Присказка (СИ) [La donna] (fb2) читать постранично, страница - 2

матери она всё ждала, что благородный кузен переменит своё решение, у их дверей остановится карета, и её заберут обратно в замок. Но шли дни и недели, сменяли друг друга времена года, а кареты не то что не останавливались у околицы — вовсе по их улице не проезжали, и Мила поняла: ничего не изменится — не заберут. Да и слова кузена о том, что её не обделили, а всего лишь вернули на законное место, казались Миле отчасти правдивыми. После смерти отца она всё равно чувствовала себя в замке чужой. Только вот и в деревне своей не стала.

Может быть, причина была в том, что здесь она оказалась неумехой. Не могла ни поставить тесто, ни обметать швы, ни растопить печь, ни подоить козу. Покойный барон не утруждал свою незаконную дочь работой, да её и не учили ничему толком — немного рисовать, немного фехтовать и играть на лютне. Только теперь это всё оказалось ненужным. А тётушка и сватьи так и норовили попрекнуть Милу каждым куском, что она съедала. Называли её и нахлебницей, и неумехой, и белоручкой.

Последнее было неправдой: на долю Милы приходилась самая грязная и чёрная работа, и занята она была достаточно. Терпеть попрёки было всего труднее. С остальным — скученностью крестьянского дома после простора замковых комнат, грубой пищей, пузырями на ладонях и стёртой кожей на костяшках пальцев — она свыклась быстро и даже научилась находить преимущества в своём нынешнем положении. Можно было гулять по лесу и деревне без сопровождающих, ходить на ярмарку и танцы, зимой кататься с гор, летом купаться голышом в тихой заводи. В её прежней жизни единственными дозволенными развлечениями были охота и редкие поездки в город за покупками. Отец полагал, что его дочь слишком хороша для деревенских праздников, ну, а для праздников господских она, видимо, была хороша недостаточно. Поэтому о турнирах, балах и званных обедах Мила знала лишь по наслышке.

Иногда в замок заезжали гости. Миле в такие дни настрого запрещали показываться на глаза и подавали ужин прямо в комнату. Впрочем, отец был непоследователен. К ночи, дойдя до какой-то степени опьянения, он забывал о собственном приказании и мог вытащить Милу из постели ради того, чтобы она сыграла на лютне перед пирующими. Но в пении перед осоловевшими от выпитого немолодыми рыцарями увлекательного было мало.

Конечно, Мила горевала по отцу, да и о прежней беззаботной жизни нередко вспоминала с сожалением. Но всё же она была молода, полна сил и надежд, и всё это мешало ей горевать слишком долго.

Румпельштильцхен приметил Милу давно, а подойти решился не сразу. С начала минувшего лета она обнаруживала воткнутые в плетень пучки полевых цветов, да только никак не могла догадаться, ни чьих это рук дело, ни кому они предназначены. Мила была не единственной девицей в доме, а тёткины дочки, хоть и не вошли ещё в возраст, но казались достаточно бойкими и хорошенькими, чтобы подозрение пало на них.

Загадка раскрылась в день солнцестояния. На гулянье, казалось, высыпала вся деревня, а девушки щеголяли венками, вплетёнными в волосы яркими цветками гвоздики и шиповника. Мила не успела украсить себя к празднику, да и не приходилось ей прежде вплетать в косы что-то, кроме лент. Когда хоровод распался на пары, она неожиданно для себя оказалась одна. Подол нарядного платья посерел от пыли, поднятой десятками ног, слева и справа её теснили танцующие. Сперва Мила ещё притопывала и вскидывала руки вверх следом за всеми, но вскоре оставила эти попытки и, бесцеремонно раздвигая локтями пляшущих, стала протискиваться к краю круга. Ниже по улице горели костры. Хозяева трактира выставили рядом с ними бочки с пивом, и каждому, кто осмеливался перепрыгнуть через высоко горящий огонь и справлялся с этим, не подпалив себе ни одежды, ни пяток, наливали бесплатно. Мила уже хотела присоединиться к собравшимся вокруг огня зевакам, когда кто-то окликнул её по имени. Это был парень, встрёпанный, но одетый нарядно и чисто. Впрочем, на праздник все старались принарядиться. Мила с интересом оглядела позвавшего, отмечая прилипшую к мокрому от пота лбу волнистую прядь, высокие скулы, пёстрый лоскут мягко повязанного платка на шее, растоптанные башмаки, тёмный жилет из тонкой шерсти и полурасстёгнутую, вздувшуюся пузырём на животе, рубаху.

— Постой, — попросил он ещё раз и достал из-за пазухи венок: — Это тебе.

Мила повертела венок в руках. Он был сделан из плотно сплетённых ещё зелёных колосьев, травы и синих полевых цветов.

— Так это ты нам букеты подсовываешь, — заметила она утвердительно.

— Я, — расплылся в улыбке парень.

— Для меня, значит? — усмехнулась ответно Мила. — Ты так не делай больше. Кузинам моим влетело из-за тебя, дядя им чуть все косы не повыдирал.

— Кузинам? — переспросил парень удивлённо, и брови его препотешно поползли вверх.

— Тёткиным дочкам. Не сёстрами же мне их звать, не