Полуночница [Александра Елисеева] (fb2) читать постранично

Александра Елисеева Полуночница

Пролог

Устроиться работать в господский дом казалось большой удачей. Там всегда были сносная еда и крыша над головой, а иногда, по праздникам, удавалось урвать остатки изысканных кушаний, которыми баловалась княжеская семья. Разумеется, за всё это приходилось платить: стёртыми до красных мозолей руками и сорванной от нагрузок спиной. Но моя мать всё равно радовалась, что случай помог ей попасть именно в замок, несмотря на тяжкий труд и суровые наказания, следовавшие за малейшим промахом.

Меня она нагуляла, не надев красного подвенечного платья, а потом так и не вышла замуж, хотя не испытывала недостатка в мужском внимании. Когда я была маленькой, родительница утверждала, что мой отец — некогда приглянувшийся ей сын мельника, потом говорила — рослый кузнец, занимающийся ковкой для нужд Вижского града, а затем, очарованная княжеской семьёй, у которой работала, она стала уверять меня, что в моих жилах течёт благородная кровь.

Я же полагала, что матушка сама не ведала правды, но, так или иначе, моё истинное происхождение по сей день остаётся загадкой.

Я не знала иной жизни, кроме как в господском доме. Я не жила в праздности, но и от особой бедности не страдала. Свой кусок хлеба я всегда получала. Правда, иногда чёрствый или подгорелый, но всё-таки его мне давали, и я не оставалась голодной. И тем не менее мне постоянно чего-то недоставало: я с завистью смотрела на полный всевозможных вкусностей стол семьи князя, на яркие ткани, которые носили благородные, на удобные туфельки на ногах их младшей дочери.

И больше всего я ненавидела её, мою ровесницу, просто так имеющую всё то, о чём я смела только мечтать. Мать же на мои опасные мысли лишь укоризненно качала головой и метко замечала:

— Каждому по рождению даётся, Уна.

Но я её не слышала, ловя носом тянущийся шлейфом за дочерью князя аромат пионовой пахучей воды — одного из неисчислимых получаемых ею подарков. Я смотрела на неё, такую же девочку, и не могла понять, чем она лучше меня: вечно вздёрнутый нос, надменный взгляд, пухлое тело и руки с маленькими, короткими пальчиками. Мои глаза не блёклые, как у неё, тело тоньше и крепче, закалённое ребяческими битвами, и только кожа темнее из-за вечного дворового загара. Но зато я ведь куда быстрее бегала и проворнее лазила по деревьям…

— Это не занятия для юной барышни, милая, — отвечала мне мать на задаваемые вопросы.

Тогда я стала мучить её, пытаясь выяснить, как я могу стать такой же хорошей, чтобы князь принял меня за равную в свой дом. Тогда я все ещё думала, что люди получают ровно столько, сколько они заслуживают. О возможной несправедливости я узнала только потом.

Из сбивчивых пояснений матушки я не уяснила главную мысль: мне никогда не стать такой же, как дочь князя, и я не смогу жить, как она. Но я поняла эти умозаключения по-своему и с того дня начала вести себя, словно принадлежала к господам: порвала старые тряпки на ленты и заплела их в волосы, надела единственное платье и оставила мальчишеские забавы, научившись надувать губки, подражая благородным барышням.

Но, как и следовало ожидать, юной княгиней я так и не сделалась, зато среди ребятни за мной закрепилось неприятное прозвище.

— Королева-нищенка! — показывая на меня пальцем, хохотали мальчишки.

Расстроенная, я сняла с волос «ленты», стянула бедное платье, изорвала его в клочья и выбросила долой вместе с прежними наивными помыслами, но мать сильно обругала меня за уничтоженные юбки, и я долго не могла с удобством сидеть, мучаясь от боли. Зато с тех пор я надолго потеряла всякую любовь к светским нарядам, ценя удобство обычных мальчишеских штанов.

Взгляд из завистливого стал по-звериному озлобленным, а поведение несносным, и матушка никак не могла унять мой нрав.

— В нашем мире больше всего везёт тем, кто умеет терпеть, — поучала она меня, живя в полном соответствии с названным правилом. Я же считала его неверным и не желала покорно выдерживать невзгоды и сносить придирки благородных.

Однажды идущий передо мной князь обронил несколько монет. Я подбежала, схватила их и кинулась следом за ним, чтобы отдать. Но мужчина быстро ушёл вперёд, и я не смогла его догнать. Когда я осталась с находкой наедине, в сердце возник соблазн её оставить.

Несмотря на укоры совести, так я и поступила. Монеты я отдала матушке, и та меня сперва за них отругала. Хотела вернуть князю, но тот вскоре уехал. Относить деньги его жене мать так и не решилась. Пришла зима, а вместе с ней голод, и этот мой поступок позволил в довольстве переждать холода, а мне даже купили тулуп, подбитый кроличьим мехом.

Я росла, мешаясь под ногами у дворовых и постепенно начиная помогать матери. И успела почти что успокоиться, пока однажды не увидела её.

Она была прекрасна, одетая в изумрудное платье из мягкого шелка. На её ногах красовались искусно сшитые туфельки из кожи тончайшей выделки и снежно-белые