Поляне [Борис Исаакович Хотимский] (fb2) читать постранично, страница - 2

сдуру все еще сопротивлялся. Разобраться с богатой добычей — взять с собой лишь самое легкое и ценное, остальное же утопить в реке. Перегнать вплавь на левобережье побольше захваченных коней, быков и овец, остальных же порубить на месте. Сжечь уцелевшие строения, сады и виноградники. Согнать в одну кучу полон — отобрать тех, кто попригоднее в хозяйстве либо на продажу, прочих всех прикончить. И успеть до сумерек убраться на левый берег, за Истр, который перешли сегодня на плотах еще до утренней зари, в тумане. Сейчас тумана как не бывало — солнце веселилось с недосягаемой высоты, сверкало на шеломах уцелевших и павших, на украшениях конского убранства, слепило поднятые к нему глаза, дерзко посмевшие взглянуть в его добела раскаленный лик. Здесь, на Истре, осень — как на Днепре лето: жара…

На побуревшую, побитую копытами траву свалилось коричневое, будто из обожженной глины, тело Раба. Кровь выбилась из черно-серебряной густоты волос и потекла обгоняющими друг дружку яркими струйками — по глиняно-коричневой коже, на бурую траву.

Он не родился рабом. На далекой отсюда своей земле он знал свободу. А что такое свобода? Богатство? Нет. Может быть рабом своего богатства. Так что же это — свобода? Не знать удержу своим прихотям? Нет. Можно быть рабом своих прихотей. Быть свободным — значит быть самому себе хозяином, хорошим хозяином, бережливым и щедрым, добрым и строгим. Таким он был когда-то на своей земле, далеко отсюда.

То была горячая и суровая земля, вся в морщинах и трещинах, как кожа старика. Лишь узкая полоска, отвоеванная у пустыни нескончаемым трудом бессчетных поколений, отвоеванная с помощью единственной в том краю реки — меньше здешних разливистых рек, — лишь эта полоска дарила немногие злаки и всяческие плоды — пламенно-рыжие и матово-фиолетовые, как ясное ночное небо.

Ни он, ни его предки не были, однако, земледельцами. Их род с незапамятных времен пас низкорослый скот в невысоких горах. И — чего не натворишь, покуда молод и не обременился семьей! — там, в горных пещерах, собирал он друзей, таких же молодых и независимых, и жили они как братья, деля меж собой поровну вино и хлеб, одежду и оружие. Готовились подняться — в который раз! — против Второго Рима^[2], восточного. Как поднимались когда-то их прадеды против Рима Первого, западного. Сколько их было, таких восстаний, и все — тщетно… Тщетно ли? Кто знает, не восставали бы предки поколение за поколением — сбереглась бы у потомков непримиримость к какой бы то ни было несправедливости? Нет, ничем не истребить ее теперь, эту непримиримость, унаследованную от славных прадедов! Она может затаиться, выждать, долго и терпеливо ждать своего часа, но рано или поздно она проявится — не у отцов и сыновей, так у внуков и правнуков… И вот снова проявилась. И снова — тщетно…

Восточные римляне почему-то не распяли вниз головой и не четвертовали молодого вождя повстанцев, не скормили львам-людоедам и не залили глотку расплавленным свинцом. Вероятно, в порыве великодушной снисходительности (сильные мира сего иногда позволяют себе такую роскошь) они даровали ему жизнь — на время. Но взамен отняли свободу — навсегда. Сделали рабом.

Быть может, потому еще пощадили, что проведали о его умениях. Возглавлявший повстанцев пастух знал не только своих коз и овец, но еще знал столько разных языков, сколько пальцев на руке. И при всем при том умел также врачевать раны и ухаживать за лошадьми. Он был ценным рабом, а восточные римляне знали толк в ценах и умели не упускать своей выгоды.

Потомки западных римлян к тому времени давно выродились и были покорены свирепыми готами. А эти, восточные… В их жилах текла греческая кровь, смешанная с кровью многих прочих народов; они говорили и писали теперь не столько по-латыни, сколько по-гречески, и не Рим был теперь их главным городом. Но все их законы и указы звучали только на латинском языке, и они гордо называли себя римлянами, а всю свою империю и ее столицу — Вторым Римом.

Раб был продан немолодому Хозяину, возглавлявшему гарнизон одной из пограничных цитаделей на правом берегу Истра. Крепость эта то и дело отбивалась от участившихся нашествий славинов и антов^[3], родственных меж собой и говоривших на почти одинаковом языке. Гарнизон получил подкрепление. Хозяин начал предпринимать встречные вылазки и велел Рабу овладеть еще и тем нелегким языком, после чего всегда брал его с собой в сражения — для переговоров с противником и допроса пленных. Однако никакого оружия Рабу не доверили. Было бы у него сегодня хоть какое-нибудь оружие! Как это тяжко и унизительно — погибать без возможности защищаться…

Хозяин не обижал своего столь ценного раба, даже оберегал всячески (до нынешнего дня, когда и самого себя не уберег!) и никому не продавал, хотя деньги ему за такую живую ценность предлагались немалые и не раз. Даже позволил Рабу жениться на приглянувшейся рабыне-гречанке, которую разоренный