Музыка сфер (СИ) [Юлия Лиморенко] (fb2) читать онлайн

<p>

МУЗЫКА СФЕР</p>

   - Просто не могу поверить! -- Анастасия спускалась по мокрому трапу, крепко ухватившись за локоть доктора, и не переставала болтать. -- Я, наверно, ужасно смешно выгляжу, без конца повторяю одно и то же, но это на самом деле... нет, правда, это чудо! Лучший подарок в моей жизни, честное слово!

   Над аэропортом лежала мгла непогоды, мокрый ветер трепал густые длинные волосы Анастасии, от моросящего дождика её тонкое платье мгновенно отсырело, но она лучилась счастьем. Саошьянт поглядывал на неё с некоторым беспокойством: смена настроений у девушки иногда происходит совершенно неожиданно, как бы этот буйный восторг не кончился приступом уныния, особенно из-за усталости от долгого перелёта. Сам он не устал, хотя длинные перелёты и ему казались утомительными из-за условий полёта. Жестяные гробы, а не воздушные машины! Восемь десятых пассажирского авиапарка всего мира давно пора списать как металлолом, но нет, хозяева авиакомпаний на всём экономят... Кто так ставит ряды кресел, что пассажиру много выше среднего роста даже просто втиснуться туда тяжело, не говоря уж об удобстве! Надо быть йогом или пауком, чтобы провести шесть часов в узком кресле, где некуда вытянуть ноги.

   Багажа у обоих путешественников было немного, и из зоны таможенного контроля они быстро прошли в ярко освещённый аэровокзал, наполненный шумом голосов и эхом объявлений диспетчера. До места назначения -- совсем маленького городка -- их повёз скоростной поезд. Всю страну на таком поезде можно было проехать поперёк за четыре часа.

   В поезде было тепло, шёл он почти бесшумно, удобные высокие кресла разительно отличались от неуклюжих сидений в самолёте, и Анастасия задремала, положив голову доктору на плечо. Саошьянт смотрел в широченное окно вагона, за которым пролетали ровные прямоугольники полей и аккуратные деревеньки, и перебирал в памяти места, где происходили значимые для его долгой жизни события. В этой части Европы он ещё никогда не бывал, но нельзя сказать, чтобы здешний пейзаж был чем-то удивителен. Скоростные дороги, чистенькие посёлки, городки, где смешалась старинная и современная архитектура, указатели на трёх языках -- всё как везде. Доктор мельком пожалел Евросоюз -- прекрасная была идея! -- и разбудил Анастасию: поезд мягко тормозил, подходя к нужной станции.

   Они вышли на перрон, сзади мягко сомкнулись двери вагона, поезд бесшумно тронулся с места и через мгновение уже исчез из виду за очередным поворотом.

   - А говорят, европейцы не любят скорость... -- удивилась Анастасия.

   - Скорость -- это дорого, -- объяснил доктор. -- Обычные европейцы на таких поездах каждый день не ездят. Ездят на машинах, а машины -- это медленно! Вон туда нам нужно, -- он указал спутнице на скопление вполне средневековых домиков, столпившихся на склоне холма. Вершину венчала острая, как нота соль, гранёная колокольня, на сумрачном небе она смотрелась чёрной, словно прорисованной углём. Анастасии почему-то стало тревожно.

   - Пойдём пешком или, -- доктор огляделся, -- попробуем поймать такси? -- Маленькая станционная площадь была пустынна -- ни людей, ни машин. Анастасия повесила на плечо сумку:

   - Я не вижу ни одного такси. Пойдём, тут не должно быть далеко!

   От станции вела к холму современная четырёхрядная дорога с поднятыми над полотном пешеходными тротуарами. Саошьянт и его спутница неторопливо шагали по гладкому бетону на высоте пятнадцати метров над землёй, и женщина то и дело останавливалась пофотографировать -- электрические провода, вечные спутники железных дорог, шли ниже и не портили пейзажа. В кадр попали и колокольня, и ровные блестящие рельсы, загадочно убегающие за поворот, и дубовая роща, полукольцом окружавшая городок с юга...

   Доктор глянул на часы:

   - Без двадцати шесть. Если поторопимся, успеем в церковь на службу, ты хотела послушать орган.

   - Ой, бегу, бегу! Сейчас, только ещё вот отсюда шоссе сниму...

   - Забавно, -- заметил доктор, глядя на дорогу внизу, -- ты обратила внимание, что по дороге никто ни разу не проехал, а мы уже минут пятнадцать идём.

   - Странно... Ты знаешь, мне как-то... не то чтобы не по себе, но... -- Анастасия, не договорив, поправила сумку на плече и зашагала быстрее; высокий длинноногий доктор легко догнал её. Дальше оба шли в молчании; атмосфера сгущалась, а ведь Саошьянт вёз подругу на праздник...

   Часы на руке Анастасии пискнули, отмечая начало седьмого часа, и в ту же минуту до путешественников донеслись звуки, ради которых девушка стремилась в этот небольшой идиллический городок. В церкви запел орган. "Труба Судного дня", знаменитая на всю Европу. Однако Анастасия ждала от неё вовсе не этого! Её звук знатоки описывали как удивительно стройный, нежный, переливчатый, словно голос ручья, с точнейшими переходами полутонов и неземными, гармоничными аккордами. Но сейчас, казалось, стены дрогнули, испуская из каменного церковного чрева мощный многоголосый поток. Грозная и печальная музыка понеслась над городом, над долиной и мостом, покатилась к сияющим вдали округлым вершинам лиловых гор. О скорби и боли пел орган, о безнадёжной решимости сопротивляться до конца даже перед лицом смерти, и пусть конец неизбежен, но лучше отчаянная отвага, чем трусливое бегство!.. Встретить смерть глаза в глаза и не отвернуться, шагнуть в адское пламя, самой гибелью своей утверждая вечность жизни и справедливость вселенского закона, -- вот что услышала Анастасия, если только разыгравшееся воображение не нарисовало ей иллюзорных трагических картин. Впрочем, доктор тоже был напряжён и сосредоточен, вслушиваясь в каждое созвучие, летевшее им навстречу с холма. Они словно бы говорили ему больше, чем всем остальным, напоминали о чём-то, о каком-то проклятии... Проклятие! -- вот что было ясно в послании органа. Но ничего больше. Не говоря ни слова, доктор всё ускорял шаг и вскоре они уже бежали вверх, к резным церковным дверям.

   Церковь на холме была полна. Скамьи, на которых обычно рассаживались верующие, были вынесены -- иначе церковь не вместила бы всех пришедших, стоять приходилось вплотную друг к другу. Путешественники с трудом протолкались за порог, Саошьянт нашёл женщине место, с которого была видна кафедра. Скоро появился и сам пастор -- маленький полный человек, тяжело дыша от волнения, торопливо преклонил колени перед алтарной решёткой и взбежал на кафедру, но в лице его не было ни покоя, ни благолепия, какое Анастасия ожидала бы увидеть в начале службы. Два министранта -- совсем молодые парнишки -- замерли по бокам от него, словно забыв, что следует делать. Орган отзвучал, каменная тишина пала на склонённые головы людей, и только стены словно бы всё продолжали содрогаться последними аккордами боевой песни, вовсе не похожей на молитву.

   - Братья и сёстры, -- сказал пастор, и микрофоны чётко разнесли его голос в переполненной церкви. -- Сегодня, в дни бедствия, не время для мирных проповедей, не время для святых слов. Ныне время для молитвы, горячей и искренней, -- так давайте помолимся вместе о нашем спасении! Если есть в этом мире справедливость, мы не останемся без защиты. Да оградит нас длань господня от всякого зла, от скверны и ужаса!

   Не вступил, как положено, хор, только сотни людей повторяли за священником слова молитвы на старинном языке, не вполне понятном Анастасии. Растерянная, она оглянулась на доктора.

   Саошьянт стоял в глубокой задумчивости, губы его шевелились, но Анастасия видела, что произносит он отнюдь не молитву. Скорее, было похоже, что он что-то считает в уме.

   - Что случилось? -- шёпотом спросила женщина, потянув его за рукав. Доктор взглядом попросил её помолчать.

   Молитва отзвучала, и пастор, глубоко вздохнув, словно сбросил непосильную ношу, произнёс:

  -- Прошу вас помнить, братья и сёстры, об одном. Мы ещё не знаем, как велика опасность, но следует готовиться к тому, что нам придётся вести битву за наш город, за наши жизни и жизни наших детей. Сохраняйте мужество, не будьте беспечны, помогайте ближним и уповайте на господа. С ним победим!

  -- Аминь! -- ответила вся церковь как один человек.

   Священник устало сошёл с кафедры, вытирая платком вспотевшую лысину. Люди потянулись к выходу из церкви, собираясь во дворе: стояли небольшими группами, тревожно оглядывались, женщины жались к мужчинам, дети -- к взрослым. Высокий сухопарый старик взмахнул рукой, привлекая внимание:

   - Не забываем -- уже темнеет, по одному не ходим! Движемся группами, у каждой группы должен быть фонарь! Проверьте -- фонари работают?

   Ответом ему были десятки лучей включенных карманных фонариков.

   - Хорошо! -- одобрил старик. -- Помним: пришли домой -- позвонили друзьям и родственникам, проверили, все ли добрались до дома! Детей -- на руки! Собак из дома не выпускаем!

   Саошьянта тронул за рукав молодой парень:

   - Вам куда идти?

   - Нам... а, нам в гостиницу.

   - Тогда идите с господином Хорном, вон он, -- парень показал рукой куда-то в толпу. -- Господин Хорн! Приезжих до гостиницы проводите?

   - Идите сюда, -- Хорн, рослый плотный мужчина с фонариком в руке помахал им рукой. -- Вы прямо со станции, что ли?

   - Да, приехали последним поездом. Я доктор Саошьянт, это Анастасия. Мы путешествуем.

   - Ну и время вы выбрали, -- проворчал Хорн, пожимая руку доктору. -- Мы ведь просили передать предупреждение, надеялись, что поезда не будут у нас останавливаться... Нет, никто не слушает! -- Он огорчённо взмахнул руками, свет фонаря метнулся по стенам старинной церкви.

   Рядом собралась группа ещё из полусотни людей, некоторые держали на руках детей. Хорн пересчитал спутников:

   - Ну, пошли, с богом. Не отставайте! -- И он решительно двинулся с площади вниз по крутому склону холма, где, казалось, прямо под ногами горбились черепичные крыши городка.

   Доктор зашагал рядом с ним, крепко держа за руку Анастасию:

   - Что происходит? Кого вы опасаетесь?

   - Крыс! -- рявкнул Хорн. -- Вы там у себя в столицах, наверно, думаете, что крысы все повымерли ещё в средние века, да только у нас это не так!

   - У нас тоже, -- заметил доктор. -- Но ваши крысы -- это, судя по всему, не просто грызуны. Они чем-то особенно опасны?

   - Они огромны! -- зарычал их проводник, взмахнув фонарём. -- Ростом с двухлетнего ребёнка и ходят на задних лапах! Это не звери, это... я не знаю что! Чудовища, адские порождения! Эй, -- он отвернулся на мгновение от доктора, -- не разбредайтесь! И смотрите по сторонам! Йозеф, свети на тротуары, куда ты фонарём тычешь! Вы, дамочка, как вас там, идите к мужчинам поближе, а ребёнка возьмите на руки. Если тяжело, дайте вон Паулю, пусть он несёт.

   - А почему мы так спешим? -- спросил доктор, следуя за своим проводником в лабиринт темных улочек. -- Вы что, знаете, когда появятся крысы?

   - Мы знаем, что у нас есть буквально несколько минут прежде, чем они появятся, -- буркнул Хорн. -- Сейчас они не выйдут. Они боятся органа. Пока последнее эхо не умолкнет в последнем переулочке, крысы не высунут носа... эй! Эй, Отто, я кому говорил, чтобы не спускали детей на землю?! Возьми его на руки быстро и шевелись, шевелись!

   На каждом перекрестке толпа разделялась, растекалась по улицам, но поодиночке не уходил никто: семьи шли тесными группками, одиноких женщин провожали мужчины, детей - взрослые. Река огней от множества фонариков таяла, распадаясь на отдельные ручейки.

   Анастасия в очередной раз споткнулась и повисла на руке доктора:

   - А что у вас с уличным освещением? Ни один фонарь не горит!

   - Тоже крысы. Портят проводку, грызут кабели, не успеваем чинить - опять всё растерзано... У нас теперь и трамвай из-за этого не ходит - депо обесточено, провода над улицами оборваны.

   - А, так это я за рельсы запнулась... -- поняла женщина. -- Как же вы живёте?

   - Плохо, фройляйн, -- сурово ответил Хорн. -- Скоро останемся совсем без света, без тепла - да что там, одна только котельная и спасает. Она на угле, от неё и греемся. Дизельный генератор обслуживает только больницу, его охраняют круглые сутки, чтобы ни одна крыса не пролезла. А света нет даже в домах, топим печки, где они есть. Многие разыскали на чердаках бабушкины примусы и жгут остатки керосина. До полного коллапса нам осталось от силы дней семь-восемь.

   - Да, -- согласился доктор, -- положение не из легких. Хорошо, что мы здесь...

   - Что хорошего? Вы теперь можете здесь застрять, и это в лучшем случае! А в худшем... лучше не думать. Вы слышали, о чём играет орган? Нам не на что надеяться, но и город мы больше не покинем: что в прошлом - то в прошлом!

   - В прошлом? -- переспросила Анастасия. Ей смутно вспомнилась какая-то замшелая история про город, захваченный крысами, но подробности из памяти стерлись...

   - Вы помните историю о крысолове? Готов спорить, вам она уже приходила на ум. Так вот, та история, что попала в книжки, -- только часть правды. -- Проводник некоторое время шагал молча, помахивая фонарем. Потом вздохнул, как если бы вспоминать о прошлом было ему горько и стыдно, но продолжал рассказ:

   - Когда появились крысы, люди решили уйти из города. Нет, сначала с ними боролись - травили, топили, стреляли... Но их были миллионы, а населения - всего ничего. Крысы первым делом убили всех кошек и собак - у нас здесь была выведена чудесная порода норных собак! Маленькие, не больше ботинка, но храбрые, черти! Могли вытянуть из норы хоть лисицу, а сворой даже барсуков не боялись. Так вот этих собак крысы убивали с особенной яростью - чуяли опасного врага! Когда стало ясно, что силой крыс не победить, городской совет принял решение покинуть город и вывести все припасы до последней крошки: пусть крысы дохнут с голоду. Но князь узнал об этом и запретил жителям покидать свои дома, а чтобы спасти город, призвал крысолова. Ну, дальше начинается легенда, которую вы знаете. Сейчас, как вы понимаете, времена не те, волшебной помощи ждать не приходится, но и город мы не оставим. Умрём - но остановим этот крысиный поток!

   - Пока последнее эхо не умолкнет... -- задумчиво повторил Саошьянт, сам становясь похожим на эхо. Анастасия прислушалась: никакого эха не было и в помине, на улицах стояла жуткая тишина, нарушаемая только шагами сотен людей и тихими разговорами. Тишина и тьма затопили долину.

   - Вам сюда, -- Хорн остановился у крыльца с коваными перилами. -- Это гостиница. Я вас лучше проведу внутрь, а то как бы чего не вышло... Мартин! - окликнул он пожилого полного человека, шагавшего следом. - Присмотри тут, я мигом!

   Доктор и Анастасия вошли за ним в холл гостиницы. В нормальной обстановке она смотрелась бы удивительно стильно: белёные стены, полосатые шторы с подхватами из розочек, кресла с гнутыми ножками, обитые наверняка натуральной кожей, оленьи рога на стене над стойкой регистрации, деревянная лестница, крутой спиралью уходящая наверх, -- настоящая старинная гостиница с налетом европейской экзотики. Но сейчас просторный холл производил мрачное впечатление. На стойке и над лестницей горели керосиновые лампы, на креслах виднелась пыль, подоконники были засыпаны какой-то тёмной грязью. Из-за стойки поднялась женщина с револьвером в руке. Анастасия вздрогнула, но женщина и не собиралась направлять оружие на людей - она пристально смотрела им под ноги, следя, чтобы в дверь не проскочили крысы.

   Когда дверь закрылась, она с облегчением убрала оружие, глаза её загорелись радостью и надеждой:

   - Ну что, что там? Когда нас освободят от этих крыс? Что говорит Совет Европы? Сюда введут войска, да?

   - Мне жаль, -- вздохнул Саошьянт, -- но на ваши вопросы я ответить не могу. Остальной мир просто не знает о ваших делах. Ничего не знает. Да, мне тоже трудно себе это представить, но это полная правда: если бы я, лично я знал, что тут творится (хотя я пока и не знаю, что же тут действительно творится!), мы бы приехали не вдвоём и не налегке, а с серьеёным отрядом для серьёзной битвы.

   Анастасию согрело это "мы".

   Женщина за стойкой вдруг безнадёжно опустила руки и тихо заплакала:

   - Мы так надеялись... на помощь... Ведь не может же быть, чтобы нас все забыли, ведь не может?

   По губам доктора его спутница прочла "может", но вслух он этого не сказал.

   - Фрау Дизль, -- неожиданно мягко произнес Хорн и взял женщину за руку, -- уповайте на господа и укрепите сердце. Вы ведь слышали, что сказал патер Ойген.

   - Да... да. Простите, я веду себя глупо. -- Фрау промокнула глаза платочком, глубоко, со всхлипом вздохнула, благодарно пожала руку Хорна и, почти успокоившись, посмотрела на гостей:

   - Уровень удобства у нас теперь, как вы понимаете, ниже всякой критики, зато вы можете выбрать любые комнаты - других постояльцев нет. Для защиты от крыс - на случай, если все-таки найдут где пролезть, -- используйте огнетушители, они есть в каждой комнате. Совершенно безопасно и отлично помогает. Пойдемте, я вас провожу. -- Она достала из-под стойки свечу, зажгла её и пошла по мрачной лестнице.

   Раскланявшись с Хорном, доктор и Анастасия зашагали следом. Против ожидания, лестница не скрипела, не подали голос и половицы на втором этаже (в Европе его принято называть первым), где располагались номера. Фрау Дизль остановилась у одной из резных деревянных дверей:

   - Посмотрите, понравится ли вам здесь. Это двухкомнатный люкс, три окна, две ванных комнаты. Не подумайте, что я лезу в личную жизнь постояльцев, но в одном номере вам, возможно, будет безопаснее... если что.

   Свет свечи отразился в большом бронзовом колоколе на подставке у самой двери:

   - Это - на случай, если нужно поднять тревогу. Колокол слышен во всём здании и на улице. Если вас что-то обеспокоит или напугает - не стесняйтесь, будите всех даже среди ночи. Лучше проявить излишнюю бдительность, чем проспать настоящую опасность! Вода в вёдрах в ванной, огнетушители - на стене.

   С этими странными рекомендациями фрау Дизль зажгла в спальне керосиновую лампу и оставила гостей.

   - Про какую опасность они всё время твердят? -- задумчиво спросила Анастасия, разглядывая обстановку номера.

   - Хороший, дельный вопрос, -- одобрил Саошьянт, падая на кровать, застеленную шелковым покрывалом. -- Что они знают о крысах и об опасности и почему все хором готовы умереть?

   - Ну, возможно, они не видят выхода... -- предположила женщина.

   - Выхода откуда? -- вот в чём вопрос! Положение сложнее, чем нам его представили, тут есть какой-то неучтенный фактор... и он может влиять на...

   - Что это?! -- вскрикнула Анастасия, отпрянув от окна.

   Доктор мгновенно оказался рядом, осторожно выглянул на улицу:

   - Где?

   - Под фонарём! Э-это призрак?.. Что это было? -- дрожащим голосом спросила Анастасия.

   - Почему "было"? Она и сейчас там.

   - Она? -- удивлённая, его спутница решилась выглянуть сама. Нет, глаза её не обманули, и теперь увиденное больше не напоминало призрак. Под негорящим фонарем напротив окон гостиницы стояла женщина в светлом пальто, рядом с ней на поводке -- низкорослая мохнатая собачка.

   - Да что же она делает там одна?! -- встревоженная Анастасия распахнула окно:

   - Фрау! Фрау, осторожнее! Крысы!

   Женщина подняла голову, улыбаясь приветливо и грустно. Тихим, ясным голосом она произнесла:

   - Не волнуйтесь обо мне, фройлян, я в безопасности - ведь со мной Рекс! -- услышав свое имя, собачка перестала суетиться вокруг хозяйки и вильнула хвостом.

   Доктор тоже высунулся из окна рядом с Анастасией:

   - Фрау, если вы не спешите, может быть, вы ответите на несколько вопросов? Это может быть крайне важно - положение в городе тяжёлое, боюсь, как бы нам не опоздать!

   - Я к вашим услугам, -- снова улыбнулась женщина, -- но, предвидя ваше приглашение подняться к вам, вынуждена отказаться. Вы можете сойти вниз, если хотите. Не бойтесь - Рекс предупредит и защитит нас.

   Рекс поднял усатую морду, по форме отчетливо напоминающую кирпич, и коротко тявкнул.

   Через минуту Саошьянт и Анастасия стояли на брусчатке под окном собственной комнаты. Анастасия поглаживала косматого Рекса, довольно некрасивое на вид, но добродушное существо, впрочем, как все терьеры. Пес благосклонно вилял длинным хвостом.

   - Меня зовут Ханна, -- сказала женщина в белом пальто. -- Я видела вас в церкви. Я хотела сразу же подойти и поговорить с вами, но вас утащили с большой толпой, а мы с Рексом должны были проводить детей.

   - Вы хотели поговорить? О чём? -- удивилась Анастасия.

   - Хотелось узнать, зачем здесь появились приезжие. По некоторым причинам я исключаю вариант, что вы - враги, сообщники крыс...

   - По каким, интересно, причинам? -- без малейшей иронии спросил Саошьянт.

   - Во-первых, Рекс не зарычал на вас. Все, кто имеет дело с крысами, пахнут крысами, даже если никогда к ним не прикасались. А во-вторых, когда заиграл орган, вы не выбежали прочь, не зажали уши, а слушали, как все остальные. Звуки органа для крыс и их пособников невыносимы, особенно если это наш орган.

   - А ведь мы ради него и приехали, -- заметила Анастасия. -- Ваш орган знаменит на всю Европу. У нас появилось свободное время, и я упросила доктора приехать сюда. Голос "Трубы Судного дня" все специалисты описывают только в превосходной степени!

   - Это справедливо, - женщина кивнула, улыбаясь: видимо, ей было приятно восхищение их органом.

   - Скажите, -- попросил Саошьянт, глядя в глаза Ханне, -- когда и где затихает последнее эхо?

   Он был уверен, что она поймёт, и не ошибся.

   - Разве вы не знаете? -- улыбнулась Ханна. -- Последнее эхо дольше всего сохраняет сам орган. Если прижаться ухом к трубам уже после того, как затихнет музыка, можно ещё долго слышать дрожь музыкальных гармоний...

   - Как долго? -- напряжённо спросил доктор; что-то его очень взволновало, но его спутница не могла понять, что такого особенного им сказали?

   - По-разному. Если горы подпевали - то больше часа, если нет - всего несколько минут. Сегодня горы пели с нами, потому всем удалось разойтись по домам, не встретив крыс.

   - Кто такой ваш Рекс? -- продолжал свои расспросы доктор. -- Неужели тот самый...

   - Да, тот самый легендарный убийца крыс, -- Ханна наклонилась к собаке и ласково потрепала висячие мохнатые уши. -- Эту породу вывели мои предки, страстные охотники. Однако для охоты на лисицу эти собаки подходят не лучшим образом, а вот для ловли крыс они идеальны. Поэтому мы вечерами стоим здесь - отсюда крысы чаще всего выходят и разбегаются по городу.

   - И что вы делаете? -- испуганно спросила Анастасия. Она вдруг представила себе хрупкую Ханну и маленькую собачку в окружении живого, шевелящегося отвратительного крысиного моря...

   - Мы сторожим. Если крысы появляются, Рекс успевает убить с десяток, прежде чем они соображают, что наверх выходить опасно. Они просто выливаются из подземной норы, как кетчуп из тюбика, под давлением. А пока Рекс расправляется с ними, я подаю сигнал фонарём, -- Ханна вынула из кармана электрический фонарик старого образца - на плоских батарейках, -- и сюда бежит отряд самообороны. У них винтовки и дымовые шашки. Обычно они успевают уничтожить несколько сотен крыс. Тогда поток здесь ослабевает... Время от времени крысы выходят в других местах, но тут мы ничем помочь не можем: Рекс - последний из крысиных убийц. Порода исчезла, во всем мире нет больше ни одной такой собаки.

   Пёс, кажется, понял, что о нём говорят печальные вещи, и очень по-человечески вздохнул.

   - Что ж, -- Саошьянт пожал руку Ханны, -- спасибо за ответы. Вы очень помогли нам. Мы не бросим вас, и "Труба Судного дня", думается мне, напрасно поёт об отчаянии. Сейчас мы должны идти. Если крысы выйдут, от нас тут все равно никакого толку, а нам нужно кое-что успеть, пока длится ночь. Берегите себя и Рекса!

   - Постараемся, -- кивнула Ханна. -- Рекс, охраняй!

   Доктор вбежал в холл гостиницы, бесшумно поднялся в номер и вернулся с двумя маленькими огнетушителями.

   - Прости, родная, спать нам сегодня не придётся.

   - Я догадалась... -- вздохнула Анастасия. -- А куда мы бежим?

   - В церковь, корнечно! Мы сегодня же должны познакомиться с органистом!

<p>

* * *</p>

   Церковь стояла темная и безмолвная, как скала, ничем не напоминая творение рук человеческих. Каменный всплеск, вознесенный неведомыми силами на высоту сорока метров и застывший навеки. Анастасия глядела на мрачное здание с опаской и говорила рядом с ним шепотом:

   - Почему ты думаешь, что он здесь?

   - Скорее всего, он боится уходить далеко от органа по ночам, -- так же тихо ответил Саошьянт. -- Сейчас узнаем, правильно ли я рассуждаю.

   Он решительно обошел церковь, погасил фонарик, поднялся на крыльцо черного хода и осторожно потянул на себя створку двери. Двери здесь были не в три человеческих роста, как в центральном портале, а самые обычные, и ручка была не бронзовой, украшенной узорами, а обыкновенной стальной, как на двери какого-нибудь прозаического склада. Дверь бесшумно отошла, и доктор нырнул внутрь. Анастасия скользнула за ним.

   Перед ними открывался (хотя в такой темноте лучше сказать "ощущался") коридор, ведущий вправо и влево. Саошьянт замер, прислушался, сделал пару шагов направо и вновь застыл. Анастасия тоже прислушалась, но слух не уловил ничего особенного, а вот глаза, привыкшие к темноте, различили бледную, еле заметную полоску света на полу в левом коридоре. Она протянула руку и молча показала доктору на этот свет. Тот кивнул, в два длинных шага преодолел коридор и вошел в служебное помещение за алтарём.

   Старенький, скрюченный человечек повернул к ним яйцевидную голову, несообразно большую для узких, кривых и тощих плеч. Перед ним на столике тлела церковная лампадка, чуть подсвечивая комнатку без окон. Впрочем, лампадка давала больше теней, чем света, и Анастасии всё время казалось, что в комнате кроме них троих есть кто-то ещё.

   - Входите, раз пришли, -- прошелестел человечек. -- Только зря вы явились прямо сюда: им будет нетрудно выследить вас, а я даже не знаю, смогу ли защитить кого-то кроме себя.

   -- Я доктор Саошьянт, а если они посмеют прийти сюда за мной или за вами, я помогу вам отбиться, -- сказал доктор, садясь на деревянную скамеечку у стола. Прочая мебель была на вид недостаточно прочной, чтобы выдержать его. Анастасия опустилась на табурет рядом, продолжая опасливо оглядываться. Обстановка была очень средневековая на вид, сидящий здесь карлик - точь-в-точь гном из европейских сказок, розовая лампадка наводила на мысли о загадочных встречах таинственных магических орденов под покровом ночи... да и вообще женщине показалось, что, войдя в эту комнату, они провалились лет на пятьсот назад.

   - Нет-нет, мы здесь одни, -- успокоил хозяин, заметив её тревожные взгляды. -- Но зажигать что-нибудь поярче рискованно: свет может пробиться через какую-нибудь щелку, а зачем мне тут компания крыс? -- Он мелко, хрипло захихикал и потер сухонькие ручки с длинными мосластыми пальцами.

   Анастасия смотрела на него и изумлялась про себя: каждая деталь его внешности сама по себе была уродлива, однако весь он не казался ни пугающим, ни отвратительным. Непропорциональное туловище, горб справа, из-за чего правое плечо заметно выше левого, чересчур длинные руки, кривые ноги, глубоко посаженные слезящиеся глаза, тусклые и полуслепые, - все это вместе смотрелось как чужое тело, в которое силой втиснули душу и которое она не может ни изменить, ни покинуть.

   - Вы музыкант, -- полуутвердительно произнес доктор, -- пожимая худую длиннопалую ладонь хозяина. -- И если кто и знает о крысах и их хозяевах хоть толику правды, -- то это вы.

   - Это я, -- согласился горбун. -- Я маэстро Палловино Ринальди... был им когда-то, вернее сказать. Будь моя воля, я никогда не променял бы Неаполь на эту глухую дыру! Но наша воля - сложная материя... нет, нет, не подумайте, что я не знал, на что иду. Я просто не мог предположить, что всё обернется так странно... - Он вздохнул и покачал своей огромной головой. - Я расскажу вам о крысах, доктор, но сам я могу делать лишь одно: каждый вечер играть на органе. Это даёт городу передышку, но ночь - ночь всё равно принадлежит крысам. И так будет, пока "Труба Судного дня" не пропоёт в последний раз, свидетельствуя смертью жизнь... Город низринется в бездны адские, а с ним - и те, кто дважды предал его проклятью!

   Казалось, маленький органист говорит не с доктором, а сам с собой, словно выплескивая давно копившиеся горечь и ненависть. Анастасия могла только гадать, о ком он думал, кого обвинял и проклинал, но чувствовала, что ненависть эта заразительна - как тогда, вечером, стоя в церкви среди сотен людей, она ощущала свою причастность к их отчаянному упорству самопожертвования... Тогда, вероятно, всё дело было в органе, передающем всем людям общее чувство, но теперь орган молчал. Разве что сам органист был как музыкальный инструмент, как живое эхо грозной музыки...

   Доктор смотрел на карлика сочувственно и внимательно, и он заговорил увереннее:

   - Мне без малого семьсот лет. Год своего рождения я помню точно, но что вам с того? Я родился в семье церковного служки, с детства все обращали внимание на мой прекрасный слух и память на мелодии. Я пел в церковном хоре, потом стал регентом, а потом понял, что хочу знать музыку как она есть, как силу, меняющую мир. И я ушёл на поиски музыки. Где я был, что делал - уже не помню, но это тянулось годы и годы, а музыки всё не было. Однажды я встретил человека... впрочем, не стану утверждать наверное, что то был человек... Я ходил по церквам, слушал хоры, бродил по рынкам, где играли бродячие музыканты, богатые друзья приглашали меня в дома знатных сеньоров, где играли и пели великие мастера. Асканио Маламори со своей лютней -- когда он брал её в руки, казалось, что он обнимает женщину, а она поёт в его объятиях... Пио делла Майори -- лучший из всех, кто когда-либо прикасался к струнам цитры... Мария Поллино, незаконная дочь Лоренцо Караффы, -- у неё был голос ангела, несущего весть о спасении... Вам эти имена ничего не говорят, история была немилостива к ним, а я многажды слушал их. Слушал -- и понимал, что они по-человечески прекрасны, но стоят безмерно далеко от музыки, которую я ищу! И всюду за мною ходил этот человек, не говоря мне ни слова, просто всегда рядом, всегда за спиной. Один лишь раз он обратился ко мне, сказал: "Найди Благую весть!" -- и исчез навсегда. Мне было всё равно, человек ли он, ангел, демон - он дал мне цель, и я достиг её. "Благая весть" в соборе Сан-Джакопо в Неаполе. Давно уже нет ни собора, ни органа... кто знает, не я ли в этом виноват?

   Карлик замолчал и некоторое время неподвижно смотрел на огонёк лампадки, бродя мыслями во временах своей невообразимо далёкой молодости. Анастасия неловко пошевелилась на своём табурете, и маэстро очнулся от воспоминаний.

   - Возле "Благой вести" я провёл восемь лет. Я играл, я чинил её -- помогал заменять изношенные трубы, клапаны и меха, укреплять фундамент. Я узнал её всю, от основания до вершины самой тонкой трубы, каждую клавишу я различал не глядя, на ощупь, на запах... И тогда я понял, что могу создать нечто ещё более совершенное и прекрасное, голос для моей музыки, поистине инструмент, которым можно менять мир, как скульптор меняет резцом глыбу мрамора. Не в Италии, нет - Италия была бедна, разорена войнами, в ней чаще раздавался шум битв и крики о помощи, чем звуки виолы и арфы. Я перешел Альпы и оказался в другой Европе - в Европе, погружённой во тьму, не знавшей истинной музыки. Там я был нужен.

   Он вновь замолчал, прислушиваясь к чему-то снаружи безмолвной церкви, поправил фитилёк лампады и с тяжелым вздохом, словно ему физически тяжело было возвращаться в прошлое, заговорил снова:

   - Я попал в разгар чумы - не знаю, каким чудом мне удалось не заразиться! Я добрался до столицы княжества, ещё не затронутого эпидемией, но там уже появились крысы. Они наводнили городок - вот этот самый, где мы с вами сейчас сидим, -- и всем было ясно, что со дня на день чума может начаться и тут. Люди хотели уйти отсюда, но куда им было бежать? Вокруг не было безопасных мест. И я сказал князю: "Я знаю, как избавить город от крыс". Он дал мне всё: деньги, людей в помощь, материалы для строительства, лучших мастеров, которых я просил. Я смутно помню, что и как я делал, могу сказать одно: никто никогда больше, ни до меня, ни после, не строил орган за такое короткое время. Он вырос просто на глазах - не самый большой, не самый богатый по диапазону, но я строил не музыкальный инструмент - это было оружие! Поэтому я назвал его "Трубой Судного дня". "Благая весть" пробуждала в душах мир, доброту и любовь, но я ждал другого. "Труба" взывала о мщении преступникам, об очищении всего, что запятнано грехом и злом, и о справедливости для тех, кто жаждал её превыше любых благ и даров. Когда она впервые подала голос, горы вздрогнули, а люди увидели в небе ужасные картины вселенской битвы. И тотчас же из подвалов, из сточных канав, из-под мостов потянулись на свет божий полчища крыс. Мириады их бежали по улицам, текли, словно река отбросов, и собирались на площади перед церковью. Я не видел их, но знал: они идут, и пока звучат мои трубы, мерзкие твари в моей власти, я волен в их жизни и смерти. Не прекращая играть, я велел развести поодаль от города большой костер в яме, куда бросали кости павшего скота. Я направил туда крыс, и все они сгорели там. Не сбежала ни одна.

   Когда я сыграл последний звук, я чувствовал себя так, словно душа моя вышла из тела. Руки и ноги не подчинялись мне, голова была словно пустой котёл, где всё ещё звучали эхом обрывки музыки. Меня вытащили из-за клавиатуры, унесли в дом и уложили в кровать; я спал два дня, а на третий увидел свое отражение в тазу для умывания и от неожиданности пролил всю воду - в тридцать два года я стал седым, как пророк Моисей!

   Маэстро вновь замолчал, неуклюже встал со скамейки, прошелся туда-сюда по тесной комнатке, повёл плечами, словно хотел сбросить, как надоевшую ношу, и свой горб, и свои семьсот лет.

   - Это неправда, что я привёл крыс к реке и утопил, -- сказал он скрипучим голосом. -- Это было бы безумием - ведь из реки брали воду! Так что не верьте сказкам, друзья мои, в них почти всё -- ложь.

   - А то, что вы увели из города детей, -- тоже ложь? -- спросила Анастасия и прикусила язык. Но Ринальди не обиделся:

   - Это правда. Но не вся правда. -- Он достал из ниши в стене тёмную бутыль, не без труда выдернул чёрную от времени пробку, налил до половины три грубых глиняных чашки:

   - Вот и кончилось моё прекрасное вино. Выпьем, друзья, за вечное воскресение. -- Доктор и Анастасия выпили тягучую темную жидкость с ароматом цветов и солнца.

   - Расскажите про них - про тех, кто стал вашими врагами. -- попросил Саошьянт, когда карлик вернулся на свое место.

   - Они пришли ко мне на третий день после исхода крыс. Они сказали, что я посмел вмешаться в уже спрядённую судьбу города. Они предназначили ему исчезнуть, чтобы самое имя его стерлось из истории. А я, дерзкий смертный, воспротивился воле высших существ и взялся защищать обычных простых людишек, которые все равно не имеют никакого значения. Они сказали, что так или иначе уничтожат город эпидемией чумы, но я больше не смогу вмешаться, а если снова влезу в их планы - история проклянёт меня.

   Я пытался предупредить людей, но что толку? Мы ведь не знали, откуда придёт зараза, если в городе не осталось ни одной крысы. Но она пришла: какой-то бродяга проскользнул мимо карантинных постов и принёс заразу на рынок. Через два дня умер первый горожанин, к концу дня их стало пятьдесят, на следующее утро - уже две сотни. Это была какая-то необычная чума, от неё умирали за день-два, а дети и старики сгорали за несколько часов, как свечки. Мой знакомец-алхимик, обративший внимание на эту странность, пытался понять, что к чему, но не успел: его нашли в постели мёртвым. Тогда мне стало ясно: зараза -- в самом деле дело рук тех, называвших себя высшими существами. Я хотел помочь, но не знал, как. Всё, что у меня было, - это "Труба", ничего другого я не мог. И я решился: во время вечерни я заиграл новую мелодию. Она говорила не о мести и не о смерти, а о спасении через жертву, о том, что нужно оставить за спиной, в прошлом, чтобы дожить до будущего. Горы пели вместе со мной. И все дети, которые слышали "Трубу", вышли из домов и пошли туда, куда я их вёл, -- через горы, где в это самое время "Благая весть" пела о вечной радости и воскресении. Дети не добрались до Неаполя: как только последнее эхо музыки рассеялось в горах, они остановились -- но уже в безопасности, по ту сторону Альп, где не было чумы.

   Жители города действительно изгнали меня, как и обещали те трое. Но я не мог уйти далеко от органа. Я стал тенью самого себя, я жил в трубах и клапанах, я взлетал в небо с каждым звуком, и все органисты, игравшие здесь в течение семи столетий, знали, что если я не с ними, им не удастся извлечь ни единого звука. А теперь, когда крысы вернулись снова, я тем более не могу уйти. В конце концов, я строил "Трубу" именно для этого - для сражения за жизнь против смерти. Жители не зовут меня -- они помнят свой давний приговор. Но каждый из них глубоко в сердце думает, как было бы хорошо, если бы крысолов вернулся снова! И я знаю: они, мои враги, снова тут. Их трое, и он мнят себя высшими существами, вольными по своему усмотрению ткать чужие судьбы. Найдите их, доктор. Найдите и помогите избавить от них мир.

   - Я не оставлю их безнаказанно бродить по земле, -- склонил голову доктор. -- Ваш подвиг не будет напрасен, маэстро. Но мне кажется, что ещё до исхода сегодняшней ночи вам снова придётся играть -- играть так, как вы никогда в жизни ещё не играли!

   - Это верно. Они близко: крысы чуют своих владык и готовятся к последнему удару. -- Карлик спрыгнул с табурета и начал растирать свои длинные гибкие пальцы, разминать запястья. -- Ну что ж, сегодня я устрою им такой концерт, что век не забудут!

   Саошьянт тоже поднялся.

   - Анастасия, сейчас нам придётся разделиться. Ты останешься здесь, в церкви, и будешь охранять маэстро. Никто не должен прервать его, пока он играет. В этом сегодня наше спасение. Учти: крысы будут пытаться проникнуть в церковь во что бы то ни стало! Вот, возьми, -- доктор подал женщине два огнетушителя, -- и трать пену, не жалея.

   - А ты?! -- Анастасия в испуге бросилась к нему, обняла, потом опомнилась:

   - Ты себе не хочешь оставить хоть один?

   - Мне не понадобится драться, -- сказал доктор. -- Я иду поговорить с теми, кто взялся ткать судьбу. Если они окажутся достаточно разумны...

   - Не думаю, -- усмехнулась Анастасия. -- Их ни разу ещё не удалось переубедить...

   - Удалось, и не раз, -- поправил её доктор. -- Но я тебе потом расскажу, пора приступать к делу. Запомни, ты должна оборонять церковь, пока не прозвучит последняя нота, а вы, маэстро, -- доктор повернулся к карлику, -- продержитесь до первого луча солнца.

   - Я понял, -- Ринальди церемонно поклонился. -- Желаю вам удачи, доктор. А вас я могу просить только об одном: поступите с ними по справедливости.

   - Постараюсь... -- вздохнул Саошьянт и стремительно вышел. Открылась и тяжело закрылась задняядверь.

   Маэстро прошёл следом за ним и запер дверь на огромный засов.

   - Идёмте к ней, синьора! К "Трубе"! Вы уже слышали её голос, а теперь увидите, как она прекрасна! -- Карлик повёл женщину через низенькую дверцу из своей служебной комнатки в новый коридор, а оттуда -- вверх по лестнице, на хоры. Под ногами Анастасии октрылся церковный неф с тёмными витражами. Лёгкий ароматный дымок последних тлеющих свечей плавал в вышине, под сводчатым потолком, словно туман в ночном небе, и сквозь него виднелась тусклая звезда -- отверстие в верхней точке свода. Фигуры святых в стенных нишах стояли совершено одинаковые -- со скорбно сжатыми руками, с опущенными головами, будто все они оплакивали город, обречённый на гибель. Громады органных труб смутно выступали внизу и слева, как стволы величественных бронзовых деревьев в неземном чудесном лесу.

   - Спускайтесь вот по этой лесенке, синьора, а мне нужно туда - видите? -- Карлик показал рукой на возвышение для органиста, похожее на птичье гнездо в бронзовом лесу. -- Я законопатил в этой церкви все щели, но крыс так много, что они могут попытаться выбить дверь!

<p>

* * *</p>

   Доктор уверенно шёл в темноте по узким улицам, пустым и одичалым. Город казался заброшенным: всё живое убралось с улиц в ожидании нашествия мерзких тварей. Он двигался через трамвайные рельсы, через крошечные мостики над канавками, текущими в реку, через рынок, где в пугающей неподвижности замерли навесы торговых палаток -- ни дуновения ветерка не доносилось с гор; через старинные круглые площади и современные кварталы одинаковых аккуратных домиков с гаражами, через мрачный сырой парк, через церковные дворы, детские площадки и автостоянки, туда, где на бывшей городской окраине стоял чумной столп -- каменный обелиск надо рвом, в который когда-то, без малого семьсот лет назад сбрасывали жертв Чёрной смерти. Такие колонны есть во множестве итальянских городков, а здесь, на севере Европы, этот -- пожалуй, единственный... Его поставили потому, что о таком обычае упоминал маэстро Палловино Ринальди, уроженец далёкой Тосканы, где под ласковым южным солнцем Чёрная смерть убила семь человек из каждых десяти. "Трубе Судного дня" было что защищать!

   Едва уловимые признаки -- запах мертвечины, дрожь почвы под ногами, слабые шорохи и писк -- говорили доктору, что крысы собрались в большие оравы в коллекторах и подвалах домов и готовятся рвануться на поверхность все сразу, единой лавиной. Они ждут только сигнала -- чья рука дожна подать этот сигнал? Это будет скоро, совсем скоро, сейчас! Не опоздай!

   Площадь вокруг чумного столпа, когда-то посыпанная мелким гравием, окаймлённая, как почётным караулом, стройными чёрными дубами, теперь была разорена, изуродована, словно после войны. Столб лежит на боку, открывая обросшее мхом подножие. Земля перерыта, разорванные корни, древние камни и кости выпирают из неё, как из могилы. Дубы повалены, гордые ветви изломаны и перекручены, скрюченные, пожелтевшие листья осыпаются с веток и крошатся коричневым невесомым порошком, словно прах бесчисленных мертвецов, засыпая всё вокруг. Деревья цепляются друг за друга ветвями, как будто все вместе надеются спастись от неминуемой гибели, тонкие веточки тянутся к небу в немом недоумённом вопросе: зачем, за что нас погубили, чем мы виноваты? Запах пепла, тлена и могильной земли царствует над пустырём, где когда-то нашли свой последний приют жертвы Чёрной смерти. Может быть, и сама она была заточена здесь, а теперь вырвалась на свободу и жаждет отомстить?

   Саошьянт остановился на краю площади, замер, ощущая грозную обстановку этого места. Голос смерти, ужаса и безнадёжности здесь услышал бы каждый, чья нога хоть раз ступала на землю Евразии, -- общая боль, общая беда, общее проклятие. Но никто не слышал его так явственно, как он, чьей заботой всегда было спасать и вырывать из власти смерти. Его обступили тени. Сотни, тысячи давно умерших людей выступали из непроглядной тьмы -- молодые и старые, одетые и совершенно нагие, полностью разложившиеся и сохранившие человеческий облик. Лихорадочное дыхание, бескровные лица с чёрными кругами под глазами, безобразно распухшие бубоны по всему телу, размером где с кулак, а где и с голову ребёнка, удушливый кашель, вырывающий из лёгких кровавые ошмётки, трупные пятна на груди и лице, мокрые язвы, исходящие кровью и гноем, высохшие, чёрные языки в провалах безмолвных ртов, налитые кровью глаза, непереносимое зловоние -- ужасный запах разлагающегося в могиле трупа: те, кто не погибал сразу, несколько дней гнили заживо... Мужчины, женщины, дети, бедняки в обносках, короли в тонких одеяниях, испачканных калом и кровью, священники, сжимающие в руках кресты, словно оружие, чумные доктора, похожие на чёрных воронов в своих масках и плащах, матросы с сожжённых кораблей, целые похоронные команды с палками и крючьями в руках. Миллионы, десятки миллионов теней явились сюда, напоминая о своей бессмысленной, непредставимо жестокой гибели -- обвинители, собравшиеся на суд над своими убийцами.

   Доктор смотрел в обезображенные, искажённые страданием лица, слушал их жалобы и обвинения, бесконечный хор, требовавший одного -- беспримерной кары тем, кто всего за семь лет истребил шестую часть человечества. Он выслушал их всех, до последнего человека. И, глядя в жаждущие мёртвые глаза, ответил, что не может сделать того, о чём они просят, но сделает нечто большее -- то, на что они не могли и надеяться, то, что было выше их самой сокровенной мечты. Мертвецы выслушали его торжественно и серьёзно, и в мёртвых глазах вспыхнуло и загорелось на миг пламя надежды, которой, казалось, они были навеки лишены. Потом тени вздрогнули, заколыхались и исчезли. Саошьянт стоял один над пустыре перед развороченной общей могилой.

   Что-то заклубилось по краям пустыря, словно у его границ скапливалась неразличимая плотная масса. Доктор огляделся:

   - А, крысы уже здесь. А где же вы сами? Покажитесь, самое время появиться на сцене!

   В ответ ему из-за поваленной колонны выступили три высоких фигуры в одинаковых длинных тёмных плащах, лица скрывались под капюшонами, сложенные на груди руки прятались в рукава. Крысиные орды, собравшиеся вокруг площади, замерли, ожидая приказов своих повелителей.

   Анастасия выбрала позицию справа от центрального прохода нефа, ведущего от дверей к самому алтарю. Дверь она заставила тяжёлыми скамьями -- они могут задержать врагов на некоторое время. Один огнетушитель был у неё в руках, другой она поставила под ноги, чтобы при необходимости быстро подхватить. Закончив приготовления, женщина присела на скамью и прислушалась. В церкви повисла тишина. Потом словно бы задрожала земля... нет, это дрогнул пол под ногами, когда самая низкая труба органа выдохнула свой первый звук. Её поддержали другие, и неторопливая суровая мелодия начал подниматься вверх, со ступени на ступень, обрастая всё новыми сдержанными созвучиями в каждом следующем регистре. И с первыми звуками музыки за дверью церкви раздался отчётливый писк и скрежет коготков. Крысиная армия пошла на приступ. Анастасия перестала замечать что-либо вокруг себя, кроме крыс и могучих звуков органа. Всё остальное уплыло в церковный сумрак, остались лишь трубы, поющие свой печальный, но уверенный призыв к борьбе, крысиный шепоток и возня за дверями и узкое оконце над входом -- оно смотрело прямо на запад, на снежные склоны гор. Когда первый солнечный луч упадёт на ледник и, отразившись от него, придёт в это окошко, город будет спасён. Если не погибнет до восхода.

   "Труба Судного дня" звучала торжественно и гулко, наполняя звуками церковь, город и долину, протянувшуюся между двух горных гряд. В этой песне ещё не было ни угрозы, ни ярости -- только спокойная летопись былых побед и поражений в войне с силами тьмы и разрушения. Герои и предатели прошлых времён, печаль по павшим и радость спасённых, сражения, затишье между ними, ожидание новых суровых битв, эпохи великого единения и времена распада и одиночества -- всё проходило чередой воспоминаний, пробуждённых голосом органа. Маэстро, сидя в своём гнезде среди сияющих труб и потемневших от времени клавиш, слился с инструментом, и "Труба" отвечала каждому его движению, каждому наклону головы, каждому вздоху новыми звуками, гармоничными или диссонирующими, застывающими на время в неподвижности аккордов или стремящимися ввверх и вниз во всплесках мелодий. Голос ограна стал его голосом, он говорил и пел его словами, которым пришлось ждать в молчании почти семьсот лет.

   Двери дрогнули раз, другой, между створками появилась едва заметная щель, в неё проглянула темнота -- крысы всей массой тысяч тел давили на двери, пытаясь растолкнуть их. Анастасия взяла наизготовку огнетушитель и встала в проходе между рядами скамей. За спиной у неё оставалось ещё достаточное пространство для отступления. Возможно, придётся пропустить крыс до самого алтаря, лишь бы не добрались до вознесённого над полом гнезда, где органист то застывал над мануалами, раскинув руки, словно распятие, то взмахивал ими, точно птица в полёте.

   С тяжёлым скрипом двери подались ещё немного: старое дерево, не один век прослужившее верой и правдой, словно просило прощения, что не может сладить с этой напастью... Первая крыса взобралась по головам собратьев, протиснулась в щель, шлёпнулась на пол, принюхалась, крутя носом. Анастасии не раз доводилось видеть крыс, в том числе на городских улицах в глухих городках Азии и Америки; но таких отвратительных ещё не попадалось! Эта была омерзительна не потому, что она крыса. Не животное, а частичка адской силы, своего рода чумной флюид, одно прикосновение которого оскверняет, -- вот что такое была эта крыса. В щели показалась голова следующей твари, за ней, цепляясь зубами за её хвост, уже рвалась третья... Анастасия подняла огнетушитель, и струя пены ударила в двери, растеклась по ним, брызнула в цель, снаружи послышался визг. Крысы на мгновение отхлынули. Но передышка не могла быть долгой: за дверями собиралась огромная стая, двери вздрагивали вновь и вновь, и отдельные крысы просачивались между створками, самодельные баррикады не могли сдержать их надолго, и ручеёк тварей, протёкший на мраморный пол церкви, становился всё шире, всё плотнее... Анастасия выпустила длинную струю пены, накрыв разом весь рядок крыс, бежавших друг за другом, словно в строю. Отвратные создания быстро поняли, что на открытом месте их легко остановят, и начали растекаться по сторонам, ныряя под скамьи и норовя вынырнуть у самых ступеней кафедры. Анастасия отступила туда: заняв проход на кафедру, она вынуждала крыс собираться прямо перед ней -- другого пути на алтарное возвышение не было.

   Время потеряло для женщины всякий смысл: оно делилось на неровные, рваные отрезки, пустые, если крысы останавливались, и плотно наполненные событиями, если твари предпринимали новый рывок. Давно кончился первый огнетушитель, она откупорила второй и щедро угощала пеной всё уплотнявшуюся крысиную лавину. Надолго её не хватит... но что такое "надолго"? Который час? Далеко ли до восхода? Этого она не смогла бы сказать.

   Орган за её спиной дышал всё мощнее, всё глубже, трубы словно постепенно набирались сил, чтобы запеть по-настоящему. И новая песня их была не спокойным гимном прошедшим славным битвам -- это был боевой клич, зовущий на безнадёжный бой, в котором не побеждают, а лишь заступают дорогу злу, чтобы оно запомнило навсегда: ему нет сюда пути. Лучше весь мир сгинет в огненной пучине, чем проиграет это сражение. Лучше бесконечно рушиться в бесконечную бездну, чем знать, что зло захватило ещё одну ступеньку лестницы вверх. Нет надежды, нет радости преодоления, нет азарта битвы -- святого, чистого чувства бойцов за правое дело, -- есть лишь праведный гнев и ярость, направленная в самое сердце зла. Столбы аккордов и мелодические волны вспыхивали в мозгу нестерпимо яркими огнями: зелёные пели о чистых сердцах, не подвластных страху и отчаянию, синие, как бездна, -- о глубоком чувстве дружества и сопричастности, большем, чем родство, чем любовь, -- о братстве солдат последней битвы, которым не страшно умереть вместе. Солнечно-красные -- о силе праведного гнева, единственной силе, которая созидает, разрушая. Белые -- о скором конце страданий, о близкой свободе, янтарные -- о выполненном долге, раскалённо-багровые -- о неумолимости возмездия, неостановимом движении из хаоса несовершенных, ошибочных дел к первозданной чистоте, окуда берёт начало всякое новое. Чёрные трубы вздыхали голосами вечности -- она не была ни жестокой, ни страшной для тех, кто шёл в неё непобеждённым.

   Ритм музыки вёл за собой сердце Анастасии, поэтому у неё хватало сил стоять на ногах, успевая отражать атаки врагов, видеть и отступающих, и готовящих нападание из засады, и не упускать никого. Но наконец и её силам пришёл конец. Огнетушитель опустел; женщина бросила его в толпу крыс, рассеяв тварей по нефу, усыпанному трупами их сородичей, взяла в руки церковную скамью и приготовилась к рукопашной. Двери, и без того разошедшиеся довольно широко, дрогнули в последний раз и распахнулись настежь. Крысиный поток хлынул внутрь.

   Над головой Анастасии раздался звон. Нежный, как звук ломающегося ледка на озере весенним утром. Невесомые осколки цветного стекла падали вниз, точно радужные перья, медленно кружась в мягком свете лампад. А вслед за этим крысы с пронзительным, разрывающим уши визгом побежали от входа -- словно туда, в самую крысиную кучу, кинули горящий факел. Белая фигура встала на пороге, и чёрный рычащий клубок вкатился в церковь, терзая и душа. Ханна из большого огнетушителя поливала пеной всё вокруг, и крысы корчились и захлёбывались, загромождая путь своим собратьям. Рекс носился по нефу, как смертоносная комета, в разные стороны от него разлетались брызги крысиной крови, клочья шерсти, откушенные лапы, хвосты и головы. Анастасия спустилась с алтарных ступеней, и Ханна легко, точно теннисный мячик, бросила ей новый огнетушитель. Ещё ничего не кончилось -- битва продолжалась.

   Три мрачных фигуры замерли напротив доктора, молчаливо изучая его горящими взглядами из-под капюшонов. Доктор тоже рассматривал их, качая головой; иногда губы его шевелились, словно он разговаривал сам с собой. Над пустырём повисла тишина.

   - Зачем вы всё это делаете? - нарушил тишину Саошьянт. - Вы же знаете -- сейчас не те времена, когда чума была вашим оружием, да и крыс теперь мало кто боится. Так для чего весь этот средневековый спектакль?

   Одна из фигур шевельнулась, выступила вперёд.

   - Мы пришли карать, - глухо сказал неизвестный. - Тот, кто нарушил веление судьбы, должен поплатиться за это -- раньше или позже, всё равно.

   - Какая чушь, - снова покачал головой доктор. - Сколько пафоса: "судьба", "карать", а ведь вы не судьба и не её вестники. Вы всего лишь маги. Вы ведь не думаете, что я не знаю вас? Так куда же вы лезете в дела судьбы! Это не ваше, уйдите и заберите с собой эту крысиную грязь -- она вам не к лицу, это игрушки для сатанистов.

   Вторая фигура, колыхая плащом, придвинулась ближе:

   - Судьбу отдали в наши руки -- по крайней мере, судьбу некоторых людишек. Она не завершена -- так пусть завершится сейчас! Сегодня! Тот, кто пошёл против нашей воли, кто возомнил себя равным богу, должен исчезнуть с лица земли и из памяти людишек. Его имя и так запятнано -- он похититель детей. Но нет, ему ещё мало! Что ж, придётся уничтожить его окончательно вместе с его мерзким творением.

   - Уж кто бы говорил о мерзких творениях, - доктор усмехнулся, кивая на окраины пустыря, где слышался писк и топоток тысяч крыс. - Мне кажется, дело здесь в другом: тот, кого вы столько веков ищете и мечтаете погубить, сделал то, что вам не удалось. Он управляет миром с помощью своего инструмента, а вы не можете делать это напрямую. Не знаю, чего вам не хватило -- фантазии, упорства, трудолюбия, таланта? - но он обошёл вас, и вы возревновали. Он не покушается на то, что принадлежит вам, - так оставьте его и город. Времена изменились, и вам не повторить того, что сделано в прошлом. Слышите?

   Три фигуры подняли головы, тревожно озираясь. Где-то вдалеке, в стороне города, родился едва слышный чистый, ясный аккорд. Казалось, он слетал с неба, проникая в самые тёмные и одинокие уголки земли. Но все трое знали: он родился здесь, в городе. Один за другим вставали из мёртвой городской тишины стройные вертикали аккордов, текли между ними мягкие, гармоничные мелодические переходы. Крысы насторожились, все как одна поднялись на задние лапки и потянули носами воздух. Что-то им не понравилось -- писк, визг и топот пронеслись по скопищу тварей, устилавшему землю. Маги одновременно взмахнули руками, прокричали что-то глухими голосами -- крысы засуетились, разбились на колонны и застыли в ожидании дальнейших приказов. Саошьянт не двинулся с места:

   - Не надо! Не приказывайте им. Время упущено -- пока звучит орган, вы не сможете восстановить вашу власть над крысами. Он -- крысолов, он -- их повелитель, они это помнят. Не пытайтесь оспорить его власть -- это опасно!

   Третья фигура повернулась к доктору, подошла к нему на расстояние вытянутой руки.

   - Орган скоро замолчит. Навсегда, - произнёс третий маг и визгливо хихикнул. - Наши верные крысы заполонят проклятую церковь и сожрут живьём и проклятого музыкантишку, и всех, кто ему помогает! Этот город должен вымереть, превратиться в пустыню -- и он вымрет! Чума войдёт в него, а крысы сгрызут выживших, такова судьба. Так заповедал нам Он, тот, что только и может передать власть над людишками в руки достойных.

   Саошьянт вдруг шагнул к магу, неуловимо быстрым движением руки откинул с его лица капюшон -- маг был совсем молод, брит наголо, от лба до темени извивались нанесённые алой краской магические письмена и узоры. В глазах его застыло недоумение пополам с тревогой: по всем приметам это они хозяева положения, так почему странный доктор не бежит, не защищается, даже не боится?

   - Да откуда же вы такие берётесь, дети, - вздохнул доктор с непритворной печалью. - Он никогда не определял судьбу и никому не может дать такого права. Он только исполнитель. Вам соврали, а вы, трижды могучие, даже не удосужились проверить, откуда же берётся власть, которую вам обещают...

   - Довольно! - прорычал первый маг, поднимая руку. - Ты тоже смертная букашка, и зря ты попался на нашем пути! Стань пищей для крыс! - Маг протянул руку, уперев палец в грудь доктора, и крысиная лавина качнулась вперёд -- но не бросилась в атаку.

   - Орган, - повторил доктор. - Вы уже забыли? Он не замолчит до самого восхода. Всё потому, что в городе до сих пор ждут крысолова и надеются на его помощь. Город был к нему несправедлив, но он искупил вину, и маэстро не затаил обиды. Весь город против вас, хотя и не знает, кто вы. Вы -- воплощение его несчастья, древнего и нынешнего, и на битву с вами город встал насмерть. Поэтому не пытайтесь приказывать крысам -- бегите, бегите, пока не встало солнце!

   - Сожрите его!! - выкрикнул первый маг, воздевая обе руки и потрясая кулаками. Крысиная орава хором взвизгнула, ощетинилась и бросилась вперёд, затопляя пустырь со всех сторон. Маги и доктор оказались в плотном, сжимающемся кольце.

   - Стойте, - закричал доктор в отчаянии, - да что же вы делаете, вам же конец! Не губите себя!

   - Убить! Убить его! - неистовствовали двое старших магов, и только третий молчал, потерянно озираясь вокруг, словно забыл, кто он и как попал сюда. Крысиная волна достигла их, поднялась, как поднимаются океанские цунами, закипела и обрушилась на тёмные фигуры в плащах. В последнюю минуту перед тем, как крысиное наводнение скрыло их под собой, что-то сверкнуло рубиново-алым огнём -- и исчезло.

   Содрогание стен и пола, крысиный визг, мелькание бурых тел вокруг, яростное рычание Рекса, вылетающие из огнетушителей тугие струи пены -- всё смешалось в голове Анастасии. Она уже не помнила, кто она, где она, какой сегодня день, какая планета, - ясной оставалась лишь одна мысль: не пустить! Не позволить проклятым тварям ступить за алтарь -- ведь там начинается лестница к мануалам органа, к органисту и его голосу, который должен жить, несмотря ни на что, дожен звучать до самого восхода!

   Тёплая твёрдая рука легла на плечо Анастасии; женщина обернулась -- рядом с ней стояла Ханна, всё такая же белая, строгая и спокойная, лишь на её плаще лежала нежно-апельсиновая полоска... что это? кровь? нет, это свет -- свет из оконца над церковными дверями. Первый луч солнца, отражённый от далёкого ледника и упавший в окошко, смотрящее точно на запад.

   Крысы, словно по команде, развернулись и кинулись прочь из церкви. На полу, на скамьях, на ступенях алтарного возвышения остались тысячи крысиных трупов. Рекс замер у дверей, неотрывно глядя вслед беспорядочно бегущей лавине тварей.

   - Всё, хватит, - Ханна осторожно взяла из рук Анастасии пустой огнетушитель, поставила на пол. - Слышишь -- орган молчит. Всё. Утро.

   -Утро! - раздался с церковных высот гулкий могучий голос. - Вы слышите, как она радуется, слышите?! Она всё ещё поёт, до последнего эха, - по ступеням с возвышения для органиста спускался, размахивая руками, высокий худой и стройный человек, пышная грива седых волос развевалась в такт шагам и он то и дело отбрасывал непослушные волосы с высокого лба. Преодолев последние ступени длинным прыжком, он очутился рядом с женщинами, обнял Анастасию и, церемонно склонив голову, поцеловал руку Ханны. На мгновение в церкви легла тишина, только чуть заметно вибрировали стены -- это ещё не умолкло последнее эхо органа.

   - А где доктор? - вдруг очнулась Анастасия. - Солнце же взошло, а... где же он?! - Она рванулась на крыльцо, прыгая через груды крысиных трупов. Ханна и маэстро что-то кричали ей вслед, но она не слышала -- из последних сил бежала по церковному двору, по узкой горбатой улочке, круто уходившей вниз, к городу, едва не пропустила поворот на главную улицу, и там её остановили сильные знакомые руки, доктор закружился вместе с ней, крепко прижав её к себе, и Анастасия вдруг расплакалась, как девочка, уткнувшись носом ему в шею.

   Доктор что-то говорил ей, она не разбирала, что именно, только слышала его голос и понемногу понимала: он рядом, живой, всё встало на свои места, ничего больше не рушится.

   - Всё, всё, маленькая, всё уже, гады кончились, мы их всех разгонали, - доктор наконец отстранил от себя Анастасию, заглянул ей в лицо. - Что тут у вас было-то?

   - А... так, ерунда всякая, - улыбнулась сквозь слёзы Анастасия, показывая рукой на остатки мёртвой крысиной армии.

   На пороге церкви их встречал органист.

   - Доктор, это чудо! - закричал он, взмахивая длинными руками в порыве восторга. - Вы слышали? Это было потрясающе, я не ожидал от неё такого звука...

   - Я слышал, - согласился Саошьянт. - Крысы вышли из подчинения у своих хозяев и напали на них.

   - Несчастные заблудшие души, - вздохнул маэстро. - Впрочем, их теперь остаётся в самом деле только пожалеть -- их смерть окончательная.

   - Да, к сожалению. - На лице доктора отразилась искренняя печаль. - Но что вы теперь будете делать?

   - Я хотел бы повидать Италию, - тихо сказал маэстро. - Я знаю, она теперь совсем не такая, какой я её помню, она многое перенесла... Может быть, она уже и забыла тот свой удивительный дух, который позволил мне родиться на свет. Но я должен узнать!..

   - А где же Ханна? - Анастасия заметила наконец, что они стоят под сводом центрального нефа только втроём.

   - Она ушла, - объяснил Ринальди. - Крыс не осталось, угроза чумы исчезла, и ловец крыс больше не нужен.

   Анастасия подняла голову, рассматривая озарённые солнцем витражи. Над ней, в самом зените, горело в золотистой раме изображение женщины в белом и маленькой чёрной собачки у её ног.

   Город оживал. Электростанция подала наконец энергию, запоздало загорелись уличные фонари, над долиной разнёсся звон первого трамвая. Доктор рассказал своей спутнице, что и в городе на рассвете началась настоящая битва. При последних звуках органа, когда вершины гор осветились солнцем, отряды добровольцев-горожан встретили потерявший управление крысиный поток на выходе из города, возле чумного знака, и перебили всех тварей до последней. Под грудами крысиных тел нашли останки двух магов -- третьего нигде не было.

   - И куда мы теперь? - Анастасия рассматривала город с самой высокой его точки -- с церковной колокольни. - Я как-то между прочим выполнила свою мечту -- услышала "Трубу Судного дня". Можно считать, это мы на каникулы приезжали, развлечь меня...

   - Да, отдохнули знатно, - доктор потёр лоб, разгоняя усталость. - Теперь можно и за работу.

   Анастасия улыбнулась, скорчив смешную рожицу:

   - Но всё-таки куда теперь?

   - Не знаю, - Саошьянт стал серьёзен. - Вообще-то это вопрос к тебе.

   - Ко мне??

   - Конечно. Теперь ты решаешь, куда тебе идти и что делать.

   - Мне идти?.. а ты? - Анастасия во внезапном испуге схватила доктора за руки, заглянула ему в лицо, ища в тёмным глазах намёк на шутку. Но он не шутил.

   - Ты вела свой бой и победила. Ты помогла спасти одного из наших товарищей по оружию, попавшего в ловушку...

   - Маэстро, - тихо уточнила женщина.

   - Да, маэстро. Теперь ты -- часть силы этого мира так же, как я -- его спасение. Ты боец и командир будущих сражений. И тебе не надо объяснять, где лежит путь к звёздам, - ты сама это знаешь. Ты сможешь им рассказать. - При последних словах доктор повёл рукой над парапетом колокольни, охватывая город, соседние долины и всё, что лежит за ними -- страну, континент, планету.

   Анастасия молчала, задумавшись. Доктор не мешал ей. К этому надо привыкнуть, осознать свою роль до конца - он знал, как это бывает. Иногда на это уходят годы и века...

   Наконец женщина вновь повернулась к Саошьянту и положила руки ему на грудь:

   - Мы будет встречаться. - Это был не вопрос, а выражение намерения: они оба хотят этого, и это будет.

   - Будем, конечно. - Доктор склонился к ней, поцеловал её в лоб, зарылся лицом в облако пушистых тёмных волос. - Мы никогда не расстанемся.

   - Точно, - Анастасия улыбнулась, заправила за ухо тугую прядь, - вселенная маленькая, тут не потеряешься!

   Далеко внизу, под ногами стоящих на колокольне, на одной из кривых средневековых улочек остановился перед витриной вновь открывшегося кафе молодой высокий парень в тёмной куртке с капюшоном. Постоял с минуту, вытряхнул из кармана на ладонь монетки и несколько купюр, пересчитал и вошёл внутрь. Выбрал столик у окна и, как требовали приличия, откинул с головы капюшон. На гладко выбритом черепе ещё виднелись едва заметные следы алой краски, но они уже почти стёрлись и больше не складывались в единый чёткий узор.