Часы одиночества принадлежат ранним утрам. В большом парке нет росы, а есть зеленые воды, струящиеся с пышных роз, с тамариксов и алеппских сосен. В это время даже птицы еще спят. Не спит только тихая грусть. И это не так плохо.
Мой взгляд блуждает над землей, укутанной грузными темными облаками. Скоро они лопнут, не выдержав тяжести булькающей в них воды, и тогда потекут к морю буйные реки, потеряются берега и люди, небо и земля, прошлое и будущее.
Сейчас я не вижу моря, но знаю, что ранний предутренний бриз слегка морщит синюю ширь, а где-то высоко над ней, за облаками, слышен словно гул преисподней — это Борей, могучий ветер, что прилетает с севера.
Кипарисы на фоне темных облаков кажутся еще зеленее, сейчас они особенно молчаливы и задумчивы. Будто со снисхождением смотрят на меня, неприятно-горделиво, устремив в небо свои стройные стволы, и кажутся неприятно молодыми, несмотря на свой высокий рост, и неприятно чужими стоят над людьми и домами.
Восток розовеет, потом светло-рубиновый цвет переходит в чистое сине-зеленоватое сияние. Позже небом завладеют серые дождевые тучи, ветер и одиночество. Они скроют наше бедное солнце, которое и без того видишь все меньше из-за туч, из-за городских дымов, из-за того, что все реже поднимаешь глаза к небу.
В доме напротив горит свет. Там всегда до самого рассвета горят лампы под темно-красными абажурами, окна будто залиты кровью, и от этого еще мрачнее кажется утро, в которое многие, наверное, и не увидят света, многие проснутся с двойным грузом забот, многие легко стряхнут с себя случайное раскаяние.
Я смотрю на огненный диск солнца: оно чуть показалось над горизонтом. Красный свет в доме напротив гаснет. Звучнее становится песня птиц, сидящих на резных листьях пальм. Из моего окна видна влажная зеленая земля, а на ней — лиловые капельки крошечных фиалок. Разве что с ними поговорить — люди еще спят…
Потом начнется день…
А мой день — принадлежит канцеляриям и гостиным.
Он спрессован между синими корочками маленькой записной книжки, где обозначено, в котором часу я соберу служащих посольства на пятиминутку, какие кому указать «шпаргалки», кроме того пора, наконец, уточнить почасовой график пребывания в этой стране нашей делегации. Потом я сделаю визит послу X., а в 11 часов буду принимать посла Y. Причем с этим визитом нужно уложиться в полчаса, потому что после этого я должен побывать у шефа консульского отдела — надо оформить транзитный перелет нашего самолета, потом домой — на четверть часа, не больше, чтобы не опоздать на обед, который устраивается по случаю отъезда коллеги.
Я буду ждать вечернего часа, который обещает немного отдыха и одиночества. В этот час я отправлюсь по черному асфальту шоссе на север, к лесистому холму, откуда видны обширная зеленая равнина и синеющее море. Тяжелые серые тучи снова выплывут из-за горизонта, прижимая свет к земле.
Тогда свет становится другим, он сгущается, излучает яркие краски и полутона, поет в тесном пространстве между земной твердью и отгороженной облаками синевой. Этот свет проникает в брошенную у дороги разбитую машину, в каждое дерево, в каждый камень, в стоячую воду в ямах вдоль шоссе, и некрасивое становится светлым, лучистым и многоцветным. Кажется, что свет так насыщает предметы, землю, дома, что они сами начинают излучать его вверх, к серым, хмурым и рваным облакам, и те постепенно бледнеют, белеют и начинают походить на изношенную и застиранную одежду, давно уже потерявшую цвет, и наконец тают, чтобы зазвучала синева, которая связывает море и небо, воду и воздух, рыб и птиц…
Невозможно придумать ничего больше и лучше природы. Эти небеса, эти переливающиеся тона, это фантастическое богатство красок я видел у художников Возрождения. Великое мастерство их, наверное, еще и в том, что они воспроизводили моменты природы, которые, кажется, невозможно передать в живописи. Их картины звучат как воплощение физической жизненности, душевной чистоты и светлой гармонии…
Смеркается. Фары машин бороздят черную полосу асфальта. Смотрю на часы. Пожалуй, пора домой; на столе меня ждет приглашение: посол X с супругой приглашают меня и супругу «…de leur faire l’honneur de venir à un diner le jeudi, 18 septembre, 197…»[2]
Действительно, пора…
Я повязывал черную бабочку на крахмальную рубашку, подчиняясь горькой неизбежности, и думал о тех временах, когда для меня и моих друзей смокинг был чисто литературным понятием.
…Не помню, куда мы шли с Павлом Вежиновым, и по дороге я убеждал его дать рассказ в журнал Георгия Цанева «Изкуство и критика». Есть у
Последние комментарии
13 часов 7 минут назад
21 часов 59 минут назад
22 часов 2 минут назад
3 дней 4 часов назад
3 дней 8 часов назад
3 дней 10 часов назад