абсолютно на тебя похож! — Он помахал перед его носом фотороботом. — Такая вот арифметика, гражданин Смирнов!

— У меня есть фотография настоящего убийцы, — помолчав, проговорил Сан Саныч.

— Чего?!

Они помчались на квартиру Морозова, где у Смирнова остались негативы. Денис с утра должен был уйти на работу, второй ключ у Сан Саныча, но с замком почему-то пришлось повозиться, дверь открылась лишь с третьего раза, да и то, когда за дело взялся капитан.

— Кто-то ее вскрывал отмычкой, — присмотревшись к замку, доложил он. — Вот, видишь царапины! И причем свежие!

Они вошли, фотограф ринулся на кухню, где на веревке были развешаны негативы, но ни одного из них не оказалось. Смирнов бросился в комнату, открыл шкаф, где у него стояла сумка, открыл ее, засунул руку вниз и простонал с облегчением. Вытащил «Никон», поцеловал его.

— Я уж думал, сперли! Почти штуку баксов стоит, а я без него как без рук!

— Возможно, и негативы где-то в другом месте? — раздумывая, промычал капитан.

Они поискали в других местах, Сан Саныч позвонил Денису на работу, спросил, убирал ли он из кухни негативы, но тот, обрадовавшись возвращению друга, поклялся, что к ним даже не прикасался.

— Значит, сперли, — мрачно сообщил Смирнов. — Мы нашли следы взлома и отмычки.

Морозов тотчас примчался, проверил шкафы, полки и заветные места, где хранил доллары на черный день, но из ценных вещей и денег ничего не пропало.

— Он видел, что ты его снимал? — поинтересовался оперативник.

— Я его не снимал, я охотился за детскими восторгами.

— Но он мог предположить, что попадет в кадр?

Сан Саныч кивнул.

— Подожди! Он есть! — вдруг вспомнил фотограф. — На тех фотографиях, что я принес Саше!

— Звони и поехали! — бросил сыщик. — Только не говори, что я с тобой!

Он позвонил Нине. Она обрадовалась его звонку, сразу же попросила приехать.

— Пошли! — положив трубку, передал капитану Сан Саныч.

— Почему о фотографиях ничего не сказал?!

— Она попросила приехать, чего еще надо? Там и скажу!

Климов нахмурился, двинулся следом. Всю дорогу в машине он молчал.

— Выходит, этот маньяк меня выследил? — усмехнулся фотограф. — Залез в квартиру, взял негативы и ушел. Смелый!

— Дошлый, сукин сын! Знает, что мы за ним гоняемся!

Они подъехали к дому Нины. Капитан выключил мотор, повернулся к Сан Санычу:

— Я подниматься не буду, сходи сам.

— Может, все-таки зайдешь?

— Конечно зайду! — уверенно сказал оперативник. — Завтра, когда ты уедешь!

— На кой черт тогда я стараюсь?! — возмутился Смирнов.

— Ты не ершись! С себя помогаешь снять обвинение! Двигай! Одна нога здесь, другая там!

Сан Саныч поднялся на третий этаж, с силой вдавил кнопку звонка, помня, что она западает. Нина открыла дверь, взглянула на фотографа и ужаснулась:

— Что ж они сделали с вами, сволочи?!

— Ничего, до свадьбы заживет, мы, помню, хотели пойти на выставку? Я не опоздал?

— Проходите! Вы прямо оттуда?

— Да.

Ее глаза увлажнились, она даже сделала движение в его сторону, точно хотела обнять, но выскочил Саша и кинулся на шею. Сан Саныч не мог сдержать слез. Он заулыбался, похлопал сына по спине:

— Все хорошо, мужики не плачут, а шрамы их только украшают! Пьем чай и отправляемся гулять!

Нина пошла на кухню, а Смирнов, держа сына на руках, подошел к серванту. За стеклом уже красовалась та самая фотография, где на заднем плане, припав к забору, стоял маньяк. Это был лучший снимок из всех: Сашка так хохотал, чуть запрокинув голову, что его радость невольно заражала и смотрящего. На этом снимке Сан Саныч специально смазал стоящего за забором зеваку, и его лицо скрывала прозрачная дымка. Но на другом снимке маньяк смотрелся отчетливо, фотограф это помнил. И он его нашел.

— Саша, я сейчас вернусь, я, кажется, шапочку в подъезде обронил, — пробормотал он.

Потерю своей вязаной шапочки он обнаружил еще в камере, но теперь надо было придумать какую-то причину, чтобы отдать фотографию. Сан Саныч сбежал вниз, завернул за угол дома, где остановился Климов, чтобы не светиться под окнами Нины.

— Вот! — Смирнов, ввалившись в салон, протянул сыщику фотографию. — За забором!

Стоявший за ним мужчина лет тридцати — сорока, точный возраст установить не взялся бы никто, имел отдаленное сходство с фотороботом и Сан Санычем одновременно. Смирнов даже больше походил на фоторобот, созданный в угрозыске. Ибо ростом маньяк был повыше, сутулее, подбородок прорисовывался острее, с легкой характерной ямочкой, и в глазах плавал острый холодок, заметный даже на фотоснимке. И на голове не шапочка, а старая бобровая шапка, Кравец был прав, отмечая эту деталь. Неподалеку от убийцы стоял тот самый мальчик, которому через день перережут горло.

«Значит, между ними была какая-то связь, мальчик был выбран не случайно! — отметил про себя Климов. — Надо проверить, покопаться!»

Смирнов же впервые обратил внимание на то, что правая рука подозреваемого перебинтована. Марля сильно загрязнилась, значит, поранил он руку давно и рана почему-то не заживала. Фотограф всмотрелся и увидел красные пятнышки на коже по краю бинта. «Экзема или еще что-то!» — догадался Сан Саныч.

— Обратите внимание на повязку, — подсказал он Климову. — У парня какое-то раздражение на коже, он мог обращаться к врачу.

— Ишь ты какой глазастый! — поддел его оперативник. — Но почему ты думаешь, что это и есть маньяк? Или хочешь от себя отвести подозрение?!

— Ваше дело решать, капитан. Но, во-первых, он все-таки похож на ваш фоторобот, кстати, на нем было темно-синее пальто, во-вторых, когда он вот так жадно следил за детьми, я бросил на него случайный взгляд, и, скажу честно, меня прохватил озноб. Так бывает, когда неожиданно сталкиваешься с сумасшедшими или преступниками. Тут меня чутье не подводит!

— Ба, да у нас еще и чутье есть, оказывается! — усмехнулся Климов и сунул фотографию в карман. — Ну хорошо, поехали обратно?

— Куда обратно?! — испугался Сан Саныч.

— В камеру.

— Но мы же…

— Что — мы?

— Ну мы же договорились, что ты меня отпускаешь… — промямлил Смирнов.

— На каких условиях?

— Что я уеду… — помедлив, с трудом выговорил фотограф.

— Когда?

— Сегодня…

— Но ты не хочешь отсюда выматываться? Верно?

Сан Саныч помолчал. Он действительно не хотел выматываться. Да и как вообще можно уезжать, когда свершилось такое событие, когда ему повезло и он нашел Сашку, встретил Нину, как?! А капитану точно нравилось устраивать ему эту пытку.

— Послушай, капитан…

— Нет, это ты меня послушай! — резко перебил его Климов. — Это ты послушай! Я люблю эту женщину! Я открыл ее, нашел, влюбился, она моя, черт возьми! Да-да, мой милый! А ты что думал? Пришел, увидел, победил?! Нет, хрен тебе с маслом, сукин сын! Железный болт в задницу! Это ее ребенок, понял?! Это теперь наш ребенок, сучара! Раньше надо было думать! А то прохлопал парня, а теперь решил на все готовенькое! Тут ему и взрослый сын, и жена, и квартира! Это моя жизнь, понял?! Моя! Это ты вторгся в мою жизнь! И я тебе говорю: пошел туда-то и туда! Не лезь, иначе я тебе голову оторву! Все понятно?

Смирнов кивнул. Капитан шумно вздохнул, закурил, глядя за окно. Несколько секунд они молчали.

— Ну что, едем в камеру или ты сегодня сваливаешь? — Сыщик с ненавистью взглянул на соперника.

— Хорошо, я уеду, — помолчав, согласился фотограф.

— Значит, так! Разговор мужской, о нем никому! Сваливаешь, и тебя нет! Навсегда! Все понятно?!

Сан Саныч утвердительно покивал головой, думая о своем. Пока он даже и представить себе такого не мог.

— А ежели нарушишь договор, собачий охвосток, останешься в Москве, я же об этом тотчас узнаю, сам понимаешь, у меня для этого есть все возможности, так вот я тебя найду, засажу в кутузку, повешу на тебя все четыре детских, убийства, и ты у меня пойдешь под вышку, сукин сын! Если не знаешь, то рассказываю: делается это элементарно! Вник?

— Вник.

— Тогда по рукам!

Он протянул ему руку, и Смирнов, помедлив, пожал ее.

— Ну все, выметайся! Иди попрощайся с моей дамой, моим сыном и на паровозик, — улыбнулся оперативник. — У Асеевой особо не задерживайся, не травмируй психику парня, я потом объясню им, что ты не маньяк, а просто мошенник. Находил с помощью дружков таких мамаш с приемными детьми, втирался к ним в доверие, чтобы потом обокрасть, но я тебя раскусил, и ты сбежал. Таким образом и сам реабилитируюсь!

— Если так сделаешь, я им напишу письмо, где изложу весь наш разговор. Или еще лучше, позвоню. И уверяю тебя: твоей ноги у Нины больше не будет!

— Ты мне угрожаешь?

— Да, я тебе угрожаю! — обозлившись, вскипел Сан Саныч. — По-честному так по-честному! Хорошо, я уеду. Но сам найду причину! Сам скажу Нине Платоновне, что меня вызывают на работу, больна тетка, двоюродная племянница, не важно, и больше не появлюсь в твоей гребаной жизни, но в дерьме себя валять не дам! Вник?

— Вник, — помолчав, усмехнулся сыщик, докурил сигарету, выбросил ее за окно. — Ладно, договорились, маньяк из Нижней Курьи! Но смотри, не подведи меня. Прощай!

— Прощай!

Капитан уехал, а Сан Саныч вернулся к Нине. На кухонном столе его ждала горячая гречневая каша и зажаренный кусок свинины, политый кетчупом.

— Что так долго?! — недовольно проговорил Саша.

— Все обыскал, не нашел. Видимо, кто-то подобрал…

— У меня есть для вас шапочка, Сан Саныч! Она, правда, зеленая, но зато теплая, так что не беспокойтесь! — улыбнулась Нина. — Садитесь, ешьте!

Он сел, начал медленно есть, преодолевая боль, а Нина с Сашей с сочувствием смотрели на него. Не выдержав, он отложил нож с вилкой.

— А вы как же? Я ем, а вы…

— Мы уже поели! Ешьте, ешьте!

Смирнов съел всю кашу и даже проглотил кусок мяса, поблагодарив хозяйку. Они перешли пить чай в гостиную, он сел в глубокое кресло, и его неожиданно потянуло в сон. Он блаженно вытянулся, на мгновение закрыл глаза и неожиданно для всех заснул. Сказались бессонная ночь и напряженное утро.

Проснулся Сан Саныч через два часа. Напротив, на тахте, сидела одна Нина и смотрела на него.

— Я, кажется, задремал? — смутился он. — Прошу прощения!..

Он взглянул на часы и ужаснулся: стрелки показывали половину третьего.

— Боже, я проспал два часа!

— Ничего страшного.

— Мы же собирались на выставку! — спохватился Сан Саныч.

— Сходим в другой раз, — проговорила Асеева. — Сашка, глядючи на вас, тоже притомился, и я его уложила. А вы, наверное, устали? Лягте, отдохните.

— Нет-нет, я уже взбодрился!

— Может быть, чаю?

— Нет, спасибо, я…

Он собрался уже выговорить: «я должен ехать», но почему-то не сказал: язык не повернулся. Несмотря на приветливые интонации Нины, в ее взгляде ощущались напряженность и настороженность. Вчера их не было, а сегодня чувствовался и внутренний холодок.

— Мне, наверное, пора наведаться к своему приятелю, а то он уже потерял меня! Да и переодеться бы не мешало. Я, наверное, дурно пахну, там такая вонь в этих камерах, и все ей пропитывается…

— Это была ошибка, с вашим арестом…

— Да, они приняли меня за маньяка. Я действительно немного похож на него. Внешне… — Он усмехнулся, развел руками, поднялся. — Я все же пойду, не буду дожидаться, когда Саша проснется. Скажите ему, что у меня возникли неотложные дела.

Он вышел в прихожую, увидел над своим пальто новую зеленую шапочку.

— Но мне как-то неловко…

— Берите! У меня еще одна такая, а потом я шапочки не ношу!

— Спасибо, — Сан Саныч надел, взглянул на себя в зеркало и ужаснулся своему виду. — Вот уж разукрасили меня! Можно я вам позвоню?

— Почему можно? — улыбнулась Асеева, протянула ему визитку. — Нужно! Здесь и рабочий и домашний. Я полагаю, что вы нужны Саше, и я бы хотела, чтобы вы часто бывали у нас!

— Еще раз огромное спасибо… За все!

Он помедлил, пожал Нине руку и вышел за порог. Выйдя во двор, бросил последний взгляд на окна третьего этажа и вдруг заметил в одном из них Нину: она смотрела на него. Он радостно выбросил вверх руку. Она, заметив этот жест, тоже помахала ему в ответ.

6

«Я бы хотела, чтобы вы часто бывали у нас» — так говорят всегда, когда кого-то не хотят больше видеть. Сан Саныч, несмотря на свою провинциальность, в таких делах разбирался. А вот вчерашний вечер оставался за ним, он видел глаза Нины, ее неподдельный интерес к нему. В какой-то момент ему даже показалось, что между ними возможны не только дружеские отношения. Но ворвались омоновцы, их разлучили, и проведенная в одиночестве ночь многое переменила в ее настроении. Если б Климов его продержал в следственном изоляторе несколькодней, он бы выиграл даже больше и, скорее всего, переломил ситуацию в свою пользу. Женщины всегда на стороне сильных и удачливых. Вот ныне и появился холодок. Хотя и Климов вряд ли теперь завоюет ее сердце. Вчера сыщик опозорился дважды: первый — когда, заявившись пьяным и размахивая пистолетом, упал от ничтожного удара, а второй раз — вызвав омоновцев и самовольно вломившись в дом, чем сильно напугал ее и Сашу. Такое не прощают. Хотя капитан настырный и будет очень стараться. Странно только, что между ними вообще вспыхнула симпатия. Сан Саныч как-то подметил, что чаще всего и быстрее сходятся люди, противоположные друг другу, и долгое время пребывают в иллюзии, что нашли свою половинку, а родственные натуры всячески избегают сближения. И как ни странно, они с Ниной во многом похожи. Самодостаточные экземпляры.

Размышляя обо всем этом, Смирнов проехал свою остановку метро, рядом с которой жил Морозов. Тот после утреннего вызова из-за проникновения маньяка в квартиру снова отбыл на работу и сменится лишь завтра в девять утра. Сан Саныч не спеша уложил вещи: его поезд уходил в половине седьмого. Подсчитал деньги: на билет хватало, даже оставалась еще сотня. На крайний случай. Он написал Денису записку, поблагодарил за гостеприимство, сварил два яйца, взял хлеба и сделал в дорогу несколько бутербродов с колбасой. Дома он быстро сообразит халтурку: в новогодние праздники в детсадах и в школах проводятся веселые елки, а родители любят, когда их детей увековечивают на таких торжествах. Тысяч пять, а то и шесть он без труда в несколько дней заработает, пока набежит зарплата, да и верная Люся не даст ему пропасть: обогреет, накормит, обласкает, а если понадобится, то и родит ему пятерых сыновей. Так однажды она ему заявила в порыве откровения. И ведь сделает. А может быть, это и есть судьба? Он уедет, Саша с Ниной его постепенно забудут, а Климов восстановит утраченное доверие и попытается стать отцом.

Дойдя до этого места в своих размышлениях, Смирнов запнулся, поморщился. Трудно сказать, как сыщик ловит преступников, но вот отец из него, да и муж уж точно никакой. Так бывает, это врожденное.

С женой, Александрой, он познакомился у себя в фотоателье. Та пришла, чтобы сделать две фотографии на пропуск, она устраивалась на работу в горпищекомбинат, в цех сладостей, потому что с детства любила зефир, карамель и прочие детские радости. Ей тогда исполнилось девятнадцать, ему тридцать два, но выглядела она взрослее. Легко расчесала свои рыжие вьющиеся волосы, уселась на стул, на который ей указал Смирнов, оголив коленки, и почему-то заулыбалась. Он взглянул на нее в объектив и обомлел: такой редкой красоты еще в жизни не видел. Так изящны и легки были все линии: округлость щек, вырез ноздрей, затейливый изгиб припухлых губ, глаз и бровей, а стоило незнакомке улыбнуться, как все линии оживали, и лицо становилось еще прекраснее. И точно яркий свет исходил из ее души, неожиданно его обогревший.

Сан Саныч тотчас сделал фотопортрет, разузнав, что Сашенька живет в общежитии, а приехала в Нижнюю Курью полгода назад с Севера, из Красновишерска. Через неделю он заявился к ней с цветами и с тортом. Она благосклонно приняла его ухаживания, ибо в городе его все знали, а через два дня он пригласил ее к себе в гости, показав свое творение. Она сама была изумлена, точно увидела себя впервые.

— Твой портрет просит на обложку один московский журнал, — угощая ее шампанским, сообщил он. — Ты не будешь против?

— А какой журнал? — вспыхнув, заинтересовалась она.

— «Век». Он цветной, яркий. А там кто знает… — многозначительно проговорил он.

— Ну давай, — пожала плечами она.

— Я сейчас готовлю несколько работ на выставку, ты не хотела бы мне попозировать?

— Голой? — загорелась Александра.

— Почему голой? Я сам подберу тебе костюм, что-то у меня есть, а пару красивых шляп возьму в местном музее, там в запасниках кое-что имеется. Вот мои работы! — Он показал ей несколько отечественных и зарубежных журналов.

— Ух ты! — увидев французский «Elle» и четыре вкладки Смирнова, восхитилась она. — И сколько тебе заплатили?

— Тебя только это интересует? — усмехнулся он.

— Почему это, меня все интересует, — чуть смутившись, ответила Александра. — И ты тоже!

Он влюбился в нее в тот самый миг, когда увидел, и через два дня сделал предложение. И она его приняла. Сказала: «Мне надоело жить в общаге, у тебя лучше». И рассмеялась. Потом состроила хитрющую рожицу, точно проверяя, как он отреагирует, и добавила:

— Это шутка, конечно. Ты мне тоже очень понравился минут сто сорок назад, когда показал свои фотографии, и я поняла, что передо мной талантливый человек, настоящий художник, большой мастер, встреча с которым всегда волнует. И сексуально в какой-то степени, — и снова озорно улыбнулась.

Вообще она оказалась умницей, заметно отличаясь от всех работниц горпищекомбината, прежде всего ярким природным умом и острым язычком. Потому он сразу и влюбился.

А она, не раздумывая, согласилась переехать к нему в тот же вечер и жить с ним вместе, не требуя взамен штампа в паспорте, но Сан Саныч настоял, чтобы они зарегистрировались: городок маленький, ни к чему сплетни да пересуды, а потом и фамилии им менять не надо. Он нутром чуял, что не стоит соглашаться на предложение московского журнала и выставлять открытую им красоту жены на всеобщее обозрение, но свадьба, да и новый гардероб молодой супруги — а она переселилась к нему с маленьким чемоданчиком, имея всего два платья, кофту и две юбки — потребовали немалых расходов, «Век» же предлагал неплохие деньги, да и не хотелось терять старые связи, потом не пригласят, не опубликуют. И фотограф согласился.

Прошло несколько месяцев, и в город примчался московский журналист, соблазнившийся красотой «сладкой» провинциалки, потом заявился телехроникер из областного центра, а за ним и корреспондент российского канала из Москвы. Последний и сманил ее за собой, наобещав с три короба.

Сан Саныч и раньше чувствовал, что рано или поздно Александра сбежит или бросит его. Ее быстро стало все тяготить: и работа, и скучные зимние вечера, когда они оставались дома, а не шли в гости или в кино, и неожиданная беременность. Ей хотелось веселья, шумных компаний, а не тоскливого счастья вдвоем, хотя Смирнов изо всех сил старался развлекать ее, тайком разучивал и показывал фокусы, пытался приобщить к фотографии, устраивал вылазки на лыжах, купил супер-телевизор «Филипс», видеомагнитофон, приносил все новые фильмы на кассетах. Но Александра все равно тосковала. Часами сидела у окна и смотрела на замерзшую Каму.

— О чем ты думаешь? — с беспокойством спрашивал ее Смирнов.

— Так, ни о чем, — отвечала, не отрываясь от окна.

— Ты не заболела?

— Наверное.

— Простуда?

— Давай уедем в Израиль?

Он несколько секунд молчал, глядя на нее.

— Ты что, еврейка?

Она смутилась и кивнула:

— По матери. Отец-то русский, меня и записали русской, а я съезжу в Красновишерск, возьму ее свидетельство о рождении, о браке и поедем, поживем там, а потом двинем во Францию. Тебя же в «Эле» напечатали, фоторепортером ты запросто устроишься, а я попробую фотомоделью или еще кем-нибудь. Вернуться всегда успеем. Пока молодые, надо мир посмотреть. Как тебе моя болезнь?

Ее глаза сверкали таким блеском, что он долго молчал, ходил по комнатам, глядя в окна на скалистый берег Камы, поросший тонкими корабельными соснами.

— Хорошая болезнь, но мне вообще-то здесь нравится, — сказал Сан Саныч.

— Поняла, — грустно вздохнула она и стала снова смотреть в окно.

А потом он нашел у нее под подушкой учебник английского языка.

— Ты что, решила учиться? — удивился он.

— Пока не знаю, но английский никогда не помешает. Как считаешь?

Сан Саныч оказался для нее удобным трамплином для прыжка. Она сразу это поняла, едва с ним познакомилась. Он накупил для нее много нарядов, создал тепличные условия для роста, сделал ее популярной, и Александра времени зря не теряла: выучила английский, расширила кругозор, оперилась, выждав момент для прыжка. Точно она наперед знала: рано или поздно, но ее счастливый миг придет. И когда он настал, она его не упустила.

— Творец не создан для блаженства, — с онегинской мрачной миной отвечал фотограф всем, кто пробовал его утешить после того, как Александра его бросила.

Сан Саныч отшучивался, хотя бегство жены принесло ему столь сильную боль, какую он никогда до той поры не испытывал. Со временем рана затянулась, Смирнов понял, что вернуть возлюбленную не удастся, однако судьба сына продолжала его тревожить. Фотограф за короткое время супружеской жизни хорошо проведал легкомысленный характер молодой женушки, знал, что ребенок станет ей помехой, и, собираясь в Москву, верил, что стоит ему объявиться, как она без пререканий отдаст ему Сашку. Именно это твердое убеждение, а еще слухи о ее отъезде за границу и заставили его взять отпуск и отправиться на розыски сына.

Теперь у него в запасе еще оставалось три недели, за этот срок можно было договориться с Ниной о совместном воспитании Саши, чтобы он мог с ней или без нее приезжать к нему, подолгу гостить, особенно в летнее время, да и сам фотограф имел возможность чаще выбираться в Москву, его изредка приглашали на выставки, не говоря уже о более тесном сотрудничестве с московскими журналами. И все оборвалось из-за этой глупой нелепости: его схожести с маньяком. Не будь ее, капитану не за что было бы зацепиться. То ли и вправду все это случайность, то ли сама судьба противилась его сближению с Ниной и сыном.

Он вспомнил, что забыл уложить в сумку щетку и мыльницу, двинулся в ванную, забрал их, но мыла в футляре не оказалось, они давно с Денисом его измылили. Сан Саныч открыл ванный шкафчик с зеркалом, висевший на стене, в надежде найти небольшой обмылок, на сутки, ему больше и не надо, и вдруг увидел лежавший там скальпель с засохшими капельками крови на лезвии и рядом грязный бинт. Морозов хоть и жил один, но чистоту любил, никогда не оставлял на ночь мусор в доме и грязную посуду в раковине, каждая вещь у него лежала на своем месте. Слесарные инструменты в старом портфеле под ванной, обувь в обувной тумбе, медикаменты в аптечке, ножницы, клей, кусочки кожи, сапожная дратва с толстой иглой и другие порой необходимые в быту вещи хранились также в специальном ящичке, и бросить грязный бинт с окровавленным скальпелем в ванный шкафчик он никак не мог, не в его привычках, а значит, это сделал кто-то другой. И причем недавно, иначе, заметив такой непорядок, Денис все бы исправил. И скорее всего, тот, кто похитил негативы, больше некому. Но для чего маньяк это сделал? Чтобы подставить Смирнова? Тогда, выходит, он знал, что его арестовали, знал, что Морозов на работе, и безбоязненно вошел, забрал негативы, на всякий случай все, ибо некогда было просматривать, отбирать, аккуратно положил скальпель с бинтом и вышел, надеясь, что шустрый Климов в поиске вещдоков прошарит эту квартиру и обнаружит скальпель и бинт, на который многие могли обратить внимание. И тогда оперативники успокоятся, больше никого искать не будут и настоящий убийца получит небольшую передышку.

Этот вывод ошарашил настолько, что Смирнов даже обжег спичкой руку: он намеревался перед дорожкой попить чайку и хотел зажечь газовую конфорку.

— А как он мог узнать о моем аресте? — вслух спросил самого себя Сан Саныч. — Как?!

Его увезли в десять, затолкали в камеру, где он промерз до утра. Конечно, вся операция имела в своих кругах огласку. Те омоновцы, кто выезжал на операцию, знали, кого надо брать. Слухи поползли лишь сейчас, а вечером они вряд ли могли широко распространиться. Значит, маньяк каким-то образом имеет доступ к этой информации. Свои отпечатки со скальпеля маньяк, скорее всего, стер, но каплю крови оставил, чтобы улика была стопроцентной.

— Хитер, сукин сын! — снова выговорил вслух Смирнов.

Он хотел уже кинуться к телефону, чтобы позвонить Климову и поделиться этими блестящими догадками, но вовремя себя окоротил.

Тогда придется рассказать о скальпеле и бинте, которые фотограф нашел, капитан непременно примчится, а имея такие улики на руках, великий сыщик подвергнется страшному искушению, и Сан Саныч не даст голову на отсечение, что тот не воспользуется ими для укрепления собственной карьеры.

Он сунул скальпель и бинт в полиэтиленовый пакет, чтобы выбросить по дороге. Денису эти сувениры не нужны, а пинкертон Климов пусть до всего доходит сам.

Смирнов хотел позвонить Нине, чтобы объяснить причину своего внезапного отъезда, но, набрав три первые цифры, положил трубку. Сейчас у него не наберется столько мудрых слов, чтобы лихо ей соврать и придумать ловкий повод для своего бегства. А он сбегал.

Проверяя документы, за обложкой паспорта он обнаружил телефон Семена Евсеевича Кугеля, адвоката жены. Это он вместо нее приезжал в Нижнюю Курью на бракоразводный процесс и довольно лихо отвел все претензии и недоумения Смирнова, добившись без проволочек расторжения брака.

После суда Сан Саныч попросил адрес жены, заявив, что он имеет право видеться с сыном. Кугель заулыбался, закивал, уверяя, что в этом со стороны бывшей супруги никаких препятствий не возникнет, но в данный момент постоянного места жительства госпожа Смирнова не имеет, ибо как раз переезжает на другую квартиру, а этого адреса у него еще нет, но Сан Саныч может записать его рабочий телефон.

— Вы позвоните мне через недельку, нет, через полторы недели, и я продиктую вам телефон и адрес Александры Александровны, — ласково прожурчал он. — Она всегда с большим теплом вспоминала о вас! И знаете, даже иногда жалела, что сбежала из вашего уютного гнездышка! Но женщины всегда так переменчивы в своих желаниях и порой так легкомысленны! И так потом горько жалеют о содеянном!

— Зачем же вы нас развели? — еле сдерживая подступившие к горлу слезы, выговорил Сан Саныч.

— Это не я вас! — дружелюбно рассмеялся Кугель. — Это матушка-судьба! А против нее все мы бессильны!

Фотограф честно через полторы недели позвонил Семену Евсеевичу. Но его не оказалось на месте, как, впрочем, и сорок два следующих раза, когда Сан Саныч терпеливо добивался своего права видеться с сыном. То он только что вышел, то отошел, то говорит с клиентом и прервать адвоката совершенно невозможно, то заболел, то уехал в командировку, наконец, его позвали, но тут разъединилась связь, а в следующий раз оказалось, что господин адвокат забыл дома записную книжку, затем госпожа Смирнова снова переезжала на новую квартиру, и адвокат опять просил позвонить ему через недельку, нет, лучше через полторы. А потом у Сан Саныча пропал телефон Кугеля. Исчез, испарился, ибо фотограф вовремя не переписал его в записную книжку. И вот злополучный номер нашелся.

Не теряя времени, Сан Саныч подскочил к телефону. Трубку подняла женщина. Смирнов мило поздоровался, не спеша выговаривая слова с грузинским акцентом, и попросил передать трубочку «дражайшему» Семену Евсеевичу.

— Но он будет только в понедельник, с двенадцати, — проворковала дамочка. — По субботам Кугеля не бывает

— Дарагая, пачиму панидельник, мине сиводни заявление нужно составить, любые деньги заплачу! — возмущенным голосом заговорил Смирнов.

— Но сегодня суббота, я сама случайно здесь оказалась, в понедельник с двенадцати…

— Я заплачу вдвайне, втрайне, сколько надо, но мне одну бумажку составить, умаляю тебя!..

Трубка шумно вздохнула:

— Через сколько минут вы смогли бы подъехать?

— Через десать, я из машины званю!

— Хорошо, приезжайте, адрес знаете?

— Нэт, нэ помню!

Она усталым голосом его продиктовала, подсказав, что на углу висит знак «поворота нет», но там все поворачивают. Сан Саныч записал, подпрыгнув от радости, но, вспомнив, что сегодня уезжает, громко простонал. Судьба точно издевалась над ним. Сама Александра, скорее всего, уехала в свой Израиль, все справки ей мать из Красновишерска прислала еще до ее бегства, но выездные документы и оформление ребенка в детдом наверняка оформлял тот же Кугель, а у запасливого адвоката найдутся и копии документов, и требуемые выписки. Теперь-то он не откажется помочь и Смирнову восстановить статус отцовства. Новые клиенты всем нужны, а Кугелю особенно, если зашуршать крупными купюрами. Но все это уже после Нового года. Сейчас придется уехать, чтобы не дразнить гусей, дома он повкалывает, а три недели все равно останутся в запасе, и после Крещения Смирнов прикатит в Первопрестольную. Сейчас здесь слишком неуютно.

Он поехал на вокзал. Спустился в кассы, но билетов на сегодняшний день не оказалось. Оставалось двадцать минут до отхода поезда. Фотограф двинулся на перрон. Состав уже подали, шла посадка. Сан Саныч смело подошел к тринадцатому вагону, это было его любимое число, несколько секунд смотрел на хрупкую проводницу с соломенной челкой, проверявшую билеты у пассажиров. Было уже темно, шел снег, и она, поеживаясь в синем форменном пальтеце, высвечивала фонариком фамилии и даты на проездных документах. Смирнов подождал, пока девушка останется одна. Взглянул на нее, улыбнулся. Она заметила лиловый синяк под глазом, усмехнулась:

— Кто это тебя так?

— Дурак один. Точнее, дураков было много.

— Куда тебе?

— В Нижнюю Курью.

— Живешь там?

Он кивнул. Она замолчала, поскольку подошла супружеская чета с мальчиком лет пяти-шести. Последний немного покашливал, и отец, не выдержав, закрыл ему рот теплым шарфом, чтобы тот не вдыхал морозный воздух. Проводница не спеша проверяла билеты. Как назло, забарахлил фонарь. Сан Саныч не выдержал, достал зажигалку, зажег ее, чтобы посветить проверяющей, но та отмахнулась, постучала по корпусу, чертыхнулась, зашла в вагон, вышла оттуда через три с половиной минуты с другим фонарем и снова углубилась в проверку.

— Ладно, вроде контролеров не ожидается, а у бригадира сегодня день рождения. Заходи в первое купе и сиди там, не высовывайся! — согревая дыханием руки, сухо обронила она Сан Санычу.

— Спасибо, — пробормотал он.

Он и сам немало намерзся на платформе, а потому второго приглашения ждать не стал, вошел в теплый вагон, втиснулся в половинку полутемного купе, где обычно отдыхали проводницы, бросил сумку, сел у окна. Напротив тоже стоял фирменный пассажирский, и русоволосый парень взахлеб целовался с девчонкой. Его шапка валялась рядом на платформе. Влюбленные минуты три не разъединяли уст и объятий, пока фирменный не двинулся, и девчонка, заметив это, оттолкнула парня и впрыгнула в вагон. Но Ромео был так распален страстью, что бросился следом за Джульеттой. Проводница стала его выталкивать, размахивать руками, вопить, и лишь после этого русоволосый соскочил обратно на платформу. Вернулся, подобрал шапку, нахлобучил ее на голову, оглянулся, провожая взглядом хвост состава, помахал рукой и медленно побрел к вокзалу.

Эта мимолетная сцена так заворожила его искренностью, что Сан Саныч улыбнулся. Прояви проводница меньше служебного пыла, парень бы покатил в Киров или куда там. Ему все равно, лишь бы побыть рядом с той, кого любит.

Нине он еще сможет объяснить по телефону причину своего отъезда, но Сашка этого нежданного бегства не только не поймет, но и не простит. Он только что обрел отца, боролся за него с матерью, и вдруг тот исчезает, с ним даже не попрощавшись. Тут Сан Саныч дал маху. Надо было дождаться, пока сын проснется, и все ему внятно объяснить, приласкать, прижать к себе, шепнуть на ухо, что он скоро примчится обратно. Саша бы загрустил, но все понял. Как, впрочем, и Нина. По телефону из Нижней Курьи рассказать обо всем будет непросто. Да и захочет ли сын с ним вообще разговаривать. В этом возрасте дети бывают ранимыми и упрямыми.

Объявили пять минут до отхода и провожающих попросили покинуть вагон. У Смирнова тревожно екнуло сердце, и им овладело странное беспокойство, словно он совершал что-то ужасное. В конечном счете он может уехать и завтра, стоит ли так пугаться капитана Климова. Состав дернулся, и это подтолкнуло Сан Саныча. Он поднялся, схватил сумку, прошел в конец вагона, перешел в другой, третий, чтобы не встречаться с проводницей. Поезд стал отходить, фотограф выпрыгнул, спрятался за спины провожающих, увидел свою проводницу с соломенной челкой, уже закрывавшую дверь, и в этот миг опять пожалел о том, что поддался сердечной смуте и выскочил из вагона: сумел бы он все объяснить и сыну, и Нине Платоновне, позвонил бы не один раз, послал не одну телеграмму. Такой уж он был человек: во всем вынужденный сомневаться, чаще винить во всем себя, а не других.

Он вздохнул, оглянулся, неожиданно столкнувшись с пристальным взглядом плечистого крепкого незнакомца в дубленке и в желтой ондатровой шапке, который его нагло рассматривал, и вспомнил суровое предостережение сыщика. Сунул руку в карман и наткнулся на скальпель с бинтом в полиэтиленовом пакете, который забыл выбросить по дороге. Климову остается лишь его задержать, и майорская звездочка к Новому году ему обеспечена. Фотограф сам сует голову в петлю, точно всю жизнь к тому и стремился. Ехать к Денису опасно, оперативник знает дом и квартиру, может проверить, если и этот, в ондатре, идущий почему-то упорно за ним, не послан им же.

Платформа заканчивалась, начинался вокзал, мелькнула фигура милиционера, Сан Саныч оглянулся: незнакомец в ондатровой шапке не отставал, и нужно было спасаться. Смирнов неожиданно рванулся, побежал, ловко просачиваясь сквозь густую толпу благодаря своему хрупкому телосложению. Бросился его догонять и незнакомец, но тому пришлось несладко из-за богатырского разлета плеч. Сбив с ног женщину, отбросив ногой в сторону чью-то сумку, он напоролся на бугая-носильщика с тележкой, влетев прямо в нее. Сан Саныч же перешел на торопливый шаг, вынырнул из вокзала, подлетел к первому же частнику:

— Дружище, в Химки не слетаем?

— Сколько?

— Двести! Больше нет, браток, извини!

Водитель почесал затылок, увидел, как Смирнов скользнул взглядом уже по другим машинам, и махнул рукой:

— Залезай!

Отъезжая, фотограф оглянулся на вход в вокзал, но его чумовой преследователь в дубленке и ондатровой шапке так и не появился. В Химках жила тетка, двоюродная сестра матери, которую фотограф постоянно поздравлял с Новым годом и другими праздниками, однако в гостях так никогда и не был, хоть она и звала его постоянно. Этим приглашением Сан Саныч и решил воспользоваться, чтобы скрыться хотя бы на день от ненавистного ему Климова.

7

Нина не выдержала, подскочила домой к Таньке Жуковской, подружке, которая по блату устроила ей ребенка из одного московского детского дома. Татьяна сидела заместителем начальницы отдела в мэрии, и ей подчинялись все городские дома ребенка, детсады и ясли, а потому Нине и подобрали самого лучшего, с хорошей наследственностью, с самым высоким эйкью умственного развития, живого, симпатичного, здорового, или, как выразилась по телефону Танька, «такого ты бы и сама не родила». И действительно, Саша Смирнов оказался на редкость смышленым, ласковым и сообразительным ребенком. Асеева не могла на него нарадоваться, пообещав, что после Нового года переведет сына в обычную группу и станет забирать его из садика каждый день. Но после появления Сан Саныча, несмотря на все его таланты, скромность и обаяние, словно весь мир рухнул. Директриса детдома, зная, чью просьбу она выполняет, клятвенно ее заверила, что с документами и прочими делами все чисто и никто ее не побеспокоит ни по какому поводу. И вот на тебе, сюрприз из Нижней Курьи.

Стремительная Танька, прослушав три первые фразы подруги, тотчас оборвала ее:

— Ладно, приезжай!

Нина училась с Танькой сначала в школе, начиная с шестого класса, а потом обе поступили в один и тот же Институт иностранных языков имени Мориса Тореза, дружили не разлей вода и знали все друг про друга. Асеева ходила свидетельницей на Танькину свадьбу, а потом плакалась на ее груди, когда узнала от врачей, что после неудачного аборта больше не сможет иметь детей. Но потом Татьяна попала в большие чиновницы, встречаться они стали реже, хотя постоянно созванивались и поздравляли друг друга с праздниками.

Подруга жила на Соколе, и Нина, взяв такси, через полчаса примчалась к ней, оставив Сашку на попечение соседки, согласившейся поиграть пару часов с ее сыном.

Танька встретила ее нежными воплями, обрадовалась «Белой лошади», она любила виски, потащила на кухню, в две секунды наметав на стол ветчины, сыра, колбасы и красной рыбы. Муж, музыкант, играл концерт в Большом зале Чайковского, и они могли всласть потрепаться. Асеева рассказала всю историю, не забыв добавить, что поначалу она встретила Сан Саныча в штыки, но потом даже прониклась искренней симпатией.

— Втюрилась, что ли? — перевела на свой язык Татьяна.

— Да нет пока, — усмехнулась Нина. — Хотя он забавный и необычный. Нежный Сирано.

Хозяйка достала лед, большие бокалы, налила виски и блаженно потянула носом:

— Обалденный запах!

Она сразу же отпила. Жуковская, в отличие от своего мужа Гриши, любила выпить, забыться и наутро мало что помнила о вчерашнем дне.

— Ну будем, подружка! Рада тебя видеть! — нервно вздергивая плечами, подмигнула она, чокнувшись стаканом. — Слушай, так, может быть, тебе стоит выйти за него замуж? Как говорят, сама судьба стучится в дверь!

— Ты с ума сошла!

— А чего? Родной отец для сына, это важнее всего!

— Подожди, давай сначала узнаем, настоящий этот Смирнов отец или самозванец! Мне твоя директриса обещала, что никаких проблем не будет.

— Ну знаешь, с этими родителями никаких прогнозов строить вообще нельзя! А он что, этот фотограф, никаких документов на сына не предъявил?

— Пока нет, но я знаю, откуда он, как зовут жену, откуда она родом, сколько они прожили, пусть директриса посмотрит по делу, если оно у нее осталось!

— Сегодня, правда, суббота, но Антонина рядом живет и сходит, не обломится. — Жуковская взялась за телефон, дозвонилась до директрисы, наехала на нее, и та, заохав, побежала в свой Дом ребенка, пообещав сразу же позвонить оттуда. Все данные у нее остались, но на память подробности биографии матери и отца она не помнила.

— Спасибо тебе, а то я места себе не находила! — неожиданно махнув залпом полстакана виски, проговорила Асеева. — Как представлю себе, что он заберет у меня Сашку, так мне плохо становится! Чуть сознание не теряю!

— Так полюбила этого мальчишку? — удивилась Татьяна.

Нина кивнула.

— Я сама не думала, что так сильно полюблю чужого ребенка, — помолчав, призналась она. — А ты знаешь, у нас с ним как-то все быстро произошло. На второй или на третий день он вдруг сел рядом на тахту, прижался ко мне и шепчет: «Мамочка, ты меня не бросишь?» У меня слезы градом, я прижала его и говорю: «Никогда, родной мой, никогда!» И все. Словно срослись две половинки.

Жуковская слушала, широко раскрыв глаза. А на последних словах они у нее даже увлажнились. Она наполнила стаканы, неожиданно спохватилась, достала из холодильника китайские пельмешки, поставила варить.

— Я не хочу тебя пугать, но если окажется, что твой фотограф родной отец Сашки, то по суду он вернет сына себе, и тут ни я, ни ты ничего не сможем сделать. Таковы законы, поэтому я тебе и сказала: выходи за него замуж, — потягивая виски, советовала подруге Жуковская. — У нас уже прошло два таких судебных процесса, один ребенок прожил четыре года в обеспеченной семье, а у матери ни кола ни двора, как говорится, но ее отказ был оформлен юридически неграмотно, и ребенка вернули. А тут, если та сбежала и отдала сына на воспитание государству, не уведомив мужа, а перед этим брак был заключен официально, то даже никакого процесса затевать не надо, все бессмысленно…

Нина со страхом смотрела на Татьяну. Не выдержав, она хотела пригубить стакан, но рука ее задрожала, и Асеева поставила виски на стол.

— Что с тобой? — испугалась хозяйка.

— Я этого не переживу! — прошептала Нина.

— Без паники! — скомандовала Татьяна. — Ты же сама сказала, что он тебе понравился! В чем тогда дело? Выйдешь за него замуж, а потом разведешься, и ребенок останется у тебя!

— А зачем разводиться?

— Ну не будешь разводиться, будете жить, чего тогда в обморок падать?!

Она поднялась, бросила пельмени в кипящую воду, выставила на стол сметану и соевый соус.

— Надо немного поесть, а то опьянеем к чертям собачьим!

Резко зазвонил телефон. Они обе вздрогнули, Татьяна схватила трубку.

— Слушаю!.. Да, Антонина Сергеевна… Я сейчас передам трубочку Нине Платоновне, и вы все ей расскажете!

Жуковская передала трубку подруге. Асеева с опаской ее взяла, но то, что сообщила ей директриса, оказалось неожиданным. Саша унаследовал фамилию матери, последняя родом из Рязани, приехала в Москву три года назад, родила неизвестно от кого, известно лишь, что отца звали Александр и он числился студентом одного из московских вузов, в браке с Анастасией Смирновой из Рязани не состоял, та подписала отказ, его юридически оформили в присутствии нотариуса, и в этом документе роженица отказывалась от всех прав на ребенка и передавала свои права по усыновлению и воспитанию Асеевой. Ни в одном суде оспорить их будет невозможно.

— Спасибо, Антонина Сергеевна, — радостно просияв всем лицом, поблагодарила директрису Нина. — Мне можно будет забрать у вас копию биографии матери и все те данные, на которые вы ссылаетесь?.. Хорошо, спасибо, я завтра обязательно заеду. Спасибо еще раз!

Она положила трубку, пригубила виски.

— Ну что? — не выдержав, спросила Жуковская.

— Он не отец Саши! — Асеева, улыбнувшись, перекрестилась.

— Ну вот видишь, а ты боялась! — обрадовалась Татьяна.

Однако радостная улыбка мгновенно улетучилась, и Нина снова погрустнела.

— Ну чего тебе еще? — взглянув на нее, возмутилась Жуковская.

— У Сашки нет никаких сомнений, что это его отец, — помолчав, объявила гостья. — Сегодня днем он проснулся, увидел, что Сан Саныча нет, и, представляешь, слезы градом! Почему вдруг он ушел и с ним не попрощался. Я еле его успокоила. Если сказать ему правду, он психически сломается.

— Не говори пока ничего! А с этим самозванцем решительно объяснись! Я вообще удивляюсь, как это он так заявился к тебе в дом, ты его впустила, а он без всяких документов объявил себя отцом, и вы все ему поверили!

— Да я сама не понимаю, как все это произошло, хотя… — она вдруг загадочно улыбнулась.

— Нина, я тебе удивляюсь! Ты же всегда отличалась трезвым рассудком! Это у меня постоянно мозги набекрень, а уж ты-то, ты-то! Мы всегда равнялись на тебя!

— Да будет тебе, «набекрень»! — отмахнулась Асеева. — Вспомни, что с тобой было три года назад?! Мозги набекрень до первого поворота, а дальше все по рассудку!

Жуковская слегка смутилась. Она не любила говорить на больную тему. Года три назад, будучи уже одиннадцать лет замужем, имея двух дочерей и примерного очаровательного мужа, талантливого музыканта Большого симфонического оркестра, Татьяна наконец-то сошла с ума и влюбилась в безработного кинокаскадера Сергея. Это было подобно концу света и эпидемии бубонной чумы одновременно. Она пропадала сутками неизвестно где, Нина заботилась о ее дочерях, отправляя их в школу и встречая после уроков, потому что муж Гриша находился на гастролях в Парагвае. В конце концов, они решили пожениться, хотя у обоих были семьи, но любовь казалась им превыше всего. Однако на следующий день Татьяну пригласили на работу в мэрию, предложив ответственный пост, она согласилась и поняла, что не может затевать бракоразводный процесс и сделать сиротами своих детей, ибо по службе обязана заботиться о сиротах всего города. В итоге Сергей развелся, а она — нет. Но он на нее не обиделся, и они продолжали встречаться. Потом все пошло на убыль, полгода они не виделись, недавно же встретились случайно снова, и она поняла, что они чужие люди. Разводиться же с мужем Татьяна теперь и не помышляла.

Через два часа бутылка виски опустела. Жуковская достала греческий коньяк из своих запасов, заявив, что запах у него обалденный, но Асеева наотрез отказалась. Она уже думала только об оставленном дома сыне.

— Ты где на Новый год? — провожая подругу до дверей, спросила Татьяна.

— Еще не знаю.

— Слушай, приезжай к нам! — придержав Нину у дверей, насела на нее Жуковская. — Мои девочки поиграют с Сашей, они тихие, добрые, музыкальные, потом уложат его спать, почитают ему сказку на ночь, а когда они заснут, мы спрячем для них под елкой подарки и спокойно посидим за столом, приготовим разносолов, выпьем, попросим Гришу нам что-нибудь сыграть из Моцарта и встретим Новый год тихо, по-семейному. Как тебе такая идея?

— Замечательная идея, — заулыбалась Нина, — я поговорю с Сашкой и тебе позвоню!

Она наперед знала, в какую тоску выльется это новогоднее застолье: Танька напьется, а для этого ей и нужна подружка, начнет звонить своим знакомым, любовникам, Гриша же будет приставать к ней, потому что пристает ко всем женщинам подряд, считая себя великим любовником, однако давно уже импотент. Уж лучше поехать к матери и встретить Новый год у нее.

— Я буду счастлива, если мы соберемся вместе! — Татьяна держала ее за пуговицу шубы.

— Спасибо тебе!

— Перестань, я рада, что все уладилось!

Они нежно простились. Асеева вернулась вовремя — соседка уже собиралась укладывать сына спать. Не успела Нина переступить порог дома, как затрезвонил телефон. Она схватила трубку, но это оказался капитан Климов.

— Я вас приветствую, вы на меня сердиты, знаю, — игривым тоном самоуверенно заговорил он, — но я долго вас не задержу. Это касается вашего нового знакомца. Я его выпустил с одним условием: в двадцать четыре часа покинуть пределы Москвы, но он меня обманул. Если этот гнусный тип будет звонить вам, передайте ему, что я его сгною в тюрьме, как и обещал! Через пару дней я этого фотографа все равно возьму, но вам не советую укрывать мерзавца, дабы не нажить неприятностей с законом. — Оперативник выдержал паузу, ожидая, что Нина взорвется, начнет защищать фотографа или возражать, но Асеева молчала, и это молчание обнадеживало. — Не хотите ли завтра прогуляться? Можно покататься на лыжах. Я знаю одно чудное местечко…

— Никогда больше сюда не звони! — чеканя каждое слово, выговорила Нина и положила трубку.

Сан Саныч позвонил ей около двенадцати ночи. Он долго не решался, но потом вспомнил незнакомца в желтой ондатровой шапке, следившего за ним на вокзале, и пришел к выводу, что того посылал Климов, желавший убедиться, что Смирнов покинул столицу, а потому капитан уже знает о его вероломстве. И потом, фотограф не захотел звонить при тетке, а она отправилась на покой только в одиннадцать, все выспрашивая его о матери, ее последних днях, о Нижней Курье и ее красотах. Тетка приезжала к ним лет семь назад, и на Урале ей очень понравилось.

— Ну почему вы до сих пор не позвонили! — тотчас отругала его Нина. — Я так волновалась, да и Саша постоянно о вас спрашивает, а мне сказать нечего!

— Но я тут…

— Климов мне позвонил и обо всем рассказал. Даже о том, что вы не уехали. Я прошу прощения, что втянула вас в ссору с этим монстром, поверьте, я проклинаю тот день, когда с ним познакомилась! — Она заговорила столь страстно, что он сразу растаял. — Мне надо с вами срочно переговорить.

— Вы хотите, чтоб я сейчас приехал? — обалдел он.

— Сейчас? — Нина на мгновение задумалась, взглянула на часы. — Я не знаю, но сегодня, наверное, уже поздно, а вот завтра мы могли бы встретиться…

— Хорошо, я согласен.

— Давайте завтра с утра созвонимся, часиков в десять-одиннадцать, и условимся о встрече!

— Давайте.

— Я рада, что вы не уехали и позвонили… — В ее голосе послышались нежные обертоны.

— Это правда?

— Правда. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи!

Сан Саныч положил трубку, ему вдруг захотелось схватить машину и примчаться немедля к ней. Она волновалась из-за того, что он не звонил. Нина даже не могла это скрыть, она заявила: «Я так волновалась». Он был уверен, что если примчится сейчас к ней, то она обрадуется и бросится ему на шею. Асеева хоть и не решилась пригласить его прямо сейчас, но смысл слов был совсем другой. Она сказала в подтексте: «Я не уверена, хватит ли у вас сил и отваги, чтобы бросить все и тотчас приехать ко мне». Вот что она в точности ему сказала. И Смирнов это понял, разгадал. Отваги и сил ему бы хватило, а вот с деньгами получалось сложнее, и это единственное, что его остановило.

Тетка, угощая его гречневой кашей с ливерной колбасой, жаловалась на маленькую пенсию и на трудную жизнь, как бы заранее предупреждая племянника, что рассчитывать на ее долгое хлебосольство ему не стоит, а уж тем более просить взаймы денег. А больше родственников у него не было. У Дениса же он и так занял двадцать долларов.

И все же разговор с Ниной окрылил его.

«Плевать на этого Климова, дурака и идиота! — подумал он. — Плевать, плевать, плевать!»

Они встретились с Ниной на следующий день в Измайловском парке. Она приехала с Сашкой, оглядываясь по дороге и проверяя, нет ли за ней слежки, ибо боялась подставить Сан Саныча. Но слежки не обнаружила. Сашка бросился на шею фотографу и так крепко его обнял, что у Асеевой перехватило дыхание, и она ощутила ревнивый укол в груди.

— Почему ты вчера не попрощался со мной? — упрекнул его сын.

— Я не хотел тебя будить, только и всего.

— А я потом тосковал по тебе!

— Но мы же встретились!

Они двинулись в глубь парка. Стоял чудесный солнечный день, морозный, чистый, снежок хрустел под ногами, и злой ветерок совсем не чувствовался. Саша, радостно подпрыгивая, побежал вперед по дорожке, оставив родителей наедине.

— Вы что-то хотели мне рассказать?

— Да, я хотела… — Нина осеклась, потому что язык не поворачивался сообщить о тех новостях, которые она узнала от директрисы. — Климов затевает какую-то подлую каверзу против вас, от него всего можно ждать, тем более что я отказалась с ним общаться, и теперь он выместит все зло на вас!

— Я знаю о его подлых планах, — усмехнувшись, кивнул Сан Саныч. — Я хотел уехать, даже договорился с проводницей, сел в вагон, но выскочил уже на ходу. Мне вдруг показалось, что Саша не простит мне такого отъезда и не станет слушать мои объяснения по телефону. Дети в этом возрасте очень ранимы, а обида может так покалечить их психику, что потом никакие психоаналитики не вылечат от этого невроза. Мой школьный приятель, ставший убийцей в девятнадцать лет, признавался мне, когда мы сидели с ним за одной партой, что стал всех ненавидеть из-за того, что мать прижгла ему окурком папиросы ладонь. Эта обида, ощущение, что его бросили, возможно, не сделает его убийцей, но и добрее он не станет. А доброта — единственная добродетель, которая закладывается и передается только родителями. Без нее же человека нет. Так мне кажется…

Нина несколько раз кивнула головой, соглашаясь со всем, о чем Смирнов говорил.

— Но вы подвергаете себя опасности!

— Не больше, чем любой человек, расхаживающий сегодня по улицам, где взрывают и расстреливают в упор.

Погуляв, они зашли в небольшое кафе рядом со станцией метро «Измайловская», выпили горячего кофе с пирожными, а фотограф заказал себе и Нине по бокалу шампанского. Синяк под глазом уже проходил, и, приглядевшись к Смирнову, она вдруг обнаружила, что у него красивые темно-зеленые глаза и длинные пушистые ресницы, как у девчонки. Только нос, как у Сирано де Бержерака, хотя он вовсе не портил его лицо, наоборот, придавал ему особый шарм.

— У вас есть где жить? — спросила Нина.

— Да, все нормально.

— А с деньгами?

— Не беспокойтесь, все в порядке.

— Сан Саныч, запишите мой рабочий телефон, — смущаясь, неожиданно проговорила Асеева, — хотя соединиться подчас бывает нелегко, я часто сижу как переводчица на переговорах, и с них не сорвешься, но всегда можно оставить сообщение, если вдруг возникнет такая срочность… — Она вдруг смутилась, выговорив последние слова.

Смирнов записал. Он смотрел и не мог оторвать восхищенных глаз от Нины. Позавчера, когда он пришел в первый раз к ней в дом, фотограф больше думал о сыне, о том, как безболезненнее найти контакт, наладить отношения, совсем не помышляя об амурных стрелах. Лишь в конце того вечера между ними внезапно вспыхнула вольтова дуга стойкой симпатии, однако до тех нежных чувств, что воспевал с незапамятных пор Овидий Назон, было еще далеко. Ныне же Сан Саныч смотрел на Нину по-особенному и видел в ней не столько приемную мать своего сына, сколько красивую женщину, от одного взгляда на которую можно потерять голову. И постепенно ее терял, отпуская рискованные шуточки, строил гримасы, замечая радостный блеск в глазах Нины, который его еще больше подбадривал.

Ненароком Смирнов коснулся ее руки, и она ее не отдернула, точно поощряя такие смелые прикосновения.

— А на выставку мы сегодня пойдем? — доев пирожное и допив бутылку кока-колы, с беспокойством спросил Саша. — По парку мне больше не хочется гулять.

Взрослые переглянулись между собой и рассмеялись.

— Сегодня уже поздно, а вот в следующее воскресенье пойдем обязательно, — пообещала Асеева.

Они расстались в метро, хотя Нина и зазывала Сан Саныча на ужин, но он помялся, не зная, как поступить. Ему тоже не хотелось расставаться, и Смирнов хотел уже кивнуть, согласиться, однако вслух выговорил совсем другое.

— Да нет, я обещал к тетке заехать, она у меня старая, а бабушек обижать нельзя, — улыбнулся он. — Я позвоню…

Он снова пристально взглянул на Нину, и та смущенно отвела взгляд.

Асеева поначалу даже обиделась вместе с Сашкой: Сан Саныч мог хотя бы проводить их. Она пожалела его, ни словом не обмолвилась о том, что сын не его, не хотела расстраивать Сан Саныча, да и при Сашке затевать этот разговор не хотелось, но, подойдя к дому и заметив «Жигули», в которых, карауля их, сидели Климов и старший лейтенант Кравец, по достоинству оценила прозорливость фотографа, чудом избежавшего скорого ареста и расправы.

Увидев Нину, капитан вышел, вразвалочку подошел к ним, сверля обоих подозрительным взглядом.

— Ну что, погулял с папой? — улыбаясь и присев на корточки, спросил у Саши оперативник.

— Саша, молчи! — попробовала предупредить сына Асеева, но опоздала.

— Погулял… — еле слышно прошептал он.

— Что ж, очень хорошо! — Климов поднялся, бросил насмешливый взгляд на Нину.

— Я вас предупреждаю, гражданка Асеева, об уголовной ответственности за укрывательство и недонесение об особо опасном преступнике, — холоднопроговорил сыщик. — Кстати, статейка предусматривает и срок, так что эти игры однажды могут обернуться трагедией…

Нина, не скрывая презрения, смотрела на Климова:

— А я-то сначала подумала, что вы и есть тот бесстрашный и благородный Робин Гуд, о котором пишут в книгах. А вы просто негодяй! Мелкий, подлый и злобный! Не можете найти настоящего преступника и, чтобы выслужиться, решили всю вину взвалить на первого попавшегося, а заодно свести и личные счеты?! Боже, какое вы ничтожество! Да я бы застрелилась от стыда!

Она сжала руку сына и направилась к дому, ни разу не обернувшись на капитана. Тот вернулся в машину, закурил.

— Сука! — прорычал Климов.

— Ты знаешь, я больше не буду следить ни за ней, ни за твоим фотографом, — неожиданно сказал старший лейтенант.

— Не понял? — нахмурился сыщик.

— Со своими личными делами, Анатолий Сергеевич, разбирайся-ка сам, что же касается подозрений и той версии, будто житель Нижней Курьи Смирнов Александр Александрович и есть маньяк, убивающий детей под видом фотографа, то тут для меня много неясного…

— Что именно для тебя неясно?! — обидевшись, заиграл желваками Климов.

— Во-первых, почему, арестовав его, ты на следующий день отпустил парня и даже не составил надлежащего протокола, лишь объяснил всем, что произошла ошибка. Хорошо, ошибка так ошибка. Ты попросил меня присмотреть за этим Смирновым, чтобы тот спокойно отбыл на свою историческую родину, и приказал задержать его в случае неисполнения этого намерения как преступника. А если б он уехал, значит, он не был бы преступником? Ты извини, но превращать нашу работу в балаган, в средство разборок с твоими бабами я не хочу и не буду! Да, мы одна команда, мы не должны подставлять друг друга, обязаны прикрывать в бою, но также не имеем права покрывать и глупые выходки, вредящие делу! И я, как твой товарищ и напарник, не могу не выложить все эти мои сомнения напрямую! Если дурак, то обижайся, а если умный, надеюсь, поймешь!

Кравец замолчал, нервно закурил сигарету. Ему больших усилий стоило пуститься в такие откровения: не хотелось ссориться с другом, а уж тем более наживать врага. Они начинали вместе, но года два назад Климов неожиданно вышел на банду казанцев, наезжавших в Москву и безнаказанно осуществлявших в столице заказные убийства. Он лихо раскрутил это дело, и начальство высоко оценило всю операцию. Толе сразу, на год раньше, дали еще одну звездочку, и он стал капитаном, обогнав Кравца, срок которого на получение очередного звания уже исполнился, но его почему-то задерживали. Тогда же Климову дали квартиру, и он почти год ходил в героях, что весьма подпортило его характер. Теперь же старые заслуги потускнели, и позарез требовался новый подвиг, чтобы слава именитого сыщика в мнении начальства не закатилась навсегда. Все это понимали, и поимка маньяка хорошо бы вписалась в биографию капитана. Но Кравец вовсе не хотел, чтобы она создавалась ценой обмана и подтасовок. Об этом он по-дружески и хотел сказать, но получилось как-то сухо и уж очень официально.

Капитан ничего не ответил, прибавил газ, отпустил сцепление и выехал со двора. У ближайшего метро он остановился.

— Я еду дальше по делам, и ты мне не нужен, — не глядя на Кравца, обронил он.

Старлей помедлил и вышел из машины.

8

Кугеля Сан Саныч взял в понедельник, как говорится, с ходу, еще тепленьким. Адвокат не успел переступить порога юридической консультации, сесть за свой стол и разложить справочники, как Смирнов первым подсел к нему и долго, с щемящей тоской смотрел ему в глаза, прежде чем Семен Евсеевич сам его вспомнил, однако не выразив при этом бурной радости.

— Вы по делу? — осведомился он.

— Я по делу, — сухо кивнул Смирнов. — В постановлении о разводе Нижнекурьинского суда было сказано, что я имею право видеться с моим ребенком. Но все эти пять лет вы, Семен Евсеевич, мешали мне это сделать, грубо нарушая при этом мои гражданские права. Хочу добиться вашего исключения из коллегии адвокатов и намереваюсь подать в суд о взыскании с вас материального и морального ущерба!

— Очень интересно! — промычал Кугель. — И в чем же состоит моя вина?

— Вы не давали мне ни адреса, ни телефона моей бывшей супруги, действуя сознательно с целью их утаивания и лишения меня важной информации…

— Что за бред вы несете?..

— Помолчите! — резко оборвал его Сан Саныч и, вытащив удостоверение «Известий», показал адвокату. — У меня документально зарегистрированы все звонки и все разговоры с вами, их сорок два, я потратил целое состояние на телефонные разговоры, из которых становится понятной ваша умышленная роль в этой акции. Я найду способ через свою газету рассказать о вашей роли в разъединении семьи, о слезах мальчика, который не видит отца, и о ловком адвокате, который за эти слезы получает доллары!

Кугель дрогнул. Он не боялся ни судов, ни прокуроров, но бежал от газет как черт от ладана.

«Никакого дела в суде этот сумасшедший не выиграет, потому что его попросту нет, а вот газеты в погоне за падкой сенсацией вреда могут принести немало, — тут же сообразил Семен Евсеевич, только купивший большой каменный дом под Зеленоградом, со средневековыми шпилями, башенками, двумя бассейнами, и газетчики, совместив его замок со слезами ребенка и с этим носатым провинциалом, смогут всласть поизгаляться, уничтожив всю его репутацию. — Терять же этому сумасшедшему, в отличие от меня, нечего».

— Что вы хотите, молодой человек? — все еще сохраняя самообладание, вежливо поинтересовался Кугель.

— Вы оформляли в детский дом моего сына? — спросил Сан Саныч.

— Я детскими домами не занимаюсь! — отрезал Семен Евсеевич. — А если ваша жена сдала ребенка в детский дом, то я тут ни при чем! Вот идите и с ней разбирайтесь!

— Мне нужен ее адрес и телефон! Немедленно! Где бы она ни проживала: в Израиле, в Париже или в Калифорнии!

— Я не знаю, где ваша бывшая супруга находится в данный момент, но я могу дать лишь тот телефон, который она оставляла мне полгода назад. — Кугель вспотел, протер очки, порылся в толстой записной книжке, нашел какой-то жалкий листочек и продиктовал фотографу телефон.

— Я еще вернусь, Семен Евсеич, мы наш разговор не закончили! Я не дам вам спать спокойно до самой старости, а она уже грядет! — пророчески воскликнул Смирнов, и все адвокаты, сидящие за соседними столами, оборотили свои лица на них, видя, как рыхлая физиономия их коллеги покрылась красными пятнами.

— Вы меня не пугайте! — отирая пот, визгливо отозвался Кугель. — Я вас не боюсь!

— Бойтесь данайцев, дары приносящих! — замысловато ответил ему Сан Саныч, почему-то вспомнив Гомера, но фраза оказалась кстати, ибо у всего люда, заполнившего в тот день юридическую консультацию, сразу же возник неподдельный интерес к происходящему.

Но фотограф всем мило поклонился и ушел. Его роль на этом закончилась.

Он выскочил из консультации, нашел телефон-автомат и сразу же позвонил по телефону, выжатому у Кугеля. Ответил приятный женский голос, и Сан Саныч не сразу узнал его. Раньше Александра отвечала тихо и задумчиво, а тут резкие, напористые интонации и даже легкая игривость.

— Извините, я, кажется, не туда попал, — растерянно пробормотал Смирнов.

— Подождите! А кого вам нужно?

— Мне случайно дали этот телефон, я разыскиваю Смирнову Александру Александровну, но, видимо, меня обманули, извините… — Он усмехнулся. — Но я правильно набрал номер?

В трубке повисла пауза.

— Саша? — Голос прошелестел тихо, как дуновение ветерка, и фотограф тотчас его узнал.

— Александра?..

— Сашка?! — что есть мочи выкрикнула она. — Это ты?

— Да-да, я…

— Ты где, в Москве?

— Да, — Сан Саныч выглянул из будки и прочел название улицы. — Я на Солянке.

— А я рядом, на Чистых прудах! — воскликнула она. — Но через два часа тридцать минут улетаю в Японию! Мигом ко мне, возьми машину и записывай адрес!

Он примчался бегом, долетев за пятнадцать минут, когда она объяснила, где находится, забыв даже заскочить в магазин и взять хоть какой-то гостинец: с пустыми руками в дом не входят. Они расцеловались на пороге, Александра затащила его на кухню, успев сварить кофе, и выставила на стол бутылку кофейного ликера — других крепких напитков она в доме не держала.

— Ну рассказывай, рассказывай! — затормошила она бывшего мужа. — Как ты меня нашел, чем занимаешься? Или уже устроился в Москве? Я видела тут несколько твоих обложек, ты гигант! Все мои знакомые говорят, что тебе надо перебираться сюда, работы выше крыши, заработка еще больше, за полгода купишь себе квартиру! Так где ты?

— Там же, в Нижней Курье…

— В той же фотографии, с той же Люськой?

— Да…

— Боже мой! — Александра от души рассмеялась. — И что, она не женила тебя на себе?

— Пока нет.

— Нет, ну ты реликт, ископаемое! Хотя я тебя понимаю! — Она на мгновение посерьезнела. — Сама несколько раз с тоской вспоминала наш берег, Каму, корабельные сосны, звенящую тишину по утрам и расплавленное серебро света, переливающегося на реке. На Западе платят за такое чудо, а не за скопище аммиачных паров! А чего в Москве? Надолго?

— Где Сашка?

— Он у одной бабульки, в Анине, это по Ярославской дороге. Она тут неподалеку жила. Сестра там у нее умерла, ей оставила двухкомнатную квартиру, а бабуся тоже не любит гам и суету, перебралась туда, а свою, поблизости, сдает. К Сашке так привязалась, просто жуть! Своих внуков нет, я же стюардессой работаю, теперь на международных линиях, сейчас вот в Японию стала летать. И куда его? А в Анине, это городок такой, хорошо, тихо, я, правда, никудышная мать, два месяца уже его не навещала, все собиралась, а тут, как назло, подружка заболела, и меня попросили подменить. Но я тебе оставлю адрес, ты съездишь, навестишь, я сама хотела тебе позвонить, мы тут с моим благоверным все же намылились уезжать в Голландию, пока на три года. — Она перемалывала слова без пауз, быстро и легко, одновременно накладывая тон на щеки и крася тушью ресницы. — Сначала поработаем, но думаем, что уедем навсегда. Потом ты Сашку можешь годика на три забрать, пусть поживет у тебя, а там мы оперимся, заведем свой угол, купим дом или квартиру, и сына, возможно, заберем. Не против? Конечно, это не лучший вариант, я понимаю, но если у нас появится свой ребенок, то Сашка навсегда останется с тобой, хотя жалко парня гробить, ну что он здесь поимеет? Пушечное мясо? А там и учеба, и работа, какие-то перспективы, здесь же мрак сплошной! Или ты не согласен?

Он молчал, впитывая в себя новую информацию, которая напрочь разрушала все, что он понастроил в своей голове до этого. Как быть теперь с Ниной, с тем Сашкой Смирновым, которого он уже объявил сыном, не зная, что его дожидается свой, родненький, которого фактически бросают.

— Ты согласен или нет? — переспросила она.

— С чем? — не понял он.

— С тем, что здесь никаких перспектив.

— Почему? Здесь хорошо.

Александра бросила на него беглый взгляд, желая удостовериться, шутит он или говорит всерьез.

— Тебе здесь хорошо? — уточнила Александра.

— Мне хорошо, — подтвердил он.

— А кто глаз подбил?

— Да так, дверь не в ту сторону открыл.

— Тебе всегда было хорошо, а я этого никогда не понимала, — улыбнулась она. — Но если раньше меня это злило, то теперь умиляет. Мы меняемся, верно?

— Да, ты права.

— Ты есть хочешь?

Он взглянул на часы: без пяти два, а от тетки он ушел в десять, выпив лишь стакан чаю без сахара.

— Вообще-то не очень, ты знаешь, какой из меня едок…

— Ни физдипихен зи дойч, май френд, — насмешливо оборвала его Александра. — Загляни в холодильник и сметай оттуда все, что там найдешь!

Он заглянул и обнаружил там палку финского сервелата, кусок рокфора, оливки, фаршированные анчоусами, нарезку семги, карбонат, несколько разных соусов, яйца, полки были забиты дорогими деликатесами, словно Александра знала о его приходе и специально готовилась.

— Я надеюсь, ты поживешь у меня, пока я слетаю в Токио? — предложила она.

— Пожить?

— Ну да, я была бы тебе признательна!

Тетка утром с ним уже не разговаривала, вовсе не рассчитывая, что он припрется к ней ночевать на второй день, хотя жила в двухкомнатной квартире. Она не дала ему даже сахара к чаю, и если Сан Саныч придет этим вечером, то ему вряд ли вообще откроют дверь.

— Я не знаю…

— У меня здесь не так много ценных вещей, кое-чем я все же успела обзавестись: норковая шуба, обувь, костюмы, кое-какие драгоценности, из тех, что дарил мне второй муж…

— Ты была замужем? — удивился Сан Саныч.

— Мы и года не прожили! Он был директором банка, пока не обанкротился и не сбежал в Америку или еще куда-то. Собственно, это был даже фиктивный брак, но тогда я только начинала свою карьеру в Москве, мне требовался надежный опекун, и я согласилась на его условия, — она развела руками и грустно вздохнула. — Так ты готов пожить у меня? Или у тебя тут возлюбленная, которую ты ни на секунду не можешь оставить?

— Да нет, я готов!

— Ну вот и прекрасно! — обрадовалась она. — А телефон тебе Кугель дал?

— Я вырвал у него твой номер! — улыбнулся Смирнов. — Он не хотел давать! Морочил мне мозги полгода, я звонил ему каждую неделю, а он твердил, что ты переезжаешь и он не знает нового номера твоего телефона!

— Я действительно часто переезжала, а здесь живу лишь два последних года. — Она подвела глаза карандашом. — А ты действительно звонил каждую неделю?

Он кивнул. Она помолчала, докрасила глаза и, осмотрев себя в зеркальце, осталась довольна.

— Даже хорошо, что ты у меня поживешь, а то холодильник забит, и жалко было бы потом все выбрасывать. Вчера ко мне мой благоверный напросился в гости, а у меня шаром покати, холодильник пуст, как слеза девственницы! Я живу только на йогуртах и соках, берегу фигуру, — улыбаясь, рассказывала Александра. — Я переполошилась, помчалась в супермаркет, накупила всего, а Юрик заехал и потащил меня в ресторан. Видишь, я будто чувствовала, что сегодня появишься ты и останешься у меня жить! Это фантастика! Сань, достань колбаски, рыбки, сыра, сделай и мне пару бутербродов, а себе сваргань яичницу с беконом, там есть такая жирная ветчина. Это очень вкусно! Сделай из четырех-пяти яиц, не стесняйся! Я же вижу, у тебя глаза голодные!

— Они не голодные.

— Они грустные, а значит, голодные! Всем отвечай, что буду дня через четыре, а мужикам говори, что отвечает муж! Надоели эти козлы! Когда-то я легкомысленно раздавала телефоны направо и налево, а теперь покоя нет, звонят и в три, и в четыре ночи, а я уже переменилась, и мне никто, кроме Юрочки, то бишь Юрия Васильевича, так зовут моего благоверного, не нужен! Он человек солидный, у него своя фирма, богатенький Буратино, мой Юрочка, который как-то связан с американцами, шведами, голландцами, но в Америку я не хочу, а Голландия — это моя страна: там все можно, даже за наркотики не сажают в тюрьму, и там меньше всего совершается преступлений. Просто нормальные люди, живут без комплексов, туда я и хочу уехать!

Зазвонил телефон, объявился ее благоверный, она взахлеб стала рассказывать о встрече с бывшим мужем, хотя Сан Саныч испуганно замахал руками, прося не упоминать о нем, но Александра его не только не слушала, а, наоборот, протянула ему трубку, познакомив фотографа таким способом со своим женихом.

— Он совсем не ревнивый европейский мужик, — усмехнулась она, видя, как Сан Саныч комплексует.

У Юрия Васильевича оказался мягкий густой баритон, приятный, обволакивающий, и хорошие манеры. Они тотчас перешли на «ты», и Юра предложил Смирнову без стеснения заезжать к нему домой на рюмку чаю и вообще обращаться в случае любой нужды.

— Мы же родственники, а родственники должны помогать друг другу! — дружелюбно подытожил он. — Как считаешь, Сан Саныч?

— Конечно, так и должно быть.

— Вот и договорились! — Он почему-то рассмеялся в трубку, хотя ничего смешного Смирнов не сказал.

— Ну как, хороший у меня Юрочка? — едва фотограф положил трубку, спросила Александра.

— Да, замечательный!

— Он в прошлом актер, играл в театре, в кино исполнил несколько главных ролей, но решил завязать с искусством, теперь бизнесмен и не страдает из-за того, что не появляется в лучах рампы, зато и не скулит из-за нехватки денег, как это делают нынешние лицедеи. Он честный, нормальный человек, его есть за что уважать, а это главное! Я и тебя уважала, нет, правда!

— А чем занимается твой Юрий Васильевич? — сделав себе и Александре бутерброды с рыбой и колбасой, поинтересовался Сан Саныч.

— Ты знаешь, я даже не интересовалась, — отмахнулась она. — Ты яичницу себе пожарь! Он, кстати, из тех людей, кто не любит говорить про свою работу! Есть много других тем, которые его интересуют, и он о них спорит, загорается, он очень смешной… Ты почему не пьешь? Попробуй, это очень дорогой и обалденный ликер, налей и мне рюмочку!

Смирнов наполнил маленькие рюмочки кофейным ликером, а она записала для него адрес сына в Анине и выдала двести долларов. Сан Саныч не хотел брать, но Александра, узнав, что он уже месяц в Москве, застыдила его.

— Ну хватит уже стесняться, Санчик! — Александра, схватив бутерброд, побежала переодеваться и через несколько секунд выскочила в свитере и джинсах: стройная, подтянутая и еще красивее, чем была тогда, когда он ее встретил. — Я помню, когда мы поженились, я пришла к тебе с одной спортивной сумкой, а уезжала с двумя чемоданами! Ты же родной мне человек, у меня денег хватает, и бери, не жмись! Сашке чего-нибудь купи от себя, он любит подарки, сходите куда-нибудь с ним, в зоопарк, в кино.

Она взглянула на часы, присела к столу, съела еще один бутерброд, допила кофе, схватилась за сигарету.

— Еще десять минут, и все! Ну как там наши сосны, все такие же, нежные и певучие?

— Чего им сделается.

— А Кама зимой все так же похожа на мертвую царевну в хрустальном гробу?

Он кивнул.

— Перед тем как уехать навсегда в Голландию, я хочу заглянуть в Нижнюю Курью и прижаться щекой к моим корабельным подружкам! Не будешь возражать?

— О чем ты говоришь!

— Помнишь, я часами сидела у окна, смотрела на замерзшую Каму, на сосны, и ты, бедный, начал уже тревожиться о моем здоровье! — заулыбалась Александра.

— Помню, конечно!

— А ведь они меня и спасли! Больше того, навевали романтические картины путешествий, я мечтала, как стою на палубе большого океанского корабля и плыву далеко-далеко! Я и Голландию выбрала лишь потому, что там каналы, море, такие же сосны и похожие пейзажи. Но все равно тосковать буду. Такой красоты, как на Урале, нигде не найти, — задумчиво проговорила и погрустнела. — А красота единственное, ради чего стоит жить!

Она снова взглянула на часы, лениво потянулась и поднялась.

— Увы, увы, я должна ехать! Но ничего, когда я вернусь, мы поговорим не спеша и обо всем. Возьмем Сашку и отправимся на дачу! У Юрочки Васильевича отличная дача в лесу, зимой там потрясающе! Правда, сосны не те: короткие, кривоногие, но это неважно!

Александра бросила беглый взгляд в зеркало, удовлетворившись сделанным макияжем, подошла к Сан Санычу, положила голову ему на грудь, и ему ничего не оставалось, как ее обнять.

— Раньше я и не подозревала, что люблю тебя, — неожиданно прошептала она, заставив Смирнова смутиться. — Нет, я любила, но совсем не так. Как-то сухо, абстрактно. А потом, когда расстались, я поняла, что потеряла самого родного человека: друга, брата, наставника в каком-то смысле. Я не скучала по тебе, как по любовнику, я скучала по тебе, брату. Я же росла одна у родителей. Потом поняла, что надо начинать самостоятельную жизнь. Подруга поехала в Нижнюю Курью, и я за ней. Та устроилась парикмахером, она до этого кончила курсы, а я куда? К счастью, нашлось местечко на пищекомбинате. Пришла в общагу, сырую, обшарпанную, там в основном речники жили. Как вечер, все напиваются, а женский отсек на третьем этаже, и давай шарить по комнатам. Им изнасиловать, что высморкаться. Я жила в комнате с пятью девками, все чуть постарше меня. Их всех не по одному разу уже. А попробуй заяви! Я была в ужасе! Но ехать домой еще хуже. Там другой террор. Отец у меня старшина милиции. У него один закон: после восьми чтоб была дома. Нарушишь — выпорет, потом сидеть невозможно. А куда еще ехать, зима наставала, да и цех мне понравился, я люблю сладкое, хоть там и живи. И вдруг ты! Я готова была в первый вечер за тобой бежать. Следующие два дня жила как в лихорадке. Боялась, что ты не придешь, передумаешь, не знала, что делать. Но крепилась изо всех сил. Девки в общаге в один голос: «Да Люська по нему второй год сохнет, она его тебе не отдаст!» Я чуть не реву! Представляешь, что со мной творилось?! И вдруг ты появился, пригласил к себе!..

Она на мгновение умолкла, издала странный смешок, точно что-то еще вспомнив.

— А уж как я обрадовалась, что забеременела и не надо будет вставать в половине шестого утра и к семи ходить на работу. Можно дрыхнуть сколько влезет! И еще я была рада, что родила от тебя сына. Наш Сан Саныч такой же, как ты, трепетный и нежный. И ты ему сейчас больше нужен, чем я. Как это ни горько сознавать, но это правда. Я все время думала об этом, говорила себе: надо позвонить Сан Санычу, надо позвонить, чтоб он приехал и забрал Сашку, но рука не поднималась. Да и гордыня еще оставалась, не хотелось самой себе признаваться, что никудышная мать! Вот, Сансанечка, какие благодарные мысли о тебе постоянно живут во мне! Ну все, прощай!

— Да, слушай! — спохватился он. — Покажи хоть фотографию Сашки, я даже не знаю, какой он сейчас!

— Ой, ты знаешь, она у меня одна-единственная, в портмоне, отдать не могу!

Она вытащила небольшой снимок, девять на двенадцать, показала бывшему супругу. Александра снялась с Сашкой, сидя на тахте, на фоне большого ковра, прижимая сына к себе, как куклу. С фотографии смотрел живой, чуть вихрастый мальчуган с длинным, смирновским носом, который его тем не менее совсем не портил, и с грустными, тоскующими глазами. У Сан Саныча сжалось сердце от этого взгляда.

— Это мы у подруги фотографировались! Он похож на тебя! Такие же глаза, грустные!.. Ну все, я побежала! Больше фоток нет, потому что мужей фотографов не попадалось! — Она громко рассмеялась.

Еще через мгновение она уехала, нежно поцеловала бывшего мужа в щеку, пожелав ему радостной встречи с сыном. Александра запретила себя провожать, ушла, но тотчас вернулась: чуть не увезла с собой ключи от квартиры.

— На этот раз все, не скучай!

Проводив ее, Смирнов прошел в комнату. Большая тахта, телевизор, видеомагнитофон, музыкальный центр. Открыл платяной шкаф, забитый платьями, костюмчиками, джинсами, шубами. Столько красивых и дорогих вещей он еще не видел! Большая напольная ваза с крупными цветами. Сан Саныч сначала думал, что они искусственные, но, подойдя поближе, обнаружил, что цветы живые и даже пахнут.

На стене висела живописная картина, на которой Александра была изображена во весь рост в костюме для верховой езды девятнадцатого века и с кнутом в руках. Прядь огненно-рыжих волос выбивалась из-под шляпы. Наездница держала величественную, царскую осанку, но в глазах была разлита такая тоска, что Смирнов не мог оторвать взгляд от портрета. Если б увидел его раньше, то обязательно бы спросил, кто автор.

Он присел на тахту, пытаясь снова осмыслить всю ситуацию. Раньше он думал, что Кугель не давал телефон Александры, потому что она этого не хотела: мучилась стыдом, раскаянием, чем угодно, но не хотела с ним встречаться. Но ее сегодняшнее поведение свидетельствовало об обратном. Оказывается, она его ждала, по-своему его любит и готова отдать сына навсегда. Все так неожиданно, что он никак не может сосредоточиться. Да, завтра же отправится в Анино, заберет сына, они подружатся, он дождется Александру, а потом двинет в Нижнюю Курью. Может быть, они поедут все вместе, но его супруга долго в глуши не протянет, вернется в Москву, уедет в Голландию, а сын останется с ним.

Раньше бы такая перспектива его обрадовала, а теперь поселилась странная пустота в душе. Он вспомнил Сашу Смирнова, Нину, в чью жизнь он вторгся, подобно урагану. Как теперь быть с ними? Он же не может исчезнуть бесследно, словно его и не было. Мальчик к нему привязался, считает отцом, и Нина, кажется, не равнодушна. К тому же фотограф разбил и счастье Климова. Каким бы ни был капитан, злым, хвастливым, завистливым, но он по-своему любил Нину и имел серьезные намерения.

Сан Саныч вдруг проголодался, вернулся на кухню, сделал себе яичницу из пяти яиц с беконом и с жадностью всю съел. Это было вкусно. Смирнов открыл оливки, фаршированные анчоусами, и проглотил полбанки. Потом сделал себе еще два бутерброда с колбасой. И выпил залпом две рюмки крепкого кофейного ликера. Это немного вернуло его к жизни.

Набравшись храбрости, он позвонил Нине на работу. Но она была на переговорах. Сан Саныч перезвонил через полчаса. На этот раз Нина сама взяла трубку.

— Это я, Сан Саныч, — сказал он.

— Как вы? — обрадовалась Асеева. — Я ждала вашего звонка вчера.

— Там сложно было позвонить, у тетки, она рано ложится…

— Вы сейчас у нее?

— Нет, я в другом месте. А вы уже освободились?

— Да вроде бы, надо спросить у шефа…

— Хотите кофейного ликера?

— Не отказалась бы.

— Приезжайте, я вас встречу.

— А вы где?

— Я на Чистых прудах.

— Правда?! — неожиданно воскликнула она. — А я на Мясницкой! Это совсем рядом! А что вы там делаете?

— Приезжайте, я все расскажу! Хотите я вас встречу?

— Нет, я хорошо знаю этот район, я провела на Чистых все детство и юность! Записываю адрес!

Он продиктовал его, положил трубку. Сан Саныча бил озноб, его трясло, словно он в первый раз за всю жизнь собрался изменить своей жене, но не представлял, как это сделать.

9

Она стремительно выскочила из офиса, двинулась по Мясницкой к метро, чтобы там сесть на трамвай, проехать две остановки и попасть в тот дом, где ее ждал Смирнов. Но еще переходя на другую сторону улицы, она заметила те же белые «Жигули» Климова и его самого за рулем, он медленно двинулся за ней. Это ее взбесило. Нина увидела, что капитан не успел перестроиться, медленно двигаясь в тесном потоке по среднему ряду, и тотчас свернула в первую попавшуюся подворотню. Сыщик сразу обнаружил это бегство, попытался вырваться из второго ряда и слегка задел блестящий новенький шестисотый «мерседес», обернулся и увидел яркую царапину на крыле. Он громко выматерился, заглушил мотор и вылез из машины, понимая, что гнаться сейчас за этой дурой бессмысленно, потому что из «мерседеса» уже выскочили двое, держа руки за пазухой. Эти уложат и глазом не моргнут.

Суровая отповедь Кравца только разожгла. Он же не мог объяснить тупому старлею, что слово, данное ему Смирновым, должно было тем свято выполняться. А за свое подлое предательство он должен поплатиться. Это закон, и неважно, правильный он или нет. Кравец же привык руководствоваться и верить только инструкциям. А Климов — слову, своему и чужому. И до сих пор было так. Если он что-то сказал, а уж тем более пообещал, то лопнет, а выполнит, несмотря на все препоны. Хоть сам генерал разорви глотку. Но старлею двадцать семь, а упрямому Толяну, как раньше старики его звали в угрозыске, сорок четыре. Из них двадцать — под пулями. Дважды он уходил из управления и дважды возвращался. И все из-за своих глупых принципов, которым никогда не изменял. Не будь их, сейчас бы до полковника дослужился.

— Ты, мужик, ты понял, чего ты наделал?! — вразвалочку двигаясь к нему, угрожающе залаял один из пузатых «шестерок» шестисотого «мерседеса». — Ты, паскуда, у меня языком эту царапину зализывать будешь!

Пузатый не успел подойти к капитану, как тот мощным ударом в нос свалил его с ног. Второй попытался вытащить пушку, но Климов приставил к его лбу свой «макаров».

— Ты хочешь, чтоб я продырявил твой лоб? — прорычал сыщик. — На землю, сука! Ну?!

Еще через мгновение оба лежали на асфальте в наручниках. Оперативник подошел к «мерседесу». Затененное стекло тут же открылось, и на заднем сиденье капитан увидел Каху Гаселия, известного вора в законе, который владел в Москве двумя крупными казино, но предпочитал большую часть времени проводить в Санкт-Петербурге и в Мадриде. На нем было черное пальто и белоснежный шарф, небрежно наброшенный сверху.

— Ты кто? — холодно скользнув по нему презрительным взглядом, спросил Гаселия.

Климов ему не ответил, вытащил мобильный и вызвал подкрепление.

— Много берешь на себя, капитан, — предупредил его Каха.

— Ну это мы посмотрим! — Сыщик увидел идущего к нему старлея ГИБДД. — Пока что я вижу нападение на сотрудника уголовного розыска с применением оружия! Обоим выйти из машины, руки на капот! Живо!

Гаселия помедлил, тонкая кожа на его остром и нервном лице натянулась, глаза недобро блеснули, точно предвещая вспышку ярости. Шофер сидел неподвижно, готовый ввязаться в бой по одному знаку босса. Но еще через мгновение Каха вдруг сгорбился, опустил голову, вылез из машины и оперся руками на капот.

Капитан пошарил по карманам, вытащил из пальто полиэтиленовый пакетик с белым порошком, усмехнулся, показал его старшему лейтенанту ГИБДД и только потом Гаселия.

— Твой? — спросил Климов.

— Нет, — помедлив, ответил Каха.

— Ты же грузин, Каха, а ведешь себя, как нашкодивший лох! Тебя уличили, а ты отпираешься! Не пристало такому авторитету вести себя, как обоссавшемуся пацану! Твой так твой, не я же эту дурь тебе подсунул!

— Слушай, капитан, чего тебе надо?! — прошипел Каха. — Ты чей заказ выполняешь?! Кому я помешал?!

— Свой, — выдержав его ненавидящий взгляд, насмешливо ответил сыщик.

С завыванием сирены подскочили на двух машинах оперативники, подбежали к Климову.

— У этих заберите пушки, — ткнув пальцем на лежащих охранников, приказал он, — они пытались меня подстрелить, а у Гаселия я нашел наркоту! Поехали в управление, там и оформим протоколы!

Подъехавшие на помощь капитану недоуменно посмотрели на него, не понимая, зачем ему понадобился Каха. Так можно брать любого вора в законе, те все не в ладу с законом.

— Все, двинули! — оборвав их недоуменные взгляды, выкрикнул Климов.

Он зашагал к своим «Жигулям», скользнув брезгливым взглядом по глубокой белой царапине, оставшейся на черном крыле «мерседеса», и презрительно поджал губы.

«Я все равно тебя достану, Сирано! — усмехнулся он про себя. — От меня еще никто не уходил!»

Нина долго не решалась войти в подъезд, указанный ей Смирновым, прогуливаясь рядом с соседним домом и опасливо оглядываясь по сторонам. Ей показалось, что Климов где-то рядом, следит за ней, и она может выдать убежище Сан Саныча. Асеева снова сделала круг по ближним дворам, то ускоряя, то замедляя шаг, садилась на лавочку, но слежки за собой не обнаружила. Наконец подбежала к заветной двери, быстро набрала код и шмыгнула в подъезд, напугав до смерти старуху, которая выползала во двор на лавочку.

Но, войдя в подъезд — металлическая дверь, сдерживаемая тугой пружиной, с тихим скрежетом медленно закрывалась, — она услышала топот ног за спиной, обернулась, однако бежавший за ней следом не успел, щелкнул замок. Нина замерла, сразу догадавшись, кто это мог быть. Ее захлестнула ярость. Она не выдержала, вернулась к двери, отдернула засов, чтобы бросить капитану в лицо все, что думает о его мерзких преследованиях, но перед ней стоял растерянный юноша в круглых очочках и с букетом роз в руках.

— Извините, я надеялся прошмыгнуть следом за вами, потому что забыл код и, наверное, напугал вас, — растерянно пробормотал он, потирая красный кончик носа. — А меня давно ждут… Вот, возьмите!

Незнакомец протянул ей сначала одну, потом помедлил и добавил еще две розы:

— Вы на меня не сердитесь?

— Нет.

— Спасибо.

Асеева посторонилась и пропустила замерзшего влюбленного. Ее ноги вдруг ослабли, и она некоторое время не могла сдвинуться с места.

Утром до работы она заехала в Дом ребенка, где нашла Сашку, чтобы забрать признание и анкету его родной матери, ряд справок, которые директриса пообещала для нее отксерить. Но, приехав к назначенному часу, обнаружила, что у начальницы высокие гости, нагрянули неожиданно, пять минут назад, а сколько пробудут, неизвестно. Нина даже притопнула ногой от злости. Она встала в семь утра, целый час пилила на Каширку, чтобы в одиннадцать быть на переговорах с испанцами.

— А директор не оставляла для меня бумаги? — спросила Асеева у секретарши.

— Не-а, — зевнув, ответила секретарша, подкрашивая ресницы.

— А нельзя у нее эту бумагу попросить? Мы вообще-то договорились ровно на девять.

— Не-а, — снова зевнула секретарша.

— Послушайте, девушка, я опаздываю на работу! — еле сдерживая гнев, заговорила Нина. — И мы договорились ровно на девять утра!

— Кошкина сказала: никого не впускать, ни с кем не соединять и вообще тишина! Начальство, видно, привалило. А если спешите, заезжайте попозже!

Нина села на стул, задумалась. В половине одиннадцатого надо быть на месте, кровь из носа. За полчаса просмотреть материалы, договоры, чтобы быть в курсе дела. Сейчас пять минут десятого. Ехать ровно час. Значит, полдесятого надо срываться. Прозаседать же гости могут час, а то и больше.

Она посмотрела на дверь. Наверняка пришла какая-нибудь подружка и принесла две модные кофточки, а директриса не может выбрать, какую взять. Начальство в девять утра с проверками не ездит.

Секретарша докрасила ресницы, осмотрела свою лошадиную морду в зеркальце пудреницы, куда оно полностью не входило, и пришлось разглядывать его по частям, потом, недоуменно хмыкнув, откинулась на спинку кресла, вперив нахальные глаза в посетительницу.

У секретарши на столе стояли компьютер с дорогим лазерным принтером, факс, телефон «Панасоник», мобильный телефон, а рядом со столом громоздился большой цветной ксерокс, в углу телевизор «Филипс», на нем двухкассетный видеомагнитофон «Сони», большой персидский ковер на полу, три на четыре, закипал бошевский чайник. Вроде бы обычный набор оргтехники, хотя для муниципального Дома ребенка обстановка приемной не в меру роскошная, не говоря уже о мебели и больших кожаных креслах. Интересно бы узнать, что стоит в кабинете директрисы.

Секретарша заварила традиционный «Липтон» в пакетиках, высыпала чешское печенье на блюдечко, поставила сахарницу, все из сервиза, расписанного под «Гжель», понесла в кабинет, плотно закрыв за собой дверь и бросив предупредительный взгляд на посетительницу. Вернулась с пустым подносом.

— Долго там еще? — спросила Асеева.

— Кто их знает. Коньячок пьют. «Наполеон», французский. И тортом закусывают.

Три последние реплики вывели Нину из себя. У нее даже в глазах от злости потемнело. Она поднялась и, не взглянув на секретаршу, прошла в кабинет.

— Извините… — Асеева запнулась, потому что забыла имя и отчество директрисы.

За столом спинами к вошедшей сидели двое посетителей: мужчина и женщина. Последняя обернулась, и Нина узнала Таньку Жуковскую.

— О, привет, подруга! — радостно бросила она.

Директриса милостиво улыбнулась ей, как старой знакомой.

— Я прошу прощения, но вы обещали мне биографии матери Саши Смирнова и другие материалы…

— Ах, да! Но я передала ее Наде, секретарю!

— Спасибо, извините!

— Нин, ты спешишь? — спросила Жуковская.

— Вообще-то да.

— Ну подожди, мы тебя подбросим! Мы сейчас!

Асеева кивнула, вышла в приемную, взглянула на часы: девять двадцать пять.

— Послушайте, вы что себе позволяете? Врываетесь без стука в кабинет, как у себя дома, а меня из-за вас с работы уволят!

— Если вы мне сейчас же не отдадите биографию Смирновой, которую вам утром передала ваша начальница, то я добьюсь, чтобы вас уволили! — в ярости выпалила Асеева, жалея, что потратила столько времени из-за тупоголовой секретарши.

— Одну минуту… — Та открыла служебную папку и увидела две странички биографии, анкету и справки. — Вот возьмите! Она положила, а мне ничего не сказала…

— А посмотреть лень было?!

Большая стрелка часов переместилась на пять минут вперед, и Нина решила не ждать подругу, двинулась к выходу, и тут ее окликнула Танька:

— Асеева, вот и мы! Едем, едем, я тоже спешу! Пошли! — Она подхватила подругу под руку. — Юрий Васильевич, не отставайте!

Нина оглянулась. Спутник Жуковской поцеловал руку директрисе и заспешил следом. Жгучий брюнет, холеный, вальяжный, еще не располневший, хотя брюшко уже намечалось, одетый с иголочки, с красными полными губами, заспешил следом за ними.

— Как тебе этот красавец? — шепнула Татьяна.

— Мне такие не нравятся, слишком приторный.

— Ты любишь уродцев!

— Почти!

— А я запала! У него такой парфюм, я балдею, как кошка! Ты же знаешь, я слаба на запахи!

— Чего он хочет? Тоже кого-то усыновить?

— Наоборот.

— Что значит «наоборот»? Сдает своего ребенка?! — испугалась Асеева.

— Да нет, совсем не то!

Но объяснить, чего хочет вальяжный Юрий Васильевич, Татьяне не удалось. Он догнал их, окутав облаком приятных запахов, познакомился с Ниной, тут же заявив, что они вместе смотрятся неотразимо, домчал на своей «вольво» Асееву до самой работы.

Жуковская выскочила следом, догнала подругу, точно забыв сообщить ей самое важное.

— Ну как он тебе?

— Ничего особенного.

— Ну ты даешь! Такой мужик! У меня даже мурашки бегут по коже! Я даже готова ему в машине отдаться! Ладно, я помчалась, а то он ждет. Смотри, Новый год у меня! — Ее глаза уже полыхали ведьминским огнем, и Асеева ничего не смогла ей возразить.

Татьяна, бросив эти слова, убежала, а Нине пришлось потратить немало сил, чтобы привести свою душу в порядок. Она не любила столь резкие переброски, как и беспричинные влюбленности. Для нее все это происходило сложнее. Постепенно. Она не любила с головой бросаться в омут. Не привыкнув, не поняв человека, который ей нравился, Асеева никогда бы не бросилась в его объятия, тем более в машине или даже на чужой постели. Стоя в подъезде незнакомого дома, она никак не могла прийти в себя от одной мысли, что через несколько минут переступит порог чужой квартиры, и там они останутся одни, и Сан Саныч попробует ее обнять. Она не знала, как поступит, но само предположение бросало ее в жар, она пугалась того, что произойдет дальше.

«Может быть, я полюбила его? — спрашивала себя Асеева, поднимаясь на лифте, но так и не ответила себе на этот вопрос. — Неужели я полюбила?..»

Она помнила, как это было с Павликом, ее первым возлюбленным и мужем. Он случайно затащил ее к себе в мастерскую, стал показывать свои этюды, наброски, готовые картины, рассказывать о живописи, о своих любимых художниках: Рембрандте и Филонове, а потом как бы мимоходом спросил:

— Выйдешь за меня замуж?

— Ты этого хочешь? — удивилась она.

— Наверное, — сказал он. — Художнику нужна семья.

И она вышла. Павлик ей нравился. Любила ли она его? Если б ей тогда задали вопрос, она бы сказала: да. А может быть, и пожала плечами. Но матери Павлик не понравился, а Танька об этом не спросила. Она лишь ядовито заметила:

— Хорошего мужика отхватила! Одобряю!

А когда Павел ушел, уехал, бросил ее, то Нина даже не всплакнула, почувствовала облегчение, точно камень сняли с шеи, потому что Павлик изменял ей, водил баб в мастерскую, пьянствовал и врал, а она делала вид, что ни о чем не догадывается.

Асеева подошла к двери сорок первой квартиры и остановилась. Еще есть время уйти, позвонить из дома, сказать, что не получилось заехать, ее оставили на переговоры, и обрести прежний покой. Еще оставались секунды, чтобы сдаться в плен рассудку. Но она позвонила.

Смирнов встретил ее радостно, помог раздеться, проводил на кухню, где стол был сервирован на двоих. Горели две свечи, звучала «Маленькая ночная серенада» Моцарта, и Нина, заметив икру, семгу, маслины, красное испанское вино, кофейный ликер в красивой пузатой бутылке, неожиданно усмехнулась:

— Вы кого-то ограбили? Чья это квартира?

Смирнов провел ее в комнату, указал на портрет. Асеева долго его рассматривала.

— Я так понимаю, что это ваша сбежавшая жена, — вдруг догадавшись, нарушила молчание Нина.

Он кивнул.

— Красивая женщина, — помолчав, проговорила Нина. — И такая несчастная, стоит лишь заглянуть ей в глаза!

— Так неожиданно все получилось, я ничего не знал о ней, ни этого адреса, вообще ничего, и вдруг в последний день случайно нашел рабочий телефон адвоката, который приезжал от ее имени на развод, я позвонил ему, он дал ее телефон, и вдруг мы встретились. Я до сих пор не могу прийти в себя…

— Тогда вы, наверное, знаете, что мой Саша не ваш сын, — не выдержав, перебила его Нина.

Сан Саныч, готовый произнести целую речь, неожиданно оборвал себя, кивнул, тяжело вздохнув, и опустил голову.

— Я вас не виню, так бывает, когда долго ищешь свою кровинку, которую не видел пять лет, и в каждом случайном ребенке грезится наследник. Ничего страшного! — нервно улыбнувшись, успокоила Асеева фотографа. — Так бывает, что поделаешь, главное, что вы нашли своего сына! Он жив, с ним все в порядке?

— Да, я завтра его увижу!

— Я рада за вас!

Нина вышла в прихожую, стала одеваться.

— Подождите, куда вы?! — изумился он.

— Мне надо идти, я обещала с понедельника забирать Сашу из сада, — торопливо одеваясь, проговорила она. — Уже четвертый час, пока доеду, будет шестой…

— Подождите хотя бы несколько минут, мне надо о многом поговорить с вами! — воскликнул он, хватая ее за руку.

— Но о чем же нам говорить? — высвобождая руку, еле слышно проговорила она.

Нина держалась из последних сил, чтобы не разреветься, потому и торопилась уйти. Она по глупости начала уже строить планы, как соловей, запела о любви, а расслабляться вовсе не стоило, тем более надеяться на мужиков.

— Я рада, что вы наконец-то нашли свою жену и сына, и хочу пожелать вам счастья…

Она рванулась к двери, но замок был незнакомый, и с первого раза Асеева открыть его не смогла. Сан Саныч сжал ее за плечи, заговорил в спину:

— Какое счастье, о чем вы?! С женой Александрой мы давно разведены, она сейчас снова выходит замуж и уезжает на постоянное место жительства в Голландию, я тоже рад за нее! Но встреча с вами… — он не договорил, подыскивая подходящее выражение. — Но встреча с вами…

— Была ошибкой, — подсказала она.

— Нет, самым ярким событием во всей моей жизни, — поправил ее Смирнов.

Она стояла в тяжелой шубе перед дверью, не зная, как реагировать на его ласковые слова и что ей делать. Смирновнеожиданно встал перед ней на колени.

— Я умоляю вас остаться и выслушать меня! — воскликнул Сан Саныч. — Вы не можете так уйти! Ну хотя бы на несколько минут останьтесь, прошу вас!

Нина Платоновна вздохнула, отвернулась от двери. Смирнов снял с нее шубу, проводил на кухню и усадил за стол. Сам сел напротив. Несколько секунд он смотрел на нее и молчал. Потом налил ей ликера, положил на ее тарелку икры, семги, оливок, колбасы.

— Я вовсе не ошибся, угадав в вашем сыне свое дитя. Я ведь фотограф, и глаз у меня наметан. И дома я сличал фотографии: все сходилось: линии, округлости, выемки, так не бывает, чтобы все сходилось, а он вдруг оказался похож на меня, даже нос у него длинненький, ведь правда? Как говорят, похож на девяносто девять и девять, а у нас, у фотографов, в кино, есть такое понятие: контратип. Это дубль-негатив. Так вот Сашка — контратипчик! Кого мне нужно было обманывать?! И Саша сразу же потянулся ко мне. Сразу потянулся, такого тоже выдумать нельзя! Он мой сын, и все тут! Только не думайте, что я сейчас оспариваю отцовство или, наоборот, таким образом хочу завоевать вас… — Сан Саныч выдержал паузу, стараясь не глядеть на Нину. — Хотя то и другое правда. Сначала Саша, а потом вы разбили мое сердце. Это смешно и нелепо утверждать, ибо прошли всего сутки и вы вправе говорить, что я не знаю ни вас, ни вашего сына. Даже капитан Климов, наверное, знает вас больше, чем я, но у меня такое ощущение, словно мы знакомы вечность…

Нина несколько секунд пристально смотрела на него, почти не веря его словам, и все же нашла в себе силы улыбнуться:

— Давайте выпьем!

— Да, конечно!

Они чокнулись, стали потягивать сладкий, душистый ликер, Смирнов рассказал, что Александра улетела в Японию, познакомив по телефону со своим будущим мужем, что держит сына в Анине у какой-то старушки, не допуская до себя и мало им вообще интересуясь.

— Это ужасно! — огорчилась Нина. — Я представляю, как мальчик страдает, не видя матери, отца и живя с чужой бабкой где-то в глуши! Надо немедленно его найти!

— Конечно! Я хочу прямо завтра с утра туда поехать!

— Только будьте осторожны! Этот придурок, капитан Климов, все время следит за мной, он хочет арестовать вас. Я сегодня еле убежала от него, поэтому вам не стоит пока появляться у меня, он кого-то оставил наблюдать за моей квартирой, лучше я буду звонить сюда и заезжать, если это нужно… — Румянец ожег щеки Нины.

Сан Саныч сжал ее руку.

— Я хотел, чтобы ты осталась у меня, — прошептал он.

— Я сегодня не могу. — Она смутилась. — Я сегодня пообещала Саше взять его из сада, но завтра он останется на ночь, у меня и завтра и послезавтра трудные переговоры, все хотят завершить старый год, — Нина натолкнулась на его горящий взгляд, смутилась, опустила голову, взглянула на часы.

— Побудьте еще пять минут!

Асеева кивнула. Сан Саныч напоил ее чаем, заставил съесть несколько бутербродов. Но, посидев пять минут, Нина засобиралась и ушла, запретив ему из-за Климова даже выходить на улицу.

— Ты придешь завтра? — робко спросил Смирнов.

Она помедлила и кивнула. Он поцеловал ее в щеку, и почти минуту они стояли, прижавшись щека к щеке. Фотограф не удержался и лизнул ее в ухо. Нина тихо рассмеялась.

— Щекотно, — прошептала она.

Часть вторая Найти и спасти

1

Проводив Нину, Смирнов почему-то вспомнил о Люське. Ей в этот декабрьский денек исполнялось двадцать лет. Уезжая, Сан Саныч обмолвился, что, вернувшись из столицы, возможно, положит конец своей холостой жизни. Пора бросать якорь. Он выразительно посмотрел на приемщицу и проявщицу, тонко намекая, что, если кого-то и выберет, то это будет она. Однако влюбленная в него Люська отреагировала на этот намек неожиданно.

— В Москве невест полно, какая-нибудь за хвост зацепится! — зло огрызнулась она. — А я за это время здесь тоже кого-нибудь себе подыщу! Товар-то не залежалый!

Она приподняла юбочку выше колен, демонстрируя фотографу стройные ножки. Потом зазывно выгнула спину, нежно провела рукой по бедру, томно закатила глаза. Сан Саныч усмехнулся.

— Вон и механик Николай Гаврилович Синюхов в прошлом году сватался. Подумаешь, на пятнадцать лет старше, зато без детей, дом с огородом, да и зарабатывает не меньше некоторых, а может быть, и побольше. Ноги готов целовать! А уж деток-то я ему нарожаю, сколько влезет!

— Что ж, я буду только рад! — нахмурился Сан Саныч, и Люська сразу же поняла, что перегнула палку.

Однако и виду не подала, лишь заходила вокруг него тихими кругами, решив сразу не сдаваться.

— Поезжай, поезжай, только Александру свою сюда больше не привози!

— Тебе-то что?

— А себя на посмешище выставлять не надо! Я больше с пугалом огородным работать не буду! Надо головой думать и об авторитете сотрудников заботиться! А сына она тебе не отдаст, это и ослу понятно! Какая женщина свое дитя отдаст? Только если сумасшедшая! А твоя Шурка всегда расчетливая была!

— Ну все! — рассердился он. — Я свою жену, хоть и бывшую, с тобой обсуждать не намерен!

— Подумаешь, королева пищекомбината! Завтра же Синюхову согласие дам!

— Вот и давай!

— И дам!

— Вот и давай!

На следующее утро Люська пришла злая, словно ждала, что Смирнов бухнется ей в ноги, попросит ее выйти за него замуж, а в Москву не поедет. Но не дождалась. Фотограф съездил на вокзал, купил на завтра билет и в обед устроил отвальную для друзей: редактора местной газеты и одного фотокора. Предполагалось, что в застолье примет участие и Люська, но она фыркнула и отказалась, так ей не хотелось, чтобы он уезжал. Однако вечером не выдержала, примчалась к нему, бросилась на шею и разревелась, как дитя, умоляя его не ехать. Но уговорить Сан Саныча ей так и не удалось.

— Вернешься, на меня больше не рассчитывай! — рассвирепев, объявила она. — Я не только жить, но и работать с тобой не буду! Хватит! Я его на руках была готова носить, а он только по ней и сохнет! Все, надоело!

И провожать его Люська не пришла. И теперь он не знал, что делать: поздравлять ее с двадцатилетием или нет. С одной стороны, Сан Саныч не собирался ей подавать никаких надежд, с другой — не хотелось быть хамом. Все же она многое для Смирнова сделала. Он долго медлил и, не выдержав, позвонил. Люська схватила трубку. Слышалась музыка, праздник был в разгаре. Приемщица обрадовалась, громко кричала, оповещая всех о том, кто ей звонит.

— Ну нашел, что искал? — поинтересовалась она.

— Да, нашел.

— А эта королева пищекомбината еще здесь или в свой Израиль укатила?

— Нет, еще здесь.

— Ну привет ей от нас горячий передавай! Скажи, все тут только ее и вспоминают! — захохотала Люська.

— А я поздравляю тебя с днем рождения! — устав от ее воплей, выкрикнул он.

— Надо же, вспомнили, ваше сиятельство! И чего мне желаете?

— Я желаю тебе, Люсенька, счастья, здоровья и долгих лет жизни, успехов в труде и в овладении профессией…

— А также в сдаче норм ГТО! — перебила его Люська, и в горле у нее заклокотали слезы. — Дурак ты, Смирнов, и доктора у нас от этого не лечат!

— Люся…

— Поздравь лучше свою рыжую, она небось рядом валяется, а мне от тебя ничего не надо!

Она бросила трубку.

— Вот дура! — выругался вслух Смирнов.

Но такой поворот разговора его даже устраивал. Пусть выходит замуж за Синюхова и вьет из него веревки, коли тому нравится, а он такого счастья не хочет.

Утром Сан Саныч отправился в Анино. Ехал в большом волнении: сын его ни разу не видел и мог попросту не принять, задичиться, отказаться с ним вообще знакомиться. Сан Саныч пожалел, что не взял записку от Александры, чтобы та написала несколько строчек Серафиме Ивановне: мол, дала ваш адрес мужу, чтобы он повстречался с ребенком, а то старуха может и на порог не пустить. Мало ли мужиков шляется. Еще неизвестно, какого нрава эта анинская воспитательница. Но бабусю он кое-как уломает, для чего и захватил их с Александрой свадебную фотографию. А это уже какой-никакой документ. Сашку же паспортные данные и фотография не убедят. С сыном Нины установился контакт благодаря съемкам и всей группе. Тут он покорил сразу всю малышню, имея опыт работы с детсадовцами. У себя в Нижней Курье он часто проводил такие съемки. Их же сын растет один, и скорее всего он замкнут и погружен в себя. Расшевелить такого нелегко, не говоря уж о том, чтобы завоевать его доверие и любовь. А потому рассчитывать на быструю победу не стоит. Придется приехать в Анино не один раз.

Да, он сглупил, что не взял коротенькой записки от жены, в которой бы она разрешала ему забрать сына до ее возвращения из Японии. Смирнов бы привез Сашку в Москву и эти три дня побыл вместе с ним: сходил в зоопарк, в цирк, и тогда бы сердце мальчишки оттаяло. А так разве бабуся отдаст? «Здрасте, я папа проездом, и сынок поедет со мной!» Так никто не делает.

Одна выгода: добираться сорок минут, а потому можно и поездить.

— Ваши документы, — раздался голос, и Сан Саныч, подняв голову, увидел рядом с собой двух милиционеров.

Смирнов похолодел. Неужто Климов его выследил? Вполне. Милиция за своих стоит крепко, да и капитан — мужик хваткий, теперь намотает ему приключений по полной катушке.

Сан Саныч, сохраняя самообладание, протянул паспорт старшему сержанту. Тот долго изучал его, пролистав все страницы.

— Давно приехали?

— Несколько дней назад, тетку вот собрался навестить перед праздником, она в Анине живет, а к Новому году домой, — как можно дружелюбнее проговорил он.

— А где тетка в Анине живет? — спросил второй милиционер с лычками сержанта.

Фотограф вытащил бумажку с адресом и зачитал его. Сержант, видимо хорошо знавший Анино, кивнул головой. И это перевесило чашу весов в пользу уральца.

— Ладно, счастливо доехать, — козырнув, обронил милиционер, и они двинулись дальше.

Скорее всего, сходство Смирнова с фотороботом маньяка и заставило их проверить его документы. Но что-то не совпадало, и менты решили не нагружать себя лишними проблемами перед праздником. И все же это был тревожный симптом. Нарвется он на кого-то другого, жутко ретивого, и загремит под фанфары. Может быть, усы и бородку отпустить? Они немного изменят внешность, и менты приставать не будут. Надо подумать.

В Анине он не сразу нашел нужный дом, которым оказалась блочная пятиэтажка, обшарпанная как снаружи, так и изнутри. Фотограф поднялся на второй этаж, остановился перед двадцать восьмой квартирой, набрал побольше воздуха в легкие и позвонил. Но за дверью никто не отозвался. Конечно, старушка могла взять Сашу и пойти с ним в магазин за хлебом или молоком. Или просто погулять перед обедом. Денек выдался хоть и морозный, но солнечный. Сан Саныч помедлил и позвонил еще раз. Для верности. И снова ни отзвука. Он уже собрался уходить, как вдруг зашлепали босые шаги по полу и кто-то подошел к двери, шумно задышал. Пахнуло едким перегаром. Смирнов поморщился, еще раз позвонил, на этот раз сердито и требовательно. Щелкнул замок, и в узкой щели показалась небритая, опухшая и сердитая рожа.

— Чего надо?

— Я к Серафиме Ивановне Коноплевой.

— Нет ее.

Дверь захлопнулась.

— Эй, товарищ! В чем дело?! — отчаянно забарабанил кулаками Смирнов. — Это же ее адрес! Где она?!

Дверь снова шумно распахнулась, и теперь уже опухшая рожа в одних трусах и в драной грязной майке предстала перед Смирновым во всей красе. Похмелюга скривил губы, презрительно осмотрел наглого гостя, всем видом выражая явное неодобрение.

— Я издалека приехал, с Урала, мне нужна Серафима Ивановна, она моя родственница, тетка! — соврал Сан Саныч.

Мужик нахмурился, почесал живот.

— Померла твоя тетка! — рыгнув, изрек новый хозяин.

— Как это умерла?..

— А так. Взяла и померла.

Мужик несколько секунд бесцеремонно рассматривал гостя, потом, поежившись от холода и не желая впускать племянника в квартиру, громко зевнул.

— Вещи мы ее выбросили, — помолчав, добавил хозяин. — Нет, буфет оставили. Ну два стула там и одну табуретку… Еще чего-то из посуды. Не пропадать же добру. Хочешь — забирай! А документы и сберкнижку отнесли в РЭУ. Чего-то еще относили, я уже не помню. Носильные вещи старушкам раздали, да у нее особенного-то ничего и не было. Ну вот…

— А мальчик?

— Какой мальчик?

— С ней жил мальчик! Пять лет ему было!

— Мальчик? — Мужик наморщил детский лобик. — Ах да, помнится, был мальчонка! А вот куда делся, не помню. Сходи в РЭУ, там все скажут. А я с работы только что пришел, мне выспаться надо! И не трезвонь больше!

И он захлопнул дверь. Сан Саныч помчался в РЭУ. Он на всякий случай захватил с собой фотоаппарат и удостоверение «Пресса», которое действовало в критических ситуациях безотказно. Такая складывалась и сейчас. А потому в кабинет начальницы, которая мирно попивала чаек с тортом и с клубничной наливкой в окружении подчиненных, он заявился, как Дед Мороз, без стука и стал придирчиво рассматривать обои, словно намеревался их поменять, потом взял со шкафа деревянную статуэтку орла с большими крыльями и задорно хмыкнул. Все, оторопев, смотрели на вошедшего.

— Добрый день, милые дамы, с наступающим вас! Фотографироваться будем, дорогие друзья, или останемся неохваченными? — весело объявил он. — Мне нужно снять пару новоселов. Как им вручают ключи, счастливые лица. Новогодний фоторепортаж, так сказать! Задание губернатора Подмосковья, прошу подойти со всей ответственностью!

— Так это не у нас! — весело рассмеялась начальница. — Это у соседей! У них неделю назад девятиэтажку заселяли! Вас ввели в заблуждение!

Хозяйка РЭУ кокетливо ему улыбнулась. Худенькая, в очках, с острым носиком и мальчишеской челкой, она взглянула на его японский «Никон», висевший на груди, и одарила ласковым взглядом.

— А что, у вас никто не вселялся? — Смирнов нахмурился, достал блокнот. — А в седьмой пятиэтажке, двадцать восьмая квартира. Вместо Коноплевой.

— Точно, туда вселялись! — обрадовалась пузатая тетка, чей день рождения, видимо, и праздновали. — Коноплева померла, а туда вселился Зайцев, старшина из пожарки!

— Точно! — подтвердил Сан Саныч. — А что со старушкой приключилось?

— Да говорят, в магазин пошла, скользко было, упала да затылком ударилась, вот и померла в одночасье, — охотно выложила одна из сотрудниц.

— Выходит, дорожки были нечищеными, — промычал фотограф, и все дамы тотчас напряглись, поняв, сколь неосторожные сведения сообщили корреспонденту.

— По старости своей упала, — сухо уточнила начальница.

— А вот у Коноплевой пятилетний мальчик жил, куда он-то делся? — поинтересовался Смирнов.

Дамы уже с недоверием смотрели на него и молчали, набрав в рот воды. Зря он ввернул про нечищеные дорожки, ибо начальница сразу же насторожилась, и ее подчиненные быстро это раскумекали.

— Ой, я ж начисления на воду сделать забыла! — спохватилась одна из них и быстро выскочила из кабинета начальницы.

— И у меня тоже по девятому дому карточки не проверены, — смутившись, пробормотала вторая, выпорхнув, как бабочка.

— Так что вам, гражданин? — упрятав в шкаф початую бутылку с клубничной наливкой и переместившись за свой письменный стол, официальным тоном заговорила начальница. — Можно ваш документик посмотреть?

Удостоверение было выдано еще старыми «Известиями», для которых Сан Саныч делал несколько фоторепортажей из городов Урала и Сибири. Эмблема этой газеты заставила хозяйку кабинета выдавить из себя приторную улыбку:

— Так что же вас, товарищ Смирнов, привело к нам?

— Хотелось бы узнать, где малыш Серафимы Ивановны! Не скрою печальные факты и свою истинную причину визита, не хотелось начинать с грустного и разрушать ваше веселье: к нам в газету поступило обеспокоенное письмо соседей о судьбе малыша. Будто бы над ним издевались, его били… — Фотограф вздохнул, выдержал паузу, нагнал хмурости на лицо и присел на стул. — Дело серьезное!

— Но мы-то здесь при чем? — покраснела начальница.

— Дом-то на вашем попечении. Так что там произошло?

— Во-первых, мальчик не старухин, — наклонившись к фотографу, зашептала она. — Та нянчилась за деньги, а мать пропадала неизвестно где! Да есть ли мать, мы не знаем, ибо никто в Анине ее не видел! Серафима умерла, мальчик остался. Родных у нее не было, квартиру она московскую продала, деньги на книжку положила и, может быть, мальчика специально взяла, потому что боялась одна проживать, ей постоянно грабители мерещились. Ну вот умерла она, а мальчик две ночи у соседки переночевал, Головачевой, из тридцать первой, а у той своя семья, опять же мать-старуха, бедно живут, что говорить. Она прибегает ко мне и в слезы! Где, мол, мать, мальчонка плачет, к маме просится. Мы все у старухи перерыли, никаких адресов не нашли. Вернее, на один телефон в тетрадке наткнулись, записано: «Александра Александровна Смирнова, мать Саши». Я сама лично ей позвонила, а там никто не отвечает. Что делать? Пока звонили, соседка взбунтовалась, мальчика отвела на прежнюю квартиру, а туда уже Зайцев из пожарки вселился. У того двое оболтусов постарше растут. Вот они и взялись его выживать, потому что самим жрать нечего. Отец сутками на дежурстве, возвращается, выпивает стакан и дрыхнет, мать уборщицей на трех работах, тоже пьет, голодные дети сами по себе. Та же соседка прибежала жаловаться: от Зайцевых второй день доносятся детские вопли! Я уж сама хотела вмешаться, но пожарник, видимо, очухался и успел мальчишку в детдом отвезти! Вот так все и случилось, хотя мы все переживали за него!

У Смирнова от этого рассказа аж в глазах потемнело, едва он себе представил, что пережил его сын за последние дни. Будь рядом сейчас Александра, он, наверное, не смог удержаться и отвесил бы бывшей супруге хлесткую пощечину. Она ее заслужила. Сан Саныч шумно вздохнул, потянул ворот свитера.

— А вы не родственник ему случайно? — заметив его переживания, поинтересовалась начальница.

Смирнов помедлил и кивнул.

— В какой детдом отвезли?

— Надо у Зайцева спросить, он отвозил. Я потом его встретила, спросила: ну что с сиротой? Я тогда не знала, что родственники сыщутся. Старшина сказал: сдал под чистую! — Она сотворила скорбную мину, словно речь шла о покойнике: — Хороший мальчишка был, я его часто с Серафимой видела.

— Почему был? Он что, умер? — испуганно спросил фотограф. — Или вы что-то не договариваете?

— Да что с вами? — Она даже перекрестилась. — Я в том смысле, что на нашем участке жил, только и всего!

— Ладно, спасибо, — Сан Саныч поднялся.

— А кто жалобу написал? — поинтересовалась начальница. — Или анонимка?

— Анонимка.

— Значит, Головачева! Она любительница этого жанра!

— Может быть.

Он двинулся к двери.

— А мать-то мальчика где? — не удержавшись, спросила напоследок хозяйка РЭУ.

— Она в Японии.

— Японка, что ли?

— Во втором поколении, — сострил он.

Разговор с домоуправшей произвел на Смирнова тяжелое впечатление. Он представил, как Сашка плачет, призывает мать, а его прогоняют из квартиры, выталкивают к покойнице Серафиме, а там его избивают двое переростков, не дают есть, он спит на полу, ибо вряд ли ему стелили на кровати. И некому пожаловаться: пожарник, напившись, дрыхнет, мать тоже пьяная, лыка не вяжет. А у этой полный гардероб одежды и бизнесмен-любовник, который хочет увезти ее в Голландию. Других помыслов нет. Как он мог влюбиться в такую женщину, да еще столь страстно?! Как это случилось? Почему Бог лишил его разума в тот момент?

В его душе вдруг поднялась такая ярость против бывшей жены, что Смирнов остановился, не доходя четырех метров до подъезда Коноплевой, и глухо застонал. И в ту же секунду живот точно иглой проткнули. Он чуть не вскрикнул от внезапной боли и согнулся пополам, не выдержал, упал на колени.

— Вам нехорошо? — Какая-то женщина наклонилась, заглянула ему в лицо.

— Живот… — с трудом прошептал он.

— У вас язва?

— Не знаю.

Через несколько минут он медленно разогнулся. Женщина протянула анальгин и ношпу.

— Проглотите то и другое! — Она помедлила, вытащила пакет молока. — Вот запейте!

— Нет-нет, я так!

— Запейте! — требовательно сказала она.

Он надорвал пакет, сделал несколько глотков. Незнакомке было на вид около сорока, белый пуховый полушалок обрамлял чистое русское лицо.

— Спасибо.

— Сходите к врачу. А до этого купите альмагель или что-нибудь наподобие и обязательно принимайте!

— Спасибо.

Она взглянула на его лицо, улыбнулась и продолжила свой путь.

Отдышавшись, Сан Саныч добрался до двадцать восьмой квартиры, нажал кнопку и не стал отпускать. Сначала послышалось глухое ворчание, потом грозный рык, а еще через мгновение босые ноги зашлепали по полу. Дверь распахнулась, искаженная злобой похмельная морда Зайцева готова была броситься на него, но Смирнов первым нанес удар, и пожарник, качнувшись, рухнул на пол. Фотограф оглянулся: за его спиной стояли два переростка, изумленно глядя на поверженного отца. Худые, с вытянутыми лицами и тонкими шеями, они походили на двух грязных утят, отбившихся от стаи. Сан Саныч схватил обоих за уши, завел через порог, запихнул на кухню и закрыл дверь.

— А теперь рассказывайте, как вы издевались над тем мальчиком, который жил с умершей бабушкой! Все рассказывайте, или я вас придушу, как крысят! Ну?! — рявкнул он.

У мальчишек задрожали губы, они переглянулись, точно не зная, как им выпутаться из этой истории.

— Вы его били? Ну?!

Переростки закивали.

— За что?

— Он просил есть, — проговорил один из них.

— А вы считали, что он должен умереть от голода!

— Нам самим нечего было есть.

— И чем вы его били?

Сыновья пожарника стали смотреть в пол.

— Ну?! — рявкнул фотограф, схватил сковородку, замахнулся ею, и те в страхе пригнули головы. — Говорите! Или я расколю две ваших тыквы на четыре половинки!

— Мы били его резиновым шлангом, — размазывая слезы по щекам, воскликнул тот, что помладше.

— Почему шлангом?

— Нам ребята в школе говорили, что он не оставляет следов…

— И долго вы били?

— Пока он не вырубался, — объяснил тот, что постарше.

— Пока не терял сознание? — шумно раздувая ноздри, переспросил Сан Саныч.

Оба брата одновременно кивнули. Смирнов держался из последних сил, проводя этот жуткий допрос, но ему хотелось знать, что испытал его сын в те страшные дни, оставшись один, без всякой поддержки, он сам хотел пережить хотя бы частицу этого ужаса.

— Но ведь он мог умереть?! — потрясенный этим дополнением прошептал фотограф.

— Мы этого и хотели, — искренне сказал старший Зайцев.

Рука Сан Саныча дрогнула, и сковорода с грохотом упала на пол.

2

Климов, потягивая горячий кофеек, слушал семидесятилетнюю старуху, которая, увидев по телевизору фоторобот маньяка, опознала в нем своего соседа по лестничной клетке.

— Сереженька. Я, да и все так его звали: Сереженька. Фамилия Крикунов. Он всю жизнь был миленьким мальчиком, я помню его с детства. Чистенький, вежливый, всегда поможет авоську донести до дверей, пионер, всем ребятам пример, первым всегда поздоровается. И вдруг узнаю: маньяк! Это уму непостижимо! — волнуясь и покрываясь красными пятнами, говорила она.

Это была уже семнадцатая свидетельница, утверждавшая, что маньяк ее сосед. Еще двенадцать уверяли, что он их старый школьный приятель, с кем они давно не поддерживают никаких отношений, пять милых девушек признались, что состояли с человеком, показанным по телевизору, в любовной связи, а одна горячо заявила, что рассталась с ним только час назад, и наверняка знает, где тот в данный момент находится. Еще трое клялись, что это их жених, и показывали обручальные кольца. Поначалу капитан ездил сам проверять каждое такое заявление, потом стал посылать помощников, а последних посетителей просто терпеливо выслушивал.

— Он и сейчас является вашим соседом? — спросил сыщик.

— Да, конечно.

— И вы его сегодня утром видели?

— Утром? — Она задумалась. — Нет, нынешним утром не видела, а вот вчера наблюдала.

— И вы считаете, что фоторобот и ваш сосед одно и то же лицо? — переспросил Климов.

— Совершенно верно!

— Но вы же сами утверждаете, Ангелина Васильевна: милый мальчик, вежливый и на маньяка не похож. Как это все совместить? Может быть, просто похож? Бывает.

— Бывает, но я еще не сумасшедшая и большой радости от приезда к вам вовсе не испытываю. И поскольку я разменяла седьмой десяток, то поверьте, немного разбираюсь в людях. Так вот в глазах у Сереженьки давно уже стылая пустота убийцы. Встретишься с ним на лестнице и потом полночи уснуть не можешь.

— Он жил один?

— Раньше жил с матерью, потом она купила квартиру и стала жить отдельно. Она милая женщина, но очень реактивная. Занимается бизнесом, а там конечно же любовники, ухажеры, и на сына внимания она никогда не обращала. Теперь с ним живет девушка, но кто она ему: жена, любовница — я не знаю.

— Где вы живете?

— Я живу на Люсиновской…

Климов задумался. Ангелина Васильевна производила впечатление женщины неглупой и приметливой. Можно, конечно, записать ее подозрения, проверить этого Сережу сначала по своей картотеке, поговорить с участковым, самим посмотреть со стороны. Хотя и подозрений-то никаких нет. Что значит: «В глазах стылая пустота убийцы»? Лирика, и больше ничего. Сейчас у каждого второго в душе эта стылая пустота. Другое дело факты, косвенные улики. А тут и зацепиться не за что.

— Ну хорошо, поехали! — Капитану надоело сидеть в кабинете и захотелось резких движений.

— Куда? — удивилась посетительница.

— К вам! Посмотрим на вашего соседа!

— Надеюсь, вы не будете его арестовывать?! — всполошилась она. — А то получается, что я его, как это сегодня говорят… заложила! Я же совсем не собиралась этого делать!

— Надеюсь, что не будем, — усмехнулся сыщик.

Они отправились на Люсиновку вместе с Кравцом. Почти неделю они не здоровались, и после этой никчемной, как полагал оперативник, поездки зайдут в пивную, возьмут пивка с прицепом и поговорят по-мужски, дабы покончить с этим глупым положением.

Это был дом, где находился Сбербанк. Они заехали во двор, Ангелина Васильевна указала сначала на свои окна, потом на соседские. Последние не светились, хотя наступали сумерки. Кравец сбегал, несколько раз позвонил в квартиру, но ему никто не открыл, значит, хозяев не было.

— А где он работает? — поинтересовался Кравец, которому капитан уже в машине пересказал суть подозрений старушки.

— Я не знаю, но, по-моему, нигде.

— А на что же он живет?

— У этого мальчика золотые руки, любая бытовая техника ему подвластна. Он даже мне как-то починил кофемолку, ему звонят, приглашают, и за день он зарабатывает на месяц вперед. Потому и свободен, как птица. Изредка я его вижу в пивной, где он собирается со старыми школьными друзьями. Все его зовут Серый, так уж у молодых ведется с этими кличками.

— Он что, пьет?

— Нет, что вы! Я ни разу его пьяным не видела.

— Н-да! Но зачем ему деток убивать, Ангелина Васильевна? — улыбнулся Климов. — Вот в чем вопрос?

— Это уже по вашей линии, разгадывайте!

Она попрощалась с сыщиками и ушла в подъезд. Капитан нахмурился, словно ожидая, что скажет старший лейтенант.

— Может быть, стоит подняться и по-тихому заглянуть в квартиру? — предложил старлей.

— Без ордера? Эта пытливая соседка наверняка нас засечет, и мы в дерьме! Она сама мне показалась странноватой. Тебе нет?

— Да нет…

— Тут надо придумать что-то другое. Хотя вариант, на мой взгляд, совсем бесперспективный. Ладно, единственное, что мы можем, так это заглянуть в пивную, куда, как сказала Ангелина Васильевна, Крикунов тоже часто заглядывает. Если нам повезет, то мы там с ним, быть может, и познакомимся!

Они зашли в пивной бар, огляделись. Посетителей было немного. Шел только пятый час, многие еще работали, и, скорее всего, пивная наполнялась после шести. Кто ж не любит зайти после работы и пропустить кружечку.

Капитан со старлеем заказали по две кружки пива, по порции креветок и соленые сухарики. Подозвав официанта, Климов спросил, знает ли он Сергея Крикунова, или, как его зовут свои, Серого.

— Кто ж его не знает, он часто у нас бывает.

— А сейчас его нет?

Официант оглянулся.

— Нет, из его компании я пока никого не вижу, хотя ребята частенько сюда заходят. Он-то обычно с одноклассниками, с друзьями приходит, один редко, сам за всех платит, дает щедрые чаевые, — улыбнувшись, намекнул официант.

— И ведет себя как хозяин, верно?

— Нет, он ведет себя скромно, обычно молчит и смотрит в окно. А если кто-то его достает, задирает, он обычно не реагирует. Очень скромный клиент.

— Больше ничего вы за ним не замечали?

— Больше ничего. — Официант пожал плечами.

— Если придет, познакомьте нас ненавязчиво, — попросил Климов. — Я слышал, что он парень рукастый, а у меня полетел один аппаратик, без которого я как без рук! За посредничество тоже получишь!

— Ладно, посмотрим.

Они просидели в баре два часа. Капитан ловко все обставил, надо было сидеть, ждать подозреваемого, изображая при этом дружескую беседу, а поговорить по душам стоило, меж мужиками должно быть все ясно.

— Мы можем и не быть друзьями, я не набиваюсь, но иметь пятую колонну у себя за спиной я не намерен, — едва официант отошел, закурив, жестко заговорил сыщик. — Ты знаешь, я нормальный мент со всеми вытекающими отсюда последствиями, как говорится, но с этой бабой меня заклинило! Ничего не могу с собой поделать! Я же раньше с ней познакомился, чем он, понимаешь, раньше! Какого хрена он влез в мою жизнь?! Я что, кому дорогу когда-нибудь в этом плане перебегал?.. Нет! Чего он лезет?!

— Вот и разберись по-мужски! Набей ему морду, в конце концов! Поговори с Ниной! Она же все решает! Но когда мы все по твоему заданию ищем хахаля-соперника, то мне самому хочется тебе врезать! И я, и все мы за тебя под пули пойдем, только не выставляй друзей на посмешище и ноги о нас не вытирай! Вник?

Климов не ответил. Хлесткий монолог Кравца восторгов сыщику не прибавил. Сам он ради друга был готов пойти и на посмешище, и куда угодно, хоть хахаля искать, но разъяснять это старлею не посчитал нужным, в нем еще юношеские иллюзии не выветрились, он поди-ка и государству ради идеи служит, а не за деньги. Изредка встречаются и такие экземпляры.

Подскочил официант, принес пиво и креветки.

— Самого Серого нет, и, думаю, он вряд ли появится, но тут появился один его школьный друган, Паша зовут, можете с ним поговорить, если хотите, — предложил он.

Официант бросил взгляд в сторону первого столика, за которым пригнездился щуплый круглолицый паренек с кудрявой черной шевелюрой.

— Он, кстати, тут рядом, в круглосуточном магазинчике «24 часа», работает, вон, через дорогу!

— Ладно, мы подумаем, — хмуро кивнул капитан.

Официант отошел. Они посидели, молча попили пивка, поели креветок. Дружеский разговор не ладился, а выворачивать себя наизнанку, даже перед другом, Климов не мог и не собирался. Не понимает, значит, не понимает, бисер метать капитан не намерен.

— Ладно, поехали, — допив пиво, поднялся он.

— А что, парня не тряхнем?

— Да туфта все это! Бред больной старухи.

— Зачем мы тогда вообще ездили?

— Ни зачем. Ты едешь?

— Да нет, я поговорю все-таки с этим другом. Надо отработать версию, коли приехали!

— Что ж, отрабатывай! — зло усмехнулся Климов, бросил на стол сотенную и вышел из пивбара.

Кравец поморщился, несколько секунд сидел молча, раздумывая над этой выходкой капитана, потом оглянулся на первый столик, но Паши там уже не было.

Сан Саныч готов был избить переростков за те жестокие откровения, что они ему поведали, и не очнись вовремя хозяин квартиры, не появись на кухне, фотограф не смог бы овладеть собой, настолько его потряс откровенный и циничный рассказ подростков. Но в этот драматичный момент, кряхтя и постанывая, в драной майке появился пожарный, которого прямой удар в челюсть, видимо, все же слегка отрезвил, и тот, снова увидев племянника старухи, долго не мог понять, чего он делает на его кухне

— Ты что, за буфетом приперся? — хватаясь за чайник и высасывая воду до донышка, прохрипел он.

— В какой детдом вы отдали мальчика? — пытаясь взять себя в руки, сдержанным тоном выговорил фотограф.

Зайцев, высосав чайник, боком приблизился к раковине, открыл шумный кран и, припав к нему, еще почти минуту не мог оторваться. Потом отдернул голову, громко икнул, шумно задышал, выпучив глаза и утирая губы. Обернувшись и увидев Смирнова, пьяница несколько секунд с удивлением смотрел на него, точно соображая, зачем тот явился.

— Ты за буфетом, что ли?

— Я спрашиваю, в какой детский дом вы отдали мальчика? — угрожающе прорычал Сан Саныч.

— Какого мальчика?

— Того самого малыша, которого резиновым шлангом избивали твои змееныши! — выкрикнул фотограф.

Пожарник наморщил гармошкой узкий лоб, взглянул на детей, но те отчаянно затрясли головами, доказывая, что они этого не делали.

— Да они же еще маленькие, а тот был… — Зайцев напрягся, пытаясь вспомнить, каким же был тот, но память вконец ему отказала. — Да и не могли они… Мои дети мухи не обидят!

— Ты скажешь или нет, куда ты сдал моего мальчика?! — набросившись на пьяницу и схватив его за грудки, в ярости закричал Смирнов. — Если ты не скажешь, я набью соломой твою пустую башку! Ну?! Ты слышишь?!

Фотограф прижал его к стенке, и пожарный, увидев перед собой разъяренное лицо, почувствовав в голосе незнакомца нешуточную угрозу, мгновенно спасовал.

— Да тут неподалеку этот детдом! Две остановки на автобусе! Здесь, рядом!

Сан Саныч прошел к двери, обернулся и с презрением бросил последний взгляд на пожарного.

— Ты не только звания отца не достоин, ты звание человека не имеешь права носить! Кого ты растишь, кто ты сам есть?! Кто?! Мешок с кишками и дерьмом, и больше ничего! — выкрикнул фотограф и вышел, хлопнув дверью.

В желудке снова кольнуло, хоть и не сильно, но боль на мгновение погасила свет в глазах. Он испугался, зашел в первую попавшуюся аптеку, спросил альмагель. Продавщица выдала ему лекарство, и он там же проглотил несколько ложек приторного и отвратного на вкус геля, присел на батарею и несколько минут сидел неподвижно, прислушиваясь к себе. Однако, несмотря на недоверие к той гадости, которую Сан Саныч проглотил, боль в животе вдруг утихла и, подобно злобному зверьку, уползла в свою норку.

Неужели через несколько минут он заключит в объятия своего сына, прижмет его к груди и скажет ему: «Больше мы никогда не расстанемся! Никогда!» Неужели это свершится?

Автобусы в Анине почему-то не ходили, но северный ветерок, пощипывавший нос и уши, поутих, и добираться пешком даже было приятно. Через полчаса Смирнов уже входил в кабинет директора детского дома. Сухопарый мужчина лет шестидесяти с тонкой ниточкой усов над верхней губой, с темным загорелым лицом бросил на вошедшего цепкий взгляд и подниматься не стал, словно сразу определял, кто входил к нему в кабинет, для кого надо было встать, выйти из-за стола, пожать руку, а с кем можно было обойтись сухим, но доброжелательным кивком.

— Петр Казимирович Могилевский, — вежливо представился хозяин кабинета. — Присаживайтесь!

— Смирнов Сан Саныч. К вам недели две назад некий Зайцев, местный пожарник, приводил ребенка, Сашу Смирнова. Его тут одна старушка нянчила, она внезапно умерла, а мать, Александра Александровна, и я, мы, к сожалению, оба были в отъезде. Неловко все получилось, да что сделаешь. Я могу увидеть сына?..

Могилевский молча смотрел на гостя.

— Вот мои документы! — Фотограф протянул удостоверение «Известий».

Директор взял его, внимательно осмотрел, сверил фотографию и пришедшего, вернул документ обратно.

— Так я могу увидеть сына?

— А его нет.

— Как — нет?!

— Подождите, не волнуйтесь, я вам все объясню! Чаю хотите?

— Нет, не хочу!

— Все произошло неожиданно! — виновато заулыбался Могилевский. — Ко мне приехал коллега, заместитель директора детского дома из Серпухова. Мы сидим, разговариваем, и вдруг приводят мальчика. Без документов, без направления, без всего! Взять его я, естественно, не могу! У нас все же государственное учреждение, а не вокзальный отстойник, мы не можем брать детей с улицы, мало ли чем они больны, о чем я этому Зайцеву и говорю, рассказываю, куда надо обратиться, чтобы оформить ребенка к нам, хотя мест у нас нет, все переполнено. Ну и тут мой коллега решил помочь человеку, да и мальчику тоже. Тот плакал, кричал, что обратно к пожарному не вернется, и забрал его с собой в Серпухов. Там, говорит, места есть, да и документы он собирался быстро, без волокиты оформить. Вот такая произошла история. А у меня действительно и мест не было. На пол же сироту не положишь, котлету у другого не отберешь, — Петр Казимирович вздохнул, развел руками, взглянув на помрачневшего фотографа. — А что было делать? И мальчишку жалко. Он как услышал, что кто-то хочет его взять с собой, сразу же согласился, закричал: «Дяденька, возьмите меня с собой, возьмите, я хороший!» У меня даже сердце перехватило. Разве вы бы иначе поступили?

Сан Саныч, услышав эти отчаянные слова сына, с трудом сдержал слезы. Могилевский вызвал секретаршу, попросил принести два чая.

— Да, я, наверное, поступил бы так же, — выдержав паузу, пробормотал фотограф.

Секретарша принесла два стакана чаю и печенье на блюдечке. Петр Казимирович с облегчением вздохнул, обнаружив понимание со стороны корреспондента, ибо поначалу сильно испугался: все же ребенок, живая душа, а он отдал его первому встречному.

— Пейте чаек! Горяченького надо! Хотите, курите!

— Я не курю.

— А у нас, сами знаете, какой бюджет, какие зарплаты у нянечек и воспитателей! Все на энтузиазме! Раньше шефы были, шелкоткацкая фабрика, кое-чем помогали, хотя бы материей, мы тут платья шили для девочек, все подспорье, а сейчас и у них денег нет. По осени из дома яблоки сюда приносим, тыквы, кабачки, чтоб хоть как-то разнообразить меню… — директор вздохнул. — Дети иногда сами приходят, хотят у нас остаться, а мы взять не можем. Нет мест. И сверху не дают. Страшные времена!

— У вас адрес, фамилия, отчество того директора остались? — спросил Сан Саныч.

— А как же! Конечно!.. Он мне свою визитку оставил!

Могилевский открыл ящик стола, выложил пачку визиток и вскоре нашел ту, о которой говорил.

— Вот, возьмите!

На визитке было написано: «Белов Лев Валентинович, заместитель директора», а также прилагались адрес и телефон.

— А можно от вас позвонить? — попросил Смирнов.

Могилевский замялся: с оплатой телефонных счетов у них выходили целые бои, денег на них почти не выделяли, и каждый раз приходилось выпрашивать эти копейки, в ногах у начальства валяться, но, помедлив, махнул рукой:

— Конечно, звоните, я понимаю, как вы волнуетесь!

Петр Казимирович и сам, казалось, весьма волновался, точно и ему не терпелось узнать, что происходит с мальчиком, словно и он засомневался в подлинности этого Белова, ибо директор то и дело потирал руки, и странная, напряженная улыбка не сходила с губ. На некоторое время он углубился в бумаги, принесенные секретаршей, подробно прочитывая каждую и надписывая наверху свою строгую резолюцию с яркой, размашистой подписью. Темно-коричневый чай остывал в старом граненом стакане с серебряным подстаканником, стоявшим на большом старом столе, покрытом зеленым сукном. Темно-зеленая большая лампа пятидесятых годов. Старинное пресс-папье и такая же чернильница, хотя писал директор уже шариковыми ручками. На стене портрет педагога Ушинского со строгим и холодным лицом.

Сам кабинет, просторный, уютный, прохладный, давно обжитый хозяином, с потемневшими от времени старыми темно-вишневыми обоями и плотными, не пропускавшими свет шторами, старой, но прочной мебелью, которую, видимо, Могилевский менять не хотел, походил на своего хозяина, ибо все здесь согласовывалось с его обликом, привычками и характером. Даже то, что на окнах не было ни одного горшка с цветами, говорило о том, что нрав старого директора суров.

Несколько раз молча входила и выходила секретарша, принеся чай для Смирнова, а потом еще вазочку с печеньем, а еще, чтобы забрать подписанные Могилевским бумаги или взять какие-то папки в шкафу директора. При этом Петр Казимирович почти не обращал на свою помощницу никакого внимания, да и она не требовала его, они работали каждый сам по себе, будто по какому-то тайному и давно согласованному между ними двоими плану. Через несколько мгновений и фотограф стал частью этого кабинета, и на него секретарша перестала обращать внимание.

И все же в этой деловой размеренности ощущалась странная тревога, которую Сан Саныч не мог не почувствовать. Не срабатывала восьмерка, чтобы набрать код другого города, и он имел возможность понаблюдать несколько секунд за всем происходящим. И казалось, Могилевский своей рабочей сосредоточенностью тоже хотел скрыть овладевшую им внезапно тревогу. Но какую, откуда она взялась и что за ней кроется?

Наконец восьмерка отозвалась длинным гудком, и Сан Саныч набрал телефон Серпухова. На другом конце сняли трубку, но сообщили, что Льва Валентиновича на работе нет, он поехал в мэрию и, скорее всего, сегодня уже не будет. Он хотел спросить у секретарши, ездил ли Белов в командировку в Серпухов и привозил ли оттуда мальчика, но не успел, та положила трубку.

— Да о таких вещах секретарша вряд ли осведомлена, это, как говорится, не ее епархия, вам лучше, наверное, переговорить с самим Беловым при встрече, — подсказал Могилевский, испугавшись, что Смирнов снова наберет Серпухов и станет по телефону выяснять подобные вещи.

— Вы разрешите, я перепишу адрес и телефон с визитки? — попросил Сан Саныч.

— Да забирайте ее! — замахал руками Петр Казимирович. — Она мне не нужна!

— На всякий случай опишите мне, как он выглядит, — разглядывая визитку, попросил фотограф.

— Ему лет сорок — сорок пять, черные, чуть вьющиеся волосы, ухоженные, с пробором, округлое лицо, слегка полноватое, но еще без второго подбородка, и такая же полноватая фигура, хотя брюшко уже наметилось, однако все еще в пределах допустимого, хороший, а значит, дорогой, темно-синий костюм с таким же ярким галстуком, запонками, пухлые пальцы с ухоженными ногтями, на правой руке, на безымянном пальце, золотой перстень-печатка с черным камнем, я не помню, как он называется. Глаза темно-зеленые, большой нос, крупные губы, чуть синюшный оттенок на скулах, как у всех брюнетов,лицо немного тяжеловесное, но не без обаяния, человек он, судя по всему, увлекающийся, глаза часто вспыхивают, загораются, и он несомненно обладает даром убеждения.

— Вы сыщиком не работали? — улыбнулся Смирнов, выслушав столь детальную характеристику.

— Сыщиком не работал, но обожаю читать детективы, — заулыбался Петр Казимирович. — Прежде всего классические. Нынешние какие-то поверхностные. Современные авторы гонятся за ритмом, внешними эффектами, ужасами, я же предпочитаю всему тонкий психологизм в обрисовке персонажей, неторопливость повествования и глубину. Хотите еще чаю?

— Нет-нет, спасибо!

— А хотите каши? — Могилевскому неожиданно понравился этот молодой отец, так волновавшийся о своем ребенке, не часто сегодня встретишь такую любовь и заботу. — Сегодня у нас была овсянка, и повариха здорово ее варит! Хотите?

— Нет-нет, спасибо, — Сан Саныч поднялся, неожиданно вспомнив о вчерашнем приглашении, взглянул на часы: половина третьего. Пока он доберется, будет пять, а такую женщину нельзя заставлять ждать, сидя на работе. — Мне уже пора! Разрешите только я запишу ваш номер телефона?

Могилевский продиктовал его, и Смирнов, записав, попрощался и торопливо двинулся к двери.

— Одну секунду! — вдруг остановил посетителя директор. — Одну секунду, Сан Саныч, я все же должен вам об этом рассказать!

Петр Казимирович сам вдруг поднялся из-за стола, подошел к фотографу.

— Не подумайте, что это фантазии старого любителя детективов, но, разговаривая с этим Беловым, я не мог отделаться от ощущения, что передо мной разыгрывается некий феерический спектакль, что этот вальяжный господин в дорогом костюме вовсе не тот, за кого себя выдает! — взволнованно рассказывал директор. — Я уже больше пятнадцати лет работаю руководителем вверенного мне детского учреждения и хорошо знаю своих коллег, их повадки, манеры, интонации речи, годы работы, знаете ли, накладывают свой отпечаток, оставляя такие же отметины, как кракелюры на старых картинах, и по ним всегда можно отличить, чем человек занимается в своей жизни. Так вот мой тот гость, а теперь я могу сказать это точно, никогда не работал в нашей системе!

— Но почему вы тогда отдали ему мальчика? — вне себя воскликнул фотограф.

— В тот момент, когда все случилось, я еще не знал, не догадывался об этом, Белов ослепил меня своим напором, горячностью, терпким ароматным коньяком, заставив выпить две рюмки греческой «Метаксы». Действительно вкусный напиток, и я не устоял, соблазнился, а потом уже, снова обдумывая весь разговор, припоминая различные детали, подробности, я и пришел к такому неутешительному выводу, — Могилевский вздохнул, опустил голову, потом робко добавил: — Будем лишь надеяться, что я ошибся.

— Дай-то бог, чтобы вы ошиблись! — похолодев от этих слов, выговорил Смирнов.

3

В смутных чувствах он покидал Анино. Последнее наблюдение Могилевского, очевидно не лишенное оснований, указывало на то, что ребенка похитили. Но зачем, почему? Если этот вальяжный господин хотел взять мальчика для усыновления, то оформил бы все документально, как иначе-то? Если же мнимый чиновник задумал продать мальчика куда-нибудь — Сан Саныч читал и о таких жутких происшествиях в газетах, — то это совсем не вязалось с его солидным обликом, да и легче приманить тех, кто бомжует, скитается по вокзалам, спит в подвалах. Какой смысл засвечиваться?.. Странная история. Ребенок остался один и оказался никому не нужным. Вот самая страшная сказка!

Покинув вагон электрички на Ярославском вокзале, Смирнов попытался связаться с Ниной, но на работе сказали, что она полчаса назад закончила переговоры, куда-то звонила, а потом уехала домой и ее сегодня уже не будет. Он набрал ее домашний номер, но телефон не отвечал. Вот и еще одна неожиданная новость. Скорее всего, она надеялась застать его дома, а услышав длинные гудки, обиделась и решила отправиться в свободный полет. Надо было ему позвонить из Анина, на вокзале висел московский телефон-автомат, но Сан Саныч боялся опоздать на электричку.

Фотограф отправился домой. От метро «Чистые пруды», не дождавшись трамвая, двинулся пешком. По дороге заглянул в обмен валюты, разменял на рубли сто долларов, потом заглянул в соседний бар, намереваясь не столько выпить пива, сколько снова позвонить Нине. Но по телефону трепался хлыщ в пуховике, и, соблюдая политес, Смирнов взял для передышки третий номер «Балтики», сел за столик. Будь Серпухов не так далеко от Москвы, он бы кинулся туда прямо сейчас.

Занятый своими мыслями, Сан Саныч не обратил внимания на других посетителей бара, но, сделав несколько глотков, огляделся. И сразу же заметил своего двойника, из-за которого чуть не угодил в тюрьму. Это было так неожиданно — увидеть маньяка за соседним столиком, что Смирнов растерялся. Убийца сидел в углу, жадно ел яичницу с мясом, запивая пивом, налитым в высокую кружку, и, — казалось, ни на кого не смотрел, но перемена, происшедшая с Сан Санычем, не укрылась от него. Движения потрошителя замедлились, лицо мгновенно заострилось, будто легкая тень накрыла его.

Телефон стоял на стойке бара, работал телевизор, одновременно играла громкая музыка, в такт которой покачивался бармен. Впорхнула стайка молодых ребят, купили по бутылке «Клинского». Заняв ближний столик, парни зашумели, обсуждая чью-то хоккейную игру. Фотограф не вслушивался, глотая холодную «Балтику» и пытаясь сообразить, как с честью выйти из этой ситуации. Свой телефон Климов ему не дал, но связаться с капитаном можно было и через 02. Однако как свяжешься, когда бар занимает небольшую комнатку и каждое его слово будет всеми услышано, да и маньяк уже доедал яичницу, доскребая шкварки и нервно допивая пиво. Напряжение в преступнике росло с каждой секундой, и становилось заметным, как подрагивает узкая рука, держащая кружку с пивом.

Можно было броситься, повалить маньяка на пол и связать, потом отвезти к капитану и сдать с рук на руки, сделать ему подарок к Новому году и себя освободить от его назойливого внимания. Но бармен с молодыми парнями, скорее всего, придет поверженному клиенту на помощь, и ему крепко накостыляют. Вот чем все кончится. А что еще можно сделать?

Маньяк отодвинул в сторону сковородку, допил пиво, вытер салфеткой тонкие губы, презрительно усмехнулся, точно адресуя эту насмешку фотографу, не сумевшему воспользоваться столь выгодными обстоятельствами и задержать его. Он поднялся, преодолев скованность, не спеша двинулся к выходу, у дверей оглянулся, бросив на Сан Саныча снисходительный взгляд, и вышел. Смирнов тотчас встал и двинулся за ним следом.

На улице уже стемнело и шел снег. Неожиданная встреча с убийцей совсем отшибла у него память, он забыл позвонить Нине и теперь как завороженный шел следом, не выпуская из поля зрения длинное и развевающееся от ветра в стороны темно-синее пальто. Возможно, он и не был убийцей, фотограф мог обознаться, как обознался с ним Климов, но что-то подсказывало: этого человека надо опасаться, он болен страшным недугом и вылечить его уже нельзя.

Маньяк шел к метро «Чистые пруды» и за все время ни разу не оглянулся, словно его не волновало, идет ли кто-то за ним следом или нет. Миновав станцию, перейдя к «Тургеневской», он двинулся по бульвару дальше, к Сретенке, а достигнув ее, свернул направо, двинулся по улице вниз, к Садовому кольцу. Он шел, держа один и тот же темп, который постепенно стал Смирнова выматывать. Испарина выступила на лбу, хоть Сан Саныч и не считал себя слабаком, а тот несся, не чувствуя усталости.

Снег пошел гуще, падая большими мокрыми хлопьями и проблескивая в пузатых каплях фонарей. Густой поток машин из-за пробки черепашьим шагом двигался к Садовому, маньяк легко обгонял «мерседесы» и «БМВ», по-прежнему не оглядываясь. Смирнов намеревался проследить преступника до дверей подъезда, а потом анонимно сообщить об этом Климову, чтобы в какой-то мере обезопасить и себя. Ему надоело прятаться и оправдываться, а его сходство слишком важный козырь в руках ревнивца капитана, который не преминет этим воспользоваться. А так, если маньяка арестуют, то хотя бы один груз спадет с плеч.

Маньяк неожиданно свернул вправо, то ли в переулок, то в арку, и Сан Саныч ускорил шаг, завернул за угол, заметил лишь, как тот нырнул в арку, и все понял: он нарочно тащил его сюда, ибо хорошо знал эти места. Но зачем? Чтоб ускользнуть? Так он мог сделать это раньше, схватить любую машину и умчаться. Тогда зачем, зачем?! И как он понял, что за ним тянется хвост? Интуиция? Но если детоубийца знает о слежке за собой, то тогда намеренно ведет сюда. Намеренно. Чтобы убить.

Смирнов ворвался в темную арку, увидел, как от стены отделилась тень, в сумраке блеснуло лезвие бритвы, но у Сан Саныча с детства была отличная реакция, он нырнул вниз, чуть не пробуровив носом асфальт, и бритва просвистела над головой. Однако в ту же секунду он свалил своего двойника с ног, они схватились, и маньяку удалось прорезать ему плечо, однако фотограф с такой силой врубил ему коленкой в пах, что тот завизжал от боли, как-то по-крысиному резко, пронзительно, так, что у Сан Саныча заложило уши. Потрошитель детей и воспользовался этой заминкой преследователя, откатился назад и, поднявшись на ноги, убежал. Но преследовать его фотограф уже не мог. Не было сил.

Полежав немного, он подошел к свету, осмотрел руку. Рана хоть и оказалась неглубокой, но сильно кровоточила, и пришлось перетянуть руку. Смирнов остановил такси.

— Куда?

— В Медведково поедем?

— Поехали, — подумав, согласился водитель.

Сан Саныч завалился на заднее сиденье, а шофер, заметив кровь на рукаве куртки, недовольно пробурчал:

— Сиденье не испачкай!

Он сам не понял, почему поехал в Медведково. Перевязать руку он смог бы без посторонней помощи. Однако ему вдруг захотелось с кем-то поделиться своими переживаниями. Денис находился на дежурстве, а кроме него, фотограф в Москве больше никого не знал. Через двадцать минут он подъехал к дому Нины, взглянул на ее окна: в них горел свет. Смирнов оглядел двор, но ничего подозрительного не заметил. Расплатился, подошел к подъезду и вспомнил, что дверь открывается только с помощью кода. Пришлось дожидаться припозднившегося жильца, и Сан Саныч чуть не потерял сознание. Лишь поднимаясь на лифте, он вдруг вспомнил, что легче было найти автомат и позвонить, но сообразительность, видимо, покинула его надолго.

Нина, увидев его, смутилась.

— Я с одной просьбой…

— Проходите! У Саши в садике отключили воду: и холодную, и горячую, какая-то авария на трассе, и воспитательница попросила его забрать, я даже с работы отпросилась…

Она увидела запекшуюся кровь на рукаве, прорезанную куртку и замерла.

— Я хотел попросить забинтовать руку.

— Что случилось? — Асеева растерянно взглянула на него. — Вы бледны как мел, а это происходит от большой потери крови. Кто вас так?

— Ерунда, маленькая стычка.

— Стычка, с кем? Вы видели сына?

В прихожую, на ходу надевая штаны, выскочил Саша, бросился на шею Сан Санычу.

— Ты опять долго не приходил! — упрекнул он. — Но я знал, что сегодня ты придешь! Мама нарочно меня пугала, что тебя не будет, но я-то знал, знал! — смеясь, радовался он.

— Осторожно, дядя Саша ранен! — попыталась остановить сына Асеева.

— Он не дядя Саша, а мой папа!

— Но он все равно ранен, отпусти его! — улыбнулась Нина. — Иди поиграй пока, я сейчас.

Он убежал, а Нина сняла куртку, потом рубашку, осмотрела рану, промыла ее марганцовкой, смазала йодом и забинтовала. Сан Саныч немного постанывал, хотя Нина и старалась обращаться с раной очень осторожно.

— Я прошу прощения, но иначе никак нельзя.

— Я специально постанывал, чтобы обмануть боль. Она думала, что я целиком в ее власти, а было совсем не больно! Такое ощущение, что ты училась на курсах медсестер?!

— Вы угадали.

— А мы разве не перешли на «ты»?

— Может быть, и перешли, но у меня с этим всегда было сложно, поэтому не обращайте внимания! — улыбнулась Асеева.

Она ушла в соседнюю комнату и принесла ему новую рубашку в целлофановой упаковке.

— Твою я замочила, да и придется ее потом починить, а эта пока цела. Она, наверное, велика, но зато не мала!

Сан Саныч примерил ее, взглянул на себя в зеркало. Модная рубашка из темно-синего вельвета с тонким продольным рубчиком стоила сорок или пятьдесят долларов, не меньше — и явно покупалась на плечистого Климова или кого-то на него похожего.

— Можно я вам ее подарю? — Нина порозовела, произнося эту фразу. — Надеюсь, вас это не обидит?

— Наоборот, я люблю большие рубашки! — заулыбавшись, театрально воскликнул он.

— Я рада, что угодила подарком.

— У меня никогда не было такой красивой и дорогой рубашки! — признался Сан Саныч.

Выбежал Саша, принес вилки, ножи и тарелки, положил их на стол.

— Мам, а сыр с колбасой принести?

— Принеси.

Он снова убежал на кухню.

— У вас теперь есть свой сын, и вам ни к чему взваливать на себя новую обузу! — строгим, почти официальным голосом негромко, чтобы не слышал Саша, проговорила она.

— Вы это серьезно? — Его лицо мгновенно погрустнело, и она сразу заметила эту перемену.

— Нет, но сами подумайте! Вы же искали своего сына! Своего, а не моего…

Прибежал Саша, и она снова замолчала.

— Вы поругались?

— Нет, что ты! — заулыбался фотограф. — У меня просто рана болит, вот мы и молчим.

Сан Саныч сжал плечо, куда отдавала боль, увидел с каким сочувствием Сашка смотрит на него.

— Тебе было больно?

— Немного. Но твоя мама настоящий врач! Она забинтовала мне рану, смазала йодом и почти заглушила боль, но та еще кусается, шипит, будто змея, вот мы молчим и слушаем, как она шипит, чтобы понять, скоро издохнет или нет.

Саша слушал, веря всему.

— Саша, ты поди игрушки пока убери, что ли, — подсказала Нина.

Саша убежал.

— Так вот я хотела сказать…

— Я все понял, а теперь послушайте, что я хочу сказать! Если лично я вам не нравлюсь, это в конечном счете ваше дело, но у меня могут ведь быть два сына, в этом ничего такого нет, поскольку они от разных жен. С одной я окончательно развелся, а с другой… — шепотом выговорил Сан Саныч и посмотрел на Нину. — А с другой я вроде бы и не собирался разводиться, но если она будет настаивать, я подчинюсь, только важно, чтобы в любом случае у мальчика был отец, которого бы он любил. Понимаете?

Она не ответила ему, глядя в сторону.

— Вы делаете это из жалости?

— Нет, я просто люблю детей и всегда хотел быть многодетным отцом. Человек десять-одиннадцать, восседать, как патриарх, во главе стола, учить мудрости, ну и так далее, — он улыбнулся.

— А кто вас ранил?

— Тот самый кровожадный маньяк, за которого меня хочет выдать Климов. Вот я и возмечтал его скрутить и сдать на радость капитану, чтобы он оставил меня в покое, да и вас тоже. Но тот оказался слишком прытким. Не подфартило, как говорят!

— А где вы его нашли?

— Случайно. Зашел в бар, чтоб вам позвонить, а он там сидит, яичницу уплетает, паскуда!

— А как вы его узнали? Ах, да! — Она усмехнулась. — Неужели вы так похожи?

— Да я бы не сказал. Совсем даже нет. Так, легкое сходство в абрисе лица!.. — Сан Саныч взглянул на себя в зеркало. — Хотя даже его нет! Совсем никакого! Он мозгляк! Такая скользкая, мерзкая медуза! Очень ядовитая к тому же! Но я его немного напугал. Он с такой резвостью уносил ноги из подворотни, что теперь дня два-три будет отлеживаться в берлоге!

— А потом?

— Потом, как утверждают психологи, станет вдвое опаснее. И для меня тоже! Вот найти бы его сейчас, за эти дни! Но у меня никаких зацепок…

Он вдруг подумал: если маньяк так лихо вел его по Сретенке, а потом свернул в один из переулков перед метро «Сухаревская», то, значит, эти места потрошитель хорошо знает и живет где-то рядом. Но район большой, и Сан Саныч один его не перешерстит.

— А сына вы видели? — не удержавшись, спросила Нина, но появился Саша, разговор пришлось прервать, и они сели ужинать.

После ужина Нина пошла стелить сыну постель, а он обнял отца, упрашивая почитать ему сказку.

— Ладно, почитаю! — пообещал Сан Саныч.

— А ты сегодня останешься у нас? — шепотом спросил Саша.

— Еще не знаю…

— Оставайся!

— Попробую! — Смирнов подмигнул ему. — Хорошо, я останусь, но сказку прочитаю тебе утром, договорились? Мне надо о многом поговорить с мамой. Ты не против?

— Я не против.

Сашка крепко прижался к нему, поцеловал в ухо, и у Сан Саныча защемило сердце: где теперь его Сашка, что поделывает и не проклинает ли тот момент, когда родился на белый свет? Неужели завтра все окончательно прояснится? А в том, что оба маленьких Сан Саныча непременно подружатся и у него будет два отличных сына, он не сомневался. И это будут два лучших его автопортрета.

Уложив сына, Нина вернулась, и они отправились на кухню пить чай.

— Я тут самовольничать стал, вы уж меня извините! Пообещал Саше, что останусь у вас…

Нина вдруг покраснела, словно речь шла о чем-то запретном.

— У меня, сами видели, есть где приткнуться, но он начал настаивать, и я сдался!

— Конечно, оставайтесь, зачем в холод тащиться, да и рукав куртки я застирала, надо будет утром аккуратно зашить или заклеить, у вас ведь нет другой?

— Пока нет.

— Ну вот видите! А в таком виде вас обязательно остановят! Плечо болит?

— Немного.

— Лишь бы воспаления не было. Хотя я хорошо рану промыла. К счастью, ока оказалась неглубокая.

— Меня кожаный пиджак спас, кожа у него грубая, монгольская, иначе бы до кости, гаденыш, пропорол!

— А я так испугалась! — наливая чай, улыбнулась Нина. — Куртка кровью набухла, а вы стоите, как будто ничего не случилось, только лицо бледное, ни кровиночки!

— У меня судьба такая: вечно вляпываться в истории! — махнул он рукой.

— Вы просто деятельный человек. Другой бы за этим грязным маньяком ни за что бы не погнался, даже если б узнал. Чего проще? Опустил бы голову, вылакал свое пиво и отправился искать другой телефон. Все просто. А вы конечно же сразу в стойку и помчались на всех парусах!

Она рассуждала таким тоном, что было непонятно, осуждает Нина такие замашки его натуры или одобряет, потому-то Смирнов, не удержавшись, спросил:

— А вам что больше по душе?

— В смысле?

— Ну, какой типаж ближе?

— Конечно, деятельный! — Она даже смутилась. — Кому нравятся равнодушные люди?!

— Но ведь от этих шебутных одно беспокойство! Они каждой дырке затычка! — усмехнулся он.

— Но ведь вы, по-моему, не такой, — тихо заметила она. — Вы еще и художник, умеете наблюдать, слушать, подмечать многие вещи. Разве не так?

Смирнов перехватил ее взгляд, пожал плечами, дотронулся до ее руки, но Нина, помедлив, убрала ее. Она поднялась, достала ту самую коробку конфет, которую принес Сан Саныч.

— У меня есть одна подруга с юности, так вот когда мы с ней учились в институте, то дружно гусарили. Нам хотелось, к примеру, пойти в ресторан, выпить шампанского, вкусно поесть, и мы снимали двух парней, строили им глазки, заставляли их вести нас в ресторан, обещая неземные радости, и те сорили деньгами, ублажая наши желудки, а в последний момент, когда случайные дружки требовали расплаты и собирались везти в укромное местечко, мы лихо сбегали, придумывая разные причины. Конечно, мы рисковали и могли жестоко поплатиться за свой обман, но мы не выбирали крутых парней, искали интеллигентных и денежных, и нам все удавалось. А потом Танька пошла одна и провалилась. Резвый хахаль ее не отпустил и заставил отработать скромный ужин по полной, что называется, программе, но она осталась довольна, ибо скромницей никогда не слыла. В институте и у меня были бойфренды, мы и с мужем так познакомились, сначала через легкую интрижку, но после развода и с появлением Сашки я вдруг заметила, как резко изменилась. Забавно, правда?

— Ну почему? — удивился он. — Наоборот, было бы нелепым другое, если б вы, заимев ребенка, задрав хвост, грубо говоря, помчались за удовольствиями!

— А у меня и возникла эта дилемма: либо любовники, либо ребенок. Взять замуж меня никто не спешил, а пуститься во все тяжкие натура не позволяла. Мужской же народец как-то стал дружно ко мне липнуть, сочувствуя тому, что живу одна и некому позаботиться о моем якобы увядающем теле. Один так прямо и брякнул. Тут и шеф стал странно игривым, и я поняла, что мужики не отстанут. И сделала кардинальный выбор! — Она рассмеялась, потом посерьезнела. — Да нет, не только поэтому, конечно…

— А у меня биография более скромная, точнее, нет никакой, — улыбнулся Сан Саныч. — Несколько раз влюблялся, но девушки на меня внимания не обращали. Рост не ахти какой, да и нос вот не всем нравится. А потом стеснительный опять же. Нет, попозже, когда мои фотографии стали печататься в центральных журналах, да еще на обложке, меня вдруг зауважали, и некоторые, как сейчас говорят, продвинутые девушки начали посматривать на меня с симпатией и с некоторым кокетством, но стать Казановой, на которого, как многие утверждают, я похож, мне не удалось!

— А вы и правда на него похожи! — вглядевшись, заулыбалась Нина.

Они так увлеклись, что проговорили до двух ночи, а взглянув на часы, всполошились: у Асеевой с девяти начинались переговоры с португальцами. Сан Саныч согласился посидеть первую половину дня с Сашей и по телефону справиться о судьбе сына в Серпуховском детдоме, а уж потом помчаться туда или поехать послезавтра утром. Фотограф сам настоял, чтобы Нина не вела ребенка в нетопленый сад, да еще перед Новым годом. Сашка простудится и пропустит самые главные праздники.

Хозяйка постелила ему в гостиной, сама легла с Сашкой, хотя Смирнов пытался улечься на кухне, где стоял небольшой диванчик, но Нина резко этому воспротивилась и настояла на своем.

Он послушно лег, а она еще ходила в ванную, потом на кухню, и Сан Саныч стал думать о том, что хозяйка тем самым подает ему тайные знаки, поощряя к активным действиям, а он лежит, как бревно, ничего не понимая. Полежав немного, он не выдержал, поднялся, прошел на кухню, попил воды, раздумывая, как лучше ему поступить: подойти, поцеловать ее, взять за руку, увести в постель или сначала деликатно спросить, не хочет ли разделить с ним ложе? Но пока он раздумывал, Нина заглянула на кухню, пожелала ему спокойной ночи и ушла в спальню. Ночник в соседней комнате еще горел, и фотограф, заглянув в щелку, увидел, как Нина взяла книгу и стала неохотно ее пролистывать, всем видом давая понять, что читать ей вовсе не хочется. Но постучать он не посмел, а снова удалился на кухню, ожидая, что хозяйка сама деликатно подаст ему знак.

Прошло минут десять, прежде чем Смирнов на цыпочках вышел из кухни и подошел к двери спальни. Ночник уже был погашен. Он помедлил, почесал затылок, присел на постель, вспоминая предыдущий разговор. Нина рассказывала о своей безудержной молодости, студенческом гусарстве, легко опустив годы замужества, а потом, как только появился ребенок, о внезапной робости, застенчивости и об утрате любовных влечений. Но он не придал этому особого значения, так как все женщины говорят одно, а думают совсем другое. Это еще классики литературы отмечали. Так что же произошло? Она не лгала? Или это такая тонкая женская игра, которую ему не дано распознать? Но она же постоянно краснеет, смущается, и как ему распознавать эти знаки? Как игру или естественное поведение?..

Он снова вернулся на кухню, налил себе холодного чая, сделал глоток, чувствуя горечь на языке. Он бы не задумывался обо всем этом, если б между ними не стоял ребенок, а ему нужны мать и отец, желательно оба вместе. Да, они пока чужие, но, если хотят сохранить Сашу, им лучше соединиться, ведь это так просто. Нина умная женщина и хорошо это понимает. Почему же противится? Не любит или боится ошибиться? Не верит ему и хочет поближе узнать? Или же она попросту равнодушна к мужикам, а он навоображал черт-те что. Целая уймища вопросов, на которые однозначно не ответишь.

И все-таки он обиделся. Асеева могла бы сказать напрямую, что не готова к их сближению или он не в ее вкусе. Или между ними нет и не будет ничего общего. Все мужчины, к несчастью, очень глупы, им надо лупить правду в лоб, и Сан Саныч, увы, не исключение.

«Она меня не любит, все же стоит это признать», — вздохнув, сказал он себе.

4

Удар в пах был настолько сильным, что Серому показалось, будто сознание раскололось пополам, сноп искр буквально ослепил его, и он, отлетев от удара в сторону, несколько секунд не мог открыть веки, точно боялся, что зрение к нему больше не вернется. Столь нестерпимой оказалась вдруг эта боль, что Крикунов не стерпел, взвыл тонко и высоко и сам поразился своему странному оглушительному вою. Возможно, этот дикий вопль и возвратил его в прежний мир, маньяк вскочил на ноги, бросился бежать прочь, но вскоре остановился, обнаружив, что до сих пор сжимает в руке старую отцовскую бритву. Пальцы даже побелели от жуткого напряжения, и он с трудом разжал их. На лезвии блеснули красные капельки, и Крикунов, заметив кровь, слабо улыбнулся: значит, и фотографу от него крепко перепало. Шумно выдохнул, зачерпнул ладонью снег, вытер бритву и сунул ее в нагрудный карман. Потом отер мокрой ладонью лицо.

Страх понемногу отпустил, и он оглянулся в ту сторону, откуда бежал. Боль чуть поутихла, но прикоснуться к паху было невозможно, там все словно онемело, и Сергея ожгла ненависть к придурку фотографу, так похожему на него. Мало того что тот снял его на пленку и Серому пришлось выслеживать своего двойника, рискуя быть замеченным, забираться в квартиру и выкрадывать пленки, так теперь этот съемщик детей вознамерился еще и преследовать. Жаль, что носатый увернулся и бритва полоснула его то ли по руке, то ли по плечу. Очень жаль. Но почему Крикунов должен убегать? Кого испугался? Надо вернуться и покончить с фотографом, иначе тот не оставит его в покое. Это обдуманное решение.

Крикунов заспешил обратно в подворотню, но через мгновение вынужден был сбавить шаг. Внезапная и резкая боль в паху заставила его даже остановиться. Лицо покрылось капельками пота. Еще через мгновение он почувствовал, что обмочился. Из брюк закапало. Большего стыда в своей жизни испытывать ему не приходилось. Неужели этот урод фотограф сделал его калекой? Вдруг вспомнилось: у матери вроде был один знакомый частный врач, к которому она постоянно обращалась по всем вопросам и нахвалиться не могла. Надо сначала съездить к нему, чтобы тот снял боль, а потом уже вплотную заняться фотографом. Серый позвонил матери, но с работы та ушла, а дома еще не появилась.

Неторопливым шагом Крикунов все же добрался до подворотни, увидел небольшую лужицу крови и усмехнулся. Ему на мгновение даже полегчало. Это его первый росчерк пера, но не последний. Серый вспомнил, что фотограф в основном вертелся около одного мальчишки, у последнего была та же фамилия Смирнов, скорее всего, сын или племянник. Видимо, когда-то по молодости они разошлись, а теперь решили воссоединиться. В тот зимний день Крикунов выбрал в качестве жертвы другого, глазастого и нахального, который вдруг, оторвавшись от своей ватаги, уставился на него и смотрел так, словно обо всем догадывался. Мало того, мальчишка подошел поближе, точно ему захотелось рассмотреть его поподробнее, запомнить, и Крикунов неожиданно запаниковал, ибо голубые и широко распахнутые глаза пацана проникали глубоко в душу и, казалось, читали все в ней, как в открытой книге.

Крикунов отпрянул тогда от решетки, отвернулся, хотел уйти, но что-то его остановило. Снова бросив беглый взгляд в сторону детсадовских, все еще кружившихся вокруг фотографа, Серый с раздражением обнаружил, что нахальный и любопытный пацаненок не только не отошел от забора, а, наоборот, приблизился, уже без стеснения его рассматривая, и вот тогда волна злобы захлестнула потрошителя. Он, прикинувшись режиссером, узнал имя и фамилию мальчика, которого якобы хочет пригласить на кинопробы, а в пятницу позвонил в детсад, объявив, что за Колей Сушковым придет дедушка. Нацепил седые усы, очки, старую шапку, дабы быть похожим на старика, и забрал мальчика. Последний ничего не заподозрил, явно заинтригованный столь неожиданным появлением.

— А ты какой дедушка? — когда они вышли, спросил Коля.

— Хороший, — ответил Сергей.

— А я маминого и папиного дедушку знаю, — продолжил мальчик. — А ты чей?

— Я ни мамин, ни папин, я сам по себе, просто дедушка, который помогает Деду Морозу разносить подарки! Такая у меня профессия по жизни. Вот и тебе мы приготовили большой самосвал с шоколадными конфетами и орехами! Сейчас возьмешь его и повезешь домой. Он тут у нас в подъезде стоит. Не возражаешь?

— Да нет, я люблю конфеты!

Так они и дошли до того подъезда. Взмах бритвы, и легкое облачко последнего сдавленного, сжатого в горле крика, смешанного со страхом, мощный сгусток энергии, который Серый поглощал в себя, — и у него точно вырастали крылья.

Когда он сел в такси, то, взглянув на себя в зеркальце, заметил, каким невероятным огнем горят глаза, будто кто-то изнутри запалил два ярких фитиля.

— Что, уже справляем? — глянув на пассажира, определил его состояние шофер.

— Раньше начнешь, быстрее утихомиришься, — усмехнулся Крикунов.

Это состояние обновления сразу же угадывали женщины. В автобусе или в метро они бросали на него беспокойные взгляды, кокетничали, а в тот вечер, вернувшись домой, он сразу же возбудил Ленку. Она тут же перестала готовить ужин, кинулась на него и, пока не добилась своего, не отстала.

— Ну ты гигант! — восхищалась она. — Я уже второй раз замечаю! Вчера размазня размазней, а сегодня…

— Заткнись! — оборвал он ее.

— Да у всех так…

— Заткнись, я тебе сказал! — зловеще прошипел он. — Потому что не у всех так! Не у всех!

— Ну хорошо, пусть не у всех…

В эти первые дни его несло в бурном потоке, как щепку, и могло вынести куда угодно. Он сам себя боялся, и с ним спорить никто не осмеливался. Потом все сглаживалось, Сергей словно затухал, становился тих и задумчив, мог часами сидеть на одном месте, молчать, потягивать пивко и смотреть в окно. Это был период блаженства, плавания в спокойной, медленной и теплой реке. Проходили неделя, месяц, и словно иссякали жизненные силы, снова нападало нервное, обостренное состояние, приступы мрачной злобы и поиск жертвы, без которой он уже не мог жить.

Тогда он и набрел на четыреста пятьдесят седьмой детсад и крепыша Смирнова, за которым увивался фотограф, он сразу его углядел, ибо тот чем-то напоминал ему Горсткова: такой же самоуверенный взгляд, та же сильная шея и плечи. Если б не вмешался этот голубоглазый ясновидящий Коля, Крикунов выбрал бы Смирнова. Серого мгновенно потянуло к нему, он это почувствовал. А душу снова будто сжимало в тисках, по ночам нападало удушье, и нужно было освободиться от страшной тяжести, а ничего не давало больше желанной легкости и свободы, кроме предсмертного детского стона или всхлипа. Этого выхлопа еще живой чистой души, в котором он нуждался. Умом понимал, что совершает преступление, но собственная смерть пугала еще сильнее. Серый провидел: не освободи он себя, незримые тиски сдавят так, что сердце разорвется и глаза лопнут от боли.

Он никому об этом не рассказывал, да и кому такое поведаешь, кто поймет, даже мать вмиг отречется и первая заявит в милицию, а так есть надежда еще продержаться некоторое время. Крикунов даже подумывал уехать, пожить года два у тетки в Красноярске, а потом вернуться, за это время менты поуспокоятся, дело закроют и сдадут в архив. Но почему-то постоянно откладывал, не чувствуя пока серьезной опасности для себя.

Здесь, на Люсиновке, он родился, вырос, тут рядом в домах жили одноклассники, с которыми он любил посидеть в пивной и выпить пивка, тут прибилась к нему одна дуреха, сбежавшая от родителей, убиравшаяся у него дома, готовившая обеды и ублажавшая его по-всякому, как Серому того хотелось. Жизнь вроде бы потекла спокойно, работы хватало, да и платили по-божески. В двух конторах он вообще сидел на окладе, его вызывали тогда, когда что-то ломалось. Не надо было искать заказов. Хотя Ленка, как звали дуреху, быстро поняла, отчего зависит их благополучие, и сама подключилась к их поиску. И весьма удачно. Она набрала короткое объявление: «Произвожу прямо на месте быстрый и качественный ремонт любой импортной техники». Указала домашний телефон, расклеила объявления в самых разных местах, и заказы посыпались как из рога изобилия. Пришлось вкалывать с утра до вечера. Но, поработав полмесяца, намолотив немало деревянных и зеленых, Крикунов неделю отдыхал, а Ленка готовила заказчиков уже на следующую. Пришлось и ей назначить зарплату, хоть она и отнекивалась, заверяя, что ей хватает еды и жилья, но, поломавшись для приличия, деньги взяла, ибо бросила свою работу лаборантки и полностью переключилась на поиск заказов. Она же вскоре стала устанавливать и сумму вознаграждения. Серый лишь приходил, устранял поломку, забирал деньги и уходил.

Воспоминания немного отвлекли. Он стоял рядом с телефонными автоматами, набрал снова номер матери, и она откликнулась, ответила, стала выспрашивать, что с ним, но Серый бросил зло и коротко: «У своего эскулапа узнаешь. Позвони только ему и попроси, чтобы он меня принял без очереди». Еще через полчаса он лежал на жесткой скамье, и врач внимательно осмотрел, ощупал пах и все находящиеся там органы, пытаясь понять, нет ли повреждений.

— Вроде все цело, — промычал доктор. — Можете одеваться!

— Но до сих пор жуткая боль!

— Еще бы! Нанесен удар по сверхчувствительным органам, в паху образовалась гематома, а чтобы она рассосалась, потребуется время. Единственное, что могу посоветовать, — это пить болеутоляющее, принимать теплые содовые ванны, дня два-три полежать дома, я выпишу мази, которые осторожно будете втирать, чтобы восстановить чувствительность кожи и энергетику мышц… — Врач выписал несколько рецептов. — Вы запомнили нападавшего?

Крикунов кивнул.

— Может быть, стоит обратиться в милицию, я могу вам дать медицинское заключение, если хотите!

— Нет, спасибо. Я разберусь своими средствами!

— Это какими же? — усмехнулся врач.

— Найдем какими!

Через неделю боль поутихла, и Крикунов снова появился у дома Дениса Морозова. Старой отмычкой открыл дверь, зашел, прошарил комнату, кухню, но следов пребывания Смирнова не обнаружил. Он позвонил на следующий день другу фотографа, представился заместителем директора детского сада номер четыреста пятьдесят семь.

— В нашем саду ваш товарищ снимал детишек и обещал нам оставить негативы, — ласково проговорил он, — но свое обещание так и не выполнил. Где его можно найти?

— Вы знаете, Сан Саныч уехал на Урал, а негативы у него украли, так что ничего не поделаешь.

— А когда он уехал?

— Да уж недели две назад.

Но всего лишь неделю назад Смирнов въехал ему коленкой в пах, а значит, Денис даже не знает, где находится его дружок. Что ж, придется искать через другие каналы, через того же крепыша, напомнившего ему Горсткова, его сына или однофамильца. И кажется, Серый догадывается, как можно причинить фотографу столь же сильную боль, какую испытал он сам в подворотне.

На следующий же день Крикунов отправился в тот самый детсад, но его ждало разочарование: детей в нем не оказалось, а рабочие меняли участок теплоцентрали. Сторож детсада сообщил, что дети появятся лишь в первых числах января на праздничную елку, если конечно же рабочие справятся с аварией. А пока никого нет: ни воспитателей, ни директрисы. Последняя иногда появляется, чтобы узнать, как идут ремонтные работы.

— Адрес же вашего племянника можно только у нее узнать или у воспитательниц, — развел руками сторож.

Крикунов вышел из детского сада, огляделся. Шел тихий снег. Повсюду высились девяти- и шестнадцатиэтажные дома. Скорее всего, в одном из этих домов и живет этот Смирнов, а рядом крутится его обидчик. Только как это узнать? Просто так в ЖЭК опасно соваться, человеку с улицы жэковские дуры ничего не скажут, а интерес к ребенку вызовет у них подозрение. Но как добыть заветный адресок? На самом же деле все делается легко и просто, надо только голову приложить.

И одна из идей его неожиданно осенила. Серый победно усмехнулся и направился к остановке автобуса.

Капитан залетел к подружке, сам того не ожидая. Кто-то голоснул на дороге, он лишь заметил, что просит остановиться дама, и повел себя как джентльмен, притормозил и на вопрос: «До Таганки не подкинете?» — ответил положительно, хотя уже рулил с Люсиновки на свою Каширку, а Таганка была в обратной стороне. Но он поехал, потому как домой не хотелось. Его там никто не ждал, а поесть пельмени «Русские» в обнимку с телевизором всегда успеет.

Но пассажирка, плюхнувшись рядом с ним на сиденье, тотчас полезла целоваться. И как ни странно, сыщик ее тоже узнал. С Веркой у него когда-то был бурный роман, и дело чуть не дошло до женитьбы. Она работала исполнительным продюсером на телевидении, и как-то ей поручили затащить на съемки популярной передачи «Клуб детективов» бесстрашного Климова. Она ворвалась в отдел, заявив, что сегодня все его планы меняются и он поедет с ней. Капитан взглянул на теледиву и сказал: «Я меняю свои планы на вечер только ради любимых женщин!» На что Верка ответила: «Этот пробел мы легко исправим!» Они исправили и успели примчаться на съемки передачи. Но их роман продолжался еще полгода, пока Климов с ранением не загремел в больницу, а Верка ни разу к нему не пришла. Сыщик обиделся и перестал с ней встречаться, хотя продюсерша уверяла его, что ничего не знала, а полторы недели провела в Сочи на съемках выездного заседания «Клуба детективов». Но роман все равно угас, кончился, хотя они оба в глубине души жалели об этом. И вдруг такая неожиданная встреча. Толя подвез бывшую подружку к дому и без труда дал уговорить себя подняться на рюмку чаю.

Верке как раз надоело терпеть хамство и насмешки очередного ухажера, она его прогнала и почти неделю жила одна, тихо, без хлопот, хоть и скучно.

— Еще не женился? — жаря отбивные, спросила она.

— Не успел, снова подстрелили, — усмехнулся он.

— И куда?

— В плечо.

— И опять никто не пришел?

— Тогда было некому.

— А сейчас?

Верка успела порубить салат, заправить его майонезом, уксусом, перцем, зная, что капитан любит поострее, и как бы совсем не придавала значения своим вопросам.

— А сейчас не завожу никого, чтобы, загремев в госпиталь, не обижаться на тех, кто туда не придет! — парировал он.

— Такой длительный простой наводит на подозрения! — радостно рассмеялась она.

— Когда тебе везет и ты встречаешь женщину, с которой не хочется расставаться, то самоуверенно полагаешь, что следующая будет еще лучше, но происходит все наоборот. Судьба любит учить дураков!

— Я чувствую, скоро мы станем философами!

Душа Верки затрепетала, потому что большой сыщик произнес то, что она хотела услышать.

Они поужинали, потом бросились в объятия друг друга. Разлука прибавила обоим пыла, и утром они расстались трогательно, как голубки.

— Может быть, встретим Новый год вместе? — предложила она.

— Я об этом только и мечтал!

— Врун!

— Ни капельки!

— Честно?

— Клянусь!

Они еще минут пять целовались в прихожей, прежде чем Климов вырвался из ее объятий и помчался на Люсиновку, подкатив к девяти утра к круглосуточному магазинчику, в котором работал Паша Власов, один из дружков Крикунова, проверить которого потребовал сигнал его соседки Ангелины Васильевны. Вчера капитан сам бросил Кравцу эту кость, но, садясь в машину, увидел, как Паша, не допив пиво, выскользнул за ним следом и бросился во дворы, точно кожей ощутив опасность, хотя официант вроде бы к нему не подходил, не предупреждал, что с ним хотят побеседовать два опера из уголовки. Паша сам кожей почувствовал опасность и сбежал. Вот что капитана и насторожило. Старлей мужик неторопливый и раскачается на встречу с этим друганом лишь к концу завтрашнего дня, а то и перенесет на послезавтра. Кравец любит составлять планы на два дня вперед, специально для этих целей ежедневник завел, куда все записывает, в их же профессии иногда секунда решает успех дела. Потому сыщик и решил не откладывая пощупать пугливого дружка с утра, когда тот еще не остыл от вчерашнего страха.

Он застал Пашу за прилавком. Тот, видимо, только что заступил на сутки, расхаживал по зальчику со списком в руках и проверял наличие товара на полках. Минут десять пришлось подождать, пока из магазина уберется местная алкогольная шушера, сдававшая бутылки и выскребавшая из карманов последние рубли в обмен на пиво, поскольку пивбар, где кружка стоила дешевле, еще был закрыт. Как только «24 часа», так назывался магазинчик, опустел, Климов и нырнул туда. Охранник, приняв свои сто пятьдесят, дрых в подсобке, поскольку оттуда доносился его раскатистый храп. Оперативник перевернул табличку «Открыто» на «Закрыто» и прихлопнул дверь. Паша заметил эти действия, дернулся, но капитан тут же его тормознул:

— Стоять, Паша!

Сыщик вытащил удостоверение, сунул продавцу в нос, чтобы тот успел понять, с кем имеет дело.

— Все ясно?

Тот кивнул, но тревога железным обручем все еще сковывала продавца.

— Успокойся, Паша, я же не грабитель, а из уголовного розыска, — ласково проговорил Климов и, выдержав паузу, добавил: — Из отдела убийств. Вник?

Продавец проглотил комок, вставший в горле, глаза у него расширились, и он облизнул сухие губы.

— Пива хотите свеженького? Всего час назад привезли, — предложил он.

— Давай!

Паша вытащил две бутылки «Золотой бочки».

— Вам открыть?

— Открой.

Он открыл обе бутылки. Капитан с удовольствием сделал глоток, шумно выдохнул, не спуская глаз с продавца. Тот вел себя явно неспокойно и сразу выдул почти половину. Но эта тревога могла быть вызвана наличием левого товара в магазине, хотя всякому торговому дураку ясно, что этим занимается отдел по борьбе с экономическими преступлениями, а капитан внятно дал понять, откуда он. Но этот Паша, судя по бараньим завиткам на голове и перепуганным, бегающим глазкам, глубоким умом не отличался.

— Хорошее пиво, — крякая и снова прикладываясь к бутылке, сказал оперативник.

— Да, свежее.

— Ты, надеюсь, докумекал, почему я к тебе зашел? — помедлив, спросил Климов.

Продавец вытаращил на него глаза.

— Как Сереженька-то, дружок твой, поживает?

Паша пристыл на месте. Он чувствовал, что рано или поздно кто-то придет к нему или Степе с этим вопросом, кто-то придет. И что теперь? Серый узнает, вмиг ихгорлышко прохудит. Одноклассник уже как-то намекал, хватив лишнего, что опасно держать двух свидетелей. Но они со Степой стали клясться, что никогда его не заложат. Тот послушал их и тихо прошептал:

— Хоть слово вякнете, и заказывайте по гробику. Из-под земли достану!

И вот теперь пришел капитан из уголовного розыска и в лоб задает ему этот страшный вопрос. Значит, что-то уже пронюхал. Дыма без огня не бывает.

— Ты что, Паша, глухой? Я тебе задал прямой вопрос. Или хочешь со мной проехать?

— Нет, я не глухой. А какой Сережа?

— Твой друган школьный. Или еще кто-то есть?

— У меня двоюродный брат, он тоже Сергей.

— Меня твой брат пока не интересует. А вот дружок школьный очень и очень. Ты его когда последний раз видел?

— Недели две назад, мы в пивбаре собирались. Посидели, пивка попили.

— И часто вы собираетесь?

— Раз или два в месяц обязательно выбираемся, опять же повод находится: у кого-то день рождения или еще чего. Опять же все рядом живем.

— Когда это началось у Сереженьки? — как-то небрежно, вскользь задал вопрос капитан.

— Что? — вздрогнув, вспотел Паша, и от капитана не укрылась эта внезапная тревога.

— Ну как что? — чувствуя, что уцепился за ниточку, нервно усмехнулся сыщик и, пронзив продавца яростным взглядом, заговорил жестко и требовательно: — Ты меня за лоха-то не держи и Курочку Рябу из себя, Пашенька, не строй, а то я о-о-очень рассержусь! Он меня спрашивает! Здесь я задаю вопросы, а ты отвечай, не виляя хвостом! Понял?!

— Я не понимаю…

— Да ну? Ловкий мальчик Паша! Паучком прикинулся, на спинку упал, лапки вверх поднял, мол, чур, только не я! Нет уж, Пашенька, не чур, не пройдет! Я тебя сейчас выдерну из твоей палатки, засуну к уголовникам в СИЗО, и они там тебе быстро разъяснят, как надо с дяденькой капитаном разговаривать! — допив пиво, пригрозил Климов. — Ты этого хочешь?!

Продавец побледнел, глаза у него расширились, а губы задрожали. Он был уже тепленький и после жестких капитанских угроз собирался выложить всю правду о Сереженьке, а за последним, видимо, много чего водилось, и, возможно, соседка Ангелина Васильевна своим зорким глазом навела их на верный след, Климов нюхом чуял, а тут обмануть его было сложно.

— Так ты этого, Пашуля, хочешь?! Ночь в стылом карцере на цементном полу просидеть и яйца приморозить, чтоб потом никогда детей не иметь?! Говори, не стесняйся! Или хочешь, чтоб тебя уголовники в камере опустили, «петухом» сделали?! Ты этого хочешь, да?! Или нет? Говори, говори!

— Я не хочу! — брызгая слюной, задрожав от страха, завопил продавец. — За что?! Я не хочу!

Климов мгновенно зажал ему рот.

— Тише, тише, кот на крыше! Ты чего орешь?! — Капитан помедлил, отнял руку от его рта. — Не надо истерику мне тут устраивать! Соблюдай спокойствие и порядок! Ты же не рассказываешь мне о Сереже, о его преступлениях, хотя вижу, ты в курсе, по глазам все видно, только упрямиться со мной не надо, иначе можешь без наследства остаться, пидером стать, да мало ли что! Надеюсь, умишко-то у тебя еще остался, ну хоть капелька разума. Вот ты мне сейчас быстро все выложишь о своем дружке! — Климов схватил его за грудки, встряхнул, притянул к себе: — Надо, Паша, колоться, иначе худо будет! Ты ведь не выдержишь на зоне, верно? — уже ласково выговорил он. — Не выдержишь, мальчик мой?

— Не выдержу, — прошептал Паша.

— Прекрасно, а потому все мне и расскажешь! — радостно заулыбался оперативник.

— И все расскажу, — как завороженный повторил он.

Капитан обнял продавца, похлопал его по спине, позабыв обо всем на свете и уже предчувствуя, как в клюве принесет полковнику радостную весточку.

— Тогда выкладывай все как на духу! Ну?

Он отпустил продавца, поставил его на место, разгладил его курточку, улыбнулся, и в ту же секунду страшный удар обрушился на его голову, свет померк, и сыщик потерял сознание.

5

Климов очнулся в лесу, под елкой. Задувал ветерок, и его наполовину занесло снегом. Но холода капитан почему-то не чувствовал. Наоборот, даже руки теплые. Взглянул на часы: стрелки показывали половину второго. Интересно, сколько он торчит под елочкой? Но самое главное — почему?! Неужели его послал полковник за новогодними елками для отдела? Такого быть не могло. Да и поехал бы он не один, на машине, и в любом случае не валялся бы в снегу. Что же случилось?

Еще пять минут ушло на то, чтобы припомнить некоторые подробности происшедшего. Он заскочил то ли в бар, то ли в магазин, из-за чего-то повздорил с барменом, да, похоже, что это был бармен, поскольку там имелась стойка, а он заказал себе пивка. Но из-за чего они схватились?.. Из-за цены? Плохого пива?.. Нет, сыщик не помнит. Из-за чего-то схватились. Климов выдернул парнишку-бармена из-за стойки, но тут кто-то вмешался, может быть, официант, и ломанул его по башке. Потом обрыв, отключка. Только кто и чем ломанул? Бутылкой или пивной кружкой, чем же еще. Капитан потрогал затылок, темечко и обнаружил огромную шишку. От одного прикосновения к ней чуть искры из глаз не посыпались. К счастью, при повторном осмотре черепа пролома не обнаружилось. Сотрясение конечно же есть, и весьма сильное, потому в глазах продолжали роиться темные мошки, память блокировалась, соображение очень худое, и тошнотворный комок то и дело застревал в горле.

Климов принюхался к собственным запахам и неожиданно обнаружил, что от него несет водкой. Неужели кроме пива он тяпнул в баре сто граммов водки? Сыщик напряг память, но про водку так ничего и не вспомнил. Пиво пил, это точно, а водку вряд ли, потому что с утра капитан таких вольностей себе не позволял. Пивком и за рулем мог разговеться, но крепких напитков в рабочие часы избегал. Неужели традицию нарушил?

Оперативник попробовал подняться, но голова закружилась, в глазах совсем потемнело, и Климов, тяжело дыша, снова рухнул на снег. Прислушался. Метрах в сорока — пятидесяти слышался шум машин, значит, проходила большая трасса. По ней его и привезли. Выволокли, оттащили подальше в лес и бросили. Хорошо хоть не убили. Но надежды на то, что головокружение быстро пройдет, почти нет, а выбираться как-то надо. Он не замерз потому, что в него влили поллитра водки, если не больше. Но ее тепло уже кончается.

Капитан попробовал ползти, но после пяти метров взмок. Интересно, что подумал полковник, узнав о его отсутствии? К выходкам Климова привыкли, их прощали, если они заканчивались удачей. Но эта не лучшая в его списке. Если он вообще выберется. Был какой-то военный летчик, сыщик не смог вспомнить его имя и фамилию, который, будучи раненым, прополз по снегу много километров. А здесь и ста метров нет, и ноги в порядке. Хорошо бы выбраться засветло, застать кого-то на службе и наказать обидчика. Только в каком месте находится тот магазинчик, где его шарахнули?

Капитан сел, прислонившись к сосне, прошарил все карманы, пытаясь понять, что есть, а чего нет. Неожиданно вспомнилось, что у него был мобильный телефон. Климов обыскал все, но ничего не нашел. Телефон у него забрали, документы же оставили, зато свистнули деньги из бумажника. Сколько же у него было? Сто, двести? Оперативник не помнил. Немного. Стоп. Нет «макарыча». Вот это уж совсем хреново. Полковник не простит и за потерю табельного оружия влепит строгача, если вообще не отстранит от дела. Он не терпит, когда теряют оружие. И наверху не любят.

Сыщик посидел немного, поднялся и сделал пять, как ему показалось, больших шагов. И снова сел. Потом еще шесть. За час он добрался до шоссе, перешел на другую сторону, начал голосовать. Остановилась шестая машина, «Жигули».

— Я капитан милиции, прошу помощи, — он показал удостоверение.

— Садись, — без всякого энтузиазма бросил водитель.

Оперативник завалился на заднее сиденье, простонал. На этот раз свет в глазах на мгновение вообще пропал. Водитель с удивлением оглянулся:

— Куда, шеф, на Петровку?

— Нет, — помолчав, ответил Климов. — Давай сначала в поликлинику.

План был такой: выпросить у врача горсть таблеток, чтобы заглушить боль и слегка восстановиться, потом заехать на работу, написать рапорт о происшедшем, а к тому времени, возможно, и память заработает.

Капитан вдруг вспомнил, что выехал из дома на машине «Жигули». Она долго не заводилась, и Климов проклял все на свете, потом пришлось «прикурить» у соседа. Да, он был на машине. По ее местоположению легко будет понять, куда он заезжал, если только… Он даже не дал себе закончить эту мысль, столь наивной она оказалась. Преступники, скорее всего, на его машине и отвезли сыщика в лес, а потом где-нибудь ее бросили или продали на запчасти.

Врач, осмотрев оперативника, тотчас вызвал «скорую», несмотря на все его протесты.

— Такими вещами не шутят, капитан! — сурово проговорил он ему. — Лучше молите Бога, чтобы все у вас обошлось и восстановилась память, которую вы уже на две трети потеряли! Я уж не пугаю худшими последствиями! А иначе спишем вас по инвалидности и никаких преступников вам больше не ловить! Просьбы есть?

— Позвоните моему полковнику, — попросил он, — он не поймет, если об этом доложу ему я.

— Нет уж, голубчик, такие вещи утрясайте сами, мне хватает и своих проблем!

Климову пришлось звонить начальству и самому докладывать о происшедшем. Волкодав сухо выслушал, попросил изложить все факты письменно, в рапорте, и бросил трубку.

Кравец пришел навестить его на следующий день, принес соков, шоколада и орехов. Капитан любил сладкое и орехи. В узкой, как пенал, больничной палате помимо него лежало еще трое, все с переломами, и сыщик среди них был единственный ходячий, но врачи вставать ему категорически запретили.

— Что случилось-то?

— Забежал выпить пива и непонятно почему сцепился с барменом. Вроде бы схватил его за грудки, а сзади кто-то припечатал меня, как говорят, тяжелым предметом. Потом вывезли в лес и бросили под елку. Там и очнулся. Забрали деньги, оружие и мобильный. Добрался до города, заехал в поликлинику, голова трещала, хотел таблеток взять, а меня оттуда сразу сюда. Да еще пригрозили, что могу инвалидом остаться!

— А куда ты заезжал пива выпить?

— В бар, наверное.

— В какой?

Климов наморщил лоб, пытаясь вспомнить, куда он утром заезжал, но так и не смог.

— Не помню. Выехал из дому вроде бы рано, почему пива решил выпить, не понимаю!

— Твою машину нашли рядом с Сухаревкой напротив гомеопатической аптеки.

— Может быть, я туда заезжал, с кем-то встречался? — неуверенно предположил капитан.

Кравец несколько секунд молчал, потом добавил:

— Там также рядом есть бар, где продают водку и пиво.

— Ничего не помню больше того, что уже сказал. Помню только, что очнулся в лесу в середине дня. Добирался до Москвы примерно час. Значит, все случилось утром. И еще они влили в меня бутылку водки, не меньше.

— А ты сам в баре водку не заказывал?

— По утрам я не пью, ты же знаешь…

— В своем заключении врач записал, что ты был выпивши. Меру опьянения он не определял, но сам этот факт не вызвал у полковника восторга, — заметил старший лейтенант.

Кравец не сказал другу, что капитана временно, до выяснения всех обстоятельств по факту покушения на его жизнь, отстранили от ведения текущих дел, ибо полковник посчитал, что Климов, выпив, мог сам вспылить, задраться с кем угодно и получить бутылкой по голове. А когда в баре узнали, кого стукнули, то нападавшие могли испугаться, напоить и вывезти дебошира подальше от Москвы, инсценировав легкое ограбление.

— Не мог я, отправляясь на работу, хлопнуть водки! Не в моих правилах! Да и на машине был, за рулем! Ты мне веришь? — клялся капитан

— Я тебе верю, потому и вызвался расследовать эту историю. В ней для меня много неясного. И ты мне должен помочь. Если что-то вспомнишь, немедленно звони, любая деталь важна, сам понимаешь. — Кравец поднялся. — Вот мои телефоны, даю их, потому что мог забыть, а завтра попробую найти тебе мобильный…

— Спасибо за все, дружище! — Климов крепко сжал старшему лейтенанту руку. — Ты уже уходишь? Посиди немного! — жалобно проговорил он.

Кравец присел на стул, стоявший рядом с кроватью, но через несколько секунд снова поднялся.

— Извини, меня ждут, я вырвался всего на час, — пробормотал старлей.

— Ладно, гуляй! — тотчас резко, почти с обидой проговорил сыщик, но через секунду сменил тон, произнеся следующую фразу мягко и просяще: — Ты заглядывай, а то я с тоски загнусь! И найди этих сволочей, окунувших меня в парашу, брось все и найди, слышишь?!

Кравец кивнул, смял шапку в руках.

— Матери сообщи, но так, поделикатней!

— Нине позвонить?

— Какой Нине? — не понял капитан.

— У тебя была девушка, в которую ты влюбился, — напомнил ему Кравец.

Климов несколько секунд недоуменно смотрел на друга.

— Не помню… — побледнев, прошептал он. — А кто она такая? У нас что-то было с ней?

— Может быть, и было, я не знаю.

Кравец был уже в дверях, когда Климов его окликнул:

— Подожди, я вспомнил, у меня с утра намечалось какое-то серьезное дело, а я ночевал не дома. Но дело было очень важное! Только вот какое?! — Он попытался сосредоточиться, но сжал виски ладонями. — Нет, голова болит, извини!

— Подожди, а где ты ночевал?

— А где я ночевал?

— Ты сказал, что ночевал не дома. У кого? У Нины?

— Нет, не у Нины! У нее другое имя, мы с ней были знакомы, крутили роман…

— Верка с телевидения, что ли?

— Да, Верка! — обрадовался оперативник. — Позвони ей, скажи, что со мной такая неприятность случилось. А то как-то неудобно.

— Хорошо, предупрежу! Выздоравливай, дружище! — бросил на прощание старший лейтенант.

У Кравца осталось тяжкое впечатление от этой встречи. Он не сомневался в искренности капитана. Хорошо зная его горячий нрав, старший лейтенант тем не менее предполагал, что нападение на сыщика было связано с его расследованием по одному из уголовных дел, которые он вел последнее время. А помимо поиска маньяка, кромсавшего детей, Климов вел еще три дела, также связанных с тяжкими убийствами. По какому из них оперативник подъезжал к аптеке и бару, предстояло и разгадать Кравцу, чтобы спасти доброе имя друга.

Но прежде чем приступать к этому расследованию, свалившемуся как снег на голову, в оперативном плане старлея значилась проверка Паши Власова, продавца коммерческого продуктового магазина «24 часа» на Люсиновской улице, дружка Сереженьки, Сергея Крикунова. На него указала соседка по подозрению в сходстве с фотороботом предполагаемого маньяка. Вряд ли неудачная поездка капитана была связана с этим делом, потому что накануне в пивной Толя раздраженно заявил, что не считает показания старушки Ангелины Васильевны серьезными и требующими проверки. Да, большинство таких подозрений рассыпалось после первого же знакомства с подозреваемым, и все же навестить хотя бы его дружка стоило. Кравец не очень верил ветхим бабулям, но решил сам съездить и во всем убедиться.

Вечером он позвонил Вере. Их когда-то познакомил Климов, даже просил подыскать для старлея такую же симпатичную подружку, но из этой затеи ничего не получилось: Кравец был однолюбом и не собирался изменять жене. Сыщик рассказал продюсерше о том, что случилось с капитаном.

— Он серьезно ранен? — испугалась она.

— Ранения, как такового, нет, но сотрясение мозга очень тяжелое, образовались даже провалы памяти, однако о тебе, Вера, он вспомнил и просил предупредить.

— Спасибо, Сережа, мы хотели Новый год встретить вместе. Его можно будет навестить?

— Думаю, да.

Он продиктовал ей адрес больницы, номер палаты и дал телефон лечащего врача.

На следующий день с утра Кравец отправился на Люсиновку. Решил поговорить с Пашей до работы, душевно поболтать полчасика. Раз они друзья, то продавец должен был знать многое и сразу станет ясно: скрывает что-то дружок или нет. Потащился на метро, потому что «Жигули» собрались осматривать эксперты в надежде что-то найти. Им наплевать, что оперативник ползает как черепаха с одного радиуса метро на другой.

Настроение было ни к черту. Вчера вечером Кравец поругался с женой. Она от своего банка достала по случаю — отказался зам по кредитам — и бесплатно две семейные путевки в элитный подмосковный пансионат на двенадцать дней, куда они могли поехать втроем, взяв сына. Там имелись крытые игровые залы, два бассейна, теннисные корты, сауны, каток, лыжные трассы и еще масса всяких удовольствий. Все эти радости входили в стоимость путевок, а кормили отдыхающих четыре раза в день, как на убой, говорят, даже с черной икрой на завтрак. Лучшего и желать было нельзя для краткого зимнего отдыха, но старлей только развел руками. Теперь, когда с Климовым произошла эта беда, об отпуске и думать было нечего. С женой, схватившей эти путевки, случилась истерика, она заявила, что если он с ними не поедет, то она найдет себе другого мужа, способного вести нормальную семейную жизнь. И потому настроение у него было хуже некуда. Старший лейтенант даже и не помышлял идти с этой просьбой к полковнику, тот бы его просто не понял. Но и Надю, жену, понять можно. В кои-то веки есть возможность отдохнуть вместе, да еще бесплатно, а он вынужден пахать за двоих без всяких выходных и праздников. Всех бандитов не переловишь, когда-то и о себе надо подумать, позаботиться о жене, о сыне. У Климова ни жены, ни детей, его уже три раза ранили, теперь чуть памяти не лишился. Еще одна такая передряга, и он станет инвалидом. Кто-нибудь вспомнит, что он рисковал собой? Дадут пенсию, на которую и пивка в день рождения не купишь.

В магазинчике «24 часа» за прилавком торчала молодая девочка в голубом халатике и, увидев покупателя, мило заулыбалась, точно готова была вместе с продуктами продать и себя. Видимо, начальство приказало ей всех встречать с ласковой и нежной улыбкой.

— Что вы хотите? — пропела она. — Пива, воды или чего-нибудь посущественней?

— Посущественней.

— Чего же?

— Мне нужен Павел Власов.

На лице красотки появилось разочарование.

— Его нет.

— А где он?

— Пропал.

— Как — пропал?

— Так. Я не знаю, — холодно отрезала она, почувствовав, что и без того сболтнула лишнее.

— Так куда же он пропал?

— Гражданин, если вы хотите что-то купить, то покупайте и не мешайте мне работать.

В магазин вползла старушка, и продавщица бросилась к ней как за спасательным кругом.

— Чего желаете, бабушка? У нас кефирчик есть свежий, сметана, йогурты!

Старушка потыкалась носом в витрину, но так ничего и не купила. Кравец терпеливо ждал, пока старушка уползет.

— Так куда же ваш продавец все-таки пропал? — попытавшись выдавить из себя приветливую улыбку, снова приступил к расспросам оперативник.

— Послушайте, гражданин, вы меня достали! Вася! — раздраженно крикнула она.

Из подсобки мигом вынырнул рыхлый амбал в спортивной куртке с пропитым, в оспинах, темноватым лицом, злобное выражение которого ничего хорошего не предвещало.

— Старший лейтенант Кравец, отдел убийств, — предъявив удостоверение, предупредил его сыщик, увидев, как тот решительно закатывает рукава куртки.

Вася замер, словно его прихватили с поличным. Расслабился, даже попытался улыбнуться. Казалось, еще секунда, и он даст деру. Застыла как статуя и продавщица.

— Так куда все-таки пропал ваш Власов? — повторил свой вопрос оперативник.

— А куда он пропал? — пожав плечами, прохрипел охранник. — Молодой парень, у которого одни девчонки на уме, а тут Новый год на носу. Взял да мотанул куда-то.

Кравец пожалел, что рядом нет капитана. Тот умел нахрапом брать клиента и ловко его раскалывать. А Вася явно знал что-то такое, чего не хотел открывать менту.

— Ты мне лапшу на уши не вешай, приятель, и лучше не серди! Повторяю вопрос: куда пропал Власов?! — попробовал по-климовски жестко наехать на охранника старлей и сразу же почувствовал, что у него ни черта не получается. Даже голос звучал фальшиво.

— А кто сказал, что пропал? Парень не вышел на работу, только и всего…

— Мне продавщица сказала…

— А Лидка его вообще в глаза не видела, верно, Лид? — рассмеялся охранник.

И продавщица покорно закивала.

— Ну вот! — радостно усмехнулся он. — А позавчера Власов не вышел на работу, мы вызвали Лидочку, нашего сменного продавца, только и всего. Может, парень запил, укатил на юга с бабой или вообще жениться собрался. Его проблемы, товарищ старший лейтенант, у него и выясняйте!

Кравец понял, что лопухнулся. Вася почувствовал его слабину, быстро перехватил инициативу, подсказав и своей красотке, как ей надо отвечать.

— Предъявите ваши документы, — попросил сыщик у охранника.

— А зачем? — сразу заюлил тот.

— Либо предъявляете документы, либо вам придется проехать со мной в отделение милиции. — Старлей расстегнул куртку, чтобы легче было выхватить из кобуры «макарова», и охранник тотчас разгадал этот жест.

— У меня дома паспорт, — облизнув пересохшие губы, проговорил Вася, не мигая глядя на Кравца.

Еще через секунду он рванулся к двери, которая вела из подсобки на улицу, но, подходя к магазинчику, сыщик обратил внимание на второй выход, находившийся почти рядом с основным. А потому не стал прыгать через прилавок, чтобы гнаться за Васей, а выскочил во вторую дверь одновременно с охранником. Тот кинулся во дворы, надеясь там затеряться, но лихой прытью Кравец был не обделен и в первой ближней подворотне сбил Васю с ног, заломил бугаю руки и ловко защелкнул наручники.

— Не имеешь права, мент поганый! — захрипел он. — Я ничего не сделал!

— О правах мы пощебечем с тобой в другом месте! — отпихивая охранника в сторону, проговорил старлей.

Он поднялся, вызвал по мобильному подмогу из отдела. Несколько местных дворовых пьяниц, которых Вася прикармливал, попробовали отбить своего благодетеля, видя, что мент один, да еще в штатском. Но Кравец вытащил «макарова» и дважды выстрелил в воздух, что немного отрезвило смельчаков. Когда приехали на машине его ребята, сыщик приказал Лиде закрыть магазинчик и проехать с ним для дачи показаний, оставив двух оперативников покрутиться вокруг торговой точки и собрать максимум информации.

Еще через полчаса, заполучив домашний адрес продавца Паши Власова, Кравец отправился к нему домой, но молодящаяся и кокетливая мамаша ничего толком объяснить не смогла: сын прибежал позавчера днем, около двенадцати, схватил рюкзак, запихнул туда две смены нижнего белья, несколько рубашек, пару свитеров и объявил, что он уезжает на пару недель в отпуск. В санаторий. Людмила Захаровна сама удивилась: никаких разговоров прежде об этом не заводилось, и вдруг на тебе. Она пристала к сыну с расспросами, но тот лишь отмахнулся.

— Ну что мне, с девчонкой на Новый год уединиться нельзя?! — завелся он. — Я тебе сам позвоню, где мы якорь кинем, но ты никому ничего не говори!

— Он звонил вам? — спросил оперативник.

— Пока нет, — ответила Власова. — А что случилось?

— Пока ничего.

Но в душе он уже чувствовал: случилось, случилось, и он на пороге разгадки.

6

Сан Саныч трясся в электричке, прислонившись лбом к вагонному стеклу, и тревога не покидала его. Утром он попытался дозвониться в Серпухов Белову, но того снова на месте не оказалось. В полдень секретарша сообщила, что Лев Валентинович ушел по делам и, вероятнее всего, на работе больше не появится. На просьбу дать ему домашний телефон заместителя директора она ответила отказом, не став сообщать фотографу и сведения об их воспитанниках. Последний разговор шел уже на повышенных тонах, и Смирнов, не выдержав, бросил трубку. Потому-то, едва Нина примчалась домой, он извинился и, несмотря на позднее время, отправился в Серпухов.

— В крайнем случае там заночую, — проговорил он.

— Если будет возможность, позвоните мне, — попросила Асеева.

Нина разволновалась, провожая его, а обнаружив, что он ничего не ел, даже обиделась, сунула две сладкие булочки с марципаном, и Сан Саныч не смог от них отказаться. Прощаясь, она нежно поцеловала его в щеку, прижалась к нему, словно провожала мужа или возлюбленного, и, покачиваясь в вагоне, Смирнов вспоминал трогательный миг их прощания. Ему опять стало казаться, что она его любит.

«А как еще можно воспринимать эту сцену? Сыграть так невозможно, значит, ее чувства искренни. Так поступила бы только влюбленная женщина… Невероятно, что она меня любит. В такое трудно поверить», — то и дело вздыхал он, и старушка, сидевшая напротив, не выдержала, отломила ему хлебца.

— На, поешь, милок, все легче станет, — ласково сказала она.

— Спасибо, — он взял хлеб, неторопливо съел.

— Сейчас и хлебушка не каждый вдоволь ест, — вздохнула старуха.

У нее было чистое, открытое лицо с тонкой кожей, красивое и вдохновенное. Сан Саныч несколько минут смотрел на нее, потом не выдержал:

— Можно я вас сфотографирую?

— Я плохо на карточках выхожу, — застеснялась она, но он вытащил «Никон» и сделал несколько снимков, обыграв ее колеблющееся светлое отражение на темном вагонном стекле.

Кадр в рамке объектива получался отменным, единственное, что его волновало, так это слабый рассеянный свет в вагоне, стиравший левую половину лица, но фотограф попробовал использовать и это обстоятельство, а потом попросил старушку изменить ракурс, повернуть голову больше к стеклу. К счастью, высокочувствительная пленка в аппарате могла прорисовывать лица и при таком слабом освещении. Когда Александра выдала ему доллары, он на следующий же день купил катушку «Кодака» с большой чувствительностью. Но для воплощения его замысла не хватало одного «бэбика», небольшого осветительного прибора, чтобы подсветить бабусю снизу, сделать черты ее лица более контрастными. Отбросив стыд, он обратился к пассажирам с просьбой дать, если у кого-то есть, фонарик. И таковых нашлось сразу двое, появились и добровольцы, которые взялись ему помочь подсветить снизу и сбоку. Рядом сидевшие пассажиры даже на это время поднялись, освободив помощникам Сан Саныча места. В купе на время образовалось нечто вроде фотосалона.

Двое пассажиров, видя, сколь профессионально работает фотограф, изъявили желание сами сфотографироваться и готовы были заплатить деньги. Смирнов сделал их фотопортреты, записал адреса клиентов, от денег не отказывался, но взять их был готов, когда сделает работу. Так удалось скоротать время до самого Серпухова.

Он приехал в городок в половине пятого, уже стемнело. На небольшой привокзальной площади горели фонари и стояла большая нарядная елка с игрушками и мигающими фонариками. Термометр показывал минус двадцать. Сан Саныч взял частника, на «жигуленке» за десять минут лихо добрался до детского дома, застал на месте директора Василия Ильича Севастьянова, тихого, седого старичка с октябрятским значком Ленина на лацкане потертого пиджачка и юбилейной медалью «Сто лет со дня рождения В. И. Ленина» на груди. Сан Саныч показал ему прежнее удостоверение «Известий», которое весьма впечатлило старичка, и особенно «Никон», который он рассматривал с необыкновенным трепетом, поскольку где-то о нем слышал.

Усевшись в старое мягкое кресло, Смирнов рассказал Василию Ильичу всю свою злополучную историю. Тот слушал, раскрыв рот, изредка вздыхал, сочувственно покачивал головой, а когда Сан Саныч дошел до места, когда к Петру Казимировичу на «вольво» и с греческим коньяком «Метакса» примчался вальяжный мужчина и протянул визитку, где стояло имя Льва Валентиновича Белова, хозяин кабинета Севастьянов неожиданно покраснел, всплеснул руками и подскочил с кресла, точно гвоздь впился ему в одно место.

— Но откуда у моего заместителя «вольво»? — развел руками директор. — «Жигули», купленные четыре года назад, он подарил сыну, а сам ездил на старой «Волге», оставшейся от покойного отца. Потом и она сломалась, стоит в гараже, а Лев Валентинович ездит на работу, как все, на городском транспорте. Откуда же «вольво», позвольте вас спросить?

Смирнов пожал плечами.

— Нет, я не у вас, — заулыбался Севастьянов, — я риторически спрашиваю, потому что все могу понять, но «вольво»? Что это такое?! Знак роскоши, верно? Нет, некоторые причастные к криминальному миру ездят на этих игрушках, но чтобы мы, работники идеологического фронта, раскатывали на подобных лимузинах, этого никогда не будет! Говорю вам это совершенно официально! Кроме того, я никогда не видел у Белова этой машины! И что он делал в Анине? Кто его туда посылал? Я этого не делал! Мы вообще не ездим в командировки! У нас нет на это денег! В Москву ездим, но за свой счет! Вот так! И никаких «вольво» не имеем! Так и запишите! Вот и он мог конечно же приезжать, но на электричке!

Директора детдома так зацепила эта «вольво», что он позабыл о сути рассказа Сан Саныча.

— А мальчика Лев Валентинович привозил? Смирнова Сашу?

Севастьянов нахмурился:

— Какого мальчика?

Сан Саныч напомнил, что человек, выдававший себя за Белова, забрал из Анинского детского дома мальчика, якобы для того, чтобы разместить здесь, поскольку в Серпухове есть места и можно легко обойти все формальности.

— Ну это глупость! Мест у нас нет, и формальности точно такие же, как и в Анине! Никакого мальчика никто не привозил, иначе бы я об этом знал, а с фамилией Смирнова у нас есть две девочки, мальчиков же нет! Так и запишите! — Он помолчал, почесал нос, а потом добавил: — И вообще все это странно: «вольво», коньяк, Лев Валентинович! Зачем ему пить коньяк? Мы, русские люди, зимой нам холодно, иногда надо подлечиться, но для этих случаев есть водка! И опять же «вольво»! Зачем Белову ездить в Анино? Что там такое? Магазины медом вымазаны? Не понимаю!

Директор еще долго бормотал себе под нос, снова вспоминая «вольво», потом позвонил секретарше и попросил для гостя приготовить один стакан чаю с пряником, но Сан Саныч, поблагодарив, отказался, попросил лишь позвонить Белову домой, чтобы тот его принял минут на двадцать, требовалось уточнить некоторые детали, что и было исполнено. Белов, может быть, и не собирался принимать «товарища из Москвы», но директор детского дома Севастьянов сказал, что надо серьезно разобраться в той жалобе, которая поступила на заместителя, и тот согласился. Севастьянов, обрисовав, как лучше к заму добраться, вышел в приемную, чтобы проводить корреспондента «Известий», и попутно отругал и секретаршу за ее невнимание к звонкам трудящихся, запомнив эту деталь в рассказе Смирнова.

— Заезжайте к нам почаще! — пожимая руку Сан Саныча, заулыбался Севастьянов. — У нас в январе начнутся елки, вот хорошо бы сделать репортаж по телевидению не с главной елки страны, а с обыкновенной, простой детдомовской! А дети у нас хорошие! И стихи читают, и песенки поют, хоть на «вольво» и не ездят! Давайте-ка такой репортаж организуем! Это важно!

Смирнов кивнул, не став разубеждать директора. Но, будучи у него в кабинете и слушая бред отжившего свое чиновника, Сан Саныч уже догадался, что у Могилевского был вовсе не Белов, а кто-то другой, авантюрист, мошенник, проходимец, выдававший себя за Белова. Почему только Петр Казимирович, человек опытный и не впадающий в маразм, как Севастьянов, не сумел этого распознать? Сомнения в нем зародились, но он даже не попытался на следующий день проверить, кто заезжал к нему. Легкомысленность это или игра в нее?

Найдя нужный дом и позвонив в указанную квартиру, Сан Саныч увидел на ее пороге сухопарого, высокого человека с узким лицом и глубоко посаженными глазами, строгого, замкнутого, внимательного, и фотограф окончательно убедился: его провели и настоящий Белов никогда в Анине не появлялся.

Лев Валентинович, поздоровавшись, пригласил гостя на кухню, где ему разрешалось курить, и на первый же вопрос о поездке в Анинский детский дом и тем более о мальчике, которого якобы забрал, сразу же ответил отрицательно. Он готов был привести массу свидетелей в пользу этого довода, ибо ездил в тот день к шефам-строителям, забирал от них новогодние подарки для ребят, потом вернулся, обсуждал с директором, что кому подарить, ибо подарки шефы купили разные и важно было не обидеть ту или иную группу.

— Лев Валентинович, но кто-то ведь воспользовался вашей визиткой, предъявил ее, кто это мог быть? — спросил Сан Саныч.

— Да кто угодно! — усмехнулся Белов. — Я раздаю их всем, кто ко мне заходит, а в день бывает подчас десятка два посетителей, по самым разным вопросам. Кто-то обронил, кто-то передал, любые случайности возможны!

— Но у Могилевского был конкретный человек, Лев Валентинович, Петр Казимирович достаточно хорошо описал мне его внешность, вот послушайте внимательно, — Смирнов пересказал ему те черты и детали самозванца, которые обрисовал директор Анинского детского дома. — Припомните, может быть, кто-то из таких личностей появлялся в вашем кабинете?

Белов задумался. Отодвинув в сторону сигареты, которыми, как оказалось, он не накуривается, замдиректора вытащил трубку, набил ее голландским табаком «Амфора», прикурил. Ароматный запах заполнил кухню.

— Да, похожий тип являлся! — неожиданно вспомнил Лев Валентинович. — Я про себя его обозвал Чичиковым, как писал Гоголь, человек приятный во всех отношениях. Вот таким же был и тот заезжий гость. Он, видимо, по кругу объезжал все подмосковные детские дома. Скользкий персонаж, с приклеенной улыбочкой, с греческим коньяком, точно, и с коробкой конфет. Коньяк до сих пор у меня стоит!

Хозяин поднялся, достал из буфета бутылку «Метаксы», стал открывать.

— Давайте-ка тяпнем! — предложил он.

— Может быть, не стоит?

— Нет уж! Я думал на Новый год оставить, а коли он из таких подлых рук получен, то давайте вместе испробуем, вам для сбора доказательств и вкус пригодится, — усмехнулся Белов, вытащил для закуски колбасу, сыр и котлеты, достал рюмки, наполнил их коньяком. — За то, чтобы ваши поиски увенчались успехом!

Смирнов поблагодарил хозяина, пригубил коньяк. Он оказался душистым и сладким.

— Смотри-ка, ничего! — с удивлением отозвался Лев Валентинович. — Хотя дамская вещица!

— А зачем тот тип к вам приезжал?

— А, вот тут-то и собака зарыта! — обрадовавшись этому вопросу и разжигая трубку, загорелся хозяин. — Я кое-что читал про это, но сам столкнулся впервые! Этот типус, приятный во всех отношениях, подобно Чичикову, и приезжал с необычным предложением! Он просил детей на продажу!

— Как это? — оторопел Сан Саныч.

— А так! Мол, у него есть много клиентов в Америке, Франции, Голландии, где готовы взять наших сирот на воспитание. Там им создадут все условия, они попадут в рай, хватит им здесь мучиться! Вот вкратце такой пассаж-призыв, а дальше этот товарищ намекнул, что все это к тому же и не бескорыстно и я могу получить определенную сумму комиссионных в долларах, которая мне не помешает. Я мило выслушал заезжего купца, сказал, что у нас такого товара нет, и он отправился восвояси. Не исключаю, что кое-кто в других детских домах и клюнул на эту удочку, Чичиков, собственно, на это и рассчитывал. Причем он брался сам оформить все документы в Москве, в правительстве, а значит, имел крепкие связи в этих кругах. Мне важно было только подобрать двоих мальчиков и двоих девочек определенных возрастов, можно и не очень здоровых, но так, чтобы потом никто не подал никаких исков, и конечно же уговорить детей поехать на постоянное место жительства в другую страну. Вроде несложная работа, да и дело благое, там, что душой кривить, и бытовые условия лучше, и возможностей для развития личности больше, но что-то противится в душе этому, и я отказался, хотя, наверное, дал маху, есть у нас сейчас один ребенок, который нуждается в серьезном лечении, а здесь мы его угробим!

Он умолк, попыхивая трубкой, а у Сан Саныча внутри все похолодело: ведь если этот новоявленный Чичиков занимается переправкой, продажей детей за границу — а то, что он похитил Сашу, сомнений уже не было, — то судьба сына в опасности, надо бить тревогу, заявлять в милицию, чтобы розыском этого вора занялись специалисты. А тут у самого Смирнова большие сложности. Придется дожидаться жену, чтобы она подала заявление, а до ее приезда собрать как можно больше информации.

— А он же как-то представлялся, имя, фамилия? — спросил Сан Саныч.

Белов снова наполнил рюмки, кивнул гостю, предлагая выпить. Фотограф тут же махнул, закусил сыром.

— Да, представлялся, — задумался Белов. — Но фамилию этого бизнесмена я не запомнил, прошел месяц, наверное, а то и больше, каждый день у нас то понос, то золотуха, как говорится, голова идет кругом. Визитки он тоже не давал, а вот имя я запомнил, он сунул мне коньяк, предложил попробовать, однако я отказался, но он вдруг сказал: «Называйте меня Юра», я стал называть его Юра, вот единственное, что запомнилось от его посещения.

— А фамилию не запомнили?

— К сожалению, нет.

— И больше ничего такого не отложилось от того посещения?

— Увы. Запомнилось вот это его необычное предложение, дорогой коньяк, а я к четырем еще спешил на городскую комиссию по социальным вопросам, там решался один наш больной вопрос, поэтому я вынужден был прервать встречу, попрощаться и отбыть… — Лев Валентинович подмигнул гостю и снова наполнил рюмки, добавив: — Бог любит троицу!

Они выпили. Часы показывали половину седьмого. Около восьми была электричка в Москву, на которую Сан Саныч без труда успевал. От дома Белова до вокзала пешком двадцать минут, как подсказал хозяин, так времени полно.

— Выпейте горяченького чайку на дорожку, съешьте бутерброд, домой не раньше полуночи попадете! — предложил хозяин, поставил чайник на плиту. — Хотите еще коньяку?

— Нет, спасибо.

Белов убрал «Метаксу» в буфет. За все это время жена ни разу на кухню не вошла, и Сан Саныч испытал неловкость, что создает такие неудобства семье.

— Кстати, несмотря на мой первоначальный отказ, этот Юра, а ему на вид лет сорок — сорок пять, обещал мне позвонить на тот самый случай, если вдруг я передумаю, но пока еще не звонил, — вспомнил Лев Валентинович.

— Если он позвонит, то я прошу вас, поговорите с ним миролюбиво, пообещайте все что угодно, узнайте его телефон, фамилию, адрес, название фирмы, я думаю, все это заинтересует следственные органы, ибо факт похищения моего сына, — голос Смирнова дрогнул, он выдержал паузу, — я думаю, установлен.

— Могу вам лишь посочувствовать, — вздохнул Белов. — Я конечно же выспрошу у него все, что он мне скажет.

Сан Саныч оставил телефоны бывшей супруги и Нины, записал домашний Льва Валентиновича, выпил чаю с бутербродом и не спеша отправился на вокзал. Мороз усилился, но было тихо, безветренно, и фотограф с радостью прогулялся по серпуховским улочкам. Каждая поездка приносила что-то новое, но с каждым поворотом в его поисках встреча с сыном отодвигалась на все более отдаленное время. Теперь он вообще не знал, где Сашка, в Москве или уже под чужим именем вывезен за пределы России. После тех потрясений, что мальчик испытал после смерти старушки, с ним нянчившейся, он наверняка согласится уехать куда угодно. И этого больше всего боялся Смирнов. А поскольку его сын попал в руки такого авантюриста и мошенника, то стоит опасаться за все, и за его судьбу тоже.

Вагон был полупустой, и его трясло еще больше, чем когда он несся в Серпухов. Через две скамьи впереди сидела молодая девушка в песцовой шубке, нежная, миловидная, с изящным носиком. Она читала книгу и, заметив пристальный взгляд Сан Саныча, оторвала от книги глаза и с удивлением взглянула на него: мол, как можно со столь длинным носом смотреть на такую красотку, как я, и на что-то еще надеяться?! Фотограф отвел взгляд и усмехнулся: он и не собирался строить ей куры, ему совсем не до того.

На одной из остановок в вагон вошли трое пьяных парней и подсели к незнакомке. Она перепугалась, тотчас подскочила и пересела к Сан Санычу, взглянув на него уже умоляюще. Фотограф даже усмехнулся, ибо парни и словом ее задеть не успели. Но бегство красавицы их раззадорило, они стали оборачиваться, недовольные тем, что их покинула такая красотка.

— Мадемуазель, вернитесь, мы хотим с вами поговорить! — нетвердым голосом выкрикнул один из них.

Она сделала страшные глаза, оцепенев от испуга, и не двинулась с места.

Не дождавшись ее реакции, кричавший поднялся и под хохот остальных подошел к девушке.

— Мадемуазель, если вы не вернетесь к нам добровольно, вас придется депортировать насильно, — глумливо выговорил он, и компания снова захохотала.

— Оставь девушку в покое! — спокойно проговорил Сан Саныч, и лицо парня перекосила злоба.

— Чего ты там провякал, свинячий хвост? Хочешь, чтобы мы сделали тебе бо-бо?

Смирнов поднялся, резким движением вонзил палец в живот парня, найдя ту самую болевую точку, и тот рухнул на пол. Его собутыльники оцепенели, увидев, с какой легкостью был нейтрализован самый крепкий их приятель.

— Заберете его, и я вам советую перейти в следующий вагон, если не хотите новых неприятностей! — громко проговорил фотограф, и веселая компания, до этого помиравшая от хохота, взяв под руки смелого дружка, тотчас убралась.

Девушка с восхищением посмотрела на своего спасителя. Сан Саныч сел на место.

— Спасибо вам, — пробормотала она.

— Я помню, каким презрением вы окатили меня из-за того, что я осмелился задержать на вашем красивом личике свой взгляд, — не выдержав, проговорил Сан Саныч. — Я знаю, что так делать не следует, но я профессиональный фотограф и просто размышлял, что следовало чуть затенить, а что высветить поярче, чтобы создать ваш портрет, это возникает помимо моих желаний, так что не сердитесь. И хочу дать вам один совет: высокомерие еще никого не делало счастливым, и вам ничего хорошего не принесет, но навредить сможет, а потому постарайтесь избавиться от него! Всего хорошего!

Он взял сумку и пересел на две скамьи назад. Девушка покраснела, словно получив пощечину, но, помедлив, достала книгу и снова погрузилась в чтение.

Сан Саныч поехал на квартиру Александры, решив, что надоедать Нине не стоит. Добравшись и приняв горячий душ, он наскоро перекусил, сделав яичницу из пяти яиц с ветчиной, потом заварил себе кофе, налил рюмочку ликера и, помедлив, позвонил Нине, рассказал ей обо всем, что произошло в Серпухове. Подробности этой поездки ее тоже огорчили.

— А вы откуда звоните? — поинтересовалась она.

— Я на прежней квартире, где вы были. Не хотел вас беспокоить в столь поздний час.

— И зря! — огорчилась Асеева. — Я тут расстаралась, приготовила долму, это мясо в виноградных листьях, и жаждала вас все-таки удивить своим искусством!

— Спасибо! У вас завтра переговоры? Я готов снова посидеть с Сашей, — предложил он.

— Нет,я забыла вам сказать перед отъездом, что нас отпустили аж до десятого января! Такие каникулы нам начальство устроило, сегодня была новогодняя вечеринка, я ее пропустила…

— Жалко!

— Да нет, я не люблю эти сборища! Все дружно напиваются, мужики встают в собачьи стойки, извините за грубое сравнение, а на следующий день всем стыдно за те глупости, что они натворили! — усмехнулась она. — Мне это знакомо. А какие у вас на завтра планы?

— С утра я хочу снова съездить в Анино. Поскольку теперь уже ясно, что ребенка забирал вор и мошенник, я хочу повторно расспросить директора, может быть, он вспомнит кое-какие дополнительные детали, сейчас все важно, чтобы найти этого негодяя!..

— Я понимаю.

— От одной мысли, что Сашу могут продать за границу какому-то толстосуму, у меня сердце разрывается от боли! — выговорил Сан Саныч. — Как там наш Саша первый?

— Уже спит. Но перед тем как заснуть, попросил: если папа придет, пусть меня поцелует…

— Так и скажите, Нина, что, как только я приехал, я его поцеловал, но утром пришлось рано уехать.

— А к вечеру вы приедете?

— Даже в середине дня.

— К нам?

— Обязательно.

Последнее слово он выговорил с особым значением, и Нина это поняла.

— Я буду ждать, — сказала она.

7

Прежде чем взяться за охранника, Кравец допросил продавщицу Лиду. Просидев полчаса в следственном изоляторе среди воровок, убийц и наркоманок, она была так напутана, что несколько минут не могла прийти в себя.

Старший лейтенант, вызвав ее на допрос, сразу же выдвинул жесткий ультиматум:

— Давай-ка сразу договоримся, голуба моя: либо ты выкладываешь мне чистую правду и я сегодня же тебя отпускаю, либо задерживаю для начала на тридцать суток, и если ты думаешь, что потом твою особу с радостью примут обратно в магазин или станут носить передачи, то глубоко заблуждаешься!

— А какую правду надо выкладывать? — не поняла она.

— Во-первых, расскажи все, что ты знаешь о Власове, но ничего не утаивая!

— Меня неожиданно вызвали на работу, хотя я была в отпуске, сказали: пропал Паша…

— Кто вызвал?

— Вася.

— А кто он, чем занимается?

— Вообще-то он охранник, но выполняет разные поручения хозяина. Набирает продавцов на работу, выгоняет, если замечает, что кто-то нечист на руку, воспитывает, — Лида показала кулак, — принимает товар, проверяет счета-фактуры…

— Словом, директор.

— Выходит, что так.

— Итак, он пришел за тобой утром и сказал, что Паша пропал.

— Днем.

— Когда это произошло?

— Вчера.

— Ты поинтересовалась почему?

— Конечно, но Вася сказал: не твое дело. Через несколько дней подберем замену и снова уйдешь в отпуск. А я в отпуск не хотела, старалась как можно больше подзаработать, чтобы домой съездить, и с радостью вышла. Вот и все.

— А Паша тебе о своих друзьях рассказывал?

— Школьных?

— Ну да.

— Я как-то с ними пиво пила в баре. Паша меня затащил.

— А Сергей Крикунов там был?

— Сумасшедший-то? — усмехнулась Лида.

— Почему сумасшедший?

— Ну, это Пашка так сказал. Тот мне начал подмигивать, клеиться, а Пашка шепнул: он, говорит, сумасшедший, ты держись от него подальше. Ну я и перестала на него поглядывать, хотя внешне парень классный, деньгами сорит, не жадный, но взгляд у него действительно жутковатый. Посмотрит — и мурашки по коже.

— А почему сумасшедший?

— Да это Пашка так его за глаза прозвал. Он как-то сболтнул мне по пьяни, когда мы с ним бойфрендили: я, говорит, про Серого такое знаю, отчего у тебя волосы на голове дыбом встанут! Я конечно же прилипла: чего да как?! А он помрачнел и выпалил: «Да сумасшедший потому что!» Я Серого еще пару раз видела в той же пивной. Сидит среди своих, пивцо потягивает и через стекло смотрит. И может так часа три-четыре просидеть. Но после того разговора с Пашкой я к ним в компанию даже не лезла!

Больше Лидка ничего не знала. Ни про Пашу, ни про кого. Кравец ее отпустил. На охраннике же висело еще сопротивление представителю власти, и с ним можно было не спешить. Пусть посидит, поймет, что с ним разговор особый, да и так просто, коли он тертый калач, его не возьмешь. Нужны доказательства. Пока надо взять его пальчики, пошурудить в картотеке, наверняка органам внутренних дел человек не посторонний.

Приехали оперативники, болтавшиеся вокруг магазина, доложили, что утром рядом с «24 часа» останавливались светлые «Жигули», по обрисовке и номерному знаку похожие на климовские, и человек в штатском, по описанию похожий на капитана, заходил в магазинчик. Но твердых доказательств этого не было.

Старлей вдруг хлопнул себя по лбу. Ну конечно же, что он, Климова не знает?! Он всегда говорит «нет», а делает все наоборот. Сказал: «Фигня этот дружок Серого, ничего за ним нет», а сам утром к нему помчался и, видимо, почти расколол парня, но тут-то его и отоварили по черепушке. Мог тот же Вася…

Кравец вдруг подскочил со стула и пулей вылетел из отдела. Схватил машину и помчался на Люсиновку в тот же «24 часа». Они подошли к дверям магазина одновременно с Лидой. Та, увидев оперативника, застыла на месте и побледнела.

— Открывай!

Продавщица открыла служебный вход. Старлей прошел первым, увидел узкий топчан, на котором, видимо, дрых охранник, импровизированный стол из ящика. Осмотрел лежбище, потом складские полки, проверил каждую коробку, ящик, любое укрытие, куда Вася мог спрятать климовского «макарыча», но все было пусто. Конечно, у охранника было время, чтобы отвезти пушку домой, надежно ее там спрятать, но зачем она Васе дома, когда он все время проводит здесь, да и залетные грабители налетят скорее на магазинчик, чем на дом. А потому здесь пистолет Васе нужнее. И если уж он разжился хорошим стволом, то перепродавать или дарить кому-то охранник его тоже не станет, будет держать до первой оказии, чтобы потом выбросить. Но куда он мог его спрятать? Оперативник еще осмотрел и топчан, и половицы пола, простукал стенки, потолок, другие укромные уголки. Ничего. А сыщик так надеялся сыскать тайничок. Тогда выходит, что Климов здесь не появлялся и оперативники что-то напутали. А Кравец уже губу раскатал.

Оставался еще салон магазина, полки которого были забиты товаром. Старлей заглянул и туда, с тоской оглядел водочные, пивные, консервные ряды, там и яблоку некуда упасть. К тому же кто-нибудь из продавцов мог ненароком наткнуться, а это ни к чему. В холодильник тоже постоянно залезают. Нет, если ствол прибрал Вася, то он где-то в подсобке, но там сыщик все прошарил, даже заглянул в пустую флягу из-под растительного масла.

Лида все еще боялась снять табличку с надписью «Закрыто». Кравец взглянул на испуганную продавщицу, улыбнулся ей:

— Лида, еще одна просьбица, и больше тебя не терзаю! Вот скажи, если б ты захотела что-то спрятать, да так, чтоб никто не нашел, куда бы ты эту небольшую вещицу засунула или укрыла?

— Где? — не поняла Лида.

— Здесь, в магазинчике!

Она задумалась, оглядела магазин.

— У нас в подсобке стоит фляга с двойным дном. Я сначала не поверила, а однажды вижу: Вася дно у фляги отвинчивает. Отвинтил, а там, оказывается, есть второе дно. Я обалдела. Он, правда, просил никому не говорить… — она осеклась, только сейчас поняв, что выболтала самую важную тайну.

— Не беспокойся, в случае чего я скажу, что этот трюк нам давно известен! — успокоил ее старлей.

Через минуту упорный Кравец свинтил второе дно и сразу ощутил, что оно тяжелое. В чаше из алюминия, завернутый в промасленную тряпицу, лежал климовский «макарыч». Сыщик узнал его по зазубринам на стволе: так капитан отмечал убитых и раненых им при перестрелках преступников. Лейтенант так обрадовался, что даже подпрыгнул от радости. Пригласил понятых, составил акт, а Лиде посоветовал про флягу никому не рассказывать.

— Без тебя был обыск, без тебя нашли! Ты ничего не знаешь!

Она кивнула, выпучив глаза. Старлей забрал пистолет и всю флягу вместе с двойным дном. На пистолете пальчиков Васи наверняка нет, охранник не дурак, а вот на чаше могли остаться. Если обнаружатся, то Вася влип по-крупному, а значит, Кравец его сломает и тот сдаст Пашу, а последний своего сумасшедшего дружка. Если опять же Власова не отправили ценной бандеролью на тот свет. Если, если…

Он примчался в отдел как на крыльях, сразу же доложил полковнику о своих находках и соображениях, о той цепочке, которая ведет к маньяку.

— Возьмешь к Новому году этого подонка, получишь орден, я тебе обещаю! — несмотря на мучившую его зубную боль, воспрял духом начальник. — Не говоря уже о звании. Засиделся ты в старлеях. Я тебе звание за один найденный «макарыч» подтолкну! Молодец, что оперативно раскопал историю с Климовым и нашел табельное оружие друга. Он теперь по гроб жизни твой должник! Давай раскручивай этого Васю, за ним наверняка много чего тянется, а главное, заканчивай с маньяком! Покрутись немного! Молодец!

— Служу Отечеству! — вдохновенно выговорил сыщик.

Полковник застонал, скорчил кислую гримасу.

— Пойду-ка я вырву этот зуб к чертовой матери! Надоел он мне! — вздохнул он.

«Если все так пойдет, то я, пожалуй, смогу с женой и в пансионат съездить, отдохнуть», — подумал Кравец, но пока решил этот вопрос с начальством не обсуждать. Чтобы не сглазить.

Подумав, он решил и допрос охранника отложить до завтра. Подтвердят эксперты пальчики, тут он не отвертится, а дальше можно из него выжимать и Пашу.

Шел уже пятый час вечера, и старлей отправился в больницу к капитану. Тот уже несколько раз звонил, требовал его приезда, вопя в трубку, что еще вспомнил кое-какие подробности. Когда старший лейтенант поднялся в палату на пятый этаж, Климов схватил друга и поволок его в коридор.

— Я вспомнил, что заезжал не в пивбар, а в магазин, вспомнил цифры двадцать четыре на вывеске, там и пива выпил. Только вот зачем меня туда поволокло, сам не могу понять, словно заклинило! Ты прошерсти все эти магазинчики, их не так много!

— Я его нашел.

— Магазинчик?

Кравец кивнул:

— И табельное оружие твое вернул.

— «Макарыча» вернул?! — обалдел капитан. — Молодец!

Он бросился ему на шею, обнял его, похлопал по спине:

— А где он, ты принес его?

— С него пальчики снимают.

— А моего обидчика взял?

— Пригрел, куда он денется.

— А что произошло, расскажи!

— Я сам пока не знаю. Ребята покрутились вокруг магазинчика, кое-кто из жильцов видел твою машину, человека, похожего на тебя, мы провели обыск и нашли твою пушку.

— Молоток! — Климов прижал друга к себе и чуть не задушил в своих объятиях. — Хоть беги отсюда и сам в дела вгрызайся!

Кравец ничего не стал рассказывать о своих догадках в отношении маньяка, чтобы не расстраивать капитана. Тот был честолюбив и после этих признаний наверняка бы сбежал из больницы. Лечащий врач, с которым, перед тем как подняться в палату, встретился старший лейтенант, сообщил, что понадобится недели три-четыре, чтобы функции памяти полностью восстановились.

— Хотя заверить вас на все сто процентов я сейчас не могу. Завтра мы проведем сканирование затылочной части мозга, и тогда можно будет сказать что-то определеннее, — вздохнул он.

— Как там наши? — спросил капитан.

— Все передают тебе приветы, и полковник тоже, желают, чтобы ты побыстрее выздоровел. А так все как обычно.

Они стояли в конце коридора у окна и молчали. Климов не выдержал, закурил.

— Тебе что, врачи разрешили курить?

— Да плевал я на них!

— Не дури! — обрезал его Кравец. — Сейчас этих подвигов совершать не надо! Сыщик без памяти все равно что слон без хобота, а ты многого еще не помнишь. Значит, память полностью не восстановилась!

— Что я не помню?

— Зачем приезжал в магазинчик, в какой, с кем разговаривал, о чем говорил, ради чего?! Десятки вопросов, на которых нет никаких ответов, а туда же, ершиться! Лечись без выкрутасов! Честь твоя восстановлена, оружие мы нашли, все знают, что на тебя было совершено настоящее покушение, нанесены тяжкие телесные повреждения, и сейчас главное — восстановить память! А то могут и списать по инвалидности! Ты этого, что ли, добиваешься?

Климов спокойно и с пониманием выслушал суровую отповедь друга и впервые не полез на рожон. Даже не обиделся, а помедлив, кивнул.

— Ты прав, — не докурив, он загасил сигарету. — Башка гудит, словно хмельная, ждешь, что вот-вот это похмелье пройдет, а оно не проходит. Ощущение, сам понимаешь, поганое! Угораздило же такое, да еще под Новый год!

Они немного поговорили о деле, старлей рассказал об охраннике, кто, по его предположению, и мог нанести удар, но это еще предстоит проверить. Капитана пришла навестить мать, и Кравец засобирался домой, пообещав забежать перед Новым годом.

Надя, жена, с ним не разговаривала. Тетешкалась с сыном, а на него даже не смотрела. Он попробовал с ней объясниться, но она резким тоном отрезала:

— Я тебе все сказала: не поедешь с нами отдыхать в пансионат, я буду считать, что наша семейная жизнь не удалась. Мне надоело одной ходить на юбилеи, вечеринки, в гости, навещать родителей, постоянно краснеть, оправдываться, что у тебя срочный вызов, словно ты единственный сыщик в Москве, других больше нет! Я понимаю Климова, у него жены нет, ему плевать на все, но ты, Сергей Никитич, должен для себя решить: есть у тебя жена или нет?! Я еще молодая женщина, я иногда бурной любви хочу, меня еще секс волнует, и я очень хочу им заниматься! Не говоря уже об ухаживаниях, цветах, внимании, заботе и прочее! Вот вкратце мой ультиматум! Теперь ответ за тобой! Просто я поняла: все увещевания, обиды бесполезны. Я состарюсь, приду в полную негодность, а ты с прежней резвостью будешь гоняться за преступниками. Что ж, эту страсть понять можно. Но тогда не женись! Потому что семейная жизнь — это тоже работа. Семью надо создавать, строить, собирать по кирпичику, по бревнышку, вкладывать в нее и жар души, и талант, и труд. Тогда что-то получится. А когда ты в ней залетный гость, когда у тебя на нее не хватает времени, зачем же другим жизнь портить?! Я не за сыщика замуж выходила, а за надежного и доброго человека, — Надя смахнула слезу, шмыгнула носом, он подошел, тронул ее за плечо, но она резко им повела, отошла в сторону. — Не надо, Сережа! Я долго, не один месяц, все это обдумывала и вот, решилась! Это не каприз, не бабьи фокусы, как расценит твой Климов, это моя принципиальная позиция!

— Климов в больнице, — вставил Кравец.

— Очень хорошо! Вот бегай, ублажай его, вари ему супчики, компоты, спорь о том, как надо ловить убийц и мошенников! Из вас получится идеальная пара! Хочешь жить со мной, я тебе сказала, на каких условиях это возможно!

— Но это глупость!

Через секунду он пожалел, что эта фраза сорвалась с языка. Надя взвилась, снова высыпала все обиды, а их накопилось достаточно, и, сама ужаснувшись им, хлопнула миской по столу, ушла, закрылась в комнате сына, укладывая его спать и читая ему в сотый раз «Теремок», хотя сегодня старлей дома и мог бы сам прочитать что-то другое. Но бабе вожжа под хвост, и теперь ее не остановишь.

Она почему-то оказалась у него центростремительной. Когда они женихались, бегали на свидания, Наденька была тихой, покладистой, нежной и пушистой. То и дело повторяла: «Как скажешь, мой милый, как захочешь, мой ласковый!» Он и уверился, что всю жизнь так и будет. Но потом вся пушистость исчезла, а вместо нее быстро наросли иголки, он не успевал и подумать, как жена строго чеканила: «Нет, так не будет, туда мы не поедем, а этого покупать не станем!» Работая главбухом в СМУ, она жутко уставала, рычала лишь по субботам и воскресеньям, но, перейдя в коммерческий банк, неожиданно приосанилась, сменила стиль одежды и поведения, стала диктовать и ему свои вкусы и пристрастия: «Эту рубашку ты не наденешь, а твои желтые башмаки я выбросила, еще не хватало, чтоб мой муж носил желтые ботинки! Такого не будет!» Кравец, смеясь, подчинялся, ел то, что она готовила, читал, что подсовывала, ходил на те спектакли, на которые покупались билеты. Но потом ей стала не нравиться его работа, задержки допоздна по вечерам, отлучки по субботам, братания с Климовым, которого Надя на дух не переносила. Она попробовала бороться, но быстро натолкнулась на столь глухое сопротивление, что этот жесткий ультиматум стал для нее единственным способом переломить ситуацию.

Кравец знал, что все жены ворчат и бывают чем-то недовольны, даже друзьями, не стоит обращать на это серьезного внимания, он старался и допоздна не задерживаться, но Климов работал, как вол, заставляя и его впрягаться в работу. Порой вырваться рано не получалось, как в тот вечер, когда маньяк зарезал очередного ребенка, и надо же, чтоб это совпало с юбилеем начальницы и требованием жены: быть там обязательно. Потом не удалось заехать к родителям жены, когда Надя с сыном была у них. Она позвонила ему на работу, объявила, что сидит с Алешкой у матери, и попросила, чтобы он заехал за ними.

— Но я сегодня не могу, мы выезжаем на захват одной банды, я закажу вам такси по телефону…

— Я хочу, чтобы и ты повидался с моими родителями, у них тут ряд идей, которые мы должны совместно обсудить!

— Но я сегодня не могу! Давай завтра, послезавтра…

— Нет, я хочу, чтобы ты приехал сегодня!

— Я не смогу.

Она бросила трубку. Потом дулась, не разговаривала, строила презрительные гримасы, но в конце концов дело кончалось миром, хотя с каждой ссорой возобновлять его становилось все труднее. И вот уже грозный ультиматум. Даже если он его выполнит, то последует второй, третий, пока она не превратит его в послушного раба. Но тогда он уже будет ей неинтересен.

Кравец молча выложил «макарыча» и второе дно фляги на стол, следя за реакцией Васи. У охранника испуганно забегали глазки. Потом старший лейтенант протянул подозреваемому сначала один акт экспертизы, где говорилось, что на алюминиевой чаше обнаружены отпечатки его пальцев, потом второй, об отпечатках пальцев в салоне «Жигулей», принадлежавших капитану Климову.

Вася познакомился с бумагами, вернул их сыщику.

— Влип ты, Вася, и серьезно, — растягивая слова, сказал он. — Капитан до сих пор в больнице и выйдет еще не скоро. Там серьезно. Тяжкие телесные с присвоением имущества называется разбоем, Вася. А ведь хорошо жил, чего не хватало?

Охранник облизнул пересохшие губы.

— Где Паша? Ты и его замочил?

— Ты что мне шьешь, начальник?! — испугался он. — Я похож на идиота?!

— Где он?

— Откуда я знаю?

— Вот этого не надо! Значит, так: либо ты нам помогаешь и мы тебе помогаем, получишь от силы три-четыре года. Проснулся, спьяну показалось, что продавца бьют, решил помочь…

— Так оно и было, начальник! — радостно воскликнул Вася.

— Помолчи! Повторяю: либо ты нам помогаешь и получишь по минимуму, а если капитан оклемается и с ним будет все в порядке, то и того меньше. Но если ты нам не помогаешь, потащишь на десять — пятнадцать, мы найдем, что еще на тебя навесить, не беспокойся, не говоря уже о том, что никакой амнистии для тебя не будет, а жизнь на зоне мы устроим такую, что смерть покажется раем. Такой вот расклад, Василий. Что выбираешь?

— Но так оно и было, как ты сказал! Я проснулся, услышал рев, выглянул, вижу, капитан его за грудки, как грушу, трясет. Ну, думаю, надо выручать Пашу!..

— Ты мне мозги не канифоль! Что выбираешь, Вася?

Тот помолчал, отер пот с рыхлого лица: в комнате было душновато.

— Я не знаю, где Паша, честное слово!

Кравец несколько секунд в упор смотрел на него.

— Клянусь, не знаю! — вытирая со лба пот тыльной стороной ладони, проговорил он. — Если б знал, в моих же интересах его привлечь как свидетеля, верно?

— Ну что ж, Вася, ты сам выбрал, — старший лейтенант выдержал паузу. — Но отныне ты пойдешь как подозреваемый в убийстве Павла Власова и четверых детей. Забудь о передачах, свиданиях и спокойной жизни в камере! Я хотел, как лучше, ты возжелал, как хуже, у нас тут свобода выбора!

— Подожди, подожди, начальник, какие еще дети?! Я не знаю никаких детей! У меня и своих-то еще нет! Я готов тебе помочь, но где этот придурок Паша, я, честное слово, не знаю! Перед тем как отвезти капитана проветриться, я ему приказал: шуруй в отпуск, сматывайся куда угодно, но чтобы месяц тебя не слышно, не видно, пока тут все не утихнет! Он умчался, а я покатил вашего товарища на природу, чтобы тот поостыл и отдышался. Вернулся, его уже не было. Позвонил домой, а мать говорит: собрал вещи и уехал отдыхать, куда — не знаю, обещал позвонить, когда устроится. Вот все, что я знаю, начальник! Я понимаю, что это вас не радует, но больше я ничем не располагаю! Клянусь всеми святыми!

Кравец долго смотрел на него. Ему вдруг захотелось врезать Васе со всего маху, как это эффектно иногда проделывал Климов. Вдруг ни с чего, посреди спокойного разговора. И это действовало. Старлей даже сжал кулак и мысленно протаранил ударом челюсть охранника: тот полетел вместе со стулом, ударился головой об пол. Оперативник подскочил, приподнял подонка и врезал ему еще раз. И еще. А потом так швырнул этот кусок мяса на стул, что тот под ним разлетелся на мелкие части. Вот так могло бы лихо все получиться. Но сыщик лишь нахмурился и помолчал.

— Моя миссия на этом закончена, — глухим голосом выговорил он. — Я передаю вас следователю, он будет вами заниматься вплотную и сам вызовет на следующий допрос! Как видите, я говорил без протокола, надеясь найти общий язык!

Старлей потянулся к кнопке, но охранник подскочил, вскинул вверх руки:

— Подожди, начальник! Давай договоримся! У меня есть деньги! Не ахти какие, но все же! Пятьдесят штук зеленых! Больше нет! Это нормальная сумма, я готов отдать! Тебе, кому угодно, как скажешь! Но о Паше я ничего не знаю! Плевать мне на этого цыпленка! Кто он мне?! Если б знал заранее, что его капитан уголовного розыска трясет, я бы продолжал спать дальше, тем более что голова раскалывалась с похмелюги! Ни хрена не соображал! Надрался перед этим, как скотина! Клянусь святыми угодниками! А тут словно черт дернул! Проснулся, а там пыль до потолка! Что мне этот Паша? Я подумал, залетный качок-отморозок влетел, бабки требует, потому что в кассе и жидкого слоя капусты не набралось, ночную выручку я еще утром забрал! Даже не слышал, о чем они базарили! Увидел лишь, как здоровый бугай его в нитку стягивает, схватил бутыль с водой и побежал спасать придурка, провались он пропадом! Чего мне сейчас его выгораживать?! С какой стати?! Ну подумай ты сам?! Зачем, зачем?! — выкрикивал он. — Я же не идиот, начальник! Ну с чего мне горбатого лепить? А деньги хоть завтра доставлю!

— Заткнись! — рявкнул Кравец. — И запомни: мне твои ворованные бабки даром не нужны! И если до завтра не придешь в чувство и не выложишь все начистоту, я тебе не завидую!

Кравец нутром чувствовал, что Вася лжет, несмотря на эти, казалось бы, искренние вопли. Только вот что и кого он покрывает? Конечно же не Пашу, тот ему, видимо, действительно не нужен. Но кого тогда? Кого?!

8

По дороге на вокзал Сан Саныч заехал в фотографию, отдал пленку на проявку. С фотографом Гришей Худяковым он был знаком лет десять. Познакомились на одном из совещаний. Гриша тогда еще по-свойски свел Смирнова с двумя-тремя худредакторами из иллюстрированных журналов, где сам подхалтуривал. Ныне Гришу в солидные издания уже не брали, уровень стал другой, скромный же провинциал из Нижней Курьи считался почти мэтром. Потому старый приятель без возражений забрал пленку, пообещав за два дня сделать все в наилучшем виде, и тоже стал одеваться.

— А ты куда? — не понял Сан Саныч.

— В ресторан! И учти! Я первый сообщил тебе радостное известие!

— Какое известие?

Худяков пожевал во рту потухшую трубку, с грустью покачал головой, закинул длинный конец белого шарфа за плечо, сел на стул и, приняв артистическую позу, загадочно умолк. Вообще-то Гриша был создан для славы. Вдохновенное, когда требовалось, открытое красивое лицо с крупными чертами лица, большой лоб, густая до плеч грива волос, изящная бородка с проседью, высокий, плечистый, внушительный, с приятным хрипловатым баритоном, он шел с тростью по улице, и девицы оглядывались ему вслед, гадая, кто это может быть.

— Так какое известие? — Сан Саныч взглянул на часы.

— Ты получил Гран-при последней международной фотовыставки, только и всего. — Худяков с грустным удивлением оглядел неказистого провинциала, который, услышав о столь высокой награде, не только не подпрыгнул от радости, но даже не обрадовался, словно сама весть пришла не вовремя и некстати. А вот Гриша бы за нее отдал все, и жену в придачу.

— Но ведь выставка еще не закрылась! — не понял Смирнов.

— Завтра, — улыбнулся приятель. — Международное жюри заседало вчера аж до девяти вечера. Спорили, спорили и решили, что лучше тебя нет, дружище!

— Завтра? — нахмурившись, изумился Смирнов. — Но я считал, она продлится весь январь…

— В Санкт-Петербурге до десятого февраля. Ты что, даже не был на ней? — настал черед удивляться Худякову. — Я думал, ты ради этого и приехал!

— Я хотел, но не удалось…

— Завтра в четыре часа закрытие и вручение призов. Тебе должны были послать телеграмму.

— Я уже месяц в Москве.

— Месяц?! И ни разу не зашел ко мне, не позвонил?! — с обидой выговорил Гриша.

— Извини, сын потерялся, у меня голова кругом!

— Все равно бы позвонил, у меня есть приятели и на Петровке!

— Извини, я как-то не сообразил…

Гриша поднялся, подошел к Сан Санычу.

— Ладно, прощаю твою забывчивость и поздравляю тебя, чертяку! Не каждый день Гран-при вручают! — Он трижды расцеловал его. — Слушай! Так в Оргкомитете наверняка переполох, они тебя обыскались! Быстро звони им, и пошли обмывать! Я знаю один симпатичный ресторанчик!

— Извини, я не могу, должен ехать в Анино, это связано с сыном. Передай им, что появлюсь к четырем, и ты приходи, тогда и обмоем, прости! До завтра!

Он попрощался и ушел. Гриша скорчил кислую гримасу.

— Сын еще сотни раз потеряется и найдется, а вот Гран-при международной выставки присуждают не часто! — философски изрек он. — Впрочем, каждому свое.

Через час Сан Саныч входил в детский дом. В коридоре, где уборщица драила полы, пахло жареным луком. Секретарша Римма Петровна, работавшая с Могилевским больше двадцати лет, сразу же узнала корреспондента, сообщив ему, что шеф снимает пробу на кухне, он всегда это делает сам в половине первого, а возвращается в кабинет около часа. Фотограф не стал дожидаться его в приемной, а отправился в столовую. Зайдя в чистенький и пустующий еще обеденный зал, Смирнов увидел за одним из столов обедающего директора и, выждав, пока его заметят, приблизился к нему. Петр Казимирович взглянул на гостя, подозвал повариху:

— Варя, принеси тарелочку борща и ложку!

— Спасибо, я не хочу.

— Поешьте, Сан Саныч! Во-первых, такого вы ни в одном ресторане не попробуете, а во-вторых, не будем терять время, за обедом и поговорим. Вы же не посмотреть на меня приехали? Раздевайтесь и садитесь!

Смирнов помедлил, снял пальто, сел за стол. Повариха принесла тарелку борща и хлеба.

— Поперчи, если хочешь, — посоветовал Петр Казимирович и, помолчав, спросил: — Вижу, что привезли мне неутешительные новости. Настоящий Белов к нам в Анино не ездил и под мое описание не подходит?

Сан Саныч кивнул. Не удержался и с досадой выговорил:

— Неужели вы не могли отличить настоящего чиновника от пройдохи и мошенника?

— Когда я об этом задумался, было уже поздно. Сам себе удивляюсь! Честное слово! Я, конечно, не буквоед, всегда бюрократов презирал, но и легкомысленным меня никто бы назвать не осмелился. А тут… Месяц назад мальчишка один к нам прибился, местный, анинский, жил неподалеку тут с матерью. Она умерла, наши нянечки, поварихи хорошо ее знали, да что говорю, и я знал, она уборщицей у нас прирабатывала. Вот и стали его прикармливать да просить меня взять его. Я взял, а потом стал по инстанциям бегать, чтобы все по документам оформить, а начальство выговор мне влепило за самоуправство. А тут появляется ваш мальчишка, которого я и взять не могу, и выгонять жалко, так он не хотел обратно к пьянице пожарному. Что делать? А этот уверенно так излагает. Когда место есть, то проблем особых не возникает. И я купился на его щедрые посулы! — Могилевский вздохнул, помолчал, потом напомнил: — Борщ надо есть, когда он горячий. Или вам не нравится?

— Нет-нет, он очень ароматный и мне нравится… — Сан Саныч, чтобы не обидеть хозяина, даже показательно съел несколько ложек и облизнулся. — Я всегда был никудышным едоком, а уж гурманом меня и вообразить нельзя.

— Для меня же вкуснее этого борща ничего нет! На меня даже жена обижается, — улыбнулся директор. — В прошлом году чуть на развод из-за моих поварих не подала, так я их нахваливал! Ладно, пойдемте ко мне!

Смирнов поехал в Анино не только за сведениями о «вальяжном», а чтобы его найти, требовались подробности любого рода, одна деталь могла натолкнуть на многое, Сан Саныч прибыл проверить и другое: не состоит ли сам Могилевский в сговоре с неизвестным похитителем? Несмотря на последние объяснения, у фотографа по-прежнему в голове не укладывалось, как человек, всю жизнь опекающий сирот, мог вот так запросто отдать ребенка первому встречному, не записав ни его адрес, ни паспортные данные. И еще одно настораживало. Вальяжный пройдоха приезжал к Белову покупать детей для отправки их в богатые семьи за рубежом и сулил за них немалые суммы. Наверняка о том же тот вел переговоры и с Могилевским, однако последний ни словом об этом не обмолвился. А потому могла возникнуть и такая ситуация: пожарный привел Сашу, воришка, тут же сообразив всю ее выгоду, выложил ненароком пачку долларов, пододвинул Петру Казимировичу. В таком деле и объяснений не нужно. На словах же гость сказал, что возьмет ребенка к себе в детдом.

— Меня еще что подкупило: этот гость так ловко сыпал именами людей из мэрии, министерства, которым я, как директор детского дома, подчиняюсь, что все подозрения как бы сами собой отпали. Он знал все последние законы, постановления, подзаконные акты, так легко и неожиданно их комментировал, что меня, опытного буквоеда, заставил себя уважать и на какие-то вещи раскрыл глаза, — продолжил свои объяснения уже в кабинете Могилевский. — Он даже говорил так: хотите, я сейчас позвоню Александру Сергеевичу, есть у нас такой начальник главка, и тот, уступая моей просьбе, быстро решит любой ваш вопрос. Я отнекивался, ибо не хотел становиться его должником, понимал, что за красивые глаза ничего не делается, хотя неотложных вопросов у меня вагон и маленькая тележка. Теперь понимаете, что спрашивать паспорт было не очень-то ловко.

— Может быть, ваш гость демонстрировал домашнюю заготовку, приемчик, действовавший, как говорится, безотказно? Знаете, как у записного шулера всегда есть свой излюбленный набор ходов. Так и у него…

Петр Казимирович задумался, закурил.

— Прием, согласен, безотказный, только вот демонстрировал ли? А если б я согласился? Да он и настаивал, хотел, чтобы я воспользовался этой его услугой. Так что, скорее всего, такие дружеские связи у этого гостя имелись, такое у меня сложилось убеждение. Если же незнакомец блефовал, то могу сказать только одно: мы имеем дело с очень опасным преступником. В любом случае у вас есть полное право заявить в милицию, и я готов дать соответствующие показания! В этом плане можете на меня рассчитывать.

Он выговорил эти слова твердо, искренне, и сомнения в его двуличности у Смирнова сами собой отпали. Не похож он был на человека, ведущего двойную игру.

— А этот субчик говорил с вами о детях, которых готовы взять на воспитание состоятельные родители за рубежом?

— Да, был такой разговор. Но он не нов для нашего детского дома. Двоих детей от нас, причем больных, забрали две американские семьи, они пишут нам, прислали в подарок телевизор, видеомагнитофон, высылают кассеты, где подробно рассказывают о жизни наших бывших воспитанников. Конечно же в восторженных красках, мы даже детям эту кассету не показываем, чтобы не ломать их психику, но я, извините, не патриот и в отношении больных детей считаю такую акцию нормальной. Что делать, если наше государство не может их сделать здоровыми! Нет столько денег на больных детей! — Он резко дернул желваками, выдержал паузу. — Здоровые же должны сами решать, где им жить, и принимать это решение в возрасте восемнадцати лет, сейчас их можно сагитировать на что угодно!

— А этот негодяй не просил найти ему здоровых кандидатов для такого дела?

— Напрямую нет, — Могилевский усмехнулся, — но такие идеи у него возникали…

— И денег обещал?

— Нет, до денег мы не дошли.

Они помолчали. Петр Казимирович счел ниже своего достоинства оправдываться перед посторонним. Смирнов же эту паузу расшифровал иначе: директор не хочет вообще затрагивать эту тему, а значит, какие-то разговоры все-таки имели место.

— Странно, — пробормотал Сан Саныч.

— Что странного? — не понял Могилевский.

— Человек приезжает с серьезными предложениями по бизнесу, кичится высокими связями, а представляется подставным именем. А вдруг вы знаете этого Белова? Видели, слышали. Не пойму, к чему этот риск?

— Это возникло неожиданно. Поначалу он никак не представлялся. Он зашел, спросил: вам звонили по поводу меня из Госдумы? Я говорю: да, звонили, проходите. Он прошел, сел в кресло, а я и не стал спрашивать. Я ему зачем-то понадобился, а мне он не нужен. Мы сели, он стал задавать вопросы, я — отвечать, потом незнакомец достал коньяк, конфеты, мы выпили…

— Он же приехал на машине?!

— Я об этом поначалу не знал. Сидим, разговариваем, и вдруг опять влезает в наш разговор пожарный… Я уже рассказывал. И гость готов забрать мальчика. Я противлюсь, и тогда он вытаскивает эту визитку, и мне, как говорится, нечем крыть. Не могу же я не доверять своему коллеге?! Правда?..

Смирнов помедлил и кивнул.

— Я хотел бы, чтобы вы еще раз детально обрисовали мне этого жулика, а я попробую при вас набросать его портрет, — попросил он. — Конечно, рисовальщик я не профессиональный, но когда-то увлекался живописью. Посмотрим, что получится!

Сан Саныч вытащил блокнот и шариковую ручку, посмотрел на Могилевского.

— Волосы черные, волнистые, жирные, такое ощущение, что набриолиненные. Пробор, зачесанные, но на уши не свисают. Усы большие. Лоб средний. Не сказать, что большой, но и не маленький.

Глаза темно-зеленые, красивые, с интересной радужкой, вдумчивые, внимательные, они не кавказские, не очень большие, чуть с иронией, веки не тяжелые. Нос мясистый, крупный, но аккуратный… — хозяин кабинета задумался. — Не помню, но, кажется, небольшая родинка была у него на носу с левой стороны. Но настаивать на этой детали не буду, мог что-то и перепутать. Память уже не та. Губы яркие, красные, синюшная небритость, как у всех брюнетов, подбородок твердый, а вот на нем, твердо помню, небольшая ямочка, почти незаметная. Шея короткая, но есть, и фигура полноватая, но не рыхлая, брюшко только намечается. На руках, на пальцах, завитки черных волос, хотя нельзя сказать, что он грузин или в нем есть что-то кавказское. Русское лицо. И цвет кожи вовсе не смуглый. Светлая кожа. Не белая, но скорее светлая, чем смуглая. На безымянном пальце кольцо-печатка с черным камнем. Костюм темно-синий, белая рубашка, яркий красноватый галстук с затейливыми узорами, золотые круглые запонки, туфли тоже дорогие, модные, тонкий парфюм. Когда он ушел, моя секретарша обмирала и с благоговением воздух в кабинете вдыхала. Лицо кругловатое, гладкое, на вид лет сорок — сорок пять, не больше. Моложавый такой товарищ. Дубленка, темно-коричневая, конечно же «вольво», как я уже упоминал. В нем есть обаяние, он не производит впечатление жлоба или дурака, очень гибкий, умеет легко стелиться под собеседника, но без лести, тонко, незаметно. Опытный и умный.

Не успел Петр Казимирович договорить, как Смирнов протянул ему рисунок. Директор всмотрелся, минуту помолчал.

— Что-то есть, — промычал он. — Что-то. Но брови надо сделать поярче, погуще, и надбровные дуги так сильно не выпирают, и глаза побольше. Сейчас татарин какой-то! Лицо у этого варяга было гладкое, как бы без резких переходов, и губы не бантиком, не маниловские, а достаточно мужественные, жесткие даже, они лишь по цвету яркие, но форма четкая, строгая обрисовка, и подбородок мужской. Сейчас немного слащавое лицо получилось, а оно привлекательное, интересное, женщины наверняка влюбляются…

Пока они говорили, кто-то несколько раз заглядывал в кабинет, делал странные знаки, и Могилевский, наконец не выдержав, оставил гостя и вышел сам к просителю. Пока он отсутствовал, Сан Саныч сделал еще один рисунок, пытаясь найти ту яркость и привлекательность, о которой говорил директор

Директор вернулся расстроенный, достал какие-то таблетки, налил себе полстакана воды и запил лекарство. Лишь после этого вернулся к столу. Фотограф передал ему второй набросок.

— Вот это лучше! — вглядевшись в портрет, сделанный шариковой ручкой, хмуро проговорил хозяин кабинета. — Близко к подлиннику! Не совсем то, что я имел в виду, но гораздо ближе. Я все же думаю, вам надо заявить в милицию, а я готов подтвердить все мною сказанное!

Он задумался, сел на стул, но тут же поднялся, как бы давая понять, что не имеет больше времени на посторонние разговоры. Встал и Смирнов, поблагодарил Петра Казимировича за помощь.

— Извините, у меня тут маленькое происшествие, а может быть, большое: мальчик с девочкой сбежали, воспитательница вчера их застала в укромном уголке целующимися, набросилась с бранью, а они сегодня не выдержали и сбежали. Дурдом! Я с ней сейчас объяснялся, не выдержал, накричал на нее, прогнал с глаз долой, что тоже плохо. Такая вот жизнь, теперь своих надо искать, — Могилевский попытался улыбнуться. — Всю жизнь кого-то ищем, а в конце, оказывается, это сама смерть. Кстати, ваш сын был в темно-синем пуховичке с капюшоном, на груди белая надпись «Арктика». С Новым годом, Сан Саныч, и желаю поскорее найти сына!

Они пожали друг другу руки и расстались.

Он трясся в набитом битком вагоне: ехал куда-то целый солдатский взвод, — пахло потом и сапожным кремом. Молоденькие солдатики в длиннополых шинелях, розовощекие, с пушком на щеках беспрестанно галдели, что-то живо обсуждая, смеялись во весь голос, Сан Саныч не вслушивался, занятый только одним: этот вальяжный, видимо, вращается в высоких сферах, во всяком случае, имеет там не просто знакомых, а друзей, на которых может надавить, и те все сделают, выполнят любую его просьбу. У него деньги, большой бизнес, он не скупится, умен, женщины любят, опытен. И конечно, ему сделают любую бумажку с печатью, любое разрешение.

— Черт! — прорычал Смирнов, и старушка, стоявшая рядом, испуганно перекрестилась, отодвинулась от него.

Он вспомнил, что забыл спросить самое главное: фамилии и имена тех высокопоставленных чиновников, которыми бравировал новоявленный Чичиков, потому через них можно легко выйти и на него. Это же так просто, почему он раньше не сообразил?!

Смирнов выскочил на Ярославском вокзале, нашел автомат, позвонил. Трубку взяла Римма Петровна. Смирнов назвался, попросил Могилевского.

— Его нет, Сан Саныч.

— Он мне очень нужен, Римма Петровна, очень! — кричал в трубку Сан Саныч.

— Но его нет, он уехал…

— Куда?

— У нас сбежали двое воспитанников, и он поехал по одному адресу, где они могут прятаться.

— Он надолго уехал?

— Я не знаю.

— Можно я запишу домашний телефон Петра Казимировича?

— Он такой же, как и рабочий. Директор живет здесь же, на втором этаже.

— Спасибо, я перезвоню.

Фотограф положил трубку. Получается, что у Могилевского и своей квартиры нет, и телефоном он может пользоваться только вечерами, когда кончается рабочий день, и дети его воспитываются вместе с детдомовскими? А может быть, Петр Казимирович намеренно не хочет жить отдельно от своих воспитанников и это один из его принципов? Тогда легче чувствовать боль других и понятней их радость. Что-то в этом есть. И короче дистанция между ним и ребятами. Он как бы один из них.

Сан Саныч позвонил и Нине.

— Я полчаса назад закончила готовить обед и села ждать твоего звонка. Мы не хотим садиться без тебя! Ты едешь?

— Да.

— Что-то узнал?

— Почти ничего.

— Приезжай. — Ее голос прозвучал ласково и доверительно.

Но он не бросился сразу в Медведково, а позвонил на квартиру жены, но телефон не отвечал. Она должна была уже вернуться из Японии, а только Александра могла подать заявление в милицию о розыске сына. Не выдержав, фотограф заехал на Чистые пруды, прослушал автоответчик.

Звонили незнакомые голоса, женские и мужские, все хотели ее видеть, а один юноша грозился покончить с собой, если она ему не позвонит, из чего Сан Саныч сделал заключение, что его бывшая супруга имела в параллель сразу несколько любовников. Раза четыре с ним порывался поговорить Юрий Васильевич, новый ухажер жены, хотел вытащить его в один ресторанчик поужинать, поболтать и очень жалел, что не застал родственника дома. Наконец послышался голос Александры, она звонила из Японии, самолет задерживался по причинам неисправности, и сколько это продлится, она не знала. Спрашивала, как они встретились с Сашкой.

Слушая разговоры, он расхаживал по кухне, как вдруг объявилась прежняя боль в животе, напала на него врасплох, без предупреждения, и он опять согнулся пополам. Вскоре боль отпустила, но выход в прямой угол помог обнаружить ящик под столом. Сан Саныч выдвинул его. Это была упаковка бутылок кофейного ликера. Ее, видимо, привезли недавно, потому что не хватало всего одной. Смирнов забрал оттуда еще одну, чтобы отвезти в подарок Нине.

На улице пошел снег. Тихий, медленный, предновогодний. Такой, как в детстве. Смирнов почему-то долго ехал на трамвае, который то и дело останавливался, и девушка в белой шубке взахлеб хохотала. Потом мчался на метро, и скрежет металла стоял в ушах. Через три дня закончится старый год, а ниточка, связывавшая их с сыном, становилась все тоньше и тоньше.

Раньше, когда что-нибудь случалось, бабушка с обидой поджимала губы и говорила, тыкая пальцем в потолок:

— Там не пускают!

Она подразумевала под этим Бога и его небесные силы. И странным образом обижалась, ворчала на него, выговаривала упреки, плакала, если он долго что-то задерживал. И Господь уступал ей.

— Ну вот видишь, стоит в пустяке человеку уступить, а он и рад до небес, и тебя опять прославляет, твою силу и могущество! — И она со светлым лицом, со слезой во взгляде шептала Богу молитвы.

И когда у маленького Сан Саныча что-то неполучалось, бабушка ему шептала в ухо:

— А ты Боженьку попроси, и он тебе поможет.

И Саша просил. Подчас даже вставал на колени и просил. И сейчас, направляясь к Нине, он всю дорогу только и просил Господа об одном: соединить его с сыном, ибо оба они друг без друга пропадут, оба нуждаются в такой скорой встрече.

— Защити малого, Господи, ибо он нуждается в твоей помощи, не оставь его сиротой, дитя без отца, как слепой без поводыря, как калека без опоры, он пропадет, не дай ему пропасть! — шептал Сан Саныч, веря, что Бог слышит его слова, слышит и внемлет им.

9

Он начал звонить с той минуты, как появился у Нины, и набирал анинский номер через каждые полчаса до самого вечера, но Петр Казимирович не появлялся. Его жена, узнав, кто звонит, и разговорившись с корреспондентом, сообщила, что муж уехал в Пушкино: в городе у сбежавшей девочки жила бабушка, и директор детского дома надеялся найти беглецов там, и не только найти, но еще и уговорить вернуться. Она пообещала, как только муж появится, он обязательно позвонит.

Сан Саныч прочитал Саше «Дюймовочку» Андерсена перед сном, и тот заснул, а они с Ниной сидели на кухне и пили ликер.

— Не волнуйтесь, сыщется этот негодяй, — успокаивала она его, видя, как он волнуется, — ваша бывшая супруга скоро появится, заявит в милицию, и они найдут этого негодяя, тем более что есть портрет и зацепки, где можно его отыскать. Не так просто вывезти ребенка за границу, надо десятки бумаг оформить, бюрократия у нас еще стойкая, ее обойти не так-то просто!

Смирнов соглашался, посматривал на телефон, но тот молчал. Потом резко зазвонил, и они оба вздрогнули. Сан Саныч схватил трубку, но звонила секретарь жюри международной выставки. Она обрадовалась, что будущий лауреат нашелся, рассказала, что ему надо явиться пораньше, часа в три дня, а после награждения будет еще банкет, на котором ему также надлежит быть.

— У вас есть смокинг, фрак или хотя бы строгий черный костюм с бабочкой? — спросила она.

— Нет ни смокинга, ни фрака, ни черного костюма с бабочкой. Есть серый костюм в полоску, белая рубашка и галстук.

— Это плохо. У нас все должны быть в смокингах, а женщины — в вечерних платьях.

— А что значит — в вечерних платьях?

— Это значит — в вечернем платье. Спросите у той дамы, с которой вы придете. Вы придете с дамой?

— Да.

— А какой у вас размер?

— Сорок восьмой — пятидесятый. Можно пятидесятый, не страшно.

— Хорошо, для лауреата, обладателя Гран-при, мы найдем смокинг, — устало вздохнула она в трубку. — Только приезжайте ровно к трем, не опаздывайте! Да, совсем забыла: сразу после вручения наград начнется ваша пресс-конференция, вам нужно будет сказать несколько вступительных слов, о чем хотите, а потом ответить на вопросы журналистов. На закрытие также приедет Анри Крессон, директор французского биеннале, у него есть к вам ряд интересных предложений. Вы говорите по-французски? Я спрашиваю, чтобы знать: нужен вам переводчик или нет?

— Нина, вы говорите по-французски? — зажав трубку, спросил Смирнов.

— Да.

— Нет, не нужен.

— Хорошо, ждем вас ровно в три!

Он положил трубку. За рассказом о своей горестной поездке в Анино Сан Саныч совсем позабыл о выставке и награде.

— Кто это? — не поняла Нина.

— Это называется усмешка судьбы, — он махнул рукой, улыбнулся. — Я получил Гран-при на последней международной выставке за свои фотоработы, завтра вручение наград, я сам только сегодня утром случайно об этом узнал от приятеля, так вот они просят быть в смокинге или хотя бы в черном костюме с бабочкой, а у меня этого нет. Странные обычаи завели.

— Гран-при? — удивилась она. — Но это высокая награда…

— Самая высшая, какая бывает в фотографии, — уточнил он.

— А почему «усмешка»?

— Потому что сейчас я бы с большей радостью нашел сына. А потом один Гран-при у меня уже есть. Я бы не обиделся, не получив его завтра.

— Смокинг можно взять напрокат, если покупать, он стоит очень дорого, тысячи две-три долларов, а может, и больше, — сказала Нина. — Я могу позвонить знакомым…

— Не надо, они пообещали сами найти, поэтому и размер спрашивали. Мы завтра вместе пойдем! Заодно и работы посмотрите, а то выставка закрывается.

— Удобно ли? — Нина смутилась.

— А почему неудобно? И потом я Саше обещал. Да и тебе хотел бы показать свои работы. И вы мне обещали помочь: там будет Анри Крессон, директор французской фотовыставки, он хочет поговорить со мной. Пойдем?

Она кивнула.

— Они только требуют, чтобы дамы были в вечерних платьях. Это тоже какой-то особый наряд, как смокинг? — поинтересовался он.

— Отчасти да. Но у меня есть несколько таких платьев, поскольку иногда приходится бывать на таких сборищах.

Нина налила Сан Санычу и себе по чашке кофе.

— Я и не думал, что получу здесь высшую награду. Международное жюри судит строго, нужны были сильные работы, а те, которые я выставил, мне самому не очень нравятся, да и среди участников было полно маститых московских и петербургских мастеров. И вдруг такой фортель судьбы под Новый год. Случайность? Конечно! Но ведь и Сашку без случайности не найти. Вот почему я был бы готов поменяться наградами. Я вовсе не тщеславен. Я люблю работу, она доставляет мне радость, но никак не восторгаюсь теми наградами, которые меня преследуют в последнее время, — Сан Саныч улыбнулся своему каламбуру. — Я сказал «преследуют», потому что не совсем понимаю, за что их дают. Даже у меня есть работы, которые очень нравятся всем, и мне тоже, но они оставляют членов жюри равнодушными. А то, что мне не очень нравится, но сделано крепко, мастерски, их это приводит в восторг и умиление. Такие вот экзерсисы…

Шел десятый час, а он не знал, что ему делать: оставаться или ехать на Чистые пруды. Могилевскому лучше звонить утром, а стеснять Нину не хотелось.

— Мне, наверное, лучше поехать… — неуверенно произнес он.

— Оставайтесь. — Она дотронулась до его руки.

И Смирнов остался. Фотограф, еще позвонив с вокзала, услышал в ее голосе странную решимость, но тогда не придал ей значения. За обедом она открыто смотрела на него, и слабая улыбка плавала на губах, словно что-то случилось, а он об этом пока не догадывается. Потом они втроем играли в детскую игру: кто быстрее одолеет все препятствия. Сан Саныч вставил батарейки в железную дорогу, и все смотрели, как бегают паровозики, загораются семафоры, потом он читал сказку Андерсена, и эта загадочная улыбка Монны Лизы не исчезала с ее губ, то вспыхивая, то чуть угасая.

Нина поднялась, заглянула в комнату сына. Убедившись, что он спит, вернулась, стала стелить Сан Санычу на тахте, и он вдруг увидел, что она кладет две подушки, и сразу же все понял. Подошел к ней, обнял за плечи. Нина замерла, резко обернулась и обвила его шею руками, припав к его губам. Ее сотрясал нервный озноб, словно все свершалось в первый раз. Это волнение передалось и ему, и они долго не могли успокоиться, и сладкие судороги еще сотрясали их после объятий, а кончики ее пальцев обжигали льдом.

Зазвонил телефон, и Смирнов не сразу сообразил, что надо подойти, а когда подбежал, на другом конце положили трубку. Стрелки часов показывали половину двенадцатого, и он постеснялся звонить Могилевскому.

— Это оттого, что я долго сопротивлялась своим чувствам, — заговорила Асеева, когда он вернулся и лег рядом. — Я еще в тот первый вечер, когда ты остался, ощутила симпатию и сильное влечение к тебе и почему-то стала с ним бороться, и эта изнурительная борьба отнимала все мои силы. Помнишь ту ночь, когда ты кругами ходил по комнате, а потом сидел на кухне? Я тоже не спала и несколько раз порывалась выйти, но изо всех сил заставляла себя лежать. И заснула только часа в три ночи. Проснулась с головной болью, помчалась на работу, а там сложные переговоры. Я кое-как из этого выпуталась, прибежала, ты уехал, а я сказала себе: все, хватит, перестань дурью маяться! Нравится, и не надо отрывать себе хвост, ты не ящерица, новый не вырастет! Я такая, что могу из-за пустяка выхватить шашку из ножен и драться до последнего! Природный нрав бросает из крайности в крайность. Тут приготовила долму, сижу, жду повелителя, как гаремная рабыня. А ты не приехал. И опять у меня все заново: сомнения, внутренний раздор. Сегодня ни к чему не готовилась, но ты позвонил, и я, как говорят, поплыла. И вот оба приплыли!

Она громко, нервно рассмеялась. Но Сан Саныч обнял ее, прижал к себе.

— Я так рад этому, — прошептал он.

— Мужики всегда этому рады, — невольно вырвалось у нее, и она усмехнулась. — Ты видишь, какой у меня дурной характер и какая жажда противоречий!

— Все ими иногда наполнены, а порой хочется жить в ладу с самим собой, это не страшно. Было бы влечение, жажда, стремление друг к другу, остальное пусть остается.

— Я понимаю, но есть женщины созидающие, они все в дом, для дома, и ссор стараются не заводить, и первыми их гасят, и ловко со всем управляются! Даже любовника заводят умело, без ущерба семье, так что никто не страдает, а есть разрушительницы. Им судьба дает блестящего мужа, уют, работу, все возможности, они их отвергают, как подачку, и берут то, от чего нормальные люди заведомо бегут, чего сторонятся. У меня был жених, молодой адвокат, подающий надежды, обеспеченный, его и мои родители дружили и очень хотели нас соединить. Я же выбрала перекати-поле, художника, который постоянством никогда не отличался и вообще мечтал сбежать из России, причем я заранее знала, что ничего путного из этого брака не выйдет, и родители говорили то же самое, но я поступила наоборот, и что кому доказала? Подтвердила лишь свои худшие прогнозы, и только! Что за характер? Как подумаю, самой тошно делается. Будто проклятие лежит на мне с юности, оттого, видимо, мне и детей Господь не дал. Вот какая я, Сан Саныч. И может быть, такой и останусь, кто знает… — Нина вздохнула.

— Нет-нет, я вижу, что ты не такая! — возразил он, но Асеева не ответила.

Она поднялась, взяла сигарету, закурила, принесла ликер, налила по рюмочке.

— Я говорю это к тому, чтобы ты знал, с кем делишь ложе, — усмехнулась Нина. — Да, я сама такую себя отвергаю, и мне тоже кажется, что я изменилась. Но насколько серьезны эти перемены, вот в чем вопрос!

Через пятнадцать минут после прихода на выставку Смирнов, исчезнув с устроителями, неожиданно предстал перед Ниной в смокинге, с темно-синей бабочкой вместо галстука. Легкая небритость на щеках как нельзя кстати подходила к светскому наряду. Фотограф внезапно превратился в другого человека, девушки-визажистки еще крутились вокруг него, наводя последние штрихи на лауреата: поправляли бабочку, платок в нагрудном кармане, подтирая видимую полосу тона и даже выдирая ненужный длинный волосок из бровей. Свое дело они отрабатывали, не считаясь ни с чем, при этом ласково улыбаясь обладателю Гран-при. Асеева взглянула на Сан Саныча, на молодых девушек, строящих ее спутнику глазки, и почувствовала ревнивый укол в сердце. Фотограф вдруг предстал перед ней таким, о ком она мечтала всю жизнь с юности: легкий, подвижный, изящный, в ореоле славы и того мужского обаяния, который всегда сводил с ума.

Сан Саныч хоть и улыбался, но на душе скребли кошки. Он позвонил Петру Казимировичу в девять десять утра, но директора не застал.

— Он вчера до Пушкина так и не добрался, отменили две электрички, и ему пришлось возвращаться. Петя звонил вам вечером, но вы, видимо, легли спать, а сегодня в девять он снова уехал. Сказал, будет только к вечеру, — ответила жена, первой сняв трубку.

Так пролетел еще один день, а завтра ни одно учреждение уже не работает, и до десятого января туда бессмысленно и соваться, никто работать не станет.

С этой грустной улыбкой Смирнов и принял из рук председателя жюри голландца Марка ван Вейдена хрустальный «Золотой глаз» и чек на пятьдесят тысяч долларов. Его все горячо поздравляли, но он выбрался из толпы, подошел к Нине и вручил ей Гран-при. Она была в элегантном темно-серебристом переливающемся разными оттенками платье, с большим вырезом на спине, и мужчины невольно на нее заглядывались. Репортеры щелкали камерами, запечатлевая и этот момент: победитель со своей женой или возлюбленной. Тут же оказалось, что никто этого не знает, даже Гриша Худяков, охотно делившийся своей информацией о международном лауреате.

Началась пресс-конференция. Сан Саныч не стал произносить пышных речей. Он сказал лишь несколько фраз:

— Наша профессия многолика: от репортерской поденщины до глубинных откровений, исповедальности и создания своего мира. Но и те, кто занимается фотографией как искусством, идут разными путями. Для меня это человек. В разных преломлениях. Я бы сказал, что все время нахожусь в погоне за лицом, в отчаянной попытке выразить через него человеческую душу. Гонкуры как-то сказали: «Бывают женщины, похожие на души». Перефразировав их, я бы сказал, что бывают лица, выражающие ее с такой откровенностью и страстью, что ошеломляют мое воображение, заставляют меня трепетать и забывать обо всем. Смею также надеяться, что, поймав это состояние, запечатлев его, я сумею доставить душевное смятение или потрясение зрителю. Ради этого, я смею думать, и существует наше с вами искусство. Вот все, что я хотел сказать. Задавайте вопросы.

Посыпались вопросы, они большей частью касались биографии лауреата, его творческого пути и роста, ибо журналистам надо было что-то написать о некоем Смирнове А. А., которого многие до сей поры не знали. Гриша Худяков, уже накачанный в баре репортерами, задал и провокационный вопрос: кто его сопровождает на сегодняшней церемонии.

— Ее зовут госпожа Судьба. Столь проницательный человек, как господин Худяков, мог бы догадаться, — с улыбкой ответил Сан Саныч, и кое-кто зааплодировал остроумной реплике.

Через полчаса конференция была закончена, и Сан Саныч уединился в одной из комнат с Анри Крессоном, пригласив на эту встречу Нину и Сашу.

— Познакомьтесь, господин Крессон, это мой сын Александр и моя жена Нина, — без запинок проговорил по-французски Смирнов. — Но на этом пока мои познания во французском исчерпываются, и Нина будет переводить.

Асеева покраснела, но не стала опровергать Смирнова. Анри, поклонившись, поздоровался с Сашей и поцеловал руку даме. Они сели в кресла.

— Я заинтересован в двух вещах, — сразу же начал Крессон. — Организовать в Париже вашу выставку и издать ваш фотоальбом. Я уже нашел партнеров, деньги, теперь мне нужно ваше согласие и определить сроки выхода того и другого.

— Ваши пожелания?

— В июне выставка и в июне книга, которую надо продавать там. Это разумно, по-моему?

Сан Саныч кивнул.

— Но фотоальбом тогда мне нужно иметь в апреле, чтобы в июне подготовить тираж, — добавил он.

— Понятно, — Смирнов на мгновение задумался, потом заговорил: — Вы ведь захотите, чтобы треть фоторабот была новой, неизвестной, так?

— Да, вы правы!

— Тогда мое предложение: июнь и август. В июне — фотоальбом, в августе — выставка.

— Но тогда уже июль и сентябрь! — предложил Крессон.

— Еще лучше!

Они пожали друг другу руки. Француз вытащил два экземпляра договоров, передал их Нине.

— Я хочу, чтобы господин Смирнов их посмотрел, выразил свое несогласие по тем пунктам, которые его не устраивают. Восьмого января я буду снова в Москве, и мы бы их окончательно обсудили и подписали. Это возможно?

Нина перевела.

— Думаю, возможно, — улыбнулся Сан Саныч.

— Я хочу домой, — не выдержав долгого молчания, проговорил Саша.

Крессон вытащил из «дипломата» пачку разноцветных фломастеров, тут же вручил их Сан Санычу маленькому, поздравив его с Новым годом.

Прибежали устроители, потащили их на банкет, которого все с нетерпением дожидались. Они поднялись на второй этаж, где были накрыты столики. Смирнов с Ниной выпили по бокалу шампанского, лауреат сказал краткий тост, поблагодарив организаторов выставки. Они съели с Ниной по бутерброду с икрой, а секретарша отрезала для Саши кусок шоколадного торта.

— Мы по-английски удалимся, мальчику уже пора спать, — наклонившись к даме, которая отвечала за проведение торжества, шепнул Сан Саныч. — Поэтому я бы хотел отдать вам смокинг и переодеться в свой костюм.

— Господин Анисимов, председатель Турбанка, спонсор нашей выставки, дарит его вам, — почему-то с грустью выговорила секретарша, точно хотела забрать его себе.

Розовощекий банкир, сидевший напротив, заулыбался, привстал со стула, пожал лауреату руку и передал ему свою визитку.

— Мне понравились ваши фотографии, хоть я и не являлся членом жюри! — рассмеявшись, пророкотал банкир. — У меня есть к вам одно деловое предложение. Думаю, оно вас заинтересует и мы вместе поработаем! Позвоните мне десятого, нет, одиннадцатого января, и мы обо всем сговоримся!

— Хорошо, — кивнул Сан Саныч.

— А ваш костюм и рубашка в пакете, висит рядом с пальто! — шепнула ему секретарша.

Смирнов попрощался с теми, кто сидел за его столом, и ушел.

Тихо падал снег, и они не спеша прогулялись по заснеженному скверу до метро. Саша завороженно смотрел на искрящиеся под фонарями снежинки, на засыпанные снегом деревья.

— Красиво? — спросил фотограф.

— Да! — прошептал мальчик.

— Когда красиво, это и есть Новый год!

— И еще Дед Мороз!

— Дед Мороз, Снегурочка, много подарков, елка и волшебные чудеса — все это и есть Новый год, самый радостный праздник взрослых и детей!

— Пап, а праздник — это когда все веселятся?

— Да, в праздник все веселятся! Я теперь стал богачом, мы с тобой выберем подходящий веселый денек и, как два настоящих мужика, поведем нашу маму обедать в какой-нибудь шикарный ресторан. Ты не против?

— Нет! — ответил Саша. — Я тоже хочу в ресторан!

— Мы же вместе пойдем!

Они добрались домой уже в половине одиннадцатого, и Нина тотчас уложила сына спать. Тот даже не успел вспомнить о сказке: едва прилег, тут же заснул.

— В какой пойдем ресторан? В «Метрополь»? Мне бы хотелось пойти в какой-нибудь мексиканский или японский, попробовать всяких экзотических блюд!

— До одиннадцатого января ни один банк не работает, так что богачом ты станешь еще не скоро! — усмехнулась она.

— Но под чек я же могу у кого-то взять взаймы? — тут же нашелся Сан Саныч.

— Надо еще подумать, можно ли вам доверять, сударь! — усмехнулась она. — Я и не думала, что вы можете так нагло лгать!

Они пили чай с ликером на кухне.

— В чем же я солгал?

— Он еще спрашивает! Зачем ты представил меня Крессону как свою жену?!

— А разве это не так?

Нина снова смутилась.

— Мне кажется, не так, — неуверенно выговорила она.

— Тогда давай поженимся!

— Ты делаешь мне предложение?

Сан Саныч поднялся, посерьезнел лицом и чинно отдал поклон.

— Да, я делаю вам предложение, сударыня!

— Мне надо подумать, сударь.

— И когда вы дадите ответ?

— В Новый год! — задиристо ответила Нина. — Если, конечно, мы вместе будем его отмечать!

— А если я не попаду в вашу компанию?

Она развела руками.

— Но у меня есть надежда? — шепотом спросил он.

Нина на мгновение задумалась.

— Что-то отдаленное брезжит, но со всей определенностью еще сказать нельзя! — с хитрым прищуром выдала она.

Смирнов положил голову на руки и по-собачьи, сиротливо взглянул на Нину:

— Куплю на премию пистолет и застрелюсь!

10

Кравец беседовал с матерью Паши Власова. Ей было уже за сорок, но она молодилась, стриглась а-ля гаврош и выкрашивала, как рокерша, большие пряди в дымчатые и ярко-красные цвета. Они по-мальчишески крикливо торчали в разные стороны. На щеках розовели пятна, губы вымазаны фиолетовой помадой, а веки зелеными тенями. Для небольшого круглого личика с золотыми коронками во рту это было чересчур, и Кравец долго соображал, как себя вести со свидетельницей, не тронулась ли она слегка умом. Но с помощью косвенных вопросов он выяснил, что Власова работает парикмахером в местном салоне красоты «Лидия», и то, что она сделала с собой, один к одному взято из последнего журнала «Бьюти», только там советовали красить волосы в семь цветов, но Людмила Захаровна, как звали мать Паши, побоялась, что народ в округе не поймет, и окрасила лишь две пряди.

Она жила весьма неплохо. В туалете и в ванной красовалась итальянская сантехника, на кухне сиял белизной высоченный «Стинол», стояла большая плита «Дако», работал подвесной телевизор «Филипс».

Модница мамаша сообщила оперативнику, что ее сынок со времени своего отъезда в санаторий не звонил и не объявлялся, однако Людмилу Захаровну это не встревожило, как и внезапный отпуск сына под Новый год.

— Он у меня мальчик уже взрослый, мало ли с кем и куда захотел поехать на Новый год, уединиться от матери. Дело молодое, зачем мне вмешиваться в личную жизнь взрослого сына, которому давно пора жениться? Паша неплохо зарабатывает, так что имеет право немного и гульнуть себе на радость, — улыбаясь, кокетливо говорила она, не сводя с сыщика плотоядного взора. — Или вы считаете меня чересчур легкомысленной?

— Ну что вы, — смущаясь от ее страстных взглядов, отвечал старший лейтенант. — Вы конечно же имеете право доверять своему сыну…

Людмила Захаровна поднялась, достала из шкафа початую бутылку армянского коньяка, шоколадку, два бокала, соблазнительно посмотрела на оперативника.

— Но сейчас, по нашим данным, ему угрожает опасность, — добавил Кравец.

Власова удивленно вскинула брови, вручила коньяк гостю, чтобы тот им распорядился, и сыщику ничего не оставалось, как наполнить бокалы. Старлей решил, что алкоголь в небольших дозах даже полезен, ибо поможет ему завязать неформальные отношения с важной свидетельницей.

— И какая опасность угрожает моему ребенку?

— Мне сложно об этом рассказывать, ибо идет следствие и в его интересах не имею права посвящать вас в детали расследования. Однако обязан вас, как близкого родственника, проинформировать, что Паша попал в неприятную историю и его могут убить.

— Вы меня пугаете! — надув губки, нахмурилась Власова. — Я так не хочу!

— Я бы мог ему помочь, Людмила Захаровна! — проникновенно сказал Кравец.

Он сразу же просек, что парикмахерша знает, где находится сын, и, сам того не ожидая, положил ей руку на колено. Климов часто прибегал к таким методам, когда требовалось добыть важные сведения. «Ради дела можно иногда и пожертвовать собой, если ты укладываешь в постель не подозреваемую, а всего лишь источник информации», — любил повторять он.

— Чем помочь? — порозовев всем лицом и даже ушами, глубоко задышала хозяйка.

Оперативник легко скользнул вверх по ее бедру, но Власова неожиданно остановила его руку. Сыщик схватился за бутылку, откинулся на спинку стула.

— Так чем вы можете ему помочь?

— Я готов защитить Павла!

— Как?

— Я отправлю парня в такой санаторий, где ни одна собака его не найдет и туда не проникнет!

— В тюрьму, что ли?

— Ну зачем же? Знаем места!

Он снова сжал ее бедро, и Власова простонала.

— Вы так каждую даму допрашиваете?

— Нет, далеко не каждую!

— А кого?

— Только отдельных личностей! — Он почувствовал, что уже вдохновенно врет по-климовски, и это, как ни странно, оказывало глубокое воздействие на хозяйку.

— Все милиционеры врут, я знаю! — кокетливо заметила Власова.

— Я не милиционер, я из угрозыска, мы из особой породы! Так где Паша-то?

— Он звонил, сказал, что все в порядке, говорил весело, просил не беспокоиться…

— Откуда звонил?

Власова замерла, поняв, что проговорилась. Старлей налил еще коньяка, показывая этим, что не спешит и готов оказать ей любезное внимание.

— Людмила Захаровна, поймите, те, кто Павла туда отправил, люди криминальные, отморозки, ничего святого за душой! Они с ним нянчиться не станут. Оставят записочку: мол, прости, мама, не горюй, решил свести счеты с жизнью — и нет у вас сына! И порешат-то не наши, а тамбовские или казанские, уедут, исчезнут, а потом ищи их! И не найдем ведь! А сейчас еще спасти можно! — говорил оперативник.

— Да что вы пугаете меня, Сергей! Он с девчонкой уехал, сам мне сказал!

— Вы ее видели?

— Кого?

— Девчонку эту?

— Зачем мне на нее смотреть?

— А раньше видели?! — настойчиво допытывался Кравец. — Была у него вообще девчонка-то или нет? Вы же мать, вы такие вещи сразу видеть должны!

Власова не ответила, встав в тупик, ибо ничего такого не замечала и всерьез беспокоилась за сына. Все его одноклассники давно переженились, и не по одному разу, а он, как красна девица, по выходным кис дома у телевизора. Она даже предлагала к врачу сходить, провериться. Сын орал, что у него все в порядке и пусть мать отстанет от него.

— Тебе нравится мужиков менять, вот и меняй, а меня не трогай! — кричал Паша.

— Мне же внуков хочется, дурачок! — ласково отвечала мать.

— Если хочется, завтра из детдома притащу целую ораву, вот и нянькайся с ними! — зло огрызался он.

Сыну шел двадцать седьмой год, и подружка ей сказала: «Не дергайся, мой тоже до тридцати не женился. Теперь все они так, хотят подольше на воле пожить!»

Старлей тотчас заметил задумчивое выражение лица парикмахерши и понял, что попал в точку.

— То-то и оно, что не было у него никакой подружки! — взглянув на хозяйку, усмехнулся оперативник. — А значит, не с девушкой он хотел уединиться! Принудили его к такому отъезду! И опасность, угрожающая его жизни, существует! А вы родному сыну помочь не хотите. Как бы не пришлось потом локти кусать!

Сыщик поднялся. Власова, видя, что он собирается уходить, кинулась к нему, схватила за руку:

— Но Паша так просил меня не говорить никому, где он сейчас, и особенно вам!

— Лично мне?

— Не лично вам, но если придут из милиции… — Парикмахерша вздохнула.

— Но я же не из милиции. Поймите вы наконец, дорога каждая секунда, ваш сын в опасности!

— В Реутово, в санатории, я где-то на газете записала, как туда добраться, но телефона там нет… — поддавшись его напору, вздохнула она, с неохотой прошла в гостиную, вынесла оттуда газету. — Вот на полях я тут…

Кравец выхватил газету, пробежал глазами адрес, сунул ее в карман.

К счастью, климовские «Жигули» сразу же завелись, и он, отзвонив в отдел, помчался в Реутово. Подмогу брать не стал, надеясь, что с щуплым Павликом справится и сам, даже если тот станет сопротивляться. Наденет наручники и в принудительном порядке увезет как соучастника покушения на жизнь капитана.

Дома жена по-прежнему держала оборону, разговаривала с ним сквозь зубы, как бы напоминая, что условия, ею выставленные, меняться не будут. Заезд в пансионат предполагался с утра тридцатого декабря, то есть завтра, и сегодняшний день был для Кравца решающим. Либо он сейчас арестует Павла, тот назовет ему имя маньяка, которого старлей тотчас арестует, и за это попросит у полковника хотя бы неделю отпуска вместо ордена, либо лишится семьи.

«Но ведь получилось же! — радовался за себя старший лейтенант. — Не боги горшки обжигают! Сорок минут, и нужный адресок в кармане! Интересно, за сколько бы его добыл Климов? Я думаю, за час, не меньше! Он не любит спешить. А потом капитан наверняка бы остался, допил коньяк».

Мысли опять свернули к жене, которая допускала его до себя только по большим праздникам, хотя, когда Сергей еще ухаживал за Надей, они с такой страстью любили друг друга, что могли позабыть обо всем на свете. Но постепенно бытовые неурядицы, проблемы, связанные с рождением сына, ссоры из-за его поздних возвращений отдалили их друг от друга, а любовь почему-то для Нади превратилась в тоскливую обязаловку. Он понимал, что жена его разлюбила, так бывает, но все еще тешил себя иллюзиями, что это охлаждение временное и однажды она проснется, увидит его и воскликнет:

— Боже, как я по тебе соскучилась!

Они заключат друг друга в объятия и снова заживут дружно и счастливо.

Шел снег, заметая льдистый покров, машину заносило и приходилось то и дело гасить скорость. Еще не хватало вляпаться в ДТП, тогда вообще кранты.

Кравец двигался под шестьдесят километров в час, ощущая странную тревогу в душе. Когда все складывается на редкость удачно, то поневоле начинаешь дергаться, появляются сомнения: а не заводит ли тебя судьба в очередной тупик, откуда не выбраться. Как-то уж очень быстро и легко он достал адрес Власова, который должен вывести его на маньяка, выложить ему на блюдечке этого Сереженьку, и тогда ордер на арест у него в кармане. Останется лишь взять преступника, оперативник же сделал главное — нашел прямого свидетеля, чем и заслужил хотя бы неделю отпуска. Да и Климова наверняка скоро выпишут, тот рвется в бой, стал кое-что припоминать, но на службе его память быстрее выправится. И уж он-то, узнав об успехах Кравца, будет землю носом рыть, а потрошителя возьмет.

«Говорить полковнику об ультиматуме жены нельзя. Запрезирает, сукин сын, — размышлял про себя сыщик. — Надо небрежным аллюром бросить между прочим Волкодаву: мол, жена с сыном в пансионат едут, а я давно с пацаном на лыжах не ходил и несколько месяцев его уже не видел! «Ладно, — помассировав мочку уха, хмуро обронит Волкодав, — съезди, отдохни с пацаном, отвлекись от нашего муравейника, ты заслужил!» А через неделю случится ЧП, всех срочно вызовет генерал, никуда не денешься, надо ехать, и жена тут возражать не станет. А отдохнуть действительно не мешает. Эта собачья работа вконец вымотала!»

Показались корпуса санатория. Старлей на скорости подлетел к воротам пансионата, выскочил из машины и подошел к охраннику, показал удостоверение:

— Открывай ворота!

— Не положено! Въезд на машинах запрещен! — забасил отъевшийся на санаторных харчах бугай.

Оперативник увидел у крыльца девятиэтажного здания черный джип, спокойно стоявший у крыльца, явно не служебного пользования, и закипел от злости:

— Да я тебя, сволочь, на тридцать суток сейчас оформлю за соучастие в убийстве! Я преступника приехал брать, а ты его, сука, покрываешь?!

Старлей выхватил пистолет, и охранник побледнел.

— Лучше не заводи меня! Открывай!

Бугай испуганно закивал и нажал на кнопку. Ворота стали расходиться в стороны.

— И сиди тихо, понял! Где второй корпус? — Старший лейтенант даже слегка толкнул пистолетом охранника в живот, и тот присел на стул.

— Он сразу за первым, там…

Ворота со скрипом открылись, и сыщик въехал на территорию, подкатил к крыльцу второго корпуса, вошел в вестибюль на первом этаже. Ни швейцара, ни привычной ключницы у входа, никого. Заходи кто хочет. Власов занимал семнадцатый номер, это, судя по всему, на втором этаже. Кравец поднялся, двинулся по длинному коридору, нашел семнадцатую комнату, постучал. Ему никто не ответил. Все логично. Не станет же молодой мужик сидеть взаперти, наверняка плещется в бассейне, или режется в бильярдной, или, объединившись с другими мужиками, попивает пивко. Что еще делать в санатории? А пансионат огромный, бегать искать одного отдыхающего неразумно, надо придумать что-то поумнее.

Старлей постучался к соседям, но и те не откликнулись. В досаде он толкнул дверь Пашиной комнаты, и она неожиданно приоткрылась. Оперативник помедлил, заглянул, прошел в комнату.

Кровать застелена, хотя кто-то сидел на ней. На столе недопитая бутылка водки, стаканы, почему-то три, и окурки в пепельнице от разных марок сигарет, на тарелке остатки останкинской молочной и кровяной колбасы, банка с недоеденными маринованными огурцами, порезанный российский сыр, куски дарницкого хлеба и три стеклянные бутылки «Боржоми». Стандартный набор закусок. Кравец взял «бычок», понюхал: курили, а значит, и выпивали вроде бы недавно. Недопили граммов сто — сто пятьдесят, что-то отвлекло. Могли пойти на обед или сыграть партеечку в бильярд на новую бутылку. Был, видимо, весомый повод, чтобы выпить с утра.

Комнатка небольшая, как гостиничный номер. Телевизор, кровать, письменный стол, второй, журнальный, с двумя креслами, два стула. Холодильник. Старлей открыл. Он был забит. Видимо, свои расстарались. И водочка, и всякие нарезки, и маслины, и крабы, и печень трески, икорка, фрукты и шампанское. А может быть, парень уже думает о Новом годе и кого-то ждет в гости. Ундину с рыжей челкой. «Мысль не нова, но своевременна» — как любил повторять Климов. От обилия жратвы у сыщика заурчало в животе, и он захлопнул дверцу. Надя объявила бойкот, теперь не встает вместе с ним и не готовит ему завтрак. Сергей выпил утром лишь чашку кофе и съел хлеб с маслом.

Воздух в комнате висел спертый, тяжелый, но помимо привычных запахов: табака, спиртовых паров — примешивался еще один, хорошо знакомый Кравцу. Запах крови. Обоняние у старшего лейтенанта было редкостное, из него бы получился талантливый парфюмер, более удачливый, чем мент. Он хотел уже выйти в коридор проветриться, но на пороге остановился, вернулся в комнату, огляделся. Заглянул под кровать: пусто. Возвратился в прихожую, открыл дверь туалета, включил свет, закрыл, распахнул дверь ванной и остолбенел: в ней с перерезанным горлом лежал Власов.

Это было так неожиданно, что старлей несколько секунд стоял неподвижно, разглядывая кудрявую голову продавца. Приблизился. Черта разреза на горле была почти такой же, как у детей, убитых таким же способом. Вся кровь почти вытекла, и лицо Паши приобрело восковой, почти яблочный оттенок. Синие глаза остекленели. Большие капли крови запеклись на кафельном полу ванной. Значит, убийство произошло здесь, потому-то ни в комнате, ни в прихожей красных пятен он и не заметил. Власов лежал в клетчатой рубашке, брюках и ботинках. Выходит, что убийца хладнокровно перерезал горло и уложил продавца в ванну, причем бережно уложил, руку картинно зацепил за край. И лишь после этого вышел. Было бы интересно узнать, на сколько по времени оперативник опоздал? Вот уж где стоило бы себя выстегать!

Если бы мать Паши сразу же выдала ему адрес, то, возможно, сыщик сумел бы накрыть преступника и жертву, застав их еще за водкой. И спас бы этого обалдуя Пашеньку. Странно только: зачем убийца распивал с ним водку, а не убил сразу? Или так положено поступать с друзьями, дав перед смертью миг расслабухи?

Послышались торопливые шаги в коридоре, а еще через мгновение кто-то осторожно постучал в дверь. Кравец, находившийся в ванной и не ожидавший этого, насторожился, вытащил пистолет, потушил свет, и очень вовремя. Потому что незнакомец не стал дожидаться, когда ему ответят, а толкнул дверь и зашел в комнату.

— Пашок-гребешок, ты где там, отзовись? — послышался ленивый голос.

Сыщик замер, ожидая, что неизвестный может заглянуть в ванную, но этого не последовало. Незнакомец допил водку, смачно закусил и громко отрыгнул, потом открыл холодильник и присвистнул от удивления. Прошло еще несколько секунд, оперативник услышал странный шорох и вдруг догадался: пришедший выгребает оттуда продукты. Банки падали на пол. Это уже походило на ограбление. Надо было действовать. Кравец тронул дверь ванной, и она неожиданно заскрипела. Грабитель отреагировал моментально: он бросился из комнаты, долбанув дверью попытавшегося выбраться из ванной старшего лейтенанта, и метеором вылетел в коридор.

Удар, невольно нанесенный неизвестным, оказался настолько сильным, что Кравца отбросило к ванне, и он, ударившись вдобавок затылком о ее жесткий край, некоторое время пролежал на полу без сознания. Очнувшись, он несколько минут соображал, где находится и почему пятна крови на кафельном полу. Но, к счастью, память его не покинула, и через мгновение он вспомнил все: и убийство Власова, и приход незнакомца.

Старлей со стоном поднялся, смыл кровь, потом подставил голову под струю холодной воды и держал до тех пор, пока не унялась боль. Попадись ему только этот сукин сын, он ему устроит сладкий отдых в санатории. Сергей, не утираясь, вышел в комнату. Сумка, нагруженная продуктами, похищенными из холодильника, так и осталась лежать на полу. Грабитель, видимо, настолько испугался, что бросил все и выскочил из номера. Но кто это был? Убийца, собутыльник, сосед, свидетель убийства Власова или просто случайный халявщик? Вряд ли убийца, коли так струсил, что чуть насмерть не зашиб оперативника. Но он может многое знать и, возможно, видел того, кто приезжал к Власову. Такие всегда крутятся вокруг выпивки и ради халявного глотка не брезгуют ничем: могут сбегать за бутылкой, закуской, найти стакан, составить компанию, а при случае и легко обчистить, чему едва не стал свидетелем Кравец.

Сергей сообщил об убийстве, вызвал экспертов, взглянул на часы: половина четвертого. Звонить Людмиле Захаровне не стал. Сообщать все равно придется. При всей ее сексуальной одержимости она искренне любила сына, и эта страшная потеря принесет ей муки и страдания. Извещать Власову все равно придется ему, и он сделает это завтра. И не по телефону. Сейчас надо опрашивать свидетелей, кто-то наверняка видел гостя, приехавшего к Паше. Не стоит сбрасывать со счетов и тот вариант, что убийца находится в санатории. Раньше восьми-девяти сыщик не освободится. Это уж точно. Домой доберется в десять-одиннадцать, выжатый как лимон. Жена конечно же будет спать. Вещи у нее собраны, такси на завтра заказано. Она женщина предусмотрительная. Утром молча встанет и, не сказав ему ни слова, уедет. А вернувшись, обязательно подаст на развод. Потому что Надя упертая, как сто хохлов.

— Ну и плевать! — с ожесточением выговорил Кравец. — Мы тоже не лыком шиты!

Комок обиды встал в горле, точно все это уже произошло. Но может быть, и к лучшему?.. Сына только жалко. Сын тут ни при чем. Он будет жутко переживать, замкнется. Мальчик очень ранимый. Надя же этого не понимает. Ей не объяснить. Слуха нет. И ведь ничего не сделаешь. Он на колени будет вставать, но она не простит. Сейчас бы махнуть стакан. Кравец взглянул на сумку, где сверху лежала бутылка «Гжелки», видимо припасенная Власовым на Новый год. Однако Паше она больше не понадобится. Оперативник заколебался, но тотчас решительно отмел этот мимолетный искус. Ему придется сейчас говорить с директором санатория, со свидетелями, и ни к чему, чтобы от представителя власти несло водкой. Да и потом это уже вещдок. А оно должно сохраняться в течение нескольких лет и после решения суда. Хотя в отделе его оприходуют гораздо раньше, это уж точно.

11

В красном свете фотофонаря все казалось зыбким, нереальным, почти волшебным, и Сашка, затаив дыхание, наблюдал, как отец медленно опускает в воду белую бумагу, на которой постепенно проявлялись черты доброй и приветливой старушки, сидящей у окна в вагоне, сначала проступало одно лицо, а потом второе, на темном стекле. И они оба несли тайный внутренний свет, завораживали, притягивали к себе. Отец казался волшебником, способным творить чудеса.

— Тебе нравится бабушка? — заметив, с каким восторгом сын рассматривает фотографию, спросил Сан Саныч.

— Да. А кто она?

— Просто старушка, мы вместе ехали в электричке. Я увидел ее лицо и не мог оторваться. Меня словно что-то подтолкнуло, я сразу схватился за камеру…

— Она тебе понравилась?

— А как же! Иначе бы я ее не снимал.

— А почему ты маму не снимаешь?

— Я еще не придумал, как это сделать. Надо же придумать. А тут, видишь, само вышло. Два лица, это замечательно!

— А когда ты придумаешь?

— Как придумаю, сразу же расскажу тебе. Потом останется только снять.

Смирнов вдруг подумал, что сделать портрет Нины совсем неплохая мысль. Но снять ее надо обязательно с Сашкой. Придумать простенькую композицию. Вдвоем они будут неплохо смотреться. К примеру, два профиля, глядящих друг на друга. Почти нос к носу. И обязательно поймать разные выражения лиц. В утреннем освещении. Нет, в вечернем, чтоб появилась таинственность, загадка. Надо завтра же поснимать, попробовать.

До Могилевского он дозвонился, записал имена и отчества одного чиновника в министерстве и чиновницы в мэрии. Но сейчас праздники, и до десятого января вряд ли удастся до кого-то дозвониться, а ждать нет сил. Сан Саныч уже на пределе. Да и надо что-то решать, отпуск у него скоро кончается. Скорее всего, он будет увольняться с работы, надо готовиться к выставке, а потом к выпуску книги, да и денег пока хватит. Но ему хотелось бы поехать в Нижнюю Курью и там плотно поснимать. Героев на полвыставки хватит.

Смирнов печатал и проявлял один снимок за другим. Первый сделал контрастным, второй — мягким, размытым, в третьем оставил только оба лица, пригасив все остальное. Сан Саныч искал, экспериментировал, и Сашка терпеливо сидел рядом, следил за его движениями, не выказывая признаков нетерпения или беспокойства. Смирнов сам ахнул, взглянув на часы.

— Батюшки, мама там нас, наверное, потеряла! — воскликнул он и помчался к телефону.

Он проявлял у Дениса, отважившись поехать к нему, несмотря на то что Климов знал эту квартиру и мог установить за ней наблюдение. Но Сан Саныч не мог ждать, он хотел сам удостовериться, что ему удалось снять отличный кадр и у него появится еще одна стоящая работа. А такое случается не часто. Тем более что выставка в Париже — это его звездный час, и он должен показать там все, на что способен. Другой возможности не будет. Время еще есть, но он должен вкалывать каждый день, не теряя ни минуты. Морозов торчал на своем дежурстве, и можно было не суетиться, попробовать разные варианты. И Сашка оказался на редкость понимающим, просто золотым помощником.

— Приезжайте, я уже соскучилась! — тотчас закричала Нина, сняв трубку.

— По кому?

— По обоим! Три часа дня, пора обедать, а Сашке поспать. Вы нарушаете режим!

— Все, мчимся!

Хотя ему совсем не хотелось мчаться, он бы с удовольствием остался и проработал до поздней ночи, перекусив горбушкой хлеба, которую можно круто посолить и съесть с луком. Но как поспоришь с женщиной?

Она не поймет, обидится, назовет эгоистом. «Не думаешь о себе, подумай о ребенке» — вот первый аргумент. Художник всегда одинок. Смирнов это знал. Как и то, что ему вовсе не стоит жениться. Он бы с удовольствием один воспитывал сына. Но это невозможно. Ему никто не отдаст сына. А Сан Саныч еще и влюбился, хорошо зная, что это ведет к полной деградации личности, что бы там ни писали поэты и писатели. Да, это обжигает, но отнимает столько сил, энергии, не говоря уже о нарастающем слабоумии в этот период, что стоило бы запретить себе и думать об этом, но идиотизм и глупость самое радостное состояние на свете, ничего не поделаешь.

— Ты меня не бросишь? — неожиданно спросил Саша, когда они ехали в автобусе к дому.

У Сан Саныча на миг перехватило дыхание. Он взял холодную руку сына илегонько ее сжал:

— Нет, не брошу.

Крикунов в красочном костюме Деда Мороза, с накладной бородой, пышными усами и седым париком волос сидел в бухгалтерии РЭУ, угощая двух пожилых сотрудниц сладкой брусничной наливкой, мороженым и конфетами, одновременно выписывая адреса квартир тех детей, кому были заказаны подарки.

— Значит, Гусева Левы у вас нет, что ж, придется поискать в других микрорайонах.

— В соседнее РЭУ зайдите, может быть, разыщете Гусева, — подсказала главбухша. — Как же так ваш менеджер умудрился адреса потерять? Их обычно в самом заказе проставляют! — не унималась начальница.

Серый придумал для нее легенду, будто молоденький менеджер их акционерного общества «Сервис и услуги» потерял вторые ведомости, где были записаны адреса клиентов, выпив лишнего на радостях рождения сына, и всем Дедам Морозам приходится теперь заново их восстанавливать. Хорошо хоть, им известны муниципальные округа.

— Вот молодые пришли на смену, а той дисциплины, какая у вашего поколения была, уже нет! — желая умаслить работниц, в сердцах высказался Сергей.

— Это точно! — отозвалась главбухша. — У меня дочь уже два места работы сменила, а я пятнадцать лет на одном да двадцать пятый год на этом!

— Сейчас время такое, все ищут, — отозвалась вторая сотрудница.

— Время всегда одинаковое, а вот люди разные, это точно! — твердо сказала главбухша.

— А вот Смирнов Саша? — вклинился в их разговор Крикунов. — Он должен быть у вас?..

— Точно, есть такой! — вспомнила та, что помоложе. — У них еще разные фамилии! У мальчика Смирнов, а у мамаши Асеева! Она недавно усыновила малыша. Это четырнадцатый дом по улице Пархоменко, квартира сорок четыре!

— И телефончик бы неплохо подсказать на всякий случай! — попросил гость.

Ему с радостью продиктовали и номер телефона.

— Вот и замечательно! С наступающим праздничком, мои красавицы! Что бы я без вас делал? С наступающим Новым годом! С новым счастьем! — Серый поднялся, опрокинул рюмку наливки и, поблагодарив женщин, удалился.

Главное он сделал, достал адрес с телефоном. Теперь только не вспугнуть мамашу и деликатно обойти этого фотографа. У последнего острый глаз, он узнает его в костюме, гриме и в наклейках. Значит, надо дождаться, пока тот исчезнет из дома, если, конечно, носатый снова прилепился к этой семье. Вот уж он преподнесет ему новогодний подарочек, который фотограф всю жизнь будет помнить. Это посильнее, чем удар в пах. Боль уже прошла, и о ней можно не вспоминать, а вот о его подарке господин Смирнов никогда не забудет.

Пока сидел в душной бухгалтерии, весь вспотел, но наклейки снимать не решался. Теперь же, выскочив на улицу, стащил дед-морозовский колпак, задрал бороду, чтобы проветриться. Светило оранжевое солнце, и с деревьев, падая, искрясь в воздухе, осыпался сухой снежок. Он посидел так минут пять, потом вспомнил об адресе, который достал, и решил провести разведку боем.

Серый быстро нашел улицу Пархоменко, дом и нужный ему подъезд, толкнул дверь, но она оказалась закрыта. Возвращаться в РЭУ и выспрашивать код у коммунальных сплетниц не хотелось. Дед Мороз постоял около подъезда и через несколько минут, благодаря подошедшему жильцу, узнал те три цифры, с помощью которых открывался кодовый замок. Он поднялся на третий этаж. Потоптался около дверей, где жил Саша Смирнов, прислушиваясь к звукам, доносящимся из квартиры, но ничего не услышал. Потом не выдержал, позвонил.

Послышались шаги, дверь открыла молодая женщина, видимо та самая Нина Платоновна Асеева, взявшая ребенка на воспитание. Но тогда выходит, что Смирнов доводится ему родным отцом, который спустя пять лет разыскал его. Что ж, тем с большей радостью Серый прервет этот отеческий полет.

— Извините, я знаю, что в вашей семье есть ребенок дошкольного возраста. Не хотите, чтобы его поздравил Дед Мороз? — вежливо предложил Крикунов.

Асеева замялась.

— Мы еще не знаем, где будем праздновать Новый год. А сколько стоит такая услуга?

— Всего сто пятьдесят рублей вместе с налогами и НДС. В эту сумму входит мой приход, аренда костюма, яркое поздравление в стихах, с двумя-тремя песенками и пританцовками, у меня есть свой караоке, с хороводом вокруг елки. Мой приход длится минут сорок — шестьдесят. Если вы хотите, чтобы я вручил какие-то подарки вашему сыну, то это за ваш счет. Я прошу совсем немного. В центре Москвы за такие же услуги просят уже двести пятьдесят рублей, но я, как видите, беру по-божески, — деловито рассказывал он. — Подумайте, посоветуйтесь с мужем, а я могу еще раз позвонить. Если вы станете справлять Новый год здесь, то я бы мог подъехать в любой назначенный вами час. Разрешите записать ваш телефон?

— Да, пожалуйста, — Асеева продиктовала номер.

— Когда лучше позвонить?

— Позвоните завтра часов в двенадцать, я думаю, буду уже знать.

— Спасибо, я позвоню! Несмотря на то, увидимся мы или нет, с Новым годом вас!

— Вас тоже с Новым годом! — улыбнулась она.

Крикунов сбежал вниз. Хорошо, что он переговорил с матерью. Теперь наверняка будет знать, где искать мальчишку.

Серый добрался на промерзлом автобусе до станции метро. Дети смотрели на него восторженно, смеялись, а родители показывали пальцами. Но костюм лучшее прикрытие от милиции. Не доходя до входа, он неожиданно заметил фотографа с мальчишкой. Те спешили на остановку. Потрошителя точно дьявол толкнул в спину, и он поспешил за ними. Догнал, вступил в беседу. Сергею хотелось знать одно: узнает его старший Смирнов или нет?

— Вы не хотите, чтоб завтра всех вас поздравил Дед Мороз? — с ходу спросил он.

У Сашки загорелись глаза, но он взглянул на отца.

— Я готов прийти завтра к вам в назначенный час, принести свои шуточные и серьезные поздравления, повеселить вас, спеть несколько песенок, поводить с вами хоровод вокруг елки, — предложил Дед Мороз. — Стоимость моих услуг всего сто пятьдесят рублей. Это немного. Могу кого-то конкретно поздравить.

— Мне надо посоветоваться с женой, — помедлив, проговорил фотограф. — Можно я запишу ваш телефон?

Такого поворота Серый не предполагал, ибо свой телефон он дать ему не мог.

— Я боюсь, вы просто не застанете меня в эти дни дома, я ношусь по Москве, как метеор. Давайте я запишу ваш!

Сан Саныча что-то насторожило. Он сам не мог понять что, лишь ощутил тревогу, и телефон давать не стал.

— Скорее всего, нас не будет дома, извините! — ответил он, взял Сашку за руку и двинулся к остановке.

Пройдя несколько шагов, Смирнов неожиданно обернулся и долго смотрел вслед Деду Морозу. Крикунов заметил, этот напряженный взгляд ему в спину и чуть не взорвался от злости: фотограф все же что-то заподозрил, а сопоставив рассказ Нины и эту встречу, он тотчас догадается, кто скрывался под личиной Деда Мороза. И уже завтра, когда он заявится со своим маскарадом к ним в дом, на него могут нацепить браслетики. Такого исхода тоже не стоит сбрасывать со счетов. Но почему фотограф его узнал?! Лицо полностью скрыто, голос Серого Смирнов не слышал. По глазам?.. Вполне. Все, даже Степка с Пашей, отмечали какую-то особенность его взгляда. Надо зайти в церковь и поставить свечку за упокой души Власова. Он сам виноват. Кому-то сболтнул, что является его лучшим другом. Вот им и заинтересовались. Идиот. Другим словом не назовешь.

Крикунов знал, кто навел на него ментов. Соседка Ангелина сама приперлась с тортом и во всем покаялась. Серый был взбешен, но теперь он даже прикончить старуху не мог: сразу всем станет ясно, кто порешил. Ангелина покаялась, ей показалось, что с фоторобота на нее смотрит Сереженька, вот она и поехала. Но вчера увидела его снова и поняла, что ошиблась. Только в России могут предать, а через час покаяться.

— Прости меня, Сереженька, я не виновата! Я больше не буду! — канючила она, и он сделал вид, что простил ее, забрал торт и пообещал отремонтировать телевизионный пульт от «Самсунга».

Но про себя подумал, что мышьяку он ей в суп месяца через два, когда все утихнет, все-таки подсыпет и отправит старуху на тот свет гораздо раньше, чем она туда собирается.

— Вот дура! — когда Ангелина ушла, возмутилась Ленка и с ходу принялась за торт, сожрав его за две минуты. — А с виду такая благообразная! Еще детей учила!

Крикунов приехал в костюме Деда Мороза домой злой как черт после всех своих выводов. Набросился на Ленку, разорвал на ней платье, покусал ее, избил, но больше ничего сделать не мог. Она хоть и ныла, размазывала по щекам слезы, потирая ушибы, но тут же взялась мужика успокаивать, говорила, что вся эта слабость из-за последствий удара в пах, но постепенно пройдет. Серый же понимал, отчего обессилел: обычная нехватка энергии, и удар тут ни при чем. Синяки давно прошли, и никакой боли он уже не чувствовал. И врач матери, приняв его в начале недели и осмотрев, с удовлетворением констатировал, что в плане эрекции никаких отклонений быть не должно, если только сам Сергей не создаст себе психологических барьеров. А их и не было. Он просто разозлился и хотел всю злость вылить на Ленку, но не хватило сил, энергетической подпитки. А она известно откуда берется. И желательно с этим не затягивать.

Кравец проснулся около десяти, открыл глаза и долго прислушивался к тишине, разлитой в доме. Тикал круглый будильник на серванте, вторые часы отстукивали свой мерный ход на кухне, там же почти неслышно гудел холодильник, и через открытую форточку со двора доносились сердитые выкрики дворников и визг детей. Больше ничего. Значит, Надя уехала. Уехала, не разбудив его, и между ними все кончено.

Он поднялся, обошел кругом квартиру, еще надеясь, что жена одумалась, оставила короткую записку. Пусть сердитую, с упреками, ультиматумом, но это была бы зацепка. Вздох надежды. Но записки сыщик не нашел. Захотелось плюнуть на все и напиться. Мгновение старлей колебался, но потом решительно отринул эту идею и стал собираться на работу. Принял резкий контрастный душ, чередуя горячую и холодную воду, растерся до красноты полотенцем и стал готовить себе яичницу с вареной колбасой. Обычно он завтракал плотно. Потом пил еще чай с бутербродами: сыром и маслом.

Кравец приехал вчера в половине двенадцатого, раздосадованный и злой. Оперативник с ребятами обошел все корпуса санатория, но никто не видел человека, похожего на предъявляемый им фоторобот. Даже охранник у въезда, сидевший на контрольно-пропускном пункте, которого ни один входящий на территорию миновать не мог, решительно сказал «нет», такой не проходил.

— Ты что, всех запоминаешь? — с иронией спросил сыщик.

— Да, всех! Сегодня через КПП прошло семнадцать человек, семь мужчин, десять баб, пять пеших, двенадцать на машинах, в числе последних и ты. И всех я помню, могу описать. Это не так много, чтобы не запомнить.

— И о Власове никто не спрашивал?

— Нет.

Старший лейтенант задумался. Тогда убить Власова мог кто-то из его близкого окружения. Либо маньяк прислал кого-то из своих. Оперативник обошел забор вокруг санатория и нашел три пробоины, сквозь которые можно было легко проникнуть на территорию и выйти незамеченным. Так что официальным входом преступник мог и не пользоваться. Наконец Власова могли ухлопать и свои магазинные дружки, если он помимо продуктов торговал еще и чем-то незаконным, к примеру наркотой, и владельцы, испугавшись, решили замести следы. Упорное молчание Васи отчасти подтверждает эту версию. А то, что перерезали горло, чистая случайность.

Медэксперт Григорий Силантьевич, доктор, Богом отмеченный, сказал ему, что парень умер часа полтора назад, то есть старлей опоздал всего на сорок минут. Власова же продержала его около двух часов. Выложи она адрес сразу, сыщик бы приехал к началу пьянки. Смог бы он задержать убийцу, сказать трудно, но спасти Пашу — несомненно. Как говорится: ирония судьбы.

И опрос соседей ничего не дал. Днем большинство отдыхающих загорали в солярии, торчали в бассейне, в сауне, проходили процедуры, и в спальных корпусах почти никого не было. Получается, что Власов встречался с убийцей практически наедине, а учитывая, что техничка, сидевшая внизу, в тот день заболела гриппом, то киллер вошел и вышел из его семнадцатого номера беспрепятственно. Оперативник даже не нашел того, кто долбанул его дверью, хотя голосок воришки до сих пор звучал в ушах. У двоих подозреваемых, чьи голоса походили на того, кто пытался обчистить Власова, эксперты взяли отпечатки пальцев, якобы для того, чтобы не спутать их с отпечатками убийцы. Может быть, это что-то даст?

Кое-какие отпечатки пальцев эксперты сняли, но Кравец был уверен, что они принадлежат тому воришке, который приходил позже, а не убийце. Все доказывало, что тот, кто расправился с Пашей, обладал умом и хорошей фантазией и вряд ли оставил на трупе или рядом с ним свои визитки.

Так всегда: чуть что-то блеснет и, кажется, что удача у тебя уже в кармане, необходим лишь еще один шажок, еще одно усилие, и ты в дамках, ты победитель, но на следующий день все летит к черту и надо начинать сначала.

Кравец поел, выпил чаю и поехал на работу. Но перед этим заехал к Людмиле Захаровне. Начальство обязало сказать ей несколько теплых слов соболезнования.

Он позвонил, она открыла дверь и долго, не понимая, зачем он снова здесь, смотрела на него.

— Я войду? — строго спросил он.

Власова вздохнула и позволила ему войти. Она сидела на кухне и докрашивала второе веко, изредка попивая кофе.

— Будете?

— Можно.

Людмила Захаровна налила ему кофе в большую чашку, достала сырокопченой колбасы, сыра.

— Я сама сижу на диете, хотя есть жутко хочется! — нанося на веко зеленые тени, пояснила хозяйка. — У меня сегодня с двух смена, а потом в салоне дружная встреча Нового года. Может, заглянете к нам часиков в семь? Посидим, выпьем.

Он пожал плечами.

— Пейте кофе, а то остынет!

Парикмахерша, раскрашивая себя, даже не спрашивала о сыне. А начать рассказывать самому эту жуткую историю старшему лейтенанту не хватало мужества.

Кравец молчал. Он съел бутерброд, ему нравилась сырокопченая колбаса, глотнул горячего кофе и обжег язык.

— Ну что же вы молчите? — кокетливо проговорила она.

— К сожалению, я опоздал. Если бы я оказался в санатории раньше, я бы застал вашего сына в живых и спас. Но опоздал. Паша мертв, — на одном дыхании выдохнул старший лейтенант.

— Что?

Власова даже не расслышала слов, она уловила лишь страшную тревогу в его голосе.

— Ваш сын мертв.

— Как это — мертв?

— Его убили.

Несколько секунд она молчала, не зная, как воспринять слова сыщика. Как насмешку, злой розыгрыш, ибо верить ему парикмахерша отказывалась.

— Этого не может быть! В санатории не убивают.

— Мы должны поехать в морг и официально зарегистрировать факт смерти. Я опоздал на сорок минут. Если б вы мне сразу дали адрес санатория сына, я бы успел… — Оперативник умолк. — Я сожалею, что вынужден сообщить такую новость перед Новым годом.

У Людмилы Захаровны задрожали губы, и она долго не могла выговорить следующее слово.

— Где он?

— В морге пятой городской больницы. Я могу вас подвезти, если хотите…

— Кто его убил?

— Я еще не знаю. Мы ведем следствие, много неясного… С ним в тот день, когда он решил ехать отдыхать, кто-то был?.. Он один вернулся днем с работы? Ведь он заступил на сутки, а вернулся еще до обеда. Вам не показалось это странным?

— Да, мне показалось, я еще спросила: «Что случилось?» А он говорит: «Ничего, я уезжаю в отпуск!» Приехал один, но почему-то торопился, точно его кто-то поджидал…

— А о Сергее Крикунове ничего не рассказывал?

— О Сережке-то? — удивилась Людмила Захаровна. — А чего о нем рассказывать? Они вместе с ним в школе учились, я сама его хорошо знаю!

— А кто еще дружил с вашим сыном?

— В школе?

— Ну да, в школе.

— Так он поначалу со Степкой Бобровым дружил, не разлей вода были, а потом к ним присоединился Крикунов, и они вечно втроем шлялись. Сережка у них заводилой был, они его слушались. Они и сейчас дружат, — Власова не выдержала, всхлипнула, прикусила губу. — Частенько собираются вместе, посидят тут недалеко, в пивной, но водку не пьют. Хорошие мальчики…

И словно поняв всю неуместность настоящего времени в последней фразе, парикмахерша запнулась, ее лицо неожиданно дрогнуло, и она разрыдалась. Взахлеб. Краска тут же расползлась, и она, замахав руками, схватила кухонное полотенце и, закрыв им лицо, убежала в ванную, где завыла еще громче, точно только сейчас осознав всю горечь происшедшего. Старший лейтенант взглянул на часы и прикинул, что минут десять у него еще найдется, чтобы послушать эти вопли, но больше ни секунды.

«Придется все начинать сначала, — подумалось ему. — Но теперь у меня будет много времени, чтобы выдернуть на белый свет этого подонка и доказать всю его вину! И я не успокоюсь, пока это не сделаю! И хоть таким способом оправдаю свое невезение в семейной жизни. Господи, дай мне шанс найти и схватить этого негодяя! Дай мне шанс! И уж я его не упущу!»

Кравец даже приободрился духом и с трудом сдержал улыбку.

Часть третья Братья

1

Они стояли на заснеженном балконе, наблюдая, как из разных концов Москвы запускают в небо разноцветные ракеты и слышатся истошные крики «Ура!». До Нового года еще оставался час, но народ уже громко и радостно гулял, провожая старый. Веселая музыка лилась из всех окон. Сашка, широко раскрыв глаза, наблюдал за праздничным фейерверком, и Сан Саныч пожалел, что не купил для такого случая хотя бы шумных петард или ракет. Потом хозяйка замерзла, и они вернулись в комнату, к праздничному столу.

Сбросив одежды в прихожей и отправив сына мыть руки, Нина задержалась у зеркала, поправляя прическу, а едва он обнял ее за плечи, развернулась, прижавшись к нему всем телом.

— Я соскучилась по тебе! — прошептала Асеева.

— А я умираю от желания, потому что люблю тебя!

Он осторожно укусил ее в мочку уха, и она слабо вскрикнула, просияв всем лицом.

Дед Мороз так и не позвонил. Да, вчера Сан Санычу показалось странным, что таким образом набирают клиентов, но фотограф никого в нем не узнал. Когда же Нина рассказала о приходе домой еще одного Деда Мороза, Смирнов лишь усмехнулся:

— Маленьких детей меньше, чем безработных клоунов! Я думаю, надо позвать кого-нибудь из них, Сашка будет рад!

Так договорились, но Дед Мороз не позвонил.

Они решили остаться дома втроем, несмотря на то что их звала к себе мать Нины, Наталья Михайловна, и ее подруга Татьяна Жуковская. Но к матери они пообещали заехать первого января днем, а к Таньке заскочить вечером, решив встретить праздник тихо, по-семейному. Сан Саныч надел подаренный ему смокинг, а Нина то самое вечернее платье, в котором она была на закрытии международной фотовыставки. Черную бабочку и костюмчик надел и Саша.

Они зажарили большую утку с яблоками, Сан Саныч сам руководил этим тонким процессом, не подпуская Асееву, и утиная корочка получилась красной и поджаристой. Когда утку вытащили из духовки, она была темно-кирпичного цвета. Даже Нина такого густого окраса не видела.

— На вид она красива, а вот на вкус? — с сомнением воскликнула она, уязвленная тем, что Сан Саныч уже второй раз ей доказывает, какой он искусный кулинар.

Он отрезал ей небольшой кусочек утки вместе с кожей, чтобы она попробовала, и Нина, откусив, восхищенно покачала головой.

— Божественно! Где ты этому обучался, Сан Саныч?

— Александра совсем не умела готовить, зато любила вкусно поесть, и мне пришлось учиться самому.

Нину задело это объяснение. Она сразу же нахмурилась, стала искать большое блюдо для утки. Они были на кухне вдвоем, Сашка в гостиной вертелся у елки.

— Кстати, позвони ей, она, наверное, приехала, поздравь с наступающим!

— Я звонил и даже заезжал с утра. Она прилетала вчера на четыре часа и тут же отправилась обратно в Японию, оставив мне записку о неких неожиданных обстоятельствах… Я уже начинаю шизеть от ее фокусов!

Александра заботливо оставила ему также сто долларов на праздник, о которых он решил не упоминать. Просить денег у Нины в долг ему было стыдно, а нужно было купить фотобумагу для печати, потом новогодние подарки, да и вообще иметь карманные деньги, а раньше десятого января чек, выданный под Гран-при, не оплатят. Сан Саныча мало интересовало, какие «неожиданные обстоятельства» сложились внезапно у бывшей супруги, заставившие ее снова лететь в Японию, хотя он был зол и на нее, и на себя: ей следовало бы повременить с любовными страстями и подумать о сыне, а ему надлежало бы написать ей записку обо всем случившемся с их Сашкой. Александра обрадовалась появлению Смирнова, переложив на него все родительские заботы, позабыв даже и о женихе-бизнесмене, который наговорил ей на полчаса всяких сообщений, нежных, приветливых, а под конец и недовольных ее долгим отсутствием. Параллельно он пытался отыскать Сан Саныча, и бархатный голос его в последних звонках звучал уже ревниво. Видимо, у Юрочки закралась подлая мысль, что Александра снова влюбилась в первого мужа и они оба от него скрываются.

Но и о ревности жениха-бизнесмена фотограф упоминать не стал, ни к чему распространять эти глупости.

— Ты мне ничего об этом не сказал, — несколько напряженно выговорила Нина.

Утром тридцать первого декабря Сан Саныч поднялся рано, поцеловал Нину и, сославшись на мелкие дела в Союзе фотохудожников, уехал, пообещав вернуться к полудню и помочь Нине готовить стол. Он успел побывать везде, купить подарки и запоздать всего на полчаса, хозяйка даже не обратила на это внимания. Смирнов рассказал о предпраздничной суете на улицах, не упомянув, где успел побывать.

Нина все еще хмурилась, уже перестав искать блюдо для утки. Вдруг резко отбросила в сторону полотенце, которое держала в руках, схватила сигарету, закурила, отошла к окну.

Смирнов замер, чувствуя, что все рушится, все их нежные отношения, которые с таким трудом создавались, однако понять не мог, в чем тут причина. Остывала и утка, Сан Саныч снова засунул противень с ней в духовку, выключил газ.

— Давай положим утку вот на эту доску, — предложил он. — Она большая, покроем ее сверху тряпкой, чтоб жир не стекал на скатерть, и не надо никакого блюда!

— Делай как хочешь, мне все равно.

— Что случилось? — Смирнов подошел к ней. — Я тебя чем-то обидел?

— Ты ничем меня не обидел, — продолжая стоять к нему спиной, сухо ответила Асеева.

— Тогда что произошло? Чем вызвана эта перемена в твоем настроении? Объясни мне! — потребовал Сан Саныч.

— Несколько дней назад, насколько мне помнится, ты мне сделал предложение: выйти за тебя замуж, — она смотрела в сторону, словно вообще не желала его больше видеть. — Так вот я намерена сейчас тебе дать ответ: я никогда не выйду за тебя замуж! Вот что мне немного испортило настроение. А теперь пойдем к столу, пора садиться! Отметим этот праздник спокойно, не будем огорчать моего сына, а завтра ты скажешь ему, что уезжаешь в долгую командировку, и вы больше никогда не увидитесь. Мне будет нелегко залечить эту его рану, но я как-нибудь справлюсь. А тебе я желаю снова сойтись с женой. Ты ее любишь, это видно невооруженным глазом, я думаю, она перебесится, как это бывает у нас, баб, в разном возрасте, и вы заживете счастливо. И сын ваш как раз найдется!

— Послушай, Нина, я…

— Не надо! — Она резко перебила его. — Не надо ничего объяснять! Я высказала все, что хотела, совершенно осознанно, как говорят, в здравом уме и твердой памяти. Мне не нужна твоя точка зрения на все происходящее.

Нина подошла к одному из кухонных шкафов, достала большое блюдо с яркими цветами, молча протянула Сан Санычу, с болью взглянув на него.

— Нина, ты все не так домыслила и не так поняла, я не могу вообразить даже, на чем основана твоя обида…

— Не надо! Не будем ничего выяснять, иначе я сорвусь в истерику, побью посуду, и самый светлый праздник будет испорчен! Ради моего сына не будем ничего выяснять!

Она, схватив платок, выскочила из кухни и помчалась в ванную. Саша, видимо, заметил ее слезы, прибежал к Сан Санычу.

— Почему мама плачет? — удивился он.

— Ей соринка попала в глаз, и тушь растеклась, — объяснил Смирнов.

Он вытащил утку, переложил ее на блюдо.

— Пошли за стол! — преувеличенно бодрым голосом проговорил фотограф. — Нам надо успеть проводить старый год и встретить Новый!

— А как это проводить?

— Выпить! Мы с мамой вина, а ты — сока!

Они сели за стол, Сан Саныч разрезал утку, передал каждому по куску, наполнил бокалы.

— Давайте проводим старый год, — поднявшись и взяв рюмку с водкой, проговорил Смирнов. — В нем было столько событий, особенно в конце, что у меня в голове не укладывается, столько неожиданных сюрпризов он преподнес не только мне, но и каждому из нас…

— Это уж точно! — выкрикнула Нина, и у нее заблестели глаза.

— Но самое главное — это появление Саши, и я рад, что мы у него тоже появились! — добавил он.

У Нины застыло лицо от боли, она с трудом удержалась, чтобы не разреветься.

— А я рад, что вы рады! — весело выкрикнул Саша.

— А я рад, что ты рад! — подмигнул ему Сан Саныч, и они дружно чокнулись, на мгновение позабыв о Нине, и она не сдержалась: слезы брызнули из глаз.

— Ну вот опять, — сказала она и ушла в ванную.

Под бой курантов по телевизору они встретили Новый год, выпив за счастье, отчего хозяйка, заулыбавшись, снова прослезилась, а Сашка стал откровенно зевать, и она увела его спать.

Сан Саныч пригасил телевизор, налил себе полстакана водки и залпом выпил, размышляя о случившемся. Он никак не мог избавиться от глупой привычки влюбляться и строить иллюзии в отношении своих возлюбленных. Александру он боготворил, чуть ли не носил на руках, а по субботам и воскресеньям устраивал ей лукулловы пиры, слава о которых докатилась до местного ресторанчика, и Смирнова всерьез пытались переманить на работу туда. Но он не пошел. После бегства жены он дал себе слово больше не жениться. Но перед поездкой в Москву чуть не взял Люську в жены, хоть и понимал, что этого делать не стоит. Его подкупала искренняя забота верной помощницы и ее готовность к самопожертвованию. И вдруг новый поворот: Нина. В душе же ему не хотелось менять условия своей жизни, хотя бы на протяжении пяти лет. За это время он обязан выпустить два-три альбома и подготовить три-четыре фотовыставки, а вот потом можно посвятить себя чему угодно. Это было бы идеально.

Возможно, Господь его услышал и решил внять его просьбе. Ведь Нина разорвала с ним все отношения просто так, из-за необоснованной вспышки ревности, словно кто-то подтолкнул ее в спину. И как теперь все повернуть вспять? Да и нужно ли?

Нина вернулась, прикрыла дверь своей комнаты, села за стол, несколько минут молчала.

— Может быть, выпьем, все-таки Новый год? — осмелилась нарушить тишину хозяйка, взяла пустой бокал, как бы показывая, что в нем нет ни капли шампанского.

Сан Саныч наполнил бокал, налил себе водки, и от цепкого взгляда Нины не ускользнуло, что водочная бутылка «Гжелки» заметно опустела.

— Скажи что-нибудь, нельзя же так пить, без тостов? — проговорила Нина. — Я понимаю, для тебя неприятен был мой отказ, тем более в самый Новый год, но я до последнего мгновения верила, что тебя мне послал Бог, пока не услышала, не увидела, как ты говоришь о своей жене, и не поняла вдруг, что ты по-прежнему ее любишь…

— Нина!..

— Нет-нет, не перебивай меня! Как видишь, я говорю совершенно спокойно, без всякой истерики и ничего не придумываю! Так бывает, мне кажется, что ты даже сам об этом не догадываешься, да-да, так оно и есть, и в этом смысле я не могу винить тебя ни в чем! Ты удивительный, искренний и порядочный человек, я сумела в этом не раз убедиться, но в том, что ты ее еще любишь, я не сомневаюсь ни на секунду, а делить тебя с кем-то, извини, не могу. Пока не могу. Такая вот глупая у меня натура! — Она не выдержала, осушила бокал. — Если б я не видела это сама, я бы, наверное, не поверила. Но я вижу это собственными глазами!

— Смею разуверить вас, сударыня, что вы ничего не видели, ибо, когда я говорил, вы смотрели в пол, в сторону, а точнее, в саму себя. Это первое…

— Саша! Сан Саныч! — попробовала перебить его Нина, но он резко взмахнул рукой.

— Я тебя выслушал, дай сказать и мне! Так вот, ты ничего не видела, это первое! Второе: мы развелись шесть лет назад, и за это время я тосковал только о сыне и приехал сюда лишь за тем, чтобы найти его. Да, Александра была моей первой любовью, это трудно забыть, но у меня уже не возникает никакого трепета, когда я произношу это имя. Я не люблю ее больше. И это второе. У тебя тоже появились трудности после первого замужества. Из-за него ты потеряла возможность стать матерью, и возник некий комплекс неполноценности, поскольку муж тебя бросил. Теперь ты жутко боишься повторения, а найдя Сашу, страшишься еще и потерять его. Это мучает тебя и не дает покоя. Вот и вся проблема. Теперь попробуй опровергни! — Он выпил свою водку.

Несколько секунд Нина молчала. Сан Саныч наполнил ее бокал шампанским.

— Возможно, ты и прав. Да, я боюсь снова ошибиться, боюсь многое потерять, ибо знаю, как это тяжело, терять, — подтвердила она. — Боюсь влюбиться в тебя, потому что таких нежных и трепетных мужчин, как ты, очень мало. И для меня легче расстаться сейчас, чем потом. Потом я не смогу, а сейчас… Я не та женщина, которая тебе нужна. Да, комплекс остался, ты верно заметил. Тогда тем более странно, зачем я тебе?

— Я тебе нужен, — помолчав, сказал Смирнов. — Ты этого не допускаешь?

Она бросила на него странный взгляд, но возражать не стала. Послышался долгий звонок, и они оба вздрогнули: еще была памятна история с нашествием Климова и омоновцев. С тех пор он точно сквозь землю провалился, не напоминал о себе даже телефонными звонками, но сейчас звонок прозвучал резко и настойчиво.

Нина поднялась, беспокойно взглянула на Сан Саныча, но тот не двинулся с места. Асеева подошла к двери:

— Кто там?

— Нин, это я, Татьяна! Открой!

Она открыла. Жуковская влетела с бутылкой шампанского, сгребла подругу в объятия.

— Надоело сидеть в домашней скуке! Мои уперлись в телевизор, словно в первый раз увидели эстрадных шутов! И конечно же на твоего хотелось посмотреть! Скрытная ты у нас! — рассмеялась она, сбросила шубу, прошла в гостиную.

Смирнов поднялся из-за стола. Жуковская подошла к нему, по-мужски пожала руку. Она всегда покоряла мужиков смелостью и решительностью. Не отличаясь ни фигурой, ни особой красотой, она брала шармом и раскованностью. И этого хватало, чтобы вокруг нее увивались мужики, а Нину обходили мимо.

— Жуковская!

— Сан Саныч!

— Очень рада познакомиться! Наслышана о вашем таланте, лауреатстве, моя подружка все уши прожужжала, — Татьяна оглянулась на Нину. — Могли бы и пригласить девушку на выставку, она не чужда тяги к прекрасному, ей тоже надо развиваться!

Она вытащила бутылку виски, поставила на стол, придирчиво его оглядела.

— Ба, какая утка! Я такой еще не видала! Чей рецепт?

— Это Саша жарил.

— Сколько же у вас талантов, Сан Саныч? — присаживаясь за стол, кокетливо улыбнулась Жуковская.

— Много. Я умею еще фокусы показывать, петь, декламировать, ну и так, по мелочи: зубную боль заговаривать, гадать на кофейной гуще, стрелять из лука, раскладывать пасьянсы, — Смирнов задумался, улыбнулся. — Что-то наверняка пропустил. Ничего, вспомню попозже, доскажу.

Нина стояла сзади, наблюдая, как подружка буром и без всякого стеснения ввинчивается в ее жениха. Татьяна не любила пропускать мужиков, а тут еще попался знаменитый, обладатель Гран-при, она даже видела его вчера по телевизору, по нескольким программам, и этот провинциал произвел на нее впечатление, а его работы ей понравились. Жуковская тотчас позавидовала Асеевой. Тихой сапой эта скромница отхватывает лихих и молодых, а она вынуждена прозябать со своим плешивым скрипачом, который надоел ей хуже горькой редьки. И Рахманинов ей вовсе не нравился.

— А что же мы так сидим? Новый год все-таки! Нина, хватит изображать сиротку Хасю! Сан Саныч, налейте дамам шампанского и подогрейте утку, она уже остыла! — командным тоном проговорила Жуковская, и ручеек праздника, зажурчав, побежал дальше.

— А он милый! — как только фотограф ушел с уткой на кухню, заметила Татьяна.

— Сан Саныч сделал мне предложение, а я ему отказала, — нервно усмехнувшись, сообщила Нина.

— Почему?! — удивилась Жуковская.

— Сама не знаю. Мне показалось, он меня не любит!

— Мужик получил пятьдесят тысяч долларов!

— При чем здесь доллары?! — поморщилась Асеева. — Какая ты все-таки вульгарная баба!

— Перестань! Любовью сыта не будешь. А у тебя сын растет, мужик, его кормить, одевать надо!

— Я сама зарабатываю.

— Нынче время такое, что лишняя сотня баксов никогда не помешает. Я была бы рада, если б мой побольше суетился и приносил в клювике не двести в месяц, а четыре сотни зеленых. Он что приносит, то и сжирает. А на какой хрен мне такой муж нужен? Навара на нем никакого!

— Разводись, — пожала плечами Нина.

— Как только найду такого, кто будет больше приносить, так и разведусь!

При этом Жуковская столь многозначительно посмотрела на подругу, что та похолодела.

«А ведь эта отберет и глазом не моргнет, — подумала Нина. — И спасибо не скажет!»

— Смотри, так расшвыряешься, — Татьяна допила шампанское. — А он милый, современный! Шарм есть…

Смирнов принес подогретую утку, отрезал кусок грудки Татьяне. Та взяла тарелку, с восхищением взглянула на кулинара.

— Ах, какой запах! Я вдыхаю и уже ловлю кайф! — Она проглотила небольшой кусочек. — Да такую утку нынче и в «Метрополе» не подают! Объедение!

«Если б она проглотила ядовитую медузу из рук мужика, наверняка и той бы обрадовалась! — усмехнулась про себя Асеева. — Неужели эта дрянь всерьез взялась его охмурять? Она уже совсем рехнулась! Мы еще расстаться не успели!»

Смирнов наполнил, дамам бокалы шампанским, себе же плеснул водки.

— А что это мы как на похоронах? — удивилась Жуковская. — Праздник же! Давайте веселиться! По ящику какую-то музыку передают, Сан Саныч, прибавьте звук, я хочу танцевать!

Это был ее конек. Одно время она занималась бальными танцами, выступала даже на всесоюзных конкурсах, и ей всерьез предлагали стать профессионалом. Она, может быть, и согласилась, если б от нее сразу же не потребовали сплошных ограничений: сладкого не есть, острого избегать, секс ограничить, тренировки с утра до вечера, да еще с одним и тем же партнером.

— Я все могу понять, — смеялась Жуковская, — но отказаться от любовных игр выше моих сил! Мне и славы не нужно!

Разрешить Татьяне танцевать — это значит выпустить джинна из бутылки.

— В соседней комнате Саша спит, не надо его будить! — строгим тоном напомнила Нина, заметив, что Сан Саныч поднялся и направился к телевизору.

— Тогда поехали все ко мне! — предложила Татьяна. — Закатим танцы до упаду! Выпивки у меня полно. Только не надо мне говорить про Сашку! Мы завернем его в одеяло, и он даже не проснется! А ему все равно, где спать. А моим обжорам привезем утку! Они ее стрескают за пять минут, у меня в холодильнике есть такая же, и завтра Сан Саныч явит нам новое чудо! Ну как, братцы?!

Она только и смотрела на фотографа, пожирая его глазами и выказывая такой напор, что Нина со страхом подумала: «А он возьмет да согласится!»

— Ты-то что молчишь, красотка? — Жуковская резко повернулась к подруге.

— Не знаю, сегодня уже поздно, да и спать пора, — холодно ответила Асеева.

— Кто ж спит в такую ночь?! — во весь голос воскликнула Татьяна. — Вы что, пенсионеры? Калеки в инвалидных колясках? В новогоднюю ночь спят только звери и дауны! Сан Саныч, вы-то как? — У гостьи уже возбужденно блестели глаза.

— Нет, спасибо, мне тоже пора… — Он выдержал паузу.

— Пора спать?! — чуть не подскочила в ужасе Татьяна. — Что происходит? Куда я попала?!

— Сон — это забвение и лекарство. Видимо, я не человек праздника, только и всего. — Фотограф улыбнулся, взглянул на Нину, но та опустила взгляд.

— Да, с вами каши не сваришь, — Татьяна допила шампанское, помедлила и поднялась.

— Давай я вызову такси? — предложила Асеева.

— Не беспокойся, меня внизу ждет машина!

Жуковская послала воздушный поцелуй Сан Санычу:

— Еще увидимся!

Нина проводила подругу до дверей.

— Завтра заедете?

— Я не знаю…

— Не дури! Не берешь ты, забираю я! Он мне приглянулся! — страстно прошептала Жуковская, чмокая ее в щеку, а потом стирая помаду. — Помнишь, как раньше! Такие мужики на дороге не валяются! Так что решай побыстрее!

Татьяна ушла. Нина постояла в прихожей, потом вернулась в гостиную. Смирнов взглянул на часы, стрелки показывали половину второго, и поднялся.

— Я купил тебе новогодний подарок, — он протянул небольшой флакон духов «Нина Риччи».

Она смутилась, взяла духи:

— Спасибо.

— И еще я Сашке купил фотоаппарат, — Сан Саныч вытащил коробочку, положил на стол. — Надо положить его к остальным подаркам. Я его научу снимать.

— Спасибо.

— Мне, наверное, пора. Я поеду…

Он двинулся к прихожей. Нина сжалась, не зная, как его остановить.

— Подожди! Ты же сейчас никуда не уедешь!

Он остановился.

— Возьму такси.

— Сегодня и такси не ходят. Новый год. Останься! Я не хочу, чтобы ты уходил! — Последние слова она произнесла с дрожью в голосе.

Ее трясло, и она никак не могла успокоиться. Сан Саныч подошел, обнял ее, и она прижалась к нему.

— Вот как можно любить меня? Как?! — нервно воскликнула Нина.

Он улыбнулся и поцеловал ее. Она впилась в его губы и долго не могла оторваться. Потом шумно задышала.

— Придется тебя лупить, — прошептал ей на ухо Сан Саныч.

— Как лупить? — не поняла она.

— Ремнем, — помедлив, уточнил Смирнов.

2

Кравец вызвал охранника из магазина «24 часа» на допрос, бросил ему фотографии убитого Власова. Подследственный вгляделся в окровавленное лицо продавца и побледнел, настолько был потрясен этим убийством.

— Когда это случилось? — спросил Вася.

Старший лейтенант не ответил. Утром ему принесли досье на Василия Даниловича Щетинкина, так звали охранника. Тот дважды сидел за разбой и воровство, но в мокрых делах замечен не был.

— Я ведь на тебя его повешу, Василий Данилович! Ты отправлял Пашу в санаторий, выходит, и убийц ты подослал!

— Грубая подтасовка, начальник! — закуривая, усмехнулся Щетинкин. — Зачем же так?

— А как ты хотел? Со мной в молчанку играешь, а я тебя вытаскивать буду?! Улики найдем, не беспокойся! Скажи, кто брал Власову путевки в санаторий?

— А я откуда знаю? — удивился Щетинкин.

— Подследственный отвечает: не знаю, — вытащив из папки лист показаний и записывая ответы охранника, пробормотал оперативник, потом достал из «дипломата» другой лист. — А вот показания Грынина Льва Сергеевича, генерального директора ООО «Пекарь», который рассказал, что гражданин Щетинкин Вэ Дэ попросил его оплатить по безналичному расчету стоимость санаторной путевки для своего сотрудника Власова, что Грынин и сделал, а искомую сумму ему вы, гражданин Щетинкин, передали наличными деньгами. Будем отрицать и этот факт?

Вася помрачнел, опустил голову.

— Могу рассказать и через кого ты путевку эту достал. Очень уж, гражданин Щетинкин, вы старались запихнуть Власова в этот санаторий, все обтяпали за полтора часа. И настрого запретили кому-либо рассказывать об этом, о чем есть свидетельство матери убитого. Вот и выходит, что о местонахождении своего продавца знали вы один, а испугавшись, что рано или поздно он проговорится, отдали приказ о его убийстве. Мотив есть, косвенные улики тоже. Найдем и прямые. Молчание не в твою пользу, Вася!

— В чем же я еще должен признаваться? — помедлив, угрюмо спросил охранник.

— Расскажи, как все случилось на самом деле.

— Ничего я тебе не буду говорить! — помолчав, отрезал Щетинкин. — Не буду, и точка!

— Хорошо, подпиши!

Щетинкин подписал отказ от дачи показаний, и его увели. Кравец задумался. Путевку для Власова достал тот же Грынин. Последний не запирался и рассказал обо всем подробно. Позвонил он директору санатория при Васе, договорился о путевке, охранник сбегал за наличкой, принес, лишь после этого гендиректор «Пекаря» перевел деньги, а копию платежки отдал охраннику. На том они простились. На эту операцию ушел «час с копейками», как сказал Грынин, где-то с двенадцати до половины второго. Но все это не вяжется с историей Климова. Тот очнулся после двух, в два тридцать. Ехать до того места на шоссе, где очухался капитан, больше часа, а нужно было еще его вытащить из машины и сто десять килограммов веса, а с одеждой все сто двадцать, утянуть на пятьдесят метров в лес. Сыщика к тому же успело снежком припорошить, значит, не десять минут после этого пролежал. Эти данные между собой как-то не сходятся. Вот если б был кто-то второй, кто сразу увез Климова, тогда по времени все согласуется. Но его-то, второго, видимо, и выгораживает Щетинкин. Соучастник покушения мог и убрать потом Власова, потому что санаторный привратник Щетинкина не признал в числе посещавших отдыхающих санатория.

— Ах, Лидочка, Лидочка! — недовольно проворчал Кравец.

Она-то наверняка знала, что Вася все это провернул не один, но о втором даже не заикнулась.

Сыщик примчался в магазинчик, заглянул сначала в служебную дверь, но там на ящиках сидел плечистый браток в кепке. На вид лет двадцать семь, но по острому косому прищуру заметно, что парень тертый, огни и воды если не прошел, то знает о них не понаслышке.

— Чего надо? — рыкнул охранник.

— А бутылочки принимаете?

— Пошел, пьянь болотная!

— Прощения просим!

Старший лейтенант увидел сквозь стекло Лидочку, но заходить не стал. При таком свирепом охраннике продавщица говорить ничего не станет, а если это и есть второй, то старлей только его вспугнет и тот ляжет на дно.

Кравец отошел от магазинчика, присел рядом с приемщиком бутылок, мужичком лет сорока, расположившимся неподалеку. Последний видел, как сыщик совался в подсобку.

— Злой че-то! — закуривая, пробормотал оперативник.

— Генка-то? — хрипло рассмеялся приемщик в прокуренные усы. — Генку и Вася побаивался.

— А куда Вася-то делся?

— Сгорел, говорят. Они мужика какого-то поучили малость, а тот ментом оказался, — усмехнулся мужик.

Старлей предложил приемщику закурить. Тот взял золотую «Яву», понюхал.

— От тридцатикопеечной ничем не отличается, — заключилон.

— А Генка отмазался, что ли? — равнодушным тоном спросил оперативник.

— Кто его знает. Пронесло, видимо.

— Лидка-то завтра в девять меняется?

— Вроде в девять.

Кравец еще покалякал немного с мужичком о ценах на бутылки. Приемщик брал пивные из темного стекла по рубль тридцать.

— А я слышал, что темные у Даниловского по рупь пятьдесят уже принимают.

— Я рубль тридцать-то с боем выбил!

На следующий день Кравец поджидал продавщицу у ее дома, не стал светиться у магазина. Увидел голубую курточку, огляделся, убедившись, что никто не идет следом. Поднялся за Лидой по лестнице на второй этаж, догнав ее у дверей квартиры.

— Чайком не угостишь?

Увидев старлея, она скривилась:

— Может, и Новый год со мной проведешь?

— Если пригласишь, почему бы и нет.

— Приглашаю, а то мне все равно не с кем! — с вызовом бросила продавщица.

— Такая красотка и не с кем?

— Подружка домой праздновать уехала, вот и не с кем, а мне второго с утра заступать.

— А дружок где?

— Им пока еще не обзавелась!

Она впустила сыщика в квартиру, даже поставила на газ чайник. Судя по скудной и разломанной мебели, Лида ее снимала у кого-то из местных алкашей и платила немного. Откуда, интересно, прикатила в Первопрестольную? Поначалу продавщица показалась оперативнику глупой и манерной. Но глаза у нее были действительно красивые: темно-голубые, с поволокой. Заглянуть страшно. Крупные черты лица лишь усиливали эту красоту. Увидев красотку в первый раз, Кравец еще подумал: наверное, любовница одного из хачиков, обычно они через подставных лиц владели такими мелкими магазинчиками, разбросанными по всей Москве. А тут, оказывается, ей даже не с кем встретить Новый год, и бойфренда у нее нет. Оперативник молчал, размышляя, как лучше подъехать к Лиде со своим каверзным вопросом. Гена наверняка накачал ее угрозами, и с налету из нее признание не вырвешь.

— Подвела ты меня, — грустно заметил сыщик.

— В чем это? — фыркнула продавщица.

— А вот я не сказал Васе о твоей подсказке про двойное дно фляги, где нашелся пистолет, — пропустив мимо ушей ее вопрос, продолжил старший лейтенант. — А подсказочка эта потянет лет на шесть, ласточка моя! И если Щетинкин узнает, кто ему подсуропил эту шестилетнюю парилку на нарах, то, думаю, не обрадуется. Но умолчал, чтобы не подводить тебя. Взамен же надеялся на твою искренность. А ты меня обманула!

— В чем это?! — не поняла Лида.

— А в том, что Вася-то был не один, когда все случилось, он высвистал на подмогу Гену, так ведь?

Продавщица вспыхнула, покраснела, и Кравец понял, что попал в точку.

— За доверие платят доверием, верно?

Лида молчала, покусывая ногти. Ситуация складывалась аховая: Генку заложишь, узнает — убьет, и мент подловил ее с этим двойным дном. Если Вася узнает, он и с зоны достанет.

Оперативник ее не торопил. Надо, чтобы она побольше помучилась, порастеряла душевных силенок. Климов бы непременно стал гипнотизировать ее взглядом и тянуть в постель. Он начитался детективов про Марка Хаммера, который считал: если не обольстит пять-шесть красоток за день, то прожил его зря. Нет, в капитане много энергии, напора, но ума всегда недоставало. А для сыщика это поважнее табельного оружия.

— Я хочу тебе напомнить, Лида: за доверие платят доверием, — вкрадчиво проговорил старший лейтенант. — Гену я и так посажу: видели его в тот день. Как за руль садился, уезжал. Но от тебя я не ожидал. Хочешь соучастницей по делу пройти и честно свои два года отбыть на зоне? Так это можно устроить. Я-то думал, ты честная девчонка, что эти ворюги втянули тебя в свои шахер-махеры, но оказывается, ты с ними заодно?

— С чего это я заодно?

— Тогда почему ты Генку покрываешь?

— Я не покрываю.

— Значит, он был, когда Вася заметал следы?

— Да.

— Кто его вызвал?

— Щетинкин.

— Гена увозил капитана?

— Да.

— И что потом?

— Когда он вернулся, Вася отослал его домой и велел держать рот на замке. Вот и все.

— Кто Власова отвозил?

— Он сам уехал. На электричке.

— А Геннадий к нему ездил?

— Вроде бы. Отвозил продукты.

Кравец выключил диктофон, который держал в кармане, достал его, показал ей. Та снова покраснела.

— Я постараюсь эту запись не пускать в дело, — сказал он. — Пока из дома никуда не выходи и к себе никого не пускай. Я постараюсь сегодня же арестовать Геннадия. Как его фамилия?

— Я не знаю. Слышала только, что он вместе с Васей парился на нарах.

— Ладно, с Новым годом! Ты сама-то откуда?

— Из Камышина, — помедлив, сообщила она.

— Говорят, хороший город Камышин…

Ворон ворону глаз не выклюет. Если б Вася предал своего кореша, то на зоне его бы замочили свои, потому-то он так упорно и молчал. За покушение дадут лет шесть. Это еще не пожизненное. Сейчас важно узнать, кто убил Власова. Вряд ли это сделал Гена. Нет мотива. Но кто, кто? Мифический Сереженька? Все-таки стоит на него взглянуть, поговорить, но как-то осторожно, без шума, чтобы не вспугнуть. С такими надо поаккуратнее.

Гену он арестовал через два часа. Сидящий на КПП сотрудник санатория опознал его, нашли и жильца соседнего дома, который видел, как охранник садился в «Жигули». Послужной список у Гены был покруче Щетинкина: три отсидки и по трем делам проходил свидетелем, не дотянул до тюрьмы. Однако, когда старший лейтенант показал ему фотографии убитого Власова, тот сразу же сломался, и все выложил как на духу: его вызвал Вася, они загрузили капитана в багажник, и Глухов, такая была у Гены фамилия, отвез сыщика за город, оттащил от шоссе в лес, влил в него пол-литра водки, чтобы мент не замерз, и вернулся обратно. Обыск, проведенный на квартире сожительницы Глухова, подтвердил его рассказ. Там нашли мобильный телефон Климова, и тот еще работал.

Задержанный рассказал, что пистолет он отдал Щетинкину, а себе оставил телефон и деньги. Их в бумажнике было пятьсот восемьдесят рублей и мелочь. Подследственный вытащил эти деньги, отдал Кравцу. Отрицал он лишь одно: убийство Паши.

— Ты че, начальник, я с мокрухой не вяжусь! — повторял он. — На хрен мне этого пацана мочить, сам подумай?! Я же не лох! Ну стукнули мы капитана, в лес оттащили, но ведь не убили! А этого-то чего пером расписывать? Он пацан. Припугнули его, и хватит!

Гена не врал. С капитаном вроде распутали, но выплыл Власов.

Позвонил судмедэксперт, сказал, что почерк раны такой же, как у зарезанных раньше детей. И бритва та же. Это уже кое-что. Надо идти знакомиться с Сережей. Что-то сильно забурлило вокруг него. Но сегодня тридцать первое декабря, и в этом году они маньяка не возьмут, тут без вопросов. Плакал его орден и четвертая звездочка на погонах. Она, может быть, и появится, но не скоро.

В отделе уже собрались выпить по стопарю и бежать по домам. Везде всех ждали жены и дети, а Кравцу и двигать некуда. Он мог, конечно, пойти праздновать к любому из ребят, те все поймут, но не хотелось выносить сор из избы и ловить на себе сочувственные взгляды. Он заедет сначала к Тольке в больницу, поздравит друга кефиром с горячими чебуреками. Климов любит чебуреки. А старлей потом возьмет бутылку водки, кусок мяса, поджарит его, выпьет в полночь за наступивший Новый год и посмотрит телевизор.

Они не успели сесть за стол, как заявился сам Климов. Он был уже без повязки на голове, вихрастый, с горящими глазами.

— Что, опять за бутылку? А сколько преступников по Москве шастает?! Не очистили столицу к празднику? Не справились без меня?!

Они все обнялись с Климовым, налили и ему стопарик, но сыщик замахал руками:

— Нет-нет, братцы! Я выторговал у эскулапов выпить всего сто пятьдесят граммов в честь Нового года, но сделаю это за праздничным столом и в миг боя курантов! А сейчас разрешите водички!

Он налил себе тоника, подсел к старлею.

— Спасибо тебе! — Он крепко пожал руку приятелю. — Я твой должник! Встретил в коридоре полковника, тот рассказал, что ты взял обоих сволочуг, и об убийстве Паши. Ты думаешь, кто-то из них?

— Не похоже. Нет у Власова мотива. Паша был слабаком, ты же знаешь. Эти урки его припугнули, и тот какое-то время молчал бы. — Старший лейтенант вытащил мобильный, передал другу. — Держи! Работает!

— О, класс! А я в больнице загибался без него! — радостно воскликнул оперативник.

Кравец помедлил и возвратил капитану его пятьсот восемьдесят рублей.

— Ну, братцы! Спасибо всем! Налейте пять граммов, не больше! — Климов просиял, в глазах сверкнула слезинка, ему налили на донышко водки, он поднялся. — Друзья, черт с ним, со здоровьем! Я хочу выпить за всех вас, кто в этот трудный для меня час подставил дружеское плечо и выручил меня, спас от позора, вернул не только моего «макарова», мобильный, но даже и деньги, что под Новый год, сами понимаете, очень важно! За вас!

Он выпил, запил тоником, снова повернулся к другу:

— Тогда, выходит, Сереженька?

— Почерк его, да и бритва тоже, как заключил Силантьич.

— Ну что ж, после Нового года займемся этим клиентом вплотную. Ты где праздник справляешь?

— Не знаю еще.

— Как это не знаешь?! — удивился Климов. — А Надя где?

— Они в санаторий уехали.

— Молодцы! Тогда мы едем к Верке.

— Почему к Верке?

— Ты что! Тут такой шансон, она каждый день торчала у меня в больнице, кормила икрой и печеньем, какое-то американское лекарство достала, ускоряющее курс лечения и восстановление памяти, так я, как видишь, на своих двоих и готов приступить. Правда, еще больничный, и на процедуры надо будет ездить, и таблетки пить, и с водкой некоторые трудности, но такой был устроен шарман-вниман, что я чебуреки уже не ем, от них у меня, оказывается, изжога…

— Неужели?

— Да-да! Они хрен знает на чем их жарят, на маргарине, на сале, а желудок у меня один, и он не вечен, гвозди растворять не в состоянии. Так говорит Верка, и я ей верю! Словом, так, она уже шустрит у плиты, мы отовариваемся горючим и едем к ней! Слушай, так тебе же бабу надо! — Он хлопнул себя по лбу. — Все, звоню Верке, она садится на телефон и какую-нибудь девчонку тебе выпишет на вечерок! Не возражаешь?

— Подожди!

— Чего ждать? Время — шестой час, ты думаешь, они сидят и ждут, когда их позовут в гости?!

— Я сам кое-кому позвоню. Одолжи мобильный!

— Кому ты позвонишь? — нахмурился Климов. — Ты что, клеишься к бабам?

— Я знаю кому.

Кравец взял телефон, вышел в другую комнату, позвонил Лиде. Он обещал ей сообщить об аресте второго охранника и о том, что на запись разговора с ней оперативник, раскалывая Гену, не ссылался, дабы она не волновалась. На другом конце провода долго не поднимали трубку. И все-таки он дождался.

— Все, чему следовало случиться, случилось, — едва она сняла трубку, сказал он. — Старший лейтенант Кравец. Вы одна?

— Да. Я спала.

— Я на вас не ссылался и не буду, так что ваше имя осталось незапятнанным, — усмехнулся сыщик. — Так вы не решили еще, где справляете Новый год?

— Пока нет.

— Не хотите со мной поехать к моему приятелю?

Она замялась. Было слышно, как продавщица поднялась, чиркнула спичкой, закурила.

— Лида, я не настаиваю, мое предложение никак не связано со всем происшедшим, и мне бы не хотелось нарушать ваши планы, если они у вас имеются. Просто так получилось, что мне тоже не с кем встречать этот Новый год, вот я и вспомнил о вас. Нет так нет, я не обижусь.

— Просто это так неожиданно…

— Для меня тоже. Я никуда не хотел идти, а тут приятель зазывает к себе, точнее, к его девушке, она работает продюсером на телевидении, и я вспомнил о вас. Вспомнил, что обещал позвонить, и вдруг решился предложить вам снова встретиться…

Кравец выпил сто граммов, чуть захмелел, а потому и осмелился заговорить с Лидой о новой встрече. Это произошло так неожиданно, что караульные службы морального сознания не успели протрубить тревогу и лишь теперь стали тянуть его обратно.

«У тебя сын, жена, ее злость, скорее всего, пройдет, она опомнится, и мир в семье восстановится! — твердили, как старушки в чепцах, его караульные химеры. — И потом, с кем ты, офицер внутренних войск, связался? Она свидетельница, проходящая по уголовному делу, девица, живущая здесь без прописки, неизвестно с кем связанная, кем подкупленная! Да ее с радостью уложат под тебя, чтобы купить с потрохами старлея уголовного розыска! Ты сам разрушаешь свою семью! Подумай!»

Они еще долго вопили, требуя послушания, но было уже поздно. Лида, помолчав, неожиданно проговорила:

— Хорошо, я не против.

— Через сорок минут мы можем заехать за вами.

— Лучше через час.

Климов всю дорогу допытывался, что за девицу откопал его напарник, но больше всего бесстрашного пинкертона волновало другое: когда и как тот сумел ее закадрить. Он считал, что старлей без него и шагу ступить не может, что же касается женской половины человечества, то на Петровке вообще существовал лишь единственный знаток в этой области — капитан Климов, и остальным даже соваться туда нечего.

— Предчувствую: девку взял из свидетельниц путем шантажа! — натолкнувшись на глухую стену молчания, заключил капитан. — Сережа, не делай глупостей, откажись, давай я тебе найду нормальную деваху, но не мешай секс и службу!

— Ты, кажется, говорил, что мой должник? — не выдержав, отозвался Кравец.

— Говорил.

— Так вот, окажи мне услугу, коли должник. За весь вечер ты ни разу не вспомнишь историю, происшедшую с тобой в магазинчике, и вообще не станешь трепаться на служебные темы, не будешь приставать к моей девушке, доставать ее любыми расспросами, вести себя мило, деликатно, празднуя Новый год, а не юбилей своей служебно-разыскной деятельности. И наконец, не станешь больше и ко мне приступать с дурацкими рассуждениями!

— Все?

— Все.

— Это весь мой долг?

— Да, весь долг.

— Все, заметано! Долг — это святое. Только, как друг, хочу напоследок предупредить…

— Не надо, — перебил Кравец.

— Понял. Не буду!

Климов для убедительности сжал губы и всю остальную дорогу не проронил ни слова. Они заехали в гастроном, купили водки, воды, вина и шампанского. Сгодились возвращенные капитану деньги. Потом подъехали к дому Лиды. На пятнадцать минут раньше, и Кравец решил подождать в машине.

— Подумаешь, на пятнадцать минут! — рассердился капитан. — Иди, пусть поторопится!

— Мы что, спешим?

— Нет, но чего ждать?!

— Тогда подождем, — сказал старлей.

Через пятнадцать минут старший лейтенант поднялся и вошел в подъезд, в то время как Климов, пытаясь успокоиться, махнул двадцать кругов вокруг машины. Он не понимал, как можно сидеть и тупо ждать, и все из-за того, что пообещал заехать ровно через час. Сыщик этих церемоний не понимал, а когда он чего-то не понимал, то исходил слюной бешенства.

Кравец поднялся на второй этаж, позвонил. Лида открыла дверь, и старший лейтенант замер, увидев ее. Она была в бирюзовом облегающем платье и не мигая смотрела на него. Неожиданно улыбнулась:

— Что-то не так?

— Ты очень красивая.

— Я уже боюсь этого. Вы на машине?

Он кивнул.

— Мы там останемся ночевать?

Вопрос застал старлея врасплох.

— Я не думал об этом, — покраснев, пробормотал он.

— Ладно, решим это на месте, — она подала ему легкую белую шубку, недорогую, из синтетики, и он помог ей надеть ее.

Она повернулась к нему, взглянула на лейтенанта, словно впервые его увидела.

— А ты симпатичный и сразу мне понравился, — прошептала Лида. — Я еще подумала: такой парень и почему-то мент?!

— Я детектив, сыщик, это немного другое.

— Я не против. У меня тоже не та профессия, чтобы сильно ею гордиться, — усмехнулась Лида.

— А я не стыжусь своей, — Кравец улыбнулся, дотронулся до ее лица и осторожно коснулся губами ее губ.

Она обвила его шею и поцеловала его по-настоящему: долго и страстно. У сыщика закружилась голова.

— Ну вот, помада размазалась, — обернувшись и взглянув на себя в зеркало, заметила она и подкрасила губы. — А я даже не запомнила, как тебя зовут.

— Сергей. Нам надо идти, во дворе мой приятель, замерз, наверное, — улыбнулся старлей.

— Ничего, подождет, — прижимаясь к старлею, прошептала Лида. — Все-таки Новый год!

3

Телефоны у министерских чиновников молчали, а домашний номер заместителя начальника управления нигде не давали, и связаться с тем, чьим знакомством бравировал похититель его сына, Смирнов не мог. Имя и фамилию важной дамы из московской мэрии, ее тоже называл «вальяжный», Могилевский так и не вспомнил. Впрочем, может быть, и намеренно, по какой-то причине вдруг не захотев вмешиваться в эту историю. Последний их разговор получился формальным и натянутым. Скорее всего, странное поведение Сан Саныча возбудило у Петра Казимировича некоторые подозрения. Похвально, что молодой отец пытается сам найти собственного сына. Однако, казалось бы, чего проще: подать заявление о похищении ребенка, когда есть живой свидетель и готов даже портрет похитителя. Но этот странный визитер Смирнов этого почему-то не делает. В чем причина? Тем более он корреспондент «Известий». Да власти в лепешку расшибутся, а помогут в таком вопросе. Почему же беспокойство только на словах, а не подтверждается поступками? Может быть, самому фотокору есть что скрывать от органов внутренних дел? Вот ведь как наверняка размышлял про себя директор детдома и задавал себе естественный вопрос: кому я помогаю? Отцу или подозрительному лицу, который выдает себя за родителя?

Все эти мысли терзали Сан Саныча, а он ничего не мог изменить. Несколько раз даже возникала шальная идея: позвонить Климову и обратиться за помощью. Капитан вроде бы мужик нормальный и в то, что Смирнов маньяк, вряд ли всерьез верит. Но сыщик обязательно спросит о Нине, и тут никаких утешительных новостей не последует. А самим звонком фотограф только вызовет огонь на себя. Теперь есть деньги, можно нанять частного сыщика, но чек оплатят только после десятого, да и вряд ли какое-нибудь сыскное частное агентство работает в эти дни. Александра застряла в Японии. Все одно к одному. Судьба оказывает ему покровительство в делах, но не хочет даже думать о его душевных тревогах. Древние в таких случаях приносили богатые жертвоприношения, и боги участливо вникали в людские трудности. Если б фотограф знал, кому, где и что надо преподнести, он бы не пожалел денег.

За завтраком Нина напомнила, что они сегодня едут в гости к ее матери, Наталье Михайловне. Но перед тем как собираться, Сан Саныч, все еще помня о вчерашней новогодней ссоре, деликатно спросил:

— Может, мне не стоит пока?

— Почему?

Нина тотчас напряглась, встревожилась, глаза похолодели, и тут же возникло отчужденное выражение лица. Он мгновенно взял ее за руку, улыбнулся.

— Нет-нет, я бы хотел поехать! Просто… — Смирнов с нежностью посмотрел на нее. — Мы с тобой хоть и помирились, но утвердительного ответа на мое предложение руки и сердца я так и не услышал, — мягко проговорил он. — И в каком качестве ты меня представишь своей маме, учитывая, что Саша при бабушке назовет меня папой?

— Я представлю тебя в качестве Сан Саныча. Моя мать нормальная женщина и лишних вопросов задавать не станет. Что тебя еще волнует? Ты хочешь услышать утвердительный ответ? — глядя на него, загадочно спросила Нина.

— Мне кажется, определенность всегда лучше. — Фотограф помедлил и добавил: — Любая.

— Ладно, поехали, а то я снова наговорю тебе такого, что назад просто не выберемся!

Она одела Сашу, вытолкала его на лестничную площадку, попросив вызвать лифт, и, едва они остались одни, Нина прижалась к нему и прошептала:

— Дай мне еще немного времени! Я должна привыкнуть к тебе, узнать поближе, ведь мы знакомы всего несколько дней. Я и без того совершаю сумасшедшие поступки, но эти дикие скорости все же не по мне. Я вдруг обнаружила в себе старорежимную советскую психологию. Нет, это не значит, что мне потребуется, как когда-то моим родителям, три года, чтобы узнать тебя. Надеюсь, это свершится гораздо быстрее. Давай считать, что я последний подранок развитого социализма! — Она рассмеялась и с нежностью посмотрела на него.

Наталья Михайловна, седоватая, нарумяненная старушка, с живыми блестящими глазками, изображавшая милую светскую даму, казалось, была осведомлена обо всем и никаких вопросов об их взаимоотношениях не задавала. Она жила одна рядом с метро «Речной вокзал» в небольшой двухкомнатной квартире, милой, чистенькой, уютной, постоянно зазывая дочь на свои обеды по воскресеньям.

Отец Нины носил адмиральские погоны и был доктором исторических наук. Последние двадцать лет он служил сначала в Министерстве обороны, а потом преподавал в Академии Генштаба, и когда единственная дочка закончила институт, стала работать, вышла замуж, то родители скрепя сердце разменяли свою шикарную четырехкомнатную квартиру у Никитских ворот на две двухкомнатные в разных районах и завели эту традицию: семейные обеды по воскресеньям, куда Нина, как послушная дочь, постоянно приходила с мужем или подругой. Потом отец умер, мать осталась одна, но обеды не прекратились, причем каждый раз Наталья Михайловна придумывала новое меню, неожиданное, что требовало невероятных усилий.

— Знаю, что вчера наверняка наелись всякой отравы: напихали в себя много копченостей, соленостей, перченостей, все это смешали, и потому мой обед будет лечебным, диетическим! — сразу же предупредила она.

На первое был подан нежный куриный супчик, на второе — фирменные рыбные тефтели, на третье брусничный чай с целебным алтайским бальзамом. Хозяйка говорила только о политике: ей не нравились ни правые, ни левые, хотя из компартии она принципиально выходить не собиралась, зато Наталья Михайловна обожала Черчилля.

— Он такой душка! Кстати, зарабатывал на жизнь тем, что рисовал картины! — вздыхала Наталья Михайловна и закатывала глаза к потолку. — А нашим политикам катастрофически не хватает, как говорят французы, бель эспри, изящного ума, и еще прозорливости. Я уж не говорю о шарме. Кстати, вам надо постричь Сашу, — неожиданно переводя тему разговора, заулыбалась бабушка, гладя внука по голове. — И папе тоже не мешало бы постричься! Или вы собрались бороду отпускать? — заметив легкую небритость на щеках, поинтересовалась Наталья Михайловна.

— К сожалению, борода мне не идет, — улыбнувшись, ответил Сан Саныч.

— Мамочка всю жизнь проработала в школе сначала учительницей истории, а потом завучем, — усмехнулась Нина.

— Не иронизируй! Твоя мать не последняя дура была в старом государстве, — сердито одернула ее Наталья Михайловна.

Сан Саныч знал, что вечером, часам к шести, их приглашала к себе Татьяна, старая подружка, и Нина даже спрашивала его: хочет ли он заехать к ней в гости?

— Если тебе хочется, давай заедем, — сказал он.

— Она тебе понравилась? — ревниво вспыхивала Асеева.

— Забавная у тебя подруга.

— Что значит «забавная»?

— Шухарная.

— А что такое «шухарная»?

— Шумная, дикая, беспокойная.

— И для тебя такие люди забавные?

— В некотором роде.

— А я забавная?

— Ты же сама себя назвала старорежимной, — усмехнулся Сан Саныч.

— Неужели такие тебе могут нравиться?

Она достала фотографа вопросами. Он даже рассердился и прекратил отвечать. Однако через пять минут Асеева сама пришла к нему, извинилась, и они помирились.

Нина словно проверяла его на выдержку, терпение и силу духа. Но еще через мгновение призналась:

— Ты знаешь, я сама не понимаю, что со мной происходит. Мне было бы легче, если б ты меня бросил прямо сейчас. Я бы погоревала, погоревала и смирилась. А тут не знаешь, на что решиться. И хочется влюбиться безоглядно, да так, чтобы обо всем на свете забыть, но и в пропасть не улететь. Меня точно раздирает на части, я понять не могу, что это за силы?.. Я ведь раньше никого не ревновала. И даже не знала, что это такое. А Жуковская всегда всех ревновала. Она и за мужем моим ухлестывала. Может быть, они и любовниками даже были, меня это тогда не очень занимало, я знала про его романы с другими, и мне хотелось лишь одного: умереть. Я только и думала об этом… Теперь сама удивляюсь, как ничего не сделала над собой… Ангел остановил. — Она вдруг улыбнулась, помолчала, глядя в сторону. — Но заехать к Таньке придется. У нас давняя традиция: вечером первого января всегда собираться у нее.

Они уже пили ароматный брусничный чай с крепким бальзамом из сорока трав, обед заканчивался, и Нина недовольно посматривала на часы: без двадцати пять.

— Я так устала, что мне, честно говоря, не хочется заезжать к Таньке. Как ты? — прошептала она.

— Да, пожалуй. Я бы тоже посидел в тишине без суеты.

— Я ей позвоню, скажу, что Сашка зачихал.

Сан Саныч кивнул. Нина взяла телефон, ушла в другую комнату, оставив его наедине с матерью.

— Ниночка по телефону, просила меня не задавать вам никаких компрометирующих вопросов, но вы уж простите старуху за невоздержанность, — наклонившись к Смирнову, зашептала Наталья Михайловна, и лицо ее покрылось красными пятнами, — но в мои лета люди становятся любопытными и снова превращаются в детей. Удивительно, правда?

Он кивнул. Она несколько секунд, улыбаясь, молча смотрела на него, то ли позабыв, о чем хотела спросить, то ли так и не решившись. Скорее всего, второе.

Нина с хмурым лицом вышла из соседней комнаты.

— Танька сказала: дружба — понятие круглосуточное, и если мы сейчас к ним не заедем, то она соберет детей, возьмет за шкирку мужа с приятелем, который у них уже гостит, и все они цыганским табором припрутся к нам. И она это сделает, с нее станется, а у меня дома шаром покати для такой компании! — сообщила Асеева. — Так что уж лучше мы к ним!

У Таньки гремела музыка, а сама она была пьяна. Увидев Сан Саныча, Жуковская кинулась ему на шею и поцеловала прямо в губы, оставив яркий след помады.

— Сегодня Новый год, сегодня все можно! — заметив оторопелое выражение лица подруги, объяснила она и кинулась целовать Нину. — Все, быстро раздеваться, мыть руки и за стол! Что, вы думаете, мы пожираем? Жареного кальмара и пьем текилу с солью и лимоном! Я знаю, ты любишь текилу. — Хозяйка снова чмокнула Нину. — Юрочка принес!

Сан Саныч вручил Жуковской бутылку любимого виски «Белая лошадь», Татьяна обрадовалась, но целоваться больше не полезла, почувствовав, сколь болезненно восприняла ее подруга первый поцелуй с Сан Санычем.

— Быстро все за стол!

Они прошли в гостиную, где сидело двое мужчин. Они оба поднялись, заулыбались, один из них, рыжекудрый, круглолицый, с солидным животом и еврейскими печальными глазами, обнял и расцеловал Нину, а она познакомила его с Сан Санычем.

— Гриша, и больше ничего! — радостно прогудел хозяин дома, крепко пожимая руку, а потом и прижимая худенького Смирнова к себе и целуя его, как ребенка, в лоб. — А теперь, Сан Саныч, познакомься с нашим новогодним другом!

— Юра!

Фотограф обернулся и взглянул на гостя: приятное, с крупными чертами лицо и с синеватым отливом на выбритых щеках, черные, чуть вьющиеся и блестящие, как будто набриолиненные волосы, с четким беловатым пробором, с ямочкой на подбородке. Золотая печатка на безымянном пальце с черным камнем. Темно-синий дорогой костюм и яркий галстук. Сан Саныч даже вздрогнул от неожиданности: он не ожидал столь явного сходства, как и не мог вообще вообразить себе, что встретит похитителя сына в первый же день Нового года. Еще утром он сетовал на судьбу, готов был принести ей священные жертвы, и вот она откликнулась на его мольбы.

— Мы где-то встречались? — заметив это явное удивление, спросил гость.

— Вроде бы… — пробормотал Сан Саныч.

Они пожали друг другу руки, сели на свои места.

— Юра у нас большой бизнесмен! — пояснил Гриша.

— Очень приятно, — с трудом выдавив улыбку, кивнул фотограф.

— Так, надо быстро выпить за знакомство! — прибежав, скомандовала Татьяна. — Гриша, налей опоздавшим текилы! А мне Юрочка нальет виски!

— Так вы любите виски? — удивился гость.

— Да, очень!

— Где Сашка? — обеспокоилась Нина.

— Я отвела его к дочерям, Юра принес кассету с новыми мультиками, есть твой сын не хочет, выпьет пока пепси, я поставила чайник и дам им всем чаю с тортом! Не дергайся, расслабься, выпей текилы! Гриша, отрежь им кальмарчика! Его надо есть с соусом! — Жуковская схватила стакан с виски, поднялась. — Братцы! С Новым годом! Я вас всех люблю!

Они дружно выпили. Смирнов старался чаще улыбаться, чтобы похититель ничего не заподозрил. Первой мыслью было схватить его за горло и душить до тех пор, пока тот не запросил бы пощады и не раскаялся во всем. Однако драка и признание испортили бы всем праздник, но самое главное — преступник мог бы не расколоться, заявить, что его приняли не за того, мало ли брюнетов с ямочками на подбородке и с черным камнем на золотой печатке и тех, кого зовут Юра. Сан Саныча тоже приняли за маньяка, так что такие вещи на свете случаются. А напуганный Юра завтра так упрячет Сашку, что его никто не найдет. Или даже убьет. Потому надо действовать осторожно, нежной хваткой.

— Ну как кальмарчик? — заулыбалась Татьяна.

— Немного пахнет морскими водорослями, — смущенно ответила Нина.

— А ты хотела, чтобы океанский кальмар благоухал фиалками?! Гриша, тебе нравится?

— Да! — прорычал Гриша, запихивая в рот большие куски кальмара, что хозяйке совсем не понравилось.

— Гришуня, по-моему, ты готов! А не пойти ли нам бай-бай? — Жуковская поднялась, подошла к мужу. — Пойдем, милый, надо поспать! У тебя завтра репетиция и концерт, а ты лыка не вяжешь! Пошли, я уложу тебя!

Хозяин не сопротивлялся. Татьяна подняла мужа, увела его в спальню. Юра, увидев, что Сан Саныч выпил до конца, наполнил его рюмку текилой.

— Не возражаете?

— Нет, спасибо.

— Вы солью посыпьте ободок рюмки и возьмите дольку лимона, — посоветовал бизнесмен.

Сан Саныч последовал его совету.

— Текилу очень хорошо закусывать кальмаром, — стал пояснять дальше Юра. — Вкус у него, как говорится, на любителя, но с текилой хорошо сочетается…

— А у вас собственный кулинарный бизнес? — поинтересовался Сан Саныч.

— Нечто в этом роде, — заулыбался знаток мексиканской водки.

Из спальни в цыганской разноцветной накидке, в блузке с большим вырезом и с розой в волосах появилась Татьяна.

— А вот и я!

Все дружно зааплодировали ее необычному наряду.

— Наконец-то я его угомонила, и муженек шумно захрапел! Гришаня у меня вообще не пьет, Нина знает, а тут ему понравилась текила с солью, и он дорвался. И вот результат!

— В этой текиле сорок пять градусов, — напомнил бизнесмен.

— Ничего, лучше отоспится, — усмехнулась Татьяна. — Юрочка, налей всем!

— А у всех все есть!

— Вот и чудесно! — Хозяйка подняла рюмку. — Я хочу выпить вот за эту пару! С Нинулей мы вместе с шестого класса! С той поры не разлучались! Представляешь?! Столько не дружат! А Сан Саныч у нас знаменитый фотограф, получил Гран-при на последней международной выставке фотографии, которая несколько дней назад закрылась в Москве…

— Все правильно, я вспомнил: видел вас по телевизору! — обрадовался Юра. — Пятьдесят тысяч долларов!

— Могли бы, кстати, дать и больше, — посетовала Татьяна. — Но сейчас я хочу выпить за другое! За счастье этой парочки, сидящей рядом! — Она показала на Нину и Сан Саныча. — Еще месяц назад они не были знакомы, а сегодня оба сияют! Будьте счастливы, мои родные, и в Новом году, и во всем следующем столетии!

Последние фразы она проговорила со слезой на глазу, поднялась, и все поднялись следом. Жуковская поцеловала сначала Нину, а потом Сан Саныча. У Нины заблестели глаза от возбуждения. Они чокнулись, выпили, закусили кальмаром.

Прибежала дочь Татьяны:

— Мама, мультики и пепси-кола закончились, мы хотим чай с тортом и конфетами!

— Иди поставь чайник и можешь взять из холодильника торт. Отрежь нам четыре кусочка, а все остальное можете уничтожать! Только не обижайте Сашу!

Девочка убежала. Татьяна закурила, бросив беглый взгляд на то, как Нина доедает кальмара.

— Ну что, понравился зверь морских пучин? — насмешливо спросила хозяйка.

— С соусом очень вкусно!

— А вы, свинтусы, еще не хотели ко мне заезжать!

— Мы уже готовы искупить свою вину! — вмешался в разговор Сан Саныч.

— Как же вы готовы искупить свою вину? — заинтересовалась Жуковская.

Все это время, пока выяснялись сильные стороны текилы и слабости хозяина, Сан Саныч мучительно размышлял, как установить близкий контакт с Юрой, выяснить, где он живет, чем занимается. Судя по тем взглядам, что Татьяна бросала на него, между ними уже установились тайные отношения. Вряд ли бизнесмен женат, обручального кольца на пальце нет, а судя по возрасту, Юра, скорее всего, разведен. Но как установить с ним дружеский контакт? И вдруг Жуковская бросила фразу, которая мгновенно подсказала спасительный выход.

— Наше искупление последует также незамедлительно, — продолжил Смирнов. — Мы с Ниной предлагаем вам завтра пообедать с нами! В каком-нибудь хорошем ресторанчике! Я не очень знаком с московской ресторанной жизнью, но, надеюсь, Нина поможет мне выбрать уютный закуток. Да и надо отметить мою награду!

Он бросил мимолетный взгляд на Нину, она натянуто улыбалась, но, судя по ее глазам, его возлюбленная была не в восторге от этого предложения.

— Мы с Юрочкой его принимаем, поскольку у Гришани завтра днем репетиция, а потом концерт! — тотчас отозвалась Татьяна.

Юра немного напрягся, и у Сан Саныча перехватило дыхание: ради сближения с ним он и затевал этот обед.

— Если часа в два или в три, то я не против, — помедлив, кивнул Юра.

— Все, заметано! В три часа! Кстати, на Тверской рядом с Маяковкой есть итальянский ресторан, я один раз там обедал. Не против?

— Неплохой ресторанчик, — согласился Юра. — А хотите, я созвонюсь со своим приятелем, он владеет одним милым ресторанчиком. Там не так уж дорого, вкусно и все по-домашнему. Как?

— Давайте, мы будем рады! — обрадовался Смирнов. В кармане у Смирнова лежало сто пятьдесят долларов, но он надеялся перехватить долларов триста — четыреста у Дениса или у Нины. Этого наверняка хватит.

— Тогда заметано! — усмехнулся Юра, наполнил рюмки текилой, поднялся и заговорил нежным баритоном: — Разрешите и мне сказать несколько слов…

— Разрешаем, — одобрила Татьяна.

— Я даже не ожидал, что попаду на столь волнительный вечер, в некотором роде помолвку таких двух замечательных людей, и конечно же присоединяюсь к сердечным поздравлениям Танечки, а от себя лично хочу пожелать любви, любви и любви! Будет любовь, будет и песня, как раньше говорили. Остальное все приложится. За любовь! — шумно провозгласил он.

Все выпили. Нина уже нервно посматривала на часы, и Юра, заметив нервозность гостьи, дружелюбно проговорил:

— Ниночка, сейчас вместе поедем, я вас доброшу до дома!

— Вы на машине? — удивилась она.

— Да.

У Нины вытянулось лицо: она видела, сколько выпил вальяжный и как раскраснелось его лицо. Он даже ослабил узел яркого галстука и расстегнул ворот рубашки.

— Не беспокойтесь, я езжу с шофером, — заметив ее беспокойство, улыбнулся он, достал мобильный и, набрав номер, попросил водителя подъехать. — Через пятнадцать минут машина будет у подъезда!

— Да вы что, братцы?! — накинулась на гостей хозяйка. — Гуляем всю ночь, детей я уложу!

— Танюш, завтра же днем увидимся, а с утра неотложные дела! — капризно сложив губки, заканючил он.

— Тогда наливай!

Юра разлил остатки текилы и плеснул виски в стакан Татьяны.

— Можно и мне сказать несколько слов? — поднявшись, проникновенно произнес Сан Саныч. — Я хочу поблагодарить всех за те теплые и трогательные слова, сказанные в наш адрес, и еще я счастлив был провести этот праздничный вечер с такими очаровательными людьми! Ура-ура!

— Ура-ура! — повторил Юра, они дружно чокнулись и лихо выпили.

— Все, спасибо! — Они двинулись было из-за стола, но Татьяна затребовала посошок, и пришлось еще выпить по одной, хотя она уже лыка не вязала.

Наконец они распрощались, сели в машину. Нина хмурилась, досадуя на подругу, ей было стыдно за нее, ибо Татьяна опять напилась и, прощаясь с ними, вела себя отвратительно, откровенно повиснув на Юре. Эту жуткую сцену видели и ее дети, высыпав сказать «до свидания» Саше. Сан Саныч в другое время бы также негодовал, но сейчас он улыбался и мило болтал с Юрой. Как бы невзначай спросил, где он живет.

— Я на Соколе, — ответил бизнесмен.

— Я хотел бы записать ваш телефон, чтобы позвонить завтра и узнать насчет ресторанчика…

— Ах да! — И он продиктовал мобильный.

— А домашний можно на всякий случай, зачем же расходовать лишние деньги…

— Запишите, хотя я говорю со всеми по мобильному, — он продиктовал и домашний. — Плачу сто долларов в месяц и говорю сколько угодно!

Он довез их до дома, они трогательно попрощались, а Сан Саныч запомнил номер его «вольво». Бросил беглый взгляд и на шофера: молчаливый громила, чьих кулачищ стоит опасаться: один такой удар способен превратить в лепешку его лицо.

Нина хмурилась и сердилась на него, но пока молчала, перемалывая всю ссору в себе и укладывая Сашку спать. Смирнов сидел на кухне, пил кофе, обдумывая ход дальнейших действий. Во-первых, надо подружиться. Узнать, где он живет, сколько квартир, есть ли дача. Голыми руками этого Юрочку не возьмешь.

Нина уложила сына, пришла на кухню. Сан Саныч налил ей кофе. Она закурила, с удивлением взглянув на фотографа. Пил он немало, с Юрой они почти вдвоем допили литровую бутылку текилы. Даже если к их приходу там оставалось восемьсот граммов, то четыреста или триста — объем тоже немалый, а Смирнов после такого спиртового груза выглядел как огурчик.

— Я поэтому и не хотела ехать к Татьяне, потому что каждый раз все заканчивается одним и тем же: сидим нормально, весело, но к концу она напивается и вешается на шею первому встречному. Хорошо хоть, на тебе не повисла!

— Почему ты тогда продолжаешь с ней дружить? — удивился Сан Саныч.

— Мы дружим с шестого класса, она помогла мне с Сашкой, работает в мэрии, ей подчиняются все сиротские дома…

— Так она и есть важная чиновница из мэрии! — радостно воскликнул он.

— А я разве тебе не говорила? — удивилась она. — Татьяна за неделю сделала все нужные документы!

— За неделю?! — прошептал Смирнов и даже подскочил с места.

— Да, а что?

— Юра похититель моего сына! — Сан Саныч выложил ей рисунок, который составил со слов Могилевского.

— Да, похож, — всмотревшись в него, сказала Нина. — Ты его сразу узнал?

Он кивнул.

— А почему мне не сказал?

— Я жалею, что и сейчас не сдержался, — вздохнул фотограф. — Если наш новый ласковый друг хоть что-то заподозрит, то он не пощадит ни меня, ни тебя, ни Сашку! И в отличие от капитана Климова ультиматумы выставлять не будет. Так что тут игра не в казаки-разбойники, а со смертью.

4

Кравец открыл глаза и огляделся: желтенькие с зелеными цветочками обои ему были незнакомы. Как и плотные темно-вишневые шторы на окне. Он увидел рядом спящую Лиду и лишь после этого стал немного вспоминать.

Старый год они начали провожать у Верки, в ее небольшой двухкомнатной квартире, и все шло нормально, стол получился праздничный, с разными салатами и разносолами. Нарядная елка, мигающая огоньками. Климов за уходящий год не пил, считая, что тот ничего хорошего ему не принес, и свои сто пятьдесят приберегал за новый, потягивая сок и не сводя восхищенных глаз с продавщицы, так поразила капитана ее красота.

— Слушай, где ты ее откопал? — оставаясь наедине со старлеем, постоянно гудел он. — Она что, свидетельницей по одному из наших дел проходила?

— Какая разница, — усмехался Кравец. — Мы с тобой договорились: тебя это не касается!

— Жалко девку! Как только твоя Надя вернется, ты же ее сразу бросишь!

— Ты лучше на Верку посматривай, а то она обижается! — огрызался сыщик.

Но Толю словно заклинило. Он не мог отвести от Лиды нежного взгляда, расспрашивал ее о родном Камышине, где, оказывается, не раз бывал и о котором хранил теплые воспоминания. Несколько раз Вера и Сергей пытались перевести разговор в общее русло, разыграть даже шараду, но Климов, оседлав верного конька, то и дело возвращался к Камышину.

— А какой там стоял театр? Такое красивое здание! — восторженно запевал он.

— Оно и сейчас стоит, — искренне отвечала Лида, не очень понимая, почему капитана вдруг заинтересовал ее родной маленький городок. — Театр у нас старинный, на его сцене играло много известных актеров. — Она заулыбалась, готовая произнести эти имена, но вдруг поняла, что не помнит ни одного. — Ничего себе! Я когда-то многих помнила, а теперь всех позабыла…

— Там же рядом водохранилище? — не унимался Климов. — И много рыбы, наверное?

— Водохранилище очень большое, и рыбы тоже много! — без особого энтузиазма отзывалась камышинская красавица. — У моих соседей катер, и они без рыбы не живут…

Черные глаза Верки наполнялись злой тоской, продюсерша хватала сигареты и выскакивала на кухню. После восьмого вопроса о Камышине и его окрестностях Лида не выдержала и, наклонившись к старшему лейтенанту, прошептала:

— Наверное, нам лучше уехать!

Оперативник кивнул. Они выпили еще по рюмке за тех, кто в пути. До Нового года оставалось сорок пять минут. Верка успела пожарить по огромной отбивной, и Сергей с Лидой съели одну на двоих. Доев мясо, они перемигнулись и оба разом поднялись.

— Спасибо этому дому, пойдем к другому! Все, ребята, мы тихо отчаливаем! — весело заявил Кравец. — Обещали еще одних друзей поздравить!

Верка их не задерживала, зато Климов взвился, как смерч, перегородив дорогу.

— Каких друзей, ты чего бормочешь?! Мы так не договаривались! Компания есть компания!

— Да отпусти ты молодых, видишь, им не терпится! — усмехнувшись, встряла Верка.

— Чего им не терпится?! — не на шутку разозлился капитан. — Сегодня праздник, я близкий друг Сергея, у нас одна компания, мы сидим, нормально разговариваем. Я что, кого-то обидел? Нет, пусть скажут: я кого-то обидел?!

— Ты никого не обидел, — помолчав, произнес Кравец.

— Тогда все за стол! Скоро двенадцать часов, ё-ка-лэ-мэ-нэ! Я давно жажду выпить вместе со всеми! Человек только что вышел из больницы! Можно хоть немного сострадания к нему проявить?! Ну чего встали?! Марш за стол!

Но Кравец с Лидой не двинулись с места.

— Ладно, Толя, не буянь, пропусти нас! — выговорил старший лейтенант.

— Хочешь со мной поругатьсянавсегда? — нервно задергал желваками капитан

— Это уж как придется.

— Да пропусти ты их, хватит выкобениваться! — не выдержав, выкрикнула Верка.

Климов вздрогнул, молча посторонился, давая им пройти. Они быстро оделись и, не попрощавшись, выскользнули за дверь. Лишь после этого капитан словно очнулся. Он пришел на кухню, где нервно курила Верка, растерянно спросил:

— Что случилось, объясни мне?

— А ты что, сам не понимаешь?!

— Нет.

Она со злостью посмотрела на него, но оперативник ответил ей таким растерянным и не понимающим взглядом, что Верка быстро сменила гнев на жалость. Она подошла к нему, обняла, погладила по голове, прижала к себе.

— Ну как тебе объяснить? — покусывая мочку его уха, зашептала она. — Ты же веришь в любовь?

— А как же!

— Так вот, твой старший лейтенант влюбился в юную девочку, и она к нему неровно задышала, они сидели, как голубки, за столом, а ты стал тянуть одеяло на себя, вклиниваться между ними, мешать им, разве это непонятно?

— Я стал вклиниваться?! — тая от нежных ласк, промурлыкал капитан. — Разве ты не знаешь, как я умею вклиниваться?! Да я так вклиниваюсь, когда захочу, что пыль столбом поднимается! А тут задал несколько невинных вопросов, только и всего!

— Может быть, ты и прав, — вздохнула Верка, ощущая, как его рука скользит вверх по ее бедру, и быстро возбуждаясь. — Эй, эй, надо бы Новый год не пропустить!

Кравец с Лидой успели схватить машину и без пятнадцати двенадцать подъехали к ее подъезду.

— Надо же в магазин заскочить, хотя бы водки или шампанского купить! — спохватился старлей.

— У меня все есть, пошли!

Они успели открыть шпроты, икру, нарезку из семги, шампанское и водку — такие немалые запасы обнаружились в холодильнике, — налить по бокалу, чокнуться, и сверху от соседей послышался бой кремлевских курантов.

— У меня даже телевизора нет!

— И не надо! С Новым годом!

— С Новым годом!

Они заулыбались, а еще через секунду, обнявшись, поцеловались друг с другом.

— Извини, что так получилось, — проговорил он.

— Я даже рада, — прижимаясь к нему, прошептала Лида. — Они оба какие-то придурочные! И отбивные жесткие попались! А ты мне очень нравишься!

Старлей вздрогнул, не ожидавший услышать это признание, и в первое мгновение даже не поверил сказанному.

— Это правда?

Она кивнула.

— Я тут третий месяц, но ни с кем толком не знакома. В магазинчик меня подруга устроила. Она перешла в другой, а меня впихнула на свое место. Вася не возражал. Для него лишь бы навар был. Хотя в принципе я ничего плохого о нем сказать не могу. Я несколько раз просчиталась, один раз даже на пятьдесят рублей, но он лишь поворчал и махнул рукой: чтоб больше такого не было. А когда что-то прокручивал, то всегда подкидывал: сотню-две, а то и больше. В моем положении грех было отказываться. Двое пытались познакомиться, но как только стали нахальничать, наседать, Вася быстро привел их в чувство, хотя сам ни разу не приставал, и Генке с Пашей настрого запретил. «Если уж приспичило в одном месте, то девок из соседнего ларька клейте, а где работаете, не смейте о том и думать!» Такие вот у него странные понятия имелись. Так что за эти три месяца я ни разу ни с одним кавалером даже по улице не прошлась. Жила, как монахиня в обители, — она негромко рассмеялась. — А Василию Даниловичу действительно шесть лет дадут?

— Может быть, и больше.

— А Пашу они убили?

— Думаю, что нет.

— А кто?

— Есть кое-какие идеи.

— А трудно преступников искать?

— Трудно.

— И находите?

— Нашли же мы твоих Васю с Геной, хотя Климов до сих пор ничего не помнит, — усмехнулся старший лейтенант. — И на следующий же день Щетинкина взяли.

— А как ты его нашел?

— Военная тайна.

— Нет, я серьезно!

— И я серьезно.

— Ты мне не доверяешь?

— Есть вещи, знание которых сопряжено с риском для жизни. Тебе мало предновогодних приключений?

— А теперь я с тобой, и мне ничего не страшно! — Лида прижалась к нему. — Мы ведь теперь будем вместе?

Она задала вопрос, и ответ как бы подразумевался сам собой и конечно же положительный. Но оперативник не знал, что на него ответить. Капитан бы, не задумываясь, кивнул, прижал ее к себе, зашептал слова любви, он умел лгать, профессия того иногда требовала, но теперь слова колом застряли в горле. Он лишь крепко обнял Лиду.

— Сколько тебе лет? — неожиданно спросил он.

— Двадцать… Будет.

— Надо же учиться.

— Я думала об этом, но пока не знаю, кем бы я хотела быть. Как-то плыла, плыла по течению, родители разошлись, бросили у бабушки, разъехались. Мать поначалу писала, присылала деньги на мое содержание, а за последние два года жизни в Камышине я не получила ни одного письма и ни одной копейки денег. Закончила школу, пошла работать на фабрику, бабушка заболела и больше не вставала. Через два месяца умерла. Соседка мне говорит: поезжай в Москву, у меня там дочь, она неплохо зарабатывает, я тебе дам ее телефон. Она дала, я позвонила Ларисе еще из Камышина, и она сказала: «Хочешь, приезжай!» И я поехала. Соседка на прощание перекрестила и произнесла: «Сироту Бог не обидит». Хотя я не сирота, где-то отец и мать живут. А получается, что сирота.

Они так проговорили часов до трех ночи, потом стали целоваться и заснули уже под утро. Все это не сразу, постепенно припомнилось Кравцу.

Полежав несколько секунд, он поднялся, взглянул в окно: шел мелкий снег. Двое малышей, укладываясь на фанерки, катались в пустом дворе с детской горки.

Часы показывали половину двенадцатого. Сыщик, понаблюдав за детьми, прошел в ванную и долго стоял под горячим душем, пытаясь понять, что с ним происходит. Может быть, ему стоит уже появиться в санатории, поздравить жену и сына и помириться с ними? Они могли сами в полночь позвонить ему вчера. Скорее всего, так и было, и он не имеет права разрушать семью, несмотря на то что жена перестала его понимать и сама многое уже разрушила. Это холостяку Климову простительно влюбляться каждый день и не задумываться о будущем, а у старлея сын, и он должен воспитать его. Эта же девочка еще не раз влюбится, у нее вся жизнь впереди. Пусть она спит, оперативник оденется, оставит ей записку и поедет домой. Да, так он и сделает.

Пропарившись до красноты всего тела, сыщик растерся полотенцем, вышел из ванной и столкнулся у дверей с Лидой.

— Я проснулась, увидела, тебя нет, испугалась, а потом услышала шум воды в ванной, и мне захотелось тебя увидеть! — Она прижалась к нему. — Боже, какой ты горячий! Что мы будем сегодня делать? Давай сходим в кино? Тыщу лет в кино не была!

— Давай!

Ответ вырвался непроизвольно, Кравец даже не успел приготовить другой, который бы освободил его на весь день.

Лида поцеловала старлея и ушла в ванную.

— Свари мне кофе! — крикнула она.

Все начинается с того, что сначала все девушки застенчивы и нежны, как ангелочки. А потом робкий вопрос: «Давай сходим в кино?» — полувопрос, полупросьба, полуприказ — и сразу же, без переходов: «Свари мне кофе!» После этого недоумение, слезы, истерика, когда мужчины им начинают возражать. Конечно, это грубая схема, но весьма распространенная, ибо сами женщины давно уже признали, что это они выбирают мужчин, а не наоборот, они диктуют им свою волю. Раньше этот божественный плен воспевало множество поэтов, но сейчас охотников поубавилось. Нет, когда все надоедает и прежний быт отравлен, то лучшего убежища не найти.

Оперативник набрал телефон Верки. Они оба еще дрыхли, но капитан, услышав голос напарника, тотчас оживился и выбрался из постели.

— Ты где?! — недовольно закричал он. — Я тебя всю ночь вызванивал, надеясь, что мы снова соединимся! Какого черта вы сбежали?! Ты до сих пор не дома? У камышинской красавицы? Але, я тебя не слышу!

Климов же год назад вообразил себя бугром, начальником, чьи требования должны немедленно исполняться, независимо от того, разумны они или лишены всякого смысла. При этом он не снисходил до глупых объяснений, почему поступал так, а не иначе, видимо считая, что умный сам догадается.

— Что ты хочешь? — отозвался старлей.

— Может быть, навестим сегодня второго дружка Сереженьки? Как его зовут? Одного убили, а один еще жив. Ты не помнишь, как их звали? — он замычал в трубку.

— А ты?

— Память совсем ни к черту! — Он коротко выматерился. — Но вообрази себе, я выпил всего сто пятьдесят граммов водки, как мне и разрешили. Примерный мальчик, да и только! А память все равно как решето! Про баб же Абрамыч ничего не говорил, так что режим я не нарушал!

— А ты не забыл, какое сегодня число?

— При чем здесь это?!

— Сегодня праздник и никто не работает.

— Этот праздник у нас для детишек, а мы с тобой из этого возраста вроде бы вышли! Или ты еще не выспался? А может быть, не насытился ласками своей волжской красавицы? — Он загоготал во весь голос, и старлей позеленел от злости.

— Заткнись, ты!.. — жестко обрубил его Кравец. — Не доставай меня, слышишь?!

Капитан перестал гоготать, но тут же стал чавкать, потом забулькала вода.

— Так пойдешь или нет? — причмокивая, спросил он.

— Ты у нас, кажется, на больничном и восстанови-ка лучше свою голову!

— Подожди!..

— Да пошел ты!

Кравец бросил трубку и долго не мог прийти в себя. Достал бутылку водки, налил себе полстакана и залпом выпил. Закусил хлебом и семгой.

«Да, надо сходить в кино, причем найти какую-нибудь дурную комедию типа «Особенности национальной охоты», чтобы забыть обо всем, — подумал про себя старлей. — Иначе с ума сойдешь!»

Он выпил еще водки и стал варить кофе.

Крикунов в полдень первого января навестил Людмилу Захаровну Власову. Он принес ей бутылку яичного ликера, а себе пива. Она встретила его в черной косынке, в черном платье, сгорбившаяся и постаревшая за эти несколько дней.

Пашу похоронили утром тридцать первого декабря, но Сергей на похороны не пошел. Он не любил сам вид кладбищ, венки, запах сырой земли и весь обряд прощания с умершим. Вечером позвонил Степа и рассказал, что Пашу провожал весь класс, посидели в кафе на поминках, а потом двинулись в пивбар.

— Я лежал больной и не мог прийти, — объяснил Сергей матери Паши. — Простите меня!

Он обнял Власову, и та, всхлипнув, прослезилась.

— Давайте помянем Пашу, — налив матери водки, а себе стакан пива, предложил Крикунов. — Это был мой лучший друг, и, узнав о его смерти, я просто слег и сутки не мог подняться! Глотал лекарство и вот сегодня только встал и сразу же пошел к вам! Давайте помянем!

Они выпили, помолчали.

— Это я виновата! — нарушив тишину, заговорила Власова. — Старший лейтенант из угрозыска опоздал на полтора часа. Если б я сразу дала ему адрес Пашиного санатория, он бы успел к нему раньше убийцы! Он сам так сказал. Паша просил меня никому не говорить, где он, вот я и молчала…

— Мне и всем ребятам будет не хватать Паши! — разливая водку и пиво, вздохнул Крикунов.

Он взял руку Людмилы Захаровны и поцеловал ее. Она снова всплакнула.

— Я всем друзьям раздаю вещи Паши, — утирая платком слезы, проговорила Власова. — Если тебе что-то надо, возьми любую вещь, не стесняйся!

— Нет-нет, спасибо!

— Возьми, я прошу тебя! Они там, в шкафу!

Сергей кивнул, подошел, со скрипом распахнул дверцу. Здесь висели рубашки, брюки, куртки, костюмы, галстуки, лежала обувь, новая и поношенная, свитера, плееры, двое часов, расчески, золотой перстень, запонки и разная мелочь, находящаяся в карманах любого человека: от зажигалки до всяких брелков и безделушек. Крикунов помедлил, потрогал щетину на лице и забрал немецкую электрическую бритву. Вернулся за столик к Власовой.

— Спасибо, — пробормотал он.

— Спасибо тебе за память!

Он налил себе пива.

— А этот старший лейтенант расспрашивал вас о друзьях Паши?

Людмила Захаровна кивнула.

— Вы сказали, что мы втроем дружили?

— Да, я рассказала ему, что ты, Паша и Степа были как братья. Лейтенант уже приходил к тебе?

— Не он, кто-то другой собирался расспросить меня после праздника о Паше, — отмахнулся Крикунов, — но я так и понял, что менты вас расспрашивали.

— Но я же не соврала…

— Нет-нет, что вы! Я расскажу все, что знал, если им это поможет найти убийцу.

Они выпили за память о ее сыне, и Сергей поднялся.

— Вы уж не забывайте обо мне, заходите, — провожая его, попросила Людмила Захаровна.

Крикунов пообещал. Они обнялись, и Власова долго не выпускала его из объятий. Он осторожно отстранил ее и ушел.

Из автомата Сереженька позвонил Степану, рассказал, что заходил к матери Пашки помянуть друга и как жутко сдала Людмила Захаровна. Он говорил, раздумывая лишь об одном: завтра к Степе припрутся менты и вытрясут из него то, что не успел сказать Власов. И для зачистки есть лишь день сегодняшний.

— Ты чем собираешься заниматься?

— В кинуху хочу сходить, посмотреть что-нибудь на большом экране и поржать как следует! Сейчас «Ударник» после ремонта открыли, там долби стерео сделали, зал хороший и какой-то фильм прикольный идет, вчера одна соска рассказывала, я чуть не блеванул от смеха! Хочешь, пойдем вместе?

— Ты один, что ли?

— Сейчас один, всех баб разогнал!

— А сколько было?

— Четыре! — Он расхохотался. — Клево Новый год встретил! Оттянулся на славу!

— А ты на какой сеанс пойдешь?

— Часа на четыре прикидываю, поскольку я еще в постели. Пока поднимусь, позавтракаю, раньше не получится. Ну что, двинем, оттянемся?

— Да нет, наверное! С Новым годом тебя! Увидимся!

— Давай!

Крикунов положил трубку, задумался. Выглянул из телефонной будки. Двенадцать сорок дня, а Люсиновка тиха, как украинская ночь: ни одной машины. Лишь ветер гоняет по шоссе старую прошлогоднюю газету. И это почти центр Москвы. Время очень удобное, чтобы навестить старого товарища.

Степа жил один в трехкомнатной квартире в старых желтых домах между Серпуховкой и Люсиновкой. Два года назад в Измайлове умерла Степина бабушка, и его родители переехали в ее двухкомнатную квартиру, расположенную рядом с парком, где любили прогуливаться по вечерам, дав сыну возможность пожить без опеки, и все одноклассники использовали Степину хазу как дом свиданий. Ключ от нее имели человек пять. Степка не раз предлагал ключ и Сергею, но тот отказывался: он сам жил один.

За то время, что Крикунов стоял в телефонной будке, лишь один сонный пенсионер переполз через Люсиновку, тыкаясь головой в закрытые по случаю праздника магазины. Но основной народ еще спит после шумной новогодней ночи, спят и свидетели, а потому к Степе лучше зайти сейчас, пока он еще ни с кем не договорился о походе в «Ударник». Потом будет сложнее устраивать охоту на него. Сейчас в самый раз.

Он зашел в подъезд, поднялся на третий этаж, прислушался: у Степы было тихо. Крикунов позвонил. Степа включился не сразу, видимо, после телефонного разговора снова закемарил. Но второй долгий звонок заставил его встать, подойти к двери, заглянуть в «глазок». Сергей улыбнулся, помахал Степе рукой. Толстячок радостно раскрыл рот, замахал в ответ и открыл дверь.

Это были старые квартиры, построенные в конце тридцатых годов по указанию кремлевских вождей, и сюда переселили всю обслугу и большую часть среднего звена, занимавших ранее квартиры в Кремле: помощники, референты, секретари, машинистки, повара, плотники. Благодаря такому отселению многие из переселившихся уцелели в ходе чисток Ежова и Берии. Но и для секретарей квартиры на Серпуховке строились полногабаритные, с большими комнатами, ваннами, высокими потолками и просторными прихожими.

— Заходи, я еще валяюсь! — крикнул Степа, возвращаясь обратно в спальню и запрыгивая в постель.

Крикунов прошел следом за ним. В спальне стояла елка, телевизор и стол с закусками.

— Водки, пива, ликера, чего хочешь? — предложил хозяин, кивая на подоконник, где стояла груда бутылок. — Угощайся сам!

На постели валялись чулки, колготки разных цветов и даже черный лифчик.

— Трофеи вчерашней ночи! — радостно гоготнул Степа. — Какие-то бабы голодные попались! Я тебе звонил, между прочим, хотел на помощь позвать, да телефон не отвечал. Ты с Ленкой кувыркался?

Сергей кивнул, взял черный чулок, растянул в руках. Он оказался прочным, не рвался.

— Я зашел у тебя стольник перехватить, — проговорил Крикунов. — Сбербанки закрыты, а мы с Ленкой на мели оказались. Завтра откроют, я отдам.

— Какие проблемы, Серый?! Тебе зеленый или деревянный?

— Давай зеленый.

Степа подскочил, достал с полки первый том «Истории КПСС», открыл ее: в середине толстенной книги был вырезан прямоугольник для хранения долларовых купюр.

— Я уже третий том нашей компартии осваивать начал! — хохотнул Степа, вынимая из тайника толстую пачку баксов.

«Вот и новогодний мотив для ментов», — усмехнувшись, подумал про себя Сергей, растянул чулок, ловко набросил его на толстую шею одноклассника и мгновенно задушил его, не испытав при этом никакого удовлетворения. Наоборот, его чуть не стошнило.

5

Сан Саныч перехватил денег у Дениса Морозова, съездив утром к нему на работу, хотя Нина и предлагала свои сбережения. Они чуть не поругались из-за того, кто будет платить, но Смирнов решил мудро по-третейски: «Не будет у Дениса, гуляем на твои!» Но у Дениса деньги нашлись. Он пообещал и дружескую поддержку в стычке с бугаями Юры, если до этого дойдет.

— А ты уверен, что он твоего сына похитил? — выслушав рассказ друга, спросил Морозов.

— Сомнений нет.

Денис списал домашний телефон и номер машины похитителя, пообещав через знакомых в московских управлениях выяснить его адрес и фамилию.

Перед тем как снова встретиться вчерашней компанией, они завезли Сашу к Наталье Михайловне. Та с радостью согласилась побыть с внуком и даже захотела оставить переночевать его у себя, если понадобится, а Сан Саныч пообещал сыну сходить с ним на елку в детский сад.

Ресторанчик старого приятеля Юры находился недалеко от метро «Динамо», в небольшом полуподвальчике, но устроен был уютно и оригинально: с большими, вдоль стен расположенными аквариумами с яркой подсветкой, где плавало много разноцветных рыбок. В основном зале все столики были заняты, но им предложили отдельный кабинет, достаточно просторный, куда не проникали голоса из большого зала. Из деликатесов директор ресторана, сам их встретивший, предложил копченого угря, устриц и стерляжью уху. Для мужчин принесли водки, а Татьяна запросила себе опять бутылку виски. У Сан Саныча екнуло в груди, потому что в кармане лежало всего шестьсот долларов, и Юра, заметив неуверенность фотографа, остановил официанта:

— Не надо! Принесите нам только лед в большой чаше, а виски у нас с собой!

Поскольку Юра хорошо знал хозяина, официант лишь ласково кивнул, а Юра вытащил из «дипломата» бутылку «Белой лошади» и поставил на стол.

— Вчера я не очень угодил нашей хозяйке с золотой текилой, и потому сегодня решил исправить досадный промах, — улыбаясь, проговорил он.

— Новый год праздную с двумя новыми мужчинами! — закуривая, радостно воскликнула Татьяна. — Это хороший знак! Не люблю старые компании, старую мебель, старые традиции!

— Ну, я не очень новый, мне кажется? — мягко возразил Юра.

— Мы познакомились несколько месяцев назад! А вот Сан Саныча я увидела в первый миг Нового года и сразу влюбилась! Нинка жутко возревновала!

— Ну перестань нести чушь! — покраснела Нина.

— А чего такого, все свои! Верно, Юр?

— Я восхищен этим безумным темпераментом! Это же Кармен с безумным блеском в глазах! — воскликнул Юра.

— Он все время набивается на роль Хозе, забывая, что с тем стало! — рассмеялась Татьяна.

— Да, я хочу быть пронзенным твоим кинжалом! — страстно прошептал он.

У Сан Саныча был твердый план. Они выходят из ресторанчика, Нина предлагает выпить кофе в надежде, что Юра пригласит их всех к себе домой. Если мальчик там, то бизнесмен под любым предлогом от этого откажется, пригласит в кафе, в бар, куда угодно. Фотограф предполагал и то, что похититель мог догадываться о родственных отношениях между Сан Санычем и похищенным им мальчиком, поэтому делал все, чтобы ввести бизнесмена в заблуждение: трогательно отзывался о Саше, сыне Нины, гладил ее по руке, выказывая ей любовь и нежность, что вызывало ревностные нападки Татьяны.

— Я хочу, чтобы Саша сделал мой портрет! — неожиданно заявила Татьяна. — Большой, во всю стену, и необычный. Я хочу, чтоб он снял меня обнаженной. Ты, Ниночка, не будешь возражать?

— При чем здесь я? — вздернула плечами Асеева. — Ты же будешь обнаженной, а не я!

— А можно мне поприсутствовать? — загорелся Юра.

— Нет, это интимный процесс! — решительно отвергла предложение Жуковская. — Я правильно говорю, Саша?

— Да, творят, как и любят, без свидетелей…

— Слушай, мне Нина сказала, что у тебя это второй уже Гран-при?! — спросила Татьяна.

— Да, первую золотую медаль я получил на биеннале в Париже лет пять назад.

— Ничего себе, скромный мальчик из провинции, первый в мире фотохудожник! — Чиновница из мэрии даже немного протрезвела, глядя на Смирнова.

— Я предлагаю выпить за нашего лауреата и его музу! — наполняя всем рюмки и бокалы, предложил Юра, но Жуковской концовка этого тоста не понравилась.

— У большого художника в каждый период его творчества своя муза! — добавила она. — Разве я не права?

— Права, права, — поддержала Нина.

Асеева хорошо знала подругу, которую нельзя было злить и раззадоривать, иначе она могла закусить удила, и тогда ее не остановишь, тем более что Жуковская пила виски, как воду, то и дело прикладывалась к стакану, в отличие от Нины, которая не спеша потягивала вино.

— Хочу танцевать! — заявила Татьяна.

Юра куда-то сходил, принес магнитофон со стереоколонками, включил кассету с французскими шансонье, и Жуковская сама схватила Сан Саныча и отправилась с ним танцевать. Юра попытался пригласить Нину, но она отказалась. У него зазвонил мобильный, он чуть убавил звук, отошел в сторону, заговорив на чистом английском и довольно бегло.

— Я вас не шокирую своим поведением? — спросила у Смирнова Жуковская.

— А вы всегда так себя ведете?

— Как? — удивилась она.

— По-наполеоновски.

— Да, всегда, — радостно ответила Татьяна. — И страшно не люблю проигрывать!

— Но вас, кажется, уже завоевал один полководец, — Сан Саныч бросил взгляд на Юру, который продолжал весело болтать с кем-то по-английски.

— У нас с ним деловые отношения, — отмахнулась она.

— Разве вы тоже бизнесом занимаетесь?

— А как же! Я — чиновница и вынуждена доставать деньги для сиротских приютов, домов ребенка, куда деваться, вот и приходится дружить с бизнесменами, очаровывать их, но это и есть деловые отношения!

— Но вы ему тоже помогаете?

— А как же! Мы власть, у нас лицензии, разрешения, квоты, а без них деловым людям и шагу ступить не дадут!

Сан Саныча так и подмывало добавить: «Особенно когда продаешь детей за границу», но он воздержался. Наверняка и Жуковская не хотела афишировать такие свои услуги, а потому эта реплика могла их обоих вспугнуть. Возможно сознавая всю гнусность своего участия в столь подлых делишках, Татьяна и накачивалась спиртным, чтобы побыстрее все забыть. Она выпила больше половины литровой бутылки виски, но все ее суждения, как ни странно, отличались необыкновенной трезвостью, что удивило фотографа. Что это? Опыт в таких делах или специальные таблетки, которые иногда принимают до застолья и они нейтрализуют алкоголь?

Они вернулись к столу, Смирнов бросил взгляд на Нину, но она ему улыбнулась, как бы давая понять, что с ней все в порядке.

Принесли копченого угря, все набросились на него, и праздничный обед плавно потек дальше.

— Хочу мороженого и шампанского, не хочу больше виски! — отодвигая от себя тарелку с угрем, произнесла Жуковская. — Но бутылочку возьму с собой!

Сан Саныч с трудом сдержал вспышку гнева. Эта чиновница вела себя, как капризная принцесса, словно ради нее все и собрались здесь. Он посмотрел на Нину, и та опустила веки, что означало: деньги она с собой взяла. Он заказал бутылку шампанского и мороженое, намеренно не упомянув про кофе. Еще через полчаса им принесли счет: ровно пятьсот восемьдесят девять долларов в пересчете на рубли. И одиннадцать баксов на чай. Рублей у Сан Саныча с собой не было, и он обратился с деликатной просьбой к Юре: нельзя сделать так, чтобы официант взял доллары?

— Вообще-то все расчеты на территории России осуществляются только в рублях, — нахмурившись, заметил бизнесмен.

— Да, я знаю, но не успел сбегать поменять, половина обменных не работает, а сейчас неудобно заставлять наших дам ждать! Может, как-то по знакомству?

— Ну хорошо, давайте, я зайду к директору, попробую его уговорить!

Он отсутствовал минуты две, потом вышел, подмигнул.

— Я так вам благодарен!

— Ерунда, но впредь советую вести себя осмотрительнее!

Они вышли на мороз, остановились рядом с подъехавшей к Юре «вольво», не зная, что дальше делать.

— Кофе бы попить, — как бы невзначай вырвалось у Нины.

— Да, мы же кофе не пили! — вспомнила Жуковская. — Нет, так не пойдет, ребята! — тут же возмутилась она. — Взбаламутили двух приличных женщин, выманили их на обед, накормили какими-то моллюсками, червями, это вам еще зачтется, но то, что оставили без кофе, это безобразие!

— Но назад не ходят, примета плохая, — грустно заметил Сан Саныч.

— Назад и не пойдем, я не хочу туда! — объявила Татьяна.

— Можно зайти ко мне, тут рядом… — без всякого энтузиазма предложил Юра.

— Ой, давайте зайдем, а то я уже замерзла! — тотчас заныла Нина, да так активно, что Татьяна сдалась.

— Все, принимается, пошли!

— Только сразу предупреждаю: у меня не убрано, гостей я не ждал, не обессудьте!

— Убирать у тебя не будем! — отрезала Жуковская, залезая в машину.

«Скорее всего, Сашки там нет! — У Сан Саныча тревожно заныло сердце. — Но где тогда он? На даче? В каком-то госотстойнике? Или его уже продали, вывезли и этот работорговец прогуливает полученные им шальные деньги?»

Они подъехали к Первому Балтийскому переулку, и Сан Саныч запомнил не только номер дома, но и код подъезда. Они поднялись на третий этаж, хозяин своим ключом открыл дверь, впустил гостей в трехкомнатную квартиру, довольно чистую и ухоженную, бегло показал все три комнаты, попросив располагаться в гостиной. Тотчас вытащил из серванта хрустальную чашу с орехами, открыл коробку конфет, выставил початую бутылку «Метаксы», и у Смирнова волнительно забилось сердце. Ему даже стало нехорошо, в глазах все поплыло, он захватал ртом воздух. Юра первым это заметил, поддержал фотографа, усадил на стул.

— Нитроглицеринчику или коньяку? — деловито поинтересовался бизнесмен.

— Лучше коньяку…

Хозяин налил полстакана.

— Что с тобой? — забеспокоилась Нина.

— Ничего, — Сан Саныч помедлил и махнул «Метаксы», чей сладковатый и душистый аромат быстро привел его в чувство. — Либо устрицы не пошли, либо выпил мало, сам не пойму, — попробовал отшутиться он.

Юра успел уже вскипятить воды, принести кофе, икры, нарезать сыру, сырокопченой колбасы, вытащить оливки, достать откуда-то бутылку джина, тоник, то есть организовать небольшой стол, от которого у Татьяны радостно загорелись глаза.

— Праздник продолжается! — выкрикнула она.

— Кто коньяк, кто джинчик? — спросил Юра.

— Мы с Ниной джин, это наш старый студенческий напиток! — объявила Жуковская.

— А я уж не буду мешать, — заметил Смирнов.

Хозяин стал разливать.

— А вы сами такой идеальный порядок поддерживаете? — не удержавшись, улыбнулась Нина.

— Ну что вы, мне такое не под силу! — отмахнулся хозяин. — У меня тут нашлась одна милая женщина, которая убирается и создает всю эту икебану. Нечто вроде экономки.

«Тогда Сашку, скорее всего, он прячет у нее», — пронеслось у Сан Саныча.

— Она в этом же доме живет? — вырвалось у него, и фотограф даже сделал шаг к прихожей, точно хотел пробежаться по всем этажам и найти экономку.

— Нет, по соседству. Мы созваниваемся, и, когда меня нет, она приходит, убирается.

«Идеальный вариант, — усмехнулся про себя Смирнов, — тонко все продумано!»

Его так и тянуло тут же спросить телефон экономки, побежать к ней, схватить Сашку и не выпускать больше никогда из своих объятий. Но он справился с этим искушением.

«Только бы не вспугнуть, не вспугнуть его, надо быть осторожнее!» — уговаривал он сам себя, краем уха слушая новый анекдот про любовные подвиги Жириновского и пытаясь улыбаться, потому что Жуковская, будучи в ударе и рассказывая эту байку, страстно пожирала фотографа глазами.

Но цепким взглядом он неожиданно углядел пачку фотографий, лежащих в серванте, поднялся якобы взять зажигалку из пальто и удостоверился, что это фотографии детей пяти — семи лет, размером девять на шесть, толстая пачка, но бесцеремонно взять их и начать рассматривать не отваживался. Однако само наличие таких снимков у бизнесмена подтверждало его преступную деятельность, причем хозяин даже не прятал эти фотографии, они открыто лежали в хрустальной вазе. Сан Саныча это зацепило, и точно острый крючок выдернули из сердца. Боль заставила стиснуть зубы. Рука, держащая сигарету, задрожала, и он потушил ее. Юра тотчас отреагировал, бросил беспокойный взгляд на гостя, но фотограф улыбнулся, ободряюще кивнул, и хозяин подлил ему сладкого коньяка.

— Жириновский, между прочим, на одном банкете мне такие куры строил, что мои начальники в мэрии после этого не сомневались, что у нас бурный роман, хотя я видела его в первый раз! — с гордостью заявила Жуковская. — Он заводной мужик, гусар, таких у нас, кстати, очень мало! Точно, точно!

Язык у нее понемногу стал заплетаться, слова растягиваться, а еще через пятнадцать минут Татьяна вдруг поплыла: начала говорить про хозяина дома, покачнулась, уронила стакан и чуть не упала. Юра успел подхватить гостью, увел ее в соседнюю комнату и уложил на диван отдохнуть.

— Может быть, врача вызвать? — помогая укладывать Татьяну, предложил Смирнов.

— Нет-нет, это пройдет! Танюшеньке надо отлежаться, и все пройдет! А мы давайте продолжим пирование! — Хозяин взялся за бутылку джина.

— Нет-нет, я уже больше не могу! — Нина решительно поднялась. — Да и нам пора уже…

Она с мольбой посмотрела на Сан Саныча.

— Да, нам пора, как-нибудь в другой раз продолжим, — согласился фотограф.

— Как сердчишко?

— Нормально.

— Я вызову шофера, вас отвезут! — Юра взялся за мобильный.

— Не беспокойтесь, мы сами доберемся.

— Никаких беспокойств! — с легкостью отмел эти церемонии хозяин, набирая номер. — Мой водила и без того так разленился, что скоро дорожные знаки позабудет! Да и машин на дорогах немного… Привет, Коля!.. Ты где?.. Ну давай подъезжай! — Он отключился. — Через десять минут машина у подъезда. А пока Коля вас отвозит, я постараюсь привести в чувство нашу Танечку! А то боюсь, ее тоже скоро хватятся домашние!

— Можно позвонить? — попросила Асеева.

Юра ей передал мобильный, и она ушла на кухню. Хозяин налил Сан Санычу коньячку, а себе джину с тоником, пододвинул гостю тарелку с сыром и колбасой.

— Хороший коньяк «Метакса», но чересчур сладковат, мне кажется, как считаете?

— Он очень ароматный и нежный, наши немного резковаты, на мой вкус, — ответил Смирнов и пожал плечами. — Хотя я не великий знаток коньяков…

Они выпили.

— Кстати, а нельзя побеседовать с вашей экономкой? — не выдержав, спросил Сан Саныч. — Нина и я много работаем, а у нас еще сын, и иметь такую женщину, которая вела бы дом и присматривала за ребенком, наша мечта!

— Вы что, хотите переманить у меня экономку? — удивившись, рассмеялся Юра.

— Ну что вы?! Просто у нее могут быть подобные ей знакомые, а такой службы экономок в России, да и в Москве, пока не существует!

— Да-да, я понимаю! Я поговорю с Галиной Константиновной и попрошу ее помочь вам!

Они крепко пожали друг другу руки.

— Мы можем ехать, — закончив разговор по телефону и появившись в гостиной, сообщила Нина.

Они ехали по пустынным, украшенным огнями улицам Москвы, и странное чувство грусти не покидало их, словно все счастливые дни уже закончились и снова начнутся серые, безрадостные будни.

— Мама укладывает Сашку спать, давай не будем его сегодня забирать, — прошептала Нина, и Сан Саныч кивнул. — Тогда нам на Пархоменко, как вчера, вас не затруднит?

— Нас не затруднит, — промычал водитель. Нина прижалась к Смирнову, и он обнял ее.

— Тебе сейчас получше?

Смирнов кивнул.

— Я представляю, что ты испытал за сегодняшний день, — вздохнув, прошептала она. — Хотя ты знаешь, я постоянно смотрю на него, и у меня отрицательных эмоций не возникает. Мне кажется, он достаточно искренний и нормальный человек, чтобы заниматься столь неблаговидными делишками…

Сан Саныч сжал ее руку и взглядом показал на шофера. Нина зажала ладошкой рот. Они домчались до дома за пятнадцать минут. В Медведкове шел тихий снег.

— Давай немного прогуляемся, — предложила Нина. — Такой вечер удивительный…

Они вышли в небольшой сквер и не спеша двинулись по центральной аллее.

— А ведь Танька притворялась с этим переливом! — усмехнулась Нина.

— Как притворялась? — не понял Смирнов.

— Да так! Это ее постоянный аттракцион! — весело рассмеялась Асеева. — Танька всегда умела притворяться, а уж изображать пьяную, хлебом не корми! Первая лицедейка студенческого театра! Когда она хотела с кем-то остаться наедине или ей надоедали студенческие посиделки, то подруга изображала в стельку пьяную девицу, ухажер отводил ее в спальню, и они там, наплевав на всех, занимались сексом. А наутро, когда ей обо всем рассказывали, Жуковская делала круглые глаза, изображала на лице ужас: боже, я была невменяема, а меня изнасиловали! Сегодня же подруга дала мне понять, что нам с тобой пора убираться.

— Ты думаешь, у них роман?

— Я не думаю, я знаю.

— Значит, они заодно, — помолчав, проговорил Сан Саныч. — Она делает ему липовые документы, по которым он вывозит и продает детей за рубеж. И возможно, что Сашку они уже пристроили…

Нина остановилась, взглянула на него.

— Хочешь, я завтра съезжу к Таньке и все ей расскажу? — предложила Асеева. — И она расскажет мне о всех операциях с этим Юрой! А потом поедем к нему и заставим отдать твоего сына! Все же просто решается!

— Похищение мальчика уже серьезное преступление, а наши друзья наверняка заготовили на Сашку фальшивые документы и подыскали выгодного покупателя. Когда завязаны большие деньги, то не так-то просто дать задний ход. А коли ты утверждаешь, что твоя Татьяна такая искусная притворщица, то где гарантии, что она скажет тебе правду? — волнуясь, стал рассуждать Смирнов. — Она скажет, что Юра продает алюминий, редкоземельные металлы, чего угодно, а потом поедет к нему и все расскажет. И нас уберут за двадцать минут. Денис Морозов, мой армейский друг, работает охранником в одной солидной фирме и знает, что ненужных свидетелей убирают в пять секунд за полторы тысячи баксов. А в газете напишут, что обладатель Гран-при Смирнов А. А. стал жертвой подлого разбойного нападения, при этом погибла и его невеста. И никто не будет искать налетчиков. Последние просто хотели поживиться его вознаграждением. Вот и мотив. Меня тоже не раз подмывало такое желание: взять и все рассказать, прекратить эту клоунаду с устрицами, водкой и шампанским! Но на весах судьба ребенка! А уверенности, что все так легко может решиться, у меня нет. Мы многое сегодня узнали. Я думаю, Сашка у этой женщины, экономки, у нее дома. Там, видимо, нечто вроде детского сада, где детей обрабатывают, обхаживают, хорошо кормят, готовят ко встрече с будущими иностранными родителями, пока Юра оформляет все бумажные процедуры…

Он вытащил сигарету, закурил.

— Пойдем домой, а то я замерзла, — предложила Нина, ежась от холодного ветерка.

Сан Саныч кивнул, обнял ее, и они двинулись в обратную сторону.

— Когда ты звонила, я попросил Юру познакомить меня с этой экономкой! Наплел, что мы оба работаем и нам была бы нужна такая женщина. Наш бизнесмен вдруг расхохотался. У него глаза округлились. «Ты что, хочешь похитить мою экономку?» — спросил он. Настолько для него это было невероятно! И отсюда можно сделать вывод, какую важную роль она играет в его бизнесе. Я это почувствовал по его интонации! Я, конечно, его успокоил, а он пообещал разузнать, есть ли у его экономки такие приятельницы, какие нам нужны. Тут, знаешь, надо очень осторожно пробираться. Как по тонкому льду. На ощупь. Провалиться можно в одну секунду! А уж прежде чем действовать нахрапом, надо все просчитать.

Вернувшись домой, Сан Саныч позвонил Денису. Тот назвал полное имя бизнесмена: Юрий Васильевич Девятов, прописан по улице Усиевича, машина числится на балансе закрытого акционерного общества «Симеон», президентом которого Девятов является, а также владеет собственным рестораном на «Динамо». Есть дача, точнее, загородный дом площадью четыреста шестьдесят квадратных метров, не доезжая двухсот метров до Зеленограда. Это все, что удалось выяснить Морозову.

«Юрий Васильевич, такое же имя, отчество у жениха Александры, — тотчас промелькнуло в голове Сан Саныча. — И он тоже бизнесмен. Совпадение или одно и то же лицо?»

Смирнов сообщил все эти сведения Нине, опустив свои догадки о женихе бывшей жены. Та, выслушав его, несколько секунд молчала.

— Так, значит, мы в его ресторанчике сегодня обедали? — усмехнулась она. — Очень удобно! Гуляешь за чужой счет, да еще имеешь с этого часть прибыли.

— А Сашка, возможно, на Усиевича, — пробормотал фотограф.

— А я думаю, в загородном доме, — подсказала Асеева. — Там можно целый детский сад устроить!

— Теперь ты понимаешь, какой размах у нашего друга?

Она кивнула.

— Акула империализма! — с иронией заключил Сан Саныч. — Палец поднесешь — руку откусит!

6

Кравец узнал о смерти Степы Боброва в два часа дня, через несколько минут после того, как это сообщение по 02 поступило на пульт дежурного по городу. Его помощники тут же разнесли его по всем службам, в том числе и в угрозыск. Еще через десять минут — старший лейтенант был уже в дороге — поступило известие, что убийца задержан прибывшим на место преступления нарядом из близлежащего отделения милиции.

«Поспешили тут же отрапортовать, чтобы нашу славу у них не отобрали», — усмехнулся про себя старлей.

Подъехав к сорок шестому дому по Серпуховской улице, сыщик встретил у подъезда хмурого золотушного лейтенанта с худенькой цыплячьей шеей и для начала неприятно поразился тому, кого ныне набирают в органы внутренних дел.

«Да его любой бандюга одним щелчком на тот свет отправит!» — язвительно произнес про себя оперативник. По тоскливому выражению лица лейтенанта он тотчас догадался, что убийца либо сбежал, либо оказался соседом, который просто зашел за спичками.

— Ну что там? — с ходу спросил Кравец.

— Мы не виноваты, — еле слышно забормотал лейтенант. — Он так странно себя повел…

— Короче!

— Мы приняли за убийцу вашего коллегу капитана Климова…

— Где он?

— Там, — милиционер кивнул на подъезд.

Старлей взбежал на третий этаж, вошел в квартиру, около которой топтались и курили двое ментов, заглянул в гостиную, где, застыв как изваяние, сидела немолодая женщина, прошел в спальню. На кровати, прикрытый простыней, лежал бездыханный Степа, а рядом на ковре валялся без сознания капитан Климов.

— Первой труп обнаружила мать, — торопливо пояснял лейтенант, подбежавший следом. — Она, конечно, была потрясена, намеревалась позвонить в милицию, но телефон не работал, был попросту отключен, это мы потом уже выяснили, Анна Антоновна бросилась к нам, отделение рядом, на Серпуховке, а оттуда мы уже позвонили дежурному по городу и двинулись сюда. Подходим, а дверь приоткрыта, слышим шум, шорохи, хотя хозяйка поклялась, что заперла квартиру на ключ. Понятно, что воришка забрался. Мы зашли, видим: он по шкафам рыщет. Хотели по-тихому обезоружить, схватить с поличным! Подкрались сзади, и наш сержант Колосов его долбанул сзади кулачищем по голове. Мы же не знали Климова в лицо. Слышали только о нападении на него. Проверили, документов вроде нет, подумали, что убийца вернулся, позвонили в отделение, а потом сержант нащупал удостоверение, оно провалилось за подкладку, дырка в кармане оказалась, вот мы и выяснили…

— «Скорую» вызвали?

Лейтенант кивнул.

— Зачем только он в закрытую квартиру полез? — посетовал он. — У вас что, были разработки по убитому?

— Имелись.

Начали работать эксперты, а через мгновение «скорая» увезла Климова. С ним Кравец после того разговора первого января больше не связывался, хотя интуиция у капитана сработала виртуозно. Если б они сразу бросились к Боброву, то он бы наверняка остался в живых, а они, возможно, узнали бы ту тайну, которую унес с собой в могилу Паша Власов. Наверняка знал об этом и Степан.

Первого января они сходили в кино, погуляли, посидели в кафе, поели мороженого и выпили шампанского. Сегодня с девяти Лида заступила на сутки в магазин, а старлей, появившись на работе, позвонил жене. Но она разговаривала с ним сквозь зубы, спросила: присоединится ли он к ним? Но Сергей ответил, что вряд ли. Надя бросила трубку. Сегодня он съездит домой, уберется, а завтра видно будет, хотя он пообещал Лиде приехать к ней. За первый новогодний день и две ночи они неожиданно сроднились. Красавица из Камышина хоть и не была девственницей, но влюблялась всего дважды и только с ними по любви вступала в близкие отношения. Оба ее возлюбленных жили в родном Камышине, и Лида уехала оттуда еще и потому, что поссорилась с тем, за кого собиралась замуж.

— Выходит, ты и в меня влюбилась? — усмехнулся Сергей.

— Выходит, — серьезно ответила она. — Я и второй раз все тебе выложила, потому что поняла — ты меня не предашь. И даже не волновалась. А ты оказался нормальным, благородным даже. И это мне сразу понравилось. А потом твое приглашение и то, с какой нежностью ты смотрел на меня… Нынешние молодые парни с таким трепетом на девушек уже не смотрят. Я знаю, что ты женат. Но, видимо, что-то не складывается у тебя в той жизни, ведь так?

Он кивнул.

— Я не хочу торопить тебя. Решай сам.

Она понимала, какое непростое решение придется принимать старлею. Кравец сам ей обо всем рассказал. Чтобы по-честному.

Но последние ее слова до сих пор звучали в егопамяти. Лида, несмотря молодость, оказалась на редкость мудрой женщиной, и это его больше всего удивило.

Кравец побеседовал с матерью Степы, Анной Антоновной. Это была крупная, сильная женщина со звучным, чуть резковатым голосом, властная, но слепо любившая сына, который этим и пользовался. Она стойко держалась, изредка прикладывая платок к сухим глазам и ожидая конца расследования, чтобы понять причины происшедшего. Потом, когда ее оставят одну, она, быть может, и даст волю слезам, но сейчас не позволяла упасть даже слезинке.

Последний раз Анна Антоновна говорила с сыном поздним вечером тридцать первого декабря, когда они обменивались новогодними поздравлениями. В трубку уже доносились звонкие женские голоса, мать подумала, что у сына на квартире собираются одноклассники, другими друзьями сын еще не обзавелся, и не стала особо беспокоиться. И даже не спросила, с кем он встречает Новый год. А на вопрос мужа уверенно сказала: «С одноклассниками». Всех их Боброва хорошо знала еще со школы, они никогда не увлекались крепкими напитками и допоздна не засиживались.

— Любили пиво.

— Да, любили пиво, дружили с девушками, но все в рамках правил и моральных норм…

Она покраснела, потому что на постели убитого сына были разбросаны разных цветов и размеров женские чулки, колготки и даже черный ажурный лифчик, но Анна Антоновна считала, что убийца намеренно все подстроил, чтобы оклеветать сына.

Она приехала сюда, чтобы убраться, зная, как сын не любит пылесосить, стирать, мыть посуду. И такого исхода не ожидала. И подозревать никого не могла.

— А Сергея Крикунова вы знали?

— Конечно! Сережа был один из близких друзей Степы и часто к нам домой заходил!

— И Паша Власов…

— Да, и Паша Власов!

Мать осеклась, на мгновение задумалась, растерянно взглянула на Кравца.

— Вы что, хотите сказать, что… — она не договорила.

— Я просто размышляю, но ведь и Паша Власов, и ваш сын, Степан, являлись самыми близкими друзьями Сергея Крикунова, и, возможно, была какая-то тайна, которую они знали о нем. Сын раньше не намекал вам об этом?

Боброва задумалась. Потом пожала плечами.

— Не помню, не знаю! — вздохнула она. — Но Власов был замешан в каких-то делишках магазина, где работал, там, кажется, арестовали обоих охранников…

Старший лейтенант кивнул и не стал продолжать разговор. Он надеялся, что Анна Антоновна что-то знала от сына о Крикунове, но теперь об этом уже никто не узнает, а порождать ненужные слухи, которые могут вспугнуть Сереженьку, если он во всем этом замешан, тоже не стоит.

— Из ценных вещей ничего не взято? — спросил Кравец.

— Вроде бы нет, — она огляделась, прошлась по гостиной, открыла шкаф, просмотрела осеннюю одежду сына: костюмы, рубашки, свитера. Видеотехника тоже стояла на своих местах. — Вроде бы все на месте…

Судмедэксперт Силантьич доложил, что Бобров был удушен женским чулком почти сутки назад. Убитый принимал алкоголь, много ел, а была ли попытка отравления, покажет вскрытие, если тело разрешат забрать с собой. Есть еще одни следы: это царапины, укусы, засосы на спине, на шее, на груди, скорее всего, сексуального происхождения, так что чулки вовсе не маскировка, да и на простынях много пятен от губной помады, пудры, туши и других веществ.

— Вы считаете, у Боброва была не одна любовница? — уточнил Кравец.

— Как минимум три, а то и четыре, я взял простыни с собой, завтра скажу определеннее.

Сыщик получил разрешение матери на проведение вскрытия тела, и Степу увезли. К сожалению, из-за вторжения Климова и ментов в спальню никаких следов обуви обнаружить не удалось.

Оперативники, обыскивавшие спальню, лишь нашли странные тайники в трех томах «Истории КПСС». Кравец показал их Анне Антоновне.

— Да, он держал там доллары, — покраснев, подтвердила она.

— И большие суммы?

— Тысячи по две-три в каждом томе. Степан неплохо зарабатывал в последнее время, копил деньги на «БМВ», он очень хотел иметь такую машину и к весне обещал приехать к нам на ней. — Она утерла слезинку. — Неужели из-за них его убили?

— Пока трудно сказать, но если то, что вы говорите, правда, то… — старлей нахмурился.

Он ехал сюда в надежде найти разрезанное горло и получить подтверждение старика судмедэксперта о том, что преступление совершено той же бритвой. Но сыщика постигло разочарование. Возник женский чулок, задушенный гигант большого секса, три или четыре девицы легкого поведения, и на этом фоне тривиальное похищение девяти тысяч долларов. В перерывах между любовными ласками Степан мог похвастаться своими «томами КПСС», и жадные девицы, соблазнившись такой добычей, удушили его чулком, разделили баксы и разбежались. Как выразился Силантьич, «обычная бытовуха на почве алкоголя». Но где теперь искать «ночных бабочек»? Если это их рук дело, то сразу же наверняка залегли на дно. Ищи-свищи ветра в поле. Еще не найден убийца Власова, как новый труп. Да и Климова опять вырубили. Но вторую гематому капитан заработал по дурости. Сам лез на рожон. Нечего было соваться. А вот входную дверь не взламывали, значит, убили кто-то свои: те же девушки или одноклассники, кого Степан хорошо знал и кому сам открыл дверь.

Кравец дал задание оперативникам. Надо будет поговорить со всеми друзьями-одноклассниками убитого, соседями в доме, во дворе, искать девушек. Начиналась обычная рутинная работа.

Старлей позвонил в больницу. Врач сообщил, что Климова пришлось госпитализировать, но он беспокоился о какой-то Вере, потому что мобильный у него отключили.

— Недельки две ему придется полежать у нас, — досадливо отозвался доктор. — Память, я полагаю, должна восстановиться, но если ваш пинкертон получит еще один такой удар, то я отправлю его на инвалидность!

Веры дома не оказалось. Сергею в большей степени захотелось узнать, что делал его напарник вчера днем: ездил куда-нибудь или сидел у телевизора? А может быть, он и убил?

Кравец вслух рассмеялся, потом оглянулся на лейтенанта с цыплячьей шеей, который все еще находился в квартире, наблюдая за сыщиком, столкнулся с его недоуменным лицом, подмигнул. Золотушный серьезно кивнул головой. Один из оперативников, осмотрев все книги, подошел к старлею.

— Больше тайников не обнаружено, — доложил он.

— Все, сворачиваемся! — приказал Кравец.

Он подошел к Анне Антоновне, высказал ей соболезнования, попрощался с ней, оставил свой рабочий телефон на тот случай, если она что-то еще вдруг вспомнит.

— А вы найдете его?

— Найдем.

— А что делал тот ваш товарищ до того, как мы пришли? — неожиданно спросила мать Степы. — Он капитан вроде бы?

Старлей кивнул.

— Что он делал в квартире сына? И как вошел?! Незаконное вторжение преследуется по закону! Вы можете мне объяснить?

— Пока не могу. Для меня самого это большая загадка!

— Вы, пожалуйста, выясните, Сергей Никитич, — строгим голосом проговорила Анна Антоновна. — Я не хочу писать жалобу, создавать дополнительные с ложности в вашей работе, но я хочу знать, для чего капитану уголовного розыска понадобилось таким воровским путем залезать в мою квартиру, тем более что у меня есть свидетели из отделения, а его начальник друг нашей семьи…

— Я разберусь! — пообещал Кравец.

— И найдите убийцу!

«Не было печали, так черти накачали!» — выходя из дома, пробормотал про себя сыщик. Золотушный лейтенант дожидался его у подъезда.

— А кем Анна Антоновна работает? — поинтересовался старлей.

— Сейчас в каком-то фонде, а раньше секретарем райкома партии была, ее многие тут знают, — лейтенант шмыгнул красным носом. — Вообще-то семья известная. И муж, Василий Степанович, в Министерстве связи занимал большие посты. И сын вроде неплохо зарабатывал, а тут такая история!

«Да, эта мамаша может устроить Толе сладкую жизнь ко всем его катаклизмам! — подумал про себя Кравец. — Чего вот его понесло? Видишь, лежит труп, надо вызывать милицию, экспертов, а не устраивать самодеятельность! Доигрался!»

— Ладно, пока! — Сыщик пожал лейтенанту руку, подошел к своим, сказал, что по горячим следам зайдет к одному из одноклассников, и показал, куда за ним надо заехать.

Он вышел на Люсиновку, перешел шоссе и двинулся к жилому дому, на первом этаже которого располагался Сбербанк. Вошел во двор. Его интересовал Крикунов. До сих пор эта встреча по каким-то причинам не удавалась, теперь пришла пора встретиться.

Оперативник поднялся на третий этаж, позвонил в дверь. Послышались шаркающие шаги, потом женский голос спросил:

— Кто там?

— Из уголовного розыска. Откройте!

За дверью помедлили, но открыли. На пороге стояла невысокая девушка в желтой майке, со светлой короткой стрижкой, скуластенькая, с черными блестящими глазами.

— У вас есть удостоверение?

Кравец показал документ.

— Если вам Сергей нужен, то его нет! — сразу заявила она.

— Я могу войти?

— Вообще-то я одна дома. А девушке одной не очень прилично принимать незнакомых мужчин, — кокетливо сказал она.

— Я не мужчина, я старший лейтенант!

Он отстранил ее, вошел в прихожую, потом в комнату. Работал телевизор, показывали мелодраму, на тахте валялся плед, тарелка с куском сладкого яблочного пирога и большая кружка с чаем.

Лена закрыла дверь, вернулась в комнату.

— Вы что, со мной хотите поговорить? — посерьезнев, спросила она.

— С тобой.

— И о чем?

— Чай у тебя есть?

Она выдержала паузу, взглянула на свою кружку, пирог и шумно выдохнула:

— Хорошо!

Лена сходила на кухню, налила сыщику чаю и даже принесла кусок яблочного пирога.

— Спасибо, Лена! — Кравец снял шапку, расстегнул куртку, сел за стол.

— Откуда вы знаете, как меня зовут? — напряглась она.

— У тебя на кармашке блузки написано.

— Ах да! — посмотрев, обрадовалась Лена. — А я и забыла!

Старлей откусил кусок пирога, разжевал и одобрительно кивнул головой:

— Вкусно!

Он прихлебнул чай.

— Там сахар, надо размешать!

— Ничего.

Она сидела на тахте, поджав под себя ноги, и смотрела, как он смачно поедает пирог. Покончив с едой, оперативник вытащил платок, вытер рот. Помолчал, взглянул на девчонку:

— Ты давно здесь живешь?

— Года полтора или два.

— Это типа гражданского брака?

— Наверное.

— Тебе некуда идти?

— Может быть.

— Он тебя бьет?

Она, не отрываясь, смотрела на старшего лейтенанта.

— Что вы хотите?

— Я хочу знать, чем занимается твой дружок.

— Он ремонтирует всякую оргтехнику. И намного лучше других. Под гарантию. И все ему верят.

— А еще чем?

Она пожала плечами.

— Думай, думай, без ответов я не уйду!

— Еще он ходит с друзьями в пивбар, сидит там и пьет пиво. Еще спит. Ест, ходит в туалет, заезжает иногда к матери, ходит в магазин, делает покупки. Иногда просто шляется по улицам, бредет куда глаза глядят, еще занимается со мной любовью, философствует, смотрит фильмы и всякие телешоу. Еще что-то делает по мелочи, кто его знает, я за ним не слежу!

— Тебе не кажется, что у него есть еще одна жизнь, скрытая от тебя, о которой ты не догадываешься? — неожиданно спросил сыщик. — Или ты знаешь о ней?

— О другой его жизни?

— Да.

— Нет.

— Но ведь догадываешься, что она есть!

— У каждого она есть.

— Ты его боишься?

Она снова замерла, не зная, что ответить. Сыщик попал в точку: она его боялась. Так боялась, что у нее даже леденел кончик языка и кровь застывала в жилах. Он иногда так смотрел на Лену, что на нее нападал озноб. Она натягивала на себя несколько свитеров, теплых кофт, но не могла согреться.

— Ты не ответила.

— Что?.. — Ее снова охватил озноб. — Женщина должна немного бояться мужчину.

— Да ну?! — удивился он.

— Я не знаю, так мне кажется.

— Ты ловко его выгораживаешь.

— А зачем мне его выгораживать?

— Не знаю. То есть тебе нечего мне сказать?

— Нечего.

— А чем бреется твой дружок?

— Электрической бритвой.

— Ладно! — Старший лейтенант поднялся. — Передай своему мальчику, что я хочу его видеть. — Оперативник бросил на стол визитку. — Пусть зайдет ко мне в самое ближайшее время, иначе его приведут в наручниках. Это по поводу двух убийств его школьных друзей, он знает, о чем идет речь! Передашь?

— Передам.

— Вот и хорошо! А пирог был очень вкусный! Сама готовила?

— Сама.

— Молодец!

Он вышел в прихожую и неожиданно зашел в ванную. Открыл все шкафчики, надеясь обнаружить в одном из них опасную бритву, но ни в одном ее не было.

— Что вам нужно? — не поняла Лена.

— Ничего! Сорри, крошка!

Он вышел, подмигнул ей.

— Запомни мой телефон и, когда преодолеешь страх, позвони! Иначе нам его не победить. Верно?

Она неожиданно кивнула.

«Даже если он не участвовал в убийстве Боброва, то все равно пора установить за ним плотную опеку. С фотороботом получилась чепуха. В Москве оказалось больше двух десятков людей, похожих на него. Как тот же фотограф. Нужны твердые улики, надо найти орудие убийства, — рассуждал про себя Кравец, возвращаясь в отдел. — Предположим, я завтра его арестую, посажу на тридцать суток. А что потом? Придется выпустить и ждать, когда он совершит новое убийство. Не лучше ли прихватить сейчас? Эта девчонка мало что знает, но она чувствует, подозревает его…»

С работы он позвонил Вере. Та была уже дома.

— Скажи, что этот сумасшедший делал вчера? — сразу же спросил старлей.

— Как ты думаешь?

— Если бы я знал, не спрашивал!

— Он искал твой телефон. Не твой, а твоей голубоглазой ундины. Якобы по делу, чтобы связаться с тобой. Потом адрес какого-то Степы Боброва. И так до самой ночи! — В голосе Веры послышались рычащие нотки. — Я изнемогла с ним! У него что-то с мозгами стало после того, как его долбанули!

— Вполне.

— А где он?

— В больнице.

— Что?!

Кравец рассказал Вере о том, что произошло в квартире Боброва, резюме врача и о тех неприятностях, какие у него могут быть в связи с этим вторжением в частное жилище.

— И что теперь делать?

— Тебе надо навестить его и сказать, чтобы он поутих в прямом и переносном смысле этого слова!

— Ты думаешь, мне это нужно?

— Ладно, Вер, парню надо помочь! Помоги, а там решай сама, что тебе нужно!

— Хорошо, попробую. — Она шумно вздохнула. — Он в той же больнице?

— Да. И когда очнулся, то просил у врачей единственное: чтобы сообщили тебе о том, что с ним произошло.

— Как трогательно! — язвительно пропела Вера, взяла сигареты, закурила.

Сергей холодно попрощался, положил трубку, чтобы не послать продюсершу подальше. Конечно, Толя сам виноват, но Кравец не терпел циничных баб.

С Климовым сыщик встретился на следующий день утром.

— Ты Верке сказал?! — первое, что спросил старый друг.

Сергей кивнул.

— Что ты делал у Боброва?

— Я понял, что мы опоздали, и хотел найти хоть какую-то зацепку! По инерции рылся во всех вещах, видел, что его задушили, а не перерезали горло, то есть сходил с ума от злости! Ты-то меня поймешь, надеюсь! Если б мы поехали первого, мы бы его спасли, ты понимаешь?! — Он дернулся, но тут же схватился за голову, застонал от боли, лег снова на подушку.

— Всех не спасешь, — нахмурился старлей.

— Но кого-то одного нам спасти дано с тобой, Сережа! Богом, судьбой дано! — горячо возразил капитан. — Иначе что мы такое с тобой?! Группа трупособирателей и трупоучетчиков?! Я не знаю, как тебе это объяснить, но ты меня понимаешь. Мысль, как говорится, не нова, но своевременна.

— У тебя могут быть неприятности…

— Да плевать на них! Плевать! — резко оборвал его Климов. — При чем здесь мои неприятности, когда мать лишилась единственного сына! Вник хоть умом-то?!

Капитан замолчал. Пришла медсестра, выдала капитану три таблетки и стакан воды. Он послушно их проглотил.

— Вот и умница, больной! — промурлыкала она и, вихляя бедрами, ушла.

— Я бы не прочь был полежать здесь, — усмехнулся Кравец.

— Как у тебя с Лидой? Все нормально? — неожиданно спросил Климов.

Сергей кивнул и подумал, что сейчас он к ней и отправится. Даже звонить не станет. Будь что будет.

7

Сан Саныч с утра заехал к Александре. Уже с порога по приятным запахам он понял, что она вернулась. Дверь комнаты, где находилась спальня, был прикрыта, и он поначалу решил не будить ее, дать бывшей жене поспать подольше, а потому сразу прошел на кухню, поставил чайник, чтобы сварить кофе, заглянул в холодильник, отрезал себе три дольки сухой колбасы.

Заварив кофе, он налил большую чашку, бросил четыре ложки сахара, порезал твердого сыра, колбасы, поджарил белый хлеб и, поставив все это на поднос, вошел в спальню, но она оказалась пуста. Судя по разбросанным свитерам, юбкам и брюкам, Александра спешно опять куда-то собиралась.

Записку он обнаружил не сразу, она валялась на полу. Он поднял ее, прочитал: «Котик! Это я тебе, Сан Саныч, если ты еще не уехал, хотя чует мое сердце, что ты не выдержал и удрал в свою Нижнюю Курью! Я вернулась, и что-то так мне стало тоскливо, что не выдержала и сразу же махнула на дачу к Юрочке, уж очень он просил. Если ты еще в Москве и есть желание, то приезжай к нам, адрес я тебе внизу записала. Просто я так устала, что сидеть в Москве у меня не было сил. Захотелось на природу. Извини. Но я надеюсь, что ты встретился с Сашей, и было бы прекрасно, если б вы приехали вместе! Через пару дней я вернусь, и мы увидимся! Александра».

Далее прилагался подробный адрес, даже с краткой схемой дороги. Зимняя дача у Юрия Васильевича находилась в окрестностях Бронниц, до коих надо было добираться чуть больше часа электричкой по Казанской дороге, но от самой станции еще ехать километров двадцать пять на автобусе или машине. Телефон почему-то отсутствовал. Скорее всего, мобильный у бизнесмена имелся, но бывшая жена его не указала.

Сан Саныч несколько раз перечитал записку, и она показалась ему странной, как и само поведение бывшей супруги. Во-первых, из этого игривого текста следовало, что Александра не удосужилась даже позвонить в Анино и справиться о сыне, ибо если б позвонила, то забила бы тревогу. В задачнике спрашивается: почему не позвонила? Это ведь так элементарно и так объяснимо в поведении любой матери. Выходит, что ей наплевать на сына или же она так уверена, что Сан Саныч каждый день с ним общается и Саша вообще не вспоминает о матери. Впрочем, у иных девиц после родов действительно пропадает инстинкт материнства, ему рассказывали. Он тоже хорош. Надо было оставить ей записку. Смирнов этого не сделал, чтобы не напугать ее, однако он звонил сюда каждый день. Утром и вечером. Правда, первого не позвонил. Неужели Александра всегда была такой легкомысленной и равнодушной к своему ребенку?! Впрочем, он и раньше-то ее плохо знал, а за эти шесть лет она могла еще больше перемениться.

Он прошел на кухню, заглянул под стол, где был ящик с кофейным ликером, но в коробке осталось лишь три бутылки. Сан Саныч достал одну из них, налил себе полстакана и стал прихлебывать вместе с кофе.

В словах Нины есть своя логика: на даче ребенка держать удобнее всего. Меньше хлопот и безопаснее. И все-таки интуиция подсказывала, что его сын здесь, в Москве, на улице Усиевича, куда проникнуть будет не так-то легко. Там наверняка хорошие запоры и надежные охранники. Он позвонил Денису.

— Я хочу наведаться на Усиевича, — едва тот ответил, сразу же выложил Смирнов.

— Как ты себе это представляешь?

— Зайду в гости к Юрию Васильевичу и все выложу напрямик. Хватит ждать да ловчить!

— Его телохранители и сам он могут этого не понять, — предупредил Морозов.

— Мне надоело сидеть сложа руки! — решительно проговорил Сан Саныч. — В конечном счете это мой сын, и, если понадобится, я готов за него и жизнь отдать!

— Подожди, не суетись! — попробовал остановить друга Денис. — Дай мне для начала выяснить, что это за мужик. Я тут попросил своего приятеля проверить, что это за фрукт!

— Не хочу больше ждать! Я как представлю себе, что мой парень страдает, мучается, молит всех кудесников, чтобы его спасли и вернули ему родителей, а я тут раздумываю, как бы свою шкуру сохранить, мне не по себе становится!

— Ты не знаешь этих ребят, — негромко возразил Морозов. — Они тебе прострелят башку, отвезут на свалку и выбросят. И тебя никто искать не станет.

— Ладно, Денис, пока.

— Да подожди ты! — лишь успел выкрикнуть он, но Сан Саныч уже положил трубку: он не любил перекладывать на других свои проблемы.

Фотограф допил кофе, выпил еще ликерчику — для храбрости — и двинул на Усиевича.

Как ни странно, но Смирнов не чувствовал страха и не испытывал особой робости. Это его сын, его дело правое, он победит. Кажется, и капитан Климов это понял, поскольку перестал звонить и пасти у дома Нины. Конечно, умирать не хочется. Девятов может предложить альтернативу: он забирает Сашу, который Сан Саныча конечно же не помнит, продает мальчика богатеньким буржуям в Америку, а ему гарантирует жизнь. И что скажет Сан Саныч? Нет, что на самом деле скажет Сан Саныч?! А ведь решить эту дилемму будет не так-то просто. Теперь у него есть Нина, есть сын, есть слава, деньги, чего же ему еще надо? А тот пацан, которого он ищет, его не знает и наверняка знать не хочет.

— И к чему тебе, Сан Саныч, лишние хлопоты? — с усмешкой спросит Девятов.

И вот что ответить? А тут другой вопрос ребром: жизнь или смерть?

Смирнов как-то читал про Александра Матросова, который бросился на амбразуру, закрыл своим телом пулеметное дуло. Сан Саныч представил, почти физически ощутил, как огненные пули прожигают, дырявят грудь, как жизнь со свистом улетает в эту дыру, и ему стало не по себе. Он тогда еще задал себе этот вопрос: а смог бы? Когда шальная пуля, это понятно, но когда сам, разве естественно такое положение? Но на этот вопрос он так и не ответил. Как-то совсем не хотелось умирать.

«А что сейчас хочется?» — усмехнулся он.

И сейчас бы не ответил. Ну убьют его, и кто тут выиграет? Второй его Сашка? Он сам, Нина? Все надо делать вовремя, с умом, тогда не будет и столь страшных вопросов. От того, что погиб Матросов, ничего на той войне не изменилось. Просто стало меньше на одного солдата, который мог защищать Родину.

Он нашел нужный дом на Усиевича. Долго стоял, глядя на него, точно еще раз взвешивая, стоит ли рисковать, донкихотствовать, не лучше ли, несмотря на все досады и ревности Нины, помчаться в Бронницы, взять за шкирку Александру, поехать с ней в Анино, там заставить ее написать заявление о пропаже сына, привлечь в свидетели Петра Казимировича, высказать той же милиции все свои подозрения, и пусть она законным путем во всем разберется. На день позже начнутся поиски, только и всего. Разве сложно? Вовсе нет, а самое главное, разумно.

Эти мысли так его убаюкали, что он уже хотел уходить, как в одном из окон шевельнулась штора, показалось лицо мальчика, но кто-то тут же увел его от окна. И тотчас все мысли спутались, острая жалость к судьбе несчастного малыша, точно стрелой, пронзила Сан Саныча, и он, отбросив все сомнения, зашагал к подъезду, поднялся пешком на пятый этаж, пока не уткнулся в нужную квартиру и требовательно не позвонил. Чьи-то легкие шаги приблизились к двери, неизвестный заглянул в «глазок» и долго изучал Смирнова. Но после этого так же осторожно ушел в комнату. Фотограф снова позвонил. Прошла еще минута, прежде чем ему открыли. На пороге возник крепкий парень в спортивном костюме «Адидас» и в кроссовках. Он бесцеремонно, с нагловатой усмешкой оглядел незваного гостя.

— Чего тебе? — грубовато спросил он.

— Мне Юрия Васильевича.

Парень помедлил, потом бросил в сторону гостиной:

— К козлу пришли!

— Ну давай его сюда! — донеслось оттуда.

Сан Саныч сразу почувствовал, что обстановка в доме крайне напряженная и входить в квартиру не стоит. Но было уже поздно. Парень схватил его за рукав, втянул в квартиру, подтолкнул, приказывая, чтобы тот шел вперед.

Смирнов вошел в гостиную и остановился как вкопанный. Девятов в разорванной рубашке, связанный крепкой веревкой, с кляпом во рту и с кровоподтеком под глазом сидел в кресле посредине комнаты. Рядом с ним стояли двое громил с пистолетами.

— Ну и чего тебе?! — прорычал один из них.

— Я пришел за сыном.

— За каким сыном?

— За своим. Он, — фотограф кивнул на Девятова, — украл у меня сына.

Громилы удивленно переглянулись. Но и у самого Юрия Васильевича округлились глаза от изумления.

— Так ты еще и детей воруешь, паскуда?! — набычился один из них и с размаху врезал ему по лицу, брызнула кровь. — Где ребеночек-то, отвечай!

Хозяин замычал, желая ответить. Один из «быков» вытащил кляп изо рта, давая ему возможность высказаться.

— Он сумасшедший! Я не крал никакого сына! — истошно завопил Девятов.

— Юрий Васильевич, вы были в Анине у директора детского дома Могилевского?

— И что из этого?! — плохо понимая, откуда Смирнов осведомлен об этом, растерянно проговорил Девятов.

— Так были или не были?!

— Ну был, был!

— Так вот вы, будучи в Анине у Могилевского, представились Беловым Львом Валентиновичем, заместителем директора детского дома из Серпухова, и забрали мальчика пяти-шести лет, его зовут Саша Смирнов, якобы для того, чтобы определить в свой детский дом. Но мальчика в Серпухов вы больше не привезли. У вас есть связи в Америке, Голландии, Австралии, там есть богатые люди, кто готов усыновить русского мальчика и заплатить за эти хлопоты немалые деньги. Разве не так, Юрий Васильевич? И ваша любовница Татьяна Жуковская из мэрии вам помогает оформлять соответствующие документы!

Громилы с удивлением смотрели на своего подопечного.

— Он сумасшедший! — прошептал Девятов.

— Вы что, Жуковскую не знаете? — удивился Смирнов.

— Знаю, знаю!

— И она не ваша любовница?

— Да, она моя любовница! — выкрикнул он. — Ну и что?! Это мое личное дело!

— А ты не ори, отвечай нормально, а то быстро приведем в чувство! — предупредил один из налетчиков.

— Но я не торгую детьми и никакого мальчика не забирал! — истерически выкрикнул Девятов.

— Вот еще одно доказательство! — Сан Саныч вытащил из кармана портрет-рисунок хозяина дома. — Я сделал этот портрет со слов Могилевского…

Фотограф показал рисунок громилам. Те внимательно взглянули на портрет, сверили его с оригиналом.

— Похож вроде, — промычал один из них.

— Похож, — согласился второй.

— Да, я знаю Могилевского, был у него, но совсем по другим делам и никакой торговлей детей не занимаюсь! На хрен мне нужны дети, когда у меня есть свой бизнес?!

— Какой у вас может быть бизнес с директором детского дома? — не понял Смирнов.

— Такой! Потому что я занимаюсь строительным бизнесом, а господин Могилевский летом будет возводить новый спальный корпус, реконструировать старые здания, и я добивался у него генеральных подрядов на эти работы. Только и всего. Мы встретились, выпили по рюмке коньяку, но договор у нас не состоялся, слишком много он себе затребовал за это, и я уехал. Никакого пацана не забирал. При мне там приходил какой-то мужик, пьянчуга, хотел сдать плачущего мальчугана, но Петр Казимирович велел им обоим подождать в приемной. Больше я ничего не знаю! Ну где, где у меня, где этот пацан?! Ищи! Если найдешь, он твой!

«Быки» недобро посмотрели на Девятова, потом на Сан Саныча. Им было ясно, что кто-то один из двоих говорит неправду.

— Но у вас в серванте, на другой квартире, лежит пачка детских фотографий. Зачем они вам?

— Там фотографии причесок, я хочу открывать парикмахерскую, а потому все деньги и вложил в это дело, — Девятов бросил взгляд на громил.

— Ну не знаю, — пробормотал Сан Саныч.

— Иди отсюда, чтоб я тебя больше не видел! Уберите этого идиота! — выкрикнул он.

Смирнов пожал плечами, повернулся, чтобы уйти, но «бык», стоявший на пороге, усмехнулся.

— Куда? У нас, мужик, зайти еще можно, а вот выйти нельзя! — Он хрипло рассмеялся.

Сан Саныч оглянулся на тех двоих, стоявших в комнате, но они оба молчали.

— Если б ты, парень, расколол этого козла и доказал, что прав, мы бы тебя отпустили. А так за базар придется платить, — продолжил речь бугай в спортивном костюме. — Можешь, конечно, откупиться. Мы не звери. Давай штуку баксов за то, что мы выслушали всю эту фигню, и проваливай. А нет, уложим вместе с нашим должником в одну яму! Ну, решай?!

— Но у меня нет с собой таких денег, — пробормотал Смирнов. — Откуда же они у меня?

— Мы можем съездить за ними, если тебе кто-нибудь одолжит такую малость или ты займешь у кого-нибудь эти денежки, — хмуро обронил один из налетчиков с золотым перстнем на пальце и одетый не в спортивный, как двое остальных, а в дорогой темно-зеленый костюм, судя по манерам, главарь этой банды. — Каждый платит за базар, и ты не исключение!

— Братцы, вы что?! — забормотал Смирнов. — Я приезжий, мне не у кого взять такие деньги!

— Смотри-ка, он приезжий! — прорычал бугай, открывавший ему дверь. — А с приезжего полторы!

— Еще минута пройдет, станет две, — взглянув на часы, проговорил главарь. — А еще через минуту три тысячи баксов!

— Мы до миллиончика и подождать можем! — хохотнул бугай.

— Да пошли вы! — разозлился Сан Саныч. — Считайте хоть до миллиарда!

— Ах ты, мразь длинноносая! На колени, тварюга! — неожиданно вскричал главарь, и Сан Саныч не успел сообразить, как его сбили с ног и чей-то ботинок с силой вонзился ему в ребра. Он взвыл от боли. — Бейте его, пока не подохнет!

И двое подручных принялись футболить фотографа ногами. Сжавшись в комок и закрыв лицо руками, он лишь вскрикивал, когда от какого-нибудь удара искры летели из глаз и сознание раскалывалось на свет и тьму.

— Ну а тебе, сучий потрох, тоже жизнь не дорога?! — Главарь схватил за волосы Девятова, резко повернул его голову к себе. — В последний раз тебя спрашиваю: ресторан нам отписываешь или подохнешь вместе с этим сопляком? Не тяни, приятель, у нас время не казенное!

— Ничего и никому я отписывать не буду! — жестко отрезал Юрий Васильевич.

— Ну что ж, — главарь приставил пистолет к его голове.

Подручные на мгновение замерли, прекратив даже избивать Сан Саныча, нагнетая страху на бизнесмена и точно желая удостовериться, что их вожак без робости пойдет на мокруху, но в эту секунду входная дверь с шумом распахнулась и в квартиру с громкими криками «Всем на пол! Лежать! Милиция!» ворвались человек пять в масках.

Двое налетчиков, избивавших Смирнова, быстро оказались на полу в наручниках. Главарь отскочил и вжался в угол, сжимая пистолет.

— Бросай оружие! — выкрикнул командир подразделения. — Ну?!

Губы у главаря, побелев, задрожали, он опустил пистолет, отбросил его в сторону.

Денис Морозов первым сорвал маску, подбежал к Сан Санычу, поднял его на ноги:

— Жив?

— Жив.

— Сын здесь?

— Нет.

— Развяжите меня, — потребовал Девятов. — Ну что смотрите, развяжите!

Развязали и Девятова. Его вместе с Сан Санычем отвезли сначала в больницу, где им оказали медицинскую помощь и выдали листы освидетельствования, а потом на допрос к следователю, который подробно выяснил все обстоятельства. История о похищении сына, рассказанная Сан Санычем, его заинтересовала, он даже попросил показать сделанный им рисунок, но тот либо остался у налетчиков, либо в квартире Девятова.

— Может быть, вы неточно зарисовали, а вследствие этого просто обознались? — уточнил следователь.

— Может быть, — пожал плечами Смирнов.

Он боялся, что его самого снова опознают как маньяка, убивающего детей, чей фоторобот по-прежнему висел перед входом в милицию на доске объявлений, или он ненароком встретит Климова, а потому разубеждать старшего лейтенанта не стал.

Часа через два они освободились, и Юрий Васильевич на радостях повез Дениса и Сан Саныча к себе в ресторан обедать.

— Вот уж не ожидал, что таким образом меня спасут! — сидя за рулем, приговаривал он.

— А почему вы не отдали им ресторан? — удивился фотограф. — Ведь они могли убить вас!

— А за что им отдавать ресторан? Из-за того, что я не взял их в охранники, когда они просились?! Да не в этом даже дело! Ну отдал бы им ресторан, и что?! А завтра они бы потребовали у меня квартиру, машину, рубашку! Таким скотам нельзя уступать! — Он помолчал, потом усмехнулся: — А сам-то почему пожалел штуку баксов? Мог ведь без ущерба выложить.

— Я этим скотам и рубля бы не дал!

Девятову такой ответ понравился, и он одобрительно кивнул:

— Да, достоинство и честь не купишь!

Они приехали в ресторан, Юрий Васильевич провел их с Денисом в тот самый банкетный зальчик, где они сидели вчера с дамами.

— Сан Саныч, зайди-ка! — позвал его Девятов. — Денис, а ты подбери нам тихую, но хорошую музыку.

Смирнов зашел в кабинет хозяина. Тот открыл сейф и выложил на стол тысячу долларов.

— Возьми! — приказал он.

— Но…

— Бери! — жестко повторил он. — Шестьсот твои за вчерашний обед! Я не могу допустить, чтобы мой спаситель ел мой хлеб да еще платил за него! А четыреста как угодно: хочешь, дели пополам, хочешь, отдай все Денису. Твой друг настоящий парень! Извини за эти гроши, но у меня действительно больше нет, все вложил в эту чертову парикмахерскую! Давай забирай и не ставь меня в неловкое положение!

Сан Саныч забрал деньги. Они вернулись в зал, где уже суетились официанты, расставляя тарелки и внося закуски. Денис выбрал песни Джо Дассена.

— Слушай, а все, что ты нес громилам, это правда? — усаживаясь за стол, спросил Юрий Васильевич.

Смирнов кивнул.

— И Могилевский вот так все про меня и рассказывал? — снова удивился Девятов.

— Не про вас лично, но про человека, похожего на вас. Вплоть до «вольво», на которой вы приезжали.

— Надо же, какой мастер устного рассказа! — усмехнулся Юрий Васильевич. — Вот уж не подумал бы! Он произвел на меня впечатление этакого законника, сталинских времен канцеляриста, на чье слово можно положиться!

— На меня тоже, — подтвердил Сан Саныч, — поэтому я ему и поверил. Да и описал он вас довольно точно. Я только не пойму, зачем ему это было нужно? Чтоб от меня отвязаться?

— Да нет, я думаю, тут у него какая-то своя игра с вашим мальчиком. На простака он не похож!

— Но Могилевский был готов пойти со мной в милицию и засвидетельствовать, что вы и есть вор! Ведь вас могли разыскать и официально обвинить в похищении!

— Забавно! Это уже не шутки! Мы с ним вроде бы расстались мирно…

Девятов налил всем водки.

— За тебя, Денис! Мы с Сан Санычем сегодня обязаны тебе жизнью! Хотел бы иметь такого друга!

Они чокнулись, выпили, но Девятов, съев две ложки рыбной солянки, больше не смог.

— Челюстью пошевелить не могу, — признался он. — Видит око, да зуб неймет!

— А я зато телом пошевелить не могу, — улыбнулся Смирнов.

— Нет, меня не на шутку заинтересовал этот стервятник Петр Могилевский! — помрачнев и наливая всем водки, снова вернулся к старой теме Юрий Васильевич. — Ведь он мог меня под монастырь подвести, разрушить весь мой бизнес, черт его дери, всю мою деловую репутацию! Может быть, он хотел отомстить мне таким способом?!

— За что?

Девятов с трудом проглотил ложку красной икры, выдержал паузу.

— Да я обиделся и решил немного его припугнуть! — поморщившись, махнул рукой бизнесмен. — Стал хвастаться своими связями, сказал, что у него могут возникнуть большие неприятности — субсидии на строительство легко заморозить, перенести на неопределенный срок, что, кстати, и случилось буквально на второй день после моего визита. Кстати, не по моей вине, но директор мог подумать иначе, вот и вознамерился отомстить!

— Вполне, — поддакнул Денис, до этого не встревавший в их разговор и налегавший на солянку и разнообразные закуски, выставленные на стол хлебосольным хозяином.

— Но я мог и обознаться! Такой золотой перстень с черным камнем явно не один в Москве, как не один брюнет с ямочкой на подбородке. В Анине мог появиться и похожий посетитель, а кроме того, и обида Могилевского на вас сказалась, и вот результат!

— Все могло случиться, но где теперь сына будете искать?

— Для начала придется с вами съездить в Анино и установить, где правда. Надеюсь, вы не откажетесь?

— Почту за честь оказать вам такую услугу, — улыбнулся Юрий Васильевич, — и моя машина в вашем распоряжении!

— Завтра сможем?

— Завтра? — Юрий Васильевич на мгновение задумался. — А почему бы и нет? Сможем!

8

Одна из старушек, жившая на первом этаже сорок шестого дома, показала, что около часа дня первого января в подъезд вошел молодой человек, который внешне ей был знаком. Она обратила на это внимание потому, что поджидала внука, которого послала за молоком, хлебом и кукурузными хлопьями в круглосуточный магазин. Еще через час она по фотографии опознала в вошедшем одноклассника убитого Сергея Крикунова. Правда, старушка не знала, куда он направлялся, она заметила лишь, как Сергей набирал код и входил. С другой стороны, в этом подъезде жил только один его близкий знакомый, друг Степа, и вряд ли Крикунов шел к кому-то другому. Время смерти и появления Сергея в подъезде совпадали. Кроме того, у Крикунова имелся основательный мотив убить Боброва.

— Да мало ли зачем он входил в подъезд! — сердито выговаривал старлею Волкодав, когда тот примчался к нему за ордером на арест. — Пописать зашел! Что дальше будем делать?! Что это за улика: его опознали, когда он входил в подъезд? Ну и пусть входит! Даже не в квартиру к убитому, а в подъезд! Докатились! Скоро уликой будет тот факт, что подозреваемый жил вместе с жертвой в одну историческую эпоху! Мне нужны не косвенные, а прямые улики! Всё!

Раньше начальник доверял и косвенным уликам и не брезговал экспериментами «на дожимание», но, видимо, Новый год внес резкую перемену в его методы разоблачения преступников.

Отчасти полковник был прав. Но найти новогодних путан, с которыми развлекался Бобров, оказалось не так-то просто. Проститутки хранили цеховое молчание и наотрез отказывались говорить о своих клиентах. Однако Степан мог склеить и не профессионалок, обыкновенных девиц с улицы, пообещав им по двадцать или по пятьдесят долларов. От желающих отбоя не будет. А найти любительниц клубнички в многомиллионном городе проблема не для двух сотрудников уголовного розыска, которых выделил Волкодав в помощь Кравцу.

Но еще через полчаса один из одноклассников, а их всех подряд допрашивали оперативники, рассказал, что не только знает, но и лично помогал доставать тех четырех девиц, с которыми вознамерился провести Новый год Степа. К концу дня их доставили в отдел. Они были перепуганы, их допрашивали по отдельности, но девицы ничего не скрывали. Они хорошо знали друг друга, Степана и, переговорив между собой, решили, что им совсем не помешает подзаработать. Бобров дал им слово, что никому не трепанется, с кем он проводил новогоднюю ночь, пообещав каждой по тысяче рублей за кувыркания в постели, и те честно отработали эти деньги. Да и сам Степан показывал им чудеса гигантизма, не давая заснуть всем четырем ни на минуту. Кроме того, было много выпивки, еды, всяких деликатесов, сладостей, так что Новый год девчонкам понравился. Да еще по тысяче рублей за то удовольствие, которое они испытали.

Утром, часов в девять, они выпили по чашке крепкого кофе, съели по куску торта и отправились домой отсыпаться, а Степан заснул еще до их ухода.

Когда сличили их показания, то расхождений в ответах на вопросы никто не обнаружил.

— Они могли и договориться между собой, — предположил старший лейтенант, — времени на это у них хватало, а на простынях, судя по всему, только их отпечатки.

Одна из девиц вспомнила, что, когда они без пятнадцати десять выходили от Боброва, по двору проходил странный молодой парень в длинном черном пальто, в длинном белом шарфе и цилиндре. Он был выпивши, в игривом настроении и, увидев молодых девиц, встал у них на пути и секунд двадцать не пропускал их, силясь поймать в свои объятия, и одна из них попалась. Они оба упали в снег, долго барахтались, но подруги пришли на помощь, помогли упавшей подняться, и девицы убежали. Парень наверняка возвращался из гостей и жил где-то рядом. Он может подтвердить, что видел их около десяти. У одной из девиц родители были в это время дома, другую видел брат, так что алиби не было только у одной.

Кравец отправил одного из оперативников на поиски парня в цилиндре, хотя уже тогда понимал, что девицы здесь ни при чем. Они не знали о тайниках в «Истории КПСС», а значит, у них не было и мотива для убийства.

Все одноклассники отмечали, что, когда хоронили Власова, Крикунов на похороны не явился, сказавшись больным, но один из его приятелей сообщил, что Сергей собирался зайти к Людмиле Захаровне Власовой утром первого января и высказать свои соболезнования. Если это так, то от нее он мог направиться к Боброву.

Поэтому Кравец сразу поехал к ней. Она встретила его поначалу с сухой, настороженной улыбкой, но не выдержала, упала на грудь старлею и разревелась. Он осторожно погладил ее по спине, не зная, как еще можно утешить.

— Я думала, вы позвоните, поздравите с Новым годом, — упрекнула его Власова.

— У меня тоже свои печали, Людмила Захаровна, так что свой воз разгребал!..

— А что случилось? — встревожилась она.

— Как-нибудь потом. У меня к вам несколько вопросов. Крикунов заходил к вам?

Власова кивнула.

— Он расспрашивал о наших с вами разговорах?

— Да, он что-то спрашивал, — она наморщила лоб. — Но я, честно говоря, не запомнила. Мы выпили, а потом я поехала к подруге и начисто забыла весь разговор…

— А сколько по времени вы говорили?

— Я не помню. Минут тридцать, не больше. Он недолго у меня пробыл…

— А куда пошел?

— Не знаю, домой, наверное.

— А во сколько он пришел?

— Где-то около двенадцати, я точно не помню. А вы что, Сережу подозреваете?

— Мы всех проверяем.

Выйдя от Власовой, он направился домой к Крикунову. Собственно, ему нужна была его подружка Лена, и он застал ее дома одну. Она насторожилась, едва сыщик появился в дверях.

— Что вам нужно?! — встав на пороге, зло проговорила Лена. — У вас есть ордер на обыск, на вторжение в чужое жилище?

— Мне нужно задать тебе несколько вопросов, только и всего.

— Пришлите мне их по почте, а я подумаю, стоит ли мне на них отвечать.

— Не надо меня злить, девочка! — предупредил Кравец. — Насколько я знаю, у тебя вообще нет московской прописки, ты живешь без регистрации, непонятно, чем занимаешься, ну и так далее. Я имею право задержать тебя на трое суток за отказ помочь следствиюи за сокрытие важной информации. А потому не лезь в бутылку и не ссорься с властями!

Она отступила назад, а старлей стремительно прошел в комнату, и Лена послушно последовала за ним.

— Сядь!

Она села. Оперативник расположился напротив, достал блокнот и ручку.

— Я тебе сейчас задам несколько вопросов. Это официальный допрос. Ты ответишь и распишешься за свои ответы. Сразу же предупреждаю: если солжешь, будешь отвечать за ложь по статье Уголовного кодекса, а он предусматривает несколько лет тюремного заключения. Все понятно?

Она кивнула.

— Вспомни день первого января. Первую половину. Когда Крикунов ушел из дома? И куда, если он тебе об этом говорил?

— Первого января?

— После одиннадцати часов.

— Да, он уходил. Без пятнадцати двенадцать, кажется.

— Куда?

— Сказал, что идет навестить мать погибшего одноклассника.

— И сколько он отсутствовал? Когда вернулся?

— В два часа. Я как раз приготовила харчо, ему вдруг захотелось, оно доваривалось, и тут Сережа появился, — вспомнила Лена. — А в чем дело?

— Ни в чем. Напиши: «Здесь с моих слов записано верно», поставь число и распишись.

Лена расписалась. Кравец сразу почувствовал азарт, как охотник, напавший на след убегающего кабанчика.

— Так, и еще несколько вопросов, — разохотился он. — Ты ничего не заметила особенного, когда он вернулся?

— Что именно?

— Может быть, он был чрезмерно возбужден?

— Да, был, но я подумала, что он выпил, когда навещал мать погибшего одноклассника. Он хотел по дороге купить что-то из спиртного…

— А денег он не приносил?

— Денег? — Лена вдруг покраснела. — Да, приносил. Он дал мне двести долларов, сказал: «Возьми на домашние расходы!» — хотя обычно эти деньги Сергей выдавал пятого и двадцатого числа. Я даже удивилась, а он сказал: «Это дополнительно к основным! Надо нам получше питаться! Покупай фрукты, соки, йогурты, себе что-нибудь купи!» И тут он вытащил еще сто долларов. Весело сказал: «Это тебе новогодняя премия!» Я еще спросила: «Откуда?» А он сказал: «Какая разница!» Больше ни о чем и не спрашивала.

Старлей тщательно все записывал, каждое слово, и от волнения у него даже испарина выступила на лбу.

— У тебя сохранилась хотя бы одна из купюр?

Она кивнула, принесла две стодолларовые бумажки. Кравец осторожно взял обе за краешек и на глазах изумленной Лены вложил в свой блокнот.

— Не беспокойся, через два дня я их верну! А еще доллары у Сергея не видела?

— Видела, целую пачку.

У Кравца волнительно забилось сердце. Он даже вспотел. Вытащил платок, вытер лоб.

— И как он объяснил, откуда они у него появились?

— Сказал, что мать дала на машину, а покупать ее ему не хочется. Он не любит ездить. И сам же предложил: «Давай лучше потратим на гульбу!» Я молчала. Потом Сергей спросил: «Как ты считаешь?» Я пожала плечами. Не мои же деньги.

— Понятно. Вот здесь распишись: «С моих слов записано верно» и подпись…

Подружка Крикунова расписалась в протоколе допроса. Старший лейтенант убрал блокнот в папку, поднялся, прошел на кухню, где вкусно пахло котлетами, увидел на подоконнике пустые бутылки из-под «Балтики» номер три.

— А где твой дружок сейчас?

— Не знаю. По каким-то делам поехал.

— По каким?

— Я не знаю. Меньше знаешь, лучше спишь, верно? — рассмеялась она.

— Может быть. Он любит «Балтику» третий номер? — поинтересовался сыщик.

— Да.

— И пьет прямо из бутылки?

— Из бутылки.

— Одну пустую бутылку взять можно? — спросил он.

— Хоть две! — Лена хихикнула. — На сигареты не хватает?

Оперативник не ответил, взял одну из них, посмотрел на свет, положил в папку, двинулся к прихожей, но неожиданно обернулся, взглянул на Лену:

— Тебе больше мне нечего сказать?

— А вам мне?

— Есть несколько слов.

— И каких же? — усмехнулась она. — Ласковых?

— О своей судьбе пора подумать. И не держаться за этого… — он не договорил.

— За кого не держаться-то?

— Сама знаешь.

Узнав у Лены адрес матери Крикунова, Кравец вышел, остановил первую попавшуюся машину и помчался к ней в офис.

Там справляли чей-то день рождения, и хозяйка явилась перед ним раскрасневшаяся, с игривым блеском в глазах. Однако вопрос о том, давала ли госпожа Крикунова сыну доллары на покупку автомобиля, ей совсем не понравился.

— А почему это вас интересует? — насторожилась она. — Это мое сугубо личное дело!

— Вы хотите, чтоб я вас вызвал повесткой и в удобное для меня время, и на весь день, так?! — рассердился Кравец. — Или попросил бы своих друзей из налоговой полиции всерьез заняться вашей бухгалтерией? Войны с властями захотелось?! Так вы ее получите!

Он резко поднялся, захлопнул блокнот и двинулся к выходу. Трюк был рассчитан безукоризненно.

— Подождите! Зачем же сразу объявлять войну? — умеряя свои амбиции, спохватилась директриса. — Пожалуйста, я готова на него ответить, тем более что тут нет никакой тайны.

— Так отвечайте! — Старлей вернулся на место, вытащил блокнот и ручку.

— Я не давала ему доллары на покупку машины, у него своих денег хватает, это во-первых, а во-вторых, он терпеть не может машин, от которых воняет бензином, и мне было бы странно вообще слышать от него такую просьбу. Еще есть вопросы?

— То есть вы утверждаете, что вообще никаких денег ни перед Новым годом, ни первого января своему сыну не давали? — уточнил свой вопрос старлей.

— И не давала, и не виделась с ним! — твердо заявила Крикунова и тотчас смягчила тон: — Увы, к сожалению. Такой тяжелый был год для нашей фирмы!

— Подпишите! «С моих слов записано верно», подпись и число! — Сыщик подсунул матери блокнот.

— А что, собственно, происходит? — не поняла она. — К чему все эти вопросы?

— Произошло убийство двух его одноклассников, мы ведем следствие, только и всего…

— Так вы думаете, это Сережа?! — усмехнулась она. — Вот уж глупости!

— Я ничего не думаю, таковы наши следственные мероприятия, — сухо объявил сыщик и про себя добавил: «Я не думаю, я знаю». — Поставьте число и подпись.

— Надеюсь, войны между нами не будет? — кокетливо спросила она.

— Не будет.

Директриса расписалась, и они с холодной вежливостью распрощались.

Через полчаса старший лейтенант обо всем доложил полковнику.

— Вот это уже посерьезнее, чем показания старушки с первого этажа! — кивнул он и радостно потер руки. — А если на банкнотах к тому же обнаружатся отпечатки твоего Крикунова и убитого Боброва, то получишь благодарность в приказе!

— Я думаю, пора его брать!

— Готовь рапорт и получишь ордер. Но учти, если не дожмешь, не докажешь, что он и есть маньяк, вытурю из отдела! Как там наш Климов Больная Голова? — усмехнулся на прощание Волкодав. — Ты хоть навещаешь его?

— Так точно. Лечащий врач утверждает, что смертельный исход ему не грозит.

— Что ты говоришь? — усмехнулся полковник, он любил шутки. — Передавай нашему пинкертону большой и пламенный привет! И скажи ему, что я не допущу его до работы, пока официально не выпишут! Да, завтра поедешь брать маньяка, возьми Миронова, это наш новый сотрудник, парнишка после Высшей школы, сын моего старого приятеля, пусть поучаствует в серьезном задержании. Только присматривай там за ним!

— Мне только еще нянькой стать не хватало! — пробурчал Кравец.

— Ну ладно, ладно, не забывайся! — сердито одернул его Волкодав. — Тоже мне Жеглов!

После суматошного дня и отчаянной беготни за уликами где-то около восьми вечера начинала дуреть голова, и он вконец расклеивался. Когда был здоров Климов, для снятия усталости хватало одной поллитровки на двоих. С потерей капитана пришлось перейти на кефир, но появилась головная ломота. Лида случайно притронулась к его лбу, холодными пальчиками стала массировать виски, затылок, и через несколько минут боль вдруг отступила, а он, поднявшись, мог снова крутить и разгадывать свои головоломки. Такое же чудо произошло и на второй, и на третий день. Лида сама не подозревала, какой магической силой обладает.

Раньше, возвращаясь к Наде, он ничего ей не рассказывал, истории о преступниках ее не интересовали. Лида же слушала его, раскрыв рот, и просила продолжения, приставала с расспросами, настолько ей было все интересно.

— А ты считаешь, что этот парень и есть маньяк? — удивленно спрашивала она.

— Да, я чувствую.

— Но как ты это все чувствуешь? — широко распахнув свои голубые глаза, удивлялась она. — Вот я, к примеру, иду по улице, и, пройди мимо меня двести маньяков и убийц, я ничего не почувствую.

— Трудно сказать, — вздыхал он.

— Но как-то это объясняется?!

— Ну как объясняется, — улыбаясь, морщил лоб сыщик. — Ты вот пальчиками проведешь по моей воспаленной коже, и у меня сразу крылышки вырастают, хочется петь и порхать, как бабочка. Вот отчего это, объясни?

— Я не знаю.

— И мне не объяснить. И Климову тоже. Поэтому и не уходим никуда. Профессия такая. Собаки, говорят, землетрясения предчувствуют. Мы еще ничего не ощущаем, еще почва не вздрагивает, а они уже эти толчки слышат. Вот как?

— Да, и курицы тоже, — вспомнила Лида.

Она кормила его ужином, но сама не ела, просто с улыбкой смотрела на него и радовалась.

— Чему ты вот радуешься? — усмехнулся он.

— Да так. Тебе хорошо со мной?

— Еще как хорошо.

— Правда?

— Правда.

Он не лгал и постоянно думал о том, что вернутся жена с сыном и эту связь с Лидой придется прекратить, хотя день ото дня старлей все сильнее прикипал к ней, а она каждый день открывала для него свои необычные таланты. Оказалось, что она умеет стряпать, да так искусно, что большую сковороду куриных ножек, ею пожаренных, он съедал за пять минут, не говоря уже о ее камышинских котлетах, щах, грибном супе и других блюдах. Потом выяснилось, что Лида великолепно стрижет, шьет, делает массаж, обладает отменным вкусом и тактом. Не говоря уже о ее красоте. Кравец не встречал еще таких женщин, обладавших столькими достоинствами. И как быть? Разве он сможет бросить сына? Но Надя возвращалась четырнадцатого, и до этого времени он не хотел ни о чем думать. Можно хоть раз в жизни превратиться в осенний листок, которого несет река жизни?

— А тебе не страшно сталкиваться с этими уродами? — помолчав, снова спросила Лида.

— Поначалу было страшно, а потом я перестал бояться. Теперь пусть они меня боятся!

Потом, потушив свет, они лежали на тахте, тесно прижавшись, молча гладили, ласкали один другого, предоставляя свободу рукам, пока в обоих не вспыхивала глухая страсть и они с ненасытной яростью не набрасывались друг на друга. Утром расставались, задавая привычный вопрос:

— Встретимся вечером?

И снова заключали друг друга в объятия, а днем жили тем, что неминуемо придет вечер.

На следующий день к полудню ордер на арест Крикунова был подписан прокурором, и Кравец, захватив двоих ребят, поехал его брать. Они подрулили к подъезду на двух машинах, и старлей дал всем вводную:

— У него живет девчонка, и если наш маньяк почувствует опасность, то может взять ее в заложницы. Поэтому, как войдем, основная задача — разъединить их. И самим поосторожнее. Он тип непредсказуемый! Ну все, двинули!

Они вошли в подъезд, поднялись на второй этаж, старлей позвонил.

— Кто там? — выбежав в прихожую, спросила Лена.

— Уголовный розыск, старший лейтенант Кравец! Откройте!

— Сейчас, я не одета!

Лейтенант Миронов, которого все же навязал ему Волкодав, радостно хмыкнул. Кравец бросил на него недовольный взгляд, и тот умолк.

— Стеблов, Миронов, а ну-ка быстро к окнам! Они оба выходят на улицу, все-таки второй этаж! В случае чего стреляйте по ногам! — почуяв опасность, распорядился оперативник и еще сильнее забарабанил кулаком в дверь. — Открывайте немедленно, или мы будем ломать дверь!

— Сейчас, сейчас! — зазвенела слабеньким голоском Лена. — Я уже оделась!

— Я ломаю! — выкрикнул Кравец.

Оперативник разбежался, с силой налетел на дверь, она затрещала, но в этот миг заголосила подружка Крикунова:

— Постойте, погодите, я открываю!

Кравец потер ушибленное плечо. Послышалось шуршание, странные стоны.

— Сейчас, сейчас, замок заклинило! — забормотала она. — Да подождите, сейчас!

Еще через несколько секунд дверь распахнулась. Старший лейтенант влетел первым, оттеснив девчонку, и сразу же увидел открытое окно. Он бросился к нему, выглянул, увидел бледного, с перерезанным горлом и залитого кровью Миронова, шлепающего побелевшими губами, и остолбенел от ужаса. Выпрыгнул из окна. У молодого лейтенанта, каким-то чудом державшегося до сих пор на ногах, вдруг подогнулись ноги, и он рухнул на землю. Стеблов стоял рядом с выпученными глазами и не мог произнести ни слова.

— «Скорую»! Вызывай срочно «скорую», сукин сын! — рявкнул он.

Старлей оглядел полупустынную улицу, но Крикунов точно сквозь землю провалился. Он мог, конечно, остановить машину и умчаться или свернуть во дворы, где житель Люсиновки с детства знал каждый закоулок и потайную щель, а потому бросаться на поиски преступника было уже бессмысленно: сыщик упустил его.

Кравец наклонился над Мироновым: лицо его заострилось и приобрело восковой оттенок. Старший лейтенант стащил с себя шапку, с трудом проглотил сухой комок, застрявший в горле. Он вспомнил сердитую просьбу полковника и в отчаянии сжал кулаки.

Сыщик вернулся в дом и долго смотрел на Лену.

— Ты арестована и будешь проходить по делу как соучастница убийцы!.. — глухим голосом выговорил он.

— Но я ничего не знаю, честное слово…

— Молчать! — будучи не в силах сдержать ярость, выкрикнул старлей. — Ты дала ему возможность скрыться, а он серийный убийца, убивает детей, а теперь стал резать и своих одноклассников, и на твоей совести будут новые жертвы! Ты все знала, догадывалась, но он тебя кормил, вот ты и молчала. Поздно говорить, что ничего не знаю, слишком поздно!..

Второй лейтенант исполнил приказ. Он жутко переживал случившееся. Работал Стеблов в отделе уже третий год и никогда трусости не проявлял, а тут что с ним произошло, непонятно.

— У него взгляд, товарищ старший лейтенант, как у дьявола. Он посмотрел на меня, Миронова, и нас будто парализовало, клянусь вам, — спустя еще минуту доложил он. — Он мог бы и меня спокойно чиркануть, я бы с места не сошел, а он только Миронова отметил и побежал…

В квартире провели обыск, и в одном из тайников было обнаружено восемь тысяч долларов и странная проявленная пленка со смеющимися детьми.

Кравец взял бутылку коньяку, лимон, коробку конфет и заглянул к Климову. На душе было так тяжело, что даже Лида, несмотря на все ее волшебство, не смогла бы снять эту тяжесть. Да и кроме того, она до утра работала, а возвращаться так рано в свою пустую квартиру сыщику не хотелось. Он рассказал обо всем напарнику, наполнил пластмассовый стаканчик коньяком и выпил.

— Налей и мне, — попросил капитан.

Они сидели на широком подоконнике одного из лестничных пролетов.

— Не стоит.

— Налей глоток!

Старлей плеснул двадцать граммов, напарник выпил, шумно вздохнул.

— Я хотел одного Стеблова послать вниз, но побоялся его оставлять с собой, подумал, что потрошитель побоится прыгать и станет пробиваться здесь, размахивать бритвой направо и налево и может задеть пацана, а оно видишь как оказалось. Я прогадал, просчитался и парня угробил! Никогда себе не прощу!

— А Волкодав что?

— На шашлык меня изрубить готов, вот что!

— Засаду где оставили?

— Дома у него девицу эту, ну, чтоб по телефону отвечала, и у мамаши. А больше идти ему некуда!

— Одноклассники?

Кравец отрицательно покачал головой:

— Мы всех допрашивали. Еще Бобров с Власовым могли бы приютить у себя, а с остальными у Крикунова сохранялись сдержанные отношения.

— Надо девицу эту потрясти, возможно, фирмы, на которые он пахал, могут предоставить ему убежище и дать денег. Она должна знать! У каких-то фирм могут быть филиалы в Твери и прочее, куда он может рвануть. Все надо проработать! — капитан закурил. — Да, выпустил ты джинна из бутылки!

— Не рви ты мне душу! — наливая себе коньяку, нахмурился Кравец. — И без того повеситься хочется!

— У меня в столе лежит фотография этого… — Климов попытался вспомнить, но потом махнул рукой. — Ладно, это не важно! Пусть наши распечатают его фотографию, не пользуются больше фотороботом! Меня не выпускают. Грозят на инвалидность отправить. Я уж как мышь сижу. Что я на инвалидности? Кусок дерьма с пулей?! И Верка не приходит. Так что и с бабами мне везти перестало. Кранты, брат! А ты держись. Все равно поймаешь. Такого у нас не бывало, чтобы прошляпили. И не будет!

9

Смирнов осторожно снял с себя рубашку, и Нина, взглянув на него, ахнула: все тело было покрыто лилово-фиолетовыми переливами от синяков. Пришлось ей все рассказать. Сан Саныч опустил лишь денежные разборки с Девятовым и Денисом, которому Смирнов сразу отдал четыреста долларов бизнесмена, а потом хотел вернуть и долг, равнявшийся этой же сумме, но верный Морозов от вторых четырех стольников отказался.

— Тебя же могли убить! — воскликнула Нина.

— Могли, конечно, — вздохнул он.

— А как же бы мы с Сашкой? — упрекнула его Асеева. — Нельзя же думать только о себе!

— Да я не только о себе думал…

Она осторожно прижалась к нему:

— Тебе больно?

— Немного.

— И что теперь?

— Завтра с Юрием Васильевичем мы рванем в Анино к Могилевскому и все начнем сначала, — с грустью выговорил Сан Саныч. — Надо все же понять, кто украл моего сына и для чего! Столько времени зря было потеряно, вот что жалко!

— А послезавтра у нас елка в детском саду, ты обещал со мной пойти! — напомнил ему Саша.

— Я помню, помню! Конечно пойдем! Я завтра же и вернусь, ты не волнуйся!

Когда Сашку уложили спать, Сан Саныч показал Нине костюм Деда Мороза, который он специально купил для этой елки.

— Я наряжусь в этот костюм, возьму его за руку, и мы с ним пойдем на елку! Как считаешь, хорошая идея?

— Думаю, Сашке понравится, — улыбнулась она.

— Не каждый ведь малыш придет на елку со своим Дедом Морозом, верно?!

Она кивнула.

— А твоя-то бывшая вернулась? — спросила Нина.

— Похоже, что вернулась, хотя мы не виделись, — безразличным тоном произнес Сан Саныч, не став упоминать о том, что заезжал на квартиру Александры, и уж тем более показывать записку, где столько всяких нежностей, что с Ниной непременно бы случился новый припадок ревности.

— Чего же она-то о сыне не беспокоится? — удивилась Асеева. — Я бы, наверное, уже с ума сошла, если б столько времени не виделась с сыном!

— Сам не пойму. Хотя она вроде бы не знает, что Сашка пропал. А вот почему не интересуется его жизнью, в том и состоит великая тайна, — хмуро усмехнулся Смирнов.

— Откуда ты знаешь, что «она вроде бы не знает», если ты с ней не встречался? — мгновенно уцепилась за эту фразу Нина, и Сан Саныч понял, что проговорился.

— Встречаться не встречался, — смутившись, пояснил он, — но по телефону парой слов успел перемолвиться…

— Почему парой слов?

— Она куда-то спешила.

— И что сказала?

— Что едет на дачу, скоро будет, что устала, издергалась, приедет и обо всем расскажет…

— А почему ты о сыне ей ничего не сказал? — перебив его, удивилась Нина.

— Да потому что я ждал, пока она выговорится. Ну как такое сразу матери бухнешь? — пожимая плечами, оправдывался Сан Саныч. — А она выплеснула на меня фонтан усталости и восторгов и вдруг бросила трубку, словно начался пожар. Я быстренько снова набрал ее телефон, но никто уже не отвечал. Видимо, ее ждала машина жениха и она помчалась на его зов! Но этого я так и не узнал.

— О чем до сих пор жалеешь, — не без яду заметила Нина.

— Перестань! Все не так весело, как хотелось бы. И с каждым днем все больше тревоги за судьбу сына.

— Я тебя понимаю.

Нина погрустнела. Она хоть и ревновала, но старалась не переходить границы.

— Вообще-то мне приятно, что ты, рискуя жизнью, пытаешься найти своего сына, — помолчав, продолжила Асеева. — Я бы, наверное, так же себя повела в такой ситуации, хотя я жуткая трусиха и не терплю боли. А ты способен долго выдерживать боль?

— Я всегда думал, что не смогу и минуты выдержать. И когда первый раз били, я добросовестно отсчитал шестьдесят секунд, чтобы проорать: «Сдаюсь! Сдаюсь!» — но поднатужился и отсчитал еще сто восемьдесят. Жутко больно, конечно, но иногда терпеть можно. Тяжелее всего потом, в отходняке, по неделям тело ломит и мышцы сводит…

Сан Саныч помолчал, поцеловал Нину, погладил ладонью ее красивую грудь.

— Тебе же больно, — прошептала она.

— Нет, его я сохранил! — заулыбался Смирнов. — Трудно было, но удалось!

— Тебе же все равно невмочь! — промяукала Нина, постепенно возбуждаясь, ибо ловкие руки Сан Саныча бесстыдно проникали повсюду.

— Ничего, ничего, мы потихоньку, без резких движений, — ласково шептал он. — Надо преодолевать боль, забывать о ней, а проще говоря, через боль к наслаждению! Дарю тебе этот девиз. В нем что-то есть, правда?

— Правда, — уже со слабым стоном выдыхала она.

Наутро Асеева встала на полчаса раньше, приготовила завтрак, кофе, пожарила хлеб с сыром.

— Хочешь, я поеду с тобой? — предложила она.

— Лучше переведи договоры на книгу и выставку. Скоро же надо давать ответ, а мы с тобой даже не знаем, обманут нас или наоборот, — улыбнулся он.

— Хорошо!

Он уже собрался уходить, она остановила его у дверей, прижалась к нему и ласково прошептала на ухо:

— Ты уже преодолел часть боли?

— Конечно!

— А сегодня будем ее преодолевать?

— Еще бы! Теперь придется каждый день нам с тобой идти на преодоление, как на подвиг, никуда не денешься. Только вместе мы все и преодолеем!

— Все-все?

Он загадочно улыбнулся и поцеловал ее.

Сыпал мелкий колючий снежок, задувал, крутил резкий ветер, завихряя поземку на шоссе. С погодой им совсем не подфартило, но Юрий Васильевич оказался еще тем упрямцем: о возвращении он и думать не хотел, несмотря на робкие попытки Сан Саныча свернуть поездку.

Они мчались под восемьдесят по обледенелому шоссе, сердце Сан Саныча тревожно замирало на каждом повороте, но он вспоминал тихую, с нежным придыханием Нинину реплику «Все-все?», и теплее становилось на душе.

— Ты, помнится, хвалился, что по твоему мобильному можно разговаривать, не обращая внимания на время? — спросил Смирнов.

— Да, звони! — Девятов передал ему телефон.

— А мне надо в другой город.

— Без разницы.

Он позвонил Люське, которую даже не поздравил с Новым годом. Нашел ее на работе, в фотоателье, она убегала на детский утренник в детсад, его халтуры за отсутствием мастера быстро забрала себе.

— Подожди секунду, скажи, как там?

— Все рады, что ты получил Гран-при, по телевизору сообщали о твоей будущей выставке в Париже, и никто не сомневается, что ты больше не вернешься! — тараторила она. — А что за баба с пацаном с тобой на вручении премии была, которой ты «Хрустальный глаз» передал?

— Баба? Какая баба? — притворился он непонимающим, хотя покраснел всем лицом.

— На Александру не похожа. Новую завел?!

— Ладно, хватит ерунду молоть! Скажи, что там начальство? Ругается?

— Говорить не хочешь, — с обидой сказала Люська.

— Тебя опять понесло?

— Не понесло! Я никогда не строила иллюзий относительно того, что ты вернешься и женишься на мне, так что рассуждаю трезво и здраво, а за тот предновогодний бред на меня не обижайся. Я просто уже набралась, только и всего. Потом ревела весь день, пыталась до тебя дозвониться, чтобы попросить прощения, но Денис не знал твоего телефона у Александры и утешить меня не мог. Звал в Москву. Я даже билет по блату купила, но через два часа сдала. Истеричка, одним словом, зачем тебе такая, верно? — Она вдруг рассмеялась, шумно вздохнула и закурила. — А эта баба с мальчиком даже ничего. Желаю тебе с ней счастья!

Она замолчала, точно ожидая, что он опровергнет ее предположения, но Сан Саныч молчал.

— Молчание — знак согласия, верно говорю? — спросила Люська.

— Верно говоришь.

— Значит, у тебя кто-то есть?

— У каждого кто-то есть.

— Сволочь ты все-таки, Смирнов!

— Не сволочи, да не сволочимой будешь, — усмехнулся он.

— Пошел ты в задницу!

Она бросила трубку. Он усмехнулся.

— С далекой пассией произошел разрыв? — Юрий Васильевич закурил. — Нина хорошая девушка и, по-моему, вас любит, а самое главное, и вы свободны. Я вот не свободен, и Татьяна не свободна, хотя для жены она явно не подходит. Если б Нина не была ее подружкой, она бы и вас укротила, ей нравится каждый незнакомый мужчина, который хоть что-то из себя представляет. Она точно задалась целью сорвать все цветы удовольствия, которые только бывают на свете! Что ж, мне нравится этот азарт!.. А ваша Нина само очарование, я был сражен сразу! Она умеет молчать и создавать ореол тайны вокруг себя. Жуковская же вся нараспашку, но оттуда подчас лезет столько дерьма, что хочется заткнуть нос!

Он рассмеялся. Девятов открыл бардачок в машине, вытащил стальную фляжку, протянул Сан Санычу.

— Это «Метакса», глотните, взбодрит! Да и сердчишку все же полегче!

Смирнов помедлил, но все же последовал его совету, сделал несколько глубоких глотков, язык обожгло, будто десятки иголок впились в него, и ароматное тепло мгновенно разлилось по всему телу. Он даже зевнул.

— Поспи, поспи, Сан Саныч! — снова закуривая, посоветовал Девятов. — Я, грешным делом, люблю спать в машине! Вот почему и езжу всегда с шофером. Но сегодня у него свидание с одной дамой, она приезжает из Твери на один день, завтра уезжает, старый роман, мой Федор Иванович меня аж за неделю предупредил. И у шоферов случаются сердечные припадки!

Он неожиданно рассмеялся.

— Если б вы сказали, мы могли бы и завтра съездить, коли любовные сложности… — пробормотал Сан Саныч.

— Сын такое дело, что его откладывать нельзя! — помолчав, философски заметил Юрий Васильевич. — А машину и я вожу неплохо, как видишь, так что не беспокойся! Долетим, яко посуху, без шума и пыли!

Он открыл окно, прихватил с лобового стекла снежку, отер им лицо, чтобы взбодриться.

— Вчера переусердствовал с вами, а зря! Но все это мелочи, а нам с тобой надо о тактике переговоров с паном Могилевским договориться, иначе зачем же я тогда поперся в такую даль? Не в качестве же твоего личного шофера?! Видишь ли, из этой ситуации легко вывернуться. Ищите двойника, и до свидания! И мы уезжаем, несолоно хлебавши! Вам этого хочется?

— Я хочу найти сына.

— Сколько вы его уже ищете?

— Почти два месяца.

— И близки к конечной цели?

Сан Саныч не ответил, нахмурился, стал смотреть вперед, где узкая лента шоссе выбиралась на крутой холм.

— Не переживай, все будет нормально. Насколько я сумел понять Петра Казимировича за тот час, пока с ним общался, он мужик непростой, большой хитрован и способен кого угодно обвести вокруг пальца. Мы, увы, в число умников не попали. Хорошо бы нащупать его ахиллесову пяту! У вас не возникло ощущения, что он как-то связан с похитителем?

Смирнов молчал, напряженно глядя в одну точку.

— Что вы молчите?!

— Вы говорили, что, когда приезжали в Анино, при вас приходил пьянчуга сдавать мальчика в детдом, так?

— Да, приходил.

— Могилевский их не принял, и они остались ждать в приемной…

— Да! Когда я выходил, они еще сидели на диване, — вспомнил Юрий Васильевич.

— Мужик невысокого роста, с одутловатым, опухшим и небритым лицом, маленькими свинячьими глазками, нос чуть вздернутый, брюшко выпирает, одет неряшливо, грязно…

— Как сфотографировал! — восхищенно пропел Девятов. — Это он и есть!

— Мне же Могилевский эту историю передавал иначе. Пьянчуга пришел сдавать мальчика, последний плакал, кричал, чтобы его взяли, он не хотел оставаться с пьяницей, который бил его, а Петр Казимирович вздыхал, горестно разводил руками, и тогда вы, назвавшись Беловым Львом Валентиновичем, заместителем директора детского дома из Серпухова, попросили разрешения забрать мальчика к себе, поскольку у вас были лишние места, да и с документами, как вы сказали, у вас задержек не будет! И Могилевский не стал возражать. Вот такую странную повесть, местами жалостливую, рассказал мне наш герой, и тут, как мне кажется, кроется некая разгадка… — загоревшись, проговорил Сан Саныч.

— Какая разгадка? — поморщившись, не понял бизнесмен. — Тут же сплошная ложь!

— А вот для чего он мне ее так красиво сплел?! — загадочно улыбнулся Смирнов. — Как вы думаете? Ведь во всем должна быть своя цель, а пан Могилевский, как вы его изволили окрестить, человек тонкого и проницательного ума, его стихия вранья не выносит, как Хлестакова. Он экономен и расчетлив.

— Но для чего он врал?!

— Чтобы увести меня подальше от правды, только и всего, — усмехнувшись, заключил фотограф, видя, с каким нетерпением слушает его Девятов. — А правда заключается в том, что мальчика он никому не отдавал! И вы сами же это подтвердили. Когда уезжали, то ребенок с пьяницей сидели в приемной на диване.

— Почти спали! — вновь подтвердил Юрий Васильевич и рассмеялся. — Пьяница жутко храпел, и от его водочного перегара секретарша чуть не падала в обморок.

— Вот! — радостно ухватился за эту ниточку Сан Саныч. — Значит, мальчика никуда не увозили, а мне сплел эту небылицу человек, не терпящий вранья, так?

— Вообще-то да. Он как бы всем демонстрирует свою редкостную честность, — задумавшись, промычал бизнесмен.

— Вот! И, видимо, мальчик очень был ему нужен, коли он оставил его у себя в детдоме, а мне, родному отцу, сочинил этакую мудреную сказку с твоим портретом!

— Для чего нужен? — спросил Юрий Васильевич.

— А как ты думаешь?

Девятов пожал плечами. Замолчал и Сан Саныч, грызя какие-то зерна, которые нашел в кармане.

Снег неожиданно прекратил сыпать, даль высветлилась, а еще через минуту из-за свинцового клина туч вдруг проступило яркое оранжевое солнце, ослепив их настолько, что Девятов вынужден был притормозить и даже съехать на обочину.

— Давай-ка прогуляемся немного по морозцу, а то я стал засыпать прямо на ходу! — предложил Юрий Васильевич.

Они, кряхтя, вылезли из машины и несколько секунд любовались величественным пейзажем, открывшимся перед ними. Даже морозило не так сурово.

— Так все же для чего ему понадобился мальчишка? — переспросил бизнесмен, наморщив лоб. — Не для плана же по перевыполнению сирот?!

— Думаю, он как-то связан с теми, кто продает детей за рубеж. Когда я с ним разговаривал, то Могилевский невольно проговорился, поведав, что двух маленьких больных сирот они определили в американские семьи и там этих детей вылечили. Директор рассказал об этом неохотно, с натугой, но я почувствовал, как он ликует в душе. Петр Казимирович горячий сторонник отправки детей за рубеж любыми способами, хотя внешне сей воспитатель аттестует себя патриотом. Вот и вся проблема. Плюс талант, большой опыт резонера, демагога, лицемера, этому учит госслужба, ничего не поделаешь, умение лавировать, гибкая спина чиновника, и мы с вами в дураках! Что еще скажешь? — усмехнулся Сан Саныч.

— Да, вы, пожалуй, правы, — помедлив, согласился Девятов.

Он докурил сигарету, зябко поежился, потирая замерзший кончик носа, и первым направился к машине.

Появление их обоих в кабинете Могилевского вызвало у последнего настоящий шок. Он, как обычно, поднялся, готовый выйти из-за стола и пожать руки вошедшим, но, увидев их, замер на месте. Его узкое лицо с ниточкой усов над верхней губой превратилось в окаменевшую маску. Почти две минуты он переводил недоуменные взгляды с одного гостя на другого, точно не понимая, как они нашли друг друга и зачем появились. Но при этом выражение его лица оставалось неизменным, сохранявшим строгое достоинство.

— Я хочу знать, где мой сын?! — с неприязнью и вызовом хриплым голосом сказал Сан Саныч.

— Не хочу вас пугать, Петр Казимирович, но на этот раз вы здорово влипли! Соучастие в похищении ребенка, будучи не только госслужащим, но и директором детского дома, не лучший итог долгой и заслуженной карьеры! — с язвительной насмешкой проговорил Юрий Васильевич. — А уж мы постараемся произвести побольше шума в столице, ибо и мне, как опозоренному вами, тоже требуется сатисфакция!

— Вы, верно, и не ожидали, что я найду вами столь подробно продиктованный портрет? А вот видите, нашел! — неожиданно улыбнулся Смирнов. — И не только нашел, но даже подружился с Юрием Васильевичем!

— Сан Саныч мне жизнь спас, так что я до гробовой доски его вечный должник! — тотчас продолжил Девятов. — И буду свидетельствовать в его пользу!

— Ведь вы соучаствовали в этом похищении, а меня, как дурачка, пустили по ложному следу! — бросил ему в лицо фотограф. — Что же молчите?

— Молчание — знак согласия! — подхватил Юрий Васильевич.

— Я не участвовал ни в каком похищении, — побледнев, произнес Могилевский. — А потому все ваши обвинения не признаю и признавать не собираюсь! И прошу покинуть мой кабинет!

Такого ответа никто не ожидал, и несколько секунд оба гостя молчали, сраженные столь суровой отповедью.

— Но мой сын остался у вас, он здесь, я знаю! — вне себя выкрикнул Сан Саныч.

— Я не желаю с вами больше разговаривать, господа! — Могилевский сел на место, взял с края стола стопку деловых бумаг и объявил: — Если через минуту вы не покинете кабинет, я вызову милицию!

Девятов бросил растерянный взгляд на Сан Саныча.

— Прекрасно, вызывайте! — вдруг приободрился Смирнов, схватил стул и сел на него. — Вот в присутствии милиции мы обо всем и потолкуем!

Юрий Васильевич последовал его примеру. Директор детдома насмешливо посмотрел на них.

— Безумству храбрых поем мы песню! — усмехнулся он. — Сан Саныч, я сразу же понял, что вы способны морского черта оседлать, а уж найти по таким подробным приметам человека, да еще с вашим-то острым глазом фотографа, милостью Божьей одаренного, труда не составит. Но вы нашли не того, хотя, согласен, они весьма внешне похожи…

— Но есть несовпадение деталей! — тотчас врезался в битву Смирнов. — Пьянчужка из пожарных Зайцев приводил к вам моего сына при Юрии Васильевиче, а он Беловым не рядился и мальчика не забирал!

— При Юрии Васильевиче, и сейчас не отрицаю, но только не при этом! Господин Девятов занимается строительным бизнесом, это мне давно известно, и разговор наш касался только строительных подрядов, пусть и безуспешный! Но в разговоре с вами я имел в виду совсем другого человека…

— А тот выдавал себя за Белова? — усмехнулся Смирнов.

Могилевский кивнул.

— Выходит, мне его и надо искать дальше? — не без иронии продолжил Сан Саныч.

— Именно так.

— Вы большой оригинал! Я впервые таких встречаю!

— Оригиналы вообще редкое явление.

— Я организую серию статей в прессе и обвиню вас в похищении моего сына! — подскочив со стула и еле сдерживая гнев, бросил ему в лицо Сан Саныч.

— Не будьте истеричкой, молодой человек, ищите сына! — спокойно выговорил Петр Казимирович.

— Вы же знаете, кто к вам приходил! Вы знаете этого человека и, покрывая его, совершаете преступление! — выкрикнул в ярости Смирнов.

— Я никогда не покрывал негодяев! Я никогда не переступал закон! Посмотрите на меня и запомните: я всегда жил по совести! Потому-то, кроме двух служебных комнат наверху, я ничего больше себе и не нажил. А дальше уже дело вашей совести: раздувать скандал или не раздувать. И не надо мне угрожать! А то каждый приходит и начинает… — он бросил резкий взгляд на Девятова и выдержал паузу. — Подумайте только о последствиях этого скандала, отмоетесь ли вы сами от той грязи, в какую попадете. Ведь всю дальнейшую жизнь вам придется жить с этим клеймом клеветника! Подумайте о себе и о собственном сыне, о своей и его чести, прежде чем на что-то решаться! — Он поднялся из-за стола, взял пачку бумаг. — Прощайте, господа, я сказал все, что хотел. На длинные разговоры у меня просто нет времени. Я и милицию раздумал вызывать по этой же причине! Всего хорошего!

Он вышел из кабинета, и Сан Саныч с Девятовым услышали, как, проходя мимо своей секретарши в приемной, Могилевский ей бросил:

— Просители, которые сидят у меня в кабинете, скоро уедут. Присмотрите только за ними, чтобы они ничего не сперли!

— Подонок! — проскрежетал зубами Юрий Васильевич.

Смирнов с бизнесменом посидели молча на стульях. Сан Саныч взглянул на часы: половина второго.

— Поесть бы не мешало, — мрачно заметил Девятов.

— При вокзале есть закусочная, — не взглянув на него, сообщил Смирнов.

— Ты что, собираешься ехать обратно?

— А вы собираетесь ночевать здесь?

— Но он же явно врет, выкручивается! Надо только поднажать на него, и он расколется!

— Как поднажать?! Как делали это вчерашние рэкетиры?! Как вы себе это представляете?!

— Успокойтесь, Сан Саныч! — поморщился Юрий Васильевич. — Я же о вас беспокоюсь!

— Ладно, поехали!

Смирнов поднялся, вышел из кабинета, прошел мимо секретарши, пристально его оглядевшей, вышел на крыльцо. Дети гуськом двигались друг за другом вокруг засыпанной снегом клумбы, взмахивали руками, изображая диких гусей.

— Гуси, гуси? — кричала воспитательница.

— Га-га-га! — хором отвечали они.

— Есть хотите?

— Да-да-да!

Они перекусили в закусочной. Девятов, оголодав, съел две порции пельменей, которые на его изысканный вкус показались ему даже очень ничего, а Сан Саныч не доел и скудную первую порцию.

— Слушай, давай снова нагрянем к этому поляку, прижмем его, и он все нам расскажет! — предложил бизнесмен.

— Думаю, он ничего не знает, — помолчав, сказал фотограф.

— Еще как знает! Я нутром чую, и оно меня не обманывает! Сукой буду! — Юра, как заправский уголовник, щелкнул ртом.

— Ладно, поехали, — улыбнулся Смирнов.

— Ты мне не веришь?!

— Верю, верю! Но Могилевский нам больше ничего не скажет. Он мужик с характером, сам же понял. Его и на испуг не взять, а с местной милицией он наверняка в ладах, они скорее на нас наедут, чем на него!

— Поехали!

Снова повалил снег, на этот раз густой, хлопьями, но, к счастью, они успели выбраться на шоссе.

— Ну и погодка! — проворчал Девятов. — Сволочь этот Могилевский! Чую же, все знает, гад!

— Я, кажется, тоже все знаю, — помедлив, сказал Сан Саныч.

— Что ты знаешь? — не понял Юрий Васильевич.

— Все!

10

Судебно-медицинская экспертиза подтвердила: линия разреза шеи у лейтенанта Миронова, неровности бритвы — все совпадало с прежними данными по убийствам детей и Власова. Почерк разреза и рваный след бритвы оказались тождественны. Убийца всех этих жертв был один. Не осталось сомнений в том, что и Боброва убил Крикунов: нашлись слабые отпечатки его пальцев на нескольких долларовых купюрах.

На негативной пленке, которую изъяли при обыске на квартире Крикунова, обнаружился и тот фотоснимок, который валялся в столе Климова. На нем четко пропечатался портрет маньяка, который тут же растиражировали.

— Но почему фотография маньяка спокойно валяется в столе капитана, а весь отдел узнает об этом только сегодня?! — орал в ярости Волкодав. — Почему, когда я поставил задачу: взять этого негодяя к Новому году, мое приказание не выполнено?! Один головой трехнулся, у остальных одна вонь из штанов! Чем вы тут все занимаетесь?! За что вам только деньги платят, псы паршивые?!

Кравец невинными глазами смотрел на начальника. Но полковника и это взбесило. Он вспомнил смерть Миронова, за которую с него чуть не сняли погоны, устроив головомойку наверху.

— А ты у меня еще в старлеях находишься, прежде чем четвертую звездочку на погоны получишь, даже если возьмешь эту тварь! Даю тебе три дня! Не возьмешь — выгоню к чертовой матери! Участковым пойдешь! — орал он и, переходя к другим персонам, выдавал такую же щедрую нахлобучку каждому сотруднику.

Все внимательно слушали, некоторые открывали блокноты, делая вид, будто что-то записывают. Устав орать, Волкодав разогнал всех работать. Но никто на него не обижался, сотрудники знали, что на самом деле полковник добрейшей души человек, своих прикрывал, защищал и брал наверху всю ответственность на себя, подчиненных не подставлял. Просто и ему расслабляться надо было.

— Сергей Никитич, останьтесь, — когда все расходились, устало бросил полковник.

Кравец притормозил.

— Слушай, опять вы меня в дерьмо мордой воткнули! Что, предупредить нельзя было?! Какого черта потащило Климова влезать в запертую квартиру, да еще без ордера, и нарушать, так сказать… — он нацепил очки, заглянул в жалобу, — священную скрижаль о неприкосновенности жилища? Что еще за скрижаль эта жалобщица выкопала?

— Но это же конституционная норма.

— А-а-а, — промычал начальник, сняв очки. — Так какого хрена вас понесло к трупешнику?! После второго стакана, что ли?!

— Да нет вроде…

— Вроде, — передразнил полковник. — А на Климова тут целую телегу спустили! Хорошо хоть, сверху ко мне перефутболили, но в канцелярии сказали, что замминистра на контроль сию бумаженцию взял! Я отдаю ее тебе, и сочини что-нибудь ему такое, что всех бы порадовало: и меня, и его!

— Выговор, может быть?

— Ну выговор это само собой! Ты поувлекательней сочини, что вы вдвоем наблюдали за квартирой Боброва, Климов увидел преступника, ринулся за ним, дверь была открыта, он заскочил, а в это время вломились сотрудники милиции и ударили парня по голове. Я-то знаю, это серпуховской майор науськал мамашу убитого, чтобы замять дело с нанесением телесных повреждений нашему капитану. Дрожит за свое место, сукин сын, вот и делает ход конем! Засранец подлый! — Волкодав бросил курить и теперь сосал леденцы. — Ты лучше приди ко мне с бутылкой, сядь, скажи: давай, мол, между своими сами все уладим! Так нет, жалобы начал строчить! Ну погоди! Ты, кстати, в этом объяснении напиши, что Климов был при исполнении! А я уж министру изложу это дельце как надо!

Он пожал ему руку, подмигнул, махнув рукой и давая понять, что тот может быть свободен.

— Да, постой-ка! — гаркнул он. — Повстречайся еще с этой жалобщицей, как ее…

— Анна Антоновна Боброва.

— Да, с ней! Принеси соболезнования, вежливо все объясни, — словом, сам знаешь!

Климов обычно перепоручал такие вещи ему, и Кравец привык ездить по столь деликатным поводам. А потому, не откладывая, отправился к матери Степы Боброва. Она все еще носила траур по сыну и встретила старшеголейтенанта неприветливо. С хмурым видом выслушала вежливые извинения от имени начальника угрозыска о недопустимых методах ведения следствия капитаном Климовым, который хоть и допустил промах, однако не жалел живота и здоровья, чтобы найти преступника.

— А вы что, нашли его? — холодно поинтересовалась Анна Антоновна.

Кравец кивнул.

— И кто это?

— Сергей Крикунов.

Она вздрогнула, и лицо ее исказилось презрительной гримасой.

— Это наглая ложь, я не верю этому! Сереженька очаровательный, милый мальчик, мой сын дружил с ним, и одноклассник не мог этого сделать! Вы схватили первого попавшегося, потому что не хотите больше никого искать, вам лень пошевелить головой, вы необразованны, примитивны, ленивы и развращены взятками! Вам наплевать на нас, простых граждан, наплевать на справедливость, истину и закон! Вы используете его в угоду себе, своим интересам и тем, кто вам больше платит! Я знаю, с кем мой сын провел новогоднюю ночь, почему же вы этих шлюх не ищите?! Или путаны щедро оплачивают ваше молчание?! Они успели поделиться с вами?! — С каждым мгновением Боброва распалялась все сильнее и сильнее. — Я ненавижу вас, ненавижу вашу разжиревшую тупую братию! Ненавижу ваших продажных начальников! Я не верю ни одному вашему слову! Ни одному! Какие улики у вас есть против Крикунова? Какие, докажите?!

— Извините, я больше ничего не могу вам сказать, — Кравец поднялся и, сохраняя выдержку, вышел.

Старлея словно окатили ушатом холодной воды. Он заскочил в первый попавшийся по дороге бар, попросил сначала бутылку пива, но тут же решил, что оно не поможет, и заказал сто граммов коньяку. С ходу выпил, взял пакетик фисташек и сел за стол, чтобы прийти в себя. Еще никогда он не слышал столь яростной хулы в свой адрес. Обида тугой петлей сдавила горло. Среди его коллег есть рвачи и негодяи, но большинство сыщиков каждый день рискует жизнью, чтобы поймать и отдать под суд преступивших закон. Кравцу и раньше приходилось выслушивать много нелестных слов о своей службе, но такие прошибли бы и слона.

Сыщик прозвонил по двум засадам, но там все было тихо: Крикунов с момента своего бегства не объявлялся. Лишь один раз он позвонил на Люсиновку, но девка говорила столь напряженно и односложно, что он, видимо, все понял и бросил трубку. Однако преступник находился еще в Москве, оперативник не сомневался. За долгие месяцы безнаказанной свободы у маньяка появилось собственное бесстрашие и презрение к ментам, а потому он не боялся открыто ходить по улицам и ездить в метро.

Коньяк наполнил грудь теплом, и Кравцу захотелось даже соснуть пару часов, но спать сейчас нельзя, надо шевелить мозгами, думать, как найти этого мерзавца во что бы то ни стало. И вовсе не потому, что Волкодав пригрозил выгнать его из угрозыска. Кравец чувствовал вину перед Лидой. Еще утром он лично пообещал ей взять маньяка, она устроила в честь этого торжественный ужин, а он, вернувшись, беспомощно развел руками.

— Я все равно его возьму! — прошептал тогда он.

— Конечно, возьмешь, — сказала Лиза, прижавшись к нему, и эта вера была для него важнее всего.

Он вдруг вспомнил, что при обыске на квартире Крикунова был найден красный костюм Деда Мороза. Тогда никто не придал этой вещице особого значения, но теперь, вспомнив о ней, сыщик задумался. Фотограф запечатлел Крикунова у забора детского сада, а дед-морозовский парик удобен сразу в двух отношениях: скрывает истинное лицо и притягивает ребятишек. Те Деда Мороза не боятся. Судя по всему, Сереженька приобрел костюмчик для исполнения нового преступления, а теперь, когда он знает: в квартире засада и попасть туда нельзя, — маньяк своего выгодного прикида лишился. Что из этого следует?..

В баре, кроме оперативника, никого не было, и бармен, молодой плечистый парень с черными кудрями, скучал за стойкой, наслаждаясь ревом тяжелого рока. Старлей подошел к стойке, попросил телефон и убавить музыку. Позвонил в отдел, дав Стеблову задание узнать, не пропадал ли где-нибудь костюм Деда Мороза. Тот поначалу удивился этой просьбе, но пообещал просмотреть вчерашние и сегодняшние сводки происшествий.

— Дожили, Дедов Морозов стали грабить! — насмешливо заметил чернокудрый, услышав разговор оперативника.

— Всякое случается, — не очень жаждая влезать в разговор с посторонним, обронил Кравец и двинулся на свое место.

— Моего приятеля, актера, подрабатывавшего таким аллюром, раздели прямо в подъезде! — рассмеялся бармен. — Следом за ним забежал какой-то сумасшедший с бритвой в руке, приказал снять костюм, забрал его, подарки и смылся!

Сыщик остановился как вкопанный.

— Какой костюм? — обернувшись, не понял он.

— Деда Мороза! Приятель шел поздравлять очередного клиента, причем сынка нового русского, а тот днем вручил моему корешку видеокамеру «Панасоник» со всеми наворотами, она одна стоит около трех тысяч долларов, чтобы Дед Мороз подарил ее любимому чаду, а грабитель уволок костюм вместе с подарками, да еще чуть не зарезал! Оборзел народ!

Парень рассмеялся, наливая себе стаканчик пивка.

— И мне налей-ка! — возвратившись к стойке, попросил старший лейтенант, несмотря на то что пол-литра разливного «Афанасия» стоило тридцать рублей, в то время как бутылка всего двенадцать. — А когда это случилось?

— Вчера вечером! Борис только что перед вашим приходом мне об этом по телефону жалился!

— А он в милицию обращался?

— К ментам?! — удивился бармен и махнул рукой. — А что толку? Он теперь боится на улицу высовываться и домой появляться! В моей норе отсиживается!

Через полчаса Кравец беседовал с Борисом. Неизвестный напал на него сзади, чиркнул бритвой по руке, оставив кровавую полосу, и властным тоном приказал раздеваться. На нападавшем была маска Волка из фильма «Ну, погоди!», но по нескладной фигуре, длинным, чуть вьющимся на концах волосам, темно-синему пальто сыщик опознал Крикунова.

— Он что, не одного меня раздел? — усмехнулся пострадавший.

— Он маньяк, серийный убийца, — сообщил оперативник. — Так что тебе крупно повезло! А потому пиши-ка на мое имя заявление и описывай все по порядку!

Старший лейтенант заехал в контору, подготовил ориентировку для всех отделов внутренних дел и руководителям детских садов и учреждений культуры, где говорилось, что опасный преступник, маньяк, убивающий детей, похитив костюм Деда Мороза, может скрываться под этим обличьем, а потому всех приходящих на утренники и елки в таких нарядах непременно проверять.

На квартирах, где сидели засады, царила прежняя тишина. Подозреваемый не звонил и не появлялся. Но и сидеть сложа руки было бессмысленно. Крикунов где-то спал, обедал, ужинал, он имел надежное убежище, и тот же бармен из пивной мог что-нибудь подсказать, не говоря уже о Лене. Она знала многое, но оказалась на редкость упрямой: ни угрозы, ни жалостливые просьбы — а Кравец показал ей фотографии всех убитых детей — не помогли. Подружка маньяка держалась, как стойкий оловянный солдатик, на каждом допросе твердя примерно одно и то же:

— Я ничего не знаю! Ищите его! Он меня приютил, дал жилье, потом работу! Он ни разу меня не ударил, он покупал мне платья, одежду, дорогие духи! Эти два с половиной года были самыми счастливыми в моей жизни! Вы это можете понять?! Это вы меня постоянно гоняли, арестовывали, держали в карцере, били и насиловали! Вы! И вам я должна помогать?! Да ни за что! Провалитесь вы все пропадом! Ненавижу! Ненавижу!

Лена взахлеб рыдала, сжимая маленькие детские кулачки, и была по-своему права. Ее все время обижали. И что на это мог возразить Кравец? Доверие надо заслужить. Это в советских фильмах милиционеров и сыщиков показывали чистыми и благородными, с холодным сердцем и бескорыстными помыслами, а сегодня дерьма в их рядах еще хватает. Даже стало больше, чем в советские годы. И отравляет оно сильнее. Один гибэдэдэшник возьмет стольник, а вымажет всю дорогу.

Он отправился в пивной бар, рядом с Люсиновкой, где раньше обычно собирались одноклассники Крикунова. Тот самый официант, который когда-то указал им с Климовым на Пашу Власова, к счастью, оказался на месте, но именно в этот послеобеденный час пивной зал оказался переполнен, и для желающих расторопные менеджеры сооружали дополнительные столики, а официанты носились как угорелые, не успевая обслуживать клиентов.

— Поговорить бы надо, — поймав на ходу того знакомца, бросил ему Кравец.

— Ищите столик, когда освобожусь, подойду! — разнося пивные кружки и подносы с закусками, на ходу обронил он. — Иначе уволят, сами понимаете!

— А где хозяин?

— У стойки!

Высокий осетин Руслан в черном с серебряной нитью костюме-тройке, с золотой цепочкой на брюхе от круглых карманных часов небрежно взглянул на удостоверение, предъявленное ему старшим лейтенантом, и скорчил кислую мину, словно ожидал, что его потревожит генерал МВД или депутат Госдумы. На предложение оперативника освободить официанта для короткой беседы владелец пивной высказался неодобрительно.

— У нас частное заведение, — сквозь зубы процедил он. — Когда он освободится, можете говорить хоть до утра!

— А вот два твоих биотуалета, за каждое посещение которого ты сдираешь с честных граждан по четыре рубля, загажены до невозможности и являются рассадником жутких нечистот! — зло усмехнулся старший лейтенант. — Я полагаю, — он взглянул на часы, — если представитель санэпидемстанции, который по моей просьбе явится сейчас сюда, закроет их, а вместе с ними и твою лавочку как минимум на неделю, нанесет тебе неизмеримо больший ущерб, нежели моя беседа. Как ты считаешь?.. Я уж не говорю о тех штрафах, которые ты заплатишь!

Несколько секунд Руслан, не мигая, смотрел на старлея, словно впервые его увидел. Его тяжелый, давящий взгляд изнутри прожгла испепеляющая ненависть, но он даже мизинцем не выказал сильного беспокойства.

— Что тебе нужно, старший лейтенант? — выдержав долгую паузу, тихим голосом спросил он.

— Мне нужен твой официант всего на тридцать минут, я хочу задать ему несколько вопросов, — объявил сыщик.

Руслан поморщился, взглянул на огромную толпу желающих попить пивка с креветками, сухариками, сосисками, зажаристыми куриными крылышками, которая наполняла его гордостью за свое заведение, и задумался.

— Кроме этого, я могу пригласить тебя и твоего официанта к себе в контору, мне ведь все равно, и провести там допрос по всей форме, — холодно разъяснил Кравец. — Тогда вы и к завтрашнему дню здесь не появитесь…

Еще тридцать секунд красавец Руслан с седыми усами невозмутимо держал паузу, глядя поверх старлея.

— Хорошо! — Он равнодушно пожал плечами.

Хозяин сделал небрежный знак официанту, и они прошли в отдельный кабинет, обитый вагонкой и украшенный разными по величине серебряными и костяными рогами изобилия. Здесь Руслан, видимо, принимал самых близких друзей. Сам бармен по приказу хозяина принес им по две кружки пива и выставил чашу с креветками, после чего Руслан оставил их вдвоем.

Официант был немного напуган таким приемом, зато Кравец, не дожидаясь особого приглашения, быстро начал потрошить креветки, запивая их пивком.

— Крикунова вы знаете, конечно, — Кравец вытащил из кармана фотографию и подбросил свидетелю.

Тот взял ее в руки, подробно всмотрелся и лишь после этого утвердительно кивнул.

— Он серийный убийца, и сейчас все силы московского Управления внутренних дел брошены на его поиски. Вы часто его видели, и мне нужно знать, где он может скрываться. Важна любая информация! Может быть, рядом с ним появлялись какие-то девушки, может быть, вы слышали какие-то имена, мне надо знать, где он скрывается! — Старлей выдержал паузу. — У вас есть дети?

— Есть. — Официант сидел, напружинившись, не прикасаясь ни к пиву, ни к креветкам.

— Он убивает детей, перерезает им горло бритвой, — оперативник показал фотографии. — Сам понимаешь, если сейчас его не взять, возможны новые жертвы. Жалеть и прикрывать такого изверга просто преступление! Про подружку, живущую в его квартире, мы, естественно, знаем, но, может быть, кто-то еще мелькал рядом с ним? Или его одноклассники могли трепаться? Мне важна, еще раз повторяю, любая подробность!

Свидетель задумался, поскреб щуплый, острый подбородок, судорожно глотнул пива, стал очищать креветку, потом вторую, не произнося ни слова.

— Так что? — усмехнулся сыщик. — У тебя дети-то есть?

Официант кивнул

— Кто, сын или дочь?

— Дочка…

— Тем более, — вздохнул Кравец. — Я мог бы понять, если б ты выгораживал вора! У тех профессия, да и ротозеев хватает, а грабят они богатых. Но тут мы имеем дело с сумасшедшим! Надо остановить его! А это по-мужски!

— Была у него одна дама, — помедлив, выговорил официант, потягивая пивко. — Но она старше его, лет сорока. Я бы так не обратил внимания, но дамочка уж очень не по-матерински смотрела на него, поглаживала завитки волос, прижималась щекой, хотя просидела недолго, минут двадцать, а потом шепнула ему на ухо: «Ты придешь?» — он кивнул, и она ушла. Я услышал эту фразу, потому что как раз подавал им креветки…

— А до этого вы ее не видели?

— Нет.

— А что за дама?

— Как сказать? Такая представительная, богатая, судя по одежде, и в него влюбленная, я видел ее взгляд и немного разбираюсь в том, как женщины смотрят на мужчин…

— Она один раз здесь была?

— Да.

— То есть можно сказать, что между ними могли быть любовные отношения?

— Да. Но самое интересное в другом, — он неожиданно усмехнулся, выдержал паузу и проговорил: — Я знаю, где она живет.

Кравец вытер руки о салфетку, допил кружку пива, крякнул, стараясь не выдавать того необычайного волнения, которое внезапно охватило его, когда он услышал эту новость.

— Не понял? — пробормотал сыщик.

— Так оказалось вдруг, что мы живем в одном доме. Я об этом лишь вчера случайно узнал, мы неожиданно встретились в одном подъезде, так бывает: с кем-то рядом живешь, но никак не встречаешься. Я прихожу поздно, такая работа, а ухожу в середине дня, так что в привычный график не укладываюсь, вот и не знаю половины жильцов, а тут ненароком встретились, но я сделал вид, что не узнал мадам, прошел мимо, а она меня тем более не узнала, но у меня память хорошая. Если кого-то увижу, то сразу запоминаю. Надо было в разведчики или к вам идти, давно бы карьеру сделал, — он усмехнулся. — Да и она такая соблазнительная, что не спутаешь!

— Интересно, — промычал сыщик.

Он позвонил во второй раз, также продолжительно, и за дверьми послышались легкие шаги. «Глазка» в двери не было.

— Кто там? — послышался женский голос.

— Это из РЭУ, я принес новые расценки на горячую воду и отопление в следующем году, — спокойным голосом отозвался Кравец.

Дверь открылась, и на пороге возникла молодящаяся женщина лет сорока. Фигура уже поплыла, а вот завитые большими кольцами каштановые волосы создавали пышную шапку, придававшую лицу особое очарование. Увидев перед собой незнакомца, она насторожилась.

— Но вы…

Старлей предъявил удостоверение и приложил палец к губам. Кивнул в сторону комнат. Дама отрицательно покачала головой. Сыщик нырнул в прихожую, выхватил пистолет, прицелился, но там было пусто. Он метнулся в гостиную, потом в спальню, но и они пустовали. Не было никого и на кухне. Хозяйка, не двигаясь с места, стояла в прихожей у дверей ни жива ни мертва.

— Кажется, все в порядке, проходите, — взглянув на побледневшую хозяйку, проговорил сыщик.

Еще через пять минут Галина Вадимовна, как звали даму, рассказала, что Крикунов ушел час назад, хотя перед этим никуда не собирался. Он только что принял горячую ванну с травами, она приготовила ужин, и они собирались провести этот вечер вместе, как и все остальные. Но час назад он неожиданно оделся и сказал, что ему надо сбегать к приятелю, а после этого вернется. Галина также сообщила, что приютила Сережу с той самой поры, как он ушел из дома. Оказывается, девочка-сирота, Лена, которую он пожалел, дал ей кров, работу, связалась с бандитами, которые выдавали себя за милиционеров и грабили состоятельных порядочных людей. Эти негодяи и подбросили ему вещественные улики и попытались обвинить его в жутких кошмарных преступлениях лишь с одной целью: завладеть квартирой. Но он сумел сбежать от бандитов и все это время прятался у нее.

— Но зачем ему внезапно понадобилось бежать к приятелю? — не понял Кравец.

— Я и сама не понимаю, — растерянно пробормотала Галина Вадимовна. — Он не собирался сегодня никуда идти…

— Сегодня? — мгновенно зацепился оперативник. — А что, завтра куда-то собирался?

— Да, завтра Сереженька собирался пойти на новогоднюю елку в детский сад, поздравить своего племянника, он так любит детей, даже костюм Деда Мороза купил и хотел предстать перед ним в облике сказочного дядюшки, — порозовев, заулыбалась хозяйка. — Он такой смешной в этом костюме!

— А костюм этот у вас?

— Да, висел в шкафу.

Она прошла в другую комнатку, открыла шкаф, стала искать, но костюма не нашла.

— Странно, вот здесь висел, на вешалке, я сегодня утром его видела, — растерянно проговорила она.

— А он с чем уходил из дома?

— С синей спортивной сумкой. Я даже не спросила телефон этого приятеля, Сережа так уверенно сказал: «Я быстренько, на часик сбегаю и вернусь!» Он даже поесть не успел. А почему вы так подробно им интересуетесь? Что-то случилось?

— Он маньяк, убийца.

Галина Вадимовна несколько секунд смотрела на Кравца, потом рассмеялась:

— Этого быть не может! Вы шутите?

— Я не шучу. Он убивает детей.

— Это то, о чем писали в газетах?

Старший лейтенант кивнул.

— Но как это может быть? Он такой нежный, заботливый, такой… — она смутилась. — Вы не ошибаетесь?

— Нет, я не ошибаюсь. А еще какие-нибудь его вещи остались?

— Я ему купила несколько рубашек. Одну из них он надел, а две другие еще в полиэтиленовых упаковках. Вот, пожалуй, и все, он ведь чудом спасся, выскочил из окна, и сумку он взял мою…

— Да, выскочил из окна, — кивнул Кравец.

Галина Вадимовна все еще не могла поверить в то, что говорит сыщик. Она отрицательно покачивала головой, пожимала плечами. Неожиданно раздался дверной звонок, и они оба вздрогнули. Старлей опомнился первым, вытащил пистолет.

— Идите открывайте, только ведите себя естественно! — предупредил он.

Они подошли к двери. Оперативник прижался к стене, встав слева от двери и сжав пистолет обеими руками. Кивнул хозяйке.

— Кто там? — спросила Галина Вадимовна.

— Это я, Нора! Я тебя не разбудила? — послышался женский голос.

— Нет-нет! — крикнула хозяйка и, понизив голос, шепнула старлею: — Это моя подруга. Открывать?

— Откройте, убедитесь, одна ли она, но лучше всего перенесите встречу на завтра! — порекомендовал сыщик.

Галина Вадимовна кивнула, дрожащей рукой прокрутила замок, открыла дверь.

— Ты одна, Нора?

— А с кем я еще могу быть? — рассмеялась она, входя в квартиру. — Это ты у нас молодуха! Ты что, не здорова?

— Да, знобит что-то…

— Тогда я тебе позвоню, а зайду в следующий раз! — выходя обратно, решительно проговорила Нора. — Сейчас жуткий грипп ходит! Прощай! Я тебе позвоню!

И она ушла. Галина Вадимовна закрыла дверь.

— А вы что, до вечера у меня пробудете? — с тревогой в голосе спросила она.

— Видимо, так. Пока Крикунов не явится.

11

Саша смотрел по видео цветной ролик о своих будущих родителях из Филадельфии и о доме, куда ему скоро предстояло переселиться. Камера неторопливо «переходила» из одной комнаты в другую, а за кадром задушевный женский голос на русском языке, но с легким акцентом рассказывал:

— Это наша кухня с большой плитой. Здесь Эмма, наша служанка, — темнокожая молодая девушка улыбнулась в камеру и чуть присела, здороваясь с мальчиком, и перешла в большой столовый зал с овальным столом, — готовит обед и относит его в столовую. Вот на этом стуле ты будешь сидеть и есть все, что захочешь. — Плавная панорама по поджаренным и сочным кускам мяса, рыбы, картошке-фри, дичи, овощным салатам, кувшинам с соками, сладким тортам, стоящим на столе. — А вот твоя комната!

И камера «перешла» в другую, светлую и просторную комнату, где на белом столе стоял компьютер, и на мониторе, сменяя друг друга, возникла целая череда игр. Рядом с клавиатурой лежал новенький плеер с маленькими наушниками, из которых лилась ритмичная музыка. Чуть подальше уголок мягких игрушек: большие, яркие и разноцветные львы, тигры, жирафы, собаки и коты. Посредине комнаты возвышался целый гимнастический центр с тренажерами, кольцами, турником, под которым лежали мягкие маты. В другом углу находились технические игрушки: машины, самокаты, яхты, велосипеды, и среди них выделялась большая железная дорога, по которой, пыхтя и присвистывая, бегали паровозики, тащили за собой яркие вагончики, загорались то зеленым, то красным светом семафоры, передвигались стрелки, направляя ход составов. Все это завораживало, и Саша поневоле впился в экран, не в силах отвести взгляд от такого чуда.

Юрий Васильевич вошел незаметно, бесшумно, взглянул на мальчика, увидел, как загорелись его глаза, а руки сжали подлокотники кресла, и еле заметно улыбнулся. Он чем-то и впрямь неуловимо походил на Девятова. Тот же золотой перстень на безымянном пальце с черным камнем, та же ямочка на крепком подбородке, и отлив синевы на выбритых щеках, та же крупность черт, холеность, вальяжность облика и дорогих одежд. Но на этом сходство заканчивалось. Выражение лица было совсем другое, более жесткое, хищное, даже когда он улыбался, да и сама улыбка проскальзывала вкрадчивая, скользкая, осторожная. И ходил мягко, пружинисто, осторожно, точно всякий раз готовясь к резкому прыжку.

— Это твоя комната для игр и занятий, — снова зашелестел ласковый голос за кадром, — и все игрушки, находящиеся здесь, твои. А рядом спальня…

Камера «вошла» в голубую комнату, где рядом с кроватью стояли полки с большими красочными книгами, рисунками в рамах и в рамочках, а у одной из стен высились два огромных, почти во всю стену, аквариума, где плавали черные и тигристые, голубые и ярко-красные рыбки с яркими плавниками.

Будущие родители спали на втором этаже, кроме спальни там еще располагалась небольшая гостиная и две комнаты для гостей. Саше показали и большой двор с качелями и собственной каруселью, гараж с двумя красивыми машинами, и тот же вкрадчивый голос ласково прошептал:

— Теперь это и твой дом, Сашенька! Мы с нетерпением ждем тебя и считаем дни до встречи с тобой! Приезжай, нам будет очень хорошо вместе!

Видеоролик еще продолжался, и Юрий Васильевич, подойдя к Саше, присел на корточки рядом с ним, глядя на экран монитора, где, обнявшись, с нежной зазывной тоской и сладкой улыбкой смотрели на них незнакомые мужчина и женщина. Им было уже за сорок, оба светловолосые и голубоглазые, они напоминали американскую мечту на излете лет.

— Вот твои будущие родители. Папу зовут Роберт, проще Боб, Бобби, а маму — Мэри, Мария, оба имени известны и у нас. Бобби и Мэри. Ты же будешь жить, как принц! Сказка! Эх, таких бы родителей да мне бы в детстве! — громко вздохнул Юрий Васильевич. — Нравятся они тебе?

— У меня своя мама есть, — угрюмо проговорил Саша. — Она найдет меня!

— Если б любила, то не бросила и давно нашла бы! — Опекун поднялся на ноги, неприятно похрустел пальцами. — Вспомни, как ты горько плакал, когда тебя привел в детский дом тот грязный пьяница?! Ты был готов у кого угодно жить, лишь бы не с этим пожарником. Я тогда тебя пожалел, подумал: вот какой хороший мальчик, а плачет, надо ему помочь найти свой дом, настоящих родителей. И я нашел! Сказка, а не жизнь! А ты смеешь еще сопротивляться! Хочешь в дерьме барахтаться всю жизнь? Жить с пьяницами, которые будут издеваться над тобой?! Живи! Я для такой сказки запросто найду желающих! Толпой побегут! Подумай, Сан Саныч! Даю тебе время до завтрашнего утра! Если не согласишься, отвезу обратно к пожарнику, потому что поместить тебя в детский дом, сам слышал, нет никакой возможности, мест нет, а больше я тебе ничем помочь не могу. Так что решай: либо в сказочный рай, в Америку, либо обратно к пьянице пожарнику! Думай, Чапай, думай!

Он вышел, оставив его одного, прошел на кухню, где, намазывая масло на бублики с маком, пила чай крепкая старушка с суровым, потемневшим лицом.

— Ма, ну я поехал! Покормишь мальчишку и уложишь спать! — Юрий Васильевич улыбнулся, поцеловал мать в лоб, но та недовольно отстранилась: она не терпела сантименты.

— Когда ты его уже отправишь? — нахмурилась она. — Раньше быстрее работал. Один ребенок в два месяца! При нашем российском сиротстве надо их партиями за кордон отправлять! — шумно прихлебывая чай, проворчала она.

— Маменька, это деликатные вещи, но обещаю тебе, что через два дня все будет закончено. Документы почти готовы, осталась одна закорючка, и мы тут же с ним вылетаем! Там-то все смазано-подмазано, а вот мальчишка до сих пор упирается. Я-то думал, он вцепится, не оторвешь, а тут прямо «караул» кричи!

— Вот свиненыш! Еще носом воротит! — беря второй бублик, возмутилась мать.

— Да, ты представляешь! — зло рассмеявшись, воскликнул Юрий Васильевич, намазывая и себе кусок бублика маслом. — В заднице живем, но зато на родине! Ничего, ему деваться некуда, согласится, потом еще благодарить будет! Не первый и не последний. А я пятнадцать штук сниму и обрету еще одних благодарных друзей. Ты к ним еще отдыхать, ма, поедешь!

— Только этого мне не хватало! — недовольно проворчала мать. — Их гамбургеры я терпеть не могу!

— Почему гамбургеры? Соки, овощи, всякие заморские фрукты, морские деликатесы, хотя при чем здесь еда?! Мир посмотришь, себя покажешь…

— Да ладно тебе, балабол, иди уже, — жуя и глядя в окно, скрипучим голосом проворчала мать.

Юрий Васильевич уехал, а мать позвала Сашу на кухню, прижала его к себе.

— Не горюй, соколик! Юрий Васильевич ведь тебе добра желает! Коли родные мать с отцом от тебя отступились, то и ты им за это отомсти! — Она сложила большую фигу из пальцев. — Вот вам, накося, выкусите! Верно я говорю?!

— Верно, — еле слышно прошептал Саша.

Сан Саныч появился перед Ниной и сыном в ярко-красном облачении Деда Мороза, с посохом, с белой кудрявой бородой, с большим красным носом, котомкой через плечо, и они радостно захлопали в ладоши.

— Ну как? — спросил он.

— Потрясающе! — восхищенно сказала Асеева. — Твой нос тут выглядит более чем замечательно!

— Хватит издеваться!

— Я не издеваюсь!

— А можно я до тебя дотронусь? — широко раскрыв глаза, прошептал Саша.

— Запростяк! — радостно проговорил Сан Саныч.

Саша сделал большой вздох, помедлил и дрожащим пальчиком дотронулся до его яркого одеяния, а еще через мгновение крепко прижался к отцу. Смирнов подхватил его, закружил по комнате, сын завизжал от восторга.

— Чтобы к обеду были! — весело приказала Нина. — Я испеку такой пирог, что вам и не снилось!

Чем больше она узнавала Саныча-большого, как звала его, тем сильнее привязывалась, прикипала, влюблялась. С ним было легко, просто и надежно. Ко всем своим разнообразным талантам фотограф обладал еще храбростью и отвагой, а эти качества всегда восхищали ее в мужчинах. Возможно, и Сашка это сразу почувствовал, с первых минут, потому и прилип к нему, не желая расставаться с тем, кого сразу же полюбил. Она злилась на свою гордыню, которая мешала ей плюнуть на все и потащить его в ЗАГС подавать заявление, дабы привязать покрепче, как всегда советовала ей Танька. Понимала, что можно все испортить.

Самое удивительное, что он понравился и матери. Той вообще нельзя было угодить. С первым мужем Нины, художником, Наталья Михайловна не общалась и не разговаривала после первого же знакомства: не понравился, хотя с детства обожала живопись и художников, а вот зятя не приняла. Но тут с первой встречи каким-то внутренним чутьем она ухватила самую суть.

— Он благородный мужчина, это чувствуется, — скупо обронила Наталья Михайловна, и у дочери радостно екнуло сердце. — Таким же и твой отец был.

Танька же просто исходила желчью, будучи не в силах перехватить Сан Саныча. Юрий Васильевич, привезя его из Анина, зашел к ним выпить кофе и целый вечер пел фотографу дифирамбы. Нина редко видела мужчин, которых бы любили и к которым тянулись столь разные люди. А потому и ревность ее к бывшей супруге-красавице была небезосновательна. Та, пожив с другими, не могла не понимать, что потеряла.

— Так ты знаешь, где сын? — уходя, поинтересовался Девятов.

— Догадываюсь.

— И где?

— Пока не знаю, — Сан Саныч улыбнулся, подмигнул. — Его тоже Юрием Васильевичем зовут.

— Ладно, подмога понадобится, зови!

По дороге из Анина Смирнов заехал к Александре. Ее по-прежнему не было дома, да она ему и не требовалась. Фотограф боялся лишь одного, чтобы не стерся тот разговор на автоответчике, когда жених его бывшей супруги, приглашая Сан Саныча в гости и называя родственником, надиктовал свой телефон. Однако страхи оказались напрасными: телефон сохранился. Сан Саныч переписал его. Послушал записи последующих разговоров Юрия Васильевича, и одна фраза привлекла его внимание. Упрекая Александру в ее нежелании позвонить ему из Токио и побыстрее вернуться в его ласковые объятия, жених густым баритоном сообщил, что теперь он редко бывает дома и, скорее всего, она застанет его у матери.

«Там просто одно дельце образовалось, поэтому звони маман, телефон я тебе давал», — сообщил он.

Сан Саныч вдруг подумал: если Юрий Васильевич приглашал его к себе домой, то вряд ли бы он стал там держать Сашку. А вот у матери по всем статьям удобнее: малыш под надежным присмотром, сыт и в тепле. Поэтому искать Сашку дома у жениха бессмысленно. Может быть, на даче. Но там теперь живет Александра. Даже если она замешана в этой истории, чего конечно же Смирнов предположить не мог, то все равно держать там мальчика им обоим не с руки. Торговцу детьми надо приучать пацана к мысли о сиротстве, а встреча с матерью только все разрушит. Только вряд ли его бывшая легкомысленная женушка замешана. Скорее всего, женишок всеми этими обстоятельствами ловко воспользовался. Да, это так. Как только он раньше обо всем этом не догадался, гонялся за призраком и столько времени потерял. Сан Саныч даже зримо представлял себе этого Юрочку, матерого и осторожного хищника, кого всерьез стоит опасаться. Он наверняка и подпись Александры подделал, и твердо знал, что она сына не хватится. В чем только этот секрет? Чем он ее так увлек? Не только же деньгами и мужской статью?

Александра всегда любила записывать телефоны на обоях, а если кого-то и вносила в записную книжку, то обязательно не на ту букву. Сан Саныч осмотрел обои и нашел пять телефонных номеров, рядом с которыми стояли только буквы: М. Ю. В. Их можно было расшифровать и как «мать Юрия Васильевича». Смирнов тотчас набрал его, ответил ворчливый старушечий голос:

— Чего надо? — не поздоровавшись, спросила она.

— Юрия Васильевича можно к телефону?

— А кто спрашивает?

— Я по делу. Это ведь его мама?

— Мама, мама, — недовольно проворчала она. — Так по какому делу, милок?

— Он меня просил один документик подписать, вот по этому поводу я и звоню…

— Юра завтра утром обещал быть, тогда и звони.

И она бросила трубку. Сан Саныч усмехнулся, тут же перезвонил Денису Морозову, продиктовал номер этого телефона и попросил узнать адрес.

— Я смогу это сделать только завтра, сегодня мой приятель не работает…

— Завтра так завтра.

— Ты думаешь, сын там?

— Надеюсь, — Смирнов помолчал несколько секунд, потом твердо выговорил: — Да, там!

И на следующий день утром ровно в десять ноль-ноль позвонил Денис, продиктовал адрес гражданки Ковальчук Зинаиды Петровны, проживающей по улице Лавочкина. Как уточнил Морозов, эта улица в районе метро «Речной вокзал». И если б не утренник у Сашки, на который Сан Саныч пообещал ему пойти, он бы сейчас, не раздумывая, помчался туда. Фотограф не знал, как ворвется в эту квартиру, но без сына он не уйдет, пусть для этого ему придется успокоить на некоторое время бабусю.

— Когда ты хочешь туда наведаться? — спросил Денис.

— Не знаю.

— Давай завтра? Сегодня я дежурю, а завтра с девяти утра я в твоем распоряжении.

— Одного мента сможешь надыбать?

— Запросто!

— Тогда общий сбор назначаем на завтра, на десять утра, в центре станции метро «Речной вокзал», — предложил Сан Саныч. — Нет возражений?

— Заметано! — сказал Денис.

Крикунов не солгал, пообещав через часок вернуться к Галине Вадимовне. Он еще утром договорился встретиться с начинающим актером, который подрабатывал в Бюро добрых услуг и кому достался наряд на проведение утренника в детском саду номер четыреста пятьдесят семь. Худенький, с рыжими огненными кудрями и веснушчатой круглой рожицей, он больше напоминал чертенка, нежели актера. Звали его Артем, но представился он Темой, защебетал, предложил водки и вообще вел себя галантно, покровительственно, хотя по всем приметам было видно, что квартиру он снимал, а к элементарному порядку его родители не приучили. В углу стояла целая батарея пивных и водочных бутылок, белая рубашка валялась на полу, а на тахте вместе с кучей тряпья громоздилась чугунная сковорода с остатками яичницы.

Сумма, выписанная третьекурснику «Щепки» за исполнение роли Деда Мороза, равнялась ста пятидесяти рублям. Требовалось на полтора часа занять славных деток, поводить хоровод, послушать стишки и провести несколько забавных конкурсов. Только и всего. Сергей с ходу предложил Артему триста, выдумав, что там его сынишка и он хочет доставить ему удовольствие. Студент тотчас согласился, и Крикунов выскочил, чтобы отдать деньги и забрать наряд. Он мог и убить рыжего лицедея, но передумал и решил не рисковать. Триста рублей не деньги, а убить можно будет и потом.

Он управился со всем за сорок минут, актеришка несказанно обрадовался свалившимся на него деньгам и даже отдал ему тетрадку со стишками и репризами, а Крикунов кинулся назад, дабы поскорее упасть в теплые объятия Галины, с которой познакомился полгода назад в одной фирме, где она работала заместителем главного бухгалтера. Сергей не раз чинил там оргтехнику, получал деньги, наталкиваясь на ее нежный взгляд и полуулыбку. Однажды она попросила зайти к ней домой, сказала, забарахлил видеомагнитофон, картинка идет, а звука нет. Крикунов зашел, поковырялся в магнитофоне, за пять минут восстановил звук, а еще через двадцать минут они уже лежали в постели. Потом он стал частенько забегать к ней. Влюбившаяся Галя его кормила, дарила дорогие подарки, давала денег. Он брал, ибо видел, что этим доставляет ей необыкновенную радость. Как-то, чтобы отблагодарить ее, Сергей пригласил возлюбленную в пивбар, но Галина Вадимовна пробыла там недолго: слишком было накурено. У нее же он познакомился с Норой, подругой детства, с которой, возвращаясь, и столкнулся в подъезде.

— Вы заходили к нам, Нора Натановна? — лукаво спросил он.

— Ой, здравствуй, Сережа! — заулыбалась она. — Надеюсь, ты пока здоров!

— Жив, здоров рядовой Петров! — радостно отрапортовал Крикунов, пожимая Норе руку.

— А твоя Галочка заболела! — посетовала Нора. — Я даже не стала к ней заходить. Ее всю знобит, она перепугана, лицо бледное как мел! Ты уж ее полечи, пожалуйста!

Он кивнул, остановившись у лифта. Час назад Галина Вадимовна была бодра и здорова. Значит, что-то случилось, кто-то напугал. Но кто? Кто мог прийти к ней? Нора вышла. Хлопнула дверь подъезда. Тот, кто пришел, и сейчас там, иначе бы Галя впустила подругу. Душное облако накрыло его, и он впервые испытал страх. Неужели там засада? Но как сыщики разгадали, где он скрывается? Галя лишь однажды заходила с ним в пивбар, но пробыла там недолго. Официантов наверняка допрашивали, и те могли рассказать, что он с ней у них появлялся. Однако Крикунов ни с кем ее не знакомил. Но как менты вычислили ее место жительства?

Он вышел на улицу, отыскал телефон-автомат, набрал номер благодетельницы. Она взяла трубку и, услышав его голос, сразу же спросила:

— Ты где?

— Я еще у приятеля. У тебя кто-то есть?

— Что ты сказал, я не слышу…

На свой слух Галина Вадимовна никогда не жаловалась и слышала малейший шорох в коридоре.

— У тебя кто-то есть?

— У меня?.. — Она запнулась, и Крикунов сразу же услышал чей-то шепот.

У него испарина выступила на лбу, он сжал трубку, оглянулся, словно его будку уже окружили менты. Но вокруг никого не было. Лишь приблудный пес сидел неподалеку, ожидая, что ему может что-то перепасть от звонившего.

— У меня вроде бы никого, — прошептала она. Он сразу же повесил трубку: телефон могли прослушивать и засечь место нахождения автомата.

Надо уходить. Хорошо, что догадался забрать костюм Деда Мороза. На тот случай, если его засекут и начнется погоня, тогда у него будет возможность быстро набросить на себя красную хламиду и сбить с толку ментов. Знал, чувствовал, что охота за ним уже началась.

Подкатывал холодный вечер, и требовался ночлег, убежище. Нору могут проверить. А вот об Артеме еще никто не знает. И он предлагал выпить. Что ж, стоит воспользоваться этим предложением. И заодно поесть. Завтра у него праздничный день. Он вдохнет глоток юной жизни, смахнет слезу, исчезнув из столицы надолго. А быть может, навсегда. Еще два года назад он сделал себе новый паспорт, скопил денег, договорился с пластическим хирургом из Нижнего Новгорода, который укоротит ему нос и сделает из него милого пай-мальчика. Крикунов испарится из этой жизни. Дело маньяка зависнет. И тщеславным ментам ничего не останется, как снова заняться разработкой этого фотографа Смирнова. Так Сереженька разочтется со всеми. И это будет его игра и его победа.

Восторженный и общительный Тема вырубился после второго стакана водки, внезапно рухнул на кровать и через пять минут захрапел. Крикунов этого и добивался. Стащил актеришку на пол, а сам улегся на его кровать и заснул. Наутро у рыжего горели «колосники», тело ломило от жуткой ночи на жестком и холодном полу, а Сережа чувствовал себя бодрым и выспавшимся. Он сразу же переоделся в костюм Деда Мороза, по дороге забежал в кафе, выпил крепкого кофе, рюмку коньяку и отправился в детсад.

Он не рассчитал время и прибыл за пять минут до начала утренника, обнаружив в кабинете директора сразу трех Дедов Морозов и двух милиционеров. Последние заставляли претендентов снимать колпаки и бороды, сличая их физиономии со своими фотографиями. Крикунов тут же спрятался, зайдя в соседнюю комнату воспитателей. По голосам, доносившимся из директорского кабинета, он выяснил, что в костюмы Дедов Морозов обрядились сумасшедшие родители, решив, что, чем больше их будет, тем веселее.

Но как только милиционеры убрались, Крикунов появился, предъявил свой наряд.

— Ой, а я уже испереживалась, хотела кого-то из родителей просить. Давайте начинать! У меня только короткое объявление для детей! Пойдемте!

Директриса, открывая утренник в актовом зале, радостно сообщила, что завтра в двенадцать дня, как было и запланировано, они все идут на спектакль в Театр зверей Дурова.

— Это увлекательное представление начинается в двенадцать часов дня, просьба к родителям, не опаздывать! — слащаво улыбаясь, добавила она. — Наша воспитательница Полина Антоновна будет ждать всех ребят у входа в театр!

Сереженька сразу увидел Сашу Смирнова, который держался за руку фотографа. Последний пришел также в костюме Деда Мороза и почему-то пристально посматривал на него.

«Неужели узнал?!» — точно раскаленной иглой впилось в мозг. Все-таки они не раз сталкивались. Но неподалеку стоял еще один Дед Мороз в таком же костюме, и узнать, кто скрывается за колпаком, бородой и усами, было невозможно. Лишь глаза могли выдать. Но если сейчас он начнет веселить всех, этот носатый съемщик быстро догадается, и останется лишь шепнуть одной из воспитательниц, чтобы та позвонила по «02». За час они доберутся.

Он еще обдумывал ситуацию, решая, как ему лучше поступить, паника почти никогда его не охватывала, как директриса подошла к нему и шепнула:

— Ну все, начинайте.

Она махнула рукой, отправившись к себе в кабинет, а Крикунов вдруг вспомнил, что еще целый час должен веселить детей. Почему-то, увидев фотографа, он напрочь забыл об этом. И одна эта мысль повергла его в столбняк. В зале установилась гулкая тишина, дети во все глаза смотрели на него, ожидая чуда, и надо-то было сказать всего несколько дурацких фраз: «Здравствуйте, дети! Как я рад вас всех видеть здоровыми, не чихающими, прыгающими и поющими… А почему мы не прыгаем? Почему не поем?!» — так было записано в клетчатой тетрадочке Артема, и Сергей на всякий случай их запомнил, но произнести почему-то не смог. Язык внезапно онемел, внутри образовалась странная пустота, в которой звук не вибрировал, а камнем падал вниз, в пропасть. Прошло секунд семь мертвой, давящей тишины, маньяк готов был сбежать из детсада, как вдруг старший Смирнов выдвинулся вперед и задорно выкрикнул:

— Ну-ка встанем в тесный, дружный круг, поведем-ка хоровод, развеселый мой народ! И… — Сан Саныч махнул рукой воспитательнице, сидевшей за пианино, та заиграла бравурный марш, дети двинулись вокруг елки, сделали круг, и пианистка тут же заиграла «В лесу родилась елочка».

Фотограф запел первый, легко, напевно, за ним хором подхватили остальные, веселье началось, двинулся хоровод, замигали огоньки на хвойных ветках, родители, стоявшие у стен, умиленно заулыбались, разглядывая своих чад.

Крикунов был так раздавлен, смят, повержен этой мерзкой подачкой, выручкой весельчака фотографа, что сжал пальцы в кулаки и еле удержался, чтобы не накинуться на этого ненавистного благодетеля. Ему очень захотелось так и сделать: подойти, полоснуть и уйти. И ничто бы его не остановило. Поднялась бы жуткая паника, а под дикие вопли и бабьи крики можно легко и незаметно ускользнуть. Он так и собирался покончить с этим мерзавцем, но в самый последний момент в зале снова появились два милиционера, и пора было смываться. Ибо два этих губастых рязанских увальня еще через минуту сообразят, что в зале уже не два, как при утреннем досмотре, а почему-то три Деда Мороза и что третьего они не проверяли. Тут уж эти губастые вцепятся в него клещами. Не отлипнут. Соскучились от безделья, да и жажда подвигов задницу жжет.

На его счастье, нервишки не выдержали у фотографа, который и бросился на амбразуру. Он узнал Крикунова и его ярости испугался. Прочитав стишки и спев вместе с детьми песенку про елочку, тотвдруг стал показывать фокусы: вытаскивать из ушей ленты серпантина, а из рукавов надутые разноцветные шары и подбрасывать их вверх. Дети заревели от восторга, принялись их ловить, и Крикунов, присев на корточки, оказавшись одного роста с малышами, скромными детскими шажками двинулся в коридор. Маленькая девочка, заметив это, заулыбалась, захлопала в ладоши, словно Дед Мороз собирался с ней поиграть.

«Ничего не боятся, змееныши!» — зло прошипел он про себя.

Лишь проникнув в коридор, он поднялся на ноги, выглянул в актовый зал: менты радостно гоготали, радуясь идиотским фокусам фотографа. Крикунов зашел в спальню, резким движением открыл окно, выпрыгнул, выбежал на дорогу, голоснул, остановив четыреста двенадцатый старый зеленый «Москвич». За рулем сидел пятидесятилетний небритый мужик с лошадиной мордой и жевал во рту «беломорину».

— Слышь, браток, на елку опаздываю, подбрось, а? — веселым голосом попросил Сереженька. — Плачу двойные, а за скорость еще и на бутылку подкину!

— Скорости не будет, резина лысая!

— Да хоть черепахой, все побыстрее! Два стольника даю!

— Ну садись, — соблазнившись такими щедротами, согласился мужик.

Крикунов оглянулся: пока из детского сада никто не выбегал, значит, тревогой никто не загорелся.

— Сворачивай!

— Так что, обратно поедем?! — не понял водитель.

— Сворачивай, тебе говорю! — в ярости прорычал Крикунов и сжал бритву в кармане.

Водитель шумно вздохнул и свернул.

— Так куда мы едем-то? — не понял он.

— По МКАД на Ленинградку.

— А я-то думал тут рядом, в Медведково! — нахмурился шофер, состроив недовольную физиономию. — На Ленинградку бензина может не хватить!

— Заправимся!

Сергей вдруг подумал, что оставлять этого мужика с лошадиной мордой в живых нельзя. Продаст. И к Артему уже идти нельзя. Надо линять из города, а последнего глотка энергии он вдохнуть не может и скоро начнет задыхаться. Он уже чувствует, как тело прохватывает скользким ознобом. То и дело пробегает ледяной озноб по коже. Надо что-то делать. А в Москве оставаться ему уже опасно. В Москве пахнет покойниками.

— Останови! — неожиданно приказал Крикунов.

— Зачем? — не понял водитель.

— Останови, я сказал! — с угрозой в голосе прошипел пассажир, и водитель, увидев бритву в его руке, в страхе ударил по тормозам.

12

Сан Саныч так увлекся фокусами, которые приготовил заранее специально для Сашки, что не заметил исчезновения маньяка, а когда обнаружил, что психа нет, в погоню броситься уже не мог: дети окружили его плотным кольцом и требовали продолжения. Менты же, разинув рты, ловили ворон, и Смирнов готов был поднять переполох, но в последний миг передумал: не захотелось портить малышам праздник. Они смеялись, дергали его за рукав и наперебой кричали: «Еще! Еще!» Пришлось показать еще несколько фокусов, потом они все вместе проорали песенку про день рождения, какую пели Чебурашка и Крокодил Гена, и снова стали водить хороводы. Смирнов до того разошелся, что его даже остановили. Воспитательницы сказали: пора раздавать подарки. И он показал последний фокус: вытащив из пустого бумажного кулька голубя и подбросив его вверх под восхищенный рев детей. Директриса, появившись в конце новогоднего веселья в шерстяном, по-тигриному полосатом платье, тоже похлопала и, подойдя к нему, улыбнувшись, назидательно заметила:

— Неплохо, неплохо, хотя голубей приносить в детский сад не стоило, они нам тут все загадят! А вот в нашей заявке к вам в бюро мы просили проведение трех нехитрых конкурсов: на лучший стишок, песенку и кто быстрее разгадает ту или иную загадку, призы заготовили, а вы, товарищ артист, потянули одеяло на себя, сами выступали и потешали. Это хорошо, весело, вы талантливый актер, по всему видно, и ребята от души смеялись, но они и сами должны проявлять свои таланты! Отрицательный отзыв на первый раз я давать не буду, но вам на будущее хочу подсказать: наши рекомендации надо исполнять! — проговорила она кокетливо, поводя плечиком, точно ожидала от него любовных признаний.

Сан Саныч уже хотел прервать этот словесный полет директрисы, поставить ее на место, снять шутовской колпак и объявить ей, что следует поискать того, кому пригодятся ее наставления, а он просто спас положение, но неожиданно увидел пышную Полину Антоновну Артюхову, которая, расцветая всем лицом, шла к начальнице, и тотчас поменял планы. Он помнил, что она увидела в нем маньяка и даже подтвердила это письменно, а двое ментов еще болтались в сторонке, видимо надеясь, что и им перепадет по подарку, и разбираться, кто прав, кто виноват, они не станут.

— Хорошо, я учту, — хмуро проговорил Сан Саныч и, отдав поклон, отошел от нее.

Сашка уже забрал свой подарок и поджидал отца у выхода.

— А ты здорово показывал фокусы! Всем очень понравилось! Я видел, как все ревели от восторга и смеялись! И я чуть не упал от смеха! Хочешь мандаринку?

— Не хочу.

— А о чем ты думаешь?

Сан Саныч улыбнулся. Он думал о завтрашнем дне. Он сразу же по дикому взгляду последнего Санта-Клауса узнал маньяка и понял, что тот его тоже разгадал. И ждал, что вот-вот начнется паника, что Крикунов ради своего спасения схватит кого-нибудь из малышей и, приставив бритву к горлу, потащит его за собой. Потому первым и начал это безудержное веселье, давая ему возможность уйти, и преступник этим воспользовался. Значит, не такой уж он сумасшедший. Не затевать же схватку с этим ублюдком в окружении почти тридцати беззащитных малышей. Это уж верх легкомыслия.

Так Смирнов оправдывал себя, жалея, что отпустил детоубийцу. Этим позорным изгнанием он только взвинтил его. А вот ментов-ротозеев он бы дубиной гнал из милиции. Из-за таких глупцов в стране и плодятся преступники.

— Ты не ответил, о чем думаешь, — переспросил Сашка.

— Я думаю, что нас ждет мама к обеду, а мы с тобой держим слово, не опаздываем, это важно, верно?

— Конечно важно!

— А значит, мы заслужили еще один сладкий подарок!

— Какой? — загорелся сын.

— Мороженое! — выдержав паузу, выкрикнул Сан Саныч и первым кинулся к будке с мороженым.

Сашка, вопя, бросился следом.

Крикунов сидел в зеленом «Москвиче» и молча наблюдал за ними. Шофер, прижавшись к рулю, сидел рядом.

— Слушай, парень… — хриплым голосом начал было водитель, но Сереженька его оборвал:

— Заткнись!

Водитель откинулся назад, и Крикунов тотчас приставил бритву к его горлу.

— На тот свет торопишься? Я ведь тебя на лоскуты порежу, мне терять нечего, — прошипел он, заглядывая ему в глаза. — А будешь послушным, в живых оставлю. Ты понял?

Мужик, окаменев от страха, заморгал глазами. Сереженька отнял от его горла бритву, переместился на свое сиденье.

— Ладно, поехали!

— К-к-куда?

— На Марс. Ты на Марсе был?

— Н-н-нет…

— Вот и я тоже. Туда поехали! — Крикунов ткнул пальцем на дорогу, ведущую в сторону ТЭЦ.

— 3-з-зачем?

— Не надо мне задавать вопросов! — рявкнул маньяк. — Не надо! Поехали!

Мужик кивнул, капля пота повисла у него на носу, что не могло не порадовать Сереженьку, отпустил сцепление, и «Москвич» послушно двинулся по дороге. Сан Саныч увидел машину, когда она уже проехала мимо ларька с мороженым. Фотограф заметил, что пассажир в красном костюме Деда Мороза, сидящий рядом с водителем, обернулся, пристально взглянул на них, и только тогда до него дошло: он! Точно фотовспышка сработала в голове. Но бежать за «Москвичом» было поздно. Смирнов сразу догадался: убийца хотел, чтобы Сан Саныч его обнаружил. Это походило на вызов и угрозу одновременно. Только что он теперь задумал? Какую ловушку? И за кем теперь охотится? Может быть, за ним? Да, скорее всего. Потрошитель наверняка не забыл тот сильный удар в пах и хочет ему отомстить. Да, так оно и есть, а Смирнов этого не понял. Маньяк и на утренник заявился ради него, только вот не ожидал, что фотограф тоже придет в костюме Деда Мороза, а потому и не смог с ним расправиться.

«Не обрядись в Санта-Клауса, я бы мог сегодня распрощаться со всем миром, — вдруг промелькнуло в сознании Сан Саныча, и эта догадка заставила его ужаснуться. — Но Господь и на этот час уберег меня. И это есть истина».

Он не успел дойти до подъезда, как Смирнова остановили те самые рязанские менты во главе с Кравцом и потребовали документы. Старлей, не дождавшись Крикунова у Галины Вадимовны, вспомнил о детсаде, рядом с которым провинциальный фотограф запечатлел маньяка, примчался туда, когда дети уже расходились с подарками. К счастью, одного Деда Мороза им удалось догнать.

Кравец взглянул на удостоверение, попросил снять колпак и сразу же узнал Сан Саныча.

— Своего двойника не видели? — усмехнувшись и возвращая документ, спросил он.

— Видел.

Кравец замер от столь неожиданного ответа.

— Он заявился в таком же костюме Деда Мороза, и я так понимаю, должен был вести утренник, но, видимо, жутко растерялся, поскольку я и еще один родитель пришли в таких же костюмах, да и ваши товарищи начали неожиданно проверять нас. Я почувствовал, что он был близок к панике, и сам стал веселить малышей, ибо тот мог выкинуть любой фортель…

— А как вы его узнали? Он же был в костюме Деда Мороза! — не выдержав, спросил Кравец.

— По глазам, по дикому блуждающему взгляду. Раз увидев, его нельзя не запомнить. Я бы даже задержал его, но в зале было много детей, и я побоялся… — Смирнов хотел рассказать, что потрошитель охотится либо за ним, либо за Сашкой, но в присутствии сына не стал об этом говорить. — Этот мерзавец, видимо, был не один и минут пять назад уехал на старом «Москвиче» зеленого цвета, модель «четыреста двенадцатая», в сторону ТЭЦ!

Фотограф указал на дымящиеся трубы теплоэлектроцентрали, но дорога к ним была пуста.

— Спасибо за информацию. — Оперативник уже двинулся к машине, как вдруг обернулся и спросил: — А почему вы не уехали в Нижнюю Курью?

— Так бывает, — сдержанно ответил фотограф.

Кравец вернулся, вытащил свою визитную карточку, записал телефон Лиды, передал Смирнову.

— Это телефоны, по которым меня можно будет найти. Но думаю, вам стоит быть осторожнее в последующие дни и пореже выходить из дома, — проговорил сыщик, взглянув на Сашку.

Сан Саныч кивнул.

Встретившись в десять утра и выйдя из метро «Речной вокзал», Сан Саныч предложил Денису и его приятелю лейтенанту, которого Морозов попросил помочь, наскоро перекусить. Он взял по хот-догу с горячей сосиской и горчицей и по стакану кофе с молоком. Они устроились в кафешке, расположенной рядом. Надо было сначала все обдумать, принять согласованный план действий. Молодого парня или мужика можно припугнуть, и он не станет трепыхаться, а со старухами иметь дело сложнее. Жизнью они не дорожат, она им надоела, и способны поднять такой вой, что сбежится весь подъезд и примчится ближайший отдел милиции.

Они договорились, что лейтенант-рубоповец войдет первым в квартиру Ковальчук Зинаиды Петровны. Вальяжный Юрий Васильевич у матери в сей ранний час может отсутствовать, а старуха Сан Санычу вряд ли откроет, даже если тот представится родственником ее сына. Лейтенант же, благодаря форме и погонам, постарается заставить старушенцию впустить его в квартиру.

— Конечно, всякое бывает, — глотая горячий кофе, усмехнулся он. — Попадаются и такие особи, что пошлют подальше, и ничего не сделаешь! Удача бы нам не помешала. Но даже если мы войдем, то на тщательное обследование комнат и поиски твоего пацана будет всего минут пять — десять, не больше. За это время надо прошарить все комнаты и найти ребенка.

— Сделаем! — бодро отозвался Денис.

— Если, конечно, парень там, — добавил лейтенант.

— Там, — твердо сказал Смирнов.

Лейтенанта звали Эдик Юрочкин. К его плотной фигуре рубоповца и точно высеченному из камня скуластому бондовскому лицу ни имя, ни фамилия отношения как бы не имели. Но он сам так представился: Эдик Юрочкин.

Эдик организовывал и прошлую операцию. Пока они добирались пешком до улицы Лавочкина, он поведал, что за поимку троих рэкетиров, на счету которых десятки преступлений, ему присвоили внеочередное звание старшего лейтенанта, а полковник, их командир, подарил ему свои часы за инициативу. Приказ о повышении подписан вчера, он не успел звездочку купить, и они это событие обязательно обмоют. Эдик сиял от радости, потому и вызвался поехать, ибо считал себя обязанным Денису и Сан Санычу за такой подарок.

Они без труда нашли дом, подъезд, вычислили код, который был записан рядом с замком, поднялись на четвертый этаж. Юрочкин нажал кнопку звонка, внутри замурлыкало, но подошли не сразу, тихо, неслышно. Потом долго смотрели в «глазок», но после второго резкого звонка лейтенанта дверь приоткрыли. Выглянул сам Юрий Васильевич, не снимая цепочки, и Денис, знавший все подробности, толкнул Сан Саныча кулаком в спину: мол, те же приметы, один к одному, но Смирнов в том и не сомневался, хоть и сам диву дался: Могилевский не солгал, обрисовал все точно. Только вот лицо, его выражение было совсем другое, нежели у Девятова.

— В чем дело, товарищи? — вежливо осведомился хозяин, обращаясь к лейтенанту, но цепочки не снимая.

— Лейтенант Юрочкин! — козырнул Эдик. — К вам на лоджию забрался посторонний довольно подозрительного вида, нам ваши соседи позвонили!

«Молоток, красивое оправдание придумал!» — обрадовался в душе Сан Саныч.

Юрий Васильевич помедлил, раздумывая, стоит ли открыть, но Юрочкин сердито кашлянул, недоуменно изогнул брови, и тот, сняв цепочку, открыл дверь, впуская лейтенанта, а за ним и остальных в прихожую.

— Мы попробуем окружить и взять преступника, только вы сами к лоджии не подходите, оставайтесь здесь, неизвестный может быть вооружен! — тут же предупредил рубоповец, щелкнув пальцами и давая сигнал Смирнову и Морозову приступить к операции.

Юрий Васильевич, услышав предупреждение милиционера, тотчас побледнел, отодвинулся в сторону, прижался к стене, и фотограф, скрыв насмешку, про себя резонно заметил, что коли нет проницательности и отваги, то нечего и заниматься бизнесом, да еще сопряженным с криминалом.

Лейтенант вытащил пистолет, снял с предохранителя и резкими жестами, придав своему лицу жутко свирепое выражение, показал Денису и Сан Санычу, по какой схеме надо двигаться, а сам лисьими шагами стал красться по коридору к дальней комнате, но хозяин его остановил.

— Выход на лоджию у нас через гостиную, — шепча и перегородив дорогу, указал он, — а в той комнате мама спит. Она приболела, и не стоит ее тревожить.

— Кто там пришел, Юра? — послышался через секунду резкий женский голос.

— Мам, это товарищи… — Юрий Васильевич запнулся, не зная, как объяснить ситуацию, да еще и не переполошить старушку. — Они ненадолго!

От острого слуха Сан Саныча не укрылось и то волнение в голосе и в жестах, которое мгновенно охватило вальяжного жениха Александры при виде лейтенантских погон: чего-то он все-таки боится, понимает, что фактически украл парня.

«И что она в нем только нашла?! Слащавый красавчик, посмотрев на которого хочется понюхать навоза!» — усмехнулся он про себя и вспомнил слова бывшей жены о том, что ее жених был когда-то актером и даже снимался в кино. — В кино ведь тоже дураков и жуликов полно, может быть, даже еще больше».

Квартира была старая, темная, пропитавшаяся особым кисловато-терпким запахом старости под стать такой ветхой мебели. Дом стоял в стороне от шумной дороги, и рокот машин не проникал в комнаты. Лишь шумела вода в туалете. Обычно дети встают рано, а сейчас половина одиннадцатого. Вряд ли его Сашка спит. Но чем он занимается? Завтракает в комнате старухи?

Лейтенант шагнул в гостиную, Денис вторгся на кухню, а фотографу достался кабинет, но все три помещения оказались пусты. Оставалась еще комната Зинаиды Петровны, где мог находиться Сашка, но у Сан Саныча уже тревожно екнуло сердце: неужели он опоздал и Сашку уже увезли?

Надо было действовать незамедлительно и прежде всего проникнуть в комнату матери. Юрочкин это сделать не сможет, ему надо продвигаться к балкону, отрабатывать свою версию, а Денис мужик исполнительный, он инициативу проявлять не умеет, значит, Смирнов обязан войти туда. Но для этого хорошо бы отвлечь хозяина. Только как это сделать? Как отвлечь?!

Смирнов перевернул кресло, смахнул все бумаги со стола, разбросал их по кабинету, хотел даже лампу разбить, но в последний момент передумал. Неожиданно увидел на полу полоску фотографий сына форматом три на четыре, какие обычно требуются для документов. Фотографии были напечатаны недавно, Сан Саныч сразу же это определил. Он поднял их, всмотрелся в нежное лицо сына и так разволновался, что готов был в горло вцепиться этому сытому и вероломному вору. Но засунул отпечатки в карман и еще несколько секунд справлялся с нахлынувшим на него волнением и ознобом, прежде чем вернуться в прихожую. Юрий Васильевич по-прежнему стоял там, испуганно глядя, с какими предосторожностями лейтенант пробирается к балкону, где таился преступник. Эдик с таким высоким искусством тянул время, выделывая странные движения руками, лицом и всем телом, что Морозов, не отрываясь, с восхищением следил за ним, позабыв, за чем сюда явился.

— Юрий Васильевич, в вашем кабинете почему-то все вещи разбросаны по полу, — хриплым голосом с трудом выговорил Сан Саныч, — там явно кто-то побывал, сходите посмотрите, не пропало ли чего-нибудь.

Ковальчук округлил от удивления глаза, раскрыл рот, точно намеревался что-то сказать, но, промолчав, бросился в кабинет, а Сан Саныч в два прыжка оказался у двери Зинаиды Петровны, с замиранием сердца распахнул ее и сразу же увидел Сашу. Тот сидел за столом и что-то рисовал фломастером на листе бумаги. Припухлые губы Александры, нежные зеленые глаза, но его вытянутый нос, который тем не менее не только не портил его облика, наоборот, придавал всему лицу одухотворенное выражение.

Он повернул голову в сторону Сан Саныча и несколько секунд, не отрываясь, смотрел на него.

Зинаида Петровна то ли спала, то ли дремала, повернувшись спиной к двери, а потому даже не заметила, что кто-то появился на пороге.

Смирнов приложил палец к губам и поманил Сашу к себе. Тот бросил взгляд на старуху, слез со стула и на цыпочках двинулся к двери. Фотограф бесшумно ее закрыл.

— Я твой отец и хочу тебя забрать, только тихо, где твое пальто? — на ухо прошептал он.

— У меня была куртка, — прошептал он, — а где она, я не знаю.

— Ладно, ничего не надо! Пошли!

Он взял его за руку, повел в прихожую. Денис уже поджидал его там. Юрий Васильевич все еще возился в кабинете, собирая бумаги.

— Бери Эдика, и без объяснений уходим! — бросил Морозову Сан Саныч, открыл дверь, вышел на холодную лестничную клетку, стащил с себя пальто и набросил его на Сашку, потом увидел, что мальчишка в тапочках, схватил его на руки и потащил вниз. Следом за ним загрохотали шаги Дениса и лейтенанта.

— Эдик, машину срочно, парень у меня раздет и разут!

— Эх, надо было бы арестовать его! — в сердцах воскликнул Юрочкин.

— Потом, потом! Денис, машину, быстро!

Они оба бросились вперед, и когда Смирнов, миновав двор, выскочил за ними на шумную от машин улицу Лавочкина, лейтенант уже притормозил «Жигули», размахивая пистолетом. Сан Саныч засунул Сашку на заднее сиденье, Денис сел рядом с ними, а Эдик устроился впереди.

— В Медведково! — сказал Сан Саныч.

— Давай жми, браток! — кивнул Юрочкин.

Они рванули вперед, к Московской кольцевой автодороге, и фотограф, оглянувшись, через несколько секунд увидел, как на дорогу в одной рубашке и тапочках выскочил перепуганный Юрий Васильевич, растерянно заоглядывался по сторонам, не понимая, куда делись похитители, но их было уже не догнать, машины мчались по шоссе одна за другой, и вряд ли он сумел запомнить номер или марку их темно-синих «Жигулей». Ковальчуку оставалось лишь рвать на себе волосы и посыпать голову пеплом.

Сан Саныч распахнул пальто, взглянул на сына, и комок подступил к горлу.

— Ну привет, Сашка! — прошептал он, протянул руку, сын выставил свою, и отец крепко пожал ее.

А еще через мгновение притянул его к себе и крепко сжал в объятиях. Шумно задышал, стараясь сдержать слезы. Даже Денис зашмыгал носом, наблюдая эту встречу.

— Папа, почему тебя так долго не было? — не скрывая слез, прошептал сын.

— Просто я так долго искал тебя. Извини, что так все вышло, — вздохнул Сан Саныч, пытаясь проглотить сухой комок, вставший в горле. — Но теперь нашел, и это самое главное!

Они так и просидели всю дорогу, не разжимая объятий.

— А мы сейчас к маме едем? — прервав молчание, спросил Саша.

— Нет, мы увидимся с ней… попозже. Сначала я познакомлю тебя с братом.

— С братом? — удивился сын.

— Да, у тебя есть брат, твоего почти возраста, чуть помладше, дружить будете!

У дома Нины лейтенант и Денис хотели уйти, но Сан Саныч заставил их подняться, послал Морозова за водкой и коньяком.

— Вот мой сын, — увидев Нину и сняв с Сашки пальто, проговорил Смирнов.

— Здравствуй, Саша, — улыбнувшись, сказала Асеева. — Меня зовут Нина…

Сан Саныч познакомил ее с лейтенантом Юрочкиным, а когда прибежал Морозов, то и с Денисом. Нина засуетилась, стала накрывать на стол. Она знала, куда утром идет Смирнов, и страшно за него переживала: как все пройдет?

— Подожди! — вдруг остановился Сан Саныч. — А где Сашка? Он у соседей?

Еще вчера вечером, зная, что должен будет пойти с Денисом на улицу Лавочкина, Смирнов уговорил Сашку не ходить без него на спектакль, пообещав, что сам купит билеты и они сходят все вместе. Сын тотчас согласился. Часы показывали без пяти одиннадцать.

— Представляешь, наша соседка повезла на спектакль своего внука, они в одной группе с Сашей, и я отправила его с ними. У него такое расстроенное лицо было, что я не утерпела. Сходим вместе с ребятами на другое представление. Я волновалась за вас обоих, сидела, как дура, у телефона и ни о чем говорить больше не могла, так что подумала: Сашке лучше сейчас на меня не смотреть! А соседка там подождет ребят и привезет их обратно… — Она осеклась, заметив, как резко изменилось настроение Сан Саныча. — Да ты не беспокойся, Антонина Алексеевна сумасшедшая бабушка, она детей не потеряет!

Он на мгновение задумался. Вчера директриса объявила о походе в театр при потрошителе, и тот наверняка попытается использовать эту возможность, чтобы поквитаться с фотографом. А увидев, что его нет, маньяк всю свою ненависть обрушит на Сашку. Нину он не стал пугать и рассказывать ей о детоубийце, потому она столь легкомысленно и поступила.

— Ребята, вы садитесь за стол, поешьте, выпейте по рюмке, а я должен туда съездить! Извините! — бросаясь в прихожую, пробормотал Смирнов.

— Что случилось, Саша? — Нина побледнела.

— Я только возьму Сашку и сразу вернусь! Все будет хорошо! Потом объясню…

— Ему грозит опасность?

— Надеюсь, что нет!

13

Мчась на частнике к театру Дурова, Сан Саныч раздумывал о том, какой остроумный удар был нанесен Юрию Васильевичу. Столь изощренной мести позавидовал бы любой злодей. Гражданин Ковальчук не может ни заявить в милицию, ни рассказать об этом похищении Александре, все-таки вряд ли она посвящена в эти его жуткие дела. И где самому искать мальчика? У кого? У дверей хозяину представился лишь лейтенант Юрочкин, но когда бандиты, которых, скорее всего, наймет Ковальчук, узнают, что нужно будет наезжать на офицера Регионального управления по борьбе с организованной преступностью, то энтузиазма у них заметно поубавится. Если, конечно, у этого ловкача найдутся такие деньги. Но нанесен только первый удар. Будет и второй.

Они застряли, подъезжая к Новослободской. Сан Саныч видел, что сделать ничего нельзя. Часы показывали без двадцати, потом без пятнадцати, они ползли, подобно черепахе. Но без десяти двенадцать они приехали, и он сразу же увидел Антонину Алексеевну. Она уже стояла одна. Он подскочил к ней:

— Здрасте, где ребята?

— Так за ними девушка вышла, спросила, это из детского сада такого-то? Я ответила: да. Она их и увела.

— Какая девушка?! Ведь Полина Антоновна должна была собирать всех и вести в театр?!

— Не знаю…

Он оглянулся и тотчас наткнулся на Артюхову, окруженную ребятишками. Она походила на наседку с цыплятами. Воспитательница тоже увидела Сан Саныча, и лицо ее вытянулось от страха и удивления. Фотограф подбежал к ней.

— Полина Антоновна, вы Сашу Смирнова не видели? Его и Буркова увела в театр какая-то молодая девушка. У вас была здесь помощница?!

— Нет, все билеты у меня…

— О боже!..

— А вы?.. — Артюхова не договорила.

— Я не маньяк, — подойдя к ней, шепнул даме на ухо Сан Саныч. — Вы поняли?

— Да! — торжественно сказала она.

Смирнов бросился в театр. Билетерша преградила было ему путь, но он показал редакционное удостоверение, сказал, что должен сделать несколько фотографий и молодая девушка недавно провела для него двух мальчиков.

— Вы не видели, куда они пошли?

— Кажется, туда, — билетерша показала в сторону зрительного зала. — Но она сказала, что это дети актеров.

— Да-да, они-то мне и нужны!

Он вошел в зрительный зал. Смирнов еще раз убедился, что этот сумасшедший, охотящийся за детьми, вовсе не глуп. Он сам не стал подходить к ребенку, а нашел девушку или заранее привел ее с собой. На нее клюнула и соседка, и малыши. Но вряд ли детоубийца станет вершить свою казнь в театре. Здесь полно зрителей, обслуги, и ему нужно вывести детей или одного из них отсюда. А именно в театре два постоянно действующих входа и выхода: главный и служебный…

Сан Саныч окинул небольшой зал театра, но сына не нашел, прошел ко второму выходу из зала.

— А где здесь служебный выход? — спросил он у служительницы театра, продающей программки.

— Там, — любезно показала она.

Он пробежал туда, наткнулся на старичка вахтера в синей фуражке с зеленым околышем, поинтересовался, выходил ли мальчик с девушкой или мужчиной. Или два мальчика. Старичок задумался и отрицательно покачал головой.

— Нет, только взрослые актеры…

Смирнов уже направился в сторону сцены, где еще не был, но вахтер его окликнул:

— Подожди-ка, товарищ, вспомнил! — спохватился он. — Девушка с мальчонкой пробегала, я и спросить ничего не успел!

— С одним мальчиком?

— С одним, с одним…

Сан Саныч выскочил на улицу и увидел длинноногую девушку в джинсах, легкими прыжками возвращавшуюся в театр. Он схватил ее за плечи, прижал к стене:

— Где мальчик?

— Какой мальчик? — тотчас покраснела она.

— Тот, с которым вы выходили! — прорычал фотограф. — Отвечай или сядешь у меня года на два!

— Он там… — Губы у нее задрожали, едва она услышала, что окажется в тюрьме. — Молодой человек слезно попросил меня, хоть на одну минуту увидеться со своим сыном, сказал, что жена с тещей этого не дают, и я согласилась, а потом он схватил его и потащил в тот дом, я не знала…

Она показала на дом, стоящий в строительных лесах, и Смирнов, отпустив девушку, побежал туда. Он ворвался во двор, обнаружил приоткрытую с боковой стороны дверь и бросился в нее. Взлетел сразу на второй этаж, заглянул в коридор и заметил, как в одну из комнат кто-то зашел. Кинулся следом, заскочил в нее и увидел Сашку, которого крепко держал за шиворот маньяк. Сын выглядел насмерть перепуганным, однако при появлении отца немного приободрился, рванулся к нему и все же вырваться не сумел.

— Отпусти его… — побледнев, прошептал Сан Саныч.

Крикунов зло усмехнулся.

— Ты достал меня! — проскрежетал он зубами. — Достал!

Потрошитель отбросил Сашку в угол, ловким движением выхватил бритву, обнажив лезвие.

— Ты меня достал! Достал! — полыхнув злобой, снова взвизгнул маньяк и яростно бросился на фотографа.

Это была своего рода психическая атака. На других она действовала безотказно: они цепенели и легко становились его жертвами. Но Сан Саныча этими истерическими воплями сразить было трудно. На его губах даже промелькнула брезгливая улыбка, он легко отклонился, и бритва просвистела в нескольких сантиметрах от лица, однако и мешкать не стал, понимая, что от исхода поединка зависит жизнь сына. Новый удар в пах остроносым ботинком последовал незамедлительно. Сереженька на мгновение пристыл, гримаса боли исказила его лицо, и Смирнов, воспользовавшись этой паузой, с маху ударил второй ногой, по коленной чашечке, и лишь после этого заработал кулаками, вложив в них всю свою ненависть. Детоубийца рухнул как подкошенный. Сан Саныч выбил из его руки бритву и взглянул на сына. Тот бросился к нему, повис на шее и только тогда зарыдал.

— Ну, ну, что ты, что ты?! — Он крепко обнял Сашку, похлопал по спине. — Мы с тобой мужчины, верно?

Сашку колотило от страха, зубы лязгали так громко, что Сан Саныч крепко сжал сына.

— Ну что ты, родной мой! Успокойся! Мы же с тобой мужики, Сашок, нормальные мужики, и нам некого с тобой, сынок, бояться! Мы должны быть сильными и мужественными, чтобы защищать своих детей, жен, родителей, свою Родину и никого не бояться! Быть сильными и никого не бояться! Тем более таких мерзавцев, как этот. Ты — мой сын, я защищаю тебя, а когда я стану стареньким, ты станешь защищать меня. Это все просто, Сашка! Ты не должен бояться. Посмотри на этого червяка! Разве его можно бояться?! Посмотри!

Он повернул сына в сторону лежащего на грязном, засыпанном битой штукатуркой полу Крикунова, и сын робко, со страхом взглянул на него. Негодяй лежал без движения, струйка крови из разбитой губы испачкала подбородок и шею.

— Он умер? — прошептал Саша.

— Нет. Я его просто сильно стукнул. Кстати, надо его связать, чтобы он уже больше ни на кого не нападал. Ты не против?

Сашка отрицательно покачал головой. Смирнов опустил сына на пол, но тот еще по-прежнему не мог оторваться от отца.

— Отпусти меня, Сашок, я свяжу этого подонка, иначе он очнется и снова станет на нас нападать. Ты же этого не хочешь?

— Нет…

— Отпусти меня и отойди в сторону.

Мальчик разжал руки и отошел на несколько шагов к двери. Сан Саныч огляделся, увидел моток старого провода от электропроводки, мягкого, но достаточно прочного, взял его, размотал, осторожно приблизился к потрошителю со стороны ног. Помнил, что даже если тот очнулся и сейчас притворяется мертвяком, то вряд ли сумеет использовать силу их удара: боль в паху и в коленках долго не проходит, мышцы помнят ее, и взрывного толчка не получится. Расчет оказался верен. Крикунов лишь дрыгнул ими, попытавшись ударить в лицо, но Смирнов перехватил обе ноги и крутанул обидчика с такой силой, что тот, вскрикнув и перевернувшись, ударился лбом об пол, затих на мгновение, а фотограф скрутил убийцу проводом у лодыжек и затянул так, что развязать вряд ли кто сможет. Легче будет перекусить плоскогубцами. Потом связал руки. И снова ноги. И опять руки. И лишь тогда оглянулся на сына. Тот выглядывал из-за дверей, и в его глазах блестели слезы.

Сан Саныч подошел к нему, присел на корточки, достал платок, вытер слезы, улыбнулся.

— Почему ты меня не послушал и пошел в театр? — спросил он. — Я же просил тебя. Видишь, что бывает, когда дети не слушаются родителей. Но ничего, он больше никого не обидит!

Выйдя на улицу, он набрал телефон Кравца. Сначала служебный, но там его не оказалось. Пришлось позвонить по мобильному. Старший лейтенант тотчас откликнулся. Смирнов рассказал, куда ему нужно срочно подъехать.

— А что там? — не понял сыщик.

— Вы же с капитаном хотели поймать его. Кстати, что с Климовым? Надеюсь, он жив?

— Да, скоро выписывают.

— Передавайте привет…

— Подождите, а как вы его взяли?

— Он хотел убить моего сына, затащил его в строящийся поблизости пустой дом, но я успел вовремя, и он кинулся на меня. Его бритва рядом с ним. Мы с сыном дадим вам любые показания, но только не сегодня, а то сейчас уже… — фотограф отвлекся, взглянул на часы, — почти два часа дня, а мы еще не обедали. Вы найдете меня и сына у Нины Платоновны Асеевой, Климов знает ее телефон. Желаю удачи, старший лейтенант!

Кравец уже собирался выкрикнуть: «Обязательно дождитесь меня у театра!» — но Сан Саныч положил трубку.

— Я тебя посажу, мерзавец! — разъярившись, выпалил лейтенант.

И кулаки у него чесались это сделать, но, приехав к театру Дуровой и найдя Крикунова связанным на полу, а рядом его бритву, обнаружив в сумке костюм Деда Мороза, а в кармане ключ от квартиры Боброва, а самого маньяка в невменяемом состоянии, кричащим, что ему нужен всего один детский предсмертный выдох, иначе он умрет, старлей поморщился и велел отвезти преступника в следственный изолятор. Потом позвонил Волкодаву и доложил, что взял маньяка.

— Ты настоящий сыщик, мать твою так! — заорал полковник. — У меня на столе лежит приказ о твоем переводе в капитаны, и я сегодня же напишу рапорт о представлении тебя к ордену и выпишу двухмесячную премию! Можешь недельку отдохнуть! Ты меня слышишь?! Развлекись, съезди в санаторий! Ты что молчишь?! Ты не ранен?

— Нет. Устал немного…

— Так вот, приказываю! Заканчивай это дело, пусть следователь доводит до финала, а ты, капитан, на неделю в отпуск! Это приказ! Понял меня?

— Да.

— Вот и хорошо! Будь здоров!

Он бросил трубку. Волкодав пролил бальзам на раны, но радостное известие опера не очень-то обрадовало. Роман с Лидой затягивал его все глубже и глубже, а Надя приезжала через несколько дней. Она почему-то решила приехать раньше положенного срока на четыре дня, хотя сказала, что сына невозможно вытащить из детского бассейна, он плещется часа по три. Жена сама сегодня утром позвонила ему на работу — дома Кравец уже не появлялся третьи сутки, — объявив о своем решении и мягко заметив, что вчера не могла после полуночи до него дозвониться.

— Я прихожу и отключаю телефон, трезвонят кому не лень, — раздраженно объяснил он, и она сразу почувствовала его глухое раздражение.

— Ты хоть что-то ешь там?

— Что-то ем.

— А что?

— Что все едят, то и я. Пельмени, сосиски… — Его и вправду раздражали ее расспросы. — Да я ночью прихожу, а утром ухожу, стакан чаю выпью, и мне хватает!

После этих слов Надя вдруг выложила, что, скорее всего, приедет на четыре дня раньше. Она хорошо отдохнула: накупалась, походила на лыжах, поиграла в теннис, посмотрела два новых фильма, разленилась и соскучилась по Москве. Она не сказала «по тебе» или «по дому», супруга еще старалась выглядеть независимой, держала дистанцию.

— От безделья, оказывается, тоже можно устать, — рассмеялась она, но Толя ее не поддержал.

Она мило с ним попрощалась и положила трубку. Жена уже чувствовала свою вину, он слышал отголоски этих интонаций в ее голосе. Вот-вот, и Надя начнет извиняться, скажет, что любит его, им надо бы помириться и она в своих категоричных требованиях была не права. Эта неожиданная перемена в настроении супруги настолько огорчила старлея, что он несколько минут после разговора с ней сидел окаменевший.

Женщины, благодаря своему невероятному чутью, мгновенно ощущали опасность и, повинуясь ей же, начинали мощно и активно действовать, причем со всяким бесстыдством стремительно захватывать утерянные позиции. Мужикам и не снился столь бешеный натиск. А потому весь день был испорчен, Кравца не обрадовали ни поимка маньяка, ни весть об ордене.

Нет, после этого он немного взбодрился, да и четыре дня еще были в запасе, тем более что сегодня Лида не работала и он сможет вернуться пораньше, часа в четыре, в пять, и они устроят большой праздник, вот что его взбодрило. Если б не сын, он бы не задумываясь бросил жену, а так рука не поднимется. Впрочем, что толку говорить на эту тему. Впереди еще четыре дня, а за это время всякое может случиться.

Тяжко вздохнув, он устало двинулся к машине, когда его вдруг окликнули и какая-то странная женщина, похожая на нелепый колокол, колыхаясь из стороны в сторону, бросилась к нему. Кравец уже сидел в машине и готов был отпустить сцепление, но пришлось заглушить мотор.

— Товарищ старший лейтенант, он здесь, он здесь! — вскинув руки, громко возопила она, и оперативник через несколько секунд узнал в колокольном наряде воспитательницу детсада номер четыреста пятьдесят семь Артюхову. — Он здесь! Я его видела!

— Кто здесь? — не понял старлей.

— Убийца наших мальчиков! — Она вытаращила глаза, словно потрошитель стоял у нее за спиной. — Я его видела перед началом представления, он разыскивал одного из моих воспитанников.

— Мы его уже арестовали.

— Слава богу, а то я так испугалась, когда он подошел ко мне! Это ужасно! Такой симпатичный с виду человек, фотограф, и вдруг на тебе, страшный злодей! Уму непостижимо!

— Есть много чего непостижимого в этой жизни, — пробурчал сыщик и, пожав Полине Антоновне руку, сел в машину. — Но и человеческие ресурсы еще не все исчерпаны. Только фотограф наш человек! Будьте здоровы!

— Как это — наш человек? — удивленно пропищала воспитательница, но уточнить ей не удалось, потому что сыщик резко захлопнул дверцу «Жигулей» и озорно подмигнул ей напоследок. — Как это наш?

— Все ошибаются: и сыщики, и педагоги, — философски изрек Кравец и уехал.

Когда они ехали в метро, Сашка, прижавшись к отцу, заснул, дала себя знать нервная встряска, которую он перенес. Но на конечной станции, в «Медведкове», его пришлось расталкивать, а потом даже вытаскивать на руках, чтобы не задерживать состав. Лишь на холоде он понемногу стал приходить в себя.

— А где мы?

— Почти дома.

— А мама ждет нас? — спросил сын.

— Не только мама.

— А кто еще?

— Твой брат.

— Мой брат?! — удивился он. — Но у меня нет братьев.

— Теперь есть, — Сан Саныч остановился, присел на корточки перед сыном, помолчал, взял его за руку. — Он мой сын, я тоже долго искал его и теперь нашел. Как и тебя. И теперь вы будете жить вместе. Это здорово, когда у тебя есть брат! Он чуть постарше, и никому не даст тебя в обиду. У меня никогда не было ни брата, ни сестры. И я рад, что он появился у тебя!

— А как его зовут?

— Саша.

— Как меня?! — воскликнул он.

— Как и тебя. И фамилия, и отчество у него такие же. Он Александр Александрович Смирнов. И твой брат! — Сан Саныч выпрямился, взял его за руку. — Слушай, Сань, давай не будем рассказывать маме об этом мерзавце! У нас мама впечатлительная, она расстроится, будет переживать, как считаешь? Мы же мужики с тобой, люди крепкие, сами разберемся, верно я говорю?

— Конечно, сами разберемся, — согласился Сашка.

Когда они вернулись, Эдик Юрочкин и Морозов, уговорив бутылку водки, уже дымили на кухне и горячо спорили о том, как надо наказать Ковальчука. Лейтенант предлагал возбудить уголовное дело, а Денис, наоборот, жаждал проучить мерзавца и торговца детьми самим, да так, чтобы навсегда отбить у него охоту к этому грязному ремеслу. На всю оставшуюся жизнь.

— Ему же ничего по суду не дадут! Отмажется! — шумно доказывал Денис. — Ноль целых пять десятых тюремного срока он получит! И снова станет заниматься переправкой детей в Америку и в другие страны, но только официально! Обложится бумажками, и его голыми руками не возьмешь!

— Возьмешь! В связи с судебным процессом можно раздуть шумиху в прессе, а это мощное оружие! — сжимая кулак, уверял Юрочкин. — Потому что прощать такого нельзя! Нельзя!

Нина, встретив сына с Сан Санычем, с ужасом пересказала, сколько всего пережил его Сашка: от жутких побоев в доме пожарного до страшных угроз у Юрия Васильевича, который хоть и кормил его, но всякий раз грозил снова увезти в Анино и отдать пьянице пожарнику и его деткам-садистам.

— А где он? — спросил Смирнов.

— Спит, заснул прямо за столом…

Они заглянули в спальню, где, свернувшись калачиком, лежал под пледом на кровати найденный и спасенный. Второй Сашка на цыпочках подошел поближе и пристально всмотрелся в лицо неожиданно появившегося в его доме брата.

— Ну как? — усмехнулся Сан Саныч, когда сын, закончив осмотр, вернулся к отцу.

— Похож, — весомо сказал Сашка. — Но он только носом, а я всем остальным.

— Так, Сан Санычи, давайте руки мыть и за стол! — заторопила их хозяйка.

Сашка, умывшись, ускакал в гостиную, а Нина, держа в руках полотенце, ждала, когда умоется муж.

— Сашка посмотрел спектакль? — поинтересовалась она.

— Нет, я успел его перехватить на входе, перехватить в том смысле, что… — смутившись, пробормотал Смирнов, едва не проговорившись, — словом, он сам не захотел идти на спектакль.

Нина насмешливо взглянула на Смирнова.

— А ты, оказывается, домашний деспот! Стоило мне поступить не по-твоему, отпустить ребенка на спектакль, и ты помчался как угорелый, чтобы снова все перевернуть по-своему! Неужели для тебя это так важно? — посерьезнела она.

— Да нет, конечно, просто сегодня особенный день, сама понимаешь. Мне не терпелось их побыстрее познакомить, только и всего. — Он улыбнулся: — Не сердись!

— Я понимаю.

Она прижалась к нему, он обнял за плечи, нежно коснулся своими губами ее губ, потом страстно поцеловал, да так, что Нина задрожала от сильного возбуждения, внезапно охватившего ее.

— Я люблю тебя! — прошептал он.

— Правда?

— Правдее не бывает. — Он куснул ее за нос, и она слабо вскрикнула.

Потом они все вместе сели за стол, выпили еще армянского коньячка, Эдик Юрочкин, услышав от спасенного им Сашки жуткий рассказ о том, как его хотели заставить полюбить американских родителей, проникся столь яростным гневом, что поклялся: не успокоится до тех пор, пока не посадит гнусного Ковальчука в тюрьму. Денис снова стал доказывать, что последнего элементарно наказать другим путем, и это будет для него полезнее.

— А вот самосуда не надо! — твердил Эдик.

Сан Саныч с Ниной не вмешивались в этот спор. Через полчаса, увидев, что Сашка клюет носом, она увела его подремать, прилегла с ним рядом и неожиданно для себя заснула. Допив коньяк, ушли и освободители. Смирнов, глотнув минералки, осторожно вошел в спальню, прилег на кровать с другой стороны, обняв одной рукой родного сына, и тоже уснул.

Они впервые спали спокойно и безмятежно, как обычно спят дети и глубокие старики, когда неотличим вечный сон от кратковременного, земного. Двое детей и двое взрослых медленно плыли в теплой сонной реке, и один миг этого течения был равен годам, а то и десятилетиям. Они сладко спали и вот-вот должны были проснуться.

Эпилог

Юрий Васильевич Ковальчук и не подозревал, чем закончится для него вечер. Он весь день провел в тягостных раздумьях, нарушив все свои планы и пытаясьпонять, кто мог похитить ребенка, за передачу которого он уже получил десять тысяч долларов, половину всей суммы, и которую почти всю потратил на взятки, оформление бумаг, визы и авиабилеты. К концу вечера он, кажется, пришел к логическому выводу: это сделал бывший муженек Александры, всегда интересовавшийся своим сыном. Только он мог отыскать его. Других заинтересованных лиц попросту не было, а значит, надо лететь в Бронницы, пытать Александру, искать этого придурка. Он вдруг вспомнил одного из них, с длинным носом, и чуть не вскрикнул: «Да это же был он!»

Когда все прояснилось, Юрий Васильевич стал торопливо одеваться, продумывая всю стратегию дальнейших действий. Придется обо всем проинформировать Александру, сказать, что все мыслилось с одной целью: вырастить ребенка в здоровой и богатой семье, а потом, когда тот станет наследником, объявиться и сказать ху ис ху. Чем плохой план? Мальчик обнимет настоящую мать, прослезится, и таким образом их будущее обеспечено. И все благодаря одной операции. Последние десять тысяч они поделят пополам. Александра сама рассказывала, что родила без особых усилий, а значит, готова родить штук пятнадцать детей. Вот тебе и постоянный источник дохода. Хорошая мысль. Он надел дубленку. Зазвонил телефон. Не мобильный, городской, наверняка кто-то звонил матери, вечерний сеанс старческой трепотни, по вечерам она любила позлословить.

— Мам, телефон!

Старушка, узнав, что ребенка больше нет, вздохнула спокойно. Терпеть детей не могла. Мать не услышала его выкрик, и Юрий Васильевич сам снял трубку.

— Послушай, Ковальчук, с тобой говорят два бойца спецназа! Мы из тебя, сука, шашлык нарежем, если ты через два дня не уберешься из Москвы и никогда здесь больше не появишься! Мы не шутим, ибо все твои фокусы знаем: похищение мальчика из Анинского детдома и то, как ты собирался его продать в Америку, угрожая Саше отправить его снова к пьянице пожарнику. Официальным путем судить тебя бесполезно, ты, мразь, выскользнешь, в худшем случае за попытку похищения дадут два года условно. А душу ты мальчишке испоганил и чуть отцу жизнь не испортил. Так вот слушай! Мы объявляем тебе войну! Мы знаем твой адрес и адрес матери, номер твоей «вольво», дачу под Бронницами. Не уберешься через два дня, сначала спалим дачу, потом угоним и сбросим в овраг машину, сожжем твою квартиру и примемся за тебя, пока не упрячем в психушку или в дом инвалидов! Хочешь проверить?

— Послушайте, ребята! — начал было он, но трубку бросили.

Говорил Денис, после того как с Эдиком они выпили на «Речном» по четыре кружки пива и уже плохо соображали, что вообще делают. После второй и Юрочкин согласился с доводами Морозова. Они посмеялись над своей ловкой речью, пожали друг другу руки и поехали домой, тут же забыв о своих угрозах. Однако не забыл Юрий Васильевич.

Он, помертвев, выслушал резкую, напористую речь и дрожащей рукой положил трубку. Голова шла кругом. За неделю он лишится дачи, машины и квартиры, а потом и жизни. Но за что! Из-за какого-то мальчишки? Неизвестно, что ему теперь делать: то ли искать пацана, то ли готовиться к бегству. Но в любом случае надо вывезти Александру. Он обещал, что женится на ней. И что же?.. Он опустился на стул, который стоял в прихожей, стянул шарф с шеи.

Вышла мать со сковородкой в руках: цветная капуста, зеленая фасоль на растительном масле. Родительница следила за своим здоровьем.

— Чего расселся? Ступай, коли оделся! — проворчала она. — Отдохну хоть от вас!

Ему даже некому было рассказать, что случилось. Он поднялся, вышел на улицу, сел в машину и помчался в Бронницы, хотя ехать туда в ночь было небезопасно. Он не был на даче два дня и две ночи, представлял, что Александра в ярости, ибо осталась в глуши без машины и телефона. Без последнего она просто страдала. Надо купить ей бутылочку кофейного ликера, и злость этой дивной кошки мигом улетучится. А вот ее пролетарский муж втянул его в скверную историю. Совсем в скверную. Он устроит ей большой скандал, заставит за день найти своего муженька, с тем чтобы последний отдал сына и погасил всю бурю возмущения этих военных. Да, это отличный план. Так он и сделает.

Юрий Васильевич заехал в «24 часа», купил бутылку яичного ликера и помчался дальше. После полуночи он въехал во двор дачи, зашел в дом, зажег повсюду свет, обошел все комнаты. Но Александры нигде не было. На кухне его поджидала записка: «Ты последний засранец, которого я видела в своей жизни! Я приехала сюда ради тебя, а не любоваться красотами лесного края! Прощай».

— Черт! — прошипел он.

Он достал мобильный, позвонил ей на квартиру, но в течение двух минут никто не отвечал. Она могла и отключить телефон.

Юрий Васильевич рванул обратно в город. Заехал к Александре, у него был свой ключ, но ее там не было. Значит, завела нового любовника или жениха. «Но для женщины прошлого нет, разлюбила, и стал ей чужой». Он прослушал автоответчик. Одна запись его насторожила. Молодой мужской голос говорил, что скучает и хочет ее видеть. И еще сказал, что жить без нее не может, что они должны быть вместе. Ковальчук всегда подозревал, что у этой кошки он не единственный.

Похититель включил свет, прошелся по квартире.

Легкий слой пыли на полу и лакированных поверхностях свидетельствовал, что хозяйка здесь давно не появлялась. Значит, с дачи она сюда не заезжала, позвонила кому-то из этих воркующих голосов и отправилась прямо туда. Сколько пробудет, неизвестно. Это равносильно катастрофе. Вот уж не думал, что обыкновенная бабья стервозность станет всему виной. Она должна была дождаться его возвращения. Холодильник набит продуктами, чего еще нужно?!

Он вернулся к себе домой уже в четвертом часу. Не раздеваясь, лег спать, проснувшись без двадцати десять. И снова все всплыло. Вчерашние угрозы, гонка по Москве. Зазвонил телефон. Юрий Васильевич схватил трубку в надежде, что звонит Александра, но хрипловатый мужской голос с неприязнью произнес:

— Ты не забыл? У тебя осталось полтора дня!

Слова обожгли нервы, он хотел снова остановить неизвестного судию, заговорить с ним, но трубку опять бросили.

Юрий Васильевич помчался к Александре, но дома она не появлялась. Он просидел у нее два с половиной часа и уехал, названивая каждые полчаса, но все бесполезно. Срок истекал к вечеру завтрашнего дня. Можно заявить в милицию, обзвонить знакомых, кто связан с органами. Но они все равно не будут охранять его дачу, а вот когда она сгорит, они примут его заявление к сведению. То же и с машиной. И с квартирой. И с его жизнью. Когда его убьют, они начнут расследование. Что это ему даст, кроме неприятностей и головной боли?.. Ничего.

Ковальчук навестил мать. Она сидела на кухне и смотрела в окно, выходившее во двор.

— Мне никто не звонил? — едва увидев ее, спросил он.

— А я днем не подхожу к телефону, — ответила она.

— А если бы я решил позвонить?! Если бы я позвонил?! — возмутился он.

— Чего звонить-то? — ковыряясь спичкой в зубах, ворчливо отозвалась она. — Хочешь мать увидеть, заезжай. Не хочешь — и звонить не надо.

— Но мне могли звонить, мне! — выкрикнул он.

— У тебя свой телефон есть.

— Дура! — вне себя завизжал Юрий Васильевич. — Из ума уже выжила!

Мать не ответила, продолжая смотреть в окно. Сын потоптался на месте и, обреченно махнув рукой, ушел.

Он позорно бежал вечером следующего дня. Сдал билеты до Лос-Анджелеса, купил один до Кургана и улетел. Там в областной драме главным режиссером работал его старый приятель, который, приезжая в Москву, всегда останавливался у него. Он нагрянул к нему как снег на голову. Они выпили водки, и Юрий Васильевич вскоре стал репетировать главную роль в пьесе Нила Саймона. Молоденькая актриса, приехавшая лишь осенью в театр, быстро пригребла его к себе, и жизнь потекла обычным чередом.

Он попросил приятеля сдать свою квартиру за двести долларов приезжим. Сначала на два месяца, потом еще на три. Как-то позвонил Александре, но по телефону ответили, что такая здесь не живет. И он не стал больше звонить.

Когда в актерской хмельной компании возникали разговоры о бизнесе, Юрий Васильевич на мгновение оживал и загадочно изрекал:

— Бизнес — это не простое дело! Это весьма тонкая материя и порой очень опасная! Вы себе даже не представляете, какая опасная!

С ним не спорили. А он больше не продолжал, попыхивая сигареткой и прихлебывая водку с томатным соком. Актеры любили «Кровавую Мэри».

Как-то сидя у главного в кабинете — он разговаривал по телефону с Министерством культуры, — Юрий Васильевич от нечего делать уставился в телевизор, где показывали сюжет из Парижа о выходе там книги-альбома известного русского фотохудожника, лауреата всяких Гран-при. Показали картинку, где герой прогуливался по Елисейским Полям, и лицо фотографа вдруг показалось Ковальчуку знакомым. Неожиданно в кадре появились двое детей фоторепортера и жена. Один из них был актеру незнаком, а вот другой заставил его вздрогнуть: на него с экрана смотрел Саша Смирнов, сын Александры, которого Юрий Васильевич хотел пристроить в богатую американскую семью. Теперь бедный сирота бегал по Елисейским Полям, хохотал во весь голос, а папа его ловил в кадре. Заговорил сам фотограф, держа мальчика на руках и рассказывая, что скоро открывается персональная выставка его фоторабот в Париже и он надеется, что она не пройдет бесследно для сердец простых французов.

Сюжет закончился, пошел другой, о премьере американского фильма в Москве, а Ковальчук не мог оторваться от экрана. В памяти все еще мелькали лица детей, героя и его жены. И вдруг Юрий Васильевич вспомнил, где он видел этого деятеля фотоискусства. Тот приходил вместе с лейтенантом и еще одним крепким «бычком» похищать мальчика из квартиры матери. Да, он запомнил его нос Сирано и цепкие внимательные глаза. Так вот с кем он связался: с крутым фоторепортером, имеющим мировое признание. Конечно, он мог нанять десяток громил, которых бы ничего не остановило: ни прокуратура, ни милиция.

— Ты о чем думаешь? — прервал его размышления главный режиссер.

— Париж показывали…

— Париж хорошо, а Курган почетней! — рассмеялся главный.

Они выпили.

— А чего ты детей не заведешь, семью? — вдруг спросил приятель, и Юрий Васильевич усмехнулся:

— Ты считаешь, надо?

Главреж пожал плечами.

— Можно попробовать, — помолчав, проговорил Ковальчук. — Хотя…

— Что тебя беспокоит? — не понял главный.

— Надо еще почувствовать себя отцом, а это, наверное, дано не каждому. Но я бы хотел попробовать! — неожиданно загорелся актер. — У кого-то же получается?

Он усмехнулся и с грустью посмотрел на старого приятеля. Но тот ничего ему не ответил, ибо сам никогда не знал, что такое быть настоящим отцом.

Оглавление

Пролог

Часть первая Контратипчик

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

Часть вторая Найти и спасти

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

Часть третья Братья

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  Эпилог