Трудная любовь [Екатерина Васильевна Михеева] (fb2) читать постранично

Трудная любовь

ПЕСНЬ О МИРЕ

Каждый раз, поднимаясь по тропинке к чугунным литым воротам городского кладбища, Полина Ерофеевна останавливалась здесь, чтобы перевести дыхание и полюбоваться маленьким чистым городком, затерянным в глубокой котловине.

Было утро. И хотя солнце поднялось уже достаточно высоко, залив теплом окрестные полонины, в котловине еще держался легкий туман. Сквозь его розовеющую дымку белели ровные ряды небольших аккуратных домиков с двускатными черепичными крышами. Увитые плющом и виноградом, они выглядывали из темной зелени фруктовых садов весело и приветливо. За ними, в самом центре котловины, лучи солнца играли на ярко-красной крыше только что законченного здания школы-десятилетки, а чуть левее, над строительством первого городского кинотеатра, хозяйски застыла ажурная стрела подъемного крана.

Этот уголок стал для Полины Ерофеевны самым дорогим местом на земле: там, за оградой, среди пышной зелени под сенью молодого граба была могила ее сына.

«Сына ли? — вспомнив, зачем она так рано пришла сегодня, Полина Ерофеевна вздрогнула. — Неужели под маленьким холмиком земли, из-за которого вот уже девятый год она каждое лето приезжала сюда, кто-то другой».

Вчера, придя на могилу, она увидела на ней огромный венок. Яркий свет солнца, пробившись сквозь листву, радужной мозаикой лежал на ленте, где позолотой сияли слова: «Любимому брату — Ян и Ева Марек».

Не понимая, в чем дело, Полина Ерофеевна разыскала кладбищенского сторожа, старого поляка Юзефа, который в ее отсутствие следил за могилой.

— Это, вероятно, ошибка, пан Юзеф? — старик любил, когда его так называли. — Кто положил венок?

— Утром приходила одна дама с мальчиком. Я не хотел пускать их в ограду, но она очень просила. Дама настаивала, что тут покоится ее брат.

— Этого не может быть! У меня нет родственников! — растерялась Полина Ерофеевна.

— Не мне знать, пани. Она настаивала, и я пустил. — Старик развел корявыми узловатыми руками.

— В извещении указан номер могилы, я не могла ошибаться столько лет… — с горьким недоумением Полина Ерофеевна достала из сумочки извещение о смерти сына, которое всегда брала с собой. — Вот читайте: «…похоронен, пятый участок, могила № 425».

— Ваша правда, пани, — но они так настаивали. Я не мог не пустить. — Юзеф сокрушенно покачал седой головой с мягкими редкими волосами. — Вы не волнуйтесь, пани. Они сказали, что придут сюда еще завтра утром.

— Юзеф, а раньше вы видели эту даму здесь? — у левого глаза Полины Ерофеевны судорожно пульсировала жилка.

— Нет. Я раньше не видел. — Юзеф повернулся и пошел по дорожке, усыпанной гравием, тяжело переставляя ноги.

Полина Ерофеевна долго и бессмысленно вертела в руках извещение и вдруг вспомнила, что где-то уже видела эти имена, но где именно — не знала.

— Если это ошибка, то такая жестокая, — горько усмехнулась она, думая с глухой тоской о том, что завтра может потерять и этот кусочек земли.

«Нет, не может быть, — старалась она утешить себя. — Тут что-то другое».

Это «что-то другое» не давало спать ей всю ночь. Полина Ерофеевна снова и снова рассматривала фотографии сына, с которыми никогда и нигде не расставалась.

Вот он, голопузый, сидит в корыте, весело разбрызгивая пухлыми ручонками воду и показывая два первых зуба. А тут он уже верхом на коне рубит деревянной саблей воображаемого врага. Полина Ерофеевна перевертывает фотографию и читает: «Юрик помогает папе бить белогвардейцев».

— А папы тогда уже не было, — шепчет она, смахивая слезу. — Ничего ты еще не понимал, глупенок мой! — Муж ее погиб на Дальнем Востоке в борьбе с интервентами.

Полина Ерофеевна берет следующую фотографию. Довольный и гордый, залитый солнцем, морщит Юрик обсыпанный веснушками нос, ветер раздувает светлую челку, на груди пионерский галстук, а у ног плещется Черное море. Оттуда, из Артека, он приехал загорелый, выросший.

— Я обязательно повезу тебя к морю, мама. Представляешь: идет волна, огромная, больше нашего дома, налетит, на скалы — хлоп! И одни брызги, много, много! А какие там цветы, деревья! — и он говорил, говорил, захлебываясь от теснившихся в нем впечатлений.

Какие это были славные дни в ее жизни. «Обязательно повезу тебя к морю»… — повторяет слова Юрика Полина Ерофеевна и берет другую фотографию. Эта из Московского университета. И еще одна, последняя — с фронта. Уже не веселый беззаботный мальчик, а закаленный в боях воин глядел с нее. Похудевшее, возмужавшее лицо сына с сосредоточенным внимательным взглядом отцовых карих глаз, с волевыми очертаниями рта казалось каким-то незнакомым. Только нос, по-прежнему задорный и чуть веснушчатый, остался таким же детским.

После той фотографии долго не было писем. Она не обижалась на сына, зная, как тяжело им всем там на