Дыши, не бойся [Таня Володина] (fb2) читать онлайн

- Дыши, не бойся [СИ] 245 Кб, 50с. скачать: (fb2) - (исправленную)  читать: (полностью) - (постранично) - Таня Володина

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Дыши, не бойся

Свежий ветер избранных пьянил,

С ног сбивал, из мертвых воскрешал,

Потому что, если не любил,

Значит, и не жил, и не дышал!

«Баллада о любви» В.Высоцкий

Часть 1 

Гималаи

6 апреля

Сам по себе Эверест — всего лишь высокая гора. Она не вызывает человека на дуэль, не разжигает тщеславие, не проверяет на прочность и не избавляет от комплексов. Это всё люди придумали.

Впервые Быстров увидел Мику Хаста в магазине туристического снаряжения в Катманду. Долговязый, волосы дыбом, и вздёрнутый нос, которым он забавно шевелил, разглядывая ценники. Он выбирал футболку с яками, заставив торговца вывалить на прилавок груду пёстрого барахла. Быстров с гидом Пашей Стрельниковым пришёл подкупить снаряжения, но краем глаза поглядывал на торгующегося финна. Он тогда не знал ни имени Мики, ни национальности. Просто подумал, что парень из альпинистов — и не ошибся.

Позже наткнулся на Мику в Базовом лагере, который шерпы обустроили на леднике Кхумбу у южного склона Эвереста. Сначала увидел стадо яков, бредущее по пологим холмам Микиной груди, потом узнал курносое лицо. Протянул руку:

— Привет! Я видел, как ты покупал эту футболку в Катманду. Меня зовут Федя Быстров, я из русской команды. Можно Тед.

— Мика Хаст, в составе американской экспедиции. Я финн, — Мика ответил улыбкой и крепким рукопожатием.

У него оказались тёплые карие глаза, которые здорово украшали заурядную внешность. Подбородок зарос рыжеватой щетиной, а скулы покрылись свежим загаром. На высоте 5400 загар прилипает мгновенно, окрашивая кожу в грубый коричневый цвет. Через пятьдесят дней все европейские лица приобретут уникальный гималайский оттенок.

14 апреля

Ясным утром жители Базового лагеря собрались на религиозную церемонию пуджи. Явились сотни две человек: восходители, туристы, шерпы. Апрельское солнце припекало, но с горы тянуло ледяной стылостью. Пожилой лама в оранжевом, стоя на коленях и звеня медным колокольчиком, попросил у Будды благословения. Под напевное чтение мантр он высыпал в ритуальный костёр подношения богам: местные кушанья, названий которых Быстров не знал.

— Фу, чем так воняет? — спросил желчный Данила Дунаевский. Ему везде воняло.

Иностранные участники церемонии тоже принесли дары — денежные купюры. Все хотели заручиться благословением Будды перед восхождением на великую Джомолунгму. В лагере атеистов не было, никто не собирался лезть на гору без пуджи. Ом мани падме хум.

Разноцветные молитвенные флажки трепетали на ветру. Сквозь горький дым можжевельника Быстров разглядел лицо Мики: вокруг глаз характерные белые пятна от очков, губы бледные. Мика поймал взгляд и махнул рукой, а после ритуала подошёл с тарелочкой угощения от ламы:

— Доброе утро, Тед! Говорят, у русских есть сауна?

— У американцев нет? Надо было в нашу команду идти. — Быстров понял бесхитростный намёк финна и усмехнулся.

— Я хотел, но у вас очень дорогая экспедиция. А я студент. Мой спонсор потянул только самый бюджетный вариант. — Мика покашлял. Типичный высотный кашель.

— Твой спонсор?

— Производитель одежды для скалолазания. Я водружу на вершине флажок с их логотипом. Стану самым молодым финном, покорившим Эверест.

— Хороший план. Если хочешь в сауну, приходи завтра. Я попрошу натопить, — Федя проявил русское гостеприимство.

— О, с удовольствием! Спасибо большое, Тед!

15 апреля

Базовый лагерь русской коммерческой экспедиции был самым оснащённым на леднике Кхумбу. «Высокогорный санаторий» — шутили некоторые. Восходители жили в одиночных палатках, куда кухонные мальчики приносили напитки и закуски по первому требованию. Да что там по требованию — мелкие шерпы не стеснялись надоедать клиентам, уговаривая ещё разок покушать. Полноценная еда в горах — часть стратегии выживания. Повар-китаец, прошедший стажировку в московском ресторане, предлагал меню на любой вкус. Красное вино — без ограничений. Кают-компания с плазмой, компьютеры с выходом в интернет. Медпункт, где принимал добрый доктор, душевая палатка, сауна — полный сервис. Но главное — два опытнейших гида, которые поведут группы на вершину, и высотные шерпы — по одному на каждого восходителя. Быстрову достался Пурба с кривой щербинкой между зубами. Несмотря на щуплость и низкорослость, он потащит наверх снаряжение и кислородные баллоны своего клиента. В случае нужды Пурба и Быстрова на себе потащит, такова работа высокогорного носильщика. Он дважды ходил на Эверест с клиентами, и никто не погиб.

Рядом на леднике разбили лагеря и другие экспедиции — американская команда, австралийцы, корейские спортсмены. Многие знали друг друга: встречались в горах или на сетевых форумах. Быстров тоже некоторых знал. Готовясь к Эвересту, он поднимался на Монблан, Эльбрус и гималайский Мера Пик. За четыре года оброс дружескими связями, но с Хастом знаком не был — скорее всего, финн новичок в высотном альпинизме.

Вот в банном деле Мика соображал: пришёл с упаковкой пива, полотенцем и пузырьком масла. Быстров засмотрелся на гибкую жилистую фигуру, оценивая физические параметры будущего рекордсмена. Хорошая форма — если штурмовать вершину завтра, но к моменту, когда закончится акклиматизация и альпинисты рванут вверх, финн потеряет пять-семь килограммов. Главное, чтобы силы не потерял. Быстров отвёл взгляд, вдруг остро ощутив наготу и близость чужого тела. Или это густой ароматный пар шибанул в голову. Заметил, что Мика тоже его разглядывает, и почувствовал себя слишком рослым и мускулистым — в горах таким сложнее всего. Там, где важна выносливость, мускулы только мешают. Быстров вышел на воздух и упал в брезентовый шезлонг, жмурясь на солнце и остывая от жара. Невдалеке оживлённо спорили на итальянском: два иностранца, присоединившиеся к русской экспедиции. Не считая крымчанки Кати Дудаль, которая больше не иностранка. Подошёл Мика: по камням звонко зацокали железные шипы ботинок. Над ухом щёлкнула и вспенилась банка пива. Быстров проверил пульс — девяносто.

— Ты без пульсометра считаешь? Посчитай мне, — Мика протянул руку. Быстров нащупал артерию на горячем запястье, без подсчёта понимая, что пульс частит.

— Около ста двадцати.

— Ну нормально, я думаю, — весело сказал Мика.

Быстров разозлился. Он занимался четыре года: трижды в неделю силовые тренировки, трижды — бокс, по выходным — кросс. Зимой — лыжи, летом — горы. И ударная работа, чтобы накопить денег на самый лучший сервис, потому что сервис на Эвересте — это не бесплатные коктейли и прокат надувных матрасов, а шерп, который понесёт на вершину дополнительные баллоны с кислородом. Чтобы не в обрез, чтобы не экономить каждый вдох. А Мика не только собрался подниматься на минимальном кислороде без помощи шерпы, он не позаботился даже о физическом состоянии. Пульс сто двадцать — признак плохой акклиматизации. Бюджетные экспедиции часто теряли клиентов: чем хуже оснащение и подготовка, тем больше трупов в мёртвой зоне. Быстров не хотел, чтобы улыбчивый финн остался на горе навсегда. Вопреки негласному правилу спросил:

— Зачем ты идёшь на Эверест? Ради рекорда?

Мика не сразу ответил, он словно сомневался, стоит ли говорить правду:

— Нет... Ради одного человека.

— А почему он сам не пошёл?

В глазах Мики мелькнула непривычная жёсткость, и Быстров извинился. У каждого свои причины для восхождения. Если финн собрался на Эверест — он знает, куда и зачем идёт. Так же, как Быстров это знал.

Хибины 

Шесть лет назад

Федя и Стёпа Быстровы поднялись на Вудьяврчорр по лавинному кулуару за пять часов. Выдохшиеся и замёрзшие, устроились на отдых и перекус. У подножия горы круглилось неправдоподобно голубое озеро Вудьявр, а за ним виднелись белые многоэтажки Кировска. Несмотря на ослепительное весеннее солнце, ветер обжигал щёки и руки дыханием Арктики. Они укрылись от ветра на каменной полке и достали термосы, хлеб и копчёную колбасу. Старший Быстров сиял ярче солнца, и Федя сказал:

— Давай уже, колись! А то я лопну от любопытства!

Стёпа звонко рассмеялся и открыл тайну, которую хранил целую неделю, с самого отъезда из Питера в Кировск:

— Маринка беременна!

Федя постарался не выдать своих чувств. Он не уважал Марину за эгоизм и лживость, но терпел, видя, как сильно брат влюблён. Это была не первая любовь Степана. К двадцати восьми годам он имел длинный список коротких увлечений, и Федя надеялся, что брат скоро разочаруется в Маринке. Но беременность всё меняла.

— Это здорово, Стёпа. Я поздравляю тебя!

— Спасибо! Я когда увидел на УЗИ, что там сердце бьётся... Ты не представляешь! Я сразу о маме вспомнил. Как жаль, что она не дожила. Она всё время просила внуков...

— Да, мама была бы счастлива... — Федя подумал о матери, и сердце привычно заныло. Три года, как её не стало, а тоска не унималась.

— Мы в июне поженимся.

— Пригласишь? — невесело пошутил Федя, догадываясь, что Маринка может не захотеть видеть его на свадьбе. Потом вспомнил: — Мы же на Эльбрус в июне собирались!

— Какой теперь Эльбрус? Сам понимаешь.

— Нет, не понимаю! Мы же давно планировали. Ещё до Маринки.

— Федя, ну о чём ты! Горы — это хорошо, но семья важнее. Я хочу быть нормальным отцом для своего ребёнка, а не таким, как наш... Ты потом поймёшь меня. Встретишь девушку, влюбишься и поймёшь. Это важнее любой горы.

Федя знал, что Стёпа врёт. Брат любил горы необузданной ревнивой любовью, которая не могла кончиться из-за того, что Маринка залетела. Некоторые виды любви вообще никогда не проходят, Федя по себе знал.

— Стёпа, ты уверен, что сможешь так жить? Без альпинизма? Без друзей? Без гор?

Зря он спросил. Лицо Стёпы застыло неподвижной маской, он повторил как заклинание:

— Вот встретишь девушку и поймёшь.

Федю накрыло горькое злое бессилие. Он терял брата и ничего не мог поделать.

— Что ты заладил? Я — не встречу и не пойму.

— Расслабься, все рано или поздно встречают.

— Кроме таких, как я. — Это прозвучало так однозначно, что Стёпа испуганно замер.

Повисло напряжённое молчание. Федя с отчаянно колотящимся сердцем ждал, что скажет брат. Горло перехватило спазмом, глаза защипало. Он отвернулся, делая вид, что разглядывает городскую пожарную башню. Он уже сожалел, что признался. Федя любил и уважал брата так безгранично, что готов был на всё, чтобы сохранить его дружбу, даже на унизительное притворство. Стёпа спросил чужим голосом:

— Это правда? — Дождался кивка и жёстко продолжил: — Тогда ты не имеешь права никого осуждать. Нормальный мужчина понял бы меня.

Перед глазами поплыло.

— Я по-твоему ненормальный?

Стёпа промолчал. Он собирал рюкзак и готовился к спуску.

— Почему я вдруг стал ненормальным? Когда ты плохо закрепил френд и сорвался — я был нормальным! Когда палатку накрыло, и я тебя откапывал — тоже был нормальным! Когда ты руку сломал... — Феде вдруг показалось гадким это перечисление заслуг, и он замолчал. Жгучее разочарование затопило его: — Мы же не просто братья, Стёпа. Мы были самыми лучшими друзьями, готовились к Эльбрусу. Мы мечтали об Эвересте...

— Эверест — не для таких, как ты. Он для настоящих мужиков, а не для... не для... — Степан презрительно скривил рот.

— Я настоящий!

«Настоящий... стоящий...» — истерически повторило эхо. Степан длинно сплюнул и полез вниз без Феди, словно ему претило спускаться в одной связке с родным братом. В Питер они вернулись на разных поездах.

Гималаи 

26 апреля

Акклиматизационные выходы давались Быстрову нелегко. Впервые горная болезнь проявилась в промежуточном лагере на высоте 6200. Замутило как от несвежих устриц, и он упал на колени, выворачивая желудок. Полчаса не мог подняться. Из своих никто, кроме угрюмого Данилы Дунаевского, не подошёл: нет смысла мешать человеку блевать, тут блевал каждый второй. Но Данила не искал смысл, он присел на соседний камень и сообщил:

— Федя, у тебя горняшка. Тебе не хватает кислорода. Мне тоже. Смотри, какие синие ногти, — Данила вытянул руки. Быстров даже не глянул в его сторону. Он увидел Мику с кружкой, который опустился рядом:

— Выпей это. Тебе надо пить.

— Не пей. Кто знает, какой дряни он туда намешал, — предупредил Данила на русском.

Быстров отхлебнул: лимонная шипучка. Сразу полегчало. Приятно было видеть Мику. Его группа акклиматизировалась быстрее и уже ночевала на 6200, но чем стремительнее подъём — тем опаснее. Русская команда восходила медленней, а спать возвращалась в Базовый лагерь. «Забирайся высоко, спи низко» — твердил Стрельников. Иногда Быстров пересекался с Микой на маршруте — на леднике Кхумбу или на склоне, иногда — в промежуточных лагерях. Они махали друг другу издали, перебрасывались несколькими ободряющими словами.

Все участники экспедиций, кроме шерпов с высокогорными генами, занимались изматывающей ходьбой по горе вверх и вниз — единственный способ наработать акклиматизацию, без которой подъём на большую высоту грозил неминуемой смертью. Бывали такие случаи: разгерметизация самолёта, например. Не успел надеть маску — без шансов.

Через несколько недель Быстров знал в лицо многих альпинистов, даже корейцев начал различать. А Мику узнавал со спины — по ярко-сиреневой куртке с логотипом финской фабрики. Ни у кого не было одежды такого цвета, и Мика очень выделялся. Быстрову нравилось следить за сиреневой фигуркой, ползущей по снежному склону — это успокаивало и придавало сил. Хорошо, когда кто-то знакомый идёт впереди тебя.

После каждого рывка на новую высоту Быстров спускался в Базовый лагерь. Два-три дня на сон, еду и отдых — и можно подниматься выше предыдущей отметки. Горняшка нападала только в крайней точке, и отвязаться от неё было просто — уйти ночевать вниз. Горняшка вниз не ходила, она всегда ждала наверху. Настанет день, и она притаится на самой вершине, на 8850.

5 мая

Лагеря на Южном седле достигли в начале мая. 7900. Данила пришёл на кислороде, Быстров — сам. Не из экономии: каждому в их группе полагалось по шесть больших баллонов, хотя другие экспедиции обходились минимумом — тремя. Не из желания познать способности организма, и не из спортивного упрямства. Быстров знал, что в зону смерти — выше 8000 — пойдёт в маске, как все остальные. Но до этой границы хотел подняться наравне с теми, кто шёл без шерпов и дополнительного кислорода.

Пока взбирались к Южному седлу, Быстров успел пожалеть о своём безрассудстве. Солнце припекало спину, небо хлестало в глаза космической синевой, а дышать было нечем. Слишком мало кислорода, треть от необходимого. Лежать как выброшенная на берег рыба и глотать разряженный воздух — можно. Встать и, пошатываясь, сделать несколько шагов — при немалых усилиях. Подниматься на гору, цепляясь за веревочные перила и работая ледорубом — только на пределе человеческих возможностей. Пульс под двести, шестьдесят вдохов в минуту и невыносимая боль в левом боку, словно нож под ребро засадили. Но выше по склону карабкался сиреневый альпинист. Быстров останавливался и смотрел на него, когда совсем скручивало. В такие моменты Пурба спрашивал: «Как ты?», и Быстров разлеплял одеревеневшие губы: «Нормально».

Лагерь на Южном седле комфортом не отличался. Узкий перешеек между вершинами Эвереста и Лхоцзе, с запада подпираемый ледником, на востоке обрывался километровой Канчунгской стеной. Чтобы ураганные ветры не сдули лагерь с горы, палатки разбили тесными рядами. Никаких столовых и саун. Вокруг палаток валялись тысячи пустых баллонов и газовых горелок, порванные полотнища, обломки снаряжения и разноцветный пластиковый мусор. Самая высокогорная помойка в мире.

Размещались по двое. Дунаевский завалился в палатку раньше Быстрова. Он успел снять ботинки, съесть банку разогретого мясного супа и немного поспать, когда в проём заполз хрипящий Быстров. В высотной купольной палатке, пронизанной золотым светом, было тепло и уютно. Быстров упал на спину и в изнеможении закрыл глаза. Для него 7900 — абсолютный личный рекорд. В лёгких свистело, голова тошнотворно кружилась, но он справился. Пурба помог раздеться и завернул в одеяло. Всё тело ныло — каждая кость, каждая мышца, но это была привычная физическая боль, Быстров умел её терпеть. К вечеру заглянул гид Паша Стрельников. Внимательно выслушал жалобы Данилы и ответил на все вопросы. Нет, без кошек выходить нельзя. Нет, туалет не оборудован. Да, баллона хватит на всю ночь, нет причин волноваться. Быстров в няне не нуждался, поэтому просто принял к сведению распоряжения Стрельникова: сегодня плотно поесть и выспаться, обязательно в кислородной маске. Завтра — спуск в Базовый лагерь на 5400. Потом — в деревню Дебоч на 3700 для отдыха в лесной гостинице. Прежде чем идти на вершину, нужно спуститься в долину, чтобы насытить свои красные кровяные тельца кислородом и вернуться с новыми силами для решающего штурма.

Пурба подал горячий суп, когда в палатку протиснулся Мика:

— Вот ты где.

Тёмно-коричневые щёки подчёркивали белизну подглазьев, а из-под полосатой шапочки во все стороны торчали русые волосы. Мика подполз к Быстрову и тяжело привалился к его ногам.

— Решил проведать. Ты без кислорода пришёл. Я видел. — Из-за одышки Мика мог произносить только короткие фразы. — Как вы?

— Хреново, — ответил Данила.

— Нормально, — сказал Быстров.

— Хорошо. Вы будете ночевать тут. Мы — пойдём вниз. Нельзя спать без кислорода.

Быстров представил, что после восхождения на Южное седло кому-то придётся спускаться на ночёвку, и ужаснулся. Его колени дрожали и едва сгибались, а перед глазами плыло. Он не встал бы сейчас даже с помощью Пурбы.

— Мика. Ты ел? На, ешь. Я не могу.

Данила приподнял кислородную маску, в которой провёл весь день, и сказал по-русски:

— Федя, тебе не кажется, что этот финн какой-то подозрительный? Не давай ему суп. Он может подумать, что нравится тебе.

Данила вдруг раздвоился, и Быстров ответил в пространство между двумя фигурами:

— Не ревнуй, Дунаевский.

Мика медленно черпал суп, останавливаясь отдышаться после каждого глотка. За полчаса ему удалось съесть половину миски. Он отставил её и улыбнулся синюшными губами:

— Спасибо, Тед. Я должен идти. Увидимся. Внизу. — Развернулся и пополз к выходу.

Быстров почувствовал, что уплывает. Солнечный свет замигал, в ушах зашумело.

Очнулся, словно вынырнул на поверхность с большой глубины. Вдохнул жадно, заполняя лёгкие чистым прохладным воздухом. Увидел Пурбу, прижимающего к его лицу кислородную маску, и сердитые глаза Дунаевского:

— Десять минут в отключке. Я уже собирался спасательный вертолёт вызывать.

— Вертолёты так высоко не летают.

— Соображаешь, — ответил Данила, — значит, мозг не повреждён. Ты зачем без кислорода полез? С финном соревнуешься? Если ты здесь, чтобы доказать свою крутизну, лучше сядь в Дебоче на самолёт и лети обратно в Катманду. Целее будешь.

Данила нацепил маску и отвернулся от Быстрова. 

Часть 2

8 мая

В Дебоче Быстров дышал так, словно у него отросло третье лёгкое. Он мог пробежать десять километров и не сбить дыхание. Смолистый воздух предгорья вливался в него как полноводная река. Кровь, насыщенная кислородом, дарила ощущение мистической неуязвимости и телесного могущества. Ипохондрик Дунаевский уверял, что от избытка кислорода кружится голова, но Быстров ему не сочувствовал. Здесь, в пяти километрах по вертикали от вершины Эвереста, он был свободен и счастлив как солдат, чью роту перебросили с линии фронта в глубокий тыл.

Лесная гостиница гудела от альпинистов и любителей приключений. Назойливые журналисты приставали с интервью и украдкой фотографировали потемневшие от солнечной радиации лица. Быстров делал вид, что не понимает английский, чтобы не отвечать на вопрос: «А вы знаете, что каждый десятый восходитель не вернётся с Эвереста?» Глупый вопрос. Статистику смертности знали все. Пятьдесят три жизни унесла лавина, сорок девять человек упали в пропасть, двадцать шесть замерзли насмерть. Многие погибли от отёка мозга и сердечных приступов. О некоторых было известно мало: ушли наверх и не вернулись. Иногда новые экспедиции опознавали трупы и даже приносили родственникам личные вещи, — фото или видеокамеру, — но такое случалось редко, никому из живых не хотелось пополнить печальный список. Кое-кого опознавали спустя семьдесят пять лет, но многие в зоне смерти так и лежали неопознанными. Эверест — не только свалка, но и кладбище под открытым небом.

Подруги и жёны, рискнувшие приехать в Непал, вливали в себя крепкий «Эверест», словно пили не пиво, а жидкий гранит — отчаянно и мрачно. Всем было страшно. В новом сезоне счёт открыли двое несчастных: молодой индонезиец не надел кошки, и его сдуло в пропасть. Забыл, что лёд скользкий, он и снега-то раньше не видел. Второй — американец, которого убила горняшка на Южном седле: стремительный отёк мозга. Два дня его спускали в Базовый лагерь, оттуда вертолётом в Катманду, но не успели. Когда Быстров услышал о беде в американской команде, он поспешил к Паше Стрельникову и потребовал назвать имя. Тот сразу понял. Вызвал американского гида по рации, тихо поговорил с ним. Потом успокоил клиента:

— Это не Мика Хаст. Он в порядке. Это Стивен... стоматолог из Колорадо... Земля ему пухом.

Выдохнув, Быстров поблагодарил Пашу, удивляясь его чуткости. Несмотря на разумную осторожность, которая с годами стала чертой характера, Быстров всё больше доверял Стрельникову.

Мика тоже в «Ама Даблам» поселился. Другой гостиницы в Дебоче не было, не считая маленьких гестхаусов. Быстров видел его на завтраке, но в переполненном зале решил не подходить, всё равно не дадут спокойно пообщаться. Мика догнал Быстрова на пробежке, пристроился рядом. Двигался легко и бесшумно, даже когда Быстров свернул на тропинку, ведущую вверх. Они бежали по влажному сумрачному лесу, перепрыгивая через корявые окаменелости старых корней. Густо пахло смолой, сырой землёй и соснами. Хвойный запах напомнил родные места:

— Пахнет, как у нас на Карельском.

— Точно! Как на Сайме. — Мика обогнал Быстрова и развернулся, рискуя споткнуться. — Ты живёшь в Санкт-Петербурге?

— Да.

— Супер! Мы — соседи. Почему раньше не сказал? Может быть, ты финский знаешь?

— Хуёмента.

— Тебе тоже доброе утро! — рассмеялся Мика. Наверняка он знал русские ругательства.

Они выбежали на пригорок, где сосны расступались, открывая фантастический вид на Гималаи. Оба застыли, не в силах отвести взгляд от зубчатой гряды, взмывающей в поднебесье. Белые перья облаков плавали у подножия каменных гигантов. У Быстрова ёкнуло сердце, когда он осознал, что впервые после ссоры с братом общается с другим человеком настолько тепло. Он смотрел на финна и чувствовал близость, которую не мог назвать ни братской, ни дружеской. Хотелось прикоснуться, но он не смел, боялся, что Мика оттолкнёт его.

Раскрасневшиеся щёки и яркие губы — приятный контраст с тем задыхающимся заморышем, которым Мика казался на высоте. Его дыхание оставалось ровным даже при беге в гору — акклиматизация прошла успешно, Мика готов к восхождению. В себе Быстров таил такую же радостно-напряжённую готовность идти вверх. Только бы сохранить силы к моменту штурма.

9 мая

Ужинали вдвоём на открытой террасе. Сели за крайний столик, куда не добивал свет уличных фонарей и не долетал пьяный гомон постояльцев. Паша Стрельников, Дунаевский, и застенчивая Катя Дудаль, и нелюдимый мурманчанин, и даже итальянцы — все видели, что Быстров много времени проводит с финном из американской экспедиции, но вопросов не задавали. А спросили, он бы не ответил, потому что сам не понимал. Он списывал свой жаркий интерес на воздействие непривычно большого числа эритроцитов, из-за которых кровь бурлила и приливала то к ушам, то к щекам, то к более укромным местам, но Пурба, — единственный, кто посмел затронуть эту тему, — объяснил на корявом английском: «Ты увидел его не так, как других. Ты смотришь на него особенными глазами. У нас так говорят». Быстров подумал и согласился с Пурбой. Некоторые явления буддисты воспринимают с подкупающей простотой. Ом мани падме хум.

Пили красное вино. Решили, грех запивать сочные бифштексы из ячьего мяса кислым непальским пивом. Группа Стрельникова наутро уходила в Базовый лагерь ожидать погодного окна, а Мика оставался в Дебоче ещё на один день. Последний вечер в долине. С того места, где они сидели, сквозь переплетение сосновых веток виднелась великая гора. Внизу стемнело, но Эверест мягко светился в лучах закатного солнца. Казалось, вершина курилась белёсым дымком, но Быстров знал, что там бушует ураган. Этот дымок, такой безобидный издалека, на самом деле — ледяной штормовой ветер. Каждый вечер он сотрясал гору, и люди терпеливо ждали тех нескольких дней в мае, когда он стихнет и позволит кучке безумцев подняться на вершину. Бывало, погодное окно длилось всего два дня.

После захода солнца резко похолодало. Быстров надел куртку и заказал ещё вина. Мика накинул на голову капюшон спортивной толстовки. Время неумолимо таяло, но они не спешили прощаться. Нельзя кинуть равнинное «Увидимся позже!», когда наизусть помнишь страшную статистику. Можно не увидеться. Позади них громко ссорились немцы, а из ресторана доносился пьяный женский смех. Быстров решился, словно прыгнул в пустоту:

— Если хочешь, приходи ко мне ночью.

Мика внимательно посмотрел на него. Глаза непроницаемо темны — не разобрать, что плещется в их сокровенной глубине, но губы не сжались в твёрдую линию и не искривились презрительно. Он не сделал то лицо, с каким мужчина обычно говорит: «Эй, приятель, ты ошибся, я не такой». Быстрова обожгло безмолвным признанием, бокал качнулся в его руке и на потёртый пластиковый стол выплеснулось несколько ярких капель. Не отводя блестящий взгляд, Мика едва заметно кивнул. Потом неловко встал, чуть не уронив стул, и вышел с террасы. Быстров приложил запотевший бокал вина к пылающей щеке. Он был счастлив, что не ошибся.

Но Мика не пришёл. Сначала Быстров думал, что ему нужно время для вполне объяснимых вещей, но часы шли, и надежда угасала. Он ждал до часу ночи, ворочаясь с боку на бок. Выходил на балкон и стоял, подолгу всматриваясь в громадные силуэты гор на фоне звёздного неба. Что-то пошло неправильно, он всё-таки допустил ошибку. Спал плохо. Пурба разбудил его в пять утра — принёс чашку сладкого чая с молоком.

12 мая

Базовый лагерь жил в тревожном ожидании. Ночью выпал снег и засыпал палатки, согревая спящих. Быстров проснулся от того, что стало жарко. Вылез на свет, поёживаясь и разглядывая заснеженный лагерь. Шерпы возились у кухонной палатки, растапливая ледяные кубы, отрубленные от Кхумбу. Пурба с другими шерпами ещё вчера ушёл на Южное Седло с грузом оборудования.

В кают-компании с чашкой кофе сидел Данила и с кем-то увлечённо переписывался в сети. Быстров порадовался, что утро обойдётся без демонстрации голубых ногтей. Чем дальше, тем труднее выносить беспрестанные жалобы Данилы. И без того все нервные. Когда кухонные мальчики накрыли завтрак и в столовую потянулись сонные альпинисты, пришёл Стрельников, сияющий, воодушевлённый:

— Ну что, ребятки, метеослужба обещает погодное окно пятнадцатого мая. Завтра выходим в Передовой Базовый лагерь. Послезавтра — в лагерь на Южном седле. А в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое пойдём на штурм. Как вам такая идея?

Ребятки одобрительно зашумели. Итальянцам перевели на английский, и они присоединились к общему ликованию. Дата назначена, изнурительное ожидание завершилось. Один мурманчанин нахмурился. Быстров вышел на воздух. Дышалось легко, он привык к высоте 5400. Солнце вставало над стеной Лхоцзе, превращая проходы между палатками в хлюпающее месиво из талого снега. Быстров подумал, что метеосводки получили во всех экспедициях. Скоро Базовые лагеря опустеют. Нетерпение, снедавшее всех в последние дни, можно наконец унять, занявшись долгожданными сборами. Быстров весь день сортировал и паковал вещи.

После ужина появился Мика Хаст. Нашёл Быстрова в столовой, отозвал в сторонку. Быстров нарочно не стал отходить далеко, показывая, что ему некогда разговаривать.

— Тед, я хочу извиниться. Я не пришёл...

— Всё в порядке. Не за что извиняться.

— Я должен объяснить...

— Ты ничего не должен. Не беспокойся.

— Ты не понимаешь! Тед, я хочу...

— Я понимаю. Всё хорошо. Правда. — Быстров сделал честное лицо, но гримаса получилась злобной. Его грызло смутное тоскливое чувство, и он не знал, обида это, или обманутые мужские ожидания. Постарался выкинуть эпизод в Дебоче из головы. Одним разочарованием больше — какая разница? И без того есть о чём переживать.

Мика помялся, словно собираясь сказать что-то важное, но ограничился скупым «Береги себя» и пошлёпал по лужам к своей палатке.

13 мая

Ледник Кхумбу пересекли на рассвете. Быстров шёл за Дунаевским и его шерпом, позади — Пурба с огромным рюкзаком. В середине группы — итальянцы, мурманчанин и Катя. За ними носильщики с тяжёлой поклажей. Паша Стрельников шёл замыкающим. Обходили молочно-голубые сераки высотой с десятиэтажный дом, по шатким лестницам перебирались через бездонные расщелины. Лёд двигался, глухо потрескивая под ногами, и люди замирали, когда слышали пугающие звуки. Торопились пройти прежде, чем горячие солнечные лучи подтопят нестабильный ледник. Но и спешить было нельзя: встречались такие широкие расщелины, что приходилось связывать лестницы по две, а то и по три. Требовалась предельная осторожность: каждый год Кхумбу забирал несколько человеческих жизней, порой по десять сразу. Железные кошки царапали хрупкие алюминиевые перекладины, и этот скрежет действовал всем на нервы. В качестве страховки — верёвка, натянутая над ледяной бездной. Пока один пересекал опасный участок, все остальные ждали своей очереди.

Быстров шёл споро. Он думал о том, что проходит ледник в предпоследний раз. Или в последний, если не повезёт. Мысли о смерти стали неотвязными. Во время акклиматизации он убеждал себя, что это ещё не восхождение. Он притворялся, что впереди уйма времени для принятия окончательного решения, но эти уловки больше не работали. Глупое человеческое тело знало, что его ведут на запредельную высоту, в зону неизбежной смерти, и выбрасывало бешеные дозы адреналина, стремясь освободиться от обвязок и ремней, от кошек, ледоруба и страховочных верёвок, и бежать вниз. Вниз! И только бессмертный дух мог противостоять этим трусливым позывам. И новая хитрость разума, предлагавшего телу очередной компромисс: дойти до границы смертельной зоны, а там решить, подниматься ли дальше. Быстров не собирался идти до конца во чтобы то ни стало, он полагался на своё здравомыслие. Если оно подскажет всё бросить и немедленно спускаться, он так и сделает, ни минуты не жалея о шестидесяти тысячах, потраченных на участие в экспедиции. Жизнь дороже денег.

Выбравшись из ледяного лабиринта, Быстров поднял глаза на гору. Цепочка альпинистов растянулась по крутой каменной стене на добрую сотню метров. Наверняка они стартовали ещё до рассвета. Быстров пригляделся и заметил сиреневую куртку. Американцы снова впереди всех.

На отдых и обед остановились в Промежуточном лагере на 6200. Шерпы подогрели на газовой горелке тушёное мясо и заварили чай. Есть не хотелось, но Быстров заставил себя. Солнце припекало всё сильнее, по спине текли ручейки пота. Дунаевский, не долго думая, снял куртку и остался в тонкой флиске. Раздражённо ответил на замечание шерпа: «Мне жарко! Я весь пропотел!» Быстров подумал о том, как молниеносно на такой высоте банальная простуда превращается в отёк лёгких. Поведение Данилы давно его беспокоило. Капризный, плохо подготовленный член команды может стать обузой в критический момент.

После обеда небо посерело. Натянуло облака, полные колючего снега. Пурба подгонял: «Быстрее! Надо быстрее!» К Передовому Базовому лагерю на 7300 добрались уже в метели. Их ждали палатки, установленные накануне, и горячий чай в термосе. Быстров стащил ботинки, обвязку и обессиленно заполз в спальный мешок. Дунаевский с шерпом запаздывали, Паша Стрельников тоже. Пурба сидел рядом, изредка выползая из палатки, чтобы узнать, кто ещё появился из их группы. Но из снежной круговерти выплывали только замёрзшие корейские лица. Американцы, пришедшие в лагерь раньше всех, прятались от ветра в своих палатках. Быстрова мутило от усталости и высоты. Стенки палатки прогибались от шквальных порывов, а при каждом выходе Пурбы вовнутрь залетали снежные вихри.

Метель стихла к девяти вечера, и сразу ударил мороз. На чёрный бархат неба, усыпанный алмазами звёзд, выкатилась неправдоподобно большая луна. Кратер Коперника сиял посреди океана Бурь как лунный Эверест. Призрачный свет заливал маленькие палатки, укрытые снегом, и людей, разводящих огонь, и тропинку к Южному седлу.

Стрельников и Дунаевский пришли измождённые, с заледеневшими бородами. Данила молча вполз в палатку и упал лицом в спальник. Дышал угнетённо, в груди булькало и хрипело. Шерпы раздели его, отпоили чаем, и Данила ожил, попросил баллон с кислородом. В этом лагере не принято было спать в маске, но если клиент хотел расходовать свой запас, шерпы позволяли. А Быстров заснуть не мог. Проваливался в дремоту и выныривал, когда его сотрясали приступы сухого кашля. Пурба давал напиться — это помогало, но глотка и язык всё равно высохли и на вкус отдавали кровью. Ночью с проверкой заходил Стрельников, переговорил с шерпами, пошептался с Данилой — Быстров не прислушивался. Он не был уверен, что Паша ему не снится.

14 мая

Утром он не смог встать. Тело отказалось подчиняться. Он подумал, что заболел, и с облегчением решил не идти на Южное седло. Проявил здравомыслие. Пурба принёс термос, но Быстров не открыл глаза. Глухое раздражение заставляло его делать вид, что он спит. Пурба не поверил, начал толкать Быстрова, перекатил на спину:

— Тед, мы должны идти. Погода хорошая. Ваш гид Стрельников уже готов. Данила готов. Все с кислородом. Ты тоже.

Пурба прижал к лицу холодную маску. Через полчаса Быстров встал, самостоятельно оделся и даже съел тарелку риса. Апатия отступила вместе с гипоксией. В палатку наполовину влез Дунаевский:

— Очнулся уже? Молодец. Больше не снимай маску, никому твои подвиги не нужны. Мы заплатили кучу денег, чтобы у нас было много кислорода. Пользуйся! Кстати, смотри, как я вчера нос отморозил... — Данила приподнял маску, выставив почерневший кончик носа. — Так больно! Думал, не дойду. Ноги сбил, лицо совсем обледенело...

— Семь триста всего. Что ты будешь делать выше восьми тысяч?

— Так я на кислороде буду. Ни шага не сделаю без баллона. И в метель никуда не пойду. Ну его к чёрту, страшно.

Все так говорили: страшно, не буду рисковать, только с кислородом. Шерпы говорили то же самое, но другими словами: ом мани падме хум.

До Южного седла добрались за шесть часов. Быстров встегнулся в перила и равномерно двигал жумар по верёвке. Впереди маячила красная куртка Дунаевского, выше него — русские и корейцы, которые неожиданно выступили вслед за американцами. А там, где отвесная стена Лхоцзе сливалась с могучим телом Эвереста, ярким пятном выделялся сиреневый комбинезон Хаста.

Несмотря на то, что привычный гранит сменила жёлтая полоса рыхлого песчаника, идти было нетрудно. Сначала Быстров казался себе аквалангистом или космонавтом, но скоро привык к маске, туго обтягивающей рот, нос и скулы. Привык в шуму своего дыхания и ритмично раздувающемуся мешку экономайзера. Он установил подачу два литра в минуту — ему хватало. Он чувствовал, как восстанавливается кровообращение в ногах, которые так и не согрелись ночью в спальнике. В голове посвежело, как после хорошего отдыха. Во время коротких остановок он пил тёплый чай и фотографировал величественные громады восьмитысячников, голубой ледник Кхумбу, и Южное седло на фоне нереально синего неба, и щербатого Пурбу, и альпиниста в сиреневом...

После полудня повторилась вчерашняя история. Небо затянуло свинцовыми облаками, поднялся жёсткий восточный ветер. Сперва за туманными клубами скрылся ледник, затем облака поползли на гору, словно догоняя альпинистов. Но в этот раз никто не попал в метель. Все, кто рано утром вышли из Передового Базового лагеря, успели на Южное седло до начала снегопада. Те, кто не успели выйти вовремя, остались ночевать в Передовом.

Порывы ветра снова сотрясали палатку. Быстров с Дунаевским бросили рюкзаки с наветренной стороны и укрылись за ними, пытаясь согреться. Шерпы возились у входа, растапливая лёд для чая. Не разговаривали — сказывались усталость и нервное напряжение. Ежевечерние метели после чудесной дневной погоды — плохой вариант, но другого могло и не быть. Быстров сидел с закрытыми глазами, стараясь заснуть хотя бы ненадолго, но был слишком измотан и взбудоражен близостью вершины. Он уже ночевал в этом лагере во время акклиматизации, но тогда вершина была недоступна, как другая галактика. Теперь всё иначе: он не нагуливал акклиматизацию, он вышел на точку штурма. Второе название лагеря на Южном седле — Штурмовой лагерь.

Наконец Пурба подал миску с растворимой едой, заваренной в кипятке. Даже помня о том, что есть обязательно нужно, Быстров смог проглотить всего несколько ложек. В зоне смерти организм отключает систему пищеварения, как ненужную функцию, но пока мозг исправно снабжается кислородом, Быстров собирался запихивать в себя еду принудительно. Умереть от истощения и обезвоживания не входило в его планы. Рядом стонал Дунаевский, мучительно сглатывая и жалуясь на боль в горле. Он уговорил Быстрова посмотреть, не видно ли ангины, и успокоился только после тщательного осмотра. Когда метель сбавила обороты, пришёл Стрельников. Стащил маску, улыбнулся:

— Обещают морозную ночь и безоблачный день. Ветер до пятнадцати метров в секунду. Во второй половине дня ожидается метель и снегопад, как вчера и сегодня. Если мы выйдем в полночь, то достигнем вершины к десяти-одиннадцати утра, а к четырём часам дня вернёмся в лагерь. Вы готовы к штурму?

— Да, — не раздумывая ответил Быстров.

— Ну, я не знаю... — засомневался Дунаевский. — Все гиды так решили? Другие экспедиции тоже пойдут?

— Сегодня пойдут американцы, мы, корейцы и австралийцы — в таком порядке. С разрывом в полчаса.

— А мы точно успеем вернуться до метели? А то я вчера нос отморозил. — Данила взялся за маску, собираясь её снять и показать нос, но передумал. Его рука тряслась от волнения.

— Мы вернёмся до того, как погода испортится. Время отказа — полдень. Где бы вы ни находились в это время, вы должны развернуться и начать спуск. Это приказ. Вы должны прервать восхождение даже в одном шаге от вершины. Поставьте будильник на двенадцать часов. Не рискуйте. Будьте предельно осторожны. Помните, что многие погибли во время спуска. Вы поняли? Повторите. — Стрельников уже не улыбался, его щёки прорезали глубокие морщины. Он выглядел безмерно уставшим.

— Я понял, Паша, — ответил Быстров. — Время отказа — полдень.

— Я тоже понял. Я поверну ещё раньше, если мне плохо станет, — сказал Данила.

— Отлично. Пойдёте первыми, сразу за американцами. С вами Пурба и Апа. Я пойду последним, чтобы страховать отстающих. У вас есть несколько часов для отдыха и сборов. Постарайтесь поспать. Увидимся в полночь.

Стрельников уже пополз к выходу, но вспомнил о чём-то и качнулся к Быстрову:

— Я разговаривал с лидерами других экспедиций. У американцев всё нормально, они стартуют раньше нас. Налегке, без шерпов. У них сильная команда, все опытные высотники. Этот твой парень, финн, он тоже в порядке. Я подумал, ты захочешь узнать...

Быстров только моргнул, глазами благодаря гида, который не упустил случая подбодрить клиента хорошей новостью. Этот твой парень, финн... «Нет, Паша, это чужой человек, которому я не нужен» — сформулировал Быстров свою тоску.

Часть 3

15 мая

К ночи метель улеглась. Снова взошла луна, заливая гору бледным мерцающим светом. Длинная цепочка огней тянулась в кромешную пустоту. Быстров прикинул количество альпинистов на маршруте и удивился. Стрельников пояснил:

— Корейцы опять вклинились между нами и американцами. Они идут медленнее, поэтому возможны задержки. Если посчитаешь нужным, обгоняй их. Ну что, Федя, с богом?

— С богом, Паша.

Быстров включил налобный фонарик, поправил на лице кислородную маску и двинулся за Дунаевским. За ним — Пурба. Потом — альпинист из Мурманска, итальянцы, Катя Дудаль, шерпы.

Быстрову казалось, он вышел в стратосферу Земли. Звёзды, сказочно близкие и яркие, усеивали небо от края и до края. Они блестели даже под ногами, потому что небо обнимало Эверест со всех сторон. Сердце сжималось от страха и благоговейного восторга, кровь шумела в ушах. Джомолунгма — Хозяйка ветров — подарила несколько часов ясной погоды, и люди собирались воспользоваться её щедрым подарком.

Ночной мороз покрывал инеем ресницы, а под кошками трещала ледяная корка. Резкие звуки далеко разносились в разреженном воздухе. Первые триста метров шли по каменистой пологой тропе, след в след. На 8200 тропа круто забирала вверх, и шерпы провесили страховку. Быстров встегнулся в перила, начал подтягиваться на жумаре. Впереди размеренно шагал Данила, изредка останавливаясь попить воды и перевести дух. Тогда Быстров тоже останавливался и доставал из-за пазухи мягкую флягу. Его рот был таким сухим, что он с трудом проталкивал воду в шершавое горло.

Он думал о том, что наступил самый необычный день в его жизни. Рискованный, безрассудный. Он мечтал об Эвересте с тех пор, как брат взял его на скалы в Карелию, но эта мечта больше походила на детскую фантазию, чем на осознанное желание. И лишь стремление доказать брату, что он достоин его любви и уважения, превратило мечту в безумный план. После женитьбы Стёпа бросил скалолазание. Работал докером, растил сына, возил любимую жену в Турцию и Египет, а по ночам сидел на форумах. Читал дневники экспедиций, разглядывал фотографии. Иногда общался со старыми приятелями-альпинистами, но не с братом. Фамилии тех, кто собрался на Эверест, выложили ещё зимой, но и тогда Стёпа не позвонил. Федя не обижался, он привык, что брат избегает общения, вот только внутри саднило, будто часть души ампутировали. Он хотел внести своё имя в список покорителей и навсегда закрыть тему, настоящий ли он мужик. Эти списки появятся на форуме в режиме реального времени: шерпы сообщатпо рации в Базовый лагерь, а оттуда новости разнесутся по всему миру. Зная брата, Федя был уверен, что Степан не заснёт в эту ночь.

На исходе ночи звёзды побледнели, и Быстров жадно поглядывал на розовеющий восток. Он как животное чуял близость солнца и замирал перед ним в суеверном трепете. Первые несмелые лучи очертили горизонт нежным сиянием, а через минуту вспороли небо ослепительной вспышкой. Гималайский гранит превратился в расплавленное золото. Забыв про очки, обжигая сетчатку космическим зрелищем, до слёз красивым и опасным, Быстров достал мыльницу и сделал несколько фотографий. Рассвет на Эвересте — это рассвет, который помнят до самой смерти. А, возможно, и после неё. Быстров задохнулся под маской, вцепился в перила и оглянулся. Огненная Лхоцзе на юге, снежная Чангзе на севере и зубчатая Нупцзе на западе — Быстров разглядел каждый её сверкающий зубец. Величественные горные пики жались к Эвересту, как дочери к любимой матери, а Быстров парил над этим первозданным миром, вознесённый силой мечты на немыслимую высоту.

Пурба толкнул в плечо: «Очки!» Волшебство рассеялось, едкие слёзы наполнили глаза, но он всё щёлкал и щёлкал камерой. Он хотел навсегда запечатлеть и эту зарю, и горы, и людей. Наверху — цепочка неподвижных спин до самой Южной вершины, внизу — запрокинутые лица в кислородных масках и зеркальных солнечных очках. Несколько десятков человек, пристёгнутых к одной тонкой верёвке на запредельной высоте.

В шесть утра у него кончился кислород. Он сделал несколько нетвёрдых шагов, прежде чем удушье заставило сойти с маршрута. Пурба помог подключить свежий баллон, ощутимой тяжестью лёгший на плечи. Быстров вновь поразился выносливости шерпа, который тащил запасные баллоны для них обоих, не считая остального снаряжения. Сам Быстров нёс небольшой рюкзак с личными вещами и тот баллон, которым дышал. После нескольких часов восхождения лёгкий рюкзак пригибал его к земле как свинцовая плита. Ноги от напряжения подрагивали, приходилось следить за каждым шагом, чтобы не оступиться.

Мику он не видел. Американцы уже достигли Южной вершины на 8750, за которой открывался путь к вершине Эвереста, и скрылись из поля зрения. Он видел только спины корейцев: они шли всё медленнее, а останавливались всё чаще. К девяти утра корейцы сгрудились перед резким подъёмом на Южную вершину и обессиленно стояли вдоль перил. Солнце слепило сквозь очки, дышать было трудно. Быстров остановился под Дунаевским, пользуясь возможностью отдохнуть. Он знал, что стоять нельзя. Его цель — обгонять всех, кто задерживает движение, но тело умоляло о минуте неподвижности. В спину ткнулся Пурба:

— Тед, мы должны идти. Нам ещё два часа до вершины. Если мы хотим сделать восхождение до полудня, мы должны двигаться прямо сейчас. Ты понял? Прямо сейчас.

Быстров делал глотательные движения, пытаясь понять, что застряло в горле. Похоже на чешуйку сухого поп-корна. Он не мог ни проглотить её, ни выкашлять, и это беспокоило. Пурбе пришлось дёрнуть за рукав, только тогда Быстров услышал его и кивнул. Дунаевский уже ушёл, его красный комбинезон мелькал среди тёмных костюмов корейцев. Быстров механически двинулся следом.

На Южной вершине выяснилось, что хребет присыпало свежим снегом и нужно провешивать перила. Американцы прошли опасный участок без страховки, но Пурба не решился вести клиентов по их следам. Малейшая подвижка снега или порыв ветра — и человек сорвётся в пропасть. Пока Пурба совещался по рации со Стрельниковым, а потом вытаскивал из-под снега старые верёвки и оценивал их прочность, Быстров безучастно наблюдал, как на узкое плато поднимаются всё новые восходители. Некоторые до Южной вершины не дошли, повернули на полпути обратно, но и тех, кто дошёл, было много. Корейцы в изнеможении садились на камни, подтянулись первые австралийцы. Кто-то заходился в надрывном кашле, кто-то сосредоточенно менял кислородный баллон. Один альпинист снял маску и очки, чтобы сделать селфи на фоне вершины. Группа Стрельникова запаздывала. Если они не поторопятся, только Дунаевский и Быстров смогут взойти на вершину до полудня. Быстров хотел сосчитать оставшееся в запасе время, но растерялся. Он помнил, что Южная вершина на сто метров по вертикали ниже главной, и что преодолеть этот путь можно за два часа. Он видел на часах девять тридцать, но сложить числа затруднялся. Мозг отказывался решать элементарную задачу. Подошёл Данила, приподнял маску и спросил:

— Ты его видел, вон там? — и махнул перчаткой на каменистый склон.

Быстров повернулся, куда показывал Данила, и увидел сидящего на камне альпиниста. Чуть в стороне от других людей, чуть более согбённый. Он устало уронил руки между коленей и склонил непокрытую голову. Ветер шевелил светлые волосы. Он мало отличался от живых. Только заметив, что его яркие дорогие ботинки глубоко вморожены в сугроб, Быстров догадался, что альпинист уже достиг своей последней высоты. На нём самом были точно такие же ботинки. Зловещее совпадение. Как все альпинисты, Быстров был суеверен.

— Их тут много. Там ещё один, — Данила указал на заснеженную кучку камней, которые покрывали окоченевшее тело. Погибший лежал на животе, раскинув ноги в старомодных сапогах и вцепившись в землю белыми пальцами. Кто-то сходил с тропы, чтобы прикрыть тело погребальными камнями. Быстров содрогнулся, представив смертельный риск, которому подвергался каждый сходивший с маршрута. Это мог сделать только друг. Или брат. Разве братья существуют не для того, чтобы принести на могилу горсть камней, когда больше ничего сделать нельзя?

Он перевёл взгляд на сверкающий лёд Западного цирка, стараясь успокоиться и выровнять дыхание. Нельзя так судорожно глотать кислород. Пурба подхватил его под руку и прохрипел:

— Мы провесили верёвки, мы можем лететь дальше.

— Лететь?

— Да. Мой отец сказал, что мы можем лететь.

— Я не знал, что твой отец тоже здесь. — Быстров заметил, что на шерпе нет ни очков, ни кислородной маски. Белки глаз налились кровью. — Ты в порядке?

Пурба ответил на непальском и надсадно закашлялся. Он со свистом втягивал воздух и всё кашлял и кашлял, не в силах остановиться. Упал на колени, пытаясь прочистить горло, изо рта вдруг вылетело что-то ярко-алое, цвета артериальной крови. Пурба заинтересованно потрогал пальцем кровавый ошмёток и согнулся, опорожняя желудок, пачкая снег красным. Быстров присел рядом, не зная, что делать. Вызвал по рации Стрельникова, тот ответил не сразу и сначала не понял, что стряслось. Радиопомехи заглушали и без того тихий голос.

— Федя, иди с Апой. С шерпом Дунаевского. Он справится с вами. Не задерживайтесь на Южной вершине. Быстро идите вверх. Вы успеваете.

— А Пурба?

— Я сирдару скажу, он у них старший. Он позаботится о Пурбе. Не волнуйся.

— А ты? Где вы все?

— Мы подходим к Южной вершине. Времени очень мало. Я буду принимать решение. Катя заболела.

Быстров вернул рацию Пурбе, чьё лицо побелело до синевы, но в глазах ещё теплилось сознание. К ним подошёл незнакомый шерп. Или знакомый, Быстров не узнал, все шерпы в масках и очках одинаковые. Быстров сказал Пурбе: «Увидимся в лагере. Я иду наверх». Шерп услышал и кивнул. На его губах пузырилась кровавая пена. Подошедший шерп уже надевал на него кислородную маску.

Затесавшись среди корейцев и австралийцев, Быстров нагнал Дунаевского с Апой. К легендарной ступени Хиллари они подошли около одиннадцати часов. Скальная башня высотой в десять метров, выше и неприступнее, чем казалось по фотографиям. Старые истрёпанные верёвки свисали с её верхушки, позванивая оставленными карабинами. Свежие перила терялись среди грязных обрывков. Альпинисты один за другим карабкались по отвесной стене — невыносимо медленно, скребя кошками по камням и беспомощно дёргаясь на верёвках. Последняя преграда на пути к вершине. Несколько корейцев развернулись, увидев неприступную стену, и побрели вниз, неуверенно переставляя дрожащие ноги. Многие прерывали восхождение у ступени Хиллари, осознав собственное бессилие. Быстров тоже упал духом. Даже если он сможет забраться на ступень, скорее всего, будет слишком поздно. Но Апа стоял в очереди на подъём, Дунаевский стоял — и Быстров встал.

Ступень Хиллари — суровое испытание на выносливость. Быстров считал минуты и нетерпеливо поглядывал наверх. От того, что он не двигался, замёрзли руки и ноги. Рот высох, язык до крови обдирал нёбо. Дышать становилось всё труднее, заканчивался второй кислородный баллон. На периферии зрения роились чёрные мушки, и Быстров боялся, что они затмят весь обзор. Он был совсем близко к скальному уступу, когда сверху начали спускаться. Кто-то отказался от восхождения или уже возвращался с вершины. Снова досадная задержка, единственная верёвка занята. Стиснув зубы, Быстров наблюдал за человеком, который, неуклюже поскальзываясь, опустился рядом с ним. Узнал американца из группы Хаста. Спросил:

— Ты был на вершине?

Американец повернул лицо в огромных зеркальных очках, и Быстров увидел своё отражение на фоне белоснежных гор и бескрайнего лазурного неба.

— Да, был. — И пошёл вниз.

Внутри кольнуло от зависти. Вершина близка, а времени мало. Он не знал, сколько у него в запасе. Он боялся, что не сможет замёрзшими пальцами отогнуть рукавицу, чтобы взглянуть на часы. Он окоченел от холода. Пробка на ступени Хиллари — специфическая проблема последних лет. Как бы тщательно лидеры экспедиций ни планировали графики восхождений, на горе всегда начинался хаос. Слишком много людей. Кто-то стремится вверх, кто-то возвращается вниз, а кто-то уже не понимает, куда ему надо.

Рядом с Быстровым съехал по верёвке альпинист в сиреневом. Мика Хаст, вспомнил Быстров. Ему казалось, прошла вечность с тех пор, как он думал о Мике. Финн прислонился к стене, заторможенно отстёгиваясь от перил. Потом покачнулся и на подгибающихся ногах пошёл прочь. Быстров поймал его за рукав, развернул к себе:

— Мика, ты был на Эвересте? Поздравляю. Ты в норме?

Несколько долгих мгновений они стояли лицом к лицу, затем Мика дёрнул плечом, высвобождаясь, и молча побрёл к Южной вершине. Солнечный свет на секунду померк, погружая Быстрова в глухую непроглядную тьму, и снова вспыхнул. Жирные чёрные мушки плясали перед глазами. Его захлестнула злость. Не на Мику. Он злился на задержки, на неумолимо бегущее время, на собственную слабость. Эта тупая бессмысленная злоба истощала последние силы.

Дунаевский скрылся наверху ступени Хиллари. Солнечные блики ослепляли, Быстров жмурился, смаргивая слёзы под очками. Он замахнулся ледорубом и, вгоняя шипы в отвесную скалу, полез вверх, медленно и грузно. На середине пути повис на верёвках, дыша как загнанное животное. Силы внезапно кончились. Ветер качал его на страховочных ремнях, и Быстрову нравилось это колыбельное покачивание. Мушки слились в сплошную рябь, он закрыл глаза и раскинул руки в стороны. Ненужный ледоруб болтался на запястье. Сквозь звон в ушах он слышал человеческие голоса, но не понимал ни слова. Ему не хотелось напрягаться и переводить, он отмахивался от английских слов, как от надоедливого жужжания. От русских отмахнуться было сложнее. Чей-то противный голос ввинчивался в сознание:

— Федя, блять! Ты поставил третий баллон? Или ты с рассвета на втором? Очнись! У тебя кислород кончился!

Быстров открыл глаза и увидел над выступом лицо Дунаевского. Его нос и скулы почернели, а глаза казались бесцветными. Бородка заиндевела от мороза. Дунаевский злобно тряс верёвку:

— Быстро лезь наверх! Ты меня слышишь? Или хочешь тут висеть как мешок с говном целую вечность? Не позорь меня, Федя! Лезь сюда и поменяй баллон! Ты слышишь?

И тут зазвонил будильник. Время отказа. Быстрову стало смешно. Обмороженный Данила ругался, свесив голову и дёргая верёвку, но добраться до него не мог. Снизу тоже никто не мог его достать. Он будет висеть на ступени Хиллари вечно, пока какой-нибудь особо чувствительный альпинист не потрудится перерезать верёвку и столкнуть обледенелый труп в пропасть.

— Федя, посмотри туда, — Дунаевский махнул рукой в сторону Южной вершины. — С твоим финном всё нормально? Он куда-то не туда идёт.

Осмыслив услышанное, Быстров извернулся и с трудом сфокусировал взгляд. Сначала он увидел Пашу Стрельникова с Катей Дудаль. За ними шли итальянцы и мурманчанин. «Господи,» — пронеслось в голове, —«уже полдень, а никто не повернул в лагерь». Стрельников вёл группу на вершину, несмотря на то, что наступило время возврата.

Как он ни вглядывался, сиреневой куртки не находил. У всех были одинаково серые комбинезоны. Мозг отключил цветное зрение как излишнюю функцию, пожирающую слишком много энергии. Только по слабому шевелению невдалеке от тропы Быстров узнал Мику. Качаясь и приседая на подламывающихся ногах, финн брёл к сидящему на камне альпинисту. Чуть дальше — обрыв. У Быстрова потемнело в глазах от ужаса. Он нащупал верёвку и с размаху вбил ледоруб в стену. Хрипя и задыхаясь, начал карабкаться, царапая кошками лёд и гранит. Снизу его подгоняли, сверху подбадривали. Минуты растянулись в часы.

Он залез на ступень и рухнул на камни, выкашливая лёгкие. В глазах разлился багровый туман, руки и ноги весили по тонне и больше не принадлежали ему. Кто-то завозился, меняя баллон и проверяя подачу кислорода:

— Всё хорошо, хорошо. Ты зачем на пустом баллоне шёл? Пурба заболел, некому о тебе позаботиться. Шерпа Апа позаботится. — Апа хлопал по плечам и спине, а потом поднёс к губам термос с горячим чаем. Быстров выпил, сколько смог, и открыл глаза.

Небо озарилось чистой полуденной синевой. Краски вернулись. Сердце стучало ровно, кашель унялся. Быстров встал на ноги и увидел вершину Эвереста. Почти правильной пирамидальной формы. В трещинах чёрного гранита сверкают пласты изначального льда. Шапка грязного притоптанного снега. Тренога, перевитая разноцветными молитвенными флажками, выгоревшими на солнце. Снег усыпан иконками, обрывками верёвок, пустыми баллонами, старыми вымпелами и многолетним слежавшимся мусором. Маленькая вершина величайшей горы. Быстров застыл, заворожённый зрелищем. Он миллион раз рисовал эту картину в мечтах. Он ходил по этой тропе в своих дерзких беспокойных снах. Он носил Эверест в сердце, как самую отчаянную надежду на понимание и прощение.

Пятьдесят метров отделяли его от цели. Он видел, как Дунаевский и Апа пошли к вершине, и хотел двинуться следом, но вспомнил о чём-то смутном, страшном. О том, что ему привиделось в приступе удушающей гипоксии. Он посмотрел вниз и увидел Стрельникова, карабкающегося по ступени Хиллари. Увидел людей, ожидающих очереди на подъём. Увидел, что кто-то спускается к Южной вершине, а кто-то поднимается, хотя безнадёжно отстал от графика. Увидел одинокую фигурку в сиреневом, сбившуюся с маршрута и застывшую под беспощадным солнцем рядом с мёртвым альпинистом. Сердце сжалось от рокового предчувствия. Он оглянулся. Вершина сияла, трепетала и звала. Она была близка и доступна как молодая невеста. В этот миг Быстров поверил, что мечта осуществима. В нём бурлило желание, нет, — жгучая, болезненная, непреодолимая потребность дойти до конца. Сделать несколько последних шагов, самых трудных, самых прекрасных.

Эверест замер. Весь мир замер в ожидании. Время остановилось, и только сиреневая фигурка, нарушая хрупкое равновесие бытия, упала ничком в снег.

Часть 4

Он потратил четыре года, чтобы привести себя в форму. Он заработал шестьдесят тысяч долларов, чтобы оплатить тур и снаряжение. Его ноги сбиты, пальцы обморожены, а лёгкие истерзаны — и вершина рядом, только руку протяни. Недостижимая мечта, сбывающаяся на глазах. Момент запредельной близости к богу. Упоительное, ни с чем не сравнимое ощущение, что ты равен Ему. Тебе позволено подняться и потрогать небеса — ты избран, принят, любим. Сделай несколько последних шагов в объятия Эвереста, не отвергай бесценный подарок.

Но внизу лежал Мика, и это всё меняло. Обладай Быстров душевной чёрствостью и хладнокровием, чтобы игнорировать этот факт, он вообще не оказался бы на Эвересте. Он проявил бы эти качества ещё тогда, когда решил доказать брату свою мужественность, потому что подлинная мужественность не в том, чтобы психануть и залезть куда-то высоко, а в том, чтобы никому ничего не доказывать.

Его имя не появится в заветном списке. Стёпа прав, Эверест не для таких, как он.

Над уступом появилась голова Стрельникова. Быстров подал руку, втащил наверх:

— Паша, я иду вниз. Крикни, чтобы никто не занимал перила. Мне срочно.

Паша стоял на коленях, пытаясь отдышаться:

— Ты идёшь с вершины?

— Нет, я поворачиваю назад.

— Из-за того, что уже двенадцать? Федя, я решил рискнуть. Я перенёс время возврата на час дня. Давление падает, ожидается шторм, но мы успеем. Или тебе плохо?

— Нет, не из-за времени. Я в норме. Мика сошёл с тропы. — Быстров показал на склон. — Он без страховки.

— Господи, Федя! Пусть ему шерпы помогут. Или ребята из его группы. Почему ты?

— У них нет шерпов, ты же знаешь. Он последний из группы, остальные американцы уже прошли Южную вершину. Кроме меня некому.

Нависая спиной над обрывом, Быстров приготовился к спуску. Стрельников хлопнул его по плечу:

— Что ж, удачи, Федя. Надеюсь, ты хорошо подумал. На обратном пути мы вас подхватим.

Быстров кивнул и скрылся за уступом Хиллари.

Он протолкнулся сквозь толчею у подножия ступени. Люди стремились к вершине, а Быстров — к альпинисту в сиреневом. Очки сильно ограничивали зону видимости, приходилось крутить головой в разные стороны. Он торопился, обгоняя спускающихся и опасно перещёлкивая страховку. Там, где люди шли кучно, не позволяя вклиниться между ними, Быстров сходил с тропы на заснеженные камни. Больше двенадцати часов он провёл на ногах. Икры сводило судорогой, колени болезненно дёргались, а ступни давно замёрзли. Мучительно беспокоясь о Мике, он торопился к Южной вершине, но там поводов для беспокойства прибавилось. Над ледопадом Кхумбу клубилась белёсая мгла, а небо поблёкло и напиталось тревожной серостью. Первые предвестники бури сдували снег с вершины соседней Лхоцзе. Времени оставалось мало. Группа Стрельникова только что достигла вершины, австралийцы ещё карабкались по ступени Хиллари, а корейцы разбрелись по всей горе. Лишь американская экспедиция спускалась в лагерь, соблюдая временной режим, правда, потеряв при этом одного клиента. Когда американский лидер обнаружит пропажу, будет поздно.

Увидев сидящую сутулую фигуру, Быстров отстегнул страховку от перил. Мику с тропы заметно не было — вероятно, поэтому все проходили мимо. Правда, Быстров не был уверен, что люди не переступили бы через лежащего на маршруте человека. Высота калечит не только тела. Вонзая шипы глубоко в обледенелый склон, он осторожно двинулся между редких камней. Чем круче становился уклон, тем медленнее он ступал. Даже увидев ярко-сиреневое на белом, он не кинулся вперёд. Любой неловкий шаг может стать последним. Он опустился рядом с Микой вымотанный, с дрожащими от напряжения ногами. Перевернул его на спину и снял очки, чтобы увидеть глаза. Ресницы заиндевели и слиплись. Быстров потряс Мику — никакой реакции, голова безжизненно качнулась из стороны в сторону. Он снял рукавицу и, навалившись грудью на Мику, аккуратно, двумя пальцами раздвинул веки. Успел заметить, как зрачок дрогнул и сузился. Жив.

Быстров снял кислородную маску и испугался цвета пепельно-бескровных губ. Дышал Мика часто и неглубоко. Это гипоксия. Быстров проверил баллон, манометр показывал, что кислород ещё есть. Немного, но есть. Потом тщательно осмотрел шланг. Бывали случаи, когда он повреждался об острые камни и травил кислород, но шланг казался целым. Маска тоже не вызвала подозрений. Уже отчаявшись разобраться в проблеме, Быстров отсоединил шланг от баллона и увидел, что клапан регулятора обледенел. Неудивительно, что Мика задохнулся. Достав нож, Быстров очистил ото льда клапан, согрел своим дыханием. Подсоединил шланг обратно и надел маску на лицо Мики. Ждал несколько невыносимо долгих минут. Вдруг мешок экономайзера схлопнулся от вдоха и медленно надулся от выдоха. Быстров застонал от радости и уложил голову Мики себе на колени, прикрывая от поднявшегося ветра.

Он не знал, сколько провозился с кислородным баллоном Мики. Когда оглянулся, ему показалось, что очки запотели или покрылись изморозью, но он ошибался. Это день потускнел, а воздух наполнился колючей снежной взвесью. Ветер сметал снег с камней и трепал волосы мертвеца. Тропа не просматривалась — мешал рельеф склона и плохая видимость. Нужно спешить. Буря на Эвересте — гарантированная смерть.

Он беспокоился, почему так долго нет Стрельникова. Отогнул раструб рукавицы и посмотрел на часы: пятнадцать десять. Катастрофически поздно для тех, кто застрял на Южной вершине. Если Стрельников прошёл мимо, не заметив их на склоне, надо выбираться самостоятельно. Начинающаяся пурга, усталость, спешка — всё против них.

Стоя во весь рост, он всматривался в гребень, пытаясь разглядеть людей, но в лицо летело ледяное крошево, било по очкам, кололо незащищённые скулы. Быстров склонился над Микой, принялся тормошить безжизненное тело:

— Мика, очнись. Мы должны уходить. Очнись!

Догадался достать флягу с водой. Влил тонкой струйкой в полураскрытые губы, и Мика поперхнулся, сглотнул. Разлепил глаза и моргнул белыми ресницами:

— Эрно... — произнёс едва слышно, — я пришёл к тебе. Я больше тебя не брошу.

Облегчение смешалось с безотчётной и неуместной ревностью, но Быстров знал, что Мика видит перед собой человека в очках и маске, скрывающей половину лица. Отличить Федю от Эрно, или от Джона, или от Пурбы было невозможно.

— Мика, я Тед Быстров. Ты меня помнишь? Ты можешь встать? Мы должны идти прямо сейчас. Шторм начинается.

Мика смотрел такими пустыми глазами, что Быстров испугался за него, но тут финн ответил:

— Я постараюсь, Тед.

Метель усиливалась. Посыпался тяжёлый мёрзлый снег. Мика неуверенно встал на ноги и огляделся. Увидев светловолосого альпиниста, он громко вскрикнул и отшатнулся так резко, что упал и прокатился несколько метров вниз. У Быстрова от напряжения свет в глазах померк. Мика завис у самой кромки непроглядной пропасти, распластался на животе, шаря по гладкой наклонной скале в поисках опоры. Работая ледорубом, отворачиваясь от секущего ветра, Быстров спустился к Мике. Схватил за ремень, удерживая на краю:

— Я тебя держу.

— Прости меня, прости. — Мика вцепился в руку Быстрова. На глазах заблестели слёзы. — Я помню, как зашёл на вершину. Стоял и ждал, пока почувствую что-нибудь. Потом мы начали спускаться, и в какой-то момент я перестал контролировать свои ноги. Они стали чужими. Потом я увидел Эрно. Он улыбнулся и позвал меня. Я очень обрадовался. Побежал к нему. Потом темнота... — голос сорвался.

Быстров подтащил его к себе, прижал:

— Всё хорошо. У тебя клапан регулятора замёрз. Ты потерял сознание от гипоксии. Мика, прошу тебя, пойдём на тропу. Или мы погибнем оба.

Больше Мика не медлил. Вгрызаясь клювами ледорубов в замёрзшую породу, они карабкались вверх, не видя тропу, но зная, что она проходит по гребню. Снег лупил в лицо, небо и земля слились в серой круговерти. Тропу они нашли случайно. В этом месте гребень выполаживался, и они легко могли перемахнуть через тропу и вылететь на отвесную восточную стену, но им повезло. Мика зацепил ледорубом верёвочные перила, уже засыпанные снегом, и закричал Быстрову, предостерегая.

Ветер крепчал. Он ещё позволял передвигаться, держась за верёвки, но его порывы становились всё более свирепыми. Тропа была пуста, даже следы замело. Они перевалили Южную вершину и вышли на крутой участок спуска. По обе стороны зияли обрывы и кружились снежные вихри. Они скрадывали высоту и дарили обманчивое ощущение безопасности, но каждого оступившегося ждали два километра небесной пустоты. Быстров спускался первым, выдёргивая из-под снега перила и проверяя их надёжность. Он боялся случайно пристегнуться к одной из незакреплённых верёвок, чьи концы трепетали на ветру как бумажные змеи. Он боялся, что их сдует с гребня вместе со всеми страховками. Он боялся, что придётся остановиться, когда окончательно стемнеет. Он боялся, что отморозит пальцы, мизинцев на руках он давно не чувствовал. Кроме того, его грызло беспокойство. Он не знал, где Паша, Данила, Катя, Апа и все остальные. Удалось ли им спуститься ниже урагана или они борются со стихией у вершины? Когда начался снегопад, на горе оставалось много альпинистов.

Быстров потерял счёт времени. Машинально переставлял ноги, преодолевая сопротивление снежной бури. Иногда он оборачивался и высматривал бледный пучок света от налобного фонарика Мики. Штормовой ветер набрал силу и валил с ног, не позволяя двигаться дальше. Быстров подождал Мику и прокричал, что нужно искать укрытие. Сходить с маршрута опасно, но ещё опаснее оставаться в бурю на открытом участке. Согнувшись в три погибели, они сползли с гребня и через наметённый сугроб забрались в первую попавшуюся скальную нишу. Скрючились в тесноте, пытаясь укрыться от ледяного шквала и согреться. Мика снял маску и очки. В свете фонарика он казался призраком самого себя: почерневшие ввалившиеся щёки, красные от лопнувших сосудов глаза и мертвенно-бледные губы. Быстров нагнулся к нему, заорал:

— Ты что? Надень маску!

Мика покачал головой:

— Бесполезно, Тед. Кислород кончился. 

*** 
Запасных баллонов у них не было. Мика израсходовал свой последний, третий по счёту, а Быстров дышал четвёртым, и ему принадлежали ещё два больших кислородных баллона, но они остались у Пурбы. Всё дополнительное снаряжение нёс Пурба. В рюкзаке Быстрова лежали только запасные носки и рукавицы, фляга с водой, шоколадный батончик, аптечка и комплектующие от маски. Быстров не помнил, куда делся рюкзак Пурбы, когда того накрыла горняшка. Возможно, ценная поклажа до сих пор валяется на Южной вершине.

Неловко ворочаясь в тесноте, Быстров лихорадочно перебирал запчасти в матерчатой сумочке: дополнительный шланг, ночная маска, резиновая петля заголовья. Наконец нащупал нужное — адаптер для нескольких масок. Через двадцать долгих минут он присоединил Микину маску к своему баллону и отрегулировал поток на минимум, чтобы хватило на дольше. Думать о том, что кислород кончится раньше, чем шторм, было страшно. Он и не думал. Придвинулся вплотную к Мике — теперь они не могли отойти друг от друга дальше, чем на длину шланга. Мика благодарно прижался к его плечу. Громко свистел ветер, заглушая слова, а кричать не хватало сил. Быстров прикинул, сколько они успели пройти до того, как метель загнала их в укрытие. На часах семь вечера. По грубым подсчётам выходило, что до лагеря им осталось метров четыреста по вертикали. Два часа пути. Быстров отчаянно надеялся, что ветер утихнет к девяти, как в предыдущие дни, а полная луна поможет им спуститься. Главное, чтобы хватило кислорода.

Но его не хватило. Баллон и так работал дольше положенного. Кислород кончился внезапно, заставляя с шумом втягивать разреженный воздух. В голове зашумело, как после бокала шампанского на пустой желудок. Стараясь не паниковать, Быстров отсоединил маски и отбросил пустой баллон в снег. Ветер ревел как проносящийся на огромной скорости товарняк. О том, чтобы продолжить спуск, нечего было и думать.

Они сгорбились в низком скальном углублении, подтянув к груди колени. Снег наметал сугробы у их ног, а наверху проёма росла снежная шапка. Видимость — не дальше вытянутой руки. Температура упала, и это радовало, потому что перед прояснением всегда холодало, но теперь, без кислорода, они начали замерзать. К гипоксии добавилась гипотермия. Мика зашевелился и ткнулся ледяными губами в ухо. Прохрипел:

— Об одном... жалею.

Быстров повернул голову, поймал блуждающий взгляд красных глаз:

— О чём?

— Не пришёл... тогда... к тебе.

Быстров вспомнил ночь в Дебоче, когда он ворочался на кровати, тоскуя о Мике.

— Почему... не пришёл? — Между словами приходилось делать по три рваных вдоха. Губы не слушались, он уплывал, но хотел знать ответ.

— Я испугался...

— Чего?

— Влюбиться...

Мика заплакал — беззвучно, без слёз, содрогаясь всем телом, а у Быстрова потеплело в груди от его признания. Он потянулся и приник к дрожащим губам. Сказать ничего не мог, просто прижался, вкладывая в холодный неловкий поцелуй своё последнее тепло. И Мика ответил, приоткрывая рот и обдавая неожиданно горячим дыханием. Быстров прильнул, пробуя на вкус мягкие послушные губы. Он мечтал об этом поцелуе с их первой встречи в Катманду. Уложил Мику на спину, не переставая целовать. Расстегнул страховочную систему, опоясывающую бёдра и ноги, стащил сиреневый комбинезон. Мужской волнующий запах ударил в голову. Мика откинулся на ворох флисовых курток и штанов, а Быстров навис над ним, разглядывая жаркое, нескромно выставленное тело, а потом подхватил под колени, потянул на себя:

— А сейчас не боишься?

— А сейчас уже поздно бояться.

Он согласился с Микой. Бояться уже поздно, а любить ещё нет. И Быстров любил Мику так страстно и безрассудно, как никого и никогда раньше. Море ревело, обрушивая на берег волны, одуряюще пахло солью и водорослями. Он вжимался в гладкое и тугое, изнемогая от счастья и молясь о том, чтобы это продолжалось вечно, — добрый Будда, спаси нас, грешных, — но Мика разомкнул объятия и побежал к морю, взметая вихри песка. Он оборачивался, хохотал и смешно морщил курносый нос. Быстров кинулся следом, но яркий свет ослеплял, а песчаные дюны обжигали ступни. Мика заливисто смеялся и манил за собой всё дальше и дальше, пока Быстров не упал в прохладные пенные волны. Накрыло с головой. Течение властно подхватило и закружило в пронизанной солнцем синеве. В ушах шумело и булькало, лицо щекотали пузырьки воздуха. Ещё ничего не случилось, но Быстров понял. Бояться поздно. Любить — тоже. Он пошевелил руками и ногами, но море обнимало крепко, гибельно. И не было ни сил, ни желания сопротивляться. Осознание роковой необратимости окутало его мягким уютным коконом. Он рефлекторно вдохнул, впуская в себя воду, сам становясь водой — чистой и спокойной. Он опускался в холодную бездонную глубину, а над ним сгущался вечный сумрак.

Он очнулся, больно ударившись спиной о камни. Судорожно вдохнул сухой морозный воздух и закашлялся. В лёгких хлюпало, но откашляться не удалось. Руки заледенели, ресницы смёрзлись. С трудом разлепив глаза, он сквозь узкую щель между сугробом и снежной шапкой увидел мерцание лунного света. Не соображая, где он, заметил скорчившегося рядом альпиниста: капюшон закрывает лицо, руки скрещены на груди в попытке согреться. Он не узнал Мику, не вспомнил. Стукнул по плечу:

— Пойдём.

Никакого отклика. Быстров включил фонарик и увидел в углу ещё одного парня. Чёрное лицо, только зубы сверкают. Быстров и ему предложил:

— Пойдём.

Чёрный альпинист ухмыльнулся:

— Мне внизу делать нечего. Я тебя тут подожду. Ты же вернёшься за ним?

Быстров слышал слова, но не мог понять вопрос. Смысл ускользал, оставляя тупое недоумение. Вернуться? Нет, нужно идти вниз, вниз, как можно ниже. Быстров ткнулся головой между двумя сугробами и выполз на свет божий, словно беспомощный младенец. Млечный путь раскинулся под его ногами алмазной лентой, а сбоку висела гигантская луна, яркая как солнце. Он зачерпнул рукавицей снег и медленно его съел, а потом на коленях пополз на гребень.

Все верёвки замело, встегиваться было некуда, но Быстров увидел внизу крошечные оранжевые палатки. Подсвеченные изнутри, они казались плывущими по реке китайскими фонариками. Такие близкие, и такие недосягаемые. Он поднялся во весь рост и поплёлся к ним, то проваливаясь в снег, то скользя на льду. У него не было ни страховки, ни ледоруба, ни рюкзака. Он шёл на свет оранжевых куполов с упрямством неживого механизма. Иногда сознание возвращалось к нему, и он, обмирая от смертельного ужаса, видел, что идёт к обрыву у Канчунгской стены. Не владея телом, он забирал слишком круто влево и пересекал Южное седло поперёк. Он качался от неимоверной усталости, не ощущая обмороженных ног и рук. Скрёб кошками по рассыпанным баллонам, натыкался на кучи газовых горелок и путался в километрах гнилых верёвок, но подойти к палаткам не мог. Лагерь казался галлюцинацией умирающего мозга. Измождённый до предела, бездыханный, он рухнул на колени у края Канчунгской бездны и приготовился умереть. Его найдут утром. Ом мани падме хум.

Угасающим зрением заметил движение у палаток: к нему приближался Степан. Его единственный глаз горел тусклым огнём, нос превратился в хобот, и шагал он походкой сломанного робота, но это точно был Стёпа Быстров. Федя его узнал. Старший брат пришёл его спасти. Быстров заулыбался и протянул руки:

— Ммм... ммм...

Стёпа сдвинул хобот и ответил:

— Федя, ты совсем охренел! Где ты был? Мы тебя искали! Катька на спуске вырубилась, шерпы понесли её в Базовый лагерь. Стрельников с ними ушёл, весь в расстройстве. У меня такой стресс! Ноги не сгибаются! Разрыв менисков! Чтобы я когда-нибудь ещё полез в гору...

Быстров ни слова не понял. Он упал на Стёпу, обнимая его колени и погружаясь в милосердное забытьё.

Часть 5

16 мая

Ледяные капли конденсата скользили по шее и затекали в ложбинку между ключицами. Быстров вздрагивал и сжимал горячие термогрелки в своём спальном мешке. Ему снилось море. Мягкий рокот волн, накатывающих на песчаный пляж, жаркое солнце, ласкающее плечи. Рядом парень с неуловимо знакомым лицом. Растрёпанные волосы, весёлые карие глаза. Быстров заворожённо смотрел на него, а он смеялся и жмурился, закрываясь от солнца ладонью. Мика Хаст, всплыло в сознании.

Проснулся, словно оступился на лестнице, с бешено бьющимся сердцем. Над ним склонилось лицо с лиловым отмороженным носом и запавшими глазами. За одну ночь Дунаевский постарел лет на десять. В руках он держал дымящуюся чашку.

— Что, очнулся? Выпей, шерпы приготовили.

Он приподнял голову Быстрова и напоил чаем с молоком яка. Привычный после шести недель в Гималаях вкус. Быстров глотал и прислушивался к себе: пальцы на ногах и руках болят терпимо, голова свежая, и в лёгких не булькает. Дунаевский выставил максимальную подачу кислорода. Только предательская слабость сковывала тело.

— Данила, тут из наших никого больше нет?

— Нет, все остальные пошли вниз. Они не бросили нас, так получилось. Утром кто-нибудь из шерпов придёт за нами.

— А ты почему не ушёл со всеми?

— Решил немного отдохнуть на Южном седле. Горный климат, уникальные виды... — он отвёл глаза.

Быстров выбрался из спальника, сел перед Данилой:

— Ты мне жизнь спас.

— Да ладно. Мне просто не спалось. Дай, думаю, гляну, кто там по свалке ползает.

— Помоги мне спасти Мику.

— С ума сошёл?! Это зона смерти, тут каждый сам за себя! На высоте другая мораль. Не можешь идти — ползи. Не можешь ползти — умирай. Снова идти наверх — это смерть, Федя. Финна жалко, но ты чуть не погиб из-за него. Зачем так рисковать?

— У тебя есть кто-нибудь?

— В смысле? У меня жена и трое дочек.

— Ты их любишь?

— Что за странный вопрос, Федя! Конечно, люблю.

— Тогда ты должен меня понять.

— Че-го-о-о? Нет! Только не говори, что ты... Вот чёрт! Чёрт!

Они собрали кислород, термосы, грелки. Всё, что нашлось в лагере. Вышли за экспедициями, которые отправились на штурм вершины в полночь. Несколько десятков человек растянулись по горе яркой гирляндой. Шерпы заранее провесили перила и утоптали тропу для очередных покорителей. Быстров и Дунаевский поднимались медленно, преодолевая мучительную боль и слабость. Данила не ныл, но на 8200, где начинался сложный подъём, Быстров уговорил его остаться. Слишком опасно карабкаться на распухших негнущихся ногах. До скальной ниши, где лежал Мика, оставалось недалеко.

В серой предрассветной мгле уже виднелась Южная вершина, а Быстров никак не мог найти их укрытие. Он всматривался в нагромождение камней до рези в глазах, но не замечал узкой снежной щели. Он торопился и нервничал, представляя, как Мика умирает в одиночестве ледяного склепа. Навстречу попался альпинист с чёрным лицом. Быстров удивился, заметив, что на нём нет ни кислородной маски, ни страховочной системы. Посторонился, пропуская безумца. Но чёрный альпинист встал рядом и спросил как старого знакомого:

— Всё-таки вернулся? Он там, — и махнул на заметённые скалы ниже по склону.

— Кто там? — переспросил Быстров.

— Тот, кто тебе нужен. — Альпинист легко сошёл с тропы и быстрым уверенным шагом скрылся за каменной грядой, ведущей к головокружительному обрыву. У Быстрова зашевелились волосы на затылке. Он вспомнил страшилки про чёрного альпиниста, который может помочь, а может и в пропасть столкнуть. Впрочем, точно такие же страшилки ходили про чёрного горнолыжника и чёрного сноубордиста. До этой ночи Быстров в них не верил.

Не мешкая, он отстегнулся от перил и направился к скалам. Осторожно, страхуя себя ледорубом, подобрался к снежному лазу с человеческими следами вокруг. Глубокая синяя тень пролегла между белыми створками расщелины. Не дыша от страха, он вполз внутрь и наткнулся на Мику. Тот лежал на боку, подтянув ноги к груди. Он совершенно замёрз и одеревенел. Быстров тихонько перевернул его на спину и увидел белое лицо: ресницы, пряди волос, щетина — всё покрылось пушистым инеем. Он казался восковой копией самого себя.

Быстров поискал пульс — не нашёл. Хотел приоткрыть веки, чтобы посветить фонариком, — не смог. Развязал страховку на поясе и расстегнул комбинезон, испытывая странное дежавю. Грудь Мики не поднималась, никакой реакции на прикосновения. Быстров нашёл свой рюкзак и достал аптечку. Непослушными пальцами нащупал шприц и снял колпачок, проверяя лекарство на свет. И, долго не размышляя, всадил иглу в твёрдую грудь, плавно нажимая на поршень и вливая дексаметазон в окоченевшее тело. Затем надел на запрокинутую голову кислородную маску и пустил четыре литра в минуту. Вложил в каждую рукавицу по термопакетику. Ничего больше он сделать не мог.

Человеческие силы не безграничны. Иногда наступает предел, за которым лучшее, что можно сделать — положиться на волю богов. Или природы, или случая. Смотря, во что верить.

Невыносимо долгие минуты Быстров сидел, затаив дыхание и сжав кулаки. Мика вдруг выгнулся в судороге и закричал от страшной боли. Быстров удержал его голову, поймал расфокусированный взгляд:

— Это я, Мика, это я.

— Тед, — прохрипел Мика, — я опять облажался?

Быстров подавил непроизвольный всхлип. Ответил беззаботно:

— Ты не назвал меня чужим именем — это уже прогресс.

Мика был немощен как больной ребёнок. Он привстал и в изнеможении опёрся спиной на рюкзак. Быстров отпаивал его горячим сладким чаем:

— Не спеши. Сейчас подышишь кислородом, выпьешь чаю, и силы вернутся. Встанет солнце, пойдём в лагерь. Там нас Данила ждёт. Шерпы придут. Погода отличная.

— Три года назад я потерял Эрно. На Аннапурне.

У Быстрова засосало под ложечкой. Аннапурна — гора-убийца. Если на Эвересте остаётся каждый десятый, то Аннапурна забирает каждого второго. Быстров и не предполагал, что Мика раньше бывал в Гималаях. Он внимательно слушал тихий рассказ.

— Он был самым крутым альпинистом, которого я знал. Он мечтал покорить все восьмитысячники. На двенадцати он был. Оставались два: Аннапурна — самая опасная, и Эверест — самый высокий. Мы познакомились, когда он готовился к Аннапурне. И я решил идти с ним, ты понимаешь?

— Я понимаю, но побереги силы. Уже светлеет, мы скоро пойдём вниз.

— На Аннапурне во время спуска Эрно сломал ногу. Это был конец, мы оба это знали. Он прогонял меня, но я оставался с ним, пока не кончился кислород. Я не мог его бросить. Знаешь, я любил его... Но он нашёл слова, которые заставили меня уйти и оставить его одного среди камней и льда...

— Какие слова? — холодея, спросил Быстров.

— Он сказал, что хочет умереть, зная, что я буду жить. Что я проживу долгую счастливую жизнь, наполненную чудесами и приключениями, за нас двоих. Что я покорю Эверест ради него.

Быстров сглотнул горькую слюну:

— Он так сказал, потому что очень любил тебя. Я уважаю этого парня. Ты правильно сделал, что ушёл. Ты не мог ему помочь. — Быстров выглянул на склон. — Мика, нам пора.

Они вылезли из укрытия, когда солнечный диск взорвал верхушки гор золотым сиянием. Быстров замер, позволяя фантастической картине навеки отпечататься в его памяти. Второй рассвет в зоне смерти.

— Пошли, Мика.

— Тед, я ничего не вижу. — Качаясь на ватных ногах, Мика незряче водил взглядом по сторонам.

Только сейчас Быстров разглядел, что карие глаза затянуты мутной белёсой плёнкой. Потеря зрения на высоте — смертный приговор. Мика продолжил:

— Слепой не может спуститься, особенно после комы и холодной ночёвки. Ты это знаешь. Ты не можешь мне помочь.

Сердце заныло от безысходности.

— И что ты предлагаешь?

— Я хочу, чтобы ты прожил долгую и счастливую...

Быстров задохнулся от злости:

— Да иди ты знаешь куда?! Я из-за тебя на вершину не пошёл. Пальцы на руках отморозил. Дунаевскому свои секреты выложил, а он всему лагерю разболтает, будь уверен! Всё зря? И ты не Эрно! У тебя нога не сломана и кислорода много. А самое главное — ты меня не любишь и не имеешь права говорить такие слова.

— Откуда ты знаешь?!

— Ты даже в Дебоче ко мне не пришёл!

— Я боялся, что если приду, а на восхождении с тобой что-то случится, я этого не переживу. Второй раз!

— А не надо бояться! Надо жить! Любить! Дышать!

Проходящий по гребню шерп с рюкзаком вдвое больше него самого, остановился, с любопытством наблюдая за ссорой альпинистов. Быстров обнял Мику и крепко прижал к себе:

— Мы спустимся оба. Ты понял?

И они спустились. В тесной связке, шаг за шагом пройдя по смертельно опасной тропе. На 8200 их встретил окоченевший Данила и защёлкнул карабин своей страховки на поясе Мики. Так и пришли они в лагерь — ослепший финн между двумя полумёртвыми русскими. Гора их отпустила.

Упали в руки шерпов. Мику забрал лидер американской экспедиции, эвакуировал в Базовый лагерь, а потом отправил на вертолёте в госпиталь в Катманду. Стрельников с шерпами отогрели Федю и Данилу, и тоже спустили вниз — лучшее лекарство в горах. Добрый доктор лечил их отмороженные пальцы и носы. Тот же доктор ухаживал и за Пурбой, который застенчиво щербато улыбался и уверял, что совершенно поправился. Они бесконечно спали и ели то, что приносили кухонные мальчики, пока не смогли передвигаться по лагерю самостоятельно.

Федя, как ты думаешь, нашему экспедиционному врачу можно доверять? Он мне не нравится. Он говорит, что с коленями всё нормально, но откуда эти странные трупные пятна? 

20 мая

Катманду плескался в океане свежего ароматного кислорода. Пока ждали прибытия оборудования из Базового лагеря, Быстров гулял по городу, впитывая Непал как воздух. На Дворцовой площади, где оглушительно звенели колокола, кричали дети, а под ноги падали паломники, он потерялся среди миниатюрных храмов и золотых статуй Будды. Толкаясь между хиппи и громкоголосых рикш, он прошёл по окрестным рынкам, купил домой сувениры. Его опалённое солнечной радиацией лицо, белые круги у глаз и забинтованные руки говорили сами за себя. Иногда к нему подходили люди, бесцеремонно задавали вопросы. Он отвечал, что нет, не покорил, вынужден был прервать восхождение на ступени Хиллари. Да, может быть, попробует в следующем году, если богу будет угодно. Местный отшельник его благословил и поставил красную отметину на лбу.

Вечером все собрались в легендарном клаймерском баре, где каждый покоритель Эвереста мог бесплатно обедать всю жизнь. Быстров оказался единственным, кто не заслужил это право. Итальянцы, нелюдимый альпинист из Мурманска, Катя Дудаль, Дунаевский, Паша Стрельников — все побывали на вершине. На спуске попали в метель, но успели уйти до большого шторма. Стрельников рассказал Быстрову, как он искал его с шерпами у мёртвого альпиниста. Они ушли, когда убедились, что на склоне никого нет: понадеялись найти Быстрова в лагере на Южном седле. Никто и подумать не мог, что Быстров с Микой скатились к самому обрыву, невидимые с тропы.

На раздачу сертификатов о восхождении приехали и другие команды. Австралийцы и американцы — громкоголосые, уже выпившие. У них не все дошли до вершины: кто-то заболел, кто-то повернул из-за непогоды, один человек погиб. Полсотни загорелых бородатых мужиков — некоторые с подругами, жившими месяц в Базовом лагере, — расселись за длинными накрытыми столами. Скудное освещение, шум и гам, и острый запах непальских блюд — Быстров не видел, приехал ли Мика. Только когда лидер американской группы выкрикнул его имя и вручил бумагу с водяными знаками, Быстров разглядел Мику поверх голов впереди сидящих. Белый бритый подбородок, отросшие волосы торчком — он выглядел потрясающе. Быстров пожалел, что не побрился, хотя отмороженными руками он и помыться не мог без посторонней помощи, пришлось Дунаевского просить...

Мика нашёл его, когда вечеринка превратилась в коллективную пьянку и братание. Протянул сертификат:

— Возьми, он твой.

Быстров возмутился:

— Что за ерунда! Я не был на вершине.

— Ты был.

Мика стоял близко, и Быстров чувствовал его тёплый чистый запах. Всё, что случилось на горе, казалось бредовым сном, предсмертной галлюцинацией. Быстров не доверял памяти, рисовавшей настолько красочные и детальные картины, что ему становилось стыдно. Подошёл американский руководитель и обнял за плечи, обдавая запахом виски:

— Тед, я знаю, чем ты пожертвовал, чтобы спасти Хаста. Все это знают. Ты великий альпинист с великой душой. В моей экспедиции всегда найдётся для тебя место, если захочешь повторить восхождение. Бесплатно, разумеется.

Слово этого американца дорогого стоило. Один из знаменитых восходителей, легенда Эвереста. Быстров смутился:

— Спасибо, но я не... Это не для меня. Я не герой...

Он ушёл из бара в разгар вечеринки, почувствовав себя лишним. Мика праздновал в своей компании, Дунаевский напился и что-то втирал мурманчанину, Стрельников смотрел на Катю так, словно они одни в целом мире. Пришли немцы за своими сертификатами, добавили криков и толчеи.

Быстров вернулся в гостиницу пешком, открыл настежь окна и лёг в кровать. Вдыхал сладкий майский воздух и прислушивался к вечернему гомону улицы. Смеялись мальчишки, пронзительно трезвонили рикши, пахло фисташками и ладаном. Последняя ночь в Катманду. Он вспомнил, что не запер дверь, когда она открылась и кто-то тихо подошёл к постели. Быстров привстал на локтях, оберегая забинтованные руки, разглядел в сумраке Мику.

— Я пришёл. Я тебя люблю.

Горло перехватило, словно во всём Непале кислород закончился. Он молча откинул край одеяла. 

Эпилог

 Встречающие сгрудились в зале прилёта, ожидая пассажиров из Амстердама. Быстров пробирался к выходу, стараясь никого не сбить своим огромным рюкзаком, и всё время оглядывался назад. Наткнулся на кого-то, поднял глаза.

— Ну, здравствуй, Федя.

Брат выглядел постаревшим. Он пополнел и полысел, и стал похож на покойного отца.

— Здравствуй, Стёпа. Ты кого-то встречаешь?

— Тебя. Я позавчера о тебе прочитал. Знаешь, я ведь до сих пор читаю альпинистские форумы. Вижу, там твои фотографии: русский альпинист Фёдор Быстров отказался от восхождения, чтобы спасти чужого человека. Холодная ночёвка под Южной вершиной, уникальная спасательная операция в зоне смерти... Весь интернет тебя обсуждает, и даже в новостях сюжет показали.

— Я не покорил Эверест.

— Но ты попробовал. А я даже не позволил себе мечтать об этом...

Федя оглянулся и заметил в толпе Мику в весёлой футболке с мохнатыми вышитыми яками. Он тащил две необъятные сумки — свою и Федину. Быстров подождал, пока он подойдёт, и представил брату:

— Это Мика Хаст. Тот самый. Только он мне не чужой, Стёпа.

Степан оглядел Мику с ног до головы, будто пытаясь понять, на что запал его младший брат, а потом тяжко вздохнул и протянул руку:

— Добро пожаловать, Мика!

— Он, кстати, покорил Эверест, если тебе это важно, — пошутил Федя.

— Ну, это всё меняет! Теперь я за тебя спокоен! — Стёпа рассмеялся и крепко обнял брата.


Оглавление

  • Дыши, не бойся
  •   Часть 1 
  •   Часть 2
  •   Часть 3
  •   Часть 4
  •   Часть 5
  •   Эпилог