Восхождение на Фудзи-сан [Давид Давидович Бурлюк] (fb2) читать постранично

Давид Давидович Бурлюк Восхождение на Фудзи-сан

С 12 рисунками в тексте исполненными кистью в Японии и 2 репродукциями с картин Д. Бурлюка напечатанными на отдельных листах.

Книга «Восхождение на Фудзи-сан» посвящается светлой памяти Герберта Рудольфовича и Одилии Бертрандовны Пикок.

Герберт Рудольфович Пикок был другом моей юности. В 1897-8 гг. я встретился с ним в стенах Тверской кл. гимназии.

Г. Р. Пикок является по женской линии внуком анархиста Бакунина; На этом же листе напечатаны фото «Дядино», родового имения Бакуниных в Тверской губ. и снимок с Г. Р. Пикок на фойе любимой им Фудзи-сан, когда он охотился на ее взгорьях. Г. Р. Пикок был английским консулом в течение ряда лет в Красноярске.

Г. Р. Пикок и его жена погибли под развалинами Йокогамы во время великой катастрофы 1923 года. За несколько недель до своей смерти Г. Р. Пикок прислал мне милое письмо из Японии. Затем в течение многих месяцев лет не было мне ничего известно о судьбе его, пока, наконец, осенью последнего 1925 г. не пришло, уже окольным, через СССР путем известие о трагической судьбе Г. Р. Пикока.

Г. Пикок проживая последние годы на Блофе в Нокогаме, (бывшем Бельгийском консульстве). В утро землетрясения, он с женой отправился в Гранд-отель к своему знакомому, с которым в это утро была намечена автомобильная прогулка.

За 10 м. до катастрофы Пикоки вошли в каменное здание Гранд-Отеля.

Мой покойный друг отличался исключительной аккуратностью и точностью, по отцу являясь представителей дисциплин Британской нации.

Жена Г. Р. Пикока за месяц до катастрофы вернулась из Виктории, где их дети Гиги и Нинетт завершали свое образование. Все изложенное стало известным только потому, что к матери Г. Р. Пикока, проживающей ныне в Петрозаводске, явился англичанин, знакомый Г. Р. Пикока и сообщил подробности об ужасном утре 1-го сентября 1923 г.

Англичанин, стоявший в Гранд-Отеле в Иокогаме поведал: «Я сидел в ванне, на втором этаже, когда моя жена постучав в дверь, крикнула:

– Торопись, Пикоки пришли и ждут внизу…

Я, продолжает очевидец, быстро вылез из ванны и пройдя в соседнюю спальню стал обтираться одеколоном. Вдруг произошло что то непонятное… Чудовищное… Я ничего не сообразил… Я потерял сознание… Сколько прошло времени не знаю… Я очнулся среди развалин вися на железкой балке, над мной совершенно черное небо… Когда позже руины гостиницы были раскопаны, то среди массы трупов не вдалеке от входа были обнаружены обуглившиеся три тела – два женских и одно мужское… это были Пикоки и моя жена…»

Восхождение на Фудзи-сан

Одно из элементарнейших, выразительнейших противуположений это: верх и низ отсюда верхи и «низы» общества; отсюда «низкое» и «высокое» в морали, отсюда бесконечное количество выражений. как например: товары низкого и высокого качества, искусство высокое и противоположное ему, и, наконец противоположения существа низкого божеству, находящемуся «горе».

Всякая гора является своеобразной «заоблачной кельей», придя куда, человек не только отрывается от земного, обычного, будничного; нет, но восходит ближе к небу, к звездам, к божеству, которое привычно, по «обиходному» и в наши дни любит атрибуты небес; невольно вспомнишь очаровательный стих Бенедикта Лившица:

Даже футурист Маяковский, когда в своей вещи «Человек» писал «Маяковский в небе», то не мог избежать обычного представления о небе и небесной бутафории:

* * *

Восходить на горы, это означает для человека, хотя отчасти настроенного мистически, – порыв к небу.

Человек долгое время завидовал птицам.

Горьковская «Песнь о соколе», «Эдельвейс», пьесы пользовавшиеся таким большим успехом русском обществе, либерально настроенном были особым социально эстетическим альпинизмом от серых равнин русских как географическом, так и общественном смыслах.

У нас русских, уроженцев равнины, где не встретишь ни морей, ни высоких гор таится в сердцах особое ревнивое влечение к ним.

Надо сказать, что в творчестве Пушкина и Лермонтова «эстетический альпинизм» занимает не последнее место, особенно, конечно, это относится к последнему, где вторжение горечи и обличения байроновского духа, выдвинуло на сцену этот страстный пафос Кавказа, как протест против низин человеческого духа почти в том же роде как позже у автора «Эдельвейса» и